Вист: Аластор 1716

Глава 3

Джантиффу, прибывшему в Унцибал дождливой ночью, невольно пришли в голову строки, прочитанные накануне в предисловии к справочнику «Народы Аластора»: «Оказываясь в незнакомой обстановке, опытные путешественники умеют не придавать чрезмерное значение первому впечатлению. Такие впечатления, основанные на привычных представлениях, сформировавшихся в другое время и в других местах, неизбежно обманчивы». В этот поздний час унылый унцибальский космодром казался лишенным всякого очарования и даже какой-либо оригинальности. Джантифф недоумевал: почему общество, способное на протяжении столетия удовлетворять потребности миллиардов, не сочло нужным позаботиться об элементарных удобствах относительно немногочисленных приезжих?

Покинув звездолеты, двести пятьдесят пассажиров очутились в темноте под открытым небом – их никто не встретил. Метрах в четырехстах цепочка тусклых голубых фонарей тянулась, по-видимому, перед зданием космического вокзала. Ругаясь и ворча, пассажиры побрели по лужам к фонарям.10

Джантифф, возбужденный мыслью о том, что под ним – земля другого мира, шел в стороне от молчаливо бредущей вереницы остальных приезжих. Ветер доносил из Унцибала необычный, но полузнакомый тяжеловато-кислый запашок, лишь подчеркивавший странность планеты Вист.

В здании космопорта к новоприбывшим монотонно обращался потрескивающий голос из громкоговорителя: «Добро пожаловать в Аррабус! Приезжие подразделяются на три категории. К первой категории относятся представители коммерческих организаций и туристы, наносящие кратковременный визит. Вторая категория – лица, намеренные провести в Аррабусе менее одного года. Третья категория – иммигранты. Пожалуйста, вставайте в очереди у выходов, обозначенных соответствующими номерами. Внимание! Импорт любых пищевых продуктов запрещен! Все имеющиеся у вас пищевые продукты необходимо предварительно сдать в бюро экспроприации контрабанды. Добро пожаловать в Аррабус! Приезжие подразделяются на три категории…»

Джантифф протискивался через плотную толпу – по-видимому, несколько сотен пассажиров, прилетевших раньше, еще не покинули зал прибытия. В конце концов он нашел петляющую замысловатыми зигзагами очередь к выходу №2 и занял место в хвосте. Большинство приезжих относили себя к категории иммигрантов – очередь к выходу №3 была в несколько раз длиннее. У выхода №1 стояли всего несколько человек.

Постепенно, мелкими шажками, Джантифф продвигался вперед. Вдали – там, где начиналась очередь – виднелись восемь турникетов с прозрачными будками для чиновников. Функционировали, однако, только два турникета. Тучный субъект, пыхтевший за спиной Джантиффа, надеялся ускорить продвижение, подкрадываясь вплотную и слегка подталкивая Джантиффа выдающимся животом. Стремясь избежать соприкосновения, Джантифф переместился чуть ближе к стоявшему впереди верзиле. Толстяк не замедлил заполнить образовавшийся промежуток, и Джантифф, подпираемый упругим пузом сзади, уткнулся носом в спину спереди. Тем временем толстяк продолжал напирать. Верзила не выдержал и обернулся: «Послушайте, любезнейший! Мне не меньше вашего надоело стоять в очереди. От того, что вы клюете мне спину, очередь не станет короче».

Опасаясь оскорбить толстяка, жарко дышавшего ему в затылок, Джантифф не нашелся, что сказать. Но когда верзила снова шагнул вперед, Джантифф решительно остался на месте, несмотря на участившиеся толчки и пыхтение сзади.

В конце концов Джантифф оказался у окошка прозрачной будки перед турникетом и предъявил посадочный талон. Служащая – молодая женщина с желтыми волосами, экстравагантно всклокоченными над одним ухом, – отвела его руку в сторону: «Что ты мне суешь? Где разрешение на въезд – зеленая карточка?»

Джантифф порылся по карманам: «У меня, кажется, нет зеленой карточки. Нам не давали никаких зеленых карточек».

«Значит, вернись на звездолет и возьми зеленую карточку».

Заметив краем глаза, что у толстяка сзади – такой же белый талон, как у него, Джантифф в отчаянии возразил: «А у этого господина тоже нет зеленой карточки!»

«Не имеет значения. Тебя не пропишут, пока не предъявишь разрешение на въезд – неужели не понятно?»

«Но мне больше ничего не дали. Белой карточки должно быть достаточно!»

«Отойди, не задерживай очередь».

Джантифф застыл, уставившись на свой талон: «Вот, смотрите, здесь написано: „Посадочный талон и разрешение на въезд“!»

Служащая покосилась на талон и с досадой прищелкнула языком. Раздраженно подойдя к другой будке, она что-то сказала сидевшему там чиновнику. Тот позвонил по телефону.

Растрепанная блондинка вернулась к турникету: «Новая форма, ее ввели месяц тому назад. А я уже год не тухтела в космопорте – и всех подряд посылаю назад на звездолет, представляешь? Анкету давай… нет-нет, синий экземпляр, розовый оставь себе».

Джантифф предъявил требуемую бумагу – сложнейший вопросник, тщательно заполненный в полете.

«Ммм… Джантифф Рэйвенсрок. Из Фрайнесса на планете Зак. Ммм… Профессия: специалист по технографике. Цель пребывания в Аррабусе: удовлетворение любопытства… Это еще что? – желтоволосая церберша подняла брови. – Какое такое любопытство?»

Джантифф поспешил объяснить: «Я хотел бы изучить общественное устройство Аррабуса».

«Так и надо писать!»

«Хорошо, я исправлю».

«Поправки не допускаются. Придется заполнить другую анкету. Где-то у входа, со стороны космодрома, был прилавок с бланками. По крайней мере, я их там видела в прошлом году. Давай, поворачивайся».

«Подождите! – возопил Джантифф. – В графе полно пустого места! После „удовлетворения любопытства“ я напишу „в целях изучения общественного устройства Аррабуса“. Это не будет поправкой».

«Ну ладно. Так не полагается, конечно».

Джантифф быстро приписал несколько слов. Чиновница протянула руку, чтобы взять печать и проштамповать талон. Прозвучал звонок. Уронив печать на прилавок, служащая встала, сняла шаль с крючка на стене будки и накинула на плечи. В будку завалился похожий на мальчишку юноша с пухловатым круглым лицом. Веки его едва поднимались – он провел бессонную ночь. «Вот и я! – сообщил он желтоволосой сотруднице. – Маленько припозднился, но ничего, никто не облезет. Вернулся из Серсе: поддали на славу… а тухта тут как тут. Ну и ладно, лучше отбарабанить свое с похмелья, чем время терять. На что еще тухта годится?»

«Тебе везет. Мне завтра ишачить. Полы мыть или подшипники смазывать».

«На прошлой неделе мне выпал обувной агрегат. Даже забавно – когда поймешь, когда на какие рычаги нажимать. Где-то что-то, конечно, закоротило, когда полсмены уже прошло. Башмаки полезли с такими, понимаешь, длиннющими носищами, загнутыми в стороны. Я их не браковал – того и гляди, косолапость войдет в моду, и я прославлюсь. Представляешь?»

«Раскатал губу! Кому охота позориться в копытах с носками насторону?»

«Кому-то придется: все берут, что дают. Башмаки в коробочках, на коробочках ярлычки с номерочками, кому какой номерочек попадется…»

Выглянув из-за плеча Джантиффа, толстяк возмутился: «Нельзя ли пошевелиться, господа? Нам всем давно пора перекусить и отдохнуть».

Чиновники смерили приезжего одинаковыми взглядами, выражавшими полное, искреннее непонимание. Желтоволосая повесила сумочку на плечо: «Пойду спать. То есть – спать. На „переспать“ сил не осталось, представляешь?»

«Ох, не говори… Ну что, пора тухтеть. Кто не тухтит, тот не ест всячину, – круглолицый юноша подошел к окошку, брезгливо приподнял с прилавка бумаги Джантиффа. – Посмотрим… Прежде всего давай разрешение на въезд. Зеленую карточку».

«У меня нет зеленой карточки».

«Нет зеленой карточки? Ну, приятель… Что тебе сказать? Позаботься завести себе зеленую карточку. Это нетрудно – даже я знаю, как это делается. Вернись на звездолет, найди старшего стюарда. Он шнуром все устроит».

«Белый талон теперь заменяет зеленую карточку».

«Неужели? Опять все шиворот-навыворот? Ну тогда ладно. Что еще, что еще? Голубая анкета… Да ну ее, не хочу связываться! А то мы тут оба помрем со скуки. Понятное дело, тебя нужно прописать по месту жительства. Уже приметил себе общагу?»

«Еще нет. Вы не могли бы что-нибудь порекомендовать?»

«А что тут рекомендовать? Я из унцибальских – значит, лучше Унцибала города нет. Вот неплохое место, – юноша вручил Джантиффу круглый жетон. – Блок 17—882. Покажи жетон дежурному по этажу». Высоко подняв печать, он торжественно, со стуком проштамповал талон Джантиффа: «Вот и все, приятель! Желаю тебе неутомимости в постели, свежей всячины и удачного жребия в тухте!»

«Спасибо. Могу ли я переночевать в гостинице? Или придется ночью искать блок… как его там?»

«Ночуй в „Приюте путешественника“, сколько влезет – пока не кончатся озоли.11 Полотно сегодня мокрое, скользкое. Не зная дороги, на твоем месте я не стал бы шарахаться впотьмах».

«Приют путешественника», ветхое массивное здание с дюжиной флигелей и пристроек, находился прямо напротив выхода из космического вокзала. Оказавшись в вестибюле, Джантифф подошел к конторке и попросил сдать ему комнату. Портье протянул ключ: «Семь озолей».

Джантифф отшатнулся, не веря своим ушам: «Семь озолей? За одну ночь в одной комнате с одной кроватью?»

«Так точно».

Джантифф неохотно уплатил требуемую сумму. Но когда он увидел комнату, его негодованию уже не было предела: во Фрайнессе такой номер считался бы «помещением с минимальными удобствами» и обошелся бы не больше озоля за ночь.

Спустившись в кафетерий, Джантифф занял место за эмалированной бетонной стойкой. Разносчик поставил на стойку поднос с пластиковой крышкой.

«Не спешите, – удержал его Джантифф. – Я хотел бы взглянуть на меню».

«Никаких меню. Всячина со смолокном – и глоток студеля вдогонку, червячка замочить. Мы все едим одно и то же».

Джантифф снял крышку и обнаружил на подносе с выдавленными отделениями четыре брикета из спекшегося коричневого теста, кувшинчик с белой жидкостью и маленькую миску желтоватого желе. Джантифф осторожно попробовал «всячину» – она отличалась довольно приятным, хотя и неопределенным вкусом. Сладковато-кислое «смолокно» имело слегка вяжущее действие, а «студель» напоминал разбавленный заварной крем.

Как только Джантифф покончил с едой, разносчик всучил ему квитанцию: «Оплата наличными в вестибюле».

Джантифф с недоверием смотрел на квитанцию: «Два озоля? Грабеж среди бела дня!»

«Грабеж среди бела дня начнется, когда взойдет солнце, – хладнокровно поправил его разносчик. – Но в „Приюте путешественника“ плата взимается независимо от времени суток».

Все постояльцы, мужчины и женщины, мылись в одной и той же полутемной душевой – здесь равноправие решительно возобладало над стеснительностью. Джантифф смущенно воспользовался столь же коллективно-равноправным туалетом, живо представляя себе, что сказала бы его мать, увидев такое безобразие, и поспешно ретировался к себе в комнату.

Ночи на Висте короткие – когда Джантифф поднялся с постели, Двон уже поднимался к зениту. Едва проснувшийся художник напряженно вглядывался в панораму незнакомого города, изучая игру света на гранях многоквартирных блоков и бегущих магистралях. Каждое типовое общежитие отличалось цветом от соседних, и – возможно потому, что Джантифф этого хотел и ожидал – оттенки действительно казались удивительно богатыми и чистыми, как поверхности только что вымытых предметов, выставленных сушиться на солнце.

Одевшись, Джантифф спустился в вестибюль и спросил у портье, как проехать к блоку 17—882. Не позволяя себе даже думать о завтраке стоимостью в два озоля, он вступил на обширное «полотно» – заполненную толпящимися аррабинами сплошную светло-серую поверхность, медленно скользящую вдоль обочины, ускоряющуюся с каждым шагом в поперечном направлении и стремительно несущуюся в центральной части.

Лучезарное сияние Двона озаряло городской пейзаж по обеим сторонам магистрали – Джантифф смотрел, как зачарованный, настроение у него заметно исправилось.

Текущая магистраль плавно изгибалась к западу – справа и слева, сходясь в дымчатой перспективе, к горизонту маршировали вереницы одинаковых блоков. В человеческие реки один за другим вливались боковые притоки. Раньше Джантифф и представить себе не мог столь чудовищные скопления людей: фантастическое зрелище само по себе! Унцибал – одно из чудес населенной человеком части Галактики! Впереди, ныряя под полотно, струилась перпендикулярная человеческая река – пара бульваров, скользивших вместе с деревьями в противоположные стороны. Проезжая над бульварами, Джантифф успел заметить бесчисленные, несущиеся с обеих сторон ряды мужчин и женщин с безмятежно застывшими лицами.

Скользящее полотно повернуло и слилось с другой, еще более широкой магистралью. Джантифф начал следить за висевшими над дорогой знаками, предупреждавшими об отводах. Вовремя перейдя с отвода на медленно текущую параллельную местную линию, вскоре он сошел с нее у блекло-розового двадцатитрехэтажного здания, занимавшего квадратный участок со стороной не меньше шестидесяти метров: это и был блок 17—882, место временной прописки Джантиффа Рэйвенсрока.

Джантифф задержался – осмотреть фасад. Из-под верхнего слоя краски, местами облупившегося, выглядывали грязно-розовые, лиловатые и розовато-белесые пятна, придававшие строению бесшабашный, непоседливый характер – по сравнению с соседним общежитием, выкрашенным в безукоризненно-надменный темно-голубой цвет. Джантиффу обжитая обшарпанность пришлась по душе, он поздравил себя с удачной пропиской. Как и во всех остальных общежитиях, в наружных стенах блока 17—882 не было никаких окон или проемов, за исключением общего входа. Вдоль парапета, окружавшего крышу, зеленела листва висячего сада. Под глубокой аркой входа непрерывно сновали входящие и выходящие жильцы – мужчины, женщины, а иногда и дети, все поголовно в карнавально-веселеньких нарядах, слегка раздражавших Джантиффа кричащими сочетаниями цветов. Лица их тоже неизменно выражали веселье – они смеялись и болтали, передвигаясь нарочито бодрой, пружинистой походкой. Заразительная безоблачность настроения окружающих передавалась Джантиффу, его опасения стали рассеиваться.

Джантифф прошел в вестибюль, приблизился к конторке и вручил свой вид на жительство регистратору – пухлому коротышке с рыжеватой шевелюрой, взбитой над ушами, а на темени завитой хитроумными локонами. Жизнерадостное круглое лицо коротышки тут же сменилось капризно-недовольным выражением: «Чтоб меня пронесло! Еще иммигрант на мою голову?»

«Я не иммигрант, – с достоинством отвечал Джантифф. – Всего лишь временный постоялец».

«Какая разница? Куда ни кинь, лишняя капля в море, а море выходит из берегов! Основал бы эгалистическое общество на своей планете, и всех делов».

Джантифф вежливо возразил: «У нас на Заке идеи равноправия не пользуются достаточной популярностью».

«Ни у вас на Заке, ни во всей вшивой Вселенной, набитой элитарными предрассудками! А мы не можем бесконечно угождать каждому бездельнику. И так уже машины на соплях держатся. Протокваша кончится, полотна остановятся – что тогда? Все с голоду подохнем, вот что!»

У Джантиффа слегка отвисла челюсть: «Не может быть, чтобы иммигрантов было так много!»

«А ты что думал? Тыща в неделю!»

«Но не все же остаются? Кто-то уезжает?»

«Уезжать-то уезжают, да не все – человек шестьсот в неделю. Ну, семьсот, в лучшем случае. Сколько ни вычитай, машин больше не станет». Регистратор протянул ключ: «Правила объяснит сожительница, и столовку покажет. Расписание тухты получишь после обеда».

Джантифф с сомнением вертел ключ в руках: «Если есть свободная отдельная квартира, я предпочел бы…»

«Тебе и дали отдельную, – пожал плечами коротышка. – Только в ней две койки. Подожди, понаедет еще миллиард таких, как ты, гамаки будем развешивать. 19-й этаж, квартира Д-18. Я позвоню, предупрежу, что ты вселяешься».

Лифт вознес Джантиффа на девятнадцатый этаж. Там он отыскал коридор «Д», остановился у квартиры №18 и уже приподнял руку, чтобы постучать, но в конце концов решил, что у него было право заходить, когда ему вздумается. Руководствуясь этим соображением, он приложил ключ к пластинке замка – дверь сдвинулась в сторону. Джантифф зашел в небольшую гостиную с парой низких диванов, столом, стеллажом и встроенным в стену экраном. Под ним был жесткий бежевый ковер с черным узором, с потолка свисали не меньше дюжины шаров, изготовленных из проволоки и цветной бумаги. На одном из диванов сидели мужчина и женщина, оба значительно старше Джантиффа.

Джантифф сделал шаг вперед, ощущая некоторую неловкость: «Меня зовут Джантифф Рэйвенсрок. Меня здесь прописали».

Сидевшие приветливо улыбнулись и одновременно, как по команде, вскочили на ноги. (Впоследствии, размышляя о своих приключениях в Унцибале, Джантифф не переставал удивляться тщательно отработанному этикету, позволявшему аррабинам худо-бедно справляться с теснотой и перенаселением.)

Мужчина, высокий и стройный, с правильным тонким носом и жгучими глазами, не отставал от моды – его блестящие черные волосы были взбиты пучками над ушами, на лоб ниспадали витые локоны. Он казался общительнее и прямодушнее своей подруги. По меньшей мере, он приветствовал нового жильца энергично-дружеским взмахом руки, ничем не напоминавшим раздраженное брюзжание регистратора: «Джантифф! Добро пожаловать в Аррабус! Тебе досталась прекрасная квартира в знаменитой Розовой ночлежке!»

«Очень рад, благодарю вас», – кивнул Джантифф. Подруга такого умного, жизнерадостного человека не могла быть слишком неприятной напарницей. Опасения, снова начинавшие тревожить Джантиффа, улеглись.

«Позволь представить тебе чудесную, очаровательную – и в высшей степени талантливую – Скорлетту. Меня зовут Эстебан».

Скорлетта говорила быстро, сбивчиво, низким грудным голосом: «По-моему, ты не крикун и не слишком неряшлив. Как-нибудь уживемся. Но будь так добр, не свисти в квартире, не спрашивай лишний раз, чем я занимаюсь. И сдерживай отрыжку. Не терплю соседей с отрыжкой».

Джантифф подавил вспышку гнева. К такому приему он не готовился. С трудом подыскивая слова, он пробормотал: «Будьте уверены, я не забуду о ваших предпочтениях». Краем глаза он наблюдал за Скорлеттой. «Замкнутая женщина, – думал он, – пожалуй, чем-то подавленная». Широкое бледное лицо Скорлетты особыми приметами не отличалось – впечатляли только глаза, горевшие из-под пушистых черных бровей. Ее кудри, слегка припушенные над ушами, возвышались упрямой округлой копной – крепковатая, вовсе не уродливая женщина, при желании, наверное, умевшая быть привлекательной. Тем не менее, Джантифф охотнее разделил бы жилье с Эстебаном. Он сказал: «Надеюсь, я не причиню лишних неудобств».

«Надо полагать. На вид ты вроде смирный. Эстебан, притащи три кружки из столовки – клюкнем по маленькой, раз такое дело. Пойло12 найдется. Джантифф, значит. Догадался захватить сверточек жрачки?»

«Увы! – развел руками Джантифф. – Мне это и в голову не пришло».

Эстебан отправился за кружками. Тем временем Скорлетта пошарила под стеллажом и вытащила бидон: «Не подумай, что это западло.13 От одного бидона Аррабус не обеднеет – куда дальше беднеть-то! Так у тебя точно никакой жранины нет – может, найдется, если поищешь?»

«Ничего нет – одна сумка с вещами».

«Жаль! От пойла без закуси с души воротит. Эх, соленых бы огурчиков! Перченой колбаски! Ладно, пойдем, покажу твою койку».

Джантифф последовал за сожительницей в небольшую квадратную комнату с двумя стенными шкафами для одежды, двумя сундучками, столом (заваленным мелочами, принадлежавшими Скорлетте) и двумя койками, разделенными тонкой пластиковой шторой. Скорлетта сгребла безделушки и рукоделье в кучу на краю стола, ткнула большим пальцем в освободившееся пространство: «Твоя половина». Большой палец поднялся и повернулся в сторону: «Твоя койка. Пока я на тухте, развлекайся с подружками сколько влезет – а пока тебя нет, квартира в моем распоряжении. Все устроится, если мы не будем тухтеть в одну смену, что редко случается».

«Да-да, понятно», – бормотал Джантифф.

Вернулся Эстебан с тремя синими стеклянными кружками. Скорлетта их торжественно наполнила. «За столетие! – провозгласила она звенящим голосом. – Коннатиг заплатит свой долг!»

Джантифф влил в себя мутную жидкость и едва сдержал гримасу отвращения – пойло отдавало мышами и пропотевшим старым матрасом.

«Хорошо пошло! – одобрительно отозвался Эстебан. – Пойло что надо! И тост у тебя что надо!»

«Крепкий напиток, – согласился Джантифф. – А когда наступит столетие?»

«Скоро. Остались считанные месяцы. Праздник будет хоть куда! Бесплатные игры, танцы на полотне, пойло потечет рекой! Я уж не забуду наварить про запас. Эстебан, ты где-нибудь присмотришь дюжину бидонов?»

«Дорогуша, я тухтел на витаминке один-единственный раз – и расчетчик стоял над душой, следил за каждым шагом. Едва уволок пару посудин».

«Значит, пойла не будет».

«А пластиковые мешки не подойдут? – предложил Джантифф. – В конце концов – была бы емкость, пойло хуже не станет».

Эстебан мрачно покачал головой: «Уже пробовали. Аррабинские мешки текут – все текут».

Скорлетта размышляла вслух: «У Сарпа завалялся бидон без дела – старому бездельнику лень даже пойло варить. Надо сблатовать Кедиду, пускай свистнет. Так, значит три бидона есть. А всячина откуда возьмется?»

Эстебан вздохнул: «Придется недоедать».

«Я тоже буду оставлять, – вызвался Джантифф, – если нужно».

Скорлетта подарила ему одобряющий взгляд: «Другой разговор! Кто сказал, что иммигранты – прилипалы-кровососы? Только не Джантифф!»

Эстебан задумчиво опустил веки: «Знаю я одного умельца в Лиловом улье… так он примостился отливать протоквашу прямо из кормопровода – отменное получается пойло, прямо-таки забирает! Я мог бы приобщить к делу ведро-другое сырой протокваши, стоит попробовать».

«Что такое протокваша?» – поинтересовался Джантифф.

«Сырье общепита, пульпа. Ее гонят по трубам с центрального кормозавода. В кухонном сепараторе происходит ее чудесное превращение во всячину, смолокно и студель. Не вижу, почему из протокваши нельзя было бы варить добротное пойло».

Скорлетта тщательно отмерила каждому еще по полкружки: «Ну что ж, опять же… За Фестиваль! Пусть коннатиг заставит лодырей, норовящих сесть нам на шею, заранее отправлять в Унцибал контейнеры с солеными огурчиками и перчеными колбасками!»

«А пропунцеры пускай грызут прошлогоднюю всячину…»

«…и скармливают объедки коннатигу! Он у нас равнее всех равных».

«Ему-то подадут жранину по спецзаказу из „Приюта“, не беспокойся!»

Джантифф спросил: «Коннатиг приедет на Фестиваль?»

Скорлетта пожала плечами: «Шептуны едут в Люсц, его пригласят. Кто знает?»

«Не приедет он, – отрезал Эстебан. – Думаешь, коннатиг не понимает, что в поддатой толпе, орущей „Да здравствует эгализм!“ и „Скоплению – равенство!“, он будет выглядеть последним дураком?»

«Ага, и частушки: „Наш коннатиг пошабашит, похлебавши протокваши“…»

«Вот именно. Что на это можно сказать?»

«Ну, что-нибудь… Например: «Дорогие товарищи подданные! Весьма разочарован тем, что вдоль всей Унцибальской магистрали не расстелили красные бархатные ковры – у меня разболелись любимые мозоли. Хотя за пределами Аррабуса об этом почти никто не подозревает, здесь я могу откровенно признаться: я – блюдолиз.14 Ну-ка, набейте мне полный трюм звездолета вашей самой лучшей жрачкой!»

Не осмеливаясь ни смеяться, ни возмущаться, Джантифф растерянно возразил: «Что вы, в самом деле! Коннатиг ведет самый умеренный образ жизни».

Скорлетта презрительно усмехнулась: «Льстивая пропаганда министерства аплодисментов и оваций! Никто на самом деле не знает, как живет коннатиг».

Эстебан допил все, что осталось в синей кружке, и расчетливо прищурился, разглядывая бидон: «Общеизвестно, что коннатиг частенько исчезает из Люсца. Говорят – разумеется, это слухи, но дыма без огня не бывает – что как раз во время этих „каникул“ Боско Босковитц15 развлекается грабежами и пытками. Слышал, что совпадение этих событий по времени точно установлено, даже сомнений никаких нет».

«Любопытно! – отозвалась Скорлетта. – Кажется, Боско Босковитц содержит на какой-то вымершей планете тайный дворец с прислугой из отборных красавчиков-детей обоего пола, вынужденных потакать каждой его прихоти?»

«Так точно! И не странно ли – Покров никогда ни в чем не мешает Босковитцу!»

«Странно? Мягко сказано. Вот почему и я говорю: Скоплению – равноправие!»

Джантифф с отвращением выпалил: «Не верю ни одному слову!»

Скорлетта только рассмеялась своим мрачным смехом: «Ты молод и наивен».

«Не мне судить».

«Неважно, – Скорлетта заглянула в бидон. – Почему бы нам не закончить то, что мы так славно начали?»

«Превосходная мысль! – поддержал ее Эстебан. – На донышке – самая крепкая брага».

Скорлетта подняла голову, прислушалась: «Не успеем. Звонят – пошли в столовку. Потом проедемся, покажем город новичку – как по-вашему?»

«Всегда рад прогуляться! После дождя посвежело. Как насчет Танзели? Ее можно захватить по пути».

«Само собой. Бедняжка, я ее не видела уже несколько дней! Сейчас же позвоню». Скорлетта подошла к экрану и принялась нажимать кнопки, но безуспешно: «Опять не работает! Дурацкое изобретение! Два раза уже ремонтировали».

Джантифф подошел к экрану, тоже понажимал кнопки, послушал. Потянув за кольцо защелки, он опустил откидывающийся на петлях экран, наклонился над ним.

Скорлетта и Эстебан стояли у него за спиной и неприязненно разглядывали внутренности экрана: «Ты в этом разбираешься?»

«Не очень. В начальной школе нас учили собирать элементарные схемы, потом я этим мало интересовался. И все-таки… Это простейшее оборудование, все компоненты сменные, каждый с индикатором отказа… Гм. Кажется, все в порядке. Ага! Кто-то вставил фильтр в гнездо блокировки – зачем, непонятно. Вот, теперь попробуйте».

Экран засветился. Скорлетта с горечью заметила: «А недоумок, тухтевший техником, два часа кряду читал руководство и все равно ни в чем не разобрался».

«Не суди других слишком строго, – повел плечом Эстебан. – Товарищ не виноват, что ему выпало ишачить. Любой мог бы оказаться на его месте».

Набирая номер, Скорлетта что-то недовольно мычала себе под нос. Когда на экране появилось женское лицо, Скорлетта буркнула: «Позовите Танзель, пожалуйста».

Лицо воспитательницы сменилось физиономией девочки лет девяти-десяти: «Здрасьте-здрасьте, папа-мама!»

«Мы заедем через часок – пойдем прогуляемся, развеемся. Тебе сегодня ничего не нужно делать?»

«А что тут делать? Я подожду у входа».

«Ну и ладно. Примерно через час».

Все трое собрались уже уходить, но Джантифф остановился: «Положу сумку в стенной шкаф. Чтобы с самого начала все было на своем месте».

Эстебан хлопнул Джантиффа по плечу: «Эй, Скорлетта! Твоему напарнику цены нет!»

«Я же сказала – как-нибудь уживемся».

Пока они шли по коридору, Джантифф спросил: «А что случилось с вашим прежним сожителем?»

«С сожительницей. Понятия не имею. В один прекрасный день ушла и не вернулась».

«Удивительно!»

«Надо полагать. Чужая душа – потемки. А вот и столовка».

Они зашли в просторный длинный зал с рядами столов и скамей, уже заполненный галдящими жильцами 19-го этажа. Дежурный пробил номера их квартир в регистрационной карточке. Получив подносы с крышками из окна раздаточного устройства, трое уселись за стол и сняли крышки – каждый поднос содержал те же три блюда, что Джантиффу накануне подали в «Приюте путешественника». Даже порции были того же размера.

Скорлетта отложила брикет всячины: «Пора собирать на следующую выпивку».

Скорчив насмешливую гримасу сожаления, Эстебан сделал то же самое: «На пойло не жалко!»

«А вот и мой вклад! – сказал Джантифф. – Возьмите, я настаиваю».

Скорлетта забрала три брикета: «Пойду, спрячу. Будем считать, что мы их съели».

Эстебан вскочил: «Превосходная идея! Давай, я отнесу, мне нетрудно».

«Не говори глупостей, – огрызнулась Скорлетта. – Здесь всего два шага».

Эстебан смеялся: «Смотри, какая упрямая! Ну, пошли вместе».

Озадаченный Джантифф переводил взгляд с одной на другого: «У вас так принято? В таком случае я тоже пойду».

Эстебан вздохнул, покачал головой: «Конечно, нет. Скорлетта дурью мается… Не будем возвращаться, и все».

Скорлетта пожала плечами: «Как хочешь».

Джантифф примирительно сказал: «Пусть всячина полежит здесь, мы ее не тронем – ведь вы не слишком голодны? А по пути на улицу занесем ее в квартиру».

«Конечно, – согласился Эстебан. – Самое справедливое решение».

Внезапные услужливость и уступчивость Эстебана показались Джантиффу чрезмерными.

«Заткнитесь и ешьте!» – приказала Скорлетта.

Они обедали молча. Джантифф с интересом наблюдал за другими жильцами. Никто не скрытничал, никто не пытался не попадаться на глаза – каждый, по-видимому, был хорошо знаком с остальными. Аррабины весело перекликались из конца в конец столовки, обмениваясь приветствиями, шутками, намеками на какие-то вечеринки и представления, насмешками над общими знакомыми. Стройная девушка с тонкими золотисто-медовыми волосами задержалась около Скорлетты и что-то прошептала той на ухо, украдкой бросив многозначительный взгляд на Джантиффа. Скорлетта мрачно расхохоталась: «Не валяй дурака! Ишь, чего выдумала!»

Девушка присоединилась к друзьям за соседним столом. Ее грациозно-округлые формы, миловидная физиономия и нахальная непосредственность вызвали у Джантиффа укол щемящего влечения, но он не решился что-нибудь сказать.

Скорлетта не преминула заметить направление его взгляда: «Это Кедида. Старый пердун напротив – Сарп, ее сожитель. Он десять раз на дню норовит затащить ее в постель, что не очень-то удобно. В конце концов, сожителей мы не выбираем, а любовников высматриваем сами, что не одно и то же. Она мне предложила обменять тебя на Сарпа, но я об этом и слышать не хочу. Когда у меня подходящее настроение, Эстебан всегда под рукой – хотя в последнее время не так часто, как хотелось бы».

Джантифф, подбиравший ложкой ускользавшие кусочки студеля, предпочел никак не комментировать полученное сообщение.

Покинув трапезную, все трое вернулись в квартиру Д-18. Скорлетта спрятала три брикета всячины и повернулась к Джантиффу: «Ну что, пошли?»

«Я все думаю – брать с собой камеру или нет? Моя родня просила присылать побольше фотографий».

«Не в этот раз, – посоветовал Эстебан. – Погоди, пока не разберешься, что к чему. Когда узнаешь, откуда и что снимать, получатся потрясающие снимки! Кроме того, ты еще не научился иметь дело со свистом».

«Со свистом? Это как понимать?»

«С воровством, проще говоря. В Аррабусе свистунов видимо-невидимо. Разве тебе не говорили?»

Джантифф покачал головой: «Не совсем понимаю, зачем у кого-то что-то тащить в условиях полного равенства?»

Эстебан расхохотался: «Экспроприация – основа эгализма! Не свистнешь – не сравняешься. Когда всё, что плохо лежит, мигом исчезает, накопление материальных благ в одних руках становится невозможным. В Аррабусе мы делимся всем, что у нас есть – со всеми и поровну».

«Не вижу здесь никакой логики», – пожаловался Джантифф, но Эстебан и Скорлетта не проявили стремления к дальнейшему обсуждению социальных парадоксов.

Они взошли на скользящее полотно и проехали примерно километр до районного детского дома, где их поджидала Танзель – непоседливая худенькая девочка с приятным лицом, широкими скулами явно напоминавшая Скорлетту, а тонким носом – Эстебана, но отличавшаяся от обоих долгим задумчиво-проницательным взглядом. Родителей она приветствовала радостно, хотя и без особого проявления чувств, а Джантиффа подвергла неприкрытому изучению с головы до ног. Через некоторое время она вынесла заключение: «Ты такой же, как все!»

«А каким ты меня представляла?» – поинтересовался Джантифф.

«Людоедом-эксплуататором. Или жертвой людоедов-эксплуататоров».

«Забавно! Никогда не встречал на Заке никого, кто хотел бы выглядеть эксплуататором или жертвой. У нас даже людоедов нет».

«Тогда зачем ты приехал в Аррабус?»

«Трудный вопрос, – серьезно ответил Джантифф. – Не уверен, что могу на него ответить. Дома… меня все время что-то беспокоило, я все время что-то искал, чего не мог найти. Нужно было уехать, привести мысли в порядок».

Родители Танзели прислушивались к беседе отстраненно и чуть насмешливо. Эстебан спросил, подчеркнуто непринужденно: «И что же, тебе удалось привести мысли в порядок?»

«Не знаю. В сущности, я хотел бы создать нечто замечательное и прекрасное, и в то же время безошибочно говорящее обо мне… Хочу выразить тайны бытия. Я не надеюсь их постигнуть, прошу заметить. Даже если я мог бы их постигнуть, то не стал бы их разъяснять… Хочу увидеть тайные, чудесные измерения жизни и сделать их явными для тех, кто стремится их разглядеть – и даже для тех, кто не стремится… Боюсь, я выражаюсь недостаточно ясно».

Скорлетта холодно отозвалась: «Выражаешься ты достаточно ясно, но зачем все это нужно – вот что непонятно».

Танзель слушала, сдвинув брови: «Кажется, я понимаю, о чем он говорит. Не всё, конечно. Я тоже думаю про тайны жизни. Например, почему я – это я, а не кто-то другой?»

Скорлетта оборвала ее: «Будешь много думать – скоро состаришься!»

Эстебан говорил с дочерью серьезнее: «Танзель, не забывай, что Джантифф – не такой, как мы с тобой, не эгалист. Напротив – он хочет создать нечто выдающееся, то есть индивидуалистическое».

«Можно сказать и так, – Джантифф уже пожалел, что стал распространяться о своих намерениях. – Но точнее можно было бы выразиться иначе: я появился на свет с определенными способностями. Если я не пользуюсь этими способностями – нет, если я не делаю все, на что способен! – значит, я обкрадываю себя, веду недостойную жизнь».

«Ммм… – глубокомысленно промычала Танзель. – Если все будут так думать, никто никому покоя не даст».

Джантифф смущенно рассмеялся: «Не бойся – таких, как я, достаточно мало».

Танзель повела плечами, демонстрируя хмурое безразличие, и Джантифф охотно прекратил затянувшийся разговор. Уже через пару секунд настроение девочки изменилось – она тянула Джантиффа за рукав и показывала вперед: «Смотри, Унцибальская магистраль! Страшно люблю стоять на мосту и глядеть вниз! Пойдем, пойдем, ну пожалуйста! Там есть площадка!»

Танзель вприпрыжку побежала на смотровую площадку. Взрослые не спеша последовали за ней и встали, облокотившись на перила, над могучей человеческой рекой – парой скользящих в противоположных направлениях полотен, шириной метров тридцать каждое, плотно набитых аррабинами. Танзель возбужденно обернулась к Джантиффу: «Если тут стоять очень-очень долго, можно встретить всех людей, какие есть во Вселенной!»

«Не преувеличивай!» – обронила Скорлетта. По-видимому, она не одобряла фантазии дочери.

Под ними проносились, угрожающе быстро приближаясь и исчезая под мостом, неподвижные аррабины, люди всех возрастов с безмятежно-расслабленными лицами – такими, будто каждый прогуливался в одиночку, погруженный в размышления. Время от времени то одно, то другое лицо поднимало глаза к площадке, где стояли зеваки, но, как правило, стремнина голов мчалась, ни на что не обращая внимания.

Эстебан проявлял признаки нетерпения. Хлопнув ладонями по перилам, он выпрямился и многозначительно взглянул на небо: «Пожалуй, пойду. Меня ждет Эстер – мы договорились».

Скорлетта блеснула черными глазами: «Некуда тебе торопиться».

«И все-таки…»

«Какой дорогой ты отправишься?»

«Какой? По магистрали, как еще?»

«Ну и поедем вместе, сойдешь у общаги Эстер. Насколько я помню, она живет в районе Тессеракта».

С достоинством сдерживая раздражение, Эстебан коротко кивнул: «В таком случае пора идти».

Спустившись по дугообразному переходу к широкой платформе-обочине, они вступили на полотно и смешались с толпой, несущейся на запад. По мере того, как Джантифф протискивался вслед за спутниками ближе к скоростной средней части магистрали, он обнаружил необычный эффект. Оборачиваясь направо, он видел лица, поспешно удалявшиеся вспять и сливавшиеся с отстающей толпой. Повернувшись налево, он замечал шеренги лиц, появлявшиеся словно ниоткуда и стремительно надвигавшиеся. По какой-то непонятной причине одновременное восприятие противоположных ускорений вызывало растерянность, даже испуг. У Джантиффа закружилась голова. Он поднял глаза к плывущим мимо разноцветным многоквартирным блокам – розовым, бежевым, шоколадным, канареечно-желтым, блекло-красным, оранжевым, малиновым, зеленым всевозможных тонов: цвета залежавшегося мха, зеленовато-белесым с прожилками светло-зеленого, трупного сине-зеленого оттенка, зеленовато-черным. Каждый цвет громко заявлял о себе, озаренный ясными лучами Двона.

Джантифф увлекся многообразием оттенков. Окраска блока, несомненно, оказывала символическое влияние на жильцов. Персиковый тон с размытыми водянисто-рыжеватыми пятнами: кто и почему выбрал именно эту краску? Какие правила или традиции при этом соблюдались? Ярко-белый с сиреневым отливом, голубой, ядовито-зеленый – типовые корпуса тянулись к горизонту веером верениц, причем каждый цвет, несомненно, что-то означал, был чем-то дорог тем, кто к нему привык… Танзель тянула его за рукав. Джантифф обернулся и заметил справа фигуру Эстебана, торопливо лавировавшую, уже исчезавшую в толпе. Девочка хмуро пояснила: «Он забыл о важной встрече, а теперь вспомнил и попросил за него извиниться».

Мимо с ловкостью ртутной капли проскользнула багровая от злости Скорлетта: «Неотложное дело! До скорого!» Она тут же пропала в лабиринте человеческих тел. Джантифф, оставшийся наедине с девочкой, спросил в полной растерянности: «Куда они убежали?»

«Не знаю. Поехали дальше! Хочу без конца кататься на полотне!»

«По-моему, лучше вернуться. Ты знаешь, как проехать к Розовой ночлежке?»

«Проще простого! Перейди на магистраль Диссельберга – потом останется чуть-чуть проехать по 112-й латерали».

«Показывай дорогу. На сегодня с меня хватит. Странно, что Эстебан и Скорлетта внезапно решили нас тут оставить!»

«Свинство, – согласилась Танзель. – Но я привыкла к свинству… Хорошо. Если хочешь вернуться, сойдем на следующем развороте».

Пока они ехали, Джантифф интересовался жизнью Танзели, с его точки зрения вполне заслуживавшей внимания. Он спросил, в частности, нравится ли ей учиться в школе. Танзель пожала плечами: «Если бы я не училась, пришлось бы тухтеть. Так что я хожу на уроки чтения, счета и онтологии. В следующем году нас будут учить динамике общения, это гораздо забавнее. Будут показывать, как драматизировать обыденность общепринятыми выражениями. А ты ходил в школу?»

«Ходил, конечно – шестнадцать бесконечных лет!»

«И чему ты научился?»

«Чему только нас не учили! Всего не припомнишь».

«А потом тебя послали тухтеть?»

«Нет, еще нет. Я еще толком не понял, чем хочу заниматься».

«Похоже, на твоей планете эгализм еще не победил».

«Не в такой степени, как у вас. У нас каждый работает гораздо больше, но почти каждому нравится то, что он делает».

«А тебе не нравится».

Джантифф смущенно рассмеялся: «Я не боюсь тяжелой работы, но еще не представляю себе, как за это взяться. Вот моя сестра, Ферфана, вырезает орнаменты и скульптурные рельефы на причальных сваях. Наверное и я займусь чем-нибудь в этом роде».

Танзель кивнула: «Как-нибудь мы еще потреплемся. Вот уже детский дом, мне сходить. Розовая ночлежка скоро, с левой стороны. Ну, пока».

Джантифф остался один в толпе. Действительно, вдали показалась обшарпанная Розовая ночлежка – как ни удивительно, ему надлежало теперь считать ее своим домом.

Войдя в общежитие, Джантифф поднялся в лифте на 19-й этаж и быстро прошел по коридору к своей квартире. Отворив раздвижную дверь, он вежливо позвал: «Это Джантифф! Я вернулся!»

Ответа не было – квартира пустовала. Джантифф зашел, задвинул за собой дверь. Некоторое время он стоял посреди гостиной, не зная, чем заняться. До ужина оставалось два часа. Опять всячина, смолокно и студель! Джантифф поморщился. Его внимание привлекли подвешенные к потолку шары из цветной бумаги и проволоки. Он рассмотрел их поближе: зачем эти шары? Маслянистая полупрозрачная зеленая бумага и проволока были явно «свистнуты» с какого-то предприятия. Возможно, Скорлетта просто хотела украсить квартиру веселыми подвесками. «Если так, – подумал Джантифф, – ее поделки трудно назвать удачными или даже просто аккуратными».16 Что ж, постольку, поскольку они развлекали Скорлетту, он не собирался совать нос в чужие дела.

Джантифф заглянул в спальню, оценивающе присматриваясь к двум койкам и неубедительно разделявшей их пластиковой шторе. Что сказала бы его мать? Несомненно, ее не порадовала бы такая близость между ее сыном и случайной сожительницей. Что ж, поэтому он и уехал – знакомиться с обычаями других планет. Хотя, по правде говоря, если уж близость неизбежна, он предпочел бы делить спальню с молодой женщиной (как ее звали – Кедида?), обратившей на него внимание в столовой.

Джантифф решил распаковать пожитки, подошел к стенному шкафу, где оставил сумку – и застыл. Сердце его упало: кто-то сломал замок на сумке, оставив открытым откидной верх. Джантифф нагнулся, порылся. Немногочисленные предметы одежды никто не тронул, но «парадные» ботинки из дорогого серого лантиля исчезли. Исчезли также все его пигменты и палитра, камера и диктофон, а также дюжина мелочей. Джантифф медленно вернулся в гостиную и опустился на диван.

Уже через несколько минут в квартиру зашла Скорлетта – насколько мог судить Джантифф, в исключительно дурном настроении: черные глаза сверкали, сжатые губы превратились в бескровную черту. Голосом, срывающимся от напряжения, она проговорила: «Ты здесь давно?»

«Пять-десять минут».

«Латераль Киндергоффа перекрыли ремонтники-подрядчики, – пожаловалась Скорлетта. – Пришлось топать полтора километра».

«Пока мы гуляли, кто-то взломал замок на моей сумке и стащил почти все мои вещи».

Услышав эту новость, Скорлетта едва не вышла из себя. «А чего ты ожидал? – воскликнула она неприятно-резким тоном. – Ты в стране всеобщего равноправия! Почему у тебя должно быть больше, чем у других?»

«А почему у вора должно быть больше, чем у меня? – сухо поинтересовался Джантифф. – Теперь это он нарушает принцип равноправия».

«Ты не ребенок. Учись сам справляться со своими проблемами», – подвела итог Скорлетта и промаршировала в спальню.

Через несколько дней Джантифф отправил родным письмо: