Весь Пол Андерсон в одном томе

Глава 1

Откуда-то доносились щелчки и невнятное бормотание робота. Аварийные огни, промелькнув всеми цветами спектра, остановились на огненно-красном, замигали, засверкали, и сирена завела свою жуткую песнь.

— Отойдите отсюда!

Трое техников бросили работу и столпились у подъемника напротив ближайшей стены. Контрольная панель вопила скандально-красным. Невесомые тела людей продирались сквозь запутавшуюся в воздухе сирену прямиком к выходу.

— Вернитесь назад, вы!..

Они выскочили еще до того, как умолк громовой голос Кемаль Джаммас-луджиля. Инженер сплюнул им вслед, ухватился за поручень и оттолкнулся в направлении панели.

«Радиация, радиация, радиация», — пронзительно завывала сирена. Радиация, достаточная для того, чтобы пройти сквозь защиту, ионизировать воздух в машинном отделении и привести в бешенство аварийную систему. Воздействие ее было разносторонним — Джаммас-луджиль проплыл достаточно близко от измерительных приборов, чтобы прочесть их показания. Интенсивность излучения увеличивалась, но человек все же мог оставаться здесь с полчаса без особой опасности.

Почему они впрягли его в одну связку с этими недоумками, которые настолько суеверны к гамма-лучам, что отводят взгляд, как только конвертер попадается им на глаза?

Он вытянул руки вперед и остановил свой полет, погасив скорость напряжением мышц. Дотянувшись до рубильника, инженер рывком опустил его вниз. Звякнуло. Почему-то не сработала автоматическая система безопасности, и ядерные огни в конвертере превратились в маленькое солнце — но, черт возьми, человек пока еще может остановить его!

В работу включились другие реле. Замедляющие стержни скользнули назад, прекращая подачу топлива. Энергия, производимая конвертером, переключилась на генераторы, создающие угнетающие поля, которые должны были остановить реакцию…

И не остановили!

Несколько секунд Джаммас-луджиль осознавал этот факт. Вокруг него, в нем самом воздух был полон смерти; глаза чувствовали давящую тяжесть, легкие уже, наверное, светятся; но сейчас интенсивность излучения должна понизиться, ядра замедляются в поле генераторов, пока их скорость не опустится ниже резонансной, и Джаммас-луджиль может остаться и попробовать найти неисправность. Он наметил себе путь вдоль громадной панели к приборам автоматической системы безопасности и ощутил, как взмокли ладони.

Их экипаж испытывал новейший усовершенствованный конвертер, ничего более. Что-нибудь могло отказать в той или иной его части; но чрезвычайно сложный блокирующий комплекс, который управлял машиной, мог саморегулироваться, имел «защиту от дурака», и…

Сирена начала реветь еще громче.

Джаммас-луджиль почувствовал, что весь покрывается потом. Да, подача топлива прекратилась, но реакция не остановилась. Нет угнетающих полей! За обшивкой адское пламя пожирает себя. Это займет несколько часов, и к тому времени все оставшиеся на корабле будут мертвы.

На какое-то мгновение он завис, проникаясь чувством бесконечного падения в невесомости, осознавая рев и безжалостность красного света. Если они покинут корабль на орбите, он будет горячим еще много дней, и конвертер полностью придет в негодность. Надо исправить его сейчас!

За спиной инженера закрылись защитные створки, и вентиляционная система прекратила свое назойливое жужжание. Корабельные перехватчики не позволяли отраве распространиться по всем внутренностям. Они пока еще работают. Но они не могут позаботиться о человеке, и радиация по-прежнему ест его плоть.

Кемаль крепче сжал зубы и приступил к работе. Аварийное ручное управление до сих пор казалось исправным. Инженер произнес в ларингофон:

— Джаммас-луджиль — капитанскому мостику. Я собираюсь катапультировать эту чертову штуку. Значит, снаружи корпус корабля будет горячим несколько часов. Есть кто-нибудь там?

— Нет. — Голос контролера звучал тихо и испуганно. — Мы все находимся у шлюза спасательного катера. Не кажется ли вам, что надо покинуть корабль и оставить его гореть здесь?

— И потерять машину, стоимостью в биллион солар? Нет, спасибо! Просто оставайтесь там, где стоите, все будет в порядке.

Даже в этот момент инженер презрительно фыркнул. Он начал поворачивать штурвал катапульты, упершись ногами так, чтобы не крутиться в другую сторону.

Вспомогательные механизмы были механическими или гидравлическими — за что хвала конструкторам, теперь, когда все электронное оборудование взбесилось. Лицо Джаммас-луджиля исказилось от напряжения. Открылось несколько люков. Раскаленные добела газы бешено выплеснулись в пространство, на краткий миг во тьме блеснуло пламя, и больше человеческий глаз не мог ничего разглядеть.

Красный свет медленно сменился на желтый, и сирена приглушила свой рев. Уровень радиации в машинном отделении заметно падал. Джаммас-луджиль прикинул, что он не получил предельной дозы облучения, хотя доктора, вероятно, отстранят его от работы на несколько месяцев.

Он прошел через особый аварийный выход; у себя в каюте сбросил одежду и отдал ее роботу. Затем прошел три стадии дезактивации в специальной комнате; через полчаса счетчик Гейгера сообщил, что Джаммас-луджиль может появиться в обществе других людей. Он скользнул в комбинезон, который принес другой робот, и прошел на капитанский мостик.

Когда инженер вошел, контролер отпрянул в сторону, как бы шутя.

— Да ладно, — саркастически ухмыльнулся Джаммас-луджиль. — Я знаю, что еще немного радиоактивен. Мне нужно взять колокольчик, звонить в него и кричать: «Грязный! Грязный!» Но сейчас я хотел бы связаться с Землей.

— А… о, да, да. Конечно. — Контролер проплыл к пульту связи. — Куда?

— Дирекция института Лагранжа.

— А что… что неисправно? Вы знаете?

— Все. Таких случайностей не бывает. Если бы я не оказался единственным человеком на борту среди созданий с мозгом устрицы, корабль был бы покинут и конвертер бы погиб.

— Но вы же не думаете…

Джаммас-луджиль поднял руку и, складывая пальцы, одну за другой изобразил буквы, произнося их по слогам: С, А, Б, О, Т, А, Ж.

— Что значит — «саботаж». И я хочу отыскать ублюдка, который сделал это, и повесить его на его же собственных кишках.

Глава 2

Джон Лоренцен смотрел в окно своего номера в гостинице, когда прозвенел вызов. Вид города с пятьдесят девятого этажа вызывал легкое головокружение. На Луне не строили такие высокие здания.

Под ним, над ним, вокруг него, словно джунгли, простирался город, опутанный воздушными изогнутыми мостиками, петляющими от одной стройной башни к другой; город сверкал, вспыхивал огнями, уходил вдаль за пределы видимости, за изогнутый край мира. Белые и золотые, красные и небесно-синие огни иллюминации прерывались широкими черными пятнами парков с огненными фонтанами или сверкающими в ночной тьме озерами; а потом огни тянулись дальше на многие километры. Кито никогда не спал.

Близилась полночь, когда множество ракет должны были подняться в небо. Лоренцен хотел увидеть это зрелище, знаменитое во всей Солнечной системе. Он взял номер за двойную цену, с окном, выходящим в сторону космопорта, не без угрызений совести (потому что платить будет институт Лагранжа), но он позволил себе это. Детство и отрочество на заброшенной ферме в Аляске, годы зубрежки в колледже — бедный студент, живущий на стипендию и пожертвования — и потом два года в Лунной обсерватории; нигде он не мог увидеть ничего подобного. Лоренцен не жаловался на свою жизнь, но в ней, до сих пор, не было ничего яркого, запоминающегося, и если теперь он собирался отправиться в космическую тьму за пределы Солнечной системы, то он должен увидеть космопорт Кито в блеске ночных огней. Возможно, другого шанса уже не будет.

Мягко загудел фон. Лоренцен вздрогнул, стыдясь своей нервозности. Нечего бояться. Его еще никто не укусил. Но он почувствовал, что ладони стали влажными.

Он подошел к аппарату и нажал кнопку.

— Алло!

На экране появилось лицо. Оно было типичное, незапоминающееся — гладкое, полное, курносое, в обрамлении седых волос — тело казалось коротким и толстым. Голос высокий, но не неприятный, говорит на североамериканском диалекте английского.

— Доктор Лоренцен?

— Да. Кто… с кем имею честь?

В Лунополисе все знали друг друга, поездки в Лейпорт и Сьюдед-Либре были редкими. Лоренцен не привык к обилию незнакомых людей.

Не привык он к земной гравитации, к ее изменчивой погоде и к разреженному холодному воздуху Эквадора. Джон почувствовал раздражение.

— Эйвери. Эдвард Эйвери. Я на государственной службе, но также работаю в институте Лагранжа — нечто вроде связующего звена между ними. В этой экспедиции я — психолог. Надеюсь, я не поднял вас с постели?

— Нет… вовсе нет. Я работаю в любое время. Так принято на Луне.

— И я думаю в Кито также, — улыбнулся Эйвери. — Скажите, не могли бы вы встретиться со мной?

— Я… могу… сейчас?

— Да, сейчас, если вы не заняты. Мы могли бы немного выпить и поговорить. Мне необходимо встретиться с вами пока вы в городе.

— Ну… хорошо, я думаю, что смогу.

Лоренцен почувствовал тяжесть в ногах. После тихих спокойных лет на Луне, он никак не мог привыкнуть к Земле. Он хотел посмотреть этим людям прямо в глаза и потребовать, чтобы они следовали его, Лоренцена, темпу жизни, но он знал, что никогда не сможет этого сделать.

— Прекрасно. Благодарю вас.

Эйвери дал ему адрес и отключился.

Низкий гул прополз по комнате. Ракеты! Лоренцен поторопился обратно к окну и увидел защитную стену космопорта, черную на фоне огней города, словно край мира. Одно, два, три, дюжина металлических копий поднимались вверх на пламени и громе, а Луна холодным щитом повисла над городом — да, на это стоило посмотреть.

Лоренцен вызвал аэротакси и набросил на плечи плащ поверх тонкого домашнего костюма. Через минуту появился коптер, повис над его балконом и выбросил лесенку. Джон вышел, чувствуя, как его плащ накапливает тепло, высасывая его из машины, сел в такси и набрал нужный адрес.

— Dos solarios y cincuenta centos, por favor.[394]

Механический голос смутил Лоренцена; он еле сдержал себя, чтоб не извиниться, пока засовывал десятисоларовую купюру в прорезь. Автопилот вернул ему сдачу и такси взмыло в небо.

Машина села на крышу другого отеля — очевидно, Эйвери не жил постоянно в Кито — и Лоренцен спустился на указанный этаж к номеру люкс. «Лоренцен», — назвал он себя перед дверью и она открылась. Он вошел в прихожую, отдал плащ роботу и увидел Эйвери.

Да, психолог был довольно низкорослым. Лоренцен глядел на него с высоты своего немалого роста, когда они пожимали друг другу руки. Джон был, наверно, вдвое моложе Эйвери — высокий худой молодой человек, не знающий куда девать свои ноги, с взлохмаченными каштановыми волосами, серыми глазами, простыми прямыми чертами лица, покрытого ровным лунным загаром.

— Очень рад, что вы пришли, доктор Лоренцен. — Эйвери выглядел виновато и понизил свой голос до шепота. — Боюсь, я не смогу предложить вам сейчас выпить. Здесь другой участник экспедиции, пришел по делу… марсианин, понимаете…

— А? — Лоренцен вовремя остановил себя. Он еще не знал, понравится ли ему участвовать в экспедиции с марсианином, но сейчас уже было поздно думать об этом.

Они вошли в гостиную. Марсианин сидел там, и не поднялся им навстречу. Он тоже был высоким и стройным; узкое черное платье члена секты Ноя только подчеркивало общую суровость; угловатое лицо, выдающиеся нос и подбородок, жесткие черные глаза под коротко подстриженными темными волосами.

— Джоаб Торнтон — Джон Лоренцен — прошу садиться. — Эйвери опустился в кресло.

Торнтон сидел, выпрямившись на краю кресла, подчеркивая свою неприязнь к мебели, которая стремилась принять форму сидящего в нем человека.

— Доктор Торнтон — физик — оптические и радиоактивные излучения, ньюзионский университет, — объяснил Эйвери. — Доктор Лоренцен из обсерватории в Лунополисе. Вы оба, джентльмены, отправляетесь с нами в составе экспедиции Лагранжа. Теперь вы знакомы. — Он попытался улыбнуться.

— Торнтон… не мог ли я слышать ваше имя в связи с фотографированием в х-лучах? — спросил Лоренцен. — Мы используем некоторые ваши результаты для изучения жесткого излучения звезд. Очень ценные результаты.

— Благодарю вас, — уголки губ марсианина поползли вверх. — Но хвалить нужно не меня, а господа.

На это ответить было нечего.

— Прошу меня извинить, — он повернулся к Эйвери. — Я хочу покончить со всем этим: мне сказали, что в этой экспедиции все плачутся вам в жилетку. Так вот, я посмотрел список участников экспедиции. Там есть один инженер, Рубен Янг. Его религия, если это можно так назвать — новое христианство.

— Гм-м… да. — Эйвери опустил глаза. — Я знаю, что ваша секта не поддерживает отношений с ними, но…

— Не поддерживает отношений! — жилка пульсировала на шее Торнтона. — Новые христиане заставили нас эмигрировать на Марс, когда находились у власти. Это они исказили нашу религиозную доктрину, пока все реформисты не стали презираемы повсеместно. Это они вовлекли нас в войну с Венерой. — (Не совсем так, подумал Лоренцен, частично эта война была следствием борьбы за власть, частично же ее организовали земные психопаты, которые хотели заставить своих хозяев биться, словно килкенийские коты[395]).

— Это они по-прежнему клевещут на нас по всей Солнечной системе. Это их фанатики заставляют меня повсюду ходить с оружием здесь, на Земле. — Он сглотнул и сильно сжал кулаки. Когда он снова заговорил, его голос звучал спокойно:

— Я терпеливый человек. Только всевышний знает, кто из нас прав. Вы можете привлечь в экспедицию иудеев, католиков, магометан, неверующих, коллективистов, себастьянцев, не знаю еще кого. Но отправляясь в экспедицию я принимаю на себя некоторые обязательства: работать вместе и если придется — сражаться за жизнь бок о бок. Я не смогу выполнить это по отношению к новому христианину. Если Янг участвует в экспедиции — я не участвую. Вот так.

— Ну-ну… — Эйвери беспомощно теребил рукой свою шевелюру. — Я сожалею, что так получилось…

— Эти идиоты в правительстве, которые подбирали участников экспедиции, должны были знать об этом с самого начала.

— Вы не считаете…

— Не считаю. У вас есть два дня, чтобы сообщить мне, что Янг исключен из состава экспедиции, иначе я отправляю свой багаж обратно на Марс.

Торнтон встал.

— Извините, что я говорю столь резко, — закончил он, — но в данном случае иначе не могу. Обсудите этот вопрос с дирекцией. А сейчас я лучше пойду. — Он пожал Лоренцену руку. — Рад познакомиться с вами, сэр. Надеюсь, что в следующий раз мы встретимся с вами в лучших условиях. Я хотел бы поговорить с вами о некоторых аспектах работы с х-лучами.

Когда он вышел, Эйвери шумно вздохнул.

— Что-нибудь выпьем? Надо прийти в себя. Он меня расстроил.

— С разумной точки зрения, — осторожно сказал Лоренцен, — он прав. Если эти двое вместе окажутся на корабле, может произойти убийство.

— Думаю, да. — Эйвери вытянул микрофон из ручки кресла и заказал выпивку в сервис-комнате. Снова повернулся к гостю: — Не понимаю, как могла произойти подобная ошибка. Но, на самом деле, это меня не удивляет. Кажется, над всем проектом тяготеет какое-то проклятие. Все идет наперекосяк. Мы уже на год отстаем от намеченного графика, а затраты почти вдвое превысили первоначальную смету.

Из сервис-комнаты появился поднос с двумя порциями виски и бутылочкой содовой; он покоился на столике с колесами, который подъехал к людям. Эйвери схватил стакан и мгновенно выпил.

— Янгу придется остаться, — сказал он. — Он всего лишь инженер, каких много. А нам нужен физик уровня Торнтона.

— Странно, — сказал Лоренцен, — что человек, выдающийся в своей области — вы должно быть знаете, он один из лучших математиков — может быть… сектантом.

— Ничего странного, — Эйвери задумчиво отхлебнул виски. — Человеческий мозг — удивительная и непредсказуемая вещь. Он может одновременно верить в дюжину взаимоисключающих вещей. Мало кто из людей вообще умеют мыслить; те же, кто умеет, делают это лишь поверхностным мозгом. Остальное — условные рефлексы и рационализация тысяч подсознательных страхов, ненависти и желаний. Мы, наконец-то, постигаем науку о человеке — подлинную науку; мы, наконец-то, учимся воспитывать детей. Но на это нужно очень и очень много времени. Слишком много безумного в человеческой истории и во всем устройстве человеческого общества.

— Ну… — смущенно начал Лоренцен, — полагаю вы правы. Но, вы зачем-то хотели меня видеть…

— Только чтобы немного поговорить, — сказал Эйвери. — Я должен знать членов экипажа лучше, чем они знают сами себя. Но на это тоже нужно время.

— Посмотрите психотесты, которые проходили все участники экспедиции, — сказал Лоренцен. Он почувствовал, что краснеет. — Разве этого недостаточно?

— Нет. Пока что вы для меня — лишь собрание отдельных черт, этакий многомерный профиль эмпирических формул и цифр. Я же хочу узнать вас как человека, Джон. Я вовсе не любопытствую. Я просто хотел бы, чтобы мы стали друзьями.

— Хорошо, — Лоренцен сделал большой глоток. — Приступайте.

— Никаких вопросов. Это не обследование — всего лишь беседа. — Эйвери вновь вздохнул. — Господи, как я буду рад, когда мы наконец выйдем в космос! Вы не представляете себе всю мышиную возню вокруг нашего предприятия. Если бы наш друг Торнтон знал все детали, он бы определенно решил, что божья воля не пускает людей на Трою. Возможно, он был бы прав. Иногда я готов поверить этому.

— Первая экспедиция вернулась…

— Первая экспедиция не имела отношения к институту Лагранжа. Это была специальная астрономическая экспедиция, для исследования звезд в созвездии Геркулеса. Изучая лагранжевы звезды, они обнаружили систему Троя-Илион и сделали из космоса кое-какие наблюдения, в частности, провели планетографическую оценку, но на поверхность не садились.

Первая настоящая экспедиция Лагранжа так и не вернулась.

В комнате повисла тишина. За широким окном во тьме сверкали огни города.

— И мы, — произнес, наконец, Лоренцен, — будем вторыми.

— Да. И с самого начала все шло плохо. Я расскажу вам. Вначале институт затратил три года на сбор средств, после чего последовали невероятные перемещения в администрации института. Затем началось строительство корабля — купить сразу его не удалось, детали строили в разных местах, и свозили все в одну кучу. Эта деталь непригодна, эту можно улучшить… Время строительства затягивалось, стоимость возрастала. Наконец — это тайна, но вы должны знать — был случай саботажа. Главный конвертер вышел из повиновения при первом испытании.

Практически только один человек, сохранивший хладнокровие, спас его от полного уничтожения. После этого штрафы и задержки истощили средства института, пришлось сделать еще один перерыв для их сбора. Это было нелегко: безразличие общественного мнения ко всему проекту росло с каждой неудачей.

Теперь все готово. Есть, конечно, кое-какие неполадки — сегодняшний разговор маленький пример этого, но в целом все готово. — Эйвери покачал головой. — К счастью, директор института и капитан Гамильтон, и еще кое-кто оказались достаточно упорными. Обычные люди давным-давно бросили бы все.

— Да… ведь со времени исчезновения первой экспедиции прошло лет семь? — спросил Лоренцен.

— Угу. И пять лет с начала подготовки этой.

— Кто… кто же оказался саботажником?

— Никто не знает. Может быть, какая-нибудь из фанатичных групп со своими собственными разрушительными мотивами. Теперь их так много развелось, вы знаете. Или, может быть… нет, это слишком фантастично. Я готов скорее поверить, что второй экспедиции института Лагранжа просто не везет, и надеюсь, что эта полоса невезения прошла.

— А первая экспедиция? — тихо спросил Лоренцен.

— Не знаю. Да и кто знает? Это как раз один из тех вопросов, на которые мы должны найти ответ.

Некоторое время они сидели молча. Невысказанный обмен мыслями проходил между ними:

«Похоже, что кто-то или что-то не хочет, чтобы люди попали на Трою. Но кто, почему и как?»

«Возможно, мы найдем ответ. Но хотелось бы вернуться с ним назад. А первая экспедиция — хорошо оборудованная, с не менее сильным экипажем, чем наш — не вернулась.»

Глава 3

Лоренцен вздохнул и положил листки с текстом. Он уже знал все это. Спектрографические данные об атмосфере говорили, что на планете должна быть растительность, содержащая хлорофилл. Расчеты массы и поверхностного притяжения, измерения температуры показывали и подтверждали то, что показывала карта: мир все еще захвачен ледниками, а экваториальные районы с холодным бодрящим климатом, знают и снежные бури, и цветущее лето. Мир, где люди смогут ходить без скафандров, построить себе дома, фермы и города, смогут пустить корни. Семь биллионов человек, битком набивших Солнечную систему, требовали нового места для жизни. И в последнее время Лоренцен видел, как угасала эта мечта.

Конечно же, это предвидели, но никто по-настоящему в это не верил, пока не стали возвращаться корабли, с изуродованными бортами, покрытыми межзвездной пылью, неся одну весть. В нашей Галактике плавали мириады планет, но не было ни одной, где смог бы жить человек.

Земная жизнь — это тонкое равновесие химических, физических и экологических факторов, многие из которых сформировались вследствие геологических и эволюционных случайностей, и вероятность найти мир, где человек мог бы жить в естественной среде, меньше, чем можно себе представить. Во-первых, нужна кислородная атмосфера, допустимый уровень радиации и температуры, и тяготение, не слишком маленькое, чтобы удержать атмосферу, и не слишком большое, чтобы не раздавить человеческое тело. Одно это отсеивает большинство планет: остается не более одного процента. Во-вторых, вступают в действие биологические факторы. Нужна растительность, съедобная для людей, трава, которую могли бы есть домашние животные; а трава не может расти без огромного количества других форм жизни, большинство из которых являются микроскопическими: захватывающие кислород бактерии, сапрофиты, гнилостные бактерии, а их нельзя просто переместить в новый мир, поскольку они, в свою очередь, зависят от других жизненных форм. Надо предоставить им аналогичный фон, на котором они смогли бы существовать. Миллионы лет самостоятельной эволюции производили местную жизнь, которая была либо несъедобной, либо вообще ядовитой для земных микроорганизмов.

Марс, Венера, спутники Юпитера уже колонизированы, но это потребовало огромных расходов и было узко специализированным — шахты с поселенцами, беженцами от двухсотлетней войны и тирании. Но система защитных куполов и резервуаров для выращивания пищи никогда не сможет прокормить большое количество людей, как бы вы не старались. Теперь, когда перед человечеством открылись звезды, никто не хотел жить на адской планете. В денежном отношении — ведь в конечном счете именно так определяется ценность достигнутого — это не оправдывало себя.

Несколько планет можно было колонизировать. Но там оказались болезни, к которым у человека не было иммунитета, а это означало, что погибнет не менее девяноста процентов всей колонии, прежде чем будут найдены нужные сыворотки и вакцины. (Умирающий экипаж «Магеллана», возвращающийся с Сириуса, успел передать свой трагический рапорт, прежде чем направить свой корабль к Солнцу.) Или на планете были туземцы со своей собственной технологией, не намного ниже нашей. Они бы сопротивлялись вторжению, а положение межзвездного завоевателя отвратительна. Сопоставление стоимости посылки колонистов и их оборудования (жизнь, материальные ресурсы, кровь, пот и слезы) с ожидаемыми выгодами (несколько миллионов человек получат землю, со временем они смогут торговать с Солнечной системой) было неутешительным. Завоевание было теоретически возможно, но война истощила бы человечество, большая часть которого все еще жила на грани бедности; это не устраивало империю.

Требовалось: планета земного типа, не населенная, без опасных болезней, достаточно богатая, чтобы содержать колонистов без помощи Земли.

Получили: пока что — ничего.

Лоренцен вспомнил волну возбуждения, поднявшуюся вслед за возвращением экспедиции из созвездия Геркулеса. Он тогда был еще мальчиком, это было за год до того, как он отправился в политехническую школу в Рио, но и в зимнюю аляскинскую ночь он всматривался в холодное высокомерие звезд, и со смехом отметал все преграды.

Так корабль «Да Гамма» покинул Солнечную систему. Через два года люди, безнадежно пожимая плечами, похоронили свою надежду. Убиты туземцами или микробами, проглочены внезапно расступившейся поверхностью, заморожены внезапным штормом с ледяного севера — кто знает? Кто ведает? Сейчас мало кто говорит о Новой Земле. Не публикуются больше, как прежде, утопические рассуждения о новом старте человечества; все больше и больше людей стало обращать свой взор на Землю, понимая, что это — их единственный дом и единственная надежда на все времена.

«Две ласточки не делают лето… Статистически неадекватный пример… Статистически несомненно, что где-нибудь должно быть…» Но фонды на дополнительные исследования сокращались на каждой сессии парламента. Все больше огромных межзвездных кораблей повисало во тьме около земли, в то время как их капитаны разыскивали финансирование. И когда институт Лагранжа захотел приобрести на свои средства один из таких кораблей, он не смог этого сделать: всегда находились различные причины. «Сожалею, но мы хотим сохранить его: как только найдем средства, мы попытаемся осуществить свой собственный план…», «Простите, но корабль уже сдан на прокат: через два месяца отправляется с ксенобиологической экспедицией на Тау Кита…», «Сожалею, но мы предполагаем занять его межпланетным фрахтом…», «Сожалею, но…»

И «Генри Хадсон» надо было строить с самого начала.

Египтяне плавали до Пунта и легко могли двигаться дальше; с небольшим усовершенствованием их корабли могли бы достигнуть Индии. Древние греки построили ветряную турбину, но вокруг было слишком много дешевой рабочей силы, чтобы имело смысл строить турбину на воде. Римляне печатали свои карты, но не делали этого с книгами. Арабы создали алгебру, но применили ее к теологии. Человека никогда не интересовало то, в чем он по-настоящему не нуждался. Общество должно ощутить реальную потребность в чем-то, тогда это будет сделано.

Стремление к межзвездным путешествиям умирало.

Глава 4

Солнце осталось в двух биллионах километрах позади и выглядело не больше яркой звездочки в морозном небе, когда корабль вошел в подпространство. Двигатели взвыли, поднимаясь на порог за которым наступит омега-эффект. Раздалось пронзительное жужжание — корабль и его экипаж выходили из нормального энергетического состояния; тьма и хаос, пока атомы перестраивались по недираковским матрицам. Затем наступила тишина, и абсолютно непроницаемый мрак на экранах.

Это было как бесконечное падение через ничто. Корабль не ускорялся, не вращался, ибо не было ничего, относительно чего можно было бы двигаться; на время такого путешествия корабль «выпадал» из нашей четырехмерной Вселенной.

Вес вернулся, как только внутренняя оболочка корабля стала вращаться вокруг внешней, но Лоренцен по-прежнему чувствовал себя больным: он плохо переносил состояние невесомости. Теперь оставалось только спокойно ждать в течение месяца или около того, пока они не доберутся до звезды Лагранжа.

Потянулись дни, отмеряемые часами, без каких-либо особых происшествий — люди просто ждали, зажатые в пустоте безвременья. Пятьдесят человек, космонавты и ученые, разъедаемые пустотой проходящих часов, и ломающих голову над тем, что ждет их на выходе из подпространства.

Это произошло на пятый день путешествия. Лоренцен и Тетсуо Хайдеки направлялись в главную кают-компанию. Маньчжурец был химиком-органиком: маленький, хрупкий, вежливый человек в свободном костюме, робеющий перед людьми и отлично знающий свое дело. Лоренцен думал о том, что Хайдеки соорудил между собой и остальными барьер из своих испытательных пробирок и анализаторов, но ему нравился азиат.

«А ведь я тоже делаю довольно много, чтобы оградить себя? Да, я неплохо контактирую с людьми, но глубоко в душе — боюсь их.»

— …но почему нельзя сказать, что путешествие на Лагранж занимает месяц? Ведь именно столько времени мы проведем на борту корабля? И именно столько времени пройдет для наблюдателя на Лагранже и в Солнечной системе с момента нашего вхождения в подпространство и до выхода из него.

— Не совсем, — отозвался Лоренцен. — Математика утверждает, что бессмысленно сопоставлять время в обычном и искривленном пространстве. Оно даже приблизительно не похоже на то, как мы понимаем время в классической теории относительности. В уравнениях омега-эффекта t и t' имеют совершенно различные значения; их абсолютная величина одинакова, но содержание совершенно различно. Дело в том, что в искривленном пространстве, как бы далеко мы не направлялись, пройдет одно и то же время — так как кривизна пространства имеет бесконечно огромный радиус. Бессмысленно использовать термин «скорость» в этом мире. — Он пожал плечами. — Я не претендую на исчерпывающее понимание всей теории. Не больше десяти человек, понимают ее.

— Это ваше первое межзвездное путешествие, Джон?

— М-м… да. Я раньше никогда не бывал дальше Луны.

— А я даже никогда не покидал Землю. По-моему, капитан Гамильтон да пара инженеров, единственные на борту, кто летал раньше к звездам. Как-то странно это все, — в глазах Хайдеки читалась озабоченность. — Вообще, очень много странного в этой экспедиции. Я никогда не слышал о столь пестром экипаже.

— Н-н… нет, — Лоренцен подумал, что ничего не знает об этом. Правда, на корабле уже происходили стычки, которые Эйвери не особенно успешно ликвидировал. — Но, думаю, институт знал, что делал. Все еще живы безумные предрассудки, оставшиеся со времен войны и междуцарствия. Политические фанатики, расистские фанатики, религиозные фанатики… — его голос стих.

— Я вижу, вы поддерживаете правительство Солнечной системы?

— Конечно. Мне могут не нравиться некоторые его действия, но оно умеет находить компромисс между разными группировками, если они демократичны, и подавлять сохранившиеся остатки тех, кто тянет нас обратно к анархии и тирании.

— Вы правы, — сказал Хайдеки. — Война чудовищна, мой народ знает это.

В его глазах была тьма. Лоренцен гадал: думает ли Хайдеки об империи Монгку, разрушенной Марсом, или мысли его идут еще дальше в прошлое к любимым утраченным островам Японии и к Четвертой Мировой войне, которая опустила эти острова на дно океана.

Они вошли в кают-компанию и остановились, чтобы посмотреть, кто там находится. Это была большая низкая комната, ее мебель и мягкое освещение составляли контраст с безликой металлической резкостью остальных помещений корабля, но все равно кают-компания выглядела уныло. У Института не было ни времени, ни денег, чтобы оформить ее получше. Они должны были найти время, подумал Лоренцен. В невесомости обостряются человеческие чувства, люди нуждаются в комфорте, уюте, картинах на стенах, баре и камине, полным пылающих поленьев. Им просто нужен дом.

Эйвери и Джаммас-луджиль, корабельные фанатики шахмат, нависли над доской. Мигель Фернандес, геолог из Уругвая, маленький, смуглый, энергичный молодой человек, теребил гитару; рядом сидел Джоаб Торнтон и читал свою библию, — нет, сейчас это был Мильтон, и аскетическое лицо марсианина выглядело необычно без привычного выражения экстаза. Лоренцен, на досуге занимавшийся скульптурой, подумал, что у Торнтона очень интересное лицо — из сплошных углов и морщин, — и ему захотелось слепить портрет марсианина.

Джаммас-луджиль поднял голову и увидел вновь вошедших. Он был темнокожим, коренастым, с широким лицом и курносым носом, из-под расстегнутой рубашки виднелась волосатая грудь.

— Приветствую, — весело сказал он.

— Привет, — ответил Лоренцен.

Ему нравился турок. Джаммас-луджиль прошел тяжелый жизненный путь, который оставил на нем свои отметины. Он был груб, догматичен, и не видел пользы в литературе, но в остальном был отличным специалистом. Они с Лоренценом в течение нескольких совместных вахт обсуждали политику, аналитическую философию и шансы команды академии выиграть первенство по метеорному поло в следующем году.

— Кто выигрывает?

— Боюсь, что этот недоносок.

Эйвери передвинул своего слона.

— Гарде королеве, — сказал он почти извиняющимся тоном.

— Что? А, да, да… посмотрим… — Джаммас-луджиль нахмурился. — Кажется, это будет стоить мне коня. Ладно. — Он сделал ход.

Эйвери не тронул коня, а взял ладьей пешку.

— Мат в… пять ходов, — сказал он. — Будете сопротивляться?

— Что? — Джаммас-луджиль лихорадочно изучал доску.

Пальцы Фернандеса извлекли довольно громкий аккорд.

— Видите… вот так… и так… а затем так…

— Черт побери, прекратите этот грохот! — выпалил Джаммас-луджиль. — Как я могу при этом сосредоточиться?

Фернандес вспыхнул:

— У меня столько же прав…

Джаммас-луджиль оскалился.

— Если бы вы могли играть, было бы еще ничего, — насмешливо сказал он. — Но вы тянете кота за хвост, мальчишка.

— Эй, Кемаль, полегче, — заволновался Эйвери.

Ко всеобщему удивлению Торнтон принял сторону инженера.

— Здесь должно быть место мира и спокойствия, — отрезал он. — Почему бы вам не поиграть в спальне, сеньор Фернандес?

— Там сейчас отдыхают вахтенные, они спят, — ответил уругваец. Он встал, сжимая кулаки. — И если вы думаете, что можете указывать как нам отдыхать…

Лоренцен отступил, чувствуя беспомощное замешательство, которое у него всегда вызывали споры. Он пытался сказать что-то, но язык, казалось, распух у него во рту.

Именно в этот момент появился Фридрих фон Остен. Он стоял у дальней двери, слегка покачиваясь. Всем было известно, что он протащил на борт ящик виски. Он не был алкоголиком, но на борту не было женщин, а не мог же он все время чистить свои любимые ружья. У солдата-наемника из руин Европы, даже если он окончил Солнечную академию, зарекомендовал себя в Патруле и назначен главным оружейником экспедиции, не было других интересов.

— Што шлучилось? — спросил он.

— Не ваше чертово дело! — бросил Джаммас-луджиль. Им часто приходилось работать вместе, но они не выносили друг друга. Это естественно для двух одинаково высокомерных людей.

— Тогда я делать это швой чертово дело, — фон Остен шагнул вперед, распрямив свои могучие плечи; желтая борода встала дыбом, широкое, покрытое шрамами лицо покраснело. — Так вы шмеетесь над Мигель опять?

— Я могу и сам позаботиться о себе, — довольно спокойно сказал Фернандес. — И вы, и этот пуританский святоша можете не вмешиваться.

Торнтон закусил губу.

— Я расскажу вам о святошах, — сказал он, тоже вставая.

Фернандес дико смотрел на него. Все знали, что его семья с материнской стороны была вырезана во время Себастьянского восстания столетие назад. Эйвери предупредил всех, чтобы об этом не упоминали.

— Подождите, Джоаб, — правительственный чиновник устремился к марсианину, размахивая руками. — Полегче, джентльмены, прошу вас…

— Если бы все идиоты с разжиженными алкоголем мозгами занимались только своим делом… — начал Джаммас-луджиль.

— Разве это не наш чертов дело? — закричал фон Остен. — Мы есть никудышные — вместе, я бы отдал вас хоть на один день в Патруль с его дишциплина…

«Доверьтесь ему и он скажет самую неподходящую вещь в самый неподходящий момент, — пронеслось в голове у Лоренцена. — Он совершенно прав, но от этого не становится более переносимым.»

— Послушайте… — он открыл рот, но заикание, которое всегда настигало его в моменты возбуждения, помешало продолжить.

Джаммас-луджиль сделал короткий шаг к немцу.

— Если вы выйдете со мной на минутку, мы поговорим об этом, — сказал он.

— Джентльмены! — взвыл Эйвери.

— Это кто джентльмены, они? — спросил Торнтон.

— Und du kannst auch herausgehen![396] — взревел фон Остен, поворачиваясь к нему.

— Никто не смеет оскорблять меня! — прокричал Фернандес. Его маленькое жилистое тело сжалось для нападения.

— Не вмешивайся, сынок! — сказал Джаммас-луджиль. — Это может плохо кончиться для тебя.

Фернандес издал звук, похожий на рыдание, и прыгнул к нему. Турок удивленно отпрянул. И в тот миг, когда кулак коснулся его щеки, он нанес ответный удар. Фернандес упал на спину.

Фон Остен взревел и бросился на Джаммас-луджиля.

— Скорее, — прохрипел Эйвери. — Надо разнять их!

Он почти тащил Торнтона за собой. Марсианин схватил фон Остена за талию и потянул на себя. Немец ударил его по лодыжке. Торнтон сжал губы, сдерживая крик боли, но не выпустил противника. Джаммас-луджиль стоял на месте, тяжело дыша.

— Это что еще за безобразие?

Все обернулись на этот голос. В дверях стоял капитан Гамильтон.

Это был высокий человек, крепкого телосложения, с тяжелыми чертами лица, густые седые волосы обрамляли вытянутое лицо. Он был одет с безукоризненной аккуратностью, в голубой мундир Союзного Патруля, резервистом которого являлся. Обычно тихий голос капитана стал непривычно резким, а серые глаза, как холодная сталь, пронзали всех присутствующих.

— Мне казалось, что я слышу звуки ссоры, но здесь еще и драка!

Все отодвинулись друг от друга, угрюмо поглядывая на него, но избегая встречаться с ним взглядом.

Он долго стоял неподвижно, глядя на них с нескрываемым презрением. Лоренцен попытался сжаться, исчезнуть. Но в глубине души он спрашивал себя, насколько это выражение капитана отражает его действительное мнение о них. Гамильтон был сторонником строгой дисциплины и педантом, он прошел специальную психическую подготовку, чтобы справиться со всеми страхами и комплексами, связанными с его положением. Но он не превратился в машину. В Канаде остались дети и внуки, и он увлекался садоводством; он не внушал антипатии, когда…

— У вас у всех есть университетские степени. — Теперь капитан говорил совершенно спокойно. — Вы образованные люди, ученые и технические специалисты. Мне говорили, что вы представляете интеллектуальный цвет Солнечной системы. Если это действительно так, то, да поможет вам Бог!

Ответа не последовало.

— Я полагаю, что вы знаете, что наша экспедиция опасна… — продолжал Гамильтон. — Я знаю также, что вам говорили о судьбе первой экспедиции на Трою. Она так и не вернулась. Мне кажется, на нас ложится определенная ответственность: мы должны действовать, как сплоченный отряд, чтобы выжить и победить то, что погубило первую экспедицию. Похоже, что вы этой ответственности не ощущаете. — Он нахмурился. — По-видимому, вы, ученые, также думаете, что я всего лишь пилот — только извозчик, который должен доставить вас на Трою и привезти обратно? Если вы так считаете, советую вам вновь прочесть устав экспедиции — надеюсь, вы умеете читать. Я отвечаю за безопасность всего корабля, включая ваши жизни. Да поможет мне Бог! Это означает, что я здесь хозяин. С того момента, как вы вошли в люк корабля на Земле, до вашего выхода из него снова на Земле, я здесь единственный хозяин.

Я не дам и плевка за того, кто забудет об этом и попытается ослушаться меня. Достаточно уже того, что здесь произошла ссора, а ее не должно было быть. Вы все проведете сутки в трюме — без пищи. Может, это научит вас лучшим манерам.

— Но я не… — прошептал Хайдеки.

— Вот именно, — отрезал Гамильтон. — И я хочу, чтобы каждый человек на борту считал предотвращение таких конфликтов своим долгом. Если ваши жизни и жизни ваших товарищей для вас ничего не значат, то, может быть, пустые желудки заставят вас подумать!

— Но я пытался… - закричал Эйвери.

— И не сумели. Полный провал, судя по тому, что я видел. Вы будете подвергнуты аресту за некомпетентность, мистер Эйвери. Это ваша обязанность — подавлять нарастающее напряжение в корне. А теперь — марш!

Они повиновались. Никто не сказал ни слова.

Немного позже Хайдеки в темноте трюма прошептал:

— Это несправедливо. Он думает, что он бог всемогущий?

Лоренцен пожал плечами, он очень быстро успокоился:

— Думаю, капитан должен быть таким.

— Но если он будет продолжать в том же духе, все возненавидят его!

— Я думаю, что он сам себе психолог. Может быть, он этого и добивается.

Еще позже, лежа во тьме на жесткой, узкой койке, Лоренцен размышлял о том, почему же все неправильно. Эйвери беседовал с каждым в отдельности, консультировал их, старался чтобы страх и ненависть одного не обернулись против остальных. По крайней мере, он старался. Но не смог. Некомпетентность! Может, это и есть проклятие, которое тяготеет над экспедицией Лагранжа?

Глава 5

Небо было необыкновенным.

Здесь, в центре гигантского скопления, двойная звезда пылала, как два огромных костра. Лагранж-2 сиял так же ярко, как Солнце, хотя был вдвое меньше его и был окружен сине-зеленым пламенем с сверхъестественным ореолом короны и зодиакального света. Когда этот свет проходил через фильтры, становились видны чудовищные протуберанцы по краям короны. Лагранж-2, в три раза меньше Солнца по угловому диаметру, но почти такой же по свечению, был насыщенного оранжево-красного цвета, как кусок раскаленного угля, повисший в небесах. Когда свет обеих звезд проникал через иллюминаторы в затемненные каюты, лица людей окрашивались неземными цветами, и, казалось, менялись до неузнаваемости.

Звезды сверкали так ярко, что некоторых из них можно было увидеть через дымку сияния двойной звезды Лагранжа. С противоположной, теневой стороны корабля небо казалось тяжелым черным бархатом, усеянным звездами — огромными немигающими бриллиантами, — пылающие беспорядочные мириады, толпа блеска и великолепия, которую никогда не увидят жители Земли. Было грустно осознавать, что их свет, видимый сейчас на Земле, покинул звезды, когда люди жили еще в пещерах; свет, который сейчас исходит от них, достигнет Земли в немыслимом будущем, когда там, возможно, не останется ни одного человека.

«Хадсон» кружил вокруг Трои в 4000 километрах над поверхностью планеты. Спутник Трои — Илион, выглядел вчетверо больше Луны, наблюдаемой с Земли; диск его мерцал от тонкой атмосферы, и резкие пятна морей темнели на поверхности. Маленький мир, очень старый, там нет места для колонистов, но он может быть богатым источником минералов для людей на Трое.

Планета огромным шаром висела в иллюминаторе, заполняя около половины небосвода. Хорошо была видна атмосфера вокруг нее, облака и бури, смена дня и ночи. Ледяные шапки, покрывающие треть ее поверхности, ослепительно блестели; океаны голубого цвета, на которых непрекращающиеся ветры поднимали миллионы увенчанных пеной волн, фокусировали свет одного из солнц в слепящие точки. Там были острова и один большой материк, его южный и северный конец покрывали льды, лед простирался на запад и на восток, вокруг всей планеты. Зеленая полоса по экватору по мере приближения к полюсам темнела и становилась коричневой. На ней, как серебряные нити, вились реки и блестели озера. Высокий горный хребет — смесь света и теней — пробегал через весь континент.

Полдюжины людей в корабельной обсерватории молча висели в невесомости. Мигающий свет двух солнц отражался на металлических поверхностях их приборов. Они предполагали сопоставить результаты своих наблюдений, но сейчас никто не хотел говорить; люди завороженно смотрели в иллюминаторы.

— Ну! — произнес наконец Гамильтон. — Что вы обнаружили?

— В сущности… — Лоренцен сглотнул. Пилюли от космической болезни немного помогли ему, но он все еще чувствовал слабость и мечтал о возвращении веса, о свежем воздухе. — В сущности, мы только еще раз подтвердили наблюдения астрономической экспедиции к Геркулесу. Масса планеты, размеры, атмосфера, температура… да, зелень внизу, несомненно, имеет в спектре поглощения полосу хлорофилла.

— А признаки жизни?

— О, да, но лишь немного. Видны не только растения, но и животные, довольно большие стада. Я получил хорошие фотографии. — Лоренцен покачал головой. — Однако, ни следа «Да Гамма». Мы наблюдаем уже в течение двух планетарных дней и, несомненно, заметили бы их посадочные шлюпки или остатки покинутого лагеря, но ничего нет.

— Может, они приземлились на Сестре, а тут попали в беду? — Кристофер Умфандума, африканский биолог, жестом указал на безжизненное лицо Илиона.

— Нет, — ответил Гамильтон. — Правила подобных экспедиций требуют, чтобы корабль приземлялся вначале на той планете, которая является целью экспедиции. Если по каким-либо причинам они вынуждены покинуть планету, то оставляют условный знак, хорошо видимый из космоса. Мы, конечно, и Сестру проверим, но я убежден, что катастрофа произошла на Трое. Сестра слишком типична, она похожа на Марс; в таком месте ничего не может случиться с хорошо подготовленными космонавтами.

— А другие планеты этой системы? — спросил Хайдеки. — Может быть, они…

— Нет, здесь нет других планет. Всего лишь небольшая группа астероидов в другой троянской позиции. Теория образования планет и условия стабильности их постоянных орбит запрещают появление здесь планет. Вы, очевидно, знаете, что и Младший не имеет подлинной троянской стабильности. Планета двойной звезды вообще не может ее иметь: пропорция масс компонентов двойной звезды слишком мала для этого. Квазистабильность орбиты старшего объясняется лишь влиянием массы Сестры. Правда, на шкале человеческой истории эта разница незаметна. Нет, здесь не может быть другой планеты.

— Но, возможно, — осторожно выразил предположение Эйвери, — экспедиция удачно покинула Трою и пропала на пути домой?

Гамильтон фыркнул:

— Ничего не может случиться с кораблем в подпространстве. Нет, только там, — он бросил взгляд на планету, и его глубоко посаженные глаза потемнели, — что бы ни случилось с ними, это произошло внизу на Младшем. Но почему нет следов? «Да Гамма» по-прежнему должен находиться на орбите. А на поверхности были бы видны посадочные шлюпки. Неужели они опустились в океане?

— К кому? — спросил Эйвери во внезапно наступившей тишине. — Или к чему?

— Я уже говорил, здесь нет и следа разумной жизни, — устало сказал Лоренцен. — На таком расстоянии наши телескопы разглядели бы все: от города до соломенной хижины.

— Может, они не строят хижины, — сказал Эйвери задумчиво.

— Помолчите, — приказал Гамильтон. — Вы тут вообще посторонний. Это картографическое помещение.

Хайдеки вздрогнул.

— Как-то там внизу холодно и уныло, — сказал он.

— Не совсем, — сказал Фернандес. — Вокруг экватора климат почти такой же, как на Земле в районе, скажем, Норвегии или штата Мэн. И вы можете заметить, что деревья и трава простираются до самых болот у основания ледников. Ледниковые периоды никогда не были такими безжизненными, как думают многие; во время плейстоцена Земля была полна животной жизни. Именно из-за ухудшения охоты после ледникового периода человечество вынуждено было перейти к земледелию, оседлости и встало на путь цивилизованности. Эти ледники, несомненно, отступают: я отчетливо вижу на фотографиях морены. Когда мы приземлимся и тщательно изучим обстановку, вы будете поражены, как быстро Младший развивает свои тропические районы. Эта область на экваторе насчитывает, вероятно, несколько сотен лет. С точки зрения геологии — пустяк! — Он щелкнул пальцами и улыбнулся.

— Если приземлимся, — сказал Гамильтон задумчиво. — Сколько времени потребуется вам, чтобы подготовить подробные карты, Лоренцен?

— Гм-м-м… ну, примерно неделю. Но разве мы будем так долго ждать?

— Будем. Мне нужна общая карта планеты в масштабе один к миллиону и достаточное количество карт центрального района, где мы думаем приземлиться — скажем, по пять градусов в обе стороны от экватора — в масштабе один к десяти тысячам. Напечатайте по пятьдесят копий каждой карты. Начальный меридиан проведите через северный магнитный полюс; можете послать вниз робофлайер для определения полюса.

Лоренцен тяжело вздохнул про себя. Он будет пользоваться картографической машиной, но все равно работа предстояла невеселая.

— Я возьму шлюпку и несколько человек и отправлюсь посмотреть на Сестру поближе, — продолжил Гамильтон. — Я не надеюсь что-нибудь найти, но… — Внезапно он улыбнулся. — Вы можете назвать разные особенности местности там, внизу, как вам понравится, но ради Бога не уподобляйтесь тому чилийскому картографу из экспедиции на Эпсилон Эридана-3! Его карты стали официальными, использовались более десяти лет, и только тогда обнаружилось, что на арауканском языке данные им названия звучат как непристойности!

Он похлопал астронома по плечу и выплыл из комнаты. «Неплохая шутка, — подумал Лоренцен. — Он лучший психолог, чем Эйвери; хотя Эд не такой уж беспомощный. Ему просто не хватает уверенности.»

Он решил придерживаться классической номенклатуры Геркулесовой экспедиции. Гора Олимп, гора Ида, большая река внизу — Скамандр; конечно, эти названия не окончательные. Когда придут колонисты, то это будет Старая Плешь, Кончинжангуя, Новая Нева…

Если колонисты придут.

— Давайте… гм… давайте несколько определимся, — громко сказал он, испытывая неловкость. — Кто из вас что-нибудь знает о картографии?

— Я, — неожиданно сказал Эйвери. — Я помогу вам, если хотите.

— Где вы научились этому? — спросил Фернандес.

— Это часть моего образования. Прикладная психодинамика включает картографирование личности, так что мы обязаны знать соотношение масштабов и некартезианские координаты. Я не хуже вас справлюсь с картографической машиной.

Лоренцен заморгал. Потом кивнул. Он был далек от современной науки о человеческом поведении, но несколько раз заглядывал в работы по психологии: там было больше параматематических символов, чем в астрономических трудах.

Он уцепился руками и ногами за ступеньки приставной лестницы. Эйвери говорил, что его склонность к космической болезни имеет психологические причины. Ну что ж, ему надо отвлечься от работы и холодной сияющей планеты снаружи, хотя бы на несколько минут.

— Насколько точна ваша наука? — спросил он. — Популярные статьи об этом очень туманны.

— Ну… — Эйвери почесал подбородок. Он висел в воздухе, скрестив ноги, напоминая маленького Будду. Его взгляд устремился вдаль. — Что ж, нам не требуется точность физических наук, — сказал он наконец. — На самом деле, мы ее никогда не достигнем: тут нечто вроде принципа неопределенности, связанного с взаимоотношениями между наблюдателем и наблюдаемой системой. Но результаты очень интересные.

— Например? — спросил Умфандума. — Я знаю о достижениях неврологии; это моя специальность. Но что есть человек как человек, а не как биофизический механизм?

— Практические результаты полученных знаний зависят от особенностей сферы применения, — сказал Эйвери. — Еще до Третьей Мировой войны психологи использовали теорию игр в военных разработках, а позже большие компьютеры сделали возможным теоретически рассчитывать такое сложное явление, как бизнес: это привело, в свою очередь, к более глубокому пониманию экономики. Как оказалось, теория коммуникации имеет более широкое применение; в частности к поведению человека, который рассматривается как символьное животное. С минимальными допусками это положение приняли за аксиому. Построили математическую и параматематическую систему, в которой каждый элемент, так или иначе, соответствует наблюдаемым явлениям; из этого вывели теоремы. До сих пор многие из них не нашли подтверждения, потому что начальные условия меняются постоянно, и, конечно же, очень сложно ставить эксперименты над живыми людьми. Но все же данные, которыми мы располагаем, говорят о правильности этих теорем. Это создало возможность с большой точностью предсказывать поведение широкомасштабных явлений, таких, как экономические циклы.

— А разве диктаторы не знали всего этого? — спросил Лоренцен. — У них несомненно были опытные специалисты пропаганды. Меня больше интересует как это развивается сейчас.

— Мы сейчас оперируем только современными данными, — фыркнул Эйвери. — Лишь очень немногое из достижений прошлого имеет научную ценность. К примеру, возьмем историю моей родной Северной Америки. Пропагандисты капитала и труда, создатели рекламы работали на таком примитивном уровне, на основе такой примитивной теории, что часто производили эффект, обратный желаемому. Они представляли только часть массового психологического аппарата, который вел к военному поражению. Комиссары были ослеплены своей собственной идеологией; они никогда не осмеливались выйти за рамки ее догм. Самозваные освободители были заинтересованы лишь в том, чтобы самим захватить власть; не их пропаганда влекла к ним людей, а тирания комиссаров, и вскоре они стали также непопулярны. Вояки времен междуцарствия использовали психомилитаристский анализ, да, но единственная серьезная работа была проведена в Бразилии. Позднее, в теократический период, исследования в этой области продвинулись вперед из-за угрозы со стороны империи Монгку, и тогда же впервые провели политикоматематический анализ. Но только после победы Венеры, установления временного мира на Земле и изгнания теократов из Америки, исследования в этой области двинулись дальше. Затем были окончательно сформулированы положения психодинамики и использованы для прекращения Марсо-Венерианской войны и объединения Солнечной системы — причем большую часть работы проделали миролюбивые профессора, интересующиеся только своей наукой; они по-прежнему выполняют основную часть новых исследований.

— Фью! — засмеялся Умфандума.

— Вы сказали, дорабатывают науку? — проговорил Лоренцен. — Я думал…

— О, да, работы продолжаются, все время. Но уже достигнуты значительные результаты. Контроль экономических циклов, например, наиболее эффективное размещение городов, стабилизация валюты, постепенное продвижение человечества от варварства к первой подлинно зрелой цивилизации — цивилизации, в которой каждый будет здравомыслящим. — Неуловимое выражение промелькнуло на его полном лице и в бесцветных глазах. — Это тяжелейшая работа, она займет столетия, будет множество неизбежных ошибок, помех, неудач, но тем не менее впервые в истории у нас не только благие намерения, но и пути к их осуществлению.

— Надеюсь, что так, — пробормотал Лоренцен. А про себя продолжил: «Вы не сможете выбирать психократов, не отвергая инженеров. Мне не нравится элита в любом виде, мы видели их предостаточно; при всех своих недостатках, парламентское правительство все еще остается единственно возможным выходом. Психократы при нем должны быть только советниками.

Но, когда советники пытаются стать руководителями…»

Он вздохнул и оттолкнулся от стены.

— Пошли, — сказал он. — Начнем работу.

Глава 6

Лоренцен знал, что они приближаются к незнакомой планете очень осторожно, но это было голое знание разума. Впервые в жизни он не чувствовал себя в безопасности и был близок к панике.

Когда карты были готовы, с корабля отправились четыре шлюпки — сорок человек — остальные находились на борту «Хадсона» на орбите. По пути вниз Фернандес покрылся испариной; именно он выбирал посадочную площадку, и будет виноват, если корабль опустится в болото или в район землетрясений. Но ничего не случилось.

Как раз это и настораживало — ничего не случилось. Они приземлились в нескольких километрах от Скамандры на широкой зеленой равнине, испещренной группами деревьев. Края долины скрывались в отдаленной голубой дымке. Как только отключились двигатели, на людей обрушилась тишина; трава, которую они подожгли при посадке, перестала гореть; люди через иллюминатор напряженно всматривались в залитый солнечным светом мир снаружи.

Химики и биологи оказались завалены работой. Им нужно было проделать множество тщательных анализов — воздух, почва, образцы растений, доставленные роботами. Торнтон замерил радиацию и сообщил, что она безопасна. Наружу выставили клетку с макаками-резус, оставив их на неделю. В течение этой недели никто не выходил из шлюпок. Роботы после возвращения тщательно стерилизовались во входных тамбурах. Остальным членам команды делать было нечего.

Лоренцен погрузился в чтение микрокниг, но даже Шекспир, Йенсен, и «Песня о людях Юпитера» казались ему скучными. Люди бродили без цели, перебрасываясь фразами друг с другом, зевали, спали и просыпались на следующий день с затуманенной головой. Открытых стычек на этой шлюпке не было, так как здесь находился Гамильтон; но капитан, довольно часто, яростно кричал через телесвязь на экипажи других шлюпок.

Фернандес потерял терпение и заявил Гамильтону:

— Неужели вы боитесь болезней?

— Чертовски боюсь, — подтвердил капитан. — Если эволюция на этой планете близка к земной, а похоже, так оно и есть, то здесь несомненно найдется пара микробов, способных жить в наших организмах. А я хочу вернуться домой на своих ногах. И я хочу быть уверенным, что мы не занесем какую-нибудь гадость через шлюз.

Хайдеки и его группа доложила о результатах исследования растений: они очень напоминали земные, хотя росли гуще и стволы их были значительно прочнее. Некоторые из них были ядовиты из-за большого содержания тяжелых металлов, но большинство — вполне съедобны. Человек мог бы прожить, питаясь только дикой растительностью. Требовались дальнейшие исследования, чтобы определить, какие растения следует употреблять для сбалансированной диеты.

Вскоре они попробовали есть пищу с Трои. Вкус был неописуем. Лоренцен подумал, насколько бессилен земной язык в передаче вкусовых и обонятельных ощущений — тут был привкус имбиря, корицы, чеснока. Он улыбнулся и сказал:

— Возможно, душа Эскофье вовсе не в раю; может быть, он получил специальное разрешение летать по Галактике и проверять, что можно съесть.

Торнтон нахмурился, а Лоренцен вспыхнул — но как он может извиниться за шутку? Он ничего не сказал, но каждый раз, вспоминая этот инцидент, морщился.

Гамильтон разрешил есть эту пищу только половине людей и весь следующий день наблюдал за ними.

Снова и снова появлялись животные, большинство из них маленькие. Стремительными точками мелькали они по краю выжженного пространства в густой траве. Однажды показалось стадо четвероногих, похожих на пони: у них была чешуйчатая серо-зеленая шкура, длинные волосатые ноги и безухая голова рептилии. Умфандума бранился от нетерпения, что не может поближе взглянуть на них.

— Если рептилии развились здесь так сильно, — сказал он, — то может быть, что здесь вообще нет млекопитающих.

— Рептилии в ледниковый период? — скептически спросил Фернандес. — Но не такие большие, мой друг.

— О, похоже это не совсем рептилии, но все же намного ближе к ним, чем земные млекопитающие. Здесь есть теплые и холодные сезоны, и у них, должно быть, теплая кровь и хорошо развитое сердце; но они определенно не плацентарные.

— Это еще один аргумент в пользу отсутствия здесь разумной жизни, — сказал Лоренцен. — Похоже, планета просто ждет, когда сюда придут люди.

— Да… просто ждет, — произнес Эйвери с неожиданной горечью. — Ждет шахт, городов и дорог, ждет, когда разровняют холмы и равнины наполнятся людьми. Появятся наши собаки и кошки, коровы и свиньи, и разрушат бесконечное многообразие местной жизни. Ждет пыли, смога и толчеи.

— Вы не любите человечество, Эд? — спросил Джаммас-луджиль язвительно. — Я думал ваша работа запрещает вам это.

— Я люблю человечество в положенном ему месте… на Земле, — сказал Эйвери. — Ну, ладно. — Он пожал плечами и улыбнулся. — Не обращайте внимания.

— У нас есть задание, которое надо выполнить, — сказал Гамильтон. — И в него не входит забота о последствиях.

— Многие так рассуждали, — ответил психолог. — Солдаты, палачи, ученые, создавшие атомную бомбу. Ладно… — он отвернулся и вздохнул.

Лоренцен задумался. Он помнил зеленый шум аляскинских лесов, дикую красоту лунных пиков. Мало осталось в Солнечной системе мест, где человек может побыть в одиночестве. Кажется, и Трою ждет та же участь…

Через неделю в шлюпку внесли обезьян. Умфандума внимательно осмотрел их, а потом убил и вскрыл для проведения анализов. Ему помогал Хайдеки.

— Все в норме, — доложил биолог. — Я обнаружил в крови несколько типов местных бактерий, но они совершенно безвредны и не взаимодействуют с организмом; по всей вероятности они не могут репродуцировать в химическом составе земного тела. Вы не получите от них даже легкой лихорадки.

Гамильтон кивнул седой головой.

— Хорошо, — сказал он, наконец, медленно. — Я считаю, что можно выходить.

Он вышел первым. Последовала короткая церемония поднятия флага Солнечного Союза. Лоренцен вместе с остальными стоял с обнаженной головой, ветер развевал его волосы под чужим небом. Он думал о том, что на фоне этого пустынного ландшафта, вся эта церемония была святотатством.

В течение нескольких дней все были заняты устройством лагеря, люди и роботы работали много и напряженно, почти круглосуточно. Здесь всегда было светло: от зеленого или красного солнца, или от обоих сразу, или от громадного щита Сестры, пылающего в небе вместе с невероятно блестящими звездами. Работа замедлялась из-за трения между людьми, хотя казалось странным, что они продолжают ссориться, оказавшись настолько изолированными от человечества. Но работа продвигалась. Сеть непрочных построек возникала вокруг стоявших рядом шлюпок; заработал главный генератор и добавился электрический свет; установили стерилизатор для питьевой воды; кольцо детекторов, сигналов устройств и пулеметов окружило лагерь. Поставили постройки для спальни, кают-компании, лазарета, лабораторий и механических мастерских. Металлические полуцилиндрические здания совершенно не вписывались в окружающий ландшафт.

После этого Лоренцен почувствовал себя пятым колесом в телеге. Астроному нечего было делать. Он установил телескоп, но из-за двух солнц и яркого спутника всегда было слишком светло для эффективных наблюдений. В деловой суматохе лагеря он начал тосковать по дому.

Он увязался вместе с группой, которая отправилась на аэрокаре к Скамандре, чтобы поближе взглянуть на нее и собрать образцы. Река была необычной: медленно движущаяся полоса коричневого цвета; с одного ее берега, поросшего тростником, не было видно другого. Рыбы, насекомые и растения не интересовали Лоренцена. Как дилетант в зоологии, он интересовался другими — большими животными: парафилонами, астимаксами и тетраптериусами. Охотиться было легко; по-видимому, животные раньше не встречали никого похожего на людей, их легко было подстрелить, когда они с любопытством кружили вокруг. Оружие у каждого висело на поясе, и, хотя здесь были и хищники — по ночам слышался их рев, — в общем ничто не угрожало жизни людей.

Высоких деревьев не было; низкие кустарники группами усеивали равнину. Они были невероятно прочны, топор тупился об стволы и лишь плазменный резак мог справиться с ними. Ботаники, основываясь на дендрохронологии, заключили, что возраст кустарников равняется нескольким столетиям. Пользы для людей от них не было. Человеку придется ввозить свои саженцы, чтобы получить пригодные для пиломатериалов деревья. Но список съедобных растений и животных рос очень быстро. Человек мог оказаться здесь голым и одиноким, но если бы он знал, как высекать огонь из кремня, то прожил бы вполне сносно.

Но что же случилось с людьми из экспедиции «Да Гамма»?

Это не могло быть связано с природой планеты. Если рассматривать диких животных и болезни, то во многих районах Земли человек был бы в меньшей безопасности, чем здесь. Сейчас, в теплый сезон, дни были ясными, а редкие дожди — умеренно прохладными. Зимой здесь будет снег, но это не страшно, если есть огонь и теплая одежда. Низкое содержание двуокиси углерода в воздухе означало некоторое изменение в привычном дыхании, но к этому легко было привыкнуть, оно почти не ощущалось. Освещение было непривычным — иногда зеленоватым, иногда красноватым, иногда смесью обоих цветов, создающей двойные тени и изменяющей вид местности в зависимости от освещения — но и это не было неприятным и, конечно же, не могло служить причиной сумасшествия. Здесь были ядовитые растения. У нескольких человек появилась неприятная сыпь, когда они попробовали одно из них, но вскоре все научились избегать такие растения. Местность была тихой и спокойной, тишину нарушал лишь свист ветра и шелест дождя, иногда грохотал гром, или раздавались отдаленные крики животных да шуршание крыльев в небе, и это было только облегчением после лязга цивилизации.

Итак…

Лоренцен возился со своим оборудованием, измеряя период обращения планеты и других небесных тел. В остальное время он предлагал свою помощь другим, или разговаривал с незанятыми людьми, или играл в разные игры, или просто сидел и читал. Это было вынужденное безделье, но все же он чувствовал себя виноватым. Может следует проконсультироваться у Эйвери? Психолог выглядит не таким потерянным.

Прошло двенадцать тридцатишестичасовых дней Трои. И тогда пришли чужаки.

Глава 7

Телескоп плавно перемещался по заданной программе, когда в его поле зрения попало нечто двигающееся. Сработало фотореле, и контур обратной связи направил телескоп на приближающиеся объекты. Когда они приблизились, включилась сигнализация и сирена разрезала тишину лагеря.

Фридрих фон Остен спрыгнул с койки, на которой дремал.

«Lieber Gott!»[397]

Он схватил винтовку и выбежал наружу, на ходу расстегивая кобуру с пистолетом системы «магнум». Люди выглядывали из своих убежищ, бросали работу, и торопились занять посты у огневых точек.

Фон Остен добежал до командного пункта и, балансируя на краю траншеи, поднес к глазам полевой бинокль. Их было… да… восемь, размеренной походкой приближающихся к лагерю. Они были слишком далеко, чтобы разглядеть подробности, но солнце блестело на чем-то металлическом.

Он поднял микрофон и хрипло проговорил:

— Всем занять свои позиции. Капитан Гамильтон здесь?

— Я слушаю. Я на корме шлюпки номер один. Они похожи на… разумных… или нет?

— Ja[398].

— Я думаю — похожи.

— Хорошо. Оставайтесь на месте. Держите их под прицелом, но не стреляйте без команды. Это приказ. Что бы ни случилось, не стреляйте без команды.

— Даже если они откроют огонь?

— Да.

Сирена взвыла с новой силой. Общая тревога!

Лоренцен бросился к отведенному для него месту. Лагерь был охвачен смятением, слышались крики, топот ног; пыль кружилась в воздухе и оседала на стволах оружия. Аэрокар поднялся в воздух, чтобы охватить происходящее с высоты птичьего полета. «Точнее с высоты тетраптериуса? — подумал Лоренцен. — Здесь же нет птиц. Это не наш мир.»

Он вошел в убежище. Здесь собрались люди, неопытные в военном деле, главным образом для того, чтобы не мешать. Круглое лицо Эйвери замаячило перед ним; свет Лагранжа-1, проникающий через окно, придавал ему жуткое выражение.

— Туземцы? — спросил он.

— Э… похоже на то, — Лоренцен закусил губу. — Примерно с полдюжины, идут пешком. Какого черта мы п-п-прячемся?

Из темного угла выплыло вытянутое худое лицо Торнтона.

— Нам нельзя рисковать, — сказал он. — Было бы неразумно, чтобы эти… существа… узнали наши намерения, наши силы и численность. Поэтому будьте мудры, как змеи…

— …и кротки, как голуби, — закончил Эйвери. — Но таковы ли мы? — Он покачал головой. — Человек все еще ребенок. И эта реакция… детская. Страх перед неизвестным. Несмотря на всю мощь, которой мы владеем… мы все равно боимся. Это неправильно.

— «Да Гамма» не вернулся, — сухо напомнил Торнтон.

— Я не думаю, чтобы… простые дикие туземцы, не знающие даже городов, были… причастны к этому, — сказал Эйвери.

— Но что-то же случилось, — сказал Лоренцен. Он почувствовал озноб. — У них может быть оружие — б-б-бактериологическое…

— Говорю вам — это детский страх, — голос Эйвери дрожал. — Мы все когда-нибудь умрем. Надо встретить их открыто и…

— И поговорить с ними, правда? — улыбнулся Торнтон. — Как ваш лагранжский, Эйвери?

Наступило молчание. Снаружи шум тоже затих, лагерь застыл в ожидании.

Лоренцен взглянул на свои часы. Он отсчитывал минуты: одна, десять, тридцать… время ужасно замедлилось. В кабине было жарко, душно и пыльно. Он почувствовал, как пот стекает струйками по его телу.

Прошел целый час. И, наконец, послышался условный сигнал. «Все в порядке… выходите… но будьте наготове.»

Лоренцен выскочил из убежища. Он оказался рядом с тем местом, куда подходили чужаки.

Люди стояли полукругом, с винтовками наперевес, встречая чужаков лицом к лицу; прикрывая подступы к Человечеству. Гамильтон был впереди всех. Он выпрямился во весь рост и словно окаменел, наблюдая за незнакомцами совершенно бесстрастным взглядом. Они же — смотрели на него, и прочесть выражения на их лицах было невозможно.

Лоренцен окинул их взглядом и принялся изучать детали. Он видел раньше фильмы о внеземных существах, но эти были не такими чужими, как многие из обнаруженных ранее, но все же было потрясением увидеть их прямо перед собой. Он впервые по-настоящему осознал, что человек не уникален, что он не является чем-то особым в бесконечном разнообразии живых существ.

Существа стояли на задних конечностях как люди, хотя с большим наклоном вперед, что должно быть уменьшало их потенциальные возможности; примерно метр семьдесят ростом. Тяжелый, как у кенгуру, хвост уравновешивал тело и, вероятно, служил мощным оружием ближнего боя. Руки были тонкими, почти человеческими, три пальца вместе и два больших отставлены, каждый палец имел дополнительный сустав и заканчивался острым синим когтем. Головы круглые, уши торчком, плоские черные носы, заостренные подбородки, усы над широкими черногубыми ртами и продолговатые золотистые глаза. Они выглядели как млекопитающие — по крайней мере, были покрыты гладким серым мехом, который темнел вокруг глаз, создавая иллюзию маски. Похоже все они были мужского пола, хотя Лоренцен не был в этом уверен — на чужаках была одежда: свободные блузы и мешковатые штаны, по-видимому, сотканные из растительного волокна. Обуты в некое подобие мокасин. На всех были кожаные пояса, поддерживающие разнообразные сумки, нож или топор и что-то похожее на рог с порохом; на спинах — небольшие ранцы, в руках — длинные гладкоствольные ружья, заряжающиеся с дула.

В первый момент все они выглядели одинаково; затем Лоренцен заставил себя искать индивидуальные различия в размерах, строении лица: они отличались, как и у людей.

Один из них издал какое-то гортанное мурлыканье. Когда рот его открывался, то можно было разглядеть длинные синие клыки, но зубы, казалось, были приспособлены для разных видов пищи.

Гамильтон обернулся.

— По-моему это не военный отряд, — сказал он. Его голос и низкое гудение ветра были единственными звуками, нарушавшими тишину. — Эйвери, вы — лингвист. Можете извлечь что-нибудь из их речи?

— Нет… пока. — Лицо психолога покрылось потом, голос дрожал. Лоренцен удивился, почему он так возбужден. — Они произносят отдельные слова.

— Вот, черт! — воскликнул Джаммас-луджиль. — Я даже этого не слышу. Для меня все звучит одинаково.

Заговорил другой чужак. Напрягаясь, Лоренцен уловил паузы между фонетическими группами. Он изучал в колледже курс сравнительной лингвистики, но сейчас мало что помнил из него.

— Они ведут себя, как… ну, не знаю как это назвать, — сказал Гамильтон. — Ясно, что мы для них не великие боги, спустившиеся с небес.

— Нельзя было этого ожидать. — Эйвери покачал головой. — Если они развились до уровня ручного порохового оружия, их общество должно быть довольно цивилизованным. Эти мушкеты смотрятся лучше, чем те, что были у землян во времена Ньютона.

— Но откуда они взялись? — воскликнул Фернандес. — Здесь нет городов, нет дорог, нет даже деревень. Я сомневаюсь, есть ли на всей планете хотя бы один дом!

Гамильтон пожал плечами.

— Надеюсь, мы выясним это. — Голос его стал резким: — Эйвери, вы занимаетесь только изучением их языка. Фон Остен возглавляет охрану лагеря; распределите своих людей для наблюдения за каждым из этих созданий, куда бы они ни направились в пределах лагеря. Но никаких грубых действий, пока они не попытаются сделать что-нибудь явно подозрительное, и не удерживайте их, если они захотят уйти. Остальные занимаются своими прежними делами, но держите оружие в постоянной готовности. И никому не покидать лагерь, без моего разрешения.

«Это разумно», — подумал Лоренцен. Незнакомцы выглядели миролюбивыми, но кто знает, кто знает…

Толпа медленно рассосалась. Чужаки послушно последовали за Эйвери, и один за другим покинули место встречи. Лоренцен услышал, как Фернандес пробормотал:

— Все-таки туземцы! И, к тому же, довольно высокоразвитые.

— Да, — пробубнил Джаммас-луджиль, тяжело вздохнув. — Похоже, это полный конец всей идеи колонизации.

«Который окончательно добьет звездную мечту Человечества.»

Лоренцен поспешил за Эйвери.

— Могу ли я помочь вам, Эд? — спросил он. — Я совершенно не занят.

— Вы не лингвист, Джон, — ответил психолог. — Боюсь, вы мне только помешаете.

Отказ уязвил его. Лоренцен сглотнул и настойчиво продолжил:

— Вам понадобится помощь. Кто-то должен делать записи, ну и…

Эйвери надолго задумался.

— Да, понадобится, — сказал он, наконец. — Во всяком случае, сначала.

Глава 8

Чужакам предложили спальный домик, и они с готовностью вошли в него; людей оттуда переселили в другие помещения. Туземцам показали лагерь и шлюпки, но осталось неизвестно, что они думают обо всем этом. Люди заметили, что на время сна чужаки всегда выставляли охранника. Кажется, им не понравилась столовая людей, и они пользовались своей посудой для приготовления пищи. Но все эти дни чужаки много работали с Эйвери и Лоренценом.

По-видимому, они называли себя «рорванами» — приблизительно так человек может произнести это слово. У них были и индивидуальные имена: Силиш, Янвусарран, Аласву. Указывая на предметы и демонстрируя действия, люди начали составлять элементарный словарь и перечень фонем: это был гибкий язык — около пятидесяти фонем. Интонация играла большую роль, но анализируя свои записи Эйвери решил, что язык не аналогичен китайскому.

— Я уверен, что слова в нем склоняются, — заявил он, — но не могу ухватить сути их грамматики. Возможно, что интонация связана со склонением, но… — он грустно вздохнул.

— Но почему бы не научить их английскому или испанскому? — поинтересовался Лоренцен.

— Не хочу испугать их такой трудной работой. Может быть, это только группа странников, которые случайно наткнулись на нас. В любой момент они могут уйти. Не забывайте, они могут быть кем угодно — от официальных послов, до бродяг или бандитов, или кем-нибудь еще, для чего в земном языке нет названия. Мы ничего не знаем ни о структуре их общества, ни о них лично. — Эйвери пригладил рукой редкие волосы и заглянул в блокнот. — Проклятие, этот язык не дает мне покоя.

— Позвольте мне взглянуть ваши записи, — попросил Лоренцен. — Я немного знаком со словарным анализом.

— Не сейчас, Джон. Я еще хочу привести их в порядок. Я приготовлю для вас копию.

На следующий день Лоренцена попросили отправиться на аэрокаре с экспедицией для сбора образцов. У него не было повода для отказа, поэтому изучение языка пришлось отложить. Когда он вернулся, Эйвери с кривой усмешкой протянул ему пачку листов.

— Держите, — сказал он. — Вчера, когда вас не было в лагере, я добыл еще немного информации, но она привела меня к еще большему затруднению. Значительная часть ее противоречит тому, что, мне казалось, я знаю.

Лоренцен провел над копией записи много часов и в конце концов вынужден был признать свое поражение. Названия для большинства самых важных предметов варьировались безо всяких видимых причин. Например, Сестре соответствовали слова: Орту, Оманий, Валакеш, Арбву-джангиз, Зулей и свистящий шум, не произносимый ни на одном из земных языков. К тому же казалось, что в других предложениях все эти слова приобретают совсем другое значение. И это были не синонимы. Каким-то неясным образом слово зависело от всего контекста. Кроме того, в разговоре не удавалось идентифицировать отдельные предложения.

Лоренцен с разочарованием вынужден был отказаться от дальнейших поисков. Эйвери упрямо продолжал работать, засиживаясь допоздна, чтобы обдумать полученные за день материалы. И он единственный не считал эту работу напрасной.

— Какого дьявола мы торчим здесь? — ругался Джаммас-луджиль. — Тут есть туземцы. Они настолько цивилизованы, что колонизация невозможна. Почему бы нам не отправиться домой и хорошенько выпить, а потом забыть это грязное место.

— Нам, видимо, следует завершить исследования, — мягко сказал Лоренцен.

Джаммас-луджиль вытащил замызганную старую трубку и принялся набивать ее. Его грубое темное лицо исказила насмешка.

— Исследуйте мой зад! Вы знаете так же хорошо, как и я, что это практическая экспедиция. Нам лучше потратить время на поиски другой подходящей планеты.

Лоренцен вздохнул.

— Сомневаюсь, что это возможно. Даже у нашей экспедиции были трудности с финансированием. Где же мы раздобудем средства для другой? На Земле осталось достаточно нерешенных проблем, на которые парламент всегда сможет потратить общественные фонды, вместо погони за неуловимой мечтой, а на частные денежные пожертвования далеко не уедешь.

— Вас это волнует? — спросил турок.

— О… да. Думаю, да. Но я никогда не собирался покидать Солнечную систему навсегда. — И тут Лоренцен догадался: — А для вас очень важно, Кемаль?

Инженер кивнул:

— Да. Важно. Я уже в том возрасте, когда хочется осесть где-нибудь, создать семью. Но что может человек делать в Солнечной системе? Только работать на кого-нибудь другого всю жизнь. Я хочу быть сам себе хозяином. Я думал… а, к черту! — Его голос потух, а глаза невидяще смотрели на равнину.

— Еще есть надежда, — сказал Лоренцен. — Может быть, туземцы живут под землей или где-нибудь в этом роде. Так что им будет все равно, если мы колонизируем поверхность. В этом случае они даже выиграют — торговля и тому подобное.

— Возможно. — Огонек сверкнул в глазах Джаммас-луджиля. Но затем они вновь погасли. Он сжал волосатую руку в кулак. — Но что-то же произошло с первой экспедицией! Я подозреваю, что туземцы убили их и уничтожили все следы…

— Сомневаюсь, — сказал Лоренцен, хотя в глубине души ощутил нарастающий страх. — Как они могли добраться до корабля на орбите? Как персонал мог быть настолько неосторожным, чтобы допустить это? Нет, я по-прежнему думаю, что с ними что-то случилось в космосе. Случайный метеор, какие-нибудь неполадки, или…

— Подобные вещи больше не случаются с кораблями.

— Могут случиться, если произойдет несколько маловероятных совпадений. Или… подождите, вы ведь говорили, что была попытка саботажа на «Хадсоне»?

— Была. Минутку… вы имеете ввиду…

— Я ничего не имею ввиду, Кемаль. Но дома есть группы, настроенные против самой идеи колонизации. Ресуррекционисты считают, что это противоречит воле Господа. Монархисты, коллективисты, евгенисты, все эти фанатики знают, что их крайне незначительные шансы захватить власть совсем исчезнут, если люди двинутся из системы. Там есть группа Хилтона с его псевдонаучными идеями о внеземных болезнях, вторжениях и мутациях колонистов во что-то отличное от людей и враждебное им, вы понимаете?

— Бомба, спрятанная в «Да Гамме». — Джаммас-луджиль потер подбородок. — Это было бы не слишком трудно сделать: их корабль не строился с самого начала, как наш… Конечно, трудно себе представить, как они смогли подобраться к нашему конвектору. Все наши рабочие до последнего электрика были тщательно проверены правительством на предмет саботажа. Но могло быть, могло быть…

— В этом случае… — В Лоренцене нарастало возбуждение. — В этом случае нам нечего бояться.

— Зато этим сволочам нужно бояться меня! — рука турка сжалась на винтовке.

Прошел еще один день. Встало сине-зеленое солнце, рассеялся туман, выпала роса, с металлическим блеском упав на травы. А через шесть часов поднялось красное солнце и начался полный день. Облака, подсвеченные красным и зеленым, плыли по небу, двойные тени повторяли их цвета, трава мерцала множеством оттенков, когда ее шевелил ветер. Первый солнечный закат был не очень эффектен, так как Лагранж-2 все еще сиял высоко в небе, но в конце дня возникла жуткая картина, когда все освещалось лишь огненным заревом. Парадоксально: становилось прохладно, даже холодно, когда светило только меньшее солнце, но его красный диск казался устьем огромной печи. Второй солнечный закат был, как обычно, великолепным взрывом малинового, оранжевого и красного. Затем наступила ночь со сверкающим великолепием звезд. Появилась Сестра. Один край ее диска был красным, а другой — сине-зеленым, более темный центр освещался лишь отраженным светом Трои. Показавшись над горизонтом, Сестра выглядела невероятно огромной, заполняя собой полнеба; когда она поднялась в небо, то по-прежнему оставалась такой же большой, так что человек, привыкший к Луне, не мог избавиться от ощущения, что она падает на него. Ее свет струился серебристым потоком, сверканием измороси и росы. Ночь была длинная, тихая и чужая человеку.

Ночь поглотила Лоренцена. Он бродил в холодной тишине, прислушиваясь к себе, и чувствовал зов Вселенной. Возможно, в конце концов, ему захочется вернуться сюда. Новая планета будет широко открыта для любого человека: и он сможет создать свою собственную обсерваторию на космической станции, постарается проверить собственные идеи, глядя на свою землю и понимая, что она принадлежит ему и его детям.

Но туземцы… Его настроение снова упало.

Прошел еще один день, за ним другой.

Лоренцен сидел под любимым деревом с книгой в руках, когда услышал свое имя. Он поднял голову, когда из лагерного громкоговорителя прогремел голос Гамильтона:

— …явиться к капитану.

Лоренцен встал, недоумевая, и отправился в штаб.

Гамильтон сидел за столом. Позади него стоял Эйвери, он выглядел взволнованным. Торнтон, Фернандес, Джаммас-луджиль и фон Остен уже были здесь и ждали.

— Все здесь, — спокойно сказал капитан. — Можете начинать свой доклад, мистер Эйвери.

Психолог прокашлялся.

— Я немного продвинулся вперед в рорванском языке, — сказал он. Эйвери говорил так тихо, что трудно было расслышать слова. — Не очень много: я по-прежнему не представляю себе их грамматику, а также не могу выделить элементарные языковые единицы. Но мы уже можем говорить о простых вещах. Сегодня они сказали, что хотят уйти домой. Я не совсем уверен в причине, но, думаю, что они хотят рассказать о своих открытиях.

— Они уйдут все? — спросил Торнтон.

— Да. Я предложил отвезти их по воздуху, но они отказались. Почему — не знаю. Думаю, они правильно поняли меня. Я им показал аэрокар и объяснил жестами. Но, возможно, они не доверяют нам. Они настаивают на том, чтобы идти пешком.

— Где их дом? — спросил Лоренцен.

— Где-то на западе, в горах. Это все, что я мог выяснить. Около четырех недель пути.

— Ну? — спросил фон Остен. — И што же делать нам теперь?

— Рорванцы, — медленно сказал Эйвери, — очень не хотели, чтобы мы следовали за ними по воздуху. Не знаю, почему — может быть, какое-то табу или, что вероятнее всего, они просто не доверяют нам, боятся, что мы будем бросать бомбы на их дома. Вспомните, что они знают нас так же плохо, как и мы их. Если мы попытаемся следить за ними, я думаю, что они исчезнут в горах, и мы никогда не восстановим контакт. Однако… — он подался вперед, — мне кажется, что у них нет возражений, если мы будем сопровождать их пешком. По-моему, они даже хотят этого.

— Отправиться прямо в ловушку?

— Ich danke![399]

Фон Остен встряхнул головой так, что разметались его светлые волосы.

— Не кажитесь большим ослом, чем вы есть, — сказал Джаммас-луджиль. — Они должны понимать, что оставшиеся смогут отомстить.

— Шмогут? — фон Остен вспыхнул и ударил себя в грудь для убедительности. — Как оштавшиеся ужнают об этом, ужнают, где мы?

— По радио, конечно, — нетерпеливо сказал Гамильтон. — Вы возьмете с собой портативный передатчик…

— Но если чужаки ужнают, что у наш ешть радио?

— Интересное замечание, — согласился капитан. — Есть шанс, что они никогда не слышали об этом явлении. И я не думаю, чтобы здесь им кто-нибудь об этом рассказывал. Пока что мы можем доверять им больше.

Он потер пальцем переносицу.

— Мистер Эйвери хочет отправиться с ними, и я согласен, что мы должны послать несколько человек. Возможно, это наш единственный шанс установить контакт с местным правительством, или что там у них есть. Нечего и говорить о том, как важно познакомиться с их технологией, и со всем остальным. В конце концов, они, возможно, не будут препятствовать людям селиться здесь. Мы еще этого не знаем, и наша обязанность — узнать.

Вы, джентльмены, сейчас в лагере не нужны, ваша основная работа выполнена, и поэтому, логически, вы и должны составить группу контакта. Вы будете поддерживать с лагерем постоянную радиосвязь, и, конечно, на всем пути производить наблюдения. Не думаю, что это будет легкая прогулка. Вас могут подстерегать болезни, ядовитые существа или вообще что-нибудь невообразимое. Не забывайте, где мы находимся, на Рорване может таиться смерть. Но все-таки, я думаю, все пройдет нормально. Дело это чисто добровольное, и никакого позора не будет, если кто-нибудь откажется — но я вижу все согласны?

Лоренцен не был в этом уверен. Он признался себе, что немного боится, и предпочел бы остаться в лагере. Но, что за черт — остальные же согласились.

— Конечно, — сказал он.

Позднее ему пришло в голову, что каждый боялся, что его назовут трусом. Забавное существо человек.

Глава 9

Первые три-четыре дня были настоящим мучением. Затем мускулы привыкли, и они стали проходить по сорок километров в день без особого напряжения. Это было утомительно — просто идти по прерии, которая простиралась до самого горизонта. Дождь не мешал движению; люди облачались в непромокаемые накидки, а рорванцы не обращали на него внимания. Попадались широкие реки, но достаточно мелкие, чтобы переходить их вброд, а заодно и пополнить фляги. Дальнобойные винтовки землян поражали дичь с расстояния один-два километра, а в те дни, когда не попадались животные, вокруг хватало диких растений, стебли, листья и корни которых были вполне питательны. Джаммас-луджиль, несший передатчик, каждый вечер связывался с лагерем, используя азбуку Морзе, чтобы у рорванцев не возникли подозрения. Гамильтон установил треугольником три робостанции, которые пеленговали их передачи, и таким образом всегда знал, где находится отряд. Его собственные сообщения не содержали ничего особенного и лишь уточняли детали того, что они уже обговорили.

Рорванцы пользовались своими компасами и картами, их символы легко переводились в земные, с учетом некоторых особенностей. Карты были начерчены от руки, хотя это не означало, что туземцы не знают печати; линии на карте были утонченными, словно на китайских картинках. Они были выполнены в меркаторовой проекции с характерной сеткой линий и начальным меридианом, проходящим через южный магнитный полюс, что наводило на мысль о том, что туземцы знали истинную форму своей планеты.

Лоренцен научился различать туземцев по характерным чертам. Аласву был суетливый, порывистый и чрезмерно разговорчивый; Силиш — медлительный и тяжеловесный; Янвусарран — темпераментный; Джугас казался наиболее интеллигентным, и он много работал с Эйвери. Лоренцен старался участвовать в уроках языка, но без особого успеха; они уже вышли за пределы элементарных понятий, где он мог что-нибудь ухватить, хотя Эйвери утверждал, что достигнутое взаимопонимание весьма проблематично.

— Вы должны научить меня тому, что уже знаете, Эд, — попросил астроном. — Вдруг с вами что-нибудь случится… что же мы будем делать?

— В худшем случае вы вызовете аэрокар, чтоб забрал вас, — сказал Эйвери.

— Но, черт возьми, мне интересно!

— Ладно, ладно. Я составлю для вас словарь из тех слов, в которых я уверен, но это вряд ли вам поможет.

Не помогло. Ну хорошо, он узнал, как назвать траву, дерево, звезду, ходить, бегать, стрелять. Что делать со всем этим? Эйвери просиживал вечера у костра, говоря и говоря с Джугасом; рыжеватый свет озарял его лицо и мерцал в нечеловеческих глазах чужака, их голоса поднимались и падали в мурлыканье, громыхании и свисте, их руки жестикулировали — и все это не имело для Лоренцена никакого смысла.

Фернандес взял с собой гитару, под неизбежные стоны Джаммас-луджиля, и по вечерам наигрывал на ней песни. Аласву соорудил маленькую четырехструнную арфу с резонирующими стенками, от чего получался дрожащий звук, и присоединился к Фернандесу. Вместе они производили комичное впечатление: Аласву, наигрывающий «кукарачу», и Фернандес, пытающийся подражать рорванским мелодиям. Джаммас-луджиль прихватил с собой шахматы, и постепенно Силиш уловил суть игры настолько, чтобы побороться за победу. Это было мирное дружеское путешествие.

Но Лоренцена угнетала тщетность их действий. Иногда он хотел никогда больше не оказываться на борту «Хадсона», хотел вернуться назад, на Луну, к своим инструментам и фотографическим пластинам. Да, они открыли новую расу, новую цивилизацию, но какое дело до всего этого человеку?

— Нам больше не нужны ксенографические наблюдения, — сказал он Торнтону. — Нам нужна планета.

Марсианин приподнял бровь.

— Вы действительно думаете, что эмиграция может разрешить проблему народонаселения? — спросил он. — Таким путем нельзя переселить больше нескольких миллионов человек. Скажем, сто миллионов за пятьдесят лет, челночными рейсами, которые, не забудьте, кто-то должен финансировать. Новые рождения быстро заполнят вакуум.

— Я знаю, — сказал Лоренцен. — Я слышал обо всем этом раньше. Я имею ввиду нечто другое — психологическое. Просто знание, что здесь передний край, что тут человек, прижавшись спиной к стене, может начать свой путь сначала, что любой человек получит шанс завести собственное дело — это глубоко отличается от условий в Солнечной системе. Это намного ослабит социальное угнетение — изменит отношения между людьми, заставит их повернуться друг к другу.

— Я удивлен. Не забудьте, что самые жестокие человеческие войны в истории последовали после открытия Америки и потом — после заселения планет Солнечной системы.

— Но не теперь. Человечество устало от войн. Оно нуждается в чем-то новом, более значительном.

— Оно нуждается в Боге, — сказал Торнтон с пуританской страстью. — Последние два столетия показали, как Господь наказывает забывших его людей. Они не спасутся, убежав к звездам.

Лоренцен покраснел.

— Не понимаю, почему вы всегда краснеете, когда я говорю о религии? — сказал Торнтон. — Я бы хотел обсудить этот вопрос на разумной основе, как остальные предметы.

— Мы никогда не договоримся, — проговорил Лоренцен. — Напрасная трата времени.

— Значит вы никогда не слушаете. Что ж, — Торнтон пожал плечами, — я не великий поборник всей этой колонизации, но любопытно было бы посмотреть, что из этого выйдет.

— Я уверен… я уверен, что бы ни случилось, в-в-ваш марсианский дом будет сохранен! — проговорил Лоренцен.

— Нет. Не обязательно. Господь может наказать и нас. Но мы выживем. Мы — живучий народ.

Лоренцен вынужден был признать его правоту. Соглашаетесь вы с сектантами или нет, невозможно отрицать, что они боролись за свою мечту, как герои. Они колонизировали огромную бесплодную изношенную планету и заставили ее расцвести; их батальоны, распевающие псалмы сокрушили империю Монгку и победили Венеру. Верующие, как бы они себя не называли: христиане, сионисты, коммунисты или представители сотен других религий, потрясавших историю, обладали особой жизнестойкостью. Из-за этих потрясений разумные люди не принимали их веры. Если он делал это, то переставал быть разумным.

Лоренцен взглянул на мешковатые серые фигуры рорванцев. Какие мечты скрываются в этих нечеловеческих черепах? За что они смогли бы раболепствовать, убивать, обманывать и умирать?

За свою планету?

Глава 10

Мигель Фернандес родился в провинции Латинской Америки, известной под названием Уругвай. Его семья была древней и богатой, и Мигель был одним из тех немногих, кто никогда не голодал. В его жизни были книги, музыка, театры, яхты, лошади; он играл в поло за свой континент в мировых первенствах и переплыл на яхте Атлантический океан. Он же проделал большую стратографическую работу на Луне и на Венере, веселился со множеством друзей, любил много женщин и отправился к звездам с песней.

Он умер на Трое.

Это произошло до ужаса быстро. После двухнедельного пути по прерии, группа достигла местности, откуда начался медленный подъем к тусклым голубым очертаниям гор, возвышающимся на горизонте. Это была земля высоких жестких трав, тонких деревьев, холодных быстрых рек; постоянно дул ветер, а в небе кружили птицы. Продвижение замедлилось, так как рорванцы петляли, отыскивая пологие склоны, но, тем не менее, в день проходили около тридцати километров. Эйвери сказал, что спрашивал, долго ли им еще идти, но не понял ответа.

Отряд растянулся цепочкой среди разбросанных валунов. Вокруг все было полно жизни: тетраптеры ловили порывы ветра всеми четырьмя крыльями, потревоженные маленькие зверьки отскакивали в сторону, стада рогатых рептилий останавливались в отдалении и смотрели на путешественников немигающими глазами. Лоренцен шел впереди рядом с Аласву, пытаясь пополнить свой рорванский словарь названиями новых объектов. Он увидел маленькое ярко-раскрашенное животное на склоне, что-то вроде крупной ящерицы, и указал на него.

— Воланзу, — сказал рорванец. Благодаря практике, Лоренцен научился различать отдельные фразы; раньше все они для него звучали одинаково.

— Нет, — астроному казалось странным, что Эйвери еще не знал слов «да» и «нет». Может быть, язык рорванцев не содержал этих понятий. Однако «нет» он сказал по-английски. — Я знаю это слово, оно обозначает «камень». А я имею ввиду эту ящерицу.

Лоренцен подошел ближе к животному и указал на него вновь. Двойное солнце ярко отражалось в его переливающейся чешуе.

Аласву колебался.

— Шинарран, — сказал он, наконец, вглядевшись получше. Лоренцен записал это слово в блокнот и двинулся дальше.

Через минуту он услышал крик Фернандеса.

Он обернулся. Геолог уже падал, и Лоренцен увидел, что ящерица вцепилась ему в ногу.

— Вот дьявол!..

Он побежал обратно, вскарабкался на скалу и успел увидеть, как Торнтон схватил ящерицу за шею, бросил на землю и раздавил ей голову сапогом.

Все столпились вокруг Фернандеса. Он смотрел на них глазами, полными боли.

— Hace frio…[400]

Торнтон разрезал штанину, и они увидели след укуса и пурпурный круг вокруг него.

— Яд! Быстрее аптечку первой помощи! — выкрикнул марсианин.

— Вот. — Эйвери мягко отстранил Торнтона и склонился над Фернандесом. Как психолог, он был знаком с медициной. Его нож сверкнул, разрезая плоть.

Фернандес задыхался.

— Я не могу дышать… Madre de Dios[401], я не могу дышать…

Эйвери хотел прижаться ртом к ране, но затем выпрямился.

— Нет смысла высасывать, уже добралось до груди. — Голос его был тусклым.

Рорванцы беспомощно толпились вокруг, глядя так, будто хотели что-нибудь сделать, но не знали что. Глаза Фернандеса закатились, и они увидели, что его грудь перестала вздыматься.

— Паралич дыхания. Надо делать искусственное… — Джаммас-луджиль взял руки уругвайца в свои огромные лапы.

— Нет. — Эйвери щупал его пульс. — Бесполезно. Сердце остановилось.

Лоренцен стоял очень тихо. Он никогда раньше не видел умирающих. В этой картине не было ничего величественного. Фернандес лежал, нелепо свернувшись, лицо его покрылось пятнами, маленькая струйка слюны стекала изо рта. Ветер прорвался между людьми и взъерошил ему волосы. Смерть — непривлекательное зрелище.

— Вызываю лагерь. — Джаммас-луджиль стащил рацию со спины. — Ради бога, вызываю лагерь. У них есть средства оживления.

— Не для этого яда, — сказал Эйвери. — Пахнет как синильная кислота. А скорость действия! Боже мой! Он должно быть поразил уже всю кровеносную систему.

Они долго стояли молча.

Джаммас-луджиль вызвал Гамильтона и доложил о случившемся. Капитан застонал.

— Бедный маленький дьявол! Нет, бесполезно везти его в лагерь.

Ответ капитана пришел в виде точек и тире. Рорванцы смотрели, выражение их лиц было непонятно. Может, они считали это ритуалом — люди разговаривают со своим богом.

— Спросите его, что нам делать, — сказал Эйвери. — Скажите, что рорванцы собираются продолжать путь, и я хочу идти вместе с ними.

Пришел ответ:

— Похороните геолога и поставьте опознавательный знак. Не думаю, чтобы в этих обстоятельствах следовало считаться с его религией. Кто-нибудь из вас хочет вернуться в лагерь? Кар готов… Нет? Хорошо. Тогда идите дальше и, ради любви всех людей, будьте осторожнее.

Потребовалось немало времени, прежде чем удалось выкопать могилу теми инструментами, которые были у них с собой. Рорванцы помогали, а потом принесли кучу обломков, чтобы образовать могильный холм. Эйвери взглянул на Торнтона.

— Не скажете ли несколько слов? — очень мягко спросил он.

— Если хотите, — ответил марсианин. — Он был не моей веры, вы знаете, а здесь нет людей исповедующих его религию. Поэтому я просто скажу, что он был хорошим человеком.

Не лицемерно ли это, размышлял Лоренцен. Торнтон, для которого Фернандес был папистом; проклинавший его за шумливость, Джаммас-луджиль; фон Остен, называвший его размазней и глупцом; Эйвери, для которого Фернандес был лишним поводом для беспокойства; он сам, никогда не сближавшийся с этим человеком; даже рорванцы — все стояли вокруг могилы, молчаливо сознавая чувство утраты. Есть ли в этом смысл, или это признание, благоговение перед вульгарной предопределенностью всей жизни? Они больше ничего не могли сделать для мертвого под этими скалами; хотели ли они сделать больше, когда он жил?

Когда все закончилось, было уже слишком поздно пускаться в путь. Они собрали сухие ветки, траву для костра и молча поужинали.

Джугас и Эйвери начали свои лингвистические занятия; фон Остен угрюмо свернулся и уснул; Торнтон читал библию в тусклом свете костра; остальные рорванцы шепотом переговаривались друг с другом. Костер громко трещал. За освещенным кругом виднелась залитая лунным светом земля, ветер свистел в ветвях деревьев. Тут и там в темноте раздавались крики животных. Это была не земная ночь — люди никогда не знали такой ночи, не знали такого холодного звездного неба с двойным полукругом — созвездием, не слышали таких звуков. Долог путь домой, долго придется блуждать душе Мигеля Фернандеса, пока она доберется до зеленых долин Земли.

Лоренцен почти бессознательно бормотал слова древней погребальной песни и смотрел на смутно вырисовывавшийся, красноватый от костра, могильный холмик. Свет и тень ткали свои узоры на нем, и, казалось, напоминали, что тот, кто лежит под камнями, слишком любил жизнь, чтобы успокоиться сейчас.

(И на севере лежит вечная зима, и луна льет ледяной дождь на сверкающий снег, и далекие холодные звезды висят над мерцающим ледником, покрываясь сверхъестественной бледностью утренней зари.)

(Что можем мы когда-либо дать друг другу, какую помощь и любовь, в этой долгой ночи человека? Что можем мы когда-нибудь дать друг другу?)

Подошел Джаммас-луджиль и тяжело опустился рядом с ним.

— Один уже под землей, — пробормотал он. Колеблющийся свет озарил резкие черты его лица. — Сколько будет еще?

— Это один из тех случаев, от которых предостерегал Гамильтон, — сказал Лоренцен. — Не землетрясения и чудовища, не большеголовые спруты, а змеи, микробы и ядовитые растения. И он был прав.

— Существо с цианидом в пасти, что за метаболизм у него? У него не может быть кровь, как у нас. — Инженер поежился. — Холодно сегодня.

— Их можно избегать, — сказал Лоренцен. — Если больше опасаться нечего, тогда еще неплохо.

— О, конечно, конечно. Я бывал в переделках и похуже. Но тут все произошло дьявольски быстро. Вы ведь тоже едва не дотронулись до нее. Я видел.

— Да… — Лоренцен почувствовал озноб при этой мысли.

Только сейчас он вспомнил: Аласву не предупредил его.

Лоренцен взял себя в руки и прокрутил в уме всю последовательность событий, не упуская ни одной мелочи. Рорванец Аласву не оттащил его от ядовитой ящерицы.

Он посмотрел сквозь пламя костра на маленькую группу туземцев. Они сидели в тени, только глаза сверкали во тьме. О чем они думали? Что они готовили для пришельцев со звезд?

Он хотел поговорить с Эйвери… нет, пока не нужно. Возможно, это случайность. Может быть, эти ящерицы редки, может, эта группа рорванцев никогда не видела их раньше? Аласву сам был в нескольких сантиметрах от ее пасти. Туземцы не могут быть так глупы, чтобы думать, им удастся обставить убийство всех людей как несчастные случаи!

Но «Да Гамма» ведь так и не вернулся домой.

Лоренцен расправил плечи. Он устал, возбужден, его подозрения ребяческие, и он знал, что Эйвери их так и воспримет.

Если же он расскажет фон Остену, немец захочет расстрелять рорванцев на месте. Джаммас-луджиль и Торнтон… может быть, но не сейчас, сначала он подумает и накопит фактов, прежде чем выставлять себя на посмешище.

Он посмотрел в темноту на запад. Они шли туда, в горы, в каньоны и ущелья, где на узких скользких тропах могло случиться всякое. И они не могут повернуть назад, хотя не представляют, что ждет их впереди.

Глава 11

Местность быстро поднималась, и вскоре они уже пробирались через путаницу скалистых холмов, среди огромных зарослей кустарников, через журчащие реки, чья холодная вода кусала их за ноги, словно зубами. Идти за рорванцами трудно: их легкие фигуры быстро передвигались по неровной местности. Лоренцена еле поспевал за ними, из-за учащенного дыхания в горле было сухо.

Однажды вечером, через неделю после того, как умер Фернандес, Гамильтон спросил по радио: «Что творится с вашими проводниками? Вы вновь свернули севернее. Почему они не ведут вас прямо домой?»

Джаммас-луджиль удивился, но передал вопрос Эйвери.

— Спросите одного из этих волосатых уродов. Я уже болен от ходьбы.

— Я уже спрашивал, — сказал психолог. — Я разве вам не говорил? Но ответ относится к совершенно непонятным, непереводимым фразам языка. У меня создалось впечатление, что впереди опасная территория, и мы должны ее обогнуть…

Джаммас-луджиль передал ответ Гамильтону, который закончил разговор щелчком, соответствующим ворчанию. Турок вздохнул:

— Мы ничего не можем с этим сделать.

Торнтон хмыкнул.

— Возможно, они хотят сделать нас кривоногими, чтобы мы стали беспомощными, — предположил он.

Фон Остен сжал винтовку в руках.

— Они поведут нас прямо или…

— Спокойнее. — Эйвери придержал его руку. — Я боюсь, что мы ничего не сможем сделать. Ведь они проводники.

Лоренцен нахмурился. Все это выглядело неправильно. Положение все больше и больше казалось ему сомнительным.

Он достал карту территории, сделанную с помощью аэрофотосъемки, и долгое время изучал ее. Насколько он мог видеть, в той местности, которую они избегали, не было ничего враждебного и необычного. Конечно, там могли быть враждебные племена или еще что-нибудь, но…

На каждый вопрос, который он мог бы задать, был ответ. Но все эти ответы были слишком конкретны и не давали цельной картины. Хорошо, получается, что рорванцы не знали, что ящерица ядовитая. Но почему они не знали об этом? Любое опасное животное имеет очень широкую зону распространения — не могли же рорванцы прийти настолько издалека, чтобы эта территория была им неизвестна… Да, туземный язык может быть исключительно трудным, но, черт возьми! — общество, владеющее технологией, которой, кажется, владели рорванцы, должно оперировать доступными терминами и понятиями. Когда западная наука проникла на восток, китайцы говорили на французском или английском: их собственный язык был для этого неподходящим. Но язык рорванцев казался по структуре похожим на индоевропейские языки, и у Эйвери не должно было возникнуть тех трудностей, о которых он все время говорил…

Тем не менее, он подолгу говорит с Джугасом по вечерам. Эйвери утверждал, что это уроки языка, но…

Допустим, что это не так.

Лоренцен сидел тихо, чтобы позволить этой мысли проникнуть в его сознание. Он хотел было отвергнуть ее, ему нравился Эйвери, и на этой Новой Земле было так мало того, чему можно было бы доверять, а если они еще перестанут доверять друг другу… Нет, вероятно, он становится параноиком.

Однако оставался «Да Гамма», огромный, повисший в пространстве вопросительный знак…

Он лежал в своем спальном мешке, чувствуя жесткую землю под собой, слушая шум ветра и журчание ручья, и крик какого-то незнакомого животного. Тело его устало, но в мозгу шевелились несколько вопросов, которые не давали ему уснуть.

Что случилось с первой экспедицией? Кто пытался саботировать вторую? Почему произошло так много помех и задержек, прежде чем она смогла стартовать? Почему Эйвери оказался не в состоянии сделать участников экспедиции слаженной командой? Такой разношерстный состав (почему?) — это слишком явная ошибка для психолога. Почему рорванцы единственные млекопитающие, встретившиеся им здесь до сих пор? Почему не видно никаких следов их деятельности с воздуха? Почему у них такой недоступный для понимания язык? Если нет, почему Эйвери лжет? Почему рорванцы не сумели распознать опасность, которая им должна быть также хорошо известна, как нам кобра на Земле? Их метаболизм сходен с человеческим, поэтому и для них ящерицы представляют угрозу. Почему они вдвое удлинили путь домой? Почему, почему, почему?

На каждый вопрос должен быть свой ответ, либо прямо данный Эйвери, либо предполагаемый как правдоподобная гипотеза. Но взятые целиком, они нарушали принцип Оккама: каждое объяснение отвергало остальные, вызывало новую гипотезу, противоречащую остальным. Было ли что-то объединяющее в этих фактах? Или все это лишь случайное стечение обстоятельств?

Силиш караулил, описывая круги вокруг затухающего костра. Он мелькал бесшумной тенью, только отблеск света в глазах и на мушкете выдавал его. Вновь и вновь поглядывал он на спящих — о чем он думал? Что планировал? Он мог охотиться, петь и играть в шахматы с людьми, но они были более чужды ему, чем бактерии в его крови. Был ли способен он ощутить родство с людьми, или же принадлежал к тем чудовищам, что проглотили первый корабль и готовились уничтожить людей из второго?

Эйвери не мог лгать. Он был правдивым и дружелюбным парнем. Психолог должен быть более умным, но, возможно, он никогда не имел дела с гуманоидами из других миров. Может, рорванцы обманули его для каких-то своих целей? Или подкупили? Но чем можно было его подкупить?

Лоренцен заворочался, пытаясь уснуть. Но сон не шел к нему. Слишком о многом нужно было подумать, слишком многого опасаться.

Наконец, пришло решение. Он не может никому рассказать о своих подозрениях, пока еще не может, в их отряде нельзя уединиться с кем-нибудь. И нельзя говорить: возможно, рорванцы немного усвоили английский. И, в конце концов, у него не было никаких доказательств, только подозрения.

«Успокойся, возьми себя в руки и не суетись.»

Но у него есть начало рорванского словаря. Предположим, что он, никому не говоря, попытается изучить его получше. Можно сделать математический анализ записей — до сих пор он его не делал, ограничиваясь лишь запоминанием слов. Но если вы уверены, что изучаемый вами язык ненамного отличается по строению от индоевропейских языков, то, внимательно вслушиваясь в разговоры, вы можете узнавать знакомые слова и пытаться определить систему склонения и спряжения, а новые слова будут ясны по контексту. Будет нелегко, на это потребуется время, но это сделать реально. Многие слова можно будет узнавать просто спрашивая, если вопросы не вызовут подозрений.

Наконец он смог задремать.

Глава 12

— Я говорю — это есть убийство!

Подвывающий ветер глушил слова фон Остена, не давая им пробиться дальше всклокоченной бороды. Немец топнул замерзшей ногой, и скала гулко ответила ему.

Вокруг него и Торнтона скалы круто вздымались вверх, их острые белые вершины резко вырисовывались на фоне голубого неба, их нижние склоны обрывались во тьму ущелий, где стремительно неслись горные реки. Местность за последние несколько дней сильно повысилась, огромная каменная гряда гор тянулась от равнины до моря. Просыпаясь по утрам, путешественники обнаруживали тонкий слой снега на обнаженной земле, их дыхание с белым паром вырывалось из ноздрей. Охота была бедной, и уже несколько дней у них почти не было еды. Продвижение вперед замедлилось из-за бесконечных подъемов и спусков по скалам, острым, как лезвие ножа. Договорились остановиться лагерем на несколько дней, чтобы заготовить достаточно пищи для последнего участка пути.

Торнтон взвесил ружье в руке и спокойно встретил взгляд немца.

— Рорванцы не могли знать, что ящерица обязательно встретится нам на пути, — сказал он.

— Нет, но это был для них шанс избавиться от один из нас. — Фон Остен расправил плечи под тесноватым для него комбинезоном. — Здесь много всякого, которое не дает быть нам всегда вместе. Что-то неправильно в этих туземцах, мы должны стрелять их всех, кроме один, и достать из него правду.

— У них очень трудный язык, — сухо сказал Торнтон.

— Язык, ха! Они просто не хотят, чтобы мы разговаривать с ними. Нет такой сложный язык, как говорят нам. Когда они не хотят отвечать на вопрос, они просто говорить придурку Эйвери «Versteh nicht»[402], или какой-нибудь ерунда, а он думает — это новый вещь их языка. Нет, они заговорят понятно, если только мы заставить их.

Фон Остен наклонился и стукнул в костлявую грудь Торнтона.

— А почему они ведут нас такой странный путем? Я смотрел на наш карту. Было гораздо быстрей и легче свернуть на юг и потом идти вдоль берега. Я думаю, что этот разговор об опасный территория — есть пустая болтовня. Я думаю они просто запутывать следы.

Торнтон пожал плечами.

— Откровенно говоря, я подозреваю то же самое. Но почему вы обратились именно ко мне?

— Только вам я могу доверять. Эйвери есть глуп, Лоренцен — слабак, Джаммас-луджиль откажется помочь только потому, что это моя идея. Вы и я можем что-нибудь сделать, может быть.

— Гм… — Торнтон потер подбородок: небритая борода неприятно покалывала. — Может быть, я смог бы вам помочь, но я не хочу вмешиваться. Вполне вероятно, что рорванцы намерены убить нас. Это самый легкий путь отвратить людей от их планеты. Если «Хадсон» также не вернется, третьей экспедиции, по всей вероятности, не будет. Наверное, на это и рассчитывают туземцы, но не забудьте, что им нужно уничтожить и основной лагерь, а там из-за нашего исчезновения встревожатся вдвойне. А как исчезнет космический корабль? Как они добрались до «Да Гамма»? Ведь он до сих пор должен был находиться на орбите, даже если им удалось уничтожить всех высадившихся из него людей…

Фон Остен нахмурился.

— Я думаю, у них есть оружие, которое они не показывать нам. Может быть, космические корабли.

— Почему же их воины вооружены длинноствольными ружьями? Не будьте идиотом!

Загорелое лицо немца покраснело. Помолчав, он спокойно сказал:

— Пожалуйста, придержите свой язык. Я хочу действовать вместе с вами, но если вы не уметь держать себя в руках… Вы никогда не думать, что мушкеты это часть игры? Если мы будем думать, что у них ничего нет лучше, то не будем их бояться.

Торнтон свистнул.

— Во имя великого Иеговы!.. — он быстро повернулся. — Идемте, мы должны охотиться.

— Но моя идея?

— Я хочу подумать о ней. Я дам вам знать.

Они продолжили свой путь, осторожно пробираясь среди выступающих скал. Часто останавливались и осматривали корявую местность в бинокль. Сухой снег скользил по острым склонам, но нигде не было и признаков жизни. Торнтон чувствовал голодные спазмы в желудке, которые неосознанно подавлял. Ему не пристало жаловаться на отсутствие мяса.

Если рорванцы не так примитивны, как стараются казаться, то сразу же возникает масса самых дурных предположений. Если они близки к межпланетному уровню технологии, то способны были обнаружить «Хадсон» при его приближении; к тому же на своей экваториальной орбите он неоднократно пересекал диски Сестры и солнц, даже в маленький телескоп его легко было заметить. Даже если рорванцы находятся на уровне порохового оружия, у них могут быть телескопы. Но что, если они шагнули дальше и теперь живут под землей, синтезируя себе пищу; такой способ существования вполне мог возникнуть в период атомных войн. Тогда туземцы могут уничтожить и лагерь, и корабль парой ракет дальнего действия… Почему же они не сделали этого до сих пор? Может быть, вначале хотят узнать как можно больше, в этом случае, прикинуться примитивными дикарями — лучший способ избежать подозрений.

Торнтон покачал головой. Все-таки и это не объясняло всего, оставалось по-прежнему много неясного. Но вполне возможно, что фон Остен прав. А в таком случае — что делать? Одной автоматической винтовкой можно быстро перебить всех рорванцев в лагере; может, оставить одного для допроса. Комиссары научили человечество, как добывать сведения у существа, способного испытывать боль. Сообщение в лагерь, срочная эвакуация всего персонала на «Хадсон» и, — в глубокий космос. А что дальше? Троя по-прежнему останется загадкой. Он не сможет увидеть, как Солнечный патруль осуществляет карательную операцию, однако она произойдет. От нее нельзя отказаться, так или иначе, в один прекрасный день рорванцы обрушатся с неба на Землю.

Эйвери будет взывать к небесам, заявляя, что совершено неспровоцированное убийство; он несомненно обвинит их в уголовном преступлении, когда они вернутся к Солнцу. Лоренцен, хотя и неохотно, отвернется от него. Джаммас-луджиль займет неопределенную позицию… А как Гамильтон? Капитан может оставить их в качестве наказания здесь: никакие чувства не остановят этого человека при исполнении долга.

«У меня тоже есть долг. Тяжела дорога к тебе, о Господи!»

Может, лучше не останавливаться перед мятежом и уничтожить всех людей, кто не поддержит его. А это, несомненно, будет означать суд по возвращении к Солнцу, тюрьму, психическое изменение структуры мозга… Жена и дети Торнтона будут плакать одни в своем доме на Марсе и с еще большей гордостью держаться перед соседями.

Но рорванцы не люди. Священники Ноя сомневаются, есть ли у чужаков душа; в любом случае они язычники…

Торнтон предполагал, какую мучительную борьбу с самим собой придется выдержать до того, как он примет решение. Но он знал, что решение обязательно будет.

— Там! Смотрите там!

Он направил полевой бинокль в направлении, куда указывал фон Остен. Высоко над ними, перегнувшись через край обрыва, на них смотрела рогатая голова — добыча!

Два выстрела раздались одновременно. Животное вскрикнуло и исчезло. Торнтон бросился бежать, отчаянно перепрыгивая через камни и балансируя на краю обрыва. Ледяной воздух обжигал его легкие, но он должен был схватить животное прежде чем оно скроется.

Верхний край обрыва навис над ним. Торнтон карабкался, крепко цепляясь за скалы. Фон Остен шумно дышал рядом, выискивая точки опоры. Все равно, что взбираешься на высокий забор. Они достигли вершины.

И провалились!

Это произошло слишком быстро. Торнтон не понял, что случилось, он лишь ощутил падение, что-то острое резануло его по спине и рассекло кожу, он услышал свист воздуха и скрежет скал, затем грохот и тьма.

Он медленно приходил в себя, долгое время ощущая лишь боль. Потом зрение прояснилось, Торнтон сел, обхватив руками голову, которая, казалось, разламывалась на части.

— Фон Остен, — простонал он.

Немец был уже на ногах.

— Вы в порядке? — спросил он. В его голосе не было озабоченности, он уже осмотрел марсианина, когда тот был без сознания, и не нашел серьезных повреждений.

Торнтон ощупал себя. На спине была длинная царапина, голова болела, из носа шла кровь, на теле было множество синяков, но сколько — он не мог сосчитать.

— Да, кажется, в порядке.

Фон Остен помог ему подняться.

— Это есть проклятие над планетой, — прорычал он. — Здесь все только для убийства людей. Я думать, мы здесь пойманы.

Торнтон осмотрелся. Склон, по которому они скатились, был одной из стен ямы, около шести метров глубиной и четырех шириной; животное, в которое они стреляли, должно было находиться с другой стороны. Стены ямы были почти отвесными, сглаженными за столетия ветрами, морозом и тающим снегом, а маленькое отверстие на дне ямы, очевидно, служило для отвода воды.

Он прошелся вдоль стен, осматривая края ловушки. Фон Остен, пострадавший меньше, предпринял несколько яростных попыток выкарабкаться, но, вскоре бросил это занятие. Без соответствующего оборудования ничего нельзя было сделать.

— Еще два очка плюс рорванцам, — сказал он хрипло.

— Они не могли знать…

— Они приводить нас в этот опасный страна. И могут использовать здесь любую возможность. Gott in Himmel![403] — Фон Остен погрозил небу кулаком.

— Не упоминайте имя Господа всуе, — Торнтон опустился на колени и стал молиться. Он не просил о помощи: и жизнь, и смерть — все в воле Господа. Окончив молитву, он почувствовал себя спокойнее.

— Остальные будут искать нас, если мы не вернемся к вечеру, — сказал он. — Они приблизительно знают, куда мы пошли.

— Ja, но это чертовски большая территория для поиска, а мы не выдержим долго на такой холод. — Фон Остен обхватил себя руками и поежился.

— Будем стрелять время от времени; может, нам удастся вызвать снежный обвал. Но пока мы можем только ждать, никто не пойдет сюда в ближайшее время. Вскройте, пожалуйста, пакет первой помощи и помогите мне.

Больше делать было нечего, оставалось — ждать.

Когда зашло голубое солнце, стало холоднее. Тени начали заполнять яму, воздух стал похож на густую жидкость. Внизу не было ветра, но люди слышали его пронзительный холодный свист наверху, над ямой. Они пытались двигаться, чтобы согреться, но у них уже не было сил.

После захода второго солнца они прижались друг к другу в бездне тьмы под резким золотым светом звезд. Время от времени они начинали дремать и просыпались от холода. Сознание почти что покинуло их, время тянулось медленно, и их всю ночь преследовали галлюцинации. Однажды Торнтону послышалось, что кто-то зовет его, и он мгновенно проснулся. Голос звучал глухо где-то внизу, он обвинял марсианина в грехах, и Торнтон понял, что это слуховая галлюцинация.

Долгая ночь кончилась. Когда первые лучи солнца озарили узкий край неба над их головами, люди очень удивились тому, что еще живы.

Вновь и вновь они брали в окоченевшие руки ружья и стреляли в воздух. Эхо отдавалось вокруг, и Торнтон с трудом припоминал топографию окружающей местности. Трудно было об этом думать, но он понял, что окружающие скалы не дают звуку распространяться далеко. Их никогда не найдут, их кости будут лежать здесь, пока свет двойной звезды не превратится в пыль.

Взошло первое солнце. Они не видели его, однако оно растопило ночной иней, и дюжина холодных ручейков побежала в яму. Фон Остен оттирал отмороженный палец, стараясь вернуть его к жизни. Торнтон хотел помолиться, но слова молитвы не шли на ум. Как будто Бог проклял его.

Солнечный свет проник на дно ямы, когда появились рорванцы. Торнтон увидел, как они смотрят через край ямы. Вначале он их не узнал: его мозг был затуманен. Затем пришло понимание, и он с усилием очнулся от забытья.

Фон Остен выкрикнул проклятие и схватился за ружье.

— Morderische Hund![404]

Торнтон вовремя пригнул его винтовку к земле.

— Идиот! Они пришли вытащить нас.

— Вытащить? Они пришли смотреть, как мы умирать.

— Чего мы добьемся, если будем стрелять в них? Отдайте мне винтовку, вы, дьявол! — Они вяло боролись. Трое рорванцев, стоя на краю ямы, смотрели на них. Ветер раздувал их мех, но лица-маски были совершенно невыразительными. И они молчали.

Торнтон отобрал у немца оружие и посмотрел вверх. Там не было никого. Словно холодная рука сжала его сердце. Так просто, так легко. Если рорванцы хотят всех убить, то этих двоих уже можно считать мертвыми. Они просто скажут, что не нашли следов пропавших.

Так легко, так легко… все смешалось в голове у Торнтона.

— Господь Великий Всемогущий, — прошептал он сквозь зубы, — уничтожь их! Смети с лица земли!

А что-то в глубине его души хохотало и кричало, что может Всевышний устал от людей, что может это новые избранные люди, которые изгонят грешное человечество прямо в ад.

Он чувствовал в себе смерть, он был обречен замерзнуть и умереть здесь, в тридцати тысячах световых лет от дома, и Бог отвернул свое лицо от Джоаба Торнтона. Он склонил голову, чувствуя слезы на глазах.

— Да будет воля твоя.

Вскоре вновь появились рорванцы. Они принесли веревку, и один из них обвязал себя ею, а другой стал опускать его вниз, чтобы вытащить людей…

Глава 13

За перевалом начинался крутой спуск, утесы обрывались в отдаленное сверкающее море. Это напоминало Лоренцену часть калифорнийского побережья — суровая красота гор, травы, кусты и низкие темнолистные деревья вдоль их склонов, широкий белый берег далеко внизу. Но эти горы были выше и круче. Он вспомнил слова Фернандеса о том, что ледниковый период на Трое наступил вслед за недавним периодом тектонической активности. Огромный спутник, вероятно, делает процесс диастрофизма более быстрым, чем на Земле. Лоренцен подумал о маленьком геологе и о его могиле. Ему не хватало Мигеля.

Хорошо, что спасли Торнтона и фон Остена. Он запомнил долгий разговор с марсианином после этого события. Торнтон рассказывал ему о своих планах короткими отрывистыми предложениями, побуждаемый внутренней необходимостью убедить себя. Он признал, что был неправ. Ибо, если рорванцы замышляли убийство, то почему тогда спасли его? Лоренцен не пытался ему возражать, но добавил этот вопрос к своему списку.

Фон Остен по-прежнему враждебно относился к чужакам, но, очевидно, старался не показывать этого. Торнтон, потрясенный происшедшим, ударился в другую крайность — он теперь доверял рорванцам не меньше Эйвери. Марсианин размышлял над теологической проблемой: имеют ли рорванцы душу? Он чувствовал, что имеют, но как это доказать? Джаммас-луджиль бодро и святотатственно ругал бесконечное путешествие. Лоренцен чувствовал себя очень одиноко в эти дни.

Он делал успехи в изучении языка. Мог уже следить за беседами Эйвери и Джугаса, и убедился, что это были вовсе не уроки. А психолог, неопределенно улыбаясь, отвечал на его вопросы с ловкостью, которая заставляла Джона Лоренцена заикаться и говорить бессвязно. Да, конечно, он уже хорошо овладел языком, и рорванец рассказывал ему разные интересные подробности о своей расе. Нет, он не хотел терять время и учить Лоренцена тому, что знает сам: позже, Джон, позже, когда мы будем не так заняты.

Лоренцен был бы рад сбросить с себя эту тяжесть. Прекрати, поверь Эйвери на слово, перестань размышлять, беспокоиться и бояться. В свое время будет дан ответ на все вопросы. Это его не касается.

Он сжимал зубы и продолжал начатое дело. Ему не приходило в голову, что он сильно изменился: стал упрямым и агрессивным. Во всем, что не касалось его расследования, он был похож на остальных, позволял другим думать и решать за себя; но он никогда уже не будет прежним.

Спуск вниз, к морю, был изнурительным, но он занял всего два дня. Когда они достигли побережья, то почувствовали себя словно на пикнике. По словам Эйвери, Джугас утверждал, что до цели их путешествия осталось всего несколько дней.

В этом месте прибрежная равнина с трудом оправдывала свое название: она сужалась до полоски, шириной не более километра, поросшей травой и деревьями, за которой начинались скалистые утесы — отвесные подножия гор. Берег был как в Калифорнии: сильно вытянутый песчаный пляж с высокими дюнами, омываемыми соленой водой. Но на Земле никогда не бывает такого яростного прибоя, и такого мощного прилива, который дважды в день заливает весь берег. Охотиться было не на кого, и отряд поддерживал силы, питаясь травами и кореньями.

Лоренцен чувствовал, как в нем растет напряжение по мере того, как позади оставались километры пути. Еще несколько дней и тогда — ответ? Или новые вопросы?

Смерть настигла их снова прежде, чем закончилось их путешествие.

Прилив обрушился на них на исходе дня, когда они уперлись в скалы, обрывающиеся отвесно прямо в море.

Угловатые и сглаженные волнами камни, наполовину погрузившиеся в песок, образовали невысокую стену на пути отряда. За ней берег изгибался длинной и узкой петлей, окаймляя залив, ограниченный утесом десятиметровой высоты. Вода в заливе была проколота зубьями скал, разрывающих его поверхность; устье залива в километре от берега белело от бушующих на линии рифов волн.

Лоренцен остановился на вершине стены, неуверенно глядя вперед, на узкую полоску песка.

— Во время прилива этот песок заливается водой, — сказал он. — А прилив приближается.

— Не очень быстро, — сказал Джаммас-луджиль. — Нам понадобится не более получаса, чтобы перейти этот залив, мы даже не замочим ног. Пошли!

Он спрыгнул вниз на песок. Лоренцен пожал плечами и последовал за ним. Рорванцы шли впереди, двигаясь с грацией, которая уже стала привычной за прошедшие недели.

Они были на полпути, прижимаясь к подножию скалистого берега, когда море ворвалось в залив.

Лоренцен увидел, как белый занавес внезапно вырос над рифами. Гул прибоя внезапно превратился в ревущую канонаду. Лоренцен отпрыгнул назад и побежал вдоль берега.

Волна приближалась с бешеной скоростью. Лоренцен закричал, когда ее ледяные зубы сомкнулись вокруг его колен. Вторая волна шла за первой в зеленой и белой ярости, брызжа пеной ему в лицо, и море захватило его по горло. Он упал, вода сомкнулась над его головой. Лоренцен поднялся, и тут, как ему показалось, кто-то сбил его с ног.

Барахтаясь в воде, он сопротивлялся изо всех сил, но море уже схватило его. Сапоги отяжелели и тянули вниз. Вода проглотила и выплюнула его; гребень прибоя понес его к кромке скал.

Ухватившись за что-то в пенящейся воде, Лоренцен осмотрелся полуослепшими глазами. Впереди возвышался утес. Лоренцен старался удержаться над водой. На миг он увидел рорванца, борющегося с волной, услышал предсмертный крик, и море вновь обрушилось, увлекая Лоренцена с собой.

Вверх… вниз… взмах, толчок, доплыть… Скользкий камень не держится в руках. Волна потащила его и снова бросила обратно — на скалы. Лоренцен обхватил что-то руками и повис.

Вода шумела вокруг него, он не мог видеть, чувствовать и даже думать, он держался за что-то и был слеп, глух и нем — полуживой — только воля к жизни удерживала его здесь.

Потом все кончилось, вода с ревом отступила. Лоренцен почувствовал, что хватка ослабла и стал карабкаться вверх, цепляясь за камни. Пока он делал это, море вернулось, но он успел опередить его. Волна потянулась за ним, но Лоренцен уже был наверху. Почти в истерике, он рванулся от волны и рухнул в траву, куда уже не достигала вода.

Он лежал совершенно неподвижно.

Постепенно к нему вернулись силы и сознание. Он огляделся. Ветер бросал ему в лицо остро пахнущую пену, шум моря заглушал его свист. Но здесь были и остальные, они безмолвно стояли рядом и смотрели друг на друга. В глазах людей и рорванцев читался ужас.

Наконец они пересчитали уцелевших. Не хватало Джаммас-луджиля, Аласву и Янвусаррана. Силиш застонал, и это прозвучало совсем, как человеческое выражение горя. Лоренцен почувствовал боль.

— Давайте посмотрим вокруг, — Эйвери говорил громко, но в гневном шуме моря слова доносились, как шепот. — Они может быть… живы… где-нибудь.

Начинался отлив, Фон Остен вскарабкался на стену и осмотрел залив. Две фигуры были видны на противоположной стороне. Они махали руками. Немец закричал:

— Джаммас-луджиль и еще другой живы! Они живы!

Силиш прищурился, пытаясь рассмотреть фигуры в свете заходящего солнца и блеска воды.

— Янвусарран. — Голова его поникла.

— Что это было? — выдохнул Эйвери. — Что обрушилось на нас?

— Это м-м-место — д-дьявольская ловушка, — заикаясь, проговорил Лоренцен. — К-конфигурация залива, к-к-крутой наклон дна… прилив наступает, к-к-как полчища ада… На Земле бывают подобные штуки… Но здесь п-п-прилив гораздо выше. Е-е-если бы мы только знали!

— Это рорванцы! — губы фон Остена побелели. — Они знали! Они хотеть губить нас всех.

— Н-не прикидывайтесь д-дураком, — ответил Лоренцен. — Прилив погубил одного из них и чуть не погубил всех. Это был несчастный случай.

Фон Остен удивленно посмотрел на него, но замолчал.

Прилив отступил быстро. Отряд в сумерках пересек залив и присоединился к Джаммас-луджилю и Аласву. Рорванцы собрали плавник для костра, а турок передал сообщение о случившемся по своей чудом уцелевшей рации. Нигде не было ни следа Янвусаррана: вероятно, его унесло в море, а, может, его тело плавало у рифов и поджидало рыб.

Рорванцы выстроились в ряд и опустились на колени. Руки они вытянули в сторону воды. Лоренцен слушал похоронное пение и был способен перевести большую часть текста. «Он ушел, он исчез, он больше не ходит, для него нет больше ветра и света, но его (память?) жива среди нас…» Горе их неподдельно, подумал астроном.

Опустилась тьма, лишь узкий круг света лежал вокруг костра. Почти все спали. Один дежурный рорванец ходил взад и вперед. Эйвери и Джугас, как обычно, сидели и разговаривали. Лоренцен свернулся поблизости от них и притворился спящим. Может быть, этой ночью, подумал он, отыщется ключ. Вначале он не очень хорошо понимал, о чем они говорят, но потом уловил нить. Его словарь был уже достаточно велик.

Он понимал!

Эйвери говорил медленно и тяжело:

— Я (непонятно) не делать мысли остальных. Многие не (непонятно) смеющиеся (?) над тем, что я говорю.

Сложность заключалась в том, чтобы суметь перевести услышанное, устанавливая смысл по контексту, а делать это нужно было быстро, чтобы не потерять нить разговора.

— Я надеюсь, что это не создает другим мысли (или: подозрения). Они не очень рады тому, что я сказал им.

Джугас угрюмо ответил:

— Быстро (непонятно) ты их, (непонятно) время (?) к Зурле мы попадем прошлая тень (?) они. С необыкновенной ясностью мозг Лоренцена переводил: «Ты должен быстро рассеять их подозрения, раньше, чем мы придем к Зурле, и они увидят прошлую тень (или: обман)»

— Я не думаю, чтобы они подозревали. С чего бы? Кроме того, у меня есть власть (?), они будут слушаться меня. В худшем случае (?) им можно сделать то же, что и первой экспедиции (?), но, я надеюсь, что это не будет необходимо. Это не очень приятно делать.

Резкий взрыв фанатизма.

— Если понадобится, мы сделаем. Ставка тут (?) больше, чем несколько жизней.

Эйвери вздохнул и потер глаза, как бесконечно уставший человек.

— Я знаю. Пути назад нет. Даже ты не понимаешь, как много поставлено на карту (?), — он посмотрел на холодные звезды. — Возможно (?), все это — вся Вселенная (?) — все время и пространство. — В его голосе звучала боль. — Это слишком много для одного человека.

— Ты должен!

— Иногда я боюсь…

— Я тоже. Но это важнее наших жизней (?).

Эйвери невесело рассмеялся.

— Ты думаешь, что это — хороший выход! Я говорил тебе, Джугас, что ты даже не понимаешь, насколько…

— Возможно, — ответил тот холодно. — Но ты зависишь (?) от меня, так же как мы зависим от тебя, может быть, больше. И ты должен будешь подчиниться мне (?) в этом.

— Да. Да, буду.

Лоренцен не мог понять остальной части разговора, так как начались такие отвлеченные темы, для которых у него не было запаса слов. Но он услышал достаточно! Он лежал в спальном мешке и чувствовал холодную дрожь.

Глава 14

Горный хребет неожиданно изогнулся вглубь суши и понизился, растекаясь пологими склонами. Появились обширные пастбища, деревья, луга, и бегущие между холмами ручьи. Рорванцы пошли быстрее.

Еще один представитель их расы, одетый и вооруженный как они, встретился им. Раздались свистящие крики приветствия; Джугас и Силиш подбежали к нему и быстро посовещались. Затем рорванец кивнул и убежал.

— Он пошел передавать новость, — сказал Эйвери, поговорив с Джугасом. — Вся деревня хочет встречать нас. Они довольно дружественный народ, эти рорванцы.

— Гм… — Джаммас-луджиль внимательно взглянул на него. — Кажется, вы все-таки неплохо овладели языком.

— Да. В последние несколько дней я нашел ключ, и все встало на свои места. Очаровательная семантика у этого языка. Я все еще не до конца понимаю значения некоторых слов, но могу переводить обычный разговор.

— Да? В таком случае, кто эти парни с нами?

— Это делегация в другой город, возвращающаяся домой после… делового совещания по какому-то вопросу. Я не совсем понимаю это слово. Они натолкнулись на нас и довольно быстро поняли, кто мы такие. У них хорошо развиты познания в астрономии, примерно на уровне нашего восемнадцатого века, и Джугас быстро схватил все, что я рассказал ему о подлинном устройстве Вселенной — ее размерах и тому подобное.

Лоренцен не удержался от вопроса:

— Где же их обсерватории? Как они определили конечную скорость света? Они же не могут использовать метод Ромера в своей системе и…

— Еще не знаю. — Эйвери выглядел раздосадованным. — Не будьте таким догматиком, Джон. Разве их наука обязательно должна развиваться тем же путем, что и наша?

Лоренцен промолчал. Нет смысла выдавать себя — о Боже, нет! Иначе он рискует получить нож под ребра.

— Подземные города, как мы и предполагали, — продолжал Эйвери. — Этот обычай возник давно, несколько тысяч лет назад, когда климат на планете был гораздо холоднее, чем сейчас. Подземные жилища требуют меньше строительных материалов и их легче согревать, но теперь это лишь традиция, как наше табу на наготу в общественных местах.

— И они иметь фермы под землей? — фон Остен нахмурился, пытаясь уяснить для себя этот вопрос.

— Нет, они никогда не развивали сельское хозяйство — тут круглый год растет много диких съедобных растений. К тому же они разводят животных на мясо и содержат их где-то поблизости, только я не понял, почему? Джугас сказал мне, но я не могу найти соответствующего слова ни в одном земном языке.

Аласву прислушивался к их разговору, наклонив голову набок, словно понимая, о чем идет речь. Несомненно, он понимает, подумал Лоренцен. В его янтарных глазах был слабый радостный блеск.

— Прекрасно, что они оказались способными развить цивилизацию, — сказал Торнтон. — Талантливая раса… вероятно, без первородного греха… Вы не знаете, сколько их?

— Население многочисленное, не менее ста миллионов, хотя никто из нашего отряда не знает точного числа. Там, куда мы идем — всего лишь маленькая деревенька; но у них вообще нет больших городов, как у нас. Они расселены более свободно.

Лоренцен взглянул на психолога. За недели путешествия Эйвери похудел, загорел, но в его внешности по-прежнему не было ничего впечатляющего. Все такой же маленький круглый человек средних лет, вежливый, добродушный. Всякий сказал бы, что он скучный, но надежный, благожелательный и слегка застенчивый. И он принимал участие в каком-то грандиозном обмане! Какая-то цель сделала его столь безжалостным, что для него ничего не значила судьба двух кораблей, ни будущее семи биллионов человеческих существ. Лоренцен подобрался поближе к массивному, внушающему спокойствие Джаммас-луджилю. Он едва не рассказал все турку…

Одна из гор, возвышающихся на востоке горизонта, протянула свои отроги к самому морю. Когда отряд приблизился к ним, показалось низкое укрепление, стоящее перед холмом. Окружающая земля была голой, вытоптанной множеством ног. Деревья перед холмом становились толще, некоторые достигали трехметровой высоты и образовывали рощу. Из этой рощи показались рорванцы.

Они двигались тихо, почти без гомона, не было того рокота, присущего земной возбужденной толпе. Их было около пятидесяти или шестидесяти, примерно поровну мужчин и женщин, как определил Лоренцен. Женщины были в юбках и сандалиях, их четыре груди выглядели не по-человечески, но ясно свидетельствовали, что их обладательницы были млекопитающими. Некоторые из мужчин держали мушкеты, остальные были без оружия. Они окружили людей и в целом держались дружелюбно. Шелест разговоров послышался из толпы.

— Почему нет детей? — спросил Торнтон.

Эйвери передал вопрос Джугасу и, выслушав ответ, сказал:

— Все дети в специальных… яслях, думаю, их можно так назвать. Семейная организация здесь совершенно другая по устройству и функциям, нежели у нас.

Пробираясь сквозь толпу, они подошли ко входу в холм — большому искусственному тоннелю десяти метров шириной и трех высотой. Лоренцен с трепетом заставил себя войти внутрь — увидит ли он снова солнечный свет?

Толстые колонны поддерживали потолок тоннеля, убегающего вглубь холма со многими ответвлениями в разные стороны. Воздух был прохладным и свежим: Лоренцен увидел в стенах вентиляционные отверстия.

— Хорошие насосы, — прокомментировал Джаммас-луджиль. — Они используют электричество. — Он кивнул на светящиеся трубки, развешанные на потолке и стенах. — Их технология не соответствует уровню восемнадцатого века.

— Этого и следовало ожидать, — сказал Эйвери. — Многие инженерные изобретения в нашей истории были сделаны совершенно случайно. Если бы ученые прошлого внимательно изучили трубку Крукса, у нас задолго до 1900 года было бы радио и радар.

В подземелье было тихо, слышался лишь шум воздуха в вентиляторах и топот ног. Коридор тянулся под уклон добрых полкилометра. Заглядывая в боковые тоннели, Лоренцен решил, что они, очевидно, ведут в жилые помещения.

Главный ход заканчивался в большой кубической пещере. Из нее вело множество ходов, затянутых какой-то тканью, похожей на шерстяную.

— Подземный город, — сказал Эйвери с легкой улыбкой.

— У них, кажется, не богатый художественный вкус, — сказал Лоренцен. Все помещения были мрачными, очень чистыми, но без следа украшений.

Джугас что-то сказал, и Эйвери перевел:

— Просто это новое поселение. У них не было времени обжиться здесь. Это скорее военный пост; я думаю, что женщины у них сражаются наравне с мужчинами.

— Так они здесь не все вместе? — проворчал фон Остен.

— Нет, я понял, что на континенте существуют несколько разных наций. Сейчас у них мир, они объединяются, но еще совсем недавно тут была серия ужасных войн, и поэтому все нации еще сохранили армии.

Глаза немца сверкнули:

— Они могут начать снова играть против друг друга.

— Сомневаюсь… даже если мы попытаемся помочь им в этом, — сказал Эйвери. — Я думаю, что они не хуже нас знакомы с принципом «разделяй и властвуй».

Один из рорванцев жестом указал на два входа, что-то быстро говоря при этом.

— Мы почетные гости, — объяснил психолог. — Нас приглашают сюда и просят чувствовать себя, как дома.

Внутри помещение имело все тот же скупой военный вид: за каждой дверью находились две комнаты и ванная, обставлены они были низкой каменной мебелью. Очевидно, камень здесь был более привычным материалом, чем дерево. Но тут была горячая и холодная вода, сточная система, нечто вроде мыла. Кухня в деревне, очевидно, была общая.

Эйвери ушел, разговаривая с Джугасом и несколькими жителями деревни, которые казались предводителями. Фон Остен осмотрел помещения, где они находились и вздохнул:

— Мы пришли так далеко, чтобы видеть это все?

— А мне нравится, — сказал Торнтон. — Их аппаратура, общий вид города, образ жизни — это должно быть интересно.

Немец нахмурился и сел.

— Для вас, может быть. Но я пролететь тридцать тысяч световых лет и не видеть, ничто, чтобы оправдать путешествие. Нет даже хорошей драка в конце.

Джаммас-луджиль вытащил трубку и начал раскуривать ее. Лицо его было печально.

— Да. Я согласен. Без разрешения рорванцев селиться на их планете… все путешествие теряет смысл. Мы не можем высаживаться на планету, населенную сотней миллионов вооруженных туземцев с высокоразвитым военным искусством. Они устроят для нас настоящий ад, даже располагая своим собственным оружием, а я держу пари, что они скоро усвоят и наше оружие.

— Их можно покорить!

— Но какой ценой? Ценой скольких жизней? И все для блага нескольких миллионов человек, которые мы сумеем перевезти сюда. Они не наберут большинства голосов! Парламент никогда не даст на это согласие.

— Ну… рорванцев можно убедить… — Торнтон говорил это, сам не веря в свои слова.

И никто не верил. Раса, способная построить электрический генератор, не будет столь глупа, чтобы позволить нескольким миллионам чужаков высадиться у себя дома. Последствия этого они легко могут предвидеть.

Эйвери вернулся примерно через час. Он старался выглядеть бодро, но голос его звучал устало.

— Я говорил с местными вождями, они отправили сообщение правительству своей нации. У них есть несколько телеграфных линий, это новое для них изобретение. Нас просят подождать, пока они не смогут прислать к нам своих ученых.

— Каковы шансы, что они позволят людям селиться здесь? — спросил Джаммас-луджиль.

Эйвери пожал плечами.

— А вы что думаете? Это будет решаться официально, но вы уже знаете ответ так же хорошо, как и я.

— Да, думаю, что знаю.

Инженер отвернулся. Его плечи поникли.

Глава 15

Остаток дня они осматривали поселок. Тут было на что посмотреть. Джаммас-луджиль особенно заинтересовался двигателями. Ему рассказали, что они получают энергию от электростанции в горах. Он осмотрел маленькую, но прекрасно оборудованную химическую лабораторию. Фон Остен ознакомился с арсеналом, который включал несколько больших самодвижущихся пушек, стрелявших пороховыми зарядами, различные гранаты, мины и экспериментальный глайдер, который, несомненно, будет действовать, когда его закончат. Торнтон перелистывал печатные книги, расспрашивал, конечно, при помощи Эйвери, о состоянии рорванской физики — оказалось, что она дошла до уравнений Максвелла и сейчас работала над идеей радио. Лоренцен старался показать, что ему интересно и надеялся, что делает это успешно. Но время от времени один из чужаков бросал на него взгляд, который мог не значить ничего, а мог означать — смерть.

Вечером состоялся банкет. Весь поселок собрался в украшенном главном зале за особо приготовленными кушаньями вперемежку с выступлениями музыкантов. Глава поселка произнес речь о «руках, скрещенных в космосе». И Эйвери ответил в том же духе. Лоренцен изобразил скуку, какую испытывал бы, если бы не понимал ни слова. Внутри у него все звенело от напряжения. Весь день продолжался этот фарс. Рорванцы задавали Эйвери вопросы о его нации, ее истории, науке, верованиях, намерениях — все, что с точки зрения астронома, соответствовало бы их нормальному интересу к людям. Но к чему этот торжественный обмен вопросами и ответами, если предполагалось, что только Эйвери понимает их? Делалось ли это для Лоренцена, предупредил ли их Эйвери, что он может знать больше, чем показывает? И, если это так, то насколько он уверен в том, что знает Лоренцен?

С каждой минутой становилось все хуже: вопросы о вопросах. Что делать, что делать? Лоренцен посмотрел вдоль длинного сверкающего стола. Вокруг сидели рорванцы в своих ярких, варварских одеяниях в противоположность тускло-коричневой запачканной одежде людей — ряд против ряда, лицо против лица, все лица улыбающиеся и абсолютно недоступные пониманию. Что скрывалось в этих золотых глазах? Сидел ли он за столом с подлинными хозяевами Вселенной? Самозваными богами, играющими в простых солдат и крестьян? Когда рорванцы улыбались, в их ртах были видны длинные клыки.

Наконец, этот вечерний кошмар кончился. Вставая из-за стола, Лоренцен почувствовал, что он насквозь мокрый и не может сдержать дрожи в руках. Эйвери взглянул на него, во взгляде была лишь симпатия — но что он думал? Силы небесные, человек ли он? Хирургическая маскировка, синтетическое тело — что скрывалось за круглой маской лица Эйвери?

— Вы плохо выглядите, Джон, — сказал психолог.

— Я… немного устал, — пробормотал Лоренцен. — Все будет в порядке после хорошего ночного сна. — Он демонстративно зевнул.

— Да, конечно. Это был слишком длинный день. Пора отправиться на боковую.

Они пошли в сопровождении группы чужаков. Почетный караул или настоящая охрана? Они шли так на всем пути до их помещения, и Эйвери сам предложил, чтобы Лоренцен и Джаммас-луджиль заняли одно, а остальные трое — другое помещение. Если они пробудут здесь несколько дней, это послужит тактическим способом избежать столкновений между турком и фон Остеном, но…

— Спокойной ночи, ребята… Увидимся утром…

Лоренцен откинул занавес, закрывающий вход в их помещение. Они были в пещере, освещенной холодным флюоресцентным светом с потолка. Стояла глубокая тишина, которой никогда не бывает в земных городах с их суматошной жизнью. Джаммас-луджиль с довольной улыбкой взял со стола бутылку.

— Некоторые из этих вин слишком хороши для них, мне понадобится ночной горшок.

Одним ударом он выбил пробку.

— Дайте. Мне надо выпить. — Лоренцен поднес бутылку к губам, но опомнился. — Нет!

— Как? — Джаммас-луджиль удивленно смотрел на него. — Давайте, я жду!

— О, Боже, нет! — Лоренцен поставил бутылку. — В ней может быть наркотик.

— Как? — повторил инженер. — Вы себя хорошо чувствуете, Джон?

— Да. — Лоренцен услышал стук своих зубов и замолчал, сделав глубокий вдох. — Послушайте, Кемаль. Я надеялся, что мы останемся одни. Я хочу… рассказать вам кое-что.

Джаммас-луджиль провел рукой по своим темным волосам. Его лицо на миг окаменело, а в глазах читалась настороженность.

— Конечно. Давайте.

— Пока я буду рассказывать, — сказал Лоренцен, — вы лучше проверьте пистолет и ружье. Вы уверены, что они заряжены?

— Да. Но что… — Джаммас-луджиль увидел, как Лоренцен отбрасывает занавес и выглядывает наружу. Все было пусто и тихо. Ничто не двигалось, ни звука, ни шороха, как будто весь поселок спит. Но где-то тут бессонные умы, они думают, думают.

— Джон, я попрошу Эда взглянуть на вас.

— Я не болен. — Лоренцен повернулся, положил руки на плечи турку и силой усадил его на кровать. — Черт возьми, я хочу, чтобы вы выслушали меня. А когда выслушаете, сами решите, сошел ли я с ума, или мы в настоящей ловушке, той, куда угодил «Да Гамма».

Джаммас-луджиль подался вперед, и его лицо стало суровым.

— Говорите, — очень спокойно сказал он.

— Хорошо. Вас ничего не удивляет в рорванцах? Нет ли в них чего-то странного на ваш взгляд?

— Ну… конечно, есть, но не можем же мы ожидать, что чужаки будут действовать также, как…

— Конечно. Конечно, всегда находится ответ на каждый встающий перед нами вопрос. — Лоренцен расхаживал взад и вперед, сжимая и разжимая кулаки. Странно, но он совершенно перестал заикаться. — Но подумайте над этим вопросом вновь. Обдумайте все странности в целом.

Группа рорванцев, проходя через огромную пустую равнину, случайно натыкается на нас. Вероятно ли это? Они — господствующая раса, разумная раса, они млекопитающие. Других млекопитающих на планете нет. Любой биолог-эволюционист удивится этому факту. Они живут под землей и не развивают сельское хозяйство, выходят на поверхность для охоты и сбора растений. Моральный кодекс, говорим мы, но, черт возьми, любой моральный кодекс должен иметь смысл, а этот не имеет. Наши проводники не сумели распознать ядовитую ящерицу, которая, вероятно, широко распространена и представляет угрозу для них самих. Даже если они никогда лично не видели ее, они обязательно должны были слышать о ней, как американцы слышали о кобре. Дальше — еще хуже: они попали в ловушку прилива, потеряли одного из своих В ШЕСТИДЕСЯТИ КИЛОМЕТРАХ ОТ ИХ СОБСТВЕННОГО ДОМА! Они ничего не знали об этом проклятом месте!

Я говорю вам, рорванцы — подделка! Они играют с нами! Они такие же туземцы на этой планете, как и мы!

Молчание. Молчание было таким, что Лоренцен слышал отдаленное гудение двигателей. Его собственное сердце начало так сильно биться, что заглушило все, кроме слов Джаммас-луджиля:

— Иуды! Если вы правы…

— Говорите тише. Конечно, я прав. Только это объясняет все. Это объясняет также, почему нас так долго вели сюда. Они должны были построить все это! А когда прибудут их «ученые» и «представители рорванского правительства», то они прибудут с рорванского космического корабля!

Джаммас-луджиль медленно и неуверенно покачал головой.

— Никогда не подумал бы…

— Нет. Нас вели вперед, давали гладкие подходящие объяснения, когда мы удивлялись чему-нибудь. Вначале им помогал этот языковый барьер. Мы, естественно, не задавали вопросов, и они не должны были отвечать прямо. Это вовсе не такой трудный язык. Я сам изучил его, мне давали множество неверных советов и сведений — все это ложь! Например, у них вовсе нет вариативных изменений названий предметов, во всяком случае, не больше, чем в английском или же турецком. Как только я отбросил ложную информацию…

— Но зачем? Зачем они делают это? Что они надеются выиграть?

— Конечно, планету. Если мы дома сообщим, что здесь есть высокоцивилизованные туземцы, Земля утратит интерес к Трое и их люди смогут колонизировать планету. Вот тогда все будет просто, планета на самом деле будет принадлежать им, и мы не сможем отобрать ее у них.

Джаммас-луджиль встал. Лицо его было угрюмо; за несколько минут круто изменился его взгляд на многие вещи.

— Хорошо сделано, Джон! Я совершенно уверен, что вы правы. Но… вы думаете, они хотят убить нас?

— Нет. Они спасли Джоаба и Фридриха, помните, хотя легко могли оставить их умирать. Думаю, они не убьют нас, если только не заподозрят, что мы знаем правду. Наш отрицательный доклад дома ценнее, чем наше исчезновение.

— Что ж… — Джаммас-луджиль улыбнулся, и белые зубы осветили его широкое смуглое лицо. — Тогда все просто. Мы играем с ними пока не вернемся в лагерь, а потом расскажем…

— Но это не так просто, Кемаль! Эйвери в сговоре с ними!

Глава 16

На этот раз инженер не сказал ничего, но его рука сама потянулась к пистолету на поясе, как Лоренцен и ожидал.

— Эйвери… старина Эйвери… — сказал Лоренцен. Внутри у него нарастал болезненный смех. — Он придумывал эти языковые сложности. Он давал большинство ответов на наши вопросы. Он обучал рорванцев и засиживался допоздна, говоря с ними… — Он кратко пересказал подслушанный разговор.

— Вы считаете, что происшествие с «Да Гамма»… связанно с ними? — голос Джаммас-луджиля совсем охрип.

— Все совпадает, не правда ли? Первая экспедиция исчезла. Вторая встретила при своей подготовке множество помех, вплоть до внезапной замены всего руководства института. Правительство помогало набрать добровольцев для экспедиции, и мы получили самый неудачный состав, постоянно конфликтующий, недееспособный экипаж, из всех, какие когда-либо выходили в космос. Эйвери с самого начала был психологом экспедиции, но ничего не сделал, чтобы уладить эти конфликты. Эйвери также занимает официальный пост, он один из тех советников, на которых все больше и больше опирается парламент… И когда мы, несмотря ни на что, все-таки прилетели, появились рорванцы. А если мы возвратимся домой с положительным сообщением о Трое — ведь «Да Гамма» исчез…

Пот блестел на их лицах, когда они стояли друг против друга. Оба тяжело дышали, и Лоренцен вновь ощутил дрожь.

— Но правительство… — Джаммас-луджиль почти простонал это.

— Не официальное правительство. Парламент уподобился вазе с золотыми рыбками. А психократы, советники — настоящая, незримая власть позади трона — они имеют своих людей повсюду. Одного патрульного корабля, полностью укомплектованного их людьми, вполне достаточно, чтобы позаботиться о «Да Гамме». И для нас будет достаточно…

— Но почему? Ради Бога, почему?

— Не знаю. Может, никогда и не узнаю. Но представьте себе более старую цивилизацию, чем наша, может быть, рорванцы и есть подлинные хозяева Галактики, может быть, психократы на Земле лишь их оружие, а может, и те и другие лишь игрушки в руках обитателей какой-нибудь другой планеты. И они не хотят, чтобы люди вышли в межзвездное пространство.

Вновь наступило молчание, они думали о миллионах солнц и великой холодной тьме между ними…

— Хорошо, — сказал Джаммас-луджиль. — Что мы можем сделать? Сейчас?

— Не знаю, — сказал Лоренцен с отчаянием в голосе. — Может, стоит подождать, выиграть время, пока мы сможем застать капитана Гамильтона одного и поговорить с ним. Но, с другой стороны, нам могут и не дать такой возможности…

— Да. Может случиться все, что угодно… Если кто-то или что-то узнает, что мы знаем… Или, возможно, рорванцы решат не рисковать, не оставлять все на потом и уничтожат нас и лагерь, пока Гамильтон ничего не подозревает. — Джаммас-луджиль взглянул на передатчик, стоящий в углу. — Сомневаюсь, чтобы можно было вести передачу отсюда, здесь в стенах слишком много металла, он будет экранировать передачу. Нужно выйти наружу.

— Почему бы и нет, — Лоренцен встал и взял в руки ружье. — Сейчас время ничуть не хуже любого другого.

В лагере были установлены робомониторы, которые автоматически записывали все сообщения их передатчика и в случае необходимости могли поднять тревогу.

Астроном выглянул в главный коридор. Ничего не двигалось. Тишина, гробовое молчание. Как сильно стучит сердце. Смогут ли они выбраться наружу, передать сообщение и вернуться незамеченными.

А если нет — это стоило риска. Чему быть — того не миновать.

Пот заливал его лицо, он не мог унять дрожь, но это надо было сделать. С этим связано большее, чем просто овладение Троей. И Солнечная система, и все человечество должны узнать, кто эти тайные хозяева, ибо никогда в оставшиеся дни Джон Лоренцен не будет знать покоя.

Джаммас-луджиль перекинул через плечо лямку передатчика и встал. В одной руке у него было ружье, за поясом нож. Приготовления закончились, они будут играть до конца.

Они вышли в коридор. Глаза их задержались на пологе, закрывающем вход в соседнее помещение. Там был Эйвери. Хорошо было бы застать Торнтона и фон Остена одних, но нельзя рисковать разбудить человека или существо, называющее себя Эдвард Эйвери.

Они шли вдоль длинного ряда дверей, тихие шаги, казалось, отдавались грохотом; из центральной пещеры сквозь молчаливую пустоту тоннеля, к открытому небу.

Рорванец шагнул из бокового тоннеля. Он держал мушкет и преграждал им дорогу. Желтые глаза сверкали тревогой. Он быстро спросил:

— Куда вы идете?

Лоренцен вовремя удержал себя, чтобы не ответить: предполагалось, что он не знает языка. Он улыбнулся, развел руки и подошел ближе. Ружье рорванца дрогнуло. Если они были неожиданными гостями… Наконец он принял решение и оттолкнул их назад.

— Ну, конечно, — горько прошептал Джаммас-луджиль. — А завтра они нам скажут, что это было для нашего же блага, потому что тут много опасных хищников… Подойдите к нему, Джон. Только не угрожайте, а попытайтесь его убедить.

Лоренцен кивнул. Он приближался, пока мушкет почти не уперся ему в живот.

— Послушайте, — терпеливо сказал он, — мы просто хотим пройтись. Что в этом плохого? Просто немного прогуляться, а твои блошиные укусы прибереги для бездомных кошек.

Охранник крикнул «Нет!» и попытался оттолкнуть его.

Джаммас-луджиль оказался рядом с Лоренценом. Он схватил мушкет рорванца, отворачивая ствол в сторону. Одновременно Лоренцен оттолкнул оружие от себя и шагнул в бок. Турок выбросил вперед кулак. Последовал глухой стук, рорванец откинулся назад и упал. Джаммас-луджиль оседлал его и схватил за горло.

— Все в порядке, — сказал он через мгновение. — Оторвите полосы от его одежды, нужно связать его и заткнуть ему рот. Может, проще убить этого ублюдка, но…

Через минуту они снова быстро шли по тоннелю. Все было тихо, тревоги никто не поднял. Но в любой момент пещера могла взорваться сиреной.

Перед ними появился выход из тоннеля — сине-черная тьма и безжалостный блеск звезд Геркулеса. Они выбежали наружу, кругом были деревья, небо над головой, в отдалении послышался крик какого-то животного.

— Сюда, подальше от пещеры! Проклятый часовой! Но назад дороги уже нет. — В кругу массивных деревьев Джаммас-луджиль присел на корточки перед своим передатчиком. Пальцы его пробежали по кнопкам управления. — Сейчас прогреется, что будем делать, когда пошлем сигнал?

— Не знаю. Попытаемся спрятаться где-нибудь, или сдадимся.

Лоренцен пытался успокоить дыхание. Казалось, что биение его сердца раздается повсюду.

Панель передатчика осветилась, загорелся красный огонек. Джаммас-луджиль надел наушники и сделал несколько пробных ударов ключом.

— Нет, еще не прогрелся.

Послышался высокий и скрежещущий звук тревоги, который пронзил Лоренцена, словно мечом. Он отскочил назад, поднял винтовку и судорожно сглотнул.

— Боже, они нашли часового.

— Или где-то у них спрятан детектор, который и поднял тревогу, как только мы начали передачу. — Джаммас-луджиль мрачно выругался.

Во входе в тоннель показались гибкие фигурки, черные на светлом фоне.

Сквозь вой сирены пробился голос рорванца:

— Остановитесь! Прекратите передачу по радио (?), или мы убьем вас!

Джаммас-луджиль начал передавать сообщение.

Лоренцен побежал от него, петляя между деревьев. Гибкие ветки цеплялись за руки и за ноги, он споткнулся, выругался, так как больно ушиб локоть о сучок. Надо отвлечь внимание врагов от передатчика. Джаммас-луджиль должен прожить достаточно долго, чтобы передать сообщение. Лоренцен открыто крикнул. Бояться было некогда.

Прогремели выстрелы дюжины мушкетов. Он услышал жужжание пуль мимо своих ушей, несколько пуль ударило в дерево, за которым он стоял. Ствол раздвоился на высоте полутора метров; Лоренцен установил ружье в развилке и переключился на автоматический огонь. Рорванцы бежали к нему.

Его оружие заговорило короткими очередями без предательских линий огня. Неопределенная масса бегущих теней раскололась. Он услышал болезненные крики, увидел, как падают враги, и даже в этот момент почувствовал сожаление. «Джугас, Аласву, Силиш, Менушуа, Синарру — вы были хорошими товарищами. И на какой-то миг даже друзьями.»

Рорванцы отступили от рощи и от светлого пятна входа в пещеру. Они окружили рощу; но неустанное «тра-та-та-та, тра-та-та» каждую секунду снимало с них дань за предательство.

Заговорило что-то вроде пистолета-пулемета, посылая горячие белые трассы в темноту под деревьями. Итак, они пустили в ход свое настоящее оружие! Лоренцен отступил назад, растворяясь в темноте и ожидая смерти.

Из пещеры полезли новые силы. Лоренцен стрелял, загоняя их обратно, но кое-кто прорвался через поставленную им свинцовую завесу. Оружейное ложе жестко прижималось к его щеке. Он смутно ощущал влажную жесткую почву под ногами. Отблеск света на небе говорил о том, что на восточном горизонте восходит Сестра.

Что-то вспыхнуло у входа в пещеру. Лоренцен увидел падающих и бегущих рорванцев. Две фигуры вырисовались на светлом фоне — Торнтон и фон Остен, они услышали пальбу и вышли сражаться.

Немец стрелял в направлении трассирующего огня. Внезапно эти трассы исчезли. Фон Остен взревел и кинулся от входа в тоннель. Но он двигался недостаточно быстро. Лоренцен услышал металлический щелчок. Фон Остен повернулся на пятках и упал, как тряпичная кукла. Торнтон, прижимаясь к земле, пополз в тень.

Ночь была полна глаз и летящего металла. Рорванцы окружили рощу и непрерывно ее обстреливали.

— Джон, где вы? — настойчивый шепот, как змея, пробился под сучковатые ветви.

— Здесь, Кемаль.

Турок на животе подполз к дереву и встал с винтовкой в руке. Первые бледные полосы лунного света пробились между деревьями и пятнами легли на его лицо. В его голосе не чувствовалось торжества, для этого не было времени. Он быстро пробормотал:

— Я передал сообщение. Не было времени на подробности, только сказал, что у нас стычка с туземцами и что они вовсе не настоящие туземцы. Что теперь?

— Теперь, — сказал Лоренцен, — осталось только продержаться, сколько сможем.

— Да, я просил парней на базе, как только они получат сообщение, запеленговать нас и послать несколько вооруженных шлюпок. Может, продержимся до тех пор?

Справа послышались выстрелы. Чья-то быстро бегущая фигура появилась в роще.

— Сюда! — крикнул Лоренцен. — Сюда, Джоаб!

Он и Джаммас-луджиль упали на животы и отползли в сторону.

Марсианин, почти незаметный в своем черном костюме, подполз к ним. Он тяжело дышал, в лунном свете его лицо было белым, как мел.

— Услышали шум… выбежали, видим — вас нет… Эйвери говорил, остаться, но… рорванцы пытались остановить нас, мы прорвались… Мы решили, а на самом деле… Что случилось?

Лоренцен не ответил. Он полз впереди всех, направляясь к месту, где была наиболее густая тень. Здесь несколько деревьев образовывали круг — почти сплошная баррикада. Они проскользнули между стволами и ветками и направили свои автоматы в трех направлениях.

Началось нападение рорванцев, через какое-то мгновение все превратилось в огонь и гром, вопли и стоны, золотоглазые тени выскакивающие из теней, падающие вновь. Кто-то бросил пару гранат, но они разорвались снаружи баррикады. Автоматы людей гремели. Свистели пули рорванцев, начал работать второй пулемет — настоящая буря смерти.

Но атака захлебнулась, атакующие подались назад, растворяясь в лунной тьме. Раненые чужаки отползали в сторону подальше, мертвые лежали там, где их застала смерть. Резкий запах дыма ощущался в холодном воздухе.

Безмолвие, казалось, тянулось целую вечность. Затем из темноты раздался человеческий голос:

— Давайте поговорим?

Это был голос Эйвери.

Глава 17

— Хорошо, — сказал Джаммас-луджиль. — Приходи один.

Луна поднялась выше, ее длинный косой луч осветил психолога, выступившего из-за дерева. Рорванцев не было видно и не было слышно: они лежали, окружив рощу. И после шума битвы казалось, что тишина опустилась на весь мир.

Эйвери подошел к кругу деревьев и посмотрел на стволы винтовок.

— Можно мне войти? — мягко спросил он.

— М-м-м… да, думаю, можно, — проговорил Джаммас-луджиль.

Психолог протиснулся между стволами. Глаза Лоренцена привыкли к темноте, и он смутно видел лицо Эйвери, видел выражение ужаса на его лице; тот же ужас дрожал в голосе психолога.

— Что вы хотите? — резко спросил астроном.

— Хочу знать, отчего вы все сошли с ума и зачем вы обрушились на своих хозяев — дружественных туземцев?

Джаммас-луджиль сардонически рассмеялся. Торнтон пожал плечами и пробормотал:

— Они оказались не очень дружественными, когда убили Фридриха фон Остена.

Лоренцен дополнил ответ:

— Они не туземцы, и вы знаете это не хуже меня. Вы должны знать! Или вы один из них, только замаскированный?

— О чем вы говорите? — закричал Эйвери. — Вы сошли с ума!

— Кончайте, — устало сказал Лоренцен. В нескольких жестких словах он рассказал о своих выводах. — И то, что произошло сейчас, подтвердило мои выводы, — закончил он. — Они засекли нашу передачу. Они производят автоматическое оружие не хуже нашего. И они пытались убить нас, чтобы мы не смогли передать сообщение на базу.

Торнтон присвистнул и крепко сжал губы. Эйвери устало кивнул.

— Ладно, — без всякого выражения сказал он. — Что вы передали в лагерь?

— То, что сказал вам.

— У вас на это не было времени. Азбукой Морзе.

Лоренцен восхитился мозгом, скрывавшимся за этим невыразительным лицом.

— Вы правы, — сказал он. — Мы передали, что у нас столкновение с туземцами, и что рорванцы вовсе не туземцы. Но этого вполне достаточно, Гамильтон сумеет сложить два и два, так же как и я.

— Вы должны сказать об этом рорванцам, — добавил Торнтон. — Если они убьют нас, то шлюпки из лагеря не оставят тут камня на камне.

Внезапно Эйвери разъярился. Он сжал кулаки, стоя в центре их группы, и сплюнул на затененную землю.

— Вы глупцы! Вы слепые идиоты! Как вы не понимаете, рорванцы правят галактикой. Вы выступаете против Галактической Империи!

— Сомневаюсь, — прошептал Джаммас-луджиль.

— Вызовите лагерь вновь. Скажите, чтобы они оставались на месте. У них не будет ни одного шанса. Рорванская наука на десять тысяч лет опередила земную. — Голос Эйвери стал спокойнее, но говорил он по-прежнему быстро. — Возможно, еще не поздно возместить ущерб. Если вы поможете мне, поддержите рассказ, который удовлетворит Гамильтона, все еще можно будет уладить. Но Солнечная система никогда не должна узнать о своем истинном положении. Я объясню все позже, объясню только вам троим. А теперь действуйте, быстрее! Остановите шлюпки!

Он почти убедил их. Джаммас-луджиль опустил оружие и полуобернулся к передатчику. У Торнтона от изумления отвисла челюсть.

Тогда Лоренцен засмеялся.

— Здорово придумано, Эд, — сказал он. — Чертовски здорово. Но это не пройдет, вы знаете.

— О чем вы говорите? Я же сказал вам, если эти шлюпки прилетят сюда, их дезинтегрируют, рорванцы сметут весь лагерь и корабль.

Мозг Лоренцена работал необыкновенно четко и хладнокровно. Быстро и твердо прозвучал его ответ:

— Если рорванцы такие умные, почему они не уничтожили нас своим дезинтегратором раньше? Почему не заглушили нашу радиопередачу? Хотелось бы знать, зачем понадобилась эта сложная и хлопотливая маскировка? Нет, Эд, вы опять блефуете, — и добавил гневно: — А теперь, клянусь Господом, вы расскажете нам правду или немедленно уберетесь отсюда!

Что-то сломалось в Эйвери. Зрелище было неприятным, он как-то обмяк, уменьшился в росте, опустил глаза. Лоренцен мрачно улыбался в тусклом свете луны.

— Шлюпки должно быть уже готовы, — сказал Торнтон. — Чтобы долететь сюда потребуется несколько минут.

Сестра полностью поднялась над горами, ее чужое лицо превратилось в сине-зеленый полукруг, окаймленный тысячами морозных звезд. Легкий ветерок пронесся через рощу и зашуршал листьями. Где-то в тени заговорили два рорванца, глухо зазвучали неземные голоса, где-то далеко шумел морской прибой.

— Ладно, — прошептал Эйвери.

— Это ведь план вашей клики в правительстве, не так ли? — Лоренцен безжалостно давил слабое сопротивление психолога. — Ваши парни ответственны за исчезновение «Да Гамма» и за все помехи на пути нашей экспедиции? Скажите, вы работаете для рорванцев?

— Нет, нет. Они случайно оказались здесь, когда прилетел «Хадсон». — Эйвери говорил сейчас так тихо, что его с трудом было слышно. — Их дом находится, я думаю, в десяти тысячах светолет от Солнца: это землеподобная планета, и их цивилизация находится в сфере технологии на том же уровне, что и наша. Они тоже ищут пригодные для цивилизации планеты. Эта экспедиция нашла Трою и стала исследовать ее, когда появились мы. Они обнаружили наш корабль, когда мы пересекали диск спутника.

Конечно, они встревожились. Они не знали, кто мы, чего хотим… ничего не знали. Они перевели свой собственный корабль на орбиту, перпендикулярную нашей и подальше от нее. Естественно, поскольку мы ничего подобного не ждали, то никто из нас не заметил их корабля. Они замаскировали свои шлюпки и свой лагерь и сделали это раньше, чем мы стали фотографировать поверхность планеты… Они следили из космоса, как мы высадились, устроили лагерь и стали работать. Нетрудно было догадаться, что у нас те же самые намерения, что и у них, но, конечно, они хотели быть уверены в этом и в то же время сообщить как можно меньше сведений о себе. Тогда они решили выдать себя за туземцев… Отряд, который привел нас сюда, был высажен в нескольких километрах от лагеря, после того, как в корабельных мастерских они изготовили для отряда оружие и все остальное.

— Отличная идея, — пробормотал Торнтон. — Прекрасная стратегия. Естественно, мы показали примитивным туземцам больше, чем космонавты с чужого корабля возможным врагам и конкурентам.

— Тем временем, — будто не слыша, продолжал Эйвери, — остальные строили этот подземный поселок. Героический труд, даже с их техникой и атомной энергией. Они решили создать видимость цивилизованных туземцев. Вы правильно угадали, Джон. И я угадал это, изучив их язык еще в лагере. Было несколько противоречий, я сопоставил их, для психолога этого достаточно… Я поставил Джугаса перед фактами и сказал, что хочу им помочь. С этого времени я действовал вместе с рорванцами.

— Но почему? — взорвался Джаммас-луджиль. — Почему, черт побери?

— Я не хотел, чтобы «Хадсон» разделил судьбу «Да Гамма».

Наступило молчание.

— Вы имеете в виду убийство? — изумился Торнтон.

— Нет-нет, позвольте объяснить. — И ровный усталый голос с новой силой зазвучал в тени под нависшей луной. — Вы знаете правило о том, что возвращающийся корабль, люди с которого высаживались на чужую планету, обязан предварительно сделать доклад Патрульной Службе на одной из ее баз: на Церере, Тритоне, Ганимеде или на Япете — той базе, которая окажется ближе. Там, на базе, он должен пройти карантин перед возвращением на Землю. Мы знали, что «Да Гамма» сделает доклад базе на Церере, и предполагали, что там будет сказано о пригодности Трои к колонизации. Мы позаботились, чтобы база на Церере была укомплектована нашими людьми. Когда корабль прилетел туда, экипаж перевели на другой корабль, никому не причинив вреда. Вы помните Новый Эдем? — прекрасную планету в системе Тау Кита, где живут цивилизованные туземцы? Мы заключили с ними соглашение. Люди с «Да Гамма» теперь там. Это не тюрьма, они вольны жить как хотят, мы даже доставили туда женщин. Но мы не хотим, чтобы они вернулись в Систему.

— У многих из них были семьи, — сказал Джаммас-луджиль…

— Некоторые очень легко перенесли разлуку с ними. А семьи получили хорошую пенсию… Поэтому я не хотел, чтобы вы разделили их судьбу. И мне пришлось бы… А у меня тоже есть жена и дети. Я был избран большинством быть психологом этой экспедиции, и я был готов никогда вновь не увидеть наш народ. Но у меня появился шанс, если бы мы вернулись домой и доложили о неудаче, Троя была бы забыта.

— Отлично, — сказал Лоренцен. — Итак, психократы хотят задержать людей от колонизации, после того, как межзвездные сообщения оказались невыгодными экономически, людей решили совсем отучить от звезд. Теперь объясните нам, почему?

Эйвери взглянул наверх. Его лицо было искажено мукой, но в голосе звучала слабая надежда.

— Это все к лучшему, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы действовали со мной вместе, провели Гамильтона и остальных, когда мы вернемся. Вы можете рассказать им о несчастном недоразумении, о мятеже, о чем-нибудь еще, говорю вам, будущее нашей расы зависит от нас.

— Как?!

— Человек не готов к такому шагу, — спокойно сказал Эйвери. — Наши знания опередили нашу мудрость, и мы оказались в аду, длившемся два столетия, из которого только-только выбрались. Психодинамисты в правительстве выступают против самой идеи межзвездных путешествий. Остановить сейчас их уже поздно, но мы надеялись, что человечество откажется от них под влиянием разочарования. Через тысячу лет человек будет готов к этому. Но пока нет. Он еще недостаточно вырос.

— Это ваша теория! — выпалил Джаммас-луджиль. — Ваша бредовая теория!

— Это история и уравнения, которые интерпретируют, объясняют и предсказывают историю. Наука, наконец, достигла такой ступени, когда человек может управлять своим будущим, своим обществом; война, бедность, голод, смута — все, что ранее происходило бесконтрольно, как природные катастрофы, может быть остановлено. Но вначале человек, вся человеческая раса должна созреть. Каждый индивидуум должен стать нравственно здоровым, умеющим критически мыслить, способным к воздержанию. Невозможно быстро изменить общество. Потребуется тысяча лет тонкого, медленного, искусного, тайного руководства — пропаганда, образование, открытое взаимодействие религии, экономики и технологии, чтобы добиться такого состояния культуры, какого мы хотим. Это будет нечто новое, не похожее ни на что предыдущее. Человек не должен быть слепым, жадным, напористым, безжалостным животным; у него должно быть самообладание, чувство собственного достоинства и удовлетворенность — должна быть мысль, все должны мыслить так же естественно, как и дышать. Только тогда мы сможем выйти в Галактику.

— Долго же придется ждать, — пробормотал Джаммас-луджиль.

— Это необходимо, говорю я вам! Или вы хотите, чтобы наша раса навсегда осталась звериной? Физически мы сильно развились, теперь пришло время развиваться умственно, духовно, если хотите. У нас… у психократов… есть правильное представление о дороге, которой нужно идти, о медленной управляемой эволюции общества. У нас достаточно данных, и мы уже создали начальные условия для строительства Утопии. Совсем немного, и в Англии будет основан университет, и еще через два столетия Европа вновь станет членом цивилизованного общества; экономическое равновесие постепенно проникнет в Азию, Индия становится ведущим членом Союза, созерцательная индийская философия должна смягчить агрессивность людей запада… Мы планируем все это, говорю я вам, не в деталях, но мы знаем, куда мы идем.

— Думаю, что я понял, — пробормотал Лоренцен. Ветер заглушил его голос, лунный свет блестел в глазах. — Межзвездные путешествия уничтожают все это.

— Да, да! — теперь Эйвери говорил легко, его слова действовали на них, они звучали торжественно, как пророчество. — Предположим, что люди установят, что Троя пригодна для колонизации. Рорванцы не смогут сопротивляться, у них нет нашего таланта к военной организации, именно поэтому они решили нас обмануть: если их обман не удастся, они подчинятся и отправятся на поиски другой планеты, что изменит все положение человечества. Вся психологическая атмосфера станет совершенно иной.

Если несистематические поиски могут дать нам одну пригодную для человека планету за двадцать лет, то флот охотников будет отыскивать каждые четыре-пять лет гораздо большие территории чем нам нужно. Люди осознают, что они все-таки могут эмигрировать. Организация общества изменится и будет направлена вовне, а не вовнутрь. И ничто не сможет остановить этот процесс.

Наши психодинамические данные потеряют всякую ценность, мы вновь окажемся в темноте. Подъем эмиграции произведет суматоху, которую мы не сможем контролировать; созданные нами условия разрушатся, и мы не сможем восстановить их вновь. Колонисты будут формироваться главным образом из недовольных элементов, большинство из них будет недружелюбно относиться к правительству Солнечной системы — это вызовет множество беспорядков, много непредсказуемого, всем этим нельзя будет управлять! Человечество расселится так широко, что не будет поддаваться никакому контролю. Идея Объединенной Галактики — чепуха, нечего и думать об этом, здесь даже не сможет существовать торговля и регулярное сообщение. По своим путям начнут развиваться миллионы эксцентричных маленьких цивилизаций.

Вступят в действие абсолютно непредсказуемые факторы: чужие планеты, чужие цивилизации, новые знания о физической Вселенной, мутации…

И человек вновь станет жертвой случайностей. Наступит хаос и страдания, подъем и падение культур, войны и угнетение и это станет отныне и до конца времен!

Он остановился, слова его повисли в молчании. Все четверо стояли неподвижно, прижимаясь друг к другу в окружении чужаков. Они словно чего-то ждали.

— Ну, вот, — сказал наконец Эйвери. — Вы получили мой ответ. Теперь я жду вашего. Поможете ли вы объяснить мне все, согласитесь ли вернуться и молчать до конца жизни? Я прошу много, я знаю, но сможете ли вы смотреть в лицо будущему, которое вы предали?

Глава 18

Они смотрели друг на друга.

— Вы должны решать быстро, — сказал психолог. В его голосе было неожиданное спокойствие, он встретился с ними взглядом и слабо улыбнулся. — Шлюпки будут здесь с минуты на минуту.

Джаммас-луджиль ковырял землю носком сапога. Лицо его выражало страдание. Торнтон вздохнул. Лоренцен почувствовал в себе твердую уверенность и мог говорить.

— Эд, — спросил он, — вы знаете, что все это правда?

— Я работал над этим всю жизнь, Джон.

— Это не ответ. Мне кажется, что сегодня ночью вы уже превысили свою долю семантически нагруженных слов. Я спрашиваю, насколько точны ваши заключения о том, что случится, если человечество останется в Солнечной системе… и если не останется.

— Это вероятностная неопределенность. Мы знаем, как следует делать историю. Конечно, все может случиться. Например, Черная звезда вторгнется в Солнечную систему, но…

— Но в то же время вы говорите, что если человек выйдет к звездам, то это будущее непредсказуемо, и оно мрачно.

Джаммас-луджиль и Торнтон одновременно подняли головы и взглянули на Лоренцена.

— Непредсказуемо в деталях, — сказал Эйвери с раздражением. — Но в общем я могу предположить…

— Неужели можете? Сомневаюсь. Больше того, я не верю в это. Физическая Вселенная содержит в себе все возможности, она слишком велика, чтобы быть включенной в какую-либо человеческую теорию. И если где-то в Галактике дело пойдет плохо, то в другом месте оно пойдет лучше, чем вы себе можете представить.

— Я не говорю, что мы всегда останемся на месте, Джон. Только вначале мы должны научиться сдержанности, доброте и достаточно сложному процессу мышления.

— Пока мы все не будем сделаны по одному образцу — вашему образцу! — резко сказал Лоренцен. — Я утверждаю, что человек, скорчившись в своем маленьком убежище, чтобы думать чистые думы и созерцать свой пуп, больше не человек. Я утверждаю, что несмотря на все наши ошибки и прегрешения, мы чертовски далеко ушли от животного, бегавшего в джунглях всего только двести поколений назад. Мне нравится человек таким, какой он есть, а не как представление о том, каким он должен быть. Никто не позволит подогнать целую расу под единый образец: у нас всегда были и будут отличия, были, есть и будут бунтовщики и еретики. Они необходимы нам!

— Вы поддаетесь эмоциям, Джон, — сказал Эйвери.

— Это увертка, Эд, которая скрывает тот факт, что все это вопрос эмоций. Это дело предпочтения и веры. Я лично считаю, что ни одна маленькая группа не имеет права навязывать свою волю кому-то другому. А именно это вы и делаете, вы — психократы. Но очень мягко, вежливо, конечно. Я задаю себе вопрос, какими одинокими чувствуют себя жены членов экипажа «Да Гамма».

Лоренцен повернулся к остальным.

— Я голосую за то, чтобы рассказать всю правду, выйти к звездам и получить все последствия этого, — сказал он. — Хорошо ли, плохо ли, но я хочу увидеть, каковы эти последствия, и я думаю, что большинство людей согласятся со мной.

Глаза Эйвери устремились на остальных двоих.

— Я… я с вами, Джон, — сказал Торнтон и пояснил: — Человек должен быть свободен.

— Мне нужна маленькая ферма, — сказал Джаммас-луджиль. — И если мой праправнук не сможет иметь свою ферму, тогда вся раса может отправляться в ад или куда-нибудь похуже.

Эйвери отвернулся от них, они увидели в его глазах слезы.

— Мне очень жаль, Эд, — прошептал Лоренцен.

Оставалось только рассказать все Гамильтону и остальному экипажу. «Хадсон» вернется домой: он не будет докладывать Патрулю, он прямо отправится на Землю и сообщит обо всем прямо по радио. Тогда будет поздно оказывать какое-либо противодействие. Падет правительство, будут назначены новые выборы, психократы лишатся власти. Лоренцен полагал, что некоторые из них позже вернутся: в своем роде они были хорошими людьми и еще потребуются человечеству в будущем. Но они уже не будут преградой, когда люди вновь поднимут глаза к звездам.

— Я попрошу рорванцев убить вас, — сказал Эйвери. Его голос дрожал. — Я не хочу этого, но вынужден. Вы угрожаете будущему человечества, может быть будущему всей Вселенной. Надеюсь, вы довольны собой!

Он отпрыгнул назад, в лес. Лоренцен видел мелькающие в темноте тени: рорванцы отступили назад, к своим космическим шлюпкам, как подумал Лоренцен. Может быть, они возьмут с собой Эйвери, спрячут его, пока не утихнет гнев людей.

Вдалеке Лоренцен услышал нарастающий грохот ракет Гамильтона.

Два человека и много чужаков, мыслящих, чувствующих созданий погибли, и правительство последует за ними для того, чтобы люди могли устремиться к звездам. Мог ли Эйвери быть прав?

Лоренцен смутно чувствовал, что никогда не узнает ответа на свой последний вопрос. Может быть, ответа на него и не существует.

Перевод: Ю. Стрельцов

Часть первая Каперство и репрессалии

Часть вторая Порт-Арсенал

Часть третья Адмиралтейство

Глава 1

— Смотрите — вон там. Поднимается над Рукой Бога. Это он?

— Думаю, да. Это наш корабль.

Они были последними посетителями. Парк Миллеса закрывался. Большую часть послеполуденного времени они бродили среди скульптур. Он был в восторге от первого знакомства с ними, она говорила молчаливое «прощай» тому, что было частью ее жизни. Им повезло с погодой. Лето было на исходе, но в этот день на Земле ярко светило солнце, дул легкий ветерок, который заставлял танцевать тени листвы на стенах вилл. Звонко журчали фонтаны.

Когда солнце зашло, в парке как будто все ожило. Казалось, что дельфины кувыркаются в волнах, Пегас рвется в небо, Фолк Филбайтер высматривает потерянного внука, а лошадь его в этот миг споткнулась, переходя брод. Орфей прислушивается, юные сестры обнимаются, воскреснув и все это беззвучно, ибо взгляду наблюдателя было доступно лишь краткое мгновение их жизни. Хотя время, в котором существовали статуи, было ничуть не менее реальным, чем зимнее время.

— Как будто они живы и предназначены звездам, а мы должны остаться позади и постареть, — пробормотала Ингрид Линдгрен.

Шарль Реймон не слышал ее слов. Он стоял на каменных плитах под пожелтевшими березами и смотрел на «Леонору Кристину». Наверху колонны, которая служила ей опорой, Рука Бога, возносящая ввысь Гений Человека, рисовалась силуэтом на фоне зеленовато-синих сумерек. Позади нее крошечная звездочка быстро пересекла небосклон и скрылась.

— Вы уверены, что это не какой-нибудь спутник? — в тишине спросила Линдгрен. — Я не думала, что мы сможем увидеть…

Реймон выразительно поднял бровь.

— Вы — первый помощник, и вы не знаете, где находится наш корабль и что он делает?

Он говорил по-шведски с акцентом, как и на большинстве других языков, резко меняя интонацию. Эта манера говорить подчеркнула иронию его слов.

— Я не навигационный офицер, — сказала она, защищаясь. — Притом я постаралась, насколько возможно, выбросить все дела из головы. Вам бы тоже следовало так поступить. Нам предстоит этим заниматься много лет. — Она потянулась к нему. Ее тон смягчился. — Прошу вас. Давайте не будем портить этот вечер.

Реймон пожал плечами.

— Простите. Я не хотел.

К ним подошел служащий, остановился и почтительно произнес:

— Извините пожалуйста, но нам пора закрывать.

— О! — Линдгрен вздрогнула от неожиданности, бросила взгляд на часы и посмотрела на террасы. Там не было никого — если не считать тех живых существ, которых Карл Миллес воплотил в камень и металл три века назад. — О да, конечно, давно пора. Я просто не отдавала себе отчета, как поздно.

Служащий поклонился.

— Поскольку леди и джентльмен явно желали этого, я оставил их одних в парке после того, как остальные посетители ушли.

— Значит, вы нас знаете, — сказала Линдгрен.

— Кто же не знает?

Во взгляде служащего читалось восхищение. Она была высокой, хорошо сложенной, с правильными чертами лица и широко расставленными голубыми глазами. Волосы ее были подстрижены коротко, чуть ниже мочек ушей. Ее одежда была более изысканной, чем обычно носили вне службы женщины, работающие в космосе. Богатые мягкие оттенки и ниспадающие складки неосредневекового стиля очень шли ей.

Реймон представлял собой резкий контраст — коренастый, темноволосый мужчина с суровым выражением лица, со шрамом на лбу. На нем были прямая туника и брюки, которые ничем не отличались от униформы.

— Спасибо, что вы нам не стали мешать, — сказал он скорее из вежливости.

— Я подумал, что вы наверняка не хотите, чтобы вам докучали, — ответил служащий. — Без сомнения, вас узнали многие, но поступили так же.

— Мы, шведы, воспитанные люди, — улыбнулась Линдгрен Реймону.

— Не буду спорить, — сказал ее спутник. — Трудно вести себя иначе, когда вы повсюду в Солнечной системе. — Он сделал паузу. — Тому, кто правит миром, лучше проявлять вежливость. Римляне в свое время были вежливы. Пилат, например.

Отповедь Реймона привела служащего в замешательство. Линдгрен немного резко заявила:

— Я сказала «alskvardig», а не «artig». («Воспитанные», а не «вежливые»). — Она протянула руку. — Благодарю вас.

— Не стоит благодарности, мисс первый помощник Линдгрен, — ответил служащий. — Пусть ваше путешествие будет удачным, и вы благополучно вернетесь домой.

— Если путешествие будет действительно удачным, — напомнила она, — мы никогда не вернемся домой. Если мы вернемся… — она оборвала фразу. Он к тому времени будет в могиле. — Еще раз спасибо вам, — повторила она невысокому человечку средних лет. — До свидания, — сказала она парку.

Реймон обменялся со служащим рукопожатием и что-то пробормотал. Они с Линдгрен вышли из парка.

Высокие стены бросали тень на тротуар. Прохожих почти не было. Шаги отдавались гулким эхом. Через некоторое время Линдгрен заметила:

— Мне все-таки интересно, действительно мы видели наш корабль? Мы находимся на большой широте. А даже бассердовский корабль не настолько велик и ярок, чтобы его можно было рассмотреть в сиянии заката.

— Корабль достаточно велик и ярок, когда расправлены перепонки черпающих полей, — сказал Реймон. — Его перевели вчера на асимметричную орбиту, это входит в финальное тестирование. Перед нашим отбытием его переведут обратно в плоскость эклиптики.

— Я знаю, я читала программу. Но я не понимаю, зачем ежесекундно думать о том, что происходит с кораблем. Ведь мы еще два месяца будем здесь. Зачем вам все это знать?

— Я всего лишь констебль, — губы Реймона скривились в ухмылке. — Скажем так: я практикуюсь в том, чтобы быть всегда начеку.

Она искоса глянула на него. Взгляд ее стал испытующим. Они вышли на эспланаду, к воде. По ту сторону один за другим загорались огни Стокгольма по мере того, как ночь от домов и деревьев поднималась вверх. Но канал оставался почти зеркален, и в небе, кроме Юпитера, светилось пока лишь несколько искр. Было еще достаточно светло.

Реймон присел на корточки и подтянул нанятую ими лодку.

Якоря-присоски на тросах прочно крепили ее к бетону. Реймон получил специальную лицензию, позволяющую ему парковаться практически где угодно, настолько важным событием была межзвездная экспедиция. Он и Линдгрен провели утро, совершая круиз вокруг Архипелага. Несколько часов среди зелени: дома, словно выросшие на островах, как и деревья — такая же неотъемлемая их часть; паруса, чайки и сверкание волн. На Бете Девы будет менее приятно, и уж совсем ничего хорошего не ждет их на пути туда.

— Я начинаю чувствовать, какой же вы для меня незнакомец, Карл, — медленно произнесла Линдгрен. — Вы всегда такой?

— Что? Моя биография зарегистрирована. Каждый может ее прочесть.

Лодка стукнулась об эспланаду. Реймон спрыгнул вниз на кубрик. Крепко держа трос одной рукой, он подал другую своей спутнице. Она оперлась, и его рука слегка дрогнула под ее весом.

Линдгрен села на скамью около руля. Реймон поворачивал якорь-присоску. Межмолекулярные связи уступили с легким чмокающим звуком, который прозвучал как ответ на плеск воды.

— Да, я думаю, что мы все выучили наизусть официальные биографии друг друга, — кивнула она. — Ваша биография — это абсолютный минимум, которым вы сумели отделаться при опросе.

(Шарль Жан Реймон. Статус гражданства межпланетный. Тридцать пять лет. Родился в Антарктике, но не в одной из лучших колоний; на подземных уровнях Полигорска. Мальчика, отец которого умер рано, ждали только бедность и неприятности. Юношей он каким-то образом попал на Марс и переменил множество работ, пока не начались беспорядки. Затем он сражался с «Зебрами» и так проявил себя, что впоследствии Лунный Спасательный Корпус предложил ему должность. Там он завершил свое образование и быстро продвинулся в чине. Будучи полковником, он много работал над усовершенствованием полицейского подразделения. Когда он вызвался участвовать в экспедиции, Управляющее Бюро с радостью приняло его).

— Ничего личного, — заметила Линдгрен. — Вы что, и на психологических тестах рассказываете официальную версию?

Реймон прошел вперед и отсоединил носовой якорь. Он ловко спрятал оба якоря, взялся за руль и запустил мотор. Магнитный двигатель работал бесшумно, но лодка тотчас рванулась вперед с большой скоростью. Реймон смотрел прямо перед собой.

— Какое это для вас имеет значение? — спросил он.

— Мы будем вместе много лет. Очень может быть, что до конца наших жизней.

— В таком случае, почему вы решили провести со мной этот день?

— Вы сами меня пригласили.

— После того, как вы позвонили мне в отель. Вам пришлось справиться в отделе регистрации команды, чтобы выяснить, где я остановился.

Парк Миллеса исчез в быстро сгущающейся тьме за кормой. В свете огней вдоль канала не было видно, покраснела Линдгрен, или нет. Однако она отвернула от Реймона лицо.

— Я действительно так поступила, — призналась она. — Я… Я думала, что вам одиноко. У вас ведь никого нет?

— Никаких родственников. Я всего лишь путешествую по злачным местам Земли. Там, куда мы направимся, их не будет.

Она снова подняла голову и на этот раз устремила взгляд на Юпитер немигающую рыжевато-белую лампу. Появились еще звезды. Линдгрен задрожала и плотно закуталась в плащ, чтобы защититься от осенней прохлады.

— Не будет, — глухо повторила она. — Все чужое. Мы еще только-только начали понимать и представлять тот соседний, братский мир. И пересечь расстояние в тридцать два световых года…

— Таковы люди.

— Почему вы летите, Карл?

Его плечи поднялись и опустились.

— Неугомонность, наверное. И, честно говоря, я нажил себе врагов в Корпусе. С одними не так обошелся, других опередил на служебной лестнице. Я достиг такой ступени в своей карьере, что не мог продвигаться дальше, не играя во внутренние политические игры. А это я презираю. — Их взгляды встретились. Некоторое время оба медлили. — А вы почему?

Она вздохнула.

— Наверное, из чисто романтических побуждений. С самого детства я считала, что должна полететь к звездам — как принц отправляется в сказочную страну. Я долго уговаривала родителей и наконец добилась, чтобы они позволили мне записаться в Академию.

В его улыбке было больше тепла, чем обычно.

— И вы показали отличные результаты в межпланетной службе. Так что они без колебаний назначили вас первым помощником в первом же вашем полете за пределы Солнечной системы.

Ее руки, лежащие на коленях, встрепенулись.

— Не надо. Прошу вас. Я знаю свое дело. Но женщине в космосе легко продвинуться по службе. Она везде нужна. Мои функции на «Леоноре Кристине» будут чисто служебными. Я буду больше заниматься… ну, отношениями между людьми… чем астронавтикой.

Он снова посмотрел вперед. Лодка огибала сушу, направляясь в Салтсйон. Водное движение усилилось. Мимо них проносились гидрофойлы.

Грузовая субмарина неспешно держала путь в Балтику. Над головой, словно мотыльки, мелькали воздушные такси. Центр Стокгольма был многоцветным неугасающим костром. Тысяча его шумов сливались в одно странно гармоничное ворчание.

— Это возвращает меня к моему вопросу, — хмыкнул Реймон. — Скорее, моему контрвопросу, поскольку вы начали спрашивать первая. Не думайте, что мне не по душе ваше общество. Я был рад провести с вами день, и если вы согласитесь поужинать со мной, я буду считать этот день одним из лучших в моей жизни. Но большинство из нашей команды разбежались в стороны, как капли ртути, в тот миг, когда окончилась подготовка. Они намеренно избегают товарищей по команде. Лучше провести время с теми, кого они больше никогда не увидят. А вы, у вас ведь есть корни. Старая, благовоспитанная, благополучная семья, в которой все, надо полагать, привязаны друг к другу. Живы отец и мать. Братья, сестры, двоюродные братья и сестры наверняка полны готовности сделать для вас все, что могут, в эти оставшиеся несколько недель. Почему вы сегодня не с ними?

Линдгрен сидела молча.

— Ваша шведская замкнутость, — через некоторое время сказал он. — Как положено тем, кто правит человечеством. Мне не следовало вмешиваться. Ну так признайте за мной такое же право молчать, хорошо?

Чуть позже он заговорил снова:

— Вы согласитесь поужинать со мной? Я обнаружил очень приятный ресторанчик, в котором обслуживают люди.

— Да, — ответила она. — Спасибо. Я согласна.

Линдгрен поднялась и стала рядом с ним, положив руку ему на локоть.

Она чувствовала, как под ее пальцами напрягаются его сильные мускулы.

— Не называйте нас правителями, — попросила она. — Это не так. Как раз в этом и была идея Соглашения. После ядерной войны… когда мир был так близок к гибели… что-то надо было предпринять.

— Угу, — проворчал он. — Мне изредка случалось читать книги по истории. Всеобщее разоружение; всемирные полицейские силы, чтобы это обеспечить. Sed quis custodiet ipsos Custodes? Кому мы можем доверить монополию на средства уничтожения планетарного масштаба и неограниченную власть на инспекции и аресты? Конечно, только достаточно большой и современной стране, которая сможет сделать поддержание мира своей главной отраслью промышленности — но не настолько большой, чтобы она могла победить кого-нибудь и заставить подчиниться своей воле без поддержки большинства наций. При этом у нее должна быть хорошая репутация в глазах всех. Одним словом — Швеция.

— Значит, вы понимаете, — обрадованно сказала она.

— Понимаю. Последствия в том числе. Власть питается сама собой, в этом нет ничего тайного, это логическая необходимость. Деньги, которые платит весь мир, чтобы обеспечить функционирование Управляющего Бюро, проходят через Швецию. Следовательно, вы превратились в самую богатую державу мира — со всеми вытекающими последствиями. О том, что Швеция политический центр, можно и не упоминать. В ситуации, когда каждый реактор, космический корабль, каждая лаборатория потенциально опасны и должны находиться под контролем Бюро, в решении любого мало-мальски важного вопроса непременно участвует швед. Это ведет к тому, что вам подражают даже те, кому вы больше не нравитесь. Ингрид, друг мой, ваша нация ничего не может поделать — она превращается в новых римлян.

Ее радость исчезла.

— Вы тоже не любите нас, Карл?

— Я отношусь к вам неплохо, как большинство. До сих пор вы были гуманными господами. Я бы даже сказал, слишком гуманными. Что касается меня, я должен быть благодарен, поскольку вы позволили мне не иметь государственного гражданства, что меня вполне устраивает. Нет, вы показали себя совсем неплохо. — Он махнул рукой в сторону башен, с которых вниз водопадом струилось сияние, разбрызгиваясь во все стороны. — Как бы то ни было, это не навсегда.

— О чем вы?

— Не знаю. Я только убежден, что ничто не вечно. Как бы тщательно ни была спланирована система, когда-нибудь она испортится и умрет. — Реймон сделал паузу, чтобы подобрать слова. — Думаю, что конец может последовать в результате той самой стабильности, которой вы гордитесь. Произошли ли какие-то важные изменения, по крайней мере на Земле, с последних декад двадцатого столетия? Неужели так и должно быть? — Полагаю, — добавил он, — что это одна из причин создания колоний в Галактике. Если мы сможем это сделать. Средство против Рагнарока.

Линдгрен сжала кулаки. Ее лицо снова обратилось к небу. Ночь сгустилась окончательно, но звезд над городом было совсем немного. В другом месте — например, в Лапландии, где у ее родителей был летний коттедж — их было бы гораздо больше.

— Я плохой кавалер, — извинился Реймон. — Давайте оставим эти ребяческие философствования и поговорим о более интересных вещах. Об аперитиве, например.

Она неуверенно засмеялась.

Ему удалось поддерживать легкую беседу, пока он вел лодку в Строммен, поставил ее в док, и они с Ингрид направились пешком через мост в Старый Город. За королевским дворцом они оказались в менее освещенном районе. Они шли по узким улочкам, по обе стороны которых высокие дома в оттенках золотого цвета стояли точно так же, как последние несколько сотен лет.

Туристский сезон закончился. Из огромного количества иностранцев, которые находились в городе, ни у кого не было причин посещать этот дальний уголок. Если не считать случайного прохожего или электроциклиста, Реймон и Линдгрен были практически одни.

— Мне будет трудно без всего этого, — сказала она.

— Здесь живописно, — признал он.

— Больше, чем живописно, Карл. Это не просто музей под открытым небом. Здесь живут настоящие люди. И те, кто жил здесь прежде, тоже остаются реальными. Башня Биргера Ярла, Церковь Риддархолма, щиты в Доме Знати, золотая Площадь, где пил и пел Беллман… — В космосе будет одиноко, Карл, вдали от нашего прошлого.

— И все-таки вы летите.

— Да. Это нелегко. Моя мать, которая родила меня; мой отец, который взял меня за руку и вывел под звездное небо, чтобы показать мне созвездия. Знал ли он тогда, к чему это приведет? — Она вздохнула. — Вот отчасти, почему я позвонила вам. Мне нужно было убежать от того, чтобы не думать о родителях. Хотя бы на день.

— Вам нужно выпить, — сказал он. — Вот мы и пришли.

Ресторан выходил фасадом на Главный Рынок. Нетрудно было представить, как рыцари весело гремят по камням мостовой между окружающими площадь домами. Реймон подвел Линдгрен к столу в освещенной свечами комнате и заказал аквавит и пиво.

Она старалась пить с ним наравне. Последовавшая за выпивкой трапеза была долгой даже по скандинавским стандартам. За едой они выпили много вина, а завершили ужин солидной дозой коньяка. Линдгрен рассказывала о доме рядом с Дроттнингхолмом, парк и сады которого были по существу ее собственными; о солнечном свете, струящемся в окна и отражающемся на полированных деревянных полах и на серебре, которое передается по наследству из поколения в поколение; о шлюпе на озере, кренящемся под ветром; об отце у румпеля с трубкой в зубах; о долгих, долгих ночах зимой и кратких светлых ночах лета; о праздничных кострах в канун дня Святого Джона — тех самых кострах, которые некогда были зажжены, чтобы приветствовать Бальдра, возвращающегося домой из подземного мира; о первой прогулке под дождем с парнем, когда холодный воздух был насквозь пропитан водой и запахом сирени; о путешествиях по разным уголкам Земли; о пирамидах, Парфеноне, Париже на закате, Тадж Махале, Ангкорвате, Кремле, Голден Гейт Бридж, и, конечно, о Фудзияме, Великом Каньоне, водопаде Виктория, Большом Барьерном Рифе…

…о любви и радости дома, но и о дисциплине тоже, о порядке и серьезности в присутствии посторонних. Музыка вокруг, любимейший Моцарт; хорошая школа, в которой учителя и соученики создали совершенно новый мир, ворвавшийся в ее сознание; Академия, работа настолько трудная, что она и не предполагала, что способна на такую, и как она радовалась, когда обнаружила, что способна; полеты в космос, на другие планеты, о, она стояла на снегах Титана и смотрела на Сатурн над головой, потрясенная красотой; всегда, всегда семья и родные, к которым она возвращалась…

…в добром мире люди, их поступки, их радости всегда хороши.

Разумеется, остаются проблемы, но их можно решить с течением времени при помощи рассудка и доброй воли. Хорошо бы принадлежать к какой-нибудь религии, это сделало бы мир более совершенным, придало бы ему окончательный смысл, но убедительных доказательств не существует, тем не менее, она все равно может отдать все силы, чтобы помочь человечеству на пути к высшей цели…

…но нет, она вовсе не педант, пусть он так не думает. Собственно говоря, она часто задумывалась, не слишком ли она склонна к гедонизму, может, она чуть более свободна, чем это необходимо. Как бы то ни было, она получает радость от жизни, не причиняя никому вреда, и она всегда надеялась на что-то необычное.

Реймон налил ей последнюю чашку кофе. Официант, наконец, принес счет.

— Думаю, что несмотря на недостатки нашего полета, — сказал Реймон, — ты сможешь получить от него удовольствие.

Ее голос стал немного невнятным. Но глаза, глядящие на него, оставались ясными и спокойными.

— Я надеюсь на это, — сказала она. — И потому позвонила тебе. Помнишь, еще во время подготовки я настаивала, чтобы ты приехал сюда, когда нам дадут отпуск.

К этому времени они уже перешли на «ты».

Реймон затянулся сигарой. В космосе курение будет запрещено, чтобы не перегружать системы жизнеобеспечения, но сегодня он еще мог позволить себе это удовольствие.

Линдгрен наклонилась вперед и положила ладонь на его руку.

— Я думала о том, что нас ждет, — сказала она. — Двадцать пять мужчин и двадцать пять женщин. Пять лет в металлической скорлупке. Еще пять лет, если мы сразу же вернемся. Даже учитывая процедуры против старения, десять лет — это большой кусок жизни.

Он кивнул.

— И, конечно, мы останемся для исследований, — продолжала она. — Если третья планета пригодна для жизни, мы останемся, чтобы основать колонию — то есть навсегда — и заведем детей. Как бы мы ни поступили, возникнут связи. Каждый выберет себе пару.

Реймон спросил негромко, чтобы это не прозвучало слишком грубо:

— Ты думаешь, из нас может получиться пара?

— Да. — Голос ее окреп. — Это может показаться нескромным с моей стороны — неважно, усвоила я нравы работающих в космосе, или нет. Но я буду занята больше других, особенно в первые несколько недель полета. У меня не будет времени на нюансы и ритуалы. В результате я могу оказаться в таком положении, которое меня не устраивает. Если только не обдумать все заранее и не подготовиться. Что я и делаю.

Он поднес ее руку к губам.

— Большая честь для меня, Ингрид. Хотя мы можем оказаться чересчур разными.

— Подозреваю, что именно это меня и привлекает. — Ее ладонь скользнула по его губам и вниз по щеке. — Я хочу узнать тебя. Ты мужчина в большей мере, чем все, кого я встречала до сих пор.

Реймон расплатился по счету. Ингрид впервые заметила, что держится он не вполне уверенно. Он погасил сигару, проследив, как она гаснет.

— Я остановился в отеле на Тиска Бринкен, — сказал он. — Там не очень-то шикарно.

— Неважно, — ответила она. — Вряд ли я это замечу.

Глава 2

Если смотреть на корабль с одного из челночных катеров, которые доставляли команду, «Леонора Кристина» напоминала кинжал, указывающий острием на звезды.

Ее корпус имел коническую форму. Верхушкой конуса был нос корабля.

Его отполированная гладкая поверхность казалась скорее украшенной, нежели испорченной внешними приспособлениями. Среди них были шлюзы и люки, датчики приборов, гнезда для двух катеров, которым предстоит осуществлять посадки на планету, а также паутина бассердовского двигателя, пока еще свернутая. Основание конуса было достаточно широким, так как там среди прочего хранилось реактивное топливо, но корабль был слишком длинным, чтобы это было особенно заметно.

На острие кинжала развернулось веером сооружение, которое отдаленно напоминало баскетбольную корзину. Его обод служил опорой для восьми решетчатых цилиндров, направленных к корме. Это были трубы-ускорители, которые разгоняли реактивное топливо, когда корабль двигался на обычных межпланетных скоростях. «Корзина» заключала в себе приборы управления и энергетическую установку системы реактивного двигателя.

За ними тянулась рукоять кинжала, более темного оттенка, которая заканчивалась сложной головкой. Эта последняя представляла собой бассердовский двигатель. Остальное было защитным кожухом, предназначенным защищать от радиации двигателя, когда он будет включен.

Такова была «Леонора Кристина», седьмой и новейший из кораблей этого класса. Внешняя простота, продиктованная сущностью ее предназначения, была столь же обманчива, как простота человеческой кожи. Внутри корабль был сложен и хрупок. Со времени появления в середине двадцатого столетия самой идеи подобного корабля прошло, пожалуй, миллион человеко-лет мысли и труда, направленных на ее реализацию. При этом некоторые из работавших над проектом людей обладали интеллектом, сравнимым с умом любого гения, существовавшего до них. Хотя к моменту начала постройки «Леоноры Кристины» уже имелись практический опыт и необходимые средства и инструменты, и хотя технологическая цивилизация к этому времени достигла фантастического процветания (некоторое время ее не отягчала угроза войны) — все же стоимость корабля никак нельзя было назвать незначительной, и это служило причиной недовольства.

Корабль кружился по орбите вокруг Земли, а Вселенная охватывала его мощной громадой, простираясь во все стороны. Отвернувшись от солнца и планеты, вы видели прозрачную темноту, более огромную, чем у вас хватало смелости понять. Она не была непроглядно черной; существовали отражения света внутри ваших глаз; но это была предельная ночь, которую милосердное небо нашей планеты скрывает от нас. Немигающие звезды усеивали ее, сияние их было холодней льда. Звезды, достаточно яркие, чтобы их было видно с поверхности Земли, в космосе явственно демонстрировали свои цвета: сине-стальная Вега, золотая Капелла, тлеющий уголь Бетельгейзе. Здесь были видны другие, менее яркие звезды, и их было так много, что непривычный человек терял среди них очертания знакомых созвездий. Ночь была полна солнц.

Млечный Путь опоясывал небеса льдистым серебром; и Магеллановы Облака не были смутным мерцанием, но клубились и сияли; и туманность Андромеды ярко сверкала сквозь расстояние больше миллиона световых лет; и вы чувствовали, как ваша душа тонет в этих глубинах, и торопливо возвращали взгляд в окружающую вас уютную каюту.

Ингрид Линдгрен появилась на мостике, ухватилась за поручень и повисла в воздухе.

— Явилась для несения службы, мистер капитан, — формально отрапортовала она.

Ларс Теландер обернулся, чтобы поприветствовать ее. В невесомости на его тощую неуклюжую фигуру стало приятно смотреть, как на рыбу в воде или летящего в небе ястреба. Если бы не это, он ничем бы не отличался от любого седоволосого мужчины пятидесяти с лишним лет. Ни он, ни Линдгрен не позаботились прикрепить знаки отличия к комбинезонам, которые были стандартной рабочей одеждой на борту корабля.

— Здравствуйте, — сказал он. — Надеюсь, вы хорошо провели отпуск.

— Разумеется. — Ее щеки порозовели. — А вы?

— Ммм… нормально. Я преимущественно изображал из себя туриста, изъездил Землю вдоль и поперек. Я был удивлен, как многого я не видел прежде.

Линдгрен посмотрела на него с некоторым сочувствием. Капитан одиноко плавал в воздухе рядом со своим креслом командира — одним из трех кресел вокруг консоли управления и связи, расположенной в центре круглой комнаты.

Счетчики, экраны считывания данных, индикаторы и прочие приспособления, загромождавшие переборки, которые уже начали мигать и мерцать огоньками и чертить каракули, только подчеркивали его одиночество. Пока не появилась Линдгрен, капитан не слышал ничего, кроме бормотания вентиляторов и изредка — щелчка реле.

— У вас вообще никого не осталось? — спросила она.

— Никого близкого, — вытянутое лицо Теландера сморщилось в усмешке. — Не забывайте, по времени Солнечной системы мне почти сто лет. Когда я последний раз навещал родную деревню в Даларне, внук моего брата был гордым отцом двух взрослых детей. Вряд ли стоит ожидать, что они сочтут меня близким родственником.

(Он родился за три года до первой экспедиции с участием людей, которая отправилась к Альфе Центавра. Он пошел в детский садик за два года до того, как первые лазерные сообщения этой экспедиции достигли станции на обратной стороне Луны. Это определило жизнь ребенка — интроверта и идеалиста. В возрасте двадцати пяти лет выпускник Академии с отличными результатами полетов на межпланетных кораблях был взят в первый экипаж, отправлявшийся к Эпсилон Эридана. Они вернулись через двадцать девять лет, но в результате релятивистского коэффициента времени для них прошло только одиннадцать лет, шесть из которых они провели на планетах, куда летели.

Совершенные ими открытия прославили их. Когда они вернулись, как раз снаряжался корабль на Тау Кита. Теландер получил место первого помощника.

С момента старта и до возвращения прошло тринадцать лет его личного времени. Он стал командиром вместо капитана, который погиб на дикой планете. На Земле прошел тридцать один год. На орбите собирали «Леонору Кристину». Кому, как не ему, стать ее капитаном? Он колебался. Кораблю предстояло стартовать меньше, чем через три года. Если он согласится, большая часть этого времени пройдет в планировании и подготовке… Но, похоже, другого выхода не было; кроме всего прочего, Земля изменилась до неузнаваемости, и он ходил по ней чужаком).

— К делу, — сказал он. — Я полагаю, Борис Федоров и его инженеры прибыли вместе с вами?

Она кивнула.

— Он сказал, что свяжется с вами по интеркому, как только устроится.

— Хм. Он мог бы соблюсти вежливость и уведомить меня о своем прибытии.

— Он в плохом настроении. Хмурился всю дорогу. Не знаю, по какой причине. Это существенно?

— Нам предстоит довольно долго быть вместе, Ингрид, — заметил Теландер. — Конечно, наше поведение будет иметь значение.

— У Бориса это скоро пройдет. Я думаю, у него просто похмелье, или прошлой ночью ему отказала какая-нибудь девушка, или что-то в этом роде.

Во время подготовки у меня сложилось впечатление, что он легко поддается эмоциям, но так же быстро отходит.

— Психопрофиль это подтверждает. Однако, есть качества потенциальные — в каждом из нас, которые не выявляются тестированием. Нужно оказаться там… — Теландер указал на колпак оптического перископа, как будто это и была та даль, куда перископ был направлен. — Только тогда эти качества проявятся. А они проявятся обязательно. Так бывает всегда. Он откашлялся. — Ладно. Научный персонал тоже прибывает по расписанию?

— Да. Они прибудут двумя паромами — первый в 13:40, второй в 15:00.

Теландер кивнул, подтверждая соответствие с программой, прикрепленной к столешнице консоли. Линдгрен добавила:

— По-моему, такой интервал между ними вовсе не обязателен.

— Соображения безопасности, — машинально ответил Теландер. — Кроме того, хотя они и прошли подготовку, нам все равно нужно время, чтобы доставить такое количество наземных кротов в их каюты. Сами они в невесомости не справятся.

— Карл с ними управится, — сказала Линдгрен. — Если понадобится, он сможет доставить их поодиночке, и быстрее, чем это может показаться.

— Реймон? Наш констебль? — Теландер внимательно посмотрел на нее. — Я знаю, что он хорошо подготовлен к работе в условиях невесомости, и он прибывает с первым паромом. И что, у него действительно такая высокая квалификация?

— Мы посетили Звезду Развлечений.

— Где?

— На курортном спутнике.

— Ах, эту. Н-да. И вы играли в игры при нулевой гравитации?

Линдгрен кивнула, не глядя на капитана. Он снова усмехнулся:

— В числе прочего, надо полагать.

— Он поселится в моей каюте.

— Хм-м… — Теландер потер подбородок. — Честно говоря, я бы предпочел, чтобы он жил в той каюте, где предполагалось — на случай беспорядков среди… мм… пассажиров. Собственно говоря, для этого он здесь.

— Я могу перебраться к нему, — предложила Линдгрен.

Теландер покачал головой.

— Нет. Офицеры должны жить среди офицеров, отдельно. Гипотетическая причина — чтобы они находились поближе к мостику — не есть настоящая причина. В последующие пять лет, Ингрид, вы поймете, как важны символы. — Он пожал плечами. — Что ж, остальные каюты находятся только на одну палубу дальше к корме, чем наши. Осмелюсь сказать, что он может достаточно быстро добраться туда при необходимости. Так что, если ваша соседка по комнате не возражает поменяться местами, пусть будет, как вы хотите.

— Спасибо, — негромко сказала она.

— Правду сказать, я немного удивлен, — признался Теландер. — Мне кажется, Реймон не принадлежит к тому типу мужчин, который вы предпочитаете. Вы думаете, ваш союз будет долгим?

— Надеюсь, что да. Он говорит, что тоже бы этого хотел. — Линдгрен преодолела свое замешательство, бросившись в неожиданное нападение. — А что вы? Уже завязали отношения с кем-нибудь?

— Нет. Я думаю, это несомненно произойдет — с течением времени. Поначалу я буду слишком занят. В моем возрасте подобные вопросы не столь насущны. — Теландер рассмеялся, затем посерьезнел. — Что касается времени, не будем его тратить понапрасну. Прошу вас приступить к проверке и…

Паром пришвартовался. Протянулись якоря-присоски, чтобы удержать его короткий корпус рядом с изогнутым боком «Леоноры Кристины». Ее роботы устройства «датчик-компьютер-эффектор», — управляющие маневром стыковки, помогли воздушным шлюзам соединиться. Когда из обеих камер выпустили воздух, их внешние клапаны втянулись внутрь, и пластиковая труба герметично запечатала вход. Шлюзы вновь наполнили воздухом и проверили на возможную утечку. Когда удостоверились, что утечки нет, открыли внутренние клапаны.

Реймон освободился от ремней. Свободно всплыв над креслом, он посмотрел вниз, окинув взглядом весь пассажирский отсек. Химик-американец Норберт Вильямс тоже расстегивал ремни.

— Не трогайте ремни, — скомандовал Реймон по-английски. Хотя все понимали шведский, некоторые знали его недостаточно хорошо. Для ученых английский и русский по-прежнему были главными международными языками. — Оставайтесь на местах. Я предупредил вас еще в порту, что доставлю вас в каюты по одному.

— Обо мне можете не беспокоиться, — ответил Вильямс. — Я нормально себя чувствую в невесомости.

Он был невысоким, круглолицым, светловолосым человеком, привыкшим одеваться ярко, а говорить громко.

— Вы все имеете некоторую практику, — сказал Реймон. — Но это не то же самое, что обладать верными рефлексами. Их дает только опыт.

— Значит, мы немного побарахтаемся. Что с того?

— Возможен несчастный случай. Не обязателен, это да, но возможен. Моя обязанность — предотвратить такую возможность. Я полагаю, что должен сопроводить вас в каюты, где вы останетесь, пока о вас не позаботятся.

Вильямс покраснел.

— Послушайте, Реймон…

Констебль внимательно посмотрел на него своими серыми глазами.

— Это приказ, — сказал Реймон, четко выговаривая слова. — Я представляю власть. Давайте не будем начинать полет с неповиновения.

Вильямс вновь застегнул ремни. Он сделал это чересчур резко, губы его были плотно сжаты. Несколько капель пота выступили у него на лбу и задрожали на висках. От света флюоресцентных ламп они засверкали.

Реймон обратился по интеркому к пилоту. Пилот не перейдет на корабль, он отправится назад, как только выгрузит свой живой груз.

— Вы не возражаете, если мы откроем шторки? Пусть нашим друзьям будет на что посмотреть, пока они ждут своей очереди.

— Открывайте, — ответил голос. — Никакой опасности не замечено. И… они вроде не очень-то скоро увидят Землю, а?

Реймон объявил разрешение. Пассажиры жадно потянулись к рукояткам на иллюминаторах, обращенного в космос борта катера. Пластины, закрывавшие сделанные из глассита иллюминаторы, скользнули назад. Реймон занялся своей работой.

Четвертой на очереди была Чи-Юэнь Ай-Линг. Она повернулась в опутывающих ее ремнях безопасности, чтобы сидеть лицом к иллюминатору. Ее пальцы прижимались к гладкой поверхности.

— Прошу, ваша очередь, — сказал Реймон.

Она не ответила.

— Мисс Чи-Юэнь, — он тронул ее за плечо. — Вы следующая.

— О! — Ее словно пробудили от сна. В глазах ее стояли слезы. — Я… Я прошу прощения. Я задумалась…

Соединенные корабли входили в следующий рассвет. Свет распространялся над огромным горизонтом Земли, разбиваясь на тысячи цветов — от алого цвета кленового листа до синевы павлиньего пера. Краткий миг было видно крыло зодиакального сияния, как гало над поднимающимся огненным диском. За ним находились звезды и лунный полумесяц. Внизу была планета, сверкающая океанами, с облаками, в которых бродили дождь и гром, с коричнево-зелеными континентами и городами — шкатулками драгоценностей. Вы видели, вы чувствовали, что этот мир живет.

Чи-Юэнь принялась возиться с пряжками. Ее пальцы казались слишком тонкими.

— Не хочу отрывать взгляд! — шепнула она по-французски. — Покойся в мире там, Жак.

— Вы сможете наблюдать за происходящим на корабельных экранах, как только мы начнем разгон, — ответил Реймон на том же языке.

Она удивилась, что он говорит по-французски, и это вернуло ее к реальности.

— Тогда мы уже начнем удаляться от дома, — сказала она, но при этом улыбнулась. Очевидно, ее настроение скорее было восторженным, чем грустным.

Чи-Юэнь была маленькой и хрупкой. Одетая по последней восточной моде в тунику с высоким воротником и широкие дамские брюки с разрезами, она напоминала мальчика. Однако мужчины пришли к единодушному выводу, что из всех женщин на борту у нее самое очаровательное лицо, обрамленное иссиня-черными волосами длиной до плеч. Когда она говорила по-шведски, оттенок китайской интонации, который она придавала естественному ритму этого языка, превращал его в песню.

Реймон помог ей освободиться от ремней и обхватил за талию. Он не собирался шаркать по полу в магнитных башмаках. Вместо этого он оттолкнулся одной ногой от кресла и полетел по проходу. В шлюзе он схватился за поручень, качнулся сквозь проем, снова оттолкнулся и оказался внутри космического корабля. Обычно те, кого он сопровождал, расслаблялись — ему было легче доставлять их, как груз, чем бороться с их неуклюжими попытками помочь ему. Но с Чи-Юэнь было по-другому. Она знала, как себя вести. Их движения превратились в стремительный воздушный танец. Китаянка была планетологом, и имела опыт поведения в невесомости.

От того, что их слаженный полет был вполне объясним, он не стал менее восхитительным.

Проход от воздушного шлюза вел через концентрические ярусы грузовых палуб: дополнительная защита и броня для цилиндра в оси корабля, в котором будет располагаться экипаж. Здесь можно будет задействовать подъемники, чтобы переносить тяжелый груз вперед или к корме при ускорении. Но не исключено, что винтовые лестницы, идущие вдоль стенок колодцев, параллельных шахте подъемника, окажутся полезнее. Реймон и Чи-Юэнь воспользовались одним из этих колодцев, чтобы добраться от средней палубы, предназначенной для электрических и гироскопических инструментов, в нос корабля, где располагались жилые помещения. Лишенные веса, они летели вдоль лестницы, не касаясь ступенек. На той скорости, которую они набрали, у них слегка закружились головы от центробежной силы и силы Кориолиса, как будто они были слегка нетрезвыми. Это развеселило их еще больше. «И-и кру-угом мы мчимся… кру-угом!»

В каюты для пассажиров вели двери из двух коридоров, которые располагались по бокам ряда ванных комнат. Каждая каюта имела два метра в высоту и четыре квадратных метра площади; две двери, два туалета, два встроенных платяных шкафа с полками над ними и две складывающиеся кровати.

Кровати можно было сдвинуть по рельсам, чтобы соединить в одну, или разъединить. В последнем случае можно было еще опустить сверху перегородку, и таким образом превратить одну комнату на двоих в две раздельных.

— Это было путешествие, достойное записи в моем дневнике, констебль, — Чи-Юэнь схватилась за поручень и прислонилась лбом к холодному металлу.

Радостная улыбка еще трепетала на ее губах.

— С кем вы делите каюту? — спросил Реймон.

— Пока с Джейн Сэдлер. — Чи-Юэнь распахнула глаза и сверкнула на него взглядом. — У вас есть другие предложения?

— Что? Мм… Я… Мы с Ингрид Линдгрен вместе.

— Уже? — Легкомысленное настроение слетело с нее. — Простите. Мне не следовало совать нос в чужие дела.

— О нет, это я должен извиниться, — сказал он. — Я заставил вас ждать попусту, как будто вы не в состоянии добраться до каюты в невесомости самостоятельно.

— Вы не должны делать исключений. — Чи-Юэнь снова стала серьезной.

Она разложила кровать, подплыла к ней и принялась застегивать ремни. — Мне хочется немного побыть одной, подумать.

— О Земле?

— О многом. Мы оставляем позади гораздо больше, чем до сих пор представляли, Шарль Реймон. Это разновидность смерти. Быть может, за ней последует воскресение, но все равно это смерть.

Глава 3

— …ноль!

Ионный двигатель ожил. Ни один человек не мог бы увидеть этого, войдя внутрь толстого защитного кожуха, и остаться в живых. Точно так же никто не мог услышать, как он работает, или почувствовать вибрацию его энергии.

Для этого двигатель был слишком мощен. В так называемом отсеке двигателя, который в сущности был электронным нервным центром, люди слышали слабую пульсацию насосов, подающих реактивное топливо из резервуаров. Они едва замечали пульсацию, так как их внимание было поглощено счетчиками, экранами считывания данных, индикаторами и кодированными сигналами, которые управляли системой. Борис Федоров не снимал руки с главного рычага отключения. Между ним и капитаном Теландером на капитанском мостике постоянно шел негромкий обмен наблюдениями. Собственно говоря, «Леонора Кристина» могла обойтись и без этого. Гораздо менее сложные корабли, чем она, управлялись автоматически. Так оно фактически и было. Ее сложно взаимодействующие встроенные роботы работали с такой скоростью и точностью, и даже с такой гибкостью (хотя и в пределах своих программ), о которых люди не могли и мечтать. Но быть наготове необходимо для самих людей.

Во всех остальных местах на корабле единственным прямым доказательством движения для тех, кто лежал в своих каютах, было возвращение веса. Гравитация была небольшой, меньше одной десятой «g», но она давала ориентацию, где верх и где низ. Люди высвободились из кроватей.

Реймон объявил по интеркому:

— Констебль — команде, кто не на вахте. Можете перемещаться ad libitum — то есть, вперед от вашей палубы.

И саркастически:

— Если вы помните, официальная церемония прощания вместе с благословением будет передаваться в полдень по Гринвичу. Мы будет транслировать ее на экран в спортзале для тех, кому охота посмотреть.

Реактивное топливо попало в камеру сгорания. Термоядерные генераторы насытили энергией свирепые электрические арки, а магнитные поля разделили положительные и отрицательные частицы. Вибрации словно бичом подхлестывали их, придавая все большую скорость. Их выброс был невидимым. На пламя энергия не тратилась. Все, что позволяли физические законы, уходило на то, чтобы толкать «Леонору Кристину» вперед.

Корабль таких размеров нельзя было разогнать теми же средствами, что патрульный крейсер. Это бы потребовало больше топлива, чем на нем могло разместиться — учитывая, что он должен нести полсотни человек, и все необходимое для них на десять-пятнадцать лет: и инструменты для удовлетворения их научного любопытства, когда они достигнут места назначения, и (если данные, переданные инструментальным зондом, отправленным впереди корабля, действительно значили, что планета обитаема) припасы и машины для того, чтобы человек мог обжить новый мир. «Леонора Кристина» медленно, по спирали удалялась от земной орбиты. Люди, стоящие у просмотровых экранов, видели, как родная планета уменьшается среди звезд.

В просторах космоса лишнего места не было. Необходимо использовать каждый кубический сантиметр внутри корпуса корабля. Однако люди, обладающие достаточным умом и чуткостью, чтобы решиться на это приключение, сошли бы с ума в «функциональной» обстановке. До сих пор переборки были из голого металла и пластика. Но у обладателей художественных талантов были свои планы. Реймон заметил в коридоре Эмму Глассгольд, молекулярного биолога. Она набрасывала контуры фрески, которая будет изображать лес вокруг освещенного солнцем озера. С самого начала пол жилой палубы и палубы отдыха был покрыт материалом, зеленым и пружинистым, как трава. Воздух, который гнали вентиляторы, был не только очищен растениями в секции гидропоники и коллоидами в уравновешивателе Даррелла. Он претерпевал изменения температуры, ионизации, запаха. Сейчас он имел запах свежего клевера — с аппетитным привкусом, когда вы проходили мимо камбуза — поскольку изысканная пища компенсирует многие лишения.

Аналогично, общественные помещения были заповедником, занимающим целую палубу. Спортзал, который одновременно служил театром и залом собраний, был здесь главным помещением. Но даже кают-компания имела такие размеры, что обедающие могли вытянуть ноги и отдохнуть. По соседству находились любительские мастерские, клубная комната для сидячих игр, бассейн, крошечные сады и беседки. Некоторые из конструкторов корабля возражали против того, чтобы на этом уровне устанавливали боксы сновидений. Они утверждали, что дверь этой комнаты некстати напомнит людям, которые придут сюда развлекаться, что они должны довольствоваться призрачными заменителями оставленных ими вещей. Но в сущности этот процесс тоже был разновидностью отдыха.

Путешествие только началось. Атмосфера была на грани истерического веселья. Мужчины скандалили чуть ли не до драк, женщины болтали, за едой все чрезмерно смеялись, часто устраивались танцы, которые служили поводом для флирта. Проходя мимо спортзала, Реймон через открытую дверь увидел гандбольный матч в разгаре. При низкой гравитации, когда можно в прямом смысле слова ходить по стенкам, зрелище было захватывающим.

Реймон продолжал путь к бассейну, который располагался в углублении (пройти к нему можно было из главного коридора). Он свободно вмещал нескольких человек. Но в это время, в 21:00, там никого не было. На краю бассейна, нахмурившись, стояла Джейн Сэдлер. Эта крупная брюнетка с обыкновенными чертами лица была канадкой, биотехником в органоциклическом отделении. Шорты и тенниска подчеркивали ее прекрасную фигуру.

— Что-то случилось? — спросил Реймон.

— А, привет, констебль, — ответила она по-английски. — Все в порядке. Я просто никак не соображу, как лучше украсить это место. Я должна представить рекомендации нашему комитету.

— Разве они не решили устроить подобие римских терм?

— Угу. Но на все сразу нужно слишком много места. Нимфы и сатиры, тополиные рощи, храмы — что еще? — Она рассмеялась. — Черт с ним со всем. Я предложу ограничиться нимфами и сатирами. Если мы нарисуем плохо, всегда можно будет переделать, пока у нас не кончится краска. Это обеспечит нам занятие на будущее.

— Кто сможет продержаться пять лет — и еще пять, если нам придется вернуться, — только на хобби? — медленно произнес Реймон.

Сэдлер снова рассмеялась.

— Никто. Не морочьте себе голову. У каждого на борту расписана полная программа работ, вне зависимости от того, чем именно он собрался заняться — теоретическими исследованиями, созданием величайшего романа космического века или изучением греческого языка, давая взамен уроки тензорного исчисления.

— Конечно. Я видел предложения. Они имеют какой-то смысл?

— Констебль, расслабьтесь! Другие экспедиции осуществили это, и остались в более-менее здравом рассудке. Почему бы нам этого не сделать? Вы пришли плавать — плавайте. — Она усмехнулась еще шире. — Окунитесь с головой.

Реймон изобразил подобие улыбки, снял одежду и повесил ее на вешалку.

Сэдлер присвистнула.

— Ну и ну, — сказала она. — До сих пор я видела вас только в комбинезоне. Неплохая коллекция бицепсов, трицепсов и прочего. Занимаетесь гимнастикой?

— Такая у меня работа. Нужно поддерживать форму, — неловко ответил он.

— Когда-нибудь, когда будете не на дежурстве, загляните ко мне в каюту — позанимаемся, — предложила она.

— Я бы с удовольствием, — ответил он, оглядывая ее с головы до ног, — но мы с Ингрид сейчас…

— Ну да, конечно. Я это в шутку. Ну, почти в шутку. Похоже, у меня скоро тоже будет постоянный партнер.

— Правда? Кто, если не секрет?

— Элоф Нильсон. — Она подняла руку. — Нет, не надо мне ничего говорить. Он не Адонис, это верно. И ведет себя иногда не лучшим образом. Но у него великолепный ум, лучший ум на корабле, по-моему. Слушая его, невозможно соскучиться. — Она отвела взгляд. — И он тоже очень одинок.

Реймон некоторое время стоял молча.

— Ты очень хорошая, Джейн, — сказал он. — У нас с Ингрид здесь встреча. Почему бы тебе к нам не присоединиться?

Она склонила голову набок.

— Ей-богу, ты все-таки прячешь человеческую душу под шкурой полисмена! Не бойся, я не выдам твою тайну. И я не останусь. Уединения нелегко добиться. Пока у вас есть такой шанс, наслаждайтесь им.

Она махнула рукой и ушла. Реймон смотрел ей вслед, потом перевел взгляд на воду. Он так и стоял, пока не пришла Линдгрен.

— Прости, что задержалась, — сказала она. — Сообщение с Луны. Еще один идиотский запрос, как у нас дела. Я определенно обрадуюсь, когда мы уже выберемся в Большую Глубину.

Она поцеловала Реймона. Он едва ответил на поцелуй. Линдгрен сделала шаг назад, облако беспокойства набежало на ее лицо.

— В чем дело, дорогой?

— Как ты считаешь, я чересчур жесткий? — напрямик спросил он.

Она не смогла ответить сразу. Флюоресцентный свет сиял на ее соломенных волосах, ветерок от вентилятора слегка шевелил их. От арки входа доносились звуки игры в мяч. Наконец она произнесла:

— Почему ты спрашиваешь?

— Одно замечание в разговоре. Собеседник хотел сделать мне приятное, но это все равно было немного больно.

Линдгрен нахмурилась.

— Я тебе уже говорила, что ты нажимал сильнее, чем мне бы хотелось, в тех нескольких случаях, когда ставил кого-нибудь на место. На корабле нет ни дураков, ни злонамеренных, ни саботажников.

— Разве я не должен был велеть Норберту Вильямсу заткнуться, когда он принялся осуждать Швецию на мессе? Такие вещи могут кончиться весьма плачевно. — Реймон опустил сжатый кулак на ладонь другой руки. — Пока нет нужды, нет потребности в военной дисциплине. Пока. Но я видел столько смертей, Ингрид. Может наступить время, когда мы не сумеем выжить, если не будем действовать как единое целое.

— Да, быть может, это понадобится на Бете-3, — признала Линдгрен. Хотя роботы не сообщили никаких данных, свидетельствующих о разумной жизни. В самом крайнем случае мы встретим дикарей, вооруженных копьями. И вовсе не обязательно, что они будут враждебно к нам настроены.

— Я думал о таких опасностях, как бури, поломка корабля, болезни — и Бог весть что еще. Это целый мир, который не является Землей. Или о возможной катастрофе. Я не уверен, что современный человек знает о вселенной все.

— На эту тему уже говорилось слишком много.

— Да. Она стара, как космические полеты; даже старше. От этого она не становится менее реальной. — Реймон искал нужные слова. — То, что я пытаюсь сделать… Я не уверен. Наша ситуация не похожа ни на одну из тех, в которых я бывал. Я пытаюсь… как-то… поддержать и сохранить идею власти. Большей, чем простое послушание правилам и офицерам. Власти, которая имеет право приказать что угодно, приказать человеку умереть, если это спасет остальных… — Он всмотрелся в озадаченное лицо Линдгрен и вздохнул. — Нет, ты не понимаешь. Ты не можешь понять. Твой мир всегда был добр.

— Может быть, ты сможешь мне объяснить, если повторишь несколько раз иными словами. — Она говорила мягко. — И, может быть, я тоже смогу сделать что-то понятным для тебя. Это будет нелегко. Ты никогда не снимал свой панцирь, Карл. Но мы постараемся, правда? — Она улыбнулась и хлопнула его по стальному бедру. — Прямо сейчас, глупышка, мы не на дежурстве. Искупаемся?

Она выскользнула из одежды. Он смотрел, как она идет к нему. Ингрид нравилось заниматься спортом, а потом загорать под лампой. Результатом были полные груди и бедра, тонкая талия, длинные стройные ноги и загар, красиво оттенявший ее светлые волосы.

— Бог мой, какая ты красавица! — сказал Реймон низким гортанным голосом.

Она сделала пируэт.

— К вашим услугам, добрый сэр — если вы меня поймаете!

Четырьмя огромными прыжками, какие были возможны только при пониженной гравитации, она добралась до конца трамплина для ныряльщиков и прыгнула в воду. Ее падение было медленным, как во сне. Тут можно было бы устраивать воздушный балет. Когда она нырнула, выплеснувшаяся вода на несколько мгновений застыла кружевным узором.

Реймон вошел в бассейн с другой стороны. Плавание при таком ускорении корабля мало чем отличалось от обычного, земного. Ингрид Линдгрен однажды сказала, что дом человека — весь космос.

Сейчас она резвилась, ныряла, увертывалась, снова и снова ускользала от Реймона. Их смех отражался эхом от стен. Когда наконец он загнал ее в угол, Ингрид обняла его за шею, приблизила губы к его уху и прошептала:

— Вот ты меня и поймал.

— Мм-гм. — Реймон поцеловал впадинку между ее плечом и горлом. Он почувствовал сквозь вкус воды запах живого девичьего тела. — Бери нашу одежду и пойдем.

Он легко нес шесть килограммов ее веса на одной руке. Когда они оказались одни в лестничном колодце, он приласкал ее свободной рукой. Она отбрыкнулась пятками и захихикала.

— Сластолюбец!

— Мы скоро снова окажемся в нормальной гравитации, — напомнил он ей и стал спускаться вниз на офицерский уровень на скорости, на которой на Земле они бы сломали шеи.

…Через некоторое время Ингрид приподнялась на локте и встретилась взглядом с его глазами. Была полутьма. Вокруг двигались тени, окрашивая ее в два оттенка — золото и янтарь. Она очертила пальцем профиль мужчины.

— Ты великолепный любовник, Карл, — пробормотала она. — У меня никогда не было лучшего.

— Я тоже от тебя в восторге, — сказал он.

Неожиданная горечь появилась в ее тоне и выражении лица.

— Но это единственное время, когда ты на самом деле раскрываешься. А раскрываешься ли ты по-настоящему даже в такие моменты?

— Что мне показывать? — его тон стал жестче. — Я же рассказывал тебе о событиях моего прошлого.

— Анекдоты. Эпизоды. Никакой взаимосвязи, ничего… Сегодня в бассейне ты впервые слегка приоткрылся и тотчас закрылся опять. Почему? Я не воспользуюсь знанием во вред тебе, Карл.

Он сел, нахмурившись.

— Не понимаю, о чем ты. Люди узнают друг друга, живя вместе. Ты знаешь, что я восхищаюсь классическими художниками, Рембрандтом и Боунстеллом, и безразличен к абстракционизму или хромодинамике. Я не очень музыкален. У меня казарменное чувство юмора. Мои политические взгляды консервативны. Я больше люблю tournedos, чем филе миньон, и хотел бы, чтобы резервуары снабжали нас почаще и тем, и другим. Я играю в скверную игру покер — или играл бы, если бы здесь, на борту корабля это имело хоть какой-то смысл. Я очень люблю что-то мастерить, и делаю это хорошо, так что я буду помогать делать лабораторные устройства, как только проект получит развитие. Прямо сейчас я пытаюсь читать «Войну и мир», но все время засыпаю. — Он ударил по матрасу. — Что еще тебе нужно знать?

— Все, — печально ответила она.

Она жестом обвела комнату. Ее платяной шкаф как раз был открыт, демонстрируя невинную суетность ее лучших нарядов. Полки были до предела забиты ее личными сокровищами — потрепанный старый экземпляр Беллмана, лютня, дюжина картин, ожидающих своей очереди оказаться на стенах, маленькие портреты ее родных, фигурка Хопи кахина…

— Ты не взял с собой ничего личного.

— Я путешествую по жизни налегке.

— По трудной дороге, надо полагать. Может быть, однажды ты доверишься мне. — Она подвинулась к нему. — Не думай сейчас об этом, Карл. Я не хочу беспокоить тебя. Я снова хочу, чтобы ты был во мне. Ты знаешь, наше партнерство перестало быть вопросом удобства и дружбы. Я в тебя влюбилась.

Когда была достигнута соответствующая скорость, «Леонора Кристина», устремившаяся из окрестностей Земли по направлению к знаку Зодиака, управляемому Девой, вырвалась на свободу. Устройства разгона остыли. Она превратилась в еще одну комету. На нее действовали только силы гравитации, замедляя ее стремительный бег.

Так и было задумано. Но эффект должен был поддерживаться минимальным, поскольку погрешности межзвездной навигации достаточно велики. Поэтому Команда — профессиональные космонавты, в отличие от научного и технического персонала — работала в жестких временных рамках.

Борис Федоров вывел наружу бригаду. Их задание было сложным. Нужна сноровка, чтобы работать в невесомости, и не исчерпать все силы, управляя инструментами и телом. Даже самые лучшие и опытные иногда теряли сцепку подошв с корпусом корабля. Тогда космонавт, ругаясь, улетал в пространство, испытывая головокружение от центробежных сил, пока его не останавливала страховочная веревка и он не добирался по ней обратно.

Освещение было скверным: нестерпимый блеск на солнце, чернильная темнота в тени, если не считать лужиц нерассеянного света от фонариков на шлемах.

Слышимость была не лучше. Слова с трудом пробивались сквозь звуки затрудненного дыхания и пульсирующей крови внутри скафандра, а также через космический шум в шлемофоне. Поскольку в скафандрах не было системы очищения воздуха, сравнимой с корабельной, газообразные отходы устранялись не полностью. Они накапливались в течение часов, пока работающий космонавт не оказывался в дымке испарений пота, воды, углекислого газа, сероводорода, ацетона… и его белье, насквозь мокрое, не прилипало к телу… и он смотрел на звезды утомленными глазами сквозь фасетчатый щиток, а головная боль лентой обвивала его голову.

Тем не менее, бассердовский модуль — рукоять кинжала с шишкой — был отсоединен. Отвести его в сторону от корабля было тяжелой и опасной работой. Лишенный трения и веса, он все же сохранял каждый грамм своей значительной массы инерции. Ее было так же тяжело остановить, как и привести в движение.

Наконец он оказался за кормой на кабеле. Федоров сам проверил его положение.

— Готово, — буркнул он.

Его люди присоединили свои страховочные веревки к кабелю. Федоров сделал то же самое, поговорил с Теландером на мостике и отключился. Кабель втащили обратно на корабль, а вместе с ним бригаду инженеров.

У них были причины торопиться. Пока модуль следует за кораблем по той же орбите, но потом начнут действовать дифференциальные факторы. Они скоро вызовут нежелательное смещение в относительных центровках. Но все должны быть внутри корабля до начала следующего этапа процесса.

«Леонора Кристина» распростерла паутины своих черпающих полей. Они сверкали в свете солнца — серебро на фоне звездной черноты. Издалека корабль напоминал паука, одного из крошечных искателей приключений, которые отправляются в полет на бумажных змеях, сделанных из росистого шелка.

Внутренняя энергетическая установка «Леоноры Кристины» питала энергией генераторы черпающих полей. От их управляющей сети исходило поле магнитогидродинамических сил — невидимых, но действующих на протяжении тысяч километров; динамическая взаимная игра, а не статичная конфигурация, тем не менее, поддерживаемая и подгоняемая с точностью, близкой к абсолюту; невероятно сильная и невероятно сложная.

Поля охватили дрейфующее бассердовское устройство, привели его в микрометрически точное положение по отношению к корпусу корабля и зафиксировали на месте. Капитан Теландер осуществил последнюю проверку с Патрулем на Луне, получил «добро» и отдал команду. С этого момента инициатива перешла к роботам.

Невысокое ускорение, с которым корабль шел на ионном двигателе, придало ему скромную скорость, измеримую в десятках километров в секунду.

Ее хватило, чтобы запустить межзвездный двигатель. Имеющаяся энергия возросла на невообразимое количество порядков. При полной единице гравитации «Леонора Кристина» начала движение!

Глава 4

В одной из садовых комнат стоял обзорный экран, обращенный вовне.

Чернота и бриллианты, обрамленные папоротником, орхидеями, нависающей фуксией и бугенвилией, шокировали взгляд. Фонтан звенел и сверкал. Здесь воздух был теплее, чем в большинстве мест на борту; влажный, полный зелени и благоухания.

Бассердовские системы еще не были развиты до ровного движения электрических ракет. Корабль постоянно вздрагивал. Вибрация была слабой, на пределе заметного, но она проникала сквозь металл, кость, а, быть может, и сны.

Эмма Глассгольд и Чи-Юэнь Ай-Линг сидели на скамейке среди цветов.

Они прогуливались по кораблю и разговаривали, нащупывая путь к дружбе.

Однако, войдя в сад, обе умолкли.

Внезапно Глассгольд вздрогнула, словно от боли, и отвернулась от экрана.

— Напрасно мы сюда пришли, — сказала она. — Давай уйдем.

— Почему? — удивленно спросила планетолог. — По-моему, здесь чудесно. Это лучше, чем голые стены, которые мы сделаем приятными для глаз не раньше, чем через много лет.

— От этого не убежишь, — Глассгольд указала на экран.

Так получилось, что в этот момент он сканировал пространство за кормой, и показывал Солнце, уменьшившееся до ярчайшей из звезд.

Чи-Юэнь внимательно присмотрелась к своей спутнице. Молекулярный биолог была, как и она сама, небольшого роста, темноволосая, с голубыми глазами, с круглым и румяным лицом и коренастой фигурой. Она одевалась очень просто, и на работе и на отдыхе. И, хотя Глассгольд не была противницей общественных мероприятий, до сих пор она оставалась скорее наблюдателем, нежели участницей.

— За — сколько? — за пару недель, — продолжала она, — мы достигли окраин Солнечной системы. Каждый день — нет, каждые двадцать четыре часа; «день» и «ночь» больше не значат ничего — каждые двадцать четыре часа наша скорость увеличивается на 845 километров в секунду.

— Козявка вроде меня рада снова иметь полный земной вес, — сказала Чи-Юэнь нарочито беспечно.

— Не пойми меня превратно, — торопливо сказала Глассгольд. — Я не стану кричать: «Поверните обратно! Обратно!» — Она попыталась подшутить над собой. — Это было бы нечестно по отношению к психологам, которые признали меня годной. — Шутка не удалась. — Просто… я поняла, что мне нужно время… чтобы привыкнуть к этому.

Чи-Юэнь кивнула. Она, в своем самом новом и ярком чеонг-саме — среди ее увлечений было собственноручное изготовление одежды, — казалась почти принадлежащей к другому биологическому виду. Но она похлопала Глассгольд по руке и сказала:

— Ты не одна так чувствуешь, Эмма. Это предвидели. Люди на корабле начинают сейчас понимать не только умом, а всем своим существом, что значит отправиться в такое путешествие.

— Непохоже, что ты переживаешь.

— Я не переживаю. По крайней мере, с тех пор, как Земля исчезла в солнечном сиянии. Прощаться было больно. Но у меня есть опыт прощаний. Он учит смотреть вперед.

— Мне стыдно, — сказала Глассгольд. — Ведь мне было дано намного больше, чем тебе. Или это сделало меня слабодушной?

— Действительно больше? — приглушенно спросила Чи-Юэнь.

— Н-ну… конечно. Почему ты спрашиваешь? Ты что, не помнишь? Мои родители всегда были благополучными людьми. Отец — инженер на дезалинизационной фабрике, мать — агроном. Негев — прекрасное место, когда растут хлеба, и тихое, дружелюбное, не такое лихорадочное, как Тель-Авив или Хайфа. Хотя мне и нравилось учиться в университете. Я могла путешествовать с интересными спутниками. Конечно, я была счастлива.

— Тогда почему ты записалась для участия в экспедиции на Бету-3?

— Научный интерес… Полностью иная эволюция целой планеты…

— Нет, Эмма. — Локоны цвета вороньего крыла встрепенулись, когда Чи-Юэнь покачала головой. — Межзвездные корабли доставили данные, которых хватит на сотню лет научных исследований прямо на Земле. От чего ты бежишь?

Глассгольд прикусила губу.

— Мне не следовало совать нос в твои дела, — извинилась Чи-Юэнь. — Я хотела помочь.

— Я расскажу, — сказала Глассгольд. — Я чувствую, что ты действительно могла бы мне помочь. Ты моложе меня, но повидала больше. — Она сплела пальцы, положив руки на колени. — Хотя я и сама не вполне уверена. Мне казалось, что я обрету… цель. Не знаю. Я записалась добровольцем, повинуясь импульсу, толчку. Когда меня вызвали для серьезного тестирования, мои родители подняли такой шум, что я уже не могла отступить. При всем при том мы всегда были очень близки. Мне было так больно покидать их. Мой большой, уверенный в себе отец вдруг совсем осунулся и постарел.

— Был ли замешан какой-нибудь мужчина? — спросила Чи-Юэнь. — Я расскажу тебе про себя — это не секрет, потому что мы с ним были помолвлены, а все официальные сведения об участниках нашей экспедиции, попали в наши персональные досье.

— Мы учились вместе в университете, — тихо сказала Глассгольд. — Я любила его. Я по-прежнему его люблю. Он едва замечал меня.

— Это бывает, — ответила Чи-Юэнь. — Человек или преодолевает такое чувство, или оно превращается в болезнь. У тебя здравый ум, Эмма. Тебе нужно только выбраться из твоей скорлупы. Подружиться с товарищами по кораблю. Пусть они станут тебе небезразличны. Ненадолго выбраться из своей каюты — в каюту какого-нибудь мужчины.

Глассгольд залилась румянцем.

— Я в этом не участвую.

Чи-Юэнь подняла брови.

— Ты девственница? Мы не можем себе этого позволить, так как должны основать новую расу на Бете-3. Наш генетический материал и так весьма скуден, чтобы не сказать больше.

— Я хочу вступить в брак, как положено, — сказала Глассгольд с проблеском гнева. — И иметь столько детей, сколько даст мне Бог. Но они будут знать, кто их отец. Ничего страшного, если я не стану играть в глупые игры поющих кроватей, пока мы в пути. На корабле достаточно женщин, которые будут этим заниматься.

— Например, я. — Чи-Юэнь была невозмутима. — Вне всякого сомнения, возникнут постоянные пары. Но почему бы пока не получать кратких мгновений наслаждения?

— Извини, — сказала Глассгольд. — Мне не следовало вмешиваться в личные дела. Тем более, когда люди такие разные, как, например, ты и я.

— Верно. Я только не согласна, что моя жизнь менее счастлива, чем твоя. Напротив.

— Что? — Глассгольд открыла рот. — Ты шутишь!

Чи-Юэнь улыбнулась.

— Если ты что-то и знаешь о моем прошлом, Эмма, это только внешняя сторона. Я могу себе представить, что ты думаешь. Моя страна разделена, доведена до нищеты, содрогается от последствий революций и гражданских войн. Моя семья — культурная и придерживающаяся традиций, но бедная той отчаянной бедностью, которая знакома только аристократам в худшие времена.

Мне посчастливилось учиться в Сорбонне, когда представилась такая возможность. Когда я получила диплом, меня ждала тяжелая работа. — Она повернула лицо к убывающему свету Солнца и добавила тише. — О моем мужчине. Мы тоже учились вместе, в Париже. Потом, как я уже говорила, мне пришлось быть вдали от него — из-за работы. Наконец он отправился в Пекин — навестить моих родителей. Я должна была скорее приехать, и мы бы стали мужем и женой согласно закону и таинствам, как уже были ими в действительности. Произошел мятеж. Он был убит.

— О, бедняжка… — начала Глассгольд.

— Это внешняя сторона, — перебила Чи-Юэнь. — Внешняя. Неужели ты не видишь: у меня тоже была любящая семья, может быть, даже в большей степени, чем у тебя, потому что они понимали меня так хорошо, что не сопротивлялись тому, что я покидаю их навсегда. Я повидала мир, и видела больше, чем можно увидеть, путешествуя первым классом. У меня был мой Жак! И другие — до него, а потом и после него, как он хотел бы. Я отправляюсь в путь без сожалений и без боли, которую нельзя вылечить.

Счастье на моей стороне, Эмма.

Глассгольд не ответила.

Чи-Юэнь взяла ее за руку и встала.

— Ты должна освободиться от себя самой, — сказала планетолог. — С течением времени только ты сама можешь научиться, как это сделать. Но, может быть, я смогу немного помочь тебе. Пойдем в мою каюту. Мы сошьем платье, которое будет тебе к лицу. Скоро состоится празднование Дня Соглашения, и я хочу, чтобы ты развеселилась.

Задумайтесь: один световой год — это бездна, которую невозможно представить. Исчислимая, но недоступная воображению. На обычной скорости скажем, на разумной скорости для машины в уличном движении мегаполиса вам потребуется почти девять миллионов лет, чтобы преодолеть это расстояние. А в окрестностях Солнца звезды в среднем отстоят друг от друга примерно на девять световых лет. Бета Девы удалена от Солнца на тридцать два года.

Тем не менее, такие расстояния можно преодолеть. Корабль, постоянно увеличивающий скорость при одном «g», проделал бы путь в половину светового года немного меньше, чем за год времени. Такой корабль двигался бы со скоростью, очень близкой к предельной — триста тысяч километров в секунду.

Вскоре возникли практические проблемы. Откуда взять массу-энергию, необходимую для этого? Даже в ньютоновской вселенной идея ракеты, несущей с собой столько топлива от самого старта, показалась бы нелепой. Еще более нелепой она была в реальном, эйнштейновском космосе, где масса корабля и полезной нагрузки постоянно возрастала, поднимаясь вверх к бесконечности по мере приближения скорости корабля к световой.

Но топливо и масса реакции есть в самом космосе! Пространство пропитано водородом. Разумеется, его концентрация по земным стандартам невелика: примерно один атом на кубический сантиметр в галактических окрестностях Солнца. Тем не менее, это составляет тридцать миллиардов атомов в секунду, ударяющих в каждый квадратный сантиметр встречной поверхности корабля, когда он приближается к скорости света. (Примерно такое же количество и в начале путешествия, поскольку межзвездная среда плотнее вблизи звезды). Энергия при этом потрясающая. При столкновении высвобождаются мегарентгены жесткой радиации; а смертельную дозу составляет меньше тысячи рентген в течение часа. Никакая материальная защита не поможет. Даже если предположить, что щит невероятно толст при старте, он вскоре будет изъеден до основания.

Однако ко времени создания «Леоноры Кристины» имелись уже нематериальные способы защиты: магнитогидродинамические поля, пульсация которых проникала вперед на миллионы километров, захватывала атомы своими диполями — отпадала необходимость ионизации — и управляла их потоком. Эти поля служили не только в качестве пассивной брони. Они отражали пыль и все газы, кроме преобладающего водорода. Но этот последний они отправляли назад — по длинным кривым, чтобы обогнуть корпус корабля на безопасном расстоянии — пока он не попадал в вихрь сжатия, возбуждающий электромагнитные поля, центром которых служил бассердовский двигатель.

Корабль не был мал. Однако он был лишь ничтожной искоркой металла в этой обширной паутине окружающих его сил. Он сам больше не порождал их.

Корабль положил начало процессу, когда достиг минимальной скорости на реактивной тяге. Но процесс стал слишком масштабным, слишком стремительным и мог теперь возникать и поддерживаться только сам собой. Первичные термоядерные реакторы (для торможения используется отдельная система), трубки Вентури, весь комплекс, который разгонял корабль, не содержался внутри корпуса. Большая его часть вообще не была материальной, а представляла собой результат векторов, космических по масштабу.

Управляющие устройства корабля, которыми руководил компьютер, и близко не походили на автопилот. Они были как катализаторы, которые, если их разумно использовать, могли повлиять на ход этих чудовищных реакций, могли вызвать их, могли в нужный момент замедлить и погасить их как свечу… но не мгновенно.

Раскаленная масса водорода пылала подобно звезде позади бассердовского модуля, который фокусировал электромагнитные поля.

Колоссальный эффект газового лазера направлял фотоны, образуя луч, реакция которого толкала корабль вперед. Он испарил бы любое твердое тело при соприкосновении. Процесс имел не стопроцентный КПД. Однако большая часть утерянной энергии уходила на ионизацию водорода, который избежал ядерного сгорания. Эти протоны и электроны вместе с продуктами сгорания направлялись назад силовыми полями — ураганный выброс плазмы, добавляющий свое собственное ускорение движению.

Процесс не был стабильным. Скорее он обладал нестабильностью метаболизма живого существа и подобно ему всегда находился на краю катастрофы. Непредсказуемые вариации возникали в составе материи в пространстве. Протяженность, плотность и конфигурацию силовых полей нужно было подогнать соответственно — проблема из неизвестного количества миллионов факторов, которую мог достаточно быстро решить только компьютер.

Поступающие данные и выходящие сигналы путешествовали со скоростью света: конечная скорость, требующая целых три с третью секунды, чтобы пересечь миллион километров. Ответ может прийти смертельно поздно. Эта опасность будет возрастать по мере того, как «Леонора Кристина» начнет приближаться так близко к предельной скорости, что разница во времени станет заметна.

И все же неделю за неделей, месяц за месяцем, корабль продвигался вперед.

Многократный круговорот веществ, который преобразовывал биологические отходы в пригодный для дыхания воздух, питьевую воду, съедобную пищу, годную к употреблению ткань, был способен также поддерживать равновесие алкоголя на борту. Вино и пиво производились умеренно, в основном к столу.

Рацион крепких напитков был скудным. Но некоторые члены команды включили спиртное в свой личный багаж. Кроме того, они могли меняться с непьющими друзьями и копить свой собственный паек, пока его не накапливалось достаточно для особых случаев.

Согласно образовавшейся традиции, а не правилам устава, за пределами кают пили в кают-компании. Чтобы способствовать общению, в этой комнате было несколько небольших столов, а не один большой. Поэтому в перерывах между трапезами она могла служить клубом. Некоторые мужчины соорудили у одной из стен бар, где был лед и миксеры. Другие сделали опускающиеся шторы, так что расписные стены во время попоек можно было скрыть за несколько менее непристойными картинами. Обычно тапер следил за тем, чтобы всегда играла фоновая музыка — что-нибудь веселое, начиная от старинных итальянских и французских танцев шестнадцатого века и заканчивая последними вещами в стиле «астероидных прогулок», полученными с Земли.

В назначенный день примерно в 20:00 в клубе никого не было.

Большинство членов команды, которые не находились на дежурстве, собирались на танцы и готовились к этому мероприятию. Праздничная одежда, соблюдение всех церемоний — это стало невероятно важным. Механик Иоганн Фрайвальд сверкал ослепительной золоченой туникой и брюками из серебряной парчи, которые сделала его подруга. Она еще не была готова, как не был готов и оркестр, поэтому Иоганн Фрайвальд позволил Элофу Нильсону увлечь себя в бар.

— Ну может хоть сегодня мы не будем говорить о делах? — попросил он.

Это был крупный дружелюбный молодой человек с квадратным лицом. Кожа у него на голове светилась розовым цветом через коротко подстриженные светлые волосы.

— Я хочу обсудить кое-что с вами немедленно. Идея только что пришла мне в голову, — сказал Нильсон своим скрежещущим голосом. — Блеснула, как молния, когда я переодевался. — Его вид это подтверждал. — Прежде чем развивать мысль, я хочу проверить ее практичность.

— Хорошо, если вы ставите выпивку, мы сможем немного поговорить.

Астроном нашел на полке свою персональную бутылку, взял пару стаканов и направился к столу.

— Я возьму воду… — начал Фрайвальд.

Тот его не услышал.

— Таков этот Нильсон, — сказал Фрайвальд поверх голов.

Он налил полный кувшин и отнес на стол.

Нильсон уселся, достал блокнот и начал делать набросок. Он был малорослым, толстым, седым и неприятным человеком. Его амбициозный отец в древнем университетском городе Упсала заставил его стать чудом, лишив всех радостей жизни. Предполагали, что брак Нильсона стал обоюдной трагедией и превратился в катастрофу. Он распался в тот момент, когда Нильсон получил возможность отправиться в космос. Но когда Нильсон говорил — не о человеческих проблемах, которые он не понимал и оттого презирал — а о своем собственном предмете… забывались его вызывающие манеры и напыщенность, казалось, что вселенная пульсирует, а он сам находился как бы в короне из звезд.

— …ни с чем не сравнимая возможность получить некоторые стоящие результаты. Только подумайте, какая у нас базисная линия — десять парсеков! Плюс возможность исследовать спектр гамма-лучей с меньшей неуверенностью и более высокой точностью, когда они в результате красного смещения сместятся к фотонам с меньшей энергией. И все больше и больше. Но все же я не удовлетворен.

Я не думаю, что в самом деле должен пялиться на электронное изображение неба — узкое, искаженное, деградированное шумом, не говоря уж о проклятых оптических изменениях. Мы должны поставить снаружи на корпусе зеркала. Изображения, которые они поймают, могут быть переданы по световым проводникам в линзы оптических приборов, фотоувеличители и камеры внутри корабля.

Нет, помолчите. Я прекрасно сознаю, что предыдущие попытки это сделать потерпели неудачу. Можно построить машину, которая бы выбралась наружу через шлюз, сформировать пластиковое покрытие для такого инструмента и алюминировать его. Но индукционные эффекты бассердовских полей быстро превратят это зеркало в нечто, пригодное для дома развлечений в Грена Лунд. Да.

Моя новая идея — впечатать в пластик схемы датчика и поддержки управляющие сгибатели, которые будут автоматически компенсировать эти искажения по мере их возникновения. Я бы хотел услышать ваше мнение по поводу возможности разработки, тестирования и производства таких сгибателей, мистер Фрайвальд. Вот грубый набросок того, что я подразумевал…

Нильсона прервали.

— Ах, в-вот ты х-хде, старина!

Фрайвальд и Нильсон посмотрели вверх. Над ними навис Вильямс. У химика в правой руке была бутылка, а в левой наполовину пустой стакан с вином. Лицо его было краснее обычного, и он тяжело дышал.

— Was zum Teufel? — воскликнул Фрайвальд.

— Английский, парень, — сказал Вильямс. — Сегодня говорим п’английски. ’М-мериканский стиль.

Он добрался до стола, поставил свою ношу и оперся на стол так сильно, что тот чуть не перевернулся.

— Т-ты особенно, Нильсон. — Он указал на него дрожащим пальцем. — Сегодня говори п’английски, ты, швед. Слышишь?

— Пожалуйста, пойдите в другое место, — сказал астроном.

Вильямс плюхнулся на стул. Он наклонился вперед, опершись на оба локтя.

— Ты не знаешь, что сегодня за день, — сказал он. — Или знаешь?

— Я сомневаюсь, что вы это знаете, в вашем нынешнем состоянии, — фыркнул Нильсон, продолжая говорить на шведском. — Сегодня четвертое июля.

— Пр-р-равильно! Т-ты знаешь, что эт’ значит? Нет? — Вильямс повернулся к Фрайвальду. — А т-ты знаешь, парень?

— Мм… годовщина? — предположил механик.

— Верно. Годовщина. Кх…как т-ты угадал? — Вильямс поднял стакан. — Выпейте с’ мной, в-вы двое. Пейте!

Фрайвальд посмотрел на него понимающе и чокнулся:

— Prosit.

— Skal, — начал было говорить Нильсон, но поставил свой стакан обратно на стол и огляделся.

— Четвертое июля, — сказал Вильямс. — День Независимости. Моей страны. Хотел устроить праздник. Всем плевать. Выпейте со мной один раз, может два, и пойдем на их чертовы танцы. — Он некоторое время рассматривал Нильсона. — Швед, — с расстановкой произнес он, — т-ты выпьешь со мной или я вреж-жу т’бе по зубам!

Фрайвальд положил сильную руку Вильямсу на плечо. Химик попытался встать. Фрайвальд удержал его на месте.

— Потише, пожалуйста, доктор Вильямс, — мягко попросил механик. — Если вы хотите отпраздновать национальный праздник, мы с удовольствием выпьем с вами. Не правда ли, сэр? — обратился он к Нильсону.

Астроном ляпнул:

— Я знаю, в чем причина. Мне говорил еще до нашего отбытия знающий человек. Крушение надежд. Он не в силах перенести нынешнее состояние управления.

— П-проклятая бюрократия п-процветающего государства, — икнул Вильямс.

— Он начал мечтать о той эпохе, когда его страна была суверенной империей, — продолжал Нильсон. — Фантазировал по поводу системы свободного предпринимательства — я лично сомневаюсь, что она вообще существовала. Ввязался в реакционную политику. Когда Управляющему Бюро пришлось арестовать нескольких высокопоставленных американских государственных служащих по обвинению в заговоре с целью нарушить Соглашение…

— С меня довольно! — голос Вильямса поднялся до крика. — Д-другая звезда. Нов-вый мир. Шанс быть свободным. Даже если я должен лететь с бандой шведов.

— Видите? — усмехнулся Фрайвальд. — Он всего лишь жертва романтического национализма, которым тешил себя наш чересчур упорядоченный мир. Жаль, что наш коллега не удовольствовался историческими романами и плохой эпической поэзией.

— Романтик?! — взвыл Вильямс. Он тщетно барахтался в мощной хватке Фрайвальда. — Ах ты, толстобрюхий тощеногий филин! Каково тебе было быть таким уродцем, когда другие дети играли в викингов? Твой брак развалился с еще большим треском, чем мой! А я справлялся, у меня был порядок с платежной ведомостью — тебе-то никогда не приходилось об этом заботиться, ты… Пус-сти м’ня, и мы п’смотрим, кто тут мужчина!

— Пожалуйста, — сказал Фрайвальд. — Bitte. Джентльмены.

Он встал, чтобы удержать Вильямса на стуле и пристально глянул на сидящего напротив Нильсона.

— А вы, сэр, — продолжил он резко. — Вы не имеете права над ним насмехаться. Вы могли бы проявить вежливость и выпить по поводу его национального праздника.

Нильсон был на грани того, чтобы сослаться на свое умственное превосходство. Но не сделал этого, так как появилась Джейн Сэдлер. Она уже пару минут стояла в двери, наблюдая. У нее на лице было такое выражение, что ее обычное платье выглядело трогательным.

— Иоганн прав, Элоф, — сказала она. — Лучше пойдем отсюда.

— Танцевать? — рявкнул Нильсон. — После этого всего?

— Именно после этого. — Она покачала головой. — Мне уже основательно надоели твои выходки, дорогой. Начнем заново, или бросим все прямо сейчас?

Нильсон пробурчал что-то себе под нос, но встал и предложил ей руку.

Она была немного выше него. Вильямс сидел понурившись и изо всех сил сдерживал слезы.

— Я останусь здесь на некоторое время, Джейн, и попробую его развеселить, — шепнул ей Фрайвальд.

Она улыбнулась.

— Хорошо, Иоганн. — Они были вместе несколько раз, прежде чем она выбрала в качестве постоянного партнера Нильсона. — Спасибо.

Взгляды их задержались. Нильсон кашлянул и шаркнул ногой по полу.

— Увидимся позже, — сказала Джейн, и они вышли.

Глава 5

Когда скорость «Леоноры Кристины» составила существенную часть скорости света, оптические эффекты стали заметными для невооруженного глаза. Ее скорость и скорость лучей света, исходящих от звезд, складывались как векторы, результатом была аберрация. За исключением того, что лежало прямо по курсу или непосредственно позади корабля, все видимые картины изменились. Созвездия изменили очертания, стали гротескными и совсем растворились, по мере того, как составляющие их звезды дрейфовали во мраке.

Одновременно действовал эффект Допплера. Поскольку корабль убегал от световых волн, которые догоняли его сзади, с точки зрения людей на корабле их длина возрастала, а частота понижалась. Подобным образом волны, которые догонял нос корабля, становились короче и быстрее. Звезды за кормой выглядели более красными, звезды впереди — более фиолетовыми.

На мостике располагался компенсирующий видеоскоп: единственный на борту, учитывая сложность его конструкции. Компьютер постоянно вычислял, как бы выглядело небо, если находиться в данной точке пространства неподвижно, и проектировал подобие этого изображения. Устройство это предназначалось не для развлечения или удобства; оно существенно помогало навигации.

Очевидно, тем не менее, что компьютеру необходимы были данные о том, где именно находится корабль и с какой скоростью он движется по отношению к небесным объектам. Это не так-то просто было выяснить. Точная скорость и точное направление менялись в соответствии с изменениями в межзвездной среде. Отклонения от расчетного курса корабля были сравнительно невелики; но на астрономических расстояниях любая неточность могла добавить свое к фатальной сумме.

По этой причине опрятный, коренастый, темнобородый мужчина, навигационный офицер Огюст Будро, находился среди немногих членов экипажа, которые работали посменно, и занимались работой, связанной с управлением кораблем. Будро вращался в замкнутом логическом цикле, чтобы определить положение корабля, скорость и направление движения, а затем скорректировать оптические явления. Отдаленные галактики были его первостепенными бакенами; статистический анализ наблюдений за более близкими отдельными звездами обеспечивал следующие по важности данные. Он пользовался математикой последовательных приближений и передавал данные капитану Теландеру, который рассчитывал необходимые изменения курса и отдавал приказ об их исполнении главному инженеру Федорову. Задачу выполняли четко. Никто не чувствовал поправок, лишь изредка незначительно и кратковременно возрастала находящаяся на пороге восприятия пульсация корабля и происходило столь же небольшое и преходящее изменение в векторе ускорения, которое проявлялось лишь в том, будто палубы накренились на несколько градусов.

Вдобавок Будро и Федоров пытались поддерживать связь с Землей.

«Леонору Кристину» пока еще можно было обнаружить находящимися в космосе приборами в пределах Солнечной системы. Несмотря на трудности, создаваемые полями ее двигателя, мазерный передатчик на Луне все еще мог донести до нее запросы, новости, развлекательные программы и личные сообщения.

Корабль отвечал, пользуясь собственным передатчиком. Собственно говоря, предполагалось, что такой обмен информацией станет регулярным, как только космонавты обоснуются на Бете Девы. Автоматический предшественник «Леоноры Кристины» не имел проблем при отправке данных. Он делал это и в настоящий момент, хотя на корабле их получить не могли, и экипаж собирался прочесть ленты на зонде, когда прибудет к месту назначения.

Солнца и планеты — большие объекты. Они движутся в пространстве на разумных скоростях, редко более пятидесяти километров в секунду. И они не делают зигзагов, даже малейших. Несложно предсказать, где они будут через несколько столетий, и соответственно направить луч с сообщением.

Космический корабль — совсем другие дело. Люди недолговечны; они должны торопиться. Аберрация и эффект Допплера затрагивают и радио. Через некоторое время передачи с Луны будут прибывать на таких частотах, которых не сможет принять ни одно устройство на борту корабля. Однако задолго до этого, в силу разных причин, которые невозможно предвидеть, время пути между мазерным передатчиком и кораблем растянется на месяцы и луч наверняка потеряет корабль.

Федоров, являвшийся также офицером связи, возился с детекторами и усилителями. Он усиливал сигналы, которые отправлял к Солнцу, в надежде, что они дадут ключ к будущему местоположению корабля. Хотя проходили целые дни, а молчание не нарушалось, он упорствовал. И был вознагражден. Но качество приема было от раза к разу все хуже, а продолжительность передач короче, по мере того, как «Леонора Кристина» погружалась в Большую Глубину.

Ингрид Линдгрен нажала кнопку звонка. Каюты основательно звукоизолировали, так что стучать было бесполезно. Она вновь позвонила, но никто не ответил. Ингрид нахмурилась и в нерешительности переступила с ноги на ногу. Наконец она положила руку на ручку двери. Дверь не была заперта. Линдгрен приоткрыла ее. Не заглядывая внутрь, она мягко позвала:

— Борис, с вами все в порядке?

Ее слуха достигли звуки: скрип, шуршание, медленные тяжелые шаги.

Федоров распахнул дверь.

— О, — сказал он. — Добрый день.

Она окинула его взглядом. Главный инженер был плотным мужчиной среднего роста, с широким скуластым лицом. Его каштановые волосы, словно снегом присыпаны сединой, хотя ему всего сорок два. Он не брился уже несколько вахт. На нем был халат, явно только что наброшенный.

— Можно к вам? — спросила Линдгрен.

— Как пожелаете.

Он взмахнул рукой, пропуская ее, и закрыл дверь. Его половина каюты была отделена перегородкой от той части, где в настоящий момент обитал управляющий биосистем Перейра. Большую часть помещения занимала неубранная кровать. На кухонном шкафчике стояла бутылка водки.

— Извините за беспорядок, — равнодушно сказал он. Неуклюже двигаясь за ней, добавил:

— Выпьете? У меня нет стаканов, но вы вполне можете глотнуть из бутылки. Ни у кого на корабле нет ничего заразного. — Он рассмеялся, но смех вышел неискренним. — Откуда здесь взяться микробам?

Линдгрен присела на край кровати.

— Нет, спасибо, — ответила она. — Я на дежурстве.

— Я тоже по идее на дежурстве. Да. — Федоров возвышался над ней, согнувшись. — Я сообщил на мостик, что нездоров, и мне лучше отдохнуть.

— Не следует ли вам показаться доктору Латвале?

— Зачем? Физически я здоров. — Федоров сделал паузу. — Вы пришли удостовериться, что со мной.

— Это входит в мою работу. Я уважаю ваше уединение. Но вы один из ключевых людей.

Федоров улыбнулся. Улыбка была такой же вымученной, как предыдущий смех.

— Не беспокойтесь, — сказал он. — Мозги у меня в порядке. — Он потянулся к бутылке, но убрал руку. — Я даже не намерен напиться до беспамятства. Это всего лишь попытка… как там говорят американцы?.. Дать по мозгам.

— Давать по мозгам лучше в компании, — заявила Линдгрен. И добавила:

— Я, пожалуй, выпью.

Федоров передал ей бутылку и тоже сел на кровать. Линдгрен подняла бутылку:

— Skal.

Она проглотила немного, вернула бутылку Федорову.

— Ваше здоровье, — сказал он по-русски.

Некоторое время они сидели в молчании. Федоров рассматривал переборку. Наконец он пошевелился и произнес:

— Ладно. Раз вам необходимо знать. Я бы не сказал никому другому, а женщине и подавно. Но я кое-что узнал о вас, Ингрид… дочь Гуннара, верно?

— Да, Борис Ильич.

Он ответил ей взглядом и более искренней улыбкой. Линдгрен сидела расслабившись, ее гибкое тело в комбинезоне дышало теплом.

— Я думаю… — он запнулся. — Я надеюсь, что вы поймете меня, и не станете пересказывать то, что от меня услышите.

— Я обещаю молчать. Что до понимания, то я постараюсь.

Он явно нервничал.

— Видите ли, это очень личное, — сказал он медленно и не очень уверенно. — Хотя и не так уж важно. Я скоро с этим справлюсь. Просто… последняя полученная нами передача… меня расстроила.

— Музыка?

— Да. Музыка. Соотношение сигнала к шуму слишком низкое для телепередачи. Почти слишком низкое для звука. Это последняя передача, Ингрид, дочь Гуннара, пока мы не достигнем цели и не начнем получать сообщения от следующего поколения. Несколько минут, то угасая, то возобновляясь, едва слышная сквозь потрескивание звезд и космических лучей — когда мы потеряли эту музыку, я понял, что больше мы ничего не услышим.

Голос Федорова затих. Линдгрен ждала.

Он встряхнулся.

— Так случилось, что это была русская колыбельная, — сказал он. — Моя мать пела мне ее на ночь.

Линдгрен положила руку ему на плечо — легкую, как перышко.

— Не думайте, что я жалею себя, — торопливо добавил он. — Просто я ненадолго слишком хорошо вспомнил тех, кого уже нет. Это пройдет.

— Наверное, я и в самом деле понимаю, — пробормотала она.

Межзвездная экспедиция на «Леоноре Кристине» была для Федорова второй. Он участвовал в полете к Дельте Павлина. Данные зонда указывали на землеподобную планету, и экспедиция отправилась с радужными надеждами.

Действительность оказалась столь кошмарной, что выжившие проявили редкостный героизм, когда остались для проведения исследований на минимальное запланированное время. Когда они вернулись, для них прошло двенадцать лет, но Земля постарела на сорок три.

— Вряд ли вы понимаете. — Федоров повернулся к ней. — Мы ожидали, что когда вернемся, наших близких не будет в живых. Мы ожидали перемен. Как бы то ни было, вначале я был вне себя от радости, что могу узнать любимые места моего города — лунный свет на каналах и реке, купола и башни Казанского собора, Невский проспект, сокровища Эрмитажа… — Он снова отвернулся и покачал головой. — Но сама жизнь. Она так изменилась. Встретиться с ней было как… как встретить женщину, которую ты любил, и которая стала потаскухой. — Он презрительно усмехнулся. — Именно так! Вам, может быть, известно, что я работал в космосе сколько мог, пять лет. Участвовал в исследованиях и разработках по усовершенствованию бассердовского двигателя. Я стремился получить мою нынешнюю должность. Мы надеемся начать все сначала на Бете-3.

Его голос стал едва слышным:

— И вот до нас долетела колыбельная моей матери. В последний раз.

Он поднес к губам бутылку.

Линдгрен немного помолчала, а затем произнесла:

— Теперь я отчасти понимаю, Борис, почему это вас так расстроило. Я немного изучала социоисторию. В вашем детстве люди были менее, ну, менее раскованными. Они восстановили нанесенный войной ущерб в большинстве стран и взяли под контроль гражданские беспорядки и рост населения. Затем они занялись новыми делами, потрясающими воображение проектами, как на Земле, так и в космосе. Казалось, невозможного нет. Ими двигали патриотизм, самоотдача. Я думаю, что вы сами служили всем сердцем двум богам: Отцу Науке и Матери России. — Ее рука скользнула вниз и накрыла его руку. — Вы вернулись, — сказала она, — и оказалось, что всем все равно.

Он кивнул, закусив губу.

— Именно поэтому вы презираете современных женщин? — спросила она.

Он вздрогнул от неожиданности.

— Нет! Ничего подобного!

— Почему же тогда ни одна из ваших связей не продлилась дольше одной-двух недель? И это были лишь редкие встречи? — спросила она вызывающе. — Почему вы чувствуете себя непринужденно и веселитесь только среди мужчин? Мне кажется, что вы не хотите признавать нашу половину человеческой расы. Вы считаете, что в нас больше нет ничего, что стоило бы узнавать. И то, что вы только что сказали, о потаскухах…

— Я вернулся с Дельты Павлина, надеясь встретить настоящую жену, — ответил он глухо, словно его душили.

Линдгрен вздохнула.

— Борис, нравы меняются. С моей точки зрения, вы выросли в период неразумного пуританизма. Но это была реакция на предыдущую легкость нравов, которая, быть может, зашла слишком далеко; а еще раньше… Впрочем, неважно. — Она тщательно подбирала слова. — Факт тот, что человек никогда не придерживался одного идеала. Массовый энтузиазм времен вашей молодости уступил место холодному рационалистическому классицизму. Сегодня он, в свою очередь, утонул в разновидности неоромантизма. Бог знает, куда это приведет. Мне, быть может, это не нравится. Но все равно вырастут новые поколения. Мы не имеем права формировать их по нашему собственному шаблону. Вселенная слишком обширна.

Федоров не шевелился так долго, что она уже решила уйти. Внезапно он повернулся, схватил ее за руку и усадил обратно рядом с собой. Он заговорил:

— Мне бы хотелось узнать вас, Ингрид, узнать как человека.

— Я рада.

Его губы сжались.

— Все же сейчас вам лучше уйти, — вымолвил он. — Вы с Реймоном. Я не хочу послужить причиной неприятностей.

— Я хочу, чтобы вы тоже были моим другом, Борис, — сказала она. — Я восхищаюсь вами с нашей первой встречи. Храбрость, компетентность, благожелательность — что еще есть такого, чем стоило бы восхищаться в человеке? Я бы хотела, чтобы вы научились демонстрировать эти качества тем вашим коллегам по экспедиции, которые — так сложилось — женщины.

Он отпустил ее руку.

— Предупреждаю вас: уходите.

Она оглядела его.

— Если я уйду, — сказала она, — то в следующий раз, когда мы будем разговаривать, будете ли вы чувствовать себя со мной свободно?

— Не знаю, — ответил он. — Надеюсь, что да, но не знаю.

Она задумалась еще на минуту.

— Давайте попытаемся сделать так, чтобы мы были в этом уверены, — наконец мягко предложила она. — Я свободна до конца дежурства.

Глава 6

Каждый ученый на корабле запланировал по меньшей мере один исследовательский проект, чтобы заполнить несколько лет пути. Проектом Глассгольд было отслеживание химической основы жизни на Эпсилон Эридана-2.

После того как установили оборудование, она начала эксперименты над протофитами и культурами тканей. В надлежащий момент она получила продукты реакции, и ей предстояло узнать, что они из себя представляют. Норберт Вильямс делал анализы для нескольких исследователей одновременно.

Однажды в конце первого года полета он принес свой отчет о последних образцах Эммы к ней в лабораторию. Молекулы были незнакомыми, и он заинтересовался ими не меньше Глассгольд. Они вдвоем часами обсуждали новые результаты. И все чаще и чаще беседа затрагивала другие темы.

Глассгольд весело приветствовала вошедшего Вильямса. Рабочий стол, за которым она стояла, был загроможден тестовыми трубками, колбами, измерителями кислотности, мешалками и прочим.

— Отлично, — сказала она. — Мне не терпится узнать, какие изменения теперь произошли с моими любимцами.

— Самая чертовская неразбериха, какую я видел. — Он перебросил ей несколько скрепленных страничек. — Мне очень жаль, Эмма, но вам придется повторить опыты. И, боюсь, придется повторять их снова и снова. Я не могу выдать результаты, опираясь на такие микроскопические количества. Нужно задействовать каждую разновидность хроматографии из тех, что у меня есть, плюс рентгеновские дифракции, плюс серию энзимных тестов — вот их список прежде чем я решусь строить предположения касательно структурных формул.

— Понимаю, — ответила Глассгольд. — Простите, что я добавляю вам столько работы.

— Чепуха. Это то, для чего я здесь, пока мы еще не добрались до Беты-3. Если у меня не будет работы, я просто рехнусь. А ваша — самая интересная, вот что я скажу. — Вильямс запустил руку в волосы. — Хотя, по правде сказать, я не понимаю, зачем вы этим занимаетесь — разве что скоротать время. Я хочу сказать, что на Земле занимаются теми же проблемами — с большим штатом и лучшими приборами. Они, должно быть, раскусят ваши загадки раньше, чем мы доберемся до цели.

— Не сомневаюсь, — сказала она. — Но передадут ли они нам результаты?

— Я думаю, вряд ли, разве что мы попросим. Но даже если мы пошлем запрос, мы состаримся или вообще умрем до того, как придут ответы. Вильямс нагнулся к ней через стол. — Вопрос в том, зачем нам это нужно? Какой бы тип биологии мы не обнаружили на Бете-3, мы знаем, что он не будет напоминать наш. Вы просто не хотите утрачивать навыки?

— И это тоже, — признала она. — Кроме того, я считаю, что эти результаты все-таки будут иметь практическое значение. Чем шире будет мой взгляд на жизнь во вселенной, тем лучше я смогу изучать частный случай планеты, куда мы направляемся. Таким образом, мы скорее и вернее узнаем, возможно ли сделать ее нашим домом и домом для тех, кто последует за нами с Земли.

Он потер подбородок.

— М-да, я полагаю, что вы правы. Не думал с такой точки зрения.

За прозаическими словами крылось благоговение.

Как минимум, эти люди проведут еще половину десятилетия в системе Беты Девы, исследуя ее планеты во вспомогательных кораблях «Леоноры Кристины», добавляя то немногое, что они смогут добавить к сведениям, собранным орбитальным зондом. И если третья планета действительно обитаема, они никогда не вернутся домой — даже профессиональные космолетчики. Они проживут там всю свою жизнь, и их внуки и правнуки тоже, исследуя многочисленные тайны нового мира и отправляя информацию жадным умам Земли. Ибо любая планета — это воистину целый мир, бесконечно разнообразный, нескончаемо таинственный. И этот мир казался так похож на Землю.

Люди с «Леоноры Кристины» надеялись, что у их потомков не будет причин возвращаться назад: Бета-3 превратится из базы в колонию, затем в Новую Землю, а затем — в стартовую площадку для следующего прыжка к звездам. Для человека нет другого способа овладеть галактикой.

Как будто устыдившись картин, представших ее воображению, Глассгольд сказала, слегка зардевшись:

— Кроме того, мне интересна эриданская жизнь. Она захватывает меня. Я хочу знать, что… заставляет ее тикать. А, как вы сказали, если мы останемся на Бете-3, то вряд ли узнаем ответы на протяжении нашей жизни.

Он замолчал, поигрывая прибором для титрирования. Наконец шум двигателя корабля, дыхание вентилятора, резкие химические запахи, яркие цвета на полке с реактивами и красителями проникли в его сознание. Он откашлялся.

— Мм… Эмма!

— Что?

Похоже, она чувствовала ту же самую застенчивость.

— Как насчет перерыва в работе? Приглашаю вас в клуб сегодня вечером, немного выпить. Рацион мой.

Она укрылась за своими приборами.

— Нет, благодарю вас, — сказала она смущенно. — У меня… у меня действительно много работы.

— У вас хватит для этого времени, — прямо сказал он. — О’кей, если вы не хотите коктейль, как насчет чашки кофе? Может быть, прогуляемся по саду… Послушайте, я не собираюсь к вам приставать. Я просто хочу познакомиться получше.

Она запнулась, потом улыбнулась и тепло посмотрела на него.

— Хорошо, Норберт. Мне бы тоже этого хотелось.

Через год после старта «Леонора Кристина» была близка к своей предельной скорости. Ей потребуется тридцать один год, чтобы пересечь межзвездное пространство, и еще один год, чтобы затормозить, когда она приблизится к звезде своего назначения.

Но это утверждение неполно. В нем не учитывается относительность.

Поскольку существует абсолютная ограничивающая скорость (с которой свет путешествует in vacuo; аналогично нейтрино), постольку существует взаимозависимость пространства, времени, материи и энергии. В уравнения входит фактор тау. Если «v» — это (равномерная) скорость движения космического корабля, а «c» — скорость света, то тау равняется:

Чем ближе «v» подходит к «c», тем ближе тау подходит к нолю.

Предположим, что сторонний наблюдатель измеряет массу космического корабля. Результат, который он получит, есть масса покоя корабля — то есть, та масса, которую имеет корабль, когда не движется по отношению к наблюдателю, — деленная на тау. Таким образом, чем быстрее движется корабль, тем большую массу он имеет, если рассматривать всю вселенную в целом. Корабль получает дополнительную массу от кинетической энергии движения:

Более того, если бы неподвижный наблюдатель мог сравнить часы корабля со своими собственными, он бы заметил несогласованность. Промежуток между двумя событиями (например, между рождением и смертью человека), измеренный на борту корабля, где происходят эти события, равен промежутку, измеренному наблюдателем… умноженному на тау. Можно сказать, что на борту космического корабля время идет пропорционально медленнее.

Длины сокращаются; наблюдатель видит корабль укороченным в направлении движения пропорционально фактору тау.

Измерения, сделанные на борту корабля, так же достоверны, как и сделанные в любом другом месте. Для члена экипажа, который глядит на вселенную, звезды сжимаются и прибавляют в массе; расстояния между ними сокращаются; их развитие происходит странно сокращенным образом.

Однако картина в целом еще сложнее. Нужно принимать во внимание, что корабль фактически ускорялся и будет тормозить в соответствии с общим фоном вселенной. Это переносит проблему в целом из области специальной в область общей теории относительности. Положение звезд и корабля относительно друг друга не вполне симметрично. Парадокс близнецов не возникает. Когда скорости вновь уравниваются и происходит воссоединение, звезда прожила больший отрезок времени, чем корабль.

Если тау падает до одной сотой и продолжает падать, вы пересечете световой век за один год вашего личного времени. (Хотя, разумеется, нельзя вернуть столетие, которое прошло за это время дома, где ваши друзья состарились и умерли). Это неизбежно подразумевает стократное увеличение массы. Бассердовский двигатель, черпая водород из космоса, может обеспечить такой полет. В самом деле, глупо останавливать двигатель и причаливать к берегу, когда можно продолжать уменьшать тау.

Таким образом, чтобы достигнуть других солнц за разумный отрезок времени, нужно: продолжать постоянно ускоряться до точки середины пути между звездами, в каковой точке вы запускаете систему торможения в бассердовском модуле и начинаете замедляться обратно. Вы ограничены скоростью света, которой достичь невозможно. Но вы можете приблизиться к этой скорости. Таким образом, вы не имеете предела обратного фактора тау.

За год полета при одном «g» разница между «Леонорой Кристиной» и медленно движущимися звездами накапливалась незаметно. Теперь кривая перешла к крутой части своего взлета. Людям на борту корабля стало казаться, что расстояние до звезды назначения сокращается — не только потому, что они приближались, но и потому, что с их точки зрения изменилась геометрия пространства. Процессы во внешнем мире воспринимались теперь как ускоряющиеся.

Этого еще не было видно. Минимальный тау в плане полета корабля, в точке середины, должен быть немного выше 0,015. Но настал момент, когда минута на борту корабля соответствовала шестидесяти одной секунде в остальной галактике. Немного позже она соответствовала шестидесяти двум.

Затем шестидесяти трем… шестидесяти четырем… корабельное время между такими отсчетами становилось постепенно, но неуклонно меньше… шестидесяти пяти… шестидесяти шести… шестидесяти семи…

Первое Рождество, которое команда корабля проводила вместе, пришлось на самое начало полета и было лихорадочным карнавалом. Второе было менее громким. Люди уже занялись своей повседневной работой и установили круг постоянного общения. Все же импровизированные украшения сверкали на всех столах. Любительские мастерские огласились звуками — щелкали ножницы, мелькали иглы; камбуз пропах пряностями. Все делали друг другу маленькие подарки. Секция гидропоники решила, что может поделиться достаточным количеством зеленых лиан и веток для имитации рождественского дерева в спортзале. Из огромной библиотеки микрофильмов извлекли ленты о снеге и санях, записи веселых рождественских песен. Любители театра репетировали карнавальное шествие. Шеф-повар Кардуччи планировал банкеты. В общественных помещениях и каютах проходили веселые вечеринки. По негласному соглашению никто не упоминал, что с каждой секундой Земля становится на триста тысяч километров дальше.

Реймон пробирался сквозь суматоху на палубе отдыха. Заканчивалось приготовление декораций. Многие играли в различные игры, болтали, предлагали выпить, флиртовали, веселились. Через треп, смех и шарканье ног, через гул, треск и шуршание из громкоговорителя неслась музыка.

Механик проревел Реймону:

— Guten Tag, mein lieber Schutzmann! Иди сюда и угостись из моей бутылки!

Он взмахнул бутылкой. Другой рукой он обнимал Маргариту Хименес. Над ними висела полоса бумаги с надписью: «омела белая».

Реймон остановился. Он был в хороших отношениях с Фрайвальдом.

— Благодарю, не могу, — сказал он. — Ты не видел Бориса Федорова? Я думал, что он появится здесь после работы.

— Н-нет. Я тоже ждал его, учитывая, какое сегодня веселье. Он в последнее время стал почему-то гораздо счастливее, верно? Что ты от него хочешь?

— Дела.

— Дела, всегда дела, — сказал Фрайвальд. — Могу поспорить, что твоя подруга злится. У меня вариант получше. — Он привлек к себе Хименес. Она прильнула к нему. — Ты вызывал его каюту?

— Конечно. Он не отвечает. Все же, возможно… — Реймон повернулся. — Попробую пойти туда. Попозже вернусь ради этого шнапса, — добавил он, уже уходя.

Он спустился по лестнице, миновав палубу команды, на офицерский уровень. Музыка следовала за ним. «…Iesu, tibi sit gloria». Коридор был пуст. Реймон нажал кнопку звонка каюты Федорова.

Инженер открыл дверь. Он был одет в пижаму. Позади него на кухонном столике стояли бутылка французского вина, два бокала и сэндвичи в датском стиле. Он вздрогнул от неожиданности и сделал шаг назад.

— Что… — начал он по-русски. — Вы?

— Могу я поговорить с вами?

— М-м-м. — Глаза Федорова блеснули. — Я жду гостя.

Реймон ухмыльнулся.

— Это видно невооруженным глазом. Не беспокойтесь, я не задержусь. Но дело не терпит отлагательств.

Федоров сдержался.

— Оно не может подождать, когда я буду на дежурстве?

— Это лучше обсудить негласно, — сказал Реймон. — Капитан Теландер тоже так считает. — Он скользнул мимо Федорова в каюту. — Этот момент не был предусмотрен в планах, — продолжал он. — Согласно расписанию мы переходим на режим большого ускорения седьмого января. Вам известно лучше, чем мне, что это потребует двух-трех дней предварительной работы вашей группы и значительного нарушения распорядка работы и жизни всех остальных.

Ну вот, каким-то образом те, кто планировал полет, забыли, что шестое января — важная дата в западноевропейской традиции. Двенадцатая ночь, канун Трех Святителей, называйте как хотите, но это кульминация праздничного веселья. В прошлом году празднование было таким буйным, что никто об этом не подумал. Но мне стало известно, что в этом году намечаются завершающие трапеза и танцы. Это благоприятно подействует на экипаж. Шкипер и я хотим, чтобы вы проверили, возможно ли отложить переход к большому ускорению на несколько дней.

— Да, да, я этим займусь. — Федоров подталкивал Реймона к открытой двери. — Завтра, прошу вас…

Но было уже слишком поздно. В двери появилась Линдгрен в униформе, так как очень торопилась после вахты.

— Gud! — вырвалось у нее. Она замерла на месте.

— Какая неожиданность, Линдгрен! — торопливо произнес Федоров. — Что вас сюда привело?

Реймон задохнулся. С лица его стерлось всякое выражение. Он стоял неподвижно, только кулаки его сжимались, пока ногти не впились в ладони, а кожа на костяшках натянулась и побелела.

Началась новая рождественская песня.

Линдгрен переводила взгляд с одного мужчины на другого. От ее лица отхлынула кровь. Но вдруг она выпрямилась и сказала:

— Нет, Борис. Не будем лгать.

— Это не поможет, — согласился Реймон без всякого выражения.

Федоров развернулся к нему.

— Ну ладно! — крикнул он. — Мы были вместе несколько раз. Что с того?

Она ведь не жена тебе.

— Я никогда не утверждал, что она моя жена, — ответил Реймон. Взгляд его был устремлен на нее. — Я намеревался просить ее руки, когда мы прибудем на место.

— Карл, — прошептала она, — я люблю тебя.

— Надо полагать, один партнер надоедает, — сказал Реймон ледяным тоном. — Ты почувствовала потребность перемен. Твоя привилегия, разумеется. Я только думал, что ты выше того, чтобы делать это украдкой, за моей спиной.

— Оставь ее в покое! — Федоров слепо ринулся на него.

Констебль отпрянул в сторону и рубанул ребром ладони. Инженер задохнулся от боли и осел на кровать, держа поврежденную кисть другой рукой.

— Она не сломана, — сказал Реймон. — Но если вы не останетесь там, где сидите, пока я отсюда не уйду, я вынужден буду вас обезвредить. — Он сделал паузу и продолжал рассудительно. — Это не вызов вашему мужскому достоинству. Я знаю рукопашный бой так же, как вы знаете нуклеонику. Давайте останемся цивилизованными людьми. Все равно женщина ваша, я полагаю.

— Карл!

Линдгрен шагнула к нему. Протянула руки. Слезы текли у нее по щекам.

Он изобразил поклон.

— Я уберу свои вещи из твоей каюты, как только найду свободную койку.

— О нет, Карл. Карл! — Она вцепилась в его тунику. — Я никогда не думала… Послушай! Борис нуждался во мне. Да, я признаю, что мне доставляло удовольствие быть с ним, но это никогда не было чем-то большим, чем дружба… помощь… тогда как ты…

— Почему ты не рассказала мне об этом? Неужели я был недостоин знать?

— Достоин, разумеется, достоин, но я боялась… несколько твоих замечаний… ты ведь в самом деле ревнив — совершенно напрасно, потому что только ты для меня имеешь значение!

— Я всю свою жизнь прожил бедным, — сказал он, — и у меня примитивная мораль бедняка — так же как некоторые взгляды на то, о чем следует рассказывать, и о чем не следует. На Земле мы могли бы попытаться что-то исправить. Я мог бы подраться с соперником, или отправиться в длительное путешествие, или мы с тобой могли бы переехать в другое место. Здесь это невозможно.

— Неужели ты не можешь понять? — взмолилась она.

— А ты? — Он снова сжал кулаки. — Нет, — сказал он, — ты действительно не понимаешь, что причинила мне боль. Наше будущее и так достаточно сложное, чтобы еще пытаться поддерживать такую разновидность отношений.

Реймон освободился от нее.

— Прекрати реветь! — гаркнул он.

Она вздрогнула и выпрямилась. Федоров заворчал и стал подниматься с места. Она жестом усадила его обратно.

— Так-то лучше. — Реймон направился к двери, затем обернулся. — Между нами не будет ни сцен, ни интриг, ни затаенной неприязни, — объявил он. — Когда пятьдесят человек заперты в одной коробке, либо каждый ведет себя как должно, либо всех ждет смерть. Мистер инженер Федоров, капитан Теландер и я ждем вашего доклада по вопросу, который я пришел обсудить, как можно скорее. Вы можете поинтересоваться мнением мисс первого помощника Линдгрен. Помните только, что желательно сохранить все в секрете, пока мы не будем готовы объявить окончательное решение, то или иное. — На мгновение боль и ярость прорвались наружу. — Наш долг прежде всего перед кораблем, черт бы вас побрал! — Реймон совладел с собой и щелкнул каблуками. — Мои извинения. Доброго вечера.

Он ушел.

Федоров встал позади Линдгрен и положил руки ей на плечи.

— Мне очень жаль, — сказал он неуклюже. — Если бы я знал, что такое может случиться, я бы никогда…

— Это не твоя вина, Борис.

Линдгрен не шевельнулась.

— Если ты разделишь со мной каюту, я буду рад.

— Спасибо, нет, — тускло ответила она. — На некоторое время я не играю в эти игры. — Она высвободилась. — Я лучше пойду. Спокойной ночи.

Он остался стоять один со своими сэндвичами и вином.

Через несколько дней после Крещения «Леонора Кристина» увеличила разгон.

Корабль шире развернул черпающие поля, усилил термоядерный шар огня, который следовал за кораблем в хвосте бассердовского двигателя, и переключился на три «g». К низкой скорости это добавило бы почти тридцать метров в секунду за секунду. К нынешней же скорости корабля это добавило незначительный инкремент с точки зрения стороннего наблюдателя. С точки зрения тех, кто находился на корабле, «Леонора Кристина» стремилась вперед с ускорением три «g».

Человеческий организм не мог бы выдержать такую нагрузку. Напряжение для сердца, легких и особенно проблемы баланса жидкости в теле были бы слишком велики. На помощь могла бы прийти медицина. Но, к счастью, было средство получше.

Силы, которые разгоняли корабль, подталкивая его все ближе и ближе к скорости света, предельному «c», являлись не просто огромными. Они были настолько точными, что их взаимодействие внешним миром — материей и ее собственными силовыми полями — могло поддерживаться как практически постоянная результирующая, несмотря на изменения этих внешних условий.

Аналогично, движущие энергии можно было безопасно сочетать с подобными им, гораздо более слабыми полями, которые поддерживались внутри корабля.

Эта связь могла затем оперировать асимметрией атомов и молекул, чтобы породить ускорение, однородное с ускорением самого внутреннего генератора.

Однако на практике эффект оставляли неполным. Одно g не компенсировался.

Следовательно, вес на борту корабля оставался на постоянном уровне поверхности Земли независимо от ускорения.

Три «g» не были пределом. С распростертыми черпающими полями и в районах, где материя являлась более плотной, чем здесь, например в туманности, корабль мог бы разогнаться намного выше. В данном конкретном полете, учитывая разреженность местного водорода, любой возможный выигрыш времени был недостаточен — поскольку формула включает гиперболическую функцию — чтобы стоило уменьшать коэффициент безопасности корабля. Другие факторы, например, оптимизация поглощения массы или минимизация длины пути, тоже входили в расчет схемы полета.

Таким образом, фактор тау не был простым статическим множителем. Он был динамическим. Его воздействие на массу, пространство и время можно было рассматривать как фундаментальное явление, создающее вечно новые взаимоотношения между людьми и вселенной.

В час корабельного времени, который, как утверждал календарь, принадлежал апрелю, а как утверждали часы, был утром, Реймон проснулся. Он не поеживался, не хлопал глазами, не зевал и не потягивался, как большинство людей. Он сел на постели, собранный и внимательный.

Чи-Юэнь Ай-Линг проснулась раньше. Она стояла на коленях на азиатский манер и глядела на него с серьезностью, совершенно отличной от ее игривого настроения прошлой ночью.

— Что-нибудь не так? — требовательно спросил он.

То, что ее застигли врасплох, было заметно по расширившимся глазам.

Через мгновение она улыбнулась, развернулась.

— Я видела однажды ручного ястреба, — заметила она. — То есть, он не был приручен на манер собаки, но охотился со своим хозяином и снисходил до того, чтобы сидеть у него на запястье. Ты просыпаешься, как он.

— М-мпф, — сказал он. — Я имел в виду твое обеспокоенное выражение.

— Не обеспокоенное, Шарль. Задумчивое.

Он с восхищением смотрел на нее. Без одежды ее никак нельзя было назвать похожей на мальчика. Изгибы грудей и бедер меньше обычного, но они едины со всем ее обликом, и когда она двигалась, они плыли. Так же как и свет на ее коже и в волосах, которые пахли летним днем.

Реймон и Чи-Юэнь находились в его полукаюте на палубе экипажа, отделенной перегородкой от Фокс-Джеймсона.

— О чем ты думала? — спросил он.

— О тебе. О нас.

— Это была великолепная ночь. — Он протянул руку и погладил ее под подбородком. Она замурлыкала. — Еще?

К ней вернулась серьезность.

— Это то, над чем я думала.

Он нахмурил брови.

— Понимание между нами. Мы оба вели свободный образ жизни. По крайней мере, ты — в последние несколько месяцев. — Его лицо потемнело. Она упрямо продолжала. — Для меня это не было так уж важно. Если даже не говорить обо всем остальном, эти намеки и попытки, весь ритуал ухаживания, снова и снова… он мешает моей работе. Я развиваю некоторые идеи относительно планетных ядер. Для этого нужно сосредоточение. Мне бы помогло постоянное партнерство.

— Я не хочу ни о чем договариваться, — угрюмо сказал он.

Она обхватила его за плечи.

— Я понимаю. Я ничего не прошу. И не предлагаю. Просто ты нравишься мне все больше и больше. Ты спокойный и сильный человек, вежливый — во всяком случае, со мной. Я бы могла жить счастливо с тобой — ничего особенного ни с моей, ни с твоей стороны, просто союз, на глазах всего корабля — столько, сколько мы оба будем этого хотеть.

— Решено! — воскликнул он и поцеловал ее.

— Так быстро? — спросила она изумленно.

— Я тоже думал над этим. И я устал от игр. С тобой должно быть легко жить вместе. — Он провел рукой по ее боку и бедру. — Очень легко.

— Сколько твоего сердца в этих словах? — И сразу же она засмеялась. — Нет, прошу прощения, такие вопросы исключены… Переселимся в мою каюту? Я знаю, что Мария Тумаджан не станет возражать поменяться с тобой местами.

Все равно она держит свою половину отгороженной.

— Хорошо, — сказал он. — Милая, у нас еще почти целый час до завтрака…

«Леонора Кристина» приближалась к третьему году своего путешествия, или десятому году по счету звезд, когда ее настигла беда.

Глава 7

Внешний наблюдатель, неподвижный по отношению к звездам, мог бы заметить это раньше, чем люди на корабле; ибо при такой скорости корабль волей-неволей летел наполовину вслепую. Даже не имея лучших датчиков, чем на корабле, этот наблюдатель знал бы о катастрофе заранее, за несколько недель. Но он все равно не смог бы предупредить.

И в любом случае никакого наблюдателя не было: только ночь, усыпанная бесчисленными далекими солнцами, замерзшая река Млечного Пути и редкое призрачное мерцание туманности или сестры-галактики. В девяти световых годах от Солнца корабль был безгранично одинок.

Автоматический сигнал тревоги поднял капитана Теландера. Пока он боролся со сном, по интеркому раздался голос Линдгрен:

— Kors i Herrens namn!

Ужас, прозвучавший в этих словах, мгновенно стряхнул с капитана остатки сна. Ничего не ответив, он выбежал из каюты.

Так случилось, что он был одет. Убаюканный однообразием времени, капитан Теландер читал роман, проецируемый из библиотеки, и задремал в кресле. Затем челюсти вселенной сомкнулись.

Он не обращал внимания на пестрые рисунки, которые покрывали переборки коридоров, на пружинящий под ногами пол, на запахи роз и грозового ливня. В его сознании громко отдавалась вибрация двигателя.

Металлическая лестница дробно стучала под его торопливыми шагами, звук отдавался эхом в колодце.

Капитан выбрался уровнем выше и поднялся на мостик. Линдгрен стояла рядом с видеоскопом. В сложившихся обстоятельствах на этот прибор нельзя было рассчитывать. Истину могли поведать приборы, которые мерцали на всей передней панели. Но взгляд Ингрид не отрывался от экрана видеоскопа.

Капитан проскользнул за ее спиной. Аварийный сигнал, который вызвал его сюда, все еще ярко светился на экране, подсоединенном к астрономическому компьютеру. Взгляд его прошелся по окружающим датчикам и дисплеям. Щелкнуло устройство выдачи и из щели показалась распечатка. Он схватил ее. Буквы и цифры представляли определение количества: подробности после запятой, после того, как поступило больше данных и было произведено больше вычислений. Первоначальное MENE, MENE на панели было нетронутым.

Капитан ударил по кнопке общей тревоги. Взвыли сирены, звонкое эхо разнеслось по коридорам. По интеркому он отдал приказ всем, кто свободен от дежурства, явиться в спортзал вместе с пассажирами. И тут же резко добавил, что будут включены все каналы связи, так что находящиеся на вахте тоже смогут принять участие в собрании.

— Что нам делать? — крикнула Линдгрен во внезапной тишине.

— Боюсь, очень немногое. — Теландер подошел к видеоскопу. — Здесь что-нибудь видно?

— Едва-едва, по-моему. Четвертый квадрант.

Она закрыла глаза и отвернулась от капитана.

Он счел само собой разумеющимся, что она имела в виду проекцию непосредственно впереди по курсу корабля, и стал вглядываться в картину.

При большом увеличении изображение бросилось ему в глаза. Картина была несколько затуманена и искажена. Оптические проводники не могли компенсировать такие скорости. Но он видел точки звезд — бриллиант, аметист, рубин, топаз, изумруд, — сокровища Фафнира. Почти в центре горела Бета Девы. Она должна быть очень похожа на родное Солнце, но спектральное смещение придало ей оттенок ледяной голубизны. И вот, на грани восприятия… этот клочок? Это туманное облачко, способное стереть корабль и пятьдесят человеческих жизней?

В его сознание ворвался шум: крики, топот, тревожные голоса. Он выпрямился.

— Я пойду на корму, — сказал он ровным голосом. — Мне нужно проконсультироваться с Борисом Федоровым, прежде чем обращаться к остальным. — Линдгрен сделала движение, чтобы идти с ним. — Нет, оставайтесь на мостике.

— Зачем? — ее терпение было на пределе. — Правила?

Он кивнул.

— Да. Вы не сняты с поста. — Подобие улыбки появилось на его худом лице. — Если только вы не верите в Бога, правила — это единственное утешение, которое у нас теперь осталось.

В этот момент драпировки и росписи на стенах спортзала имели не больше значения, чем баскетбольные корзины или яркие одежды, оказавшиеся случайно на людях. Не было времени разложить стулья. Все взгляды были обращены на Теландера, когда он взбирался на сцену. Все стояли не шевелясь. Пот блестел на лицах и в воздухе чувствовался его запах.

Теландер положил руки на аналой.

— Леди и джентльмены, — сказал он. — У меня плохие новости. — Скажу сразу, что наши шансы выжить отнюдь не безнадежны, судя по имеющейся на данный момент информации. Однако мы в беде. Случилось то, против чего нельзя защититься, по крайней мере на нынешней, ранней стадии развития технологии бассердовских двигателей…

— К делу, черт подери! — крикнул Норберт Вильямс.

— Тихо, вы, — сказал Реймон.

В отличие от большинства людей, которые стояли взявшись за руки, он держался поодаль, рядом со сценой. К тускло-коричневому комбинезону он прикрепил знак отличия.

— Вы не имеете пра…

Кто-то, должно быть, толкнул Вильямса локтем, потому что тот замолк.

Теландер мрачнел на глазах.

— Приборы обнаружили… обнаружили препятствие. Небольшую туманность. Совсем крошечную, сгусток пыли и газа, не более нескольких миллиардов километров в поперечнике. Она движется с огромной скоростью. Возможно, это остаток облака или протозвезда. Я не знаю.

Факт тот, что мы с ней столкнемся. Примерно через двадцать четыре часа корабельного времени. Что случится затем, мне тоже неизвестно. Если нам повезет, мы сможем выйти из столкновения без серьезных повреждений.

Иначе… если поля будут перегружены и не смогут защитить нас… ну, мы все знали, что это путешествие рискованно.

Он услышал, как многие судорожно вдохнули воздух, как закатываются глаза, начинают дрожать губы, пальцы чертят знаки в воздухе. Он настойчиво продолжал:

— Мы мало что можем сделать, чтобы подготовиться. Немного подрихтовать, конечно; но по существу корабль уже настолько готов ко всему, насколько это возможно. Когда приблизится момент столкновения, мы все займем места в противоударных устройствах и наденем скафандры. Теперь переходим к обсуждению.

Рука Вильямса взлетела из-за плеча высокого М’Боту.

— Да?

Химик побагровел, что свидетельствовало скорее о негодовании, чем о страхе.

— Мистер капитан! Зонд-робот не докладывал ни о каких опасностях на нашем пути. По крайней мере, в его сообщении не было ни намека на них. Правильно? Так кто ответит за то, что мы влипли в это дерьмо?

Голоса стали громче и смешались в невнятный гул.

— Тихо! — распорядился Шарль Реймон.

Хотя он говорил негромко, его голос подействовал на всех. Несколько человек бросили на него недовольные взгляды, но крикуны угомонились.

— Мне казалось, что я все объяснил, — сказал Теландер. — Облако крошечное по космическим стандартам, не светящееся. Его нельзя обнаружить на больших расстояниях. Оно имеет высокую скорость, несколько десятков километров в секунду. Таким образом, даже если бы мы в точности повторяли путь зонда, облако находилось бы далеко в стороне от его пути — это было больше пятидесяти лет назад, не забывайте. Более того… мы уверены, что зонд летел не точно там, где мы сейчас. Кроме движения Солнца и Беты Девы относительно друг друга, примите во внимание еще и расстояние между ними.

Тридцать два световых года — это больше, чем в состоянии вообразить наши бедные мозги. Самое слабое отклонение курса, проложенного от звезды до звезды, означает разницу во много астрономических единиц в середине пути.

— Столкновение невозможно было предсказать, — добавил Реймон. — Этого не должно было произойти Однако кто-то время от времени должен вытаскивать бумажку с крестиком.

Теландер резко вскинул голову.

— Я вас не узнаю, констебль, — сказал он.

Реймон покраснел.

— Капитан, я старался побыстрее закончить дело, чтобы кой-какие лопухи не задерживали вас здесь, заставляя объяснять очевидные вещи.

— Не оскорбляйте товарищей по кораблю, констебль. И, пожалуйста, подождите говорить, пока к вам не обратятся.

— Прошу прощения, капитан.

Реймон скрестил руки на груди. Лицо его утратило всякое выражение.

Теландер сказал, тщательно подбирая слова:

— Пожалуйста, не стесняйтесь задавать вопросы, какими бы элементарными они не казались. Вы все имеете образование в теории межзвездной астронавтики. Но я, чьей профессией это является, знаю, какие странные в ней есть парадоксы, и как трудно их удержать в уме. Лучше, если каждый в точности будет понимать, что нас ждет… Доктор Глассгольд?

Молекулярный биолог опустила руку и робко сказала:

— Не можем ли мы… Я хочу сказать, что… объекты вроде этой туманности, они бы на Земле считались вакуумом. Так ведь? А мы, уже почти добрались до скорости света и с каждой секундой прибавляем скорость. И массу. Наш обратный тау, должно быть, сейчас около пятнадцати. Это означает, что наша масса невероятно велика. Так как может немного пыли и газа нас остановить?

— Хорошее возражение, — ответил Теландер. — Если нам повезет, мы пройдем сквозь облако без особых помех. Но это не совсем так. Не забудьте, что пыль и газ по отношению к нам движутся равно быстро, и их масса соответственно возросла.

Силовым полям придется поработать над ней, направляя водород в систему реактивного двигателя и отклоняя всю материю от корабля. Эти действия окажут на нас влияние. Более того, все произойдет крайне быстро.

То, что поля могут сделать в течение, скажем, часа, они могут оказаться не в состоянии сделать за минуту. Мы должны надеяться, что материальные компоненты корабля смогут выдержать сопутствующие нагрузки.

Я говорил с главным инженером Федоровым, который сейчас на посту. Он считает, что мы, весьма возможно, не потерпим серьезного ущерба. Он признает, что его мнение — не более чем экстраполяция. В эру пионеров учатся в основном на собственном опыте. Мистер Ивамото?

— Я так понимаю, что у нас нет возможности избежать столкновения? Один день корабельного времени — это примерно две недели космического времени, верно? У нас нет шансов обогнуть это об… эту туманность?

— Боюсь, что нет. С нашей, внутренней, точки зрения мы сейчас производим ускорение примерно в три «g». Однако с позиции внешнего мира это ускорение не есть постоянно, а постепенно падает. Даже если мы повернем под прямым углом к теперешнему курсу, это не уведет нас достаточно далеко в сторону, прежде чем произойдет столкновение. В любом случае, у нас нет времени, чтобы подготовиться к такому категорическому изменению схемы полета. Да, второй инженер М’Боту?

— Могло ли бы помочь, если бы мы затормозили? Мы ведь должны находиться в одном из двух режимов постоянно: толчок вперед или назад. Но я думаю, что сейчас торможение ослабило бы столкновение.

— Компьютер не дал на этот счет никаких рекомендаций. Возможно, информации недостаточно. Боюсь, что даже в самом лучшем случае процентная разница в скорости будет невелика. Мне кажется, что у нас нет выбора, кроме как… эээ…

— Проскочить насквозь, — сказал Реймон.

Теландер бросил на него раздраженный взгляд. Реймон, похоже, не очень этим обеспокоился.

Однако по мере развития дискуссии его взгляд переходил с одного говорящего на другого, и складки на его лице около губ запали глубже.

Когда наконец Теландер объявил: «Все свободны», констебль не вернулся к Чи-Юэнь. Он почти грубо протолкался через толпу и схватил капитана за рукав.

— Я думаю, нам лучше поговорить наедине, сэр, — заявил он.

Резкость тона снова вернулась к нему.

Теландер произнес ледяным тоном:

— Вряд ли сейчас время ограничивать кому-либо доступ к фактам, констебль.

— Ах, назовите это вежливостью. Мы просто идем работать сами, не утомляя остальных, — нетерпеливо ответил Реймон.

Теландер вздохнул.

— Ладно, пойдемте со мной на мостик. Я слишком занят, чтобы устраивать приватные конференции.

Несколько человек, похоже, были другого мнения на этот счет, но Реймон сердитым взглядом и ворчанием отогнал их прочь. Теландер не выдержал и улыбнулся краешком губ, когда они выходили.

— Вы все-таки умеете с ними обойтись, — признал он.

— Парламентский «человек с топориком»? — сказал Реймон. — Боюсь, что от меня вскоре потребуется больше, чем это.

— Надо полагать, на Бете-3. Специалист по спасательным работам и контролю в случае стихийного бедствия может очень пригодиться, когда мы туда попадем.

— Это вы скрываете от других факты, капитан, а не я. Вы серьезно потрясены тем, что нас ждет. Я подозреваю, что наши шансы вовсе не так высоки, как вы хотели всех убедить. Правильно?

Теландер посмотрел вокруг и не отвечал, пока они не оказались совершенно одни в лестничном колодце. Он понизил голос.

— Я попросту не знаю. И Федоров не знает. Ни один бассердовский корабль не испытывали в таких условиях, как те, что нас ждут. Еще бы! Мы либо выйдем из происшествия без особых потерь, либо умрем. В последнем случае я не думаю, чтобы это произошло от лучевой болезни. Если какая-либо часть этого вещества проникнет за экраны и столкнется с нами, она просто сотрет нас — быстрая и чистая смерть. Я не вижу причин нагнетать обстановку, обсуждая эту вероятность.

Реймон нахмурился.

— Вы упустили из виду третью возможность. Мы можем выжить, но в плохом состоянии.

— Как, черт возьми, такое может случиться?

— Трудно сказать. Может быть, столкновение будет сильным, и весь экипаж погибнет. Необходимые люди, чьей потери мы не можем допустить… пятьдесят — это и так небольшое число. — Реймон задумался. Шаги их отдавались глухим эхом среди бормотания энергий. — В целом они отреагировали хорошо, — сказал он. — Их выбирали за храбрость и хладнокровие, наряду со здоровьем и интеллектом. Только в нескольких случаях выбор оказался не слишком удачным. Предположим, в результате катастрофы мы окажемся — ну, назовем это «лишенными возможностей». Что дальше? Как долго продержится дисциплина? А психическая нормальность? Я хочу быть готовым поддерживать порядок.

— В этой связи, — снова холодно отозвался Теландер, — прошу вас помнить, что вы действуете, подчиняясь моим приказам и согласно уставу экспедиции.

— Проклятие! — взорвался Реймон. — За кого вы меня принимаете? За кандидата в диктаторы, эдакого Мао? Я прошу вашего позволения набрать в дружинники нескольких достойных доверия мужчин и негласно подготовить их на случай крайности. Я раздам им оружие, предназначенное не для убийства, исключительно класса станнеров. Если ничего страшного не случится — или если случится, но все будут себя вести соответствующим образом — что мы теряем?

— Взаимное доверие, — сказал капитан.

Они пришли на мостик. Реймон вошел вместе со своим спутником, продолжая спор. Теландер сделал резкий жест, чтобы заставить его замолчать и направился к консоли управления.

— Есть что-нибудь новое? — спросил он.

— Да. Приборы начали чертить карту плотности, — ответила Линдгрен.

Она вздрогнула, как от боли, при виде Реймона и отвечала механически, не глядя на него. — Вот рекомендации… — Она указала на экраны и последнюю распечатку.

Теландер изучил информацию.

— Хм. Похоже, у нас есть возможность пройти сквозь несколько менее плотную область туманности, если мы создадим боковой вектор, активировав устройства торможения номер три и четыре одновременно со всей системой ускорения… Процедура сама по себе рискованная. Это требует обсуждения. Он опустил руки на управляющие клавиши интеркома и кратко поговорил с Федоровым и Будро. — Встреча на командно-дальномерном посту. Немедленно!

Он повернулся, чтобы уйти.

— Капитан… — попытался Реймон.

— Не сейчас, — сказал Теландер. Он быстро пересек помещение размашистым и резким шагом.

— Но…

— Нет, не разрешаю.

Теландер исчез за дверью.

Реймон остался стоять с опущенной головой, сгорбившись, как будто готов был рвануться куда-то. Но идти ему было некуда. Ингрид Линдгрен смотрела на него некоторое время — минуту или чуть больше по времени корабля, четверть часа в жизни звезд и планет — прежде чем сказала, очень мягко:

— Что ты от него хочешь?

— Ну, — Реймон принял обычную позу. — Его приказа, чтобы набрать полицейских в запас. Он наговорил мне каких-то глупостей вроде того, что я не верю своим товарищам.

Их взгляды встретились.

— И не хочешь оставить их в покое в часы, которые, возможно, последние в их жизни, — сказала она.

Впервые с момента разрыва они перестали обращаться друг к другу со стопроцентной вежливостью.

— Я знаю. — Реймон словно выплевывал слова. — По-моему, им нечем особенно заняться, кроме как ждать. Так что они проведут это время… за разговорами, чтением любимых стихов, за трапезой, сервированной любимыми блюдами, с повышенным рационом вина, бутылками с Земли, за просмотром музыкальных, оперно-балетных, театральных лент или занимаясь любовью. Особенно, занимаясь любовью.

— Разве это плохо? — спросила она. — Если мы должны исчезнуть, не лучше ли, чтобы это произошло цивилизованным, спокойным, исполненным любви к жизни образом?

— Будучи чуть менее цивилизованными и прочее, мы можем повысить наши шансы на то, что не исчезнем.

— Ты так боишься умереть?

— Нет. Мне просто нравится жить.

— Я задумалась вот над чем, — сказала она. — По-моему, твоя грубость непроизвольна, ты не можешь с ней справиться. У тебя просто был такой образ жизни. Или ты не хочешь ничего менять?

— Честно говоря, — ответил он, — увидев, во что превращают людей образование и культура, я все меньше и меньше хочу стать образованным и культурным.

Чувства прорвались в ней. Ее глаза затуманились, она потянулась к нему со словами:

— О, Карл, неужели мы станем снова повторять старый спор, сейчас, когда это, может быть, последний день нашей жизни? — Он стоял неподвижно. Она продолжала торопливо. — Я любила тебя. Я хотела, чтобы ты был со мной всю жизнь, был отцом моих детей — на Бете-3 или на Земле. Но мы так одиноки, мы все, здесь посреди звезд. Мы должны делиться той добротой, которой можем поделиться, и принимать ее, иначе мы хуже мертвецов.

— Эти разговоры для тех, кто не умеет контролировать свои чувства.

— Неужели ты думаешь, что было какое-то чувство… что-то кроме дружбы и желания помочь ему справиться с его болью, и… и желания удостовериться, что он не полюбит меня всерьез… Устав полета гласит, в числе прочего, что мы не можем по дороге заключать официальные браки, поскольку слишком угнетены и не имеем…

— Стало быть, ты и я прервали отношения, которые перестали нас удовлетворять.

— У тебя появилось много других! — вспыхнула она.

— На некоторое время. Пока я не нашел Ай-Линг. Тогда как ты снова спишь со всеми по очереди.

— У меня нормальные потребности. Я не вступила в… не связала себя… — она задохнулась, — …как ты.

— Я тоже этого не сделал. Только, когда вокруг становится плохо, спутника не бросают. — Реймон пожал плечами. — Неважно. Как ты и подразумевала, мы оба свободные индивиды. Это было нелегко, но я в конце концов убедил себя, что неразумно и неправомерно питать неприязнь, потому что ты и Федоров воспользовались своей свободой. Не буду портить тебе удовольствие, когда ты сменишься с вахты.

— Я тебе тоже. — Она яростно терла глаза.

— Собственно говоря, я буду занят практически до последней минуты. Поскольку мне не позволили официально набрать дружинников, я собираюсь искать добровольцев.

— Ты не можешь!

— Мне по существу не было запрещено. Я свяжусь с несколькими людьми конфиденциально — с теми, кто, вероятно, согласится. Мы постараемся сделать все, что в наших силах. Если потребуется. Ты скажешь об этом капитану?

Она отвернулась.

— Нет, — сказала она. — Прошу тебя, уйди.

Его ботинки громко простучали по коридору, удаляясь.

Глава 8

Все возможное было сделано. Одетые в скафандры, запеленутые в коконы безопасности, которые были привязаны к кроватям, люди на «Леоноре Кристине» ждали столкновения. Некоторые оставили включенными радиофоны своих шлемов, чтобы иметь возможность говорить с соседями по комнате; другие предпочли одиночество. Головы их были закреплены жестко, так что никто не мог видеть друг друга.

Каюта Реймона и Чи-Юэнь выглядела более унылой, чем большинство кают.

Чи-Юэнь убрала шелковые занавеси, которые украшали переборки и потолок, длинноногий столик, который она сделала, чтобы поставить на него чашу династии Хэн с водой и единственный камень. Убрала свиток с безмятежным горным пейзажем и каллиграфией ее деда, одежду, швейные принадлежности, бамбуковую флейту. Флюоресцентный свет холодно падал на некрашеные поверхности.

Реймон и Чи-Юэнь некоторое время молчали, хотя их радиофоны были включены. Он слушал ее дыхание и медленное биение собственного сердца.

— Шарль, — сказала она наконец.

— Да? — Отозвался он таким же спокойным тоном.

— Мне было хорошо с тобой. Я бы хотела прикоснуться к тебе сейчас.

— Я тоже.

— Есть одна возможность. Позволь мне прикоснуться к твоей душе. — Застигнутый врасплох, он не знал, что ответить. Она продолжала. — Ты всегда держал большую часть себя закрытой. Я не думаю, что я первая женщина, которая тебе это говорит.

— Не первая. — Она услышала, как трудно ему это произнести.

— Ты уверен, что не делаешь ошибки?

— О чем тут говорить? Я не вижу особого толка в людях, главный интерес которых — в самокопании. В такой богатой вселенной это лишено смысла.

— Ты, например, никогда не упоминал о своем детстве, — сказала она. — Я разделила свое детство с тобой.

Он невесело фыркнул.

— Считай, что тебе повезло. Подземные уровни Полигорска не слишком приятны.

— Я слышала о тамошних условиях. Но никогда не понимала, как они сложились.

— Управляющее Бюро не могло вмешаться. Миру на планете ничто не угрожало. Местные боссы слишком устраивали высшие фигуры нации, чтобы их сбросить. Как некоторые из военных вождей в твоей стране, я думаю, или Леопарды на Марсе до того, как были спровоцированы бои. В Антарктиде было невероятно много денег — для тех, кто не гнушался опустошением последних природных богатств, истреблением последних диких животных и растений, насилием над остатками первозданной природы… — Он замолчал. Потом заговорил снова. — Ладно, все это позади. Интересно, лучше ли поведет себя человеческая раса на Бете-3. Я в этом сомневаюсь.

— Почему ты начал беспокоиться об этом? — спросила она приглушенно.

— Началось с учителя. Мой отец был убит, когда я был маленьким, и к тому времени, когда мне исполнилось двенадцать, моя мать практически окончательно скатилась на дно. Но у нас был учитель — мистер Меликот, абиссинец. Не знаю, как он оказался в нашей школе, в чертовой дыре, но он жил ради нас и ради того, чему нас учил. Мы чувствовали это, и наши умы пробудились… Я не уверен, что учитель сделал мне добро. Я начал думать и читать, а это привело к тому, что я стал говорить и действовать, из-за чего нажил неприятности, от которых пришлось бежать на Марс — неважно, каким образом… Да, все же, я полагаю, он научил меня добру.

— Вот видишь, — сказала она, улыбаясь под шлемом, — это не так трудно — снять маску.

— О чем ты говоришь? — возразил он. — Я только пытаюсь сделать тебе одолжение, не больше.

— Потому что мы скоро можем умереть. Это говорит о многом, Шарль. Я начинаю лучше понимать тебя. Даже в мелочах. Например, почему говорят, что ты был честным, но прижимистым в отношении денег — дома, в Солнечной системе. Почему ты часто бываешь грубоват и никогда не пытаешься хорошо одеваться, хотя тебе это было бы к лицу. Почему ты скрываешь свою одержимость под ледяным «Иди своей дорогой, если не хочешь идти моей»… Это бывает ужасно! — и…

— Остановись! Психоанализ, построенный на нескольких элементарных фактах из моего детства?

— О нет, нет. Это было бы нелепо, я согласна. Но то, как ты рассказывал о фактах, позволило мне кое-что понять. Волк в поисках логова.

— Хватит!

— Конечно. Я счастлива с тобой… Я не буду продолжать, никогда не стану этого делать, разве только ты сам захочешь. — Чи-Юэнь явно решила исполнить свое обещание, потому что следующие ее слова были совсем о другом:

— Я скучаю по животным. Сильнее, чем ожидала. В доме моих родителей был карп и певчие птицы. У нас с Жаком в Париже был кот. Я никогда не отдавала себе отчета, пока мы не улетели так далеко, какую большую часть мира составляют прочие живые существа. Сверчки летними ночами, бабочки, колибри, рыба, выпрыгивающая из воды, воробьи на улице, лошади с бархатными мордами и теплым дыханием… Как ты думаешь, мы встретим что-нибудь похожее на земных животных на Бете-3?

Корабль столкнулся с туманностью.

Это было слишком стремительно Утонченный танец энергий, который уравновешивал ускоряющие силы, больше продолжаться не мог. Его компьютерные хореографы отправили сигнал отключить систему, пока положительная обратная связь не повредила ее.

Люди на борту корабля ощутили скачок и изменение веса. Каждому на грудь как будто уселся тролль и душил его за горло. Обрывки тьмы зазмеились перед глазами. Выступил пот, биение сердец замедлилось, зашумела кровь. На этот шум ответил корабль — металлическим стоном, треском и скрежетом. Корабль не был рассчитан на такие нагрузки. Его аварийный запас был невелик, а масса слишком ценна. Он протаранил атомы водорода, разбухшие до величины азота или кислорода; частички пыли, раздувшиеся до метеороидов. Скорость уплощила облако по длине, оно было тонким, корабль пронизал его в течение нескольких минут. Но по той же причине туманность больше не была для корабля облаком. Она стала прочной стеной.

Внешние силовые экраны корабля поглотили смертельный град ударов, отбросили в стороны материю вихревыми потоками, защитили корпус от всего, кроме собственной силы столкновения. Каркасы смялись. Электронные компоненты расплавились. Криогенные жидкости испарились из разбитых резервуаров.

В результате один из термоядерных костров погас.

Звезды увидели событие по-другому. Они увидели как в разреженную темную массу ударил объект невероятно быстрый и плотный. Гидромагнитные силы схватили атомы, развернули их, ионизировали и бросили в кучу.

Взметнулось свечение. Объект был охвачен вспышками метеоров. За час своего прохождения он высверлил тоннель в туманности. Этот тоннель был шире, чем само сверло, поскольку ударная волна распространялась в стороны — все дальше вовне, уничтожая стабильность, которая там была, отбрасывая вещество брызгами и лохмотьями.

Если здесь находился зародыш солнца и планет, его не стало.

Вторгшийся объект прошел сквозь преграду. Он не слишком замедлил движение. Разогнавшись снова, он устремился к далеким звездам.

Глава 9

Реймон с трудом вернулся к действительности. Вряд ли он долго пробыл без сознания. Или долго? Ничего не было слышно. Может, он оглох? Или воздух вытек из корабля в пространство через пробитую брешь? Экраны отключились, и смерть цвета гамма-лучей уже прошла сквозь него?

Нет. Когда он прислушался, то различил привычное низкое биение энергии. Флюоропанель сияла у него перед глазами ровным светом. Тень от его кокона на переборке имела размазанные края, что означало наличие достаточной атмосферы. Вес вернулся к одному «g». По крайней мере большая часть корабельных автоматов функционировала.

— К дьяволу мелодраму, — услышал он собственный голос. Голос доносился как будто издалека, голос постороннего. — У нас полно работы.

Он принялся возиться с ремнями. Мускулы пульсировали и болели.

Струйка крови вытекла у него изо рта, соленая на вкус. Или то был пот?

Ничего. Он готов действовать. Он выкарабкался на свободу, снял шлем, втянул носом воздух — легкий запах горелого и озона, ничего серьезного — и с облегчением глубоко вздохнул.

Каюта представляла собой нечто невероятное. Шкафы открылись и содержимое их рассыпалось. Но это не слишком волновало Реймона. Чи-Юэнь не отвечала на его вызовы. Он пробрался через разбросанную одежду к стройной фигурке. Сбросив перчатки, отстегнул лицевой щиток ее скафандра. Дыхание женщины было нормальным, без свиста или бульканья, которые указывали бы на внутренние повреждения. Когда он оттянул веко, зрачок оказался расширенным. Похоже, она просто потеряла сознание. Он сбросил свою броню, нашел станнер и пристегнул его. Другие могли нуждаться в помощи больше, чем Чи-Юэнь. Он вышел.

По лестнице быстро спускался Борис Федоров.

— Как прошло? — окликнул его Реймон.

— Иду проверить, — бросил в ответ инженер и исчез.

Реймон хмуро ухмыльнулся и толкнул дверь в половину каюты Иоганна Фрайвальда. Немец уже снял скафандр и сидел, сгорбившись, на кровати.

— Raus mit dir, — сказал Реймон.

— У меня голова раскалывается от боли, — возразил Фрайвальд.

— Ты сам хотел быть в нашем отряде. Я считал тебя мужчиной.

Фрайвальд с отвращением посмотрел на Реймона, но зашевелился.

Завербованные констеблем дружинники были заняты в течение следующего часа. У постоянных членов команды работы было еще больше — они проверяли, измеряли и совещались друг с другом приглушенными голосами. У них не было времени чувствовать боль или предаваться страху. У ученых и техников такого болеутоляющего средства не было. Из того факта, что они все живы, а корабль явно функционирует, как прежде, они могли бы черпать радость… только почему Теландер не спешит с обращением? Реймон согнал всех в зал, занял одних приготовлением кофе, а других — уходом за теми, кто получил наиболее серьезные повреждения. Наконец он освободился и поспешил на мостик.

Он задержался, чтобы взглянуть на Чи-Юэнь. Она наконец пришла в себя, расстегнула ремни, но не смогла снять весь скафандр и упала на матрас.

Когда она увидела его, в ее глазах загорелся слабый огонек.

— Шарль, — прошелестела она.

— Как ты? — спросил он.

— Больно, и совсем нет сил, но…

Он сорвал с нее оставшиеся части скафандра. Она вздрогнула от грубости, с которой он это проделал.

— Без этого груза ты сможешь добраться до спортзала, — сказал он. — Доктор Латвала тебя осмотрит. Никто не пострадал слишком серьезно, так что вряд ли это случилось с тобой.

Он поцеловал ее — краткое, ничего не значащее соприкосновение губ.

— Прости, что я о тебе не забочусь. Я очень тороплюсь.

Реймон продолжил путь. Дверь на мостик была закрыта. Он постучал.

Федоров проревел изнутри:

— Не принимаем. Подождите, пока капитан обратится к вам.

— Это констебль, — отозвался Реймон.

— Отправляйтесь выполнять ваши обязанности.

— Я собрал пассажиров. Они начали выходить из шока и понимают, что что-то не так. Незнание может их сломать. И может случиться так, что мы уже не склеим обломки.

— Скажите им, что вскоре будет представлен рапорт, — откликнулся Теландер без особой уверенности.

— Не можете ли вы сказать им это, сэр? Интерком работает, верно? Скажите им, что вы сейчас оцениваете точные размеры ущерба, чтобы отдать распоряжения о необходимом ремонте. Но я предлагаю, мистер капитан, чтобы вы для начала впустили меня, чтобы я помог вам найти слова для описания постигшего нас бедствия.

Дверь распахнулась. Федоров схватил Реймона за руку и попытался втащить его внутрь. Реймон вывернулся из его хватки приемом дзюдо. Его рука взметнулась, готовая к удару.

— Никогда так не делайте, — сказал он.

Он поднялся на мостик и сам закрыл дверь.

Федоров заворчал и сжал кулаки. Линдгрен поспешила к нему.

— Нет, Борис, — взмолилась она. — Прошу тебя.

Русский подчинился, оставаясь наготове. Все смотрели на Реймона в напряженном молчании: капитан, первый помощник, главный инженер, навигационный офицер, управляющий биосистем. Он бросил взгляд за их спины.

Панели управления пострадали: стрелки на шкалах разных приборов погнулись, экраны разбиты, провода торчат наружу.

— Неприятности в системе управления? — спросил он, показывая туда.

— Нет, — сказал Будро, навигатор. — У нас есть, чем заменить.

Реймон поискал видеоскоп. Провода, ведущие к компенсатору, тоже были мертвы. Он подошел к электронному перископу и глянул.

Полусферическое изображение прыгнуло на него из темноты, искаженная картина, свидетелем которой он бы стал, находясь снаружи на корпусе корабля. Звезды столпились впереди, слегка струясь по бокам корабля; они сияли синим, фиолетовым, рентгеновским светом. За кормой узор был похож на тот, что когда-то был привычным, — но не полностью, и звезды эти покраснели, как тлеющие угли, словно время задувало их. Реймон слегка вздрогнул и повернул голову обратно в уютную тесноту мостика.

— Ну? — сказал он.

— Система торможения… — Теландер нервничал. — Мы не можем остановиться.

— Продолжайте, — сказал Реймон без всякого выражения.

Заговорил Федоров. Его тон был презрительным.

— Я полагаю, вы помните, что мы активировали систему торможения в составе бассердовского модуля. Эта система отличается от системы ускорения, поскольку для того, чтобы затормозить, мы не толкаем газ сквозь реактивный двигатель, а обращаем его инерцию движения.

Реймон никак не отреагировал на оскорбление. Линдгрен задержала дыхание. Через некоторое время Федоров сдался.

— Ну, — сказал он устало, — ускорители тоже работали, причем на гораздо более высоком энергетическом уровне. Несомненно, что сила их полей их и защитила. Система торможения… Все. Вышла из строя.

— Как?

— Мы установили только, что произошло вещественное повреждение внешних приборов управления и генераторов, и термоядерная реакция, которая давала ей энергию, погасла. Поскольку датчики системы не отвечают — должно быть, разбиты — мы не можем в точности сказать, что повреждено.

Федоров перевел взгляд на разбитые панели. Он продолжал говорить, будучи не в силах остановиться. Человек в отчаянии склонен повторять очевидные факты снова и снова.

— Соответственно природе катастрофы, система торможения должна была подвергнуться большей нагрузке, чем система ускорения. Я бы предположил, что эти силы, действуя через гидромагнитные поля, сломали материальную часть этой составляющей бассердовского модуля.

Разумеется, мы могли бы произвести ремонт, если бы выбрались наружу. Но нам бы пришлось подойти слишком близко к пламени энергетического сердечника ускорителей в его магнитной ловушке. Радиация убьет нас раньше, чем мы сумеем что-либо сделать. То же самое касается любого робота с дистанционным управлением, который мы могли бы построить. Вам известно, что такая сильная радиация делает, например, с транзисторами. Не говоря об индуктивном эффекте силовых полей.

Ну и, конечно, мы не можем прекратить ускорение. Это означало бы отключение всех полей, включая экраны, работу которых может обеспечивать только внешний энергетический сердечник. При нашей скорости водородная бомбардировка высвобождает гамма-лучей и ионов достаточно, чтобы все на борту поджарились в течение минуты.

Он замолчал — не как человек, завершивший изложение, а скорее как машина, у которой закончилась энергия.

— У нас что, вообще не осталось средств управления движением? — спросил Реймон по-прежнему невыразительно.

— О нет, нет, управлять мы можем, — сказал Будро. — Можно менять схему ускорения. Мы можем понизить мощность любого из четырех устройств и повысить мощность других в любом сочетании — сгенерировать боковой вектор и отклониться в сторону, равно как и продолжать движение вперед. Но как вы не понимаете: какой бы путь мы ни выбрали, мы должны продолжать ускоряться, иначе смерть.

— Ускоряться вечно, — сказал Теландер.

— По крайней мере, — прошептала Линдгрен, — мы можем остаться в нашей галактике. Обращаться вокруг и вокруг ее центра.

Ее взгляд устремился к перископу, и все знали, о чем она подумала: за этим занавесом из странных голубых звезд — чернота, межгалактическая пустота, полное изгнание.

— По крайней мере… мы сможем состариться, видя вокруг звезды. Даже, если мы не сможем никогда больше прикоснуться к планете.

Черты лица Теландера исказились.

— Как я скажу это людям? — прохрипел он.

— У нас нет надежды, — сказал Реймон.

— Никакой, — ответил Федоров.

— О, мы можем прожить свою жизнь — достичь вполне разумного возраста, если даже и не такого, которого обычно позволили бы достичь процедуры против старения, — сказал Перейра. — Биосистемы и система круговорота органики целы. Мы можем даже повысить их производительность. Нам не грозит ни голод, ни жажда, ни удушье. Конечно, замкнутая экология не на 100 % эффективна. Она будет подвергаться медленному износу, постепенно деградировать. Космический корабль — это не целый мир. Человек — не такой вдумчивый проектировщик и широкомасштабный строитель, как Бог. — Улыбка его была призрачной. — Я не рекомендую никому заводить детей. Им придется пытаться дышать ацетоном, обходиться без фосфора, истекать соплями и рисковать заработать гангрену из-за каждой царапины. Но я полагаю, что мы можем лет пятьдесят рассчитывать на наши приспособления. В сложившихся обстоятельствах это кажется мне приемлемым.

Линдгрен сказала, глядя на переборку так, словно могла видеть насквозь:

— Когда последний из нас умрет… Мы должны установить автоматический выключатель. Корабль не должен продолжать полет после нашей смерти. Пусть радиация сделает свое дело, пусть трение космоса разломает корпус на части, а части разлетятся.

— Почему? — спросил Реймон.

— Разве не понятно? Если мы ляжем на круговой курс… потребляя водород, летя все быстрее и быстрее, все понижая и понижая тау, пока будут проходить тысячи лет… мы будем становиться все массивнее. Мы можем в конце концов пожрать всю галактику.

— Нет, этого не произойдет, — сказал Теландер. — Я видел вычисления. Кто-то однажды забеспокоился, что будет, если бассердовский корабль выйдет из-под контроля. Но, как заметил мистер Перейра, любое из человеческих творений здесь, вовне, незначительно. Тау должен был бы стать порядка, скажем, десяти в минус двенадцатой степени, прежде чем масса корабля сравняется с массой небольшой звезды. И вероятность его столкновения с чем-нибудь более важным, чем туманность, всегда дословно астрономически мала. Кроме того, мы знаем, что вселенная конечна во времени, равно как и в пространстве. Она перестанет расширяться и коллапсирует, прежде чем наш тау понизится до такой степени. Мы умрем. Но для космоса мы не опасны.

— Как долго мы можем прожить? — задалась вопросом Линдгрен, прервав Теландера. — Я не имею в виду потенциально. Если управляющий биосистем говорит, что полвека, я ему верю. Но я думаю, что через год-два мы перестанем есть, или перережем себе глотки, или согласимся выключить ускорители.

— Этого не случится, я смогу предотвратить подобное, — рявкнул Реймон.

Она посмотрела на него с ужасом.

— Ты хочешь сказать, что будешь продолжать… отрезанный не только от людей, от живой Земли, но от всего существующего?

Он ответил ей твердым взглядом. Его правая рука лежала на прикладе оружия.

— Неужели ты настолько слабее? — спросил он.

— Пятьдесят лет в этом летающем гробу! — почти закричала она. — Сколько времени пройдет снаружи?

— Тише, — предупредил Федоров и обнял ее за талию. Она прижалась к нему и хватала ртом воздух.

Будро осторожно заметил:

— Соотношение времени кажется нам чем-то отвлеченно-академическим, n’est-ce pas? Оно зависит от того, какой курс мы выберем. Если продолжать полет по прямой, то, естественно, мы встретим более разреженную среду. Скорость уменьшения тау будет понижаться пропорционально, когда мы выйдем в межгалактическое пространство. Если же перейти на круговой курс, который пролегает через области наиболее сильной концентрации водорода, то можно обрести очень большой обратный тау. Мы увидим, как во внешнем мире пройдут миллиарды лет. Это должно быть очень увлекательно. — Он попытался улыбнуться. — У нас ведь прекрасная компания. Я согласен с Шарлем. Можно было бы и лучше прожить жизнь, но ведь бывает и хуже.

Линдгрен спрятала лицо на груди Федорова. Он держал ее в объятиях и неуклюже поглаживал. Через некоторое время (час или около того в жизни звезд) она подняла голову.

— Простите меня, — выдохнула она. — Вы правы. Мы должны думать друг о друге. — Ее взгляд остановился на Реймоне.

— Как я им скажу? — взмолился капитан.

— Я предлагаю, чтобы вы этого не делали, — ответил Реймон. — Пусть первый помощник объявит новости.

— Что? — сказала Линдгрен.

Она высвободилась из объятий Федорова, сделала шаг к Реймону.

Констебль внезапно напрягся. Мгновение он стоял, словно ослепший, затем повернулся лицом к навигатору.

— Хей! — воскликнул он. — У меня идея. Вы знаете ли…

— Если ты думаешь, что я должна… — начала говорить Линдгрен.

— Не сейчас, — сказал ей Реймон. — Огюст, идите к столу. Нужно кое-что посчитать… быстро!

Глава 10

Молчание длилось бесконечно. Ингрид Линдгрен смотрела в зал со сцены, где она стояла вместе с Ларсом Теландером. Смотрела на своих товарищей.

Они отвечали ей взглядами. И никто из присутствующих не мог найти слов.

Хорошо, что выбрали ее. Истина была менее жестокой в ее устах, чем в устах любого из мужчин. Но когда она дошла до середины запланированной речи — «Мы потеряли Землю, мы потеряли Бету-3, потеряли человечество, к которому принадлежали. У нас остались смелость, любовь и, разумеется, надежда» — она не смогла продолжать дальше. Она стояла, закусив губу, сжав пальцы, и слезы медленно текли у нее из глаз.

Теландер пошевелился.

— Ээ… если вы позволите, — попытался он. — Прошу вас выслушать. Есть способ…

Корабль ответил ему отдаленными раскатами, прозвучавшими как глумливый смех.

Глассгольд не выдержала. Она не разрыдалась в голос, но ее усилия сдержаться сделали плач еще ужаснее. М’Боту, который стоял рядом с ней, попытался ее утешить. Он сам воспринял известие со стоицизмом, невероятным для человеческого существа. С тем же успехом он мог бы быть роботом.

Ивамото отодвинулся на несколько шагов от них обоих, от всех; было явно видно, как он погружает свою душу в персональную нирвану с замком на двери. Вильямс потряс кулаками над головой и выругался. Раздался еще один голос, женский, пронзительный. Женщина окинула взглядом стоявшего рядом с ней мужчину и со словами: «Ты, на всю мою жизнь?» отошла от него. Он попытался последовать за ней и наткнулся на члена экипажа корабля, который огрызнулся и предложил драться, если тот не извинится. Вся человеческая масса забурлила.

— Выслушайте меня, — сказал Теландер. — Прошу вас, выслушайте.

Реймон освободил руку, за которую держалась Чи-Юэнь Ай-Линг (они стояли в первом ряду), и запрыгнул на сцену.

— Вы никогда их не призовете к порядку таким образом, — заявил он вполголоса. — Вы привыкли иметь дело с дисциплинированными профессионалами. Разрешите мне справиться с этими людьми. — Он повернулся к залу. — Тихо, вы! — Эхо разнесло по залу его рев. — Заткните ваши пасти. Хоть раз ведите себя, как взрослые. У нас нет нянек, чтобы менять вам подгузники.

Вильямс взвыл от возмущения. М’Боту оскалил зубы. Реймон вытащил свой станнер.

— Стоять! — Он понизил голос, но все его слышали. — Кто первый пошевелится, тот поплатится за это. Потом мы вынесем ему формальный приговор. Я — констебль этой экспедиции, и намерен поддерживать порядок и плодотворное сотрудничество. — Он ухмыльнулся. — Если вы считаете, что я превышаю свои полномочия, можете направить жалобу в соответствующую организацию в Стокгольме. А пока вы будете слушать!

Он отхлестал присутствующих словами, словно бичом. К ним, наконец, вернулось самообладание. Они сердито хмурились, но теперь были готовы слушать.

— Хорошо. — Реймон смягчился и вернул оружие в кобуру. — Не будем больше об этом. Я понимаю, что вы испытали шок, к которому никто из вас не был психологически готов. Как бы то ни было, перед нами стоит проблема. И она имеет решение, если мы будем работать вместе. Я повторяю: если.

Линдгрен перестала всхлипывать.

— По-моему, я должна была… — сказала она.

Он покачал головой и продолжал:

— Мы не можем отремонтировать систему торможения, поскольку не можем выключить ускорители. Причина состоит в том, как вам уже сказали, что при высокой скорости мы должны держать включенными силовые поля либо одной, либо другой системы, чтобы они защищали нас от межзвездного газа. Стало быть, похоже, что мы застряли в этой консервной банке. Ну, мне тоже не по душе такая перспектива, хотя я считаю, что мы можем выдержать. Средневековые монахи выдерживали худшее.

Обсуждая ситуацию на мостике, мы пришли к одному выводу. Есть способ избежать эту катастрофу, если у нас хватит решимости и выдержки. Навигационный офицер Будро сделал для меня предварительный расчет. Затем мы проконсультировались с профессором Нильсоном, чтобы иметь мнение эксперта.

Астроном издал громкое «хрррмф» и принял важный вид. На Джейн Сэдлер это, похоже, произвело меньшее впечатление, чем на других.

— У нас есть шанс на успех, — проинформировал их Реймон.

Звук, похожий на шум ветра, прошел по рядам собравшихся.

— Не заставляйте нас ждать! — крикнул какой-то молодой мужчина.

— Я рад видеть энтузиазм, — сказал Реймон. — Но необходима выдержка, иначе нам конец. Я расскажу все как можно короче. Затем капитан Теландер и специалисты изложат в деталях. Идея такова.

Если мы найдем область, где газа практически нет, мы сможем без опасности отключить поля, и наши инженеры получат возможность выйти наружу и отремонтировать систему торможения. Астрономические данные не настолько точны, как нам нужно. Однако очевидно, что внутри галактики и даже в ближайшем межгалактическом пространстве среда слишком плотная. Разумеется, она гораздо разреженнее вне галактики, чем внутри; но все же достаточно плотная, меряя в атомах, ударяющих за секунду, чтобы убить нас, если не будет защитных полей.

Далее. Галактики обычно располагаются скоплениями. Наша галактика, Магеллановы Облака, М-31 в Андромеде и тринадцать других, больших и малых, образуют такую группу. Занимаемый ею участок имеет около шести миллионов световых лет в поперечнике. До следующего семейства галактик расстояние гораздо больше. По совпадению, эта группа тоже относится к созвездию Девы: сорок миллионов световых лет отсюда.

В этом промежутке, мы надеемся, газ достаточно разрежен, чтобы не нуждаться в защите.

В зале снова начался шум. Реймон поднял обе руки. На этот раз он засмеялся по-настоящему.

— Погодите, погодите! — вскричал он. — Не волнуйтесь. Я знаю, что вы хотите сказать. Сорок миллионов световых лет невозможно преодолеть. У нас недостаточный для этого тау. Коэффициент пятьдесят, сто, даже тысяча нам не поможет. Согласен. НО!

Последнее слово заставило их замолчать. Реймон набрал воздуха в легкие.

— Но вспомните, — сказал он, — что у нас обратный тау не имеет предела. Мы можем лететь с ускорением, гораздо большим трех «g», если развернем пошире наши черпающие поля и проложим курс через участки нашей галактики, где материя имеет большую плотность. Параметры, которые мы использовали, определялись нашим курсом к Бете Девы. Корабль не обязательно должен их придерживаться. Навигатор Будро и профессор Нильсон полагают, что мы можем двигаться со средним ускорением десять g, а вполне возможно и выше. Инженер Федоров совершенно уверен, что система ускорения это выдержит, после некоторых модификаций, которые он знает, как произвести.

Итак. Джентльмены произвели примерные подсчеты. Результаты показывают, что мы можем пролететь с размаху пол-галактики, двигаясь по спирали внутрь, пока не пронзим ее насквозь в центре и не вынырнем по другую сторону. В любом случае нам будет трудно изменить этот курс. При нашей скорости монетку в десять оре повернуть трудно! А такой маршрут даст нам возможность достигнуть необходимого тау. Не забывайте, что тау при этом будет постоянно уменьшаться. Наш перелет к Бета Деве был бы намного короче, если бы мы не планировали там остановиться; если бы вместо того, чтобы тормозить на середине пути, мы продолжали набирать скорость.

Навигатор Будро предполагает — заметьте, предполагает; нам придется собирать данные по мере продвижения, но это хорошо обоснованное предположение, — принимая во внимание скорость, которая у нас уже имеется, он считает, что мы можем покончить с этой галактикой и направиться к следующей за год или два.

— Сколько времени пройдет в мире? — послышалось из толпы.

— Какая разница? — парировал Реймон. — Вам известны масштабы. Галактический диск имеет примерно сто тысяч световых лет в поперечнике. В настоящий момент мы находимся в тридцати тысячах от центра. Одно или два тысячелетия? Кто может ответить? Это будет зависеть от выбранного нами пути, который в свою очередь будет зависеть от того, что дадут нам наблюдения на большом расстоянии.

Он помолчал, затем продолжил:

— Я знаю. Вы хотите знать, что будет, если мы столкнемся с таким же облаком, как то, которое ввергло нас в эту плачевную ситуацию. У меня на это есть два ответа. Первый: мы должны пойти на некоторый риск. А второй — по мере того, как наш тау уменьшается, мы сможем лететь сквозь все более плотные области. Наша масса будет слишком велика, чтобы мы могли пострадать, как пострадали в этот раз. Понимаете? Чем больший обратный тау у нас есть, тем большего тау мы можем достичь, и тем быстрее это осуществится по времени корабля. Мы вполне можем покинуть галактику с обратным тау порядка сотен миллионов. В таком случае, по нашим часам мы окажемся за пределами нашего семейства галактик в течение дней!

— Как мы вернемся? — спросила взволнованная Глассгольд.

— Мы не вернемся, — признал Реймон. — Мы будем продолжать путь к скоплению Девы. Там мы повернем процесс вспять, затормозимся, войдем в одну из составляющих скопление галактик, повысим наш тау до разумного значения и примемся разыскивать планету, где мы сможем жить.

—Да, да, да! — выкрикнул он в возобновившийся прибой их голосов. Через миллионы лет, в будущем! В миллионах световых лет отсюда.

Человеческая раса, скорее всего, уже вымрет… в этом закоулке вселенной.

Ну и что, разве мы не можем начать заново, в другом месте и времени? Или лучше сидеть в металлической скорлупке и оплакивать себя, пока не одряхлеем и не умрем бездетными? Если только еще раньше мы не выдержим и не вышибем себе мозги. Я — за то, чтобы двигаться вперед, сколько хватит сил. Я достаточно вас знаю, чтобы верить, что вы согласитесь. А тот, кто не согласен, пусть будет так любезен убраться с нашей дороги.

Он спустился со сцены, держась прямо.

— Ээ… навигационный офицер Будро, главный инженер Федоров, профессор Нильсон, — сказал Теландер. — Прошу вас сюда. Леди и джентльмены, объявляю всеобщее открытое обсуждение…

Чи-Юэнь обняла Реймона.

— Ты был чудесен, — всхлипнула она.

Он плотно сжал губы. Он отвернулся от нее, от Линдгрен, посмотрел поверх голов собравшихся на замыкающие их переборки.

— Спасибо, — сдержанно ответил он. — Ничего особенного.

— О нет, это было особенным! Ты вернул нам надежду. Я горжусь тем, что я с тобой.

Он словно не слышал.

— Кто угодно мог представить блестящую новую идею. Они сейчас ухватятся за что угодно. Я всего лишь быстро завершил дело. Вот когда они примут программу, тогда начнутся настоящие треволнения.

Глава 11

Вокруг корабля непрестанно меняли конфигурацию силовые поля. Это не были неподвижные трубы и стены. Их создавало непрекращающееся взаимодействие электромагнитных пульсаций. Порождение, распространение и настройка этих пульсаций требовали контроля в каждую наносекунду, от квантового до космического уровня. По мере того, как внешние условия — плотность материи, радиация, интенсивность полей, с которыми им приходилось сталкиваться, гравитационная кривизна пространства — изменялись шаг за шагом, регистрировалось их воздействие на нематериальную паутину корабля. Данные вводились в компьютеры. Эти машины осуществляли тысячи одновременных преобразований Фурье как малейшую из своих задач и выдавали ответы. Генерирующие и управляющие устройства, плывущие за кормой корабля в водовороте своего собственного выходного потока результатов, делали мельчайшие поправки. В этот гомеостазис, в это балансирование на проволоке над возможностью ответа, который будет несоответствующим или даже просто запоздалым, — что будет означать нарушение и коллапс полей, уничтожение корабля — проникла команда, отданная человеком. Она стала частью данных. Впускное устройство правого борта расширилось; впускное устройство левого борта сомкнулось: осторожно, осторожно. «Леонора Кристина» развернулась на новый курс.

Звезды увидели тяжеловесное движение непрестанно увеличивающейся и уплощающейся массы, занявшее месяцы и годы, прежде чем отклонение от ее первоначального пути стало заметным. Не то, чтобы объект, на который они светили, был медленным. Это была раскаленная оболочка размерами с планету, где атомы захватывались самыми внешними окраинами ее полей и вовлекались в термическое, флюоресцентное, синхротронное излучение. Сам объект следовал позади волнового фронта, который объявлял его приближение. Но свечение корабля скоро рассеялось на протяжении световых лет. Его траектория ползла над безднами, которые казались бесконечными.

В собственном времени корабля история выглядела иначе. «Леонора Кристина» двигалась во вселенной, которая становилась все более чужой, все быстрее и быстрее старящейся, более массивной, более сжатой. Таким образом, темп, при котором корабль мог поглощать водород, сжигать часть его в энергию и швырять остаток прочь в миллионокилометровом реактивном выхлопе… этот темп продолжал увеличиваться. Каждая минута, отсчитываемая часами корабля, отнимала большую часть от его тау, чем предыдущая.

На борту ничего не изменилось. Воздух и металл продолжали передавать пульсацию ускорения, компенсированное значение которого внутри корабля по-прежнему составляло постоянную одну «g». Внутренний энергетический центр продолжал обеспечивать свет, электричество, ровную температуру.

Биосистемы и круговорот органики восстанавливали кислород и воду, перерабатывали отходы, производили пищу, поддерживали жизнь. Энтропия возрастала. Люди старели с прежней интенсивностью шестидесяти секунд в минуту, шестидесяти минут в час.

Но эти часы все меньше и меньше соотносились с часами и годами, которые проходили снаружи. Одиночество тяготило.

Джейн Сэдлер выполнила балестру — прыжок вперед с выпадом. Иоганн Фрайвальд попытался парировать. Ее рапира зазвенела, ударившись о его рапиру. Тотчас же она нанесла удар.

— Touché! — признал он и рассмеялся под маской. — В настоящей дуэли этот удар насадил бы на вертел мое левое легкое. Ты сдала экзамен!

— Еще нет, — с трудом выдохнула она. — Я… я бы… задохнулась через минуту. Колени, как резина.

— На сегодня все, — решил Фрайвальд.

Они сняли маски. Пот блестел на ее лице, волосы приклеились ко лбу, дыхание было шумным, но глаза сверкали.

— Ничего себе тренировка!

Она плюхнулась на стул. Фрайвальд присоединился к ней. В такой поздний час по времени корабля они были в спортзале одни. Зал казался громадным и пустым.

— Тебе будет легче фехтовать с женщинами, — сказал ей Фрайвальд. — По-моему, ты должна начать уже сейчас.

— Я? Вести женскую фехтовальную группу с моим уровнем подготовки?

— Я буду продолжать тренировать тебя, — сказал Фрайвальд. — Ты сможешь опережать своих учеников. Понимаешь, я должен начать занятия с мужчинами. И если они заинтересуются, я примусь за фехтовальное снаряжение. Кроме дополнительного количества масок и рапир нам понадобятся шпаги и сабли. Мы не можем откладывать.

Веселье Сэдлер растаяло. Она посмотрела на него изучающе.

— Это не твоя идея? Мне казалось, что ты, единственный, кто фехтовал прежде, на Земле, хочешь иметь партнеров.

— Это была идея констебля Реймона, когда я как-то высказал при нем мое желание. Он посодействовал, чтобы мне выделили фонды для производства принадлежностей. Понимаешь, мы должны поддерживать физическую форму…

— И отвлекаться от нашего положения, — сказала она резко.

— Здоровое тело помогает поддерживать здоровую психику. Если ложишься в постель усталым, то лежишь без сна, занимаясь бесплодными размышлениями.

— Да, я знаю. Элоф… — Сэдлер умолкла.

— Профессор Нильсон, наверное, слишком поглощен своей работой, — осмелился сказать Фрайвальд. Он отвел от нее взгляд, сгибая в руках клинок.

— Хорошо бы, если так! Если он не разработает усовершенствованные астрономические приборы, мы не сможем проложить межгалактическую траекторию, опираясь на что-то большее, чем догадки.

— Верно. Верно. Я бы сказал, Джейн, что твой партнер мог бы добиться лучших результатов даже в своей профессии, если бы он стал упражняться.

Она сказала нехотя:

— Нам с каждым днем все труднее жить вместе.

Затем перешла в наступление:

— Значит, Реймон назначил тебя тренером.

— Неофициально, — сказал Фрайвальд. — Он убеждал меня разработать новые интересные виды спорта… Я ведь являюсь одним из его неофициальных дружинников.

— Угу. А сам он не может этого сделать, чтобы люди не разгадали его уловки и не остались в стороне. — Сэдлер улыбнулась. — О’кей, Иоганн. Можешь на меня положиться, я сохраню тайну.

Она подала ему руку. Он пожал ее.

— Давай выберемся из мокрых шмоток и переберемся в мокрый бассейн, предложила она.

Он ответил скрипуче:

— О нет, не сегодня. Мы будем наедине. Я больше не решаюсь на это, Джейн.

«Леонора Кристина» встретила еще одну область повышенной плотности материи. Она была более разреженной, чем туманность, которая послужила причиной катастрофы, и корабль преодолел ее без труда. Но область простиралась на много парсеков. Тау корабля сокращался со скоростью, которая по времени корабля была ошеломляющей. К тому моменту, когда «Леонора Кристина» покинула эту область, она двигалась так быстро, что нормальный один атом на кубический сантиметр играл примерно такую же роль, как прежде — облако. Корабль не только сохранял набранную скорость, он продолжал ускоряться.

Невзирая ни на что, люди на корабле придерживались земного календаря, включая соблюдение ритуалов различных религий. Каждое седьмое утро капитан Теландер вел богослужение для своей горстки протестантов.

Однажды в воскресенье он попросил Ингрид Линдгрен после богослужения встретиться с ним у него в каюте. Она уже ждала там, когда он пришел. Ее светлые волосы и короткое красное платье выделялись на фоне книг, стола, бумаг. Хотя капитан один занимал двойную секцию, аскетизм обстановки мало чем смягчался, кроме нескольких снимков семьи и наполовину построенной модели клипера.

— Доброе утро, — сказал он с вошедшей в привычку торжественностью. Он положил Библию на стол и расстегнул воротничок униформы. — Не присядете ли? Я пошлю за кофе.

— Как прошла служба? — спросила она, усаживаясь в кресло напротив него и явно нервничая. — Малькольм присутствовал?

— Сегодня нет. Я полагаю, что наш друг Фокс-Джеймсон еще не уверен, хочет ли он вернуться к вере своих отцов или оставаться лояльным агностиком. — Теландер чуть улыбнулся. — Но он все-таки придет к вере. Ему просто нужно уложить в голове, что можно быть христианином и астрофизиком одновременно. Когда мы сманим вас, Ингрид?

— Возможно, никогда. Если есть какой-нибудь управляющий разум по ту сторону реальности — а у нас нет научных свидетельств тому — с какой стати ему беспокоиться о химическом стечении обстоятельств вроде человека?

— Вы цитируете Шарля Реймона практически дословно, вам это известно? — спросил Теландер. Ее лицо напряглось. Он поторопился продолжить. — Существо, которое заботится обо всем, от квантов до квазаров, может обратить внимание и на нас. Рациональное доказательство… Но я не хочу повторять затхлые аргументы. У нас есть кое-что другое, насущное. — Он переключил свой интерком на камбуз:

— Кофейник кофе, сливки и сахар, две чашки — в капитанскую каюту, пожалуйста.

— Сливки! — пробормотала Линдгрен.

— Не думаю, чтобы наши пищевые техники очень уж их испортили, — сказал Теландер. — Кстати, Кардуччи очень вдохновился идеей Реймона.

— Какой именно?

— Работой с командой пищевых техников над изобретением новых блюд. Не бифштекс, слепленный из водорослей и тканевых культур, а нечто, чего до сих пор никто не пробовал. Я рад, что для него нашлось занятие.

— Да, как шеф-повар он не находил применения. — Набор банальностей у Линдгрен исчерпался. Она ударила по подлокотнику. — Почему? — вырвалось у нее. — Что не так? Мы находимся в пути едва ли половину запланированного времени. Люди не должны были пасть духом так скоро.

— Мы потеряли всякую уверенность…

— Я знаю, знаю. Но разве опасность не должна мобилизовывать людей? Что же касается шанса, что мы никогда не окончим наше путешествие, — ну, признаюсь, это меня тоже сильно потрясло вначале. Но мне кажется, что я пришла в себя.

— Вы и я продолжаем выполнять задачу, — сказал Теландер. — Мы, экипаж корабля, отвечаем за жизни. Это помогает. Но даже мы… — Он сделал паузу.

— Это то, что я хотел обговорить с вами, Ингрид. Мы приближаемся к критической дате. С момента нашего отбытия на Земле прошло сто лет.

— Бессмысленно, — сказала она. — В наших условиях нельзя говорить о каком-то соответствии.

— С точки зрения психологии далеко не бессмысленно, — ответил он. На Бете Девы мы бы имели ниточку контакта с родиной. Мы бы думали, что наши молодые знакомые, которые остались там, с учетом профилактики старения, все еще живы. Если бы нам пришлось вернуться, практически наверняка сохранилось бы кое-что от прежнего, чтобы мы не оказались совершенными чужаками. Но теперь, в лучшем случае, младенцы, которых мы видели в колыбельках, приближаются к концу жизни. Это чересчур жестоко напоминает нам, что мы никогда не сможем найти ничего, что когда-то любили.

— Ммм… Думаю, да. Все равно, что смотреть, как кто-то, кто тебе небезразличен, умирает от медленной болезни. Ты не удивлен, когда приходит конец; но все же это конец. — Линдгрен моргнула. — Проклятье!

— Вы должны сделать все, что в ваших силах, чтобы помочь им пережить этот период.

— Вы лучше меня знаете, как это сделать.

— Вы тоже можете сделать многое.

Капитан покачал головой.

— Не стоит. Напротив, я собираюсь устраниться.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила она с ноткой тревоги.

— Ничего драматического, — ответил он. — Моя работа с инженерным и навигационным отделами в этих непредсказуемых обстоятельствах действительно отнимает большую часть времени. Это обеспечит предлог для моего постепенного устранения из общественной деятельности на борту корабля.

— С какой целью?

— У меня было несколько бесед с Шарлем Реймоном. Он выдвинул великолепное предложение — жизненно необходимое, я бы сказал. Когда нас окружает неуверенность, когда отчаяние всегда рядом и ждет, чтобы нас сломить… средний человек на корабле должен чувствовать, что его жизнь в руках компетентных людей. Конечно, никто не считает капитана непогрешимым. Но существует бессознательная потребность в ореоле непогрешимости. А я… у меня есть слабости и недостатки. Мои суждения о людях не могут выдержать ежедневной проверки под столь высоким напряжением.

Линдгрен сгорбилась в кресле.

— Чего констебль хочет от вас?

— Чтобы я перестал действовать на неформальном, личном уровне. Оправданием будет то, что меня не следует отвлекать рутинными делами, ибо мое внимание должно быть поглощено тем, как безопасно провести нас сквозь скопления и облака галактики. Это разумное оправдание, его примут. В результате я буду обедать отдельно, у себя в каюте, за исключением церемониальных случаев. Я буду заниматься физическими упражнениями и принимать восстановительные процедуры тоже здесь, в одиночестве. В числе моих личных посетителей будут только высшие офицеры, вроде вас. Мы будем соблюдать официальный этикет. Через своих помощников Реймон сообщит всем, что ко мне должны обращаться согласно правилам формальной вежливости. Короче говоря, ваш приятель Ларс Теландер должен превратиться в символического Старика.

— Заговор в стиле Реймона, — резко сказала она.

— Он убедил меня, что так будет лучше, — ответил капитан.

— Не подумав, как это отразится на вас!

— Я справлюсь. Я никогда не был компанейским парнем. У нас на корабле много книг в микрофильмах, которые мне всегда хотелось прочесть. — Теландер искренне посмотрел на нее. — Вам тоже отведена роль, Ингрид. Вам придется заняться человеческими проблемами. Организация, медитация, облегчение… это нелегко.

— Я не могу делать это в одиночку, — ее голос задрожал.

— Можете, если необходимо, — ответил он. — Вы убедитесь, что можете очень многое осуществлять или предотвращать. Это вопрос правильного планирования. Мы научимся этому по мере развития событий.

Он замолчал в нерешительности. Лицо его выдавало неловкость, даже на щеках проступил румянец.

— Ээ… в связи с этим… еще одна проблема…

— Да? — сказала она.

Звонок в дверь выручил его. Капитан принял столик на колесиках с принадлежностями для кофе и начал разливать его, стараясь находиться у Ингрид за спиной.

— Ваше положение, — сказал он. — Я имею в виду, ваше новое положение. Необходимость придать офицерам новый статус… Вы не должны вести жизни затворника, как я — но некоторые ограничения… ээ… существуют…

Он не мог увидеть ее подлинной реакции. Ингрид сказала веселым голосом:

— Бедняга Ларс! Вы хотите сказать, что первый помощник не должна так часто менять партнеров по постели?

— Ну, я не предлагаю вам… мм… целибат. Я сам должен, разумеется, воздерживаться впредь от подобных вещей. В вашем случае… ну, стадия экспериментов для большинства из нас прошла. Формируются постоянные пары. Если бы вы могли связать себя с кем-нибудь…

— Я могу поступить лучше, — сказала она. — Я могу остаться одна.

— Это не т-требуется, — запнулся он.

— Благодарю. — Она вдохнула аромат кофе и прищурилась. — Нам с вами вовсе не обязательно быть стопроцентными аббатом и монахиней. Время от времени капитан нуждается в приватной беседе со своим первым помощником.

— Ээ… нет. Вы хорошая, Ингрид, но не нужно. — Теландер стал мерить шагами узкую каюту, туда и обратно. — В такой маленькой и стесненной общине, как наша, не может быть тайн. Я не хочу казаться лицемерным. Я бы… Я был бы счастлив иметь вас в качестве постоянного партнера… но это невозможно. Вы должны быть связной между всеми и мной, а не моим непосредственным союзником. Понимаете? Реймон объяснил это лучше, чем я.

Ее оживление прошло.

— Мне не нравится, как он вами манипулирует.

— У него есть опыт поведения в критических ситуациях. Его аргументы весомы. Мы с вами можем обсудить их заново в деталях.

— Так и поступим. Они могут быть логичны… каковы бы ни были его мотивы.

Линдгрен сделала глоток кофе, поставила чашку на колено и возбужденно заявила:

— Что касается меня, все в порядке. Мне и так надоели эти детские забавы. Вы правы, моногамия становится популярной, и выбрать женщинам практически не из кого. Я уже думала о том, чтобы остановиться. Ольга Собески считает так же. Я попрошу Като поменяться с ней половинами кают. Пришло время для спокойствия и здравомыслия, Ларс, возможность подумать о некоторых вещах — теперь, когда мы действительно подошли к этой столетней отметке.

«Леонора Кристина» нацелилась основательно в сторону от Девы, но еще не на Стрельца. Только после того, как она пройдет почти полпути вокруг галактики, величественная спираль ее траектории устремится в его сердце. В настоящий момент туманности Стрельца были впереди по курсу корабля, слева.

То, что лежало за ними, только подразумевалось. Астрономы ожидали обнаружить там объем чистого пространства, с рассеянными пылью или газом, содержащий скученное сборище древних звезд. Но никакой телескоп не проникал за облака, которые окружали эту область, и никто до сих пор не выбирался наружу, чтобы взглянуть.

— Если только туда не отправилась экспедиция после нашего отбытия, — предположил пилот Ленкеи. — На Земле с тех пор прошли столетия. Они, должно быть, творят чудеса.

— Но наверняка не посылают зонды к ядру, — возразил космолог Чидамбарна. — Тридцать тысячелетий, чтобы добраться туда, и столько же, чтобы послать обратно сообщение? В этом нет смысла. Я полагаю, что человек будет медленно распространяться от окраины к ядру, колония за колонией.

— Если только они не создали корабль, который движется быстрее света, — сказал Ленкеи.

Чидамбарна нахмурился.

— Это фантазия! Если вы хотите переписать заново все, что мы узнали со времени Эйнштейна — нет, со времени Аристотеля, принимая во внимание логические противоречия, которые влечет существование сигнала с неограниченной скоростью, — пожалуйста, продолжайте.

— Не мое дело. — Стройная гибкость борзой, присущая Ленкеи, вдруг показалась изможденностью. — В любом случае я не хочу, чтобы существовал корабль быстрее света. Мысль, что другие могут летать от звезды к звезде, как птицы — как я из города в город, когда мы были дома, — тогда как мы заперты в этой клетке… Это было бы слишком жестоко.

— Наша участь ничуть бы не изменилась, — ответил Чидамбарна. — Ирония добавила бы к ней еще одну грань, бросила бы нам еще один вызов, если хотите.

— У меня и так достаточно препятствий, — сказал Ленкеи.

Звуки их шагов гулко звучали на винтовой лестнице. Они возвращались из мастерской на нижнем уровне, где Нильсон консультировал Фокс-Джеймсона и Чидамбарны по поводу структуры большой кристаллической дифракционной решетки.

— Вам легче, — вырвалось у пилота. — Вы делаете что-то действительно полезное. Мы все зависим от вашей группы. Если вы не сможете сделать для нас новые инструменты… А я… Пока мы не доберемся до планеты, где нам понадобятся космические паромы и воздушные аппараты, какая от меня польза?

— Вы помогаете делать эти инструменты — или будете помогать, когда мы сделаем чертежи, — ответил Чидамбарна.

— Да, я вызвался в ученики к Садеку. Чтобы занять это проклятое пустое время. — Ленкеи взял себя в руки. — Прошу прощения. Это мысли, от которых мы должны избавляться, я знаю. Мохендас, могу я у вас кое-что спросить?

— Конечно.

— Почему вы записались в полет? Сейчас вы нужны, но если бы не столкновение — разве вы не ушли бы дальше по пути познания вселенной, оставаясь на Земле? Мне сказали, что вы теоретик. Почему не оставить сбор фактов таким, как Нильсон?

— Я вряд ли дожил бы до рапортов с Бета Девы. Представлялось вполне разумным, чтобы ученый моего типа подверг себя совершенно новым впечатлениям и опыту. Таким образом я мог обрести прозрение, которое не придет иначе. Если же нет — потеря была бы невелика, и в самом крайнем случае я продолжал бы рассуждать приблизительно с тем же успехом, что и дома.

Ленкеи потер подбородок.

— Знаете, — сказал он, — по-моему, вам не нужны сеансы бокса сновидений.

— Возможно. Признаюсь, я нахожу эту процедуру, лишенной достоинства.

— Тогда, во имя неба, почему?..

— Устав. Мы все должны подвергаться процедуре. Я просил освободить меня. Констебль Реймон убедил первого помощника Линдгрен, что персональные привилегии, даже обоснованные, создадут нежелательный прецедент.

— Реймон! Снова этот сукин сын!

— Возможно, он прав, — сказал Чидамбарна. — Мне это не вредит, если не считать прерывания последовательности мысли, что происходит достаточно редко, чтобы считать это большой неприятностью.

— Ха! Вы гораздо терпеливее, чем был бы я на вашем месте.

— Я полагаю, что Реймон себя тоже загоняет в бокс насильно, — заметил Чидамбарна. — Он тоже принимает процедуру достаточно редко. А обращали ли вы внимание, что он иногда выпивает рюмочку, но никогда не бывает навеселе? Я думаю, что он находится в постоянном напряжении, возможно, от скрытого страха. Он все время напряжен, чтобы контролировать ситуацию.

— Да, это так. Знаете, что он мне сказал на прошлой неделе? Я только взял немного листовой меди, она бы вернулась обратно в виде камина и ручной мельницы, так что я не позаботился записаться. Этот сукин сын сказал…

— Забудьте, — посоветовал Чидамбарна. — У него есть на то причины. Мы не на планете. То, что мы тратим, пропадает окончательно. Лучше не рисковать; и, несомненно, у нас хватает времени на бюрократические процедуры. — Показался вход в спортзал. — Вот мы и пришли.

Они направились в комнату гипнотерапии.

— Пусть ваши впечатления будут приятными, Матиас, — сказал Чидамбарна.

— Ваши тоже. — Ленкеи вздрогнул. — У меня здесь было несколько ужасных кошмаров. — Затем просветлел. — И чертовская куча развлечений!

Звезды были разбросаны все дальше друг от друга. «Леонора Кристина» не переходила из одного спирального рукава галактики в другой — пока еще нет; она всего лишь находилась в сравнительно пустом проходе. Из-за нехватки массы на вход ее ускорение понизилось. В течение определенного корабельного времени видеоэкраны по правому борту смотрели преимущественно в черную ночь.

Многие из команды корабля нашли эту картину более предпочтительной, чем жуткие формы и цвета, ослепительно горящие слева.

Снова настал очередной День Соглашения. Церемония и последующая вечеринка прошли лучше, чем можно было ожидать. Шок и горе размылись повседневностью.

Пришли не все. Элоф Нильсон, например, остался в каюте, которую он делил с Джейн Сэдлер. Он коротал время, набрасывая эскизы и делая предварительные подсчеты для своего внешнего телескопа. Когда его мозг утомился, он набрал библиотечный индекс беллетристики. Роман, который он выбрал наугад из тысяч названий, оказался увлекательным. Он еще не дочитал его, когда вернулась Джейн.

Он поднял на нее глаза, опухшие от усталости. Не считая экрана сканера, комната была не освещена. Джейн стояла в тени — большая, вульгарная. Она не вполне твердо держалась на ногах.

— Бог мой! — вскричал он. — Пять утра!

— Ты только заметил? — она усмехнулась. Исходящие от нее запахи виски и мускуса достигли его обоняния.

Нильсон взял щепотку табака — роскошь, которая занимала большую часть его дозволенного багажа.

— Мне не нужно быть на рабочем месте через три часа, — сказал он.

— Мне тоже. Я сказала шефу, что хочу отдохнуть неделю. Он согласился. Что он мог поделать? Кто у него еще есть, кроме меня?

— Что это за отношение к делу? А если бы другие, от кого зависит корабль, так себя вели?

— Т-тетсуо Ивамото… на самом деле, Ивамото Т-тетсуо — японцы ставят фамилию на первое место, как китайцы… как венгры, ты знал об этом? кроме тех случаев, когда они проявляют вежливость по отношению к нам, западным невеждам… — Сэдлер поймала ускользающую мысль. — Да. Вот. На него хорошо работать. И он может некоторое время обойтись без меня. Так п’чему нет?

— Тем не менее…

Она подняла палец.

— П-прекрати бранить меня, Элоф! Слыш’шь? Я возилась с этим твоим чрезмерно компенсированным комплексом неполноценности больше, чем следовало. И еще много всего. С меня хватит. С-срывайте ваши розы, па-ака вы молоды!..

— Ты пьяна.

— Типа того. — Задумчиво: — Тебе следовало пойти со мной.

— Зачем? Почему не признаться, как я устал от все тех же лиц, тех же действий, тех же пустых разговоров. И я в этом далеко не одинок.

Она спросила упавшим голосом:

— От меня ты тоже устал?

— С чего ты… — Нильсон с трудом поднялся на ноги. — В чем дело, дорогая?

— Ты не очень-то баловал меня вниманием в последние месяцы.

— Что? Наверное, ты права. — Он побарабанил пальцами по кухонному шкафчику. — Я был слишком занят.

Она сделала глубокий вдох.

— Я скажу напрямик. Я была сегодня с Иоганном.

— Фрайвальд? Механик?

В течение минуты Нильсон стоял, лишенный дара речи. Она ждала. Хмель слетел с нее. Наконец он произнес с трудом, разглядывая рисунок своих ногтей.

— Что ж, у тебя есть законное и, без сомнения, моральное право. Я не симпатичное молодое животное. Я так горд и счастлив… был так горд и счастлив… больше, чем я мог выразить, когда ты согласилась стать моим партнером. Я позволил тебе научить меня множеству вещей, которых я прежде не понимал. Быть может, я был не самым способным учеником.

— О, Элоф!

— Ты бросаешь меня, так ведь?

— Мы любим друг друга, он и я. — Ее взгляд затуманился. — Я думала, это будет легче — сказать тебе. Я не знала, что для тебя это так много значит.

— Ты не думала о том, чтобы не афишируя… Нет, здесь ничего нельзя скрыть. Кроме того, ты бы и не захотела. И у меня тоже есть гордость. — Нильсон сел и потянулся к табакерке. — Тебе лучше уйти. Вещи сможешь забрать потом.

— Так сразу?

— Убирайся! — взвизгнул он.

Она исчезла — всхлипывая, но не пререкаясь.

«Леонора Кристина» снова вошла в населенную область. Пройдя в пределах пятидесяти световых лет от гигантского новорожденного солнца, она пересекла окружавшую его газовую оболочку. Будучи ионизированными, атомы были доступны захвату с максимальной эффективностью. Тау корабля упал почти до асимптотического нуля: а вместе с ним и коэффициент времени.

Глава 12

Реймон остановился у входа в спортзал. Там было пусто и тихо. После первоначальной волны интереса атлетика и другие становились все менее популярны. Если не считать трапез, научному персоналу и членам экипажа осталось только собираться небольшими компаниями или вообще погрузиться в чтение, просмотр видеолент и как можно больше спать. Максимум, что он мог заставить их выполнять, — это предписанное количество упражнений. Но он не нашел способа восстановить бодрость духа, которая со временем исчезла. Он был беспомощным, поскольку его несгибаемая настойчивость в отношении соблюдения основных правил сделала его врагом для всех.

Что касается правил… Он прошагал по коридору к комнате сновидений и открыл дверь. Лампочка над каждым из трех боксов свидетельствовала, что все они заняты. Он выудил из кармана универсальный ключ и по очереди открыл кабины. Из них повеяло воздухом, но они были не освещены. Две он закрыл снова. Открыв третью, он выругался. Вытянувшееся тело и лицо под сонношлемом принадлежали Эмме Глассгольд.

Некоторое время он стоял, глядя сверху вниз на маленькую женщину. Ее улыбка дышала покоем. Без сомнения она, как и все на корабле, обязана была своим душевным здоровьем этому аппарату. Несмотря на все усилия по декорации, по созданию желаемого интерьера помещений, корабль был слишком стерильной средой. Абсолютное сенсорное голодание быстро заставляет человеческий мозг терять связь с реальностью. Лишенный потока данных, которые он предназначен обрабатывать, мозг изрыгает галлюцинации, становится иррациональным и, наконец, впадает в помешательство. Эффекты продолжительной сенсорной недостаточности сказываются медленнее, слабее, но во многих отношениях они более разрушительны. Непосредственная электронная стимуляция соответствующих центров мозга становится необходимой. Это говоря в терминах неврологии. В терминах непосредственно эмоций, необычно интенсивные и продолжительные сны, генерируемые извне — приятные или нет — стали заменой действительных переживаний.

И все же…

Кожа Глассгольд отвисла и имела нездоровый оттенок. Экран электрокардиограммы позади шлема говорил, что она находится в спокойном состоянии. Это означало, что ее можно разбудить быстро, не подвергая риску. Реймон перекинул вниз переключатель таймера. След проходящих через ее голову индуктивных импульсов на осциллографе уплощился и потемнел.

Она пошевелилась.

— Шалом, Мойша, — услышал он ее шепот. Поблизости не было никого с таким именем. Он сорвал с нее шлем. Она сжала веки еще плотнее и попыталась повернуться на кушетке.

— Проснись, — Реймон потряс ее.

Эмма заморгала. Дыхание вернулось к ней. Она села, выпрямившись. Он почти видел, как сон покидает ее.

— Иди сюда, — сказал он, предлагая свою руку для поддержки, выбирайся из этого проклятого гроба.

— Ох нет, нет, — невнятно пробормотала она. — Я была с Мойшей.

— Прошу прощения, но…

Она скорчилась и заплакала. Реймон хлопнул по стенке — резкий звук на фоне бормотания корабля.

— Ладно, — сказал он. — Я отдам прямой приказ. Выйти! И явиться к доктору Латвале.

— Что, черт побери, здесь происходит?

Реймон обернулся. Норберт Вильямс, должно быть, услышал их, так как дверь была открыта настежь, и пришел прямо из бассейна. Он был разъярен.

— Ты, значит, принялся стращать женщин? — сказал он. — Убирайся.

Реймон продолжал стоять.

— Есть правила пользования этими боксами, — сказал он. — Если человек не обладает самодисциплиной, чтобы их придерживаться, в мои обязанности входит его принудить.

— Ха! Совать нос в чужие дела, подглядывать, шпионить за нашей личной жизнью. Богом клянусь, я не собираюсь это больше сносить!

— Не надо! — взмолилась Глассгольд. — Не деритесь. Прошу прощения. Я уйду.

— Черта с два ты уйдешь, — ответил американец. — Останься. Настаивай на своих правах. — Его лицо побагровело. — Я сыт по горло нашим местным диктаторишкой. Настало время что-то с ним сделать.

Реймон сказал с расстановкой:

— Ограничительные правила были написаны не для забавы, доктор Вильямс. Слишком много — хуже, чем ничего. Это входит в привычку. Конечный результат — безумие.

— Послушай. — Химик сделал явное усилие, чтобы сдержать гнев. — Люди не одинаковы. Ты, конечно, думаешь, что всех можно подстричь под одну гребенку, чтобы мы соответствовали твоему образцу — занимались художественной гимнастикой, организацией работ, которые — ребенку ясно — не служат ничему, кроме того, чтобы занять нас на несколько часов в день, уничтожили перегонный куб, который сделал Педро Барриос. Всем этим мы занимались с тех пор, как поменяли направление на этот полет Летучего Голландца… — он понизил голос. — Послушай, — сказал он. — Эти правила… В данном случае они написаны, чтобы удостовериться, что никто не получит слишком большую дозу. Конечно. Но откуда ты знаешь, что некоторые из нас получают достаточно? Нам всем приходится проводить какое-то время в боксах. Тебе тоже, констебль Железный Человек. Тебе тоже.

— Конечно… — сказал Реймон, но Вильямс прервал его.

— Откуда тебе знать, сколько нужно другому человеку? У тебя нет чувствительности, которой Господь наделил таракана. Знаешь ли ты хоть одну чертову подробность про Эмму? Я знаю. Я знаю, что она замечательная, храбрая женщина… которая прекрасно может судить о собственных потребностях и руководить своими поступками… она не нуждается в том, чтобы ты руководил ее жизнью вместо нее. — Вильямс показал пальцем. — Вот дверь. Воспользуйся ею.

— Норберт, не надо. — Глассгольд выбралась из «гроба» и старалась протиснуться между мужчинами. Реймон отодвинул ее в сторону и ответил Вильямсу:

— Если делать исключения, то это должен решать корабельный врач. Не вы. После этого случая ей в любом случае придется увидеться с доктором Латвалой. Она может попросить его о медицинском заключении, позволяющем ей так поступать.

— От него ничего не допросишься. Этот бездельник даже транквилизаторов не прописывает.

— У нас впереди годы пути. Непредвиденные неприятности, которые мы должны будем пережить. Если мы начнем зависеть от успокоительных средств…

— Ты что, действительно воображаешь, что если за нами не присматривать, мы все рехнемся и умрем? Большое спасибо, мы сами способны принимать решения. Убирайся, я сказал!

Глассгольд снова попыталась вмешаться. Реймону пришлось схватить ее за руки.

— Убери руки, скотина! — Вильямс бросился на него, сжав кулаки.

Реймон отпустил Глассгольд и отступил назад, в зал, где было место, чтобы развернуться. Вильямс взвыл и бросился за ним. Реймон некоторое время защищался от неумелой атаки, затем развернулся и нанес несколько сильных ударов. Вильямс полетел на пол. Он рухнул бесформенной грудой, икая. Из носа у него текла кровь. Глассгольд с причитаниями бросилась к нему. Она опустилась на колени, прижала его к себе и подняла на Реймона гневный взгляд.

— Храбрец! — презрительно бросила она.

Констебль развел руками.

— Я должен был позволить ему меня ударить?

— Вы м-могли бы уйти.

— Невозможно. Моя обязанность — поддерживать порядок на корабле. Пока капитан Теландер не освободит меня от моих обязанностей, я буду выполнять их.

— Прекрасно, — сквозь зубы сказала Глассгольд. — Мы идем к нему. Я подам официальную жалобу.

Реймон покачал головой.

— Всем было объявлено, и все согласились, что капитана не следует беспокоить из-за наших ссор. Ему нужно думать о корабле.

Вильямс застонал, окончательно придя в себя.

— Мы пойдем к первому помощнику Линдгрен, — сказал Реймон. — Я должен подать жалобы на вас обоих.

Глассгольд сжала губы.

— Как пожелаете.

— Не к Линдгрен, — пробормотал Вильямс. — Линдгрен и он, они…

— Уже давно нет, — сказала Глассгольд. — Она больше не смогла его выдерживать, еще до катастрофы. Она будет справедлива.

С ее помощью Вильямс оделся и добрался до командной палубы.

Несколько человек увидели их и спросили, что случилось. Реймон грубо оборвал вопросы. Ответом ему были хмурые взгляды. Около первого же аппарата вызова интеркома он набрал номер Линдгрен и попросил ее не уходить из приемной.

Комната была крохотная, но звуконепроницаемая, подходящая для конфиденциальных и неприятных разговоров. Линдгрен сидела за столом. Она надела униформу. Флюоропанель освещала ее снежно-белые волосы. Голос, которым она предложила Реймону начинать, после того, как все уселись, был столь же холоден.

Он сжато изложил происшествие.

— Я обвиняю доктора Глассгольд в нарушении медицинских правил, — закончил он, — а доктора Вильямса в нападении на стража порядка.

— Бунт? — спросила Линдгрен.

Вильямс испугался.

— Нет, мадам. Хватит обвинения в нападении, — сказал Реймон. И повернулся к химику:

— Считайте, что вам повезло. Мы с психологических позиций не можем себе позволить проводить суд, а обвинение в бунте требует суда. По крайней мере, пока вы будете продолжать так себя вести, это невозможно.

— Достаточно, констебль, — бросила Линдгрен. — Доктор Глассгольд, прошу вас изложить вашу версию.

— Я признаю свою вину в нарушении правил, — твердо заявила она, — но я прошу пересмотреть мое дело — как и дела всех — на что мы имеем право согласно Уставу. Я требую, чтобы мой случай рассматривал и решал не доктор Латвала единолично, а бюро офицеров и моих коллег. Что касается драки, Норберт был явно спровоцирован и стал жертвой чистой злобы ради злобы.

— Что вы утверждаете, доктор Вильямс?

— Не знаю, как можно подчиняться вашим дурацким пра… — Американец сдержал себя. — Прошу прощения, мадам, — сказал он немного невнятно из-за разбитых губ. — Я никогда не знал на память правила поведения на космическом корабле. Я полагал, что здравого смысла и доброй воли достаточно. Возможно, Реймон формально прав, но я уже почти дошел до предела, терпя его твердолобое вмешательство.

— В таком случае, доктор Глассгольд, доктор Вильямс, готовы ли вы придерживаться моего приговора? Вы имеете право на суд, если пожелаете.

Вильямс изобразил кривую улыбку.

— Дела достаточно плохи и без того, мадам. Я полагаю, что этот случай должен быть записан в корабельный журнал, но вовсе незачем, чтобы о нем узнала вся команда.

— О да, — выдохнула Глассгольд. Она схватила Вильямса за руку.

Реймон открыл рот.

— Вы подчиняетесь мне, констебль, — опередила его Линдгрен. — Вы, конечно, можете подать апелляцию капитану.

— Нет, мадам, — ответил Реймон.

— Хорошо. — Линдгрен откинулась назад. Ее лицо смягчилось. — Я приказываю, чтобы все обвинения по данному случаю с обеих сторон были сняты — или, вернее, просто не регистрировались. Это не войдет ни в какие записи. Давайте обсудим проблему просто как люди, которые, я бы так выразилась, все в одной лодке.

— Он тоже? — Вильямс указал в сторону Реймона.

— У нас должны быть порядок и дисциплина, вы же знаете, — мягко сказала Линдгрен. — Иначе нам не выжить. Возможно, констебль Реймон переусердствовал. А, возможно, и нет. В любом случае, он единственный представитель правопорядка, единственный полицейский и военный специалист, который у нас есть. Если вы расходитесь с ним во мнениях… для этого здесь я. Успокойтесь. Я пошлю за кофе.

— С позволения первого помощника, — сказал Реймон, — я бы хотел уйти.

— Нет, нам еще есть что вам сказать, — резко бросила Глассгольд.

Реймон продолжал смотреть в глаза Линдгрен. Между ними словно проскакивали искры.

— Как вы пояснили, мадам, — сказал он, — моя работа — блюсти закон на корабле. Не больше и не меньше. Этот разговор превратился в личную доверительную беседу. Я уверен, что леди и джентльмен будут чувствовать себя лучше, если я уйду.

— Думаю, вы правы, констебль, — кивнула она. — Вы свободны.

Он встал, отдал честь и вышел. Поднимаясь наверх, он встретил Фрайвальда, который приветствовал его. Реймон поддерживал некое подобие сердечности со своими дружинниками.

Он вошел к себе в каюту. Кровати были опущены и соединены в одну.

Чи-Юэнь сидела на кровати. На ней был светлый, украшенный оборками пеньюар, который делал ее похожей на девочку — маленькую и печальную.

— Привет, — сказала она без выражения. — В твоем лице буря. Что случилось?

Реймон сел с ней рядом и все рассказал.

— Ну и что, — сказала она, — ты очень их винишь?

— Нет. Думаю, нет. Хотя… не знаю. Предполагалось, что эта толпа лучшее, что могла собрать Земля. Интеллект, образование, личная стабильность, здоровье, самоотдача. И они знали, что никогда не вернутся на родину. В лучшем случае, они вернулись бы домой, постаревшие на большую часть века. — Реймон провел пальцами по своим жестким, как проволока, волосам. — Положение изменилось, — вздохнул он. — Мы отправляемся к неведомой судьбе — возможно, к смерти; наверняка к полной изоляции. Но разве это так уж отличается от того, что мы планировали с самого старта? Неужели это может сломать нас, превратить в развалины?

— К сожалению, это так, — сказала Чи-Юэнь.

— И ты туда же. Я рассчитывал на тебя. — Он свирепо глянул на нее. — Сначала ты была занята — хобби, теоретическая работа, составление программы работ, которые ты планировала вести в системе Беты Девы. И когда случилась катастрофа, ты отреагировала нормально.

Тень улыбки скользнула по ее лицу. Она погладила его по щеке.

— Ты меня вдохновлял.

— Но с тех пор… ты все чаще и чаще сидишь и ничего не делаешь. У нас с тобой начиналось что-то настоящее; но в последнее время ты не слишком часто общаешься со мной всерьез. Тебя редко интересуют разговоры, или секс, или что-нибудь еще, в том числе и другие люди. Ты больше не работаешь. Ты больше не строишь грандиозных планов. Ты даже не плачешь в подушку после того, как выключен свет… да, я не спал, я лежал и слушал, как ты плачешь. Почему, Ай-Линг? Что случилось с тобой? С ними?

— Мне кажется, что у нас просто нет твоего первобытного стремления выжить любой ценой, — сказала она почти неслышно.

— Есть цена, которую я бы тоже не стал платить за жизнь. Но в нашем положении… У нас есть все необходимое. Определенная доза комфорта. Приключение, которого никогда еще не бывало. Что не так?

— Ты знаешь, какой сейчас год на Земле? — вопросом на вопрос ответила она.

— Нет. Это я убедил капитана Теландера убрать те часы. К ним выработалось слишком болезненное отношение.

— Большинство из нас все равно самостоятельно ведут подсчеты. — Она говорила ровным безразличным тоном. — В настоящий момент, я полагаю, на родине примерно лето Господне 10000. Прибавь или отними несколько столетий. О да, я учила в школе концепцию, что синхронизация времени в релятивистских условиях недействительна. И я помню, как ожидалось, что столетняя отметка будет огромным психологическим барьером. Несмотря на это, растущие даты имеют смысл. Они делают нас абсолютными изгнанниками. Уже. Безвозвратно. Возможно, наш род уже вымер. Цивилизация могла уже погибнуть. Что произошло на Земле? Во всей галактике? Что совершили люди? Кем они стали? Мы никогда не разделим их судьбу. Мы этого лишены.

Он попытался сломить ее апатию резкостью.

— Что с того? На Бете-3 мазер доставлял бы нам вести, состарившиеся на поколение. И больше ничего. А наши индивидуальные смерти тоже отрезали бы нас от вселенной. Обычная участь человека. Почему мы должны скулить, если наша судьба приняла необычный оборот?

Она серьезно оглядела его, прежде чем ответить:

— Тебе самому не нужен ответ. Ты хочешь заставить меня найти его для себя.

Ошеломленный, он ответил:

— Ну… да.

— Ты понимаешь людей лучше, чем хочешь дать понять. Это твоя работа, без сомнения. Скажи мне сам, в чем наша проблема.

— Потеря контроля над жизнью, — ответил он тотчас. — Члены экипажа еще не в такой плохой форме. У них есть работа. Но ученые, как ты, вызывались лететь на Бету Девы. Их ждала впереди героическая, волнующая работа, а в пути — приготовления к ней. Теперь же они понятия не имеют, что их ждет. Они только знают, что это будет нечто совершенно непредсказуемое. Что это может быть смерть — потому что мы чудовищно рискуем, — и они ничего не смогут сделать, чтобы предотвратить ее, только пассивно ждать, а ими будут манипулировать. Разумеется, их моральный дух падает.

— Что, по-твоему, мы должны делать, Шарль?

— Ну, в твоем случае, например, почему не продолжить работу? Рано или поздно мы будем искать планету, чтобы поселиться. Планетология станет для нас жизненно важной.

— Ты сознаешь, что шансы против нас. Мы будем продолжать эту дикую охоту до самой смерти.

— Проклятье, мы можем увеличить шансы!

— Как?

— Это одна из тех задач, над которыми вы должны работать.

Она снова улыбнулась, немного оживленнее.

— Шарль, ты заставляешь меня хотеть этим заниматься. Если не по какой-либо другой причине, то для того, чтобы ты перестал устраивать мне порку. Это потому ты так суров с остальными?

Он оглядел ее.

— До сих пор ты держалась лучше, чем большинство, — сказал он. — Я попробую поделиться с тобой тем, чем занимаюсь. Возможно, это поможет тебе. Ты можешь сохранить профессиональную тайну?

Ее взгляд засверкал.

— Ты должен уже был достаточно изучить меня.

Он погладил ее и улыбнулся.

— Старый принцип, — сказал он. — Работа в военных и правительственных организациях. Я начал применять его здесь. Человеческое животное нуждается в отцовско-материнском образе, но в то же время терпеть не может, когда его дисциплинируют. Можно добиться стабильности следующим способом: высшая власть существует на расстоянии, она богоподобна, практически недоступна. Непосредственный начальник — подлый сукин сын, который заставляет всех равняться по линии, за что его ненавидят. Но его непосредственный начальник настолько добрый и сочувствующий, насколько позволяет его положение. Понимаешь?

Она приложила палец к виску.

— Не вполне.

— Возьмем нашу теперешнюю ситуацию. Ты никогда не угадаешь, как мне пришлось жонглировать в течение этих нескольких месяцев после нашего столкновения с туманностью. Я не утверждаю, что это все исключительно моя заслуга. Многое произошло совершенно естественно, даже неизбежно. Логика нашей проблемы привела к этому, при некотором управлении с моей стороны. Конечный результат — изоляция капитана Теландера. Его непогрешимость не должна входить в столкновение с человеческими путаницами, неразрешимыми по своей природе, вроде сегодняшней.

— Бедняга, — Чи-Юэнь внимательно посмотрела на Реймона. — А Линдгрен замещает его в этом?

Реймон кивнул.

— А я — классический старшина. Жесткий, резкий, грубый, требовательный, властный, неделикатный. Не такой плохой, чтобы писать петицию для моего устранения. Но достаточно плохой, чтобы раздражать, чтобы меня не любили, хотя и уважали. Это устраивает людей. Полезнее для здоровья беситься по поводу меня, чем копаться в собственных неурядицах… как делаешь ты, любовь моя.

Линдгрен смягчает ситуацию. Как первый помощник, она поддерживает мою власть. Но время от времени она пересиливает меня. Она использует свое положение, чтобы истолковать правила по-иному, во имя милосердия. Таким образом она добавляет великодушия к атрибутам Высшей Власти.

Реймон нахмурился.

— До сих пор система работала, — закончил он. — Теперь она начинает давать сбои. Нам нужно добавить новый фактор.

Чи-Юэнь смотрела на него, пока он не пошевелился на матрасе. Наконец она спросила:

— Ты планировал это вместе с Ингрид?

— Что? О нет. Ее роль требует, чтобы она НЕ была фигурой макиавеллиевского типа, играющей свою роль преднамеренно.

— Ты понимаешь ее так глубоко… из прошлого знакомства?

— Да, — он покраснел. — Что с того? Сейчас мы поддерживаем чисто официальные отношения. В силу очевидных причин.

— Я думаю, ты ищешь способ продолжать отвергать ее, Шарль.

— М-м-м… черт возьми, оставь меня в покое! Я только пытаюсь помочь тебе вернуть желание жить.

— Чтобы я, в свою очередь, помогла тебе продолжать твое дело?

— Н-ну, да. Я — не супермен. Слишком много времени прошло с тех пор, как мне кто-то подставлял плечо, чтобы я мог поплакать.

— Ты говоришь это потому, что это действительно так, или потому, что это служит твоей цели? — Чи-Юэнь отбросила назад волосы. — Неважно. Не отвечай. Мы сделаем, что сможем, друг для друга. Потом, если мы выживем… Мы все выясним, если выживем.

Его темное лицо со шрамом смягчилось.

— К тебе действительно вернулось равновесие, — сказал он. Прекрасно.

Она рассмеялась. Ее руки обвились вокруг его шеи.

— Иди сюда, ты…

Глава 13

Можно приблизиться к скорости света, но ни одно тело, обладающее массой покоя, не может ее достигнуть. Все меньше и меньше становились приросты скорости, благодаря которым «Леонора Кристина» приближалась к этому недостижимому пределу. Таким образом, могло показаться, что вселенная, которую наблюдал ее экипаж, не может быть искажена сильнее.

Аберрация в состоянии в крайнем случае сместить звезду на 45 градусов; эффект Допплера может бесконечно смещать в красную сторону спектра фотоны за кормой, но только удвоить частоты впереди.

Тем не менее, предела обратному тау не существовало, а именно тау был мерой изменений в воспринимаемом пространстве и ощущаемом времени.

Соответственно не было предела оптическим изменениям; и космос впереди и позади мог сокращаться, стремясь к нулевой плотности, где столпятся все галактики.

Таким образом, когда корабль совершил свой великий рывок вдоль половины Млечного Пути и развернулся, чтобы нырнуть сквозь его центр, в перископ корабля было жутко глянуть. Ближайшие звезды стремились назад с такой скоростью, что было видно воочию, как они пересекают поле зрения, поскольку к этому времени снаружи проходили годы, пока внутри тикали минуты. Небо больше не чернело, оно было мерцающим пурпуром и становилось ярче по мере того, как внутри проходили месяцы: поскольку взаимодействие силовых полей и межзвездной среды — в данном случае, межзвездного магнетизма — высвобождало кванты. Более далекие звезды срослись в два шара, пылающий голубой впереди, глубокий багровый за кормой. Но постепенно эти шары стягивались в точки и тускнели, потому что почти все их излучение сместилось за пределы видимого спектра, к гамма-излучению и радиоволнам.

Видеоскоп был отремонтирован, но он уже не способен был компенсировать картину. Система просто не могла различить отдельные звезды дальше, чем на расстоянии нескольких парсеков. Техники разобрали инструмент и восстановили его с повышенными возможностями, чтобы не пришлось лететь совсем незрячими.

Этот проект и несколько других перестроек, возможно, были полезнее для тех, кто их осуществлял, чем сами по себе. Те, кто работал, не замыкались в своих скорлупках, как делали слишком многие их товарищи по кораблю.

Борис Федоров нашел Луиса Перейру на палубе гидропоники. Доставали урожай из бака с водорослями. Управляющий биосистем работал вместе со своими людьми, раздетый как и они, с него стекали вода и зеленая липкая грязь. Они заполняли металлические горшки, которые стояли на тележке.

— Фью! — сказал инженер.

Под усами Перейры сверкнули зубы.

— Не выступай против моего урожая так громко, — ответил он. — В свое время будешь его есть.

— Я а-то удивлялся, как имитация лимбургского сыра получилась такой натуральной, — сказал Федоров. — Можно поговорить с тобой?

— А позже нельзя? Мы не можем остановиться, пока не закончим. Если что, то вам придется надолго затянуть пояса.

— У меня тоже неотложное дело, — сказал Федоров, посуровев. — Лучше пусть мы будем голодными, чем разобьемся.

— Тогда продолжайте без меня, — сказал Перейра своей бригаде. Он выпрыгнул из бака и направился в душ, где наскоро сполоснулся. Не позаботившись вытереться или одеться — на этом, самом теплом уровне корабля, — он повел Федорова к себе в кабинет.

— Между нами говоря, — признался он, — я несказанно рад предлогу избавиться от этого грязного занятия.

— Ты гораздо меньше обрадуешься, когда услышишь, в чем дело. Придется серьезно поработать.

— Тем лучше. Я ломал голову над тем, как удержать мою команду, чтобы она не развалилась. То, чем мы сейчас заняты — не та работа, которая вызывает восторг. Ребята поворчат, но будут счастливы заняться хоть чем-то, кроме повседневной рутины.

Они прошли через секцию зеленых растений. По обе стороны прохода листья наполняли воздух запахами, шелестели, когда их задевали. Фрукты висели среди листвы, как фонарики. Становилось понятно, почему у работающих здесь оставалось хоть какое-то подобие спокойствия.

— Меня поднял по тревоге Фокс-Джеймсон, — пояснил Федоров. — Мы достаточно приблизились к центральной галактической туманности, чтобы можно было использовать новые инструменты, разработанные с целью получения точных значений плотности материи.

— Хм? Я думал, что наблюдениями занимается Нильсон.

— Предполагалось, что он. — Федоров нахмурился. — Но у него слегка поехала крыша. В последнее время от него ничего невозможно добиться. Остальным членам его группы, даже людям из мастерской, которые делают для них оборудование, как Ленкеи… им приходится выполнять его работу, насколько это в их силах.

— Это плохо, — сказал Перейра. Его хорошее настроение улетучилось. — Мы полагались на Нильсона в разработке инструментов для межгалактической навигации при ультранизком тау, так ведь?

Федоров кивнул.

— Лучше бы ему побороть хандру. Но не в этом сегодня проблема. Когда мы войдем в эти облака, то столкнемся с самой плотной полосой, из всех, что до сих пор встречались — в силу релятивистских эффектов. Я уверен, что мы вполне можем пройти сквозь нее. Но все же я хотел бы укрепить некоторые части корпуса, чтобы обезопасить нас наверняка. — Он рассмеялся коротким лающим смехом, — «Наверняка» — в таком полете! Как бы то ни было, моя техническая бригада будет работать в этой части корабля. Вам придется убрать у них с дороги установки. Все это я хотел обсудить с тобой.

— Угу. Ага. Вот мы и пришли.

Перейра взмахом руки направил Федорова в маленькое уютное помещение с письменным столом и полкой для бумаг.

— Сейчас покажу схему нашего размещения.

Они обсуждали деловые вопросы в течение получаса. (За стенками корабля прошли столетия). Добродушие Федорова, исчезло без следа. Он говорил кратко, почти грубо.

Убрав чертежи и заметки, Перейра негромко спросил:

— Ты не очень хорошо спишь по ночам?

— Я занят, — буркнул инженер.

— Дружище, на работе ты преуспеваешь. Синяки под глазами у тебя не от работы. Это Маргарита, так ведь?

Федоров дернулся на стуле.

— Что — Маргарита?

Он и Хименес уже несколько месяцев жили вместе.

— В нашей деревне невозможно не заметить, что у нее горе.

Федоров уставился в дверной проем, на зелень.

— Я бы хотел уйти от нее — если бы только не чувствовал себя предателем.

— М-м-м… Если помнишь, мы с ней часто были вместе, прежде чем она выбрала тебя в постоянные партнеры. Может быть, я лучше понимаю ее. Тебя нельзя назвать бесчувственным, Борис, но ты редко бываешь настроен в унисон с женским умом. Я желаю вам двоим добра. Могу ли я помочь?

— Дело в том, что она отказывается принимать процедуры против старения. Ни Урхо Латвала, ни я не можем переубедить ее. Наверное я действовал слишком активно и напугал ее. Она со мной почти не разговаривает. — Тон Федорова стал резким. Он продолжал рассматривать листья снаружи. — Я никогда не любил серьезно… ее. Как и она меня. Но мы привязались друг к другу. Я хочу сделать для нее все, что смогу. Но что?

— Она молода, — сказал Перейра. — Если наши условия сделали ее, как бы выразиться, переутомленной, она может нервничать при любом упоминании о старении и смерти.

Федоров повернулся к нему.

— Она все прекрасно знает! Ей известно, что процедуры должны проводиться периодически в течение всей взрослой жизни — иначе климакс наступит у нее на пятьдесят лет раньше. Она говорит, что этого и желает!

— Почему?

— Она хочет умереть раньше, чем сломаются химическая и экологическая системы. Ты предсказал для этого пять декад, верно?

— Да. Медленный и скверный способ смерти. Если мы до тех пор не найдем планету…

— Она христианка и придерживается предрассудков в отношении самоубийства. — Федоров вздрогнул. — Мне самому не по душе такая перспектива. Кому она нравится? Маргарита не верит, что этого удастся избежать.

— Я думаю, — сказал Перейра, — что настоящий ужас для нее перспектива умереть бездетной. Она раньше любила придумывать имена для членов большой семьи, которую хотела иметь.

— Ты хочешь сказать… Погоди. Дай мне подумать. Нильсон, черт его побери, был прав, когда говорил, что мы вряд ли когда-нибудь найдем новый дом. Приходится согласиться, что жизнь в таких обстоятельствах кажется довольно бессмысленной.

— А для нее особенно. Оказавшись лицом к лицу с этой пустотой, она отступает — очевидно бессознательно — к дозволенной форме самоубийства.

— Что же нам делать, Луис? — с болью спросил Федоров.

— Если бы капитан объявил процедуры обязательными… Он может это обосновать. Предположим, что мы, несмотря ни на что, достигнем планеты. Общине понадобится детородная способность каждой женщины по максимуму.

Инженер вспыхнул.

— Еще одно правило? Реймон будет тащить ее к врачу? Нет!

— Ты напрасно ненавидишь Реймона, — упрекнул его Перейра. — Вы с ним очень похожи. Вы оба из тех людей, которые не сдаются до последнего.

— Когда-нибудь я его убью.

— Ну вот, теперь ты являешь романтическую сторону своей натуры, — заметил Перейра, желая смягчить атмосферу. — А он — воплощение прагматизма.

— Что бы, в таком случае, он сделал с Маргаритой? — насмешливо спросил Федоров.

— Н-ну… не знаю. Что-нибудь лишенное сентиментальности. Например, собрал бы команду исследователей и разработчиков для усовершенствования биосистем и органоциклов, чтобы сделать корабль неограниченно обитаемым. И тогда она могла бы иметь по меньшей мере двоих детей…

Слова его повисли в воздухе. Двое мужчин уставились друг на друга, открыв рот. В их взглядах сверкало:

ПОЧЕМУ НЕТ?

Мария Тумаджан вбежала в спортзал и обнаружила Иоганна Фрайвальда упражняющимся на трапеции.

— Дружинник! — крикнула она. Она дрожала от страха. — В игровой комнате драка!

Он спрыгнул на пол и бросился по коридору. Сначала он услышал шум взволнованные голоса. Дюжина свободных от вахты людей собралась в круг.

Фрайвальд протолкался в середину. Там второй пилот Педро Барриос и повар Майкл О’Доннелл, тяжело дыша, наносили друг другу удары костяшками пальцев. Зрелище было отвратительным.

— Прекратите! — взревел Фрайвальд.

Они послушались, сердито глядя на него. К этому времени народ уже знал о приемах, которым Реймон научил своих добровольцев.

— Что это за фарс? — требовательно спросил Фрайвальд. Он презрительно смотрел на зрителей. — Почему никто из вас не вмешался? Вы что, слишком глупы, чтобы понять, к чему нас приведет такое поведение?

— Никто не смеет обвинять меня, что я жульничаю в картах, — сказал О’Доннелл.

— Ты это делал, — ответил на колкость колкостью Барриос.

Они снова замахнулись. Фрайвальд успел раньше. Он схватил обоих за вороты туник и развернул, надавив на адамовы яблоки. Драчуны молотили руками и пинались. Он наградил их ударами. Оба со свистом выдохнули от боли и сдались.

— Вы могли воспользоваться боксерскими перчатками или шестами кендо на ринге, — сказал Фрайвальд. — Теперь вы предстанете перед первым помощником.

— Э-э, прошу прощения. — Худощавый опрятный новоприбывший просочился мимо ошеломленных наблюдателей и тронул Фрайвальда за плечо: картограф Пра Тах. — Не думаю, что в этом есть необходимость.

— Занимайтесь своим делом, — проворчал Фрайвальд.

— Это мое дело, — сказал Тах. — Если мы не будем едины, то просто не выживем. Официальные кары здесь не помогут. Эти люди — мои друзья. Думаю, что смогу уладить их разногласия.

— Мы должны уважать закон, или с нами покончено, — ответил Фрайвальд. — Я увожу их.

Тах принял решение.

— Могу я сначала поговорить с вами наедине? На минутку?

— Ну… ладно, — согласился Фрайвальд. — Вы двое оставайтесь здесь.

Он вошел в игровую комнату вслед за Тахом и закрыл дверь.

— Я не могу позволить, чтобы им сошло с рук сопротивление мне, — сказал он. — С тех пор, как капитан Теландер дал нам, дружинникам, официальный статус, мы олицетворяем власть на корабле.

Он был одет в шорты, и закатал носок, чтобы показать ссадины на щиколотке.

— Вы можете не обратить на это внимания, — предложил Тах. — Сделайте вид, что не заметили. Они неплохие парни. Их просто довели до ручки монотонность, бесцельность, напряжение неизвестности: пробьемся ли мы вперед, или столкнемся со звездой.

— Если мы позволим кому-то избежать ответственности за драку…

— Что, если я заставлю их помириться и извиниться перед вами? Не послужит ли это нашему делу лучше, чем арест и наказания?

— Возможно, — скептически сказал Фрайвальд. — Но почему я должен верить, что вы сможете это сделать?

— Я тоже дружинник, — ответил Тах.

— Что? — вытаращился Фрайвальд.

— Спросите Реймона, когда увидите его. Я не должен никому открывать, что он меня завербовал, разве что официальным дружинникам в чрезвычайной ситуации. Каковая, по моему мнению, сейчас наблюдается.

— Aber… почему?..

— Он сам сталкивается с неприязнью, сопротивлением и стремлением его избегать, — сказал Тах. — Его открытые добровольные помощники, вроде вас, имеют меньше неприятностей подобного рода. Вам редко приходится делать грязную работу. Но все же существует некоторая степень сопротивления и вам. А я — не… не штрейкбрехер. У нас нет настоящих преступлений. Предполагается, что я — закваска, фермент, катализатор. Я оказываю влияние, насколько это в моих силах. Как, например, в этом случае.

— Мне казалось, что вам не нравится Реймон, — слабо сказал Фрайвальд.

— Не могу сказать, что он мне нравится, — ответил Тах. — Как бы то ни было, он убедил меня, что я могу принести пользу. Полагаю, что вы не выдадите секрет.

— Нет, нет. Конечно, нет. Даже Джейн. Ну и сюрприз!

— Вы позволите мне уладить дело с Педро и Майклом?

— Ну да, — рассеянно ответил Фрайвальд. — Сколько еще таких, как вы?

— Не имею ни малейшего понятия, — сказал Тах, — но подозреваю, что в конце концов Реймон хочет задействовать всех.

Он вышел.

Глава 14

Небулярные массы, скопившиеся в ядре галактики, грозовыми тучами клубились впереди, нависали черными громадами. «Леонора Кристина» уже пересекла их внешний край. Впереди не было видно звезд; в остальных направлениях их с каждым часом становилось все меньше, а свет их — все слабее.

В этой концентрации звездного вещества корабль двигался в соответствии с сверхъестественной разновидностью аэродинамики. Его обратный тау был теперь столь огромен, что плотность пространства мало влияла на корабль. Напротив, теперь он пожирал материю еще более жадно, и больше не был ограничен атомами водорода. Перенастроенные селекторы корабля превращали все, что им встречалось, газ, пыль или метеороиды, в реактивное топливо. Кинетическая энергия «Леоноры Кристины» и дифференциал времени росли с головокружительной быстротой. Она неслась, как порыв ветра меж звездных скоплений.

Несмотря ни на что, Реймон насильно затащил Нильсона в приемную.

Ингрид Линдгрен заняла свое место за столом, одетая в униформу. Она похудела, и вокруг глаз у нее легли тени. Каюта вибрировала чересчур громко, и часто дрожь проходила по переборкам и полу. Корабль ощущал неравномерности в облаках — порывы, течения, водовороты продолжающегося творения миров.

— Нельзя было подождать, пока закончится прохождение, констебль? — спросила она, в равной степени гневно и устало.

— Не думаю, мадам, — ответил Реймон. — Если возникнет непредвиденная ситуация, нужно, чтобы люди были убеждены, что справятся.

— Вы обвиняете профессора Нильсона в распространении недовольства. В Уставе записана свобода слова.

Стул заскрипел под астрономом, когда тот пошевелился.

— Я ученый, — заявил он ядовито. — У меня есть не только право, но и обязанность утверждать истину.

Линдгрен неодобрительно оглядела его. Он обзавелся жидкой бородкой, давно не мылся и был одет в угрюмый комбинезон.

— Вы не имеете права распространять истории в жанре ужасов, — сказал Реймон. — Разве вы не заметили, как реагировали на ваши слова некоторые женщины, когда вы выступили на мессе? Это убедило меня в необходимости вмешательства. Но вы уже давно вносите беспорядки, Нильсон.

— Я всего лишь высказал вслух то, что всем было прекрасно известно с самого старта, — огрызнулся тот. — У них нет смелости обсуждать это открыто. У меня есть.

— У них нет подлости. У тебя есть.

— Без личных оскорблений, пожалуйста, — сказала Линдгрен. — Расскажите мне, что случилось.

В последнее время она трапезничала одна у себя в каюте, под предлогом занятости, и, кроме как в часы вахт, ее видели редко.

— Вы знаете, — сказал Нильсон. — Мы несколько раз обсуждали этот вопрос.

— Какой вопрос? — спросила она. — Мы говорили о многом.

— Говорили, вот именно, как разумные люди, — рявкнул Реймон. — А не читали нотации всем присутствующим товарищам по кораблю, большинство из которых и без того чувствует себя скверно.

— Прошу вас, констебль. Продолжайте, профессор Нильсон.

Астроном напыжился.

— Элементарная вещь. Не могу понять, почему вы и все остальные, были такими идиотами, чтобы не задуматься над этим всерьез. Вы слепо полагаете, что мы затормозим в галактике Девы и найдем обитаемую планету. Но объясните мне, как? Подумайте о наших запросах. Масса, температура, освещение, атмосфера, гидросфера, биосфера… согласно самым оптимистичным оценкам, только один процент звезд может иметь планеты, которые в какой-то степени похожи на Землю.

— Ну, — сказала Линдгрен. — Ну конечно…

Нильсона нельзя было свернуть с пути. Возможно, он даже не дал себе труда услышать ее. Он загибал пальцы, считая по пунктам.

— Если один процент звезд нам подходит, понимаете ли вы, какое их количество нам придется проверить, чтобы иметь равные шансы найти то, что мы ищем? Пятьдесят! Я думал, что кто угодно на борту корабля способен произвести этот подсчет. Можно предположить, разумеется, что мы будем удачливы, и наткнемся на нашу Nova Terra у первой же звезды. Но шансы против этого — девяносто девять к одному. Несомненно, нам придется проверять много звезд. Проверка каждой из них требует почти года торможения. Чтобы покинуть ее и отправиться на поиски в другое место, нужен еще год ускорения. Это годы по времени корабля, не забывайте, поскольку практически весь период проходит при скоростях, которые не сравнимы со световой и, следовательно, фактор тау близок к единице — что вдобавок не позволяет нам развить ускорение больше одного «g».

Следовательно, мы должны положить примерно два года на одну звезду.

Равные шансы, о которых я говорил — и помните, что они всего лишь равны, то есть у нас столько же шансов найти Nova Terra среди первых пятидесяти звезд, сколько и не найти, — эти шансы требуют ста лет поиска. В действительности требуется больше, поскольку нам придется останавливаться время от времени и осуществлять трудоемкий процесс пополнения реактивного топлива для ионного двигателя. Никакие процедуры против старения не помогут нам столько прожить.

Таким образом все наши усилия, весь риск, на который мы идем в этом фантастическом прыжке сквозь галактику в межгалактическое пространство, тщетны. Quod erat demonstratum.

— Среди ваших многочисленных отвратительных свойств, Нильсон, — сказал Реймон, — есть привычка бубнить о том, что и так очевидно.

— Мадам! — захлебнулся астроном. — Я протестую! Я подам жалобу об оскорблении личности!

— Замолчите, — приказала Линдгрен. — Вы оба. Я должна признать, что ваше поведение провокационно, профессор Нильсон. С другой стороны, констебль, могу ли я напомнить вам, что профессор Нильсон — один из самых выдающихся ученых в своей области, которыми располагает… располагала Земля. Он заслуживает уважения.

— Только не за свое поведение, — сказал Реймон. — И не за запах.

— Будьте вежливы, констебль, или я сама выдвину против вас обвинение. — Линдгрен сделала вдох. — Похоже, вы не делаете скидки на человеческие слабости. Мы затеряны в пространстве и времени; мир, который мы знали, уже сто тысяч лет, как в могиле; мы мчимся почти вслепую в ту область галактики, где звезды расположены плотнее всего; мы можем в любую минуту столкнуться с чем-нибудь, что нас уничтожит; в лучшем случае нас ждут годы в тесной и скудной обстановке. Неужели вы ждете, что это никак не скажется на людях?

— Конечно жду, что скажется, мадам, — сказал Реймон. — Я жду, что они не будут вести себя так, чтобы еще больше усугублять положение.

— В этом есть доля истины, — уступила Линдгрен.

Нильсон скорчился и надулся.

— Я пытался избавить их от разочарования в конце этого полета, — пробормотал он.

— Вы абсолютно уверены, что не потворствовали своему эго? — вздохнула Линдгрен. — Неважно. Ваша позиция обоснована.

— Нет, это не так! — возразил Реймон. — Он получил один процент, принимая в расчет все звезды. Но очевидно, что мы не будем отвлекаться на красные карлики — которых большинство — или голубые гиганты, или что-либо другое за пределами достаточно узкого спектрального класса. Что сильно ограничивает радиус поиска.

— Примем фактор ограничения, равный десяти, — сказал Нильсон. — Я не очень-то в это верю, но давайте примем, что у нас есть десятипроцентная вероятность найти Nova Terra у любой из звезд класса Солнца, к которой мы приблизимся. Для этого все равно требуется проверить пять звезд, чтобы получить наши равные шансы. Десять лет? Больше — похоже на двадцать, если принять все во внимание. Самые молодые из нас уже будут не молоды. Выход столь многих из репродуктивного возраста означает соответствующую потерю наследственности; а наш генетический набор и так минимален для основания колонии. Если мы подождем несколько декад, прежде чем обзаводиться детьми, их просто не будет недостаточно. Лишь немногие вырастут настолько, что смогут сами о себе позаботиться к тому моменту, когда их родители станут беспомощными. И в любом случае человечество вымрет за три-четыре поколения. Видите ли, я кое-что знаю о дрейфе генов.

Он приобрел самодовольный вид.

— Я не хотел никого огорчать, — сказал он. — Моим стремлением было помочь, продемонстрировав, что ваша концепция пионеров, концепция поселения человечества в новой галактике… что это на самом деле инфантильная фантазия, каковой она и является.

— У вас есть альтернатива? — настойчиво спросила Линдгрен.

У Нильсона начался нервный тик.

— Ничего кроме реализма, — сказал он. — Принять факт, что мы никогда не покинем этот корабль. Приспособить наше поведение к этому факту.

— Именно по этой причине вы увиливаете от исполнения своих обязанностей? — потребовал ответа Реймон.

— Мне не нравится ваша терминология, сэр, но действительно нет никакого смысла строить приборы для полета на большие расстояния. Куда бы мы ни попали, для нас не будет никакой разницы. Я не могу даже отнестись с энтузиазмом к предложениям Федорова и Перейры касательно системы жизнеобеспечения.

— Вы понимаете, я полагаю, — сказал Реймон, — что для половины людей на корабле логическим выходом, как только они решат, что вы правы, будет самоубийство.

— Возможно, — пожал плечами Нильсон.

— Неужели вы сами настолько ненавидите жизнь? — спросила Линдгрен.

Нильсон приподнялся и снова упал на стул. Он сглотнул. Реймон удивил обоих своих слушателей, поменяв манеру поведения на более мягкую:

— Я притащил вас сюда не только для того, чтобы вы прекратили мрачные бредни. Я бы хотел узнать, почему вы не размышляете над тем, как улучшить наши шансы?

— Как это можно сделать?

— Именно это я и хотел бы от вас услышать. Вы — эксперт по наблюдениям. Насколько я помню, дома вы руководили программами, в ходе которых было найдено около пятидесяти планетных систем. Вы идентифицировали отдельные планеты и классифицировали их на расстоянии в несколько световых лет. Почему вы не можете сделать то же самое для нас?

Нильсон взвился.

— Смешно! Я вижу, что мне придется пояснять тему в терминах детского садика. Вы потерпите, первый помощник? Слушайте внимательно, констебль.

Допустим, что расположенный в космосе прибор очень больших размеров может различить объект размером с Юпитер на расстоянии нескольких парсеков. Это при условии, что объект получает хорошее освещение, но при этом не теряется в сиянии своего солнца. Допустим, что посредством математического анализа данных о возмущениях, собранных на протяжении лет, можно вывести некоторую гипотезу о сопутствующих планетах, которые чересчур малы, чтобы попасть на снимок. Двусмысленности в уравнениях могут быть в некоторой степени разрешены тщательным интерферометрическим изучением явлений вроде вспышек на солнце; планеты оказывают незначительное влияние на эти циклы. Но, — его палец уперся Реймону в грудь, — вы не понимаете, насколько ненадежны такие результаты.

Журналисты всегда готовы с восторгом раструбить, что обнаружена еще одна планета класса Земли. Однако всегда оставалось фактом, что это всего лишь одна из возможных интерпретаций данных. Только одно среди многочисленных возможных распределений размера и орбиты. Подверженных огромной вероятностной ошибке. И это, не забывайте, имея в распоряжении самые большие, самые лучшие приборы, которые только могут быть созданы. Приборы, которых у нас здесь нет, и нет места для них, если бы мы каким-то образом сумели их сделать.

Нет, даже дома единственным способом получить подробную информацию о планетах вне Солнечной системы было, возможно, послать зонд, а затем пилотируемую экспедицию. В нашем случае единственный способ — это затормозиться для близкого изучения. А потом, я убежден, продолжать путь.

Потому что вы должны сознавать, что планета, которая кажется в других отношениях идеальной, может оказаться стерильной или иметь биохимию, которая окажется для нас бесполезной или смертельной.

Я рекомендую вам, констебль, почерпнуть некоторые научные сведения и немного научиться логике. Это вернет вас к реальности. Так что? — закончил Нильсон триумфальным карканьем.

— Профессор… — попыталась Линдгрен.

Реймон сухо улыбнулся.

— Не волнуйтесь, мадам, — сказал он. — До драки не дойдет. Его слова меня не унижают.

Он смерил астронома взглядом.

— Можете мне не верить, — продолжал он, — но мне известно все то, что вы только что изложили. Мне также известно, что вы — способный человек; по крайней мере, были им. Вы совершали открытия, вы изобрели приспособления, с помощью которых было сделано много открытий. Вы много сделали для нас и здесь, пока не перестали работать. Почему бы вам не задействовать свой мозг для разрешения наших проблем?

— Не будете ли вы так любезны снизойти до описания этой процедуры? — насмешливо заявил Нильсон.

— Я не ученый и не очень силен в технике, — сказал Реймон. — Однако некоторые вещи кажутся мне очевидными. Давайте предположим, что мы оказались в галактике, в которую направляемся. Мы погасили ультранизкий тау, который нам был нужен, чтобы до нее добраться, но наш тау все еще составляет… возьмем любое подходящее число. Десять в минус третьей, например. Ну вот, это дает нам чудовищно длинную базовую линию и космическое время для ведения наблюдений. В течение недель или месяцев по времени корабля вы сможете собрать больше данных по каждой отдельной звезде, чем имеете о ближайших соседях Солнца. Я полагаю, что вы можете найти способы использовать релятивистские эффекты для получения информации, которая была недоступна дома. И, естественно, сможете одновременно наблюдать большое количество звезд класса Солнца. Так что у вас есть возможность доказать, пользуясь точными цифрами, что среди них есть планеты с массами и орбитами примерно соответствующими земным.

— При этом вопросы атмосферы и биосферы остаются. Нам понадобится взгляд вблизи.

— Да, да. Но непременно ли для этого нужно останавливаться? Что если мы проложим курс, который проведет нас вблизи от наиболее обещающих звезд по очереди — при том, что мы будем продолжать полет на околосветовой скорости. В космическом времени у нас будут часы или дни для проверки интересующих нас планет. Спектроскопия, термоскопия, фотосъемки, магнитное поле… напишите свой собственный список необходимых исследований. Мы можем получить представление об условиях на поверхности планеты. Биологических в том числе. Мы будем искать термодинамическое неравновесие, спектры отражения хлорофилла, поляризацию в результате наличия колоний микробов, основанную на L-аминокислотах… Да, я думаю, что мы вполне способны составить мнение, какая планета подойдет.

При низком тау мы можем проверить любое количество планет за небольшой отрезок нашего личного времени. Конечно, нам придется воспользоваться автоматикой и электроникой; конечно, люди не в состоянии работать так быстро. Затем, когда мы определим, который из миров нам нужен, мы вернемся к нему. На это потребуется несколько лет, согласен. Но эти годы можно выдержать. Мы будем знать с высокой степенью уверенности, что впереди нас ждет дом.

На щеках Линдгрен появился румянец. Глаза ее заблестели.

— Бог мой, — сказала она. — Почему же вы не говорили об этом раньше?

— Я занят другими проблемами, — ответил Реймон. — Почему об этом не говорили вы, профессор Нильсон?

— Потому что все это абсурд, — фыркнул астроном. — У нас нет ваших гипотетических приборов.

— Разве мы не можем их построить? У нас есть инструменты, оборудование с высокой точностью, материальная база, искусные работники.

Ваша группа уже делает успехи.

— Вы хотите быстродействия и чувствительности приборов, на целые порядки превышающие те, которые когда-либо существовали.

— Ну так что? — сказал Реймон.

Нильсон и Линдгрен уставились на него. По кораблю прошла дрожь.

— Так почему мы не можем разработать то, что нам необходимо? — озадаченно спросил Реймон. — Среди нас — самые талантливые, получившие наилучшую подготовку, обладающие воображением люди, которых родила наша цивилизация. В их числе есть представители всех отраслей науки. То, чего они не знают, можно найти в микропленках библиотеки. Они умеют работать на стыках дисциплин.

Представьте, например, что Эмма Глассгольд и Норберт Вильямс объединились и разработали спецификации устройства для обнаружение и анализа жизни на расстоянии. При необходимости они проконсультируются с другими. Постепенно к ним присоединятся физики, электронщики и остальные для собственно создания устройства и его отладки. Тем временем, профессор Нильсон, вы можете возглавить группу, которая будет создавать инструменты для планетографии на расстоянии. Собственно говоря, логично было бы, чтобы вы возглавили программу в целом.

Суровость слетела с Реймона. Он воскликнул с мальчишеским энтузиазмом:

— Это именно то, что нам нужно! Увлекательная, жизненно важная работа, которая требует от каждого максимума того, что он может дать. Те, чьи специальности не потребуются, тоже будут вовлечены в проект — помощники, чертежники, рабочие руки… Я думаю, нам придется переделать грузовую палубу, чтобы разместить там принадлежности… Ингрид, это путь спасения не только наших жизней, но и наших рассудков!

Он вскочил на ноги. Она тоже. Их руки встретились в пожатии.

Вдруг они вспомнили про Нильсона. Он сидел, скорчившись крошечной фигуркой, сгорбившись, дрожа.

Линдгрен с тревогой бросилась к нему.

— В чем дело?

Он не поднял головы.

— Невозможно, — пробормотал он. — Невозможно.

— Да нет же, — настойчиво убеждала она. — Я хочу сказать, вам же не придется открывать новые законы природы, так? Основные принципы уже известны.

— Их нужно применить неслыханным образом. — Нильсон закрыл лицо руками. — Помоги мне Бог, у меня больше нет разума.

Линдгрен и Реймон обменялись взглядами над его согбенной спиной. Она произнесла несколько слов беззвучно, одними губами. Когда-то он научил ее известному в Спасательном Корпусе фокусу чтения по губам, когда нельзя воспользоваться шлемофоном скафандра. Они практиковались в этом умении, как в чем-то интимном, что делало их еще ближе друг к другу.

«Можем ли мы преуспеть без него?»

«Сомневаюсь. Он — лучший начальник для проекта такого рода. Без него наши шансы в лучшем случае невелики».

Линдгрен присела на корточки рядом с Нильсоном и положила руку ему на плечо.

— Что случилось? — как можно мягче спросила она.

— У меня нет надежды, — всхлипнул он. — Ничего, зачем стоило бы жить.

— Есть!

— Вы знаете, что Джейн… бросила меня… несколько месяцев назад. Никакая другая женщина не станет… Зачем мне жить? Что у меня осталось?

На губах Реймона сложились слова: «Значит, глубинной причиной была жалость к себе».

Линдгрен нахмурилась и покачала головой.

— Нет, вы ошибаетесь, Элоф, — тихо проговорила она. — Вы нам не безразличны. Просили бы мы вашей помощи, если бы не уважали вас?

— Мой мозг. — Он сел прямо и сердито уставился на нее опухшими глазами. — Вам нужен мой разум, верно? Мой совет. Мои знания и талант. Чтобы спастись. Но нужен ли вам я сам? Думаете ли вы обо мне, как о человеческом существе? Нет! Мерзкий тип Нильсон. С ним едва придерживаются правил вежливости. Когда он начинает говорить, каждый норовит уйти под первым удобным предлогом. Его не приглашают на вечеринки в каютах. В лучшем случае, за неимением другой кандидатуры, его зовут стать четвертым партнером для бриджа или шефом проекта по разработке инструментов. И что же вы от него ждете? Чтобы он был благодарен?

— Это неправда!

— А, я не такой ребенок, как некоторые. Я бы помог, если бы был способен. Но мой мозг пуст, говорю вам. Я не придумал ничего нового за последние несколько недель. Назовите то, что меня парализует, страхом смерти. Или разновидностью импотенции. Мне все равно, как вы это назовете. Потому что вам тоже все равно. Никто не предложил мне ни дружбы, ни просто приятельских отношений, ничего. Меня оставили одного в холоде и темноте. Что удивительного в том, что мой разум замерз?

Линдгрен отвернулась, скрывая выражение, пробежавшее по ее лицу.

Когда она снова повернулась к Нильсону, она была спокойна.

— Мне трудно выразить, как я огорчена, Элоф, — сказала она. — Отчасти вы сами виноваты. Вы замкнулись в себе. Мы предположили, что вы не желаете, чтобы вас беспокоили. Как не желает, например, Ольга Собески. Поэтому она и стала моей соседкой. Когда вы присоединились к Хуссейну Садеку…

— Он держит закрытой панель между нашими половинами, — взвизгнул Нильсон. — Он никогда ее не поднимает. Но звукоизоляция несовершенна. Я слышу его и его женщин!

— Теперь мы понимаем. — Линдгрен улыбнулась. — Честно признаться, Элоф, я устала от моего теперешнего существования.

Нильсон издал сдавленный звук.

— Мне кажется, нам надо обсудить личное дело, — сказала Линдгрен. Вы… вы не возражаете, констебль?

— Нет, — сказал Реймон. — Конечно нет.

Он покинул каюту.

Глава 15

«Леонора Кристина» прорывалась сквозь ядро галактики двадцать тысяч лет. Для людей на борту это время измерялось часами. То были часы ужаса, когда корпус корабля дрожал и стонал от напряжения, а картина снаружи менялась от полной тьмы до тумана, ослепительного сверкающего из-за обилия звездных скоплений. Шанс столкнуться со звездой был отнюдь не незначителен; укрытое в облаке пыли, светило могло в мгновение ока оказаться на пути корабля. Обратный тау поднялся до величин, которые нельзя было установить точно и совершенно невозможно было постичь.

Корабль получил временную передышку, пока пересекал область чистого пространства в центре. Фокс-Джеймсон посмотрел в видеоскоп на столпившиеся звезды — красные, белые и нейтронные карлики, двукратно и трехкратно старше Солнца и его соседей; другие, проблескивающие, непохожие ни на что, что люди когда-либо видели или ожидали увидеть во внешних областях галактики — и чуть не заплакал.

— Проклятие, как это ужасно! Ответы на миллион вопросов, вот они здесь, и ни одного инструмента, которым я мог бы воспользоваться!

Его товарищи по кораблю ухмылялись.

— Где ты собрался публиковать результаты? — спросил кто-то.

Возрожденная надежда очень часто проявлялась в виде юмора висельников.

Однако шуток не было на совещании, на которое Будро позвал Теландера и Реймона. Это было вскоре после того, как корабль вынырнул из туманности по ту сторону ядра и направился обратно сквозь спиральный рукав, откуда он пришел. Картина позади представляла уменьшающийся огненный шар, впереди —сгущающаяся тьма. Но паруса были подняты, путешествие к галактикам созвездия Девы отнимет еще лишь несколько месяцев человеческой жизни, программа исследований и разработок в области технологии поиска планет была объявлена с большим оптимизмом. В зале происходили праздничные танцы и слегка нетрезвое веселье. Смех, шум шагов и звуки аккордеона Урхо Латвалы слабо доносились вниз на мостик.

— Возможно, мне следовало позволить вам развлекаться, как делают остальные, — сказал Будро. Бросалась в глаза болезненная желтизна его кожи, на фоне которой резко выделялись волосы и борода. — Но Мохендас Чидамбарна дал мне результаты вычислений по последним показаниям приборов, полученным после того, как мы вышли из ядра. Он счел, что у меня наиболее подходящая квалификация, чтобы извлечь практические выводы… как будто существуют руководства по межгалактической навигации! Теперь он сидит один в своей каюте и медитирует. А я, когда справился с шоком, подумал, что следует немедленно вас известить.

Лицо капитана Теландера посуровело. Он приготовился к новому удару.

— Каков результат? — спросил он.

— О чем шла речь? — добавил Реймон.

— О плотности материи в пространстве позади нас, — сказал Будро. — Внутри нашей галактики, между галактиками, между целыми галактическими скоплениями. Учитывая наш теперешний тау и смещение частоты нейтрального радиоизлучения водорода, приборы, уже созданные астрономической командой, позволяют получить беспрецедентную точность.

— И что они показали, в таком случае?

Будро обхватил себя руками.

— Концентрация газа понижается медленнее, чем мы полагали. С тем тау, который у нас, вероятно, будет, когда мы покинем галактику Млечного Пути… в двадцати миллионах световых лет снаружи, на пути к группе Девы… насколько можно определить, мы все еще не сможем выключить силовые поля.

Теландер закрыл глаза.

Реймон отрывисто заговорил:

— Мы обсуждали эту возможность ранее. — Шрам резко выделился на его лбу. — Возможность того, что даже между двумя скоплениями галактик мы не сможем произвести ремонт. Это часть причин, по которым Федоров и Перейра хотят усовершенствовать системы жизнеобеспечения. Вы говорите так, как будто у вас есть другое предложение.

— Предложение, о котором мы с вами не так давно говорили, — сказал Будро капитану.

Реймон ждал.

Будро обратился к нему. Голос его стал беспристрастным:

— Астрономы узнали столетия назад, что скопление или семейство галактик вроде нашей местной группы — это не самая высшая форма организации звезд. Эти группы из одной-двух дюжин галактик в свою очередь имеют тенденцию встречаться более крупными собраниями. Суперсемейства…

Реймон хрипло засмеялся.

— Назовите их кланами, — предложил он.

— Hein? Почему… ладно. Клан состоит из нескольких семейств. Среднее расстояние между членами семейства — отдельными галактиками в скоплении составляет, ну, скажем, миллион световых лет. Среднее расстояние между одним семейством и следующим составляет больше, как и следует ожидать: порядка пятидесяти миллионов световых лет. Мы собирались покинуть это семейство и направиться к ближайшему соседнему, группе Девы. Оба принадлежат к одному клану.

— Вместо этого, для того, чтобы получить хоть какую-то надежду остановиться, нам придется покинуть клан вообще.

— Боюсь, что так.

— Как далеко до следующего?

— Не могу сказать. Я не взял с собой научных журналов. Да они, пожалуй, уже слегка устарели, не так ли?

— Осторожнее, — предупредил Теландер.

Будро запнулся.

— Прошу прощения, капитан. Это была опасная шутка. — Он вернулся к тону лектора:

— Чидамбарна считает, что единого мнения по этому поводу не существовало. Концентрация галактических скоплений резко падает на расстоянии примерно шестидесяти миллионов световых лет отсюда. До других богатых звездами областей — большое расстояние. Чидамбарна оценивает его примерно в сто миллионов световых лет, или немного меньше. Иначе иерархическая структура вселенной была бы легче для распознавания астрономами, чем она есть на самом деле. Между кланами пространство наверняка настолько близко к абсолютному вакууму, что нам не нужна будет защита.

— Сможем ли мы там управлять кораблем? — резко спросил Реймон.

На лице Будро блестел пот.

— Вы верно угадали, в чем риск, — сказал он. — Мы погрузимся в неизвестность глубже, чем могли представить. Точные наводку и координаты получить будет невозможно. Нам понадобится такой тау…

— Минутку, — сказал Реймон. — Позвольте мне изложить ситуацию моим языком профана, чтобы удостовериться, что я вас понял.

Он сделал паузу, потер подбородок, издавая звук наждачной бумаги (на фоне отдаленной музыки), нахмурился, пока не выстроил мысли по порядку.

— Мы должны отправиться не только в промежуток между семействами, но между кланами галактик, — сказал он. — Мы должны сделать это за умеренное корабельное время. Значит, нам следует понизить тау до одной миллиардной или еще ниже. Можем ли мы это сделать? Очевидно да, иначе вы бы не заводили этот разговор. Я полагаю, что метод следующий: проложить курс внутри этого семейства, который проведет нас сквозь ядро по крайней мере еще одной галактики. А затем аналогично через следующее семейство — будет ли это скопление Девы или иное скопление, выбранное согласно новой схеме нашего пути — через как можно большее число отдельных галактик, непрестанно ускоряясь.

Как только клан будет далеко позади, мы сможем осуществить ремонт.

Потом нам понадобится столько же времени на торможение. А поскольку наш тау будет таким низким, а пространство таким предельно пустым, мы не сможем менять курс. Будет недостаточно материи для реактивных двигателей, недостаточно данных для навигации. Нам останется только надеяться, что мы попадем в другой клан. Это произойдет, в конце концов. Исходя из чистой статистики. Но это может случиться очень уж не скоро.

— Правильно, — сказал Теландер. — Вы поняли верно.

Наверху запели песню.

— Ну, — сказал Реймон, — получается, что в осторожности нет ничего хорошего. По сути, для нас это даже грех.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Будро.

Реймон пожал плечами.

— Нам нужен тау больше, чем тау для пересечения пространства до следующего клана, в сотне миллионов световых лет, или как там он далеко. Нам нужен тау для полета, который проведет нас через любое количество кланов, возможно, через миллиарды световых лет, пока мы не найдем клан, в который сможем войти. Я полагаю, что вы можете проложить курс внутри этого первого клана, который даст нам скорость такого порядка. Не волнуйтесь по поводу возможных столкновений. Мы не можем позволить себе волноваться. Направьте нас через самые плотные газ и пыль, которые найдете.

— Вы… восприняли это… довольно хладнокровно, — сказал Теландер.

— А что мне делать? Разрыдаться?

— Вот почему я счел, что вам тоже следует узнать новости первому, —сказал Будро. — Вы сможете передать их остальным.

Реймон разглядывал обоих мужчин. Момент затянулся.

— Я же не капитан, — напомнил он.

Улыбка Теландера была судорожной.

— В некоторых отношениях, констебль, вы — он.

Реймон отошел к ближайшей панели с приборами. Он стоял перед гоблинскими глазками ее огней с опущенной головой.

— Ладно, — пробормотал он. — Если вы в самом деле хотите, чтобы я взялся за это.

— Я думаю, у вас это получится лучше.

— Хорошо. На этот раз. Они хорошие люди. Сейчас моральный дух снова на высоте — теперь, когда они видят свои собственные достижения. Я думаю, они смогут понять — не только умом, но и эмоционально, — что для человека нет разницы между миллионом или миллиардом, или десятью миллиардами световых лет. Изгнание одинаково.

— Однако время, которое потребуется… — сказал Теландер.

— Да. — Реймон снова посмотрел на них. — Я не знаю, какую часть нашего жизненного срока мы можем посвятить этому путешествию. Не очень большую. Условия нашего существования слишком неестественны. Некоторые из нас адаптируются, но мне стало известно, что не все. Так что мы непременно должны понизить тау как только возможно, невзирая на опасности. Не только для того, чтобы сделать путешествие достаточно коротким, чтобы мы смогли его выдержать. Но ради психологической потребности идти до предела.

— То есть?

— Разве вы не видите? Это наш способ давать отпор вселенной. Vogue la galere. Идти на таран. Полный вперед и к черту торпеды. Я думаю, если мне удастся изложить дело людям в таких терминах, они соберутся с силами. По крайней мере, на некоторое время.

Глава 16

Курс, проложенный из Млечного Пути, не был прямым. Он делал небольшой зигзаг, всего в несколько световых столетий, чтобы пройти сквозь наиболее плотные из доступных туманностей и пыльных облаков. Все же прошло несколько дней корабельного времени, прежде чем «Леонора Кристина» оказалась на окраине спирального рукава, устремленная в почти беззвездную ночь.

Иоганн Фрайвальд принес Эмме Глассгольд часть оборудования, которую он сделал по ее заказу. Как и предлагалось, она объединила усилия с Норбертом Вильямсом для разработки детекторов жизни на большом расстоянии.

Механик обнаружил, что она топчется по лаборатории, что-то вертит в руках и бормочет себе под нос. Аппарат и стеклянная утварь были непонятными и сложными, запахи — резкой химической вонью, а фоном служило непрестанное бормотание и дрожь корабля, которые свидетельствовали, что он продвигается вперед. Глассгольд была похожа на новобрачную, которая стряпает мужу именинный пирог.

— Спасибо. — При виде того, что он принес, она просияла.

— Вы выглядите счастливой, — сказал Фрайвальд. — Отчего?

— Почему бы и нет?

Он резко взмахнул рукой.

— Из-за всего!

— Ну… разочарование по поводу скопления Девы, конечно. Но мы с Норбертом… — Она прервалась, покраснев. — У нас захватывающая проблема, настоящий вызов разуму, и Норберт уже выдвинул блестящее предположение. Она наклонила голову и посмотрела на Фрайвальда искоса. — Я никогда не видела вас в таком угнетенном состоянии духа. Что случилось с вашим жизнерадостным ницшеанством?

— Сегодня мы покидаем галактику, — сказал он. — Навсегда.

— Ну мы же знали…

— Да. Я знал — знаю — и то, что когда-нибудь умру, и Джейн тоже, что гораздо хуже. От этого не легче.

Могучий блондин неожиданно воскликнул умоляюще:

— Вы верите, что мы когда-нибудь остановимся?

— Не знаю, — ответила Глассгольд. Она встала на цыпочки, чтобы потрепать его по плечу. — Я нелегко восприняла нашу ситуацию. Но мне это удалось, благодаря милосердию Господню. Теперь я готова принять все, что выпадет на нашу долю, и почувствовать, что большая часть этого есть благо. Вы наверняка можете сделать то же самое, Иоганн.

— Я стараюсь, — сказал он. — Там снаружи так темно. Я никогда не думал, что я, взрослый человек, снова буду бояться темноты.

Грандиозный водоворот звезд сжимался и бледнел позади. Другой начал медленно вырастать впереди. В видеоскопе он выглядел как красивая, усыпанная драгоценностями кисея. Позади него и вокруг виднелись еще крошечные светящиеся полоски и точки. Несмотря на эйнштейновское сокращение пространства при скорости «Леоноры Кристины», они казались далекими и одинокими.

Скорость корабля продолжала возрастать: не так быстро, как в оставленных позади областях — здесь концентрация газа составляла, возможно, стотысячную часть той, что около Солнца — но достаточно, чтобы доставить корабль к другой галактике за несколько недель корабельного времени. Точных наблюдений провести было нельзя без радикального усовершенствования астрономической технологии — задача, в которую Нильсон и его команда бросились с энтузиазмом спасающихся бегством.

Тестируя фотоконвертер, Нильсон сделал открытие. Здесь, в промежутке между галактиками, существовало несколько звезд. Он не знал, почему они отправились дрейфовать из родных галактик неисчислимые миллиарды лет назад. Или, быть может, они изначально сформировались в этих глубинах каким-то непостижимым образом. Благодаря невероятной случайности корабль прошел так близко от одной из этих звезд, что Нильсон различил ее — то был тусклый, древний красный карлик — и решил, что она должна иметь планеты, судя по беглому взгляду, который бросил на звезду его прибор, прежде чем она была поглощена расстоянием.

Это была жуткая мысль: темные, ледяные миры, многократно старше Земли, возможно, на одном или двух существовала жизнь. Когда он поведал о них Линдгрен, она посоветовала больше никому не рассказывать об этом.

Спустя несколько дней, возвращаясь после работы, он открыл дверь в их каюту и обнаружил, что Линдгрен там. Она его не заметила. Она сидела на кровати, отвернувшись, устремив взгляд на фотографию своей семьи. Свет был приглушен, отчего ее кожа казалась смуглее, а волосы снежно-белыми. Она бренчала на лютне и пела… сама для себя? Это не была одна из веселых мелодий ее любимого Беллмана. Она пела на датском языке. Мгновением позже Нильсон узнал стихи «Песни Гурре» Якобсена и музыку Шонберга.

Рычащие звуки были кличем людей короля Вальдемара, поднятых из могил, чтобы следовать за ним в призрачной скачке, в которой он был обречен стать предводителем.

Она начала было следующий стих, плач Вальдемара о своей утраченной возлюбленной; но голос ее сорвался, и она перешла прямо к словам людей короля, когда их настигает рассвет.

На какое-то время повисло молчание. Затем Нильсон произнес:

— Это слишком близко к нам, дорогая.

Она обернулась. Усталость легла бледностью на ее лицо.

— Я не стану это петь при всех, — ответила она.

Обеспокоенный, он подошел к ней, сел рядом и спросил:

— Ты в самом деле думаешь о нас, как о Дикой Охоте проклятых? Я никогда не знал.

— Я стараюсь, чтобы это не прорывалось наружу. — Она смотрела прямо перед собой. Пальцы ее извлекали дрожащие аккорды из лютни. — Иногда… Знаешь, мы достигли примерно миллионолетней отметки.

Он обнял ее за талию.

— Чем я могу помочь, Ингрид? Или ничем?

Она еле заметно покачала головой.

— Я обязан тебе столь многим, — сказал он. — Я благодарен тебе за твою силу, за твою доброту, за тебя. Ты снова сделала меня мужчиной. — С трудом:

— Я не лучший из мужчин, признаю. Не симпатичен, не обаятелен, не остроумен. Я часто забываю даже быть для тебя хорошим партнером. Но я по-настоящему хочу им быть.

— Конечно, Элоф.

— Если ты, ну, устала от нашего союза… или просто хочешь большего разнообразия…

— Нет. Ничего подобного. — Она отложила лютню. — Мы должны привести корабль в гавань, если это вообще возможно. Мы не можем позволить себе принимать в расчет что-либо другое.

Он пораженно взглянул на нее; но прежде чем он успел спросить, что она имеет в виду, Ингрид улыбнулась, поцеловала его и сказала:

— У нас есть еще одно средство: отдых. Забвение. Ты можешь сделать кое-что для меня, Элоф. Возьми наш рацион спиртного. Большая часть пусть достанется тебе; ты милый, когда растворяется твоя застенчивость. Мы пригласим кого-нибудь из молодых и не угрюмых — Луиса, я думаю, и Марию, и будем смеяться, и играть в игры, и творить глупости в этой каюте, и выльем кувшин воды на любого, кто скажет что-нибудь серьезное… Ты это сделаешь?

— Если у меня получится, — сказал он.

«Леонора Кристина» вошла в новую галактику в экваториальной плоскости, чтобы максимизировать расстояние, которое она пройдет сквозь газ и звездную пыль. Уже на окраинах, где звезды были пока разбросаны далеко друг от друга, ускорение корабля стало сильно возрастать. Ярость прохождения сотрясала корпус корабля все сильнее.

Капитан Теландер оставался на мостике. Он, похоже, мало на что мог повлиять. Цель была определена. Спиральный рукав изгибался впереди, как дорога, блестящая синевой и серебром. Изредка гигантские звезды оказывались достаточно близко, чтобы показаться на ныне модифицированных экранах; искаженные эффектами скорости — они проносились, мчались назад, как будто были искрами, которые нес ветер, что бушевал навстречу кораблю.

Изредка плотная туманность окутывала корабль тьмой ночи или флюоресценцией горячего новорожденного звездного пламени.

Ленкеи и Барриос были сейчас самыми важными людьми. Они вели корабль на ручном управлении в этом фантастическом стотысячелетнем нырке. Дисплеи перед ними, голос навигатора Будро по интеркому, поясняющий, что вроде бы лежит впереди, и предупреждения инженера Федорова о непредвиденных нагрузках служили им некоторым руководством. Но корабль стал чересчур стремительным и слишком массивным, чтобы им можно было особенно маневрировать; и в таких условиях некогда надежные приборы превратились в дельфийские оракулы. В основном пилоты руководствовались навыками и инстинктом — и, возможно, молитвами.

Капитан Теландер все эти часы корабельного времени сидел так неподвижно, что можно было счесть его мертвым. Он пошевелился всего несколько раз. («Обнаружена большая концентрация материи, сэр. Может оказаться для нас слишком плотной. Попытаться уклониться?») Он давал ответы. («Нет, продолжайте идти прежним курсом, пользуйтесь любой возможностью понизить тау, если наши шансы хотя бы пятьдесят на пятьдесят»). Тон его ответов был спокойным и уверенным.

Облака вокруг ядра были плотнее и образовывали более основательную завесу, чем в родной галактике. Корпус корабля грохотал, раскачивался и брыкался из-за ускорений, которые менялись быстрее, чем их можно было компенсировать. Оборудование высыпалось из контейнеров и разбивалось вдребезги; свет мигал, гас, как-то восстанавливался потными и ругающимися людьми с фонариками; люди в своих темных каютах ждали смерти. «Продолжайте двигаться прежним курсом», — приказывал Теландер, и ему подчинялись.

И корабль жил. Он прорвался в звездное пространство и вышел с обратной стороны громадного огненного колеса. Чуть больше чем через час он снова оказался в межгалактическом пространстве. Теландер триумфально объявил это. Мало кто обрадовался.

Будро предстал перед капитаном, дрожа после пережитого, но взгляд его снова был живым.

— Mon Dieu, сэр, мы это сделали! Я не был уверен, что это возможно. У меня бы не хватило смелости отдавать команды, которые давали вы. Вы были правы! Вы выиграли для нас все, на что мы надеялись!

— Еще нет, — сказал тот, не вставая. Его несгибаемость не изменилась. Он смотрел сквозь Будро. — Вы скорректировали ваши навигационные данные? Мы сможем использовать какие-нибудь другие галактики этого семейства?

— Что… ну да. Несколько. Хотя некоторые из них — это маленькие эллиптические системы, и нам, возможно, удастся всего лишь зацепить край других. Слишком большая скорость. Однако по той же причине мы будем с каждым разом подвергаться все меньшим неприятностям и риску, принимая во внимание нашу массу. И мы сможем наверняка использовать подобным образом по меньшей мере два других семейства галактик, а, может быть, три. — Будро пощипал бородку. — Я полагаю, что мы окажемся в… ээ… межклановом пространстве — достаточно глубоко в нем, чтобы можно было осуществить ремонт, — через месяц.

— Хорошо, — сказал Теландер.

Будро внимательно присмотрелся к нему и был потрясен. Под тщательной бесстрастностью капитана он увидел лицо человека, который исчерпал себя до дна.

Тьма.

Абсолютная ночь.

Приборы, подвергнутые усовершенствованию и настройке, преобразуя длины волн, обнаружили мерцание в этой бездонной яме. Человеческие чувства не постигали ничего. Ничего.

— Мы мертвы.

Слова Федорова отдались эхом в наушниках и черепах.

— Я чувствую себя живым, — ответил Реймон.

— Что такое смерть, как не окончательная потеря связи со всем? Ни солнца, ни звезд, ни звуков, ни веса, ни тени…

Дыхание Федорова было неровным. Это слишком хорошо слышалось по радио, которое больше не улавливало океанского шума космических возмущений. Головы его не было видно на фоне пустого пространства. Луч света от фонаря его скафандра расплывался тусклой лужицей на корпусе, отражался и терялся в чудовищных расстояниях.

— Продолжаем двигаться, — настаивал Реймон.

— Кто ты такой, чтобы отдавать приказания? — потребовал ответа другой человек. — Что ты знаешь о бассердовских двигателях? Почему ты вообще выбрался наружу с этой рабочей группой?

— Я умею работать в невесомости и в скафандре, — ответил Реймон, — и обеспечить вам лишнюю пару рук. Я знаю, что нам лучше побыстрее сделать эту работу.

— Что за спешка? — издевательски спросил Федоров. — У нас впереди вечность. Не забывай, что мы мертвы.

— Мы действительно будем мертвы, если нас застигнет с выключенными силовыми полями что-то вроде настоящей концентрации материи, — парировал Реймон. — При нашем теперешнем тау хватит меньше чем одного атома на кубический метр, чтобы убить нас. А следующий галактический клан отстоит от нас всего на несколько недель пути.

— Что с того?

— Вполне ли вы уверены, Федоров, что мы не наткнемся на зародыш галактики, семейства, клана… на какое-то огромное водородное облако, пока еще темное, пока еще падающее внутрь себя… в любой момент?

— В любое тысячелетие, вы хотите сказать? — спросил главный инженер.

Он направился в сторону кормы от главного шлюза экипажа. Его команда последовала за ним.

Это и впрямь напоминало работу призраков. Неудивительно, что он, никогда не бывший трусом, на какой-то миг услышал хлопанье крыльев фурий.

О космосе обычно думают как о черноте. Но только сейчас они сообразили, что космос всегда полон звезд. Любая фигура рисовалась силуэтом на фоне звезд, созвездий, групп, туманностей, соседних галактик; о, космос был пропитан светом! ВНУТРЕННИЙ космос. Здесь был не просто черный фон. Здесь вообще не было фона. Никакого. Квадратные, нечеловеческие фигуры людей в скафандрах, длинная кривая корпуса, виднелись как отблески, несвязанные и беглые. С исчезновением ускорения исчез и вес. Не существовало даже незначительных дифференциально-гравитационных эффектов пребывания на орбите. Люди двигались как в бесконечном сне — скольжение в воде, полет, падение. И все же… он помнил, что его лишенное веса тело имело массу горы. Была ли в его скольжении подлинная тяжеловесность, или константы инерции едва заметно изменились здесь, снаружи, где метрика пространства-времени уплощилась до почти прямой линии; или то была иллюзия, рожденная в могильной неподвижности, которая окружала его? Что было иллюзией? Что было реальностью? Была ли реальность?

Связанные вместе, бешено цепляющиеся магнитными подошвами за металл корабля (забавно, какой чудовищный ужас люди испытывали при мысли о том, чтобы отцепиться — результат был бы одинаково смертелен, как если бы это случилось на далеких домашних космических дорогах Солнечной системы — но мысль о том, чтобы пылать сквозь гигагоды как метеор масштаба звезды навевала страшное одиночество), инженерная команда пробиралась вдоль корпуса корабля, мимо паучьей сети гидромагнитных генераторов. Эти перекладины казались ужасно хрупкими.

— Что, если мы не сможем наладить систему торможения в составе модуля, — раздался чей-то голос. — Будем ли мы продолжать? Что с нами будет? Я хочу сказать, будут ли другими законы природы на краю вселенной? Не превратимся ли мы в нечто чудовищное?

— Пространство изотропно, — рявкнул Реймон в черноту. — «Край вселенной» — это чушь! И давайте начнем с предположения, что нам удастся отремонтировать чертову машину.

Он услыхал несколько проклятий и ухмыльнулся, как хищник. Когда они остановились и начали привязывать свои страховочные веревки каждый отдельно к фермам ионного двигателя, Федоров прислонил свой шлем к шлему Реймона для приватного разговора без шлемофонов.

— Спасибо, констебль, — сказал он.

— За что?

— За то, что вы такой прозаический сукин сын.

— Ну, нас ждет вполне прозаическая работа — ремонт. Мы прошли долгий путь и возможно, к настоящему моменту пережили расу, которая нас родила, но мы недалеко ушли от разновидности обезьяны. Зачем относиться к себе так чертовски серьезно?

— Хм. Я понимаю, почему Линдгрен настаивала, чтобы я позволил вам пойти с нами. — Федоров откашлялся. — Насчет нее.

— Да.

— Я… Я был зол… на то, как вы с ней поступили. В основном это. Конечно, я был, мм, унижен лично. Но человек должен уметь преодолеть такие вещи. Я все-таки очень сильно был к ней привязан.

— Забудьте это, — сказал Реймон.

— Не могу. Но, возможно, я способен теперь понять ситуацию лучше, чем в прошлом. Вам, должно быть, тоже было больно. А теперь, в силу ее собственных причин, она ушла от нас обоих. Почему бы нам не пожать руки и не стать снова друзьями, Шарль?

— Конечно. Я тоже этого хотел. Хороших людей не так много.

Рукавицы скафандров пошарили, чтобы найти друг друга во мраке и сомкнуться в пожатии.

— Хорошо.

Федоров снова включил свой передатчик и оттолкнулся от корабля.

— Давайте доберемся до кормы и посмотрим поближе, что нам предстоит делать.

Глава 17

Впереди начал мерцать свет, россыпь точек, похожих на звезды, которые постепенно становились ярче. Их владение расширялось — теперь занимали почти половину небес.

Странные созвездия слагались не из звезд. Вначале это были целые семейства галактик, образующие кланы. Позднее, по мере приближения корабля, они разделились на скопления, а затем — на отдельные галактики.

Реконструкция, этой картины, осуществляемая видеоскопом, для неподвижного наблюдателя была лишь приблизительной. По полученным спектрам компьютер оценивал, каковы должны быть допплеровское смещение и, соответственно, аберрация, и осуществлял соответствующую подгонку. Но эти оценки были не более чем предположительны.

Считалось, что этот клан находится на расстоянии примерно трехсот миллионов световых лет от дома. Однако не существовало карт для таких глубин, и не было стандартов измерения. Вероятная ошибка в полученном значении тау была огромна. Факторов вроде поглощения просто не было ни в одной из работ, хранящихся в библиотеке корабля.

«Леонора Кристина» могла бы направиться к менее удаленной цели, о которой имелись более надежные данные. Однако — зная, что при ультранизком тау корабль не слишком управляем — этот курс провел бы его через меньшее количество материи внутри клана Млечный Путь — Андромеда — Дева. Он бы набрал меньше скорости, а сейчас он летел со скоростью, настолько близкой к «c», что любое приращение составляло значительную разницу.

Парадоксально, корабельное время полета до ближайшей цели составило бы больше, чем до этой.

Вдобавок, не было известно, сколько выдержат люди.

Радость, вызванная починкой системы торможения, была кратковременна.

Ибо ни одна часть бассердовского модуля не могла работать в промежутке между кланами. Здесь первичный газ стал слишком разреженным. Таким образом, в течение недель корабль бессильно двигался по траектории, установленной сверхъестественной баллистикой относительности. Внутри корабля была невесомость. Поговаривали о том, чтобы использовать боковые ионные реактивные двигатели, чтобы придать кораблю боковое вращение и таким образом обеспечить центробежную псевдогравитацию. Несмотря на размер корабля, это бы создало эффекты радиальный и Кориолиса, что привело бы к новым трудностям.

Проходили томительные недели, пока снаружи менялись геологические эпохи.

Реймон открыл дверь в свою каюту. Усталость сделала его неосторожным.

Оттолкнувшись чуть сильнее, чем надо, от переборки, он разжал руку, и его отшвырнуло. Мгновение он кувыркался в воздухе. Затем врезался в противоположную сторону коридора, оттолкнулся и полетел обратно через коридор. Оказавшись в каюте, он схватился за поручень, прежде чем закрыть дверь.

В этот час он ожидал застать Чи-Юэнь Ай-Линг спящей. Но она не спала, плавая в воздухе в нескольких сантиметрах над их соединенными кроватями, привязанная веревкой. Когда он появился, она чересчур быстро выключила библиотечный экран.

— Неужели ты тоже?

Вопрос Реймона прозвучал слишком громко. Они так привыкли к пульсации двигателя, равно как к силе ускорения, что невесомость все еще наполняла корабль тишиной.

— Что?

Ее улыбка была неуверенной и озабоченной. В последнее время они редко бывали вместе. У него было слишком много работы в этих изменившихся условиях — организация, командование, лесть, планирование. Он приходил сюда только для того, чтобы урвать те крохи сна, которые удавалось.

— Ты тоже больше не можешь спать в невесомости? — спросил он.

— Нет. То есть, могу. Странный, зыбкий сон, полный сновидений, но я чувствую себя после него вполне отдохнувшей.

— Хорошо, — вздохнул он. — А на корабле еще два случая.

— Бессонницы, ты хочешь сказать?

— Да. На грани нервного срыва. Как только начинают дремать, просыпаются с криком. Кошмары. Я не уверен, действует ли на них невесомость сама по себе, или это только последняя капля, высвобождающая стресс. Урхо Латвала тоже не знает. Я только что совещался с ним. Он хотел знать мое мнение: что делать когда закончатся успокоительные средства.

— Что ты предложил?

Реймон состроил гримасу.

— Я сказал ему, кто, по-моему, должен получать лекарства обязательно, а кто может некоторое время продержаться без них.

— Ты же понимаешь, что беда не только в психологии, — сказала Чи-Юэнь. — Усталость. Обыкновенное физическое утомление от постоянных усилий что-то делать в невесомости.

— Разумеется. — Реймон зацепился одной ногой за перекладину, чтобы удержаться на месте, и принялся расстегивать комбинезон. — И совершенно напрасно. Опытные космонавты знают, как с этим справиться, и ты знаешь, и я, и еще несколько человек. Мы не доводим себя до изнеможения, пытаясь скоординировать мышцы. Это наземные увальни-ученые так поступают.

— Сколько еще, Шарль?

— Это? Кто знает? Они собираются реактивировать силовые поля, на минимальной мощности за счет внутренней энергетической установки — завтра. Предосторожность, на случай, если мы встретим более плотную материю раньше, чем ожидается. Последний срок, который я слышал насчет того, когда мы достигнем окраин клана, это неделя.

Она облегченно расслабилась.

— Столько мы продержимся. А потом… будем на пути к нашему новому дому.

— Надеюсь, что так, — проворчал Реймон. Он спрятал одежду, немного дрожа, хотя воздух был теплым, и взял пижаму.

Чи-Юэнь рванулась. Но привязь ее остановила.

— Что ты хочешь этим сказать? Ты что, не знаешь наверняка?

— Послушай, Ай-Линг, — сказал он голосом человека, полностью исчерпавшего свои силы, — ты, как и остальные, слушала сводку наших проблем с инструментами. Как, тысяча проклятий и еще одно, можешь ты ожидать точного ответа на что бы то ни было?

— Я прошу про…

— Разве можно обвинять офицеров, если пассажиры не слушают их доклады, не хотят понять? — голос Реймона возвысился в гневе. — Некоторые из вас снова упали духом. Некоторые отгородились апатией, или религией, или сексом, или чем-нибудь еще, пока не перестали воспринимать происходящее. Большинство из вас — ну да, это БЫЛО полезно, работа в научно-исследовательских проектах, но это само по себе стало защитной реакцией. Еще один способ сужения вашего внимания, пока вы не исключите из своего сознания большую гадкую вселенную. А теперь, когда невесомость мешает вам, вы точно так же заползли в свои чудные норки. — В голосе его появились гневные нотки. — Продолжайте в том же духе. Делайте, что хотите. Только не приходите и не долбите меня. Понятно?

Он набросил пижаму, подплыл к кровати и закрепил вокруг пояса страховочную веревку. Чи-Юэнь потянулась, чтобы обнять его.

— О, милый, — прошептала она. — Прости меня. Ты так устал… так устал.

— Мы все устали, — сказал он.

— Ты — больше всех. — Она провела пальцами по его скулам, выступающим под туго натянувшейся кожей, по глубоким складкам, по запавшим и воспаленным глазам. — Почему ты не отдыхаешь?

— Я бы хотел.

Она развернула его тело горизонтально, заставила его удобно вытянуться и придвинулась еще ближе. Ее волосы плавали над его лицом и пахли солнечным светом, как на Земле.

— Отдохни, — сказала она. — Почему бы нет? Разве это не здорово не иметь веса?

— М-м-м… да, в некоторых случаях… Ай-Линг, ты хорошо знаешь Ивасаки. Как ты думаешь, он может справиться без транквилизаторов? Мы с Латвалой не уверены.

— Шшш, — ее ладонь закрыла ему рот. — Хватит об этом.

— Но…

— Нет, и никаких разговоров. Корабль не развалится на части, если ты одну ночь поспишь как следует.

— Н-ну… пожалуй, что нет.

— Закрой глаза. Дай я поглажу тебе лоб — вот так. Разве уже не лучше? Теперь подумай о чем-нибудь хорошем.

— О чем?

— Разве ты забыл? О доме… Нет. Об этом, пожалуй, лучше не надо. Подумай о доме, который мы обретем. Синее небо, теплое яркое солнце, свет падает сквозь листву, мелькают тени, сверкает речная гладь, а река течет, течет, течет, убаюкивая тебя.

— Угм-м.

Она поцеловала его, едва касаясь губ.

— Наш собственный дом. Сад. Незнакомые яркие цветы. О, но мы посадим растения Земли тоже, розы, жимолость, яблони, розмарин — символ верности. Наши дети…

Он дернулся. К нему вернулось беспокойство.

— Погоди, мы пока не можем связывать свою судьбу с кем бы то ни было. Ты можешь не захотеть жить с каким-то, ну, любым конкретным мужчиной. Разумеется, ты мне нравишься, но…

Она снова накрыла его веки ладонью, прежде чем он понял, что его слова сделали ей больно.

— Мы грезим наяву, Шарль, — тихо рассмеялась она. — Перестань быть серьезным и воспринимать все буквально. Просто подумай о детях, чьих угодно детях, играющих в саду. Думай о реке. Лесах. Горах. Пении птиц. О мире.

Он крепко обнял ее гибкую фигурку.

— Ты хорошая.

— Ты сам такой. Хороший мальчик, которого надо обнять и убаюкать. Ты хочешь, чтобы я спела тебе колыбельную?

— Да. — Его слова стали невнятными. — Пожалуйста. Мне нравится китайская музыка.

Она продолжала гладить его лоб, набирая воздуха, чтобы петь.

Щелкнул интерком.

— Констебль, — произнес голос Теландера. — Вы здесь?

Реймон тотчас сбросил с себя дрему.

— Не надо, — умоляюще прошептала Чи-Юэнь.

— Да, — сказал Реймон. — Я слушаю.

— Можно вас попросить прийти на мостик? Конфиденциально.

— Да, да.

Реймон отвязал страховочную веревку и начал снимать пижаму.

— Они не дают тебе пять минут отдохнуть! — сказала Чи-Юэнь.

— Должно быть, что-то серьезное, — ответил он. — Никому не говори, пока я не велю.

Реймон быстро натянул комбинезон и ботинки и выплыл из каюты.

Теландер и, к его удивлению, Нильсон, ждали его. Капитан выглядел удрученным. Астроном был взволнован, но не утратил самообладания. В руке он держал исписанный листок бумаги.

— Что, навигационные трудности? — сделал вывод Реймон. — Где Будро?

— Это не в его компетенции, — сказал Нильсон. — Я производил вычисления точности наблюдений, сделанных мной при помощи новых приборов. И пришел к обескураживающему заключению.

Реймон обхватил пальцами поручень и висел молча, глядя на капитана и астронома. Флюоресцентный свет отбрасывал глубокие тени на его лицо. Седые пряди, которые недавно появились в его волосах, резко выделялись.

— Мы не сможем попасть в галактический клан, что впереди нас, —сказал он.

— Правильно, — опустил голову Теландер.

— Нет, в точном смысле слова неправильно, — торопливо заявил Нильсон. — Мы пройдем сквозь него. Собственно говоря, мы пройдем не только сквозь данную область вообще, но и — если мы так решим — сквозь достаточно большое количество галактик из семейств, составляющих клан.

— Вы уже можете определить такие детали? — удивился Реймон. — Будро не может.

— Но я ведь говорил, что у меня новое оборудование. Вспомните, что после того, как Ингрид дала мне несколько уроков по данному предмету, я научился работать в невесомости достаточно эффективно. Точность моих данных, похоже, даже больше, чем мы надеялись, когда разрабатывали проект. Да, у меня есть вполне точная карта той части клана, которую мы можем пересечь. На этой основе я и вычислил, какие у нас возможности.

— К делу, черт вас побери! — рявкнул Реймон. Тотчас он взял себя в руки, глубоко вдохнул и произнес: — Прошу извинения. Я немного переутомился. Продолжайте, пожалуйста. Как только мы доберемся туда, где реактивные двигатели будут иметь достаточное количество материи, чтобы работать, почему бы нам не затормозить?

— Затормозить мы сможем, — быстро ответил Нильсон. — Несомненно. Но наш обратный тау невероятно велик. Вспомните, мы приобрели его, проходя через наиболее плотные области нескольких галактик на пути к межклановому пространству. Это было необходимо. Я не оспариваю мудрость этого решения. Но в результате мы ограничены в возможных траекториях корабля, пересекающих пространство, занимаемое этим кланом. Эти траектории образуют довольно узкий конус, как вы можете догадаться.

Реймон покусывал губу.

— И оказалось, что в этом конусе недостаточно материи.

— Верно. — Нильсон дернул головой. — В числе прочего, разница в скорости и направлении движения между нами и этими галактиками, по причине расширения пространства, ограничивает эффективность нашего бассердовского двигателя сильнее, чем понижает степень необходимого торможения.

К нему вернулась профессорская манера:

— В лучшем случае мы вынырнем по другую сторону клана — примерно через шесть месяцев корабельного времени, затраченного на торможение, заметьте, — с тау, который останется порядка десяти в минус третьей или в минус четвертой степени. В пространстве за кланом невозможно будет осуществить никаких дальнейших существенных изменений скорости. Следовательно, мы не сможем достичь следующего клана — при таком высоком значении тау — раньше, чем умрем от старости.

Торжественный голос умолк, глаза-бусинки смотрели с ожиданием. Реймон предпочел встретиться взглядом с Нильсоном, чем с больным, опустошенным взглядом Теландера.

— Почему вы говорите об этом мне, а не Линдгрен? — спросил он.

Нежность сделала Нильсона на краткий миг другим человеком.

— Она и так много работает. Чем она может помочь в данной ситуации? Я решил, пусть она лучше поспит.

— Ну, а что могу сделать я?

— Дайте мне… нам… совет, — сказал Теландер.

— Но, сэр, капитан — вы!

— Мы уже говорили об этом, Карл. Я могу… ну, я полагаю, что могу принимать решения, отдавать команды, обычные приказы, — Теландер вытянул руки. Они дрожали, как осенние листья. — На большее я уже не способен, Карл. У меня не осталось сил. Сообщить полученные сведения нашим товарищам по кораблю должны вы.

— Сказать им, что мы потерпели неудачу? — хрипло спросил Реймон — Сказать им, что несмотря на все, что мы сделали, мы обречены лететь в пустоту, пока не сойдем с ума и не умрем? Вы не можете требовать этого от меня, капитан!

— Новости, возможно, не столь плохи, — сказал Нильсон.

Реймон рванулся к нему, промахнулся и повис. В горле у него стоял ком.

— У нас есть надежда? — удалось ему наконец произнести.

Толстяк вновь заговорил, но уже более обнадеживающим тоном.

— Быть может. У меня нет достоверных данных. Расстояния слишком велики. Мы не можем выбрать другой галактический клан и нацелиться на него. Мы будем его видеть со слишком большой погрешностью и через много миллионов лет времени. Однако я считаю, что мы можем основывать надежду на законах вероятности.

В конце концов мы где-нибудь встретим нужную нам конфигурацию. Или большой клан, через наиболее насыщенные галактиками участки которого сможем проложить курс. Или два-три клана, расположенные сравнительно близко друг к другу, более-менее по прямой линии, так что мы сможем пройти через них по очереди. Или клан, скорость и направление движения которого по отношению к нам будет благоприятной. Понимаете? Если мы найдем что-то из этого, наше положение будет вполне приемлемым. Мы сможем затормозить в течение нескольких лет корабельного времени.

— Каковы шансы? — в голосе Реймона прозвучал металл.

На сей раз Нильсон покачал головой.

— Этого я сказать не могу. Возможно, не так плохи. Космос велик и разнообразен. Если мы будем лететь достаточно долго, я полагаю, что у нас будет вполне определенная, конечная вероятность встретить то, что нам нужно.

— Сколько это «достаточно долго»? — Реймон махнул рукой. — Не трудитесь отвечать. Я сам могу сказать. Порядка миллиардов лет. Может быть, десятков миллиардов. Это значит, что нам потребуется тау еще ниже. Тау настолько низкий, что мы сможем воистину облететь вселенную… за несколько лет или месяцев. А это, в свою очередь, означает, что мы не можем начать торможение, когда войдем в этот клан, что впереди нас. Нет. Мы снова будем ускоряться. После того, как пройдем сквозь него — да, период невесомости до попадания в следующий клан по корабельному времени будет короче, чем нынешний. Не исключено, что и там мы сочтем необходимым ускориться, сделать тау еще ниже. Да, я знаю, это еще больше затрудняет задачу определения места, где мы сможем остановиться. Но любой другой вариант не дает нам шансов, выражающихся сколько-нибудь разумной величиной. Правильно? Я полагаю, что мы будем использовать каждую встреченную возможность ускориться, пока не увидим конца пути… если мы вообще когда-нибудь увидим его. Согласны?

Теландер задрожал.

— В состоянии ли кто-то из нас выдержать это? — спросил он.

— Мы должны, — голос Реймона вновь окреп. — Я подумаю над тем, как сообщить ваши новости тактично. Такой вариант был возможен. Я предупрежу нескольких мужчин, которым доверяю, они будут наготове… нет, не к насилию. Готовы стать лидерами, нести уверенность, ободрять. И мы возьмемся за всеобщую программу тренировок поведения в невесомости. Мы научим последнего из этих наземных увальней, как вести себя в отсутствии гравитации. Как спать. Как надеяться, клянусь Богом!

— Не забывайте, мы можем положиться и на некоторых женщин, — сказал Нильсон.

— Да. Конечно. На Ингрид Линдгрен, например.

— Да, например на нее.

— Угм-м. Боюсь, что вам придется пойти и разбудить ее, Элоф. Нам нужно собрать нашу гвардию несгибаемых, тех, кто понимает других людей; собрать и обсудить все.

Глава 18

Просторы пространства-времени нельзя сосчитать привычными человеку цифрами. Их даже нельзя толком сосчитать при помощи порядков величин.

Чтобы почувствовать этот факт, резюмируйте:

«Леонора Кристина» провела почти год, набирая один процент скорости света. Корабельное время было примерно таким же, поскольку значение тау начинает стремительно падать только при скорости, достаточно близкой к «c». За время этого начального периода она пролетела половину светового года пространства, приблизительно пять биллионов километров.

Затем уменьшение тау стало происходить все быстрее и быстрее. В результате возможного теперь более высокого ускорения кораблю потребовалось меньше двух лет собственного времени, чтобы удалиться от Земли примерно на десять световых лет. Там его настигла беда.

Было решено направиться в скопление галактик Девы, для чего корабль должен был достичь такого тау, чтобы преодолеть расстояние за терпимый промежуток времени корабля. На максимальном ускорении — этот максимум рос по мере полета — «Леонора Кристина» прочертила дугу по половине Млечного Пути и пронзила сердце галактики чуть больше чем за год. По времени космоса на это ушло больше сотни тысячелетий.

В облаках Стрельца корабль заработал такой тау, который позволил ему вырваться из родной галактики за несколько дней. Затем люди открыли, что вакуум между семейством звездных групп, в котором они находились, и семейством Девы, куда они направлялись, недостаточно плотен. У них не было выхода, кроме как выйти за пределы всего клана.

В межгалактическом пространстве «Леонора Кристина» по-прежнему могла наращивать скорость. Ей потребовались недели, чтобы преодолеть пару миллионов световых лет пути до избранной соседней галактики. Пролетев ее за несколько часов, она набрала столько кинетической энергии, что такое же расстояние теперь преодолела за дни… а после за неделю или около того она покинула родное скопление и достигла следующего… сквозь который пролетела еще стремительнее…

Корабль пересек почти абсолютную пустоту межкланового пространства, а тем временем инженеры починили поврежденную систему. Хотя система ускорения была выключена, «Леоноре Кристине» понадобилось только два месяца ее собственного времени, чтобы оставить позади две или три сотни миллионов световых лет.

Оказалось, что всей массы целого галактического клана, который был ее целью, не хватит, чтобы погасить набранную скорость.

Поэтому «Леонора Кристина» и не пыталась это сделать. Вместо этого она использовала поглощаемую материю, чтобы лететь еще быстрее. Она пересекла область второго клана — люди не пытались управлять ею, и корабль просто пронзил насквозь несколько составляющих клан галактик — за два дня.

Корабль вырвался снова в пустоту с противоположной стороны клана.

Промежуток до другого достижимого клана составлял порядка еще одной сотни миллионов световых лет. «Леонора Кристина» одолела его за неделю.

Когда она прибыла туда, то, разумеется, воспользовалась обнаруженным веществом, чтобы разогнаться еще ближе к предельной скорости.

— Нет… не надо… берегись!

Маргарита Хименес не успела ухватиться за поручень, который остановил бы ее полет. Она ударилась о переборку, была отброшена и беспомощно забарахталась в воздухе.

— Ад и черти! — выругался Борис Федоров по-русски.

Он оценил векторы и ринулся ей наперехват. Это не был сознательный расчет. Как охотник, который целится в движущуюся цель, Федоров использовал навыки и многочисленные чувства своего тела — угловые диаметры и смещения, напряжение и нажим мышц, кинестезию, невидимую, но точно известную конфигурацию каждого сустава, в нескольких производных во времени каждого из этих факторов и многих других — свой организм, машину, созданную с невероятной сложностью и точностью и, когда он двигался в воздухе, красотой.

У него была возможность лететь. Они находились на палубе номер два, далеко на корме, рядом с помещениями двигателя. Палуба предназначалась для хранения груза; но большая часть материалов, которые здесь хранились, ушла на создание оборудования. Там, где располагался груз, теперь зияла огромная пещера, где гуляло эхо, освещенная холодным светом, редко посещаемая. Федоров привел сюда Маргариту, чтобы вдали от посторонних глаз немного поучить ее навыкам поведения в невесомости. Она очень плохо усваивала уроки на тренировках, которые Линдгрен проводила для «наземных ползунов».

Она вращалась в воздухе, волосы поднялись и закрыли лицо; руки, ноги, груди болтались беспорядочно. Пот выступил на ее нагом теле и собрался в капельки, которые сверкали, как крошечные существа.

— Расслабься, я тебе говорю, — крикнул Федоров. — Первое, чему ты должна научиться — это расслабляться.

Пролетая на расстоянии захвата от нее, он обхватил женщину за талию.

Объединенные, они образовали новую систему, которая стала вращаться вокруг оси, двигаясь к противоположной переборке. Вестибулярные процессы выразили свое возмущение головокружением и тошнотой. Он знал, как подавить эту реакцию, а ей перед началом урока велел принять таблетку против космической болезни.

И все равно ее вырвало.

Федоров не мог ничего поделать, кроме как держать ее, пока они летели. Первый приступ застал его врасплох. Тогда он перехватил так, чтобы быть сзади.

Когда они ударились о металл, он ухватился за пустую раму.

Зацепившись за нее локтем, он освободил обе руки, чтобы легче было держать Маргариту и, как мог, успокаивал ее.

— Тебе лучше? — спросил он.

Она пробормотала, вся дрожа:

— Я хочу вымыться.

— Да, конечно. Сейчас найдем, где. Подожди здесь. Держись крепко и не отпускай. Я вернусь через пару минут.

Федоров оттолкнулся и полетел.

Ему нужно было закрыть вентиляторы, пока рвота не попала в общую воздушную систему корабля. Потом он сможет позаботиться о том, чтобы устранить ее при помощи вакуумного пылесоса. Он сделает это сам. Если привлечь еще кого-нибудь, тому может не просто показаться отвратительной эта работа. Он может начать болтать о…

Федоров клацнул зубами. Он закончил меры предосторожности и вернулся к Хименес.

Она все еще была бледна, но движения свои контролировала.

— Прости меня, прости, пожалуйста, Борис. — Голос ее был хриплым, так как она обожгла горло желудочной кислотой. — Я не должна была соглашаться… уйти так далеко… так далеко от туалета.

Он замер и угрюмо спросил:

— Как давно у тебя рвота?

Она отпрянула. Он схватил ее прежде, чем она оказалась без опоры. Его хватка была грубой.

— Когда у тебя последний раз были месячные? — потребовал ответа он.

— Ты же видел…

— То, что я видел, вполне могло быть обманом. Особенно учитывая, как я занят на работе. Говори правду!

Он встряхнул ее и случайно вывернул руку. Она вскрикнула, он выпустил ее, словно обжегся.

— Я не хотел сделать тебе больно, — выдохнул он.

Ее стало относить в сторону. Он ухватил ее как раз вовремя, притянул обратно и крепко прижал к своей запачканной груди.

— Т-т-три месяца, — запинаясь, выговорила она сквозь всхлипы.

Он дал ей возможность выплакаться, гладя по спутанным волосам. Когда она затихла, он помог ей добраться до душевой. Они обтерли друг друга губками начисто. Физиологическая жидкость, которой они пользовались, была такой едкой, что уничтожила вонь рвоты, но испарялась она так быстро и без остатка, что Хименес задрожала от пронзительного холода. Федоров швырнул губки в люк связанного с прачечной конвейера и включил горячий воздух.

Несколько минут они грелись.

— Ты знаешь, — сказал он после долгого молчания, — если мы решим проблему гидропоники в отсутствии гравитации, то сможем разработать что-нибудь, что даст нам настоящую ванну. Или даже душ.

Она не улыбнулась, только прижалась к отверстию, откуда шел теплый воздух.

Федоров помрачнел.

— Ладно, — сказал он. — Как это случилось? Разве врач не должен следить за тем, чтобы все женщины регулярно принимали контрацептивы?

Она кивнула, не глядя на него. Он едва расслышал ее ответ.

— Да. Но это один укол в год, а нас двадцать пять женщин… а у него в голове много других проблем, кроме рутинных процедур…

— Ты хочешь сказать, что вы оба забыли?

— Нет. Я явилась к нему в кабинет, как положено. Когда ему приходится напоминать женщине, это смущает. Его в кабинете не оказалось. Наверное, отправился к какому-нибудь больному. Список женщин с пометками лежал на столе. Я заглянула в него. Джейн была в тот день у врача по той же самой причине, на час-другой раньше меня. Внезапно я схватила его ручку и сделала пометку напротив моей фамилии. Я скопировала его почерк. Это случилось раньше, чем я осознала, что делаю. Я убежала.

— Почему ты не призналась потом? С тех пор, как наш корабль сбился с пути, доктор встречался и с более безумными порывами.

— Он должен был помнить, — сказала Хименес громче. — Если он подумал, что забыл о моем посещении, то в чем моя вина?

Федоров выругался и потянулся к ней.

— Во имя здравого смысла! — запротестовал он. — Латвала работает, как каторжный, пытаясь поддерживать нас в форме. И ты спрашиваешь, почему ты должна ему помогать?

Тогда она глянула ему в лицо и сказала:

— Ты обещал, что мы сможем иметь детей.

— Но… ну да, правда, у нас будет столько детей, сколько мы сможем иметь — как только найдем планету…

— А если не найдем? Что тогда? Вы что, не можете улучшить биосистемы, как ты хвастался?

— Мы пока отложили этот проект ради программы разработки новых инструментов. Это может продлиться несколько лет.

— Несколько младенцев не составят большой разницы… для корабля, проклятого корабля… но разница для нас…

Он двинулся к ней. Ее глаза расширились. Она отодвигалась от него все дальше и дальше.

— Нет! — завопила она. — Я знаю, что тебе нужно! Вы никогда не получите моего ребенка! Он и твой тоже! Если вы… вырежете из меня моего ребенка, я вас убью! Я всех на корабле поубиваю!

— Тихо! — взревел Федоров.

Он отступил назад. Хименес осталась на том же месте, всхлипывая.

— Я ничего не стану предпринимать сам, — сказал он. — Мы пойдем к констеблю. — Он направился к выходу. — Останься здесь. Соберись с силами. Подумай, какие аргументы ты приведешь. Я принесу одежду.

Когда они вышли наружу, Борис запросил по интеркому разговор с Реймоном по личному вопросу. Он не заговаривал с Хименес, и она с ним, по дороге в каюту.

Как только они оказались внутри, она схватила его за руки.

— Борис, твой собственный ребенок, ты не можешь… и скоро пасха…

Он сжал ее руки в своих.

— Успокойся, — велел он. — Вот. — Он дал ей бутылку, специально приспособленную для питья в невесомости, с небольшим количеством текилы. — Это поможет. Не пей много. Тебе понадобится способность рассуждать.

В дверь позвонили. Федоров впустил Реймона и закрыл за ним дверь.

— Хотите глоток спиртного, Шарль? — спросил инженер.

Перед ним было лицо, похожее на забрало боевого шлема.

— Лучше мы сначала обсудим вашу проблему, — сказал констебль.

— Маргарита беременна, — произнес Федоров.

Реймон спокойно висел в воздухе, слегка придерживаясь за поручень.

— Пожалуйста… — начала Хименес.

Реймон жестом велел ей замолчать.

— Как это случилось? — спросил он негромко.

Она попыталась объяснить, и не смогла говорить. Федоров в нескольких словах обрисовал ситуацию.

— Понятно. — Реймон кивнул. — Примерно семь месяцев, да? Почему вы разговариваете со мной? Вам следовало обратиться прямо к первому помощнику. В любом случае она будет решать, как поступить. У меня нет никаких прав, кроме как арестовать вас за серьезное нарушение правил.

— Вы… Я думал, что мы друзья, Шарль, — сказал Федоров.

— Я служу кораблю в целом, — ответил Реймон столь же монотонно, как прежде. — Я не могу мириться с эгоистичными действиями кого бы то ни было, если они угрожают жизни остальных.

— Один крошечный ребенок? — крикнула Хименес.

— А сколько еще детей захотят иметь другие?

— Неужели мы должны ждать вечно?

— Разумнее подождать до тех пор, пока вы не будете знать, каково наше будущее. Вполне возможно, что ребенок, рожденный сейчас, проживет недолго и умрет страшной смертью.

Хименес сомкнула руки на животе.

— Вы не можете убить его! Не можете!

— Успокойтесь, — резко бросил Реймон. Она задохнулась, но повиновалась. Он перевел взгляд на Федорова. — А вы что думаете, Борис?

Русский медленно отодвигался назад, пока не оказался рядом со своей женщиной. Он привлек ее к себе и произнес:

— Аборт — это убийство. Может быть, она была не права. Но я не верю, что мои товарищи по кораблю — убийцы. Я умру, но не допущу этого.

— Без вас мы окажемся в трудном положении.

— Вот именно.

— Ну… — Реймон отвел взгляд. — Вы еще не сказали, что, по-вашему, могу сделать я.

— Я знаю, что вы можете сделать, — сказал Федоров. — Ингрид захочет сохранить эту жизнь. У нее может не хватит решимости сделать это без вашего совета и поддержки.

— Хм. Хм. Так. — Реймон побарабанил пальцами по переборке. — Ситуация складывается не самым худшим образом, — сказал он наконец задумчиво. Можно извлечь из нее даже некоторые положительные аспекты. Если мы сможем представить ее как случайность, как недосмотр, вместо преднамеренных действий… Собственно говоря, отчасти это так и было. Маргарита действовала безумно — но насколько нас всех сейчас можно назвать нормальными? Хм. Предположим, мы объявим некоторое послабление правил. Будет дозволено весьма ограниченное число рождений. Мы подсчитаем, сколько детей выдержит экосистема, и желающие женщины вытянут жребий. Я не думаю, что желающих будет много… в нынешних обстоятельствах. Соперничество будет невелико. Появление новорожденных, над которыми можно будет квохтать и о которых нужно будет заботиться, снимет часть напряжения.

На миг его голос возвысился.

— Дети — это еще и залог смелости, клянусь Богом. И новая причина выжить. Да!

Хименес попыталась дотянуться до него и обнять. Реймон отстранил ее.

Не обращая внимания на плач и смех женщины, он приказал инженеру:

— Успокойте ее. Я обговорю вопрос с первым помощником. В нужный момент мы все встретимся и проведем совещание. Пока никому ни слова.

— Вы… отнеслись ко всему… так спокойно, — сказал Федоров.

— Как же еще? — резко спросил Реймон. — У нас и так слишком много этих проклятых эмоций. — На мгновение забрало его шлема поднялось. На сей раз наружу выглянула маска смерти. — До черта много!!! — выкрикнул он.

Реймон рывком широко распахнул дверь и вырвался в коридор.

Будро всматривался в видеоскоп. Галактика, к которой стремилась «Леонора Кристина», рисовалась сине-белой дымкой на темном, неясном поле зрения. Когда он отошел от видеоскопа, лоб его прорезали глубокие морщины.

Он подошел к главной консоли. Шаги глухо стучали — возвращенным весом (корабль пересекал пространство между семействами).

— Неправильно, — сказал он. — Я видел их слишком много.

— Ты имеешь в виду цвет? — спросил Фокс-Джеймсон. Навигатор попросил астрофизика прийти на мостик. — Частота кажется слишком низкой для нашей скорости? Это в основном объясняется обычным расширением пространства, Огюст. Постоянная Хаббла. Мы догоняем галактические группы, скорости которых увеличиваются по отношению к нашей точке старта, чем дальше мы летим. Это хорошо. Иначе допплеровский эффект мог бы доставить нам больше гамма-излучения, чем способна сдержать наша защита. Ну и, конечно, как ты прекрасно знаешь, мы очень рассчитываем, что расширение пространства поможет нам оказаться в ситуации, когда мы сможем остановиться. В конце концов изменения скоростей сами по себе должны перевесить вызванное ими ограничение эффективности бассердовского модуля.

— Эта часть понятна. — Будро наклонился над столом, сгорбившись над своими заметками. — Но я повторяю: я наблюдал каждую галактику, сквозь которую мы проходили, и те, мимо которых мы пролетали на достаточном для наблюдений расстоянии, в течение последних месяцев. Мне знакомы все их разновидности. И постепенно эти разновидности изменяются. — Он мотнул головой в сторону видеоскопа. — Вот эта впереди наверху, например, нерегулярного вида, как Магеллановы Облака рядом с нашей родиной…

— В этих краях, я думаю, Магеллановы Облака уже тоже входят в понятие родины, — пробормотал Фокс-Джеймсон.

Будро решил пропустить мимо ушей его замечание.

— Она должна содержать высокий процент звезд последовательности II, — продолжал он. — С нашей точки зрения мы должны наблюдать много отдельных голубых гигантов. А мы не видим ни одного. Все полученные мной спектры, насколько я могу их интерпретировать, стали отличаться от нормы для соответствующих классов. Разновидности галактик больше не выглядят, как должны выглядеть. — Он посмотрел на Фокс-Джеймсона. — Малькольм, что происходит?

Фокс-Джеймсон казался удивленным.

— Почему ты задаешь этот вопрос мне? — спросил он вместо ответа.

— Сначала у меня было только смутное впечатление, — сказал Будро. — Я не настоящий астроном. Кроме того, я не могу получить точные навигационные отметки. Например, чтобы получить значение тау, необходимо распутать такую кошачью колыбельку допущений, что… Bien, когда я в конце концов уверился, что природа пространства меняется, я подошел к Шарлю Реймону. Ты знаешь, как он затыкает рот паникерам, и он прав. Он сказал, чтобы я потихоньку посоветовался с кем-нибудь из вашей команды, и сообщил ему результат.

Фокс-Джеймсон фыркнул от смеха.

— Ну вы и наворотили, конспираторы! Вам что, больше нечем себе голову морочить? Я вообще-то считал, что это общеизвестный факт. Настолько общеизвестный, что никто из нас, профессионалов, его ни разу не упомянул, хотя все изголодались по свежим темам для разговора. Ха! Поневоле задумаешься, что ты еще просмотрел.

— Qu’est-ce que c’est?

— Смотри, — сказал Фокс-Джеймсон. Он сел на край стола. — Звезды развиваются. Они производят элементы тяжелее водорода в термоядерных реакциях. Если звезда столь велика, что взрывается, превращаясь в сверхновую в конце своего развития, она выбрасывает некоторые из этих атомов обратно в межзвездное пространство. Более важный процесс, хотя и менее зрелищный, это утечка массы из небольших звезд, которых большинство, на стадии красного гиганта по пути к угасанию. Новые поколения звезд и планет конденсируются из этой обогащенной среды и обогащают ее, когда приходит их черед. Со временем растет процентное соотношение богатых металлом звезд. Это отражается на общем спектре. Но, разумеется, ни одна звезда не возвращает больше материи, чем ушло на ее образование. Большая часть вещества остается связанной в плотных телах, остывающих до абсолютного ноля. Таким образом межзвездная среда истощается. Пространство внутри галактик становится чище. Процесс образования звезд идет на убыль.

Он вытянул руку вперед, по курсу корабля.

— Наконец мы достигаем точки, где возможна очень небольшая дальнейшая конденсация, или невозможна вообще. Активные недолговечные голубые гиганты выгорают и не имеют наследников. Светящиеся члены галактики исключительно карлики, и, наконец, не остается никаких звезд, кроме холодных красных скупых светил класса М. Их хватает почти на сто гигалет.

Насколько я могу судить, галактика, к которой мы направляемся, еще не достигла такого возраста. Но она к нему приближается. Приближается.

Будро взвесил сказанное.

— Значит, мы не разгонимся в этой галактике так сильно, как прежде, — сказал он. — Раз межзвездные газ и пыль там заканчиваются.

— Верно, — сказал Фокс-Джеймсон. — Но не волнуйся, я уверен, что все будет в порядке. Звезды не вбирают все без остатка. Кроме того, у нас есть межгалактическое пространство, промежутки между скоплениями, между семействами. Пространство там разреженное, но при нашем теперешнем тау может быть использовано — в конце концов мы сможем использовать даже газ в межклановых промежутках.

Он дружески хлопнул навигатора по спине.

— Не забывай, что мы к этому моменту пролетели три сотни мегапарсеков, — сказал он. — Что означает примерно тысячу миллионов лет времени. Неудивительно, что мы наблюдаем перемены.

Будро был менее привычен к астрономическому подходу.

— Ты хочешь сказать, — прошептал он, — что вся вселенная постарела настолько, что мы это заметили?

Впервые со времени своей ранней юности навигатор перекрестился.

Дверь в приемную была заперта. Чи-Юэнь помедлила в нерешительности, прежде чем нажать на кнопку звонка. Когда Линдгрен впустила ее, она робко произнесла:

— Мне сказали, что вы здесь одна.

— Пишу. — Первый помощник стояла, слегка сгорбившись, и все равно она была на голову выше планетолога. — Уединенное место.

— Простите, что я вам помешала.

— Это моя работа, Ай-Линг. Садитесь.

Линдгрен вернулась за стол, который был завален бумагами, исписанными небрежным почерком. Кабина дрожала и вибрировала от неравномерного ускорения. «Леонора Кристина» шла сквозь клан невиданного размера.

Одно время надеялись, что этот клан может оказаться тем самым, где корабль сможет затормозить в какой-нибудь из составляющих его галактик.

Ближайшее рассмотрение показало, что нет. Обратный тау стал слишком велик.

Несколько человек на общем собрании выдвинули идею, что необходимо в любом случае немного затормозить, чтобы условия остановки по достижении следующего клана стали не такими суровыми. Невозможно было доказать, какая из точек зрения в споре верна, учитывая, что такие подробности космографии до сих пор не известны. Можно было воспользоваться только статистикой, как и поступили Нильсон и Чидамбарна, чтобы доказать, что ПРАВДОПОДОБИЕ нахождения места, где они смогут остановиться, КАЖЕТСЯ выше, если продолжать ускоряться. Офицеры корабля сомневались, принять ли эту теорему на веру и поддерживали полный вперед. Реймону пришлось припугнуть нескольких человек, чьи возражения были недалеки от бунта.

Чи-Юэнь примостилась на краешке кресла для посетителей. Она была маленькой и ладной в красной тунике с высоким воротником, широких белых брюках, с волосами, зачесанными назад слишком строго и придерживаемыми костяным гребнем. Линдгрен составляла с ней контраст. Ее рубашка была без воротника, рукава закатаны до локтей, запачкана в разных местах, волосы сбились, а под глазами — синяки.

— Что вы пишете, можно поинтересоваться? — спросила Чи-Юэнь.

— Проповедь, — сказала Линдгрен. — Это нелегко. Я не писатель.

— Вы, пишете проповедь?

Левый уголок рта Линдгрен слегка дернулся вверх.

— Точнее сказать, обращение капитана на праздновании Дня летнего солнцестояния. Он может продолжать вести богослужения. Но в данном случае он попросил меня вдохновить экипаж от его имени.

— Он не вполне здоров? — негромко спросила Чи-Юэнь.

Линдгрен слегка нервничала.

— Не вполне. Я полагаю, что могу доверять вам. Что вы не разболтаете. Даже, если все и так подозревают. — Она оперлась локтем о стол. — Ответственность его добивает.

— Как может он винить себя? Какой у него выбор, кроме как позволить роботам продолжать вести корабль вперед.

— Ему не все равно. — Линдгрен вздохнула. — Еще этот последний диспут. Поймите, нельзя сказать, что у него полное нервное истощение. Не совсем. Но он больше не может преодолевать сопротивление людей.

— Разумно ли устраивать проповедь? — поинтересовалась Чи-Юэнь.

— Не знаю, — сказала Линдгрен безжизненным голосом. — Просто не знаю. Теперь, когда — мы этого не объявляем, но нельзя помешать вычислениям и разговорам — мы где-то около пяти- или шестимиллиардолетней отметки… — Она подняла голову, рука ее упала. — Праздновать что-то настолько чисто земное — абсурд. «Теперь, когда мы должны начинать думать, что Земли больше нет…»

Она обеими руками обхватила подлокотники кресла. Мгновение она смотрела своими голубыми глазами невидящим и безумным взглядом. Затем напряжение спало, и, откинувшись в кресле, Линдгрен сказала ровным тоном:

— Констебль убедил меня продолжать наши ритуалы. Неповиновение. Воссоединение после ссоры. Возобновление привязанностей, особенно к ребенку, который скоро родится. Новая Земля: мы еще вырвем ее из рук Бога. Если Бог еще что-то значит, хотя бы эмоционально. Может, религию вообще лучше не упоминать. Карл дал мне только общую идею. Предполагается, что я смогу ее изложить лучше всех. Я. Это должно вам много сказать о нашем состоянии, правда?

Она моргнула, приходя в себя.

— Извините, — сказала она. — Я не должна была вываливать на вас мои проблемы.

— Это проблемы общие, первый помощник, — ответила Чи-Юэнь.

— Пожалуйста, зовите меня Ингрид. И благодарю. Если я вам не говорила раньше, позвольте сказать сейчас: вы — по-своему, тихо и незаметно, — одна из ключевых людей на корабле. Сад спокойствия… Ладно. — Линдгрен сомкнула пальцы подушечками, образовав арку. — Что я могу для вас сделать?

Чи-Юэнь отвела взгляд.

— Я по поводу Шарля.

Ногти на пальцах Линдгрен побелели.

— Ему нужна помощь, — сказала Чи-Юэнь.

— У него есть дружинники, — без выражения ответила Линдгрен.

— Кто заставляет его действовать, кроме него самого? Кто заставляет действовать всех нас? Вас тоже. Вы зависите от него.

— Конечно. — Линдгрен переплела пальцы и распрямила их. — Вам должно быть понятно — возможно, он никогда этого не говорил вам, так же как мне, или я ему, но это очевидно — наша ссора стерлась за время совместной работы. Я желаю ему только добра.

— Тогда можете ли вы сделать для него часть этого добра?

Взгляд Линдгрен стал пронзительным.

— О чем вы?

— Он устал. Устал больше, чем вы можете представить, Ингрид. И он одинок.

— Он таков по натуре.

— Быть может. Но его натуре не свойственны ни одна из этих ролей, которые он должен играть: огонь, бич, оружие, двигатель. Я немного изучила его. В последнее время я наблюдаю за ним — как он спит, те немногие часы, когда у него есть возможность заснуть. Его защитные силы на исходе. Я слышала, как он разговаривает во сне — несколько раз, когда это были сны, а не просто кошмары.

Линдгрен сомкнула ладони.

— Чем мы можем ему помочь?

— Верните ему часть вашей силы. Вы это можете. — Чи-Юэнь подняла взгляд. — Видите ли, он вас любит.

Линдгрен встала, прошлась взад-вперед по узкому проходу за столом, ударяя кулаком о ладонь.

— Я приняла обязательства, — сказала она. Слова застряли у нее в горле.

— Я знаю…

— Не повредить человеку, в котором мы все нуждаемся. И не… быть свободной в своих связях. Я должна оставаться офицером во всех своих поступках. Так же поступает и Карл. — Ее голос сорвался. — Он бы отказался!

Чи-Юэнь тоже поднялась с места.

— Вы могли бы не ночевать у себя сегодня ночью? — спросила она.

— Что? Что? Нет. Говорю вам, это невозможно. О, время у меня есть, но все равно это невозможно. Вам лучше уйти.

— Пойдемте со мной. — Чи-Юэнь взяла Линдгрен за руку. — Какой скандал может произойти, если вы навестите нас двоих в нашей каюте?

Линдгрен неуверенно двинулась за ней. Они направились вверх по вибрирующей лестнице на палубу команды. Чи-Юэнь открыла дверь, пропустила Линдгрен и закрыла дверь за собой. Они оказались одни среди сувениров и украшений страны, которая умерла гигагоды назад, и посмотрели друг на друга. Линдгрен прерывисто дышала. На ее лице румянец постепенно сменялся бледностью.

— Он скоро вернется, — сказала Чи-Юэнь. — Он ничего не знает. Это мой дар ему. Хотя бы одна ночь: показать ему, что его любят, как прежде.

Она разделила кровати. Затем опустила разделяющую перегородку. Она едва сдерживала слезы.

Линдгрен на мгновение прижала ее к себе и поцеловала.

Глава 19

— Пожалуйста, — взмолилась Джейн Сэдлер. — Пойдите и помогите ему.

— А вы не можете? — спросил Реймон.

Она покачала головой.

— Я пыталась. Мне кажется, от этого только хуже. В его теперешнем состоянии. Потому что я женщина. — Она залилась румянцем. — Вы понимаете?

— Ну, я не психолог, — сказал Реймон. — Но все-таки пойду посмотрю, что можно сделать.

Он покинул беседку, где отдыхал до прихода Джейн. Карликовые деревья, ниспадающие лианы, мох и цветы возвращали ему спокойствие. Но он заметил, что немногие теперь приходят сюда. Напоминают ли им растения слишком о многом?

Разумеется, никаких планов не строили насчет празднования осеннего равноденствия, который приближался по корабельному календарю — как, собственно говоря, и всех остальных праздников. Празднование явно удалось.

В спортзале игроки в гандбол в невесомости носились из угла в угол.

Однако члены экипажа играли скорее из упрямства. Большинство пассажиров редко приходили сюда, кроме как на обязательные занятия. Они не выказывали большого интереса и к трапезам. Правда, нельзя сказать, чтобы результаты деятельности Кардуччи в последнее время вдохновляли. Один-два прохожих молча кивнули Реймону в знак приветствия.

Дальше по коридору была открыта дверь в любительскую мастерскую.

Гудел токарный станок, сиял синим огнем факел резака в руках Като М’Боту и Иешу бен-Цви. Они явно делали что-то для недавно возобновленного экологического проекта Федорова-Перейры, и перебрались сюда из-за недостатка места в мастерских на нижних уровнях.

Хорошо, что проект возобновили, но дело продвигалось слишком медленно. Нужно в точности быть уверенным, что ты делаешь, прежде чем переоборудовать системы, от которых зависит жизнь. Пока еще проект находился в стадии исследований и над ним работали лишь несколько специалистов.

Программа усовершенствования инструментов, которой руководил Нильсон, была великолепным средством занять людей работой. Теперь она близилась к завершению, если только астроном не изобретет еще какие-нибудь усовершенствования. Большая часть работы была закончена, груз перемещен, палуба номер два превращена в электронную обсерваторию, ее запутанные провода подстрижены. Эксперты могли настраивать и уточнять приборы и погружаться в углубленное изучение внешнего мира. Для большей части работавших над проектом дел больше не осталось.

Не осталось ничего, кроме как терпеть.

При каждом кризисе люди сплачивались. Но за каждым взлетом надежды наступал более глубокий спад, каждая новая неприятность била больнее. Не принесло большой радости и изменение правил о детях. О материнстве попросили всего две женщины, и их последние инъекции будут действительны еще несколько месяцев. Остальные заинтересовались, разумеется, определенным образом…

Корабль вздрогнул. Тяжесть навалилась на Реймона. Он чуть не упал на палубу. Металлический шум пронизал корпус, как гонг basso profundo. Вскоре все утихло. Вернулась невесомость. «Леонора Кристина» прошла сквозь еще одну галактику.

Эти прохождения участились. Неужели корабль никогда не встретит конфигурацию, которая позволит ему остановиться?

Могли ли Нильсон, Чидамбарна и Фокс-Джеймсон просчитаться? Может, они начали это осознавать? И именно поэтому работают допоздна в лаборатории в последние недели, и так молчаливы и озабоченны, когда выходят наружу перекусить и поспать?

Ладно, Линдгрен наверняка получит сведения от Нильсона, когда они подтвердятся. Каковы бы они ни были.

Реймон поплыл по лестничному колодцу к палубе команды. Он зашел в свою каюту, а потом нашел нужную дверь и позвонил. Не получив ответа, он толкнул дверь. Заперто. Соседняя дверь на половину Сэдлер была открыта. Он вошел в ее половину каюты. Перегородка между ней и ее мужчиной была опущена. Реймон убрал перегородку.

Иоганн Фрайвальд плавал в воздухе на конце страховочной веревки.

Рослая фигура скорчилась в зародышевой позе. Но в глазах была настороженность.

Реймон ухватился за поручень, встретил этот взгляд и сказал уклончиво:

— Я удивился, почему тебя нигде не видно. Потом мне сказали, что ты себя плохо чувствуешь. Могу ли я чем-то помочь?

Фрайвальд что-то буркнул.

— Вот ты мне действительно можешь помочь, — продолжал Реймон. — Ты мне чертовски нужен. Ты лучший дружинник — полицейский, советник, глава рабочих групп, генератор идей — который у меня был за все это время. Без тебя мне не обойтись.

Фрайвальд заговорил с видимым усилием.

— Придется обойтись без меня.

— Почему? В чем дело?

— Я больше не могу выдержать. Все очень просто. Не могу.

— Но почему? — настаивал Реймон. — Наша работа физически не трудна. И в любом случае ты крепкий мужчина. Невесомость тебя никогда не беспокоила. Ты человек технической эры, практичный парень, здоровый духом, прочно стоящий на земле. Не такой, как эти сосредоточенные на себе неженки, которых надо каждую минуту нянчить, потому что их нежный дух не в силах выдержать долгое путешествие. — Он ухмыльнулся. — Или ты тоже такой?

Фрайвальд шевельнулся. Его небритые щеки слегка потемнели.

— Я человек, — сказал он. — А не робот. И наконец я начал думать.

— Друг, неужели ты думаешь, что мы бы выжили до сих пор, если бы по крайней мере офицеры не тратили каждый час бодрствования на то, чтобы подумать?

— Я не имею в виду ваши проклятые измерения, вычисления, поправки курса, модификации оборудования. Это результат ничего иного, как инстинкта выживания. У омара, вылезающего из котла, примерно столько же достоинства. Я спросил себя, зачем? Что мы в действительности делаем? Какой в этом смысл?

— Et tu, Brute, — пробормотал Реймон.

Фрайвальд переворачивался, пока не оказался с констеблем лицом к лицу.

— Раз уж ты такой бездушный… Ты знаешь, какой сейчас год?

— Нет. И ты не знаешь. Данные слишком ненадежны. А если ты хочешь знать, какой год был бы на Земле, это для нас лишено значения.

— Замолчи! Я знаю весь этот треп по поводу синхронизации времени. Мы пролетели что-то около пятидесяти миллиардов световых лет. Мы огибаем пространство как таковое. Если бы мы вернулись в этот момент к Солнечной системе, мы бы ничего не нашли. Наше солнце давным-давно погасло. Оно разбухало и набирало яркость, пока не поглотило Землю, оно превратилось в белого карлика, в уголь от костра, в золу. Другие звезды последовали за ним. В нашей галактике не осталось ничего, кроме убывающих красных карликов, если хоть они остались. Если и их больше нет, тогда — только застывшая окалина, выгоревшие мертвые глыбы. Млечный Путь погас. Все, что мы знали, все, что произвело нас на свет, мертво. Начиная с человечества.

— Не обязательно.

— Тогда оно превратилось во что-то, чего мы не в состоянии понять. Мы призраки. — Губы Фрайвальда задрожали. — Мы мчимся вперед и вперед, одержимые одной идеей… — Снова дрожь ускорения сотрясла корабль. — Вот. Ты слышал. — Глаза его сверкнули белками, словно в страхе. — Прошли сквозь еще одну галактику. Еще сто тысяч лет. Для нас доля секунды.

— Ну, не совсем, — сказал Реймон. — Наш тау не может быть таким низким. Мы, скорее всего, пересекли спиральный рукав.

— Сколько миров уничтожив по дороге? Я знаю цифры. Мы не так массивны, как звезда. Но наша энергия — я думаю, что мы можем пронзить сердце звезды и не заметить.

— Возможно.

— Это еще одна составляющая нашего ада. Мы превратились в угрозу для… для…

— Не говори так, — искренне сказал Реймон. — Не думай так. Потому что это неправда. Мы взаимодействуем с пылью и газом, больше ни с чем. Мы действительно пересекаем много галактик. Они лежат сравнительно близко друг к другу относительно их собственного размера. Внутри скопления его составляющие отстоят друг от друга примерно на десять своих диаметров, часто на меньшее расстояние. Одиночные звезды внутри галактики — это совсем другое дело. Их диаметры составляют микроскопическую часть светового года. В районе ядра, в самой густонаселенной части… ну, одну звезду от другой отделяет такое расстояние, как одного человека от другого, стоящего на противоположном берегу континента. Большого континента. Вроде Азии.

Фрайвальд отвернулся.

— Азии больше нет, — сказал он. — Ничего больше нет.

— Есть мы, — ответил Реймон. — Мы живы, мы настоящие, у нас есть надежда. Что еще тебе нужно? Грандиозное философское обоснование? Забудь об этой роскоши. Наши потомки его выработают вместе с нудным эпосом о наших героических подвигах. У нас здесь пот, слезы, кровь — он блеснул улыбкой, — короче говоря, бесславные телесные выделения. И что в этом плохого? Твоя проблема в том, что ты считаешь, будто комбинация акрофобии, сенсорного голодания и нервного напряжения есть метафизический кризис. Я, например, вовсе не презираю наш животный инстинкт выживания. Я рад, что он у нас есть.

Фрайвальд висел в воздухе, не шевелясь.

Реймон приблизился к нему и сжал его плечо.

— Я не преуменьшаю твоих трудностей, — сказал он. — Продолжать все это действительно трудно. Наш худший враг — отчаяние, время от времени оно посещает каждого из нас.

— Только не тебя, — сказал Фрайвальд.

— Конечно да, — ответил Реймон. — Меня тоже. Но я все время опять поднимаюсь на ноги. Ты тоже это сделаешь. Как только перестанешь чувствовать себя ненужным из-за нарушения, которое есть совершенно нормальное временное следствие физического истощения сил. Джейн понимает это лучше тебя, парень, — бессилие скоро пройдет само собой. Потом ты посмотришь на все свои проблемы в перспективе и снова будешь способен справляться с ними.

— Ну… — Фрайвальд, самую малость расслабился. — Может быть.

— Я знаю точно. Не веришь мне, спроси врача. Если хочешь, я попрошу его дать тебе что-нибудь от нервов, чтобы ускорить твое выздоровление. Я делаю это потому, что нуждаюсь в тебе, Иоганн.

Мускулы под рукой Реймона еще немного расслабились. Он улыбнулся.

— Однако, — продолжал он, — я взял с собой единственное лекарство от нервов, которое, по-моему, пригодится.

— Какое? — Фрайвальд глянул «вверх».

Реймон запустил руку под тунику и достал бутылку для питья в невесомости с двумя трубками.

— Вот, — сказал он. — Положение имеет свои привилегии. Скотч. Настоящий, а не это ведьмино зелье, которое скандинавы считают имитацией. Я прописываю тебе здоровенную дозу, и себе тоже. Я бы с удовольствием поболтал ни о чем. Не делал этого так давно, что даже не помню.

Этого занятия им хватило на час, и к Фрайвальду стала возвращаться жизнь. Неожиданно интерком сказал голосом Ингрид Линдгрен:

— Констебль здесь?

— Мгм, да, — ответил Фрайвальд.

— Мне сказала Сэдлер, — пояснила первый помощник. — Ты можешь прийти на мостик, Карл?

— Срочное дело? — спросил Реймон.

— Н-не очень, я думаю. Последние наблюдения, кажется, указывают на… дальнейшие эволюционные изменения в космосе. Нам, возможно, придется модифицировать схему полета. Я решила, что ты захочешь обсудить это.

— Хорошо. — Реймон пожал плечами в сторону Фрайвальда. — Жаль.

— Мне тоже.

Механик оглядел флягу, печально покачал головой и протянул ее обратно.

— Нет, можешь ее допить, — сказал Реймон. — Не один. Пить одному скверно. Я скажу Джейн.

— Ладно. — Фрайвальд по-настоящему рассмеялся. — Спасибо тебе.

Выйдя из каюты и закрыв дверь, Реймон осмотрелся. Коридор был пуст.

Он бессильно повис, закрыв глаза рукой, дрожа всем телом. Спустя минуту он наполнил легкие и отправился на мостик.

На лестнице ему встретился Норберт Вильямс.

— Привет, — бросил химик.

— Вы выглядите веселей большинства, — заметил Реймон.

— Согласен. Мы с Эммой много говорили, и, похоже, напали на новый трюк, при помощи которого можно проверить на расстоянии, имеет ли планета жизнь нашего типа. Понимаете, популяция типа планктона должна сообщать некоторые характеристики поверхности океана, а с учетом эффекта Допплера, который превращает эти частоты в такие, которые мы можем проанализировать…

— Отлично. Продолжайте над этим работать. А если сможете привлечь других, я буду рад.

— Конечно. Мы об этом уже думали.

— Пожалуйста, разыщите Джейн Сэдлер и передайте ей, что она освобождается на весь день от работы. У ее парня есть к ней кой-какое дело.

Грубый хохот Вильямса долго преследовал Реймона.

Но командная палуба была безжизненной и тихой. На мостике Линдгрен несла вахту одна. Руки ее напряглись, держась за поручни на основании видеоскопа. Когда она обернулась при его появлении, он увидел, что у нее в лице ни кровинки.

Реймон закрыл дверь.

— Что не так? — приглушенно спросил он.

— Ты никому не сказал?

— Нет, конечно. Понятно было, что дело серьезное. Что случилось?

Она попыталась заговорить и не смогла.

— Еще кто-то придет на совещание? — спросил Реймон.

Она покачала головой. Он приблизился к ней, закрепился, обхватив одной ногой перила и уперев другую в пол, и обнял Линдгрен. Она прижалась к нему так крепко, как той единственной украденной ночью.

— Нет, — сказала она, пряча лицо у него на груди. — Элоф и… Огюст Будро… они сказали мне. Кроме них знают еще Малькольм и Мохендас. Они попросили меня сказать… Старику. Они не смеют. Не знают, как. Я тоже не знаю. Не знаю, как сказать кому бы то ни было. — Ее ногти впились в него сквозь тунику. — Карл, что нам делать?

Он некоторое время ерошил ей волосы, глядя поверх ее головы, чувствуя, как быстро и неровно стучит ее сердце. Корабль снова загудел и прыгнул. Из вентилятора подуло холодом. Металл вокруг, казалось, сокращался в размерах, съеживался.

— Давай, — сказал он наконец. — Скажи мне, alskling.

— Вселенная — вся вселенная — умирает.

Он издал горловой звук. Больше ничего. Он ждал.

Наконец Ингрид оторвалась от Реймона и отодвинулась настолько, чтобы взглянуть в глаза. Она заговорила торопливо и невнятно.

— Мы забрались дальше, чем предполагали. В пространстве и во времени. Больше ста миллиардов лет. Астрономы начали это подозревать, когда… не знаю. Я знаю только то, что они мне сообщили. Все слышали, что галактики, которые мы видим, тускнеют. Старые звезды постепенно угасают, новые не рождаются. Мы не думали, что это затронет нас. Все, что мы искали, это одна маленькая звезда, не слишком отличная от Солнца. Таких должно было остаться много. Галактики живут долго. Но теперь…

Они не были уверены. Наблюдения вести трудно. Но они начали задумываться… не недооценили ли мы расстояние, которое преодолели. Они тщательно проверяли допплеровское смещение. Особенно в последнее время, когда мы проходили сквозь все большее число галактик, а газ между ними казался все плотнее.

Они обнаружили, что результаты наблюдений невозможно объяснить при помощи нашего тау, каким бы он ни был. Должен быть другой влияющий фактор.

Галактики собираются ближе. Газ уплотняется. Пространство больше не расширяется. Оно достигло своего предела и коллапсирует. Элоф говорит, что коллапс будет продолжаться. И продолжаться. До конца.

— А мы? — спросил он.

— Кто может сказать? Но цифры свидетельствуют, что мы не можем остановиться. Мы могли бы затормозить. Но к тому времени, как мы остановимся, ничего не останется… кроме пустоты, выгоревших звезд, абсолютного нуля, смерти. Ничего.

— Нам это ни к чему, — глупо сказал он.

— Да. Но что нам нужно? — Странно, что она не плакала. — Я подумала… Карл, не следует ли нам сказать «спокойной ночи»? Всем нам сказать это друг другу. Последний праздник с вином и при свечах. Потом разойтись по каютам. Ты и я пойдем в нашу с тобой каюту. И будем любить друг друга, если сможем, и скажем «спокойной ночи». У нас хватит морфия на всех. Ах, Карл, мы все так устали. Так хорошо будет заснуть.

Реймон снова привлек ее к себе.

— Ты читал когда-нибудь «Моби Дика»? — прошептала она. — Это про нас. Мы преследовали Белого Кита. До конца времен. И еще… этот вопрос. «Что есть человек, чтобы пережить своего Творца?»

Реймон бережно отстранил ее от себя и посмотрел в видеоскоп. Глянув вперед, он на миг увидел мелькнувшую мимо галактику. Она, должно быть, находилась на расстоянии всего нескольких десятков тысяч парсеков, так как он увидел ее сквозь тьму очень большой и ясной. Ее форма была хаотичной.

Структура, какова бы она ни была когда-то, разрушилась. Она имела тусклый и смутный красный цвет, темнеющий на краях до оттенка запекшейся крови.

Галактика исчезла из пределов видимости. Корабль прошел сквозь другую, содрогнувшись, как от порыва урагана, но она была невидима.

Реймон отпрянул к пульту управления. Он был бледен.

— Нет! — сказал он.

Глава 20

Он и она смотрели с возвышения вниз на своих товарищей по кораблю.

Собравшиеся сидели, привязавшись ремнями безопасности к стульям, ножки которых были закреплены магнитными захватами к полу спортзала.

Положение было слишком серьезное, откладывать разговор не имело смысла.

Между тау, который теперь межзвездные атомы имели по отношению к «Леоноре Кристине», и сокращением длин в измерениях, проводимых людьми, и уменьшающимся радиусом самого космоса, реактивные двигатели корабля толкали его при нескольких десятых «g» сквозь предельные бездны межкланового пространства. И все чаще и чаще совершались броски ускорения, когда корабль отталкивался от очередной галактики. Они происходили слишком быстро, чтобы их могли компенсировать внутренние поля. Они ощущались как биение волн, и каждый раз шум в корпусе корабля походил на завывание ветра.

Четыре дюжины тел, столкнувшись друг с другом, могли получить множество травм. Но два человека, тренированных и внимательных, могли удержаться на ногах, держась руками за перила. И сейчас эти два человека мужчина и женщина — стояли рядом, выпрямившись во весь рост.

Ингрид Линдгрен закончила свой отчет.

— …вот что происходит. Мы не сможем остановиться раньше, чем произойдет смерть вселенной.

В зале повисла тишина. Потом несколько женщин заплакали, несколько мужчин прошептали проклятия или молитвы, но никто не повысил голос. В первом ряду капитан Теландер опустил голову и закрыл лицо руками. Корабль содрогнулся от очередного шквала. Корпус пронзил звук — пульсация, стон, свист.

Пальцы Линдгрен на мгновение вцепились в руку Реймона.

— Констебль должен вам кое-что сообщить, — сказала она.

Реймон шагнул вперед. Он смотрел на всех запавшими и покрасневшими глазами с такой свирепостью, что даже Чи-Юэнь не посмела шевельнуться. Его туника была волчье-серой, и кроме эмблемы должности, при нем находился автоматический пистолет, самая красноречивая эмблема. Он говорил тихо, но без тени того сочувствия, которое звучало в голосе первого помощника:

— Я знаю, что вы считаете это концом. Мы пытались бороться и потерпели неудачу. И вас нужно оставить в покое, чтобы вы примирились сами с собой или со своим Богом. Ну, я не стану говорить, что вы этого делать не должны. У меня нет ясного представления о том, что с нами произойдет. Я думаю, что больше никто не способен предсказать этого. Природа стала слишком чуждой. Честно говоря, я согласен, что наши шансы плохи.

Но я не считаю, что у нас их вовсе нет. И под этим я не подразумеваю, что мы выживем в мертвой вселенной. Попытаться это сделать вполне возможно. Замедлиться, пока течение нашего времени перестанет сильно отличаться от внешнего, продолжая двигаться достаточно быстро, чтобы получать водород для топлива. Затем провести оставшиеся нам годы в корабле, не глядя наружу, в окружающую нас тьму, не думая о судьбе ребенка, который вот-вот родится.

Не исключено, что это физически осуществимо, если термодинамика коллапсирующего пространства не сыграет с нами какую-нибудь шутку. Но я не думаю, что это осуществимо психологически. Выражения ваших лиц подтверждают, что вы со мной согласны. Верно?

— Что мы можем сделать?

— Я считаю, что у нас есть обязанность — перед расой, которая породила нас, перед детьми, которых мы еще способны родить — обязанность бороться до самого конца.

Для большинства из вас это не потребует большего, чем продолжать жить, продолжать оставаться в здравом уме. Я вполне сознаю, что это может оказаться самой трудной задачей, какая когда-либо выпадала человеку.

Команде и ученым, которые имеют соответствующие специальности, придется вдобавок продолжать свою работу и готовиться к предстоящим испытаниям. Это будет нелегко.

Итак, придите к покою. Внутреннему покою. В любом случае это единственный покой, который вообще существовал. Битва снаружи продолжается. Я предлагаю бороться и не сдаваться.

Внезапно его голос зазвучал громко:

— Я предлагаю продолжать, пока не настанет новый цикл космоса.

Это вырвало всех из оцепенения. Из общего вздоха изумления и нечленораздельных криков выделилось несколько резких голосов:

— Нет! Безумие!

— Потрясающе!

— Невозможно!

— Кощунство!

Реймон выхватил пистолет и выстрелил. Выстрел заставил людей замолчать.

Он ухмыльнулся.

— Пустой патрон, — сказал он. — Куда лучше молотка председателя.

Разумеется, я обсудил это заранее с офицерами и экспертами в области астрономии. По крайней мере офицеры согласны, что рискнуть стоит — хотя бы потому, что нам нечего терять. Но, разумеется, нам нужно согласие всех. Давайте обсудим предложение в обычном порядке. Капитан Теландер, будете вести собрание?

— Нет, — слабо сказал капитан. — Ведите вы. Пожалуйста.

— Прекрасно. Комментарии… мгм, вероятно, начнет наш старший физик.

Бен-Цви заявил почти негодующе:

— Вселенной потребовалось от одной до двух сотен миллиардов лет, чтобы завершить расширение. Она не сколлапсирует за меньшее время. Вы действительно считаете, что мы можем набрать такой тау, который позволит нам пережить цикл?

— Я действительно считаю, что мы должны попытаться, — ответил Реймон.

Корабль задрожал и взревел.

— Мы добавили еще несколько процентов прямо здесь, в этом галактическом скоплении. По мере того, как материя становится все плотнее, мы ускоряемся быстрей. Пространство, как таковое, стягивается все туже. Мы не можем путешествовать внутри вселенной, потому что она больше не существует в той форме, в которой мы ее знали. Но теперь мы сможем кружить и кружить вокруг сжимающейся вселенной. Таково мнение профессора Чидамбарны. Будете ли вы так добры пояснить, Мохендас?

— Как вам будет угодно, — сказал космолог. — В расчет следует принять не только пространство, но и время. Характеристики всего континуума изменятся радикальным образом. Консервативные предположения привели меня к заключению, что в результате наше нынешнее экспоненциальное уменьшение фактора тау относительно времени корабля в свою очередь должно уменьшиться до более высокого порядка. — Он сделал паузу. — Приближенно оценивая, я бы сказал, что в этих обстоятельствах по времени корабля от настоящего момента до полного коллапса вселенной пройдет три месяца.

Никто не шелохнулся. Профессор добавил:

— Тем не менее, как я уже сказал офицерам, когда они попросили меня сделать этот расчет, я не представляю, как мы можем выжить. Проведенные сейчас наблюдения подтверждают эмпирические доказательства, обнаруженные Элофом Нильсоном вечность тому назад, в Солнечной системе, что вселенная действительно пульсирует. Она возродится. Но сначала вся материя и энергия должны собраться в моноблок наивысшей возможной плотности и температуры. Мы можем пройти сквозь звезду на нашей теперешней скорости без каких-либо повреждений. Но вряд ли пройдем сквозь первичное ядро. Лично я предлагаю предаться безмятежному спокойствию.

Он сложил руки на животе.

— Неплохая идея, — сказал Реймон. — Но я считаю, что это не единственное, что нам следует предпринять. Мы должны продолжать полет. Позвольте мне сказать вам то, что я сказал первоначальной дискуссионной группе. Никто из них не возразил.

Невозможно знать наверняка, что именно произойдет. Я выдвинул предположение, что не все сожмется в единственное точечное Нечто. Это просто разновидность упрощения, которое помогает нашей математике, но не описывает всей картины. Я полагаю, что центральное ядро массы должно будет иметь огромную водородную оболочку даже перед самым взрывом. Внешние части этой оболочки могут оказаться не слишком плотными, или радиоактивными, или горячими. Однако пространство будет весьма небольшим, чтобы мы могли кружиться вокруг моноблока наподобие спутника. Когда он взорвется, и пространство снова начнет расширяться, мы тоже направимся наружу по спирали. Я знаю, что выражаюсь неуклюже, но это лишь попытка объяснить то, что мы можем сделать… Норберт?

— Я никогда не считал себя религиозным, — сказал Вильямс, у которого был непривычно скромный вид. — Но это слишком. Мы… да кто мы такие? Животные. Бог мой, — мы не можем продолжать это все… регулярно справляя свои естественные потребности… пока происходит Творение!

Эмма Глассгольд, стоявшая рядом с ним выглядела потрясенной. Она подняла руку. Реймон дал ей слово.

— Говоря с позиций верующего, — заявила она, — я должна сказать, что это полная ерунда. Прости, Норберт, милый, но это так. Бог создал нас такими, какими Он хотел нас видеть. Я бы хотела видеть, как Он творит новые звезды, и восхвалять Его до тех пор, пока Он будет считать меня достойной.

— Прекрасно сказано! — воскликнула Ингрид Линдгрен.

— Я тоже могу добавить, — сказал Реймон. — Я не лирик в душе, и не жду лирики ни от кого… Я предлагаю, чтобы вы, люди, заглянули в себя и спросили, какие психологические трудности заставляют вас не желать пережить момент, когда время начнется вновь. Нет ли там, глубоко внутри, идентификации с… вашими родителями? Вы не должны были видеть родителей в постели, теперь вы не должны видеть начало нового космоса. Это бессмысленно. — Он набрал воздуха в грудь. — Нельзя отрицать, что то, чему предстоит свершиться, заслуживает благоговейного трепета. Но это заслуживает и все остальное. Всегда. Я никогда не считал, что звезды более таинственны и обладают большей магией, чем цветы.

В конце концов захотели высказаться все. Их реплики бесконечно вертелись вокруг одного и того же. Им нужно было выговориться, снять с себя бремя. Но к тому времени, как они наконец прервали собрание, единогласно решив продолжать полет, Реймон и Линдгрен почти падали с ног.

Они урвали минутку для разговора друг с другом, когда люди разбились на группы, а корабль неистово грохотал. Линдгрен взяла его за обе руки и сказала:

— Как я хочу снова стать твоей женщиной.

Он запнулся от радости.

— Завтра? Нам, нам придется перенести личные вещи… и объяснить нашим партнерам… Завтра, моя Ингрид?

— Нет, — ответила она. — Ты не дал мне договорить. Всем существом я стремлюсь к этому, но это невозможно.

Потрясенный, он спросил:

— Почему?

— Мы не можем рисковать. Эмоциональный баланс слишком хрупок. Все, что угодно, может высвободить ад в любом из нас. Элоф и Ай-Линг тяжело воспримут то, что мы ушли, когда смерть так близка.

— Она и он могли бы… — Реймон умолк на полуслове. — Нет. Он мог бы. Она бы согласилась. Но нет.

— Ты не был бы мужчиной, которого я желала бессонными ночами, если бы потребовал этого от нее. Она ни разу не позволила тебе заговорить о тех нескольких часах, подаренных нам?

— Нет. Как ты угадала?

— Я не угадывала. Я ее знаю. И я не могу заставлять ее жертвовать собой ради нас, Карл. Один раз было справедливо. Это вернуло нам то, что мы создали вместе. Чаще, украдкой, этого делать нельзя. — Голос Линдгрен стал суше. — Кроме того… Элоф. Он нуждается во мне. Он обвиняет себя в том, что корабль летел слишком долго — как будто кто-либо из смертных мог предугадать Если бы он узнал, что я… Отчаяние, а, возможно, и самоубийство одного человека может ввергнуть в истерию всех.

Она выпрямилась, взглянула на него, улыбнулась и нежно произнесла:

— Потом, да. Когда мы будем в безопасности. Тогда я никогда больше не отпущу тебя.

— Мы можем никогда не оказаться в безопасности, — запротестовал он. — Есть и такая вероятность. Я хочу, чтобы ты вернулась ко мне, пока мы живы.

— Я тоже. Но мы не можем. Не должны. Они зависят от тебя. Абсолютно. Ты — единственный, кто может провести нас через то, что ждет впереди. Ты дал мне столько силы, что я теперь тоже могу немного помочь тебе. И все же… Карл, никогда не было легко быть королем.

Она повернулась и пошла прочь.

Некоторое время он стоял один. Кто-то подошел к сцене с вопросом. Он отмахнулся от него.

— Завтра, — сказал он.

Спрыгнув со сцены, он пробрался к Чи-Юэнь, которая ждала его у выхода.

Она обратилась к нему почти деловым тоном:

— Если мы умрем вместе с последними из звезд, Шарль, у меня все равно в жизни было больше, чем я могла надеяться, потому что я знала тебя. Что я могу для тебя сделать?

Он посмотрел на нее. Дикое пение корабля отгородило их от остальных людей.

— Вернись со мной в нашу каюту, — сказал он.

— Больше ничего?

— Нет. Только будь такой, какая ты есть. — Он запустил пальцы в свои тронутые сединой волосы. Неловко и озадаченно он сказал:

— Я не умею складно говорить, Ай-Линг, и я не привык к утонченным чувствам. Скажи мне, можно любить одновременно двух разных людей?

Она обняла его.

— Конечно да, глупый!

Ее ответ был невнятным, так как она прижалась к нему губами, и не очень уверенным. Но когда она взяла его за руку и они направились в каюту, она улыбалась.

— Знаешь, — добавила она через некоторое время, — я думаю, не будет ли самым большим сюрпризом следующих месяцев то, что обыкновенная жизнь продолжает существование.

Глава 21

Дочь Маргариты родилась ночью. Уже не было ни одной звезды. Корабль несся сквозь бурю и гром. В момент рождения ребенка отец руководил рабочей бригадой и изо всех сил пытался упрочить корпус корабля. Первый крик младенца ответил шуму коллапсирующих миров.

Затем на некоторое время все успокоилось. Ученые производили вычисления, пока не поняли кое-что о неведомых силах, стремящихся через световые годы. Перепрограммированные роботы вели корабль так, чтобы ветра и водовороты чаще были попутными.

Ни у кого не было настроения устраивать большой праздник. Были только те, кого пригласили Иоганн Фрайвальд и Джейн Сэдлер. Приглушив освещение, Джейн превратила угол спортзала в маленькую теплую комнату. От этого сильнее бросались в глаза украшения в честь кануна дня всех святых, которые она развесила.

— Может, не стоило? — спросил Реймон, когда они явились с Чи-Юэнь.

— По календарю мы недалеко от этой даты, — ответила Сэдлер. — Почему не совместить оба повода? Мне кажется, что фонарики такие красочные, а это очень кстати.

— Они могут оказаться слишком живым напоминанием. Возможно, не о Земле — я думаю, что это мы преодолели — но… мм…

— Да, мне это тоже приходило в голову. Корабль, полный ведьм, дьяволов, вампиров, гоблинов, призраков и духов, несущийся по небесам, оглашая их воплями, на Черную Мессу. Ну и что, разве это не мы? — Она ухмыльнулась и прижалась к Фрайвальду. Он рассмеялся и обнял ее. — У меня вполне подходящее настроение для того, чтобы скрутить кукиш таким вот образом.

Остальные согласились. Они выпили больше, чем обычно, и расшумелись.

В конце концов они усадили Бориса Федорова на сцене, как на троне, увенчали венками и гирляндами и назначили двух девушек, чтобы они исполняли любое его желание. Несколько человек стали в круг и орали древнюю песню тех времен, когда корабль покинул родину.

Майкл О’Доннелл, который присоединился к ним после вахты — в каждом важном месте в эти дни дежурили люди — протолкался сквозь толпу.

— Эй, Борис! — крикнул он.

Его голос потонул в шуме.

Он добрался до сцены.

— Эй, Борис! Поздравляю!

— Спасибо! — проревел Федоров. — В основном постаралась Маргарита.

— Как вы назовете малышку? — спросил О’Доннелл.

— Еще не решили, — ответил Федоров и взмахнул бутылкой. — Могу только сказать, что не Евой.

— Может, Эмбла? — предложила Линдгрен. — Первая женщина согласно сказаниям Эдды.

— Нет, — сказал Федоров.

— И не Леонора Кристина, — продолжал инженер. — Она не будет никаким чертовым символом. Она будет сама собой.

Певцы принялись водить хоровод.

Чидамбарна и Фокс-Джеймсон казались карликами рядом с распростершимися массами обсерваторной аппаратуры, неловкими среди датчиков, приборов управления и мерцающих индикаторов. Они встали, когда появился капитан Теландер.

— Вы просили меня прийти? — спросил он. Его изможденное лицо помрачнело. — Какие новости? Прошедший месяц был спокойным…

— Спокойствие кончилось. — Фокс-Джеймсон говорил взволнованно. — Элоф лично отправился привести Ингрид. Картина еще слишком слабая и могла бы потеряться, если не держать ее постоянно в поле зрения приборов. Вы должны были узнать это первым.

Он вернулся в свое кресло перед электронной консолью. Экран показывал темноту.

Теландер тяжелой походкой подошел ближе.

— Что вы обнаружили?

Чидамбарна взял капитана за локоть и указал на экран.

— Вот. Видите?

Едва заметно на грани восприятия мерцала самая слабая и крошечная из искр.

— На основательном расстоянии, естественно, — сказал Фокс-Джеймсон. Мы находимся на крайне почтительном расстоянии.

— Что это? — дрожащим голосом спросил Теландер.

— Зародыш моноблока, — ответил Чидамбарна. — Новое начало.

Теландер долго стоял, глядя во тьму, прежде чем опустился на колени.

Слезы тихо стекали по его лицу.

— Благодарю Тебя, Отче, — сказал он.

Затем, поднявшись, добавил:

— И благодарю вас, джентльмены. Что бы ни случилось дальше… мы зашли настолько далеко, мы сделали так много. Я думаю, что снова смогу работать… после того, что вы мне сейчас показали.

Когда он наконец вышел, чтобы вернуться на мостик, то шел гордо выпрямившись, как подобает командиру.

«Леонора Кристина» задрожала и совершила скачок.

Пространство вокруг нее пылало — огненная буря, водород, зажженный божественным солнцем, которое формировалось в сердце существования, которое горело все ярче и ярче оттого, что рушились галактики. Газ скрывал центральные родовые муки полосами, листами и лучами свечения, зарей, пламенем, молниями. Силы, неизмеримо могучие, прорывались сквозь атмосферу, раздирая ее: электрические, магнитные, гравитационные, ядерные поля; ударные волны сотрясали мегапарсеки пространства, приливы, течения и водопады. На периферии творения, сквозь миллиардолетние циклы, которые проходили за мгновения, летел корабль людей.

Летел.

Другого слова не было. С точки зрения человека, с точки зрения самых быстродействующих машин, корабль сражался с ураганом — но с таким ураганом, которого мир не знал с тех пор, как в последний раз звезды сплавились воедино и снова разлетелись в стороны.

— Яа-а-а-а! — вскричал Ленкеи и отправил корабль вниз по подошве волны, с гребня которой сорвалась пена сверхновой. Изможденные люди на рулевом мостике не отрывали взглядов от экрана, который был сделан специально для этого часа. То, что бушевало там, было не реальностью — нынешняя реальность превосходила любое зрительное представление и понимание — но отображением наружных силовых полей. Оно пылало, клубилось и извергало огромные искры и шары. Оно отзывалось ревом в металле корабля, в телах людей и внутри черепов.

— Больше не выдержишь? — выкрикнул Реймон со своего места. — Барриос, смени его.

Второй пилот покачал головой. Он был слишком ошеломлен и потрясен предыдущей вахтой и еще не пришел в себя.

— Ладно. — Реймон расстегнул ремни. — Я попытаюсь. Мне приходилось водить самые разные машины.

Никто не слышал его слов из-за бушующей вокруг корабля бури, но все видели, как он прокладывает себе дорогу по трясущейся, дергающейся палубе.

Он сел в дополнительное кресло управления, с другой стороны от Ленкеи, чем кресло Барриоса, и наклонился близко к уху пилота.

— Помоги мне.

Ленкеи кивнул. Их руки синхронно двигались над пультом.

Они должны были удерживать «Леонору Кристину» на приличном расстоянии от растущего моноблока, иначе его радиация наверняка убила бы их; в то же время они должны были оставаться там, где газ был настолько плотен, что их тау продолжал уменьшаться, превращая эти пылающие гигагоды смерти феникса в часы. И они должны были поддерживать надежный полет корабля сквозь хаос.

Никакие компьютеры и никакие приборы не могли им помочь. Они могли полагаться только на инстинкт и тренированные рефлексы.

Постепенно Реймон включался в схему, пока управление не перешло к нему полностью. Ритмы возрождения были дикими, но они были. Легче на правый борт… вектор влево и вниз на сорок пять градусов… теперь ТОЛЧОК!.. здесь слегка притормозить… не дать кораблю выйти из ветра… обойти подальше это облако огня, если выйдет… Раскатился гром. От озона воздух стал резким и холодным.

Экран погас. Мгновением позже все флюоропанели корабля одновременно вспыхнули ультрафиолетовым и инфракрасным светом, и настала тьма. Те, кто лежал одиноко в своих скафандрах в каютах корабля, услышали, как по коридорам прошлись невидимые молнии. Люди на командном и пилотском мостиках, в помещении управления двигателями, экипаж корабля, почувствовали неимоверную тяжесть — они не могли ни шевельнуться, ни остановить начатое движение — а затем такую легкость, что задрожали, и дрожь, казалось, разнесет их тела на части. То было изменение инерции, изменение всех природных констант, когда пространство-время-материя-энергия претерпевали последнее содрогание. На мгновение мужчины, женщины, ребенок, корабль и смерть стали единым целым.

Все кончилось так быстро, что они не могли бы сказать, было ли это на самом деле. Вернулся свет, вернулся внешний обзор. Шторм свирепствовал еще сильнее. Но теперь сквозь него появлялись нарождающиеся галактики, казавшиеся сине-белыми каплями огня, которые рассыпались искрами в полете, фонтанируя вовне двумя огромными искривленными полотнищами.

Моноблок взорвался. Творение началось.

Реймон переключил управление на полное торможение. «Леонора Кристина» стала медленно замедлять ход и взяла курс на возрожденный свет.

Глава 22

Будро и Нильсон кивнули друг другу и усмехнулись.

— Да, именно так, — сказал астроном.

Реймон беспокойно оглядывал обсерваторию.

— Ну так что? — горячо спросил он. Он ткнул пальцем в экран видеоскопа. Пространство кишело крошечными танцующими раскаленными точками. — Я и сам вижу. Галактические группы рядом. Большинство из них пока не более чем водородные туманности. А атомы водорода все еще имеются в сравнительно достаточной плотности в промежутках между ними. Так что с того?

— Вычисления на основе данных, — сказал Будро. — Я консультировался тут с начальниками групп. Мы считаем, что вы должны принять решение.

Реймон напрягся.

— Наш капитан — Ларс Теландер.

— Да, да. Никто не собирается его обходить. Особенно, когда он снова великолепно управляется с кораблем. Но люди на борту, они другое дело. Будьте реалистом, Шарль. Вы знаете, кто вы для них.

Реймон скрестил руки.

— Хорошо, тогда продолжайте.

Нильсон начал лекторским тоном.

— Детали несущественны, — сказал он. — Данный результат проистекает из проблемы, которую вы перед нами поставили: найти, в каком направлении движется материя, а в каком антиматерия. Как вы помните, мы смогли это сделать, проследив траектории перемещения плазменных масс сквозь магнитные поля вселенной в целом, пока ее радиус был невелик. Таким образом офицеры смогли благополучно доставить наш корабль в область, заполненную материей.

В процессе проведения этих исследований мы собрали и обработали потрясающее количество данных. И вот что еще мы обнаружили. Космос нов и в некоторых отношениях неупорядочен. На небольшом — в сравнении с дистанциями, которые мы преодолели — расстоянии от нас имеются комплексы материи, галактики и протогалактики со всевозможными скоростями и направлениями движения.

Мы можем извлечь пользу из этого факта. То есть, мы выберем клан, семейство, скопление и отдельную галактику, которую сделаем своей целью выберем ту, куда прибудем с нулевой релятивистской скоростью в любой избранный нами момент ее развития. Выбор достаточно широк. Мы не можем попасть в галактику, которая будет старше пятнадцати миллиардов лет к моменту нашего прибытия, если только не пожелаем двигаться к ней кружным путем. Не сможем мы также догнать ни одну из них раньше, чем ей исполнится примерно миллиард лет. Но во всех остальных отношениях мы выберем то, что захотим.

И… что бы мы ни избрали, максимальное корабельное время, которое потребуется, чтобы добраться туда и погасить скорость, составит не больше нескольких недель!

Реймон был в восторге.

— Понимаете, — объяснил Нильсон, — мы можем выбрать цель, направление движения и скорость которой будут почти идентичны нашим, когда мы догоним ее.

— О да, — пробормотал Реймон. — Я понимаю. Я просто не привык, что удача на нашей стороне.

— Не удача, — возразил Нильсон. — Для пульсирующей вселенной такое развитие событий неизбежно. По крайней мере, мы можем так рассуждать, когда уже все позади. Нам всего лишь остается воспользоваться этим.

— А теперь выберите нашу цель, — сказал Будро. — Прямо сейчас. Если поставить вопрос на голосование, эти идиоты будут спорить часами. А каждый час означает потерю огромного количества времени по меркам вселенной, что ограничит наши возможности. Если вы назовете цель, я проложу соответствующий курс и корабль может немедленно отправляться в путь. Капитан примет ваши рекомендации. Остальные согласятся с любым fait accompli, который вы им предложите. Вы это знаете.

Реймон некоторое время мерял комнату шагами. Он потирал лоб, где пролегли глубокие морщины. Наконец он остановился напротив собеседников.

— Нам нужна не просто галактика, — сказал он. — Нам нужна планета, на которой мы могли бы жить.

— Понятно, — согласился Нильсон. — Пусть это будет планета —планетная система — примерно того же возраста, что Земля в момент нашего отбытия. Скажем, пять миллиардов лет. Похоже, именно столько требуется для развития такой биосферы, какая нам подойдет. Я полагаю, что мы смогли бы жить в биосфере типа мезозойской, но вряд ли мы этого захотим.

— Выглядит разумно, — кивнул Реймон. — Как насчет металлов?

— Ах, да. Нам нужна планета столь же богатая тяжелыми элементами, какой была Земля. Если и беднее, то ненамного, иначе трудно будет создать технологическую цивилизацию. Но и ненамного богаче, иначе многие районы почвы будут ядовитыми. Поскольку более тяжелые элементы формируются на ранней стадии развития звезд, мы должны искать галактику, которая при встрече будет иметь возраст нашей родной галактики.

— Нет, — сказал Реймон. — Моложе.

— Hein? — моргнул Будро.

— Мы, вероятно, сможем найти планету, подобную Земле, в том числе и в отношении металлов, в более молодой галактике, — сказал Реймон. — Шаровое скопление должно иметь много сверхновых на ранних стадиях своего существования. Это локально обогатит межзвездную среду и даст во втором поколении звезды класса G, имеющие примерно такой состав, как Солнце. Когда мы войдем в избранную нами галактику, то устремимся на поиск таких звезд.

— Мы можем не найти их так скоро, — предупредил Нильсон.

— Тогда изменим требования. Мы можем осесть на планете, менее богатой железом и ураном, чем была Земля. Это не настолько важно. У нас есть технология, которая позволит обойтись легкими сплавами и веществами органического происхождения. В качестве источника энергии мы можем использовать ядерные реакции. Гораздо важнее, чтобы мы оказались первой разумной расой в этой части вселенной.

Нильсон и Будро уставились на него.

Реймон улыбнулся такой улыбкой, которой они никогда не видели прежде.

— Я хочу, чтобы у нас был выбор миров, когда наши потомки начнут межзвездную колонизацию, — сказал он. — И я хочу, чтобы мы стали — ну, старшими. Не империалистами, это смешно, но людьми, которые были с самого начала, и знают, что и как, и у которых есть чему поучиться. Неважно, какой физический облик примут молодые расы. Какая разница? Но давайте сделаем эту галактику, насколько возможно, галактикой человека — в широком смысле слова «человек». А, может быть, и всю вселенную.

Я думаю, что мы заслужили это право.

«Леоноре Кристине» потребовалось всего три месяца жизни ее экипажа с момента сотворения до того момента, когда она нашла дом.

Отчасти это было везение, отчасти — результат предварительного расчета. Новорожденные атомы рванулись вовне со случайным распределением векторных скоростей. Таким образом, с течением времени они образовали водородные облака, которые приобрели явственные отличия. Двигаясь в разные стороны, расходясь, эти облака сгустились в суб-облака, которые, подвергаясь медленному воздействию многих сил, разделились на отдельные семейства, затем на единичные галактики, затем на конкретные солнца.

Но неизбежно на ранних стадиях складывались исключительные ситуации.

Галактики были еще недалеко друг от друга. Они все еще содержали аномальные группы. Таким образом, они обменивались материей. Большое звездное скопление могло сформироваться внутри одной галактики, но имея скорость, большую скорости убегания, могло переместиться в другую (пока внутри него формировались звезды), и эта галактика захватывала его.

Поэтому разнообразие классов звезд, принадлежащих отдельной галактике, не ограничивалось теми, которые развились на ее собственной стадии существования.

Приближаясь к своей цели, «Леонора Кристина» продолжала наблюдение за хорошо развитым скоплением, со скоростью которого корабль легко мог уравнять свою. Когда корабль вошел в эту область, стали искать звезду необходимых характеристик, спектральных и векторно-скоростных. Никто не удивился, когда выяснилось, что ближайшая из звезд этого типа имеет планеты. «Леонора Кристина» направилась к ней, тормозя.

Процедура отличалась от первоначальной схемы, в которую входило пройти мимо на высокой скорости, осуществляя наблюдения на пути сквозь систему. Ответственность взял на себя Реймон. На этот раз, сказал он, пойдем на риск. Вероятность была значительна. Измерения, проведенные через световые годы при помощи приборов и методов, разработанных на корабле, давали повод предположить, что один из спутников этого желтого солнца может стать приютом человеку.

Если нет — будет потерян год, необходимый, чтобы приблизиться к скорости света относительно галактики в целом. Но если действительно обнаружится планета, похожая на ту, что жила в памяти каждого, дополнительного торможения не потребуется. Люди выиграют два года.

Риск казался оправданным. Имея двадцать пять способных к воспроизводству пар, два года означали лишних полсотни предков для будущей расы.

«Леонора Кристина» нашла свой мир — впервые.

Глава 23

На холме, с которого открывался вид на прекрасную долину, стояли мужчина и женщина.

Этот мир не был Новой Землей. Требовать такого было бы чересчур.

Далеко внизу река была окрашена золотом из-за крошечных живых существ, а протекала она по лугам, поросшим синими растениями с разлапистыми листьями. Листья деревьев походили на перья, оттенков того же синего цвета. От ветра их странные цветки позванивали. Ветер приносил запахи, напоминающие корицу, йод, запах лошадей, и такие, которым человек еще не придумал имя. На противоположной стороне долины поднимался частокол гор, черных и красных, с иззубренными вершинами, на которых сверкали полоски ледника.

Но воздух был теплым, и люди могли здесь жить. Над рекой, над гребнями гор громоздились величественные облака, отливающие на солнце серебром.

Ингрид Линдгрен сказала:

— Ты не должен оставлять ее, Карл. Мы ей слишком многим обязаны.

— О чем ты говоришь? — ответил Реймон. — Мы не можем оставить друг друга. Никто из нас. Ай-Линг понимает, что ты для меня единственная. Но такова и она, по-своему, в другом роде. Таковы мы все, друг для друга. Ты согласна? После того, что мы пережили вместе.

— Да. Я только… я никогда не ожидала услышать таких слов от тебя, Карл, любимый.

Он рассмеялся.

— Чего ты ожидала?

— Ах, не знаю. Чего-то резкого и непреклонного.

— Это время прошло, — сказал он. — Мы достигли цели. Теперь мы должны начать все сначала.

— Друг с другом тоже? — спросила она, поддразнивая.

— Да. Конечно. Бог мой, разве мы это не обсуждали столько раз? Нужно взять из прошлого все хорошее и забыть все плохое. Как… ну, ревности вообще быть не должно. У нас не будет иммигрантов. Мы должны поделиться нашими генами, насколько это возможно. Пятьдесят человек, чтобы возродить целый разумный вид! Так что не беспокойся о том, что кого-то обидят, или обойдут, или что-нибудь еще. Исключено. Нас ждет столько дел впереди, что мелкие личные пристрастия просто не имеют значения.

Он привлек ее к себе и тихонько рассмеялся.

— Это не мешает сообщить вселенной, что Ингрид Линдгрен — самое прекрасное, что в ней есть, — сказал он.

Он бросился на траву под высоким старым деревом и протянул к ней руки.

— Приди ко мне. Я же сказал, что у нас сегодня выходной.

Над ними пролетело одно из тех существ, что люди назвали драконами — в стальной чешуе, с пронзительным свистом разрезая крыльями воздух.

Линдгрен нерешительно присоединилась к Реймону.

— Не знаю, стоит ли, Карл, — сказала она.

— Почему нет?

— Слишком много дел.

— Строительство, высаживание растений, все идет хорошо. Ученые не обнаружили никакой опасности, действительной или потенциальной, с которой мы не в состоянии справиться. Мы можем себе позволить чуток побездельничать.

— Ну ладно, давай взглянем в лицо фактам. — Она говорила словно бы нехотя. — У королей не бывает выходных.

— Что за ерунду ты несешь? — Реймон оперся спиной о ствол дерева с грубой корой и нежным запахом, взъерошил ее светлые волосы, на которых играли лучи утреннего солнца.

— Я говорю о тебе, — сказала она. — Они ждут от тебя, от человека, который спас их, у которого хватило храбрости выжить, они ждут от тебя…

Он прервал ее слова поцелуем.

— Карл! — запротестовала она.

— Ты возражаешь?

— Нет. Конечно, нет. Наоборот. Но… я хочу сказать, твоя работа…

— Мое дело — участвовать в работе общины, — сказал он. — Не больше и не меньше. Что касается любого другого статуса — в Америке была такая пословица: «Если меня назначат, я не буду править, если изберут, не стану служить».

Она посмотрела на него почти с ужасом.

— Карл! Ты не можешь так поступить!

— Еще как могу, — ответил он. На миг он снова посерьезнел. — Как только кризис миновал, как только люди могут справиться сами… что лучшего может сделать для них король, чем сложить с себя корону?

Он рассмеялся, и она не могла не рассмеяться вместе с ним. Они были обыкновенными людьми.

Перевод: Н. Сосновская

Глава 1

Он настроился на направляющий луч, пришедший в ответ на его запрос.

«Снова домой», — подумал он. Руки его двигались по панели управления корабля, настраивая векторы управления нежнее, чем пианист касается клавиш фортепиано. И вот планетоход окончательно вышел на заданный курс. Кабина чуть подрагивала от работающего реактора.

Он глянул на обзорный экран, на котором была видна половина шара Ганимеда. Унылое зрелище! Горы, похожие на клыки. Кратеры, словно крепостные стены, длинные тени от которых простираются через серо-голубые равнины. И хотя восточнее гряды Джона Гленна было уже темно, ледовое поле Беркли, находившееся достаточно высоко, отражало мерцающий янтарный свет Юпитера в просторы Вселенной. С юго-запада, прорезая вершины и проходя тысячи миль над Долиной Привидений, тянулась, теряясь где-то у Красных Гор, пропасть Данте. Чуть севернее, почти на линии солнца, был виден мерцающий маяк Авроры. А за горизонтом темнота освещалась бриллиантами мириад немигающих звезд.

Уже не в первый раз он подумал: «Хотел бы я знать, что же там?». Но он не проживет так долго, чтобы узнать ответ. Да и зачем? Хватит еще загадок на человеческую жизнь и в самой Солнечной системе. Тревоги, опасности, надежды — все переплетено в этом бесконечном мире. Рожденный на Земле за день становился стариком на Юпитере…

Внезапно загудело радио.

— Космический Транспортный Контроль Авроры вызывает планетолет 17.

Подтвердите прием! — произнес знакомый голос.

От неожиданности Фрезер дернулся в кресле и усмехнулся про себя.

— А черт, Билл! Тебе вовсе не обязательно быть со мной таким строгим, — сказал он. — Это же я, Марк. Надеюсь, ты не забыл своего старого приятеля?

— А-а-а, — смутился Билл Эндерби. — Не беспокойся. Я просто действовал по методам переговоров военного времени. И если кто-то услышит нас, пусть думает, что мы обыкновенные невежды. И они, вероятно, будут правы.

— Ты сказал: военного времени?

— Разве ты не слышал? Мы послали сообщение всем заставам.

— Я не был на базе в Ио. Закончил работу на руднике и сразу же сюда.

Так что же случилось?

— Линкор, вот что!

— Какой?

— Космический корабль Соединенных Штатов «Вега». Совершил посадку пятнадцать часов назад.

Сердце Фрезера на мгновение остановилось, и он ощутил каждую волосинку на своем теле. Стряхнув с себя оцепенение, насколько это было возможно, он спросил:

— Что еще?

— Ничего, кроме того, что мне удалось собрать. Мы только видели несколько человек из личного состава. В соответствии с тем, что нам сообщили в штаб-квартире, «Вега» находилась в патруле возле Венеры, когда началась революция, и приступила к поиску орбитальной базы Сэма Холла, предполагая найти ее где-то в этом секторе. Но ничего не нашли. Не думаю, что искали достаточно тщательно, учитывая тайные симпатии к ней командира.

Он, кажется, мошенник и даже вполне вероятно все время был их сообщником, потому что по окончании битвы «Вега» не отправилась домой. Вместо этого новое правительство приказало ей оставаться здесь, чтобы присмотреть за нами и убедиться в нашей лояльности.

Фрезер все еще старался успокоиться.

Это были суровые месяцы, когда прерывистые радиосигналы несли обрывки информации о гражданской войне, расколовшей американскую землю и которая в любую минуту могла перерасти в ядерную. Сигналы перестали поступать, когда Земля заснула за завесой солнечного ветра, спустя восемь дней после все еще сомнительной победы. Фрезер представил себе картину следа линкора.

«Вега» должна была взять комету, чтобы оказаться здесь так быстро: они подобрались к солнцу так близко, как только позволяли холодильники и радиационные экраны, с помощью которых можно было развернуться и применить максимальное ускорение. Они добились соответствующей эффективности, добавив потенциальную энергию гравитации к своим двигателям. Сохранение массы в реакции позволит им ускоряться дольше, чем обычно.

Фрезер заметил, что как всегда, мысли о технических деталях действуют успокаивающе. Управлять двигателями и матрицами было намного легче, чем иметь дело с людьми.

— Наша лояльность и все остальное в порядке, — сказал Фрезер. — Но я предпочел бы написать Санта Клаусу длинный список желаний. Мои дела пошли скверно из-за того, что не пришел грузовой корабль.

«Хотя я и не жалею», — подумал Марк. — Временный сбой в обеспечении и затягивание поясов — не такая уж большая цена за обретенную свободу".

Он вновь посмотрел в сумрак обзорного экрана, и на миг все заслонило воспоминание о голубой водяной толще, о белых, пенящихся гребнях волн и соленом ветре под роскошным земным небом. Но затем его блуждающий взгляд вернулся к Юпитеру, и внезапно Марк ощутил растерянность. Он прожил дюжину лет за этим разукрашенным штормами щитом. И если камни и льды Ганимеда были слишком крепки, чтобы пустить в них корни, то вырвать эти корни было еще сложнее.

— Ладно, — торопливо сказал Фрезер. — По какому поводу ты связывался со мною, Билл?

— А, вот ты о чем, — сказал Эндерби. — С помощью линкоров, поскольку они вместительны, нам нужно собрать планетоходы в единую группу на севере.

Несколько уже стоят там. Тебе нужно будет спуститься по очень и очень сложной траектории вручную. Сможешь?

— Посмотрим. Я проверяю и обслуживаю эту машину самостоятельно и готов спуститься куда угодно, но за счет Конгресса.

— Ну тогда все в порядке, — сказал Эндерби и начал выдавать инструкции. Фрезер слушал внимательно, но чувствовал себя несколько пристыженным. Законодателям и судьям следовало бы урегулировать отношения сразу, когда Армия Освобождения свергла диктатуру. Но произошло ли это на самом деле?

И было ли вообще? С большой задержкой по времени, находясь в самом конце 400.000.000-мильной коммуникационной линии, он получал тоненькую струйку подвергаемых цензуре радиосообщений, писем и публикаций. Сколько правды в итоге он мог знать? Благородные призывы были обесценены.

Прекраснейшие дела могли не осуществиться. Даже диктатура начиналась как движение за восстановление пошатнувшегося суверенитета и ущемленной гордости Соединенных Штатов. Затем возник какой-то непредвиденный инцидент и все рухнуло. А у тех, кто был особенно активен, возникли осложнения с полицией.

Его мысли перешли к делам планетной борьбы. Предназначенные для посадки в любых точках, межспутниковые носители зависели от своих пилотов в такой же степени, как те от автопилотов. Не каждый человек мог овладеть необходимыми навыками. Для этого в нем должно быть нечто врожденное.

Когда отключился последний двигатель, кабина в последний раз вздрогнула и затихла. Фрезер отстегнул ремни. Он был высоким мужчиной.

Сорок прожитых лет наложили паутину извилистых линий вокруг глаз и широкого рта. Темные волосы уже начинали покрываться инеем.

Переведя систему в состояние покоя, он прошел на корму и остановился у шкафчика с космическим скафандром, необходимым для перехода на Аврору.

Быстро надев его поверх своего комбинезона, он направился к воздушному шлюзу. Ему не терпелось увидеть Еву, детей и вновь прибывших. Позвать Теора. Узнать, как обстоят дела на Юпитере. Он переживал, что дела вынудили его отсутствовать неделю в то время, как с его другом случилась беда. Но его присутствие на руднике было необходимо.

Фрезер развернул забортный трап и спустился вниз. Вокруг стояли другие закрытые корабли, похожие на какие-то фантастические обрубки, разбрасывающие вокруг черные тени. Фрезер едва не столкнулся с каким-то человеком в скафандре. Кто-то поджидал его у посадочных лап.

— О, здравствуйте, — сказал Фрезер. — Не узнаю вас через стекло, но все равно здравствуйте.

Одной рукой незнакомец уцепился за шлем Фрезера и притянул к себе.

— Это ты, Марк? — долетел до него голос Лорейн Власек.

— Вот дьявол! Почему ты так разговариваешь? Твое радио не в порядке?

— Чтобы никто не слышал.

В приглушенном голосе явно клокотали яростные нотки, хотя вообще-то главный техник-электронщик не была склонна к драматизации. У Фрезера снова перехватило дыхание.

— Слава Богу, ты вернулся, — сказала она. — Только тебе одному я могу так сказать.

— Несмотря ни на что?

— Не знаю. Возможно. Но этот линкор. Почему он пришел сюда?

— Ничего, Билл Эндерби сказал…

— Да, да, да, — в спешке ее слова накатывались друг на друга, — может это действительно имеет отношение к тебе? Вполне возможно… Ты так долго был вдали от Земли. А я оставила ее только два года назад. Уже тогда все было похоже на кипящий котел. Отвратительная пропаганда, убийцы из тайной полиции, мятежи, облавы во всем мире. Предполагали, что это прекратится, когда в Вашингтоне сформируется новое правительство. Для того, чтобы забрать нас из системы Юпитера они могли бы послать и грузовой корабль.

Нас всего-то пять тысяч мужчин, женщин и детей, безоружных, не имеющих никакого снаряжения. Какую опасность мы можем представлять? И это в то время, когда каждая частичка американской силы нужна дома.

Фрезер глубоко вздохнул. Все ее беспокойство было напрасным.

— Послушай, Лора, — сказал он, — ты можешь оставаться при своих предрассудках, прости, — при «своем мнении»! Я тебе сочувствую. Я никогда не винил тебя за случившееся несчастье. И когда мы услышали о восстании, я искренне надеялся, что люди вскоре избавятся от предвзятого отношения к тебе. Не твоя вина, что в школе вашему поколению вдалбливали, будто США должны установить контроль над всей человеческой расой, иначе может произойти еще одна термоядерная война. Но проклятье! Иностранцы оказались не злыми. Они только негодовали от нашего навязчивого превосходства, разве это не естественно? Разве наша страна не боролась с советским господством до последнего? И если Сэм Холл действительно может установить некий вид объединенной мирной власти, как они обещали — это решает целую серию проблем, и американцам не нужно воевать между собой и не нужно рубить сук, на котором они сидят. Хватит шарахаться от привидений.

— О, Марк. Ты хороший инженер, но ты не понимаешь… никогда не понимал. Я испугалась. В этой истории с командиром корабля так много непонятного. Из-за помех, созданных солнечным ветром, у нас несколько недель не было связи с Землей… Помнишь? Конечно правительство могло бы подождать, и спросить нас напрямую перед посылкой корабля, который, возможно, и вообще не был нужен. И… эта охрана, сменяемая вокруг «Веги» каждую минуту. Мы ожидали команду, чтоб обрести свободу, войти и приветствовать их. Но за исключением нескольких офицеров все остаются внутри корабля.

— Хм, — Фрезер подумал о своей семье и о том, чем бомбардировка могла закончиться для Авроры. Он облизнул пересохшие губы. — Но они должны знать, что мы на их стороне. Какого дьявола половина из нас оказалась тут?

Проводить научные исследования, конечно же, и последующую работу — но есть же масса похожих случаев, за примерами не нужно далеко ходить. Нет, мы были прокляты, все уже набило оскомину — секретная полиция, официальные призывы о поддержке духа, цензоры, бюрократия… Мы хотели, чтобы между нами и Землей было как можно большее расстояние. И старое правительство знало об этом и было радо сотрудничать, чтобы таким образом избавиться от нас — избавиться с пользой для себя. И это известно каждому.

— Да, это так. Но зачем же тогда прислан линкор?

Фрезер замер. В тишине вакуума он слышал собственное лихорадочное дыхание и биение пульса.

— Я не знаю, — сказал он резко, — что нужно делать в данных обстоятельствах. Ты что-то посоветуешь?

— Да. Сделай кое-какие приготовления и уходи из города.

Он схватил ее за руку чуть выше перчатки и взволнованно проговорил:

— Произойдет то, чего ты и ожидала?

— Я не знаю. Может быть и нет. Возможно, у меня обыкновенная истерика. Но… я так хотела поговорить с тобой.

«У нее никого нет», понял наконец Фрезер. Это было странно. Ни одна из девушек не оставалась одинокой после двух лет, проведенных в городке, перенаселенном холостяками. Он слегка похлопал ее по спине.

— Ну ладно. Я здесь, малышка, и вот что хочу сказать — не надо так беспокоиться. Ну давай, пошли.

Ему показалось, что она кивнула головой. Он услышал жужжание в своих наушниках, и она переключилась на свое внутреннее радио.

«Вега» была огромной. Она никогда не могла коснуться Земли, и теперь, после разговора с Лорейн, Марк подумал, что такой корабль никогда не появлялся на орбите Ганимеда. Пятисотфутовый сфероид, покрытый серыми отметинами и волдырями от радиации и микрометеоритов. Башни орудийных стрелков, ракетные трубы и шлюпочные тамбуры горбились динозаврами поперек неба. «Вега», казалось, почти полностью заполнила бетонную площадку стандартного космополя. Она подавляла своей массой. Но это была иллюзия, Фрезер понимал это. Броня у линкора была тоньше, чем у любого гражданского судна. «Вега» полагалась на скорость и собственную огневую мощь для защиты против оружия, которое делало любую броню бесполезной. Но, несмотря на это, Фрезер чувствовал себя так, будто его придавила огромная гора, и земля показалась ему чужой.

Бессознательно ища знакомых, Фрезер то и дело оглядывался по сторонам. Западный район Синус Америка терялся за горизонтом, сбоку открывался вид на Долину Привидений. Солнце, окруженное зодиакальным сиянием, висело почти над кромкой Кратера Навайо; оно все еще было слишком ярким, чтобы смотреть на него. На Востоке, по темной голой равнине, образованной застывшей лавой, к ледовым рудникам уходил монорельс. А дальше в небеса вонзались высоченные пики гряды Джона Гленна. Северный район Ганнизона напоминал зазубренные стены валов. Над Ганимедом нависала космическая ночь. И Фрезер не мог рассмотреть многих созвездий. Хотя Ганимед получает только часть тех четырех процентов освещения, что дает Земля, человеческие глаза так привыкли к этому, что страна не кажется им особенно туманной, и зрачки ежедневно сужаются до такой степени, что не всегда способны увидеть даже самые яркие звезды. Немного южнее виднелся краешек огромного мутного бриллианта Юпитера.

— Выше нос, — сказал он, шагая легко и широко. Внутренне он гордился, что может передвигаться так легко в своем возрасте. И это не потому, что он регулярно занимался физическими упражнениями. Он поглощал эйфорические пилюли перед каждым малообещающим мрачным заседанием. Но если вы хотите оставаться здоровым при 18 процентах земной гравитации, другого выбора нет.

Проходя мимо линкора, Фрезер обратил внимание на вооруженных часовых вокруг корабля. «О, дьявол, у них — всего-навсего сверхосторожный капитан!» Пытаясь унять беспокойство, Фрезер перевел взгляд на западную кромку поля. «Олимпия» все еще была там. Ее большой, выглядевший неуклюжим корпус манил комфортом и покоем. Если бы только не…

Его взгляд невольно обратился к планетам на небе.

— Было ли что-нибудь с Юпитера, пока я отсутствовал? — спросил Фрезер.

— Да, — ответила Лорейн. — Пат Махони говорил мне, что твой друг-принц — или кто он там еще — звонил пятнадцать часов назад и настойчиво хотел поговорить с тобой. Но никто не знает, о чем.

Говорила она рассеянно. Ее больше волновали пушки, омрачавшие ее настроение. Фрезер выругался.

— Это влечет кучу неприятностей. Я хотел бы немедленно связаться с ним, — проговорил он, сжимая кулаки, — хотя, что я могу сделать?

За полем они зигзагами двинулись через главный ход в стене безопасности. В стороне от отделенных куполов для специальных целей город состоял из четырех плиточных секций в восемь ярусов высотой, образуя квадрат, в центре которого находился двор с главной радиомачтой.

Строительным материалом был природный камень, облицованный белым изоляционным пластом. Здесь не нужно было вкапываться в грунт, как на Луне. Солнце было слишком далеко, чтобы представлять опасность, и не было нужды беспокоиться о биологическом разрушении от космических лучей.

Метеориты представляли только теоретическую опасность, хотя наибольшие из них попадали сюда приблизительно раз в 30 лет, по крайней мере, с тех пор, как люди начали колонизацию планеты. Если такое и случалось, то внутренние отсеки были устроены так, чтобы свести потерю воздуха к минимуму. Но был риск потерять тепло, которое очень быстро расходовалось в вакууме, и отсеки выстывали до температуры ниже 200 градусов по Фаренгейту.

«Когда-нибудь мы будем греться от ракет с ядерной энергией, сокрушать их в землю, покрывать ее атмосферой и оборачивать весь мир зеленью», подумал Фрезер.

Ирония Фрезера заключалась в том, что это было невозможно по особо идеалистическим причинам. Еще многое в системе Юпитера было неизведанным, так что постоянные исследовательские базы являлись научной необходимостью, а это влекло за собой обширную поддержку жизнедеятельности в Системе, что в свою очередь требовало огромного количества высокообразованных специалистов, которые поселялись здесь со своими семьями. Колонии росли, как грибы. Им самим нужно было выращивать себе пищу, выискивать и очищать металл для обеспечения кораблей. И дальнейший рост экономической независимости означал существенное сохранение цен на перевозки. Логической окончательной целью было превращения Ганимеда в Новую Землю.

Однако мотивы здесь были не важны. Трудно придумать что-либо более смертоносное, чем меркантильная политика последнего поколения.

Единственное, что имело значение и было важным — это голубое небо, блестящие озера, леса, которые шелестели и покрывались рябью на ветру под Юпитером. Иногда по ночам Фрезер просыпался, видя во сне мечту своего детства, и его подушка была мокрой от слез.

— Хватит мечтать!

— Что? — переспросила Лорейн.

Он понял, что сказал последнюю фразу вслух, и покраснел.

— Ничего… Проклятие! Если с Теором что-нибудь случится, это отбросит все результаты нашей работы на двадцать лет назад.

Когда они остановились перед воздушным тамбуром, она мягко взяла его за руку.

— Не бросай меня, — тихо сказала она. — Я наблюдала за тобой, когда ты вышагивал по этажам, получив плохие известия. Эти юпитериане значат для тебя больше, чем любые научные проекты.

Удивившись и слегка смутившись, он обернулся и посмотрел на нее. Она была блондинкой со слишком пышными формами, чтобы считаться красавицей.

Глаза мужчин полезли бы на лоб, если бы они попытались придерживаться ее диеты. Он считал ее эрудированной и привлекательной. Он не обращал внимания на ее политические взгляды, так как она инстинктивно тянулась к искусству. Она обладала чувством юмора, не замыкалась на работе и была более активна в общественной жизни, чем в личной. Но это были сведения, которыми Фрезер владел до сегодняшнего дня.

— Думаю, что да, — пробормотал он и повернул ручное колесо защелки выходной двери. — Сейчас не стоит волноваться относительно этого линкора.

Все будет хорошо. Не могла бы ты собрать мои вещи и сообщить моей жене, что я немного позже поеду в Джо Ком? Я позвоню Теору. Только Богу известно, что там стряслось.

Глава 2

Он расположился перед микрофоном, настроенным на линию коммуникаций Юпитера.

— Теор, это Марк, — проговорил он. Это был ни английский, ни ниарский, а язык карканья, хрюканья, щелканья и свиста, на создание которого ушло около двух десятилетий.

Произносить имена на юпитерианском человек мог лишь с большим трудом.

— Ты меня слышишь? — Его фразы трансформировались в серию электромагнитных сигналов. На некотором расстоянии от Авроры радиопередатчик перехватывал их и отсылал по лучу, нацеленному на один из трех передающих спутников, равномерно расположенных на орбите вокруг Юпитера. Там сигналы перекодируются в новые импульсы — слова станут инструкциями к высоковосприимчивому ускорителю.

Где-то в пространстве Юпитера мельчайший процент от общего потока частиц вводил в действие другой кристалл. Он отличался от передающего кристалла, находящегося на спутнике. Но его ядра претерпевали быстрое изменение, порождая новый луч. Это были особые изотопы, продолжительно возбуждаемые радионуклидами такой высокой степени устойчивости, что они просто заставляли их возвращаться назад к низкому состоянию энергии, выделяя квант энергии. Природа, конечно, обеспечивала такие нейтроны, но не так обильно.

Получатель — толстый четырехдюймовый диск — воспроизводил голос Марка Фрезера.

— Теор! Ты там, мой мальчик?

«Он должен быть там, черт его подери! Ведь он носит с собой этот прибор постоянно. Если он еще жив, конечно…»

Фрезер достал из кармана старую вересковую курительную трубку и начал набивать ее табаком из почти пустого кисета. Кто бы мог подумать, что он израсходует весь свой запас табака до прибытия следующего грузового корабля.

В это время на Юпитере в темноте, которую человеческие глаза должны были бы посчитать абсолютной, еще одни руки пришли в движение, нажимая кнопку, и радостный голос спросил:

— Это ты?

От неожиданности Фрезер выронил трубку. Она падала так медленно, что он успел подхватить ее до того, как она коснулась пола.

— Да, — запинаясь ответил он. — Я-я-я надеюсь, что не побеспокоил тебя?

За семь секунд, которые должны пройти между вопросом и ответом, Фрезер постарался успокоиться. "Что это я так разволновался? Ну, все в порядке, Теор отличный малый, хотя выглядит совсем не по-человечески. И если его противники захватят его, то это поставит крест на наших проектах.

Кто еще на этой планете сможет так меня понимать? Юпитер чужд нам, даже более, чем Ад."

— Нет, — сказал Теор. — Тут, где я сейчас нахожусь — ночь. Меня сильно беспокоит будущее. У меня уже нет сил. Как замечательно, что ты вышел на связь именно сейчас, а не позднее, мой брат по духу. Вся наша раса и род Рив нуждаются в твоей помощи.

— А не мог бы ты получить помощь… э… от моих коллег?

Фрезер был растроган. Они работали вместе почти десятилетие с одной-единственной целью — понять друг друга. И спустя некоторое время, Фрезер вынужден был признать, что это порождение холода, мрака и ядовитой химии стало ему ближе, чем большинство людей.

— Я пытался передать им твою просьбу, и я уверен, что они желали вникнуть в суть проблемы, но всегда наш разговор возвращался к тому, с чего начинался.

Фрезер удивленно проворчал:

— И они не смогли в итоге ни в чем разобраться? Я этого не понимаю.

Хотя, постой! Он никогда особо не следил за тем, чем занимались на Юпитере другие исследовательские группы. Десять лет назад, когда люди помогали усовершенствовать приемо-передатчик, его — Фрезера, настолько заинтересовали жители Юпитера, что все свое свободное время он стал тратить на то, чтобы научиться говорить на этом жутком жаргоне. И спустя некоторое время, Марк мог уже вести долгие беседы с Теором.

Руководитель группы по изучению языка на Авроре был счастлив, что нашелся человек, настолько увлекшийся этим. На учете был каждый человеко-час, тем более, что инженер и принц содействовали развитию совместного языка больше, чем кто-либо другой. (Здесь главную роль сыграло скорее упорство, чем врожденный талант. Через некоторое время они подсознательно подобрали ключи к пониманию личности друг друга). Записи их бесед составляли огромное количество файлов данных.

— И я, и мой наставник Элькор, а также многочисленные философы достаточно часто общались с вашим персоналом и в прошлом. Но ни они, ни я не смогли пробиться через их непонимание важности текущего момента.

— М-м. Мне кажется, я знаю почему. Они не встретились со мною перед этим, а каждый человек, знакомый с основами языка, является научным специалистом и пытается задавать вам вопросы по тем аспектам, которые интересуют его больше всего. Ведь язык — это не просто слова, а какие-то взаимоотношения, и чувства собеседника. Мы вели с тобой бессвязные общие беседы и, как результат, освоили широчайший ряд аспектов, о которых можем говорить довольно свободно…

Старик Айк Сильверстейн никогда не замыкался на одной области. Джо Ком был его детищем, результатом выбивания многомиллионных средств у правительства, его многолетних забот о коллективах, развивающих области физики, неизвестные ранее, вплоть до успешного внедрения первых приборов на Юпитере. Они были грубыми уродцами. Их телеметрия мазера так искажалась интерференцией, что едва могла быть прочитана. Сильверстейн подгонял свою команду для их усовершенствования. И когда с их помощью были получены данные, подтверждающие существование цивилизации на Юпитере, он загнал себя до смерти, работая над проектом связи с ней.

— Твои мысли, как всегда, логичны, Марк. И я полагаю, что они содержат истину. Но наша духовность может не пережить эту ночь. Время сжалось перед приходом улунт-хазулов.

— А что у вас происходит? Последнее, что я слышал, это то, что вы послали целую армию против захватчиков.

Джо Доулбек, занявший место Сильверстейна, достаточно хорошо понимал Теора и, вероятно, в дополнение ко всему обрисовал ему выигрышную стратегию. Он был настоящим универсалом. Инженеры могли только создавать сканеры, приемники, передатчики, которые должны были продолжать функционировать даже после того, как убийственная атмосфера Юпитера напрочь разъест их. И только деньги могли помочь созданию большого количества машин, из которых только одна могла быть установлена вблизи местного поселения. После этого он был вознесен в гении. Гений в том смысле, пониманию которого доступно все — от простого арифметического сложения, до многословного языка. Правда, у ниарцев тоже встречались умнейшие существа, которые постоянно и много трудились, чтобы однажды поразить мир уникальной идеей. Но Доулбек был семантиком, который окончательно уяснил основу ниарских толкований, благодаря чему он мог знать, по какому пути надо идти, чтобы усовершенствовать эсперанто для двух рас… Семь лет назад его вездеход упал с утеса на Горе Шерра. И создание эсперанто перешло в обязанности лингвистической группы.

Хотя это осложняло ситуацию, проект «Олимпия» все-таки был начат.

Романтический ореол, окружавший его, все больше привлекал оригинально мыслящих молодых людей. Фрезер мечтал даже, что будет управлять этим кораблем.

— Да, — сказал Теор. — Мы думали, что это обычное вторжение варваров и послали пограничную гвардию, чтобы уничтожить их. Но они искромсали наших воинов, встретив их на берегу. Те, кто выжил, рассказывают, что их бесчисленное множество и что они не принадлежат нашей расе. Похоже, что встретились два различных вида разумных…

— Что? — присвистнув от удивления, переспросил Фрезер и тут же продолжил, — ну хорошо, я полагаю, что это возможно. В таком огромном мире, как ваш, где так тяжело путешествовать к другим землям, у вас, естественно, возможно существование более одного вида разумных. Хотя у меня есть подозрение, что вы, все же, одного рода.

Что же будут делать люди, если город Ниара, этот единственный объект на Юпитере, о котором у них есть более или менее пристойные знания, будет разрушен и уничтожен? Вот, если бы существовал какой-либо шанс продвинуться вперед или занять какую-нибудь другую территорию произвольно, но эта затея была в лучшем случае рискованной. Подвергаться дополнительному риску было бы глупо. Итак, корабль, который был готов к работе, оказывался бесполезным…

— Но дело даже не в этом, — продолжал Теор. — По-видимому они пересекли западный океан со стороны Плавающих Островов. Там находятся наши суда, вернее, находились! Если улунт-хазулы захватили их, то они смогли бы обучиться нашему языку и много узнать о нашей стране от наших мореходов.

Нет сомнений и в том, что они и раньше шпионили у наших берегов. Теперь, после битвы, мы послали к ним нашего посланника с предложением провести переговоры — по большей части, в надежде получить информацию о них, а не потому, что мы боимся вступить в сражение с ними. Однако, я боюсь предсказать исход битвы, если бы она состоялась. Они приняли наше приглашение, и их представители прибудут в город через два дня.

— Это около 20 земных часов. Я никогда не сомневался, что ты безумец!

Но чем же я могу помочь вам?! — Пока нейтроны прыгали в двух направлениях, Фрезер внимательно осмотрел комнату и почувствовал, что ему здесь душно.

— Ты помнишь, с каким благоговением мы получили от вас машину, которая говорит, — продолжал Теор. — Фактически, это в некоторой степени изменило характер Рив, если вернуться немного назад к древним обязанностям по совершению магических церемоний, к которым мой род был наиболее подготовлен. Вы отозвали его, прислав нам три года назад («около четырех земных», — подумал Фрезер) создатель образов. Мы поместили его в специальное укрытие вблизи Дома Совещаний. Это укрытие стало известно как Дом Провидца, и многие полагали, что там сбываются пророчества. А варвары должны быть более подвержены фантастическим толкованиям, чем мы.

— А… все! Я понял. Ты хочешь, чтобы я…

Внезапно загремела внутренняя телефонная связь:

— Просим внимания. Прослушайте сообщение из административного штаба.

Говорит Боб Ричардс. Адмирал Свейн, командующий линкора, находящегося за городом, спросил, может ли он послать сюда большую освободительную партию.

Естественно, это хорошо для нас. Так что, если вы хотите принять этих ребят, сейчас самое время сделать это. Прием?!

Губы Фрезера скривились в улыбке. «Еще одно подтверждение Лориных страхов.»

— Что это было? — встревоженно спросил Теор.

— Ничего существенного, — ответил Марк, — давай вернемся к нашим делам. Я согласен, что неподготовленные юпитериане, увидев меня, будут шокированы. И насколько я понимаю, ты хочешь, чтобы я дал этим варварам угрожающее предупреждение о том, что может случиться, если они не покинут вашу территорию.

В соседней лаборатории что-то загремело. Несомненно, парни прикрывали лавочку на этот нестабильный выжидательный период. Фрезер постарался не обращать на это внимания.

— Ты просто читаешь мои мысли, — воскликнул Теор. — Мне кажется, что это может повлиять на расстановку сил. Улунт-Хазулы должны знать, что на севере есть земли, хотя и менее богатые, чем Медалон, но зато более легкие для захвата. И если они поймут, какая сверхъестественная месть их ожидает и какую силу мы можем выставить против них, то перестанут думать о захвате наших территорий.

— Н-да, я не совсем понимаю, как работают их мысли. Ведь даже ты не всегда понимал меня, а здесь мы сталкиваемся с совсем другой культурой, фактически с чуждыми существами. Конечно, я сделаю все наилучшим образом.

Но как? Твои враги не понимают нашего общего языка, а я не говорю по-ниарски.

Ни один человек не мог бы тут ничем помочь. Возможно, это вообще неосуществимо. Проблема более глубокая, чем просто различие в артикуляторных аппаратах. Доулбек установил, что ниарский это не одна, а три взаимосвязанных системы, каждая с различными установками голосовых предпосылок — как если бы люди говорили на смешанном английском, китайском и индийском.

— Я знаю. И я могу подготовить для тебя речь сейчас, здесь. Ты сможешь записать ее, чтобы послать в тот день вместе со своим образом.

— Прекрасно! Я, зная в чем дело, могу даже внести по ходу составления речи необходимые поправки. У тебя есть наброски?

Фрезер взял трубку в зубы и выпустил облако светлого дыма. Казалось, что пока все выглядит одинаково хорошо — и на Юпитере, и на Земле, и на Ганимеде.

— У меня есть приблизительный план, но я хотел бы обсудить с тобой всю речь в целом. Я не сомневаюсь, что ты дашь массу ценных советов. Но не забудь, что ход твоих мыслей и фраз должны иметь странный таинственный характер, чтобы усилить впечатление.

— Замечательно! Я так и сделаю, если ты считаешь это необходимым. А теперь за работу.

Через несколько часов все было готово. Фрезер удивился, что время бежит так быстро. «Надеюсь, что Ева не будет слишком раздражена».

— Ну хорошо, — сказал он, — я останусь здесь на все время этой… конференции. Когда настанет время моей передачи, позвони мне. Твой звонок должен быть подобен заклинаниям и обращениям к духу. Все будет хорошо, Теор!

— Пусть всегда твои мысли будут чистыми и ясными, Марк.

Связь оборвалась. Фрезер с минуту посидел в кресле, ощущая странное одиночество. Затем он встряхнулся, встал и направился к двери.

Она резко распахнулась перед ним и неожиданно ворвался Пат Махони.

Черты его лица были настолько искажены, что он напоминал маску Горгоны.

— Марк! Скорее уходи отсюда! Они арестовывают всех, кто в состоянии работать!

— Что? — Фрезер уставился на него.

— Эти ублюдки с корабля — чертова освободительная группа — вытащили оружие и захватили власть! Они за старое правительство!

Глава 3

Без специальных приборов никто не смог бы увидеть рассвет на Юпитере.

Внизу этого огромного атмосферного океана, состоящего главным образом из водорода и гелия, некоторого количества метана, паров аммония и других газов, видимое освещение давали только частые мощные вспышки молний.

Облака разрывались, открывая огромные красные и бурые пропасти, пока все вновь не погружалось во тьму. Но с золотистым оттенком глаза Теора, которые были в три раза больше человеческих, видели одинаково хорошо и на свету, и во тьме. Он видел, как свет быстро поднимался за туманами, которые все еще катились через Медалон, разукрашивая его тысячами ярких теней, пробивающихся сквозь мутные просторы неба. Он чувствовал ветер на своем лице — колючий и холодный. Химикочувствительное щупальце, расположенное справа от рта, подрагивало, впитывая органические запахи, испускаемые растениями.

Он пожалел, что не может повернуть время вспять и вернуться к своей любимой работе и к тем церемониям и обрядам, которые должен был совершать как наследник Рив. Его мысли занимали проблемы, волновавшие его все последнее время. Эти мутирующие существа претерпевали свои постоянные метаморфозы от растений к животным. У фермеров были тысячи препятствий, мешающих им содержать стада. Это означало, что ветер, дождь, град, молния, наводнение, гейзеры, камнепад могли принести опустошение, если не принять определенные меры предосторожности. Работа Теора заключалась в том, чтобы управлять. Это была основная функция Рив и всей его династии. Изредка они становились священниками, магами, судьями, военачальниками. И всегда из них выходили прекрасные инженеры. Без их знаний в области расщепления элементарных сил Ниар вскоре вернулся бы к временам варваров.

"Как могло такое случиться? — мрачно размышлял Теор. — Мы можем выгнать дикарей из Ролларика без особых усилий. Мы более искусны и лучше вооружены, и прежде всего необходимо пересечь Вилдерваль. Но эти чужаки!

Кто доставит такое огромное количество войск через океан?!"

Это волновало его не меньше, чем их возможности ведения войны.

Ниарские корабли плавали на юге возле берега, чтобы торговать с форестерцами; они собирали урожай моря близ Орговера; на западе несколько экспедиций доходили до Светлых островов. Но как можно было пересечь тысячи миль штормящего жидкого аммония, который простирался по ту сторону? Теор знал, что расстояние к следующему кусочку суши достаточно большое, чтобы там обитало множество народов, подобных улунт-хазулам. Люди на Ганимеде узнали об этом благодаря исследованиям и передали информацию ему.

Его взор обратился к небесам. Он никогда не видел лун или хотя бы солнца. Странно, что помощь Ниаре должна прийти из мест невидимых и недосягаемых. Хотя, конечно, Марк говорил ему, что эти луны поднимали воздушные потоки и так управляли Четырьмя Наименьшими Циклами.

— Уллоала! — донесся к нему голос снизу. — Теор, я вижу тебя, спустись, нам нужно поговорить!

— Что такое? — испугавшись, он натянул вожжи своего форгара.

Животное, похожее на богомола, замедлило свой полет — или скорее плавание — и наклонилось вниз. Всадник стоял на его широкой спине, ноги были закреплены в четырех стременах.

До города было недалеко; Теор уже видел широкую яркую уключину реки Брантор и красноватый дым от Ат. Эти сельские жители, должно быть, работают сейчас в поте лица, выплавляя воду над вулканическими выходными отверстиями — единственный вид огня, известный на Юпитере — чтобы выковать оружие. Он присмотрелся. Небольшая фигура в раскрашенной одежде махала ему жезлом с воткнутым в него пером. Теор узнал своего наставника Норлака.

«Что он делает здесь?» — подумал Теор.

Рив приземлился и спрыгнул. Его форгар принялся ощипывать листики с кустов. Почва здесь состояла из ледового порошка, перемешанного с органическим веществом и минералами, которые состояли главным образом из натрия и соединений аммиака.

— Да будут силы спокойны в тебе, — проговорил он формальное приветствие и перешел к делам насущным.

— Делегация противника должна уже быть в городе.

— Они уже прибыли, — сказал Норлак. — Фактически они прибыли еще вчера, поздно ночью. Но я подумал, что лучше обговорить с тобой некоторые детали заранее, поэтому-то и вышел перехватить тебя.

— Почему же ты не на переговорах? Они, наверно, уже начались.

— Они сказали, что по их законам только самцы могут присутствовать на переговорах, и если мы будем настаивать на участии других, они тотчас прервут переговоры. Элькор и я решили пропустить это оскорбление.

Теор удивленно моргнул. Три вида были по существу равны в Ниаре. Хотя спокойный темперамент самок и их естественная озабоченность потомством отстраняла их от желаемого многими голосами в делах. У диких народов Ролларика и Форестера государственное устройство несколько отличалось.

— Действительно, — продолжал Норлак, — руководитель делегации Улунт-Хазул подчеркнул, что их самки содержатся как собственность самцов, а большинство полусамцов уничтожаются еще при рождении. И только немногие сохраняются для дальнейшего воспроизведения. Их хозяином всецело является самец. После полной победы над нами, как он сказал, они привезут другие свои виды с Плавающих Островов.

Теор скривился.

— Теперь я сознаю, что они другие существа, совсем не такие как мы, он задумчиво поводил своим щупальцем, — и это возможно будет нам на руку, хотя… Вы, полусамцы, более вспыльчивы, чем самцы, но вы же и более находчивы.

— Это правда, — проговорил Норлак с оттенком самодовольства. — Ведь это моя идея попросить вашего живущего на небесах друга напугать их? Если бы было возможно, я бы поприсутствовал, чтобы наблюдать за реакцией противника и контролировать их эмоции. У самцов нет истинной чувствительности к таким вещам. Большая часть ваших мозгов сосредоточена в ваших руках.

На последнюю фразу Теор возразил Норлаку, что тот сильно преувеличивает. Он был единственным, кто установил связь с Марком. Обычно Норлак возражал по этому поводу, подчеркивая, что здесь нужно сказать спасибо упрямству самца, а не его интеллекту. Но сейчас он промолчал: в данных обстоятельствах только беззаботный полусамец мог позволить себе подобное подшучивание. Теор встряхнул головой и спросил:

— Что ты хотел сказать мне?

— Я хотел бы дать несколько советов по поводу вашего поведения на переговорах, так как не могу присутствовать там. А также рассказать то, что мне удалось разузнать об улунт-хазулах. Глупо встречаться с ними в первый раз без некоторой предварительной информации. Наша ошибка как раз и заключалась в том, что мы предполагали, что это просто шайка варваров. Она обошлась нам поражением в первой битве.

Теор успокоился и начал внимательно слушать дальше.

Человек, увидевший этих двух юпитериан, наверняка подумал бы, что это кентавры. Но это было бы слишком примитивным определением. У Теора было красное тело, покрытое тигриными полосами, короткий хвост, четыре сильных ноги с тремя цепкими пальцами. Его длинные руки с четырехпалыми кистями и объемистым торсом можно было считать антропоидными, если не учитывать многочисленные детали. Ушей на голове у него не было. Он носил гребень, похожий на петушиный, который свисал с головы, не доставая до земли примерно пятьдесят дюймов. Рот располагался под огромными глазами и был предназначен исключительно для приема пищи. А речь производилась вибрацией мускульных тканей, расположенных в мешочках под челюстью.

У него не было носа и легких по земным понятиям. Их заменяли с полдюжины щелей с губами, расположенных на грудной клетке. Через отверстия поступал водород, распространяющийся внутри организма, где происходил обмен веществ. Метан и аммиак, выделяемые при этом процессе, выходили через брюшные отверстия. При юпитерианском атмосферном давлении такая система была достаточно эффективной, чтобы поддерживать большое энергичное тело.

За исключением пояса со снаряжением и диска связи, висящего на его шее, он был голый. Будучи существами термостойкими и живущими в условиях планеты с малым углом наклона оси, который обеспечивает меньшие скачки температуры, чем на Земле, юпитериане редко нуждались в одежде.

Норлак же пришел в четырех ярких одеждах. Полусамец был невысоким и стройным. У него не было гребня, щупальце было длиннее и острее — список различий можно было продолжать до бесконечности. Самцы и полусамцы должны были оплодотворять самку в течение нескольких часов по очереди, чтобы добиться зачатия. Со временем генетические различия увеличивались.

Эволюция продвигалась также быстро, как и на Земле, несмотря на радиационную обстановку и меньшую скорость преобразований при таком холоде. Матери кормили своих детей срыгиваньем. В Ниаре трехгамные браки считались постоянными и исключительными. У других общин были другие представления о семье.

Взять хотя бы устройство улунт-хазулов. Теора просто шокировали их понятия. И такие создания смогли пересечь Медалон? По своей природе Теор менее воинственный, чем люди, но все эти мысли заставили его крепче сжать оружие.

— Я обобщил всю имеющуюся информацию — сообщения разведчиков, рассказы оставшихся в живых после битвы, плюс мои собственные наблюдения за делегацией, — начал Норлак. — Родина улунт-хазулов расположена на болотистой равнине. Она представляет собой группу островов, разбросанных по океану. И это предполагает, что их жители — отличные пловцы, и, очевидно, со временем станут искусными мореходами. Нам известно, что они могут отливать лед. Они прошли через океан, а это значит, что в навигации они сильнее нас. Фактически, они сами изобрели компас, тогда как мы заимствовали его идею с Ганимеда.

Да, они использовали разновидность магнитной железной руды. Ее источником были остатки метеоритов, встречающиеся реже, чем бриллианты на Земле.

Затем Норлак вздохнул и сказал:

— Мы должны смотреть фактам в лицо. Да, они варвары. Их цивилизация сильно отличается от нашей, но почти также сложна и изящна.

— Прекрасно, — сказал Теор, — значит они испугаются Пророка.

— Я надеюсь, вы будете мудрее и не станете просто угрожать им сверхъестественной местью.

— Которую им трудно будет объяснить на словах так, чтобы они поняли… Жаль, что тебя не будет там, мой наставник.

— Да, так как там будут только самцы, их не сложно запугать. Но я думаю, что ты должен придерживаться фактов, обращаясь к небесному народу как к самому сверхъестественному… хотя, конечно, опусти то обстоятельство, что они не могут прибыть сюда сами.

— Марк сказал… — Теор осекся. В настоящий момент это было не нужно.

— А что заставило противника покинуть свой дом?

— Пояс непогоды сдвинулся к их стране. Штормы принесли бедствия.

— Да, Марк объяснял мне это однажды. Когда встречаются два воздушных потока, вращаясь с различными скоростями, они создают области волнений, которые…

— Пощади меня. Я с трудом понимаю на Риве, а тут такие сложные объяснения… Продолжим. Улунт-Хазулы разведали о нас некоторые детали.

Наш народ все-таки столкнулся с их шпионами — теперь я понимаю, почему цикл или два назад ходило так много слухов о Невидимом Народе, путешествующем повсюду. Но они, похоже, узнали о нас где-то в другом месте. В целом, насколько я понимаю, мы и наша страна им понравились. И нам сообщили, что их цель — лишить нас права собственности. Поэтому на сегодняшней встрече ты должен… — Норлак пустился в длинные объяснения и рассуждения.

Теор слушал с нетерпением, которое все нарастало. Конечно же, мысли были хороши, но время… его не хватало. На прощанье он сказал:

— Да, да, я сделаю все, что смогу. Пришло время действовать. Итак, я буду стоять на своем. Да пребудет с тобой мир.

Он вскочил на форгара и поднялся вверх прежде, чем Норлак смог ему ответить. И через несколько минут он уже был в Ниаре. С высоты город больше всего напоминал разбросанные тут и там зеленые насаждения. Дома представляли из себя ямы с тонкими внутренними стенами, которые не должны были причинить вред их жителям во время землетрясений. Их крыши, покрытые плотно сплетенными растениями, являлись надежной защитой от любой непогоды, и никакие ветры не могли бы их сорвать. Вокруг города, образуя толстую живую изгородь, рос высокий кустарник. В доках возле реки стояли пустые корабли, а непривычно пустынные улицы выглядели как-то зловеще.

Большинство жителей сейчас находились в домах. Теор приземлился на площади между Домом Консула и Домом Провидца и поспешил к властителю. Трое рядовых охраняли вход. Они были в форме из чешуйчатой брони и сжимали в руках копья с наконечником из плавленого льда — плотного тяжелого минерала, выплавляемого при высоком давлении и температуре минус 100 градусов.

— Стой! — рявкнул один из них. Но увидев, кто перед ним, уважительно проговорил:

— А, это ты, принц. Проходи. Прости, что не узнали тебя.

— Как идут переговоры? — спросил Теор.

— Плохо. Они только смеются над угрозами Элькора и насмехаются над его предложением обосноваться в Ролларике.

— Здесь сейчас находится мой сын, — донесся из глубины голос Элькора.

— Ханг! — послышался низкий, резкий голос.

— Тут даже простые копьеносцы могут слушать наш разговор.

Теор прошел через переднюю в главную комнату. Она освещалась обычным способом — фосфоресцирующими цветами, растущими среди створок наверху и вдоль круга, образованного ярусами, на которых стояли виднейшие самцы государства: фермеры, ремесленники, купцы и философы. Напряжение, висевшее в воздухе, ощущалось физически.

Элькор Рив стоял один на ярусе, в окружении полдюжины улунт-хазулов.

Он был еще прямым и сильным для своего возраста, но годы уже брали свое.

Пристально взглянул Теор на противника, и тот слегка отпрянул. Да, он знал их по описанию, но истинное зрелище ужасало. Они отличались друг от друга также, как человек от гориллы. Улунт-Хазулы стояли на ногах более высоких, чем у ниарцев. Маленькие клыки росли внизу над их подбородками. У них были толстые и перепончатые ноги, длинные толстые хвосты и мех блестящего серого цвета. Но каждая частичка их тела была чужой. От них исходил резкий запах — животное — подумал Теор с отвращением и удивился, как он смог почувствовать их запах.

Они были одеты в мантии с капюшонами. У двоих Теор увидел браслеты, очевидно, снятые с убитых ниарцев. Они принесли также оружие в это святое мирное место. Сердца Теора сжались.

— Мы уже не чаяли увидеть тебя, сын мой, — сказал Элькор. — Я хотел сам показать им Пророка.

Его личный диск торчал из кармана на поясе.

— Ну, Чалхиз, — он обратился к главному военачальнику Улунт-Хазула, это и есть Теор, ближе всех нас знакомый с теми силами, которые обитают в небе.

Норлак упоминал, что вражеский военачальник прибыл лично. Это говорило как о его бесстрашии, так и о том, что его орда была настолько хорошо организована, что его смерть не явилась бы сильным ударом для нее.

Теор встретил его холодный взгляд и сказал:

— Вы должны знать, что они являются нашими союзниками. Хочу сказать, что мы представляем интерес для них, они расположены к нам и не останутся в стороне. Они не позволят нас уничтожить.

Оскалившись, Чалхиз открыл рот плотоядного животного.

— Тогда, почему они позволили нам захватить вас?

— Потому что мы еще не просили их о помощи.

— Мы слышали много бабских сплетен о вашем бреде — этих духах, прыгающих гоблинах, и Невидимом Народе, и этих пророческих голосах и еще чего-то там. Улунт-Хазулы полагают, что все выглядит совсем иначе.

— Тогда пойдемте, и вы все увидите сами, — парировал Теор.

Следуя совету Норлака, он развернулся на пятках и бесцеремонно вышел из комнаты. Волна удивления прокатилась по рядам. Даже чужеземцы были захвачены врасплох его ответом. Но после короткого совещания они последовали за ним. Они прошли по валу через площадь и спустились вниз к Дому Провидца.

Двое из них резко остановились и прорявкали что-то на своем языке.

Нейтронный передатчик производил впечатление даже на тех, кто имел представление о таких не понаслышке. К тому же длинная тусклая комната была завалена всевозможными вещами: дезинтеграционные переносные устройства, телеметрические приборы, картины с видами Космоса и Земли, созданные человечеством сверхпрочные кристаллы.

Чалхиз выкрикнул команду. Они приняли независимый вид. Сам он беспокойно шагал рядом, подняв какой-то предмет, уложил его перед собой на пол, раскрошил кусочек металла между своими пальцами и прижал его к своему щупальцу. Затем пристально несколько минут смотрел на панель управления.

Его лицо ничего не выражало.

— Ну что? — сказал Теор.

— Я вижу нечто любопытное, что может быть внушает благоговейный страх дикарям, — проворчал Чалхиз.

— Вы увидите больше. Один из небесных жителей согласился появиться и предупредить вас.

Выражение лица Чалхиза оставалось бесстрастным. Закончив, Теор подошел к визуальному приемопередатчику. Это не был, конечно, традиционный земной ЗВ, но он был также надежен как и все, что посылалось на Юпитер.

Сегодня это возможно увеличит эффект… Он привел его в действие своими не слишком твердыми пальцами.

— Я хочу убедить вас, что вызов небесных жителей равносилен приглашению разрушений, — сказал Теор. — Я попрошу его один раз показать вам, как он может дать волю чувствам. Постарайтесь поддерживать тишину, пока я свяжусь с ним.

Чалхиз застыл с суровым видом. Но его сородичи слегка содрогнулись. В сердцах Теора зародилась надежда.

Он нажал кнопку на своем диске.

— Марк, — пропел он на их общем языке, — это как раз тот момент. Они здесь и они ужасны. Ты готов?

Экран оставался пустым. Земля вздрогнула и задрожала. Шелест прошел по листьям на крыше.

— Марк, они ждут. Это Теор. Есть кто-нибудь там? Поторопитесь, я прошу вас!

— Марк-кто-нибудь-Марк.

Через некоторое время Чалхиз начал издавать низкие мурлыкающие звуки, являвшиеся джовианским смехом. Когда он ушел со своими воинами, Теор все еще кричал в пустоту:

— Где ты? Почему не отвечаешь? Что случилось?

Глава 4

— Ты сошел с ума, — машинально проговорил Марк.

— Нет, — ответил Махони, опираясь на стул и хватая ртом воздух. К его вспотевшему лбу прилип рыжий локон. — Я видел… Направляясь к главному входному шлюзу, я остановился в южном корпусе… чтоб посмотреть, как они будут входить… О, что они делали. Наряд полицейских поднялся на вал, у каждого в руках пистолеты. Клен, Том, Мануэль и двое-трое других, которых я не знаю, шли между ними с поднятыми руками. Они увидели меня, когда спустились. Мануэль… крикнул мне: «Беги! Они восстанавливают старое правительство!» — и в этот момент один из полицейских ударил его по голове, а… их начальник, нацелив на меня свой пистолет, сказал: «Стоять, именем… закона». Я был уже близко к повороту, и поэтому, отходя понемногу назад, спросил: «Какого закона?» «Правительства Соединенных Штатов», — ответил он… А я отступил еще немного и говорю ему: «У нас не было проблем с ним». — Тут он сказал, что имеет в виду законное правительство, а не заговорщиков, и в этот момент понял, что я собираюсь делать, и крикнул мне: «Стой, или я буду стрелять!» Но я был уже настолько близко к повороту, что, резко развернувшись, я побежал и скрылся. Я только слышал, как пуля шлепнула в стену. Я нырнул в ближайший переходной тоннель, и вот я здесь!

Фрезер опустился на стул.

Это было нереально. Этого не могло быть. Такие вещи случались только на ЗВ. Боже, такая грубая мелодрама в его спокойной жизни.

Хотя, такое уже было однажды в Калькутте во время прохождения им воинской службы. Его часть прилетела туда, чтобы помочь местным властям прекратить антиамериканские беспорядки. Да, там делалось все достаточно грубо, и его даже стошнило, когда огнеметы направили на толпу. Или профессор Хоуторн, у которого Марк учился в колледже… слишком старый и достаточно знаменитый, чтоб им занималась секретная полиция — по крайней мере, игра не стоила свеч, так как он ограничивался изучением своей собственной версии истории — но он делал определенные пассажи от Джефферсона и Гамильтона в предпочтение Гарварду. И больше всего досаждало то, что он заставлял своих студентов рассказывать ему, что в тех сочинениях подразумевалось. Конечно, молодые бандиты, которые избивали его и сжигали книги не были официальными лицами, и полиция обещала начать расследование. Но внезапно профессор Хоуторн умер от разрыва сердца (так во всяком случае говорили). Это было довольно мелодраматично, не так ли?

Обычное же исправление было, конечно, же более мягким. Однажды они забрали молодого Ольсена из химической лаборатории, обвинив его в распространении подрывных памфлетов. Он вернулся несколько недель спустя с совершенно противоположными взглядами. Но как химик он был уже потерян.

И даже такие случаи считались исключительными. По большому счету, ты ничего не видел и ничего не слышал, кроме похвал нашему дальновидящему президенту Гарварду и его стойкой администрации. Понемногу это начинало надоедать.

Фрезер встряхнулся. Его тело было напряжено как никогда. Так что говорила Лора? «Сделай необходимые приготовления и уходи из города».

Слишком поздно теперь, подумал он. Но вслух сказал:

— Да. — Его мысли опережали слова. Это место необходимо им для чего-то. Если восстание было подавлено, то они не были бы здесь. Итак, Клен, Том, Мануэль и любой из технарей могли послать радиосигнал на Землю несколько дней назад или хотя бы саботировать работы. О-хо-хо. — Полиция должна быть здесь с минуты на минуту. Пойдем.

Он вскочил и в два прыжка оказался возле выхода. Очень осторожно он приоткрыл дверь и выглянул. Коридор пока что был пуст.

— Проходи, — сказал он Махони. — Если мы поторопимся, то сможем захватить вездеход и скрыться.

Марк направился вправо.

— Нам не сюда, — возразил Махони.

— Мне нужно забрать семью, — сказал Фрезер.

— Ну… хорошо. Пошли, — согласился Махони.

Они вошли в грузовой лифт. Он двигался вниз настолько медленно, что его скорости позавидовал бы самый искусный китайский палач, издевающийся над своей жертвой. Фрезер почувствовал, как кровь застучала в висках, к горлу подступил комок, лоб и руки покрылись испариной. Его палец все еще крепко давил на кнопку нижнего этажа.

Холл был полон людей. Они медленно блуждали по нему беспорядочными группками, тихо переговариваясь. На их бледных лицах читалось изумление.

— Эй, Марк, — крикнул какой-то мужчина, — что ты собираешься делать?

Фрезер не обратил на него внимания. Ему хотелось бежать, но толпа была слишком густой, и приходилось прокладывать локтями путь в этом кошмарном скопище. Казалось, прошла целая вечность, пока он добрался до своих комнат. Дверь была закрыта. Он постучался.

— Боже Иисусе, — выдохнул Махони, — если их здесь нет…

— Тогда ты пойдешь один, — оборвал его Фрезер. Слюна загустела у него во рту. — Я не могу оставить их здесь, понимаешь?

В этот момент дверь открылась. На пороге, стоял пятнадцатилетний сын Фрезера Колин. Он держал над головой стул, замахнувшись для удара.

— Папа! — закричал он.

— Мама и Анна здесь? — спросил Фрезер, затолкнув Махони внутрь и быстро закрыв дверь.

Колин кивнул.

— Всем одеваться, живо! — скомандовал Фрезер.

Из внутренних комнат вышла Ева. Это была маленькая женщина, намного темнее своего мужа. У нее было нежное лицо с большими глазами. Анна, родившаяся десять земных лет назад на Ганимеде, следовала за ней. На ее щеках остались влажные дорожки от слез.

— Как хорошо, что мы решили ждать тебя здесь. Я никак не могла связаться с тобой по телефону. Это безумие, — Ева обняла его. — Что нам делать?

— Уходить из города, — ответил он.

— Н-н-н-ас убьют! — заплакала Анна.

Фрезер слегка шлепнул ее, после чего извиняющимся голосом сказал:

— Помолчи и иди собери свою одежду!

Они подошли к шкафчику с одеждой. Фрезер просмотрел костюмы и указал на один из них.

— Этот должен тебе подойти, — обратился он к Махони. — Конечно, это не совсем твой размер, но, боюсь, что у тебя нет выбора.

Ева растерянно стояла перед открытой дверцей.

— Сейчас не время скромничать, — сказал ей Фрезер. — Сними это платье и уложи в сумку.

Махони повернулся спиной к Еве, которая рывком стянула через голову одежду. В этот момент во Фрезере всколыхнулось желание, вернее, воспоминание о желании, так как на другое сейчас не было времени. Он подумал о прожитых с Евой годах. Придя сюда, она оставила больше, чем он.

Политика мало значила для нее. Но за все время, проведенное здесь, она ни разу ни на что не пожаловалась.

— Хорошая моя, — с нахлынувшей нежностью сказал Марк.

Он надел свой костюм. Ткань плотно облегала тело. Внешние приспособления — кислородный баллон, бутыль воды, пояс с отделениями для пищевых концентратов, батареи питания, набор инструментов — сильно увеличили вес. Он оставил шлем открытым и снял перчатки. Будучи более опытным, чем остальные, Марк собрался первым и у него осталось несколько мгновений, чтобы оглядеться. Возможно, ему никогда уже не придется возвратиться сюда снова. Здесь было тесновато и просто, как и у всех живущих в Авроре. Но Ева, дети и он сам сделали это помещение своим домом.

Книжные ленты плотными рядами стояли на полках. Незаконченная модель космического корабля возвышалась на загроможденном столе Колина. Рядом с оставленными Фрезером шахматами лежала коробка табака. Марк любил в свое удовольствие поиграть в шахматы или покер. Его взгляд упал на картину с видом Гольфстрима, висящую над кушеткой. Вода была почти фиолетовой, и огромное количество чаек кружило над ней. Но в такие ночи море должно светиться. Он вспомнил, как погружал свои руки в волны, бьющиеся о борт лодки и приподнимающие ее…

Это было в его отроческие годы на морской станции — плавающей ферме, где разводили китов и выращивали водоросли. Персонал станции состоял из людей из разных стран. На ней не было секретной полиции, и жили они крепко сплоченной общиной, не боясь, что кто-то будет доносить на них. Наверное поэтому он оказался плохо подготовленным к своей дальнейшей жизни. Когда, наконец, Марк прибыл на Ганимед, он чувствовал себя как человек, вышедший из подводной лодки с неисправной системой воздухообмена на свежий воздух.

— Ну, кажется, все готовы, — сказал Махони.

— Куда мы идем, папа? — смешным надтреснутым голосом спросил Колин.

Но Фрезеру понравилась его интонация. На границе вдали от Земли воспитывались чертовски прекрасные дети, если они выживали.

— К одной из внешних станций, — ответил Фрезер. — Этот боевой корабль захватывает нас в интересах гарвардистов. Но я уверен, что его команда не сможет оккупировать ничего, кроме Авроры. Находясь за пределами Гленна, мы будем наблюдать за их дальнейшими действиями.

Анна крепко зажмурила глаза, прерывисто вздохнула и сказала:

— Побежали, Макдаф.

— Пошли, — автоматически поправил Фрезер. — Всем держаться как можно плотнее ко мне. Пат, ты прикрываешь тыл. Наблюдай за полицейскими, но если увидишь их, не беги. Они могут начать стрельбу.

Они прошли назад в холл и направились к ближайшему гаражу, заставляя себя идти спокойно. Соединительные туннели были пусты. Двери вдоль проходов — распахнуты, и это выглядело непривычно. Сапоги тяжело ударяли в пол, и эхо шагов разносилось по залам.

«Что же произошло, пока мы были внутри?» — недоумевал Марк.

Они повернули за угол. Полицейский стоял в середине следующего коридора. Это был полный мужчина в ажурной униформе, опоясанной белым ремнем. В руках у него был огнемет. Он поднял раструб вверх.

— Стоять! — загрохотал его голос в наушниках. — Куда это вы собрались?

Фрезер отступил назад.

— Домой, — сказала Ева.

— Вот как?

— Мы идем от Маре. Один из молодых людей сказал, чтобы мы шли домой и оставались там.

— Ладно, проходи! — Ева потянула Фрезера за рукав. Он безропотно последовал за ней в противоположную от гвардейского поста сторону. Когда они миновали следующий поворот, Махони, присвистнув, сказал:

— Отличная работа, девочка. Как это ты сообразила?

— Если никого не было в холлах, значит, они должны были оказаться внутри, — сказала Ева.

Она кусала губы, чтобы унять их дрожь.

— Папочка, — начала Анна, — может быть лучше…

— Молчи, малявка, — сказал Колин.

Махони открыл дверь к нижнему уровню. На Авроре был нижний этаж для хранения всего, что не боится холода. Сырой воздух витал вокруг них.

— Допустим, что они уже установили наблюдение за гаражом, пробормотал Махони. — Что же нам тогда делать?

Фрезер нырнул в комнату для инструментов, и через минуту вышел оттуда, держа в руках молоток и два длинных гаечных ключа.

— Тебе, мне и Колину, — сказал он.

— Против пистолетов? — запротестовала Ева.

— Если будет нужно.

Марк и сам не до конца сознавал, зачем. В самом деле он не был героем.

Он никогда даже не считался драчуном. Конечно, в молодости он был намного и слабее. Возможно, это и послужило причиной того, что он готов был сражаться сейчас.

— Анна, — обратился он к дочери, — ты самая безобидная из всех нас.

Сможешь пойти впереди? Если там будут гвардейцы, заговори с ними. Отвлеки их внимание. Я уверен, что их не может быть там более одного.

Он взял ее за плечи и заглянул в глаза, так похожие на глаза Евы.

— Это трудная задача, дорогая моя, — сказал он, сдерживая нахлынувшие слезы. — Но ты у меня храбрая девчонка.

Маленькая тонкая фигурка, вздрогнув, крепко прижалась к нему. Даже через скафандры Марк почувствовал, как она дрожит.

— Х-хорошо папочка, — она повернулась и пошла вперед. Ева сжала руку Фрезера. Они шли в полной тишине, приближаясь к переходу в гараж. Анна остановилась на повороте. Крик оттуда, казалось, вытолкнул ее назад.

— Эй, ты! Что там с тобой?

— Я не могу найти моего папочку, — запричитала Анна и побежала вперед, исчезнув из поля зрения Фрезера. — Пожалуйста, помогите мне найти моего папочку!

Фрезер кивнул Махони и Колину. Они приблизились к углу. Истерические завывания Анны смешались с раздраженными ответами гвардейца, которые не внушали надежду.

— Сейчас, — прошептал Фрезер. — Выпрыгиваем и бросаем.

Он прыгнул к противоположной стене и, развернувшись на пятке, бросил молоток. Ключи Махони и Колина полетели туда чуть позднее. Они часто играли в бейсбол на поле за Авророй.

Полицейский рухнул, пораженный. Он попытался подняться на колени, изрыгая проклятия удивленным голосом. Его пистолет был поднят. Но мужчины навалились на него. Как и следовало, борьба была короткой и неприятной.

Махони несколько раз ударил его по голове. Полицейский больше не двигался. И в этот момент Анна упала на руки отца. Он утешал ее как только мог. Но отчасти его мысли были заняты полицейским: молодой парень, так рано прошедший через кровь, нашел свою смерть. Он был, без сомнения, неплохим человеком. Он не стрелял в маленькую девочку.

Колин схватил лазерную винтовку, а Махони взял пистолет.

— Нам нужно только вот это, — театрально сказал мальчик.

Глядя в его сияющие глаза, Фрезер старался не думать о мальчишках, не намного старших его сына, которые уничтожили профессора Хоуторна.

— Быстрее, — попросила Ева. — Нас, возможно, уже услышали.

— Ты права.

Фрезер передал ей Анну, чтоб она несла девочку, и они прошли в широкое гулкое помещение гаража. Вездеходы стояли в ряд. Каждый из них представлял собой большую квадратную платформу с чистыми куполами сверху и с попеременно втягиваемыми колесами и звеньями гусениц снизу.

Аккумуляторные батареи всегда держались заряженными и ящики со снаряжением заполненными. Фрезер открыл ближайший вездеход и пропустил всех внутрь.

Он взял управление на себя. Вездеход заскользил вверх по склону прямо к воздушному тамбуру. Пока они ожидали в шлюзовой камере, Марка одолели сомнения: «Правильно ли мы действуем?»

— Марк, возьми, — Ева протянула ему таблетку из аптечки.

Он с трудом проглотил ее. Но наркотик стал действовать быстро. Тем временем выходная дверь открылась, и Фрезер почувствовал себя на мгновение сказочным воином. Он ощущал свое полное единство со Вселенной. Махони и Колин согнулись в своих креслах, Ева что-то напевала Анне, крепко прижав ее к себе. Холодный воздух, вылетающий из их ноздрей с мурлыкающими звуками, выталкивался из машины.

Звезды катились впереди него. Наступила ночь, и космос сиял от бесчисленных солнц — холодный водопад Млечного Пути. Европа повисла над черными вершинами гор Гленна. Город сиял, как белая кость. Линкор смутно вырисовывался за стенами укрепления, подобно чудовищу, упавшему на эту землю. А над ними Юпитер заполнял свою третью четверть. Планета пылала. В пятнадцать раз больше, чем Луна, видимая с Земли, и несравненно ярче.

Темный алмаз, опоясанный медными, кобальтовыми и малахитовыми полосами.

Колоссальное помутнение Южной Тропической Туманности захватывало ночную сторону, более тусклую. Темная лава на Ганимеде мерцала. Край ледника, показавшийся за цепью гор, казалось, танцует под звездами.

«Почему я так сильно скучаю по океану, имея все это?» — подумал Марк.

Он развернул машину к горам Гленна. За перевалом Шепарда было несколько маленьких поселений, состоящих из одной-двух семей. Они добывали металл в горах или лед на полях.

— Все идет нормально, — сказал он. — Обстановка под контролем. Через несколько часов мы будем в безопасности.

— Нет, — возразил Махони. — Никто не будет в безопасности, пока те ублюдки, вон там, не ослабят своего внимания.

Дорога была построена нестандартно. Флуоресцентные линии, прочерченные через скалы, показывали доступный путь. Они находились уже в двух милях от Авроры и были недалеко от кратера Апачи, который должен был скрыть их от постороннего взгляда. Склон кратера виднелся впереди, зубчатые вершины его были освещены Юпитером, а основание находилось в тени.

Приемник, автоматически настроенный на основную волну, неожиданно разразился угрозами:

— Эй вы там, в машине, на восточной границе! Именем закона, остановитесь!

Фрезер повернулся и, всмотревшись назад слегка затуманенным взглядом (еще действовала таблетка), с трудом увидел очертания такой же машины в миле позади.

Он переключился на свой собственный передатчик.

— Какие проблемы?

— Вы прекрасно знаете какие, черт вас возьми. Мы нашли часового, на которого вы напали. И мы послали наряд вооруженных солдат в погоню за вами. Остановитесь!

Кожа Пата Махони блестела от пота в свете Юпитера, проникающем через купола. Он закричал им:

— Ваши вездеходы не быстрее наших, и мы сможем скрыться от вас на этой местности. Так что беги домой, сынок.

— Сможешь ли ты передвигаться быстрее пули или энергетического луча, изменник?

Глава 5

Корабли Ниара вышли из Брантора и отправились через Тимланскую бухту на север. Стоя на корме, Теор глядел на серые волны, отделявшие его от берега. Там было видно движение сухопутных войск — красная масса фермеров с кивающими остриями блестящих шлемов и знаменами, развевающимися на ветру. Над головами идущих кружили форгары, маневрируя между рыжеватыми облаками. За ними на целую милю растянулся обоз из груженых повозок, смутно напоминавших шестиногих чешуйчатых тапиров. Некоторые из них тащили за собой платформы. Они отличались от повозок. Из-за плохих дорог колеса мало использовались на зыбкой поверхности Юпитера. Емкости, наполненные газом, держали платформу над поверхностью. Топот ног доносился, как отдаленный барабанный бой, заглушая плеск волн и скрип весел. Позади покрытые кустарником склоны поднимались к долинам Медалона, терявшимся в тумане.

— Что же, у нас своя дорога, — сказал он задумчиво.

Он отчаянно пытался не думать о жене и наследнике, с которыми попрощался на рассвете. Она не высказывала своих опасений вслух, а ласками попыталась отвлечь Теора от тягостных мыслей. Она носила в чреве их первого ребенка.

— Мы должны разбить их, — сказал он. — Норлак, ты должно быть уже закончил свои расчеты? Насколько мы превосходим их в силе?

— По крайней мере, шестнадцать к шестидесяти четырем, — ответил наследный отец. Но они профессиональные воины, а мы нет.

Элькор окинул взглядом свой флот. Он помахал низко летевшему форгару.

— Передай капитану «Клюва», чтобы замкнул строй. — Черный четырехгранник взмыл в воздух.

— Зачем так суетиться? — спросил Норлак. — До Орговера еще несколько дней хода.

— Немного тренировки не помешает, — ответил Рив.

В трюмах на носу и корме происходила пересменка. Уставшая команда оставила педали и взбиралась на палубу. Все отдыхали, облокотившись на борт. На какое-то время корабль стал игрушкой на волнах. Затем начала работать другая смена. Завертелись ремни и колесные весла по бокам широкого корпуса окунулись в воду. Рулевой поправил румпель, и судно двинулось дальше.

Оно напоминало длинный сосуд, низко посаженный в жидкий аммиак. Эта двигательная система была эффективней, чем весла, для такой большой галеры. Колеса служили в качестве волнорезов — преимущество немалое на планете, где волны движутся на шестьдесят процентов быстрее, чем на Земле.

Ниарцы умели обращаться с парусами, но применяли их редко, так как в такой плотной атмосфере практически не было ветров.

— Слишком долго мы ни с кем не воевали, — сказал Элькор. — Несколько сот патрулей на границах сдерживали натиск варваров. Было бы лучше для нас, чтобы каждый в Медалоне умел сражаться.

— Мрачная логика, — сказал Норлак. Его лицо исказила гримаса. Теор остался невозмутим. Это означало бы перерастание конфликтов в постоянную войну. Сам он, конечно, понимал разницу.

Бешеный натиск наводнения, разрывающий плотину, поле, вдруг превращающееся в кратер вулкана, или сель, сметающий селение с лица земли, — это было не одно и то же, что активные поиски смерти. Он пытался подкрепить свою решимость воспоминаниями об охотничьих экспедициях, когда приходилось встречать опасность с одним копьем или топором в руках. Но ничего кроме бегства в голову не приходило. Пульсирующие мышцы под кожей, свист рассекаемого воздуха над головой, с треском раздвигающиеся и жалящие кусты, сдерживающие его бег по бескрайней равнине. Он надеялся, что не испугается, когда начнется сражение.

Его предчувствия трудно было объяснить с человеческой точки зрения.

Человек наследует половину черт своей расы. Теор же сохранил лишь их третью часть. Он был индивидуалистом. Личностью, осознающей себя. Но и то, и другое было ему присуще в меньшей степени, чем типичному представителю человечества. Его волновал не столько страх, сколько чувство ошибочности того, что произошло и того, что еще должно было произойти. Это мучило его на чисто биологическом уровне.

Команда гребцов затянула песню. Она разносилась в воздухе вместе с запахом их пота:

— А если нас разобьют? — проворчал Норлак.

— Не хочу даже слышать об этом, — ответил Элькор.

Норлака обеспокоила его команда.

— Есть другие земли. Мы могли бы…

— Как жалкие отщепенцы? Сколько веков понадобилось нашим предкам, чтобы освоить эти земли? Мы можем превратиться в племя дикарей. Даже хуже, так как утратили многие из их искусств. — Элькор вскинул голову. — Лучше умереть!

Теор отошел прочь. Несомненно, его наставник был прав, но ему претила мысль о возможности такого исхода. Спускаясь по трапу на палубу мимо отдыхавшей смены гребцов, он достал из-за пояса некое подобие арфы и прошелся пальцами по струнам. В такт стихам, доносившимся из трюма, по кораблю разлилась мелодия заздравной песни. Получилась ниарская сентиментальная баллада. На носовой палубе не было никого, кроме сигнальщика. Не обращая на него внимания, Теор нагнулся и прислонился к статуе на носу судна. Арфа трепетала под его пальцами.

— Теор! — Его пальцы разжались. Инструмент с грохотом полетел на палубу. — Теор, это Марк. Где ты?

Он схватился за медальон.

— Да, да! — Его пульс забился в ожидании ответа.

— С тобой все в порядке?

— Пока что да. — Он пришел в себя и продолжал уже спокойней, чем можно было ожидать. — Это действительно ты?

Прошло несколько секунд.

— Похоже, — мрачно хмыкнул Фрезер.

— Что с тобой случилось, брат? Ты не отвечаешь на имя Иден Йот.

— Мне очень жаль. Но все это время я был слишком занят проблемой выживания. Мое молчание повлияло на что-нибудь?

— Улунт-Хазул пренебрег моими доводами и ушел. Теперь мы вынуждены противостоять им, пытаясь ослабить их до того как они двинутся вглубь материка. Сам я останусь на борту корабля.

— Как? Атаковать с суши и с моря?

— Да. Мы думаем, что они не решатся бросить свой флот и разделят свои силы. Часть будет сражаться на море, а другая — на суше. Наше численное превосходство на материке может перевесить их опыт и технику.

— Если не будет никаких шансов, я останусь на корабле. У меня есть доступ к радио. Главный передатчик на Авроре автоматически переведет сообщения на волну Юпитера, и думаю, что они не сумеют отключить его.

Зачем это им? Надеюсь, они не догадаются. Поэтому, если тебе придется еще разговаривать с оккупантами в Ниаре…

— Я не боюсь. По крайней мере до тех пор, пока мы не станем причиной их поражения. Но что ты хотел мне сообщить? — взволновался он.

— Не очень приятные новости. Помнишь, я говорил, что правительство на Земле было свергнуто.

— Конечно. Я часто пытался разобраться, как администрации удается держаться на плаву, не заботясь о народе?

— Многие воспринимали его как благо. Но некоторые из нас чувствовали, что свобода важнее, чем безопасность.

— Не совсем понимаю смысл сказанного. Однако, продолжай, прошу тебя.

— В Авроре приземлился корабль. Все думали, что это дружественный корабль, но его команда захватила город. Это было поручение старых хозяев.

Я до сих пор не знаю, что произошло. Может быть, на Земле вспыхнула новая война. Я решил увезти свою семью. Мы с другом достали машину и убежали в горы.

— Вот как, — задумался Теор. Он взвешивал, смог бы он осуществить такое путешествие. В конце концов он оставил эти мысли. — Но ведь ты неоднократно говорил, что твоя раса может жить на Ганимеде только в искусственных условиях.

— Да. Мы направлялись к поселениям на противоположной части хребта.

Нас обнаружили и выслали за нами в погоню машину с солдатами. Когда мы отказались остановиться, они открыли огонь. Мы одели скафандры и продолжали побег даже после того, как наша кабина стала похожа на решето.

Да, это была гонка! Мы уклонялись от каждого ущелья, объезжая каждую тень, гребень или кратер. Если бы не опыт езды на Ганимеде, нам бы не вырваться.

Нам удалось добраться до перевала Шепарда и подать сигнал бедствия. К этому времени наш вездеход был выведен из строя несколькими меткими выстрелами. Мы покинули его и отправились пешком. Нашли пещеру. Имея пару ружей, можно было выдержать несколько часов осады. На быструю помощь рассчитывать не приходилось.

— Ты же говорил, что у поселенцев не хватало оружия?

— Гм!.. Но лазерный фонарь на близком расстоянии в два раза мощнее пистолета. А граната может здесь пролететь значительное расстояние. Нас спас человек по имени Хоши со своими сыновьями. Они рассчитались с нашими врагами и взяли нас к себе домой. Там мы и сидим до сих пор. Я использую его радио, лучевую пушку, направленную на ближайшую передающую башню, но это не должно тебя волновать. Я должен был связаться с тобой, Теор, как можно быстрее и выяснить…

Голос Фрезера запнулся и ушел куда-то.

— Ты молчал несколько дней. Твой полет занял столько времени?

— Н-нет. Просто я как раз сидел в пещере, когда должен был вещать.

Но, честно говоря, после спасения я был не в своей тарелке. Кроме того, нам надо было предупредить людей вдалеке, чтобы организовать ответный удар.

— Ты считаешь это возможным?

— Не знаю. Хорошо, если это получится.

Теор смотрел вперед, в безбрежную темноту севера. Нос корабля вгрызался в волны, и его обдавало прохладными брызгами. Несмотря на килевую качку, он удерживал равновесие. Затем протяжно сказал:

— Итак, наши войны совпали по времени, и мы ничем не можем помочь друг другу. Чем мы прогневили небо?

Глава 6

Комната была огромной. Стены каменные, мебель высечена из того же камня и украшена подушками. Круглый иллюминатор, снятый с корабля, потерпевшего крушение, смотрел на север. Там, в темноте, раскинулось плато, изрезанное мелкими кратерами от метеоритов. Оно тянулось вплоть до отвесного уступа Ледового Поля Беркли, подымавшегося на высоту до ста футов и светившегося в желто-зеленом сиянии заходящего Юпитера. Виднелась ледовая шахта Самюэля Хоши, похожая на остов крана. В основании она напоминала сарай, защищавший оборудование от космической бомбардировки.

Сооружение выглядело крохотным и жалким на фоне утеса, мерцавшего мириадами ледяных искр.

Приземистый человек с плоским, словно высеченным из камня лицом встал со стула и подошел к ЗВ.

— Пора послушать адмирала Свейна, — сказал он в темноту.

— Гм! — фыркнул Том, старший из сыновей. — Я не доверял бы ему даже в том, что он выступит в обещанное время.

— О, этому-то можно довериться, — сказал Пат Махони. — Я знаю его породу.

В это время расплакался один из младших внуков Хоши. Мать изо всех сил старалась успокоить его. Женщины и дети, притихшие, сидели на скамейках вдоль противоположной стены. Их окружили мужчины. Колин Фрезер держался ближе к отцу.

— Одним своим существованием он сделал нас конформистами, усмехнулся Махони. — На каждой обитаемой планете все готовятся к этому моменту.

Все замерли.

— О'кей, — он пожал плечами. — Диктора из меня не получится, тем более дикторши…

Шутка повисла в воздухе. Марк Фрезер теребил трубку. Его легкие жаждали дыма, но не мог же он без конца «стрелять» у Хоши?

Старик щелкнул выключателем. Засветился экран. Фрезер уронил трубку на колени. На него смотрела Лорейн Власек.

— …важное сообщение, — произнесла она сочным контральто. — Меня попросили представлять гражданское население, точнее, жителей Системы Юпитера. Вам, наверное, не понравится то, что вы услышите. Но ради ваших семей и соседей прошу выслушать меня спокойно. В такие времена нам ничего не остается, как следовать за нашими законными руководителями.

— Боже мой! — взорвался Махони. — Я знал Лору еще ученицей на Гарвардской линии. Никогда не думал, что она станет сотрудничать с ними.

Фрезер покачал головой. Он почувствовал тошноту.

— Я тоже.

— Она могла решиться на это, так как не было другого выхода, — мягко сказала Ева. — Этот корабль способен разрушить Аврору своей огневой мощью, не правда ли?

— Пожалуйста, тише, — попросил Хоши.

— …командующий космического корабля «Вега» адмирал Лионел Свейн.

Лицо Лорейн исчезло с экрана. Кадр переместился на человека, сидевшего за столом. Он был в форме. На плечах блестели знаки отличия, а на груди — награды, однако это не портило его спартанской внешности.

Возможно, это было из-за чопорности, с которой он держал свою стройную фигуру, редковолосой седой головы или же голубых, как звезды, немигающих глаз.

— Мои американские друзья, — произнес он удивительно мягко. — Я говорю с вами в трагическое время, самое мрачное в жизни нашей страны.

Снова она стонет от братоубийственной войны. Снова ничего не спасет ее, кроме самоотверженности Линкольна и железной воли Гранта.

— А не пошел бы он к своей мамочке? — проворчал Колин.

«Молодчина!» — подумал Фрезер, и, словно отвечая на его мысли, генерал продолжал:

— Но сейчас еще более опасное время. Мы живем в эпоху освобожденного атома. Соединенные Штаты вышли победителем в ядерной войне, но все знают, чего это им стоило и как близко мы подошли к самоуничтожению. Если бы не распалась советская империя, тогда как наш народ оставался верен своему курсу, ничего бы от нас не осталось. Была бы лишь черная пустыня, по которой бы рыскали варвары в поисках новых земель и добычи. Однако, добившись божьей милостью мирового господства, правительство Соединенных Штатов не получило альтернативы миролюбивой политике на этой хаотичной планете. При этом не допускалось существования никакой другой независимой державы, так как она могла развязать ядерный конфликт. Соединенные Штаты оставались верны своей миссии. Страна стала защитницей человеческой расы.

Вы выросли в этом суровом, но справедливом обществе. Ваши дети родились в нем. Вам пришлось видеть радиоактивные руины. Неужели вы хотите повторения этого?

Конечно, нет. Американский народ снова подтвердил свою добрую волю к миру, безопасности и приверженность мудрому руководству. Разве не была отменена Двадцать вторая поправка, разве не был Президент Гарвард переизбран большинством в девяносто процентов голосов. Не Конгресс ли удостоил его звания Протектора и официально передал ему благодарность нации за его дальновидную государственную политику? Вы знаете ответ.

Но теперь вы знаете и то, что среди нас существовала кучка предателей. Вскормленная на груди Америки, эта преступная клика вступила в безжалостную борьбу со страной. Годами при тайной поддержке иностранных правительств Сэм Холл наращивал ее мощь в космическом пространстве. И вот последовал удар. Их корабли приземлились на земле нашей родины, их снаряды стали разрывать ее, сапоги — топтать, а колеса — давить. Не имея адекватного оружия, забыв о мире, который им даровала наша страна, иностранные государства отказались помочь законному правительству Соединенных Штатов. Одураченные пропагандой, немало наших граждан примкнули к Бенедикту Арнольду и приняли пиратский флаг Сэма Холла.

Слишком большая часть населения осталась пассивной, стараясь избежать опасности, будто их драгоценные жизни значат больше, чем судьба страны. У мятежников было новое оружие, обеспечившее им большое преимущество в военных действиях. А у нашего правительства не хватило мужества применить против них ядерное оружие.

«Это не совсем то, что я слышал до того как Земля скрылась за Солнцем, — подумал Фрезер. — Согласно данным нового правительства, ядерное оружие не было пущено в ход, так как оно имелось и у мятежников. Гарвард ничего бы не выгадал, если бы разорвал свою страну на клочки. Только когда поражение стало очевидным, он отдал приказ о пуске ракет — и был застрелен одним из офицеров.»

На лице Свейна заиграли желваки.

— Вы слышали, каков был результат, — сказал он. — Предатели торжествуют. Сейчас они сидят в Вашингтоне. Их агенты выслеживают смельчаков из службы безопасности, от которых зависел весь протекторат. Их указы разрушают структуру законов, от которых зависит внутренний порядок и дисциплина. Их генералы отзывают наши гарнизоны. Их дипломаты заключают соглашения о новой системе безопасности на справедливой, по их словам, основе. Я могу назвать ее имя: неравенство, бесчестье, предательство, поцелуй Иуды. Войны научили нас, насколько можно доверять кому бы то ни было за рубежом. Мятеж научил нас никому не доверять у себя дома.

Это надо остановить. Ради выживания человеческой расы Сэм Холл должен быть свергнут. Его место должен занять законный преемник великого Президента Гарварда, и американский порядок должен быть восстановлен в мире.

Он замолчал. Его взгляд продолжал пылать с экрана.

— Неужели он верит в это? — громко спросил Фрезер.

Хоши кивнул.

— И это самое страшное.

Свейн облокотился о стол. Металлические ноты из его речи пропали:

— Вы, конечно, спросите как мой корабль справится с этим. Буду откровенным, правду все равно не скроешь; но причина не в этом. Я хочу вашей добровольной, искренней помощи, рассчитывать на которую я могу, только познакомив вас с ситуацией…

Когда начался мятеж, «Вега» находилась на патрулировании. Нам было приказано разыскать вражескую орбитальную станцию. Если бы это удалось, все могло быть иначе. Так или иначе, на Земле от нас проку было мало. Вы понимаете, что линкор — слишком крупный и хрупкий аппарат для того, чтобы приземляться на планете с атмосферой. Запустить ядерные ракеты с орбиты мы также не могли. Во-первых, как я уже объяснил вам, законное правительство не хотело гибели множества невинных американцев. Во-вторых, в мирное время космический корабль не несет ядерного оружия. Наши химические снаряды и ракеты достаточны для сражения с космическими кораблями. У нас не было возможности перевооружиться, так как враг захватил наш лунный арсенал в первый же день и мог пресечь любую нашу попытку доставить вооружение с Земли.

Итак, оставалось сдаться.

Всем соединениям флота было приказано вернуться для демобилизации. Я провел совещание штаба. Наша команда была тщательно проверена на лояльность. Выяснилось, что она продолжит борьбу, если будет обеспечено командование. Хочу с гордостью заявить, что ни один из моих офицеров не выразил желания сдаться. Но что мы можем сделать?

Неожиданно его аскетическое лицо стало суровым, а голос звонким.

— Мое решение заключается в следующем. Ганимед имеет хороший промышленный потенциал. Вы добываете собственные тяжелые металлы, производите собственный прокат и ядерную энергию. Мы захватили Аврору и объявили о введении военного положения во всей системе Юпитера именем законного правительства Соединенных Штатов. Как вы знаете, Земля скоро снова будет доступна для радиоволн. Бандиты в Вашингтоне снова услышат отчеты наших друзей-колонистов о том, что здесь все спокойно и у вас нет нужды в срочных поставках. У Сэма Холла полно забот на Земле и во внутренних мирах и без дорогостоящих экспедиций на Юпитер. Если же какое-то судно и приблизится, оно будет заблаговременно обнаружено орбитальными катерами «Веги». Ракета уничтожит его. На Земле подумают, что потеря была случайной.

В результате поборники закона смогут удержать Юпитерианскую систему в изоляции по крайней мере три месяца. По нашим расчетам этого хватит, чтобы произвести ядерное оружие, в котором мы нуждаемся. Затем нам придется уничтожить ваш главный передатчик. Вы понимаете, почему. С максимальным ускорением мы вернемся на Землю. Со своим новым вооружением «Вега» сможет несколькими неожиданными ударами уничтожить базы, с которых стартуют вражеские корабли. Тем самым будет исключена борьба с противником в космосе. Затем я направлю им ультиматум о сдаче под угрозой атомной бомбардировки. И если придется, то с болью в сердце, но с твердым духом мы выполним свой долг. Не думаю, что возникнет такая необходимость. Народ сам встанет на борьбу с предателями. Лояльная часть населения пока что хранит молчание, но скоро даст знать о себе и примет участие в восстановлении порядка. Мы будем действовать по законам офицерской чести. Как, впрочем, и вы, кто изготовит для нас оружие. Слава о вашем обществе облетит всю Солнечную систему.

Но не допустите ошибок. Идет война. Предательство будет искореняться.

Кое-кто уже сбежал из города. При этом зверски убили нескольких членов экипажа «Веги». Виновники будут арестованы и расстреляны. Каждое проявление неповиновения будет жестоко подавляться. Вы, жители системы Юпитера, теперь солдаты армии справедливости. На вас налагается солдатская присяга. Я должен предупредить предателей, что даже без ядерного оружия «Вега» способна уничтожить любой спутник. Не сомневайтесь в том, что солдаты, готовые нанести очистительный удар по собственному дому, без колебания применят силу здесь. Бог даст, нам не придется этого делать. Бог даст, народ этой колонии будет работать плечом к плечу с джентльменами с «Веги» на победу — Американскую победу.

Еще некоторое время Свейн находился в кадре. Затем появилось изображение американского флага, развевающегося на ветру. Грянул гимн.

В доме Хоши никто не пошевелился.

— Вы слушали воззвание адмирала Свейна. — В тоне Лорейн была неестественная скованность. — От имени переходного правительства колонии я бы хотела уточнить, что это значит.

Хоши вскочил и выключил изображение.

— Я оставил магнитофон включенным, а пока что с меня довольно.

— Он сумасшедший, — прошептала Ева из-за своей занавески. — Один корабль против целой Земли! Как он может?

— Возможно и так, — удивился своему голосу Фрезер. — Но они могут осуществить свои планы. В ближайшие месяцы, пока новое правительство не укрепится, ситуация останется хаотической. А что, если опорные пункты действительно будут разоружены или от паники восстанет народ? Вы помните, что могут сотворить ядерные боеголовки? Тысяча мегатонн, взорванные на высоте полета спутника, немедленно сожгут полмиллиона квадратных миль территории.

— Даже если его попытка не удастся, от страны мало что останется, кивнул Хоши. — И надо признать, что найдутся государства, желающие возместить старые долги за счет оставшихся в живых.

— Тогда наша борьба будет напрасной, — воскликнул Махони.

— Такие, как он скорее сожгут за собой мосты, но не сдадутся врагу, сказал Хоши.

— Недурно и нам иметь такие похвальные качества, — сардонически заметил Фрезер.

В его устах замечание получилось острым. Хоши искоса посмотрел на него.

— Что ты хочешь этим сказать, Марк?

— Ничего. Забудем это.

Фрезер посмотрел через иллюминатор на лед и звезды.

— Нам, конечно, придется воевать с ним, — вздохнул он.

— Да. Уверен, что это воззвание привлечет на его сторону тех, кто до сих пор колебался.

Он начал расхаживать перед погасшим экраном, пощелкивая своими огрубевшими от работы пальцами.

— Мы можем рассчитывать, по-крайней мере, на несколько сот человек. У них скоростные вездеходы. Мы отправимся из условленных мест небольшими группами и соберемся в восточном Синусе. Если нам повезет, мы сможем достичь Авроры в час затмения.

— Чем ты собираешься воевать? — вызывающе спросил Махони.

— Мы неплохо поработали на перевале Шепарда, не так ли? — ответил Том Хоши.

— Гм, — продолжал его отец. — Промышленное оборудование вполне пригодно для ближнего боя. Мы не справились бы с регулярными войсками, но люди с «Веги» — это всего лишь экипаж корабля. У них не хватает стрелкового оружия, и мы численно превосходим их. Корабль может нас атаковать, но я не думаю, что у них достаточное количество пушек. Кроме того, их боеголовки рассчитаны на взрыв внутри других кораблей. Взрываясь в вакууме, они имеют небольшой радиус действия. Нам надо лишь доставить к кораблю саперов. Несколько сот фунтов торденита, установленного под посадочными лапами, выведут его из строя. Тогда мы сможем разоружить всю эту банду.

— Если только они не успеют взлететь, заметив нас, — засомневался Фрезер.

— У них не будет возможности. Мы появимся из-за горизонта и приблизимся к стартовой площадке гораздо раньше, чем они успеют поднять такой огромный корабль. Если только он не будет в полной готовности. Что невозможно, так как это отвлекло бы слишком большую часть экипажа от осуществления производственных планов Свейна. Естественно, нам надо позаботиться, чтобы он не узнал о нас заранее. Это будет нетрудно. Он не сможет обнаружить жесткие лучи, направленные не на него. Кроме того, у него недостаточно персонала для обследования загородной зоны. Если бы у него было пару недель для организации обороны, он послал бы патрули, чтобы нейтрализовать нас. Но мы не дадим ему этого времени. Если сюда позвонят, когда мы будем в пути, оставшиеся ответят за нас.

— Или донесут на нас, — сказал Колин.

— Не беспокойся об этом, — заверил его Фрезер. — Поселенцы — редкие упрямцы. В противном случае они бы жили в городе. И оставь это «нас», парень. Ты останешься здесь.

— Какого черта!

— Какого черта, сэр!

Фрезер поднялся и подошел к жене. Она прильнула к нему.

— Кто-то должен присматривать за мамой и Анной, Колин. Выбор пал на тебя. И, честно говоря, я завидую тебе.

Глава 7

Том Хоши посмотрел на индикатор панели управления, кивнул и остановил вездеход. Двигатель заглох.

— Приехали.

Фрезер взглянул на часы.

— Однако, уже не рано, — сказал он.

Марк не был уверен, что его голос звучит достаточно твердо. Голова была ясной, но сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Он рассуждал с привычной легкостью.

— До Авроры примерно три четверти часа ходу, плюс еще пятнадцать минут на непредвиденные обстоятельства. Да, мы появимся там сразу же после затмения, как и было запланировано.

Пятеро братьев, сидевших рядом, казались невозмутимыми, как и отец, чей план они реализовывали. Фрезер недоумевал: испытывают ли они страх?

Захлопнув шлемы, они взгромоздили свои неуклюжие мешки со взрывчаткой на плечи. Фрезер ждал до последней минуты. Лишь когда Том был у двери, он опустил стекло своего шлема, так как не любил сидеть закрывшись.

Не дожидаясь, пока помпа откачает весь воздух, Том открыл дверь как только давление упало до приемлемого уровня. Воздух выпорхнул белым облаком и моментально растворился среди скал и звезд. Фрезер стал карабкаться в темноту.

Перед ними поднималась скалистая стена головокружительной высоты.

Была видна половина неба, так как пропасть Данте была настолько широка, что края ее скрывались за горизонтом. Юпитер был похож на золотой полумесяц. Остальная часть сплюснутого диска лишь слегка подсвечивалась в лучах далекого солнца. Но скалы и уступы все еще бросали тени на восток, на площадку, где уже собралась дюжина вездеходов. Было темно как в пропасти. Фрезер не различал ничего, кроме прыгающих лампочек карманных фонариков и голосов людей. Даже имея радар и карту местности, он бы не понял, как Том провел караван, не сорвавшись с края какой-нибудь бездны.

Будто читая его мысли, водитель фыркнул:

— Ха! Сражение покажется развлечением после такой езды. До сегодняшнего дня мне казалось, что я привык болтаться между кратерами и трещинами.

Это был единственный способ остаться незамеченными. Сэм Хоши рассчитывал воспользоваться ландшафтом, чтобы спрятать свои войска.

Неприятель, однако, мог выслать патрули. Двигаясь пешком и рассеявшись на местности, люди могли стать менее уязвимыми, чем вездеходы. Они даже могли подойти к «Веге» незамеченными, если внимание экипажа будет занято боем с вездеходами.

У Фрезера стучало в висках.

"Все ясно и понятно, — думал он. — Сэм оказался отличным генералом.

Единственное, чего я не пойму: почему я в моем возрасте добровольно пошел в эту экспедицию. Я действительно разбираюсь в космических кораблях. Могу подсказать, куда заложить заряд для большего эффекта. Но это же могут и другие. Ради Колина? Думаю, что я сражаюсь за него и Анну больше, чем за что бы то ни было. Больше, чем за Соединенные Штаты, или свободу, или даже Еву. Не знаю. Эти лозунги кажутся мне такими далекими. Боже, как жаль, что нет таблетки!

Стим, эйфориак, как и все другие напитки были в дефиците. По крайней мере, до тех пор, пока Аврора находилась в руках неприятеля. Их надо было экономить для раненых. Откуда-то донесся голос Тома.

— Готовы? Отправляемся. Идем гуськом, светить фонариком под ноги впереди идущего.

Он повернулся и стал подниматься вверх по склону. Фрезер двинулся вслед за ним. Под ступнями и коленями хрустела горная порода.

Труднопреодолимый уступ имел несколько выступов, которые в сочетании со слабым притяжением облегчали подъем. Тем не менее, он суетился в потемках, с трудом переводя дыхание. Жар и пот превратили его костюм в паровую баню.

То и дело по радио раздавались проклятия. Когда он достиг вершины, ноги его дрожали. Он сел, задыхаясь от напряжения.

Один за другим около него появились темные громады фигур. Тонкие солнечные лучи осветили собравшихся. Их лица терялись за стеклами шлемов, делая их похожими на эскизы. Том вяло пересчитал собравшихся.

— …пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят, шестьдесят один.

Все. Марш за мной.

Он отправился через черно-голубую равнину, покрытую застывшей лавой.

Ничего не нарушало ее пустоты, кроме зубчатых оспин кратеров, уступов кратера Дакоты — отдаленного зуба хребта Гленна, и плывущих теней людей.

Фрезер бежал «семимильными» шагами: отталкиваясь одной ногой, пролетая над поверхностью и приземляясь на другую ногу. Приняв на нее всю тяжесть и переборов ее, он снова отталкивался, чтобы продолжить путь. Позеленевший Пат Махони бежал рядом.

— Небольшая разминка, босс?

Фрезеру пришлось прокашляться, прежде чем ответить.

— Напомни мне, чтобы я тебя застрелил, когда все закончится.

Махони пытался разглядеть его в призрачном свете.

— Гм! Прости за неуклюжую шутку. Но все же это интересно. Куда лучше бейсбола.

Фрезер посмотрел на него.

— Ты серьезно?

— Мне всегда нравилась драка.

Фрезер не ответил. Он вышел из этого возраста еще тридцать лет назад.

Его внезапно осенила мысль, пришедшая не из книг, а из жизни, что вокруг были приятные, добрые, светские люди, которым это нравилось. Уместно ли здесь слово «вышел». Может быть я — ошибка природы. Готовность сражаться означает способность к выживанию. Некоторое время эта мысль занимала его.

Это было лучше, чем думать о предстоящем.

Солнце спряталось за Юпитер. Ночь разорвалась как бомба. Пока адаптировалось зрение, цвет равнины изменился от чернильного к тускло-серому. Звезды стали совсем большими. Планета на их фоне казалась пустой, очерченной красной каймой атмосферы, преломляющей солнечный свет.

Затмение должно было продлиться немногим более трех часов. Фрезер недоумевал: чем был занят Теор. Может, тьма поглотила и его? Но ему не удавалось представить, как сейчас Ниар расположен по отношению к Солнцу.

— Значит так, двадцать градусов северной широты… — рассуждал он.

Кого это интересовало здесь, рядом с Авророй!

— Вон она! Главная радиомачта!

Фрезер не узнал голоса, вскрикнувшего в его наушниках. Глянув наискосок он увидел тощие очертания мачты на фоне Млечного Пути. Никаких признаков движения не было.

«Может, другие отряды не подошли», — с ужасом подумал он.

— О'кей, — сказал Том. — Теперь рассеиваемся. Держаться на расстоянии около ста футов, соблюдать радиотишину до тех пор, пока возможно, и бежать, как дьяволам!

Все бросились врассыпную. От тяжелой поступи скрежетали зубы.

Резкое дыхание отдавалось в наушниках. Цель, казалось, не приближалась. Он бежал и бежал через пустоту, как в ночном кошмаре…

Вдруг, в считанные мгновения, обозначились белые стены Авроры и высокий блестящий корпус линкора на окраине города. Немного восточнее шел бой.

Земля, казалось, кишела вездеходами. Они, как крошечные жучки, уклоняющиеся и жалящие, были едва различимы во мраке. Снаряды разрывались между ними беззвучными шарами огня и дыма. Осколки скальной породы разлетались, как облака пыли и быстро оседали. Все было в движении, но ничего как будто не менялось. Теперь, его приемник ожил голосами:

— …сюда, здесь, Том!

— Эскадрон Арнесена, развернуться!

— Стеймейер, высадить людей!

— …черт возьми! черт возьми! черт возьми!

Радиошум утратил смысл и слился с бешеным пульсом, дыханием и топотом ног. Он снова включил свой передатчик. Теперь его уже не могли обнаружить.

Бояться было некогда. Лишь на секунду он попытался вызвать в памяти воспоминания о Еве, но не смог представить ее лицо. Больше времени не было.

Отряд Тома Хоши бросился на запад, чтобы обойти космодром с тыльной стороны. Приближаясь к Авроре с восточной стороны, Фрезер мельком увидел каких-то людей. Их беготня напоминала броуновское движение. Он даже не мог определить, на чьей они стороне. Вероятно, там были и те, и другие.

Очевидно, Свейн послал людей, свободных от вахты, сражаться с пехотой.

Здания находились по сторонам. Вот они уже сзади. Они закрывали поле боя, защищая от радиопомех. Фрезер увидел Тома, бегущего зигзагами в направлении космодрома. Вдруг что-то подхватило Марка и бросило в сторону.

От удара о землю потемнело в глазах. Какое-то время его кружило и переворачивало. Придя в себя, он сел, изумляясь, что все еще жив. Голова раскалывалась. На губах он почувствовал горячую соленую струйку. Но все-таки жив!

Он автоматически проверил скафандр на герметичность. Никаких отклонений. В нескольких ярдах зияла свежая воронка. Должно быть, близко разорвался снаряд, отвлеченно подумал он. Его сбило с ног, не нанеся серьезных травм. Хорошо, что боеголовка была заряжена не шрапнелью. Она предназначалась для борьбы с кораблями и станциями. Он встал и бросился за остальными. В боку саднило. Фрезер старался не обращать на это внимания.

Скала уступила место бетону. Рядом в полутьме маячили размытые формы «Олимпии».

— Они заметили нас, — сказал Фрезер сам себе, — но мы уже вышли из зоны действия их артиллерии.

К кораблю с Юпитера со всех сторон бежали люди. Был слышен голос Тома: «Ближе!» Они цепью атаковали корабль, возвышающийся перед ними, как Вселенная. Шасси напоминали колонны в соборе. Но если удастся заложить между ними торденит, гигант рухнет. Корпус лопнет под собственной тяжестью. Затем еще несколько зарядов в двигатель и…

Откуда-то снизу хлестнули лучи лазера. Один колонист взмахнул руками и плюхнулся навзничь. Другого смерть настигла на лету и он, падая, ударился об опоры. Лучи продолжали сеять смерть, оставляя за собой россыпи убитых. Над их пробитыми скафандрами струились дымки. Взорвался снаряд, не причинив вреда. Фрезер увидел бегущего рядом Махони. Они остановились рядом с «Олимпией». У Фрезера хватало сил лишь для того, чтобы жадно глотать воздух. Махони стоял прямо, размахивая руками и призывая людей, пока не собрались пара десятков человек. Тома Хоши не было среди них.

Наверное, он погиб сразу же, когда был открыт заградительный огонь.

— Лазерные пушки, — прорычал Махони. — Там их целый взвод. Должно быть, нас ждали. Вперед, сейчас мы сметем этих подонков.

Кто-то выругался.

— Наши фонарики действуют лишь на расстоянии ярда от противника. Эти пушки разнесут нас на полпути.

— Мы превосходим их в численности.

— Я бы не сказал. Надо подождать, пока остальные прорвутся через поле. Тогда, наверное, перевес будет достаточным.

— Клянусь небом, я сейчас пойду один, если у вас не хватает мужества.

Фрезер положил ладонь на руку Махони.

— Не делай глупостей, — сказал он, переведя дух. Его мозг снова мог работать с инженерной точностью и холодной рассудительностью. — Мы должны сражаться до последнего. Единственная наша цель — добраться до этого проклятого корабля, прежде чем он успеет взлететь. Свейн сразу разгадал наш замысел. В конце концов, это очевидно. Но мы не ожидали, что он будет ждать нас с этой стороны. Может не ждал, но предвидел возможность атаки.

Нам не остается ничего, кроме как ждать, пока не прорвется Сэм Хоши. Эти несколько человек под кораблем располагают огневой мощью, достаточной для того, чтобы остановить нас, но сотню и более человек они остановить не смогут.

— После прорыва Хоши? — спросил Махони.

— Ждите здесь, а я сбегаю посмотрю, — приказал Фразер.

Он побежал на север, мимо припаркованных планетоходов, пока перед ним не открылось поле боя. С трудом различая перемещавшиеся там тени и блики, он приблизился. Машины и люди располагались беспорядочно из-за разрывов снарядов. По обломкам и скрюченным трупам было видно, что артобстрел достиг цели. Но потери, кажется, были невелики и колонисты приближались к взлетной площадке. Один мощный штурм и…

Вверх взмыла ракета. Это был сигнал Сэма Хоши! Вездеходы и люди перестали маневрировать. Все вокруг вздрогнуло от рева. Колонисты, все как один, ринулись вперед. В этот момент разорвался снаряд. Один из вездеходов раскололся надвое, разметав в стороны человеческие тела. Но в это время машина Хоши была уже на минимальном расстоянии от зоны действия артиллерии. Ракетные установки не предназначались для ближнего боя…

Фрезер мчался назад. Темная громада его группы, собравшаяся возле «Олимпии» стала распадаться на отдельные силуэты.

— Они уже идут, — закричал он. — Через пару минут можно атаковать.

Здания Авроры частично перекрывали радиошум. Здесь же он превратился в ураган. Под ногами дрожала земля. Огонь кромсал противоположный край поля. Главные силы колонистов прорвались к кораблю.

— За мной, — завопил Махони и вырвался вперед.

Фрезер побежал следом как мог. Атаковали с двух сторон одновременно.

Несколько человек, охранявших «Вегу», не могли выдержать такого натиска.

Рядом полоснул луч лазера. Из костюма Махони с шумом вырвался воздух.

Он опустился на колени. Бегущий следом с воинственным криком перепрыгнул через него, но был убит еще в прыжке. Он падал ужасно медленно, при ударе его тело отскочило от земли. Бесшумная молния продолжала свой путь.

Инстинктивно Фрезер бросился на землю. Подняв голову, он увидел на краю поля нечто похожее на стену из разбитых вездеходов. Пушки, энергетические установки и автоматы палили без остановки, сметая и отбрасывая назад волны штурмующих. Боже, боже! Свейн оставил минимум людей в городе и на корабле, а основные силы сосредоточил в укреплениях, вырубленных в бетоне. Никто их не заметил в сумерках, и атака Хоши захлебнулась. Фрезер сорвал с плеч мешок, наклонился и открыл его. Заряды торденита посыпались на землю.

Чертыхаясь от ярости и боли, он наклонился, чтобы поставить детонаторы на трехминутную готовность. Но обезумев от треска и вспышек, он продолжал смотреть на часы, пока стрелка не указывала на ноль. Затем швырял заряды между креплений корабля. Один, два, три… Они взрывались маленькими вспышками огня и дыма. Может быть, они и ранили одного или двух человек, но взрываясь разрозненно, наугад и в вакууме, не могли нанести кораблю серьезных повреждений.

Что-то зашевелилось рядом. Фрезер рассеянно огляделся и увидел тень, над которой струился замерзающий пар. Очередная вспышка осветила лицо Пата Махони. С фонариком в руках он полз к кораблю. Огонь прекратился. Земля перестала дрожать. На краю взлетного поля и вокруг все замерло. Мертвые лежали грудами, а уцелевшие спасались бегством. Фрезер пополз наперерез Махони.

— Пат! — крикнул он. — Пат, сюда! Здесь безопасно!

Махони продолжал ползти. Фрезер обхватил его за плечи. Баллон с кислородом больно врезался в ушибленный бок. Махони сопротивлялся и проклинал его безумным голосом.

— Пат, не надо! Давай выберемся отсюда, тебе окажут помощь…

— ВНИМАНИЕ, МЯТЕЖНИКИ!

От этого звука задрожали звезды. Махони напрягся и обмяк в объятиях Фрезера. Шатаясь, Фрезер поднялся на ноги и потащил за собой раненого.

Охранники «Веги» могли легко застрелить его, но ему было уже все равно.

— ВНИМАНИЕ! ЭЙ ВЫ, ГАНИМЕДЯНЕ! ГОВОРИТ АДМИРАЛ СВЕЙН.

«Должно быть используют на полную громкость главный передатчик. Что делать? Мне надо доставить Пата в больницу.»

— ВЫ ПОЛНОСТЬЮ РАЗБИТЫ. ДАЛЬНЕЙШИЕ ПОПЫТКИ ШТУРМА БУДУТ ВСТРЕЧЕНЫ ТАКИМ ЖЕ ОГНЕМ. У ВАС, НАВЕРНОЕ, ЕСТЬ ПЛАНЫ ПРОРВАТЬСЯ В АВРОРУ. НЕ ПЫТАЙТЕСЬ. ВЫ ЛИШЬ РАЗРУШИТЕ ГОРОД И ПОГУБИТЕ ГРАЖДАНСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ. ВСЕ ВНЕШНЕЕ ОБОРУДОВАНИЕ УЖЕ КОНФИСКОВАНО. ЕСЛИ ГОРОД БУДЕТ АТАКОВАН, ТО КАЖДЫЙ МУЖЧИНА, ЖЕНЩИНА И РЕБЕНОК В ПОВРЕЖДЕННЫХ СЕКЦИЯХ ПОГИБНУТ.

Воцарилась тишина. Она охватила взлетное поле, долину, Ганимеду и Юпитер, протянулась до Туманности Андромеды и дальше. Все омертвело, кроме задыхающихся легких Фрезера и булькающей крови в горле Махони.

Затем снова раздался голос Иеговы.

— СОБЕРИТЕСЬ МЕЖДУ ГОРОДОМ И КРАТЕРОМ АПАЧЕЙ. ЕСЛИ ПОДЧИНИТЕСЬ ПРИКАЗУ, ВАМ ГАРАНТИРУЕТСЯ ЖИЗНЬ. НАША АРТИЛЛЕРИЯ БУДЕТ ВЕСТИ ОГОНЬ, ПОКА МЫ НЕ УВИДИМ, ЧТО ВЫ ПОДЧИНЯЕТЕСЬ ЭТОМУ ПРИКАЗУ.

Силы покинули Фрезера. Спотыкаясь, он из последних сил побрел мимо планетоходов, обходя груды металлолома, оставшиеся от атаки Хоши. Утечка из костюма Махони уменьшилась, давление воздуха упало.

— Стой, идиот, надо заделать пробоину.

— Я ГОТОВ ВСТУПИТЬ В ПЕРЕГОВОРЫ С ВАШИМИ РУКОВОДИТЕЛЯМИ, ТОГДА КАК ВЫ БУДЕТЕ ОСТАВАТЬСЯ В УСЛОВЛЕННОМ МЕСТЕ. ВЫ ДОЛЖНЫ ПРИЗНАТЬ СВОЕ ПОРАЖЕНИЕ.

МЕНЕЕ ЧЕМ ЧЕРЕЗ ЧАС «ВЕГА» БУДЕТ ГОТОВА К ВЗЛЕТУ. ВЫ НЕ СМОЖЕТЕ ПРОНИКНУТЬ НА ВЗЛЕТНОЕ ПОЛЕ И ЧЕРЕЗ ГОД. ПРИЗНАЙТЕ СВОЕ ПОРАЖЕНИЕ, ГАНИМЕДЯНЕ!

Фрезер положил Махони, сел рядом на корточки и полез в свою сумку с инструментами. Снова наступила тишина. Неподвижность была абсолютной. Было слышно легкое шипение наушников. Он наклонился ниже, чтобы увидеть, движется ли Махони. В его открытых глазах отражался свет звезд. На губах и под носом застыла кровавая пена. Фрезер, приложив голову к его груди, прислушался к дыханию друга. Все, что он услышал, было пение галактик.

Глава 8

На туманном западном горизонте виднелись пенящиеся рифы Орговерских островов. Теор мог различить лишь прибой, разбивавший их основания, и водовороты, бушующие между ними. Более ясным был звук, похожий на бесконечный гром, наполнявший красноватый купол неба. Ни один корабль не выдержал бы его ударов и перекрестных течений. Но острова прикрывали полоску океана, прилегавшую к материку, где мог укрыться флот Ниара. Он скользил по спокойному серому аммиаку, ласкавшему черные берега Гилен Бич, за которым на юго-восток до самого горизонта тянулись пастбища. С севера бухту защищали склоны Уступов Джоннери. Теор пристально смотрел на руины рыбацкого городка. Более пятнадцати октад узких черных кораблей стояли на якоре. Пока приближался флот, на берегу армия великанов выстраивались в боевой порядок. С обеих сторон были слышны сигнальные барабаны. Быстрая дробь ниарских сигнальщиков смешивалась с медленным глухим басом Улунт-Хазула. Высоко над головами и знаменами блестели наконечники копий.

Элькор нахмурился.

— Они не грузятся на корабли, — сказал он. — Почему-то все держатся на суше.

Норлак сложил тонкие руки на груди.

— Справятся ли наши рекруты с ними? Мы рассчитывали разделить их силы.

— Если бы мы атаковали их флот…

Голос Теора затих.

Очевидно Улунт-Хазул счел разумным не высаживать людей на корабли.

Элькор качнул головой в нерешительности.

— Решив обосноваться в Медалоне, они могут пожертвовать своим флотом, — рассуждал он.

— В этом нет смысла, — возразил Норлак. — Даже если они решили остаться здесь навсегда, они должны будут когда-нибудь привезти своих остальных людей.

— Очевидно, они рассчитывают построить новые корабли после победы, либо использовать наши, — заключил Элькор.

Он нетерпеливо ходил по носовой палубе.

— Это нарушает наши планы. Мы призвали на флот столько народу, что неприятель сможет легко разгромить наши войска, учитывая, что у них лучшие воины. Может быть, нам надо высадиться немедленно… Нет. Это займет слишком много времени. Они атакуют нас прежде чем мы успеем развернуть свои войска.

Некоторое время он размышлял. Подул бриз. Элькор поднял свою массивную голову и объявил:

— Действуем согласно нашему плану. Подходим к их кораблям, берем в плен оставшихся на них людей, а затем высаживаемся. Таким образом, мы зайдем неприятелю в тыл, пока он будет сражаться с пехотой. Пусть Умфокар пошлет форгар, чтобы предупредить командира гвардии Волфило. Передайте, чтобы он удержался любой ценой. Помощь придет очень скоро.

Офицер отдал честь и подошел к сигнальщику.

— Нам надо хорошо подготовиться, — сказал Норлак.

— Так точно.

Они начали экипироваться. Команда корабля и весь флот засуетились.

Теор натянул на себя доспехи из кожи. Наиболее уязвимые места, как жабры и ягодицы, были закрыты плотными висячими пластинами. Шлем был заострен. На левой руке — щит, а на поясе — ножи. Правой рукой он молодцевато ухватил топор. Доспехи оказались неожиданно тяжелыми. Кроме того, его раздражало, что на голове примялся гребень. Теор пытался убедить себя, что предстоящее сражение с захватчиками не будет таким ужасным, как схватка с разъяренными единорогами. Но это удавалось с трудом. Он не мог отделаться от мысли об ошибке, заблуждении. Всмотрелся в мужественное лицо наставника, но не прочел там ничего, кроме суровости. Нервное состояние Норлака казалось почти успокаивающим, отвлекая от мыслей об одиночестве.

Ударили барабаны. Пехота Улунт-Хазула построилась и двинулась на ниарцев. От их копий рябило в глазах, как от листвы на ветру.

Теор отвлекся, чтобы посмотреть в сторону моря. Вражеский флот находился еще в двух милях, но уже можно было различить детали. Это были неказистые суда, короче и уже, чем его галеры. Полностью закрытые.

Отсутствие фигур на носу придавало им устрашающе деловой вид. Но что собой представляли выдающиеся вперед сооружения на носу кораблей? Как они двигались без боковых колес, мачт и уключин для весел? На них суетились несколько фигур в шлемах и роговых доспехах, блестящих, как металл.

Несколько лодок двигались в сторону океана. В отличие от ниарских вспомогательных лодок, круглых суденышек, управляемых одним веслом, они были узкие, с боковыми поплавками и треугольными парусами.

— Куда они плывут? — не выдержал Теор. — Зачем?

— Ни за чем хорошим для нас, — заметил Норлак.

— Их суда не предназначены для тарана, как мы уже видели, — сказал Элькор. Сначала он рассчитывал потопить их до того как они успеют взять на абордаж его корабли. — Но, кажется, они намного быстроходнее наших. Может, они просто хотят спастись бегством?

— Если так, — заметил Теор, — мы можем высадиться еще быстрее.

— Не нравится мне это, — проворчал Норлак. Его усы задергались.

— Это плохое предзнаменование.

Ниарские корабли продолжали тащиться вперед. Пение в трюме прекратилось. Остался только шелест и треск колес, счет загребного и удары весел за бортом. Мужчины выстроились на верхней палубе, всматриваясь вдаль и перекладывая мечи из одной руки в другую.

Теор посмотрел на берег. Армии уже не шли, а бежали трусцой навстречу друг другу. Их знамена упирались в низкие облака на востоке.

— Уллоала! Что это? — воскликнул Элькор.

Теор резко повернулся и посмотрел в направлении протянутого копья.

Вражеские парусники остановились на краю обширного морского пастбища. Их капитаны что-то кричали, приставив ладони ко рту. Сквозь шум Орговерских рифов и барабанного боя до Теора донесся этот пронзительный призыв.

Поверхность морских зарослей разверзлась, закипела волнами, и показались очертания огромных черных существ. Казалось, они занимали весь пролив.

Норлак отшатнулся и задрожал.

— Что это?

На челюстях Элькора заиграли желваки.

— Океанские животные. Никогда не видел и не слышал о них. Но они приручены! Вот кто тащит их корабли!

Покачивая хвостами и плавниками, существа ринулись к судам Улунт-Хазула. Моряки спокойно ждали на носу каждого корабля с упряжью в руках. Сзади Теора кто-то завопил. Над Ниарским флотом пронесся стон.

Элькор оставался на месте, оценивая обстановку.

— Эти существа длиной в полкорпуса галеры, — рассуждал он, — и, думаю, весят столько же. Не знаю, насколько они опасны для нас, но ясно, что на них рассчитывают. Поэтому они позволили себе развернуть основные силы на суше.

Он опустил копье на палубу.

— Надо думать, они верно оценили свои возможности. Я не рискну дать сражение на море. Но мы можем высадиться прежде чем противник будет готов к бою. Должно быть, они провозятся с этой упряжью некоторое время.

— Высадиться? Здесь? — запротестовал Теор. — Наставник, мне приходилось рыбачить у Гилен Бич. В этом месте очень пологое дно. Мы сломаем наши колеса на мелководье.

— Это поправимо, — отрезал Элькор. — Смерть непоправима. — Он напряженно смотрел на берег. — Высадимся вон на ту косу. К моменту высадки отряд Волфило как раз пройдет мимо нее. Пока он будет сдерживать натиск врага, мы успеем перегруппироваться и присоединиться к нему. Конечно, это хуже, чем ударить с тыла, но ничего не поделаешь. Пошлите сообщение, Умфокар.

— Есть.

Офицер подал знак сигнальщику на нижней палубе, и тот развернул флаг.

Ближайший форгар снизился и подлетел к кораблю. Умфокар что-то крикнул летчику. Тот поднялся и передал его слова своим товарищам. Они разнесли приказ командующего по всем кораблям.

Схватившись за носовую мачту, Теор пристально рассматривал врагов.

Чудовища приближались к кораблям Улунт-Хазула. Навстречу им с плеском нырнули обнаженные матросы. Животные остановились в ожидании своих хозяев.

Один из них взобрался на спину чудовищу, расставил свои четыре ноги и подал знак товарищам. Те сбросили ему концы упряжи. Словив ее, он приступил к работе.

Когда флот Улунт-Хазула начал движение, корабли Ниара едва успели изменить курс. Они шли тупым клином, оставляя за собой пенистый след от работающих хвостов и форштевней кораблей. Погонщиков почти не было видно в пенящемся аммиаке. Торчали лишь их головы с разинутыми в крике ртами.

Элькор подошел к Теору и, положив ему руку на плечо, мягко сказал:

— Я ошибся и на этот раз. Они настигнут нас еще за милю от берега.

Итак… если мы не переживем этот день… знай, ты был желанным гостем.

Теор склонил голову. На Юпитере не плачут.

Норлак обнажил свой кортик. Непоправимое уже произошло, и страхи покинули его.

— Пусть только подойдут! Мы уничтожим их! — завопил он.

Кто-то из команды закричал в ответ. Остальные молчали, сжимая оружие.

— Организуйте оборону с этой стороны, — сказал Элькор. — Я останусь на корме с рулевым. Сражайтесь храбро… Нет — я и так знаю, что вы отличные воины.

Он повернулся и пошел вниз по трапу.

На берегу армии взяли копья наперевес и пустились галопом.

Пока Теор помогал Норлаку разместить три октады пикадоров на верхней палубе, его разбирал охотничий азарт. Предстоит схватка с животными! Хотя вид у них был устрашающий, звери вряд ли захотят бодаться. Их встретит стена щитов и лес копий. Он то и дело отдавал приказы. С грохотом и рычанием ниарцы сомкнули свои ряды. Ближе, сейчас… Теор поднял топор: если появятся какие-то клыки, он готов перерубить челюсть. Он посмотрел в глаза ближайшего животного и приготовился к прыжку. Позади раздался стук копий о палубу.

Чудовище уклонилось влево, подняв облако брызг. Погонщик потянул удила на себя. Зверь закружился и ударил хвостом. Корабль задрожал.

Затрещало дерево, полетели щепки. Перила были сломаны, и двое ниарцев корчились в агонии. Удар, еще удар. Животные оказались неплотоядными. Они не пытались укусить, а дрались хвостами.

Над животным закружили форгары. Летчики тщетно пытались нанести удары длинными пиками. Зверь мотнул головой и ушел под воду. Погонщик оставался у него на спине.

Существо всплыло у рулевого весла и своей массой разломило его на куски. Искалеченный корабль беспомощно мотало на волнах. Животное снова дало о себе знать. Оно не могло глубоко нырять, так как за ним тащился корабль. Но все же добралось до киля ниарского корабля.

Из трюма полетели гребцы. За ними хлынул фонтан аммиака. Корабль накренился и начал тонуть.

— На борт их корабля! — закричал Элькор, заглушая крики и топот ног.

Но сделать это было невозможно. Зверь отступил. Сквозь реи Теор видел, как тот оскалился, как подоспевали захватчики, размахивая оружием. Он смотрел на свой гибнущий флот. Одни корабли тонули, другие пытались спастись бегством. Морская мощь Ниара превращалась в обломки.

В бешенстве он стянул с себя доспехи. Палуба накренилась, команда начала сползать к наступающему морю. Крики заглушили прибой и лязг на берегу. Теор привязал себя за ногу к мачте и крепко ухватился за нее.

Мельком он увидел, как Норлак рухнул вниз под тяжестью доспехов. Затем сбросил с себя все, кроме пояса с ножами, и нырнул.

Удар об жидкость был жутким. Когда Теор снова вынырнул и стал грести к берегу, вихрь и суматоха продолжались.

На поверхности, среди множества голов, он узнал Элькора и поплыл в этом направлении. Судно опрокинулось, задрав корму, и с протяжным воем пошло на дно.

— Сюда! — закричал Элькор. — Ко мне, ниарцы!

Словно по зову, в гуще людей вынырнул зверь. От работы его плавников пена окрасилась в красный цвет. Ниарцы гибли под громкий хохот Улунт-Хазула.

Теор приподнял торс, широко раскрыл жабры, чтобы набрать как можно больше воздуха. Чудовище искало новых жертв. Он нырнул и погрузился в тусклый, рыжеватый свет и горький привкус растворенных гидрокарбонатов. По коже пробежали потоки рассекаемого аммиака. Он плыл, пока от недостатка воздуха боль в голове стала нестерпимой, и, наконец вынырнул.

Мясорубка продолжалась. Хотя он был уже на некотором расстоянии от нее, времени раздумывать не было. Ноги судорожно работали, приближая его к берегу.

— Хунгн раф мамлун!

Теор оглянулся. За ним гнался воин Улунт-Хазула. Перепончатые ноги и длинный хвост двигали его серое тело в три раза быстрее, чем плыл Теор. В руке он держал нож. На раздраженном лице было нетерпение.

Теор достал свой кортик.

«Итак, он хочет немного развлечься? Что ж, предоставим ему такую возможность.»

Хладнокровнее, чем можно было ожидать от человека, он мысленно «проиграл» свои действия. Он не мог конкурировать с врагом как пловец, но все же…

Улунт-Хазул нырнул.

«Хочет пырнуть меня снизу.»

Продолжая плыть, Теор погрузил голову в воду. Призрачная фигура неслась прямо на него. Он поджал ноги и пошел вниз. Рядом промелькнул нож.

Свободной рукой он схватил и зажал руку противника. Тот в ответ блокировал кортик Теора, ухватив его за кисть. Они погружались все глубже в пучину.

Теор обхватил передними ногами огромное тело преследователя; когти его задних ног впились ему в живот. Он с силой распрямлял ноги. Все ниже и ниже! Казалось, что океан наполнился кровью. Может, это были галлюцинации?

Его сердца были готовы взорваться. Он почувствовал, что захваченная рука врага подалась назад, а захват заметно ослабел. Он думал о Норлаке и Элькоре и греб ногами изо всех сил. Что-то порвалось под когтями его ног.

Неожиданно рука, сжимавшая кортик, освободилась. Но Теор продолжал потрошить неприятеля. Лишь потеря сознания остановила его. Он так и не понял, каким образом оказался на поверхности. Постепенно он пришел в себя.

Ощущения победы не было. Была лишь решимость успеть доплыть до мелководья, пока силы не покинули его.

Расстояние оставалось значительным. Теор смахнул влагу с глаз и устремился вперед.

На берегу кипело сражение. Он слышал крики, удары топоров о щиты, чавкающий топот ног, скользящих в крови. Половины знамен Ниара уже не было. Натиск войск Улунт-Хазула усилился.

— Я здесь! — закричал он, проклиная свои обессилевшие ноги.

Но вот полосатый флаг Волфило вырвался вперед. Ниарцы устремились за ним, поддерживая подобие боевого порядка. Арьергард прикрывал их мечами и копьями. Летчики швыряли дротики и камни. Серые гиганты падали на землю.

Атака Улунт-Хазула захлебнулась. Загремели барабаны. Войска захватчиков уклонились от решающей схватки и направились к обозу Ниары, который почти не охранялся, легко прорвались и захватили его. Остатки войск Волфило поспешили на север к Уступам Джоннери. Больше идти было некуда. Везде разбойничал Улунт-Хазул, набрасываясь на отставших и истребляя их.

«Кое-что удалось спасти, — думал Теор. — Но ради чего?»

Его ноги коснулись дна. Он стоял и дрожал. Наконец совладал с собой.

Враг не преследовал войска Ниары. Решив не тратить на это время. Все еще многочисленная профессиональная армия Волфило могла бы нанести серьезный урон преследователям. Чалхиз позволил ей отступить побежденной и без припасов, чтобы природа сама завершила их разгром.

«Мне надо присоединиться к ним.»

Теор выбрался на берег и побежал, с трудом пробираясь между грудами изуродованных тел. Стоны смешивались с шумом прибоя. Он услышал знакомый голос:

— Пить! Теор, это ты? Дай мне пить!

Полусамец лежал, пригвожденный копьем к земле. Не в силах помочь ему, Теор взял его руки в свои.

— У меня ничего нет, — сказал он. — Прощай.

— Постой, не бросай меня здесь!

Сын Рива шел туда, где он еще мог быть полезен. Неожиданно над ним нависла чья-то тень. Два улунт-хазула уже направили на него копья. Один из них поманил его рукой:

— Подходи!

Глава 9

Казалось, день клонился к закату раньше положенного. Сильный южный ветер затянул небо крышей черных сернистых облаков. Все чаще молния разрывала их покров, а в небе были слышны раскаты грома. Отдаленный прибой в проливе стал теперь грозным. Волны были биолюминесцентными. Разбиваясь о скалы, они расстилались на берегу белоснежной скатертью. Улунт-хазулы вытащили свои корабли и лодки на берег и, собравшись в группы, болтали.

Те немногие ниарцы, которые были захвачены в плен, стояли рядом, молча переживая свое унижение. Теор пробудился, когда два воина подошли и заговорили с охранниками. Их голоса несмотря на непогоду звучали громко и грубо. На Теора указали копьем. Пришельцы подталкивали, приказывая следовать за ними. Стреноженный, он медленно пошел спотыкаясь по прибрежной полосе к баракам, для высокопоставленных лиц. Его руки были связаны спереди, и он все еще мог дотянуться до переговорного устройства, висевшего на шее. Несомненно, лишь страх и суеверие смогли остановить мародеров и сохранить его. Он еще раз нажал на кнопку.

— Марк, — прошептал он. — Кто-нибудь! Помогите!

Ответа по-прежнему не было. Копьем его подтолкнули к входу в центральный барак. Внутри, скрестив руки на груди, стоял Чалхиз. Абажур слабо освещал комнату, так что его грубое лицо оставалось в тени. Только глаза блестели, как оружие, прислоненное к одной из стен.

— Добрый вечер, — усмехнулся он.

Теор молчал.

— Не желаешь закусить?

Чалхиз указал на кубок аммиака и блюдо с рыбой. Теор уловил насмешку, но его подвела практичность. Он с жадностью набросился на пищу.

— Хорошо, что ты уцелел и мои люди заметили тебя среди пленных, сказал Чалхиз. — Возможно, нам удастся договориться.

— О чем договориться? — устало спросил Теор.

— О сущем пустяке, — успокоил Чалхиз. — Ниара, по-прежнему хорошо укреплена.

— Взять ее будет нелегко, — согласился Теор. — Когда об этом сражении узнают убежавшие на юг самцы и полусамцы, а их много из-за сельскохозяйственного сезона, они и их жены будут стоять насмерть.

— Не сомневаюсь. Иначе нам бы удалось сразу их уничтожить. Но еще не поздно заключить соглашение.

Теор потерял контроль над собой.

— С таким зверьем, как вы?!

Чалхиз схватился за топор и ответил с яростью:

— Мы берем то, что можем взять. Если бы ваши земли были затоплены, разорены ураганом, если бы рыба покинула ваши воды и ваш народ стал голодать, вы бы попытались завоевать другие земли. Разве не так?

«Думаю, что да, — подумал про себя Теор. — Но об этом лучше умолчать.»

От порыва ветра барак заскрипел всеми досками. Дождь подбирался все ближе.

— Хорошо, — наклонился к нему Чалхиз. — Я велел привести тебя не для того, чтобы выслушивать оскорбления. Думаю, что твои родители уже умерли.

Память захлестнула Теора.

— Если я правильно понимаю ваши законы, ты теперь новый Рива. Твой народ должен тебе повиноваться, если ты прикажешь им сдаться.

— Нет. Мой народ свободен. Они могут не обращать на меня внимания.

Думаю, так оно и будет. Даже если я сказал бы такие слова.

— Послушай меня. Если они будут сражаться, мы уничтожим их полностью.

Но если они сдадутся, мы дадим им возможность уйти в горы. Это не очень хорошие земли, но там они, по крайней мере, останутся живы.

У Теора сжались кулаки.

— Нет.

— Подумай хорошенько. Нельзя так дорого ценить землю.

— У вас было лишь несколько болот и островов, не так ли? Мы здесь строили с незапамятных времен. Дамбы, плотины, возделанные поля, дома все, что мы имеем, полито кровью и потом наших предков. Вы не поймете, что это для нас значит.

— Для тебя — возможно. Ваш род приложил большие старания к этому. Но для всех остальных в Ниаре? Сомневаюсь.

Теор старался быть безучастным. Неожиданно его осенила догадка.

— Где гарантии того, что вы не нападете на нас, когда мы откроем городские ворота?

Чалхиз засмеялся.

— Тебе придется положиться на мое слово. Так или иначе мы в меньшинстве и менее опытны в возделывании земли. Когда мы унаследуем страну, мы также получим голодных варваров севера. Разве мы сможем без надобности распылять войска на конфликты с вооруженной массой ниарцев?

Нахмурившись, он продолжал.

— Могу пообещать, что если вы не сдадитесь, твой народ ждет смерть и рабство.

Теор собрал все свое мужество.

— Главным силам моей армии удалось спастись. Они могут вернуться, получив подкрепление. И тогда побежденными окажетесь вы, желающие поселиться в Ролларике.

Чалхиз сплюнул. Над головами разразился гром.

Через некоторое время улунт-хазул сказал:

— Я прикажу, чтобы тебя держали в отдельной хижине. Мы пробудем здесь еще несколько дней, готовясь к походу на Ниару. Советую подумать над моим предложением. В противном случае мы разрубим тебя на куски и съедим перед городскими воротами.

Он что-то крикнул. Заглянул охранник. Чалхиз отдал приказ и отвернулся.

Рука воина сомкнулась на кисти Теора, и его повели из барака. Они прошли некоторое расстояние по прибрежной полосе в дальний угол лагеря.

Там стояла маленькая хижина. Охранник впихнул туда пленника и занял пост у входа. Молния расколола небо, оттеняя мимолетные облака и поблескивая на наконечнике его копья. Грянул гром, и первые капли забарабанили по крыше.

Теор опустился на колени, чтобы отдохнуть под шум ночного дождя. На какое-то мгновение он почувствовал злорадство — пусть этот осел постоит на дожде!

Его охватило отчаяние. Что он мог сделать? Что вообще можно было сделать? Захватчики торжествовали. Мудрый Норлак и несгибаемый Элькор лежали на дне моря. Улунт-хазулы разделывали трупы ниарцев на мясо. Они могли окружить город и заморить голодом его защитников, тогда как их легионы грабили бы сельскую местность. Может, лучше сдаться… ради земли, династии — сползании к варварству и дикости? Жалкая свобода, но стать рогатым скотом для завоевателей еще хуже. Он вспомнил о Леенанте и их ребенке, о добром услужливом Порсе.

— Теор!

Он вздрогнул. Кровь, казалось, билась громче бури.

— Теор, это Марк! Ты слышишь меня?

Он поднес диск к горлу, но не мог твердо держать его.

— Да, неплохо!

Отблеск молнии осветил часового. Дождь хлестал по его бокам, но он был неподвижен. При таком ветре и шуме прибоя он не мог слышать голос, приглушенный ладонями.

— Я был… занят. Мне только сейчас удалось подключиться к транслятору Джокома. Как дела?

Теор в двух словах рассказал свою историю.

— О, черт возьми, — крикнул Фрезер.

— Что с тобой, брат по разуму!

Похолодало, и жабры Теора увлажнились. Он вспомнил рассказ Фрезера о том, что на Ганимеде аммиак был в замерзшем состоянии. Атмосфера Юпитера сохраняла тепло… но сегодня ночью тепло, кажется, уходило к звездам. Он дрожал.

— Теор, ты не представляешь, как мне жаль… Боже!

Он горько усмехнулся.

— У меня дела ненамного лучше. Мы также побеждены. Наша атака на Аврору отбита, и мы отброшены. Сейчас мы стоим лагерем там, где нам приказано. Скоро начнутся переговоры.

— Проклятое время. Неужели все во Вселенной пошло наперекосяк? Но скажи мне, если у твоих врагов такая мощь, почему они вообще пошли на переговоры?

— Возможно, в этом заключается ключик к разгадке моей проблемы.

— Конечно, выбить нас из города будет нелегко. И, конечно, доведенные до отчаяния, мы можем разрушить город. Мы не стали бы этого делать, но Свейн в своем фанатизме не исключает эту возможность. В своих планах он полагается на наше оборудование. Поэтому он попытается достичь компромисса, такого как возвращение домой без последующего наказания.

— Нет ли у вас надежды на новый удар, более успешный? Или вызов помощи с Земли?

Песок под ногами Теора становился все более холодным и влажным. У него начали замерзать ступни ног.

Фрезер вздохнул.

— Не вижу такой возможности. Что, если мы сможем захватить планетоход? Ни один из них не приспособлен для выхода за пределы системы Юпитера. Это было бы возможно, если бы они могли длительное время поддерживать ускорение для достижения скорости выхода на гиперболическую траекторию. Путешествие заняло бы многие месяцы. Мы бы не успели достичь Земли раньше Свейна.

— Не унывай, — неловко сказал Теор. — В любом случае, ты останешься жить на своей земле. Даже если ты не будешь доволен своими правителями, все же они одного вида с тобой.

Снова ударила молния. Раскаты грома долго сотрясали землю.

— Что касается тебя, Теор, мы должны освободить тебя.

— Как?

Несмотря на всю безнадежность положения, юпитериане никогда не падали духом. В их небесах было скрыто столько чудес! Может, одно из них было предназначено ему?

— Опиши мне все подробности твоего положения.

Теор выполнил просьбу. Ему казалось, что ему не хватит времени, отведенного для связи.

— Гм! Возле тебя никого нет. Буря также поможет тебе. Это уже кое-что. Ты можешь справиться со своим охранником?

— Я стреножен и у меня связаны руки. У него копье и кинжал.

Ответ уже промелькнул у него в мозгу. Фрезер сказал:

— Если бы ты сумел отвлечь его внимание и захватить оружие… Это опасно, но тебе, кажется, терять нечего. Включи свой микрофон на максимальную громкость и подбрось ему, когда он отвернется. Я закричу.

— Хорошо!

Теор снял с шеи медальон.

Фрезер колебался.

— Тебя могут ранить, хотя…

— Как ты говоришь, это мало что значит в моем положении. Гм, дай мне подумать.

Наступила тишина.

— Да, лучше всего украсть лодку. Земля сейчас мокрая, следы хорошо видны, а бегают они быстрей меня. У меня есть некоторый опыт плавания под парусом, кроме того, ты можешь дать мне совет. Когда ты услышишь мой голос, покричи несколько минут. Постарайся имитировать местное наречие, хотя все равно это будет звучать по-иностранному. Мне кажется, с наступлением темноты эти улунт-хазулы начинают нервничать.

Он медлил, не зная, как лучше попрощаться. Еще немного, и он будет лежать с остроконечным куском льда между ребер.

— Не уверен, имеет ли это смысл. Да хранит тебя господь. Как бы то ни было, желаю тебе счастья. Да. Счастья всей Вселенной.

Голос Фрезера дрожал.

— Оставь и себе немного. А теперь жди моего сигнала. Прощай, брат.

Теор приблизился к двери, зажав диск между ладонями. Он высунул голову. Потоки дождя ударили по лицу и ручьем побежали по его груди.

Охранник маячил во мраке, мерцая инфракрасным излучением. При появлении Теора он что-то прорычал и пихнул Теора назад своим копьем. Теор сделал знак руками и вскрикнул.

На какую-то долю секунды охранник отвел взгляд в указанном направлении. Этого было достаточно, чтобы подбросить микрофон. Однако произошла задержка сигнала. Воин нахмурился и сжал древко копья. Его слова, несомненно, означали:

— Убирайся, пока я не насадил тебя на вертел.

Вдруг взвыл диск. Улунт-хазул подпрыгнул от неожиданности. Фрезер рычал как мог. Вспыхнула молния и на несколько мгновений осветила берег безжалостно белым светом. Теор увидел ножны кинжала и рубец на щеке охранника. Диск блестел непривычно ярко для юпитерианских глаз.

Охранник стал яростно атаковать его копьем. Разинув рот от ужаса, он завопил о помощи. Теор был забыт. Гром поглотил их голоса. Ниарец осторожно пошел вперед. Его руки сжали рукоятку ножа. Улунт-хазул встрепенулся. Теор выхватил нож и вонзил его под огромные челюсти. Руки несчастного обхватили его торс. Его вдруг пронзила боль — жабры были травмированы. Нож описал дугу. Кровь хлынула в лицо. Ослабив захват, охранник стал сползать на землю. Издав предсмертный крик, он плюхнулся замертво. Лишь слабое мерцание от непрерывных электрических разрядов прорывалось сквозь многослойный облачный покров. Море, лагерь, земля были скрыты за стеной дождя. Теор громко сказал:

— Я уложил его, Марк! Не кричи. Надеюсь, никто не слышал шума борьбы.

Зажав копье между передними ногами, он стал пилить веревки на руках.

Все время лезвие ускользало в сторону и ранило ему руки. Дождь хлестал по телу, от ветра кружилась голова. Море отзывалось гулким эхом прибоя.

Свободен! Он вытащил нож из горла врага и разрезал путы на ногах.

Дальше… надо взять пояс и ножны. Он с трудом перевернул тяжелое тело.

Застегнув пояс и повесив передатчик на шею, Теор взял копье и отправился на берег. На мгновение молния превратила мир в огненную лаву. Теор увидел невдалеке двоих улунт-хазулов. Они оказались здесь чисто случайно и совсем не торопились. Но сквозь дождь было видно, как поблескивают топоры на их плечах. Снова темнота и гром. Теор побежал.

Уткнувшись носами в песок, лежали лодки. Почти в полной темноте Теор уперся в нос одной из них, чтобы спустить на воду.

— Нет… не поддается… неужели придется бежать по мелководью, чтобы избежать преследования. Это будет убийственно медленно…

Наконец судно сдвинулось и заскрежетало по песчаному спуску. Он бросил якорь и копье в лодку и принялся за дело. Каждый раз, когда загоралась молния, он думал о том, что его наверняка заметят. В лагере начался переполох. Люди с криком носились взад и вперед. Обнаружили труп воина, но никто, кажется, кроме Чалхиза, не знал, что он охранял пленника, поэтому…

Аммиак плескался у ног Теора. Лодка уже покачивалась на поверхности.

Он прыгнул в нее и лег на дно дрожа от холода.

Нет. Нельзя лежать. Надо плыть. Он приподнялся и пополз к мачте.

Парус был свернут на рее. От множества незнакомых приспособлений и креплений Теор растерялся. Море излучало неясный свет.

Беглец с трудом соображал что к чему. Лодка, качаясь на волнах, дрейфовала на север. Это было уже кое-что. Теор развязал последнюю веревку и потянул рею вверх. Парус стал громко хлопать на ветру. Теор закрепил его. Наполненный ветром, парус двинул лодку в набежавшую волну. Отпустив нижнюю рею, Теор пополз к рулю.

Теперь… выровнять ее… наполнить парус как следует и… поехали!

Судно накренилось. Волны, вздымавшиеся с угрожающим шипением, шквалом обрушились на корпус. С кормы хлестал дождь. Оснастка и парус стонали под ударами бури. Это не входило в его планы.

Придется вычерпывать аммиак.

На корме был расчерчен полукруг с зарубками для фиксации руля.

«Хорошая идея», — подумал он, разыскивая на дне какую-нибудь посуду.

Обнаружив ведро, он стал быстро работать. Надо было спешить, чтобы вернуться к рулю. В такую погоду управление лодкой требовало особого внимания. Он уже заканчивал работу, когда, оглянувшись, увидел за кормой длинное черное тело животного. Оно приближалось с каждой минутой. Вслед за ним тянулся шлейф пены. Надежда на спасение угасала.

Глава 10

— Марк, — позвал он. — Ты еще здесь?

Он вернулся к рулю, освободил его и взял управление лодкой на себя.

Сквозь шум дождя и моря пробивался голос Марка:

— Конечно, я здесь. У тебя все в порядке? Ты убежал?

— Да. Но кажется, мы разговариваем в последний раз. Они, должно быть, заметили мою лодку. За мной гонится огромное морское животное с погонщиком. Одно из тех, которые уничтожили наш флот, — Теор издал некоторое подобие вздоха. — Будь счастлив. Пусть твое дело восторжествует.

Он вглядывался в дождь, стучавший по его немигающим мембранам.

Виднелось лишь одно существо, ныряющее в аммиаке. Что ж, этого будет вполне достаточно.

— Что? — закричал Фрезер. — Нет! Попробуй достичь берега раньше его!

— Оно приближается слишком быстро.

В ожидании ответа, Теор посмотрел направо. Даже при вспышке молнии берег не был виден. Они обсудили возможность закрепить руль и попытаться добраться до берега вплавь. Пришли к выводу, что в такой шторм Теору не удастся преодолеть это расстояние.

Фрезер проклинал все на свете.

— Я бы отдал свою правую руку, чтобы передать тебе пистолет! Есть у тебя какое-нибудь оружие?

— Нож и длинное копье… — В голове Теора вспыхнул замысел. — Стой!

Есть идея. Дикая, но дающая какой-то шанс. Оставайся на связи.

Он прошел на нос лодки и там стал закреплять копье. Он заклинил древко якорем и плотно привязал древко к шпангоуту. В темноте, под дождем и ударами волн работа шла медленно. Когда он закончил и вернулся к рулю, животное было устрашающе близко.

— Марк! — позвал Теор. — Мне нужен твой совет. Когда-то ты говорил, что плавал в морях Земли. У меня опыта еще меньше. Могу ли я развернуться против ветра, чтобы встретить моего преследователя?

С появлением перспективы страх покинул его. Он подробно изложил свой план и описал оснастку лодки.

Такая же уверенность вернулась и к Фрезеру. Он объяснил, как развернуться и идти против ветра. Теор удерживая ногой руль, повернул парус руками. Лодка стала тяжело разворачиваться, накренившись так, что поплавок погрузился в аммиак. Затем она выровнялась и пошла галсом.

Чудовище свернуло в сторону. Теор держался своего курса. Аммиак бурлил под ногами холодными светящимися потоками. По голове хлестал дождь вперемешку с морскими брызгами. Лодка прошла недалеко от преследователя.

Был даже виден отблеск молнии в его глазах. На его шее сидел, ухватившись за ошейник, улунт-хазул. Море кипело под хвостом и плавниками животного.

Враг остался позади. Сквозь шторм доносились поспешные инструкции Фрезера.

Теор перешел на следующий галс. Животное замедлило движение.

— Он думает, что я сдаюсь и направляюсь в плен, — сказал Теор. — На это я и рассчитывал.

Он подождал, пока расстояние еще немного увеличится. Лодка теряла управление. Теор бросил руль. После минутной схватки с парусом он снова поменял галс и направил лодку прямо на зверя.

— Лишь бы наездник не заметил копья.

Тут советы Фрезера уже были бессильны.

Прямо перед носом лодки возникла черная грудь чудовища.

Удар… и копье вошло в тело.

От сотрясения Теор полетел на дно лодки. Он услышал свистящий крик.

Зверь отпрянул, заметался и наклонил лодку так, что она стала зачерпывать аммиак. Теор поднял голову. Перед ним маячила костлявая голова. Зверь кричал. Нос лодки погрузился в море. Теор покатился вперед, врезался в сиденье и расколол его. В этом грохоте и кошмаре он успел лишь подумать:

«По крайней мере, заберу эту гадину и ее наездника с собой на дно!»

Сломалась носовая рея и древко копья. Крен стал еще больше. Корпус, полный воды, держался за счет уцелевшего поплавка. Мачта покачивалась на волнах, возвышаясь над перевернутой лодкой. Полуживой, Теор прижался к борту. Волны разбивались о него. Каким-то чудом оснастка осталась невредимой. Ветер наполнил надводную часть паруса, и обломки лодки продолжали упрямо плыть через пролив на север.

Сквозь пелену брызг и тьмы он заметил, как зверь выпрыгнул из воды в полный рост и описав в воздухе дугу, рухнул в море, оставляя за собой гейзер аммиака. От улунт-хазула не осталось и следа. Чудовище исчезло и появилось снова в десяти футах по правому борту. Хвост поднялся и обрушился на лодку со страшной силой. Затрещали балки, и остатки разлетелись на куски. Со следующим немыслимым всплеском животное исчезло.

Теор беспомощно задергал руками и ногами. Его голова показалась на поверхности. Верхние жабры жадно вдыхали воздух. Следующая волна накрыла его с головой. Оглушенный, он начал тонуть. Последнее, что зафиксировало его сознание, были его попытки плыть. Что-то уткнулось ему в бок. Руки и ноги автоматически обхватили предмет. Так прошла целая вечность…

Кажется, начало стихать, или показалось? Дождь превратился в изморось и, наконец, в густой клубящийся туман. Ураган сменился спокойным ветром Юпитера. Море все еще продолжало отбивать свой чеканный шаг, а течение несло обломок мачты с Теором. Но теперь он мог держаться на поверхности, ослабив мертвую хватку. Постепенно сознание прояснилось.

Он огляделся. Туман скрывал от глаз все на расстоянии ярда или двух, но будучи насыщенным мельчайшими брызгами, сиял, как море. Теор был окутан облаком света, переливающимся в такт ударам волн. Он качался вверх и вниз и из стороны в сторону. Постепенно амплитуда и частота качки угасала. Но Теор слишком устал и измотался, чтобы чувствовать что-нибудь кроме того, что он жив.

Но все же появилась надежда. Поплавок все еще был прикреплен к балке и остаткам шпангоута. К счастью, это была устойчивая конструкция.

Привязавшись к распоркам, он мог даже отдыхать. Кусок веревки вгрызся в разбитую балку, захватив несколько планок. Там была и половина сиденья, которую можно было использовать как весло.

«Кажется, есть шанс остаться в живых», — подумал Теор и поднес ко рту переговорное устройство.

— Марк!

Из жидкого тумана отозвался далекий голос.

— Гм-гм, Теор?

— Собственной персоной, — с трудом улыбнулся он. — Ты удивлен? Я уж во всяком случае.

По мере того как жизнь возвращалась к нему, он заметил, что голоден.

Жажда не мучила его, так как содержание питьевой влаги в морском аммиаке было достаточным. Он был даже питательным. Органические вещества, такие как аминокислоты, формировались в верхних слоях атмосферы, где солнце облучало метан и аммиак. Осаждаясь, они опускались ниже, где попадали под обстрел ультрафиолетового излучения. Молекулы, достигшие поверхности океана, поддерживали микробиологическую среду, пригодную в качестве пищи для высших видов животных. Но концентрация их в этой энергетически бедной среде была слишком низкой. Прошло много времени с тех пор как Теор смог воспользоваться презренным гостеприимством Чалхиза.

— Да, я удивлен и безмерно рад! Я уснул, сидя у приемника. Вернее, уснуло мое тело, предав меня. Как ты?

Теор объяснил.

— После того как я попаду на берег, — закончил он, — я постараюсь найти людей Волфило. Возможно, они пересекли Уступы Джоннери. Скорее всего, я уже нахожусь севернее хребта. Однако, это большая и дикая страна, почти неизведанная. Старики говорят, что в тех неприступных землях, отрезанных от моря горами, живет Скрытый Народ.

— Да… я чувствую себя совершенно беспомощным, Теор. Я даже не могу долго стоять у приемника. Пока ты плавал в полусне, мне уже надо было идти на конференцию и теперь… гм, мне надо кое с кем встретиться. Мне сказали, что это очень важно. Я не знаю, по какому поводу и, возможно, некоторое время у меня не будет доступа к приемнику.

— Выходи на связь, когда сможешь. Удачи тебе, брат.

Снова он погрузился в одиночество. День принес просветление, но все равно Теор оставался в безбрежном сиянии. Лишь к полудню, клубясь бесформенными обрывками, туман стал рассеиваться. Увидев землю, Теор вскрикнул от радости.

Он действительно далеко заплыл. Архипелаг Орговера, уютно нависший над морем, остался позади. Теор дрейфовал в нескольких милях от черных ледяных рифов. Их вершины были скрыты нависшим над морем туманом. Можно было только догадываться об их высоте. Увлекаемый наибольшей из лун, прибой разбивался об их основания удушающей белой полосой. Над темными неспокойными волнами разносился его гул. Обессилевший и голодный, Теор все еще сомневался, что сможет туда доплыть через эти буруны.

Тем не менее, он освободил обломок скамейки и начал грести.

Убийственно медленный темп его движения мог свести с ума. Теор ощущал сильную боль в теле и жжение в жабрах. В горячке он потерял счет времени.

Когда, наконец, перед ним открылась панорама рифов с маленьким фьордом, Теор не сразу сообразил, что это.

О, Силы Небесные! Он стал яростно грести. Аммиак вскипал при каждом гребке и обломки неторопливо продвигались вперед. Тихая бухта все приближалась.

И вдруг — перестала. Похоже было, что он стоит на месте. Когда его мускулы ослабли и он откинулся на распорки, чтобы отдохнуть, то заметил, что фьорд удаляется. Он не мог подплыть к нему.

Теор рискнул встать на ноги, чтобы лучше видеть. Вход в бухту опоясывала полоска относительно ровной земли длиной в милю. Дальше начинались скалы. Внутренняя часть бухты была освещена серым сиянием, озарявшим склоны и уходящим вглубь аммиака.

Плавающая конструкция накренилась и чуть не перевернулась. Теор поспешно присел и восстановил равновесие. Он недоумевал, но постепенно, шаг за шагом, нашел объяснение этому явлению. Поверхность Юпитера редко охлаждается настолько, чтобы замерзал аммиак. Но это иногда случается в горах, когда с полюсов дуют ветры. Под действием гравитационного поля образующиеся там ледники движутся быстрее, чем на равнине. Так как твердая фаза аммиака плотнее жидкой, ледник не образует айсбергов. Огромные куски льда обламываются и тонут. При небольшой глубине они быстро тают. Из фьорда вытекал поток. Колесный корабль, возможно, преодолел бы его, но Теору это было не под силу.

«Остается надеяться, что другая бухта будет дружелюбней», — подумал он.

Но не стоило долго обманывать себя. Он видел карты исследователей севера. Хотя они были неточными, их было достаточно, чтобы перечеркнуть все надежды. Скоро течение отнесет его к Кеттлз, длинному мысу, где, разбиваясь о рифы, поток образует водовороты, которые могут поглотить его навеки. Там можно было надеяться только на удачу.

— Марк, — позвал он.

Море ответило эхом, и он вспомнил, что Фрезера сейчас не было у приемника. Хотя… все равно… глупо ожидать дальнейших спасительных советов от жителя Земли.

Но — стоп. Погоди. Ведь когда-то, очень давно, Фрезер рассказывал…

Теор судорожно вспоминал. Он вспомнил… фильм, который он видел в Доме Оракула — «Серфинг.» Если взять плоскую доску и попасть на самый гребень прибоя, то он доставит вас на берег невредимым. И… поплавок сверху был плоским и достаточно большим, чтобы удержать его на плаву.

К Теору вернулись силы. Он снова стал грести. Приблизившись он почувствовал дыхание зыби. Ничего, кроме рычания у подножья рифов, не было слышно. Теор начал орудовать ножом. Дело продвигалось медленно и трудно.

Барахтаясь в аммиаке, он держался одной рукой за балку, а другой отрезал крепления, державшие распорки. Потеряв терпение, впрочем, как и надежду, и страх, он лишь последовательно выполнял задания, не задумываясь над их конечной целью. Наконец поплавок был освобожден. Теор трижды перевернулся, прежде чем взобрался на него. Лежа на животе и обхватив ногами доску, он продолжал грести.

Его подхватила волна. Он почувствовал, как его подняло и понесло быстрее. Мимо пролетала ослепительно белая пена. Он помнил, что ему надо взобраться на гребень волны и держаться там, иначе его сомнет. Он стал неистово грести. Неуклюжее приспособление прибавило ходу, и он оказался там, где ему положено было быть. Он припал к доске, и прибой понес его к берегу.

Теора охватила странная тишина. Только шипение над головой и рокот под ним, сотрясавший его внутренности. С высоты своего положения он наблюдал за искривленным фронтом волны. С исключительной ясностью был виден ее пенящийся гребень и изрезанный рельеф. Подошва волны была абсолютно темной. Берег приближался с головокружительной скоростью. Теор бросил весло, ставшее бесполезным. Все равно контролировать свое положение он мог лишь за счет перемещения центра тяжести. Возможно, человек не смог бы выдержать такое стремительное движение. Но у Теора были нечеловеческие чувства, и он происходил из рода, который в течение многих поколений имел дело с силами природы. Он передвигался внутри волны.

Волна достигла своей вершины и стала разрушаться. Пловец полетел вниз. От такого удара любой, имевший легкие, испустил бы дух. Но Теор тут же рванулся к поверхности. Вокруг кипел аммиак. Его бросало как щепку, и он уже был готов распрощаться с жизнью.

«Разрази меня гром», — промелькнуло в голове у Теора.

Его ноги чиркнули о дно. Обратное течение дернуло их назад. Он перестал плыть, опустился на дно и, крепко упираясь в песок, медленно двинулся вперед.

Мелководье… шаткий бег… и сухой песок. Забытье и обволакивающая ночь. Когда он очнулся, солнце уже спряталось за туманными западными берегами. Прибой все еще ревел в сумеречном свете. А утесы казались гигантскими с песчаного склона, на котором он лежал. Казалось, что он уже видит возможный маршрут подъема. Но там, за утесами была неизведанная земля. А он был один, вооруженный лишь ножом.

Глава 11

Некоторое время Фрезер сидел, глядя на передатчик. Затем сцепил руки и положил их на панель. Лишь свист ветра нарушал тишину. Луч солнца, проникший через передний иллюминатор, оттенял его вздутые вены и узловатые пальцы. Глянув на них, он понял, что страдал от перенапряжения.

«Черт побери! Сорок — это же не старость. Но иногда чувствуешь себя стариком. Ну, хватит хныкать! Соберись. Развонялся тут, как старый козел.»

С надменным видом он поднялся и обошел вездеход. Данни Мендоза предоставил ему машину специально для связи с Юпитером. Он мог использовать аппаратуру и отдыхать в перерывах между сеансами. Раздевшись, он налил в таз воды и стал тереть себя губкой, хотя в этом не было необходимости. Раскаяние после встречи с конформисткой?

По-своему она была привлекательной. Он усмехнулся, вспомнив, как она сунула ему записку. Это было в Авроре — очевидно, после роскошного угощения динамитом никто не появился бы в штабе Свейна на корабле и не рискнул бы закурить. Фрезер сопровождал Сэма Хоши. Там была Лорейн и двое старших офицеров. Очевидно, она представляла город. Комната была переполнена. Все угрюмо сидели на краешках стульев. Все, кроме Свейна, доминировавшего на сцене. Не потому, что он кричал или ругался. Он демонстрировал самообладание победителя.

Его рука рассекла воздух.

— Давайте прекратим споры, — сказал он. С моей точки зрения, вы мятежники. Вы убили и ранили много преданных людей. Ваши потери меньше тех, которых вы заслуживаете.

Хоши открыл было рот, но, опомнившись, лишь хрустнул пальцами. Двое из его сыновей были мертвы.

В глазах Свейна затаилась улыбка.

— У вас, конечно, другое мнение по этому поводу, — продолжал он. Маловероятно, чтобы сейчас кто-то изменил его. Так вот, я профессиональный военный и могу понять, что вы были искренни, хотя и введены в заблуждение. Вопрос не в чувствах, а в делах. Я больше заинтересован в успехе моего дела, чем в вынесении приговоров.

— А как насчет приговоров впоследствии? Скажем, когда появится политическая полиция? — поинтересовался Фрезер. — Зачем нам сдаваться, если через год нас арестуют, посадят в тюрьму, расстреляют или промоют мозги?

Лорейн нахмурила брови.

— Это нехорошее слово, Марк.

— Назовите это перевоспитанием, — продолжал он. — Лучше умереть стоя.

— Я не могу дать вам никаких гарантий, — признался Свейн. — Однако, я подумаю над этим.

Фрезер смотрел в аскетичное лицо и верил. Что касается полиции и судов — да, но у Свейна было полно других возможностей свести счеты с мятежниками. Как бы то ни было, поражение было тем комом, который надо было проглотить. Хоши потянулся вперед.

— В системе Юпитера пять тысяч человек, — сказал он бесстрастно. Намного меньше, чем может убить одна из ваших ракет на Земле. Не говоря уже о тех, кто погибнет от рук карательных отрядов. Мы же, со своей стороны, готовы пожертвовать всей колонией, чтобы остановить вас.

— Однако у вас это не получится, — отвечал Свейн. — Будет задержка, да. Но «Вега» по-прежнему останется на свободе. Есть другие места, куда мы можем отправиться. Некоторые астероиды, например. Они не столь удобны, как Ганимед, но в случае его потери могут быть использованы. Хотя я не верю, что вам это удастся.

Он подался вперед и, сцепив пальцы, сверлил присутствующих взглядом.

— Признайте факт, — продолжал он. — Вы разбиты. У вас остался лишь долг перед вашими женами и детьми. Я повторяю свое предложение: расходитесь по домам и прекратите дальнейшее сопротивление. В свою очередь мы оставим вас в покое.

— Можете взять с собой тех, кто хочет покинуть Аврору, — добавила Лорейн. Оставшиеся продолжат снабжать вас всем необходимым.

— Хороший трюк, — фыркнул Хоши. — А заодно избавиться от потенциальных мятежников и саботажников?

— Конечно, — сказал Свейн. — Но неужели вы настолько бесчеловечны, что не возьмете их?

«Он еще говорит о человечности! — подумал Фрезер. — Никогда я не пойму этих Гомо Сапиенс. Может быть, поэтому я так люблю Теора.»

Он разволновался. Необходимо вернуться в машину. Возможно, Теор вышел на связь. Между тем бесконечный бессмысленный разговор продолжался.

— Мы не можем отправиться сию минуту, — сказал Хоши. — Нам надо позаботиться о раненых.

— Я пришлю медперсонал, — пообещала Лорейн.

— Я хотел бы, чтобы вы покинули город немедленно, — настаивал Свейн, и дискуссия начиналась сначала.

В конце концов было заключено промежуточное соглашение. Ганимедяне встали.

— Всего доброго, — попрощался Свейн и стал перелистывать какие-то бумаги. Лорейн подошла к Фрезеру. Он уже был у двери и торопился выйти.

— Марк, — сказала она.

Он окинул ее холодным взглядом.

— Марк, мне очень жаль.

— В этом нет ничего удивительного.

Он открыл дверь.

— Неужели ты не понимаешь? Я должна делать то, что считаю нужным, также как и ты. А откуда мы можем знать, что действительно нужно? Это нечто, чего не взвесишь и не измеришь. Нет… — Она отвернулась, закусив верхнюю губу. — Это раздваивает человека.

Она была одета в платье строгого покроя. Но все же были видны ее стройные ноги и высокая грудь. В изумрудных глазах блестели слезы. Он помнил их совместную работу, их общий смех и не мог ее ненавидеть.

— Давай пожмем друг другу руки, — прошептала она.

Хоши не смотрел в их сторону. Фрезер протянул руку. Она судорожно схватила ее. Другая ее рука сжала его пальцы в кулак. Он почувствовал в нем маленький жесткий предмет. Она неуловимо качнула головой. Его сердце забилось. Он незаметно опустил его в карман, будто за ним следил целый космос.

— Пока, Марк, — сказала Лорейн.

Она повернулась и пошла прочь. Фрезер последовал за Хоши до следующего воздушного клапана. Их сопровождали двое вооруженных космонавтов. Коридоры были пустынны. Большинству жителей Авроры было предписано не выходить из своих квартир до окончания чрезвычайного положения. Хоши шел сгорбившись, не говоря ни слова. В голове Фрезера бушевало столько мыслей, что он не отважился сделать замечание. Да и о чем могли говорить побежденные?

Оставшись один в машине Мендозы, он достал записку. В ней говорилось:

«Встретимся у планетоходов в 08:00 следующего цикла. Не говори никому.»

День Ганимеда длится 7,15 земных дней. Колонисты измеряли время как в сутках, равных 24 часам, так и в циклах Альфа, циклах Браво. Другие спутники были мало заселены, чтобы вводить отдельные системы счисления.

Итак, ему предстояло свидание.

— Черт возьми! Чего она хочет от меня? Объясниться, предложить мне…

С кривой ухмылкой он отверг эту мысль.

Надо смотреть правде в глаза. Безобразный женатый старик. Нет, иногда случайные мысли посещали его голову… Но сейчас, когда Ева ждала его за горами, а сыновья Сэма лежали ледышками на взлетном поле рядом с Махони и многими другими, было не до того.

Фрезер закончил мыться, выжал губку над тазом и вылил воду в ректификатор. Затем провел бритвой по щетине и причесался. Снова скафандр, воздушная камера, и он уже в пути.

Флот колонии стоял в ряд, поблескивая на фоне громады кратера Апачей.

То там, то тут сновали люди, мелькая в лучах заходящего солнца. Но их было немного. Большинство засело в своих вездеходах в ожидании отъезда. На востоке над пиками хребта Гленна сгрудились звезды. Юпитер разбух и достиг половины своей фазы. Тем не менее, земля оставалась в объятиях тьмы.

Подходя к кратеру, Фрезер старался держаться в тени. Затем он свернул налево, чтобы покинуть Аврору. Вехи, как старые друзья, указывали ему, как обойти город и незаметно приблизиться к полю с севера. Марка охватило какое-то необъяснимое ощущение, что они закоченели в этой немоте, как погибшие.

Перед ним возникли громады планетоходов. От них отделилась фигура, взяла его за руку и повела за собой. Было слышно, как в тишине ночи постукивали их шлемы.

— Ах, Марк!

Обе ее руки обвили его.

— Я не надеялась, что ты доверишься мне и придешь. Спасибо тебе, спасибо!

Он неловко переступал с ноги на ногу.

— Почему бы и нет?

— Это могла быть ловушка. Знай, твой побег был первым успешным актом неповиновения. Он был в ярости. В своей холодной, пугающей манере. Вчера я сомневалась, что тебя не схватят. И все же, когда готовилась конференция, я была вынуждена предложить твое имя, хотя не была уверена, что иммунитет поможет тебе. — Слова беспорядочно слетали с ее губ, прерываясь от неровного дыхания. — Я сказала им, что ты — самый выдающийся человек в колонии и можешь быть самым подходящим представителем. Лучше, чем Хоши.

— Это не так. Ты же знаешь, я никогда не был политиком или лидером.

Мне не хватает властности, и я недостаточно знаю людей. Я уже хотел отказаться от приглашения.

— Я вовсе не боялась этого. У тебя очень развито чувство ответственности.

— Вот как? Это даже забавно. Но к дьяволу все это! Итак, организовывая конференцию, ты рисковала моей жизнью. Зачем?

— В равной степени я рисковала и своей, — сказала она в оправдание.

— Ты? — усмехнулся он. — Прекрасная блондинка — предводитель мятежников?

— Марк, я думаю также, как и ты!

Он открыл рот от изумления.

— Я не одобряю Сэма Холла, — продолжала она приглушенной скороговоркой. — Я считала их честными людьми, введенными в заблуждение.

Может быть, я и теперь так думаю. Не знаю, все смешалось. Но я не могу поддерживать человека, который… может делать такие вещи… применить ядерное оружие против своей страны. Против любой страны, которая не сделала это первой! Я сидела одна и плакала. Боже, я так боялась. Меня тошнило…

— Но ты стала сотрудничать с ними, — тупо сказал он.

— Да. Разве этого нельзя понять? По громкой связи был объявлен набор волонтеров. Я должна была на что-то решиться. Что я еще могла, кроме как постараться добиться положения, позволявшего мне каким-то образом заниматься саботажем? Они уже успели собрать досье на многих из нас. У них нет психоаналитического оборудования, в противном случае мне не удалось бы одурачить их. Но среди них есть несколько офицеров, умеющих допрашивать.

Хотя у них были свидетельства моей лояльности и я пришла к ним добровольно, мне не поверили на слово. Мне до сих пор снятся эти двое, рявкающие свои бесконечные вопросы. Но я прошла через это. Сама удивляюсь, как мне это удалось. Теперь я майор. Я занимаюсь городом, работаю в качестве посредника. Люди подчиняются, но я знаю, что большинство из них ненавидят меня. Я почти слышу их мысли: «Пусть нам только удастся избавиться от корабля. Эта сука пожалеет, что родилась на свет!»

Она запнулась и замолчала.

— Пожалуйста, прости меня, Лора, — сказал Фрезер.

Она промолчала. Он спросил:

— Какая обстановка в городе?

— Странная, — сказала она загадочно. — Никогда не думала, что она будет настолько странной. Оккупация должна бы походить на тюремное заключение. Но нет, жизнь продолжается, хотя и в необычной манере. Люди занимаются повседневной работой. После смены они возвращаются домой и готовят обед, играют в карты или беседуют, или еще что-нибудь. Охраняются лишь жизненно важные объекты. Охранники — не профессиональные тюремщики.

Люди иногда заговаривают с ними. Слово за слово, — и кто-то из них оказывается родом из Айовы и его начинают расспрашивать, не знает ли он кузена Джо и как теперь выглядит космодром Дес Муанес. Или выглядел.

Возможно, война не пощадила и его, кто знает? Некоторые, проявившие открытое неповиновение, арестованы, но с ними хорошо обращаются и их можно посетить в отведенное время. Даже отпетые коллаборационисты имеют человеческое лицо. Они остались теми же людьми, с которыми мы обычно работаем, болтаем, встречаемся на вечеринках. Смотришь на них и не можешь найти в них никаких перемен. Их только окружила незримая стена, какое-то отчуждение… — Она горестно усмехнулась. — Я говорю, как рядовая колонистка. Хотя, конечно, я сама коллаборационистка.

— Многие ли из вас поступают так же, как и ты? — спросил Фрезер.

— Не знаю. Я не решилась откровенничать с ними. Может, и они не решаются на это. Однако, я сомневаюсь. Почти все поселенцы так долго отсутствовали на Земле, что стали аполитичными. Вы не привыкли заниматься политикой, живя только своими интересами. Думаю, что большинство из вас, стремясь быть «сонями», вскоре сделают неверный шаг, тут же попадут под подозрение, и все для них будет кончено.

— Что значит «сонями»?

— Видишь ли, подчас ты не знаешь того, что знает у нас любой ребенок.

«Соня» похож на меня. Я считаю, что коллаборационисты искренни то ли по велению сердца, то ли от страха или от оппортунизма. Но если бы удалось победить Свейна, то все они заявили бы, что были «пятой колонной» Сэма Хоши!

«Так же, как и ты, Лора?» — подумал Фрезер и с трудом выдавил из себя:

— Сколько же их?

— Пара сотен. Плюс почти столько же космонавтов, часть из которых несут вахту на «Веге». Вот где реальная угроза! Если бы не это, мы бы легко справились с командой, даже с их огнестрельным оружием. Но до тех пор, пока корабль может бомбардировать город… да, люди остаются лояльными в надежде на перемены. Так они превращаются в коллаборационистов, не так ли?

— Так же, как и мы с сегодняшнего дня, — вздохнул Фрезер. — Как движутся дела с производством боеголовок?

— Продолжаются организационные мероприятия. Я говорю «у нас», так как в мои обязанности входит подбор кадров. Хотя основная часть производства может быть автоматизирована, для реконструкции завода понадобится некоторое число инженеров и техников. Еще определенное количество специалистов будет необходимо для управления процессом плюс работники для добычи руды и получения изотопов. Естественно, каждый работающий колонист будет находиться под наблюдением. Но все равно нам следует подобрать своих людей. Не обязательно преданных делу, но хотя бы предсказуемых. Это можно сделать, просмотрев результаты их психологических тестов, хранящихся в медицинских файлах. На это уйдет время и, конечно, я сознаю свою некомпетентность.

— Интересно… у меня не выходит из головы… все ли члены экипажа благонадежны?

— Да. Кадровые военные специалисты периодически проходят тестирование. Да еще в таком ведомстве как Космические Вооруженные Силы…

Свейн похвастался, что ему пришлось уволить лишь трех человек.

— Лишь! Да, — выдохнул Фрезер.

Молчание угнетало его, и он никак не мог отшлифовать фразу.

— Хорошо, чего тебе от меня надо?

— Ты — единственный, кто может оказать мне реальную помощь, ответила она.

— Гм! Какую?

— Ты — хороший пилот-космонавт.

— Хочешь сказать, что сможешь провести меня на катер? Это бесполезно.

— Даже более бесполезно, чем ты думаешь. Из них, из каждого выкачали весь запас воздуха и сняли регуляторы реакции. Их могут поставить на место лишь в случае крайней необходимости. И обязательно в присутствии охранников. На других спутниках также нет свободных катеров. Перед вашей атакой Свейн выслал туда свои катера. Их полетом управляла навигационная система. По каждому припаркованному судну была выпущена небольшая ракета.

Отчасти это была мера предосторожности против какого-нибудь самоубийцы, который попытался бы спикировать на «Вегу». Ее пушки, конечно, могли бы легко предотвратить любую подобную попытку. Главным образом, это было сделано для укрепления их власти над нами. Если мы не подчинимся, то наши люди на Ио, Каллисто и других спутниках умрут с голоду, либо будут расстреляны, так как вокруг каждого из спутников вращаются их сторожевые катера.

— Понимаю, — Фрезер судорожно сглотнул. Его ладони увлажнились. — Что ты думаешь по этому поводу?

— Свейн проглядел один корабль. Его ускорения будет достаточно, чтобы вовремя достичь Земли и предупредить правительство.

— Не понимаю.

— Это «Олимпия».

— Но…

— Я знаю. Его полет был отложен из-за бедствия на Юпитере и он еще не укомплектован пищей, водой и другими запасами, но в остальном корабль готов к полету! Неизвестно, сколько еще ловушек они заготовили. Кроме того, на корабль в упор смотрят пушки «Веги».

Кровь стучала в висках Фрезера. К горлу подкатил ком.

— Если экипажу каким-то образом удастся попасть на борт… Еще не знаю как, у меня не было времени, чтобы все обдумать. Может быть, мы сумеем найти выход. Ты бы мог управлять им, не правда ли?

— Как я попаду в него? До захода солнца Хоши должен покинуть город.

— Пойдем со мной в город. В суматохе эвакуации вход туда безопасен.

На самом деле желающих не так много. Высококвалифицированным специалистам не разрешат покинуть город. Ты можешь спрятаться в моей каюте. Мы все обдумаем, когда я вернусь с работы. Я не прочь поголодать, разделив с тобой свой паек. Риск очень велик, я осознаю это, поэтому не буду осуждать тебя, если ты откажешься. У тебя семья, а я свободна — разница существенная. Это все, что пришло мне в голову.

«Снова на свободу!»

Нет, это фраза из телевизионной мелодрамы. От сознания своей причастности к плану у Фрезера перехватило дыхание. Капитан Мэнли Вильянт, гроза космоса, погрузит несколько тонн припасов на кар, протаранит кордон охранников и у них на глазах ворвется на корабль. Они не успеют и глазом моргнуть. Но Марку Фрезеру довелось видеть побежденную армию. У него на руках умер человек. Их руководитель, в скорби, возвращался домой с двумя превратившимися в лед телами дорогих ему людей. Марк должен был позаботиться о Еве, Анне и Колине. В прошлом он мирился с любым правительством и находил, что жизнь не так уж плоха. Он был уверен, что если понадобится, он смирится и на этот раз. Будучи уже в зрелом возрасте, он понимал, что жизнь человека представляет собой серию компромиссов. Он не видел никаких перспектив, кроме своей героической смерти. Да и вряд ли это будет героизм. Взвизгнет, как животное на бойне, когда луч лазера продырявит ему пузо. Либо будет пресмыкаться, когда его схватят… Чисто женская мысль: допускать, что Свейн нуждается в его мозгах. Находясь в рядах сторонников Хоши, он подпадал под общую амнистию. Но если его заманят в город и арестуют, Ганимед не встанет на его защиту. Его казнь была бы еще одним ударом по боевому духу его товарищей. Возможно, последним для того, чтобы сломить его.

— Как ты поступишь, Марк?

Занятый своими мыслями, он едва слышал ее голос.

— Я соглашусь с любым твоим решением, — сказала она. — Но ты должен решить сейчас.

— Я надеюсь…

Его голос сорвался, и он начал снова:

— Я надеюсь, у тебя в номере найдутся успокаивающие таблетки, Лора?

Глава 12

Теоретически — удобней всего было бы спать в общежитии, питаться в столовой и пользоваться общей ванной. Но на практике была острая необходимость в уединении. Каждая квартира имела все удобства. Жители Авроры не ходили в гости без предупреждения. Более того, Лорейн подверглась бойкоту большинства жителей. Фрезер был готов ко всему.

Тем не менее его нервозность возрастала. Ее апартаменты состояли из спальни-гостиной, крошечной кухни и душа. Он почувствовал себя в ловушке.

Кроме того, не было табака, и его живот бурлил от недостатка пищи и психотропных препаратов. Их надо было экономить для грядущих испытаний.

Они провели свою первую «ночь» в разговорах, не требующих ответов, пока усталость не сморила их. Он плохо спал из-за непривычно малой гравитации в каюте.

После завтрака Лорейн отправилась на службу, и Марк приступил к делу.

Он должен был стать автором плана, — какого бы то ни было. Голова Лорейн была занята в основном «балансированием на канате». Некоторое время Фрезер мысленно находился за перевалом Гленна. К этому времени Хоши уже должен был вернуться домой и передать Еве письмо. Командир опротестовал решение Фрезера, назвав его лунатиком, и настаивал, чтобы с Лорейн отправился человек помоложе.

— Нет. Боюсь, что нет, — сказал Фрезер. — Видишь ли, те парни, которые прошли подготовку и инструктаж для полета на «Олимпии», теперь недосягаемы. Один из них находится в заключении за нападение на космонавта, а другой неизвестно где. Мы не должны подвергать себя излишнему риску, не правда ли? В случае погони судно может уйти, погрузившись в атмосферу Юпитера. Это ситуация, с которой обычный пилот не справится. А на Земле мне приходилось управлять погружаемыми объектами.

«Олимпия» спроектирована на базе сухопутного батискафа. Он пожал плечами.

Нервное подергивание щеки красноречиво говорило о его чувствах. — Мне чертовски жаль, что я не могу подыскать тебе замену. Если твой проект осуществится, то меня перевыберут.

На прощание Хоши долго смотрел на него, прежде чем сказал:

— Ну, ладно. Что бы из этого ни вышло, я завидую твоему сыну.

— Поймет ли Ева?

Она казалась такой далекой. Дела вытесняли воспоминания о ней.

Казалось, она была старой знакомой, когда-то промелькнувшей в его жизни.

Реальностью были эти стены, взрывы пульса от шагов в коридоре, отсутствие трубки, случайные мысли о судьбе Теора, убийственный круг планов снаряжения судна и осознание их тщетности.

А: Вокруг «Веги» постоянно стоят на посту несколько часовых. Они могут увидеть любого, кто попытался бы доставить груз на борт «Олимпии».

Затем последуют вопросы.

Б: Костюм. После ухода армии колонистов космические костюмы были возвращены их владельцам. Запасной костюм Лорейн, всегда висевший в шкафу, даст возможность Фрезеру добраться от городских ворот до корабля. Но ему не удастся дойти туда живым — часовые пристрелят его.

В: Лорейн могла бы тайно подобрать нескольких добровольцев для отвлекающей атаки на охрану, чтобы дать возможность Фрезеру пробраться на корабль. Но выявление их, проверка и подготовка заняла бы много дней. За это время Свейн сможет спокойно вывести «Олимпию» из строя. Кто-нибудь из коллаборационистов сможет напомнить ему о потенциале корабля. Кроме того, Лорейн не пользовалась безусловным доверием. Она редко бывала одна за пределами своей каюты. Это объяснялось самой сутью ее работы. К тому же, за ней наблюдали. Если у нее появится много посетителей, это быстро заметят и проведут расследование. Как бы то ни было, проблема снаряжения судна не решалась.

"Я погорячился. Следовало бы подумать, прежде чем связывать себя обязательствами. С таким же успехом этот корабль мог быть и на орбите Альфы Центавра.

Нет, спокойно. Что надо делать, когда проблема кажется неразрешимой?

Надо посмотреть на нее с другой стороны. Нужен другой подход.

Я слишком волнуюсь. Хорошо, я учту это в своем проекте."

К нему вернулись решимость и рассудительность. Он растянулся на кровати и расслабился, дав волю воображению. Решение возникло перед ним, как картина. Вошла Лорейн. Пока Фрезер садился, она закрыла за собой дверь.

— Привет, — сказала она. — Как успехи?

Ее голос был грустным, а под глазами обозначились тени. И все же двигалась она грациозно. Марк обратил внимание на ее румянец и отметил для себя, что ее внешность была более чем привлекательной.

— Кажется я придумал, — сказал он.

— Правда?

Усталость исчезла с ее лица как туман в лучах утреннего солнца. Одним прыжком она достигла кровати и схватила его за плечи.

— Я знала, что у тебя получится!

— Ладно. Давай обсудим план и посмотрим: в нем могут быть проколы.

Он чувствовал, как у него горят щеки. Какой бы ни была причина, румянец не уменьшался.

— Идет. Но ты бы не сказал «могут», если бы не был уверен.

Она сделала пируэт.

— Здорово!

— Боже, Лора, ты ведешь себя как… — он почему-то не сказал «как моя дочь», — …как ребенок, вырвавшийся из школы.

— Мне тоже так кажется. Почему бы не порадоваться близкому завершению этого кошмара? Слушай, у меня есть бутылка виски для особого случая. Что если мы ее откупорим?

— Я не любитель спиртного. Часто жалею об этом, но у каждого свои недостатки. Не обращай внимания. Однако, нам придется всерьез обсудить план действий.

— Гм…

Она остыла, но вибрация в голосе осталась.

— Я приготовлю обед. У меня есть кое-что вкусненькое. Пока он будет готовиться, мы сможем серьезно поговорить.

Она немного зарделась.

— Еще я хотела бы переодеться.

— Конечно.

Фрезер вышел в ванную. Через минуту Лорейн позвала его. Облегающее черное платье с брошью в виде кометы делало ее волнующе привлекательной.

Свет играл в ее золотых волосах. Марк сел и попытался собраться с мыслями, пока она хлопотала на кухне. Возвратившись, она села напротив.

— Все в порядке, Марк, — сказала она. — Какой у тебя план?

— Итак…

Он заерзал, стараясь не смотреть на нее. Его взгляд остановился на картине, висевшей на стене. Это не был сентиментальный пейзаж типичной колонии. Закоченевший NGC-5457 поблескивал в космических лучах.

— Итак, проблема состоит из двух частей: снаряжение корабля и проникновение на его борт. Еще необходимо некоторое время для прогрева и ускорения, прежде чем корабль будет атакован артиллерией и ракетами. Но все это является частью операции по проникновению на борт. Что нам мешало, так это предположение о том, что обе фазы должны следовать именно в таком порядке.

Она шлепнула себя по колену.

— Кажется, я понимаю. Почему бы и нет. Но продолжай.

— Радиосвязь с дальними поселками по-прежнему действует. Не думаю, чтобы люди Свейна при их занятости прослушивали эти линии связи.

— Н-нет. Мне часто приходится звонить за город. На шахты, например. Я могу выбрать момент, когда останусь одна в конторе. С кем я должна поговорить?

— С кем-нибудь из Блоксберга. Он почти что противоположен Авроре, если ты помнишь. Гебхардт был с нами. Я уверен, что они будут сотрудничать. Он сможет проверить твои полномочия у Сэма Хоши, если пожелает. Было бы хорошо предупредить кого-нибудь на спутниках, но это уже другие каналы связи.

— Не автоматические. А операторы — коллаборационисты. Кроме того, ты не сможешь пройти незамеченным сторожевыми катерами. Они охраняют Ганимед от кораблей с Земли и имеют по несколько ракет. Пусть будет Блоксберг. Я скажу, чтобы они приготовили твое снаряжение для быстрой погрузки, правильно?

— Да. Ящики могут быть втянуты через грузовой люк за пять минут.

Разместить их на борту я смогу в полете. Мне потребуется не так много: полет не будет длинным. В первую очередь мне нужны воздух, вода, пища и межпланетное навигационное оборудование, включая эфемериды и редукционные таблицы. Хорошо бы иметь некоторые лекарства. С помощью Антион-1 я смогу подойти к Солнцу ближе, чем позволяют экраны. Не хотелось бы проваляться несколько недель в госпитале от длительного перегрева. Поэтому пригодились бы общеукрепляющие препараты. Но если понадобится, я отправлюсь в путь и без аптечки.

— Правильно ли я поняла? Ты стартуешь и приземлишься в Блоксберге?

— Да. По длинной траектории, возможно, вокруг Юпитера, чтобы их радары не смогли обнаружить, куда я направляюсь. Все будет выглядеть, как полет на другой спутник. Я могу достичь любого спутника Галилеи без приборов и данных, имея такую же массу реакции, как на Олимпии.

— Но ты уверен, что у этого… Гебхардта есть необходимое оборудование?

— Уверен, что нет. Откуда? Но рядом с ним находится Глори Хоул. Там, как ты помнишь, находится маленький запасной космодром. Он мог бы пробраться туда. Я не рискну приземлиться прямо там, так как Свейн может предугадать это.

— Ты должен дать им несколько дней, чтобы собрать все необходимое.

— Я знаю. А что касается первого этапа, он целиком зависит от тебя.

Тебе надо вывести меня за пределы города.

— Гм. Я уже думала об этом. Они стали чрезвычайно осторожными.

Большинство входов в город опечатано, а все действующие охраняются. Нельзя захватить вездеход без водителя.

— Мне не нужен вездеход. Я пойду пешком, взяв лишь некоторые инструменты.

— Все равно это нелегко. Они потребуют пропуск. Но скажи мне, что ты придумал.

— Я скроюсь за горизонтом, сделаю круг и подойду к катерам с севера.

Как при встрече с тобой. Ты сказала, что регуляторы реакции были сняты. Я поднимусь на борт одного из катеров, сниму предохранители и включу двигатель.

— Что? Он ведь взорвется!

— Не совсем так. Во всяком случае, не как бомба. Но будет забавный фейерверк. Если и это не поможет пробраться на борт «Олимпии», тогда я сдаюсь.

Лорейн смотрела себе под ноги.

— Ты можешь погибнуть, Марк, — сказала она.

— Прежде чем взорвется двигатель, у меня будет время сбежать. Хотя время прогрева у него намного меньше, чем у такой махины, как «Вега», это займет несколько минут. Окружающие корабли защитят меня от радиации. Что касается времени прогрева самой «Олимпии», то я рассчитываю на такой переполох, что никто не заметит, как она мурлычет.

— Итак, черт… мне это не нравится.

— У тебя есть идеи лучше?

— Нет, никаких, — тихо сказала она.

Фрезер наклонился и похлопал ее по руке.

— Не беспокойся! Я даже просчитал время. Девяносто секунд уйдет на передвижение к «Олимпии». Тридцать секунд на открытие грузового люка и проникновение внутрь.

— Дольше. Там нету трапа. Тебе придется карабкаться по посадочным лапам и балансировать, держась одной рукой, пока вторая будет открывать люк.

— Да…

— Двое бы справились намного быстрей, — сказала она. — Если один встанет на плечи другому, понимаешь? Еще не ясно, как тебя вывести. Как я уже говорила, нельзя просто подойти к одному из этих часовых и попросить пропустить тебя. Я попытаюсь добыть тебе фальшивый пропуск, но это будет рискованная затея.

Вопреки своим словам, она выглядела счастливой.

— Что ты предлагаешь? — спросил он.

— Я пойду с тобой.

— Ты с ума сошла.

— Нет. Я смогу придумать повод, чтобы выйти из города. Я скажу дежурному офицеру, что получила сообщение о неисправности оборудования в карьерах Навайо и, возможно, это акт саботажа. Я скажу, что хочу пройти туда, провести расследование и устранить неисправность. В последнее время из-за нехватки рабочих рук мне приходится заниматься мелким ремонтом электроники. Я скажу, чтобы он выписал пропуск на имя, скажем, Криса Коултера. Надо лишь проверить, чтобы Крис работал в другом конце города.

Часовой знает меня в лицо, теперь все меня знают, но вряд ли он отличит одного техника от другого. Он пропустит нас с сумкой и инструментами. Я помогу тебе подорвать судно, сяду с тобой в «Олимпию», и мы улетим в Блоксберг.

— Но… тебя же будут преследовать.

— Чепуха. После взрыва, с тобой я буду в большей безопасности. Хотя не думаю, что Свейн будет продолжать свою деятельность, когда поймет, что ты улетел. Он не сможет противостоять кораблям с ядерным оружием, предупрежденным об опасности. Он либо сдастся, либо улетит. В худшем случае он возьмет жителей Авроры в качестве заложников для того, чтобы добиться помилования. Но он поймет, что проиграл войну.

— Если так… я буду рад увезти тебя отсюда. Договорились!

Она протянула ему руку. Ее глаза источали свет Валькирии. Их ладони соединились, и они долго смотрели друг на друга. Неожиданно Марк поцеловал ее. Лорейн отшатнулась на мгновение, а затем ответила. Поцелуй длился довольно долго. Смеясь, она оторвалась от него и сказала:

— Мне лучше позаботиться о праздничном ужине.

— Пожалуй, — промычал он.

— Может… ты уверен, что не хочешь выпить?

— Да. Но ты не стесняйся.

— Я выпью. Мне надо.

Разговаривали допоздна. Она больше, чем нужно рассказывала о своем прошлом. А он потом мучился, пытаясь уснуть на полу.

Глава 13

На северо-западе, за прибрежными высотами тянулась гряда, которую ниарцы называли Яростными Горами. За ней раскинулось высокогорное плато Ролларика, где, наверное, скиталась армия Волфило. Конечно, они были недосягаемы. Холодный пронизывающий ветер ерошил волосы Теора, завывая между скал и бросая в глаза клочья рыжеватого тумана. Видимость была ограничена несколькими ярдами. Он полз по блестящей от влаги скале.

Откуда-то справа доносился шум потока. Теор хотел было поискать его, чтобы поймать рыбу; он уже не помнил, когда ел в последний раз. Но нет, опасность сорваться в каньон была слишком велика, чтобы рисковать на улов.

Ему казалось, что он в бесплодной пустыне.

Он догадывался, почему. От сухого жжения в жабрах кружилась голова, а мир казался почти нереальным. При такой гравитации увеличение высоты сопровождается многократным снижением давления воздуха. Теор находился немногим выше мили над уровнем моря, а концентрация водорода в воздухе, проходящем по запутанным спиралям его жабер, уменьшилась более чем вдвое.

Все чаще приходилось отдыхать. Коленные суставы свело, не было сил поднять голову, сердца готовы были взорваться. Он впадал в забытье.

Столь высокие горы — редкость на Юпитере. Хотя в ядре и мантии была заключена немыслимая энергия, вырывающаяся на поверхность в виде землетрясений, вулканов, гейзеров и извержений, порождающая области бурь радиусом до 30 тысяч миль, эрозия и гравитация оказывают дикое сопротивление органическим процессам. Нет достаточно устойчивых участков земли для возникновения жизни.

Хребет должен был скоро закончиться. Шатаясь и спотыкаясь, Теор всеми шестью конечностями цеплялся за камни и полз по сыпучим склонам, обрушивающимся у него под ногами. Сможет ли он пройти? Скорее всего, в одиночку это будет не под силу. Но он должен попытаться: ведь улунт-хазулы окружили город, где живут Леенант и Порс.

Теор с надеждой всматривался вперед, пытаясь увидеть проход. Но перед ним из тумана поднимались лишь нагромождения глыб минералов. Пары аммиака, приносимые морским ветром, превращались в конденсат и стекали обратно бесчисленными ручьями и потоками. Облака самых разных оттенков коричневые, лиловые, серебристые, собирались в тяжелые клубки и, нависая над пропастями, упирались в отвесные скалы. Рецепторы Теора воспринимали странный острый привкус этих облаков.

Свет здесь был также неестественным. Несмотря на облачность он был почти таким же ярким, как в погожий день в Ниаре. Слой атмосферы, рассеивающий лучи, был здесь тоньше. Но Теор привык к другому спектру лучей инфракрасного диапазона. Эти холодные камни блестели иначе, чем теплые долины Медалона.

В сотый раз он нажимал кнопку своего медальона. В ответ было слышно лишь завывание ветра.

"Вряд ли он поможет, — думал Теор. — Что может сейчас сделать Фрезер?

Разве что по-дружески успокоить. Ах, что гадать?"

Он собрался с силами и продолжил свой путь. Ему не приходилось слишком часто вскарабкиваться на скалы — горы Юпитера были довольно пологими. В противном случае ему бы не удалось далеко уйти.

«Я на пределе», — осознал вдруг Теор.

В глубине души он обрадовался близкому концу своих мучений. Другая же часть сознания упрямо заставляла его переставлять ноги. Туман сгустился.

Он вспомнил, как дрейфовал после шторма много-много дней назад. Но такого тумана он еще не видел. Теор продвигался через клубы разноцветного дыма.

Дыхания ветра почти не ощущалось. Вместо этого время от времени раздавались пронзительные трели. От вдыхаемого воздуха в жабрах возник привкус кислоты. И все же это не было похоже на вулканические испарения.

Что же это? Говорили, что северней Джоннери обитал Скрытый Народ, занимавшийся колдовством…

Вначале он принял их за хлопья…

Мимо пролетел рой. Теор протянул руку и поймал одно из существ, которое стало извиваться в руке. Он поднес его к глазам, чтобы разглядеть в сгущающейся мгле. Существо оказалось кружевной восьмиконечной звездой. В каждом рое их было не меньше сотни. Теор дотронулся до нее своими усиками.

Странный запах… Подчиняясь звериному инстинкту, он бросил ее в рот и захрустел зубами. Мякоть оказалась маслянистой и ни на что не похожей.

Однако он глотнул, и желудок воспринял пищу.

Он глотнул!

Теор был ошеломлен. Он слишком устал, чтобы испытывать какие-то эмоции. Главным образом он был озадачен. Здесь не могло быть ничего живого. Только это. И он только что съел его.

Стоп.

Его мозг с трудом осознал очевидное:

«Это же еда, если только удастся поймать ее. Но как? Дома я мог сделать ловушку из листьев дарвы, примитивного широколистного растения, стелющегося по земле. Здесь же нет ничего подобного.»

Думать становилось все труднее, поэтому он перешел на язык формальной логики. Отрицание предыдущего утверждения. Там, где могут существовать одни биологические виды, несомненно появятся похожие структуры, стремящиеся вытеснить первый вид. Жизнь всегда гармонична. Очевидно, я оказался единственным живым существом в этом царстве. Наилучшим решением будет продолжить путь. Кажется, там должна быть обитаемая зона, границу которой я только что пересек. Он снова услышал высокий сочный звук. Хотя эхо и туман искажали его, казалось, что он доносился сверху.

Значит, туда и надо идти. В сердце вселилась надежда. Он тащился вперед с каким-то непонятным упорством. Облака стали такими густыми и он так всматривался и прислушивался, что чуть не сорвался с утеса. Едва успев остановиться, он некоторое время стоял в оцепенении. Горы словно кто топором обрубил. Непроходимо крутой и скользкий обрыв уходил в облака разноцветного пара. Поверхность его мерцала от конденсата. Теор нашел камень и швырнул его вниз, прислушиваясь. Чиркая о скалу, камень падал бесконечно долго, так и не достигнув дна. Побледнев от испуга, он понял, что это наивысшая точка в его маршруте. И, вероятно, последняя.

Музыкальные звуки, доносившиеся неведомо откуда, дразнили его.

«Так можно идти, пока не сдохнешь.»

Так как склон уходил на восток, Теор пополз в этом направлении. Он старался не смотреть в пропасть.

Закручивая вихри облаков, его со всех сторон обдувал ветер. Мимо пролетел еще один рой звезд, но дотянуться до них уже было невозможно.

Раздался свист. Оглянувшись, Теор прижался к скале и чертыхнувшись, выхватил нож. Однако на него не обратили внимания. Огромная расплывчатая тень пролетела над пропастью. Человек бы решил, что это кит с длинными плавниками и кустом усов вокруг рта. Существо в сопровождении живых хлопьев уплыло в никуда. Несколько минут Теор не мог пошевельнуться.

«Действительно, это зона обитаема, — подумал он, взбодрившись. Летающие существа населяют высокогорные районы, а мы о них и понятия не имели. Выходит, мы — жители темных глубин.»

Он вспомнил рассказ Фрезера о том, что спектроскопия доказала существование большой популяции микроорганизмов в верхних слоях атмосферы Юпитера. Открытие не показалось ему значительным. Какой прок был в том, что еле видимые существа плавали в облаках? Но если они поддерживали более крупные виды, а те, в свою очередь, еще более крупные… Тогда мир, знакомый ему, существовал лишь внутри другой живой оболочки!

Если бы его сознание не было притуплено, он мог бы рассуждать с точки зрения физики и химии, которым научился у людей. На этой высоте плотность атмосферы была достаточной, чтобы удержать объекты значительного веса.

Минералы были растворены в облаках. В первую очередь это была сода, соединения которой с аммиаком придают планете такой красочный вид. Было там многое и от метеоритов: добавки железа, силикона, магния и их окиси.

Получая больше энергии, чем поверхность планеты, эти слои атмосферы лучше поддерживали водородно-аммиачный фотосинтез.

В действительности, кажется вероятным, что жизнь на Юпитере зародилась на больших высотах и там более разнообразна, чем на суше и в море. Хотя экология планеты еще не изучена, можно утверждать, что жизнь на поверхности зависит от осадков. Правда, не в такой степени, как жизнь на Земле зависит от океана.

Теор мог лишь мечтать о еде. Какое-то время он продолжал путь. Из облаков пара выступила неясная громада. Разобрав, что это, он остановился, поняв: это конечная точка его путешествия. Преграждая дорогу, впереди высилась отвесная стена.

"Я бы мог попытаться обойти ее, либо вернуться обратно. Но какая от этого польза? Лучше потратить оставшиеся силы на воспоминания о том хорошем, что было хорошего в жизни. Но… что это там, у стены справа?

Волнистая масса дарвы? Нет, наверное ее дальняя родственница."

Теор подошел ближе и обнаружил жесткие остроконечные листы в форме четырехугольника, около двадцати футов в длину. Цвет их люди назвали бы голубым, если бы успели рассмотреть за то короткое мгновение, пока земные температуры не превратили бы их в пепел. Теору они казались черными.

Будучи распластанными, они все же не были идеально плоскими. Несколько толстых, размытых в мякоти стеблей тянулись из концов длинной штуки, напоминавшей бревно. Когда Теор попытался приподнять его, оказалось, что оно весит столько же, сколько и он сам.

Мало-помалу он разобрал, что собой представляет организм. Его можно было принять за открытую сумку. Верхняя поверхность впитывала энергию, нижняя усваивала аммиак и минералы из облаков. Лист, подобный парашюту, и громоздкий кокон были хорошо сбалансированы. Должно быть, этот вид находился в стадии превращения растения в животное. Он попытался открыть раковину: внутри, наверное, было мясо! Но она устояла под ударами его ножа и камней. Тогда, по крайней мере, из листа можно попробовать сделать мешок для ловли «звезд». Он мог также служить одеялом. Ему уже так давно было холодно, что только перспектива хоть как-то укрыться напомнила ему, что он все еще жив.

Порыв ветра подхватил парашют. Теор потянул его вниз и наступил на него ногами. И вовремя, иначе его бы унесло. Лист накрепко сросся со скорлупой, и его с трудом удалось оторвать.

«Радуйся! Вот он, зигзаг удачи. В конце концов действуют законы вероятности. Скала, остановившая меня, остановила и кое-что полезное для меня… Подожди!»

Ошеломленный догадкой, Теор крепко прижал к груди парящий лист. Мысль была ошеломляющей. Раньше ему приходилось летать на форгарах. Вспомнив о Леенанте и Порс, ему удалось собрать всю свою волю в кулак.

«Быстрей, без паники!»

Пока он разрезал мякоть, нож дрожал в его руках. Из волокон сочилась клейкая жидкость. Освободившись от кокона, лист стал подниматься вверх.

Привязываясь к нему, Теору приходилось все время закрывать лицо от липких волокон. Надежно привязавшись, он шагнул вперед. Лист взмыл вверх, и его чуть не оторвало от земли.

Но не оторвало: все же он имел кое-какой вес. Однако теперь он мог плавно спуститься на дно пропасти. Опыт подсказывал, что это рискованное дело. Но альтернативой была смерть и страшная небесная рыба, нюхающая его кости. Он собрал всю свою смелость и стал спускаться.

Сначала он скользил по зеркальной поверхности спуска. Ноги подкашивались, а лист трепетал за его спиной. Если волокна оборвутся, он начнет скользить все быстрей и быстрей, пока не разобьется о какой-нибудь выступ. И если не повезет, умрет не сразу. Теор схватил передние волокна и потянул их к себе. Веревки врезались в живот. Он замедлил падение, и его ноги зависли над скалой. Гора понеслась куда-то вниз.

Фрезеру следовало бы предупредить его о восходящих термопотоках воздуха. Теор имел смутное представление о них. На низких высотах это было незначительное и редкое явление. Здесь же меньшее давление и плотность воздуха плюс большой градиент температур были способны создать огромную тягу.

Но Фрезер был неизвестно где. С ужасающей простотой Теор почувствовал, что его подхватила какая-то сила. Он болтался среди вихрей облаков. Задыхаясь от разряженного воздуха, он улетал все дальше в пустоту.

Глава 14

Может быть это были галлюцинации в его последнем прыжке в ночь? Нет.

Вокруг появлялись какие-то крылатые фигуры. Они исчезали, как мимолетные тени, едва успев появиться из облаков аммиака.

Их подвывание и постукивание смешивалось с гулом ветра и скрипом веревок, которыми он был привязан. Теор не представлял, как долго его, полуживого, несло в небесах. Но постепенно к нему вернулось сознание и самообладание. Воздушный поток сворачивал вниз, увлекая его за собой по кривой траектории.

Неожиданно он вынырнул из облаков. Инфракрасные лучи солнца из-за его спины освещали безбрежный небосвод. Никогда еще он не видел так явно его ослепительный диск. Лучи скользили по волнистым клубам облаков, разбросанных снизу, оттеняя их красные вершины и взрываясь круглыми радугами на хрусталиках льда. Далеко внизу изрезанные очертания гор на востоке уступали место лесам Ролларика, отсвечивающих миллионами лиловых и коричневых оттенков. Далеко на горизонте Теор даже заметил действующий вулкан, похожий на малиновое пятно.

Он крутил головой и смотрел вокруг подслеповатыми глазами. Мимо пронеслись летающие существа. Их было около дюжины. Стройные хвостатые тела достигали трех футов в длину. Перепончатые крылья, на лапах длинные когти. В полете лапы подтягивались к животу, а остроносая голова возвышалась на длинной шее. Глаза были меньше, чем у Теора, а на ладонях по два противостоящих друг другу пальца.