Властимир

ГЛАВА 1

Веденея шла тропой вдоль берега озера, возвращаясь в деревню с поля. Земля приятно грела ноги сквозь лапти — весна выдалась теплая и погожая. Далеко вверху, не углядишь, звенел жаворонок — чистый воздух был пронизан его песенкой, и девушке самой хотелось петь, хотя вроде бы и не с чего.

Тропа вилась, следуя всем изгибам берега озера, возле которого стояла деревня Ласкова, раскинувшаяся от заводи до опушки леса. Селение за тыном было уже совсем рядом — в сотне саженей.

У самого поворота тропы от воды к деревне, на невысоком холме, откуда был виден дальний берег Ласково — деревня звалась по озеру, — за частоколом стояли боги — Перун Громовержец, Сварог, властелин небес, и Белее, скотий бог. Туда сходились все жители этой и окрестных деревенек, приносили жертвы и выслушивали толкования примет. Именно здесь пахарь получал благословение пахать и жать, воин — идти в поход, охотник — в лес за дичью, и всякий человек получал ответы на все вопросы. В землянке за тыном жили двое волхвов-гадателей, ветхие годами, но не слабые телом и духом старцы и их помощник, блаженный отрок. Юноша потерял разум четыре года назад, когда случайно увидел, как исчез пастух. С того дня он не сказал ни одного слова — только все мычал и махал руками, но был уже тих и понимал простые слова. Проходя мимо, Ведет: ея увидела его — он шел по вытоптанному двору с ведром к выходу за частоколом. Девушка улыбнулась ему, но юноша ее не заметил. Старцы говорили, что Перун поразил его немотой и замутил его разум за то, что он слушал хулу, которую пастух расточал на богов. Пастух был взят маньяком, а его подпасок навечно остался калекой.

Деревня стояла на плоской вершине холма. Слева к нему почти вплотную примыкала заводь, заросшая камышом и ивняком, а с противоположной стороны к тыну подступал лес — его отделял только овраг и светлый березняк, где на Радуницу девушки украшали березы венками и кумились, а на Русалии жгли костры и гадали о суженом. Холм был пронизан подземными ходами — из подпола почти каждого дома шел ход или в лес, или к заводи с обрывистыми берегами. Не раз эти ходы спасали мирных жителей Ласковы от хазар или угров, что раньше часто заходили сюда.

По мосту Веденея перешла овраг и оказалась за тыном своего селения. Дом ее стоял на другой стороне — чтобы попасть туда, ей надо было пересечь всю деревню. А та словно вымерла — все мужчины и подростки, а с ними кое-кто из женщин и стариков были в поле. По домам сидели только больные, старые, малые да матери с младенцами. Все же с несколькими женщинами Веденея обменялась поклонами — в деревне все знали друг друга в лицо, многие приходились друг другу дальней и близкой родней, а уж Веденея многим была больше чем родная — скольких она исцелила, скольким, помогла. К ней приходили и из соседних деревень — она славилась знанием трав, кореньев и слов-заговоров, одаренная богами умением и мудростью.

Когда она шла по деревне, ей вслед часто летели добрые пожелания — многие верили, что в ответ на ласковое слово ведунья приворожит любимого или нагадает счастье. Кто-то просто вспоминал добро, что сделала девушка, кто-то вздыхал о ней самой.

Высокая, стройная, как береза, что росла у их дома, Веденея не блистала особой красой, и ее давно затмили другие девушки, среди которых первой была ее младшая сестра, красавица Прогнева. Парни и холостые воины с заставы, где жил брат девушек, Ждан, увивались вокруг ее младшей сестры, а Веденея, прожив двадцать и два года жизни, оставалась бобыл-кой. Обычно таких девушек, которые до восемнадцати лет не вышли замуж, не очень привечают, но Веденея была траво-знатица и ворожея, и о ней никто не мог сказать дурного слова, даже если бы и захотел, — слишком многим она помогла.

Из избы вышла молодая женщина с ведром — видно, собралась за водой. Увидев Веденею, поклонилась с особым почтением — этой зимой, в самые лютые морозы, родила она сына, и только благодаря заботе ворожеи малыш выжил.

— Веденея! К тебе гость пожаловал! — крикнула она. Девушка остановилась:

— Какой?

— А чужой, тот, что все ездит… Ну, сама знаешь! — И она, махнув рукой, чтоб ворожея поторопилась, пошла своей дорогой.

Веденея прибавила шагу, заворачивая за угол. Ездить к ней мог только один человек, которого деревня знала как «чужого», но сердце ее все равно радостно забилось, когда она увидела привязанного к заветной березе серого жеребца с черной гривой и лежащее рядом на земле седло.

Только у одного человека в мире был такой конь и такое седло. Девушка ничуть не удивилась, увидев, что дверь распахнута. Она вбежала в дом и увидела сидящего на лавке у стола высокого плечистого мужчину с полуседой бородой и смотрящими из-под кустистых бровей синими спокойными глазами. Рубаха и штаны его были из небеленого полотна, на плечи накинута душегрея из волчьей шкуры, на широкой груди висели обереги и амулеты, на поясе дубленой кожи — нож в плетеных ножнах. При виде хозяйки гость молодо и стремительно вскочил, отмахнул поясной поклон:

— Мир дому этому, здоровья его хозяюшке!

Веденея поставила на лавку у двери пустой горшок, который принесла с собой, ответила приветливо:

— И тебе, гостюшка! Здрав буди, Чистомысл! Давно не виделись. Рада, что заглянул.

— И я рад, Веденея, — отозвался Чистомысл, садясь. — Не сердишься, что вошел незван-непрошен?

— Этот дом тебе всегда рад. — Девушка прошла к сундуку в глубине избы. — Давно ждешь?

— Нет.

— Погоди еще — я поесть соберу. Не взыщи — в поле была, горячего не сготовила. Откушай, что есть.

Девушка поставила перед гостем мису для молока, подала початый каравай хлеба и, пока тот отрезал ломоть, принесла молока. Чистомысл, не отрываясь, смотрел, как молоко лилось тонкой струйкой и заполнило мису чуть более половины. Кувшин опорожнился.

— Куда же прочее девалось? — спросил он. — Корова у тебя хорошая, детей малых нет в доме…

— В поле носила. Все наши там.

— Пашут? — догадался Чистомысл.

— Уж заканчиваем, день-два — и сеять, — сказала Веденея. Беда с этим Чистомыслрм! Словно не знает, откуда хлеб берется! Ну, да что ему! Он волхв — ему всякий хлеб-соль вынесет, пахать-сеять не надобно, и так проживет.

Чистомысл тем временем отломил кусочек хлеба, макнул его в молоко и ловко бросил прямо в печь, шепотом помянув духов-шуров, чтоб хранили сей дом и живущих в нем. Только после этого он принялся за еду, а Веденея захлопотала, готовя настоящий обед: в честь гостя надо было расстараться.

Волхв ел не сводя с нее глаз.

— Ты кому ж молока носила? — спросил он. — Не жениху ли?

— Уж и скажешь, Чистомысл! Брат с заставы прискакал — помогает нашим. Хотела Прогневу послать, да той след простыл. С парнями небось…

— А ты что ж?

— А что мне? У меня свое дело есть… Да и кто меня возьмет такую? Все уважают, но считают, что я с нечистью лесной знаюсь.

— А ты не забываешь? — вдруг подался вперед Чистомысл.

Вместо ответа Веденея показала на несколько сухих прошлогодних листьев и один свежий, крошечный, этого года, прилепленный к затянутому бычьим пузырем оконцу. Чистомысл улыбнулся:

— Вижу, и тебя помнят… А раз так, то верь мне, старику, — верно ты делаешь! Давно они были?

— Пятый день уж миновал. Ты к ним приехал?

— Не только. Хотелось и на тебя посмотреть…

Веденея только пожала плечом, склоняясь над варевом в горшке.

Она знала Чистомысла с детства. Десять лет назад откуда-то доползла в Ласкову моровая язва. Первыми умерли два маленьких брата девушки, слегла и мать, потом заболели сестры. Придя в себя после трех дней беспамятства, девочка увидела склоненное над собой лицо чужого человека. Сначала она подумала, что это ее пращур пришел за нею, и испугалась, но потом поняла, что это живой человек. Чистомысл выхаживал всю деревню, наведываясь по временам в две соседние. Мать Веденеи и Прогневы он не спас, но отца выходил. В тот год Чистомысл прожил у них до осени и ушел в начале грудня. Большинство даже не узнало его имени. С тех пор он посещал их раз или два в год, появляясь неожиданно, и никогда не говорил, где бродит и где живет. Насколько помнила Веденея, за десять лет, что она его знала, он ничуть не изменился.

Во время встреч Веденея рассказывала ему новости. Четыре года назад, как раз когда пропал пастух, маньяк иногда пролетал над деревней, садясь пару раз у подножия холма, а весной девушка Млава нежданно-негаданно родила мальчишек-близнецов. Несколько дней она их кормила, а потом ее братья отнесли оборотней в лес подальше и положили в дупло старого дуба: вот тебе, леший, дети твои — что из леса вышло, то в лес и ушло. Случилось это перед самой Радуницей, а на Радуницу явился Чистомысл, но тогда Веденея ему ни словом не обмолвилась о том случае. В другой раз он приехал через год, вскоре после Русалий, и громко возмущался забывчивостью Веденеи и жестокостью деревенских, а потом исчез в лесу на целых девять дней. Девять дней девушка ухаживала за оставшимся без хозяина конем, а на десятый, перед рассветом, волхв стукнул в дверь.

Веденея, кое-как одевшись, вышла в предутренний туман. Чистомысл велел ей быть тише тени лебедя на глади реки. Они вышли через тайный ход из селения, перебрались через овраг, дошли до опушки леса и, пройдя его, вышли в рощу. Здесь Чистомысл велел Веденее ждать, а сам прошел чуть вперед и подал голос. Вскоре откуда ни возьмись появились два мальчика девяти-десяти лет, близнецы, волос к волосу. Оба белоголовые, чистенькие и красивые, как кувшинки в тихой заводи. Они смотрели на девушку с испугом, а на Чисто-мысла вопросительно. Волхв шагнул к ним и заговорил на странном языке, похожем на шорох листвы под ветром. Затем толкнул мальчиков к Веденее и назвал их имена: Явор и Ярок.

Веденея стояла молча, приложив руки ко рту, а близнецы разглядывали ее со смешанным чувством удивления и недоверия. Потом они ушли…

Через два дня Чистомысл уехал, ни словом не обмолвившись об этой утренней встрече.

Веденея уже начала забывать о близнецах, но через месяц, проснувшись на заре от собачьего лая, увидела на окне лист явора. Девушка сразу вспомнила все и прибежала в ту рощу. Мальчики вышли ей навстречу. Они посмотрели на девушку, переглянулись и положили на траву один — пучок трав, другой — несколько грибов-боровиков. Веденея приняла дары. С той поры близнецы тайком зачастили в дом на краю деревни. Они носили редкие травы, которые не всякий травознай находит, таскали лесные гостинцы и, осторожно подбирая слова, говорили с Веденеей, но в дом ни разу не заходили — боялись чего-то.

Доев, Чистомысл остался сидеть, глядя, как споро Веденея готовит обед. Хорошая она девушка, жаль, если увянет до срока.

— Ну, рассказывай, есть ли новости?

— О чем ты? — отозвалась она от печи. — Все у нас по-старому. За травы тебе благодарствую, помогли они этой зимой, а так…

— Я про тебя…

— Про меня разговор кончен, — отмахнулась Веденея. — Ты б моей сестре жениха сыскал!

Не в обычае вятичей выдавать замуж младшую прежде старшей. Порой иная сколько лет ждет очереди, пока сестру не пристроят. Только мать и отец имеют право беспокоиться о дочерях, сестры о незамужней сестре реже пекутся. Слышать такое было для волхва странно.

— За сестру просишь? Не рано ли о себе забыла?

— Так ведь что я? — Веденея подняла голову от огня, отбросила со лба прядку волос. — Про меня ты знаешь все — кружит в чистом небе сокол, высматривает уточку. Рядом все летают гусыни-лебедини, орлицы-соколицы, ему парочки. Но сидит в камышах серая уточка — чуть взлетит она — сокол кинется. И то знают они оба, ведают, что однажды все так и сбудется.

Чистомысл только покачал головой — видно, и правда, живет в его выученице дар особый, раз такое говорит. А потом вдруг протянул ей мису из-под молока:

— А ну-ка, проверим, правду ли баешь!.. Возьми-ка мису — на дороге я после дождя лужи видел, конь мой в одну из них наступил. Ты из той калужины воды всклинь почерпни с мутью и грязью, но смотри не пролей и мису не споласкивай!

Веденея не стала спорить или удивляться, а скорее обрадовалась. Давно ожидала, что еще раз волхв покажет свое умение, — и сбылось. Быстро, без слов выполнила его наказ и с поклоном, как и положено, поставила перед ним мису.

Чистомысл заглянул в воду, повел над нею руками и кивнул девушке:

— Гляди!

Веденея села рядом. Вода была мутная, с белесоватыми разводами от молока на поверхности. Но вот гладь ее дрогнула, подернулась рябью, и проступило в глубине видение.

Сбоку вроде крыльцо высокое, у крыльца два воина прощаются. Один словно седой, другой темнее. Сошла с крыльца женка с младенцем, протянула ребенка темноволосому. Тот его поднял ласково, что-то тихо сказал прощальное и, вернув ребенка матери, одним прыжком вскочил на коня снежно-белого. Обернулся, махнул рукой — и только его и видели. Но в этот краткий миг успела Веденея разглядеть его лицо — суровое, но улыбчивое, глаза серые с гордым прищуром, не старик и не хрупкий юноша.

Чистомысл тронул край мисы — и видение пропало. Теперь это была просто вода с грязью и песком.

— Аи, молодец, девушка! — добродушно похвалил волхв, поглаживая бороду. — Верно ты про себя сказывала, правду чистую, что душа твоя!

Веденея все сидела, не спуская глаз с мисы.

— Это он и есть? — молвила она растерянно. — Я и не разглядела его как следует, лишь глаза его запомнила…

— По глазам узнают любимого, как по силушке — добра молодца! — кивнул Чистомысл. — То и правда был сокол. Не князь — так боярин, не боярин — так князев ближник. То судьба твоя, Веденеюшка, — от судьбы не уйдешь, не спрячешься!

— Все это так, Чистомысл. — Веденея наконец поднялась, пошла к печи. — Но я это давно уже ведала, увидела воочию только что, а Прогнева… У сестры моей в небе от птиц черно: кружат там соколы и ястребы, орлы и лебеди ясные, а порой пролетит ворон черное крыло. Страшно мне за нее!

— За кого это тебе страшно?

Веденея и Чистомысл обернулись — в дверях замерла только что вошедшая Прогнева, упираясь руками в косяки-ободревники. Синие глаза сверкали гневом, длинная коса висела почти до бедра. Расшитая белая с алым тонкого полотна рубаха обвила ноги. Она ворвалась ураганом, и Веденея с Чистомыслом невольно застыли при виде ее. Волхв только в мыслях похвалил ее — едва ли не за год расцвела она так, что остается только удивляться.

— Жениха мне решили сосватать? — с придыханием воскликнула Прогнева. — Замуж выдать? Не отец ты мне, Чистомысл. Я вольна в своих делах — кого хочу, того и изберу!

Так набрасываться на гостя не в обычае славян. Подобное небрежение может родить обиду на годы, а то и вражду. Но волхв и ухом не повел, улыбнулся только:

— Верно говоришь — сама изберешь. Я тому мешать не буду… Лови!

Он сделал быстрое движение рукой, но Прогнева заметила и поймала то, что он кинул. Девушка разжала кулак. На ладони лежали пять подвесок на шнуре. В середине была одна большая деревянная фигурка воина с мечом и щитом. Четыре других — костяные пластинки с искусно вырезанными на них с обеих сторон знаками: стрела, ключ, крест, звезда-пятиугольник, спираль, трезубец, круг, свастика…

— Что это? — удивилась Прогнева, разглядывая знаки.

— Оберег, — ответил волхв. — Запомни, девочка, — отдашь его только одному человеку. И тот, кому он попадет в руки, твой суженый.

Прогнева разом стихла.

— Это правда? — выдохнула она.

— Разве я когда-нибудь обманывал тебя, девочка? — строго сказал Чистомысл. — Все так и сбудется. Но помни — отдать его можно лишь единожды в жизни, иначе силы он своей лишится навеки!

Прогнева задумалась и пошла прочь, не сводя глаз с оберега. После ее ухода в доме установилась тишина.

Веденея закончила свои дела, быстренько собрала на стол, достав новый, непочатый каравай хлеба. Чистомысл, хоть и закусил, отказываться не стал, принял угощение, вначале, вслед за хозяйкой, опять плеснув из ложки варево и бросив кус хлеба на угли — духам-пращурам, по обычаю обратясь к ним с благодарностью. Когда они уже ели, тихо вернулась Прогнева, села напротив, глядя скромницей, — оберег висел на шнуре на ее шее. Когда Чистомысл подмигнул ей, гневно сдвинула брови, покраснела и потупилась, но не ушла.

Веденея едва успела прибрать со стола, а Чистомысл собрался что-то ей сказать, когда снаружи послышался пере-брех дворовых собак и быстро приближающийся топот копыт.

Всадник осадил коня у самого дома и шагнул в дверь прямо навстречу торопливо поднявшейся Веденее.

Она остановилась, ожидая увидеть того, кого указал ей волхв, но вошел человек ни капли не похожий.

Он шагнул через порог, согнувшись, и выпрямился, моргая глазами с яркого света улицы. Был он высок, повыше и поплечистее самого Чистомысла, но гораздо моложе, годился ему в сыновья. Куртка и штаны его были из хорошо выделанной кожи, расшитой тесьмой, украшены были и далеко не новые сапоги. За плечами незнакомца висел плащ, не похожий на те, что носили славяне, — был шире и с откинутым назад капюшоном, отороченным мехом. На узорчатом поясе висели нож в кожаных ножнах и меч. Узкое неулыбчивое лицо его потемнело от загара и обветрилось. Рыжие волосы падали на плечи. Синие глаза оглядели по очереди всех, а горбатый нос с густо сидевшими крупными веснушками слегка сморщился.

Разглядев наконец Чистомысла, приезжий вспомнил о вежливости и отвесил девушкам поклон. Потом прошел к столу, полез за пазуху и молча высыпал перед Чистомыслом горсть угольков.

Волхва словно подменили. Лицо его потемнело, он привстал, впившись глазами в принесенное. Дождавшись, пока Чистомысл посмотрит на него, приезжий коротко кивнул, сгреб угольки в ладонь и вышел.

— Кто это, Чистомысл? — шепнула Веденея. — Не сын ли твой?

— Что ты! — волхв поднялся, оправляя одежду. — Мой сын еще мальчик двенадцати лет… А это тоже волхв, из моих дальних родичей, из моего корня, Лисохвост его имя.

Прогнева прыснула — к ней вернулась ее обычная веселость, — но Веденея была в тревоге. Когда Чистомысл направился к двери, она метнулась следом:

— Куда ты? Что за весть он принес?

Волхв придержал ее за плечи, глянул в глаза:

— Страшную весть, Веденеюшка, страшную. Беда там, откуда принес он сии угли, — горит земля, горюют люди. Я еду туда. Прощайте!

Девушки только успели выбежать из дома — оба всадника уже сидели в седлах. Рыжий Лисохвост торопился, горяча коня, а Чистомысл свесился к сестрам и молвил приветливо:

— Не бойтесь, девицы, не дадим вас в обиду. Живите спокойно, ни о чем не думайте! Еще свидимся, еще на свадьбах у вас погуляем!

И, нахлестывая коня, поскакал за отъезжавшим Лисохвостом.

Немало напугав поселян, всадники вырвались из-за ограды и поскакали берегом озера, а потом углубились в сосновые смолистые боры, что со всех сторон окружали озеро и деревню на его берегу.

Боры тянулись здесь с небольшими перерывами и перелесками во все стороны, кроме южной, а на север — до самого дома Чистомыслова и далее. Между медно-бурыми и рыжими стволами сосен далеко было видать — вольготно дышится в сосняке. Жеребцы ходко рысили по усыпанной иглами и старыми шишками тропе, поросшей редкой травой. По краям ее, среди брусничных и черничных кустиков, пробивались молодые побеги папоротника — разрыв-травы.

Кони сами выскочили на дорогу пошире, видно было: по ней и телеги ходят. Впереди уже виднелась река, которую Чистомысл еще по старой привычке выдавать себя за му-ромлянина называл по-фински — Йоки хотя уже сами му-ромляне давно звали ее на славянский манер — Ока.

Здесь их, даже если бы кто и захотел, не смог подслушать. Сдержав бег не в меру горячего коня, Чистомысл велел остановиться и Лисохвосту:

— Дай-ка на угольки глянуть.

Тот молча опять полез за пазуху, вынул один, побольше, и протянул волхву. Горбатый нос Лисохвоста, резкие скулы и тонкий хищный рот напряглись, следя за наставником.

Чистомысл вертел уголь так и эдак, прикидывая.

— Странный он какой-то, — наконец произнес он в раздумье. — Что-то в нем такое есть тайное, а что — не пойму! Где взял?

— Угли от дома, — объяснил Лисохвост, выговаривая слова на странный чужой манер, — Дом сгорел, жилой. Да не один сгорел — вся деревня. Чего тут странного?

— Так ведь и огонь разным бывает!

— Конечно, — кивнул Лисохвост. — Этот от смоляного факела зажжен — степняк на соломенную крышу факел бросил, вот и занялось.

Волхв только усмехнулся самоуверенности своего спутника. Он понемногу начал догадываться, что такого чудного было в углях.

— Хороший ты следопыт, Лисохвост, — молвил он. — Муравей по песку год назад прошел, а ты все про него расскажешь, и даже то, что он думал тогда. А только здесь ты ошибся — не от факела зажжен этот огонь.

— А от чего же? Уж не от молнии ли?

Услышав это, Чистомысл сердито пристукнул себя по колену. Брови нахмурились.

— Запомни раз и навсегда, — прошептал он, оглядываясь, — здесь ее, молнию, стрелой Перуна кличут. И никак иначе! Ты бы еще вспомнил, отчего она бывает. Остерегись где-нибудь при людях ляпнуть — подумают, что ты нечисть… А здесь, — уловив, что Лисохвост все понял, Чистомысл оставил наставления и сдавил уголь пальцами, бросив повод, — не от мол… стрелы Перуновой занялось… Слушай! — заговорил, прикрыв глаза. — Загорелся дом не сверху, а снизу, и загорелся враз — как сухой стог вспыхнул, так что те, кто в нем был, не успели выскочить. Двое детей, младенец в люльке, старик… Откуда достал?

Подивившись про себя тайному знанию волхва, Лисохвост широко обвел рукой:

— Отовсюду. Со всей Руси…

— Опять неверно, — перебил Чистомысл почти сердито. — Нет пока еще Руси! Ты ее Русью вслед за своими византийцами кличешь, а так ли они себя через века именовать станут—про то нам неведомо. Молодая сия земля, силы еще много, и сила та не мерена. Может, возрастет, может, истает с годами — рано еще загадывать. Но уже сейчас чую муку великую для земли этой — варяги едва десяток лет тут посидели, а уже вон какие гостинцы подкидывают!

Он подбросил уголек на ладони и протянул его Лисохвосту, но тот не взял. Мысли его были далеко. Очнувшись от толчка, он оглянулся на Чистомысла:

— Ну как же так можно, чтобы дом сразу весь, как сухой стог? Что за огонь должен быть?

— Небесный, — сухо ответил волхв.

— Неужели — Змей?

Оба разом сторожко оглянулись, словно их могли подслушать. Враг мог подстерегать их везде.

— Вот теперь ты верно назвал того, кого под именем Змея знают! — вполголоса сказал волхв. — Они самые! Больше некому… Это они рубят деревья, что плодов не приносят, вместо того чтобы подождать урожайного года.

— Ну так надо их найти и вышвырнуть, пока не поздно! — с горячностью молодости воскликнул Лисохвост. — Эдак они всю землю спалят!

— Давно ты в наших рядах, Лисохвост, — строго осадил его Чистомысл, — а одного не усвоил — не мы защищаем землю. Мы только помогаем ее героям, если им мешают свое дело делать. Сами мы не должны вмешиваться в дела новых народов, только если людям дело не под силу. Наша цивилизация отмирает, а молодые еще малы и слабы.

— Уж больно ты о них печешься. Это правду говорят, что ты с ними в родстве, со славянами?

Склонив голову на грудь, Чистомысл долго молчал. Не так-то просто сказать, что кончилось время его народа, что пришло время уступать планету другим людям, еще не родившимся странам и народам. Вспомнив о вопросе Лисохвоста и отогнав непрошеные мысли, он кивнул:

— Правда… Пришел когда-то сюда, еще до Христа, спасаясь от потопа, Род Славный и привел сюда людей. От его десяти сыновей и пошли десять племен великих, что по предку славянами, «славными», себя величают. От старшего, Слова, ведут род словени ильменские, от Полянина — поляне, от Сувора — северяне, от Радомира — радимичи, от Кривого — кривичи, от Драгого и Древа — дреговичи и древляне, от Вятки — вятичи, мы по их землям едем. Десятый, Вол, ушел к югу, от него волыняне и прочие племена пошли. Он много жен имея. Самого старшего звали Волховом, и все волхвы от него род считают.

— И ты?

— И я. А сын мой вырастет — дело мое продолжит. Волхов был остальным родной только наполовину — по отцу. Мать его, из племени звездных людей, утонула при том потопе, и, придя сюда, Род снова женился, уже на простой. Потому-то Волхов стоял особняком, и его сыновья от его матери долгий век переняли и тайные силы, но дали клятву стеречь внуков и правнуков братьев своих. Потому и я себя так веду и тебе то же наказываю.

Лисохвост, как драгоценность, принял от Чистомысла уголек и взвесил его на ладони:

— Ну ладно. А с этим что нам сейчас делать?

— Не бойся, герои уже родились, они уже в пути. Надо только их встретить и глаза открыть… Сейчас мы расстанемся. — Он подобрался в седле, натянул повод. — Ты скачи дальше к северу и потом на восток, к Мурому, найдешь в лесах жреца муромского племени Таргитая, отдашь ему это. Он знает, что делать, но на всякий случай перескажи ему наш разговор.

С этими словами Чистомысл стянул с пальца кольцо и протянул его Лисохвосту. Прежде чем надеть, тот глянул — на кольце был искусно вырезан ворон с мечом и спираль — символ верховного волхва в той тайной среде, где уж не первый год вращался Лисохвост. В который раз подивившись на своего спутника, Лисохвост надел кольцо.

— А что ты?

— А я сейчас до дома. Мне надо спешить — чую, гусляр у ворот коня скоро осадит. Надо успеть!

Они выехали на идущий вдоль течения Оки кряж. Отсюда открывался вид на леса, голубую ленту реки и другой берег. Леса тянулись до самого окоема, лишь кое-где близ реки их разрезали прогалины и поля. С облаков, играя волосами всадников и гривами лошадей, спустился ветер — Стрибог.

Еще раз окинув взглядом землю, Чистомысл указал Лисохвосту направо, предлагая спуститься к реке, а сам направил коня левее, в лес.

ГЛАВА 2

Земля эта покрыта лесами. Они были во дни сотворения мира и останутся здесь вовеки. Сплошным ковром, если глянуть сверху птице, легли они на лоно земли, покрыв низины и холмы, заполнив кустарником овраги. Даже болота и те скрыты под кронами сосенок и можжевельника. Сквозь их чащи порой даже лесные звери пробираются с трудом, обходя самую глухомань, где вольготно живут русалки, лешие и их родичи. Там, вдалеке от людского глаза, водятся такие твари, что видевшему их и описать трудно.

Трудно ходить по лесам — надо знать, где какую тропу удобнее проложить, чтобы не попортить вечного порядка и покоя, устроенного еще до появления беспокойного человека, которому непременно надо куда-то идти, которому не сидится на месте, и все влечет его куда-то, то ли в дальние страны, то ли к соседу в гости. Только реки текут по лесам, не нарушая их покоя. Но реки — кровь земли, на них человеку грех жаловаться, что не так и не туда текут. Они все знают лучше.

И человек, впервые проходя по лесам, шел вдоль рек, и там, где эти же реки рождали плес или излучину, рубил он первые грады. И дороги все шли по рекам и вдоль них. В глухие же леса уходили поначалу самые сильные и нелюдимые, ибо не выжить человеку один на один с вековечным владыкой Лесом.

Шло время, города росли, ширились, давали жизнь выселкам. Уходя в леса, люди вырубали и выжигали деревья, чтобы на этом месте поставить деревню или засеять поле. Все дальше и дальше в леса уходил человек, сливаясь с ними, врастая, как корень в землю', в их плоть и кровь, сам становясь их плотью и кровью. Разбросанные города и деревни тянули в стороны руки-дороги. Тропы расширялись всадниками. Потом по ним проезжали телеги, и получались торные дороги. Такая уж не зарастет, и лес отступает от нее в стороны, чуждаясь в своем вековом покое людской спешки. Дорога ложится через лес, обрастая полянами и деревнями, и лишь где-то в глубине дикого бора еще вьются тонкие, как дрожащая на солнце паутина, похожие на звериные пути тропинки, с которых начинается любая дорога — человека ли, зверя ли, судьбы ли…

По одной из таких троп, забыв о существовании торных дорог, скакал Буян, спасая свою жизнь. Конь под ним шатался, спотыкался, из вороного стал бурым от покрывшей его пены, все ниже клонил голову, но отдыха ему хозяин не давал, хотя давно было пора. Сзади сквозь шум крови в ушах доносился топот копыт — третьи сутки за ним гнались.

Кто бы мог заподозрить преступника в этом высоком статном красавце двадцати двух лет, с синими глазами, волосами, как спелая пшеница, и чарующим голосом, от которого сладко замирали женские сердца целого города с пригородами и посадами! Да и кто мог поверить, что известный во всем Новгороде гусляр променяет славу лучшего певца и всеобщего любимца на судьбу мятежника, а эту — на горькую долю изгоя, бездомного бродяги, которого всякий мог убить, как пса.

Спасаясь после поражения, он унес свою жизнь только для того, чтобы стать всеми презираемым скитальцем и двуногой дичью для мстителей.

Зиму и часть весны он странствовал по землям к востоку от Новгорода, ночуя в землянках мери и веси, платя за гостеприимство своим голосом. Свои, словени, несколько раз спугивали его, поднимая с насиженного места, и, когда сошла большая вода, он тронулся на юг, к Чернигову и Киеву, где никто не знает его прошлого, а при дворе Аскольда и Ди-ра хороший певец может безбедно прожить.

Он шел по дорогам вдоль рек, озлобленный на своих, славян, как медведь-шатун, лишь ночами подбираясь к околицам деревень.

Одна находка смягчила его сердце. Издавна на Руси на крыльце, на столбе возле идолов оставляли для странников хлеб, репу, лук, а порой и молоко в кувшине. Частенько Буян пользовался этими гостинцами, подолгу живя только ими. Но в одном селе на крыльце он увидел краюху хлеба, а рядом, уже слегка зачерствевшую, детскую коврижку. Видимо, мать велела ребенку, а то и сам малыш последовал примеру родительницы. И избушка вроде маленькая, неказистая… Должно быть, живет молодая вдова. Сама не обильна, а хватает тепла растить доброго сына или дочь.

Не взять гостинец Буян не мог — обидит и хозяев, и духов-пращуров. Он поклонился в пояс маленькому дому и, пускаясь в дорогу, решил помнить деревеньку на излучине, обещая себе вернуться и отплатить добром той, что вернула ему веру в людей.

Детскую милостыню он сберег, и сейчас, когда жизнь его висела на волоске, она лежала за пазухой, у самого сердца.

Буян осмелел. В городе Ростоке, где его вряд ли кто знал, постучался в ворота местного князя, попал на почетный пир. Да после пира опять беда — из-за вспыльчивого своего нрава повздорил с местными витязями княжьей дружины. Одного убил, и теперь по его следу шли варяги — один из них был братом убитого. Погоня приближалась. Если бы сейчас остановился, то сквозь шум леса и гул в ушах уловил топот копыт. Его усталый конь шел тяжелым скоком, на подъемах переходя на шаг, а у варягов кони были сильные, застоялые, да еще и запасные имелись.

Спотыкаясь, едва не падая, конь, надрываясь, внес его на яр, и, прежде чем направить его вниз, увидел Буян на вершине соседнего, вполовину меньшего холма одинокий дом, окруженный глухим тыном, из-за которого даже отсюда были видны только крыши дома и навесов. Что-то сломалось в душе усталого Буяна, и он послал коня вниз, чтобы довериться неведомому хозяину избушки или погибнуть под тыном от варяжьих мечей.

В низине холмы разделяла узкая, в две-три сажени, речка с крутыми берегами, заросшими осокой и молодой порослью ветлы. Сверху не углядев воды, Буян в сердцах помянул лесовика и самого дядьку водяного недобрым словом, что так зло обманули надежду на спасение. Но тут уже конь его без страха вломился с берега в реку — жесткая трава распрямилась за ним облегченно, — звериным чутьем угадав брод, перешел по брюхо темную воду, из последних сил взобрался со всадником по крутояру и встал против ворот, шатаясь и водя запавшими боками.

Тогда Буян сполз с седла и ударил кулаком в ворота.

Он уже не слышал ничего и ничего не ждал от лесовика-изгоя, ни хорошего, ни плохого, когда воротина отворилась и навстречу шагнул высокий широкоплечий хозяин заимки. Буян бессильно повис на подставленных руках.

Его долго потом куда-то влекло, тянуло, невидимые руки рвали из стороны в сторону, холодными железными когтями впивались в тело, давили на грудь, мешая дышать. Он обливался потом, отбивался от них, но они вновь возникали, как по волшебству, и опять набрасывались на него.

Проснулся он в испарине и, еще не открывая глаз, немного полежал, прислушиваясь.

Его окружала тишина дома, заполненная тихим шорохом веретена, поскрипыванием качающейся зыбки и неясным шумом со двора. Никто не разговаривал, и по речам было не догадаться, куда он попал. Выждав немного, Буян открыл глаза.

Он оказался в избе, сложенной из хорошо отесанных бревен. Рублен был дом по-городскому, как видел он только в Новгороде или Ростоке, — с потолком, настилом из лозняка и обмазанной глиной печью. В деревнях все по-другому. Не поворачивая головы, гусляр оглядел лавки да стол у окна, ради теплого дня распахнутого настежь. У двери аккуратно было развешано оружие хозяина, и там же Буян заметил свой меч на отдельном крюке. На прочих крюках, вбитых в стены по всей длине, сушились пучки трав, конская сбруя и одежда. Буян лежал на лавке у стены против двери, ближе к печи. В ногах его холстиной отгорожен был угол хозяйской кровати. Его самого заботливо прикрыли медвежьей шкурой и сняли сапоги — начищенные, они стояли у лавки.

Скрип зыбки доносился чуть правее. Осторожно, поскольку от каждого движения все плыло перед глазами, Буян повернул голову и увидел сидевшую на лавке женщину лет тридцати в домашней рубахе с вышитым горлом и подолом, подпоясанной узорчатым поясом. Толстая коса лежала на ее коленях словно змея. Женщина пряла и время от времени мягко толкала рукой зыбку. Заметив, что Буян смотрит на нее, она отбросила с лица непослушную прядь волос, выбившуюся из-под платка, и улыбнулась ему. Буян не отвел глаз.

— Где я, хозяйка? — спросил он.

— В доме нашем, — приветливо откликнулась она. — Как, хорошо отдохнул?

Буян вспомнил свой сон, но ответил:

— Да, лучше, чем дома, выспался… — Все еще туго соображая, он забеспокоился: — Как я здесь очутился?

— Не помнишь? — женщина отложила веретено. — Вчера ты к нам стучал. Мой муж зышел, а ты ему на руки без памяти упал. Наконец-то в себя пришел.

Только она сказала, как Буян сразу все и вспомнил — и погоню, и близкий страх смерти, и отчаяние. Вспомнились и те, кто хотел его смерти. Где они теперь? Вчера ведь почти наступали на пятки.

— А что те, — рванулся он встать, — что гнались за мной?

Одиночки-изгои, что покидают род и живут в лесах, надеясь только на себя, обычно не связываются с варягами и вообще с теми, кто сильнее их. А у хозяина дома ребенок и жена молодая, он должен вдвойне бояться варягов. Но женщина снова спокойно взялась за веретено.

— Их муж мой увел, — объяснила она между делом. — Тебя — в дом, коня — в стойло, а сам в леса ушел. Под утро только вернулся. Осмотрел тебя и сразу сына куда-то услал. Дело было на рассвете, а сейчас время за полдень, а сына все нет.

Она отложила работу и поднялась готовить обед. Буян следил за ней и спросил:

— А где муж твой?

— На дворе, ладит что-то. Позвать ли?

— Нет, не надо…

В это время в зыбке заплакал ребенок. Женщина склонилась к детке, укачивая и сунув хлебный мякиш в соске из чистой льняной тряпицы.

— Сын? — спросил Буян.

— Дочь, — с нежностью ответила женщина и сама спросила — А ты женат ли?

— Один я.

Послышались шаги, и, распахнув дверь уверенным движением, вошел, слегка согнувшись, хозяин. Был он высок, плечист, едва не касался головой балок на потолке. Волосы были перетянуты шнурком, полуседая, ровно подстриженная борода лежала на груди. По виду он был слишком стар для такой молодой жены, но его живые глаза смотрели пристально и молодо. Двигаясь легко, как юноша, он подошел к лежащему Буяну и кивнул ему:

— Ну здрав буди! Раз очнулся — значит, выживешь. Имя мне Чистомысл. Живу я здесь, но в молодости везде побывал, по всей земле, где наш язык звучит… А ты кто и откуда, добрый молодец, гусляр-певец?

Услышав эти слова, Буян утратил весь страх, какой еще оставался в нем.

— А как ты узнал, что я гусляр? — воскликнул он. — Я же слова не сказал!..

— Зато гусли с собой вез, — возразил Чистомысл.

Буян улыбнулся. Голосом своим и гуслями он гордился, как не всякий гордится золотой казной и воинской выучкой — то и другое можно обрести, а голос в человеке с рождения заложен.

— Так откуда ты, гусляр? — спросил хозяин.

— Имя мне — Буян. Я из Новгорода, что стоит на берегу Ильмень-озера и Волхов-реки.

— Город я знаю — торг там велик, сам видел. Много там купцов, гостей, да-а… Богат и славен твой Новгород. Гусляры да песельники там отменные, слышал, ведаю… Но чтобы Новгород гусляра в такие дали мещерские загнал — впервые слышу.

— То не он меня, то я сам себя, — поспешил открыть правду гостеприимным хозяевам Буян. — О прошлом годе смута была в городе — против варягов народ вышел, Вадим Храбрый его вел.

— Ну а ты чего?

— Так ведь он отец мне! — воскликнул Буян. — Не мог я отца отвергнуть, за ним пошел до конца… Или ты ничего не слыхал о том?

— Как же, — степенно кивнул Чистомысл, оглаживая бороду. — Знавал я Вадима. И ты сын ему? Не поверил бы!.. Я, помню, еще советовал ему не лезть на рожон, а он, вишь, не сдержался! Где он теперь?

Буян опустил голову:

— Погиб в последнем бою. После того нас уж только гнали и били. Мало кто ушел.

— А ты спасся?

Буян зарделся и потупился, поймав внимательный понимающий взгляд Чистомысла.

— На сеновале у одной вдовы три дня прятался, — тихо ответил он.

Волхв, ухмыльнувшись, тронул его руку:

— Видать, за красоту…

Багровый румянец, заливший нежные, как у девушки, щеки Буяна, подтвердил его догадку. Гусляр отвернулся к стене, но тут же повернулся опять, услышав голос хозяина:

— Дай-ка, осмотрю тебя.

Волхв провел руками над плечами гусляра, взяв в ладони, подержал голову, слегка сдавил руки. Лицо его осветилось обнадеживающей улыбкой, и Буян спросил:

— Я здоров?

— А как ты сам-то чувствуешь себя?

— Здоров, только…

Буян рванулся было откинуть медвежью шкуру и, привстав, свесить ноги с лавки, но рука не слушалась. Он попробовал еще и с ужасом обнаружил, что не только поднять руку — и пальцем шевельнуть ему не по силам. Он мог двигать только головой, но и то в шее что-то болело при каждом движении. В страхе он попытался вновь приподняться, но не чуял ни кусочка своего тела. Оно было словно чужое.

Чистомысл молча смотрел на него и, когда Буян обратил в его сторону испуганный взор, спросил участливо:

— Что, не получается?

— Не могу, — выдохнул Буян. — Руки как не мои, ног не чую… Что мне делать теперь?

Голос его сорвался, он зажмурился, выдавливая из-под длинных ресниц слезы. В его годы вот так остаться калекой без дома и семьи, на руках у чужих людей вечным нахлебником! Лучше б уж зарубили тогда варяги! На что он спасал жизнь? Чтобы только мучиться?

Чистомысл тайно проник в мечущиеся, как звери в кольце огня, мысли гусляра. Слаб человек, малый недуг его пугает, любое препятствие страшит, а того не знает он, что в нем самом сил не считано. Если решится выпустить их на волю, горы свернет. Да только слаб человек, всего боится.

Он протянул руку и ласково погладил Буяна по голове. Тот открыл глаза. Влажные ресницы его казались еще длиннее.

— Ничего, — тихо и уверенно, словно отец сыну, молвил Чистомысл, — это все пройдет. Ты мне доверился, когда в ворота постучал, и я тебя не обманул — погоня твоя в болотах заплутала, кто твоей погибели взалкал, сам смерть нашел. Так доверься мне еще раз.

— Ты меня вылечишь?

— Вылечу. И сам научу раны исцелять. И еще многому и многому смогу обучить, коли радивым учеником окажешься.

— Я что хочешь сделаю, тебя вместо отца стану почитать, только помоги поскорее, — взмолился Буян. — Нельзя мне таким жить, не для чего!

— Смысл во всякой жизни найти можно, — строго сказал волхв. — Но тебе я помогу… Вот только сын мой вернется.

— Что-то давно его нет, — откликнулась от печи женщина. Все это время она хлопотала по хозяйству, не вмешиваясь в разговор мужчин. — Я уж все сготовила…

Чистомысл прикрыл глаза, нахмурился, сжимая кулаки на коленях.

— Идет он, — сказал негромко. — У ворот уж… Встречай, мать! Что-то быстро вернулся, как бы пустой не пришел!

Тут стукнула воротина, что была сделана с наклоном, чтобы сама, своей тяжестью, захлопывалась за входящим. Хозяйка оторвалась от печи, выпрямилась, но не успела и шага сделать, как отворилась дверь и вошел отрок лет двенадцати с корзиной, в которой был обмотанный тряпицей кувшин с заткнутым горлышком.

Отрок был в холщовой рубахе и штанах, но на ногах, чему немало удивился Буян, были у него сапожки, сшитые по его мерке, и явно не дома, а купленные на торгу. На плечах мальчика висел короткий, тоже под его рост, лук с колчаном стрел и козий плащ. Льняные волосы слегка топорщились от быстрой ходьбы, а серые глаза на усталом лице горели тем же светом, что и у отца.

Войдя, отрок кивнул отцу, поклонился матери и поставил корзину на лавку у входа. Ловким движением сбросив с плеча лук и колчан, он по-мужски скупо мотнул головой назад:

— Я там дичину принес, мать…

Женщина все поняла, перехватив взгляд Чистомысла, и быстро вышла.

Когда дверь отгородила ее от мужчин, волхв спросил сына:

— Есть, Мечислав?

Отрок поправил пояс и подошел ближе:

— Пуст ушел, не дуст вернулся.

— Где нашел?

— Не там, где ты сказывал. Подалее, у самого Светлого озера. Кабы не птицы, век бы не сыскал.

— А та ли?

— Проверено.

— Ну, давай, достань!

Буян забыл про свою хворь, с интересом слушал их разговор. Он еще не мог догадаться, что искал в камышах у озера отрок.

А тот вернулся к корзине, достал из нее кувшин, бережно прижимая к себе, поднес отцу. Чистомысл стал разматывать тряпицу, освобождая кувшин. Мечислав же принес чару.

Когда тряпица была снята, Буян подивился, что круглые бока кувшина запотели, словно его только что вынесли из погреба на яркий полдень. Даже отсюда чувствовался холод.

Когда Чистомысл откупорил горлышко, оттуда поднялся облачком пар, а края покрылись инеем. Мечислав подставил чару, и волхв наклонил над нею кувшин.

Буян глядел с любопытством и волнением. Он никак не мог взять в толк — чего можно было набрать столь холодного в кувшин в такую теплынь. Воображение рисовало кровь убитого отроком Мечиславом чудовища, тягучую и темную, как хмельные меды на пирах в родном Новгороде, но в чару тонкой струйкой полилась… с виду обычная вода.

В избе наступила тишина — затихла даже девочка в зыб-ке. Слышно было только, как журчит вода. Мечислав поджал губу — видно, кусал холод руки, но чару держал отрок ровно, глаз не сводя с воды.

Наполнив чару до краев, Чистомысл бережно поставил кувшин на пол и, взяв чару из рук сына — тот сразу принялся дуть на покрасневшие пальцы, — протянул ее Буяну с приговором:

Чара была перед новгородцем. Зачарованный голосом Чистомысла, Буян потянулся к ней, забыв, что не чует рук. Но он не поверил своим глазам и чуть не закричал, когда рука медленно поднялась, как чужая, и приняла сосуд на ладонь.

По пальцам пробежал холод. Чуть не выронив чары, Буян в последний момент придержал ее другой рукой. Мечислав поддерживал его за плечи, помогая приподняться.

— Пей, — молвил Чистомысл. — Пей во имя Сварога и Хорса. Ну!

Руки, взяв чару, опять застыли, как неживые. Буян потянулся губами, приник, сделал первый глоток…

Горло ожег нестерпимый холод. Буян закашлялся — все внутри вдруг запылало огнем. На смену холоду пришли жар и жажда. Стремясь охладить пылающее горло, Буян пил большими глотками, чувствуя только, как огонь течет по нутру все дальше и дальше.

Он сам не заметил, как опустела чара. Чистомысл взял ее из ослабевших рук Буяна, а Мечислав помог парню лечь и отошел.

На глазах Буяна лежало словно по раскаленному на углях камню. Внутри же что-то росло. Буян почувствовал, как его тело словно раздавалось в стороны, лезло вон из тесной оболочки, с треском рвало ее… и он наконец взлетел.

Он закружил над ложем, и стены завращались, расступаясь. Гусляр воспарил к небу, увидел с высоты лес до самого края земель, реки, вьющиеся голубыми змеями, степи, горы и далекие моря за неведомыми землями, похожие на опрокинутое небо. Потом замелькали перед глазами незнакомые города иных языков, чудные твари земные и морские, земли дикие. Зазвучала чужая речь, волной нахлынули чужие новости и мысли. Буян проник во все — не только в людей, но и в зверей, — воплотился во всех разом, от мала до велика, рванулся вверх, к солнцу, но не выдержал его жара и…

Проснулся он на следующее утро.

Разбудило его легкое прикосновение. Открыв глаза, он увидел, что к нему склоняется Чистомысл. Волхв прижал палец ко рту, приказывая молчать, и глазами указал назад, на спящую за холстом жену. Буян согласно кивнул. Чистомысл наклонился и плеснул в чару из того же кувшина, который так и стоял под лавкой. Наполнив чару, он протянул ее Буяну.

Гусляру сразу вспомнился вчерашний полет. Он испугался его повторения и покачал головой, отказываясь.

— Пей! — сердито шепнул Чистомысл. — Иначе на коня сесть не сможешь.

Буян с тревогой прислушался к себе. На сей раз все было по-другому. Что-то в нем оживало, какая-то сила ворочалась, словно потревоженный медведь в берлоге, перед тем как выскочить и начать крушить лапами охотников. В ногах будто камень лежал, сбросить который ничего не стоило, грудь двигалась тяжело и медленно. Волхв показался Буяну маленьким и хрупким — одним пальцем можно перешибить. Он протянул руку, чтобы потрогать старика и проверить это, но тот чуть отодвинулся и снова протянул ему чару.

Вот ведь упрямый! Буяну стало весело. Он еще посмеется над глупым старичком, а пока глотнет этой водички — от нее силы еще больше будет, тогда он сам себе хозяином станет.

От резкого движения чара едва не выпала из руки, но гусляр удержал ее и осушил одним глотком.

Он ожидал огня, текущего по жилам, пробужденной силы, рвущейся на борьбу, но на языке остался вкус простой родниковой воды. Гусляр вскинул на Чистомысла глаза, прося ответа, но тот просто протянул руку:

— Идем!

И Буян поднялся, легко, как прежде. От испуга он остановился у своей лавки, не решаясь сделать следующего шага, но волхв взял его за локоть и сказал:

— Иди, не бойся! Испил ты цвет-воды в первый раз слишком много. Кабы сейчас не принял чары из рук моих, осталась бы в тебе сила мертвая — не снесла бы тебя земля-матушка. Но принял ты чару второй раз — и воскрес-исцелился. И то, что пришло к тебе с цвет-водой, так с тобой и останется!

Опираясь на руку Чистомысла, Буян вышел из избушки и со двора. Там, не удержавшись, он прислонился к бревнам тына и задышал полной грудью. Подумать только, двое суток назад в это же самое время он прощался с жизнью, а теперь все изменилось. Он жив, здоров и свободен. Жизнь прекрасна, и великие боги, что охраняли его, не отдали Смерти-Морене!

С высоты холма открывались нескончаемые дали, какие уже видел Буян в недавнем вещем сне-полете. Всюду, сколь хватало глаз, раскинулась страна лесов, владения Святобора. Волнами вздымались холмы, кое-где искрами сверкали реки и озера, а порой и светлые пятна полян, лугов и распаханных полей. Надо всем этим стоял высокий купол неба, где только-только пропадали звезды, а заря едва начала расписывать своими красками его края. Воздух был чист и прозрачен и пах свежо, как бывает лишь ранним холодным утром. Ветер стих, листья на деревьях молчали, не было слышно даже птиц — все будто ожидало чего-то чудесного от зари.

— Смотри, Буян, — легла на плечо рука Чистомысла, не порушив светлого очарования в душе гусляра. — Смотри… Что видишь там?

— Звезды гаснут, — тихо отозвался тот. — Зоря-Зорюшка занимается, лес росой умывается, новый день начинается. — И добавил неожиданно для себя, но уверенно: — Новый путь открывается…

Волхв незаметно кивнул, словно эти слова и были главными сегодня, но вопросил:

— А над самой землею, там, на юге? Что это?

Небо там, куда указывал Чистомысл, было серо-багровое, словно Зоря собрала по краям всю ночную тьму. И среди этой тьмы увидел Буян яркую мерцающую точку, что одна светила ярче всех звезд и горела красным светом, как кровь. Он ни разу не видел ее, но по сказаниям знал и сам пел о ней столько раз, что узнал с первого взгляда.

— Глазам не верю! — воскликнул он. — Неужели знамение? Красная звезда?

— Она, — ответил Чистомысл. — Имя ей звезда Полынь. Видна она только на рассвете, в то время, когда солнце касается окоема. И видит ее лишь тот, кто рожден для нее, кого она избрала. Смотри, Буян, смотри на нее — она твоя.

Свет Полынь-звезды лился гусляру в очи, а в памяти всплывало все, что слышал он о зловещих знамениях и бедах, что грядут с появлением Полыни на небе. Раньше он почитал эти легенды за небылицы и посмеивался в душе, когда пел девушкам и детям, просившим поведать что-нибудь по-страшнее. Но он никогда не думал, что Полынь изберет его.

— Объясни мне, Чистомысл, — попросил он, — что значит это?

— Твой путь начертан богами, Буян, на тебя пал их выбор. Знал я, что гусляр едет, коня у моих ворот осадит, и ждал его. Тебя ждал, Буян. Звезда эта укажет тебе дорогу. Как покинешь этот дом да заночуешь в дороге — встань пораньше, взгляни вокруг — где сияет звезда Полынь, туда и путь держи. Чуть свернешь с пути — исчезнет Полынь, напрасно будешь искать ее. Путь свой до срока завершишь, а зло все равно на мир сойдет.

— Но, Чистомысл, мне ли биться со злом? Я — гусляр, мое дело — гудение струнное да песня звонкая…

— Были, — строго оборвал волхв. — Изгнал тебя Новгород, так послужи своему языку, всему народу земли нашей. Будет тебе встреча в пути, она цель и смысл укажет, по ним и следуй. А потом — на себя надейся и на сердце свое вещее. Помни — испил ты не из простого источника: тот родник реку Смородину питает, а она свои воды во все реки несет, по всей земле течет. Родники мудрость и силу земли хранят, вода их особая, не каждому дается. Кто из родника испил — родине присягнул, кто родник обиходил — родину приукрасил, кто родник засыпал — родины да памяти лишился. И твоя душа, что родник, чиста — это родина на тебя глядит…

Голос волхва слабел, удаляясь, и уже казалось Буяну, что говорит с ним сама звезда Полынь.

Два дня спустя, отдохнув и выслушав последние напутствия, гусляр покинул одинокий дом и направил бег коня на юго-восток, в самые дебри Мещерского заповедного бора.

ГЛАВА 3

Едва год просидел Рюрик один после смерти Синеуса и Трувора на столе Новгородском, а на третий год в страну под его началом и по его призыву хльтнули варяги, Рюрик едва успевал раздавать им должности посадников или князей там, где природных князей не было. Посаженные варяги поначалу вели себя со славянами тихо, но потом почуяли власть и силу, и вскоре то один, то другой шел войной на соседний город и порой завоевывал его. Редко какой славянский князь, подвергавшийся нападению, мог защититься от врагов — разве что город был слишком мал и беден для ва-ряжьих ненасытных глаз, или стоял на отшибе, отгородившись лесами и болотами, или же князь попадался воинственный и давал отпор варягам.

А на славянских землях и без варягов росли города — крупные поселения скоро обрастали посадами, возводили крепость-детинец, и на земле появлялся новый город. Там, где власть Рюрика не признавалась, местные воеводы дружинников сами становились князьями.

Воевода и волхв Резанец на берегу Оки основал маленькую крепостцу. Именно он первым задумался об объединении славян-вятичей под властью одного князя, а не многих старейшин. Всю жизнь положил он на достижение этой своей мечты и ее же завещал сыну воплощать с молодых ногтей. Сын продолжил дело отца вместе с братьями, а при его уже сыне, Улебе, внуке воеводы Резанца, крепость стали именовать Резанью, а ее воеводу — князем.

Улеб унаследовал от отца и деда небывалое честолюбие и жажду возвыситься. В те поры варяги много пошаливали вокруг, грабя и зоря вятичей. Изверги родов и жители разоренных деревень стекались под сильную руку князя Улеба, ставили дома в крепости и вокруг, иные, потеряв все, шли на самый княжеский двор — в дружину или же в услужение. Когда же варяги стали брать верх в городах, становясь князьями, из тех городов порой тоже убегал люд, и многие шли в Резань или в другой такой же город, где правил свой князь, не чужеземец. Князь Улеб принимал всех, и город его рос неч по дням, а по часам.

Прибыв в Муром, ставленник Рюрика Свибрагер сразу узрел на берегу Оки небольшой городок Резань. Наведавшись пару раз вроде как в гости к новым соседям, он по весне пошел войной на резанского князя, осердившись будто бы на то, что в Резань бежали от него кузнецы-оружейники и рудознатцы. С ним была его проверенная во многих сражениях дружина, но и резанцы оказались не лыком шиты. Два сына Улебова, старший Властимир и младший, совсем еще тогда юный Радомир, были хорошими воинами и отменными воеводами. Много пролили крови, а ни одна сторона не могла взять верх.

Упрямству Свибрагера могли бы позавидовать горы — тяжелая война длилась почти два года. В одной из схваток от руки Свибрагера пал князь Улеб. Став в двадцать пять лет князем, Властимир поклялся отомстить за смерть отца, и вскоре срубил он в сече голову неуемному варягу и торжественно привез ее в город, держа за заплетенную в косицу бороду.

Вскоре в Резань приехал из Мурома новый конунг, Тор-болд, с единственной целью — получить обратно голову убитого, дабы похоронить вождя по обычаю варягов. Прибыл он с малой свитой, Властимир поверил добрым намерениям врага и допустил нового конунга в город.

Когда тот во дворе снял рогатый шлем, под ним обнаружилось синеглазое безусое лицо, обрамленное белыми кудрями. Торболд оказался племянником Свибрагера и не был, кажется, настроен дальше воевать с резанцами, напрасно теряя в диких лесах и болотах людей. Следуя обычаю, пригласил Властимир гостя в горницу, и мать его вынесла варягу с поклоном чару зелена вина. Но еще не успел князь с гостем серьезно поговорить, как в горницу неожиданно заглянула сестра Властимира, Красава. Спросив у брата какой-то пустяк, она бросила быстрый взор из-под узкой изогнутой брови на сидящего на лавке варяга, притворно смутилась, пряча улыбку, и выскочила вон, как резвая коза. Властимир заметил розовый румянец, заливший щеки варяга, и понял, что воевать тот не будет.

Той же осенью сыграли свадьбу, и вот уже третий год Красава была женой муромского конунга Торболда и матерью его сына, а резанский князь Властимир гостил у сестры и зятя.

Приехал он в самом конце березозола, когда просохли болота, а селяне завершали пахоту. Ожидавший его три года Торболд не знал чем и потешить гостя, но вскоре ему принесли весть о табуне тарпанов, диких лошадей, прикочевавших с юга и травивших озими. Весной и летом зверя не бьют, дают подрасти молодым, но в этом табуне были сплошь жеребцы и стригуны — матки с малышами паслись отдельно. Варяги любили мясо лошадей, порой ловили и приручали тарпанов, а потому, отправив вперед загонщиков, чтобы выследили табун, Торболд с Властимиром по ночной поре отправились на ловитву.

Травленые поля находились всего в пяти-шести верстах от города. Дружина резанского князя, смешавшись с отрядом Торболдовых всадников, ходко шла волчьей грудью — такой мелкой рысцой приученные лошади могут идти весь день, не особо утомляясь.

Тишина и покой окружали поле, к которому их привели загонщики. Легкий туман закрывал добрую половину его, так что растянувшимся в цепи охотникам и ловцам был виден только край леса и часть поля. Его дальний край пропадал, как и все звуки, в тяжелом волглом воздухе. Тонкому душой человеку в таком тумане чудятся русалки, что на рассвете подбираются к людям.

Послышался крик совы — на рассвете совы уже не кричат, но и так по еле заметной дрожи земли и воздуха опытное ухо различило: идут тарпаны. Всадники замерли. Стоявший в лучшем месте — на опушке, куда должны были выйти лошади, — Властимир твердо решил не бить коня, а заловить, коли удастся, хотя бы одного. Любимый конь его, Облак, что был под ним, стал стареть, и пора было искать ему замену и отпустить в табун к кобылам.

Ему показалось, что впереди сквозь туман мелькают легкие тени, будто водяницы подкрадываются по росе. Но вот чуть развиднелось, тени приблизились, и стало видно, что это — лошади. Числом поболее десятка, все жеребцы и холостые матки, есть несколько стригунов. Они шли не спеша, наслаждаясь утренней прохладой — дни начала травня стояли жаркие, как летом. Впереди, подняв маленькие ушки на тяжелой, как из камня высеченной, голове, выступал косячный вожак — уже немолодой, матерый, с сединой на морде. Туман и прохлада прибивали запах притаившихся людей — а славяне могут затаиваться так, что не всякий зверь учует, — но вожак все равно медлил, не доверяя туману. Табун позади него топтался на месте, прядая ушами и не сводя глаз с вожака, готовый, как единое тело, броситься бежать при первой опасности. Но седомордый все не подавал сигнала тревоги, и осмелевшие лошади стали подходить.

Табун вышел на самую границу поля, и у Властимира захватило дух — впереди, след в след вожаку, шел крапчатый жеребец. По светлой шкуре, как сотня глаз, рассыпались крапины, белая грива свисала на сторону. Он был еще молод, двух-трех лет, не более, — самое время приучать к седлу, — и Властимир понял, что именно его он и словит взамен стареющему Облаку. Осторожно, боясь раньше загонщиков спугнуть коней, он потянулся к аркану.

В тумане вой волка — сигнал начала — был почти не слышен, но кони, вспугнутые новым звуком, рванулись прочь и поздно поняли, что чутье и опыт вожака подвели их. С двух сторон табун встретили стрелы и арканы, и вот уже несколько лошадей забилось на земле с проткнутыми шеями, орошая кровью траву, а двое стригунов метались и брыкались, стараясь вырваться из крепких объятий веревок-змей. Вот еще один аркан обвился вокруг ног жеребенка, и тот упал наземь, еще не поняв, что случилось и почему ноги не двигаются.

Несколько жеребцов — среди них вожак — уходили, рассыпавшись цепью. Заложив уши и страшно выкатив глаза, они шли напролом через цепь загона. Двух достали на излете стрелы, но большая часть табуна вырвалась. Последним мчался крапчатый жеребец, почти по пятам преследуемый Властимиром.

Никто из дружины своей и варяжской не скакал вдогон князю — он успел крикнуть на скаку, что сам возьмет коня. Воля гостя — закон. Торболд позже отправит подмогу по следам, если князь задержится слишком долго.

Крапчатый летел так, словно все понимал лучше человека, но держался по странной прихоти судьбы достаточно близко, чтобы Властимир не выпускал аркана из рук. Еще чуть ближе—и взлетит веревка, прекращая вольную жизнь красавца тарпана. Однако жеребец бежал к лесу, а там аркан бесполезен. Скоро оторвался, затих позади шум охоты. Только лесной шум да топот копыт двух лошадей нарушали тишь. Крапчатый жеребец не замедлял, но и не прибавлял ходу, словно на его спине сидел невидимый всадник. А Облаком словно овладела чья-то сила — не нуждаясь в поводе и кнуте, он птицей стлался над землей, стараясь не отстать от тарпана. Будто новая сила появилась в нем.

Лес, вначале редкий, начал вдруг густеть и темнеть. Замелькали толстые стволы дубов и вязов, елей и сосен. Ветви смыкались над головой шатром, а жеребец все бежал вперед.

Вдруг он прибавил хода, словно берег все силы для этого рывка. Властимир не успел опомниться, как между ними легло саженей сорок против начальных десяти. Показавшийся белым пятнышком, жеребец взвился на дыбы, и до князя донеслось победное ржание. Огласив своим кличем чащу, жеребец исчез в лесу.

Властимир натянул повод, останавливаясь и пробуждаясь от скачки. Чары спали — ему больше не был нужен красавец тарпан. Жеребец был только приманкой, чтобы заманить его по велению лешего, а то и самого Святобора в эту глушь.

Торопясь, Властимир развернул коня и поехал назад по своим следам.

По его расчетам, он ускакал всего на три-четыре версты, но след все вел и вел, забирая в такую чащобу, что становилось страшно. За что мог гневаться на него Святобор? За то ли, что, сам того не ведая, погнал Властимир его личного коня? Если так, то ему отсюда вовек не выбраться.

Лес вокруг становился все гуще и темнее. Толстые стволы вековых дубов и елей смыкались стенами. Под копытами коня хрустел валежник и прошлогодняя листва, сквозь нее кое-где пробивались лесные травы и бледный, слабый подрост. Сухие сучья торчали в стороны. С них свешивались бороды мха, паутины и лишайника. Кучками торчали на стволах трутовики. Облак переступал через коряги, толстые валежины. Он вскидывал голову, скалился, пуча глаза, — его взору открывалось в лесной чаще то, что пока было скрыто от глаз человека.

Вдруг впереди развиднелось. Властимир пришпорил жеребца, радуясь если не концу пути, то хотя бы поляне — под сводами вечного леса, где не видно неба, он чувствовал себя неуютно. Начинали мерещиться чьи-то глаза, таинственные голоса и лики — то ли лешие стекаются, то ли проклятые матерями дети завидели живого человека и тянутся к нему, надеясь, что освободит он их и вернет домой, а то и русалки, что спросонок плохо видят и в такой тьме могут забрести в поисках человечинки далеко от воды.

Свет приближался, и Властимир приободрился, посылая Облака вперед. Тот и сам прибавил шагу и скоро вынес хозяина на круглую поляну, небольшую, всего около десятка саженей в поперечнике. В низине, в центре, обнаружилось маленькое озерко стоячей воды, со всех сторон окруженное короткой щеткой молодых камышей, пробивающихся сквозь войлок прошлогодних. Мягкая трава на поляне была осыпана звездами росы. А под сводами вековых деревьев, окружавших поляну плотным кольцом, царил полумрак — свет дня еще не добрался сюда. Ни единый звук не долетал из чащи, лес словно вымер — только какой-то неугомонный комар зудел у самого уха князя.

Не дожидаясь знака хозяина, Облак сам шагнул к воде, протягивая морду через щетку камышей. Властимир натянул повод, останавливая коня, и в эту самую минуту совсем рядом послышался шорох.

Облак остановился, вскинул голову, тревожно прядая ушами. С другой стороны поляны кусты раздвинулись, и навстречу князю вышла юная девушка, не старше четырнадцати лет. Светлые волосы ее были распущены и густой волной падали на плечи, окутывая стройную фигуру невесомым облаком. Кроме длинной полупрозрачной рубахи до колен, на ней ничего не было. Девушка была бледна и как-то странно светилась изнутри — кожа ее казалась зеленоватой. На узком маленьком личике сияли огромные ярко-зеленые глаза и пухлые губы. Она вышла сторожкой плавной походкой, боясь чего-то, и сначала чуть было не бросилась прочь, увидев на поляне человека. Властимир спешно двинул коня к ней и сказал как можно мягче:

— Не бойся меня, девица. Скажи-ка лучше… Он осекся, увидев, как сверкнули при звуках его голоса глаза незнакомки. Она пошла прямо на него, не отводя от его лица пристального взгляда. Глаза ее были бездонны и пусты, от этого взгляда Властимиру стало жутко, и он натянул повод, разворачивая Облака.

Русалка мгновенно оказалась совсем рядом и положила свою маленькую ладошку на плечо задрожавшего коня.

— Что, заблудился, князь резанский? — пропела она чуть хриплым, завораживающим голосом.

Властимир не ответил — он вспомнил, что опасно заговаривать с русалками. Но водяная дева уже и так все поняла и радостно захлопала в ладоши и запела, пританцовывая:

— Заблудился князь резанский! Заблудился князь резанский!

На ее голос откуда ни возьмись появились другие девы — в один миг поляна наполнилась ими. Они сбегались отовсюду, раздвигали камыши, выскакивали из лесной чащи, две спрыгнули с веток березы. Все они были одинаковы, князь скоро потерял среди них первую.

Русалки заполнили всю поляну, окружив Облака и хватая его за хвост и щекоча бабки, так что конь только вздрагивал и фыркал, чуя нечеловеческую природу проказниц. Некоторые девы, взявшись за руки, уже начинали водить хоровод, другие прыгали вокруг и смеялись, кто-то качался на ветвях березы, нарочно показывая тонкие стройные ножки, каких не сыщешь у смертных. Их смех звенел серебряными колокольчиками, и они повторяли на разные голоса, вместе и поодиночке:

— Заблудился князь резанский! Заблудился князь резанский!

— Слушайте, девы! — вдруг тоненько воскликнула одна, захлопав в ладоши. — А давайте проводим его?

— Проводим, проводим, — загалдели русалки, еще пуще пускаясь в танец. — Проводим с песнями и танцами… Проводим князя, проводим! Идем с нами, князь!

Сразу две или три русалки подбежали, схватили повод испуганно храпящего Облака, потянули за собой. Конь мелко дрожал, пятился. Сам Властимир торопливо вспоминал слова заговора против водяной нежити, но в голове все путалось. Он то и дело запинался, принимаясь проклинать себя за то, что не распознал русалку сразу и заговорил с нею, чем приманил ее и других.

Облака тянули к воде. Властимир не знал, спешиться ему или нет. Если остаться в седле, его увлекут на дно озерка вместе с конем, а если сойдешь, русалки подхватят его и защекочут — самая шустрая уже примеривалась, пытаясь дотянуться.

Из-под воды навстречу ему — с седла Властимиру было видно — уже поднимался сам водяной — старик, опутанный водорослями, собственной бледно-зеленой спутанной бородой, за которую цеплялись раки, и с обрывком рыбачьей сети вокруг тела. Он вынырнул и шумно встряхнулся — во все стороны полетели брызги и водоросли. Увидев его, русалки засмеялись громче и удвоили усилия.

И вдруг водяной, что уже тянул худую руку с длинными грязными ногтями вперед, остановился и повел головой по сторонам. Русалки тоже что-то услыхали, неведомое Власти-миру, и засуетились. Их голоса зазвучали испуганно. Водяной хлопнул рукой по воде и шумно нырнул.

Вынырнул он уже в камышах, перед самыми копытами Облака, и тот попятился, вскидываясь и стряхивая повисших на нем русалок. Водяницы с визгом отскочили в стороны, и жеребец бросился прочь.

Властимир уже понял причину странного поведения русалок и карабкавшегося позади него на берег водяного — из глубины леса летело, нарастая, многоголосое эхо, слуга лешего. Оно шумело, трещало, бормотало, гудело и ревело. Слышно было, как хрустят ветки валежника под чьими-то шагами. Качались верхушки деревьев.

В кронах дубов, окружавших поляну, замелькало что-то буро-рыжее. Это были белки, сотни белок. Они метались по ветвям, прыгали по стволам и перелетали с дерева на дерево. Водяной и русалки со страхом следили, как их становится все больше и больше. Кроны пришли в движение — всюду появились белки, и число их все прибывало. А из чащи леса доносился гулкий хохот и перестук по ветвям — к поляне шел сам леший.

Водяной стоял в камышах по колено в воде и потрясал кулаками. Русалки сгрудились позади него и жалобно щебетали. О Властимире все забыли, и он от души порадовался вечной вражде водяных с лешими — при появлении своего давнего супротивника водяной отпустил его на все четыре стороны.

Властимир часто слышал о том, что водяные дерутся с лешими. Сейчас он мог увидеть это своими глазами, но не стал задерживаться — кто бы ни победил, от победителя ему хорошего ждать нечего. Надо было выбираться из леса, пока леший занят.

И снова его окружал густой темный лес. С веток свешивался мох и паутина. На седых от времени стволах деревьев, словно светившихся в темноте, торчали огромные березовые грибы. Сучья норовили пропороть всадника насквозь. Облак то и дело спотыкался о поваленные деревья и корни. Солнце, давно уже взошедшее, с трудом достигало дна этого лесного подвала, кажется совсем нежилого. Только комары чувствовали себя здесь в порядке.

Властимир ехал молча, опасаясь с неосторожным словом, еще раз попасть впросак. Привыкший к седлу и тяготам воинского дела, князь не успел устать — он проводил в седле и больше времени и научился не ощущать голода. Но беспокоило другое: когда уезжал, позади, на поляне, как раз начался треск и топот, прерываемый по временам завываниями и ревом дерущихся. Теперь шум давно уже затих, а князь, похоже, заплутал — лес вокруг не менялся, и пора было задуматься, уж не бродит ли он по кругу. Если это так, то, похоже, леший победил водяного и теперь с ним забавляется.

Проезжая мимо невесть как попавшей в дубраву березы, он сломил нависшую перед лицом ветку и содрал немного коры, обнажив зелень. И некоторое время спустя перед его лицом снова закачалась сломанная им же самим ветка!

В сердцах Властимир совсем отломил ее и бросил наземь. Но за такие шуточки лесовик мог рассердиться, а потому надо было спешно уносить ноги. Князь огляделся — саженях в десяти ровные стволы деревьев чуть раздавались в стороны, образуя прогалину. Там князь увидел корягу и поехал к ней.

Оказавшись на крошечной прогалине — такой маленькой, что ветви почти не размыкались над нею, — он обнаружил в центре ее еле возвышающийся над слоем опавшей листвы старый толстый пень когда-то стоявшего здесь дуба. Почти лишившийся коры ствол лежал рядом.

Спешившись, Властимир на ходу отстегнул застежку плаща, бросил его на ствол и стащил кафтан и рубаху через голову. Потом быстро вывернул все это наизнанку, надел снова и, присев на ствол, переобул сапоги — правый на левую, а левый на правую ногу.

Верный Облак стоял над ним, не нуждаясь в привязи. Вдруг он фыркнул и шагнул в сторону, тронув князя губами за плечо.

Закончив возиться с сапогами, Властимир поднял голову и обнаружил, что на пне сидит какой-то старичок в кафтанчике из кожи, войлочных штанах и липовых лаптях. В густой бороде его застряли травинки и сухие листья, по рукаву ползла улитка. Маленькие глазки в сетке морщинок смотрели на князя не отрываясь.

В один миг Властимир оказался в седле и оттуда разглядел старичка попристальней. Так и есть — кожа лешака отливала слабой голубизной.

Однако старичок углядел швы на одежде князя и печально покачал головой.

— Догадался? — молвил он. — Коль так, иди, чего уж там…

— Благодарствую, — ответил перепуганный Властимир и тронул коня.

Но Облак не успел сделать и трех шагов с поляны, как леший догнал его и ловко схватил за узду, останавливая.

— Не туда правишь! — строго сказал он и указал корявым пальцем. — В ту сторону, там тебя ждут!

Властимир глянул — леший показывал в самую чащу леса, где было еще темнее, чем там, откуда он приехал.

— Да-да, благодарствую, — быстро сказал он и завернул коня, но стоило лешему отвернуться на мелькавшую над головой сову, что полетела ночевать, как он вернулся на старую дорогу и пришпорил коня.

Облак как на крыльях понесся вперед. Что-то заполошно закричал леший, заметалось вслед ему эхо, но запуталось в сухих сучьях и отстало, а князь все погонял и погонял.

В ушах засвистел ветер. Дрогнули, закачались дубы и яворы, застучали сучьями. Заскрипели томившиеся в них души человеческие, заголосили. Вой ветра перерос в грохочущий гул, кативший князю навстречу и гнувший деревья. Мрак накрыл и без того темный лес. Во мраке только и видно было, как, словно руки, шевелятся сучья, цепляясь за одежду и гриву лошади. Сквозь рев и шум послышался мерный тяжелый топот.

Неужели он по неведению обидел самого Святобора? Тот ведь может в один миг оказаться в любом месте своих владений, а Властимир явно нарушил заповедные границы его лесов. И ведь он поехал не туда, куда указывал ему леший. Наверняка лешего послал ему сам Святобор и теперь покарает за ослушание.

Шум и топот нарастали — неведомый был все ближе. Облак испуганно завизжал, развернулся на задних ногах и помчался прочь.

Сзади заревело громче и яростней. Деревья затрещали от гнева лесного бога, посыпались отломанные сучья, стали валиться стволы. Разгневанный Святобор крушил лес, чтобы добраться до дерзкого.

Припав к гриве мчавшегося сломя голову Облака, Властимир не оглядывался, доверясь коню, как уже не раз доверялся ему в стычках с хазарами и иногда заходившими в приокские леса остатками когда-то сильного кочевого племени угров. Облак спасал ему жизнь, и теперь, ослабив поводья и дав коню полную свободу, князь поклялся Велесу и Перуну, что, коли вынесет его Облак, не разлучит его с конем ничто, кроме смерти.

Что-то белое мелькнуло рядом — крапчатый жеребец, что заманил его в леса, выскочил сбоку и помчался бок о бок с Облаком. Потом он обогнал его, и конь послушно поскакал за крапчатым. В эту пору показалось князю, что впереди мчит сам Индрик-зверь, спасая его.

Шум позади понемногу ослаб и отстал. Махнув хвостом, исчез жеребец, и, лишившись провожатого, Облак перешел на рысь, а потом и на шаг, успокаиваясь сам и успокаивая всадника мерной ходьбой.

Лес вокруг изменился, ожил. Среди вековых стволов показались тонкие рябинки, заросли бересклета и боярышника, на прогалине обнаружился орешник, опавшие листья скрыла трава и лесные цветы. В ветвях замелькали птицы, и воздух наполнился их голосами и запахом трав. Этот лес был живой, в нем настоящий славянин не заблудится никогда. Глянув на солнце, Властимир прикинул, что время близко к полудню. Значит, к Мурому ему надо свернуть немного левее.

Повернув коня, князь скоро попал в редкую дубраву. Могучие дубы возносили тяжелые сучья к самому небу. За каждым стволом мог легко затаиться всадник вместе с конем, но ни единого человечьего следа или отпечатков копыт лошади не встретилось князю.

Впереди ухо различило звон ручья, но еще раньше его почуял Облак, прибавив шагу. Путь пошел вниз — верный признак того, что поблизости есть овраг или низина, по которой протекает ручей.

Ручеек прыгал с камня на камень среди узловатых корней дубов. Вода в нем даже на вид была вкусна, и Властимир, соскочив наземь, припал к ней рядом с конем.

Ему показалось, что он никогда не пил ничего вкуснее, но осторожный Облак вдруг вскинул голову и притопнул ногой.

Властимир оторвался от воды и прямо перед собой увидел старика.

По всему было видно, что это волхв. Он был мал ростом — ежели выпрямится, с трудом достанет макушкой князю до плеча — и невероятно худ, словно давно голодал. Тощее, давно не мытое тело обволакивала груботканая грязно-серая рубаха с драным подолом, но богато расшитая зверями, птицами и загадочными символами. Поясом служил тройной ряд веревок с оберегами в виде костяных, каменных и деревянных фигурок. На плечах болталась волчья шкура. Нечесаные волосы и борода свисали до пояса. Из-под грязных патл на почти черном сморщенном личике зорко смотрели бледные глаза под набрякшими веками. Рот был совсем беззубым. Босоногий волхв судорожно цеплялся за суковатый посох с вырезанной головой оленя и непрерывно двигался, притопывал и переступал на месте. На Властимира веяло запахом грязи и пота. Он со страхом следил за стариком.

Вдруг волхв прекратил двигаться:

— Князь?

Властимир отшатнулся от нацеленного на него костлявого пальца и поморщился от визгливого хриплого голоса. Он кивнул.

— Резанский?

— Да, — ответил Властимир.

— Заблудился на дороге? — волхв засмеялся, качая головой. — Пришел спросить?.. Верно пришел! Иди за мною!

Опираясь на посох, старик пошел в глубь леса. Как зачарованный, Властимир последовал за ним.

Волхв завернул за один наиболее толстый дуб, и под ним обнаружился просторный вход в пещеру, над которым нависали корни дерева. Старик махнул князю, приглашая спуститься, и первым ушел под землю.

Мысленно обратившись ко всем светлым богам, каких вспомнил, с просьбой о помощи, князь шагнул в темный провал.

Под землей было холодно. Посреди небольшой пещеры на полу ярко горел не дававший тепла огонь, над которым на цепях висел котел с кипящей водой. Волхв стал бегать вокруг костра в бешеном танце, стуча посохом о землю и гремя оберегами. Стены пещеры пропадали во тьме, и Властимир не видел, откуда старик то и дело выхватывал какие-то корешки, травы и камешки. Все это под непонятное бормотание сыпалось в котел, в котором что-то булькало и клокотало.

Из-под котла от обрызганных каплями варева дров повалил густой едкий дым. Не вызывая слез, он кружил голову, дурманил. Околдованный его запахом, князь расслабился и шагнул ближе, склоняясь над темной бурлящей жидкостью со странно знакомым запахом.

— Гляди, гляди! — донесся из-за завесы пара голос волхва. — Гляди зорче, князь! Что видишь?

Повинуясь, Властимир напрягся, силясь хоть что-то разобрать в кипящей мути, и правда увидел далеко внизу, так далеко, что захватывало дух, чей-то пристальный ищущий взгляд. Синие глаза скользнули по его лицу и пропали. Потом перед взором ошеломленного видением князя предстала горящая деревня. Дома на берегу реки полыхали как факелы. Метались люди, обезумевшие от ужаса, а над ними кружило огромное чудовище с крыльями и безобразной мордой, из которой валил дым и показывались язычки пламени. Чудовище снизилось и схватило девушку. Та неслышно закричала, но когти сомкнулись, обрывая ее крик навсегда, и крылатый убийца взмыл вверх.

Каким-то чудом взор князя следовал за ним. Всюду, где ни пролетал Змей, оставались пепелища и горы мертвых тел. За чудовищем двигались отряды кочевников, хватая уцелевших и грабя добро погибших. Пылали не только деревни — вдалеке дымились кровли разрушенного городка, поруганное капище с опрокинутыми богами и зарезанными жрецами, дым тек по пашням, горели леса. Всюду торжествовали огонь и смерть, а над всем этим в небе неспешно плыл огромный Змей.

Глядя в бурлящую в котле воду на страшные образы, что открывались там, Властимир забыл про старого волхва. А тот тенью кружил вокруг, исполняя какой-то загадочный танец. Вот он остановился позади князя и воздел над головой худые руки, притопывая ногами и что-то бормоча беззубым ртом. Обереги при каждом его движении гремели и стучали друг о друга, но Властимир сейчас не слышал ничего.

Затухающий огонь уже давал меньше дыма. Чары начали спадать, и видение задрожало и помутнело. Змей исчез, дали растворились в темных завихрениях воды, и только те же самые глаза вновь возникли в глубине — беспокойные, манящие. Глаза расширились, дрогнув ресницами, и пропали.

Властимир выпрямился, отер рукой мокрый лоб. Ему стало жарко, сердце стучало под самым горлом. Он верил и не верил тому, что все это было на самом деле.

Волхв завозился рядом, и князь развернулся к нему.

— Видел ли? — спросил тот скрипучим голосом, тяжело и смрадно дыша на резанца.

— Видел, — кивнул Властимир. — Но правда ли это?

— Правда, — скрипнул волхв. — Понял ты, что значит сие? — Что?

— А вот когда поймешь, тогда и узнаешь, что делать надо, — проворно отпрянул старик, словно князь ловил его. — На, возьми!

Властимир опустил глаза — на грязной морщинистой ладони волхва поблескивал перстень, на котором искусно был вырезан ворон с мечом и спираль.

— Нет. — Он убрал руку.

— И верно! — захихикал волхв, пряча кольцо. — Свое в свой срок получишь, и скоро, коли поймешь. А теперь уезжай, — он показал князю на выход. — Сперва на солнце, чтобы в очи светило, а потом, в березняке, направо повернешь… Поезжай — не заплутаешься, князь резанский…

Хитрый прищур старика не понравился Властимиру, и он поспешил покинуть пещеру и выйти к Облаку, который бросился к нему с радостным ржанием, словно надежду дождаться хозяина потерял. Загадочный старик не последовал за ним, и Властимир, не тратя времени, поехал в указанном направлении.

На сей раз лес не играл с ним в прятки, лешие шуток не шутили, и, когда солнце опустилось к скорому закату, он выехал в березняк. Вскоре впереди послышался конский топот, и навстречу выехало несколько всадников. Увидев Властими-ра живым и здоровым, они окружили его и поехали назад — Торболд беспокоился о пропаже гостя и весь день искал его по окрестным лесам. Уже приехав, князь узнал, что отсутствовал он целый день, ночь и еще полдня.

ГЛАВА 4

Поездка в лес не прошла для Властимира даром. В ту ночь он не мог сомкнуть глаз и долго думал, часто выходя из терема на высокое крыльцо и глядя в темноту. Хотелось вернуться в лес к тому волхву — он чувствовал, что там осталась тайна, которую он знал, но забыл. Ветер, прилетая из ночной прохладной дали, навевал какие-то слова. Властимир чуял, как они вьются вокруг него в ночи — тайный язык деревьев, трав и кустов, недоступный даже лесовикам, но понятный тому смертному, кто смог прикоснуться сердцем к сокровенному. Иногда ему казалось, что он понимает несказанные слова, но смысл их исчезал в тот же миг, как дым. А Властимир был совершенно уверен, что в них и есть та самая тайна, которая не дает ему заснуть.

Только под утро, когда ветер с полей стих и запели петухи, он забылся беспокойным сном.

Весь день он раздумывал, ища ответ на свои сомнения, и к вечеру понял свою судьбу. Он сообщил о своем решении Торболду — не знавший, что случилось с князем в лесу, варяг посоветовал немного подождать, не спешить.

Но наутро следующего дня Властимир стал собираться в путь. Едва проснувшись, он велел седлать Облака, собрать в тороки запас хлеба для себя и ячменя для жеребца, и, когда солнце поднялось над землей, он сошел с крыльца.

Провожать его вышли воевода его дружины и сам Тор-болд. Отрок держал в поводу Облака — предчувствуя долгий путь, жеребец бил копытами по земле, грыз удила и пофыркивал.

Властимир сам осмотрел упряжь, проверил, сколько и чего сложили в мешки, и еще раз повторил воеводе, что он должен сказать его матери и брату по возвращении в Резань — он не поведал воеводе ничего о причинах своего отъезда и о том, что едет, сам пока не зная, куда и зачем, а просто потому, что тянет его в дорогу, и все тут.

Только Торболд догадывался об этом.

— Ты все-таки едешь? — спросил он, когда они остались одни.

— Должен ехать, — кивнул князь. — Иначе не могу — земля зовет.

— Я тебя не понимаю, — признался варяг. — Ты особенный, я таких ни дома, ни здесь не встречал. Может, есть еще где-то за морями страна, где живут такие же люди, как ты, с таким же сердцем, но пока никто до такой земли не добрался. Поезжай, и пусть хранят тебя боги!

Они обнялись на прощание по обычаю троекратно, и Торболд потянул с пальца перстень.

— Вот, возьми. — И надел его на палец Властимиру. — Когда-то такой перстень получал всякий, кто приходил на эту землю за Рюриком и выполнял его поручения. Я не знаю, куда ты едешь и что встретится тебе на пути, но сейчас на дорогах неспокойно. Он защитит тебя от варягов — любой из них признает этот знак Рюрика и поможет тебе.

Властимир повертел серебряное кольцо с печаткой, на которой был выдавлен трезубец, обрамленный листьями, сложенными в венок. Это был личный герб Рюрика, символ его власти.

— Благодарствую, Торболд. Это поистине бесценный дар.

— Прощай и знай, что мы помним о тебе!

В знак почтения и благодарности Властимир коснулся герба губами и потянулся к истомившемуся в ожидании Облаку. Но не успел он вскочить в седло, как на крыльце показалась Красава.

— Брат!

Красава выскочила как была — в домашней поневе, простоволосая — коса с растрепавшимся концом болталась на плече. Сейчас она не была похожа на княгиню — простая женка, такая же, как и другие жены и девы, что от века провожали на труд и подвиг мужей, отцов и братьев. И ни капли не осталось в ней от той шаловливой девчонки, что три года назад покорила сердце молодого варяга. К груди она прижимала сына. Годовалый мальчик еще ничего не понимал, только таращился тревожно.

Красава сбежала с крыльца и протянула князю племянника:

— Прощай, брат! Властимир принял ребенка.

— Счастья тебе, Игорь сын Торболда, — негромко сказал он. — Ради тебя еду!

— Береги себя, — всхлипнула Красава, припав к его плечу. — Возвращайся жив!

Торболд нахмурился:

— Иди в дом, женщина, не пророчь беды заранее. Властимир вернул ей малыша. Почувствовав что-то, тот заплакал, и Красава поспешила уйти. Мужчины смотрели ей вслед.

— Женское сердце — вещун, — тихо молвил Властимир. — Но я еду. Не могу не ехать. Там кровь льется — если не остановлю ее, и сюда беда доберется. Ради Игоря твоего.

— Тогда, может, ехать и мне?

— Нет, Торболд. Это — мое дело, я о том наверняка знаю.

— Ну, тогда прощай!

Красава не ушла в дом. С крыльца, передав ребенка мамке, она смотрела, как, махнув рукой в последний раз, Властимир выехал за ворота двора. Он еще мелькнул на улице — сверху было видно далеко, — но за углом пропал, будто его и не было.

Облак бежал ходко, радуясь дороге. Он фыркал, играл под всадником и норовил перейти на скок, чего давно с ним не бывало. Легко, как на крыльях, вынес он князя за городские ворота, простучав подковами по бревнам моста, и поскакал по дороге, по которой навстречу князю уже торопились в город люди. Многие провожали его взглядами, иные ломали шапки — князь кивком отвечал им, но не останавливался.

Только один раз сдержал он бег коня — пройдя версты три-четыре, дорога разделилась у придорожного камня на три. Правая убегала на север, в сторону Ростока и Новгорода, левая — на юг, к Резани и далее, до Киева и Чернигова. Центральная взбиралась на холм впереди, долго извивалась на нем, как змея с перебитым хребтом, а потом пропадала в частом ельнике. Что скрывали ели за широкими лапами, словно руками загораживая это от людского глаза, он не ведал, но пришпорил Облака и поехал прямо.

Утомленная бегом, дорога доползла до лесной чащи и там наконец замедлила ход, истончившись до узкой тропы. После ельника, где ей пришлось продираться сквозь колючки, она еле плелась по земле, почти не поворачивая, будто оберегая исцарапанные бока, но в густой лесной чаще ожила, заскакала меж корней деревьев по склонам овражков и вдоль течения ручья.

День клонился к закату. Властимир ехал шагом по лесной дороге, оглядываясь по сторонам и выбирая подходящее место для ночевки. Запасов хлеба у него было достаточно, имелось пока и вяленое мясо, а травы для приправы в лесу знающий да умелый найдет сколько угодно. Он уже не раз спешивался, собирая дикий чеснок, гусиный лук и попавшийся ему как-то на поляне щавель. Удача улыбнулась ему на берегу ручья — выпало найти гнездо дикой утки с яйцами. Оставалось только разжечь костер и сготовить ужин, но Властимир медлил с остановкой, оглядываясь по сторонам.

Больно уж тих был этот лес. В начале травня он с утра до ночи звенит птичьими голосами — у лесных пернатых одна забота: свить гнездо, заманить в него сладким пением подругу и, пока она сидит на яйцах, кормить ее и петь от радости без отдыху, так что, когда вылупятся жадные до корма птенцы, многие отцы-певцы худеют и забрасывают песни до новой весны, а то и вовсе бросают подругу и улетают кормиться в одиночестве, но все равно молча. Здесь же тишина пугала — даже сороки не трещали. У берега ручья князь ни разу не заметил ни одного ужа или лягушки, дорогу ни разу не пересек свежий след зверя. Только его Облак топтал опустевшие лесные тропы. Не иначе как что-то неведомое бродит тут. Может, это и есть тот самый Змей, за которым он отправился?

В глубине леса уже сгустилась тьма, когда он в овражке выбрал место и, пустив Облака на росы пастись, разжег костер. Живая душа огня разогнала страхи, а фырканье радующегося росистой траве коня помогло забыть, что он совсем один на версты вокруг.

Князь сидел на камне у костра, при свете его правя упряжь. И узда, и седло были отличные, новые, все дары Тор-болда, и Властимир только обматывал полоской кожи стремя — варяжские несколько отличались от тех, к каким он привык с детства. Он то и дело отвлекался на пляску языков пламени — шаловливых детей огня, пытаясь угадать, дают ли они ему тайный совет или просто так радуются жизни, славя Перуна.

Вдруг Облак, катавшийся по росе, вскочил и громко фыркнул. Ударив хвостом по боку, подбежал к хозяину и встал подле, тревожно нюхая воздух.

Князь поднялся, вытаскивая из ножен меч. Не зря лес так тих — недобрая сила тут бродит. Но стоящие плотным угрюмым кольцом деревья молчали — никто не показывался из чащи.

— Да присядь, добрый молодец! — вдруг совсем рядом послышался старческий голос.

Облак шарахнулся от неожиданности, и сам Властимир едва не выронил меч — у костра, неизвестно откуда взявшийся, сидел на камешке стар-старичок росточком с кочку. Он надвинул шапку на уши, зябко кутался в кафтанчик и тянул маленькие ладошки к огню. Крошечные блестящие глазки смотрели виновато и хитро, как у мальчишки, которого заметил в опасной близости от своего сада хозяин.

Не сводя глаз со странного гостя, что появился как из-под земли — ни один ведь лист не дрогнул! — Властимир снова сел, но меча из рук не выпустил и, уже сев, глянул на ноги старичка. Он почти не удивился, признав в нем лешего, но все-таки спросил:

— Ты кто будешь-то, дедушка?

Тот весело захихикал и придвинулся ближе к костру.

— А так себе, стар-старичок, леший-лешачок, — бойко ответил он. — Шел мимо, увидел огонь, пришел глянуть, гостя приветить… Не найдется ли чем угоститься, князь?

Властимир медленно, еще не придя в себя от удивления, отломил хлеба и протянул гостю.

Леший вцепился в хлеб лапками, и некоторое время на поляне было слышно только чавканье. Доев, леший вытер рот ладошкой и уселся поудобнее.

— За угощение благодарствую, княже! Ты меня не обидел, и я тебя не обижу. Проси чего угодно — если в моем лесу не сыщется, в соседний наведаюсь, до света управлюсь!

— Да ничего мне вроде не надо. — Властимир оглядел свои вещи, подумал — так ли это.

Леший захихикал, обхватив колени руками. От его хохота где-то в чаще проснулось эхо и заголосило на разные голоса — словно не один леший на полянке веселился, а десяток голосистых девок разом заплутали.

— Как же мне того не знать, не ведать, князь резанский, — молвил он, отсмеявшись, — когда мы о тебе наслышаны заранее!

— От кого наслышаны?

— Аи не помнишь, князь? — прищурился леший. — Да сосед мой мне давеча все порассказал про тебя — и как ты за Святоборовым коньком погнался, и как на девок-водяниц нарвался, и как за тебя леший с водяным дрался, и как потом ты от него сбежал, когда он отвернулся, и как ты в самые заповедные Святоборовы владения заехал и Святобора самого чуть не прогневал, и как с волхвом повстречался, и как едва навеки у него не остался.

— Все так, — согласно кивнул Властимир, — но откуда ты взял, что я мог у волхва навеки остаться? Он же меня вывел!

— Аи забыл, конечно, что волхв тебе чуть не вручил? — серьезно спросил леший, — Коли взял бы ты кольцо, никогда бы к своим не вернулся! Кто что от таких людей берет, тот их слугами становится!

В городах и деревнях все кому не лень рассказывали истории и сказки про колдунов, что таким способом передают ничего не подозревающим людям свою черную силу, чтобы и они служили Чернобогу. Тот волхв ему не очень понравился, но тогда получается, что и его видения Змея и бед людских — только обман, марь, колдовские чары?

— Но ведь этот волхв мне путь указал! — воскликнул князь. — Что же это выходит — он кривил душой и ничего этого не было и я в путь пустился зря?

— Не зря, княже, очень даже не зря, — покачал головой леший. — Старец тот всю правду тебе открыл, а про кольцо это уж он сам от себя, без ведома богов — от старости, видно, стал путаться! Так что не бойся — путь твой мерен, путь твой верен.

— Ну, раз ты все знаешь, леший, то скажи мне тогда — в чем мое призвание? Почему мне дома не сидится — нет ли тут чар каких?

— Чар тут мало, всего только — постоять за нашу землю. И ты, и я — все мы на этой земле живем, если что с нею случится — ни вам, людям, ни нам, лесным да водяным жителям, никому житья не будет. Да за примером далеко ходить не надо — глянь хоть на мой лес!

Лешачок повел рукой по сторонам, и Властимир, невольно тоже оглянувшись, вспомнил, что во всем лесу за день не встретил никого, кроме лешего.

— А скажи-ка мне, стар-старичок, леший-лешачок, отчего это в твоем лесу тишь, как на погосте в летний полдень? Ночь для вашего брата самое время, да и лесные птахи о такую пору голосисты, а в твоем хозяйстве тишь да пустота, сон да немота! Отчего так?

Леший при его словах явно опечалился, понурился, подперев ладошкой щеку.

— Был лес-лесок, а в лесу—соловья голосок, — забормотал он, — да только ныне тишь, не слыхать и мышь. Опустел мой лес — кто в дальние леса подался, кто затаился, мало кто остался, да и тот попался… Как поедешь на север отсюда три версты, а потом три версты на восток, увидишь ручеек. Тот ручей все бежит-спешит к Светлоозеру. Только раньше оно было светлое, в ясный полдень видать донышко, а теперь оно заросло-зацвело, ну а где и от берега навсегда ушло. Захолодело, заболотело, у русалок не стало родины.

— Ну и что из того? На то дед-водяной есть, чтобы за озерами следить!

— Да ведь и водяной дед оттуда ушел! Поселилось в том озере чудище водяное, болотное! — Глаза лешего округлились то ли от страха, то ли от волнения. — Откуда оно взялось — никто не знает, не ведает, а только приползло и живет, всем житья не дает. Уж кто плавает — да не выплывет, а уж кто нырнет — да не вынырнет, зверь к воде придет — и того задерет! Оттого-то все и разбежались и попрятались!

Властимир почувствовал, как странно стеснило грудь — как когда-то в детстве, когда слушал песни о змеях и чудищах, с которыми бились богатыри, что жили во времена Трояна. Он думал, что все это сказки для малых и глупых и такого вовеки не было, а вот теперь сказка обернулась былью и случилось это с ним!

Он вскочил, свистнул, подзывая Облака. Верный конь подошел сразу и встал позади хозяина, недоверчиво косясь на лешего, сидевшего у костра мохнатым комочком, грея руки.

— Где, говоришь, это озеро? — спросил князь. — Три версты на север, а потом три версты на восток и по течению ручья?

— Да ты что, княже? — вскочил лешачок. — Куда собрался? Властимир сосредоточенно собирал свои вещи в мешки.

— К озеру, — ответил он. — Посмотреть, что за чудище такое, что от него даже водяные разбежались!

Леший подбежал и вцепился ему в руку:

— Не спеши, человече! Ночами оно в глубоком омуте отлеживается, тебе до него не добраться, а на рассвете оно выплывает охотиться. Теперь в озере взять нечего, оно и на берег выходит. На суше не так ему привольно — плохо оно по земле ходит. А в воде с ним не совладать! Если в ночь поедешь — оно тебя с воды схватит, утянет в омут да и разорвет. Дождись утра — утро вечера мудренее, а тебе перед боем сила нужна!

Почувствовав на руках мягкие прохладные пальчики лешего, Властимир опять сел. Старичок был прав: следовало выманить чудовище из воды — ведь и медведя не берут в берлоге, а выманивают, а медведь послабее будет, наверное, чем это диво. В раздумье он стал жевать разогревшееся на углях вяленое мясо.

Лешачок следил за ним голодными глазами. Поняв без слов его взгляд, Властимир отрезал и ему — видимо, совсем в лесу худо стало, раз и его хозяин так оголодал! Тот остался доволен куском и долго, отвернувшись, жевал.

Лесной гость пригрелся у огня, хотя обычно лешие его терпеть не могут, опасаясь, как бы он не спалил леса. Но этот леший был необычным — уже засыпая, Властимир видел его маленькую фигурку, склонившуюся над костром.

Густой молочно-белый туман лежал над озером и окружавшей его поляной, словно снег, когда Властимир на следующее утро подъехал к берегу и огляделся.

Все было так, как рассказывал ему леший. Он проводил человека до самого ручья и всю дорогу говорил о том, что чудище любит, что ему не по нраву и где его вернее искать. Прощаясь, он обещал подождать его на этом месте.

Озеро было вытянуто в длину на две или три версты — дальний берег пропадал в тумане. Сколько было ширины, Властимир тоже не мог определить. Леший уверил его, что оно узкое и глубокое, с обрывистыми берегами, поросшими камышом. Только с одного берега камыши и тростник росли не так густо — там был водопой и туда-то любило выползать это чудище.

Омут, где оно могло сейчас спать, был совсем рядом — в десятке саженей. Обрывистые берега нависали над зеркалом гладкой и обманчивой тихой воды. Ветлы, на которых раньше любили сидеть русалки, качали тонкими ветвями у самой воды. По поверхности плавали листья водяных растений — князь узнал пока еще небольшие пластинки одолень-травы и водокрас, его родню. Вода в омуте была чиста, но он был слишком глубок, чтобы можно было что-то в нем разглядеть.

Привязав Облака у опушки и приготовив оружие, князь подобрал несколько камней покрупнее и вернулся к омуту. Надо было выманить чудовище, чтобы одолеть его на суше, по совету лешего.

Камень с гулким всхлипом упал в воду, подняв брызги. Второй камень Властимир бросил с таким расчетом, чтобы он произвел как можно больше шума — в детстве с мальчишками он частенько так развлекался на берегу Оки и один раз поднял сома из ямы.

Он покидал так почти все камни, но чудище не показывалось, словно его там и не было. Князь уже почти поверил в то, что леший его обманул, но тут вода заволновалась. В глубине заворочалось что-то большое и длинное, как утонувшее бревно. Последний камень вылетел из рук князя и шлепнулся как раз на всплывающее существо. Оно дернулось, изгибаясь, и Властимир понял, что спугнул неведомое чудище.

Но он все еще не мог разобрать, с кем ему предстоит сразиться. Воображение рисовало зверя, похожего на того сома из воспоминаний детства, только гораздо больше и, может быть, с лапами. Он ждал тупую морду с широкой прорезью рта и крошечными глазками по бокам, осененную десятком усов-змей.

Вода вспенилась, вскипела, и прямо перед князем стремительно вынырнула узкая голова, вся, кажется, состоящая из длинной пасти, усаженной зубами. Пасть раскрылась, обнажая розовое нутро, но захлопнулась прежде, чем Властимир успел ткнуть туда мечом. Все же он замахнулся и со всей силы опустил меч на уродливую голову.

Разъярившись, чудище нырнуло, но только для того, чтобы тут же выскочить из воды на сушу так легко, словно его толкнули снизу. Властимир попятился, не сводя с него глаз, — это было совсем не то, чего он ждал.

Его враг, как ни странно, больше походил на ящерицу, если бы она выросла до четырех-пяти саженей в длину и обзавелась когтями на кривых лапах, твердой кожей, похожей на ржавый доспех, усыпанный шипами и шишками. Приподнявшись на толстых коротких лапах, чудище разинуло пасть и проворно бросилось на него. Большие выпуклые янтарные глаза на макушке внимательно следили за человеком.

Чудище взревело, когда меч князя второй раз достал его по голове, не причинив заметного вреда. Оно целиком выползло на берег и теперь в ярости било по траве хвостом с таким же звуком, как бьет конский бич, только гораздо глуше, и ревело хриплым басом — все-таки две царапины остались на его уродливой голове.

Властимир не стоял на месте — чудище металось за ним, щелкая зубами. Один раз оно схватило корень ветлы, на который поставил ногу князь, — дерево затрещало под его зубами, как солома под огнем.

Князь уводил врага подальше от воды, надеясь, что оно как рыба — долго без нее не может. Но твердая броня защищала чудище не только от его меча, но и от высыхания. Нужно было найти уязвимое место в его шкуре.

По опыту он знал, что глаза и горло — две слабые точки у любого зверя. Ворон клюет в глаза, волк бросается к горлу. Князь попробовал попасть острием меча в глаз врагу.

Зверь медлил с броском, ожидая, видно, что двуногий враг сам ринется ему в пасть, и князю повезло — кончик лезвия вошел в ярко-оранжевое глазное яблоко, перечеркнутое черным.

Истошный рев, прокатившийся над лесом, возвестил, что удар был удачен. Ослепшее на один глаз чудище от ярости и боли забыло осторожность и с удвоенной злобой ринулось на человека.

Окрыленный удачей, Властимир примеривался, чтобы поразить и второй глаз врага, но тут чудище изогнулось, как тугой лук, что-то просвистело рядом, и тяжелый удар — хвоста сбил человека с ног.

Видимо, зверь так и убивал свои жертвы — сила удара была такова, что Властимир покатился по земле, выронив меч. Он тут же вскочил, протянул к мечу руку — тот упал совсем рядом, — но над ним раздался торжествующий рев, и зубы чудища сомкнулись на его ноге.

Оно дернуло, и князь опять растянулся на земле. Пятясь, чудище поволокло его в воду, мотая из стороны в сторону, словно собака крысу.

Властимир шарил по сторонам руками, пытаясь задержаться, но чудище двигалось слишком быстро. Князю удалось уцепиться за корень ветлы, но враг как раз в эту минуту; поджал задние лапы, скользя к воде по гладкой и скользкой-траве. Зубы его проткнули сапог и мясо до кости с жутким хрустом, и князь не выдержал и разжал руки.

В последний миг он вспомнил о ноже за сапогом, сделал —. - глубокий вдох, и, когда ледяная вода сомкнулась над ним, рука нащупала костяную рукоять и плотно сжала ее — последнее оружие на крайний случай.

Чудище тащило его на глубину. Преодолевая застилавший сознание кровавый туман, задыхаясь, Властимир потянулся к горлу своего врага и схватил челюсть свободной рукой, пытаясь ее разжать.

Зверь запаниковал — до этого он не сталкивался с такой жертвой, что сопротивляется даже под водой. Он ударил хвостом, поднимаясь на поверхность. Пальцы князя коснулись мягкого горла чудища, и он, не теряя времени, ударил ножом…

Что-то холодное коснулось его лба, словно легкая рука девы Мангуры остудила пылающее чело раненого воина. Капля скользнула по щеке, и князь вздохнул.

Властимир почувствовал, как чьи-то руки касаются его лица, заботливо ослабляют ворот.

Он лежал на земле, под головой — что-то мягкое, вроде свернутого плаща. Сапоги и верхнее платье с него сняли, он был весь мокрый, но не мерз — совсем рядом горел костер. Левая нога жутко болела, словно до сих пор сразу несколько чудовищ тянули и жевали ее. Князь застонал, и над ним кто-то склонился.

— Больно, да? — послышался озабоченный голос. — Потерпи, я сейчас!

Кто-то коснулся раненой ноги, стал ее гладить, мять и пришептывать что-то еле слышно. К немалому удивлению Властимира, боль начала отпускать. Когда она стихла, князь открыл глаза.

Он лежал на траве у костра, вокруг которого были разложены для просушки его вещи — на нем самом оставалось только исподнее и плащ, которым его заботливо укрыли. Подле Облака пасся чужой вороной конь, а возле князя сидел незнакомый парень в вышитой льняной рубахе, полосатых штанах, закатанных до колен, и босой. Его сапожки со щегольски загнутыми носами стояли у огня рядом с Князевыми. Юноша осматривал князя с беспокойством, но, встретив его взгляд, улыбнулся и кивнул.

— Ну, очнулся наконец! — молвил он приятным голосом. — С возвращением. Видать, боги пока не хотят тебя к себе… И дернул тебя леший в пасть Змею лезть, да еще в одиночку! — продолжал он укоризненно. — А если б он попроворнее тебя оказался? Но ты везучий человек, раз такое чудище одолел!

Его последние слова заставили Властимира забыть о том, что его нежданный спаситель говорил с ним так, как только отцы говорят с неразумными чадами. Он попытался приподняться.

— Одолел? — переспросил он — А разве я его убил?

— Ну да, — кивнул незнакомец, — убил — вон валяется.

Парень помог Властимиру сесть.

В озере, куда его затащило чудище, на поверхности взбаламученной воды плавали обломанные ветки, трава, вырванные водоросли, наполовину вытащенная на берег, лежала огромная туша кверху лапами. Князь увидел на ее белом вздутом горле глубокую рваную рану. Но этого было мало — бок чудовища тоже был распорот наискось, и густая темная кровь сочилась в воду озера, мутя ее.

Вид вывалившихся сизых кишок заставил его поморщиться и закрыть глаза. Князь откинулся назад, юноша заботливо поддержал его, не давая упасть.

— Ох и нажрутся раки досыта, — заявил он. — Глотку ему это ты перерезал, да я добавил, когда тебя от него оттаскивал… А на брюхо, что порвано, не смотри — это я, когда печень вырезал.

Властимир снизу вверх взглянул ему в лицо:

— А ее-то зачем? Или в ней душа его?

— Душа? — юноша откинулся назад, заливаясь смехом. — Ну и насмешил! Откуда душа у этого страшилища?.. А печень — она наша добыча по праву. Скажешь — нет? Суди сам — он бы тебя одолел, съел бы не поморщился. А мы его одолели — тоже должны съесть. А печень у любого зверя — первое лакомство…

На углях костра уже покрывались корочкой темные куски печени, расточая терпкий аромат. Властимиру вдруг захотелось есть, и он решил отложить на потом выяснение имени юноши и почему тот его победу делит на двоих.

Разговорились они позже, когда добрая половина звериной печени была съедена, а остатки юноша завернул в лопухи и положил в седельный мешок. Князь назвался первым, чтобы не возникло недомолвок, и с удовольствием наблюдал, как смутился и восхитился одновременно его собеседник. Юноша явно никогда раньше не разговаривал с князьями.

— Ну, а ты кто таков, какого роду-племени? — вопросил Властимир в свой черед. — И что за человек, что мне в помощники набиваешься?

— Имя мне — Буян, сын Вадима Храброго, — молвил он. — Я гусляр из Новгорода. Ехал куда глаза глядят, услышал шум да крик, сюда прискакал — как раз вовремя, чтобы тебя, Властимир, спасти.

— Я тебе не Властимир, а князь. А ты мне лучше скажи, что гусляр из Новгорода так далеко от него заехал?

Буян перестал улыбаться.

— Нравишься ты мне, княже, — тихо ответил он, — тебе я правду скажу. Изгнал меня Новгород навеки, и Росток тоже выгнал. Бездомный я — только гусли мои при мне да товарищ верный — конь Воронок…

Он с любовью оглянулся на вороного жеребца, а потому не видел, как посерьезнело лицо Властимира.

— За что же тебя изгнали? — спросил он.

— Я на варягов восстал! — не поворачивая головы, ответил Буян. — За то и выгнали.

— Так ты — изгой?

Изгоями становились только преступники — убийцы, воры, насильники. Все, кто не желал признавать своей вины, были осуждены на вечное бродяжничество и одиночество. Ходили слухи, что варяги таких клеймили, чтобы никто им не помогал. Видимо, этот сбежал до клеймения. Среди славян изгоев тоже не жаловали — только дикие народы, что жили на севере, да одиночки-изверги, которых род изверг, почти приравняв к изгоям, иногда помогали им, если не боялись быть обвиненными в сообщничестве. Спутник изгоя сам становился изгоем — это было Властимиру известно.

— Изгой? — повторил он. — Убирайся вон и благодари богов, что я ранен и не могу помешать тебе уехать! Вон!

— А если я не хочу?

Синие глаза Буяна сияли гордостью и вызовом.

— Я хочу остаться с тобой, князь, и я останусь, — твердо ответил он.

— Да как ты… Да что ты себе позволяешь, изгой! — вспылил Властимир.

Его отец был не в меру честолюбив, за что и поплатился. Властимир был горд тем, что он князь и зять варяга. И эта гордость ударила ему в голову, смешавшись со стыдом от того, что он обязан помощью изгою.

Рука нашарила нож, каким он только что пластал печень, и подняла его. Властимир размахнулся, целясь в грудь гусляра, но тот не дрогнул и только молвил спокойно:

— А кто тебя из пасти вытащил?

Властимир заглянул в честные глаза человека, не пытающегося защититься от ножа. Взгляды их скрестились, как два меча, готовые не давать пощады врагу. Потом взор гусляра скользнул вниз. Проследив за ним, князь понял, что тот смотрит на его раненую ногу — нога была промыта, обложена целебными растениями и перевязана чистой тряпицей. Это тоже сделал Буян.

Властимир до боли сдавил рукоять ножа и с бессильной яростью вонзил его в землю.

ГЛАВА 5

Всю ночь он лелеял надежду, что благодаря целебным растениям рана заживет, затянется, но наутро проснулся от сильной боли. Нога распухла, края повязки врезались в кожу, из-под нее сочилась полупрозрачная жидкость. Прикоснуться к ней было невозможно, а встать — тем более. Попытавшись опереться на ногу, Властимир упал на землю, тихо поминая непотребными словами все на свете.

Буян после вчерашнего не приближался, даже спать лег с другой стороны поляны, у самой опушки, саженях в десяти от костра. Сейчас он спокойно чистил своего вороного жеребца, который игриво хватал его зубами за рубаху и приплясывал на месте. Он даже не обернулся, когда пытавшийся встать князь упал, скрипя зубами от боли.

Властимир, потерпев несколько неудачных попыток, понял, что без посторонней помощи ему не обойтись. А Буян уже седлал коня, что-то тихонько насвистывая.

— Эй! — позвал князь хриплым шепотом. — Эй, ты! Гусляр спокойно увязывал свои вещи, тихо разговаривая с конем.

— Эй! — громче позвал Властимир. — Как там тебя… Буян!

— Что угодно князю? — отозвался тот, не прекращая своего дела.

— Куда ты собрался?

— Как куда? — тот обернулся. — Ты вчера сам велел мне убираться вон, и сегодня я так и делаю. Прощай, князь!

Он взял жеребца под уздцы и повел его прочь.

— Стой! — Властимир привстал на колено здоровой ноги, стараясь не обращать внимания на боль в ране. — Ты же не можешь вот так меня бросить! Ты же меня на смерть оставляешь! Я встать не могу…

— Ты хотел, чтобы я уехал, — холодно возразил Буян. — А теперь говоришь, что я тебе нужен.

Этого князь не говорил, но боль в ране не располагала к спорам.

— Я… ошибся, гусляр, — тихо молвил он. — Ты мне нужен. Помоги мне!

Буян стоял, держа коня под уздцы. Властимир не поднимал глаз — ему было стыдно просить о помощи того, от кого по суровым законам славян зазорно было принять даже мольбу о милости. Он не видел, как улыбка расцветила лицо Буяна, и тот тихо сказал:

— Заставлю тебя помаяться, заставлю тебя помучиться, но ведаю я наверное, что все у тебя получится.

— Что? — спросил князь, не расслышав, что бормочет гусляр.

— Ничего, — отрезал Буян и, отвернувшись, привязал жеребца к дереву. Властимир увидел это, и душу его наполнила радость.

Прогнева возвращалась из рощицы, где она с другими девушками заклинала кукушку и плела венки. Праздник Семик подходил к концу, и новые кумушки отправлялись по домам на общую трапезу.

Девушки шли, держась за руки парами, кума с кумой. Некоторые из них были из соседних деревень, а две пришли даже с заставы. Сегодня праздничная трапеза была в Ласко-ве, а завтра девушки отсюда собирались в гости к соседям.

Они уже вышли к повороту от берега к деревне, когда с другой стороны показались двое всадников.

Впереди на вороном коне ехал красавец юноша в расшитой рубахе. При виде девушек он широко и весело улыбнулся. Он вел в поводу белого кологривого коня, на котором, наклонившись вперед, сидел воин постарше его и побогаче одетый. Лицо его было напряжено, как у человека, терпящего боль или несущего в душе тяжкую думу. Оба были при оружии, а у седла юноши в мешке угадывались гусли. Поравнявшись с девушками, юноша сдернул с головы шапку и поклонился в седле, тряхнув светлыми волосами.

— Девицы-красавицы, любушки-голубушки! — воскликнул он звонко и весело. — Ехали мы полем, ехали мы лесом, ехали по городу, ехали селом. Не подскажет ли кто из вас, красавицы, где нам найти знахаря — другу моему совсем худо, помощь нужна!

Его спутник только поморщился на слова юноши и отвернулся.

Прогнева вышла вперед:

— Поезжай за мной, молодец. Я укажу.

— Благодарю тебя, красна девица, — отозвался юноша, проворно спрыгивая и подхватывая поводья обоих коней.

Попрощавшись с подругами и пообещав непременно быть завтра в условленном месте, Прогнева первая свернула к деревне. Юноша шел за нею. Остальные девушки немного отстали, чтобы без помех посудачить о приезжих.

Прогнева совсем не удивилась просьбе незнакомца и не могла отказать ему в помощи — к ее сестре приезжали, случалось, и из города. Возможно, им о ней рассказывал кто-то из уже леченных у Веденеи.

Юноша, очевидно, не мог долго молчать.

— Как зовут тебя, красна девица, и какого ты рода-племени? — спросил он.

— Прогнева, — коротко ответила девушка.

— А меня звать Буяном, гусляр я из Новгорода. А друг мой — князь из славного города Резани, что стоит на Оке, — указал рукой Буян. — Ехали мы лесами Муромскими, да в такие чащобы заехали, где чудища водятся страшные. Напало на нас одно чудище, и князь его в честном бою одолел, да только вот беда приключилась — оцарапало оно молодца.

— Это ты Веденее расскажи, — оборвала его Прогнева. — А я знахарства не ведаю.

— Аи, Прогнева ты да красавица, до чего ты, Прогнева, неласкова! — весело воскликнул Буян. — Улыбнись посветлее, будь поласковей, милая!

Властимир только морщился, слушая болтовню гусляра. Да что тому — нога не болит, душа легка. Совсем еще зелен, неопытен, вот и веселится и играет, чисто конь молодой. Сат мому князю было не до смеха — рана с каждым днем болела все сильнее, уже не помогало искусство гусляра, когда тот заговаривал боль.

Веденея была на дворе, перебирала для просушки травы, когда в ворота чужой человек ввел в поводу коня, на котором, сгорбившись, сидел другой чуженин. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что нужна ее помощь. Девушка отложила травы и пошла навстречу.

— Здравствуйте, гости дорогие, с чем пожаловали?

— С бедой мы к тебе, красна девица, — начал снова Буян, ломая шапку. — Князю помощь нужна, а ты, говорят, целить можешь, боль одолеваешь!

— Рану-то я исцелю, а боль одолеть я не в силах — с нею только сам он и может справиться. — Веденея подошла ближе.

Властимир поднял голову, чтобы взглянуть на ворожею, — да так и застыл, не в силах слова вымолвить. Только мельком видел он эти глаза, но запомнил на всю жизнь. Тот же пристальный ищущий взор глянул на него из глубин котла старого волхва там, в Муромских лесах. Тот, но другой — глаза ворожеи были живыми и близкими, да и потемнее, но это были они.

Веденея тоже обомлела, касаясь рукою стремени князя. Она тоже не верила своим глазам, но Чистомысл показал ей в мисе с водой именно этого человека: конь, одежда, лицо, глаза — все, что она помнила, совпадало до мелочей! И ей предстояло помочь ему!

— Ты помочь ли сумеешь, девушка? — молвил Буян. Ворожея и князь разом вздрогнули. Веденея отвела взор и твердым голосом приказала:

— Помоги его в дом занести, коли сам не сможет. Я посмотрю, что там!

Властимиру хотелось спрыгнуть наземь, как бывало, но нога была как чужая, и ему пришлось опереться на плечо Буяна. С другой стороны его поддержала Веденея.

В доме его усадили на лавку, куда Прогнева, забежав вперед, успела постелить чистое рядно. Ловкими пальцами расстегнув пряжку плаща, Веденея велела ему прилечь и стянула сапог.

Властимиру показалось, что она содрала его вместе с кожей. Он дернулся, скрипнув зубами.

Нога распухла и потемнела. Рана снаружи была чиста — только заживать не хотела. Девушка посмотрела на стоявшего рядом Буяна:

— Ты лечил?

— Я, — с улыбкой молвил он. — Вез я его два дня, третий… Ох и намучился с ним в дороге-то! Князь, а как младенец — все ему не по нраву да не в обычае.

— Рану ты лечил правильно, — кивнула Веденея. — Только кто ее нанес такую?

— Чудище, — вместо балагура-гусляра ответил Властимир — молчать он больше не мог и заговорил, чтобы не кричать. — Оно меня за ногу зубами схватило, а я его… ножом, да поздно!..

Веденея коснулась раны пальцем, и князь чуть не завыл — ему показалось, что раны коснулось каленое железо.

— Все понятно, — молвила девушка. — Рана бы давно сама зажила, да попала в нее стынь болотная с зубов того чудовища… Вот что, выйди-ка, друг дорогой, конями займись, а я подумаю, чем лечить будем.

Буян вздохнул, ободряюще похлопал князя по плечу и вышел.

Оставленные во дворе кони потянулись к нему мордами. Он приласкал своего Воронка, с которым третий год не расставался, погладил и белого Облака и стал расседлывать лошадей.

Привязав их под навесом, где летом стоял скот, он чистил их, что-то напевая про себя — не мог без песни, как птица без неба! — когда скрипнула дверь. Буян оглянулся — из дома вышла Прогнева с пустым ведром. Проходя мимо, она бросила в его сторону такой взор, что Буян забыл все дела и двинулся к ней.

— А куда это ты, девица?

Прогнева обернулась к нему из калитки:

— За водой. Сестра велела — будем князю твоему ногу отпаривать.

— Проводи и меня туда, — засуетился Буян, бросаясь отвязывать лошадей, — мне надо коней напоить.

Девушка дернула плечом, поджидая, и пошла впереди, прямая и гордая, а Буян — следом, ведя лошадей в поводу. Вообще-то он мог бы и бросить поводья — Воронок и так бегал за ним, как собака, да и старый Облак уже привык к молодому товарищу и мягким рукам его хозяина, а сейчас, на новом месте, и подавно старался держаться поближе.

Буян сзади разглядывал девушку. Невысокая, ему едва до плеча, худенькая и совсем юная — верно, и восемнадцати нет, а то и всего шестнадцать. А тонкий стан, коса ниже пояса, а тот взор, что сжег его только что… Буяну сейчас хотелось свернуть горы, выдрать перо из хвоста Жар-Птицы и достать с неба звезду — только бы еще раз встретить тот же взгляд.

Прогнева же словно нарочно медлила, идя вдоль берега к мосткам. Заведя коней в озеро и ожидая, пока они напьются, Буян смотрел на девушку. Она не обращала на него внимания, болтая с каким-то парнем, своим ровесником. Понимая, что он чужой, гость в их деревне, Буян тем не менее, был готов на все, чтобы оказаться на месте этого парня. Бросив коней, он пошел к мосткам.

Парень вскочил на спину своего низкого конька, подхватил поводья двух заводных и ускакал, махнув Прогневе рукой. Она с усилием подняла наполненное ведро, но не сделала и шага, как дорогу ей заступил Буян.

— Чего это ты? — нахмурилась девушка. — Дай пройти!

— А ты бы мне ведро дала. Тяжелехонько такое в гору нести.

— Не твоя забота — тяжелее носила.

— Так ведь и я не только повод в руках держал!

— Пусти! — Прогнева посмотрела исподлобья. — А не то смотри у меня — спуску не дам!

Буян улыбнулся:

— Так что — помочь не позволишь?

— Нет.

— А если я тебе спою — тогда позволишь?

— Споешь? — удивилась Прогнева. — А ты можешь?

— Я гусляр из самого Новгорода, а тамошние гусляры во всем мире лучшие! — гордо молвил Буян. — Так как?

— Ну, если мне понравится… — начала Прогнева и поставила ведро, готовая слушать.

Буян обрадовался, и тотчас же гладь озера, синь неба над ним, леса и ивы вдоль берега стали величайшим богатством, которое он готов был подарить Прогневе, ставшей для него единственной во всем свете.

Он мог петь везде и всегда, с гуслями и без них, новые песни и старые, но та, что родилась сейчас, была совсем новая:

Когда он замолк, Прогнева вздрогнула и огляделась. Ее поразило, какая на озере наступила тишина. К берегу приплыли утки, чирки и гуси. На ветвях кустов расселись птахи мелкие, а поодаль, по глади озера, словно тени русалок, невесть откуда взявшись, скользили два лебедя. Даже жеребцы положили головы на спины друг другу и застыли, прикрыв глаза. Только ветерок перебирал молодую листву.

Заглянув в глаза Прогневы, Буян широко улыбнулся и поднял с мостков ведро.

В самую последнюю минуту Прогнева обогнала его и пошла впереди, прямая и гордая, чтобы гусляр не возгордился, что, спев лишь раз, уже покорил ее, пусть и песней, спетой явно для нее одной. Так они и пошли обратно в деревню: впереди — Прогнева, за нею — Буян с ведром, а за ним — два коня.

Веденея сразу взялась за дело, только мельком осмотрев ногу князя. Она не сказала ему ничего, чтобы не знал и не волновался раньше времени, но Буян и привычная к делам сестры Прогнева догадались, что дела Властимира плохи и будут еще хуже, если не помочь немедленно.

За домом у Веденеи была маленькая банька — в ней она помогала роженицам, если роды были трудными, отпаривала язвы и обморожения. Там всегда было чисто вымыто ключевой водой с корнем папоротника и полыни, был запас травяных настоев и веников из ветвей березы и дуба.

Нагрев воды, Веденея с помощью Буяна и Прогневы, некстати разрумянившихся и не глядевших друг на друга, отвела туда Властимира и усадила его на лавку, велев снять одежду.

Оставшись в одном исподнем, князь сидел на лавке, с интересом оглядывая закопченные стены, обмазанный глиной очаг в центре комнатки, на котором на огне закипало два котла воды, и развешанные по стенам веники и пучки трав. Маленькое единственное окошко, затянутое пузырем, почти не пропускало света. От пара уже было жарко и душно, кружилась голова.

Вошел Буян с двумя ведрами воды из колодца, поставил их у входа и уже открыл рот, чтобы что-то спросить у Веденеи, но та бросилась к нему и вытолкнула прочь:

— Иди, иди, не мешайся!

Уже в дверях гусляр поймал взгляд князя, подмигнул ему весело и вышел. Веденея заперла дверь на щеколду.

Только когда дверь закрылась, Властимир заметил, что они с Веденеей остались одни. Девушка скинула верхнюю ру-, баху, оставшись в длинной белой рядине с открытыми руками, распустила волосы с неслышным для Властимира приговором и стала бросать в кипящую воду то щепотку, то целый пучок разных трав. К каждой она обращалась по имени и просила ее отдать силы на доброе дело. Князь сидел на лавке, вытянув ноющую ногу, и молча смотрел на ее приготовления.

Обмакнув в воду сухой березовый веник, Веденея помешала им в котле, потом, подхватив одно из принесенных Буяном ве-дер, плеснула на камни очага. Вода зашипела, превращаясь в пар. Все скрылось в нем. Властимир почувствовал, как привычно ударил в лицо жар, тело начало потеть, запахло травами.

— Ляг, князь, — мягко сказала Веденея. — Но прежде испей-ка!

Она подошла, с поклоном подала чашу, над которой вился горячий пар. От напитка так сильно и пряно пахло, что в жизни не пивший ни одного лекарства Властимир подозрительно поморщился:

— Что это?

— Целебный отвар. Не бойся, княже, он поможет!

Он принял чару, стараясь не дышать, и единым духом, как зелено вино, осушил ее.

Словно огонь прошелся по всем жилам. Ему показалось, что, если он сейчас выдохнет, изо рта полыхнет пламя. От внутреннего жара он закашлялся, и Веденея велела ему лечь.

Что-то в отваре было подмешано особенное, потому что Властимир смутно, как сквозь сон, чувствовал руки Веденеи, касающиеся его то ласково и нежно, так что дух захватывало, то сильно и грубо, разом вырывая из сладкого дурмана. Он словно о чужой ноге догадывался — знахарка что-то делает с ней, промывает рану, удаляет гной, снимает отек. Глухо, через клубы пара, доносился тихий голос ворожеи-исцелительющы:

— Ты пади-уйди, стынь болотная, улети-растай, словно синей весной. Разомкни ты, стынь, когти крепкие, убери ты, стынь, зубы острые. Отпусти ты, стынь, руду-кровушку, руду-кровушку течь из ранушки…

Властимиру было жарко и трудно дышать. Снаружи его волнами охватывал пар и духота, внутри бродил огонь. Но горячее всего было раненой ноге. Ее словно раздирали раскаленные клещи. Князь не открывал глаз и не видел, что происходит на самом деле, но ему казалось, что раскаленный нож раз за разом входит в самую рану и пластает ее, добираясь до кости. Последний раз такую боль князь испытывал много лет назад, когда его помял медведь.

В ноге что-то зашевелилось. Оно росло в ней, как зерно в земле, и двигалось к поверхности, буравя кожу медленно, продлевая пытку. А мягкие руки уже не несли облегчения, они словно стремились оторвать ногу.

Слышно было, как Веденея отошла, потом вернулась, и на рану полилась горячая вода, расточавшая запах трав. Князю показалось, как что-та внутри раны злобно вскрикнуло и отпрянуло, забираясь поглубже.

— Терпи, князь, терпи, — услышал он далекий голос Веденеи, в котором звучало волнение и нетерпение. — Выходит… Ты пади-уйди, стынь болотная. Ты пади-уйди во сыру землю, во сыру землю да в болотину. А уж в той земле да в болотине чист ручей течет с ключевой водой. Ты пади-уйди, стынь, в ручей-воду, унесет ручей тебя вон с земли. Вон с земли твердой, в море-океан, в море-океан на остров Буян. Как на острове том Алатырь-камень, камень бел-горяч лежит выше туч. Как на камне том да Зоря сидит, да Зоря сидит, за землей следит. Омакнет Зоря руку белую да в ручей-воду, в стынь болотную, да возьмет ее, стынь болотную, да под камень тот и запрячет ее. И лежать ей там, на том острове, пока камень тот неподъемлем есть. А поднимет кто камень Алатырь, так вернется и стынь болотная! И на это есть слово крепкое, слово крепкое, слово верное…

Словно ножом полоснуло по ране. Радостно вскрикнула Веденея, а в следующую секунду на ногу с шипением плеснул такой огонь, что Властимир не выдержал и вскрикнул.

Когда он открыл глаза, все было кончено. Он лежал в доме на полатях в чистой рубахе, по грудь укрытый медвежьей шкурой. На ноге ощущалась тугая повязка, под нею что-то щипало и покалывало, но жар и тянущая боль уже прошли.

Первое, что он увидел, было лицо Веденеи. Девушка успела прибраться и сидела рядом, ожидая его пробуждения с чашей на коленях. Встретив подозрительный придирчивый взгляд Властимира, она улыбнулась:

— Это горячий мед. Восстанови силы, князь.

Во всем теле была приятная легкость и здоровая усталость, как после целого дня, проведенного в седле на охоте на туров и диких лошадей. Властимир взял чашу, сделал глоток и почувствовал, как понемногу возвращаются силы. Веденея с легкой улыбкой взяла пустую чашу и протянула князю что-то на ладони.

— В твоей ране остался обломок зуба чудовища — смотри. И зуб ядовитый. Был бы простой, мне бы не пришлось так долго трудиться. Но он вышел, и кровь твоя чиста.

На ладони ее лежал совсем небольшой осколок, с четверть ее мизинца. Властимир взял его, повертел.

— И из-за такой малости я мог умереть? — спросил он.

— Теперь уж не умрешь, — девушка взяла с его ладони осколок, отложила. — Только ногу несколько дней не труди. Подвиг твой не таков — пару дней подождет.

— Подвиг? — насторожился Властимир. — Откуда ты знаешь про подвиг? Кто сказал?

Он надеялся — она сейчас скажет что-то такое, что даст ему право думать, что это ее глаза тогда манили его в пещере волхва.

— Ты сам и сказал! — Девушка протянула руку. Властимир ждал затаив дыхание. Кончики пальцев легонько, коснулись его ресниц, будто мотылек присел отдохнуть. — Твои глаза сказали! — Пальцы невесомо соскользнули по щеке, и Веденея поднялась прежде, чем князь успел ее задержать.

Властимир и Буян загостились у девушек. Брат их на заставе в десяти верстах отсюда, отец ушел с торговым караваном вниз по Оке и должен был вернуться не скоро. Никто не нарушал покой больного.

Целыми днями Властимир отлеживался на полатях у окна. Веденея хлопотала по хозяйству, вспоминая о князе, только когда приходило время осмотреть рану, — за все три дня они не разу толком не перемолвились и словом. А Буян запропал куда-то. Властимир не знал, что тот целыми днями гуляет с девушками и поет, словно соловей, — лишь бы слушали. Несколько раз даже Веденея уходила послушать гусляра, оставляя князя совсем одного. На третий день он начал уже ненавидеть красавца певуна, что всюду был как рыба в воде.

Благодаря травам и тайным словам Веденеи на четвертый день князь уже мог встать и сам выйти из дома на лавку у крыльца. Рана хорошо подживала, нога болела, только если опираться на нее всем весом тела, — в седле можно было этого и не замечать, тем более если под ним послушный Облак. Тогда Властимир решил, что назавтра пустится в путь.

Буян просиял и сказал, что тоже едет с ним. Веденея же ничего не сказала, только пошла собирать в дорогу вещи гостей. Что же до Прогневы, то она гордо вскинула голову и пошла со двора. Буян бросился за ней и не заметил недовольного лица князя.

Веселиться Властимиру было не с чего. Этот неугомонный Буян решил ехать с ним — князь заранее знал, что гусляр не отвяжется: за те три дня, что тот вез его в Ласкову, Властимир успел понять, что Буян может добиться чего угодно любыми средствами, а он сейчас все еще не до конца здоров и ему, как это ни противно сознавать, может еще потребоваться помощь изгоя.

Но и с этим еще можно было смириться — все-таки не худой человек этот Буян. Властимиру не давало покоя, до чего спокойно отнеслась к его отъезду Веденея. Будто и впрямь не ее взор манил его тогда. А ведь он почти поверил в это! Что ж, знать, где-то ждет его звезда ясная!

Буян догнал Прогневу уже в роще. Девушка шла на голоса подруг, что окликали ее среди берез. Увидев с нею гусляра, они окружили его с просьбой спеть.

От этого Буян никогда не отказывался, лишь бы просили, и с готовностью затянул песню о девице, что прощалась с суженым на лесной дороженьке. При этом он смотрел только на Прогневу. Она же, прислонившись к березке, ни разу не взглянула на гусляра — взор ее блуждал где-то далеко.

Девушки запели, подхватывая последние слова Буяновой песни, и, когда он закончил, одна из них затянула песню, начиная хоровод. Одна за другой девушки присоединились к подруге, и скоро Прогнева и Буян остались единственными, кто не вошел в круг.

Вертя в руках травинку, Прогнева шла по березняку. Сквозь тонкие стволы было видно, как солнце красит небо в алые цвета, садясь за леса. Белые дерева-девицы розовели, словно смущались чистого взора заряницы. Вдалеке мычало, возвращаясь, стадо.

— Так завтра поутру вы с князем уезжаете? — вдруг спросила Прогнева.

— Да, но, знаешь, я… — Буян замялся.

— А мне все равно! — гордо перебила Прогнева. — Уезжаете—и хорошо. А то мне наши парни прохода не дают — когда, спрашивают, ты уедешь. Скорее бы завтра!

— Почему же? — воскликнул Буян. — Или тебе песни мои не нравятся?

— Они нашим парням не нравятся, вот что! А так — иди, пой себе. Тебя зовут, слышишь?

Девушки кричали им, аукали, звали назад, но Буян словно оглох.

— Идем вместе, — предложил он.

— Они зовут тебя, — со сдержанной злостью ответила Прогнева. — Иди, не нужен ты мне совсем!

Не раз о струны его гусель разбивались сердца дев и жен, но сердце самого певца пока было цело. Но сейчас в нем образовалась трещина, и оно зазвенело, как звенит под ветром расщепленное дерево. Буян узнал этот звон и остановился как вкопанный, не веря себе.

Прогнева, видя, что он не уходит, сама пошла прочь, потом побежала, раздвигая руками кусты, вниз, в овраг и к озеру. Буян припустил за нею.

Носок его сапога обо что-то запнулся. Гусляр наклонился, поднял находку и помчался догонять девушку, зажав вещицу в кулаке.

Прогнева стояла у ветлы, что склонилась над бочажиной, и смотрела на темную воду у своих ног. Услышав шаги Буяна, она резко обернулась и сдвинула брови.

Погоди, Прогнева, — заговорил тот, подходя. — Я сейчас Уйду, только посмотри — это не ты потеряла?

Он протянул свою находку, и девушка ахнула, схватившись за грудь, — на ладони у Буяна лежал подаренный Чис-томыслом оберег.

— Твой?

— Мой. Но как он попал к тебе?

— Нашел! — Буян невольно все крепче сжимал ладонь, словно оберег мог ожить и убежать. — Шнурок развязался, верно… А что это?

Прогнева не сводила глаз с его кулака — он сжал руку, словно пальцы свела судорога. Из кулака свисали концы шнура, который и правда развязался, а не порвался.

— Это оберег, — тихо молвила она. — Мне его подарил… один человек. Он сказал, что я должна его отдать…

Она замолчала, не решаясь продолжать.

— Ты должна его отдать? Я завтра уезжаю, но если бы ты отдала его, я бы взял, — сказал Буян.

Оберег приятно грел руку, он казался родным, давно знакомым, когда-то утерянным, а теперь вновь обретенным. И он принадлежал ему с самого начала — гусляр был в этом уверен.

Прогнева не смотрела на него.

— Если бы ты его взял, я бы отдала, — совсем тихо ответила она.

Не взять оберега Буян не мог — вещий голос звучал в нем, говоря, что эта вещь должна принадлежать ему так же, как меч — воину, плуг — пахарю и гусли — певцу.

— А я и беру, — сказал он.

— А я и отдаю, — вздохнула Прогнева.

Буян не понял ее печали и, связав кончики шнурка, надел оберег и спрятал его под рубаху.

ГЛАВА 6

На следующее утро два всадника вывели коней за ворота и, вскочив в седла, обернулись.

Обе воротины были распахнуты настежь, и дворовый пес, с которым не страшно было бы выйти и на медведя, настороженно принюхивался к чему-то на улице. Жеребцы нетерпеливо крутились под всадниками.

Прогнева стояла у крыльца, хмуро глядя на них. Оберег болтался на шее гусляра, который улыбался неизвестно чему. Она-то теперь знала, что и сама бы отдала ему вещицу, но он наверняка не понимал ее значения и не ведал, что Прогнева — его суженая. А что, если он и вовсе забудет дорогу к их порогу? Он вольная птица, где сытно накормили — там и дом, а ей ждать и надеяться. Зачем он только вообще приехал — такой красивый и веселый!

Властимир тоже был не так весел, как можно было ожидать от человека, который несколько дней назад спасся от смерти. Он все медлил, сдерживая Облака.

Веденея не показывалась из дома, но он надеялся, что она выйдет хотя бы узнать, что так долго не уезжают гости. Тогда он ее увидит и, возможно, догадается, будут ли о нем помнить здесь.

Наконец она вышла, неся что-то в руке. Ворожея подошла к князю и с поклоном протянула ему плетку.

— Возьми на добрую память, княже, — молвила она. — Плетка эта не простая, в ее хвосты стебли перелет-травы вплетены. Как захочешь, чтобы твой конь поскакал выше леса стоячего, ниже облака ходячего, ударь его плетью этой промеж ушей. А захочешь, чтобы он вновь на обычный скок перешел — изловчись и ударь его по глазам. Но помни: пользоваться ею можно только три раза — на четвертый она смерть коню принесет!

Властимир подумал — принимать ли такой дар. Отвел глаза и неожиданно встретился взглядом с Буяном.

— Бери, князь, не сомневайся, — сказал тот. — Девица умом сверстна, каждое слово ее — правда чистая!

Князь принял плеть и спрятал ее в седельный мешок. Пока он искал отдарок, Веденея не отходила от его лошади. Взглянув на нее, чтобы повиниться, что не нашел ничего достойного, Властимир заметил, что она заплетает в косицу прядь гривы Облака и что-то приговаривает одними губами. Она улыбнулась и стала завязывать конец косицы ниткой, которую ловко выдернула из рукава.

— Это тебе памятка, — объяснила она. — Как расплетется моя косица, так тебя назад потянет. А пока ниточка эта в ней, так и я с тобой буду…

Губы ее дрогнули жалобно, и она быстро ушла в дом.

— Едем, княже. — Буян тронул его за локоть, — Пора и честь знать!

— Погоди! Ты видел? Видел, что она сделала? — прошептал князь.

— Да все я видел, все. А теперь едем!

Властимир тяжело вздохнул, повернул коня, и всадники покинули деревню.

Во время пути князь все надеялся, что Буян скажет: «Ну, прощай», — свернет и оставит его одного, но гусляр держался рядом или чуть позади с независимым видом. Он беспрестанно вертелся в седле, весело скалился, что-то напевал про себя. Кроме того, он болтал без умолку, и к вечеру первого дня Властимир твердо решил, что если случай не избавит его от гусляра, то он избавится от него сам, доложив о нем в Резани варяжской общине. Те схватят изгоя-убийцу и отвезут его в Росток. В память о помощи, что Буян оказал ему, князь вступится за него, упросит дать ему право отстоять свою жизнь в поединке, не казня, — перстень, врученный Роолдом, давал князю такие полномочия. Но пусть изгой не надеется на большее.

Они ехали по берегу вниз по течению Оки. Вокруг расстилались земли княжества Резанского, его, Властимирова, отчина. Взяв власть, Улеб, его отец, расширил свои владения, забрав под свою руку многие деревни и мелкие города вверх и вниз по течению реки и некоторых ее крупных притоков. Сначала он брал кроме клятвы верности от городов-заложников отроков десяти—пятнадцати лет. Теперь эти мальчики давно выросли, многие стали воеводами на своей родине и верными слугами резанского князя, а иные жили в Резани, до сих пор служа в княжьей дружине или на его дворе.

Ни разу не заезжая в деревни — в Ласкове запаслись сытью и ячменем для лошадей на месяц или больше, — они на вторую ночь остановились всего в четырех верстах от переправы на Резань. До города оставалось всего ничего, но Властимир твердо решил, что Резань он минует. Он все думал и долго без сна ворочался на земле, подложив под голову кулак.

Буян тоже полночи не смыкал глаз. Впервые за все время он почувствовал оберег — при касании тот слабо жег руку, а в душе рождалось недоброе предчувствие. Он должен следовать за князем повсюду, что бы ни случилось, — наказ Чистомыс-ла, хоть волхв ни разу не сказал ему вслух, сидел в нем прочно, как собственное имя. Может, князю не придет в голову завернуть в родной город? А если все-таки придет? Что тогда будет? Ведь и там есть варяги…

Едва на востоке показался краешек алой фаты зари, Буян встал и, крадучись, направился к обрыву, с которого открывался вид на правый берег Оки и дали за нею. Там он сел на мокрую от росы траву, обхватив колени руками.

Мир еще спал, хотя ночные твари уже прятались в свои норы и гнезда, а дневные не спешили просыпаться. Был самый тревожный час суток, когда яснее всего голос тревоги, а сон крепче всего и слаще. В такую пору нападают враги и совершаются тайные убийства и побеги. Не сбежать ли ему от князя?

Юг, куда смотрел Буян, пропадал в ночной мгле, но свет прибавлялся, и вот уже можно отличить небо от земли. Безлунная ночь катилась к закату, звезды гасли одна за другой, а свет зари становился все ярче и ярче, словно она вбирала в себя их блеск. Уже повеял утренний свежий ветер, гусляр обхватил плечи руками — его начал пробирать холод.

И в этот миг взошла звезда Полынь.

Он просмотрел ее появление, или же она явилась внезапно — будто далеко боги запалили факел. В ночь звезда светила ярко-алым светом, и ослепшему от ее сияния гусляру показалось, что она мигает, словно и впрямь была глазом огромного чудовища. Буян привстал, чтобы поточнее определить, в какой она стороне, и так и остался стоять — там, куда упал его взор, лежал город Резань.

Сейчас город был скрыт расстоянием и ночной тьмой, но он был именно в той стороне. Значит, ему придется проехать совсем близко от него, а там его ждет опасность, и, глядя на звезду Полынь, он понял какая.

Дождавшись полного рассвета, Буян, удрученный, вернулся к кострищу.

Сон разметавшегося у погасшего костра Властимира был неспокоен. Буян видел, как подергивается его лицо и дрожат веки. Гусляр с жалостью поглядел на князя и стал готовить завтрак.

Властимир проснулся, учуяв запах жареного, и некоторое время полежал, не открывая глаз.

— С добрым утром, — донесся голос Буяна. — Я знаю, что ты не спишь. Вставай и присоединяйся!

Князь поднялся, спустился к воде умыться и вернулся к костру как раз тогда, когда у гусляра все было готово и можно было приступать к трапезе. Буян предложил князю жареного мяса, но тот принял угощение с таким видом, что Буян сразу заподозрил неладное.

— Что случилось, князь? Или тебе нездоровится?

— Здоров я, — хмуро откликнулся Властимир, — только…

— Потерял что?

— Да нет. Просто сон мне был странный… Приходит ко мне мать моя, прямо сюда, и говорит: «Вернись домой, сынок! Если уедешь в путь-дороженьку, никогда уж не воротишься. Сложишь в землях чужих буйну голову, и никто того не уведает. Останешься в чистом поле воронам на съедение, людям лихим на поругание…» А мать моя вещуньей слыла, она никогда слова зря не говорила. Вот я и думаю — а не голос ли это божества!

От этих слов у Буяна сразу отлегло от сердца.

— Это голос страхов твоих, княже! — воскликнул он. — Напугало тебя то чудище, что встретил ты в лесах Муромских, вот и думаешь ты, что еще почуднее и пострашнее может встретиться. А так ли то будет — ни ты, ни я не ведаем. То знают одни боги, но они так легко воротиться с дороги не дозволят.

— Но до моего города не так уж далеко ехать. Не зря мне сей сон был!

— Не зря! — разгорячился Буян. — Подумай, княже, вдруг это боги тебя испытывают, посылают тебе знамение. И должен ты либо свернуть с пути, и другого искать им надобно для подвига, либо ты достоин их чести окажешься и продолжишь дорогу славную. Верь слову моему, князь! Не следует заезжать в Резань, хоть и тянет тебя на родину, — заедешь, никогда уже Резань не покинешь, да и мне, — он коснулся оберега, — беда грозит в том городе.

Властимир не нашел что ответить. Он же ничем не выдавал своих мыслей, как же гусляр догадался?

— Я и сам не очень-то хочу ехать туда, — сознался он. — Но матери как-то приснилось, когда и как отца убьют, — и это в точности в указанный день исполнилось. И если она говорит, что меня ждет гибель, то так оно и есть!

Буян вскочил, и на миг показалось Властимиру, что не гусляр это вовсе, а богатырь.

— Слушай меня, князь! — молвил Буян так, что князь не осмелился ему перечить. — Ты — воин и мужчина. Воину не след доверяться бабьим сказкам и глупым выдумкам. Гибнет не тот, кому на роду так написано, а тот, кто в самый последний момент струсил… Женское дело, — продолжал он тише, садясь опять, — дома сидеть, за домом глядеть. Она в поле не выезжает, воинской жизни не знает, вот и выдумывает страхи да мороки, лишь бы мужа подле себя удержать, а того не ведает, глупая, что муж у материнской или жениной юбки слабеет телом и духом. Не позволяй ослабить себя, князь. Ты — князь и воин, тебе и судьбу свою решать, тебе миром править, Властимир!

Никогда еще не слышал князь таких слов и такого голоса — ни один гусляр Резани не мог сравниться с Буяном. Они посмотрели друг другу в глаза, и каждый прочел в них недосказанное.

— И подумай еще, княже, — спокойно добавил Буян, — ты же не один едешь. Я рядом буду, если что — помогу.

Властимир почувствовал досаду — гусляр догадался, что он задумал. Раз он уведал про это, придется подождать другого раза.

Час спустя они выехали на берег Оки как раз напротив Резани.

Город лежал на берегу. Леса, окружавшие его на равнине, отступили от него во все стороны — вокруг были только поля, пашни, деревни и маленькие рощицы. Во все стороны Тянулись дороги. День занялся ясный и солнечный, и город отражался в реке, словно лебедь молодой в зеркале вод.

Бревенчатые стены с рубленными по углам сторожевыми башнями стояли на высоком валу. За стенами были видны кровли домов и палаты княжеские. В центре города был естественный невысокий холм, на котором, сейчас невидимые с такого расстояния, жили боги — Перун, Белее, Купала и другие, помладше. Ворота города были уже распахнуты. Из ближних к реке как раз выезжала телега.

Встав на стременах, Буян осматривал противоположный берег так, как если бы хотел завоевать город.

— Нам туда, — наконец сказал он, — мимо города до той рощи, что левее, а там должна быть какая-нибудь дорога, что нам подойдет.

— Откуда ты знаешь, куда нам ехать? — подозрительно оглянулся князь. — От дома родного отговорил, теперь нача-ловать взялся? Да кто ты такой?

— Никто, — опустил глаза Буян. — Но про Змея я много ведаю. В тех песнях, что гусляры поют, про него правда чистая сказана. Улетает тот Змей к югу, в горы… А про Змея ты сам поведал мне, — добавил он.

Это последнее было правдой — Властимир доверился ему в первый же день. Но сейчас князю показалось, что его спутник чего-то недоговаривает. Твердо решив, что больше он ему ничего не скажет, но будет следить за ним в оба, Властимир первым начал съезжать к переправе.

Мимо Резани они прошли так близко, что были едва не узнаны сторожами — хорошо, что те плохо знали Властими-ра в лицо. Буян хранил молчание, но, когда стены Резани остались позади и чувство тревоги прошло, он вновь повеселел и, подбоченясь в седле, что-то запел.

Кони ходко рысили по обочине дороги, дабы не мешать проезжим телегам. Один раз их обогнал спешащий галопом небольшой отряд — дружина с какой-то заставы. Резань оставалась все дальше и дальше.

Два дня пути уже легли между родным городом Власти-мира и путниками. Бывавший в Муроме, на востоке, западе и в самом Ростоке, резанский князь никогда не заезжал так далеко на юг. Когда они пересекли границу с соседним княжеством, проехав через распахнутые спокойного дня ради-врата, где несколько витязей брали проездную пошлину, он стал думать только о том, что грядет.

Подходя к лесу, дорога вильнула хвостом, как лисица, и уползла в сторону, к распаханным полям, где подрастали хлеба. В лес, на юго-восток, куда указывала Полынь-звезда, вела узкая тропка. Лес поднимался впереди нестрашный, тем более что после заповедных боров Святобора Властими-ра трудно было чем-то запугать. Буян теперь помалкивал, так что под сень леса они вступили в молчании.

Эту ночевку в чужом лесу Буян долго вспоминал потом. Князь давно спал, дремали и жеребцы, а он все не мог сомкнуть глаз, сидя у огня. Дыма над костром почти не было, только золотисто-рыжие языки пламени плясали в ночи. I Усляр смотрел на них не отрываясь. В пламени, как всегда, плясали дети огня, по игре которых знающие люди предсказывали будущее. В Новгороде Буяну раз выпало увидеть, как один жрец толковал эту пляску. Вспоминая, что и как тот делал, гусляр склонился к самому костру и зашептал заговор-молитву богу огненному с просьбой о милости.

Тишина леса нарушалась только шорохом ветвей, мерным дыханием спящего человека и двух лошадей и потрескиванием головешек. Изредка вдалеке кричала сова и хохотал филин. Совсем близко тявкнула лисица. Глаза Буяна устали глядеть. Он мигнул, протер их, и в этот самый миг в глубине костра что-то показалось.

Какие-то маленькие различимые фигурки задвигались на углях, совершая свой, не понятный никому танец. Буян разглядел всадников и пеших воинов, были там и мирные люди. Вокруг них рушились дома, метались лошади и коровы. Шла большая беда. Потом вроде как кто-то огромный оторвался от земли в небо — и все пропало. Костер сбился и расстелился по земле от нежданного порыва ветра.

Все же он что-то увидел. Буян поклонился костру, благодаря его за весть. Он нашарил в суме кус хлеба, отщипнул немного и бросил на угли — дух огня потрудился, надо ему восстановить силы и получить пищу.

Но лучшая пища для костра — сухие ветки. Буян встал и пошел в чащу собрать для костра угощение. Но не успел он сделать и трех шагов, как порыв ветра повторился, и гораздо ближе. К нему примешивался шелест ветвей, будто на дерево села тяжелая птица.

Ураганный ветер налетел так внезапно, что Буян чуть не был сбит с ног. Он покачнулся и ухватился за дерево.

Лес гудел и ревел под новыми порывами невиданной силы ветра. Деревья гнулись, как тростник на реке, трещали сучья, наземь падали ветки с листьями. Где-то недалеко со стоном и треском надломилось дерево и рухнуло. Закричали птицы, слепо мечась в ночном лесу. Какая-то перепуганная птаха налетела на человека, задев Буяну крылом глаз. Сквозь завывание урагана долетел испуганный визг и ржание лошадей.

Буян крикнул, зовя Властимира, но голос его утонул в лесном шуме. Князь наверняка проснулся… Подумав про князя, гусляр удивился, что не чувствует тревоги, словно такие бури — обычное дело.

И тут вдалеке он услышал чей-то голос.

Призывный крик долетел до его слуха сквозь рев ветра и стоны ломаемых деревьев. Что-то нечеловеческое было в нем — торжество и такая воля, которой никто не смеет ослушаться.

Буян не осмелился даже помыслить о том, что можно не откликнуться на зов. Он собрал все силы, преодолевая порывы ветра, и пошел туда, откуда звучал крик.

В лесу все качалось, металось и падало. Ветер дул сразу со всех сторон. Ветки били по лицу, сучья норовили вцепиться в одежду и царапали руки. Буян хватался за ветви, уворачивался от колющих сучков, но упрямо шел на голос. Призыв все звучал с равными промежутками. Гусляр забыл про князя, про бурю, про все на свете — оставался только тот призыв и острое желание отозваться на него. Он не ведал, кому мог принадлежать голос, да и не хотел это узнать.

Ночной мрак впереди озарился странным оранжевым светом, и послышался плеск огромных крыльев. Гусляр остановился в нерешительности, но призыв все звучал, в нем слышалась властность бога, который не привык ждать. И Буян пошел на свет, раздвигая качающиеся ветви и уворачиваясь от норовящих упасть на него стволов.

Впереди внезапно разверзся простор поляны с холмом посредине, на котором лежало несколько валунов. Толстый дуб цеплялся меж них узловатыми корнями. Его корявые сучья громко скрипели под порывами бури.

На него с небес лился свет. А все вокруг было черным-черно, словно мгла поглотила весь остальной мир. Буян замер на самом краю поляны, не в силах сделать дальше ни шага.

Новый порыв ветра подхватил его и бросил наземь, лицом в примятую траву. Он упал, но тут же поднялся, ибо над ним опять послышался плеск крыльев.

Буян встал, шатаясь и закрываясь от нестерпимого света рукою. Свет лился от крыльев огромной птицы с серебристо-серым с голубыми и золотыми искрами оперением. Она медленно опустилась на дуб, и гусляр с содроганием увидел, что голова у птицы человечья, женская. Вокруг ее грозного, искаженного гневом лица вместо волос вились, похоже, змеи. Чем ниже спускалась птица, тем сильнее выл ветер. Но все же Буян старался держаться на ногах прямо.

Когда птица села и сложила крылья, ветер слегка притих. Если раньше буря напоминала разъяренного зверя, что кидается на всех, защищая хозяина, то теперь зверь словно сел у ног своего господина, но готовый в любую минуту броситься в атаку.

Птица повела головой по сторонам, и взор ее остановился на Буяне.

— Ты пришел на зов богов! — воскликнула она. — Иди сюда.

Буян сделал шаг:

— Вот он я! Что тебе нужно, птица?

В ответ птица взмахнула крылами, а буря завыла с новой силой. Буян еле удержался на ногах.

— Знай же, о смертный, — прозвучал гневный голос, — что имя мне — Гамаюн! По воле богов призван ты сюда слушать песнь Гамаюна!

Пораженный Буян отпрянул, отступая назад. Он, конечно, слышал о Гамаюне, вестнике богов, но не очень верил в его существование. Гусляру стало страшно.

Склонив голову, Гамаюн следил за ним. В его ясных глазах читалось ободрение.

— Я рад видеть тебя, человек, — наконец промолвил Гамаюн. — Ты достоин выслушать меня. Внимай же — сами боги говорят с тобой моими устами, витязь Боян!

Услышав его слова, Буян попятился, закрываясь от света рукою. Неожиданно позади встало дерево. Он уперся в него спиной — ноги отказывались служить ему.

— Ты ошибся, Гамаюн! — воскликнул он, стараясь перекричать вой ветра и треск ломающихся деревьев. — Ты прилетел не туда! Мое имя — Буян, я гусляр из Новгорода…

Его слова были встречены громким гневным криком. Гамаюн забил распахнутыми, как паруса, крыльями так, что дуб под ним застонал.

— Молчи, неразумный! — крикнул он. — Боги никогда не ошибаются в выборе! Они знают тебя под этим именем, и тебе уже не уклониться с дороги, что предначертана тебе и твоему князю, хотя ему и не дано этого познать. Предначертано с давних пор, еще до рождения этого мира. Ты уже получил один знак избранничества, так узнай же и второй. Ты услышишь сейчас то, что не мог бы услышать, останься ты простым человеком. Ты услышишь песни Гамаюна. Хотя многие слышали их — никто не понял ни слова, ибо это язык богов. Готов ли ты слушать?

Ясные глаза Гамаюна заглянули в самую душу Буяна, и неожиданно на эти слова откликнулся оберег. Гусляр прикоснулся к фигурке — воин словно дышал под пальцами, стремясь куда-то. Порыв фигурки передался гусляру, и он крикнул:

— Я готов, Гамаюн, готов!

— Ты колеблешься, — неожиданно тихо и печально промолвила птица. — Ты боишься не справиться, ибо знаешь, что обратного хода уже нет. Ты не хочешь подвести твоих богов в трудную минуту, ведь ты так молод и неопытен… Не бойся — ты молод, но имя твое старо, оно видело всякое, оно вынесет тебя, как выносило не раз… Слушай, неразумный! Имя человеку дают при рождении, но человек вырастает, растет и его имя, и бывает, что человек перерастает его. Тогда он остается жить в памяти людской на века под другим именем или прозвищем. Бывает, что имя перерастает человека и губит его, раздавив своей тяжестью, но гибнет и само, ибо оно без человека ничто. И только в силах человека сделать выбор, возвеличит он имя свое или нет. Но имя, не освященное делом, даже если о нем никто не знает, бесплодно и, подобно дыму костра, тает в памяти. Имя же, освященное даже самым малым делом, будет долго жить. Не сомневайся в моих словах и своих силах, вещий Боян! Твое имя само нашло тебя.

Пораженный правотой его слов, которую почувствовал сердцем, Буян молчал, не поднимая глаз и прижавшись к стволу дерева. Ветер сорвал его шапку и трепал волосы.

Гамаюн взмахнул крылами, поднялся на лапах, вытянул шею и запел. При первых звуках гусляр вскинул голову. В голосе птицы и песне без слов слышались рев бури, треск вырываемых с корнем деревьев, грохот горных обвалов и водопадов, гул пожаров, топот и ржание испуганных табунов, стук мечей о щиты, крики битвы и песни воинов над курганами павших бойцов. Буян вскинул голову и, преодолевая порывы ветра, сделал несколько шагов к дубу.

И тут же изменилась песнь Гамаюна. К своему удивлению, Буян разобрал слова:

Последние слова Гамаюна потонули в вое ветра. Порыв подхватил Буяна, словно тот был травинкой, и поволок куда-то, хлеща ветками деревьев. Гусляр отчаянно пытался уцепиться хоть за что-то, чтобы остановить этот полет, но все усилия были напрасны. Он вспомнил, что смертный, услышавший пение Гамаюна и понявший хоть одно слово, обречен на мгновенную смерть. Словно подтверждая его догадку, издалека доносился торжествующий хохот птицы-вестника.

Утром Властимир проснулся от того, что солнечный луч упал ему на лицо. Отлично выспавшийся князь встал, намереваясь сделать Буяну выговор за то, что тот тоже проспал и не удосужился разбудить его пораньше, — и замер с открытым ртом.

Поляны больше не было. Кусты, окаймлявшие ее, были сломаны, вокруг валялись обломанные ветки и целые стволы. Поперек поляны, чудом не задев его, лежало вырванное с корнем дерево. Ощущение было такое, что ночью здесь прошел разъяренный великан, ломая все на своем пути.

С другой стороны поляны доносилось тихое испуганное ржание. Опасаясь самого худшего, Властимир поспешил туда, перешагивая через бурелом.

На его счастье, оба жеребца были целы, не придавлены упавшими деревьями, хотя те были свалены вокруг так аккуратно, словно кто-то начал ставить сруб. Облак и Воронок жались друг к другу, косясь по сторонам. Заметив подходящего князя, они разом вытянули шеи и заржали призывно, но с места не двинулись.

Только подойдя ближе, Властимир обнаружил, что Воронок длинным поводом, на который его всегда отпускал Буян пастись, запутался в сучьях упавшего дерева. Повод Облака был разорван.

Буяна нигде не было видно. Буян исчез, но еще удивительнее было то, что ночью тут прошел ураган, а князь ничего не слышал.

— Буян! Э-ге-гей! Буян, где ты? — крикнул он.

Эхо послушно подхватило его голос и помчалось с ним в чащу. Прислушиваясь, Князь ждал, но ответа не было.

— Буян!.. Буя-ан!

И снова ответом была тишина.

Воронок рвал повод у него из рук и вдруг вырвался и, заржав, поскакал в лес.

Властимир вскочил на Облака как был, без седла, и помчался догонять сбежавшего коня. Он ни минуты не верил, что тот может найти Буяна, но нагнал его неожиданно скоро — не более чем в паре сотен саженей от поляны.

Воронок стоял под деревом, у которого бурей был сломан сук, и с тревогой нюхал траву. Подскакав, князь увидел, что в траве, положив под голову руку, мирно спит Буян.

Досада его была так велика, что, соскочив с коня, Властимир пнул гусляра ногой:

— Вставай!

Буян дернулся, что-то промычал спросонок и сел, протирая глаза. Склонившись над ним, князь тряхнул его за плечо:

— Ты что тут делаешь?

Буян недоуменно и возмущенно захлопал глазами:

— Я? Я ничего.

— Но что же произошло? — допытывался князь. — Я ничего не слышал, просыпаюсь — всюду как ураган прошел, ты за сотню саженей от поляны. Можешь мне объяснить, что случилось?

При каждом слове он встряхивал Буяна, и тот наконец стал что-то соображать. Но объяснить все оказалось не так-то просто.

— Понимаешь, княже, — он задумчиво потер лоб. — Да ничего и не было. Просто мне… мне странный сон приснился. Словно здесь птица Гамаюн была. И она… он мне сказал…

— Сказки! — перебил его Властимир. — Гамаюн, конечно, где-то есть, но людям он никогда не показывается. Это ты все выдумал.

Буян хотел было пересказать слова птицы, но подумал, что князю не следует слишком много знать, и решил промолчать.

Он встал, отряхнулся и послушно пошел за князем назад, к оставленной ими поляне.

ГЛАВА 7

Ночи конца травня, месяца, запирающего весну и отпирающего лето, тихи, теплы и праздничны. Лес уже оделся листвой и цветами, посев уже окончен, птицы переживают пору любви и песен. В такие ночи просыпаются русалки и выходят ночами на берега водоемов водить хороводы и подкарауливать неосторожных людей.

Маленькое лесное озерко, со всех сторон окруженное частым лесом, где с липой перемешались ель и сосна, меж которых мелькали дуб и береза, днем не отличалось от всех Других озер и ручьев, что вместе несут свои воды в озеро Ласково или реки — Трубень, Оку и другие.

Крутые берега озера поросли жесткой травой, что распрямляется сразу за прошедшим человеком ли, зверем ли, не оставляя следов. Седые при свете только что народившегося месяца ветлы клонят к темной воде свои гривы. Когда-то ветлы были лошадьми. Носили они колесницу самого Стрибога, но как-то, когда остановился он, даруя миру минутку затишья, наклонились они над гладью впервые успокоившегося озера и замерли, любуясь на себя, — ведь до этого они ни разу не видели своего отражения. Напрасно звал их Стрибог — окликал лаской, грозил карой, даже бил плетью, — не сдвинулись с места очарованные кони, потому что забрал их души обитавший в том озере водяной. В отчаянии и досаде обратил Стрибог своих коней в ветлы, чтобы дождались они живыми того часа, когда сразится он с водяным и отнимет у него души своих любимых коней. Оттого-то всегда так волнуется вода, когда пробегает над нею ветер — водяной боится, что однажды Стрибог ворвется в его чертоги и начнет битву. Но слишком упорно хранит свои тайны вода, не пускает ветер в глубину, и вечно стоять ветлам-лошадям, любуясь своими отражениями и порой грустя о потерянной силе и свободе. А водяной с той поры научился воровать души тех, кто, придя на берег водоема, задумается и заглядится в воду так, что трудно оторваться.

Темная вода маленького озерка казалась твердой, словно отлитой из стали или свинца. Ни единая морщинка не тревожила ее чела — вода словно спала. Даже ветлы замерли — ветра не было. Мелкие звездочки отражались в воде, обозначая опрокинутое небо — небо подводного царства, где все как у нас, но только наоборот. Тишина, и только в кустах на том берегу вели перекличку два соловья-соседа.

Еле слышно плеснула вода. Крупной рыбы в озере не водилось — слишком мало оно для этого, — но все-таки по воде побежала рябь. Волночки расходились кругами из-под корней ветлы, что зашла в воду дальше всех и корнями касалась воды.

Там, на фоне темной морщинистой коры, что-то забелело. Русалка плавным движением отбросила прядь светло-зеленых влажных волос, в которых поблескивали чешуйки, и оглядела берег. Потом обернулась к озеру и тихо позвала.

На ее призыв тут же отозвались — вода озера заволновалась, раздалась сразу в нескольких местах, и на поверхности показались головы трех или четырех дев. Они плыли к берегу, на который уже выбралась первая. Встав на росистую траву, она отжала длинные густые волосы и раскинула руки, греясь под лучами молодого месяца.

Выходящие на берег девы присоединились к ней. Вода текла с них, сверкая в свете звезд. Одна из них проворно вскочила на корявый ствол ветлы и забралась повыше. Другие со смехом последовали за нею.

— Нет-нет, я выше! — смеялась первая, поднимаясь почти к самой кроне. Она скользила по ветвям так легко, что те даже не дрожали под ее тяжестью. — Не догоните! Не догоните!

— Вернись — поймаем, в росе изваляем! — воскликнула одна со смехом. Ее слова были встречены восторженными криками.

Первая внезапно подпрыгнула и серебристой тенью бросилась с дерева в воду озера. Волны разошлись и сомкнулись почти без шума, принимая ее. Она вынырнула и закричала задорно:

— Прыгайте за мной!

Одна из русалок тут же последовала ее примеру, но другая, захотевшая влезть повыше, помедлила, оглядываясь.

— Ну что же ты! Иди сюда! — кричали ей снизу.

— Погодите, сестры! — откликнулась она. — К нам гости! Русалки, что были в воде, тут же нырнули, те, что были на берегу, поспешили к озеру. Оставшаяся не ветле смеялась над ними, качаясь на ветке.

— Бросьте мне цветов! — крикнула она. — Я одна встречу гостей, раз вы боитесь!

Те из русалок, кто не успел нырнуть, вернулись. Любопытство пересилило страх перед неизвестным — ведь русалку может погубить только любовь к смертному, если он устоит перед ее чарами.

— Кто там, сестра? Что за человек?

— Не человек и не один, — лукаво отвечала русалка, не спеша спускаясь пониже.

— А кто же?

— Увидите.

Русалки высыпали обратно на поляну. Только держались поближе к воде — сейчас они еще не имели полной силы и было их слишком мало, чтобы можно было заманить к себе человека.

Слух водяных дев остер — они слышат, что шепчет ручей за десять верст от них, но на сей раз ничто не говорило им о приближении человека — наоборот, все, что они уловили, было тихим шорохом волчьей поступи.

Выкормыши леса, приемыши Чистомысла, Явор и Ярок, которых из всех людей мира видели только сам волхв, Веденея и мать их Млава в самый момент рождения, возвращались с ночной прогулки. Это только в сказках хищные звери бродят всю ночь напролет — на самом деле они выходят из своих нор на закате и возвращаются в них перед самой полуночью, второй раз выходя на охоту перед рассветом, когда Дичь еще не проснулась или готовится ко сну.

Близнецы шли плечо к плечу, в точности повторяя движения другого. Они не говорили ни о чем — и так каждый понимал все чувства и мысли друг друга.

Юноши, которым на вид было не больше шестнадцати лет, никогда не знали другой жизни, кроме лесной. Выходил их леший, выкормили дикие звери, обучив своей нехитрой науке жить. Только благодаря Чистомыслу и самой Веденее они знали, что они — люди, но не такие, как живущие в деревне. И волхв, и ведунья не объясняли им, почему они должны жить в лесу и чем они отличаются от прочих. Волхв знал, но скрывал. Ведунья не знала и поэтому молчала. Она вообще мало рассказывала мальчикам — по обрывкам и недомолвкам, как по следам зверя судят о его состоянии, близнецы узнали, что у них где-то есть, как у всех в мире, мать, человек, но она отнесла их в лес из-за чего-то, о чем знал только волхв. Веденея не хотела показать близнецам ту, кому они были обязаны своим рождением, — Млава была отмечена богами и должна была уже который год вымаливать у Перуна прощение по велению главного жреца старца Сухобоя.

В ожидании, когда им будет разрешено вернуться к людям, близнецы вели привычную с рождения жизнь — днем почти всегда отсиживались в своем логове в дупле дуба, куда их когда-то положили, а ночью бродили. Часто во время ночных странствий они принимали облик волков, орлов или туров-быков — это у них получалось само собой, они умели это всегда и не видели в своем умении ничего странного.

Но сейчас никто бы не догадался об этой их тайне, ибо по лесу невесомым шагом пробирались два мальчика, невысокие, стройные и слишком хрупкие по сравнению со своими ровесниками в поселке. На узких живых лицах ярко выделялись слегка раскосые темно-серые с янтарно-желтым оттенком глаза. Белые волосы были растрепаны. Из одежды на них были только штаны из грубого холста — подарок Веде-неи, — да безрукавки из волчьих шкур. Сильные ноги были босы. Никакого оружия у близнецов не было — они полагались на волчьи зубы и турьи рога.

Не зная, как живут прочие оборотни, мальчики жили по-своему. Любой оборотень все-таки человек, и часть времени он проводит в деревне или городе. Близнецы все время жили в лесу, без страха общаясь с теми, кого простые люди боялись и избегали.

Юноши возвращались с удачной охоты, и путь их пролегал как раз мимо озера. Когда они вышли на его берег, поджидавшая их русалка подбежала с криком:

— А мы уж вас заждались!.. Что у тебя в руке — полынь или петрушка?

Близнецы переглянулись.

— Петрушка, — первым молвил тот, что стоял слева. Русалка завизжала от радости.

— Ах, ты моя душка! — вскрикнула она и бросилась ему на шею, ловя его губы.

Остальные русалки с визгом окружили другого мальчика, увлекая его за собой в хоровод. Он с готовностью закружился с ними в пляске, в то время как его брат, уже забыв про него, обнимался с русалкой. Они мешали все ускоряющемуся хороводу и немного отошли в сторону, присев на склоненный ствол ветлы.

— Я так рада! — русалка едва могла говорить от волнения. Она тяжело отдувалась, словно только что проплыла несколько поприщ без остановки. — Ты так редко сюда приходишь! В этом году всего третий раз.

— Ну, так ведь лето еще даже не началось, — ответил мальчик. — Успеется, нагуляемся еще!

— Тебе хорошо так говорить, Ярок! — молвила русалка. — А я ползимы глаз сомкнуть не могла — вдруг завлечет тебя какая-нибудь из земных дев — они тоже целоваться горазды.

— Не завлечет, — пообещал Ярок — Теперь уже никакая не завлечет!

Русалка взвизгнула и прижалась к нему.

— Погубишь ты меня, — сказала она. — Ты смертен, а я нет. Вот понесу от тебя — тут мне и конец. Нам от смертных детей иметь заказано — мы сами смертными становимся… Но ведь ты меня не оставишь?

— Никогда! До самой смерти не оставлю.

— Ой, лукавишь, человек! — водяница погрозила пальчиком. — Али не знаем мы с сестрами, как вы в щук обращаетесь и за купающимися девушками у деревни подглядываете? Уведет тебя какая-нибудь, умру я от тоски.

Ярок отодвинулся от нее:

— И так смерть, и так смерть. Что же ты выбираешь-то? Может, мне уйти лучше?

Он сделал движение, чтобы спрыгнуть с дерева, но русалка с силой вцепилась в него.

— Не уходи! — вскрикнула она так страстно, что будь на месте Ярока простой человек, он бы бросился за нею в омут, теряя голову от любви. — Останься, милый… Я выбираю смерть, но с тобой!

Ярок опять придвинулся ближе, и русалка обвила его шею руками и прильнула к нему с поцелуем.

Явор же, забыв про брата, весело играл с русалками. Близнецы разнились нравом — Ярок был серьезнее Явора, а Явор был добрее и любопытнее. Как и брат, он не боялся любви водяных дев, но ни одна пока не овладела его сердцем.

Именно он по привычке все замечать вдруг остановился в разгар игры. Водившая русалка не успела остановиться и налетела на него.

— Водить! Явор, тебе водить! — закричала она, хлопая в ладоши.

Но мальчик вскинул руку:

— Тише, девы! Вы ничего не слышите?

Русалки мигом замерли кто где был, водя головами по сторонам. На поляне установилась тишина.

— Ничего, — наконец молвила одна из них. — Тихо все!

— А это что?

Все разом обернулись на его голос — над самым лесом в их направлении двигалась новая звезда.

Русалки сбились в кучку и бросились к воде. Там, зайдя в воду по пояс, они остановились, глядя на невиданное чудо.

— Ярок! — позвал Явор. — Гляди!

Тот уже оторвался от жадных губ русалки, но еще сидел с нею на дереве. Из-за ветвей он видел звезду не очень хорошо.

— Пошли посмотрим? — предложил Явор. — Куда?

— Она садится — не замечаешь? Пошли — узнаем, что это.

Ярок выскользнул из объятий русалки, которая пыталась его задержать, и присоединился к брату. Водяницы смотрели им вслед.

— Возвращайтесь, — робко попросила одна.

Близнецы согласно кивнули и, пригнувшись, поспешили в чащу в том направлении, в котором двигалась, постепенно снижаясь, звезда. По их расчетам, она должна была опуститься на землю перед самым восходом, но довольно далеко отсюда.

Хейд не спеша шел по лесу, прислушиваясь к голосам местных тварей и небольшими порциями втягивая через фильтры тысячи запахов, которые тут же подвергались анализу. Наконец-то он здесь, на этой планете, о которой столько всего слышал! Она оказалась гораздо интереснее, чем ее описывали все, кто побывал тут.

Их корабли наведывались сюда уже давно — изучали биологию, историю, политику и психологию населения планеты, все больше убеждаясь в том, что эта небольшая планетка, третья в системе желтого карлика, по давно забытой традиции упорно называемая Дэвсой, хотя сами дэвсы, первичное население планеты, почти все вымерли и их остались единицы, эта небольшая планета до сих пор представляла собой столь значительную ценность, что следовало отбросить эмоции и всерьез, целеустремленно заниматься ее дальнейшим изучением. Наука и истина требовали жертв во все времена и на всех планетах, но чем выше и больше цель, тем меньше настоящий ученый задумывался над ценой затраченных усилий.

Группа, в которой работал Хейд, уже была тут не один раз. В прошлый ее прилет, четырехлетней давности, был заложен эксперимент, произведен посев генетического материала. Теперь настало время посмотреть на результаты опыта.

Проводил закладку материала один гэтский ученый, а Хейда послали ускорить завершение опыта. Когда он собирался сюда, получили подтверждение первичные данные о том, что аборигены развернули подозрительную деятельность, догадавшись об их опытах. Агенты доносили об утечке информации и о двух случаях вербовки людей дэвсами. К тому же наемники уже тронулись в путь. Пока на этой планете их опасаться было рано, но в центре уже шла активная разработка планов по нейтрализации наемников. Хейда же срочно отправили сюда. Что бы ни случилось в центре, эксперимент должен быть завершен.

Уже наступил день, когда он тронулся в путь, замаскировав космический корабль. Прибор, позволяющий ему сразу найти искомое, был настроен и начал действовать — верный признак того, что поблизости есть кто-то, имевший отношение к эксперименту. Это была либо та девушка, с которой тогда был поставлен опыт, либо тот, кого она родила, — если, конечно, эксперимент был удачен.

Настроив поисковый аппарат, Хейд спешил на встречу.

Явор и Ярок немного не дошли до того места, куда, как они видели, упала звезда. Поскольку уже был день, они решили немного передохнуть и вышли на поляну, тут же поняв, что поляна занята — посреди нее в траве лениво возлежал крупный лев.

Львы водились на юге, по берегам моря, о котором близнецам рассказывал Чистомысл, но старики одиночки, выгнанные из стай, забирались порой довольно далеко на север. Этот был, похоже, из таких — мальчики видели седину в гриве и на морде, торчащие позвонки, мутный взор. Зверь, несмотря на грозный вид, был неопасен, тем более что близнецы в любой момент могли принять обличье туров и затоптать его. Поэтому они, забыв о звезде, которая все равно никуда не денется, а днем искать ее нечего — известно ведь, что звезды видны только по ночам, — вышли к зверю.

Лев и правда был стар, да еще и сыт. Он только повернул голову, когда почуял их приближение.

Он встречал людей в своей жизни — на правой задней лапе до сих пор что-то ныло порой: след от вонзившейся стрелы. Он был готов встретить их по достоинству, но люди подходили как-то странно — не спеша, не целеустремленно. Лев был сбит с толку — от них пахло не так, как он привык, — лесом, травами, зверем и старой кровью — знак того, что они тоже недавно охотились и наверняка сыты. Да и руки их были пусты — познакомившись с копьями и луками, лев знал, как выглядит оружие человека, и мог отличить копье от простой палки.

Пока он раздумывал, один из людей остановился прямо перед ним, достаточно близко, чтобы дотянуться лапой.

Лев приподнялся, но человек легко шагнул назад, сохраняя расстояние.

Он отступил, он боялся хищника! Это лев понял и шагнул вперед. Но человек отступил на столько же. Лев сделал обманный выпад, но человек разгадал его маневр и сам ответил тем же. Взбодрившийся лев не мог понять: это охотничья хитрость или игра? Он то припадал на задние лапы, пытаясь достать дерзкого человека передними, то останавливался и изображал полное равнодушие. Всякий раз нахальный пришелец то вовремя отступал, то наскакивал, провоцируя льва. Один раз он изловчился и коснулся рукой кончика его носа. В другой раз, увернувшись от лапы, хлопнул по боку.

Ярок издалека наблюдал, как брат играет со львом, заставляя зверя вертеться на месте и подпрыгивать, по ошибке ловя свой хвост. Постепенно юноша вошел во вкус, лев стал казаться ему не страшнее хоря или выдры, с которой он как-то раз забавлялся, шутки ради обернувшись щукой. Лев был не поворотливее выдры, но, возможно, все дело было в его возрасте.

Яроку тоже хотелось принять участие, но следовало и приглядеть за львом со стороны — вдруг чего случится, зверь был им мало знаком. Дождавшись, когда Явор посмотрит на него, он сделал жест рукой и губами. На условном языке, который придумали для себя братья, это означало: теперь моя очередь. Явор отступил, ускользая от выпада тяжелой лапы с пока еще втянутыми когтями, и подал знак: готовься.

Ярок присел в траве.

Лев припал к земле. Он уже изучил возможности своего неожиданного противника и понял, что тот не делает больших прыжков — очевидно, человек был ранен кем-то. Зверь помедлил и бросил свое тело вперед.

Он еще мог прыгать так стремительно и далеко, что позволяло ему охотиться даже в одиночку здесь, в чужих лесах. Любая добыча не увернулась бы от такого прыжка, но в самый последний момент Явор просто нырнул под брюхо зверя и перекатился по траве в сторону. Все было сделано так быстро, что льву показалось, будто намеченная жертва растворилась в воздухе.

Он развернулся, рыхля лапами землю, и огляделся. Его удивление достигло предела, когда он увидел этого человека в нескольких шагах от себя, сбоку!

Лев понял, что его дурят. Ярость от осознания этого не знала границ — так не позволяли себе даже те люди, что охотились на него! — он отбросил свою рассудительность и опыт и с рычанием погнался за дерзким.

Близнецы не знали, как быстро может бегать лев, но Ярок видел, что делал Явор, и не спешил убегать, сохраняя расстояние, чем еще больше ярил льва, который лупил себя хвостом по бокам и скалил желтые, сточенные с годами клыки. Помахивание хвостом мальчики принимали за проявление симпатии, как поступают волки, и продолжали игру.

Все трое крутились на поляне и, заигравшись, не почувствовали, что именно сюда спешит тот, кто прилетел на звезде, — Хейд.

Прибор сообщил о присутствии двух людей и зверя. Видимо, они охотились или же забавлялись со своим домашним животным — на этой планете было приручено довольно много видов местной фауны.

Чтобы не привлекать к себе внимания раньше срока — лучше, если люди подольше не будут догадываться о его присутствии, — Хейд старался ступать как можно осторожнее. Ему и в самом деле удалось подобраться к поляне незамеченным, но он увидел только одного человека, который бесстрашно крутился под носом у хищника. Другого нигде не было видно. Уж не растерзал ли его лев? Прибор не давал ответа на вопрос, жив или нет объект, — он только его указывал.

Судя по прибору, эти двое юношей были результатом эксперимента. Такая удача — тот, которого видел Хейд, ничем не отличался от остальных жителей планеты, — окрылила его. Опыты стоило продолжать!

Но где же второй? Хейд выглянул из-за кустов и был тут же замечен Явором, который следил за всем вокруг. Появление существа, не похожего ни на одного зверя, так поразило мальчика, что он вскочил и крикнул:

— Ярок, сзади!

Ярок обернулся…

Лев тоже повернулся в сторону крика и увидел необычное существо. Но настоящая добыча была ближе и не смотрела в его сторону. Лев прыгнул.

Остальное случилось за доли секунды. Увидев, что зверь готов поразить ценный образец, Хейд бросился вперед, выхватывая оружие. Заметив это движение, Ярок сделал шаг в сторону. Что-то вспыхнуло у него перед носом, раздался коротко оборвавшийся рев, что-то царапнуло юношу по плечу, и он откатился в сторону, сбитый с ног падающим львом.

Ярок осторожно потормошил лежащего лицом вниз брата. Близнецы знали, что такое смерть, — им приходилось убивать, — но ни один из них не мог даже подумать, что они тоже могут умереть.

Из плеча Ярока текла кровь — лев успел прочертить двумя когтями рваные борозды от плеча до локтя. Третья царапина была на боку.

— Ярок, Ярок, — тихо позвал Явор. Не зная, как привести брата в чувство, он занялся более неотложным делом — стал зализывать раны, склонившись над ним, как учили его волки.

Ярок вскоре пришел в себя — и не в такие переделки попадал. Он тут же сел и сам, где смог дотянуться, попробовал зализывать царапины.

— Я так за тебя испугался, Ярок, — сказал Явор. — Особенно когда он на тебя кинулся!

— А кто его убил? — оторвался от дела Ярок.

— Его убило то чудовище, что выскочило из леса. Я его увидел и поспешил предупредить тебя.

— А где оно? — Ярок завертел головой.

На поляне никого не было — только они да мертвый лев. Глядя на него, близнецы вспомнили вспышку, что мелькнула как раз в тот момент, когда незнакомое чудовище бросилось на льва. Не вспышка ли его убила? И что это за существо, которому подвластны стрелы Перуна?

Явор вдруг встал и, крадучись, направился к льву.

— Ты чего? — окликнул его Ярок.

— Смотри!

Тот подошел и обомлел — под зверем было что-то необычное. Падая, лев придавил его собой.

Близнецы оттащили льва и воззрились на невиданное существо.

Больше всего оно было похоже на змею, только с лапами и в странной, блестящей коже нескольких цветов. Голова тоже напоминала змеиную. Явор прикоснулся к телу и воскликнул:

— Оно теплое!

— Не может быть. — Ярок тоже дотронулся до кожи чудовища там, где у всех знакомых им зверей была шея, и ахнул: — Оно дышит!

— Дышит, но не шевелится, — определил Явор. — Скорее всего, его помял зверь… Он, наверное, никогда не видел таких зверей, раз не догадался увернуться. И тот его ранил…

— Теперь он сдохнет, — спокойно молвил Ярок.

— Нет! — Явор даже схватился за тонкую руку чудовища — если это была рука. — Он бросился между тобой и зверем — я все видел. Он хотел спасти тебя, я это только сейчас понял. И он убил зверя, который мог убить тебя. Мы должны теперь спасти его…

— Но как?

— Отнесем его Веденее — она должна знать как. Она все знает.

Явор легко вскинул тело чудовища на плечо — оно оказалось совсем легким и не скользким, как можно было ожидать, — и пошел в сторону поселка.

Спустился вечер. Веденея подоила корову и возвращалась в дом, когда в полутьме ей почудился знакомый силуэт. Девушка остановилась, ставя ведро на лавку у двери.

Дворовый пес глухо заворчал, чуя чужого, но она прикрикнула на него, и он замолк. Только тогда к ней приблизился Явор и, не говоря ни слова, протянул ей лист явора. Передав его ворожее, он повернулся и растворился в полумраке.

Это означало, что близнецы хотят ее видеть. Быстро отнеся молоко в дом, Веденея набросила платок и поспешила через тайный выход из деревни в овраг.

Ей пришлось пробираться на голос, поскольку в низине уже скопилась тьма — ждущее своего часа воинство Ночи. Ее ждали не на условленном месте, а чуть дальше, в кустах. Подойдя, девушка сразу поняла причину.

В траве, пригнувшись, сидел Ярок, обхватив колени руками. Девушка сразу увидела раны, оставленные на его плече львом, и поспешила к нему в тревоге:

— Что случилось? Ты ранен?

— Дело не в этом, — махнул рукой Явор. — Ты лучше посмотри.

Он указал на нечто, что лежало в траве у ног Ярока, и Веденея отпрянула, еле сдержав крик ужаса.

На земле, вытянувшись, лежало высокое, тощее, похожее на змею существо. Кожа его походила на змеиную — бледно-зеленоватая с нездоровым бурым оттенком, не гладкая, не как чешуя змеи. Плоская голова имела выпуклые глаза. Они были слегка приоткрыты, и виднелись желтоватые зрачки. Рот походил на прорезанную ножом щель. От него уловимо пахло чем-то странным, горьковатым, не сравнимым ни с чем. Существо не шевелилось, но, приглядевшись, можно было заметить, что оно дышало.

— Что это? — прошептала Веденея.

— Мы сами не знаем, — ответил Ярок. — Но он встал между мной и зверем, когда тот на меня бросился. Зверь помял его, и мы решили, что стоит отплатить ему за то, что он попытался спасти меня.

Веденея присела около существа.

— И что же вы решили сделать?

— Мы решили отнести его тебе. Ты все можешь и вылечишь его — за добро надо платить добром, ведь так? — сказал Ярок.

Девушка ничего не смогла возразить на это. Явор не принимал участия в разговоре и, стоя рядом, внимательно слушал и смотрел по сторонам.

— Неужели вы думаете, что я это смогу? — наконец выговорила девушка. — Если это существо помогло вам, ему тоже надо помочь, так учит Чистомысл. Но я не знаю, что ему нужно. Я боюсь сделать что-то не так, и тогда…

— Ты все можешь, — убежденно молвил Ярок. — Я верю тебе. Ты поможешь ему. Надо помогать тем, кто сделал нам добро, — человек ли, зверь ли!

— Надо, — растерянно кивнула Веденея. — Но я даже не знаю, что это. Как я могу ему помочь?

— Ты подумай.

Веденея еще раз посмотрела на существо. Если близнецы так за него просят — а они чувствуют все и их совершенно невозможно обмануть, — то оно заслуживало того, чтобы ему помочь. Но оно выглядит так странно — только змеи и ящерицы похожи на него. Человек ли это или тварь из дальних земель, о которых иногда рассказывал Чистомысл?

В любом случае не было и речи о том, чтобы внести его в дом — Веденея не согласилась бы спать в одном доме с этим существом, как бы она ему ни доверяла. И вообще от таких нужно держаться подальше, но, с другой стороны, она привыкла помогать всем.

— Хорошо, — медленно сказала она. — Несите его за мной. И мне от вас кое-что будет нужно, если вы и правда хотите ему помочь.

Она встала и пошла обратно не оборачиваясь.

У каждого дома в деревне был подпол, из него шел подземный ход в овраг или к обрыву над озером, которыми пользовались в случае опасности. Веденея с близнецами незаметно прошла в подпол своего дома. Она уже решила, что это подходящее место для такого существа — его никто не увидит, а оно само не сможет отсюда выбраться.

ГЛАВА 8

Пока собирали вещи, седлали дрожащих лошадей и выбирались из развороченного леса, Властимир не переставал подтрунивать над Буяном, в который раз поминая ему его подозрительные и наверняка лживые слова. Гусляр и ухом не вел, только иногда огрызался беззлобно.

Лес как вымер — очевидно, все зверье спряталось подальше почуяв бурю, и еще не успело прийти в себя. Только птицы, как будто ничего не случилось, славили новый день.

Странная буря прошла по лесу полосой — они проехали всего три-четыре версты, когда следы урагана исчезли. Вывороченные с корнем деревья, обломанные сучья и сорванная листва остались позади. Кони нашли тропу и брели, спокойно опустив голову.

Буян был насторожен и задумчив — он не знал, куда ехать. Что же до Властимира, тот явно не задавался подобным вопросом.

Густая чаща перешла в светлый березняк, который становился все реже и реже. Навстречу им вышла старая торная дорога, приглашая следовать за собой.

Всадники выехали в поле. Дорога шла по склону холма, огибая его. Лес остался позади, кругом были только небольшие островки деревьев. Сокращая путь, они поднялись на холм и окинули взглядом округу. В десятке верст впереди, куда устремлялась с холма дорога, снова начинался лес. Он чем-то манил к себе, хотя был выше и гуще, чем тот, из которого они только что выехали. Что-то в нем таилось, но что — сказать было трудно.

Властимир первым тронул жеребца, устремляясь напрямик к лесу. Буян задержался, перебирая пластинки оберега.

— Эй, погоди, княже! — крикнул он. — Помедли немного.

— Зачем? — не поворачивая головы, отозвался тот. — Что еще случилось?

— Но мы же вместе…

— Нет. Ты сам по себе, я сам по себе. Если ты решил ехать своим путем, я препятствовать не буду, но и за тобой не поеду!

Буян пришпорил Воронка и догнал князя.

— Слушай, — заговорил он, — Мы не можем так! Надо же знать, куда нам ехать, — не слепые же мы котята!

— Мой путь меня найдет, — спокойно сказал князь. — А тебя я с собой не звал — можешь ехать куда угодно, я не держу.

— Но мы не знаем, что готовит нам будущее, — убеждал его Буян.

Властимир потянул повод.

— Как ты мне надоел! — в сердцах сказал он. — Оставь меня в покое — я лучше знаю. Я старше и опытнее, я князь, мне приходилось воевать и с варягами, враждой с которыми ты так кичишься. Но ты с ними только враждовал, а я еще и научился жить в мире, чего тебе вовек не добиться. Так что или отправляйся своей дорогой, или замолчи и предоставь мне решать. Я все сказал!

Он вновь тронул Облака навстречу лесу.

Легче всего было повернуть коня назад или в сторону, выбирая свою дорогу. Буян не представлял себе, как он дальше будет защищать человека, который не желает принимать от него помощь.

Оберег кольнул ладонь. Гусляр почувствовал, что коснулся пластинки со свастикой — выбор пути. Зажав оберег в кулаке, он поскакал вдогонку за князем.

Властимир не оглянулся при его приближении, только хмыкнул в усы, но Буян не обратил на это внимания — он уже заметил то, что раньше увидел князь.

Лес стоял на холме, растекаясь зелеными зарослями по его склонам. Дорога взбиралась на холм, пропадая над деревьями, но она была не одна. У подножия, примерно на расстоянии двух-трех поприщ от основания холма, она разделялась на три. Одна из боковых уходила круто влево, туда, где щетинился ельник. Другая не менее круто сворачивала вправо, в луга. На том месте, где дороги расходились в стороны, лежал глубоко ушедший в землю огромный валун.

Властимир, конечно, видел камень. Он спокойно объехал его и направился дальше по прямой дороге. Но Буян, бросив один беглый взгляд на поверхность валуна, остановил коня и соскочил наземь.

— Погоди, княже! — позвал он.

— Что еще?

— Вернись.

Подивившись необычно решительному голосу гусляра, князь остановился и с неохотой вернулся, но не спешился. Буян стоял у камня, опершись на его шероховатый бок.

— Князь, — нетерпеливо молвил он, — конечно, ты старше и опытнее, но неужели ты не заметил, что здесь написано?

— А что там может быть написано? Это простой камень, кто на нем будет что писать в открытом поле?

— Это камень у дороги. Проезжать мимо такого камня — верх легкомыслия… Или ты грамоте не учен?

В голосе гусляра было ехидство, будто он нарочно хотел рассердить князя. Властимир ответил ему под стать:

— А сам-то ты читать умеешь? Хотя где тебе! Ты же был простым гусляром, их грамоте никто отродясь не учит. Грамота нужна летописцам, купцам, воеводам, князьям и их ближникам. А гусляру ее заменяют память да песни… Ты надеялся, что я тебе прочту, что тут написано? Не выйдет!

— И не надо, — пожал плечами Буян. — Многого я не ведаю, но слова эти мне понятны. И если хочешь, я прочту тебе, что здесь написано.

— Сделай милость, — холодно молвил князь, не собираясь спешиваться…

Он был уверен в себе, а что мимо камня проехал — так не все ли равно, по какой дороге ехать! Путь сам приведет его к цели.

Он по опыту знал, что все дороги, что вот так расходятся в стороны, потом обязательно соединяются и, значит, не имеет смысла выбирать лучшую.

Строки были старые, полустертые, некоторые буквы вовсе исчезли. Все слова были написаны на древнем языке, который почти повсюду был забыт. Буян не знал, что именно на этом языке написана Велесова книга, о которой он в первый раз услышал от Чистомысла. Но едва он взглянул на строки, сразу понял все, до последней буквы.

Властимир ждал, опершись на луку седла. Буян уловил его насмешливый взгляд и заговорил:

— Слушай, князь! Написано здесь вот что: «Прямо пойдешь — судьбу найдешь, налево пойдешь — все желания твои исполнятся, направо — самая короткая дорога в Ореховец».

— Это правда? — спросил Властимир, забыв, что изображает всезнающего.

— Правда, сам взгляни!

— «Прямо» могу понять, «налево» — тоже, но при чем тут дорога на Ореховец?.

— Как? — искренне удивился Буян. — Ты не знаешь? В Ореховце же самый известный торг! На севере всем известен Новгород, на юге — Киев, на западе — Чернигов, а на востоке — Ореховец. Едем туда, — он схватился за стремя князя, — этот город ближе всех, а на торгу чего только не узнаешь! И про Змея своего…

Властимир нетерпеливо высвободил ногу. Ему неинтересно было, что там гусляр говорит про торг — гусляру торг ведь лучшее место, они частенько там толкутся: деньги есть — гуляют, денег нет — ищут, у кого бы подзаработать. Его больше занимали два других направления.

— Все желания, говоришь? — вслух подумал он. — Налево?.. У меня одно желание — поскорее найти дорогу в Змеево логово. Едем налево — там все узнаем: и где Змей прячется, и как его одолеть. Ну?

Но Буян не тронулся с места.

— Трусишь? — догадался Властимир. — Ну так сворачивай на свой торг Ореховский или куда там хочешь. А мне по торгам разъезжать недосуг. Если ты в ту сторону хочешь — про-Щай. Тебе направо, мне налево!

Он уже развернул коня, когда Буян бросился к нему и вцепился в повод, повиснув на морде Облака. Жеребец всхрапнул и попятился, осаживаясь.

— Отпусти! — вскрикнул Властимир. — Не мешайся под копытами — мой Облак приучен топтать врага ногами. Прочь, если жить хочешь!

Он вздыбил коня, но Буян упрямо тянул повод Облака на себя, разворачивая его.

— Не пущу! — крикнул он. — Ты сам не знаешь, что тебя там ждет!

— Меня ждет там одно — там не будет тебя! Прочь с дороги! Меня моя судьба зовет, слышишь?

Он вскинул руку, и Буян невольно прислушался.

В небе звенел жаворонок, в траве трещали первые, еще робкие сверчки и кузнечики, гудела пчела, шуршали травы. Но больше ничего не было слышно. Гусляр уже хотел сказать об этом, но в то же мгновение откуда-то из ельника донеслись отзвуки песни. Что за песня — отсюда не разобрать, но голос был нечеловечески нежен и притягателен. В нем было что-то знакомое.

— Эта песня тебя зовет, княже?

— Это голос моей судьбы. С дороги! Я постигну мою судьбу!

Из чащи ельника опять донеслась песня, но на этот раз гораздо громче. Лошади заволновались. Властимир ударил по бокам Облака, тот рванулся вперед, вырываясь из рук Буяна, который с трудом удержался на ногах, и поскакал в ельник.

— Он с ума сошел! — схватился за голову Буян. Воронок рядом с ним нервно перебирал ногами, фыркал.

Только привычка удерживала его на месте, но когда Буян вскочил в седло, с места стремительно помчался вперед. Буян чувствовал, что эта песня не к добру.

Облак далеко вырвался вперед, но Воронок был моложе и сильнее. Буян догнал князя в-ельнике, поравнялся с ним и, улучив минуту, свесился с седла и поймал Облака за узду, останавливая его так, как усмиряли понесших коней. Схватившись за узду, он выбросил ноги из стремян и вылетел из седла, повиснув на морде Облака.

Испугавшись неожиданной тяжести, жеребец остановился, вскидывая голову с придушенным храпом. Буян с трудом уворачивался от копыт, пригибая его голову к земле.

— Ты что, совсем разум потерял? — разозлился Властимир. — А ну, пусти немедленно! Я спешу, мне время дорого, и вообще я не желаю больше иметь с тобой дела. Мы попрощались уже! У меня теперь своя дорога!

— Погоди, княже! Дай слово молвить, — взмолился Буян.

— О чем это еще? А… догадался — я же тебе за услугу не отплатил! На, держи.

Он потянулся к висевшему на поясе кошелю, на ощупь отсчитывая монеты-резаны, но Буян ударил снизу по протянутой руке, рассыпав их.

— Я раньше ничего не просил у тебя, князь, — гордо промолвил он, — а сейчас и подавно не попрошу. Одно только позволь молвить на прощание, коли решил от меня отделаться. Я — певец, мое дело — песня да былина, что к случаю рассказана. И прежде чем ты дальше поедешь, хочу кое-что тебе поведать…

И ты, князь, запомни — желание любое исполнится лишь после того, как ты сам к нему руку приложишь. Сказать же и ждать, что по слову твоему все исполнится, так ни один колдун и волхв даже не умели; Не гонись за словом неписаным — лучше едем другой дорогою!

— Это ты верно сказал, — оборвал его Властимир. — «Не бывать зиме прежде осени!» Не идти слуге пред хозяином. Я путь выбираю — я князь… Все равно наши пути расходятся.

Он решительно двинул коня вперед, но Буян повис на узде Облака.

— И до чего ты, князь, неразумен! — воскликнул он, разворачивая его назад. — Ну будто дитя малое!

Этого Властимир снести не мог. Мало того что этот изгой себе слишком много позволяет, так он еще им и командует! Размахнувшись, он ударил Буяна плетью.

— Прочь, враг! — крикнул он. — Я князь и буду делать все так, как хочу! Вон отсюда. Слишком долго я тебя терпел!

Плеть свистнула еще раз, и Буян с коротким криком закрыл лицо руками. От боли брызнули слезы. Он замер, не в силах отнять рук, а князь спокойно поехал дальше.

Воронок тихо подошел сзади, ткнулся носом в плечо. Буян медленно отнял руки, моргая мокрыми ресницами. На пальцах осталась кровь — щека под правым глазом была рассечена.

— Я бы его убил, — молвил он Воронку. — Меня еще никто никогда, даже те варяги… Ну и поделом ему!

Зло махнув рукой, он рукавом вытер кровь со щеки и вскочил в седло, заворачивая Воронка назад, вон из леса. Расставшись с князем, он вернется в Ласкову, а может, и еще куда направится — теперь он сам по себе.

Тихая песня коснулась его ушей — нежная, ласковая, призывная и тревожная. Та, кому принадлежал этот голос, знала, как тяжело у него на душе, и звала его к себе, предлагая отдых и утешение. Но не это сейчас нужно было Буяну, и он остался равнодушен к неведомой певице.

Воронок топтал пышные заросли, что поднимались под пологом густого леса. Буян уезжал прочь, но песня не затихала — наоборот, она звучала, казалось, совсем рядом, не приближаясь и не отдаляясь. Гусляру почудилось даже, что он знает ту, которая ее пела.

Голос певицы усилился, и повеление в нем зазвучало яснее, она приказывала идти к ней, грбзя за ослушание страданиями — это слышалось в ее голосе. Воронок под Буяном вдруг заупрямился, осаживаясь на задние ноги и выворачивая шею назад.

— Что с тобой, Воронок? — воскликнул гусляр, когда его конь опустился на колени, храпя и вытягивая шею.

Он в тревоге соскочил наземь и склонился над жеребцом. Лишившись седока, Воронок быстро вскочил и поспешил назад, на голос, в котором звучало теперь блаженство и торжество.

— Приди! Приди! — доносилось оттуда.

Это были единственные слова, что разобрал Буян, но ему сразу все стало ясно.

Впереди — ловушка. Обладатель этого голоса заманивает в нее всех подряд, не разбираясь, а самонадеянный князь отправился прямо ей навстречу и уже, наверное, попался…

Ноги сами понесли гусляра вдогонку за своим конем. Что-то в нем отзывалось на песню, но он понимал, что может легко повернуть назад. Просто иного способа поймать убежавшего Воронка у него не было.

Песня звучала издалека, маня к себе. Заблудиться было невозможно.

Властимир был полностью во власти своих дум. Снова и снова он вспоминал Буяна и их неудачное прощание. Не так надо было поступить, но иначе он не мог. Ушедший целиком в воспоминания, он почти не слышал песни и слегка удивился, когда деревья раздались в стороны и Облак выступил на большую поляну, на которой почти не было травы. В центре ее возвышался холм — забытый курган. Когда-то здесь, возможно, было поле или вырубка, на которой славяне справили тризну по умершим собратьям и насыпали этот курган. С тех пор прошло не два-три века, а больше, но поле не уступило лесу, и курган оставался на месте как свидетель былого. На его вершине сохранился каменный идол в виде птицы, сидевшей распустив крылья.

Солнце било князю в глаза, до кургана было саженей пятьдесят, и он проехал добрую половину расстояния прежде, чем понял — что-то в этом памятнике неизвестным воинам странное. В ту же минуту птица, оказавшаяся настоящей, не каменной, пошевелилась, подняла голову, и в небо полилась та самая песня, что привела его сюда.

Властимир много раз слушал песни дев, гусляров и скоморохов, но никогда не подозревал, что на свете может быть что-то, сравнимое с этим голосом. Песня лилась и лилась, как вода из сосуда, — ровно и мягко. В ней было все — и сладость отдыха, и горение битвы, и тревожное ожидание боя, и упоение победой, и светлая печаль по павшим, и обещание награды для выживших. Властимир не разбирал ни одного слова, да ему это было и не нужно — он понимал песню и так.

Облак мягким шагом поднес его почти к самому подножию кургана и встал, опустив голову, словно его сморил сон. Властимир спешился и, оставив верного коня, стал взбираться на курган.

Птица была огромная — даже сейчас, сгорбившись на расставленных лапах, она была ростом примерно с низкорослого хазарского конька, если бы у того выросли крылья. Ее жесткое оперение отливало черно-синим цветом, на животе кончики некоторых перьев были серые и почти белые. Длинные перья хвоста волочились по земле, кривые когти бурого цвета цеплялись за камень. Голова и грудь у нее были человеческие, женские, и при одном взгляде на нее Власти-миру стало даже жаль, что ниже груди, усыпанной монистами и бусами из жемчуга и янтаря, у нее птичье, а не женское тело. Встреть он женщину такой же несравненной красы, что и эта заколдованная птица, — немедля сделал бы ее княгиней. А вдруг она и есть заколдованная девица, что только ждет того, кто ее освободит?

Князь, пораженный этой догадкой, на минуту отвлекся и увидел, что курган засыпан неровно — с его стороны склон был глаже, на нем росли кусты, торчали камни. А позади птицы он обрывался довольно круто. Но Властимир не заметил, что под кустами тут и там валяются обглоданные лошадиные и человеческие кости, а правую лапу птицы охватывает толстый железный обруч, от которого к камню тянется цепь достаточной длины, чтобы достать человека у подножия кургана.

Птица все пела и пела, и остановившийся князь почувствовал, что у него кружится голова. Жара и усталость навалились свинцовой тяжестью, заныла нога, которая уже несколько дней как совсем перестала болеть. Он потер рукой лоб, недоумевая, почему ему вдруг захотелось спать.

В песне птицы послышалось что-то о горе, страданиях и неудачах, о преградах, что встают на пути у любого человека, и о бессилии людей пред лицом судьбы. Только одно средство есть против всех напастей в этой жизни, и оно здесь, с нею, в ее голосе…

Властимир опустился на колени, потом прилег, не сводя глаз с чудесной птицы. «Она одна понимает меня и может понять всех, — думал он, чувствуя, как слипаются глаза. — Странно, почему я о ней ничего не слышал? Она знает, как мне выполнить то, зачем я пустился в путь… Вот только она допоет, и я спрошу. Не может быть, чтобы она не знала. Она знает все, все тайны!..»

Глаза его сами собой закрылись, голова опустилась на землю, и князь уснул, убаюканный песней. В нескольких шагах от него, у подножия кургана, опустив голову, дремал Облак.

Птица замолчала и внимательно поглядела на спящего человека и лошадь. Красивое лицо ее исказилось, губы хищно скривились. Она неловко соскочила с камня, звеня цепью, и, переваливаясь, пошла к спящему князю. Подойдя, она осторожно, кончиком крыла, потормошила его и, убедившись, что он ни на что не реагирует, подергала лапой за цепь, давая кому-то на том конце сигнал.

Но, кто бы там ни был, ответа она получить не успела, потому что неожиданно затрепетали кусты и на поляну вышел решительным шагом вороной жеребец с пустым седлом.

Птица сразу же подобралась и, вытягивая шею, запела ту же самую песню без слов, приманивая коня, который и не пытался сопротивляться. Она по опыту знала, что где такой конь, там и всадник.

И верно — вслед за жеребцом к ней вышел человек.

Буян остановился у самой опушки, окидывая взглядом поляну, курган, к которому направлялся его Воронок, и птицу, певшую с самозабвением и страстью. Он заметил белого Облака, спящего в нескольких шагах от кургана. Самого князя поблизости не было видно — его закрывали кусты, но не это увеличило тревогу и страх, что поползли по душе гусляра при одном взгляде на птицу. В ней он сразу, хотя никогда не видел, узнал помощницу злых сил мира и самого Чернобога — Сирин!

Смерть грозила всякому, кто услышал ее песню, — ничто не могло остановить смерть. Человек забывал даже мать родную и был способен убить лучшего друга, если тот вставал у него на пути. Судя по всему, князь не избежал чар Сирин, которые действовали на любого человека или животное.

Буян ни на минуту не задумывался над тем, почему его самого не клонит в сон, хотя Сирин продолжала петь и его Воронок уже присоединился к Облаку в последнем сне. Гусляр понял, что Сирин поет для него, но, пока яд ее голоса не успел подействовать, надо было выяснить, что с князем. И он побежал к кургану.

Яд песни все-таки проник в него: он слышал внутри себя слабый голос сомнения — князь крепко обидел его, обошелся с ним, как только хазары обращаются с рабами, а теперь он должен выручать князя? Не проще ли бросить его здесь на произвол судьбы, отомстить за боль и рану на щеке?

Буян остановился у подножия кургана подле спящего Облака. Под лапой певшей Сирина-птицы он заметил разметавшегося во сне Властимира. Лицо резанского князя уже покрыла смертельная бледность — песни Сирин навевают смертный сон — чем дольше их слушаешь, тем быстрее сон переходит в смерть. Лицо спящего казалось по-юношески невинным, и Буян отбросил колебания.

Он бросился к своему коню за оружием. Сирин прервала песню и поспешила к нему, вытягивая шею. Но потом оглянулась на лежащего и вернулась.

Выхвативший меч Буян ахнул в тревоге. Сирин схватила когтями тело Властимира и тяжело поднялась со своей ношей в воздух. Цепь, которую гусляр только сейчас заметил, помешала ей улететь, но такая крупная птица могла легко ее оборвать и исчезнуть с добычей. Она уже дернула один раз, и цепь зазвенела. Что-то хрустнуло — еще один рывок, и Сирин окажется на свободе и улетит. Она рвалась снова и снова, камень шатался. Тело князя болталось в ее когтях.

— Стой! — закричал Буян, бросая меч.

Птица не обращала внимания на его крик, но он не стал медлить и поднял лук. Попасть в такую большую птицу ничего стоило, но следовало помнить, что у нее в когтях человек.

Цепь наконец лопнула от очередного рывка, Сирин стала набирать высоту, и Буян выпустил стрелу.

Сирин закричала — стрела попала ей туда, где начиналось женское плечо. Громко вскрикнув, она разжала когти, роняя человека, и поспешила сесть.

Бросив лук, гусляр поспешил к упавшему князю. Тот скатился ниже по склону и лежал, застряв у куста, лицом вниз, не шевелясь.

Буян склонился к нему, но тут раздался громкий крик ярости, и страшный удар сбил его с ног. Перекатившись, он вскинул голову и увидел над собой Сирин. Она волочила правое крыло — стрела торчала из плеча, и кровь текла из раны на оперение и высокую тугую женскую грудь. Левое крыло ее было приподнято, готовое нанести второй удар. Раненная, Сирин забыла о чарах своего голоса или же поняла, что встретила того единственного человека, которого боялась и ненавидела заранее, единственного, кто на всей земле не поддается чарам ее песни. Она все-таки попыталась еще раз запеть. Действие ее голоса не замедлило сказаться — спящий князь почти перестал дышать, лицо его исказила судорога, а кони сделали несколько шагов к ней. Но гусляр, что стоял перед нею, не дрогнул.

Это был странный поединок — Буян, не сводивший глаз с Сирин, уже не слышал ничего притягательного в ее голосе: только чистые совершенные звуки, доступные и человеку. Он вскинул руки и ответил ей ее оружием.

Услышав голос врага, Сирин замолчала, потом яростно заклекотала хриплым голосом и побежала на него, махая здоровым крылом и переваливаясь на коротких кривых лапах. Со стороны это могло выглядеть забавно, но Буян понимал, что один удар этого крыла повергнет его наземь, и тогда Сирин убьет его, разорвет, как орел разрывает зайца.

Сирин махала крылом, гусляр уворачивался, отбегал, изматывая ее.

Неожиданно он вспомнил об одной вещи, о которой совсем было забыл. Опрометью бросился он к Облаку и, запустив руку в тороки, выхватил семихвостую плетку — дар Ве-денеи. Она говорила, что в хвосты вплетены стебли перелет-травы. Что ж, ревун-трава только что помогла его стреле ранить неуязвимую Сирин, должна трава помочь и на этот раз.

На сей раз он не стал убегать от удара крыла Сирин и упал, сбитый с ног. Птица испустила торжествующий крик и, подскочив, наклонилась над ним.

В этот самый миг Буян ударил Сирин плетью по лицу, как недавно его самого князь.

Крик ужаса и боли был ему ответом. Сирин подпрыгнула, намереваясь поразить его сверху, но непонятная для нее сила подняла ее в воздух и понесла прочь.

Проводив взглядом удаляющуюся птицу, Буян с явным уважением свернул плеть.

— Действует, — тихо промолвил он. — Вернусь, надо сказать Веденее… И Чистомыслу — тоже!

Вспомнив о том, кто дал плеть, Буян вспомнил и о князе. Тот лежал недвижим. Прикоснувшись, гусляр ощутил пальцами смертный холод.

Но Властимир еще дышал. Скинув плащ, Буян укутал плечи князя, обхватил его, прижимая его голову к себе и растирая холодные ладони. Потом вспомнил о песне Сирин и тихонько, на ухо князю, зашептал ту мелодию, что чаще всего пели девушки в Ласкове, — о девушке, прощающейся с милым на лесной дорожке. Один раз он слышал, как ее напевает сама Веденея, только с другими словами:

Властимир глубоко вздохнул, и обрадованный Буян потормошил его:

— Вставай, княже! Не время спать!

Властимир разлепил веки:

— А, это ты… Вернулся-таки?

— Да не вернись я, тебя и на свете бы не было! Ты чуть не погиб от чар Сирин-птицы. Она уж тебя совсем в когтях унести хотела, да я не дал.

С помощью гусляра князь сел, потирая лоб и собираясь с мыслями.

— Ничего не помню, — молвил он наконец. — Птицу, что тут сидела, это я помню, голос ее… чарующий…

— Смертоносный, — перебил Буян. — Ты на лошадей глянь!

Властимир повернулся и вскрикнул — Облак и Воронок стояли опустив головы. Старый Облак шатался, собираясь не то лечь, не то упасть. Вдруг он и вообще завалился на бок, дрыгнув ногами.

— Товарищ мой верный, — прошептал пораженный князь. — Что с тобой?

— Поразила его песня Сирин. И с тобой такое сталось бы, не явись я вовремя.

Оставив Властимира сидеть на земле и озираться на черепа и кости, которые он увидел впервые, Буян пошел к лошадям, окликая их:

— Уж вы гой еси, вы, лошадушки, уж вы коники-кони рые! Поднимайтеся-просыпайтеся да на голос мой собирайтеся. Слишком долго вы спали-грезили, не пора ль открыть очи ясные?

На глазах удивленного князя сначала Воронок, а потом и Облак вскинули головы и пошли к нему, с каждым шагом быстрее приходя в себя. Подойдя к гусляру, они ткнулись носами ему в руки.

— Пора ехать, княже! — обернулся тот. — Кони застоялись, а ты загостевался!

Властимир с готовностью попытался встать, но сила ушла из его ног, и он остался сидеть.

— Не могу сейчас, Буян, — молвил он. — Устал я. Все тело ноет, словно три для сражался без отдыху… Давай подождем немного тут — Сирин не скоро вернется, а я тем временем отдохну.

— Не время бока отлеживать! — Буян решительно направился к князю и силой поднял его, потащив к Облаку. — Нельзя нам тут задерживаться, княже! Чует мое сердце, опасно тут!

— Нет у тебя сердца, Буян, — огрызнулся Властимир. — Иначе ты бы дал мне роздыху. Я воин, я старше, я знаю, когда надо человеку отдохнуть… Зря ты вернулся!

— Ничего-ничего, — пробурчал Буян, подсаживая князя. — Придет время, ты мне за эту спешку в ноги поклонишься!

— Не в ноги поклонюсь, а еще раз плетью отхлестаю, — пообещал князь, — если и дальше верховодить будешь. Я сам не знаю, почему тебя слушаюсь!

Он продолжал ворчать и дальше, но Буян не обращал на него внимания. Сев на Воронка, он под локоть поддерживал Властимира, который все заваливался в седле вперед и в самом деле засыпал, не в силах бороться с остатками зачарованного сна птицы Сирин.

Они покинули поляну как раз вовремя и не увидели, что камень, к которому была прикована птица, стал медленно вращаться, открывая круглое отверстие хода, уходящего глубоко под землю. Из него показалось зеленоватое длинное существо, похожее на змею, с тонкими руками и выпученными глазами, закутанное во что-то серебристое. Существо огляделось, что-то прошипело злобно на своем языке и скрылось. Камень пришел в движение, загораживая ход, в который быстро втянулась цепь с ноги Сирин.

ГЛАВА 9

Кони ехали шагом. Воронок на ходу успевал хватать губами траву и сочно ею хрустеть. Облак брел понурив голову — ему передалось настроение его хозяина.

Властимир боролся со сном. На глазах словно лежало по монете резане, большого труда стоило держать их открытыми. Он уже не спорил с Буяном — у разумного гусляра на все находилось возражение. Тот вообще не давал князю вставить слово и даже сейчас что-то бормотал, хотя Властимир молчал. Князь наконец прислушался — Буян теперь описывал повадки птицы Сирин, перечислял все случаи, о которых поют гусляры по всему свету. Сирин издавна вставала на пути богатырей и просто витязей — чуть кто окажется силен, смел да удал, как она тут как тут: обличье меняет, в доверие втирается, на хитрости и ворожбу решается, только чтобы в угоду Чернобогу уничтожить героя.

Буян умел сплести рассказ. Не выдержав, Властимир спросил, больше для того, чтобы не уснуть в седле, — опозориться перед мальчишкой, как он мысленно оценивал Буяна, ему не хотелось:

— А что же, гусляр, всех витязей и богатырей эта Сирин-птица извела? Никто не спасся?

— Ведаю, почему ты спросил, княже. Многие пали, сладить с ней непросто — только тогда, когда она обличье меняет. В те поры она обладает только половиной силы, но и тогда надо вовремя ее распознать, а то подпадешь под ее чары, и поздно будет. Ее чар избегнет тот, кто заранее знал, что с нею встретится, и приготовиться успел.

— Значит, и ты был готов?

— Я? Почему?

— Ты меня спас, на тебя чары не подействовали, ведь так? Значит, ты знал, что меня ждет. Знал и не сказал!.. Это говорит об одном — ты что-то скрываешь, и если ты мне не раскроешь что — я буду считать тебя помощником врага и слугой Змея!

— Да я тебя сколько пытался отговорить! — возмутился Буян, срываясь на крик. — А ты меня слушал? Нет! Более того, плетью огрел, будто я какой-то… Да я вообще мог и не возвращаться за тобой — больно надо. Еще раз плетью по лицу получить? Благодарствую!

— И отправляйся своей дорогой! — махнул рукой Властимир. — Помог мне — и свободен.

Чтобы показать, что он не нуждается в нем, князь выпрямился в седле, но покачнулся, и Буян заботливо поддержал его под локоть.

— Ну, куда ты без меня? — молвил он успокаивающе — Тебе отдохнуть надо, а ты…

— Да-да, отдохнуть, — пробормотал князь, у которого теперь разболелась голова. — Только выберусь на дорогу и отдохну… чтобы не заблудиться… Она где-то здесь — я ехал по ней, когда эта песня меня сманила.

— Да помню я эту дорогу, — с готовностью отозвался Буян, подхватывая повод Облака и поворачивая его. — Это недалеко, в сотне саженей отсюда, ты уклонился от нее.

Он повернул коней. Доверившись ему, Властимир схватился за луку седла, склонил голову и закрыл глаза.

Гусляр правил на центральную из трех бегущих от камня дорог, но Властимир, конечно, этого не знал.

Впереди посветлело, деревья стали тоньше, и всадники выехали на дорогу. Согретые солнцем, лошади приободрились и зашагали быстрее.

Выехав вперед, Буян скоро углядел в стороне, в низине, полянку и ручей поблизости. Он подхватил повод Облака и направил коней туда в тот самый миг, когда Властимир уже собирался напомнить ему о необходимости отдыха.

Князь устал сильнее, чем ожидал. Он уснул, как только голова его коснулась земли.

— А я уж думал, что ты никогда не проснешься! — весело приветствовал князя Буян на следующее утро, когда тот наконец открыл глаза. — Ты так сладко спал, что у меня не поднялась рука тебя разбудить.

— И хорошо, что не поднялась, — отозвался Властимир. Он отлично отдохнул, выспался, и настроение у него улучшилось. Он вскочил и, на ходу снимая рубашку, пошел к ручью.

Когда он вернулся, поздний завтрак был готов. Вчерашнее было забыто, и они отправились в путь, ни словом не вспоминая о ссоре.

Лес вскоре опять загустел, превращаясь в дремучую чащу, в которой молчали птицы и царил полумрак, несмотря на то что время было самое светлое — только что миновал полдень. Голоса птиц все-таки раздавались где-то там, далеко, но подле двух пришельцев лес как вымер.

Вокруг все было тихо и неподвижно, но всадники все равно чувствовали чьи-то глаза, неослабно следящие за ними. Оба обрадовались, когда впереди резко посветлело и они выехали на довольно большое поле. Стена леса уходила в стороны, открывая пространство, словно созданное для копыт усталых коней. Дорога, дойдя до этого места, терялась в траве, продолжаясь тонкой тропкой.

Помедлив, всадники поехали по ней, попрощавшись с лесом.

Чем дальше, тем больше им приходилось удивляться тому, что за место выпало им проезжать. Трава проросла между пустыми шлемами и панцирями, что валялись тут повсюду. Виднелось ржавое и совсем новое оружие, конская сбруя и упряжь. Панцири скрывали скелеты, некоторые останки были совсем свежими. На одном трупе сидели два ворона и лениво клевали внутренности. От тел несло тяжким смрадом гниения. Неподалеку бродила лошадь — увидев людей, она умчалась, унося на боку потрепанное седло.

Они проехали уже саженей двести и всюду встречали то же самое — черепа, кости, ржавые доспехи и оружие, говорившие о том, что когда-то здесь гремело большое сражение.

— Не нравится мне все это, — молвил Буян. — Что за мертвое поле? Что тут случилось?

— Бились тут наверняка славяне против степняков, — показал Властимир на поржавевшую кольчугу хазарина, — Видно, давно это было…

— А это, — остановил его Буян, — тоже давно случилось?

Он махнул рукой вправо, и Властимир с некоторым удивлением увидел вовсе свежий труп — очевидно, человека убили вчера или позавчера. Его еще даже не успели изуродовать вороны.

— Что же здесь случилось? Может, свернуть, пока не поздно?

— Поздно! — прозвучало рядом.

Оба разом натянули поводья, останавливая лошадей. Они не заметили, откуда взялся высоченный широкоплечий всадник, весь закованный в броню и казавшийся цельной железной статуей. Могучий конь под ним шел так, что земля вздрагивала от его шагов. Всадник был во всем угольно-черном — доспехи, шлем, плащ, сапоги, оружие, — и вороным же под ним был его жеребец. Он подъезжал широким шагом, чуть опустив к земле тяжелое копье, на кованом наконечнике которого болтался черный султан. На щите его был нарисован герб — птица с распахнутыми крыльями.

Приблизившись на расстояние в десяток саженей, всадник поднял копье:

— Стойте! Ни шагу дальше! Поворачивайте назад. Раньше, чем Властимир успел открыть рот, вперед вылез Буян:

— А почему? Дорога не куплена, не мерена! Мы едем по своим делам, в твои не лезем!

Он тронул Воронка, но всадник не давал им проехать.

— Я стою на страже этой земли, и никто не может проехать мимо, не заплатив пошлины, — мрачно объяснил он.

Буян опять открыл рот, но на сей раз его опередил Властимир:

— Охолонь, — строго осадил он гусляра. — Он прав. — И повернулся к всаднику: — Мы готовы заплатить. А что это за пошлина?

— Битва! — воскликнул незнакомец. — Всякий, кто проедет мимо, должен сразиться со мною или повернуть назад. Только победитель может продолжать путь.

Буян окинул его пристальным взглядом.

— Мы, пожалуй, поедем назад, — предложил он. — Так можно поступить?

— Нет! — рявкнул всадник и двинулся на них. — Вы будете биться со мною, или я все равно убью вас. Вас двое, поэтому скорее выясняйте, кто будет первым. Я уже готов!

В доказательство он подкинул на руке копье, как соломинку.

Буян заметно нервничал, поглядывая на него.

— Слушай меня, княже, — шепнул он быстро, — что я скажу. Давай первым выйду я. Если он меня победит, ты на моем примере узнаешь, чего от него ждать. А если я его одолею, тебе, князь, не сделает чести победа над таким слабым противником…

Властимир молчал, обдумывая его предложение, но не успел ничего сказать, потому что грозный витязь круто развернул своего коня к ним и угрожающе потряс копьем.

— Я не буду драться со слугой, господин которого такой трус, что заставляет повторять вызов дважды! — объявил он. — Ты или выходишь сам, или я от тебя мокрого места не оставлю и всем буду рассказывать, какого труса я выбил из седла!

— Ах ты нечисть поганая! — не выдержал Властимир, выезжая вперед. — Не ощипав, уже кушаешь! Резанские князья никому спуску не давали и не дадут от века! Готовься к смерти!

— Вот это по-нашему! — обрадовался незнакомый воин, чуть отъезжая назад. — Давно я не забавлялся!

У Властимира своего копья не было — он и не брал его в путь. Поэтому он соскочил на землю и подобрал одно из многих, валявшихся повсюду на земле. Найденное копье было крепкое и длинное, как раз по силе князя. Взвесив его на руке, он вернулся к Облаку.

Поединщики разъехались в стороны, на расстояние поприща. Буян вертелся рядом.

— Будь осторожен, княже, — шепнул он. — У него ратовище длиннее твоего копья на вершок или более. Может, сразу на мечах?..

— Нет. Мериться так мериться!

Незнакомец первым тронул своего огромного тяжелого жеребца. Чтобы не отстать, Облак сразу перешел на скок, но все-таки не успел как следует разогнаться, как противники сошлись.

Раздался; оглушительный треск ломающегося дерева. Оба копья переломились.

Властимир сидел в седле крепко, как учили еще в детстве и юности его, ничем не выделяя из таких же подростков. Он сжимал коленями бока Облака, и сильный удар чужого копья в середину щита только заставил его покачнуться, не более. Напоровшись на него, древко треснуло, но князя качнуло в седле, и его ратовище врезалось в окованное железом седло черного всадника. Старое копье не выдержало и сломалось, а всадник даже не дрогнул. Но сила удара была такова, что Властимир потерял равновесие и упал на землю.

Над ним вырос всадник. Подняв палицу, он бросился на пешего врага, но не тут-то было. Князь увертывался так ловко что поединщик его ни разу не достал. Потеряв терпение, черный воин тоже спешился.

Властимир, хотя и имел меч, все еще не вынимал его. Его палица осталась притороченной у седла Облака. Прикрываясь щитом, он все время двигался, не давая незнакомцу примериться для решительного удара и выжидая удобного момента.

Палица взлетала снова и снова. Богатырь-поединщик хрипло выкрикивал угрозы и оскорбления, стремясь разозлить противника, но Властимир не спешил переходить в нападение. Солнце еще не спряталось за деревья, конец травня был по-летнему жарким, а его противник был целиком, как рак в панцирь, закован в доспехи. Ему было, наверное, тяжело и жарко бегать по полю, и князь стремился измотать богатыря.

Скоро он понял, что это ему удается. Черный стал делать более редкие рывки, медленнее опускал и поднимал палицу. Князь слышал его прерывистое дыхание — значит, тот выдыхается.

Это обрадовало его, но в следующий миг он понял, что чуть не ошибся. Улучив момент, богатырь бросился вперед как вихрь. Властимир еле успел увернуться — тяжелая палица вонзилась в землю как раз в том месте, где он только что стоял.

— Я тебя! — захрипев от натуги, богатырь попытался выдернуть палицу из земли, но она сидела крепко. Он схватился обеими руками, уперся покрепче ногами и потянул. Палица не дрогнула.

У разъяренного поединщика из-под шлема на узкую черную бороду потек пот. Он что-то рявкнул на непонятном наречии, но сделать третью попытку не успел — Властимир вынул меч, подскочил и сбоку нанес ему удар.

Меч скользнул по броне доспехов, не причинив особого вреда, но богатырь рассердился. Оставив в земле бесполезную палицу, он выхватил меч и как был, без щита, накинулся на князя.

Теперь битва была на равных — оба противника оказались достойными друг друга: ловкость и хитрость резанца против силы и напора чужака. Буян приободрился — если и Дальше так дело пойдет, то Властимир выстоит.

Длинный меч незнакомца сверкал, мелькая в лучах солнца. Властимир чувствовал, что противник сильнее его. Черный воин был и выше, и тяжелее и действовал держа меч Шумя руками, в то время как князь только одной. Ему приходилось отступать.

Неожиданно нога князя запнулась обо что-то в траве — старый шлем или ржавый доспех. Покачнувшись, князь вскинул меч, защищая голову, и отбил удар. Меч выдержал, но рука сразу онемела почти до локтя. Пальцы сами собой разжались, и оружие выпало.

Это было поражение. Бросив бесполезный щит в голову противника, Властимир приготовился к последней схватке-борьбе и понял, что проиграл ее, в тот самый миг, как его стиснули мощные ручищи богатыря. Князь тоже попытался сдавить его ребра, но железный панцирь не поддавался.

Руки черного богатыря, словно стальные тиски, прижимали локти князя к бокам. Властимир почувствовал, как его легко, словно пушинку, поднимают вверх и с размаху бросают на землю.

Властимир умел падать не ушибаясь, даже вместе с конем, когда лошадь наваливается боком на ногу, но в этот миг ему показалось, что душа расстается с телом. Он не сразу смог прийти в себя, а когда смог, понял, что поздно — богатырь навалился на него всем весом, словно бык, и его толстые пальцы потянулись к горлу. Твердое, словно каменное, колено уперлось Властимиру в грудь.

Не хватало воздуха, но Властимир еще боролся за Свою жизнь, стараясь хотя бы оттянуть конец. Пальцы врага сомкнулись на его горле…

Все-таки и черный воин устал — на лицо князю падали капли пота, он слышал тяжелое хриплое дыхание богатыря. Собрав все силы, что еще оставались, Властимир старался развести его руки и только благодаря этим усилиям все еще оставался в живых — как ни могуч был богатырь-поедин-щик, пересилить князя ему было трудно.

Отчаянно борясь за каждую секунду жизни, за каждый глоток воздуха, Властимир не сразу расслышал над собой голос. Ему почудилось, что это дева Мангура, Перуница, спустилась с небес, чтобы последним поцелуем остудить его лоб и унести в небеса, но голос повторился, и он почувствовал, что страшный обруч на шее чуть-чуть ослаб — ровно настолько, чтобы он мог ответить.

Сквозь застилавшие глаза пот и туман Властимир увидел полузакрытое шлемом лицо богатыря — тонкий хищный нос, тяжелую челюсть и узкую хазарскую бородку. В глубине налобника поблескивали черные глаза.

— Давно сражаюсь, а такого противника не встречал, — прогудел богатырь. — Пока ты жив, хочу сделать тебе подарок — назови свое имя и откуда ты родом, чтобы я мог поехать и передать твоим родным, что пал ты как настоящий воин-. Ну?

Он хотел дать Властимиру пожить еще немного. Все в князе отчаянно стремилось только к этому, и в тот мир, когда богатырь заговорил, Властимир увидел единственный выход для себя.

Когда черный витязь говорил, его борода слегка шевелись порой приоткрывая темную загорелую шею с кадыком. Плетенная из тонких железных колечек рубашка оставляла уязвимое горло незащищенным — места хватало, чтобы попасть ножом. Его только нужно было незаметно достать из сапога…

Пальцы правой руки князя мягко, словно обессилев, разжались.

— Благодарю тебя, витязь, но поберегись — за меня могут найтись много мстителей, — прохрипел Властимир, ловя воздух ртом. — Ибо имя мне — Властимир, сын Улеба, князь города Резани, что на берегу реки Оки стоит. В Резани найдешь мою мать и брата меньшого — им ту весть и передашь. А жены и детей нет у меня, никого ты не осиротишь…

— Что ж, сделаю, — пообещал богатырь. — А теперь, князь, умри.

Он сжал пальцы, но еще быстрее рука Властимира метнулась вверх. В этот удар князь вложил всю силу. Скрежетнув по кольцам железной рубашки, нож словно провалился куда-то… Властимир еще успел подумать, что промахнулся, но руки богатыря последний раз дрогнули и застыли.

От боли в горле князь зажмурился, а открыть глаза сразу не смог — что-то горячее хлынуло ему на лицо. Он ощутил на губах вкус крови — она попала в рот, он сплюнул и постарался освободиться. Вдруг державшие его за горло руки обмякли, и богатырь завалился на бок, не отпуская князя. С яростью отцепив от шеи пальцы врага, Властимир поднялся, протирая глаза.

Его противник лежал на боку, вытянув вперед руки с еще скрюченными пальцами. Князев нож торчал у него из шеи под самым кадыком, уйдя в нее почти до рукоятки. Кровь продолжала толчками выплескиваться из раны.

Подбежал Буян, опустился перед поверженным на колени, с усилием сорвал шлем, открыв темное узкоглазое лицо, оледнеющее перед ликом смерти.

— Хазарин, — определил он, — или еще какой-нибудь степняк… Ну и поделом — не будет на нашей земле свои порядки устанавливать. Ишь ты — «судьбу найдешь»!.. Да, от судьбы не уйдешь, сколько ни играй с огнем… Как ты, княже?

Властимир отерся рукавом от крови и помял шею.

— Ничего, — ответил он. — Живой покамест.

— Идти-то можешь? — вскочил Буян, протягивая руку. — надо отсюда выбираться!

— Забросать бы его землей, что ли? — Властимир не спеша обтёр нож и встал. — А то еще мстить живым примется…

— Не стоит! — Буян легкомысленно махнул рукой, — Он скольких людей, убив, так валяться оставлял?.. Теперь пусть сам попробует, как это — неупокоенному. Я сам изгой — знаю! Пусть и он изведает!

У Властимира перед глазами еще стоял туман, дышать было трудно, горло болело. Спорить с гусляром сил не было. Он молча влез в седло, принял поданные Буяном меч и щит и тронул Облака каблуками.

Но уехать далеко им не пришлось. Всего сотня или две саженей легло между ними и местом боя, как впереди, на возвышении, увидели они небольшой терем, окруженный садиком.

Вперед выходило резное и расписное крыльцо, маленький сад огораживал забор с витыми башенками по углам. Через забор свешивались ветки яблонь и вишен, у крыльца рос куст сирени. Расписные оконца из-за жары были распахнуты. В одном из них мелькнуло лицо девушки и пропало.

Но ни единый звук не доносился оттуда, и больше ни в одном окне никто не показывался.

— Уж не это ли сторожил тот богатырь? — вслух подумал Властимир. — Надо взглянуть.

— Погоди, княже, — опять заосторожничал Буян. — А вдруг там ждет нас неласковый прием? Вдруг там вдова или его мать? Что ты скажешь тогда? А коли ждут там тебя воины? С десятком-двумя мы совладаем, а с сотней?

— Ты трусливей зайца, Буян, — бросил ему Властимир. — Я победил его в честном бою — мне нечего бояться. Оставайся здесь, коли так хочешь, — насильно тебя не тащат!

Он направил коня к терему, но едва успел доехать до крыльца, как двери распахнулись и на пороге показалась девушка. Выскочив, она замерла, схватившись за витой столбик крыльца.

Краса ее заставила обоих путников заглядеться. Две тугие черные косы гибкими змеями спускались чуть не до колен. Золотисто-розовое, расшитое по подолу платье выделяло тонкий стан и высокую грудь. Очи под густыми бровями сверкали, как две звезды. Она в тревоге поджидала незнакомцев, потом обо всем догадалась, и на ее лице засияла улыбка. Всплеснув руками, она воскликнула:

— Вы убили его! Какое счастье!

Нежный голос ее звучал как сладкая песня. Никто не успел опомниться, как она сбежала по лестнице, ловко забралась в седло к Властимиру и обхватила руками его шею:

— Спасибо тебе, богатырь! Наконец-то ты меня избавил от этого чудовища!

Она содрогнулась, прильнув к нему нежным телом, и Властимир невольно крепко обнял ее за тонкую, как тростинка, талию.

— Кого же я победил? — спросил он.

— Это был сам Одихман Туркан, — молвила девушка. — Его и брата его, Соловья, на Востоке все знают, — она пугливо оглянулась, словно Соловей был рядом. — Когда-то в великом Самарканде и землях вокруг него они правили жестоко и безбожно, пока не восстал народ и не прогнал их прочь. Ушли братья в славянские земли, в леса, да здесь и расстались. Соловей в чащобах засел, прохожих свистом пугает да потом грабит, а Одихман тут жил. Всех, кто ни проедет, он на бой вызывал забавы ради…

— А ты кто такая, какого рода-племени? Как оказалась у такого злодея?

На миг Властимир подумал, что Буян оказался прав и эта девушка — жена убитого богатыря. Но она потупилась, метнув стыдливый взгляд из-под длинных ресниц:

— Не своей я волей… Имя мне Сур-Топаз. Я дочь волшебника Барым-Джамара, что жил в Самарканде. Одихман похитил меня и привез сюда. Он хотел, чтобы я стала его женой. Но я была тверда, — добавила она смущенно, — я верила, что однажды найдется смелый витязь и спасет меня. А Одихман надпись на камне сделал, нарочно сюда смельчаков заманивал и убивал.

Она с доверчивой улыбкой, как потерявшийся ребенок, ласкалась к Властимиру, а Буян отчего-то хмурился. Чувствовал он сердцем, что красавица, возможно, и лжет.

Сур-Топаз погладила Властимира по щеке:

— Прошу быть моими гостями, о богатыри! Сур-Топаз будет счастлива отблагодарить своих избавителей… А потом отвезете меня в Самарканд, к отцу…

Властимир вывернул шею, ловя взгляд Буяна:

— Ты слышал про такой город?

— В Новгороде все языки мира встречаются, — пожал плечами тот. — И из Самарканда люди были, и из Бухары, и из Урганта тож… Чудные люди, право! Но в Самарканд нам не по пути — у нас свое дело, красавица.

Властимиру показалось, что девушка при этих словах сердито нахмурилась, но тут же с милой улыбкой соскользнула наземь и ступила на крыльцо.

— Что ж, — сказала она, — не судьба. Но не откажите быть моими гостями. Вам следует отдохнуть перед дорогой, запастись силами. — Махнув рукой князю, она пошла в терем.

Проводив ее взглядом, Властимир спешился. Тут же, как из-под земли, выросли молчаливые слуги, бережно приняли повод Облака. Князь уже поднимался по ступенькам, и гусляру ничего не оставалось, как последовать за ним.

В честь гостей Сур-Топаз расстаралась. В зале был накрыт стол, ломившийся от яств. Полунагие рабыни, соблазнительно качая бедрами, все вносили и выносили кушанья на серебряных и золотых блюдах, разливали вина.

По приказу девушки князя усадили на почетное место, на пуховые подушки, от которых волнами растекались ароматы ее далекой родины. Несколько рабынь овевали его опахалами из перьев диковинных птиц, что водятся за морями, другие играли на музыкальных инструментах и напевали что-то протяжное и нежное. Сама Сур-Топаз сидела подле князя, часто касаясь его рукою, глядела ему прямо в глаза, томно вздыхала и сама угощала, не скупясь на похвалы.

Лилась и лилась музыка, через открытые окна доносилось журчание фонтана в саду, мягко звенели колокольчики на ногах рабынь, сладко пахли сласти и вина, от курильниц поднимались кружащие голову ароматы, а нежная Сур-Топаз под полупрозрачной рубашкой поневоле притягивала взор. В руках у Властимира подрагивал в который раз наполненный бокал, он не сводил глаз с девушки и всякий раз, как она придвигалась ближе, тянулся к ней.

Буян сидел чуть ниже, поджав ноги, и наблюдал. Рабыни делали попытки увлечь его нежными словами, лаской и винами, но он не сводил глаз с Сур-Топаз. Позволив князю обнять себя за ослепительно белые плечи, та шептала ему о прелестях жизни вдвоем в тихом домике, где никого — только они двое и их любовь. Очи ее подернулись поволокой, нежный голос сладко дрожал, источая чары.

— Только ты и я! Ты и я, — шептала она. — Останься, сердце мое! Я буду жить только для тебя!

И она сама потянулась к нему приоткрытыми губами.

— О, князь, кого ты слушаешь! — не выдержал Буян. — Оглянись, протри глаза: перед тобой не девица — змея подколодная!

Глаза Сур-Топаз сверкнули темно-зеленым огнем, она вся как-то странно вздрогнула при этих словах, и Буян с ужасом понял, что оказался прав. В тревоге он схватился за оберег — и ощутил слабый укол в подтверждение.

— Князь! — взмолился он. — Князь, послушай…

Властимир глянул на него мутнеющим взором:

— Что ты говоришь?

Сур-Топаз мгновенно сунула ему в руки бокал с вином и подтолкнула, чтобы тот пригубил. Свободной рукой она обвила его шею.

— Не обращай внимания, о мой витязь! — проворковала она. — Испей чару любви и забудь про все. Я предпочла тебя, могучий победитель Одихмана, вот спутник твой и ревнуех…

При этих словах Властимир словно очнулся. Он выпрямился и взглянул на Буяна с гневом.

— Не смей! — воскликнул он. — Думай что хочешь про что хочешь, а про нее — не смей!.. Я встретил ту, что будет жить для меня, что меня полюбила, а ты… Я женюсь на ней. Я князь или не князь?

Он попытался вскочить, но Сур-Топаз повисла на нем, осыпая его шею и плечи быстрыми, как укусы змеи, поцелуями.

— Успокойся, любимый, — умоляла она. — Давай я тебе спою! Только для тебя!

По ее знаку рабыни заиграли новую мелодию, а она тихо затянула какую-то восточную песню, склонив голову князю на плечо. В голосе ее звучала скрытая буйная и темная страсть. Под звуки этой песни забывалось все. Очи Властимира затуманились, и он обнял чаровницу, притягивая ее ближе и не сводя глаз с ее губ.

Буян с тревогой следил за ним, до боли сжимая в кулаке оберег. «Отпусти, отпусти!» — твердило что-то в нем, но он крепился, понимая, что, раз поддавшись уговорам, превратится в такое же безвольное существо, что и князь, и кинется на него с яростью, чтобы отвоевать себе право на обладание этой девушкой, которая сама разжигает в них эту страсть. Подумать только, до чего быстро человек ломается, оступаясь! Сколько раз за их недолгий путь вместе кичился пред ним Властимир тем, что старше и разумнее его! А вот теперь опять не выдержал! Эх, князь, князь! Не тот умен, кто много прожил, а тот умен, кто опыт нажил!

Буян осторожно перебирал пластинки оберега. Первой под пальцы попала пластинка со знаком круга. Это значило, что они в кольце и ловушка уже почти захлопнулась. Но следующим был крест. Обычно это говорило о встрече или о выборе, что ждет на пути, но сейчас, в сочетании с кольцом, у креста было иное толкование — когда он в кольце, это означает столкновение двух сил, двух воль, и из круга выйдет лишь тот, чья воля сильнее.

ГЛАВА 10

Оставшись один, Буян огляделся.

Ему отвели просторную комнату с окном, выходящим в сад. Сейчас, ради ночной прохлады, оно было распахнуто, и оттуда доносилась веселая и звонкая песнь соловья.

Стены комнаты были причудливо расписаны цветами, травами, диковинными плодами и птицами дальних стран. В росписи на полу были изображены звери, бродившие в траве, а наверху, на потолке, — птицы, свободные и прекрасные. Вдоль стен стояли лавки с резными ножками, крытые цветным иноземным сукном. На них были разложены вещи, что могли пригодиться гостю. У двери стояли два сундука, где, очевидно, хранилась одежда на выбор — гусляр не стал проверять.

Слегка пошатываясь — с отвычки вино ударило в голову, — он дошел до окна, свесился в сад и задышал полной грудью. Снаружи свежо пахло росой и травой, веял тонкий аромат ночных цветов. На ясном небе сияли крупные звезды и луна — приближалось полнолуние, самая пора для всякой нечисти, что сейчас копила силу.

Буян оглянулся на предназначенную ему кровать. Она занимала почти четверть комнаты — широкая, высокая, вся обложенная пышными подушками. На ней можно было улечься хоть вдоль, хоть поперек, и не одному. Кровать была придвинута к стене, которую закрывал ковер, похожий на те, что Буяну приходилось видеть у торговых гостей с Востока в Новгороде. На нем был выткан тигр — огромная восточная рыжеполосатая кошка, терзающая оленя. Если не знать, что это ковер, можно было подумать, что хищный зверь сейчас прыгнет на кровать — до того он казался живым.

Стянув сапоги и рубашку, Буян бросился ничком на кровать. Десять дней миновало, как пришлось им покинуть кров Веденеи в Ласкове. Десять ночей проспал он на земле, укрываясь плащом. Привыкший и не к такому, гусляр не роптал, но все-таки как приятно было опять очутиться в постели, от которой столь хорошо пахло травами и цветами! Дрема вышла из мягких подушек. Буян еще успел подумать, есть ли на двери крючок или засов, запирающий ее изнутри, но сил, встать уже не было, и он так и заснул, смежив веки.

Среди ночи он вдруг проснулся и немного полежал, не открывая глаз и стараясь догадаться, что за неясное предчувствие потревожило его сон. Терем жил своей жизнью, которая не прекращалась даже ночью, — кто-то там ходил, разговаривал, возможно, даже двигал мебель. Потом раздался тихий скрип, словно поворачивался колодезный ворот.

Что-то все равно беспокоило, и надо было бы встать и проверить, но на перинах было так приятно лежать, ночной дурман не давал поднять головы, и гусляр не пошевелился, постепенно опять погружаясь в сон.

На сей раз ему приснилась юная хозяйка. Сур-Топаз неожиданно появилась в комнате и, крадучись, пошла к нему. Она была очень соблазнительна в полупрозрачной сорочке, оставлявшей открытыми ее нежные руки и босые ножки. Пышные волосы ее, распущенные, спускались ниже бедер; чуть вытянутые, раскосые, как у лани, глаза сияли на раскрасневшемся лице.

Буян отлично видел ее сидящей на краю постели и жалел об одном — что это только сон. Сур-Топаз приблизилась к нему, склонилась, протягивая руки. Ее волосы шевелились, как змеи. Она тяжело дышала через рот, и вдруг из-под ее губ вылезли два клыка, как у зверя. Девичьи пальцы скрючились, ногти на них изогнулись, превратились в когти. Эти когти тянулись к его горлу.

Буян попытался отодвинуться, но не мог пошевелиться. Оставалось только ждать, чем кончится этот сон, и в тот миг, когда Сур-Топаз коснулась его, он проснулся.

Открыв глаза, он увидел над собой лицо девушки. Встретившись с ним взглядом, она вздрогнула, но справилась с собой и опять потянулась к его шее. Лицо ее приняло нежное и обольстительное выражение.

— Ты звал меня, милый, — прошептала она, — и я здесь!

На миг Буян обрадовался, но тут пальцы Сур-Топаз коснулись шнурка оберега. Соблазнительно придвинувшись, она попыталась стянуть с гусляра эту защиту.

Это отрезвило его, и он перехватил ее руки:

— Ты чего это удумала, красавица?

— Отдай! — прошипела она.

— А зачем он тебе?

— Добром отдай, не то пожалеешь! — Она вывернула руки так стремительно, что не ожидавший от нее такого Буян выпустил ее запястья. Освободившись, Сур-Топаз тут же бросилась на него снова — в руке ее сверкнул кинжал.

Буян еле успел увернуться — девица промахнулась. Гусляр соскочил на пол и приготовился к бою.

Зарычав от неудачи, Сур-Топаз кошкой набросилась на него, но Буян, поднырнув под кинжал, опять схватил запястья девушки. Почувствовав себя в тисках и убедившись, что из этих рук вырваться трудно, она упала на кровать, увлекая его за собой и пытаясь опрокинуть на бок.

— Пусти! — прошипела она. — Все равно теперь уже поздно! Уступи — тогда вы оба отсюда живыми выйдете, и твой князь — тоже…

Упоминание о князе, которого он оставил наедине с этой девицей, подхлестнуло Буяна. Он сжал руки Сур-Топаз так, что она взвыла. Перехватив ее запястья одной рукой, он вырвал у Сур-Топаз кинжал и приставил к ее горлу. — Что ты сделала с князем? Говори!

— Не заставишь! — изогнувшись, как змея, Сур-Топаз вонзила зубы в его руку. Не ожидавший этого, гусляр ослабил хватку, и девушка оттолкнула его так сильно, что он упал на пол.

Не теряя времени, с воем дикого зверя Сур-Топаз прыгнула на него, и они покатились по полу, стараясь вырвать друг у Друга кинжал. Девушка хрипела от ярости, лицо ее исказилось. Она сражалась с силой, неожиданной для ее хрупкой фигурки. Схватив двумя руками его руку с кинжалом, она выкручивала ее, царапая ногтями. Кровь из глубоких царапин потекла на локоть Буяна, и кинжал выпал. Сур-Топаз тут же завладела им, но Буян ударил ее по руке, и оружие отлетело в сторону.

Они оба бросились к кинжалу. Сур-Топаз была чуть ближе, но гусляр схватил ее за сорочку, оттаскивая. Тонкая ткань сорочки порвалась.

Пораженный, Буян застыл, не сводя глаз с открывшегося ему тела. Лицо и шея разгневанной Сур-Топаз побагровели, она выпрямилась и, даже не пытаясь прикрыться руками, пошла на остолбеневшего гусляра.

Но вдруг Буян увидел — на гладком округлом плече девушки темнела недавно зажившая ранка — след от стрелы. И, была она на правом плече…

— Птица Сирин? — воскликнул он, пораженный. Сур-Топаз отпрянула.

— Догадался? — в бешенстве крикнула она — Ну, так умри! Она бросилась на гусляра. А тот уже забыл, что перед ним хрупкая девушка. Размахнувшись, он ударил ее кулаком так, как дома, в Новгороде, в кулачном поединке. Сур-Топаз упала. Не успела она прийти в себя, как кинжал опять оказался у ее горла. Другой рукой Буян прижал ее к полу.

— Говори, где князь? — потребовал он. — Иначе я тебе горло перережу, и не посмотрю, что ты девица!

— Зачем тебе князь? — сверкнула глазами Сур-Топаз. — Кто он тебе? Ты же и без него все можешь. Брось его, уходи!

— Не могу без него.

— Почему?

— Друг он мне! Говори!

Кинжал оцарапал нежную кожу, и Сур-Топаз вскрикнула:

— Он там, где надо и где скоро будешь ты, если не уберешься вон!

— Без него не уйду. Где он?

— Все равно ты ему уже ничем не поможешь, и я тебе ничего больше не скажу!

Ее упорство взбесило Буяна.

— Скажешь! — рявкнул он. — Или пожалеешь!

Вскочив, он поднял брыкающуюся Сур-Топаз на руки и бросил на кровать.

Упав, она вскрикнула страшным голосом и попыталась сползти с кровати, но гусляр толкнул ее обратно и только хотел последовать за нею, как кровать пришла в движение.

Буян отпрянул, не веря своим глазам, а Сур-Топаз завыла и забилась в пышных подушках. Кровать медленно, со скрипом поднималась, опрокидываясь к стене. Девица не могла уже выбраться. Буян неожиданно вспомнил, что точно такой же скрип он слышал недавно и подумал, что это колодезный ворот. Теперь он понял, что это был за колодец и что случилось с князем…

Кровать приподнялась, сталкивая девушку куда-то вниз. Мелькнул черный провал подземелья. Сур-Топаз скатилась в него. Далеко внизу затих ее испуганный визг — и кровать вернулась на свое место, такая же соблазнительная и коварная, как и прежде.

— Стой, куда? — закричал Буян, бросаясь к стене.

Одним рывком содрав ковер, он обнаружил под ним совершенно гладкую стену с невинной росписью — не было ни щели, ни трещинки, ни тайного замка.

Воспользоваться кроватью, чтобы попасть туда, где находится князь, Буян не решился. Туда, в тайник, наверняка должен быть и второй, не такой крутой вход, и им пользовалась сама Сур-Топаз.

Буян выскочил из комнаты, держа кинжал наготове, и помчался по темным коридорам терема, ища дорогу в подвалы. Оберег молчал, хотя гусляр то и дело касался его рукой. Возле одной лестницы руку кольнуло. Гусляр нырнул под ступени, там отбросил в сторону окованный железом сундук и увидел маленькую дверь. Она распахнулась под ударом сапога, и гусляру открылась темная пасть подвала. Он видел только первые ступеньки, дальше они пропадали во тьме.

Не раздумывая, Буян побежал по лестнице.

Споткнувшись обо что-то, он кубарем скатился вниз и шлепнулся на гладкий скользкий пол, едва не выронив кинжал, но быстро вскочил. Впереди он увидел свет.

Придерживаясь за стену, Буян поспешил туда, стараясь ступать как можно осторожнее.

Светил факел на повороте. Вынув его из гнезда, гусляр увидел, что вниз под уклон уходит грязный коридор, из которого тянет гнилью, и пошел туда.

Эхо его шагов гулко отдавалось под сводами, и ему послышалось, что издалека донесся тихий железный звон. Он прибавил шагу.

Коридор расширился в низкий сводчатый зал, где вдоль стен и посреди него стояли колонны. Ступив на порог, гусляр застыл, вытаращив глаза.

В зале были люди. Два тусклых светильника освещали почти три десятка мужчин — молодых, средних лет и постарше. Все они лежали вповалку на соломе, брошенной прямо на пол. Судя по их виду, они были тут не так давно — одни, возможно, всего несколько дней, другие — несколько недель или месяц-другой. Их одежда еще была цела. Судя по яей, здесь собрались витязи не только славянских народов, но и варяги, другие западные и восточные соседи. И все они были прикованы к колоннам — одни за ногу, другие за руку или за шею. Его шаги разбудили некоторых узников. Они удивленно моргали глазами и, постепенно понимая, что Буян не тюремщик, начали расталкивать остальных.

— Доброй ночи! — нарочито бодро и весело крикнул Буян, взмахнув факелом. — Вы что, тут опочив держите? Ну, и как спится?

— Прекращай изгиляться, — хмуро ответил один из узников. — Ты кто таков?

— Тот, кто вам дальше бока пролеживать помешает, — еще веселее ответил Буян и добавил издевательски — Разоспались тут! А еще богатыри называются! Я вот простой гусляр из Новгорода, а…

— Богатыри, — перебил тот же голос. — Тут любая сила в ничто обращается с этой девицей… Заманивает она нас и в подвалах заковывает.

— Всех?

— Знамо дело, всех.

— С одними ее богатырь сражается, — заговорил его сосед, судя по всему какой-то рыцарь с Запада. — Слабых он убивает, а кого одолеть не может, тот попадает к ней. Она его сначала кормит-поит, ласково величает, на постель провожает, а потом — раз! — и ты тут оказываешься… Чертова девка!

— Не знаю, каким это ты ее словом назвал, — почесал Буян затылок, — но это не девка — птица Сирин это. Она в девушку обратилась, чтобы меня погубить. А в обличье птицы я ее ранил, из лука подбил… А зачем ей столько пленников?

— Если это и вправду Сирин, — сказал первый узник, — то я знаю зачем. Здесь разговоры ходят, что иногда сюда приезжают слуги самого Змея, что в горах Сорочинских живет, — забирают тех, кого она в подвалы заманивает, и к Змею отвозят.

— К Змею? — Буян склонился, освещая факелом лицо говорившего. — Да неужто правда?

— Кривда, — бросил тот. — Скоро сам увидишь, или ты еще не понял, что отсюда нет возврата?

— Понял, — гусляр выпрямился. — Я тут друга ищу, Вла-стимиром его зовут. Князь он резанский, мы сюда вместе приехали. Я без него никуда. Не видал ли его кто?

Узники хмуро переглянулись.

— Здесь нет твоего Властимира, — наконец сказал кто-то. — Но чуть подалее есть еще один подвал, а может, и не один. Твой князь наверняка там!

Говоривший указывал вправо — там темнел полукруглый ход.

— Отлично! — Буян направился туда, перешагивая через лежащих. — Я пошел его искать — нам поодиночке никак нельзя.

Его провожали в изумленном молчании.

— Видать, песня Сирин отняла у вас не только свободу, но и разум, — сказал он, — если вы до сих пор не поняли, что я не такой же, как вы, узник, а пришел сюда своей волей и уйти могу так же свободно.

Его слова словно разбудили узников. Сразу несколько рук вцепилось ему в пояс, сапоги, подол рубашки, остальные тянулись издалека, звеня цепями.

— Освободи и нас! — закричали все разом. — Не оставляй! Будь милостив! Не бросай нас! Не уходи!

Его заклинали Перуном, Родом, Буддой, Магометом, Христом, другими богами с такими причудливыми именами, о каких он и не слышал. Вырвавшись из державших его рук, гусляр склонился к толстому кольцу — цепь была одна на всех и крепилась к этому кольцу.

Тот, кто заговорил с ним первым, взял у Буяна факел посветить. Осмотрев замок странной формы, Буян стал раздумывать — как бы его отпереть. В надежде получить ответ у оберега, он тронул его — и вдруг нашел решение. Он просто коснулся замка резной фигуркой воина.

Раздался громкий щелчок, и замок открылся. Гусляр недоуменно рассматривал оберег, удивляясь его странной силе, а вокруг него узники торопливо сбивали цепи и торопились покинуть подвалы.

Кто-то сунул ему обратно его факел, и очнувшийся Буян побежал искать Властимира.

Князя он обнаружил не скоро — только в четвертом подвале. Освобожденные Буяном пленники разбегались. А тут их было всего трое — незнакомый могучий пожилой мужчина, похожий на кузнеца, сам князь и шипящая от злости Сур-Топаз.

Когда Буян ворвался к ним, кузнец приветственно махнул рукой:

— Явился-таки! Давай скорее. — И тряхнул цепью.

— Откуда ты обо мне знаешь? — молвил Буян.

— А вон она только о тебе и говорит, — махнул в сторону Сур-Топаз мужчина. — Так что давай живее!

Буян уже знал, что делать с замком, он освободил кузнеца, потом князя и протянул ему руку, помогая встать.

— Ну, княже, теперь понял ли, пригожусь я или нет? — спросил он.

Властимир не взял руки и вскочил сам.

— Понял, — буркнул он.

— Возьмешь меня с собой?

— Да.

— Тогда пойдем, — гусляр по-приятельски хлопнул его по плечу, и они пошли к выходу.

— Стойте! — закричала им вслед Сур-Топаз. — Стойте! А как же я? Вы не можете меня тут бросить одну!

Гусляр и князь обернулись. Девушка, натянув цепь на ноге, ползла за ними, умоляюще протягивая дрожащие руки. Казалось, ей и в самом деле было страшно.

— Нет, — строго ответил Властимир. — Мы уходим. А тебе это урок — не будешь впредь такие шутки шутить.

— Дождись вместо нас своего Змея, — со смехом добавил Буян. — А нам недосуг!

Они поспешили прочь опустевшими подвалами. Вслед им несся злобный крик Сур-Топаз и звон единственной цепи.

Когда они вышли во двор, то увидели, что там в свете факелов стало оживленно. Одни седлали лошадей, другие навьючивали на коней узлы с добром, третьи уже выезжали за ворота, что темнели на фоне неба пустым провалом, как глазницы черепа. Кто-то бежал через двор, таща на плече отчаянно визжавшую и отбивавшуюся рабыню Сур-Топаз. Бросив девушку поперек седла, похититель ускакал во тьму.

Невдалеке слышался звон оружия и хриплые крики — освобожденные узники схватились со стражей, и короткая битва быстро подходила к концу: озлобленные люди сражались яростно. Почти всех охранников перебили, остальные разбежались по дому.

Буяна и князя приветствовали криками и стуком мечей о щиты. Не теряя времени, гусляр бросился к конюшням, из которых люди выводили лошадей, громко зовя Воронка. Из нутра конюшни донеслось знакомое ржание — верный Воронок тянулся к хозяину. Оседлав его, Буян выскочил на двор.

Там оставались только те, кто потратил время на сражение со стражей. Теперь и они уезжали, везя награбленное добро и рабынь. Некоторые девушки не плакали и не отбивались — они успели разглядеть, что их похитители молоды и даже привлекательны. Откуда-то тянуло дымом, на задах, где стояли сараи и склады товаров, уже плясал красный петух — его подпустил кто-то из сбежавших узников. Уже сидя в седле, Властимир оглянулся на начинающийся пожар.

— Как там Сур-Топаз? — вслух подумал он. — Совсем одна, в огне…

— Брось жалеть, — оборвал его Буян. — Ничего с ней не случится — глубоки те подвалы, крепко держит землица сырая.

Словно вспомнив о подвалах, Властимир опустил голову.

— Спас ты меня, Буян, — тихо молвил он. — И словом о старом не обмолвился, а ведь мог… Если еще не раздумал, будь мне спутником.

Он затаил дыхание — вспомнил отчаяние, охватившее его в тот миг, когда сомкнулась на его ноге цепь во мраке, знаменуя крушение всего, на что он надеялся. А Буян только весело ухмыльнулся:

— А ты думал, что я от тебя так просто отвяжусь? — молвил он. — Нет, княже, я тебе еще надоесть успею.

Властимир не успел и рта раскрыть, как их окликнули. Несколько всадников приблизились к ним.

— Мое имя Рейнальдо де Мадор, — сказал один. — Мы просим вас, благородные рыцари, присоединиться к нам, или позвольте следовать нам за вами. Я говорю от имени всех — мы так многим обязаны вам…

Властимир задумался, что ответить, но Буян нашелся раньше.

— Сожалею, господа, — он поклонился в седле до самой шеи Воронка. — Наша дорога слишком длинна и опасна. Мы благодарим вас за предложение, но у нас свои дела. Возвращайтесь домой, и добрый вам путь!

— Но как же нам отблагодарить вас?

— А просто расскажите всем, кого встретите, о том, что случилось. Это и будет именно то, что нужно! Прощайте!

И Буян первым поворотил коня на юг, туда, где над зубчатым краем леса уже вставала звезда Полынь.

Откланявшись, всадники поехали в другую сторону, оставив Властимира и Буяна одних.

Догнав гусляра у самой кромки леса, Властимир поймал Воронка за узду.

— Ты с ума сошел! — рявкнул он. — Что себе позволяешь? Ты заставишь меня пожалеть о том, что я так легко согласился взять тебя с собой! Подумай — столько рыцарей и витязей предлагали нам помощь, а ты отказался! Почему?

— Ты неразумен, князь, — необычно строго молвил гусляр. — Они не справятся. Только ты — или никто на всей земле. Если ты оступишься или погибнешь, — придется ждать нового человека, а он пока еще не родился. И в этом деле тебе не нужно столько попутчиков — они будут только мешать.

— А может быть, мне будешь мешать еще и ты?

— Я — другое дело. Я с тобой для того, чтобы ты не наделал глупостей. А ты их наделал уже сейчас более чем достаточно. Или ты уже забыл подвалы Сур-Топаз?

Буян попал не в бровь, а в глаз. Пробурчав что-то, Властимир оставил спор — все равно у этого гусляра на все готов ответ.

Уже достаточно рассвело, а они все не слезали с седел, стремясь поскорее покинуть эти места, где правили слуги Змея. Путь Буяна и Властимира лежал к самому Змею.

Заря-заряница только-только свернула свою алую фату, наменуя начало дня, когда тишина была нарушена нарастающим свистом ветра позади. Сразу замолкли птицы и мошкара, деревья тревожно зашевелили ветками, трава припала к земле. Жеребцы заволновались, прядая ушами.

Всадники прислушались. Им в спины дул и гудел ветер, катаясь, словно огромный ком, подминающий под себя лес. Трещали стволы, ломались ветви. На краткий миг все перекрыл свист такой силы, что лошади присели в испуге, а молодая березка рядом с Облаком сломалась с хрустом.

— Что это такое? — вслух подумал Властимир. Он никогда не слышал ничего подобного.

Встав на стременах, Буян вглядывался в чащу позади них. Залихватский свист повторился — прилетел низовой ветер, вздувая гривы лошадей. С гусляра сорвало шапку. Он бросился догнать ее, подхватил и взмахнул ею, зовя князя.

— Едем, княже, дальше! — крикнул он. — Пока целы!

И первым ударил каблуками по бокам своего коня. Облак, не дожидаясь понукания, поскакал следом. Властимир поравнялся с Буяном, спросил на скаку:

— Но что это такое? Ты знаешь?

— Еще бы не знать! — прокричал, перекрывая вой ветра и свист, гусляр. — Помнишь, Сирин… то есть Сур-Топаз про Соловья, брата Одихманова, говорила?.. Это он и есть! Сирин, верно, сестра ему! Он прознал, что с нею и с братом стало, и теперь за нами гонится!

Услышав такое, Властимир осадил Облака и развернулся навстречу нарастающему свисту и урагану, что катился по лесу, как снежный ком с горы, выхватил меч и поднял щит.

— Ты что задумал? — бросился к нему Буян.

— Я брата его одолел, неужели перед ним отступлю?

Буян не успел ответить — раздался новый свист, да такой силы, что Облак упал на колени, а сам Властимир усидел в седле с большим трудом. С деревьев посыпалась листва и мелкие веточки.

— Не совладать тебе с ним, княже! Едем — может, оторвемся!

Облак сам был рад умчаться прочь, да и уверенность князя сильно поколебалась. Властимир не стал спорить с гусляром, хотя не был уверен, что им удастся уйти от погони — свист раздавался все ближе и ближе, а за деревьями порой мелькало что-то огромное и темное.

Испуганные свистом кони мчались по лесу, а за ними катился ураган. Ветер дул в спины и все усиливался. Трещали ветки над головой, стонали дубы, и Буяну уже показалось, что за ними опять гонится вестник Гамаюн.

Впереди развиднелось, и кони вылетели на крутой берег реки. Ивы склонились над темной водой, вода подмывала берега. Лес и река словно вели спор — кому будет принадлежать земля.

Всадники еле успели осадить лошадей, иначе те с разгону могли сорваться с обрыва вниз. Властимир не успел и рта открыть, чтобы сказать, что на сей раз выхода нет и придется сражаться, как Буян выехал на пляшущем Воронке впе-пед на самый обрыв, и, горяча коня, закричал, вскинув руку:

— Уж ты гой еси, быстра реченька! Защити-укрой нас от ворога! А уж я тебя, быстра реченька, за такое дело пожалую! — И махнул в седле поклон до гривы Воронка.

Ненадолго замер, прислушиваясь, и поманил князя:

— Скачем!

Тот не очень поверил, что гусляр смог договориться с рекой. Ничто не указывало на то, что река услышала призыв Буяна.

Но они не проскакали и двух поприщ, как под корнями одной ветлы, что держалась за берег только половиной корней, у самого уреза воды открылась узкая заберега. Над ней нависал обрыв, а совсем рядом плескалась вода. Будь уровень чуть выше, ее нипочем бы не разглядеть.

Не теряя времени, Буян направил Воронка прямо туда. Послушный конь сиганул с берега, чудом не сломав ноги. Следом за ним под обрыв спрыгнул и Облак.

Лошади встали на тесной песчаной полоске плечом к плечу, и в ту же минуту вода стала прибывать. Не успел Властимир ахнуть, как она поднялась до колен, хлынула в сапоги, дошла до стремени и только тогда остановилась. Но гусляр был спокоен.

Спешившись, всадники зажимали лошадям ноздри, чтобы им не пришло в голову заржать или фыркнуть, выдавая свое присутствие. Над их головами зашумело, и что-то большое пролетело на другую сторону реки так быстро, что сквозь свисающие корни ничего нельзя было разглядеть. Только на той стороне послышался треск ломаемых ветвей, топот и злобный свист. Он повторился пару раз, удаляясь, и наконец все затихло.

Только после этого вода начала медленно отступать, но и после того, как опять открылась заберега, всадники не спешили выбраться из-под защиты обрыва. Наконец Буян припал ухом к земле, прислушался и мигнул князю с улыбкой.

Они вывели лошадей на берег, вылили из сапог воду, а затем Буян, порывшись в тороках, выудил оттуда цветастый расшитый платок. Почтительно поцеловав его, он с силой оросил его в воду. Упав в реку ярким пятном, тот плавно заскользил по течению, а гусляр молвил с поклоном:

— Многая тебе лета, быстра реченька. Твоего я не знаю имени, но уж ты будь в том уверена — я твоей не забуду милости!

Властимир с любопытством косился на него и, когда они отъехали подальше, не выдержал и спросил:

— Откуда этот платок у тебя, гусляр? Вроде ты ни о ком не вздыхаешь…

— А может, и вздыхаю! — беспечно молвил тот и, помолчав, добавил: — Платок этот — память о матери: все, что у меня осталось!

— От матери? — удивился Властимир. — Но как же ты мог пожертвовать этим, да еще реке?

— А ты не понял, княже? — Буян был серьезен. — Река нам жизнь спасла — она нам теперь как мать. Нечестно было бы ей за такое не отплатить.

Властимиру ничего не оставалось, как только промолчать — гусляр был прав.

— Я вот что думаю, княже, — молвил тот немного погодя. — Соловей опять на наш след может напасть, да и разгром, терема Сур-Топаз нам даром не пройдет. Рано или поздно, а за нами отправятся те, кому Соловей и та девица служат. С ними мы не справимся, а нам теперь во что бы то ни стало надо к Змею попасть — мнится мне, не только Сур-Топаз ему людей поставляла. Поэтому следует нам свернуть с пути — все равно мы со Змеем встретимся.

— А не заблудимся?

— Положись на меня, княже! — улыбнулся гусляр. — Нам сейчас самое главное — на время исчезнуть, чтобы живыми остаться. А дорогу потом всегда найти можно — мнится мне, половина путей к Змею приводит!

И он первым, не раздумывая, свернул на восток — так как путь на запад им отрезала река.

Чистомысл предупреждал о путеводной звезде Полынь. Но волхв не знал, с чем придется столкнуться его посланцу и его спутнику. А потому гусляр был в себе уверен — в случае чего он сумеет найти дорогу. Высоко над ними, невидимей в дневном свете, пролетел маньяк. Он спешил в Ласкову.

ГЛАВА 11

От предков, на которых на этой планете больше всего были похожи змеи, Хейду досталась способность обнаруживать предметы с закрытыми глазами — распознавая их по теплу. Так он, еще не полностью придя в себя, уже знал, что находится в подвальном маленьком помещении — что было не ново, так как его народ давно уже предпочитал селиться под землей, — и что подле него время от времени появляется одна и та же женщина из местных. Хейд уже давно знал в теории жизнь населения планеты и понял, что эта женщина, судя по всему, все это время его лечила. Удивление вызывали только два вопроса — первый: подействуют ли на него ее снадобья, потому что он и сам знал, что нуждается в помощи, и второй: почему она это делает? Если в благодарность за то, что он сохранил или пытался сохранить жизнь тому человечку, на которого бросился зверь, то все еще больше запутывалось — ведь, судя по всему, она не имела отношения к эксперименту: ее параметры были совершенно иными. Об этом Хейд мог судить наверняка: опознавательный прибор все еще находился у него на руке.

Что ж, ему придется установить с ней контакт и выяснить, каким образом она связана с подопытными экземплярами и как ему их найти.

Он постарался придумать подходящую легенду, объясняющую его присутствие здесь и знание их языка — его гэты изучили с помощью ранее отловленных аборигенов, — и, выбрав момент, решил пойти на контакт.

Когда он открыл глаза, Веденея была подле него одна. Она всегда приходила в одиночку, и он не знал, с кем она еще встречается. Конечно, он мог и заглянуть ей в сознание — все гэты телепаты, — но пока решил этого не делать.

Увидев, что пришелец смотрит на нее, ворожея отпрянула, чуть не выронив свечку, которую собиралась поставить в изголовье. Хейд испугался, что она может совсем уйти, и поспешил тихо сказать:

— Не бойся!

Услышав тихий хрипловатый голос, похожий на шипение змеи, Веденея немного успокоилась. Он говорит — значит, он не зверь.

— Кто ты? — спросила она.

— Хейд. Я не причиню тебе зла, не бойся меня. Где я?

— У меня дома… Но откуда ты взялся такой?

— Я приехал издалека, — сказал он. — Из-за моря… Я богач. Так что могу отблагодарить тебя за помощь.

Веденея осторожно присела на край ложа.

— Да какая благодарность, — мягко молвила она. — Я даже не думала, что смогу помочь. Ты так странно выглядишь… А У вас все такие?

— Все, — ответил Хейд и замолчал. Такими были не все, но этой девушке про то знать не следовало.

— А откуда ты знаешь нашу речь?

— Мне было все интересно. Я смотрел, слушал, запоминал… Мы следим за вами.

— Ты купец? — спросила она.

— Почему ты так думаешь?

— Это торговые гости знают много языков чужих и всюду ездят — им надо.

— Я не купец, я… — он замялся, подыскивая в ее языке замену слова «исследователь» и нашел: — врач.

— Целитель?

— Да. И если ты захочешь, я потом кое-что открою тебе из наших секретов. Есть еще такие болезни, которые ты, наверное, не можешь лечить.

— Есть, — Веденея вспомнила ту самую моровую язву, от которой умерла мать и могла умереть она сама, если бы не Чистомысл.

— Я готов помочь тебе, — торопливо повторил Хейд. Если девушка согласится, он проникнется ее доверием и скорее найдет этих двоих, не вызывая ни у кого подозрений.

Скоро Веденея привыкла к странному чужеземцу. В конце концов, ведь Чистомысл рассказывал ей много о заморских чудесах — каких только не бывает. На змею он был похож не сильно, больше все-таки на человека. И целебные травы помогали ему так же, как и простым людям.

По мере того как ему становилось лучше, девушка все чаще задерживалась около него — с каждым днем все ближе становился миг, когда он собирался исполнить обещанное. А пока Хейд рассказывал Веденее о дальних странах, где он якобы побывал. И девушка даже огорчилась, когда ее странный пациент покинул подвал, обещая наведаться через несколько дней.

Его не было трое суток. Снова встретились поздно вечером в той самой баньке, где некоторое время назад Веденея отпаривала ногу Властимиру. Хейд появился первым, и, когда девушка вошла, он поднялся. На лавке рядом с ним были разложены маленькие коробочки разного цвета. Некоторые из них были открыты — там оказались желтые и бурые порошки.

— Я принес, что обещал, — сказал он.

Веденея осторожно взяла в руки одну из коробочек, раст сматривая ее содержимое.

— Что это?

— Высушенные растения, — ответил Хейд — жители этой планеты, часто используя травы, легче поймут такое объяснение. — Они растут на моей родине, в своих лесах ты таких не найдешь. Вот это, например, — он протянул ей коробочку, где был желтый, резко пахнущий порошок, — кора дерева. Она помогает при жаре, лихорадке, немного при болезни, которую у вас называют «моровая язва»… А вот это — от укусов ядовитых змей, ее надо растворить в воде и пропитать ею повязку на ране.

Веденея приняла из рук Хейда шкатулку, где перекатывались полупрозрачные крупинки, похожие на икринки крупных рыб. Укусы змей… Она почему-то подумала про князя — он тоже ехал сражаться со Змеем. Вдруг это бы ему пригодилось? Но князь уже далеко…

Хейд заглянул ей в лицо. Он, как и любой гэт, был телепатом, и его поразило, что она думает о том же самом человеке, что уже несколько суток занимал умы всех его коллег.

После этого он еще не раз прилетал в Ласкову на встречу с Веденеей, в надежде, что она откроет ему местонахождение тех двоих мальчиков. Он торопился, подгоняемый неутешительными известиями разведки.

Все было плохо. Выяснилось, что Властимир и Буян не просто искатели приключений, каких полно на этой планете, — за ними стоит какая-то могущественная организация, действующая против гэтов. Властимир и Буян были очень опасны, сомнения в этом рассеялись после того, как от них пострадали два агента гэтов. И церемониться с ними нечего, тем более что из первой отложенной кладки готовы были вылупиться детеныши. Первая кладка на этой планете, шанс для выживания их расы! Перед величиной и важностью этого события меркнет все — даже ценность жизни аборигенов этой планеты. Их агенты столько веков работали здесь тайно, изучая этот мир, что теперь имеют право на явные действия.

Получив приказ как можно скорее закончить эксперимент, Хейд не стал осторожничать и решился на прямой контакт.

До сего момента он всегда оставлял аппарат на окраине села, на крыше одинокого дома, где никто не жил, и в темноте пробирался к избе Веденеи окольными путями. Но сегодня он торопился и пролетел над поселком средь бела дня, сверху наблюдая за суетящимися людьми. Садиться прямо на крышу дома ворожеи он побоялся и приземлился невдалеке, во дворе дома, стоящего на отшибе, там, где тын, огораживающий Ласкову, слегка покосился.

Это был дом, где жила Млава. После рождения близнецов ее считали порченой — никто не хотел на ней жениться. Старый жрец Перуна Сухобой предлагал принести ее в жертву, как порой кое-где делали, но братья отстояли ее, и она жила У своих родителей бобылкой.

Почти ни с кем не общаясь, она большую часть времени проводила во дворе, занимаясь чем-нибудь по хозяйству в помощь невесткам, женам братьев, что не считали зазорным общаться с нею как с работницей. В тот день, кроме нее, на Дворе никого не было.

Млава увидела свет из окошка и выскочила на двор посмотреть, что случилось. На крыше она с ужасом узнала точ-° такой же огненный шар, который прилетел к ней четыре года назад. Только тогда это было ночью. От сияющего, в темноте шара отделились двое, подошли к оцепеневшей от удивления девушке, взяли ее за руки, и один коснулся ее лба холодной твердой рукой. Млава тогда лишилась чувств. Смутно она сознавала, что существа прикасаются к ее телу, но боли не чувствовала — только холод и тепло, сменяющие друг друга. Она пришла в себя за домом, в кустах, и ничего не подозревала, пока не поняла, что случилось…

Все это всплыло в памяти Млавы живо, как будто случилось вчера, и когда она увидела такой же свет, то закричала и бросилась вон со двора.

На улице было много народа — все видели летящего маньяка и выбежали из домов, чтобы на него посмотреть. Увидев Млаву, что с криком бежала прочь от своего дома, люди понимающе переглядывались, и кое-кто уже тянулся к оружию.

Млава выскочила за ворота деревни к капищу.

На пыльном дворе было пусто. Идолы Перуна, Белеса и Купалы стояли в центре, окруженные жертвенниками. Поодаль — Стрибог и Лад. У подножия Стрибога блаженный юноша, что когда-то потерял разум от встречи с маньяком, ползал в пыли и что-то мычал. Увидев Млаву, он закричал, тыча в нее пальцем.

Из-за идолов вышел, опираясь на суковатую дубину, высокий худой старец в белой ряднине до земли, подпоясанной узорно вышитым поясом с оберегами. Длинные растрепанные волосы и борода его были совершенно белы, а лицо — сердито. Млава со всхлипом кинулась ему под ноги.

— Сухобой! — крикнула она, порываясь обнять ноги жреца. — Помоги! Не могу больше! Сколько лет ждала, мучилась, а теперь страх берет! Помоги!

— Уйди! — хриплым, севшим от старости голосом отвечал ей жрец. — Поди прочь! Иди к нему!

— Сухобой! — Млава подползла к нему, а тот отступал к идолам. — Защити! Укрой, к тебе взываю!

— Он пришел за тобой! — В руке жреца появился выхваченный из жертвенной колоды нож, и он замахнулся им на Млаву. — Иди к нему, или тебя заберут боги! Оборотни около Ласкова бродят — ты их от Змея Огненного прижила. Теперь он опять прилетел — родишь новых. Смерть тебе!

— Смерть! — повторили за ним два других жреца, появившихся между идолами, но Млаве от страха показалось, что это сказали сами боги.

Сухобой двинулся на нее, стуча посохом по земле. Блаженный пополз следом. Млава отпрянула, пытаясь встать на ноги и закрывая лицо руками. Наконец ей удалось вскочить. Она развернулась к выходу с капища, но увидела, что сюда подходят люди из деревни. Передние уже были в нескольких шагах от нее. Млава прижалась к бревнам тына и закрыла лицо руками…

Хейд, издалека наблюдавший эту сцену, досадливо нахмурился. Он не хотел выдавать местным свою связь с Веденеей и решил, что мальчики должны явиться на выручку матери, потому и спровоцировал Млаву. Но дело повернулось не так, как он рассчитывал, — она не собиралась звать детей на помощь, а толпа явно решила расправиться с нею.

Выхода не было, Хейд поднял аппарат в воздух.

С гулом, который все, очевидно, приняли за вой рассерженного Змея, он пролетел над самым капищем, в небольших количествах распыляя одуряющие вещества. Много их не требовалось — увидев над головами ревущего маньяка, люди разбегались с криками. Несколько человек попрыгали в озеро. Разохотившись, Хейд преследовал одного парня вдоль берега до самой рощи, где потерял его из виду. Оставив его в покое, он развернул аппарат к капищу, но там уже никого не было.

Жители деревни и жрецы разбежались и попрятались, оставив разбросанные дубины и копья. Но исчезла и Млава. Куда она направилась, Хейд не знал. Мысленно он обругал себя идиотом — шансы найти мальчиков уменьшались. Нужно было придумать что-то другое.

Когда Млава вбежала в свой дом, к ней вышла ее мать. Старуха молча сунула дочери в руки узелок и ушла из сеней, не оборачиваясь. Женщина обнаружила в узелке ломоть хлеба, две луковицы и несколько крупинок соли в тряпице. Были там же и ее котлы и алые бусы, что ей еще в детстве привез с торга отец. Увидев их, Млава поняла, что ее просто выгнали — никто не хотел терпеть рядом ту, за которую столь явно заступается нечисть.

Размазывая по лицу слезы, Млава покорно побрела в глубь леса. Ей было страшно там, но еще страшнее было оставаться на месте, ожидая, пока с ней расправятся свои. В лесной чаще живут изверги. В хозяйстве любого из них лишние руки пригодятся, тем более что извергов часто почитают колдунами — они смогут понять ее и помочь. Но она не знала, где их искать.

Она брела до тех пор, пока не поняла, что заблудилась. Над ее головой смыкались кроны вековых дубов, почти не пропуская на землю лучей солнца. Здесь полумрак царил даже среди дня. Млава присела на выступающий корень и заплакала, уронив лицо на колени.

Возможно, она даже немного задремала, потому что неожиданно почувствовала совсем близко чье-то присутствие, это могли быть люди из деревни, что пошли по ее следам, а мог быть и маньяк, прилетевший за нею, — для Огненного Змея нет ничего невозможного. Млава вскрикнула, но не вскочила, пригвожденная к месту двумя парами глаз. Перед нею стояли два волка.

Крупные, с трехмесячного телка, с раскосыми зелеными глазами, они были какими-то особенными и выглядели не так, как обычные волки в начале лета. Они разглядывали ее не по-звериному пристально и не спешили уходить или нападать.

В глазах их Млава прочла почти человеческое участие. Она вспомнила сказы про колдунов, что таились от людей в чащобах и для своих черных дел заманивали людей к себе, околдовывали, одурманивали, превращали их в волков и заставляли служить себе. Таких несчастных можно было узнать по печальному взору, незлобивости и неприятию сырого мяса. Наверное, она сейчас и повстречала двух таких волкодлаков, а значит, где-то, возможно даже совсем близко, есть логово колдуна.

Но Млава почему-то сейчас не боялась колдуна. Обхватив колени руками, она смотрела на волков и ждала.

Звери подошли к ней поближе. Порывшись в узелке, Млава отломила кусок хлеба и протянула его волкам на ладони. Тот, что слева, почти припав к земле, осторожно потянулся вперед и принял дар.

Затаив дыхание, Млава смотрела, как он жует хлеб. Когда она отломила второй кусок, другой зверь тоже взял хлеб из ее руки, и молодая женщина окончательно уверилась, что повстречала волкодлаков.

Угостившись, звери сели рядом и позволили погладить свои лохматые загривки. Перебирая грубую шерсть, Млава еле сдерживала слезы — люди выгнали, а дикие звери приняли. Заметив на ее щеках следы влаги, волки ласково стали лизать ее щеки, и она заплакала, зарывшись лицом в шерсть одного из волков.

Он повиливал хвостом и скулил, не двигаясь. Но потом бочком отступил и попятился прочь. Его товарищ уже ждал его в нескольких шагах. Волки обернулись на сидящую Млаву и бесшумно ушли.

Веденеи в тот день в поселке не было — она ходила на дальние поляны за травами. Лекарствам Хейда она пока не очень доверяла, больше полагаясь на то, что было ей привычно.

Ворожея ушла из поселка накануне и переночевала в лесу. Лукошко ее было полно коры и трав — выкопанных с корнями или одних оторванных стеблей и листьев: у всякой травы своя часть пригодна для лечения. Есть и такие, что идут целиком. От сердечной боли помогает цвет боярышника, хвощ-трава и корень лопуха. Хороша и кора крушины. Но хот же хвощ можно давать при поносе. Кора крушины лечит ожирение, если смешать ее с корнем одуванчика, а дубовая — простуду и боли в животе. Ромашка, фиалка, мята и зверобой годятся сразу при нескольких недугах — и бессонницу одолеют, и с кожи язвы исцелят, и коли разболится что внутри. Хот же самый лопух в смеси с ромашкой и мятой лечит лысеющих, а хмелем и крапивой хорошо промывать волосы… Трав много, и способов их применения — в одиночку или смесью — тоже немало.

Впереди вдруг мелькнули две тени. Волки подошли так быстро, что Веденея испугалась и не сразу признала Явора с Яроком. Она знала, что братья могут оборачиваться волками, но сама видела их в этом облике лишь второй раз. Звери закружили около, и ворожея поняла, что они зовут ее за собой. Видать, что-то случилось, и Веденея отправилась за ними. Через версту звери отстали, и тут девушка услыхала чей-то голос — женщина причитала, всхлипывая:

— Ой ты батюшка, ты дубравный лес, уж ты матушка, ты сыра земля! Защити-укрой меня, бедную, от людской злобы, от лютости!

Веденея узнала этот голос и вышла из кустов к Млаве.

Услышав шорох шагов, та вскочила и увидела односельчанку, единственную, которая ни разу еще не сказала про нее худого слова.

— Ты что тут, Млавушка? — спросила Веденея.

— Ушла я из Ласковы, — всхлипнула та. — Насовсем!

Веденея всплеснула руками:

— Да что же ты сделала, неразумная? О родне, о братьях подумала?

— Не своей я волей. — Млава содрогнулась. — Выгнали меня. Маньяк опять прилетал и сел сразу на крышу нашего дома. Я тогда там одна была. Выхожу глянуть — а он на крыше сидит и светится, как тогда. Я бежать — он за мной. Я к богам — и он туда, — Млава едва могла сдержать рыдания. — Налетел — ревет, и огонь к небесам полыхает. И все время за мной…

Веденея обняла ее за плечи, погладила по голове. Ласка растопила лед, и Млава прижалась к ворожее, как дитя к матери, и выговорилась от всего сердца:

— Сухобой сказал, что это я приманила маньяка. Он ведь гадал на пепле черного петуха еще давно, и так вышло, что снова эту нечисть приманю. И вот сбылось… Он сказал, что ныне Перун требует моей крови и что это надо было сделать Давно.

— И что?

— Маньяк не дал им меня убить, все разбежались, а я — в лес. Мать еды на дорогу дала. Нельзя мне там оставаться, Веденеюшка. — Млава вытерла глаза.

Веденея посмотрела на нее строго:

— И что ты решила?

— Не вернусь я в деревню!

— Так куда же тогда?

— Не знаю.

Млава опять разрыдалась. Веденея погладила ее по вздрагивающей спине, раздумывая, как ей помочь.

— Успокойся, Млава, — вдруг сказала она решительно. — Пойдем со мной!

Поддерживая всхлипывающую Млаву, Веденея повела ее в глубь леса.

Сначала та не соображала, куда ее ведут, и когда ворожея вышла на торную тропу, которую наверняка протоптали люди, Млава подумала — неужто обратно?

Млава остановилась.

— Куда ты меня ведешь? — воскликнула она. — В Ласкову я не вернусь!

— Не в Ласкову, — ответила Веденея. — В другое место. Доверься мне.

Они и в самом деле шли в другую сторону. Чтобы попасть в деревню, надо было пересечь овраг, где на краю справа стоит корявый дуб, потом по мосткам перейти ручей, дальше по березняку до полей, там полевой межой до берега озера, а на берегу деревня и стоит. Веденея и Млава дошли до того оврага, но дуб у них остался не по правую, а по левую руку. За оврагом они углубились в сосновый лес, заросший малиной. Раздвинув колючие ветки, девушки вышли на маленькую распаханную поляну. Стараясь не попасться на глаза хозяину-отшельнику, прошли мимо.

Дорога поднималась на холм. Веденея уверенно шла вперед.

На вершине стоял старый дуб в окружении молодого подроста и сосен. Узловатые корни обвивались вокруг валунов, словно змеи. Крона раскинулась, как большой шатер. На нижних сучьях рядами висели выцветшие тряпицы. Лошадиные и медвежьи черепа, сухие венки. Оказавшись под дубом, Млава застыла в изумлении, выронив узелок.

— Пришли, — сказала Веденея.

— Что это? — выдохнула Млава. — Неужели Велесов дуб?

— Он самый. — Ведунья поставила лукошко на корень. — Подождем.

— Кого? Кто сюда придет? — Млава с тревогой оглянулась, ожидая увидеть того же маньяка.

Веденея молча присела на корень, стала перебирать травы. Млава робко подсела к ней.

— Идут, — вдруг тихо сказала ворожея. — Приготовься.

— К чему?

— Ты помнишь, — Веденея взяла ее руку, — тебе не дали даже посмотреть на тех малышей как следует, перед тем как унести их навсегда? Я ведаю — их отнесли к этому дубу, положили на эти самые корни, где мы сидим.

Млава вскочила, вырвав руку:

— Они… Они здесь?

Вместо ответа Веденея протянула руку, указывая.

Млава взглянула и застыла, как громом пораженная.

К дубу не спеша подходили два волка. Те самые волки, что сегодня ели из ее рук хлеб. Они остановились в нескольких шагах от девушек, разглядывая их.

Веденея поднялась, обняла отшатнувшуюся Млаву за плечи и обратилась к волкам:

— Вы всегда спрашивали у меня, кто та, что дала вам жизнь. Вот она!

Волки переглянулись, подошли поближе и двинулись в обход дуба — один направо, другой налево, все время косясь на Млаву.

В молчании звери зашли за дерево, а вышли из-за него двое юношей, хорошо знакомых Веденее. Только теперь они не были так похожи друг на друга — в память о случае со львом на руке и плече Ярока красовался шрам от когтей зверя. По-прежнему молча они подошли с двух сторон, внимательно и настороженно, как звери, разглядывая Млаву.

Та как зачарованная не сводила с них глаз, пораженная, что всего за четыре года они так выросли, и даже не заметила, как Веденея ушла назад, оставив их наедине.

Она оглянулась с тропинки — дети стояли перед своей матерью, и один из них, Явор, что-то тихо говорил. Ворожея улыбнулась — юноши, благодаря трудам Чистомысла и ее самой, выросли хорошими людьми. Они не бросят Млаву одну.

Несколько дней после этого Хейд искал Млаву и близнецов и наконец наткнулся на них.

Помогла ему Веденея, рассказав, где можно найти их. Спрятав аппарат в овраге на полпути к старому дубу, Хейд отправился туда пешком, чтобы не напугать их.

Близнецы сами вышли ему навстречу. Они не удивились его появлению и посмотрели на него с любопытством.

— Он живой, — сказал Явор.

— Я же говорил, что она поможет, — кивнул Ярок.

Хейд понял, что они его не боятся.

— Я искал вас, — сказал он, — и рад вас видеть. Меня зовут Аеид.

— Он говорит по-нашему! — воскликнул Явор.

— Знаете ли вы, что я прибыл сюда издалека только ради вас двоих? — объявил Хейд. — Я нашел вас, когда вы сражались с тем зверем…

— Мы не сражались, — перебил его Ярок, — мы с ним играли!

Хейд не стал спорить.

— Пусть играли, — согласился он. — Я о другом. Я хочу, чтобы вы меня выслушали, и поверили, и согласились пойти со мной.

Близнецы переглянулись.

— Куда? — спросил Явор.

— Со мной, на нашу общую родину, — Хейд решил не говорить им пока, что они только плод удачного эксперимента. — Вы из моей страны, у нас с вами общая родня, только вы жили здесь и потому похожи на людей, а не на меня. Все это время мы искали вас и очень рады, что встретили. Теперь мы будем вместе…

Близнецы слушали молча. Они присели в траву у ног Хейда на пятки, опираясь на руки, как сидят волки. Хейд не обратил на это внимания.

— Подумайте, — соблазнял он их. — Здесь вы живете в лесу, как дикие звери. Люди вас ненавидят и боятся, потому что вы отличаетесь от них. Вы одиноки, но есть те, кто думает и чувствует так же, как и вы. И мы хотим, чтобы вы жили с нами.

— Так мы с тобой одной крови? — недоверчиво спросил Явор.

— Да. Вы не похожи на меня лишь потому, что вы жили не там, где я, и…

— Понятно, — кивнул юноша. — И это так необходимо — нам ехать с тобой?

— Да, — ответил Хейд. — От этого зависит жизнь… очень многих. И моя.

— Почему?

— Я не знаю, — Хейд просто не мог им объяснить — близнецам отводилась роль подопытных животных в лабораториях. — Но если вы не поедете со мной, вас смогут привезти к нам другие, и тогда…

Тут он почувствовал, что допустил ошибку. Близнецы уловили в его голосе угрозу и сразу напряглись.

— Это ваш долг, — заявил Хейд. — Как жители моей страны, вы должны отправиться со мной — вас ждут.

— Ну, если так… — начал Ярок, но Явор остановил брата:

— Погоди, Скажи, Хейд, а мы можем взять с собой нашу мать?

Хейд не знал, что Млава уже несколько дней жила вместе с сыновьями у дуба. По плану, они не должны были знать ничего о своей родне среди людей, чтобы не тянуться к ней.

— Нет, — решительно ответил он. — Нельзя.

— В таком случае, — молвил Явор, — я никуда не поеду.

— И я, — сказал Ярок, — без брата я никуда. Мы вместе!

Они поднялись и пошли, не оглядываясь.

— Стойте! — крикнул Хейд, бросаясь вдогонку. — Вы не можете так уйти. Я получил приказ доставить вас к нам, и я это сделаю!

У гэтов была строгая дисциплина — если есть приказ, следовало выполнять его беспрекословно. Близнецы были наполовину гэтами, и у них должно быть это в крови. Услышав это еще не совсем понятное слово, они остановились и обернулись. Хейд приближался к ним, вынимая парализатор. Он не причинит им вреда, даже не лишит их сознания — просто подчинит себе их волю в известных пределах. Но близнецы подумали, что он достает оружие. Пришелец собирался напасть на них!

Юноши прыгнули в разные стороны так стремительно, что парализатор выстрелил в пустоту.

Хейд увидел, что два волка уходят в чащу. Они исчезли из виду прежде, чем он решил, в кого из них стрелять первого.

Раздосадованный провалом, Хейд с размаха ударил стволом парализатора по стволу дерева. Близнецы теперь будут настороже и не подпустят его близко. Неудача следовала за неудачей. Мало им проблем с Властимиром и Буяном. Теперь этих двоих оборотней упустили…

ГЛАВА 12

Покинув терем Сур-Топаз, Властимир и Буян за неделю добрались до берега широкой реки. Казалось, что по ней проходит граница двух миров — на этом берегу стояли высокие холмы, заросшие лесами и частым кустарником, меж которых кое-где попадались луговины и большие поляны, а на том берегу, едва видном с высоты, было все ровно и гладко.

Всадники выехали на вершину одного холма, где сквозь россыпь камней пробивалась редкая трава. Здесь гулял ветер, хотя у подножия не шевелился ни единый листок. Впе-'еди мир перечеркивала синяя лента реки, слева и сзади высились холмы. Справа, между скальными грядами, пролегла Узкая долина, со всех сторон окруженная лесами.

— Что это за река? — спросил Властимир гусляра.

— Итиль.

— Итиль? Какая широкая! Как же мы переправимся на ту сторону?

— Мы не будем переправляться, — ответил Буян. — Мы пойдем по берегу вниз по течению, в хазарскую степь. Змей нас сейчас наверняка потерял и не ждет с этой стороны. Едем в ту долину.

Властимир не стал спорить.

Ближе к подножию склон холма стал более пологий, и кони пошли ходче.

Путешественники выехали на равнину, заросшую высокой травой. Правее поднимались крутые склоны горы, где острова леса перемежались выходами песчаника и гранита. Вершина ее была почти голой. Вторая такая же гора поднималась впереди. На ее склонах темнело несколько пятен, похожих на выходы огромных пещер.

Всадники быстро направились к той горе. До начала нового подъема оставалось чуть более трех сотен саженей, когда Буян придержал Воронка:

— Ты слышал, княже?

Властимир прислушался. Издалека и в самом деле в эту минуту донесся чей-то срывающийся крик.

— Это там!

Не раздумывая, оба развернули лошадей и поскакали в сторону крика.

Он повторился вскоре уже ближе — высокий, хриплый, полный отчаяния:

— Отпустите!

Властимир и Буян обогнули заросли кустарника и увидели, что в их сторону не спеша движется отряд из двух десятков всадников в доспехах и полном вооружении. Между лошадьми они тащили на двух арканах упиравшегося парня. Он то и дело падал на колени и вопил не переставая. Иногда один из всадников, ехавших сзади, колол его копьем в спину. В полуверсте за ними шел еще один конный отряд, побольше.

Всадники вместе со своим кричащим пленником направлялись к одиноко стоящему валуну, за которым спрятались Властимир и Буян.

Гусляр пристально вгляделся в фигуры всадников.

— Поляницы, — догадался он.

— Кто-кто?

— Девы-воительницы. Я слышал в Новгороде, что такие живут на берегах Итиля. Поехали-ка отсюда, княже, пока целы, — они не больно-то жалуют мужчин. Вон уже поймали одного!

— Интересно, а что они с ним теперь сделают?

— Это ты сейчас сможешь увидеть.

Девы остановились у самого валуна. Пленник упирался, пока его пытались привязать к камню. Несколько поляниц тем временем достали луки и приготовились к стрельбе.

— Они хотят расстрелять его! — ахнул Властимир. — Буян, за мной!

Гусляр не успел открыть рта, как князь выехал вперед.

Увидев нового всадника, поляницы на время забыли о предстоящей забаве. Девушки опустили луки, и трое из них двинулись навстречу князю и державшемуся позади Буяну. Все они были стройные, крепкие и красивые. Из-под шлемов на плечи падали косы, под кольчугами угадывалась грудь.

— Стойте, чужаки! — звонко крикнула одна. — Ни шагу, пока не скажете, кто вы и зачем сюда прибыли. Иначе вы будете убиты!

В доказательство того, что она не шутит, две ее спутницы вскинули луки.

— Мы просто проезжали мимо по своим делам, — объяснил Властимир, — и услышали крики. Человек звал на помощь, и мы решили узнать, в чем дело. Нас всего двое, вам нечего нас бояться!

— Я — Буян, гусляр из Новгорода, что далеко отсюда, на северном Ильмень-озере и на реке Волхове, стоит, — миролюбиво заговорил гусляр, выезжая вперед. — Друг же мой — князь из славного города Резани, что на реке Оке. Коль того пожелаете, могу спеть. — И он, готовно потянул из седельного мешка гусли.

Поляницы переглянулись.

— Мы верим, что вы говорите правду, — снисходительно молвила первая. — Я не припомню, чтобы мы враждовали с Резанью и Новгородом — мы даже названий таких не слышали. Если вы сейчас уедете, мы не будем вам мешать!

— Мы уедем, — кивнул князь, — но только сначала хотим узнать, за что вы собираетесь казнить человека?

Тот услышал, что говорят о нем, и бросился, ища защиты, к всадникам. Но пленительницы сбили его с ног, и он рухнул в траву, крича:

— Я не виноват! Отпустите меня!

— Он правду говорит? — спросил Властимир. — Мой друг утверждает, что вы так относитесь ко всем мужчинам, что попадаются вам.

Девушки рассмеялись.

— Если бы это было так, то вы оба уже присоединились бы к нему, — насмешливо бросила одна из них и добавила: — Вы вступаетесь за него, еще не зная, что он сделал!

— Если бы вы видели мою сестру, когда мы нашли ее! — сказала другая. — Он склонился над ее растерзанным телом! Он с ней… он ее… Он ел ее!

— Да ничего подобного! — завопил пленник, поднимая голову. — Я ее увидел уже мертвую и просто хотел взять ее нож! Мне был нужен нож, а мертвой он ни к чему!

— А почему у тебя вся пасть была в крови? — обернулась к нему та, что назвалась сестрой убитой поляницы. — И ты еще что-то жевал, когда тебя увидели. Ты же не станешь отрицать, что твое племя воюет с нами? С тебя мало содрать шкуру, собака!

— Что бы он ни сделал, — все-таки вступился князь, — его надо судить, а не убивать сразу. А может, он не врет? Тогда надо божьим судом, и если…

— Испытание? Собаке? — переспросила старшая поляница. — Ты что, не видишь, кто перед тобой? Был бы он человеком, мы бы поступили с ним по-иному, даже отпустили бы, ибо мы никогда не нападаем первыми, но ты ошибся, князь. Посмотри — это не человек!

Властимир вгляделся в пленника и удивленно поднял брови. Поляницы оказались правы — в траве на коленях стоял псоглавец, настоящий псоглавец, о племени которого он слышал сказки. Властимир даже не верил, что они существуют, но на него смотрел заросший шерстью человек с волчьей мордой. Волосяной аркан опутывал его, теряясь в шерсти. Видно было, что его били, пытали каленым железом и хорошенько вываляли в грязи. Одно ухо его было отрезано, и кровь еще сочилась. Но, несмотря на отталкивающую внешность, он смотрел преданно, как собака.

Буян нерешительно коснулся оберега, испрашивая совета, но тот молчал. Решение следовало принимать самому.

— Что решим, княже? — тихо спросил он. — Они вроде как правы, но я верю этому псоглавцу. А девицы не внушают мне доверия.

— Чем же?

— Хотя бы тем, что у них оружие хазарское. Только хазары так мучают пленников.

Он умолк, указывая глазами в сторону. Князь глянул и понял, что Буян прав в своих подозрениях. Пока несколько девушек разговаривали с ними, их медленно окружали. Поляницы двигались не спеша, но постепенно замыкали кольцо.

— Мне кажется, мы тут слишком задержались, — нарочито громко сказал князь. — Не пора ли в путь? Они сами разберутся!

— Нет, — откликнулась одна из поляниц. — Нам кажется, что вы бы могли остаться и кое в чем помочь нам. Объяснить кое-что…

При этом она подала рукой знак, словно сжимая что-то, и Властимир понял, что придется драться. Поляницы, похоже, и правда одинаково относились к любым мужчинам.

Подхлестнув Воронка, Буян первым вырвался вперед, поднимая меч. Поляницы, словно только того и ждали, устремились ему навстречу, выхватывая оружие. Они могли бы легко окружить и победить Буяна, но за ним скакал Властимир.

Перед гусляром оказалась совсем юная девушка, и он задержал руку. Ему почудилось, что это Прогнева, и он уже был готов отступить, но поляница занесла меч. Наваждение прошло — у Прогневы в глазах никогда не горело такой ненависти, и Буян резко опустил свой меч на нее. Она вскрикнула и упала под ноги Воронка.

Драться с девушками было непривычно, но они лезли в бой, подчас мешая друг дружке, с перекошенными от ярости лицами, и скоро молодцы забыли об их природе. Жеребцы под Буяном и Властимиром крутились, лягаясь и пытаясь достать зубами шеи лошадей поляниц.

Несмотря на численный перевес, поляницы быстро несли потери. Две из них так и не вступили в схватку, охраняя пленника. Но даже раненые девушки упорно лезли в бой.

Псоглавец напрягся, вскинул голову. Шерсть у него на голове между ушами встала дыбом, нос сморщился, обнажились кривые клыки.

Вдруг он сбросил с плеч руки охранниц и, подбежав к Буяну, который оказался ближе к нему, протянул связанные руки. Гусляр мечом разрезал веревку, оцарапав грудь псоглавца. Тот даже не заметил этого и с криком бросился на своих охранниц, уже спешивших к нему. Перехватив одну из них за руку, он вырвал у нее меч и принялся рубить налево и направо. Лезвие меча тут же потемнело от крови.

Уцелевшие поляницы криками звали остальных. В дальнем отряде уже заметили суматоху. Несколько десятков всадниц мчались к ним с воинственным кличем. Увидев новых врагов, Властимир окликнул Буяна:

— Пора уходить! Мы не выстоим против всех!

— Езжай, князь! — Буян сорвал с плеча лук, вложил стрелу. — Я их задержу!

Зазвенела тетива, и передняя всадница завалилась в седле на гриву лошади. Вторая стрела тоже не прошла мимо. Третья убила лошадь под одной поляницей. Четвертую стрелу выпустил не гусляр. Буян оглянулся — отъехав подальше, теперь Властимир прикрывал Буяна. Забросив лук за спину, гусляр поскакал к нему.

Отстреливаясь попеременно, они, преследуемые поредевшим, но не утратившим пыла отрядом поляниц, влетели в ес, окруживший подножие горы. Здесь им пришлось опустить луки и положиться на лошадей. Можно было не опасаться стрелы в спину — в чаще лук бесполезен.

Путь резко пошел вверх. Жеребцы сбавили скорость, перейдя на шаг. Деревья стали встречаться реже, сменившись кустарником.

А потом и кустарник исчез, как срезанный ножом, открыв каменистую вершину, где между валунами кое-где торчали кустики травы. Вершина была всего в нескольких сотнях саженей впереди.

Властимир спрыгнул с седла:

— На конях мы далеко не уйдем — лошади здесь переломают ноги.

— Но мы же их не бросим?

— Нет, но мы должны непременно перебраться на ту сторону вершины! — И князь повел Облака в поводу. — Там эти девы нас не достанут.

Буян тоже спешился и окликнул князя:

— Ты ничего не замечаешь?

— А что?

— Поляницы…

Властимир оглянулся:

— Догнали?

В кустах позади них справа и слева слышалось похрустывание и шорох. Один раз что-то блеснуло на солнце.

— Окружают, — шепнул Буян.

— Нам надо поторопиться, — сказал князь.

Заметив, что мужчины остановились, поляницы стали сужать кольцо. Их шлемы замелькали среди камней — девушек было уже около сотни.

Беглецы оказались на небольшой площадке у отвесной стены. На ней едва можно было расположить лошадей, но с боков ее закрывали валуны — естественное прикрытие. Они вскинули луки, готовые поразить первую подобравшуюся к ним поляницу.

Сбоку послышалось чье-то тяжелое дыхание. Кто-то бежал к ним. Буян и Властимир разом повернулись в ту сторону, но стрелы так и остались на тетивах — это был псоглавец.

Буян опустил лук, и новый союзник перебрался через камни к ним.

— Я с вами, — молвил он, протягивая руку с короткими пальцами.

Князь и гусляр смерили его взглядами. Все в нем изобличало бывалого воина — коренастое, покрытое шерстью тело состояло, казалось, из сплошных мышц. Широкие плечи обтягивала кожаная куртка с нашитыми железными бляхами. Только голова его была звериной — острый нос, клыки, выпуклый лоб, желтые раскосые глаза.

— Я с вами, — повторил он. — Я хочу отплатить вам за спасение.

На его плече висел где-то подобранный лук и колчан с десятком стрел, в руке был меч.

— Становись, — быстро приказал Властимир.

Тот радостно оскалился и протянул руку князю. Властимир ответил на рукопожатие.

— Имя мое — Рат, — сказал псоглавец. — Я уже сражался с ними не раз.

— А вы их правда едите? — спросил Буян.

— Их? — усмехнулся Рат. — В степи дичи полно — зачем людей есть? Вы не знаете, что они с нами творят! Стариков и детей наших волками и медведями травят, на наших женщин псов спускают и радуются, если те их покрывают…

— Хватит болтать, — сказал князь. — Пора.

Поляницы не спеша приближались, сверкая оружием. Три лука поднялись одновременно, и три стрелы сорвались с тетив. Две девушки упали замертво, но остальные попрятались за камни так быстро, что один выстрел пропал даром.

— Стрелять наверняка, — предупредил Властимир, не сводя глаз с россыпи камней. — У нас стрел мало.

Тенькнула тетива — неосторожная поляница поплатилась за спешку. Рат не спеша вставил стрелу, ожидая новой возможности.

— Им спешить некуда, — молвил Буян. — Пока мы тут отстреливаемся, они могут обойти нас и напасть сверху.

Все трое разом посмотрели наверх. Рат улыбнулся и ткнул коротким толстым пальцем. В нескольких саженях над ними в скале чернела дыра, небольшая, но достаточная, чтобы в нее можно было ввести лошадь. Перед ней была небольшая естественная площадка, а сверху нависал каменный козырек.

— Пещера, — сказал псоглавец. — Там они не смогут нас окружить.

Поляницы тем временем то ползком, то короткими перебежками стягивали кольцо. Их становилось все больше и больше, словно их рождали из своих недр горы, и мужчины поняли, что пещера была единственным спасением.

Князь и гусляр повели лошадей по склону. Рат прикрывал их. Они превратились в отличные мишени, но поляни-Цам не удалось этим воспользоваться: Рат оказался прекрасным лучником — не давал им поднять головы. Только потратив все стрелы, Рат скрылся в спасительной темноте.

Пещера начиналась узким ходом, так что лошадей причлось вводить по очереди, но дальше она расширялась, уходя в неизвестную глубь. Снаружи козырек и несколько камней на краю площадки образовывали отличное укрепление — а ним трое могли отбиться от целой армии.

Поляницы это поняли после нескольких неудачных атак. Они отступили, но не ушли. Прячась за камнями, союзники видели их блестящие на солнце шлемы — девушки спустились ниже, вне досягаемости стрел, и там расположились станом.

— Не уйдут, — вздохнул Властимир. — Эх, впутались мы в историю!

— Ты с ними воевал, Рат, — сказал Буян. — Скажи, долго они способны вот так держать осаду?

— Не знаю, — ответил псоглавец и втянул воздух носом. — Я сталкивался с ними только на равнине… Наверное, долго. У них вода и пища.

Князь и гусляр переглянулись — об этом они не подумали. В тороках был хлеб, мясо и сушеные овощи, но воды не было ни капли. А с ними еще лошади…

Прошло немного времени. Поляницы, соскучившись, пару раз обстреляли их издалека, но не причинили вреда. Они жгли костер, пели, плясали вокруг пламени.

Вдруг их стража что-то крикнула. Девушки обернулись в ту сторону. Кто-то принялся затаптывать костер.

Славяне и псоглавец сверху все отлично видели. В гору взбиралось несколько всадников. Впереди ехал высокий, плечистый мужчина.

— Килия, Килия! — донеслись крики воительниц. Большинство прибывших спешилось. К стану верхом подъехал мужчина, с ним, придерживая повод его коня, шли две девушки. Всадник из-под руки стал внимательно оглядывать местность.

Когда он приблизился, стало ясно, что и это тоже женщина, высокая и полная. Она была одета в мужскую одежду, которая ничуть не скрывала, а скорее подчеркивала ее пышные формы. Две толстые, соломенного цвета косы лежали на ее груди. Вместо оружия у нее был посох.

— Как думаете, кто это? — спросил князь, глядя, как она принялась размахивать руками.

— Их жрица, — ответил Рат. — Наши говорят, что она великая колдунья, может все.

— Посмотрим, — усмехнувшись, вставил Буян.

Однако вскоре им пришлось убедиться, что Рат прав. Произнеся что-то, неслышное на расстоянии, Килия отошла подальше, воздела руки и закричала протяжным тонким голосом.

Это послужило сигналом. Девушки выхватили оружие и полезли вверх. Осажденные выпустили в них последние стрелы.

Поляницы накинулись на них, как ураган. На тесной площадке им было трудно развернуться, и только это уравнивало шансы. Девушки становились легкими жертвами, но их было слишком много.

Славяне могли до поры не бояться превосходящего по числу противника, но ведь воительницы в конце концов могли взять их измором.

— Что это? — вдруг вскрикнул Рат.

Поляницы быстро отступили. Князь и гусляр повернулись к псоглавцу, который вертел головой и прислушивался.

— В чем дело? — быстро спросил Властимир.

— Не знаю, но… Вы не чувствуете? Гора…

Отдуваясь, Буян прислонился спиной к скале и тут же выпрямился с воплем:

— Князь, гора дрожит!

Но тот уже сам услышал тихий гул, рождающийся где-то под ними. Привязанные к камням жеребцы визжали и бились, обрывая поводья.

Под ногами что-то дрогнуло, скала словно вздохнула. Сверху оторвались и покатились вниз камни. Поляницы куда-то скрылись, но после того, как гора дрогнула второй раз, сильнее, они не спеша двинулись вперед, уверенные, что толчки выгонят осажденных из пещеры.

— Это сделала Килия, — уверенно сказал Рат. — Я говорил, что она может все, — вот она и заставила гору трястись.

— Меня не интересует, что и как сделала эта толстая ведьма, — раздраженно бросил Властимир. — Гораздо важнее, что делать нам — идти навстречу поляницам и погибнуть в битве или… Я не вижу другого выхода!

— В пещеру! — крикнул Буян. Две пары глаз уставились на него.

— Ты с ума сошел, — поднял брови князь. — В пещеру? Чтобы нас засыпало?

— Но это единственный выход — она достаточно большая, чтобы нам было где укрыться, и потом — смотрите!

Он указал куда-то вверх. Подняв головы, князь и псоглавец увидели, что козырек над их головами — не творение природы. Сначала они не заметили этого, но, приглядевшись, обнаружили остатки двух клыков и сморщенного носа, когда-то высеченных в скале. Пещера напоминала пасть чудовища.

— Это сделали древние, — сказал Буян, — может быть, народ, который возглавлял Волхв сын Рода. Люди не могли сделать только один вход. Идемте!

Увидев, что враги уходят в пещеру, поляницы с криками бросились в яростную атаку. Гусляр повел лошадей внутрь, а князь и псоглавец встретили поляниц на пороге.

Ход был так узок, что и один человек мог обороняться от Целого отряда. Звон оружия смешался с воплями девушек. Несколько убитых и раненых упали между нападавшими и оборонявшимися. Отбившись, князь и псоглавец бросились в наступление, но тут скала под ногами опять дрогнула.

Сверху посыпались камни, целая лавина. Поляницы с криками бросились бежать, теряя подруг, раздавленных обломками скалы, а князь и псоглавец — в глубь пещеры. Вход завалило. Свет померк.

Они решились заговорить, когда все стихло.

— Эй, вы здесь? — послышался голос Властимира.

Кругом царила полная темнота и тишина. Вход засыпало, отрезав их от мира; в воздухе чувствовался запах пыли.

— Живой, княже? — откликнулся голос Буяна.

— Видишь, что ты натворил? — раздраженно воскликнул Властимир. — «В пещеру!.. В пещеру!» Ну и к чему это привело? Мы отрезаны от мира и обречены на смерть без солнца!

Эхо от его крика испуганно заметалось во мраке. Вдалеке ему откликнулся гулкий грохот, словно пробудился какой-то зверь.

— Тише, князь, — послышался хриплый голос Рата. — В пещере нельзя кричать — можно пробудить духов земли.

— А ты откуда знаешь? Ты что, бывал тут?

— Можно знать, не бываючи, — ответил тот. — Везде законы одни — в чужой дом со своими порядками не лезут.

Он нащупал руку князя. Тот от неожиданности чуть не вскрикнул, выпуская из рук повод Облака, который, очутившись во тьме, пугливо жался к хозяину.

— Князь, — молвил псоглавец, — надо уходить.

— Надо. Но куда?

— Ты эхо слышал? — сказал Буян. — Пещера эта далеко под землей простирается. Возможно, есть и выход.

— Верно, — оживился Рат. — Я пойду вперед и разведаю — у меня волчий нюх: я дорогу туда и обратно найду! Ждите меня здесь — я вернусь.

Звук его шагов затих.

Некоторое время спустя Властимир услышал, что Буян рядом разрывает ткань. Потом Буян спросил:

— Княже, огниво еще у тебя?

— Есть, — откликнулся Властимир.

— Достань-ка. Сейчас свет будет.

Властимир пошел на голос, протягивая огниво. Буян нащупал его и сунул князю какую-то палку:

— Подержи.

Послышался стук огнива, блеснула искра, и на конце самодельного факела, сделанного из кнутовища и жирной тряпки, обмотанной веревкой, затеплился небольшой огонек, осветив широкую улыбку гусляра.

— У нас недалеко от Новгорода есть пещеры, — молвил он с важным видом. — Мальчишками мы туда лазили. Я в детстве научился факелы такие делать.

Разгоревшийся факел освещал свод и часть коридора, уходящего чуть вниз. Ход был довольно высок, так что можно было вести лошадей с собой. Другого пути не было. Стало ясно, что псоглавец побежал именно туда.

В это время с той стороны донесся тихий вой. Лошади шарахнулись в испуге.

— Рат! — воскликнул Буян. — Он что-то нашел.

Взяв у князя факел и подхватив повод Воронка, он пошел первым.

Трудно было сказать, сколько они прошли — факел не успел догореть и до середины. Неожиданно коридор расширился, и они вышли в небольшой грот, где их ждал Рат.

— Свет? — удивился он. — Хорошо. Смотрите, что я нашел!

Он стоял у маленького, всего чуть больше сажени в поперечнике, выложенного камнем бассейна у дальней стены пещеры. Сверху с нескольких сталактитов капала вода. За те века, что она текла тут, не тревожимая никем, она наполнила собой весь бассейн до краев.

Рат лег животом на камни и стал жадно лакать.

— Пейте, — ненадолго прервался он, — Вода чистая, хорошая. Лошади быстро потянулись к воде, словно понимая, что второго такого случая может долго не быть. Напившись, Буян пошел с факелом вдоль стен грота, рассматривая их.

— Ну, я был прав! — вдруг сказал он. — Мы спасены!

Его спутники оторвались от воды. Гусляр указал им на странные знаки, выбитые на стене, — какие-то стрелки, кружочки, буквицы непонятного, письма, все вместе напоминавшие какой-то план. Часть его пострадала от времени — кусок стены отвалился и рассыпался, но кое-что еще можно было разобрать.

— Думаю, здесь нарисована наша пещера, — заговорил Буян. — Но что здесь что?

— И думать не надо, — молвил Властимир. — Если это — входы, то мы сейчас здесь, — он показал на кружок на плане. — От него идут три дороги, но мы можем пользоваться только двумя. И то не зная, куда они ведут.

Это было правдой — один из ходов засыпало, и обвал был совсем рядом, у входа. Там же, где кончались два других хода, как раз и отсутствовал кусок стены. После некоторых споров решили, что выберут левый.

ГЛАВА 13

На поверхности, наверное, уже кончался день, но в темноте пещеры узнать время было невозможно. Путники решили идти, пока хватит света — первый факел уже догорал. В запасе оставался еще один, сделанный из кнута Властимира.

Несколько раз они чуть не заблудились, когда попадались боковые ходы или главный ход раздваивался на разные ветки. Путь пролегал то по ровному коридору, где мешали только сталактиты и камешки, то среди валунов, обрушившихся когда-то. Однажды ход понизился настолько, что саженей сто они прошли по воде — там текла подземная река. Течение у нее было быстрое. Как объяснил всезнающий Буян, эта река дальше, должно быть, падает с высоты в бездну, а потому тут бежит так резво. Насколько им помнилось, на плане реки не было — это значило, что она успела образоваться за то время, что подземными ходами не пользовались. Шли в основном молча, не желая даже думать о тех загадках, что ждут впереди.

Часто попадались боковые ходы с невысокими гладкими стенами, уходящие вниз и вдаль. Лошади и Рат, проходя мимо, всегда настораживались, а Облак рвал повод из рук и пятился.

Из одного бокового ответвления, как раз когда они остановились передохнуть и перекусить, вдруг раздались громкий скрежет и шипение. Жеребцы забились, стараясь оборвать поводы и убежать. Рат припал к камням и оскалился.

Пугающие звуки стали громче, и оттуда появился обитатель этих мест. Это был огромный слепой паук — лобастая голова, жвалы, с которых капало что-то белое и тягучее, волосатые толстые лапы. Туловище волочилось сзади, две передние лапы тянулись вперед — коготки на их концах подрагивали. На голове не было и намека на глаза — только выступы под кожей.

Путешественники поспешили удрать вместе с лошадьми, но чудовищный паук устремился им вслед, вытягивая лапы. Жеребцы порывались перейти на бег, люди еле поспевали за ними.

— Оставьте одного ему, — прохрипел на бегу Рат. — Он насытится и уйдет, а иначе…

— Нет! — оборвал его Властимир. — Я обет дал не разлучаться с конем. А резанцы верны слову!

— И у нас не принято друзей в жертву отдавать, — добавил Буян.

— Тогда он нас догонит. И убьет, — сказал псоглавец. Паук был всего в десятке саженей позади и не собирался отставать. Видимо, он давно ничего не ел.

Буян на бегу выхватил второй факел и зажег его от первого. Обмотанный тряпицей кнут вспыхнул сразу. Гусляр остановился.

— Уходите вперед! — крикнул он. — Я его придержу.

— Нет, — Властимир бросил повод. — Драться — это мое дело. Ты иди!

— Но, княже…

— Сзади! — завизжал Рат.

Но было уже поздно. Паук подскочил и обрушил на людей свои лапы. Властимира, стоящего чуть дальше, отбросило в сторону, а Буян попал как раз под паучьи жвалы…

Взвыл, словно забыл человечью речь, Рат. Сдавленно вскрикнул гусляр. Последнее, что увидел князь перед тем, как погас факел и наступила кромешная тьма, это отчаянный рывок Буяна вверх, навстречу жвалам…

Слышался только храп напуганных лошадей да тихие звуки, что пропадали вдалеке, — паук уходил назад, шурша волосатым брюхом по камням.

Кони переступали с ноги на ногу, фыркали, даже как-то постанывали. Когда Властимир немного успокоился, он услышал шепот Рата, успокаивающего жеребцов. Под сводами, наполненными эхом, что тоже, видно, изголодалось без звуков, храп коней, топот подков по камням и хриплый голос псоглавца производили так много шума, что Властимиру пришлось повысить голос, окликая Рата.

— Князь? — откликнулся тот. — Ты здесь?

— Здесь, — Властимир двинулся на голос.

— Что будем делать? Решай.

Властимир горестно понурил голову. Надо было жить и действовать — нельзя вечно скорбеть, как ни тяжело. Все-таки гусляр пропал не зря — они живы и, хоть и во тьме, могут продолжать путь.

— Надо выбираться и на солнце устроить тризну в память о Буяне, — тихо сказал он. — Гусляр спас нас — мы должны жить.

— Надеюсь, его душа упокоится в мире, — сказал Рат.

— Кто там собрался бросить меня здесь? — вдруг невдалеке послышался недовольный голос. — Обрадовались, что ничего не видать?

— Буян? — воскликнули Властимир и Рат. — Ты жив?

— Нет, умер, — беззлобно ответил тот. — Я факел потерял, а у вас нет терпения подождать, пока я его найду!

— Ну, скаженный! — не сдержался князь. — Не мог голос подать? Знаешь, как я переволновался!

В темноте послышался топот ног, и, немало напугав князя, на него налетел гусляр, ощупью отыскивая его руки.

— Повтори, что ты сказал? — радостно прошептал Буян. — Ты волновался? Ну, наконец-то! — Он встряхнул Властими-ра за плечи.

— Мы все живы и здоровы, надо уходить, — заторопился Буян. — Рат, у тебя был лук. Давай его сюда — я факел потерял, новый сделаю.

Тряпиц оставалось мало, и новый факел горел слабо, мигая.

— Скоро погаснет, — определил Рат.

— Что поделать, — Буян пошел вперед. — Тот, хороший, пауку достался.

— Как ты отбился от него? — спросил князь.

— Очень просто — сунул в пасть горящий факел. Мнится мне, он здорово опалился! Теперь не погонится.

Они прошли немногим более версты, когда их подстерегла новая неожиданность. Ход внезапно расширился, раздался вверх и в стороны, образовав огромный грот, дальние стены которого терялись во мраке — слабый свет факела не позволял определить его размеры.

Путники остановились на пороге.

— Пришли, — устало молвил Рат — Это конец. Мы ошиблись. Всеми овладело тягостное настроение — пройти столько, и зря! А возвращаться — во мраке и куда? Там их ждет то чудовище, раненное и злое. Но даже если бы его не было — куда им идти, не видя дороги? Факел еле теплился, долго он не продержится.

Буян нерешительно двинулся в глубь пещеры. Каждый его шаг отражался многократным эхом, и оно превратилось в сплошной шум, когда его догнали князь и псоглавец с лошадьми в поводу.

— Мы прошли так много, — сказал гусляр, — неужели мы не можем сделать еще несколько шагов? Ведь мы не знаем, что на той части плана, которая не сохранилась, может, там сразу выход?

Бесшумно и неожиданно из мрака им навстречу показалось чудовище. Все замерли, не в силах пошевелиться, но, приглядевшись, поняли, что бояться нечего. Чудовище было каменным.

Но даже изваянное из камня и пострадавшее от времени, оно поражало взгляд.

Чудовище имело вид огромной уродливой ящерицы, вставшей на задние лапы и зло оскалившей тяжелые зубастые челюсти. Задние лапы и хвост у него были толстыми и мощными, а передние — маленькими и казались птичьими. Голова чудовища склонялась над алтарем, где лежали давно остывшие угли.

Увидев чудовище, Рат припал на передние лапы и зарычал. Шерсть на его загривке встала дыбом.

Буян как зачарованный приблизился к алтарю и воткнул факел в щель сбоку.

— Глазам не верю, — благоговейно прошептал он. — Неужели Ящер?

— Кто? — спросил Властимир.

— Ящер, княже, — тихо сказал Буян. — Когда-то он правил этой землей. Люди, которых привел сюда Волхв, поклонялись ему. Сам Перун братался с ним — ему Ящер передал тайные знания. Из-за знаний они поссорились, и Перун велел народу забыть про Ящера. После его смерти люди разрушили алтари Ящера и воздвигли идолы Перуну. Но Ящеру еще долго поклонялись тайно некоторые волхвы и их последователи. Ящер был могущественнее всех богов и добрее к людям. Эта доброта его и сгубила… Но память о нем не пропала.

— Чтобы славяне поклонялись такому зверю? — скривился Властимир. — Не верю!

Гусляр кротко вздохнул, подошел к своему коню и извлек из тороков гусли:

— Смотри!

При неверном свете чадящего факела Властимир и Рат увидели на обратной стороне гусель искусно вырезанную картину жертвоприношения идолу Ящера — каменный идол был как две капли воды похож на того, что стоял перед ними.

— Сам Волхв ставил Ящеру капище в Новгороде, — молвил Буян. — Некоторые до сих пор верят, что Ящер незримо помогает тем, кто верит в его помощь.

Он убрал гусли и пошел к статуе, подняв руки, как жрецы на рисунке его гусель.

— Ой ты гой еси, Ящер, боже наш, — напевно заговорил он. — Ты прими мое славословие, ты прими от нас и почтение и к делам твоим уважение. За добро твое и за нужный труд до сих пор тебе все хвалы поют и тебя в Перуне жалеют.

Поклонившись земно статуе, он достал из сапога нож и стал расчищать алтарь, откапывая угли.

— Не прогорели до золы, — сообщил он радостно. — Еще, может, примутся…

— Что? — ахнул князь. — Чем ты собрался заниматься? Нам время дорого, а ты тут…

Но Буян уже ломал лук-факел на части и от горящего конца разжигал огонь. Он не звал Властимира и Рата в помощники. Те только стояли и смотрели. Разжегши костерок, Буян закатал рукав, простер руку над пламенем и, бросив взгляд на статую, полоснул по коже ножом.

Хустая кровь каплями потекла на огонь. Запахло паленым. Надавив на локоть, чтобы крови вышло побольше, Буян обмакнул нож в рану и помазал им клыки Ящера.

— Испей, о творец всего сущего, помощник и первый товарищ всех богов, жертвенной крови, — молил он торжественно, — и не оставь нас в своей милости ныне и впредь. Все мы дети твоих воспитанников — дети неразумные, своего прошлого не ведающие, но не по злобе, а по молодости и глупости. Я ведаю, — добавил он тише, — что тебе не дары и не жертвы надобны, а лишь память в сердце людей и вера, что не зря ты жил. И мой костер тебе — знак памяти моей и благодарности. Прими и славься, Ящер!

Огонь на алтаре горел, распространяя запах паленой крови из раны гусляра. Он был единственным источником света в огромной пещере, ее стены совсем пропали во мраке. И Властимир, когда смолк Буян и эхо его голоса отзвучало где-то вдалеке, очнулся как от колдовства.

— Буян, — окликнул он, — что ты над&цдл! Ты же лишил нас последнего факела. Что будем делать, когда догорит этот костер и мы окажемся в полной темноте?

Гусляр, все это время простоявший опершись на край алтаря и не сводивший глаз с идола, глянул через плечо.

— Утешься, Княже. Свет не от огня — свет от души человеческой. Боги ведают все — чем-нибудь помогут. Пока же поклонись тому, кто был, когда еще никого здесь не было, — наши предки знавали его воочию.

Рат вдруг подался вперед, шевеля раздутыми ноздрями и растопырив уши, словно за алтарем притаилась дичь. Он сделал несколько шагов и припал на колено, впившись взором в Ящера. Жеребцы разом присмирели. В пещере установилась такая тишина, что было слышно напряженное дыхание Властимира, когда он подошел и встал рядом с псоглав-цем. Не было ничего удивительного, что он поначалу забыл о факеле перед ликом того, кого даже сам Перун почитал за старшего в самом начале мира.

— Прими, о Ящер, наш поклон, — молвил Буян, — и позволь продолжить путь, дабы осталась живой память о тебе и было кому передать по всей земле весть об этой встрече. Ты знаешь о нашем пути — так помоги снова найти дорогу во мраке! Именем твоим!

Он отступил, потому что в это время послышалось, будто какой-то громадный зверь в глубине пещеры пробудился и зевнул. Все трое разом подумали об еще одном пауке, но вдруг глаза идола Ящера вспыхнули огнем. Оттуда пали две молнии на догорающий костерок, вдохнули в него новую жизнь. Во все стороны брызнули искры, ожегши кожу у стоявшего слишком близко Буяна. Одна же искра, чуть поболее прочих, упала на пол, но не угасла, а продолжала гореть с шипением и потрескиванием, словно мокрая кожа, попавшая на уголья.

Вдруг она подпрыгнула, как живая, и покатилась, смутно осветив проход в одной стене.

Буян протянул ладони над горячими углями.

— Многая тебе лета, Ящер, боже наш, — кивнул он и оглянулся на князя: —Это, княже, тебе знамение — тебя боги узнали древние и следят за твоей дороженькой. И не время нам ждать да медлить — надо в путь собираться за звездочкой!

Рат сразу сообразил, что надо делать, и повел коней в освещенный проход. Властимир был поражен видением путеводного огонька. Уходя вслед за спутниками, он оглянулся на Ящера: перед ним ровно горел костер, и в его свете каменный Ящер выглядел гордым и сильным божеством.

Путеводный огонек, посланный Ящером, вел их не спеша, но и не останавливаясь, еще очень долго. Возможно, при свете дня они прошли бы-этот путь за полдня, но под землей, когда нельзя определить, где солнце, время текло незаметно! Огонек не останавливался ни на миг и только менял скорость.

Лошади устали и спотыкались через каждые два-три шага, люди притомились тоже. Рат, шедший то впереди, то позади, молчал, но было ясно, что и его выносливость на пределе. Он дышал тяжело, по-собачьи высунув язык, хотя и двигался по-прежнему легко и плавно.

Властимир уже боялся — а что, если его верный Облак откажется идти дальше или вовсе падет, — но тут к нему с легкой улыбкой обернулся Буян:

— Мы выходим, княже.

— Откуда ты знаешь?

— Дорога вверх пошла!

Но до выхода было еще далеко. Если бы можно было узнать, сколько они уже провели под землей, никто бы не удивился, когда бы выяснилось, что миновало несколько месяцев. Но скорее всего, кончались вторые или начинались третьи сутки их путешествия вслед за искрой. Лошади уже еле брели, понурив головы, а огонь все так же призывно светил впереди, дразня недоступностью. И по-прежнему не давал остановиться.

Они решились на это единожды — когда узкий ход, в котором можно было идти след в след, вдруг расширился и в свете звездочки показался точно такой же водоем, что и в самом начале пути. Можно было подумать, что они, сделали круг и вернулись к засыпанному входу. Учуяв воду, лошади, вырывая поводья, устремились пить. Люди тоже последовали за ними, но едва они наклонились к воде, как искра, учу-~яв, что за нею никто не идет, вернулась и с шипением закружила над водой, отгоняя путников от нее. Потерявший терпение Рат с рычанием пытался изловить ее, но она уворачивалась. Когда же ему наконец удалось отогнать ее от воды, то оказалось, что она полетела недаром — вода ушла на глубину.

Последние несколько верст они преодолели с трудом. Искра наконец остановилась, шипя и брызгая огнем, как в начале пути. Но на сей раз она остановилась перед каменной стеной.

При ярком свете искорки можно было разглядеть, что стена сложена из плотно подогнанных каменных глыб, промазанных чем-то вроде глины. Не было ни щели, ни щербинки, чтобы можно было попытаться разрушить кладку.

— И куда нас завел Ящер? — в сердцах воскликнул Рат. — Это же тупик!

Оставив коня, Буян подошел к кладке и оперся на нее плечом, потом присел — его плохо держали усталые ноги. Но вдруг он выпрямился. Лицо его впервые за долгое время похода расплылось в улыбке.

— Княже, — тихо молвил он, — она непрочная! Я чувствую, как она подается, если надавить сильнее! Иди сюда!

Властимир и Рат приблизились, прижали ладони к камням, а гусляр толкнул стену. Они ощутили дрожь — каменная кладка держалась плохо. При втором толчке из нее посыпался песок.

— Мы спасены — это и есть выход! — сиял Буян. — Ящер помог нам. Давайте разом!

От нового общего толчка стена дрогнула. Что-то хрустнуло в ней, и путники едва успели отскочить — неприступная с первого взгляда, стена рушилась в облаках пыли. Камни падали и раскалывались с грохотом.

Когда камнепад затих и пыль улеглась, в глаза отвыкших от солнца людей и лошадей хлынул свет. Забыв про все, толкаясь и смеясь, как дети, они выскочили из тьмы, подставляя лица небу. Буян прыгал, выкрикивая хвалы Хорсу и Сварогу и еще что-то невнятное.

Когда восторги немного улеглись, они огляделись. Позади них, чуть ниже старого могильного кургана, что сооружали древние в степях, поднимался небольшой холмик. В его поросшем травой и колючим кустарником боку зияла дырка, через которую они и вышли. А вокруг, сколь хватало глаз, раскинулась вольная степь — земля кочевников и неисчислимых вольных стад диких коз и лошадей. Легкий ветерок колыхал стебли ковыля, высоко в поднебесье звенел жаворонок, из-под ног людей и дорвавшихся до травы лошадей брызгали во все стороны кузнечики. Позади них, уже наполовину скрытое курганом, садилось солнце. Царило полное безлюдье.

Усталые жеребцы принюхались и обнаружили с противоположной стороны кургана маленький ручеек. Все вдосталь напились, а Буян не только умылся, но и вымыл сапоги и смочил водой волосы, чем заслужил насмешки Властимира — удалой гусляр всегда готов встретить красавицу.

Напившись, Рат поднял от воды мокрую морду.

— Князь, мне пора, — сказал он. — Благодарствую за вашу помощь, но я ухожу.

— Куда? — воскликнул Буян — он был явно огорчен решением псоглавца.

— Здесь степь, — Рат обвел рукой окоем, — мой дом родной. Там, на юге, сейчас кочует мое племя — мы, отряд охотников, отправились вперед, чтобы разведать угодья на лето, но меня поймали поляницы. Они перебили почти всех. Я должен предупредить остальных, что в те края опасно соваться.

— Идем с нами, — предложил Буян. — Ты хороший воин, а где ты будешь искать своих в такой степи?

— Нет. Я воин своего народа, надо возвращаться. Сердце укажет мне верный путь. Знайте — я умею быть благодарным и еще помогу вам. Если понадоблюсь, найдите меня. Спрашивайте у любого степняка мое имя без страха. А я пока всем поведаю о князе из славянского города Резани и его спутнике, и все псоглавцы будут помнить и чтить ваши имена до конца жизни. Прощайте — может, еще свидимся!

Он коротко кивнул на поклоны князя и гусляра и, не прибавив ничего более, побежал куда-то на юг, склонив голову и принюхиваясь.

Властимир и гусляр посмотрели ему вслед.

— Пора и нам в путь собираться, княже, — молвил гусляр. — Кони отдохнули, мы тоже, а у кургана Ящера задерживаться нельзя долго.

— Куда же ехать-то?

— К югу. Мы и раньше в ту сторону чаще сворачивали. Те, кто по следу нашему шли, верно, нас уже потеряли в пещере — думают до сих пор, что мы все плутаем там или же погибли давно.

— Полагаешь, слуги Змея могут нас снова найти?

— Покуда не ведаю, княже. Но у меня на душе тишина — беда нам не грозит покамест. — И Буян украдкой коснулся оберега. Тот молчал, подтверждая его слова.

Расседланные кони бродили по траве, сочно и торопливо хрустя стеблями — оголодали под землей. Они неохотно дались в руки. Старый, привычный к походам Облак скоро смирился, а Воронок выкатывал глаза, спотыкался и баловал. Буян в сердцах огрел его кулаком, смиряя норов.

Оседлав лошадей, путники поехали по степи, правя чуть левее садящегося солнца.

На отдых пришлось остановиться скоро — когда утомленные подземельями кони опять стали спотыкаться. Дабы обезопаситься от непрошеных гостей и провести ночь спокойно, путники въехали на курган — оказалось, что степь изобиловала ими: они торчали вехами, куда ни поедешь. На плоской вершине его было достаточно места для двух лошадей и костра. Усталые, они спали очень крепко и не видели, как в небе мечется странная звездочка, словно выискивает что-то в бескрайних просторах степи.

ГЛАВА 14

Они уже несколько дней ехали по степи и не встретили ни единого человека. Однажды утром их разбудила легкая Дрожь земли. Казалось, что каменный идол забытого божества какого-то древнего кочевого племени на вершине кургана, у подножия которого они заночевали, начинает качаться и готовится выпрямиться и сойти вниз. Удивленные путники одновременно вскочили, прислушиваясь и стараясь понять, что это означает.

Издалека уже доносились гулкие удары в барабаны, крики и пение сотен людей. От их согласованных шагов земля мелко дрожала. Лошади пугливо жались друг к другу, скаля зубы и закладывая уши. Шум становился все громче.

— Что это? — спросил Властимир. Буян судорожно вцепился в оберег:

— Не ведаю. Но надо уходить.

— Может, лучше переждать?

— Нет, — отмахнулся Буян — Оберег беду чует. И смерть! — Он принялся собирать вещи и, взяв уздечку, позвал своего Воронка.

— Погоди седлать! — сказал Властимир. — Надо же посмотреть, от чего или от кого мы удираем.

— Некогда, — через плечо бросил Буян. — Если мы промедлим, то погибнем. Как ты не понимаешь?

Он не решился сказать князю то, что почувствовал от прикосновения к оберегу, — смерть будет грозить ему первому, а Властимира, ежели тот будет осторожен, она минует. Но Властимир только махнул рукой и пополз на вершину холма.

С четырнадцати лет он ходил на охоту один, и порой на опасного зверя. Он мог подкрасться даже к осторожным гусям. И теперь князь залег под идолом, и ему открылось удивительное зрелище.

В их сторону двигалась странная процессия. Впереди шел высокий статный старик в драном халате, тупоносых сапогах и наброшенной на плечи шкуре, с длинными, до пояса, седыми волосами, увешанный черепами мелких зверьков и амулетами, гремящими, как детская погремушка. Он выступал чинно, его глаза пророчески блестели. Справа и слева от него два подростка несли на шестах лошадиные черепа. За ними шли десятка два крепких, как на подбор, широкоплечих воина, несших дрова и еще какие-то вещи. Позади гнали скот — двух коров, быка, телят, овец и молодого коня, и воины тащили на руках связанных людей — несколько мальчиков-подростков и девушку. По виду связанные принадлежали к этому же племени.

А дальше шли и плясали на ходу юноши и девушки. Одни били посохами по земле и притопывали ногами. Другие стучали в обтянутые кожей большие барабаны — каждый несли несколько человек, а один ударял в натянутую кожу палками. Многие что-то пели гнусавыми голосами. По бокам всю процессию охраняли вооруженные всадники.

Замыкала шествие толпа сотни в две-три людей. Некоторые ехали на низкорослых степных лошадях, другие пели или подражали пляске жрецов, подпрыгивая на ходу. А совсем вдали Властимир разглядел повозки, расставленные полукольцом, и стада. Вчера еще этого стана не было. По длинным косам, кожаным одеждам и островерхим шапкам-башлыкам князь узнал кочевников-угров, или мадьяр, как они сами называли себя.

Мадьяры с приходом хазар мало тревожили славян — у них появился новый враг, который вытеснял их с обжитых степных угодий. Большая часть мадьяр откочевала далеко на запад, за Бут, другие вернулись на восток, прочие понемногу мешались с хазарами. Это была, вероятно, одна из последних орд мадьяров, которая еще кочевала в этих степях. И она была довольно велика — Властимир заметил, что в толпе совсем мало женщин и нет детей младше тех, кто предназначался в жертву. Те, должно быть, остались в повозках. Зато к кургану приближалось не меньше четырех сотен воинов.

Властимир и Буян наблюдали за происходящим, уже отъехав на некоторое расстояние.

Когда процессия поднялась не вершину, жрец и его помощники закружились вокруг идола в танце и наперебой заголосили хвалу богу. Было похоже, что они просят бога принять жертву, даровав своему народу удачу. Они так были увлечены этим обрядом, что не обратили внимания на случайных свидетелей, которые находились совсем рядом.

Пока вокруг идола продолжалась пляска, в которую кроме жреца с помощниками включился кое-кто из зрителей, воины-охранники спешно сооружали алтарь из камней, разводили костер и раскладывали обрядовые ножи для принесения жертвы. Делали они это быстро и сноровисто.

Когда огонь разгорелся, жрец, продолжая приплясывать, взял из рук помощника нож и, закатив глаза, закружился вокруг собранных вместе жертвенных животных и связанных людей. Бог сам должен был указать на угодную ему жертву, подав знак. Несчастные люди, прижавшись друг к другу не сводили с него глаз. Некоторые мальчики тихо плакали. А толпа скакала вокруг, подбадривая жреца. Спокойными оставались только всадники.

Жрец завертелся волчком, раскинув руки. Он кружил все быстрее и быстрее и вдруг, споткнувшись, пошатнулся. Стремясь удержать равновесие, он задел одну из жертв — мальчика лет тринадцати. Разноголосый вой, рев и крик приветствовали выбор бога. Мальчик был высок ростом и хорошо сложен.

Пока жрец с багровым от натуги лицом и мутными глазами, шатаясь, приходил в себя, его помощники бросились на первую жертву. Избранника бога подвели за связанные локти к алтарю, а вскоре и жрец подошел туда, что-то бормоча себе под нос.

Помощники встали поодаль, а жрец толкнул мальчика так, что тот упал спиной с заведенными назад руками прямо на горячие угли. Стоя над ним, жрец запел, и все тут же подхватили песню, не переставая приплясывать. Остальные пленники немного приободрились — бог мог насытиться и одной жертвой.

Только мальчик не разделял общего восторга. Истошно вопя, он елозил по углям. Из-под него пробивался дымок. Когда жрец закончил заклинание и склонился к нему с ножом, мальчик боднул его головой в живот и вскочил.

Все ахнули. Обгорелые веревки упали с пленника, и он бросился бежать. Помощники главного жреца с криками кинулись за ним. Идол никак не отреагировал на то, что случилось под самым его носом.

Мальчишка бежал вниз по склону кургана, все увеличивая скорость. И вдруг его преследователи увидели нечто, заставившее их остановиться. У подножия холма еще слегка дымилось кострище, валялись остатки обеда и лежала даже кучка свежего лошадиного навоза. Только тогда с вершины заметили двух всадников.

— Держи их! — закричал жрец, показывая на них ножом. — Держи! Они осквернили самого Архмаздру!

— Держи! Держи! — подхватили остальные.

Услышав крики, всадники пустили своих жеребцов в галоп. Конные мадьярские воины во весь опор помчались за ними.

Сбежавший мальчишка наблюдал за этими событиями из кустов. Ему не было жаль тех двоих, что удирали от воинов, — он не привык жалеть чужих. Важнее было другое — теперь его оставят в покое.

Лошади мчались нос к носу, как на скачках. Князь и гусляр подгоняли коней, не оборачиваясь назад, — позади была слышна погоня, не отстававшая ни на шаг. К первым всадникам присоединилось еще десятка три — каждый хотел испытать свою силу и ловкость в охоте на чужаков. Некоторые мадьяры приготовили арканы, какими ловят диких лошадей: чужаки должны быть доставлены к алтарю идола живыми и по возможности невредимыми.

Расстояние до преследуемых сокращалось, и виноваты в этом были лошади: старый Облак уже не мог состязаться с молодыми сильными конями мадьяр, которые были натасканы, как охотничьи собаки, на долгую погоню. Более молодой Воронок мог оторваться от погони, но Буян нарочно сдерживал его, чтобы не разлучаться с князем. Властимир замечал это глазом опытного воина и терялся в догадках — почему гусляр не спасается бегством, хотя может это сделать.

Беглецы не сразу заметили, что впереди темнеет какое-то препятствие. Но мадьяры, очевидно, об этом знали, потому что вдруг стали сдерживать своих коней.

— Они отстают, княже! — крикнул Буян. — Там что-то есть!

Властимир и сам понял это. Вдруг лошади встали на дыбы. Путь им преградила глубокая и широкая трещина с отвесными стенами, через которую едва ли могла перепрыгнуть самая сильная лошадь. Она походила на ножевую рану, нанесенную земле великаном. С противоположной стороны был насыпан земляной вал. Конца-краю этой трещине не было видно.

Что делать? Удирать князю и Буяну было некуда, и преследователи это знали. Возможно, они нарочно загнали беглецов сюда. Мадьяры начали окружать витязей, не спеша вынимая сабли и арканы.

Буян и Властимир развернули коней и, выхватив мечи, ждали.

Всадники уже оценивающе разглядывали чужих коней и выискивали в глазах славян первые признаки страха, столь желанного для всякого, кто привык наводить его на других.

Облак и Воронок, чуя сечу, приседали на задние ноги, грызли удила, выкатывали налитые кровью глаза. Властимир и Буян посмотрели друг на друга. Возможно, это их последний бой, и они попрощались без лишних слов.

Человек или зверь, которому есть куда отступать, всегда обороняется с оглядкой. Если же зверя или человека загнать в угол, — он продает свою жизнь уже за дорого и бьется до конца. Но эти мадьяры, очевидно, никогда не имели дела с людьми, которые решались на такой последний смертный бой, и приближались к ним с беспечными улыбками.

Пришпорив коней, десяток самых нетерпеливых и молодых устремились вперед. Князь первым же ударом отрубил одному мадьяру руку. Началась яростная сеча. Кони вертелись, храпели и лягались. Прикрываясь щитом, Властимир срубал одного конника за другим. За его спиной гусляр, тоже бросив повод на луку седла и сдавив коленями бока жеребца, Держа меч двумя руками, так махал им, что от врагов только головы летели. Он уже был забрызган чужой кровью с головы до ног. Если бы князь видел, как сражается гусляр, он бы наверняка порадовался тому, что случай свел его с таким бойцом. Воронок хватал зубами угорских коней, бил копытами. Под ногами лошадей уже валялось десятка два трупов, искалеченные с трудом отползали в стороны, и вдруг мадьяры неожиданно отступили.

Властимир опустил меч, не понимая, что это значит. Неужели их оставят в покое, видя, что они, не получив ни царапины, уложили чуть не по десятку воинов каждый и многих ранили? Но тут засвистели арканы, и в следующий миг сразу две петли упали ему на плечи. Мадьяры скрутили обоих, обезоружили и верхом повезли назад, к кургану.

По дороге Властимир несколько раз оглядывался на Буяна. Тот мужественно сражался, но сейчас не выглядел воинственно — скорее он казался испуганным и настороженным. Князь и сам боялся, что их отвезут на курган и принесут в жертву богу, алтарь которого там был. Но когда обрадованный жрец уже стал спускаться к ним, прискакал еще один всадник. Он повелительным жестом приказал всем следовать за собой. Отряд повез пленников в обход кургана, к стану.

Властимир слегка приободрился, и даже Буян выпрямился в седле, но что ждало их дальше?

Вокруг них образовалась толпа. Опоздавшие напирали сзади, чтобы взглянуть на чужеземцев. Завизжала какая-то женщина, захныкал ребенок. Мадьяры провожали пленников мрачными взглядами.

С поля брани привезли мертвых и искалеченных. Воины подняли шестнадцать убитых на скрещенные копья и понесли по образованному народом коридору, а их убийц повели следом. Раненые стонали, и, слыша их голоса, — толпа распалилась так, что охранникам пришлось сдерживать ее при помощи оружия. Несколько камней попало в пленных — каждое попадание было встречено криками восторга.

Глядя на кричащую, рвущуюся к ним толпу, Властимир старался держать себя в руках — он был князем, и не пристало ему показывать простолюдинам, да еще чужеземцам, свои чувства, свой гнев и горечь поражения. Он старался не обращать внимания на злобные крики и внешне был спокоен. Иное дело — Буян. Он вертел головой и кусал губы. В глазах его читалось нетерпение и страх. Несколько раз он бросал взгляды в сторону Властимира, и, когда глаза их встретились, гусляр торопливо зашептал:

— Слушай меня, князь! Я попробую договориться с ними. Я упрошу отпустить одного из нас, и им будешь ты!

Властимир удивленно глянул на гусляра:

— Почему я?

— Не перечь! — сказал Буян срывающимся голосом. — Я знаю, что делаю! Ты лучше меня, ты — князь, ты — воин. А я ничто — изгой-гусляр! Меня заменить можно. Я… я смерти боюсь!.. Не то что ты — тебя боги послали. Я договорюсь, и ты уедешь.

— А что же ты?

— А что — я? Со мной ничего не будет. — Буян уже совершенно не владел собой. — Со мной ничего не будет! Я сам так решил. Ты только согласись с тем, что я предлагаю. Пойми, я дело говорю! Нашей земле ведь это надо!

Властимир неожиданно для себя подумал, то Буян прав — его путь был еще не закончен. И это даже хорошо, что Буян сам решил остаться — несмотря на то что новгородец оказался хорошим товарищем, своей неугомонностью и всезнайством он раздражал князя. Даже сейчас он не может вести себя как подобает мужчине. Если бы на его месте был Рат, Властимира бы огорчила потеря. Но Буян… Так и в самом деле будет лучше.

Его размышления были прерваны. Путь был окончен. Пленников подвели к самой богатой открытой повозке. В ней на звериных шкурах и коврах с ярким узором сидел, развалясь, высокий, могучий, немолодой уже воин в цветном халате, накинутом поверх кожаных одежд. Башлык и пояс его были богато расшиты. Перед повозкой на коленях, склонив головы, стояли полуголые рабы, среди которых были и славяне. За повозкой замерло несколько всадников — судя по всему, стража. В ее числе Властимир с удивлением заметил женщин, хотя длина и толщина кос у мужчин и женщин была примерно одинакова.

Вождь надменно посмотрел на стоявших перед ним пленников — спокойного Властимира и дрожавшего Буяна — и махнул рукой. К нему подошел невысокий, похожий на купца человек и, склонившись, выслушал его тихое бормотание. Затем он повернулся к славянам:

— Светлейший и сильнейший вождь всех мадьяр степи Шаркань желает знать, кто вы, откуда и с какой целью осквернили своим присутствием курган нашего бога, повелителя и создателя степи Архмаздра.

Властимир не успел рта раскрыть, как гусляр шагнул вперед и заговорил быстро, глотая слова:

— Великий вождь, мы ни в чем не виноваты — мы просто ехали и решили заночевать. Мы не знали — степь не куплена… А потом мы уехали и решили не мешать. Ваши люди погнались за нами — мы только защищались! Мы ни в чем не виноваты, мы…

Легкий толчок в спину заставил его замолчать.

Толмач стал переводить слова гусляра, но вождь, не, дослушав — похоже, ему было достаточно увидеть выражение лица Буяна, — махнул рукой и что-то сказал. Толмач кивнул и перевел:

— Светлейший и сильнейший вождь Шаркань не хочет знать ваших оправданий. Он хочет знать, кто вы и откуда! Советую не сердить его, — последние слова толмач явно добавил от себя.

— Имя мне — Властимир сын Улеба, я князь города Резани, — спокойно сообщил Властимир. — Мой спутник — гусляр из Новгорода, Буян.

Толмач перевел вождю. Выслушав, Шаркань сокрушенно покачал головой и зацокал языком. Он не сказал ни одного слова, но толмачу этого и не надо было.

— Светлейший и сильнейший вождь не верит чужеземцам, — сказал он. — Вы осквернили нашего бога, нарушили священный ритуал, что оставался неизменным от прадеда отца нашего вождя. Вы могли быть подосланы теми, кто хочет смерти нашему народу, а посему вы должны немедленно назвать свои настоящие имена или доказать, что вы не лжете.

Услышав такое, Властимир вскинул голову и гордо посмотрел на вождя мадьяр.

— Я князь! Считаю, что этого достаточно. Я не собираюсь этого доказывать.

Буян обратил в его сторону полный ужаса взгляд. Толмач весьма красноречиво покачал головой и стал переводить слова князя. Вождь насупил брови — ответ резанца заставил его задуматься. Было видно, что это занятие ему непривычно и он не любит, когда его заставляют это делать.

Буян это понял и отчаянно бросился на выручку князю.

— Вождь, выслушай, — зачастил он, — и сам рассуди. Мы ехали по степи, никого не трогали и ушли с кургана, чтобы не мешать твоим людям. Мы только оборонялись, когда на нас напали, а что убили многих, так то удача, не более. Никто нас не подсылал, сюда по своим делам едем. Мы все немного ошиблись, так давайте мирно разойдемся — степь большая, места всем хватит.

Он замолчал, потому что по знаку недовольного его болтовней хана один из охранников зажал гусляру рот ладонью, а другой сильно ударил его в живот, так что Буян задохнулся.

— Ты будешь говорить? — через толмача обратился к Властимиру вождь Шаркань.

— Я все сказал, — буркнул князь.

Буян в ужасе закрыл глаза. Он боялся, что гордость князя до добра не доведет. Степной же вождь думал иначе. Ему нравился бесстрашный славянин. Шаркань что-то сказал, и толмач перевел:

— Ты горд, резанский князь, — услышали славяне его слова, — но ты глуп — взял себе в попутчики болтуна с душой женщины…

Обиженный Буян вскинул голову. В толпе кто-то засмеялся.

— Тебе мы верим, — продолжал толмач переводить. — Но твой спутник не заслуживает веры — от страха любой говорит не истину, а то, что хочет услышать победитель. Тебе будет сохранена жизнь, но он умрет.

Властимир перевел взгляд на Буяна — тот побледнел от страха. Охранники достали сабли.

— Я гусляр, певец! — вскрикнул Буян, когда ему накинули веревку на шею и потянули в сторону — Хотите спою?

Он нетерпеливо уставился на толмача, ожидая, когда тот переведет его слова вождю. Но толмач не торопился. Шаркань поправил подушки под собой и вдруг изрек на ломаном славянском наречии:

— Пой. Понравишься — сохраню жизнь.

Властимир был удивлен, что вождь знает их язык, но Буян обрадовался. Ему развязали руки. Властимир же пока оставался связанным. Буян принялся растирать затекшие запястья — предстояло выдержать серьезное испытание: своим пением он мог спасти себе жизнь. По знаку Шарканя один из рабов принес мешки новгородца. Вынув гусли, Буян на краткий миг прижал их к сердцу и мысленно обратился к Велесу: «Как отца тебя почитать стану и потомкам своим накажу, коли поможешь…»

Толпа затихла, и в этой тишине гусляр ударил по струнам, и полился его высокий сильный голос:

Когда его голос стих, в стане долго стояла точно наколдованная тишина Молчали все — даже лошади притихли, опустив головы. Люди словно ждали, когда вернется эхо голоса гусляра, Сам Властимир был поражен — до этого Буян только что-то напевал себе под нос или насвистывал, но пел только в Ласкове. Князь сам не ожидал, что его так очарует песня гусляра.

Наконец вождь Шаркань пошевелился и встряхнул головой, отгоняя оцепенение.

— Проси, — молвил он на ломаном славянском.

Буян пал на колени.

— Отпусти ты нас! — воскликнул он. — Не простые мы путники, не за золотом в путь отправились. Ждет нас дело, и дело немалое…

Вождь прикрыл один глаз.

— Вы вместе? — обратился он к Властимиру. — Да.

— Хорошо. — Вождь немного помолчал, потом кивком головы указал на князя одному из стоящих позади него людей. Тот вышел вперед и молча освободил резанца.

— Князь пусть едет, — услышали славяне на этот раз через толмача решение Шарканя — Я отпускаю его, а гусляр останется. Петь нам будет.

Два воина встали рядом с гусляром, обнажив сабли.

— Погоди, вождь! — воскликнул Властимир. — Нельзя так! Он свободный человек! Что ж, ты его клеймить, как раба, будешь? Коли так — я тоже остаюсь. Не пойду никуда без Буяна.

Гусляр вздрогнул — он не мог поверить услышанному. Вождь внимательно посмотрел на них обоих и наконец сказал:

— Я понял тебя, князь. Вы осквернили нашего бога, вы преступники. Но мне жаль убивать тебя, Властимир, потому что ты равный мне, и жаль убивать Буяна, потому что он хорошо поет. И вот мое решение! — Он махнул рукой, и толмач послушно отступил в сторону. — Певец останется здесь, пока князь будет выполнять свой долг. Потом он должен вернуться за своим спутником… Я много слышал о славянах, об их честности. Я хочу проверить — так ли верны славяне слову, как говорит о них молва? Если ты, князь из Резани, — он с трудом выговорил название города, — вернешься за ним, я отпущу вас обоих. Но если ты скроешься — он будет принесен в жертву нашему светлому и могучему Архмаздре! Я сказал!

Князь и гусляр переглянулись. Оба понимали, что дело им предстоит нешуточное. Без помощи и подсказки Буяна Властимиру будет трудно, почти невозможно выстоять против Змея. Он наверняка погибнет, а это означает смерть гусляра. Но даже если князь и победит, Шаркань в любой момент может перестать ждать.

— Ничего, — шепнул Буян. — Я что-нибудь придумаю.

— Не надо, — остановил его князь. — Я сделаю все и приеду. Вождь не успеет с тобой расправиться. Положись на меня.

Их разговор был прерван толмачом.

— Светлейший и сильнейший вождь Шаркань просит дорогих гостей в свой шатер, — сказал он. — Скоро начнется пир во славу могучего властелина мира Архмаздры. Он, — толмач кивнул на Буяна, — должен на нем петь.

Их окружили воины и повели к шатрам, которые начали разбивать рабы и женщины по всему стану. Но, к огорчению Властимира, повели их в разные стороны.

Пир во славу Архмаздры в тот вечер кипел во всех шатрах, но самым богатым был в шатре самого Шарканя. Там вовсю шло веселье — звучала музыка, перебродивший кумыс и награбленное в набегах на караваны и города вино лилось рекой, рабы бегом меняли опустевшие блюда на полные, а танцовщицы — среди них были и славянки, что глядели в сторону Властимира робкими оленьими глазами, — в танце еле успевали увертываться от похотливых рук пьяных гостей. Кроме трех старших сыновей вождя с ним пировали два его брата со своими сыновьями, личные советники и лучшие воины. Князя усадили среди них и обслуживали наравне с остальными, но никакого особого внимания не уделяли, если не считать охранника, который все время сидел у князя за спиной.

Буян появился позже. Властимир удивился, не увидев на его ногах цепей, — вождь дал достаточно ясно понять, что гусляр для него почти раб. Ему вручили гусли. Залпом осушив чашу вина, Буян запел.

Он опять пел о том же старом коне, но на сей раз князю показалось, что голос его дрожит. Ни один мадьяр, исключая вождя, не знал языка славян и не понимал смысла слов, поэтому большинство и не очень-то слушало новгородца. Буян же пел, почти не останавливаясь, и ни разу не посмотрел на князя, сидевшего рядом с ним.

А после пира к вождю пришел жрец Архмаздры. Стан уже затихал, отходя ко сну, только в некоторых шатрах еще продолжались разговоры за чашей вина и песни. Шаркань возлежал на подушках, а его новая наложница разминала ему заплывшие жиром плечи — вечерами вождь всегда чувствовал боль в плечах. Когда жрец вошел, девушка вскочила и отошла к полотняной стене, сложив руки на груди и поклонившись — жрец любого мог отправить на алтарь Архмаздры за непочтение к себе.

Шаркань был явно недоволен приходом жреца.

— Что нужно тебе? — хмуро спросил он.

Движением пальца жрец приказал девушке выйти, и та не осмелилась его ослушаться.

— Ты знаешь что, — заговорил жрец, когда они остались одни. — Чужаки. Мне нужна их кровь. Ты знал об этом с самого начала, но почему-то решил сохранить их жизни. Более того, ты даже пообещал отпустить их!

— Только когда один вернется за другим, — ответил Шаркань.

— Он может и не вернуться, — возразил жрец. — Нельзя верить обещанию врага.

— Славяне нам сейчас не враги.

— Враги все, кто оскорбил великого Архмаздру. Бог повелел мне убить этих двоих, ибо они несут смерть нашему народу. Ты же идешь против бога. Берегись, Шаркань!

— Два человека не могут уничтожить весь мир, — махнул рукой вождь. — Такой силы нет ни у кого…

— Есть у славян! — перебил вождя жрец. — Ты не все знаешь про славян, я же через бога кое-что знаю. Славяне — это опасная сила. Она пока спит, но однажды проснется, и тогда… Вождь, я именем наших потомков требую их смерти!

— А я хочу, чтобы они жили! — Шаркань начал гневаться. — Мне нравится голос этого светловолосого новгородца и его песни. И я обещал им жизнь при всем народе. Люди скажут: «Наш вождь не хозяин своему слову — изберем другого, который говорит то, что делает, и не меняет решений». Тогда мне конец. Вряд ли тебе будет так же хорошо при другом вожде. Все знают, с какими богами ты на самом деле общаешься, выдавая этих огромных змей за посланцев Архмаздры! Подумай, жрец!

Жрец промолчал. Вождь говорил правду, но жрец должен был добиться своего.

— И все-таки мне нужны их жизни, — тихо и упрямо промолвил он. — За чужаков тебя никто не осудит, а я вступлюсь за тебя перед народом.

— Князь ел за моим столом, пил из моей чаши, — лениво возразил вождь. — Это значит, что пока он в стане, ему ничто не может грозить… Но он на рассвете покидает нас. Я дам ему в спутники моего сына Керека. Светловолосый певец останется пока у меня…

Жрец поклонился — он услышал и понял именно то, что хотел.

— Я поговорю с могучим Кереком, — промолвил он и, пятясь, покинул шатер хана.

Едва он вышел, из-за полога выглянула девушка-наложница. Увидев, что жреца нет, она приблизилась к Шарканю и встала на колени перед его ложем, предлагая себя.

ГЛАВА 15

Властимиру прислуживали так, словно он был одним из сыновей хана, — почтительно, но без лишней угодливости, что почти убедило его в искренности намерений мадьярского вождя.

Перед самым отъездом к нему пришел один из сыновей хана и назвался Кереком. Властимир видел его вечером по дле вождя. Керек через толмача сообщил князю, что отец послал его сопровождать Властимира и помогать ему в выполнении его дела. Керек даже предложил резанцу самому выбрать слугу, который должен их сопровождать. Присутствие еще одного угра показалось Властимиру подозрительным, но отказ мог выглядеть еще более подозрительным, и он выбрал слугу, цветом волос похожего на славянина. Керек был не очень доволен его выбором, и это послужило для князя знаком, что этот слуга не имеет тайного задания навредить резанцу. Но вообще же молодой сын вождя старался понравиться гостю чем только мог.

Словно в уплату за Буяна вождь сделал Властимиру богатый подарок — двух коней, которых тот сам выбрал в табуне. На каждого коня навьючили мешки с запасами пищи и воды, одежду, шкуры, оружие и посуду. То же было уложено в тороки Керека и слуги, сопровождавшего их…

Молодая жена Керека (пока у него была всего одна жена, но он надеялся в тех местах, куда едет Властимир, приобрести вторую) долго и со слезами прощалась со своим господином у порога его шатра, вынеся полугодовалого сына на последний погляд. Видя с седла, как прощается Керек с женой, Властимир все более убеждался в том, что Шаркань поступил с ним честно — он не стал бы посылать сына убить его, когда у того маленький ребенок и такая юная нежная жена. Ведь Шаркань знает, как могуч резанец и что с ним не так-то просто справиться. Князь вспомнил свою сестру и ее сына Игоря, а потом, неожиданно, Веденею. Он представил ее с сыном на руках — с его сыном — и с трудом смог опять сосредоточиться на настоящем: она далеко, а ему дорога на юг, дальше и дальше от той милой сердцу деревни на берегу озера Ласково.

Они не спеша поехали через стан. Мимо них под охраной двух воинов провели Буяна с гуслями за спиной. Гусляр только мельком бросил взгляд на проезжавших, словно и не узнал князя. Тот почувствовал обиду — ему расхотелось сказать Буяну что-нибудь на прощание. Певец скрылся под пологом шатра самого Шарканя. И вскоре оттуда донесся его голос — Буян опять пел для вождя и его приближенных. Песня была та же самая — видимо, она нравилась кочевым мадьярам, ведь в ней пелось про лошадей. Властимир, понимая, что теперь долго не услышит голоса гусляра, поневоле прислушивался к песне. В ней появились новые слова, которых вчера не было:

Властимир невольно оглянулся. Позади него ехали двое его новых попутчиков, и два молодых жеребца, дар Шарканя, шли за ним, нагруженные припасами. Керек и слуга, чьего имени Властимир так и не узнал, ехали молча, даже понурившись, словно поняли слова песни и отнесли их на свой счет…

Новые попутчики оказались людьми малоразговорчивыми. Слуга, возможно, и хотел поговорить, но его сдерживало присутствие Керека, который ехал подле князя, погруженный в свои думы. Он был почти на полголовы выше Власти-мира и немного шире в плечах, хотя резанский князь был совсем не малого роста.

Они ехали строго на юг. Летняя степь начала выгорать — трава сделалась жесткой и пожелтела, исчезли цветы, и только кузнечики и полевые сверчки по-прежнему трещали без умолку да саранча брызгала во все стороны из-под копыт. Один раз взлетела тяжелая дрофа — раньше, чем Властимир сообразил, что это, Керек метким выстрелом из лука подстрелил птицу, а слуга положил ее в дорожный мешок.

Степь тянулась во все стороны ровная и гладкая. Мир делился на две половины — внизу зеленое с желтизной море травы, а сверху синее с белыми облаками море небесное. Теплый ветерок волнами катал травы и обвевал лица всадников. Если бы не он, было бы слишком жарко и душно. За несколько дней путешествия по степи Властимир так и не смог привыкнуть к ней. Ему хотелось скинуть легкий плащ-корзно, подставить тело солнцу — загорелая кожа уже не боялась горячих касаний Ярила, но степняки не снимали одежды, не стал этого делать и князь. Оставалось только терпеть и ждать прохладного вечера.

Проехав верст двадцать, путники остановились на берегу узкой степной речушки, обросшей кустами тальника. Здесь изжарили и съели подстреленную дрофу. Властимиру показалось странным, что они расположились на отдых так, чтобы их можно было увидеть издалека. Он осторожно оглядывался по сторонам, и один раз ему показалось, что кто-то движется за ними на большом расстоянии. Но отсюда увидеть было невозможно — может, это люди, а может, и табу-нок сайгаков или тарпанов. Он от души порадовался, когда они перед закатом остановились на ночевку на опушке небольшой рощицы, словно перенесенной сюда с севера, с берегов Оки или Трубеня, где стоит деревня Ласкова.

Пустив лошадей пастись по сочной, не тронутой степным безжалостным солнцем траве, Властимир, оставив Керека и слугу заниматься костром, углубился в лес. Толстые стволы привычно обрадовали его. Выросший в лесном краю, князь любил простор, но беспредельная ширь чужой степи угнетала его. Этот островок леса, возможно, говорил о том, что степи скоро придет конец и снова пойдут леса. Деревья в роще были знакомые, только выше и стройнее, чем на родине.

Неожиданно из-за кустов вышел Керек. Промолвив что-то неодобрительное, он взял князя за локоть и мягко, но решительно повел обратно на их стоянку. Властимир понял, что его не только сопровождают, но и охраняют. Вот только от чего?

Подозрения до самой ночи не оставляли резанца.

Среди ночи Властимир проснулся от неясного предчувствия. Костер еле теплился, Керек мирно спал неподалеку, слуга возле костра клевал носом. Властимир подошел, сел рядом и толкнул слугу, предлагая сменить его на страже. Тот понял, благодарно кивнул и улегся, натянув на голову кожаную куртку. Князь подбросил в костер веток, заставив его разгореться с новой силой.

В языках пламени ему чудились образы воинов, коней, взмахи мечей, рушащиеся дома. Тишину ночи нарушали только переступавшие стреноженные кони — они фыркали, вздыхали. Их что-то беспокоило — может, чуяли неподалеку диких зверей, может, просто им передавалось тревожное состояние человека.

Опустив голову на сжатые кулаки, Властимир задумался. Голос Буяна со странной силой звучал у него в ушах, словно гусляр стоял рядом:

Над головой князя тревожно и сердито зашумели листья. Ночь надвинулась со всех сторон — даже костер сжался под ее тяжкими крылами, не в силах разорвать мрак… Как там говорил Буян? «Свет не от огня — свет от души человеческой».

Властимир встал и, крадучись, осторожно направился к лошадям. Услышав его шаги, кони зафыркали, но Облак узнал хозяина и ткнулся носом ему в ладонь. Он словно спрашивал: «Что решил, князь?»

Верность коня приободрила князя. Тихо, чтобы мадьяры не проснулись, он взял седло, уздечку и оружие. Прихватил в гороках только самое необходимое. Будто понимая, что хочет сделать хозяин, Облак пошел за ним.

Отведя коня подальше на опушку, Властимир оседлал и взнуздал его, вскочил в седло и вытащил плетку-семихвостку. Вспомнилось, как Веденея, вручая ему плеть, наказала: «Коли хочешь ты, чтоб твой конь помчал выше леса стоячего, ниже облака ходячего, ударь его этой плетью промеж ушей. А коли захочешь, чтоб он опять на обычный скок перешел, изловчись и ударь его по глазам». Тогда он только усмехнулся на такие слова, но сейчас, когда там, в угорском стане, на волоске висит жизнь его друга, поверил Веденее.

Он размахнулся, примериваясь, но Облак вдруг осел на задние ноги. И тут сверху хрустнули, обламываясь, ветки, и на спину князю упал человек.

Спрыгнувший с дерева обхватил его ногами и руками, как дикого коня. Жесткие пальцы сомкнулись на горле. Властимир запрокинулся, отдирая руки врага, и они вместе упали, покатившись по земле.

Придавив горло резанца локтем, злодей занес нож. Властимир увидел блеск лезвия и в последний миг перехватил разящую руку. Нож несильно кольнул его в грудь.

Враг хотел занести нож для второго удара, но Властимир уже крепко держал его запястье. Сбросив с себя злодея, князь с удивлением узнал в нем того самого слугу, похожего на славянина. Слуга вскочил и бросился на Властимира с голыми руками. Почти не испытывая сожаления, Властимир всадил в его грудь нож до рукояти и вдруг почувствовал сзади чьи-то шаги.

Стремительно развернувшись, князь толкнул тело слуги назад — и сабля Керека, нацеленная в спину резанца, проткнула слугу, убив его.

Выдернув саблю из трупа, Керек двинулся на князя. У резанца против сабли был только нож — меч остался у седла отбежавшего в сторону Облака, но теперь они были один на один, и князь не ждал нападения сзади.

Керек бросился вперед, занеся оружие для удара, но князь увернулся. Мадьяр колол и рубил, но его сабля только со свистом рассекала воздух — искусный славянский воин был неуловим. Улучив момент, Властимир вырвал саблю у мадьяра, поставил ему подножку и пригвоздил к земле его же оружием.

Оставив умирающего Керека корчиться в траве, Властимир только сейчас ощутил боль от раны, нанесенной ему слугой. Осмотрев порванную на груди рубаху, он присвистнул — нож скользнул по кожаному мешочку, в который Веденея зашила осколок когтя убитого им в Муромских лесах, чудища. Острие ножа лишь оцарапало кожу. Зверь сохранил жизнь убившему его человеку.

Помянув добрым словом девушку, Властимир вскочил в седло. Облак скакал, отчего-то оглядываясь. Тут и Властимир услышал топот копыт. При свете очистившегося от облаков звездного неба он разглядел погоню из более чем десятка всадников. В ночи тускло сверкали обнаженные клинки сабель.

Мадьяры шли за ними по пятам, видимо, со вчерашнего дня и просто ждали удобного случая, чтобы закончить дело или подсобить Кереку, памятуя, что с князем в одиночку справиться трудно. А может, это была небольшая банда разбойников, что двигались сюда наудачу, заприметив огонек костра? Нет, это были мадьяры. Их выдали высокие войлочные шапки.

Мадьяры растягивались цепью, пытаясь взять князя в кольцо. Властимир припал к гриве жеребца, молясь только об одном — чтобы тот не споткнулся. Но степные всадники были все ближе. Их целеустремленность показывала — они пришли сюда за головой князя, а где-то в это время, должно быть, сражается за свою жизнь Буян.

На ходу выдернув меч, Властимир резко развернул Облака навстречу погоне. Двое первых мадьяр не успели приостановить бег своих коней и расстались с жизнью, попав под резанский меч.

Если оставшиеся надеялись, что в одиночку князь против них не выстоит, они ошибались и скоро смогли убедиться в этом. Властимир налетел на них, как разъяренный вепрь. В ночи он смутно различал врагов, но разил без промаха. Обоюдоострый меч резанца отбрасывал их легкие сабли и рубил руки, как рубил, забавляясь в юности сам князь, молодые деревца на скаку.

Он даже не заметил мига, когда пал последний враг, и размахнулся вновь. Меч со свистом описал дугу, не встретив сопротивления, и Властимир понял, что победил.

От косого удара погнулась стрелка на его шлеме, берегущая его нос, ныла рана на левом плече, в остальном же князь вышел из боя невредимым. Отсосав из ранки кровь и прошептав заговор, останавливающий бег руды, Властимир последний раз оглядел место побоища — раненые мадьяры еще шевелились, умоляя добить их, — и поехал прочь. Выехав на открытое место, он снова достал плетку и, размахнувшись, вытянул жеребца по ушам.

Облак завизжал так, что казалось, перебудит всю степь, осел на задние ноги, но в следующую секунду прянул вверх. Властимир только поразился, когда понял, что конь отмахал зз один прыжок чуть ли не версту. Жеребец полетел над степью, лишь изредка касаясь ее копытами.

Ветер свистел у князя в ушах, звезды мелькали искрами небесного костра, степь волнами плыла навстречу, и только в груди, где оставалась царапина от мадьярского ножа, что-то прохватывало всякий раз, как подкованные копыта тяжело ударяли о землю. И скоро, скорее, чем князь успел привыкнуть и насладиться полетом — до сего часа летал он лишь во сне, — он заметил вдали огни.

Это был стан мадьяр. Князь стегнул Облака по глазам. Тот заржал тонко, по-жеребячьи, споткнулся, едва не выронив Властимира, и, к радости седока, пошел почти бесшумным шагом: всадник хотел подобраться к врагу незаметно.

Приближающийся в ночи навстречу стан молчал. Только побрехивали иногда собаки да фыркали пасущиеся кони. Мерцали редкие костры. В их свете были заметны черные силуэты шатров, кибиток и телег.

Властимир спешился и осторожно повел Облака мимо пасущегося табуна. Жеребцы, учуяв чужого, двинулись навстречу. Князь пошел быстрее, удерживая своего горячего коня.

На его счастье, часовые не обратили внимания на шум в табуне — мало ли что происходит среди жеребцов, а волка они и сами отгонят. Привязав Облака к крайней кибитке, Властимир, пригнувшись, пошел, придерживая у пояса меч и в любую минуту готовый метнуть нож, если кто-нибудь заметит его.

Крадучись, то и дело пластаясь по земле за шатрами, Властимир пробирался в центр стана, к шатру Шарканя. Только бы не заблудиться! Он представил, как откидывает полог, входит, шарит руками и обнаруживает, что ошибся. Все мадьяры просыпаются… От этой мысли его прошиб пот.

Он пошел дальше, и на фоне неба перед ним неожиданно вырос огромный шатер с конским хвостом на бунчуке. Ветер слабо колыхал длинные белесые волосы вымпела. Буян должен быть здесь.

У входа, опершись на копье, стоял воин. Властимир обошел, шатер с противоположной стороны, орудуя ножом и руками, сделал щель в полотняной стенке и юркнул внутрь.

Пахло дымом костра, остатками ужина, войлоком и давно не мытыми телами. Как это мадьяры всю жизнь дышат этой вонью? Слышался храп нескольких спящих людей. Властимир пополз, рукой ощупывая дорогу перед собой. Один раз он наткнулся на чью-то ногу. Судя по всему, это была женщина. Властимир пополз дальше. Неужели он ошибся и попал в шатер жен вождя? И тут наткнулся на цепь.

Одним концом цепь была впаяна в тяжелый кусок железа, другой тянулся к спящему человеку. Властимир осторожно коснулся его, боясь разбудить, и едва не закричал, узнав под рукой остроносые сапожки Буяна. Спящий дернулся и проснулся. Гусляр впотьмах не узнал князя. Крик готов был сорваться с его губ, но Властимир бросился к нему и прижал к постели, ладонью зажимая рот.

Буян брыкался, вырывался, старался укусить, готовый дорого продать свою жизнь, но Властимир, склонившись к его уху, успел шепнуть прежде, чем тот заорал на весь шатер:

— Тихо ты! Я это, я!

Гусляр тут же перестал сопротивляться и взглянул на князя. Властимир отпустил его, и Буян сцепил руки у него на шее.

— Ты! Ты вернулся! — прошептал он. — А я уж думал, что ты меня бросил!

Властимир разжал судорожно сведенные руки Буяна.

— Конечно, вернулся, — пробурчал он. — Разве я мог тебя оставить?

— Не ведаю, княже… Ты ведь князь, а я гусляр — ты мог и оставить меня здесь… А я, — вздохнул Буян, — уже успел проститься с жизнью — я знаю, меня хотят убить.

— Теперь пусть они только попробуют, — угрюмо пообещал Властимир. — Теперь я здесь!

— Меня собираются отдать в жертву их богу — я слышал разговор.

— Не отдадут, — шепнул Властимир. — Мы уйдем раньше. Пошли!

Но Буян покачал головой:

— Я не могу идти. Я закован.

Властимир нащупал на теле Буяна железный пояс, к которому замком крепилась цепь, ведущая к неподъемному куску железа.

— Они боятся, что я удеру, — объяснил Буян. — Я даже попытался, но меня поймали… Слушай, княже, что я скажу, — заторопился он, схватив князя за руки. — Пропала моя голова. Иди уж один. Возьми мой оберег. Я скажу, как он вещает… Уходи, спасайся сам!

— Ну уж нет, — строго сказал Властимир. — Погоди, я достану ключи у вождя. Где он тут?

— Не достанешь! — шепнул Буян. — Вождя нет здесь. Ушел он куда-то и ключи с собой унес. А стан большой, до утра искать будешь… Слушай, коли и правда помочь хочешь. Там, за частоколом, слева от костра, мой Воронок стоит, я заметил. Седла с него и тороков так и не сняли. В сумке там пучок трав сушеных. Принеси их.

Властимир только подивился, что на пороге смерти Буян сохранил ясность мысли и додумался, как поступить. Князь поспешил к щели в задней стене.

Снаружи была глухая ночь и полная тишина. Зарево костров не разгоняло мрака, но после кромешной тьмы шатра видно было хорошо. Рядом Властимир увидел копья, поставленные с одной стороны мадьярского лагеря так плотно, что между ними с трудом можно было просунуть руку. За частоколом был привязан единственный конь.

— Воронок! Воронок! — позвал Властимир.

Услышав знакомый голос, жеребец прижался к частоколу. Князь увидел в щели сверкающий глаз — конь пытался разглядеть человека.

Властимир стал по очереди проверять копья, нашел одно шатающееся, как подбитый зуб, и вырвал. Остальные расшатывать и вырывать было уже легче. Сделав себе проход, князь протиснулся туда и оказался по ту сторону частокола.

Воронок и правда был оседлан, и Властимир полез в то-роки. Под пальцами что-то захрустело, и он вытащил пучок трав. Потом бесшумно пробрался обратно и вернулся в шатер.

Буян его ждал, натягивая цепь. Он взял у князя траву и стал ее перебирать на ощупь, изредка поднося к лицу и пробуя. Наконец Буян нашел широкий треугольный лист с резными ломкими краями и ткнул им в замок. Что-то хрустнуло, блеснула искорка, и замок открылся.

— Откуда у тебя разрыв-трава? — спросил Властимир, пока Буян осторожно, чтоб не звякнула, снимал и укладывал цепь.

— Подарили, — ответил тот, первым направляясь к выходу.

— Кто?

Буян уже сунул голову в щель, но оглянулся. В темноте блеснула его улыбка:

— Не Веденея, княже! Один волхв, я у него скрывался от варяжских мстителей. Ты его не знаешь… На прощанье дал трав — сказал, вдруг пригодятся. А Веденея — нет, она все в другую сторону поглядывала…

Воронок узнал хозяина и потянулся к нему, точно зовя поторопиться. Буян сунул травы в суму у седла и вдруг начал лихорадочно ощупывать вещи.

— Подожди меня немного, княже, — быстро шепнул он. — Я скоро. — И Буян мышью метнулся обратно.

— Куда? — спросил вдогонку Властимир. — Ехать надо, скаженный!

Но Буян уже убежал, и князю оставалось молить всех богов, чтобы оберегли от беды этого непутевого парня. Ему грозит смерть в стане, а он еще задерживается здесь!

Совсем близко тявкнула собака, и сердце Властимира замерло — к шатру двигались три тени. Кивнув охраннику у входа, они по очереди скользнули внутрь. А гусляр уже бежал обратно, обеими руками прижимая к себе мешок.

— Уж прости, княже, — сказал он, приторачивая мешок к седлу. — Но я гусляр — я не могу без гусель.

Властимир пробурчал что-то, и они быстро пошли вокруг стана, ведя Воронка в поводу. И в это время уже издалека, от ханского шатра, долетел крик:

— Держи его!

— Скорее!

Они побежали. Облак узнал их шаги и радостно заржал. Через мгновение оба витязя были в седлах.

Но из глубины стана уже катился вал поднятой тревоги. Несколько человек оказались на пути беглецов — не останавливаясь, князь срубил двоих из них, остальные достались Буяну.

Беглецы скакали во весь опор. Сзади вспыхивали факелы, раздавались крики. Стан мадьяр приходил в движение, снаряжая погоню.

Припав к гривам лошадей, два всадника уходили во тьму степи. Позади них равнина загоралась сотнями огней, слышался топот копыт и крики погони. Впереди пока еще была тишина, но на просторах степи нигде не было спасения от мадьярской конницы. Мадьяр было слишком много, и они были слишком близко.

На востоке, куда беглецы правили коней, уже светало. Еще немного — и короткая летняя ночь уступит место долгому дню, а при свете солнца уже нигде не спрячешься, не уйдешь. О сражении нечего было и думать — теперь враги налетят кучей, сомнут толпой, затопчут конями.

Буян скакал чуть впереди, привстав на стременах, — его Воронок несся как птица. Гусляр то и дело оборачивался назад, вглядываясь в сверкающие огоньки. Они уже довольно далеко оторвались, но преследователи не отставали, они были готовы гнаться за ними до конца — пока не увидят их головы насаженными на копья.

— Сможем ли уйти, княже? — крикнул Буян на скаку.

Тот глянул назад:

— Не знаю.

Перед ними степь сморщила свое гладкое чело, образовав балки и овраги — верный признак того, что близко протекает река. А справа, примерно в версте от них, темнел лес.

Небольшая роща не была надежным убежищем — слишком много людей гналось за ними по пятам. Но Буян направил жеребца прямо к лесу, жестом велев Властимиру следовать за собой. Князь не стал перечить.

В чаще леска деревья, словно застигнутые потопом люди, лезли на пригорки и склоны оврагов. Будь лесок чуть побольше, можно было бы попробовать схорониться здесь.

Проскакав половину леска, Буян неожиданно осадил Воронка. Князь прислушался: можно было различить шум погони. Мадьяры видели, куда свернули беглецы. Гусляр вскинул руку вверх.

— Уж вы гой еси, звери лютые! — громко крикнул он. — Звери лютые, незнакомые! Собирайтесь вы, звери лютые, да на голос мой, на призваньице!

Вдруг на пригорке, у подножия которого приплясывали их кони, зашелестела трава, качнулись ветки кустов, и к двум людям вышли несколько поджарых степных волков.

Впереди выступала волчица — матерая, крупная, с отвисающими сосцами и холодными злыми глазами старухи ведьмы. За нею шли трое переярков — рослые и сильные. Позади виднелись еще пять зверей. Волчица, пригнув узкую морду, приблизилась под самые копыта мелко дрожащего Воронка.

Гусляр свесился к ней.

— За нами погоня, — быстро промолвил он. — Нашей смерти ваши же враги желают. Останови их, сестра моя, будь милостива. А тебе и детям твоим за то будет пожива — кони под ними сытые, стоялые. Встань нам защитою!

Он протянул руку, и Властимир едва не свалился с седла от удивления — волчица дала себя погладить между ушами!

Облак и Воронок с ужасом косились на волков.

Отойдя в сторону, волчица присела на задние лапы и, подняв морду в светлеющее небо, завыла.

Все остальные восемь волков ответили ей хриплыми голосами. И издалека пришел ответ. Этот новый вой так напугал жеребцов, что они сами бросились прочь, ломая заросли.

Буян не сдерживал Воронка, только обернулся и на скаку крикнул:

— Благодарю тебя, мать волков степных! Добрых дней да охот удачных!

Они вылетели из леса с другой стороны. Волчий вой не прекращался теперь ни на миг. Буян выпрямился в седле, с легкой улыбкой подставляя лицо ветру. На бледных щеках его понемногу разливался румянец.

Властимир косился на него со страхом — только волхвы и жрецы, да еще колдуны способны разговаривать с лесными зверями, а его спутника только что послушались волки.

Впереди опять расстилалась ровная степь. Жеребцы мяли рослую траву, которая поднималась им до колен. Они скакали тяжело, устало.

Буян весело сказал князю:

— Пора дать коням роздых — они сегодня жизни наши вынесли.

— А погоня?

— Нет ее более, — улыбнулся хитро гусляр. — Али волков позабыть успел?

— Волков-то я помню, но видано ли, чтоб десяток волков сотню мадьяр вспять повернули?

— Ты людских страхов еще не ведаешь, княже. Остановись и прислушайся, коль мне не веришь, — скачет ли кто за нами!

Властимир осадил Облака и спрыгнул наземь. Степь качнулась у него под ногами, и он рухнул на колени. Рядом тяжело спешился Буян. Князь коснулся ухом земли и не поверил себе.

Стояла тишина. Степь молчала на версты вокруг. Ни единого звука, ни единого шага.

— Я не верю, — шепнул князь. — Неужто спасены?

— А что я тебе говорил, княже? — гусляр сел, потом лег в траву, расправляя плечи. — Звери… Коли не остановили, то уж задержали — точно. А то и на ложный след навели. Теперь отдохнем…

Речь его становилась все медленнее и неразборчивее. Наконец он затих совсем. А князь давно уже спал.

ГЛАВА 16

Когда Властимир проснулся, над самой его головой висел яркий, слепящий глаз круг Солнца-Ярилы. Небо было раскалено, как камни очага в кузне. По тишине, нарушаемой лишь треском кузнечиков и шагами лошадей, он понял, что все в порядке, и сразу вспомнил, что случилось с ними вчера.

— Прогнева… — послышалось рядом. Властимир повернул голову на голос.

Возле них, опустив головы в траву, бродили их нерасседланные жеребцы и хрустели травой. Шкуры их были с серым налетом присохшего пота и пены. В двух шагах от Вла-стимира, разметавшись, спал Буян, чему-то улыбаясь во сне, как мальчик. Губы его слегка шевельнулись.

— Буян, — позвал тихо князь, — ты спишь? Гусляр улыбнулся шире:

— Нет уже…

Он открыл глаза и посмотрел в небо.

— Воля, — промолвил он. — Как хорошо на воле… Никогда не думал, что буду радоваться просто тому, что жив. До сего дня мне всегда хотелось еще чего-то большего!

— Буян, ты сейчас только что сказал… Мне послышалось, что ты назвал одно имя…

Гусляр сел.

— Ведаю, княже, о ком ты, — ответил он. — Она мне вроде как жизнь спасла — коли бы не ее оберег, не знаю, что со мной было бы! А что тебя взволновало так?

— Ничего. Просто показалось, что ты влюблен!

— Я? — Буян вскочил, вскинув руки. — Я же сказал — нет в мире ничего лучше воли! Хотя что-то мне говорило всегда, что придется однажды сразиться за нее. Вчера я чуть было в этом не разуверился, но благодаря тебе…

Он посерьезнел, встал и отвесил Властимиру низкий поклон.

Князь тоже встал. Буян смотрел на него непривычно строго и серьезно.

— Ты мне жизнь вчера спас, — сказал он. — Мне мало кто добро в жизни делал. Я…

Властимир обнял его за плечи, заставив замолчать.

— Я должен был это сделать, и я сделал. Я тоже перед тобой в долгу неоплатном — и мне ты не раз великую помощь оказывал, а я того не ценил. Ты же мне друг как-никак. И мы вместе одно дело делаем. Ты мне друг, а не в обычае нашем друзей бросать. И никогда я с тобой не расстанусь.

— Храни тебя боги, князь!

Буян тоже обнял Властимира и троекратно поцеловал. А потом шепнул:

— Никогда у меня не было брата — один я у родителей, но теперь я всем скажу, а как дети будут, то и детям тоже: есть у меня брат старший, за которым я бы в огонь и воду пошел.

— И у меня, — молвил Властимир, — до сего дня был только один брат, а теперь и второго я нашел. А раз так, то следует скрепить родство навеки.

Он достал нож, который отобрал у мадьяра, и, закатав рукав рубахи, сделал косой надрез, выжав кровь. Гусляр молча взял у него нож и сделал то же самое. Медленно, глядя друг другу в глаза, они соединили руки, мешая кровь в ранах, и прочли клятву-заговор:

— Именем бога, седого Сварога, именем черного Перуна. Впредь и отныне, на земле и на небе в тебе и во мне кровь одна. Мой род — твой род, мой дом — твой дом, мой враг — твой враг, мой друг — твой друг, мой путь — твой путь. И будет так, пока светит солнце и веет ветер, ныне, до смерти и после смерти. И да не разлучат нас люди и боги да не рассорят нас. И пусть запомнят этот час горы и долы, реки и море и вся земля наша, ибо слово наше крепко, слово наше верно, слово наше вечно!

Завершив обряд, побратимы сели на лошадей и пустились в путь.

В следующую ночевку костра не разводили, потому что вокруг не было ни единого деревца.

Утром они обнаружили, что буйство весенних красок здесь, много южнее Резанского княжества, уже давно сошло на нет и трава начала вянуть под лучами жаркого солнца. На землях славян тоже наступали Ярилины дни, пора жары. Свежая трава еще оставалась в редких низинах, у ручьев и речек. Коням еды хватало, иное дело — люди. В их седельных сумках оставалось так мало съестных припасов, что их едва хватило бы еще на два дня. Гусляр никогда не утруждал себя заботой о завтрашнем дне и брал в дорогу немного еды. Сейчас же, когда они здорово проголодались, беспечность Буяна стала раздражать князя.

Единственное, что им могло помочь, — это охота, но степь как вымерла — только пустельги висели в знойном мареве, трепеща крыльями, да изредка жаворонки. И дело бы рано или поздно кончилось плохо, если бы вскоре после полудня третьего дня пути не увидели они вдали темную полоску леса.

Скоро их кони уже мягко ступали по влажной от вечерней росы лесной траве, а сердца обоих путников наполнялись радостью — лес то место, где только младенец способен умереть от голода. Буян уже играючи на ходу свешивался с седла, сбирая редкие ягоды, нашел даже гриб-сыроежку, так рано вылезшую на свет. Но это все была не еда — следовало подумать о мясе.

— Помнишь ли, княже, как я в том лесу волков подманил? — спросил Буян. — Давай-ка я и здесь то же попробую, а ты в засаде стань — может, кого подстрелишь!

Из засады охотиться на зверя, который придет на песню, — это не очень-то нравилось Властимиру, но лес, хоть и был густой и старый, не баловал путников звериными следами даже у ручья, а потому решили рискнуть.

Ни единой тропы не пересекло леса, словно тот вымер. Только возвышались толстые стволы вековых дубов и вязов, меж которых мелькали ели, а под ними теснились заросли молодняка и кустов. Кони с хрустом топтали папоротники и подминали копытами траву, грудью раздвигали сплетенные ветвями стены жимолости, бересклета и малины.

В низине густо рос орешник, плутая по склонам сухого оврага. Только переклик птиц нарушал тишину леса да шорох ветра в вышине. Поравнявшись с зарослями лещины, всадники спешились и пустили лошадей пастись. Ободряюще кивнув Властимиру, Буян прихватил гусли и ловко сбежал на дно оврага.

Прежде чем затаиться в засаде, Властимир проверил, откуда дует ветер, и пристроился в развилке кривой березы, между кустами орешника. Отсюда ему отлично было видно Буяна.

На дне оврага было небольшое открытое пространство, заросшее густой травой. Посередине этой полянки стоял старый замшелый пень. Гусляр присел на него и немного посидел неподвижно, ожидая, пока успокоятся потревоженные его появлением птицы и князь отыщет подходящее место для засады с подветренной стороны. Внизу, где устроился Буян, не было ни малейшего ветерка. Не прошло и часа, как лес совершенно забыл о двоих людях, что вторглись в его пределы.

Положив гусли на колени, Буян коснулся струн кончиками пальцев и тихо что-то запел. Он мурлыкал мелодию себе под нос, и до спрятавшегося шагах в пятнадцати Властими-ра донеслись только отдельные слова — гусляр пел что-то про лес и лесных зверей. Когда же Буян запел в полный голос, Властимиру вдруг самому страстно захотелось выйти к нему из кустов. Только шорох травы на другой стороне полянки отвлек его и освободил от чар.

Трава раздалась, и на полянку медленно и сторожко вышла лисица в летнем невзрачном наряде. Она остановилась в нескольких шагах от гусляра, что пел, прикрыв глаза, как соловей, склонив голову набок. Когда она села, обвив хвостом ноги, князь понял, что лисица очарована голосом Буяна, в котором было что-то манящее, действующее даже на человека.

А Буян пел, забыв уже о том, что рядом в засаде ждет князь.

тек его голос, и, очарованные им, на поляну один за другим выходили звери.

Не боясь лисицы, в траве столбиками стояли или не спеша передвигались скачками зайцы, подняв уши, чтобы лучше слышать. На ветках расселись птицы, возбужденно и тихо перекликаясь. Змеей мелькнула в траве куница, спугнув тетерку. Над самой головой притаившегося князя присела белка, сложив лапки и цокая. Властимир подумал, что чуткий зверек вот-вот заметит его и поднимет тревогу, но белка перескочила на другой куст, поближе к певцу, так что князь остался у нее за спиной.

В траве шуршали мыши, вторая лисица присоединилась к первой, легкий шорох выдал подкравшегося одинокого волка, но все эти звери не годились для стрелы князя. Он уже решил, что здесь удача от них отвернулась, и собрался подстрелить зайца, чтобы хоть чем-то пообедать, но тут в зарослях мелькнуло белое пятно.

На голос Буяна из чащи тихо вышла белая молодая лань с фиолетовыми глазами. Она появилась как призрак, как русалка летней ночью — словно вечерний туман выткал ее меж тонких стволов орешника. Ни единый листик не шевельнулся при ее появлении, а звери молча, как во сне, не сводя глаз с гусляра, посторонились, давая ей дорогу к центру поляны.

Потряхивая ушами, лань приблизилась к Буяну и взглянула на него ласково и любопытно. Гусляр увидел ее, и князь услышал, как голос его дрогнул. Буян наверняка заметил, что, кроме нее, другой подходящей дичи здесь нет, но убивать такую красоту было жаль.

Властимир вспомнил охоту на диких лошадей в Муромских лесах и крапчатого жеребца, погоня за которым едва не стоила ему жизни. Лук его был давно нацелен, но при воспоминании о том случае рука его дрогнула, и стрела, назначенная в грудь лани, в сердце, поднялась чуть выше и попала ей в плечо.

Она вскрикнула. Гусляр вскочил. Песня смолкла, и чары пропали. Очнувшиеся звери бросились врассыпную, а раненая лань неловко повернулась и скачками помчалась в чащу.

Когда песня стихла, оборванная свистом стрелы, с глаз князя словно спала повязка. Кровь на светлой шкуре зверя пробудила в нем охотника. Забросив лук за спину, он выхватил из-за голенища нож и побежал по кровавому следу лани — у капли крови были хорошо видны на траве.

Он стремительно пронесся мимо Буяна, и гусляр побежал следом.

Крутой подъем по склону оврага подорвал силы раненого животного. Взобравшись наверх, охотники пробежали с сотню шагов и наткнулись на лань.

Она лежала вытянувшись, и трава пропиталась ее кровью. Обломанная во время бегства стрела торчала из плеча, и кровь бежала тонкой струйкой. Когда Властимир склонился над ланью с ножом, чтобы перерезать ей горло, она с усилием подняла голову и взглянула на него влажными фиолетовыми глазами, в которых дрожали совсем человечьи слезы.

Князю приходилось добивать раненых животных. Он добивал даже людей во время отражения хазарских набегов. Его рука не дрогнула, когда он оттягивал за уши голову лани, но в тот самый миг, когда нож уже готов был прорезать кожу, над ним неожиданно раздался ворчливый хриплый голос:

— Остановись, несчастный!

Он вскочил, удивленный.

К ним приближалась старуха — ветхая, сгорбленная, закутанная в летнюю жару в старые шкуры, с пуховым платом на голове. Темная юбка волочилась по траве. Из-под плата выбивались седые длинные волосы. Старуха обеими руками опиралась на суковатую палку с рогом оленя на конце. Ее морщинистое лицо, совсем черное от времени, искажала гримаса гнева. Маленькие блестящие глазки недобро сверкали, поджатые провалившиеся губы дрожали. Лань с усилием вскинула голову и посмотрела на старуху с радостью и надеждой.

Та вышла к охотникам и пристукнула палкой о землю.

— Остановись! — повторила она, хотя Властимир и так стоял не шевелясь. — Как смели вы охотиться в этих лесах и проливать кровь моих зверей без моего ведома?

— А это твой лес, что ли, бабушка? — спросил Буян.

— Мой! А чей же еще? Приходят, дичину бьют, покоя мне не дают. Ни почтения, ни позволения, ни благословения не спрашивают.

— А кто ты такая, чтоб у тебя позволения просить поохотиться? — обрел голос Властимир.

— Сам должен знать, коль в лесу случалось бывать, — сверкнули глаза старухи, и она добавила, глядя на остолбеневшего от ее намека князя: — Вы мой закон нарушили, кровь пролили без позволения в заповедном лесу. Должны вы свой грех искупить.

Властимир опомнился и отвесил старухе поклон. Так говорить с ним могла только сама Зевана-охотница, явившаяся ему в этом непривычном облике.

— Ты прости нам этот грех, — стал оправдываться он. — Оголодали мы. Занесло нас сюда путем невольным. Если зверя твоего ранили…

— Не зверь это! — старуха снова пристукнула палкой. — Дочка это моя!

Властимир глянул в глаза лани, что не сводила их со старухи с самого начала.

— Что ж нам делать? — спросил он, убирая нож обратно.

— Коли вы и правда не для забавы охотились, то прошу быть моими гостями. Там вас хлеб-соль ждет. А заодно мне расскажете, кто вы и откуда и по какому делу путь держите. Ты за лошадьми сходи, — велела она Буяну, — а ты, стрелок, возьми ее. Сама-то она не дойдет!

Подивившись на то, как старуха быстро все устроила и вызнала про лошадей, Буян сбегал к оврагу. Властимир же осторожно под пристальным взором старухи поднял лань, что вся затрепетала при его прикосновении. Дождавшись Буяна, старуха повела их по лесу.

Она вскоре углубилась в такую чащу, что Буяну приходилось стараться, чтобы пройти там вместе с лошадьми. Князь следовал за старухой, таща на руках оказавшуюся слишком тяжелой лань, и с каждым шагом все больше убеждался в том, что он не ошибся и это не простая старуха. Она шла по густому лесу так легко, что оставалось только удивляться — ни листок не дрогнет, ни травинка не качнется, ни птица не вскрикнет.

Путь пролегал по старому бурелому. Рухнувшие деревья и сучья наполовину ушли в землю, заросли мхом. Приходилось ставить ногу осторожно. Нести лань на руках было неудобно, а забросить ее на плечо, как переносят убитую дичь, чтобы облегчить себе дорогу, он не мог, лань не сводила с него тревожных глаз. Кровь из раны уже перестала течь, но левый бок зверя, нога и рука князя были сильно перепачканы красным. Лань слабела на глазах.

Они прошли версты три или чуть больше, когда чаща внезапно раздалась, открыв маленькую полянку в окружении стоящих плотной стеной вековых дубов. Их густые кроны смыкались, закрывая небо. Слева круто вниз обрывались склоны заросшего ежевикой и крапивой оврага, в котором тихо звенел ручей. Поляну пересекала тропинка, ведущая к лепящейся к кустам бузины и калины низкой ветхой избушке под соломенной крышей, поросшей травой. Несколько ворон и сорок, сидевших на крыше, взлетели при появлении людей. Из-под ног поспешили к оврагу змеи.

Не останавливаясь, старуха прошла к дому, кивнув на лужайку:

— Лошадей здесь ставь!

Буян кивнул, проводил князя взглядом и принялся расседлывать своего Воронка.

Властимир же вслед за старухой вошел в избушку, едва не задевая головой низкие трухлявые притолоки. В избе было темновато и невероятно захламленно. Четверть тесной клетушки, которая словно уменьшилась с появлением высокого плечистого резанца, занимала сложенная из камней печь с лежанкой на ней, грубо обмазанная серой глиной. Против двери были устроены полати. Вдоль стен тянулись расшатанные лавки, у мутного окошка, единственного, освещавшего дом, стоял стол. Под потолком, на балках, висели пучки сушеных трав и гирлянды из венков. Всюду, где можно и нельзя, валялись утварь, тряпье, клочья шкур и мусор.

Старуха, кое-как поворачиваясь в тесноте и темноте избушки, вывалила на пол у печи ворох сена, постелив сверху чистое рядно.

— Сюда клади! — распорядилась она.

Властимир, стоявший на пороге со своей ношей на руках, осторожно положил лань. Она вытянулась и закатила глаза, словно умирающая.

Старуха стала выдергивать по былинке из каждого пучка трав. В воздухе поплыл знакомый по избушке Веденеи запах.

— Чего встал? — ворчливо прикрикнула она на Властимира. — Воды неси!

Властимир нашел валявшееся у двери ведро и вышел.

— В овраге ручей! — прозвучало вдогонку.

На поляне Буян за это время успел расседлать и обтереть лошадей. Он вел их к воде.

— Ну как там? — спросил он князя.

— Не знаю, — ответил князь. — Сейчас целить будет старуха.

Набрав ледяной воды; Властимир пб Крутому склону оврага влез, оскальзываясь, наверх и вернулся в дом. Войдя, он остолбенел.

Старуха уже развела в печи огонь. На столе были по порядку разложены сухие травы, а также дохлая мышь, две лягушки, какие-то противные сморщенные комочки и слабо шевелящаяся огромная улитка. Но не это поразило князя — на сене лежала вытянувшись очень красивая девушка лет шестнадцати. Ее белокурые пушистые длинные волосы рассыпались по плечам; огромные фиолетовые глаза, в которых застыла боль, матовая розовая кожа щек, чуть вздернутый носик и пухлый маленький рот — все очаровывало. От ее невиданной красоты у Властимира захватило дух, и он не сразу заметил, что левое плечо девушки и белое вышитое по подолу алым узором платье на ее груди и боку испачканы свежей кровью, а из плеча торчит обломок стрелы.

Следом вошел Буян. Из-за плеча князя он увидел девушку и тоже встал как вкопанный. Старуха же, не обращая на них внимания, закончила что-то говорить у печи, подошла, взяла из руки Властимира ведро и молвила, возвращаясь к своему делу:

— Чего встали? Проходите, садитесь. Или вы не гости?.. Дочка это моя, Беляна.

Услышав свое имя, та подняла на них глаза.

По виду старухи девушка годилась ей в лучшем случае в правнучки, но друзья спорить не стали, молча прошли и сели. Во взгляде Беляны, следившей за ними, смешались страх и любопытство.

Буян прочистил горло и спросил:

— Да ты никак колдунья, бабушка?

Старуха налила въду в котел, стоявший в печи.

— А с чего ты взял это, молодец? — отозвалась она скрипящим от натуги голосом.

— Да так, — засмущался Буян, низя голову. — Дочка вот у тебя то девушка, то зверь лесной…

— Колдую помаленьку, — ворчливо согласилась старуха.

В это время, пользуясь тем, что старуха стоит к ним спиной и что-то тихо бормочет над кипящей водой, а Беляна от боли прикрыла глаза и не следит за ними, Властимир пихнул разговорчивого гусляра локтем в бок и выразительно показал глазами в угол у двери. Буян глянул туда — и язык прилип у него к нёбу.

В углу, откуда Властимир брал ведро, стояла метла. Там же в кучу была свалена какая-то ветошь и шкуры, а кроме этого, большие сапоги и человеческие и медвежьи кости.

— Я это сразу заприметил, — шепнул князь на ухо гусляру. — Еще когда ведро брал.

— Выбираться отсюда надо, княже, — так же тихо сказал гусляр, — не то съедят нас тут, не побрезгуют! Вороной мой на месте не стоит — дороги просит…

— Выбираться-то надо, да как? Это же сама Зёвана. От нее не скроешься — пошлет стожар-цвет, и конец!

— Я придумаю что-нибудь, — пообещал Буян, хотя и не знал, как поступить.

От разговора их отвлек голос старухи:

— Чего расселись? Идите помогать!

Друзья вскочили. Старуха подошла к лежащей Беляне, обеими руками прижимая к себе дымящийся горшок с резко пахнущим варевом. Тонкими пальцами она выудила оттуда пучок разварившейся в кашицу травы и сказала Власти-миру:

— Рубашку-то порви на ней!

Ослушаться ее было невозможно, и князь рванул тонкую ткань, открыв белое нежное плечо. Кровь присохла к рубашке, и Беляна тихо застонала от боли, когда он обнажил рану.

Руки князя задрожали, когда он чуть было не коснулся ее маленькой груди, но старуха не дала ему отвлечься. Она ловко обложила рану и стрелу кашицей из трав, поглаживая дочери плечо, потом знаком велела Властимиру придерживать девушку на месте за плечи и стала водить руками над раной, бормоча что-то одними губами. Сколько ни прислушивались друзья, не могли расслышать ни звука. Потом старуха вдруг схватила дочь за плечи, надавила — и стрела выскочила вместе со сгустком крови.

Беляна дернулась в руках Властимира и вскрикнула, но старуха уже обкладывала рану травами и заматывала ее чистой тряпицей, которую передал ей Буян.

— А теперь испей, доченька. — И старуха протянула девушке тот же горшок, из которого доставала травы.

Беляна покорно отпила немного. Глаза ее закрылись, она откинулась на рядно и мгновенно заснула.

Старуха поднялась, жестом велев Властимиру и Буяну сесть.

— Что ж, службу вы хорошо справили, — молвила она. — Пора и самим отдохнуть. Прошу к столу, гостюшки!

Она убрала со стола травы, извлекла из печи чугунки, расставила миски и глиняные кружки для молока, отрезала хлеба от целого каравая. Все это она проделала с быстротой и ловкостью молодой хозяйки, принимающей гостей, и друзья не успели опомниться, как перед каждым дымилась, исходя ароматом, полная миска густой мясной похлебки.

Со своего места Властимиру были хорошо видны человеческие кости в углу, но он не решался спросить, чьи это и не грозит ли им с Буяном то же самое. Буян уже беззаботно уписывал ужин за обе щеки, подмигивая князю. Тот попробовал и отдал должное угощению — старуха оказалась отменной стряпухой.

За едой незаметно разговорились — старуха старалась выпытать у них цель их поездки. Памятуя о том, с кем говорит, Властимир не собирался ничего от нее скрывать, но сдерживался, когда более молчаливый на этот раз Буян толкал его под столом ногой.

— Да, трудненько вам будет добраться до гор Сорочинских! — сказала Зёвана. — Я-то вас простила, препятствий чинить не буду. Но есть и иные. Кто вам на пути встретится — про то даже я не ведаю… Ну да ладно! Не со зла вы дочке моей боль причинили. Помогу я вам, чем смогу. Пошли!

Она встала и направилась к двери. Друзья последовали за ней, и Буян успел сжать руку Властимира, призывая к осторожности.

Покинув избушку, старуха направилась за дом, огибая заросли крапивы и бузины. Дальше они миновали густую поросль молодых деревьев и уткнулись в тын из старых, уже трухлявых и замшелых бревен, заостренных на концах. Старуха ловко пролезла в щель между двумя бревнами и поманила за собой своих гостей.

Пройдя вслед за ней, они оказались на заброшенном капище, обнесенном тыном, похожим на зубы дряхлого старика, — колья ограды потемнели, покосились, а иные совсем упали. Все капище заросло бурьяном, в котором с трудом можно было разглядеть остатки землянки жреца. Зато сразу бросался в глаза идол, вырезанный из толстого ствола липы.

Он изображал поднявшуюся на задние лапы медведицу, с двумя медвежатами. Один малыш, чуть крупнее, прижался к ее ногам, второго она, почти как человеческая женщина, держала у груди — медвежонок цеплялся за нее лапками и пучил испуганные глазенки. Идол был старый, но еще крепкий. В колоде под лапами медведицы была ямка, в которой оставались угли.

Старуха набрала сухих веточек, сложила их в ямку, порылась в спутанной траве в основании статуи и нашла там кремень с огнивом. Ловко высекла искру и подождала, пока разгорится костерок.

— У кого есть что в дар? — спросила она, не сводя глаз с огня.

Буян сунул ей в морщинистую руку сорванный с дерева лист. Старуха досадливо покривилась, но ничего не сказала и бросила лист в огонь. Ее губы чуть шевелились. Скосив глаза на Буяна, Властимир увидел, что тот тоже что-то бормочет.

Оставленный без подкормки огонек быстро прогорел. Старуха вынула щепоть еще горячего пепла и долго рассматривала его.

— Что ж, — проскрипела она, сунув его ооратно. — Идти вам еще долго, и путь ваш будет труден. Вижу, ждут вас опасности, и опасности немалые. Я постараюсь умилостивить богов, чтобы дали они вам добрый совет и не мешали в пути…

— Скажи-ка, а удастся ли нам выполнить то, ради чего мы пустились в дорогу? — спросил Властимир.

— Это зависит от того, что скажут мне боги, — уклончиво ответила старуха. — Но пока могу сказать — ничего не бойтесь, ничего вам не грозит под моим кровом. Пойдемте — скоро уж вечер, вам надо отдохнуть. Это мне покоя не будет до утра — все о вас буду заботиться!

Она погладила лапы медведицы и пошла к дому.

Солнце скрылось за деревьями, и на поляне быстро сгустилась тьма. Прохлада пробиралась под плащи. Крапива за избой оделась каплями росы, словно скатным жемчугом. Над головами уже посверкивали звезды.

Буян поймал за полу плаща согнувшегося, чтобы шагнуть в избу, князя:

— Погоди, друг.

Тот разглядел в темноте загадочный и тревожный блеск глаз гусляра, придвинулся ближе:

— Ты чего?

— Слушай меня, княже! Понял я — не настоящая это Зёвана. И нам надо быть настороже, ежели хотим живыми остаться.

— О чем ты, гусляр? Буян поднес палец к губам:

— Молчи, княже. Я тут кое-что заприметил… Подожди меня здесь!

Оставив князя, он проворно бросился к зарослям крапивы, спустил рукав рубашки, чтобы на обжечься, и нарвал верхушек растения. Вернувшись, он отряхнул их от росы, оборвал увядшие листья. Потом достал из-за голенища нож. Проверив его остроту, гусляр довольно кивнул и сунул нож обратно.

— Вот теперь пошли в избу, княже. Да чур — во всем меня слушайся, а не то лежать твоим костям в той же куче.

— Откуда знаешь?

— Оберег подсказал, — загадочно молвил Буян, первым входя в дом.

Властимир последовал за ним, не говоря ни слова, хотя был твердо уверен — на сей раз недоверчивый гусляр ни разу не дотронулся до оберега.

В избушке старуха возилась у полатей и обернулась, когда они вошли:

— Проходите, гостюшки дорогие. Я тут вам постелила. Тесновато у нас, так что не взыщите — вместе ляжете.

— Ничего, бабушка, — весело ответил Буян, толкнув князя локтем в бок. — В тесноте, да не в обиде. За доброту тебя благодарим!

Он отмахнул поклон, и старуха расцвела в улыбке:

— Учтивый ты, молодец! Проходите, устраивайтесь, только тихо — не разбудите Беляну…

Девушка металась во сне. Друзья прокрались мимо на цыпочках. Тут старуха заметила у Буяна крапиву.

— А это тебе зачем? — Она протянула к крапиве руку, но отдернула, ожегшись. — Али ночных комаров-кровопивцев боишься?

— Угадала, бабушка, — кивнул Буян. — Певец я — вдруг ко двору какому пригласят, а я весь в укусах.

— Следишь ты за красой своей, ровно девка, — покачала головой старуха, — но тут тебя комары не потревожат. Выкинь ее да спать спокойно ложись!

Буян с готовностью сунул траву в загнеток печи и подмигнул князю.

— Ну, ложитесь, гости. — Старуха направилась к выходу — Я только на лошадок ваших последний раз взгляну и тоже на покой. Ночь на дворе…

Когда за ней закрылась дверь, с гусляра моментально слетела сонливость. Он прыгнул к печи, выхватил крапиву и разбросал ее вокруг их ложа. Потом ножом очертил круг и в изголовье воткнул тот нож в доски.

Властимир внимательно наблюдал за ним.

— Чего это ты?

— Ложись, не сомневайся, князь! — сказал гусляр, стаскивая рубаху. — Да смотри у меня!

— Скаженный ты, Буян. Одно слово — скаженный, — вздохнул Властимир, устраиваясь спать.

ГЛАВА 17

Тревога пробудила Властимира среди ночи. Он вспомнил, что уже после того, как они легли, вошла старуха, пристально посмотрела в их сторону, но ничего не сказала и вышла опять. Он все ждал, что опять заскрипит дверь, пропуская ее в дом, но не дождался и уснул под мирное сопение Буяна. И вот теперь его что-то пробудило.

Не открывая, глаз, он прислушался, Царила полная тишина, нарушаемая только дыханием спящих людей да тихим шелестом листьев за окном.

Буян ткнулся ему носом в плечо. Властимир попробовал осторожно снять с себя его руку, но тот неожиданно крепче обхватил его за плечи и придвинулся ближе. Князь понял, что гусляр только притворяется спящим. Коснувшись губами уха Властимира, Буян шепнул:

— Только молчи и глаз не открывай. Понял?

Властимир не успел спросить почему, как дверь заскрипела, открываясь. Любопытство все-таки заставило его посмотреть, что случится.

На сей раз старуха была будто выше ростом и как-то светилась. Она шла прямо на них, вытянув руки, как слепая. Глаза ее горели угольями и освещали избу. Князь с ужасом увидел, что Зёвана изменилась — стала выше, стройнее и моложе. Волосы ее рассыпались по плечам. Она что-то бормотала о черном соке и крови вороны. Руки ее дрожали, пальцы сжимались и разжимались, словно она пыталась стиснуть кому-то горло. Вдруг она вскинула руки и закричала пронзительным голосом. Князь от неожиданности вздрогнул, и рука Буяна опять сжала его плечи.

— Только не шевелись, — прошептал гусляр.

Ведьма бросилась к ним, но внезапно остановилась, дойдя до круга. Очи ее полыхнули так ярко, что при их свете князь с удивлением понял, что перед ним не старуха, а молодая женщина. Однако радости это не доставило.

С воем ведьма попробовала подобраться с другой стороны, но наступила босой ногой на крапиву. Что-то треснуло, лопнуло с хрустом, будто льдинка под ногой, и ведьма взвизгнула, скача на одной ноге.

Еле справившись с болью, она подкралась со стороны стены, но там ее ждал нож.

— Только не шевелись, — повторил Буян.

Руки ведьмы дрожали совсем близко от его головы — всего одно касание, и он будет в ее власти. Но в тот миг, когда она уже готова была схватить его, рукоять ножа вспыхнула, как подожженная. Искры попали ей на руки.

Ведьма отпрянула, затрясла обожженными руками. Волосы ее встали дыбом. Совершенно обезумев, она закружила по избе, то и дело бросаясь на спящих людей и опять натыкаясь либо на крапиву, либо на круг. Это еще пуще ярило ее. Она выкрикивала что-то несвязное, и от ее слов проснулся ветер, стены избы заскрипели, дверь захлопала, а в печи что-то заухало. По углам зашевелились какие-то уродцы — они тянулись худыми лапками к людям. Что-то маленькое, мохнатое свесилось с потолка, как паук на паутине. Чтобы не видеть его, Властимир зажмурился — сверху их не защищало ничто, — но маленькое существо не спешило спуститься ему на лицо, а оставалось висеть на паутинке, раскачиваясь и визжа от досады.

По всей избушке что-то скакало, кувыркалось, визжало — Властимир не открывал глаз, ожидая, когда же все это кончится. Буян искусно притворялся спящим, но слышал все, что происходит.

Неожиданно раздался хриплый крик ведьмы, в котором смешались ярость и восторг. Князь снова открыл глаза.

— Смотрите! — воскликнула ведьма, указывая на спящую у печи Беляну. — Вот нам пожива!

Все существа радостно загалдели, забыв про спящих людей, и окружили девушку. Властимир увидел, как ведьма склонилась над ней со зловещей улыбкой, готовая схватить ее за шею. Беляну не защищал ни круг, ни нож, ни крапива. Первым порывом резанца было броситься на защиту девушки. Он уже приподнялся, но гусляр навалился на него.

— Не шевелись! — шепнул он. — Чуть выйдешь из круга — тут и смерть тебе, и я ничем не смогу помочь!

— Но они убьют ее!

Буян открыл глаза.

— Жди, что будет, — строго сказал он. — Не верю, что убьют.

Князю оставалось только смотреть. Заметив, что ни один мужчина не собирается вставать, чтобы защитить девушку, ведьма оставила спящую в покое и опять бросилась на них, заметив, что они бодрствуют. Вся ее свита устремилась за нею.

— Держи меня, если что, — шепнул князю Буян.

— Что? — переспросил Властимир.

Но Буян не успел ответить, потому что вдруг дернулся, словно его ударили в спину. Все тело его мелко дрожало. Он тяжело дышал, стиснув зубы. Ведьма торжествующе завыла.

Князю показалось, что какая-то сила пытается развести их в стороны — чьи-то холодные пальцы отрывали руку гусляра от его плеча. Рука Буяна против его воли поднялась, но в этот миг Властимир сам схватил гусляра за плечи и увидел, как губы того дрогнули в улыбке.

Ведьма отпрянула с воем, вздевая руки к потолку, закричала от бессильной ярости и последний раз бросилась на них, но ударилась о круг всем телом и выбежала вон из избушки. Ее свита, оставшись без повелительницы, тоже кинулась врассыпную.

Ночные события снились Властимиру всю ночь, обрастая новыми подробностями. Ведьма летала по избушке, и вместе с нею почему-то летали Беляна и Буян, смеясь над ним. Утром, почувствовав чье-то прикосновение, князь вскочил с криком.

Над ним сидел улыбающийся Буян.

— Доброе утро, княже, — приветствовал он его. — Как спалось?

— Ужасно. Тут всю ночь… Слушай, а ты что, ничего не помнишь?

— А что я должен помнить? — еще шире улыбнулся Буян. — Мне ничего не снилось, кроме Ласковы и лебедей над рекой… Как там она называлась? Не помнишь? Трубец?.. Трубеж?..

— Язык у тебя саженный, Буян, — отмахнулся Властимир. — Тут ночью ведьма летала!

— Ведьма! — фыркнул Буян. — Скажи на милость!.. Тоже мне, выдумал.

Тут князь увидел свой нож, торчавший в изголовье. На костяной рукояти четко отпечатались чьи-то словно бы огненные пальцы. Крапива со вчерашнего дня не просто завяла, но высохла и пожелтела.

— Я все помню, — тихо молвил гусляр, — и это тебе не приснилось. Но не говори старухе и Беляне ничего — будто и правда это было только сном.

— Почему? — спросил князь.

— Как-нибудь позже объясню… А пока давай вставай — нам в дорогу пора!

Он соскочил с полатей и пошел к двери. В дверях он столкнулся с Беляной. Девушка несла ведро с водой.

— Доброе утро, — сказала она ласково. — А я вам поесть сейчас сготовлю. Умывайтесь пока!

После всего, что случилось ночью, в избушке князю было неуютно, и он поспешил вслед за гусляром. Но, проходя мимо Беляны, он успел заметить, каким нежным взглядом провожает его девушка. Это смутило его — ведь вчера он пролил ее кровь. Неужели в отместку она захочет, чтобы он на ней женился?

Истина открылась им, когда они собрались уезжать. Встав из-за стола, Буян отвесил старухе и Беляне низкий поклон:

— Благодарствуем хозяюшкам за хлеб-соль, но нам пора в путь-дорогу.

— Погодите, люди добрые, но вы не можете так просто уехать! — воскликнула старуха.

Недоброе предчувствие заставило и Властимира встать:

— А почему?

— Вы беду моей дочери накликали, — строго сказала старуха. — Прятала я ее в этих лесах от лихих людей, держала в облике лани, чтобы никто не догадался. Теперь же вы ее кровь пролили и сняли чары мои. А того вы не ведали, что поступала я так, чтобы от зла ее уберечь да для жениха ее сохранить. Уехал он с чудищем заморским в дальние земли сражаться, да пока не вернулся. Может, и сгинул там — никто не ведает. Ждала его моя дочка двадцать лет с небольшим — вечно молодая оставалась. А теперь ей придется среди людей век свой доживать по вашей милости — постареет теперь она скоро. Что ей тогда делать?

Беляна сидела на лавке присмиревшая и печальная.

— Ну, а мы чем помочь можем? — спросил князь.

— Отвезите ее в Киев — там на горе Хортой мой брат живет. Он подскажет, где ей от злодеев укрыться, которые ей грозят. Отвезете Беляну в Киев — вот и считайте, что долг заплатили.

— Сожалею, хозяйка, но мы не можем, — покачал головой Властимир. — Наш путь лежит в другую сторону, да и опасен он — негоже такую девушку с собой брать.

Беляна подняла на него глаза — в них уже дрожали слезы. Она потянулась к князю. Весь ее вид выражал тревогу и мольбу. Старуха затряслась от злости.

— Возьмешь, князь, — прошипела она, — или света белого невзвидишь! Или забыл, с кем дело имеешь?

Буян схватил Властимира за руку.

— Погоди, пожалуйста, княже, — сказал он. — Мы возьмем ее, бабушка, только сможет ли она на коне-то усидеть? Ведь путь-то не близок!

Старуха смягчилась:

— Сумела нынче встать да по хозяйству мне помочь — сумеет и доехать. Беляна вся в меня — нигде не сробеет. Иди собирайся, дочка!

Девушка просияла, поцеловала старуху в морщинистые щеки, весело кивнула мужчинам и убежала, что-то напевая.

Буян отпустил руку неподвижно замершего Властимира.

— Я потом тебе все скажу, княже, — сказал он. — Пока надо ехать!

Старуха привела откуда-то из лесу для дочери двух лошадей и быстро навьючила их припасами в дорогу. Кобыла под Беляной была молодая, легконогая, игривая. Забыв про вчерашнюю рану, девушка уверенно держалась в седле. Она радовалась как ребенок тому, что покинула родной дом. Ее спутники шагом двигались за ней по тропе, что указала им старуха, ведя в поводу заводного коня.

Властимир хмуро поглядывал на девушку. Он бы нипочем не согласился, если бы не Буян. Гусляр ехал молча, косясь на него.

— Не хмурься, княже, — подал он голос. — Радуйся, что живы!

— Радуйся! — отмахнулся Властимир. — Навязалась эта девка на мою голову — что с нею делать, ума не приложу. Вон все вскачь норовит пуститься — провалится еще куда-нибудь, а нам забота — вытаскивай!

— Не сердись на нее, князь. Она еще молода и глупа — ребенок совсем. Первый раз небось из дому уехала!

— А ты ее не защищай! — рассердился Властимир. — Ты ее взять согласился — ты и будешь выкручиваться, коли что с ней случится. И в Киев ты с ней отправишься — меня не заставите!

— А почему я? Что забыл я в этом Киеве?

— Но ведь это ты ее взял — с тебя и спрос.

— Я ее взял, чтобы тебя, неразумного, от беды избавить! Старуха и есть та ведьма, что ночью к нам подбиралась. Или не приметил, как она все руки прятала? Верно говорю, княже, — обожжены у нее руки о твой нож да мою крапиву. Не возьми мы Беляну — житья бы нам не стало. Ведь ты же девицу из лука подстрелил!

— А кто ее песней подманил? Скажешь — тоже я?

— Песня, каюсь, моя. Но кто стрелял? Там и зайцы были, а потерпи ты чуть — так и кабан бы вышел. Я ведь его чуял, да сказать не мог — спугнул бы зверя. Уж ты поверь мне — я еще ни разу не подводил тебя!

Властимир почувствовал справедливость его упреков — в самом деле, вот и этой ночью Буян спас его от ведьмы. Не догадайся он о круге да крапиве позаботиться, что бы с ними было?

— И сейчас, когда старуха тебя уговаривала Беляну взять с собой, — продолжал гусляр, — ты чуть все дело не испортил. Зачаровала бы она тебя — совсем бы никуда не поехал. Ведь после того, как мы ее умысел ночной разгадали, ей терять было нечего. А у меня силы бы не стало с нею сражаться. У меня одна надежда — на оберег: что он мне говорит, то я и делаю.

— Понял я, Буян, понял, — перебил его Властимир. — Помолчи, заклинаю. Только вот ты мне скажи — что мне теперь с таким хомутом на шее делать-то? От одной ведьмы избавились—другую с собой везем, так получается?.. И дорога наша не в сторону Киева лежит.

— Знаю, княже, все знаю, — на лице Буяна опять была улыбка. — Погляжу я за Беляной — коли ведьма она, избавимся от нее, будь покоен. Да и если нет — найдем подходящее место и оставим ее там до лучших времен. Живы будем — воротимся, свозим в Киев красавицу. А коли нет — что ж, не судьба.

— Да ты что! — вскричал Властимир. — Хочешь ее подкинуть кому-то? И почему я должен буду за ней…

— Тише! — прижал палец к губам Буян.

Властимир еле успел замолчать — послышался быстро приближающийся топот копыт. Девушка, ускакавшая вперёд, вернулась и воскликнула звонко и весело:

— А вот и я, молодцы! Смотрите, что я вам принесла! Она ловко надела каждому на голову венок из цветов и засмеялась, хлопая в ладоши:

— Ой, как здорово! Буян прямо Купала!.. А о чем это вы тут шептались без меня?

Властимир сердито заскрипел зубами — услышала-таки, ведьма проклятая, — а Буян весело улыбнулся:

— Как раз о Купале! Скоро его ночь. Вот бы к ней в какое-нибудь село поспеть! Я так хочу в празднике поучаствовать. А ты, Властимир?

При Беляне Буян почему-то все время звал князя по имени.

— И я не прочь, — ответил тот сдержанно. — А когда Купалова ночь?

— Через две ночи на третью.

— Ой, как здорово! — захлопала в ладоши Беляна. — Я так хочу плясать! Я бы с удовольствием сплясала с тобой, Властимир, а ты?

— Беляна, у тебя жених есть, — строго сказал князь. — Или мать все наврала?

— Конечно, есть. — кивнула девушка, — но он далеко. А у тебя нет невесты?

Властимир вспомнил Веденею.

— Есть у меня невеста, Беляна, — молвил он. — Ждет она меня дома, не дождется.

Девушка убрала с лица улыбку и замолчала.

Дорога пошла вниз, потом снова вверх и заскакала с холма на холм. Овраги превращались в настоящие ущелья. На дне их бежали ручьи и речушки.

Путники по склону осторожно спустились на дно такого ущелья. Там обнаружилась заросшая старая дорога. Камни и упавшие деревья на ней часто преграждали им путь, не встречалось ни единого следа человечьей ноги, лошадиного копыта или колеса телеги. Только звериные следы пересекали дорогу.

Буян внимательно осмотрел опасно накренившийся над дорогой ствол толстой березы. Словно кто-то пытался повалить ее, но не смог. Береза цеплялась за склон половиной корней и могла рухнуть в любую минуту.

— Странный лес, — молвил Буян. — Неужели и здесь какое-нибудь чудище болотное поселилось? Дорога вроде как широкая и удобная, а никто по ней не ездит!

— Чует мое сердце, это козни Змея. — заявил Властимир. — Не нравится мне здесь что-то. Поехали-ка побыстрее!

Вырвавшаяся, как ее ни удерживали, вперед, Беляна вдруг завизжала и поскакала назад.

— Ой, спасите! Ой, боюсь! — закричала она.

Дорога в десятке шагов перед ними делала поворот, откуда и шарахнулась девушка. Ожидая встретить страшилище, из-за которого дорога оказалась заброшенной, Властимир и Буян разом обнажили мечи и поскакали туда.

Вылетев из-за поворота, они едва успели осадить коней и убрать оружие, потому что за поворотом их ждал самый обычный старичок путник, опирающийся на клюку.

— Добрый день, витязи, — кротко молвил он — Куда путь держите?

Пока Буян, пряча смущение, оглядывался, выискивая разбойников, которые могли подкрасться к ним, в то время как старик отвлекает проезжих разговором, Властимир внимательнее вгляделся в старика. За последнее время он уже дважды встречался с лешими и не очень-то удивился, поняв, что перед ним очередной лесовик.

— Здравствуй, стар-старичок, леший-лешачок, — сказал он, отвесив хозяину поклон. — Ты что это проказишь, людей пугаешь на дорогах? Не дело это для лешего, ох не дело!

Старичок весело хихикнул и почесал за ухом:

— А я просто решил чуток развлечься. Спутница ваша к травам лесным почтенья не имеет — ради прихоти их сбирает, чтобы тут же и выбросить. Вот и решил я вас в сторону завлечь, чтобы лицом к лицу увидеться.

Буян тронул князя за плечо:

— Ты что, знаком с ним?

— Не со мной он знаком, а с приятелем моим, муромским лешим, — сказал леший. — Про то, что сей резанец для его леса сделал, все лешие давно прознали. Я приятелю своему стаю белок отправил и семью волков, когда ты лес от чудища очистил.

Властимир даже покраснел от смущения. Его подвиг, оказывается, всем известен.

— Скажи-ка лучше, леший, что же дорога эта заброшена? — спросил князь. — Или и в твоем лесу кто завелся?

— Заведется тут кто, как же! — ухмыльнулся леший. — За готовность помочь благодарствую, резанец, а только у меня свой защитник есть, не хуже.

— Это кто же такой? — ревниво насторожился Властимир.

— Так, есть один. Отшельник… Пришел откуда, не ведаю, поселился в пещере и живет. Ему звери сами ягоды да плоды земные носят, птицы зерно притаскивают, только за водой он ходит. Со мной не раз разговаривал — все про то, о чем я за весь век свой и не слыхивал. Чародей он. Тут разбойнички пошаливали, да он прознал и напустил на них бурю. Ну, да вы только что то самое место проехали, видели, чай, что он устроил!

Буян с содроганием оглянулся:

— И все это сделал он один?

— А то! — лешего просто распирало от гордости. — Он все в мире знает!

— Все, говоришь? — насторожился Властимир. — А не подскажешь ли, где он живет, — мне бы с ним переговорить надобно.

— А чего не подсказать хорошему человеку. По дороге все прямо до оврага, потом по оврагу до трех больших камней, а там любой сыщет. Только будь с ним непочтительнее — все-таки чародей! Обидится, уйдет из моего леса — что я делать буду?

Властимир благодарно кивнул и поскакал по дороге туда, куда указывал леший.

Буян и Беляна догнали его уже в овраге. Князь теперь ехал медленно, погруженный в свои мысли. Когда к нему присоединились его спутники, он не сразу повернул голову в их сторону. Буян в молчании поехал следом по узкой тропинке. Беляна тащилась сзади, ворчливо бормоча себе под нос, что надо бы скорее ехать, чтобы поспеть на праздник, а тут собрались к какому-то отшельнику.

Облак сам остановился, отказываясь идти дальше. Бросив взгляд по сторонам, Властимир увидел на склоне оврага, саженях в трех от него, три больших камня. Между ними темнел провал узкого входа.

Князь спрыгнул с седла и, бросив повод Буяну, полез вверх, к пещере, цепляясь за кустики и камни — склон был довольно крутым.

Добравшись до входа, он крикнул в темноту:

— Можно войти?

В ответ раздался приглушенный расстоянием голос:

— Входи, путник, входи.

Из глубины тянуло дымом, как из кузницы. Далеко кто-то шел ему навстречу — в темноте плыл маленький огонек. Вскоре князь увидел худого статного старика с длинной седой бородой и в длинном белом балахоне с меховым воротником. Отшельник держал в тонких пальцах светильник с растопленным жиром.

Старик внимательно осмотрел князя с головы до ног и выглянул наружу. Беляна под его тяжелым взором покраснела и потупилась, Буян невольно схватился за оберег.

— Зачем пожаловал? — спросил отшельник.

— Ты чародей, должен все знать. Вот я и хотел спросить у тебя — что меня ждет дальше?

— О будущем, стало быть, беспокоишься? Ну, идем, что ли!

Он поманил Властимира за собой и вошел в пещеру.

Большой камень, лежавший у входа, вдруг задвинулся сам собой.

Князь оказался в узком темном коридоре, скупо освещенном только лампадкой в руке отшельника. Дав князю осмот-оеться, тот пошел впереди, показывая дорогу. Заблудиться в подземном жилище было невозможно — ход шел совершенно прямр. С низкого потолка свешивались узловатые корни деревьев, они же торчали из стен и пола. Приходилось следить, чтобы не зацепиться за что-нибудь плащом. Одной рукой придерживая меч, Властимир закутался в плащ — под землей было холодно, особенно после жары снаружи.

Отшельник шел впереди согнувшись, и князю тоже приходилось горбиться под низкими сводами. Ход был очень ровным. Видимо, его сделали люди, а не природа.

Низкий потолок резко поднялся над головой, и Властимир остановился. Отшельник же прошел чуть вперед и поставил плошку с горящим в жире фитилем на высокую подставку, где лежала большая книга, каких князь ни разу не видел. Он с удивлением огляделся.

В просторной комнате было довольно прохладно. Плошка с жиром давала мало света и не позволяла рассмотреть дальние стены. Резанец увидел только грубую лежанку из половины ствола дерева, покрытую шкурами, несколько пеньков, служащих для сидения, и деревянный стол.

Дав князю оглядеться, отшельник указал ему на один из пеньков:

— Присядь, путник. О чем ты хотел спросить меня? Я слушаю…

Прошло уже много времени с тех пор, как Властимир ушел вслед за отшельником. Буян и Беляна потихоньку подобрались к камням. Из пещеры не доносилось ни единого звука, сколько они ни прислушивались, и девушка начала всхлипывать.

— Старик убил его, — сказала она и бросилась на шею Буяну, обливая его слезами.

— Не бывать этому — Властимир не такой человек, чтоб от какого-то старика так просто смерть принять, — бодро ответил гусляр, хотя у самого в груди шевелился холодок: а ну как Беляна окажется права? — Вот увидишь, он скоро вернется!

— А если нет?

— Если нет, придется его выручать. Но надеюсь, этого не случится! Я в этом даже уверен!

Буян разомкнул объятия Беляны: ему что-то почудилось. Сначала он подумал, что ошибся, но нет — из глубины земи в самом деле доносились какие-то звуки. Он приник ухом к камням и услышал приближающиеся шаги двух людей.

Увидев его улыбку, Беляна вытерла слезы. Буян выпрямился и отошел подальше. Камень слегка дрогнул, отодвинулся, открывая проход, и навстречу гусляру шагнул Власти-мир. Резанский князь был непривычно задумчив и грустен.

Буян шагнул было к нему, но остановился — позади князя стоял отшельник, положив руку ему на плечо.

Старец вышел вслед за Властимиром и посмотрел на девушку и гусляра так, словно впервые увидел.

— Твои друзья? — спросил он у Властимира.

— Да. Мои спутники, — ответил тот. — Мой побратим и… так, одна…

— Что ж ко мне их не пригласил тогда? И для них у меня бы нашлось кое-что, ну да ладно… Прощай, князь!

Отшельник развернул Властимира за плечи к себе и пристально посмотрел ему в глаза.

— Прощай, князь, — повторил отшельник. — Иди к твоим друзьям — они ждут тебя. Но помни — один из них предаст тебя!

Это было так неожиданно, что Властимир оглянулся и встретился глазами с Буяном. Гусляр изменился в лице и покачал головой.

Отшельник, не прибавив больше ни слова, быстро вернулся в пещеру, и камень задвинулся.

Властимир и вслед на ним притихшие Буян с Беляной сошли на дно оврага, сели на лошадей и в молчании поехали прочь. Князь ехал впереди, гусляр и девушка держались сзади. Казалось, даже лошади погрустнели.

— Что он тебе сказал, княже? — шепнул Буян. — О чем предостерег?

Властимир взглянул на него как на чужого:

— Ничего он мне не сказал. Я больше говорил.

— Ты?

— Я. Я ему мою жизнь рассказал, даже про детство немного, что вспомнил. А он только слушал и порой что-то записывал. Я даже не подумал у него совет спросить… Хотя нет, я спрашивал, но он сказал, что я сам все знаю, только забыл, а как срок подойдет, вспомню.

— А ты помнишь, что он сказал потом, когда вы вышли?

Властимир поймал руку гусляра и сжал ее.

— Я сам все время над этим думаю, Буян, — сознался он, — и мне немного страшно.

Беляна ехала позади и, ничего не слыша из их речей, с досадой кусала губы.

Когда они отъехали подальше, ход опять открылся, пропуская отшельника. Старец вышел, встал в проходе, глядя им вслед. Потом не спеша снял с головы длинные белые накладные волосы и бороду. Под ними обнаружилось молодое лицо, русые кудри и короткая полуседая борода. Буян бы с первого взгляда узнал Чистомысла, но гусляр был слишком далеко и уже не мог ничего увидеть. Волхв небрежно бросил накладные волосы в пещеру и три раза топнул ногой.

В ответ донесся конский топот, и с противоположной стороны оврага выбежал серый конь с черной гривой. На ходу подпоясавшись, Чистомысл сбежал к нему, вскочил в седло и ускакал. Камень сам закрыл вход.

Ближе к вечеру следующего дня всадники выехали из леса к реке. Путь им указали встреченные в лесу девушки-славянки.

— За рекой, широкой и спокойной, виднелся густой дремучий лес. На этом берегу склоны холма покрывала березовая роща, полого спускавшаяся к воде. С высоты холма всадникам была отлично видна большая деревня, распаханные поля и пастбища. А в сотне шагов перед ними парни готовили костры и сооружали помост для чучела Купалы.

Увидев это, Буян весело тряхнул кудрями и поскакал к ним. Спешившись, он включился в работу, рассыпая шуточки и прибаутки, даже пританцовывая на ходу. Кто-то рассмеялся, хлопая его по плечу, и он оглянулся на князя и девушку, жестом приглашая их подъехать и познакомиться.

ГЛАВА 18

До рассвета было еще далеко, когда Беляна, крадучись, выскользнула из дома и поспешила за огороды. Чтобы ее белые одежды не были заметны в ночной тьме, она накрылась лошадиной попоной.

Скоро настанет утро и начнется праздник Купалы. Все село, куда они приехали вчера, готовилось к нему. Ждали гостей из соседней деревни. Благодаря общительности Буяна их приняли радушно. Едва прознали, что он гусляр и певец, чего он и не скрывал, сразу три семьи захотели, чтобы гости жили у них. Как по сговору, в каждой оказалось по девке на выданье.

На Беляну тоже поглядывали местные парни, и кое-кто из них уже спрашивал у Буяна и Властимира, какого она ро-ДУ-племени. Но хотя девушке и льстили такие речи, они ей только мешали. У нее была своя цель.

Она добежала до края огорода, который обрывался у оврага, легко перелезла через плетень и бесшумно спустилась на самое дно.

Сюда она заранее принесла чистую холстину, горшок и метлу. Эти вещи она выпросила у хозяев дома, а содержимое горшка Беляна сварила из того, что взяла из своего родного дома. Вытащив горшок из лопухов, девушка понюхала его и осталась довольна. Варево, конечно, остыло, но еще может подействовать.

Она расстелила холстину, бросила на нее попону и встала в центре, приготовив метлу и горшок. Тихо шепча заговор который слышала от матери, она сбросила рубашку, пояс, распустила косу и осталась совсем нагая. Ей было холодно, и она торопливо потянулась к горшку.

Зачерпнув пригоршней его темное, похожее на речной ил содержимое, она провела ладонями по бокам. Первое прикосновение было противным. Сжав зубы, Беляна продолжала натираться холодной влажной мазью до тех пор, пока не растерла ее всю, и тогда ей стало жарко. Голова чуть закружилась, тело обрело легкость, проснулись непонятные желания — мазь начала действовать.

Пританцовывая, девушка бросилась к метле, схватила ее и села на нее верхом. Стоило ей чуть-чуть подпрыгнуть, как метла взвилась вместе с нею к небу, навстречу звездам.

Стиснув ногами и руками своего деревянного коня, Беляна закричала от счастья — столько времени она была лишена возможности летать. Она не боялась, что ее ликующий крик услышат в деревне, — накануне Купалиной ночи может случиться все что угодно.

От мази тело горело, и Беляна летела все быстрее, чтобы хоть немного остыть. Играючи, она несколько раз пролетела над деревней так низко, что ее заметили и забрехали собаки, Подразнив их немного, Беляна поднялась выше и направилась в сторону леса, что стоял за рекой, — до рассвета оставалась мало времени, а у нее было одно небольшое дельце. Во время завтрашнего праздника она его легко устроит.

Ненадолго она зависла над рекой. В ее глубине тенями скользили белые тела русалок — водяницы заранее перебирались поближе к берегу, спускавшемуся к реке, носившему название Ярилин кряж, где завтра будет праздник. Беляна поглядела на них и направилась к лесу.

Чаща оказалась гуще, чем она думала, и ей пришлось снизиться более чем наполовину, вглядываясь в поляны. Что-то ей подсказывало, что-им-енно в этом лесу появится цвет на разрыв-траве нужного возраста — ведь должно пройти не менее ста лет, прежде чем проросшая из семени трава наберет силы для первого цветения, а потом она цветет раз в двенадцать лет.

Она снизилась еще и полетела под верхушками деревьев. Лесные твари и нежить разбежались в стороны при появлении новой ведьмы.

Вдруг издалека донесся пронзительный громкий свист, не успела Беляна понять, что это, как ее метла дрогнула и полетела вниз. Девушка вскрикнула, когда метла сильно ударилась концом о землю. Беляна упала в траву под ехидный хохот незнакомца. От удара она не сразу пришла в себя, но потом поднялась и нашла метлу. Однако стоило ей попытаться сесть на нее, как опять послышался тот же свист, и девушка снова растянулась на земле.

Все дальнейшие попытки кончались неудачей — ей даже не давали подняться на ноги. Тело перестало слушаться, и она поняла, что мазь потеряла свою силу. Теперь ей придется добираться до деревни пешком. А это означало, что ее увидят люди и по ее виду сразу догадаются, что она ведьма. Тогда прощай, белый свет!

Хохот раздался над нею так близко, что она узнала его и от нового страха забыла обо всем. Пусть увидят люди — только бы вырваться отсюда живой!

Кто-то, хохоча и повизгивая, шел к ней по лесу — трещали ветви, качались деревья, жалобно кричали птицы и русалки в реке. Беляна слышала тяжелые шаги и дрожала от страха.

Ее враг остановился перед нею и вновь разразился хохотом. Девушка подняла голову и встретилась с бездонным оком Лиха Лесного. Дрожь ужаса пробежала по ее телу — она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, а Лихо стояло над ней, до земли опустив длинные руки с уродливыми пальцами.

— Ага, — раздалось над нею, — испугалась?

Беляна смогла только кивнуть.

— Будешь теперь знать, как по моему лесу бродить без разрешения! — Лихо выглядело счастливым. — Будешь теперь со мной жить здесь, в лесу!

Оно протянуло руку, и от ужаса Беляна завизжала, задрожала словно в лихорадке. Костлявая рука тянулась к ее лицу.

— Отпусти меня! — выкрикнула она во весь голос. — Я по делу здесь!

Страшная рука остановилась:

— По какому делу?

Беляна попыталась успокоиться и задумалась. А что, если обратить Лихо в союзники? Это ей даже понравилось.

— Мне разрыв-травы цвет нужен был, чтобы одного человека погубить, — призналась она. — Для того я сюда не в срок пришла, чтоб заранее место вызнать и цветом завладеть…

— А знала ли ты, что это мой заповедный цветок и тот, кто его найдет, рабом моим становится? — завизжало Лихо.

Беляна кивнула:

— Все ведала, на то и надежда была. Ты мне — разрыв-травы цвет, а я тебе — раба послушного на веки вечные. Завтра все сюда поспешат, чтобы счастья попытать, и он в их числе. Хотела я его цветом тем подманить и погубить.

Чтобы завладеть жар-цветом, люди издавна шли на разные хитрости и подлости — тех, кто честно пытается достать заветный цветок, очень мало. Лихо знало об этом и не удивилось словам девушки.

— Ты верно угадала, — промолвило оно. — В моем лесу много жар-цвета, и кое-какие завтра расцветут. За один жар-цветок я готово согласиться с тобой на мену, но коли обманешь и не явится сюда никто — берегись! Не будет тебе ни в чем удачи от веку!

Оно сжало ей плечо, и Беляна завизжала от ужаса и боли.

Когда Лихо отняло костлявые пальцы, на плече ясно отпечатался значок, похожий на буквицу.

— Это знак мой тебе, — сказало Лихо. — Коли обманешь — нигде от меня не укроешься — найду и отомщу!

— Я все сделаю, не обману, — заторопилась Беляна, плача от боли в обожженном плече. — Не один, так другой — двое их, я одного тебе отдам, а получится, так и обоих… Только отпусти меня…

Она закрыла лицо руками и заплакала.

— Иди прочь, — прошипело Лихо, и по его знаку метла взвилась в воздух и закружила над Беляной.

Лихо быстро скрылось в чаще — только где-то вдалеке слышались его шаги.

Все тело Беляны ныло, но опять обрело легкость, и метла покорно далась в руки. Прежде чем улететь, девушка огляделась и поняла, что Лихо сказало правду — на поляне там и тут проглядывали листья разрыв-травы. Все они были большие, сильные — расцвести завтра может любой из них.

Беляна вскочила на метлу и быстро полетела в деревню, чтобы ее отсутствие не было замечено раньше времени.

Наутро все в деревне суетились в радостной предпраздничной кутерьме. Юноши и девушки первыми отправились на Ярилин кряж. Семейные пошли туда позже.

Ярилин кряж, ведущий на восток, откуда уже пустилось в путь по небу солнце, был украшен цветами. Всюду высились сложенные для костров дрова. Они образовывали два полукольца, в центре которых стояло чучело Купалы, пока еще не обложенное хворостом. Девушки уже успели оплести его цветами и все носили и носили венки, складывая их к ногам Купалы. Все они были в новых белых рубахах с вышивкой и с распущенными косами.

Буян с рассвета куда-то пропал, и до самого полудня Вла-стимир его не видел. Но на Ярилином кряже гусляр вдруг появился. В белых рубахе и штанах, с венком в золотых кудрях и широкой улыбкой на красивом лице, он вышел вперед, и его приветствовали криками: «Ой, Купала! Ладо Купала!» Гусляр вскинул руки, словно обнимая народ, и Властимир, хоть и радовался и даже кричал вместе со всеми, все же чувствовал легкую зависть к этому красавцу — сегодня все девичьи сердца будут принадлежать ему, только выбирай.

Два парня подвели ему белого коня, грива которого тоже была украшена цветами и колосьями ярового хлеба. Буян одним прыжком вскочил на спину неоседланного коня и, правя им коленями, проехал рысью перед всеми под приветственные крики.

Девушки окружили его, и с песней он отправился с кряжа к полям, сопровождаемый пляшущей и поющей свитой.

Настоящий праздник начался с закатом, когда зажгли костры на Ярилином кряже. Молодежь вернулась туда, и Буяна сразу же окружили парни и девушки, забрасывая его цветами.

Буян соскочил с коня. Девушки тут же образовали хоровод и закружили вокруг Буяна. Другие водили вместе с парнями хоровод вокруг костров и чучела Купалы. У многих парней в руках были факелы, и чем темнее становилось на небе, тем явственнее казалось, будто эти огоньки пляшут вместе с людьми.

Где-то зачинали песни, но все замолчали, когда Буян запел возле самого большого костра. Он опять сидел на коне. Жеребец стоял под ним смирно, тоже зачарованный песней.

Все образовали один большой хоровод. Девушки подхватывали запев Буяна:

Последний запев повторяли уже все участники праздника. Девушки с визгом бросились в стороны, когда мимо них с мычанием и блеянием прошло стадо, которое гнали парни мимо Купалы, чтобы светлый бог одарил его своей милостью. Буян с широкой улыбкой проводил глазами коров и овец и, когда они скрылись во тьме, ударил своего жеребца пятками и погнал его на костер.

Все бросились врассыпную, но белый конь, чувствуя силу и умение всадника, птицей взвился над пламенем, не задев огня даже кончиком копыта.

Громкие крики были ответом на этот прыжок, и началось веселье. Скоро уже почти все прыгали через костры, мелькая белыми рубахами. Наиболее смелые скинули их и скакали нагими. Некоторые прыгали парами — их приветствовали особенно радостно. Удачливые прыгуны целовались тут же, на виду у всех, и убегали к идолу Купалы, где их ждал Буян с благословением.

Другие бежали к реке, оттуда уже доносились гадальные песни. С кручи было видно, как плывут по воде вдоль берега крошечные огоньки в венках.

Ночь окружила Ярилин кряж со всех сторон, в ней то там, то здесь вспыхивали огни, колокольчиками звенел девичий смех и песни, радостные и притворноиспуганные взвизги, не смолкали клики. Все закружилось в кутерьме общего праздника, когда забываешь, кто ты и где. В эту ночь исчезло все, что человека вело по жизни, все теряло смысл и значение — остались только песни, танцы, прыжки через костры, девичьи тайны и манящие таинственные тени в роще.

На миг очнувшись от сладкого угара Купалиной ночи и игрищ, Буян вдруг вспомнил о Властимире, но князя нигде не было. Впрочем, он давно не видел и Беляны, которая все, как помнилось, держалась подле резанца. Многие же парни и девушки уже разбрелись парами по роще. Князь мог последовать их примеру, и гусляр забыл про Властимира.

Властимир брел по роще хмельной без хмеля. Волшебные чары Купалиной ночи дурманили его голову. Неясная тревога и жажда необычного теснились в его груди, влекли куда-то. Он забыл про покой. Весна его давно ушла, миновали наивность и веселье юности, он был зрелым мужем, дожившим почти до тридцати лет, и три года из них на его плечах лежала забота о княжестве, но сейчас ему вдруг безумно захотелось сбросить груз лет и княжения, стать моложе. Впервые с тоской он подумал о Веденее — как далека и недоступна и вместе с тем желанна она! Побежать бы сейчас вместе с нею по притихшей роще, подальше от людей, обнявшись, упасть в росистую траву и забыть про все до утра… Но во тьме ночи не он — другие парни целовались с девушками, не она — другие девушки смеялись и в притворном испуге закрывались рукавами, другие пары бегали в чащу, сторонясь таких, как он, томящихся одиночек, пропадая в роще Купалы. И Властимир все брел и брел, шатаясь по роще, хватаясь за стволы и не зная, куда несут его ноги, — он просто не мог стоять на месте в такую ночь.

Роща оборвалась внезапно. Перед князем легла гладкая слюдяно-черная река. Спустившись с крутого берега, Властимир вошел в воду по колено. Река мягко толкала ноги, влекла за собой, и Властимир, вздохнув, бросился в воду, еще не зная, куда поплывет.

Он вынырнул саженях в трех от того места, где нырнул, и, гребя резкими сильными взмахами, поплыл на середину, чувствуя, как снизу его поддерживает волна и осторожно трогают русалки скользкими пальцами. На стремнине перевернулся на спину, раскинув руки и вытянувшись на ласково и упруго качающей его поверхности реки и глядя вверх, в бездонность и беспредельность открывшегося ему неба.

Мир вокруг него был погружен во мрак, освещенный только яркими звездами. Он легко узнавал Стожары, Матку-звезду, алый Смертонос, Добропана и мутную полосу Становища. Они мигали ему заманчиво и таинственно, а на кряже, мимо которого его влекла река, вспыхивали десятки рукотворных звезд.

Из-за леса вышла половинка луны. Горели, рассыпая искры, костры, через которые иногда кто-нибудь прыгал. Мелькали плясуны с факелами. Шум праздника, от которого князь бежал в рощу, далеко разносился по воде, достигая его Ушей. Слышались крики, смех, девичьи визги и обрывки величальных песен. Где-то там, среди них, был и Буян — время от времени доносился его красивый сильный голос. Похоже, он был совершенно счастлив.

Ночь не спеша перевалила за середину. Все плясали, пели и веселились кто во что горазд. С берега летели в реку венки. На восходе люди сожгут чучело Купалы, а сейчас оно стояло на вершине, подсвеченной снизу кострами.

Перевернувшись на живот, Властимир поплыл дальше, борясь с течением и радуясь силе и напряжению этой борьбы. Он победил реку и выбрался на другой берег.

Навстречу распахнул бездну мрака густой лес, в глубине которого что-то загадочно шепталось, шуршало, потрескивало, скрипело, глухо стонало или бормотало невнятно и замирало в терпеливом ожидании. Живой и волшебный лес Купа-линой ночи, единственной ночи в году, когда возможно все.

Властимир сделал всего несколько шагов, когда навстречу ему из кустов, руками разводя травы, вышла нагая дева-русалка с мутным шальным взглядом ночных чар, от которых в эту пору никто не сможет спастись. Взглянув на нее, князь вспомнил свою последнюю встречу с водяницами в конце весны в Муромских лесах, когда слепые и голодные с зимнего сна водяные девы едва не завлекли его к себе, но в ночь Купалы все меняло свои привычки и очертания, он даже не подумал испугаться.

Увидев человека, русалка остановилась, гибким сильным движением нетерпеливо отбросила назад, на спину, длинные зеленоватые волосы и пошла к нему, чуть шатаясь. Приблизившись, она вскинула руки в порыве бешеной, слепой страсти, обвила его шею, прижалась к нему всеми изгибами молодого гибкого тела, ища его губы. Властимир обнял ее тонкий стан, готовно отвечая на жадный поцелуй. Голова закружилась в хмельном угаре. Но, почувствовав мужскую силу, русалка отпрянула, трезвея. В глазах ее мелькнуло удивление и ужас, и она с криком бросилась бежать.

Та же сила, что увела его в рощу с праздника, бросила в реку и вывела в лес, теперь заставила Властимира без оглядки броситься за нею. Не потому, что он желал ее, а просто потому, что больше не мог стоять на месте — в движении, в слепом беге сквозь чащу искал он ответ на съедающие его сомнения и предчувствия.

Он все-таки догнал ее на лесной поляне, ловя жадной рукой вьющиеся тонкие волосы. Остановившись, русалка глянула князю в глаза, разглядела в его очах слепую полупьяную страсть, сметающую все на своем пути. Дева отступила, вскинула руки, словно пытаясь оттолкнуть его, и, когда Властимир поймал ее за плечи, вскрикнула тоскливо, как кричит девушка, берегущая свою честь:

— Нет!

Крик утонул в горячем поцелуе, и русалка, застонав, растаяла в душных тисках объятий…

Встав из травы, Властимир огляделся. Угар проходил, и Он понял, что забрел в чащу. Нужно было искать выход, но ему было безразлично, когда он его найдет, и он пошел наугад.

Он не сделал и десятка шагов, когда впереди блеснул неясный свет, мерцающий желто-оранжевым, как огонек лучины, и Властимир пошел на свет — ему хотелось узнать, кто кроме него бродит по лесу. Огонек мигал, словно манил за собой, и князь невольно прибавил шагу, раздвигая ветки деревьев. Его вело любопытство.

Властимир приблизился и различил впереди человека. Он побежал и догнал незнакомца. Тот услышал шаги князя и остановился.

Это была девушка в белом, чем-то похожая на русалку. Она стояла не шевелясь и обернулась только тогда, когда Властимир подошел вплотную. На резанского князя глянули большие фиолетовые глаза.

— Беляна?

— Я, Властимир. — Девушка нежно взяла его за руку.

— Ты что тут делаешь?

— Наверное, то же, что и ты. — Она улыбнулась.

— А все-таки?

Беляна указала на огонек вдали:

— Видишь? На том месте расцветает разрыв-трава. Только несколько мгновений цветок сияет, и только тогда можно его сорвать. Я хочу его.

— А я тебе помешал, да?

— Не знаю. Может быть, еще не поздно… Но я боюсь — а вдруг там Лихо и его слуги? Они убьют любого, кто подойдет!

— В такую ночь ни у кого нет власти над людьми! — воскликнул Властимир, бросаясь вперед. — Хоть бы увидеть его!

И он побежал к поляне, твердо уверенный, что не будет рвать цветка, только посмотрит на него. Хоть и слышавший с малых лет о чудесном цвете разрыв-травы, он не знал, что будет делать с ним, коли тот попадет ему в руки.

Свет сиял все ярче и ближе. Он полыхал уже так ярко, что Властимир подумал, что цветок сейчас погаснет и он опоздает взглянуть на него. Отбросив колебания — в самый последний миг припомнились все опасности, что подстерегают охотника за жар-цветом, — он побежал, вламываясь в заросли.

Чаща заухала, закричала страшными голосами, застонала. Что-то заскрипело в глубине леса. Завизжало Лихо, спеша к той же поляне, и закачались вековые деревья.

Властимир отбросил последнюю ветвь и замер, закрыв глаза рукавом от сияния, что слепило глаза даже под веками.

Поляна была залита огнем. Не сразу князь отнял от лица руку и слезящимися глазами разглядел папоротники. Между ними рос один, самый крупный. Он-то и сиял — в сердцевине его набухал, пульсируя, как сердце, крупный бутон. Он весь казался сгустком огня, настоящим костром, от которого даже исходил жар.

Цветок готовился распуститься с минуты на минуту, и князь осторожно приблизился, ожидая чуда.

Порыв ветра внезапно толкнул его — Властимир едва удержался на ногах. Деревья закачались, и совсем близко, в сажени от него, раздался громовой рев взбешенного чудовища. Решив, что это Змей, Властимир вскинул голову — и в этот миг разрыв-цветок распустился.

Волшебный цветок словно ждал, когда от него отведут жадные взоры, чтобы на единый миг явиться миру. Власти-миру показалось, что с неба опустилась звезда. Он отпрянул, закрывая лицо руками, а чья-то громадная тень склонилась над цветком, протягивая к нему жадные уродливые лапы.

Сквозь пальцы Властимиру показалось, что цветок затрепетал, пытаясь не даться чудовищу и ища защиты у человека, и, не понимая, зачем он это делает, Властимир рванулся к нему и сорвал жар-цвет.

Цветок закричал и встрепенулся, как птица, а тень наклонилась к человеку. Властимир отступал, прижимая к себе слабо вздрагивающий живой огонек. Цветок умирал у него в руке, но в этой смерти чувствовалась благодарность — за то, что умирает он именно так. Руку жгло, словно он сунул ее в расплавленное железо, но Властимир только крепче стискивал пальцы, терпя боль.

По непонятной причине тень не могла переступить через обезглавленную разрыв-траву. Одна лапа чудовища невзначай коснулась листа, и чудовище взвыло от боли, а затем быстро скрылось в чаще.

Князь стоял, постепенно успокаиваясь после всего случившегося. Он еще не решил, что делать дальше, как сзади послышались шаги, и его за локоть взяла Беляна. Глаза девушки восхищенно сияли.

— Я все видела, — прошептала она. — Ты все сделал правильно.

— Что это было?

— Само Лихо Одноглазое. Оно сторожило разрыв-цвет для себя, но ты победил его. Теперь ты сможешь все на свете, и я рада этому. Ты мне нравишься, и в эту волшебную ночь я хочу тебе это доказать: Пойдем со мной, только не оглядывайся.

— Почему?

— А ты не знаешь? Нельзя оборачиваться, когда идешь с Перуновой поляны, а то Лихо тебя к себе заберет навеки! Мы вернемся к реке и там… Пойдем, милый, пойдем!

Беляна тянула Властимира с поляны, соблазняюще улыбаясь. Князь следовал за нею — разгул Купалиной ночи дурманил разум, пьянил кровь, будил желания. Но в то же вре-щя все случившееся, сам цветок разрыв-травы и лес, из глубины которого снова доносились чьи-то голоса и шум, — все это заставляло Властимира медлить. А сзади приближался треск ветвей под шагами великана.

— Стой, князь! — донеслось издалека. И голос не чудовища, а человека.

— Пойдем, — Беляна повисла на его руке, заторопилась испуганно. — Не оборачивайся, иначе смерть тебе! Нельзя оглядываться, милый!

— Оглянись, князь! — голос был знакомым. Властимир не выдержал и оглянулся.

На том конце поляны замер Буян, такой, каким его князь оставил на поляне у реки — без рубахи, босой, в закатанных до колен белых штанах, весь мокрый. На голой груди его болтался оберег.

— Стой, князь! — воскликнул он, бросаясь вперед. — Ко мне, скорее!

— Нет, — прошипело рядом.

Властимир обернулся к спутнице и отскочил с криком. За локоть его цеплялось существо, похожее на тощую кикимору, одетое в белую рубаху Беляны. Из кривой пасти высовывались клыки, белесые глаза сверкали, на тонких пальцах торчали когти, которыми нечисть впивалась в кожу князя. Существо с неимоверной силой потащило человека за собой в чащу, а вокруг все засвистело и заревело.

Оцепеневший от неожиданности Властимир не мог сопротивляться, его ноги сами следовали за Беляной. Он успел только мысленно попрощаться с белым светом, как вдруг чьи-то сильные руки схватили кикимору за запястья.

Она злобно завизжала, но подоспевший Буян одним рывком оторвал ее от Властимира и отбросил в сторону, закрывая князя собой.

Кикимора бросилась на гусляра, но тот ловко сбил ее с ног, и она рухнула в траву. Но тут же вскочила и прыгнула снова, выставив длинные руки со скрюченными пальцами, нацелив их в глаза Буяну. Гусляр вновь отбросил ее, но она не сдавалась. Прижавшись спиной к дереву, Властимир молча наблюдал за битвой — ведьма с воплями кидалась на Буяна, а тот ловко защищался.

Из леса выскочило несколько ведьм. Вместе они пытались одолеть удалого гусляра, но напрасно. Против четырех Буян сражался так же успешно, как и против одной. Его руки мелькали, нанося и отражая удары. Он только иногда отступал на шаг или припадал на колено, а ведьмы то и дело падали наземь. Какая-то бросилась на него сзади, но Буян мгновенно упал на спину, подминая ее, ногами отбросил двух других, что поспешили ей на помощь, и вскочил, отбросив ведьму, напавшую со спины, как тряпку.

В это время чья-то огромная лохматая лапа вынырнула из-за ствола, около которого стоял Властимир, наблюдая за сражением. Она зажала рот князя, чтобы тот не смог вскрикнуть. Властимир почувствовал противный вкус шерсти во рту и как кто-то шарит у него на груди, где он прятал цветок, сжимая стебель в кулаке. Цветок все еще жег ладонь, но уже не так сильно. Властимир рванулся, спасая жар-цвет, и нечаянно ладонь его раскрылась. Князь в ярости рванул державшую его лапу, и чудовище заревело от боли.

Буян обернулся на рев. Глаза его испуганно расширились, он на миг замер, и ведьмы тут же налетели на него. Обвешанный ими, как медведь собаками, Буян резко стряхнул их, и ведьмы посыпались в стороны, как спелые желуди. Одна из них сразу вскочила и устремилась на князя. Пальцы ее засветились, но гусляр встал у нее на пути. Лучи, яркие, как солнце, ударили из пальцев ведьмы в его раскрытую ладонь — рука Буяна вспыхнула. И он взмахнул руками, как колдун.

Увидев это, ведьмы бросились врассыпную, но одна вдруг вернулась и бросилась на Властимира. Тот видел ее краем глаза, но не мог даже сделать шага в сторону — чудовище из-за дерева вцепилось второй лапой в князя и тянуло его к себе. Вдруг Буян поймал эту самую резвую лиходейку. Одним рывком он поднял ведьму над головой и, размахнувшись, бросил прямо на чудовище, которое держало Властимира.

Послышался звук удара и вой. Лапы чудовища разжались, и оно неожиданно быстро убежало, ломая деревья.

Тяжело дыша, Властимир шагнул к Буяну, который стоял посреди поляны. Волосы гусляра мокрыми прядями прилипли ко лбу. На его груди, плечах и руках остались красные следы, словно от ожогов, — отпечатки когтистых лап ведьм.

Властимир подошел, взглянул в глаза побратиму, но не смог ничего сказать — горло перехватило, и он упал в траву, теряя сознание.

ГЛАВА 19

Его разбудило чье-то прикосновение:

— Эй, ты живой?

Голос был вполне человеческий. Властимир открыл глаза и увидел склонившегося над ним незнакомого парня. Тот облегченно вздохнул и протянул руку, предлагая встать.

— Ну, наконец-то тебя нашли! — молвил он. — Ты не представляешь, как долго мы тебя искали! Уж решили, что ты утонул или тебя лешие забрали… Хорошо, тебя наши видели, как ты в реку прыгал!

Властимир встал, опершись на руку парня, и огляделся.

Они были на поляне, где вся трава была смята и вытоптана, словно тут дрались не на жизнь, а на смерть несколько жеребцов. Под ногами хрустели безжалостно сломанные листья папоротника — князь лежал как раз на том самом месте, где вчера расцвела разрыв-трава. Словно во сне, он посмотрел на дерево, у которого боролся с чудищем, — на коре на уровне его лица остались глубокие следы когтей странной формы.

Парень тоже недоуменно огляделся.

— Вот и я думаю — что тут случилось ночью? — почесал он затылок. — Ты что-нибудь помнишь?

— Плохо помню… — Властимир потер рукой лоб. — Может, это и сон был… Я помню, ведьмы тут дрались, а потом Лихо или как его там… А! — его точно озарило. — Вот на этом месте, где мы стоим, разрыв-травы цветок распустился. Он как живой, как ребенок, ко мне тянулся, да только обронил я его… вот тут!

Он бросился к стволу дерева, раздвинул руками траву, ища потерю, но тщетно.

Парень понимающе тронул его за плечо.

— Пойдем-ка в деревню, — сказал он. — Разрыв-травы цвет если уж выронил, то никогда не найдешь. Он как счастье — один раз в жизни в руки дается. Пошли!

Не хотелось Властимиру верить в это, но под деревом ничего не было. Может, его взял Буян? Он ведь был здесь…

Парень рассказал по дороге, что все под утро, допев величальные песни, вернулись в село к праздничной трапезе, и тут выяснилось, что Властимира нигде нет. Буян, который не уходил с праздника ни на минуту, поднял всех на ноги и повел искать его. Кто-то заметил, что резанец ночью прыгнул в реку, перебрались на другой берег и вот нашли. Сейчас время уже было давно за полдень.

У ног парня вертелась собака — только с ее помощью ему удалось разыскать князя.

Властимира и нашедшего его парня встретили громкими криками восторга. Впереди всех бежал Буян, сияя от счастья. Подбежав, он горячо обнял Властимира и, отпустив его, придерживал за плечи, любуясь.

— Живой! Живой! — воскликнул он, встряхивая его. — А я-то думал — все, погиб! А ты жив! Я так рад!.. Что с тобой случилось-то?

И он снова обнял его.

Властимир с трудом отцепил от себя гусляра.

— Ты должен все знать лучше меня, — ответил князь. — Ты ведь там был да потом исчез!

— Я? Был? — переспросил удивленно Буян. — Где и когда?

— Сегодня ночью там, на поляне, где меня нашли. Там разрыв-трава расцвела, я сорвал цветок, а потом на меня ведьмы накинулись. А ты меня защитил. И знаешь, Буян, я был прав: Беляна — ведьма. Это она меня чуть не погубила, если бы не ты. И Лихо она тоже привела! Избавиться нам надо от нее, и поскорее…

— Погоди-погоди, — гусляр встряхнул князя за плечи. — Помолчи минутку, дай сказать… Беляна, говоришь? Да она уходила с одним парнем в кусты… И явилась назад задолго до конца праздника, я сам ее видел. А что до меня, то тут ты путаешь, все тебе скажут — ни на миг я никуда не уходил. Только ты пропадал, да и то — как пропал, люди видели.

Вокруг стояли жители деревни и кивали в подтверждение слов гусляра. Властимир почувствовал себя обманутым.

— Неужели мне все померещилось? — молвил он. — И ты, и Беляна, и русалки, и Лихо, и разрыв-цветок?.. Ничего этого не было?

— Разрыв-травы цвет? Может, все и померещилось тебе. Не горюй — в Купалину ночь чего только не случается. Бывает, люди пропадают… А может, русалка твоя за тобой из Муромских лесов приплыла? Понравился ты ей… Скажи мне, как другу, чем она от обычных девок отличается? Лучше али хуже?

— Ну и язык у тебя, Буян, — отмахнулся Властимир. — Отвяжись!

Они сердито посмотрели друг на друга, потом вдруг рассмеялись и, обнявшись, пошли к оставленным на берегу лодкам.

В деревне их встретила Беляна — размазывая по лицу слезы, она повисла на шее Властимира и радовалась так бурно, что тот почти поверил — все ночные события ему приснились.

Уже после того как суматоха, вызванная пропажей князя и его поисками, немного улеглась и все разошлись по домам, чтобы наконец отдохнуть после праздника и пообедать, Буян попросил Властимира:

— Будь другом, полей мне! Я вчера сильно вспотел.

Они отошли к колодцу. Пока Властимир набирал ведро воды, гусляр стащил через голову свою вышитую рубаху и склонился, подставив загорелую спину:

— Давай, лей!

Властимир уже поднял ведро, но замер, увидев тело Буяна. На правом плече ясно выделялось красное пятно, похожее на ожог, нанесенный горящей лапой.

— Ты чего? Лей! — сказал гусляр.

— Ну-ка, выпрямись!

Буян распрямился, и князь выронил ведро:

— Что это у тебя?

— Где?

— А вот!

На груди, плечах и руках выше локтя у гусляра были ясно заметны красные пятна ожогов и царапины — точь-в-точь в тех же местах, что князь видел ночью после сражения с ведьмами. Властимир осторожно коснулся одного пятна:

— Это что — тоже мне мерещится?

Буян рассматривал следы и не спешил поднимать глаза.

— Ведаю я, княже, что за сомнения тебя гложут, — наконец тихо промолвил он. — Да только и сам я в толк взять не могу, что случилось. Не было меня там, а откуда это все взялось — не заметил. Прости!

— За что же? Ты жизнь мне рпять спас!

— Не я это! — вскрикнул гусляр. — И как случилось — не ведаю… может, какая иная сила вмешалась — того теперь уже не узнать…

Он умолк, и Властимир заметил, что Буян внимательно смотрит на его левую руку. Князь перевернул ее ладонью вверх и, уже ничему не удивляясь, увидел на ладони темный, словно испачканный сажей след, выглядевший как цветок.

— Разрыв-трава, — прошептал он. — Значит, он не упал тогда?

Гусляр взял его руку, разглядывая отпечаток.

— Выходит, так, княже, — сказал он весело. — Тебя боги хранят, надо понимать. Счастливец ты — цвет разрыв-травы у тебя в руке сгорел — знать, клад тебя где-то ждет богатый.

Он весело улыбался, глядя на лицо князя, но тот отмахнулся почти сердито:

— На что мне клад искать? Я свой, кажется, уже сыскал.

Он умолк, и Буян потом так и не смог разговорить его и выспросить, что же случилось в Купалину ночь.

На следующий день они с Беляной отправились дальше. Жители деревни указали им прямую дорогу до ближайшего города, и на другой день всадники осадили коней у столба с указателем: «К Ореховцу».

— Что я говорил? — подбоченился Буян. — Послушай ты меня тогда, княже, мы бы уже давно в Ореховце были. Чуяло мое сердце, что лежит наш путь через этот город, а ты мне верить не хотел. То судьба наша!

— Давно я понял это, Буян, — сказал Властимир, — но, коли поехали бы мы сразу до Ореховца, ничего бы этого не было.

Он показал на свою ладонь со следами цветка разрыв-травы, и гусляр кивнул в знак согласия.

Путь до Ореховца оказался неблизок. Город стоял всего в ста верстах ниже по течению реки от деревни, где справляли Купа-лу, но река вилась, словно змея, и приходилось объезжать все ее низины. Прямая дорога до города открылась на второй день.

Ореховец, как показалось на первый погляд, был поболее Резани. Стоял он на холме на берегу реки. Дорога к главным его воротам тоже шла с холма на холм, позволяя издалека разглядеть город. Леса отступили, от города почти на версту, а где и поболее, оттесненные посадами. Только заповедная роща осталась у самой стены.

Гладкий холм с ровными склонами был поднят повыше рвом и насыпью, на которой стояла рубленная из дубов стена с башнями сторожи. Над распахнутыми воротами башни были выше. Мост из бревен, поднимаемый на цепях толщиной с тело взрослого человека, лежал поперек рва, стенки которого тоже были сложены изнутри из бревен, как в колодце. Отведенные воды реки плескались там, на две сажени не подступая к стенам. А на вершине соседнего холма, где придержали коней наши путники, были видны тесовые крыши домов и маковки княжьего двора, но по мере того, как они спускались с холма, ближе к городу крыши становились ниже, прячась за стены.

Река огибала город слева, и с той стороны можно было увидеть причалы и стоящие на якоре корабли и челны.

Дорога, по которой путники подъезжали к Ореховцу, не пустовала — несколько телег, всадников и пеших странников шли в город и из него. Ехавший впереди Буян говорил не умолкая:

— Река эта, княже, именуется Доном. Севернее она к Итилю так близко подходит, что от одной реки до другой можно за день не спеша доехать. Ореховец — град торговый. Корабли по Дону до самого моря доходят. Я сам в Ореховце не бывал, но отец мой в юности здесь проезжал, когда за море ходил. Отец-то мой по всём морям плавал, про все страны знал не понаслышке.

У ворот их остановила стража — витязи княжьей дружины. Двое загородили копьями дорогу, а третий, постарше, спросил:

— Что за люди? Откуда едете и по какому делу?

— Люди мы славянского языка, а едем из города Резани, что на реке Оке к северу отсюда стоит, — честно ответил Властимир. — Мне имя — Властимир сын Улеба. Я князь…

— Князев ближник он, едет по делу резанского князя мимо Ореховца в Киев, — нагло перебил его Буян, выезжая вперед. — Мне же имя Буян сын Вадима из Новгорода, а это сестра моя, Беляна.

— Ты что, белены объелся? — шепотом напустился на гусляра князь. — Почему опять мне слова не даешь сказать?

— Да никто из славян не поверит, что князь просто так, как простой витязь, путешествует, да еще в таком обществе — гусляр и девушка. И неужели ты, княже, всем и каждому будешь рассказывать, что едешь со Змеем ратиться? Иль я тебя мало учил?

— Учил ты меня достаточно, но коли есть в этом городе князь, то я должен явиться перед ним под своим именем, не таясь, — все-таки ровня ему!

Буян замолчал и отъехал назад.

Сторожа, казалось, не обратили внимания на их перебранку.

— А по какому делу вы через Ореховец едете? Дорога на Киев в стороне отсюда лежит, — спросил старший охранник.

Властимир не успел ничего ответить, как опять вперед вылез Буян:

— Так ведь слава про Ореховский торг на весь свет гремит. О нем даже в Новгороде говорят с почтением — богатый-де торг да гостями именитый…

Такая лесть оказалась приятной сторожам.

— Вовремя вы приехали, — молвил старший. — Сегодня последний день летнего торжища — может, еще успеете поглядеть на товары и гостей!

По его знаку воины подняли копья, и путники проехали в город.

Когда они ступили под арку ворот, старший заметил у седла в тороках Буяна гусли.

— Слушай, молодец, — остановил он Буяна. — Ты часом не гусляр?

— Гусляр, — довольно кивнул тот.

— Что ж сразу-то не сказал? — обрадовался старший. — Князь наш, Мал, большой охотник до песен и игры струнной. У него сегодня пированьице, так поезжайте прямо туда — коли ты голосом так же хорош, как видом, пожалует он тебя, да и прочих. Коль что попросишь, не обидит.

При этом он выразительно посмотрел на Беляну и подмигнул девушке, но та отвернулась.

Буян отмахнул в седле благодарный поклон, и все трое поехали по центральной дороге к самому большому терему.

Пировали, однако, не только у князя, но и во всем Ореховце. Когда-то, когда Новгород был поменее, в нем так же отмечали окончание торгов.

На всех широких улицах и перекрестках прямо под открытым небом стояли столы, крытые скатертями или просто рогожкой. Все они ломились от яств и вин. Горожане и с ними вперемешку торговые гости сидели тесно на лавках. Женщины, девушки и скоморохи сновали меж столов, подавая кушанья или веселя гостей. Звучали здравицы, песни, смех и шутки. Где-то со звоном разбился кувшин, весело взвизгнула женщина, дети бегали со сладостями, под столами вертелись собаки. Проезжим было трудно пробираться меж столов на лошадях. Их окликали, предлагали присесть, тянули полные братины. Гусляр весело скалился, вертел головой, вежливо отказываясь. Властимир только прикладывал руку к сердцу: ему хотелось добраться до ореховского князя поскорее.

Дорога вывела их на большую торговую площадь, где и стояли терема княжьей семьи. Края площади занимали многочисленные ларьки, середину — торговые шатры. Их оставалось немного, здесь были расставлены точно такие же столы, что и на улицах. Тут тоже шумел пир.

На площадь можно было попасть по трем широким и трем узким улицам. Налево дорога шла чуть вниз — к причалам, которые отсюда были видны: можно было разглядеть часть сходней и два корабля с носами в виде звериных морд. Вправо дорога шла чуть вверх и кончалась у капища Перуна — обнесенное тыном, оно тоже было хорошо видно всем. Между ними, прямо против той улицы, по которой прибыли путешественники, возвышался княжеский двор с пристройками и садами. Дома княжеских ближников стояли позади него или же по сторонам площади, подле торговых лавок и складов с товарами. Все это так напоминало Властимиру Ре-зань, что только мелочи указывали ему — он не дома.

Между пирующими проехать до княжьего терема было невозможно — разве что идти по столам. Поэтому Буян, не долго думая, соскочил с коня и смешался с толпой. Властимир не успел его окликнуть, как тот появился снова — уже не один, а с новыми знакомыми. Князя и Беляну пригласили к столу и принялись угощать.

Отказываться от угощения, тем более на пиру, не в обычае славян. Властимир успел проголодаться в седле и ел за двоих, тем более что Буяну было не до еды — осушив поднесенную чару, он навострил гусли и запел, заливаясь соловьем.

Голос у него был волшебный, и едва он допел вторую песню и замолк, чтобы смочить горло, как к нему сквозь ряды протолкались дружинники. Люд при их появлении раздался в стороны.

— Наш князь услышал из окна твой голос, певец, — сразу обратился один из них к Буяну, — и захотел послушать твое пение; У него сейчас тоже праздник, гости собрались именитые — спой и для них!

Буян нашел взгляд князя, подмигнул ему и встал:

— Благодарствую князю вашему за приглашение, да только не один я — со мною сестра моя и друг.

— Что ж, — сказал дружинник — У князя места за столом на всех хватит. Пошли!

Трое дружинников уже взяли в повода лошадей приезжих. Остальные окружили гостей и повели их в терем.

В светлице князя Мала тоже шумел праздник. Вдоль всей горницы стояли рядами столы дубовые, крытые узорчатыми скатертями. Жареные кабаны, лебеди и гуси, рыба, целые телята и поросята, горы хлебов радовали взор. В гостях у князя были самые богатые купцы, витязи его дружины, ближники-бояре. Скакали скоморохи, смеша себя, гостей и даже слуг, что непрерывно входили и выходили через боковые двери, внося новые кушанья и вынося пустые блюда.

При одном взгляде на это изобилие, пестроту и веселье у Буяна закружилась голова. Возможно, подействовало и вино, что подносили ему за голос в городе, но ему показалось, что он опять в Новгороде, на почетном пиру. Он шел вслед за дружинником, вертя головой во все стороны и подряд, приветствуя всех так, как привык дома.

Дружинники подвели их к столу самого князя. Ореховский князь Мал, в противоречие своему имени, был высок ростом, но худощав. Даже сидя он казался выше стоящего Властимира. Красный плащ и такого же цвета рубаха его были расшиты узорами и птицами. Он был уже не молод, но еще крепок. За столом рядом с ним сидели юноша немного постарше Буяна и девушка, при одном взгляде на которую Беляна ревниво поморщилась — княжна тоже была красива.

Мал осмотрел гостей и задержал взгляд на Буяне:

— Так это ты пел там, на площади?

— Я, светлый князь, — почтительно ответил Буян.

— Мне понравился твой голос. Скажи, кто ты и откуда, да смотри — ничего не утаи!

— А таить мне, княже, нечего — зовусь я Буяном сыном Вадима. Гусляр я из Новгорода. Случай меня в путь отправил, и случаем же я сюда попал — отец мой когда-то бывал в Ореховце, вот и мне по смерти родителя захотелось сюда отправиться, посмотреть на город этот сказочный.

— И как город сей тебе?

— Правду сказать, княже, мой родной Новгород он мне напомнил, я словно дома побывал на час малый.

Родина всегда свята для любого человека, а потому Мал согласно кивнул Буяну и указал глазами на его спутников:

— А это кто с тобой? Тоже твои, новгородцы?

— Это сестра моя единая, Беляна, — гусляр ласково поглядел на девушку, что не сводила глаз с украшений на груди дочери Мала, — а это… — он малость помолчал и вдруг отвесил земной поклон своему спутнику, скидывая шапку, — друг мой и побратим, князь города Резани Властимир сын Улеба. Властимир с удивлением смотрел на склонившегося перед ним гусляра, а князь Мал встал из-за стола, протягивая руки резанцу:

— Здравствуй, брат мой, князь резанский, гость дорогой. Сделай честь — садись с нами!

Слуги принесли стул с резной спинкой для Властимира, подали полную братину, и князь, подняв ее, поклонился на четыре стороны и выпил за князя, гостей и весь город.

Что до Беляны и Буяна, то им места нашлись почетные, близко от стола князя. Прошло немного времени, и Мал окликнул Буяна, заметив, что гусляр не торопится много есть и пить.

— Что же ты, Буян, гость новгородский, не ешь, не пьешь? Али не по нраву тебе что-то?

Буян вскочил:

— Благодарствую, князь ореховский, за добро да за угощение. Только сыт я уже.

— А раз сыт, не споешь ли нам?

Буян тут же схватил гусли и вышел перед столом князя на свободное пространство. Слуга принес ему скамеечку.

— Чем тебя, светлый князь, мне порадовать? — Буян настроил гусли и готовно положил пальцы на струны. — Сам закажешь иль я выберу?

— Ты гусляр. — Мал подпер щеку тонкими пальцами. — Говоришь, что по всей земле прошел — сюда из Новгорода добрался. Вот и князь то же мне сказал, — он кивнул в сторону Властимира. — Ну так спой нам о том, что в пути повстречал. Ты, я чаю, много всего видывал, много чудесного!

Гости поблизости уже разворачивались боком, — чтобы удобнее было слушать гусляра. Даже скоморохи притихли.

Буян щипнул струны. Он много чего видывал в это лето, но не про все можно петь — кое-что лучше в тайне сохранить. А спеть хотелось — и про Гамаюна, и про Сирин, и про святилище Ящера в пещере, и про угров, и про Купалу. Но, встретившись глазами с Властимиром, он понял, о чем или, вернее, о ком будет петь, и увереннее ударил по струнам:

Властимир понял, что Буян сочиняет на ходу. Сам он, в жизни не сложивший вместе и двух строк, мог только позавидовать умению гусляра и с удовольствием слушал его славословие Резани, которую Буян знавал лишь с его слов, ни разу в ней не бывая.

Вдруг Буян запел о нем и его встрече в Муромских лесах с чудищем, и Властимир едва не бросился прервать, опасаясь, что тот может выдать и саму цель их пути, но гусляр о том не обмолвился и словом.

Когда он наконец закончил, Мал посмотрел на резанца с уважением. Чувствуя, что нужны доказательства своему подвигу, Властимир достал ладанку с когтем зверя и показал ее князю.

Он сразу понял, что поступил правильно — отныне ореховский князь зауважал его еще сильнее и мог помочь, если нужда появится.

А Буян запел снова, теперь уже свою, новгородскую застольную песнь, что приходилось ему певать порой по нескольку раз за день. Два князя погрузились в беседу, его мало кто слушал, но он честно отрабатывал угощение и остановился только тогда, когда Мал обратился к нему со словами:

— Здравия тебе, добрый молодец, ты Буян-гусляр да Вадимович. Аи потешил ты нас песней звонкою да гудением струнным порадовал! Отплачу я вам, добры молодцы, — ешьте-пейте вы с моего стола, отдыхайте вы в моем тереме. На прощанье хлеба-соли вы примете, только уж прошу я — не гневайтесь, что за труд не плачу монетою. Но ведь нынче-то злата-серебра не отыщешь во всем Ореховце!

Буян только вскинул брови, когда князь заговорил как сказитель. Но тут сразу и понял, почему Мал велел привести их с улицы: князь был сам, вероятно, искусен в игре и пении. Но потом до него дошло: что-то странное было в речах князя. Он вскочил и приблизился к самому столу.

— Уж ты гой еси, князь ореховский, — заговорил он, подыгрывая Малу, — чудны речи я слышу, странные! Не тропинки вьются вдоль города — то дороги, дороги широкие. По дорогам тем да не путники и не калики перехожие — там купцы все едут с товарами. Кто ж из них пройдет мимо города — торг Ореховский на весь свет гремит!

— И потом, — добавил Властимир, — разве не только что кончился последний торг? Объясни нам, князь! Почему в городе нет злата-серебра?

Мал опустил глаза, его сын гневно стиснул кулаки, дочь вспыхнула румянцем. Словно бы ничего не переменилось и за столами по-прежнему шумел пир, а в зале словно тьма сгустилась.

— Хорошо, Буян, сын Вадимович, — тихо сказал князь Мал. — Ты и песни ладно поешь, и за словом в карман не лезешь. И ты, князь… Откроюсь я вам, гости, — уж двенадцать лет, как платит город наш дань Змею, что в горах Сорочин-ских живет. Раз в год наезжают его слуги-ратники, в свою землю отправляют дани-выходы. Вот и на днях приедут слуги Змеевы — они все товары да злато вырученное заберут, а коли что найдут еще ценного, то без счету возьмут… Уезжай-ка ты, Буян, из города, а то, как приедут они, увезут тебя гусляром к Змею!

Резанец подался вперед:

— А скажи-ка нам, светлый князь, отчего дань такая невиданная?

— Положил сначала Змей вроде дань малую, а берет теперь вдвое большую. Змею положено в год двенадцать коней вороных, двенадцать гнедых, дюжину рыжих и дюжину белых, дюжину быков и дюжину волов, двенадцать коров белых, двенадцать коров черных, двенадцать красных и двенадцать пестрых. А еще им надобно дюжину сундуков с златом-серебром и двенадцать с узорочьем кованым, тканым и вязаным. А сверх того — двенадцать кречетов и двенадцать лебедей… Эта дань последняя самая тяжкая — кабы не она, не так горько было бы все прочее.

— Это две дюжины птиц-то? Или на Дону лебедей мало?

— Далеко ты живешь отсюда, князь резанский, не ведаешь, что Змеевы слуги так людей наших зовут, — вздохнул Мал. — Каждый год должны мы давать Им по двенадцать девушек и двенадцать юношей, чтобы остальные жили в мире и покое. Приезжают слуги, мы мечем жребий — те, чьи жребии тонут, уходят к Змею в логово. И никто оттуда не возвращается! А ты говоришь — золото…

— А почему же вы это терпите? — воскликнул Властимир. — Мои резанцы давно бы ему шею свернули! Или перевелись богатыри в Ореховце?

— В том-то и дело, что перевелись! — вместо отца ответил его сын. — Сколько лучших людей, воев и богатырей, отправилось со Змеем ратиться, да ни один назад не вернулся. Да-#се из других краев приезжали…

Буян и Властимир переглянулись. Губы гусляра растягивались в улыбке. Он кивнул князю, и тот обратился к Малу:

— Слушай меня, князь-брат! Мы из Резани сюда приехали потому, что про Змея прознали. И готовы с ним сразиться.

Мал вскинул голову в испуге:

— И не думайте, гости! Смерти вы своей ищете — вас Змей огнем спалит, едва вы к его логову доберетесь, а и того еще сыскать надобно. Дорог-то там нет, и спросить не у кого будет. Лучше уезжайте подобру-поздорову, коли жизнью дорожите!

— Нет, — решительно ответил Властимир. — Наша дорога туда. И мы пойдем вперед — или зачем столько прошли! Когда, говоришь, слуги Змеевы приедут?

— А что вы решили? С ними сразиться, людей наших отбить? Их же приедет не менее сотни, да сотня за воротами ждать будет — они ученые: мы не раз пробовали отбить данников!

— Ни с кем мы драться здесь не будем, — пообещал Властимир. — Просто у меня мысль одна есть… Говорить, Буян?

— Давай, коли дело. — Гусляр придвинул ближе скамеечку, на которой сидел.

— А дело вот какое — как сказал ты, светлый князь, дадут Змею в дань двенадцать девушек и столько же юношей. Вот и подумал я — Буян юн совсем, Беляна — тоже, да и я стариком не кажусь. Избавим мы троих людей от гибели, вместо них уйдем в Змеево логово.

Гусляр кивнул, а Мал забеспокоился:

— Вы точно смерти своей ищете, гости резанские! Да где же это видано, чтоб на смерть за чужих людей идти? Не могу я этого вам позволить, а коли упорствовать будете — и под замок посажу!

Беляна, услышав, что ее спутники о чем-то беседуют с князем, тихонько подобралась сзади и как раз в этот миг воскликнула:

— И правильно, княже! Я молода еще, жить хочу! Не позволяй им!

Вместо ответа Властимир и Буян встали рядом, твердо взглянув на изумленного Мала. Он смешался, отвел глаза. Буян строго смерил Беляну взором, словно невзначай тронул оберег, и девушка отступила, потупясь. А Властимир тихо сказал:

— Не время спрашивать да рядиться, князь! Как мы решили, так и сделаем. А ты лучше, коли хочешь землю свою Змея избавить, прикажи-ка отковать три жребия из свинца, потяжелее, и в дерево их одеть, чтобы снаружи незаметно было. И пусть к завтрему все готово будет!

ГЛАВА 20

На следующее утро в городе царила суматоха. Несколько купеческих судов успели уйти от пристани еще ночью. Другие спешно готовились отплыть. Сухопутные караваны проходили в настежь открытые городские ворота, торопясь уйти подальше.

Горожане же к воротам над капищем сгоняли скот, вели лошадей, на телегах везли или тащили в руках сундуки. Жители привыкли, что слуги Змея берут больше, и готовили это сразу, не желая, чтобы те пустились в поиски по домам. Скотина ревела, лошади ржали, брыкались.

Сорок юношей и два десятка девушек, все в белом и новом, как на смерть, стояли отдельно. Здесь были и девочки лет по тринадцать, и мальчики, им ровесники, и холостые мужики. Один попался даже ровесник Властимиру, а вот Беляна оказалась одной из самых старших: девушек в Ореховце старались выдать замуж пораньше и за кого ни попадя, лишь бы не попала к Змею. Младшие плакали, старшие их утешали, но не всякий из них мог сдержаться, глядя на заплаканную мать, отца, сестер и братьев. Какая-то женщина отчаянно обнимала и целовала подростка лет семнадцати — как сказал кто-то Буяну, у нее несколько лет назад уже увели старшего сына, которому тоже в тот год семнадцать минуло. Многие с сожалением поглядывали на красавицу Беляну — во всем городе краше ее была только Любава, дочь князя Мала.

Среди всех спокойным был только Буян — не надеясь на свой жребий, он на рассвете прокрался в кузницу и потихоньку стащил оттуда гвоздь из лошадиной подковы. Его он забил в свой жребий. Тот ощутимо оттягивал ему руку. Но гусляр был уверен, что он не подведет.

Слуги Змея приехали сразу после полудня. Они ворвались в город с трех сторон, как завоеватели, с криками и гомоном, сверкая обнаженными саблями. Издалека услышав их говор, Властимир удивился — он не ожидал, что слугами Змея окажутся самые обыкновенные хазары. Всадники вылетели к капищу, осадили коней, и он понял, что не ошибся — это и в самом деле были хазары.

Их предводитель — он чем-то напомнил Властимиру мадьяра Керека — съехался с князем Малом под тыном и громко зачитал список даров. Князь принял свиток и молча показал на скот, лошадей, сундуки на телегах и людей, предлагая проверить.

Хазары верхами, не трудясь спешиваться, поехали проверить товар. Кончиками сабель они поддевали крышки сундуков, влезали в золото руками по локоть, ворошили меха и ткани, подозрительно принюхивались к винам в бочонках, коров, быков и лошадей осматривали со всех сторон, открывали рты и смотрели зубы. Точно так же вели они себя с людьми — вынимали у девушек серьги из ушей, снимали бусы и браслеты, щупали руки и грудь. У некоторых мужчин и юношей стаскивали рубахи, проверяли мышцы. Широкие плечи Властимира вызвали у хазар восхищение — они столпились вокруг него, прищелкивая языками и что-то лопоча по-своему. Князь ждал, когда его кончат рассматривать как диковинного зверя, и чувствовал, что его гнев сейчас выплеснется наружу.

Ему удалось с превеликим трудом сдержать себя, да и то спас его Перунов жрец, как раз в эту минуту вышедший из ворот капища, чтобы благословить уходящих. Хазары недовольно расступились, и старик торжественно благословил всех сразу, обещая молиться за них, испрашивая милости у богов. От его слов девушки заплакали — жрец говорил с отъезжающими как со смертниками, судьба которых известна.

Хазары торопились, они оттеснили жреца и погнали всех людей прочь из города, к реке. Следом за ними двинулись их родственники и княжеская дружина во главе с самим князем Малом — проследить, чтобы все было по уговору.

Саженях в ста ниже по течению, недалеко от пристани, берег был песчаным и пологим. Песок был истоптан скотом и птицами. Вдоль берега тянулись луга и перелески, озаренные солнцем, и река плыла мимо них лениво и ласково. Маленькие волночки набегали на мокрый песок.

Здесь, на берегу, издавна в Ореховце метали жребии.

Хазары, щелкая плетьми, отогнали толпу провожающих подальше. Двенадцать жребиев из предназначенных для юношей и столько же для девушек были специально утяжелены немного с одного конца, но на внешний вид все они были одинаковы. Жребии ссыпали в мешки, чтобы никто не мог перебирать их, выискивая тот, что полегче. Несколько хазар внимательно следили, чтобы люди не задерживались в выборе и, взяв жребий, сразу отходили к воде.

Буян шел перед Властимиром и, запуская руку в мешок, обернулся и шепнул князю:

— Бери верхний — я подложил!

Тот кивнул — им нужно было получить заведомо тяжелые жребии, чтобы попасть в число тех, кого отведут к Змею.

Всех выстроили на берегу у небольшого обрывчика, где было удобно метать жребии. По сигналу все жребии сразу полетели в воду и упали с согласным всплеском. Тотчас же несколько из них камнем пошли ко дну, а люди с берега следили за ними жадными взорами — каждый пометил свой жребий и теперь старался разглядеть, утонул он или нет.

Заметив, что его жребий спокойно поплыл вниз по течению и не собирается тонуть, какой-то подросток с криком радости прыгнул в воду, ловя его. Все прочие, не обращая никакого внимания на хазар и их плети, попрыгали в воду. Те, чьи жребии утонули, торопились выловить жребии счастливчиков и содрать их метки прежде, чем кто-нибудь это заметит. В одном месте на мелководье вспыхнула драка из-за жребия, хазары кинулись разнимать. Виновником оказался тот самый семнадцатилетний юноша, у которого когда-то точно так же увели брата, — он попытался отнять жребий у мальчишки помладше, но тот вцепился в его руку зубами. Не тратя времени на разбирательство, хазары отвели к обозу обоих драчунов, вручив спорный жребий первому попавшемуся парню, протянувшему к нему руку.

Жребии Властимира и Буяна поплыли рядом, словно связанные, в камыши. Друзья поспешили за ними и настигли их в тот самый миг, когда один из них, булькнув, утонул. Второй же плыл дальше, словно был сухим листом.

Взглянув на него, Буян вытаращил глаза — плыл его собственный жребий, не только отлитый по княжьему приказу из свинца, но и утяжеленный гвоздем. Жребий Властимира лежал на дне. Друзья смотрели на жребий Буяна.

— Это что же выходит? — дрогнувшим голосом промолвил гусляр. — Как же это?

— Это значит, что мне идти, а тебе оставаться.

— Но мы не можем порознь! Вспомни — всякий раз, как мы разлучаемся, что-нибудь непременно случается: то угры нас поодиночке чуть не убили, то птица Сирин, а потом и Сур-Топаз… Совсем недавно Лихо в Купалину ночь… Не должны мы быть порознь — иначе погибнем без славы!

Он пробовал утопить свой жребий, но тот упрямо всплывал, словно его толкали снизу.

— Ничего не понимаю, — пожал плечами Буян. — Он же тяжелее любого!

— Знать, доля твоя такая — остаться жить. А мне…

Буян схватил его за локоть:

— Не можем мы так все оставить. Погоди, я достану себе другой!

— Где? По всей реке шарить будешь?

— Нет, свой кому-нибудь отдам.

Буян выхватил не оправдавший надежд жребий из воды и только успел оглянуться, ища кого-нибудь, как к ним, заметив, что они слишком долго беседуют, с берега спрыгнул хазарин.

— Что там? — спросил он, указывая концом плети.

— Жребий, — быстро ответил Властимир. — Чей?

— Не знаю, — сказал Буян. — Чужой какой-то. Я свой ищу!

— Покажи.

Гусляр разжал ладонь.

— Что, утонул? — спросил хазарин.

— Да, — ответил Буян. — Мой на дне, а этот… Эй, чей жребий? — закричал он во весь голос.

Хазарин несильно вытянул его плетью.

— Врешь, — оскалился чужак. — Не бывало еще такого, чтоб человек ради другого от доли своей отказался. Из вас двоих жребий у тебя, значит, ты, — он ткнул концом плети во Властимира, — едешь с нами… — И добавил, угрожающе тряхнув плетью перед носом Буяна: — Ложь! Не лги нам!

Он что-то сказал по-хазарски остальным. Двое присоединились к нему, окружили Властимира и увели. Буян остался стоять по колено в воде, сжимая в кулаке бесполезный кусок свинца, оправленный в дерево. Потом размахнулся и с силой забросил его подальше. Жребий отлетел на десяток саженей, но опять не утонул, а поплыл вниз по течению.

На берегу Буян выяснил, что жребий Беляны тоже утонул. Среди девушек ссор было меньше, но слез и криков больше: у кого-то оставались женихи. Беляна, когда ее вели от реки к остальным избранницам, визжала, рвала на себе волосы, каталась в истерике, падала хазарам в ноги, но те уже углядели ее красоту и молча толкнули к прочим.

Оставшиеся счастливцы бросились к своим семьям и поспешили в город, подальше от реки, где уже поднимался плач матерей, сестер и невест. Буян смешался с толпой, упрямо стараясь спрятать непрошеные слезы. Ему даже не дали проститься с князем, лишив возможности незаметно передать ему оберег. Конечно, резанец все равно не смог бы им правильно воспользоваться, хотя в момент настоящей опасности знаков, подаваемых оберегом, не поймет только мертвец. Но тот хазарин успел рассказать про Буяна остальным, и его все отгоняли, как назойливую муху.

Кругом стоял плач и шум, но Властимир словно ничего не слышал. Он целиком ушел в обдумывание планов и даже не видел, как к нему пытался пробиться Буян. Пленников согнали в два ряда и на всякий случай связали одной веревкой. Она была достаточно длинной, чтобы не мешаться при ходьбе, но она же и не давала им разбредаться, особенно пока им придется идти по перелескам и знакомым местам — хазары знали, что славянин, если захочет, способен раствориться в лесу бесследно, как вода в сухой земле.

Полоняников провожали за ворота их семьи. Когда их Уже выводили из города, Властимир оглянулся на толпу провожающих. Княжеская дружина сдерживала народ, сам князь Мал замер чуть впереди. Он пустым взором следил за удаляющимся караваном. В первом ряду стоял Буян, судорожно прижав руки к груди. Он впервые был неулыбчив, и князю показалось, что неунывающий гусляр плачет.

Во все стороны раскинулась степь — из края в край только равнина, редкие курганы с древними богами на вершинах, балки, заросшие кустарником, и дороги. Проложенные по звездам, они указывали путь во все стороны света. Однообразие степи нарушают табуны тарпанов, стада туров и сайгаков, что заходят сюда с востока. Порой пробегают дрофы и стрепеты, свистят сурки и суслики, в вышине трепещут крыльями пустельги, высматривают добычу и звенят голоса жаворонков. Степь живет своей жизнью, дышит, любит и ненавидит и меньше всего хочет знать о том, что творится за ее пределами.

По пыльной дороге не спеша с севера на юг движется облако серой куревы. Заметив ее, птицы тревожно взмывают повыше, звери чутко настораживаются и даже суслики стихают.

Караван приближается, и уже можно различить отдельные повозки и всадников.

Повозки, большая часть которых нагружена сундуками и мешками, влекомые быками, движутся гуськом. Чуть впереди едут несколько хазар. Прочие гонят скот, сбив его в один гурт и отделив только лошадей, либо сопровождают полоняников, что бредут по степной дороге. На каждого полоняника приходится по два охранника, и еще несколько носятся вокруг, разведывая местность или от скуки упражняясь в метании аркана на любую цель. Замыкают шествие примерно десяток воинов — время от времени то один, то другой отстает и оглядывается: нет ли погони? Но в степи не видно других людей, кроме тех, которые составляют этот караван.

Он движется почти без остановок. Солнце с чистого, без единого облака неба льет тепло без всякой меры. Третий день стоит удушающая жара, только привычные и не к такому хазары не замечают ее — полоняникам приходится гораздо хуже. Некоторые проклинают жару, и не у всех хватает внимания заметить, что впереди над землей клубятся какие-то облачка — то ли след уходящего табуна, то ли грозовые тучи.

Первые несколько дней, пока попадались островки леса и обросшие зарослями узкие речушки, хазары не спускали глаз с полона — люди составляли половину ценности всего каравана, и потеря даже одного была трудновосполнима. Там, где была возможность укрыться беглецу, любой мог попытаться совершить побег. Поэтому первые дни хазары гнали полон, не жалея никого. Бичи, что то и дело мочились в воде, часто свистели над людьми: мокрая кожа сечет больно, но почти не оставляет следов, которые очень не любили хозяева хазар на телах полоняников. За дневной переход девушки так уставали, что засыпали, порой не дожидаясь ужина.

На четвертый день леса отдалились вместе с последней рекой, и хазары сбавили ход, щадя пленных.

Подложив под голову кулак, Властимир лежал без сна, глядя на звездное небо. Вокруг вповалку спали другие полоняники — слышалось только их тяжелое дыхание и бормота-ние сквозь сон. Спящий лагерь освещало несколько костров, между ними не спеша бродили хазары-сторожа, поглядывая по сторонам, — дня два назад на последнем ночлеге в камышах неподалеку кто-то бродил. Кто это был, разведать не удалось. Никто из полоняников не пропал, но хазары не теряли осторожности.

Охранник прошел мимо, но Властимир даже не повернул головы в его сторону. Он смотрел на звезды и вспоминал другую такую же ночь, накануне дня Купалы, когда он точно так же смотрел на звезды, плывя по реке, был свободен и до него доносились ослабленные расстоянием голоса праздника. Звезды остались теми же, но все прочее минуло безвозвратно. Он совсем один в кольце врагов, Буян далеко, а впереди только неизвестность. Но он все пройдет — был в этом уверен.

Подозрительный шорох рядом отвлек его от дум. Он нехотя повернул голову — кому-то из полоненных еще не спалось. С некоторым удивлением князь увидел, что кто-то в светлом, приметив, что хазарин возвращается, приник к земле. Властимир невольно затаил дыхание. Если этот полоняник решил сбежать, он не станет выдавать его.

Но пленник подполз вплотную и толкнул его в бок, предлагая подвинуться. Властимир посторонился, но незнакомец попался настырный — он немедленно улегся на освободившееся место и потормошил князя решительнее. Властимир отодвинулся еще, но теперь уже решил, более не притворяясь, выяснить, кто мешает ему спать.

Длинная русая коса упала на грудь Властимиру. Оказывается, это девушка. Размалеванная, словно явилась сюда на праздник, нахальная девка лезла ему под бок, и не просто лезла, а норовила угнездиться вплотную.

— Куда прешь? — зашипел Властимир, отталкивая ее. — Пошла прочь, бесстыдница!

Но девка попалась очень наглая, припала к нему, обхватив плечи Властимира рукой.

— А ну, вон отсюда! — Князь сделал попытку отделаться от нее силой.

Девка улыбнулась лукаво и зазывно:

— Тихо-тихо, миленький! — и припав к его уху губами, шепнула: — То не облако в лес хоронится, не туманы полезли с реки…

— Буян? — не поверил своим ушам князь.

— Я, княже, — расплылась в улыбке «девка», уже беспрепятственно устраиваясь рядом.

Властимир внимательно разглядел его в неверном свете догорающего костра. Гусляр был в длинном белом платье с узорами по подолу, как у любой девушки. Две толстые косы цвета спелой соломы спускались почти до пояса. Подведены углем брови и глаза, натерты свеклой щеки. На первый взгляд его и правда можно было принять за девушку, особенно в темноте.

— Ты впрямь похож на девку, — молвил Властимир. — Но как это тебе удалось? Это все…

— А, пустяки. — Буян беззаботно махнул рукой. — Я дома на игрищах и не такое устраивал. Ко мне как-то один даже посвататься обещался и не верил, что я парень!

Он был явно очень горд собой.

— А как ты сюда попал?

— Да… Поменялся с одной дурочкой из обоза… Я ведь поклялся себе, что ни за что тебя не брошу, и когда вас увели, вспомнил про наши забавы — у хазар-то, чай, такого не видывали отродясь. Три дня крался по вашим следам, а потом на ночлеге толканул одну светленькую, с косами, и все ей выложил. Она была рада-радешенька, даже не спросила, зачем мне это надо, — на коня без седла вскочила и ускакала…

— Да ты и коня ей отдал? — ужаснулся Властимир.

— Точно, — кивнул Буян, — вороного, ореховецкого. А Воронка — на его место. Ну, а гусли мои уже давно рядом с твоим мечом в обозе лежат.

Меч Властимира был среди другого оружия, что предназначалось в дар Змею, и должен был в конце концов достаться хазарам. Повозку с оружием охраняло несколько смен стражей днем и ночью — оставалось удивляться, как Буяну удалось добраться до нее.

— Ты понимаешь, чем рисковал-то? — рассердился Властимир, но голос его дрогнул — он был слишком рад встрече с гусляром, чтобы всерьез желать обратного.

— Всем, — спокойно молвил Буян. — Если бы меня поймали, меня бы убили. Но мы не должны разлучаться, Властимир, или ты еще не понял того? Всякий раз, как мы расстаемся или ссоримся, с нами что-нибудь случается — то Сирин-птица, то еще что… И без меня ты со Змеем не совладаешь, помяни мое слово. Я тебе еще пригожусь!

Эти слова напомнили Властимиру ту самую песню, что певал Буян перед мадьярами.

— Но я воин, а что можешь ты, гусляр?

— То и могу! Ты меня еще не знаешь. Погоди, дай только до Змеева логова добраться…

Он приподнялся на локте, сердито глядя на князя сверху. Тот потянул его обратно, а рядом раздался свистящий шепот часового-хазарина:

— Эй! Кто там? Спать, живо!

Буян дернулся, как потревоженный заяц, и сказал:

— Я пошел! Бывай, княже.

Он собрался ползти прочь, но Властимир краем глаза увидел, что хазарин направляется к ним. Буян не успел бы спрятаться среди девушек и был бы сурово наказан за попытку побега — князь не сомневался, что хазары именно так и расценят появление «девки» возле костра мужчин. Он поймал гусляра за локоть, рывком подтянул к себе и, прижав его к земле, прикрыл собой. Сообразивший что к чему, Буян притих, тяжело дыша.

Над ними послышались и остановились шаги сторожевого хазарина. Он подошел слишком близко, чтобы князь тешил себя надеждой, что все обойдется. Властимир затылком чувствовал на себе его взгляд. Он ждал, что тот сейчас поднимет тревогу, их растащат и тут непременно выяснится, что Буян не девка. И тогда… О последнем Властимиру было страшно и думать. Но хазарин-охранник лишь постучал пониже спины князя тупым концом копья и поощрил:

— Давай, давай… Скоро не до того будет!

Охранник еще постоял над ними, но потом ему наскучило, и он отошел к другим кострам. Там его спросили о чем-то хазары, рассмеялись, но никто из них больше не обращал внимания на полоняников.

Когда разговоры и шевеление у костра немного поутихли, Властимир приподнялся, давая Буяну возможность дышать. Гусляр вжался в землю, глаза его поблескивали в свете звезд, как у зверя, он был бледен, но опять улыбнулся.

— Ох, княже, — молвил он, — сознаюсь — струсил я! Подумал — а ну как он остальных кликнет? Что тогда?

Властимир только покачал головой:

— Я сам того же боялся. Еще могли догадаться, что мы все это затеяли нарочно, и тогда не видать нам Змеева логова как своих ушей!

— Конечно, — кивнул Буян. — Мне б тогда точно не жить… Но, видно, боги еще не зовут нас к себе. Так что будь уверен, княже, — он под рубахой пошарил оберег, — исполнится что задумано в свой срок. Пока же надо, ждать и отдыхать… Я пошел!

— Погоди, — опять остановил его Властимир. — Подожди, пока они уснут, — а то изловят точно!

Но Буян уверенно покачал головой и неслышно растворился в темноте. Прислушиваясь к звукам ночи и вглядываясь во тьму, где должна была мелькать белая рубаха гусляра, Властимир так и не смог ничего увидеть и понял, что Буяну удалось незамеченным проникнуть в обоз и отпустить еще одну девушку.

Но тревога за друга не давала ему покоя еще очень долго, и прислушивался, пока его не сморил сон.

Наутро резко похолодало, легкие облачка на горизонте превратились в грозовые тучи, заволокли полнеба, оставив чистым только северный край. Стремительный южный ветер громоздил тучи одну на другую. К вечеру прошел ^мелкий дождичек. Он прекратился вскоре, но на следующий день с утра зарядил такой ливень, что обоз остановился, пережидая непогоду.

Ночевать пришлось тоже под проливным дождем, не разводя костров. Ливень отступил под утро, но после дождя дорогу и всю степь размыло. Кони брели шагом, с трудом вытаскивая копыта из грязи, телеги вязли. Хазары злились и непрерывно щелкали бичами, подгоняя полоняников и заставляя их вытаскивать телеги, которые через десяток шагов снова увязали в грязи. Девушки так измучились, что их, уже падающих, как мешки, усадили на телеги. Но как только они отдохнули, их снова заставили идти. Через два дня прошел второй ливень, вовсе превративший степь в месиво.

За эти дни Властимир всего несколько раз мельком и издалека видел Буяна. Поговорить им больше не удавалось. Гусляр держался среди девушек, как одна из них, и вел себя очень естественно. Они-то, может, и догадывались, что Буян мужчина, но хазары пока не догадывались. Буян не общался с Беляной — девушка могла его узнать и выдать неосторожным словом или жестом. Впрочем, все к тому времени были так измучены переходом по раскисшей от дождей степи, что никто ни с кем не разговаривал.

Только на десятый день после выхода из Ореховца полоняники увидели горы.

Небо расчистилось, ветер в вышине гонял остатки облаков. Вдалеке показались очертания горных вершин.

С седел хазары раньше славян заметили их и радовались, восклицая что-то на своем языке и поигрывая саблями и плетьми. Обоз остановился. Полоняники всматривались в пугающую даль, терзаясь мыслями.

Рядом с Властимиром прерывисто вздохнул подросток, тот самый, который на реке дрался за жребий.

— Все. Вот и пришли. Это конец…

Голос его чуть дрогнул, и на него цыкнули.

— Будет тебе кликать беду, — хмуро молвил самый старший после Властимира полонянин. — И так тяжко на душе, а тут еще…

— Как знать, — вдруг бодро заявил Властимир, — может быть, конец ждет здесь вовсе не нас!

Остальные одиннадцать полоняников вытаращили на него глаза.

— Ты чего? — удивился старший парень. — Кто в горы попадает — назад не воротится!

— А ты откуда знаешь? — ухмыльнулся Властимир — Иль ты там бывал, иль видал того, кто оттуда ушел, что так говоришь?

— Все так говорят, — смешался парень.

— Врут все! Никто ж не ведает, почему не возвращаются люди. А если знают, что назад хода нет, то не от тех ли, что ход сей нашли? А раз так, то можно уйти из гор и блажь все это! Лучший способ узнать истину — это самим пойти в горы.

Он окинул притихших людей взглядом и по их молчанию понял, что они начинают верить ему.

Но миновало еще два дня, пока они не подошли к горам вплотную. Час за часом высоченный хребет приближался, становясь все больше. Полоняники опускали глаза — горы давили на людей, сгибали их своим молчанием. Ореховцы ни разу не видели ничего подобного, только слышали сказки об этом и теперь пугались одного вида покрытых вечными снегами вершин.

Непреодолимая стена камня вызывала трепет и ужас. Многим уже казалось, что дальше придется лезть на нее, но вскоре обнаружилось, что дорога ведет в ущелье, достаточно широкое, чтобы в нем разъехались две телеги. А по бокам поднимались каменные громады, оставляя наверху лишь узкую полоску неба.

Под ногами, копытами и колесами хрустели мелкие камешки. Огромные глыбы на склонах грозили сорваться в любой миг. Мимо них проходили с опаской. На склонах лепились редкие кустарники и корявые деревца, кое-где росла трава. В одном месте ущелье расширилось. Там с высоты с шумом падал ручей, своей вековой работой выбивший в камнях озеро в несколько саженей шириной. Здесь обоз остановился. Все напились ледяной горной воды со странным непривычным вкусом, и хазары разложили костры, расположив их кольцом, внутри которого сгрудились телеги, люди и животные. Костры служили одновременно защитой от местных хищников — их рев порой будил людей и беспокоил скотину — и мешал полоняникам бежать в горы. Тот самый мальчишка, который первым испугался гор, попытался под Утро сбежать. Его изловили и выпороли так, что он с трудом поднялся. Властимир с еще одним товарищем по несчастью принял неудачливого беглеца после жестокой порки на руки. Но в этом хрупком теле чувствовалось славянское упрямство человека, который поклялся себе, что все-таки уйдет.

— Терпи, дурашка, коли жить хочешь, — шепнул ему Властимир и уже не отпускал от себя.

Ущелье вскоре закончилось отверстием огромной пещеры, у которого их уже ждали другие хазары.

Перед входом, достаточным, чтобы в него проехало сразу семеро всадников с высоко поднятыми копьями, была небольшая площадка. Всех полоняников согнали на нее, смешав девушек и юношей. Ожидавшие хазары не спеша принялись разглядывать их, переговариваясь с доставившей их охраной. Потом один из встречавших повелительно махнул рукой, полоняников окружили и, толкая тупыми концами копий, погнали в пещеру.

Поддерживая избитого мальчишку, Властимир вошел во тьму подземелья одним из первых. Рядом с ним оказался Буян, но гусляра быстро оттеснили, и тот ничего не успел сказать князю.

Людей почти бегом погнали навстречу мраку, который не могли разогнать даже факелы в руках хазар. Князю это все напоминало пещеры, по которым они путешествовали с Ратом и встретили забытый идол Ящера. Буян вспомнил о том же.

Коридор закончился гротом, из которого дальше вело несколько ходов. Здесь юношей и девушек разделили. Долго сдерживаемые слезы сами хлынули у девушек наружу, и эхо подхватило вскрики и горестные стенания. Полоняники прощались перед смертью. Какая-то девушка, совсем юная, вцепилась в шею одному из парней с такой силой, что понадобились усилия четырех хазар, чтобы разжать ее руки. Когда ее оттаскивали, она упиралась и кричала, пока могла:

— Я люблю тебя, Ждан! Люблю!

Хазары зажали ей рот и увели. Вместе с девицами ушел и Буян, как когда-то в стане мадьяр, даже не посмотрев на князя.

Девушек вывели на небольшой помост, огороженный низким заборчиком. В стенах пещеры горели факелы — в их свете хазары принялись осматривать полонянок, тыча пальцами и переговариваясь. Девушки, чувствуя на себе откровенные оценивающие взгляды, смущались и дрожали, сдерживая слезы.

Беляна была, напротив, возбуждена. Она знала, зачем пришла сюда. Хотя предпочла бы обойтись без пещер и их обитателей, но раз нет другого выхода, лучше покончить с этим делом сразу. Этот резанец с его стрелами и необыкновенной удачливостью должен погибнуть, и поскорее… А здесь никто не догадывается, что Властимир пришел сюда, чтобы убить Змея — того, кому все они служат, каждый по своей причине.

Хазары пока не обращали на нее внимания, занятые остальными девушками. Улучив минуту, Беляна протолкалась вперед, к самому краю помоста, и, подождав, пока взгляд одного из хазар, который явно был здесь главным, обратился на нее, не спеша обнажила плечо и открыла выжженное прикосновением Лиха клеймо.

На белой гладкой коже оно в кровавом свете факелов было хорошо заметно. Увидев знак, хазарин оторопел. Беляна дала ему время насмотреться, потом натянула рубаху на плечо и кивнула.

Хазарин подозвал одного из своих воинов и что-то тихо сказал ему на ухо. Тот почтительно поклонился и убежал куда-то по темному коридору.

Беляна успокоенно вздохнула. Полдела было сделано. Они со старухой не зря столько ждали в том лесу. Но им не везло — все время подле резанца был этот гусляр, который слишком много знает, чтобы быть обыкновенным человеком. Его знание тайной магии, запретной во многих местах, его ум и сметка — он явно не тот, за кого себя выдавал, но он далеко, остался в Ореховце, и князь теперь падет.

Беляна, однако, не ведала, что гусляр стоит в нескольких шагах от нее. Буян же не понял, какой знак подала Беляна хазарам, и не знал, зачем ей это понадобилось. Но тут хазары-охранники копьями погнали всех девушек по коридору.

Тем временем мужчин точно так же с непонятной пока целью вывели на точно такой же помост и затем отправили дальше в глубину пещеры. Подавленные всем увиденным и происходящим, славяне не сопротивлялись.

Ход вился как след змеи. Боковые ответвления отходили направо и налево. На поворотах горели масляные светильники, озаряя мрачные своды и каменные сосульки, свисающие с потолка. Было тепло и сыро, пахло затхлостью. Где-то звучно шлепались о землю капли — их не могли заглушить даже шаги людей.

Неожиданно полон остановили перед огромной, в два человеческих роста, овальной каменной глыбой. Передний хазарин сунул какой-то предмет, зажатый в кулаке, в щель сбоку, и глыба со скрежетом пришла в движение. Когда она отъехала в сторону, все увидели, что за нею открывается еще одна пещера.

ГЛАВА 21

Полоняников тычками копий и окриками втолкнули в новую пещеру, и камень задвинулся обратно. Подросток по-Дле Властимира прерывисто вздохнул.

Грот, куда их ввели, был огромным — почти три десятка саженей в длину и два десятка в ширину. У дальней стены он заворачивал направо. Пол, потолки и стены были неровные — сверху спускались толстые сталактиты, на стенах имелись складки, на полу встречались ямы и гребни. На ровных местах камни и щебень были собраны в кучи, между которыми были протоптаны тропинки. В стенах на разной высоте были выдолблены ложа разной длины и ширины. На каждом лежали ветошь, шкуры и тощие тюфяки, а кое-где и просто охапки соломы. В центре стояло несколько больших отесанных камней, служивших столами, а вокруг них — камни поменьше, вместо скамей. На столах стояла глиняная и деревянная посуда. Освещалось помещение несколькими светильниками, прикрепленными к стенам. В спертом воздухе, где пахло старыми шкурами и человеческим потом, они горели плохо и чадили.

Пока пленники осматривались, из глубины пещеры вышли люди и окружили их. Старожилы стали внимательно разглядывать новичков.

Здесь было около пяти десятков человек — большинство, как отметил Властимир, были его ровесниками или чуть помоложе. Но сейчас все выглядели старше своих лет — все одинаково мрачные, настороженные, постаревшие от того, что пришлось им пережить. Судя по всему, здесь были не только жители Ореховца, но и обитатели других славянских земель.

— Откуда вы будете? — наконец, спросил один из старожилов.

— Из Ореховца, — ответил за всех парень, которого звали Жданом.

— А… понятно, — мрачно кивнул тот, кто задал вопрос. — Что ж, проходите!

Он сделал широкий приглашающий жест. Несколько человек стали накрывать на стол. Появился хлеб, репа, полосы вяленного по-хазарски мяса и кувшины. Пленники сели за стол.

— Ратибор? — вдруг воскликнул один старожил дрогнувшим голосом.

Сидевший подле Властимира подросток подпрыгнул от неожиданности. Из задних рядов к нему проталкивался парень не намного старше его и чем-то на него похожий.

— Горицвет? — ахнул подросток, подбежав к нему. — Ты живой?

Они бросились друг другу в объятия.

— Живой, живой! — повторял Ратибор. — Мы уж не чаяли… А мать-то как убивалась!

— Глазам не верю. — Горицвет не мог наглядеться на дорогое ему лицо. — Как ты вырос! Ведь мальцом был, от земли не видать! А теперь — погляди-ка… Просто не верится.

— Ты тоже совсем другой, Горицвет. Я тебя и не признал сперва-то… — Ратибор обернулся к Властимиру и остальным и воскликнул взволнованно: — Брат мой старший! Три года назад точно так же сюда попал. Мы уж думали, что погиб, а он живой… Вот бы мать узнала…

Горицвет понурил голову.

— Лучше бы и не узнала, — сказал он. — Отсюда нет возврата, только смерть.

Ратибор прижался к брату. Двое сидевших за столом подростков потерли кулаками повлажневшие глаза.

Властимир обвел всех взором — полоняниками овладело уныние и безнадежность.

— Нет, — строго и неожиданно громко молвил он, и все посмотрели на него. — Не след нам просто так сидеть и ждать, пока смерть придет за нами… Клянусь честью, силой Перуна и мечом Ругевита клянусь — мы еще покажем им всем… Выход найдется!

Полоняники посмотрели на него с недоверием, но тут странный шорох и царапанье у входа привлекли их внимание. Тяжелая каменная глыба, закрывавшая выход, дрогнула, натужно заскрипела и поползла вбок, открывая постепенно увеличивающуюся щель. Полоняники бросились в сторону, в темноту, стараясь спрятаться, полагая, что это хазары пришли за ними. Горицвет загородил собой младшего Ратибора.

За дверью, однако, не было слышно голосов обычно многочисленной охраны. Когда щель увеличилась настолько, что в нее мог пройти человек, кто-то бочком протиснулся в пещеру, не забыв что-то выдернуть из двери с той стороны. Заторная глыба вернулась на место.

— Княже! Княже! — раздался голос вошедшего.

— Девка! — удивился кто-то, увидев человека в женской одежде.

Но Властимир уже разглядел знакомые черты и вышел вперед:

— Буян? Как ты вошел сюда?

— Потом объясню. Князь, Беляна пропала!

— И что?

— Сейчас ты все поймешь! — Буян с Властимиром уселись на ближайший камень. — У меня предсказание того отшельника долго из головы не шло. О предательстве. И я за Беляной всю дорогу сюда, в полон, наблюдал. Сначала она вроде как все — печальна была, а потом присмирела и даже повеселела, словно не на смерть, а домой ее везут. Последние дни все на телеге ехала, не слезала, и охрана ее не сталкивала. А чуть нас завели в грот, точь-в-точь как у вас, — входят хазары, слуги Змеевы, говорят ей: «Пора!» — И она с ними пошла, не дрогнула. А других девушек уводили — они крик да плач подняли. Я дождался, пока все стихло, — и к тебе.

— Что ж тут такого? — засомневался Властимир.

— Чует мое сердце, что была она с хазарами в сговоре! — воскликнул Буян. — И оберег не молчит, покоя не дает… Не Медли, князь! Ночь скоро настанет — тогда и придет время Дело исполнять.

— А как мы выйдем?

— Ай не понял, как я вошел? — улыбнулся гусляр и вынул из-за пазухи сухой лист. — Разрыв-трава любой замок отопрет, даже такой. У меня запас пока еще есть. Я теперь тебя, княже, одного не оставлю.

Полоняники столпились вокруг, с удивлением глядя на Буяна. Такого тут еще не бывало, сколько они себя помнили — пленные сами двери не открывали.

— А кто вы такие? — спросил один из них. — С виду люди не простые, знакомы меж собой и речи ведете странные? Что за люди вы и откудова? И почему ты в женское платье обрядился?

Названые братья встали.

— Имя мне Властимир, сын Улеба, Всегневы внук, — негромко сказал резанец. — Князь я из города Резани, сюда приехал издалека нарочно — со Змеем силой помериться, постоять за землю-матушку. А к вам в обоз попал потому, что другой верной дороги в Змеево логово нет. Здесь же зверь сам на ловца идет.

Люди слушали его слова внимательно.

— Из какого ты, князь, города? — переспросил кто-то.

— Из Резани, что на берегу реки Оки стоит, отсюда к северу.

— Из Резани? — спрашивающий почесал в затылке — Что-то не слыхал такого города.

— Ничего, — уверенно кивнул Властимир. — Придет пора — ты еще услышишь о нем!

— А я — Буян, Вадима сын, друг его, — сообщил гусляр — Шел с ним от Резани, из лесов тамошних, и далее пойду до конца.

— А почто девкой вырядился? — спросил Горицвет.

— Жребий в Ореховце мне не вышел в полон идти вместе с Властимиром. Вот я нарядился, караван догнал и тайком в него проник, — объяснил Буян и принялся через голову, путаясь в подоле, стаскивать длинную девичью поневу. На парне оказалась расшитая по вороту рубаха, синие порты и востроносые сапожки. Полоняники весело захохотали, нахваливая удаль и хитрость Буяна.

— Слушай, а что это у тебя? — спросил мальчишка, указывая на оберег.

Буян подкинул на ладони резную фигурку.

— Оберег резанский, — объяснил он. — Хранит он от беды и лихих людей, а когда и совет даст — нужно только уметь слушать… Раньше, еще при Роде и сыновьях его, обереги по всей земле умели делать. А теперь на пальцах нетрудно пересчитать волхвов, которые могут настоящий оберег вырезать. Но их силу не сравнить с силой древних оберегов. А те со временем потеряли силу свою. Может, это последний древний оберег, что сохранил ее.

— А почему так случилось?

— Кто знает? Может, оттого, что сами люди стали иными, а может, тайна в них какая-то — про то я не ведаю!

Властимир только диву давался, слыша речи гусляра. И откуда он всего этого набрался? Вспомнил о волхве, которого Буян поминал пару раз. Не от него ли все знания гусляра?

Буян полюбовался на оберег и убрал его под рубаху. Один из слушателей протолкался вперед.

— А я-то смотрю и не возьму в толк, где я тебя видел! — воскликнул он громогласно с ильменским выговором. — Ты из Новгорода!

Буян улыбнулся во весь рот:

— Верно!

— Ты гусляр! Ваш дом стоял на Торговом конце, в середине улицы?

— Точно.

— И это ты тогда на свадьбе у Рюрика играл?

— Ну я. — Довольный Буян скромно потупился.

— Я тебя сразу и не признал, — сказал новгородец. — А ты меня помнишь?

— Нет.

— Я Изяслав, кузнеца Твердислава сын. Его кузня на Словенском конце первая. А у вас в Торговом конце такого кузнеца отродясь не рождалось…

— Точно! Изяслав, помню я тебя! — воскликнул Буян. — У тебя невеста в доме против моего жила…

— Верно! — радостно воскликнул Изяслав. — Здорово, земляк! Они обнялись, хлопая друг друга по плечам.

— Слушай, — отстранился Буян, — а как ты сюда-то попал?

— Мы с ребятами решили за зипунами на Итиль сходить, пограбить малость, — весело махнул рукой Твердиславич. — Да вот сюда попали. Тут с зимы… Да я не один здесь новгородец — со мной еще трое. Раньше нас шестеро было, но двоих уже к Змею увели.

Он обернулся, подзывая остальных новгородцев, но те не спешили подходить.

— Изяслав, — молвил один из них строго. — А ты что, не помнишь, что на всех концах прошлой осенью про него кричали?

Все как-то сразу притихли.

— Изгой он, — сказал тот новгородец. — Без угла и огня. У него полземли Новгородской варяжских мстителей кровных…

Не успел Буян и рта открыть, как заговорил Властимир:

— Про то, почему его изгнали, я ведаю. Буян мне все давно рассказал. Для тебя он изгой, а мне — побратим и верный Друг. Он мне столько раз жизнь спасал, сколько ты за свою жизнь кружек вина не выпил. Здесь нет его варяжских врагов, а ежели бы и были, то говорили бы они со мною, князем резанским. Гляди!

Он сунул под нос новгородцу даренный когда-то Торболдом перстень. Коли бы не заговорили здесь про варягов, так бы и не вспомнил про старый подарок, что каким-то чудом не потерял в дороге.

Увидев трезубец Рюрика, чванливый новгородец присмирел и отступил. Полоняники окружили гусляра, прося рассказать былину или спеть, и разом замолчали, когда он тихим голосом начал сказывать о чудесах в дремучих лесах и о Соловье-разбойнике.

Заслушавшись его, полоняники не сразу услышали, как опять заскрипела дверь-камень, и опомнились только тогда, когда, бряцая оружием, в пещеру ворвался десяток хазар-охранников, выставив вперед копья со сверкающими наконечниками.

Полоняники в смятении сгрудились в кучу, закрывая вскочившего Буяна.

Из-за спин хазар вперед выбежача девушка в темном узком платье с длинными распущенными белыми волосами. Она сразу ткнула пальцем во Властимира и закричала:

— Вот он! Вот! Хватайте его! Это он хотел убить Змея!

Властимир стоял как громом пораженный, не сводя взгляда с преобразившейся Беляны и не веря своим глазам.

— Правду сказал мне отшельник, — только и смог прошептать он.

Охранники-хазары бросились на безоружного князя, выставив копья, но им наперерез с криком рванулся Буян и свалился под ноги переднему. Не удержавшись, хазарин споткнулся и упал. На него налетел второй, третий… Образовалась куча мала: из-под нее, пыхтя, ужом выполз Буян и закричал полоняникам:

— Други, что же вы стоите? Поможем князю! Аи не славяне мы!

На него навалилось сразу несколько охранников, и крик его прервался. Он отбросил одного, другого, но третий больно заломил ему руки за спину.

На шум и крики в проеме показалось еще несколько хазар. Они разом бросились к дерущимся, но тут полоняники молча пошли на них с голыми руками.

Сшиблись быстро и сильно. Кто-то из славян закричал, почуяв в груди холод копья, но убившего его охранника повалили, отняли саблю. Изяслав вынул из груди умирающего копье. Вооруженные бросились на помощь безоружным. Все больше сабель, копий и щитов переходило в руки славян. Те, кто еще оставались безоружными, все равно смело лезли в сечу, хватали нацеленные в них копья, висли на них, пригибали к земле, рискуя жизнями. Заверещала Беляна — кто-то сильно отпихнул ее в сторону.

На отбившегося от троих хазар Властимира налетел новый охранник, целя копьем в грудь. Но князь левой рукой поймал ратовище у самого наконечника, отвел его в сторону и ударил охранника свободным кулаком.

Властимиру не раз приходилось так валить на охоте лосей, медведей и кабанов. Удар, который сбивал двухгодовалого лося с ног, отбросил хазарина далеко назад. Он упал и затих, оставив в руке Властимира копье.

Вокруг кипело кровавое побоище. Полоняники дорвались до оружия и сражались с ожесточением людей, которым уже нечего терять. По полу ползали раненые и умирающие, сражающиеся спотыкались о трупы. Буян в разорванной от ворота до груди рубахе, схватив копье посередине, пошел на двоих охранников, отбиваясь и сам нанося удары. Увлекшись с одним, он старался выбить хазарскую саблю и завладеть ею, но в это время второй хазарин замахнулся ему в спину копьем.

— Берегись, Буян! — крикнул князь.

Гусляр обернулся, увидел охранника с выпученными глазами, что падал прямо на него. Копье, брошенное Властими-ром, попало хазарину в спину — алый от крови наконечник вышел из груди.

— Беги, князь! — крикнул Буян. — Беги, сразись со Змеем, пока они не опомнились! Мы их отвлечем.

Выдернув у убитого саблю, Властимир выскочил за дверь. Следом за ним бросилось еще пять или шесть полоняников.

Ркай, глава колонии гэтов, не спеша вошел в пещеру. Он коснулся выключателя — и мягкий слабый свет из скрытых светильников озарил ее своды: гэты плохо переносили свет солнца этой планеты, испытывая почти физическую боль.

Пещера была довольно просторна, с шершавыми толстыми стенами, поддерживающими неровный, скошенный к дальней стене потолок. Две большие двери в противоположных концах ее, замаскированные под камень, были заметны только опытному глазу. Над ними были установлены кондиционеры, поддерживающие постоянную влажность и температуру. Пол в центре пещеры понижался конусом. Там, в гнезде из мягкого материала, покоилось их будущее.

Вокруг почти двух сотен округлых, слегка различающихся по форме, зеленоватых в искусственном освещении, блестящих яиц обвивалась их мать, положив голову на кончик своего хвоста. Почуяв чье-то присутствие, она открыла глаза и угрожающе поднялась. Но, узнав Ркая, сменила гнев на милость — опустила голову и медленно выползла из гнезда ему навстречу.

На первый взгляд они разнились очень сильно — никто посторонний не мог бы догадаться об их родстве. Высокий, чуть ниже сажени, тонкий и гибкий, как змея, на которую походил внешне, Ркай казался уродливой карикатурой на человека—длинные руки, выпученные немигающие глаза, прорезь рта, мелкие чешуйки на теле там, где его не прикрьь вала одежда, скользящие движения. Он выглядел так же, как и Хейд, ведь они оба были гэтами.

Но перед ним стояло существо, ни капли не похожее на него. Это был огромный дракон с кожистыми крыльями, сейчас сложенными на спине. Оранжевые глаза под наростами бровей внимательно и почти с материнской нежностью следили за Ркаем, когда он протянул руку и погладил ее по кончику носа.

Для Ркая — как и для Хейда, и для любого гэта — эта самка была матерью. Бесполые гэты не могли откладывать яиц. Эту работу у их вида выполняли особые высшие существа, к которым и принадлежала стоящая перед ним самка. Раз в два-три года, а порой и реже, самки откладывали до нескольких сотен яиц разного размера и формы. Из них в свой срок выводились гэты и высшие — крылатые самки и самцы. В гнезде, что охраняла самка, было много мелких яиц — будущих гэтов — и несколько более крупных.

Приласкав самку, Ркай подошел к краю гнезда. На некоторых яйцах были заметны темные пятна, другие чуть подрагивали пергаментной кожей. Одно из них дернулось, вспучиваясь, — самое большое.

— Они скоро вылупятся, — гордо сказала самка, склоняясь над яйцами. — Некоторые уже сегодня.

— Вот это, например. — Ркай показал на самое большое яйцо. — Из него может получиться новая королева.

— Я надеюсь.

— Не нравятся мне эти темные пятна. — Ркай протянул руки к пятнистому яйцу и потрогал его. Яйцо было твердым и прохладным. — Похоже, что оно мертво.

Тонкий раздвоенный язык самки коснулся скорлупы.

— Бедный маленький гэт, — печально сказала она. — Он там задохнулся… Неужели и здесь начинается та же история?

Ркай пересчитал пятнистые яйца.

— Их почти половина, но это больше, чем раньше. Здешняя мягкая пища и мясо сделали свое дело. Мы еще будем продолжать эксперименты — возможно, придется начать массовую гибридизацию съедобных видов… Но для начала все-таки отлично.

В это время самое большое яйцо дрогнуло, вспучилось с одного бока и прорвалось. В разрыв потекла прозрачная жидкость, и показалась маленькая лапка с тонкими коготками, увеличивающими трещину.

— Началось! — воскликнула самка радостно, подавшись вперед.

На запястье Ркая вспыхнуло сигнальное устройство. Гэт не спеша, не отводя глаз от вылупляющегося существа, на-жал кнопку.

— Говорит Нуйл, — прозвучало из микрофона. — Беспорядки на складе. Наш агент указал на источник готовящегося покушения, но там вспыхнул мятеж. Аборигены напали на охрану, нескольким удалось бежать. Они направляются к складам с оружием. Среди них, возможно, те, кто представляет для нас опасность… Они уже здесь! О нет…

Связь прервалась.

Ркай и самка смотрели на разорванное пополам яйцо. Из него на свет выбиралось существо, очень похожее на самку, — только слепое и без крыльев. Под тонкой кожицей пульсировали кровеносные сосуды.

— Началось! — выдохнул Ркай. — И как раз тогда…

Он не договорил и бросился к выходу. Сначала узнать, что случилось у центрального пульта у Нуйла, а потом… Ркай растерялся — дэвсы оказались опасными врагами. Кто бы мог подумать, что под личиной двоих внешне безобидных аборигенов скрываются столь сильные соперники.

Но высокопоставленный гэт тут же взял себя в руки. Гэ-ты уже знали, чего можно было ожидать от этих двоих, которых ничто не могло остановить или заставить повернуть назад. Знали, но ничего не предприняли до самого последнего момента — до сегодняшнего дня, когда предпринимать что-либо уже было поздно. Но поздно ли в самом деле? Ркай внезапно остановился — как он не подумал об этом сразу! Эти двое даже не подозревают, как их легко уничтожить!

Когда он выбежал, самка посмотрела на гнездо — лопнули еще два яйца, и опять большие.

Первое сообщение о беспорядках на складах поступило, еще когда Ркай только направлялся в гнездо, но тогда этому не придали значения — склады были далеко, а количество охраны в них не давало решительно никакого повода для беспокойства даже после сообщения о проникновении Властимира и Буяна в пещеру. Численность хазар в несколько раз превосходила число взбунтовавшихся славян, которые к тому же не были знакомы с расположением подземных ходов. Но гэты не были готовы к столь стремительному развитию событий — они явно недооценили славян.

Властимир с боем прорывался по коридорам к складу с оружием, где лежал его меч. Вслед за ним успели выскочить только Буян и новгородцы — црочие остались сражаться с Драной. Уничтожая сбегающихся со всех сторон хазар, они Добрались до высоких треугольных ворот в нише.

— Там оружие, — уверенно молвил Буян. — Открывай, княже.

— Почему я? — удивился тот. — Разрыв-трава у тебя.

— Была! — Буян показал пустые ладони. — В такой суматохе и не такое потеряешь… А ты можешь!

У Властимира уже не было оснований сомневаться в знаниях гусляра — взглянув на его руки, князь вспомнил о сгоревшем в его ладони цветке разрыв-травы. След ожога давно исчез, но, когда он осторожно прикоснулся к двери левой ладонью, створки неожиданно скрипнули и поползли в разные стороны, открывая вход.

Сзади восторженно загудели новгородцы, с трудом веря в чудо. Пораженный Властимир отпрянул, со страхом рассматривая свою руку, но Буян не дал ему времени на раздумья и потянул за собой:

— Живее! Время дорого!

Они бросились в темноту склада, спотыкаясь о сваленные кое-как мечи, щиты, копья и доспехи. Как и в подвалах Сур-Топаз, здесь лежали изделия из самых разных земель. Прихватив факелы, новгородцы копались в вещах, отыскивая свои. Оружие резанца и вещи гусляра лежали близко от входа — их только что принесли сюда.

Разобрав оружие, они побежали по подземному ходу в ту сторону, откуда появились хазары. Несомненно, их направлял сам Змей, а значит, именно туда и лежал их путь.

В центре управления колонией было не так уж много гэтов — восемнадцать техников, следящих за приборами, и сам Нуйл, их непосредственный начальник. Все, едва бунт принял угрожающие размеры, разошлись по своим местам — к энергоустановке и в жилые корпуса. Несколько ученых-гэтов отправились в лаборатории — нельзя было допустить, чтобы эти славяне уничтожили опытные образцы.

Огни на пульте мигали, меняя положение и яркость, — отмечали расположение бунтовщиков. На всей территории складов уже кипело настоящее побоище: несколько человек прорвались на второй уровень и сейчас находились в непосредственной близости от центра управления колонией.

Склонившись к пульту, Нуйл следил за передвижением одной из групп. Что-то подозрительное было в ее скорости и целенаправленности — словно ее кто-то вел. Но кто? Среди гэтов нет предателей, а никто из хазар не знает, где находится центр.

На экране двигалось шесть красных точек — аборигены. Зелеными точками обозначались гэты — по цвету кожи. Нуйл видел, как бунтовщики приблизились к центру, и не мог понять, почему не срабатывают ловушки, устроенные специально, чтобы реагировать на красную местную кровь. Одно из двух: или никто из них не ранен, что вполне возможно, или…

Ответа на свой вопрос Нуйл получить не успел — вернее, он его получил, но слишком поздно. Дверь внезапно отъехала в сторону, панель двери, и в центр ворвались славяне. У шедшего первым был самый обычный щит, но начищенный до блеска — лучи ловушек отражались от его поверхности и не срабатывали.

Ворвавшись в помещение, люди остановились, недоуменно озираясь. Замерли, пораженные их вторжением, и гэты.

— О боги, какая мерзость! — с нескрываемым презрением промолвил один из новгородцев. — Гады какие-то! Фу! — И он брезгливо сплюнул.

Властимир стряхнул с себя оцепенение. Это наверняка были слуги Змея — похожие на маленьких змеек. Или это его дети… Он поднял меч и крикнул:

— А ну говорите, где прячется Змей?

Без браслетов-переводчиков гэты не поняли ни одного слова, но интонации уловили верно. Нуйл смело пошел на Властимира. Ему и в голову не пришло испугаться этого варвара.

— Вон отсюда, ничтожество! — прошипел он злобно. — Вон и не смей возвращаться!

Встреться Властимир с этим существом месяца три назад, он, может, и отступил бы, но сейчас в нем не осталось места страху и осторожности. Он увидел холодные выпученные глаза змея, подвижный язык в пасти и худое гибкое тело, ощутил его тяжелый запах, услышал ненавидящее шипение ядовитого гада, которому наступили на хвост. Он понял, что и это существо было причастно к бедам людей, и не только в Ореховце… Возможно, Змея и вовсе нет, а есть только эти твари, а тогда не все ли равно…

Эти мысли молнией пронеслись у него в голове, и князь наотмашь ударил мечом.

Разрубленное пополам тело упало к его ногам. Гэты шарахнулись в стороны.

Ободренные новгородцы разом устремились на них, торопясь убивать со звериной жадностью. Умирая, гэты совсем по-человечески воздевали руки вверх. Будь они людьми, не было бы такого избиения безоружных, но холодные змееподобные твари не вызывали никаких чувств, кроме ненависти.

Властимир не принимал участия в бойне — здесь ему нечего было делать. Он должен был найти настоящего Змея, которого видел тогда в котле у волхва: или же убедиться, что-его нет и в помине. Не окликнув даже Буяна, он выскочил в коридор и побежал наугад — в сторону, противоположную той, откуда они пришли.

Скоро шум позади затих — только его шаги гулко стучали по земле. Князь чуть сбавил ход — он был один, а здесь могли быть засады и ловушки.

Внезапно коридор раздвоился. Вправо и влево уходили два совершенно одинаковых хода, а впереди, куда он в полумраке чуть было не врезался, была глухая стена.

Властимир остановился, глядя по сторонам и не зная, куда идти. Где-то в конце одного из этих коридоров — он чувствовал это — его ждала ловушка, а в конце другого — Змей. Но ходы были одинаковыми — высокие, с гладкими стенами. И нигде ни знака, ни щербинки, ни следа.

Он уже хотел было бежать направо, как уже не раз поворачивал во время блужданий по этим коридорам, но вдруг прямо перед ним из-за стены послышался глухой удар и сдавленный рев. Приглушенный расстоянием, он все равно был такой мощный, что Властимир невольно попятился назад. Стена перед ним дрогнула, вспучилась. После второго удара по камню побежали трещины.

С потолка посыпалась пыль. Стена подрагивала под ударами, трещины разрастались, от больших во все стороны ползли мелкие. Выпало несколько камней, и вдруг вся стена обрушилась, рассыпалась в грохоте и пыли. Резанец едва успел отскочить, чтобы не быть погребенным под обломками, и увидел, как в пролом, не дожидаясь, пока осядет пыль, тяжело шагнул Змей.

О том, как он выглядит, Властимир слышал в Ореховце и потом, в обозе, но то, что он увидел, не имело с рассказами ничего общего. Ему вспомнилось то чудище, что он убил в Мещерских болотах, — Змей походил на него. Та же скрежещущая шипастая чешуя, лапы с толстыми стальными когтями, огромные зубы в пасти и горящие маленькие глазки. Только уродливая голова на длинной шее имела рога и задние лапы чудовища были короче передних, да что-то похожее на крылья топорщилось на горбатой спине. Увидев дерзкого славянина, Змей закричал и пошел на него, протягивая вперед лапы.

Властимир еле успел увернуться от первого загребающего взмаха когтистой лапы и косо, на излете, зацепил ее мечом, не причинив зверю особого вреда, а только разозлив его. Змей распахнул крылья, загородив проход, и резко выбросил вперед голову с разинутой пастью.

И снова князь отступил, пригнувшись под тяжелой челюстью, и опять достал Змея только на излете, оцарапав ему кожу на подбородке. От боли зверь заревел и прыгнул на человека, стремясь его раздавить.

Властимир вжался в нишу, выставив шит. Когти проскрежетали по щиту, сдирая обшивку. Изловчившись, Властимир ударил мечом по лапе — со всего размаха, словно срубал голову.

Ответом ему был утробный рев ярости и боли. Меч окрасился омерзительной слизистой буро-черной с сизым оттенком кровью, раненый зверь отпрянул, поджимая лапу. Она повисла как неживая.

Боль разъярила Змея. Он стал разворачиваться в узком коридоре, чтобы ударить резанца здоровой лапой, но князь оказался проворнее — он выскочил из своего убежища и подобрался к спине Змея. Ему удалось вскочить на хвост, и он стал подниматься по дергающемуся телу Змея к его голове, чтобы отсечь ее.

Змей почувствовал, что у него на спине человек. Он остановился так резко, что князь чуть не свалился с него, и повернул голову назад, вытягивая длинную шею. Увидев перед собой распахнутую пасть и два ряда огромных, с локоть, зубов, Властимир не стал медлить и ударил по зубам.

Сталь меча выбила искры из клыков. Соскользнув, меч разрезал губу Змея. Кровь брызнула на щит резанца. Змей поднялся на дыбы, и Властимир, не удержавшись, кубарем скатился с его спины на землю.

Удар хвоста отбросил его к стене, и Змей развернулся, чтобы растоптать врага. Князь с трудом увернулся — зверь наступил на плащ, и ткань с треском порвалась. Сбросив плащ, князь побежал обратно к перекрестку, где было просторнее.

Если бы он знал, куда бежит, он бы десять раз подумал. В проломе, из которого вылез Змей, открывался вход в гнездо с яйцами, в эту минуту из них вылуплялись детеныши../ Самка охраняла детенышей, готовая их защитить, а с князем сражался самец. Спрячься Властимир под защитой пролома — он непременно погиб бы в зубах самки. В этот миг раненый самец настиг его, и князь, остановившись в шаге от пролома, развернулся для решительного боя.

Он сообразил, что загнал себя в ловушку, только после первого удара, когда, зацепив Змея мечом, захотел отскочить назад. Но отступать ему было некуда — он оказался прижат к груде камней, что осыпались, когда Змей ломал стену. Зверь понял, что настал его час. Он радостно заревел и Ударил мордой, как тараном в ворота.

Властимир вскрикнул от боли, когда его чуть не расплющило о камень. Щит принял на себя удар и раскололся. Но Властимиру очень крепко досталось. Ему показалось, что у него сломались ребра, и, когда Змей отвел морду для нового Удара, он удивился, обнаружив, что еще жив. Грудь болела, каждый вздох давался с трудом. Он не мог поднять рук, в голове помутилось, и осталась только одна мысль — он должен что-то сделать, прежде чем погибнет. Князь покачнулся, восстанавливая дыхание.

Голова зверя была рядом. Змей удивлялся, что его враг после такого удара не падает. Наверняка это какая-то хитрость. И Змей медлил, выжидая…

Властимиру случалось получать удары, которые убили бы менее крепкого человека. Однажды он свалился с обрыва вместе с конем — упрямый необъезженный дикарь решил умереть, только бы не носить на себе человека. Когда они упали на дно оврага, Властимир оказался под конем. Тогда только чудо уберегло его ребра, хотя потом он несколько дней не мог сделать ни одного резкого движения или глубокого вздоха. Но то, что он испытывал в тот раз, не шло ни в какое сравнение с тем, что в этот.

Змей размахнулся для нового удара, последнего для его врага. Тяжелая голова со страшной силой устремилась вперед, готовая расплющить человека, но встретила не грудь князя, а камень.

Змею показалось, что у него из глаз посыпались искры. Он заревел от боли, мотая окровавленной мордой, и не сразу почувствовал, что человек цепляется за один из его рогов. А когда обнаружил это, было поздно.

Властимира мотало во все стороны. Ослабевшая рука едва держалась за гладкий рог. Сорвись он, и его непременно бы растоптал зверь. Но вот рывок бросил его тело поперек морды чудовища. Не выпуская меча, цепляясь рукой и ногами, князь попытался оседлать голову Змея. Вставив сапог, как в стремя, в глазницу зверя, чем окончательно разъярил врага, он ухитрился усесться между рогами чудовища, на его затылок.

Сразу за рогами у Змея находились чувствительные виски. Каблуки сапог врезались в нежную кожу, и зверь обезумел от злости и боли. Стараясь стряхнуть дерзкого резанца, он запрыгал по коридору, мотая головой. Но Властимир держался крепко. Если бы Змей дал себе труд подумать, он бы просто боднул головой стену и раздавил человека, но боль в висках лишила его разума. С детства приученный к верховой езде, могучий Властимир был способен сломать ребра коню, просто сдавив ему бока ногами. Проломить череп чудовища князь был, конечно, не в состоянии, но помучиться его заставил.

Боль утомила Змея. Он бесился, мотал головой, стараясь стряхнуть врага. Властимира мутило, но он держался и упорно ждал подходящего момента.

Борясь с приступами тошноты, он едва не прозевал момент, когда его враг вдруг остановился. Этот миг был краток, но Властимир, из последних сил подняв меч, успел глубоко всадить сталь в основание черепа Змея.

От истошного рева у него заложило уши. Зверь поднялся на дыбы, ударился рогами в потолок и вдруг рухнул наземь, cудороги сотрясали его тело, а густая вонючая кровь толчками била из отверстия, проделанного мечом князя.

Змей затих навсегда еще до того, как стихло эхо его предсмертного рева. А Властимир все еще цеплялся за его рога, оставив меч в ране. Боль ослепляла его, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

Наконец победитель поднял голову и огляделся. От дурного запаха змеиной крови клонило в сон. Вдруг какое-то движение привлекло его внимание и ужас заставил забыть об усталости.

Из пролома на него смотрел второй Змей.

В глазах чудовища застыло изумление. Самка выглянула узнать, чем все кончилось, и увидела, что самец мертв, а его убийца жив. Она могла бы убить его сейчас одним ударом лапы, но упустила этот миг — человек пошевелился и сполз с головы Змея. И не только сполз, а встал и с трудом вытащил засевший в черепе убитого зверя меч.

Самку охватил страх. Страх столь сильный, что она забыла о гнезде с яйцами. Когда человек, чуть пошатываясь, сделал к ней шаг, она бросилась удирать, но не в гнездо, а в левый проход. Но может быть, в этом и была хитрость — отвлечь врага от гнезда, ведь азартные охотники любят преследовать зверя.

Властимир ничего не знал о гнезде, однако и не спешил догонять второго Змея. Когда самка вылезла из пролома, он сам шарахнулся в сторону — самка была больше убитого им зверя раза в три.

Удивленный и слегка напуганный ее размерами, Властимир вытер вспотевший лоб. Неужели ему предстоит еще одна битва? Знать, предстоит. Он не мог не исполнить свой долг до конца, поэтому должен был преследовать врага, пока не расправится с ним.

Он пошел по следам зверя. С каждым шагом возвращались силы и ясность ума. Теперь его огорчало одно — пешком он не догонит Змея и тот улизнет.

Топот и ржание докатились до него эхом, и спустя несколько мгновений, когда Властимир поверил, что это ему не мерещится, подбежал верный Облак. Наверное, Буян разыскал лошадей и выпустил жеребца, уверенный, что тот отыщет хозяина сам. Помянув добрым словом вещего гусляра, Властимир вскочил в седло и поскакал по следам Змея.