Ветер войны

Глава 16. Вопросы

Изгой

Расстояния от стены до стены хватало лишь на то, чтобы сесть, вытянув ноги. А высоты потолка нового жилища Абигора – едва-едва на то, чтобы встать во весь рост. Вернее, он мог бы выпрямиться, будь ржавая цепь, которую приковали к его ошейнику, хоть чуточку длиннее. Спать приходилось прямо на полу – здесь не было лежака или того, что могло его заменить. Если не считать квадратной дыры в одном из углов (она выполняла роль нужника), пол был абсолютно гладким – плотно подогнанные, грязные и липкие деревянные доски.

Здесь не было окон.

Поэтому всегда царило только два времени суток: кромешная ночь и почти не отличающийся от нее сумрак. Единственной связью с остальным миром служила дверь. Когда ночь сменялась сумраком, под дверь совали миску жидкой каши да вторую с водой. Незадолго до того, как сумрак должен был смениться ночью, кормили еще раз. Тогда к утренней, уже затвердевшей каше добавляли пару кусков жесткого, как древесная кора, и дурно пахнущего мяса.

Однажды, откусив, Абигор почувствовал, как во рту копошатся черви. Но он прожевал и проглотил их тоже. В другой раз ночь сменилась сумраком, а сумрак – ночью, но никто не принес ему ни есть, ни пить. Он было решил, что имперцы решили заморить его голодом, однако следующим утром еда снова появилась. Должно быть, в тот день стражник просто забыл про него.

Абигор ел, пил, справлял нужду, бредил, страдая от ран, чесался от укусов надоедливых комаров, без труда находивших путь в камеру, и вшей, густо населивших его бороду и волосы на голове. Иногда он забывался и растворялся в окружающей тьме.

Тогда снились сны. Разные.

Некоторые были столь чудесны, что не хотелось пробуждаться, и он плакал, просыпаясь и понимая, что это сон. Снились жена и дети. Будто они еще живы. Будто его сыновья выросли и прославились подвигами, а старший – стал во главе клана. Будто его дочь принесла ему крепких внуков – будущих воинов.

Но некоторые сны были столь ужасны, что Абигор просыпался от собственных криков, а после долго не мог уснуть. В них он снова и снова видел трупы. Обожженные тела детей. Стонущую от боли жену. Снова и снова вгонял клинок ей под левую грудь – в самое сердце, чтобы прекратить страдания.

А когда Абигор не мог спать и не мог бредить, он думал.

Думал о том, сколько его сородичей уцелело в той битве. Кто еще оказался в плену? Проживет ли хоть кто-то до следующего утра?

Последнее, что Абигор помнил ясно, до того как очнулся здесь: на него, измотанного битвой и сломленного поражением, набрасывают веревку. Потом его били. Долго и усердно. Потом кто-то, чей голос показался знакомым, предложил отрубить ему руки и ноги, но другой голос сказал, что вождь племени может поведать о многом. На что первый возразил, мол, для того чтобы говорить, руки и ноги не нужны вовсе. Затем Абигор все же потерял сознание.

Остальные воспоминания были смутными и неясными, похожими на те, что остаются после бурной попойки.

Когда он очнулся, руки и ноги оказались еще при нем, но на теле живого места не было. Его везли на какой-то телеге, и каждая кочка вызывала возмущение десятков ран, ссадин и порезов на теле. Заплывшие глаза никак не удавалось разлепить. Горло адски драло. Абигор попросил воды, за что получил свежую порцию тумаков, опять отправивших его в царство сна.

Еще дважды или трижды он просыпался и впадал в беспамятство, пока, наконец, не оказался в этой тесной камере.

Он очнулся в темноте, с растирающим горло ошейником, гремящей по полу тяжелой цепью и вкусом крови во рту. Более слабый человек отчаялся бы, но Абигор за свою жизнь вынес столько испытаний, что хватило бы и на десятерых. Есть время, когда нужно биться. Но есть время, когда нужно терпеть. Копить силы. Быть готовым.

Поэтому он, не брезгуя, ел и пил все, что ему давали. Не сбивал в кровь кулаки о стены. Не срывал голос в бесполезных попытках докричаться до кого бы то ни было. Он терпел и ждал.

Сколько же дней он здесь провел? Или недель? Лет?!

Когда лязгнул замок на двери, Абигор уже понимал, что последует.

Допрос.

Он познал, что такое имперский допрос на собственной шкуре. Рубцы на коже хранили воспоминания о тех днях, когда он начинал трястись от ужаса, едва заслышав звон ключей. Абигор знал: вне зависимости от того, что будет говорить – правду или ложь – его будут пытать. Будут повторять свои вопросы снова и снова. А затем – опять пытать. Пока не решат, что знают все. Если их вообще интересует что-либо.

Дверь распахнулась.

В комнату ворвались свежий воздух и свет. После столь долгой кромешной тьмы Абигор на время ослеп. Заболели глаза. Он закрылся рукой, тщетно силясь разглядеть очертания своих гостей.

На пороге показались силуэты двух мужчин, один держал фонарь.

– Ну и вонища, – послышался недовольный голос. – Хочу быстрее с этим покончить.

Мужчина с фонарем шагнул внутрь. В другой руке у него была короткая дубинка. Абигор опустил голову. Не говоря ни слова, мужчина повесил дубинку на пояс, наклонился и зазвенел ключами, отстегивая замок.

Стражник ухватил за конец цепи и потянул.

– Вставай, пес, – слова он дополнил пинком, который Абигор почти не почувствовал.

Абигор попробовал идти, но ноги ослабли и затекли настолько, что подогнулись, едва он сделал шаг. Он упал, приложившись щекой о пол. Держась руками за склизкую стену, Абигор закусил губу и снова встал.

– Шевелись, псина блохастая! – охранник ударил дубинкой по спине, попав аккурат по почке.

На миг Абигор задохнулся от боли.

Тем не менее он принялся медленно переставлять непослушные ноги. Тяжело дыша и по-прежнему опираясь о стену, шагнул в дверной проем. Второй стражник, пока не проронивший ни слова, поспешил убраться с дороги, зажимая себе нос.

Абигор оказался в коридоре, стены которого были сложены из неотесанных камней. Одна сторона уходила в непроглядную тьму, в конце другой виднелась винтовая лестница, освещенная светом. После всего времени, проведенного в одиночестве и темноте, эти золотые лучи, в которых летали пылинки, были столь прекрасным зрелищем, что Абигор, пораженный, застыл на месте. Но первый охранник быстро обогнал его и дернул за цепь, едва не заставив упасть снова.

Абигор поднимался по лестнице, в свет.

Охранник впереди бормотал ругательства и проклятия. Второй по-прежнему молчал, лишь временами подталкивал своей дубинкой, чтобы Абигор пошевеливался, но тот едва замечал тычки. С каждым шагом духота подземелья отступала, а на смену ей в ноздри врывался прохладный утренний воздух. Вытертые до блеска ступени сверкали все ярче. Наконец света стало так много, что глаза не выдержали – по щекам потекли слезы.

Но это длилось недолго.

Его снова потащили вниз, по другой лестнице.

На этот раз спустились они быстро.

Абигор очутился в мрачном помещении. Факелы освещали шершавые стены, густо поросшие мхом. В углу стояла жаровня, а на углях грелись уже ставшие красными железные пруты, о назначении которых было несложно догадаться.

Коротко стриженная женщина, высокая и широкоплечая, облаченная в длинный кожаный передник, ворочала пруты, словно кухарка, жарившая на них мясо. От этого ее светлые волосы и лицо озарялись оранжевым.

Занятно.

Баба его еще не допрашивала.

Абигор даже ощутил что-то вроде разочарования. Но затем взгляд снова упал на раскаленные железные пруты, и он справедливо решил, что в женских руках они доставят не меньше боли, чем в мужских.

Стражник подтащил его к стене, затем вдвоем с напарником они пристегнули запястья к закрепленным в ней кандалам.

– Лучше тебе начать говорить, варвар, – усмехнулся первый стражник, – еще ни один преступник не смог скрыть свои тайны от Силаны.

«Для этого неплохо бы сперва вопросы задать», – едва не пошутил в ответ Абигор, но вовремя одумался.

Женщина в фартуке оставила свои пруты и подошла к нему. Недовольно сморщила нос.

– От него несет так, словно он купался в дерьме, – буркнула она.

Абигор ожидал услышать хриплое и грубое карканье, под стать жестким чертам лица его будущей мучительницы, но она говорила приятным, почти певучим голосом.

Первый охранник (Весельчак – так прозвал его про себя Абигор) осклабился.

– Чего ж ты хочешь от дикаря. Они, поди, моются только когда дождь застает.

Силана не оценила шутку и с таким же угрюмым выражением лица достала из кармана фартука складной нож. С щелчком из рукояти вынырнуло кривое, как звериный коготь, лезвие. Быстрым движением женщина-палач разрезала рубаху Абигора, которая давно миновала грань, когда вещи называют «поношенными». Затем проделала то же самое со штанами, оставив его полностью обнаженным.

Силана деловито осмотрела его, сдавила сильными пальцами плечо и бицепс, пару раз ткнула под ребра и в живот. Совершенно безэмоционально скользнула взглядом по его мужскому достоинству.

– Бывал на допросе? – почти участливо спросила она, разглядывая шрамы на груди.

– Доводилось, – ответил Абигор. Язык стал совсем деревянным, он с трудом разобрал собственные слова.

Женщина неодобрительно покачала головой.

Она отошла к дальней стене, взяла со столика кувшин и вернулась. Силана приложила горлышко к губам Абигора и наклонила сосуд. Вода потекла в рот, по подбородку, приятным холодком закапала на грудь. Абигор пил жадно, пытаясь получить как можно больше ценной влаги, понимая, что в следующий раз ему не скоро позволят утолить жажду.

Силана убрала кувшин, давая возможность отдышаться.

– Спасибо.

Вместо ответа она безучастно пожала плечами и вернула сосуд с водой на прежнее место. Женщина взяла со стола перчатку и натянула ее на правую руку. Первый охранник хихикнул.

– Ставлю солид, что он обоссытся, – Весельчак протянул Молчуну перевернутую кверху ладонь. Тот принял пари, хлопнув по ней своей.

Абигор решил во что бы то ни стало не позволить этому хихикающему ублюдку заработать на нем денег. Силана тем временем подошла к жаровне и вынула один прут. На миг пыхнуло пламя и взметнулись яркие искры. Она приблизилась к Абигору. И, хотя раскаленное железо все еще было далеко, он ощутил исходящий от металла жар и почувствовал, как на теле выступает пот.

Мужество бесследно улетучивалось.

Женщина достала свободной рукой деревяшку, обгрызенную зубами и отполированную языками тех, кто побывал в этой комнате раньше.

– Что же, совсем ничего не спросишь?.. – шепнул в тщетной надежде Абигор.

Силана опять пожала плечами.

– Не я буду задавать вопросы. Мое дело сделать так – чтобы ты на них отвечал.

Она сунула деревяшку ему в рот.

Хотелось выплюнуть ее обратно, послать эту бабу ко всем подземным демонам, осыпать ее ругательствами… Но вместо всего этого Абигор лишь впился зубами в кусочек дерева и шумно задышал через приоткрытый рот.

Взгляд застыл на кончике раскаленной железки.

Не в силах отвести глаза, он зажмурился.

Заскворчало.

В то же мгновение запахло обожженными волосами и жареным мясом. Перед тем, как ощутить боль, Абигор успел найти этот запах даже аппетитным. А затем он забился в своих оковах, вначале рыча, как зверь, после – крича и брызжа слюной в лицо мучительнице.

Та выполняла свою работу хладнокровно и усердно. Видно было, что ей подобное совсем не в новинку. Она потихоньку вращала прут, прикладывая к телу более горячей стороной, а когда волосы на груди Абигора вдруг вспыхнули, не убирая железо, спокойно задула язычок огня. Лицо ее выражало не больше эмоций, чем лицо хозяйки, ощипывающей курицу.

Когда, наконец, она отняла потемневший прут, Абигор лишь хрипло стонал. Изо рта капала слюна. Силана вернулась к жаровне, сунула в нее остывший прут и рукой в перчатке вытянула новый.

Абигор вытолкнул мокрую деревяшку языком.

– Стой, – он вжался в стену. – Я все расскажу. Со мной не будет проблем.

Силана задумалась, кивнула. В красноватом свечении прута блестели капельки пота на ее лице.

– Пожалуй. Но предпочитаю быть уверенной наверняка.

Она наклонилась, подняла деревяшку и снова вложила ему между зубов. Абигор послушно прикусил.

Затем она ткнула его раскаленным железом в живот.