Владигор и Звезда Перуна

1. Лабиринт

Аран вывел тысячный отряд всадников к месту, которое помнил с детства. Здесь всегда росла самая сочная трава, Аран и его друзья-подростки часто приводили сюда своих коней, купались в быстрой реке, а иногда кривлялись и дразнили ильмерские дозоры, проезжающие по чужому правому берегу. Левый берег тоже был чужим, по левую сторону Аракоса обитали савраматы, но они редко появлялись у реки, предпочитая жить в своей таинственной пустыне. Этверская пустыня начиналась в нескольких верстах от берега, о ней никогда не говорили взрослые, это считалось не к добру. Арана раздирало любопытство, он донимал вопросами свою полуслепую бабку и так ей в конце концов надоел, что она шепнула внуку про Золотой дворец, который якобы находится далеко в песках, и про то, что никто из ушедших искать его не вернулся обратно. «И не приставай ко мне больше с этой пустыней! — прошипела она, выпучив бельма. — Это проклятое место! Проклятое место!..»

Аран начал подбивать друзей отправиться на поиски Золотого дворца. Но хоть и были те отчаянными сорвиголовами, никто не решился ослушаться строжайшего запрета углубляться в пески. Аран решил поехать сам и доказать, что он самый храбрый в кочевье. Ему шел пятнадцатый год, кровь его была горяча, голова безрассудна, и всего его распирало честолюбие.

Ничего никому не сказав, он выехал навстречу солнцу и через час наткнулся на одинокого верблюда, видимо отставшего от ушедшего вперед каравана. Верблюда вел древний старик, а на спине неторопливого животного, обложенная со всех сторон тюками и мешками, сидела девушка, почти девочка еще. Завидев молодого всадника, старик забеспокоился, ускорил шаги, и Арана развеселили его безуспешные попытки уйти незамеченным. Он подскакал к нему и крикнул:

— Где Золотой дворец? Отвечай, а не то я вырву твою жалкую бороду!

Старик забормотал что-то, попятился, затем выхватил из-за пояса кинжал и метнул в Арана. Бросок получился точным, но слабым. Острие длинного лезвия ткнулось Арану в грудь, причинив боль. Тот побледнел. На рубахе выступило кровавое пятно, однако рана не была опасной. Аран соскочил с коня, поднял упавший в песок кинжал и пошел на старика. Девчонка на верблюде заверещала и швырнула в юного айгура хурмой. Спелый плод расползся по смуглому лицу, Аран вскрикнул и выбросил вперед руку. Кинжал по рукоять вошел в тощий живот старика. Аран выдернул лезвие, старик упал на четвереньки и замер. Аран в растерянности опустил руки. Это был первый человек, которого он убил в своей жизни. Первое убийство врага считалось в его племени значительным событием. Родители юноши обычно устраивали по этому поводу пир и зазывали гостей. Но можно ли было этого немощного старика считать врагом? Не поднимут ли его на смех, если он привезет домой в качестве свидетельства своей смелости и отваги сморщенное старческое ухо? Нет, про смерть старого савраматского купца он никому не станет рассказывать. Добычей должна стать эта девчонка! Он поднял голову и увидел ее глаза, полные ужаса и ненависти. Девушка стегнула верблюда, и тот неожиданно быстро побежал прочь от страшного места. Аран опомнился, вскочил на коня и бросился вдогонку. Настигнув девушку, он попытался пересадить ее на своего коня, но она ловко уворачивалась и отбивалась. Один мешок развязался, спелое зерно с громким шелестом полилось на песок, под верблюжьи и лошадиные копыта. Аран вдруг испугался, что за отставшим верблюдом могут вернуться воины, охранявшие караван. Привстав в стременах, он размахнулся и изо всех сил ударил девушку кулаком по голове. Она закрыла глаза и начала валиться набок. Аран подхватил обмякшее тело, чуть сам не упал и, с трудом придерживая лежащую поперек коня девушку, поехал назад.

На берегу Аракоса он сбросил ее на землю. Она застонала, атласный халат распахнулся, обнажив нежную кожу живота. Аран спрыгнул с седла и, повинуясь разбуженному инстинкту, неумело и грубо овладел ею. Едва он позволил себе расслабиться, девушка выскользнула из-под него, в руке у нее оказался кинжал старика, который Аран неосторожно бросил на траву рядом. Растрепанная и окровавленная, она встала перед ним, шепча проклятия. Аран засмеялся, скрывая страх, и едва успел увернуться от удара. Он отступил на шаг, но второго удара не последовало. Девушка повернулась и стремглав побежала к реке. Аран увидел, как она бросилась в волны и сильное течение подхватило ее гибкое тело. Он побежал вдоль берега, не упуская ее из виду, и внезапно остановился, потрясенный. Волна перевернула девушку на спину. Из-под обнаженной левой груди торчала рукоять кинжала. Затем тело ушло под воду, лишь большое красное пятно еще какое-то время виднелось на поверхности. Вскоре исчезло и оно, а вместе с ним все мечты Арана о Золотом дворце и честно добытой славе…

И вот сейчас, через двадцать лет, Аран вновь стоял на том же самом месте и морщился от нежданных и никчемных воспоминаний. Давно уже он, жестокий и бесстрашный айгурский вождь, выбросил из головы глупую савраматскую девчонку. О старце и вовсе никогда не думал. Но что-то в этом месте тревожило его.

Аран вел свой отряд ночью, чтобы уже с рассветом переплыть Аракос и вторгнуться в Ильмерское княжество. Он мог поклясться, что не заблудился и пришел именно туда, куда хотел. Вражеские дозоры не обнаружили айгурскую конницу, было по-прежнему тихо. Но тишина-то и настораживала. Аран вдруг осознал, что не слышит плеска волн. Река, из которой должны были напиться истомленные ночным переходом кони, текла без единого звука. Может, с годами ее русло изменилось?

Аран проехал еще немного и опять остановился. Чутье подсказывало ему, что это именно то место, но реки не было… Все тот же песок кругом, и больше ничего.

Рассвет застал его неподвижно стоящим впереди тысячного отряда. Сумрачные воины молча ждали решения своего предводителя, а тот с удивлением рассматривал бледные рыбьи скелеты, речные ракушки, пустые крабьи скорлупки и панцири черепах. Аран не ошибся, не сбился с пути, перед ним действительно был Аракос. Река, засыпанная песком…

Вдруг конь под ним заржал и встал на дыбы. Аран раздраженно хлестнул его плетью и натянул поводья. Сзади послышались испуганные возгласы. Песок начал двигаться и шелестеть, хотя никакого ветра не было. Засыпанная река будто оживала. Из-под земли послышался странный гул, русло стало выпуклым и продолжало расти. Перед глазами ошарашенных айгуров вставала песчаная стена, становясь с каждой минутой все выше и выше. Воины попятились, некоторые сделали невольную попытку объехать это странное место, но стена оказалась бесконечно длинной и все продолжала расти, превращаясь в клубящуюся массу, внутри которой метались огненные всполохи. Гул стал очень громким и давил на уши. Наконец конница не выдержала и, не дожидаясь приказа вождя, повернула вспять.

И тогда вслед за всадниками покатился Огненный вал.

Аран изо всех сил хлестал коня и то и дело оглядывался назад. Страшная стихия настигала его. Скакать было трудно, конь увязал в песке, вырваться вперед мешали другие воины. Из-за поднятой множеством копыт пыли невозможно было дышать. Вдруг конь Арана споткнулся, и вождь, не удержавшись в седле, упал. Вскочив и прихрамывая, он попытался ухватить поводья своего коня, но тот прянул в сторону и, обезумев, умчался прочь. Аран оглянулся, закричал и не услышал собственного крика, ибо оглох от всесокрушающего гула. Огненный вал вырос до самого неба. На мгновение в помутненной памяти Арана вновь всплыло лицо савраматской девушки. Из его ушей хлынула кровь, глаза выкатились из орбит, и он превратился в ничто.

Путники выехали на рассвете, но до самого полудня белая вершина Снежного Колпака все еще виднелась далеко вдали. Чуча время от времени оборачивался в сторону горы, будто проверяя, на месте ли она и не сказочный ли сон Ночь Откровений, единороги, Седон и все, чему они были свидетелями?

— Запоминай, запоминай, — подбадривал его Филимон. — Когда описывать ее будешь, и про меня, гляди, не забудь. — Затем поворотился к аскану: — Ты как, песню не сочинил еще?

Тот улыбнулся и покачал головой:

— Я не сочиняю песни, я ловлю миг, когда они рождаются, и подслушиваю голоса богов. Можно, я тоже спрошу тебя?

Филимон удивленно вскинул брови и пожал плечами. Чуча немного приотстал. Владигор с Даром, наоборот, уехали чуть вперед, и айгурский певец произнес, глядя на них:

— Я понял, что князь — отец этого мальчика. Но они, хотя и едут рядом, держатся как чужие. Хотя нет, не как чужие, но все равно не похожи на сына с отцом.

— Владигор не хочет говорить, что он его отец, — негромко ответил Филимон. — Он думает, что так будет лучше.

— Лучше?

— Пока, на первое время. Видишь, дело какое. Князь к отцовству своему еще привыкнуть должен, это внове для него. И неизвестно, как себя поведет Дар, — может, обрадуется, может, прогневается. А ведь и того и другого испытания впереди ждут нешуточные. Не навредили бы им лишние переживания.

Аскан пожал плечами:

— Не думаю, что ты прав. Они просто боятся признаться друг другу в том, что им самим давно известно.

— Мальчику никто не говорил, — нахмурился Филимон.

— Он и так давно догадался, не видно разве? — кивнул аскан на скачущих впереди. — Если бы у меня была с собой рифела, песня избавила бы их от неловкости.

Филимон недоверчиво покосился на него, хотел что-то возразить, но промолчал.

Пятнышко бежал легко и резво, то и дело поглядывая на Лиходея, будто спрашивал: ну, каков, мол, я? Он чувствовал необычайный прилив сил, как жеребенок, которого наконец-то выпустили из загона в широкое поле. Разбежаться, однако, особо не удавалось. Вместо поля вокруг была жаркая пустыня, вместо травы под ногами — каменная дорога. Она возникала впереди как бы из ничего и вскоре опять исчезала в песке, лишь только путники проезжали по ней. Как будто длинная лодка плыла по пустыне, неся вперед отважных всадников. Владигор знал, что чары Седона по мере удаления от Снежного Колпака начнут ослабевать и дорога скоро исчезнет. Но Седон, напутствуя их, надеялся, что путники успеют обойти стороной дворец царицы Мороши и избежать ее смертельных козней.

Дар вдруг привстал в стременах, вглядываясь вперед. На горизонте появились всадники, которые, рассыпавшись широким строем, скакали навстречу. Владигор поглядел направо и увидел, что и оттуда скачет такой же многочисленный отряд.

— И я их вижу! — закричал Филимон, указывая рукой влево от себя.

— Нас окружают! — заорал Чуча, показывая назад. — Что делать, князь?

Владигор обнажил меч. Филимон схватился за лук и вынул стрелу из колчана.

— Здесь что-то не так, — пробормотал айгурский певец.

— Еще бы! — криво усмехнулся Филимон. — Умирать никому не хочется. На-ка вот возьми лучше. — Он протянул аскану длинный нож.

— Нет, я не про то, — ответил тот, глядя по сторонам. — Я слышал, как наступает конница. Земля трясется! А эти как скачут?..

Действительно, всадники наступали почти бесшумно, отчетливо был слышен звук не сотен, а всего четырех копыт.

— Смотрите! — воскликнул Дар. — У них песок не вылетает из-под копыт, словно они по воздуху летят.

— Один-то уж точно по земле скачет, — пригляделся зоркий Филимон и, сорвавшись с места, вдруг поскакал навстречу левому строю всадников.

— Стой! — крикнул вдогонку Владигор, но Филимона было уже не остановить. Когда кольцо нападавших сжалось настолько, что можно было различить их раскосые лица, до странности однообразные, Филимон осадил коня и выстрелил из лука. Аскан увидел, что мучительная гримаса исказила лица всех без исключения савраматских воинов, и тотчас же все они исчезли, будто растворились в колеблющемся от жары воздухе. На песке остался лежать лишь один, вывалившийся из седла. Из груди его торчала стрела. На губах выступила пена, глаза бешено вращались. Владигор, Дар, аскан и Чуча подскакали к нему и соскочили с седел.

— Кто тебя послал? — спросил по-савраматски аскан, склоняясь над умирающим. Тот лишь прошипел что-то нечленораздельное.

— Он болен, — объяснил Дар, поднеся к его голове раскрытую ладонь. — Кто-то лишил его разума и послал на убийство и на смерть.

Умирающий последний раз дернулся и застыл, глядя в небо остекленевшими глазами. Филимон отвернулся и пробурчал:

— Известно кто! Та самая Морошь, сестрица Седонова! Это она до тебя, князь, добраться хочет. Каверзы придумывает всякие!..

— Вторая каверза похуже будет, — мрачно проворчал Чуча.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Владигор.

— Дороги нашей нет больше, вот что!

Действительно, каменной дороги из широких плит, которая вела путников от горы Седона, больше не существовало.

— В какую же сторону идти нам? — растерянно спросил аскан. — Воронья гора на северо-западе, но нам ведь не по прямой надо, а в обход.

Филимон вздохнул:

— Оставайтесь здесь. Я слетаю погляжу, что и как.

Он попросил всех отвернуться, так как всегда испытывал нечто вроде стеснения, меняя человеческий облик на птичий. Через минуту крупный филин, выглядевший чужеродно среди желтых песков пустыни, взлетел в небо и начал описывать большой круг, зорко глядя по сторонам. Дар тем временем вынул из мешка свою баклажку, и все по очереди утолили жажду. Филимон летал недолго. Опустившись на землю, он вновь преобразился в залихватского парня и, подойдя к товарищам, с завистью посмотрел на баклажку. Дар тут же протянул ее ему. Филимон вынул пробку и присвистнул:

— Э, да она полная почти! А я-то думал, что и глотка не достанется.

— Видел чего? — спросил Чуча, наблюдая, с каким удовольствием тот приложился к узкому горлышку.

Филимон заткнул пробку, вернул баклажку мальчику и махнул рукой:

— Дорога в той стороне. Далее виднеется что-то. Но воздух дрожит, не рассмотреть ничего толком.

— Может, это и есть дворец царицын, о котором Седон предупреждал? — спросил Чуча с тревогой. — Чует мое сердце, не обойти нам его.

— Коли не миновать встречи с ней, значит, так тому и быть, — произнес Владигор с плохо скрытой в голосе угрозой. — Если от нее столько бед, чего ж от встречи уклоняться?

Филимон покачал головой:

— Тебе, князь, может, и незачем. Вижу, что руки давно чешутся мечом поиграть. А ему вон, — он кивнул на мальчика, — вовсе не туда нужно. Если мы погибнем, уж как-нибудь обойдутся без нас в Ладоре да в Белом Замке. А Дарию подставляться никак нельзя.

— Неужто разделимся? — заволновался Чуча.

Владигор насупился:

— В какой раз браню себя, что перстень, подарок Белуна отцу еще, с собой в дорогу не захватил. Сейчас бы знали, откуда опасности более всего ждать. Но как бы то ни было, нельзя пока идти врозь.

— Со мной ничего не случится, — сказал Дар, будто успокаивая всех, и потрогал грудь ладонью. — Меня Евдоха хранит и камень мой. Вдруг и вам он тоже поможет?

Владигор кивнул:

— Евдохе твоей и я обещал от беды тебя оберегать. Так что думать да гадать нечего. Вперед все вместе поедем.

Он направился к Лиходею. Остальные тоже начали взбираться на своих коней, стараясь не глядеть на убитого воина и на одинокого коня, оставшегося без хозяина и стоявшего поодаль.

— Авось ничего не случится с конягой, добредет до людей, — пробормотал Филимон.

Вскоре они вновь ступили на широкие каменные плиты. Однако дорога больше не исчезала в песке вслед за ними, и можно было видеть, как ее твердая поверхность теряется далеко вдали.

— Сдается мне, не по той мы дороге едем, — сказал Чуча, приближаясь к Филимону. — Прежняя пошире была.

— Все бы тебе ворчать, — поморщился тот. — Ладно хоть такая есть.

— Такая нас к Мороши прямиком и приведет, — буркнул Чуча.

— А это правда, что у нее дворец весь из золота? — вдруг спросил аскан, приближаясь к ним. Чуча пожал плечами. Филимон промолчал. — В моем кочевье, а оно граничит с Этверской пустыней, ходили такие разговоры. С детства еще помню. Что стоит, дескать, в пустыне Золотой дворец и в нем богатства несметные. Только те, кто отваживались отправиться на его поиски, никогда не возвращались обратно.

— Ну вот, нашел о чем вспоминать, — и вовсе помрачнел Чуча. — Накаркаешь еще… Филька, что ты там сверху видал? Золотого блеску нет ли?

— Нет, не похоже, — ответил Филимон. — Один Золотой Замок я знаю, Гвидор там живет, чародей. Но это отсюда далеко.

Он замолчал. Молчали и Чуча с асканом, разговор не клеился. Росло ощущение тревоги. Нещадно пекло солнце, хотелось пить, но было совестно вновь просить у мальчика его баклажку. Владигор и Дар, по-прежнему скачущие впереди, не оборачивались и внимательно вглядывались вперед. Князь, повинуясь какому-то безотчетному чувству, положил правую ладонь на рукоять притороченного к седлу меча и уже не убирал ее оттуда.

Через пару часов они приблизились к сплошной глиняной стене в три человеческих роста, уходящей влево и вправо в необозримую даль, — это ее увидел Филимон, когда поднимался в воздух на разведку. В стене был проделан единственный вход, которым и заканчивалась каменная дорога. Он не был напрямую сквозным, а сворачивал, становясь узким коридором, ведущим в глубь некоего сооружения. Всадники могли проехать по нему только вслед друг за другом. Внутри было тихо, и Владигор, обнажив меч, приказал:

— Филимон, ты за мной следом поедешь. За тобой Чуча. Потом Дар. Аскан, тебе последним идти, назад поглядывай. Как только почуешь что подозрительное, кричи.

— Может, мне первым идти? — спросил Дар. — Я и посветить могу, если надо.

— Нет, сынок, — ответил Владигор с отеческой нежностью, какой прежде от него еще не слышали. — Там и так светло. А придется в бой вступить, нам это дело привычней, нежели тебе.

Он направил Лиходея внутрь коридора. Путники поочередно двинулись за ним.

Через некоторое время коридор сделал поворот под прямым углом. Новый отрезок пути заканчивался далеко впереди тупиком. Однако в середине коридора обнаружился боковой проход, куда князь и свернул. Проехав по новому коридору, Владигор оказался перед выбором: путь расходился в противоположные стороны. Поколебавшись, он повернул влево. Вскоре коридор опять поставил его перед выбором: куда сворачивать на этот раз? Владигор обернулся к Филимону:

— Что скажешь, Филька?

— Чего тут говорить! — махнул тот досадливо рукой. — Не по Седоновой дороге мы сюда приехали. Очередная каверза тут, лабиринт. По нему можно годами плутать, пока не состаришься. Взлететь мне надо.

— Ты наверх лучше посмотри, — громко вздохнул Чуча.

Над лабиринтом не было никакой крыши, по-прежнему ярко пылало солнце, его лучи скользили по краям глиняных стен. Однако вместо крыши над головами провисала сплошная сетка с мелкими ячейками, похожая на ту, какую используют ловцы птиц.

— Будто специально для меня! — ахнул Филимон и спрыгнул с коня. — Вернусь назад, пока недалеко ушли. С самого начала надо было так сделать. Вы, пожалуй, с места не двигайтесь, чтобы совсем не заплутать. Я вам сверху путь указывать буду.

— Добро, — согласился Владигор. — Как до выхода дойдешь, крикни.

Филимон кивнул и, протискиваясь между стеной и лошадьми, быстро пошел назад.

Прошло несколько минут. Владигор тоже спешился и замер, внимательно прислушиваясь.

— Эй! — не выдержал Чуча. — Филька, ты где там, не помер?

— Да здесь, здесь, — раздался в ответ голос совсем неподалеку. — Не могу выход найти. Тут быть должен, а нет.

— А сетка? — крикнул Владигор.

— Висит, не взлететь, — отозвался тот.

— Далеко не отходи, — велел князь. — Не отыщешь выхода, возвращайся.

Прошло еще немного времени. Чуча засунул два пальца рот и оглушительно свистнул. С шероховатых стен посыпался песок. Владигор почесал в ухе:

— Предупреждать надо. Чуть не оглушил, окаянный.

Издалека и совсем с другой стороны раздался ответный свист, совсем тихий.

— Эк ведь куда занесло его, — покачал Чуча головой. — С пути сбился совсем.

Свист повторился. Был он еще тише, чем до этого.

— Уходит все дальше от нас, — заволновался Владигор.

Аскан спрыгнул с коня и подбежал к нему:

— Давай, князь, подбрось меня, как тогда в яме!

— А что, верно! — оживился Владигор. — Нож есть у тебя, чтоб эту сетку проклятую порвать? Нет? Чуча, дай ему свой.

Подземельщик протянул нож, который аскан заткнул за пояс. Владигор схватил его за бедра и подбросил вверх. Аскан зацепился пальцами за верхний край стены, подтянулся и перебросил через стену правую ногу. Затем он сел на стену верхом, почти касаясь сети головой, и достал нож. Дальше произошло неожиданное. Аскан поднял руку, чтобы полоснуть по ячейкам, и рука его запуталась в сети. Он попытался перехватить нож левой рукой, и тут сеть колыхнулась, и певец прилип к ней спиной, повиснув над коридором и беспомощно глядя на Владигора сверху вниз.

— Это не сеть, — пробормотал он. — Она липкая, похожа на паутину… — Аскан не договорил, глаза его округлились. По липким нитям к нему спешили сотни больших и маленьких пауков, которые облепили его руки, ноги, туловище, лицо и начали опутывать аскана тонкими паутинками. Пауки действовали стремительно, и уже через несколько секунд он начал превращаться в серый отвратительный кокон. Аскан дернулся, попытался закричать, но лишь сдавленно застонал.

Чуча и Владигор в оцепенении смотрели на него. Вдруг Дар, не слезавший с седла, закричал:

— Не шевелись! Я уже встречался с этим. Отойдите все в сторону.

Он вытащил из-за пазухи многогранник и начал водить его кругами у себя над головой. Пауки наверху зашипели и стали лопаться один за другим, наполняя воздух зловонием. Толстая паутина начала растягиваться, расползаться и провисать. Наконец она порвалась, и аскан плашмя упал на землю, разбив в кровь лицо. Паутины наверху больше не было, она с треском и шипением рвалась уже над ближайшими ходами лабиринта, и эти зловещие звуки мало-помалу затихали вдали.

Дар спрятал камень, спрыгнул с седла и начал лить на окровавленное, заляпанное липучей слизью лицо аскана воду из баклажки. Тот быстро пришел в себя, сел и принялся счищать с себя паутину.

— Эй, Филька! Ты где? — закричал Чуча. Ответа не было, и он еще раз громко свистнул. Филимон не отвечал.

Владигор топнул ногой и в ярости ткнул мечом в стену. Лезвие легко вошло в нее, послышался скрежет песка, и стена вдруг полуразвалилась, образовав проход в другой коридор. Владигор шагнул туда и вновь вонзил меч в стену. Та тоже легко поддалась, осыпавшись кучей песка и мелких камешков. Он обернулся и воскликнул со злорадством:

— Не бывать тому, чтобы князю Синегорья какие-то ветхие стены с пауками проходу не давали! За мной ступайте, да не близко, чтобы мечом случайно не задел. — И он врубился в следующую стену, будто это была не бездушная преграда, а враг, угрожающе вставший на пути.

По небу скользнула тень, и на край очередной стены опустился филин. С его кривого клюва свисал кусок паутины, он осторожно снял ее когтистой лапой и перелетел в сторону, словно подсказывая князю, куда следует продвигаться. Владигор понял, что Филимон указывает ему нужное направление, и вновь взмахнул мечом. Краем глаза он увидел белеющие сбоку человеческие кости и череп коня, но не захотел обращать на это внимание своих товарищей.

Когда, проломив не меньше сотни стен, они выбрались на открытое пространство, Владигор был с ног до головы в песке, и его натруженная ладонь горела. У выхода из пролома стоял улыбающийся Филимон.

— Коня моего не забыли привести? — спросил он, заглядывая Владигору за плечо. Увидев аскана с кровоподтеком во всю щеку, он присвистнул: — Да ты там, никак, схватился с кем-то? Эк тебя отделали! Дар, сынок, дай водички попить, налетался, напрыгался, сил нет!

Дар с улыбкой протянул ему баклажку.

— А дорога-то, глядите, вон она! — указал Чуча на чернеющую в пятидесяти шагах полосу. — Значит, есть все-таки выход из лабиринта.

— То не выход, а вход, — сказал Филимон, сделав большой глоток. — Хоть с той, хоть с этой стороны заходи, конец у всех один был. Там костей звериных и человеческих столько!.. — Он не договорил и вернул Дару баклажку.

— Седон не знает о лабиринте, — произнес задумчиво Владигор, — иначе предупредил бы. Широк он, Филька, или нет? Я как-то и не заметил.

— Не, не шибко широк, с полверсты. Зато в длину можно бесконечно идти. Он круг делает. И вообще лабиринт этот вроде большого забора.

— Какого еще забора? — недоверчиво спросил Чуча. — Чего это он огораживает?

— Дворец огораживает, дурья голова!

— Какой еще дворец?

— Вон тот. — Филимон указал рукой вдаль.

Близился вечер. Воздух поостыл и не дрожал более над пустыней. На горизонте можно было рассмотреть несколько бело-розовых башен разной величины, даже издалека казавшихся очень высокими. Все замолчали и долго стояли так, глядя на логово своего врага. Сзади раздался громкий шорох, и путники быстро обернулись. Но это всего лишь одна из стен лабиринта с запозданием обрушилась после того, как меч Владигора проделал в ней широкую брешь. «Кабы и впредь победа так же легко давалась!..» — подумал с усмешкой князь и тут же хмуро обругал себя за то, что дума эта малодушна, глупа и несбыточна.

Вторые сутки Рум не ел и не пил. Кулаки его распухли от бессмысленного битья по глухой стене, голос осип от крика. Все было напрасно. Никто не торопился освободить его. Богато убранную комнату освещал лишь один горящий фитиль, остальные он погасил, экономя деревянное масло и понемножку подливая его в оставшийся светильник. Остаться в кромешной тьме было еще страшнее, чем умереть от голода и жажды.

Устав от хождения по ковру и сообразив, что нужно беречь силы, Рум прилег на ложе и в который раз стал обдумывать, что же с ним произошло. Несомненно, это Салым замуровал его. Но как мог пойти у него на поводу преданный Харар, начальник стражи, для которого долг превыше всего, даже собственной жизни? Неужели они теперь заодно и делают что хотят, пользуясь перстнем с печатью верховной власти?..

Рум вспомнил, как обронил перстень в потайной пещере с окошком, откуда он вылетал в обличье двуглавого ворона. Это было в момент превращения, и он подумал, что не стоит брать его с собой к царице, что он подберет перстень, когда вернется. Однако, возвратившись, он так был поглощен своими мыслями, что забыл о нем. Может быть, перстень и по сию пору лежит там? Хотя вряд ли… Но если он у Салыма и Харара, значит, они давно подсматривали за верховным вождем и вызнали его тайну!

Рум быстро вскочил, затем с трудом заставил себя унять гневную дрожь и снова лег. Нет! Они не могут воспользоваться его тайной. Груны привыкли иметь дело только с Румом и ни с кем больше. Безъязыкие рабы — носильщики, литейщики, огранщики, ювелиры — тоже не могли ничего рассказать про подземные богатства.

Богатства… Как ни странно, в последнее время о серебре, золоте, драгоценных камнях Рум думал без прежнего вожделения. Это вдруг начало казаться ему незначительным в сравнении с тем, что рассчитывала получить царица. Рум просто сгорал от зависти к ней. Он не знал, чего именно хочет Морошь, но если даже земли Братских Княжеств мало ее интересуют, на какую же тогда добычу она замахивается?!

Рум считал, что ему необходимо как можно чаще бывать подле нее, прикидываться простоватым дурачком, позволять насмехаться над собой, преодолевая гордыню, а самому прислушиваться, запоминать, вынюхивать. Но он обещал ей убить колдунью с Чурань-реки и не смог выполнить обещания. Как он теперь предстанет пред царицей, что скажет в свое оправдание? Этот вопрос Рум постоянно задавал себе, и он мучил его больше, чем сознание того, что его предали, замуровали, обрекли на медленную смерть. Пожалуй, разрушь кто-нибудь сейчас стену, замуровавшую выход из пещеры, Рум не бросился бы опрометью наружу, а все продолжал бы терзаться сомнениями.

Огонек светильника задрожал, грозя погаснуть. Дуновение ледяного холода лизнуло Рума по лицу. Он приподнялся на локте, озираясь и боясь поднять взгляд к потолку, откуда свисала паутина, почти растворившаяся в темноте. Злорадный рыкающий хохот сотряс пещеру, и Рум понял, что Триглав, о существовании которого он уже начал забывать, теперь явил себя в своем самом отвратительном зверином облике.

— Ты даже не хочешь поднять на меня глаза? — насмешливо спросила зубастая морда. — Согласись, ты не в том положении, чтобы показывать свою гордость. Да и осталась ли она еще у тебя? — Триглав снова расхохотался.

Пересиливая страх, Рум поднял голову.

— Ты прав, мой могущественный покровитель, — произнес он как можно более подобострастней. — Мне сейчас не до гордыни. Меня предали и обрекли на медленное умирание.

— Почему же ты не ползаешь передо мной, не лебезишь, не молишь о спасении? — Триглав не скрывал издевки.

Рум изобразил горестное удивление:

— О спасении? Ты помог мне обрести верховную власть над моими подданными. Ты подарил мне чудесный плащ, позволив мне летать. Ты смилостивился надо мной, когда мне не удалось исполнить твою волю и убить синегорского князя. На что я могу рассчитывать, я, неблагодарный и вечный должник, моля тебя о спасении!..

— Лесть! — взревел Триглав, почесывая себе грудь желтыми когтями. — Лживая лесть! Она-то мне и приятна. Говори еще!

— Ты настолько могуществен, что можешь проникать сквозь горную толщу, можешь читать мои мысли и угадывать мои помыслы даже прежде, чем они рождаются у меня в голове! Но моя плоть так слаба… Я не в силах пробить эту стену или просочиться сквозь нее, как медленная влага. Мне нечем расплатиться с тобой, кроме собственного трупа, но он стоит сейчас так немного…

— Ха-ха-ха! — зашелся Триглав в хриплом хохоте. — Ты можешь, оказывается, быть красноречивым. Зачем было лезть в вожди? Стал бы асканом и развлекал народ сладкими песенками. Не могу понять, почему ты так невзлюбил бродячих певцов, этих нищих пророков? — Он вдруг оборвал смех. — Я выпущу тебя отсюда. Но не сейчас.

— Когда же? — прошептал Рум, едва сдерживая ликование.

— Скоро. Когда царица Морошь пожалует в гости к твоим желтоглазым друзьям-коротышкам.

— Она пожалует сюда в гости?! — Рум был одновременно изумлен, обрадован и испуган. — Но зачем? Что ей здесь нужно?

— Ты это выяснишь. И любой ценой, даже ценой жизни, помешаешь ей осуществить то, что она задумала.

— Помешать ей? А что она задумала?

Зубастая пасть яростно ощерилась, и Рум сжался от животного страха.

— Не задавай вопросов, а делай, что я приказываю! Не то я рассержусь по-настоящему!

— Но… — пролепетал Рум. — Но она накажет меня. Я не смог убить колдунью…

— Эта женщина мертва, — перебил его Триглав. — Сумасшедший синегорский мужик занес над ней меч, как я и велел ему. Можешь, если тебе угодно, приписать себе эту заслугу.

— О, хвала тебе, мой повелитель! — воскликнул Рум. — Я сделаю все, что ты прикажешь.

— Так-то лучше. Тебе придется спуститься под землю.

— К грунам?! Но что мне там делать?

— Следить за Морошью. Возможно, убить ее. Еще не знаю.

— Мой повелитель! — взмолился Рум. — Мой разум не в силах постичь цели твоих мудрых замыслов. Я всего лишь человек, я могу погибнуть под землей прежде, чем исполню твою волю. Для тебя же не составит труда проникнуть в самые глубины Вороньей горы…

— Не увиливай, все равно вниз полезешь ты, а не я!

— Но почему?..

— Да потому что я не могу! — Голос зверя загремел так, что у Рума заложило уши. — Твоя Воронья гора мне противна, она таит что-то враждебное для меня. Даже здесь, наверху, я чувствую силу, которая гонит меня отсюда. Этой силой хочет обладать Морошь, и ты ей помешаешь, убьешь ее или взорвешь бочку с черным порошком, чтобы сровнять с землей эту проклятую гору!

2. Кровь зверя

Селочь горела. Из-за на редкость сухой в этот год весны избы, амбары, сенники, бани, кузни вспыхивали от первой же огненной стрелы. Тушить было некому. Сотня синегорских воинов и три десятка берендов бились до последнего, обороняя город.

Первая атака передового отряда айгуров захлебнулась под градом стрел. Салым был удивлен яростным сопротивлением защитников, которых не удалось застать врасплох, и в то же время обрадован: раз так отчаянно бьются, значит, есть что защищать.

Вторая атака во главе с седоусым Маласом смела синегорцев и берендов. Пленных не брали, раненых не щадили, добивая их короткими мечами и саблями. Самые ретивые айгурские конники спрыгивали с седел и отрезали уши у живых еще врагов. Ради обладания этими страшными трофеями то и дело возникали драки. Особенно ценились большие и волосатые уши берендов. Над трупами лесных великанов измывались с редкой жестокостью.

А из-за реки Угоры спешили новые и новые отряды всадников. Вскоре они полностью наводнили Селочь. Скуны с молчаливого согласия Салыма дали своим сотням час на разграбление города. Те бросились шарить по избам и погребам, походя убивая жителей, которых оказалось до странности мало. Это были в основном старики и калеки, не успевшие или не пожелавшие уйти из города в ближние леса. Остальные селочане воспользовались возможностью спастись, которую в это кровавое утро предоставили им ополченцы-смертники. Стараниями Ждана и Грыма Отважного Селочь и другие приграничные города и села были готовы к возможному нападению айгуров. Дорогое имущество и съестные припасы давно уже были вывезены и спрятаны в лесных тайниках.

Салым медленно ехал по разоренному городу, и его самодовольная улыбка постепенно превращалась в вымученную гримасу. На большую поживу в Селочи он и не рассчитывал, зная, что главная добыча ждет его впереди. Но, чтобы поднять боевой дух своих воинов, ему нужна была не такая Селочь. Он хотел бросить ее айгурской коннице, как свежую кость голодному псу. Кость, однако, оказалась уже обглоданной.

Салыма сопровождал Харар, молчаливый и мрачный. Неопределенность нынешнего его положения не прибавляла ему душевной бодрости. Кто он теперь? Если по-прежнему начальник стражи, то чьей — Рума или Салыма? Толстяк обещал ему должность первого советника, но Салым пока еще не верховный вождь айгуров. Станет ли он им, вопрос будущего. Это зависит от успеха их военного похода. А начало этого похода Харару очень не нравилось.

Они выехали на площадь, где когда-то шел оживленный торг, устраивались веселые ярмарки. Сейчас широкие двери пустых амбаров и складов были распахнуты, обозленные воины ничего в них не находили и поджигали пересохшие деревянные строения. У поваленного забора какой-то бритоголовый айгур насиловал слепую старуху. Харар выхватил из-за пояса нож, метнул его, не целясь, и тот вонзился насильнику в спину. Верещание старухи слилось со свинячьим визгом умирающего.

Салым поморщился и повернулся к начальнику стражи:

— Думаю, тебе нечего здесь делать, Харар. Возвращайся на Воронью гору и приготовься к торжественной встрече. Через десять дней мы вернемся с победой и выберем нового верховного вождя.

Харар помедлил, обдумывая услышанное. Неожиданно он почувствовал, что ему больше не хочется участвовать в опустошительном набеге и он рад покинуть Салыма. Харар кивнул и быстро поехал прочь.

— Проверь, не выпорхнула ли наша птичка из клетки! — крикнул ему вдогонку толстяк и захохотал. Харар не ответил и хлестнул коня плетью.

Путники ехали в сторону дворца, пока не стало совсем темно. Наконец Владигор велел всем остановиться и устраиваться на ночлег. Песок кончился. Вместо него под ногами шелестела мягкая свежая трава, которую с удовольствием принялись щипать усталые кони. Чуча обнаружил неподалеку заросли какого-то душистого кустарника и сочащийся из-под земли маленький родничок с холодной водой. Под прикрытием невысоких кустов все и улеглись, кроме Филимона, вновь вызвавшегося быть караульным. После полуночи его сменил Владигор, затем, ближе к рассвету, аскан, чрезвычайно гордый оказанным доверием.

Ночь прошла спокойно, ничего не случилось. Люди и кони отдохнули и выглядели бодро. Дар умылся из родника, потянулся и вдруг приметил за одним из кустов каменную плиту с выдолбленной стрелой. Вчера ее здесь не было. А может, и была, но в темноте ее никто не увидел.

— Что там? — заметил его удивление Владигор.

— Точно такая же плита перенесла меня от Микеши в пустыню. Достаточно встать на нее, и сразу окажешься далеко отсюда.

— Так это же Временной колодец! — воскликнул подошедший Филимон. — Чуча, помнишь, как мы с тобой в него под Ладором нырнули?

— Еще бы! — подтвердил подземельщик. — А в Мертвом городе вынырнули. То давно было, двенадцать лет тому.

— Да, и я помню, как вы будто из-под земли передо мной появились, — улыбнулся Владигор. — Вовремя на выручку пришли. Тогда Ольга еще со мной была… — Он вдруг сделал вид, что поперхнулся, и стал кашлять. Дар молчал, опустив голову, и непонятно было, расслышал ли он имя своей матери, прозвучавшее из уст Владигора. На выручку князю вновь пришел Чуча.

— Не наступите на плиту ненароком, — предупредил он. — Кто знает, где потом окажешься.

— Может, это еще одна ловушка, которую нам Морошь уготовила? — предположил Филимон.

— Может, так, а может, и нет, — задумчиво произнес Чуча, глядя на плиту. — Стрела на запад указывает, в наши края. А ну-ка, стойте все на месте! — Он вдруг опустился на корточки и раздвинул ладонями невысокую, но густую траву. Затем, пригнувшись, сделал несколько шагов в сторону. Потом встал и объявил: — Временным колодцем кто-то пользуется. Он тут наследил немного. Судя по подошве, не юноша уже, но и не слишком грузный. Дорогие сапоги на нем, каблук высокий, в таких простой люд не щеголяет.

— Да ты следопыт у нас! — хмыкнул Филимон.

— Молодец Чуча! — похвалил Владигор. — Если стрела на запад указывает, значит, можно назад кому-то из нас вернуться. — Он взглянул на Филимона.

— Ну уж нет! — возмутился тот. — Почему я? Вон Чуча пусть! Я тут нужнее!

— Белун вторую неделю от тебя вестей ждет, — сказал князь. — У него с тобой какой был уговор, вспомни? Лишь только врага обнаружим, ты летишь обратно и все ему в точности передаешь.

— Летишь, а не в бездонный колодец ныряешь! — поправил Филимон. — А у тебя, вспомни, какой был с чародеями уговор? В единоборство с неведомым врагом ни в коем случае не вступать! А ты что задумал?

— Белун, о единоборстве говоря, кровавую схватку разумел. А мне, чую, меч может и не понадобиться. Ступай, Филя. Не прогуливаться тебя посылаю. Еще неизвестно, где вынырнешь, так что ко всему будь готов. Расскажи Белуну все, что с нами приключилось. И Ждану от меня передай, чтобы не мешкая двигал рать к Вороньей горе. Там и встретимся, коли живы будем.

Филимон стоял насупясь. Возвращаться ему очень не хотелось, однако доводы Владигора были убедительны. Белун давным-давно ждал его с известиями.

— Куда следы-то ведут? — спросил он ворчливо у Чучи.

— Куда-куда! Туда вон! — Подземельщик указал в сторону дворца, до которого все еще было далеко. — Князь прав, возвращайся. И его прихвати. — Он кивнул на аскана.

— Нет, я с вами пойду, — покачал певец головой. — Если Золотой дворец не выдумка, я должен побывать в нем.

— Нам его не обойти, — тихо сказал Дар, и от этих слов всем стало не по себе.

Филимон вздохнул:

— Ладно, уговорили. Отойдите подальше, мало ли что. Аскан, лук мой и колчан себе возьми, авось пригодятся.

Он шагнул на каменную плиту и встал на круг со стрелой. Остальные невольно попятились назад. Но ничего не изменилось, Филимон продолжал стоять, глядя на товарищей виновато и немного испуганно.

— Филька, чуть не забыл! — крикнул вдруг Чуча. — Пусть Белун в Книгу пророка Смаггла еще заглянет. Сдается мне, что в ней новые подсказки появятся. И чего я с собой ее не взял!..

— Да ты не видишь, что ли, что я никуда не деваюсь! — рассерженно ответил Филимон. — Может, это просто обыкновенная плита, а никакой не Временной колодец?

— Ну и кто ее сюда положил, по-твоему? — возразил подземельщик. — И зачем? Для красоты?..

Тот не успел ответить. Неподвижный воздух шевельнулся, возник и тут же смолк какой-то сиплый свистящий звук, и Филимон исчез. Выдолбленная в каменном круге стрела тоже исчезла, хотя сама плита осталась лежать в траве.

— Словно корова языком слизала, — пробормотал Чуча.

— У айгуров есть другая поговорка, — подал голос аскан, покосившись на Дара.

— Какая же, говори?

— Словно ослица пернула.

Чуча вытаращил на него свои круглые желтые глаза:

— И ничего похожего! Тоже мне поговорка!

Владигор взглянул на Дара и пожал в недоумении плечами. Мальчик улыбнулся:

— Все просто. Чуча рассказал о том, что он увидел, аскан — о том, что он услышал.

Айгурский певец согласно кивнул.

— А-а, — протянул Чуча. — Ну, тогда понятно. Вообще-то поговорка неплохая!

Владигор расхохотался так звонко и заразительно, что от веселого дружного смеха не смог удержаться никто.

— Я их не вижу, но чувствую, что они рядом.

Морошь произнесла свою мысль вслух и даже не заметила этого.

— Про кого ты говоришь? — сверкнула любопытными глазками некрасивая девочка лет двенадцати.

— Ах, это не твоего ума дело, Замарошка! — Царица с досадой поморщилась. — Не приставай, займись чем-нибудь.

— Мне скучно! — захныкала та. — Давай гадость кому-нибудь сделаем?

— Оставь меня, мне нужно думать.

— Хоть бы этот одноглазый дурак прилетел. Или папашка с хвостом.

— Уходи, говорю.

— Почему ты красивая, а я нет?

— Потому что твой папашка — с хвостом.

— Ты его сильнее, да? Отруби ему его мерзкий хвост, пусть повизжит!

Царица едва заметно усмехнулась, поднялась со своего трона и подошла к дочери.

— В твоих жилах кровь человеческая течет вперемешку с кровью лютого зверя, даже более чем зверя, — произнесла она, взяв девочку за подбородок и глядя ей прямо в глаза. — Зверь сидит в каждом человеке. Но тот, который в тебе, будет рваться наружу с особенной прытью. Я хочу, чтобы ты навсегда запомнила вот что. Как бы ни был силен зверь, человек в конечном итоге окажется сильнее его. Более умной, жестокой и коварной твари, нежели человек, невозможно себе вообразить. Поэтому не поддавайся звериным желаниям, а подавляй, подчиняй себе, приберегай их до поры, чтобы в нужный момент выплеснуть их с такой страшной силой, какой не обладает ни один смертный.

— Как тот Огненный вал?

— Ну хотя бы, — неохотно ответила царица, выпуская подбородок Замарошки из своих цепких пальцев. — Он несколько опустошил меня, голова ноет.

— Научи меня управлять им, — вкрадчиво попросила девочка. — Я однажды попробовала, и у меня почти получилось.

— Ты? — искренне удивилась Морошь. — Когда же?

— А не помню, недавно. Твоя ручная двухголовая ворона прилетала в тот день.

— Ворон, а не ворона.

— А, все равно дурак!

— Зачем же ты разбудила стихию, природа которой тебе неизвестна?

— Мне хотелось убить уродливого коротышку с его компанией.

— И что же, убила?

— Ага!

От оглушительной пощечины девочка отлетела к стене и больно ударилась головой о высокую, расписанную змеями вазу, которая раскололась на мелкие черепки. Протяжный жалобный вой огласил просторную залу. Вода в фонтане перестала журчать и словно остекленела. Морошь махнула рукой, звонкая струя вновь послушно ожила.

— Я ударила тебя не за то, что ты хотела убить чужаков. — Голос царицы был совершенно невозмутим. — Ты не по назначению использовала силу, которая могла в любое время понадобиться мне. Если ты по-прежнему будешь поддаваться своим звериным прихотям, твои волосатые ноги станут еще уродливей.

Девочка гневно топнула ногой, но не нашлась что сказать, горько заплакала и бросилась вон из залы.

В раскрытое окно потянуло вдруг едким дымом, который начал сгущаться, обретая формы коротколапого чудовища с оскаленной зубастой пастью. Царица поморщилась и провела ладонью сверху вниз, воздвигая перед собой незримую преграду. Триглав двинулся вперед, ткнулся мордой в прозрачную стену и озадаченно замер. Затем усмехнулся и прорычал:

— Вот, значит, как! Даешь понять, что даже дух мой тебе непереносим?

— Ты догадлив.

— И пытаешься вытравить из моей дочери семя отца?

— Она не твоя дочь.

— А чья же? Не ты ли минуту назад растолковывала Замарошке, чья кровь в ней главенствует?

— Никогда в ней не будет главенствовать твоя кровь! Я запретила тебе являться ко мне! Что тебе опять надо?

— Открой мне свои мысли, свои планы. Я же знаю, что ты задумала что-то неслыханное. Учти, Воронья гора моя, и я тебе не позволю туда соваться.

— Не позволишь? Хотела бы я посмотреть, как ты сможешь помешать мне сделать что-либо. Если ты попытаешься, я сделаю то, что посоветовала Замарошка.

— Что она такого посоветовала?

— Отрезать твой мерзкий хвост и послушать, как визгливо ты будешь верещать от боли и унижения.

Чудовище в ярости кинулось на царицу, но, наткнувшись на невидимую стену, отлетело назад и шмякнулось животом о скользкий пол. Триглав с трудом встал на ноги, но это был уже не зверь, а безбородый старик.

— Я шел к тебе с хорошей новостью, Морошь, — процедил он сквозь зубы. — Но ты в самодовольстве своем не захотела обрести во мне друга. Знай же, что отныне я твой враг и буду использовать любую твою оплошность, чтобы обратить ее против тебя. Я терпелив, у меня в запасе вечность, а ты всего лишь смертная женщина.

— Нет уж, от дружбы твоей уволь меня, — засмеялась царица. — И угрозы твои ничего не стоят. Разве я не вижу, что тебя гложет страх? И не без основания. Твое бессмертие может кончиться гораздо раньше, нежели ты сам думаешь. Тогда ты, подобно ящерице, будешь счастлив отдать свой хвост ради собственного спасения. И пришел ты ко мне не угрожать и бахвалиться, а пощады просить.

Старик прищурился:

— Пеняй же на себя, Морошь, когда придет твой смертный час. Я ухожу. Что толку спорить с глупой женщиной! Ты безумна, и сила трех стихий выходит у тебя из подчинения.

— И чтобы убедиться в этом, ты намеренно разбил свою морду и растянулся на полу, — съязвила та.

— А ты уничтожила тысячный отряд айгурской конницы, которая могла быть нам полезна.

— Могла быть тебе полезна, — поправила его царица. — Это были не айгуры.

— Именно айгуры. Ты ошиблась, приняв их за войско Братских Княжеств.

— А если и так, что с того? Они потревожили пустыню и получили свое. Айгуры так же ничтожны, как и те народы, которые они желают обратить в рабство.

— Верховный айгурский вождь больше не прилетит к тебе.

— Ты, кажется, собрался уходить. Убирайся, пока я не рассердилась!

Лицо старика искривилось в злобной гримасе. Не сдерживая себя, он с остервенением плюнул в фонтан. Вода в мраморном бассейне начала пузыриться и булькать. Буро-зеленый дым поднялся к потолку и скрыл Триглава с глаз царицы.

В эту минуту почти такая же злобная усмешка исказила и без того некрасивое лицо маленькой девочки, когда она шагнула в верхнюю комнату Западной башни. Вся ее левая щека горела от полученной пощечины. Захлопнув за собой дверь, Замарошка остановилась, оглядывая большой котел над потухшим очагом, столы со всевозможными колбами и ретортами, полки с разноцветными пузырьками, чучелами птиц и летучих мышей, змеиными шкурками и толстыми фолиантами в кожаных переплетах. Большой серебряный ларь стоял в углу комнаты. Девочка направилась к нему и прошептала какое-то слово. Массивный железный замок разомкнулся и упал на пол, тяжелая резная крышка медленно приподнялась. В ларе не было ничего, кроме желтого песка. Замарошка принялась водить над ним маленькой ладошкой. Песок зашевелился, будто под ним проснулся какой-то зверек, начал вздыматься волнами и опадать. Затем волны сошлись в одну желтую волну, которая стала расти ввысь.

— Погоди же, гадина! — прошептала Замарошка и поволокла ларь к зарешеченному золотыми прутьями окну. — Распахнись сейчас же! — крикнула она, и окно послушно отворилось. Девочка попыталась поднять ларь, но он был слишком тяжел. Тогда она, сложив ладони вместе, начала загребать ими песок и вышвыривать в окно. Песок был горячим, она обжигалась и шипела от боли, но не успокоилась до тех пор, пока не добралась до самого дна. Серебряный ларь сделался почти пустым.

За десятки верст от дворца на пути небольшого торгового каравана внезапно встала возникшая ниоткуда огненная стена до самого неба. Верблюды в страхе разбежались, погонщики и купцы попадали на землю, моля всех богов о спасении своих жизней. Стена надвигалась со страшным гулом. Но гул вдруг стал стихать, и стена обрушилась вниз сплошным песчаным ливнем, продолжавшимся не менее часа. Вскоре в пустыне возникла целая гора, которая похоронила под собой людей и верблюдов, ящериц и черепах, змей и скорпионов. Это были последние жертвы Огненного вала. Более его никто, нигде и никогда не видел.

После полудня, разграбив все, что можно было разграбить, и спалив все, что можно было спалить, айгурская конница оставила Селочь и хлынула на юго-запад, к Ладору. Открытое луговое пространство постепенно сужалось, все гуще становились леса, в которые айгуры не рисковали соваться. Удобные широкие тропы были завалены буреломом и колючим кустарником. Если какая-нибудь группа всадников осмеливалась углубиться в лесную чащу, их мгновенно поражали стрелы, неизвестно откуда выпущенные. Казалось, за каждым стволом прячется лохматый беренд, на каждом суку сидит зоркий синегорец. Невидимый враг раздражал воинов, держа их в постоянном напряжении. Некоторые не выдерживали, подскакивали к лесной кромке и с руганью пускали одну стрелу за другой в просветы между деревьями. Если они и поражали кого-то, этого нельзя было проверить. Лес отвечал пугающей тишиной. А на лесистых холмах поднимались к небу все новые столбики дыма, передавая на много верст вперед тревожную весть о приближающейся коннице.

До наступления вечера айгуры уничтожили семь деревень и ни разу не встретили сопротивления. Избы были покинуты жителями, погреба пусты. Лица воинов почернели от пыли и копоти, струйки пота оставляли на щеках извилистые полосы. Айгуры изнывали от жажды, у деревенских колодцев тысячи воинов дрались между собой за глоток воды. Салым не давал им времени на отдых и приказывал двигаться дальше, надеясь к вечеру достичь горного хребта, за которым лежало Щуцкое озеро. Седоусый Малас все более мрачнел, но на его предложение изменить маршрут, вернуться к реке и следовать дальше берегом Угоры Салым ответил решительным отказом. На это уйдет один лишний день, а Салым не хотел ждать.

Кони начали уставать. Сухая трава под копытами была не лучшим кормом, да и той не давали как следует насытиться. Наконец Салым посмотрел на клонящееся к закату солнце и дал приказ остановиться. Встали в широком поле, в трех верстах от ближайшего леса. Малас выслал на все четыре стороны дозорные отряды разузнать, нет ли поблизости вооруженной синегорской рати. Из четырех отрядов вскоре воротился только один. Молодой скун доложил, что на десять верст впереди никакой опасности нет. Остальные три отряда — без малого полсотни всадников — так и не вернулись. Встревоженный Малас велел выставить караулы и запретил расседлывать лошадей.

Ночью к шатру вождей стражники привели окровавленного селянина. Он дрожал от страха, ничего не понимал, от него разило луком и пивом, и айгуры брезгливо морщились, подталкивая хмельного синегорца копьями в спину. Накануне он гостил у зятя в соседней деревне и так напробовался дармового пива, что по дороге домой повалился в траву и заснул прямо в поле. По громовому храпу его и обнаружили.

Толмач пытался расспросить пьяницу, много ли ополченцев прячется в лесу, где сейчас князь Владигор и есть ли поблизости ручей или речка. Но ошалевший селянин мычал что-то нечленораздельное и, по всей видимости, думал, что все происходящее снится ему в кошмарном сне.

Салым вышел из шатра и воскликнул со смехом:

— Храбрые айгуры! Многие из вас впервые в этих краях и никогда не видели здешнего народа. Теперь у вас есть эта возможность. Посмотрите на этого отважного воина! Вот с кем предстоит вам сражаться!

Селянин ни слова не понял, промычал что-то и вдруг громко икнул. Воины захохотали, тыча в него пальцами.

— Такой народ недостоин этих холмов, лесов и полей! — продолжал Салым. — Он недостоин свободы. Такие люди могут быть только рабами. И мы сделаем их нашими рабами!

Смех, гогот, свист и улюлюканье раздались со всех сторон. Селянина хлестали плетками, плевали ему в лицо, толкали и пинали ногами. В конце концов Салым приказал отпустить полуживого синегорца восвояси, ибо даже казни он не был достоин.

— Ты поступил легкомысленно, — вполголоса произнес седоусый Малас, глядя, как освобожденный пленник на спотыкающихся ногах убегает в ночь.

— Ты жалеешь, что я не приказал отрубить ему голову? — переспросил Салым. — Брось! Это испортило бы веселое зрелище.

— Я жалею, что ты приучил воинов недооценивать наших врагов.

Салым нахмурился, в его глазах мелькнул недобрый огонек:

— А я жалею, что переоценил тебя. Не смей меня поучать, иначе… — Он не договорил и шагнул в шатер, запахнув за собой полог.

К утру выяснилось, что Малас исчез. Недосчитались и трех сотен всадников, опытных и выносливых, с которыми седоусый вождь совершал набеги на Угру. Салым был в ярости и кричал, что казнит Маласа, как только закончит поход. Гнев Салыма искал выхода, и тут ему доложили, что навстречу айгурам движется синегорское ополчение.

На самом деле полторы сотни мужиков, вооруженных топорами, кольями да ножами, трудно было назвать ополчением, и двигались они не навстречу коннице, а на запад, к истоку Звонки, по берегу которой и намеревались дойти до Ладорской крепости и влиться в княжескую рать. У них не было ни одного боевого коня, неказистые лошади, более привыкшие тянуть за собой плуг, неспешно везли своих хозяев. Да и лошади были далеко не у всех.

Мужики опешили и растерялись, когда с севера им наперерез помчалась айгурская конница. Их окружили, началась бойня. Из полутора сотен не спасся ни один. Потери айгуров были ничтожны, едва ли набралось с десяток убитых. Легкая победа вскружила головы скунам, и Салым долго отчитывал их за то, что не догадались оставить в живых нескольких мужиков, не допросили, не вызнали, куда и по какой дороге направлялся этот плохо вооруженный сброд. Судьба трех дозорных отрядов, пропавших ночью, до сих пор не прояснилась. Не эти же мужики, над трупами которых уже начало кружиться воронье, погубили выученных драться айгурских всадников.

Несмотря на эти просчеты, несмотря на то что сбежал Малас, который знал короткий путь к Ладору, настроение Салыма не слишком омрачилось. Он по-прежнему был уверен в собственном превосходстве над кем бы то ни было. Если случится так, что Аран не сможет вовремя подоспеть к стенам Ладорской крепости, ее можно взять силами тех многих тысяч воинов, которые подчиняются Салыму и признают его право на власть в этом походе. А уж власть он теперь никому и никогда уже не отдаст. Скоро он разобьет войско князя Владигора, и тогда никто не усомнится в его праве занять место верховного вождя айгуров.

3. Морошь

Евдоха постучалась в дверь почти уже достроенной избы. Ответа не было. Она толкнула дверь и вошла внутрь. На лавке, положив руки на колени, неподвижно сидела Лукерья. Как ни была она подавлена смертью мужа, глаза ее округлились, когда она подняла голову и узнала нежданную гостью:

— Евдоха! Ты живая? Как ты здесь, откуда?

— Здравствуй, Луша, — поклонилась та. — Я ненадолго к тебе. По пути заглянула.

— Входи. А я, видишь, никак не приберусь, все из рук валится. — Она обвела взглядом горницу, где среди щепок и стружек лежали мешки с не разобранным еще домашним скарбом, корыто, пила, опрокинутая стопка деревянных плошек. Печь не горела, но хозяйку, видимо, мало сейчас заботило приготовление пищи. — Горе у меня, Саврас-то помер.

— Я знаю, — тихо сказал Евдоха.

— Он, как деревню нашу засыпало, совсем умом тронулся. А тут, вымолвить страшно, княжну пытался зарезать. Так передали мне. Уж не знаю, верить, нет ли? Он так переменился в последние дни, чужим стал. Никогда я его таким не знала.

— То не его вина, — произнесла Евдоха как можно мягче, не желая рассказывать, что в самом деле натворил Саврас. — Злая воля поработила его, не мог он с нею совладать.

— Все мы словно одурманены были, — вздохнула Лукерья. — Тебя мужики наши чуть не убили. Мальца твоего… Он как, с тобою по-прежнему живет?

— Уехал мой Дар. Ныне далеко отсюда.

— Настырка не так давно заглядывала, — вспомнила Лукерья, совсем не заинтересовавшись дальнейшей судьбой Дара. — Так и не поумнела, на тебя напраслину наводила опять. Она ведь тоже мертвая, слыхала?

— Да.

— Все-то ты, Евдоха, знаешь, — покачала головой бывшая ее соседка. — Уж не ведунья ли ты в самом деле, как люди про тебя сказывали?

— Люди колдуньей меня звали, — мрачно отозвалась та.

Лукерья промолчала. Казалось, этот разговор она ведет лишь из вежливости, витая в мыслях далеко отсюда.

— А я вот совсем одна осталась, — вымолвила она наконец. — Сыночки в ополчение записались и, как ни уговаривала я, отправились с воеводой навстречу ворогам. — Она вдруг оживилась и посмотрела на Евдоху с надеждой и робостью. — Вспомни, соседка, я зла тебе никогда не желала. Наоборот, жалела тебя. Будь ты хоть трижды колдуньей, но помоги мне сыночков от гибели уберечь!.. Возьми что хошь, помоги только!..

Лукерья уронила голову на грудь и заплакала, громко всхлипывая и не утирая слез.

— Успокойся, Луша. — Евдоха погладила ее по голове, от чего та зарыдала в голос. — Ничего с твоими детьми не случится, живы останутся, младшего только стрела по коленке чиркнет, чуть прихрамывать станет, но малость совсем, со стороны и не догадаются, что хроменький.

— Ужели правда? — подняла на нее Лукерья мокрое лицо. — Не обманываешь?

— Как сказала, так и будет, — ответила Евдоха с такой простой уверенностью, что Лукерья улыбнулась почти счастливой улыбкой. — И дом будет у вас полная чаша, и внуков еще понянчишь. Будущей осенью первую свадьбу справите, но не старшего сына, а среднею. Только…

— Что — только?!

— Да не пугайся ты. Порча у тебя в избе.

— Порча?

— Была у Савраса вещь какая-нибудь, с которой он расставаться не хотел, вспомни.

— Нет, — покачала Лукерья головой, — не было у него ничего такого. Часами, правда, мог щепкой песок копать. Да вот, постой, не она ли?

Она подняла с замусоренного стружками и чурками пола плоскую деревянную дощечку и протянула Евдохе. Та приняла ее с осторожностью и тихонько сдула опилки с гладкой поверхности. На одной из плоских сторон едва заметно проступало изображение свернувшейся в клубок змеи в черном треугольнике.

— Я унесу это с собой, — сказала Евдоха.

— Да забирай гадость такую! — охотно согласилась Лукерья. — Зачем она тебе? Не лучше ли прямо здесь сжечь?

— Здесь не нужно, — ответила ведунья. — Не думай об этом, я все сама сделаю. Прощай, Луша, пора мне. Все у вас будет хорошо, поверь мне на слово.

Они обнялись.

У Ладейной рощи Евдоху ждали Белун и Зарема. Вместе с ними стоял молодой парень, которого ведунья уже видела однажды. Он широко улыбнулся ей:

— Аль не признала? А я щи твои чуть не каждый день вспоминал.

— Почему не признала, тебя Филимоном зовут. Только сейчас ты после бани да в одеже новой, а щи у меня хлебал весь в саже и раненый.

— Было дело, — весело согласился Филимон.

Белун покачал головой:

— Мы его ждать устали, а он, видите ли, щами наслаждался!

— Да ладно, учитель, ты прямо как Чуча ворчишь. Будто не рад, что живой я.

— Рад он, рад, Филя, ты сам это знаешь, — улыбнулась Зарема, но в голосе ее слышались нетерпение и беспокойство. — Не будем время терять. Мы Временной колодец обнаружили, — повернулась она к Евдохе, — здесь же, в роще. Гвидор им пользовался. Филимон следы его видел у дворца царицы Великой Пустоши.

— Но плита не действует, — добавил Белун. — Стрела в каменном круге исчезла, а появится, нет ли, неизвестно. Иначе в самое логово Мороши можно было бы попасть.

— Почему она сама Временным колодцем не воспользовалась, вот что непонятно мне, — сказала Зарема. — Нас опасалась?

— Может, и так, — промолвил Белун. — Но мне думается, что иная у нее цель. И аппетиты другие, не то что у Рума. Не резон ей раньше времени себя обнаруживать.

— Триглав бы не стал выжидать, — хмыкнул Филимон. — Не преминул бы напакостить.

— А он и напакостил, — сказал Белун, заметив дощечку в руке Евдохи. — Что это у тебя?

— Дурная вещь, — произнесла та. — Сжечь ее нужно.

— Узнаю клеймо Триглава. — Взяв у Евдохи дощечку, Белун внимательно рассматривал треугольник со змеей. — Нет, не будем пока ее сжигать. Авось пригодится еще. Да! Забыл сказать, Злая Мгла над Великой Пустошью рассеивается. Если хотите, можем отправиться сейчас в Белый Замок и воспользоваться Магическим Шаром.

— Нет, — вдруг произнесла Евдоха тихо, но решительно. Все посмотрели на нее с удивлением. — Нет, нам надо в другую сторону.

— Куда же? — спросила Зарема.

— К Вороньей горе. Туда Дар с князем отправятся. Помочь им нужно.

— Отправятся, коли останутся живы, — произнес Филимон невесело.

— Коли останутся живы… — шепотом отозвалась Евдоха.

Как ни отнекивался аскан, ему пришлось остаться у родника. Кому-то надо было сторожить лошадей и быть готовым к тому, что в любой момент они могут понадобиться. Владигор, Дар и Чуча отправились ко дворцу пешком — так и тише, и незаметней, хотя князь не тешил себя надеждой, что их присутствие рядом с дворцом до сих пор не обнаружено. Он не знал, чего именно следует опасаться. Ждет их кровопролитная схватка на мечах или Морошь предпочтет иное оружие? Судя по лабиринту да сумасшедшему всаднику, колдовских уловок у нее хоть отбавляй. Но Дар был уверен, что им не грозит смерть. По крайней мере не во дворце, не сегодня…

Они шли по благоухающему саду, напоминающему сад Седона, но что-то искусственное было в чересчур сладких запахах незнакомых плодов, монотонном верещании невидимых пичуг. Деревья все были одной высоты, цветочные кусты пострижены ровными квадратами.

— Поглядите-ка туда, — вдруг сказал Чуча, указывая рукой в сторону длинного ряда розовых кустов.

Владигор инстинктивно схватился за меч. Вдоль кустарника медленно шел полуобнаженный человек в белой чалме и срезал длинные ветки коротким кривым ножом. До него было не более двадцати шагов, и трудно было предположить, что он не замечает приближающуюся троицу. Однако взгляд его не выражал никаких чувств, казалось, он настолько погружен в свои мысли, что не замечает ничего вокруг. Путники подошли к нему вплотную, однако смуглый человек по-прежнему никак не реагировал на их появление.

— Эй, послушай, — тронул его за плечо Чуча. — Хозяйка твоя дома ныне иль нет?

Смуглый человек ничего не ответил, обошел Чучу, как неожиданное препятствие, и снова принялся за свою однообразную работу.

— Ты поосторожней с ним, у него нож, — предупредил Владигор. — Языка-то нашего он не понимает.

— Он не совсем живой, — сказал Дар.

— Как — не живой? — спросил Чуча.

— Я не знаю, как это объяснить, — ответил мальчик. — С ним что-то сделали. Он нас не слышит.

— Эй, ты! — Чуча толкнул молчаливого садовника в спину. Толчок получился неожиданно сильным, тот споткнулся, упал, но тут же поднялся и вновь принялся за подрезку.

— Пойдем дальше, — сказал Владигор, оглядываясь по сторонам. — От него ничего не добьешься. В оба смотрите!

Дворец уже возвышался перед ними. Был он не золотым, а сложенным из белых каменных глыб. Лишь заостренные шпили на четырех полукруглых башнях действительно сверкали на солнце яркой позолотой. Окон почти не было, что делало дворец похожим на крепость. Он был окружен глубоким рвом, однако змеиного шипения оттуда не доносилось, чему Дар очень обрадовался. Путники обошли дворец кругом. На его восточной стороне через ров был перекинут крепкий деревянный мост без перил. От него шла прямая дорога, упирающаяся в массивную, напоминающую ворота дверь, которая была настежь распахнута. Дорогой, видимо, не слишком часто пользовались, она почти вся заросла травой, проросшей сквозь трещины в каменных плитах.

— Ни стражи, ни воинов, — пробормотал Чуча, пожав плечами. — Или нас совсем тут не ждут, или, наоборот, подкарауливают.

— Что ж, нужно проверить, — сказал Владигор, шагнув на мост. — Мы слишком далеко зашли, чтобы возвращаться обратно.

Прямо от двери внутрь дворца вела широкая лестница, по которой путники стали подниматься очень медленно и осторожно, как будто каменные ступени могли в любой момент рухнуть под их ногами. Лестничный пролет вывел их к еще одним дверям, на этот раз закрытым. Двери были украшены причудливой резьбой и выпуклой бронзовой головой свирепого чудовища, сквозь ноздри которого было продето тяжелое железное кольцо. Владигор взялся за кольцо и ударил им о дверь три раза. Гул от ударов долго не затихал в тишине. Владигор толкнул дверь, и она, поддавшись, распахнулась.

Путники оказались в просторном зале с малахитовым фонтаном, в котором звонко журчала вода. Из широкого окна щедро лился солнечный свет. У стены напротив пустовал высокий трон, к которому вели мраморные ступеньки. В зале никого не было. Однако в центре его был накрыт длинный стол, уставленный кувшинами, кубками и всевозможными яствами. Над некоторыми блюдами еще поднимался горячий пар. От ароматных запахов у путников потекли слюнки.

— Наверняка все здесь отравлено, — пробормотал с опаской Чуча. — Не садитесь.

— Нет, ты ошибаешься, маленький подземный человечек, — раздался чуть насмешливый голос, однако в нем не слышалось угрозы или издевки. Из боковой дверцы в стене, которую трудно было разглядеть неопытному глазу, вышла статная высокая женщина в парчовом золотистом платье и белом прозрачном платке. У Владигора сердце екнуло, так она показалась ему хороша. Голос, осанка, походка — ни в чем не было изъяна. Рядом с ней, словно оттеняя ее красоту, шла маленькая, не слишком опрятно одетая девочка с красным пятном во всю щеку, глядя исподлобья на незваных гостей.

— Прости, что мы явились без приглашения, — поклонился князь. — Но мы шли в другую сторону и… просто сбились с пути. Я стучал в дверь, но не получил ответа. Скажи, откуда ты знаешь язык моего народа?

— Я говорю на языке моего народа, — ответила та, глядя на Владигора с мягкой улыбкой. — Но я сделала так, чтобы ты и твои спутники понимали меня, а я понимала вас. Так проще разговаривать, не правда ли? Ведь ты понимал речь моего брата и не удивлялся этому. Разве не так?

— Так ты, значит, и есть царица Морошь?

— Да, я царица Морошь. Прошу отведать моего угощения. Я знала, что ваш путь пройдет мимо моего дворца, и было бы жестоко лишить отдыха усталых странников.

Чуча открыл было рот, чтобы уличить ее в лицемерии, напомнив о размножающемся всаднике, смертельном лабиринте, Огненном вале, но Владигор, мягко взяв его за плечо, произнес:

— Мы благодарны за приглашение и охотно вкусим от твоих щедрот, царица. — Он дождался, когда Морошь усядется в кресло, затем сам сел напротив и сделал знак Чуче и Дару последовать его примеру. Дар оказался в середине между подземельщиком и некрасивой девчонкой, которая смотрела на своего одногодку с разгорающимся любопытством. Чуча с его необычной внешностью не заинтересовал ее вовсе.

— Я еще раз хочу успокоить твоего друга, князь, — снова улыбнулась Морошь. — Ни еда, ни питье не отравлены. Чтобы доказать это, я первая выпью за нашу общую удачу. — Она хлопнула в ладоши. Появились три полуобнаженные рабыни с непроницаемыми лицами и стали разливать в кубки вино из кувшинов.

— Я не пью вина. — Дар отодвинул от себя серебряный кубок и с тревогой взглянул на Владигора.

— Не тревожься, мальчик, — ласково обратилась к нему царица. — Это не вино забвения, действие которого ты наблюдал в Фонтанном городе. Для забвения время еще не пришло.

Царица негромко засмеялась, и смех ее был приятен, несмотря на странный, даже зловещий намек, заключенный в последней фразе. Она пригубила вино из своего кубка. Владигор сделал то же самое. Чуча понюхал и выпил содержимое одним махом. Рабыня тотчас же вновь наполнила его кубок.

— Я бы не сказал, что в твоем дворце многолюдно, — произнес Владигор, покосившись на нее. — Почему у твоих прислужниц такие отсутствующие взгляды? Мы встретили садовника, и нам не удалось ни слова из него выудить.

— На самом деле ты хочешь спросить меня совсем о другом, — сказала Морошь, глядя на него с проницательной улыбкой. — Но немного терпения, у нас еще будет достаточно времени поговорить. Что же касается этих людей, они не вполне люди. Садовник, как ты его назвал, умеет только срезать лишние ветки с кустов. Эти рабыни лишь разливают вино и ни на что более не способны. Когда вино нам наскучит, они исчезнут.

— Умрут? — спросил Чуча, вытаращив глаза.

— Ну, что-то в этом роде. Исчезнут. Но когда я пожелаю, они вновь воскреснут.

— Но даже никакой охраны не встретили мы, — сказал Владигор с недоумением. — Дверь распахнута настежь. Неужели ты совсем не заботишься о своей безопасности?

Царица вновь рассмеялась:

— Мне некого бояться. Боятся обыкновенно те, кто приходит ко мне. Но к вам это не относится. Ни один волос не упадет ни с чьей головы. Чувствуйте себя как дома, отдыхайте, получайте удовольствие от вин и кушаний. Все ваши прихоти будут немедленно исполнены.

Она бросила на Владигора мимолетный, полный томной неги взгляд, и у того заколотилось сердце. «О, как бы, наверное, вспыхнул красным огнем Белунов перстень, будь он сейчас на моем пальце!..» — подумал князь.

Чуча между тем наконец решился, отхватил от жареной птицы, похожей на лебедя, румяное крыло и принялся жевать. Замарошка опрокинула на себя бокал с морсом, фыркнула и стала вытирать острые коленки полотенцем.

— Да, забыла представить вам мою дочь. — Морошь кивнула на девочку. — Она грязнуля и растяпа. Не обращайте на нее внимания.

Мать и дочь были разительно не похожи друг на друга. Владигор, удивленный нелицеприятной оценкой дочериных достоинств, был даже рад, что избавлен от необходимости выражать девчонке знаки почтения. Но Дар смотрел на нее с интересом и доброжелательностью.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Замарошка, — ответила та и хвастливо добавила: — Мой папашка такой урод! У него даже есть хвост!

— Замарошка! — хлопнула царица ладонью по столу. — Я тебя выгоню!

Девчонка замолчала.

— Меня зовут Дар, — сказал вдруг мальчик, вставая. — Его Чуча, а его Владигор, он князь Синегорья. Но ты ведь и сама это уже знаешь. — Царица чуть наклонила голову. Глаза ее потемнели. — Ты хотела, чтобы я пришел к тебе. Зачем? Чего ты хочешь?

Видно было, что Морошь не ожидала такого прямого вопроса. Она замешкалась, улыбнулась холодной улыбкой и произнесла:

— Ты не назвал еще одного. Того, что сторожит ваших лошадей у родника. Он знает одну любопытную песню, которую мне пересказывал верховный вождь его народа.

— Здесь был Рум? — воскликнул Владигор. — Давно?

— Вот что, князь, — сказал Морошь, также вставая. — Будет лучше, если мы с тобой поговорим наедине. Я не буду ничего от тебя утаивать. Пусть пока Замарошка покажет Дару мой дворец. Подземельщик Чуча может присоединиться к ним.

Девочка тут же вскочила и потянула Дара за руку.

— Только недолго, — предупредил с беспокойством Владигор. — У нас немного времени.

— Князь! — Царица с укоризной покачала головой. — Не знаю, что обо мне наговорил мой родной брат, но я верна своему слову. Пока ты и твои товарищи у меня в гостях, ничего не случится ни с тобой, ни с ними.

Чуча дожевал свой кусок, запил его вином из кубка и тоже встал.

— Не буду вам мешать, — сказал он, вытирая пальцы о краешек скатерти. — Часа, думаю, нам хватит.

Подземельщик направился вслед за Даром, чью руку Замарошка по-прежнему не выпускала из своей. «Присмотрит в случае чего», — с надеждой подумал Владигор.

Выйдя за дверь, Чуча увидел винтовую лестницу, поднимающуюся куда-то ввысь. Над головой легко топотали подошвы юных отроков. «И кто этой Замарошке такую оплеуху залепил? — подивился про себя коротышка. — Ужели мать так ее не жалует?..»

Он начал подниматься по узкой лестнице. Она была крутая, Чуча запыхался и крикнул, чтоб его подождали. Ответа не последовало. Чуча забеспокоился, прибавил шагу и через некоторое время оказался на верхней площадке высокой башни, продуваемой горячим ветром пустыни. Ни Дара, ни девчонки здесь не было, и он, не пожелав полюбоваться на открывающийся отсюда вид, поспешил обратно.

Вскоре на одной из промежуточных площадок он обнаружил деревянную дверь, мимо которой проскочил в спешке. Наверное, девчонка потащила Дара туда. Чуча толкнул дверь и чуть не вскрикнул. Ему показалось, что он сейчас рухнет вниз. Он стоял схватившись за тонкие перила длинного подвесного моста, который покачивался под ним и казался чересчур хлипким, чтобы перебираться по нему куда-либо. Снизу доносились какие-то шипящие и рыкающие звуки, но рассмотреть, что там происходит, было трудно из-за темноты на дне.

— Эй! — позвал он. — Вы там или нет?

С противоположного конца моста послышался звонкий смех.

«Вот ведь хабалка! — выругался про себя Чуча. — Завела куда! Только вот Дар почему не отвечает?..»

Чуча представил, что скажет ему Владигор, если с мальчиком что-то случилось, вздохнул и осторожно пошел по тонкому настилу моста вперед. Мост раскачивался под ним, будто качели, но в конце концов подземельщик благополучно перебрался на твердую площадку, от которой расходились в разные стороны три темных коридора. Чуча, поколебавшись, выбрал левый и двинулся по нему. Как ни были его глаза привычны к темноте, он с трудом различал очертания каменных стен и низкого потолка. Коридор привел его еще к одной двери. Чуча распахнул ее и на миг зажмурился от яркого дневного света.

Комната, в которой он оказался, отличалась редким беспорядком. На полу валялись сапоги, смятый терлик, клочки соломы. Грязный тюфяк был весь разодран. Затхлый дух заставил подземельщика поморщиться. За небольшим столом сидел в одной рубахе какой-то человек. Волосы его свалялись, борода также была давно не чесана. Перед ним стояло засиженное мухами зеркало и большой кувшин с кружкой. Скатерть вся была заляпана красными винными пятнами. Услышав шаги, он пробормотал, не поворачиваясь:

— Ты не можешь просто так взять и выгнать меня, царица…

— Я не царица, — растерянно произнес Чуча. — Я просто ошибся дверью.

Пьяница с трудом повернулся к нему, покачнулся и чуть не упал на пол. При виде подземельщика глаза его расширились:

— Ты пришел убить меня, я знаю! Но я не виноват! Я украл книгу не по своей воле. Меня заставили… заставила…

— Какую книгу? — не понял Чуча.

— Вот, вот она! — Человек сполз на пол, пошарил руками и вытащил из-под стола толстый том в кожаном переплете. — Тут ничего не написано. И она ничего не смогла прочесть. Все зря, все зря…

— Это же Книга пророка Смаггла! — гневно воскликнул подземельщик. — Откуда она у тебя?

— Так ты не знал о краже? — догадался вдруг тот и хрипло рассмеялся. — Пошел вон отсюда, мерзкий коротышка, не приближайся ко мне! Как ты посмел угрожать мне — мне, Гвидору!

Он вскинул руки, и Чуча, ощутив внезапный толчок в грудь, невольно отшатнулся. Но на большее сил у чародея не хватило. Книга выпала у него из рук, он повалился на пол и захрапел. Чуча поднял драгоценную книгу, засунул ее себе за пояс и запахнул полы кафтана, чтоб живот не слишком выпирал. Не зная, что делать с полубезумным чародеем, которого он никогда прежде не видел, он повернулся и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Вернувшись к площадке, Чуча свернул в средний коридор, ибо возвращаться обратно по шаткому мосту очень уж не хотелось. Внезапно он услышал чьи-то шаркающие шаги впереди, прижался к стене и замер. Мимо него прошел гигантского телосложения воин с длинным мечом, который он не нес, а волочил по каменному полу. Дойдя до выхода на площадку, он шагнул на мост, закачался, выронил меч и, перевалившись через низкие перила, полетел вниз. Ужаснувшись, Чуча быстро пошел в противоположную сторону и достиг круглого, освещенного светом нескольких факелов зала. Такие же гиганты, как тот, гибель которого он только что наблюдал, бесцельно бродили, натыкаясь друг на друга, туда-сюда. Появление маленького человечка не удивило их и не встревожило. Один из воинов двинулся прямо на Чучу, глядя куда-то вдаль, и подземельщик попятился, крепко прижимая к животу драгоценную Книгу пророка Смаггла. Затем он повернулся и побежал назад.

Непонятный шум под мостом стал громче. Какая-то угроза исходила из темноты, куда Чуча не захотел смотреть. Он свернул в третий, правый коридор, оказавшийся самым коротким и, так же как первый, заканчивающийся дверью. Она была приоткрыта, тонкая полоска света лежала на каменном полу. Чуча с опаской заглянул в щелочку.

Посреди комнаты стояла Замарошка. Она держала в руке какой-то предмет, от которого исходил яркий желтый луч. На полу, захваченный светом луча, дергался большой мохнатый паук. Ноги его странно подпрыгивали, и Чуча с изумлением догадался, что девчонка заставляла его танцевать. Когда паук вдруг подпрыгнул, Замарошка громко захохотала. Затем оборвала смех и спросила:

— А ты почему не смеешься?

— Мне он не кажется смешным. — Чуча услышал голос Дара из глубины комнаты.

— Почему?

— Такой же, только гораздо больше, хотел убить меня. А вчера такие же пауки напали на нас, когда мы заблудились в лабиринте.

Замарошка отшвырнула в сторону прозрачный шарик, излучавший свет. Послышался звон осколков. Она подняла ногу, чтобы раздавить мохнатого паука, но тот оказался проворней и быстро убежал куда-то прочь.

— Покажи мне свой камень! — попросила она.

— Эта не игрушка, — ответил мальчик.

— Я только посмотрю, и все. Это моей матери он нужен, а мне незачем.

— Скажи, Замарошка, зачем царица звала меня? Чтобы отнять мой камень?

— Наверно, — ответила та легкомысленно. — Я не спрашивала, все равно от нее правды не добьешься.

— Это она так ударила тебя?

Девочка схватилась за щеку, зло сверкнув глазками:

— Не твое дело! Вот напущу на тебя пауков, будешь знать!

— Я просто хочу помочь тебе. — Чуча увидел, как Дар подошел к Замарошке и положил ей на голову правую ладонь. Та вся съежилась. — Не бойся, сейчас боль пройдет.

Девочка зажмурилась и замерла. Затем приоткрыла один глаз, рука ее поползла вниз, а потом вдруг все ее тело изогнулось и она приставила к горлу мальчика острое лезвие, неизвестно откуда взявшееся.

— У нее нож, осторожно! — с запозданием крикнул Чуча, вбегая в комнату.

Но Замарошка вовсе не собиралась убивать своего юного гостя. Она одним ловким движением перерезала шнурок, на котором висел кошель, и вытянула его наружу. Однако ноги ее подкосились, удержать добычу не удалось. Кошель упал, и кристаллический многогранник выкатился на пол. Дар шагнул вперед, чтобы поднять его, но Замарошка махнула перед его лицом острым лезвием:

— Не подходи, а то кровь пущу!

Мальчик остановился в нерешительности. Чуча медленно начал обходить строптивую девчонку.

— Я бы отдал тебе этот камень, — сказал Дар, — но поверь, он мне самому нужен.

— И мне нужен! — тряхнула Замарошка головой.

— Тебе от него никакого проку, — сказал Дар как можно мягче. — Он никогда тебе не пригодится.

— А вот и пригодится, а вот и пригодится! — засмеялась та и вдруг заметила попытку Чучи обойти ее сзади. Она ткнула ножом в его сторону, но внезапно нож вырвался из ее ладони и вонзился в пол рядом с кожаным кошелем. Замарошка попыталась нагнуться за ним. Ее отбросило в сторону, и она отлетела к стене. — Ах так! — закричала она, сорвала с шеи тонкую нитку бус и швырнула на пол.

Бусинки рассыпались по комнате. Их оказалось почему-то чересчур много, они покрыли пол бисерным слоем. Затем они начали утрачивать круглую форму, увеличиваться в размерах, превращаясь в разноцветные многогранники. Вскоре они в точности уподобились камню, за которым охотилась Замарошка.

— А теперь попробуй найти свой, — крикнула она Дару. — Не угадаешь с первого раза, он останется у меня!

— Это возмутительно! — не выдержал Чуча. — Я пожалуюсь твоей матери, и она больно накажет тебя!

Замарошка не обратила на его слова никакого внимания.

— Ну так что? — торопила она Дара. — Угадывай!

— Если угадаю, что я получу в награду? — спросил тот.

— Я расскажу, как выбраться отсюда. Иначе останетесь здесь на веки вечные.

Дар поднял кошель, связал узлом концы обрезанного шнурка, потом еще раз нагнулся, взял с пола один из кристаллических камней и спрятал его на груди.

— Ты не перепутал? — обеспокоенно спросил Чуча и перевел взгляд на Замарошку.

— Чего уставился! — огрызнулась та. — Я откуда знаю! Мать сама пускай разбирается в этих проклятых камнях! — Она со злостью пнула ногой груду разноцветных многогранников, несколько из них звонко треснули.

— Я не перепутал, — сказал Дар, отвечая Чуче. — Мой камень прозрачный, а все остальные мутные.

— Ты такой сильный, — произнесла Замарошка с искренним удивлением. — Как ты такую тяжесть на себе таскаешь? — Дар пожал плечами, и девочка, кивнув на дверь, проворчала: — Ладно, пошли.

Они вернулись коротким коридором к шаткому мосту. Шипение внизу стало угрожающе громким. Чуча осторожно ступил на редкие перекладины и, стараясь не смотреть вниз, начал пробираться вперед. Остальные последовали за ним.

— Что там шипит все время? — спросил подземельщик, когда все благополучно перебрались на ту сторону. — Будто змеиное гнездо.

— Ага, — легко подтвердила Замарошка, — змеюки. Из яиц вылупляются.

Ни Чуча, ни Дар не захотели ни о чем больше спрашивать.

Морошь и Владигор по-прежнему сидели за длинным столом и, казалось, спокойно беседовали.

— …Так что, князь, я прекрасно научилась обходиться без угодливой свиты, глупых советников, слуг-соглядатаев, — говорила царица. — Мои бездумные истуканы больше меня устраивают. Но ты единственный из людей, который мне по нраву. Если ты согласен помочь мне, во всем мире не будет более могущественного союза.

Владигор чуть улыбнулся:

— Нет, я к этому не стремлюсь. От мира я никогда не отказывался, но он не должен быть во вред добрым соседям.

— Что такое добрые соседи! — воскликнула Морошь. — Сегодня они добрые, завтра — злейшие твои враги. Лишь страх может обуздать их властолюбивые помыслы. А мы с тобой будем способны держать их даже не в страхе, а в паническом ужасе.

— И они в конце концов станут такими же бестолковыми истуканами, как те несчастные рабы, что обслуживают тебя, — покачал головой Владигор. — Допустим, ты добилась своей цели, но принесет ли тебе радость безраздельная власть над миром? Твою красоту, твой ум, твои достоинства даже некому будет оценить. Ты останешься так же одинока, как одинока сейчас. Неужели ты не думала об этом?

— Но ведь со мной будешь ты, — певуче произнесла царица. — Ты будешь ценить меня, и этого довольно. Неужели, Владигор, ты встречал в своей жизни кого-нибудь достойней меня?

— Твоя красота ослепляет, — промолвил князь. — Но я не хочу быть слепцом и всегда и во всем полагаться на поводыря. Ведь и поводырь, даже такой мудрый, как ты, может сбиться с пути. Так что не серчай, царица. Мы движемся с тобой в разные стороны.

Чуча кашлянул, Владигор обернулся и, увидев, что с Даром и коротышкой ничего не случилось, облегченно вздохнул.

— Пора, князь, — сказал Чуча, и Владигор встал из-за стола.

Лицо царицы омрачилось, но голос не выражал ни сожаления, ни угрозы:

— Что ж, князь Владигор, раз решил уйти, не буду удерживать тебя силой. Думаю, мы еще увидимся, и очень скоро. Кстати, я уже помогла тебе, а ты даже не догадываешься об этом.

— Помогла?

— Тысяча айгурских всадников, собиравшихся напасть на твои владения с востока, уничтожены мною. Ты мой должник.

— Рум решился-таки напасть! — Владигор сжал кулаки. — Надо спешить. Прощай, царица. Благодарим за угощение.

— Постойте! — Морошь поднялась из-за стола и повернулась к Дару. — Дай мне посмотреть на него, мальчик.

Дар отступил на шаг и покачал головой.

— Только раз взглянуть, — настаивала та. — Ради этого я и призывала тебя сюда.

— Нет, ты затеваешь зло, — ответил Дар.

— Я не прикоснусь к нему, лишь посмотрю. И ступайте себе.

— Покажи ты ей издали свой камень, — шепнул Чуча, — и тут же обратно спрячь. Ничего с ним не сделается.

Дар поколебался. Затем сунул руку за пазуху и вынул многогранник. Морошь впилась глазами в камень, ее красивое лицо исказила хищная гримаса.

— О-о! — простонала она. — Он должен быть моим! Моим!

Она шагнула к Дару, и в то же мгновение раздался голос:

— Не подходи к мальчику! Оставь его! Он никогда не будет твоим!

— Ты опять встала у меня на пути, женщина! — вскричала Морошь, подняв голову и вскинув вверх обе руки. — Ты умрешь страшной смертью, какую еще не выдумали самые изощренные палачи!

— Евдоха… — прошептал Дар, быстро пряча кристалл в кошель. Но, кроме него и царицы, никто ничего не слышал. Все смотрели на Морошь с недоумением, не понимая, что послужило причиной ее внезапной ярости.

— Подумаешь! — пожала плечами Замарошка. — Я таких камней наделала целую гору.

— Молчи, звереныш, а не то я вырву тебе язык! — замахнулась на нее царица. Девочка взвизгнула и бросилась вон, успев сунуть Дару в ладонь какой-то твердый предмет. — Вы все, прочь отсюда!

Владигор, Дар и Чуча охотно последовали этому не слишком любезному совету.

Аскан был на месте. Он стоял с луком в руках, готовый в любую минуту выстрелить. Но стрела была направлена не в сторону дворца, а в кустарник с родником. Владигор подошел ближе и наконец увидел, в кого целился аскан.

На плите, которая утром еще перенесла Филимона неведомо куда, стоял обросший человек в дорогом, но мятом, даже каком-то изжеванном терлике с золотыми пуговицами. Воротник терлика был распахнут, так как одна пуговица оторвалась. Странно, но его лицо показалось Владигору знакомым. Их глаза встретились, и князь узнал его.

— Неужели это ты, Гвидор?

Чародей отвел взгляд:

— Не смотри на меня, князь, мне стыдно. — Его голос дрожал, руки тряслись. Черные круги под глазами, грязные ногти, следы рвоты в косматой черной бороде — ничто не напоминало бывшего красавца щеголя. — Мой позор слишком велик, чтобы я мог разделить его с кем-то. Уходи, прошу тебя.

— Бездонный колодец тебе не поможет, — сказал Владигор. — Стоя здесь, никуда не попадешь.

— Уходите, оставьте меня, — взмолился Гвидор. — Он заработает, я знаю. Нужно только подождать.

— Поехали! — сказал Владигор.

Четверо всадников тронулись и, огибая дворец, поскакали на северо-запад. Ров, окружавший стены дворца, был теперь наполнен непрекращающимся змеиным шипением. Дар радовался, что они уезжают отсюда. Он обернулся назад. Среди кустарника по-прежнему виднелась фигура понуро стоящего чародея.

— Он украл Книгу пророка Смаггла, — перехватил Чуча взгляд мальчика. — Не жалей его.

— Книгу пророка Смаггла? — переспросил Владигор.

— Да. Но, по его словам, Морошь не смогла ее прочесть.

— Где она сейчас, эта книга? Ты не пробовал найти ее во дворце?

— А ты думаешь, я держался за живот из-за того, что он у меня от угощений царицыных разболелся? — хмыкнул Чуча, вытащил из-за пояса книгу и потряс ею. — Вот она! Я с ней теперь ни на миг не расстанусь! Чувствую, она еще сослужит нам добрую службу.

Пятитысячная синегорская рать во главе с воеводой Жданом, дойдя до истока реки Звонки, повернула на восток. Дорога шла по неприметному распадку в Синих горах. Ждан приказал двигаться молча и не производить лишнего шума. Если Рум проведает, каким путем следуют синегорские воины, и устроит здесь засаду, они окажутся в ловушке. Высланные вперед разведчики не обнаружили врагов. Это немного успокоило Ждана, но все равно он был начеку и принял все меры предосторожности.

К вечеру рать вышла на открытое луговое пространство и вскоре наткнулась на обезображенные трупы полутора сотен мужиков.

— Они шли нам на подмогу, — мрачно произнес Ждан. — Ни один не выдал тайной дороги к устью Звонки. Отомстим же за гибель братьев наших!..

Воины молчали, сжав рукояти мечей.

Как ни дорого было время, пришлось задержаться до темноты, чтобы похоронить мертвых. Только после этого синегорская рать продолжила путь к восточным отрогам Синих гор, где беренды во главе с Грымом Отважным должны были первыми вступить в битву с захватчиками.

Вскоре стало так темно, что двигаться вперед вслепую было бы безрассудно. Но не успел Ждан дать приказ остановиться, как лазутчики вернулись, ведя с собой молодого парня, руки которого были связаны за спиной. Тот ругался последними словами и требовал, чтобы его скорей доставили к воеводе. Ждан спрыгнул с седла и подошел к пленному:

— Кто таков, отвечай!

— Я-то отвечу! Но и тебе ответить придется, что старых друзей не признаешь!

— Филька! — воскликнул Ждан, обнимая друга. — Живой! А Владигор? А Чуча? Да развяжите его скорей, свой это!

— Так-то лучше, — строго взглянул на своих стражей Филимон, потирая натертые тугой веревкой запястья.

— Не бранись, Филька, — сказал Ждан. — Они ведь не в игры здесь играют. Откуда им знать, кто ты таков?

— Ладно, — согласился Филимон. — Приказывай войску встать. До ворогов верст пять, не более. Они удара сзади не ждут, но шуметь и костры жечь все-таки поостерегись. Грым Отважный уже и подраться с ними успел. Они, похоже, не ожидали такого отпора, с силами собираются. А силы все же неравны, айгуров вдесятеро больше, чем берендов. Перед рассветом тебе следует первому напасть с тылу, так Грым передать велел. Он, как суматоха начнется, в тот же миг на врагов бросится.

— Ты и у Грыма уже побывать успел! — восхитился Ждан.

— Слетал, чего ж, — ответил Филимон. — Но вот что я тебе еще скажу. У тебя, конечно, каждый ратник на счету, и Калин с Изотом запаздывают. А все же выдели мне сотню-другую людей да вели им слушаться меня.

— Это можно, — согласился Ждан. — Только обещай, что сам в сечу не полезешь и будешь все время у меня на виду.

— Ты не понял, друг. Мне отряд нужен, чтобы не на восток, а на север идти.

— На север?

— Да, к Вороньей горе. Туда Владигор спешит. Помочь ему надо.

Ждан дал приказ войску становиться на отдых, понимая, что самому спать не придется. Так и случилось. Рассказ Филимона продлился до полуночи, и Ждан лишь ахал и вздыхал, что не на его долю выпали такие удивительные приключения. А после полуночи было уже не до сна.

4. В шаге от тьмы

Салым по-прежнему держался гордо и самоуверенно. Лишь человек, знающий его достаточно хорошо, мог бы заметить в маленьких круглых глазках признаки беспокойства. Но Малас сбежал, а кроме него, никто не посмел бы высказать вождю правду в лицо.

Салым не мог понять, почему его конница до сих пор не встречает серьезного сопротивления. Конечно, он понял уловку синегорцев — спрятаться в лесах, увести в чащобу скот, забрать с собой все съестные припасы и овес для лошадей, чтобы его воинам ничего не досталось. Но так не может продолжаться долго. Не позднее завтрашнего дня конница, не понеся потерь, подойдет к Ладорской крепости, куда должен подоспеть и Аран со своим тысячным отрядом. Если даже крепость не удастся взять с ходу, поблизости достаточно богатых городов, которые можно беспрепятственно грабить, и разве смогут тогда защитники Ладора помешать истосковавшимся по большой добыче и большой крови айгурским воинам.

Но синегорская рать, похоже, избегает открытой битвы. До сих пор айгурам попадались лишь малочисленные отряды берендов, которые, выехав из леса, осыпали конницу дождем стрел и тут же мчались обратно. Несколько раз скуны со своими сотнями пытались преследовать их, но Салым не допускал этого, приказывая не поддаваться на такие незатейливые хитрости. Неясно разве, что беренды просто пытаются заманить как можно больше всадников поближе к лесу, чтобы под прикрытием деревьев вновь обстрелять их? До берендов еще дойдет очередь, а пока надо торопиться.

Салым спешил еще и потому, что иссушенные солнцем луга не могли утолить ни жажды, ни голода. Если к вечеру они не достигнут берегов Угоры, неизбежно начнется падеж лошадей. Нельзя допустить, чтобы поход потерпел неудачу из-за непредвиденного обстоятельства. Интересно, что думал по этому поводу Рум, собираясь идти к Ладору тем же путем, каким двигается сейчас Салым? Вряд ли, подумал толстяк, доведется вновь поговорить с ним. Он криво усмехнулся, вспомнив, как Харар отозвал стражников от дверей верховного вождя и как быстро сделали свое дело молчаливые мастера-каменщики, которые позднее были умерщвлены. Но тут усмешка исчезла с лица Салыма. Передовые отряды замедлили бег, засуетились скуны. Один из них прискакал с известием, что впереди стоит пешая рать, что это вновь беренды и опять их не слишком много.

До реки оставалось не более трех десятков верст. Неожиданное препятствие раздражало Салыма, медлить не хотелось. Он приказал разделиться на три ударные группы. Главная двинулась вперед, две другие начали обходить берендов с флангов.

Салым не особенно тревожился за исход этой не к месту случившейся стычки. Он наблюдал, не скрывая злорадства, как две лавины всадников начинают окружать безрассудных смельчаков слева и справа. На некоторое время поднявшаяся из-под копыт пыль скрыла происходящее впереди. Слышались только торжествующие вопли айгуров, звон мечей, какой-то звериный рев и вой. Вдруг всадники поскакали назад. Многие лошади мчались без седоков.

— Что там такое? — закричал Салым. — Куда они бегут? Прикажу казнить трусов!

Беренды не преследовали беглецов, и всеобщая паника мало-помалу улеглась. Выяснилось вот что. Слева и справа от пешей рати берендов было вырыто множество ям. Неглубоких, чуть больше человеческого роста. Однако сидели там не беренды. Почти в каждую яму могучие жители лесов посадили волков, а в некоторых, поглубже, ревели и медведи. Лошади, почуяв свирепых хищников, обезумели, начали вставать на дыбы, сбрасывая всадников с седел. Сами айгуры также были перепуганы, они ждали чего угодно, но только не врагов в обличье хищных зверей. Многие искренне поверили, что беренды, эти косматые великаны, обладают даром превращаться в волков и медведей. Сумятица поднялась такая, что сотни айгуров нашли свой конец под копытами собственных лошадей. Несколько воинов упали в звериные ловушки. Их отчаянные вопли не прибавили остальным решимости продолжить атаку, началось бегство.

— Вперед! — приказал Салым, когда все разъяснилось. — Лесные дикари посмеялись над вами. Дорого же обойдется им эта шутка!

Конница вновь поскакала в атаку. Приблизившись к берендам на расстояние в сто шагов, каждый всадник выпустил по стреле. Те прикрылись огромными щитами. Затем ответили тем же. Били по лошадям. Раненые кони ржали, вставали на дыбы, падали и давили упавших на землю. Вновь началась сумятица. Скакавшие сзади напирали, не понимая, что происходит. А беренды по единой команде дружно раздвигали щиты и вновь выстреливали из сотен луков. В стрелах у них не было недостатка.

Айгуры отступили, готовясь к новой атаке. Солнце на западе коснулось крон дальнего леса. Повеяло прохладой. Густая туча пыли постепенно рассеялась, и Салым с удивлением увидел, что беренды быстро покидают поле сражения, отходя в сторону темнеющих горных отрогов. Соблазн броситься за ними вдогонку был велик, но вождь начал сомневаться, не очередная ли ловушка это внезапное отступление? Солнце уже наполовину скрылось, близились сумерки. Вряд ли благоразумно драться в темноте на незнакомой местности с незнакомым противником. Продолжать идти к реке Угоре также было опасно. Да и после дневного похода по жаре его воины нуждались в отдыхе. И Салым приказал становиться на ночлег и разбивать лагерь.

Пожалуй, ни одно из его приказаний с начала похода не исполнялось столь быстро и охотно.

— Все-таки странно это, — произнес Чуча. Это были его первые слова с тех пор, как путники, оседлав лошадей, возобновили свое путешествие. Остальные тоже молчали, думая каждый о своем. Видимо, думы эти были невеселы, вид у всех четверых был довольно унылый.

— Странно что? — посмотрел на него Владигор.

— Что она нас отпустила. Убить не попыталась или пленить хотя бы, чтобы помешать нам дальше идти.

— Ну, меня-то она уговаривала погостить подольше, — сказал Владигор, мрачно улыбаясь. — И ведь все ласково так, нежно, будто дороже никого у нее нет.

— Она что, правда так красива, как о ней говорят? — спросил аскан.

— Правда, — кивнул Владигор. — Гвидор на что чародей был гордый, и тот перед ее чарами не устоял. Чудовищно красива! Вот верное слово! — Он вдруг хлопнул себя по колену. — Чудовищно! Что-то нечеловеческое в ее красоте, не людское, меня прямо холод так и пробирал. Да и о людях она с таким презрением говорила…

— Тот садовник действительно не человек был?

— Человек, но… Неживой, полумертвый какой-то. Убитых она, что ли, оживляет?

— Помните безумного всадника, который на нас поскакал? — сказал Чуча. — Я таких целую дюжину во дворце встретил, пока Дария искал. Один навстречу пошел, так я подумал, что все, каюк мне, а он меня даже не увидел. — Чуча покачал головой и умолк, вспоминая свои переживания.

— А что потом было? — спросил аскан, которому было интересно все, что случилось во дворце, куда его не взяли.

— Потом я Дара с девчонкой отыскал, — произнес Чуча задумчиво и вдруг оживился: — А ведь она не случайно за камнем охотилась, Замарошка-то. Дочь с матерью в сговоре были. — Он повернулся к мальчику. — Думаешь, она из озорства камней похожих наделала? Нет, это мать ее науськала. Чуть не прибила девчонку, когда та про камни обмолвилась.

Дар пожал плечами:

— А мне жалко Замарошку. Ее и по голове погладить некому.

Владигор пристально посмотрел на Чучу:

— Ты хочешь сказать, что царице только и надо было от Дара, что камень его размножить? Но зачем?

— Откуда я знаю зачем? Ты с ней беседу вел, а не я.

— Она не может сама прикоснуться к нему, он ее может убить, — произнес Дар.

— Точно! — вспомнил Чуча. — О том и Седон говорил. Замарошке камень чуть руки не оторвал, когда она его схватила.

Владигор помолчал. Затем промолвил:

— Значит, она нас отпустила, чтобы проследить, куда мы отправимся. И теперь наблюдает за нами. Надо скрыться с ее глаз.

— Как же, скроешься от нее! — проворчал Чуча. — Она нас даже у Седона нашла. Даже в пустыне отыскала. Теперь ни за что не отстанет. Хотя постой! Сдается мне, что, когда мы к самому дворцу подошли, она нас не видела.

— Ты откуда знаешь?

— Я единственный из вас павлина ел. Жесткое мясо такое, до сих пор в зубах сидит! Так вот. Хоть стол-то и накрыла она, но не в последний час, а накануне, на всякий случай, значит. Я заметил, что еда присохла чуть-чуть, а фрукты уж и портиться стали.

Аскан пожал плечами:

— Почему же, по-твоему, когда мы далеко были, царица нас видела, а как ближе подошли, перестала видеть?

— Так из-за камня же!

— Из-за камня?..

— Чуча хочет сказать, — пояснил Владигор, — что сила камня враждебна Черной Магии, которой владеет царица Морошь. И сила эта такова, что обезоруживает царицу, оберегая Дара. И нас вместе с ним.

— Значит, и сейчас она нас не видит? — спросил аскан.

— Может, и не видит, — вздохнул Чуча. — Да что толку! Нам ведь не свернуть никуда, сами взгляните.

Слева и справа от путешественников на расстоянии не более ста шагов тянулись вдаль широкие рвы. Владигор мог поклясться, что минуту назад их еще не было. Словно две безводные реки текли от видневшегося вдали дворца. Перепрыгнуть рвы смог бы, пожалуй, лишь Лиходей, и то с немалым для себя риском. Другим коням, даже помолодевшему Пятнышку, это было не под силу.

Чуча подскакал к краю левого рва и присвистнул:

— Глубоко, однако! Вниз спрыгнешь — не выкарабкаешься.

Сзади послышался глухой шум. Чуча обернулся. И без того круглые глаза подземельщика еще больше округлились. По дну двигался черный поток, вздымаясь волнами до самых краев рва. Иногда высокая волна выплескивалась на траву, сразу же превращаясь в черную шевелящуюся массу. «Змеюки! — вспомнил он слова Замарошки. — Из яиц вылупляются…»

— Скачем скорей! — крикнул Владигор и пришпорил Лиходея.

Все поскакали за ним.

Дворец уже едва был виден на горизонте, а два рва по-прежнему никуда не сворачивали, словно указывали единственный путь, от которого не велено было куда-либо отклоняться. Змеиное шипение осталось далеко позади, но ни у кого не оставалось сомнений, что гады ползут по пятам, и стоит остановиться, как они опять появятся.

Впереди начала обозначаться стена, про которую Филимон говорил, что она защитным кольцом огибает пространство вокруг дворца. Оба рва упирались в эту стену, сближаясь и оставляя между собой лишь маленькую площадку. Подскакав к стене, Владигор спрыгнул с седла и обнажил меч, собираясь, как накануне, прорубаться сквозь сыпучую песчаную преграду. Однако стена на этот раз не рассыпалась, удар получился звонким, из-под меча вылетел сноп искр.

— Она железная! — воскликнул князь с досадой.

Дар тоже спрыгнул на землю и подбежал к стене.

— Это дверь, — сказал он, указывая на отверстие, напоминающее замочную скважину. Он начал стирать ладонью налипший на дверь песок. Владигор отстранил его и пнул дверь ногой. Песок с шорохом осыпался, и на шершавой ржавой поверхности появился узор в виде двух змей, пожирающих друг друга.

— Они приближаются! — крикнул аскан, обернувшись назад. Леденящее душу шипение сотен тысяч гадов нарастало.

Владигор надавил на дверь плечом, но та не поддалась.

— Мне же Замарошка ключ дала! — спохватился Дар. — Не от этой ли двери? Она еще говорила, что без ее помощи мы отсюда не выберемся. — Он вытащил из кармана длинный ключ с двумя бороздками и вставил в замочную скважину. Ключ подошел. Дар попробовал повернуть его, но не смог.

— Замок заржавел, — сказал Владигор. — Дай-ка мне. — Он стиснул ключ так, что побелели пальцы. Тот со скрежетом повернулся внутри замка. — А ну навались! — скомандовал князь.

К ним с Даром присоединились Чуча и аскан. Дверь медленно начала отворяться внутрь, открывая вход в мрачный каменный коридор с низкими сводами.

— Быстро заводите коней! — велел Владигор.

Когда все оказались внутри темного коридора, свистящее шипение стало таким громким, что заболели уши. Из обоих рвов выползали черные змеи и устремлялись вслед за людьми. Владигор едва успел захлопнуть дверь перед наползающей кишащей массой и запереть ее тем же ключом, который благоразумный Чуча не забыл вытащить из замочной скважины и прихватить с собой.

Снаружи змей было так много, что дверь загудела от их напора. Но замок, к счастью, выдержал. Путники оказались в полной темноте.

Дар вынул из-за пазухи свой многогранник, и коридор осветился мягким неярким светом. Мальчику на миг показалось, что впереди мелькнуло знакомое белое платье, но возможно, ему это просто привиделось.

— Ай да девчонка! — воскликнул Чуча. — Сдержала-таки слово. Если бы не ее ключ, худо бы нам пришлось.

— Не будем задерживаться, — сказал Владигор. — Пошли отсюда.

— Если это опять лабиринт, — вздохнул аскан, — мечом его не пробьешь. Стены-то каменные.

Но коридор вел их прямо, никуда не сворачивая и не разветвляясь на другие ходы. Шли они достаточно долго. Наконец впереди забрезжил дневной свет, и Дар спрятал свой камень в кошель. Стало душно. Вновь повеяло горячим воздухом пустыни. Коридор кончился.

Солнце слепило глаза, привыкшие к темноте. Перед путешественниками простирался однообразный пустынный пейзаж, наводящий уныние. Лишь два столба, словно огромные ворота, торчали в пятидесяти шагах от выхода из коридора. За ними едва угадывалась дорога, но не каменная, а протоптанная лошадиными копытами. Этой дорогой, по всей видимости, уже давно не пользовались.

Владигор посмотрел вверх и обмер. Столбы оказались ногами настоящего воина-исполина, который с высоты своего огромного роста оглядывал неожиданных пришельцев. Савраматский конь аскана испуганно заржал, встал на дыбы и прянул в сторону. Великан тут же поднял свою ступню, грозя растоптать того, кто хочет без позволения улизнуть прочь. Аскан с трудом сдержал коня, и грозная ступня опустилась на прежнее место, но так, что содрогнулась земля.

— Чего ты хочешь? — крикнул Владигор. — Пропусти нас, мы не сделали ничего плохого.

— Малык хорч![11] — взревел великан.

Владигор и Чуча обменялись недоуменными взглядами.

— Он требует платы за позволение следовать дальше, — перевел аскан.

— Чем же мы заплатим ему? — пожал князь плечами. Он пошарил в седельной сумке и вытащил мешочек, в котором звякнули серебряные монеты. — Вот все деньги, что у меня есть. Возьми! — С этими словами он швырнул мешочек под ноги воину-великану.

Тот наступил на него, втоптав деньги в песок. Затем сделал шаг навстречу путникам, и те невольно попятились назад, в глубь коридора. Дар тоже порылся в своей седельной сумке и достал заветную баклажку — подарок чародея Микеши.

— Прими вот это! — крикнул он, протягивая ее великану.

Владигор хотел предупредить Дара, чтобы он не подходил близко, но великан никак не отреагировал на слова мальчика, глядя поверх него.

— Мне кажется, он меня не видит, — обернулся Дар к Владигору. — Царица хочет разъединить нас, чтобы дальше я ехал один. Попробуй сам отдать ему эту баклажку.

Владигор кивнул и закричал:

— Сначала попей нашей водички, а потом будем говорить о цене!

Великан нагнулся и протянул раскрытую ладонь, в которую князь вложил неиссякаемую баклажку. Она оказалась до смешного маленькой, но исполинский воин неожиданно заинтересовался ею, вынул двумя пальцами пробку и, запрокинув голову, стал пить. Тонкая струя лилась и лилась в его глотку. Путники терпеливо ждали, пока он напьется.

— Чтоб он лопнул! — пробурчал Чуча со злостью.

— Смотрите, с ним что-то происходит! — воскликнул аскан.

Действительно, голые ноги великана начали темнеть и набухать, из них стала сочиться вода. Затем водой пропитались его живот и грудь. И вдруг рука, держащая баклажку, отделилась от плеча и рухнула наземь. За ней скатилась голова, превращаясь в мокрый песчаный ком. И наконец все гигантское тело грозного воина рухнуло, став грудой сырого песка.

Путники как завороженные смотрели на эту песчаную гору, не в состоянии поверить, что она еще минуту назад была живым существом.

— Вот оно, хваленое могущество царицы, — произнес Владигор. — Все оно ненастоящее, мнимое и может в любой момент рассыпаться в прах.

— Баклажку жалко, — отозвался Чуча. — Поди откопай ее теперь!

— Да, времени на это у нас нет, — кивнул князь. — В путь, друзья!

До вечера они скакали по едва заметной дороге на северо-запад. Аскан то и дело оглядывался назад, но все было спокойно, никто их не преследовал. Не преградили им путь ни Змеиная Река, ни Огненный вал. Неужели, подумал Владигор, отпускает их Великая Пустошь и больше не грозит гибелью? Все же он заставил себя не забывать об осторожности и быть готовым ко всяким неожиданностям. Долго ждать не пришлось.

Было уже сумеречно, и Владигор присматривал среди невысоких скал удобное место для ночлега, как вдруг Дар и Чуча одновременно повернули в сторону от дороги и поскакали влево.

— Эй, куда? — крикнул им вдогонку князь.

Но те и сами уже остановились, поджидая, когда к ним подъедут Владигор и аскан.

— Куда это вы рванули одни на ночь глядя? — удивленно спросил Владигор.

— Я не собирался, — ответил Дар чуть растерянно. — Это Пятнышко в сторону поскакал. Может, дорогу вспомнил?

— А я сам не знаю, как повернул, — пробормотал Чуча и похлопал по животу. — Здесь вдруг что-то екнуло. — Хлопок получился звонким, и подземельщик вытащил из-под ремня Книгу пророка Смаггла. — Вот оно что, князь! Вдвоем с Дарием мы ошибиться никак не могли. Нам туда надо! И пророк Смаггл то же подсказывает!

Владигор помолчал и произнес:

— Пожалуй, ты прав. Поедем туда, куда вас чутье повело.

Аскан стоял молча и настороженно прислушивался.

— Ты чего? — спросил его Чуча. — Аль услышал кого?

— Нет, — покачал головой айгурский певец. — Но мне все кажется, что кто-то за нами наблюдает.

— Может, и так, — согласился Владигор. — Держите ухо востро. Морошь еще проявит себя, мне тоже чутье подсказывает.

Спустя час они остановились и расседлали лошадей. Аскан достал из мешка связку сухих веток и разжег маленький костерок. Чуча похвалил его за запасливость и уселся подле огня.

— Может, ты и водички с собой захватил? — спросил он с надеждой, облизывая пересохшие губы.

— Нет, — покачал тот головой. — Мы так привыкли к баклажке Дара, что о воде и не подумали.

— Как знать, может, и к лучшему, — отозвался Владигор. — Неизвестно еще, какой бы нас водой Морошь напоила.

— Жаль баклажку, — вздохнул Чуча и вытащил из-за пояса Книгу пророка Смаггла, — «Ключ от Восточных ворот Великая Пустошь хранит…» — прочел он негромко. Затем повернулся к аскану: — А ведь царица-то знала про тебя. И про песню твою знала. Что за песня, про что она?

— Думаю, вон про него. — Певец кивнул на Дара, который, размышляя о чем-то, прогуливался поодаль.

К ним подсел Владигор:

— Как ты мне пел тогда, в яме? «Приди же тот, кто не знает лжи, и маленький камень в большой вложи…»

— Тот камень Алат упрятан в земле, — тихо пропел аскан. — Небо грустит без него во мгле. Приди же тот, на ком крови нет, открой темницу, где спрятан свет…

Все трое замолчали, глядя на пляшущие язычки огня, которому недолго оставалось гореть, — слишком немного сучьев уместилось в мешке аскана.

Дар, побродив вокруг, направился к Пятнышку, который отошел далеко от костра и стоял в неподвижности. Подойдя к коню, мальчик вздохнул и обнял его за шею. Пятнышко фыркнул и отстранился.

— Ты что, Пятнышко? — спросил Дар и вдруг увидел прямо перед собой черный вход в подземелье. Из пологой дыры веяло сырым холодом, казалось, что-то страшное подстерегает там мальчика, вот-вот выскочит наружу и схватит его. — Ты отсюда меня вывез? — спросил он шепотом. Пятнышко заржал тихо и даже как-то жалобно.

Внизу действительно что-то зашевелилось, не издавая при этом ни звука. Дар зажал себе рот, чтобы не закричать, но вдруг узнал белое платье до пят и тонкую фигуру. Из-под земли вышла знакомая девочка, вернее, девица уже. Лицо ее округлилось, ключицы больше не подчеркивали худобу, покатыми стали плечи, грудь под сорочкой мягко приподымалась при дыхании. Но глаза оставались такими же печально-приветливыми и ясными.

— Ты опять идешь за мной, — сказала она с грустью. — Такого упрямца я еще не встречала.

— А разве я у тебя не один? — спросил Дар. — Еще кто-то есть, кого ты предупреждаешь о смерти?

— Сейчас только ты у меня есть, — ответила та. — Наверное, когда-нибудь будут и другие, но тогда и я буду другой.

— Ты изменилась, — сказал Дар, невольно любуясь ею.

— Это из-за тебя. Ты стал старше, а мы ведь с тобой взрослеем вместе. Ты мне нравишься, но я не хочу, чтобы ты шел за мной под землю.

— Я не могу иначе. — Дар опустил голову. — Подскажи лучше, чего мне бояться?

— Всего, — вздохнула та. — Ты так уязвим! Твое тело не защищено от острого меча или ножа, от зубов хищных зверей, от яда…

— А мой камень? Он разве не защищал меня до сих пор?

— Ты скоро расстанешься с ним. Хорошо, если это случится по твоей собственной воле.

Дар подумал немного и спросил:

— Смерть, как ты говоришь, сопровождает всякого. Почему же только я вижу тебя и разговариваю с тобой? Как же остальные?

— Они не думают о смерти. Они столько раз могли умереть, что привыкли к ней. А ты никогда и ни к чему не сможешь привыкнуть. Ни к радости, ни к боли. Всякую твою радость будет всегда омрачать мысль, что кому-то сейчас хуже, чем тебе.

— Скажи, мама моя жива?

— Я не могу сказать тебе. Если бы даже знала, это не в моей власти.

— А Микеша? Как он? У меня больше нет его баклажки…

— Прощай. Мне пора. Я сказала все, что могла. Будь осторожен.

Белое платье растворилось во мраке. Со стороны потухающего костерка раздались радостные восклицания Чучи. Спустя минуту появился и он сам.

— Дар? Вот ты где! Мы нашли приметный столб! В Книге пророка Смаггла, можешь себе представить, все мы есть! Сидим себе у костра, а вон там — железный столб! — Он указал рукой куда-то в темноту. — Где-то поблизости должен быть вход в подземелье, давай искать.

— Не надо его искать, — отозвался мальчик. — Вот он.

Лицо подземельщика расплылось в широкой улыбке:

— Так ты нашел его уже! Вот молодчага! Эй, сюда! — позвал он Владигора с асканом. — Дар вход нашел!

Рум ослабел настолько, что стоило ему встать с ложа, как все начинало кружиться перед глазами, голова наливалась свинцовой тяжестью и он вновь валился на подушки. Последнее масло догорало в светильнике, скоро должна была наступить полная тьма. Чувства верховного вождя айгуров притупились, и ему уже было все равно, в темноте он умрет или при тусклом свете догорающего фитиля. Его уже не мучили ни жажда, ни голод, да и сама смерть больше не казалась ужасной. Он даже был бы рад, что не придется исполнять волю Триглава и лезть под землю, в логово отвратительных коротышек. Лишь чувство мести не отпускало его, и, может быть, благодаря ему он еще был жив.

Когда вдруг задрожали стены, Рум открыл глаза и посмотрел на потолок, ожидая увидеть своего свирепого покровителя, который обещал вызволить его из заточения. Однако глаза его ничего не различили в темных сводах пещеры. Послышался грохот камней, внутрь ворвался поток свежего воздуха, и громовой голос произнес:

— Ты не туда смотришь, вождь. На этот раз мне не понадобилась твоя паутина. Вставай!

В замурованной стене зияла огромная брешь, и Рум увидел в ней высокого воина в черном плаще до пят. Рум попытался подняться. Ноги не держали его, и он бессильно опустился на ложе. Триглав шагнул в пещеру.

— Держи. — Он протянул верховному вождю небольшой кувшин. — Это вино вернет тебе силу. Пей!

Рум начал пить из горлышка, проливая красную тягучую жидкость на грудь. Руки его тряслись, он с трудом удерживал на весу кувшин с питьем, которого никогда прежде не пробовал.

— Это действительно вино? — спросил он, сделав несколько больших глотков.

— Не важно, что это. Пей до дна!

Когда кувшин опустел, Рум вдруг почувствовал необыкновенный прилив сил. Он легко поднялся на ноги, сжал и разжал кулаки и засмеялся.

— Этого тебе хватит, чтобы не испытывать жажды и голода до завтрашнего вечера. Завтра я вновь приду и, если ты выполнишь то, что я велел, помогу расправиться с твоими врагами.

— Мне нужно спуститься к грунам? — спросил Рум, не испытывая, как ни странно, ни малейшего страха.

— Да. И убить Морошь! Возьми с собой нож или меч.

— Я повинуюсь твоей воле, о могущественный мой покровитель. — Рум согнулся в почтительном поклоне. — Но если… — Он поднял голову и осекся. Триглава нигде не было. Лишь затхлое его дыхание еще витало в воздухе. Рум поднял с ковра меч и вышел из пещеры, переступая через крупные обломки развороченной стены.

Пройдя немного по коридору в сторону лестницы, ведущей наверх, Рум остановился и прислушался. До его ушей донесся негромкий смех девушек-наложниц, тихое бренчание рифелы. Из кухни, находящейся в нижних переходах, потянуло запахом вареного мяса. Справа по коридору находилась мастерская, оттуда слышался перестук молотков, визгливое подвывание точильных камней. Все эти звуки и запахи были настолько обыденными, что Рум на мгновение опешил. Жизнь, которая, как ему казалось, замерла на время его заточения, продолжалась как ни в чем не бывало. Никто не горевал по своему верховному вождю, не соблюдал траура, не оплакивал его преждевременную смерть. Может быть, все думают, что он покинул Воронью гору, чтобы возглавить завоевательный поход на Братские Княжества?..

Он пошел дальше и у поворота к пещерам, в которых трудились безъязыкие ювелиры и чеканщики, повстречал стражника, уставившегося на него с недоумением и страхом.

— Все ли в порядке? — спросил Рум нарочито спокойно.

— О да, мой вождь! — воскликнул тот сорвавшимся от волнения голосом.

— Где Харар?

— Мне это неведомо, мой господин, — пробормотал стражник, побледнев.

Рум впился в молодого воина глазами, затем криво усмехнулся и, не произнеся больше ни слова, двинулся дальше.

Следующим, кого он увидел, был сам Харар, шедший навстречу в сопровождении двух охранных воинов. Начальник стражи только что приехал, плащ его был в дорожной пыли, он шел мрачно глядя себе под ноги. Почувствовав впереди человека, который двигался прямо на него, не уступая дороги, Харар недоуменно поднял глаза и вскрикнул. Смуглое лицо побледнело, рука невольно потянулась к кинжалу на поясе. Но Рум опередил его, приставив острие меча к горлу начальника стражи. Воины Харара застыли в растерянности, не зная, кого им следует защищать — своего начальника или верховного вождя?

— Ты… ты жив? — прошептал Харар дрожащими губами.

— Как видишь, — процедил Рум сквозь зубы. — Где Салым?

— Он повел айгурскую конницу на Синегорье. Это Салым приказал замуровать тебя.

— И ты не только не помешал ему, но вступил с ним в сговор?

— Я думал, что ты болен. Но сейчас я вернулся, чтобы освободить тебя…

— Нет, Харар, ты вернулся не за этим, — перебил его Рум. — Ты хотел убедиться, что я мертв. Как же ты просчитался, глупец! Я жив, и мне больше не нужен такой начальник стражи, как ты.

Рум слегка надавил на рукоять меча, из горла Харара полилась кровь, он зажал рану ладонью, глядя на верховного вождя глазами полными ужаса. Рум отвел руку с мечом назад и со всей силы вонзил клинок ему в живот. Харар упал на спину. Оба стражника отступили, не решаясь произнести ни слова. Рум выдернул меч и обтер его о плащ умирающего.

— Эй, вы! — позвал он стражников. — Было совершено предательство. Виновники будут казнены лютой смертью. Ступайте за мной. Теперь вы подчиняетесь только мне и никому другому.

Те не посмели прекословить.

5. Седьмая звезда

Ночь была душная, как перед грозой. На юге действительно вспыхивали зарницы. Истомленные айгурские воины напрягали слух, пытаясь расслышать звуки грома — признак того, что долгожданный ливень движется в их сторону. Но не только грозы не было слышно, но даже кузнечики не нарушали ночной тишины, казавшейся зловещей. Несмотря на усталость, многие не могли заснуть. Пустые желудки бурчали от голода. Но жажда была еще нестерпимей. Завидовали тем, кто догадался добить раненых лошадей и напиться густой горячей крови. Их лица уродовала кровавая маска: умыться было негде, и запекшаяся на губах, щеках, бороде, шее кровь нестерпимо чесалась и жгла кожу, так что эти воины горько теперь жалели о своем необдуманном порыве.

Салым приказал стреножить всех до единого коней, чтобы они не взбесились и не бросились прочь, напуганные хищными зверями, которых беренды опять могли выгнать из леса. Кони выщипали всю полувысохшую траву под ногами и тоже страдали от жажды и голода. Два дозорных отряда всю ночь объезжали айгурский стан. Все по-прежнему было тихо. Салым был уверен, что беренды отошли в горы и уже не осмелятся встать на пути многотысячной конницы, когда она выступит утром.

До рассвета оставалось часа два. Вождь спал в своем шатре, когда его разбудил звон мечей.

— На нас напали! — В шатер заглянул испуганный скун.

Салым вскочил на ноги:

— Беренды? Сколько их? С какой стороны напали?

— Трудно разобрать в темноте, мой вождь. Со всех сторон.

«Верховный вождь», — хотел поправить его Салым, но промолчал и выбежал из шатра.

Действительно, трудно было определить, с какой стороны совершено нападение. Яростных криков, которыми сопровождается всякая неожиданная атака, не было слышно. Беренды, или кто бы там ни был, бились в полном молчании. Поблизости один из воинов запалил факел и тут же упал со стрелой в спине. «Они же совсем рядом, — ужаснулся Салым. — На расстоянии полета стрелы. Даже ближе».

— Коня! — приказал он.

Его приказ был исполнен не вдруг. Коня-красавца, на котором ездил толстый вождь, не оказалось в табуне. Недоставало многих коней. Кто-то перерезал путы и освободил их. Вскоре поймали и виновника. Это был не беренд, а синегорец, сбривший бороду и перепачкавший кровью лицо, чтобы не быть узнанным в темноте и как можно больше походить на айгура. Он не отвечал на вопросы, молча выдержал пытки и так же молча принял смерть.

Пока Салыму подыскивали другого коня, он выслушивал донесения скунов. Выяснилось, что на айгуров напали одновременно с трех сторон. Привыкшие биться в седле, став пешими, они отступали, неся огромные потери. Салым понял, что в битву вступила главная синегорская рать. Но и беренды не успокоились. Прикрывшись щитами, они шли неотвратимой стеной, пускали в ход огромные дубины, которые обычному айгуру и поднять не под силу, крушили все на своем пути, и не было никакой возможности противостоять этому грубому напору. Тем временем вождю донесли, что синегорская рать вклинилась в самый центр айгурского стана, стремясь разделить его надвое. Салым понял, что биться в темноте равносильно гибели. Дожидаться рассвета не было времени. И он велел седлать оставшихся коней и прорываться на северо-запад, пока нападавшие не взяли айгуров в кольцо. Салым надеялся, что, вырвавшись на простор, он с первыми лучами солнца вернется на место ночной битвы, сомнет и уничтожит дерзких синегорских ополченцев. В численном своем преимуществе он по-прежнему нисколько не сомневался. Но лишние жертвы тоже не нужны.

Те, кому не хватило коней, были обречены. Их настигали стрелы, а затем и мечи. Пешие айгуры, измученные жаждой и голодом, не успевали спасаться бегством. Они вопили, умоляя о пощаде. Догонявшие по-прежнему молчали, и это молчание внушало отступавшим панический ужас.

Проскакав версты три, айгурская конница остановилась. Небо на востоке начало светлеть. Салым оглядел нестройные отряды всадников и поразился, увидев, что их вдвое меньше, чем он ожидал. Они тяжело дышали, стараясь не смотреть на своего вождя. В их глазах читались бесконечная усталость и тоска.

Салым собрался крикнуть что-нибудь ободряющее, уничижающее врагов, но в горле было сухо, и он некстати закашлялся. Звон мечей на месте недавней битвы смолк. Айгуры с напряжением вглядывались туда, откуда только что ускакали. Никаких победных криков по-прежнему не было слышно, однако все узнали нарастающий дробный звук, который ни с каким другим нельзя было спутать, — звук наступающей конницы.

— Айгуры! — крикнул Салым. — Победа близка как никогда. Завоевать эту землю нам мешают только толпа берендов и неумелый синегорский сброд. Вперед! Уничтожим всех поголовно!

Но его всадники продолжали стоять на месте. Стало уже совсем светло. Не толпа берендов и не жалкий сброд приближались к ним, а хорошо подготовленная, сытая трехтысячная синегорская рать на боевых конях. Первых айгурских всадников, поворотивших вспять, скуны еще успевали стегать плетками. Но вскоре в бегство обратилось все войско. Напрасно Салым кричал скунам, чтоб те не позволяли отрядам рассеиваться, в общем шуме трудно было что-либо услышать. Наконец он тоже пришпорил своего коня и помчался, обгоняя других, прочь.

Проскакав без остановки верст десять, айгуры въехали в ими же разграбленную и сожженную деревню. Первым делом бросились к колодцу. Но жажду утолить не удалось. В темной глубине колодца плавал раздувшийся труп немощного старика, которого они зарезали ради забавы. Часть всадников поскакала в ближайший лес в надежде отыскать родник или ручей, но была встречена выстрелами из луков.

Небо стало затягиваться молочной пеленой облаков. Появилась надежда на освежающую грозу. Однако предгрозовая духота мучила нестерпимо, а вдали вновь появилась синегорская рать. Бегство возобновилось.

До полудня миновали еще несколько разграбленных деревень. Салым с отчаянием понимал, что следовать тем же путем, которым они сюда пришли, позорно и губительно. Но выбора не было. Оставалось надеяться, что они смогут достичь реки Угоры раньше, нежели их преследователи.

Загнанные лошади не выдерживали нескончаемого бега и падали замертво. Те, кто лишился коня, бросались на ближайшего всадника, чтобы, стащив того с седла, скакать дальше. От них отбивались плетками и мечами. Айгурская конница редела.

Первый удар грома прогремел, когда до Селочи оставалось не более десяти верст. Подуло пыльным ветром, не принесшим ни облегчения, ни свежести. Воздух стал густым, словно небо давило на людей своей тяжестью. Салым вдруг увидел, что вырвавшиеся вперед всадники останавливаются и поворачивают вспять. Из-за ближнего леса выезжала еще одна рать. Над передовыми конными полками развевались стяги Ладанеи и Венедии. Бежать больше было некуда. Салым отстегнул притороченный к седлу меч и бросил на землю. Остальные тоже стали освобождаться от оружия, признавая полное свое поражение и готовность сдаться в плен на милость победителей.

Когда подоспели дружины Ждана и Грыма Отважного, связанных пленных уже гнали в Селочь. Вождь Малас со своим малочисленным отрядом был схвачен днем раньше и ожидал своей участи там же. Князья Изот и Калин удивились, что не видят во главе союзных ратей князя Владигора.

— Он недалеко, — сказал Ждан. — Нужно спешить ему на выручку. Главный враг не побежден и затаился на Вороньей горе.

— Или под Вороньей горой, — прибавил Грым Отважный, и в этот миг серебряная молния рассекла небо. Громыхнул гром. Долгожданный ливень пролился на землю. Гроза была недолгой. Как и завоевательный айгурский поход, который так бесславно завершился.

Большой паук на мохнатых лапах подбежал к месту, где еще тлели угольки маленького костра. Через мгновение он превратился в прекрасную женщину. Морошь глубоко вздохнула, приходя в себя, затем бесшумно двинулась ко входу в подземный тоннель и скрылась там.

Еще не рассвело, когда к этому же месту подоспел паук поменьше, обратившийся в Замарошку. Она пошевелила ноздрями, нюхая воздух, безошибочно определила путь к подземной дыре и поспешила вдогонку за матерью.

Владигор, Дар, Чуча и айгурский певец осторожно продвигались по темному коридору. Кругом царила кромешная тьма, однако шедший впереди Чуча каким-то образом различал дорогу и предупреждал путников о крупном обломке камня под ногами или неожиданной ступеньке. Коридор был достаточно широк, лошади не стали помехой, их вели за собой (к большому облегчению Дара, которому ни за что не хотелось расставаться со своим помолодевшим Пятнышком).

Путники несколько раз останавливались, прислушиваясь к подземной тишине. Дар предлагал использовать для простоты движения свой светящийся камень, но Чуча запретил, боясь, что свет может привлечь к ним чье-то недружелюбное внимание. Подземельщик шел туда, где обитают груны, железняки, злейшие враги его, серебряка, и он знал, что, попадись он им в руки, молить о пощаде будет бессмысленно. Опасался Чуча не только грунов, но и всяких неожиданностей на враждебной территории, о которых предпочитал не распространяться до поры до времени. Он разрезал на куски свой плащ и обмотал копыта лошадей, чтоб не стучали о каменный пол. Все эти его предосторожности заставили и других быть предельно внимательными.

Через несколько часов пути Владигор настоял на том, чтобы все немного поспали. Чуча спать поначалу отказывался, но и его незаметно сморил сон, когда он уселся на каменный пол, прислонился к стене и вытянул уставшие ноги.

Ему показалось, что он лишь на минуту задремал. Ему приснилось, что он находится в поварне Ладорской крепости. На плите стоит большая сковорода, и в ней с масляным чавканьем жарится яичница. Только запаха почему-то не чувствуется.

Чуча открыл глаза. Сердце его сильно билось. Чавканье слышалось не во сне, а наяву.

— Скорее, вставайте скорее! — принялся он расталкивать остальных. — Утро уже!

— Откуда ты знаешь, что утро? — спросил Владигор зевая. — Здесь солнечного света отродясь не бывало.

— Знаю, знаю, — бормотал Чуча. — Уж ты мне доверься.

Вдруг громко ахнул аскан и отбросил что-то от себя, плюхнувшееся на камни со звуком коровьей лепешки.

— Что-то упало мне на лицо! — крикнул он. — Жжется!

— Утрись скорей рукавом! — велел Чуча. — Они могут быть ядовитыми.

— Кто? — не понял Владигор.

— Чавки. Их и назвали так потому, что они чавкают. Плохое место здесь. Давайте скорее уходить отсюда.

— На что они похожи? — спросил Владигор. — Дар, сынок, посвети нам.

Дар вынул из-за пазухи камень, и коридор озарился ровным розоватым светом. Весь потолок был покрыт странными зеленоватыми блинами, которые медленно ползли из мрака, издавая негромкое чавканье. Один из них отделился от потолка и чуть не упал на голову Владигору. Плюхнувшись на пол, чавк начал наползать на сапог князя, и Владигор с отвращением отпихнул его от себя. На сапоге осталось пятно зеленой слизи. Тут же сразу три чавка шмякнулись на спину савраматского коня, тот испуганно заржал, и аскан смахнул тварей рукавом халата.

— Поторопимся! — крикнул Чуча. — Они неповоротливые и на ходу нападать не станут.

Путники пошли дальше по коридору. Дар держал над головой свой камень, идти стало легче. Но конь, на которого напали зеленые твари, начал отставать. Аскан тоже приотстал, понукая его.

— Оставь его, сам догонит, — велел Чуча.

— Ты что же, встречался раньше с этим чавками? — спросил Владигор.

— Нет, — ответил подземельщик. — Но в Книге пророка Смаггла о них есть целая страница с рисунком. Там чавк точь-в-точь такой, как на тебя сверху свалился. Одно хорошо — грунов поблизости нет пока. Там, где чавки гнездятся, подземельщики не живут.

Чавканье над головами продолжалось. Сотни зеленых блинов шевелились на потолке, и казалось, что они вот-вот обрушатся на головы путников. Наконец число тварей начало уменьшаться. Коридор стал выше и шире и вскоре вывел на круглую площадку, откуда расходились в разные стороны три других коридора. Внезапно сзади послышалось отчаянное ржание и слившийся воедино чавкающий шум. Аскан бросился назад, но Чуча удержал его за руку:

— Коня уже не спасти. Я не велел тебе вести его за собой, потому что им нужно было оставить какую-то добычу. Это их надолго задержит. Прости, но иначе чавки преследовали бы нас по пятам.

— Как же я дальше без коня? — растерянно произнес аскан.

— Тут верхом не особенно поездишь, — сказал Владигор. — Жаль коня, да уж, видно, ничего не поделаешь.

Лиходей, Пятнышко и конь савраматского вождя, погибшего у Змеиной Реки, жались друг к другу посредине площадки, прядая ушами и взволнованно слушая ржание погибающего собрата. Затем Пятнышко отделился от остальных, приблизился ко входу в средний коридор и остановился, глядя в темноту. Дар подошел к нему и тоже посмотрел в темную даль коридора. На мгновение ему показалось, что он увидел впереди мелькнувшее белое платье. Пятнышко тревожно заржал.

— Он узнал дорогу, — сказал мальчик, поворачиваясь к остальным. — Но ему страшно идти вперед.

— Нам всем страшно, — пробормотал Чуча и первым двинулся в глубь нового коридора.

Они шли молча. Аскан часто спотыкался, поднимая голову к потолку. Но чавки больше не попадались. Дар, шедший за Чучей, по-прежнему освещал путь своим многогранником. Владигор держался за рукоять меча и был готов в любую секунду пустить его в ход. Но ничего не случалось. Они шли и шли по прямому коридору, гладкие стены которого вызывали у Чучи искреннее уважение к мастерам-подземельщикам. Сколько же усилий приложили они, чтобы проделать эту подземную дорогу, вынести отработанный грунт и камни, навести чистоту! И зачем? Чтобы вернуться этой же дорогой обратно — туда, откуда груны были изгнаны? Но она ведет в пустыню. Хотя, может быть, во времена подземных войн Великая Пустошь вовсе не была пустыней и выглядела по-другому?

Впереди вдруг послышался звук, такой долгожданный и приветливый, что Чуча остановился, боясь поверить своим ушам. Это было журчание воды. Подземельщик прибавил шагу, остальные также не отставали. Наконец они увидели быстрый ручей. Он выбивался из-под земли и бежал по неглубокому желобу вдоль правой стены.

— Как ты думаешь, вода не отравлена? — спросил Владигор.

— Кем она может быть отравлена? — повел Чуча плечами. — Хотя, конечно, всякого тут можно ожидать.

— Не отравлена, — сказал Дар, опустив ладонь в воду. — Это хорошая вода. Такой же ручей был у чародея Микеши.

Где-то, впереди или сзади, трудно было понять, раздался тонкий хихикающий смех. Аскан вздрогнул:

— Вы слышали?

Путники обменялись недоуменными взглядами.

— Мне кажется, я узнал этот смех, — сказал Дар. — Но откуда она здесь взялась?

— Точно, — кивнул Чуча. — Это Замарошка. Выследила нас.

— Замарошка! — позвал Дар. — Иди к нам, мы не причиним тебе зла.

Но смех не повторился. Подождав немного, все попили холодной воды, дали напиться коням и продолжили движение по прямому коридору. Ручей вскоре вновь спрятался под землю, словно не желал сопровождать путешественников, направляющихся в такое опасное место.

Вдруг Чуча замедлил шаги, затем и вовсе остановился. Владигор насторожился и посмотрел через голову Дара в темноту.

— Чего ты там увидал, Чуча? — спросил он. — Э, да и впрямь что-то есть. Каменные сундуки какие-то.

— Это не сундуки, — мрачно произнес Чуча, — а гробницы. Это подземное кладбище.

Гробы были сделаны из розового гранита и отполированы так, что можно было увидеть свое отражение на стенках. Верхние плиты лежали ровно и плотно, почти не оставляя зазора. На них были высечены какие-то письмена, жукообразные буквицы отливали золотом.

— Это имена грунов, которые погребены здесь, — сказал Чуча и прочитал: — «Вдали от родины ты лежишь, отец. Сын продлит твою тоску по ней».

— Сколько же он тоскует за отца? — спросил Владигор.

— Этой могиле более ста лет, — тихо ответил Чуча. — Может, и сына уже в живых не осталось. Когда груны переселились сюда, они еще надеялись, что смогут вернуться в свои пещеры под холмами Синегорья.

— Может, и по сей день надеются?

— Навряд ли. Иначе дали бы как-нибудь знать о себе. Но даже отомстить за свое изгнание им теперь некому. Подземельщики рассеялись по миру…

— Но пророк Смаггл, — напомнил князь, — свою книгу оставил неоконченной. Значит, и история твоего народа не кончилась. Вам еще доведется соединиться в одну большую дружную семью, я верю в это.

— Твоими бы устами, князь… — вздохнул Чуча и добавил негромко: — Честно сказать, и я верю в это. Без веры как же?

— Конечно. С верой дальше и пойдем. Мы еще не мертвые, нам успокаиваться рано.

Они пошли дальше вдоль гранитных гробов, которые все не кончались, но постепенно начали выглядеть не такими аккуратными. Позолота больше не украшала надгробные надписи, теперь совсем короткие, порою их не было вовсе. Гранитные плиты уже были не гладко отполированы, а вытесаны грубо, кое-как. Самый последний и самый большой гроб был приоткрыт, будто могильщики, торопясь уйти, забыли задвинуть плиту. Чуча заглянул внутрь. Гроб был наполнен человеческими скелетами.

— Они перестали хоронить мертвых как подобает! — воскликнул он с горечью. — Вообще перестали их хоронить.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Владигор.

— Уже несколько лет сюда никто не приходил. — Он указал рукой на землю под ногами. — Колеи от колес повозки покрылись пылью.

— Может быть, груны стали хоронить своих мертвых в другом месте?

Чуча с сомнением покачал головой:

— Племя грунов вырождается. Боюсь, что, когда мы повстречаемся с ними, ни о чем нельзя будет договориться.

— Я не собираюсь ни с кем ни о чем договариваться, — сказал Владигор. — Мне нужно, чтобы Дар сделал то, что должен сделать, и я помогу ему. Мы все поможем ему. Так?

Аскан с готовностью кивнул и добавил:

— И поможем свергнуть Рума, если это в наших силах. Как бы я этого хотел!..

— Осторожно! — завопил Чуча.

От левой стены рядом с тем местом, где стоял Дар, отделилась вдруг огромная, до самого потолка, плита и начала падать, грозя раздавить мальчика в лепешку. Но еще ближе к плите оказался савраматский конь, задержавший падение плоской громады. Владигор рванулся к Дару, схватил его за руку и дернул на себя так, что мальчик перелетел через Чучу и покатился по земле. Плита со скрежетом и громом рухнула, подняв густое облако пыли. Владигор подбежал к Дару, поднял его на руки и прижал к себе:

— Жив? Не очень ушибся? Хвала Перуну! Тебя же убить могло, сынок! И не узнал бы ты, что я — отец твой…

— Я догадался, — прошептал Дар. — Я во сне тебя видел. И маму видел. Только думал, что тебе сейчас не до меня.

— Ах ты! — задохнулся князь от неведомой прежде отцовской нежности. — Да как же мне может быть не до тебя! Я просто открыться боялся. Думал, не простишь, что за Ольгой, матерью твоей, недоглядел, упустил ее, не спас от врагов.

— Ты не виноват, — сказал Дар, осторожно освобождаясь из крепких отцовских объятий, от которых ушибленные локоть, плечо, лодыжка вовсе не перестали болеть. — Если мама еще жива, она то же самое скажет.

— Жива, жива… — пробормотал Владигор, не столько Дара утешая надеждой, сколько себя. Глаза его увлажнились.

Чуча с асканом подошли к упавшей плите, оказавшейся железной дверью. Из-под нее торчали копыта задавленного коня.

— Вот и еще одного коня лишились, — произнес аскан. — Если бы не он…

— Если бы да кабы! — перебил его Чуча. — Разве так раньше двери ставили! Косяки сгнили, камень раскрошился. Все кое-как, на скорую руку. Как будто не подземельщики-груны, а прямо не знаю кто!

— Если б дверь крепко стояла, мы бы ее, если бы и обнаружили, все равно не открыли, — справедливо заметил аскан.

— Ну, это еще неизвестно. Может, эта дверь совсем не туда, куда мы идем.

— Хотелось бы так думать, — промолвил аскан.

За упавшей дверью уходил вглубь не прямой, а сворачивающий в сторону коридор. Саженях в тридцати, там, где начинался поворот, на стене плясали слабые красноватые блики. Изнутри веяло горячим воздухом, пахнувшим сажей, железом и еще чем-то, похожим на запах болотных пузырей. И еще слышались отдаленные глухие удары по камню, которые могли производить только человеческие существа.

— Сколько мы уже под землей, Чуча? — спросил Владигор.

— Сутки скоро, — ответил подземельщик. — Сейчас звезды на небесах просыпаются, ночь настает.

— Неужели мы так мало идем? — удивился аскан. — Я, когда от стражников Рума убежал, несколько дней и ночей плутал, чуть от голода не умер.

— Это потому, что ты плутал, — сказал ему Чуча не без достоинства. — А мы напрямую, самым коротким путем пошли.

Владигор похлопал его по плечу:

— Верно, Чуча. Куда бы мы без тебя! А теперь оставайтесь все на месте. Дальше я один пойду. Оглядеться надо, что и как.

Дар, Чуча и аскан молча стояли и смотрели, как Владигор уходит все дальше и дальше. Вот он достиг поворота, оглянулся, махнул рукой и скрылся за ним. Дар повернул голову и посмотрел в темную даль другого коридора, по которому они пришли сюда, и увидел знакомую девицу-смерть в белом платье. Та была далеко, однако мальчик успел заметить, как, прежде чем исчезнуть в темноте, она предостерегающе подняла руку.

Филимон вытер пот со лба и перевел дух. Немногочисленные защитники Вороньей горы бежали. Это были не защитники даже, а увечные воины, которых не взяли в поход, случайные купцы со своими охранниками и рабами, обозники, пастухи, конюхи, бродяги. Некоторые и не пытались сопротивляться, предпочитая убежать от маленького отряда синегорцев, которых здесь вовсе не ждали. Ждали не их, а возвращающихся с победой и богатой добычей айгурских вождей Салыма, Маласа и Арана. Ждали верховного вождя Рума. Но так и не дождались…

Филимон объехал гору вокруг. К вершине вела одна-единственная каменная лестница, обвивающая гору, словно змея. По лестнице нетрудно было подняться, она была пологой и широкой, но Филимон опасался, как бы не встретили их на середине подъема стрелы или кипящая смола. Пока никто не стрелял в синегорцев из немногих окон и с самой верхней площадки, где виден был большой разноцветный шатер. Обитатели горы словно затаились. Не готовят ли каверзу какую-нибудь?

Впрочем, Белун и не велел Филимону проникать внутрь горы. Он должен был дождаться чародеев и ничего не предпринимать в одиночку. Филимон, не желая рисковать людьми, над которыми получил командование, разбил отряд на четыре группы по пятьдесят ратников и расположил их вокруг горы на расстоянии, недоступном полету стрелы. Они должны были просто поглядывать по сторонам, а в случае опасности вновь объединиться и действовать уже по обстановке. Если с востока появится подкрепление айгурам, благоразумней будет отступить и присоединиться к основным ратям Братских Княжеств, которые вот-вот должны будут вступить в Селочь.

Сделав эти распоряжения, Филимон, отказавшись от провожатых, отъехал в степь. Просто сидеть и ждать, что случится, было не в его обычае. Не отпускала тревога о Владигоре, Чуче, мальчике Дарии. Даже об аскане, этом безымянном бродячем певце, думалось с беспокойством. Аскан был хорошим спутником и надежным товарищем, хоть и айгуром по рождению. Кто знает, может быть, среди этого народа немало достойных людей? Жаль только, что встречаться чаще приходится со всякими оборотнями вроде Рума.

Вскоре над степью пронеслась тень крупного филина, который поднялся в небо и полетел к Вороньей горе.

Филимон не стал подниматься на самую вершину, а, углядев небольшое отверстие в гладкой горной стене, устремился туда и вскоре влетел в небольшое помещение. Оно было пустым. На полу шевелились от ветра вороньи перья. Через приоткрытую дверь видна была уходящая в глубь горы полутемная пещера с низкими сводами. Филимон прислушался и, убедившись, что поблизости никого нет, принял человеческий облик.

Пройдя пещеру, он вышел на площадку, откуда в разные стороны расходились ступенчатые ходы. Одни вели наверх, другие вниз, третьи вперед. Чьи-то шаги раздались совсем рядом. Филимон замер и прижался к стене. Мимо него быстрым шагом прошел горбоносый человек, которого Филимон узнал бы среди тысяч айгуров. Это был верховный вождь Рум. Его сопровождали два воина, шедшие сзади и выглядевшие, как показалось Филимону, растерянными.

«Странно, — подумал Филимон. — Рум должен быть сейчас во главе айгурской конницы. Уж не двойник ли это?»

Крадучись он пошел следом. Идти пришлось недолго. У входа в одну из пещер Рум сказал что-то воинам, снял с шеи длинный ключ на цепочке, открыл массивную дверь и скрылся за ней. Воины встали возле двери, неподвижные как изваяния.

Филимон не стал дожидаться, когда Рум выйдет обратно, и поспешил назад. Выбрав из нескольких коридоров тот, которым, как ему показалось, пользовались чаще других, он пошел по нему, держась ближе к стене и стараясь ступать бесшумно. И все же пройти незамеченным не удалось. Навстречу ему шла женщина с большим глиняным кувшином на плече, глаза ее были опущены. Поравнявшись с Филимоном, женщина вдруг повернула голову и увидела его. Она вскрикнула, взмахнула руками, кувшин сорвался с плеча и громко разбился об пол, забрызгав водой штаны Филимона. Женщина с криками побежала назад, и вскоре из глубины коридора показался айгурский стражник. Он шел на Филимона с обнаженным мечом, но выглядел испуганным. Видно было, что чужой человек, проникший внутрь Вороньей горы, — явление из ряда вон выходящее. Филимон подумал, что стражник скорее всего не знает, что у подножия горы расположились синегорские воины. Однако схватки было не миновать, а, кроме ножа, у Филимона не было никакого другого оружия. И тогда он повернулся и побежал. Сзади послышался топот пустившегося вдогонку стражника.

Слева оказался вход в другой коридор, уходящий вверх. Филимон свернул туда и прижался к стене. Шаги сзади затихли. Стражник понял, что вражеский лазутчик затаился где-то поблизости и ждет случая, чтобы напасть неожиданно. Он шагнул в боковой коридор, полоснув мечом воздух впереди себя. Лезвие едва не задело щеку Филимона. Он оттолкнулся ладонями от стены и, пока стражник отводил руку для второго удара, пнул его носком сапога в колено левой ноги. Тот взвыл от боли и упал, выронив меч. Филимон не стал мешкать, подобрал меч, ударом плашмя оглушил стражника и побежал дальше.

Добежав до конца коридора, он услышал гомон голосов, испуганные возгласы, крики ужаса. Но весь этот шум относился не к Филимону. Десятка два мужчин и женщин столпились над окровавленным телом могучего воина, который был еще жив, но, судя по огромной луже крови, в которой он лежал, мгновения его жизни были сочтены. Умирающий с хрипением повторял одно и то же имя: «Рум, Рум…», пытался сказать еще что-то, но коченеющие губы не слушались. К нему подбежали два стражника с носилками, с трудом переложили на них грузное тело и понесли куда-то. Толпа двинулась следом за ними.

«Увидит кто-нибудь меня с мечом, решит, что это я заколол беднягу, — подумал Филимон. — Что же тут у них происходит?..»

Он выбрал наугад один из расходящихся в стороны коридоров, также поднимающийся вверх, как и тот, по которому он только что шел. Больше никто не встретился ему навстречу. Филимон подумал, что коридор скорей всего тупиковый. Так и оказалось. В конце его была полуразрушенная стена, сквозь проломленную дыру Филимон увидел богатые ковры, золотые кувшины. Рассмотреть внутреннее убранство пещеры мешала темнота, с которой из последних сил боролся тусклый огонек светильника. По всей видимости, здесь кто-то совсем недавно был. Кто же? Уж не сам ли верховный вождь?..

Филимон почти уверился в этом, когда увидел плащ, украшенный вороньими перьями. Точно такой был у танцора на Ладорском пиру. И точно такой же был у горбоносого оборотня, с которым пришлось схватиться во время степного пожара. Филимон юркнул в дыру и поднял плащ с ковра. Первым его желанием было сжечь колдовское одеяние. Но тут в голову ему пришла другая мысль, от которой губы раздвинулись в язвительной усмешке. Бросив плащ обратно на ковер, он прошептал над ним одно из тех тайных заклинаний, которые если не окончательно перечеркивают силу Черной Магии, то значительно ослабляют ее. Годы учения у верховного чародея Белуна не прошли даром. Старик должен быть доволен своим учеником.

— Я убью тебя, совенок! — загремел вдруг яростный голос. Филимон вздрогнул, выскочил из пещеры и сжал меч, готовый защищаться. Вслед за ним из бреши в стене выполз коротколапый змей, бьющий своим драконьим хвостом по камням с такой силой, что те раскалывались на кусочки.

— Будь я трижды проклят, если это не Триглав! — воскликнул Филимон, наглея от страха. — То-то я слышу, воняет сильно из дырки. Думал, отхожее место тута, ан нет — Триглав себе гнездо свил!

Вместо ответа чудовище бросилось на Филимона. Тот едва успел отскочить. Зубастая пасть клацнула так близко, что зловонное дыхание обожгло Филимона. Он рубанул мечом, но тот даже не поцарапал толстой железной шкуры. Со звоном меч отлетел в сторону. Филимон и не надеялся, что сумеет одолеть чудовище в единоборстве. Силы были настолько неравны, что надежда оставалась лишь на собственные ноги. Он припустил назад по коридору с такой прытью, какой сам от себя не ожидал.

Добежав до того места, где полчаса назад лежал умирающий воин, Филимон резко свернул в другой коридор и столкнулся с тремя стражниками, сбив одного из них с ног. Правда, и сам упал. Прежде чем те сообразили, что происходит, Филимон вновь бросился наутек. Стражники устремились за ним и вдруг завопили благим матом, увидев, что не они одни преследуют незнакомца. Чудовище повергло их в такой ужас, что они повалились на землю, закрыв руками головы. Болтающийся хвост Триглава хлестнул по спине одного стражника и сломал ему позвоночник. И тут же дракон обернулся широкоплечим воином в длинном плаще. Бросив свирепый взгляд на досадную помеху, он возобновил погоню. Бежал он теперь гораздо быстрее, и расстояние между ним и Филимоном стремительно сокращалось. Но Филимон уже вбегал в пещеру, с которой начал свои приключения на Вороньей горе. Между ним и Триглавом было не более десяти саженей, когда он решился на то, чего никогда ранее не проделывал. Понимая, что прежде, чем он успеет принять спасительный облик филина, чтобы вылететь на волю, Триглав схватит его и убьет без всякого промедления, Филимон выпрыгнул из окна. На эту головокружительную высоту он и рассчитывал, надеясь, что лишние секунды позволят ему обратиться в птицу раньше, чем он разобьется о землю.

Если бы синегорские ратники, расположившиеся близ Вороньей горы, обратили свои взоры на ее вершину, они увидели бы невероятную картину. Вниз камнем падал человек, и его гибель была неминуема. Но почти у самой земли он вдруг исчез, а вместо него возникла большая птица, которая, то опускаясь в траву, то вновь взлетая, спешила отдалиться от горы как можно дальше.

Вслед за падающим человеком, превратившимся в филина, еще один воин вывалился из отверстия в верхней части горы. Однако падение его было странно медленным. Он опустился на землю без всякого для себя вреда и устремился вслед за птицей.

Но никто из синегорцев не замечал происходящего. Зато все видел верховный чародей Белун, а вместе с ним Зарема с Евдохой, которые только что подоспели к Вороньей горе, намного опередив двигающиеся сюда же победные рати Братских Княжеств. Верховного чародея увидел и теряющий силы Филимон. Он все-таки ушибся о землю и удирал от Триглава из последних сил. Все его тело болело, крылья не слушались, подняться высоко в небо не удавалось. Снова расстояние между ним и его преследователем сокращалось. Но и Белун уже спешил навстречу Филимону. Тот вдруг вновь вернул себе человечий облик и крикнул срывающимся голосом, в котором слышалась даже какая-то обида:

— Учитель! Да что же это такое! Совсем эта тварь меня загнала! Найди ты на нее управу!

— Найду-найду, Филька, — ответил Белун. — Нашел уже.

Свирепый воин остановился. Он заметил верховного чародея с некоторым опозданием и был искренне озадачен его неожиданным появлением. Затем он узнал Зарему и женщину-ведунью, которую должен был убить сумасшедший синегорский мужик. Должен был, но почему-то не убил, хотя уже занес меч для удара. Растерянность Триглав проявил лишь на мгновение, он тотчас вновь овладел собой и произнес с нескрываемым презрением:

— Ты совсем обезумел на старости лет, Белун. Где твоя предусмотрительность и осторожность? Я даже рад, что ты оказался здесь, на чужой, а не на своей территории. Твои чары тут не властны. Я покончу с тобой, а заодно и с ними. — Он кивнул на обеих женщин и на Филимона, прячущегося за спиной Белуна и все еще тяжело дышащего. — Будешь сопротивляться или примешь смерть покорно и молча?

— Ты слишком много говоришь, — ответил Белун. — Не пора ли приступить к поединку?

Триглав захохотал. Степная трава зашевелилась, повеяло ледяным ветром. Белун покачнулся. Рядом с ним встала Евдоха, поддерживая старика за руку.

— Я знаю, ты хотел убить меня, — сказала она, глядя прямо в холодные глаза воина. — Зачем?

— Так, — усмехнулся тот. — Хотел сделать приятное одной… Одной моей знакомой.

Евдоха продолжала пристально смотреть ему в глаза, и усмешка медленно сползла с сурового лица воина. Он махнул полой плаща и обратился в лысого безбородого старикашку.

— Да ты, гляжу, настоящий враг, — процедил он скрипучим голосом. — То, что не сумел сделать сумасшедший, доделаю я.

Он воздел руки. В безоблачном вечернем небе полыхнула молния. Земля дрогнула. Евдоха почувствовала невероятную головную боль, в ушах зазвенело, из носа потекла кровь. Но в ту же минуту поднял руку и Белун, сжимая в ладони плоскую дощечку с изображением двух змей, поедающих друг друга, заключенных в черный треугольник. Глаза старикашки наполнились страхом.

— Отдай, — прошептал он, шагнув к Белуну.

Верховный чародей прошептал что-то и быстрым движением переломил дощечку пополам. Старикашка взвизгнул и упал на траву, корчась и извиваясь, будто в падучей. Затем его поглотило облако дыма, которое со свистом начало скручиваться в спираль, уносясь в небо. В небе образовалась черная жирная туча. С необычной быстротой она понеслась на север и вскоре скрылась с глаз.

— Одним врагом меньше, — устало промолвил Белун.

Зарема открыла пузырек с каким-то целебным снадобьем и дала понюхать измученной и бледной Евдохе. Филимон совсем уже пришел в себя и лишь охал, глядя туда, где скрылась черная туча.

— Ну, теперь не скоро он в наших краях объявится, — заключил Филимон, удовлетворенно потирая руки, будто это он, и никто иной, одолел в поединке Триглава.

— Тебя-то зачем на Воронью гору понесло? — спросил Белун.

— Ну как зачем? Оглядеться надо было, к штурму подготовиться.

— Подготовился?

— Э-э, у них там полная неразбериха. Убивают друг друга. Да! — спохватился он. — Рум-то в поход не пошел, я его своими глазами видел! Я каверзу одну подстроил ему. Хорошо б, если клюнул.

Филимон вдруг замолчал и прислушался. С запада нарастал многотысячный топот копыт. К Вороньей горе подходила объединенная рать Братских Княжеств. Гул становился громче. Затряслась земля.

— Во силища-то прет! — воскликнул с неподдельным изумлением Филимон.

— Ты не туда смотришь, — сказал Белун, невольно повышая голос, чтобы быть услышанным.

Филимон обернулся в противоположную сторону. В нижней части Вороньей горы, у самого ее подножия, образовалась вдруг огромная брешь, откуда вырвался такой яркий свет, что все прикрыли руками глаза.

— Скорее! — крикнула Зарема. — Там Владигор!

— И мой мальчик тоже там, — отозвалась уже на бегу Евдоха. — Он жив! Жив!..

Владигор вернулся спустя час. Лицо его было красным и распаренным, как после бани, рубаха насквозь была мокра от пота.

— Уф, жарища! — выдохнул он, садясь прямо на землю и прислоняясь спиной к стене. — Огненная Река, про которую Пятнышко рассказывал у Седона, она действительно есть. Широкая только, никакому коню не перепрыгнуть. — Пятнышко, услышав свое имя, фыркнул и ударил копытом о землю. — Может, он в другом месте через нее перебрался? А на той стороне реки у грунов что-то вроде рудника. До сотни людей насчитал. Коротышки сами не работают, только приглядывают за рабами. У каждого груна по копью. Плетками машут.

— Куда же мы пойдем? — спросил айгурский певец, глядя то на князя, то на Чучу.

— Как шли прямо, так и дальше пойдем, — ответил подземельщик. — Чего тут думать? Будто выбор есть.

— Пятнышко вон оттуда меня вывез, — указал Дар во тьму длинного прямого коридора. — Если б дверь не упала, мы, может быть, пришли бы уже.

— Сдается мне, она не сама упала, — промолвил Владигор. — Кто-то намеренно это подстроил, чтобы нас в пути задержать.

— Замарошка? — удивленно спросил Дар.

— Мамаша ейная, больше некому! — буркнул Чуча.

— Скоро узнаем, пошли, — сказал Владигор, вставая.

Путешествие возобновилось. Удары молотов по камню начали стихать. Горячий воздух остыл, вновь стало прохладно. Казалось, путники удаляются от конечной цели своего маршрута.

— Где мы сейчас находимся, Чуча? — спросил Владигор.

— Воронью гору огибаем, — ответил тот хмуро.

— Как же огибаем, когда все прямо и прямо идем?

— Это тебе кажется, князь, что прямо. Дорога поворачивает, только плавно, трудно заметить с непривычки.

Владигор ничего на это не сказал, и дальше все шли молча. Не только потому, что говорить пока было особенно не о чем. Брала свое усталость. Даже на разговоры сил уже не хватало.

— Стоп! — скомандовал наконец Владигор. — Эдак мы совсем выдохнемся, голыми руками бери. Всем спать три часа. Чуча, с зарей разбудишь?

— Разбужу, что ж, — отозвался подземельщик. — Дело нехитрое.

— С зарей… — недоверчиво повторил аскан и покачал головой.

Было и в самом деле странно слышать это слово в кромешной тьме, наступившей после того, как Дар спрятал за пазуху светящийся кристалл. Но Чуча лишь многозначительно хмыкнул, ничуть не сомневаясь в своих исключительных способностях определять время суток независимо от того, под небом он находится или под землей.

Сон сморил всех. Владигор хоть и не растянулся на земле, как остальные, а принял в сидячем положении намеренно неудобную позу, все же не смог перебороть усталости и, вместо осторожной дремы, заснул крепко и без сновидений.

Дару тотчас явилась его знакомая. Он даже не знал, наяву это с ним происходит или девица-смерть снится ему. Белое платье маячило в пустоте, нежный голос то наплывал, то становился еле слышным.

Она убьет тебя, если ты попытаешься вернуть свой маленький камень большому. Иначе она сама умрет. Но тебе нельзя убивать Морошь, тебе никого нельзя убивать. Только невинная душа способна вдохнуть жизнь в Седьмую звезду. Береги свою душу. И остерегайся подмены. Иначе Морошь обретет бессмертие и такую силу, против которой не устоят и боги. Мир тогда изменится, он будет жесток и уродлив. И ничего нельзя будет исправить. Остерегайся подмены! Остерегайся подмены…

Его разбудил крик Чучи:

— Вставайте! Мы проспали! Время уже за полдень! Солнце вовсю светит!

Упоминание о солнце звучало в кромешной тьме как насмешка. Дар вытащил из-за пазухи камень, посветил кругом и воскликнул:

— Пятнышко пропал!

Чуча сокрушался, ходя кругами:

— Я во всем виноват! Надо же было так проспать!

— Не ты один заснул как убитый, — ободрил его Владигор. — Посмотри лучше, куда следы коня ведут.

Чуча припал к земле:

— Назад он не повернул. Вперед пошел. Сам, чужих следов не видать.

— Пойдемте за ним, далеко он не мог уйти, — велел Владигор.

Они шли и шли, однако догнать Пятнышко не удавалось. Вдруг Чуча поднял руку, и все остановились.

— Здесь на него накинули аркан, — сказал подземельщик, вглядываясь в следы под ногами. — Трое их было.

— Груны? — спросил аскан. — Что-то следы у них немаленькие.

Вместо ответа Чуча выставил вперед свои башмаки:

— А ты на мои ноги посмотри! — Действительно, несмотря на малый рост, размер ноги подземельщика выглядел внушительно. Он обернулся к Владигору. — Мы опять к руднику подходим. Только теперь с другой стороны, которую груны, возможно, охраняют. Так что приготовимся на всякий случай.

Владигор кивнул. Дар спрятал камень. Но темнота не навалилась на путников своей непроглядной тяжестью. Впереди на стене вновь замелькали красные отблески, снова повеяло горячим воздухом. Коридор в этом месте делал резкий поворот влево. Чуча приложил палец к губам. Владигор придержал Лиходея, последнего коня, оставшегося у них. Дар тихонечко заглянул за угол и снова чуть не вскрикнул. Трое желтоглазых коротышек тянули за собой Пятнышко. Двое из них уже перешли по широкому деревянному настилу реку, по-видимому и называемую Огненной, поскольку перекинутые через нее доски дымились, грозя в любую секунду вспыхнуть. Третий грун подталкивал коня сзади. Пятнышко, упираясь, все же вынужден был подчиниться своим мучителям, испуганно косясь себе под ноги. Едва он перешел настил, как тот действительно вспыхнул, и третий грун, не удержавшись, с воплем рухнул в огненное месиво. Два других обернулись и озадаченно уставились вниз.

Дар спрятался за угол, чтобы они случайно не увидели его.

— У них мост сгорел, — сказал он. — Как же нам перебраться?

— А Лиходей на что? — успокоил его Владигор. — Для него это не препятствие.

— Тогда скорей надо! А то они Пятнышко уведут.

— Далеко не уведут, не успеют, — сказал Владигор и распорядился: — Чуча, ты первым со мной перепрыгнешь. Потом я вернусь за своим сыном. — Он перевел взгляд на аскана. — Затем за тобой, дружище. Держи лук наготове. Вдруг Чуче в это момент отбиваться придется.

Аскан с готовностью стал налаживать лук, который оставил ему Филимон. Чуча подошел к Лиходею:

— Ну что, Лиходеюшка, истомился небось по настоящему делу? Ничего, сейчас будет кому удаль свою показать.

— Ты не бодрись особо, — предупредил его Владигор. — Без нужды в драку не лезь.

Коридор за углом был совсем коротким. За Огненной Рекой пещера расширялась, своды ее уходили высоко вверх и терялись во мраке. Внизу, освещаемые полукруглым огненным руслом, виднелись какие-то сараи, склады из камней и досок, пустые повозки, конюшни. Четыре высоких столба стояли в самой середине площади. Между ними на большой высоте была натянута толстая веревочная сеть. Два груна тянули Пятнышко к сараю с коновязью, видимо к конюшне. К ним спешили другие коротышки, которые удивленно ахали и кричали, указывая друг другу на пятно, выделяющееся на конской груди.

— Мне кажется, они узнали его, — сказал Дар, вышедший из-за угла. Таиться было уже бессмысленно. Владигор вскочил на Лиходея и помог подняться Чуче, посадив его перед собой.

— И он к тому же не состарился, — поддакнул подземельщик. — Есть чему удивляться.

— Держись крепче, — сказал Владигор.

Лиходей с места рванулся вперед и легко перемахнул Огненную Реку. Ссадив Чучу, Владигор развернул Лиходея и так же легко перепрыгнул обратно. Князь посадил перед собой сына и вновь преодолел Огненную Реку. С высоты мальчик увидел на противоположном конце подземной площади широкий коридор, откуда исходил яркий свет, не похожий ни на дневной, ни на огненный. Это был ровный голубоватый свет, такой же, какой производил его маленький камень.

В этот момент их наконец-то заметили. Десятка два грунов бежали к ним с копьями. Желтоглазые коротышки были еще далеко, и Владигор рискнул вернуться за асканом. Но тот неожиданно замешкался, уронил колчан со стрелами, зацепил стремя тетивой лука, чуть ее не порвав. Уходили драгоценные мгновения.

Чуча, видя, что князь может не успеть на выручку, и боясь за Дара, вдруг бросился навстречу своим враждебным собратьям, что-то крича и размахивая руками. Груны окружили его, наставив на него копья. Чуча продолжал громко вопить, обращаясь то к одному, то к другому железняку. Пользуясь заминкой, Владигор и нерасторопный аскан перепрыгнули на Лиходее через Огненную Реку и поскакали к Чуче. Князь обнажил меч, аскан прилаживал к тетиве стрелу.

— Остановись, князь! — крикнул Чуча. — Не приближайся. Может, до крови не дойдет еще.

Владигор послушался и осадил Лиходея за сотню саженей до агрессивной толпы грунов. Чуча продолжал горячо говорить им что-то на своем языке. Видимо, его речь произвела впечатление, потому что коротышки опустили копья, неуверенно оглядываясь по сторонам. И тут к ним подбежал еще один грун, перед которым они почтительно расступились. Желтоглазый коротышка был одет в черный плащ из кротовых шкурок, в руке он держал короткий меч, круглые глаза яростно сверкали. Выкрикнув гневную фразу он ткнул мечом прямо Чуче в живот. Все произошло так быстро, что Владигор не сразу понял, что произошло. Чуча упал, но тут же поднялся. Глядя прямо в глаза предводителю железняков, он медленно распахнул полы кафтана и достал из-под ремня толстую книгу, которую не

смог проткнуть короткий меч. Владигор услышал имя Смаггл, которое Чуча пронзительно выкрикнул, подняв книгу над головой. Груны попадали на колени. Предводитель согнулся в низком поклоне. Затем убрал меч в ножны, приложил руку к сердцу, отвел ее и показал в сторону коридора, откуда исходил серебристо-голубоватый свет.

— Ко мне, князь! — позвал Чуча. — Они теперь не опасны.

Владигор осторожно тронул Лиходея. Рядом пошел подоспевший Дар.

— А Пятнышко они отпустят обратно? — спросил он.

Чуча что-то сказал грунам. Тотчас двое побежали вперед и подвели к мальчику любимого коня. Он обнял Пятнышко за шею, затем взобрался на него верхом. В окружении грунов с копьями все двинулись навстречу свету. Впереди гордо шествовал предводитель в кротовом плаще.

— Я видел этого желтоглазого вождя, — вполголоса произнес аскан. — Он прошел мимо меня с факелом, когда я прятался от стражников Рума.

— И я его видел, — вспомнил Дар. — В пещере у Микеши. В ручье.

— Не будем до поры до времени признаваться ему в этом, — ответил Владигор и обратился к Чуче: — Что ты им сказал?

— Они считают меня героем-освободителем, которому пророк Смаггл передал свою мудрость, — ответил тот с некоторым смущением.

— Вот и хорошо, пусть считают, — кивнул Владигор. — Куда они нас ведут?

— К Алат-камню и его царице, так они сказали.

— К царице? — испугался Дар. — Она уже здесь?

— Я понял, что они не Морошь имеют в виду. О той они даже не слышали.

Мгновенная догадка пронзила Владигора. Он вдруг понял, о ком идет речь. Сердце его заколотилось от волнения. Но оно было скорее тревожным, чем радостным. Через столько лет какова-то будет их встреча?..

Они вошли в освещенный коридор. Свет становился все ярче. Но он не слепил глаза, не пугал, не угрожал болезненной вспышкой. Непонятно было, откуда исходит этот свет, он был всюду. Дар отчетливо видел мелкие трещины в каменных стенах, грубые морщины на лицах грунов, грязные пятна на их простых одеяниях. Он заметил черноту у себя под ногтями, щетину на щеках отца, перед которым до сих пор испытывал робость, клочья ваты, торчащие из халата айгурского певца. Видеть это было неловко, потому что свет излучал непонятную чистоту. Казалось, он пронизывает насквозь, угадывает людские помыслы, словно решая, пропускать путников дальше или заставить их остановиться. Даже груны, которые жили рядом с этим светом, притихли, глаза их выражали благоговение и испуг.

Коридор кончился. Открылось просторное помещение, четверть которого занимала громадная полусфера. Это был вросший в скальную породу шар, сделанный из непонятного материала, прозрачного и в то же время наполненного изнутри клубящейся густотой. От него и шел необычный неземной свет. Неподалеку от шара на возвышении из гранитных плит была поставлена искусно вырезанная из цельного мрамора скамья, на которой неподвижно сидела небольшого роста женщина. Лицо ее было скрыто черным платком, к тому же сидела она вполоборота к путникам и не обернулась при их появлении.

Дар спрыгнул на землю. Владигор и аскан также слезли с коня. Пятнышко громко и призывно заржал. Предводитель грунов сорвался с места и побежал, смешно и неуклюже перебирая короткими ножками, к лавке, походящей скорее на трон. Поклонившись сидящей женщине, он что-то быстро заговорил, указывая рукой себе за спину. Женщина медленно повернула голову, платок сполз ей на плечи, обнажив седые волосы. В глазах ее выражались страдание, удивление, радость. Он сделала попытку встать, но ей это не удалось, и от бессилия она закрыла ладонями лицо.

— Ольга! — сдавленно выдохнул Владигор, узнавая и не узнавая ее. Он сделал шаг вперед. Но Дар опередил его и уже мчался со всех ног к своей матери:

— Мама!

Та протянула навстречу сыну обе руки, однако обнять Дара ей не удалось. Перед мальчиком вспыхнул огненный сноп, повалил дым, Дар от неожиданности упал. Камень вылетел у него из-за пазухи и покатился к ногам… царицы Мороши. Никто не понял, откуда она появилась здесь. Она стояла во всей своей красе и смотрела на мальчика с победоносной улыбкой.

К Дару подбежал Владигор и помог ему подняться.

— Что тебе здесь нужно, Морошь? — воскликнул князь с гневной угрозой.

— Я помогу Дару сделать то, что он должен сделать, — ответила та, переведя на князя взгляд, полный холодной непреклонности.

— Мне не нужна твоя помощь, — сказал Дар. — Пропусти меня к моей маме. И отдай мой камень.

— Возьми, — с готовностью ответила царица. Она нагнулась, подняла с земли многогранник и протянула мальчику. — С ним ничего не произошло. Ты знаешь, что с ним надо делать?

Дар взял протянутый камень, хотел спрятать его обратно в кошель за пазухой, но почему-то не сделал этого. Морошь по-прежнему стояла у него на пути.

— Отойди, — сказал он. — Я хочу подойти к маме.

— Это вот к ней? — с деланным удивлением переспросила царица. — Зачем она тебе, эта полуживая женщина? У нее даже не хватает сил, чтобы встать. Если тебе так хочется иметь мать, я, уж так и быть, стану тебе ею. Такого я не предлагала никому на свете, цени это!

Владигор обнажил меч и сделал шаг вперед, закрывая собой сына:

— Ты сошла с ума, царица. Сама не знаешь, что говоришь! Кто же может заменить настоящую мать! Уйди подобру-поздорову, не то я зарублю тебя.

Морошь не испугалась. Напротив, улыбнулась Владигору понимающей и заговорщицкой улыбкой:

— Я не сошла с ума. Мне действительно нужен сын, а не грязная и глупая дочка, у которой все валится из рук. И мне нужен достойный меня муж. Ты подходишь мне, князь. Грядут перемены, каких до сих пор не знал мир! И мы с тобой будем на вершине власти! Смотри!

Она повернулась к светящейся полусфере и высоко подняла правую руку, в которой был зажат точно такой же камень, как у Дара, только черного цвета. Внутри шара что-то произошло, он потемнел, на его плоских гранях начали проступать изображения человеческих лиц, подобострастных, восторженных, плачущих от умиления и беззвучно вопящих какие-то приветствия. Лица были очень похожими друг на друга, хотя, без сомнения, принадлежали разным людям. Вскоре они слились в одну толпу, и до странности одинаковые одеяния еще более подчеркивали ее безликость.

— Вот так они будут любить нас с тобой! — засмеялась Морошь. — А вот так будут нас бояться!

Владигор, Дар, Чуча и все остальные как зачарованные смотрели на громадную полусферу. От нее отделилось некое прозрачное облако, которое стало превращаться в объемное изображение большого города с крепостью, напоминающей крепость в Ладоре. На крепостных стенах было много воинов, все они указывали руками куда-то вверх. Внезапно над городом появился большой шар — точная маленькая копия того, что был сейчас наполовину врыт в землю. Из него вырвался яркий красный луч и вонзился прямо в середину крепости. В полной тишине та начала рушиться и вдруг разорвалась с такой силой, что смела своими обломками все дома в городе, превратив его за несколько мгновений в пустынное, выжженное страшным огнем место.

Груны завизжали и бросились в разные стороны, но объемная картина растворилась в воздухе, будто ее и не бывало. Чуча бегал между подземельщиками, успокаивая и собирая их вновь воедино, словно стадо баранов.

Морошь обернулась к Владигору. В глазах ее сияло победное торжество:

— Вот какая сила, князь, таится в этой упавшей звезде. Она будет служить нам, она сделает нас непобедимыми. Не какими-то жалкими княжествами ты будешь владеть — ты обретешь власть над всем Поднебесным миром. Достаточно лишь вложить камень, что я держу в руках, в отведенное ему место.

— Не слушай ее, Владигор! — прозвучал негромкий, но твердый голос. Ольга стояла, но видно было, что это ей нелегко дается. Она держалась обеими руками за мраморные подлокотники. — Эта женщина уже приходила сюда. Она хочет, чтобы Дарий помог ей в ее черных замыслах.

Князь шагнул к Ольге, но путь ему вновь преградила царица Великой Пустоши.

— Оставь ее, князь. Посмотри на нее и на меня! — Она засмеялась. — Неужели ты еще сомневаешься в выборе?

— Отойди в сторону! — Владигор поднял меч. — Иначе я сделаю то, что обещал.

— Иди! — Презрительно усмехнувшись, царица уступила дорогу. Но прежде чем князь с Даром сделали шаг вперед, сверху загромыхала опускающаяся железная цепь.

Груны оживились и радостно загомонили. Предводитель в плаще из кротовых шкурок отдал какое-то приказание, и несколько грунов принесли братины и чаши. Все груны сгрудились возле входа в пещеру, с вожделением глядя вверх. Наконец появились связанные толстыми веревками пять винных бочек. На них сидел человек, появление которого вызвало среди подземельщиков недоуменный ропот.

Аскан попятился. Чуча подбежал к Владигору:

— Это сам Рум, верховный вождь айгуров. Груны говорят, что никогда он не спускался под землю. Ну и место! Все здесь собираются! Не удивлюсь, если Фильку увижу.

Но князь, если и слышал, что говорит Чуча, не повернул к нему головы. Он смотрел в глаза Ольги, стоя в трех шагах от нее и не решаясь подойти и обнять бывшую свою возлюбленную. Та вымученно улыбалась, переводя взгляд с Владигора на сына.

— Ты моя мама, — медленно произнес мальчик, не то спрашивая, не то утверждая.

— Да, сынок, я твоя мама, — прошептала Ольга. — Как ты похож на отца!..

Она хотела сказать еще что-то, но тут ноги ее подкосились, и Владигор едва успел подхватить ее. Тело Ольги было необычайно легким, как у девочки. Она была смертельно бледна, и лишь глаза светились любовью и тихой нежностью. Владигор бережно усадил ее на скамью. Дар опустился на землю и положил голову ей на колени. Ольга осторожно провела слабой ладонью по его спутанным волосам.

— Я умираю, Владий, — сказала она полушепотом. — Находиться рядом с божественной звездой — не удел простых смертных. Но не горюйте обо мне. Я уйду от вас счастливой, потому что дождалась вас обоих. А теперь слушайте меня. Как только Дарий вернет звезде рожденный ею кристалл, уходите отсюда как можно скорее. Я могу лишь догадываться, что произойдет. Наверное, темница будет разрушена и Воронья гора перестанет существовать. Слишком много зла скопилось здесь. И не доверяйте этой красивой колдунье. Если она добьется своего, гармония света и добра никогда не наступит.

— Но как же ты? — покачал головой Владигор. — Я не могу оставить тебя здесь.

— Мы возьмем тебя с собой! — воскликнул Дар.

— Не беспокойтесь обо мне, — улыбнулась Ольга. — Там, куда я уйду, мне будет хорошо. Попрощаемся, Владий. Те дни, когда мы были с тобой счастливы, я всегда помнила и буду помнить. Обними меня, — попросила она и осторожно добавила, когда Владигор прижал ее к себе: — Только не сильно, а то сломаешь. — Она поцеловала его в лоб и, мягко отстранив от себя, обратилась к Дару: — Мальчик мой, живи долго, помогай людям, исцеляй их от хворей телесных и душевных. В этом твое предназначение. Та женщина, что тебя приютила, она говорила со мной. Сквозь подземные толщи ее голос сюда проник. И я теперь знаю, что с тобой приключилось. Она тебя любит как мать, так пусть же приемной матерью и останется для тебя. Прощай, мой мальчик. — Ольга прикоснулась сухими губами к его лбу. — А теперь иди. Твое время пришло.

Дар встал и посмотрел на отца, словно ища подмоги. Но глаза Владигора застлали слезы, он не мог ни слова выговорить от волнения, жалости, от невозможности повернуть время вспять. Мальчик отвел от него взгляд и посмотрел по сторонам.

Морошь стояла вполоборота и терпеливо ждала, когда сын с отцом попрощаются с умирающей.

Груны становились все шумнее. Одна бочка с вином была уже откупорена, желтоглазые подземельщики то и дело прикладывались к своим чашам и братинам, гомоня и хохоча. Все прочее их сейчас мало интересовало. Два-три груна уже упали на землю и спали мертвецким сном. Дар вспомнил про вино забвения, дурманящее действие которого он наблюдал в Фонтанном городе. Груны вели себя совершенно так же, как и савраматы. Напрасно Чуча уговаривал их не пить вина, красноречивыми жестами указывая то на царицу, то на верховного вождя айгуров. Даже предводитель в кротовом плаще отмахнулся от него и угрожающе взялся за рукоять меча, давая понять, что хоть Чуча и преемник пророка Смаггла, но и ему не поздоровится, если он будет мешать грунам предаваться пьяному разгулу. Между тем Рум, обменявшись с предводителем несколькими только им понятными жестами, направился к царице Мороши. Та не позволила ему подойти слишком близко, властным движением руки остановила его и обратилась к Владигору:

— Пора, князь. Вели мальчику взять у меня мой камень и вернуть его божественной звезде. И тогда мы с тобой завоюем весь мир.

Владигор посмотрел на нее с недоумением. Слова царицы звучали настолько неуместно и так не соответствовали его состоянию, что он даже не обратил внимания на подозрительно вкрадчивую интонацию в ее голосе.

— Что ты здесь забыла, Морошь? Почему ты шла за нами по пятам? Чтобы показывать свои воздушные фокусы? Ими меня не удивишь. В свое время в Белом Замке я достаточно насмотрелся этих зримых картинок. Но если представить на миг, что все, что ты мне показала, случится на самом деле, то я готов скорее удавиться, нежели принять тот мир, который ты мне предлагаешь.

— Это случится, Владигор, — произнесла Морошь с таким ледяным спокойствием, что холод прошел по спине князя.

— Мне твой камень не нужен, — гордо сказал Дар. — У меня есть свой, и я верну его этой звезде.

Морошь даже не взглянула на него.

— Решайся, князь, — повторила она, — Никто не предложит тебе того, что предлагаю я. Потом локти будешь кусать.

— Уходи! — воскликнул Владигор. — Ты здесь чужая.

— А ты разве нет? — Она усмехнулась и обернулась к Руму. — Я здесь в гостях. Если ты, князь, отказываешься от моей высочайшей милости, то верховный вождь получит все то, что могло принадлежать тебе. Хочешь сделаться правителем мира, мой храбрый Рум?

— О царица! — завопил тот. — Только прикажи, и я все сделаю для тебя. Хочешь, я убью его? — Он кивнул на Владигора. — Я давно мечтал это сделать. Или вон его? — Он посмотрел на мальчика. — Этот щенок ослепил меня на один глаз. С каким наслаждением я свернул бы ему шею! Хотя ты всегда почему-то хотела оставить его в живых. Или его. — Рум перевел взгляд на Чучу, затем на аскана. — Этот мне кажется знакомым.

— Не странно ли! — покачал головой певец. — Два войска бьются наверху. А два их вождя спустились под землю. Один пытается угодить чужеземной царице, которая хочет соблазнить другого. Из этого могла бы получиться забавная песня.

— А, это тот аскан, о песне которого ты спрашивала, царица, — узнал его Рум. — Что мне с ним сделать?

— Однако же, — певуче произнесла Морошь, пропустив вопрос мимо ушей, — ты спустился сюда не по своей воле. И вовсе не для того, чтобы убить Владигора или этого нищего певца. Разве не так?

Рум упал перед ней на колени:

— Да-да, ты угадала! Триглав заставил меня. Он вызволил меня из плена и в обмен на это потребовал, чтобы я помешал тебе исполнить то, что ты задумала.

— То есть подослал тебя, чтобы меня убить?

— Да, Триглав требовал этого от меня. Но я ни за что бы этого не сделал. Вот мой меч, он никогда не поднимется на тебя.

С этими словами Рум отстегнул от пояса ножны с коротким мечом и отшвырнул в сторону. К ним тут же подбежал Чуча и не побрезговал поднять дорогие, украшенные золотом кожаные ножны и даже обнажить острое лезвие.

— Довольно неосмотрительно ты поступил, — слегка улыбнулась Морошь. — Разве можно добровольно избавляться от оружия. Хотя в одном ты прав. Мечом тут многого не добьешься.

— Добьешься или нет, мы это еще посмотрим, — сказал Владигор, тряхнув своим тяжелым мечом. — Я хочу, чтобы ты, Морошь, в другом месте потолковала с айгурским вождем, которого еще ждет праведный суд за вероломное нападение на Братские Княжества и убийство князя Дометия. Молчите все! Настает время Дара!

— Приди же тот, на ком крови нет! Открой темницу, где спрятан свет! — торжественно пропел аскан. — Приди же тот, кто не знает лжи, и маленький камень в большой вложи!

Морошь сделала Руму знак молчать и с показной покорностью отошла в сторону.

— Ступай, сынок, — сказал Владигор. — Пора!

Дар вынул из-за пазухи камень. До светящегося шара было не более тридцати шагов. Мальчик вздохнул и шагнул вперед. Земля под ним дрогнула. Шар вдруг засветился красноватым светом. Дар остановился, затем сделал второй шаг. И опять его легкая ступня сотрясла гору. Кто-то из грунов испуганно ахнул, подземельщики замолчали, забыв о своем винопитии.

Дар сделал еще несколько неуверенных шагов вперед. Земля продолжала содрогаться. Шар светился уже кроваво-красным светом. В одном месте он пульсировал особенно ярко, Дар увидел там небольшое углубление и догадался, что именно туда он должен вложить камень. Кристалл, который он держал в руке, уже не был прозрачным и тоже стал мутно-красным. Мальчик остановился и обернулся назад.

Все молчали. В глазах Чучи, Владигора, аскана читались откровенный испуг и непонимание. Он посмотрел на мать. Ольга сидела уронив седую голову на грудь. Она была без чувств. Груны уставились на мальчика круглыми беспокойными глазами и молчали. У входа в пещеру столпились грязные люди в лохмотьях. Дар понял, что это рабы, которых груны использовали на своих рудниках. Они тоже смотрели на него с благоговейным ужасом. Рум растерянно озирался по сторонам, кидая вопросительные взгляды на свою могущественную покровительницу. Но царица Морошь единственная из всех сохраняла абсолютное спокойствие и полное равнодушие к происходящему.

На фоне красного зарева, залившего пещеру, мелькнуло вдруг белое пятно. Дар присмотрелся к нему и увидел в дальнем конце пещеры свою знакомую. Девица-смерть была не одна, с ней стоял Микеша и горестно качал головой.

Морошь переступила с ноги на ногу и произнесла чуть лениво:

— Что же ты остановился? Сделай то, чего от тебя ждут. Иначе я сама сделаю это вместо тебя.

Дар посмотрел на нее, затем вновь оглядел всю пещеру, встретившись глазами со смертью в белом платье, которую никто, кроме него, не мог видеть. «Остерегайся подмены!..» — всплыли в его памяти ее слова.

Остерегайся подмены!..

Он посмотрел на кристалл в своей руке и вдруг отшвырнул его от себя.

— Это не мой камень! Ты подменила его!

Кристалл подкатился к ногам царицы и раскололся пополам. Земля тотчас перестала содрогаться. Шар вновь стал серебристо-голубым. Зато покраснело от гнева красивое лицо царицы.

— Мерзкий мальчишка! Как ты посмел! Убей его, Рум!

Рум выхватил из-за пояса нож и бросился к Дару. Владигор с отчаянием понял, что не успеет защитить сына. Но верховный айгурский вождь неожиданно споткнулся и кубарем покатился по камням, едва не напоровшись на собственный нож. Его падение сопровождалось ехидным тоненьким смехом. Царица удивленно вскинула брови:

— Замарошка? Как ты здесь появилась?!

Довольная удачной подножкой, девочка продолжала хихикать. Морошь замахнулась на нее, но дочь быстро отскочила, ощерившись и по-звериному зашипев на мать. Владигор уже стоял рядом с Даром, загородив его собой. Рум зашевелился, поднялся на ноги и замер, увидев направленную на него стрелу. Аскан вовремя вспомнил про лук, который доверил ему Филимон. По выражению его лица Рум понял, что бродячий певец спустит тетиву не колеблясь.

— Ты спасла меня, Замарошка, — улыбнулся Дар.

— А теперь отойди в сторону, девочка, — сказал Владигор. — Если твоя мать вновь попытается нам помешать, как бы я не задел тебя ненароком. — С этими словами он поднял свой тяжелый меч.

— Но где же мой камень? — спросил Дар с беспокойством.

— Да вон он лежит, — показала Замарошка чуть в сторону. — Я не смогла его поднять.

Дар подбежал к тому месту, где совсем недавно стояла Морошь, и действительно увидел свой прозрачный кристалл, торчащий из-под гранитного обломка.

— Я убью тебя, — прошептала Морошь в бессильной злобе. Замарошка в ответ показала ей необычайно длинный язык.

А Дар уже шел к светящемуся шару. Земля на этот раз не содрогалась, серебристо-голубой свет лился ровно. Мальчик чувствовал необычайную легкость. Шар звал его, манил к себе. Свет стал осязаемым. Дар чувствовал, что он омывает его свежестью, освобождает от телесной и душевной усталости.

— Стой! — услышал он за спиной неестественный, почти визгливый окрик царицы Мороши. — Не смей делать этого!

— Не оборачивайся, сынок, — тут же раздался голос отца. — Иди вперед и не оборачивайся.

Дар заставил себя не оглядываться. Он вновь увидел углубление в полусфере, куда должен был вложить маленький камень. Сердце его уколола иголочка грусти от мысли, что скоро придется расстаться со своим чудесным оберегом. Сзади раздался вопль верховного вождя айгуров. Но Дар и на этот раз не обернулся.

Аскан не ожидал от Рума такого проворства. Тот вдруг вскочил и, охваченный жаждой мести, ринулся на Дара с ножом. Аскан выстрелил, стрела пролетела мимо. Владигор замахнулся на Рума мечом, но тот ловко увернулся, сделал еще несколько шагов к мальчику и вдруг остановился. Видно было, что он сам не понимает, в чем причина заминки. Его останавливала какая-то незримая стена. Рум наклонился вперед, изо всех сил отталкиваясь ногами, но не смог продвинуться ни на шаг. Внезапно он вскрикнул, неведомая сила приподняла его над землей и отшвырнула назад.

— Это по силам только мне! — воскликнула Морошь, но на пути ее встал князь Синегорья.

— Оставайся на месте! — приказал он, взяв меч обеими руками. Тяжелое лезвие со свистом рассекло воздух перед лицом царицы. Морошь отскочила назад, как кошка. Черный камень, точное подобие того, что был у Дара, по-прежнему был в ее руке. Из этого камня вырвался наружу огненный сгусток и полоснул Владигора по левому плечу. Рукав князя потемнел от крови. Владигор покачнулся, взялся за рукоять меча одной правой рукой и нанес удар, который царица сумела отразить все тем же огненным лучом.

Дар был уже в нескольких шагах от огромного шара, и Морошь, бросив на мальчика молниеносный взгляд, повела луч в его сторону. Но Владигор бросился вперед и рассек луч пополам. Короткая его часть отлетела так далеко, что вонзилась в грудь вождю грунов и прожгла его насквозь. Плащ из кротовых шкурок вспыхнул, несчастный подземельщик взвыл, схватился за край винной бочки, опрокинул ее на себя, и живой костер с шипением погас. Остальные груны бросились к своему вождю, но тот был уже мертв. Крик Чучи вывел их из оцепенения. Они похватали свои короткие копья и угрожающе двинулись на царицу. Морошь злобно усмехнулась, настолько ничтожна показалась ей эта угроза. Луч в ее руке стал короче, и все же был по-прежнему гораздо длиннее меча Владигора. Она вновь отбила очередной его удар и, отскочив в сторону, собралась метнуть смертоносный сгусток в Дара, которому оставалось несколько шагов до божественной звезды. И тут на ее руке повисла Замарошка.

— Не смей его убивать! — визжала она. — Он пожалел меня! Он гладил меня по голове! Она с тех пор ни разу не болела!..

Владигор замешкался с ударом, боясь поразить девочку.

— Ах ты звереныш! — прошипела царица. — Прочь от меня!

Она стряхнула с себя Замарошку. Та ударилась о землю, но тут же вновь вскочила и опять повисла на руке матери, вонзив ей в запястье свои острые зубки. Черный камень выпал из рук царицы, огненный луч беспорядочно закувыркался, его острие вошло девочке под подбородок, вырвавшись из затылка снопом искр.

— Так тебе и надо, звериное отродье! — закричала Морошь на мертвую уже дочь. — Из-за тебя я не…

Но договорить она не успела. Дар вложил маленький камень в единственное углубление в полусфере и отступил на шаг, зажав руками уши. Под сводами подземного зала грянули звуки, которые можно было бы назвать музыкой, если бы кто-нибудь из находящихся здесь слышал нечто подобное. Музыка походила на хор множества охотничьих рогов, но звучала громче, ярче, торжественней. Груны попадали на землю, обхватив ладонями головы. Царица Морошь бессильно опустила руки, в глазах ее застыла смертная тоска. Аскан выронил лук, лицо его выражало исступленный восторг. Владигор распахнул объятия навстречу сыну. Дар побежал к нему, прижался к отцовской груди и заплакал горько и безутешно, как могут плакать только дети. Князь искал слова, чтобы утешить его, но сам не мог ни слова вымолвить и беспомощно посмотрел на Ольгу.

Бывшая скоморошка, некогда удалая, веселая и ловкая, а теперь изможденная и седая, поднялась с каменной лавки и медленно пошла в сторону светящейся полусферы. Глаза ее были закрыты, движения неестественно заторможены. Подойдя к шару, она обернулась, открыла глаза и прошептала что-то, глядя с печальной улыбкой на князя с сыном.

— Ольга! — крикнул Владигор, но сам не услышал своего голоса.

Шар утратил вдруг четкие очертания, его поверхность пошла мелкими волнами, и Ольга стала исчезать в его глубине. Владигор попытался броситься к ней, но не смог двинуться с места.

— Она сказала, что станет теперь нашей звездой, — промолвил Дар. — Прощай, мама.

Его слова прозвучали неожиданно громко. Владигор с удивлением посмотрел на Дара и понял наконец, что музыка кончилась и наступила полная тишина. И шар перестал светиться. Сплошная тьма окутала подземный зал. Лишь царица Морошь по-прежнему была видна. От шара к ней тянулся тоненький серебристый лучик, от которого она тщетно пыталась освободиться, отбиваясь руками и нелепо прыгая то в одну, то в другую сторону. Лучик погас, но царица продолжала оставаться в ярком круге света. Она уже больше не пыталась спрятаться. И вдруг Владигор заметил, что она уменьшается и одновременно с этим меняется ее облик. Вместо ног и рук появляются мохнатые лапы, и вся она превращается в крупного паука — в одного из тех, каких довелось ему видеть в лабиринте, куда Морошь заманила князя. Громко заржал Пятнышко. По камням застучали его резвые копыта. Подскакав к светлому пятну, он резко остановился, поднялся на передние ноги и нанес задними страшный удар по мохнатому пауку. Тварь лопнула с отвратительным чавкающим звуком. Светлое пятно исчезло, и уже совершенно ничего невозможно было различить в темноте. Слышны были лишь отчаянные ругательства Рума и громыхание железной цепи, за которую он дергал изо всех сил.

Пронзительно яркий луч вспыхнул так неожиданно, что все зажали глаза руками. Луч бил из шара в дальнюю темную стену, и сила его была такова, что камни лопались и разлетались искрящимися кусками. Земля вновь начала трястись, и Владигору показалось, что шар поднимается. Луч продолжал буравить каменную стену, и она наконец взорвалась, будто в нее было заложено с десяток бочек черного порошка. В стене образовалась огромная брешь, и луч божественной звезды встретился с лучом заходящего солнца. Со свода пещеры начали валиться камни.

— Скорей бежим отсюда! — закричал Чуча. — Похоже, Воронья гора сейчас рухнет!

Пятнышко и Лиходей подбежали к Владигору и Дару и встали, нетерпеливо ударяя копытами по земле. Отец с сыном одновременно вскочили в седла. Мимо них уже бежали к выходу полуослепшие от непривычного света груны, рабы с кирками и лопатами, тянулись повозки, груженные бочками, кадками, коробами. Впереди мелькнул ветхий халат аскана. Владигор подсадил Чучу на Лиходея, и они поскакали навстречу заходящему солнцу, небу и ветру.

Первым, кого увидел князь снаружи, был Филимон. Он ругался и расталкивал грунов, мешавших ему вглядываться в брешь в стене. Те вдруг с воплями начали разбегаться в разные стороны. Виной тому был скачущий на них Грым Отважный. Коротышкам еще не доводилось видеть такой свирепого великана, горой возвышающегося на могучем коне. За ним мчался Ждан, уже заметивший князя и улыбающийся во весь рот.

Владигор осадил коня:

— Назад скачите! Воронья гора рушится! Обниматься позже будем!

— Где Рум? — взревел Грым. — Он должен быть внутри. Среди пленных его не было.

Земля содрогнулась. По гладкой поверхности Вороньей горы пошла широкая трещина. Витая лестница рухнула в нескольких местах. Ни подняться, ни спуститься по ней уже было нельзя.

— Прочь отсюда! — вновь закричал Владигор. — Если Рум еще там, он сам выбрал себе могилу.

— Глядите! Вот он! — воскликнул Филимон, указывая наверх.

Рум стоял на самой вершине Вороньей горы. На нем был черный плащ из вороньих перьев.

— Это тот самый танцор, что был на пиру в Ладоре! — узнал его Грым, доставая лук и вынимая из колчана стрелу. — Эх, высоко, стрела не достанет. Улизнет, пес!

— Не улизнет, — сказал Филимон. — Я его плащ поганый подпортил малость.

Рум шагнул с высоты и на какое-то время завис в воздухе, судорожно маша черными рукавами. Затем все услышали его отчаянный визг, и верховный вождь айгуров камнем полетел вниз. Огромный пласт отделился от горы и накрыл то место, куда упал Рум.

— Уходим! Скорее! — крикнул Владигор.

Филимон вскочил на коня позади Ждана, и все поскакали туда, где стояло многотысячное войско Братских Княжеств.

Дар приотстал. Впереди слышались ликующие голоса синегорских ратников, увидевших своего князя живым и невредимым. Владигор спрыгнул с коня, к нему спешили князья Изот и Калин, которых Дар никогда не видел, окружали другие люди, которых он не знал. Мальчик еще попридержал Пятнышко и направил его в сторону. Он ощущал в душе гнетущую пустоту. Камня, верного и надежного оберега, с ним больше не было. Отцу не до него. До мальчика долетал радостный смех Владигора, и ему странно было, что можно так смеяться, когда внутри горы, которая продолжала дрожать и разваливаться, осталась мама. Светящийся шар поглотил ее, сделал частью себя. И это не было смертью. Это было чем-то другим, чего Дар не мог еще понять. Может, отец понимает больше его и поэтому не грустит, а радуется. Может, мама еще вернется к ним?..

Нет, она не вернется. Дар вспомнил слова, сказанные ею на прощание. Она ушла навсегда. И еще она говорила про Евдоху. При мысли о доброй ведунье на сердце у мальчика потеплело.«И ту спаси, что тебя спасла…» Это про маму или про Евдоху? Разве ведунья не спасла его, когда к ней пришел Пятнышко с ивовой корзинкой? Или когда увела мальчика на левый берег Чурань-реки от расправы злобных мужиков. А он спас ее во время болезни. Значит, слова песни, которую пел аскан, не только про маму, и про Евдоху тоже. Он почувствовал щемящую грусть по этой доброй женщине, полюбившей его как настоящая мать. Наверное, она смогла бы понять его теперешнее состояние.

Дар чувствовал опустошенность еще и потому, что ему вдруг не о ком стало заботиться. Он сам не осознавал этого, как не замечали его помощи шедшие с ним путники. У Владигора будто сами собой заживали ушибы и ссадины и успокоился ноющий зуб. Чуча избавился от боли в пояснице, которая докучала ему в последние два-три года. У аскана бесследно исчезли язвы на ногах, а ядовитая слизь, которую оставил у него на лице зеленый чавк, не вызвала смертоносных последствий. Все эти недуги излечил Дар и не считал это своей большой заслугой, просто он не мог иначе. «Помогай людям, исцеляй их от хворей телесных и душевных. В этом твое предназначение» — так сказала ему Ольга, угадав в сыне великий целительский дар. Но матери помочь он не мог, как ни пытался. Перед силой, которая властвовала над ней, он был беспомощен…

Пятнышко совсем остановился, а мальчик, погруженный в свои размышления, даже не заметил этого. Вдруг что-то заставило его поднять голову. Он увидел спешащую к нему Евдоху, которую сопровождали высокий белобородый старик в длинной хламиде и пожилая женщина со смоляными волосами и необыкновенно проницательным взглядом. Дар спрыгнул на землю и побежал навстречу ведунье.

— Мама о тебе знает! — закричал Дар на бегу. — Она слышала твой голос! И я слышал его! Хочешь, я расскажу тебе, как все было?

— Конечно хочу, — кивнула Евдоха, плача и обнимая его. — Ты жив! Ты вернулся!..

Рядом раздался тяжелый топот копыт Лиходея.

— Дар, сынок, вот ты где! — воскликнул Владигор. — А я тебя ищу повсюду. Белун, это мой сын! — Князь спрыгнул с седла и встал рядом. — Зарема, похож он на меня? Евдоха, а?

— Лицом схож, — улыбнулся верховный чародей. — А сердцем…

— А сердцем? — переспросил князь.

— Время покажет, не торопи судьбу, — уклонился Белун от прямого ответа. — Дай лучше сына своего мне в ученики. Он способности имеет.

— Как? Так прямо сразу? — не согласился Владигор. — Мы и не поговорили еще как следует. Нет уж, пусть сначала в Ладоре погостит у меня.

— Пусть, пусть погостит, — кивнул Белун.

Дар посмотрел на Евдоху, затем на отца.

— Она со мной останется, — не то спросил, не то повелел он. — Так мама хотела.

— Что ж, я разве против. — Князь смутился чего-то. — Помнишь, ведунья, я обещал любое твое пожелание исполнить, коль живы будем. Проси теперь, чего хочешь.

— Али сам не знаешь, чего хочу я, — отмахнулась та. — Да ведь сбылось все, чего я желала. Дар жив, хвала Перуну! А все прочее, князь, пустое. Хоромы да богатства, что ты сулил, — это все не для меня.

Владигор пристально посмотрел Евдохе в глаза. Затем низко, до земли поклонился ей.

С новой силой затряслась земля, и раздался такой грохот, что Дар втянул голову в плечи. Воронья гора, мрачным столбом возвышавшаяся над степью, рушилась и рассыпалась в прах. Вместо нее медленно поднимался в небо огромный светящийся шар.

— Смотрите все! — торжественно провозгласил Белун. — Вот она — Седьмая звезда в созвездии Перуна! Да восстановит она миропорядок на небесах и на земле!

«Прощай!..» — беззвучно прошептал Дар.

Шар увеличивался в размерах. Было уже невозможно вообразить, как он мог спрятаться в недрах Вороньей горы, настолько та казалась теперь жалкой по сравнению с ним. На вечернем небе высыпали первые звезды. Шар продолжал подниматься. На минуту он остановился в воздухе, словно оглядывая руины своей бывшей темницы, замершее неподалеку войско, а также невысокого отрока в окружении нескольких человек. Затем полетел к небу стремительно и бесшумно.

Эпилог

В начале лета вдоль левого берега реки Аракос, полноводной и быстрой, ехали два всадника. Они не разговаривали и, казалось, не слишком спешили. Один из них, молодой и стройный, время от времени доставал из длинного кожаного чехла звучную рифелу, трогал струны, мурлыкал что-то себе под нос и вновь прятал ее в чехол. Второй был много старше первого. Седые его усы свисали к подбородку, он был хмур и выглядел удрученным. Имя его было Малас, и он первым нарушил молчание:

— Зачем ты выпросил свободу для меня? Разве я просил тебя об этом?

— Потому что ты мой отец, — ответил молодой. — И я не хочу, чтобы ты умер так, как Салым. Правда, что он проглотил перстень Рума?

Старый вождь пожал плечами:

— Так говорили. Но умер он не от этого. Его заколол скун, который был предан верховному вождю Руму.

— Бывшему верховному вождю, — поправил его сын.

— Он издох, как свинья, — промолвил Малас, глядя перед собой.

— Ты говоришь про Салыма?

— Про кого же еще! Как умер Рум, я не видел.

— Я видел, — сказал молодой. — Он прыгнул с Вороньей горы и разбился. Вдобавок его придавило рухнувшей стеной.

Некоторое время они опять ехали молча. Потом молодой нарушил молчание:

— Ты по-прежнему ненавидишь меня?

— Я никогда не испытывал к тебе этого чувства, — ответил, помедлив, Малас. — Стыд — да, но не ненависть.

— Стыд?

— А что же ты думал! Я надеялся, что мой сын станет таким же, как я, — гордым, отважным и мудрым вождем. А кем стал ты? Бродячим певцом? Даже от имени моего ты отказался. Мне стыдно было смотреть в глаза другим вождям. Я сказал им, что ты умер, иначе сделался бы в их глазах посмешищем.

— Нет, — покачал головой аскан, — никогда бы я не стал таким, как ты. Ты хотел, чтобы я носил твое имя. Но с именем Маласа люди связывают набеги и грабежи. Это я должен был испытывать стыд, что у меня такой отец.

— Люди! — Малас усмехнулся в седые усы. — Ты называешь людьми дикарей вроде савраматов?

— Да. А также синегорцев и даже берендов, от которых так позорно бежала твоя конница.

Гримаса боли и унижения исказила суровое лицо вождя.

— Если бы не спешка этого жадного и тщеславного толстяка, — прошипел он в усы, — никогда бы я не испытал такого позора…

— Ты так ничего и не понял, отец, — вздохнул аскан. — Ты водил дружбу с головорезами вроде Арана и Салыма, которые готовы были предать тебя в любую минуту. Ты послушно подчинялся Руму, продавшему свою душу силам зла. Ты поднял руку на того, кто в конце концов пощадил тебя. Еще месяц назад здесь был сплошной песок, а в Аракосе не было ни капли влаги. Этверскую пустыню пересекала Змеиная Река, а царица Великой Пустоши готовилась превратить в пустыню весь Поднебесный мир. На что ты надеялся, на что рассчитывал? Царица Морошь и тебя превратила бы в своего раба, и весь наш народ. Напав на Синегорье, ты вольно или невольно помогал ей.

— Дело прошлое, — махнул рукой Малас. — Не нужно поучать меня на старости лет. Я сложил с себя обязанности вождя, чтобы иметь время подумать над своей жизнью. Скажи лучше, правду ли говорят, что ты видел в пустыне Золотой дворец?

— Да, правду. Только он вовсе не золотой.

— Значит, он на самом деле существует!

— Месяц назад еще существовал. А сейчас не знаю.

— Как так?

— Он был воздвигнут с помощью колдовства. А теперь, когда главная колдунья мертва, все ее деяния тоже мертвы. Приедем домой, я все расскажу в подробностях. И спою новые песни, которые у меня появились. — Аскан опять достал рифелу из кожаного чехла и начал перебирать звонкие струны.

— Что это за песня, про которую старики говорили, что она изменит мир? Как песня может изменить мир?

— Эта песня уже спета, — ответил ему сын, — и она действительно изменила мир. Разве ты не заметил? Пришло время петь новую песню. И она почти готова…

Начинались сумерки. Малас вдруг остановил коня и стал пристально всматриваться в глубину Этверской пустыни, по краю которой они ехали.

— Глаза ослабли к старости, — посетовал он. — Посмотри, действительно ли савраматский отряд заметил нас и скачет сюда.

— Это не отряд, это верблюжий караван, — ответил молодой певец.

— Караван? Ты что, смеешься? Отроду савраматы ни с кем не торгуют и убивают всякого, кто вторгается на их пустынную землю.

— Привыкай к тому, что настали другие времена, — улыбнулся аскан.

Караван из четырех верблюдов медленно приближался к ним. Когда они были уже совсем близко, аскан крикнул по-савраматски:

— Откуда и куда путь держите, добрые люди?

— Из Страны Садов в Синегорье, — ответил сидящий на первом верблюде. — Из Фонтанного города в Ладор. Царь Седон послал дары князю Владигору.

— Царя Седона я знаю, — крикнул аскан. — Но что такое Страна Садов? Никогда о такой не слышал.

— Чужеземцы вроде тебя прозвали ее Великая Пустошь. Но теперь пески уходят. Повсюду бьют родники, журчит вода и расцветают сады.

— Мне знаком твой голос, — крикнул аскан. — По-моему, мы встречались. Скажи, тебя зовут Тарг?

— Да, меня зовут Тарг, и мы действительно встречались. Но твоего имени я до их пор не знаю.

Аскан покосился на отца и выкрикнул:

— Мое имя Малас. Малас-младший. Доброго тебе пути, Тарг.

Разойдясь с караваном, отец с сыном вскоре спешились и развели костер, готовясь к ночлегу. Аскан вновь достал свою новую, подаренную князем Синегорья рифелу и тихонько запел:

В подземном хранилище древних рукописей, что скрыто от посторонних глаз в глубине Ладорского холма, между сундуками важно расхаживал Чуча и обращался то к одному, то к другому подземельщику с укоризной:

— Вы что же думаете, овладеть мудростью ваших предков — пустячное дело? Нет, друзья мои! Придется попотеть. Не каждому открывается смысл древних писаний. Даже я не сразу смог прочесть Клигу пророка Смаггла. О гордыне и самоуверенности пришлось навсегда забыть.

Подземельщики, к которым обращался он, принадлежали к племени железняков, то есть грунов, и их вряд ли можно было уличить в самоуверенности и гордыне. Оба были очень юны и слушали своего наставника с открытыми ртами и покорными взорами. Еще под Вороньей горой они ни на шаг не отходили от носителя священной Книги пророка Смаггла, которую даже их деды считали безвозвратно пропавшей. Когда гора начала рушиться, они оказались среди немногих, кто рискнул выбежать за Чучей в степь. Большинство грунов разбежались по подземным пещерам и коридорам. Многие попадали в Огненную Реку. Родители этих двоих юношей также наверняка погибли под рухнувшей громадой горы. Однако детей своих груны никогда не баловали ни вниманием, ни родительской заботой, ни любовью, и скорбь, которую эти двое испытывали по умершим, не была долгой. Чуча заменил им отцов. Он кормил их, учил грамоте, рассказывал об истории рода подземельщиков, которую уже не многие груны помнили. Страсть к вину стала единственной радостью, которой предавались под Вороньей горой груны, это когда-то дружное и могущественное племя подземельщиков. Поэтому, когда один из молодых учеников отхлебнул из кувшина вина, которое Чуча принес из поварской для себя, Чуча снял ремень и больно высек провинившегося, пригрозив прогнать его с глаз долой. Угроза беднягу устрашила настолько, что он умолял повторить истязание, лишь бы это смягчило гнев почтенного учителя. И вот теперь он сидел на сундуке, боясь пошевелиться, и ждал, когда Чуча кончит свою речь и можно будет встать и размяться.

— …Сегодня вновь продолжим грамотой заниматься, — произнес уважаемый учитель и зевнул. — А то ведь стыдоба какая, своих имен написать не можете!

— А для чего нам это? — спросил второй грун, растерянно выпучив круглые желтые глаза. — Ну, читать — это понятно. А имена свои писать, для чего это нам?

Чуча всплеснул руками:

— Эх, голова твоя железная! Да разве ж предугадаешь зачем. Вот я, к примеру. В молодости думал, что не только писать, читать никогда не понадобится мне. А сам между тем вон куда попал! — Он обвел широким жестом сундуки, в которых хранились старинные книги и свитки. — Да не будь я грамоте обучен, Книга пророка Смаггла и по сей день, может быть, считалась бы пропавшей. Ну, хватит болтать! Думаете, мне нравится в головы ваши знания вбивать? У самого дел невпроворот! — Чуча опять зевнул.

— Учитель! — промолвил первый грун. — Ты устал сегодня. Не спал, всю ночь писал что-то. Может, прочтешь нам?

— Ну хитрецы! — погрозил Чуча пальцем. — Вам бы только от дела отлынивать. А что, право? Прочту, в самом деле, что у меня сегодня получилось. Ладно, слушайте.

Груны заулыбались, приготовясь слушать. Чуча взял несколько исписанных мелким почерком листов, прокашлялся и начал читать:

— «Зима в тот год запоздала. Зато весна выдалась бурная, с грозами и ливнями. И были предзнаменования страшные, грозившие бедствиями народам Синегорья и Ильмера. Желто-бурая туча приползла с востока и пролилась не дождем животворящим, а мелким песком, погубившим посевы и вынудившим бедных селян сниматься с места и искать убежища в иных местах…»

Оба груна слушали, забыв обо всем на свете. Чуча продолжал читать и спохватился лишь тогда, когда время ужина давным-давно миновало.

К вечеру Владигор отпустил айгурских старейшин, прибывших просить за пленных, по-прежнему томящихся в Селочи. Он пообещал отпустить всех, кто поклянется до конца своих дней не поднимать меча на синегорцев и не зариться на сопредельные территории Братских Княжеств. Старики заверили князя, что отныне быть по сему. Они передали Владигору решение совета старейшин, которое прекращает пожизненные полномочия верховного айгурского вождя. Вождь теперь будет избираться ежегодно, в начале осени, и править не долее чем до конца следующего лета. При особых заслугах перед айгурским народом вождь может быть избран на второй срок, но не ранее чем через год. Стан верховного вождя будет теперь располагаться у восточных отрогов Рифейских гор. Ущерб от грабительского похода, который предпринял самозванец Салым, будет выплачен полностью и не позднее нынешней зимы.

Старейшины держали речь с достоинством, без подобострастия, но и без обычной айгурской заносчивости, которой отличались бывшие посланники Ахмала и Рума. Владигор выслушал их благосклонно и тут же повелел воеводе Ждану отозвать синегорское войско, все еще находившееся в пределах айгурских земель.

Покончив с делами, он предложил старикам разделить с ним трапезу. Те как можно деликатней отказались, сославшись на спешку. Владигор не стал их уговаривать, понимая, что тем сейчас не до пиров.

Перед сном князь поднялся к сестре Любаве.

— Ждана только что отправил, — сообщил он ей и заметил, что мимолетная тень пробежала по лицу сестры. Сердечная привязанность княжны к синегорскому воеводе давно ни для кого не была секретом. — Не волнуйся, через три-четыре дня воротится.

Любава, смутившись на мгновение, поцеловала брата и улыбнулась:

— Что ни день, то кто-то уезжает. Чуча твой пропал куда-то, неделю его не видела.

— Чуча опять в подземном хранилище рукописей все свое время проводит, — тоже улыбнулся Владигор. — Ему теперь не до нас. Летопись пишет. Да ведь и ученики у него появились, два маленьких груна. Каждое слово Чучи ловят, любое его желание предугадывают. Может, и впрямь удастся ему подземельщиков вновь объединить.

— Вчера вот Дара проводили с Евдохой, — промолвила Любава. — Где они будут теперь, в Белом Замке?

— Навряд ли, — ответил князь. — Их Зарема увела куда-то. Какое-то время затворниками будут. Тут уж ничего не поделаешь, так надо. Дару в жизни столько еще предстоит совершить, что без учения не обойтись. Я вон тоже у Белуна три года безвылазно провел.

— Неужели целых три года? — ахнула Любава. — Как долго! А я к мальчику уж и привыкнуть успела. Как он на Ольгу похож… — произнесла она задумчиво и замолчала.

Владигор усмехнулся невесело:

— Ты первая сказала, что он на Ольгу похож, а не на меня.

Любава повернулась к нему, слезы жалости блеснули в ее глазах. Она нежно, как в детстве когда-то, погладила брата по голове и промолвила:

— Бедный мой Владий, опять ты остался один.

— Знаешь, Любавушка, — ответил он, мягко отстраняя ее руку, — у меня такое чувство, что не умерла Ольга. Вот говорим мы с тобою, а мне кажется, что она весь наш разговор слышит. Видно, всю жизнь мне с этим чувством прожить суждено. Случись чего, я не только твою заботу буду ощущать, но и ее тоже.

Он тяжело вздохнул, подошел к окошку и распахнул его настежь. В горницу влетел свежий запах реки Звонки, аромат Ладейной рощи и ближних лугов. Ночное небо было усыпано яркими звездами. Владигор отыскал среди них серповидное созвездие Перуна и долго смотрел на него. Одна из звезд светила особенно ярко. И Владигор даже не удивился, осознав, что ее мерцание в точности повторяет биение его сердца.