Вкусно – Кусь или Попаданка с пирогами

Глава №4

Глава 4

До дома Алиски мы добрались в темноте. Солнце стремительно, как бывает на юге и в горах, сползло с небосклона и оставило вместо себя сиреневый мрак и россыпь загорающихся звёзд. Где-то застрекотали горластые кузнечики. Тёплый ветер принёс аромат морского бриза.

Из-за темноты разглядеть дом я не сумела. Поняла только, что территория двора обнесена забором, а вход надёжно заперт калиткой. Железной, вроде, и а по размерам похожей больше на ворота. Как в темноте-то разобраться, где отворяются ворота?

Но Алиска, хозяйка всего этого богатства, немного повозилась, погромыхала чем-то и ловко распахнула калитку, а после, гордо, как самая настоящая королевишна, пригласила меня внутрь:

— Добро пожаловать, дона. – Она первой шмыгнула за калитку и уже со двора пробубнила, — только иди аккуратно. Тут плитки разъехались.

Вползаю вовнутрь, делаю пару шагов и тут же спотыкаюсь о камень. Шиплю от боли и зову свою подружку:

— Алиска, тут темно, как у чёрта в брюхе. Посветить бы чем.

В ответ тишина. Я напрягаюсь. Куда могла подеваться девчонка. Что с ней случилось-то в собственном доме?

— Алиска! – Негромко зову и прислушиваюсь, а потом взвываю во всю глотку, — Алиска, деточка!

Яркий свет вспыхивает где-то впереди, ослепляет меня.

— ОЙ! – я громко ойкаю от неожиданности и прикрываю глаза ладонью.

— Дона, я тут. Не бойся, я за фонарём бегала. – Запыхавшийся голос девочки приближается.

Открываю глаза и, щурясь от яркого света, облегчённо вздыхаю.

— Батюшки светы! Испугалась я за тебя, детка. Думала лиходей какой или бандит к тебе во двор забрался и…

— Не бойся за меня, дона Света, — Алиска смущённо шмыгает носом и добавляет, — или бойся, но только чуть-чуть. Очень приятно на сердце, когда за тебя переживают. Я уже и забыла как это.

Девочка хватает меня за руку и тащит по кривой дорожке в дом, подсвечивая себе фонарём. Неловко семеню за ней, чувствуя, как заплетаются ноги и как оттягивает руку сумка с образцами специй, ставшая вдруг тяжеленой, словно туда камней напихали.

—Вот и пришли. Заходи, дона Света. Тут теперь жить будем. В тесноте, но зато вместе.

Опускаю сумку на пороге и захожу в дом.

Божечки-кошечки! Какой же тут бардак! Большая, некогда уютная комната, в которой кучей свалены какие-то вещи, свёрнутые ковры, мебель и леший знает что ещё. С потолка свисает толстенная паутина, которая от света Алискиного фонаря и от сквозняка, рождает страшные тени, ухмыляющихся призраков и монстров чёрных улиц.

Представляю, сколько чудесного беспорядка я тут обнаружу при свете дня! А Алиска тут жила! Бедный ребёнок…

— Детка, — вздрагиваю от очередного слишком сильного колыхания паутины и прижимаю Алиску к себе, — как ты тут жила? В антисанитарии и разрухе? С крысами за хлеб дралась?

— А я не тут живу, — Алиска прыскает в кулачок, потом довольная тыкается мне в бок и шмыгает носом, — а во-о-он там.

Смотрю за движением тонкой ручки и вижу тяжёлую дверь. Проход к двери свободен.

— Показывай, а то спать уже охота.

Алиска кивает головой и тянет меня за собой. Быстро пересекаем страшную комнату и вмиг оказываемся в небольшой комнатушке с печуркой, парочкой диванов и большим шкафом. На полу лежит ковёр, потерявший свой цвет от наслоений грязи. На диванах несвежее бельё, захватанные одеяла. Зато паутины нет и пыли по минимуму.

Смотрю на Алиску. Ждёт вердикта, как приговора. Нервничает. Видимо, боится, что передумаю и уйду из этой дыры куда-нибудь в более приятное место. Да разве ж я могу бросить девчонку на произвол судьбы? Крыша над головой есть, а порядок – дело наживное.

— Хороший у тебя дом, детка, большой очень. – Я снимаю свою сумочку и бросаю на диван. Вроде как застолбила место, пометила его и тут остаюсь. Этакий знак, что никуда я не денусь. — А то, что беспорядок небольшой, так ты не переживай. Мы с тобой вмиг весь дом уберём и будет у нас с тобой красиво, как во дворце!

— Спасибо тебе, дона!

Алиска радостно взвизгивает и кидается ко мне, хватает за руки и начинает кружиться со мной в бешенной карусели восторга. Наконец она успокаивается, отпускает меня и начинает молнией носиться по комнате, тараторя без умолку:

— А спать ты будешь тут. Я тебе сейчас достану хорошую подушку, — Алиска ныряет в бездну шкафа, тут же выныривает с добычей в руках – огромной пуховой подушкой – бросает её на диван, рядом с моей сумкой, снова ныряет в шкаф и вылезает из него с чем-то розовым, тонким, — а это тебе ночная рубашка. Мамина.

Она трепетно протягивает мне свою ценность и ждёт, распахнув большие глаза.

— Спасибо, Алиска, — принимаю дар и расправляю в руках. Ночная рубашка, тонкая, шёлковая. От ткани пахнет луговыми травами и, совсем слабо, пылью, — мне бы умыться.

— Это есть, дона Света. Я мигом.

Она маленьким лохматым вихрем исчезает из комнаты, унося собой фонарь. Я делаю пару шагов в темноте, нащупываю диван и устало опускаюсь на него. Где-то внутри дома чем-то громыхает Алиска, что-то говорит, но я уже не слышу. Диван уютный, мягкий, только пыльный немного. Нащупываю подушку, подтягиваю к себе и укладываю под голову. Хорошо! На секунду прикрываю глаза и проваливаюсь в крепкий сон.

— Света, Свет…

Мягкий мужской голос врывается в сознание, дыхание щекочет ухо. Зовёт.

Вздрагиваю и хихикаю. Богдан. Это его привычка так меня будить по утрам. Любит он мои завтраки. Говорит, что это не еда, приготовленная из магазинных продуктов, а пища богов, которую я достаю из ангельской кухни. Льстец!

— Минуточку… — бормочу я, подглядывая из-под опущенных ресниц, — ещё одну минуточку, Богдан. Сейчас я встану.

Значит, я у него сегодня ночевать осталась. Получается сегодня суббота. Странно, вроде вчера был только четверг. Или среда? Протираю глаза, и пытаюсь сообразить: какой сегодня день и как я оказалась у Богдана. Оглядываюсь. Место какое-то странное и точно не квартира Богдана. И вообще не жильё.

Вокруг деревья – розовые какие-то, цветами усыпанные, лепестки дождём сыплются, мягкий свет заливает всё вокруг. Я лежу посреди зелёной поляны, поросшей нереально шелковистой и мягкой травой. Богдана не вижу, только голос откуда-то призывно звучит.

— Светлана… Света…

Голос Богдана меняет тональность, становится густым, властным, повелевающим. Я сажусь и озираюсь, гляжу по сторонам, пытаясь найти Богдана, и вижу здоровенную чёрную собаку, медленно выходящую из-за деревьев. Смутно знакомую, но вспомнить я её почему-то не могу. Она хищно облизывается на меня и вдруг начинает рычать.

— Эй! – вскрикиваю и прикрываюсь рукой.

— На место, Амико!

Сталь в голосе осаживает злобную псину. И я мгновенно вспоминаю кто это.

— Амико…— шепчу и просыпаюсь.

Сон. Просто сон, в котором переплелись мои воспоминания и переживания. И псина эта говорящая ещё. Будет теперь являться во снах, и кивать мне, и говорить со мной языком человеческим.

Зараза четырёхногая. Говорящая. Такими собаками только алкашей лечить от запоя. Вместо белочки придет пёсичка. И поговорит о смысле жизни и о вреде горячительных напитков.

Отбоя от клиентов не будет.

Я огляделась.

Яркое солнце заливает комнату сквозь распахнутое настежь окно. Свежий утренний ветерок колышет старые занавески. Вокруг обшарпанные стены, пыль и беспорядок. На втором диване спит Алиска, закутавшись в одеяло. Разметались кудри по подушке, солнечный луч скользит по веснушчатой щеке, а девочка знай себе, сопит – носом тихонько посвистывает.

Пытаюсь встать, но ноги путаются в чём-то тяжёлом. Одеяло! Алиска позаботилась, закутала меня, когда вернулась и увидела мою отключку. А я даже и не почувствовала.

— Спасибо, Алиска, — тихонько шепчу спящей девочке, аккуратно откидываю одеяло и встаю.

Ох! Спина затекла так, что хрустнуло где-то в пояснице и стрельнуло в ногу.

— Блин, блин, блин, — тихо, чтоб не разбудить Алиску, забормотала я и выползла из комнаты, согнувшись буквой «зю».

В такой же милой позе проковыляла по заваленной хламом комнате, потом в коридор и, наконец, выпала на улицу. Там уж я дала волю чувствам.

— Ох! Чёрт! – закряхтела я под звонкое пение ранних утренних птиц. – Так, мать, тянись… ага.. ещё. Так!

Хрусть!

Отпустило! Родной радикулит ослабил хватку и свалил до лучших времён. Ну, для него лучших, а для меня – не очень. Так, нужно будет сегодня организовать спальные места и чистоту. Первым же делом.

Огляделась.

Вокруг колосится чудеснейший сад. Запущенный в доску, но замечательный.

Развесистые папоротники соседствуют с белоснежным бульденежем, рядом колосятся высокие лилии, поодаль цветёт магнолия какого-то совершенно невообразимого цвета – переливчатого, пурпурного с отблесками белоснежных снегов и ярких звёзд.

Сирень – махровая, двухцветная – подпирает высокий деревянный забор. А вдоль заросших и разбитых каменных дорожек стройными рядами цветут тюльпаны и ирисы.

Развесистые яблони, усыпанные спелыми плодами, оттеняются могучими абрикосами и хрупкими вишнями.

Всё это цветёт, благоухает, плодоносит и радует глаз.

В прозрачном воздухе разносятся трели птиц и стрекотание невидимых насекомых.

— А как это… почему всё сразу и одновременно? Так же не бывает?! – недоумеваю я, прекрасно понимая, что все эти чудеса в моём мире невозможны. Вот совсем. – Волшебство просто.

— Ма-лаа-коооо…свежее ма-лаа-кооо…

Звонкий голос пронзает прозрачный воздух, раскатисто гремит и разрушает блаженство раннего утра.

— Берём свеже-ее ма-ла-коо!

От ведь зараза! Сейчас Алиску разбудит, ишак горластый! Кому твоё молоко сдалось в такую рань? Орёшь тут. Бегу к калитке, кое-как отворяю засов и выскакиваю на улицу.

— Ты чего орёшь? А? Я тебя спрашиваю? – Накидываюсь сходу на лохматого молочника с тележкой, уставленной кувшинами и большими флягами. В руках у молочника кувшин литров на пять.

— Ох! Мать моя женщина! – молочник отскакивает, икает, взмахивает рукой, делая попытку прикрыться от меня, и роняет кувшин.

Хрясь!

Глиняный кувшин не выдерживает такого обращения и разлетается вдребезги, оставляя после себя черепушки и большую белую лужу.

В воздухе отчаянно пахнет молоком. Хорошим, тёплым, сладким.

Молочник вытирает пот со лба и неистово дёргает глазом. От испуга, видимо.

Упс! Я не хотела… а чего он орёт? Детям спать не даёт.

— Ты чего орёшь ни свет, ни заря?! — продолжаю гнуть свою линию.

— Молоко продаю, — молочник вроде приходит в себя и перестаёт дёргать глазом.

— А орёшь зачем? – сбавляю напор и продолжаю сверлить молочника взглядом.

— Ну, дык, чтоб все слышали, — отвечает молочник и решительно подтягивает штаны. Бубенцы на его поясе яростно звенят весёлую мелодию.

Модник!

— Ну, услышали тебя, зачем опять орёшь?

— Э-ээ, — мычит молочник, оглядывается. Его взгляд замирает на луже парного молока и симпатичных черепушках от кувшина. Молочник вдруг начинает пыхтеть, краснеет, а потом вдруг сжимает кулаки и начинает вопить на меня, — ты, женщина, зачем мне убытки нанесла? Пять литров превосходнейшего молока… впустую… да я тебя… да ты!

— Чё орёшь опять, истеричка? Оплачу я тебе твои убытки. Счас, только за кошельком схожу.

Делаю шаг назад… и понимаю, что это настоящий попадос! Нету у меня денюжек местных. Ни копейки! Блинчики-оладушки! Чего делать-то?

Оглядываюсь на молочника и лучезарно улыбаюсь. Он, почему-то, косит глазом, делает шаг назад и утягивает за собой тележку. Чего это он?

— Мил человек, — подхожу ближе, — тут такое дело…

— Денег нет? – понимающе кивает головой молочник и отходит вместе со своей тележкой на пару шагов от меня.

— Не то чтобы нету, но местных совсем ни копейки, — радостно киваю я.

— Ну, тогда бывай, эм-м, женщина. Свидимся ещё.

Молочник резко хватает ручку тележки и, громко звеня поясными бубенцами, уносится вдаль по улице, оставляя позади себя лёгкое облачко пыли. И меня, стоящую разинув рот от удивления.

— И чего вопил? Чего возмещения убытков требовал?

Пожимаю плечами и возвращаюсь во двор. И только теперь замечаю дом.

Когда-то он явно был красивым. Кирпичный, в два этажа, крытый черепицей, с большими окнами и маленьким балкончиком, украшенным резными балясинами. В окружении чудесного сада. А теперь…

Заросший травой, запущенный сад окружает такой же запущенный дом. Кирпич кое-где обсыпался и в стенах появились небольшие трещины. Крыша лишилась части черепиц и явно протекает. Наверное, на втором этаже дичайшая сырость и плесень. Окна, через одно, зияют слепыми дырами, лишённые рам и стёкол. Некогда нарядное крыльцо обветшало, ступени осыпались и из них торчат обломки камней. Тяжёлая входная дверь, по виду из дорого сорта дерева, облезла, рассохлась и потрескалась.

М-да. Богатое наследство досталось Алиске. Латать не перелатать.

Пока я разглядывала фронт предстоящих работ, организм напомнил о себе. В желудке вдруг заурчало. Голодно так, протяжно.

— Ух, кофейку бы сейчас и булочку. Синнабон с корицей. Тёпленький, — мечтательно подумала я и зашла в дом.

Заваленная комната с метровыми шатрами из пыли оказалась большим вестибюлем, из которого выходило несколько коридоров. Но подход к ним, как и к лестнице на второй этаж, преграждали кучи хлама, коробки и какие-то высокие ящики.

Свободным был только узенький проход, ведущий куда-то вглубь дома и проходящий мимо комнатки, в которой сладко сопела Алиска.

Тихонько, на цыпочках, стараясь не потревожить сладкий сон девочки, я прокралась по проходу и вышла на кухню.

— Божечки-кошечки! – выдохнула я, — они тут, что, весь хлам из города хранят?

Кухня такая же прекрасная, как и всё увиденное мною до этого. Запущенная, замусоренная и огромная.

Плита с толстым слоем нагара и масла. Сковородки, чёрные от наслоения грязи. Пыльные и поросшие паутиной шкафы. Столы, заваленные грязной посудой вперемешку с некогда чистыми, но теперь пыльными донельзя, стаканами и салатницами.

И вездесущая, жирная паутина, как старая грязная шаль, окутывает столы, высокие потолки, стены, проёмы окон.

Бр-р-р! Что тут вообще творилось? Пировали вурдалаки и кикиморы?

Гр-р-р! – снова напомнил о себе желудок.

Ладно, сейчас отыщу чайник и воду, попытаюсь развести огонь и нагрею чаю. А потом… потом видно будет, что будет потом.

Жаль, нельзя вызвать клининговую службу. Эти девочки-феечки, со своими волшебными пылесосами и чистящими средствами, за день бы вывезли весь этот срач.

— Так, мать, хорош мечтать! Ищи чайник и воду. Надо умыться и позавтракать. – Приказала я себе.

Чайник, чумазый, как Гекельберри Финн, нашёлся на столе, рядом с ним громоздился рваный башмак и засохшая корка сыра.

Вполне очаровательные, если бы не толстенный зелёный слой окисла, медная раковина и медный же краник царственно обитали между плитой и длиннющим деревянным столом.

Кран, несмотря на зелёный налёт, превосходно работал. Вентиль легко повернулся и в раковину хлынул поток прозрачной воды. Я ополоснула чайник, набрала в него воду и взгромоздила на плиту.

Оглянулась в поисках дров – пусто. Оглядела печку – и не нашла ни одного отверстия или дверки, чтобы те самые дрова можно было запихать внутрь печи. — Э-м-м, — протянула я, разглядывая мокрый чайник, — вот и попили чаю. Горшочек вари, блин! – отчаянно прошипела, глядя на печку, — вари, зараза, я есть хочу!

Пуф-ф!

Под чайником вспыхнуло и заплясало необычное красное пламя!

— Ой! – отшатнулась я, — а, что, удобно. И за коммуналку платить не надо. Только, как я это сделала?

Заглянула под печку – обнаружила толстый слой грязи. И всё. Нет ни трубок, ни каких-то приспособлений для подачи газа. Да и не похож огонь на тот, что бывает от газовых плит. Тот огонёк голубой, а этот как маков цвет.

— Волшебство одним словом, — вынесла я вердикт и пошла выковыривать из завалов чашки. Надо же их в божеский вид привести. Из грязных пить не буду.

— А-А-А-А!

Истошный крик Алиски разнёсся по дому. Хрупкая чашка выскользнула из моих рук и звонко хряпнулась об пол, разлетаясь на осколки. Предчувствие беды железными пальцами сдавило мне сердце.

— Алиска, деточка! – взвыла я, схватила первый попавшийся предмет в руки и помчалась на помощь.