Ветхая ткань бытия

XVI

Он лежал на спине и смотрел на однообразное небо. Небо, выкрашенное в грязно-голубой цвет; небо, один лишь вид которого вызывал тоску и отвращение.

Плот плыл всё медленнее и медленнее. Или так только казалось? В последнее время на глади Реки стали появляться небольшие волны, что слегка покачивали плот; убаюкивая слабым плеском пассажира.

Когда он пришёл в себя, то обнаружил, что правая кисть его свешивается за борт, почти касаясь чёрной воды. Науэр испуганно вскочил… едва не опрокинув плот, настолько стремительным было движение.

И споткнулся, наступив на собственный плащ. Неловко упав, он избежал серьёзных ушибов и некоторое время лежал, пытаясь отдышаться; лежал, ощущая яростно бьющееся сердце.

Прикосновение плаща было неприятным. Тёплое, словно кожа больного лихорадкой. Науэр не смог подавить чувства отвращения и сбросил плащ, подставив руки и лицо неприветливому солнечному диску. Дёрнула же нелёгкая отправиться в путь в рубашке с короткими рукавами…

Странно. Плащ-то он снял, но почему-то почувствовал себя значительно лучше. Картина вновь представилась его глазам. Он стоит у берега Реки и, поддавшись невнятному порыву, швыряет в жадные воды все амулеты, кольца, всякую магическую чушь, что навесили на него маги Иглы. В том числе и Мондерел собственной персоной.

Науэр смотрел на скомканный плащ и задумчиво качал головой.

Прикоснулся к одеянию ещё раз. И вновь тошнотворная волна тепла обволокла его… на короткое мгновение. Нервы Гостя не выдержали; вскочив, он пинком отправил плащ за борт. Тот долго не тонул, очень медленно намокал. Течение расправляло его и перекатывало; выглядело это так, словно тонул человек, почти не способный сопротивляться разыгравшейся стихии. Науэр отвернулся и сосчитал до ста.

Когда он оглянулся, плаща не было. Оставалось, правда, неприятное чувство, что стоит подойти ближе к корме, как рукава молниеносно выхлестнутся из-под воды. Давай ко мне, приятель. Тонуть вдвоём веселее. Науэр прикрыл глаза ладонью и судорожно сглотнул. Зря я связался со всем этим, подумал он в очередной раз. Но раз связался, надо выпутываться.

Взгляд его упал на «сумку». Понятно. Ещё один подарок Иглы. Гость вытряхнул сумку прямо на плот (ощутимо присевший от обрушившегося груза) и, не колеблясь ни минуты, выбросил её туда же, куда и плащ.

Месячный запас продовольствия вряд ли пригодится. Кто уж там у них в Игле считал да прикидывал, неизвестно. Однако известно, что путь вниз по Реке отнимает…

Науэр заскрежетал зубами.

Я сам знаю, сколько он занимает, подумал он. В болото Иглу вместе со всеми её добрыми хозяевами! От их заботы недолго и в могилу сойти раньше времени.

Оглянувшись, он увидел, что Игле его проклятие не повредило. Как и прежде, она вырисовывалась на фоне уставшего, иссохшего неба — символ продолжающегося сопротивления, последний оплот старого Зивира.

Странно, что Моррон не виден точно так же, подумал Науэр неожиданно, расшвыривая свёртки с продовольствием в разные стороны, чтобы присесть. Чем он, собственно, хуже? Хозяин его точно так же ничуть не боится продемонстрировать свою мощь; все прекрасно знают, где замок находится.

… К концу дня он остался только с тем, с чем вступил впервые на землю Зивира. Как хорошо, что он сохранил всё это. Иначе пришлось бы отправляться на великий подвиг в чём мать родила.

Гость вымученно улыбнулся этой шутке. По-хорошему, надо бы выбросить в Реку всё остальное… хотя, вроде бы, еда не магическая. Вяленое и сушёное мясо, фрукты, орехи. Вода тоже — самая обычная. Хорошо ещё, что фляжку захватил! Совсем, правда, маленькую.

И ничего, ровным счётом ничего для разведения костра.

Давным-давно Гость читал приключенческий роман, в котором герои вышли из положения, соорудив импровизированную линзу. Да только нет ни пары часов, ни любой другой подходящей вещи. Путешествие будет весёлым.

Хотя, подумал Гость устало, может, и не придётся разжигать костра. Всякое может случиться.

Сон пришёл быстро. А когда он проснулся, незнакомое звёздное небо подозрительно разглядывало его тысячами глаз.

Путь до южных островов архипелага Хеверт оказался до отвращения спокойным. Монах молчал всю дорогу, чем постепенно ввёл флосса в состояние беспокойства. Не более десятка-двух мысленных реплик в день.

Понятно, почему он помалкивал на корабле. Отчасти понятно, почему продолжал хранить молчание, пока вёл их небольшую лодочку к нужному острову. Но совершенно непонятно, отчего заговорил только, когда небольшая бухта скрылась из виду.

— Интересно, за что эти холмы прозвали Черепаховыми? — задумчиво спросил монах, глядя в светлое небо, по которому лениво ползли ряды облаков. Ярких, ослепительно-белых, словно взбитые сливки… протягивай руку и ешь. Монах вытянул руку над собой, но, конечно же, ничего не достал.

Шассим, как оказалось, сидел поблизости. Унэн привык, что флосс частенько улетает — то на разведку, то поохотиться. Разведка была не очень-то и нужна: шестое чувство постоянно зудело, предупреждая, что за ними наблюдают. И каменистая земля, и похожие на зонтики с короткой ручкой деревья, и вся мелкая живность. И даже небо, наверное. Всем было интересно, что здесь делают два чужака, вот уже четвёртый день не покидающие этих мест. Странное это было ощущение. Отсюда Холмы казались бесконечными; но Унэн знал, что островок, на котором они находятся, можно пересечь пешком из конца в конец, пока светит солнце.

Быстрым шагом, конечно… и если дорога была бы прямой. Где-то рядом ещё жили те, кого было принято снисходительно называть дикарями. Потомки Къелливинха, легендарного каменного сурка, прародителя этого племени. Унэна позабавила та серьёзность, с которой флосс отнёсся к изложению немногих известных преданий этого (может быть, уже вымершего) племени. Шассим поверил в них сразу и безоговорочно. Лёгкость, с которой флосс принимал и то, что требовало прикосновения разума и то, что требовало безусловной веры, поражала. Наверное поэтому, подумалось монаху, они не испытывали никаких потрясений десятки тысяч лет. Люди, те давно уже усомнились бы в существовании богов… пока последние не решили бы показать, сколь наивны подобные сомнения.

Или не решили бы. По Ралиону рассеяна масса всевозможных культовых сооружений; тысячи богов и божков были в своё время известны здесь, до прихода Великих. Трудно понять, как можно было принять то, что все местные и мелкие культы — проявления Великих, и в то же время не допускать мысли о каком бы то ни было родстве между старшими богами… так на то она и вера.

Ощущая пристальный взгляд острова, Унэн тоже готов был признать, что культ Къелливинха всё ещё жив. Иначе кого может беспокоить присутствие непосвящённых? Но вот племя, что умудряется так скрывать следы своего пребывания… и он, и Шассим были неплохими следопытами, и всё же — где люди?..

— За деревьями, — ответил флосс неожиданно. Монах тут же потерял нить размышления.

— Не понял? — настоятель уселся и, не переставая жевать травинку, оглянулся на Шассима. Тот сидел и чистил оперение.

— Эти деревья, — флосс указал крылом на «зонтики». Корявые и едва ли выше Унэна ростом деревья образовывали живую крышу. От дождя и солнца она спасала безукоризненно. В чём путешественники уже успели убедиться: на затерянный в океане островок грозы обрушивались без предупреждения. — Их множество здесь, но когда-то все они росли подобным образом. Словно… зонтики. Сверху холмы походили на множество собравшихся вместе черепах.

— Должно быть, это было красиво, — мечтательно заметил Унэн.

— Могу показать, — предложил флосс неожиданно, и монах вновь уселся, поворачиваясь к птице с выражением искреннего недоумения на лице.

— Открой разум и закрой глаза, — велел Шассим, вспрыгивая на соседний камень. Там он застыл, приоткрыв клюв и слегка разведя в сторону крылья — иначе говоря, принял позу, в которой частенько изображают Вестницу.

Унэн усилием воли ликвидировал все мысленные щиты и заслоны, держать которые стало привычкой, и послушно открыл сознание. Думай обо всём… будешь думать ни о чём. Он и думал обо всём — о камнях под ногами, о небе над головой, о…

Вихрь пронёсся перед его мысленным взором, и прояснилось изображение. Он смотрел на остров сверху, — глазами летающего существа; возможно, флосса. Остров действительно походил на стайку тесно прижавшихся одна к другой гигантских черепах. Зелёные, буроватые, желтоватые пятна выстраивались затейливым узором на их панцирях.

И… строения! Унэн успел заметить высоко вознесшуюся в небо башню, выстроенную настолько изящно и совершенно, что захватывало дух. И фигурки у подножия башни… напоминавшей скорее обелиск, нежели крепость. Фигурки, несомненно, были человеческие. Хотя с уверенностью сказать было нельзя: видение спрессовалось в несколько длинных мгновений, и, после того, как оно прошло, разум всё ещё выбирал из увиденного всё новые и новые подробности.

Неведомый зритель сделал круг, и Унэн заметил дороги. Вымощенные тщательно обтёсанными камнями, расходившиеся от башни во все стороны. И изваяния. Множество изваяний, невысоких, украшающих собой обочины. Все они изображали животных или полулюдей-полуживотных.

Тьма хлынула потоком; Унэн потряс головой и часто заморгал, чтобы глаза вновь привыкли к свету.

И — вот она, привычка — тут же сосредоточился на возведении мысленного щита, которым уже несколько недель укрывал себя с Шассимом.

Флосс сидел на камне, невозмутимо глядя на спутника. По его виду вовсе не казалось, что источником видения был именно он, целитель Шассим-Яг, предки которого занимали скромные, но почётные места в иерархии флоссов вот уже сотни поколений.

— Что это было? — осведомился монах, когда способность говорить вернулась к нему. В голосе его смешивалось уважение и лёгкая зависть — к чему-то, одновременно поразительному и недоступному.

Флосс повёл «ушами» — человек пожал бы плечами на его месте.

— Но как? — невразумительно спросил монах.

— Мы умели записывать картины мира задолго до того, как Люди научились письму, — пояснил флосс.

— И… где же хранится всё это? — недоумевал монах. Не может быть, чтобы каждый флосс помнил всё это!

— Вокруг, — флосс распахнул крылья и вновь сложил их. — В камнях. В травах. В животных. Повсюду.

— И каждый флосс может… увидеть картины прошлого?

— Каждый, — спокойно подтвердил Шассим. В глазах его танцевали насмешливые искорки.

— Может быть, ты ещё скажешь, что и сам время от времени… гммм… запоминаешь всё, что видишь?

— Не время от времени, — возразил флосс. — Постоянно. Ну… почти постоянно. Странно, что ты раньше об этом не знал.

— Действительно странно, — согласился Унэн, лихорадочно припоминая, не совершал ли чего недостойного, пока путешествовал с Шассимом. Ну там, пара скандалов в тавернах и несколько уличных потасовок не в счёт. Учение надо защищать от грязных поползновений… не было ли чего-то ещё? Потом ведь все, кому не лень, смогут полюбоваться на это, если Шассим не врёт!

Флосс тихонько свистел и часто моргал — смеялся.

— Поймал ты меня, — монах обречённо вздохнул и потёр ладонью голову, выбритую до блеска. — Буду знать. А для чего вам всё это?

Флосс вновь «пожал плечами».

— Память должна оставаться, — объявил он, наконец. — То, что мы рассеиваем среди мира, не живёт вечно, но даже одна песчинка может запомнить многое и многое. Как сейчас, например. Ты видел события, которым… — флосс прикрыл огромные глаза, — более восемнадцати тысяч лет.

— Вот как! — монах уважительно покачал головой. — Культ настолько древний! Это надо запомнить, — и, добыв изрядно потрёпанную тетрадь, начал поспешно делать записи. — Мне не хотелось бы проявлять неуважения к почтенному предку здешних жителей.

— Он наблюдает, — добавил флосс и спрыгнул с камня. — Он решает, что с нами делать.

— Как себя следует вести? — тут же поинтересовался монах, хотя и сам знал — как.

— Как всегда, — флосс в третий раз выразил неуверенность. Забавная штука, эти их «уши». — Столь древние силы безошибочно почувствуют фальшь.

— Ну, тогда пошли, — монах быстро собрал их пожитки, привёл, как смог, в порядок примятую траву. — Мне интересно побывать там, где мы видели башню.

— Они называли её «Иглой, удерживающей твердь мира», — произнёс флосс, утвердившись на перекладине за плечами монаха, и тот вздрогнул. — Башню снесли потомки северных пиратов, когда наказывали остров — за отказ подчиниться империи.

— Как обычно, — грустным голосом произнёс Унэн, ловко и без видимых усилий взбираясь в горку. — Как обычно.

Вода в Реке то чернела, принимая зловещий вид, то становилась прозрачной и обычной — самая обыкновенная вода. Гость иногда свешивал голову за борт и вглядывался в глубину. Было отчасти страшно — ладонь по-прежнему немного болела, напоминая об опасности. Странный рисунок проявился на обожжённой коже — несколько десятков концентрических окружностей, рассечённых линиями ладони на множество неправильных дуг. Рука невыносимо чесалась, а все лекарственные составы он отправил в Реку.

Или в реку. Отчего-то не ощущалось враждебности. Однажды, набрав пригоршню воды (которая была прохладной и прозрачной), Науэр даже решился отпить. И ничего не случилось.

Вот и верь легендам. Правда, когда чёрные буруны вскипали по краям плота, трогать их, и тем более пить, конечно же, не хотелось. Интересно, отчего это случается? Не оттого ли, что достопочтенные защитники Зивира вспоминают о своём спасителе и его нелёгком пути?

Третий день продолжалось его путешествие по Реке. Берега не было видно: только слабая полоска леса на западе и серо-белая дымка на востоке. И всё. Ни облачка, ни ветерка. Стоило встать в полный рост, как солнце начинало немилосердно жечь; но, стоило присесть или, тем более, лечь, как погода становилась вполне терпимой. Река поглощала всё; сама же оставалась либо чистой и неосквернённой, либо чёрной и неукротимой. Последняя вызывала уважение и ужас.

И подходила к концу питьевая вода.

… Гость также заметил, что всё, что ни касается воды, мало-помалу меняется. Верёвка, хвост которой волочился по воде, стала невероятно прочной. Ни разрезать, ни порвать её не удавалось. Кусочки дерева, опущенные в воду, становились прочнее камня всего за несколько часов.

Проверим, подумал Гость отчего-то весело, и опустил в Реку накрепко привязанный «выдержанной» верёвкой свой нож. Походный, тщательно отточенный, видавший виды. Посмотрим, что с ним станет?

Искупаться бы самому… да только камнем бы не стать.

Иногда ему снились сны.

Сны были, как ни странно, о Зивире. Но не об этом, зыбком и распадающемся, а о другом. Цвета были яркими; воздух — сладким и приносящим радость. Земля не была пепельного оттенка, а жизнь не ютилась крохотными оазисами посреди сжимающегося кольца пустыни. Реки и моря; горы и холмы; леса и степи — многие народы, многие страны и чудеса, перечислить которые просто не хватит жизни.

Он плыл на том же плоту по той же реке — она была столь же непокорной и широкой, но вода её не превращалась время от времени в чёрную обжигающую жидкость. Многие другие суда — как лодки, так и небольшие корабли — проходили мимо и ему порой весело махали руками. Такие же люди, как он сам. Или не совсем люди… но была ли, в сущности, разница?

Река кончалась водопадом; широким, многокаскадным. Два небольших рукава уходили в сторону, там, следуя по сложной системе шлюзов, корабли могли безопасно продолжить свой путь.

До водопада, однако, более сотни миль путешествия по Реке.

Немало островов разделяло русло Реки надвое; на нескольких из них также кипела жизнь; крупнейший был самостоятельным крохотным государством — единственным в своём роде.

И, разумеется, Игла. Она по-прежнему видна отовсюду — где бы ни находился зритель.

Помощь заблудившемуся и вечное напоминание о том, что не только на разрушения способен разум.

… Плот заскрежетал, садясь на мель, и Науэр проснулся.

Черепаха неторопливо пересекла тропу, со всей доступной ей скоростью устремляясь к пышным пастбищам на той стороне. Сам Унэн и за большую награду не взялся бы жевать едкие листья одуванчика, но у каждого свой вкус. Монах остановился, пропуская важную рептилию размером чуть больше ладони, и некоторое время изучал её украшенную тусклым узором спину.

Похоже или нет? Во всяком случае, черепахи здесь тоже водятся.

— Если не ошибаюсь, — начал Унэн, сам не зная, отчего он это говорит, — черепахи здесь — также священные животные.

— Верно, — подтвердил флосс. Черепаха остановилась и, запрокинув клювообразную голову, некоторое время смотрела Шассиму в глаза. После чего с громким шорохом скрылась среди травы.

Руины башни были уже поблизости. Собственно, только теперь стало видно, что это руины. Раньше, пройдя мимо очередного холма, Унэн едва ли отличил бы его от прочих. Теперь же можно стало рассмотреть линии и детали, не являющиеся естественными образованиями.

Всё покрыто мхом, засыпано камнями, задушено травой. Никто не спасся, вспомнил монах и нахмурился. Захватчики долго искали подземный ход, но он оказался свежезасыпанным. Погребли ли его оборонявшиеся вместе со своими тайнами, или же только отрезали дорогу врагу, отступая к очередному рубежу — уже не выяснить.

Он, наверное, может подсказать, подумал Унэн о флоссе, спокойно осматривающемся у него за плечами. Только спрашивать его я не стану.

Есть вещи, спрашивать о которых… словом, неправильно. Трудно подыскать нужное слово. Подобные события с точки зрения постороннего наблюдателя — не самое приятное зрелище. Словно личная жизнь лабораторных мышей, за которыми наблюдают бесстрастные и озабоченные своими задачами учёные.

Монах прикоснулся рукой к замшелому валуну и прислушался к собственным чувствам. Отозвалась ли каменная глыба на прикосновение или это плод его фантазии?

Он оглянулся. За его спиной находилось разрушенное святилище. Некогда оно представляло собой ступенчатую пирамиду из треугольных каменных плит. Девять постаментов стояли на возвышении; восемь из них пустовали. Статуи были снесены могучими ударами — местами выкрошился гранит постаментов; кое-где виднелись их жалкие обломки. Втоптанные в пыль, раздавленные в крошево.

Центральный постамент венчало изображение птицы.

Вернее, чего-то, весьма похожего на птицу. Ибо у птиц всё же не бывает рук, крохотных и на вид ненужных, что растут чуть ниже могучих крыльев — трёхпалых, снабжённых крючковатыми когтями рук. Венец из воздетых перьев придавал изваянию надменный вид. Глаза были молочно-белыми, как и остальная статуя… но очень уж походили на подлинные глаза, всего лишь прикрытые веками. Казалось, обратись к статуе, и она немедленно проснётся.

— Менвермориллидд,

— прочёл монах и поспешно взглянул в «лицо» статуи. Она не отозвалась на имя. Когти «орла» нависали над постаментом; последний был явно маловат. — Какое длинное имя!

— Только Люди додумались изобретать короткие имена, — отозвался флосс, тоже рассматривающий изваяние. — Сила слова пропадает, слово становится просто звуками; суть имени теряется. Здешние жители не произносят звуков без необходимости. Во всяком случае, звуков священного языка.

Монах припомнил, что подлинное имя Шассима состоит из двенадцати частей; Шассим — не более чем «ложное» имя, для тех, кому не положено прикасаться к глубинной сущности флосса. Его, Сунь Унэна, имя, напротив, было ясным и понятным. И его народу подобное уважение к слову не очень-то свойственно. Слово ведь, в сущности, только маскирует подлинную суть мироздания.

Впрочем, каждая мысль имеет право на существование.

— Я знаю, о чём ты думаешь, — добавил флосс. — Но здешние жители придерживаются иных взглядов. Когда мы с ними встретимся, постарайся не забывать об этом.

Статуя выглядела ухоженной; отдельные фрагменты её словно вчера вышли из-под резца; камень был гладким, тщательно обработанным; вода, ветер и время не успели оставить на нём следов.

— Да он же совсем новый, — указал Унэн, придирчиво осматривая чудом сохранившуюся статую. — Как же он смог уцелеть? Что, захватчики побоялись его разрушить?

— Может быть, и так, — согласился Шассим. — Ты сам не ощущаешь чего-нибудь необычного?

Монах прислушался к внутреннему голосу. Тот помалкивал. Разве что… почти непреодолимое желание смотреть в прикрытые каменные глаза. Ну да это неудивительно. Многие шедевры, ни в коей мере магическими или культовыми не являющиеся, так же непреодолимо приковывают внимание. Само по себе это ничего не объясняет.

— Кстати, как ты узнал его имя? — поинтересовался целитель.

— Так вон же, на постаменте на… — монах удивлённо замолк. Потому что постамент, на котором вроде бы красовалась изящно вырезанная в камне надпись, был совершенно гладким. Без орнаментов. Без надписей. Четырёхгранная колонна со скруглёнными углами.

— Вот так, — прошелестел голос Шассима. — А ведь всё это время он постепенно теряет силу.

Монах медленно прикоснулся ладонью к постаменту. Статуя была в нескольких сантиметров от его лица; пахло от неё нагретым камнем, как и положено.

— Осторожно! — голос флосса вывел его из задумчивости. — Не прикасайся к когтям.

Действительно, каждый коготь был отточен, словно бритва. Монах поёжился. Неплохо старался неизвестный мастер! Полное подобие живого существа — если, конечно, оно когда-либо существовало. Бесконечно осторожно он опустил ладонь, подавив желание прикоснуться к каменным пальцам, охватившим края опоры.

— Я не помню, как ему приносились жертвы, — добавил Шассим, когда монах вновь вернулся на дорогу. — Но знаю, что он — бог непредсказуемый. Один из немногих, так и не соединившихся с Великими.

И отвернулся. Почти сразу же незримые нити, не позволявшие монаху отвести взгляд, лопнули. Более не казалось, что глаза вот-вот откроются. Бог потерял к ним интерес?

— Нам посылают сигнал, — произнёс флосс и монах повернулся в сторону, в которую смотрел Шассим. Огромный орёл парил к западу от них. Величественно описав в воздухе несколько широких петель, хищник спустился и исчез, постепенно став неразличимым на фоне облаков.

— Ты думаешь, что это нам? — удивился монах.

Порыв ветра, невероятный для тихого, солнечного дня, толкнул его в спину, вынудив сделать несколько шагов на запад.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Унэн, отряхивая ладони о рукава. — Во всяком случае, я предпочту идти сам.

То там, то сям из-под буйно растущей травы выглядывали отдельные, сильно пострадавшие от времени каменные бруски. Всё, что осталось от дороги.

— Все путешествуют, — произнёс Норруан задумчиво. Приоткрыл Книгу и поразился — последние страницы были исписаны иным почерком; крохотным, убористым, но очень аккуратным. Узнать бы, чья рука вписывает сюда то, чему суждено случиться (или что уже свершилось… где-то и когда-то). — Все путешествуют. Один я привык сидеть и никуда не двигаться… — он вчитался в бросившееся в глаза слово. Вздрогнув, подчеркнул его ногтем (хотя след моментально пропал) и позвал ворону.

— Слушай, — обратился он к ней и прочёл вслух: — «Игла, удерживающая твердь мира». Каково? Я-то думал, что Игла только здесь могла прийти кому-нибудь в голову…

Вьются строчки, вьются, излагают события, произошедшие неведомо с кем, неведомо когда. Вот только нет имён; вместо них на бумаге — лишь расплывчатые кляксы. Хотя и без имён Норруану были отчасти знакомы эти двое персонажей: монах неведомо какого монастыря и говорящая птица.

Он вспомнил свой кошмар — мохнатое чудище, об уродливой человеческой и птичьей головах. Не они ли это, часом? Вряд ли. После чтения этого текста монах представал совсем иным: небольшого роста, толстенький, широколицый. Ничего общего.

— Что происходит? — удивлённо воскликнула Морни.

Норруан наклонился над страницей. Целые абзацы текста плыли, размывались и, наконец, исчезали.

Постепенно исчезали, безо всякого особого порядка. Вначале протаял кусок на первой трети левой страницы, затем — беспорядочные части правой. Но, в конце концов, страницы стали чистыми. Норруан осторожно перевернул страницу назад. Всё в порядке. Его последняя запись — которая позволила вороне вернуться сюда, в Моррон, избегнув купания в Реке.

Ниже — чистая бумага, ждущая своего часа. Но слова об Игле и необычное видение островка, разрушенной башни и останков святилища не стирались из памяти. Что-то меняется, подумал Владыка Моррон без особого удивления. Автор спохватился и стёр ненужное… но мы успели это запомнить.

Вот бы передать послание этому загадочному монаху! Или же диковинной птице у него на плечах.

В сущности, мы чем-то похожи. Норруан оглянулся на вопросительно смотревшую ворону и рассеянно вытер лоб. Совпадения… совпадения-Ворона встрепенулась.

— Новости, — сообщила она, взъерошив перья. — Новости. Науэр только что причалил к острову. Мои лазутчики обнаружили его.

— К какому острову? — прошептал Норруан, бросая взгляд на карту Зивира, висевшую на стене. Никаких островов на Реке не предполагалось. — Какой остров, будь я неладен?!

— Не знаю, — ворона посмотрела на него левым глазом, наклонив голову. — Так мне сообщили.

— Но на Реке нет никаких островов!

— Значит, теперь есть, — ответила Морни спокойно. Сомневаться в донесениях она не привыкла. В противном случае нужно всё, абсолютно всё проверять самой.

«Теперь есть».

Норруан захлопнул книгу и надел чёрный плащ — предмет одежды, более подобающий торжественным церемониям, и практически бесполезный для чего бы то ни было ещё.

— Пойду-ка посмотрю.

Ворона посмотрела на него другим глазом.

— Куда ты собрался?

— В подземелье, — бросил Норруан на ходу. — Хочу кое-что проверить. Если хочешь, идём со мной.

Ворона опустилась ему на плечо, и Владыка понял, как мало стоит его плащ против таких когтей. Теперь понятно, для чего монах соорудил эту перекладину за плечами.

Молча стискивая зубы всякий раз, когда ворона плотнее сжимала когти, он потайным ходом обошёл вечно движущиеся лабиринты и ловушки, направляясь к сердцу Замка.

XVII

Науэр затравленно озирался.

Берег, к которому прибило плот, ощетинился мёртвыми когтями высохших ветвей. Некогда это, видимо, был кустарник — возможно, живописный и радующий глаз. Теперь, после многих лет пребывания в Речной воде, от былой красоты остались только окаменевшие остовы ветвей и сучьев. Они цепко впились в брёвна плота и не желали отпускать добычу по-доброму.

Неприветливый берег тянулся в обе стороны, сколько хватало глаз. Это было странно; восточная сторона должна быть пустыней. Или не должна? Науэр несколько раз попытался вспомнить всё, что по этому поводу говорили в Игле, и не смог.

И, честно говоря, обрадовался тому, что не смог. До сих пор лучше было обходиться собственными знаниями — ни из чего не следует, что лучше от этого будет всегда, но попробовать стоило. Итак — для начала освободиться от плена «когтей», покрытых глянцевой корой.

Это было легче сказать, чем сделать.

Тут-то Гость и пожалел, что не «выдержал» весло и шест в воде. Впрочем, у него же есть топорик!

С металлическим звоном топорик отскочил от ветви, высекая из неё искры. Неподатливая ветвь хлестнула человека по лицу — да так, что его моментально пересекла вспухшая красная борозда.

Некоторое время Науэр ошарашено смотрел на зазубрины, появившиеся на лезвии, и ощупывал лицо. Затем вспомнил о ноже. Тот по-прежнему находится в воде… если не потерялся.

Хвала судьбе, не потерялся. Вот только… как бы не получить сдачи ещё раз.

Гость осторожно прикоснулся тускло отсвечивающим острием к прочной ветви и, глубоко вздохнув, нанёс удар.

Отсечённая часть ветви без всплеска исчезла под водой. Науэру показалось на миг, будто на срезе выступила кроваво-красная капля. Крепко зажал глаза ладонью и открыл вновь. Нет, никакой крови. Просто… сок? Какой может быть сок у окаменевшего кустарника?

Науэр прикоснулся к срезу. Действительно, сок.

Приглядевшись, он увидел и листья. Крохотные, сжатые тугим веером, только-только показывающиеся. Прорезающиеся. Осознав это, Гость отпрянул прочь. Почки? Сколько же лет они так… распускаются?

И что получится в конце концов? Какие вырастут цветы, какие созреют плоды? Гость долго вглядывался в чёрную поверхность зачаточных листьев. И почувствовал, что страх пробирает его до костей. Этот кустарник, в отличие от животных, выжил.

Но чем он стал?

Отталкиваясь от зловеще протянутых к нему сплетённых ветвей, Науэр стремился только к одному: уплыть от них подальше.

Но не час и не два тянулась по левому борту непроходимая, спутанная полоса. И простиралась она вглубь земли, сколько хватало глаз.

Они пришли в опустевшее святилище спустя каких-нибудь два часа.

Унэн готов был поклясться, что ничего подобного здесь не было. Флосс лично облетел весь остров… но так ничего и не нашёл. Или сделал вид, что не нашёл?

Святилище было пусто, но не заброшено. Перед символическим изображением каменного сурка (высотой в человеческий рост) были в изобилии представлены всевозможные дары земли. Кровавых жертв, видимо, ему не приносят. Хотя как знать…

Флосс отказался входить внутрь семигранного низенького ограждения, в дальнем конце которого находилась статуя. Как и «орёл» до того, Къелливинх прикрыл глаза, наблюдая за вновь пришедшими сквозь узенькие щелки.

Шассим встрепенулся и снялся с перекладины за плечами монаха. Сделал круг над святилищем (не пересекая, однако, ограждения) и опустился рядом с монахом.

После чего принял церемонную позу и что-то тихонько просвистел, глядя на землю перед статуей.

Монах лихорадочно вспоминал эпитеты божества, которые моментально вылетели у него из головы. Вот уж некстати! Обращаться же к нему по имени… хуже и не придумать.

— Приветствую тебя, покровитель холмов и всего, что живёт на них, — слова пришли к Унэну не сразу; произнеся их, он почтительно поклонился статуе.

Тянулись секунды.

Тень легла на траву перед ногами монаха. Выпрямившись, он увидел появившегося словно из ниоткуда человека. Золотистая кожа, высокий рост, богатые одежды. Унэн тотчас заметил, что ни один предмет одеяния жреца (а это, без всякого сомнения, был жрец) не изготовлен из кожи или меха животного. Только растения, только камни, только металл.

Монах быстро вспомнил, нет ли на нём чего-нибудь, явно животного происхождения, и успокоился, поняв, что нет.

Жрец опирался на посох чёрного дерева; набалдашником ему служило оскаленная голова сурка, выточенная из обсидиана. Жрец смотрел на пришельцев, не произнося ни слова и не двигаясь.

Монах поклонился ещё раз — жрецу, справедливо решив, что с того достанет и менее уважительного поклона. Жрец чуть наклонил голову — что означает этот жест? Унэн тихонько прочистил горло, чтобы прервать затянувшееся молчание. Странно, что шестое чувство молчит, подумал он. Трудно поверить, что кто угодно может вот так запросто дойти до святилища…

— Мы пришли к племени Увинхор, чтобы узнать о судьбе одного из его людей, — проговорил монах, внимательно наблюдая за жрецом. — Прошу извинить нас за то, что явились без приглашения. От вашей помощи может зависеть судьба всего мира.

Это я, конечно, загнул, подумал монах. Но не открывать же ему подлинную цель визита!

Жрец что-то коротко сказал флоссу, тот сдвинул на долю секунды «уши» и взлетел. Пролетая мимо Унэна, он шепнул «будь осторожен» и скрылся за спиной жреца, среди деревьев.

— Нечасто к нам обращаются за помощью, — выговорил жрец на безупречном Верхнем Тален. Пальцы его правой руки сильнее сжали посох. — Что может поведать пришельцу с востока дикарь, не понимающий выгод цивилизации?

Говорил он не меняя тона — вежливо и спокойно; так спокойно, что трудно было даже заподозрить издевку. Проверяешь мои нервы, подумал Унэн и усмехнулся про себя.

— Достойный и уважаемый жрец может поведать историю жизни одного человека, по имени Тнаммо, который считается умершим — но на самом деле жив.

Вокруг святилища замелькали тени. Возгласы удивления послышались со всех сторон. Монах ощутил волну тепла, накатившую откуда-то справа.

Повернул голову.

Глаза божества были ярко открыты и в них бушевало ярко-белое пламя. Именно от глаз исходило тепло; вплотную к изваянию оно должно было быть непереносимым жаром.

— Осторожнее, чужеземец, — всё тем же тоном произнёс жрец, и посох в его руке шевельнулся. — Ты хочешь узнать то, что дозволено знать только воинам племени. Знание это смертоносно для всех, кто пришёл извне.

Жрец замолк. Унэн краем глаза заметил, что их окружила дюжина воинов. Все одеты одинаково; одежда простая, удобная и не мешающая в бою. И копья, и короткие мечи производили должное впечатление. Тем более, что, судя по виду воинов, они умели обращаться с оружием.

— Мне нужно это знание, — твёрдо произнёс монах.

— Ты готов умереть?

— Да, если необходимо, — ответил Унэн и подумал, что ритуал этот со стороны должен выглядеть на редкость глупо.

— Отлично, — жрец сбросил наземь своё пышное одеяние и предстал перед монахом в боевом облачении — с посохом в руке. Хоть и выглядел жрец стариком, только безумец решил бы, что он не опасен. — Там, в цивилизованном мире, вы почему-то цените силу. Десять раз я нанесу тебе удар, чужеземец; десять раз это сделаешь ты. Пусть сила решит, достоин ли ты знания.

И повернулся, показывая, что не вооружён более ничем.

Монах короткий миг смотрел на соперника, оценивая шансы, и высыпал из просторных рукавов своего дорожного облачения всю коллекцию оружия. При виде её воины невольно покачали головой, а брови жреца чуть шевельнулись.

— Начинай, чужеземец, — проговорил жрец и встал, нарочито тяжело опираясь на посох.

Унэн долго сосредотачивался и собирался, прежде чем нанести удар.

Если встречаются два слабых противника, всё решает слепой случай.

Если встречаются сильный со слабым, случай практически не играет роли — чем бы ни был вооружён слабый.

Если встречаются двое сильных… то им не стоит вступать в битву. Потому что проиграют оба. Победивший — оттого, что не смог выдержать искушения применить силу, а проигравший — просто потому, что проиграл.

Унэн не торопился применять что бы то ни было эффектное из своего арсенала. Он способен расколоть ударом ладони огромную скалу, перерубить толстый древесный ствол, поймать на лету стрелу. Но здесь-то не скала! По движению глаз, по выражению лица, по незримому психическому полю, что видно немногим, было видно, что жрец — боец высшего класса. Ну да, разумеется; в подобных племенах вождь, жрец и военачальник — одно и то же лицо.

Жрец не отреагировал на два ложных выпада и ушёл от третьего, настоящего — ушёл плавно и неспешно, словно волна, ускользающая от ладони. Его посох с кажущейся медлительностью описал короткую дугу, но Унэн понимал, что соприкосновение с ним кончилось бы печально. Он и не дожидался удара: жрец, похоже, понимал и это.

Где-то ударил гонг, и противники разошлись вновь.

Теперь уже жрец смотрел куда-то сквозь Унэна, и тот чувствовал, как чужое холодное сознание пронизывает его разум; как читает наперёд все мысли и намерения; как удовлетворённо покидает его, зная, что от противника не следует ждать никаких сюрпризов.

Момента, когда посох пришёл в движение, монах попросту не заметил. Вот он, чуть приподнят и отведён назад — поди угадай, какой именно удар последует. И удар последовал; скорее мгновенным озарением, нежели органами чувств Унэн осознал, куда движется чёрная неотвратимая смерть, и подпрыгнул — с места, прямо вверх, вытягивая в прыжке ноги в противоположные стороны.

Что-то слегка задело полы его накидки.

В глазах жреца он увидел удивление и спокойное признание своих возможностей.

И знал, что более ему такой прыжок не поможет.

Гонг…

… и ещё…

… и ещё…

Один-единственный раз Унэн попал-таки по сопернику. Но и это трудно было назвать ударом. Разозлённый предыдущими неудачами, он бил всерьёз: попав по не ожидающему нападения противнику, он, несомненно, убил бы того. Но сложенная наконечником копья кисть странным образом завязла в воздухе перед грудью противника — и не было понятно, что же смогло её остановить. Не небрежный же жест правой ладони.

От удара жрец едва заметно отшатнулся и, словно споткнувшись, резко повернулся вокруг своей оси — как бы ввинчиваясь в землю. И вновь только сложный пируэт — сальто с поворотом — спас Унэна от удара двумя ладонями и одной ступнёй. Трудно сказать, что стало бы с ним, останься он на месте. Вполне возможно, разрезало бы на четыре части.

Последний же удар посоха пришлось останавливать руками. Унэн и остановил — посох завершил движение, не коснувшись его лица; правда, сам монах отчего-то отправился в короткий полёт спиной вперёд и упал, не вполне собравшись. Впрочем, падение ему ничуть не повредило.

Они стояли друг напротив друга — пыльный и несколько запыхавшийся Унэн и чуть улыбающийся жрец, в безупречно чистом боевом наряде.

Сияние глаз статуи стало жёлтым.

— Покровитель холмов благоволит тебе, чужеземец, — произнёс жрец, и глаза на набалдашнике его посоха тоже вспыхнули жёлтым. — Мы дадим тебе имя, достойное гостя нашего острова. Мы будем звать тебя Оранжевым Тигром — надеюсь, имя это не несёт в себе ничего оскорбительного.

Как будто у меня есть выбор, подумал Унэн устало и слегка поклонился.

Глаза статуи закрылись.

— Но я же… не победил, — заметил монах неуверенно.

Жрец и окружавшие его воины от души расхохотались.

— Если бы ты смог это сделать, Тигр, то был бы уже новым вождём, — пояснил жрец, поднимая церемониальную одежду. — С позволения Покровителя, конечно. Но пока крепка земля и не рушится небо, вождями племени будут только уроженцы Островов.

Унэн молча кивнул.

— Идём с нами, — жрец указал, куда именно. — Твой друг, воин Невидимого народа, уже ждёт тебя.

Невидимого народа, подумал монах, сопровождаемый спокойными и немного надменными аборигенами. Надо же. И «воин». Что-то я за Шассимом не замечал никакой воинственности.

Может быть, и к лучшему.

В тот момент, когда Унэн назвал его имя, Тнаммо вздрогнул, жестом велел Хирголу замолкнуть и повернул голову туда, где, вдалеке от него, встретились доселе неизвестный ему монах и вождь, некогда посвящавший его в воины.

Что-то неприятное происходило там, на другой стороне мира.

«Кто-то следит за нами», вспомнил он слова Альмрин и незаметно подмигнул ей — дескать, всё в порядке.

— Ложная тревога, — пояснил он обескураженному Хирголу, и велел продолжать.

Пауза помогла Хирголу: от страха он припомнил окончание заклинания и учитель, впервые за последние пять дней, остался доволен.

— Ну и местечко, — пропыхтел Гость, втаскивая плот на берег. Прежде лёгкий, плот отчего-то не желал вылезать на сушу; пришлось прилагать неимоверные усилия, чтобы сдвинуть его с места.

Оставалось надеяться, что река не разольётся и не унесёт единственное средство передвижения.

Тропка вела сквозь всё тот же «железный» кустарник. Заросли его потрясали воображение. Казалось, что весь восточный берег зарос им. Гость вынужден был сражаться с ветвями на каждом шагу и вскоре весь перепачкался в кроваво-красном соке; хорошо ещё, «закалённый» нож никак не страдал от соприкосновения с переродившейся древесиной.

Спустя полчаса (за которые Науэр прошёл едва ли с четверть мили) дорога пошла в гору. Кустарник становился всё реже и реже и вдруг — хвала судьбе! — превратился в обычный, зивирский — живой, зелёный, податливый. Чем-то он походил на иву, однако, это был Зивир, и старые имена тут не годились.

Холм был почти что голым; лишь редкие травинки пробивались то там, то сям; Гость, невзирая на усталость, едва ли не бегом добежал до вершины. Там и встал, осматриваясь.

Зрелище, представшее глазам, наполнило разум одновременно надеждой и безысходностью.

Надеждой — потому, что к югу, за небольшой котловиной, наполненной туманом, виднелись несомненные силуэты строений. Люди!

Безысходностью — потому, что Гость находился на острове. С запада на восток было около пяти миль. И дальше вновь начиналась Река. Хуже всего было то, что восточного берега Гость разглядеть не смог. Лишь неясная пепельно-белая черта на горизонте — то ли горы, то ли снег. Не понять.

После второго открытия Гостю как-то не очень хотелось встречаться со здешними жителями. Однако, как ни крути, раз уж решил не следовать предопределённым маршрутом, надо побывать и там. Тем более, что никто никогда не говорил о том, что на Реке есть острова.

Ну хорошо. Только вот как обозначить это место? Гость вновь огляделся. Холм со всех сторон был окружён кольцами — вначале нормального кустарника, затем — «железного».

Ещё два холма виднелись к юго-востоку, а после остров становился почти совершенно ровным. Не считая котловины — до неё было мили три.

На всякий случай Гость выложил из камней небольшой знак-указатель на вершине холма. Если даже придётся возвращаться в полутьме, заметить такой знак будет просто. А плот с Реки не должно быть видно.

Да и кто осмелится выходить на Реку на каком бы то ни было судне?

Осмотрев критически одежду (всю сплошь измазанную тёмным соком; в особенности досталось рубашке), Гость двинулся в путь.

На юг.

— Не открывай рта, отвечай мысленно, — послышалось в голове у Унэна. Вот уже три часа он сидел в небольшом каменном строении; вход и выход охранялись внушительного вида воинами. По ним было видно: лучше даже не пытаться затевать разговор.

От монаха явно ожидали чего-то ещё. Сохраняя серьёзный вид и полное внешнее спокойствие, Унэн долго размышлял над тем, с какой стороны приступить к выполнению задания. Что-то здесь не так. После того, как вождь (он же жрец) дал ему имя, все остальные словно воды в рот набрали. Неспроста ведь.

И вот — три часа спустя в хижину влетел флосс; не произнося ни слова, уселся в противоположном углу комнаты и занялся оперением: тщательно укладывал перышки, подолгу выбирал клювом несуществующий мусор. Воин сопровождал Шассима; он внимательно следил и за монахом (который никак не отреагировал на их появление и продолжал медитировать с закрытыми глазами, сидя в самом тёмном углу), и за флоссом.

На последнего он поглядывал с явной опаской.

Услышав знакомый мысленный голос, монах мысленно кивнул, стараясь ничем не выдавать, что он что-то услышал. Страж по-прежнему сидел, внимательно наблюдая за гостями. Он, видимо, не слышал ни слова.

— Ясно, — ответил монах, не размыкая губ.

— Не тешь себя иллюзиями, — посоветовал шелестящий голос где-то под сводами черепа.

— Вот несколько самых важных правил. Не обращайся сам к тому, кто не заговорит с тобой первым; единственное исключение — вождь. Не вздумай говорить об их божестве-Покровителе. Ни слова.

— Ясно, — монаху начинало становиться интересно. Откуда флосс всё это знает? Откуда такое отношение к нему самому?

— Пока достаточно, — флосс никак не выдавал своего беспокойства, хотя, откровенно сказать, вовсе не был уверен, что Унэн сможет скрыть свою непредсказуемость — хотя бы в этот раз.

Узнай монах о его мыслях, непременно обиделся бы.

Но Унэн не слышал этих раздумий, а потому спокойно продолжал сидеть и медитировать. На душе было легко и спокойно; излишнее любопытство в подобных случаях значительно сокращает жизнь.

Тем более, что ему послышалось невысказанное предупреждение Шассима: его не изгнали и не попытались убить потому, что вождю что-то нужно от пришельца извне.

Попытаюсь выяснить, что именно, решил монах, а сам тихонько отхлебнул воды. Из своей собственной фляжки. Что-то странное почудилось ему в чаше с водой, которую ему принесли вместе с простыми, испечёнными из грубой муки лепёшками. Лепёшки не вызвали никакого беспокойства и монах их с удовольствием съел.

Не забыв трижды положить вокруг себя несколько крошек, отщипнув от верхней лепёшки. Знак уважения покровителю племени, Флосс не говорил ему об этом, но монах достаточно знал об обычаях примитивных народов, чтобы быть уверенным: вреда от этого не будет.

Вреда, действительно, не было. Поражённые охранники сообщали вождю о каждом действии их гостя (пленника?), о чём, конечно, Унэн догадывался с самого начала.

Пытаться произвести впечатление на аборигенов боевыми талантами бесполезно: монах сразу ощутил силу, недоступную ему, и обеспечивающую безусловное превосходство каждому здешнему бойцу. Дарована ли она их непокорным божеством или основана на неизвестном монаху виде магии, значения не имеет. Унэн чувствовал, когда силе не могла противостоять сила, и не боялся признавать, что слаб. Не возьмём силой, будем брать чем-либо ещё.

Как раз эту небольшую загадку ему и предстоит разрешить: чем можно повлиять на вождя. Не сидеть же здесь до скончания времени! Унэн не сразу обнаружил, что телепортироваться с острова не удастся: что-то блокировало все известные ему методы мгновенного перемещения. Вряд ли это случайность. уходить отсюда надо исключительно мирным образом.

К тому же Шассим, видимо, поручился за него — и загадку столь высокого уважения аборигенов к флоссу тоже предстоит разрешить.

Унэн прикрыл глаза, расслабил мускулы и начал медитировать.

Заглянувшие в крохотное окошко охранники поразились, обнаружив, что внутри появился ещё один источник света: слабое свечение исходило от самого монаха; преимущественно от сложенных затейливым образом кистей рук, и в меньшей степени — от головы.

Норруан мягко спрыгнул из шахты, ведущей в Зивир. Ворона слетела с его плеча и сделала несколько кругов по залу. Изваяние ворона не обращало внимания на вновь пришедших; глаза его были прикрыты.

— Что ты хотел показать? — спросила она, усаживаясь у ближайшей колонны.

— Это скорее предчувствие, чем знание, — ответил Владыка и извлёк Книгу из матерчатого мешка, в который на всякий случай завернул её.

От фолианта тут же потекло во все стороны слабое голубоватое свечение. Что-то оно напоминало Норруану… но что, неизвестно. Ворона опустила взгляд на книгу, а сама искоса поглядывала на человека; тот выглядел уставшим. Не физически — уставшим духом. Словно пребывал длительное время в ожидании чего-то плохого.

— Вот, смотри, — Норруан открыл книгу, и ворона увидела, что текст, на который падает взор, меняется на глазах. Проваливались куда-то в глубь бумаги слова и целые абзацы; сами собой переползали, извиваясь и принимая жутковатые очертания, целые предложения. После того, как страница успокоилась, Владыка перевернул лист; таинственное явление возобновилось. Так он делал вновь и вновь, пока все двадцать два листа, исписанных его и чьей-то ещё рукой, не застыли.

Норруан полистал страницы туда-сюда, чтобы убедиться, что всё кончилось.

— Смотри, — указал он пальцем. — Мы с тобой сейчас вне Зивира; всё, что было написано обо мне или о тебе, исчезло со страниц.

Ворона опустилась перед томом и вгляделась в бисерные буковки. Перевернула страницу (мысленным усилием; Норруан с удивлением отметил, что её магические способности в этом странном месте усиливаются — его собственные, наоборот, ослабевали) и принялась читать.

— Верно, — согласилась она спустя минуту. — Но что это нам даёт?

— Мы сейчас находимся вне событий Зивира, — объяснил Норруан, извлекая из воздуха небольшую скамеечку, грубо сколоченный деревянный стол и лампу. — Мне не нравится та лёгкость, с которой удавалось править происходящее там, — он кивнул в сторону угольно-чёрного отверстия в потолке. — Я предпочту посидеть здесь. В Книге скрыта, несомненно, огромная сила. Я сильно сомневаюсь, что роскошь изменять Зивир даётся даром.

Ворона промолчала, выдержав взгляд бездонных тёмных глаз Владыки.

— Так что, если не возражаешь, побудем пока здесь, — предложил Норруан, добыв также чернильницу и перо. — Мне пришла на ум одна крохотная хитрость. Смотри, — и ворона придвинулась поближе.

«И, устроившись вне пределов Зивира, обманчиво податливого и ещё менее понятного, нежели обычно, Норруан с Морни принялись следить, как на страницах Книги проступало описание пути того, кто прибыл в Зивир, чтобы покончить с Норруаном раз и навсегда…»

Норруан подмигнул вороне. До той не сразу дошло, что её спутник только что попытался воздействовать на Книгу при помощи неё самой.

Норруан отложил перо в сторону, и они вдвоём уставились на влажные ещё буквы.

Что произойдёт?

Где-то в глубине сознания, Норруан опасался, что тень, преследовавшая его, едва он покидал пределы Зивира, немедленно отыщет жертву — в качестве ответа на подобную попытку. Что будет с ним после этого, он не знал — вернее, знал когда-то, но не мог обратиться к этому знанию: как и большинство воспоминаний, оно пребывало в глубинах памяти, под чьей-то неусыпной охраной.

Ветерок пригладил волосы Норруана и перья на голове у Морни. Та невольно отступила на шаг от Книги.

Время тянулось, и Книга, казалось, намеренно держит в напряжении своих читателей-писателей, накрепко связывающих собственную судьбу с её участью.

Затем фраза, написанная Норруаном, мгновенно и неуловимо высохла, въелась в бумагу, стала старой не вид. Нет, не старой — невероятно древней.

Норруан издал невольный возглас облегчения — и любопытства. Ворона подошла поближе.

Причудливый вензель нарисовала невидимая рука под последними словами Норруана. И, то проступая буква за буквой, то выливаясь целыми строками, потекли из ниоткуда слова — каллиграфически написанные серой тушью, стереть которую теперь никому не под силу.

Говорилось там о том, что Гость, после многочасовых попыток, неожиданно осознал, что давно уже умел охотиться — просто раньше отчего-то не помнил об этом…

XVIII

Гость неожиданно обнаружил, что давно уже умеет охотиться — но вспомнил об этом словно бы совсем недавно. Подобное «прозрение» не очень удивило его; как, впрочем, не очень-то и испугало: чем дальше он отходил от предначертанного Мондерелом маршрута, тем больше интересного случалось.

Он без особого труда поймал похожего на кролика (из тех, что водились в его родном мире) грызуна и понял, что смерть от голода ему, похоже, не грозит. Закалённый в реке клинок его ножа высекал огромные полотна горячих искр из кусочков кремня, которые попадались на пути — при этом ничуть не тупился. Так что спустя ещё полтора часа Гость угощался вполне приемлемым жареным мясом, заедая его съедобными корешками. Вообще он осознал, как много пищи здесь лежит буквально под ногами — и как сильно его тяготила мысль, что ему неизбежно придётся питаться подарками Мондерела — полосками сушёного мяса и всем прочим.

Теперь же, разорвав ещё одну нить, связывавшую его с Правителем, Гость отметил новое чувство, ранее не проявлявшее себя так сильно.

Надежду.

Надежду на то, что его поход, в котором поначалу он вёл себя как избалованный мальчишка, намеренно нарушавший мудрые запреты старших, всё же не столь безнадёжен. То, что дым от его костра могут заметить, его мало беспокоило: судя по очертаниям строений, жители этих мест совершенно не заботились о безопасности.

Видимо, не зря: чтобы горстка выживших зивирцев решилась переплыть ядовитую и непредсказуемую Реку… тем более, что этот остров на их картах всё равно не значился!

… Ещё спустя полчаса Гость уверенным шагом двигался в направлении котловины. Фляжка приятно отягощала его пояс; вода в источнике была холодной до боли в зубах и очень вкусной. Имела ли она отношение к Реке или нет — неважно. В конце концов, не сам ли он не так давно усомнился в непреложных для зивирцев истинах?

Одна из серых ворон-наблюдателей уже который день облетала место, за которым Морни велела ей следить — безо всякого успеха. Да и стал бы Гость прорываться к Замку в настолько открытом месте?

Вряд ли — ведь голодные слуги Владыки, один вид которых может отнять мужество у самых отчаянных, не сводят глаз с широкой полосы болот, что отделяют Замок на северо-востоке от последних подчинённых Правителю земель. Точнее, пустошей: ядовитое дыхание реки совместно с усилиями Норруана выжгли здесь всё живое.

Каково же было её удивление, когда на рассвете восемнадцатого дня с того момента, как Гость отправился в поход, из-за ближайшего холма вышел невысокого роста молодой человек, вид которого внушал уважение — и страх. Выглядел он уверенно, а обилие всевозможных магических предметов (несомненно, дар Иглы) не давало возможности ошибиться.

Науэр собственной персоной. Успешно миновавший все двадцать три предыдущих поста, оставшись при этом незамеченным. Правда, вороне показалось, что человек выглядит как-то странно… тень от него то появлялась, то исчезала, черты лица были несколько размыты — словно некая сила скрывала подлинный облик пришельца.

Что, вероятно, соответствовало действительности.

Увидев перед собой низину, болота и грозный силуэт Замка, человек рассмеялся и, поправив выбившуюся из-под серебристого обруча прядь волос, двинулся в сторону Моррон.

По-прежнему становясь время от времени полупрозрачным.

Ворона очнулась от паралича, только когда Гость почти скрылся из виду. Она подала сигнал тревоги — настолько сильный, насколько могла.

Но никто не ответил.

Почти десять тысяч лет назад Люди принялись расселяться с островов, где некогда возникла их раса. Сотни крохотных островных государств быстро осознали, что единственный выход для них, не считая непрекращающихся междоусобных войн — поиск новых земель.

Острова, конечно, были прекрасным местом. Но Остров Ящерицы (или Змеи — названий для него множество), где располагалось большинство пригодных для поселения земель, был объявлен почти целиком заповедной территорией. Представители всевозможных культов, почитающих всё живое, поспешили защитить это необдуманное решение местного князя. Который, вполне возможно, просто заботился о древних лесах, которые по счастливой случайности ещё оставались кое-где — а дичь там водилась самая изысканная. А может быть, не хотел ни с кем делиться редкостными реагентами, которые ценились у лекарей и алхимиков значительно дороже золота.

Никто этого не знает. И, вероятно, не узнает. Очень скоро выяснилось, что для тех, кому не нашлось места во множестве крохотных городишек и поселений, остался единственный выход — искать себе место за морем.

После того, как, примерно сотню лет спустя, стало совершенно очевидным то, что к востоку от архипелагов находится огромный и малозаселённый континент, туда в поисках лучшей жизни уехало девять десятых жителей островов. Крупных городов — таких как Киннер — это мало коснулось: будучи важным портом, Киннер только выиграл от появления новых портов и поселений. Тем более что находились многие из них на расстоянии от силы недельного морского перехода. Участь же мелких городов порой была печальной.

И многие обособленные племена, из последних сил боровшиеся за независимость, не желая принять цивилизацию, наконец-то вздохнули спокойно. Армии, миссионеры, торговцы плодами прогресса нашли себе новых жертв — куда более привлекательных. Островок, на котором сейчас находился Унэн, волей судьбы выпал из внимания всего остального мира и продолжать жить так, как было заведено сотню веков тому назад.

Ну, разумеется, невозможно совершенно не меняться. Кое-что должно было измениться — тем более, что любопытные всё же находились и раз в десять-двадцать лет хоть кто-нибудь да посещал «необитаемые» территории. Аборигены, разумеется, давно научились жить так, что только самые опытные маги или же существа, должным образом одарённые, могли отыскать их умело скрытые селения.

Не последнюю роль в этом играли их покровители — божества, огромное влияние которых сосредотачивалось на небольших клочках земли. В их пределах они готовы были оспорить власть кого угодно из Великих Богов; за пределами очерченной ими самими границы они были практически бессильны.

На нескольких этих переживших мощные катаклизмы прошлого островках таились, вне всякого сомнения, величайшие сокровища — как материальные, так и иного рода: Унэн более в этом не сомневался. Ему, правда, было непонятно то, что Флоссы, прекрасно зная о таких местах, вовсе не торопятся их изучить. Что мешает им?

Ещё один вопрос без ответа. Хотя, если вдуматься, кто сказал, что необходимо снабдить описанием, объяснением и приручить всё, что только удаётся увидеть? Даже если многие считают именно так, это ещё ничего не означает. Скорее наоборот. То, что всем и каждому кажется очевидным и правильным, в большинстве случаев оказывается прискорбным заблуждением — порой более вредоносным, нежели любая внешняя сила…

Унэн вышел из состояния медитации, как ныряльщик за жемчугом высвобождается от недружелюбных объятий океана. Мир восприятий и мыслей, отдалённо похожий на астральный аспект таваи, был сброшен легко и небрежно. Вокруг вновь был мир обыденный, реальный, доступный органам чувств.

Была ночь.

Оглушительно пели цикады.

Непонятно, как под такой хор людям удаётся заснуть?

Унэн встал, разминая немного затёкшие мышцы, и неожиданно понял, что охрана исчезла.

И дверь уже не заперта.

Снаружи, сквозь небольшое окошко (в него не пролезла бы и голова) доносились звуки — пение, диковинные голоса музыкальных инструментов, что-то ещё. Едва ощутимо рокотали барабаны — их можно было воспринимать не слухом, а осязанием, прижав ладонь к каменному полу.

Но Унэн не зря прожил не одну и даже не две жизни, чтобы не поддаться столь очевидным соблазнам. Раз не запрещено, значит, разрешено; раз нет замка, значит, можно идти, куда угодно. В мире цивилизации это воспринималось как должное; здесь, в затерянном месте, вдалеке от привычных реалий, это было не более чем ловушкой.

Настоятель всё ещё ощущал чьё-то внимание.

«Ночь священного праздника», послышалось ему из ниоткуда. Знакомый голос. Шелест листьев, едва уловимый, на грани восприятия. «Непосвящённые осквернят праздник одним своим появлением». И всё. Шассим исчез — он не подлетал к хижине и вообще был где-то невообразимо далеко. Однако эхо его мысли Унэн смог услышать.

Хорошо, если тот, кто наблюдает сейчас за ним, не услышал того тоже…

Поупражнявшись в быстром темпе — выполнив дюжину излюбленных движений — Унэн выпил ещё немного воды и вновь уселся в дальний угол комнаты. Испытываете терпение? Ну что же, я ведь могу ответить тем же.

Его терпение было вознаграждено уже на рассвете нового дня.

Смотри, — Норруан подошёл к статуе ворона и по-приятельски похлопал ладонью по одному из каменных когтей. Морни с опаской взглянула в глаза исполинского сородича, но те оставались закрытыми. — Что-нибудь напоминает?

Ворона некоторое время думала.

— Ты имеешь в виду тот отрывок… о загадочном путешественнике?

— Верно, — кивнул Владыка. Открыл Книгу и после непродолжительных поисков указал на нужное место. — Вот. «Менвермориллидд».

Что-то вздрогнуло под потолком, и Норруан отскочил, спасаясь от посыпавшихся на голову камушков. Те падали, с глухим немузыкальным стуком разлетаясь в разные стороны. На миг приоткрылись глаза изваяния, выпуская наружу ярко-жёлтое свечение… чуть вздрогнули распахнутые крылья… когти крепче сжали неподатливый постамент… и всё успокоилось. Норруан захлопнул том и поискал взглядом ворону.

— Скажи мне теперь, что это простое совпадение, — предложил он — Мы с тобой здесь; он со своим приятелем-птицей там. Книга у меня; книга у него. Мы в состоянии читать друг про друга… и влиять друг на друга… — Норруан похлопал по Книге, и устало прикрыл глаза.

— Ты думаешь, это он? — удивилась Морни и похолодела. От мысли о том, что это может быть правдой.

— Не знаю, — ответил человек после долгой паузы. — Не уверен. Судя по тексту, он не держит книгу при себе.

— Но она же здесь! — кивнула Морни в сторону лежащего на полу фолианта. — Как он может держать её при себе?

— Если бы я знал все ответы, не сидел бы тут, — ворчливо отозвался Норруан. — Это она, без всякого сомнения. Не имеет значения, что она здесь, у меня в руках.

— А что они делают сейчас? — полюбопытствовала ворона, когда неловкая пауза затянулась.

— Не знаю, — Норруан открыл Книгу и перелистал её. — О нём более ни слова. И о птице его — тоже. Я даже не знаю, что это за птица — тут толком не объяснялось.

Может, это какая-нибудь мелочь, вроде воробья. А может быть, нет. Сова, орёл, ворон…

Он взглянул на вздрогнувшую Морни.

— Хотя нет, вряд ли это ворон, — заключил Норруан. — Возможно, я напрасно ищу совпадения и параллели. Потому что тот, кто настойчиво ищет, может, в конце концов, найти. А мне пока непонятно, как при помощи этих параллелей решить главную задачу.

— Какую именно? — не поняла Морни. — Справиться с Гостем?

— Убраться из Зивира, — поправил её Владыка. — Раз и навсегда.

И они вновь взглянули на отверстие в потолке, из которого спускалась верёвка.

— Убраться из Зивира, раз и навсегда, — задумчиво повторил Тнаммо, не нарушая сосредоточения. Где-то далеко отсюда, в малознакомом месте, раздавался голос, к которому он прислушивался уже более получаса.

Всё бы ничего — мало ли кто о чём говорит; но голос слышался из глубины металлического шкафа, марка «Крепость» — с многослойным магическим барьером. Считалось, что никакого обмена с окружающим миром изнутри шкафа быть не может. Ловушка? Возможно, но на кого стал бы ставить ловушку владелец шкафа, если совершенно уверен в его неприступности?

Тнаммо резко тряхнул головой, и крохотная птица с тремя чёрными полосками на боках принялась самостоятельно исследовать тёмные углы в кабинете Унэна. Считалось, что решётка на окне, с одной стороны, достаточно редка, чтобы не мешать движению воздуха; а с другой стороны, достаточно часта, чтобы не пропускать внутрь тех, для кого безразличны какие бы то ни было законы, установленные людьми. Летучие мыши протиснуться сквозь щели не могли. Но крохотная, с ноготь большого пальца «птица», что более недели изучала монастырь (поначалу — безо всякого чёткого плана), смогла просочиться сквозь такое препятствие.

Есть, ей, конечно, было нечего (да и незачем: ведь она не была живой в традиционном смысле этого слова); прыгать по полу в поисках букашек её заставлял таинственным образом передавшийся инстинкт. Как это могло передаваться, не знал и сам Тнаммо.

Теперь уже два места, подумал он. Первое — это Цель. Вторая — шкаф монаха. Ох, и попортил Унэн крови Девятке… да только никак не удаётся ни покончить с ним, ни привлечь на свою сторону. Второе поражение Девятки, не считая Цели.

С десяток его разведчиков постоянно кружат на почтительном расстоянии от Цели. С чего начинать действия? Удар можно нанести только один; второй попытки может уже не получиться. Тнаммо чудом избежал предпоследней осады тайной лаборатории и не питал никаких иллюзий относительно возможностей Совета Магов… или кто ещё там был его противником.

Шкаф или Цель? Куда посылать главные силы? До позавчерашнего дня он был уверен, что искомая вещь лежит где-то в глубинах дома Цели. Теперь же он вовсе не был уверен. Неуверенность же — худшее из проклятий. Она уже не раз обходилась ему очень дорого. Тнаммо взглянул краем глаза на Альмрин. Девушка сидела в кресле позади него и с увлечением читала «Историю освоения Юга». Архаичную, но живо написанную книгу, которая сразу же понравилась Тнаммо. Отчего вдруг она так заинтересовалась книгами? Тнаммо считал, что, как и намеревался, не навязывает ей своей воли. В умственном отношении она во многом — маленький ребёнок. Но как быстро обучается!

Впрочем, это только на пользу. Пятый тяжело опустился в кресло. Возраст уже сказывается.

Плюс постоянное напряжение, подозрительность, ожидание подвоха. Вот они, самые действенные виды оружия Совета. А вовсе не команды особого назначения, которые раз за разом опустошают его склады и уничтожают оборудование…

Ну ладно. Будем полагаться на интуицию. Пока что от Первого нет никаких сигналов — следовательно, время терпит. А когда времени не останется, будем… снова полагаться на интуицию.

Пока же надо выяснить, что такое «Зивир», кто такой «Гость» и кому принадлежат несколько названных имён. Впрочем, одно из имён, а именно «Менвермориллидд»» Тнаммо было слишком хорошо знакомо. Но сделать с этим ничего нельзя: место, откуда могли прийти звуки этого имени, запретно и для него, и для его разведчиков.

Тнаммо, как и Унэн, осознавал пределы своих возможностей.

— Передай Хирголу, чтобы изготовил ещё два десятка «глаз», — вручил он записку Альмрин, и та кивнула, осторожно отложив в сторону книгу. — После пусть принимается за эликсир. Нам потребуется по меньшей мере восемь… нет, двенадцать килограммов… впрочем, это я передам сам.

И Альмрин выпорхнула наружу. Тнаммо проводил её взглядом и задумался. О многом.

… А Хиргол подобрал из корзины для ненужных бумаг клочок, на котором явственно значилось «крепость» и «Зивир» и долго думал. После чего на всякий случай записал всё это в свою тетрадь. Кто знает, когда Первый потребует отчёта. Главное то, что не будет возможности отказаться.

— Дванламмо, сын Орла Арвоилла, приветствует Оранжевого Тигра, — услышал Сунь Унэн сквозь слабую дымку, которой покрывалась реальность во время медитации.

Он открыл глаза и заметил, что вождь сидит напротив — в новом одеянии, которое, без сомнения, носил этой ночью. От одежды, придававшей жрецу некоторое сходство с Покровителем, доносилась необычная смесь запахов. Было что-то хвойное, терпкое и легко ощутимое; был дым, оставшийся от сжигания трав; были и другие компоненты — некоторые вовсе не относились к благовониям. Кровь, например.

В комнатке они были вдвоём.

Ни охраны, ни Шассима. Унэн чуть сосредоточился и понял, что на расстоянии ста шагов от домика тоже никого не осталось. Итак, вождь снизошёл до частной беседы. Видимо, что-то срочное: из намёков Шассима он знал, что обряды очищения и посвящения могут тянуться несколько недель.

— Сунь Унэн, Оранжевый Тигр, приветствует Дванламмо, — ответил монах со всей серьёзностью, которую смог собрать. Раз этот народ так чуток к именам, лучше даже не пытаться шутить.

Вождь некоторое время молчал.

— Тнаммо онги Увинхор мёртв, — произнёс он. Выражение его лица при этом не изменилось.

— Вполне возможно, — согласился монах. — Тело его отыскали несколько дней спустя кораблекрушения. Однако это не первый раз, когда отыскивают его тело. Поскольку от того, жив он или нет, зависит, будет ли великая война между большими государствами, мне необходимо узнать о нём как можно больше.

— Я слышал о тебе, Тигр, — неожиданно произнёс жрец, и посмотрел Унэну прямо в глаза. — Ты странник на этой земле. Тебе ли беспокоиться о судьбах здешних государств?

— Война противна мне, — отозвался Унэн немедленно. — Какой бы она ни была. Во время даже самой справедливой из войн страдают ни в чём не повинные. За войной всегда следуют хаос и распад.

— Все мы всего лишь исполняем волю богов, — возразил жрец. — Если им угодна война среди смертных, не будет ли самонадеянно поступать вопреки их воле?

— Боги так же преходящи, как и люди, — ответил Унэн равнодушным голосом. — Кровопролитие никогда не нравилось мне, кто бы ни велел его начать — повелитель города, страны или целой вселенной.

Жрец склонил голову, и некоторое время смотрел куда-то в пол, словно прислушиваясь.

— Покровитель позволил мне рассказать, кто такой Тнаммо и почему он мёртв для нас, — промолвил он после долгого раздумья. — Я расскажу об этом всего лишь раз, странник. Покровитель велел сказать также, что разгневается, если впоследствии ты хоть раз спросишь об этом нечестивце на священной земле.

Он замолчал. Монах ждал продолжения: тон жреца указывал на это.

— В ответ ты расскажешь о том, о чём захочет знать Покровитель, — закончил вождь. Это было не предложение; это был приказ.

— Я уважаю законы тех мест, где мне позволяют находиться, — Унэн слегка наклонил голову. — Да будет так.

И жрец начал повествование.

Тайком от него, Унэн сжимал в левой ладони крохотный шарик — килиан, записывать он собирался только звуки. К тому же твёрдо намеревался уничтожить запись сразу по окончании своего поручения — если расследование к чему-нибудь приведёт.

Потом гостя накормили (рыбу здесь готовили отменно) и проводили — до незримых границ поселения. Там, не прощаясь, жрец и его свита попросту исчезли.

А спустя несколько минут появился Шассим-Яг, спокойный, как всегда, и бесшумный.

— Как дела? — поинтересовался он, едва они обменялись приветствиями. Унэн остановился, позволяя флоссу опуститься на «насест», и быстрым шагом направился туда, где среди множества неуютных пещер находилась лодка.

— Кое-что узнал, — помахал он рукой неопределённо. — Великие боги, ну и история.

Этот Тнаммо — кем бы он ни был — человек поистине незаурядный. Вождь продолжал называть его мёртвым, но, по-моему, он понимал под этим нечто другое. Не обязательно физическую смерть.

— Может быть, так, а может быть, нет, — возразил флосс. — У них имеется только одно серьёзное наказание. Провинившийся изгоняется навсегда и должен в течение суток покинуть остров.

— Всего-то? — усмехнулся монах.

— Всего-то, — подтвердил флосс. — Учитывая, что всё на острове, живое и неживое, повинуется Покровителю, а провинившийся, как правило, находится в его большой немилости.

Монах резко остановился. Так, словно вспомнил что-то крайне важное.

— Как же мне это в голову не… — начал он, но не завершил фразы. Лишь звучно хлопнул себя по лбу и почти бегом направился в сторону близкого уже берега. — Ты хорошо знаешь их язык?

— Неплохо.

— Вождь очень необычно объяснял мне, что не хочет возвращать Тнаммо вновь в мир живых и что… впрочем, сначала, так уж и быть, покинем остров. Раз Покровителю не нравится, когда произносят это имя, будем уважать его волю.

Монах вновь открыл рот, только когда лодка была на почтительном расстоянии от берега.

Проклятия в адрес скользких камней, жаркого солнца и ветра, конечно, не в счёт.

Звуки в котловине, залитой плотным туманом по самые края, гасли очень быстро. Первые несколько шагов это забавляло Гостя; но затем, когда одна лишь голова осталась над густым — хоть зачерпывай ложкой — белым покрывалом, ему стало неуютно. Словно переходишь вброд реку, кишащую голодными крокодилами.

Когда в тумане скрылась и голова, стало, как ни странно, спокойнее.

Шаги ощущались скорее осязанием, чем слухом: скрежет камней друг о друга; глухой, едва заметный стук осыпающегося склона. Вдобавок ему постоянно мерещился тихий печальный свист — словно где-то играла одинокая флейта.

Науэр замедлил шаг. Снаружи котловина была размером примерно две на пять миль; солнце, почти непереносимое «снаружи», окрашивало толщу тумана во все оттенки серого цвета; видимость ограничивалась пятью-десятью шагами. Осознав это, Гость замедлил шаг. Не хватало ещё с разбегу свалиться в яму или другую какую ловушку.

Постепенно он начал осознавать, что теряет ориентацию. Теней здесь не было; а человек, как известно, не в состоянии долго идти по прямой в отсутствие ориентиров. Что, если он сейчас заблудится, и так и будет бродить здесь час за часом, день за днём?.. Гость вздрогнул и попытался взять себя в руки. Во-первых, вот он, склон — достаточно начать подниматься по нему, как выйдешь на поверхность. Вовторых, компас…

Проклятие!

Науэр остановился и принялся рыться в собственных карманах. Ну конечно! Компаса нет. Было нечто… что указывало в сторону, где должен находиться Норруан (Науэр привычно замер, ожидая какой-нибудь реакции на произнесение имени… ничего не случилось). Только теперь оно лежит себе на дне Реки — до скончания времён, наверное.

Выйду-ка я наверх, решил Науэр. Однако подъём через некоторое время сменился спуском — так неожиданно, что Гость едва не перепугался насмерть. Всё же он шёл в правильном направлении, и через пять минут его голова вынырнула из оглушающего клубящегося киселя.

Всё спокойно. Вон она, граница котловины — шагах в двухстах к востоку.

Это наблюдение несколько удивило Науэра. Ему казалось, что он прошёл полмили, не меньше. И входил точно с юга — а теперь вон где объявился. Да уж, с ориентацией не всё в порядке.

Может, обойти котловину стороной? — спросил рассудительно внутренний голос. Тебе же нужна не она, а кратчайший путь в Моррон. Блуждать в тумане сможешь как-нибудь потом — если захочешь. Голос звучал убедительно, но тут Гость увидел, что верхушки явно искусственных сооружений — колонны не колонны, стены не стены — то показываются, то вновь скрываются под клубящимся молоком, и решил не торопиться.

Идти было шагов пятьсот — на глаз. Жаль, не взял с собой никакой верёвки, подумал Гость и отчего-то развеселился. Кто бы сказал, что ему будет страшно пересечь такое огромное расстояние — ни за что бы не поверил.

Ну что же, вперёд. Гость поправил успевшую высохнуть рубашку и двинулся в направлении строений. Рука его постоянно лежала на рукояти ножа. Хоть какое-то утешение.

Море, вчера ещё бывшее спокойным, чуть нахмурилось; юго-восток горизонта потемнел и ветерок, почти незаметный утром, постепенно крепчал. Решено было остановиться на соседнем островке, огромной скале, изрядно обглоданной ветром и морем. Чайки встретили пришельцев негодующими воплями, но Шассим на миг поднял на них взгляд… и птицы тотчас же забыли о гостях.

А затем настала очередь Шассима удивляться, когда монах, пыхтя и оступаясь, выволок на крохотную полоску суши их корабль, покрутился вокруг него немного… и лодка исчезла.

— Ты не перестаёшь меня удивлять, — воскликнул флосс. — Похоже, что в твоих рукавах можно спрятать целый город. Я надеюсь, ты всегда помнишь, что именно там прячешь?

Унэн послушно заглянул сначала в правый, а затем в левый рукав и обескуражено покачал головой.

— Город уже не войдёт, — сообщил он. — Но места для одного флосса ещё предостаточно. Хочешь проверить?

На самом деле, монах не имел никакого представления о том, какова вместимость его чудесного одеяния; просто никогда не сталкивался ни с какими ограничениями. Правда, однажды, когда он участвовал в дележе грандиозной сокровищницы…

— Нет, благодарю, — флосс закрыл сначала один глаз, затем другой. — Неужели она после этого действительно ничего не весит?

— Практически, — подтвердил монах и несколько раз подпрыгнул. Ни звука не донеслось из рукавов.

— Удивляюсь, как только Совет ещё не заинтересовался, — подвёл итог флосс. — Или ты никому не рассказываешь?

— Вот ещё! — хмыкнул Унэн, ловко взбираясь по отвесной каменной стене. — Чтобы я, да утаивал такие полезные знания… просто они в это не верят.

Остаток пути флосс то и дело тихонько смеялся — хотя, по мнению Унэна, ничего особо смешного сказано не было.

Ближе к верху нашлась пещера — достаточно просторная, чтобы в ней можно было пересидеть начинающийся шторм. Шассиму, конечно, ничего не стоило попросить Вестницу перенести их в любую точку Ралиона… но монах, разумеется, ответил бы вежливым отказом. Особенно после последнего приключения с Крыльями.

Унэну, впрочем, некуда было торопиться — равно как и Шассиму. Остаток лета флосс мог позволить себе потратить на что угодно… а в компании с Унэном никогда не приходится скучать.

Гость двигался тем медленнее, чем ближе вырисовывались силуэты строений. Тени рассеивались над ним; смутные силуэты плыли перед глазами, принимая любые угодные воображению очертания. Всё это происходило в полном безмолвии; лишь слегка скрипел песок под ногами, да зловеще отдавалось в ушах собственное дыхание.

Что это? Здание? Нет, непохоже. Ни стен, ни крыши — отовсюду истекало ровное серое свечение; и не руины, скорее всего.

— Кто здесь? — спросил Гость настолько громким голосом, насколько мог. Получилось совсем не внушительно. Ответом было слабое, едва ощутимое пение флейты.

Приблизилось, усилилось, затихло.

Тихо. Тени колышутся над головой; словно исполин тщетно пытается схватить что-то мелкое — то там, то сям проявляются толстые колоннообразные силуэты. Гость даже отступил на несколько шагов.

Вновь ожила флейта — теперь за спиной. Подплыла поближе, издала восхитительно сложную трель и смолкла. Науэр оглядывался, не зная, что предпринять.

Тени изгибаются перед ним.

Собрав всю смелость, Гость двинулся навстречу теням. И очертания, то манившие, то отпугивающие, принялись оформляться в материю.

Перед ним проявились три пары толстых каменных столбов; наверху, похоже, каждую пару венчала каменная перекладина. Сооружение изрядно походило на виселицу и Науэр, вздрогнув, посмотрел вверх — нет ли там болтающихся цепей или покойников?

Ничего подобного. Зато в пространстве между каждой парой столбов он увидел чистый воздух. Тумана там не было и в помине. Не было его и в пределах неправильного шестиугольника, который составляли столбы. Посмотрев несколько секунд на ближайшую «виселицу», Гость осознал, что она похожа на Ворота. Не внешним видом, конечно: Ворота, доставившие его на Зивир, вообще не имели ничего материального. Так, зыбкий дымящийся овал, зеркальная плоскость, соединившая два мира.

Но ощущения, которое он испытывал вблизи от столбов, напоминали ему то покалывание внутри головы и лёгкий шум в ушах, которые сопровождали перенос на Зивир. Не вполне, но очень похоже.

Науэр сделал шаг, приближаясь к центру шестиугольника. И заметил, что слышимость таинственным образом изменилась. Теперь каждый его шаг не увязал в плотной молочной мгле, но звук его повторялся десятки раз, медленно ослабевая.

Один его шаг — и сотни нестройных чужих. Науэр поднёс руки к лицу. Показалось ли ему, или контуры его тела стали полупрозрачными?

Наконец, он подошёл вплотную к одним из Ворот и вгляделся внутрь. Постепенно, накладываясь на туманную круговерть, проступал меж столбов иной пейзаж. Нельзя сказать, чтобы он сильно обрадовал Гостя. Город пылал за Воротами; город, совсем недавно взятый штурмом. Повсюду виднелись тела… и Науэр обрадовался, что с «той стороны» не просачиваются ни звуки, ни запахи.

Однако, стоит ему здесь задержаться… Гость поспешно отвёл взгляд и подошёл к другим Воротам. Тоже ничего приятного. Ледяная пустыня, свирепая пурга и радужный костёр в небесах. Оттуда отчётливо тянуло прохладой… каково там на самом деле?

Гость вгляделся во вскипающие снежные вихри и подумал, что ему мерещится силуэт — что-то огромное, четвероногое, припавшее к земле — существо, которое находилось на почтительном расстоянии, но занимало полнеба!

Третьи Ворота показали неожиданно мирный пейзаж. Хвойный лес — куда ни кинешь взгляд, приветливый летний лес; ветер шевелит ветвями; солнце греет во всю мочь — над редкими песчаными холмиками колеблется едва заметное марево. Лес выглядел настоящим и живым — явственно отличаясь от угасающих лесов Зивира.

Шагнуть?

Ты не выполнишь обещание, укоризненно возразил внутренний голос. Ты обещал здешним жителям, что дойдёшь до конца — или, по крайней мере, постараешься дойти. Хочешь сбежать?

Неведомо куда?

На какой-то миг Гостю действительно захотелось сбежать — да так сильно, что он лишь огромным усилием воли подавил желание сделать ещё один шаг.

И заметил, как контуры человеческой фигуры начинают вырисовываться рядом с ним, по ту сторону Ворот. То не был призрак: на толстой хвойной подстилке постепенно появлялась тень. Фигура была одного роста с Науэром и… скорее всего… нет, несомненно, это и был Науэр! Странно одетый — в архаичный камзол, обвешанный множеством украшений, со шпагой на поясе.

Гость оглядел себя — нет, с ним самим ничего не происходит. Он с интересом смотрел, как двойник по ту сторону Ворот окончательно уплотнился и… ушёл. Словно ожившая статуя. Только что стоял, смущённо улыбаясь самому себе, и — Науэр не осознал, как это произошло — ушёл по своим делам.

Судя по количеству теней, не один.

— Стой! — воскликнул Науэр и ринулся внутрь Ворот.

Фиолетовое свечение вспыхнуло в проёме и Гостя отбросило назад. Отбросило так, что он едва не свернул себе шею при падении. Поднимаясь на непослушные ноги, он сделал несколько торопливых шагов к столь неприветливым дверям в другой мир и замер, не приблизившись вплотную.

Безбрежный океан простирался теперь за Воротами.

Я знаю, что сейчас произойдёт, подумал Гость и не ошибся. По ту сторону вновь начинал проявляться контур человеческой фигуры.

Гость кинул в Ворота камушек, и тот скрылся под водой, подняв крохотный фонтанчик.

Как прикажете это понимать?

Неожиданно Гостю стало сильно не по себе. Повернувшись спиной ко всем трём Воротам, он быстрым шагом направился прочь отсюда. Какую бы цель ни преследовали создатели их, вряд ли предполагалось облегчить возвращение Гостя домой.

А раз так, надо придерживаться первоначального плана.

Всё время, которое потребовалось на то, чтобы выйти из котловины, его спину не переставая сверлил чей-то настороженный взгляд.

Норруан, с факелом в руке, осторожно приоткрыл дверцу по правую сторону от статуи. Прислушался, в любой миг ожидая подвоха. Нет, всё спокойно. Как и в зале, в котором он с вороной провёл уже несколько дней, там было спокойно и тихо. Точно такая же статуя ворона украшала стену — Норруан долго вглядывался в изваяние, но не обнаружил никаких существенных отличий.

В дальней стене зала была дверь. Норруан осторожно подкрался к ней и прислушался.

Мёртвая тишина. Лишь ветер свистит в невидимых щелях.

Рука легла на фигурную ручку, отлитую из золотистого металла.

Дверь послушно отворилась, выпуская Норруана в коридор. Воздух почти не двигался; был он сух и никаких запахов, кроме запаха пыли, в нём не витало.

Норруан сделал шаг наружу.

Ему показалось, что его ударили по голове чем-то очень тяжёлым. Мир поплыл перед глазами; ноги неожиданно отказались поддерживать ставшее чрезмерно тяжёлым тело; сотни голосов запели нестройную, жутковатую песню.

Через мгновение всё прошло. Норруан обнаружил, что стоит на четвереньках, тяжело дыша. В голове всё ещё звучал могучий колокольный звон. Поднявшись, Норруан с удивлением заметил, что чувствует себя необыкновенно бодро. По привычке он поднял руку и пожелал, чтобы в ней появился зажжённый факел.

Ничего не случилось.

Норруан с изумлением посмотрел на пустую руку и вновь потребовал себе освещения.

Сила, которая послушно выполняла все пожелания Владыки Моррон, словно потеряла его из виду.

Как ни странно, страха он не испытал. Скорее небывалое удивление. Впервые за много лет он перестал себя ощущать всемогущим — настолько всемогущим, что ничего, кроме скуки это не приносило. Теперь он был один на один с неизвестностью.

Вернуться? Дверь по-прежнему оставалась открытой. Отсюда, из коридора, тусклая фосфоресценция внутри зала со статуей выглядела мрачно. Из люка, ведущего в Зивир, она выглядела обнадёживающе.

Где я?

Глаза постепенно привыкали к полумраку. Свет здесь исходил отовсюду — как во многих пещерах — и от этого разглядеть что бы то ни было становилось необычайно трудно. Нужно было глядеть не на предмет, а чуть в сторону. Поначалу это раздражало; но вскоре Норруан приспособился.

Вначале осмотримся. Норруан присел. Так… это я упал на четвереньки. Вот я сделал несколько шагов… пыль здесь собралась толстым слоем, настолько слежавшимся, что в воздух поднималась весьма неохотно.

Всё это — мои следы… Позвольте… а эти чьи?

Другие следы, едва заметные в скудном освещении, вели через весь коридор. Причём следы оставлены не так уж давно. Норруан вспомнил эпизод, который он пытался написать о безвестном монахе… который закончился тем, что могучая рука сгребла его за шиворот и ткнула лицом в чернильницу. Владыка невольно поднял руку и ощупал лицо.

Неужели это он? Видение места, в котором монах пытался скрыться, было очень коротким, но этот коридор походил на него — так, что становилось страшно. Видеть страшный сон — не самое плохое, что может случиться, подумал Норруан, поражаясь всё больше. Подлинный ужас — это когда ты просыпаешься, а кошмар не прекращается.

Как сейчас, например. Норруан осторожно прикоснулся кончиками пальцев к чужому следу и попытался представить себе невысокого человека. Судя по следу, оставивший его привык ходить босиком. Вот он выходит в коридор. Захлопывает за собой дверь, и, прислонившись к ней спиной, разражается хохотом.

Отчего-то казалось, что именно так всё и происходило. Вон его следы, тянутся вдоль стены. Стараясь не затоптать их, Норруан медленно двинулся в ту же сторону. Вот из черноты впереди проявился конец коридора. Его пересекала матово-чёрная стена, в глубине которой что-то непрерывно плыло и перемешивалось.

Ворота, подумал Норруан с разочарованием. Протянул руку и прикоснулся к матовой преграде. Впустит ли она его?

Фиолетовые круги разбежались по матовой плоскости от того места, где Норруан прикоснулся. Ворота не впустили его; взамен ударили током. Рука до самого локтя мгновенно потеряла чувствительность.

Не забыть записать это в книгу, подумал Владыка, растирая пострадавшую конечность. Интересно, а если я стану записывать в ней события, никак не влияющие на происходящее? Например, буду вести дневник?

Мысль была интересной. Тут Норруан вспомнил об умении, которое он вытребовал у Книги.

Он приказал Книге указать ему, где она находится.

Образ был ярким и ослепил Норруана на миг. Видение представляло собой некую комнату… библиотеку или кабинет учёного… со множеством книжных стеллажей, забранными решётками окнами и потемневшим деревянным полом.

Что бы это значило? Книга там, в зале, где он оставил её… При чём тут эта комната?

Вдобавок показалось, что таинственная комната находится где-то рядом — рукой подать.

Шорох крыльев позади.

Норруан резко обернулся. Странно, но теперь он видел намного лучше. Морни стремительно вырвалась через дверной проём, на мгновение окутавшись слабо-голубым свечением. Судя по всему, вороне тоже стало не по себе, едва она оказалась в коридоре. Норруан едва успел отскочить и поймать её — не то лишиться ему глаза.

— Там, — хрипло каркнула Морни, едва смогла говорить. — Поспеши, Норруан. Книга… ты должен увидеть это сам.

Не дожидаясь, когда ворона полностью оправится, Норруан кинулся к двери (вопреки ожиданиям, она и не думала закрываться) и дальше, в зал, к крохотной дверце в дальнем углу.

Обратный переход не вызвал никаких неприятных ощущений. Только стало — ненадолго — нестерпимо жарко, словно с разбегу влетел в раскалённую печь.

Первый был, как всегда, раздражителен.

А всё из-за того, что ничего не происходило. Предыдущие семь лет их команда жила в окружении, в кольце врагов, потеряв, вместе с прежним Первым всё, чем располагала. Создавать новый противовес Совету пришлось с нуля. И только теперь, когда его, Первого, основной план понемногу претворялся в жизнь, можно было сказать, что усилия не пропали втуне. Не зря каждый из Восьмёрки готовит свои собственные способы не позволить Совету и Наблюдателям решать, какое знание можно донести до всех, а какое необходимо скрыть. Теперь, даже если вся Восьмёрка разом погибнет, в мире останутся многие тщательно скрытые зародыши сопротивления. Многие из них будут обнаружены и погибнут. Но все погибнуть не могут.

Ничего не происходило, и нетерпение мало-помалу подтачивало самообладание. Даже когда летучая мышь, агент Пятого, разбудила Первого среди ночи, раздражение было первой его эмоцией.

Мышь уселась на столик рядом с пышной кроватью и издала резкий скрежещущий звук.

Первый, не сразу пришедший в себя, привычным жестом поставил перед животным крохотный хрустальный шар на изящной подставке, и глаза мыши тут же обратились в его глубины.

— Я нашёл и Цель, и то, что нам от неё нужно, — послышался голос из шара.

Остатки сна мигом слетели с Первого.

— Объясни, — потребовал он. Голос звучал откуда-то из воздуха; сама мышь сидела недвижно, ни подавая никаких признаков жизни.

— Цель передала Предмет другому нашему знакомому, — пояснил Пятый. — Я до конца не уверен, но Предмет оставлен без защиты, в магическом шкафу.

Первый усмехнулся про себя. Неплохо сказано, без защиты. Впрочем, чудовищные изобретения Пятого и в самом деле не испытывали затруднений, если было необходимо взломать магический барьер, сокрушить отряд элитных войск, разнести в крошки крепостную стену. Из Хиргола, конечно, никогда не получится мастера такого класса… но Пятому нужен ученик, а сам он в последнее время действует всё более и более независимо.

=… лаборатории, — послышался голос Пятого.

— Повтори, — приказал Первый, отгоняя раздумья.

— Ожидается атака на все оставшиеся близ Лерея лаборатории, — скучным голосом произнёс Пятый. — Дата нападения: сорок второй день, время: около пяти часов утра.

Через три дня! Первого прошиб холодный пот.

— Это невозможно, — возразил он хриплым голосом. — Никто из агентов не сообщал о нападении. Ты ошибся, Пятый.

— Передаю координаты, — продолжал Пятый жутко безразличным голом. И потекли числа, числа, числа… Первый быстро записывал их, и ему становилось по-настоящему страшно. Указанные лаборатории ни в коей мере не являлись стратегически важными; однако там по-прежнему оставалось ценное оборудование; а про существование двух последних Пятому вообще не полагалось ничего знать.

Поскольку именно там Первый готовился начать серию экспериментов — с намерением лишить Пятого монополии на искусственные формы жизни. Шедевров там, конечно, не создать, но массово производить самые необходимые экземпляры (наподобие этой вот летучей мыши) вполне возможно.

Как Пятый узнал обо всём этом?

Глазки отлитых из золота драконов (на сплетение которых опирался сейчас хрустальный шар) налились ярко-пурпурным свечением.

Знак того, что этот разговор, возможно, стал известен ещё кому-то.

Первый не медлил. Многолетние тренировки и привычка жить в состоянии войны взяли своё. Он хлопнул ладонью по шару, и связь немедленно прервалась.

Мышь тут же ожила и, издав слабое шипение сквозь плотно сомкнутую пасть, вылетела вон, чтобы осыпаться глиняным облачком на расстоянии нескольких метров от окна опочивальни Первого.

Пятый тоже умел реагировать на тревогу.

Пользоваться в таких условиях магической связью было небезопасно. Спустя десять минут Первый уже входил в свою подземную штаб-квартиру; а ещё через полчаса во все окрестные лаборатории были посланы курьеры. Немедленная эвакуация.

Всё остальное подождёт.

Гость быстро пересёк последние несколько сотен футов, которые отделяли его от холма.

За холмом, судя по тому, что он видел вблизи места высадки, должен быть город — или что там ещё может быть. Люди, одним словом.

Где-то на половине пути на вершину до него донеслись знакомые звуки — цокот копыт.

Множества лошадей. А также крики — на совершенно незнакомом языке; свист бича и смех, от звуков которого захотелось повернуться к городу спиной и бежать изо всех сил.

Науэр стряхнул оцепенение и быстро взобрался, притаившись за тремя крупными валунами вблизи самой вершины.

Город был повержен в руины давным-давно. Вблизи стало совершенно очевидно, что надеяться на какую-либо помощь здесь бессмысленно. Прямо за холмом, начинаясь от обращённой в прах крепостной стены, шла прямая и широкая дорога. Спустя полмили она выходила на площадь — несомненно, некогда одну из главных площадей города. Странными были здешние здания; более всего они походили на кубики, из которых гигантский ребёнок сооружал игрушечные строения. Создавалось ощущение, что большинство зданий — на самом деле цельные куски камня. Или собраны из цельных кусков. Что за место?

Множество всадников двигались по площади; на ней самой дымился огромный костёр; дым уходил вертикально вверх: ни малейшего ветерка не проносилось над руинами.

Гость пригляделся и поразился ещё больше. Рядом с костром было возведено хитроумное сооружение, похожее на осадную башню. К нему был накрепко привязан человек. Судя по виду, весело ему там не было.

Превосходно, подумал Науэр, оценивая свои возможности. Один-единственный нож против трёх-четырёх десятков закованных в латы всадников. Кстати, как это им удаётся так легко и изящно двигаться? Топот копыт возник из ниоткуда, и тень легла на Науэра.

Он медленно повернул голову.

Одна из закованных в металл фигур, верхом на коне, возникла совсем рядом. Отлично, подумал Гость, вскакивая на ноги. Вот тебе и люди. Он поднял глаза на всадника и обомлел.

Некогда, возможно, существо под всадником было конём. Теперь же оно походило на чучело, оживлённое таинственным образом; на иссохшее и полуразложившееся тело. Местами из-под висящих лоскутками кусков кожи выглядывали ослепительно-белые кости. В глазницах «коня» светились ярко-красные огоньки. Существо оскалилось и издало хриплый, отвратительный скрежет.

Всадник поднял руки к груди, и Гость увидел в них арбалет.

Он не успел ничего подумать.

Стрела попала прямо в грудь — в обширную тёмно-красную кляксу, оставшуюся от сока мёртвых кустов. Клякса вспыхнула ярко-голубым свечением, и стрела отскочила от тонкой ткани, словно от панциря. Не оставив даже синяка.

Всё это случилось в один бесконечно короткий миг. Гость некоторое время смотрел на валяющуюся у его ног стрелу, на неподвижно замершего всадника… и ярость нахлынула на него. Стоило столько путешествовать, чтобы лечь от руки безвестного рыцаря, разъезжающего верхом на падали!

Нож в его руке вырос в огромный, отливающий тусклым фиолетовым свечением меч.

Клинок прошёл сквозь попятившегося «коня», не встречая сопротивления. Останки его, масса выбеленных временем костей и несколько лохмотьев кожи, с треском рассыпались вокруг.

Всадник с гулким звоном упал наземь и более не шевелился. Гость некоторое время смотрел на него, после чего подошёл и кончиком меча приподнял забрало.

Доспехи были пусты. Он пнул их ногой, и только что сверкавшая на солнце броня обратилась в кучу ржавых обломков.

Снизу донёсся рёв многих глоток и согласованный грохот копыт. Вся армия, кружившая по площади, неслась на него. В воздух взлетели стрелы…

Гость рассмеялся. Даже ловушки Зивира — неважно, кем поставленные — оказывались на деле беспомощными, сломанными, давным-давно утратившими силу. Он успел заметить, насколько жуткими были и сами всадники, и их подседельные — их всех создала чья-то недобрая воля и обрекла на бессмысленные манёвры в руинах города. Который и городом-то, наверное, никогда не был.

Стрелы, все как одна, попали в запачканные соком места — словно те притягивали их. Гость даже не заметил попаданий.

— Прочь с дороги! — крикнул он, угрожающе подняв меч, и кинулся навстречу неприятелю. Смутно он осознавал, что совершает глупость — каким бы трухлявым ни был противник, численный перевес был в его пользу. Но осознание этого пришло гораздо позже. Сейчас он ощутил только, что порыв ветра подтолкнул его в спину… а вся бронированная кавалерия бесшумно и стремительно осыпалась грудой мусора.

Несколько кусков металла ещё катились, позвякивая, по потрескавшейся земле.

Понять, когда меч в его руке успел съёжиться и вновь оказался походным ножом, Гость не успел. «Осадная башня» и костёр никуда не делись, и человек, привязанный к постройке крест-накрест, возможно, оставался единственным разумным существом — кроме самого Гостя — на этом острове. Бежать по сильно нагретому солнцем камню было неудобно, пыль облаками вздымалась в воздух, и от неё неприятно першило в горле.

Науэр ощущал, что страшно устал.

XIX

Не было необходимости выглядывать наружу, чтобы понять, что шторм по-прежнему обрушивается на островок. Однако внутри пещерки было тепло; походный «костёр» — долго тлеющие бездымные брикеты, на которых можно было плавить золото — превратил промозглую сырость, где хозяйничали сквозняки, во вполне приемлемое место.

— Что-то не хочет, чтобы мы покидали остров, — произнёс флосс задумчиво. Унэн всё это время сидел и методично записывал события последних дней в походный дневник. «Что-то», подумал он. Не «кто-то».

— С чего ты это взял? — поднял монах голову. Флосс «пожал плечами». Но не стал ничего объяснять.

— Ну ладно, — монах зевнул и лёг прямо на камень у «костра». — Торопиться пока некуда.

Торопиться действительно было некуда. Все обращения к божествам, которые по просьбе Унэна произвёл Шассим, приводили к одному и тому же: загадочный Тнаммо мёртв. Шассим, пока Унэн сидел в гостях (в заточении?) у племени, сумел-таки изловить одного из шпионов их таинственного недруга. Лазутчиком оказалась крохотная птица — никогда путешественникам не встречалась похожая. Правда, после поимки птица как-то неуловимо превратилась в глиняную статуэтку, сохранившую очертания птицы.

Монах долго осматривал её, после чего разломил на части и долго изучал при помощи увеличительного стекла. Затем собрал обломки в толстостенный флакончик с притёртой пробкой (явившийся, понятное дело, из рукава) и задумался, глядя на останки сквозь стекло.

— Что-то во всём этом странное, — заключил он. — Так ты говоришь, что ей кто-то управлял?

Сами по себе големы никогда не наделялись чрезмерно сложной программой поведения; расходы на её поддержание непомерно велики и, кроме того, любой мало-мальски мощный маг без помех отыскал бы голема на огромном расстоянии. Простым заклинанием, позволяющим видеть магическую ауру.

Птица же не только не излучала такой ауры, но и проявляла огромную изобретательность, чтобы скрыться от преследования. По словам Шассима, он был вынужден использовать множество животных и птиц, чтобы изловить невероятно вёрткое существо — рискуя навлечь на себя неудовольствие Покровителя. Голем был бы просто не в состоянии выделывать подобные трюки.

Монах выслушал рассказ Шассима ещё раз и задумался, сжимая флакончик в ладони.

Разгадка происходящего где-то рядом… крутится перед глазами, но как заметить её?

… Торжественно показав шарик-килиан флоссу, Унэн приготовился было неторопливо переносить на бумагу подробности своей беседы с вождём, как понял, что шарик пуст. Не просто не содержит никакой записи, а начисто лишён магических свойств. Флосс, увидев ошарашенное выражение лица Унэна, долго смеялся.

— Нельзя недооценивать Покровителя, — заметил он, наконец. — В своих владениях он гораздо могущественнее всех остальных сил Ралиона, вместе взятых.

— Как же тогда пиратам удалось захватить остров? — поинтересовался настоятель, выкидывая прочь бесполезный кусок стекла.

— У каждого имеется своя слабость, — пояснил Шассим. — Слабое место божеств — жрецы. Что произошло на самом деле, неизвестно, но, по-видимому, пришельцам как-то удалось подкупить нескольких тогдашних жрецов. То, что кто-то выжил — заслуга спохватившегося Покровителя и его смертных почитателей. Пираты долгое время были уверены, что вырезали дикарей всех, до последнего…

Он замолчал.

… Монах долго сидел, записывая в тетрадь то, что смог запомнить. Запомнил он почти всё — по крайней мере, так казалось. Если, конечно, Покровитель не добрался и до его памяти. Эту мысль Унэн сразу же прогнал: примириться с ней не представлялось возможным.

Отложив в сторону флакончик, он вчитывался в свежие записи — кое-где стояли дополнения, сделанные при помощи Шассима.

— Картина становится понятна, — объявил Унэн наконец. — Тнаммо, вместе с другими, проходит посвящение — инициацию — но за несколько часов до завершения обряда ввязывается в драку. Его, вместе с другими зачинщиками, проклинают и изгоняют из племени.

— Верно, — подтвердил флосс.

— Все считаются погибшими. Для всего остального мира, разумеется; для племени они мертвы с того момента, как жрец произносит формулу проклятия.

— Не сомневаюсь, что они погибли довольно быстро.

— И имена их запрещено употреблять.

— Верно.

— Тогда отчего жрец всё это рассказал мне?

Флосс долго думал, прежде чем ответить.

— Мне думается, что в тебе заинтересован не жрец, а сам Покровитель, — сделал он вывод. — Ты — единственный чужак за последние пятьдесят лет, кто проник так далеко вглубь острова и остался жив. Можешь гордиться.

— Я и горжусь, — проворчал монах. — Интересно только, зачем жрецу потребовалось расспрашивать меня о таких странных вещах? Неужели это как-то связано с… — он пошевелил в воздухе пальцами.

— О чём он расспрашивал тебя? — осведомился флосс с невинным видом.

Монах мрачно смерил его взглядом.

— Я обещал молчать, — коротко пояснил он, и видно было, как он от этого страдает. — У меня и без проклятий хлопот хватает.

— Между прочим, — спросил Унэн минуту спустя, когда страдальческое выражение мало-помалу покинуло его лицо. — Как звучала формула проклятия, ты знаешь?

Флосс произнёс формулу — опуская некоторые слова — малозначащие, но необходимые для того, чтобы оно подействовало.

— «И будут друзьями тебе лишь камни да пыль», — задумчиво повторил монах. Взгляд его постепенно остановился на флакончике с черепками «птицы» внутри. — О боги! Камни да пыль!

Он поднял флакончик и показал ошеломленному Шассиму его содержимое.

— Камни да пыль! Ты понимаешь?

Он вскочил и заметался по пещерке, едва не наступив при этом на флосса.

— Мне срочно нужно в Венллен! — воскликнул Унэн. — К тому, кто собирает сведения о Тнаммо. Похоже, я догадываюсь, как и где его можно искать.

Флосс неожиданно вздрогнул и широко открыл глаза. Унэн собрался было спросить, что случилось, как услышал знакомый звук.

Биение сотен крыл. Постепенно приближающееся отовсюду. Тьма пещеры разошлась, обливая Унэна призрачным серебристым свечением. «Я же просил его не использовать Крылья», подумал монах негодующе, но сказать ничего не успел.

Его закрутило, подхватило и понесло с чудовищной скоростью в пространстве, где не было ни солнца, ни земли — один лишь воздух да клубящийся туман.

Краем глаза он успел заметить, что Шассим летит рядом.

Привязанный выглядел странно — вид его был настолько дик, что на несколько секунд вверг Гостя в столбняк. Пленник был одет в некогда роскошный фрак, с ярко-красным галстуком-бабочкой и некогда безупречные лакированные туфли. Слово «фрак» вспомнилось не без труда и вызвало истинное изумление: в Зивире никто не носил фраков — Я…

— прохрипел он, едва Гость взобрался к нему. Клубы дыма то и дело окутывали башню; оставалось гадать, почему пленник до сих пор не задохнулся.

… музыкант, — выговорил пленник, не открывая глаз. — Лучший музыкант во всём мире… веришь мне?

— Да, да, разумеется, — Гость лихорадочно думал, как бы ему стащить несчастного вниз.

Приводить его в чувство будем потом; вполне достаточно, если он, для начала, не будет мешать. Так… верёвки должно хватить. Сейчас обвяжем его как следует…

— Веришь? — и пленник неожиданно открыл глаза, оказавшиеся чистыми и холодными.

Странно. Снизу казалось, что это глубокий старик; теперь же Гость вряд ли дал бы ему более тридцати.

— А что тут особенного? — удивился Гость, поражаясь тому, насколько нелепа ситуация.

Пленник оглушительно расхохотался.

Он легко шевельнул плечами, и верёвки, прочно удерживавшие его, лопнули, распавшись на множество крохотных обрывков. Небрежным движением рук пленник освободил свои ноги, схватил Гостя за руку и спрыгнул вниз.

Гостю пришлось спрыгнуть вместе с ним. Единственной альтернативой было потерять левую руку. Сила, с которой его потянули, была не просто ужасной: она была невообразимой. Как же он позволил держать себя здесь всё это время? Или это тоже притворство, более удачная ловушка, в которую, наконец, удалось заманить Гостя?

Все эти мысли ураганом пронеслись в голове Науэра, пока земля со свистом в ушах неслась им навстречу. В последний момент Гость не выдержал и закрыл глаза.

Земля осторожно толкнула его под ноги.

Рука, стальной хваткой сжимавшая запястье, разжалась.

— Всё в порядке, приятель, — услышал он. — Можешь открыть глаза. Не время спать.

Науэр открыл глаза и обнаружил, что его новый знакомый, облачённый во вновь безупречный фрак, с бабочкой на шее, стоит напротив, со скрипичным футляром в руках, довольно улыбаясь. Костёр куда-то исчез; исчезла и «башня»; а вместо руин города вокруг располагались пологие холмы.

— Фрак… — Гость указал пальцем на совершенно неуместную одежду спасённого. — Скрипка…

— О-о-о! — тот был явно удивлён. — Да мы с вами коллеги, уважаемый! Позвольте представиться. Науригам, Гость Севинга.

— Ч-чего? — не понял Гость. Всё происходило, слишком быстро.

— Севинга, Севинга, — повторил собеседник; в голосе его прозвучали нотки нетерпения. — То, где мы находимся. — Он обвёл рукой всё вокруг. — Севинг.

— Зивир! — воскликнул Гость. Постепенно он начинал понимать. — Сейчас это называется Зивиром. Я Науэр, Гость Зивира.

— Зивир, — повторил скрипач неожиданно печальным голосом и опустился прямо в пыль, в своём безупречном фраке. — Я ожидал чего-то подобного.

… То есть как это — музыкант? — не понял Гость.

Они сидели совсем рядом с тем местом, где совсем недавно дымил огромный костёр и пустые доспехи безостановочно кружили по площади на давным-давно умерших лошадях. Только теперь костёр был небольшим и больше грел, чем дымил.

— Музыкант, — повторил Науригам. — Ты должен меня понимать. Или… ты что, не понял, что здесь происходит?

— Я понял только, что я — далеко не первый, — коротко ответил Гость. Ему страшно хотелось есть — а с собой ничего не было. Окрестные холмы не прельщали изобилием добычи. Только что змей наловить.

— Тонкое наблюдение, — иронично заметил спасённый. — Но не полное. Ты уже понял, что бессмысленно делать то, чего они добиваются?

— А вы что, пробовали? — Науэру было тяжело обращаться к собеседнику на «ты». Привычка, что поделать.

— Почти, — по лицу музыканта пробежала тень. — Я стал величайшим магом Севинга… Зивира… называй, как хочешь. Всё это одно и то же. Музыкой, — он осторожно погладил футляр, — я мог творить всё, что угодно.

— Так в чём же дело?

— Этот мир не хочет выздоравливать, — шёпотом сообщил Науригам. — И я решил сбежать отсюда. Дважды меня чуть не прикончил… как же они зовут его?..

— Норруан.

— Верно. Все мы тут начинаемся на «Н». После чего решил, что найду первые же Ворота и скроюсь куда угодно. Этот мир болен, приятель. И ему нравится болеть. А мы с тобой — просто чья-то прихоть. Если тебе доведётся добраться до его замка, как следует осмотрись, прежде чем войти.

— Как же вы попались? — усмехнулся Гость недоверчиво.

— Я заснул, — просто объяснил музыкант. — И всё. Когда проснулся… ну, ты сам видел. Правда, иногда это башня, на стене которой я вишу в цепях, иногда — что-то вроде виселицы…

Гость вздрогнул.

… иногда ещё какая-нибудь гадость. И всё время эти всадники. уж не знаю, откуда они взялись.

— И… сколько вы так… висели?

— Почём мне знать, — Науригам пожал плечами и вернул Науэру фляжку. — Спасибо, отличная вода. Давненько я не пил… Может быть, неделю… может быть, тысячу лет. У человека есть одна полезная способность — забывать. Я почти ничего не помню.

Сплошной круговорот. Так что большое спасибо и совет: ищи Ворота и беги отсюда подальше. И не вздумай ложиться спать на этом острове.

— Ворота в той стороне, — указал Науэр рукой и заметил, как округлились глаза собеседника. — В котловине. Там, в тумане. Только я попытаюсь дойти до цели. Есть одна мысль…

— Не валяй дурака, — музыкант встал и поправил галстук, — тебе не дойти до замка. А если дойдёшь, то сделаешь то, о чём так мечтают здешние жители.

— Так разве ж это плохо? — растерялся Гость. Музыкант посмотрел на него с состраданием.

— Ты так ничего и не понял. Ну ладно. Спасибо ещё раз — я пошёл. Загостился я тут…

— Тогда, может быть, подскажете, как попасть к замку? — с надеждой спросил Гость.

— За этим холмом, — указал Науригам футляром за спину. — За первым же деревом. Одним словом — где угодно. Ты мог попасть туда в первый же день, стоило только захотеть. Только я прошу — подумай хорошенько.

— Нет, — и Гость тоже поднялся на ноги. — Я уже решил. Благодарю за подсказку. Прощайте.

— Вполне возможно, что мы ещё встретимся. — Музыкант слегка поклонился и, весело насвистывая что-то, удалился — блестящий и нелепый в своём наряде.

Гость невольно посмотрел на собственную одежду, поношенную и перепачканную.

— За первым холмом, — повторил он и покачал головой. Холм был совсем невысоким. За ним не смогла бы спрятаться и хижина. — Ну ладно, посмотрим.

Он отряхнулся, насколько это было возможно, и быстро взбежал на вершину холма.

Величественная картина заката предстала его глазам. Вдали тёмной лентой выделялся спокойный океан, занимая треть горизонта. Болото, над которым вился тяжёлый отвратительный туман, начиналось у подножия холма. А за болотом, на расстоянии какой-то мили, возвышался Моррон — неприступный и грозный, зубчатый чёрный силуэт на умирающем небе. Цель путешествия. Такая близкая.

Гость машинально обернулся. Но вместо тихо тлеющего костра и бесплодной земли он увидел мёртвый лес, отчаянно цепляющийся за небо сухими крючьями ветвей. Ни птицы, ни зверя. Чёрная земля, из которой при лёгком нажиме выступала отдающая гнилью жижа.

— Там тоже было болото, — произнёс Гость невпопад и двинулся вперёд. Тропинка, даже в полумраке, была легко различима. Было бы на редкость нелепо утонуть здесь, когда до замка — рукой подать.

Там тоже было болото, думал Науэр, легко огибая предательские кочки и безошибочно отыскивая надёжную опору. Он думал о белом замке, среди долины, изобиловавшей цветами — долины, что во мгновение ока обратилась в отвратительную трясину.

Если бы Науэр взглянул направо, то увидел бы ещё одну человеческую фигурку, с проклятиями пробирающуюся сквозь болота.

И заметил бы выстроившееся на холмах Воинство Иглы.

Наступал великий час.

— «Гость поднялся на холм и увидел, что до замка Моррон осталось меньше мили», — прочёл Норруан и морщины перечеркнули его лоб. — Вот что. Жди меня здесь, возле Книги. Я пойду, встречу Гостя.

— С ума сошёл! — взвилась ворона. — Что он, говорить с тобой пришёл?

— Не шуми, — тихо ответил Норруан, склоняясь над Книгой. Ворона заметила, что он быстро вписывает что-то, ниже последних появившихся слов, и написанное немедленно въедается в бумагу. — Я не сомневаюсь, что он пришёл именно поговорить. Я вернусь.

И скрылся в «люке», который тут же схлопнулся, с неприятным скрежетом.

— Я так и думала, — произнесла ворона. Повинуясь её взгляду, страницы Книги перелистнулись, и она склонилась над последними записями, оставленными Норруаном. Прочесть их она не успела. Под ними чья-то рука стремительно нарисовала вензель, и новые фразы принялись ложиться на чистые листы.

Ворота Моррон никто не охранял. Ну да, разумеется. До сих пор никто не смог пробраться внутрь — либо болото, либо чудовища, призванные Норруаном, вынуждали отступить. Науэр усмехнулся. Чудовища. Те, кого он видел, оказались призраками. А настоящие чудовища, скорее всего — те, которых Мондерел со своими соратниками привык видеть вокруг последнего сохранившегося клочка старого Зивира. Просто привык видеть. Положено там быть чудовищам — и не имеет никакого значения, призывал ли их хоть кто-нибудь на самом деле.

Ворота открылись легко и почти без звука.

Никто не охранял их. Замок казался необитаемым. Вот будет смеху, думал Науэр, двигаясь к парадной лестнице, если так оно и есть. Что мне тогда делать? Пойти обратно и объявить — я, мол, победил могучего Норруана? Радуйтесь, люди Зивира, ваш мир излечен от болезни!

… Этому миру нравится быть больным, вспомнил он, и прибавил шагу.

Мондерел осматривал окрестности в подзорную трубу.

— Что-нибудь ещё? — спросил он у ближайшего из генералов.

— Нет, Правитель, — ответил тот, снимая шлем и устало вытирая лоб. — Это был последний отряд.

Поход к Моррон, который планировали заранее, едва не потерпел неудачу. Сигнал, поданный Гостем, пришёл в самый неожиданный момент — когда все уже считали, что он погиб.

Каждую милю приходилось отвоёвывать с боем. Сейчас у холмов перед болотами собралось немногим более двухсот человек. Всё, что осталось от десятитысячной армии. Но им было чем гордиться: все до одного защитники Моррон были повержены. Видимо, Гость был сильнее, чем они думали; и сейчас, провожая его взглядами, они боялись даже подумать о том, что тот может проиграть.

Вернее, боялся один Мондерел. Остальные п росто не сомневались в том, что успех близок. Впервые в истории Зивира армия Моррон была полностью рассеяна. Правитель вспомнил чудовищных летающих, плюющихся огнём и ядом солдат Моррон и содрогнулся. Вот он, Моррон, средоточие зла Зивира. Что будет завтра — первый день нового Зивира или последняя ночь старого?

— Он уже у входа, — доложил один из разведчиков.

Никто из жителей Зивира не смог бы пересечь болота. Тут бессильно любое колдовство; тут, возможно, бессилен и сам Норруан.

— Любуешься закатом? — послышалось за спиной у Гостя.

Науэр стоял на крепостной стене и задумчиво смотрел в сторону океана. Спокойный… мрачный… одетый во всё чёрное. Он вспомнил, что Река впадает в этот океан, и содрогнулся от этой мысли.

Обернувшись, Науэр увидел хозяина замка. Выглядел тот вовсе не грозно… чем-то напоминал музыканта — видимо, одеянием. Был это, разумеется, не фрак. За спиной у Владыки Моррон висел меч, но Науэру отчего-то казалось, что им никогда не пользуются.

Ну ещё бы… если его слову здесь подчиняется всё… Кроме меня, усмехнулся Науэр. Что ж, сейчас посмотрим.

— Было бы чем любоваться, — хмуро ответил Гость и понял, насколько мелким и малозначащим он выглядит по сравнению с высоким, чисто одетым, изящно двигающимся Норруаном.

Средоточие зла имело длинные волосы и приветливо улыбалось. Ни демонического хохота, ни уродливой внешности. И на том спасибо. — Воды-то там, наверное, нет, один чёрный кисель. Норруан кивнул.

— Ты пришёл поговорить?

— Да, — ответил Гость и понял, что не имеет ни малейшего понятия о том, что делать. Ради чего, действительно, он спешил сюда?

— Отлично, — похвалил Норруан и жестом пригласил следовать за собой. Крепостная стена была настолько широкой, что на ней без труда разъехались бы трое всадников. — Значит, теперь в Зивире трое здравомыслящих.

— Кто же третий? Мондерел?

— Мондерел! — усмехнулся Владыка. — Мондерел ждёт не дождётся, когда ты подашь сигнал — чтобы выступить на Замок. Я уже начинал думать, что умру от скуки… Ты давал сигнал?

— Нет, — признался Гость. Признание далось с большим трудом. — Я уже понял, что здесь ничего не изменить. Мне интересно, вы тоже это поняли?

— Да, — кивнул Норруан, не останавливаясь. — Но последнее слово за тобой. Мне не терпится убраться отсюда — как и тебе. Но я прикован к Зивиру по рукам и ногам — а ты свободен. Думай, Науэр, пока ещё есть время…

— Проклятие, — воскликнул неожиданно Норруан, бросаясь к южной оконечности стены. Hayэр последовал за ним. — Воинство! Откуда оно здесь?

И глаза его, ставшие моментально безжалостными и свирепыми, повернулись к Науэру. Гость выглядел странно. Его очертания менялись. Слегка, но постоянно. Что происходит? — думал Норруан лихорадочно. Он не вызывал Мондерела, по глазам видно, но кто-то же сделал это!

А Гость увидел, как из-под приятного во всех отношениях лица Владыки начинает проступать другое… куда менее приятное и вежливое. Рука Норруана потянулась к мечу, а пальцы удлинялись на глазах.

Второй Гость — полупрозрачный и едва заметный — поднялся на крепостную стену и тихонько двинулся к Норруану, прячась за спиной у Науэра-первого.

— Не знаю, — ответил Гость, изо всех сил стараясь не замечать того, что происходит с Норруаном. — Я не следовал ничьим советам.

Норруан заметил второй силуэт слишком поздно.

Второй Науэр — мрачный, с недоброй улыбкой и мечом в руке — слился с первым; полыхнуло тёмное пламя, и Норруан отшатнулся, прикрывая глаза.

В его ладонь послушно легла рукоять меча.

— Они сражаются! — воскликнул Мондерел, указывая на фиолетовые вспышки, озарявшие верх крепостной стены. — Нам остаётся только ждать.

Науэр не успел ничего понять.

Норруан взревел и, выхватив огромный светящийся меч, атаковал Гостя, не оставляя тому времени на раздумья.

У себя в руках Науэр обнаружил меч. А тело доказало, что он действительно фехтовал лучше всех в Зивире.

Лишь два раза коснулись мечи друг друга.

Понял Гость, что промедление будет стоить ему жизни.

И прыгнул вперёд, проводя клинком короткую дугу снизу вверх и слева направо.

Фиолетовая мгла, что опустилась на крепостную стену, неожиданно испарилась.

Норруан стоял перед ним и с великим изумлением смотрел на жуткую рану на своей груди.

— Глупец, — произнёс он отчётливо и рухнул навзничь.

После чего бесследно исчез.

Под ногами Науэра вздрогнул замок. Он посмотрел на юг… болота куда-то делись, и оставшаяся горстка защитников Зивира с восторженными криками бежала к замку. Многие выкрикивали его имя.

Гость не ощущал себя победителем. Он ощущал себя посмешищем — хотя не вполне понимал, почему. И ладно, подумал он вяло. Сейчас потребую, чтобы меня отправили домой, и постараюсь забыть всё это как можно скорее.

Он с отвращением отбросил меч.

Ворона отскочила подальше от Книги и в ужасе закрыла глаза. Однако время шло, а с ней ничего не происходило.

— Я так и знала, — прошептала она и вновь подошла к фолианту.

Текст потёк вновь… почерк не был похож ни на один из предыдущих.

Мондерел встретил Гостя у широко открытых ворот Замка.

— Приветствуем тебя, о достойный! — выкрикнул он. Правитель радостно улыбался, и было видно, что он помолодел лет на двадцать. — Мы ни минуты не сомневались, что вы победите — хотя зрелище битвы и доставило нам несколько неприятных минут…

— Зрелище?! — крикнул Гость шёпотом, не в силах крикнуть по-настоящему. — Вы наблюдали за нами?

Мондерел и его генералы удивлённо переглянулись.

— Да, — повторил он. — Не скрою, было поистине жутко. Ну что же, Гость, вы вправе требовать всего, чего пожелаете, прежде мы с почётом проводим вас…

В голове Науэра кружилось несколько мыслей. Ему становилось понятным то, что произошло… и становилось ясным, чем это может кончиться…

Мир потемнел вокруг него.

Его подхватило, как смерч подхватывает пушинку.

Тьма окружила его со всех сторон. Странный шум накатил из тьмы — то ли плеск прибоя, то ли тихие аплодисменты, то ли шелест осенних листьев.

Тьма расступилась.

Гость ощутил себя сидящим на песке, возле мирно потрескивающего костра, тёплым летним вечером.

Рядом сидел Аймвери.

Аймвери кивнул ему.

— …Я знаю это чувство, — произнёс лесной человечек, видимо, отвечая на ранее заданный вопрос. Кинув веточку в костёр, он отвернулся, чтобы взглянуть на Реку.

Воцарилось молчание. Гость сидел, оглушённый и не вполне пришедший в себя после вихря событий последних десяти минут. Почему он здесь? Что здесь делает Аймвери? Разве это — его дом?

— …Мне почему-то кажется, что всё это уже было, — добавил Аймвери, рассматривая пляшущие язычки пламени. — Что я не в первый раз провожаю кого-то к Реке, сижу ночью у костра, вспоминаю о прошлом и не знаю, что делать с будущим. Там, в Игле, подобные мысли никогда не тревожили меня.

Неожиданно Гость всё вспомнил.

Он уткнулся лицом в ладони и был рад, что Аймвери не видит его, перепуганного и жалкого, изо всех сил старающегося удержать рвущийся на свободу вопль ужаса.