Ветер из Ига

Глава 1О носах и усах

— Еще хотел сказать об усах на лицах самураев. В старину после сражения победители не собирали голов побежденных, а только отрезали их носы. Это, конечно же, неудобно для последующего опознания личности убитого, но зато отрезанные носы весят гораздо меньше голов, и их можно без особого усилия сложить все в один мешок и нести в руках.

Дзатаки поднял лежащий на татами веер с изображением солнца и какое-то время обмахивался им, дожидаясь, пока молодой секретарь запишет произнесенную мысль.

— В старые времена случались великие битвы, в которых убивали множество самураев, поэтому носы служили свидетельством того, сколько врагов удалось положить. Из этого следует, что в лагерь к неприятелю отправлялись именно носы. Носы и усы! — Он поднял вверх палец, призывая секретаря к вниманию. — Офицеры принимали только те носы, под которыми сохранялся клок усов, так как если есть усы, значит, убитый действительно был мужчиной. Да… за количество убитых производилась заранее оговоренная оплата. Мой дед рассказывал, что были такие нечестные самураи, которые в поисках легкой наживы не утруждали себя участием в битве, а попросту ехали в ближайшую деревню, где убивали беззащитных женщин и детей, и приносили в ставку их безусые носы. Так было до того времени, пока Тайку не издал закона, по которому лишенные усов носы не засчитывались за носы самураев. Ты, пожалуй, этого не пиши, Тёси-сан, а то как бы потомки не начали думать о нас как о презренных дикарях, для которых нажива и блеск золота заменяют честь, — обратился он к склоненному перед свитком секретарю. — На чем мы остановились?

— «Из этого следует, что в лагерь к неприятелю отправлялись именно носы. Носы и усы!» — прочел Тёси, вытирая рукавом выступивший на лбу пот.

— Правильно. — Дзатаки хлопнул в ладоши, и когда фусима[1] приоткрылась и в дверях появилась стоящая на коленях служанка, попросил ее принести чай.

— Таким образом, самураи прошлого должны были знать, что после их смерти в лагерь противника поедут именно их носы. Носы и усы будут лицезреть победители, обсуждая подвиги и промахи. Поэтому всем самураям было предписано следить за красотой своих усов, дабы победивший противник не посчитал их за женщин. Отсюда правило: самураи должны заботиться о красоте своих усов. Тёси-сан, припишите еще, что к бородам это не относится, бороды самураи во все времена отращивали по собственному желанию, но с разрешения своего сюзерена. Впрочем, о красоте и ухоженности бороды на практике приходится радеть не меньше, а может быть даже больше, нежели об усах. — Дзатаки огладил свою длинную черную блестящую бороду, которой очень гордился.

— Я благодарю вас, Тёси-сан. — Дзатаки милостиво кивнул тощему, как будто ни разу в жизни не евшему до отвала секретарю, в который раз изумляясь его длинным, похожим на сучья рукам с паучьими пальцами, впалым щекам и крабьим глазам навыкате. Удивительно некрасивый юноша на деле был достаточно умным и сообразительным, быстро работал и мало болтал. Несколько лет назад Дзатаки приметил его среди толпы вакато[2] и приблизил к себе, вначале за редкое и весьма любопытное уродство, и затем вдруг с удивлением обнаружив, что парень чего-то да стоит.

— Я вам больше не нужен? — Тёси подул на исписанный иероглифами лист бумаги. Судя по блеску, чернила еще не успели должным образом просохнуть.

— Ступай, — милостиво разрешил Дзатаки, — скажи девушкам, чтобы передали Грюку-сан, что я уже освободился и жду его. Рукопись пока полежит здесь, — он перехватил взгляд секретаря, — перечитаю ее на сон грядущий, может, Будда и решение правильное подскажет. После сна оно обычно правильнее выходит.

— Ну, если Будда… — Юноша улыбнулся, сверкнув выпирающими акульими зубами, и, ткнувшись лбом в татами, покинул комнату.

Дзатаки не повернулся, когда за секретарем задвинулась дверь, оставив брата покойного ныне Токугава-но Иэясу, дядю нынешнего сёгуна Хидэтада, в одиночестве. До прихода Алекса Глюка, или, как его здесь называли, Арекусу Грюку, было полчаса, обычно новоявленный родственничек не заставлял себя слишком долго ждать. Дзатаки же было необходимо немного подумать. Совсем чуть-чуть. Даймё поднялся и, на ходу разминая ноги, подошел к стенному шкафу, в котором хранилось великолепное испанское зеркало, доставленное ему миссионерами.

Крякнув, князь горной провинции Синано развернул шелковую ткань и с величайшими предосторожностями извлек драгоценный предмет.

Держать зеркало в открытую он опасался. Японская комната — пустая комната, стены, чистые татами, седельные подушки и ничего лишнего. Чай, выпивку или закуски подадут служанки, они же и уберут посуду. Взгляд не должен упираться в груды вещей, мебель, рухлядь, ничто не должно останавливать свободный взгляд, замедлять работу ума.

Дзатаки поставил на пол зеркало, прислонив его к стене таким образом, чтобы видеть свое лицо. Лицо даймё Дзатаки, которое на самом деле было ему чуждо. Вот уже без малого десять лет, как душа корейца Кима влетела в тело брата знаменитого Токугава Иэясу, и до сих пор Ким нет-нет да и ловил себя на том, что понятия не имеет, что выражает его лицо.

Хотя Дзатаки был не самым плохим выбором для внезапно лишившегося телесной оболочки Кима. Второе лицо в государстве, владетельный даймё, он мог принимать участие в совете и на правах левой руки Токугава Иэясу, правой, разумеется, считался сын и наследник, участвовать в формировании внутренней и внешней политики страны. Мог карать и миловать, и главное — диктовать сёгуну волю ордена «Змеи», в котором он с малолетства состоял. Это был наиважнейший шаг в его карьере, и Ким не собирался упускать такой возможности. Тем более сейчас, когда до сына и наследника Иэясу Хидэтада дошло, что у него под боком действует умный и хитрый шпион ордена «Хэби». Что вообще существует орден, способный закинуть человека в далекое прошлое или будущее, что возможны сознательные перемещения души из одной оболочки в другую, что вообще в Японии XVII века делается что-то, о чем понятия не имеет совет сёгуна.

Дзатаки лизнул указательный палец, приглаживая слюнями широкие, сросшиеся на переносице брови. Наверное, его даже можно было назвать по-своему привлекательным. Остренький, пусть и перебитый в неведомом прошлом носик, близко посаженные глаза, пухлые красные губы и смоляная бородища до пояса. Дзатаки обладал внушительной фигурой, с брюшком, короткими, но весьма крепкими ногами, длинными цепкими руками, гибкой поясницей. За все десять лет пребывания в этом теле Ким ни разу не испытал привычной ему, по прежней оболочке, боли в пояснице, его суставы не реагировали на изменения погоды, и, один раз сильно замерзнув в горах, он не подхватил даже легкого насморка. Кроме того, пятидесятилетний Дзатаки не ведал усталости ни на поле боя, ни в постельных игрищах, доводя до счастливых обмороков и юных дев, и опытных в любовных баталиях куртизанок. При этом было странно уже и то, что Дзатаки, исповедовавший учение Будды и никогда не употреблявший мяса, в своей жизни вел себя как сильный и неотвратимый хищник. Злобный, замкнутый, подозрительный, обладающий реальной властью, силой, средствами и богатырским здоровьем. Даже в юные годы прошлое тело Кима не одаривало его подобными благами. В общем, с телом Дзатаки ему повезло, не повезло с другим: несмотря на то что куратор ордена «Змеи», нет-нет да и наведывающийся к своему обновленному агенту, то и дело напоминал ему, что новое тело следует воспринимать как новую инкарнацию, как новую жизнь, попав в которую человек начисто забывает о прошлом, Ким-Дзатаки все равно не мог удержаться и то и дело посылал шпионов на территорию провинции Хиго, которой некогда правил, старался выяснить, как обстоят дела у наследовавшего за ним сына Умино, как растут внуки.

Встречаясь с Фудзимото Умино на советах, Ким-Дзатаки, конечно же, держался от него подальше, ничем внешне не выделяя его от других, но сам втайне постоянно старался как-либо помочь своим, обратить внимание нынешнего сёгуна на дела провинций Хиго, Сацумы и Осуми, нашептать придворному, отвечающему за состояние реестра самурайских родов, что было бы неплохо призвать на придворную службу Умино-сан из славного рода Фудзимото, мол, непорядок, что столь славный род до сих пор не прислал своего представителя ко двору в Эдо.

Общению с бывшей семьей Киму-Дзатаки помогал и его давний приятель Ал, геймер из Питера, который двадцать шесть лет назад воспользовавшись эликсиром общества «Хэби», перебрался в Японию, рассчитывая весело провести здесь время.

Вот до сих пор и проводит. Япония — не такое место, куда можно однажды прийти, побродить, выпить саке, облапить красивую девушку и затем спокойно уйти прочь. В Японии у Ала, Алекса Глюка, как он называл себя сам, или Арекусу Грюку, как обращались к нему не умеющие произносить «л» японцы, у Алекса Глюка была семья: жена Фудзико из рода Усаги, внучка знаменитого Тода Хиромацу, приемный сын Минору, дочки Гендзико и Марико. Был еще сын Амакаву, но он погиб несколько лет назад. А красавицу Гендзико Ким, а тогда даймё Фудзимото Кияма, высватал сыну во вторые наложницы. Славная получилась парочка: мечтательный, поэтичный Умино и нежная, тонкая Гендзико. С этой девушкой сын мог сколько захочет говорить о поэзии или гулять по очаровательным садикам. После того как умерла от яда его законная жена Фусако, ее место тихо и незаметно заняла Гендзико, которая просто и нежно воспитывала теперь троих внуков Кима. Минору был женат на дочери настоящего Дзатаки и Осибы шестнадцатилетней Юкки, а Марико, несмотря на свои двадцать четыре года, небывало солидный возраст для первого брака, была только что помолвлена с Дзёте Омиро, самураем с Хоккайдо.

Обо всех новостях дома Фудзимото Ким-Дзатаки знал от своих специально засланных в Хиго шпионов и, разумеется, от Ала, который время от времени заглядывал в Хиго повидаться с дочерью.

Сын и внуки были в безопасности, жили в любви и достатке, а что еще нужно для человека. Ким был вполне доволен своей нынешней жизнью, новой должностью, новыми обязанностями, новой супругой и наложницами.