Внедрение

Глава 1

Запястья резало. Ржавое железо плотно сдавило кисти. Ржавое — не от старости, а от старой крови. Но кандалы толстые, ничего им не будет. Светлые космы закрывали лицо. Босые ноги еле цепляли каменный пол. Ее приковали и оставили. Дальний угол отгорожен сшитой из коровьих кож завесой. Там тоже кто-то был. Иногда слышался приглушенный стон. Обычно сначала показывают, как пытают других. Так больше страха. Но свежего никого не привели. Может, Зибелле удалось скрыться? Она знает все тайные тропы. Мысли унеслись в их домик среди леса. Огромные сосны у подножья гор. Олени выходят к ручью. У дома десяток колод с пчелами. По стенам пучки душистых трав. Как было хорошо. Она жила с теткой. Родителей никогда не знала. К ним заходила Адель, темноволосая хохотушка. Ее тетка тоже обучала лечению травами. Денег ни с кого не спрашивали. Крестьяне и сами в благодарность приносили яйца, муку или даже курицу. Как тот мясник. Его долго лечили от геморроя. И когда он стал здоров, то на радостях наелся жаркого и выпил вина. Тетка строго запретила такую еду. Но он только смеялся — «Какой я мясник, если не ем мяса?». Через неделю такого питания болезнь вернулась. Курицу ему вернули. Но лечить далее не взялись. Тогда мясник пошел к комиссару ведьм. Первой взяли Адель. Почему не сбежала? Почему мы все не можем скрыться? И мне надо было бежать. На что надеялась? В лесу можно выжить, уйти дальше. Здесь нельзя. Они умеют превращать человека в говорящий мешок с костями.

Вдали раздалось гулкое эхо веселых голосов. Судьи только что пообедали жареным бараном и вином. Он с утра готовился. Когда все расселись по местам, комиссар подошел к девочке, висящей на цепях, и пальцем расправил волосы.

— Расскажи нам, кто научил тебя. И тогда тебя не будут пытать.

Девочка молчала. Только дыхание стало чаще.

— Ответь, кто. И будешь жить.

— Вы врете. — Тихо прошептала девочка. — Вы все равно всех убиваете.

— На все воля нашего Господа. Может, и не всех. Вдруг тебе повезет. Зато мучение кончится.

— Костер разве не мучения?

— Это последнее испытание. Очищение огнем. И в Посланиях Апостолов написано, что спасетесь как бы из огня. Просто сознайся, что дьявол тебя соблазнил. И скажи, кто обучал колдовству.

— Вы знаете, что никто. Я собирала травы. Самые обычные травы. Мы помогали людям, лечили их.

— Это колдовские травы. Дьявол помогал вам в лечении. Вот, ты уже начала говорить. Ты очень плохо делала. Уважаемый человек истекает кровью от вашего колдовства. Сколько еще таких жертв? Но мы поможем тебе раскаяться.

— Мне не в чем каяться. Уважаемому человеку надо меньше жрать мяса и пить пива.

— Упорство ни к чему не приведет. Хочешь, как твоя подруга? Она оказалась крепкой. Мы не думали, что она столько выдержит в шестнадцать лет.

Комиссар подошел к кожаной занавесе и отдернул ее. Там на железном стуле была прикована девушка. Волосы везде обриты. Голова безвольно откинута вбок. Вместо грудей — круглые чернеющие пятна. По всему телу раны и ожоги. Руки и ноги синие и отекшие. Вместо ногтей спекшиеся раны.

— Она еще жива. Но подает голос только на боль. Скоро мы сожжем ее. И тебя. Хочешь так же?

— На это воля вашего Господа?

— Вот, ты уже отрицаешь его. Согласись, что дьявол помогал тебе собирать травы.

— Я не отрицаю Творца. А вот кто ваш господин?

— Ты догадалась, кто он. Тот, кому нужны жертвы и всесожжения.

Комиссар провел по кожаному чепцу, прикрывающему стриженую голову. На шлеме еле заметная выдавленная пентаграмма.

— Отрекись от Него и признай дьявола своим покровителем.

— Нет.

Комиссар кивнул палачу. Плотный пыхтящий мужик подошел к механизму. Затрещала цепь. Руки девочки вытянулись вверх. Ножные кандалы растянули ноги в стороны. Палач взялся за ворот льняного платья и одним движением разорвал его до пояса. Потом отошел к столу, сделал несколько глотков из высокого кубка. Остальные судьи встали, чтобы лучше разглядеть девичьи маленькие груди. Один из них тронул пальцем нежный сосок. Комиссар ножом разрезал поясок и подол до конца. Обнажился впалый живот и бедра.

Девочка отвернулась в сторону. Дыхание судьи около самого лица пахло скисшим в желудке мясом и вином.

— Как я люблю такие моменты. — Толстые щеки судьи дрогнули в усмешке. — Пока боль не отупила еще тебя. Ты свежа, молода и прекрасна. В этом такая интрига — сколько ты продержишься, прежде чем скажешь все, что попросят. Как быстро ты поседеешь и постареешь. — И повернувшись к остальным за столом. — Вы не находите, что жизнь дает нам страдания, и по мере их накопления мы стареем. Но если все ускорить, ускорится и старение. Через несколько дней она будет четырнадцатилетней седой старухой. Это можно даже сделать научным наблюдением.

— Да вы философ, герр Мюнц, — ответили ему, — надеемся, что ваши наблюдения принесут пользу делу.

— Но все можно изменить, — повернулся обратно судья, — я уговорю комиссара. И даже других судей. А ты мне в этом поможешь.

Он провел пальцами между грудок к лобку.

— Ты нам рассказываешь все-все. Если что-то забудешь, мы напомним. А потом докажешь преданность. Поверь, это не сложно. И даже приятно. И будешь всегда делать то, что мы скажем. Совсем все. Знаешь, что такое послушание? Это когда ты принадлежишь не себе и делаешь не от себя. Поэтому и спросу с тебя никакого. Твоим телом будут распоряжаться не по твоей воле. Но по твоему согласию. Хочешь быть послушной? Это твой шанс. Потом пристроим тебя в монастырь. Будешь и абатиссой со временем. Кто еще такое предлагал деревенской девчонке?

Рука его скользнула ниже. Цепи звякнули. И несколько капель слюны появились на его щеке.

— Очень жаль. Но сейчас у тебя будет повод задуматься. И очень скоро ты будешь мечтать слизать все, что выделит любой из нас. — Судья махнул рукой.

Палач подошел с пучком свечей. Сначала девочка услыхала треск волос, потом боль пронзила низ живота. Когда крики утихли, комиссар подошел с раскаленным острым прутом. Медленно острие вошло в правую грудь снизу и вышло сверху. Плоть шипела и дымилась. Крик оборвался. Комиссар кивнул палачу. Ковш воды в лицо вернул сознание.

— И это только раз. Еще много можно втыкать, и так по кругу, пока грудь не отпадет. Потом будет вторая.

Рана саднила. Ярко желтое жало оказалось около глаза девочки.

— А можно и так. И тоже по кругу. Я все еще жду признаний. Учти, это будет долго. Всю ночь. Даже если ты расскажешь все, теперь мы не остановимся. Но можем подумать и стать ленивее. Ты будешь говорить? — мужчина входил в остервенение. У одного из судей текла слюна изо рта. Он держал руки под мантией, закатив глаза.

— Отвечай, когда тебя спрашивает господин комиссар ведьм, — гаркнул палач и ударил в живот. Девочка дернулась вперед, сгибаясь. Раскаленное жало прошло через край глаза. Через глазничную щель дальше в мозг. Вспышка боли ослепила, затем стала затихать.

Еще доносилась ругань комиссара и оправдания палача. Но все звуки были внизу. Она видела судей сверху и себя обвисшую на цепях. Палач лил на тело воду из ведра. «Как это так? Они меня не видят» — поняла она — «Я умерла?». Руки и ноги были на месте, но балку потолка потрогать не удалось. «В любом случае, бежать отсюда. Здесь место горя и страданий». Ей захотелось домой. Девочка взмыла вверх. Каменный дом остался внизу. Не было ни боли, ни холода, ни страха. Радость охватила все ее существо. Можно двигаться в любом направлении, летать. «А я обратно не вернусь? Нет, ни за что. А Адель? Она также освободится. Потерпи, милая, скоро все кончится». Но Адель не слыхала. Девочка полетела к дому. Там уже все погромили. Битые черепки валялись у двери. Нехитрые пожитки унесли стражники. Посреди двора пепелище костра из трав и книг. Где же Зибелле? Ответ пришел тут же, как образ. Девочка поднялась над вершинами деревьев. На поляне посреди леса сидела женщина в выложенном из камней круге. Точнее, ее тело. Светлые волосы распущены, простое платье с узорами на рукавах. Скрещенные ноги скрыты подолом.

А сама она стояла рядом. Полупрозрачная, как и девочка.

— Прости, что не смогла тебя защитить.

— Зибелле, мне так хорошо! Я согласна на муки, только, чтобы это не отняли.

— После Совета тебе дадут отдохнуть. А там, как будет Воля Отца нашего небесного. Мы еще встретимся. Мне сказали, я буду тебе помогать.

Мы сидели на полу спина к спине с Верой Абрамовной. Тепло ее затылка разливалось по моей голове. Она отпустила мои ладони. Краем глаза я видела ее распущенные волосы на моих плечах.

— Вас нашла Зибелле?

— И не теряла. Просто пробудила. Я жила, как все, до пятнадцати лет. Потом произошло одно событие, про которое не хочу говорить. Путь и инициацию не многие отважатся раскрыть. У каждого свои тайны. В результате я вспомнила кусочек прошлой жизни. И поняла смысл этой.

— А многое открылось?

— Отчетливо только то, что показала тебе. Но хватило.

— А кто эти, в шлемах?

— Комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной, — напела она. — По новому звучит. Правда?

— Я не хочу, чтоб они склонялись надо мной. Похоже, как прозекторы в морге. Ты умер, погиб. А они склоняются.

— Это мясники. Помощники жрецов. Их задача подготовить блюдо для дальнейшего употребления.

— Блюдо, это люди?

— Да. Кое-кто ест нашу энергию. Чтоб она выделилась, нужны эмоции. Самые сильные выделения при страхе, страдании и сексе. Поэтому стадо должно постоянно бояться, совокупляться и страдать по мере возможности.

— А кто ест?

— Те, кому служат жрецы.

— Вот одни намеки, — я поднялась.

— Девочка моя, свой опыт не заменит ни что, — ответила она, тоже поднимаясь, — что толку, если я расскажу свое видение мира. Ты воспримешь это, как очередную захватывающую историю.

— Но можно же проверить. На своем опыте.

— Нельзя. Точнее, можно, но когда ты окажешься приблизительно в той точке, где я сейчас. Возраст, багаж знаний, тренировок, развитие определенных способностей. Сейчас не проверишь. Поэтому только направления и общие понятия.

— Пусть понятия.

— Ладно. Про тех, о ком спрашиваешь, немного поговорим. Мы созданы по образу и подобию Творца. Читала?

— Читала.

— Оп! А где ты это могла читать? Библия запрещена. — Наставница улыбается.

— Баба Лида давала. Только не все. И только у нее дома.

— Хорошо, ответила. И сразу тебе урок. Вслух громко о таком не говори. На ухо — и мне. Тридцать лет назад, если бы услышали, твоя баба Лида могла поехать за религиозную пропаганду в лагеря лет на десять, чуть позже — года на три. Там и сгинула бы.

— Но сейчас не сажают?

— Ох, дитя. Сажают, кого надо посадить. Сейчас не про это разговор. Этика общения важна. Источники знаний нужно беречь и не подставлять.

— Поняла.

— Идем дальше. Написано также: «Царствие Небесное внутри вас есть». Это логично, раз по образу и подобию. Поэтому ориентация в жизни, развитии и поиске — на Творца. И поиск внутри себя, а не во внешних наносных веяниях и хотелках. Но есть товарищи, которые нам вовсе не товарищи, — она смеется. — Хотелки они ставят, как единственную цель. Причем, хотелки материальные. И, естественно, поддержки не получают ни внутри, ни сверху.

— Согласна. Глупо тратить все силы на еду, барахло и положение в стае, если силы постепенно уменьшаются, а времени отпущено несколько десятков лет.

— Умничка. Но координировать действия им надо? Надо. В силу нехватки или отсутствия умений нельзя увидеть коридоры возможностей, капсулы времен, нужных людей и много еще чего, без которого быстро получить желаемое не получится. И они обращаются к темным, которые все хотелки могут устроить. Кто-то напрямую по контракту берет, кому-то знания по магии дают или духов в помощь.

— А сами координировать?

— А сами не могут. Для этого внутри себя искать надо и много чего еще сделать, к Творцу обратиться. И тогда они вручают это разным богам и духам, просят помощи в своих мелких делах. На халяву, так сказать.

— И получают?

— Получают, конечно. Да еще как. Власть, деньги, известность. Это для темных не сложно. Но встает вопрос возврата долга.

— Бесплатно они не дадут?

— Нет, разумеется. Никогда. — Вера Абрамовна стала серьезной, — запомни это, пожалуйста. Никогда и ни при каких условиях они не дают ничего просто так.

— И чем отдавать?

— Вот! А не чем. У тебя, даже если имеешь весь мир, нет ничего материального, что им нужно. Отдают службой здесь и там, после смерти, предоставлением своих тел временно. Бывает, что и постоянно. Там юридические и деловые отношения. А что обманулся, так сам виноват. Не разобрался, а полез.

— И как координируют?

— Это называется нематериальное управление. Подробнее потом расскажу. Сейчас и этого хватит. Многое из того, что есть в государстве, проецировано оттуда. Особенно, в органах. Агенты, резиденты, проверки, сбор компромата на всех и вся. Не забивай голову.

— Попробую.

— Ты лучше попробуй упражнение. В дополнение к прочему посмотри вокруг себя и попытайся определить, кто обладает способностями, но не соответствует им ни душой ни телом.

— Я все равно ничего не понимаю, — возмутилась я, — если есть люди со способностями, они же должны видеть! Если человек сознательно обращается к темным духам, то должен знать, что есть и светлые, есть Творец. И что через немного времени придется предстать собственной персоной.

— Это да. Придется, — вздохнула Вера Абрамовна, — поэтому так тщательно изучается долгожительство. Для них годны все способы, лишь бы оттянуть этот миг. Мечта их — поместить сознание и душу в машину. Тогда можно жить на земле почти вечно. Способности есть. Только они им даются темными и только те, которые посчитают нужными. Получается замещение своих, не развитых, темными, развитыми. В прокат, так сказать. Использование впрямую духов-помощников. Да много чего еще. И если сознательно выбрал сторону, то уже на нее и работаешь.

— Я читала про аборигенов Австралии. Когда к дальним племенам прибыли миссионеры рассказывать о Боге, то те попросили их уехать. Оказалось, что они знают о Едином, но не поклоняются ему. Даже говорить о нем запрещено. Потому что им стыдно, что они отошли от своего Пути.

— И стыдно и страшно. Поэтому стараются забыть, отрицать, любым способом обойти.

Я убежала переваривать все услышанное.

Лето выдалось хлопотное. Документы в художественное училище я подала. Теперь со мной занимался тот самый бородатый преподаватель. Он оказался заместителем директора училища, и звали его Лев Михайлович. Связи связями, но что-то нарисовать на экзамене надо. Я езжу к нему домой на Пятерку (район Ярославля) каждый день. Композиция далась мне легко. Живопись тяжелей, но мне показали несколько приемов. Можно затесаться в середнячки, если не придираться. А вот с рисунком сложно. Построение освоила, а дальше беда. «Отключись от себя. — Ругался Лев Михайлович. — Не нужна сакральность каждой линии. Тебя так надолго не хватит. Надо штрихами лепить форму. Учись создавать из того, что уже есть». И я учусь. Это другой способ. Не организовать пространство в форму силами. А сначала создать форму из того, что есть. А потом? Да. Потом ее можно наполнить энергией с нужной структурой. Любую форму. От перспектив отшатнулась и решила на время про это забыть.

Раз в неделю захожу к Вере Абрамовне. Большей частью она меня изучает. Очень осторожно. И только сегодня решила показать мне, как передаются образы. Сразу на своем примере. Это было страшно. Было — потому что я реагирую потом. В ситуации все эмоции затихают. Зато потом приходят и долго держат. После разговора мне не по себе. Все бригады зачистки это только краешек айсберга. Спокойней не видеть и не думать о нем. Но уже не получится.

Мы все же заехали в коммуналку посреди Дядькова. Там две комнаты. Это и определило наш выбор. Моя комната теперь и мастерская. Новая для меня краска — гуашь. Когда открываешь банки, идет особый запах. Вкусный и таинственный. Экзамены через неделю. Приходиться себя подгонять.

Мама работает дворником. Надо поработать полгода. Потом можно перевестись к Дмитрию Семеновичу. Но ей нравится. Далеко ходить не надо. С двумя участками она управляется до десяти часов утра.

Ужинали мы вместе.

— Маш, мне тут Дмитрий Семенович звонил. Оказывается, нас потеряли. Точнее, тебя.

— Кто?! — я перестала есть.

— Да они, — мама удивленно откинулась, — ты чего всполошилась? Светлана Александровна спрашивала. Жена Дмитрия Семеновича. Забыла, что ли? Они же не знали, что ты здесь. Думали, на Варегове. Я им сказала, что в художественное поступаешь. Очень удивились. Там баба Лида их отослала в город. Они решили, что случилось чего-нибудь. Нашли меня через ЖЭК. Завтра надо позвонить. Подходи часам к девяти. Тебя там помнят. Телефон записали, если у тебя не остался.

— У меня все осталось. А кому звонить-то?

— Светлане Александровне. У которой куртку покупали.

— Мама, я все помню. Про деда ничего не слышно?

— Про деда — тишина. Ни его, ни собаки. Пока не заявляли. Васька носится со своими коллективами. В Москву поедет. Перед немцами выступать. Ему не до деда. Вот пенсию если не получит следующую, тогда и надо хлопотать. С бабой Лидой так порешили. Раз собаки нет, значит, не один. Случись чего в лесу, пес вернулся бы. Дом закрыт, как следует. Уехал куда, может.

Утром в ЖЭКе много народу. Слесаря получают наряды на работу. Бабки с оплатой в очереди. Поверх плотных фигур в цветастых платьях и кофтах я поздоровалась с забарьерьем.

— Здравствуйте, я Маша Макарова. Мне позвонить надо.

Платки и седые узлы волос обернулись лицами. За барьером повисло молчание. Потом шепот с интонациями узнавания. Ловлю глаза ближайшей конторщицы.

— Девочка, проходи.

Меня запустили. Я набрала Светлану Александровну.

— Ой, Машенька, здравствуй! А мы с ног сбились.

— Здравствуйте. Что-то случилось? — на том конце заминка, — давайте, я подъеду?

— Если можно, приезжай, пожалуйста. Мне с работы сейчас не уйти. Помнишь, где Универмаг?

— Помню. Сейчас и поеду.

На улице началась жара. Иду мимо бочки с квасом. Еще нет продавца. Переживу. Автобус видно издалека — желтый «Икарус». Быстро едет. А в Москве, говорят, пробки.

В центре прошла пару остановок пешком до трехэтажного Универмага. Еще закрыто. Стучусь. Недовольные лица выплывают из темноты. Кричу через толстое стекло, к кому пришла. Неслышимые переговоры в мою пользу. Внутри прохладно.

В знакомом кабинете стоит ведерко.

— Маша, хочешь квасу с дорожки? Сама делаю.

Конечно, хочу. Квас терпкий, белый хлебный.

— Спасибо, Светлана Александровна, — вытираю губы.

— Маш, называй меня тетя Света. За Дмитрия Семеновича я в неоплатном долгу. И не спорь. Это и для меня тоже и лечение и испытание. — Она вздохнула, помолчала. Я не торопила.

— Маша, ой, не знаю, что говорить, — она махнула рукой и прикрыла лицо ладонью.

— Прямо и говорите.

— Я понимаю, что сделать ничего нельзя, но хватаемся и за соломину.

— Да что случилось?!

— Подруга у меня лучшая, единственная такая. Рак груди у нее. Тянула, скрывала до последнего. Бабы, они же такие. Сначала «само пройдет», потом «показать страшно». Оперировать уже бесполезно. Стадия распада начинается. Врачи говорят, две недели жизни. Метастазы еще.

— Стадия распада? Дотянули, — я читала про заболевания молочных желез, правда мельком, после медицинского осмотра в школе. Интересно было. Про последнюю стадию запомнила выражение «прогноз неблагоприятный». Это значит, что шансов медицинского спасения нет.

— Дотянули, — согласилась тетя Света, — а страшно-то как! Человек еще на ногах, в силах. А ему говорят — две недели от силы. И вонь стоит, в квартиру не войдешь. Все окна настежь.

— Что Дмитрий Семенович думает?

— Так это он и разговаривал со всеми, он хлопочет. Маша, может, ты посмотришь?

— От моих посмотров ничего не изменится. Времени нет на лечение.

Поток знаний пошел внезапно. Я сидела со стаканом кваса и слушала о нелегкой жизни сотрудницы обкома. Смерть не щадит никого. Внезапно осенило понимание причины и пошло дальше. Я замерла.

— Маша, что ты?

Я подняла палец. Прикрытые глаза убрали краски мира. Я видела желтое пятно на пне. Эх, деда Егора не хватает.

— Все хорошо со мной. Тетя Света, машину дадите?

— Конечно. Олег за тобой собирался ехать. Звонил, да я сказала, что ты в пути. Он не далеко. Сейчас подъедет. Ты что-то сделаешь?

— Я попробую. Но гарантий, сами понимаете, никаких. Ничего ей не обещайте. И времени у нас два дня. Не найдем, что надо — не успеем.

— Диету надо какую-нибудь?

— Да какая диета, тетя Света? Потом, конечно, и диета, и трава. Сейчас другое. Звоните сыну. И мне позвонить надо. У меня экзамены в училище через неделю, даже меньше. Готовлюсь, езжу. Надо предупредить преподавателя, что сегодня не буду.

Олег приехал быстро.

— Привет, Маша, — почему-то засмущался он, наверное, при маме.

— Привет. Нам надо в лес. С хвойными, к соснам и елкам, где большие муравейники и пни. Ты сможешь? Нам дня два потребуется. Только сапог нет.

— Я отпросился на сегодня. И на завтра — не вопрос.

— А сапоги я вам дам, — ответила тетя Света, — мы же в Универмаге. Потом вернем или выкупим. Вы ели что-нибудь?

Мы дружно помотали головами.

— Сейчас принесу пирожков из буфета и сапоги. Маша, у тебя какой размер?

— Тридцать девятый.

Меня везут за Волгу. На «Волге». И через Волгу. Она широкая. За ней сосновые боры с огромными муравейниками.

— А ты чего вдруг решила в художники податься? — заводит разговор Олег. — Вроде, про высшее образование говорили.

— Мне так лучше. Я понимаю, о чем речь. Ты мальчик, для тебя важна карьера. Я девочка. Мы в этом плане существа более приземленные, а значит, по-житейски мудрые. Нам важен комфорт в окружении и такие навыки, с которыми не пропадешь. Даже если не умеешь драться, грызть горла за место у кормушки и близость к альфа самцу.

— Ну, ты завернула. Зачем же так грубо?

— Правда, цинично? — засмеялась я.

— Очень. И все-таки, какой ты еще ребенок!

— Завидуешь?

— Ты упрощаешь все. Мы же не в каменном веке.

— А разница в чем? Только в модели дубины и технике ее применения.

— Тогда грустно.

— Да. Но только если живешь по животным законам. По низшим. Тогда надо биться за высшее образование, работу на крутом заводе, искать должность выше.

— Так все делают. Разве плохо?

— Не всем подходит. Мне для этого время жалко. Выложишься, оп, и все кончилось. Похоже на езду в автобусе рано утром. Еле залезаешь на нижнюю ступеньку. Все тебя жмут, толкают, орут. Всем на работу надо. Потом двигаешься к центру. Стоишь на одной ноге. Потом к окну. Наконец, хватаешься за поручень. И держат тебя уже не потные тела твоих внезапных близких, а ты сама твердо стоишь на ногах. Народ постепенно выходит. Уже не толкаются. Освобождается место рядом, и никому его не надо уступать. Садишься, выдыхаешь. Давка уже не помнится. Вид красивый за окном, река блестит среди зелени, ветерок из люка дует. Только расслабишься. А уже все, приехали. Конечная. Пора и тебе выходить.

— Да ты философ. Не ожидал, Мария Викентьевна. Чтобы жизнь познать, достаточно несколько поездок в общественном транспорте, — смеется он.

— Откуда отчество узнал? — я серьезна.

— Так папа тебя разыскивал, всех на уши поднял. У него и в милиции связи.

Машину Олег закатил прямо среди сосен, в тень. Осмотрелись. В такую жару мало народу в лесу. Все на песчаных карьерах купаются. А они отсюда далеко. Земляники и черники тоже мало. Но от машины далеко решили не уходить. Я раскрыла образ знаний, но все равно мало поняла, что ищу. Желтое, похоже на гриб, типа плесени, но не плесень и не гриб. В ответ на вопрос, увидела стадо микроскопических существ. Это стадо может перемещаться. И может исчезать при опасности. «Ведьмино масло» — пронеслось в голове. — «Бывает на пнях и муравейниках». Идем искать. Муравейники видно издалека. К ним ведут дорожки больших рыжих муравьев. А пней мало. Олег ушел в сторону. Мы перекликаемся, чтоб не потеряться. Но непонятное неприятное чувство фоном накладывается. Боюсь одна ходить? Если что, к машине выйду, не заблужусь.

Вскоре вижу большой муравейник. Надо его проверить. Тем более, невдалеке от него и пень или огромная кочка. Куча иголок выше моего роста, но чистая. Повернуласьк пню. Но сделала лишь шаг, как кочка поднялась и повернулась. Передо мной стоял «Эстонец».

Глава 2

Не совмещалась картина. Такой хороший солнечный день. Запах смолы. Олег хочет отличиться и поймать благосклонный взгляд. И тут недавний кошмар во плоти.

— Ну, здравствуй, Маша Макарова, — сказал он без всякого акцента.

Я молча смотрела в белесые глаза. Из-под маскировочного плаща виден костюм.

— Не жарко вам?

— Мне не бывает жарко. А вот холод я не люблю.

— Чем обязана столь внезапному визиту? И где группа захвата?

— Вы не так все представляете, — легкий акцент все же есть, — мне не нужна группа. Это ваше местное коммунистическое варварство. Бессмысленное и беспощадное. Оно больше похоже на рыкающее чудовище, но подслеповатое. Жрет то, на что смотрит. Увидит — не важно, прав или нет. А вот не видит — есть шансы.

— Сейчас, значит, не видит?

— Да. Интерес ушел. Появились другие важные темы.

— Какие трудолюбивые. Везде успеть надо.

— Правильно. Везде надо. Поэтому это работает тематическими волнами. Сначала одни, потом другие.

— Мне рассказывали про репрессии. Тогда расстреливали только за польскую фамилию или потом за еврейскую. Так?

— Примерно. Вы умная девочка.

— И что же вы хотите от такой умной?

— Выбор.

— А разве он не очевиден?

— Нет. Вы же не знаете всех условий. Все не так, как кажется.

— Условий чего?

— Сотрудничества. Вы необычный человек. И я необычный. Почему мы не можем сотрудничать? Мир меняется. Очень скоро вы это увидите. Все произойдет на глазах и быстро.

— Но цели не меняются?

— Цели могут быть общие. И достичь их можно цивилизованно. Без варварства.

— А сейчас как?

Вдали крикнул Олег. Я отозвалась. «Эстонец» продолжил:

— Сейчас у вас дикость, средневековье. Как в Европе пятьсот лет назад.

— Что, жгли не тех?

— Можно было по-другому. Нельзя так транжирить ресурсы. Должен быть порядок, организация. И даже добровольность. Тогда не придется применять насилие. А это тоже, согласитесь, работа, затраты.

— Добровольно на костер?

— Самосожжения всегда были. Но я хочу сказать о другом. Не надо опасаться того, что не понимаешь. Надо изучить и использовать. Я имею добрые побуждения. И делаю первый шаг сам. Я не питаюсь людьми. Мне доступен весь спектр сил. Понимаете? Сейчас я уйду. А вас прошу задуматься. Почему умные люди, особые люди не должны быть богатыми, уважаемыми? Они и так уже выделяются. Так пусть и в общественном положении тоже. Подумайте. Мы еще встретимся, милая девочка.

Слышен треск ветки под ногой Олега. «Эстонец» улыбнулся мне, поднял шишку и бросил в сторону пня метрах в пятнадцати. Его спина в маскировочном плаще с бахромой травинок быстро скрылась за стволами.

— Ничего похожего, — Олег расстроился, — придется искать долго. У тебя как?

— Тоже пока ничего. Сейчас еще посмотрю.

Я пошла в направлении брошенной шишки. На пне желтая колония непонятного вида.

— Это оно? — спросил Олег.

Я прикрыла глаза, дождалась отклика колонии.

— Да, оно. Запоминай. Потребуется еще.

Олег сбегал за поллитровой банкой в машину. Мы сгребли все, вместе со мхом и иголками. Вместо крышки обвязали пакетом.

По дороге лезли всякие мысли. «Значит, он меня все-таки увидел в поезде. И Катю. Но не выдал. Почему? А, может, я ему понравилась? Влюбился с первого взгляда? Глупость. А что? Мог бы. Симпатичный. Лет тридцать уже, правда. Только взгляд холодный. Так и понятно, северная нация. А если он не эстонец, а скандинав? Нет, в нем чую только чистый расчет. А я — дура. Или не дура? Баба Лида говорит, что если в этом вопросе сомнения, значит, точно дура. И что теперь делать? Надо с Верой Абрамовной посоветоваться».

— О чем, Маша, задумалась, — прервал Олег мои размышления.

— Да так, о смысле женской сути.

— И в чем же смысл этой сути?

— В инстинктах. Животную природу нам преодолеть сложнее.

— Неожиданно.

— Зато у нас рамки шире.

— Это как?

— Никак. Не хочу про это говорить.

Мы едем молча. В центре заехали в магазин за сливочным маслом.

— Со мной пойдешь? — Спросила я.

— С тобой. Ты против?

— Не против. Ты фармацию изучал. Будешь мазь готовить.

Высокая сталинка. Живет, сказали, руководство. Кругом чистота. Нас ждут у подъезда. Дмитрий Семенович вместе с солидным мужчиной в костюме. Оба поднялись со скамейки навстречу:

— Здравствуй, Олег, — незнакомец пожал ему руку, — здравствуйте, — это уже кивнул мне, — пойдемте.

Внутри прохлада. Поднимаемся по широкой лестнице на второй этаж. У двери квартиры уже слышен гадкий запах гниения. В квартире такая вонь, что не до знакомства с обстановкой. Мы проходим в комнату. Затравленная женщина сидит на кровати. Заплаканное лицо когда-то было красивым. Волосы сбились клочьями.

— Люда, вот пришли.

Она собирает остатки мужества и кивает.

— Здравствуйте. Я Маша Макарова. — Стараясь преодолеть запах сажусь на кровать. Вижу банки с желтым раствором. Фурацилин. Киваю:

— Промываете?

Она больше не отвечает.

— Дмитрий Семенович, надо промыть полость. — Раздаю указания. — Олег, пойдем на кухню, поможешь.

Поворачиваюсь к незнакомцу:

— Простите, вас как зовут?

— Ренат Равильевич.

— Ренат Равильевич, нам нужно блюдо и ковшик.

Кухня большая, а по нашим меркам так и огромная. Метров двадцать. Объясняю, как приготовить мазь. Топим масло. Олег со знанием дела уточнил рецептуру и занялся мазью. Муж женщины молча сидел на табурете.

Накухню зашел папа Олега в марлевой маске и сразу подошел к открытому окну. Отдышаться. Скоро и у нас все готово. Пока еще жидкая, теплая мазь перелита в банку. Я всмотрелась в нее. Наложила руки и пустила струйки силы. Энергия зацепилась за структуру мази и осталась. Теперь банка подсвечивается, если уметь видеть.

— Дмитрий Семенович, сейчас прямо на промытую рану. И потом два раза в день будете менять повязку с этой мазью. Не жалейте. Обязательно внутри полости чтоб везде попала. Олег, видел все? Сделаешь порцию, привози ко мне для усиления. И не вздумай перегреть или спирт добавить. Свойства теряются сразу. Ренат Равильевич, найдите калину. Листья нужны. Свежий сок давите каждый день, пусть пьет, сколько выпьет. Теперь мне нужно поговорить с ней.

Я захожу в комнату.

— Сейчасвам поставят повязку. Это маленький, но шанс. Ваша задача понять. За что и за кого.

— Что, за кого?

— Наказание за кого. Одному дали, другому не дали. Я за вас не решу.

— Что дали?

— Писечку свою. Если скажете, что не виновата, я встану и уйду.

Женщина разревелась:

— Да виновата кругом. Кто ж на такую должность пустит бабу за так. Вся лестница наверх из мужских палок состоит. Что ты в этом еще понимаешь?

— Я буду про себя понимать. А вы поймите про себя.

Я кладу руку на плечо. Сила выходит из ладони. Много нельзя, они, как воронка, — высосут и свое запихнут. Больная сейчас чувствует волну тепла, ей легче. А мне нет. Надо уходить. Мы прощаемся. Сбегаем по ступеням. Воздух кажется восхитительно вкусным. Дышим с Олегом, глядя друг на дружку.

— Вот уж не думал, что такой запах бывает. Ты молодец, выдержала.

— Это ты молодец. Я умею отключаться от всего. И от боли, от страдания и от запаха. Только не надолго, — улыбнуться не выходит.

— Она выживет?

— Не знаю.

Спускается папа Олега:

— Ребята, поехали к нам. Хоть чаю попьем да поговорим.

— Полотенце найдется? Мне в душ надо, — мне туда срочно надо. Подгрузка силы бесследно не прошла.

Врач с семьей живет недалеко. Тоже сталинка. Высоченные потолки. За открытыми окнами — тихий двор. Летний теплый вечер уже сгущает желтый предзакатный воздух. Дома уже суетится Светлана Александровна. Кухня поменьше, метров шестнадцать, но для нас все ровно очень большая. Тетя Света дома смотрится просто и душевно. Поиск тапочек для меня увенчался успехом.

— Машенька, как?

— Что могли, сделали. Теперь дело за Дмитрием Семеновичем и Олегом.

— Мам, мы такую рецептуру отработали, ты не представляешь! — вступил Олег, — и мы все хотим есть.

Это точно. Голод подступил внезапно.

— А можно мне в душ? — спрашиваю тетю Свету.

— В душ? Ну, наверное. Сходи, пока накрываю на стол. — Она растеряна.

Мне вручили махровое полотенце. Тугие струи холодной воды ударили сначала в лицо, потом по всему телу. Не так холодно, как зимой. Стою около минуты. Хватит. Таким полотенцем хорошо растираться. Вот, теперь и бодренько, и не жарко.

Стол уже накрыт. Окрошка на домашнем квасе, со сметаной. Вместо столовской колбасы — отварная треска. Очень вкусно. Я не отказалась от добавки. Как и все остальные. Сытые, не спеша пьем чай с конфетами «Птичье молоко». Я их только сейчас впервые попробовала. Теперь, главное, делать пристойный вид. Но удержаться трудно. О больных больше не говорим. Я рассказываю про подготовку к экзаменам. Выясняется, что у тети Светы есть хорошие знакомые в ОблРАНО. Поэтому все сложности легко разрешаемы. Если что.

Домой меня везет Олег.

— Маша, когда сдашь экзамены, давай в кино сходим? На комедию.

— Давай дождемся, когда сдам. Там видно будет.

— Тогда помни всегда, что ты — самая красивая.

— Спасибо, — я смущаюсь. Несется вечерний город за окнами, мы одни в машине, — а ты помни про гриб. Я по лесу бегать не смогу сейчас.

— Да я помню. Завтра и поеду. Этого же еще хватит?

— Хватит на две недели точно. Но нужен запас. Помнишь, как активировать после холодильника? Вот. На это еще день уйдет.

У дома он вышел провожать. Мы зашли во двор, к подъезду.

— Пока, — говорю. И повернувшись слышу ответное «пока». Но пойти не успела. На плечах теплая тяжесть его ладоней. Уф, и что сейчас делать? Около правого уха его губы: «Пока. Я буду переживать за твои экзамены и ждать, когда ты их сдашь». Ладони скользнули по плечам вниз. Я отмерла и нырнула в темноту за дверь.

Алла смотрела в тарелку с кашей. Больше хотелось спать, чем есть. Еда желанна днем в любое время, а сейчас лишь бы до кровати добраться.

Куратор взял с нее согласие на специальные курсы. Она и не думала отказаться. Эту учебу все должны пройти, так ей сказали. Предупредили, что будет тяжело. Но кого напугаешь трудностями, когда впереди такая цель и такие возможности. Она подписала несколько подписок о неразглашении, о личной ответственности за свою жизнь и здоровье, и какие-то еще. Ну, будет лагерь вроде спортивного. Да, придется попотеть и даже рисковать. Зато это ступень в избранные. Так ей тоже объяснили.

Сначала все было весело. Мама проводила взрослеющую дочь. Сумка с едой — на троих хватит. Электричка и самостоятельные шаги вперед. Это так захватывает. Шум Москвы. Тревоги около расписания. Подмосковная станция. Она дисциплинированная и успела во время. Автобус с десятью женщинами и девушками. Первая странность напрягла, когда привезли на место. Лагерь располагался в глубине огромной женской колонии. Отдельный пропускной пункт. За ним в земле узкий подземный ход под несколькими рядами ограждений. Называется «потерн». Новоприбывших собрали в зале.

— Вы все дали нужные подписки, — вещала женщина в спортивном костюме, — объясняю, что это значит. Вы выбрали ад. И это здесь. То говно, которое приехало, должно превратиться в нужный инструмент. Вы себе не принадлежите на эти два месяца. Если умрете, вас объявят пропавшей без вести. Если в отказ — зона рядом. Вас объявят преступниками и превратят в лагерную грязь. Если кто-то когда-то раскроет рот, то наказание одно — смерть. Вас сожгут живьем в печи крематория. Если ждете, что я сейчас дам выбор остаться или вернуться домой, то выбора нет. Вы останетесь в любом случае.

Им выдали комбинезоны и спортивные костюмы. Домашние вещи отобрали. День начинался в шесть. Надзиратели били палкой, если замешкаешься. Нужно быстро выскочить на зарядку. Час бега и упражнений. Алка бежала из последних сил. Падала. Удары ее поднимали. Одна девушка села и сказала, что больше никуда не пойдет. Ее убили у всех на глазах. Умелый удар палкой спереди и чуть сбоку по шее. Изо рта лежавшей на боку текла кровь. В лагере были не только десять прибывших. Народу много. Но знакомства не поощрялись. Да и сил не оставалось. Одно желание — поесть и упасть в сон. Было от чего. После скудного завтрака тренировка, после обеда еще одна. Вечером физическая подготовка. Кормили просто, скудно, без малейшего намека на растительное масло и любой другой жир. Каждый день она повторяла себе: «Я выживу». И выжила.

Через сорок дней характер обучения резко сменился. Их больше не били и не гоняли. Преподавателей сменили. Теперь все вежливо. Она впервые увидела себя в зеркале туалета в учебном корпусе. И не узнала. Похудела еще в первый месяц. Это чувствовала на ощупь. Но не думала, что так. Проступили ребра. Кость широкая, но никто теперь не скажет, что она толстуха. Грудь почти третьего размера теперь не сливается в животом. Лицо осунулось. Красоткой не назовешь, но приятной уже можно. Появилось дерзкое хищное выражение.

Теперь обучали тактике агентурной работы, наружного наблюдения, методам конспирации и многому другому. В конце преподаватель велела ей подстричься. Парикмахер уже ждал. На кого указывали, делал прическу. Алле досталась короткая стрижка, почти мальчиковая. Но ей очень шло. Потом достали импортные тюбики. Сделали покраску. Родные, почти черные волосы превратились в темно-рыжие. За две недели постепенно вернулись к обычной жизни. Даже временами казалось, что все привиделось. Пот, синяки, крики, удары, кровь в грязи. На обратную дорогу даже дали денег. Пятьдесят рублей. Вывозили также, на автобусе. Но уже до Москвы. Так ни с кем и не удалось познакомиться. В электричке домой возвращался другой человек. Настолько другой, что даже мама сначала присматривалась. «Что с тобой сделали? Какая ты теперь королева! Да как же это? Вот что значит, специальный лагерь. Мне бы в такой» — «Нет, мама, тебе не надо в такой. И мне не надо. Но обратно оттуда уже не выедешь».

Встреча куратором назначена на вечер. Она едет в троллейбусе. Тепло, но надеты джинсовая курточка и джинсовая юбка, которую даже пришлось немного ушить. Под курточкой черная майка с какой-то надписью. На лоб сдвинуты черные очки. Дядьки поглядывают. Взгляды скользят по лицу на грудь. Косметики на Алле теперь нет. Будет команда, нарисует. Адрес встречи другой. Ключей нет. Условный звонок и стук. Ей открыл ее куратор.

— Ой, Аллочка, тебя не узнать! — но по лицу видно, что он прекрасно осведомлен, что ей пришлось испытать, — проходи.

В комнате сидит мужчина лет тридцати. Худое лицо с бегающим взглядом, серый пиджак и галстук висят на спинке стула.

— Знакомься, это Анатолий Иванович. Твой новый куратор. Будете работать и обучаться дальше с ним. Только сначала бумаги подпишем.

Алла ставит подписи о переходе на связь к новому человеку. «А он интересный», — смотрит она краем глаза.

— И все вопросы по дальнейшей учебе в ВУЗе тоже с ним решать будете.

Анатолий Иванович кивает:

— Чему, девочка, тебя научили в лагере?

— Не думая выполнять, что прикажет куратор.

— Молодец. Теперь встань и подойди к окну.

Алла встала. Окно завешено черной шторой. Свет дня заменяет лампа.

Новый куратор подошел и запустил руку в темно-рыжую шевелюру. Голову запрокинуло, и она увидела потолок. От неожиданности вырвался легкий стон или вздох. Куратор пнул под сгиб ноги. И, поставив на колени, выгнул за волосы ее еще больше.

— Открой рот, — прозвучала команда.

Алла подчинилась. Куратор навис над ней. Тягучая нить его слюны коснулась ее губ. Глядя прямо в глаза, Алла начала глотать. Потом еще какое-то время сидела задом на пятках. Тошнота отступила. Анатолий Иванович пальцем поднял ее подбородок вверх. Глаза его остановились в ней, холодные, жестокие. Подал руку и сказал, как ни в чем не бывало:

— Аллочка, проходите за стол. Разберем учебный план.

Она поднялась и села на прежнее место. Мысли вертелись, что самое время ее сейчас поиметь. Вдвоем. Но помнила слова преподавателя, что секс это привилегия, которую надо заслужить. И с куратором рассчитывать на него не стоит.

— Аллочка, добро пожаловать в другой мир, — улыбнулся Анатолий Иванович, — ты еще на самой низкой ступени, но уже шагнула на дорожку. Желаю, чтоб она оказалась широкой и удобной. И чтобы ты понимала, доверю первую тайну.

Девушка кивнула и думала: «А раньше разве не секреты были? Тут все, что делается в реальности — сплошная тайна».

— Все правоохранительные органы связывают невидимые нити. Только опера могут между собой конкурировать. Это и понятно. Как легавые на охоте в стае. Другие уже договариваются. А те, кто сверху — вовсе одно и тоже. Бывают эксперименты, когда дают «свободы» чуть более. Но суть остается та же. И специальные службы тоже все связаны. Как у нас, так и за рубежом.

— Наши и американские?

— Потом поймешь. Но сначала знай, что есть сила, которая их объединяет и управляет. По своим законам и порядкам. И стать частью этой силы — заветная мечта. Теперь ты знаешь. А сейчас выберем, куда ты будешь поступать и чем заниматься.

Экзамены прошли удачно. По-другому и не было бы. Мне выставили четверки. Теперь я — студентка первого курса художественного училища. На организационном собрании составился длинный список разных карандашей, красок, мастихинов и прочего инструмента. Но нужно все постепенно. Значит, торопится не буду.

Выходим на свежий воздух. Меня ждет Олег.

— Ну, теперь успокоишься? Свобода до сентября. А там в колхоз. Романтика студенческой жизни.

— Купить еще надо много всего. Ты сейчас куда?

— Я сейчас с тобой. Сама же хотела к тете Лине заехать.

Тетя — она для Олега. А для меня Лина Илизаровна. Та самая женщина с распадом рака груди. На тех перевязках и промываниях запах стал уменьшаться с третьего дня и через неделю исчез. Она фанатично пьет и ест все, что я ей назначила: свежевыжатые соки из первой моркови, подорожника, листьев калины. Все это собирают и покупают какие-то специальные молодые люди в спортивных костюмах и с крепкими фигурами — видела их пару раз. Как она разобралась со своим прошлым, не спрашиваю. Но сидит тихая и просветлевшая. Муж ее очень занятой, редко его вижу. А вот Дмитрий Семенович там каждый день.

— Отец твой сейчас там? — мы идем к остановке, где осталась машина.

— Папа у них доверенный врач, — пояснил Олег, — я тебе по большому секрету скажу, что муж тети Лиины служит в КГБ. Очень большой человек. И у больших людей есть доверенные лица, которые решают проблемы. Каждый в своей области. Вот папа как раз один из таких. Поэтому и центр организовался быстро, и все другое получается хорошо. Но только сразу про это забудь. Чтоб и намека не было.

— Уже забыла. С грибами как?

— Нашел еще два. Но маленькие. В треть от того.

— Хватит пока.

Лина Илизаровна нас встречает:

— Здравствуйте, ребята. Машенька, не разувайся. Только что Дмитрия Семеновича проводила. Говорит, зарастать начинает.

— Здравствуйте, Лина Илизаровна. И мы не надолго. Сейчас запасы мази пополним и пойдем, — втягиваю воздух. Слышится горьковатый остаток.

— Да, может, еще пахнет. Но я уже ничего не чувствую. Проветриваю постоянно.

— Олег, аптека тут недалеко. Можешь сходить? Я пока осмотрюсь, подготовлю все. Надо полыни купить, горькой. Возьми пару пачек. И еще банку пустую железную надо.

— Банка была, — отзывается пациентка, — из-под сельди. Я сейчас.

Олег ушел. Лина Александровна добыла в мусорном ведре жестянку и отмыла от рассола.

— Машенька, мне ничего про тебя не говорят. Можно спросить?

— Можно.

— А вот то, что ты делаешь, где-то училась?

— Где-то училась. Это сложный для простого понимания вопрос.

— Да я так, не настаиваю. Меня же все похоронили. Ждали со дня на день. А тут вот так. Приезжали из конторы мужа специальные доктора. Дмитрий Семенович им все показывал, рассказывал. Говорят, это сейчас изучают. Биоэнергетика и прочее. Только шарлатанов много. Прости. Я тоже не верила. Пока ты меня за плечо не тронула. А как почувствовала твое тепла, так и думаю — «теперь все хорошо будет».

— Будет обязательно, — я ее легко приобнимаю.

— А я еще всю свою жизнь переворошила. Все передумала, про то, о чем с тобой говорили. Только вот на определенной работе по-другому, бывает, нельзя. Ты еще молодая, извини, но многого не знаешь. Даже приказы специальные есть, когда и что можно или нельзя. Понимаешь? Хоть и секретные, но приказы.

— Понимаю. Только это работа, а это вы. И не работа расплачиваться будет, а вы. Да, наверное, многое дается за такую работу. Но естество не обманешь. Оно реагирует по-своему.

— Ох, Маша. Всегда думаешь, что такую реакцию врачи таблеткой вылечат. Съешь, и нет депрессий, неврозов и чего похуже. Сначала помогает, а потом все хуже и хуже.

Пришел Олег. Я высыпала полпачки в банку и поставила на газ.

— Сейчас окуривать будем. Олег, можно мазь делать.

— Это обряд такой? — Лина Александровна вся собралась. Сейчас бы еще бубен, и можно прослыть знаменитостью.

— Если бездумно повторять, то обряд. А если понимаешь, что делаешь, то технология.

— Она хочет обеззаразить от привычной микрофлоры, — улыбаясь поясняет Олег, — очень действенно, между прочем. Я читал про такое в нашей библиотеке. И даже нашел патент 1943 года, когда гнойные раны окуривали дымом специальных растений. Дымарь, вроде пчелиного. И помогало лучше лекарств, которых еще и не было из-за войны.

Полынь задымила. Я поставила жестянку на сковородку и пошла по комнатам. Едкий запах наполнил каждую щель. Подымить есть где. Квартира метров сто. На стенах несколько пейзажей акварелью, ковры и нездешняя мебель. Возвращаюсь — на кухне оба стоят у открытого окна и щурятся.

— Через пятнадцать минут можно в комнатах проветрить.

Мазь готова. Я ей занялась, прогнав всех с кухни. Вселенная общается образами и ощущениями. Вызвала образ исцеления от рака груди, настроилась. Теперь подбираю нужный звук. Это одно из заданий Веры Абрамовны. Тонкое «И» в глубине волнами опускается и поднимается. Энергия в руках начинает вибрировать. Структура мази выстраивается особым образом. Пяти минут достаточно.

Мы попрощались. Но с нас взяли слово в следующий раз попить чаю. Идем, просто гуляем. Это я просто. А Олег явно куда-то заруливает. Конечно! Кинотеатр «Арс». На афише — «Новые амазонки».

— Давай сходим. Сейчас скоро сеанс будет. Для своих. У меня два билета.

— Давай, — наклоняю головы, как стесняшка. Ух, на него как действует! Он берет меня за руку. Чуть ли не дрожит.

— Сначала зайдем в «Блинную», поедим чего-нибудь?

Согласна и поесть. Вокруг тополя на тротуаре закрывают асфальт от палящего солнца. Белые тучевые горы замерли в безветрии. И кто скажет, что жизнь трудна и мучительна, когда тебе шестнадцать лет и тебя ведут в кино?

Глава 3

— Говорит, перемены грядут. Это он про перестройку, что ли? — закончила я рассказ про встречу с «эстонцем».

— Это он про отношения в обществе. Перестройка, это маскировка начала открытой фазы. Тут он прав — теперь пойдет, как снежный ком. — Вера Абрамовна задумалась.

— Что пойдет? Социализм исчезнет? Власть этого не допустит.

— Так! Если хочешь что-то понимать на уровне ума, то сначала ликбез. Вот, где взрослая да разумноая, а где еще дитя пионерское.

Мы гуляем с ней по парку. Народу мало. Хочется пить. Но искать киоск бесполезно, идем к магазину за лимонадом. Попросили продавщицу открыть бутылку. Пьем прямо из горла в тени.

— Итак, вопрос первый. Какова цель людей власти?

— Ну, забота о людях и прочее.

— Ясно с тобой все. Запомни и потом не переспрашивай. Цель любой власти, это удержание власти. Любой ценой. И никак иначе.

— Власть же народная, — говорю по инерции, сама себе не верю. Наставница смотрит, как на дурочку.

— Еще раз повторю. Только удержание власти. И любой ценой. Решения принимаются моментально. Уясни это, и многое в их поступках станет понятным. А в чем заключается власть? — звучат учительские интонации.

— В руководстве. Отдают приказы разные.

— В контроле она заключается. Ты властен над любым процессом, если можешь его начать, развивать и закончить. В этом случае, контроль над людьми и их отношениями.

— Над личными?

— И личные и товарно-денежные. Любые. И все, что угрожает такому контролю — уничтожается. Представь, что появился изобретатель, который сделал автомобиль на воде. Из каждого колодца теперь можно заправиться. Или еще лучше, изобрел способ летать на доске. Несешь такую доску под мышкой. Захотел и полетел, куда хочешь.

— Здорово! Для народа же.

— Про народ потом. В обоих случаях изобретения угрожают власти. Потому что теряется контроль. Вода — ресурс у нас почти бесплатный. Бензин не нужен. А если нефть не нужна, то это катастрофа для нефтяной промышленности. Привычный уклад жизни и экономики разрушается. А СССР нефть продает на запад. И на это живет. Да такой изобретатель — враг народа. Даже если он об этом не знает. Еще хуже, летать частным образом. У нас паспорта колхозникам выдавать стали только в 1974 году, а тут — летать. Наша система контроля этого позволить не может. А если такую летательную доску можно самим сделать? Представляешь, что это значит? Правильно, безконтрольное и безнаказанное перемещение. За границу полетят. За всеми не усмотришь. Председатель ему — пятилетку выполняй, а он, раз, и на юга. Поэтому обоих изобретателей или обвинили бы в шпионаже, как еще недавно принято было, или тихо убьют, имитировав катастрофу, инфаркт или нападение хулиганов. И так во всем остальном.

— Так это неправильно. Как же свобода творчества?

— Это у тебя вопрос свободы. А у них — нет для тебя никакой свободы. Там все предельно ясно.

— Но не все прогрессивные изобретения убираются. А творчество художников тоже так? — вспомнила я мужа бабы Лиды.

— Тоже так. Два пути и для изобретений и для искусства: взращивание и отбор. Взращивают то, что дорого. Своих детей, продолжателей дела. Им задают специальные качества, знания, силы. Таких немного. Так формируют элиту. Взращенного ценят. Не получается в одном месте, переводят в другое. А вот остальное — им не дорого и его много. Здесь принцип отбора. Выбирают из множества, используют и бросают. И выбирают нужное, остальное давят. Это управление потоками. Фильтры. Если про художников вспомнила: тоже если нужно определенным образом повлиять на сознание людей — открывают шлюз для определенного направления искусства. Театр, кино, живопись. Разный кубизм, футуризм и прочее. А вовсе не кто, во что горазд. Так во всем. Эти изменения и имел ввиду твой знакомец. Тут он прав.

— То есть, как я поняла, свое выращивают в отдельных теплицах. А остальные — дикое поле. Выросло — хорошо, сдохнут — не жалко?

— Выросло — тоже не хорошо. Но деваться некуда и надо использовать, что есть. Будто на чертополохе выросли сливы. Ягоды сорвали, остальное выкинули.

— Но тогда они, власть эта, ненавидят всех!

— Вот теперь в точку. А вид надо делать, что стараешься для блага страны, народа, семьи. Теперь получаем картинку политики.

— Почему просто нас всех не убить?

— Здесь тонкость. Драма и муки темных. Думаешь, не могут? Да технически могут и хотят. Но без людей нельзя. Они не тела наши ненавидят, они наше развитие ненавидят. Перспективы. «По образу и подобию». Основная их задача — «не пущать». Даже если плоды приносишь, даже если на них работаешь, но поднялась выше определенного уровня — уберут. Опасна.

— Так чего тут опасного? На них же работают. Преданны всей душой и телом.

— Про политику потом поговорим. Не все сразу. Думаю, что эстонец твой лазейку ищет. Понимает душой что неправильно, а умом поверить не может. Вот и крутится. Либо ты его перевербуешь, либо он тебя. Если человек. А если нет, то только или он тебя вербует. Или они тебя убьют.

— Он человек.

Я иду на свидание. Волнительно собираться. Мама в курсе и суетится больше меня. Решили, что подойдут бежевая юбка в складку и подаренная рубашка с кармашками. Как не уговаривали, лифчик отмела. Все в порядке у меня там и без всяких лифчиков. Вечером прохладно, поэтому ветровка не лишняя. На ноги мамины туфли со следками. От косметики и духов отказываюсь радикально. Не люблю, когда естественный запах забивается. Сходила в рощу, набрала охапку трав. После душа погрузилась в ванную и пропиталась полем и лесом. И рисование на теле для меня имеет особый смысл. Обойдусь без него.

Олег заехал на машине, клятвенно пообещал маме привести к одиннадцати вечера. Мы на вечернем сеансе в кинотеатре «Парус». Комедия «Жандарм и инопланетяне». Но для меня все кино кончилось, как только Олег взял за руку. Я не вынула ладошку. Потом он обнял меня. Так и просидели до конца сеанса. В буфете взяли по молочному коктейлю и песочному пирожному.

— Как тебе фильм? — спросил он.

— Жалко инопланетян. Заржавели. — Улыбаюсь ему.

— Интересно, а есть такие среди нас? Абсолютно похожие на людей, только внутри другие и воды боятся? — смотрит испытующе.

— Есть. Только обычной водой их не возьмешь. И они злые.

— Ты видела?

— Давай сейчас про это не будем.

— Ладно. Мне очень интересно, что от тебя за тонкий аромат? Не пойми неправильно. Я бы не стал спрашивать так просто. Это профессиональный интерес.

— Запахи природы. Та хрень на ацетоне мешает чувствовать. А эти — нет.

— И что же ты чувствуешь?

— Сомнения. Ты в нерешительности. Я на девять лет тебя младше. Но и отойти не хочешь.

Мы идем по вечерней набережной. Фонари прячутся в зелени лип.

— Все не просто, — начинает Олег. Останавливается, его руки на моей талии.

— Я тебя люблю. Можешь не отвечать. Теперь делай с этим, что хочешь. Вот, сказал.

Я чувствую дрожь в его теле. Как можно на первом официальном свидании признаваться в любви? И что мне ему отвечать? А я?

— Олег, это первое свидание. А погулять? — я стараюсь скрыть смущение за шутками.

— Это не все. Я чувствую зависимость. Ты поймешь, о чем я. И на курсе и на кафедре уйма девушек, мечтающих оказаться рядом. Но там я решаю, что делать. А здесь ничего не могу. Мне интересно с тобой, хорошо просто быть рядом. Это непривычно. Я же весь такой самостоятельный, обеспеченный, перспективный. Долго думал, говорить тебе это или нет. Сказал.

— Сказал, значит, доверился. Я еще подросток, по сути. В голове любая каша может возникнуть. Смесь эмоций.

— Как-то ты очень хорошо с ними управляешься.

— Нет, не хорошо. С трудом. — Я смотрю в глаза снизу вверх. Высокий, крепкий парень. Правильное воспитание. Молодой ученый. Интеллектуальная элита в будущем. Мы в ответе за тех, кого приручили. Еще дед Егор говорил, что древние психотехники превращения диких животных в домашних в древности были доступны только женщинам. С мужчинами также? Я вижу потоки энергии в его теле. Очень волнуется! Боится быть отверженным. Вижу точки, просто тронув которые можно погасить, а можно и усилить его чувства до безумия.

— В любом случае, мы дружим. Я тебя не оттолкну. А впереди всегда пропасть неизвестности. Сам идешь или поток несет. — Я поднимаю руку. Большой и безымянный пальцы соединены. Кончиками указательного и среднего пальцев провожу под ухом и вниз к шее. Дрожь уже крупная. Он выдыхает в сторону. Я оплетаю шею руками. Его властные губы врываются в меня. Мир перестал существовать. Мы слились. Теперь дрожь во мне. Так всегда бывает, когда энергия уходит. Он хотел отдать мне свою, я приняла ее. Теперь позволяю брать мою. Внизу живота разлилось тепло. Он крепко прижал к себе, набухшая плоть не вызывает страха. Наоборот, разум затмевается. Как мешают эти условности! Я бы разрешила отдать мне все, что у него есть. Прямо здесь. Но из этого безумия надо выйти. Отрываюсь.

Я кладу голову на его грудь. До плеча мне не достать. Первый поцелуй совсем не как в кино. Как им выдержки хватает? Поцеловались и разошлись. А потом неврозы у обоих. Я улыбаюсь ему.

— Что ты со мной делаешь? — выдыхает Олег.

— Даю то, чего тебе не хватает. А взять негде.

— Поехали ко мне в гости? — он собой не управляет.

— Олежек, мне надо с собой совладать. Сам знаешь, я — особа трезвомыслящая.

— Ага. Зато я теперь не очень.

— Ничего. Все приведем в гармонию.

— Обещаешь?

— А куда деваться?

У подъезда мы целуемся еще. Не так безумно. Дома мама хитро глядит. Но я ничего не рассказываю. Самой впору успокоиться.

Новая жизнь нахлынула бурно и на всех сразу. Моя учеба началась с колхоза. Олега тоже услали старшим на картошку. Хорошо, маме не надо никуда ехать. Последний курс не посылают. А нас посадили на автобус и привезли в деревню. Олег передал мне ватное одеяло и мешок еды.

Утром подъем в семь. Завтрак в колхозной столовой до восьми. Там всегда рисовая каша. Правда, вкусная. Днем обед привозят в поле. Мы слезаем с картофелеуборочных комбайнов и садимся на пожухлую траву вместе с мужиками. Дают суп густой, с мясом. На второе плов или тушеная картошка, куда мяса тоже не жалеют. А вот с ужином беда. Его нет. Колхозники после работы едят дома. А нам приходится крутиться. После разборок с председателем нам выделили ежедневно ведро молока и привезли несколько мешков картошки. Теперь мы ее жарим, варим, печем. На курсе трое мальчиков и семнадцать девочек. На первой неделе заболела половина курса. Осталось два мальчика и девять девчонок. Городские непривычны к работе. Я еще держусь. Вскоре нас сняли с картошки и отправили по окрестным детским садикам, школам и конторам оформлять стенды, плакаты и прочую агитацию. Из старой школы без окон переселили по домам поближе к местам работ. Я живу еще с тремя в одной комнате.

Мы с девочкой Настей отправлены в столовую писать и рисовать. Писать надо пером и тушью. Несколько стендов с меню, санитарными правилами и еще чем-то. А рисовать — расписать стену, чтоб глаз пейзан радовала во время поглощения рисовой каши. Председатель привез по списку нужные материалы. Настя приступила к моему обучению. Из ДВП выпиливаешь будущий планшет. По краям набиваем рейки. Потом грунтовка водоэмульсионной краской в два слоя. Теперь пером-звездочкой чуть царапаются невидимые линии для текста. Перо ниткой приматываем к карандашам. Набираем черную тушь. Или коричневую гуашь. У меня сначала не получается. Но упорство берет свое. Очень медленно, но пригодно я выдаю текст. Сверху кроем лаком. После третьего планшета появилась уверенность и твердость руки. Написали, заодно, и для конторы.

Настя набросала эскизы к оформлению стенки. Леса, поля, коровы. Я предложила сказочный вариант. Добавили жар-птицу и русалку.

Два раза повара выгоняли аборигенов. Парни, наши ровесники и постарше, заходили с улицы. После них всегда комья глины с резиновых сапог. Глупо улыбаясь, самый бойкий начинал орать: «Художник, художник, художник молодой, нарисуй мне бабу с разорванной п…». Это считалось очень смешно, потому что остальные гоготали. Обычно выглядывала дородная повариха и шикала: «Сенька, грязи натащил! Вот ужо матери скажу, пусть мыть приходит». Обычно этого хватало. А после обеда мы запирались. Но в этот раз было другое.

Нас уже выгоняли домой, когда с улицы раздался удар в дверь. Отвалился кусок штукатурки. Повариха в ярости пронеслась мимо, но вернулась обратно. Уже растерянная. За окном несколько фигур в военной форме. Десантники в самоволке. Местная страшилка. Солдаты из лагерей километрах в семи. Вроде, хозвзвод или что-то такое. Совершенно неуправляемые. Им все равно, кого бить. Говорят, в прошлом году сломали девушке челюсть за отказ.

— Тихо сидите, — шепчет повариха, — поломятся да уйдут.

Но «защитники» уходить не собирались. Нашелся и среди них настойчивый. Дверь тряслась, расходясь у кольца крюка щепой. Повариха выглянула с черного хода. По заднему двору шарился воин.

— Если сюда пройдут. Мы точно не выйдем, — сказала я.

— Что делать? — пищит Настя сбоку.

— А у вас есть перец? — Спрашиваю у поварихи.

— Ой, точно. Есть. Красный есть, корейский. — Она скрылась в подсобке и появилась через секунды с килограммовой упаковкой в иероглифах. Мы раскрыли ее и высыпали на поднос. Из бумаги скрутили наподобие гигантских самокруток, только с перцем.

Тут дверь поддалась. В щель протискивается здоровый кабан. Похож чем-то на иллюстрацию деревянных солдат Урфин Джюса. В тамбуре темно.

— Смотри, что есть, — кричу я. Его взгляд собрался на белом пятне бумаги. В этот момент дую в трубку изо всех сил.

Рев раздался на все село. Десантник выдернулся назад, закрывая лицо руками. Он приседал и прыгал. Тереть бесполезно, нужна колонка с водой. Но друзья его растерялись. Двое стоят рядом. Этот был самый здоровый. Я беру трубку у Насти.

— Милиция выехала. Дисбат вам обеспечен. — Голос мой теряется в реве и матюгах. Ко мне двинулись оба.

Их кустов мелькает здоровая палка. После удара по затылку один воин повержен. Выходит недавний поклонник из местных, Сенька: «Бегите, девки».

Но теперь нас больше.

— Колонка там, — машу я в сторону. Воин получил указание. Выбора у него нет. Он поднял с колен трясущего головой собрата. Вдвоем ведут бугая промывать глаза.

— Чем это вы его? — Сенька спрашивает у стоящей позади поварихи.

— Перцем дунули, мать их разтак, — весело матерится она, — девки, хоть и городские, да додумались быстро.

— Ишь, ты, — Сенька берет кол на плечо, — пошли, до дома провожу. Может, где ходят еще.

По дороге они разговаривают с Настей. Сенька не матерится. Очень стесняется. А под конец, у крыльца приглашает нас на танцы в субботу. Причем, больше Настю. За себя я еще в те разы говорила, что встречаюсь с парнем, а у подруги нет никого. Оставляю их договариваться:

— Сень, спасибо за помощь.

— Ладно, — кивает и вновь к Насте.

Полночи мы не можем уснуть, шепчемся. Две соседки выспрашивают каждую мелочь.

Утром повариха встречает нас с улыбкой.

— Съездил вчера председатель к воякам. Три части объехал. Нашли того архаровца по красным глазам. На губу отправили. Теперь этой осенью беспокоить не будут. Работайте спокойно.

А нам осталось немного. Жар-птицу сама рисую. Сказочная птица обвивает хвостом ветвь. Мазки облегают мысленный образ. «Как живая — говорит Настя, — ты их видела?». И сейчас вижу. В голове.

Приехал Олег с едой. Мы пьем чай в уголке столовой. Настя рассказывает про наши приключения. Олег помрачнел. Хмыкнул:

— Я скоро приду.

Через полчаса подошла повариха. Точнее, подкралась.

— Ваш-то куда звонит? Говорят, из конторы в город. Сначала и пускать не хотели. Теперь председатель бегает за ним. Комиссию собирают какую-то. — Она посмотрела в потолок, — а и правильно! Никакого спасу нет. Каждый год то парней побьют до больницы, то девок попортят. Маринка красивая, а теперь шов наложили на подбородке. Да хоть не убили. Без сознания лежала. А так и не нашли, кто. Поделом.

Олег остался до вечера. Мы прогулялись по селу. Девчонки сготовили ужин. Картошка с тушенкой. Потом я иду провожать.

— Девушки, до свидания, — машет он рукой компании.

— Маша, — на крыльце он обнимает за плечи, — шороху им дадут. Особенно, в военной части. Но очень тебя прошу, пока не лезь на рожон. Сейчас вопросы решат, я тебя заберу домой.

Шороху им дали. Приехал очень вежливый следователь военной прокуратуры. Опросил нас с Настей, а повариху даже возили в часть на опознание. Деревенские заодно предъявили все обиды, вспомнили и про сломанную маринкину челюсть. Чем дела кончилось, неизвестно. Через три дня пришло указание всех студентов отправить в город. За мной приехал Олег. В машину взяли всех, кто со мной жил в комнате. Так закончился первый мой колхоз.

Алла произвела фурор в школе. Все хотели знать, как так можно измениться. Легенда про спецсанаторий устроила. Но одной фигурой перемены не ограничились. Куратор дал задание отработать свой стиль. Теперь на ней кожаная косуха с заклепками, кожаные штаны или юбка с черными чулками. Но слой косметики запрещен. Только глаза можно подвести. Ей объяснили так: «Для каждой компании свое. Пойдешь к привокзальным проституткам, тогда можно и боевую раскраску. Ты себя чувствовать должна раскованно. А косметика, в большинстве случаев, это интуитивная защита женщины от мира. Вроде платка на лице. Учись жить без него».

И так получается очень здорово. Она выбрала себе Мишу. Тот не сопротивлялся. Да ради этого можно еще три раза поехать. Теперь любой парень ее будет. Учителя осторожно относятся к таким свободам. Но она и не наглеет. Учиться стала лучше. А что вхожа во все неформальные компашки, так возраст переходный.

С куратором выбрали юридический факультет Ярославского университета. Самые престижные в нашей области — экономический и юридический. Еще финансовое военное училище, но это только для мальчиков. Маме она сразу объявила, куда собралась после десятого. Пусть гордится.

Сегодня у нее задание. На домашней вечеринке творческой молодежи из театрального училища будет один тип. Надо, чтобы он ее захотел. Дальше инструкций не дано. Куратор выделил пару плакатов с западными группами и несколько кассет с записями. Сказал, что самые модные. Жалко, что ей самой пока это не интересно. Но в курсе быть надо.

Сборище в общаге. Официальный повод — чей-то день рождения. С вахтершами договорено. Посреди коридора стоит магнитофон. Народ суетится. В одной из комнат накрывают стол. Аллу пригласила знакомая. А, точнее, ее связь, которую передал Анатолий Иванович. Готовилась в своем стиле: «неформальная утонченность». Кроме куратора ее обучением занимаются специалисты. Раз в неделю на явочной квартире преподаватели дают учебные задания и проверяют предыдущие. Утонченность дается тяжело. Но Алла поняла, что это просто загадочность. А под нее маскируй что хочешь.

Сегодня на ней кожаные штаны, красная майка навыпуск. Куртку уже сняла. На шее черная лента с колечком. Тетка на последней учебе сказала, что так надо. На обоих запястьях кожаные браслеты с цепочками. Глаза подведены черным. Говорить надо скромно и всего стесняться. Это тоже нелегко.

Плакаты и кассеты отдали хозяйке комнаты. Восторги со всех сторон. Сразу зарядили магнитофон. Запись качественная. И, судя по уважительным взорам, действительно стоящая.

Объект появился к застолью. Длинноволосый, с непривычной бородкой. Лет двадцать с небольшим. «В семинарии учится» — шепнула знакомая. Сел далеко. Но за столом и не до обольщений. Студенты налили по первой и накинулись на еду. Алла оценила скромность стола. Ее долю, колбасу и селедку, выставили не всю. За первой пошла вторая, третья. Потом песни под гитару. Душа театралов просит выражения. Выступил и объект. Его зовут Андрей. Голос густой, проникновенный. Не пропустил пока не одной рюмки. Это хорошо. Алле песни не понравились. Вздохнула с облегчением, когда хозяйка предложила танцы.

Андрей на танцы в коридор не пошел. С кем-то идет разговор о смысле жизни. Вот, дураки! Смысл весь — сейчас. Что про него болтать. Не будет дальше ничего, если не откусишь прямо здесь.

Заиграл медляк. Знакомая подошла к спорщикам: «Вставайте, потом договорите, вон, девчонки одни стоят». И буквально толкнула Андрея к ней. Алла опустила глаза. Объект оглянулся по сторонам. И предложил танец. Она невесомо опустила руку ему на плечо. Андрей взял за талию. Да, талия теперь есть. И пресс тоже. Куратор как-то приказал раздеться. Поставил к стене и велел буквой икс развести руки и ноги. Когда руки дрогнули от усталости, влепил пощечину. Полюбовавшись на краснеющую щеку, пальцем за подбородок приподнял и повернул лицо чуть в сторону и хлестко хлопнул по другой щеке. «Одевайтесь, Аллочка. А вот жирок стал появляться. Надо работать над прессом. Очень рекомендую усилить занятия». И она усилила. Каждый день по утрам. На полу ноги поднимать, это не в грязи валяться с синяками.

Андрей шевельнул ноздрями. Зря стараешься, парфюм не должен доминировать в принципе. А в твоем случае и вовсе его нельзя. Умников воротит от ширпотреба, а вот необычное притягивает. Тетка на явочной квартире объясняла, что это все мужские инстинкты. Сильную самку сложно подчинить. За красивую самку придется конкурировать. Подсознательно ожидать, что она уйдет к более успешному самцу — сплошные неврозы. А вот что-то необычное воспринимается, как отклонение. А любое отклонение — слабость. А значит, что-то чмошное и слабое легче затащить в кусты и там трахнуть. Поэтому примитивное желание вызвать просто. Будь странной и слабой. Расставь ловушку и жди. Для каждого свои капканы. Андрей в свой попался.

Глава 4

Зима выдалась ранняя. Уже в конце октября выпал снег и больше не сходил. Оно и лучше. Не люблю слякоть. После училища иду к Дмитрию Семеновичу. Его центр — несколько выделенных палат при больнице.

Внизу встретил лично. В ординаторской центра мне выделили халат, шлепки и предложили чаю. Халат женский, с выточками. Чуть велик. А чай решили пить после. Пришел ассистент кафедры с историей болезни. Доклад для меня мало что значит. Отнялись рука и нога, лечился. Через двадцать один день улучшений не последовало. Конечно, написали, что стабилизировалось давление и прочее.

— А кто он? — повернулась я к папе Олега.

— Больной нашего центра, — Дмитрий Семенович косится на ассистента, — идите в палату, сейчас мы подойдем.

Дверь закрылась за молодым человеком.

— Понимаешь, Маша, это от Рената Равильевича. Очень важный человек. Многое на нем завязано. Ему надо выйти на работу любой ценой, а он не ходит. Да и не особо хочет.

— Вы хотите, а он — нет?

— Инсульт в правом полушарии. Конечности левые поражены, а правые целы. И речь не пострадала. Зато центр мотивации вылетел. Такие ничего не хотят.

— Как все механически. У того дядьки-врача из Москвы, которого мне сватали, тоже мотивация пропала?

— Там здравый смысл пропал. Он отказался от немедицинского лечения. Я уговаривал хоть для эксперимента. Не желает и все тут.

— Понятно.

— Маш, если можешь чем помочь, помоги. Очень надо. Этот на все согласен. Мы тебе и иголок приготовили, и сигары полынные из Болгарии есть. Скажешь, что надо — все найдем.

В отдельной палате светло. На тумбочке груши и яблоки. На кровати лежит пожилой мужчина в спортивном костюме. За квадратными очками усталый, но острый взгляд. Чисто выбрит. По фигуре видно, что держал себя в форме.

— Здравствуйте, я Маша.

— Здравствуйте, Маша. Не могу похвастаться, что я Дубровский. Зовите просто Иван Иванович.

— Меня попросили вас посмотреть.

— Да. Я уже жду, — он чуть улыбается, а я с удивлением чувствую, что меня воспринимают, как человека конторы. Олег так КГБ называет. Иван Иванович видит во мне свою. Что, интересно, наговорили? Но так даже лучше. Есть доверие.

Я смотрю его. У всех инсультных энергетическая дыра. Они изо всех сил стараются взять энергию, где могут. Сосут из домашних. Не по своей воле, а потому что совсем опустошены.

— Ждете? А говорят, настроение упадническое.

— Это тоже есть. Никак не ожидал такой беды. Вот, совсем не вовремя.

— Любое происшествие с нами — вовремя.

Задаю вопрос о лечении. Вижу точки стимуляции и накачки энергией. И разные варианты событий. Но все они в одном русле.

— Что для вас сейчас важно?

— Вернуться к работе, — он сосредоточен.

— На работу придти еще можно. А к работе вернуться в том смысле, который был, вряд ли. Это не будем обсуждать. Давайте попробуем запустить ногу, потом руку. Но лечение будет долгим. Я покажу ассистенту, который вас курирует, что делать. Сама тоже заходить буду. А сейчас ложитесь на спину. Покажите, что можете делать рукой и ногой.

За моей спиной несколько человек. Иван Иванович ногой никак не двигает, а вот кончики пальцев левой руки чуть заметно дергаются. Мне принесли иголки, ватку и спирт. Но сначала подготовка. Я сажусь у головного конца кровати и беру в руки его голову. Вижу область поражения. Запускаю энергию в темное место. Оно немного светлеет. Иван Иванович смотрит с удивлением. Что-то почувствовал.

— Сейчас я воткну иголочку, а вы по моей команде тянете ногу на себя.

Я нахожу точку. Третья точка канала печени. В книге по рефлексотерапии, которую я видела, она нарисована не совсем там, где надо. А если учесть, что большинство точек расположено на некоторой глубине, то по рисунку точки на коже найти ее невозможно. Я чувствую ее, как воронку, забитую мусором. Игла входит легко на два сантиметра. Пациент дергает ногой.

— Тянем на себя! — я кручу иглу.

Он подтягивает ногу.

— Теперь толкаем.

Получается и это. Движения сильные.

— Сейчас я выну иглу. Пробуем без нее.

Есть! Двигает. Теперь только не ленится разрабатывать. Смотрю, Иван Иванович удивлен и обрадован. Может, и руку попробовать? Втыкаю иглы в две точки, третью нажимаю пальцем. Такого успеха, как с ногой нет, но пальцы начинают сжиматься в кулак. И руку к себе подтягивает. Теперь есть, над чем работать. Поворачиваюсь. Удивленные лица. Здесь и массажисты, и инструкторы лечебной физкультуры. Дмитрий Семенович победно оглядывает всех. Даю инструкции. Открываем форточку. Показываю, как прижигать. Сигара быстро сгорает, но качество хорошее. Тепло ровное. Рассказываю, как должна реагировать кожа, какое расстояние выбрать, сколько времени тратить, в какой последовательности и где прогревать. Про создание образов и воронки молчу. Не поймут. Записывают все до мелочей, точки зарисовывают, причем, профессионально. Тридцать дней без выходных в определенное время целая бригада будет массировать, двигать, прижигать.

— Завтра мне тоже надо с вами позаниматься. Если в это же время? — смотрю на Дмитрия Семеновича.

— Конечно. Машина вас заберет и отвезет куда надо.

Мы идем пить чай.

— Ну, Маша, такого быстрого результата я не ожидал. А ведь применяли на нем акупунктуру. Но не получилось. И точку, вроде, ту же где-то там кололи. А здесь прямо магия.

— Ага, магия, — я жмурюсь, жуя конфету. Ассорти с разными начинками. — Нужный настрой в нужное время, нужный человек в нужном месте. Магия — наука об условиях.

— Но выглядит, как чудо.

Завтра за мной заезжает Олег. Вижу, что-то он не договаривает. Хотя при встрече чмокнулись в губы, как обычно.

— Говори, — смотрю на него.

Олег вздохнул. Остановил машину у тротуара.

— Давай, выйдем.

Мы прогуливаемся. За руки не держимся.

— Я не должен тебе это говорить. Но и врать не буду. Слышал почти случайно, — он мнется, — вообщем, в конторе на тебя планы.

— А они не боятся, что у меня возникнут планы на них? — улыбаюсь я.

— Шутки шутками, но там вход рубль, а выход даже не два, а все сто.

— Но силой же не заставят?

— Маша, — Олег серьезен, — это контора. Там все средства хороши. Сила, угрозы, шантаж, обман. Конечно, я может и преувеличиваю. Но я за тебя переживаю. И мне это не нравится. Очень.

— Понимаю, засветилась. Но по-другому нельзя поступить. Тогда я себя потеряю. Ты со мной?

— Глупая, я всегда с тобой, — он сгреб меня в охапку и закружил.

На следующий день меня ждут человек десять. Что-то вроде семинара решили устроить. У пациента явные улучшения. Он даже вставал у кровати. Я еще раз объясняю, что и как делать. Вновь вливаю энергию.

— А что вы делаете, держа голову в руках? — спрашивает кто-то с легким кавказским акцентом.

— Что бы я не ответила, будет недостаточно. Давайте примем рабочую версию, что я теплом рук прогреваю определенные зоны, и тем самым улучшаю кровообращение.

И прогревание сигарами приходится делать самой. Пусть еще раз посмотрят. Накачиваю энергию через точки на спине.

Пациент улыбается и показывает, как пальцы хватают резиновую игрушку.

— Мы не видим ничего волшебного. Все объяснимо и понятно, — раздается с вызовом тот же голос.

— А знаете, это очень хорошо, что вы не видите ничего волшебного, — я смотрю на Ивана Ивановича. Тот понимает меня по-своему. «Хорошая специальная операция та, про которую никто не догадывается» — мелькает мысль то ли моя, то ли его.

— И уж совсем замечательно, что вы все для себя объяснили и поняли, — продолжаю улыбаясь. Тянет подначить, что теперь и сами все сможете сделать, но сдерживаюсь.

— Но есть такой феномен «метод в руках автора». — Продолжает дотошный зритель. — Когда все работает правильно, но только у автора методики. А другие, хоть и повторяют, результата того не получают.

Спорить и читать лекции желания нет. Поэтому еще раз разговариваю с основными специалистами и собираюсь по своим делам.

Вера Абрамовна меня ждет. Мы занимаемся гудением. Каждой чакре соответствует свой звук, своя поза и своя мудра. Я учусь подбирать тональность звука для каждой чакры.

Есть маленький секрет — в ощущениях. Надо добиться нужной вибрации или другого признаки в определенном месте тела. Есть и большой секрет — что при этом надо представлять, какой образ создавать. Пять минут на гудение каждого звука, еще пять на удержание образа. Все занятие часа на полтора.

— Мы с вами про политику не договорили, — вспоминаю за чаем.

— Да не люблю я про нее говорить. Что там договаривать? Вроде все сказала, чтоб самой понять.

— Я поняла, что власть людей не любит. Но выглядит так, что забота проявляется.

— Правильно сказать, у нас в стране не любит. Но тоже неверно. Использует — нужное слово. Причем, без эмоций к телу. Про ненависть к развитию ты помнишь. А тело? Ты свинок видела на своем Варегове?

— Видела. Они веселые, имена им дают. Борька или Федька. Мы их кормить ходили. Они уголь любят. И морковь.

— Ага. А потом все кушают котлеты и студень. И никто не задумывается об «свинской» судьбе.

— Но они же скот.

— Это я для понимания психологии. Любят милых овечек и козочек. В некоторых странах любят и собачек с кошками. Но едят. И обезьян едят. И даже людей. Они все очень трогательные, так ласково тыкаются мордочкой в ладошку, когда просят подачки или ласки. Но их участь быть кормом, охраной, шерстью. Понимаешь?

— Но тогда те, кто во власти, должны быть на порядок выше других. Как люди относительно животных.

— Представь, что заходит мужик петуха резать в сарай. А тот ему человеческим голосом: «Дед, ты охренел, что-ли? Я тут учиться на физику поступил, на первый курс, а ты меня просто так сожрешь, и все?». Согласись, уже не у каждого духу хватит думающее существо убить. Поэтому для удобства считается, что скот неразумен.

— Если все люди, то какое особенное право они имеют?

— Вот! Подошли к одному из главных положений, позволяющих понять нашу политику. Да и не нашу тоже. Это — привилегии.

— Это награда за заслуги?

— Нет. Это то, чем себя хотят отличить от других. И не важно, в чем привилегии выражаются. Деньги, меха, поклонение. Был случай в пионерском лагере, на юге. Жара невозможная. Мальчишки ходят в одних трусиках. И заехала смена трудных ребят. А у них иерархия формируется быстро. Посмотрели — отличаться нечем. Так самые бойкие стали трусы приспускать. Это знак отличия, принадлежность к элите. А другим нельзя такого. И в любом обществе также.

— Так у нас же борьба со всеми сословными различиями!

— Особенно в нашем обществе. И очень четко. Ты с голоду помираешь? Нет. И работник обкома — нет. Но он имеет привилегии на спецраспределение продуктов, дач, машин и прочих благ. У нас наиболее четко видно, что одним можно, а другим нельзя.

— Но ведь привилегией может быть не только блага. Сами говорили про животных.

— Умничка! Есть два способа делать различия. Первый — подниматься самим. Второй — опускать других. Подниматься можно по любой линии. Самые богатые, самые сильные, самые — самые. Но нас ждет второй вариант.

— Куда дальше? И так у нас забитые все.

— А дальше — к скоту. Я была в Европе. Там началась борьба за права животных. Зеленые всякие. Но это просто слуги. Вроде хорошие дела делают, забота о кисках и собачках. Но это ширма. Основная идея — приравнять нас к животным. Только их подтянуть до нашего уровня. Докажут, что они разумные, могут общаться и творить. Увидишь еще, как введут и уголовные статьи за собачек.

— Ну и правильно. Живодеров надо наказывать. А то у нас в Дядькове ребята то лягушек жарят живьем в роще, то собаку повесили.

— Жестокость наказать, это одно. А вот приравнять жизнь человека к жизни собаки — другое. Подожди, будут кобелей и сук называть мальчиками и девочками, а то и вовсе, своим ребенком.

— Ну, уж не такие люди дураки. — Усомнилась я, но ощущение возникло, что так оно и будет.

— Есть такое средство управления, как мода. В Европе модно сейчас джинсы тертые и рваные.

— Так буржуи с жиру бесятся.

— Нет. Им дали моду. Они и ходят. И у нас будут. Одежда, особенно у женщины, формирует восприятие себя в мире. Когда чувство собственного достоинства у тебя будет больше? Когда оденешься, как древнерусская княжна или когда пойдешь в рванине?

— Одежда тоже привилегия?

— Конечно. И всегда была. У рабов своя одежда, у господ — своя. Рабы будут и цепи символические носить, и кольца в разные части вставлять. Сами добровольно. И посчитают это передовым.

— Хорошо. Но развить способности, это тоже привилегия?

— О, да еще какая. Особенно, как у тебя. В движения встраиваться не пробовала?

— Как Олеся у Куприна? — я сразу поняла, про что она говорит.

— Да. Как Олеся.

— Врать не буду. Было. Но никто не пострадал.

Я прочитала, как героиня рассказа о колдунье заставила упасть на колени своего кавалера, правда, по его просьбе. Решила сама восстановить метод. Копировала движения, создавала образ, но такого результата получить не удалось. Никто не падал. Пока. Зато воздействие есть, хоть и слабое. Для его проявления нужен не стоящий, а двигающийся человек. Лучше всего подошли фигуристы. Движения сложные, немного нужно, чтоб упасть. Как раз прямая трансляция с соревнований была. Уронила троих подряд. Стыдно потом стало. И решила без крайней нужды так не делать.

— А представь, что так можно сделать с самым главным. Или его водителем. Открою факт — при должных условиях человек своими способностями может сломать любой механизм на расстоянии. А уж такие сложные, как сейчас, и вовсе легко. Понимаешь, какая это угроза?

— То есть меня сразу надо расстрелять?

— Именно. Сразу. Это очень серьезно для власть имущих. Лечение — ладно. А что другое, никому не показывай.

— Они этого боятся?

— Не только. Здесь прямая угроза, не более. Есть вещи серьезнее. Но о них поговорим позже.

— А если все же человек сильнее других, что с ним будет?

— В точку! Героев нужно убивать — их лозунг. Герои в смысле не крайнего выражения рабства и преданности, а независимые в выборе люди. Поэтому или герой принимает их условия или умрет. Это универсальный принцип для всего. И для воинов, и для актрис, и для ученых. Независимых героев быть не должно. Должны быть рабы, готовые к самопожертвованию за интересы лидеров.

— С воинами понятно. А актрисы причем?

— Символ надо растоптать. Вот причем. Полюбит народ образ чистой девушки, а потом ее фото в голом виде на плакат печатают и в журнале.

— Такого же нет!

— Пока нет. Мы говорим о направлении развития нашего общества. А оно именно такое.

— Тогда выходит, что не все так плохо сейчас у нас в стране?

— Да. Люди научились выживать. Несмотря на репрессии, искусственный голод и нищету. Замкнулись в своем мирке и плохо доступны для воздействия. Этот мирок и разрушат, чтобы выковырять их, как из раковины. А когда станут беззащитны, попадут в намного худшее рабство.

— И не сбегут?

— Далеко не все. А одно из средств удержания — манипуляция. Сейчас послушай, это важно. Вообщем, это когда тебе не оставляют выбора, и приходится делать, хотя для тебя все варианты неправильные.

— Так можно в этом разобраться и послать всех подальше.

— А вот здесь самая сложность и есть. Используют струны души корневые, такие, что против не пойдешь. Мистическое чувство, например.

— Про которое Кант говорил?

— Не совсем, — смеется она, — начитанная ты моя. Оставь философию в покое. Это наука о человеческих заблуждениях. Схема проста. Человеку свойственно стремиться вверх. Он и стремиться. По разным направлениям. Например, любит Родину. А ему — вот твоя Родина, пьянь кругом, рвань и быдло. Или вот — мы, которые изо всех сил бьемся с мировым капитализмом и не щадим для этого ни стариков, ни женщин, ни детей, ни академиков, ни художников. Причем, своих. Если любишь Родину, клянись нам в верности и служи. А нет — ты предатель Родины и враг. И человек переносит священное чувство любви к своему народу, от которого уже одни ошметки, и к Родине на партию и комсомол. И получает священное красное знамя, священную мумию в священном мавзолее.

Или любовь к Богу. Идет человек служить своему самому чистому Идеалу. А там — да, по сути, они же. И говорят, Церковь, это мы. Постриг принял, рукоположился, так служи нам и по нашим правилам. Или еретик, изгой и анафема тебе. И служит человек, пожертвования начальству засылает, стучит на прихожан куратору из КГБ, постепенно соглашается с содомитством. Хотя Господь Иисус Христос учил ровно наоборот. Или возьми такой атавизм, как старых божеств. Клятва Гиппократа у врачей, например. Назвался врачом, значит, должен работать не щадя себя и день и ночь. А на любые возражения — ты же клятву давал. Хотя никто эту клятву не читал. И нет там ничего про подвиги по приказу.

— Но можно служить в церкви без лицемерия?

— Очень недолго. Есть такое понятие, как система. Она не ломает сразу, а гнет постепенно. И противостоять ей — либо прогнешься, либо уйдешь. Это я к твоему вопросу о КГБ.

— Это для меня сейчас самое важное. Меня Олег напугал.

— Система там очень продуманная, и уйти оттуда сложно. Поэтому однозначно, лезть в нее не надо. Но на системе можно покататься. Как Маугли на быке.

— Показать, что ты не против и использовать блага, которые она дает?

— Да. Но вовремя соскочить. Это тонкий момент. За явный обман отомстят. Советую показать, что ты помогаешь конкретному человеку, а не организации. И держаться от конторы подальше.

Вопросов у меня много. Но всегда беру время подумать. Да и Олег уж ждет.

Точно, знакомая машина. Молодую кровь никуда не денешь. Я соскучилась. Но показывать это остерегаюсь.

— Давай к нам, на ужин? Потом отвезу.

— Ну, давай.

Дома мама учится. Скоро сессия. Так что лучше придти сытой. И она знает, что я задержусь, переживать не будет.

Родителей его в квартире нет.

— Они в театр ушли. Спектакль только начался. Часа три будет.

— Ах, ты хитрюга! — я делаю неумелый девчачий кулачок и тихонько тычу ему в щеку.

Олег уклонился. Я ощутила его руки на талии. Властные губы нашли мой рот и заставили его раскрыться. Внизу живота сжалось все в жаркий ком. И что теперь делать? Упругий язык вторгся. Я робко ответила своим язычком. Он долго не отрывался. Руки с талии скользнули ниже. Сквозь юбку он щупал попу. Я чувствовала его дрожь и твердую плоть. Отпустив, сказал:

— Прости. Я схожу с ума, когда ты рядом. Не контролирую себя.

Мы отдышались. Он повесил упавшую на пол куртку. На улице не холодно, и под курткой у меня только клетчатая рубашка с длинным рукавом. Есть еще черный большой шелковый платок, повязанный вокруг шеи. Волосы сплетены в одну косу и перехвачены синей резинкой.

— Ты меня так съешь когда-нибудь, — стараюсь скрыть смущение.

— Не съем. Но хочу тебя всю без остатка. Не думай, что только ради физической близости. Я уже говорил. Я люблю тебя. И все, что в тебе.

Я вижу, что он старается не обидеть меня. Энергия от него пышет. Мне даже жарко. Его взгляд скользит по расстегнутой верхней пуговке рубашки.

— Олег, там нет ничего загадочного. Все как у всех. Бренная оболочка.

— Не смейся. Это твое. И поэтому прекрасно, какое бы ни было. Я тебя понимаю, в двадцать четыре года для твоих шестнадцати уже взрослый дядька.

— Неправильно ты меня понимаешь. Разве возраст что-то определяет? Ты боишься быть отверженным. Я же сказала, я тебя не оттолкну.

Мы около стола в большой комнате.

— Я хочу тебя увидеть. — Тихо произносит он.

— Смотри, — выдыхаю я, глядя в пол.

Он подходит. Мое лицо в его ладонях. Мы смотрим глаза в глаза. Он целует в щеки, в губы и шею. Расстегивает пуговицу на рубашке, вторую, третью. Одним пальцем обнажает плечо и целует его. Затем второе. Лифчика у меня нет. Рубашка падает на пол. Трещит молния. И юбка у ног. Он встает на колени и стягивает черные колготки вместе с трусиками. Я переступаю в сторону. Отхожу и несколько раз верчусь вокруг себя.

— Ну как, посмотрел? — взгляд его скользнул с грудей на треугольник внизу. Я расставляю ноги и поднимаю руки в стороны.

— Там тоже ничего нового, — я обхватываю руками себя и свожу ноги. Накидываю рубашку.

— Олег, я не хочу тебя привязывать этим. Плоть не всегда будет молодой и на все готовой.

— Ты чокнутая! Я согласен на любую тебя, хоть на старую и толстую. И все равно сейчас мы молоды. Тебя хочется и погладить и потрогать.

Меня хочет мой друг. А я? И я хочу. Но мне легче себя сдерживать. Меня так не трясет, как его. У него яростное, жесткое до жестокости, властное и сильное начало. У меня нежное, мягкое и подчиненное до мазохизма. Это если все отпустить и дать развиться. Но именно мое слабое управляет его сильным. Я могу сейчас с собой управиться, отстраниться, но нельзя его ранить. Он держится. На обнаженную не бросился. Но это с трудом ему дается. Я молча поворачиваюсь к окну. Рубашка скользит на пол. Сзади две пятерни ложатся на мой живот и поднимаются вверх. Грудь в его ладони. Сосок между пальцев. Пятерня опускается на треугольник и слегка сжимает. Но достаточно, чтобы я вздрогнула и тихо вскрикнула на вздохе. Он целует между лопаток. Опускается ниже. Разворачивает меня к себе. Мы падаем на диван. Его язык на моих сосках. Сейчас точно с ума сойду. А почему я одна? Мои губы скользят к его уху. Сначала по самой внешней части, едва касаясь. Потом по раковине язычком, по спирали. Теперь язык ныряет вглубь. Горьковатый привкус. Но я ничем не брезгую. Достала до нужной точки. Чувствую поток энергии снизу. Теперь впиваюсь в губы. И не мешаю идти в него своей силе. Его тело сотрясается. Прижимаю голову к себе изо всех сил. Он понял и не стал со мной бороться. Минут десять мы так сидели. Я встала.

— Ну вот, потрогал, — улыбаюсь и одеваюсь. Смотрю, как он оправляется от эмоций.

— Ну, ты даешь! Что это? Особые точки?

— Не своди все к банальностям. Ученый-натуралист, — смеюсь.

Он вскакивает. В комнате поймать меня не трудно. Поцелуй очень нежный, счастливый. И недолгий.

— Ужинать сейчас будем, — Олег деловито загремел посудой.

На ужин котлеты и пюре из картошки. Чай с вафельным тортом. Родителей решили не дожидаться. Дороги замело. Едем медленно.

— Маша, я в запале тебе больно не сделал?

Я мотаю головой, подбородок прячу в куртке.

— Я хотел с тобой поговорить насчет конторы. Но сейчас не могу. Все дела вынесло из головы.

— Потом поговорим.

Мы прощаемся у подъезда. Мне еще эскизы сегодня рисовать. Перед сном я думаю: «Что-то не так. Чувство непонятной опасности от отношений. Надо посоветоваться с наставницей».

Глава 5

Последствия не замедлили сказаться. Утром я не смогла войти в привычное состояние для тренировки. Это напугало. На учебу решено не ездить. Визит в центр реабилитации тоже отменила. А смысл? Сил кому-либо помочь нет совершенно. Сходила к маме на работу в ЖКО. Позвонила и у всех отпросилась, как могла. Дождавшись обеда я поехала к Вере Абрамовне. Всю дорогу были опасения не застать ее на месте. Но повезло — она уже освободилась.

Одного взгляда на меня было достаточно:

— Так, милая, рассказывай, — приказала она.

И я рассказала. Со всеми-превсеми подробностями. Несколько минут она сидела задумавшись.

— Если бы тебе не было четырнадцати, последствия были бы необратимы. Энергетика у девочек до этого возраста по-другому работает. Но давай по порядку. Есть разные виды энергии. И то, во что ты лезешь, сравнительно безопасно для взрослых. Пока интуитивно ты сделала правильно. Могло быть хуже. Прием выбрала удачно. По сути, выглядит все, как уступка другу. Хотел посмотреть, показала. Мечтал потрогать — потрогал. Подавления с его стороны не возникло. Но было близко к тому. Решать рано или поздно придется.

— Оставаться девственницей? Я уже думаю над этим.

— Думай. Это один из вариантов. Причем, хороших. Но тяжко. Мы сверхчувствительны не только в чем-то одном. Гиперсексуальность — наш бич. Можно сорваться и уйти в такое пике, что караул. Но если научиться управлять, то тогда эта энергия дает новые силы. Так тяжело и рисково, что лучше и не начинать. Легко превратиться, как ведьмы, в сосальщика. Они мужиков вытряхивают безжалостно, чтоб самим выглядеть молодо. Но расплата не минует никого, сама знаешь.

— И что мне делать?

— На выбор влиять я не могу. Это твое плавание, тебе и рулить. А сейчас давай гудеть, надо восстанавливаться. Но сначала немного упражнений.

Мы делаем специальную гимнастику для восполнения энергии. Потом прогуживание чакр. К концу занятия полегчало. Пробую — еле-еле удалось погрузиться в себя.

— Тебе повезло, что ты больше жертвовала, чем брала. Если бы сама активно хотела получить эмоции, силы, семя, то долго бы еще рану зализывала.

— Так без эмоций передачи силы не будет. Зачем пустой спектакль? Ни ему, ни мне.

— Вот и надо собой управлять. У мужиков голову сносит, это понятно. А вот у девочек от этого самомнение поднимается, гордыня то есть. Так не должно быть.

— Все время жертвовать?

— А ты как хочешь? Где ты, а где и тебе. Чтобы себя сохранить, отстраняйся от меняющихся вещей. Внутри ты остаешься прежней. Другими словами, научись себя держать в любой ситуации. И в такой экстремальной тоже.

— Олег почувствует?

— Ему надо, чтобы ты принадлежала. Он это будет показывать всякими способами.

— Я его чувствую. На самом деле, он жесткий. Даже страшно.

— Если ты — его, то не страшно. Своё такие холят, лелеют и в обиду не дают. Но тогда готовься к разным неформальным проявлениям чувства собственности.

— Это еще к каким?

— Дело личное, интимное. Обсуждать не будем.

Вера Абрамовна заварила особые травы и достала мед.

— Я еще спросить хотела. Про героев. Не всех же убивают?

— Плохо объясняла в прошлый раз, — вздохнула она, — убирают, правильное слово. И не всех, а тех, кто победил и остался жив. Бандиты на улице напали с ножами. А человек не испугался, и отбился. Да еще и победил. Сам порезал кого-то. Вот такого посадят. И не важно, что его могли убить. Или такой пример, ученый изобрел нечто из ряда вон выходящее без всякого контроля и руководства. Сам придумал, в гараже собрал действующую модель, опробовал. Герой науки? Несомненно. Победитель? Да. И такого нужно убрать. Любым способом. Лучше, чтобы тихо помер от болезни.

— А художник? Там за что?

— Подумай. Ты же художник.

— Да уже думала. Много чего можно натворить. Да хоть в картине проход создать в другой мир. Или воронку, чтоб силу забирала. Но только сразу понятно, кто причастен.

— Вот к этому и все наши разговоры. Проявишься, церемониться не будут.

На следующий день я отпросилась пораньше на учебе и поехала в пациенту. Олег меня не дождется. Пускай. Надо сделать перерыв для осмысления.

Иван Иванович ходит по коридору с палочкой. Мне обрадовался.

— А меня, Маша, обещали на машине возить с работы и обратно. Что скажете?

— Только повторюсь: дела передаете и за мемуары. В ближайший год никаких напрягов.

— Ну, хоть преемника подготовить смогу?

— Максимум, за недолго натаскать. Но если сами в бой ринетесь, то на работе навсегда и останетесь.

— А, может, так и лучше? Весь смысл жизни в работе был.

— Как же семья?

— Это да. Семья без меня. Внуки уж подрастают.

— Настало время для внуков. Их кто подготовит без вас?

— Точно! — загорелся он идеей.

Потом я пью чай в ординаторской с Дмитрием Семеновичем. Он поглядывает на настенные часы мельком. Но никуда не идет.

— Моя помощь с секретным пациентом больше не нужна. Ваши помощники хорошо справляются. А девушка-массажистка просто талантливая. Только надо помнить, что курс нельзя прерывать. Все успехи могут откатиться назад. А то он все на работу рвется.

— Маша, ты молодец. Все, что нужно, сделано. Он на ногах, как и просили.

Стрелки часов дошли до какой-то неизвестной точки. Дмитрий Семенович демонстративно посмотрел на наручные часы и на меня.

— Если хочешь, посиди еще. Мне просто надо дойти до одного человека.

— Нет. Я тоже пойду.

У подъезда стоит черная «Волга». Когда я проходила мимо, задняя дверь открылась.

— Маша! — выглянул Ренат Равильевич, — не убегай.

— Здравствуйте.

— Залезай в машину. Есть разговор. А я тебя подвезу.

Олега нет. Теперь и захочет, не перехватит. Или ему уже не интересно? Получил, что хотел, и в сторону? Так даже лучше. Мы медленно едем по рыжему снежному месиву. Впереди пыхтит неуклюжий желтый автобус.

— Маша, ты сделала очень большое дело. Я тебе и лично должен за исцеление супруги. Но здесь другое. Дело государственной важности.

— Как бы самой не заважничать от таких дел, — вставляю я.

— Не грех и поважничать, — он смеется, — а я выражаю тебе благодарность от лица Комитета государственной безопасности.

— Ренат Равильевич, я очень польщена, но помогала исключительно по просьбе Дмитрия Семеновича и конкретно для Ивана Ивановича, который попал в беду.

— Это правильно. Я хочу отметить, что ты этим самым сделала полезное для Родины дело.

— Очень рада, если и Родине поможет. Поймите меня правильно. Не люблю я официоз. Считаю, что общаться надо не с должностями и функциями, а с живыми людьми.

— Что ж, тоже верно.

— У вас какая-то просьба? Не зря же вы меня на машине дожидались.

— Ух, как ты сразу быка за рога берешь. Тем лучше, что понимаешь. Твои способности можно опробовать по другой линии. Хочешь себя проверить?

— Я себя и так проверяю регулярно. Ренат Равильевич. Я вас чувствую.

— Интересно, и что же ты учуяла?

— Вы раздражаетесь, потому что разговор идет не по плану.

— Да? А какой должен быть план?

— Вы похвалите меня. Убедитесь в моем понимании, что выполняла поручение именно КГБ. Подчеркнете важность результата для государства. Добьетесь согласия на выполнение дальнейшей работы по вашим заданиям. А поскольку задания секретные, надо мне подписать нужные бумаги. По пути наобещаете пряников в виде поддержки на работе и учебе.

— Хм. В целом, если примитивно, то так тоже можно, — он на секунду задумался, — но с тобой примитивно не получится?

— Я уже объяснила. Меня не интересуют должности и функции, меня интересуют живые люди. У вас беда, и я делала, что могла.

— Хорошо. Но дела действительно секретные. Про них нельзя говорить с непосвященным человеком.

Я пожала плечами.

— Сейчас беда у меня лично. Я в тупике, и к кому обратиться, не знаю. То, что так разговор начал, прости. Профессиональная деформация.

— Проехали, — я понимаю, что он хотел переложить долг за помощь пациенту на контору, — рассказывайте.

Машина остановилась около старого двухэтажного дома.

— Пойдем, погуляем, — предложил он.

Мы бредем по утоптанному тротуару. Квартал расположен в тихом месте. Редкие прохожие попадаются на встречу. Но скоро народ пойдет с работы. Воздух сумеречно синеет.

— Есть на работе проблема. Я уже сказал, где работаю.

— Шпионов ловите?

— И шпионов тоже. Возник загадочный случай. Ловили мы одного, — он остановился, — пообещай, что все останется между нами.

— Обещаю. Пообещайте и вы, что все, что мы будем делать, это лично для нас.

— Хорошо, обещаю, — вздохнул он, — ловили, вообщем, шпиона. Или не знаю, кто он там. С секретного завода украл секретные микросхемы. И поймали. А он шагнул в стену и исчез. И никто не помнит, что он работал, по документам его нет, за стеной его нет. Но и микросхемы нет. А есть несколько свидетелей. Сотрудники, которые в спецоперации участвовали. И есть сдохший кот у одного из сотрудников перед тем. Хотя животина не причем. Мы в такой растерянности, что валим все в одну кучу. И есть огромные проблемы от начальства из Москвы. Оно в мистику не верит. А поскольку никуда шпион деться не мог, вешают на меня чуть ли не сговор и предательство. Вот такие дела.

— Интересная у вас работа.

— Очень. Зато и риск соответственный.

— Проигравшего убивают?

— Вроде того. Раньше сразу бы к стенке, а сейчас разбираться будут.

— Как у вас разбираются, я догадываюсь, — смотрю, как он непроизвольно съежился.

— Ты мне в двух делах безнадежных помогла. Прошу, если можешь, помоги и здесь.

— Хорошо. Я попробую. Мне надо видеть место исчезновения. И сколько времени есть?

— Неделя.

Олег приехал вечером. Мама пригласила его на чай, но он звал меня гулять. Настойчиво. Понятно, поговорить хочет. И маме наши разговоры не к чему. Быстро одеваюсь и выхожу. Легкий снежок мелькает в свете фонарей. Он предлагает руку. Я держусь за него. Скрип при каждом шаге в тишине звучит особенно уютно.

— Маша, место себе не нахожу.

— С чего именно?

— Папа предупредил, что у тебя будет разговор с Равильичем. Мне можешь рассказать? Да и не только это.

— Разговор с кэгэбэшником состоялся. Это единственное, что могу сказать. А «не только это» — что?

— Да как то странно себя ощущаю после последней встречи. Будто друг одолжение сделал.

— А я не друг?

— Друг, конечно. И больше, чем друг.

— Это мой способ показать, что не надо искать таинственное там, где его нет.

— Я чувствую себя каким-то самцом, который чуть ли не силой добился желанного.

— А как хочешь?

— Но кроме тела есть еще и другое. Много чего.

— Очень хорошо, что ты видишь во мне кроме попы и сисек еще что-то. Потому что когда-нибудь только это и останется.

— Не говори так. У тебя все прекрасно. Просто это похоже на жертву другу. И сразу думается, что друзей может быть несколько.

— Намекаешь, что могу раздеться при ком-то еще? Могу. Хоть на сцене театра. А вот для кого, это уже другое. Не ревнуй. Кроме тебя никто ничего не увидит и не потрогает, — успокаиваю я его.

Он сжал меня в охапку. Нашел мои губы.

— Ну, Олежка! — попыталась увернуться я. Но особо не старалась. Вот уж, действительно, самец.

— Мне нужно тебя ощутить, — волнуется он. — И все же, пожалуйста, скажи. О чем договорились. Это важно.

— Если коротко, отношения не выйдут за рамки личных. Все будет в порядке взаимопомощи.

— Будь осторожна. Если с тобой что-то случиться, я его убью.

— Не надо никого убивать, — вскинулась я, — нельзя этого.

Но в глазах его нет понимания. И убьет, если решит.

Мы гуляем по пустым улочкам. Рука Олега лежит на плече. Он рассказывает о своей работе. А я думаю о завтрашнем дне. Неделя, это очень мало.

Утром меня перехватывает Ренат Равильевич. Я сажусь в черную «Волгу» на заднее сиденье. На водительском месте сидит молодой человек с узким лицом. Я поздоровалась, он кивнул, не оборачиваясь.

— Это Юрий, будет с нами, — коротко представили его.

— Маша, это твоя справка для учебы. Ты болеешь ОРВИ. Дату впишешь сама. — я убираю протянутую бумагу в карман.

Мы едем на Липовую, к Радиозаводу. Они оба ушли разбираться с пропусками. Я сижу и думаю, не слишком ли высоки ставки на шестнадцатилетнюю пигалицу. Понятно, чего этот Юрий такой заносчивый. Сам, наверное, старший лейтенант уже.

За мной возвращается Ренат Равильевич.

— Маша, слушай внимательно. Пропуск выписали. Эксперты уже там. Если чего спросят, просто молчи. Я отвечу. Хорошо?

Но никто ничего не спрашивал. Проходную прошли просто. Напрасно он переживает. Меня, наверное, принимают за свидетеля, потому что кэгэбешников сразу видно, на них — взгляд уважительный, а в мою сторону читается прямо пролетарская ненависть. И сожаление у женщин: «Такая молодая, а теперь пропадет».

Мы идем через обширную внутреннюю территорию к отдельному корпусу. Там еще одна проходная, но нас ждут. Бетонные ступени в подвал. И еще один пропускной пункт. Далее — толстенная железная дверь со штурвалами мягко открывает проход в секретный цех. Путь наш в раздевалку. Там уже двое мужчин в костюмах, похожие на ученых, и еще какие-то люди. Меня просветили по дороге, что шпион неизвестно как здесь оказался. Толком никто ничего не помнит. Только ощущения — все думали, что он здесь давно работает. Охрана утверждает, что пропуска видела. Одна из гипотез — гипноз. Но факт хищения есть. А нарушения режима найдутся. Шкуру спустят со всех. Руководство Радиозавода не меньше нашего переживает.

«Ученые» оказались экспертами. На стуле перед ними лежит большой блестящий чемодан. Ренат Равильевич в полголоса мне рассказывает:

— Вот сюда в раздевалку он зашел. За ним двое наших следом бросились. Когда тот изделие взял и с ним пошел, поняли, что что-то не так. А он мимо шкафов прошел и к стене. Те думали, что сейчас развернется. Драться начнет или объясняться. А он замер на секунду, потом зажигалкой щелкнул и рукой поводил. Ждали, что прикурит, тогда все ясно — сошел с ума. А он раз и в стену шагнул. И все. Ладно, свидетелей еще двое. А то совсем сумасшедший дом.

— А что ваши тут делали?

— Мой отдел курирует операцию по Изделию. Что думаешь?

Я подошла к стене. Толстый железный лист.

— За ним решетка, сетка и бетон два метра. — Пояснили мне со стороны. — Следов нет. У нас стерильность. Все в спецкостюмах.

— Есть непонятные разводы, — вмешался один из экспертов, — когда в ультрафиолете светили, то будто чем-то намазали.

И они с готовностью достали прибор. Действительно, сиреневая лампа выхватывает части узора или знака. Я уселась на пол. Настроилась. Знаки не фиолетовые, а оранжевые. Вписаны в круг. Сзади переговариваются шепотом, потом вполголоса. Ухнул смешок.

Я подошла к узорам и принюхалась.

— У вас кошки есть?

— Что вы. Нельзя тут кошкам. Особые условия.

— Это кошачья моча.

Эксперт подошел и недоверчиво потянул носом.

— Действительно. Еще одной загадкой больше.

— Смыв на анализ, — приказал Ренат Равильевич.

— Подождите. Они еще светятся, — я выхватываю в сознание картинки: древний Египет, кошки, жрецы, знаки, и бормочу под нос, — это просто туннель, до ближайшего выхода, он далеко не ныряет. Выходит здесь же, в этой местности. Боковушка.

— Что, Маша? — Ренат Равильевич напряжен. Обнадеживать не хочется. Если пустить энергию, может получиться. Схема здесь весьма примитивная, используются вибрации пламени. Но знаки уже несвежие. Обновить? Ага, несите мочевой пузырь кота. Может, сработает? И если да, то что потом делать?

— Можем попробовать так же, как шпион. Только не известно, где окажемся.

— Да хоть куда, — с усмешкой говорит он. Не верит.

— Совсем как он не получится. Нужны свечи или лампы масляные. Открытый огонь.

— Две спиртовки есть. Подойдет? — эксперт рядом со мной и ему очень интересно.

— Давайте.

Блестящий чемодан раскрыт. Среди множество линз, щеток, и непонятных железок эксперт выудил, что нужно. Я ставлю спиртовки на пол по бокам. Спирт горит почти бесцветно. Но все же это огонь. Знаний мне пришло только для конкретного случая. Я поняла, что дорога только в одном направлении. Но все равно, это проход. Я помню, как отлеживалась у деда Егора. Он меня отпаивал и кормил, только чтобы до дома добралась. И дома два дня отходила. А здесь кто будет заботиться? Правда, и проход не в другой мир, но все же.

— Только есть сложности. Для меня это очень затратно энергетически. После, на каком-то этапе потребуется восстановиться.

— И что для этого нужно?

— Нужно будет потом. Шоколад и горячее питье. Возможно, после прохода я в любой момент могу отключиться. Придется меня тащить.

— Юрий займется шоколадками и чаем. Тебя дотащу, куда скажешь. А вот если не пройдем, нас так отключат, что никакое восстановление не поможет.

— Ренат Равильевич, я сейчас попробую повторить то, что шпион сделал. Но все это не точно. Вы просто смотрите. Когда воздух начнет колебаться, как от жары, берите меня за руку. Шагаем вместе.

Я сосредотачиваюсь. Знаки светятся слабо. Огня мало. Направляю свою энергию в центр. В раздевалке сумрачно, но видно, как воздух задрожал сначала по краям, потом перед нами. Тонкая прослойка у поверхности стены чуть изменила прозрачность. Кэгебешник взял меня за руку, значит, тоже видит.

— Пошли, — сказала я.

Мы шагнули, как в серую паутину. Движения тягучие, как в воде.

И выпали в снег. За паутиной оказался лес.

— Где мы? — Ренат Равильевич напуган.

— А куда и хотели. Хоть где.

— Сейчас не до шуток. Это наша Земля?

— Конечно, Земля. Не волнуйтесь, мы где-то рядом, — вижу, как он затравленно озирается, как зверь, готовый к бою. Поэтому стараюсь говорить спокойно, хотя саму всю трясет. — Если по-простому, пространство пронизывают невидимые норы, туннели, проходы. Но ими пользоваться надо уметь. В такой проход можно зайти. Он вынесет в определенную точку. Хорошо, если знаешь, где она. Мы и нырнули. Как бы сбоку в основную трубу. Попали, и она нас вынесла.

— А обратно?

— Обратно тем же путем не выйдет. А делать свой собственный туннель — весьма серьезное мероприятие. Да и я пока не умею.

Он умывается снегом. Под расстегнутой дубленкой оказался пистолет в кобуре.

— Спокойно, все нормально, — шепчет кэгэбешник. Лязг затвора в тишине слышится громом. — Ты точно уверена, что мы в Советском Союзе?

— Ренат Равильевич, если вы будете так волноваться, то я грохнусь в обморок, как обещала. Понесете меня на руках.

Как ему объяснять, в чем я уверена, а в чем — нет? Для воздействия надо войти в такое состояние, когда нет ни уверенности, ни сомнений. Не существует ничего, кроме действия. Только подумай про уверенность — и все кончилось. Поэтому и думать нельзя. А где мы сейчас, одни предположения.

Мы огляделись. Огромные черные валуны среди чахлых переломанных березок. Ближайший более трех метров в высоту. Прямо местный Стоунхендж. Снегу по пояс. На снегу еле угадываются занесенные следы. Яму после ног так просто не засыплет. Вдали слышится шум мотора.

— Где-то дорога, — сказал Ренат Равильевич. — собаки след, интересно, возьмут?

— Сколько времени прошло?

— Четыре дня. — Ответил он, пряча пистолет.

— Предлагаю обстоятельства нашего появления здесь сейчас не обсуждать. Что бы вы делали, если привезти вас сюда на машине?

— Прошел по следам. Собаку все же надо. Но сначала определиться с местонахождением. Ты что видишь?

— Пока ничего не вижу. Надо найти место выхода шпиона на дорогу.

Мы бредем по сугробу. Ренат Равильевич впереди, пробивает тропу. Сам настоял, чтобы не затаптывать следы, теперь еле пыхтит. Через километр вылезли на чищенную бульдозером дорогу. На обочине валяется клок сена. Солнце выглянуло меж туч, пятнами освещая поля. Доносился далекий собачий лай.

Мы отдышались после марша по сугробам. Послышался мотор. Через пять минут показался трактор с возом сена.

— «Беларусь»! — воскликнул Ренат Равильевич, — мы дома.

Тракторист остановился. Не знаю, что ему сказал компаньон, но на стоге с сеном мы проехали не на ферму, а сразу к конторе. Красные корочки оказывали волшебное действие, покруче всякой магии. Через пять минут Ренат Равильевич уже дозванивался до своей работы, а через нее и до Радиозавода.

Я сижу на стуле. В тепле разморило. Меня за плечо тихонько трясет мужичок с острыми и умными глазками. Притворно улыбаясь, манит рукой. Но из вида не выпускает кэгебэшника. Опасности я не чую. Оглянувшись на орущего всеми матами Рената Равильевича, выхожу в другую комнату. Там женщина в платке, крупная. Широкое доброе лицо. Светлые волосы выбились на плечи.

— Девонька, давай тихонько за дверь, пока бухгалтера нет. Кузьмич проводит. Скоро автобус.

— Зачем?

— Так этот сейчас подмогу вызовет, тогда уж не уйдешь.

— Да зачем мне уходить?

— Разве не тебя схомутал начальник-то?

Понятно, мне решили помочь сбежать от КГБ. Пожалели.

— Спасибо, люди добрые, — кладу руку на плечо женщине, — не хомутали меня. Помочь попросили. Да оказались мы в непонятной ситуации.

— Не можешь ты ему помогать, — женщина смотрит с недоверием, — беги. Обманут, как и всех.

— Я не КГБ помогаю, а ему лично. Он друг семьи моего парня.

— Да им все одно. Хоть мать родная, хоть отец, — она не договаривает.

Я порывисто обнимаю ее и целую в щеку. Кузьмич мнется в сторонке.

— Тебя как звать? — спрашивает она.

— Маша я, Макарова.

— И я Маша. Мария. На ферме работаю, а живу в Доре — Она смахивает слезинку, то ли от ветра, то ли от мороза. — Ты вот что, Маша. Если что, приезжай к нам. Место глуховатое. Мало ли что. Найдешь меня иди Кузьмича. Жизнь то большая и сложная. А от этих беги.

— Стараюсь. Но если в беде помочь просят, как отказать? И где мы находимся?

Мне рассказывают про колхоз «Светлый Путь». Километров двадцать отсюда до переправы на Мышкин. И до Рыбинска около сорока. Мария смотрит на меня, подперев щеку кулаком.

— Да хоть чаю попей, — спохватилась она.

В этот момент вышел Ренат Равильевич.

— Все, машина за нами выехала. Вовремя мы вышли. Там уже целую операцию разворачивать начали. Посиди, я еще пообщаюсь с руководством.

Я сижу, пью сладкий чай с сушками. Кузьмич ломает их в ладони на четыре части и ложкой хлебает, как размокнут. А мы с Марией мочим и с краешку откусываем.

— На кого учишься? — спрашивает она.

— На художника.

— А что за беда у твоего? Орал, как оглашенный.

— Так нелады по работе, вот и орет. Чего еще мужики бесятся?

— Это точно. А мы-то думали, что тебя ищут, да споймали. Заходил тут один недавно. Тоже корочки показал. Да молчать всем велел. Из этих, что ли?

— А когда заходил? Дня четыре назад?

— Так и есть. Значит, из этих.

— И куда направился?

Мария переглянулась с Кузьмичем:

— Не из этих, стало быть? Машину попросил. Увезли к Мышкину. Там и вышел.

— А как выглядел?

— Очень уставший. Еле языком ворочал. Дурной какой-то, как с похмела. Седой, короткие волосы. А больше ничем и не запомнился. Неприметный очень.

— Тетя Маша, а мы на дорогу выходили из леса. Тракторист сказал, там Акулино недалеко. По лесу шли, да на камни здоровые вышли. Черные такие. Что это за место?

— Эко вас занесло. Теперь понятно, чего вас мотает. Акулинские валуны. Мы там не ходим. Проклятое место. И лес там плохой. Ни грибов, ни ягод. Там поляна есть. В прошлый год наша с Дору решила путь срезать, с грибами шла. Так по поляне метров тридцать прошла минуту, а вышла у Рыбинска. В тридцати километрах. Такое вот место. Вас-то чего понесло?

— Не могу сказать, тетя Маша, сами еще не разобрались.

Через полтора часа приехала черная «Волга». Увидев нас, Юрий насторожился, а на меня смотрел испуганно. Я теперь для него «та, которая может увести в стену». Попытался вручить несколько шоколадок и термос. Но держаться я больше не могу, о чем и сообщила. Сквозь пелену доносились обрывки фраз про работу, больницу, следы. Смогла выдавить только: «Завтра». Домой Ренат Равильевич все же нес меня на руках.

Глава 6

В моей комнате на стуле сидела мама. Смотрит на меня, чуть склонив голову на бок. В ушах еще свистит, но соображению не мешает. За окном светлеет. Значит, девятый час.

— Ты что не на работе? Закончила уже?

— Ох, Маша. Закончишь тут. — Она глянула в сторону коридора, — как себя чувствуешь?

— Еще бы поспала. И поела. А потом опять поспала. Что там? — вижу, как мама настороженно поглядывает на занавеску.

— Вставай, увидишь.

На кухне послышалась возня.

— А кто у нас?

— На кухне Дмитрий Семенович. Чай тебе заваривает. А, вообщем, народу много.

Я отдернула занавеску. На дороге перед домом стояла знакомая черная «Волга». За ней белый «Рафик». Несколько человек прогуливались по улице. Увидев меня в окне, один что-то проговорил себе за пазуху.

— Еще милиция на «Жигулях» во дворе стоит, — сообщила мама, прислонясь к косяку.

— Давно? — задала я глупый вопрос.

— Как тебя принесли, так все и понаехали.

— Тебе же на работу?

— Какая тут работа. Сказали, что мои участки уже убрали.

Раздался деликатный стук в дверь.

— Это они из вежливости, — вздохнула мама, — всю ночь в коридоре на стуле сидели по очереди да ходят туда-сюда.

На кухне забубнили голоса. Я причесалась наскоро, натянула трико и сменила майку.

— Ты меня раздевала?

— Уж конечно. Они бы и раздели. Но всему есть границы. Нас посадят? — мама грустно улыбается.

— Мама, не бойся ничего. Живы будем — не помрем.

На кухне сидят Ренат Равильевич и папой Олега. Увидев меня, кэгэбешник вскочил, широко улыбаясь:

— Машенька, а мы тебя ждем тут, с утра пораньше.

— Ренат Равильевич, мы же с вами договаривались. Все — лично между нами, — понимаю, что он прав. И ругаться не надо, но за маму надо высказать.

— Ну, Маша, по-другому нельзя, — разводит он руками, — тебе доктор трав заварил.

Я падаю на табуретку. В кружке темно-янтарная жидкость, пар уже почти не идет. Ладони греются о фарфоровые бока. Вкусно. С медом.

— Там еще лимонник, с Дальнего Востока привезли, — поясняет Дмитрий Семенович, сейчас быстро взбодришься.

Я выпиваю все. Мне накладывают овсяной каши с изюмом и курагой.

— Это тоже я варил, по своему рецепту.

— Вкусно получилось. Чай этот еще есть?

Выдержка хорошая у Рената Равильевича. Дал доесть кашу. Когда начала пить порцию лечебного отвара, они переглянулись.

— Если, что, я в машине, — сказал Дмитрий Семенович и вышел.

Я не стала напускать важности. И так мой компаньон весь извелся.

— Пока пью, послушайте мои мысли. Предвижу вопрос «Что это было?», отвечу кратко. — Лекции деда Егора пересказывать не к чему. — Мир вокруг нас устроен более сложно, чем мы видим.

— Я уже понял, — хмыкает собеседник.

— В пространстве имеются естественные норы, которых не видны. Но при определенных обстоятельствах их можно использовать. Виды таких ходов разные. Естьеще и во времени, есть в другие миры. Хотя они, эти миры, все тут, на Земле. Проблема в том, что подстроить себя и место под нужные характеристики. А это доступно не каждому. Есть люди, которые сами по себе могут изменять свойства, сами могут пробить туннель в нужное место. Но таких природных даров единицы. Да и то, надо долго тренироваться. Можно воспользоваться приспособлениями для достижения эффекта. Магия — понятие для обычного человека. Но потому и магия, что человек — обычный. Для необычного — реальность и навыки. Но чтобы таким стать, надо направленно и упорно работать.

— Но все же возможно?

— Возможно. Но выйти за рамки обычности очень накладно энергетически. Дорого дается.

— Если бы ты меня не предупредила, отвезли бы в больницу. Тяжело было?

— Как видите. Дня два еще отходить. И это не самый сложный проход. Даже вовсе простой.

— А были и сложные?

— Давайте по конкретному случаю.

— Ладно. Только я все равно мало что понял. То есть, это использование определенных свойств мира, вроде физических законов. Только еще не открытые?

— Примерно. Только с одной большой поправкой. При изменении состояния и сознания человека законы тоже меняются. Переходишь на другой уровень, получаешь другие условия. Для людей в обычном состоянии это невидимо и неуправляемо.

— Ага, то есть, попасть туда они все же могут.

— Не везде, но могут. Есть такие места, где ворота открываются. Но неизвестно, куда ведет нора, поэтому неуправляемое путешествие может закончиться очень печально.

— Ты сказала, состояние, — быстро уловил он смысл, — значит, необязательно быть не от мира сего? Можно в состояние войти, а потом выйти?

— Именно так. И вновь большая поправка. Чем более неестественно для человека новое состояние, тем больше нужно усилий и приспособлений для его удержания.

— Это знаки на стене кошачьей мочой и железами?

— Успели анализ сделать?

— Чего только не сделаешь, когда на ржавый гвоздь одним местом посадят. Извини, вырвалось.

— Знаки — это вроде прицельного приспособления и скважины. Сами по себе они ничего не сделают. И в скважину надо энергетический ключ направить. А вот состояния можно добиться искусственно. Всегда использовали разные травы и грибы.

— Значит, и фармацевтические препараты?

— Да. Но они действуют грубее, хоть и сильнее. Поэтому последствия для человека намного плачевнее. Я к тому, что ваш шпион не подготовлен естественным образом, по моему мнению. Для этого некоторым и жизни не хватит. Да и не пойдет особый человек на это. Я поговорила с местными. Он был не в себе, еле держался.

— И я поговорил. Добрался он до Мышкина. Это точно. Сейчас основные силы там. Городишко маленький, ищем.

— Его хватит, пока препараты действуют. А там либо новые стимуляторы, которых тоже ненадолго хватит, либо жесткий отходняк вплоть до смерти. Не хочется так говорить, но я так чувствую.

— Не мог он уйти за эти уже пять дней?

— Думаю, дня три в лежку будет. Если жив еще.

— Значит, его встречают.

— Не думаю. При таком уровне просто воспользоваться туннелем — уже чудо. А знать, куда тебя вынесет, можно только предположительно. Не встречают, но будут искать.

— Ты сможешь сейчас с нами поехать?

— А куда деваться, раз обещала, — после чая, действительно, полегчало, — но сначала успокойте маму.

Пока компаньон объяснял родительнице мою необходимость для графической экспертизы непонятных знаков, я собралась.

— Маша, возьми бутербродов, — провожает мама.

— Не беспокойтесь, мы взяли и поесть, и попить, — ответил за меня Ренат Равильевич и буркнул что-то в рацию.

Мы несемся по зимней дороге. За нашей «Волгой» еще две машины. Мелькают забытые стога в поле, темная зелень елок на черном фоне осинника. Поехали через Углич. Говорят, так надежней. За два часа добрались до Мышкина. Старинный тихий городок. Пара пятиэтажек, как местная гордость.

Остановились на окраине. Подъехали две местные машины. Все кэгэбешники удалились на совещание. Целая толпа получилась. Значит, ситуация неординарная, раз так в открытую собрались. Действительно, Ренат Равильевич залез в машину:

— Нашли одного. Приехал на колхозной машине пять дней назад. Еле добрался до частного сектора, впрочем, тут кругом деревня. Снял полдома и попросил купить продуктов. Дал денег сто рублей. Для местных месячная зарплата. Сетку принесли, но он не вышел. А беспокоить не стали, спит себе человек и пусть спит. Дверь не заперта. Никто его на улице больше не видел. Очень надеюсь, что это он.

Через три минуты мы на месте. «Волги» встали поперек дороги, перегородив ее с двух сторон. Пять человек пружинисто подкрались к дому с разных сторон. Еще трое по команде нырнули внутрь. Через минуту рация прохрипела. Компаньон вышел. Минут через пять неизвестный мне гэбист открыл дверь: «Там вас ждут».

Обычный деревенский дом. Прихожая с ковриком. Сени, называется. Низкие потолки. Кухня около печки. Народ шарит по всем углам. В единственной комнате на диване в куче тряпок лежит некто. Осторожно заглядываю из-за компаньона. Труп похож на ссохшуюся куклу. Только ершик седых волос реален. Открытый рот, желтая, пергаментная кожа. Даже кисть руки из-под одеяла, как у мумии.

— Где оно может быть? — роняет Ренат Равильевич, глядя в сторону.

— Как оно выглядит?

Он достал из внутреннего кармана дубленки фотографию. Металлическая плоская коробочка величиной с мужскую ладонь. Сверху блестящие камешки в определенном порядке. Посередине красный кристалл. Треугольный.

— Начинайте, — командует компаньон.

Я отхожу в сторону. Эксперты развернули чемоданчик. Щелкает фотоаппарат. Обыскивают каждый закуток. Я выхожу на улицу. Через полчаса подходит хмурый Ренат Равильевич.

— Пойдем, чаю попьем.

Он достает сумку. Решили разложиться на багажнике. На газетку поставили термос. Развернули пакеты. Бутерброды с каким-то мясом. Яйца. И пачка шоколадок. От мясного я отказалась. Пью быстро стынущий чай.

— Понимаешь, Маша, для начальства это просто умерший бич непонятного происхождения. Нет никаких привязок.

— Не нашли? — больше для вежливости спрашиваю я. Он мотает головой.

— Может, ты попробуешь?

— Закончите, попробую.

Но сама пытаюсь настроиться. Энергии мало. Представляю эту коробочку. Ловлю образы. Мутно и мало.

— В самом доме нет. А вы говорили, кот сдох у кого-то?

— У Юрия. Умный был, как собака. И не сдох, а пропал, но предположили так. Потому что гулял сам, но никогда не терялся. Просто он расстроился тогда сильно, вот и вспомнилось. А что? — в глазах уже зародилось подозрение.

— Не хватает мне силы увидеть нужное, а для использования приспособлений знаний нет. Но к любым артефактам сила тоже нужна.

— Жалко. Но что-то же видела?

— Попробую объяснить. Часто для того, чтобы получить нужную информацию или результат надо сделать нелогичные для окружающих действия. Иногда даже абсурдные для стороннего взгляда. Сейчас надо совершить пробежку.

— Куда?

— Юрий сейчас где?

— С местной милицией пошел разговаривать.

— У дома с колоннами?

— Не знаю.

— Надо просто пробежаться. Метров пятьдесят хватит. И чтобы он был рядом к финишу.

— То есть, до него добежать?

— Да. И еще одного человека надо. Я тоже побегу.

— Мда. Не догоню, так хоть согреюсь, — вспомнил он анекдот.

Окликнул одного из суетящихся.

— Это местный из наших. Подойдет?

И заметив мой кивок, поставил задачу:

— Слушай, — невысокий мужчина в кожаной куртке и кроличьей шапке ловил каждый вздох, — сейчас едем, находим Юрия. По команде вылезаем из машины и бежим по направлению к нему примерно пятьдесят метров. И все. Дальше по обстоятельствам. Где у вас тут дом с колоннами?

— Сразу и не скажешь. Церковь есть с колоннами.

Я сижу на заднем сидении. У милиции местный выскочил. На крыльце курили несколько человек. Его кожаная спина среди мундиров выделялась пятном. Меньше чем через минуту он обстукивал снег с ботинок, упав на свое место.

— Ушел минут пятнадцать назад. Туда пошел, — местный чекист махнул рукой по ходу. Дверь хлопнула. Не доезжая высокой церкви с греческим портиком, мы вышли. У входа никого не видно. Мы топчемся, оглядываясь.

Из-за стены показался человек. Шапки нет. Обходит кругом. И это Юрий.

— Бегооом марш, — командует Ренат Равильевич.

Втроем бежим к нему. Он дернулся в сторону. Но замер. Оперся спиной на облупленную стену. Бежали метров тридцать. Это несколько секунд. Юрий глубоко и часто дышит. В руке пистолет. Но эта рука дрожит. Снег хрустит под ботинками компаньона. Он медленно подходит: «Юра, ну что ты, давай сюда. Тебе это не нужно». Слабая рука выпускает оружие. Юра падает на колени, и рыдания сотрясают его. «Он же говорил, что отца знал. И сам, как родной». Дальше не понять. Оба гэбиста сидят на корточках рядом с ним. Я убегаю к машине. В термосе еще остался чай. Как раз теплый. Местный принимает у меня пластмассовую крышку и поит Юру. Тот пьет, отдыхиваясь в паузах.

Я вникаю в его эмоции. Настоящий взрыв, которого мне не хватало.

— Доски, — говорю негромко. Но Ренат Равильевич по-кошачьи разворачивается и встает.

— Что доски?

— Надо доски поднять или вскрыть, которые вокруг дома или рядом.

Они берут под руки Юрия. В этот раз я еду спереди. Местный за рулем. Компаньон с подчиненным сзади.

На месте первым делом Юру сажают в отдельную машину под присмотром двоих человек. А потом мы обходим дом. Из всех досок только перед крыльцом вмерзшие в землю. Для удобства ходьбы и ноги отрясти от грязи. Компаньон пинает по ним с торца. Одна чуть заметно шевельнулась. Ее даже не потребовалось цеплять ломом. Хватило рук. Под краем доски тряпичный сверток. В свертке пластмассовый белый контейнер. Щелкнула крышка при всеобщем молчании. Блеснул красный кристалл.

Ренат Равильевич приоткрыл рот, голова запрокинулась вверх. Ондатровая шапка упала. Через секунду он повернулся к нам, как-то судорожно усмехнулся.

— Все. Оформляем. Эксперты делают свое, мы пишем свое.

Вижу легкий кивок одного из оперативников в свою сторону. Компаньон чуть заметно мотнул головой. Подошел ко мне.

— Тут сейчас работы часа на два еще. Пойдем, посидим.

У машины он порывисто обнял меня.

— Маша, ты не представляешь, что сделала! Спасибо тебе.

— Теперь не съедят?

— Не должны. Но вопросов теперь в разы больше, чем ответов.

В машину мы не полезли. Просто прогуливаемся.

— Что от меня опер ваш хотел?

— Да объяснение взять. Но ты нигде официально не проходишь. Я тебя легендировал, как следует. Вопросы не задают. Но мы с тобой еще поговорим, ладно? Сейчас на эмоциях много не соображу. Но надо будет как-то объяснять непонятное. Кушать хочешь? Дам команду, найдут чего-нибудь.

— Спасибо, пока не хочу. Чаю бы еще попила. Но тот кончился. Я хочу сходить к той церкви, где мы были. Время же есть?

— Сходи. Только вместе с местным сотрудником. Его Слава зовут. Одну не отпущу. Обещал маме твоей беречь тебя. — Он улыбается.

Подошли к местному.

— Проводи девушку к тому храму. Пусть местные достопримечательности посмотрит. А там чайку, может, где попьете.

— Так у меня и попьем. Я недалеко живу. Мать пироги затеяла с утра.

Мы идем со Славой. Тропами намного быстрей, чем дорогой.

— Вон церква. А вон мой дом, — ткнул он пальцем в белый одноэтажный дом, — я пока схожу, чайник поставлю, да мать предупрежу. Как насмотришься, приходи. Калитка открытая.

Чего меня туда тянет? Высокие деревья за храмом. Заснеженные древние могилы. Что тут Юра хотел найти? Или на отчаянии спасения искал? Вот наши следы. Вот его вокруг здания. Я иду, наступая след в след. Позади след направляется к кладбищу. Посреди закрытая беседка или склеп? Интересно. Закрыта только одна сторона. И из-за нее мне навстречу шагнул «эстонец».

Только тебя еще и не хватало. Как знал. Сзади массив храма, вокруг толстые черные стволы, уходящие вверх и закрывающие небо сеткой ветвей. Сверху поглядывают вороны. Спереди стоит он. Под расстегнутой фуфайкой видна тонкая импортная синяя куртка.

— Здравствуй, Маша, — в его взгляде сожаление.

— Здравствуйте.

— Ульрих. Меня Ульрих зовут. Можно Юра.

— Один Юра сегодня здесь уже был.

— Да. Кто-то из нас должен. И это не я. Хотя жаль.

— Опоздал?

— У нас не бывает «опоздал». Ошибся в прогнозе.

— Вы это затеяли?

— Ну что ты! Я наблюдаю. Помогаю то одним, то другим. Принять сторону, значит, принять смерть от одной из них. Это Игра, Маша. Разве не замечаешь?

— По чьим правилам?

— Это самое сложное. Только начнешь думать, что по твоим. А раз, и нет. Только все просчитаешь, а тут — слабая обессиленная девочка.

— Почему ее не убить?

— Правила не позволяют. Сама знаешь. Но я бы и не стал. Мы же еще не договорились. Что думаешь?

— Думаю, что если вам действительно нужно это Изделие, вы бы всех там и положили. Точнее, ваши агенты.

— Если бы ты знала, что это за Изделие и для чего, то сама принесла бы его. Или утопила в Волге. Она тут рядом.

— Вы меня ждали?

— Конечно. С кем еще поговорить? Ты не могла не придти. И твои скоро придут. Надо же вычислить того, кто должен был забрать находку.

— Вы?

— Нет. Он уже ушел. И мне пора. Я очень хочу увидеть тебя в своем замке, в Германии. Нам будет о чем поговорить.

Он повернулся и скрылся в кустах.

Вот нельзя без ложки дегтя. Или он не деготь? Почему я решила, что помогаю хорошему делу? И, правда, что это за микросхема. Или блок? Но есть так, как есть. Мне дорога открылась. И у меня получилось. А у него — нет. Ишь, Ульрих нашелся.

Передо мной остановилась машина. Вылез компаньон и еще трое.

— Ты чего тут одна? Где Слава?

— Пироги готовит.

— Я ему приготовлю такой пирог, что мало не покажется. Никого не видела?

— Вопрос неоднозначный. Соображается плохо уже, — решила я увильнуть.

— Понятно, давай в машину. Седьмой, смотришь за ней. Остальные обследуем территорию, — раздал он команды.

Не видать мне сегодня пирогов. Через десять минут команда вернулась.

— Все, едем домой. Писанину без нас закончат. Маша, ты как?

— Хочу есть и спать.

Мне выудили из бардачка шоколадку. Я поделила ее на всех. Никто не отказался. Умаялись мужики. Я сижу в середине. Не очень уютно, но тепло сделало свое дело. Все расслабились. Один водитель крутит баранку.

Меня тихонько потрясли за плечо, когда мы стояли уже возле дома.

— Маша, ты отсыпайся. Я еще зайду к тебе завтра.

— Хорошо. До свидания, Ренат Равильевич.

Мама дома.

— Сейчас без охраны?

— А все. Теперь только консультации здесь. Не поедем никуда.

— Кому же понадобилась такая секретность? Пациенты? А то я не особо поняла, что он объяснял.

— Вроде того, — набрасываюсь я на макароны с сыром, — где сыр взяла?

— В Новый гастроном привезли, «Пошехонский». Вкусно?

— Очень. Сама чего не ешь?

— Ела недавно. Чаю с тобой попью.

Мы пьем чай с печеньем «Юбилейное».

— Не нравятся они мне, — говорит мама.

— И мне такая суета тоже. Надеюсь, все остынет.

— Лишь бы не прицепились.

— Обещали. Но завтра еще зайдет. За пояснениями. Не шугайся. Работа у них такая.

Но утром заехал Дмитрий Семенович. Привез сетку с деликатесами: колбаса, которую я не ем, консервы горбуши, тушенка, пара десятков зеленых абхазских мандаринов. И термос с чаем. Поговорили о мелочах.

— Маша, можешь со мной съездить? Я тебя обратно привезу потом.

— Потом после чего?

— Ренату Равильевичу неудобно такую суматоху вносить в вашу жизнь. Очень извинялся, но и ты его пойми. Да и самочувствие подводит. Держался на препаратах два дня. Сегодня на службу не пошел, спал до обеда. Ваши приключения и для него бесследно не прошли.

— Я понимаю. Поехали.

Мы на квартире у Дмитрия Семеновича. Он сварил кофе. В дверь позвонили.

— Прямо по запаху нашел, — слышу голос компаньона.

Он улыбается. В руках коробка конфет.

— Извини, что здесь. Но мне так стыдно и перед мамой и перед тобой. Ты меня спасла в буквальном смысле. Вот просто из петли достала. Кое-что могу рассказать. А что-то и должен. Надо отработать совместную позицию по некоторым вопросам, — он сдирает обертку с коробки.

— Давайте отработаем, — тут же беру я конфету.

— Версия такая. Шпионы неизвестной страны внедрились в окружение, близкое к Изделию. С использованием внушения, гипноза и прочих психотехник.

— Как там Юрий?

— Вот, это про него. Ситуация сложная. Если кратко, то он познакомился на рыбалке с человеком. И человек этот возбудил неестественную симпатию. Юрий без отца рос, мать померла. А этот сказал, что отца знал, и как-то занял в душе парня его место. Очень точная психологическая работа. В лоб такое не сделаешь. Подготовка нужна. Они с ним несколько раз рыбачили, выпивали. Есть предположение, что Юрий подвергался воздействию психотропных веществ, которые используются для внушения и управления поведением. Возможно, наговорил лишнего. Сам ничего не помнит. Но он его провел на завод. Пропуск общей проходной мы нашли. А потом все под гипнозом с использованием новейших разработок западной фармации. В том числе и иллюзия исчезновения в стене.

— А мы?

— А мы просто вышли. Первый отдел на заводе не дураки на себя вешать непонятности. И пропуска нужные уже оформили. Ты проводила экспертизу скрытых знаков. Это на всякий случай. Вместе с нашими экспертами. Что-то вроде стажера. Но ты нигде не фигурируешь. Про тебя наверху не знают, а остальные не скажут. Все на подписках о неразглашении. Мы вышли на след, бросились в погоню. Нашли шпиона, но он скончался от передозировки препаратов. На обыске отыскалась пропажа. Все хорошо. Остаются вопросы: кто он такой и кому должен был передать Изделие? Но это наша работа. Тебе об этом думать не к чему.

— Вкусный кофе, Дмитрий Семенович, — жмурюсь я. У конфет скусываю толстый шоколадный бочок. Съедаю начинку, а после все, что осталось. Облизываю пальцы в надежде, что незаметно.

— Ну, а от меня все, что в моих силах. Я теперь твой дважды должник.

— Не надо чувствовать должником. Вы работу делали.

— Нет, Маша. Ценю твою скромность, но спасла ты лично мой зад.

— Ну, тогда зад за зад. Когда-нибудь и мой спасете, — мы смеемся.

— А если серьезно, — вступил Дмитрий Семенович, — давай отбросим юношеский максимализм. Я с Ренатом Равильечем в одну музыкальную школу ходил в детстве. Так и дружим. Мы помогаем друг другу. И в работе и в жизни. Нельзя прожить одному. У кого какие возможности есть, те и используем. У тебя уникальные способности. Ты добрая и отзывчивая девочка. Ты помогла многократно. Не отвергай благодарность.

— Я не отвергаю. — Остальное я подумала, но говорить не стала. Пусть останется так. Мои рассуждения ничего не изменят.

— Вот и правильно, — вдохновился Ренат Равильевич, — мы, как семья. Если бы Олежка не был в тебя влюблен, я бы познакомил со своим сыном. Он пограничник, заместитель начальника заставы. Приезжает в отпуск. Но и Олежка мне как племянник. Уж прости, мы тут по-стариковски фантазируем.

— Да уж нашлись деды, — смеюсь я. А интересная позиция. Идеальный агент должен быть другом или родственником. И наоборот, если родственник против — он враг. Но в мыслях плавать мне не дают:

— Маша, ты мне поясни по всей этой ситуации. По простому. Могут быть такие таблетки, что съел и в другой мир переместился или в стену прошел?

— Про такие не слышала. Но теоретически, кто знает? Я буду ближе к нашему делу. Там стимуляторы, которые позволяют разово выбросить большое количество энергии. Но потом откат обратно.

— Как у наркоманов? Сначала кайф, потом депрессия.

— Наверное. И еще модуляторы сознания. Это сильнее действует на человека. Они здесь основные. На короткий миг они переводят восприятие и управление на другой уровень. А это чревато, сами видели, чем. И нужно понимать то, что делаешь. То есть, подготовка обязательна. Поэтому я очень сомневаюсь, что съев таблетку можно физически переместиться. Увидеть невидимое, думаю, можно. Но толку от этого мало, а последствия серьезные. Это как дверь открывать и никуда не идти.

— Но каковы перспективы для фармакологии, даже если в теории возможно, — воскликнул компаньон, — а, Семеныч!?

— Тут целый институт нужен, — задумчиво ответил тот.

— Но у противника уже есть, — Ренат Равильевич смотрит на меня.

Я пожимаю плечами:

— Вы же не знаете, кто там был.

— Пока не знаем, но обязательно выясним.

Глава 7

— Аллочка, есть мнение поставить тебя по церковной линии.

— Хотели же в медицинский? — Она совсем смущена. Через полгода школа кончится. С куратором выбрано направление. Никого лечить ей не придется. После небольшой практики направят на руководящую работу. А далее — к вершинам. Причем тут церковь? — Я не оправдала доверие?

Доверие оказано недавно. Ее привезли за город в какой-то музей. Она так поняла. В одном из корпусов в подвале оказался весьма светлый зал. Стены обшиты деревом. Круглый огромный стол из половин бревен. А у стены что-то вроде трона, на котором примостился согнутый человечек с острыми глазками.

Ей велели быть в платье. Выбор пал на светло-зеленое. Польское. Было в нем что-то военное: погончики, кармашки на груди, три серебряные пуговки, стоячий воротничок. И удобное. Грудь правильно обтягивает, а вот ниже пояса просторная юбка в складку. Косметику запретили в любом виде.

Кроме дедка на троне, были еще несколько незнакомых мужчин. Куратор налил ей кофе и усадил в сторонке. Минут через пятнадцать ее позвали. Дедок скользнул взглядом:

— Аллочка, деточка, сколько тебе лет?

— Семнадцать, — ответила она. От деда шло странное ощущение волнами. Холодно-опасное.

Дедок сделал знак. К ней подошли двое. Спереди и сзади. Один завел ее руки за спину. Другой, не слова не говоря, расстегнул пуговицы на вороте. Затем резко разорвал платье до пояса. Одной рукой сорвал лифчик. Алла вздрогнула. Движение сильное и быстрое. Лямки лопнули, не повредив кожу. Нельзя теряться, глаза не отводить. И еще она поняла, что мужчина ее не хочет. Просто такая у него работа. Или перевидал тут многих. Тот, что сзади, подвел ее к трону. Это был высокий и широкий стул темного дерева. С сиденья свешивалась шкура короткого волоса. «Антилопа, что-ли? Или лось» — пришли мысли.

— Деточка, возьмись за меня и покричи, — дед не улыбался.

Вопросы они не любят. Как поняла, так и сделала. Она опустилась. Ее ладошки с алым лаком ноготков легли на колени в военных брюках. Своды зала заполнил пронзительный визг. Пока хватало воздуха. Потом вдохнула. И еще. Дедок прикрыл глаза.

На ее короткие волосы легла холодная рука. Скользнула по щеке:

— Молодец, хватит. Так ты по медицине хочешь?

— Анатолий Иванович так рекомендует.

Дедок вопросительно глянул на того. Холодные пальцы сбросили с плеча рукав платья.

— Подними руки.

Алла послушно вытянула руки из обрывков и подняла вверх. Дед наклонился к подмышке и втянул воздух. Губы недовольно поджались. По кивку стоящий сзади взял ее кисть и завел за спину. Боль заставила ее выгнуться дугой. Она дотронулась пальцами до затылка. «Сломает» — пронеслось в голове. Но ее вернули в прежнее положение. Поставили на ноги. И еще несколько разона почти касалась волосами пола, не в силах сдерживать стон. Потом обратно ее не поставили. Холодные пальцы сдернули капроновые чулки вместе с трусиками. Она почувствовала ветерок между ног.

— Нет, не медицина. Толя, это, конечно, хорошая мысль, но она сможет больше.

Ее поставили прямо. Недавний мучитель заботливо набросил на плечи плед с косичками.

— Деточка, попей чайку. — Старик повернулся к куратору.

Ее вывели в отдельную комнату. Рука болела. Между ног намокло. Если бы трахнули, стало бы все понятно.

Личную жизнь она считает очень удачной. Миша ухаживает за ней. Она ему дала. Да и другие поглядывают.

За все надо платить. С ценой она согласна. Семинарист тогда поимел ее в соседней комнате. После разговоров про высокие материи впился в губы. Она только нежно ахала, как учили. Задание выполнено. А что до «морали», так глупости все это. «Ссаной дырки не жалко», как говорила одна из учителей на явочной квартире.

— Сейчас очень многое изменится. — начал объяснять куратор, — для простого обывателя. Но на то он и обыватель. Ты уже не простая, а весьма перспективная птичка. Ведешь себя правильно. Тебе и дорога.

— Но с церковью же борьба? Или надо внедриться?

— Борьба скоро кончится. Вот тысячелетие крещения Руси отметим всей страной и все, зеленый свет. А внедриться надо. Но позже. Ты должна настроиться и понимать свою роль. Будешь игуменьей монастыря. Очень удобно. Девушки в полной твоей воле и без документов.

— Разве есть в Ярославле монастыри?

— А скоро откроют. Буквально, в новом году и начнем. Не будем тысячелетия дожидаться. План известен, чего тянуть? Поучишься немного и туда.

— Я справлюсь?

— Великий сказал, что справишься. Ты даже не представляешь, какое благо он тебе предлагает. Какой самый большой кайф в жизни?

— Не знаю. Счастье, наверное.

— А счастье, это что?

— Любимый человек, деньги, уважение.

— А что их объединяет? Не знаешь? Власть. Любимый, значит, твой. Тебе принадлежит. Деньги, понятно, дают власть над людьми и вещами. Уважение, значит, ты властвуешь в какой-то степени над теми, кто тебя уважает. Согласна?

— Согласна.

— А самая кайфовая власть какая?

— Абсолютная? — в голове вертелось про абсолютную монархию.

— Самая кайфовая — это власть над душой. Когда человек и плачет и ругается, а все равно к тебе приползает, потому что в твоей власти не его деньги, и не тело, и даже не ум, а все нутро. Душа. И вот когда ты делаешь с ним, что хочешь, а он подчиняется, терпит и любит тебя, это и есть высшее наслаждение.

— Как обезумевшие от любви поклонники?

— Лучше. Секс не вечен. И безумие желания лечится временем. А это не лечится, и выбора нет. Вот что тебе предлагает Великий. Цени такое доверие.

— Как же я так смогу? Где взять такую силу?

— Все просто. Она и так есть. Представь, что огромный магазин в Москве. ГУМ, например. Там продавцы всякие, начальники отделов и прочие. И товар нескончаемый. Да еще и жизненно необходим. Полный дефицит. А мы раз, и зашли, и сами торговать стали. Прежних продавцов или расстреляли, или выгнали. И начальников своих поставили. И директора магазина. Да еще и других магазинов рядом нет. Не к кому, кроме нас и пойти.

— А хозяина магазина разве нет?

— Про хозяина давно ничего не слышно. Правда, продавцов присылает время от времени. Но мы их или сразу в расход или к себе переворачиваем. А ты будешь руководить клубом самых преданных покупателей. Честно говоря, я думаю, что никакого хозяина и не будет. Есть автоматическая подача товара и продавцов. А он просто не может придти сам. Так вот, сейчас такое время настает, что совсем всех продавцов поменяем. И тебе есть место в этом мировом замысле.

— А как же семья, секс?

— Секс от тебя никуда не денется, — усмехнулся он, — с семьей решаемо, но надо ли тебе это? Там такие глубины откроются, что не до пеленок и визгов.

— А эти, покупатели, не раскроют? Придется соответствовать.

— Взять одежду продавцов, не значит, принять и все их правила. Но маскироваться надо. Покупатели должны вести себя тихо. Особо буйных мы тоже уберем, конечно.

— А зачем все это? Только чтобы самим продавать?

— Ты умнеешь, — куратор прищурился, — Со временем мы будем продавать свой товар. Сначала вперемешку. А потом и только его. Ладно. Вопросы возникнут, обсудим.

— Есть один, можно? — Алла по-школьному подняла руку, — с той выскочкой, с Макаровой что?

— А, Маша, которая? — протянул куратор, — пронырливая девочка оказалась. В местном КГБ у нее теперь протеже. Друг семьи ее молодого человека. Там ее за невесту считают. Мать дворником работает, сама в художественном училище учится. А так, ничего особенного не делала. Подсказала по лечению одного сотрудника. Известные методики, без всяких чудес.

— Так она не шпион?

— Команда дана сейчас таких не трогать. До особых распоряжений. Будут глобальные изменения, как понимаешь. А раз так, то и руководство другое. Оно уже власть принимает. И само решит, что делать.

— Другое, это, какое? Горбачева снимут?

— Горбачев это исполнитель на переходный период. Не снимут, а проводят с почетом, если все правильно сделает. Остальное тебе еще рано знать.

Лев Михайлович меня строжит. Все считают, что он мой родственник. Очень уж заметно предвзятое отношение. Когда нужно — поблажки. Но никакого спуску за промахи или лень. Я не возражаю. Он учитель, а я ученик. Ему виднее.

Скоро Новый Год. Староста группы выбирает место для застолья. А я сегодня еду домой к Льву Михайловичу. Там будет и Вера Абрамовна. Олег меня встречает на машине. Был небольшой скандал. Сразу после встречи с Ренатом Равильевичем он меня отвозил домой. Видно, что он жутко недоволен. Обычно сдержанный, тогда выговорился:

— Маша, пойми, это взрослые игрушки. И очень плохие. Ну что они могут предложить? Им от тебя нужно намного больше, чем они могут дать взамен. Мне не нравится такая зависимость.

— Да я пока ни от кого не завишу.

— Ты подписывала что-нибудь?

— Ничего. И не собираюсь.

— Там есть и другие способы. Без всяких подписок. Деньги дадут или услугу.

— Ты так говоришь, будто сам завербовался, а теперь жалеешь.

— Я хочу с тобой на чистоту. Знаю, что болтать не будешь. Да. Так и есть. Папа уговорил. Друзья детства. Ты мне, я тебе. Надо помогать. — Он замолчал. Ждет моей реакции.

— Тебя это тяготит?

— Я задавал себе этот вопрос. Ничего тяжелого нет. Даже наоборот. Чувство защищенности. Утонуть они не дадут. Особо не дергают. Но это пока дядя Ренат там. А если он уйдет? Говорят, они людей другим не передают. Но есть нехорошее ощущение, что должен, в случае чего. И я боюсь, что сделаю все, что потребуют. В пределах разумного, но против своей натуры.

— Если против натуры, то за пределы выйти очень легко.

— И это понимаю. Успокаиваю себя, что удержусь.

— Не успокаивай. Не удержишься.

— И что делать? Да плевать! Могу уйти, уехать в Среднюю Азию или еще куда. Я таких отношений для тебя не хочу. И не желаю, что б они лезли к близким мне людям.

— Сижу и думаю: а ты намного лучше меня. Прямой и добрый, только маленький еще.

— Как маленький? Я тебя на восемь лет старше.

— Да это от возраста не зависит. За тебя сделали выбор. Ты теперь думаешь, что и дальше так всегда будет. Отец же тебе хорошего хотел?

— Хотел. Оно и есть хорошее. Меня в аспирантуру взяли. В армию не пойду. С его точки зрения, все правильно.

— Он тебе условия обеспечил. Так цени это. Проблема в том, что ты сам примеряешь на себя их мундир.

— Ничего я не примеряю.

— Примеряешь. Берешь их систему ценностей.

— А как же, если я обещал в подписке задания выполнять?

— Ладно. Вот если тебе задание дадут папу застрелить. За предательство. Скажут, что работает на японскую разведку. Застрелишь?

— Нет, — после минутного раздумья ответил он.

— А почему? Он же враг, шпион. Всех обманул, своим прикидывался. Не жмурься, на дорогу смотри, — толкаю Олега в бок.

— Плевать. Для меня он прежде всего отец.

— Поэтому мы и едем сейчас вместе. Если бы ты сказал, что надо рассмотреть доказательства, свидетелей опросить, с ним поговорить, то я бы тут и вылезла. Но я знаю, что ты так не скажешь.

— Так почему я маленький?

— Потому что зрелый человек имеет свое мнение о том, что такое хорошо или плохо. А ты допускаешь чужое. Самое плохое, что за выбор отвечать тебе, а не КГБ или обществу.

— Несправедливо. Делаешь, как говорят, а отвечаешь сам.

— Поэтому и надо только на себя ориентироваться. Выбор есть в каждой точке жизни. Не зависимо от того, американский ты шпион или советский разведчик. Обозвать можно по-разному.

— Но за невыполнения задания могут, — он не закончил.

— Могут что? Ты присягу не давал. Из агентов дядя Ренат выгонит? Убить? Убить могут. Как и любого человека, который мешает.

— Что предлагаешь?

— Живи спокойно. Определи для себя, зачем тебе лично нужны эти отношения. И используй. Поставят перед выбором, сделаешь. На это у тебя сил хватит.

— Спасибо, Маша. А то прямо двуличность какая-то. Перед тобой стыдно, что не знаешь этого про меня.

— Нет больше никакой двойственности. Есть ты и твое понимание ситуации.

— Но по отношению к КГБ это жульничество. Получается, я просто их использую в своих интересах.

— Именно так. Но они предложили, а не ты. Так что не мучайся.

Лев Михайлович увидел из окна отъезжающую «Волгу».

— Твой?

— Да, это Олег.

— Но сначала скажи, пожалуйста, — он замялся, — Вера Абрамовна намекнула, что могут быть попытки твоей вербовки.

— Не намекнула, а прямо сказала, — вышла она в коридор из комнаты, — Маша, мы все знаем, чем грозит предательство. И ты знаешь. Но человек слаб. Лев Михайлович может помочь советом. Не отвергай его.

— Я не отвергаю. Просто считала, что сама справляюсь. — Мы проходим в большую комнату, — если вкратце, то мои условия для знакомого такие: только личные отношения и взаимопомощь.

— Это правильно, — кивает художник, — пойми мое беспокойство. Ошибки бывают. И не поправимые. Особенно, если дело касается меркантильного интереса. Любой дар может быть отозван. И тогда — пустота.

— Это чувствую. Но если потом из благодарности что-то дают, отказываться?

— Беда начнется, когда ты будешь что-то делать ради денег или подарков. Тогда ты не сможешь увидеть главную цель. Дар станет бесполезен и даже вреден. Его отнимут. А если кормят тебя или одевают просто от благодарности, что ж. Ничего в этом страшного.

— А если у человека подписка, он задания выполняет, то что?

Они переглянулись.

— Коготок увяз, всей птичке пропасть, — ответила Вера Абрамовна, — думаю, ты сейчас про Олега спрашиваешь.

— Знаешь, что такое Зов? — Вступил Лев Михайлович.

— Что-то у вампиров? Они притягивают людей к себе так, заманивают.

— И тут примерно также. Сначала человек выполнит что-то простенькое. Например, охарактеризует коллег письменно. Пусть даже в самых лучших тонах. Потом выяснит, кто с кем общается. И пошло-поехало. У человека появляется возможность самому повлиять на судьбу другого, используя огромную махину. Это завораживает. Но Зов не в этом. А в том, что есть потребность не обмануть ожидания сильного чудовища. Поймать на себе благосклонный взгляд взамен нужной информации или действий. А в лихую годину, когда защиты не видят, так сделать это любой ценой. Пусть ложный донос, пусть на самых близких. Неважно. Лишь бы оно кивнуло одной из своих многочисленных голов. Это и есть Зов, который не отпускает никого.

— Ну, так уж и никого? Есть категория людей устойчивых, — ответила Вера Абрамовна, — давай за чаем поговорим.

Мы накрываем стол. У художника нашлось варенье из грецких орехов. Он ездил на пленэр в Грузию. Странно, что сам еще не съел. Печенье и баранки принесла я. А Вера Абрамовна достала банки без этикеток — вареную сгущенку. Все заманчиво. И вкусно.

Чувствую, вербовка в КГБ — не главная тема разговора. Вопросительно смотрю на Веру Абрамовну.

— Да, Машенька, — кивает она, — у нас будет дело. Лев Михайлович зря переживает. Твои контакты в конторе могут помочь. Правда, потом придется скрываться.

— И что за дело? — я намазываю край печенюшки вареной сгущенкой.

— Мы с тобой уже обсуждали будущее всех нововведений.

— По частям людей легче контролировать?

— Да. И выдрать им надо выдрать людей из сложившегося, пусть и плохого, мирка для изменения личности. И когда у них будет власть над душой, развития уже не будет. Жизнь станет бесполезной.

— Вы считаете, что можно это остановить?

— Нет. Остановить нельзя. Можно попытаться пустить по другому направлению.

— А смысл?

— Смысл только в выигрыше времени.

— И как это сделать?

— Любое явление имеет материальное и символическое выражение. И у этого тоже есть. Надо найти настоящий символ и заменить на другой.

— Найди то, не знаю что, — вздыхаю я. Мне предлагают дело. Я не откажусь. — Проще, если бы украсть какой-нибудь ключ от волшебной двери.

— Не совсем ключ. — Вступает Лев Михайлович. — Возможно, деталь ритуальных принадлежностей. Мы еще не точно не знаем. Ты поможешь?

— Конечно, помогу. Только КГБ ублажать зачем?

— Чтобы не привлекать внимания к своей персоне.

— Успокоить чудовище?

— Да, и немного на нем покататься. Они называют это оперативным внедрением.

— Я уже внедрилась в эту жизнь, как смогла. Остальное — детали.

Мама заявила, что Новый Год будет праздновать на кафедре. Я усадила ее на стул. Грузинский чай первого сорта в маленькой желтой пачке заварился крепко. С индейским спокойствием я налила две чашки. И только отхлебнув, велела:

— Рассказывай.

— А что рассказывать? Пригласили. Я же старше других студентов. Что мне в общаге делать?

— Ой, мать, не темни.

— Ну, правда. Ладно. Я там на кафедре помогала как-то. Потом еще раз. Познакомилась с одним мужчиной.

— Мама!

— С доцентом кафедры неорганической химии. Он даже предложил у них подрабатывать лаборантом. Вообщем, зимнюю сессию закрою и подумаем.

— Не отвлекайся.

— Ну что? Не знаю я ничего еще.

— Но Новый Год с ним будешь?

— На кафедре. А что? Я свободная, он тоже.

— Уверена?

— Ой, Маша. Не одна ты такая проницательная. Я тоже умею информацию собирать.

— Молодец!

— А сама где будешь праздновать? — уводит она от темы.

— Ты у меня теперь пристроена. Со своими, наверное, буду. И Олега позову.

С Олегом мы решили встретить бой курантов в общежитии, где художники собирались. А потом заехать к нему домой.

Я надела рубашку нежно-голубого цвета с длинными рукавами. Юбку темную в клетку, чуть выше коленок. У мамы нашла замшевую жилетку, короткую. Единственный замшевый шнурок бантиком стягивал ее вверху. Низ оставался свободный и подчеркивал талию. Я затянула ремешок юбочки еще на одно деление. Теперь в самый раз. Для переобувки взяла простые туфли.

Из наших никто особо не вырядился. Художники — натуры свободные. Олег был в свитере на рубашку и брюках. По-студенчески. Зато с двумя пакетами разных вкусностей. И был встречен с восторгом. Стол сразу приобрел вид. Кроме своих, еще были ребята с театрального, студенты-декораторы. И один будущий актер Артур. Кудрявый метис, похожий на Пушкина. Через пару рюмок он достал гитару. Мы пели хором, обнявшись. Слушали его. Потом оказалось, что Настя умеет играть. Наивные дворовые песни про Леху, про старенький дом в Баварии.

После курантов все повалили на улицу. А мы с Олегом к его машине.

— Ты почему только шампанское пил? Я думала, мы пешком пойдем.

— Знаешь же, я не любитель алкоголя. Сама и его не попробовала.

— Мне нельзя.

— А я и не уговариваю.

Мы заходим в квартиру. Но там тишина.

— А где родители? — изумилась я.

— Уехали в дом отдыха «Сахареж» со своей компанией. Там много нужных людей будет. Пропустить нельзя.

— Почему сразу не сказал, — смотрю на него.

— А тогда не поехала бы? — он серьезен.

— Поехала бы, — опускаю я голову.

Он проводит пальцами по щеке. Берет за талию и притягивает к себе. Мы целуемся. Он не спеша трогает мои губы своими. Потом целует верхнюю, нижнюю. И целиком вторгается языком. Отдышавшись после поцелуя, молчу.

— Ты никогда не была в моей комнате, — шепчет он на ухо.

— Так, не показывал, — шепчу в ответ.

Он не убираю руку с талии ведет меня в комнату. Там полумрак. Только ночник на стене за матовым стеклом. Посреди комнаты разложенный диван. Белая простыня гладко натянута. Одеял и подушек нет. «Это будет тут» — проносится мысль.

— Я сказал себе, что в этой комнате не будет никаких девушек, кроме одной единственной. Моей. И ты — здесь.

Он поправляет мои волосы, упавшие на лицо. Рука его тянет шнурок жилетки. Потом настает черед пуговиц рубашки. Руки теплые. Обнажил левое плечо. Бережно развернул и отвел на два шага. На стене зеркало. В полумраке светлое пятно груди. Он запускает пятерню в волосы и откидывает голову чуть назад. Я прислонилась затылком к нему. В зеркале он, как темная громада за мной.

— Что ты со мной делаешь, — тихо говорю.

— Я любуюсь тобой, — он дышит часто. Его плоть прижата ко мне. Рука сдернула рубашку с правого плеча. Подушечки пальцем, еле касаясь, провели по соскам. Его губы почти коснулись шеи. Почти, потому что они тронули лишь пушок. Сначала на шее, потом между лопаток. По телу побежали мурашки. Внизу живота загорелся огненный шар. Когда он положил ладони на груди и поцеловал шею, я судорожно вздохнула с коротким стоном. Он двинулся вниз, освободил из объятий ремешка. Юбка упала на пол. Чулки вместе с трусиками тоже. Я опустила руки, чтобы соскользнула рубашка с жилеткой.

Легко подхватил меня на руки и уложил посреди дивана. Я смотрю, как он скидывает одежду. Тело мое дрожит. Я доверилась. Теперь он получает от меня энергию. Покрывает меня поцелуями. Бедра, живот, соски. Само лоно. Я лишь тоненько скулю, отвернув голову. Нежно приведя мои ноги к животу, он входит. Я чувствую его внутри. Боль разрыва затмевается безумием желания. Я обхватываю его руками и ногами, прижимая к себе. Не в силах сдерживаться, вскрикиваю при каждом толчке. Напряжение его плоти возросло. Он прихватил меня за волосы. Мы смотрим глаза в глаза. Я выгибаюсь с криком, впуская в себя горячее семя. Он не выходит сразу. Целует щеки, губы, закрытые глаза. Поглаживает талию и груди.

Я заполняюсь его силой. Она идет и сейчас. Я чувствую этот канал. Великое таинство соединения. Я принадлежу теперь ему. И он отдает мне все. Точнее, я могу забрать, когда захочу. Даже если мы не рядом.

Мы еще долго лежим. Когда он поднимает меня на руках, чтобы отнести в ванную, я вижу на простыни красное пятно. Самосознание потихоньку возвращается. Ладно. Он мой мужчина. Первый.

Конец первой книги.