Властелин Руси

Глава 3 ТРИЗНА Февраль 866 г. Рюриково Городище

Целый день слуги и рабы сгребали с вершины холма снег. Начали еще утром, во многолюдстве, чтоб успеть к вечеру пятницы — ибо именно этот день считался лучшим для похорон. На вершине очищенного от снега холма сложили погребальный костер из дубовых и березовых дров — краду. Костер словно бы крал из внешнего мира покойного и положенные вместе с ним вещи, а Рюрика замыслили похоронить не как ютландского конунга, а как владетельного славянского князя, которым, по сути, он давно уже и являлся. На краду, как и положено, вознесли ладью — небольшой корабль в специально сложенный на корме шалаш, усадили покойника, облаченного в белые одежды. По обе руки от умершего князя положили златое оружие — копья, мечи, луки со стрелами, — пищу и питье в золотой и серебряной посуде. Парчовые ромейские ткани устлали днище ладьи, а на мачте взвилось синее знамя — дань традиции викингов. Синий стяг — стяг битвы, вечной битвы в Валгалле, куда попадают все герои и куда наконец попадет и Рюрик, по крайней мере так верили собравшиеся вокруг норманны, многие из которых когда-то стояли вместе с умершим конунгом на борту драккара — «коня волны», «пенителя бурунов», — уверенно разрезавшего серые волны холодного Северного моря.

— Скоро сожгут, — улучив момент, шепнул Хельги Ирландцу. — Дровишки сухие — хорошо гореть будет. Где ж местная знать?

— Вон они, поднимаются, — усмехнулся Ирландец, кивнув на подножие холма. — Первого ты, думаю, знаешь — это Хаснульф, Рюриков воевода. Нам он, наверное, не очень-то интересен, потому как туп, словно дерево.

— Не скажи, — внимательно наблюдая за поднимающимся к погребальному костру толстяком, скривил губы Хельги. — Хоть он и глуп, а дружина ему верит…

Ярл сделал несколько шагов навстречу тучному воеводе:

— Приветствую тебя, о достойнейший Хаснульф! Пусть боги всегда посылают тебе удачу. Клянусь, я подумывал о тебе и раньше, когда еще был жив князь. Хотел позвать тебя к себе, да постеснялся…

— Чего же? — Хаснульф заинтересованно поднял глаза; маленькие, заплывшие жиром, они явно не светились излишком ума.

— Постеснялся оскорбить тебя, предложив возглавить часть войска, ведь такая малая участь разве по чести столь достойному воеводе?

— Вижу, ты не по годам мудр, ярл, — купился на грубую лесть Хаснульф. — Знай, я всегда рад буду быть во главе войска.

— И я подумывал — вот бы оставить славного Хаснульфа, если только…

— Что — «если только»?

— Если люди из Хольмгарда доверят мне править, — совсем тихо произнес ярл, так чтоб услышал лишь воевода.

Воевода услышал и, при подходе остальных, едва успел прикрыть рот, искривившийся в довольной усмешке.

— О людях Хольмгарда поговорим после тризны, ярл, — отходя, шепнул он. Хельги кивнул с самой серьезной миной и обернулся к Ирландцу:

— Ну, говори, кто тут есть кто? Только не очень громко.

— Понял тебя, ярл, — Конхобар подошел ближе. — Тогда начну с самых опасных. Тот высокий старик в белых одеждах, тощий, с крючковатым носом и глазами как у сумасшедшего зайца, — жрец Малибор. Его поддержат волхвы и часть купцов. К тому же он имеет влияние и на черных людей. Хочет сделать князем одного из местных, правда, не знаю пока кого, но это и не так важно. Очень опасный тип, не смотри, что вид у него дурацкий. Однако куда опаснее его старшая сестрица Кармана, ты ее увидишь позже. Вот кто, похоже, в этой парочке главный. За Малибором, чуть в стороне, еще один старец, в черном плаще, видишь?

— Мосластый такой, с длинной седой бородой?

— Да, да. Он и есть. Это Всетислав, боярин из местных. Говорят, поддерживал против Рюрика Вадима Храброго, потом вроде бы помирились… даже внучку свою за Рюрика отдал, младшей женою, однако сейчас не исключено, что начнет мутить воду. А за ним бояре и почти все вече. Кто еще… Те двое бояр в бобровых шапках малоинтересны — наверняка в случае чего поддержат Всетислава, остальные… Честно говоря, про остальных я мало слышал. Все больше рассказывали про Всетислава да про Малибора с Карманой.

— Ладно. — Хельги всмотрелся в собирающуюся на похороны толпу. Бояре, дружинники и прочие знатные и именитые мужи стояли наособицу, со стороны реки. Народец попроще — младшая дружина, купцы, людины — расположился поодаль, вокруг маленьких костерков, сложенных на освобожденной от снега земле правильным концентрическим кругом, центром которого являлась ладья с покойным князем. Часть молодых воинов, обнаженных по пояс, выстроилась в ряд от крады до белого шатра, разбитого чуть поодаль. У шатра с завываниями и клекотом суетился жрец Малибор, словно бы поторапливая кого-то.

— Там, внутри, жрица Кармана и молодая жена, что вскоре последует за умершим мужем, — шепотом пояснил Конхобар.

Хельги-ярл вздрогнул:

— Сестрица Еффинда?!

И тут же улыбнулся собственной глупости — сестрица Еффинда, окруженная служанками, стояла поодаль, в черной, подбитой соболями накидке, и отнюдь не походила на обезумевшую от горя вдову.

— Они сожгут вместе с князем одну из его младших жен, не считая наложниц, — пояснил очевидное Ирландец.

— Младшую, значит? — растягивая слова, повторил ярл. — Но ты сказал, она внучка того боярина, Всетислава… Судя по его виду, он ее любит. Что ж допускает такое? Влияния не хватает?

— Влияния-то, пожалуй, хватает, — усмехнулся Ирландец. — Да как нарушить традицию? Что народ скажет?

— А то, что ему наплетут жрецы, — понимающе кивнул ярл. — Хоть и жаль старому внучку, только тут главное — самому не подставиться. Подставишься — и все, смерть и поругание всему роду. Уж лучше и впрямь пожертвовать внучкой, пусть даже любимой… Однако жаль старика — ишь как убивается.

И в самом деле, по щекам Всетислава катились слезы.

Взвыв особенно громко, волхв Малибор раскорявился перед шатром и распахнул полог.

— Входите! — обернувшись к толпе, возопил он. Трое молодых мужчин, также обнаженных по пояс, вошли в шатер, из которого послышались стоны.

— Прежде чем взойти на костер, она совокупится с ними по очереди, — тихо пояснил Конхобар. — По крайней мере, именно так мне рассказывали недавно… О, вот уже выходят. Быстро!

Из шатра, в сопровождении омерзительного вида старухи — видно, той самой пресловутой жрицы Карманы, — вышла, опираясь на плечи мужчин, белокожая красавица с детским беззащитным лицом и распущенными по плечам волосами. Из всей одежды на ней были лишь золотая пектораль и браслеты.

— Алуша, — пролетел в толпе шепоток. — Жена…

— Алуша, — одними губами произнес боярин Всетислав и, не стесняясь, заплакал.

— Кажется, девчонка не в себе, — присмотрелся к верной супружнице Хельги.

— Ну да, — усмехнулся Ирландец. — Одурманили настойкой мухоморов или еще какой дрянью… Что бы ни говорили, не очень-то охота помирать, только начав жить. Особенно такой смертью.

— Послушай-ка, Конхобар, — понизив голос, Хельги отвел приятеля в сторону. — Я думаю, дров в костре явно не хватит.

— Что тебе до их дров, ярл?

— Наши люди могли бы и поднести дровишек. Заодно и… — Ярл внимательно посмотрел на Ирландца.

— Понял тебя, о хитрейший, — засмеялся в ответ тот. — Только вот где мы раздобудем девку? Ладно, придумаем что-нибудь… Только вот хорошо бы еще этими мухоморами напоить старуху… и тех, кто взойдет на ладью, ну, этих трех воинов, что вышли из шатра.

— Предоставь это мне, Конхобар, — криво улыбнулся ярл. — И займись делом.

— Послушай, ярл! Я не очень-то боюсь гнева богов, но то, что делаешь ты, это… — Не договорив, Ирландец махнул рукой и растворился в толпе простолюдинов.

Не теряя времени, Хельги подошел к Хаснульфу, красный нос которого и частые отлучки кое о чем говорили весьма красноречиво:

— А что, неплохо было бы промочить горло?

— Верно, ярл! — тут же оживился Хаснульф. — Нечего и ждать до заката! Пойдем-ка, есть тут кое-что…

Повернувшись, воевода быстро направился к шатру. Хельги едва поспевал за ним. Обойдя полог, они протиснулись сквозь толпу и приблизились к шатру сзади.

— Погоди-ка… Как орать начнут, влезем.

Они чуть подождали… Ага, вот от крады послышались крики и завывания.

— Вот я вижу своего отца и свою мать! — произнес жалобный девичий голосок, и толпа снова завыла.

— Лезем! — Хаснульф решительно отдернул край полога.

— «А он не такой уж тупой, каким кажется! — с удовлетворением подумал ярл, следуя за воеводой. — И уж, по крайней мере, не трус — это точно!»

В шатре, рядом с ложем и жаровней, покрытой синими догорающими углями, стояло два больших котла из начищенной до золотого сияния бронзы. В котлах плескалось какое-то питье. Не долго думая, Хаснульф схватил валяющийся на ложе корец резного дерева. Зачерпнул и, сделав блаженный глоток, протянул Хельги:

— Пей, ярл! Хороша бражка, пахучая.

— Я уж чую — смердит на весь шатер… А они сюда не ворвутся?

— Не, пока кричат, не ворвутся, ты уж мне поверь, я уж эту братию знаю, — приложив руку к груди, заверил воевода.

Снаружи по-прежнему раздавались крики, кажется, они стали еще громче. И еще громче и как-то потерянно звучал нежный девичий голосок:

— Вижу своего господина сидящим в красивом саду, с ним мужи и отроки. Он зовет меня… Зовет меня… Зовет!

Толпа взвыла в экстазе.

— Все, нам пора, — тронул ярла за рукав Хаснульф. — Сейчас ворвутся… Эй, что ты делаешь?

С холодной усмешкой на устах Хельги вылил остатки пахучей браги в котел с каким-то подозрительным варевом, видно тем, что опаивали несчастную деву.

Они едва успели покинуть шатер, как откинулся полог и внутрь одновременно вошли — а скорей, влетели — волхв Малибор и Кармана. За ним вошли полуобнаженные воины.

— Пейте, вои! — зачерпнула корец Кармана. — Сейчас вам понадобятся силы.

Выпила и сама, скривилась:

— Какой пес смешал напитки? — Потом махнула рукой. — А, теперь все равно…

Пошатываясь, вышла из шатра, прихватив с собою широкий нож и веревки.

А обнаженную деву уже подняли на ладью, провели в устроенный на корме шалаш с покойным князем. Рядом, у мачты, ждали связанные наложницы. Кармана с широким ножом в руках подошла к одной из несчастных дев и уверенным движением всадила нож в сердце. Дернувшись, девушка завалилась на покрытые парчою доски, и в этот момент жрица перерезала ей горло. Подошла к следующей… И тут промахнулась, всадив кинжал в живот. Выгнувшись, наложница закричала от боли.

— Кричи, кричи, дева! — подняв к небу окровавленный нож, возопила Кармана. — Твой господин ждет тебя!

Затем жрица хладнокровно зарезала третью девушку и четвертую… словно баранов или кур, отрезанные головы которых, впрочем, тоже уже валялись в ладье. Рюрик собирался отъезжать в загробный мир пусть и раньше положенного ему времени, зато со всем возможным комфортом.

— Четыре, — пьяно пересчитала мертвых наложниц Кармана. — А Еффинда обещала-то пятерых. Одну, видно, зажилила, курва скупая! Ух, гадина… Однако где ж парни? Эй, вои! Воины! Прекрасная вдова ждет вас в ладье для таинства любви. Помогите же ей предстать перед мужем достойно — радостной и возбужденной!

Трое воинов, обнажившись, взбежали по снегу в ладью. Один по пути запнулся о мачту и чуть было не грохнулся навзничь. Жрица придержала его за локоть:

— Ух, змеи! А я-то думаю — кто вылакал в шатре всю бражку?! Что, не могли подождать немного? У, отродье, чтоб вас взяла Мокошь. Ну, иди же, чего стоишь… Да не на меня пялься, чучело, в шатер иди… Туда, туда, иди же!

Жрица — чернявая, морщинистая, с длинным, похожим на вороний клюв носом и без передних зубов — вытерла окровавленный нож о парчу. Слава богам, несмотря на возраст, силенки еще были. Ну, что там, в шатре, натешились воины? Впрочем, ждать некогда, чай, хоть и оттепель, да зима — вполне и замерзнуть можно.

Прихватив веревку, Кармана решительно вошла в шатер — молодой воин, тот, самый последний, доделывал свое любовное дело. Постанывая, мерно колыхалась дева, на груди ее, маленькой, совсем еще девичьей, позвякивало золотое ожерелье, длинные светлые волосы закрывали лицо. На все это невозмутимо смотрел мертвый Рюрик.

— Ну, хватит, хватит, отползай, — подняв нож, Кармана похлопала воина по ягодицам и взглянула на остальных. — Нате вам веревку. Все, приступаем!

Воины накинули веревку на тонкую шею девушки и по знаку волхвицы принялись разом душить. Несчастная захрипела, выгнулась… Кармана примерилась и несколько раз вонзила ей под ребро нож. Потекла кровь…

— Начинайте, — выйдя из шалаша, Кармана кивнула Малибору. Жрец подал знак — и в краде полыхнуло пламя!

Вообще-то, погребальный костер должен был зажечь близкий родственник мужского пола — за неимением у Рюрика такового (кроме отнюдь не близкого Хельги) перед тризной специально приняли в род сильного молодого парня. Он и зажег краду.

— Се сва оне иде! — отшатнувшись от жаркого пламени, возопил жрец, и воины в такт его словам забили палками о щиты.

— А тут же отверзятся врата она, А войдешь — се есть красен Ирий, А тамо Pa-река тече…

Хельги не особенно прислушивался к словам Малибора, честно говоря, его больше заботил Ирландец. А того что-то совсем не было видно… хотя нет — появился. Как раз уже и начиналась собственно тризна — принесли столы с хмельным и закусками, и молодые воины приготовились к ристалищу.

За дымом погребального костра клонилось к закату солнце — именно за ним и спешил сейчас покойный князь со своими наложницами.

— Не хочешь ли принять участие в тризне, брат мой? — неслышно подошла к Хельги Еффинда, старшая жена Рюрика, а теперь — свободная, как птица, вдовица. Располнела Еффинда за последние годы, однако ж не потеряла былой красоты — лицо по-прежнему было белым, а щеки — румяными, лишь наполнилась округлостью стать.

Улыбнувшись, Хельги взглянул на живот сестрицы.

— Когда родится сын, назови — Ингвар, — тихо сказал он.

— Мы все сделали, как надо, ярл, — подойдя к Хельги, украдкой шепнул Ирландец. — Тем более слуги не управились вовремя с дровишками, все время подтаскивали, так что, выходит, мы и им помогли.

— А где взяли девку?

— Там же, в ладье, — цинично усмехнулся Ирландец. — Наложница, ей так и так умирать. Надели ей на шею ожерелье, волосы на лицо начесали, а ту, настоящую, одели по-быстрому в мужское платье — делов-то! Тем более в этакой-то суматохе… Чу? Кажется, тебя зовут принять участие в тризне, ярл?

— Отлично! — Хельги потер руки.

Ирландец взглянул на него, как на полного идиота.

— Ты что, в самом деле собираешься сражаться с этими опившимися полудурками? — Он кивнул на молодых воинов, уже звеневших мечами по краям догорающего костра.

— Я что, похож на умалишенного берсерка? — оскорбился ярл. — Конечно нет. Сражаться я вовсе не собираюсь, а вот попить пива, меду и браги… Ты видишь, нам уже машет наш друг Хаснульф!

— Воевода Хаснульф — наш друг? — Ирландец восхищенно присвистнул.

— А как же? — расхохотался ярл. — Идем же скорей, он, видно, уже утомился ждать.

— Постой-ка немного, ярл, — подергал губу Ирландец. — Что нам делать с той, настоящей?

— А где она сейчас? Надеюсь, не брошена голой в лесу?

— Нет, мы спрятали ее в твоих покоях и приставили верную стражу.

— И правильно поступили, Конхобар. Вот пусть она там и посидит, в себя придет немного. Тем более что ее безутешный дед, боярин Всетислав, похоже, топит горе в вине. Вот ему в этом и поможем. Заодно поговорим.

Усмехнувшись, ярл потер виски и быстро направился к столам, чувствуя, как кто-то внутри активно не принимает всего происходящего, протестуя против страшной смерти невинных девушек жуткой головной болью.

— Что поделаешь, — сам себе тихо сказал ярл. — Это тризна, и всё равно кто-то обязательно должен был умереть.

Вокруг уже звенели мечи и звучали погребальные речи. Кто-то плакал, кто-то, наоборот, смеялся, в погребальном костре бушевало пламя, и удушливый черный дым закрывал клонившееся к закату солнце.