БЕЛЫЙ ЕДИНОРОГ

ГАДИНА

Джонни и Лола не стали дожидаться формального завершения их свадебного путешествия. Пропади пропадом деньги, уплаченные вперед туристической конторе, – на другой же день после объяснения они вылетели на Землю. Джонни рвался использовать для лечения Лолы весь арсенал земной медицины, в голову его с детских лет было вбито рекламными роликами частных лечебниц, что чем раньше начато лечение, тем лучше бывают его результаты.

По прибытии на Землю Джонни сразу же купил толстый справочник “Медицинские учреждения Терригана”. Дома он быстро пролистал страницы. Раздел “Бесплатная помощь” он, не глядя, пропустил, ощутив тошнотворный запах благотворительного рыбьего супа. Вот, частные амбулатории. Глаза его побежали по строкам. Оказывается, рядом, через улицу, находилась частная амбулатория доктора Хроста, лицензия такая-то. Основана двадцать лет назад… каждый год амбулаторией приобретается нового оборудования на пятьдесят тысяч кредов… в штате семнадцать врачей, все – действительные члены Императорского Врачебного Общества… расценки… Расценки Джонни смотреть не стал. В сущности, информационные блоки были схожи – никакой критики, никаких хвалебных определений. Только адрес, перечень услуг, несколько сухих цифр.

Джонни задумался. Хрост покупал ежегодно на пятьдесят тысяч кредов нового оборудования, некоторые его коллеги разорялись на шестьдесят, восемьдесят тысяч кредов ежегодно, другие не дотягивали до тридцати тысяч. Но что толку в этих цифрах, если в справочнике не приводилось, сколько человек обслуживала каждая лечебница за год? Одно дело, когда маленькая лечебница тратит на свое переоборудование пятьдесят тысяч кредов, и другое дело, когда эта же сумма тратится большой лечебницей, имеющей широкий перечень услуг и обслуживающей много больных. Но если к помощи какой-то из лечебниц прибегают многие, это само по себе говорит за то, что обратиться следует именно туда, подумал Джонни, даже если бы эта лечебница тратила на свое переоборудование относительно много.

Джонни показалось, что его рассуждения не совсем верны. У него зарябило в глазах, и он захлопнул справочник. Для начала они обратятся в амбулаторию Хроста, этот Хрост, кажется, неплохой малый. А там видно будет.

На пути от космопорта до квартиры Джонни накупил на двадцать кредов продуктов с марками: “натуральное”, “рекомендовано Институтом Гигиены”, “рекомендовано Независимой Ассоциацией Врачей”. Перед тем, как усесться за справочник, он велел Лоле хорошенько подкрепиться, для борьбы с болезнью нужны силы. Перелистнув последнюю страницу, он посмотрел на жену. Сутулая, безучастная, она сидела за столиком, равнодушно глядя на пучки зелени, раскрытые баночки с салатом, источавшие божественный аромат мясные консервы, заполнявшие вазу фрукты.

– Ты же ничего не съела, – ужаснулся Джонни.

Он начал ее убеждать. Он сделает все, чтобы вылечить ее, но должна же и она приложить какие-то усилия к своему выздоровлению. Или она считает, ему легче от того, что она упала духом? Не нужно сейчас думать о тех сотнях или тысячах, которые умирают от этой болезни, им нужно думать о тех, кто выздоравливает. Ведь выздоравливают же некоторые, она сама говорила ему. Что же касается ее дяди, да, он умер, но разве был у него кто-то, кто любил бы его так, как Джонни любит ее? Кроме того, с тех пор прошло пятнадцать лет, и эти пятнадцать лет земная наука не стояла на месте. До туристических планеток с их ретроградами-врачами, вполне возможно, новейшая информация о способах лечения ее болезни еще не дошла.

Лола как будто ободрилась. Она поднесла к губам апельсиновую дольку, затем еще одну… У Джонни сердце сжималось от жалости, когда он смотрел на ее прозрачные пальцы.

Через час они входили в амбулаторию доктора Хроста, небольшое двухэтажное здание округлой формы в пластико-бетонном строгом стиле.

Регистратура амбулатории доктора Хроста щеголяла новейшими компьютерами, ослепительной белизной накрахмаленных халатов, предельной вежливостью персонала: “Десять кредов, пожалуйста. Благодарю вас, сэр. Проверьте квитанцию, будьте добры. Прошу вас, пройдите на второй этаж, кабинет двести четыре. Доктор Рольсдорф ожидает вас”.

Доктор Рольсдорф оказался низким лысоватым мужчиной лет сорока. Выслушав Джонни, он тщательно расспросил Лолу о ее болезни. “Теперь я должен осмотреть вас, миссис Голд”. Она разделась. Того серого пятнышка у нее на коже уже не было, мефенамовая кислота сделала свое дело.

Закончив осмотр, доктор Рольсдорф стал что-то быстро набирать на компьютере.

– Что скажете, доктор? – с тревогой спросил Джонни.

– Пока ничего определенного сказать вам не могу. Видимых проявлений болезни Брилла у вашей жены нет. Возможно, потому что вы лечились и плесень ушла с кожи. Но нельзя исключать, что это был какой-то безопасный грибок. Вашей жене необходимо пройти обследование, мистер Голд. Вы согласны пройти обследование, миссис Голд?

– Да, конечно, – отозвался Джонни за Лолу.

– В таком случае вот вам счет, опуститесь вниз. В кассе вам поставят вот здесь штампик. С этим счетом пройдете в комнату сто пять, это на первом этаже. Потом возвращайтесь ко мне.

Лола слабо охнула, когда кассир сказала Джонни: “С вас сто семнадцать кредов, сэр”. Джонни безропотно заплатил. Они отошли, и Лола сказала ему:

– Лучше бы мы обратились в государственную амбулаторию, там бесплатно.

– Никогда моя жена не будет лечиться в государственной амбулатории, – отрезал Джонни. Когда-то давным-давно, когда он был еще ребенком и его отец только начинал карьеру в Арагонском братстве, мать сводила его в государственную амбулаторию с простудой. С тех пор у него застряло в голове, что там и не лечили совсем, а только выдавали бесплатный суп.

В комнате 105 деньги отрабатывали как надо: были здесь и мерцающие экраны, и циферблаты с бешено пляшущими стрелками, и джунгли из разноцветных трубок.

Лолой занялись две лаборантки: “Сюда, миссис Голд. Сделайте вдох, миссис Голд, будьте добры. Теперь, миссис Голд, прижмите ладонь к этой поверхности”. Через полчаса Джонни и Лола опять оказались в кабинете у любезного доктора Рольсдорфа.

Доктор Рольсдорф долго изучал длинный лист с цифрами, прописями и графиками, который Джонни передал ему. Наконец он изрек:

– Определенно, у вас, миссис Голд, болезнь Брилла.

Джонни быстро спросил, не желая допустить после этих слов доктора хоть малейшую паузу:

– И какое же лечение вы нам посоветуете?

– Я – врач общей практики, мистер Голд, а болезнь Брилла – специфическое инфекционное заболевание. Конечно, я бы мог дать вам кое-какие советы, но будет лучше, если это сделает специалист. Врач-ин shy;фек shy;ционист сейчас принимает в комнате сто сорок шесть на первом этаже. Я бы посоветовал вам обратиться к нему. Вы не пожалеете, доктор Бьяри – клиницист с богатым опытом.

– Я еще раз должен заплатить за прием? – спросил Джонни перед тем как выйти.

Доктор Рольсдорф соболезнующе развел руками.

Внеся в кассу десять кредов, Джонни ввел Лолу в кабинет инфекциониста. Доктор Бьярни быстро просмотрел сопроводительные документы – исписанный доктором Рольсдорфом листок и результаты обследования в 105-й комнате.

– Плесень Брилла, несомненно, – резюмировал инфекционист. Он посмотрел на Лолу. – Вы говорите, вас сейчас ничего не беспокоит? Не отмечаете ли вы легкого подташнивания? Слабость? Слегка прикашливаете?

– В горле у меня першит, – сказала Лола. – Но меня не тошнит. Только аппетита нет.

– У вас, миссис Голд, вторая фаза болезни Брилла, начальная стадия, – уверенно проговорил доктор Бьярни.

– Что это значит, доктор? – спросил Джонни.

– Если не давать плесени развиваться на коже, она начинает разрастаться в желудке и в легких. Ваша супруга использовала мефенамовую мазь, и плесень ушла из кожи. Начальные признаки поражения заметны в желудке.

– И это опасно?

– Желудок и легкие – органы весьма важные, вы должны это понимать, мистер Голд.

Джонни сглотнул болезненный комок.

– Каково будет лечение?

– Наилучшие результаты мы имеем от применения препарата Х-10. При развитии на коже плесень, когда наступит время, выбрасывает спороносцы, это называется “фаза колошения”. В эту фазу мы применяем препарат Х-10. Под его воздействием наступает фаза исхода. Х-10 сильно раздражает плесень, и она покидает тело человека. И она умирает, потому что не может жить вне человеческого тела кроме как в спорах.

Слова инфекциониста показались Джонни обнадеживающими.

– И вы немедленно начнете лечение этим самым Х-10?

– Вы не совсем правильно поняли меня, мис shy;тер Голд, – мягко сказал доктор Бьярни. – Мы не можем сейчас же дать вашей жене этот препа shy;рат. Сначала надо дождаться фазы колошения.

– То есть… вы хотите сказать… надо подождать, пока моя жена покроется плесенью с головы до ног?

– Именно так, и для этого ваша жена должна прекратить использовать мазь с мефенамовой кислотой, которая только загоняет болезнь вглубь. Пусть плесень опять выйдет на кожу, пусть разовьется на коже и заколосится. И вот тогда наступит черед Х-10.

– Но почему нельзя использовать ваш Х-10 сейчас?

– Х-10 способен подействовать на плесень в любой фазе ее развития, но мы неспроста дожидаемся фазы колошения. Х-10, как я уже говорил, вызывает фазу исхода, состояние, когда плесень покидает тело больного человека. Фаза исхода очень травматична. Плесень буквально разрывает тело хозяина. Наверное, эти цифры вас огорчат, но я по закону обязан говорить вам правду, и я скажу вам правду: только один из десяти человек после фазы исхода выживает, и это при условии, что фаза исхода проходит в развернутой операционной с персоналом наготове. Теперь вы понимаете, как важно, чтобы плесень причинила наименьшие повреждения телу хозяина в фазе исхода. Наименее активна плесень в фазе колошения, потому что она, подойдя к фазе зрелости, всеми силами стремится достичь ее и из-за этого задерживается в теле хозяина, даже уже испытывая воздействие Х-10. Из-за этой задержки она успевает разрушиться настолько, что, когда все же начинается исход, она исходит ослабленной, вялой, не способной наверняка убить больного.

– То есть, если ваш Х-10 будет применен сейчас, плесень, уходя, убьет мою жену? – хмуро проговорил Джонни.

– Совершенно верно, мистер Голд. Давайте дождемся колошения, и тогда уж применим Х-10.

– И другого способа… нет?

– Боюсь, что нет, если вы хотите добиться излечения, а не временного улучшения. Хотя и этот способ, увы, весьма рискован.

– Раз другого способа нет, мы согласны, пусть будет этот. – Джонни повернулся к Лоле. – Так ведь, ты согласна на это?

– Нет. Я не хочу превратиться в обезьяну. И не обезьяну даже, а… Ты никогда не видел, как выглядят эти люди?

– Полноте, полноте, – доктор Бьярни сделал предостерегающий жест руками. – Не нужно так говорить, миссис Голд. Не скажу, что болезнь сделает вас симпатичной, но ведь это косметическое страдание только на время. Потом мы введем вам в вену Х-10, и все будет хорошо. А пока вы могли бы пожить в каком-нибудь загородном пансионате для таких же больных, где вам нечего будет опасаться нескромного любопытства окружа shy;ющих.

– Тебе надо соглашаться, Лола, – буркнул Джонни.

– И сколько… сколько мне придется ждать? – спросила она инфекциониста. – В среднем плесень достигает фазы колошения за десять лет.

– Десять лет! Нет, я не согласна. Я не отдам этой гадости свое тело. Спасибо за консультацию, доктор. Пойдем, Джонни.

Взвинченная, она вышла из амбулатории доктора Хроста – и силы оставили ее, она заплакала.

– Неужели ты подумала, что я оставлю тебя, если ты согласишься десять лет таскать на себе звериную шкуру? – спросил Джонни глухо.

Она ничего не ответила, и он посчитал себя не вправе требовать от нее ответа.

Джонни отвез Лолу домой, а сам отправился к Филипу Лейдену, в Институт Внеземных Болезней. Филип все же окончил медицинский колледж, неужели он не поможет своему старому другу хотя бы советом?..

Филип Лейден теперь работал в охраняемом секторе, поэтому Джонни не удалось пройти к нему так просто, как в прошлый раз. Он прождал Лейдена внизу, в холле первого этажа, почти час. Джонни уже начал морщиться, вспоминая, что Филип Лейден не нашел время побывать у него на свадьбе, он уже начал сомневаться в Лейдене, когда тот появился.

Филип Лейден с ходу принялся извиняться – и за свое отсутствие на свадьбе Джонни, и за то, что заставил друга долго ждать. Джонни, пренебрежительно махнув рукой, перебил его:

– Послушай, Фил. У меня к тебе несколько вопросов. Тут у меня одна проблема возникла… – Собравшись с духом, Джонни выпалил: – У моей жены болезнь Брилла, Фил.

Филип Лейден округлил глаза:

– Что ты говоришь? Плесень Брилла?

– Да, мы недавно узнали это. Она заразилась здесь, на Земле. На Арламе она даже ни разу не была.

– Я знаю, такое бывает, – Филип действительно был сильно расстроен. – Мне чертовски жаль, Джонни, что так получилось.

– Мне нужна твоя помощь, Фил, – с мягкой настойчивостью Джонни дал понять, что одними соболезнованиями Филип Лейден от него не отделается. – Мы сегодня были у доктора, тот сказал, надо, дескать, подождать, пока плесень заколосится. Раньше нельзя лечить. А ждать придется десять лет. Все эти десять лет она будет мучиться, страдать, изнывать в облике монстра… Я не могу об этом думать.

– Да, приятного мало, – согласился Лейден. – Я помню, было у нас несколько занятий по болезни Брилла. От плесени такой запах, бы-р-р-р… И еще, больные говорят, она и болючая к тому же, так что пинцетом ее не повыдергиваешь.

– Неужели нет никакого другого способа лечения?

– Ты знаешь, я не специалист в этой области… А вы не обращались в Имперский Институт Бриллологии?

– Впервые слышу об этом. Что это такое?

– Разве доктор не сказал тебе о нем?

– Нет.

– Понимаю, вы были у частного врача.

– В частной амбулатории.

– В этом все и дело. – Лейден усмехнулся. – Тут у нас так заведено. Те доктора, которые работают в благотворительной сети, пытаются поскорее сбыть сложных больных куда-нибудь. А частнику, конечно, интересно выжать из кошелька своего пациента все до последней капли.

– То есть… неужели… этот доктор Бьярни соврал мне, когда сказал, что нет других способов лечения болезни Брилла? Другие способы есть, но в других лечебницах, так?

– Ну зачем же так сразу “соврал”. Вообще-то, насколько я помню, самый распространенный способ лечения как раз тот, про который он сказал тебе. Однако, возможно, в Имперском Институте Бриллологии тебе присоветуют кое-что получше.

– В этом институте опыты над моей женой ставить не будут? Ее будут лечить, да?

– Имперские институты все организованы одинаково, при каждом есть клиника благотворительная и есть клиника платная. Методы лечения отрабатываются в благотворительной клинике, тем же, кто дает деньги, особо опасаться на этот счет нечего.

– Где находится этот институт?

– Головной корпус на Арламе, а филиал на Луне.

Джонни задал еще несколько вопросов. Ответы Лейдена становились все короче, ему, видно, не терпелось вернуться к своей работе. Когда Джонни начал прощаться, тот испытал видимое облегчение. Он уже собирался предложить Джонни встретиться еще раз позже, но Джонни избавил его от нарушения приличий.

На следующий день с космодрома “Гелиос” Джонни и Лола вылетели на Луну.

Лунный филиал Имперского Института Бриллологии находился на окраине Нью-Хоккайдо, крупнейшего города Луны. У входа в приземистое подковообразное здание стояло довольно много гравилетов; озабоченные люди входили и выходили через настежь распахнутые стеклянные двери. Джонни провел Лолу внутрь здания с опасением, как бы им навстречу не попался больной с плесенью в фазе колошения. Она могла бы посчитать, что видит свое будущее, и это было бы для нее сильным ударом.

Прямо напротив входа висел указатель, две направленные в противоположные стороны стрелки: “платный прием” и “бесплатный прием”. С благотворительной стороны до Джонни донесся запах немытых тел, лекарств и мочеприемников. А денег у них осталось совсем немного, меньше тысячи кредов, заскребло у Джонни на душе.

Джонни заплатил шесть кредов “за консультацию”, и миловидная сестра показала им, куда пройти.

На двери висела табличка “доктор Хаггис”. Доктор Хаггис оказался худощавым угловатым мужчиной с торчащим кукишем кадыком. Выслушав Джонни, вкратце рассказавшего их с Лолой печальную историю, он долго всматривался в бумажки из частной амбулатории Хроста, во все эти результаты анализов, благоразумно прихваченные Джонни с собой. Наконец он отложил бумаги в сторону и проговорил с дежурной улыбкой:

– Будьте добры, миссис Голд, разденьтесь.

Закончив осмотр, доктор Хаггис сказал:

– Вам необходимо пройти дополнительное обследование, миссис Голд. Это можно устроить прямо сейчас, если при вас есть наличные или чековая книжка.

– Направляйте, – обронил Джонни.

Когда они через час вернулись к доктору Хаггису, тот, взглянув на поданный ему Джонни листок, произнес:

– У вашей супруги, мистер Голд, действительно болезнь Брилла. Относительно лечения. Про официальный метод лечения вам рассказали в амбулатории доктора Хроста. Это отнюдь не плохой метод, надо сказать, на фоне других, хотя десять процентов выздоровевших, конечно, немного. Другие же методы… Мы используем некоторые другие методы, но каждый из них помимо преимуществ имеет и определенные недостатки. Так, мы можем активизировать развитие плесени, раз ваша жена не желает дожидаться десять лет фазы колошения. Запатентованный нами препарат И-7 позволяет сократить ожидание до трех лет.

– Три года, это слишком много для меня, слишком долго… – пролепетала Лола. – Вот если бы три дня…

– Препарат усовершенствуется, но, к сожалению, до исполнения вашей просьбы нам еще далеко. А что вы скажете про препарат Х-100? Как вам правильно сказали, если фазу исхода вызвать до достижения плесенью фазы колошения, больной наверняка умрет. Но это если вызвать фазу исхода препаратом Х-10. Х-100 дает некоторую надежду, нам удается спасти одного человека из ста.

– Мы не можем пойти на такой риск, сказал Джонни. – Предложите что-нибудь еще.

– Есть еще Лурье-7. При его применении плесень как бы засыпает. Мы добиваемся насыщения больного препаратом Лурье-7, потом начинаем давать внутрь мефенамовую кислоту. В половине случаев плесень погибает. Только при применении этого метода лечения мы встречаемся с одной неприятностью: Лурье-7 очень неблагоприятно действует на мозг. Девяносто человек из ста, принявших его, теряют память. Плюс некоторая неадекватность в поведении, спутанность мыслей, галлюцинации…

– Я не хочу стать сумасшедшей, – со слезою в голосе промолвила Лола.

– Вы говорите, плесень погибает, когда вы начинаете давать мефенамовую кислоту внутрь, – произнес Джонни, цеплявшийся за каждое слово доктора Хаггиса как утопающий за соломинку. – А нельзя ли обойтись без Лурье-7? Или мефенамовая кислота одна не справится с плесенью?

– Если ваша жена сейчас начнет принимать мефенамовую кислоту внутрь, плесень уйдет из ее желудка и из легких. Уйдет, как она уходит из кожи при смазывании кожи мазью с мефенамовой кислотой, но не умрет. Плесень уйдет туда, где концентрация мефенамовой кислоты будет наименьшей, обычно плесень начинает развиваться в мозговых оболочках. И тогда ваша жена умрет, сначала ее парализует, а потом она умрет, если, конечно, вы не дадите плесени вернуться в легкие и желудок или же в кожу. Лурье-7, как я уже сказал, усыпляет плесень. Плесень теряет свою жизнестойкость, она не уходит в мозговые оболочки и под действием мефенамовой кислоты умирает.

Джонни начало охватывать отчаяние. Неужели земная наука со всеми ее межпланетными исследовательскими институтами, с тысячами и тысячами ученых не может предложить ему ничего, после чего ему бы не пришлось сожалеть о своем выборе?

– Похоже, смертельный риск – ваше единственное лекарство, – раздраженно сказал Джонни. – Так есть у вас что-нибудь стоящее или нет?

– Вот мы и добрались до стоящего, мистер Голд, – сдержанно улыбнулся доктор Хаггис. – Наша новинка – препарат Модуль-2, о нем еще мало знают, так как клинические испытания только закончились. Модуль-2 действует подобно X-10, то есть он вызывает фазу исхода, однако выздоровление при применении Модуль-2 наступает в тридцати процентах. Это само по себе неплохо, кроме того, его можно применять не дожидаясь фазы колошения.

– То есть вы можете начать лечение прямо сейчас? – робко спросила Лола.

– Да, миссис Голд.

– Я согласна. – Лола взглянула на Джонни, взглядом спрашивая у него его одобрение.

– Тридцать процентов выздоровевших, это значит, есть семьдесят процентов других, которые… Тридцать процентов – это мало, доктор Хаггис, – проворчал Джонни.

– Вы неправильно поняли меня, мистер Голд. Тридцать процентов выздоровевших не означает, что остальные семьдесят умерли. При этом методе лечения в фазе исхода плесень вызывает совсем небольшое повреждение в организме, до сих пор у нас выживали все больные. Семьдесят процентов – это те, на кого препарат не действует. В этих семидесяти случаях из ста плесень просто-напросто остается жить в организме больного как ни в чем не бывало.

– В таком случае, я согласен, чтобы вы применили этот препарат, – сказал Джонни. – Раз вы говорите, что моей жене ничего не угрожает.

– Направление на лечение я могу дать немедленно, – произнес доктор Хаггис. – Только сначала вы должны оплатить. Препарат очень дорогой, только в этом затруднение его использования. Пятьдесят тысяч кредов, мистер Голд, и я выписываю направление.

– Пятьдесят тысяч! – обморочно ахнула Лола.

– Препарат изготавливается из семидесяти компонентов, их доставляют в институт со всех концов Галактики, – любезно пояснил доктор Хаг shy;гис. – Разумеется, вы должны понимать, что если препарат не оказывает нужного воздействия, мы не возвращаем обратно деньги. Не требуете же вы деньги за выпитое вино, если у вас от него началась изжога.

– У нас нет при себе такой суммы, но мы вам ее предоставим немного позже, – проговорил Джонни, овладев собой. – Вы не могли бы пролечить мою жену в кредит?

– Это невозможно.

– Тогда сообщите, на какой счет мне перевести деньги.

– Пожалуйста, обратитесь в кассу, там вам все объяснят.

– Спасибо доктор. – Лола потянула Джонни за дверь. “Я достану эти пятьдесят тысяч кредов, будь они прокляты!” – твердил Джонни про себя, с жалостью поглядывая на Лолу. Они летели на Землю.

СХВАТКА

Как только Джонни задумывался, где же ему достать столь значительную сумму, пятьдесят ты shy;сяч кредов, первым делом в мыслях его возникала загородная вилла в зелени под защитным куполом и со строгим привратником. У его семьи, то есть у его отца, были деньги, собрать пятьдесят тысяч кредов для Чарльза Голда, вероятно, не составило бы проблемы. Джонни рассорился с отцом, но разве он не может попросить у отца прощения, покаяться, помириться с ним? В том-то и беда, что не может, с тоской думал Джонни. То есть он мог, смирив свою гордость, сказать отцу, что он кругом виноват и просит прощения, хотя в действительности он не чувствовал себя виноватым, – и что, что с этого? Предположим, отец скажет, что прощает его. Далее, он говорит, что ему нужно пятьдесят тысяч кредов. Чарльз Голд спрашивает, зачем. И что он ответит? Что деньги ему нужны для спасения жизни человека, стрелявшего в его отца? Если он уверит своего отца, что осознал свою вину, что отрекается от Лолы, как же он сможет попросить денег на ее лечение?..

Или ему солгать, сказать, что деньги нужны не для Лолы, а на что-то другое? Но что такое он сможет придумать, что объясняло бы его нужду в пятидесяти тысячах кредов? Да и солги он, разве его отец не стал бы наводить справки, разве его отец не докопался бы до истины?

Как ни крути, а выходило, что из разговора с отцом у него не получится ничего путного.

Но ведь у него еще была и мать.

Джонни знал, что его мать, миссис Эльза Голд, постоянно пополняла свой счет в Имперском Банке, переводя на него понемногу из сумм, выделяемых ей ее мужем, Чарльзом Голдом, для ведения хозяйства. Конечно, это не было тайной для Чарльза Голда, он сам поощрял ее к этому: “Мало ли что может случиться, а у тебя есть денежки на твоем личном счете”. Кто-кто, а мать не должна отказать ему в помощи, заключил Джонни.

По прибытии на Землю Джонни сразу же позвонил матери.

Эльза Голд находилась дома, да она вообще редко отлучалась из дома, разве что заглянет в ближайший магазин. Услышав голос сына, она облегченно выдохнула:

– Наконец-то. Ты так долго не звонил, сынок. Как ты?

– Мама, мне нужны деньги.

Шуршание в трубке.

– И много?

– Пятьдесят тысяч кредов.

В трубке стон.

– Зачем же столько?

– Я не могу тебе сказать. Но мне очень нужно. – Его слова прозвучали как-то неубедительно, и Джонни усилил просьбу: – Речь идет о моей жизни.

Миссис Голд, помедлив, проговорила:

– У меня своих денег немного, несколько ты shy;сяч… Я спрошу у отца.

Его надежды на мать рухнули. Что же касается отца… Джонни не сомневался, что проводить переговоры с ним не имело смысла.

– Можешь не спрашивать.

– Я спрошу. Я умолю его…

– Нет. Ничего не нужно. – Джонни хотел повесить трубку, но тут что-то случилось с ним, что-то сжало, сдавило ему горло. Уж не дикое ли упрямство это, отвергать всякую возможность контактов с отцом? Не получится ли так, что это его упрямство, которое он принимает за трезвый расчет, погубит Лолу? – А знаешь, попробуй, – выдавил из себя Джонни. – Попробуй, поговори с ним. Я позвоню тебе завтра.

Джонни повесил трубку и вышел из таксофонной будки.

Поскольку надежда на отца была мизерной, ему нечего сложа руки дожидаться завтрашнего дня. Он должен, не откладывая, искать другие пути, как достать деньги.

Джонни шел по улице, маленький человек, мимо многоярусных зданий-пирамид, мимо поднимавшихся на сотни метров вверх железобетонных спиралей, суживавшихся кверху наподобие раковины, мимо громадных домов-шаров, державшихся на опорах из особопрочного сплава. В небе мелькали гравилеты, электромобили проносились по скоростной трассе – только ветром обдавало, высокие, в десятки ярдов, статуи героев и императоров отбрасывали длинные тени. Величие и мощь Земной Империи объяли мир, да только эти величие и мощь не были в силах дать счастье одному маленькому человеку.

Джонни и не надеялся на империю со всеми ее благотворительными организациями, слезливыми общественными и высокомерными частными. Он должен сам спасти Лолу. Но как? В голове у него мелькали тысячи комбинаций. Он мог выиграть… найти клад… ограбить банк… наняться в космодесантники и, проявив чудеса храбрости, добиться высшей награды Империи, Знака Утренней Зари, а с ним – прилагавшихся к нему ста тысяч кредов наградных, он мог… Он ничего не может сделать, внезапно вспыхнуло у него в голове. Все эти планы или слишком фантастичны, или на их осуществление потребовалось бы очень много времени. Кстати, а сколько времени в его распоряжении?

Лола избрала путь красоты и смерти, она твердо заявила ему, что намерена применять мефенамовую кислоту от плесени, – это не даст плесени развиться на коже (при втирании в кожу мази с мефенамовой кислотой), а также в легких и в желудке (при приеме мефенамовой кислоты внутрь). Но это, в конце концов, приведет к тому, что плесень начнет развиваться в мозгу, только как скоро такое произойдет?

Плесень в мозгу – это смерть, – вспомнил Джонни слова доктора из Имперского Института Бриллологии. Если он не успеет достать пятьдесят тысяч кредов, Лола… На лбу Джонни выступил холодный пот. Ему не хотелось думать, что Лола может умереть, но кошмар сам лез в голову, да и не мог он искать способ ее спасти, не думая об этом. Уж лучше бы они ничего не знали – и сразу… Подумав так, Джонни разъярился на себя. Господи, неужели он желает ей смерти, неужели он настолько упал духом?..

Ему следовало бы узнать о сроках, сколько времени у него в распоряжении, но вихрь чувств смел с души его все благоразумные соображения. Он должен был видеть ее немедленно, он должен был видеть ее, пока она… Он побежал, и грохот собственных шагов заглушил прозвучавший у него в голове голос: “Пока она не умерла”.

Он открыл дверь своим ключом. Лола что-то напевала в задней комнате. Невероятно. Всю обратную дорогу на Землю она была удрученной, подавленной, что же случилось?

Никогда так Джонни не хотелось чуда. Вот сейчас он увидит ее здоровую, здоровую… и будто не было ничего, ни серого пятна у нее на коже, ни приговора врачей.

Она услышала, как он хлопнул дверью, и вышла в прихожую.

В руке она держала тряпку, должно быть, протирала пыль.

– Ты проголодался? Я приготовила тебе поесть.

Он прошел на кухню, взглянул на стол. Так. Она выходила за продуктами. Тут Джонни взглядом поймал ее движение, она что-то торопливо прикрыла ладонью, что-то, лежавшее на столе у мойки. Он сделал вид, что не заметил это “что-то”, а он заметил, и у него затосковало сердце. Это была коробочка с мефенамовой кислотой в капсулах. Действительность восстала перед ним как мертвые восстают из гроба, вызывая ужас до содрогания. То, что несколько счастливых мгновений казалось ему сном, обернулось явью: Лола была опасно больна.

Он принялся есть, не чувствуя ни вкуса пищи, ни запаха. Гремя кастрюльками, Лола сказала:

– Тебе звонили из квади-клуба, какой-то мужчина. Спрашивал, скоро ли ты у них появишься. Я сказала, что не знаю. Он просил передать, чтобы ты позвонил в клуб.

Слова Лолы не были для Джонни новостью. В клубе его ждали. В день свадьбы Джонни имел примечательный разговор с Диком Кастлом. Кастл провел его в банкетный зал клубного ресторана перед тем, как туда прошли гости. Джонни начал восхищаться прекрасной сервировкой стола, и тогда Кастл, кивая и благодушно улыбаясь, как бы в шутку сказал, что он так постарался потому, что знает, за Джонни не пропадет, Джонни – хороший квадист, жаль что не профессионал, он еще немало пользы принесет клубу. Джонни весело обещал не подвести. Так они вместе изобразили, будто исключительно для смеху напялили маски расчетливости, скрывая под ними сердечную привязанность, вместе с тем они прекрасно поняли друг друга. Джонни обязан был отработать помощь Кастла, хотя и не взял на себя формального обязательства вернуться в клуб.

И он расплатится с Кастлом, только позже. Сейчас ему не до квади-клуба.

Но квади-клуб – это деньги, тут же подумал он. Пять выступлений в месяц на любительской арене приносили ему пятьсот кредов ежемесячного дохода.

Однако что значит эти пятьсот кредов ежемесячно, если ему нужно достать (заработать, занять, украсть) пятьдесят тысяч кредов, и как можно скорее?

Пойти в профессионалы? А что, это идея. Профессионал-квадист получает не менее десяти тысяч кредов за каждое выступление. Правда, в течение первого года работы на профессиональной арене мало кому из квадистов удается превысить эту планку, десять тысяч кредов за выступление, но ведь можно выступить несколько раз, провести несколько боев, и так, постепенно, собрать пятьдесят тысяч кредов. Да, был еще один момент: профессионалу запрещалось выступать чаще, чем раз в месяц. То есть ему нужно пять месяцев, чтобы набрать нужную сумму: четыре месяца между пятью боями и месяц на подготовку.

Вот только есть ли у него эти пять месяцев?

Джонни быстро закончил обед. Амбулатория доктора Хроста, куда он поначалу повел Лолу, находилась неподалеку, там ему расскажут, что его интересует.

Лола не спросила его, куда он так спешит, что даже не допил сок и не притронулся к десерту, и сам Джонни не стал ничего объяснять. Похоже, Лоле хотелось позабыть про свою болезнь, что же, раз ей кажется, что ей так лучше, он не станет лишний раз затрагивать эту тему.

Заплатив за консультацию, Джонни направился в кабинет доктора Бьярни, инфекциониста. Ему пришлось подождать, у доктора был клиент. Но вот старая дама с узлом седых волос на затылке и ожерельем из крупных красивых жемчужин жеманно попрощалась с доктором в дверях, и Джонни прошел в кабинет. Доктор Бьярни сразу узнал его.

– Решились, мистер Голд? – Доктор как будто сказал: “Я так и знал, что вы с вашей женой согласитесь подождать, пока настанет время применить препарат Х-10, то есть пока ваша жена обрастет плесенью с головы до ног и плесень заколосится”. – Я предлагаю поместить вашу супругу в пансионат доктора Николаса, это…

– Нет, доктор, мы еще ничего не решили, – огорошил Джонни инфекциониста. – Может, мы все так и сделаем, как вы нам посоветовали, но пока что… Понимаете ли, доктор, мы еще не потеряли надежды на излечение иным способом, не столь неприятным. И не столь опасным, вы же сами говорили, что только единицы выживают после применения Х-10. Я знаю, вы опытный врач, мы доверяем вам, но утопающий всегда барахтается, прежде чем пойти ко дну.

– У вас сложилось неправильное представление о методике, которую я вам предложил, мистер Голд. Она совсем не плоха, особенно в сравнении с…

Джонни жестом остановил инфекциониста.

– Я хотел бы узнать от вас, доктор, вот что. Я слышал, если мазь с мефенамовой кислотой постоянно втирать в кожу и одновременно принимать мефенамовую кислоту внутрь, плесень не станет развиваться ни на коже, ни в легких, ни в желудке. Однако через некоторое время она начнет расти в мозгу больного человека. Вы можете сказать, как скоро от начала применения мефенамовой кислоты больной умирает?

– Если применять мефенамовую кислоту как вы сказали, смерть наступит через месяц-два. Неужели ваша жена решилась на самоубийство, мис shy;тер Голд?

– Нет, она только хочет прожить хоть несколько дней без плесени. А я хотел узнать, сколько времени у нас есть на раздумье. Вы сказали, месяц-два?

– Это средние сроки. Иногда, знаете ли, плесень попадается бойкая. Две-три недели проходит, и все, печальный исход.

Джонни сдвинул брови.

– Но если бросить применять мефенамовую кислоту, едва появятся первые признаки, что плесень начала развиваться в мозгу, она уйдет из мозга? – спросил он с надеждой.

– К сожалению, в практике такого ни разу не случалось. Если плесень затронула мозг, человек погиб.

Джонни опустил голову. Доктор Бьярни долго смотрел на мускулистого молодого человека, стоявшего перед ним, потом как бы нехотя сказал:

– Я мог бы дать вам совет, как получить время на раздумье, если желаете.

– Я слушаю вас, доктор.

Доктор Бьярни пожевал губами, помолчал, словно не уверенный, стоит ли давать обещанный совет. И все же он заговорил:

– Вы можете поиграть с плесенью, это даст вам отсрочку. Используйте мефенамовую кислоту попеременно накожно и внутрь, а не сразу мазь и капсулы. Ваша жена принимает капсулы с мефенамовой кислотой?

– Да.

– Тогда пусть пока мазью не мажется. Как только кашель и боли в желудке пропадут, все, капсулы больше не нужны. Выждите сколько-то, как только появится пятно на коже, пусть начинает мазаться, а капсулы не пить. Пятно исчезнет, сразу или немного позже возникнут кашель и желудочные боли. Мазь отставляете, начинаете глотать капсулы. Вот так гоняйте плесень между кожей и легкими с желудком.

– И плесень не станет развиваться в мозгу?

– Если бы так. Вы ее погоняете так месяца три-четыре, потом она все равно примется за мозг.

Значит, в моем распоряжении – три месяца, сказал себе Джонни, покидая амбулаторию доктора Хроста. Причем три месяца, конечно, усредненное число. Наверное, бывают случаи, когда плесень, начни ее “гонять”, поражает мозг раньше чем через три месяца. Так сколько же у них с Лолой времени на самом деле? Месяца два, не больше.

За два месяца он должен раздобыть пятьдесят тысяч кредов. А если у него ничего не получится? Что же, тогда Лола пойдет этим мучительным путем обрастания плесенью, и через десять лет ей дадут Х-10. Если только она согласится на это.

Но если он располагает только двумя месяцами, как же ему заработать пятьдесят тысяч кредов на профессиональной арене квадистов? Ему нужно не меньше пяти месяцев, только тогда… он… на арене… пятьдесят тысяч кредов… и то, если он всякий раз будет побеждать, десять ты shy;сяч кредов за выступление выплачивается победителю… побежденный… что получает побежденный?., смерть или тысячу кредов страховки…

С тяжелым сердцем Джонни вернулся домой. Разговор с инфекционистом он передал Лоле. Оказывается, она так и собиралась делать, применять мефенамовую мазь и капсулы с мефенамовой кислотой порознь, чередуя. Она рассказала ему, что вычитала это в брошюрке про болезнь Брилла, которую купила, когда ходила за продуктами. И странно, в голосе Лолы Джонни не заметил ни горечи, ни слез. Неужели он ошибался, думая, что она избегает говорить про свою болезнь, избегает, потому что хочет в тоске своей позабыть про нее? Неужели это ее внешнее спокойствие было не забвением, но осознанием своей обреченности?..

– Ты не веришь мне? – вдруг спросил он ее.

– Ты о чем?

Он сжал ей руки и заглянул в ее лицо.

– Клянусь, я вылечу тебя, вылечу!.. Почему ты не веришь мне?

– Да, вылечишь, – сказала она с улыбкой.

Он заключил ее в объятия, покрывая поцелуями. Ее щеки показались ему солеными от слез. Она плакала, когда его не было? Значит, она не забыла про свою болезнь и не пыталась забыть, она как и тогда, вначале, стремилась избавить от лишней боли его, она боялась видом своих мучений ввергнуть его в еще большую скорбь!..

Он перенес ее на кровать, и настал миг, когда звуки органа заглушили карканье ворон и безутешное рыдание иволги.

…Утром Джонни, наскоро позавтракав, отправился к ближайшему таксофону. Он мог бы позвонить матери и не выходя из квартиры, у них в квартире был установлен видеофон, но он не хотел, чтобы его разговор с матерью слышала Лола. Если новости будут плохие, она обо всем и по его виду догадается, не вдаваясь в расспросы, и это вряд ли улучшит ее настроение.

Набрав номер, Джонни услышал голос матери.

– Мам, это я.

– Джонни, сынок… – Голос ее был опечален shy;ным. У Джонни стеснилось дыхание. Тут только он понял, что до последнего момента верил в отца, хотя и уверял себя, что ничуть не верит в его помощь. – Джонни, мне не удалось достать для тебя деньги, – убито проговорила миссис Голд. – То есть те деньги, которые были на моем счете, я уже перевела на твой счет в Имперском Банке. Прости, это только семь тысяч кредов. Это все, что у меня было. С отцом я говорила, но… Значит, тебе нужны деньги для той девушки?

Джонни горько усмехнулся. А он еще раздумывал, что бы такое солгать, зачем ему понадобились пятьдесят тысяч кредов! Были мгновения, когда он воображал, что сумеет провести Магистра Арагонского братства! Очевидно, его отец установил за ним слежку сразу после того, как они расстались.

Разжалобить же Магистра Арагонского братства было столь трудно, как и провести.

– Да, деньги, мне нужны деньги для Лолы, – сказал Джонни. – С ней… словом, она… Спасибо за помощь, мама. Прощай.

Миссис Голд начала участливо успокаивать его, но ему не нужно было ни сочувствие, ни успокоение. Он повесил трубку. Он должен достать пятьдесят тысяч кредов, где угодно, как угодно, но он должен их достать!..

Джонни, стиснув зубы, двинулся по улице, и неожиданная мысль пришла ему в голову.

Он ищет способ, как ему достать пятьдесят тысяч кредов, а ведь нужно не это. Собственно говоря, для лечения Лолы нужен препарат Модуль-2, а не пятьдесят тысяч кредов.

Он вырвет из лап институтских жирных крыс в белых халатах этот Модуль-2, и тогда никакие пятьдесят тысяч кредов ему не понадобятся.

Джонни быстро стал выстраивать в голове план действий. Цель – выкрасть Модуль-2 из лаборатории Имперского Института Бриллологии. В лабораторию он проникнет ночью. Только прежде ему нужно узнать, в какой именно лаборатории этот препарат хранится, в каком сейфе. Подкупить какого-то докторишку из института? В распоряжении Джонни было семь тысяч кредов, но хватит ли этого для подкупа? У институтских, должно быть, оклады хорошие, раз они такие деньги дерут за лечение, так что несколькими сотнями кредов их не соблазнишь. Если и предлагать взятку, так тысяч пять, не меньше. Но ведь… но ведь он еще должен из этих семи тысяч отложить некоторую сумму для дальнейшего лечения Лолы. Одного Модуля-2 недостаточно, чтобы она выздоровела. Модуль-2 заставит плесень, поселившуюся в ее организме, войти в фазу исхода, а это значит… Джонни прошлым вечером пролистал брошюру о болезни Брилла, которую купила Лола. Фаза исхода… Там была такая картинка: серо-зеленая змея вырывается из груди больного – ломая кости, разрывая мышцы… Джонни вспомнились отдельные слова из текста. “Фаза исхода очень травматична… Перед применением препарата, вводящего плесень в фазу исхода, необходимо поместить больного в операционную… Результаты лечения напрямую зависят от оснащения операционной и квалификации врачей… Мы посоветуем несколько клиник, имеющих опыт работы в…” Как только у него в руках окажется Модуль-2, он должен будет поместить Лолу в хорошую клинику, причем ему придется заплатить не только за лечение. У персонала не должно возникнуть вопросов, откуда он достал это удивительное лекарство. Молчание персонала тоже потребуется оплатить.

Раскинув умом, Джонни пришел к выводу, что ему не следует тратиться на подкуп кого-то из со shy;трудников Имперского Института Бриллологии. На это у него просто нет денег.

Но как же тогда ему добраться до проклятого Модуль-2, если он не будет знать пути?

Он осмотрится на месте, решил Джонни. Там, на месте, он и увидит, что делать.

Джонни вылетел на Луну в этот же день. Из дома Голдов он сумел вынести только один игломет, поэтому перед самым отлетом он зашел в маленький оружейный магазинчик “Три пистона”. Хозяин магазинчика хорошо знал его по его прежним делам в Арагонском братстве: на Земле разрешалась только торговля иглометами, но многие торговцы оружием, чтобы разжиться, приторговывали и лучеметами с черного хода, Арагонское же братство являлось крупнейшим поставщиком нелегального оружия. Из магазинчика Джонни вышел с лучеметом “Фейерверк” в руках, лучеметом класса повышенной мощности, обошедшимся ему в пятьсот кредов.

Прибыв на Луну, Джонни отправился на стоянку грави-такси. Пилоту таксолета он сказал, что желает полюбоваться сверху красотами столицы Лунной провинции. Пусть таксист сделает несколько кругов над городом, а там он укажет, где ему сойти.

Таксист равнодушно кивнул.

– Да уж, у нас есть на что посмотреть, сэр. Таких высоких зданий нет на Земле, хотя, как вы знаете, на Луне сила тяжести давно равна земной. И, кхе, таких стройных ножек вы на Земле не найдете, как ни ищи.

– Должно быть, у вас тут попадаются ножки высотой с колонну Франца Второго, – пошутил Джонни. – Только пока я не увидел ничего особенного.

– Если вам угодно, сэр, я пролечу мимо нескольких открытых окон, – ухмыльнулся так shy;сист. – Я знаю, где что можно увидеть.

– Там видно будет, а пока давай вон туда, что там у вас за громадина?

– Филиал Имперского Казначейства, сэр.

И они полетели над городом. Джонни то и дело спрашивал у таксиста название улиц и площадей, интересовался наиболее примечательными архитектурными ансамблями и функциями отдельных зданий. Имперский Институт Бриллологии Джонни поначалу как будто и не заметил. Только когда они второй раз пролетали над приземистым зданием-подковой, Джонни спросил:

– А это что там такое, вон то, как гвоздь согнутый?

– Имперский Институт Бриллологии, сэр. Слышали про болезнь Брилла? Их тут лечат. Боятся, как бы от них болячка на Землю не перекинулась, вот и поселили их тут, среди нас, на нашей красавице Луне. Земле до нас нет дела, пусть хоть, случись что, мы тут все передохнем.

– Я слышал, болезнь Брилла от человека к человеку не передается. Зараза разносится спорами, а споры могут созреть только на Арламе, родной планете плесени.

– Если этих больных нечего опасаться, отчего же институт построили на Луне, а не на Земле?

– Может, когда строили институт, еще не было уверенности, что больные болезнью Брилла не заразны, то есть еще не знали, что они становятся заразными только под солнцем Арлама, – предположил Джонни.

Таксист недоверчиво фыркнул.

– Все же, сэр, я бы не советовал вам прогуливаться вблизи этого “гнутого гвоздя”.

– Между прочим, вон тот парк, который примыкает к зданию института, словно нарочно создан для прогулок.

– Сейчас я покажу вам, кто там прогуливается.

Таксист сбросил высоту и сбавил скорость. Они медленно полетели над институтским парком.

– Видите, какие уроды, – с отвращением буркнул таксист. – Говорят, запашок от них такой, что скорее нос затыкай. А они ничего, не воротятся друг от дружки. Пообвыкли, принюхались, что ли.

В парке гуляли больные. Некоторые из них выглядели совсем здоровыми, другие, судя по длиннополым одеждам и надвинутым на самые брови шапочкам, пытались скрыть от взоров свои обезображенные плесенью тела, иные же… Эти последние словно бравировали собственным болезненным уродством, они не носили головных уборов, а рукава их пижам были закатаны выше локтя – и их безобразие било в глаза. Густая серо-зеленая шерсть покрывала их руки, шеи, лица – так казалось со стороны, на самом же деле не шерсть это была, а плесень. А один субъект вообще обнажился до пояса, как бы бросая вызов своему чувству стыдливости, – и даже не на обезьяну он был похож, а на злого сказочного монстра.

– Как вам это нравится, сэр? – спросил так shy;сист.

– Хватит, насмотрелся, – пробормотал Джонни.

Таксолет набрал высоту. Они еще немного полетали над городом, пока Джонни не приметил то, что ему было нужно: ближайший к Институту Бриллологии полицейский участок находился в десяти минутах полета от него.

Джонни высадился в другом конце города, чтобы таксист не заподозрил в нем повышенного интереса к институту. Купив пижаму, схожую с теми, которые были на институтских больных, Джонни остановил проезжавший мимо электромобиль. Будет лучше, если до института он доберется на случайном попутном транспорте.

Немного не доехав до института, он сошел. В укромном уголке между домами он переоделся: свою одежду сунул в пакет, а сам облачился в больничную пижаму. Расстояние до парковых ворот он преодолел быстрым шагом, почти бегом, чтобы как можно меньше прохожих таращили глаза на его персону.

В институтский парк Джонни вошел совершенно свободно. Какое-то время ему казалось, что все глазеют на него, но потом, пройдя из конца в конец пихтовую аллею, он успокоился, поняв, что всем безразличен – и больным-пижамникам, и их унылым родственникам, и куда-то озабоченно спешащим людям в белых халатах.

Джонни сел на скамейку и стал присматриваться.

Вон через ту дверь больные входили и выходили. Больничные пижамы мелькали только в окнах второго этажа четырехэтажного институтского здания – вероятно, палаты больных располагались только на втором этаже. Первый этаж Джонни сумел рассмотреть в свой прошлый прилет на Луну, его занимала институтская поликлиника. Логично предположить, что лаборатории находились на третьем и четвертом этажах, вот только узнать бы, за каким именно окном следует искать вожделенный Модуль-2.

Сначала Джонни ощутил прелый, с гнильцой, запах погреба, а потом услышал слова:

– Что, друг, грустишь? Тут у нас не салон красоты, да? Ничего, привыкнешь со временем. И даже не заметишь, как сам таким станешь.

Джонни обернулся.

На край скамейки опустился больной, судя по голосу, мужчина зрелого возраста. Лицо его сплошь покрывала серо-зеленая плесень, свешиваясь с подбородка на грудь в виде бороды; плесень пучками выбивалась у него из ноздрей и ушей; шерстью покрывала его кисти. Он не красовался без пижамы, но он и так выглядел отвратительно.

– Скоро заколосится, – сказал больной, поймав взгляд Джонни. – Доктор Модрок говорит, через неделю-другую. А тебе еще долго ждать, друг. Кто тебя лечит?

– Все забываю его имя, – с досадой сказал Джонни. – Я здесь недавно, не запомнил еще. Такой невысокий, волосики прилизаны.

– Кто же это такой… – собеседник Джонни задумался.

Разговор начал принимать опасный для Джонни оборот, поэтому он быстро сказал:

– Ждать мне долго не придется, приятель, ты это зря говоришь. Меня будут лечить новейшим препаратом Модуль-2, слышал про такой?

– Как не слышать. Я бы и сам от него не отказался, но старому космическому волку такая дичинка не по зубам. Пятьдесят тысяч кредов отвалить, где же я их возьму? Нет, видно, мне придется дожидаться старого доброго Х-10. Хотя от него и не каждый отчухивается.

– Я отдал все свои деньги, продал дом, чтобы заполучить этот Модуль-2, – проговорил Джонни. – А будет прок или нет, неизвестно. Или, может, когда доктора соберутся мной заняться, Модуль-2 возьмут и украдут, весь запас. Жди потом неизвестно сколько, когда изготовят новую порцию.

– Чтобы украсть Модуль-2, надо разнести весь верхний этаж. Да и этого мало, не по полу же он там у них рассыпан, наверное, в каком-то сейфе его держат. Так что не трусь, получишь ты свой Модуль-2, раз денежки заплатил.

– Но вор может пробраться на верхний этаж через окно, разобьет стекло и все, он там, – предположил Джонни. – А замок в сейфе можно вырезать лучеметом. Или они на ночь включают защитное поле?

– Генераторов защитного поля здесь нет, за девять лет ничего похожего на защитное поле я не видел. Да, и к чему им защитное поле? На четвертом этаже, где у них секретные лаборатории, круглосуточно дежурят охранники, шесть молод shy;цов. Если же банда нападет, полицейский участок недалеко, успеют сообщить.

– Я слышал, Модуль-2 хранят вон там, видишь крайнее окно справа? – спросил Джонни невинным тоном.

– А пес его знает, где он хранится.

Джонни задал еще несколько вопросов про Модуль-2, как бы невзначай, только чтобы поддержать беседу, но ничего полезного ему более узнать не удалось. Настала пора разойтись. Джонни поднялся со скамейки со словами, что ему захотелось поразмять ноги.

– Я тоже непрочь прогуляться, – неожиданно заявил больной. – Мы куда?

Чтобы отвязаться от назойливого собеседника, Джонни пришлось немало потрудиться. Пока они гуляли по парку, Джонни то демонстративно отворачивался, зажимая нос, то игнорировал обращенные к нему вопросы, или же отвечал односложно и отрывисто. Намеки Джонни больной в упор не замечал. Только через полчаса он оставил Голда в покое.

Джонни еще немного побродил по парку. Потом, подходя в очередной раз к воротам, он повернул на выход.

Его никто не остановил.

Переодевшись в темной подворотне, Джонни отправился в космопорт, где в камере хранения лежала его сумка с оружием. По пути он купил у уличного торговца маску, изображавшую усмехающегося тролля.

Некая фирма “Первая скорость”, находившаяся на территории космопорта, сдавала в аренду транспортные средства. Сюда и заглянул Джонни, как только получил свою сумку. Назвавшись первым пришедшим в голову именем, он взял сроком на двое суток маленький одноместный гравилет “Жучок”. На “Жучке” он отправился искать ночной ресторанчик, а в фирме остались двадцать кредов арендной платы и шестьсот кредов залога.

Просидев в ресторанчике до полуночи, Джонни посчитал, что настало время действовать. Перед тем, как раскрыть дверцу машины, он лучеметом испортил бортовые номера, так что их стало невозможно прочесть.

Маленький одноместный гравилет с выключенными фарами понесся к Имперскому Институту Бриллологии.

Джонни предполагал, что в таком большом научном учреждении найдутся несколько энтузиастов, готовых задержаться до поздней ночи. Так оно и оказалось: два окна на четвертом этаже институтского здания светились. Впрочем, за одним окном, вероятно, находились охранники, только за каким из двух? Наверное, за окном, находившимся в центре здания, рассудил Джонни. А вот за тем, что в самом конце, должно быть, сидели ученые умники, которые могли бы провести его к сейфу с чудодейственным препаратом.

Отлетев от института на пару сотен ярдов, Джонни кинул гравилет на крайнее справа окно четвертого этажа.

Окно было такое, что как раз влететь гравилету марки “Жучок”.

Стекло разлетелось с пронзительным звоном; гравилет Джонни оказался в комнате. Правым крылом машина врезалась в стол, отлетевший в сторону и ударившийся о стенку. Стоявшие на столе склянки попадали на пол, некоторые при этом разбились.

В комнате находились два сотрудника в белых халатах. Они сидели в дальнем углу комнаты за столом с приборами, поэтому участь стола со склянками они не разделили. Внезапное вторжение Джонни заставило оцепенеть их обоих – и лысого, с красным морщинистым лицом, как у недоношенного младенца, и прыщавого, лохматого, с ручкой за ухом.

Джонни выскочил из гравилета. В одно мгновение оценив, что от находившихся в комнате людей ему нечего ждать неприятностей, он метнулся к двери. Коридор, в который выходили двери лабораторий, был ярко освещен и хорошо просматривался из конца в конец. Справа коридор оканчивался стальной дверью. “Фейерверк”, находившийся у Джонни в руке, изрыгнул струю огня. Сталь расплавилась не сразу, Джонни пришлось отвести переключатель мощности в крайнее максимальное положение. Наконец по двери поползли раскаленные “слезы”.

Через несколько секунд Джонни убрал палец со спускового крючка. Надо было бы проверить, достаточно ли крепко заклинило дверь, которая должна была послужить преградой охранникам, но на это не было времени.

Джонни вернулся в лабораторию.

Из этих двух институтских сотрудников бойцы вышли бы никудышные. Пока Джонни отсутствовал, они даже не успели прийти в себя, настолько страх парализовал их. Джонни, ожегши яростным взглядом перекошенные бледные лица, гаркнул:

– Где Модуль-2? Вы что, оглохли, где Модуль-2?

Лысый пробормотал:

– Модуля-2 готового нет, во всем институте нет. Его готовят перед самым применением.

– Где находятся компоненты?

– В двести третьей лаборатории.

– Ведите, живо!

– Сэр…

– Живо, говорю! – Джонни положил палец на спусковой крючок.

Держа лысого и прыщавого под прицелом, Джонни вслед за ними вышел в коридор. Дверь, у которой они остановились, была закрыта, как и следовало ожидать. Джонни вырезал замок огненным лучом и, распахнув дверь ногой, дулом лучемета подтолкнул своих проводников:

– Шагайте, шагайте! А теперь показывайте, где эти самые ваши компоненты? – Взглянув на часы, Джонни выругался. В его распоряжении осталось менее пяти минут, если исходить из того, что охранники подняли тревогу сразу же, как только он вломился через окно в лабораторию, не могли же они не расслышать звона разлетевшегося стекла, от участка же полиции до институтского здания было десять минут полета на гравилете.

Джонни смахнул со стола какие-то приборы и жестом показал, куда ставить посудины с этими самыми компонентами Модуля-2. Как только на столе появились первые стеклянные банки, Джонни схватил одну и быстро посмотрел на этикетку.

– Но здесь не написано, что из этого делают Модуль-2, – с нажимом сказал он. – Вы хотите меня обмануть?

Несколько лабораторных столов рухнуло, рассеченных огненным лучом. Институтские сотрудники поняли предупреждение. Прыщавый застыл с подрагивающей челюстью, лысый быстро забормотал:

– Сэр, на компонентах Модуля-2 не написано, что это такое, что это для Модуля-2, честное слово, клянусь… Сэр, используются семьдесят компонентов, мы знаем, какие именно, но технология… технология очень сложная… Нужен хромоторный плексикатор, спектротрон… Как изготовить Модуль-2 из компонентов, знают только двое… Мы знаем в общих чертах, и знаем компоненты, этого недостаточно, чтобы изготовить… Даже если бы у нас были все аппараты и приборы, мы не смогли бы…

Дальше Джонни не слушал. Ему и так стало ясно: Модуль-2 ему не получить. Были компоненты, первичные элементы, но не было препарата, а из компонентов он сам не смог бы препарат создать. Или же его водили за нос, или же Модуль-2 стоял себе спокойно где-то рядом в темном шкафчике? Но даже если все обстоит именно так, что же ему теперь, стрелять? Разве убийство укажет ему на препарат?

Нет, не может быть, чтобы они лгали, подумал Джонни, взглянув на жалкие лица лысого и прыщавого.

Проклиная свое невезение, Джонни бросился в коридор. У него было не больше минуты, чтобы убраться из института. “Жучок” Джонни с выключенными фарами понесся прочь от здания Имперского Института Бриллологии – а к институту уже подлетали полицейские гравилеты, шаря в воздухе лучами прожекторов. Джонни удалось ускользнуть от световой сети. Он высадился за городом. Оставив машину в кустах, он стянул с головы маску усмехающегося тролля, закинул ее подальше и двинулся в сторону космопорта.

Разгром двух институтских лабораторий в полиции посчитали не столь важным происшествием, чтобы закрыть космопорт. Джонни без всяких затруднений сел на лайнер, отбывавший на Землю. Он прибыл в Терриган рано утром.


Дверь Джонни открыл своим ключом, не желая будить Лолу. А она уже не спала. Одетая, она вышла к нему, обрадовалась, прильнула к его груди. Он обнял ее, с тревогой ища в ее глазах признаки болезни или уныния. И в который уже раз подивился ее выдержке.

На кухне, глядя, как он ест, она сказала:

– Вчера была передача по стереовизору, одна фирма, “Борн и К” называется, нуждается в специалистах для дальнего космоса. Подготовка за счет фирмы, только надо сдать экзамен по курсу школы второй ступени. Ты еще слышишь голоса звезд, Джонни?

– Я не могу пока этим заниматься. Я…

– Мне кажется, ты слишком много внимания уделяешь моей болезни. Мы же решили, как я буду лечиться, теперь ты мог бы подумать и о себе.

– Что мы решили? Что ты станешь применять мефенамовую кислоту два месяца? А потом что?

– Мефенамовая кислота мне поможет и потом.

– Я же объяснил тебе, если применять мефенамовую кислоту долго, дольше двух месяцев, тебе может стать плохо.

– Это как получится. Но зачем ты сейчас терзаешься, зачем торопишь время?

– Я не терзаюсь, я ищу способ помочь тебе. Я ищу средство лучшее, чем эта мефенамовая кислота.

– Мы же знаем, какие бывают способы, нам объяснили, и в книжке написано… Мефенамовая кислота – самое лучшее для нас средство лечения моей болезни. И не о чем больше думать.

– Если я достану пятьдесят тысяч кредов…

– Ты только напрасно мучаешь себя, Джонни. Тебе нужно сходить сегодня в эту фирму, сегодня последний день принимают документы. Тебя сочтут годным для дальнего космоса, я уверена.

Молча Джонни закончил свой завтрак, затем долго стоял у окна, глядя на безмятежные стайки голубей. Он бы заплакал, если бы огонь мучений не сжигал слезы в глубине его души.

И он сказал ей:

– Зачем мне звезды? Разве у меня нет звезды, чьих лучей мне дано счастье касаться?

Она тихонько засмеялась, и он стал покрывать поцелуями ее руки. И раскрылось небо, и звезды глянули на них из просторов Вечности, и время, казалось, остановилось. Времени не было дела до них, потому как в любви своей они не принадлежали ни земле, ни небу, но только друг другу. Есть родник, над которым не властно время, этот родник играет струями в глазах влюбленных.

Позже Лола сказала:

– Вчера вечером тебе опять звонили из квади-клуба.

– Надо же, как я им нужен, – отозвался Джонни с иронией. – А ведь попроси я у них денег взаймы, они ни за что не раскошелятся, даже если я пообещаю им отработать со временем все до медяка.

На память Джонни пришли его прежние рассуждения, как раздобыть пятьдесят тысяч кредов, используя мастерство квадиста. Он было решился стать бойцом-профессионалом, но впоследствии отказался от этой мысли, потому как выяснилось, что он располагает лишь двумя месяцами, заработать же пятьдесят тысяч кредов на профессиональной арене можно в лучшем случае месяцев за пять. Однако… а почему он так уверен, что, сделавшись профессиональным квадистом, раньше чем за пять месяцев он пятьдесят тысяч кредов не заработает?

Из квади-клуба ему звонят уже второй раз, значит, клуб в нем нуждается. Старик Кастл предлагал ему перейти из любителей в профессионалы, можно сказать просил, обольщая деньгами. Судя по всему, он, Джон Голд, скромно говоря, неплохой квадист. А раз так, почему бы ему, перейди он в профессионалы, не заключить с квади-клубом контракт на более выгодных условиях, чем это бывает обычно?..

Вспомнив, что у него все равно не было наготове лучшего способа достать деньги, Джонни отправился в квадиклуб.

В приемной клубного председателя его встретили куда любезнее, чем в прошлый раз.

– Мистер Голд? – Секретарь широко улыбнулся. – Одну минуточку. – В кабинете шефа секретарь пробыл менее минуты. Вернувшись в приемную, он раскрыл перед Джонни дверь кабинета:

– Прошу вас, мистер Голд.

В кресле председателя сидел Дик Кастл, старый приятель Джонни. А где же сам мистер Кастл?

– Привет, Дик, – Джонни еще не понял, что произошло. – Где твой отец? Я хотел бы поговорить с ним об одном деле. Или… Неужели…

– Точно так, старина. Теперь это мой каби shy;нет. Папаша, так сказать, передал мне бразды правления. Конечно, отец оставил за собой право решающего голоса в вопросах всяких там переорганизаций, но с текучкой теперь управляюсь я сам целиком и полностью.

– Что же, Дик, поздравляю… Честное слово, я очень рад за тебя.

– Спасибо. Садись, чего стоишь? Надеюсь, ты явился сюда не для того, чтобы сказать мне, что порываешь с клубом?

– Нет, Дик. Как раз наоборот. Я…

– Прости, Джонни, что я тебя перебиваю. Конечно, когда мы наедине, ты можешь называть меня по-прежнему по имени, мы ведь так долго вместе махали квадаком, но при посторонних тебе не следует обращаться ко мне так. Знаешь ли, все эти похлопывания по плечу… Люди могут подумать, что всякому дозволено вот так запросто разговаривать со мной накоротке. Не то чтобы я слишком много возомнил о себе, просто я хочу сохранить дисциплину в клубе такой, какой она была при отце. Что же это за клуб квадистов без дисциплины?

Джонни слушал Кастла с чувством возраставшей отчужденности. Когда Кастл замолчал, Джонни выдавил из себя:

– Я понимаю тебя, Дик. Да, ты прав, дисциплина в клубе должна быть.

– И еще, Джонни. Чтобы в присутствии посторонних ты смог взять правильный тон, не поперхнувшись, неплохо бы тебе прямо сейчас потренироваться, как это будет звучать. “Мистер Кастл”, “сэр”… Ну, ты меня понимаешь.

– Да, я все понимаю, сэр, мистер Кастл, – угрюмо проговорил Джонни.

– Теперь давай о деле. С чем ты пришел ко мне?

– Я хочу стать профессиональным квадистом, сэр.

Дик Кастл сделал большие глаза, откинулся на спинку кресла.

– Не ожидал, не ожидал от тебя! – Губы Кастла изогнулись в довольной улыбке. – А я – то думал, что мне придется упрашивать тебя остаться в клубе любителем! Стать профессиональным квадистом, это славно ты решил, старина Джонни! С твоим умением орудовать квадаком из тебя, ей-ей, выйдет классный профессионал!

Джонни тихо сказал:

– В контракте, мистер Кастл, мне бы хотелось, чтобы было указано вот что. За первое выступление я получаю двадцать тысяч кредов, за второе – тридцать тысяч. Все расходы на мою подготовку и на лечение, разумеется, оплатить должен клуб. Дик Кастл изумленно вскинул брови:

– Двадцать тысяч кредов за первое выступление и тридцать тысяч за второе? Это неслыханно! Прости, Джонни, но мне кажется, у тебя не в порядке с головой. Ты разве не знаешь расценки? Ни один профессионал не получил за свое первое выступление больше десяти тысяч кредов, уж можешь мне поверить. Что же касается последующих боев, то там плата обговаривается за каждый бой особо. Если публика полюбит тебя в качестве профессионального бойца и на твои выступления будут валить толпы, что же, я буду платить тебе больше, чем десять тысяч кредов за бой. Но ты должен отдавать себе отчет, тебе придется удачно провести не менее десятка профессиональных боев, чтобы публика накрепко влюбилась в тебя. Десять боев – это в лучшем случае. Немало профессионалов с солидным опытом имеют все те же десять тысяч кредов за выигранный бой.

– Так ты… Извини, забыл. Так вы, мистер Кастл, собираетесь платить мне только по десять тысяч кредов за выступление? – уточнил Джонни.

– Для начала по десять тысяч, а там посмот shy;рим.

– В таком случае, прощайте. Придется, видно, мне обратиться в другой клуб.

– Как тебе будет угодно.

Джонни направился к двери. Кастл и не подумал остановить его.

Выйдя из приемной, Джонни остановился. Или действительно сходить в другой клуб? Но как, чем он докажет, что стоит этих денег? Показать несколько упражнений с квадаком? Перед мысленным взором Джонни пронеслись знакомые ему лица клубных председателей – обрюзгшие, с висящими щеками и рыбьими холодными глазами, хищные худощавые, курносые и сальные, цвета красной меди… Даже если он примется отплясывать на острие кинжала, он не убедит этих типов, что достоин получать плату большую, чем прочие бойцы, делающие первые шаги на профессиональной арене. Да и с чего это он думает, что достоин высшей платы? Между прочим, он уже несколько недель не держал в руке квадак. Пожалуй, сейчас, без предварительной тренировки, он не сумел бы выполнить даже упражнение средней сложности.

Джонни повернул назад. Кастлу он сказал:

– Пусть будет по десять тысяч кредов за выступление, я согласен. Только… Мне нужно, сэр, через два месяца иметь на руках пятьдесят ты shy;сяч кредов. Месяц уйдет на подготовку, а потом нельзя ли устроить так, чтобы я за месяц провел пять боев, а не один?

– Ты же знаешь, что по Уставу квади-лиги профессионалу разрешается выступать не чаще чем раз в месяц. И это разумно. Победитель, каким бы он ни был искусником на арене, почти что всегда выглядит как жеванный ростбиф, и бойцу нужно не меньше месяца, чтобы раны как следует затянулись.

– Я попытаюсь стать первым победителем с неповрежденной кожей. Мне очень нужна эта сумма, пятьдесят тысяч кредов, мистер Кастл, за два месяца я должен ее собрать.

Дик Кастл забарабанил пальцами по столу. Что-то просчитав в уме, он сказал:

– Хорошо. Ты заработаешь пятьдесят тысяч кредов за два месяца. Для этого тебе придется дать шесть боев и, естественно, всякий раз ты должен будешь выходить победителем.

– Как, шесть боев? Вы не дадите мне по десять тысяч кредов за бой, сэр?

– Ты получишь не меньше чем десять тысяч кредов за бой, это я тебе гарантирую. Шесть боев – шестьдесят тысяч кредов, из них пятьдесят тысяч твои, а десять тысяч мне придется уплатить в виде штрафа. Штраф в две тысячи кредов, таково наказание за бой, проведенный раньше положенного срока, то есть проведенный бойцом до истечения месяца после последнего боя. Итак, за первый профессиональный бой ты получишь десять тысяч кредов, за последующие пять – по восемь тысяч, и всего у тебя наберется пятьдесят тысяч кредов, что тебе, я вижу, здорово как нужно.

– Я согласен, – сказал Джонни со вздохом. – Начать подготовку я хочу с завтрашнего дня.

– Приходи завтра к девяти утра, прогуляемся в министерство за сертификатом, а там и готовиться начнешь.

На другой день Дик Кастл повез Джонни в Бюро Лицензий и Сертификатов Министерства Зрелищ и Развлечений. Джонни без труда прошел медицинскую комиссию, после чего его подвергли маленькому экзамену. Ему пришлось немного пофехтовать квадаком с одним из ветеранов профессиональной арены, которого специально держали в штате Бюро для такого случая. Джонни смотрелся неплохо, отсутствие практики на протяжении нескольких последних недель было возмещено его энтузиазмом, и старый квадист поставил ему высший балл. Потом Джонни попросили обождать в коридоре, а Кастл остался в помещении, где заседала комиссия, со всеми необходимыми бумажками: свидетельством, что Джонни провел сто тридцать семь любительских боев (для сертификации требовалось, чтобы кандидат провел не меньше сотни любительских боев), со справкой, что Джонни психически здоров, с заявлением Джонни, что тот стремился стать профессионалом “согласно собственному умонастроению и без какого бы то ни было давления со стороны”… Через час Дик Кастл вышел к Джонни, помахивая пестрым листком.

– Вот твой сертификат, взгляни. Он останется у меня, а тебе мы сделаем копию.

Джонни прочитал: “Сим удостоверяется, что Джон Голд, землянин, личный номер АМТ-23654-32765, обладающий всей полнотой прав и обязанностей гражданина Земной Империи, является профессиональным квадистом и имеет право выступать на профессиональной арене”. Далее шли кружевные подписи и печать.

Дик Кастл, приняв у Джонни сертификат, сказал:

– Теперь поехали в клуб. Заключим контракт на двенадцать выступлений, честь по чести.

– Мне нужно только шесть.

– Ты сможешь выйти из игры когда захочешь. Контракт на двенадцать выступлений, это не значит, что ты обязан двенадцать раз выступить. Это значит, что ты обязуешься не переходить из моего клуба в какой-то другой прежде чем двенадцать раз выступишь на профессиональной арене.

– То есть я вправе бросить квадак после шестого выступления?

– А я о чем тебе толкую? Выступать или нет – твое дело, только если ты бросишь выступать до того, как проведешь двенадцать боев, формально ты останешься в моем клубе. Все это будет в контракте, что я тут тебе разжевываю.

Когда они прибыли в клуб, Дик Кастл показал Джонни контракт, форменный бланк без единой правки ручкой. Джонни быстро пробежал глазами по тексту. Страховка на случай проигрыша… Бесплатное медицинское обслуживание… Специальное питание за счет клуба… Обычно молодчики, оказавшиеся на месте Джонни, крепко задумывались над следующей фразой: “Страховка выплачивается в случае, если проигравшему дарована жизнь или если смерть проигравшего наступила в ходе боя. Если смерть проигравшего наступила согласно волеизъявлению зрителей, страховка не выплачивается”. Джонни этот абзац пропустил, запнулся он на другом абзаце, находившемся в самом конце. “Профессионал обязуется в точности исполнять указания своего тренера, в случае же нарушения… вплоть до штрафа в…” Джонни вспомнил, что обычно готовящимся к бою профессионалам не разрешалось видеться ни с родными, ни со знакомыми. Это стоило обговорить.

– Я должен иметь право встречаться с моей женой когда мне захочется, – сказал Джонни. -Это надо сюда вписать.

– Зря беспокоишься, старик. Для профессионалов я держу хороших девочек, чистых и не склонных к отрицательным эмоциям.

– Я не подпишу контракта, если здесь не будет, что я сказал.

Кастл поморщился.

– И угораздило же меня сертифицировать тебя перед подписанием контракта! Понадеялся на твою порядочность, бестия ты такая, а ты вон что, условия ставишь. Твой сертификат обошелся мне в тысячу кредов, налог пришлось заплатить, а с тебя, между нами говоря, я еще ничего не пои shy;мел. Ладно, будь по-твоему. Ты сможешь видеться с женой раз в неделю.

Джонни запротестовал. После долгого спора с Кастлом он все же сумел настоять на праве видеться с Лолой три раза в неделю, и контракт был подписан.

Джонни хотел выйти из кабинета, но Кастл окликнул его:

– Ты куда?

– Домой, с женой повидаюсь. Через два часа буду в клубе.

– Э, нет, погоди, так не делается. Ты подписал контракт? Видишь, что здесь написано? Контракт вступает в силу с момента подписания. Все, теперь ты мой. Самому тебе покидать клуб запрещено. Если хочешь, твою жену мы сюда привезем, раз уж на том порешили.

Джонни подавил злобу. Еще вчера он ощутил между собой и Кастлом стену, и все же он не ожидал от человека, некогда называвшегося его другом, такой черствости.

– Ну так пригласи ее в клуб, – буркнул Джонни. – Я желаю видеть ее.

– К вечеру пригласим. Сейчас ты будешь занят, у Роджерса, твоего тренера, через полчаса начинаются занятия. Ваше свидание с женой продлится два часа.

– Что такое? Ты станешь отмерять, сколько мне видеться с женой? Где контракт? У тебя нет такого права!

– Ты забываешь свою обязанность повиноваться дисциплине.

– Я…

– Можешь уйти отсюда и подать на меня в суд, только я выиграю процесс, и ты заплатишь пять тысяч кредов неустойки.

– Ты говорил, я всегда могу бросить квадак!

– Это вступает в силу только после твоего первого боя, надо лучше читать бумаги, которые подписываешь.

Джонни готов был вцепиться в горло Кастлу, но тут хозяин кабинета посмотрел в сторону двери и с видимым облегчением сказал:

– Вот, кстати, и Роджерс. Роджерс, это тот самый квадист, о котором я говорил тебе. Забирай его, сертификат ему выдан, контракт мы подписали.

Седой ветеран квадака с обезображенным шрамами лицом внимательно осмотрел Джонни, словно покупал раба.

– Да ты ничего, парень, – удовлетворенно проворчал Роджерс и с размаху ударил Джонни по щеке, едва не сбив его с ног. Лицо Джонни загорелось от гнева, а Роджерс продолжил: – Ты ничего, только злости в тебе маловато. Это поправимо. Пошли.

Джонни уже не владел собой. Он размахнулся – ветеран проворно отступил, и удар Голда пришелся впустую.

– Оказывается, еще и сдержанности тебе недостает, сынок, – весело сказал Роджерс. – Ну да мы тебя воспитаем. Шагай!

Он жестом приказал Джонни идти впереди, как приказывают конвоиры арестанту.

СТАЛЬНОЙ ДРАКОН

Свидание с Лолой у Джонни получилось коротким, даже обещанных Диком Кастлом двух часов им не дали. Роджерс сказал: “Ты, парень, пошустрее, я не собираюсь за дверью дожидаться, пока вы натешитесь”. Джонни встретился с Лолой в тренерской, то есть на суверенной территории Роджерса, что в какой-то мере извиняло грубость тренера (надо сказать, Роджерс очень удивился бы, услышав оправдание его грубости, он-то сам ни в каких оправданиях потребности не испытывал).

– Я теперь профессиональный квадист, – сказал Джонни в ответ на отчаянный взгляд Лолы. – Я говорил тебе, я ни один год ходил в любителях и всегда мечтал стать профессионалом. Думаю, если сложится неплохо, через два месяца я смогу заплатить за Модуль-2. Через два месяца ты станешь здоровой.

– А звезды? Ты всегда говорил, что звезды…

– Звезды? Что такое звезды? Звезды – это мальчишеские фантазии, они остались в прошлом. Да и вообще, звезды мне всегда мерещились во вторую очередь, а первым моим желанием было попасть на профессиональную арену.

– Воображаешь, тебе удастся обмануть меня?

– Понимай как знаешь, но… Что сделано, то сделано. На два месяца мы разлучены, таковы правила квади-боя, но зато потом у меня будет достаточно средств, чтобы вылечить тебя. Впрочем, иногда мы будем видеться в эти два месяца, я добился специального разрешения.

– Два месяца!

– Говорю, иногда мы будем встречаться. Как сейчас. Теперь вот что. Дай мне слово, что за эти два месяца, кроме случаев, когда я тебя вызову на встречу, ты близко не подойдешь к квади-клубу.

– Не понимаю…

– Я не хочу, чтобы ты увидела меня на профессиональной арене. Некоторым кажется, будто своим присутствием не трибуне они помогают бойцу, действительно же…

– И ты смог подумать, что у меня хватило бы сил смотреть, как ты дерешься там, как ты постоянно рискуешь, как тебя… – Лола готова была вот-вот разрыдаться.

Джонни почувствовал, что еще немного, и он не сумеет далее говорить короткими отрывистыми фразами и метать строгие взгляды, удерживая ее от раскисания. В это время за дверью раздраженно затопал Роджерс. Джонни передал Лоле все деньги, которые были с ним, и они простились.

Роджерс старшинствовал над группой из восьми профессиональных квадистов, Джонни стал девятым. Кроме группы Роджерса в клубе “Ветры Земли” было еще несколько групп профессионалов численностью до дюжины человек, каждая находилась под началом квадиста-ветерана. Появление Джонни квадисты Роджерса восприняли довольно равнодушно, ну еще один любитель перешел в профи, что же с того? Когда Роджерс ввел Джонни в зал, профессиональные бойцы только на секунду прервали свои занятия. И то не все. Изматывавший тренажер-гигант с маленькими носорожьими глазками даже не кивнул на приветствие Джонни. Не то чтобы Джонни не пришелся по душе Арчи Ласкену, просто не в привычке Арчи Ласкена было отрывать внимание от собственной персоны хоть на мгновение.

Занятия у Джонни начались немедленно. В оружейной он подобрал себе квадак по руке, затем стал облачаться в защитный костюм, а Роджерс уже проявлял нетерпение, чего это там новичок копается. Когда Джонни вышел в зал, оказалось, что все квадисты успели переодеться в защитные костюмы, пока он выбирал оружие. Разбившись на пары, они стояли полукругом в ожидании указаний Роджерса.

Поблизости от каждой пары находился квади-счетчик. Красная и синяя лампочки приборов горели равномерно: бой еще не начался, ни один из бойцов, будь он в синем костюме или красном, не получил еще ни единого удара. Роджерс велел Джонни одеть красный костюм, тогда как сам он был в синем. Разумеется, Джонни не пришлось долго ломать голову, кто будет его партнером на этом занятии.

Роджерс всегда уделял новичкам больше внимания, чем остальным. Или, скажем, новички куда больше нуждались в его внимании, чем остальные. Меньше чем через минуту Джонни убедился, как немного он стоил в настоящем бое. Он должен был отразить удары Роджерса, удары, о которых был предупрежден, потому как Роджерс, прежде чем провести удар, громко называл его, Джонни же мог как угодно атаковать Роджерса, не объявляя способ атаки, – и вот, несмотря на очевидную фору, Джонни проиграл бой. Менее чем через минуту от начала боя затринькал звонок квади-счетчика. Взглянув на счетчик, Джонни увидел, что красная лампочка погасла. Это означало его проигрыш. Не будь на нем защитного костюма, он был бы мертв.

Роджерс тщательно разобрал ошибки Джонни, после чего дал сигнал к бою следующей паре. Один за другим запели звонки, и после каждого Роджерс доходчиво объяснял, используя Джонни в качестве наглядного пособия, в чем заключалась допущенная тем или иным квадистом ошибка.

За ближайшие несколько дней Джонни присмотрелся к компании, в которую попал.

Неприветливый верзила Арчи Ласкен, туповатый и вспыльчивый, из двадцати семи боев, проведенных на арене, проиграл десять. Десять проигранных боев – это было небывало высоким показателем, обычно после нескольких проигрышей зрители своим волеизъявлением убивали неудачника. Ласкена, выступавшего под именем “Терриганский Буйвол”, публика раз за разом миловала. Наверное, многие находили интересным наблюдать, как эта глыба мяса носится по арене. Для того, чтобы увидеть бой рыцаря с чудовищем, нужно ведь иметь в наличии не только рыцаря, но и чудовище.

Парк Брэнкс внешне напоминал злобного гнома – низкорослый, горбатый, с длинным подбородком, выступающими надбровьями, с тонкогубым ртом. Коренастый, с сильными руками, он из пятнадцати проведенных боев победил в четырнадцати. Несмотря на такое множество побед, противостоящих единственному поражению, он находился всего лишь в середине профессионального списка квади-лиги, это потому что противников он выбирал себе по плечу, среди них не было звезд. Публика его не любила, поэтому он весьма осторожно относился к выбору соперников. Он говорил, что не может позволить себе роскошь проиграть, потому как в этом случае “милостливая” публика непременно его прикончит.

Тиму Стэбу, самому старшему квадисту из группы Роджерса, недавно исполнилось тридцать восемь. Стэба как будто в детстве держали в специальных кубических формах, вот он и вырос широкоплечий, коротконогий, с приплюснутой головой. Из двадцати проведенных боев он проиграл в трех. Зрители называли его Мясник Стэб за красное невыразительное лицо и привычку приканчивать поверженного противника расчленяющими размашистыми ударами.

Бак Осинджер, по прозвищу Бешеный, провел семь боев и все семь выиграл. Уравновешенный, даже флегматичный вне арены, на арене он превращался в смерч: нанося беспорядочно удары, он совершенно переставал реагировать на контрудары, что неизменно приводило его соперника в изумление. Страх противника, паника – и победа оставалась за Осинджером. Роджерс как-то сказал ему: “Все это хорошо, Бак, что ты умеешь быть таким нечувствительным, только однажды тебя изрубят в капусту, а ты и не почувствуешь, как умрешь”.

Луи Вильсон, высокий жилистый квадист, из двенадцати проведенных боев проиграл два. Отличала Вильсона глубокая религиозность, так говорил он сам, будучи на деле дремуче суеверным. Вообще-то суеверия постоянно сопутствовали квади-бою, только спросите, и всякий квадист понарасскажет вам, как пагубно бывает для профессионала плевать на арену перед выступлением или до боя принимать от поклонников цветы. На этом общем сумеречном фоне Вильсон, однако же, заметно выделялся, как выделяется на грязном стекле раздавленная и присохшая муха. У Вильсона существовала целая система, что он должен сделать перед боем и чего он ни в коем случае не должен делать. Вильсон держал в памяти множество примет, как сложится бой, удачно или неудачно для него, и, случалось, он отменял уже назначенное выступление, выплачивая при этом громадную неустойку. На его груди постоянно болтались три талисмана, три раскрашенные деревянные фигурки божков-покровителей. Безобразный бог страха Лэй должен был напугать противника Вильсона до оцепенения, а лучше до обморока; от Орля, бога силы, Вильсон ожидал божественной мощи. Третий божок был богом милосердия Снутом. В принципе помощи двух первых богов было вполне достаточно для победы, но на всякий случай (боги, как известно, великие привереды и капризники) Вильсон часть своей набожности обратил и на Снута. Вильсон надеялся, что в случае его поражения Снут сумеет настроить сердца зрителей так, что те даруют ему, Вильсону, жизнь.

Макс Аррен, смуглый скуластый квадист с перешибленным носом, провел девять боев, из них один проиграл. Отец пятерых детей, он говорил, что оставит квадак, когда у него накопится сумма, достаточная, чтобы купить поместье на одной из курортных планет. Ему оставалось заработать на арене что-то около тридцати тысяч кредов, то есть выиграть три боя.

Самых молодых квадистов, входивших в группу Роджерса, звали Стив Делорес и Рой Флинтон. Стив Делорес имел за плечами два боя и оба он выиграл, Рой Флинтон, белокурый красавец, заканчивал подготовку к своему первому бою. Стив Делорес отнесся к Джонни с некоторым пренебрежением, так в колледже второкурсник смотрит на первокурсника, с Флинтоном же Джонни нашел общий язык. Да и не удивительно, Джонни и Рой Флинтон занимали в группе почти равное положение, они не провели еще ни одного профессионального боя, так что и надежды, и опасения у них были одинаковые.

Как и Джонни, как и большинство профессиональных квадистов, Рой Флинтон не собирался оставаться на профессиональной арене всю свою жизнь. Тридцать-сорок тысяч кредов, три-четыре профессиональных боя отделяли его от светлого будущего в виде пожизненного обеспечения и вечного союза с рыжей подружкой-веселушкой (Флинтон показал Джонни ее фотографию: конопушки, вздернутый носик, собранные в две озорные косички волосы цвета ржавчины). Тридцать тысяч кредов, а лучше – сорок, и все, прощай, арена, говорил Флинтон с мечтательной улыбкой в редкие минуты расслабления.

Истекла первая неделя подготовки Джонни к профессиональному бою. Силовые упражнения чередовались с тренировкой меткости, выносливости, с показательными боями, медитацией, мас shy;сажем. Хотя Роджерс вел далеко не все занятия, в зале при группе он находился неотлучно. По графику с квадистами занимались психологи, инструкторы различных мастей, ежедневно каждый боец осматривался врачом. Прошла неделя, и наступил день, ради которого группа Роджерса покинула загородную базу подготовки профессионалов: в этот день предстояло состояться бою между Максом Арреном и Дикобразом Джо из клуба “Зубачи”. Так было всегда, когда квадисту предстоял бой, другие квадисты из его группы шли к арене вместе с ним, только у самой арены их пути расходились, боец выходил на арену, а его спутники занимали места на трибуне. Как известно, мудрые учатся на опыте других. А из опыта других наиболее доступен для усвоения тот, который близок – то есть тот, о котором знаешь не понаслышке, и тот, который является опытом близкого тебе человека.

Дикобраз Джо, среднего роста крепыш с шеей настолько короткой, что ее как будто не было совсем, в профессиональном списке квади-лиги (называемым “шкалой результативности”) стоял на ступеньку ниже Аррена. Столь незначительная разница оценок мастерства квадистов, уверяла реклама, являлась одной из привлекательных сторон будущего боя: если противники почти равны друг другу по силе, значит, бой предстоял жаркий. Впрочем, если на лестнице признания квадистов разделяла не одна ступенька, а несколько десятков ступенек, реклама также находила в этом свою привлекательность: квадист, рискнувший сразиться с куда более именитым противником, несомненно, заслуживал зрительского внимания.

Это был далеко не первый бой, который видел Джонни, тем не менее хладнокровия ему хватило только на три первые минуты боя. Только три минуты он подсчитывал шансы соперников на победу, примечал каждую неточность, каждый неверный удар, обдумывал, как в том или ином случае лучше было бы провести атаку или уйти с пути сверкнувшего лезвия. Прошло три минуты с начала боя, и Голда подхватил бурный поток мелькающих бойцовских рук, кровавых ран, яростных взоров и нечеловеческих, зверских оскалов. Джонни и сам не заметил, как его голос влился в рев зрительских толп – и вдруг время остановилось. Зрители на какой-то миг застыли с готовыми разодраться ртами и вознесенными выше голов кулаками. Оба бойца упали одновременно, как показалось, одновременно пронзив друг друга квадаками.

Время может остановиться, но не могут остановиться люди. Трибуны, едва стихнув, тотчас же ожили, зашумели, заверещали пестрой разноголосицей. И тут Дикобраз Джо начал приподниматься. Левой рукою зажимая рану пониже сердца, в правой держа квадак, он начал приподниматься!

Пошатываясь, Дикобраз Джо выпрямился и поставил ногу на грудь Максу Аррену.

Рядом с ареной был установлен квади-счетчик новейшей модели. На бойцах не было защитных костюмов, но на них были разного цвета набедренные повязки, красная и синяя, что соответствовало красной и синей лампочкам квади-счетчика. Сейчас обе лампочки тревожно мигали вместо того, чтобы ровно светиться: оба бойца были тяжело ранены. Оба были тяжело ранены, но между тем один валялся поверженный, а другой возвышался над ним – или же степени тяжести их ранений были различны, или же Дикобраз Джо был наделен куда большим желанием жить, чем Аррен. Или же Аррен выжидал, набирался сил, чтобы внезапно подняться? Ведь случалось, что было определившиеся победитель и побежденный менялись местами.

Чтобы посрамить всех неуверенных в исходе боя, Дикобраз Джо несколько раз пнул ногой Макса Аррена как падаль. Теперь сомнениям не осталось места: победа была за Дикобразом Джо.

На табло под именем бойца из клуба “Зубачи” вспыхнуло слово “ПОБЕДИТЕЛЬ”.

Громкоговорители включились на полную мощность, наступил важнейший этап зрелища. Комментатор, к репликам которого до этого мало кто прислушивался, залился соловьем:

– Итак дорогие друзья, победа присуждена Дикобразу Джо, нашему незабвенному, великолепному Дикобразу Джо! Поприветствуем его! Поприветствуем! Это его двенадцатая победа! – Отдышавшись, комментатор продолжил в несколько другой тональности: – А теперь, дорогие друзья, вы должны осуществить свое священное право. Макс Аррен, ты хорошо бился, парень, я уверен, вместе со мной тебе сказал бы это любой. Будь на месте великого Дикобраза Джо какой-нибудь другой квадист, ты бы, конечно, победил. Победа осталась не за тобой, но и ты получишь немало. Ты умрешь на арене, как мужчина, как боец, разве это не прекрасно? Или же тысячи сияющих глаз подарят тебе жизнь, а разве кто-нибудь дарил тебе больше, чем жизнь? В любом случае тебе придется неплохо, старина! Я вижу, судья Уиндем подает знак сигнальщику… Над ареной поплыл звук гонга, поплыл и растаял где-то в вершине купола.

Комментатор зачастил:

– Только одна минута отводится вам для голосования, друзья мои, только одна минута! Поторопитесь же, у каждого из вас номерок, поскорее опустите его в белую щель, если вы хотите, чтобы Макс Аррен жил, она находится в левой ручке вашего кресла! Белая щель – жизнь, черная щель – смерть, не перепутайте! Поторопитесь же, минута истекает!

На табло через минуту высветилось жирное “СМЕРТЬ”. Ниже загорелись мелкие цифры: 2136 человек проголосовали за то, чтобы Макс Аррен умер, и 432 за то, чтобы жил.

У комментатора началась словесная рвота:

– Прощай, Макс Аррен, прощай, дружище, все любители квадака, а их только в этом зале собралось пять тысяч, вечно будут помнить тебя, твои блестящие победы, твою великолепную смерть! Прощай, парень!

Дикобраз Джо нагнулся над Арреном: “Мне жаль, Макс” и погрузил квадак ему в горло. Обезглавливать поверженного противника Джо не стал, хотя это выглядело бы эффектно. Джо чувствовал себя отвратительно, он не хотел от излишнего усилия потерять сознание, скомкав тем самым победоносное завершение боя.

Квадисты Роджерса возвращались в родной клуб в полном унынии. Только Арчи Ласкен не подавал виду, что расстроен, да, возможно, он и не был расстроен, слишком равнодушный к дру shy;гим. Джо ожидал, что занятий в этот день не будет, что хмурый Роджерс распустит квадистов по их комнатам, да не тут-то было. Построив квадистов в зале, тренер деловито заявил: “Разберем, на чем попался Макс. Надевайте костюмы”.

На этот раз себе в партнеры Роджерс взял не Джонни, а Роя Флинтона. Кстати, следующим на арене из квадистов Роджерса должен был выступить Флинтон…

– Предположим, что ты, Рой, – Макс Аррен, а я – Дикобраз Джо. Сейчас я проведу удар, которым Джо свалил Макса, а ты попробуй его избежать. Бой… Роджерс ударил молодого квади-ста, и хотя тот тоже сумел достать Роджерса, на пульте контроля квади-счетчика погасла лампочка не Роджерса, а Флинтона.

– Заново, – бросил Роджерс. – Стив, переключи на ноль.

Красная лампочка опять загорелась. Роджерс несколько раз повторил атаку, и раз за разом красная лампочка гасла.

– А теперь смотрите, что надо было делать Максу, – проговорил Роджерс.

Роджерс занимался с Флинтоном до тех пор, пока тот не научился выдерживать удар. После этого тренер разбил квадистов на пары, и пары поочередно воспроизвели бой Дикобраза Джо и Макса Аррена.

В конце дня у Джонни едва хватило сил доплестись до кровати. Он был предельно вымотан, как и остальные квадисты. Думать о Максе Аррене, о его жизни и смерти у Джонни уже не осталось сил. Едва коснувшись головой подушки, он заснул, и этой ночью ему не снились сны.

Рой Флинтон вышел на профессиональную арену через два дня. Он пожелал выступать в маске. Это не было чем-то новым, немало квадистов выходило на арену в маске; при этом они, как правило, брали себе новое имя или выдумывали для себя имя-прозвище. Рой Флинтон решил выступить под именем “Серебряный Змей”, соответственно и маску ему сделали – чешуйчатая голова пресмыкающегося с колючим гребнем поверху.

Причин, в силу которых квадист надевал маску и принимал новое имя, было несколько. Квадист надевал маску, если в предыдущем бою испытал поражение или услышал несчастливое предсказание относительно исхода предстоящего ему боя, или если не он сам, а кто-то из его группы неудачно выступил, его же выступление было следующим за неудачным. В основе этих соображений лежала слепая вера в судьбу и удачу, квадист как бы хотел сменой имени сойти с полосы невезения, в которую угодил он сам или его группа, или же избежать напророченную ему беду. Пусть беда будет поджидать его, но его она не заметит, ведь у него теперь новое имя.

Причина, по которой Рой Флинтон решил надеть маску, была иной. До выхода Макса Аррена на арену оставалось еще несколько дней, когда Флинтон сказал Джонни о своем решении и пояснил:

– Это привлечет ко мне внимание. Ну, ты знаешь, как это бывает: зрителей разбирает любопытство, кто это там скрывается под маской, и они валом повалят на мои выступления. А если билетов будет продаваться много, за одно выступление я стану получать больше, чем эти жалкие десять тысяч кредов.

– Кажется, ты говорил, что сорока тысяч за четыре выступления тебе хватит на всю оставшуюся жизнь, – заметил Джонни. – Теперь же ты как будто…

– Посмотрим, как дело пойдет. Я не собираюсь жадничать, но если я буду чувствовать, что я еще в состоянии побеждать, я погожу бросать арену.

Эта причина выступать в маске, причина меркантильная, не была редкостью. Среди устроителей профессиональных квади-боев давно шел спор, что более способно заполнить трибуны, маски бойцов или их открытые лица. Маска – это тайна, а тайна всегда манит, с другой стороны, любо-дорого смотреть на гримасы дерущихся не на жизнь, а на смерть профессионалов: тут тебе то страх, то ярость, то боль, то отчаяние, причем все эти чувства в крайней степени выраженности.

Рою Флинтону, Серебряному Змею, в противники поставили Ганса Олверса, квадиста, уже имевшего в послужном списке две победы и избежавшего поражений. Вообще-то существовало правило, запрещавшее против квадиста-новичка выставлять бойца, имевшего мало-мальский опыт профессионального боя, но это правило не действовало, если новичок собирался выступить в маске. Надевая маску и принимая новое имя, квадист как бы облекался в тайну, то есть тем самым он отказывался и от привилегий новичков, и от уважения к своим прежним заслугам.

Поначалу, наблюдая за боем, Джонни счел, что победа будет на стороне Флинтона. Джонни даже позволил себе расслабиться. Перелом наступил на одиннадцатой минуте. Не то Ганс Олверс только притворялся, что он слабее Флинтона, не то Олверсу невероятно повезло, но он сумел провести удар, решивший исход поединка.

Квадак Ганса Олверса погрузился в печень противника до половины лезвия. Флинтон упал на правое колено, но оружие не выпустил. Олверс ударил его квадаком по плечу, рассекая мышцы, и тут только квадак Флинтона скользнул на песок. Белокурый красавец теперь находился в полной власти торжествующего Олверса.

Ганс Олверс, радостно оскалившись, стянул со своего противника маску и далеко отшвырнул ее. Трибуны бешено приветствовали победителя. Олверс поднял руки, в одной из которых сжималась рукоятка квадака, приветствуя тем самым восторг трибун. Его победа была полной. В этот момент комментатор объявил истинное имя квадиста-неудачника, скрывавшего лицо под маской Серебряного Змея.

Роя Флинтона не знал никто из публики, совершенно никто, любительские выступления его проходили в провинции, откуда он был родом. Но вместе с тем публика не стала охать разочарованно, что под маской не оказалось знаменитости. На трибунах раздались грудные вздохи женщин, и у Джонни появилась надежда, что для красавца Флинтона еще не все кончено, что толпа, быть может, дарует ему жизнь.

Когда на табло загорелось слово “СМЕРТЬ”, Джонни болезнено скривился.

Более трех тысяч человек высказались за убийство Флинтона, а против – меньше тысячи. Такой результат следовало предвидеть, подумалось Джонни. Его ввели в заблуждение женские вздохи, женские колыхающиеся груди, женские горящие глаза. Ах, эти женские глаза… Дамочки, посещающие профессиональные квади-бои, всегда предпочитали увидеть смерть красавца-квадиста надежде еще когда-нибудь полюбоваться на его выступление. И то сказать, за следующее представление следовало платить особо, тогда как за удовольствие увидеть смерть было заплачено.

Флинтон словно не понимал, что вокруг него происходит. Он находился в каком-то сонном оцепенении. Ганс Олверс легко запрокинул ему голову, открывая шею для удара, так мясник заворачивает голову овце на бойне. У края арены стояло четыре человека в черном; когда приговоренный к смерти неудачник начинал оказывать сопротивление победителю, а такое случилось, они восстановили порядок. На этот раз их помощь победителю не понадобилась.

На песок хлынула кровь. Какое-то время Флинтон удерживал равновесие, потом боком повалился в алую лужу.


На другой день Джонни заметил, что в группе Роджерса его стали сторониться. Луи Вильсон, Бак Осинджер, Тим Стэб, Стив Делорес – они отводили глаза и цедили сквозь зубы что-то вроде “да пошел ты”, едва Джонни обращался к кому-то из них. Джонни встревожился. Сначала он хотел выяснить, что же стряслось, но после свидания с Лолой переменил свое решение. Наплевать ему на этих надутых профи, считавших себя лучше его только потому, что они уже выступали на арене, а он – еще нет. Одна боль вытеснила другую: хотя Лола ничуть не изменилась с их прошлой встречи, само общение с ней, сама мысль о том, что она тяжело больна, заставила Джонни позабыть о прочих неприятностях.

Джонни хотел отмахнуться от новой невзгоды, но она оказалась прилипчива. Поздно вечером она сама напомнила о себе.

Готовясь ко сну, Джонни услышал за спиною какое-то движение. Он обернулся. В дверях (он еще не запер дверь) стоял Парк Брэнкс, горбатый квадист, чья язвительность задевала и раздражала многих.

– У тебя, кажется, тяжело больна жена, Джон? – неожиданно спросил горбун.

Вопрос Джонни не понравился.

– А тебе какое дело до моей жены?

– Да нет, никакого, только… Луи Вильсон говорит, что это из-за тебя все, ну, что случилось с Максом… и с Флинтоном… Что это ты принес в нашу группу несчастье.

– Что за бред! Посоветуй Вильсону от меня приложить на лоб холодную примочку.

– Бред или нет, не знаю, а все же две смерти подряд… Не могу сказать, что ребята у нас черных кошек боятся, но, по-моему, они начинают Вильсону верить.

– Все это ерунда. Я хочу спать, Парк.

– Как сказать, ерунда или нет… Мистер Кастл – человек просвещенный, он, конечно, ни за что не переведет тебя в другую группу и тем более не выгонит из клуба, что бы там ни говорили, но… Но ведь бывает так, что квадист переходит в другую группу по своему желанию, а если босс не дозволяет этого, можно ведь и контракт прервать.

– Контракт я прерывать не собираюсь и в другую группу не перейду. Что еще велели тебе сказать?

– Знаешь ли, сынок, у профессиональных квадистов очень большая психическая нагрузка. Некоторые не выдерживают, особенно из новеньких… заходишь вот так к нему в комнату, а он уже закостенел, и квадак в сердце. Самоубийство.

– Да вы что, сдурели? – У Джонни, раздуваясь, заходили ноздри. – Завтра Луи Вильсон скажет, что я мешал лягушечьей лапкой суп в ваших тарелках или что я подсыпал вам в компот перетертые кости мертвеца, и вы поверите ему? Если меня и преследуют несчастья, то только меня, чтоб вам пусто было, вас это не касается!

Горбун с улыбкой посмотрел в глаза Джонни, как будто наслаждаясь его смятением, и сказал:

– А знаешь, ты прав. Все это глупости, что бормочет Вильсон. Давай его проучим, а? – Надо сказать, до того, как в группе Роджерса появился Джонни, Луи Вильсон винил во всех неудачах Брэнкса. Вильсон говорил, что внешность Брэнкса отпугивает привередливое счастье.

Парк Брэнкс не стал делиться воспоминаниями с Джонни, вместо этого он принялся излагать свой план:

– Вот что я придумал, Джон. Луи Вильсон, этот суеверный кретин, терпеть не может, когда ему переходят дорогу с правой стороны. Какая-то гадалка напророчила ему лет десять назад, что он примет смерть с правой руки. Так и сказала, “с правой руки”, и ему втемяшилось в голову, что смерть приблизится к нему с правой стороны, хотя, может, он просто не расслышал каргу, она сказала не “с правой руки”, а “от правой руки”. Эдакое дешевое предсказание, ведь среди квадистов левши встречаются не чаще, чем среди других людей. Теперь как мы сделаем. Завтра ты перейдешь дорогу Вильсону, причем движение начнешь, разумеется, с правой стороны. Вильсон выругается и обязательно плюнет через левое плечо, он всегда так делает, он думает, раз смерть перешла на левую сторону, именно туда надо плевать. Я постараюсь устроить, чтобы в этот момент за левым плечом у Вильсона оказался кто-то из ребят, или, лучше, Роджерс. То-то начнется потеха! – Горбун довольно захохотал.

– Это не для меня, Парк, – отрезал Джонни. – А вашего Вильсона я не боюсь. Пусть забирается ночью ко мне в комнату, там посмотрим, кто окажется несчастливее, он или я.

Хмыкнув, раздосадованный Брэнкс покинул комнату Джонни.

Джонни ожидал, что с каждым днем квадисты будут относиться к нему все хуже, отравляемые ядом суеверия, но вышло иначе. Горбатый квадист, добиваясь, чтобы Джонни согласился поучаствовать в его проказе, немного сгустил краски, неприязнь к Джонни не настолько была сильной, чтобы побудить к активным действиям против него, и сильнее она не становилась. Более того, вскоре она пошла на убыль, через несколько дней даже Луи Вильсон стал относиться к Джонни как ни в чем не бывало. Здесь, конечно, не обошлось без влияния психологов, настороженно следивших за настроениями в группе. Как бы то ни было, напряжение вокруг Джонни было снято. Луи Вильсон даже как-то разоткровенничался с Джонни: оказывается, богобоязненным родителям Вильсона благодаря его заработку удавалось поддерживать свое главенствующее положение в какой-то секте. Что же касается деревянных божков, болтавшихся на груди Вильсона, то они чрезвычайно помогали ему на арене, в нужные моменты из них прямо-таки изливалась сила, которую он, Луи Вильсон, хорошо чувствовал.

На исходе третьей недели подготовительного срока, Джонни, до этого отвергавшему всякие суеверные измышления, пришлось засомневаться, а не тянется ли за ним действительно шлейф невезения, а не попал ли он действительно под черное крыло судьбы.

Как-то Джонни просматривал “Вестник квади-лиги”, единственную газету, попадавшую к профессиональным квадистам без цензуры клубных психологов. Сразу под рекламой “Новейший супертренажер “Рысий коготь-2” Джонни увидел черную рамочку, а в ней… крупно: АЛАН ФОСТЕР.

И буквы поплыли перед глазами Джонни.

Потом он все же сумел прочесть некролог. В сущности читать-то было нечего, несколько сухих, поблекших от частого употребления строчек: “Трагически погиб… подавал надежды… выражаем соболезнование близким… руководство клуба “Космические бизоны”, тренеры, друзья”. В некрологе ни слова не было о том, что послужило причиной смерти Алана, хотя, конечно, ясно, что он умер не от старости и не от продолжительной болезни. Его убили на арене? Джонни с ходу отверг это предположение. Убитым на арене квадистам никогда не посвящались некрологи, разве что в какой-нибудь слезливой газетенке, требовавшей отмены квади-боев как антигуманных, можно было увидеть черную рамочку. Об умерших на арене следовало читать на четвертой странице “Вестника квади-лиги”, в рубрике “Они проиграли”. Здесь были разделы:

1. Оставленные в списке бойцов (этим зрители даровали жизнь).

2. Выбывшие из списка бойцов (эти или погибли в бою, или были умервщлены позже, согласно волеизъявлению зрителей).

Во втором разделе Алан Фостер не был упо shy;мянут. Конечно, это не означало, что его оставили в списке, просто он принял смерть не на арене. “Что же случилось с Аланом?” – задался вопросом Джонни. И обратился к Роджерсу.

– Алан Фостер? Знаю, первоклассный боец. Кваданулся? Нет, не на арене? Ничего не слышал. – Роджерс тут же потерял к разговору всякий инте shy;рес. – Хватит болтать, берись за квадак.

В этот день Роджерс был недоволен Джонни. Молодой квадист никак не мог собраться, сосредоточиться на бое, даже пара чувствительных, до крови, уколов острым лезвием квадака не привела его в чувство.

Алан Фостер, Алан Фостер… Джонни парировал удары, увертывался, бросался в атаку, а перед его глазами стояло лицо умершего друга. Алан Фостер… на память Джонни приходили их дворовые игры, совместные тренировки в квади-клубе, их мечты об обдуваемой гравитационными ветрами межзвездной дороге. Алан Фостер, Алан Фостер… теперь Алану никогда не ощутить сладковатую жуть космического полета, никогда не увидеть мир из космоса, да и для земного, такого привычного и иногда кажущегося скучным мира теперь закрыты его глаза.

Ранним утром следующего дня, до начала занятий, в комнату к Джонни вошел молодой мужчина в строгом костюме.

Открыв дверь, Джонни хмуро поздоровался и с видом обреченного выслушивать скучные вещи отошел к окну, за которым медленно ползли жирные тучи и тускло поблескивали лужи.

– Ты хорошо знал Алана, Джонни? – спросил клубный психолог, без приглашения расположившись в плетеном кресле.

– Да. Друзьями были.

– Я могу рассказать тебе, как он погиб. Об этом написано в “Известиях космических трасс”, вчерашний номер.

Джонни заинтересовался:

– Мне хотелось бы это знать, доктор Рюш.

– Алан Фостер с командой профессионалов клуба “Космические бизоны” летел на корабле “Адмирал Уэбстер” на Скунью, шестую планету Альдебарана. “Адмирал Уэбстер” уже вынырнул в наш космос, и тут, представь, астероид. Защита сработала, но корабль тряхнуло так, что произошло возмущение гравитационного поля корабля. Максимальная точка искажения поля пришлась как раз на каюту твоего друга… Фостера кинуло на перегородку. Ему размозжило голову.

Выдержав паузу, психолог произнес:

– Теперь ты знаешь все. Твоего друга больше нет в живых, но разве смерть не ожидает всех нас? В известном смысле, как это ни кощунственно звучит, Фостеру даже повезло, в статье говорилось, что реанимировать было нечего, ему разнесло мозги в одно мгновение, так что его смерть не была мучительной, а ведь бывает и иначе.

Джонни тихо проговорил:

– Он… Алан Фостер… он так дрался, он так любил жизнь… он…

– Алан Фостер сменил беспокойство нашего космоса на покой безвременья, так что сейчас у него нет никаких целей. Стоит ли сожалеть, что он никогда ничего не достигнет и не прочувствует, как скоро он сам об этом не сожалеет?

– Он, может, и не чувствует ничего, но я – то чувствую, что его нет со мною рядом, – вырвалось у Джонни с болью, – нет и никогда не будет.

– Вот то-то и оно, – подхватил психолог. – Сейчас ты сам признал, что тебе больно не потому, что он испытывает боль, его теперь ничего не ранит, а потому что ранен ты. Другими словами, у тебя сейчас душевная рана, мужчина же должен относиться ко всем своим ранам, хоть телесным, хоть душевным, по-мужски, то есть без женской слезливости и жалости к себе. Ты согласен со мной?

Джонни, хмурясь, ничего не ответил. Доктор Рюш произносил правильные слова, на которые неискушенному в искусстве спора молодому квадисту нечего было возразить.

– Душевные раны имеют одну особенность, – проговорил доктор Рюш. – Они немедленно затягиваются, как только на них перестают обращать внимание. Как я понимаю, тебе нужна победа на арене, ради тебя самого и ради жизни твоей жены. Скажи, сможет ли победить квадист, начавший бой с раной в груди?

– Я не могу так просто забыть Алана, – выдавил из себя Джонни.

– А зачем про него забывать? Забывать друзей нехорошо. Я только за то, что тебе следует думать о нем без сожаления, тем более что пока никто не доказал преимущество нашего мира перед тем, в котором он сейчас находится.

В этот день Роджерс во время подготовки ворчал на Джонни куда меньше обычного. Старый квадист никогда не хвалил своих подчиненных, считая, что похвала расслабляет, так что такую его сдержанность в отношении Джонни можно было счесть за похвалу.

Между тем приблизился срок очередного боя с участием одного из квадистов группы Роджерса. Стив Делорес должен был выступать против профессионала из клуба “Первые”, квадиста по прозвищу Кроманьонец, выходившего на арену в маске первобытного человека. Стив Делорес и Кроманьонец стояли на одной ступени шкалы результативности, оба они имели по два боя на своем счету, в каждом из которых победили.

И опять песок арены под рукоплескание трибун обагрился человеческой кровью – в блеске стали, в вихре боли и ярости, в хитроумном переплетении смертоносного искусства квади-боя.

Победил Кроманьонец. Стив Делорес был смертельно ранен в одну из его атак и скончался на месте, так что зрителям не пришлось утруждать себя голосованием.

Понурые возвращались Роджерс и его квадисты на загородную базу клуба. По прибытии они облачились в защитные костюмы, следовало проработать ошибки, совершенные бедолагой Делоресом. Перед занятием Роджерс на минуту отлучился, и тут эмоции выплеснулись через край. Луи Вильсон крикнул Джонни в лицо:

– Это все из-за тебя, сопляк! Ты принес к нам смерть! Смерть ходит за тобой по пятам, да, по пятам! Макс Аррен, Рой Флинтон, Стив Делорес… Кто следующий?

Квадисты обступили Джонни, и даже обычно державшийся в стороне Арчи Ласкен сузил и без того маленькие глаза в угрожающие щелки. Многие поверили словам Вильсона, только горбун Парк Брэнкс, высунувшись из-за спины Ласкена, неприметно подмигнул молодому квадисту – видишь, мол, я же говорил тебе, что такое этот Луи Вильсон.

Сгустившуюся в зале тревожную атмосферу пронзил хрипловатый голос незаметно вошедшего Роджерса:

– Кажется, ты, Луи, хочешь, чтобы следующим от нашей группы выступил Джон Голд? Будь по-твоему. Если ты прав насчет всей этой чертовщины, что Голд ходит под ручку с несчастьем, значит, Голд умрет. А если Голд принесет клубу победу? Тогда, получается, ты все врал про него, ты зря трепал людям нервы, ты только мешал нашей предбоевой подготовке. И это, Вильсон, я не смогу просто так оставить.

– Что же вы сделаете со мной, мистер Роджерс? – окрысился Вильсон.

– Это мы сделаем прямо сейчас. Мы заключим пари. Ставка – десять тысяч кредов. Я утверждаю, что ты напрасно косоротишься на парня. Голд принесет клубу удачу, говорю я вам всем! Он победит! Если же он проиграет, я выплачу тебе десять тысяч кредов.

– То есть… если этот мальчишка выиграет…

– Тогда ты передашь мне десять тысяч. Вильсон покачал головой. Сумма, на которую

Роджерс собирался поспорить с ним, могла кого угодно смутить. Десять тысяч кредов, столько получал профессиональный боец за выступление, разумеется, только в том случае, если он побеж shy;дал… Некоторые профи, правда, получали за свое выступление больше, но Вильсон к таким умельцам не относился.

– Я не буду с тобой спорить на деньги, – сказал Вильсон.

– Не виляй, дружок, умей ответить за свои слова. Я знаю, ты уже давно мутишь воду, так что пора тебе и пузыри пустить. Сегодня же приглашу нотариуса, и мы заключим с тобой пари по всем правилам.

– Я не собираюсь ничего с тобой заключать!

– В таком случае следующим на арену выйдешь ты, я тебе обещаю.

Вильсон скривился. Страх боролся в нем с жадностью.

– Я не собираюсь выступать следующим, как не собираюсь я ткнуть себя квадаком в живот. Если только ты попытаешься устроить мне это, я перейду в другой клуб. Или попрошу босса убрать тебя из клуба, ты же совсем старик, Роджерс.

– Ты предложишь мистеру Кастлу выбор – ты или я? – нехорошо усмехнулся Роджерс. – Поглядим, что из этого получится. Иди, отправляйся к мистеру Кастлу. Сейчас же.

– Я намерен сейчас заниматься…

– Я пока что не уволен? Ну так позволь мне распоряжаться здесь. И пока я буду работать, ты не приступишь к занятиям, так что поторопись к боссу.

Луи Вильсон быстро смекнул, что перегнул палку. Ставить вопрос перед Кастлом об увольнении Роджерса не имело смысла, если Вильсон хотел остаться в клубе. Кастл, может, и пожурит маленько Роджерса за вспыльчивость, но из клуба-то вылетит он, Вильсон, а не Роджерс. Три последних выступления квадистов Роджерса были неудачны, но за Роджерсом столько числилось прекрасно подготовленных бойцов, бойцов-победителей, что эти три неудачника, конечно, не могли сокрушить его репутацию талантливого тренера, разве что немного поколебали ее. А что значит для Вильсона быть изгнанным из клуба? Ни один солидный квади-клуб, то есть квади-клуб, в котором работа профессионалов хорошо оплачивается, не примет к себе изгнанного из другого клуба бойца. Принять к себе бойца-изгнанника считалось плохой приметой, а кому как не Вильсону, знать, насколько суеверны квадисты!

У Вильсона оставался только один выход из сложившейся ситуации: помириться с Роджерсом. Цена же такого примирения была Роджерсом уже указана.

– Мистер Роджерс… я согласен, – глухо проговорил Вильсон. – Я согласен, сэр, заключить с вами пари.

В этот же день между Луи Вильсоном и Роджерсом было заключено пари со ставкой в десять тысяч кредов, оформленное документально, скрепленное печатью нотариуса и десятью подписями свидетелей, так что результат первого выступления Джонни на арене стал предметом заинтересованного спора еще до того, как дату боя официально объявили.

Это был гениальный ход, разумеется, не самим Роджерсом придуманный. Все рассчитали штатные психологи клуба: теперь Джонни мог готовиться к выходу на арену в относительно спокойной психологической обстановке, спокойной настолько, насколько двое менял в своем общении бывают спокойнее двух фанатиков противоборствующих религий.

О роке и о судьбе в группе Роджерса все как-то позабыли, завороженные поставленной на кон кругленькой суммой. Даже Луи Вильсон желал поражения Голду более из опасения потерять десять тысяч кредов, нежели боясь остаться в опасной близости к человеку, приносящему несчастья. Парк Брэнкс, так тот в открытую подсмеивался над Вильсоном, вызывая улыбки квадистов: “Десять тысяч кредов, Луи, и все из-за маленьких рожек, которые почудились тебе в волосах Джонни. Я бы скорее выколол себе глаза, чем стал рисковать десятью тысячами кредов, честное слово!” Приблизился день, когда Джонни должен был впервые ступить на профессиональную арену. Накануне Джонни потребовал, чтобы ему устроили встречу с Лолой. Вместо этого ему показали отснятую утром стереопленку: она желала ему удачи, она ободряла его, она держалась молодцом. Да, она выглядела неплохо, ее вид мог кого угодно ввести в заблуждение, но Джонни не обманулся, он никогда и на минуту не забывал, что его жена тяжело больна.

И ему не дали встретиться с ней, в нарушение подписанного с ним контракта не дали!

Казалось, Джонни еще никогда в жизни не злился так, как в этот день. Вот в какой переплет он угодил: он мог бы добиться выполнения контракта через суд или даже выплаты неустойки, но судебная волокита требовала времени, которого у него не было. Ему оставалось только подчиниться воле тех, кто направлял каждый его шаг. И он подчинился, сжимая кулаки и скрипя зубами.

Вечером перед днем выступления в комнату к Джонни вошел доктор Рюш.

– Почему вы не дали мне увидеться с женой?! – крикнул Джонни.

– Поверь, Джонни, для тебя так лучше, – проговорил психолог, про себя отмечая, что поставленная цель достигнута, к бесстрашию и целеустремленности квадиста прибавилась изрядная толика злости. – Теперь у тебя намного больше шансов на победу, нежели если бы мы дали вам увидеться. Кстати, вы сможете встретиться сразу же, как только ты покинешь арену – с победой покинешь, я надеюсь.

– Про то, что для меня лучше, а что хуже, я слышал сегодня много раз. Можете не повторяться.

– Собственно, я зашел сюда не для дополнительных разъяснений. Я кое-что хочу сказать тебе насчет завтрашнего боя, Джон.

– Я слушаю.

– Ты выйдешь на арену в маске. Это не мое решение и не решение мистера Кастла, так решил компьютер. А мы уж постарались, какой только информацией о тебе его не напичкали!

Джонни издал носом неопределенный звук.

Психолог продолжил:

– Если хочешь, я могу пояснить тебе, не объяснить все, но прояснить ситуацию, почему компьютер так решил. Маска полезна для бойца с фантазией, бойца, способного в трудный момент отрешиться от тягот боя, взглянуть на схватку со стороны и увидеть ее красоту, и от этой красоты подзарядиться силой. Также маска пригодится тому, для кого арена – не цель, но путь к цели. Идущему по пыльной дороге не помешает плащ, не так ли? Еще…

– Еще маска нужна трусу, чтобы никто не смог заметить на его лице испуг, – невесело добавил Джонни.

– Не трусу, а, скажем, предусмотрительному бойцу, предусмотрительность же не есть трусость. Если боец не умеет корчить зверские рожи, разве мы можем сказать, что это плохой боец? А вот его противник в какой-то момент так подумает и воспрянет духом, что, согласись, для нашего бойца совершенно ни к чему.

– Короче говоря, я буду выступать в маске. Что еще?

– К маске прилагается имя. Мы опять-таки запросили компьютер, и он подсказал нам, какое имя тебе больше всего подойдет.

– Какое же?

– Белый Единорог. И маска будет соответствующая.

– Хорошо. Пусть будет “Белый Единорог”. Это все? Я хочу остаться один.

Доктор Рюш вышел. Через несколько минут к Джонни в комнату внесли маску, которую он должен был завтра надеть: белая лошадиная морда с оскаленными крупными зубами и коротким пластмассовым рогом на лбу.

Ночью Джонни снился сон. По черному космосу, обгоняя кометы, мчится прекрасный белоснежный скакун со звездою во лбу. В седле сидит девушка, держащаяся за гриву коня обеими руками. Лола. Лола!..

Джонни беспокойно ворочался в постели до самого утра.

И настал день боя, день прыжка над пропастью, за которой ждала счастливица победа. Вот только кто будет этим счастливцем, а кто успокоится на дне, на острых камнях?..

На трибунах народу собралось довольно много, судя по выкрикам, были здесь и те, кто видел выступления Джонни в бытность его квадистом-любителем и не забыл его. Медленно тянулась предворявшая схватку процедура, пусть толпа истомится по зрелищу, ощущения будут ярче, если люди встретят бой как встречает умирающий от жажды влагу небесную. Секунданты осматривали и переосматривали оружие, чиновники из Министерства Зрелищ и Развлечений в какой уже раз обходили арену, не установлена ли где ловушка для бойца клуба-противника, проверяли и перепроверяли документы. Медицинский осмотр… Проверка электронной системы голосования… И наконец – рев зрителей, и противники расходятся в разные концы арены, чтобы затем сойтись подобно воде и огню, или как сходятся жизнь и смерть, или, может, как сходятся земля и небо в туманной дали.

Противник Джонни, Олвис Дорн, выступал без маски. Дорн представлял клуб “Братья-квадаки” с Луны. Внешне он был похож на проросший лесом холм – кряжистый, сутулый, волосатый. Его послужной список включал три выигранных боя. Перед выходом на арену психолог шепнул Джонни: “Этот Дорн создан для арены, а ты – для жизни. Не давай себя увлечь, не давай ему окунуть тебя в бой с головой, и ты победишь”.

Зверовидный, волосатый, Олвис Дорн в самом деле как будто был создан для арены. Сердце бывалого любителя квади-боев не могло не возрадоваться при виде гневно раздувающего ноздри квадиста, напрягающего внушительные мышцы, угрожающе скалящего зубы, только что не рвущего песок ногами подобно разгоряченному жеребцу. Когда судья подал знак начать бой, Дорн кинулся к Джонни, потрясая квадаком:

– Ты уже мертв, ублюдок! Ты мертвец!

Сверкнула сталь, и первая алая капля упала на желтый солнечный песок.

Джонни и не подозревал, что жить – это так непросто. Одно дело, когда ты дерешься, зная, что если и будешь ранен, то легко, а если приключится что серьезное, бой немедленно остановят и – в лазарет, а там спасут. Иное – драться, сознавая, что тяжелая рана открывает дорогу не в лазарет, а к смерти.

Считалось, что для сохранения боеспособности квадист не должен осознавать свой страх. Достигали этого двумя путями: или приобретая опыт профессионального боя, или в бою приходя в состояние исступленности. Был еще один способ овладеть собой: собраться в кулак и набросить на чувства узду холодной воли, но этим способом могли воспользоваться только те, кто имел в наличии такую узду.

Опыта ведения боя на профессиональной арене у Джонни не было. Сила воли была, но сила воли – невещественная субстанция, чтобы она обрела плоть и стала тверже стали, нередко требуются некие побудительные толчки. Пожалуй, из всех способов стать бесстрашным перед лицом смерти простейший – впасть в буйство.

Через минуту от начала боя Джонни рычал и скалился совсем так же, как и его противник.

Зрители были довольны ходом схватки. Квадаки мелькали с быстротой молнии, все новые раны появлялись на телах соперников, арена потихоньку краснела. И вот настал момент, который Джонни не сразу осознал: он нанес удар, и Дорн упал.

Дорн упал и застыл, не делая попыток подняться.

К куполу с трибун понесся гул недовольства. Зрители раньше Голда поняли, что произошло: Дорн был мертв, так что им не придется решать его судьбу голосованием.

Затарахтел комментатор. Джонни зашатался. А к нему уже бежали люди в белых халатах – сейчас, сейчас ему помогут. Победитель, конечно, заслуживал самого лучшего медицинского обеспечения.

Когда Джонни опустили на носилки, страх за этот день сжал его сердце холодным обручем. Когда же его поставят на ноги? Ох, чудится, нескоро… Но ведь он должен за пять ближайших недель дать пять боев, как же он…

Ему ввели какой-то препарат, и у Джонни появилось ощущение, будто он падает в каменный мешок. “Спит. Порядок”, – бросил один бородач в белом халате другому, похлопав Джонни по щеке и приподняв на мгновение его веко.


Джонни открыл глаза.

Он лежал в больничной палате. Один в комнате. Был день; в окно виднелось небо, по которому равнодушными льдинами медленно проплывали облака.

Джонни сел в кровати. Он чувствовал себя неплохо, только в правом боку закололо. И голова немного кружилась.

В палату вошел человек в белом халате. “Как самочувствие, победитель?” Не дожидаясь ответа Джонни, доктор положил ему на лоб какую-то холодную металлическую пластину. Джонни бодро ответил, что хоть сейчас готов выйти на арену, на что доктор, разглядывая показания пластины-датчика, сказал:

– Сейчас не сейчас, а вот через недельку мы вас выпишем. Современная медицина делает чудеса, поступи вы к нам пять лет назад с такими ранами, раньше чем через месяц мы с вами не расстались бы.

Едва доктор вышел, Джонни застонал, но не от боли, а от тоски. Ему, похоже, и в самом деле раньше чем через неделю не приступить к тренировкам: руки и грудь его были перевязаны, теперь, когда он окончательно ушел ото сна, раны его заныли. Неделю он будет валяться на больничной койке, еще неделя, а то и две, уйдет на то, чтобы восстановить бойцовскую форму, а это значит, что за ближайший месяц он сумеет провести один бой, в лучшем случае два боя, но ему-то нужно победить еще в пяти боях, в пяти, а не в двух, чтобы у него на руках оказалась сумма в пятьдесят тысяч кредов. Ему нужно два или три месяца, раньше он не сможет купить Модуль-2, но в его распоряжении месяц, всего лишь месяц!..

Через месяц ситуация станет критической, плесень, возможно, начнет развиваться в мозгу у Лолы, а у него не будет для нее лекарства.

Джонни опустил голову, темнея лицом.

Со стороны двери раздалось:

– Пришел поздравить тебя с победой, малыш. Десять тысяч кредов уже переведены на твой счет.

Джонни повернул голову. Надо же, сам Ричард Кастл пожаловал к нему. С губ Джонни неожиданно для него самого сорвались слова:

– Ты должен заплатить мне за следующий бой сорок тысяч кредов.

Кастл изумился настолько, что не стал выказывать неудовольствия тем, что Джонни заговорил с ним слишком вольно, запанибрата.

– Сорок тысяч? Эка куда хватанул! Да я ведь объяснил тебе…

– Дик, мне нужно получить за следующий бой сорок тысяч кредов. Иначе мне нет смысла выходить на арену.

Бросив на Джонни испепеляющий взгляд, Ричард Кастл вышел из палаты.

Джонни откинулся на подушку. В его голове царил полный сумбур. С одной стороны, он сказал то, что должен был сказать. Если он не получит за следующее выступление сорок тысяч, считай, все пропало. Но… Кастл мог расторгнуть с ним контракт. А если Кастл расторгнет с ним контракт, что же ему делать тогда?..

Вскоре у Джонни заломило в висках. Некоторое время он лежал без единой мысли, отчаявшийся, больной, обессиленный. Незаметно сознание его окутало серое липкое забытье.

Следующим утром, сразу после врачебного обхода, к Джонни в палату вошел Ричард Кастл.

Джонни приготовился к худшему.

– Знаешь что, Джон, я могу помочь тебе, – сказал Кастл отрывисто. – У тебя есть шанс заработать на арене сорок тысяч кредов разом.

– Спасибо, мистер…

– Погоди благодарить. Этот шанс невелик, а вот вероятность получить при этом смертельную пробоину в башке куда больше. Я смогу заплатить тебе сорок тысяч кредов только в одном случае: если ты победишь на арене квадиста четвертой ступени мастерства, не худшего. Подумай над этим. Не забывай только, что сам ты стоишь на сто девяносто восьмой ступеньке.

– Я согласен встретиться хоть с чертом, тут не о чем думать.

– Не о чем, так не о чем. Противника я уже тебе подобрал. О Стальном Драконе ты слышал?

– Что-то там о нем писали в “Вестнике квади-лиги”.

– До недавнего времени о нем не знали. Пока… Он провел всего пять боев, и в каждом победил. Только за это его, конечно, не внесли бы в четвертую строку, его возвысили так, потому что он дрался на арене через день, с сильными квадистами дрался, и за все пять боев получил лишь несколько царапин. Что ты теперь скажешь?

– Я встречусь с ним, у меня нет другого выхода, – проговорил Джонни, отмечая про себя, что раны заныли сильнее.

– Твоя уверенность мне нравится, только бы ты ее не растерял еще до начала боя. Мне придется договориться с его менеджером, давать рекламу, люди купят билеты, и если вдруг ты… Тех твоих десяти тысяч не хватит, чтобы возместить мой ущерб.

– Напрасно беспокоитесь, мистер Кастл. Я не подведу.

– Что ж, поверю тебе. Завтра я подошлю сюда своего помощника, подпишешь кое-какие бумаги.

– Присылай своего помощника, Дик… извините, “мистер Кастл”.


Через неделю Джонни приступил к трениров shy;кам.

Квадисты Роджерса теперь относились к нему иначе, не так, как в самом начале его подготовки, и не так, как после поражения Стива Делореса. Они симпатизировали ему – его выступление прервало полосу клубных неудач. Конечно, квадисты ничуть не восприняли победу Джонни как собственный успех, им-то от полученной им суммы ничего не перепадало, но для Джонни уже хорошо было то, что они перестали считать его источником несчастий. Только Луи Вильсон был холоден с ним, что никого не удивляло: Вильсону, поставившему на проигрыш Джонни, пришлось выплатить десять тысяч кредов Роджерсу.

К новости, что Джонни собирается драться со Стальным Драконом, в группе отнеслись по-разному. Бак Осинджер и Тим Стэб только покачали головами, Арчи Ласкен презрительно усмехнулся: “Каков наглец этот мальчишка!”, Луи Вильсон не скрывал радостной улыбки, должно быть, он предвкушал поражение и смерть Джонни. Парк Брэнкс покрутил пальцем у виска. Роджерс воспринял новость с видимым безразличием, но позже, подойдя к Джонни, когда рядом больше никого не было, он процедил:

– Ну ты даешь, парень. На тот свет торопишься, что ли?

Джонни ничего не ответил.

Ночью перед боем он спал как убитый, наколотый всевозможными успокаивающими и укрепляющими препаратами, которых еще не успели внести в список запрещенных для применения квадистами средств.

Джонни проснулся ранним утром. Он чувствовал себя здоровым и сильным, как никогда. Каждая мышца, каждая клеточка его тела пела, трепеща от переполнявшей ее энергии.

Еще до того, как Джонни открыл глаза, в ясной синеве его сознания возник первый образ, образ Лолы.

За последнюю неделю они виделись дважды. Их свидания продолжались всего по нескольку минут, тем не менее Джонни сумел почувствовать: она поверила в него. И не было у него поддержки крепче, чем эта ее вера.

Он должен победить, он хочет победить, он сделает все, чтобы победить, но сумеет ли он победить?

Ему прокручивали кассеты с записью выступлений Стального Дракона, чтобы он хоть немного вник в манеру противника вести бой. Стальной Дракон был гениальным квадистом, признал Джонни. Иногда во время просмотра ему казалось, что по арене передвигается не человек, а робот из следующего века, настолько точны и неуловимо-стремительны были движения Стального Дракона. Тем не менее не приходилось сомневаться, что Стальной Дракон – человек, а не сверхсовременный робот: многозвеньевая система контроля исключала возможность жульничества на арене.

Голова Джонни была светлой, он хорошо отдохнул, и… Он проиграет, внезапно дошло до его сознания. Да, у него была неплохая подготовка, но разве он может выиграть у такого противника?

Тут Джонни как будто увидел себя со стороны. Это сомнение, это его проклятое сомнение… Трещиной пробежало оно по его воле. Разве сможет выиграть безвольный, неуверенный в себе боец?

Джонни в душе давно отказался поддерживать какие бы то ни было отношения с Арагонским братством, он дал себе зарок позабыть о нем, изгнать из своего сердца сказочку об Арагоне, царстве справедливости и отваги, эту ложь, на которой Арагонское братство держалось. Но теперь Джонни вдруг вспомнил о братстве.

А ведь он мог призвать к себе на помощь силу, великую силу, сказал себе Джонни, силу, которой вряд ли сумел бы воспользоваться Стальной Дракон.

Джонни вынул из ножен квадак. Да, он отрекся от идей Арагонского братства, но сейчас не до амбиций. Пусть Арагон – иллюзия, и иллюзия опасная, но она поможет ему выиграть.

Острым кончиком лезвия Джонни стал вычерчивать арагонскую звезду у себя на груди. Боль, которую он при этом испытывал, и то, что он жестоким ритуалом в какой-то мере ослаблял себя перед самым боем, ничуть не волновали его. В эти мгновения его волновало только одно: остался ли он арагонцем в своем подсознании, придет ли ему на помощь Арагон или нет.

Если смотреть в глаза Джонни, в какой-то момент можно было бы заметить, как внезапно изменилась их окраска: из черных они стали карими, затем зеленоватыми, голубыми, потом опять черными.

Ассоциативные связи сработали. Чувствительные клеточки кожи Джонни были раздражены кончиком клинка в определенном порядке, что включило сложный нервно-рефлекторный механизм, извлекший из подсознания Джонни идейные настрои Арагона, или, лучше сказать, вплеснувший их в его сознание.

Сомнения ушли. В мире Арагона не было места сомнениям. Единая цель возникла впереди, сияние которой заслонило и страх смерти, и боязнь ошибки. Так восходящее солнце гасит звезды. Цель эта была: победить.

В дверь постучали. Джонни, не потрудившись накинуть халат, пошел открывать. Впрочем, его накожное художество все равно увидят тысячи, ведь на арену бойцы выходили с обнаженным торсом.

Джонни пропустил в комнату Парка Брэнкса.

– Как ты? Не надумал отказаться от боя? – Тут Брэнкс перевел взгляд с его лица на грудь. – Это что у тебя за каракатица? На татуировку не похоже… или… да это же… да это же арагонская звезда!

Не обращая внимания на Брэнкса, Джонни стал одеваться.

Какое-то время горбун от волнения не мог говорить, потом он пробормотал:

– Так ты арагонец, Голд? Ты понимаешь, что произойдет после боя, если ты выйдешь на арену такой красивый? Тебя арестуют, тебя немедленно арестуют, ведь арагонское братство запрещено… А босс у нас такой слизняк, еще увернется, откажется платить тебе за победу…

Последние слова Брэнкса Джонни не понравились. И в самом деле, после боя им может заинтересоваться полиция, а у него нет времени разбираться с ней. И “мистер Кастл” штучка еще та… Брэнкс, без труда догадавшись, о чем подумал Джонни, сказал:

– У меня есть притирка, такая мазь, ее используют, когда бой разбивается на несколько ра shy;ундов. Она хорошо маскирует небольшие раны. Если к ней добавить что-нибудь обезболивающее…

– Обезболивающего не надо, а притирку свою тащи, – скомандовал Джонни.

Брэнкс бегом принес снадобье. Как только царапины Джонни скрылись под слоем мази и Брэнкс удалился, к Джонни заглянул доктор Рюш.

– Как спалось, Белый Единорог?

– Я готов драться. Победа будет моей. Я достигну ее, я возьму ее, я вырву ее у него!

Психолог поймал взгляд Джонни. Так. Воодушевление на грани безумия. Такое воодушевление дает бойцу многое: бесстрашие, целеустремленность, нечувствительность к боли, но плохо то, что оно почти всегда идет в ущерб осмотрительности. Еще хуже другое. Находящийся в состоянии предельного возбуждения человек способен пройти путь до вершины, какой не пройдут люди сильнее его, но хватит ли у него сил пройти путь до конца? Если хорошенько настегивать слабосильную клячу, она некоторое время будет нестись

с ветерком, но ее можно загнать, не достигнув цели.

Психолог скользнул взглядом по фигуре молодого квадиста. Сломается или не сломается? Еще более взбодрить его, во всяком случае, вряд ли имело смысл, да и вряд ли было возможно.

Перед тем, как выйти, психолог произнес фразу, которой обычно напутствовал молодых бойцов перед боем:

– Помни же, твое поражение начнется не с того, что тебя ранят, а с того, что ты увидишь свою рану.


Противник Джонни, человек в маске Стального Дракона, был почти на голову выше его и значительно шире в плечах. На арену Стальной Дракон ступил уверенно и спокойно, как входят в собственный дом, во всем его облике не было и тени нервозности, свойственной людям опасливым. С публикой Стальной Дракон поздоровался скромно, только на секунду поднял руки в приветственном жесте.

Джонни ощутил силу противника с первого же удара, который ему едва удалось парировать. Чисто физически сила была на стороне Стального Дракона, но ведь совсем немного силы нужно, чтобы погрузить клинок в человеческое тело. Избегать клинка Стального Дракона ловкими увертками, постоянно атаковать сразу со всех сторон, как можно быстрее двигаться, двигаться, двигаться, – такова была стратегия боя, избранная Джонни.

Постепенно стало казаться, что клинок Белого Единорога как бы замкнул Стального Дракона в смертоносный круг, порхая вокруг него с непостижимой быстротой. Джонни добился тем самым, что Стальной Дракон полностью ушел в оборону, ему просто некогда было атаковать, однако пробить оборону противника Джонни никак не мог. Стальной Дракон был не из увальней, вращаясь вокруг собственной оси, он успешно отражал атаки Джонни, изредка получаемые им от Джонни царапины никак не могли ослабить его боеспособность.

Так продолжалось без малого четверть часа. Теперь любой знаток квади-боев с уверенностью сказал бы, что проиграет Белый Единорог. Если в первые минуты боя квадист, избравший метод непрерывных атак, не подавлял безусловно своего противника, он проигрывал. Невозможно атаковать непрерывно, усталость не заставит себя ждать, и тогда инициатива безоговорочно перейдет к квадисту, менее утомленному боем. И если этот сохранивший силы квадист физически окажется много крепче соперника, развязка наступит в считанные мгновения.

Когда Джонни начал свою непрерывную атаку, симпатии публики оказались на его стороне. Как обычно, зрители подбадривали того, в чьих руках, как им казалось, находилась инициатива. Шло время, люди неопытные и недалекие, а таких в толпе всегда большинство, продолжали громко восхищаться напористостью Джонни, но завсегдатаи трибун уже поглядывали друг на друга с понимающими улыбками. Раз Стальной Дракон отлично держится до сих пор, он неуязвим, тогда как Белому Единорогу скоро ой-ой как придется плохо, вот только силенки у него пойдут на убыль.

Квадисты Роджерса, вместе со своим наставником сидевшие в первом ряду, стали сквозь зубы цедить ругательства, хмурясь. Роджерс не хотел видеть поражение Джонни, за подготовку которого он был ответственен, но еще меньше Роджерс был расположен лицезреть Ричарда Кастла. Босс расположился в ложе прямо напротив и давно уже со злым лицом неприязненно поглядывал в его сторону. Можно подумать, это он, Роджерс, свел мальчишку Голда со Стальным Драконом. И сколько еще твердить, что профессионала высшей пробы не слепишь даже из самого лучшего теста ни за месяц, ни за два, на это нужны годы. Сражаться же со Стальным Драконом на равных мог только профессионал высшей пробы, это было совершенно очевидно.

Ах уж эта жадность боссов, устроителей квади-боев, готовых послать на арену едва обученного мальчишку!

Роджерсу вспомнилось детство. Убогая квартира, вечно пьяный отец-весельчак, сварливая мать… Первый заработок. Был два месяца в прислугах, потом наниматель, старый калека, как только Роджерс стягивал с него кальсоны на ночь, взял моду приставать, лез целоваться слюняво… Пришлось уйти. Калека зажилил половину обещанного, просто удивительно, как другую, выплаченную половину, не отняла мать, не выклянчил и не выкрал отец… Ах да, он сказал им тогда, что не получил ничего, ни мелкоглистика. Его обыскали, ничего не нашли, деньги он спрятал в саду у клумбы. И с этими деньгами он пошел в детский квади-клуб. Денег хватило только на пять занятий, но ему повезло, тренер обратил внимание на способного парнишку и доложил о нем владельцу клуба мистеру Роллерсу. К нему присматривались некоторое время, не требуя денег за обучение, а потом выдали членский билет. Так он перешел грань, отделявшую тех, кто платит деньги за обучение ремеслу, от тех, кто получает деньги за свое ремесло.

Роджерс вернулся в мыслях к квади-боям. Случилось, и его выставили против прославленного бойца, чье имя стояло в списке квади-лиги на несколько десятков строк выше его имени. Алчный босс, уверовав в него, а он перед этим одержал серию побед, задумал сорвать на его новой победе хороший куш. Роджерс проиграл, иначе и быть не могло. Тогда зрители даровали ему жизнь. Теперь зритель не тот, зритель стал куда жестче, теперь идут не на бой смотреть, а на смерть.

Бедняга Джон Голд, как тебе не повезло!

Здесь Роджерса словно под бок толкнули. Он давно уже не глядел на арену, кажется, целую вечность, но почему же диктор продолжает монотонно комментировать ход боя, почему же голоса толпы все звучат равномерным гулом? Неужели на арене еще не произошло ничего нового?

Роджерс поднял глаза. Да, на арене все как будто было по-прежнему. Белый Единорог непрестанно атаковал, Стальной Дракон умело оборонялся.

Старый квадист посмотрел на электронное табло, там высвечивалось время. Затем Роджерс глянул на свои наручные часы.

Что-то невероятное творилось в этот день на арене. Белый Единорог атаковал своего соперника в бешеном темпе почти что час.

Час непрерывной атаки, это было выше человеческих сил. Тем более что никаких признаков усталости у Белого Единорога не наблюдалось. Но не могли же одновременно сломаться и вон те громадные часы, и наручные часы Роджерса?

Джонни действительно усталости почти не чувствовал. Ему казалось, так он может драться как угодно долго, пока не разрушит защиту противника, пока не победит. Джонни не видел трибун, не видел желтого песка арены, не видел мощных световых установок, извергавших на арену поток белого света. Вот врага своего он видел, безобразную чешуйчатую тварь с острыми зубами и когтями-серпами, преграждавшую ему путь к дереву счастья. Чудовище высилось могучей скалой, но за спиной у Джонни были золотые ворота Арагона, откуда сила изливалась на него непрерывным потоком.

Роджерс не успел задуматься, в чем же заключалась причина такой удивительной неутомимости Белого Единорога. Зрители затопали, завопили, некоторые дамочки, которым место в домашнем кресле-качалке, упали в обморок. Такой взрыв эмоций мог означать одно: судьба поединка решилась.

Так оно и было. Стальной Дракон рухнул, пронзенный клинком Белого Единорога.

Джонни поразил противника в живот. Видя, как у Стального Дракона подворачиваются колени, как он валится головою в песок, Джонни вдруг почувствовал слабость. В миг мир Арагона исчез – исчезли золотые ворота, исчезла сила, исходившая из них, исчез и страшный зверь, преграждавший Джонни путь. Вместо чудовища Джонни увидел перед собой человека, квадиста в маске. Он лежал на песке, согнувшись; из раны в животе его сочилась кровь.

Усталость каменной плитою навалилась на плечи Джонни. Он зашатался, едва не выронил квадак.

А трибуны ревели. В эти минуты Джонни был кумиром тысяч. Победа, победа, победа – какие прекрасные, возвышенные слова! Двадцать тысяч зрителей находилось в зале, и все они стоя пожирали его глазами, скандировали его имя и аплодировали ему.

После того, как победитель был объявлен, комментатор произнес:

– А теперь, друзья, Белый Единорог откроет нам имя своего соперника. Стальной Дракон одержал пять блестящих побед, поднялся на четвертую ступень мастерства, вам, конечно, хочется узнать его подлинное имя, не правда ли? Что поделать, Стальной Дракон, тебя победил сильнейший, и сейчас мы узнаем, кто ты, скрывающийся под маской!

Зрители дружно поддержали комментатора; судя по их реакции, мечтой их жизни было увидеть лицо Стального Дракона.

Джонни, нагнувшись, попытался снять маску с противника. Ему пришлось прибегнуть к квадаку: маска плот shy;но облегала голову Стального Дракона, кроме того, пальцы из-за сильной усталости плохо слушались Джон shy;ни. Где подворачивая маску, где вспарывая ее, он-таки справился с ней.

Джонни увидел лицо поверженного противника – тот был бледен, без сознания, дышал часто и порывисто – и Джонни окаменел.

Это казалось нелепым, невозможным, немыслимым, но это было, было реальностью. У ног Джонни лежал Алан Фостер, друг детства, которого он похоронил в своем сердце и оплакал.

Как так могло случиться? Ведь Джонни собственными глазами видел некролог в “Вестнике квади-лиги”. А психолог, так тот еще рассказал ему, как умер Алан, будто психолог прочитал об этом в “Известиях космических трасс”.

Да что там мудрить, ясно, как это делается, с тоской подумал Джонни. Очевидно, менеджер Алана решил вместо искуснейшего бойца заполучить излучавшего тайну искуснейшего бойца. Смерть Алана была умело инсценирована. А на следующий день после “смерти” Алана в клубе “Космические бизоны”, в котором он состоял, появился новый боец, Стальной Дракон. Стальной Дракон стал совершать на арене чудеса, и то, что его лицо было скрыто под маской, являло для публики особую привлекательность.

Однако Кастл не мог не знать, кто носил маску Стального Дракона. Этого, естественно, не знали зрители, этого могли не сказать Джонни, но Кастл никак не мог этого не знать. Устроители боев всегда были прекрасно осведомлены, каково настоящее имя и какова бойцовская биография квадиста, выходящего на арену в маске.

Кастл, старый дружок, скрыл от Джонни, что Стальной Дракон – это Алан Фостер. И Кастл допустил, чтобы они, Джонни и Алан, сошлись на арене в смертельном поединке!

Или нет, все было гораздо хуже. Кастл не только допустил их столкновение – он организовал их бой. Он нарочно устроил так, чтобы они сошлись на арене. Но зачем это ему было нужно?..

Молодого квадиста вернуло к действительности понесшееся с трибун настойчиво-громкое: “Убей его! Убей!” Что-то верещал комментатор… Что там он болтает?

Джонни прислушался, силясь вычленить из хаоса звуков голос диктора.

Комментатор бодрым тоном, в котором, однако, чувствовалась тревога, торопливо бормотал:

– Вот, дорогие друзья, уважаемая публика, истинный квадист, настоящий профессионал: он растягивает последние минуты, он не хочет уходить с арены, он остался бы на арене навсегда! Однако мы, Белый Единорог, всего-навсего зрители, мы не квадисты, мы ждем конца. Так давай же, победитель, вонзи свой острый рог во врага, в того, кто едва не убил тебя! Убей его! Убей!

Джонни поискал глазами электронное табло. Вот оно что. Пока он каменел, с ужасом осознавая, что вогнал квадак до половины лезвия в живот своего лучшего друга, зрители успели проголосовать. Проигравшего они обрекли на смерть. “СМЕРТЬ”… Шесть огненных букв горели огнем преисподней и, казалось, этот огонь прожигал грудь Джонни до самого сердца.

Зрители кричали все настойчивее, все настойчивее требовали своего. Комментатор продолжил выискивать оправдания для Джонни, объясняя, почему же победитель медлит, но, чувствовалось, это давалось ему все с большим трудом. А вскоре из дикторской речи вообще исчезли всякие обтекаемые, “объясняющие” фразы, из динамиков понеслось раздраженное: “Давай, убей его, что же ты!” Наверное, комментатору подсказал кто-то из штатных психологов, наблюдавших за происходившим на арене: если в тупую голову нужно вдолбить какую-то мысль, молоток для вдалбливания лучше не оборачивать войлоком.

Джонни перевел взгляд с размытого пятна, клякс из чьих-то лиц, на Алана.

Крови из раны Алана натекло столько, что теперь он лежал в кровавой луже.

Джонни, практически не отдавая себе отчет, что делает, опустился на колени, перевернул друга на спину и свел края раны. Нет, этим кровотечение не остановить, поврежден крупный сосуд… Но что же делать?

Диктор, на секунду задумавшись, какими же словами сопроводить действия Джонни, прокомментировал:

– Смотрите, смотрите, Белый Единорог пытается ногтями разодрать своего врага! Он пошел от краев раны, так, конечно удобнее. Должен сказать, Белый Единорог выбрал довольно оригинальный способ поставить точку. Мне довелось просмотреть с начала до конца более двухсот боев, ничего подобного я не видел. Это значит, что сегодня, на ваших глазах, не просто очередной мастер одержал очередную победу – сегодня, на ваших глазах, пишется новая страница в истории квади-боев! Я не могу не вспомнить Мориса Грая, ломавшего своим врагам шеи, Чака Пилма, в подобных ситуациях квадаком рассекавшего в груди противника несколько ребер и вырывавшего сердце, а незабвенный Лок Патрис…

Покрываясь холодным потом, Джонни зажимал рану Алана. Его усилия ни к чему не приводили: кровь текла через его пальцы. И вдруг перестала течь.

За вспышкой надежды последовала вспышка отчаяния. Джонни заметил, что Алан перестал дышать. Алан умер. Сердце его перестало биться, поэтому кровотечение остановилось.

По барабанным перепонкам Джонни забухали слова диктора:

– Я вижу, синяя лампочка погасла. Да, точно, погасла. Или она еще замигает? Я не могу не вспомнить, как в прошлом году… Ну вот, предупредительный сигнал. Сейчас на табло должна засветиться нижняя строчка, под словом “СМЕРТЬ” вы прочитаете “ИСПОЛНЕНО”. Так, на табло загорелось “ИСПОЛНЕНО”. Бой окончен, господа! Сегодня своих бойцов представляли клубы…

Джонни убрался с арены ни живой ни мертвый.

За решеткой, отгораживавшей арену от служебных помещений, его уже ждали: Дик Кастл, Роджерс, секунданты, корреспонденты… Послышались поздравления, глупые вопросы. К счастью, вскоре прессу от него оттеснили. Джонни криво улыбнулся. Он видел чьи-то лица, но не мог различить, кто это был.

К нему подкатили больничное кресло. Ах да, он же ранен… Те несколько легких ран, которые он получил в бою, не вызывали опасений, и тем не менее его должны были доставить в центр реабилитации квади-лиги для обследования и лечения, этого требовал закон.

Джонни уже собрался опуститься в кресло (он еле держался на ногах от усталости), но тут он увидел Дика Кастла, то есть он осознал, что человек, сиявший рядом с ним искусственными зубами и похлопывавший его по плечу, и есть Дик Кастл. Сила удара Джонни была такова, что Кастл, падая, сбил с ног одного из секундантов.

На Джонни навалились, мелькнул шприц, и сознание его померкло.


Джонни пришел в себя на больничной койке. В теле чувствовалась легкость, но голова у него была тяжелой, как будто с похмелья.

Кошмарный сон лениво клубился перед его глазами, никак не хотел уйти из памяти. Ему снилось, будто он убивает Алана… И приснится же такое!

Джонни встал с кровати, подошел к умывальнику. Холодная вода обожгла лицо. В голове сразу прояснилось, и Джонни опустил плечи.

Эта стычка была на самом деле. Да, конечно, она была на самом деле. И смерть Алана – сущая правда. И сущая правда, что Алан умер от его руки. “Дик Кастл, как ты мог? Стравить тех, чьим другом ты считался…”

От невеселых размышлений Джонни оторвал бодрый голос:

– Мистер Голд, я мистер Лоренс, помощник мистера Кастла. – В дверях стоял и улыбался здоровячок-толстячок. – Мистер Кастл распорядился уведомить вас, что сорок тысяч кредов, полагавшихся вам за последнее выступление, уже переведены на ваш счет в Имперском банке.

Подождав ответа Джонни и не дождавшись его, мистер Лоренс удалился. Едва помощник Кастла скрылся с глаз, как Джонни расслышал, по коридору застучали каблучки.

Лола!

Выскочив в коридор, он увидел толстобедрую сестру милосердия, с грациозностью коровы спешащую куда-то на высоких каблучках.

Джонни охватила досада. И тут… Он увидел ее. Она вошла в коридор и стала неуверенно вглядываться в номера дверей.

Он побежал к ней с чувством, что впервые за последние дни сумеет обрадовать ее: у него теперь были пятьдесят тысяч кредов, он мог купить лекарство, способное ее вылечить.

Они встретились как встречаются влюбленные, впервые вдохнувшие пьянящую свежесть любви: несколько слов, сказанных полушепотом, вместили для них целый мир, а то, что не смогли вместить слова, было досказано глазами.

Спустя несколько минут Джонни поделился с Лолой радостью: теперь у них были деньги для покупки Модуля-2. Он вылечит ее, он же обещал! И им не нужно тянуть с лечением, он себя чувствует совершенно здоровым, он немедленно покидает лечебницу, и они отправляются на Луну, в Имперский Институт Бриллологии.

Джонни даже не стал хлопотать о своей одежде, опасаясь, как бы его не попытались задержать доктора-зануды. Ничего, доберется он до дома и в больничной пижаме, а чтобы прохожие не глазели на него зря, они наймут таксолет.

Они вышли на лестничную площадку и стали дожидаться лифта. Неожиданно Джонни окликнули. Он оглянулся.

Рядом с ним стоял Ричард Кастл в небрежно накинутом на плечи белом халате. Левая скула босса отливала желтизной.

– Что надо? – грубо поинтересовался Джонни.

– Я хочу объяснить тебе, как это получилось. Почему Алан оказался с тобой на арене, или, иными словами, как ты заработал пятьдесят ты shy;сяч кредов. Ну, с первыми десятью тысячами все понятно, а вот сорок тысяч за второй бой… Когда ты заявил мне, что намерен взять за второй бой сорок тысяч, мне пришлось обратиться к менеджеру Алана. Я уже говорил тебе, что получить столько за один бой ты мог, только если бы одержал победу над бойцом из верхних строк списка квади-лиги. Но ты, я был уверен, ты, делающий первые шаги на профессиональной арене, ты не мог победить суперпрофессионала! Мне ничего не оставалось делать, кроме как обратиться к менеджеру Алана. Бойцовское имя Алана находилось в четвертой строке квади-списка, как раз то, что нужно, кроме того, с ним можно было договориться.

– О чем… договориться?

– Чтобы он не убил тебя на арене, болван! Чтобы он дал тебе победить! Или ты думаешь, я бы смог договориться с каким-то другим бойцом, чтобы тот, вот так, запросто, отдал тебе победу?

– Так значит, Алан поддался мне?

– Не знаю. Ваш бой шел не так, как мы с Аланом думали. Я был уверен, что ты не сможешь драться с Аланом на равных, это же говорил и Роджерс, и все, кто видел, как дерешься ты и как дерется Алан. Мы рассчитали, Алан должен был с полчаса демонстрировать свое превосходство над тобой, а потом у Алана подвернулась бы нога и он в этот момент раскрылся бы. Ты, конечно, воспользовался бы этим, ты нанес бы ему удар, который он сумел бы лишить смертоносной силы, но якобы не сумел отклонить. Победа, таким образом, осталась бы за тобой, но Алану зрители даровали бы жизнь.

– Эти гиены пожелали его смерти.

– Только потому что Алан проиграл не так, как мы думали. Алан должен был подвернуть ногу, пытаясь поймать цветок одной из своих пок shy;лонниц. Вот тут-то ты и ткнул бы его квадаком в спину. Согласись, в этом случае зрители оказались бы миролюбиво настроены к Алану.

Джонни передернуло.

– Ты был уверен, что я ударю Алана в спину?

– Не Алана, а Стального Дракона. В наш с Аланом план входило, что ты, когда начнешь бой, не будешь знать, чье лицо скрывала маска Стального Дракона. А уж Стального Дракона почему бы тебе не ударить в спину, если бы ты за полчаса боя убедился, что красиво тебе с ним не сладить. Ведь тебе крайне были нужны эти сорок ты shy;сяч, не так ли?

Боль, было унявшаяся, вспыхнула в сердце Джонни с новой силой. Получается, если бы только он не начертал на своей груди арагонскую звезду, у него не хватило бы сил противостоять Алану на арене, и тогда все пошло бы по плану Кастла. И тогда Алан был бы жив!..

Дик Кастл, заметив, что его слова наконец нашли в душе Джонни желанный отклик, ворчливо проговорил:

– Видишь сам, нет моей вины в том, что Алан погиб. И твоей вины нет, так что не надрывайся напрасно. Я не ожидал, что ты сможешь так ловко орудовать квадаком, а ты не знал, кто такой Стальной Дракон. Такова судьба, Алану, видно, суждено было погибнуть в этот день.

Кастл говорил правильные слова, но эти пустые слова не достигали сознания Джонни. “Ты виноват! Ты виноват! Ты!” – стучало у Джонни в висках. Он нашел виновника смерти Алана в Кастле, а ведь, оказывается, единственным виновником его смерти был он, Джонни Голд. И что теперь оправдываться, дескать, он действовал по неведению, он не знал, что Стальной Дракон – это Алан Фостер? Разве не по доброй воле он перед боем прибегнул к помощи Арагона, хотя недавно клялся себе, что никогда, никогда не попросит помощи у силы, причинившей ему и его возлюбленной столько боли? Он говорил себе, что порвал с Арагоном, а сам, как только пришлось туго, прибегнул к его силе, силе лжи. И что же теперь, кого ему обвинять, что вышло то, к чему он по своему бездумью стремился?..

– Я не ожидал от тебя такого, Джонни, и никто не ожидал, – говорил Кастл. – Нехорошо, что так получилось с Аланом, но зато теперь я знаю: из тебя получится сильнейший боец. Я уверен, пройдет несколько лет, и твое имя будет внесено в первую строчку списка квади-лиги. Ты ведь не собираешься бросать клуб, Джонни?

– Это был мой последний бой, – отозвался Голд. – Я никогда больше не выйду на арену.

Подъехал лифт, раздвинулись дверцы. Кастл заторопился. Он обрушил на Джонни обещания, одно заманчивее другого, он сулил ему десятки, сотни тысяч кредов, только бы Джонни не бросил арену, только бы… Войдя в лифт следом за Лолой, Джонни встал так, чтобы Кастл не вздумал прошмыгнуть за ним. Дверцы закрылись, и лифт плавно поехал вниз.

Когда они добрались до квартиры, которую снимали, Джонни первым делом заперся в ванне. Столовым ножом он нацарапал у себя на груди звезду. Это не была звезда Арагона. Двенадцатиконечная, с одинаковыми лучами, это была звезда с эмблемы военного космического флота Земли, и одновременно эта звезда являлась центральной фигурой императорского герба. Силу и единство власти Земли олицетворяла она, власти, распространявшейся в космическом пространстве во всех направлениях.

Нервные импульсы потекли в подсознание Джонни, как только нож коснулся кожи. То, что прочерчивал он, поначалу было похоже на арагонскую звезду – те же прямые линии, складывавшиеся в лучи, – и поэтому программа извлечения из его подсознания мира Арагона была включена. Однако как только контуры звезды стали проступать яснее, иные, чуждые программе импульсы проникли в подсознание Джонни.

Джонни уже увидел золотые ворота, в его ушах зазвучала торжественная и грозная мелодия Арагона – и вдруг золотые ворота дрогнули, как будто в них ударили тараном. И гармонию музыки нарушил рев прибоя. Словно невидимые могучие волны стали биться тараном в золотые ворота.

Нечеловеческая боль сотрясла тело Джонни, нервы его словно обожгло огнем. Два желания схлестнулись в его сознании: он хотел изобразить звезду могущества Земли, но вместе с тем нечто, поднимавшееся из глубины его мозга, заставляло его хотеть иного, заставляло его стремиться изобразить звезду Арагона. Судороги скрутили правую руку Джонни, в которой он держал нож. “Арагон – это гармония, Арагон – это сила, Арагон – это прекрасно”, – кричал чей-то голос у него в голове. И вместе с тем другой голос твердил: “Арагон – это боль, Арагон – это ложь”.

Все же сила воли Джонни оказалась сильнее силы кода, вложенного в его подсознание. Он сумел дорисовать, дочертить звезду земного величия.

И как только звезда земного величия обозначилась на его груди во всей своей целостности, голос, сначала приказывавший ему следовать воле Арагона, затем просящий, затем молящий хотя бы оглянуться на Арагон, умолк.

Исчезли и золотые ворота, и сказочное небо Арагона, словно сотканное из тысяч глаз, и земля Арагона, обагренный кровью желтый песок. Вместо мира Арагона вспыхнул в сознании Джонни другой мир: синее бесконечное небо, луговина, далекие поросшие лесом холмы.

В отличие от мира Арагона, входившего в сознание Джонни на долгие часы, новый мир предстал перед ним всего на долю секунды. Это потому, что новый мир не подчинил сознание Джонни, он только уничтожил мир Арагона и вслед за миром Арагона исчез из сознания Джонни навсегда. Теперь, что Джонни не попытался бы изобразить у себя на коже – арагонскую звезду, земную звезду или еще какую-то, его подсознание не сумело бы подчинить себе его разум. Стереть изображение сможет всякий, но чтобы создать что-то новое, нужен художник.

На другой день Джонни получил в Имперском банке пятьдесят тысяч кредов, и они с Лолой вылетели на Луну.

ПЛАНЕТА АРЛАМ

Сверхсовременный препарат Модуль-2, на который Джонни возлагал столько надежд и который стоил стольких денег, Лоле не помог. Не подействовал, и все тут. Лолу усыпили, ввели ей Модуль-2 и продержали ее на операционном столе три часа – и ничего. Фазы исхода, то есть явления, когда плесень в корчах вырывается из организма больного, не произошло. Обычно фаза исхода начиналась через полчаса после введения препарата, никогда она не наблюдалась позже чем через час, так что спустя три часа после введения в организм Лолы Модуля-2 можно было смело утверждать, что исхода в данном случае вообще не произойдет. Что поделать, стало быть, Лола не попала в число тех тридцати счастливчиков из ста испытуемых, на которых Модуль-2 действовал.

– Сожалею, мистер Голд. – Доктор Хаггис мрачно хмурился, в самом деле сопереживал. -Методика была выполнена точно, можете осведомиться у независимого эксперта. Я вас предупреждал, при использовании этого метода далеко не во всех случаях достигается излечение. Желаете просмотреть протокол манипуляции?

Доктор глядел прямо на Джонни, чего ему отводить глаза, ведь он не вор, не обманщик. Лечение не имело успеха, но уж не по вине доктора Хаггиса.

– Не надо протокола. – Джонни рассеянно провел рукою по лбу. – Что теперь будет с моей женой? Она обречена?

– Зачем же так сразу “обречена”. Вы можете двинуться по общепринятому пути, то есть попытаться использовать Х-10.

– Она никогда не согласится обрасти с головы до ног плесенью. Если вы не можете помочь, хотя бы посоветуйте, кто это может сделать!

– Неужели вы думаете, что я не направил бы вас в то место, где вашу жену вылечили бы наверняка, если бы такое место существовало?

– Не знаю… – Взгляд, которым Джонни смерил доктора Хаггиса, отнюдь нельзя было назвать дружелюбным.

– Я понимаю ваши чувства, мистер Голд, – проговорил доктор Хаггис тоном, как будто хотел сказать: вы невежливы, молодой человек, но мне жаль вас и я вас прощаю. – Вот что, слетайте на Арлам. Вы знаете, что есть такая планета, Арлам, планета системы Спики, родина плесени Брилла? Слетайте туда, на Ар ламе находится головной корпус нашего института. Если вам где и помогут, то только там.

– Вы что, не поддерживаете связь со своим главным корпусом, раз не знаете, помогут нам там или нет?

– Поддерживаем, мистер Голд, поддержива shy;ем. Именно поэтому я и советую вам отправиться туда. У нас в институте, знаете ли, нет дублирующих друг друга подразделений, мы ведем работу в одном направлении, на Арламе работают в другом. Может, они предложат вам что-нибудь получше нашего Модуля-2.

Джонни забрал Лолу из клиники еще спящую. Он на руках отнес ее в таксолет и велел таксисту гнать в ближайшую гостиницу. Он не хотел и на секунду задержаться в здании, пропахшем ложью и алчностью не меньше, чем лекарствами.

Она пришла в себя на белоснежной постели гостиничного номера. Джонни сидел рядом. Открыв глаза, она прошептала:

– Все? Я здорова? У них получилось?

Джонни потупил взор и пробурчал:

– Эти идиоты ничего не смогли сделать. Они сказали, нам нужно лететь на Арлам, там помо shy;гут. На Арламе головной корпус института, а здесь, на Луне, только филиал.

Лола отвернулась к стене, задрожала мелко, зашмыгала носом. Джонни, посидев немного в тягостном оцепенении, развернул ее к себе и покрыл поцелуями ее мокрые щеки, набухший нос, изморщинившийся лобик.

К концу дня Джонни убедился, что в настроении Лолы произошел печальный перелом. Если раньше она, осознавая тяжелый характер своей болезни, держала себя в руках, бодрилась, то теперь ее сил хватало только на то, чтобы сдерживать слезы, да и то не всегда ей это удавалось. Если раньше она стремилась к самостоятельности, показывала, что в опеке Джонни не нуждается, что Джонни совершенно свободен и не несет никаких обязательств по отношению к ней, то теперь она была такой слабой, жалкой, что сомнения не могло возникнуть, она нуждалась в его силе. Она соглашалась на все, готова была ехать куда угодно, лечиться как угодно, только одно она никак не принимала душой. Когда Джонни сказал, что им, быть может, придется, в конце концов, воспользоваться официальным способом лечения болезни Брилла (как известно, старый друг лучше новых двух), то она замотала головой и заплакала. Обрасти плесенью с головы до пят и так жить годами, ожидать, пока можно будет применить Х-10, это не укладывалось у нее в голове. Или у нее не укладывалось в голове, что такую “красавицу” в плесени может продолжать любить мужчина?..

Успокаивая и подбадривая Лолу, Джонни ни на секунду не переставал думать о главном. В головном корпусе Имперского Института Бриллологии, что на Арламе, за лечение, конечно, потребуют деньги. А денег у них осталось меньше тысячи кредов. На билеты до Арлама этого хватит, но чем расплачиваться с докторами?

Как ни крути, у Джонни был единственный способ достать деньги. Ему следовало вернуться на арену.

Вечером, когда Лола уснула, Джонни стал продумывать свои ходы. На Арлам они сразу не полетят, там без денег делать нечего. Они вернутся на Землю. Джонни переговорит с Кастлом. Хотя они не очень-то хорошо расстались, вряд ли Кастл откажется принять Джонни в клуб обратно. Обязательно нужен аванс, и его Кастл выдаст. Десять тысяч кредов, на первое время этого хватит. Джонни устроит Лолу в институтскую клинику на Ар-ламе, а сам вернется в клуб, отрабатывать аванс.

Вот только можно ли Лолу оставить на Арламе хотя бы на короткое время?

От размышлений Джонни отвлек видеофонный зуммер.

Он нажал на кнопку связи.

Вспыхнул экран, и Джонни увидел своего отца.

Джонни опешил.

Мистер Голд ничуть не изменился с тех пор, как расстался с сыном. То же уверенное выражение лица, те же твердые губы, тот же стальной взгляд.

– Здравствуй, сынок, – произнес Голд-старший с укоризненной интонацией. – Видишь, как оно бывает, иные в сыне находят опору, а иные сами вынуждены приходить на помощь неразумному дитяте. Я знаю, Джон, что твоя девушка тяжело больна. Я помогу тебе. Ты получишь сто ты shy;сяч кредов.

Джонни не поверил своим ушам. Растерянность, радость, чувство признательности попеременно отразились на его лице.

– Вижу, ты не откажешься от этих денег, – проговорил Чарльз Голд. – Вся сумма будет переведена на Луну немедленно, в Лунном филиале Имперского банка на твое имя откроют счет. Завтра утром сможешь получить все. Только не мечтай, что я простил тебя. Я не отказался от тебя, ты – мой сын, но до прощения еще далеко.

Чарльз Голд отключился. Сын так и не успел сказать отцу ни слова.

Лолу Джонни разбудил немедленно. Еле сдерживая волнение, он поведал ей о неслыханной новости, и сердце его затрепетало радостью, когда он уловил лучик надежды в ее широко раскрывшихся глазах.


Арлам, единственная планета Спики, Альфы Девы, была планетой лесов и искродия. Леса существовали для туземцев, сумчатых гуманоидов, искродий – для землян. У туземцев едва-едва начинался каменный век, так что искродий, редчайший минерал, служивший топливом для звездолетов, им был ни к чему.

Первое месторождение искродия открыли на Арламе тридцать лет назад. За тридцать лет было найдено еще двадцать месторождений, вокруг каждого из которых вырос целый город.

И еще Арлам был планетой плесени Брилла, родиной своеобразного растительного организма, оказавшегося способным паразитировать в человеке. В начальных стадиях видимое появление болезни напоминало плесень, плесенью же Брилла эту болезнь назвали по имени первого умершего от нее человека.

Плесень Брилла разносилась спорами, и Джонни, оказавшись в космопорте на Арламе, удивился, что здесь не предпринималось никаких мер против заражения: люди передвигались совершенно свободно, без защитных халатов, без масок. Один из спутников Джонни по космическому перелету, инженер, прилетевший на Арлам в третий раз, объяснил, что в изоляции от внешней среды не было необходимости. Так, на Земле даже самые болезненные из людей не носят скафандры, чтобы предохраниться от микробов, плесень же куда менее заразна, чем, скажем, грипп. Спора плесени должна попасть не просто на кожу, а в ранку, причем не каждая попавшая в ранку спора прорастает. На прощание инженер заметил, что иногда на Арламе скафандры все-таки одевают, одевают полицейские, когда устраивают облавы на зараженных туземцев. При встрече с больным туземцем, у которого плесень находится в стадии спорообразования, риск заражения значительно возрастает. Вокруг такого больного клубится облако из спор, и одна какая-нибудь спора уж найдет трещину в коже здорового.

Головной корпус Имперского Института Бриллологии сверху выглядел как обкусанный блин – невысокий, всего в три этажа, с многочисленными выступами-пристройками, он занимал громадную площадь. Можно сказать, он был велик не в высоту, а в глубину. Когда Джонни с Лолой прибыли в Институт, врачебный прием уже закончился, но у Джонни были деньги, и он не собирался дожидаться следующего дня.

Доктор Бланке, седоволосый розовый старичок, спокойно выслушал рассказ Джонни и внимательно осмотрел Лолу.

– Мне сказали, у вас есть способы лечения, которых нет нигде, – произнес Джонни. – На Земле и Луне моей жене не помогли. Вы что скажете?

– Мы попытаемся помочь леди.

– Значит, мы можем надеяться?

– Конечно. Сделайте первый взнос, и я немедленно отправлю леди в палату.

– Я не хочу оставлять ее одну. Вы не могли бы положить меня в одну палату с ней?

– Это против правил. Вы можете остановиться в гостинице при институте. Гостиница находится в этом же здании, блок 77.

Позади остались формальности, и мосластая мужиковатая санитарка повела Лолу в палату. Проводив взглядом узкую девичью спину с угловатыми плечами, Джонни отправился в гостиницу.

Он мог бы снять президентские апартаменты, но ограничился однокомнатным номером за пять кредов в месяц. Потребности у Джонни были небольшие, да и иного применения деньгам отца, кроме как на лечение Лолы, он не видел. Оставив свои немногочисленные вещи в номере, он опустился вниз и спросил у портье:

– Скажите пожалуйста, Имперский Институт Бриллологии – единственное место на Арламе, где лечат болезнь Брилла?

– Наш институт – единственное место не только на Арламе, но и во всей галактике, где лечат болезнь Брилла, – произнес лысоватый седой портье тоном, которым мамаши уверяют детишек, что сладкое вредно для зубов. – Все остальные, которые манят, обращайтесь, дескать, к ним, мошенники или неучи.

“Старик портье, видно, крепко держится за свое место, – подумал Джонни. – От него правды не добиться. Ничего, спросим у других”.

Джонни вышел на улицу, и через пять минут он уже знал, что на Арламе кроме Имперского Института Бриллологии действовали еще два крупных центра по изучению и лечению болезни Брилла, Независимый Институт Психологических Исследований доктора Ситроена и Институт народной Медицины Арлама доктора Халимана. Кроме того, на Арламе находилось около сотни частных лабораторий, в которых работало от одного до нескольких десятков человек, обуянных желанием найти эффективный способ лечения болезни Брилла. Такой энтузиазм был понятен, некий фонд Эдварда Райта установил награду в десять миллионов кредов тому, кто смог бы разработать действенный способ лечения болезни Брилла. В многих из этих лабораторий помимо исследовательской работы также занимались и лечебной.

– Только я не слышал, чтобы от кого-то выздоровевшие валили косяком, – сказал уличный торговец сластями. – Иные крутолобые заверещат, мы-де на верном пути, ну к ним и повалят бедолаги в плесени, а на поверку оказывается пшик.

Джонни, хмуро дослушав зубоскала-торговца, отправился в институт Ситроена. Что зря время терять, пока Лолу будут лечить в Имперском Институте Бриллологии, ему надо разведать, чего стоят конкуренты Имперского Института.

У Ситроена дело было поставлено на широкую ногу, о чем говорил солидный вид институтского здания, представлявшего собой пятидесятиэтажный небоскреб. Заплатив за консультацию, Джонни прошел в кабинет, который ему указали. На двери кабинета висела табличка: “Доктор Сайман”.

Доктор Сайман внимательно выслушал рассказ Джонни про плесень, мефенамовую кислоту и Модуль-2, словом, про все их с Долой мытарства. Сайман сказал:

– Наш метод, мистер Голд, заключается в том, что мы стимулируем организм больного, прежде всего – стимулируем психику, с тем, чтобы больной сам справился с болезнью, то есть с плесенью. Вы, наверное, слышали, известно немало случаев выздоровления человека от болезни Брилла без лечения, всегда это происходило на всплеске психической активности, вот этот всплеск мы и пытаемся смоделировать.

– Я слышал, случаи самопроизвольного излечения очень редки.

– Таких случаев пятнадцать-двадцать в год. В процентном отношении к общему количеству больных это, конечно, не очень много, но от пятнадцати-двадцати случаев самопроизвольного выздоровления в год нельзя отмахнуться как от ничего не значащего исключения, что подтверждается нашими работами.

– И каковы шансы моей жены выздороветь, если вы возьметесь ее лечить?

– Из тех, кто начинал лечение у нас, выздо shy;равливают двадцать процентов. Но, оговорюсь сразу, мы далеко не всех беремся лечить.

“Двадцать процентов – неплохой результат, – раздумывал Джонни, летя на таксолете в Инсти shy;тут Народной Медицины Арлама доктора Халимана. – Официальный Х-10 дает только десять процентов выздоровления, а тут – целых двадцать процентов. Не попытаться ли пробиться в эти двадцать процентов?..”

В Институте Халимана Джонни разъяснили, что направление работы института – поиск местных, природных средств лечения болезни Брилла. Туземцы Арлама болеют плесенью Брилла тысячелетия, вот у них-то институт Халимана и заимствовал одни методы лечения и собирался заимствовать другие. Что же касается результативности лечения, то тут Джонни ответили так: “Мы помогаем многим, половина наших пациентов забывает про свои мучения”. Джонни мрачно пошутил: “Эта половина умирает сразу, что ли?” “Нет, зачем же. У нас вообще редко умирают. Умирают, когда уходят от нас”.

По разным мелким лечебницам, чьи рекламные афишки нередко попадались на глаза, Джонни не поехал. Мелкое кажется неосновательным, несерьезным; утопающий хватается за соломинку только если рядом нет бревна. Бревно же было: Имперский Институт Бриллологии, институт Ситроена и инсти shy;тут Халимана выглядели весьма внушительно.

Когда Джонни на таксолете возвращался в гостиницу, из окна машины он увидел высокое здание, охватывавшее полукругом мраморный моно shy;лит. “Фонд Райта” – отозвался водитель на вопрос Джонни.

За день Джонни несколько раз слышал это имя. Фонд Эдварда Райта, как понял он, сам научными исследованиями не занимался, но оказывал мощную финансовую поддержку лечебным и исследовательским организациям, работавшим с плесенью Брилла. От этого имени, как его произносили, веяло такой силой, что Джонни, заметив по мрамору золотую вязь, велел таксисту опуститься у подножия монолита. Любая информация, касавшаяся плесени Брилла, имела для Джонни значение, поэтому фондом Эдварда Райта он не мог не заинтересоваться.

На мраморе золотом было высечено:

“Ныне я говорю: живой или мертвый, я буду душить, рвать, кромсать арламскую плесень, пока она не издохнет.

Ныне я говорю: всякий мне друг, кто станет бороться с плесенью Арлама.

Ныне я говорю: кто найдет способ уничтожить арламскую плесень, получит десять миллионов кредов наличными.

Мэгги, Мэгги, зачем ты полетела со мной?..”

Таксист, кивком головы показав на подпись, сказал Джонни:

– Мэгги – его дочь. Райт взял ее с собой на Арлам, понастроил здесь своих рудников, закрутил дело, а тут девчонка возьми да захворай, плесень на нее села. Она умерла, одни говорят, плесень ее сожрала, другие говорят, ее залечили. Тогда Райт создал свой фонд, а через пару лет сам ноги протянул. Только не от плесени, сердце сдало.


Прошло две недели, как Джонни с Лолой прибыли на Арлам. В институтской клинике за здоровье Лолы взялись всерьез: когда бы Джонни ни заходил к ней, вокруг ее койки постоянно в три ряда стояли какие-то приборы, причем одни вносили, другие выносили, и белые халаты кругом мелькали туда-сюда, туда-сюда. Словом, Лола в клинике Имперского Института Бриллологии получала все, что только можно было получить за деньги.

Однажды вечером к Джонни в гостиничный номер позвонили и попросили его, “если его не затруднит”, немедленно подойти к доктору Ганзеру, лечащему врачу Лолы. Этаж такой-то, комната такая-то.

Доктор Ганзер сказал без предисловий:

– Положение вашей жены осложнилось, мис shy;тер Голд. Только что мы обнаружили зачатки плесени у нее в мозгу.

Джонни, с замирающим сердцем вошедший в кабинет, побледнел.

– Вы… сможете что-нибудь сделать?

– Если мы выявляем плесень в мозгу в самом начале ее развития, как это произошло сейчас, иногда нам удается повернуть процесс вспять. Впрочем, это больше зависит от плесени, чем от нас. Мы просто отменяем все лекарства, все назначения, – и плесень может перейти из мозга в кожу, а может не перейти. Это все, что я хотел вам сказать. По договору мы обязаны предупреждать вас в случае всевозможных осложнений, что я сейчас и сделал.

– Я должен увидеть ее.

– Вы не должны сейчас видеть ее. Она спит, ни к чему ее беспокоить.

– Дайте мне хотя бы посмотреть на нее. Я не стану ее будить.

– Это возможно, только говорю сразу: если она проснется, когда вы будете находиться в палате, знайте, большего вреда ей вы не смогли бы причинить.

Она лежала в белой больничной постели и спала – такая одинокая, такая жалкая. Но она не одинока, нет, он никогда не оставит ее, хотелось вскричать Джонни и взять ее руки в свои, и обнять ее, – но вместо этого он задерживал дыхание, опасаясь ее разбудить.

И все же, как она одинока, она совсем одна, его бедняжка, подумал он, тоскуя сердцем. Разве может он переложить хотя бы часть ее мук на свои плечи? Нет. И все его попытки вылечить ее немногого стоили, раз они оказались безрезультатны. От него проку для нее – как от больничной стены, как же он может уверять себя, что его тепло согревает ее?..

Всю ночь Джонни простоял в палате Лолы, у двери. Он не слышал, как одна из сестер милосердия настойчиво предлагала ему стул.


На этот раз обошлось. Ранняя диагностика и своевременная отмена лекарств сыграли свою роль, плесень ушла из мозга Лолы. Ушла в кожу. На правом плече девушки за несколько часов прямо шерсть дюймовая выросла, только это была не шерсть, а волокна плесени.

Лола опять принялась за мефенамовую мазь. Нити плесени вскоре потеряли упругость, опали, границы серого пятна стали сокращаться.

Доктор Ганзер предупредил Джонни:

– Если ваша жена будет продолжать использовать мефенамовую мазь, боюсь, плесень скоро вновь появится у нее в мозгу. Во второй раз нам не удастся выманить ее оттуда. Если плесень Брилла ушла из мозга, а после туда вернулась, все, с ней ничего не поделать, об этом говорит весь галактический опыт.

– У вас есть какое-то другое лекарство, которое убрало бы эту гадость с кожи моей жены? Убрало бы так, чтобы потом можно было не опасаться за ее мозг?

– У нас есть множество лекарств, способных устранить накожные проявления болезни Брилла, но, к сожалению, ни одно из этих лекарств не предотвращает уход плесени в мозг. Единственный способ предотвратить мозг вашей жены от поражения, это дать плесени развиваться на коже. Другого я не вижу. Потом, когда плесень войдет в фазу колошения, можно будет применить препарат Х-10.

– Нам еще на Земле говорили об этом способе лечения: идут годы, человек обрастает плесенью, а потом применяют Х-10. Мы думали, что здесь, на Арламе, в Имперском Институте Бриллологии, нам предложат что-нибудь получше.

– Возможно, так это и произойдет. В нашем институте – двести лабораторий, семь тысяч со shy;трудников. Почти каждую неделю в клинику поступает новый препарат для испытания. Я бы посоветовал вам отговорить вашу жену применять мефенамовую кислоту, пока не поздно. Да, плесень начнет развиваться у нее на коже, но я уверен, вашей жене не придется долго страдать. Мы стоим на пороге уникального открытия, возможно, уже в этом году в нашем институте будет создан высокоэффективный препарат для лечения болезни Брилла.

Выслушав Джонни, Лола сказала, что ей делается страшно, так страшно, аж сердце замирает, как только она смотрит на свое правое плечо, на серое пятно плесени. Она умрет от страха и омерзения раньше, чем от самой болезни, если плесень не уйдет с ее кожи. А для того, чтобы прогнать плесень с кожи, она должна применять мефенамовую мазь.


Переговорив с Лолой сразу после беседы с доктором Ганзером, Джонни в этот же день перевез ее в Независимый Институт Психологических Исследований доктора Ситроена.

Доктор Ситроен осмотрел Лолу сам (это стоило Джонни впятеро дороже, чем если бы ее осмотрел рядовой врач институтской клиники). Пригласив Джонни в свой кабинет, Ситроен сказал:

– Не скрою, мистер Голд, перед нами непростая задача, у вашей жены глубокая ипохондрическая депрессия. Нам придется хорошенько потрудиться, чтобы достичь каких-то результатов.

– Вы можете мне сейчас сказать, добьетесь вы чего-то или нет?

– Пока я не могу сказать вам ничего конкретного. Но мы приложим все усилия, я обещаю вам.

– У нее есть шанс? Я слышал, вы берете к себе на лечение только тех, у кого есть шанс выздороветь. Значит, я могу надеяться?

Доктор Ситроен поднял кустистые брови.

– Мы принимаем в клинику всех, кто к нам обращается. Если, конечно, человек болен болезнью Брилла, а не какой-то торксиканской лихорадкой, и если он кредитоспособен. Кажется, вам кто-то сказал иное?

– Не так давно я имел разговор с доктором Сайманом из вашего института. Он сказал, что вы берете на лечение только тех, кому оно может помочь.

Ситроен кивнул.

– Доктор Сайман сказал вам правильно. В клинику мы принимаем всех, но к лечению оказываются готовы немногие. Лечением мы называем проводку лечебного кода через сознание пациента, достигшего эффективного стремления к излечению. То есть прежде, чем начать лечение, мы должны перевести вашу жену из состояния ипохондрической депрессии в состояние аффекта, затем мы внедрим в ее сознание разработанный нами код, а уж потом пойдет собственно лечение, изгнание плесени из ее организма.

Половину из того, что сказал Ситроен, Джонни не понял, но ему стало ясно одно: для начала Ситроен собирался внушить Лоле уверенность в себе, поднять ее дух. Состояние ее было крайне подавленным, она почти не разговаривала с Джонни, только плакала, и Джонни решил оставить ее в институте Ситроена. Он опасался, как бы Лола не зачахла от тоски, опережая участь, которую ей уготовила плесень.

Люди Ситроена стали вводить в организм девушки какие-то препараты, в результате чего ее психическое состояние, действительно, несколько улучшилось. Лола перестала плакать, все реже Джонни видел на ее лице страдальческое выражение. Вскоре она смогла говорить с ним на отвлеченные темы, но затем наступил перелом. Лола вдруг потеряла интерес к окружающему, перестала заговаривать с Джонни первая, место тоски в ее душе заняло безразличие.

Ситроен сказал Джонни:

– Мистер Голд, боюсь, мы не сможем помочь вашей жене. Мы сняли у вашей жены ипохондрическую депрессию, но теперь у нее развилась апатия, мы же хотели достичь установки на излечение, вогнать ее в аффект, в эйфорию. Нужного перехода не произошло.

– Разве вы не можете дать ей что-нибудь стимулирующее?

– Мы можем стимулировать ее психику, но получится не то, чего нам хотелось бы достичь. Переход ипохондрии в эйфорию, к чему мы стремились, означает, что душевные силы больного вместо того, чтобы струиться в пропасть тоски, начинают бить вверх в радости и вере. Иное, если мы стимуляцией пытаемся снять апатию, не устраняя причины, из-за которой апатия развилась. В этом случае обычно у пациента быстро наступает истощение и физическое, и психическое, развивается кахексия.

У Ситроена нам больше делать нечего, понял Джонни.

Перекладывая из больничной тумбочки в полиэтиленовый пакет личные вещи Лолы, Джонни ломал голову, куда же им теперь направиться. Вернуться в Имперский Институт, или попытать счастья в халимановском Институте Народной Медицины? Возвратиться с мефенамовой кислотой в пакете в Имперский Институт было бы глупо, ведь там ясно сказали, что они смогут помочь только если будет изобретено какое-то новое средство лечения болезни Брилла, а чтобы дождаться этого нового средства, Лоле следовало прекратить использовать мефенамовую кислоту. Да, плесень в этом случае покрыла бы все ее тело, но не стала бы развиваться в мозгу, угрожая жизни, а с плесенью на теле можно жить годами.

Лола перестала применять мефенамовую кислоту, как только плесень ушла с ее кожи. Сейчас Лола находится в таком состоянии, что ему, быть может, удастся уговорить ее больше не принимать лекарство?

Она сидела на стульчике у окна и отрешенно смотрела на его сборы.

– Я не хочу, чтобы ты применяла мефенамовую кислоту, – проговорил Джонни: – Кислота раздражает плесень, плесень может убить тебя.

– Хорошо.

Джонни внимательно посмотрел Лоле в глаза. Она обманывает его, она просто не хочет спорить, она будет делать по-своему, но тайком, или она ответила ему искренне?

– Так ты обещаешь мне больше не прикасаться к мефенамовой кислоте? – уточнил Джонни.

– Да, обещаю.

Ей было все равно, совершенно все равно. Ее равнодушие выглядело пугающим, но сейчас оно было кстати. Апатичная, она без всякого сопротивления согласилась с тем, против чего раньше так стойко возражала.

Джонни повез Лолу в Имперский Институт Бриллологии. “Имперский Институт Вриллоло-гии”, это звучало куда солиднее, чем какой-то там “Институт Народной Медицины”.

При поступлении в институтскую клинику Лоле первым делом провели сканирование мозга. Зачатки плесени опять обнаружились под мозговой оболочкой.

В ушах Джонни стояли слова, которыми его напутствовали, когда он в прошлый раз вместе с Лолой покидал Имперский Институт: “Плесень не уходит из мозга дважды”. Один раз плесень уже начинала развиваться в мозгу Лолы, тогда все обошлось, значит, теперь… Доктор, объявивший Джонни приговор, сказал, что не нужно терять надежды, что Лола будет находиться под постоянным наблюдением, и за ней обеспечат тщательный уход, что на свете всякое случается. “А что говорит ваш опыт, вам приходилось наблюдать, чтобы плесень ушла из мозга во второй раз?” – спросил Джонни. – “Нет, но…” Джонни повез Лолу в Институт Народной Медицины Арлама.

Доктор Халиман оказался поджарым мужчиной лет пятидесяти. Бронзовым от загара лицом, обветренными губами, быстрой походкой, короткой бородкой он напоминал разведчика-первопроходца, а не ученого.

Когда Джонни, обрисовав положение Лолы, раскрыл и закрыл бумажник, доктор Халиман сказал:

– Я возьму вашу жену в свою клинику. Да, процент выздоровевших у нас невелик, скажу прямо, он ничтожен, и это постоянно ставится нам в укор нашими конкурентами. Зато у нас велик процент выживаемости.

Джонни качнул головой:

– Я не понимаю вас, доктор.

– В Имперском Институте вам сказали, что ваша жена обречена, раз у нее поражен мозг, что несколько дней – и все, конец, не так ли? А я говорю, вашей жене возможно помочь. Я не обещаю вам, что она выздоровеет, но мне, вероятно, удастся выманить плесень из ее мозга и тем самым устранить непосредственную опасность ее жизни.

– И плесень опять начнет развиваться у нее на коже?

– Быть может, нам даже этого удастся избежать.

– Каким образом?

Побарабанив пальцами по столу, Халиман сказал:

– В свое время узнаете. Начнем же мы с укрепления организма вашей жены. Она сильно истощена.

В клинике института Халимана больных устраивали способом отличным от того, с чем раньше пришлось встретиться Джонни. Каждому больному отводился маленький особнячок с садиком, по желанию больного вместе с ним мог постоянно находиться кто-то из родственников, так что Джонни и Лола обосновались в домике вместе.

Лолу начали лечить с первого же дня. Доктор Шерар, лечащий врач, принес в домик большую банку:

– Миссис Голд, это для вас. Принимайте по столовой ложке три раза в день после еды. Завтра я зайду в полдень. Да, что у вас есть, мефенамовая мазь, капсулы с мефенамовой кислотой? Отдайте это мне. Предупреждаю, кроме того, что мы даем вам, вы не должны ничего принимать. Пища у миссис Голд тоже будет особой, из местных овощей. Кухня со столовой находятся вон там, видите?

В полдень Джонни принес из институтской кухни обед в пластиковой упаковке, который оставалось только разогреть. Для себя он не стал искать другой пищи, если эта еда пригодна для Лолы, почему бы ей не быть пригодной для него.

Содержимое пластика по вкусу напоминало земное рагу и оказалось вполне сытным. У Лолы аппетит напрочь отсутствовал, но Джонни, конечно, не позволил ей остаться голодной.

Прошло несколько дней. Лола уже не была такой безразличной ко всему. Нельзя сказать, чтобы она повеселела, скорее наоборот, Джонни опять время от времени стал видеть на ее щеках слезы. Однако теперь она проявляла определенный интерес к окружавшей ее обстановке, что казалось Джонни лучше ее прежнего оцепенения. Да и ее слезы говорили о том, что, во всяком случае, собственное состояние стало ее интересовать.

Однажды Джонни без задней мысли, понюхал коричневый порошок в баночке, оставленной доктором Шераром. Джонни почувствовал запах шоколада. Но Лоле нельзя было есть шоколад, пить кофе, какао, это сказали Джонни еще на Земле и повторяли во всех лечебницах, где они с Лолой успели побывать. Было неопровержимо доказано, что продукты из какао-бобов и из зерен кофе стимулируют развитие плесени.

Джонни смутился, и его смущение быстро перешло в злость. На его вопрос, в чем будет заключаться лечение, Халиман высокомерно ответил: “Это вы узнаете в свое время”. Что ж, он сумеет убедить Халимана, что сейчас это время пришло.

Директора института на месте не оказалось. Джонни любезно сообщили, что доктор Халиман отправился в экспедицию и вернется нескоро. “Если у вас, сэр, есть какие-то вопросы относительно лечения вашей жены, обращайтесь к ее лечащему врачу”.

Доктора Шерара Джонни в его кабинете не застал. Все сотрудники Халимана жили в домиках на территории института, подобных тем, в которые селили больных, и Джонни, не долго думая, отправился к Шерару домой.

Он застал Шерара выходящим из дома в простой дорожной одежде. Перед домом стоял грави-лет “Малыш”.

Выслушав Джонни, Шерар произнес:

– Да, вы правы, это лекарство очень напоминает шоколад. Оно приготовлено из ягод квантикки. Скажу больше, потому шоколад и запрещают употреблять больным болезнью Брилла, поскольку он близок по своим свойствам к экстракту из ягод квантикки.

Доктор Шерар замолчал, но эффектной паузы не получилось, он тут же вынужден был продолжить, увидев в глазах Джонни ожесточение:

– Есть одна теория, объясняющая происхождение плесени Брилла. Теория такая. Когда-то местные туземцы, арламцы, и плесень были единым организмом – не симбиозом разных особей, но существом целостным. Плесень обеспечивала репродуктивную функцию: арламцы размножались спорами. Потом произошла мутация, в результате которой плесень обрела сознание, а арламцы – органы размножения. С той поры два организма находятся в конфликте: плесени, не имеющей собственных органов пищеварения, нужно тело ар-ламца как источник питательных веществ, а любому арламцу, конечно, хотелось бы избавиться от такого “спутника”. Таким образом, взаимоотношения плесени и арламцев стали напоминать взаимоотношения паразит-хозяин.

Однако тут есть одна особенность. В подсознании плесени еще живет память о. том времени, когда она, безсознательная часть тела, подчинялась единому нервному центру. Это доказывает распространенное у арламцев явление: многие арламцы (а среди них подавляющее большинство поражено плесенью) исхитряются жить с плесенью в дружбе и согласии. Плесень не истощает их и не губит их после фазы созревания спор, плесень вообще не вступает в колошение. Единственное, что она позволяет себе, так это иногда выступить пятном у них на коже.

Физиология человека, землянина, и физиология арламца для плесени оказалось несколько схожей, так что плесень стала развиваться в организме людей. Отсюда – суть нашего метода. Мы стараемся не убить плесень, но подружить плесень и человека, в тело которого она внедрилась, как это нередко получается у арламцев. Или, точнее говоря, не подружить, а породнить. Плесень на подсознательном уровне помнит, что она когда-то была частью единого целого, мы стараемся эту память пробудить, иными словами, мы стараемся преобразовать связку паразит-хозяин в связку ребенок-родитель.

Глазам Джонни открылся совершенно непонятный мир, поэтому бесконечно чуждый и страшный.

– Я не понял… как это? Плесень, что вы делаете с ней? Что вы делаете со своими больными?

– Мы их стараемся сблизить, плесень и больного человека. До сих пор плесень, поселившуюся в теле вашей жены, все пытались подавить, можно сказать, плесень “били” всевозможными лекарствами. Озлившаяся плесень, в конце концов, добралась до мозга миссис Голд, поставив ее жизнь под угрозу, а ведь обычно, если без лекарств, плесень никогда не развивается в мозге. Что теперь делать, как отвести смертельную опасность от вашей жены? Нужно успокоить плесень, “приголубить” ее, дать ей понять, что больше с ней не будут обращаться так скверно. Плесень – не какой-то микроб или вирус, своим сознанием, столь непохожим на наше, она понимает, что убей она носителя – и ей самой не жить, так что, если не загонять ее в угол, она не станет “кусаться”. Дайте ей понять, что вы смиряетесь с ее существованием, и она даст возможность существовать вам.

– Но я слышал, что, в конце концов, плесень все равно губит больного, – возразил Джонни.

– Слово “губит”, какой вы ему смысл придаете, неправильно употреблять в данном случае. Через десять – пятнадцать лет развития в организме носителя плесень вступает в фазу колошения, то есть в фазу выбрасывания спороносцев, затем происходит созревание спор и их рассеивание. После рассеивания спор плесень гибнет, а поскольку ее нити в заключительную фазу ее жизни пронизывают весь организм носителя, гибнет и носитель, нити-то начинают разлагаться, инфицироваться, и никакой операцией их не извлечь, никакими лекарствами не рассосать. То есть не плесень губит носителя – смерть плесени губит носителя.

Теперь мы подходим к самому интересному. Плесень губит носителя, если умирает в носителе, но плесень умирает в носителе, если только она развивалась в носителе. Среди туземцев вы можете встретить немало пожилых, достигших шестидесяти-семидесятилетнего возраста, абсолютное же большинство туземцев носит плесень в своем организме с раннего детства. То есть, иными словами, некоторым туземцам плесень дает дожить до седых лет и умирают они отнюдь не из-за ее разложения, а от иных причин. Почему так происходит? Да потому что плесень не развивалась в телах этих туземцев, не было у нее ни колошения, ни споросозревания.

Эти туземцы-долгожители сумели не просто подружиться с плесенью, но породнились с ней, причем плесень они поставили в положение ребенка, а себя – в положение родителя. Плесень, восприняв себя как ребенка, перестанет развиваться на вашей коже. Достаточно будет вам мысленно поговорить с ней по душам, слегка пожурить, и она, если вы захотите, вообще скроется с вашего тела. Но, конечно, такое будет возможно только в том случае, если вы внушите ей, что вы ее любите, и сумеете постоянно поддерживать в ней эту уверенность.

– Значит, ваш “шоколад”, это ваше лекарст shy;во-порошок… это лакомство для плесени-ребенка?

– Плесень, живущая в теле вашей жены, еще далеко не плесень-ребенок. Ваша плесень очень агрессивна. Мое лекарство – лишь средство ее “ублаготворить”. Будем надеяться, что она поверит в наши добрые намерения и покинет мозг миссис Голд.

– Допустим, это получилось, плесень ушла из мозга моей жены. Что потом?

– Потом я постараюсь научить миссис Голд дружить с плесенью, а в перспективе – любить плесень. Вашей жене придется есть то, что нравится плесени, делать то, что нравится плесени, мысленно по-хорошему разговаривать с ней (слов плесень не понимает, но их смысл отлично чувствует). Это очень большая программа, поставить плесень на место послушного ребенка, а себя – на место родителя. По ходу дела вы узнаете детали.

Последнее предложение доктор Шерар проговорил очень быстро и потом со значением взглянул на гравилет: надо, мол и честь знать, для продолжения разговора еще найдется время, а сейчас, мистер Голд, не задерживайте больше.

Простившись с Шераром, Джонни поплелся в отведенный им домик, к Лоле. По пути у него разболелась голова, не столько от того, что слишком много новой информации пришлось ему воспринять, сколько от того, что информация была не из приятных.

Лола, чтобы оставаться в живых, должна будет всю жизнь лелеять какую-то плесень, паразита, гадкое чудище, прорвавшееся в ее тело. Что скажет она, когда узнает, что этот порошок – не яд для плесени, а подкормка? Что скажет она, когда узнает правду, чему у Халимана ее собираются учить?

И что делать ему, что будет с ним, разве сможет он жить, зная что не смог отстоять свою любимую, что отдал Лолу в лапы арламской дряни? Лола будет расточать ласки мерзкому созданию, чтобы выжить, и он спокойно станет на это смотреть?

Но ведь если она сейчас не смирится, не склонится перед плесенью, она умрет… Увезти ее отсюда? Он может отдать за нее жизнь, но какое у него право распоряжаться ее жизнью? Если Лола решит капитулировать перед плесенью, что он ей возразит, разве у него есть способ справиться с ее болезнью?..

Войдя в домик, Джонни увидел Лолу, легкими движениями разминавшую правое предплечье. Она не видела его. “Да какой же это массаж!” – Джонни словно обухом по голове стукнуло.

Он прошептал пересохшими губами:

– Откуда ты взяла мефенамовую мазь?

Она резко обернулась, смутилась, но тут же на глазах у нее навернулись слезы досады. Должно быть, ей стало досадно, что она испугалась как застигнутая на месте преступления воровка. Или это были слезы не досады, но боли и тоски?

– У меня опять появилось пятно, вот оно, видишь, – показала она. – Я не хочу, не хочу, чтобы эта тварь сидела и пыжилась на моей коже! Аптека здесь недалеко, к счастью, мефенамовая мазь там была.

– Ты же обещала мне ничего не предпринимать самостоятельно! Ты убила себя, понимаешь, ты убила себя! – Джонни в отчаянии уже не пытался подбирать обтекаемые слова. – Когда плесень опять начала расти у тебя в голове, докторам еле удалось переманить ее на кожу. И что теперь? Ты все испортила! Давай сюда эту мазь! Где банка с порошком? Сыпь его на пятно, скорее!

Джонни вырвал тюбик из руки Лолы, а вот сыпануть ей на кожу порошка из банки не сумел. Лола выставила вперед ладони, защищаясь, и такое недоумение в перемешку с испугом было у нее в глазах, что Джонни, вынужден был дать ей объяснение своим действиям. Сбиваясь от волнения, он пересказал ей то, что услышал от Шерара.

– Ты хочешь, чтобы я, я полюбила это? – Лола с отвращением дотронулась до серого пятна.

– Я не хочу этого, я хочу, чтобы ты жила, понимаешь, жила! А для того, чтобы жить, тебе придется мириться с плесенью!

– Ни за что!

Твердости в голосе Лоле хватило только на это “Ни за что!”, и тут же она залилась слезами, опустила плечи, согнулась.

Джонни в мгновение ока оказался подле нее. Он подхватил ее на руки. Грудь его ходила ходуном, но не из-за того, что он пробежал стометровку. Колени его слегка подрагивали, но не от слабости.

– Мы ей не дадим поблажки, мы убьем ее, если ты того хочешь! Мы убьем ее! Ты будешь жить без всякой дряни на коже, ты будешь жить свободной!..

К этому времени стемнело. Джонни готов был забрать Лолу отсюда немедленно, но куда они отправились бы ночью? В Имперский Институт или в институт Ситроена? Там они побывали. Искать же какую-то новую лечебницу, конечно, сподручнее было бы днем.

Рано утром Джонни отправился к доктору Шерару – предупредить, что они покидают инсти shy;тут. Шерар, видя, что Джонни держится уверенно, переубеждать его не стал. Он сказал:

– Конечно, это ваше дело, мистер Голд, ваше и вашей жены, избрать подходящую для вас больницу. Жаль, что мы вам не подошли. И куда же вы собираетесь направиться, если не секрет?

– Мы еще не решили.

– Если хотите, я вам посоветую одного врача. Вы, кажется, не стеснены в средствах.

– Что, это так дорого будет стоить?

– Думаю, да.

– Пожалуйста, говорите.

– Его зовут доктор Кроф. Мы когда-то работали вместе. Если кто-то и может избавить вашу жену от плесени, то это только он.

– Вы сказали “избавить”, не “подружить”? Я не ослышался?

– Да, я сказал “избавить”. Кроф не является сторонником нашего способа решения проблемы. Он всегда работал над тем, чтобы уничтожить плесень, и, судя по слухам, он достиг выдающихся результатов.

Джонни вышел из кабинета доктора Шерара с клочком бумаги, на котором был написан адрес – его последняя надежда.

МЕТОД КРОФА

Дверь открыл низкорослый худой мужчина с лицом красным и морщинистым, словно у преждевременно появившегося на свет младенца. На мужчине свободно, как на вешалке, висел некогда белый халат в разноцветных разводах и без единой пуговицы.

Приоткрыв дверь, но не выходя на крыльцо, хозяин дома проговорил, пыхтя рассерженным ежиком:

– Что вам угодно, мистер?

– Вы – доктор Кроф?

– Да, я Кроф. Дальше что?

– Доктор Кроф, мне посоветовал обратиться к вам доктор Шерар из Института Народной Медицины. Доктор Шерар сказал, что вы давно занимаетесь плесенью Брилла и лучше всех умеете ее лечить.

– Кто вы такой? Газетчик? Или вы из тех ученых летунов, которые носятся по институтам, высматривают, нет ли где подходящего открытия, чтобы его можно было спереть? – Голос Крофа напоминал звуки, получающиеся, когда царапают стекло гвоздем.

– Я не газетчик и не ученый. Моя жена больна, поэтому я у вас. Она в машине. (Джонни показал глазами на гравилет, который он арендовал на неделю). Не могли бы вы взять ее на лечение?

– А какие у вас доказательства, мистер, что вы не проныра репортер и не прощелыга со степенью? Вы могли выудить из канавы какую-нибудь пьянчужку, покрытую плесенью Брилла, подучить ее, чтобы она назвалась вашей женой, и вот вы заявились ко мне, чтобы выведать мои секреты, плоды моего труда!

Голова у Крофа непроизвольно задергалась от волнения.

– Можете справиться о нас у доктора Шерара, – проговорил Джонни. – Мы провели в институте Халимана несколько дней, Шерар был лечащим врачом моей жены.

– Почему я должен верить Шерару?

– Тогда наведите справки у секретаря Халимана. Доктор Халиман сейчас в экспедиции, не то он сам подтвердил бы…

– Шерар, Халиман… почему я должен верить им? Да, одно время мы работали вместе, и что с того? Эти ученые мужи – ползающие в моих бумагах тараканы, вот они кто!

– Каких же вы хотите доказательств от меня? – осведомился Джонни, стараясь не раздражаться.

– Если бы вы, мистер, предъявили мне свидетельство о браке и несколько свадебных фотографий…

– У меня нет с собою ни того, ни другого, доктор Кроф.

– Это уже лучше. Если бы при вас, мистер, все это было, я бы не сомневался, что вы все подстроили. Теперь извольте сообщить, в каком именно бюро Министерства Гражданских Актов был зарегистрирован ваш брак? Я пошлю туда запрос, и если ваши слова подтвердятся, я постараюсь помочь вам.

У Джонни на лбу проступила испарина.

– Доктор Кроф, моя жена, миссис Голд, может не дождаться, пока вы получите ответ. Плесень дважды изгоняли из ее мозга, боюсь, она опять начнет развиваться там, и тогда мне не на что будет надеяться. И сил у моей жены уже нет. Вы должны помочь нам, доктор Кроф!

– Всего хорошего, молодой человек.

Кроф сделал попытку закрыть дверь, но Джонни вовремя навалился на дверь с другой стороны и сунул ногу в дверную щель.

Ученый домовладелец, убедившись, что сила не на его стороне, длинно выругался.

Судя по всему, Джонни не приходилось ожидать от Крофа ничего хорошего, но неожиданно лицо ученого пошло пятнами, и выражение злобы сменилось страдальческой гримасой.

Джонни воспрял духом. Возможно, у этого недоноска некогда было большое чувство, и оно вспомнилось ему, или в нем заговорила совесть, нельзя же вот так прогонять молящего о помощи, если можешь помочь.

Джонни поспешно сказал:

– Доктор Кроф, прошу вас великодушно выслушать меня. С тех пор, как моя жена заболела, где мы только ни побывали, она лечилась на Земле, и на Луне, и здесь, на Арламе, – в Имперском Институте, институте Ситроена, институте Халимана. Никто ей не помог, теперь она умира shy;ет. Мне иногда кажется, что она расхотела жить. Вы – наша последняя надежда. Мне не нужны ваши тайны, я только хочу, чтобы вы спасли мою жену.

Джонни говорил, силясь достучаться до сердца Крофа, а Кроф и не смотрел на него. Сначала Джонни казалось, что Кроф вспоминает что-то свое, и мольбы о помощи на этом фоне были вполне уместны. Но нет, вдруг понял Джонни, Кроф рзглядом истукана гипнотизировал кого-то, находящегося у Джонни за спиной.

Тут Кроф заговорил:

– Мистер Голд, не могли бы вы одолжить мне десять тысяч кредов? Чертовски нужны деньги, сэр…

Джонни посмотрел туда, куда пялил глаза ученый. Оказывается, рядом с домиком Крофа приземлился красный гравилет с черной жирной полосой по боку, поверх которой вилась четкая шеренга букв: “Имперская Служба Взысканий”.

Из гравилета вышли пятеро: толстяк с кожаной папкой под мышкой, старик с лицом мумифицированной лягушки, молодой человек скучного вида, все трое – в строгих официальных костюмах, и два полицейских.

Краем глаза Джонни уловил, как запаниковал Кроф – задышал шумно, подался спиною назад, в коридор, нос его покрылся капельками пота.

Скрыться Кроф не успел, растерявшийся и цепенеющий от страха. Да и вряд ли его попытка спрятаться в доме имела бы успех. Прибывшие, конечно, увидели его, еще находясь в машине.

Пятеро мужчин приблизились. Официальный толстяк вежливо произнес:

– Мистер Кроф, если я не ошибаюсь? Я – инспектор Розард, бюро 237 Имперской Службы Взысканий. Вчера на имя директора бюро поступило исковое заявление от управляющего банком “Арламские Гномы”. Вы должны банку десять ты shy;сяч кредов, срок платежа уже истек, признаете вы это?

– Да, – выдохнул Кроф.

– В таком случае, согласно Имперскому Уложению о Займах, объявляю вас неисправным дол shy;жником. Ваше имущество будет немедленно опечатано и через десять галактических суток продано с аукциона. Но прежде необходимо произвести оценку вашего имущества, таков закон. Мис shy;тер Уоллес, – инспектор бюро взысканий обратился к скучному молодому человеку, – предъявите мистеру Крофу ваш сертификат оценщика.

Сертификат – золотая каемка, печати, штампы, – несколько секунд повисел перед носом бестолково мигающего глазами Крофа, после чего инспектор приказал:

– Приступайте, мистер Уоллес.

Кроф, клацая зубами от страха, загородил дверной проем. Лицо его было бледно-желтым.

– Вы, кажется, хотите попросить меня, мис shy;тер Кроф, чтобы я прибегнул к силе? – поинтересовался инспектор с иронией.

– Я не впущу вас, вы не смеете! – с надрывом в голосе взвизгнул ученый. – Я – гражданин Земной Империи, у меня есть права! Вы ничего не слышали о неприкосновенности жилища, инспектор?!

Человек-лягушка вмешался:

– Мистер Кроф, я – имперский судья сектора 43 колонии “Арлам”, мой кодовый номер 3321. Вот мое удостоверение, взгляните. Мистер Кроф, я нахожусь здесь специально для того, чтобы ваши права не были ущемлены. Пока что мистер Розард действует в полном соответствии с законом, это я вам заявляю официально. Вы потеряли право на неприкосновенность жилища, как только выслушали претензию инспектора и согласились с ее справедливостью. Вот если бы вы вместо того, чтобы вступить в контакт с инспектором, забаррикадировались в своем доме, тогда, в самом деле, оценщик не мог бы войти в ваш дом. Не усугубляйте свое положение, мистер Кроф, позвольте оценщику выполнить свою обязанность.

Полицейские подобрались, словно собаки, ожидающие вот-вот услышать приказ хозяина.

Кроф, задрожав, пробормотал:

– Клянусь богом, ваша честь, в моем доме нет ничего ценного, там нечего оценивать, кроме пыльных половиков и кучи всяких стекляшек для лаборатории, все это вместе не стоит и сотни кредов… Я не против оценки, раз так положено, но, господин судья, нельзя ли это сделать как-нибудь, чтобы не заходить в мой дом?

Толстяк инспектор хотел вмешаться – судья, сделав ему знак молчать, произнес:

– В чем дело, мистер Кроф? Объяснитесь. Если в вашем доме не совершается ничего противозаконного, вы не должны вести себя так.

– Я… я работаю у себя дома…

– Ну и что?

– Понимаете… Моя работа… Она почти закончена… Я искал лекарство от плесени Брилла… Я… кажется, я нашел его. Скоро я обнародую свое открытие, и тогда я получу десять миллионов кредов от фонда Эдварда Райта. Я смогу расплатиться!

Судья медленно покачал головой, как человек, отказывающий против своей воли.

– Сожалею, мистер Кроф, я не могу помешать инспектору делать то, его требует закон. Я…

Кроф перебил:

– Я не про это, вы меня не поняли, господин судья, я не прошу отсрочки. Я только хотел бы, и да простится моя дерзость, чтобы этот мистер оценщик сделал свое дело снаружи, не заходя внутрь дома. Если он что-нибудь расколет… там дорогие реактивы, опасные яды…

Судья посмотрел на инспектора:

– А что, Розальд? По закону оценщик работает, пока сумма всех его оценок не станет равной сумме, заявленной в иске. Применительно к данному случаю, как только оцененного имущества наберется на десять тысяч кредов, оценку можно будет прекратить.

– Сэр, вы хотите, чтобы Уоллес оценил дом снаружи, без того, чтобы зайти внутрь? – угрюмо спросил инспектор.

– Да, если это возможно.

Розард повернулся к оценщику:

– Уоллес, что ты скажешь? Ты можешь назвать стоимость этого дома, не заходя внутрь?

– Нет, я же не знаю, что там внутри, может, там все полы провалились. Я лишь могу назвать минимальную сумму, меньше которой этот дом не может стоить. При этом я буду исходить из того, что там, внутри, все перевернуто вверх тормашками.

– Так во сколько этот дом может быть оценен минимально? – спросил судья.

Оценщик прищурился, глядя на дом, отошел, посмотрел за угол. Вернувшись он сказал:

– Дом стоит не меньше трех тысяч кредов. Но если внутри все в порядке, я оценю его тысяч в восемь.

Судья повернулся к Крофу:

– Видите, мистер Кроф, насколько это в рамках закона, я пытался вам помочь. Если бы ваш дом был оценен в десять тысяч кредов или больше, мы внесли бы эту сумму в акт оценки, вы расписались бы под ней, и на этом мы с вами простились бы. Однако вы слышали, что сказал мистер Уоллес. Придется мистеру Уоллесу осмотреть ваш дом изнутри, и, возможно, ему придется помимо вашего дома оценить еще что-то из ваших вещей, чтобы в итоге набралось десять тысяч кредов.

На Крофа жалко было смотреть. Если бы сделать с его лица слепок, получилась бы прекрасная маска отчаяния.

О Джонни, тихо стоявшем в сторонке, к этому времени все позабыли. Только один из полицейских изредка поглядывал на него. Джонни в разговор Крофа с чиновниками не вмешивался, хотя мог бы вмешаться в первую же минуту со своими деньгами. Джонни выжидал, впитывал информацию. “Кроф – штучка еще та, – думал Джонни про себя, – так что не мешает разузнать, с чем к нему можно подъехать”.

Теперь Джонни показалось, что настала пора вмешаться.

– Минуточку, ваша честь.

Судья удивленно посмотрел на него. Ручкой-индикатором Джонни чиркнул в чековой книжке.

– Вот чек на десять тысяч кредов, доктор Кроф. Я возвращаю вам свой долг.

Он протянул чек Крофу, тот судорожно схватил его и долго ел глазами. Затем дрожащей рукой ученый передал чек инспектору.

Инспектор Розальд долго изучал чек. Роспись была совершенно четкой, тогда как если бы кто-то другой, а не хозяин, расписался на чеке ручкой-индикатором, чернила мгновенно расплылись бы. Знаки охраны были на месте. Цифра, несомненно, была той самой, десять тысяч кредов, если только Розарда не гипнотизировали.

– Все в порядке, инспектор? – спросил судья.

– Да, сэр. Чек подлинный.

– В таком случае покончим с формальностями, и побыстрее. Мне сегодня надо побывать еще в одном месте. У вас есть при себе бланк акта передачи исковой суммы?

– Конечно, сэр.

Несколько росчерков ручкой, и Крофу передали бумагу, удостоверяющую, что свой долг банку “Арламские Гномы” он вернул полностью при посредничестве Имперской Службы Взысканий.

Как только Кроф, не скрывая радости, закончил чтение бумаги, инспектор Розард, словно нарочно стараясь испортить ему настроение, сказал:

– Завтра увидимся опять, мистер Кроф, в бюро лежит исковое заявление от компании “Новейшая лаборатория”, вы задолжали им пять ты shy;сяч кредов.

– Господин судья подсказал мне, что делать: завтра я забаррикадируюсь в своем доме и все, придется вам убраться со своим иском обратно, – весело заявил Кроф.

– Не думаю, что вы продержитесь долго в четырех стенах: мы отключим свет и воду, и продукты, конечно, не станем вам подносить.

– Да, обычно делается именно так, – поддакнул судья. – В крайнем случае истец обратится в суд, и через пару месяцев по решению суда вас выволокут из вашего дома силой. Кроме того, вы будете наказаны за то, что препятствовали Имперской Службе Взысканий осуществлять ее функции.

Инспектор добавил перцу:

– И еще об этих десяти тысячах, мистер Кроф. Вы решили свои проблемы с банком при посредничестве нашего бюро, а за посредничество надо платить. Не забудьте перевести в течение трех суток на счет 237-го бюро Имперской Службы Взысканий тысячу кредов. Номер счета можете узнать у нас в офисе.

С лица Крофа сползла улыбка.

– Счастливо оставаться, мистер Кроф, – сухо простился судья, и представители закона направились к гравилету.

Когда машина поднялась в воздух, Кроф прошептал:

– Они приходили за моим открытием, Голд.

Поразившись, что после такой передряги Кроф еще помнил его фамилию, Джонни заметил:

– Не думаю, чтобы вы были правы, доктор Кроф. Если я не верну свой долг к сроку, ко мне тоже наведаются эти ребята. И мое имущество опишут.

– Нет, им было нужно мое открытие! Ты видел, как они скислись, когда у них ничего не вышло, аж почернели? Им нужны были мои дневники, да не вышло по-ихнему. Ты разве не заметил, инспектор повернулся к судье, а тот развел руками и чуть не заплакал?

Ничего такого Джонни не видел. Толстый инспектор, действительно, огорчился, когда Кроф протянул ему чек, но это не удивительно: охотничья собака, упустив зайца, завыла бы с досады, хотя, излови она его, зайцем полакомился бы охотник, а не его собака. Что же касается судьи, так тот под конец скорее казался усталым, чем разочарованным неожиданной удачей Крофа.

“Да плевать мне, сошел Кроф с ума или нет, – сказал себе Джонни. – Пусть он сумасшедший, только бы он спас Лолу, и теперь самое время напомнить ему, зачем я к нему явился”. – Так что, доктор Кроф, возьметесь лечить мою жену? – спросил Джонни без тени былой почтительности в голосе.

Кроф, передернувшись, забормотал, как бы рассуждая сам с собой:

– Эти чертовы недоумки в фонде Райта выдают мне по сто кредов в месяц, а тупицам Халиману и Ситроену по двадцать тысяч, и это только потому что те могут пустить пыль в глаза, блистать пуговицами на халатах и кафелем в сорти shy;рах… Деньги, на все нужны деньги! И чтобы достать деньги, тоже нужны деньги!

Кроф захлебнулся от злости к Халиману, Ситроену, фонду Райта, ко всем обладателям толстых пачек ассигнаций вообще. Передохнув, он пронзительно посмотрел Джонни в глаза:

– Мне нужно двадцать тысяч кредов, чтобы расплатиться с долгами, и еще пятьдесят тысяч, чтобы закончить работу, итого семьдесят тысяч кредов. Ты дашь мне столько?

– Вы получите семьдесят тысяч кредов, доктор Кроф, но только после того, как вылечите мою жену. Это во-первых. Во-вторых, будьте добры объяснить, как понимать ваши слова, что вам для завершения работы нужно ни много ни мало пятьдесят тысяч кредов? Так умеете вы убивать плесень или нет?

– Да уж, я умею кое-что, – проворчал Кроф. – Тебе известно, каковы результаты лечения у других?

– Мы были в Имперском Институте Бриллологии, в Лунном филиале и здесь, на Арламе, в институте Ситроена, в Институте Народной Медицины Халимана…

– Короче. Я уже слышал, ты валял свою жену на всех и всяческих больничных койках.

У Джонни возникло желание размазать ядовитую рожу о свой кулак. Только стал бы тогда Кроф лечить Лолу?..

– Выздоравливают десять-двадцать процентов больных, – тихо сказал Джонни, старательно выравнивая дыхание. – Тридцать процентов выздо shy;равливают, если лечить Модулем-2, который стоит пятьдесят тысяч кредов одна доза.

– Возьми от этих цифр половину, другую половину ученые господа набавляют для своего престижа, и ты получишь истинные цифры. Теперь скажу о себе. На прошлой неделе я вылечил пять туземцев, всех пятерых, которых взялся лечить, и всего за один день.

Кроф произнес последнюю фразу так напыщенно, что Джонни в иное время посчитал бы его слова за пустое бахвальство. Сейчас, однако, Джонни всеми силами души стремился верить в него. Гении как раз и бывают такими, подумал Джонни, ворчливыми, неуживчивыми, болезненно подозрительными, похабными, с сумасшедшинкой.

– Значит, вы вылечите мою жену, доктор Кроф?

– Да. Я вылечу ее. Веди ее в дом. Сегодня я должен закончить один опыт, а завтра приступим.


На заднем сиденье гравилета дрожала, скорчившись, земная девушка, худая и бледная. Что делала она в мире Арлама? Она умирала. А во shy;круг, под двумя солнцами Арлама, ослепительным белым карликом и багровым гигантом, кипела жизнь: крылатый ящер несся по воздуху за какой-то черной, с синим отливом, птицей, гигантские стрекозы мелькали, охотясь на крылатых личинок жучков-рогачей, распускались, протягивая к небу пестики-хоботки, тысячи фиолетовых цветков, густо росших вдоль обочин. Мир Арлама жил и жить ему еще миллионы лет, тогда как мир, заключавшийся в худеньком тельце земной девушки, тихо угасал.

Джонни помог Лоле выйти из машины и, поддерживая, медленно повел ее к дому. Лицо его казалось каменным, тогда как водопад слез низвергался в бездну его души.

Повсюду в доме доктора Крофа виднелись следы холостяцкой неухоженности. На полу валялась высохшая пицца, полупустые и пустые бутылки сгрудились у мойки, грязные голографические обои, некогда создававшие иллюзию моря, местами висели лохмотьями, повсюду валялась одежда вперемежку с постельным бельем, книгами и какими-то лампочками-проводками.

Кроф через кухню провел Джонни и Лолу в комнату, где большую часть пространства занимала кровать. Эта комната, очевидно, служила Крофу спальней, судя по бутылкам, стоявшим и лежавшим под кроватью.

– Будете здесь, – буркнул Кроф. – Еда в холодильнике. По дому не шастайте, я этого не потерплю.

Джонни принес из кабинета гравилета два пушистых пледа, не ложиться же им в грязную постель Крофа.

Лола проспала до самого вечера. Проснулась она в нежных объятиях Джонни, который так и не сомкнул глаз.

– Как ты? – тревожно спросил он.

– Голова не болит, – прошептала она, – только слабость.

– Ты должна поесть.

В холодильник Крофа Джонни заглядывать не стал, вместо этого он наведался к гравилету, где в багажнике лежала запасенная им провизия. Лола выпила полстакана фруктового сока, похрустела печеньем и опять легла.

– Доктор Кроф сказал, что он вылечит тебя, – произнес Джонни. – Завтра же он примется за твое лечение. А лечит он быстро, один день, и ты здорова.

– Да, он вылечит, – покорно согласилась Лола.

Джонни силился добавить что-то ободряющее, но нужные слова не шли ему на ум. Злясь на себя, Джонни взял руку Лолы в свою руку и несильно сжал ее тонкие, полупрозрачные пальцы. Другой рукой она нежно коснулась его руки, и ему стало стыдно за свои огромные ручищи бессовестно здорового мужчины.

– Он вылечит тебя, – прошептал Джонни, и в комнате надолго повисло тягостное молчание, словно в пику Джонни навивавшее ощущение тоскливой безнадежности.

За окном потемнело. Джонни и Лола этого не заметили.

Внезапно щелкнул выключатель, и в спальне загорелся свет.

Джонни вздрогнул.

Это пришел Кроф.

– Лаборатория готова принять пациента, – сказал ученый, – но я не совсем готов. Мне нужно тысячу кредов. Сейчас. Немедленно.

“Не морочат ли мне голову?” – Джонни стало нехорошо. Доктор Кроф мог оказаться мошенником, работавшим на пару с доктором Шераром. Они договорились, как облапошивать обезумевших от отчаяния богачей: Шерар рассказывал подходящим клиентам о гениальном исследователе-затворнике, а Крофу оставалось только собирать звонкую монету.

– Доктор Кроф, я хотел бы знать, зачем вам понадобились деньги среди ночи, – строго сказал Джонни.

– Я не собираюсь продавать за тысячу кредов свои секреты. Если тебя что-то не устраивает, можешь выметаться отсюда со своими деньгами и женой. Да, чек мне не подойдет, нужны наличные.

На скулах Джонни зацвел злой румянец. И тут он понял, что ему нужно делать.

– Деньги у меня в машине, сейчас принесу.

– Подожди бежать-то, дверь заперта на ключ. Пойдем, открою.

Как только они подошли к двери, Джонни схватил Крофа за горло. Теперь он не опасался, что поднятый им шум разбудит забывшуюся во сне Лолу.

Кроф принялся царапать руки Джонни, будучи не в состоянии дотянуться до его лица. Усилив хватку, Джонни как следует тряхнул ученого мужа. Тот прекратил сопротивление. Колени у Крофа подогнулись, теперь он мечтал только об одном, хоть немного глотнуть воздуха.

Джонни, чтобы его призыв к благоразумию был услышан, не ограничился легким предупреж shy;дением. Он сжимал шею Крофа до тех пор, пока вздорный человечишка не потерял сознание.

Очнулся доктор Кроф на полу. Очнулся, и едва не закатил глаза, на этот раз от страха. Перед ним было лицо зверя: подрагивавшие от еле сдерживаемой страсти губы, белки в кровавых прожилках, ходившие ходуном крылья хищного носа.

Откуда-то до Крофа через ритмичный стук молотов в висках и гудение в голове донесся повелительный голос:

– Я хочу знать, Кроф, кто ты, мошенник или честный самодур? Отвечай, пока у тебя из ушей не потекли мозги! Вылечишь ты мою жену или нет?

– Я правду сказал, – прохрипел Кроф. – Я умею лечить болезнь Брилла. Я вылечу… э-э… миссис Голд.

– Этого мне мало. Выкладывай, как ты лечишь. Почему это столько людей не сумели найти верное средство против плесени, а ты сумел?

Железные пальцы уже не сдавливали шею Крофа, и он сел, привалившись спиной к стене. Кроф все больше успокаивался. Он возненавидел за звериную силу мальчишку, чуть было не задушившего его, но вместе с тем он поверил Голду. Теперь очевидно, Голд не собирался красть у него научные тайны, он только добивался, чтобы Кроф вылечил эту костлявую клячу, его подружку.

Кроф, потирая шею, поднялся. Джонни сторожил каждое его движение. Кроф сказал:

– Недоумки, у которых вы были, мистер Голд, никогда не совали нос дальше дамских уборных, в этом их ошибка. Даже Халиман, этот “великий исследователь джунглей Арлама”, только тискает туземок и выслушивает их бредни. Да, Халиман на верном пути, лекарство против плесени следует искать здесь, на Арламе, в среде туземцев, которые живут в контакте с плесенью десятки ты shy;сяч лет, но разве Халиман когда-нибудь добьется того, чего добился я? Я не только наладил связь с туземцами, я стал их вождем.

Кроф решил выдавать Джонни информацию тоненькой струйкой, только чтобы тот вновь не ухватил его за горло, но случилось иначе. Разрушение плотины начинается с маленькой трещинки, так и Кроф, начав, уж не мог сдержаться. То, что томилось в его груди, вырвалось наружу, поднимая его в собственных глазах на вершину величия.

С огнем во взоре он повернулся, вытащил из тайника в стене медальон с изображением крылатого ящера, как будто выточенный из слоновой кости, и торжественно показал его Джонни:

– Это знак власти. Владеющий им является вождем племени ракхов. Ракхи живут в лесах семнадцатого сектора.

Кроф, такой закоренелый циник, благоговейно поцеловал медальон.

– Я хотел бы знать, как вы будете лечить мою жену, – сказал Джонни. – И объясните, почему вы уверены в успехе лечения.

Положив медальон на прежнее место, Кроф произнес:

– Мистер Голд, я уверен в своем методе, потому что испытал его на себе. Чтобы проверить свои догадки и дополнительно кое-чему научиться у туземцев, я заразил себя плесенью. Шерар говорил вам, что туземцы контактируют с плесенью довольно тесно?

– Да. Доктор Шерар говорил, что многие из них умеют так ужиться с плесенью, что она принимает их за своих, чуть ли не за своих родителей, и не вредит им.

– Так оно и есть, и таких туземцев большинство. Однако некоторые предпочитают бой с плесенью союзу с ней. Из этих немногих основная масса рано или поздно гибнет, но единицы все же побеждают плесень. Тот, кто побеждает плесень, получает звание “великого отца”. Я сумел победить плесень на глазах у туземцев.

– Каким образом?

– Специальными упражнениями (медитация, аутогипноз, кое-какие физические приемы) я укрепил свою волю и силой воли изгнал плесень. Она разорвала мне кожу на груди и вывалилась наружу серым червем. И тут же издохла. Плесень не живет вне живого организма.

Джонни испытал разочарование.

– Примерно так же, если я не ошибаюсь, предлагает бороться с плесенью психолог Ситроен. Моей жене этот метод не подошел. Она слишком ослабла, она не в силах заставить себя заняться тренировкой воли.

– Тренировать волю ей не придется, мой способ не в этом. Психологическим способом борьбы с плесенью я воспользовался только чтобы войти в доверие к туземцам. Когда я стал “великим отцом”, мне кое-что удалось подсмотреть у туземцев, а кое-что подслушать. Разумеется, еще мне пришлось кое о чем хорошенько подумать. Так я создал свой метод лечения болезни Брилла. Лучше сказать, метод излечения от болезни.

– Так вы, доктор, какой метод проверили на себе, только тот, психологический? – уточнил Джонни.

– Я проверил на себе оба метода. Первая проверка сделала меня “великим отцом”, вторая – вождем.

– Что собой представляет второй метод?

– Вы, мистер Голд, увидите все собственными глазами.

– Я достаточно широко раскрыл глаза? – съязвил Джонни, которому вступление Крофа показалось слишком длинным. Хотя, так уж сказать, он сам велел Крофу ничего не пропускать.

– Для начала мне нужно получить от вас тысячу кредов наличными.

Джонни достал бумажник, находившийся, конечно, при нем, а не в гравилете, и отсчитал Крофу в ладонь тысячу кредов.

– Теперь я должен сходить в поселок туземцев, это недалеко отсюда, – сказал Кроф.

“Уж не хочет ли он сбежать с моими деньгами?” – подумал Джонни и заявил:

– Я пойду с вами, доктор.

– Как вам угодно.

Они вышли из дома. Кроф жил на окраине города, так что до леса, обиталища туземцев, было рукой подать. Ночь была темной, Арлам не имел спутников-лун, но Кроф направился к лесу, не сбавляя шаг и не озираясь. Видно, по этому пути он ходил не единожды. На предложение Джонни воспользоваться гравилетом он ответил, что тогда они не достигнут своей цели, туземцы терпеть не могли, чтобы к ним заявлялись на машинах. И людей с фонариками туземцы не жалуют.

Через полчаса Кроф и Джонни были в туземном поселке – около сотни хижин из жердей, скрепленных лианами. У одной из хижин Кроф остановился.

– Мистер Голд, мы не можем войти туда вместе, они вас не знают.

– Хорошо, я подожду здесь.

Кроф, отодвинув полог из грубой плотной ткани, прошел в хижину.

Джонни приготовился ждать. В голову ему лезли всякие нехорошие мысли. Кроф мог через подземный лаз улизнуть из хижины, и поминай его как звали вместе с тысячью кредов. Или Кроф пришел к туземцам с деньгами, чтобы нанять среди них для Джонни убийц? Джонни пожалел, что все оружие (игломет, компактный лучемет марки “Комарик”) оставил в багажнике гравилета.

Спустя некоторое время полог, загораживавший проход в хижину, зашевелился. Вместе с Крофом наружу вышел человек с накинутым на голову капюшоном.

– Мы возвращаемся, – коротко сказал Кроф.

На обратном пути Джонни не спускал глаз с Крофа и незнакомца. Разумеется, он шел позади них. Если бы они вздумали напасть на него, для начала им пришлось бы обернуться. Хотя, что уж там, они могли убить его и в поселке, стрельнуть в него из лука какой-нибудь отравленной стрелой. Или они опасались случайных глаз?

Когда лес кончился, Джонни перевел дух. Если бы в голове у Крофа было что-то плохое, Кроф попытался бы осуществить свой замысел в темноте деревьев, так что теперь Джонни перестал о себе тревожиться. А тревожился о себе Джонни постольку, поскольку только в нем, в его активности, заключался шанс Лолы на выздоровление.

Кроф почему-то провел незнакомца не в дом, а в сарай, стоявший вплотную к дому. Войдя вместе с Крофом в прихожую, Джонни потребовал объяснений.

– Это туземец, он нужен нам для лечения вашей жены, мистер Голд, – проговорил Кроф.

– Зачем?

– О, не беспокойтесь, ничего непристойного. Все будет происходить на ваших глазах. Лечение начнем завтра утром. Теперь, если позволите, я должен немного поспать.

Слова Крофа ничего не объяснили, но Джонни не стал на него давить. Кроф оставил свои хамские замашки, и Джонни не хотелось применять к нему физическое воздействие, да и так уж рассудить, раз он завтра сам все увидит, вряд ли сейчас необходимо было требовать от Крофа разъяснений его действий.

Джонни направился к Лоле.

Она спала. Дыхание ее было неслышно, и Джонни, вдруг покрывшись холодным потом, приблизил ухо к ее лицу. Он ощутил слабое движение воздуха. Она была жива, слава богу.

Осторожно, стараясь не разбудить ее, он прилег на край кровати. Плавно и совершенно незаметно для Джонни его мысли потеряли очертания и стали прозрачны. Он словно и думал еще о Крофе и о том, что Лоле предстоит, – и одновременно он видел неспокойное, мятежное, самовластное море и чувствовал его йодистый запах. Или не море это было, а бесконечный космос с редкими звездами-островами, в котором неслась песчинка, хрупкий кораблик его судьбы?

Кроф разбудил Джонни едва начало светать.

– Мистер Голд… – Джонни приложил палец к губам, и Кроф послушно замолчал. Они вышли из спальни. – Мистер Голд, для лечения вашей жены все готово. Я бы хотел, чтобы мы приступили прямо сейчас. К полудню, если не раньше, сюда заявятся эти типы, судья с инспектором, мне хотелось бы к этому времени получить от вас чек. (По лицу Крофа промелькнуло беспокойство). Вы не забыли про свое обещание? Вы сказали, что заплатите мне семьдесят тысяч кредов.

– Доктор Кроф, вы получите эти деньги, если только вылечите мою жену. – Последние слова Джонни выделил.

– Мистер Голд, я хотел бы кое-что уточнить. Я убью плесень, в этом вы убедитесь. Но ваша жена еще некоторое время будет слаба, мой метод лечения довольно жесткий. Полагаю, то, что я уничтожу плесень, будет для вас достаточно, чтобы вы выплатили мне деньги?

– Да. Если только после вашего лечения моя жена не станет калекой.

– Этого не произойдет, за это я ручаюсь. Да и вы все будете видеть сами.

Джонни сделал движение, собираясь идти будить Лолу, но Кроф остановил его невнятным горловым звуком.

– Что-то еще, доктор Кроф?

– Мистер Голд, мне хотелось бы убедиться в вашей платежеспособности.

Джонни достал чековую книжку и протянул ее Крофу.

В пластиковом корешке книжки находился специальный глазок, где светилась цифра, показавшая, сколько денег осталось у клиента на счете. С каждым выписанным чеком цифра уменьшалась на сумму, пропечатанную на чеке. Сейчас в глазке светилось “72000”. Это значило, что в Имперском банке у Джонни на счете оставалось семьдесят две тысячи кредов.

Возвращая чековую книжку, Кроф сказал:

– Надо было бы нам заключить договор, мис shy;тер Голд, и заверить его у нотариуса, но я надеюсь на вашу добропорядочность. Я жду вас с миссис в лаборатории, это та дверь в коридоре, понимаете?

Джонни разбудил Лолу поцелуем. Мир показался ей серым и тусклым, но он улыбнулся, и она, ощутив исходившую от него уверенность, улыбнулась ему в ответ.

Когда они вошли в лабораторию, Джонни нахмурился, а Лола не смогла сдержать испуганного восклицания.

Приборы, светящиеся трубки, переплетенные проводки – все это они видели не раз, и это не могло привлечь их внимание. Другое заставило их вздрогнуть.

В центре зала стояли два операционных стола, освещенные сильными бестеневыми лампами. Один был пуст, на другом лежало существо.

Это был арламский туземец, тот, которого Кроф ночью привел из поселка. Внешне туземцы Арлама напоминали первобытных людей – невысокие, коренастые, с развитой нижней частью лица и сравнительно небольшой черепной коробкой, они были почти сплошь покрыты короткой рыжеватой шерстью. В их внутренней анатомии и физиологии, однако, имелись значительные отличия от присущих человеческому роду черт: они были яйцекладущими, функцию сердца у них выполняли многочисленные пульсирующие сосуды с утолщенными стенками, существовали и другие особенности. Конечно, при всем этом встреча с арламцем не изумила бы ни Джонни, ни Лолу, на Земле в их эпоху люди не пятились, увидев и существо пострашнее. Земляне поддерживали отношения с тридцатью четырьмя инопланетными видами разумных существ, из них к гуманоидам относилось только двадцать видов (виды, стоявшие на низкой ступени развития, вроде туземцев Арлама, не в счет).

Джонни и Лола испытали неприятное потрясение при взгляде на плотную серую “шерсть”, сплошь покрывавшую тело туземца, за которой не была видна его природная рыжеватая растительность. И хуже всего было то, что среди серых нитей плесени виднелись спороносцы на крепких ножках. Их красные головки качались при малейшем движении туземца. Впечатление было такое, как будто плесень дразнилась тысячью красных языков.

Кроф усмехнулся:

– Вам, мистер Голд, плесени пока что нечего бояться, а миссис… – поймав взгляд Джонни, Кроф переменил тон: – Этого туземца рано опасаться, видите, спороносцы красные, а не черные? Споры еще незрелые и они плотно склеены друг с дружкой. Вот месяца через два, вздумай мы подождать, головки почернеют, растрескаются, и зрелые споры полетят в разные стороны. Однако мы до того времени ждать не будем. Миссис Голд, вам необходимо лечь на стол.

С помощью Джонни Лола забралась на стол, вздрагивая от омерзения к больному туземцу.

В руке у Крофа появился инъектор.

Джонни требовательно спросил:

– Что вы хотите делать, доктор Кроф?

– Сейчас я усыплю вашу жену. А туземец, как видите, уже спит.

Джонни позволил Крофу ввести лекарство, но при этом так смотрел на ученого, что тот пустился в объяснения:

– Мой метод, мистер Голд, заключается в сле shy;дующем. Мы помещаем рядом больного, в данном случае это миссис Голд, и “очистителя”. Этот термин ввел я, он означает существо, зараженное плесенью Брилла, лучше всего, находящейся в фазе спорообразования или споросозревания, тогда плесень Брилла менее агрессивна, силы ее тратятся на репродукцию. Итак, у нас есть два тела, пациент и очиститель, болезнь Брилла у обоих. Я начинаю раздражать плесень. Для этого я использую препарат из местных трав, схожий с общеизвестным Х-10, только действующий немного мягче. Вы знаете, зачем больным дают Х-10?

– Чтобы вызвать фазу исхода. Х-10 обжигает плесень как кипяток, она разрывает тело больного и выходит наружу.

– И что же больной?

– Насколько мне известно, большинство больных от травмы погибают. Поэтому Х-10 используют только тогда, когда плесень выбросила спороносцы. В такое время она наименее активна. И то, даже в этом случае выживает только один из десяти.

– У вас прекрасные знания о плесени Брилла, я бы, пожалуй, взял вас к себе в ассистенты, -пошутил Кроф. Улыбку у Джонни ему вызвать не удалось. – Только в одном вы не правы, мистер Голд. Больные, у которых произошла фаза исхода, умирают не от того, что плесень разорвала их тело, повреждения-то мы неплохо умеем лечить. Они умирают по той же самой причине, по какой умирают и те, в организме которых плесень, так сказать, отцвела. Они умирают из-за смерти плесени. Что собой представляет плесень в теле больного? Это нити, местами сгущенные настолько, что образуют “шерсть”. Нити плесени пронизывают все тело хозяина, все органы. Представьте теперь, что наступило омертвление всех нитей. Конечно, организм не справится с таким количеством мертвой субстанции.

– Но ведь иногда Х-10 помогает, люди выздо shy;равливают. Я думаю, это потому, что они крепче остальных, и травма у них была не такой…

– Все это так, но главное, почему некоторые выздоравливают, это потому что в результате фазы исхода в их организме почти не остается плесени ни живой, ни мертвой. Куда же деваются эти некротические массы, которые губят остальных? – спросите вы меня. Как известно, плесень существует в организме хозяина одновременно в двух средах, в предметно-вещественной и в астральной. Когда наступает фаза исхода, стресс переводит подсознание некоторых больных на иной, более высокий уровень силы. Организм больного почти полностью вытесняет плесень в астрал, и в таком виде гибнущая плесень покидает организм. Омертвевших нитей в теле хозяина не остается или почти не остается.

Кроф подождал, пока Джонни усвоит сказанное им, и произнес:

– Должен сказать, до сих пор вы не узнали от меня ничего нового, все это известно-переизвестно, хотя и не общепринято. Мой метод не в том, чтобы помочь подсознанию вашей жены изгнать плесень в астрал. Мой метод – в том, чтобы плесень сама перешла в астрал и в таком виде “вытекла” из тела вашей жены. Кажется, ваша жена уже заснула. Теперь введем раздражитель, я называю его “Кроф-10”.

Сделав инъекцию Лоле, Кроф подошел к туземцу.

– Его вы тоже хотите освободить от плесени? – спросил Джонни, видя, что Кроф вводит туземцу в вену то же самое вещество.

Положив инъектор на столик, Кроф приладил к ушам Лолы и туземца наушники, затем щелкнул переключателем прибора, с которым наушники были соединены черными проводками. Повернувшись к Джонни, он сказал:

– Вы правильно заметили, мистер Голд, туземцу я тоже ввел “Кроф-10”. Мне нужно изгнать плесень из организма вашей жены, изгнать так, чтобы ваша жена не погибла, то есть чтобы плесень не умерла и не отравила вашу жену своим трупом. Что я делаю для этого? “Кроф-10” раздражает плесень не грубо, как “Х-10”, но чувствительно. Плесени хочется покинуть организм вашей жены, но плесень прекрасно знает, что вне живого организма она не может жить. Я даю плесени этот организм – вот туземец. Плесень из организма вашей жены должна перейти в организм туземца, такова моя цель. Но в теле туземца уже есть плесень, две же в одном организме не уживутся. Плесень вашей жены должна убить плесень туземца, только тогда она получит его тело.

– То есть между двумя плесенями произойдет стычка?

– Не стычка, а смертельный бой. Его ареной нельзя делать тело туземца, это разрушило б его тело, и плесень вашей жены, одержав победу, ни за что не перешла бы в тело умирающего. Вот поэтому я ввел туземцу “Кроф-10”, как и вашей жене, пусть плесени сразятся друг с другом на нейтральной территории.

– А зачем наушники?

– Плесень вашей жены нужно убедить, что рядом ее ожидает прекрасное тело. В этом нужно убедить и плесень туземца, если мы хотим, чтобы плесени встретились в промежутке между телами. Для такого убеждения туземцы тысячелетиями вырабатывали словесный код, у плесени врожденное понимание этого кода.

Этот код, звучащий сейчас в наушниках, -великая тайна, ради которой мне и пришлось стать вождем одного из туземских племен, иначе бы мне ни за что не выдали ее. Нас положили рядом, меня и другого претендента, вот так, как лежит сейчас миссис Голд и этот туземец. Оба мы были заражены плесенью. Наши плесени встретились, сцепились. Победила моя плесень, я стал вождем. Видите?

Доктор Кроф показал на грудь Лолы. Где-то в области грудины кожа приподнялась шатром, и этот “шатер” заходил ходуном, как качается шатер при сильном ветре. Происходили ли подобные изменения с телом туземца из-за толщины его шерстяного покрова трудно было различить.

– Но почему вы так уверены, что победит плесень моей жены, а не плесень туземца? – спросил Джонни озабоченно.

– Побеждает плесень того, у кого мощнее разум, именно поэтому “бой плесеней” туземцы используют, чтобы выяснить, кто же из “великих отцов” достоин стать их вождем. Разум землянина, несомненно, куда более развит, чем разум арламца, так что в победе плесени вашей жены можете не сомневаться. Кроме того, я подстраховался: плесень туземца находится в фазе созревания спор, а в этой фазе плесень наиболее слаба.

– И все же моя жена рискует. Вы что, не могли найти здорового добровольца, чтобы плесень моей жены без всяких хлопот перешла в него?

– Вы забыли аксиому, что плесенью Брилла нельзя заразиться иначе как через ее спору. Правда, я доказал ограничение этой аксиомы одним исключением. Плесень из организма больного может перейти в другой организм, в организм больного болезнью Брилла. Спора плесени полипотентна, она может прижиться в любом организме, а вот для заражения зрелой плесенью организм должен быть нужным образом подготовлен другой плесенью. Она… Смотрите!

Джонни увидел: вздутие на груди Лолы стало быстро увеличиваться, кожа натянулась, напряглась, готовая вот-вот прорваться… И порвалась. Через разрыв, окаймленный выступившей кровью, наружу вывалился сине-зеленый, покрытый слизью жгут, похожий на червяка толщиной в палец. Покачиваясь верхним концом, словно присматриваясь, “червяк” потянулся к туземцу.

Плесени, зазмеившейся из тела Лолы, не было видно конца. Когда свободным концом “червяк” коснулся тела туземца, по телу туземца пробежала дрожь, и в ту же секунду из груди туземца взметнулся другой “червяк”.

Две плесени встретились. Едва соприкоснувшись, стебли – “червяки” сцепились как бешеные. Они сцепились в клубок, с огромной скоростью скручивавшийся и раскручивавшийся, они отращивали колючки и ими прокалывали друг друга насквозь, они выбрасывали тонкие, как лезвие, кожистые листья и рубились ими словно саблями. Только что острозубых пастей они отрастить не могли.

Джонни следил за этим странным сражением, затаив дыхание. В каждой мелочи он, сжимая кулаки, искал намека, кто одерживает верх. Еще вчера он всеми силами души желал смерти плесени, жившей в теле Лолы, а сегодня он с не меньшей силой желал ей жизни и победы, ведь только с победой плесень ушла бы из тела его жены в тело туземца. Обычно сила представляется как что-то большое и энергичное, поэтому когда стебель, шедший из груди Лолы, становился толще и колебался сильнее, Джонни делалось немного легче. Иногда ему казалось, что плесень Лолы пронзила своими колючками сразу несколько изгибов плесени туземца, и тогда он радовался, хотя в змеином клубке противоборствующих плесеней очень трудно было разобрать, где чей стебель и чья колючка.

Неожиданно стебель, бравший начало в теле Лолы, перестал вибрировать и склонился на бок. Через секунду он шевельнулся и стал втягиваться в грудь девушки. Клубок из стеблей расплылся, как ком снега на солнце, и вскоре это был уже не клубок, а просто утолщение на толстом стебле. Получилось, как будто единый стебель тянулся из тела туземца в тело Лолы. Сначала он тянулся как-то сонно, медленно, потом задвигался быстрее. Вот он вышел из тела туземца целиком.

Джонни подбежал, ухватил плесень за свободный конец. Казалось, он крепко сжал хвост гадины, но тот легко выскользнул у него из пальцев и… скрылся в теле Лолы.

Итог поединка плесеней был очевиден: плесень туземца победила.

Джонни посмотрел на Крофа безумными глазами.

Тот был бледен, подбородок его дрожал.

– Невероятно, – прошептал ученый.

– Что? – Бесцветный голос Джонни устрашил Крофа больше, нежели если бы Джонни разразился ругательствами.

– Она… нет… – Кроф, пряча глаза, суетливо подошел к Лоле и положил подрагивавшую руку на ее окровавленную грудь. – Во всяком случае, она жива, – пробормотал он. – Я сделал все как надо, да…

Туземец зашевелился, приподнял голову. Джонни не успел и глазом моргнуть, как он соскочил со стола и выбежал в коридор.

Кроф опомнился.

– Я купил его жизнь. Мы убьем его, а? Он далеко не убежит. – И Кроф боком стал передвигаться к двери.

Джонни ухватил ученого за плечо:

– Что теперь будет с моей женой, отвечай!

– Все осталось как прежде, сэр. Да, я не вылечил вашу жену, но ведь я и не убил ее. Конечно, сейчас я займусь ее раной.

Джонни оттолкнул Крофа, и тот засуетился. Подвел к телу Лолы электроды, стал нажимать кнопки каких-то приборов, забегал с инъектором. Полив грудь девушки тягучей жидкостью, он что-то пробормотал, потом, глядя на светящийся эк shy;ран с пляшущими кривыми, хлопнул себя по лбу. И повернулся к Джонни.

– Не в разуме сила, вот в чем дело, а в воле. В туземце желания жить оказалось больше, чем в вашей жене, поэтому так получилось. Пусть ваша жена была умнее арламца, он оказался сильнее духом, и…

– Она была беззащитна, как голубка перед стервятником… – прошептал Джонни и посмотрел ученому в глаза.

Кроф вдруг вспомнил, что у него на столе лежал не подопытный объект, не лабораторное животное, не туземец, а человек.

– Я не хотел, я не мог предположить, что… Постойте, сэр. Кажется, еще не все потеряно. Еще можно попытаться… Доктор рысцой подбежал к встроенному в стену шкафу и вытащил оттуда что-то похожее на манекен. Вещица оказалась тяжелой, Кроф прокряхтел: “Помогите!” Джонни готов был пойти на все, в чем чудилась хоть малейшая надежда на лучшее. Манекен, в котором Джонни узнал электроантропа, был водружен на стол, освобожденный туземцем.

Электроантропы, человекообразные роботы с электронными мозгами и корпусом из пластика, использовались больше века, все они были узко специализированны, робота-универсала так и не удалось создать.

Это была довольно старая модель для уборки дома, с встроенными в корпус щетками, тряпками и дезодорантами. Пульт управления размещался на груди робота. Доктор Кроф нажал нужную кнопку, и глаза электронного человека засветились.

Склонившись к уху Лолы, доктор Кроф певуче заговорил:

– Ты, питающаяся солнцем, ты слышишь меня? Вот рядом с тобой тело, хорошее тело, доброе тело. Крепкое тело, здоровое тело. Тебе нужны силы, питающаяся солнцем? Ты получишь эти силы – здесь, рядом, это тело я приготовил для тебя, питающаяся солнцем.

Замолчав, Кроф надел Лоле на уши наушники, которые он снял, когда начал лечить рану девушки.

Прошло несколько минут. Ничего не происходило. Кроф опять снял наушники и затянул свою молитву к “питающейся солнцем”. “Питающаяся солнцем” – так, понял Джонни, Кроф называл плесень.

Закончив, Кроф сделал Лоле инъекцию, а уж потом надел ей на уши наушники.

Так повторялось несколько раз: молитва Крофа, инъекция, наушники. Через полчаса у Крофа начал заплетаться язык. Он сделал какую-то инъекцию себе, глаза его заблестели, и все снова потекло по кругу: молитва, инъекция, наушники; молитва, инъекция, наушники… Вдруг Джонни увидел, как сбоку, чуть пониже левого соска, кожа на теле у Лолы вздулась и лопнула. Серый стебель показался из кровоточащей раны.

Темп речи ученого возрос. И серый “червяк”, все утолщаясь, все увеличивая рану, пополз из тела Лолы к электроантропу.

Стебель – “червяк” обвил голову робота и, разделившись надвое, наполз на его глаза. Послышался слабый треск, глаза-лампочки электроантропа погасли. Плесень медленно стала втягиваться через глазницы в пластмассовую голову робота.

Когда из тела Лолы вышел серый хвост плесени и скрылся в голове электроантропа, Кроф выдыхнул:

– Все.

В то же мгновение электроантроп ожил. Члены его задрожали, он стал приподниматься.

– Лежать! – крикнул Кроф не своим голосом. – М-35, я приказываю, лежать!

Поначалу электроантроп как будто подчинился, он рухнул на стол, но в следующий миг робот резко согнулся, как бы садясь, и спрыгнул на пол.

Кроф отдавал команду за командой, через слово повторял “М-35, М-35”, как советовали электронщики, но робот и не думал повиноваться ему. Электронный мозг каждого робота имел аварийную схему, отключившую все его функции, ключ к которой составляли несколько букв. Кроф несколько раз крутанул этим ключом, произнеся “Я-ДАК-46”, но робот и на это не среагировал.

Робот надвигался на Крофа, на ходу разводя в стороны руки-манипуляторы, чтобы ученый не мог улизнуть.

Пятясь, Кроф дошел до стены. Дальше некуда было отступать.

Электроантроп стал сводить свои трехпалые руки.

Коснуться человека робот не успел: страшный удар опрокинул его на пол. Металлическими ножками стула-вертушки Джонни быстро доделал начатое, не обращая внимания на электрические разряды, вырывавшиеся из корпуса робота и легко проходившие через металлический стул.

Как только электрические разряды перестали поблескивать в груде электронно-пластикового хлама, из разломов пластика выступила серо-зеленая пена. Запах от пены пошел такой, что впору было зажимать нос.

Кроф, с испугом косясь на стул, отброшенный Джонни к стене, проговорил:

– Ты убил робота, и плесень умерла… А ведь мне и раньше приходило в голову, что плесени тело нужно не для питания, нет… Сознанию нужен разум, как любому миру нужен разум, вот истинная аксиома. Природа дала плесени сознание, а в разуме отказала. Плесень ищет разум – и находит его в туземце, или в человеке, или, оказывается, она может найти его в электроантропе, то есть искусственный разум ей тоже вполне под shy;ходит. Это гениальное открытие, я…

– Что с моей женой? – рявкнул Джонни.

Кроф поспешил к столу, на котором лежала Лола.

Одного взгляда на девушку Крофу оказалось достаточно, чтобы понять, дело скверное. Плесень оставила ее тело, но что она сделала с этим телом?! Рана на боку у Лолы была шириною в ладонь, и это помимо раны на груди, кое-как заклеенной Крофом. И еще этот “Кроф-10”. Чтобы заставить плесень покинуть тело девушки, доктор ввел Лоле громадную дозу препарата собственного изготовления, раздражавшего ткани.

Лицо Лолы было покрыто зеленоватой бледностью, при дыхании у нее в горле клокотало. Кроф взглянул на монитор: сердечная активность минимальная, выраженная кислородная недостаточность… Кроф, воткнув в подключенную вену девушки стационарный инъектор, кинулся крутить рубильники приборов, заскакал пальцем по кнопкам. Сердце бедняжки как будто заработало лучше, из раны опять засочилась кровь. Ученый принялся заливать рану тканевым клеем, и тут прерывисто зазвучал зуммер.

Метнув взгляд на монитор, Кроф уронил банку с клеем на пол. На ватных ногах он подбежал к какому-то прибору и стал что-то там колдовать. Электрические разряды затрясли тело Лолы, ими ученый пытался пробудить ее уснувшее исстрадавшееся сердце.

Он оторвал глаза от кнопок и экранов спустя долгое время после того, как зуммер стих.

Обернувшись, Кроф прошептал еле повинующимися губами:

– Она умерла.

Джонни молчал, и чем дольше он молчал, тем страшнее Крофу казался.

Ученый жалобно принялся оправдываться. Не его вина, что так получилось, он сделал все, что мог. Миссис Голд была слишком слаба с самого начала, а мистер Голд настаивал на немедленном лечении, ну и… Мистеру Голду следовало обратиться к нему раньше, а не ездить по всяким Халиманам и Ситроенам, тогда бы все закончилось хорошо. Да, его методика небезупречна, он еще не отточил ее как следует, но несчастье произошло не из-за этого, а из-за того, что…

Оправдания Крофа Джонни пропускал мимо ушей. Сейчас весь космос его сознания умещался в жалком худеньком тельце, лежавшем перед ним на белом столе, в мертвых губах Лолы и ее глазах, где уже не было движения и жизни. Так иногда мертвый мир может быть единственным миром для живого. И была скорбь Джонни беспредельна, бездонна, безвременна.

Потом, много позже, в космическом холоде его застывшего бытия шевельнулась мысль: а ведь она просила, если умрет, сжечь ее тело. Это из-за плесени. Лола не думала, что плесень покинет ее тело перед самой смертью, желая огненного погребения, она желала очищения, она желала хотя бы за гранью жизни избавиться от болезни. Однако же случилось так, что в своей смерти Лола оказалась свободна от сине-зеленого зла. Так должен он сжечь ее тело или нет?..

Она хотела, чтобы ее тело расплавилось в огне и стало огнем, и да будет так, подумал Джонни.

Тут только он заметил Крофа.

Кроф почувствовал, что на него обратили внимание, и жалкая улыбка пробежала по его губам. Кто-кто, а уж он прекрасно знал, как в такие минуты бывают несправедливы близкие умершего. В печальном исходе всегда обвиняют врача, а не судьбу, и это еще хорошо, если только обвиняют, а ведь некоторые сразу кидаются исполнить при shy;говор.

Не сказав ни слова, Джонни взял тело Лолы на руки.


Он направил гравилет туда, где у горизонта виднелись светила Арлама, красный гигант и белый карлик. Полет к горам занял больше часа. Потом еще полчаса у Джонни ушло, чтобы высмотреть подходящий утес, достаточно высокий и пригодный для посадки.

Приземлившись, Джонни вынес Лолу из машины и опустил на траву. Чтобы оторвать взгляд от ее лица, ему пришлось прокусить губу до крови. Он вернулся к гравилету, порылся в багажнике. А, вот они, батарейки к лучемету.

Джонни взял две батарейки. Одну он положил у головы Лолы, другую – в ее ногах. И отошел с лучеметом за камень.

Дважды он прицеливался и дважды опускал руку с оружием. Наконец решился.

Тонкая как игла струя плазмы ударила в батарейку, лежавшую у Лолы в ногах. Батарейка взорвалась. Столб пламени поднялся высоко, а у его основания, там, где лежала батарейка, стала растекаться огненная лужа. С промежутком в несколько секунд взорвалась и вторая батарейка.

Скоро обе огненные лужи слились в одну, и точкой их слияния было сердце мертвой девушки.

Огонь бушевал недолго, но сила жара была такова, что у Джонни обгорели ресницы, а краска, в которую был окрашен гравилет, кое-где задымилась. Когда пламя стихло, Джонни подошел к тому месту, где оставил Лолу.

Ничего не было здесь, только круг выжженной земли.

Джонни поднял глаза к небу.

Маленькое облачко плыло в поднебесье. Быть может, это душа его любимой вознеслась на небо в огненных волнах?

Обезумев от горя, он зашагал к обрыву.

Странный голос остановил его у края пропасти. Он прислушался. Голос раздавался в нем самом:

– Ты слаб, ты низок, ты ничтожен. Ты ничего не дал своей девушке, пока она была жива, и ты ничего не хочешь дать ей теперь, когда она умерла. Ты дашь ей свою жизнь? А что, она так много стоит, твоя жизнь, жизнь ничтожества?

– Что же мне делать? – пробормотал Джонни.

– Если ты не смог дать ей жизнь в мире Земли и Космоса, то хотя бы дай ей жизнь в памяти людской. Если ее имя будут произносить тысячи, десятки тысяч, миллионы, значит, незримо она будет жить.

И, словно отвечая на невысказанный вопрос Джонни, голос пояснил:

– Пусть ее именем будет названа какая-нибудь звезда. Да, ты не заслуженный капитан, не почтенный сенатор, не могущественный император, но ты ведь знаешь, как это сделать, не так ли?

Джонни знал, что подразумевал голос.

Империя нуждалась в новых владениях – рудниках, благодатных местностях для колоний, и, конечно, в тех новых знаниях, которые несла каждая осваиваемая планета. Однако не так-то просто заполучить планету в свое владение. Искродиевые двигатели сделали доступными межзвездные перелеты, но не настолько, чтобы можно было обойтись без мужества смельчаков. Выход из подпространства был возможен только в определенных местах космоса, и ошибки дорогого стоили, нанести же эти места на карту могли только первопроходцы, вычисления тут оказывались бесполезными.

Этих первопроходцев космоса называли косморазведчиками. Профессия косморазведчика была весьма опасной, в случае неправильного избрания места выхода в натуральный космос космический корабль сгорал в огне термоядерной реакции вместе с экипажем. Конечно, работа косморазведчиков прекрасно оплачивалась, но многие из них больше денег ценили право, дарованное императором только им одним: право именования. Только они да еще император могли давать имена не имевшим еще имени космическим объектам: звездам, планетам, спутникам планет, кометам, астероидам. И чем больше был риск косморазведчика, то есть чем больше его предшественников погибло, пытаясь нащупать выход к той или иной звезде, тем выше поднималась планка оплаты его труда. Это касалось и денег, и чести. Так, в случае выполнения особо трудного задания косморазведчик получал право дать имя не какой-то глыбе льда, не аммиачной планете, но целому солнцу, несущему жизнь многим мирам.

– На пути косморазведчика ты вполне можешь свернуть себе шею, так что тебе совсем необязательно именно сейчас кувыркнуться в про пасть, – сказал голос.

Джонни зашагал к гравилету.

Сделав несколько кругов над утесом, он повел машину к космодрому, клянясь себе, что настанет день, когда на звездной карте загорится имя его единственной.

Загрузка...