РАССКАЗЫ

Самое страшное оружие

Вечером после обеда для нас, детей, нет ничего приятнее, чем сидеть перед очагом и слушать отцовские рассказы.

Вы можете сказать, что на фоне бесчисленного множества современных развлечений это звучит по-дурацки или старомодно, но, говоря так, все же простите, если я отвечу снисходительной улыбкой.

Мне восемнадцать лет, и я уже распрощался со всеми остальными детскими привычками. Но отец — настоящий оратор, и его язык сплетает волшебные сети, которые, как и в былые годы, продолжают связывать меня, но, по правде говоря, мне это нравится. Невзирая на то, что мы выиграли войну, многого лишились за это время, а мир снаружи жесток и груб, я собираюсь оставаться молодым как можно дольше.

— Расскажи нам о последнем сражении, — именно об этом дети обычно просят отца, и именно о нем он чаще всего рассказывает. Хотя мы знаем эту историю с начала до конца, она все равно остается страшной, но ведь нет ничего приятнее, чем как следует напугаться перед сном, чтобы дрожь пробежала по хребту.

Отец берет свое пиво, медленно потягивает его, затем щелчками стряхивает клочья пены с усов. Это сигнал, что он готов приступить к рассказу.

— Война — это настоящее дерьмо. Никогда не забывайте об этом, — говорит он, и двое младших хихикают, потому что если они произнесут это слово, то их заставят мыть рты. — Война — это дерьмо. Так было всегда, и я вам все это рассказываю, чтобы вы никогда не забывали об этом. Мы одержали победу в последнем сражении последней войны, и много хороших людей отдали жизни ради этой победы, и теперь, когда все кончилось, я хочу, чтобы вы всегда об этом помнили. Они погибли ради того, чтобы вы могли жить. И никогда, никогда больше не воевать.

Прежде всего выбросите из голов мысль о том, что в сражении может быть какое-то благородство или красота. Ничего подобного нет. Этот миф отвергнут уже давным-давно, а начало он берет, наверно, в доисторических временах, когда война представляла собой рукопашную схватку, в которой мужчина один на один перед входом в пещеру защищал свой дом от захватчика. Те дни давно канули в небытие, и то, что было хорошо для индивидуума, может означать смерть для цивилизованного сообщества. Ведь для них это означало смерть, не так ли?

Большие серьезные глаза отца всматриваются в лица слушателей, но никто из нас не желает встретиться с ним взглядом. Почему-то мы чувствуем себя виноватыми, хотя большинство из нас было рождено уже после войны.

— Мы выиграли войну, но она не может считаться выигранной по-настоящему, если мы не вынесем из нее урок. Противник мог изобрести Абсолютное Оружие раньше нас, и если бы так случилось, то с лица земли исчезли бы мы, а не он, и вы никогда не должны забывать об этом. Один и тот же каприз истории спас нашу культуру и разрушил их. И, осмысливая значение этой случайности, мы должны признать — оно состоит в том, чтобы хоть немного научить нас смирению. Мы не боги, и мы не совершенны — и мы должны отказаться от войны как способа улаживать разногласия между людьми. Я был там, я убивал, и я знаю, о чем говорю.

А потом наступает момент, которого мы давно ожидаем, затаив дыхание.

— Вот оно, — говорит отец. Он встает и поднимает руку над головой. — Вот оно, оружие, убивающее издалека. Абсолютное Оружие.

Отец взмахивает луком над головой; его фигура в свете очага обретает подлинный драматизм, а тень простирается через всю пещеру и ложится на противоположную стену. Даже малыши перестают выискивать блох в шкурах, в которые их завернули, и глядят, разинув рты.

— Человек с палицей, каменным ножом или копьем не может устоять перед луком. Мы выиграли нашу войну, и теперь должны использовать это оружие только в мирных целях — для охоты на лосей и мамонтов. Это наше будущее.

Он улыбается и аккуратно вешает лук на вбитый в стену колышек.

— Теперь, с появлением лука, война стала слишком ужасной. Наступила эра вечного мира.

Улицы Ашкелона

Где-то вверху, скрытый за вечными облаками планеты Вескера, гремел и ширился грохот. Услышав его, торговец Джон Гарт остановился и, приставив руку к здоровому уху, прислушался. При этом ботинки его слегка увязли в грязи. В плотной атмосфере звук то разрастался, то ослабевал, однако все более приближаясь.

— Такой же шум, как от твоего космического корабля, — сказал Итин, с бесстрастной вескерской логикой медленно расчленяя мысль, чтобы лучше обдумать ее. — Однако твой корабль все еще стоит на том месте, где ты его посадил. Хотя мы его и не видим, он должен быть там, потому сто только ты умеешь управлять им. А если бы даже это удалось кому-нибудь еще, мы услышали бы, как корабль поднимается в небо. Но так как мы раньше ничего не слышали, а такой грохот производит только космический корабль, то это должно означать…

— Да, еще один корабль, — перебил его Гарт, слишком поглощенный своими мыслями, чтобы дожидаться, пока замкнется медлительная цепь вескерских логических построений.

Разумеется, это другой космический корабль, и его появление было лишь вопросом времени; несомненно, этот корабль идет по курсу с помощью радиолокационной установки, как в свое время ориентировался и Гарт. Его собственный корабль будет ясно виден на экране вновь прибывающего корабля, и тот, наверно, сядет как можно ближе к нему.

— Тебе лучше не задерживаться, Итин, — предупредил Джон Гарт. — Добирайся по воде, чтобы скорей попасть в деревню. Скажи всем, чтобы они шли в болото, подальше от твердой земли. Корабль приземляется, и всякий, кто очутится под ним при посадке, будет изжарен.

Маленькая вескерская амфибия почувствовала неминуемую опасность. Прежде чем Гарт кончил говорить, ребристые уши Итина сложились наподобие крыльев летучей мыши, и он молча скользнул в соседний канал. Гарт захлюпал дальше по грязи, стараясь идти как можно быстрее. Он как раз достиг края поляны, на которой стояла деревня, когда грохот перешел в оглушительный рев, и космический корабль пробился сквозь низкие слои облаков. Пламя метнулось книзу. Гарт прикрыл глаза и, испытывая противоречивые мысли, стал смотреть, как растет силуэт черно-серого корабля.

Проведя почти целый год на планете Вескера, он теперь вынужден был подавлять в себе тоску по человеческому обществу. Хотя тоска эта — глубоко похороненный пережиток стадного чувства — настойчиво напоминала Гарту о его родстве с остальным обезьяньим племенем, он по-коммерчески деловито подводил в уме черту под столбиком цифр и подсчитывал итог. Весьма вероятно, что прилетел еще один торговый корабль, и если это так, то его монополии на торговлю с жителями Вескера приходит конец. Впрочем, это мог быть и какой-нибудь иной корабль, и именно поэтому Гарт остановился в тени гигантского папоротника и вытащил из кобуры револьвер.

Космический корабль высушил сотню квадратных метров грязи, грохот замер, и посадочные ноги с хрустом вонзились в потрескавшуюся землю. Раздался скрежет металла, и корабль застыл на месте, между тем как облако дыма и пара медленно оседало во влажном воздухе.

— Гарт, эй ты, вымогатель, грабитель туземцев, где ты? — прокричал на корабле громкоговоритель.

Очертания космического корабля были лишь слегка знакомы, но ошибиться относительно резких звуков этого голоса Гарт не мог. Выйдя на открытое место, он улыбнулся и, засунув в рот два пальца, пронзительно свистнул. Из нижней части корабля выдвинулся микрофон и повернулся к нему.

— Ты что тут делаешь, Сингх? — крикнул Гарт, обернувшись в сторону микрофона. — Неужели так обленился, что не смог найти для себя планету и явился сюда красть прибыль у честного торговца?

— Честного! — взревел усиленный громкоговорителем голос. — И это я слышу от человека, которому довелось повидать больше тюрем, чем публичных домов, а это, смею вам доложить, цифра не маленькая. Чертовски жаль, товарищ моей молодости, но я не могу присоединиться к тебе, чтобы вместе с тобой заняться эксплуатацией этой зачумленной дыры. Я держу путь к миру, где легче дышится, где ничего не стоит сколотить себе состояние. А сюда забрался лишь потому, что представился случай неплохо заработать, взяв на себя обязанности водителя такси. Я привез тебе друга, идеального товарища, человека, занятого делами совсем другого рода. А тебе он охотно поможет. Я бы вылез и поздоровался с тобой, если бы не боялся, что по возвращении меня засадят в карантин. Я выпускаю пассажира через тамбур: надеюсь, ты не откажешься помочь ему выгрузить багаж.

Итак, другого торговца на планете пока не предвидится, об этом можно не беспокоиться. Однако Гарту не терпелось поскорей узнать, что за пассажир вздумал посетить этот далекий мир, купив себе билет лишь в один конец. И что таилось за скрытой насмешкой, звучавшей в голосе Сингха? Гарт обошел космический корабль, направляясь к тому месту, откуда была спущена лестница, и, взглянув вверх, увидел в грузовом отсеке человека, безуспешно пытавшегося справиться с большой корзиной. Человек обернулся, и Гарт, увидев высокий воротник священника, понял, над чем насмехался Сингх.

— Что вам здесь нужно? — спросил Гарт: несмотря на попытку овладеть собой, он выпалил эти слова самым нелюбезным тоном.

Прибывший если и заметил, что его приняли странно, то не обратил на это внимания, так как продолжать улыбаться и протягивать руку, спускаясь по лестнице.

— Отец Марк, — представился он, из миссионерского общества Братьев. Я очень рад…

— Я спрашиваю, что вам здесь нужно? — Голос Гарта звучал спокойно и холодно. Он знал теперь, как нужно было действовать при сложившихся обстоятельствах.

— Это же совершенно очевидно, — сказал отец Марк по-прежнему добродушно. — Наше миссионерское общество впервые собрало средства для посылки духовных эмиссаров на другие планеты. Мне посчастливилось…

— Забирайте свой багаж и возвращайтесь на корабль. Ваше присутствие здесь нежелательно, к тому же вы не имеете разрешения на высадку. Вы будете обузой, а здесь, на Вескере, некому заботиться о вас. Возвращайтесь на корабль.

— Я не знаю, кто вы такой, сэр, и почему вы лжете, — ответил священник. Он все еще был спокоен, но улыбка исчезла с его лица. — Я очень хорошо изучил космическое право и историю этой планеты. Здесь нет ни болезней, ни животных, которых можно было бы опасаться. К тому же это открытая планета, и до тех пор, пока Космическое управление не изменит ее статуса, я имею такое же право находится тут, как и вы.

Закон был, конечно, на стороне миссионера, просто Гарт пытался его обмануть, надеясь, что тот не знает своих прав. Однако ничего из этого не вышло. У гарта оставался еще один весьма неприятный выход, и ему следовало прибегнуть к нему, пока не поздно.

— Возвращайтесь на корабль, — крикнул он, уже не скрывая своего гнева. Спокойным жестом он вытащил револьвер из кобуры, и черное дуло оказалось в нескольких дюймах от живота священника. Тот побледнел, но не пошевельнулся.

— Какого дьявола ты хорохоришься, Гарт! — захрипел в громкоговорителе сдавленный голос Сингха. — Парень заплатил за проезд, и ты не имеешь права прогонять его с этой планеты.

— Я имею право, — сказал Гарт, поднимая револьвер и целясь священнику между глаз. — Даю ему тридцать секунд, чтобы он вернулся на борт корабля, а не то я спущу курок.

— Ты что, рехнулся или разыгрываешь нас? — задребезжал раздраженный голос Сингха. — Если ты шутишь, то неудачно, и, во всяком случае, это тебе не поможет. В такую игру могут играть двое, только я тебя обставлю.

Послышался грохот тяжелых подшипников, и телеуправляемая четырехпушечная башня на борту корабля повернулась и нацелилась на Гарта.

— Спрячь револьвер и помоги отцу Марку выгрузить багаж, — скомандовал громкоговоритель; в голосе Сингха снова послышались юмористические нотки. — При всем желании ничем не могу помочь, дружище. Мне кажется, тебе сейчас самое время побеседовать с отцом миссионером. А с меня довольно — я имел возможность разговаривать с ним всю дорогу от Земли.

Гарт сунул револьвер в кобуру, остро переживая свою неудачу. Отец Марк шагнул вперед; на его губах снова заиграла обаятельная улыбка; вынув из кармана библию, он поднял ее над головой.

— Сын мой, — сказал он.

— Я не ваш сын, — с трудом выдавил из себя Гарт, весь кипевший от гнева после понесенного поражения.

Ярость в нем клокотала, он сжал кулаки; однако он заставил себя разжать пальца и ударил священника ладонью. И все же тот рухнул от удара, а вслед за ним шлепнулась в густую грязь и раскрывшаяся библия.

Итин и другие вескеряне наблюдали за происходящим внимательно, но, по-видимому, бесстрастно, а Гарт не счел нужным ответить на их невысказанные вопросы. Он направился к своему дому, но, почувствовав, что вескеряне все еще неподвижно стоят, обернулся.

— Прибыл новый человек, — сказал он. — Если нужно будет помочь перенести вещи. Можете поставить их в большой склад, пока он сам что-нибудь не построит.

Гарт смотрел, как они заковыляли по лужайке к кораблю, затем вошел в дом и получил некоторое удовлетворение, хлопнув дверью так, что одна из створок треснула. С таким же болезненным удовольствием он откупорил последнюю бутылку ирландского виски, которую он хранил для особого случая. Что ж, случай, конечно, особый, хотя и не совсем такой, какого ему хотелось. Виски было хорошее и частично заглушало неприятный вкус во рту. Если бы его тактика сработала, успех оправдал бы все. Но он потерпел неудаче, и к горечи поражения примешивалась мучительная мысль о том, что он выставил себя в дурацком свете. Сингх улетел, не попрощавшись. Неизвестно, какое впечатление создалось у него об этом происшествии, но по возвращению на Землю он, конечно, будет рассказывать удивительные истории. Ладно, беспокойство за свою репутацию можно отложить и до следующего раза, когда он пожелает снова завербоваться. А теперь надо наладить отношения с миссионером. Сквозь завесу дождя Гарт разглядел, что священник старается установить складную палатку, а все жители деревни выстроились рядами и молча наблюдали. Само собой разумеется, никто из них не предложил помощи. К тому времени, как палатка была поставлена и в нее были сложены корзины и ящики, дождь прекратился. Уровень жидкости в бутылке значительно понизился, и Гарт почувствовал себя более подготовленным к неизбежной встрече. По правде говоря, он искал повода заговорить с миссионером. Если оставить в стороне всю эту противную историю, после года полного одиночества казалось привлекательным общение с любым человеком, кем бы он ни был.

«Не согласитесь ли вы пообедать со мной?

Джон Гарт»,

— написал он на обороте старой накладной. Но, может быть, старик слишком напуган и не придет? Пожалуй, это не лучший способ наладить отношения. Пошарив под койкой, он нашел подходящий ящичек и положил в него свой револьвер. Когда Гарт открыл дверь, Итин, конечно, уже поджидал своего учителя, так как сегодня была его очередь исполнять обязанности Собирателя Знаний. Торговец протянул ему записку и ящик.

— Отнеси-ка это новому человеку, — приказал он.

— Нового человека зовут Новый Человек? — спросил Итин.

— Нет! — резко ответил Гарт. — Его зовут Марк. Но ведь я прошу тебя только отнести это, а не вступать в разговор.

Каждый раз, когда Гарт выходил из себя, вескеряне с их педантичным мышлением выигрывали раунд.

— Ты не просишь вступать в разговор, — медленно произнес Итин, — но Марк, может быть, и попросит. А другие интересуются, как его зовут, и если я не буду знать его име…

Он осекся, так как Гарт захлопнул дверь. Впрочем, это не имело значения: при следующей встрече с Итином — через день, через неделю или даже через месяц — монолог будет возобновлен с того самого слова, на котором он кончился, и мысль будет разжевываться до полной ясности. Гарт выругался про себя и залил водой две порции самых вкусных из еще сохранившихся у него концентратов.

Раздался торопливый стук в дверь.

— Войдите, — проговорил Гарт. Вошел священник и протянул ящик с револьвером. — Благодарю вас за то, что вы дали его взаймы, мистер Гарт, я ценю тот дух, который пробудил вас послать его. Я не имею никакого понятия о том, что послужило причиной неприятностей, сопровождавших мое прибытие, но, пожалуй, лучше всего их позабыть, если мы собираемся некоторое время жить вместе на этой планете.

— Пьете? — спросил Гарт, взяв ящик и показывая на бутылку, стоявшую на столе. Он налил два стакана дополна и протянул один священнику. — Я думаю примерно так же, как и вы, но я должен, однако, вам объяснить, почему это произошло. — Он секунду хмуро смотрел на свой стакан, затем поднял его, приглашая выпить. — Это большой мир, и мне кажется, что мы должны устроиться в нем как можно лучше. За ваше здоровье.

— Господь да пребудет с вами, — сказал отец Марк и тоже поднял стакан.

— Не со мной и не с этой планетой, — твердо заявил Гарт. — Вот в чем вся загвоздка. — Он выпил с полстакана вина и вздохнул.

— Вы говорите так, чтобы шокировать меня? — с улыбкой спросил священник. — Уверяю вас, на меня это не действует.

— И не собирался шокировать. Я сказал буквально то, что имел в виду. Я принадлежу, вероятно, к тем, кого вы называете атеистами, а потому до религиозных взглядов мне нет никакого дела. Здешние жители, простые необразованные существа каменного века, умудрялись до сих пор обходиться без всяких суеверий и без зачатков религии, и я надеялся, что они и дальше смогут жить так.

— Что вы говорите? — нахмурился священник. — Вы хотите сказать, что у них нет никакого божества, никакой веры в загробную жизнь? По-вашему, они должны умереть…

— И умирают, и превращаются в прах, как все остальные живые существа. У них есть гром, деревья, вода, но нет бога-громовержца, лесных духов и русалок. У них нет табу и заклинаний и уродливых божков, которые мучили бы их кошмарами и разными ограничениями. Они единственный первобытный народ из всех виденных мною, который совершенно свободен от суеверий и благодаря этому гораздо счастливее и разумнее других. Я хочу, чтобы они такими и остались.

— Вы хотите удержать их в дали от бога… от спасения? — Глаза священника расширились, и он слегка отшатнулся от Гарта.

— Нет, я хочу удержать их от суеверий, — возразил Гарт. — Пусть вескеряне сначала пополнят свои знания и научаться реалистически судить о явлениях природы.

— Вы оскорбляете церковное учение, сэр, приравнивая его к суеверию…

— Пожалуйста, — перебил Гарт, поднимая руку, — никаких теологических споров. Не думаю, чтобы ваше общество понесло расходы по этому путешествию лишь ради попытки обратить меня. Учтите то обстоятельство, что к своим взглядам я пришел путем серьезных размышлений на протяжении многих лет, и целой толпе студентов-богословов последнего курса не удастся их изменить. Я обещаю не пытаться обратить вас в свою веру, если вы пообещаете то же по отношению ко мне.

— Согласен, мистер Гарт. Вы мне напомнили, что моя миссия здесь заключается в спасении душ вескерян, и этим я должен заняться. Но почему моя деятельность могла так нарушить ваши планы, что вы старались удержать меня от высадки? Даже угрожали мне револьвером и… — священник умолк и стал смотреть в свой стакан.

— И даже больно ударил вас? — спросил Гарт, внезапно нахмурившись. — Для этого нет никакого оправдания, и я готов просить у вас прощения. Просто плохие манеры, а характер и того хуже. Поживите долго в одиночестве, и вы сами начнете вести себя так. — Он задумчиво разглядывал свои большие руки, лежавшие на столе; шрамы и мозоли напоминали ему о прошлом. — Назовем это крушением надежд, за неимением лучшего выражения. Занимаясь своей профессией, вы не раз имели случай заглянуть в темные закоулки человеческой души и должны кое-что знать о побуждениях к действию и о счастье. Я вел слишком занятую жизнь, и мне ни разу не пришла в голову мысль осесть где-нибудь и завести семью; и вплоть до недавнего времени я не жалел об этом. Может быть, радиация размягчила мой мозг, но я стал относиться к этим волосатым рыбообразным вескерянам так, словно они в какой-то мере мои собственные дети, и я отчасти отвечаю за них.

— Мы все Его дети, — спокойно заметил отец Марк.

— Ладно, здесь живут те из его детей, которые даже не имеют представления о его существовании, — сказал Гарт, внезапно обозлившись на себя за то, что расчувствовался. Однако он тут же позабыл о своих переживаниях и весь подался вперед от охватившего его возбуждения. — Можете ли вы понять, как это важно? Поживите с вескерянами некоторое время, и вы увидите простую и счастливую жизнь, не уступающую состоянию благодати, о которой вы постоянно твердите. Они наслаждаются жизнью… и никому не причиняют вреда. В силу случайности они достигли своего теперешнего развития на бесплодной планете, так что им ни разу не представилась возможность подняться выше материальной культуры каменного века. Но в умственном отношении они не уступают нам… возможно, даже превосходят. Они выучили наш язык, так что я легко могу объяснить им все, что они хотят знать. Знание и приобретение знаний доставляют им полное удовлетворение. Иногда они могут вас раздражать, так как имеют обыкновение связывать каждый новый факт со всем, что им уже известно, но чем больше они узнают, тем быстрей происходит этот процесс. Когда-нибудь они во всем сравняются с человеком, может быть, превзойдут нас. Если только… Вы согласны оказать мне услугу?

— Все, что в моих силах.

— Оставьте их в покое. Или же, если это так уж необходимо, учите их истории и естественным наукам, философии, юриспруденции, всему, что поможет им при столкновении с действительностью более широкого мира, о существовании которого они раньше даже не знали. Но не сбивайте их с толку ненавистью и страданиями, виной, грехом и карой. Кто знает, какой вред…

— Ваши слова оскорбительны, сэр! — воскликнул священник, вскочив с места. Его седая голова едва доходила астронавту до подбородка, но он бесстрашно защищал то, во что верил.

Гарт, который тоже встал, уже не казался кающимся грешником. Они гневно смотрели друг на друга в упор, как всегда смотрят люди, непоколебимо защищающие то, что считают правильным.

— Это вы оскорбляете, — крикнул Гарт. — Какое невероятное самомнение думать, что ваши неоригинальные жалкие мифы, лишь слегка отличающиеся от тысячи других, которые все еще тяготеют над людьми, могут внести что-то иное, кроме сумятицы, в их неискушенные умы! Неужели вы не понимаете, что они верят в правду и никогда не слышали о таком явлении, как ложь? Им никто еще не пытался внушить, что можно мыслить иначе. И вы хотите изменить…

— Я исполняю свой долг, то есть Его волю, мистер Гарт. Здесь тоже живут божьи создания, и у них есть души. Я не могу уклоняться от своего долга, который состоит в том, чтобы донести до них Его слово и тем спасти их, введя в Царствие небесное.

Когда священник открыл дверь, ветер рванул ее и распахнул настежь. Отец Марк исчез в кромешной тьме, а дверь то открывалась, то захлопывалась, и брызги дождя залетали в комнату. Гарт медленно пошел к двери, затворил ее и так и не увидел Итина, терпеливо, безропотно сидевшего под ливнем в надежде на то, что Гарт, быть может, на секунду задержится и поделится с ним одной частицей своих замечательных знаний.

С молчаливого обоюдного согласия об этом первом вечере больше никогда не упоминали. После нескольких дней, проведенных в одиночестве, еще более тягостным от того, что каждый знал о близости другого, они возобновили беседы, но на строго нейтральные темы. Гарт постепенно упаковывал и прятал свои приобретения, не допуская, однако, и мысли о том, что его работа закончена и он может в любое время уехать. У него было довольно много редких лекарств и растительных препаратов, за которые ему дали бы хорошие деньги. А вескерские произведения искусства должны были вызвать сенсацию на космическом рынке с его высокими требованиями. До прибытия Гарта продукция художественных ремесел на этой планете ограничивалась главным образом резными изделиями, выполненными из твердого дерева с помощью осколков камня. Гарт снабдил вескерян инструментами и металлом из своих собственных запасов, вот и все. Через несколько месяцев вескеряне не только научились работать с новыми материалами, но и воплотили свои замыслы и образы в самые странные — но и самые прекрасные — произведения искусства, которые он когда-либо видел. Гарту оставалось выбросить их на рынок, чтобы создать первоначальный спрос, а затем вернуться за новой партией. Вескерянам нужны были взамен лишь книги, инструменты и знания, и Гарт не сомневался, что скоро наступит время, когда они собственными силами смогут добиться приема в Галактический союз.

На это Гарт и надеялся. Но ветер перемен задул по поселку, который вырос вокруг его корабля. Теперь уже не Гарт был центром внимания и сосредоточием всей жизни деревни. Он только усмехался, думая об утрате власти; однако его улыбку нельзя было назвать добродушной. Серьезные и внимательные, вескеряне все еще по очереди исполняли обязанности Собирателя Знаний, но Гарт им давал только голые факты, и это резко контрастировало с атмосферой интеллектуальной бури, окружавшей священника.

В то время как Гарт заставлял отрабатывать за каждую книгу, каждый инструмент, священник раздавал их бесплатно. Гарт пытался соблюдать постепенность в передаче знаний, относясь к вескерянам как к способным, но невежественным детям. Он хотел, чтобы они одолели одну ступеньку, прежде чем перейти к следующей, чтобы они сначала научились ходить и лишь затем бегать.

Отец Марк просто принес им все благодеяния христианства. Единственной физической работой, которой он потребовал, была постройка церкви — места для богослужения и проповедей. Из беспредельных, раскинувшихся по всей планете болот вышли новые толпы вескерян, и через несколько дней крыша, покоившаяся на столбах, была готова. Каждое утро паства немного работала, возводя стены, затем спешила внутрь, чтобы узнать многообещающие, первостепенной важности факты, объяснявшие устройство Вселенной.

Гарт никогда не говорил вескерянам, какого он мнения об их новом увлечении, и это происходило главным образом потому, что они никогда не спрашивали его. Гордость или чувство собственного достоинства мешали ему вцепиться в покорного слушателя и излить ему свои обиды. Возможно, все случилось бы иначе, если бы обязанности Собирателя Знаний по-прежнему лежали на Итине; он был самый сообразительный из всех. Но на следующий день после прибытия священника очередь Итина кончилась, и с тех пор Гарт с ним не разговаривал.

Поэтому для него было сюрпризом, когда через семнадцать вескерских дней — они в три раза длиннее, чем на Земле, — выйдя из дома после завтрака, он увидел у своих ворот делегацию. Итин должен был говорить от ее имени, и его рот был приоткрыт. У многих других вескерян рты были тоже открыты, один как будто даже зевал, так что был явственно виден двойной ряд острых зубов и пурпурно-черное горло. Завидя эти рты, Гарт понял, что предстоит серьезная беседа. Открытый рот означал какое-то сильное переживание: счастье, печаль или гнев. Обычно вескеряне были спокойны, и он никогда не видел такого количества разинутых ртов, каким теперь был окружен.

— Помоги нам, Джон Гарт, — начал Итин. — У нас есть к тебе вопрос.

— Я отвечу на любой ваш вопрос, — сказал Гарт, предчувствуя недоброе. — В чем дело?

— Существует ли бог?

— Что вы понимаете под «богом»? — в свою очередь спросил Гарт. Что им ответить?

— Бог — наш небесный отец, создавший всех нас и охраняющий нас. Кому мы молимся о помощи, и кто, если мы спасемся, уготовил нам…

— Довольно, — отрезал Гарт. — Никакого бога нет.

Теперь они все, даже Итин, раскрыли рты, глядя на Гарта и обдумывая его ответ. Ряды розовых зубов могли бы показаться угрожающим, если бы Гарт не знал этих созданий так хорошо. На одно мгновение ему почудилось, что они уже восприняли христианское учение и считают его еретиком; но он отбросил эту мысль.

— Спасибо, — ответил Итин, и они повернулись и ушли.

Хотя утро было еще прохладное, Гарт с удивлением заметил, что он весь в поту.

Последствий не пришлось долго дожидаться. Итин вновь пришел к Гарту в тот же день.

— Не пойдешь ли ты в церковь? — спросил он. — Многое из того, что мы изучаем, трудно понять, но нет ничего трудней, чем это. Нам нужна твоя помощь, так как мы должны услышать тебя и отца Марка вместе. Потому что он говорит, что верно одно, а ты говоришь, что верно другое, а то и другое не может быть одновременно правильным. Мы должны выяснить что верно.

— Конечно, я приду, — сказал Гарт, стараясь скрыть внезапно охватившее его возбуждение. Он ничего не предпринимал, но вескеряне все же пришли к нему. Возможно, есть еще основания надеяться, что они останутся свободными.

В церкви было жарко, и Гарт удивился, как много собралось там вескерян, больше, чем ему когда-либо приходилось видеть. Вокруг было множество открытых ртов. Отец Марк сидел за столом, заваленным книгами. Вид у него был несчастный. Он ничего не сказал, когда Гарт вошел. Гарт заговорил первый.

— Надеюсь, вы понимаете, что это их идея… что они по своей доброй воле пришли ко мне и попросили меня явиться сюда?

— Знаю, — примирительно ответил священник. — Временами с ними бывает очень трудно. Но они учатся и хотят верить, а это главное.

— Отец Марк, торговец Гарт, нам нужна ваша помощь, — вмешался Итин. — Вы оба знаете много такого, чего мы не знаем. Вы должны помочь нам прийти к религии, а это не так-то легко. — Гарт хотел что-то сказать, затем передумал. Итин продолжал: — Мы прочли библию и все книги, которые дал нам отец Марк, и пришли к общему мнению. Эти книги сильно отличаются от тех, что давал нам торговец Гарт. В книгах торговца Гарта описывается Вселенная, который мы не видели, и она обходится без всякого бога, ведь о нем нигде не упоминается; мы искали очень тщательно. В книгах отца Марка он повсюду, и без него ничего не происходит. Одно из двух должно быть правильно, а другое неправильно. Мы не знаем, как это получается, но после того, как выясним, что же верно, тогда, может быть, поймем. Если бога не существует…

— Разумеется, он существует, дети мои, — сказал отец Марк проникновенным голосом. — Он наш небесный отец, который создал всех нас…

— Кто создал Бога? — спросил Итин, и шепот умолк, и все вескеряне пристально посмотрели на отца Марка. Он чуть отпрянул под их взглядом, затем улыбнулся.

— Никто не создавал бога, ибо он сам создатель. Он был всегда…

— Если он всегда существовал, то почему Вселенная не могла существовать, не нуждаясь в создателе? — прервал его Итин потоком слов. Важность вопроса была очевидна. Священник отвечал неторопливо, с безграничным терпением.

— Я хотел бы, чтобы все ответы были так же просты, дети мои. Ведь даже ученые не согласны между собой в вопросе о происхождении Вселенной. В тоже время как они сомневаются, мы, узревшие свет истины, ЗНАЕМ. Мы можем видеть чудо созидания повсюду вокруг нас. А возможно ли созидание без создателя? Это Он, наш отец, наш бог на небесах. Я знаю, вы сомневаетесь; это потому, что у вас есть души и ваша воля свободна. И все же ответ очень прост. Имейте веру — вот все, что вам надо. Только верьте.

— Как можем мы верить без доказательств?

— Если вы не можете понять, что сам этот мир является доказательством Его существования, тогда я скажу вам, что вера не нуждается в доказательстве… если вы в самом деле верите!

Церковь наполнилась гулом голосов; у большинства вескерян рты были раскрыты: эти существа пытались пробиться через паутину слов и отделить нить от истины.

— Что ты можешь сказать нам, Гарт? — спросил Итин, и при звуке его голоса шум стих.

— Я могу посоветовать вам, чтобы вы пользовались научным методом, с помощью которого можно изучить все — включая самый метод — и получить ответы, доказывающие истинность или ложность любого утверждения.

— Так мы и должны поступить, — ответил Итин. — Мы пришли к тому же выводу. — Он схватил толстую книгу, и по рядам присутствующих пробежала зыбь кивков. Мы изучили библию, как нам посоветовал отец Марк, и нашли ответ. Бог сотворит для нас чудо и тем докажет, что он бдит над нами. И по этому знаку мы узнаем его и придем к нему.

— Это грех ложной гордости, — возразил отец Марк. — Бог не нуждается в чудесах для доказательства своего существования.

— Но мы нуждаемся в чуде! — воскликнул Итин, и, хотя он не был человеком, в его голосу зазвучала жажда истины. — Мы прочли здесь о множестве мелких чудес — о хлебах, рыбах, вине… Некоторые из них были совершены по гораздо более ничтожным поводам. Теперь ему надо сотворить еще одно чудо, и он всех нас приведет к себе… И это будет чудом преклонения целого нового мира перед его престолом, как ты нам говорил нам, отец Марк. И ты говорил нам, насколько это важно. Мы обсудили этот вопрос и решили, что есть одно чудо, наиболее подходящее для такого случая.

Скука, которую Гарт испытывал от теологических споров, мгновенно испарилась. Он не дал себе труда подумать, иначе сразу понял бы, к чему клонится дело. На той странице, на которой Итин раскрыл библию, была какая-то картинка; Гарт заранее знал, что там было изображено. Он медленно встал со стула, как бы потягиваясь, и обернулся к священнику, который сидел позади него.

— Приготовьтесь! — прошептал Гарт. — Выходите с задней стороны и идите к кораблю; я задержу их здесь. Не думаю, чтобы они причинили бы мне вред.

— Что вы хотите сказать? — спросил отец Марк, удивленно моргая.

— Уходите вы, глупец! — прошептал Гарт. — Как вы думаете, какое чудо они имеют в виду? Какое чудо, по преданию, обратило мир в христианство?

— Нет! — пробормотал отец Марк. — Не может быть. Этого просто не может быть!..

— Быстрее! — крикнул Гарт, стаскивая священника со стула и отшвыривая его к задней стене.

Отец Марк, споткнувшись, остановился, затем повернул назад. Гарт ринулся к нему, но опоздал. Амфибии были маленькие, но их собралось так много! Гарт разразился бранью, и его кулак опустился на Итина, отбросив его в толпу. Когда он стал прокладывать себе путь к священнику, другие вескеряне тесно окружили его. Он бил их, но это было все равно, что бороться с волками. Мохнатые, пахнущие мускусом тела затопили и поглотили его. Он не прекратил сопротивления даже тогда, когда его связали и стали бить по голове. Но амфибии вытащили его наружу, и теперь он мог лишь лежать под дождем, ругаться и наблюдать.

Вескеряне были чудесные работниками и все до последней подробности сделали так, как на картинке в библии: крест, прочно установленный на вершине небольшого холма, блестящие металлические гвозди, молоток. С отца Марка сняли всю одежду и надели на него тщательно сложенную складками набедренную повязку. Они вывели его из церкви.

При виде креста миссионер едва не лишился чувств. Но затем он высоко поднял голову и решил умереть так, как жил — с верой.

Но это было тяжело. Это было невыносимо даже для Гарта, который только смотрел. Одно дело говорить о распятии и разглядывать при тусклом свете лампады красиво изваянное тело. Другое — видеть обнаженного человека, с веревками, врезавшимися в тех местах, где тело привязано к деревянному брусу. И видеть, как берут остроконечные гвозди и приставляют к мягкой плоти — к его ладони, как спокойно и равномерно ходит взад и вперед молоток, словно им размеренно работает мастеровой. Слышать глухой стук металла, проникающего в плоть.

А затем слышать вопли.

Немногие рождены для мученичества; отец Марк не принадлежал к их числу. При первых же ударах он закусил губу; из нее потекла кровь. Потом его рот широко раскрылся, голова запрокинулась, и ужасные гортанные крики то и дело врывались в шепот падающего дождя. Они вызывали немой отклик в толпе наблюдавших вескерян; какого бы характера не было волнение, от которого раскрывались их рты, теперь оно терзало их с огромной силой, и ряды разверстых пастей отражали смертные муки распятого священника.

К счастью, он лишился чувств, как только был вбит последний гвоздь. Кровь бежала из свежих ран, смешиваясь с дождем и бледно-розовыми каплями стекая с ног, по мере того, как жизнь покидала его. Почти в тоже время Гарт, рыдавший и пытавшийся разорвать свои путы, потерял сознание, оглушенный ударами по голове.

Он пришел в себя на своем складе, когда уже стемнело. Кто-то перерезал плетеные веревки, которыми он был связан. Снаружи все еще слышался шум дождевых капель.

— Итин, — сказал Гарт. Это мог быть только он.

— Да, — прошептал в ответ голос вескерянина. — Остальные все еще разговаривают в церкви. Лин умер после того, как ты его ударил по голове, а Инон очень болен. Некоторые говорят6 что тебя тоже надо распять, и я думаю, так и случится. Или, может быть, тебя забросают камнями. Они нашли в библии место, где говорится…

— Я знаю. — Бесконечно усталый, Гарт продолжал: — Око за око. Вы найдете кучу таких изречений, стоит только поискать. Это изумительная книга!

Голова Гарта разламывалась от боли.

— Ты должен уйти, ты можешь добраться до своего корабля так, что никто не заметит тебя. Хватит убийств. — В голосе Итина тоже прозвучала усталость, охватившая его впервые в жизни.

Гарт попытался встать. Он прижимался головой к шершавой деревянной стене, пока тошнота не прекратилась.

— Он умер. — Это прозвучало как утверждение, а не как вопрос.

— Да, недавно. Иначе я не смог бы уйти тебе.

— И, разумеется, похоронен, не то им не пришло бы в голову приняться за меня.

— И похоронен! — В голосе вескерянина звучало что-то похожее на волнение, отголоски интонаций умершего священника. — Он похоронен и воскреснет на небесах. Так написано, значит так и произойдет. Отец Марк будет очень счастлив, что все так случилось. — Итин издал звук, напоминавший человеческое всхлипывание.

Гарт с трудом побрел к двери, то и дело прислоняясь к стене, чтобы не упасть.

— Мы правильно поступили, не правда ли? — спросил Итин. Ответа не последовало. — Он воскреснет, Гарт, разве он не воскреснет?

Гарт стоял уже у двери, и в отблесках огней из ярко освещенной церкви можно было разглядеть его исцарапанные руки, вцепившиеся в дверной косяк. Совсем рядом из темноты вынырнуло лицо Итина, и Гарт почувствовал, как нежные руки с многочисленными пальцами и острыми когтями ухватились за его одежду.

— Он воскреснет, ведь так, Гарт?

— Нет, — произнес Гарт, — он останется там, где вы его зарыли. Ничего не произойдет, потому что он мертв и останется мертвым.

Дождь струился по меху Итина, а рот его был так широко раскрыт, что, казалось, он кричит в ночь. Лишь с большим усилием смог он вновь заговорить, втискивая чуждые ему мысли в чуждые слова.

— Стало быть, мы не будем спасены? Мы не станем безгрешными?

— Вы были безгрешными, — ответил Гарт, и в голосе его послышалось не то рыдание, не то смех. — Ужасно неприглядная, грязная история. Вы были безгрешными. А теперь вы…

— Убийцы, — сказал Итин. Вода струилась по его поникшей голове и стекала куда-то в темноту.

Спасательная операция

Это рассказ о реальном событии, произошедшем в реальном месте. Все персонажи, за исключением одного, реальны, и со всеми я встречался на самом деле. Я ходил по тому острову и купался в том море. И именно тогда созрела идея этого рассказа.

* * *

Югославия, вероятно, наиболее примитивная страна Европы. Дикая, заброшенная, предмет многовековых военных споров, населенная всевозможными группами людей и нациями, вечно раздираемая на людской памяти сепаратизмом. Когда немцы захватили ее во время Второй мировой войны, в горы ушли вооруженные партизаны. И принялись сражаться друг с другом, лишь потом обратив оружие против общего врага. Вначале той же войны в стране (если не считать городов) имелось всего четырнадцать миль дорог с твердым покрытием.

Во времена маршала Тито все начало стремительно меняться. Теперь страну пересекают широкие шоссе, по которым в страну едут туристы с твердой валютой. Югославия прочно вошла в двадцатый век.

Мне довелось стать одним из первых послевоенных путешественников, добравшихся до весьма отдаленных уголков страны, и мне подвернулась хорошая возможность наблюдать жизнь такой, какой она текла здесь столетиями. Сами понимаете, восхитительной ее не назовешь. Зато теперь в стране есть Институт ядерных исследований.

Югославия — микрокосм, отражающий весь мир. И под горячими лучами ее солнца я внезапно увидел, как можно расширить ее границы на всю планету, добавив лишь знакомое всем любителям фантастики устройство.

* * *

— Тяни! Тяни! Да не останавливайся ты!.. — крикнул Драгомир, хватаясь за смоленые сети.

Рядом с ним в душной темноте Прибыслав Поляшек, напрягая все силы, выбирал мокрый невод. Сеть была невидима в черной воде; захваченный ею голубой огонек поднимался все ближе и ближе к поверхности моря.

— Боже мой, он выскальзывает из сети… — в отчаянии простонал Прибыслав и схватился рукой за шероховатый планшир их небольшой лодки.

На мгновение он успел увидеть голубую лампочку на шлеме, прозрачное забрало и тело в скафандре — затем оно выскользнуло из сети и скрылось в темноте. Ему лишь удалось рассмотреть цилиндры на спине, перед тем как оно исчезло.

— Ты заметил? — произнес он. — Перед тем как выскользнуть из сети, он махнул рукой.

— Ну не знаю, может, у него просто шевельнулась рука и задела сеть. Или он еще жив?

Драгомир перегнулся за борт, его лицо почти касалось стеклянной поверхности моря, но ничего рассмотреть ему не удалось.

— Думаю, он жив.

Рыбаки сели на банки, глядя друг на друга в резком свете шипящего ацетиленового фонаря на носу. Между этими двумя мужчинами не было ничего общего — и все-таки они очень походили друг на друга: оба в испачканных мешковатых шароварах и выцветших хлопчатобумажных рубашках. Их руки покрывали глубокие шрамы и мозоли от многолетнего труда, а мысли были неторопливыми и размеренными, соответствуя числу прожитых лет и ритму местной жизни.

— Мы не сможем вытащить его неводом, — заметил наконец Драгомир, который, как всегда, заговорил первым.

— Значит, нам понадобится помощь, — рассудил Прибыслав. — Мы поставили буй и сумеем снова найти это место.

— Да, помощь нам понадобится, — согласился Драгомир. Он разжал большие сильные руки и наклонился через борт, чтобы втащить в лодку всю сеть. Ныряльщик, который живет в доме вдовы Кореч, знает, как поступить. Его фамилия Кукович; Петар говорит, он доктор наук из университета в Любляне.

Друзья вставили весла в уключины, и тяжелая лодка медленно заскользила по гладкой поверхности Адриатического моря. Еще до того как они достигли берега, небо посветлело, а когда рыбаки привязали носовой линь к ржавому рыму в стенке причала деревни Брбинчи, солнце уже встало над горизонтом.

Джозе Кукович смотрел на поднимающийся солнечный шар. Было раннее утро, однако становилось жарко. Он зевнул и потянулся. Вдова, шаркая, подошла к нему, пробормотала: «Доброе утро» — и поставила на каменные перила крыльца поднос с утренним кофе. Кукович отодвинул поднос, сел рядом на перила и вылил содержимое маленького кофейника с длинной ручкой в чашку. Густой кофе по-турецки окончательно разбудит его, несмотря на такой ранний час. Сидя на перилах, он взглянул на немощеную пыльную улицу, ведущую к порту.

Деревня уже просыпалась. Две женщины, несущие воду в медных кувшинах на головах, остановились поболтать. Крестьяне везли на рынок продукты — корзины с капустой и картофелем, подносы помидоров были прикреплены к спинам маленьких осликов. Один из них пронзительно закричал — резкий неприятный звук разорвал тишину утра и отразился эхом от стен выбеленных солнцем домов. Жарко.

Деревня Брбинчи находилась в середине глухого края, настоящий медвежий угол, отгороженный от остального мира морем и голыми высохшими холмами. Казалось, деревня спала на протяжении веков, постепенно умирая. Здесь не было ничего привлекательного — если не считать моря.

Под зеркальной голубой поверхностью моря таился иной мир, неотразимо привлекавший к себе Джозе. Прохладные тенистые равнины, глубокие долины здесь скрывалось больше жизни, чем на выжженных солнцем берегах, окружавших залив. А сколько интересного: накануне ему удалось найти римскую галеру, наполовину занесенную морским песком. Правда, это произошло уже в конце дня, и было слишком поздно для того, чтобы внимательно обследовать ее. Он спустится к ней сегодня — первый человек за последние две тысячи лет. Один Бог знает, что находится внутри галеры. Рядом с ней Джозе заметил осколки разбитых амфор — не исключено, что внутри находятся и целые.

С удовольствием глотая обжигающий кофе, он следил за небольшой лодкой, причалившей к пирсу. «Интересно, куда спешат эти два рыбака?» — подумал он. Они почти бежали, а ведь здесь никто не бегает летом. Рыбаки направились по улице в его сторону. Остановившись у крыльца, старший обратился к Джозе:

— Доктор, можно подняться к вам? У нас срочное дело.

— Да, конечно. Заходите. — Кукович был немало удивлен. Уж не принимают ли его за врача?

Драгомир поднялся по ступенькам и замешкался, не зная, с чего начать. Потом указал в сторону моря:

— Он упал прошлой ночью. Мы видели его своими глазами — это спутник, вне всякого сомнения.

— Путник?

Джозе Кукович наморщил лоб. Ему показалось, что он не правильно понял старого рыбака. Когда местные жители волновались и говорили очень быстро, ученому было трудно разобраться в их диалекте. Для такой маленькой страны, как Югославия, в ней было слишком много языков и наречий.

— Нет, не путник, а спутник, один из русских космических кораблей.

— Или американский, — в первый раз открыл рот Прибыслав, но на его, слова не обратили внимания.

Джозе улыбнулся и помешал ложкой густую кофейную массу.

— А вы уверены, что не метеорит? В это время года наблюдается обильный метеоритный поток.

— Спутник, — упрямо настаивал Драгомир. — Сам корабль упал далеко от нас в Ядранском море и исчез под водой, мы видели. А космонавт опустился совсем рядом с нами и пошел на дно…

— Что вы сказали? — изумленно воскликнул Джозе и вскочил. Медный поднос со звоном упал на каменную поверхность крыльца, дребезжа покатался кругами и замер. — В нем был человек — и ему удалось спастись?

Оба рыбака кивнули, и Драгомир продолжил свой рассказ:

— Когда спутник пролетал над нами, от него отделился огонек, опустившийся недалеко от нас. Мы не видели, что это такое, и стали грести изо всех сил по направлению к огоньку. Он погружался в воду, но мы успели закинуть сеть и поймали его…

— Вам удалось спасти космонавта?

— Нет, но когда мы подтянули сеть к самой поверхности, то увидели, что он одет в тяжелый скафандр, а в шлеме впереди окошко — как у водолазов. Кроме того, на спине у него было что-то похожее на баллоны, с которыми вы ныряете.

— Он успел махнуть нам рукой, — добавил Прибыслав.

— Мы не успели его рассмотреть. К вам мы пришли за помощью.

Наступила тишина, и Джозе понял, что он — единственный человек, способный оказать эту помощь, и что теперь ответственность за спасение космонавта лежит на нем. С чего начать? У космонавта могут быть кислородные баллоны — Кукович не имел представления, что предусмотрено при спуске космонавтов на воду. Если в баллонах действительно кислород, он еще жив.

Джозе расхаживал по крыльцу и размышлял. Он был невысоким коренастым мужчиной, одетым в шорты цвета хаки и сандалии. Его нельзя было назвать привлекательным: нос слишком велик, и зубы выступали вперед, — но от него исходило ощущение силы и власти. Внезапно Джозе остановился и ткнул пальцем в сторону Прибыслава.

— Нужно поднять его на поверхность. Вы можете найти это место?

— Да, мы поставили там буй.

— Отлично. Нам может понадобиться врач. В деревне врача нет, но, может быть, есть в Осоре?

— Доктор Братош, правда, он совсем старый…

— Пока не умер, он нам понадобится. Есть в деревне кто-нибудь, умеющий управлять автомобилем?

Рыбаки подняли глаза к небу и задумались. Джозе с трудом сдерживал нетерпение.

— По-моему, есть, — произнес наконец Драгомир. — Петар был когда-то в партизанах…

— Совершенно верно, — подтвердил Прибыслав. — Он все время рассказывает о том, как они крали у немцев грузовики и как он сидел за рулем…

— Ну что ж, пусть один из вас отправится к этому Петару и передаст ему ключи от моей машины. Это немецкий автомобиль, так что он должен справиться. Передайте ему: пусть везет врача — и как можно быстрее.

Драгомир взял ключи из протянутой руки Куковича и тут же передал их Прибыславу, который быстро сбежал с крыльца.

— А теперь постараемся поднять со дна этого космонавта, — сказал Джозе, схватил снаряжение для плавания под водой и стремительными шагами направился к лодке.

Спасатели взялись за весла и, делая гребки, поплыли к бую Было заметно, что основную часть работы выполняет Драгомир.

— Какова глубина в том месте? — спросил Джозе. Он уже обливался потом, и солнечные лучи жгли его голую спину.

— Пролив Кварнерич становится глубже в направлении острова Раб, но мы ловили рыбу недалеко от Тристеника, а там гораздо мельче. Думаю, не больше четырех саженей. Смотрите, мы уже рядом с буем.

— Четыре сажени — это семь метров. Пожалуй, найти его будет нетрудно.

Джозе встал на колени и просунул руки в лямки баллонов. Проверил действие клапанов, потуже затянул ремни и, перед тем как вставить в рот загубник, повернулся к рыбаку:

— Удерживайте лодку у буя — я буду пользоваться ею в качестве ориентира. Если мне понадобится линь или какая-нибудь другая помощь, я всплыву прямо над космонавтом и вы подплывете ко мне.

Он включил подачу кислорода и опустился в воду. Прохлада приятно обняла его разгоряченное тело. Энергично двигая ногами, он плыл ко дну, опускаясь вдоль троса, ведущего к якорю буя, — и сразу увидел космонавта, распростертого на белом песке.

Несмотря на растущее волнение, Джозе заставил себя двигаться осторожно. По мере приближения к лежавшему на дне человеку Джозе различал все больше деталей. На скафандре не было никаких опознавательных знаков, он мог принадлежать в равной степени как американскому, так и русскому космонавту. Скафандр казался жестким, сделанным из металла или армированного пластика и был окрашен в зеленый цвет. На шлеме было одно плоское забрало.

Зная, что расстояния и размеры предметов под водой искажаются, Джозе опустился на песок рядом с распростертой фигурой и лишь в это мгновение понял; что длина скафандра меньше четырех футов. Он открыл рот от изумления и едва не захлебнулся.

Затем он заглянул в стекло шлема и понял, что существо, заключенное в скафандр, не является человеком.

Джозе закашлялся, выпустив изо рта струю воздушных пузырьков, сразу устремившихся к поверхности, — он сдерживал дыхание и не замечал этого. Медленно двигая ногами, ученый плавал над лежавшей на дне фигурой, стараясь сохранять положение, и смотрел на лицо в шлеме.

Оно было неподвижным, словно сделанным из воска, зеленого воска, с шероховатой кожей и большим тонкогубым ртом. Выпуклые глазные яблоки были закрыты веками. Черты лица в общем напоминали человеческие, но у людей никогда не было такого цвета лица, равно как и гребня, начинавшего расти над закрытыми глазами и исчезавшего из поля зрения Джозе на макушке. Ученый смотрел на скафандр, сделанный из какого-то неизвестного материала, и на компактный аппарат регенерации атмосферы, необходимой для дыхания космонавта, расположенный на груди инопланетянина. Но чем дышит пришелец? Джозе перевел взгляд на лицо инопланетянина и увидел, что тот открыл глаза и следит за ним.

Ученого охватил страх, он рванулся к поверхности, как испуганная рыба, и тут же рассердился на себя и вернулся. Инопланетянин слабым движением поднял и бессильно уронил руку. Джозе посмотрел через прозрачное забрало шлема — глаза снова закрылись. Пришелец был жив, но не мог двигаться, может быть, пострадал при приземлении и испытывал мучительную боль. То, что космический корабль инопланетянина свалился в море, говорило о том, что он был неисправен. Протянув руки, Джозе осторожно поднял маленькое тело инопланетянина с морского дна, пытаясь не обращать внимания на чувство отвращения, охватившее его, когда холодный материал скафандра коснулся голых рук. «Это всего лишь металл или пластик, — подумал Джозе, — нужно сохранять самообладание исследователя». Когда он выпрямился, глаза пришельца все еще оставались закрытыми, и, ученый поплыл к поверхности, держа неподвижное, почти невесомое тело.

— Ну-ка ты, мужик, помоги мне! — крикнул он, выплюнув изо рта загубник и энергично работая ногами, чтобы вновь не погрузиться. Однако Драгомир лишь испуганно покачал головой и отодвинулся на самый нос лодки, увидев, что поднял со дна ученый.

— Это пришелец из другого мира! Он не причинит тебе зла! — снова крикнул Джозе, но рыбак отодвинулся еще дальше.

Ученый громко выругался и с трудом поднял инопланетянина в лодку, затем вскарабкался сам. Несмотря на то что он был гораздо меньше и слабее Драгомира, с помощью угроз ему удалось заставить рыбака сесть за весла — но и тут рыбак выбрал самую дальнюю от кормы пару уключин, хотя грести здесь было намного труднее.

Джозе снял акваланг, бросил баллоны на дно лодки и внимательно посмотрел на быстро высыхающий материал, из которого был сделан скафандр инопланетянина. Его охватило любопытство исследователя, и ученый забыл о своем страхе перед неизвестным. По профессии Кукович был атомным физиком, но у него хватало знаний в области химии и механики, чтобы понять, что светло-зеленый скафандр изготовлен из материала, совершенно неизвестного на Земле. Судя по всему, он был прочен и тверд, как сталь, и в то же время эластичен и легко сгибался в суставах — Джозе убедился в этом, подняв и опустив безжизненную руку инопланетянина. Он окинул взглядом крошечную фигурку пришельца: посреди его тела, там, где у человека поясница, находилось жесткое утолщение, с которого свисал объемистый мешок, похожий на большой шотландский спорран. Весь скафандр казался цельным, без соединений — тут взгляд Джозе упал на правую ногу инопланетянина. Боже мой! Она была искалечена, словно ее сжали гигантскими плоскогубцами. Возможно, поэтому инопланетянин и не приходил в сознание. Может быть, он страдает от болевого шока?

Глаза пришельца снова открылись, и Джозе внезапно с ужасом понял, что шлем наполнен водой. Она, по-видимому, просочилась внутрь, и инопланетянин задыхается, захлебывается в этой воде. Ученый в панике схватился руками за шлем, пытаясь открутить и снять его. Огромные глаза гостя из космоса безучастно следили за его движениями.

Джозе взял себя в руки. Прежде всего надо обдумать свои действия, решил он. Инопланетянин лежит спокойно, с открытыми глазами, из носа или рта не выходят пузырьки воздуха. Дышит ли он? Вода просочилась внутрь шлема — или всегда была там? Да и вода ли это? Кто знает, чем дышит инопланетянин метаном, хлором, двуокисью серы, а может быть, водой? Жидкость действительно находилась внутри скафандра и не просачивалась наружу. Существо внутри скафандра не подавало никаких признаков беспокойства.

Джозе поднял голову и увидел, что лодка, влекомая могучими гребками перепуганного Драгомира, уже достигла берега, где собралась толпа.

Лодка едва не перевернулась, когда рыбак в панике выскочил, при этом оттолкнув ее от берега. Джозе увидел, что берег удаляется, взял со дна лодки швартовочный трос и свернул его в кольцо.

— Эй, вы! — крикнул он. — Ловите трос и привяжите его к рыму!

Никто на берегу не шелохнулся. Люди стояли, глядя на фигурку в зеленом скафандре, распростертую на дне лодки. В толпе раздался шепот — словно ветер пронесся через сосновый бор, шевеля ветки. Женщины прижимали руки к груди и крестились.

— Ну, ловите! — снова крикнул Джозе, стиснув зубы и стараясь не давать воли гневу.

Он швырнул» трос на берег, и толпа отпрянула от него; только один мальчишка схватил трос и медленно продел его через ржавое кольцо. Его руки дрожали, голова склонилась набок, изо рта капали слюни. Он был слабоумным и не понимал, что происходит; мальчик всего лишь исполнил приказ.

— Помогите мне вынести его на берег, — произнес Джозе и тут же понял, что его просьба бесполезна.

Крестьяне отступили назад — темная толпа с одинаковыми, широко открытыми глазами, женщины, похожие на огромных кукол, в длинных широких юбках, черных чулках и высоких фетровых ботинках. Никто не придет на помощь, решил Джозе, и все придется делать самому. С трудом сохраняя равновесие в неустойчивой лодке, он поднял инопланетянина и осторожно опустил его на грубые камни портовой стенки. Толпа отпрянула еще дальше. Несколько женщин застонали и бросились бежать; среди мужчин послышался ропот. Джозе не обратил на это никакого внимания.

Ему не только не помогут, понял он, но могут даже помешать. Самое безопасное место — его комната в доме вдовы Кореч; там его вряд ли решатся беспокоить. Джозе наклонился, поднял легкое тело инопланетянина, и в этот момент сквозь толпу кто-то протолкнулся.

— Дайте посмотреть — что это? Святая дева Мария, злой дух!

Старый священник с ужасом смотрел на инопланетянина в руках ученого и пятился назад, держась за распятие обеими руками.

— Ну что это за предрассудки, суеверия какие-то! — огрызнулся Джозе. — Это не дьявол, а пришелец из дальних миров, разумное существо. А теперь прочь с дороги!

Кукович двинулся вперед, и толпа расступилась. Он старался идти как можно быстрее, в то же время не создавая впечатления, что спешит. Толпа осталась позади. За спиной ученого слышался звук быстрых шагов; он оглянулся. Его догонял священник, отец Перч. Грязная сутана развевалась, и он задыхался от непривычной спешки.

— Скажите мне, доктор Кукович, что вы собираетесь делать с этим существом? Что это? Скажите…

— Я уже объяснил вам, святой отец. Это — инопланетянин. Два местных рыбака нынче ночью видели, как в море опустился космический корабль. Этот… инопланетянин прилетел на нем, а корабль утонул. — Джозе старался говорить как можно спокойнее. Население деревни может причинить ему массу неприятностей, но если священник окажется на его стороне, их можно избежать. — Это — существо из другого мира, святой отец, оно дышит в воде. Оно получило повреждения во время катастрофы, и наш долг помочь ему.

Отец Перч бежал рядом с Джозе, поспешно семеня и глядя на инопланетянина с очевидным отвращением.

— Не богоугодное это дело, — бормотал он. — Это нечистый, злой дух…

— Неужели вы не можете понять, что это не демон и не дьявол? Церковь признает возможность существования разумных существ на других планетах иезуиты даже настаивают на этом, — почему бы и вам не согласиться с такой точкой зрения? Даже папа римский считает, что на отдаленных планетах есть жизнь.

— Вот как? Неужели? — Старый священник недоуменно моргнул красными веками.

Джозе прошел мимо него и поднялся по ступенькам в дом вдовы Кореч. Хозяйки нигде не было видно. Он прошел в свою комнату и осторожно опустил инопланетянина, все еще не приходящего в сознание, на кровать. Священник неуверенно топтался на пороге, перебирая четки дрожащими пальцами. Положив инопланетянина на кровать, Джозе выпрямился и посмотрел на него с такой же неуверенностью, как и священник. Что делать дальше? Гость из космоса ранен, может быть, даже умирает. Он должен спасти инопланетянина, что-то предпринять.

Внезапно издалека донесся звук мотора. В душной комнате словно повеяло свежим воздухом, и Кукович с облегчением вздохнул. Он узнал свой автомобиль, который должен был привезти доктора. Машина остановилась у крыльца, хлопнули дверцы, но шагов не было слышно. Джозе замер, напряженно прислушиваясь. Врач разговаривает с жителями деревни, которые рассказывают ему о происшедшем, понял он. Прошла минута, показавшаяся ему вечностью. Джозе пошел к выходу, но остановился перед священником, все еще стоящим на пороге. «Чего они не идут, черт их побери?» — подумал Джозе. Окно его комнаты выходило во двор, и он не видел улицу перед домом. Затем наружная дверь открылась, а он услышал шепот вдовы: «Проходите сюда, доктор, прямо по коридору».

Вошли двое мужчин, покрытых пылью после поездки. Один из них был явно врачом — невысокий полный мужчина, лысая голова покрыта капельками пота. В руке он держал потрепанный черный саквояж. Рядом с ним был другой мужчина с загорелым и обветренным лицом, одетый как рыбак-Джозе понял, что это и есть Петар, бывший партизан.

Петар первый подошел к кровати; врач остановился посреди комнаты, сжимая черный саквояж и нервно оглядываясь до сторонам.

— Что это такое? — спросил Петар, затем наклонился, упершись руками в колени, и заглянул в прозрачное забрало шлема. — Безобразное существо, это уж точно.

— Я не знаю, кто это. Единственное, что нам известно, — это существо прилетело с какой-то другой планеты. А теперь отойдите — пусть на него посмотрит врач.

Джозе сделал приглашающий жест, и врач неохотно шагнул вперед.

— Вы, должно быть, доктор Братош? Меня зовут Джозе Кукович, я профессор атомной физики из Люблянского университета.

Джозе решил, что некоторый престиж не повредит ему, может быть, удастся заручиться поддержкой врача, пусть и против его желания.

— Здравствуйте. Для меня большая честь встретить профессора из университета. Но я не понимаю, что от меня требуется?

Когда врач говорил, его голова тряслась, и Джозе понял, что он очень стар, ему далеко за восемьдесят. «Да, — подумал ученый, — придется проявить терпение».

— Этот инопланетянин — кем бы он ни был — пострадал во время посадки и не приходит в себя. Нужно сделать все, что в наших силах, чтобы спасти его.

— Но что я могу? Это существо заключено в металлический скафандр наполненный водой, по-видимому. Я врач, медицина — моя профессия, но я не лечу животных и таких вот существ.

— И я тоже не специалист в этой области — на Земле вообще нет ни единого специалиста по инопланетянам. Но нужно постараться, сделать все возможное. Мы должны снять с него скафандр и выяснить, как ему помочь.

— Но это невозможно! Внутри находится жидкость, она тут же вытечет.

— Да, конечно, поэтому нужно принять меры предосторожности. Постараемся определить состав жидкости, затем наполнить ею ванну в соседней комнате. Я внимательно осмотрел скафандр, и у меня создалось впечатление, что шлем не составляет с ним единое целое, а просто закреплен на скафандре. Если мы ослабим крепления, то сможем взять образец жидкости.

В течение нескольких драгоценных секунд доктор Братош размышлял, беззвучно шевеля губами.

— Да, можно попробовать, но во что мы соберем жидкость? Все это так необычно и странно.

— Черт побери, какая разница, во что собрать жидкость? — огрызнулся Джозе, чувствуя, что спокойствие покидает его. Он повернулся к Петару, стоявшему рядом и молча курившему сигарету:

— Помогите нам. Найдите что-нибудь на кухне — суповую тарелку, наконец.

Петар кивнул и вышел из комнаты. Из кухни донеслись еле слышные возражения вдовы, но Петар тут же вернулся, держа в руках ее лучшую кастрюлю.

— Отлично, — произнес Джозе, наклонился и приподнял голову инопланетянина, — теперь подсуньте кастрюлю под шлем.

Установив кастрюлю, он повернул одну из защелок; та открылась — и только. В месте соединения появилась тоненькая щелка, но она осталась сухой. Однако, когда Джозе повернул второе крепление, внезапно хлынул поток прозрачной жидкости под давлением, и, пока он пытался закрыть защелку, кастрюля наполнилась до половины. Джозе снова приподнял голову инопланетянина, и Петар уже без подсказки достал из-под нее кастрюлю и поставил на стол у окна.

— Жидкость горячая, — заметил он. Джозе коснулся рукой стороны кастрюли.

— Теплая, но не горячая. Градусов сорок — сорок пять. Это из теплого океана на горячей планете.

— Но… вы полагаете, что это вода? — нерешительно спросил доктор Братош.

— Думаю, что вода, — но разве не вам предстоит дать заключение? Это пресная вода или соленая?

— Я не химик… как можно высказывать свое мнение… это очень сложно.

Петар засмеялся и взял с тумбочки стакан Джозе.

— Выяснить нетрудно, — оказал он и зачерпнул полстакана жидкости из кастрюли, поднял его перед глазами, понюхал, сделал глоток и наморщил лоб.

— На вкус — самая обыкновенная морская вода, но с каким-то привкусом, горьким. Джозе взял стакан из его руки.

— Но это опасно! — воскликнул врач.

Джозе не обратил на его протест никакого внимания. Да, соленая вода, теплая соленая вода с горьковатым привкусом. — Похоже, в ней больше йода, чем обычно. Вы не могли бы установить уровень содержания йода в этой воде, доктор?

— В таких условиях… нет, все это слишком сложно. В лаборатории с соответствующим оборудованием… — Он замолчал, открыл черный саквояж и заглянул внутрь. — Нет, только в лаборатории.

— У нас нет лаборатории и никакой посторонней помощи, доктор. Придется удовлетвориться тем, что у нас есть, — обычной морской водой.

— Я возьму ведро и наполню ванну, — предложил Петар.

— Хорошо. Но пока не наливайте — принесите воду в кухню, сначала нагреем ее и затем выльем в ванну.

— Понятно. — Петар прошел мимо застывшего в дверях священника и сбежал по ступенькам. Джозе посмотрел на отца Перча и вспомнил о деревенских жителях.

— Не уходите, доктор, — сказал он. — Этот инопланетянин теперь ваш пациент, и мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь, кроме вас, подходил к нему. Садитесь рядом с кроватью.

— Да, конечно, вы совершенно правы, — с облегчением произнес доктор Братош, придвинул стул и сел.

Огонь, на котором готовили завтрак, все еще ярко пылал в большой печи, и Джозе подбросил туда охапку сучьев. Затем снял висевшее на стене медное корыто для стирки и со звоном опустил его на плиту. Позади него приоткрылась дверь, за которой располагалась спальня вдовы, но, когда Джозе обернулся, она снова захлопнулась. Появился Петар с ведром воды и вылил ее в корыто.

— Что делают жители? — спросил Джозе.

— Толкутся возле дома и шушукаются. Они не будут мешать нам. Если у вас есть опасения, профессор, я могу съездить в Осор и привезти полицейских или позвонить куда-нибудь.

— Нет, спасибо. Об этом мне нужно было подумать раньше. Сейчас вы нужны мне здесь. Вы — единственный, не страдающий от старческого слабоумия или полного невежества.

— Пойду принесу еще воды, — улыбнулся Петар. Ванна была маленькой, а корыто — большим. Когда нагретую воду вылили в ванну, она наполнилась больше чем наполовину — вполне достаточно, чтобы целиком покрыть водой маленького инопланетянина. В ванне был сток, но отсутствовали краны: обычно ее наполняли из шланга, надетого на кухонный кран. Джозе поднял инопланетянина, словно ребенка, и поднес к ванне. Глаза пришельца снова открылись, он следил за каждым движением ученого, но не протестовал. Джозе осторожно опустил инопланетянина в ванну, быстро выпрямился и глубоко вздохнул.

— Сначала снимем шлем, затем попытаемся выяснить, как открыть скафандр.

Он наклонился и медленно, одно за другим, повернул крепления шлема. Джозе приоткрыл щель между шлемом и скафандром, готовый закрыть ее при малейшей опасности. В шлем стала вливаться морская вода и смешиваться с находившейся там жидкостью — однако инопланетянин не выражал беспокойства. Спустя минуту Джозе осторожно снял шлем, придерживая одной рукой голову инопланетянина, чтобы она не ударилась о ванну.

Как только шлем сняли, гребень на голове пришельца выпрямился наподобие петушиного вдоль всей длины. От шлема к блестящему кусочку металла, прикрепленного с одной стороны к голове инопланетянина, тянулся провод. Там была какая-то впадина, и Джозе осторожно выдернул металлический контакт, по-видимому, что-то вроде наушника. Инопланетянин открывал и закрывал рот, внутри которого виднелись желтые костяные выступы. Послышалось низкое гудение.

Петар прижал ухо к наружной части металлической трубки.

— Это существо что-то говорит, я отчетливо слышу.

— Дайте мне ваш стетоскоп, доктор, — сказал Джозе, но врач не шевельнулся, и тогда он сам достал его из черного саквояжа. Действительно, когда ученый прижал стетоскоп к металлу, он услышал то усиливающееся, то замирающее гудение, — по-видимому, какая-то речь.

— Пока мы не можем понять, что он говорит, — произнес Джозе, возвращая стетоскоп врачу; тот автоматически взял его. — Надо попытаться снять с него скафандр.

На поверхности скафандра не было видно никаких швов или креплений. Джозе пробежал пальцами по гладкой поверхности, но ничего не обнаружил. Инопланетянин понял, должно быть, его намерения, потому что с трудом поднял дрожащую руку и коснулся герметического металлического кольца у воротника. Скафандр плавно открылся на груди; шов раздваивался и проходил по каждой из ног. Из обнажившейся раненой ноги внезапно хлынул поток синей жидкости.

Джозе успел заметить странное зеленое тело и тут же повернулся к врачу:

— Доктор, быстро беритесь за свой саквояж. Пришелец ранен, эта жидкость, по-видимому, его кровь — нужно остановить кровотечение.

— Но я бессилен, — произнес доктор Братош, не двигаясь с места. — Своими лекарствами и антисептическими препаратами я могу погубить его — ведь нам ничего не известно о химическом строении его тела.

— Тогда не применяйте эти препараты. У него травма ноги, постарайтесь наложить повязку, перебинтовать рану.

— Да-да, конечно.

— Старый врач наконец-то сообразил, что может осуществить знакомые операции. Он извлек из саквояжа бинты, стерильную марлю, клейкий пластырь и ножницы.

Джозе опустил руки в теплую и теперь уже мутную воду и заставил себя коснуться горячей зеленой ноги инопланетянина. Ощущение было непривычным — но не ужасным. Он поднял ногу из воды, и все увидели огромную рану, из которой сочилась густая синяя жидкость. Петар отвернулся, однако врач привычными движениями наложил на рану подушечку из марли и обмотал ее бинтом. Кровотечение как будто прекратилось. Инопланетянин шарил в снятом с него космическом скафандре, и от его движений раненая нога поворачивалась в руках Джозе. Ученый посмотрел вниз и увидел, что пришелец достал что-то из большой сумки. Его губы снова начали шевелиться, и Джозе расслышал негромкое жужжание голоса.

— Что это? Что вы хотите? — спросил Джозе. Инопланетянин обеими руками прижимал к груди какой-то предмет, похожий на книгу. Да, это могла быть книга; впрочем, с таким же успехом это могло быть что-то другое.

Но предмет был покрыт каким-то блестящим материалом с темными знаками; с края было видно, что он состоит из множества страниц, скрепленных вместе. Наверное, это все-таки книга. Нога инопланетянина дергалась в руках Джозе, его рот широко открылся, словно в крике.

— Если мы опустим ногу в ванну, повязка промокнет, — сказал врач.

— А вы не могли бы обмотать ее пластырем, сделать повязку водонепроницаемой?

— Да, конечно, — мне понадобится много пластыря, он лежит в саквояже.

Пока они разговаривали, пришелец начал раскачиваться взад и вперед, выплескивая воду из ванны. Наконец ему удалось вырвать раненую ногу из рук Джозе. Сжимая книгу в одной тонкой руке с множеством пальцев, другой инопланетянин начал срывать повязку с только что перебинтованной ноги.

— Остановите его, он навредит себе, это ужасно, — пробормотал врач, отпрянув от ванны.

Джозе поднял с пола обрывок повязки.

— Идиот! Какой невероятный дурак! — закричал он в приступе ярости. — Эти компрессы, которые вы наложили на рану, пропитаны сульфаниламидом!

— Но я всегда пользуюсь ими. Это самые лучшие компрессы, сделанные в Америке, они предупреждают заражение и инфекцию.

Джозе оттолкнул его, опустил обе руки в воду, чтобы снять повязку, но инопланетянин вырвался и поднялся над водой, открыв рот в молчаливом ужасном вопле. Его глаза были широко открыты — и тут изо рта хлынула струя воды. Послышался хрип, струя превратилась в тонкую струйку, затем в капли, и когда воздух коснулся наконец голосовых связок инопланетянина, раздался ужасный крик боли. Этот крик эхом отразился от стен и потолка, выразив сверхчеловеческую агонию пришельца из далеких миров. Широко раскинув руки, инопланетянин упал в воду вниз лицом. Тело лежало неподвижно, и Джозе, даже не осматривая его, понял, что астронавт мертв.

Его рука, свисавшая из ванны, по-прежнему сжимала книгу. Медленно, один за другим, пальцы разжались, и, пока Джозе смотрел на инопланетянина, будучи не в силах пошевелиться, книга упала на поя.

— Помогите мне, — послышался голос Петара. Джозе обернулся и увидел, что врач лежит на полу и рядом на коленях стоит Петар. — Он потерял сознание… может быть, это сердечный приступ. Что нам делать?

Забыв о своем гневе, Джозе наклонился к врачу. Тот дышал, казалось, нормально, его лицо сохраняло естественный цвет, — по-видимому, это был всего лишь обморок. Его веки дрогнули. Подошел священник и через плечо Куковича посмотрел належавшего врача.

Доктор Братош открыл глаза, взглянул на склонившиеся над ним лица.

— Извините меня… — с трудом пробормотал врач и снова закрыл глаза, словно был не в силах смотреть на окружавших его людей.

Джозе выпрямился и почувствовал, что весь дрожит. Священник исчез. Неужели все кончилось? Может быть, им все равно не удалось бы спасти инопланетянина, но так или иначе можно было бы действовать лучше.

Увидев на полу мокрое пятно, Джозе сообразил, что книга исчезла.

— Отец Перч! — яростно завопил он.

Священник забрал книгу, эту бесценную вещь, доставленную с другой планеты Джозе выбежал в коридор и увидел священника, выходящего из кухни У него в руках ничего не было Охваченный внезапной догадкой, ученый бросился на кухню, оттолкнув отца Перча. Наклонившись, Джозе открыл дверцу печи.

Там, среди пылающих дров, лежала книга. От нее поднимался пар Да, конечно, это книга, на ее страницах виднелись странные знаки, рисунки и чертежи. Джозе повернулся, чтобы схватить кочергу, и в это мгновение позади него в печи полыхнуло пламя, выбросившее в кухню раскаленный белый язык Огонь едва не коснулся Джозе, но ученый не думал об этом Горящие угли были разбросаны по полу, а внутри печи догорали остатки драгоценной книги. Вещество, из которого она была сделана, оказалось горючим, и, едва книга высохла, она тут же воспламенилась.

— Все это от лукавого, — послышался голос священника, стоящего в кухонных дверях. — Злой дух, порождение дьявола. Нас предупреждали об этом, подобные события уже случались раньше, и поэтому правоверные христиане должны бороться со злом…

Петар вошел на кухню, протиснувшись мимо священника. Он смахнул горячие угли с обожженной кожи Джозе, помог ему встать и усадил на стул. Ученый не чувствовал ожогов — его охватила какая-то невероятная усталость.

— Ну почему здесь? — тихо спросил Джозе. — В таком огромном мире он совершил посадку именно тут. Несколько градусов к западу — и пришелец опустился бы рядом с Триестом, где находятся научные центры и отлично оборудованные больницы, опытные врачи, хирурги; А если бы продолжал полет по тому же курсу — увидел бы огни и приземлился в Риеке. Там можно было бы что-то сделать. Но почему именно здесь? — Ученый вскочил и потряс сжатым кулаком, словно угрожая кому-то. — Здесь, в этом медвежьем углу, среди людей, полных суеверий и религиозных предрассудков! В каком мире мы живем, если всего в сотне миль от деревни, населенной слабоумными и примитивными жителями, находится ускоритель элементарных частиц? Этот инопланетянин пролетел бесчисленные миллионы — может быть, миллиарды — миль и совершил посадку совсем рядом с цивилизацией… совсем рядом… Но почему, почему?

Почему?

Джозе опустился на стул, чувствуя себя совсем старым и бесконечно усталым. Сколько можно было бы узнать из сожженной книги…

Он вздохнул, и вздох был таким глубоким, что все его тело задрожало, словно охваченное ужасной лихорадкой.

Ремонтник

У Старика было невероятно злорадное выражение лица — верный признак того, что кому-то предстоит здорово попотеть. Поскольку мы были одни, я без особого напряжения мысли догадался, что работенка достанется именно мне. И тотчас обрушился на него, памятуя, что наступление — лучший вид обороны.

— Я увольняюсь. И не утруждайте себя сообщением, какую грязную работенку вы мне припасли, потому что я уже не работаю. Вам нет нужды раскрывать передо мной секреты компании.

А он знай себе ухмыляется. Ткнув пальцем в кнопку на пульте, он даже захихикал. Толстый официальный документ скользнул из цели к нему на стол.

— Вот ваш контракт, — заявил Старик. — Здесь сказано, где и как вам работать. Эту пластину из сплава стали с ванадием не уничтожить даже с помощью молекулярного разрушителя.

Я наклонился, схватил пластину и тотчас подбросил ее вверх. Не успела она упасть, как в руке у меня очутился лазер, и от контракта остался лишь пепел.

Старик опять нажал кнопку, и на стол к нему скользнул новый контракт. Ухмылялся теперь он уже так, что рот его растянулся до самых ушей.

— Я неправильно выразился… Надо было сказать не контракт, а копия его… вроде этой.

Он быстро сделал какую-то пометку.

— Я вычел из вашего жалованья тринадцать монет — стоимость копии. Кроме того, вы оштрафованы на сто монет за пользование лазером в помещении.

Я был повержен и, понурившись, ждал удара. Старик поглаживал мой контракт.

— Согласно контракту, бросить работу вы не можете. Никогда. Поэтому у меня есть для вас небольшое дельце, которое вам наверняка придется по душе. Маяк в районе Центавра не действует. Это маяк типа «Марк-III»…

— Что это еще за тип? — спросил я Старика. Я ремонтировал маяки гиперпространства во всех концах Галактики и был уверен, что способен починить любую разновидность. Но о маяке такого типа я даже не слыхивал.

— «Марк-III», — с лукавой усмешкой повторил Старик. — Я и сам о нем услыхал, только когда архивный отдел откопал его спецификацию. Ее нашли где-то на задворках самого старого из хранилищ. Из всех маяков, построенных землянами, этот, пожалуй, самый древний. Судя по тому, что он находится на одной из планет Проксимы Центавра, это, весьма вероятно, и есть самый первый маяк.

Я взглянул на чертежи, протянутые мне Стариком, и ужаснулся.

— Чудовищно! Он похож скорее на винокуренный завод, чем на маяк… И высотой не меньше нескольких сотен метров. Я ремонтник, а не археолог. Этой груде лома больше двух тысяч лет. Бросьте вы его и постройте новый.

Старик перегнулся через стол и задышал мне прямо в лицо.

— Чтобы построить новый маяк, нужен год и уйма денег. К тому же эта реликвия находится на одном из главных маршрутов. Некоторые корабли у нас теперь делают трюк в пятнадцать световых лет.

Он откинулся на спинку кресла, вытер руки носовым платком и стал читать мне очередную лекцию о моем долге перед компанией.

— Наш отдел официально называется отделом эксплуатации и ремонта, а на самом деле его следовало бы назвать аварийным. Гиперпространственные маяки делают так, чтобы они служили вечно… или по крайней мере стремятся делать так. И если они выходят из строя, то тут всякий раз дело серьезное — заменой какой-нибудь части не отделаешься.

И это говорил мне он — человек, который за жирное жалованье просиживает штаны в кабинете с искусственным климатом.

Старик продолжал болтать:

— Эх, если бы можно было просто заменять детали! Был бы у меня флот из запчастей и младшие механики, которые бы вкалывали без разговоров! Так нет же, все, все наоборот. У меня флотилия дорогих кораблей, а на них — чего только нет… Зато экипажи — банда разгильдяев вроде вас!

Он ткнул в мою сторону пальцем, а я мрачно кивнул.

— Как бы мне хотелось уволить всех вас! В каждом из вас сидит космический бродяга, механик, инженер, солдат, головорез и еще черт-те кто — все, что нужно для настоящего ремонтника. Мне приходится запугивать вас, подкупать, шантажировать, чтобы заставить выполнить простое задание. Если вы сыты по горло, то представьте себе, каково мне. Но корабли должны ходить! Маяки должны работать!

Решив, что этот бессмертный афоризм он произнес в качестве напутствия, я встал. Старик бросил мне документацию «Марка-III» и зарылся в свои бумаги. Когда я был уже у самой двери, он поднял голову и снова ткнул в мою сторону пальцем:

— И не тешьте себя мыслью, что вам удастся увильнуть от выполнения контракта. Мы наложим арест на ваш банковский счет на Алголе-2, прежде чем вы успеете взять с него деньги.

Я улыбался так, будто у меня никогда и в мыслях не было держать свой счет в секрете. Но боюсь, улыбка получилась жалкой. Шпионы Старика с каждым днем работают все эффективнее. Шагая к выходу из здания, я пытался придумать, как бы мне незаметно взять со счета деньги. Но я знал, что в это самое время Старик подумывает, как бы ему обхитрить меня.

Все это не настраивало на веселый лад, и поэтому я сперва заглянул в бар, а уж оттуда отправился в космопорт.

* * *

К тому времени, когда корабль подготовили к полету, я уже вычертил курс. Ближе всех от испортившегося маяка на Проксиме Центавра был маяк на одной из планет Беты Цирцинии, и я сначала направился туда. Это короткое путешествие в гиперпространстве заняло всего лишь девять дней.

Чтобы понять значение маяков, надо знать, что такое гиперпространство. Немногие разбираются в этом, но довольно легко усвоить одно: там, где отсутствует пространство, обычные физические законы неприемлемы. Скорость и расстояния там понятия относительные, а не постоянные, как в обычном космосе.

Первые корабли, входившие в гиперпространство, не знали, куда двигаться, невозможно было даже определить, движутся ли они вообще. Маяки разрешили эту проблему и сделали доступной всю Вселенную. Воздвигнутые на планетах, они генерируют колоссальное количество энергии. Эта энергия превращается в излучение, которое пронизывает гиперпространство. Каждый маяк посылает с излучением свой кодовый сигнал, по которому и ориентируются в гиперпространстве. Навигация осуществляется при помощи триангуляции и квадратуры по маякам — только правила здесь свои, особые. Эти правила очень сложны и непостоянны, но все-таки они существуют, и навигатор может ими руководствоваться.

Для прыжка через гиперпространство надо точно засечь по крайней мере четыре маяка. Для длинных прыжков навигаторы используют семь-восемь маяков. Поэтому важен каждый маяк, все они должны работать. Вот тут-то беремся за дело мы, аварийщики.

Мы путешествуем в кораблях, в которых есть всего понемногу. Экипаж корабля состоит из одного человека — этого достаточно, чтобы управляться с нашей сверхэффективной ремонтной аппаратурой. Из-за характера нашей работы мы проводим большую часть времени в обыкновенных полетах в обычном пространстве. Иначе как же найти испортившийся маяк?

В гиперпространстве его не найдешь. Используя другие маяки, можно подойти как можно ближе к испорченному — и это все. Далее путешествие заканчивается в обычном пространстве. И на это частенько уходят многие месяцы.

На сей раз все получилось не так уж плохо. Я взял направление на маяк Беты Цирцинии и с помощью навигационного блока стал решать сложную задачу ориентации по восьми точкам, используя все маяки, которые засек. Вычислительная машина выдала мне курс до примерного выхода из гиперпространства. Блок безопасности, который я все никак не могу размонтировать и выбросить, внес свои коррективы.

По мне так уж лучше выскочить из гиперпространства поблизости от какой-нибудь звезды, чем тратить время, ползя как черепаха сквозь обычное пространство, но, видно, технический отдел тоже это сообразил. Блок безопасности встроен в машину накрепко, и, как бы ты ни старался, погибнуть, выскочив из гиперпространства внутри какого-нибудь солнца, невозможно. Я уверен, что гуманные соображения тут ни при чем. Просто компании дорог корабль.

* * *

Прошло двадцать четыре часа по корабельному времени, и я очутился где-то в обычном пространстве. Робот-анализатор что-то бормотнул и стал изучать все звезды, сравнивая их спектры со спектром Проксимы Центавра. Наконец он дал звонок и замигал лампочкой. Я прильнул к окуляру.

Определив с помощью фотоэлемента истинную величину, я сравнил ее с величиной абсолютной и получил расстояние. Совсем не так плохо, как я думал, — шесть недель пути, плюс-минус несколько дней. Вставив запись курса в автопилот, я на время ускорения привязал себя ремнями в специальном отсеке и заснул.

Время прошло быстро. Я в двенадцатый раз перемонтировал свою камеру и проштудировал заочный курс по ядерной физике. Большинство ремонтников учатся. Компания повышает жалованье за овладение новыми специальностями. Но такие заочные курсы ценны и сами по себе, так как никогда нельзя заранее сказать, какие еще знания могут пригодиться. Все это да еще живопись и гимнастика помогали коротать время. Я спал, когда раздался сигнал тревоги, возвестивший о близости планеты.

Вторая планета, где, согласно старым картам, находился маяк, была на вид сырой и пористой, как губка. Я с великим трудом разобрался в древних указаниях и наконец обнаружил нужный район. Оставшись за пределами атмосферы, я послал на разведку «Летучий глаз». В нашем деле заранее узнают, где и как придется рисковать собственной шкурой. «Глаз» для этой цели вполне подходит.

У предков хватило соображения сориентировать маяк на местности. Они построили его точно на прямой линии между двумя заметными горными вершинами. Я легко нашел эти вершины и пустил «глаз» от первой вершины точно в направлении второй. Спереди и сзади у «глаза» были радары, сигналы с них поступали на экран осциллографа в виде амплитудных кривых. Когда два пика совпали, я стал крутить рукоятки управления «глазом», и он пошел на снижение.

Я выключил радар, включил телепередатчик и сел перед экраном, чтобы не упустить маяк.

Экран замерцал, потом изображение стало четким, и в поле зрения вплыла… гигантская пирамида. Я чертыхнулся и стал гонять «глаз» по кругу, просматривая прилегавшую к пирамиде местность. Она была плоской, болотистой, без единого пригорка. В десятимильном круге только и была что пирамида, а уж она определенно никакого отношения к маяку не имела.

А может, я неправ?

Я опустил «глаз» пониже. Пирамида была грубым каменным сооружением, без в сякого орнамента, без украшений. На вершине ее что-то блеснуло. Я пригляделся. Там был бассейн, заполненный водой. При виде его в голове у меня мелькнула смутная догадка.

Замкнув «глаз» на круговом курсе, я покопался в чертежах «Марка-III» и… нашел то, что мне было нужно. На самом верху маяка была площадка для собирания осадков и бассейн. Вода охлаждала реактор, который питал старую уродину. Раз вода есть, значить и маяк все еще существует… внутри пирамиды. Туземцы, которых идиоты, конструировавшие маяк, разумеется, даже не заметили, заключили сооружение я великолепную пирамиду из гигантских камней.

Я снова посмотрел на экран и понял, что «глаз» у меня летает по круговой орбите всего футах в двадцати над пирамидой. Вершина каменной груды теперь была усеяна какими-то ящерами, местными жителями, наверно. Они швырялись палками, стреляли из самострелов, стараясь сбить «глаз». Во всех направлениях летели тучи стрел и камней.

Я увел «глаз» прямо вверх, а затем, в сторону и дал задание блоку управления вернуть разведчика на корабль.

Потом я пошел в камбуз и принял добрую дозу спиртного. Мало того, что мой маяк заключен в каменную гору, я еще умудрился разозлить существ, построивших пирамиду. Хорошенькое начало для работы — такое заставило бы и более сильного человека, чем я, приложиться к бутылке.

Наш брат, ремонтник, старается обычно держаться подальше от местных жителей. Общаться с ними смертельно опасно. Антропологи, возможно, ничего не имеют против принесения себя в жертву своей науке, но ремонтнику жертвовать собой вроде бы ни к чему. Поэтому большинство маяков строится на необитаемых планетах. Если маяк приходится стоить на обитаемой планете, его обычно воздвигают где-нибудь в недоступном месте.

Почему этот маяк построили в пределах досягаемости местных жителей, я еще не знал, но со временем собирался узнать. Первым делом надо было установить контакт. А для того, чтобы установить контакт, необходимо знать местный язык.

И на этот случай я уже давно разработал безотказную систему. У меня было устройство для подглядывания и подслушивания, я его сам сконструировал. По виду оно походило на камень длиной с фут. Когда устройство лежало на земле, никто на него не обращал внимания, но когда оно еще парило в воздухе, вид его приводил случайных свидетелей в некоторое замешательство. Я нашел город ящеров примерно в тысяче километров от пирамиды и ночью сбросил туда своего «соглядатая». Он со свистом понесся вниз и опустился на берегу большой лужи, в которой любили плескаться местные ящеры. Днем здесь их собиралось довольно много. Утром, с прибытием первых ящеров я включил магнитофон.

Примерно через пять местных дней у меня в блоке памяти машины-переводчика было записано невероятно много всяких разговоров, и я уже выделил некоторые выражения. Это довольно легко сделать, если вы работаете с машинной памятью. Один из ящеров что-то пробулькал вслед другому, и тот обернулся. Я ассоциировал эту фразу с чем-то вроде человеческого «Эй!» и ждал случая проверить правильность своей догадки. В тот же день, улучив момент, когда какой-то ящер остался в одиночестве, я крикнул ему: «Эй!». Возглас был пробулькан репродуктором на местном языке, и ящер обернулся.

Когда в памяти накопилось достаточное число таких опорных выражений, к делу приступил мозг машины-переводчика, начавший заполнять пробелы. Как только машина стала переводить мне все услышанные разговоры, я решил, что пришло время вступить с ящерами в контакт.

Собеседника я нашел весьма легко. Он был чем-то вроде центаврийского пастушка, так как на его попечении находились какие-то особенно грязные низшие животные, обитавшие в болотах за городом. Один из моих «соглядатаев» вырыл в крутом склоне пещеру и стал ждать ящера.

На следующий день я шепнул в микрофон проходившему мимо пастушку:

— Приветствую тебя, мой внучек! С тобой говорит из рая дух твоего дедушки.

Это не противоречило тому, что я узнал о местной религии.

Пастушок остановился как вкопанный. Прежде чем он пришел в себя, я нажал кнопку, и из пещеры к его ногам выкатилась горсть раковин, которые служили там деньгами.

— Вот тебе деньги из рая, потому что ты был хорошим мальчиком.

«Райские» деньги я предыдущей ночью изъял из местного казначейства.

— Приходи завтра, и мы с тобой потолкуем, — крикнул я вслед убегающему ящерку. Я с удовольствием отметил, что захватить «монеты» с собой он не забыл.

Потом дедушка из рая не раз вел сердечные разговоры с внучком, на которого божественные дары подействовали неотразимо. Дедушка интересовался событиями, которые произошли после его смерти, и пастушок охотно просвещал его.

Я получил все необходимые мне исторические сведения и выяснил нынешнюю обстановку, которую никак нельзя было счесть благоприятной.

Мало того, что маяк заключили в пирамиду, вокруг этой пирамиды шла небольшая религиозная война.

Все началось с перешейка. Очевидно, когда строился маяк, ящеры жили в далеких болотах, и строители не придавали им никакого значения. Уровень развития ящеров был низок, и водились они на другом континенте. Мысль о том, что туземцы могут сделать успехи и достичь этого континента, не приходила в голову инженерам, строившим маяк. Но именно это и случилось.

В результате небольшого геологического сдвига на нужном месте образовался болотистый перешеек, и ящеры стали забредать в долину, где находился маяк. И обрели там религию. Блестящую металлическую башню, из которой непрерывно изливался поток волшебной воды (она, охлаждая реактор, лилась вниз с крыши, где конденсировалась из атмосферы). Радиоактивность воды дурного воздействия на туземцев не оказывала. Мутации, которые она вызывала, оказались благоприятными.

Вокруг башни был построен город, и за много веков маяк постепенно заключили в пирамиду. Башню обслуживали специальные жрецы. Все шло хорошо, пока один из жрецов не проник в башню и не погубил источник святой воды. С тех пор начались мятежи, схватки, побоища, смута. Но святая вода так больше и не текла. Теперь вооруженные толпы сражались вокруг башни каждый день, а священный источник стерегла новая шайка жрецов.

А мне надо было забраться в эту самую кашу и починить маяк.

Это было бы легко сделать, если б нам разрешали хоть чуть-чуть порезвиться. Я мог бы стереть этих ящериц в порошок, наладить маяк и удалиться. Но «местные живые существа» находились под надежной защитой. В мой корабль вмонтированы электронные шпионы — я отыскал еще не все, — и они донесли бы на меня по возвращении.

Оставалось прибегнуть к дипломатии. Я вздохнул и достал снаряжение для изготовления пластиковой плоти.

Сверяясь с объемными снимками, сделанными с пастушка, я придал своему лицу черты рептилии. Челюсть была немного коротковата — рот мой мало похож на зубастую пасть. Но и так сойдет. Мне не было нужды в точности походить на ящера — требовалось небольшое сходство, чтобы не слишком пугать туземцев. В этом есть логика. Если бы я был невежественным аборигеном Земли и встретился с жителем планеты Спик, который похож на двухфутовый комок высушенного шеллака, то я бы задал стрекача. Но если бы на спиканце был костюм из пластиковой плоти, в котором он хотя бы отдаленно походил на человека, то я бы по крайней мере остановился и поговорил с ним. Так что мне просто хотелось смягчить впечатление от своего появления перед центаврийцами.

Сделав маску, я стянул ее с головы и прикрепил к красивому хвостатому костюму из зеленого пластика. Я искренне порадовался хвосту. Ящеры не носят одежды, а мне надо было взять с собой много электронных приборов. Я натянул пластик хвоста на металлический каркас, пристегнув его к поясу. Потом я заполнил каркас снаряжением, которое могло мне понадобиться, и зашнуровал костюм.

Облачившись, я встал перед большим зеркалом. Зрелище было страшноватое, но я остался доволен. Хвост тянул мое туловище назад и книзу, отчего походка у меня стала утиной, вперевалку, но это только усиливало сходство с ящером.

Ночью я посадил корабль в горах поблизости от пирамиды на совершенно сухую площадку, куда земноводные никогда не забирались. Перед самым рассветом «глаз» прицепился к моим плечам, и мы взлетели. Мы парили над башней на высоте 2000 метров, пока не стало светло, а потом опустились.

Наверно, это было великолепное зрелище. «Глаз», который я замаскировал под крылатого ящера, этакого картонного птеродактиля, медленно взмахивал крыльями, что, впрочем, не имело никакого отношения к тем принципам, на которых зиждилась его способность летать. Но этого было достаточно, чтобы поразить соображение туземцев. Первый же ящер, который заметил меня, вскрикнул и опрокинулся на спину. Подбежали другие. Сгрудившись, они толкались, влезали друг на друга, и к моменту моего приземления на площади перед храмом появились жрецы.

Я с царственной важностью сложил руки на груди.

— Приветствую вас, о благородные служители великого бога, — сказал я. Разумеется, я не сказал этого вслух, а лишь прошептал в ларингофон. Радиоволны донесли мои слова до машины-переводчика, которая в свою очередь вещала на местном языке через динамик, спрятанный у меня в челюсти.

Туземцы загалдели, и тотчас над площадью разнесся перевод моих слов. Я усилил звук так, что стала резонировать вся площадь.

Некоторые из наиболее доверчивых туземцев простерлись ниц, другие с криками бросились прочь. Один подозрительный тип поднял копье, но после того, как «глаз» — птеродактиль схватил его и бросил в болото, никто уже не пытался делать ничего подобного. Жрецы были народ прожженный — не обращая внимания на остальных ящеров, они не трогались с места и что-то бормотали. Мне пришлось возобновить атаку.

— Исчезни, верный конь, — сказал я «глазу» и одновременно нажал кнопку на крохотном пульте, спрятанном у меня в ладони.

«Глаз» рванулся кверху немного быстрее, чем я хотел; кусочки пластика, оборванного сопротивлением воздуха, посыпались вниз. Пока толпа упоенно наблюдала за этим вознесением, я направился к входу в храм.

— Я хочу поговорить с вами, о благородные жрецы, — сказал я.

Прежде чем они сообразили, что ответить мне, я уже был в храме, небольшом здании, примыкавшем к подножию пирамиды. Возможно, я нарушил не слишком много «табу» — меня не остановили, значит, все шло вроде бы хорошо. В глубине храма виднелся грязноватый бассейн. В нем плескалось престарелое пресмыкающееся, которое явно принадлежало к местному руководству. Я заковылял к нему, а оно бросило на меня холодный рыбий взгляд и что-то пробулькало.

Машина-переводчик прошептала мне на ухо:

— Во имя тринадцатого греха, скажи, кто ты и что тебе здесь надобно?

Я изогнул свое чешуйчатое тело самым благородным образом и показал рукой на потолок.

— Ваши предки послали меня помочь вам. Я явился, чтобы возродить Священный источник.

Позади меня послышалось гуденье голосов, но предводитель не говорил ни слова. Он медленно погружался в воду, пока на поверхности не остались одни глаза. Мне казалось, что я слышу, как шевелятся мозги за его замшелым лбом. Потом он вскочил и ткнул в меня конечностью, с которой капала вода:

— Ты лжец! Ты не наш предок! Мы…

— Стоп! — загремел я, не давая ему зайти так далеко, откуда бы он уже не смог пойти на попятный. — Я сказал, что ваши предки меня послали… я не принадлежу к числу ваших предков. Не пытайся причинить мне вред, иначе гнев тех, кто ушел в иной мир, обратится на тебя.

Сказав это, я сделал угрожающий жест в сторону других жрецов и бросил на пол между ними и собой крохотную гранатку. В полу образовалась порядочная воронка, грохота и дыма получилось много.

Главный ящер решил, что доводы мои убедительны, и немедленно созвал совещание шаманов. Оно, разумеется, состоялось в общественном бассейне, и мне пришлось тоже залезть в него. Мы разевали пасти и булькали примерно с час — за это время и были решены все важные пункты повестки дня.

Я узнал, что эти жрецы появились здесь не очень давно; всех предыдущих сварили в кипятке за то, что они дали иссякнуть Священному источнику. Я объяснил, что прибыл лишь с одной целью — помочь им возродить поток. Жрецы решили рискнуть, и все мы выбрались из бассейна. Грязь струйками стекала с нас на пол. В саму пирамиду вела запертая и охранявшаяся дверь. Когда ее открыли, главный ящер обернулся ко мне.

— Ты, несомненно, знаешь закон, — сказал он. — Поскольку прежние жрецы были излишне любопытны, теперь введено правило, которое гласит, что только слепые могут входить в святая святых.

Я готов побиться об заклад, что он улыбнулся, если только тридцать зубов, торчащих из чего-то вроде щели в старом чемодане, можно назвать улыбкой.

Он тут же дал знак подручному, который принес жаровню с древесным углем и раскаленными докрасна железками. Я с разинутым ртом стоял и смотрел, как он помешал угли, вытянул из них самую красную железку и направился ко мне. Он уже нацелился на мой правый глаз, когда я снова обрел дар речи.

— Порядок этот, разумеется, правильный, — сказал я. — Ослеплять необходимо. Но в данном случае вам придется ослепить меня перед уходом из святая святых, а не теперь. Мне нужны глаза, чтобы увидеть, что случилось со Священным источником. Когда вода потечет снова, я буду смеяться, сам подставляя глаза раскаленному железу.

Ему понадобилось полминуты, чтобы обдумать все и согласиться со мной. Палач хрюкнул и подбросил угля в жаровню. Дверь с треском распахнулась, я проковылял внутрь; потом она захлопнулась за мной, и я очутился один в темноте.

Но недолго… поблизости послышалось шарканье. Я зажег фонарь. Ко мне ощупью шли три жреца, на месте их глазных яблок виднелась красная обожженная плоть. Они знали, чего я хотел, и повели меня, не говоря ни слова.

Потрескавшаяся и крошащаяся каменная лестница привела нас к прочной металлической двери с табличкой, на которой архаическим шрифтом было написано:

«МАЯК „МАРК-III“ — ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».

Доверчивые строители возлагали свои надежды только на табличку — на двери не было и следа замка. Один из ящеров просто повернул ручку, и мы оказались внутри маяка.

Я потянул за молнию на груди своего маскировочного костюма и достал чертежи. Вместе с верными жрецами, которые, спотыкаясь, шли за мной, я отыскал комнату, где был пульт управления, и включил свет. Аварийные батареи почти разрядились, электричества хватило лишь на то, чтобы дать тусклый свет. Шкалы и индикаторы, кажется, были в порядке, они сияли — уж что-что, а непрерывная чистка была им обеспечена.

Я прочел показания приборов, и догадки мои подтвердились. Один из ревностных ящеров каким-то образом открыл бокс с переключателями и почистил их. Он случайно нажал один из них, и это вызвало аварию.

Вернее, с этого все началось. Покончить с бедой нельзя было простым щелчком переключателя, отчего водяной клапан снова заработал бы. Этим клапаном предполагалось пользоваться только в случае ремонта, после того как в реактор впущена вода. Если вода отключалась от действующего реактора, она начинала переливаться через край, и автоматическая предохранительная система направляла ее в колодец.

Я мог легко пустить воду снова, но в реакторе не было горючего.

Мне не хотелось возиться с топливом. Гораздо легче было бы установить новый источник энергии. На борту корабля у меня было устройство, по размерам раз в десять меньше старинного ведра с болтами, установленного на «Марке-III», и по крайней мере раза в четыре мощнее. Но прежде я осмотрел весь маяк. За две тысячи лет что-нибудь да должно было износиться.

Старики, предки наши, надо отдать им должное, строили хорошо. Девяносто процентов механизмов не имело движущихся частей, и износу им не было никакого. Например, труба, по которой подавалась вода с крыши. Стенки у нее были трехметровой толщины… это у трубы-то, в которую едва бы прошла моя голова. Кое-какая работенка мне все-таки нашлось, и я составил список нужных деталей.

Детали, новый источник энергии и разная мелочь были аккуратно сложены на корабле. Глядя на экран, я тщательно проверил все части, прежде чем они были уложены в металлическую клеть. Перед рассветом, в самый темный час ночи, мощный «глаз» опустил клеть рядом с храмом и умчался незамеченный.

С помощью «соглядатая» я наблюдал, как жрецы пытались ее открыть. Когда они убедились, что их попытки тщетны, через динамик, спрятанный в клети, я прогрохотал им приказ. Почти целый день они пыхтели, втаскивая тяжелый ящик по узким лестницам башни, а я в это время хорошо поспал. Когда я проснулся, ящик уже вдвинули в дверь маяка.

Ремонт отнял у меня немного времени. Ослепленные жрецы жалобно стонали, когда я вскрывал переборки, чтобы добраться до реактора. Я даже установил в трубе специальное устройство, чтобы вода приобрела освежающую рептилий радиоактивность, которой обладал прежний Священный источник. На этом закончилась работа, которой от меня ждали.

Я щелкнул переключателем, и вода снова потекла.

Несколько минут вода бурлила по сухим трубам, а потом за стенами пирамиды раздался рев, потрясший ее каменное тело. Воздев руки, я отправился на церемонию выжигания глаз.

Ослепленные ящеры ждали меня у двери, и вид у них был более несчастный, чем обычно. Причину этого я понял, когда попробовал открыть дверь — она была заперта и завалена с другой стороны.

— Решено, — сказал ящер, — что ты останешься здесь навеки и будешь смотреть за Священным источником. Мы останемся с тобой и будем прислуживать тебе.

Очаровательная перспектива — вечное заточение в маяке с тремя слепыми ящерами. Несмотря на их гостеприимство, я не мог принять этой чести.

— Как! Вы осмеливаетесь задерживать посланца ваших предков!

Я включил динамики на полную громкость, и от вибрации у меня чуть не лопнула голова.

Ящеры съежились от страха, а я тонким лучом лазера обвел дверь по косякам. Раздался треск и грохот разваливавшейся баррикады, и дверь освободилась. Я толчком открыл ее. Не успели слепые жрецы опомниться, как я вытолкал их наружу.

Их коллеги стояли у подножия лестницы и возбужденно галдели, пока я намертво заваривал дверь. Пробежав сквозь толку, я остановился перед главным жрецом, по-прежнему лежавшим в своем бассейне. Он медленно ушел под воду.

— Какая невежливость! — кричал я. Ящер пускал под водой пузыри. — Предки рассердились и навсегда запретили входить во внутреннюю башню. Впрочем, они настолько добры, что источник вам оставили. Теперь я должен вернуться… Побыстрей совершайте церемонию!..

Пыточных дел мастер был так испуган, что не двинулся с места. Я выхватил у него раскаленную железку. От прикосновения к щеке под пластиковой кожей на глаза мне опустилась стальная пластина. Потом я крепко прижал раскаленную железку к фальшивым глазным яблокам, и пластик запах горелым мясом.

Толпа зарыдала, когда я бросил железку и, спотыкаясь, сделал несколько кругов. Признаться, имитация слепоты получилась у меня довольно неплохо.

Боясь, как бы ящерам не пришла в голову какая-нибудь новая светлая идея, я нажал кнопку и появился мой пластиковый птеродактиль. Разумеется, я не мог его видеть, но почувствовал, что он здесь, когда защелки на его когтях сцепились со стальными пластинками, прикрывавшими мои плечи.

После выжигания глаз я повернулся не в ту сторону, и мой крылатый зверь подцепил меня задом наперед. Я хотел улететь с достоинством, слепые глаза должны были смотреть на заходящее солнце, а вместо этого я оказался повернутым к толпе. Но я сделал все, что мог — отдал ящерам честь. В следующее мгновение я уже был далеко.

Когда я поднял стальную пластинку и проковырял дырки в жженом пластике, пирамида уже стремительно уменьшалась в размерах, у основания ее кипел ключ, а счастливая толпа пресмыкающихся барахталась в радиоактивном потоке. Я стал припоминать, все ли сделано.

Во-первых, маяк отремонтирован.

Во-вторых, дверь запечатана, так что никакого вредительства, нечаянного или намеренного, больше не будет.

В-третьих, жрецы должны быть удовлетворены. Вода снова бежит, мои глаза в соответствии с правилами выжжены, у жреческого сословия снова есть дело.

И в-четвертых, в будущем ящеры, наверно, допустят на тех же условия нового ремонтника, если маяк снова выйдет из строя. По крайней мере я не сделал им ничего плохого — если бы я кого-нибудь убил, это настроило бы их против будущих посланцев от предков.

На корабле, стягивая с себя чешуйчатый костюм, я радовался, что в следующий раз сюда придется лететь уже какому-нибудь другому ремонтнику.

Давление

Напряженность внутри корабля нарастала по мере того, как снаружи увеличивалось давление, и с той же скоростью. Вероятно, это происходило потому, что Ниссиму и Альдо совершенно нечем было заняться. Времени на размышления у них было более чем достаточно. То и дело они поглядывали на манометры, тут же отводили глаза в сторону и затем вновь, будто нехотя, возобновляли эту процедуру — опять и опять. Альдо сплетал и расплетал пальцы, с досадой ощущая холодный пот на ладонях, а Ниссим курил сигарету за сигаретой. Один лишь Стэн Брэндон — человек, на котором лежала вся ответственность, — оставался спокойным и сосредоточенным. В те минуты, когда он вглядывался в показания приборов, он, казалось, полностью расслаблялся, но стоило ему протянуть руку к панели управления, как в его движениях появлялась скрытая энергия. Непонятно почему, но это раздражало его спутников, хотя ни один из них не решился бы признаться в этом.

— Манометр вышел из строя! — обескураженно воскликнул Ниссим, подавшись вперед из тугих объятий предохранительного пояса. — Он показывает нуль!

— А это ему и положено, док, так уж он устроен, — улыбнувшись, ответил Стэн. Он протянул руку к панели и перебросил тумблер. Стрелка, дрогнула, а на шкале появились новые цифры. — Единственный способ измерять подобные давления. В наружной обшивке у нас — металлические и кристаллические блоки, прочность у них у каждого своя; когда под давлением один из них разрушается, мы переключаем на следующий…

— Да, да, я знаю…

Ниссим взял себя в руки и снова глубоко затянулся. Ну, конечно же, на инструктаже им говорили о манометрах. Просто сейчас это вдруг вылетело у него из головы. Стрелка уже снова ползла по шкале. Ниссим взглянул на нее, отвел глаза в сторону, представил себе, что творится сейчас за глухими, без иллюминаторов, стенками металлического корпуса, потом снова, вопреки собственному желанию, бросил взгляд на шкалу и почувствовал, что ладони у него вспотели. У Ниссима, ведущего физика Проекта, было слишком богатое воображение.

То же самое происходило с Альдо Габриэлли, и он отдавал себе в этом отчет: он предпочел бы заняться хоть чем-нибудь, лишь бы не таращиться на шкалу и не томиться в ожидании. Темноволосый, смуглый, носатый, он выглядел как чистокровный итальянец, хотя был американцем в одиннадцатом поколении. Его репутация в области технической электроники была по меньшей мере столь же солидной, как репутация Ниссима в физике. Его считали чуть ли не гением — из-за работ по сканотронному усилению, которые революционизировали всю технику телепортации материи. Альдо испытывал страх.

«Христиан Гюйгенс» погружался во все более плотные слои атмосферы Сатурна. «Христиан Гюйгенс» — таково было официальное название корабля, но монтажники на базе «Сатурн-1» окрестили его попросту Шаром. В сущности он и был шаром — сплошной металлической сферой со стенками десятиметровой толщины и довольно небольшой полостью в середине. Его огромные клиновидные секции были отлиты на заводах Астероидного Пояса и отправлены для сборки на станцию-спутник «Сатурн-1». Здесь, на удаленной орбите, откуда открывался невероятной красоты вид на кольца и нависшее над ними массивное тело планеты, Шар приобрел свой окончательный вид. С помощью молекулярной сварки отдельные секции были соединены в сплошное, без швов, целое, а перед тем как ввести на место последний клин, внутри тщательно разместили ТМ-экраны — установку телепортации материи. После того как последняя секция была соединена с остальными, попасть внутрь Шара можно было уже только через телепортатор. Поскольку на этом сварщики с их смертоносными излучателями свое дело закончили, можно было приступать к завершающему этапу сборки. Во внутренней полости под палубой были смонтированы огромные, специально сконструированные ТМ-экраны, а на самой палубе вскоре уже громоздились запасы продовольствия, кислородный регенератор и прочая аппаратура, сделавшая Шар пригодным для жилья. Потом были установлены приборы управления, а также наружные резервуары и реактивные двигатели, которые превратили Шар в атомный космический корабль. Это был корабль, которому предстояло опуститься на поверхность Сатурна.

Восемьдесят лет назад такой корабль невозможно было построить: не были еще разработаны уплотненные давлением сплавы. Сорок два года назад его не удалось бы собрать, потому что не была еще изобретена молекулярная сварка. А еще десять лет назад нечего было и думать о сплошном, без единого отверстия корпусе — ведь именно тогда была впервые осуществлена на практике идея атомного дифференцирования вещества. Прочность металлической оболочки Шара не ослабляли ни проводники, ни волноводы. Вместо них сквозь металл проходили каналы дифференцированного вещества — химически и физически они ничем не отличались от окружающего сплава, но тем не менее способны были проводить изолированные электрические импульсы. В целом Шар был как бы воплощением неудержимо расширявшихся человеческих познаний. А с точки зрения трех людей, которых он должен был доставить на дно сатурнианской атмосферы, на глубину 20000 миль, это была тесная, наглухо закрытая тюремная камера.

Все они были подготовлены к тому, чтобы не ощущать клаустрофобии, но тем не менее они ее ощущали.

* * *

— Контроль, контроль, как меня слышите? — сказал Стэн в микрофон, потом быстрым движением подбородка переключил тумблер на прием. Несколько секунд длилась пауза, пока передаваемая лента, пощелкивая, проходила сквозь ТМ-экран и принятая лента сматывалась в его приемник.

— Один и три, — с присвистом произнес громкоговоритель.

— Это уже сигма-эффект дает себя знать, — оживился Альдо, впервые за все время оставив свои пальцы в покое. Он деловито поглядел на манометр. — Сто тридцать пять тысяч атмосфер, обычно он возникает как раз на этой глубине.

— Я бы хотел взглянуть на ленту, — сказал Ниссим, гася окурок, и потянулся к пряжке предохранительного пояса.

— Не стоит, док. — Стэн предостерегающе поднял руку. — До сих пор спуск шел гладко, но вскоре наверняка начнется болтанка. Вы же знаете, что за ветры в этой атмосфере. Сейчас мы попали в какую-то струю, и нас сносит вбок вместе с нею. Но такое везение не может продолжаться все время. Я попрошу их прислать еще одну ленту через ваш повторитель.

— Но это же секундное дело! — возразил Ниссим, однако его рука в нерешительности задержалась на пряжке.

— Раскроить себе череп можно еще быстрее, — учтиво напомнил Стэн, и, как бы в подтверждение его слов, всю громадного махину корабля вдруг яростно швырнуло в сторону и угрожающе накренило. Оба ученых судорожно вцепились в подлокотники кресел, пока пилот выравнивал крен.

— Вы отлично пророчите беду, — проворчал Альдо. — Может, вы и благословения раздаете?

— Только по вторникам, док, — невозмутимо ответил Стэн, переключая манометр с очередного раздавленного датчика на следующий, еще целый. — Скорость погружения прежняя.

— Это начинает чертовски затягиваться, — пожаловался Ниссим, закуривая новую сигарету.

— Двадцать тысяч миль до самой поверхности, док, и грохнуться об нее с разгона нам тоже ни к чему.

— Толщина сатурнианской атмосферы мне достаточно хорошо известна, — сердито заявил Ниссим. — И нельзя ли избавить меня от этого обращения — «док»?

— Вы правы, док. — Пилот повернул голову и подмигнул. — Я просто в шутку. Мы тут все в одной упряжке и все должны быть друзьями-приятелями. Зовите меня Стэн, а я буду звать вас Ниссим. А как вы, док, смотрите на то, чтобы превратиться в Альдо?

Альдо Габриэлли сделал вид, будто не расслышал. Пилот мог кого угодно вывести из себя.

— Что это? — спросил инженер, почувствовав, что по корпусу Шара вдруг побежала мелкая непрерывная вибрация.

— Трудно сказать, — ответил пилот, торопливо перебросив несколько тумблеров и проверяя по шкалам приборов, что из этого получилось. — Что-то такое снаружи — может, мы в облака вошли. Какие-то переменные воздействия на корпус.

— Это кристаллизация, — заявил Ниссим, поглядывая на манометр. — В верхних слоях атмосферы температура минус двести десять по Фаренгейту, но там, наверху, низкое давление газов препятствует их вымерзанию. Здесь давление намного больше. Надо полагать, мы проходим сквозь облака кристаллического метана и аммиака…

— А я только что потерял наш последний радар, — сообщил Стэн. — Снесло…

— Надо было нам запастись телекамерами, — сейчас бы мы могли увидеть, что там творится снаружи, — сказал Ниссим.

— Что увидеть? — переспросил Альдо. — Водородные облака с ледяными кристаллами в них? Телекамеру раздавило бы точно так же, как другие наружные приборы. Единственное, что нам действительно необходимо, — это радиоальтиметр.

— Ну, он-то работает на славу! — радостно возвестил Стэн. — Высота все еще слишком велика для отсчета, но прибор в порядке. Иначе и быть не может, он же составляет одно целое с корпусом.

Ниссим сделал несколько глотков из водопроводной трубки на подлокотнике кресла. Глядя на товарища, Альдо ощутил, что и у него вдруг пересохло во рту, и последовал примеру Ниссима. Бесконечное погружение продолжалось.

* * *

— Сколько я проспал? — спросил Ниссим, удивляясь, что, несмотря на нервное возбуждение, ухитрился все-таки заснуть.

— Несколько часов, не больше, — сообщил Стэн, — зато со смаком. Храпели, как гиппопотам.

— Жена всегда говорит: как верблюд. — Ниссим посмотрел на часы. — Слушайте, вы уже семьдесят два часа подряд бодрствуете! Вы не устали?

— Нет. Я свое наверстаю потом. Я принял таблетки да и вообще мне долгая вахта не впервой.

Ниссим откинулся в кресле и взглянул на Альдо — тот бормотал под нос числа, погруженный в решение какой-то задачи. «Никакое ощущение не может длиться бесконечно, — подумал Ниссим, — даже ощущение страха. Наверху мы оба здорово перетрусили, но это не могло продолжаться вечно».

Когда он поднял глаза на шкалу манометра, в нем было шевельнулось легкое волнение, но тут же улеглось.

* * *

— Давление не меняется, — известил Стэн, — но высота продолжает уменьшаться.

Под глазами у него были темные, будто подведенные сажей, круги, и последние тридцать часов он держался исключительно на допинге.

— Должно быть, аммиак и метан в жидком состоянии, — заметил Ниссим. — Либо в квазижидком — вещество непрерывно превращается из жидкости в пар и обратно. Видит бог, при таком давлении, как снаружи, может происходить что угодно. Почти миллион атмосфер! Просто не верится…

— А мне вполне верится, — откликнулся Альдо. — Слушайте, может, двинемся в горизонтальном направлении, чтобы отыскать какую-нибудь твердь там, внизу?

— Я уже битый час только тем и занимаюсь. Либо нам все-таки придется лезть и дальше в эту жижу, либо нужно прыгнуть вверх и поискать другое место для спуска. Лично мне не очень-то улыбается снова искать — равновесие придется поддерживать реактивными толчками, а внизу нас еще ждет хорошенькая нагрузка…

— А топливо для прыжка у нас есть?

— Да, но я предпочел бы его придержать. Осталась примерно треть.

— Я голосую за погружение здесь, — сказал Ниссим. — Если атмосфера под нами жидкая, то она наверняка покрывает всю поверхность. Уверен, что при таком давлении, да еще с ветром, любые неровности на дне давным-давно сглажены.

— Не думаю, — возразил Альдо. — Но пусть это выясняют другие. Я тоже за погружение, но только ради экономии топлива.

— Итак, джентльмены, трое — за, против — ни одного. Тогда — вниз.

Неторопливое погружение продолжалось. Они приблизились к неустойчивой границе квазижидкости, и Стэн слегка притормозил громоздкую махину Шара, но изменение плотности было таким плавным, что корабль вошел в жидкость без особых толчков.

— А вот сейчас я поймал отсчет! — Стэн впервые за все время казался возбужденным. — Он устойчиво держится на отметке пятнадцать километров. Может, у этой дыры и вправду есть дно, в конце-то концов!

Все оставшееся время спуска Ниссим и Альдо молчали, боясь отвлекать пилота. Но эта часть пути оказалась самой легкой. Чем глубже они погружались, тем спокойнее становилась атмосфера снаружи. На высоте одного километра не ощущалось уже ни малейших толчков, ни продольных перемещений. Они медленно скользили навстречу приближавшемуся дну. На высоте пятисот метров Стэн передал управление посадкой компьютеру, а сам замер, не отпуская рукояток, готовый в любую минуту взять командование на себя. Двигатели негромко взревели, смолкли, послышался короткий глухой скрежет — и вот они уже были на дне.

Стан щелкнул тумблером и заглушил двигатели.

— Ну вот и все, — сказал он, потянувшись что было сил. — Мы приземлились на поверхности Сатурна. И по такому случаю не худо было бы выпить. — Он недовольно заворчал, обнаружив, что требуется чуть ли не вся его сила, чтобы подняться с кресла.

— Две целых и шестьдесят четыре сотых земного тяготения, — сказал Ниссим, читая показания тончайшего кварцевого балансира на своей приборной панели. — При такой нагрузке работать будет нелегко.

— То, что нам предстоит, не должно занять много времени, — ответил Альдо. — Давайте действительно выпьем. Потом Стэн сможет немного поспать, пока мы займемся наладкой ТМ-экранов.

— Идет. Мое дело сделано, и отныне я простой зритель — до тех пор пока вы, ребята, не доставите меня на базу.

* * *

В конструкции Шара было заранее предусмотрено, что придется работать под прессом почти тройных перегрузок. Альдо с помощью пилота развернул противоперегрузочные кресла таким образом, что открылся доступ к панели приборов и ТМ-экрану. Когда расслабили предохранительные пояса, кресло Ниссима тоже повернулось так, что теперь и он мог дотянуться до экрана. Еще не успели они окончить эти приготовления, как Стэн распластал свое кресло и вскоре громко храпел. Его спутники даже не заметили этого: им теперь предстояло приступить к своей части задания. Альдо, как специалист по ТМ, занялся контрольной проверкой, а Ниссим внимательно следил за ним.

— Все зонды, которые мы отправляли вниз, натыкались на сигма-эффект, не пройдя и пятой части пути, — заговорил Альдо, подключая контрольные приборы. — Как только эффект достигал значительной величины, мы теряли всякий контроль над зондом и ни за одним из них не сумели с точностью проследить хотя бы до половины пути. Мы попросту теряли с ними связь… — Он дважды проверил показания всех приборов и даже не стал выключать осциллограф, на экране которого луч вычерчивал синусоиду, потому что свалился в кресло, будучи уже не в силах разогнуть спину.

— Синусоида выглядит нормально, — заметил Ниссим.

— Угум. Остальные показания тоже в норме. Это означает, что твоя теория справедлива минимум наполовину.

— Великолепно! — Ниссим впервые с начала полета улыбнулся. — Значит, погрешности не в телепортаторе?

— Абсолютно исключено.

— Тогда попробуем телепортировать и поглядим, пройдет ли сигнал. На базе уже настроились на нашу частоту и ждут.

— «Христиан Гюйгенс» вызывает «Сатурн-1». Как слышите? Прием.

Они внимательно проследили, как перфорированная лента, пощелкивая, исчезала в зеркале экрана, потом Альдо переключил ТМ на прием. Ничего не произошло. Он выждал шестьдесят секунд и снова послал сообщение; тот же результат.

— Вот тебе и доказательство, — удовлетворенно сказал Ниссим. — Передатчик в порядке. Приемник в порядке — в этом можно не сомневаться. А сигнал не проходит. Значит, срабатывает фактор пространственных искажений, о котором я говорил. Как только мы этот фактор учтем, связь будет восстановлена.

— Надеюсь, это не затянется. — Альдо удрученно поглядел на вогнутые стены каюты. — Ведь пока мы не наладим телепортацию, нам придется торчать здесь, в сердцевине этого гигантского яблочка. Да если б даже отсюда и был выход, податься нам все равно некуда, мы как-никак торчим на самом дне аммиачного моря, а над нами двадцать тысяч миль ядовитой атмосферы.

— Отдохни. Я рассчитаю первую поправку. Если теория верна, то техническая сторона — это уже сущая безделица.

— Угум, — согласился Альдо, откидываясь в кресле и закрывая глаза.

* * *

Проснувшись, Стэн чувствовал себя по-прежнему обессиленным; сон в условиях такой перегрузки особого удовлетворения не доставлял. Стэн зевнул, переменил позу и попробовал потянуться, но это оказалось не столько приятным, сколько мучительным делом. Повернувшись к своим спутникам, он увидел, что Ниссим сосредоточенно работает у компьютера.

— В чем загвоздка? — спросил Стэн. — Разве ТМ не работает?

— Нет, не работает, — раздраженно ответил Альдо. — И наш дорогой коллега обвиняет в этом меня, а…

— Но теория безупречна, хромает техническое воплощение!

— …а когда я высказал предположение, что в его теорию могла затесаться парочка-другая ошибок, он чуть не кинулся на меня с кулаками…

Стэн поторопился вмешаться, чтобы предотвратить разгорающуюся ссору; его зычный командирский голос перекрыл все прочие звуки.

— Немедленно прекратите! И не говорите оба вместе, потому что я ни черта не понимаю. Не может ли кто-нибудь из вас ввести меня в курс дела и внятно растолковать, что тут происходит?

— Разумеется, — ответил Ниссим и замолчал, выжидая, когда Альдо кончит ворчать. — Что вам известно о теории телепортации?

— Попросту говоря — ничего. Мое дело — гонять космических лошадок, этого я и держусь. Одни их строят, другие — налаживают, а я — гоняю. Может, вы мне объясните?

— Попытаюсь. — Ниссим задумчиво закусил губу. — Прежде всего нужно понять вот что: телепортатор ничего не сканирует и не транслирует, как, скажем, происходит в телевизионном передатчике. Никаких сигналов — в том смысле, как мы понимаем это слово, — он не передает. Вся штука здесь в том, что поверхность передающего экрана находится в таком состоянии, что она не является больше частью нашего пространства в обычном его понимании. То же происходит и с приемным экраном, и стоит посадить эти экраны на одинаковую частоту, как между ними возникает резонанс. Они, если хотите, просто сливаются друг с другом, и расстояние, которое их разделяет, уже не играет никакой роли. Вы входите в один экран и тут же выходите из другого, не ощущая задержки ни во времени, ни в пространстве. Я очень сбивчиво объясняю…

— Да нет же, отлично, Ниссим. Ну и что дальше?

— А то, что хоть расстояние роли не играет, но вот физические условия в пространстве между экранами играют существенную…

— Я за вами не поспеваю, док!

— Попробую пояснить вам на примере, имеющем, кстати, прямое отношение к нашей телепортации. Лучи света в пространстве движутся по прямой, пока не произойдет какого-либо физического искажения: преломления, отражения и тому подобного. Но вспомните: эти же лучи можно отклонить от прямой и в том случае, когда они проходят через сильное гравитационное поле — такое, как у Солнца, скажем. Мы обнаружили такое же влияние полей на телепортацию и всегда вводим поправки, учитывающие массу Земли и других небесных тел. В этой застывшей жиже, которая именуется сатурнианской атмосферой, возникают иные условия, тоже влияющие на состояние пространства. Невероятное давление меняет энергию связи атомов и вызывает напряжения в структуре вещества. Из-за этого в свою очередь искажаются соотношения теории телепортации. Поэтому здесь, прежде чем перемещать предмет с одного ТМ-экрана на другой, необходимо ввести допущения и поправки, учитывающие эти дополнительные искажения. Поправки эти я уже вычислил, теперь их нужно ввести.

— На словах все выглядит очень просто, — с отвращением сказал Альдо, — а на деле это ни черта не дает. Ни один сигнал не проходит. И наш уважаемый коллега никак не хочет со мной согласиться, когда я говорю, что необходимо повысить мощность телепортатора, если мы хотим что-нибудь протолкнуть сквозь это болото, которое нас окружает.

— Да не в количестве дело, а в качестве! — крикнул Ниссим, и Стэн снова поспешил вмешаться.

— Иными словами, Альдо, вы полагаете, что нам не обойтись без того здоровенного экрана, который у нас под палубой?

— Вот именно. Он со всеми своими подвижными секциями как раз для этого и предназначен.

— Да одна его наладка займет месяц! — яростно воскликнул Ниссим. — И со всеми этими пробами мы себя наверняка загоняем до смерти!

— Ну-ну, так уж и месяц, — сказал Стэн, опускаясь в кресло и стараясь не застонать от боли. — А разминка будет только полезна для наших мускулов.

* * *

У них ушло четверо суток на то, чтобы расчистить и разобрать палубный настил, и под конец они были на грани полного изнеможения. Для подобных работ в конструкции были предусмотрены вспомогательные механизмы: рым-болты, чтобы подцеплять груз, и лебедки, чтобы его поднимать, но и при этом нельзя было обойтись без ручного труда. Однако в конце концов почти вся палуба была очищена и разобрана, за исключением узенького кольцевого балкончика вдоль стены, на котором оставались только их кресла да контрольные приборы. Все остальное пространство занимал теперь огромный ТМ-экран. Лежа на окаменевших под действием силы тяжести подушках, они разглядывали его.

— Ну и громадина! — сказал Стэн. — В него может спокойно пройти посадочный космобот.

— У него есть более важные достоинства, — задыхаясь, проговорил Альдо. Кровь молотом стучала в его висках, и сердце покалывало от усталости. — Он буквально напичкан всевозможными контурами, включая запасные, а маневренная мощность у него в сотню раз больше, чем могло бы понадобиться в любых других условиях.

— Но как же вы доберетесь до его внутренностей, чтобы там ковыряться? Я тут ничего, кроме экрана, не вижу…

— Все продумано. — Альдо ткнул в сторону нарезного отверстия в обшивке, откуда они только что вывернули пробку диаметром в фут. — Все операции проводятся отсюда. Прежде чем покинуть корабль, мы ввернем пробку обратно, а там уж она сама сядет в гнездо. Для наладки придется поднимать отдельные секции одну за другой, поочередно.

— То ли я отупел, то ли все из-за этой проклятой перегрузки. Я не понимаю.

Альдо был терпелив.

— В этом ТМ-экране — весь смысл нашей экспедиции. Для нас, конечно, наладить здесь телепортацию жизненно важно, но с точки зрения основной задачи Проекта — это дело второстепенное. Как только мы отсюда телепортируемся, сюда явятся монтажники и заменят все временные контуры стандартными твердотельными блоками; потом они тоже выберутся наверх. Тем временем автоматические сверла постепенно пробуравят верхнее полушарие корабля. Подточенная сверлами оболочка треснет, провалится внутрь, прямо на зеркало экрана. Экрану это не повредит, потому что он тут же телепортирует все обломки прямо в космическое пространство. И с этого момента мы получим доступ на дно сатурнианского океана. Специалисты по сверхнизким температурам и сверхвысоким давлениям ждут не дождутся этой минуты…

Стэн кивнул, а Ниссим посмотрел на низкий свод, усеянный циферблатами приборов, и даже рот слегка приоткрыл, словно воочию увидел, как рушится эта металлическая громадина и следом за ней сюда врываются сжатые до миллиона атмосфер волны ядовитого океана.

— Давайте лучше начнем, — торопливо сказал он, делая мучительные усилия, чтобы приподняться. — Поднимем секции и произведем побыстрее наладку.

Ниссим и Стэн помогали Альдо поднимать секции экрана, но все необходимые переделки ему пришлось производить самому. Бормоча проклятия, он сосредоточенно перебирал блок за блоком, которые клал перед ним дистанционный манипулятор. Когда он совсем выбивался из сил, он останавливался и закрывал глаза, чтобы не видеть тревожных взглядов, которые Ниссим бросал то на него, то на потолок каюты. Стэн готовил для всех еду и с шуточками распределял скудный запас противоперегрузочных таблеток и прочих стимуляторов. Время от времени он рассказывал различные случаи из своей космической практики и явно получал удовольствие от этого монолога, чего нельзя было сказать об остальных.

Наконец, наладка была завершена. Были проделаны все контрольные испытания и последняя секция экрана скользнула обратно на свое место. Альдо сунул руку в нарезное отверстие и нажал рубильник: темнота на поверхности экрана сменилась знакомым мерцанием включенного ТМ.

— Телепортирует… — еле слышно пробормотал он.

— Ну-ка, пошли им вот что, — предложил Стан, нацарапав на клочке бумаги: «Как слышите нас?» Он швырнул бумажку на самую середину экрана, и она тотчас исчезла. — А теперь прием.

Альдо переключил рубильник, и поверхность экрана снова изменила свой вид. Однако больше ничего не произошло. Какую-то долю мгновения они ждали, застыв, затаив дыхание, неотрывно глядя на пустую поверхность.

Затем из ничего вдруг возник кусок перфорированной ленты, весь в мягких изгибах, и, согнувшись под тяжестью собственного веса, стал свиваться в кольца. Ниссим был ближе всех — он дотянулся да ленты, схватил ее и стал сматывать, пока из экрана не выскочил оборванный конец.

— Работает! — выкрикнул Стэн.

— Частично, — сдержанно ответил Ниссим. — Качество телепортации наверняка не на высоте, и потребуется более тонкая доводка. Но это они смогут выяснить на приемном пункте, тогда нам пошлют подробные указания.

Он заправил ленту в проигрыватель и включил его. От металлических стен каюты отразился какой-то оглушительный вопль. Лишь с огромным трудом в нем можно было распознать человеческий голос.

— М-да, тонкая доводка, — слегка усмехнувшись, сказал Ниссим, однако эта усмешка тотчас исчезла, потому что Шар вдруг накренился, а затем медленно стал возвращаться в вертикальное положение. — Нас что-то толкнуло! — задыхаясь, проговорил он.

— Атмосферные течения, наверное, — сказал Альдо, вцепившись в подлокотники и выжидая, когда Шар остановится. — А может, плавучие льдины, трудно сказать. Самое время нам выбираться отсюда.

* * *

Теперь их одолевала бесконечная усталость, но они старались ее не замечать. Конец был так близок и база с ее уютной безопасностью казалась буквально рядом. Ниссим рассчитывал необходимые поправки, а его спутники снова поднимали секцию за секцией и переналаживали отдельные блоки. Это было худшее из занятий, которые можно придумать в условиях почти тройной перегрузки. Однако всего за сутки они добились почти идеального звучания лент, а образцы материалов, которые они телепортировали на базу, при проверке оказались нормальными с точностью до пятого знака. Время от времени Шар продолжал заваливаться, и они прилагали все усилия, чтобы не думать об этом.

— Теперь мы готовы к испытаниям на живых объектах, — произнес Ниссим в микрофон.

Альдо смотрел, как лента с запечатленными на ней словами исчезает в экране, и боролся с искушением броситься вслед за ней. Нужно ждать. Теперь уже скоро. Он переключил на прием.

— По-моему, мне еще никогда в жизни не приходилось так долго торчать на одном месте, — сказал Ниссим, уставившись, как и его спутники, на экран. — Даже из колледжа в Исландии я каждый вечер телепортировался домой.

— Мы привыкли к ТМ-экранам как к чему-то само собой разумеющемуся, — откликнулся Альдо. — Все время, пока мы на базе разрабатывали этот проект, я по вечерам отправлялся в Нью-Йорк. Мы перестаем замечать все привычное, пока что-нибудь не разладится… как у нас здесь. Вам-то, конечно, легче, Стэн…

— Мне? — Пилот взглянул на него, удивленно подняв брови. — Я ничем не лучше. Я тоже при всяком удобном случае телепортировался к себе, в Новую Зеландию. — Его взгляд снова вернулся к пустому экрану.

— Я не это имел в виду. Просто вы уже привыкли к длительному одиночеству на корабле, во время полета. Видимо, это дает хорошую закалку. Вы как будто… ну, как будто не так всем этим напуганы, как мы.

У Стэна вдруг вырвался короткий, сухой смешок.

— Не обольщайтесь. Когда вас прошибает холодный пот — меня тоже. У меня просто подготовка другая. В моем деле стоит запаниковать — и вы уже на том свете. А в вашем это означает всего лишь пару лишних рюмочек перед обедом — для успокоения нервов. У вас не было особой нужды в самоконтроле, вот вы и не знаете, что это такое.

— Но это неверно, — возразил Ниссим. — Мы же цивилизованные люди, не какие-нибудь животные, мы умеем владеть собой…

— Что ж вы об этом не вспомнили, когда чуть на кинулись на Альдо с кулаками?

— Один ноль в вашу пользу, — угрюмо ухмыльнулся Ниссим. — Согласен, я способен поддаться эмоциям, но ведь это же неотделимо от человеческой натуры. Но вот что касается вас, то… как бы это сказать?.. Вы, по-видимому, по складу характера не так легко возбудимы.

— Царапните меня — потечет точно такая же кровь. Это все тренировка — вот что не позволяет человеку хвататься за рубильник паники. Космонавты всегда были такими, начиная с первого дня. Надо полагать, в их характере с самого начала заложено нечто необходимое для их будущей профессии, но только постоянная тренировка делает самоконтроль почти автоматическим. Вам не доводилось когда-нибудь слышать записи из серии «Голоса космоса»?

Не отрывая глаз от пустого экрана, Ниссим и Альдо помотали головами.

— Обязательно послушайте. Там записи за полстолетия, но вы ни за что не сумеете определить, когда именно сделана та или иная запись. Самообладание и четкость абсолютно одинаковы. И лучший пример, пожалуй, — это первый в истории космонавт Юрий Гагарин. В этой серии есть много записей его голоса, включая самую последнюю. Он летел тогда на обычном самолете и попал в аварию. Так вот, его голос до самой последней секунды звучал точно так же, как на всех других его записях, — отчетливо и спокойно.

— Но это же противоестественно! — воскликнул Ниссим. — Видимо, он был человеком совершенно иного склада, чем все остальные…

— Вы абсолютно не уловили мою мысль.

— Смотрите! — воскликнул вдруг Альдо.

* * *

Все они разом замолчали, потому что с экрана выскочила крохотная морская свинка и тут же свалилась на его поверхность. Стэн подобрал ее.

— Выглядит просто здорово, — сказал он. — Отличная шерстка, замечательные усы, еще тепленькая. И мертвая. — Он поглядел на их изможденные, испуганные лица и улыбнулся. — Не стоит волноваться. Мы ведь не обязаны сию же секунду нырять в эту электронную душегубку. Очередная наладка, не так ли? Хотите взглянуть на трупик или отправить его обратно для анализа?

Ниссим отвернулся.

— Избавьтесь от нее поскорее и запросите сообщение. Следующая попытка должна дать результат.

Физиологи ответили быстро. Причина смерти функциональные нарушения в синапсах аксонов, соединяющих нервные клетки. Случай, типичный для ранних экспериментов с ТМ, и поправки для него давно уже известны. Поправки были введены, хотя на этот раз в процессе наладки Альдо потерял сознание и им пришлось приводить его в чувство с помощью лекарств. Непрерывное физическое напряжение сказывалось на каждом из них.

— Не знаю, смогу ли я снова перекраивать эти секции? — почти шепотом произнес Ниссим, включая экран на прием.

На экране возникла еще одна морская свинка — без всяких признаков жизни. Потом она вдруг сморщила нос, перевернулась и стала испуганно тыкаться по сторонам в поисках убежища. Крик восторга прозвучал хрипло, слабо, но тем не менее это был крик восторга.

— До свиданья, Сатурн, — сказал Ниссим. — С меня довольно.

— С меня тоже, — присоединился Альдо и переключил экран на передачу.

— Сначала давайте послушаем, что скажут врачи об этой тварюшке, — напомнил Стэн, опуская морскую новинку на экран. Все следили за ней, пока она не исчезла.

— Ну, разумеется, — неохотно проговорил Ниссим. — Последняя проверка.

Она длилась долго и оказалась мало удовлетворительной. Они прокрутили ленту вторично.

— …Таковы клинические данные, ребята. Похоже, что все это указывает на какое-то микроскопически ничтожное замедление нервных сигналов и определенных рефлексов у нашей свинки… По правде говоря, мы не можем утверждать наверняка, что произошло какое-то изменение, пока не проведем дополнительных опытов с контрольными животными. Не знаем, что вам и посоветовать. Решайте сами, как поступать. Тут, похоже, все сходятся на том, что имеются скрытые отклонения, которые, по всей видимости, прямого влияния на животное не оказали, но какого рода эти отклонения, никто не решается гадать, пока не будут проделаны более основательные исследования. Это займет как минимум сорок пять часов…

— Не думаю, что мне удастся продержаться еще сорок пять часов, — сказал Ниссим. — Сердце у меня…

Альдо уставился на экран.

— Положим, я даже продержусь весь этот срок, но что толку? Я знаю, что эти секции мне больше не поднять. Кончено. У нас только один выход.

— Телепортироваться? — спросил Стан. — Рано. Нужно ждать результатов исследования — сколько хватит сил.

— Если мы будем их ждать, нам крышка, — настаивал Ниссим. — Альдо прав: даже если нам сообщат новые поправки, еще одну наладку мы все равно не осилим. Это факт.

— Я думаю иначе, — начал было Стэн, но замолчал, видя, что никто его не слушает. Он и сам был на грани полного изнеможения. — Тогда давайте голосовать, пусть решает большинство.

Голосование не затянулось: двое против одного.

— Теперь остается последний вопрос, — снова заговорил Стэн, глядя в их изможденные, иссохшие лица — точные копии его собственного лица. — Кто рискнет? Кто пойдет первым? Ясно одно: Альдо должен остаться, потому что он единственный, кто может произвести наладку, если она еще потребуется. Дело не в том, сможет ли он ее произвести фактически, он все равно должен покинуть корабль последним. Так что для роли морской свинки он не подходит. Вы тоже отпадаете, Ниссим, — как я понял из разговоров на базе, вы — главная надежда современной физики. Она в вас нуждается. А космических жокеев вроде меня сколько угодно. Значит, первым идти мне, когда бы мы ни решили это сделать.

Ниссим хотел было возразить, но не нашел убедительных аргументов.

— Отлично! Я первый — в качестве подопытной свинки. Но когда? Сию минуту? Мы все выжали из этого проклятого экрана? Вы уверены, что не сумеете больше продержаться — на случай, если понадобится еще одна наладка?

— Абсолютно уверен, — хрипло сказал Ниссим. — Я уже кончился.

— Пожалуй, несколько часов… день… — слабо произнес Альдо. — Но к тому времени мы уже не сможем работать. Эта наш последний шанс.

— Я не ученый, — сказал Стэн, переводя взгляд с одного на другого, — и не мне судить о технической стороне дела. Поэтому, когда вы говорите, что сделали все, что могли, с этим экраном, я обязан верить вам на слово. Но уж об усталости-то мне кое-что известно. Мы можем протянуть гораздо больше, чем вам кажется…

— Нет! — воскликнул Ниссим.

— Послушайте меня. Мы можем затребовать сюда побольше подъемных приспособлений. Мы можем передохнуть парочку дней, прежде чем снова перейти на таблетки. Мы можем затребовать с базы готовые налаженные блоки, чтобы Альдо не пришлось много возиться. Да мало ли что можно сделать!

— Мертвым все это уже не поможет, — сказал Альдо, глядя на свои вздувшиеся вены, в которых тяжело пульсировала кровь, с трудом преодолевая повышенную гравитацию. — Сердце не может долго работать в таких условиях. Наступает перегрузка, разрыв мышечной ткани — и конец.

— Вы и не представляете себе, до чего это могучая штука — наше сердце и вообще наш организм.

— У вас — возможно, — сказал Ниссим. — Вы тренированы и полны сил, а мы, давайте уж смотреть правде в глаза, не сказать, чтобы в отличной форме. Мы ближе к смерти, чем когда-либо. Я знаю, что больше не выдержу, и если вы не хотите — я сам пойду первым.

— А вы что скажете, Альдо?

— То же, что и Ниссим. По мне, если уж выбирать, то лучше попытать счастья с экраном, чем оставаться здесь на заведомую гибель.

— Ну что ж, — сказал Стэн, с трудом опуская ноги с кресла. — Больше, видимо, не о чем толковать. Увидимся на базе, ребята. Мы тут славно поработали, будет о чем детишкам порассказать на старости лет.

Альдо переключил экран на телепортацию. Стэн подполз к самому краю зеркальной поверхности. Улыбаясь, он помахал им на прощанье рукой, не ступил, а скорее упал на экран, и исчез.

* * *

Лента выпрыгнула из экрана мгновенье спустя, руки у Альдо дрожали, пока он заправлял ее в проигрыватель.

— …Да вот же он, эй, вы двое, помогите ему… Алло, «Гюйгенс», майор Брэндон уже здесь, и вид у него ужасный, впрочем, вы сами знаете, какой у него вид, а вообще-то я хотел сказать, что он в полном порядке. Сейчас возле него врачи, они с ним беседуют… подождите минутку…

Тут речь перешла в невнятное бормотание, словно говоривший закрыл микрофон рукой. Последовало томительное молчание. Когда он снова заговорил, в голосе его что-то изменилось.

— …Здесь у нас некоторые осложнения, должен вам сказать. Пожалуй, лучше я подключу к вам доктора Крира.

Послышался отдаленный гул голосов, и заговорил другой человек.

— Это доктор Крир. Мы обследовали вашего пилота. Похоже, что он потерял способность говорить, узнавать других людей, хотя внешне он совершенно невредим, никаких признаков телесных повреждений. Прямо не знаю, что вам сказать, но в общем его дела плохи. Если это связано с торможением рефлексов, как у свинки, то речь может идти о нарушении функций высшей нервной системы. Проверка простейших рефлексов дает нормальные результаты — с учетом физического истощения. Но высшие функции — речь, сознание — по-видимому, увы, полностью исчезли. Поэтому я запрещаю вам телепортироваться, пока не будут проделаны все без исключения анализы. Боюсь, что вам скорее всего придется пробыть там еще довольно долго и предпринять дополнительную наладку.

Кончик ленты щелкнул, и проигрыватель автоматически отключился.

Двое в Шаре с ужасом посмотрели друг на друга.

— Он все равно что мертв… — прошептал Ниссим. — Хуже, чем мертв… Какая чудовищная нелепость! Ведь он казался таким спокойным, таким уверенным в себе…

— Да… А что ему оставалось делать? Или ты ждал, что он ударится в панику, как мы? Получается, что мы сами уговорили его совершить самоубийство.

— Мы не можем обвинять себя в этом, Альдо!

— Нет, можем. Мы согласились, чтобы он шел первым. И мы убедили его, что в теперешнем нашем состоянии мы уже не можем улучшить работу телепортатора.

— Но… это ведь так и есть.

— Так ли? — Ниссим впервые посмотрел Альдо прямо в глаза. — А разве мы не намерены сейчас снова взяться за работу, а? Мы ведь не собираемся соваться в такой ТМ-экран! Нет, мы будем работать, пока не появятся надежные шансы выбраться отсюда целехонькими!

Альдо глядел на него, не отворачиваясь.

— Да, я полагаю, мы можем это сделать. Но если это так — выходит, мы его обманули, когда сказали, что готовы телепортироваться первыми?

— На этот вопрос слишком трудно ответить.

— Ах, вот как, трудно! Но если постараться ответить честно, то трудно будет жить. Нет уж, думаю, мы можем признаться себе, что своими руками убили Стэна Брэндона.

— Не умышленно!

— Верно. И это еще хуже. Мы убили его потому, что потеряли самообладание в непривычной для нас ситуации. Он был прав. У него был профессиональный опыт, и мы обязаны были к нему прислушаться.

— Великолепная это штука — рассуждать задним числом. Если б мы вот так же хоть чуточку вперед заглядывали…

Альдо затряс головой.

— Невыносимо думать, что он погиб абсолютно впустую.

— Нет, не впустую, и, может быть, он это понимал уже тогда — он хотел, чтобы мы вернулись на базу невредимыми. Он сделал для этого все что мог. Но на нас не действовали его слова. Даже если б он остался, мы бы все равно ни черта не делали, разве что ненавидели бы его. Мы бы просто свалились здесь, махнули на все рукой и подохли.

— Теперь уж нет, — сказал Альдо, заставляя себя подняться. — Теперь уж мы будем держаться, пока не наладим ТМ и не выберемся отсюда. Хоть эту малость мы обязаны сделать. Если мы хотим, чтоб его поступок приобрел хоть какой-то смысл, мы обязаны вернуться назад живыми.

— Да, мы это сделаем, — согласился Ниссим, с трудом шевеля губами. — Теперь сделаем.

Наладка началась.

Радушная встреча

Посадка едва не закончилась печально. Космический корабль бросало из стороны в сторону, но в конце концов, пусть и с резким ударом, он застыл на песке. Капитан Моран посмотрел на блестящую от пота шею пилота Синкли и с трудом подавил желание обхватить ее руками и жать, жать и жать.

— Такой отвратительной посадки я не видел за все годы службы, процедил он. — Мы — спасательная экспедиция… Кто, твоему будет спасать нас?

— Извините… капитан, — голос Синкли подрагивал в такт рукам. — Эти отблески, сначала от песка… потом от канала…

Внизу чтото заскрежетало, на пульте управления замигали красные лампочки. Капитан Моран выругался. Проблемы в машинном отделении. Сектор «альфа». Внезапно ожила громкая связь. Рубку наполнил голос главного инженера Бекетта.

— При посадке сместилось коекакое оборудование. Ничего серьезного. Что поломалось — заменим. Отбой.

Пилот сидел, наклонившись вперед. То ли молился, то ли его согнул страх. Он напортачил. Напортачил серьезно, и знал об этом. Капитан Морган стрельнул взглядом в его затылок и направился к шлюзу. Слишком многое пошло наперекосяк, а ответственностьто лежала на нем.

Доктор Кранолски, корабельный медик, уже брал пробы воздуха. Капитан Моран пожевал нижнюю губу, дожидаясь, пока толстячокдоктор закончит возиться со своими приборами. Выглянул в иллюминатор. Красная пустыня расстилалась до горизонта. Словно металлический палец, из нее торчал другой космический корабль.

Ради него они и прилетели. Прошел год после посадки первого корабля. И ни ответа, ни привета. На «Аргусе», имелось несколько дублирующих друг друга систем связи. Экипаж не воспользовался ни одной. Изумленный мир построил второй межпланетный корабль — «Аргус 2». До Марса они долетели. Теперь оставался последний этап: выяснить, что случилось с экипажем «Аргуса». И доложить на Землю.

— Атмосферное давление выше, чем ожидалось, — ворвался в его мысли голос Кранолски. — И содержание кислорода тоже. Совсем как на Земле, где-нибудь на вершине горы. Бактерий нет вовсе. Это особенно интересно, учитывая…

— Доктор, давайте как можно яснее и без лишних слов. Могут мои люди выходить из корабля?

— Да… да. Выходить можно. Разумеется, следует принять определенные меры безопасности…

— Какие именно? Хочется добраться до «Аргуса» при свете дня.

* * *

Капитан только протянул руку к двери радиорубки, как радист выскочил к нему навстречу.

— Я пытался связаться с «Аргусом» на всех частотах капитан, включая самые низкие. Ничего. То ли корабль пуст, то ли экипаж… — он не договорил.

Капитан нахмурился.

— А поисковый радар? Они могут быть неподалеку.

Спаркс покачал головой.

— Я вглядывался в экран, пока перед глазами не запрыгали мушки. Ничего и никого, ни землян, ни марсиан. А при том уровне разрешения, которым я пользовался, на экране можно увидеть все, что больше бейсбольного мяча.

Капитану Морану предстояло принять трудное решение. Лишних людей на борту не было, каждый обеспечивал свой участок работоспособности жизненно важных систем корабля. Если он посылал маленькую поисковую группу, они могли попасть в передрягу, из которой самостоятельно не выбрались бы. А если бы поисковая группа не вернулась на корабль, остальные не смогли бы улететь на Землю. Но альтернатива маленькой поисковой группе была только одна отправиться на поиски всей командой. То есть оставить корабль пустым, продублировать случившееся на «Аргусе».

Моран минуты полторы сражался с возникшей дилеммой, потом включил громкую связь.

— Всем внимание. Через пятнадцать минут выходим из корабля, все вместе. Надеть спецкостюмы и взять оружие. Время пошло.

* * *

Когда все стояли на красном песке, Моран захлопнул люк, заблокировал его кодовым замком. А затем, развернувшись в линию, они медленно двинулись к «Аргусу».

Еще не дойдя до него увидели открытый люк. Никаких признаков жизни «Аргус» не подавал. Вскоре они стояли через черным зевом. Полнейшую тишину нарушало лишь шуршание песчинок, которых тащил ветер. Капитан повернулся к пилоту Синкли. Тот раскраснелся и тяжело дышал: после длительной невесомости даже относительно короткое расстояние, и при меньшей, чем земная, сила тяжести, далось ему с трудом.

— Глушащая граната, — прошептал Моран.

Синкли отцепил одну из висевших на поясе гранат, протянул капитану. Тот выдернул чеку, на счет три бросил в люк. Прогремел взрыв, Моран ворвался в корабль до того, как стихло эхо.

Никого. Ни с первого взгляда, ни после тщательного обыска. Капитан прошел в опустевшую рубку, пытаясь понять, что же произошло.

Моран читал судовой дневник, когда услышал крик часового, оставленного у люка. Бросился к шлюзу. Там уже толпились его люди. Моран протолкнулся к люку.

Их было четверо. Очаровательные девушки, если не обращать внимания на светлозеленую кожу.

— Лучшие представительницы аборигенов встречают дорогих гостей, прокомментировал ктото из астронавтов. И замолчал под суровым взглядом капитана.

Но, похоже, их действительно встречали и встречали с открытым сердцем. Однако, капитан настоял на том, чтобы девушек обыскали. Что и проделали ко всеобщему удовольствию. Объясниться толком не удалось, сказывался языковый барьер, но девушки знаками показали, что им нужно: они хотели, чтобы астронавты последовали за ними к каналу. Насчет реализации этого предложения некоторые сомнения возникли только у Морана. Он выставил около девушек охрану и отвел офицеров в сторону, посоветоваться.

Но иных вариантов у них, похоже, не было. Они прибыли, чтобы найти экипаж «Аргуса», а помочь в этом им могли только зеленокожие девушки. Других представителей разумной и неразумной жизни не просматривалось.

Хорошо вооруженные, они могли дать отпор любому врагу. Но девушки сияли от счастья и экспедиция все больше напоминала пикник. Особенно, когда они увидели выстроившиеся на берегу лодки. В каждой сидели по две-три зеленокожие, не менее очаровательные девушки. При обыске ничего подозрительно обнаружить не удалось. Моран разрешил своим людям грузиться на лодки, по одному на каждую.

Едва заметное течение подхватило и понесло лодки. Большинству уже казалось, что эта дорога ведет в рай. Капитан Моран выкрикивал приказы, но астронавты предпочитали пропускать их мимо ушей. Долгий полет в крошечном корабле и внезапная смена обстановки не способствовали укреплению дисциплины.

Лишь один инцидент нарушил благостную атмосферу прогулки по воде. Доктор Кранолски, у которого страсть к новым знаниям возобладала над либидо, провел детальный осмотр своей лодки. Потом вплотную сблизился с лодкой капитана.

— Нашел коечто любопытное, капитан. Только не пойму, что это может означать.

Проследив взглядом за указующим пальцем доктора, Моран увидел едва заметные царапины на одном из сидений. Присмотревшись, понял, что это не просто царапины, а буквы.

— Вроде бы ПАУ… Мог их написать ктото из экипажа «Аргуса»?

— По другому и быть не может, — воскликнул доктор. — Невозможно представить себе, чтобы у марсиан был такой же алфавит, что и у нас. Но что они означают?

— Они означают, что экипаж «Аргуса» прошел этим путем, — ответствовал капитан Моран, — и нам надо держать ухо востро. Не чувствую я себя в безопасности на этих лодках. Но, по крайней мере, девушки при нас. Если за ними ктото стоит, едва ли они чтонибудь предпримут, пока девушки находятся у нас в заложниках.

Скорость течения все увеличивалась, лодки неслись меж широких берегов. Тревога Морана нарастала и он выхватил пистолет, услышав крик доктора.

— Капитан, я все думаю над этими буквами. Вполне возможно, что этот человек хотел написать слово «паук».

Моран опустил пистолет, мрачно глянул на Кранолски.

— Где вы видели пауков, доктор? На лодках их нет, кроме этих женщин мы не видели на Марсе ничего живого. Может, он имел в виду водяных пауков? Если и так… что из этого?

Исходя из гипотезы капитана, доктор Краловски уставился в воду. Капитан Моран прокричал очередной приказ, требуя от своих людей повысить бдительность, но лодки все дальше относило друг от друга, так что ктото приказа не услышал, а ктото прикинулся, что не слышит. И капитан чувствовал, что на самых дальних от него лодках астронавты так увлеклись девушками, что забыли обо всем остальном. А потом все набирал скорость. И только присутствие девушек хоть както успокаивало Морана.

Вдали показалась черная точка. Капитан попытался понять, что это такое. Но его отвлек голос Кранолски.

— Капитан, логика говорит за то, что человек, нацарапавший эти буквы, полагал, что это важно. Возможно, ему не хватило времени, чтобы написать все слово.

— Не надо фантазировать доктор. Есть дела поважнее.

Но впервые за время службы доктор Кранолски позволил себе не согласиться с капитаном.

— А я думаю, что ничего важнее для нас нет. Если человек действительно предупреждал нас насчет паука, то где это чудовище? Конечно же, девушки эти совершенно безобидны. И паутина — где она? — он помолчал, потом рассмеялся. — Знаете, капитан. Когда мы приближались к Марсу, каналы напомнили мне гигантскую паутину, накрывшую поверхность планеты.

Моран пренебрежительно фыркнул.

— Если предположить, что канал — жила паутины, то получается, что девушки — приманка, а здание, к которому мы плывем — логовище паука. Это уж чересчур, доктор!

Канал исчезал в арке гигантского сооружения. На такой скорости они уже не могли контролировать движение лодок и вскоре втянулись под арку. Морана охватил страх и попытке преодолеть его, капитан попытался поднять на смех Кранолски.

— Мы уже в логовище, доктор, и как, повашему, выглядит этот всепланетный паук? Как выглядит это чудовище, облепившее планету, словно земной паук — яблоко?

Ему ответил крик, но этого ответа хватило с лихвой.

Слова не могли описать существо, заполнившее собой гигантское сооружение.

Тварь поджидала их.

Потянулась к ним…

Трудная работа

— Но почему именно ты? — спросила она.

— Ничего не поделаешь — такая уж у меня работа. Он защелкнул последнюю застежку на ранце и надел его, стараясь, чтобы тяжесть равномерно легла на плечи.

— Не понимаю, почему те, кто пилотирует посыльные корабли, не могут заодно ознакомиться с обстановкой на месте. Чтобы хоть чем-то помочь тебе — возможно, дать какое-то представление о том, что тебя там ждет. Думаю, это несправедливо.

— Очень даже справедливо, — отозвался он, стараясь сдерживать себя.

Он подтянул чуть туже лямку на левом плече. Ее появление здесь, как раз в последние минуты перед его уходом на задание, не вызвало у него восторга; но уж если она что-либо задумывала, остановить ее было нелегко. Еще раз он терпеливо разъяснил ей положение дел:

— Во время полетов к звездам разведывательные корабли превращаются в ловушки для тех, кто их пилотирует; им с трудом удается хотя бы остаться в живых. У них своя специфика работы. Чтобы выжить в длительных полетах, необходима особая склонность к ним. Немногие обладают ею. В то же время именно те качества, которые помогают приспосабливаться к длительным полетам, оказываются совершенно непригодными для исследования планет. Поэтому все, что требуется от пилотов, — это наладить высокочувствительную аппаратуру и фотореле, а затем обеспечить доставку экранов нуль-передатчиков на беспилотной тормозной ракете в какое-нибудь подходящее место на планете. И еще до того, как нуль-передатчик коснется поверхности и пошлет сигнал о благополучном приземлении, они направляются к другой звездной системе. Так вот, свою работу они сделали. Теперь моя очередь.

— Вы уже готовы, специалист Лэнгли? — спросил человек, заглянувший в этот момент в комнату.

— Почти, — отозвался Лэнгли, ненавидя себя за то, что испытал чувство облегчения при виде нарушителя их уединения. — Механик Меер, это моя жена Кериза.

— Большая честь для меня, супруга Кериза. Вы должны гордиться своим мужем.

Меер был молодым улыбчивым человеком приятной наружности. По одной его улыбке можно было предположить, что он говорит искренне. Чуть сдвинутые наушники и жестко зафиксированный около губ микрофон свидетельствовали о том, что он ненадолго прервал свое общение с компьютером.

— Да, честь, — произнесла Кериза, не в силах удержаться от замечания, — но не вечная. Мы обручены впервые, и срок нашей совместной жизни истекает через несколько дней, во время отсутствия мужа.

— Чудесно, — откликнулся Меер, не слыша горечи в ее словах. — Зато вы с нетерпением будете ожидать той минуты, когда он наконец вернется. Неплохой повод для праздника. Мне начинать, специалист?

— Пожалуй, — согласился Лэнгли и кончиками пальцев приподнял флягу, проверяя, полна ли она.

Чтобы не мешать, Кериза молча прислонилась к стене неуютного служебного помещения. Началась сверка контрольного списка, и мужчинам стало не до нее. Компьютер нашептывал свои вопросы прямо в ухо механику, а тот повторял их вслух, непроизвольно копируя монотонные и бесстрастные интонации механизма. Компьютер, а не она, целиком поглотил внимание обоих мужчин, так похожих друг на друга в своих темно-зеленых униформах на фоне почти таких же зеленых стен. Ее серебристо-оранжевый костюм был здесь как-то не к месту, и она машинально сделала шаг по направлению к выходу.

После быстрого просмотра контрольного списка компьютер полностью одобрил его. Немного больше времени заняла необходимая регулировка снаряжения Лэнгли. Снаряжение состояло из металлической упряжи, снабженной силовым приводом и служащей для поддержки его тела. Упряжь была идеально подогнана по фигуре Лэнгли — нечто вроде гибкого внешнего скелета. Скелет сочленялся с суставами хозяина и мог свободно сгибаться и поворачиваться, следуя любым движениям. Поскольку опорные подкладки были неотъемлемой частью униформы, а тяги, выкрашенные в тон ткани, были достаточно тонкими, упряжь не бросалась в глаза. Запаса атомной энергии в ранце хватало по меньшей мере на год.

— Зачем на тебе эта металлическая клетка? — спросила Кериза. — Раньше ты никогда не надевал ее.

Она была вынуждена громко повторить вопрос, прежде чем мужчины обратили на нее внимание.

— Из-за повышенной гравитации, — откликнулся наконец ее муж. — На этой планете сила тяжести на две целых сто пятьдесят три тысячных g больше земной. Клетка, как ты ее называешь, не в силах устранить гравитацию, но зато в состоянии поддерживать меня и не давать слишком быстро уставать.

— Ты ничего такого не говорил про эту планету. Ты мне вообще ничего не рассказывал…

— Так ведь не о чем и рассказывать. Там, куда я отправляюсь, высокая гравитация, холодно и ветрено. Воздух обычный — пробу его уже брали на анализ, — только кислорода немного больше. Во всяком случае, для дыхания он вполне пригоден.

— А звери, дикие звери — как насчет них? Они не опасны?

— Мы пока не знаем, но, насколько нам известно, планета довольно мирная.

Он солгал ей, но говорить правду он не имел права. На недавно открытой планете были обнаружены поселенцы с Земли; информация об этом сразу попала в разряд засекреченной. Ее решено было предать гласности только после официальной оценки отчета, который он представит по возвращении.

— Я готов, — сказал Лэнгли, натягивая перчатки. — Не хотелось бы задерживаться, а то я скоро начну потеть внутри этого костюма.

— Температура костюма поддерживается на одном уровне, специалист Лэнгли. Вам должно быть удобно в нем.

Он и сам это знал, просто ему не терпелось поскорее уйти. Керизе не следовало приходить сюда.

— Представь, что я отправляюсь просто на периферию, отсюда то место таким и кажется, — успокоил он жену, взяв ее за руки и быстро поцеловав. — Как только появится время, сразу пришлю тебе письмо.

Он безмерно любил ее, но не здесь и не сейчас, когда он собирался на задание. Тяжелая дверь закрылась за спиной, отгородив их обоих от Керизы, и Лэнгли сразу почувствовал облегчение. Наконец-то он сможет сконцентрироваться на возложенной на него миссии.

— Передано сообщение, — сказал механик, когда они, открыв мощную тройную дверь, вошли в забронированное помещение для нуль-перехода. — Нужны дополнительные образцы почвы и растительности. Попросили также привезти образцы воды и форм жизни, но два последних заказа могут и обождать.

— Будет исполнено, — ответил Лэнгли, и механик передал его ответ по микрофону.

— Вам желают успеха, специалист, — бесстрастно произнес механик и добавил дрогнувшим голосом:

— И я тоже. Мне выпала большая честь помогать вам при этом переходе. — Он прикрыл микрофон рукой. — Я изучаю курс специалиста, я прочитал все ваши отчеты. Думаю, что вы… Я хочу сказать: то, что вы совершили… — Он запнулся и покраснел.

Его слова были нарушением установленного порядка, и за это его могли наказать.

— Знаю, что вы хотите сказать, механик Меер, и желаю вам всего наилучшего.

Лэнгли протянул руку, и тот, поколебавшись, пожал ее. И хотя больше юноша не произнес ни слова, Лэнгли был тронут. На него всегда угнетающе действовал казенный холод нуль-камеры, где и шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на какую-нибудь телевизионную камеру или на выступающие сопла дроссельных клапанов. И вовсе не потому, что он жаждал торжественных проводов на задание с оркестром и флагами. В такой момент ему было достаточно тепла простого человеческого прикосновения.

— Ну что ж, прощай, — произнес он и, отвернувшись от Меера, тронул переключатель на пульте управления, запуская тем самым намеченную программу нуль-перехода.

Решетчатая конструкция камеры исчезла, а вместо нее возникла серая влажная пустота действующего в рабочем режиме поля Бхаттачарьи. Без всякого колебания Лэнгли шагнул в нее.

С невероятной силой его скрутило, протащило вперед и швырнуло лицом вниз. Он машинально вытянул перед собой руки. Предохранительные тяги на запястьях буквально выстрелили вперед, как бы удлиняя собой руки. При соприкосновении с землей тяги сложились наподобие телескопа, что, безусловно, смягчило удар. Если бы не они, руки в запястьях наверняка сломались бы. И все же, несмотря на их неоценимую помощь, от сильного сжатия опорных подкладок у Лэнгли перехватило дыхание. Стоя на четвереньках, он судорожно вобрал в себя воздух, который оказался настолько холодным, что рот сразу обожгло и заслезились глаза. Однако в униформе было тепло, обогрев заработал тотчас после шокового удара студеной атмосферы по ее термоэлементам. Лэнгли поднял глаза.

На него смотрел человек. Широкоплечий, крепко сбитый мужчина с окладистой черной бородой. На нем была одежда из меха и кожи, бросающейся в глаза красным цветом; пальцы его крепко держали короткий остроконечный дротик — не длиннее предплечья. Человек шевельнулся, и Лэнгли только сейчас понял, что тот стоял, а не сидел, как показалось вначале. Он был до такой степени приземистым и широким, что выглядел каким-то усеченным.

Однако дело прежде всего: руководителям программы нужны образцы. Не сводя с бородача настороженного взгляда, он вытащил из бокового отделения ранца контейнер для образцов и положил его на землю. Земля оказалась твердой, но, к счастью, вся была в складках и бороздах, как засохшая грязь на дорогах. Он отломил изрядный кусок этой грязи и бросил его в середину диска из красного пластика. Через десять секунд, в течение которых протекала реакция химических веществ в составе воздуха и диска, края последнего загнулись внутрь и плотно сомкнулись вокруг куска почвы.

Мужчина перебросил дротик в другую руку и округлившимися глазами наблюдал за происходящим. Лэнгли наполнил почвой еще два контейнера, затем передвинулся на несколько футов и три других контейнера набил травой и ветками, с кустов, на которых слабо трепетали листья. Образцов было вполне достаточно, чтобы считать свою миссию по их сбору завершенной. Стараясь не поворачиваться к мужчине спиной, он попятился, обходя покореженные останки тормозных двигателей ракеты, пока не уткнулся в экран нуль-передатчика. Тот находился в рабочем режиме, но не был сфокусирован: любой, кто в эту минуту вошел бы в экран, попросту распылился бы гамма-излучением в пространстве Бхаттачарьи. Экран не начнет работать до тех пор, пока он, Лэнгли, не прижмет ладонь к специальной пластине на раме, тем самым посылая кодовый сигнал принимающему устройству; никто другой, кроме него, не смог бы заставить экран функционировать. Он коснулся пластины и забросил образцы внутрь. Теперь можно заняться более важным делом.

— Мир, — сказал он, повернувшись к мужчине, и развел руки в стороны ладонями вперед. — Мир.

Мужчина никак не отреагировал на его слова, разве что приподнял дротик, когда Лэнгли попытался было шагнуть к нему. Лэнгли вернулся на исходную позицию, и тот опустил дротик. На всякий случай Лэнгли решил не делать лишних движений.

— Решил применить стратегию выжидания, да? Ведь тебе хочется поболтать со мной, пока мы ждем?

Ответа на обращение он не получил, да и не ожидал услышать его.

— В таком случае чего или кого мы дожидаемся? Наверное, твоих приятелей. А это уже говорит об организации, что само по себе звучит весьма обнадеживающе. Тут у вас невдалеке есть поселение, вот почему нуль-передатчик опустили именно здесь. Вы его, конечно, обследовали, но тем не менее он остался для вас загадкой, и вы решили поставить у него стражу. Предполагаю, что ты уже сообщил своим о моем прибытии, хоть я и не видел этого, поскольку упал лицом вниз.

Окрестности внезапно огласились пронзительным скрежетом, доносящимся из-за уклона дороги. Ужасный скрежет постепенно нарастал. Лэнгли с интересом наблюдал, как словно из-под земли, медленно, с большим трудом вырастала плотно сбитая вместе группа бородатых людей, на расстоянии удивительно похожих на его стража. Все они были впряжены в странного вида повозку на трех парах деревянных колес; их оси — по всей вероятности, несмазанные — издавали невыносимый скрежет. Повозка представляла собой платформу, где на мягкой подстилке восседал человек в одежде из ярко-красной кожи. Верхнюю часть его лица скрывал металлический шлем со смотровыми щелями, на грудь ниспадала длинная седая борода. В правой руке человек держал длинный разделочный нож с узким лезвием. Медленно сойдя с повозки, он направил нож на Лэнгли и хриплым резким голосом произнес что-то неразборчивое.

— Прошу прощения, но я не понимаю вас, — сказал Лэнгли.

Прозвучавшие слова настолько поразили старика, что он невольно подался назад и чуть было не выронил оружие. При этом внезапном движении сопровождавшие его люди присели и угрожающе выставили дротики. Их вождь выразил неодобрение этим их действиям и что-то прокричал — отдал приказ, понял Лэнгли. Дротики немедленно опустились. Убедившись, что приказ неукоснительно исполнен, старик повернулся к Лэнгли и медленно заговорил, тщательно подбирая слова:

— Я не знал… не думал, что когда-нибудь услышу, как говорят на этом языке. Я могу лишь читать на нем.

Акцент был довольно странным, но выражался старик достаточно понятно.

— Чудесно. Я обязательно изучу ваш язык, а сейчас можно поговорить и на моем…

— Кто ты? И что это… за штука здесь? Она упала ночью со страшным шумом. Как ты сюда попасть?

Лэнгли заговорил медленно, четко выделяя каждое слово. Речь его, конечно, была подготовлена заранее.

— Я прибыл сюда с дружеским приветствием от моего народа. С помощью этой машины, которую вы видите перед собой, мы путешествуем на большие расстояния. Мы не из этого мира. Мы будем во многом помогать вам, а как — сейчас я расскажу подробнее. Мы можем лечить больных и исцелять их. Мы доставим вам пищу, если вы голодны. Я здесь один, и без вашего разрешения сюда никто, кроме меня, не придет. В обмен на нашу помощь мы бы хотели, чтобы вы ответили на те вопросы, которые я вам задам. Когда мы получим ответы на вопросы, мы, в свою очередь, ответим на любые вопросы, которые возникнут у вас.

Широко расставив ноги, старик напряженно вслушивался в каждое слово и безотчетно водил по ноге лезвием ножа, будто правил на оселке.

— Что тебе здесь нужно? Каковы твои истинные намерения… желания?

— У меня с собой лекарства, и я могу лечить больных. Я могу снабжать вас пищей. Я только прошу ответить на мои вопросы, ничего больше.

Под густыми длинными усами губы старика сложились в недоверчивую усмешку.

— Понятно. Делай, как сказал, — или ничего не делай. Что ж, пойдем со мной. — Он повернулся и грузно взобрался на заскрипевшую под ним повозку. — Я — Бекрнатус. А у тебя есть имя?

— Лэнгли. Буду счастлив сопровождать вас. Длинной вереницей процессия медленно перевалила через гребень холма и стала спускаться в неглубокую лощину. И хотя пройдено было совсем немного — каких-то четверть мили, — Лэнгли смертельно устал; ведь, сопротивляясь повышенной гравитации, его сердце и легкие работали с двойной нагрузкой.

— Погодите немного, — проговорил он, окончательно выбившись из сил. Давайте передохнем.

Бекрнатус поднял руку и отдал короткий приказ. Процессия остановилась, и люди тут же уселись в густую траву; большинство из них не могли даже сидеть и бессильно растянулись во весь рост, Лэнгли отстегнул флягу и жадно глотнул из нее. Бекрнатус пристально наблюдал за каждым его движением.

— Не хотите ли немного воды? — спросил Лэнгли, протягивая ему флягу.

— Очень хочу, — ответил старик и, взяв в руки флягу, внимательно осмотрел ее перед тем, как отпить из нее. — На вкус вода сильно отличается от нашей. Из какого металла сделан этот… сосуд?

— Думаю, из алюминия или одного из его сплавов. Надо ли было отвечать на этот вопрос? Конечно, вопрос прозвучал вполне безобидно. Впрочем, никогда нельзя предугадать. Возможно, ему не следовало отвечать, но он настолько устал, что эта проблема, честно говоря, его мало волновала.

Бородатые люди внимательно следили за ним, а ближайший к нему даже привстал, не сводя с фляги глаз.

— Простите, — сказал Лэнгли, отметив его покрасневшие от усталости глаза, и протянул флягу. — Не хотите ли тоже глотнуть?

Человек какое-то мгновение колебался, и Бекрнатус что-то хрипло выкрикнул. Тот протянул руку и быстрым движением схватил флягу, но вместо того, чтобы пить, повернулся и бросился бежать. Бегун из него оказался неважным. Лэнгли, совсем сбитый с толку, увидел, как старик кинулся за беглецом и по рукоятку вонзил свой длинный нож в его спину.

Никто даже не шелохнулся, когда тот, с ножом в спине, пошатнулся и тяжело рухнул на землю. Он лежал на боку, глядя в никуда; изо рта ручьем текла кровь, и ослабевшие пальцы больше не сжимали свое нечаянное приобретение. Бекрнатус опустился возле него на колени и забрал флягу, затем одним сильным рывком выдернул из тела нож. Широко раскрытые, глаза остались неподвижны.

— Забери эту штуку для воды и не проходи… не подходи даже близко к другим людям, не вздумай давать им что-либо.

— Но это была лишь вода…

— Дело не в воде. Ты убил этого человека. Обескураженный, Лэнгли хотел было сказать, что уж ему-то совершенно ясно, кто убил его, но, вовремя опомнившись, прикусил язык. Он не имел ни малейшего представления об их обществе и уже успел совершить ошибку. Это факт. В известном смысле старик был прав: он убил того человека. Он нащупал в кармане стимулирующую таблетку, достал ее и запил водой из фляги, послужившей причиной раздора. И вовремя все вдруг разом задвигались, снова трогаясь в путь.

Колония располагалась в долине, у подножия известняковой скалы; и к тому времени, когда они наконец подошли к поселению, Лэнгли совсем выбился из сил. Без специального снаряжения, служащего ему опорой, он не прошел бы и четверти пройденного пути. Лэнгли очутился среди домов, которые беспорядочно лепились к подножию скалы, прежде чем осознал, что находится среди них, — настолько хорошо они вписывались в окружающий ландшафт.

Это были землянки, лишь на одну десятую возвышавшиеся над землей, с плоскими крышами из дерна. Из дымовых отверстий большей части землянок тонкими струйками закручивался дымок. Вереница людей — и Лэнгли с ними — не останавливаясь, пропетляла среди вкопанных в землю домов и наконец приблизилась к скале. Лэнгли заметил в ней множество отверстий, прорубленных на уровне земли; самые большие из них наглухо закрывали бревенчатые двери. Приблизившись, он увидел, что в два очень похожих на окна отверстия вставлены стекла или какой-то другой материал, по прозрачности не уступавший стеклу. Хорошо бы, конечно, познакомиться с этим материалом поближе и, так сказать, пощупать руками — но только не сейчас. Всему свое время. Пока он не отдохнет, не может быть и речи о каких-то исследованиях, а сейчас у него ни на что не осталось сил.

Он стоял, покачиваясь от усталости, пока Бекрнатус медленно сползал со своих носилок на колесах и подходил к бревенчатой двери. При его приближении дверь тотчас распахнулась. Лэнгли двинулся было следом, но слабость в конце концов его доконала: ноги его подкосились, и он почувствовал, что падает. Но прежде чем земля неожиданно вздыбилась перед ним и ударила его, он еще успел удивиться тому, что впервые в жизни теряет сознание…

Теплый воздух приятно согревал лицо, и он с наслаждением ощущал его ласковое прикосновение. Он не сразу понял, где находится, — даже когда открыл глаза. Его не отпускало чувство безмерной усталости, каждое движение давалось с усилием, даже мысли, словно одурманенные, лениво ворочались в голове. В комнате, где он лежал, царил сумрак. Он несколько раз оглядел ее, прежде чем детали обстановки стали приобретать более ясные очертания. Окно в глубине каменной стены. Смутные контуры громоздкой мебели и незнакомых предметов. Тусклый желтый свет от огня в камине. Каменный очаг и каменные стены. Память уже вернулась к нему, и он понял, что находится, по всей вероятности, в одном из замеченных им ранее помещений, вырубленных в скале — в той ее части, которая обращена к долине. Потрескивал огонь, наполняя комнату едким, неприятным запахом дыма.

Позади него послышались шаги. Кто-то приближался, глухо шлепая по полу. Лэнгли слишком устал, чтобы поворачивать голову, но он отогнал эту чересчур себялюбивую мысль и с трудом обернулся.

Девичье лицо, длинные белокурые волосы, синие глаза.

— Привет. Не думаю, что мы когда-нибудь встречались, — произнес он.

От изумления глаза незнакомки широко раскрылись, и лицо исчезло. Лэнгли устало вздохнул и закрыл глаза. Задание оказалось мучительным для него, просто невыносимым. Может, стоит принять стимулятор. В ранце…

Его ранец! При мысли о нем сон окончательно исчез, и теперь он отчаянно пытался придать телу сидячее положение. Они забрали у него ранец! Его мгновенно охватил ужас — но тут он заметил свой ранец на полу рядом с кроватью. Вернулась девушка и буквально вдавила его в кровать, заставляя лечь. Она оказалась на удивление сильной.

— Я — Лэнгли. А тебя как зовут?

Ее можно было назвать довольно привлекательной, если кому-то по вкусу девушки с квадратными лицами. Внушительный бюст, красиво выделявшийся в мягком кожаном платье, едва вмещался в него. Все остальное в ней было таким же внушительным. Слишком широкие плечи, слишком мощные бедра, слишком много мышц. Почти никакого отличия от других уроженцев этой суровой планеты. До него вдруг дошло, что ее глаза неотрывно следили за его взглядом, пока он рассматривал ее с ног до головы. Он улыбнулся.

— Меня зовут Лэнгли, а вот твоего имени, думаю, я никогда не узнаю. Вождь — как он там себя называл? — Бекрнатус, кажется, единственный, кто говорит на цивилизованном языке. Думаю, прежде чем я смогу разговаривать с тобой, мне придется изучить местное хрюканье и бульканье.

— Не обязательно, — ответила она и, сверкая двумя ровными рядами белоснежных здоровых зубов, звонко расхохоталась при виде ошеломленного выражения на его лице. — Меня зовут Патна, а Бекрнатус — мой отец.

— Что ж, очень приятно. — Он все еще не мог прийти в себя от изумления. Извини, если был груб. Наверное, на мне сказывается ваша гравитация — мне немного тяжело у вас.

— Что такое гравитация?

— Попозже я тебе расскажу о ней, а сейчас мне надо поговорить с твоим отцом. Он здесь?

— Нет. Но он скоро вернется. Сегодня он убил человека. Сейчас он, должно быть, утешает жену убитого и его семейство. Вся семья теперь перейдет к другому. А я не могу ответить на твои вопросы?

— Возможно. — Он коснулся кнопки на поясе, включив магнитофон. — Сколько ваших людей говорят на моем языке?

— Только я. И отец, конечно. Потому что мы — Семья, а остальные — Народ. Она выпрямилась, когда произносила эти слова.

— Сколько их здесь? Я имею в виду представителей Народа.

— Почти шестьсот. Эта зима прошла намного удачней предыдущих. Воздух был теплее обычного. Правда, запасы еды быстрее — как это сказать? — быстрее портились. И все же люди жили.

— Зима уже кончилась? Она рассмеялась:

— Конечно. Сейчас почти самое теплое время года. И они думают, что это тепло, подумал он. На что же тогда похожи их зимы? Он поежился при одной мысли о них.

— Расскажи мне, пожалуйста, подробнее о Семье и Народе. Чем они различаются?

— Они есть — и все, — сказала она и запнулась, будто никогда прежде не задумывалась над этим вопросом. — Мы живем здесь, а они живут там. Они работают и выполняют то, что мы им приказываем. У нас есть и металл, и огонь, и книги. Потому-то мы и говорим на вашем языке — ведь мы читаем то, что написано в книгах.

— Могу ли я взглянуть на эти книги?

— Нет! — Ее шокировала даже сама мысль о том, что кто-то посторонний увидит их книги. — Только Семья может видеть их.

— Что ж… Но разве ты не согласна с тем, что меня можно называть членом Семьи? Я умею читать, у меня с собой много вещей, сделанных из металла…

Только сейчас до него дошло, отчего его фляга стала причиной убийства. Она была из металла, а металл для большинства здешних людей являлся запретным, своего рода табу.

— А еще я умею вызывать огонь. — Он вытащил зажигалку и щелкнул ею.

Патна уставилась на крохотный язычок пламени.

— Нам труднее получить огонь. И все же я не уверена. Ведь отец узнает, что ты смотрел книги.

Увидев выражение его лица, она задумалась над возможным компромиссом.

— Есть тут одна книжка, небольшая. Отец разрешил мне оставить ее у себя. Она, правда, так себе, особой важности не представляет.

— Любая книга представляет собой какую-то ценность. Могу я взглянуть на нее?

Она нерешительно поднялась и направилась через всю комнату к бревенчатой двери, закрывавшей вход в глубину скалы, и изо всех сил потянула на себя мощный засов. Дверь открылась, и она осторожно, вытянув перед собой одну руку, ступила в темноту соседней комнаты — глубокой ниши, вырубленной в податливой толще скалы. После недолгого отсутствия она вернулась и тщательно закрыла за собой дверь.

— Вот, — сказала девушка, протягивая ему книгу, — ты можешь почитать ее.

Прилагая неимоверные усилия, Лэнгли кое-как сел и взял книгу. Она была довольно грубо переплетена в кожу — первоначальная обложка, по всей видимости, износилась еще в далеком прошлом. Книга слегка потрескивала в руках, когда он раскрывал ее. Страницы пожелтели и обтрепались по краям, к тому же, поскольку корешок оказался донельзя ветхим, они едва не вываливались из книги. Заинтригованный, он осторожно листал страницы, вглядываясь в архаичный шрифт, — тусклого света, проникавшего через окно, было явно недостаточно; затем вернулся к титульному листу.

— «Избранные стихотворения», — прочитал он вслух. — Издано в… — никогда не встречал такого названия — в… — а вот это важно: в 785 году… эры. Погоди, погоди… Кажется, я что-то слышал об этой системе летосчисления.

Он бережно положил книгу и наклонился к ранцу, почти теряя равновесие ведь его тянула вниз более чем двойная сила тяжести. От неимоверного напряжения внешний скелет глухо поскрипывал, но держал, не давая ему упасть. Справочник лежал сверху, и он быстро пролистал его.

— Вот, нашел. Записи только 913 года. А теперь, если перевести по Галактическому стандарту…

Он посчитал в уме и, молча положив справочник обратно, снова взял в руки «Избранные стихотворения».

— Тебе нравится поэзия? — поинтересовался он.

— Больше всего на свете. Хотя других стихов у меня нет. Ни в одной книге, кроме этой, я не нашла их. Хотя, конечно, есть и другие…

Она опустила глаза, и Лэнгли догадался почему.

— Эти другие… Ты ведь написала их сама, не так ли? Как-нибудь обязательно прочитаешь мне хоть одно…

В эту минуту у входа в жилище послышался грохот и лязг открываемых дверных засовов, и Патна, вырвав книгу из рук Лэнгли, бросилась с ней в темный угол комнаты.

Бекрнатус широко распахнул дверь и, тяжело ступая, вошел.

— Закрой дверь, — приказал он, отбросив в сторону шлем и устало опускаясь в мягкий шезлонг — полукровать, полукресло.

Патна метнулась к двери, выполняя распоряжение отца.

— Я устал, Лэнгли, — произнес он, — и мне необходимо выспаться. Поэтому, пока я не заснул, расскажи-ка мне, что ты здесь делаешь и что все это значит.

— Разумеется. Но сначала ответьте мне на один-два вопроса. Чем занимаются здесь люди, кроме того, что спят, едят и собирают пищу?

— Вопрос расплывчат.

— Хорошо, я поясню. Добывают ли они руду и выплавляют ли из нее металл? Режут ли они по дереву или гравируют на металле, лепят ли изделия из глины, занимаются ли живописью, носят ли ювелирные украшения…

— Достаточно. Я понял, что ты имеешь в виду. Я читал обо всем этом и даже видел картинки. Очень красивые. Так вот ответ на твой вопрос: мы ничего этого не делаем. Я никогда не мог уразуметь, как создаются подобные вещи. Возможно, ты мне поведаешь об этом, когда будешь настроен отвечать на вопросы, а не задавать их. Мы просто живем, что само по себе довольно трудно. Мы засеваем свои поля, чтобы было что поставить на стол, собираем урожай, и после всего у нас ни на что больше не остается сил. Наш мир суров, и процесс выживания в нем занимает все наше время.

Он грубо рявкнул на дочь на местном языке, приказывая ей что-то, и та, шаркая ногами, направилась к очагу. Вернувшись с примитивной глиняной миской, она подала ее отцу. Тот поднес миску к губам и, давясь и чмокая, жадно выпил ее содержимое.

— Не желаешь ли испробовать? — спросил он. — Мы сами делаем этот напиток; я даже не знаю, есть ли для него соответствующее слово в книжном языке. Наши женщины жуют корни и сплевывают жвачку в чашку.

— Нет, благодарю вас. — Лэнгли с трудом сдерживался, чтобы ненароком не выдать охватившего его отвращения. — И последний вопрос. Что вы знаете о людях, прибывших в этот мир? Вы ведь знаете, что пришли сюда из другого мира?

— Да, я знаю, хотя лишь немногим больше того, что услышал от тебя. История нашего появления здесь всегда передавалась из уст в уста, никаких записей не велось. Предание гласит, что мы пришли из другого мира, с неба, хотя мне непонятно, каким образом это совершилось. Но факты говорят сами за себя — ведь книги, например, явно не из этого мира. В них есть картинки из жизни не нашего мира. А еще металл, происхождение которого мы не знаем, и окна… Да, мы пришельцы.

— А кто-нибудь еще, кроме вас, не появлялся здесь? Как я, к примеру. Есть ли какие-либо записи на этот счет?

— Никаких. Надо было, конечно, записывать. Ну а теперь твоя очередь рассказывать, чужеземец из металлического ящика. Что ты здесь делаешь?

Прежде чем начать говорить, Лэнгли снова лег, очень медленно и осторожно, словно был сосудом из хрупкого стекла. Он заметил, что Патна, тоже не выдержав, уже сидела. Гравитации этой планеты надо было противостоять постоянно, беспрерывно.

— Прежде всего вы должны понять, что я вышел из металлического ящика, раньше меня здесь не было. По ночам вы видите звезды, и они такие же небесные светила, как и то, что сияет на вашем небосводе, только очень далекие. Вокруг них обращаются целые миры, подобные вашему. Вы понимаете, о чем я?

— Конечно. Я — не из Народа. В книгах я читал кое-что из астрономии.

— Хорошо. Тогда вам следует знать, что в металлическом ящике находится передатчик материи. Представьте себе что-то наподобие двери. Двери, которая в то же время является двойной дверью. На своей планете, очень далеко отсюда, я вошел через одну дверь, а вышел через другую — на вашей планете. Я понятно говорю?

— Пожалуй. — Бекрнатус, прикрыв рукой рот, украдкой зевнул. — А можешь ли ты вернуться тем же путем? Шагнуть в ящик и выйти на планете — там, высоко в небе?

— Да, могу.

— Именно так мы и прибыли в этот мир?

— Нет. Вы прилетели сюда на космическом корабле — большом металлическом ящике, построенном для передвижения среди звезд в те годы, когда для покорения межзвездных пространств еще не додумались до мгновенного переноса материи. Говорю об этом так уверенно, потому что вижу, что ваше окно взято из звездолета. Догадываюсь, что ваш металл позаимствован оттуда же. А еще я знаю, как давно вы находитесь на этой планете, поскольку на первой странице поэтического сборника, что ваша дочь показала мне, стоит дата издания.

Патна испуганно ахнула, а Бекрнатус подскочил на своем шезлонге, выпустив из рук глиняную миску. Миска упала на пол и вдребезги разбилась.

— Ты показала ему книгу? — прошипел Бекрнатус и с трудом встал.

— Нет, погодите! — воскликнул Лэнгли, осознав вдруг, что его неосведомленность в области здешних законов послужила причиной еще одного драматического инцидента.

Неужели он попытается убить свою дочь? Он с силой потянул за ранец.

— Это я виноват, я попросил книгу. Но у меня с собой много книг, сейчас я покажу их вам. Я дам вам несколько. Вот эту… и эту.

Бекрнатус не обращал внимания на его слова, даже если и слышал их. Но, увидев перед собой книги, тут же остановился. Он нерешительно протянул к ним руку.

— Книги, — зачарованно произнес он. — Книги, новые книги. Книги, которых я прежде не видел. Это чудо из чудес, у меня просто нет слов.

Он прижал книги к груди и почти упал на свое сиденье. Удачное вложение духовного капитала, молча порадовался Лэнгли. Никогда еще букварь и краткий словарь так высоко не ценились.

— У вас теперь могут быть любые книги, какие вы только пожелаете. Вы сможете ознакомиться с историей вашей колонии, причем во всех подробностях. Могу сказать, что, по моим грубым подсчетам, ваши люди появились здесь около трех тысяч лет тому назад. Скорее всего ваше прибытие на эту планету явилось результатом аварии. Есть две вещи, которые убедили меня в правильности этого соображения. Во-первых, этот мир страшен и беспощаден. Ему нечего дать вам. Даже представить себе нельзя, что планету могли избрать объектом для колонизации. Ну а во-вторых, вы полностью оторваны от технологии и культуры. У вас крайне мало книг; по всей вероятности, они взяты с погибшего корабля. Да и металл, что достался вам, видимо, из его останков. То, что вы здесь выжили, иначе как чудом не назовешь. Легко объясним и тот факт, что у вас существуют социальные или классовые различия. Вашими предками, возможно, были ученые или представители командного состава корабля, что отличало их от обычных людей. И вы сохранили эту разницу.

— Я устал, — произнес Бекрнатус, любовно перебирая книги. — На меня сегодня обрушилось слишком много новой информации, над которой стоит поразмыслить. Поговорим завтра.

Закрыв глаза, он откинулся назад, удобно устраиваясь в шезлонге, но по-прежнему не выпуская из рук книг. Лэнгли самому давно хотелось спать настолько он изнурил себя теми неимоверными усилиями, которые он прилагал, выполняя простейшие движения. Дневной свет постепенно угасал; Лэнгли полюбопытствовал про себя насчет продолжительности дня на этой планете, но как-то лениво. Он достал из аптечки снотворное, гарантирующее восемь часов сна, и запил его водой из фляги. Ночной сон непременно взбодрит его, и утром все будет выглядеть в ином свете.

Ночью, сквозь сон, он чувствовал, как кто-то ходит по комнате, подходит к огню. Ему даже почудилось мягкое прикосновение к лицу чьих-то волос и легкий поцелуй в лоб. Правда, он не был уверен в реальности своих ощущений и решил, что видит сон.

Было уже совсем светло, когда он проснулся. Яркие лучи солнца били прямо в окно, и в потоке света серая каменная стена напротив окна неожиданно преобразилась. Ложе Бекрнатуса уже опустело. Патна, тихонько напевая, хлопотала у очага. Лэнгли пошевелился, и кровать скрипнула под ним. Патна живо повернулась и взглянула на него.

— Ты уже проснулся. Надеюсь, ты хорошо выспался. А отец взял топор и ушел на заготовку дров.

— Ты хочешь сказать, что он сам рубит дрова? — Лэнгли зевнул. Голова его все еще была тяжелой от сна.

— Нет, что ты! Просто лезвие топора — из металла, поэтому он только носит топор и следит, чтобы с ним ничего не случилось, пока им работают. Твой завтрак готов.

Зачерпнув в котле, она протянула ему одну из глиняных мисок, доверху наполненную жидкой кашей. Он улыбнулся и отрицательно качнул головой.

— Спасибо, конечно, за твою заботу обо мне, но я не могу употреблять ни один из ваших продуктов питания, пока не сделаны лабораторные анализы…

— Ты думаешь, что я собираюсь отравить тебя?

— Вовсе нет. Но ты должна понять, что в человеческом организме, оторванном от привычной среды, происходят серьезные метаболические изменения, то есть изменения в обмене веществ. В почве и в растениях могут встречаться такие химические вещества, которые вы с легкостью усваиваете, но от которых я могу даже умереть. Твоя еда пахнет чудесно, но она может причинить мне вред. Ты ведь не хочешь, чтобы это произошло?

— Нет! Конечно, нет! — Она почти отшвырнула от себя миску с кашей. — Что же ты тогда будешь есть?

Он открыл ранец, достал плотный целлофановый пакет с едой и потянул за специальную петельку для разогревания пищи. Лэнгли только сейчас понял, насколько он проголодался; он, можно сказать, ощущал зверский голод, чего с ним никогда не случалось. Он торопливо вычерпал ложкой до дна весь концентрат, не дожидаясь, пока тот разогреется. Его тело, расходуя свои ресурсы на постоянную борьбу с бременем гравитации, жаждало питания.

— Ты знаешь, что это такое?

Он взглянул и увидел, что Патна держит в руках какой-то обгрызанный по краям обломок коричневого цвета.

— Нет, не знаю. Похоже на кусок дерева или кору.

— Это луб, волокнистая ткань дерева под корой; на нем мы обычно пишем. Но я не это имела в виду, когда спрашивала. Я имела в виду, что на нем что-то есть. Вот что я имела в виду…

Даже при тусклом свете Лэнгли разглядел, что она краснеет. Бедная девушка, ученая среди дикарей, на всю жизнь попавшая в ловушку этого гнетущего и обособленного от всех мира.

— Кажется, я догадываюсь, — мягко сказал он. — Не одно ли это из написанных тобой стихотворений? Если я прав — мне бы хотелось услышать его.

Она стыдливо прикрыла рукой глаза и на мгновение отвернулась — карикатура на застенчивую девицу с приземистым телом борца.

Вскоре она справилась с собой и начала читать стихотворение, сначала тихо, затем все громче:

Просить не смею я

Ни ласки, ни любви;

Боюсь — меня тогда

Гордыней поразит.

Нет, нет… Мне только б знать,

Что ты живешь вблизи,

И воздух целовать,

Которым дышишь ты.

Под конец Патна почти кричала. Затем она резко повернулась, отбежала в дальний угол комнаты и застыла там лицом к стене. Лэнгли подбирал про себя нужные слова. Стихотворение было хорошим. А написала ли она его сама или просто списала, он не знал — да это и не имело значения. Стихами она высказала то, что хотела сказать.

— Стихи прекрасны, — сказал он ей. — Действительно, прекрасные стихи…

Не успел он закончить свою мысль, как она устремилась к нему через всю комнату, тяжело топая, и опустилась на колени перед его кроватью. Ее массивные сильные руки обняли его, а ее лицо прижалось к его лицу, вдавливая его в подушку. На своих щеках Лэнгли ощутил влагу мокрых от слез щек Патны и у самого уха услышал ее приглушенный голос:

— Я всегда знала, что ты придешь. И я знаю, кто ты, ведь ты, как рыцарь из поэмы на сказочном коне, должен был прийти издалека, чтобы меня спасти. Ты знал, что нужен мне. Мой отец и я — единственные члены Семьи, больше никого не осталось. Я должна была выйти замуж за кого-то из Народа. Это произошло еще до тебя. Урод и дурак — о, как я ненавижу их — он был еще самым лучшим из них. Мы пытались научить его читать, а он, тупица, так и не научился. Но ты пришел вовремя. Ты — член Семьи, и ты возьмешь меня…

Слова замерли у нее на губах; в неистовом и страстном порыве она с силой прижалась горячими, трепещущими губами к его губам, а когда он попытался удержать ее за плечи и оттолкнуть от себя, его внешний скелет жалобно застонал от напряжения, но она не сдвинулась ни на дюйм. Обессиленная этим взрывом чувств, она наконец освободила его от своих объятий и зарылась лицом в подушку. Лэнгли встал, покачиваясь, и крепко ухватился за спинку кресла. Он заговорил, стараясь придавать словам искренность, чтобы хоть немного смягчить больно ранящие удары жестокой правды.

— Послушай, Патна, ты должна поверить мне. Ты мне нравишься, ты чудесная, превосходная девушка. Но этого просто не может быть. И не потому, что я уже женат — тот брак завершится еще до моего возвращения, — а из-за того, что мы живем с тобой в разных мирах. Ты не сможешь покинуть свой мир, а я умру, если останусь здесь. Адаптация в таких жестких условиях, через которую вынужден был пройти ваш народ, стоила невероятных усилий. Взять хотя бы систему кровообращения. Она должна была полностью перестроиться; ведь чтобы обеспечить приток крови к мозгу, ваше давление крови должно в несколько раз превосходить нормальное, а у стенок сосудов мышечный слой должен быть намного толще, чтобы гнать по этим сосудам кровь. Возможны также серьезные изменения в клапанах и в системе распределения крови. По всей вероятности, ты не сможешь иметь детей от кого-либо не с этой планеты. Дети родятся мертвыми или умрут вскоре после рождения, абсолютно не приспособленные к жизни в мире высокой гравитации. Все, что я сказал — правда, ты должна поверить…

— Ты, тощий немощный урод, дылда, заткнись! — взвизгнула она и в ярости бросилась на Лэнгли, все так же не глядя на него.

Он попытался увернуться, но оказался слишком неповоротливым. Ее ладонь с размаху ударилась об его руку, и от неожиданной и резкой боли у него на мгновение померкло в глазах. Раздался треск.

«Вот стерва, сломала мне руку!» — вскрикнул он про себя, медленно оседая вниз. Предплечье, согнувшись под неестественным углом, беспомощно повисло, жестко связанное с внешним скелетом. И как же оно болело! Он бережно положил руку на колени и начал укачивать ее, словно пытался убаюкать боль; здоровой рукой он одновременно рылся в своих медикаментах. Патна попыталась было помочь ему, но он грубо прикрикнул на нее, и та отошла в сторону.

Пока затвердевала быстродействующая гипсовая повязка, Лэнгли принял хорошую дозу болеутоляющего, а заодно и транквилизатор — от нервов. В это время вошел Бекрнатус, с топором на плече.

— Что с твоей рукой? — спросил тот, бросив топор на пол и падая на свое ложе.

— Несчастный случай. Мне нужна срочная медицинская помощь, а ее могут оказать только на моей планете. Поэтому давайте не будем откладывать наш разговор. Я расскажу обо всем, что вам необходимо знать.

— Будет очень кстати. Хотелось бы задать несколько вопросов…

— Для вопросов не осталось времени. — Боль все еще не отпускала его, и Лэнгли говорил отрывистыми фразами. — Будь у меня побольше времени, я бы все очень подробно, не торопясь, разъяснил вам, чтобы вы поняли и согласились со мной. Но сейчас я просто расскажу вам, и все. Если вам нужна помощь, вы обязаны заплатить за нее. Установка экрана передатчика материи на такой отдаленной планете, как ваша, довольно дорогостоящая затея. Медикаменты, пища, источники энергии — все, чем мы будем снабжать вас, — тоже стоят немалых денег. Вы должны будете возместить нам расходы.

— Мы будем вам, конечно, очень благодарны.

— На ваше спасибо ничего не купишь. — Боль затаилась, но он чувствовал, как при любом неосторожном движении трутся друг о друга концы сломанных костей. С нервами была та же история, несмотря на транквилизатор. — Слушайте меня внимательно и постарайтесь понять, что я говорю. С неба не падают бесплатные булки. Что бесплатно — то негодно. Во Вселенной намного больше планет, чем вы можете себе представить; и людей, населяющих эти планеты, намного больше, чем я могу себе представить. А передатчик материи делает их всех ближайшими соседями. Вы можете вообразить, какие формы обрела культура, система управления, финансы за тысячелетия? Нет. По вашему лицу видно, что не можете. Тогда просто немного поразмыслите вот над чем. Чтобы достичь определенных целей, люди объединяются в кооперации, что-то среднее между кооперативом и корпорацией — не знаю, есть ли хоть в одной из ваших книг такие слова. Я вхожу в одну из коопераций, которая именуется «Открыватели миров». Мы исследуем незаселенные планеты и время от времени обнаруживаем миры, подобные вашему, которые еще не охвачены сетью нуль-перехода. За предлагаемые услуги мы требуем полностью расплатиться.

Патна молча стояла рядом с отцом, положив руку на его могучее плечо. Ее лицо, когда она взглянула на Лэнгли, выражало лишь ненависть и презрение. Бекрнатус, хорошо владевший собой, все еще не мог охватить разумом постулаты Галактики за пределами своей планеты.

— Мы с удовольствием заплатим вам сколько потребуется, но чем платить? У нас нет денег, нет и таких природных ресурсов, о которых ты спрашивал вчера вечером.

— Ваше богатство — вы сами, — бесстрастно заметил Лэнгли. Таблетки все глубже погружали его в состояние апатии. — В связи с тем, что, кроме этого богатства, вы ничем не владеете, выплата долга растянется на несколько поколений. Вам придется производить себе подобных быстрее и качественнее — в этом мы вам поможем. Не бесплатно, конечно. Мы проводим эксперименты в мирах с высокой гравитацией, и нам нужны наблюдатели. Автоматы не способны выполнять все операции. К тому же всегда найдутся желающие использовать таких выносливых работников, как вы…

— Ты явился сюда поработить нас, лишить свободы! — взревел Бекрнатус. Превратить свободных людей во вьючных животных. Никогда!

— Он схватил с пола топор и, размахивая им над головой, стремительно, насколько позволяла сила тяжести планеты, поднялся. Но Лэнгли был готов к такому обороту дел. Тесная комнатка сотряслась от грохота его ружья. В каменной стене позади Бекрнатуса образовалась глубокая вмятина.

— А теперь представь, что эта штука могла сотворить с тобой. Садись и перестань валять дурака. Будь уверен, я убью тебя, чтобы спасти свою жизнь. Мы не можем лишить вас свободы, потому что мир высокой гравитации уже сам по себе является тюрьмой для вас. Вы — в оковах той силы, которая давит на вас, прижимая к земле, которая заставляет падать различные предметы, когда их бросают. Эта сила слабее в других мирах. Я могу покинуть вашу планету и законсервировать нуль-передатчик — и наши отношения на этом закончатся. Если вы действительно этого желаете. Выбор за вами. — Он махнул ружьем в сторону Патны. — А теперь открой ту дверь!

Бекрнатус стоял, растерянно опустив руки, позабыв о топоре. Мир, который он знал, внезапно изменился, все изменилось. Лэнгли с трудом повесил ранец на одно плечо и взмахом ружья велел Патне отойти в сторону. Еле переставляя ноги, он направился к выходу.

— Я еще вернусь, и тогда вы сможете мне сообщить о своем решении.

Переборов отвращение, Патна окликнула Лэнгли, когда тот уже был за порогом.

— Этот передатчик материи — когда мы сможем воспользоваться им? Посмотреть на чудеса иных миров…

— Не скоро. Во всяком случае, ты не доживешь до этого. Пользоваться нуль-передатчиком можно только тогда, когда уплачены все долги. — Он был вынужден сказать ей это для ее же блага: ведь чем скорее она узнает правду, тем быстрее приспособится к изменившимся обстоятельствам. — А ты займешься другим, более» полезным делом. Будут нужны не крепкие спины, а умные специалисты, управляющие сложными механизмами. Твое чрево — единственное, которое может производить их на свет. Не позволяй ему отдыхать.

Изнемогая от ходьбы, он шел до тех пор, пока не оказался на свободном от строений пространстве. Остановившись, он с облегчением опустил ранец на землю. Ноша была слишком тяжела, чтобы нести ее к нуль-передатчику. Он включил механизм уничтожения и продолжил свой путь, не оборачиваясь на буйное пламя позади. Дорогостоящее снаряжение, конечно, но оно запишется на их счет. Никуда они не денутся и примут его условия, да им и не из чего особенно выбирать. Это пойдет им только на пользу. Не сразу, разумеется, но спустя какое-то время обязательно. Две приземистые фигуры все еще стояли на пороге дома, глядя ему вслед. Он пошел быстрее.

Чего они ожидали — милостыни? Вселенная не занимается благотворительностью. Нужно платить за все, что берешь у нее. Это естественный закон, и нарушить его невозможно.

А он выполняет свою работу, и все.

Всего лишь работу.

Он ведь помогает им?

Разве нет?

Спотыкаясь, утирая пот и задыхаясь, он спешил поскорее уйти отсюда.

Преступление

От первого удара молотка дверь тряхнуло, от второго тонкая деревянная доска загудела подобно барабану. Бенедикт Верналл распахнул дверь и ткнул пистолетом в живот человека еще до того, как молоток в третий раз успел опуститься.

— Убирайся отсюда! Немедленно убирайся! — крикнул он пронзительней, чем ему бы хотелось.

— Не будь дураком, — спокойно сказал бейлиф, делая шаг в сторону, чтобы Бенедикт мог видеть двух полицейских за его спиной, — Я — бейлиф, и исполняю свой долг. Если ты застрелишь меня, этим двоим приказано убить тебя и всех, кого они обнаружат в квартире. Будь разумным человеком. Это ведь не первый случай. Он предусмотрен законом.

Один из полицейских поднял дуло автомата и с иронической улыбкой на лице щелкнул затвором. Рука Бенедикта с пистолетом медленно опустилась вниз.

— Так-то лучше, — одобрил бейлиф, и в третий раз он опустил молоток, накрепко пригвоздивший объявление к двери.

— Сорви с моей двери эту грязную бумажку, — прорычал Бенедикт, задыхаясь от ярости.

— Бенедикт Верналл, — бейлиф поправил очки на носу и начал размеренно читать объявление, которое он только что прикрепил к двери. — Вас уведомляют, что в соответствии с Актом о преступном деторождении от 1993 года вы объявляетесь виновным в преступном рождении ребенка. Таким образом, вы объявлены вне закона и государство больше не защищает вас от насилия.

— Вы даете право какому-нибудь сумасшедшему убить меня… что это за грязный закон?

Бейлиф снял очки и холодно посмотрел на Бенедикта.

— Мистер Верналл, — сказал он, — имейте мужество нести ответственность за последствия своих действий. Родился у вас незаконный ребенок или нет?

— Незаконный ребенок — нет! Беззащитное существо…

— Имели вы или нет разрешенный законом максимум двоих детей?

— Да, у нас двое детей, но эти не зна…

— Вы отказались воспользоваться советом и помощью местной клиники по контролю над рождаемостью. Вы выгнали правительственного чиновника из департамента по вопросам населения. Вы отказались от услуг клиники абортов…

— Убийцы!

— …и oт попыток Совета планирования семьи помочь вам. Предписанные законом шесть месяцев прошли, и вы не приняли никакого решения. Вы получили три предупреждения и игнорировали их. Ваша семья все еще имеет на одного потребителя больше, чем это предписано законом, поэтому мне было дано указание прикрепить на вашей двери это объявление. Вы сами в ответе за все, мистер Верналл, и в этой истории виноваты только вы.

— А по-моему виноват этот мерзкий закон.

— Тем не менее это закон данной страны, — сказал бейлиф, выпрямляясь во весь рост, — и ни вы, ни я не имеем права оспаривать его. — Он вынул из кармана свисток и поднес его к губам. — Моей обязанностью является, мистер Верналл, напомнить вам о том, что даже сейчас у вас есть возможность избежать печальных последствий, если вы согласитесь воспользоваться услугами Клиники умерщвления.

— Убирайтесь к дьяволу!

— Вот как! Меня уже посылали туда. — Бейлиф приложил свисток к губам и пронзительно засвистел. На его лице промелькнуло что-то вроде улыбки, когда Бенедикт захлопнул дверь.

* * *

Когда полицейские, преграждавшие путь толпе, отошли в сторону, на нижней площадке лестницы раздался животный рев. Толпа сцепившихся мужчин запрудила лестницу и, не прекращая схватки, кинулась наверх. Один из них вырвался было из ревущего клубка, но кулак одного из преследователей опустился ему на голову, он упал, и остальные затоптали его. Крича и ругаясь, толпа медленно продвигалась вверх по лестнице, и в тот момент, когда казалось, что до заветной двери осталось всего ничего, и настал решающий момент, один из лидеров гонки споткнулся и свалил двух других. В то же мгновение откуда-то из середины толпы выскочил жирный коротышка и ударился о дверь с такой силой, что ручка, которую он держал в руке, проткнула бумагу объявления и вошла глубоко в дерево.

— Доброволец избран! — прокричал бейлиф, и полицейские сомкнутым строем начали теснить неудачников, спускаясь вниз по лестнице. Один из лежавших на площадке приподнялся. Изо рта его текла слюна, он жевал полоску от старого ковра. Двое санитаров в белых халатах были наготове. Один из них с привычной быстротой воткнул в шею мужчины шприц, другой развернул носилки.

В это время коротышка под внимательным взглядом бейлифа тщательно вписал свое имя в соответствующую графу объявления, потом бережно спрятал ручку в карман.

— Рад приветствовать вас как добровольца, вызвавшегося исполнить свой общественный долг, мистер… — бейлиф наклонился вперед, к двери, близоруко щурясь, — мистер Мортимер, — сказал он наконец.

— Мортимер — это не фамилия, а имя, — мягко поправил его человек, примачивая лоб платком, извлеченным из нагрудного кармана.

— Совершенно верно, сэр, ваше желание скрыть свою фамилию вполне понятно и уважается законом как право всех добровольцев. Можно считать, что вы знакомы с остальными правилами?

— Да, можно. Параграф 46 Акта о преступном деторождении от 1993 года, пункт 14, касающийся отбора добровольцев. Во-первых, я вызвался выполнить эту задачу добровольно в течение суток. Во-вторых, за это время я не должен нарушать или пытаться нарушить законы, гарантирующие безопасность других членов общества, а если это произойдет, я буду привлечен к ответственности за свои действия.

— Отлично, сэр. Это все?

Мортимер тщательно сложил платок и сунул его обратно в нагрудный карман.

— И в-третьих, — сказал он, поглаживая карман, — если мне удастся лишить жизни приговоренного, я не буду подвергаться судебному преследованию.

— Совершенно точно, — бейлиф кивком показал на огромный чемодан. Полисмен поднял крышку. — Теперь подойдите сюда и выберите то, что считаете необходимым. — Оба посмотрели на чемодан, доверху наполненный инструментами смерти. — Надеюсь, вам понятно, что в течение этих суток вы и сами рискуете жизнью. Известно ли вам, что если за это время вы будете убиты или ранены, ваша жизнь не охраняется законом?

— Не принимайте меня за дурака, — огрызнулся Мортимер, потом он указал на чемодан. — Я хочу взять одну из этих ручных гранат.

— Это запрещено законом, — резко сказал бейлиф, задетый грубостью Мортимера. Ведь и такие вопросы можно решать корректно. — Бомбы и ручные гранаты применяют только на открытой местности, где они не причиняют вреда невинному. В жилом доме это невозможно. Вы можете выбрать любое другое оружие ближнего действия.

Мортимер нервно хрустнул пальцами и замер, склонив голову в позе молящегося. Глаза его были прикованы к содержимому чемодана — ручные пулеметы, гранаты, автоматические пистолеты, ножи, кастеты, ампулы с кислотой, кнуты, бритвы, осколки стекла, отравленные стрелы, булавы, дубинки с шипами, бомбы со слезоточивым и удушающим газом.

— Сколько я могу взять? — спросил он.

— Все, что считаете нужным. Помните только, что после вам придется отчитаться за оружие.

— Тогда беру пистолет-пулемет Рейслинга и к нему пять двадцатизарядных магазинов, кинжал для коммандос с зазубринами на лезвии и несколько гранат со слезоточивым газом.

Бейлиф быстро отметил названные предметы в своем списке.

— Это все? — спросил он.

Мортимер кивнул, взял из рук бейлифа список и не читая расписался внизу. Затем он начал рассовывать по карманам патроны и гранаты, перекинув через шею ремень пистолета-пулемета.

— Итак, у вас двадцать четыре часа, — сказал бейлиф, глядя на свои ручные часы и заполняя еще одну графу в ведомости. — Вы располагаете временем до 17.45 завтрашнего дня.

* * *

— Бен, пожалуйста, отойди от двери, — прошептала Мария.

— Тише! — прошипел Бенедикт, прижав ухо к двери. — Я хочу знать, о чем они говорят. — Его лицо напряглось: он пытался расслышать невнятную речь. — Ничего не понять, — сказал он наконец, отворачиваясь от двери. — Впрочем это не имеет значения. Я знаю, что он собирается делать…

— Он хочет убить тебя, — сказала Мария тонким голосом, похожим на девичий. Младенец у нее на руках заплакал, и женщина прижала его к груди.

— Пожалуйста, Мария, иди в ванную, как мы с тобой договорились. У тебя там кровать, вода, пища. Там нет окон и тебе не угрожает опасность. Сделай это для меня, дорогая, чтобы я не беспокоился о вас двоих.

— Тогда ты будешь здесь совсем один.

Бенедикт расправил узкие плечи и крепче сжал рукоятку револьвера.

— Здесь мое место, впереди, чтобы защищать свою семью. Это старо как мир.

— Семья, — прошептала женщина и беспокойно оглянулась кругом. — Как-то там Мэтью и Агнесс?

— У твоей матери они в безопасности. Она обещала как следует присмотреть за ними, пока мы не приедем. У тебя есть еще время уехать к ним. Как бы мне этого хотелось!

— Это невозможно. Я могу быть только здесь. И не могу бросить младенца у матери. Он будет голодать без меня. — Она посмотрела на ребенка, который все еще всхлипывал, и начала расстегивать верх платья.

— Дорогая, ну пожалуйста, — сказал Бенедикт, отодвигаясь от двери. — Отправляйся с ребенком в ванную и не выходи, что бы ни случилось. Он может появиться в любую минуту.

Мария нехотя повиновалась, и через мгновение он услышал щелчок замка в ванной. Затем Бенедикт попытался забыть об их присутствии — ведь эти мысли лишь отвлекали его и могли помешать тому, что предстояло сделать. Он уже давно выработал детальный план обороны и сейчас медленно пошел по квартире, проверяя, все ли в порядке. Во-первых, входная дверь — единственная дверь, ведущая в квартиру. Она заперта и закрыта на засов с цепочкой. Нужно только придвинуть платяной шкаф и убийца не сможет войти этим путем, разве что поднимет шум, а если он попытается сделать это, его будет поджидать Бенедикт с оружием в руках. Итак, этот участок в безопасности.

Ни в кухне, ни в ванной окон не было, поэтому за эти две комнаты он мог быть спокоен. Убийца может проникнуть в квартиру через спальню, потому что ее окно выходит на пожарную лестницу, но Бенедикт разработал план обороны и на этот случай. Окно спальни было закрыто, и открыть его снаружи можно было, только разбив стекло. Он услышит шум и успеет припереть дверь спальни заранее, потому что, может быть, ему самому придется туда отступить.

Таким образом, оставалась только одна комната, гостиная, и именно здесь он собирался расположиться. В гостиной было два окна, и дальнее окно, как и окно спальни, находилось рядом с пожарной лестницей. Убийца может ворваться через это окно. Во второе окно с пожарной лестницы попасть было нельзя, хотя убийца мог обстреливать его из здания напротив. Но угол, в котором он расположился, был надежно защищен от этого огня, так что здесь Бенедикту и следовало быть. Он задвинул в угол большое кресло и, внимательно осмотрев запоры на окнах гостиной, уселся в него.

* * *

Он опустил револьвер на правое колено, направил дуло его к дальнему окну около пожарной лестницы. Всякий, кто попытается проникнуть через него в квартиру, тут же попадет под огонь Бенедикта. Правда, рядом было еще одно окно, но это мало беспокоило его, если только он не будет стоять прямо перед ним. Тонкие полотняные занавески были опущены, и, как только стемнеет, Бенедикт сможет смотреть через них, сам оставаясь невидимым. Повернув дуло револьвера на несколько градусов, Бенедикт мог держать под огнем дверь в прихожую. Если он заслышит возню около входной двери, то несколько шагов — и он окажется возле нее. Да, он сделал все, что мог. Он снова опустился в кресло.

Приближался вечер, и комната постепенно погружалась в темноту, однако отблеск городских огней позволял ему ориентироваться в полумраке. Было тихо, и каждый раз, когда он двигался в кресле, ржавые пружины под ним громко стонали. Прошло несколько часов, и Бенедикт понял, что в его плане есть одно маленькое упущение. Ему хотелось пить.

Сначала он попытался не замечать жажды, но к девяти часам вечера его рот совершенно пересох, а язык казался комком ваты. Он понимал, что не сумеет продержаться в таком состоянии ночь — жажда мешала ему сосредоточиться. Ему бы следовало прихватить с собой кувшин воды. Самым правильным было немедленно отправиться и принести воды, однако он боялся выйти из своего укрытия. Убийца не подавал никаких признаков жизни, и это действовало Бенедикту на нервы.

Внезапно он услышал, что Мария зовет его. Сначала тихо, затем ее голос стал все громче. Она беспокоится о нем. С ним ничего не случилось? Бенедикт выругался про себя. Он не решался ответить ей, по крайней мере не из гостиной. Единственно, что ему оставалось делать, это тихонько прокрасться к двери ванной, шепотом сказать ей, что все в порядке, чтобы она не волновалась. Может быть. тогда она сможет заснуть. А затем он миг бы пройти в кухню, набрать воды и принести ее с собой в гостиную.

Тихо, стараясь не дышать, Бенедикт встал, выпрямился в полный рост, расправил затекшие ноги. Все это время он не отрывал глаз от серого прямоугольника дальнего окна. Упершись носком одной ноги в пятку другой, он бесшумно снял туфли и на цыпочках пошел к двери. Мария уже почти кричала, стуча в дверь ванной, и он поспешил к ней. Неужели она не понимает, что подвергает его смертельной опасности?

В тот самый момент, когда он приблизился к двери гостиной, в коридоре загорелся свет.

— Что ты делаешь? — крикнул он, застыв на месте и глядя на Марию. Женщина стояла у выключателя, щурясь от внезапного света.

— Я так беспокоилась…

Внезапно из гостиной донесся звон разбитого стекла, за которым тут же последовал оглушающий грохот автоматной очереди. Острая боль пронзила Бенедикта, и он упал на пол в коридоре

— Марш в ванную! — крикнул он, посылая пулю за пулей в темноту гостиной.

Он едва слышал сдавленный крик Марии и стук захлопнувшейся двери, и на мгновение забыл о боли. Гостиная наполнилась острым запахом пороха, и из нее потянулись клубы голубоватого дыма. Там что-то скрипнуло и Бенедикт мгновенно выстрелил в темноту. Тут же ответная очередь прошила стену над его головой, и посыпавшаяся штукатурка заставила его поморщиться.

Стрельба прекратилась, и Бенедикт понял, что пули убийцы не могли достать его — он был в стороне от дверного проема Тем не менее он продолжал держать дуло револьвера в направлении двери гостиной. Чтобы стрелять наверняка, убийце придется войти в коридор, и вот тут-то Бенедикт и пристрелит его. В стену над головой Бенедикта врезалось еще несколько очередей, но он не отвечал на них. Когда выстрелы стихли и наступила тишина, Бенедикт улучил момент, достал из кармана патроны и быстро перезарядил револьвер. Под ним растекалась большая лужа крови.

Направив дуло револьвера на дверь гостиной, Бенедикт левой рукой неумело закатал штанину на ноге и быстро взглянул вниз. Кровь продолжала струиться по его лодыжке, пропитывая носок. Пуля навылет пробила икру, оставив две круглые, темные дырки, из которых текла густая кровь. У него закружилась голова, он быстро отвел взгляд от раны и опять прицелился. Револьвер дрожал в его руке. Из гостиной не доносилось ни звука. Левый бок тоже горел как в огне, но когда Бенедикт вытащил рубашку из брюк и посмотрел, он понял, что эта вторая рана болезненна, но не опасна. Пуля скользнула по ребрам, и из образовавшейся царапины уже почти перестала течь кровь. А вот с раной на ноге нужно было что-то делать.

— Поздравляю тебя, Бенедикт, у тебя неплохая реакция…

От звука этого голоса Бенедикт непроизвольно нажал на спусковой крючок и дважды выстрелил в ту сторону, откуда доносился голос. Человек в гостиной засмеялся.

— Нервы, Бенедикт, нервы. То, что я собираюсь убить тебя, не мешает нам разговаривать, правда?

— Ты мерзавец, грязное, мерзкое животное! — вырвалось у Бенедикта. С его губ слетали грязные ругательства, цветистые обороты, которые он не употреблял со школьных времен. Внезапно он остановился, вспомнив, что его может услышать Мария. Прежде она никогда не слышала брани из его уст.

— Нервы, Бенедикт, — раздался сухой смешок из гостиной. — Все эти ругательства по моему адресу не меняют создавшегося положения.

— Слушай, уходи, я не буду в тебя стрелять, — сказал Бенедикт, осторожно вытаскивая левую руку из рукава. — Я не хочу с тобой знаться. Почему ты не уходишь?

— Боюсь, что все это не так просто, Бен. Ты сам создал это положение, в определенном смысле ты сам позвал меня сюда. Подобно волшебнику, выпустившему злого духа из бутылки. Хорошее сравнение, не правда ли? Разрешите представиться. Меня зовут Мортимер.

— Я не желаю знать твое имя, ты… мерзкая скотина. — Бенедикт не кричал больше, а почти шептал, он был занят тем, что молча снимал с себя рубашку. Она висела теперь на его правой руке, и Бенедикту пришлось на мгновение взять револьвер в левую руку, чтобы снять ее. Нога невыносимо болела, и, когда материя рубашки коснулась раны, Бенедикт застонал. Тут же он снова заговорил, чтобы скрыть стон. — Ты пришел сюда сам, по своему желанию — и я убью тебя!

— Молодец, Бенедикт, твоя смелость мне нравится. В конце концов, ты совершил самое серьезное преступление наших дней, ты человек антисоциальный, индивидуалист, продолжатель традиций Диллинджера и братьев Джеймс. Единственная разница в том, что они несли смерть, а ты несешь жизнь. Но оружие у тебя поплоше, чем у них… — Последовал сухой смешок.

— Ты ненормальный человек, Мортимер. Впрочем, чего еще можно ожидать от человека, который вызвался быть убийцей. Ты просто болен.

Бенедикту хотелось, чтобы разговор продолжался по крайней мере до тех пор, пока он не успеет забинтовать ногу. Рубашка была вся пропитана кровью, и он никак не мог затянуть скользкий узел одной левой рукой.

— Да-да, ты, конечно, болен, иначе ты не пришел бы сюда, — продолжал он. — Что другое могло толкнуть тебя на это? — Бесшумно положив револьвер на пол, Бенедикт начал поспешно затягивать узел.

— Понятие болезни относительно, — донесся голос из темноты, — как относительно понятие преступления. Человек создает общество, и законы созданных им обществ определяют понятие преступления. Кто совершает преступление — человек или общество? Кто из них преступник? Ты можешь оспаривать свою вину, но ведь сейчас мы говорим о существующем положении вещей. Закон говорит, что ты преступник. Я здесь для того, чтобы обеспечить выполнение закона. — Грохот автоматной очереди как бы подтвердил его слова, и щепки от плинтуса осыпали Бенедикта. Тот затянул узел и поспешно схватил револьвер.

— Нет, это я олицетворяю высший закон, — сказал Бенедикт. — Закон природы, святость жизни, необходимость продолжения рода. В соответствии с этим законом я женился и любил, и мои дети — благословение нашего союза.

— Такое благословение у тебя и у остального человечества привело к тому, что люди пожирают мир подобно саранче, — ответил Мортимер. — Но это попутное замечание. Прежде всего я должен ответить на твои аргументы.

Первое. Естественный закон — это только тот, по которому образуются толщи осадочных пород и солнечный спектр. То, что ты называешь естественным законом, создано людьми и варьируется в зависимости от религии. Так что этот аргумент беспочвен.

Второе. Жизнь — это бесконечный поток, и сегодняшнее поколение должно умереть, чтобы могло жить завтрашнее. Все религии подобны двуликому Янусу. Они хмурятся при виде убийства и в то же время улыбаются, наблюдая войны и смертные казни. Этот аргумент тоже не имеет основания.

И последнее. Формы союза мужчины и женщины так же разнообразны, как и создавшие их общества. И этот аргумент беспочвен. Твой высший закон неприменим в мире фактов. Если он тебе нравится и дает тебе удовлетворение, ты можешь верить в свой высший закон, однако не пытайся оправдать им свои преступные действия.

— Это ты преступник! — закричал Бенедикт, дважды выстрелив в дверной проем. Ответная очередь распорола стену над самой его головой, и он прижался к полу. Оглушенный грохотом выстрелов, он услышал детский плач: в ванной заплакал разбуженный стрельбой ребенок. Бенедикт сунул руку в карман и быстро перезарядил барабан револьвера, с яростью бросая на пол стреляные гильзы. — Это ты преступник, ты пытаешься убить меня, — продолжал он. — Ты-орудие мерзавцев, принявших этот бесчестный закон. Они заявляют, что я больше не могу иметь детей. Разве у них есть право на это?

— Какой же ты глупец, — вздохнул Мортимер. — Ты-общественное животное и как таковое не колеблясь принимаешь общественные дары. Ты принимаешь от общества лекарства, и твои дети не умирают, как они умерли бы в прошлом. Ты получаешь от общества питание, и твои дети не голодают. На это ты согласен. Но ты не согласен ограничить размеры своей семьи и пытаешься нарушить закон. Впрочем, ты уже нарушил его. В обществе ты должен соглашаться со всеми его законами, или отвергать все его принципы. Ты получаешь еду, так изволь платить за это.

— Я не прошу больше пищи, чем мне выделяется сейчас. Ребенок питается молоком матери, мы будем делиться остальной пищей…

— Слушай, не болтай чепухи. Ты и тебе подобные наводнили мир своими выродками, и вы еще не хотите остановиться. Вас уговаривали, упрашивали, подкупали, угрожали, но все напрасно. Сейчас пора кончать! Ты отказался от помощи — теперь в нашем голодном мире лишним ртом больше, а если так, то нужно закрыть этот лишний рот, убрать одного иждивенца. Это гуманный закон, он вырос из давних традиций индивидуализма и свободной, инициативы. Он дает тебе возможность защищать свои идеалы с оружием в руках. И свою жизнь.

— Это бесчеловечный закон, — ответил Бенедикт. — И как ты только можешь его принимать? Он жесток, холоден и не имеет смысла.

— Совсем наоборот. В этом законе заключен глубокий смысл. Посмотри на себя со стороны, попробуй без предрассудков оценить проблему, перед которой стоит весь наш народ. Мир жесток, но он не безжалостен. Закон сохранения массы является одним из основных во Вселенной. Мы так долго не считались с этим законом, и теперь здравый смысл обязывает нас оградить земной шар от избытка человеческой плоти. Призывы к разуму здесь бесполезны, пришлось принять закон. Любовь, женитьба, семья — все это разрешается, но до определенного предела. Если же у человека больше двух детей, он добровольно отказывается от защиты общества и принимает на себя всю ответственность за свои безрассудные действия. Если он нездоровый эгоист, его смерть принесет пользу всему обществу. Если же он здоров и в состоянии защищать свои интересы с оружием в руках, тогда он нужен обществу, а значит, и его потомство тоже нужно. Этот закон ничем не угрожает добропорядочным гражданам.

— Как ты смеешь так говорить! Разве бедная беспомощная мать незаконного ребенка — преступница?

— Нет, пока она не отказывается от помощи общества. Ей даже позволено иметь ребенка. Если же она упорствует, то она должна за это поплатиться. Всегда найдутся тысячи бездетных женщин, которые добровольно примут участие в битве, чтобы сравнять счет. Они, как и я, на стороне закона и жаждут применить силу. Так что заткни мне глотку, если сможешь, Бенедикт, а то я с удовольствием заткну твой жадный рот.

— Сумасшедший, — прошипел Бенедикт, скрежеща зубами. — Подонок. Этот бесчеловечный закон вызвал к жизни отбросы общества, дал им в руки оружие и позволил убивать.

— И все же это полезный закон. Лучше безумный убийца, который приходит смело и открыто, чем преступник, тайком убивающий своего ребенка где-то в парке. Сейчас этот безумный убийца рискует своей жизнью, и, кто бы из нас ни был убит, обществу это пойдет на пользу.

— Ты признаешь, что ты безумец, убийца с лицензией на убийство? — Бенедикт попытался встать, но у него закружилась голова и потемнело в глазах. Он тяжело опустился на пол.

— Нет, не признаю, — равнодушно ответил Мортимер из темноты гостиной. — Я человек, добровольно помогающий закону уничтожить ваше подлое племя, размножающееся как свиньи.

— Тогда ты извращенный человек, ненавидящий любовь мужчины и женщины.

Донесшийся из темноты холодный смешок привел Бенедикта в ярость.

— Ты больной или сумасшедший! — закричал он. — Или сам не способен иметь детей и ненавидишь тех, у кого они есть…

— Замолчи! Мне надоело говорить с тобой, Бенедикт. Теперь я убью тебя…

Бенедикт впервые услышал нотки гнева в голосе Мортимера и понял, что попал в его слабое место. Он замолчал. Он был слаб и болен, кровь продолжала сочиться сквозь импровизированную повязку, и лужа на полу все росла. Необходимо сберечь остаток сил, чтобы прицелиться и выстрелить, когда убийца появится в двери. Он услышал, как за спиной почти беззвучно отворилась дверь ванной и прошелестели шаги. Безнадежным взглядом он окинул залитое слезами лицо Марии.

— С кем ты говоришь? — закричал Мортимер из гостиной. — Я слышал шепот. Если это твоя жена, Бенедикт, скажи ей, чтобы она уходила. Я не хочу нести ответственность за твою корову. Пришло время платить за свои ошибки, Бенедикт, и я буду оружием закона.

Мортимер выпрямился и разрядил автомат в направлении коридора, затем нажал кнопку, освободил магазин, швырнул его вслед за пулями и мгновенно вставил запасной. Быстрым движением он передернул затвор.

Итак, он принял решение. Ему не потребуется нож. Он сделает несколько шагов, пошлет очередь в коридор, затем швырнет туда гранату со слезоточивым газом. Газ или ослепит Бенедикта, или по крайней мере не даст ему возможности прицелиться. И тогда он войдет в коридор с нажатым спусковым крючком, поливая пространство впереди себя градом пуль, и Бенедикт будет мертв. Мортимер сделал глубокий вздох и весь передернулся, но внезапно оцепенел. В дверном проеме показалась рука, медленно двигающаяся вверх.

Это было настолько неожиданно, что в первую секунду Мортимер не выстрелил. Когда же он наконец выстрелил, то промахнулся. Рука — плохая мишень для автоматического оружия. Рука повернула выключатель и исчезла. И в ту же секунду в гостиной вспыхнули лампы.

Мортимер выругался и послал длинную очередь туда, где только что была рука. Большие куски штукатурки посыпались на пол. Он чувствовал себя удивительно беззащитным в ярко освещенной комнате.

Из-за грохота автомата он не услышал первого револьверного выстрела и не понял, что в него стреляют, пока вторая пуля не вонзилась в пол рядом с его ногами. Он прекратил стрельбу, повернулся к окну и замер.

На пожарной лестнице у разбитого окна стояла женщина. Тоненькая, с широко раскрытыми глазами, она покачивалась, словно под сильными порывами ветра, и обеими руками сжимала револьвер, целясь в Мортимера через разбитое стекло. Револьвер судорожно дергался в ее руках при каждом выстреле, но она никак не могла попасть в Мортимера. В панике он нажал на спусковой крючок, посылая пули по широкой дуге к окну.

— Не стреляй! Я не хочу убивать тебя! — выкрикнул Мортимер.

Последняя пуля вонзилась в стену, автомат щелкнул и остался с открытым затвором. Мортимер выбросил пустой магазин и попытался вставить на его место новый. Револьвер выстрелил еще раз, пуля ударила Мортимера в бок, и он кубарем полетел на пол. Падая, он выронил автомат. В то же мгновение Бенедикт, который медленно, с трудом подполз к нему, схватил его за горло холодными пальцами,

— Не надо… — прохрипел Мортимер, судорожно отталкивая Бенедикта.

— Пожалуйста, Бенедикт, не убивай его, — крикнула Мария, влезая в окно. — Ты задушишь его.

— Нет… я слишком слаб, — прохрипел Бенедикт.

Взглянув вверх, он увидел револьвер в руке Марии. Протянув руку, Бенедикт выхватил его и прижал горячее дуло к груди Мортимера.

— Одним ртом меньше! — крикнул он и нажал на спусковой крючок. Раздался приглушенный выстрел, человек судорожно дернулся, и все было кончено.

— Милый, как ты себя чувствуешь? — Мария плача наклонилась над Бенедиктом, прижимая его голову к своей груди.

— Все… все в порядке. Я очень слаб, но это от потери крови. Кровотечение уже остановилось. Все кончилось. Мы победили. Теперь нам дадут дополнительный паек, и больше никто нас не будет беспокоить.

— Я так рада, — Мария попыталась улыбнуться сквозь слезы. — Я не хотела говорить тебе об этом раньше, у тебя и так было достаточно неприятностей. Но у нас… — Она опустила глаза.

— Что? — спросил он, не веря своим ушам. — Ты хотела сказать…

— Да, — Мария провела рукой по своему округлившемуся животу.

В ответ Бенедикт уставился на нее, широко открыв рот, не в силах вымолвить ни единого слова, подобно беспомощной рыбе, выброшенной на берег.

Соседи

Томас Диш составлял антологию мрачных рассказов на тему экологических и социальных катастроф, грозящих миру в будущем. В то время произведения, повествующие о перенаселенности, были довольно малочисленны — по крайней мере произведения, которые пришлись бы ему по вкусу и затрагивали самые острые проблемы. Прочитав мой роман «Подвиньтесь! Подвиньтесь!», он понял, что это как раз то, что ему нужно — жесткий реалистический взгляд на недалекое будущее, тот самый предостерегающий палец, которым помахивают перед читателем. Пусть увидит, что его ждет, если эту неотложную проблему пустить на самотек.

Но у меня имелся роман, а Тому для антологии требовался рассказ. Он выделил в романе некоторые главы и страницы, способные, по его мнению, составить рассказ, и написал мне о своей идее. Я согласился с тем, что в этом есть смысл, но, сложив воедино отмеченные им куски, обнаружил, что им недостает нужной для рассказа непрерывности повествования.

Тогда я их почти полностью переписал. Одним из интересных результатов переделки — чего я до того момента не понимал — оказалась плотность фона повествования, весьма высокая для рассказа. Судите сами — перед вами образы, фон и замысел целого романа, сжатые в рассказ.

ЛЕТО

Августовское солнце било в открытое окно и жгло голые ноги Эндрю Раша до тех пор, пока это неприятное ощущение не вытащило его из глубин тяжелого сна. Очень медленно он начал осознавать, что в комнате жарко и что под ним влажная, усыпанная песчинками простыня. Он потер слипшиеся веки и полежал еще немного, уставясь в потрескавшийся грязный потолок. В первые мгновения после сна он не мог сообразить, где находится, хотя прожил в этой комнате более семи лет. Потом он зевнул, и, пока шарил рукой в поисках часов, которые всегда клал перед сном на стул рядом с кроватью, странное ощущение растерянности прошло. Энди снова зевнул и, моргая, взглянул на стрелки часов с поцарапанным стеклом. Семь… Семь утра, и маленькая цифра «девять» в середине квадратного окошка понедельник, девятое августа 1999 года. Семь утра, а уже жарко, как в печи: город словно замер в душных объятиях жары, которая одолевала Нью-Йорк вот уже десять дней. Энди почесался и подмял подушку под голову. Из-за тонкой перегородки, делившей комнату надвое, послышалось жужжание, быстро перешедшее в пронзительный визг.

— Доброе утро, — произнес он громко, пытаясь перекричать этот звук, и закашлялся.

Кашляя, Энди нехотя встал и побрел в другой конец комнаты, чтобы налить стакан воды из настенного бачка. Вода потекла тонкой коричневой струйкой. Энди сделал несколько глотков, потом постучал костяшками пальцев по окошку счетчика на бачке, стрелка которого дрожала почти у самой отметки «Пусто». Не забыть бы наполнить бачок до того, как он уйдет к четырем на дежурство в полицейский участок. День начался.

На дверце покосившегося шкафа висело зеркало во весь рост, треснувшее снизу доверху. Энди почти уткнулся в него лицом, потирая заросшую щетиной щеку. Перед уходом надо будет побриться. «Не стоит смотреть на себя, голого и неопрятного, в зеркало спозаранку», — подумал он неприязненно, хмуро разглядывая свои кривоватые ноги, обычно скрытые брюками, и мертвенно бледную кожу. Ребра торчат, как у голодной клячи… И как он только умудрился при этом отрастить живот? Он потрогал дряблые мышцы и решил, что все дело в крахмалосодержащей диете и сидячем образе жизни. Хорошо хоть не полнеет лицо. Лоб с каждым годом становится все выше и выше, но это как-то не очень заметно, если стричь волосы коротко. «Тебе всего тридцать, — подумал он, — а вокруг глаз уже столько морщин. И нос у тебя слишком большой. Кажется, дядя Брайен говорил, что это из-за примеси уэльской крови. И передние зубы у тебя выступают больше чем положено, отчего, улыбаясь, ты немного похож на гиену. Короче, Энди Раш, ты настоящий красавчик, и странно, что такая девушка, как Шерл, не только обратила на тебя внимание, но даже поцеловала». Он скорчил своему отражению рожу и пошел искать платок, чтобы высморкать свой выдающийся уэльский нос.

Чистые трусы в ящике оказались только одни; он натянул их и напомнил себе еще об одном деле на сегодня — обязательно постирать. Из-за перегородки все еще доносился пронзительный визг. Энди толкнул дверь и вошел.

— Ты так заработаешь себе сердечный приступ, Сол, — обратился он к мужчине с седой бородой, сидящему на велосипеде без колес.

Мужчина с ожесточением крутил педали; по его груди градом катился пот и впитывался в повязанное вокруг пояса полотенце.

— Никогда, — выдохнул Соломон Кан, не прекращая работать ногами. — Я делал это каждый день так долго, что моему моторчику скорее всего не поздоровится, если я вдруг перестану. Опять же в моих сосудах нет холестерина, потому что регулярные алкогольные промывания этому способствуют. И я не заболею раком легких, поскольку не могу позволить себе курить, даже если бы хотел, но я еще и не хочу. В семьдесят пять лет у меня нет простатита, потому что…

— Пожалуйста, Сол, избавь меня от таких подробностей на голодный желудок. Ты не одолжишь мне кубик льда?

— Возьми два — сегодня жарко. Но не держи дверцу открытой слишком долго.

Энди открыл маленький низенький холодильник у стены, быстро достал пластиковую коробочку с маргарином, затем вынул из формочки два кубика льда, бросил в стакан и захлопнул дверцу. Наполнил стакан водой из бачка и поставил на стол рядом с маргарином.

— Ты уже ел? — спросил он.

— Сейчас я к тебе присоединюсь. Эти штуки, должно быть, уже зарядились.

Сол перестал крутить педали, визг перешел в стон и затих. Он отсоединил провода генератора от задней оси велосипеда и аккуратно сложил их рядом с четырьмя черными автомобильными аккумуляторами, стоявшими на холодильнике. Затем вытер руки о грязное полотенце, придвинул к столу сиденье от допотопного «Форда» модели 75-го года и сел напротив Энди.

— Я слушал шестичасовые новости, — сказал он. — Старики проводят сегодня еще один марш протеста. Вот где будет много сердечных приступов!

«Слава Богу, я на дежурстве с четырех, и Юнион-сквер не в нашем районе». Энди открыл маленькую хлебницу, достал красный крекер размером не более шести квадратных дюймов и пододвинул хлебницу Солу. Потом намазал на крекер тонкий слой маргарина, откусил кусочек и, сморщившись, принялся жевать.

— Я думаю, что маргарин уже испортился.

— Как это ты определяешь, интересно? — хмыкнул Сол, кусая сухой крекер. По-моему, все, что делается из машинного масла и китового жира, испорчено с самого начала.

— Ты говоришь, как натурист, — заметил Энди и запил крекер холодной водой. — У жиров, получаемых из нефтепродуктов, почти нет запаха, и ты сам прекрасно знаешь, что китов совсем не осталось и китовый жир взять неоткуда. Это обычное хлорелловое масло.

— Киты, планктон, селедочное масло — это все одно и то же. Все отдает рыбой. Я лучше буду есть крекеры всухомятку, зато у меня никогда не отрастут плавники… — Неожиданно в дверь быстро постучали. — Еще восьми нет, а они уже посылают за тобой, — простонал Сол.

— Это может быть кто угодно, — сказал Энди, направляясь к дверям.

— Это стучит курьер, и ты знаешь об этом не хуже меня. Я готов спорить на что угодно. Ну вот видишь? — Сол с мрачным удовлетворением кивнул, когда за дверью в полутьме коридора обнаружился тощий босоногий курьер.

— Что тебе надо, Вуди? — спросил Энди.

— Мне ницего не нузно, — прошепелявил Вуди, разевая беззубый рот. Ему было всего двадцать с лишним, а во рту уже не осталось ни одного зуба. — Лейтенант сказал:

«Неси» — я и принес.

Он вручил Энди складную дощечку с сообщением, на обороте которой значилось его имя.

Энди повернулся к свету и стал разбирать каракули лейтенанта, после чего взял кусок мела, нацарапал под сообщением свою фамилию и отдал дощечку курьеру. Закрыв за ним дверь, он вернулся к столу и, задумчиво нахмурившись, принялся доедать завтрак.

— Не надо на меня так смотреть, — сказал Сол. — Не я же тебя вызвал… Я буду прав, если предположу, что это не самое приятное задание?

— Это старики. Они уже запрудили всю площадь, и соседний участок требует подкреплений.

— Но почему ты? Похоже, это занятие для рабочей скотины.

— Рабочая скотина! Откуда у тебя этот средневековый жаргон? Конечно, там нужны патрули — усмирять толпу, но нужны и детективы, чтобы выявить агитаторов, карманников, грабителей и прочих. Там сегодня будет черт знает что!

— Мне приказано явиться к десяти, так что я еще успею сходить за водой.

Энди неторопливо надел брюки и широкую спортивную рубашку, потом поставил на подоконник банку с водой, чтобы погрелась на солнце. Взял две пятигаллоновые пластиковые канистры. Сол оторвался от телевизора и взглянул ему вслед поверх старомодных очков.

— Когда вернешься с водой, я приготовлю тебе выпить. Или, может, еще слишком рано?

— Сегодня у меня такое настроение, что в самый раз.

Когда дверь квартиры была закрыта, в коридоре царила кромешная темнота. Ругаясь, Энди стал ощупью пробираться вдоль стены к лестнице. По дороге он едва не упал, споткнувшись о кучу мусора, выброшенного кем-то на пол. Этажом ниже в стене была пробита дыра, в которую пробивался свет, и Энди без проблем преодолел оставшиеся два пролета. После сырого подъезда жара на Двадцать пятой улице нахлынула на него волной удушающей вони: пахло гнилью, грязью и немытыми человеческими телами. На крыльце сидели женщины. Пришлось пробираться между ними, стараясь в то же время не наступить на играющих ребятишек. На тротуаре, куда еще падала тень, толпилось столько людей, что Энди был вынужден пойти по мостовой, подальше обходя высокие кучи мусора, наваленные вдоль дороги. От жары, стоявшей несколько дней, асфальт плавился и прилипал к подошвам ботинок. К красной колонке гидранта на углу Седьмой авеню, как обычно, тянулась очередь. Когда Энди подошел поближе, очередь вдруг распалась. Послышались сердитые выкрики. Кое-кто стал размахивать кулаками. Вскоре люди разошлись, все еще бормоча, и Энди увидел, как дежурный полисмен запирает стальную дверь.

— Что происходит? — спросил он. — Я думал, что гидрант работает до полудня.

Полицейский обернулся, привычно схватившись за пистолет, но, узнав детектива со своего участка, сдвинул форменную фуражку на затылок и стер пот со лба тыльной стороной ладони.

— Только что получил приказ от сержанта. Все гидранты закрываются на двадцать четыре часа. Засуха. В резервуарах низкий уровень воды, так что приходится экономить.

— Ничего себе приказ, — сказал Энди, глядя на торчавший в замке ключ. Мне сегодня идти на дежурство, значит, я останусь без воды на целых два Дня…

Осторожно оглядевшись, полицейский отпер дверь и взял у Энди одну канистру.

— Одной тебе пока хватит. — Он сунул ее под кран и, пока канистра наполнялась, добавил, понизив голос:

— Ты никому не рассказывай, но прошел слух, что на северной окраине города снова взорван акведук.

— Опять фермеры?

— Должно быть. До перехода в этот округ я патрулировал акведуки работенка не сахар, должен тебе сказать. Они запросто могут взорвать тебя вместе с акведуком. Говорят, город, мол, крадет у них воду.

— У них ее и так достаточно, — сказал Энди, забирая полную канистру. Больше, чем нужно. А здесь, в городе, тридцать пять миллионов человек, и все хотят пить.

— Кто спорит? — вздохнул полицейский, захлопнул дверь и запер се на замок.

Снова пробравшись сквозь толпу на ступеньках, Энди пошел на задний двор. Все туалеты оказались заняты — пришлось ждать. Когда наконец один освободился, Энди потащил канистры с собой в кабинку, иначе кто-нибудь из детей, игравших среди куч мусора, наверняка украл бы их.

Одолев темные лестничные пролеты еще раз, Энди открыл дверь и услышал чистый звук ледяных кубиков в стакане.

— У тебя тут прямо Пятая симфония Бетховен, — сказал он и, поставив канистры, упал в кресло.

— Это моя любимая мелодия, — отозвался Сол, доставая из холодильника два охлажденных стакана.

Торжественно, словно исполняя религиозный ритуал, он бросил в каждый из них по крошечной, похожей на жемчужину, луковичке. Один стакан он вручил Энди, и тот осторожно глотнул холодную жидкость.

— Когда я пробую что-нибудь вроде этого, Сол, то в такие минуты почти верю, что ты все-таки не сумасшедший. Почему эта штука называется «Гибсон»?

— Тайна, покрытая мраком. Почему «Стингер» — это «Стингер», а «Розовая леди» — это «Розовая леди»?

— Не знаю. Никогда не пробовал.

— Я тоже не знаю, но так уж они называются. Как та зеленая мешанина, что продают в «обалделовках», — «Панама». Просто название, которое ничего не значит.

— Спасибо, — сказал Энди, осушив стакан. — День кажется мне уже не таким плохим.

Он прошел на свою половину комнаты, достал из ящика пистолет в кобуре и прицепил к поясу с внутренней стороны брюк. Значок полицейского болтался на кольце вместе с ключами — там Энди всегда его и держал. Сунул в карман записную книжку, он на, мгновение задумался. День предстоял долгий и трудный, и все могло случиться. Он достал из-под стопки рубашек наручники и мягкую пластиковую трубку, наполненную дробью. Может пригодиться в толпе; к тому же, когда вокруг много людей, это даже надежнее. Опять же новое предписание экономить боеприпасы. Чтобы тратить патроны, нужно иметь на это весьма вескую причину Энди вымылся, как мог, пинтой воды, нагревшейся на подоконнике от солнца, и принялся тереть лицо кусочком шершавого, словно с песком, мыла. На бритве с обеих сторон уже появились зазубрины, и, подтачивая ее о край столика, Энди подумал, что нора доставать где-то новую. Может быть, осенью.

Когда он вышел из своей комнаты, Сол старательно поливал ряды каких-то трав и крохотных луковиц, растущих в ящике на окне.

— Смотри, чтобы тебе не подсунули деревянный пятак, — произнес он, не отрываюсь от своего занятия.

Пословиц Сол знал миллион. И все старые. Но что такое «деревянный пятака?

Солнце поднималось все выше и выше, и в асфальтово-бетонном ущелье улицы становилось все жарче. Полоска тени от здания угла стала уже, и в подъезд набилось столько людей, что Энди едва протиснулся к дверям. Он осторожно пробрался мимо маленькой сопливой девчонки в грязном нижнем белье и спустился еще на одну ступеньку. Тощие женщины неохотно отодвигались, даже не глядя на него, зато мужчины смотрели с холодной ненавистью, словно отпечатавшейся на их лицах, отчего все они казались ему похожими — будто из одной злобной семьи. Наконец Энди выбрался на тротуар, где ему пришлось переступить через вытянутые ноги лежавшего старика. Старик выглядел не спящим, а скорее мертвым, что, впрочем, было вполне вероятно. От его грязной ноги тянулась веревка, к которой привязали голого ребенка. Такой же грязный, как и старик, ребенок сидел на асфальте и бездумно грыз край гнутой пластиковой тарелки. Веревка, пропущенная под руками-тростинками, была завязана у него на груди, над вздувшимся от голода животом.

Даже если старик умер, это не имело никакого значения: единственное, что от него требовалось, это служить своеобразным якорем для ребенка, а такую работу он мог с одинаковым успехом выполнять как живой, так и мертвый.

На улице Энди вспомнил, что снова не сказал Солу о Шерл. Это было бы не сложно, но он, словно избегая разговора, продолжал забывать. Сол часто рассказывал, каким жеребцом он был и как развлекался с девчонками, когда служил в армии. Он поймет.

Они ведь всего лишь соседи. Не больше. Друзья, конечно. И если он приведет девушку, которая будет с ним жить, это ничего не изменит.

Почему же он опять ничего не сказал?

ОСЕНЬ

Говорят, что такого холодного октября никогда не было. Я тоже не припомню. И дождь… Не настолько сильный, чтобы наполнить бак или еще что-нибудь, зато ходишь все время мокрая и от этого еще больше зябнешь. Разве не так?

Шерл кивала, почти не прислушиваясь к словам, но по интонации поняла, что ее о чем-то спросили. Очередь двинулась вперед, и она сделала несколько шагов за говорившей. Женщина, этакий бесформенный ком тяжелой одежды, прикрытый рваным пластиковым плащом, была подпоясана веревкой и от этого походила на туго набитый мешок. «Пожалуй, я выгляжу не лучше», — подумала Шерл и натянула на голову одеяло, пытаясь укрыться от непрестанной мороси. Совсем немного осталось, впереди всего несколько десятков человек. Стояние в очереди заняло гораздо больше времени, чем она думала: уже почти стемнело. Над автоцистерной загорелся свет и отразился в ее черных боках. Стало видно, как медленно сеется дождь. Очередь снова продвинулась. Женщина, стоявшая впереди Шерл, переваливаясь, потащила за собой ребенка — такой же, как и она сама, бесформенный ком; лицо укутано шарфом. Ребенок то и дело хныкал.

— Прекрати, — сказала женщина и повернулась к Шерл: красное, одутловатое лицо, почти беззубый рот. — Он плачет, потому что мы были у врача. Доктор думал, что у него что-то серьезное, а всего-навсего квош. — Она показала Шерл распухшую, словно надутую руку ребенка. — Это легко определить, когда они так распухают и на коленках появляются черные пятна. Чтобы попасть к врачу, пришлось просидеть две недели в клинике Бельвью, хотя он мне сказал то, что я и так уже знала. Но это единственный способ добыть рецепт. Получила талоны на ореховое масло. Мой старик его очень любит. А ты живешь в нашем квартале, да? Кажется, я тебя там уже видела.

— На Двадцать шестой улице, — ответила Шерл, снимая с канистры крышку и пряча ее в карман пальто. Ее знобило — похоже, она заболела.

— Точно. Я так и думала, что это ты. Без меня не уходи, пойдем домой вместе. Уже поздно, а тут полно шпаны — воду отбирают. Они всегда ее могут потом продать. Вот миссис Рамирес в моем доме… Она пуэрториканка, но вообще-то своя, их семья жила в этом доме со второй мировой войны. Ей так подбили глаз, что она теперь ничего не видит, и вышибли два зуба. Какой-то бандит треснул ее дубинкой и забрал воду.

— Да, я подожду. Это неплохая идея, — сказала Шерл, внезапно почувствовав себя очень одинокой.

— Карточки! — потребовал полицейский, и она протянула ему три: свою, Энди и Сола.

Он поднес их к свету, затем вернул и крикнул человеку у крана:

— Шесть кварт!

— Как шесть? — возмутилась Шерл.

— Сегодня норма уменьшена, леди. Шевелитесь, шевелитесь! Вон сколько людей еще ждут!

Шерл подхватила канистру, человек сунул в нее шланг и включил воду, потом крикнул:

— Следующий!

Булькающая канистра казалась трагически легкой. Шерл отошла в сторонку и встала рядом с полицейским, поджидая женщину. Одной рукой та тянула за собой ребенка, в другой тащила пятигаллоновую и, похоже, почти полную канистру из-под керосина. Должно быть, у нее большая семья.

— Пошли, — сказала женщина. Ребенок, тихо попискивая, тащился позади, вцепившись в руку матери.

Когда они свернули с Двенадцатой авеню в переулок, стало еще темнее, словно дождь впитывал весь свет. Здания вокруг — в основном бывшие склады и фабрики — надежно укрывали своих обитателей за толстыми стенами без окон. Тротуары были мокрыми и пустынными. Ближайший уличный фонарь горел в следующем квартале.

— Вот задаст мне муж за то, что я пришла так поздно, — сказала женщина, когда они свернули за угол.

И тут дорогу им преградили два темных силуэта.

— Воду! Быстро! — приказал тот, что стоял ближе, и в свете далекого фонаря блеснуло лезвие ножа.

— Нет, не надо! Пожалуйста! — взмолилась женщина и спрятала канистру за спину.

Шерл прижалась к стене. Когда грабители подошли поближе, она увидела, что это мальчишки. Подростки. Но у них был нож.

— Воду! — велел первый, размахивая ножом.

— Получай! — взвизгнула женщина и взмахнула канистрой.

Грабитель не успел увернуться, и удар пришелся прямо ему по голове. Парень взвыл и рухнул на землю, выронив нож.

— И ты хочешь? — закричала женщина, надвигаясь на второго подростка. Тот был безоружен.

— Нет-нет, не хочу, — запричитал он, пытаясь оттащить приятеля за руку. Но когда женщина приблизилась, он бросил его и отскочил в сторону.

Она наклонилась, чтобы подобрать нож; в этот момент парень сумел поставить своего товарища на ноги и поволок его за угол. Все произошло за считанные секунды, и все это время Шерл стояла, прижавшись спиной к стене и дрожа от страха.

— Такого они не ожидали! — воскликнула женщина, восхищенно разглядывая старый нож для разделки мяса. — Мне он больше пригодится. Сопляки!

Она была возбуждена и явно довольна собой. За время стычки она ни разу не выпустила руку ребенка, и теперь тот расхныкался еще больше.

Оставшуюся часть пути преодолели без приключений, и женщина проводила Шерл до самой двери.

— Спасибо вам большое, — сказала Шерл. — Я не знаю, что бы я делала…

— Пустяки, — улыбнулась женщина. — Ты видела, как я его? И у кого теперь нож? Она двинулась прочь, таща одной рукой канистру, а другой — ребенка.

— Где ты была? — спросил Энди, когда Шерл распахнула дверь. — Я уж думал, что с тобой что-нибудь случилось.

В комнате было тепло и пахло рыбой. Энди и Сол сидели за столом со стаканами в руках.

— Это из-за воды. Очередь растянулась на целый квартал. И мне дали только шесть кварт: норму опять урезали.

Она заметила, что Энди мрачен, и решила не рассказывать, что по дороге домой на них напали: Энди расстроится еще больше, а ей очень не хотелось портить ужин.

— Замечательно, — ехидно произнес Энди. — Норма и без того слишком мала, а они решили ее еще урезать… Снимай мокрую одежду, Шерл, Сол нальет тебе «Гибсона». Его самодельный вермут уже созрел, а я сегодня купил немного водки.

— Выпей, — сказал Сол, вручая Шерл холодный стакан. — Я приготовил суп из дрянного концентрата «Энергия». В любом другом виде он просто несъедобен. Суп у нас будет на первое, а потом… — Он многозначительно кивнул в сторону холодильника.

— Что такое? — спросил Энди. — Секрет?

— Не секрет, — ответила Шерл, открывая холодильник, — а сюрприз. Я купила их сегодня, каждому по одному. — Она вынула тарелку с тремя маленькими пирожками с начинкой «сойлент». — Это та самая новинка, которую сейчас рекламируют по телевизору, со вкусом копченого мяса.

— Они, должно быть, обошлись в целое состояние, — проворчал Энди. — Теперь нам придется голодать весь месяц.

— Не такие уж они и дорогие. Кроме того, я потратила свои деньги, а не те, что мы отложили на еду.

— Какая разница? Деньги есть деньги. На эту сумму мы могли бы жить, наверно, целую неделю.

— Суп готов, — объявил Сол, расставляя на столе тарелки.

Шерл молчала, чувствуя, что в горле у нее застрял комок. Она сидела, смотрела в тарелку и изо всех сил старалась не расплакаться.

— Извини, — сказал Энди. — Но ты же знаешь, как растут цены. Нужно думать о будущем. Городской подоходный налог стал еще выше — восемьдесят процентов, пособий приходится платить все больше, так что этой зимой нам придется туго. Ты не думай, я тронут…

— Если это действительно так, то почему бы тебе не заткнуться и не заняться супом, — перебил его Сол.

— Не вмешивайся, Сол, — сказал Энди.

— Я не стану вмешиваться, если вы прекратите ссориться в моей комнате. Нечего портить такой замечательный ужин.

Энди хотел что-то сказать, но передумал и взял Шерл за руку.

— Сегодня у нас действительно хороший ужин, — пробормотал он. — Давай не будем…

— Не такой уж он хороший, — заметил Сол, проглотив ложку супа, и поморщился. — Сам сначала попробуй. Но зато пирожки отобьют этот мерзкий вкус.

Некоторое время они молча ели суп, потом Сол принялся рассказывать одну из своих армейских историй о Нью-Орлеане, такую смешную, что удержаться от смеха было просто невозможно, и вскоре настроение у всех заметно улучшилось. Сол разлил оставшийся «Гибсон», а Шерл принесла пирожки.

— Если бы я был совсем пьян, то решил бы, что это мясо, — заявил Сол, энергично пережевывая свою порцию.

— Нет, они действительно хороши, — сказала Шерл.

Энди кивнул. Шерл быстро доела пирожок и подобрала с тарелки подливку кусочком растительного крекера, затем отпила из стакана. Неприятное происшествие по дороге домой казалось совсем давним. Что эта женщина говорила про своего ребенка?..

— Ты знаешь, что такое «квош»? — спросила она.

— Какая-то болезнь. — Энди пожал плечами. — А почему ты спрашиваешь?

— Вместе со мной в очереди за водой стояла женщина, и мы с ней разговорились. Ее ребенок заболел этим самым «квошем». Я еще подумала, что ей не следовало бы тащить с собой больного ребенка в такой дождь. И потом, вдруг это заразно?

— Не волнуйся. — сказал Сол. — «Квош» — это сокращенно от «квошиоркора». Если бы ты интересовалась своим здоровьем и смотрела медицинские программы, как я, или читала книги, то знала бы про эту болезнь все. Она не заразна, потому что возникает от плохого питания, как бери-бери.

— Про такую болезнь я тоже никогда не слышала.

— Она нечасто встречается, зато квош — на каждом шагу. Им болеют при недостатке белков. Раньше он встречался только в Африке, но теперь распространился по всей территории Соединенных Штатов. А как же иначе? Мяса нет, чечевица и соевые бобы стоят слишком дорого, и потому мамаши пичкают детей растительными крекерами, леденцами и всякой дешевой дрянью…

Лампа мигнула и погасла. Сол на ощупь добрался до холодильника и отыскал среди вороха проводов на нем выключатель. Вскоре загорелась тусклая лампочка, подключенная к аккумуляторам.

— Надо бы подзарядить, — сказал Сол, — да ладно, завтра. После еды вредно работать, это сказывается на пищеварении и циркуляции крови.

— Как хорошо, доктор, что вы здесь, — произнес Энди. — Мне нужен совет врача. У меня небольшая проблема. Дело в том… что все съеденное попадает ко мне в живот и…

— Забавно, мистер Шутник. Шерл, я не представляю, как ты его терпишь.

После еды все трое почувствовали себя лучше. И разговаривали до тех пор, пока Сол не заявил, что собирается выключить свет, чтобы аккумуляторы не сели. Маленькие кирпичики морского угля сгорели дотла, и в комнате опять стало прохладно. Они пожелали друг другу спокойной ночи, и Энди пошел на свою половину за фонариком. Здесь было еще холоднее.

— Я ложусь, — сказала Шерл. — Вообще-то спать не хочется, но это единственный способ согреться.

Энди пощелкал выключателем.

— Света нет, а мне нужно бы кое-что сделать. Сколько времени у нас нет по вечерам света? Неделю?

— Давай я лягу, возьму фонарик и буду тебе светить, а?

— Пожалуй.

Энди раскрыл на комоде свой блокнот, рядом положил многоразовый бланк и принялся составлять рапорт. В левой руке он держал фонарик, время от времени сжимая его рукоятку, и тот испускал свет. В городе сегодня было спокойно: холод и дождь прогнали людей с улиц. Жужжание крохотного генератора в фонарике и поскрипывание пера по пластику звучали неестественно громко.

Шерл раздевалась при свете фонарика. Стянув с себя одежду, она задрожала от холода и быстро надела тяжелую зимнюю пижаму, штопаные-перештопаные носки, в которых спала, и толстый свитер. Простыни, ни разу не менявшиеся с тех пор, как начались перебои с водой, были холодными и влажными, хотя Шерл старалась проветривать их при любой возможности. Щеки ее оказались такими же влажными, как простыни, и, приложив руку к лицу, она поняла, что плачет. Она старалась не всхлипывать, чтобы не мешать Энди: он ведь делает для нее все, что может…

Да, до того как она пришла сюда, все было по-другому; легкая жизнь, хорошая еда, теплая комната и личный телохранитель Таб, сопровождавший ее, когда она выходила на улицу. Она должна была спать и с ним пару раз в неделю. Она ненавидела эти минуты, ненавидела даже его прикосновения, на, по крайней мере, это происходило быстро. С Энди все не так, все хорошо, и ей очень хотелось, чтобы сейчас он был рядом. Шерл снова задрожала и, не в силах сдержаться, заплакала еще горше.

ЗИМА

Нью-Йорк находился на краю катастрофы. Вокруг каждого запертого склада собирались огромные толпы. Голодные, испуганные люди искали виновных в происходящем. Гнев побуждал людей бунтовать, хлебные бунты превратились в водяные, было разграблено все, что только можно. Полиция, хлипкий барьер между злобным протестом и кровавым хаосом, боролась за порядок из последних сил.

Поначалу полицейские дубинки и ружейные приклады останавливали людей, но, когда это перестало помогать, для разгона толпы стали применять газы. Напряженность росла, поскольку люди, которых разгоняли в одном месте, тут же собирались в другом. Мощные струи воды из полицейских машин останавливали пытавшихся вломиться в участки социальной помощи, но машин не хватало, да и воды взять было неоткуда. Использовать речную воду запретил департамент здравоохранения: с таким же успехом можно было поливать людей ядом. Кроме того, вода была нужна и пожарным: в городе то и дело вспыхивали пожары. Часто их машины даже не могли проехать по перегороженным улицам, отчего приходилось делать долгие объезды. Иногда пожары распространялись так быстро, что к полудню все машины были в работе.

Первый выстрел раздался через несколько минут после полудня 21 декабря, когда охранник департамента социального обеспечения убил человека, который взломал окно продуктового склада на Томпкинс-сквер и пытался туда влезть. Это был первый, но далеко не последний выстрел. И отнюдь не последний убитый.

Некоторые районы, где царили беспорядки, удалось окружить сбрасываемой с воздуха проволокой-путанкой, но ее тоже не хватало, и, когда запасы кончались, вертолеты продолжали беспомощно кружить над беспокойными кварталами, выполняя роль воздушных полицейских наблюдательных постов и определяя места, где срочно необходимы подкрепления. Что, впрочем, тоже было бесполезно, потому что подкреплений не осталось: все работали, как на передовой.

После первой стычки уже ничто не могло произвести на Энди сильного впечатления. Остаток дня и почти всю ночь он вместе с остальными полицейскими занимался тем, что получал и раздавал удары, стремясь восстановить порядок на улицах раздираемого побоищем города. Передохнуть ему удалось лишь раз, когда он случайно надышался газа от собственной гранаты, но сумел пробраться к машине департамента здравоохранения, где ему помогли. Медик дал ему таблетку против выворачивающей все внутренности тошноты и промыл глаза. Энди лежал на носилках внутри машины, прижимая к груди шлем, гранаты и дубинку, и постепенно приходил в себя. На других носилках у двери фургона сидел водитель машины с карабином 30-го калибра, готовый отпугнуть каждого, кто проявит слишком живой интерес к машине и ее ценному содержимому. Энди совсем не хотелось вставать, но в открытую дверь сочился холодный туман, и он начал дрожать так сильно, что у него застучали зубы. Он с трудом встал и выбрался из машины. Пройдя немного, Энди почувствовал, что ему стало немного лучше. И теплее. Нападавших уже отбили, и, морщась от запаха, пропитавшего его одежду, Энди направился к ближайшей группе людей в синей форме.

С этого момента усталость уже не оставляла его, в памяти сохранились только лица, искаженные криком, бегущие ноги, звуки выстрелов, визг, хлопки газовых гранат. Из толпы в него бросили чем-то тяжелым, и на руке остался огромный синяк.

К ночи пошел дождь, холодная морось вперемешку с мокрым снегом, и, видимо, вовсе не полиция, а погода и усталость прогнали людей с улиц. Но когда толпы рассеялись, полицейские обнаружили, что настоящая работа только начинается. Зияющие оконные проемы и выломанные двери необходимо было охранять до тех пор, пока их не починят, требовалось найти раненых и оказать им помощь. Пожарный департамент остро нуждался в подкреплениях для борьбы с бесчисленными пожарами. Продолжалось это всю ночь, и лишь утром, услышав свою фамилию в списке, прочитанном лейтенантом Грассиоли, Энди немного пришел в себя, когда он полусидел-полулежал на скамье в полицейском участке.

— Это все, что я могу вам позволить, — добавил лейтенант. — Перед уходом всем получить пайки и сдать снаряжение. Вернуться к 18.00, и никаких отговорок! У нас еще много дел.

Ночью дождь кончился. Длинные утренние тени покрыли городские улицы, и восходящее солнце отражалось золотым глянцем в мокром асфальте. Сгоревший ночью особняк все еще дымился, и Энди пришлось пробираться через обуглившиеся развалины. На углу Седьмой авеню валялись обломки двух раздавленных велотакси, с которых все что только можно уже кто-то поснимал. Чуть дальше, скрючившись, лежал человек. Сначала Энди почему-то подумал, что он спит, но, увидев его изуродованное лицо, понял, что его убили, и не стал останавливаться. Департамент санитарии его в любом случае сегодня подберет.

Первые «пещерные люди» выбирались из подземки, щурясь от солнечного света. Летом все смеялись над «пещерниками», для которых департамент социального обеспечения определил местом жительства станции давно прекратившего работать метро, но, когда наступили холода, веселье сменилось завистью. Может быть, там, внизу, грязно, пыльно и темно, но зато всегда работают несколько электрообогревателей. Не слишком шикарные условия, но по крайней мере департамент не дал им замерзнуть.

Энди свернул к своему дому. Поднимаясь по ступенькам, он несколько раз наступил на спящих, но от усталости не обратил на это никакого внимания и даже не заметил их. Потом он долго не мог попасть ключом в замок. Сол услышал и открыл сам.

— Я только что приготовил суп, — сказал он. — Ты как раз вовремя. Энди достал из кармана обломки растительных крекеров и высыпал их на стол.

— Ты украл продукты? — спросил Сол, откусывая маленький кусочек. — Я думал, кормежку не будут выдавать еще два дня.

— Полицейский паек.

— Что ж, справедливо. На голодный желудок с народом не очень-то повоюешь. Я кину немного в суп, пусть хоть что-то в нем будет. Надо полагать, ты вчера не смотрел телевизор и, видимо, не знаешь, что творится в конгрессе. Там такое начинается…

— Шерл уже проснулась? — спросил Энди, стащив с себя плащ и тяжело свалившись в кресло.

Сол помолчал и тихо ответил:

— Ее нет.

— Куда же она ушла так рано? — спросил Энди, зевая.

— Она ушла еще вчера, Энди. — Сол продолжал помешивать суп, стоя к Энди спиной. — Через пару часов после тебя. И до сих пор не возвращалась…

— Ты хочешь сказать, что она была на улице во время беспорядков? И ночью тоже? А ты что делал? — Он выпрямился, забыв про усталость.

— А что я мог сделать? Пойти искать ее, чтобы меня затоптали, как других стариков?

Я уверен, с ней ничего не случилось. Она наверняка услышала про беспорядки и решила остаться у друзей, чтобы не возвращаться в такое время.

— Какие друзья? О чем ты говоришь? Я должен найти ее.

— Сядь! — велел Сол. — Где ты собираешься ее искать? Поешь супу и выспись — это самое лучшее, что ты можешь сделать. Все будет в порядке. Я знаю, добавил он нехотя.

— Что ты знаешь, Сол? — Энди схватил его за плечо и повернул к себе лицом.

— Руки! — прикрикнул Сол, отталкивая его, и спокойным голосом сказал:

— Я знаю, что она пошла не просто так, а с какой-то целью. На ней было старое пальто, но я заметил под ним шикарное платье. И нейлоновые чулки. Целое состояние на ногах! А когда она прошлась, я увидел, что она накрасилась.

— Что ты хочешь сказать, Сол?

— Я не хочу сказать, я говорю. Она оделась так, словно собралась в гости, а не за покупками. Может, она решила навестить кого-нибудь. Отца, скажем. Наверное, она у него.

— С чего это она к нему собралась?

— Тебе лучше знать. Вы ведь поссорились? Может, она решила пойти к нему, чтобы немного остыть.

— Поссорились… Да, пожалуй. Энди снова упал в кресло и сжал голову руками. Неужели это было только вчера? Нет, позавчера, хотя ему казалось, что после того глупого спора прошло целое столетие. Впрочем, в последнее время они действительно ссорились слишком часто. Но неужели из-за этой последней ссоры?.. Он испуганно посмотрел на Сола.

— Она взяла с собой вещи? — спросил он.

— Только маленькую сумочку, — ответил Сол и поставил дымящуюся кастрюльку на стол перед Энди. — Ешь. Я себе тоже налью. — И добавил:

— Она вернется.

Энди так устал, что решил не спорить, — да и что он мог сказать? Он машинально черпал ложкой суп, потом вдруг осознал, что очень голоден. Положив локти на стол и подперев голову рукой, он продолжал есть.

— Надо было слышать все эти речи вчера в сенате, — сказал Сол. — Ничего смешнее я в жизни не слыхал. Они пытаются протащить поправку о чрезвычайном положении. Хорошенькое чрезвычайное положение — оно у нас под носом уже лет сто. Надо было слышать, как они обсуждали всякие мелочи и даже не упоминали о крупных проблемах. — Его голос приобрел густой южный акцент. — «Перед лицом грозящих нам опасностей мы предлагаем обратить взор к а-а-агромным ресурсам этого величайшего элювиального бассейна, дельты самой могучей на свете реки Миссисипи. Дамбы плюс осушение плюс наука — и мы получим здесь самые богатые во всем западном мире сельскохозяйственные угодья!» Дыры пальцами затыкают… Они об этом говорили уже тысячу раз. Но упомянули они истинную причину для принятия поправки о чрезвычайном положении? Нет. Потому что даже через столько лет они боятся сказать об этом честно и прямо и прикрываются выводами и резолюциями.

— Ты о чем? — спросил Энди, слушая Сола вполуха: беспокойство о Шерл по-прежнему не оставляло его.

— О контроле над рождаемостью, вот о чем! Они наконец решились легализовать клиники, открытые для всех, семейных и холостых, и учредить закон, в соответствии с которым все матери должны быть информированы о средствах возможного контроля. Представляешь, какой шум поднимется, когда об этом услышат все наши пуритане-католики! А Папа, так тот вообще из штанов выпрыгнет!

— Давай об этом потом, Сол. Я устал. Шерл не сказала, когда вернется?

— Я же тебе…

Сол замолчал, прислушиваясь к звуку шагов, доносящихся из коридора. Шаги затихли, и послышался стук в дверь.

Энди первым выскочил в прихожую, повернул ручку и рывком распахнул дверь.

— Шерл! — сказал он. — С тобой ничего не случилось?

— Все в порядке.

Он обнял ее так крепко, что она чуть не задохнулась.

— Там такое творилось… Я не знал, что и думать, — сказал он. — Я сам только недавно вернулся. Где ты была? Что случилось?

— Просто хотела немного развеяться. — Она сморщилась. — Чем это пахнет?

Энди сделал шаг назад, борясь с пробивающимся сквозь усталость раздражением.

— Я наглотался рвотного газа, и меня вывернуло. Запах проходит не сразу. Что значит «немного развеяться»?

— Дай мне снять пальто.

Энди прошел за ней на другую половину комнаты и закрыл за собой дверь. Шерл достала из сумки туфли на высоком каблуке и положила их в шкаф.

— Я тебя спрашиваю.

— Ничего особенного. Просто я чувствовала себя здесь как в ловушке со всеми этими перебоями в энергоснабжении, холодом и со всем остальным… Тебя я почти не вижу, да еще после той ссоры осталось какое-то отвратительное чувство. Все было как-то не так. И я подумала, что если я приоденусь и пойду в какой-нибудь ресторан, где бывала раньше, выпью чашечку кофе или еще чего-нибудь, то, может быть, мне станет лучше. Настроение поднимется… — Она взглянула в строгое лицо Энди и отвела взгляд.

— И что потом? — спросил он.

— Я не на допросе, Энди. И почему такой обвиняющий тон?

Он повернулся к ней спиной и посмотрел в окно.

— Я тебя ни в чем не обвиняю, но тебя не было дома всю ночь. Как, ты полагаешь, я должен себя чувствовать?

— Ты же сам знаешь, что вчера творилось. Я боялась возвращаться. Я была в «Керлис»…

— В мясном ресторане?

— Да, но если ничего не есть, там недорого. Только еда дорогая. Я встретила людей, которых знала раньше, мы разговорились. Они собирались на вечеринку, пригласили меня с собой, и я согласилась. Мы смотрели по телевизору репортаж о беспорядках, все боялись выходить, и вечеринка продолжалась и продолжалась. — Она замолчала на секунду. — И все.

— Все? — Раздраженный вопрос был вызван темным подозрением.

— Все, — ответила Шерл, и голос ее стал таким же холодным.

Повернувшись к нему спиной, она принялась стягивать платье. Тяжелые слова лежали между ними, словно ледяной барьер. Энди упал на постель и отвернулся. Даже в такой крошечной комнате они чувствовали себя совершенно чужими друг другу людьми.

ВЕСНА

Похороны сблизили их гораздо больше, чем любое другое событие за всю долгую холодную зиму. День выдался непогожий, с порывистым ветром и дождем, но все же чувствовалось, что зима кончилась. Однако для Сола зима оказалась слишком долгой, его кашель перешел в простуду, простуда превратилась в пневмонию — а что остается делать старому человеку в холодной комнате без лекарств зимой, которая как будто и не собиралась кончаться? Только умереть. И он умер. Пока он болел, о ссоре позабылось, и Шерл ухаживала за Солом, как могла, но один только хороший уход не вылечивает пневмонию. Похороны получились такими же короткими и холодными, как тот день. В сгущающейся темноте Шерл и Энди вернулись в свою комнату. Не прошло и получаса, как раздался частый стук в дверь. Шерл судорожно вздохнула.

— Посыльный. Как они могут? Ты же не должен идти сегодня на работу.

— Не волнуйся. Грасси не стал бы нарушать своего обещания в такой день. Кроме того, посыльный стучит по-другому.

— Может быть, это кто-то из друзей Сола, не успевших на похороны?

Она открыла дверь и, вглядываясь в темноту коридора, не сразу узнала стоящего там человека.

— Таб! Это ты, да? Входи, не стой на пороге. Энди, я рассказывала тебе про моего телохранителя. Про Таба…

— Добрый вечер, мисс Шерл, — бесстрастно произнес Таб, стоя в дверях. Прошу прощения, но это не частный визит. Я на службе.

— Что такое? — спросил Энди, подходя к Шерл.

— Поймите, я не могу отказываться от работы, которую мне предлагают, мрачно, без улыбки сказал Таб. — Я с сентября служу в отряде телохранителей, но перепадают только случайные заработки, постоянной работы нет, и приходится браться за все, что предлагают. Если отказываешься от задания, попадаешь в конец списка. А мне семью кормить…

— Что ты имеешь в виду? — спросил Энди, заметив, что кто-то стоит в темноте позади Таба. Судя по шарканью ног, людей было несколько.

Из-за спины Таба раздался неприятный гнусавый мужской голос:

— Нечего его слушать! — Говоривший стоял позади телохранителя, и его почти не было видно. — Закон на моей стороне. И я уплатил тебе. Покажи ему ордер!

— Кажется, я понимаю, — сказал Энди. — Отойди от двери, Шерл. А ты, Таб, зайди, давай поговорим.

Таб двинулся вперед, и мужчина в коридоре попытался проскочить за ним.

— Не вздумай заходить без меня! — успел пронзительно крикнуть он, прежде чем Энди захлопнул дверь прямо перед его носом.

— Напрасно ты это сделал, — сказал Таб. На его крепко сжатом кулаке поблескивал кастет с шипами.

— Успокойся, — сказал Энди. — Я просто хотел поговорить сначала с тобой и узнать, что происходит. У него «сидячий» ордер, да?

Таб кивнул, глядя в пол.

— О чем это вы говорите? — спросила Шерл, обеспокоенно переводя взгляд с одного помрачневшего лица на другое.

Энди молчал.

— «Сидячий» ордер выдается судами тем, кто не может доказать, что им действительно необходимо жилье, — ответил Таб. — Их выдают немного и обычно только большим семьям, которых откуда-нибудь выселяют. С «сидячим» ордером человек имеет право искать себе свободную квартиру, комнату или еще какое-нибудь жилье. Это что-то вроде ордера на обыск. Но поскольку никто не любит, когда к ним вламываются чужие люди, и могут возникнуть всяческие неприятности, те, у кого есть «сидячий» ордер, обычно нанимают телохранителей. Поэтому я и пришел; эти, что стоят в коридоре, меня наняли. Их фамилия Беличер.

— Но что ты делаешь здесь? — спросила Шерл, все еще ничего не понимая.

— Этот Беличер из тех, кто сшивается у моргов и высматривает мертвецов. Но это одна сторона дела, — сказал Таб сдержанно. — Есть и другая: у него жена, дети, и им негде жить.

В дверь забарабанили, и из коридора донесся возмущенный голос Беличера. Поняв наконец, зачем пришел Таб, Шерл тяжело вздохнула.

— Ты им помогаешь, — сказала она. — Они узнали, что Сол умер, и хотят занять его комнату.

Таб молча кивнул.

— У нас еще есть выход, — сказал Энди. — Если здесь будет жить кто-нибудь из моего участка, эти люди не смогут вселиться.

Стук стал громче, и Таб шагнул к двери.

— Если бы здесь сейчас кто-нибудь жил, то все было бы в порядке, а так Беличер отправится в суд и все равно займет комнату, потому что у него семья. Я помогу вам, чем смогу, но Беличер мой работодатель.

— Не открывай дверь, — резко сказал Энди. — По крайней мере, пока мы недоговорим.

— Я должен. Что мне еще остается? — Он расправил плечи и сжал кулак с кастетом. — Не пытайся меня остановить, Энди. Ты сам полицейский и знаешь закон.

— Таб, ну неужели ничего нельзя сделать? — спросила Шерл тихим голосом. Он обернулся, глядя на нее несчастными глазами.

— Когда-то мы были хорошими друзьями, Шерл, и я это помню. Но теперь ты будешь обо мне не очень высокого мнения, потому что я должен делать свою работу. Я должен впустить их.

— А, черт! Открывай… — зло бросил Энди, отвернулся и пошел к окну.

В комнату ворвались Беличеры. Мистер Беличер оказался худеньким человечком с головой странной формы, почти лишенной подбородка, и с интеллектом, достаточным лишь для того, чтобы ставить подписи на заявках на социальную помощь. Строго говоря, семью обеспечивала миссис Беличер, из рыхлого чрева которой вышли все семеро детей, рожденных для того, чтобы увеличить причитающийся на долю семьи паек. Разумеется, им пользовались и родители. Восьмое чадо добавляло к ее похожей на ком теста фигуре лишнюю выпуклость. Впрочем, на самом деле этот ребенок был уже одиннадцатым, поскольку трое молодых Беличеров умерли из-за недосмотра и несчастных случаев. Самая старшая девочка — ей, должно быть, уже исполнилось двенадцать — держала на руках беспрестанно орущего, покрытого болячками младенца, от которого невыносимо воняло.

Остальные дети, вырвавшись из темного коридора, где они ждали в напряженном молчании, принялись кричать друг на друга все сразу.

— О, смотри, какой замечательный холодильник. — Миссис Беличер, переваливаясь, подошла к нему и открыла дверцу.

— Ничего не трогать, — сказал Энди, но тут Беличер потянул его за руку.

— Мне нравится эта комната: не очень большая, но симпатичная. А здесь что? — Он двинулся к открытой двери в перегородке.

— Это моя комната, — сказал Энди и захлопнул дверь у него перед носом. Нечего сюда соваться.

— Вовсе не обязательно вести себя так грубо, — сказал Беличер, отскакивая в сторону, словно собака, которую слишком часто бьют. — Я свои права знаю. По закону с ордером я могу осматривать все что захочу. — Он отодвинулся еще немного, когда Энди сделал шаг в его сторону. — Я, конечно, верю вам на слово, мистер, я верю вам. А эта комната ничего, хороший стол, стулья, кровать…

— Это мои вещи. Но даже без вещей комната очень мала. На такую большую семью тут не хватит места.

— Ничего, хватит. Мы жили в комнатах и поменьше…

— Энди, останови их! Посмотри… Резкий выкрик Шерл заставил Энди обернуться, и он увидел, что двое мальчишек нашли пакеты с травами, которые так старательно выращивал на подоконнике Сол, и вскрыли их, решив, очевидно, что там что-то съедобное.

— Положите на место! — закричал Энди, но, прежде чем он приблизился, они успели попробовать содержимое и тут же выплюнули.

— Я обжег рот, — заорал тот, что был постарше, и высыпал содержимое пакета на пол.

Второй мальчишка принялся, подпрыгивая, высыпать травы из других пакетов. Они ловко уворачивались от Энди, и когда ему все-таки удалось остановить их, пакеты уже опустели.

Как только Энди отвернулся, младший мальчишка, все еще не угомонившись, влез на стол, оставляя на его поверхности грязные следы, и включил телевизор. Перекрывая вопли детей и крики матери, которые ни на кого не действовали, в комнату ворвалась оглушительная музыка. Таб оттащил Беличера от шкафа, когда тот открыл дверцы, желая посмотреть, что там внутри.

— Немедленно уберите отсюда детей! — приказал Энди, побелев от ярости.

— У меня «сидячий» ордер. Я имею право! — выкрикнул Беличер, пятясь и размахивая кусочком пластика, на котором было что-то написано.

— Мне нет дела до ваших прав, — сказал Энди, распахивая дверь в коридор. Но продолжать разговор мы будем, только когда вы уберете отсюда свое отродье.

Таб разрешил спор, схватив ближайшего к нему мальчишку за воротник и вышвырнув его за дверь.

— Мистер Раш прав, — сказал он. — Дети могут подождать в коридоре, а мы тем временем закончим наши дела.

Миссис Беличер тяжело села на постель и закрыла глаза, словно все это ее не касалось. Мистер Беличер отступил к стене, бормоча что-то, чего никто не расслышал или не потрудился расслышать. После того как последнего ребенка выпихнули в коридор, оттуда донеслись крики и обиженное всхлипывание. Обернувшись, Энди увидел, что Шерл ушла в их комнату, и услышал, как щелкнул в замке ключ.

— Надо понимать, что, сделать ничего уже нельзя? — спросил он, пристально глядя на Таба.

— Извини, Энди. — Телохранитель беспомощно пожал плечами. — Честное слово, мне жаль. Но что я могу сделать? Таков закон, и они могут оставаться здесь, если захотят.

— Закон, закон, — поддакнул Беличер. Сделать действительно ничего было нельзя, и Энди усилием воли заставил себя разжать кулаки.

— Ты поможешь мне перетащить вещи, Таб?

— Конечно, — сказал Таб, хватаясь за другую сторону стола. — Объясни, пожалуйста, Шерл мою роль во всем этом. Ладно? Я думаю, она не понимает, что это работа, которую я должен выполнять.

Высушенная зелень и семена, рассыпанные по полу, хрустели под ногами при каждом шаге. Энди молчал.

Расследование

Капитан Рисби, коренастый, широкоплечий, сидел за своим письменным столом, словно вырос на этом месте. От него исходило ощущение силы и решительности, что полностью соответствовало действительности, а также медлительности и глупости, что было совершенно обманчивым. Сейчас, почесывая голову с коротко остриженными седыми волосами толстым указательным пальцем, он выглядел каким-то особенно тупым.

— Если бы я знал, какова цель вашего расследования, почтенный сэр Питеон, я сумел бы принести вам значительно больше пользы…

Худой альбинос, сидевший напротив, резко прервал попытку капитана узнать что-то.

— Здесь я занимаюсь порученным мне делом — мне, а не вам. Вы обязаны помочь мне, не задавая никаких вопросов. Когда придет время, вам сообщат о цели моего приезда. Подчеркиваю — когда придет время, — сейчас мне не до этого. А пока помогите мне. Прежде всего — вы можете организовать для меня посещение королевского дворца, не возбуждая подозрений относительно моего визита?

Почтенный сэр Джордж Суваров Питеон не любил пользоваться своим высоким положением, однако в данном случае это оказалось необходимо. При исполнении обязанностей ему приходилось прибегать к этому, поскольку иногда обстоятельства требовали проявления властности и высокомерия, равно как при осмотре изуродованных до неузнаваемости трупов — одной из неприятных обязанностей сэра Питеона. Он выбрал подобный тон для разговора с капитаном Рисби не из чувства гнева, а потому, что так подсказал ему опыт. Только таким способом можно подчинить себе упрямых выходцев с планеты Такора, у которых почти полностью отсутствует воображение. Эти люди были самыми преданными солдатами империи — и требовалось принимать во внимание их уважение к общественному положению и редкостное чинопочитание. Разговаривая таким образом с капитаном Рисби, сэр Питеон сразу расставил все по своим местам — как по своим личным качествам, так и по занимаемому положению он намного превосходил собеседника, отныне его взаимоотношения с капитаном Рисби и его подчиненными будут хорошими.

Говоря по правде, резкий тон сановника не оскорбил капитана Рисби. Он сделал попытку оспорить авторитет сэра Питеона, и теперь оба знали, как им относиться друг к другу. Беловолосый мужчина, сидевший напротив капитана, был одним из тех, кто сохранял порядок в империи и не давал ей развалиться. Капитан с готовностью исполнит все его приказы. Сэр Питеон не принадлежал к числу розовоглазых паразитов, живших за счет других. Когда наступит время, приехавший сановник сообщит ему о цели приезда, а пока капитан проявит терпение.

Капитан Рисби не сказал, что догадывается о цели приезда сэра Питеона. Королевский дворец, именно здесь таилась разгадка тайны. Слегка повернув свое кресло, он видел его над крышами казарм, на вершине холма за пределами города. Странное сооружение, целиком покрытое керамическими плитками, перекрывающими одна другую, каждая нежно-голубого цвета. Похож на сахарный замок. Создавалось впечатление, что стоит его как следует пнуть — и замок рассыплется на тысячи обломков.

— Вы сможете попасть во дворец безо всякого труда, почтенный сэр, произнес капитан. — Как только ваше имя и звание станут известны королевской семье, вас сразу пригласят туда. Нашу заброшенную планету редко посещают такие знатные люди, поэтому приглашение последует немедленно. Если хотите, я бы мог… — Он не договорил, дав возможность сэру Питеону самому принять решение.

Сановник продемонстрировал, что ничуть не сердится на командира гарнизона, и кивнул.

— Отложим это на более позднее время. Сначала мне хотелось бы кое-что выяснить. Мне понадобится ваша помощь, но никто не должен об этом знать. До тех пор пока не наступит подходящий момент, лишь один вы будете в курсе, что я веду расследование.

— Слушаюсь, сэр Питеон. Я буду исполнять все ваши приказы.

Капитан выпрямился и щелкнул каблуками. Сэр Питеон вышел из кабинета начальника гарнизона.

Кэй ждал его на середине казарменной площади, массивный и приземистый, похожий на дубовый пень. Даже коренастые солдаты с Такоры были выше его ростом, потому что сила притяжения на их планете, в полтора раза превышавшая земную, оказала малозаметное влияние на строение их тел. А вот Кэю четырехкратное земное притяжение казалось нормальным: безжалостный генетический отбор превратил его и всех его соплеменников в массивные невысокие фигуры, состоявшие сплошь из костей, мышц и сухожилий. Физическая сила Кэя была поразительна.

В походке сэра Питеона не было заметно спешки, казалось, он шел без определенной цели. Рассеянность и дилетантизм имперской знати были общеизвестны и потому представляли собой великолепное прикрытие для действий следователя. Проходя мимо Кэя, он громко щелкнул пальцами. Приземистый мужчина подбежал к нему удивительно быстро.

— Ну, что тебе удалось узнать? — спросил сэр Питеон, не глядя на Кэя.

— Все, что нужно, Джорджи, все, что нужно, — пробормотал Кэй низким голосом. — Пока служащий отсутствовал, я успел снять копию всего дела.

Кэй работал с почтенным сэром Питеоном еще с того времени, когда перед именем: его начальника не было титула «сэр». Дружеские отношения между ними служили бы предметом зависти многих — если бы о них кто-то знал.

— Значит, тебе уже известно имя преступника? — Питеон широко зевнул.

Подслушать их разговор было невозможно, и они поддерживали видимость беседы хозяина и слуги, чтобы обмануть тех, кто решит наблюдать за ними издалека.

Кэй низко поклонился и пробурчал в ответ:

— Я знаю свое дело, старый приятель, но не настолько хорошо. Мы высадились на этой планете, где сила притяжения ничтожна, всего два часа назад. За это время я успел снять копии расследования, показаний свидетелей, мнений экспертов — словом, все. Для первого шага неплохо.

— Тогда настало время сделать второй, — произнес сэр Питеон, направляясь к выходу. — Начнем теперь от ворот королевского дворца.

Кэй поспешил за ним, быстро семеня короткими мощными ногами.

Через несколько минут они подошли к воротам королевского дворца. Прохожих на улицах было немного, к тому же у местных жителей — андриаданцев — почти отсутствовал интерес к происходящему вокруг. Они уступали дорогу беловолосому землянину, но делали это чисто автоматически, шагая в сторону длинными похожими на ходули ногами.

— Орясины! — пробормотал Кэй, оскорбленный удивительной длиной их ног и худобой.

Любой из местных жителей мог перешагнуть через него, даже не обратив на это внимания.

Свои записи Кэй держал в путеводителе по столице Андриады. Казалось, он читает строки книги, кивая в сторону стены дворца, покрытой нежно-голубыми пластинами.

— Это — главные ворота, те самые, из которых выехал автомобиль. Судя по журналу привратника, это произошло ровно в 21.35. Затем автомобиль свернул на улицу, что позади нас.

— И в машине, кроме водителя, сидел один принц Мелло? — спросил Питеон.

— Водитель утверждает, что принц был в машине один. Таковы же показания привратника. Один шофер, один пассажир.

— Хорошо. И куда они поехали дальше? Питеон направился вдоль по улице.

— Вот до этого угла, — пробормотал Кэй, делая жест в сторону абстрактной керамической конструкции, украшенной колокольчиками, висящей у здания. Колокольчики раскачивались, издавая звон. — Здесь принц крикнул: «Стой!», и водитель нажал на тормоза. Еще до того, как автомобиль полностью остановился, принц открыл правую дверцу, выпрыгнул из машины и побежал по этому проходу.

Они последовали вдоль прохода, по которому побежал несчастный принц год назад. Кэй смотрел в путеводитель и шел вперед в соответствии со своими записями.

— Принц выскочил из автомобиля, не оставив указаний водителю. Назад он тоже не вернулся. Прошло несколько минут, и водитель забеспокоился. Он вышел из машины и пошел по тому же проходу — вот до этого маленького перекрестка — и нашел принца лежащим.

— Принц был мертв — удар ножом в сердце. Он лежал здесь один, залитый кровью, — добавил Питеон. — Никто не видел и не слышал, что произошло, и никто не имеет ни малейшего представления о случившемся.

Он медленно повернулся, глядя по сторонам. Здания, окружающие перекресток, выходили сюда задними стенами, и лишь несколько дверей виднелось в них. Не было видно ни одного прохожего. От крошечной площади уходили две улицы.

Послышался скрип несмазанной двери, и Питеон мгновенно обернулся. Одна из дверей приоткрылась, и в щели показалась фигура высокого андриаданца, который, мигая, смотрел на него. На мгновение их взгляды встретились. Затем местный житель сделал шаг назад и закрыл дверь.

— Интересно, эта дверь заперта? — поинтересовался Питеон.

Кэй не упустил ничего из происшедшего. Он мгновенно поднялся по двум ступенькам и нажал плечом на дверь. Она затрещала, но не поддалась.

— Надежный замок, — заметил Кэй. — Может быть, нажать посильнее?

— Пока не надо. Подождем с этим. Не исключено, что дверь не имеет никакого отношения к убийству принца.

Они вернулись к дворцу другим путем, наслаждаясь теплом золотистого вечера. Андриадское солнце ярко сияло на небе, заливая все вокруг желтыми лучами. Керамические стены зданий отбрасывали нежно-пастельный свет на улицы. Воздух, напитанный ароматом цветов, негромкий городской шум, доносящийся словно издалека, — все это создавало мирную атмосферу, которая казалась им необычной после рева машин в центральных мирах империи.

— Никогда бы не подумал, что здесь может произойти убийство, — еле слышно пробормотал Кэй.

— И я придерживаюсь такой же точки зрения. Но ты уверен, что эти люди такие добродушные, как кажется с первого взгляда? Знаю, их считают мирными и спокойными. Тихие, законопослушные аграрии, ведущие жизнь, полную исключительной нежности и домашнего уюта. Действительно ли они таковы — или у них существует скрытая тенденция к насилию?

— Вроде той приятной старой дамы, хозяйки пансионата на Вестериксе-4, вспомнил Кэй. — Той самой, что прикончила семьдесят четыре постояльца, прежде чем нам удалось накрыть ее. А какой склад чемоданов оказался в подвале пансионата!..

— Не надо совершать ошибку и искать сходство между двумя преступлениями, опираясь только на похожие обстоятельства. Множество планет — вот как эта Андриада — оказались отрезанными от главного потока галактической культуры. У них появились свои традиции, характерные черты, особенности, о которых нам ничего не известно. Если мы хотим успешно завершить дело, необходимо все это выяснить.

— Тогда почему бы не заняться подобными исследованиями прямо здесь? — Кэй ткнул большим пальцем в сторону ближайшего ресторана, где вокруг мирно плещущего фонтана были расставлены столики и стулья. — Мне ужасно хочется пить.

Андриадское пиво оказалось холодным и великолепным на вкус. Его подали в больших керамических кружках. Усевшись за стол напротив Питеона, — здесь их никто не знал, и не было никакой необходимости продолжать притворяться хозяином и слугой, — Кэй осушил кружку едва ли не одним глотком. Затем он громко стукнул пустой кружкой по столу и, потребовав новую порцию, что-то сердито забормотал под нос, наблюдая, как длинноногий официант медленно подходит и ставит на стол две полные кружки. На сей раз Кэй не спешил и с наслаждением пил пиво маленькими глотками, оглядываясь по сторонам.

— Смотри, посетителей почти нет, — заметил он. — Не сомневаюсь, что кухня работает, — я чувствую доносящийся оттуда запах. Давай попробуем местную стряпню. Армейский харч все еще сидит у меня в желудке после завтрака — мой организм отказывается его переваривать.

— Заказывай, если хочешь, — ответил Питеон, глядя на улицу через резную деревянную перегородку. — Впрочем, местная пища вряд ли тебе понравится. Если ты еще не прочитал в путеводителе, напоминаю тебе, что андриаданцы едят исключительно вегетарианскую пищу.

— Значит, никаких бифштексов? — застонал Кэй. — Если бы я не умирал с голода, то даже не подумал бы прикоснуться к местной жратве. Заказывай уж сам — если ты сможешь есть здесь, я тоже выдержу.

Питеон предоставил выбор блюд официанту — тот принес и поставил на стол большой поднос с тарелками самой странной формы. Их содержимое отличалось запахом и внешним видом, но вкус еды был одинаковым.

— Совершенно безвкусно, — пробурчал Кэй и посыпал все блюда слоем сухой приправы.

Затем принялся за еду, поглощая одно блюдо за другим, надеясь компенсировать качество количеством. Питеон ел медленно, наслаждаясь разнообразием запахов.

— У различных блюд свое очарование, — заметил он. — Однако их аромат очень тонок, ничего резкого вроде лука или чеснока. Если постараться, начинаешь понимать местные вкусы.

— Ужасно! — фыркнул Кэй, отодвигая от себя пустые тарелки и громко рыгая.

Теперь его внимание привлекла ваза с экзотическими фруктами.

…Крик не был особенно громким или страшным. Скорее он оказался неожиданным и удивительно не соответствовал мирной атмосфере, царившей в городе. Внезапный дикий вопль рассек негромкие разговоры, доносящиеся с улицы, и деликатную музыку керамических колокольчиков, раскачиваемых ветром. Кэй едва не подавился куском чего-то, похожего на грушу, но вкусом напоминавшего дыню. Стеклянный нож выпал из его руки и разбился о каменный пол — тут же в этой руке появился черный пистолет. Питеон сидел неподвижно, как статуя. Он только следил за происходящим.

Официанты и посетители с быстротой, необычной для андриаданцев, сгрудились у деревянной решетки, отделяющей ресторан от улицы. На тротуарах вокруг оказалось множество людей, заполнивших обе стороны улицы. Все смотрели в одном направлении: на лицах застыло выражение ожидания, смешанного со страхом.

— Что здесь происходит? — спросил Кэй. Пистолет уже исчез под рубашкой, но Кэй все еще посматривал по сторонам с настороженностью дикого зверя. Снова послышался вопль — на этот раз ближе и громче. Было ясно, что его издает какое-то животное.

— Скоро узнаем, — ответил Питеон. — Смотри, вот и они.

Множество людей тянули за канаты, привязанные к большой деревянной клетке, другие толкали бревна, прикрепленные к ней. Клетка двигалась очень медленно, раскачиваясь на длинных деревянных полозьях, — в этом было что-то необычное, ведь весь транспорт на Андриаде передвигался на колесах. Устройство клетки, а также испуганное выражение лиц зрителей, взгляды которых были прикованы к странному зрелищу, свидетельствовали о том, что происходит важное событие.

Внутри клетки находилось животное — пятнистый хищник с огромными клыками и острыми когтями, он превосходил размерами земного льва. Хищник расхаживал по клетке, озадаченно глядя на зевак. Он снова открыл пасть и издал страшный рев. По толпе андриаданцев пробежала дрожь.

— Что это за зверь? — спросил Питеон стоявшего рядом официанта.

— Ссинд, — произнес тот и вздрогнул.

— Что с ним собираются делать?

Судя по всему, это был неудачный вопрос, потому что андриаданец изумленно посмотрел на землянина, затем покраснел, что-то пробормотал и отвернулся.

— Заплати по счету, — велел Питеон Кэю, — и пошли за клеткой. Думаю, мы будем свидетелями того, о чем уж точно не упоминается в путеводителях.

Рев ссинда, глухо доносившийся издалека, отдавался эхом в опустевших улицах. Когда Питеон и Кэй догнали медленно движущуюся клетку, та уже почти достигла места назначения — широкого поля чуть ниже королевского дворца. Клетку втащили на возвышение, и ее окружили люди с веревками в руках. Пробиться поближе оказалось совсем нетрудно, потому что местные жители были, казалось, поглощены одновременно любопытством, смешанным с ужасом, и отвращением. Здесь и там в толпе виднелись большие просветы, а сама толпа непрерывно двигалась и перемещалась, словно в непрерывном броуновском движении. У самого возвышения было пусто — никто не решался подойти близко к клетке. Питеон и Кэй встали в первый ряд и стали наблюдать, как странная церемония приближалась к развязке.

Паутина прочных веревок теперь удерживала ссинда внутри клетки и не давала ему двигаться. Когда наброшенная на шею зверя петля подняла вверх его голову, обнажив горло, он издал рев, полный ужаса. Происходящее казалось Питеону совершенно бессмысленным.

— Смотри! — прошипел Кэй. — Человек в белой рубашке. Ты помнишь его по фотографиям?

— Да, это король, — кивнул Питеон. — Все интереснее и интереснее.

С возвышения не доносилось ни единого слова; события развивались с удивительной быстротой. Не прошло и тридцати секунд, как все закончилось. Король посмотрел на толпу и опустил голову. Тысячи зрителей кивнули в ответ. Затем король повернулся и взял из рук служителя нож. Молниеносным движением он вонзил нож в середину шеи хищника, обвязанной белой тканью.

По толпе пронеслась немая дрожь. Казалось, тысячи зрителей одновременно вздохнули. Связанный ссинд рванулся, пытаясь разорвать удерживавшие его веревки, издал последний ужасный рев, полный смертной боли, и рухнул на пол клетки. Король вытащил нож из горла хищника, и белая ткань на шее животного окрасилась в ярко-багровый цвет. Стоявший рядом с Питеоном зритель упал на колени, сотрясаясь в приступе рвоты.

И он оказался не единственным — отвращение и ужас охватили всю толпу. Среди зрителей было всего несколько женщин, и все они упали в обморок при виде страшного зрелища. Немало мужчин последовали их примеру. Друзья и знакомые поспешно выносили их из толпы.

Поле опустело с подозрительной быстротой, даже король и придворные поспешили уйти. Не прошло и минуты, как на поле остались лишь два пришельца из другого мира и клетка с мертвым зверем.

— Черт меня побери! — изумленно воскликнул Кэй. — Я не вижу в случившемся ничего страшного. Мне приходилось видеть и более ужасные сцены. Помню, однажды…

— Избавь меня от своих мрачных воспоминаний, — прервал его Питеон. — Я уже слышал их много раз. А ты прав. Я тоже не вижу в происшедшем ничего особенно страшного — зверю даже шею обернули белой тканью, чтобы закрыть рану.

Он подошел к клетке и задумчиво посмотрел на мертвого ссинда, избавленного точным ударом ножа от мирских страданий.

— Но что все это значит? — спросил Кэй.

— Придется выяснить. Нам происшедшее кажется бессмысленным, однако для местных жителей оно представляет, по-видимому, огромное значение. Давай вернемся на базу и поговорим с Рисби. Он прибыл сюда девять лет назад и не может не знать, в чем дело.

* * *

— Значит, вам удалось раскопать местный секрет, — заметил капитан Рисби. Мне трудно сказать, гордятся они этим или стыдятся. Как бы то ни было, они не мешают зрителям наблюдать за происходящим, хотя решительно возражают против рекламы или какого-либо официального внимания. На протяжении девяноста шести лет оккупации планеты мы старались не обращать на эту странную традицию никакого внимания.

— Может быть, это нечто вроде религиозной церемонии? — спросил Питеон.

— Вполне возможно, достопочтенный сэр. Как-то здесь оказалась антропологическая экспедиция, проявившая к ритуалу немалый интерес, и вскоре мы получили официальную просьбу удалить ее с Андриады. Так вот, один из антропологов рассказал мне, что церемония была исторической необходимостью, которая затем превратилась в ритуал изгнания нечистой силы.

— Каким образом?

— Я не знаю, насколько хорошо вы знакомы с историей этой планеты, достопочтенный сэр Питеон… — Рисби заколебался, не решаясь продолжать.

— Ради великой императрицы, расскажите нам обо всем, капитан! — рявкнул Кэй. — Если вам кажется, что у сэра Питеона достаточно времени, чтобы изучать историю каждой планеты, входящей в состав империи, — особенно такой отдаленной, как ваша, — уверяю вас, вы ошибаетесь. Он знает лишь то, о чем я сообщаю ему, потому что мне приходится заниматься практической стороной расследований и вести записи. На его долю выпадает одно — решение проблемы. Нам почти ничего не известно о вашем обломке скалы, летающем в космосе, — мы прибыли сюда сразу после завершения предыдущего расследования и не успели ознакомиться с архивами.

— Тогда вы извините меня за короткое вступление, — равнодушно произнес капитан Рисби, сознавая свое положение в иерархии и отношение к этим двум пришельцам. — Ранняя история Андриады малоизвестна, но нет сомнений в том, что после заселения планета прошла период простой аграрной экономики. Это был почти каменный век, поскольку на Андриаде нет тяжелых металлов. Если бы достопочтенный сэр счел необходимым заняться изучением антропологии, он бы узнал, что среди различных теорий эволюции человека на Земле есть одна, согласно которой человеку нужны были длинные ноги для того, чтобы скрываться, убегать от хищников. На этой планете это и случилось. На Андриаде нет высоких гор или обширных лесов; планета представляет собой идеальное место обитания для травоядных. Вы уже обратили внимание на гигантские стада, пасущиеся на лугах? Разумеется, как часть экологической системы здесь должны быть и хищники. Среди них почти доминировал один вид — те самые ссинды, представителя которых вы видели сегодня.

— Но люди намного более опасные хищники, — заметил Кэй. — Следовательно, они истребили ссиндов и стали питаться травоядными сами?

— Как раз наоборот. Они убегали от ссиндов вместе с остальными животными. — Кэй презрительно фыркнул, однако остальные двое не обратили на него внимания. — Жители этой планеты стали вегетарианцами — и остаются ими сегодня. Период собирательства и бегства от хищников продолжался, должно быть, длительное время.

— Но он не был вечным, — прервал его Питеон, — в противном случае этот город так и не был бы построен. Рано или поздно андриаданцы должны были остановиться и избрать иной способ борьбы с хищниками.

— Разумеется. Они обнаружили, что ссиндов можно ловить живьем, заманивая в выкопанные в грунте глубокие ямы. К этому времени у них выработалось глубокое отвращение к лишению других живых существ жизни, и им стало трудно убивать пойманных хищников. Нет, не трудно — невозможно. Но они сознавали, что существует еще более страшное преступление, чем убийство, — оставлять пойманных хищников в ямах, где они умирали бы от голода. И вот тогда Грем предок нынешнего короля, основатель королевской династии — убил пойманного ссинда. Таковы древние легенды, и в данном случае можно предположить, что они соответствуют действительности. Конечно, остальные андриаданцы пришли в ужас при известии о том, что человек способен на такое злодейство, но в то же время что-то болезненно притягивало их к нему. Грем быстро укрепил свою власть по-видимому, он был самым сильным на планете — и передал ее своим детям, от которых и произошел правящий сейчас король Грем. Интересно, что королевское имя тоже передается по наследству.

— Не только имя, но и обязанности, — кивнул Питеон. — Все короли убивают ссиндов. И часто это случается?

— Всего несколько раз в году, когда ссинды совершают нападения на какой-нибудь из городов. Большинство не трогает людей и предпочитает охотиться за стадами травоядных. Пойманный ссинд перевозится в столицу, где его умерщвляют, как заведено. Профессор, который рассказал мне все это, утверждал, что убийство ссинда является также избавлением от злого духа, ритуалом. Король, защитник народа, уничтожает одновременно и символического, и реального дьявола.

— Похоже на правду, — задумчиво произнес Питеон. — Несомненно, это объясняет многое из того, что мы видели сегодня. Не считайте наши вопросы глупыми, капитан. Все на этой планете связано — тем или иным способом — с ведущимся расследованием. Полагаю, вы догадываетесь, почему я оказался здесь?

— Не уверен, но кое о чем я подумал… — вежливо пробормотал капитан Рисби.

— Мне поручено расследовать убийство принца Мелло.

— Да, конечно, убийство принца Мелло, — согласился капитан, не проявляя особого удивления.

— Расскажите мне о принце Мелло. Как его приняли на этой планете?

Капитан Рисби утратил значительную долю своего хладнокровия. Он что-то пробормотал, внезапно воротничок мундира показался ему слишком тугим, и ему пришлось провести под ним пальцем.

— Говорите погромче, капитан, — произнес сэр Питеон.

— Принц Мелло… как же, принц был, разумеется, благородным человеком, представителем императорской фамилии. Все восхищались и гордились им…

— Перестаньте молоть чепуху, капитан! — рявкнул Питеон, в первый раз по-настоящему рассердившись. — Я веду расследование и не пытаюсь восстанавливать никуда не годную репутацию никчемного человека и прожигателя жизни! Как вы думаете, почему особа императорской крови, восемьдесят второй кузен императрицы, оказался на такой заброшенной планете, как ваша, в таком медвежьем углу? Да потому, что интеллект погибшего принца едва был выше уровня слабоумного идиота — он с трудом писал собственное имя. Из-за глупости и невероятного высокомерия он причинил империи больше неприятностей, чем целая армия республиканцев!

Лицо и шея Рисби густо покраснели. Он выглядел словно бомба, готовая взорваться, и Питеон пожалел его.

— Вам все это известно, капитан, — или, по крайней мере, вы подозревали это, — произнес он более спокойным тоном. — Вы не можете не понимать, что, если империя должна процветать и дальше — а мы оба хотим, чтобы она процветала, — необходимо как-то избавиться от неприятных последствий узкородственного инбридинга, влияющего нередко на умственные способности последующих поколений. Смерть принца Мелло была скорее благословением, чем трагедией. Но обстоятельства его гибели дурно влияют на императорскую фамилию, и потому их нужно расследовать. Вы провели немало лет на воинской службе и не можете не знать этого, капитан. А теперь расскажите мне, чем занимался принц на этой планете.

Капитан Рисби открыл рот, но не смог произнести ни единого слова преданность боролась в нем с честностью. Питеон с уважением относился к подобным чувствам, зная, насколько редко они встречаются, и решил разговаривать со старым воином мягко, постараться убедить его.

— Поверьте мне, капитан, обсуждение недостатков членов императорской фамилии не будет преступлением, потому что никто не сомневается в вашей лояльности. Со мной вы можете разговаривать совершенно откровенно.

Питеон поднес руку к одному глазу, и, когда убрал ее, капитан увидел, что радужная оболочка глаза стала коричневой и резко контрастировала с розовым альбинизмом другого глаза. Рисби вздрогнул от изумления.

— Широко известно, — заметил Питеон, — что наградой за особо выдающиеся заслуги является включение в императорскую фамилию. Императрица высоко оценила мои заслуги в расследовании преступлений и службе в полиции и, будучи воплощением доброты, произвела меня в рыцари. Вместе с дворянским званием присваивают честь королевского альбинизма. Мне сделали операцию, которая изменила окраску кожи и даже генетический код, поэтому дарованное мне почетное звание будет передаваться по наследству. Но у меня нет времени на глазную операцию — пришлось бы провести несколько месяцев в постели, — поэтому я вынужден носить контактные линзы. Так что, капитан, я наполовину принадлежу к одному миру, наполовину к другому. Прошу вас быть со мной откровенным. Итак, расскажите мне о принце Мелло.

Рисби быстро пришел в себя, с решительностью, свойственной профессиональному военному.

— Благодарю вас, сэр Питеон, за проявленное доверие. Надеюсь, теперь вы поймете, что, говоря о… непопулярности принца Мелло на Андриаде, я совсем не хотел оклеветать его или распустить вредные слухи…

— Вы считаете, что «непопулярность» — самое резкое слово, характеризующее отношение местного населения к принцу Мелло?

— Ну… пожалуй, будет правильнее сказать, что принц Мелло вызывал у жителей столицы омерзение. Мне больно говорить об этом, но такова правда. Мои солдаты чувствовали отношение местного населения к принцу, и только строжайшая дисциплина сдерживала их. Принц насмехался над местными обычаями, не обращая ни малейшего внимания на чувства жителей планеты, вмешивался в дела, к которым не имел отношения, и, в общем, можно сказать, он…

— Все время ставил себя в дурацкое положение?

— Так точно. Андриаданцы терпели его присутствие здесь лишь из-за знатного происхождения и близости к королевской семье. Он часто бывал во дворце короля. Принц Мелло ухаживал за дочерью короля Грема, принцессой Мединой, и мне известно, что она отвечала ему взаимностью. Его смерть так повлияла на принцессу, что она слегла и провела в постели несколько недель. Я сам навестил ее и выразил соболезнования от имени императрицы. Она была потрясена и все время плакала.

— Значит, в королевском дворце все было спокойно? — спросил сэр Питеон.

— Да, у меня создалось такое впечатление. Король Грем — очень сдержанный человек, и трудно сказать, какие чувства он испытывал. Но если он не поощрял отношений принцессы и принца Мелло, то, по крайней мере, не предпринимал никаких шагов, чтобы помешать их роману.

— А как относительно города? — вмешался Кэй. — Может быть, у принца Мелло появились враги? Или он играл в азартные игры? Посещал девушек с дурной репутацией? Ему никто не угрожал?

— Ну что вы! — негодующе воскликнул Рисби. — У принца имелись недостатки, но он был все-таки знатного рода! Он редко появлялся в городе, и, уж конечно, у него не было знакомых.

— И все-таки он с кем-то встречался в городе, — заметил Питеон. — Кого-то принц знал настолько хорошо, что узнал в темноте из движущегося автомобиля. Выскочил из него и бросился навстречу, даже не думая, что подвергает риску свою жизнь. И этот человек, по-видимому, убил его. Мне нужны сведения о том, чем занимался принц за пределами королевского дворца. Может быть, он бывал в городе, и вы ничего не знали об этом. У вас есть платные осведомители? Надежные, на которых я мог бы положиться?

— Разведывательный отдел может представить более подробную информацию, хотя вряд ли она вам понадобится. У нас есть один осведомитель, никогда нас не подводивший. Всего один, к сожалению. Он любит только деньги, и мы хорошо ему платим. Он расскажет вам обо всем. Вот только придется идти к нему, потому что он не хочет, чтобы его видели рядом с расположением нашего гарнизона.

— Как его зовут?

— Беспалый. У него изуродована одна рука, изуродована от рождения. И весьма необычно — на ней лишь один палец. Этому человеку принадлежит дешевый отель и пивной бар в старом городе. Я распоряжусь, чтобы для вас подготовили соответствующую одежду, и пошлю с вами своего человека.

* * *

Никакое переодевание не помогло бы Кэю стать неузнаваемым, поэтому ему пришлось остаться на базе. Он ворчал, глядя, как Питеон переодевается в свободные одежды такоранского торговца. Сотрудник разведывательного отдела капитан Лангруп поправил складки профессиональным жестом.

— Через этот город проходит немало торговцев, — заметил он, — так что появления еще двух никто не заметит. Многие купцы останавливаются в гостинице Беспалого, таким образом, у нас будет превосходная крыша.

— Ты не забыл вызывающее устройство — так, на всякий случай? — спросил Кэй, извлекая из кармана небольшой высокочастотный приемник.

Питеон кивнул и протянул вперед руку с замысловатым кольцом. Когда он нажал на камень и повернул его, из приемника донесся пронзительный вой. Его тон повышался и понижался по мере того, как Кэй менял угол антенны направленного действия.

— Сомневаюсь, что это нам понадобится, — заметил Питеон. — Мы просто отправляемся в город за информацией и не подвергаемся никакой опасности.

— Так ты говорил и на Серви-4, - фыркнул Кэй, — а потом провел четыре месяца в госпитале. На этот раз я буду поблизости и в случае чего прибегу спасать тебя.

…Идя по улицам старого города, Питеон и капитан, начальник разведывательного отдела, даже не замечали коренастую фигуру, следующую за ними как тень. Кэй был опытным полицейским и не упускал их из виду даже в узких извилистых переулках, временами походивших на темный лабиринт. Когда Лангруп свернул в неосвещенный проход, Питеон уже полностью утратил ориентировку и не представлял, где находится. Узкий проход оказался боковым входом в пивную.

Это был плохо освещенный зал, в котором пахло едким дымом наркотической травки, заменявшей табак местным жителям, и пролитым пивом. Лангруп заказал две кружки лучшего пива, и Питеон внимательно посмотрел на мужчину, который поставил кружки на стол. Его кожа была желтовато-бледной и сморщенной и висела на тонких костях андриаданского тела, делая хозяина пивной похожим на ходячий скелет. То ли в результате несчастного случая, то ли с рождения на левой руке остался всего один — указательный — палец. Впрочем, он казался очень сильным, и мужчина умело пользовался им.

— У нас есть товары, которые могут представлять для тебя интерес, негромко произнес Лангруп. — Хочешь посмотреть?

Беспалый что-то буркнул и стал озираться по сторонам.

— Они не слишком дорогие? — спросил он наконец, водя единственным пальцем по поверхности стола, словно ожидая денег.

— Не беспокойся, ты останешься доволен. Лангруп откинул полу плаща и показал туго набитый бумажник, висевший на поясе. Беспалый снова что-то буркнул и отошел от стола.

— Отталкивающий тип, но дает ценную информацию, — сообщил Лангруп. Допивайте пиво, сэр Питеон, и следуйте за мной.

Они направились по коридору к главному выходу, но в середине прохода свернули в боковую дверь и молча, стараясь не шуметь, поднялись по лестнице на второй этаж. Там Лангруп вошел в маленькую комнату. Через несколько минут появился осведомитель.

— За информацию надо платить, — сказал он, усаживаясь за стол, и единственный палец на искалеченной руке принялся царапать поверхность стола, как маленькое животное, ждущее подачки.

Лангруп выложил на стол перед ним десять прозрачных монет.

— Расскажи нам о принце Мелло, — потребовал он. — Принц приезжал сюда, в город?

— Много раз. В своем автомобиле. По дороге во дворец или в загородное имение…

— Не пытайся увильнуть от четкого ответа! — резко бросил Лангруп. — Мы платим только за факты, конкретные факты. Приезжал ли он в твое заведение? Ездил ли по другим адресам в городе? Может быть, у него были друзья, которых принц навещал… или девушки?

Беспалый издал сухой резкий смешок.

— Девушки? Да какая из них выдержит запах мужчины, пахнущего хуже ссинда? Однажды принц приехал в мое заведение, после чего мне пришлось провести полную дезинфекцию первого и второго этажей. А он еще заявил, что у меня здесь дурно пахнет! Он побывал у меня, навещал другие заведения и никогда не приезжал во второй раз. У него здесь не было друзей… — андриаданец прикрыл глаза, или врагов.

— Что значит «пахнет хуже ссинда»? — недоуменно спросил Питеон капитана.

— Это местное убеждение, — ответил Лангруп, не обращая внимания на осведомителя, словно тот был частью мебели в комнате. — И я не знаю, соответствует оно действительности или нет. Андриаданцы считают, что все, кто прилетает сюда из других миров, пахнут подобно ссинду — это местный хищник. Утверждают, что не могут слишком долго находиться рядом с ними. У Беспалого сейчас, наверно, тампоны в носу.

— Это правда? — повернулся к осведомителю Питеон. Беспалый не ответил, только ухмыльнулся и откинул назад голову. Длинный палец постучал по ноздре, в глубине которой виднелась затычка из белой ваты.

— Очень интересно, — задумчиво произнес Питеон.

— Я считаю это оскорблением! — огрызнулся капитан. — И если ты собираешься заработать деньги, которые мы тебе предлагаем, расскажи нам что-то по-настоящему интересное. Когда год назад я вел расследование, ты заявил, что не имеешь представления, кто убил принца Мелло. А сейчас какое у тебя мнение? Прошло немало времени. Ты наверняка слышал какие-то разговоры, что-то разузнал.

Было очевидно, что Беспалый страдает. Казалось, он извивался внутри своей кожи, ручейки пота стекали по его лицу. Палец нерешительно протянулся к деньгам и тут же отдернулся.

— У тебя могут быть крупные неприятности за сокрытие сведений, — напомнил осведомителю Лангруп, с трудом сдерживая гнев. — Мы можем арестовать тебя, посадить в тюрьму и даже выслать…

Беспалый, казалось, даже не слышал угроз — он был смертельно испуган.

— Предложите ему побольше денег, — шепнул офицеру Питеон. — Если потребуется, я дам необходимую сумму.

Лангруп начал медленно выстраивать перед Беспалым высокие столбики монет крупного достоинства, и, по мере того как на столе появлялось все больше и больше денег, осведомитель терял контроль над собой. Он не отводил глаз от денег.

— Вот здесь, — произнес Лангруп, — больше, чем ты зарабатываешь за год. И все твои. Только скажи нам…

— Но я не знаю, кто убил принца! — хрипло воскликнул Беспалый, упал грудью на деньги и сгреб их руками. — Этого я не могу вам сказать. Но кое-что мне известно… — Он перевел дыхание и пробормотал:

— Это был человек… не из города!

— Нам мало этого!

Лангруп вскочил, стиснул плечи Беспалого и тряхнул его так, что монеты рассыпались по полу. Лицо андриаданца исказилось от страха, но он молчал.

— Оставьте его, — тихо сказал Питеон. — Ничего больше мы не услышим. Кроме того, он уже сказал нам, что требуется.

Лангруп заставил себя разжать руки, и Беспалый осел на стул, словно кости растворились внутри его тела. Они вышли из комнаты, и Питеон закрыл за собой дверь.

— Мы заплатили огромную сумму и получили такую ничтожную информацию, недовольно пробормотал Лангруп.

— Того, что сказал Беспалый, для меня достаточно, — ответил Питеон. — Даже больше, чем я рассчитывал. А теперь прошу вас отправиться на базу и сообщить начальнику, что мне хотелось бы побеседовать с вами обоими у него в кабинете примерно через два часа.

— Но я не могу оставить вас одного, сэр, — запротестовал Лангруп.

— Как видите, я не один, — улыбнулся Питеон. В тот момент, когда они вышли из здания, он повернул камень в перстне, и коренастая приземистая фигура появилась из темноты. Капитан вздрогнул от неожиданности. — Уверяю вас, что мы с Кэем сейчас ничем не рискуем, — добавил Питеон.

— Ты можешь найти площадь, на которой произошло убийство? — спросил Питеон, когда офицер ушел.

— С закрытыми глазами, — буркнул Кэй и повел Питеона по лабиринту темных переулков. — Ну и что ты узнал?

— Сам не знаю — может быть, очень мало, а может быть, и нашел ключ к разгадке тайны убийства принца. Все это еще не переварилось у меня в голове. Перед тем как сделать окончательный вывод, нужно выяснить еще одно обстоятельство.

Они вышли на площадь, и Питеон оглянулся вокруг.

— Это и есть та самая площадь?

— Да, перекресток Изрезанного Трупа, — кивнул Кэй. Питеон медленно обвел взглядом двери, выходящие на площадь.

— Вон та дверь, которая открывалась вчера, когда мы были здесь, — он указал на одну из них. — Я не люблю полагаться на совпадения, но иногда они случаются. Кроме того, эта дверь ближе остальных к королевскому дворцу, так что сначала заглянем именно сюда. Теперь можешь навалиться на нее — только постарайся не шуметь.

На площади было еще достаточно светло, и Питеон увидел белозубую улыбку Кэя. Широкоплечий низенький гигант неслышно поднялся по ступенькам и прижался плечом к двери, ухватившись железными пальцами за каменную ручку. Легким движением могучих мускулов Кэй всем телом подался на несколько сантиметров вперед, но этого было достаточно — казалось, что на дверь навалился гидравлический домкрат. Что-то щелкнуло, и дверь распахнулась. Спутники быстро вошли и закрыли за собой дверь. В здании царила тишина.

— Сейчас нам нужно найти потайную дверь — или люк, — сказал Питеон. Отверстие может быть замаскировано в стене или в полу. Я пойду вдоль этой стороны, а ты осматривай другую.

Лучи их фонариков отбрасывали яркие круги на пол и стены. Прошло всего несколько минут, и Кэй негромко произнес:

— Вот она. Чисто дилетантская работа. Луч его фонаря остановился на каменной плите пола. Щели между ней и другими плитами были чистыми, без следов песка или пыли.

Для того чтобы выяснить, как открывается потайной люк в полу, времени потребовалось еще меньше. Толстая каменная плита скользнула в сторону, и перед ними появилось темное отверстие. Питеон осветил уходящий вдаль подземный коридор лучом фонаря.

— Интересно, куда ведет этот ход? — спросил Питеон. Кэй наклонился и осмотрел ход, насколько доставал луч фонаря.

— Если в нем есть повороты, коридор может вести куда угодно. Но если он продолжается так, как начался, то приведет к самому центру королевского дворца.

— Вот и я об этом подумал, — пробормотал Питеон.

* * *

— Мне следовало бы сказать об этом раньше, — произнес Питеон, глядя на обоих офицеров гарнизона. — Я требую, чтобы не осталось никаких записей об этой нашей беседе и вообще о проведенном расследовании. Я представлю доклад императрице — в единственном экземпляре.

— Извините меня, сэр Питеон, — сказал капитан Лангруп, выключил магнитофон и положил его в карман.

Рисби молча смотрел перед собой, ожидая дальнейшего развития событий.

Питеон стал расхаживать взад и вперед по кабинету начальника базы, сопровождаемый взглядами присутствующих.

— Мне стали известны некоторые важные обстоятельства, — продолжил Питеон. — Одно из наиболее интересных сообщил нам сегодня ваш платный осведомитель. Если он говорил правду, число подозреваемых резко сокращается. Убийца принца Мелло должен принадлежать к одной из следующих групп. — Питеон начал перечислять их, загибая пальцы. — Первая — андриаданцы, живущие в городе или его окрестностях. Поскольку принц не был знаком ни с кем из этой группы, он никак не мог узнать кого-то из них и остановить автомобиль. Вторая группа те, кто прибыл на планету из других миров.

— Их тоже можно исключить, — заметил капитан Лангруп. — Я руководил расследованием, проведенным сразу после убийства. Каждого путешественника допрашивали тщательно и весьма подробно. Ни один из них не мог убить принца Мелло.

— К третьей группе относятся военные, расквартированные на планете…

— Сэр! — потрясенным голосом воскликнул капитан Рисби. — Уж не полагаете ли вы…

— Нет, капитан, успокойтесь. Ваших солдат, прибывших сюда с Такоры, можно заподозрить во множестве преступлений, но к ним не относится убийство члена королевской фамилии. Помимо этого, я не сомневаюсь, что вы проверили, где находились все ваши солдаты в тот вечер.

— Конечно — и проверка устранила даже малейшие сомнения, — ответил Рисби, начиная успокаиваться. Наконец Питеон загнул четвертый палец.

— Таким образом, логика подсказывает нам, что преступление совершено представителем четвертой группы — кем-то из обитателей королевского дворца. Он улыбнулся, увидев потрясенные лица офицеров. — Перед тем как вы скажете мне, что такое невозможно, поскольку никто не покидал дворца до отъезда принца, позвольте сообщить об открытии, сделанном нами вчера вечером.

— Подземный туннель, — произнес Кэй. — Похоже, что он ведет из дворца к тому месту, где зарезали Мелло.

— Ну конечно, это вполне могло произойти! — воскликнул капитан Лангруп, от волнения вскакивая со стула. — Ссора, столкновение во дворце — нам известно, что Мелло уехал раньше обычного, — и пока он едет из дворца, убийца опережает его. Ждет на площади, привлекает внимание принца, заманивает в темный переулок — и убивает!

— Логичное умозаключение, — кивнул Питеон, — однако оно не отвечает на все вопросы. Я не собираюсь отнимать у вас, капитан, время, объясняя недостатки такой версии, просто скажу, что на самом деле все произошло не совсем так. Действительность оказалась несколько более сложной. Мне понадобится выяснить еще кое-что. Я могу поговорить с водителем автомобиля, который видел принца живым в тот момент, когда он на ходу выскочил из автомобиля?

На лице начальника гарнизона появилась унылая гримаса.

— Боюсь, это невозможно, сэр Питеон, — произнес Рисби. — Шесть месяцев назад, когда завершился срок его службы, вместе со своим подразделением солдат был откомандирован в другую часть.

— Впрочем, это не так уж важно, — небрежно махнул рукой Питеон. — От него я все равно ждал отрицательного ответа. Осталось лишь одно обстоятельство, на которое вы можете пролить свет, и все станет ясным. Расскажите мне об отношении принца Мелло к еде.

За этими словами последовала тишина. Оба офицера недоуменно переглянулись, а Кэй широко улыбнулся. Он не понимал, куда ведут рассуждения Питеона, но гораздо лучше остальных знал ход мыслей своего патрона.

— Ну что с вами — это достаточно простой вопрос, — нахмурился Питеон. Стоит взглянуть на фотографию принца Мелло и познакомиться с соотношением между его ростом и весом — как тут же становится ясным, что он был излишне полным. Если хотите, я прибегну к другому, более грубому термину — принц был просто жирным. Остается выяснить, является ли это следствием привычки слишком много есть или причина в не правильном обмене веществ.

— Он слишком много ел, — ответил капитан Лангруп, стараясь не улыбаться. Если вам нужна вся правда, то это было единственным положительным качеством принца в глазах солдат. Такоранские солдаты любят поесть, и то количество пищи, которое поглощал принц, внушало им глубокое уважение.

— Во время завтрака, обеда и ужина или в промежутках между ними?

— И то и другое. Главный повар стал его лучшим другом. Принц не любил разговаривать, но всякий раз, когда я видел его, челюсти Мелло постоянно двигались. Он чуть ли не тропинку протоптал от своих апартаментов к задней двери кухни.

— Вызовите сюда главного повара — мне нужно поговорить с ним. — Питеон повернулся к начальнику базы. — Постарайтесь договориться, чтобы завтра меня пригласили в королевский дворец. Мне хотелось бы присутствовать там на ужине в то же самое время, когда принц Мелло ужинал с королем и его приближенными в последний раз.

Капитан Рисби кивнул и протянул руку к телефону.

— В этой одежде я чувствую себя идиотом! — недовольно прошептал Кэй на ухо Питеону, стоя позади него.

Одетый в разноцветный ливрейный костюм слуги, он походил на ярко раскрашенный дубовый пень.

— Не расстраивайся, ты и выглядишь ничуть не лучше, — тихо ответил Питеон. — А теперь не отвлекайся и будь настороже. Как только мы закончим есть, я задам королю несколько вопросов. Можешь быть уверенным, от этих молодцов можно ждать каких угодно неприятностей. Посмотрим, что из этого выйдет.

Банкетный стол во дворце был составлен в виде подковы, в центре которой сидела королевская семья. Питеон, как почетный гость, находился между королем Гремом и принцессой Мединой. Королева умерла при родах, и молодой принц был слишком юн, чтобы сидеть за столом вместе со взрослыми. В соответствии с андриаданскими обычаями только женщины, принадлежащие к королевской семье, имели право присутствовать на подобных банкетах, и потому за столом сидела одна принцесса. Она была привлекательной девушкой, и Питеон не мог понять, что нашла принцесса в этом идиоте Мелло. Возможно, ее ослепил престиж члена императорской фамилии и то, что принц был гостем на планете.

Король и принцесса оставались для Питеона непонятными людьми. Придерживаясь протокола, они разговаривали только о пустяках. Правда, у Питеона создалось впечатление, что король Грем ведет себя слишком уж настороженно. Впрочем, его можно было понять — предыдущий почетный гость был убит через несколько минут после того, как вышел из-за этого стола.

Питеон попробовал множество разных блюд, получив при этом немалое удовольствие. Для того, кто не хотел есть мясо за ужином, еда была достаточно вкусной. На стол были поданы самые разнообразные приправы и специи, даже стручки острого красного перца, горевшие у Питеона во рту. Он ничуть не удивился, когда заметил, что принцесса положила на свою тарелку внушительную порцию перца и ела его с удовольствием. Кроме того, она явно пересаливала еду.

Питеон понял, как и почему погиб принц Мелло. Сразу после ужина принцесса извинилась, встала из-за стола и вышла. Питеон остался этим доволен. Предстоящие события не предназначались для чувствительного женского воображения.

— Ваше королевское величество, — произнес Питеон, отодвигая тарелку. — Я отужинал с вами, и мне хотелось бы, чтобы мы стали друзьями. — Король кивнул. — Надеюсь, вы извините меня, если мои слова покажутся вам оскорбительными. Я поступаю так лишь потому, что нужно открыть наконец правду — ту правду, которая оставалась скрытой слишком долго.

— Вы имеете в виду смерть принца Мелло, — произнес король.

Это был не вопрос, а, скорее, констатация факта. Питеон понял, что, когда речь заходит о суровой действительности, король смело смотрит ей в глаза.

Внезапно разговор за столом стих, словно застольная беседа велась лишь для того, чтобы провести время перед решающим моментом. Дюжина дворян устремила взгляды на высокого альбиноса, сидевшего рядом с королем. Питеон услышал за спиной шорох одежды Кэя и понял, что его помощник наготове и его рука, опущенная в карман, сжимает рукоятку пистолета.

— Совершенно верно, — кивнул Питеон. — Мне не хочется злоупотреблять вашим гостеприимством, однако нужно снять пятно с отношений между нашими народами. Если вы согласитесь выслушать меня, я расскажу, что произошло тем вечером чуть больше года назад.

После окончания моего рассказа мы решим, как поступить.

Он протянул руку, взял кружку и отпил глоток великолепного королевского пива. Ни один из сидевших за столом не шевельнулся, все взгляды были устремлены на Питеона. «Как хорошо, — подумал он, — что за моей спиной стоит верный Кэй».

Питеон повернулся к королю:

— Надеюсь, вы извините меня, ваше королевское величество, за вмешательство в личную жизнь вашей семьи, но я должен задать вопрос весьма щекотливый. Это правда, что принцесса Медина страдает от небольшого врожденного недостатка…

— Сэр!!!

— Этот вопрос очень важен, иначе я не задал бы его. Скажите, действительно ли у принцессы отсутствует — полностью или частично — обоняние? И потому она выносила присутствие принца Мелло, даже получала удовольствие от общения с ним…

— Ни слова больше! — прервал его король. — Вы оскорбляете память погибшего принца — и мою дочь!

— Я совсем не собирался оскорблять их, — бесстрастно произнес Питеон, и присутствующие почувствовали сталь в его холодном голосе. — Но уж если мы заговорили об оскорблениях, мне хотелось бы указать на то, что сейчас у вашего величества в нос вставлены ватные тампоны, позволяющие вам терпеть мое присутствие за столом. Это можно назвать серьезным оскорблением…

Король Грем покраснел и больше не прерывал Питеона, когда тот продолжил.

— Этот небольшой физический недостаток не является постыдным, и уж тем более в нем нельзя винить принцессу. Недостаточно острое обоняние — всего лишь простой факт. Все животные, питающиеся мясом, издают острый запах, который легко ощущают те, кто не ест мяса. Народу, населяющему вашу планету, люди из других миров представляются дурно пахнущими. Не надо этого отрицать, нет сомнений, что дело обстоит именно так. Принцесса Мелина, у которой отсутствует острое обоняние, не знала о своем физическом недостатке. Она познакомилась с принцем Мелло, и между ними установились хорошие отношения. Принцесса даже приглашала его обедать во дворец, и все вы были вынуждены мириться с этим ради нее. Так продолжалось до того вечера, когда он совершил… то, что он совершил. И был убит за омерзительность своего преступления.

Заключительные слова Питеона прозвучали в гробовом молчании. Он высказал вслух нечто непроизносимое. Затем послышался скрип отодвигаемого стула, и бледный как смерть молодой дворянин вскочил из-за стола. Но рядом с Питеоном возник Кэй с пистолетом в руке.

— Немедленно сядьте, — прозвучал в тишине зала ледяной голос Питеона. — Вы и все остальные будете молчать до тех пор, пока я не кончу. Мы находимся сейчас в очень сложном положении, и мне не хотелось бы, чтобы случилось что-то непоправимое. Выслушайте меня до конца.

Он не сводил взгляда с молодого дворянина, пока тот не опустился на стул, затем продолжил:

— Принц Мелло совершил преступление, и его постигла смерть. Все вы были тому свидетелями и по закону несете ответственность в равной степени. Вот почему я обращаюсь одновременно ко всем. Принца убили, и вы вступили в сговор, чтобы перевезти его тело в другое место и скрыть совершенное преступление.

Теперь не все смотрели на Питеона. Взгляды некоторых устремились куда-то в пространство. Люди заново переживали события той ночи, которые пытались забыть. Голос Питеона будил память.

— Вы остановили кровотечение, но принц был уже мертв. Тогда начались споры о том, как поступить дальше, и в конце концов все пришли к единому мнению: каким бы ужасным ни было преступление, его нужно скрыть. Единственной альтернативой было разрушение всего, чем вы жили. Вы пришли к выводу, что монархия не выдержит такого удара. Тогда вы раздели труп, один из вас надел одежду принца Мелло и вышел к автомобилю. В темноте, царившей во дворе, было нетрудно сесть на заднее сиденье автомобиля — водитель не обратил внимания на внешность пассажира. По словам шофера, он не ждал от своего пассажира распоряжения куда ехать — его и не требовалось. Принц Мелло мог направляться только в одно место — на военную базу, в свои апартаменты. Переодетый мужчина просто сидел в машине, пока она не доехала до условленного места. Тогда он крикнул: «Стоп!», открыл дверцу и выскочил из автомобиля. Он добежал до площади, где его уже ждали сообщники с трупом принца Мелло, который они пронесли по подземному туннелю. Времени у них было больше чем достаточно, чтобы снова надеть на труп принца его одежду, прежде чем водитель машины заподозрил неладное. Дело было закончено. Мелло вышел из дворца живым и здоровым и погиб от руки неизвестного. Это была, конечно, трагедия, но от нее не наступил конец света.

— Все это верно, — произнес король Грем, медленно вставая из-за стола. Правду скрывали слишком…

— Не надо больше защищать меня, ваше величество! — раздался пронзительный вопль. Тот самый молодой дворянин снова вскочил. — Я совершил преступление и должен заплатить за него. Вы напрасно защищали меня…

— Кэй! — скомандовал Питеон. — Останови его!

С невероятной скоростью коренастое тело пролетело над столом и сбило говорящего с ног. Однако Кэй запоздал всего на секунду. Мужчина успел поднести ко рту руку и что-то проглотить. Когда Кэй схватил его за кисти, мужчина не сопротивлялся.

— Ваше величество… — произнес он и улыбнулся. Затем по его телу пробежала судорога, и оно изогнулось в предсмертных конвульсиях. Кэй отпустил его, и мужчина упал на пол, уже мертвый.

— Это было совершенно не нужно! — крикнул Питеон, поворачиваясь к королю. Его лицо исказилось от гнева. — Зачем напрасные жертвы?

— Но я не знал… — пробормотал король Грем, опустившись в кресло. Казалось, он внезапно состарился.

— Мы могли бы придумать что-то… только не это! Для того я и приехал сюда.

— Я не знал, — повторил король, закрыв лицо руками.

Питеон сел, измученный приступом гнева.

— Ну хорошо, так и будет, — тихо произнес он. — Этот человек убил принца Мелло, а затем совершил самоубийство, когда возникла опасность наказания за сделанное. Жизнь одного за жизнь другого. Все остальные, виновные в сокрытии убийства, подвергнутся наказанию, и налоги, выплачиваемые вашей планетой в имперскую казну, увеличатся на два процента — на срок в десять лет. Согласны?

Король кивнул, не отрывая ладоней от лица. Капитан Рисби был очень удивлен, когда прочитал доклад Питеона и выслушал его рассказ о происшедшем во время ужина. Питеон невероятно устал, но держал себя в руках.

— Убийца — молодой человек? — недоуменно спросил Рисби. — Ничего не понимаю. Почему они просто не передали его нам для суда и последующего наказания?

— По той простой причине, что он не убивал принца, — объяснил Питеон. Это преступление совершил король. Это его дочь подверглась оскорблению прямо на его глазах. Все андриаданцы испытывают ужас при одной мысли о лишении кого-то жизни насильственным путем. Однако король является убийцей — правда, ритуальным убийцей, но животные, которых он умерщвляет, все равно гибнут. Он убивает ножом — Мелло был убит ударом ножа. Вероятно, король был вне себя от ярости и не понимал, что делает. Он осознал всю тяжесть совершенного им лишь тогда, когда все было кончено. Не сомневаюсь, что он хотел признаться в содеянном, но придворные отговорили его. Это означало бы конец регентства и, может быть, закат всей королевской династии. Ради благополучия жителей планеты — не для себя — он согласился с необходимостью сокрытия преступления. Когда я приехал во дворец на ужин, знать заподозрила, по-видимому, что мне удалось докопаться до разгадки убийства принца Мелло, и приняла меры. Они, наверное, тянули жребий, кому признаться в совершенном преступлении и покончить с собой, даже не поставив короля в известность. Как видите, за одну жизнь заплатили еще одной, а империя даже не пошатнулась. Этим ядом пользуются для эвтаназии, достижения легкой безболезненной смерти.

— Значит, король?.. — спросил Рисби.

— Да, убийца. И вне всякого сомнения, безжалостно винит себя во всем. Я решил рассказать вам все это для того, чтобы после моего отъезда вы не попытались довести расследование до конца и сами догадаться о том, что произошло в действительности. Тогда вы могли бы послать донесение. В моем окончательном докладе не будет ни строчки о виновности короля. Если об этом будет написано хотя бы единое слово, его придется арестовать. А сейчас все хорошо и гладко — по крайней мере на бумаге. Разумеется, в личной беседе я обо всем расскажу императрице, как сейчас рассказываю вам. От нее мне не придется требовать клятвы о неразглашении услышанного, как от вас. Поднимите руку и коснитесь Священного свитка…

— Клянусь никогда… — послушно повторял капитан Рисби слова клятвы, слишком потрясенный, чтобы задавать дальнейшие вопросы. Внезапно он вздрогнул и постучал пальцем по докладу. — Но вот это — жареная баранья нога, которую принц Мелло вынес с кухни. Что здесь преступного?

— Напрягите воображение, капитан Рисби, — произнес Питеон, едва скрывая неудовольствие по поводу тупости офицера. — Он принес в королевский дворец этот дымящийся кусок мяса, еще горячий, завернутый в фольгу, развернул его за столом и положил прямо перед принцессой. Принц был настолько глуп, что решил, будто делает ей приятный сюрприз, угощает чем-то по-настоящему вкусным.

— Да… Я знаю, что сделал принц. Но почему король убил его из-за такой безобидной вещи?

— Безобидной? — Питеон откинулся на спинку кресла и засмеялся. — Местные жители строго соблюдают вегетарианские традиции и приходят в ужас при мысли о том, что едим мы. Попробуйте поставить себя на место короля. Представьте себе, что вы пригласили к себе домой на ужин каннибала — он как будто отказался от своих дурных привычек, но в душе все еще остается каннибалом. И потому просто не понимает, почему традиции его предков кажутся нам отвратительными. Так вот, он решает угостить вас чем-то вкусным, пытается ввести в мир новых кулинарных привычек. Разворачивает и кладет перед вами на стол хорошо прожаренную, еще теплую человеческую руку — в разгар дружеского ужина.

Как вы поступите в этом случае, капитан?

После шторма

Отлив продолжался, оставляя после себя полоску твердого песка, очень удобную для бега трусцой. Солнце, только поднявшееся над горизонтом, уже согревало лицо. Ночной шторм наконец-то стих, хотя Атлантический океан все еще гнал на берег длинные пенящиеся валы. День обещал быть жарким, но пока мокрый песок приятно холодил голые ноги. Бежалось легко, лишь иногда волны в последнем броске дотягивались до моих лодыжек. На душе царил покой: эти утренние часы нравилось мне, как никакие другие.

Взгляд выхватил впереди что-то темное, резко выделяющееся на фоне белой пены. Дерево, решил я. Очень хорошо, зимой погреемся у камина. Но расстояние сокращалось и по голой спине пробежал холодок.

Не дерево — тело, тело мужчины.

Мне не хотелось смотреть вблизи на вынесенный океаном труп. Я замедлил бег, остановился, не зная, что и делать. Позвонить в полицию? Но вода за это время могла утащить труп обратно. Надо вытаскивать его на песок, а подходить не было ни малейшего желания. Сильная волна достала тело и перекатилась через него и водоросли, которые вплелись в длинные черные волосы. Голова приподнялась и упала.

Он не умер.

Но был холодным, как смерть. Я почувствовал этот холод, когда схватил его за руки и потащил, как мешок с картошкой, на сухой песок. Бросил на живот, ткнул подбородком в предплечье, сильно нажал на спину. Второй раз, третий, жал, пока он не закашлялся и изо рта не хлынула морская вода. Он застонал, когда я перевернул его на спину, веки дернулись и окрылись. Блуждающий взгляд светло-синих глаз в конце концов уперся в меня.

— Вы в порядке, — я прояснил ситуацию. — На берегу и живой, — он нахмурился и у меня возникли сомнения, понимает ли он меня. — Вы говорите по-английски?

— Да, — от закашлялся, отер губы. — Можете вы сказать, куда меня занесло?

— Манхассет, северный берег Лонг-Айленда.

— Один из штатов Соединенных Штатов, так?

— Вы — ирландец?

— Да. И чертовски далеко от дома.

Он сумел подняться, его сильно качнуло и он бы упал, если бы я не поддержал его.

— Обопритесь об меня. Дом неподалеку. Там найдется и сухая одежда, и чашка чего-нибудь горячего.

Когда мы добрались до патио, он со вздохом плюхнулся на скамью.

— Сейчас я бы не отказался от чашки чая.

— Чая нет. Как насчет кофе?

— С удовольствием.

— С молоком и сахаром? — спросил я, нажимая кнопки на настенном пульте. Он кивнул, а его глаза широко раскрылись, когда я достал из лотка дымящуюся чашку. Он осторожно пригубил кофе, потом сделал большой глоток. Молча выпил все.

— У вас тут прямо чудеса. А повторить можно?

Неужели там, откуда он приехал, нет самых обычных раздаточных систем, мысленно удивился я. Бросил пустую чашку в рециклер и передал ему полную.

— Я из Ирландии, — ответил он на мой неозвученный вопрос. — Пять недель тому назад мы вышли из Арклоу. Попали в шторм. Везли в Канаду выделанные шкуры. Теперь они на дне, вместе с командой, упокой, господи, их души. Фамилия Бирн, Кормак Бирн, сэр.

— Бил Кон-Гриви. Не хотели бы вы снять мокрую одежду?

— Все нормально, мистер Гриви, так приятно сидеть на солнышке…

— Кон-Гриви, — поправил я его. — Matronym, patronym. Таков закон… уже лет сто. Как я понимаю, на вашей стороне океана в ходу лишь фамилия отца?

— Да, да. В Ирландии если что и меняется, то очень медленно. Но вы говорите, в вашей стране действует закон, по которому у каждого должна быть двойная фамилия, вашей матери и вашего отца?

Я кивнул, удивившись, что простой матрос знает латынь.

— Феминистский блок протолкнул этот закон через Конгресс в 2030 году, когда президентом была Мэри Уилер. Извините, но мне надо позвонить. Сидите и отдыхайте. Я вернусь через минуту.

От этой обязанности я увильнуть не мог. Владельцы участков берега автоматически давали присягу бойца запаса Береговой охраны. И докладывали обо всем, что происходила на вверенном им участке. Иммигрантов в Соединенные Штаты давно уже не впускали. Как я понимал, для жертв кораблекрушения исключения не делалось.

— «Горячая» линия Береговой охраны, — сказал я и мгновенно засветился экран. Седовласый дежурный офицер взглянул на мое удостоверение личности, автоматически высветившееся на его дисплее.

— Докладывайте, Кон-Гриви.

— У меня человек, выброшенный на берег после кораблекрушения. Иностранец.

— Хорошо. Задержите его. Высылаю патруль.

Разумеется, я лишь выполнил свой долг. У нашей страны имелись веские основания для жесткой иммиграционной политики. Стеклянная дверь открылась при моем приближении, я услышал знакомый голос, позвал.

— Это ты, Крикет?

— Кто же еще?

Она шла вдоль берега. Ноги в песке, трусики тоже. Как и большинство женщин, летом она обходилась без лифчика и груди покрывал ровный загар. Такая же красотка, как и мать. Тут я заметил, что Бирн стоит, лицом к морю, а шея у него красная, как помидор. Поначалу я не понял, в чем дело, потом не мог не улыбнуться.

— Крикет, это мистер Бирн из Ирландии, — он быстро кивнул, по-прежнему не поворачиваясь к ней лицом, я замахал рукой, приглашая ее в дом. — Подойди, пожалуйста, я хочу тебе кое-что показать.

Она в недоумении уставилась на меня, но я молчал, пока за нами не закрылась дверь.

— У меня такое ощущение, что для нашего гостя обнаженные женщины — диковинка.

— Папа, о чем ты? Я одета…

— Ниже пояса. Будь хорошей девочкой и накинь одну из моих рубашек. Я готов поспорить на миллиарды байтов, что там, откуда он прибыл, женщины не ходят с голой грудью.

— Ох уж мне эти старообрядцы, — недовольно пробурчала Крикет, направляясь в спальню.

Когда я вышел в патио, большой белый вертолет как раз приземлялся на берегу. Ирландец таращился на него, словно видел впервые. Может, так оно и было. Значит, у него выдался день сюрпризов. Капитан Береговой охраны и двое патрульных выпрыгнули из вертолета и направились к дому. Капитан остановился перед Бирном, патрульные встали по бокам, положив руки на револьверы. Капитан мрачно оглядел ирландца, возвышающегося над ним на добрую голову, заговорил резко и отрывисто.

— Назовите вашу фамилию, место рождение, возраст, название корабля, порт, из которого вы отплыли, порт приписки, причину вашего незаконного пересечения границы этой страны…

— Кораблекрушение, ваша честь, кораблекрушение, — смиренно ответил он, но мне показалось, что он едва сдерживает смех. Капитан, однако ничего не заметил, нажимая кнопки на ручном терминале.

Оставайся здесь, — приказал он, получив ответы на все вопросы, повернулся ко мне. — Я хочу воспользоваться вашим телефоном. Покажите, где он.

Вся информация из ручного терминала, спасибо сотовой связи, уже поступила в центральный компьютер, так что мой телефон ему совершенно не требовался. Он молчал, пока мы не вошли в дом.

— У нас есть основания подозревать, что это не простое кораблекрушение. Принято решение не брать его под стражу, а оставить здесь, где его можно держать под наблюдением…

— Извините, но это невозможно. У меня работа.

Я еще говорил, а он уже нажимал кнопки ручного терминала. За моей спиной включился принтер на поднос упал лист бумаги.

— Старший писарь Кон-Гриви, вы только что переведены из запаса на действительную службу. Вы будете выполнять приказы, вы прекратите задавать вопросы, отныне на вас распространяется действие Закона о государственных секретах от 2085 года, и вас будет судить военный трибунал, если вы кому-то об этом расскажете, — он взял лист бумаги и протянул мне. — Вот копия приказа. Подозреваемый остается здесь. Все датчики в этом доме активированы, все разговоры будут записываться. Вне дома вам разговаривать запрещено. Если подозреваемый покинет вверенную вам территорию, вы должны незамедлительно поставить нас в известность. Вы меня поняли?

— Да, да, сэр.

Он игнорировал нотки сарказма в моем голосе, повернулся и вышел из дома, взмахом руки предложив мне следовать за ним. Я сдержал злость, выбора у меня не было, и поплелся следом. Капитан приказал патрульным вернуться в вертолет, потом обратился к ирландцу.

— Хотя иммиграция в Соединенные Штаты строго ограничена, есть особые инструкции, касающихся жертв кораблекрушений. И пока решения по вашему делу не будет принято, вы останетесь здесь, с мистером Кон-Гриви. Поскольку денег на ваше содержание фондами Береговой охраны не предусмотрено, он вызвался какое-то время обеспечивать вам хлеб и кров. На этом все.

Бирн проводил вертолет взглядом, повернулся ко мне.

— Вы — добрый человек, мистер Кон-Гриви…

— Бил, — поправил я его. И мне не хотелось, чтобы меня благодарили за гостеприимство по приказу.

— Спасибо, Бил. А мое христианское имя — Кормак.

Открылась дверь, появилась Крикет, в одной из моих рубашек, полы которой она завязала узлом на талии.

— Я слышала вертолет. Что случилось?

— Патруль Береговой охраны. Должно быть, они видели, как я вытаскивал Кормака на берег, — первая, но далеко не последняя ложь. Мне это определенно не нравилось. — Он поживет со мной.

— Великолепно. Новый зверь оживит нашу жизнь.

От ее слов Кормак густо покраснел.

— Извините меня. В этой одежде я действительно напоминаю животное…

Когда она рассмеялась, он покраснел еще пуще.

— Глупый, это такое выражение. Зверь — это мужчина, любой мужчина. Я могу называть зверем и папу, он возражать не будет. Ты женат, Кормак?

— Да.

— Это хорошо. Я люблю женатых мужчин. Охота на них более волнительна и сексуальна. Я разведена. Дважды.

— Ты уж извини нас, Крикет, — вмешался я. — Хочу показать Кормаку душ и найти сухую одежду. А потом позавтракаем во внутреннем дворике, до того, как на улице станет слишком жарко.

— Ладно-ладно, — согласилась она. — Только не задерживайтесь слишком долго, а не то я заподозрю мужеложство.

Кормак вновь густо покраснел. У меня создалось ощущение, что лексикон моей дочери не очень-то вписывался в привычную ему социальную атмосферу. Но нынешняя молодежь своими речами часто шокировала мое поколение. Я отвел его в ванную, а сам пошел за одеждой.

— Бил, — позвал он меня. — Могу я попросить тебя об услуге? В душе… тут нет ни одного крана.

— Чтобы включить воду, достаточно сказать об этом… Подожди, я покажу, — я всунулся в душевую. — Тридцать пять градусов, мыло, включить, — душ ожил. — После того, как намылишься, скажешь: «Смыть». Потом — «Выключить». Одежду я положу на кровать.

Он появился, когда я допивал вторую чашку кофе. Как я и ожидал, из оставленной ему одежды он выбрал черные брюки и темную рубашку с длинными рукавами.

— Что будем есть? — спросил я.

— Все, что на огне, — ответил Кормак. — Умираю от голода.

— Я об этом позабочусь, — пальцы Крикет пробежались по клавиатуре. Его слова меня заинтриговали. Хотелось как можно больше узнать о стране, которая называлась Ирландия. Огонь на кухне! Перед моим мысленным взором возник пылающий на полу костер, поднимающийся к потолку дымок.

Появилась его тарелка: яичница, свиная отбивная, жареный картофель, рис, вермишель. Крикет полагала, что шутка ей удалась. Но он смел все.

— Расскажи мне об Ирландии, Кормак, — попросила Крикет.

Он улыбнулся, глотнул кофе, чтобы освободить рот от еды.

— А что рассказывать, мисс? Там все, как было.

— Я именно об этом. Здесь тебя многое удивляет. Я видела, как ты таращился на вертолет. Никогда не видел?

— По правде говоря, нет, хотя я читал об этих штуковинам и видел их фотографии в книгах. И я никогда не видел, чтобы тарелка с дымящейся едой появлялась из стены. И никогда не говорил с душем. Вы живете в стране чудес, по-другому и не скажешь.

— А ты?

Он положил вилку, прежде чем ответить, выпил кофе.

— В сравнении с вашей наша жизнь покажется вам примитивной. Но у нас все налажено, мы сыты, и даже счастливы, если кто-то может быть счастлив на этой грешной земле. Изумрудный остров всегда отличали малонаселенность и развитое сельское хозяйство. Поэтому, когда иссякла нефть, у нас не возникло проблем, с которыми столкнулась Англия. Ни тебе бунтов, ни перестрелок. Разумеется, поначалу нам пришлось туго. Люди покинули города, вернулись в сельскую местность, когда отключилось электричество и замерли автомобили. Но торф — хорошее топливо для костра, его добыча не дает замерзнуть. На телеге, запряженной ослом, можно добраться до любого, нужного тебе места, поезда дважды в неделю ходят между Дублином и Корком. В океане есть рыба, на лугах пасутся коровы и овцы. Это неплохая жизнь, знаете ли.

— Очень мило и примитивно, совсем как возвращение в каменный век, когда жили в пещерах и все такое.

— Обойдемся без оскорблений, Крикет!

— Папа, у меня в мыслях такого не было. Я тебя оскорбила, Кормак?

— Раз не хотели, значит — нет.

— Видишь, папа? А что ты сказал насчет Англии? Разве она не часть Ирландии? — в географии Крикет разбиралась слабо.

— Не совсем так… хотя иногда Англия считала нас своей частью. Это другой остров, расположенный рядом с нашим. С сильно развитой промышленностью, точнее, до конца двадцатого века она считалась сильно развитой. А потом иссякла нефть и экономика рухнула, рухнула абсолютно. И пребывала в таком состоянии довольно долго, до Второй гражданской войны. Север против Юга, говорили они, но в действительности богатые воевали с бедными. ООН отказалась вмешаться, в отличие от Северной Ирландии, туда они послали шведские войска, чтобы остановить вторжение англичан. И теперь Англия очень похожа на Ирландию, если не считать руин больших городов. Ведущая отрасль — сельское хозяйство, хотя какое-то промышленное производство еще теплится в Центральных графствах, все-таки они победили в той войне. Вы — счастливчики. Быстрые войны не пересекли Атлантику. Хотя у вас были свои трудности. По крайней мере, так написано в учебниках по истории.

— Коммунистическая пропаганда, — отчеканила Крикет, тоном, каким поправляют ребенка. — Мы все об этом знаем. Они завидуют тому, что их мир развалился, а Америка сохранила силу и могущество.

— Извините, но мне представляется, что в ваши книги расходятся с действительностью, — очень уж решительно ответил Кормак. — Нас всегда учили, что Соединенные Штаты закрыли свои границы. Отгородились стеной…

— У нас не было другого выхода. Только так мы могли защитить себя от голодающего Третьего мира…

— Разве вы не увеличивали число этих голодающих?

Мы ступили на тонкий лед, каждое слово записывалось. Но я ничего не мог поделать. Мне оставалось лишь надеяться, что ничего лишнего сказано не будет.

— Это ложь, преступная ложь, — взвилась Крикет. — Я защищала диплом по истории и я знаю. Разумеется, нам приходилось выпроваживать из страны незаконных иммигрантов.

— А как насчет депортаций из больших городов? Детройта, Гарлема?

Теперь Крикет сильно разозлилась.

— Я не знаю, чему тебя учили на твоем заваленном коровьим дерьмом острове, но…

— Крикет, Кормак — наш гость, — осадил я дочь. — И события, о которых он говорил, имели место быть, — я понимал, что должен соблюдать предельную осторожность, чтобы самому не нарваться на неприятности. — До твоего рождения я преподавал историю в Гарварде. Разумеется, до того, как его компьютеризировали и закрыли. В архиве ты найдешь все материалы расследования, которое проводил Конгресс. Времена были трудные, над страной висела угроза голода, поэтому случались крайности. Генерал Шульц, как ты помнишь, умер в тюрьме за свое участие в гарлемских депортациях. Это были крайности и виновные в них понесли заслуженное наказание. Справедливость восторжествовала, — и я поспешил перевести разговор на менее щекотливую тему. — В Ирландии находился один из старейших и наиболее известных университетов мира, Тринити Колледж. Он все еще существует?

— Тринити Колледж? Да кто посмеет его закрыть? Я сам провел в Беллфилде год, изучал юриспруденцию. Но брат утонул на «Летающем облаке», деньги закончились и мне, пришлось сначала поработать на верфи, а потом податься в матросы. Вы сказали, что Гарвард закрыли? Не могу в это поверить… в Ирландии мы слышали о Гарварде. Что случилось? Пожар, эпидемия?

Я улыбнулся и покачал головой.

— Закрыли не в прямом смысле, Кормак. Я сказал, его компьютеризировали. Сейчас объясню.

Я прошел в дом, в кабинете выдвинул архивный ящик, достал черный диск, вернулся во внутренний дворик. Протянул диск Кормаку.

— Он здесь.

Кормак покрутил диск в руках, провел пальцем по золотым буквам, посмотрел на меня.

— Наверное, я что-то не понимаю.

— Это хранилище информации. После того, как банки памяти компьютеров вышли на молекулярный уровень, появилась возможность записывать на таком диске десять в шестнадцатой степени байтов информации. Это очень много.

Он покачал головой, по выражению лица чувствовалось, что мои слова для него — китайская грамота.

— Объем памяти человеческого мозга, — уточнила Крикет. — Но теперь на таком диске можно записать гораздо больше.

— Здесь весь Гарвардский университет, — продолжил я. — Все библиотеки, профессора, лекторы, лекции и лабораторные. Теперь все учатся в университете. Все, кто может выложить двадцать пять долларов за университетский диск. Я здесь тоже есть. Все мои лучшие лекции и семинары. Я даже присутствую на ИД по теме «Торговля рабами в начале девятнадцатого столетия». Об этом я написал докторскую диссертацию.

— ИД?

— Интерактивная дискуссия. Ты сидишь перед экраном и задаешь вопросы, а тебе отвечают лучшие специалисты Гарварда.

— Матерь Божья… — вымолвил он, не отрывая глаз от Гарвардского университета, а потом передал мне диск, словно он жег ему пальцы.

— А что ты говорил о верфи? — спросила Крикет, забыв о политических разногласиях.

— Я там работал, неподалеку от Арклоу. На холмах Уиклоу растут великолепные дубовые леса. И суда там строят отличные.

— Корабли из дерева? — спросила Крикет и расхохоталась.

Но Кормак совершенно не разозлился, С улыбкой кивнул.

— Правда? Как в доисторические времена? Папа, можно мне воспользоваться твоим терминалом?

— Конечно. Ты помнишь пароль?

— Разве ты забыл? Я украла его в пятнадцать лет и ввела тебя в приличный расход. Я сейчас.

— Извините за глупый вопрос, — когда Крикет прошла мимо него, он не повернул головы, тогда как американец обязательно проследил бы за ней взглядом, потому что посмотреть было на что. — Если Гарвард закрыт, где вы теперь преподаете?

— Я не преподаю. Осваивать новые профессии — главное требование нашего времени. За жизнь приходится проделывать это несколько раз. Одни профессии уступают место другим. Сейчас я дилер по металлу.

Он огляделся. Смутился, заметив, что я перехватил его взгляд.

— Хороший бизнес. Металл вы держите за домом?

От моего смеха смущения у него только добавилось, но я ничего не мог с собой поделать. Представил себе, как я качу по дороге тачку с металлоломом.

— Я работаю за компьютером. Сам пишу программы. Я связан со всеми импортерами, плавильщиками, раздельщиками. Мой компьютер ежедневно получает от них полный перечень их товарно-материальных запасов. В любой момент времени я знаю, где и сколько какого металла. Производители присылают заказы, я обеспечиваю доставку, выставляю счет, а потом оплачиваю металл, оставляя себе комиссионные. Все автоматизировано до такой степени, что мое участие становится чисто номинальным. И так везде. Жизнь благодаря этому сильно облегчается.

— В Ирландии такого нет и в помине. В Арклоу всего два телефона, и еще один в казармах гвардии. Но, однако, вы не можете строить корабли или обрабатывать землю по телефону.

— Может. Наши фермы полностью автоматизированы, так что число фермеров составляет лишь два процента от трудоспособного населения. А насчет кораблей… я тебе покажу.

Я включил дневной экран, вызвал библиотечное меню, нашел судостроительный фильм. Кормак, разинув рот, смотрел на автоматизированную, без присутствия человека, сборку: громадные металлические платины устанавливались на место и сваривались. Корпус судна рос на глазах.

— Мы строим их иначе, — только и смог сказать он.

Крикет как раз вышла из дома и услышала его последние слова.

— Как хорошо ты знаком со строительством кораблей из дерева? — спросила она.

— Знаю все, что нужно знать. Построил не один.

— Очень на это надеюсь, потому что я только что подрядила тебя на работу. Я работаю в секторе программ вещательной корпорации. Проверила архивы и обнаружила, что у нас нет ничего по строительству деревянных судов вручную. Мы поставим инструменты и дерево, выплатим аванс…

— Крикет… я и представить себе не могу, о чем вы говорите.

Я опередил дочь.

— Тебе предлагают работу, Кормак. Если ты с нуля построишь маленькое судно, они снимут фильм и заплатят тебе много денег. Что ты на это скажешь?

— Я думаю, это безумие… но я построю! И тогда смогу расплатиться с тобой, Бил, за твое гостеприимство, которого у тебя больше, чем у твоего государства. У них действительно нет фондов на прокорм одно-единственного моряка с затонувшего корабля?

— Так уж построена наше экономика. Платят только за полученный товар. А теперь ты сможешь заплатить. Так что проблемы просто нет.

Последнее относилось не к нему, а ко мне и подслушивающим ушам. Я подумал, что об экономике в этот день речь заходила слишком уж часто.

Вещательная компания Крикет времени даром не теряло. На следующий день дирижабль сбросил за домом переносную студию, укомплектованную в соответствии с требованиями Кормака. Автоматические камеры запечатлели, как он взялся за первый брусок и зажал в тиски.

— Баркас будет с неподвижным килем, сдвинутой к носу мачтой, десятифутовый, — объяснил Кормак микрофону, болтающемуся у него над головой.

— Что значит, десятифутовый? — из динамика, закрепленного на потолке, раздался голос режиссера.

— Длиной в десять футов.

— Сколько футов в метре?

На моих часах зажужжал пейджер и я отошел к ближайшему телефону.

Экран остался темным, то есть звонил какой-то чиновник, потому что по закону только федеральные ведомства имели право затемнять экран.

— Этот телефонный аппарат недостаточно защищен от прослушивания. Пройдите в дом, — приказал голос. Я ретировался в свой кабинет, закрыл дверь, активировал экран. На меня глянуло мрачное, суровое лицо, такое же официальное, как и голос.

— Я — Грегори, следователь, ведущий это дело. Прослушивание вчерашних пленок показало, что подозреваемый ведет подрывные речи.

— Правда? Я думал, что он не сказал ничего крамольного.

— Это не так. По Англии сообщалась секретная информация. В этот вечер вы должны перевести разговор на другие европейские государства. В особенности нас интересуют Богемия, Неаполь и Грузия. Вы понимаете?

— Должен ли я понимать, что я теперь неоплачиваемый полицейский осведомитель?

Он молча смотрел на меня и у меня создалось ощущение, что я перегнул палку.

— Нет, — наконец, ответил он. — Ваша помощь оплачивается. Вы переведены на действительную службу в Береговой охране и будете получать положенное вам жалование в добавление к обычному источнику дохода. Вы нам поможете или я оставляю вашу реплику о полицейском осведомителе в записи вечного хранения?

Я понял, что мне дают шанс. Моя реплика уже осталась в записи вечного хранения, но если я окажу содействие следствию, ее оставят без внимания.

— Прошу меня извинить. Я высказался поспешно, не подумав. Разумеется, я окажу всяческое содействие компетентных органам.

Экран погас. Я увидел, что получил четыре заказа. С удовольствием их выполнил. Все лучше, чем разоблачать шпионов.

В последующие недели Крикет все чаще появлялась в моем доме и в конце концов стала обедать у меня каждый вечер. И не потому, что тоже выполняла секретное поручение Грегори. Просто не могла устоять перед настоящим вызовом, брошенным ей мужчиной. Кормак никак не желал уступить ее чарам. Лето выдалось долгим, жарким, и каждый день, ближе к вечеру, когда он заканчивал работу, они купались в океане. Я за всем этим наблюдал. Грегори звонил ежедневно, называя список тем для разговора за столом. Разговоры эти более не вызывали у меня ни малейшего интереса, и я все больше злился на себя. Но сдерживался, пока вновь не заметил, что Крикет купается с голой грудью. Понял, что пора действовать. Переоделся в плавки.

— Привет обоим, — поздоровался я, направляясь к ним сквозь прибой. — Жаркий выдался денек. Не возражаете, если я поплаваю с вами?

При моем появлении Кормак чуть отступил от нее.

— Ты же терпеть не можешь плавать, папа, — на лице Крикет отразилось недоумение.

— Только не в такой день. Готов спорить, я тебя обгоню. До буйка и обратно, что скажешь?

Я приложил палец к губам и снял с запястья браслет с пейджером. Потом протянул руки и расстегнул защелку шейной цепочки Крикет с медальоном-дельфином, в который умельцы службы безопасности вмонтировали ее пейджер. Прежде чем заговорить, опустил руку с браслетом и цепочкой под воду и начал описывать ими круги.

— Многие не понимают, что эти устройства обеспечивают двухстороннюю связь. Я хочу, чтобы этот разговор остался между нами.

— Папа, ты становишься параноиком…

— Как раз наоборот. Все, сказанное в этом доме, записывается службой безопасности. Они думают, что Кормак — тайный агент. Я говорю об этом только потому, что не хочу, чтобы ты испортила себе жизнь.

Я не думал, что у него это получится, но Кормак таки покраснел под вновь приобретенным загаром. Крикет рассмеялась.

— Папа, какой ты милый и старомодный. Но я смогу позаботиться о себе.

— Я на это надеюсь… хотя два развода за три года говорят не в твою пользу. Обычно я не считаю возможным вмешиваться в твою жизнь, именно потому, что это твоя жизнь. Но Кормак — иностранец, попал в страну нелегально, подозревается в серьезном преступлении.

— Я не верю ни одному твоему слову! Кормак, мой нежный зверь, скажи папе, что у него поехала крыша, что ты не шпион.

— Твой отец прав, Крикет. Согласно вашим законам я нахожусь здесь нелегально, и меня могут выслать в любое удобное властям время. Хочу поплавать.

И он поплыл к буйкам. Я обратил внимание на то, что обвинений в шпионаже он отрицать не стал.

— Подумай об этом, — я протянул Крикет цепочку и последовал за Кормаком.

* * *

Первый же осенний шторм в сентябре разобрался с жарой. Мы наблюдали за съемкой последней серии. В ней участвовал интервьюер. Вдалеке погромыхивал гром, но фильтры звукозаписывающей системы убирали все посторонние звуки.

— Такие суденышки, словно сошедшие со станиц учебников по истории, по-прежнему строятся аборигенами в дальних уголках нашего мира, — говорил интервьюер. — Но вы стали свидетелями того, как этот баркас строился на ваших глазах, и я знаю, что вы, как и я потрясены тем, что эти, казалось бы, потерянные навсегда навыки, дошли до нас из глубин истории и теперь стали всеобщим достоянием. На том позвольте и распрощаться.

— Значит, все закончено? — спросил Кормак.

— Да, завтра мы увезем студию.

— Вы знаете, что несли чушь?

— Разумеется. Но тебе за все уплачено, Чарли, не забывай об этом. Учитывая, что средний психологический возраст телезрителей колеблется в районе двенадцати с половиной лет, никому неохота тратить лишние деньги на повышение качества телепередач для такой аудитории.

— А баркас?

— Собственность компании, Чарли, прочитай контракт. Увезем завтра вместе с остальным.

Кормак положил руку на гладкое дерево борта, погладил его.

— Заботьтесь о нем. Плавать под парусом — такое удовольствие.

— Мы его продадим, Чарли. Предложений хоть отбавляй.

— Ну и ладно, — Кормак повернулся спиной к баркасу, словно забыв о нем. — Бил, если не возражаешь, я бы с удовольствием отдал должное твоему бурбону, пусть его и не сравнить с ирландским виски. Но кто знает, когда в моих руках вновь окажется бутылка «Джейми».

Хлестал дождь и мы пробежали те немногие метры, что отделяли студию до дома.

Крикет пошла в ванную сушить волосы, а я наполнил два стакана.

— За тебя, — поднял он свой. — Пусть твоя дорога всегда будет гладкой и чтоб тебе попасть в рай за год до того, как дьявол узнает, что ты уже там.

— Ты прощаешься?

— Да. Злой человек с кривыми ногами и дурными намерениями, по фамилии Грегори, говорил со мной сегодня. Задавал много политических вопросов… даже больше, чем ты. Он приедет за мной через несколько минут, но сначала я хочу проститься с тобой.

— Так быстро? А насчет этих вопросов, извини. Я просто делал то, о чем меня просили.

— Понятное дело. Благодарю тебя за гостеприимство… сам поступил бы также. Заработанные мною деньги я перевел на твой счет. Все равно не смогу воспользоваться ими там, куда собираюсь.

— Это несправедливо…

— Более чем справедливо, и по-другому быть не может.

Он вскинул голову, и я тоже услышал стрекот вертолета, приглушенный дождем. Он поднялся.

— Я уйду прямо сейчас, до возвращения твоей дочери. Попрощайся с ней за меня. Она — милая девочка. Я только возьму плащ. Больше ничего брать не буду.

Он ушел, оставив меня в печали: осталось невысказанным многое из того, что хотелось сказать. Открылась дверь, из патио вошел Грегори, вода с его плаща закапала на ковер. Кормак не ошибся: ноги не только кривые, но и короткие для его крупного тела. На экране телефона он производил большее впечатление.

— Я прибыл за Бирном.

— Он мне сказал. Пошел за плащом. С чего такая спешка?

— Никакой спешки. Самое время. Мы, наконец-то, додавили английскую полицию. Послали им отпечатки пальцев Бирна с одного из ваших стаканов. Он не тот, за кого себя выдает!

— Я понял, что он — моряк, рыбак, корабельщик или как там они называются.

— Возможно, — в его улыбке веселье отсутствовало напрочь. — Но он еще и полковник ирландской армии.

— А я — старший писарь Береговой охраны. Где здесь преступление?

— Я пришел сюда не для того, чтобы болтать с тобой. Приведи его.

— Я бы не хотел, чтобы мною командовали в моем доме, — огрызнулся я, но пошел за Бирном.

Крикет все еще сушила волосы. Дверь в ванную она не закрыла и крикнула, перекрывая гудение фена: «Сейчас приду». Я заглянул в комнату Кормака. Закрыл дверь, вернулся в гостиную. Сел, отпил из стакана, прежде чем заговорить.

— Его нет.

— А где он?

— Откуда мне знать?

Вскочив, он перевернул стул и выбежал из гостиной.

— Какая он торопыга, — прокомментировала появившаяся в дверях Крикет. — Нальешь мне?

— Бурбон со льдом, — я коснулся ее волос. Еще влажные. — Кормак ушел, — добавил я, наполняя ее стакан.

— Я слышала. Но далеко ему не уйти, — и улыбнулась, произнося эти слова. Повернулась к входной двери, скорчила пренебрежительную гримаску.

Мы молчали, время от времени прикладываясь к стаканам, пока не появился кипящий от злости Грегори.

— Он исчез… вместе с его чертовым баркасом. Вы об этом знали.

— Все, что говорится в этом доме, записывается, Грегори, — мой голос звенел от холодной ярости. — Поэтому будьте по-осторожнее с вашими обвинениями, а не то я подам на вас в суд. Я оказывал вам всяческое содействие. Моя дочь и я находились в доме, когда Кормак сбежал. Если кто-то и виноват, так это вы!

— Я его поймаю!

— Очень в этом сомневаюсь. Море вынесло его на берег, море и унесет. Чтобы он смог доложить обо всех государственных секретах, которые он здесь вызнал, — я не мог не улыбнуться.

— Ты смеешься надо мной?

— Да. Над вами и такими, как вы. Это свободная страна и я хочу, чтобы она стала еще свободнее. Мы пережили кризисы двадцатого столетия и катаклизмы, обрушившиеся на остальной мир. Но за это мы заплатили, и до сих пор платим, очень высокую цену. И пришло время открыть наши границы и присоединиться к человечеству.

— Я знаю, что здесь делал Кормак, — внезапно заговорила Крикет и мы оба повернулись к ней. — Он, конечно, шпион. Шпион, присланный Европой, чтобы посмотреть на нас. И мне понятны его мотивы. Он хотел посмотреть, достойны ли мы того, чтобы вновь жить среди людей.

Грегори в отвращении фыркнул и выбежал из дома. Я… ну, не знаю. Возможно, устами Крикет глаголила истина.

Домой, на Землю

— Джино… Джино… Помоги! Ради бога, сделай что-нибудь!

Слабый голосок, наполовину заглушаемый ревом солнечного фона, бился в наушниках Джино Ломбарди. Джино лежал ничком в лунной пыли, наполовину погрузившись в нее, и протягивал руку в глубь скальной расселины. Сквозь толстую ткань скафандра он почувствовал, что край обрыва под ним начал подаваться, и торопливо отполз назад. И тут же слой пыли и куски камня в том месте, где он только что находился, рухнули вниз, влекомые слабым лунным тяготением. Пыль, не испытывая сопротивления — ведь воздуха не Луне нет, осыпалась на шлем Глейзера ниже, затенив его измученное лицо.

— Помоги мне, Джино… Вытащи меня отсюда, — вновь взмолился он, потянувшись одной рукой наверх.

— Ничего не выйдет… — ответил Джино. Он вновь прополз вперед, насколько осмелился, по осыпающейся скале и опустил руку в пропасть. Он не доставал до тянувшейся ему навстречу руки самое меньшее ярд. — Я не дотягиваюсь до тебя, и у меня нет ничего такого, за что ты мог бы уцепиться. Я вернусь на «Жука».

— Не уходи!.. — вскрикнул Глейзер, но его голос умолк, как только Джино отполз от щели и поднялся на ноги. Их крошечные рации, вмонтированные в шлемы, были слишком маломощными для того, чтобы пробиться сквозь камень; они могли использоваться только на расстоянии прямой видимости.

Джино длинными скользящими прыжками мчался к «Жуку». Здесь его внешность еще больше соответствовала названию: красное насекомое, присевшее на четыре тонких ноги, наполовину погруженные в пыль. На бегу он непрерывно ругался: какой черт мог выдумать такое завершение первого полета на Луну! Хороший старт, расчетная орбита, первые две ступени отделились вовремя, лунная орбита идеальная, приземление изумительно мягкое — и через десять минут после того, как они вышли из «Жука», Глейзера угораздило провалиться в эту щель, замаскированную пылью. Проделать весь этот путь сквозь бесчисленные опасности космоса — чтобы провалиться в дыру. Это было совершенно несправедливо.

Подбежав вплотную к ракете, Джино напрягся, подпрыгнул высоко вверх и ухватился за порог открытого люка кабины, находившейся в верхней части «Жука». План своих действий он составил еще на бегу — больше всего надежды у него было на магнитометр. Развернув прибор на стойке, он принялся дергать за длинный кабель, и тот в конце концов оторвался. Джино, не теряя ни секунды, ринулся обратно. Люк кабины находился очень высоко — по земным меркам, — но он, не задумываясь о возможной опасности, спрыгнул вниз, упруго отскочил от поверхности планеты и перекатился. К глубокой ране в груди Луны вел ряд отчетливых следов, и он изо всех сил побежал по этому пути; он задыхался, несмотря на то что дышал чистым кислородом. Оказавшись рядом с трещиной, он кинулся наземь и, скользя и извиваясь в пыли, как можно быстрее пополз к ее осыпавшемуся краю.

— Все в порядке, Глейзер! — крикнул он и сам чуть не оглох: с такой силой его голос отдался внутри шлема. — Держи кабель…

Трещина была пуста. Уступ из мягкой породы не выдержал, и Глейзер провалился куда-то в глубь планеты.

Долго еще майор Джино Ломбарди лежал там, мигая фарой скафандра в бездонную на вид пропасть, вызывая своего спутника по включенному на полную мощность радио. Единственным ответом ему был треск статических разрядов. Постепенно он начал замечать, что холод остуженных почти до абсолютного нуля камней начал просачиваться сквозь теплоизоляцию его скафандра. Глейзер пропал, и с этим ничего нельзя было поделать.

После этого Джино методически, без всякого интереса проделал все, что было запланировано. Он собирал образцы скальных пород и пыли, снимал показания приборов, идеально точно размещенных в тех точках, которые были ему указаны, пробурил скважину и точно в заданное время взорвал в ней заряд. Затем он свел собранные показания приборов в таблицу, и, когда при следующем прохождении космический корабль «Аполлон» оказался в зоне видимости, вызвал его по радио.

— Дэн, отзовись, Дэн… Полковник Дэнтон Кой, вы меня слышите?

— Ясно и четко, — послышалось из динамика. — Ну-ка, парни, расскажите мне, какое ощущение испытываешь, прогуливаясь по Луне?

— Глейзер погиб. Я один. Я собрал все данные и сделал все фотографии, которые требовались. Прошу разрешения сократить пребывание здесь против запланированного. Нет никакой необходимости торчать здесь целый день.

Несколько долгих секунд из динамика доносилось лишь потрескивание помех, а потом вновь раздался голос Дэна, хорошо знакомый голос, произносивший слова нараспев, с техасским акцентом.

— Понял тебя, Джино… Ожидай сигнала компьютера; я думаю, что смогу забрать тебя на следующем витке.


* * *

Старт с Луны прошел так же безупречно, как и тренировки в имитаторе на Земле, а Джино был слишком занят работой за обоих членов экипажа, чтобы иметь возможность думать о том, что произошло. Он едва успел пристегнуться к креслу, когда переданный по радио сигнал корабельного компьютера включил двигатели, которые, обдав яростной струей пламени лунный грунт, подняли «Жука» и понесли его к месту стыковки с двигавшимся по орбите базовым кораблем. В поле зрения астронавта возник стыковочный узел «Аполлона», и Джино понял, что должен пройти перед ним, так как движется слишком быстро; он произвел коррекцию курса, почувствовав при этом, что еще глубже погружается в депрессию. Компьютер не предусмотрел изменения параметров лунного модуля: наличие на его борту всего лишь одного пассажира вместо двух. После коррекции совместить орбиты оказалось не слишком трудно, и спустя всего несколько минут Джино прополз через шлюз центрального модуля и задраил его за собой. Дэн Кой молча и неподвижно сидел за пультом управления, пока давление в кабине не восстановилось, и астронавты смогли снять шлемы.

— Джино, что там стряслось?

— Несчастный случай… трещина в лунной поверхности, слегка присыпанная слоем пыли. Глейзер просто провалился туда. Вот и все. Я хотел вытащить его, но не смог дотянуться. Сбегал на «Жука» за каким-нибудь проводом, но когда вернулся, он сорвался куда-то еще глубже… ну вот…

Джино закрыл лицо ладонями, но и сам не мог понять, то ли он рыдал, то ли его трясло от усталости и напряжения.

— Хочу открыть тебе один секрет, — сказал Дэн, засовывая руку в глубокий карман скафандра — он был совсем не таким, как тот, что был на Джино. Одежда командира экспедиции не предназначалась для вылазки на поверхность спутника Земли. — Я совсем не суеверен. Все считают, что я верю в приметы и всякие амулеты, но это всего лишь пример всеобщего заблуждения. Я завел этот талисман потому, что считается, что все пилоты должны иметь талисманы; это, наверно, придумали репортеры, чтобы им было о чем болтать, когда ничего не происходит. — Он вынул из кармана черную резиновую куколку, прославившуюся к тому времени на миллионах телеэкранов, и помахал ею перед Джино. — Весь мир знает, что я всегда ношу при себе на счастье мой маленький талисман, но никому не известно, какое счастье он мне приносит. Теперь это узнаете вы, майор Джино Ломбарди, и не только узнаете, но и разделите со мной мое счастье. Прежде всего: эта куколка сделана не из резины, которая могла бы дурно сказаться на ее содержимом, а из химически нейтральной пластмассы.

Джино против воли поднял взгляд и посмотрел, как Дэн ухватил куклу за голову и крутанул ее.

— Обрати внимание на движение запястья, которым я обезглавливаю моего маленького друга, грудь которого наполнена наивысшим счастьем в мире, тем счастьем, которое может дать только сделанный из хорошо перебродившей браги бурбон крепостью в сто пятьдесят градусов. Ну-ка, глотни. — Он наклонился вперед и протянул куклу Джино.

— Спасибо, Дэн. — Он поднял фляжку, сжал ее в кулаке, сделал два глотка и вернул игрушку хозяину.

— За упокой души хорошего пилота и хорошего парня Эдди Глейзера, внезапно серьезным тоном провозгласил Дэн Кой, подняв руку с фляжкой. — Он хотел добраться до Луны, и он сделал это. Она вся теперь принадлежит ему по праву завоевателя. — Он выжал из куклы спиртное до последней капли, аккуратнейшим образом приладил голову на место и сунул фигурку в карман. — А теперь давай прикинем, как нам лучше установить контакт с Центром управления, ввести их в курс дела и вернуться на Землю.

Джино включил передатчик, но не стал посылать вызов. Пока пилоты разговаривали, орбита увела их к обратной стороне Луны, и планета теперь надежнейшим образом блокировала любые попытки радиосвязи с Землей. «Аполлон» описал через темноту заранее измеренную до доли угловой секунды дугу, и астронавты увидели новый восход солнца над острыми лунными пиками; а затем им вновь явился большой шар Земли. Северная Америка была ясно видна, так что использовать ретрансляторы не было никакой необходимости. Джино передал вызов на мыс Кеннеди и выждал две с половиной секунды — столько времени требовалось для обмена сигналами на расстоянии в 480 000 миль. Но эти секунды давно прошли; время все тянулось, и пилоты с тревогой следили за секундной стрелкой, весело прыгавшей по циферблату.

— Они не отвечают…

— Непрохождение радиоволн, солнечные пятна… Попробуй еще раз. — В голосе Дэна внезапно прорезалось напряжение.

Центр управления полетами на мысе Кеннеди не ответил и на следующий вызов, более того, ответа не последовало и на сообщение, переданное на частотах, отведенных для чрезвычайных обстоятельств. Они поймали какие-то переговоры между самолетами на более высоких частотах, но их никто не заметил и не обратил ни малейшего внимания на их непрерывные вызовы. Теперь они смотрели на голубую сферу Земли с ужасом, и лишь спустя час, на протяжении которого они в буквальном смысле вспотели, вновь и вновь передавая свои позывные, они согласились признать факт, что по какой-то необъяснимой причине их радиоконтакт со всей планетой оказался нарушен.

— Что-то случилось за время нашего последнего витка вокруг Луны. Я выходил на связь с ними, пока ты рассчитывал орбиту, — констатировал Дэн. Он снял крышку с рации и теперь прикладывал разъемы амперметра к контактам. — Какая-то ерунда…

— Только не на нашем конце, — мрачно сказал Джино. — Но там действительно что-то стряслось.

— Неужели… война?

— Этого нельзя исключить. Но с кем и почему? На неприкосновенных частотах нет ничего необычного, и я не думаю…

— Смотри! — хрипло выкрикнул Дэн. — Огни… Где огни?

Во время последнего витка они ясно видели в свой телескоп мерцающие огни американских городов. А теперь весь континент был совершенно черен.

— Джино, погоди… Видишь Южную Америку? Там города светятся. Что могло произойти дома за время всего-навсего одного витка вокруг Луны?

— Есть только один способ выяснить это. Мы возвращаемся. С помощью или без помощи Земли.

Они отстыковались от «Жука» — лунного модуля — пристегнулись к противоперегрузочным креслам и принялись вводить данные в компьютер. Согласно его инструкциям, сориентировали «Аполлон» в пространстве. Еще раз облетели лишенный атмосферы спутник, и в нужный момент компьютер включил двигатели транспортного модуля. Они возвращались домой.

Несмотря на множество отрицательных факторов, приземление прошло не так уж плохо. Они попали на нужный континент, причем промахнулись по широте всего лишь на несколько градусов, хотя и вошли в атмосферу раньше, чем намеревались. А если учитывать полное отсутствие наведения с Земли, то следовало назвать их приземление великолепным.


* * *

Капсула с воем врезалась в густеющий воздух, ее огромная скорость начала быстро снижаться, и на авиационном указателе скорости появились вполне разумные цифры. Далеко внизу сквозь дыры в облачном покрове проглядывала поверхность земли.

— Скоро вечер, — заметил Джино. — Мы едва успеем приземлиться до сумерек.

— Ничего, все равно будет еще достаточно светло. Мы могли приземлиться в Пекине в полночь, так что давай не будем жаловаться. Приготовься, сейчас пойдут парашюты.

Один за другим развернулись огромные купола; капсула дважды вздрогнула. Астронавты откинули забрала шлемов. Спускаемый аппарат спокойно парил в воздушном океане.

— Интересно, как нас встретят… — протянул Дэн, потирая ладонью щетину на массивной челюсти.

Послышался резкий треск, и в металле верхнего сектора капсулы появился ряд отверстий; воздух со свистом ворвался внутрь, уравнивая более низкое давление капсулы с наружным.

— Смотри! — крикнул Джино, указывая на темный предмет, мелькнувший в иллюминаторе. Летающий объект был похож на толстую сигару с короткими стреловидными крыльями и на фоне солнца казался черным. Затем он прокрутил восходящую «бочку» — оказалось, что он покрыт серебристой обшивкой — и, заложив крутой вираж, вновь устремился к беспомощно висевшей на парашюте капсуле. Незнакомый самолет приближался, быстро увеличиваясь в размерах; возле основания крыльев бились алые всплески огня.

Иллюминатор затянуло серым: капсула вошла в облако. Астронавты молча смотрели друг на друга; никто не хотел говорить первым.

— Реактивный самолет, — наконец сказал Джино. — Я никогда еще не видел такого.

— Я тоже… Но там было кое-что знакомое. Скажи-ка, ты разглядел крылья? Ты видел?..

— Если ты говоришь о черных крестах на крыльях, то да, я их видел, но не собираюсь верить своим глазам! Вернее, не поверил бы, но он убедил меня, проделав в нашем корпусе новые внештатные воздухозаборники. А у тебя есть какие-нибудь соображения по этому поводу?

— Нет. Но мне кажется, что мы достаточно скоро все узнаем. Приготовься к приземлению — осталось всего две тысячи футов.

Самолет больше не появлялся. Они подтянули привязные ремни и застыли, ожидая встречи с землей. Она оказалась довольно жесткой: капсула резко стукнулась днищем, перекосилась и задергалась.

— Отстрел парашюта! — приказал Дэн Кой. — Нас несет.

Джино повернул рукоять прежде, чем Дэн успел договорить фразу. Рывки прекратились, и капсула медленно встала вертикально.

— Свежий воздух… — без выражения протянул Дэн и включил отстрел люка. Круглая крышка отскочила, на ребре покатилась по земле и, покрутившись, упала. Пока они отсоединяли от своих скафандров многочисленные провода и разъемы, горячий сухой воздух заполнил капсулу, принеся с собой пыльный запах пустыни.

Дэн поднял голову и фыркнул.

— Пахнет домом. Давай вылезем из этой коробки. Полковник Дэнтон Кой вышел первым, как приличествует командиру Первой американской экспедиции «Земля Луна». Майор Джино Ломбарди последовал за ним. Они молча стояли бок о бок, глядя на закатное солнце, ярко сверкавшее на их серебряных скафандрах. Вокруг них, на сколько хватал глаз, тянулись чахлые заросли сероватых пустынных кустарников, среди которых выделялись кактусы и мескитовые деревья. Ничто не нарушало тишину; нигде не было видно ни малейшего шевеления, лишь ветер уносил облачко пыли, поднятое капсулой при посадке.

— Хороший запах, прямо как у нас в Техасе, — заявил Дэн, шумно вдохнув носом.

— Кошмарный запах. У меня от него сразу разыгралась жажда. Но, Дэн, что же все-таки случилось? Сначала потеря связи, потом этот самолет…

— А вот и ответ на подходе, — внешне спокойно сказал полковник, указывая на быстро удлинявшуюся от горизонта в их сторону полосу пыли. — Незачем строить предположения; мы все выясним через пять минут.

На самом деле времени прошло еще меньше. К ним с ревом подлетел выкрашенный в песочный камуфляжный цвет большой полугусеничный вездеход-фургон, сопровождаемый двумя бронетранспортерами поменьше. Машины резко остановились невдалеке в облаке собственной пыли. Дверь вездехода распахнулась, и оттуда выпрыгнул человек в защитных очках. На ходу он брезгливо отряхивал пыль со своего ладно сидящего черного обмундирования.

— Hande hoch! — крикнул он, указывая на повернувшиеся в сторону астронавтов тяжелые пулеметы, установленные на турелях на кабинах бронетранспортеров. — Руки вверх, и не опускать. Вы мои пленники.

Они медленно подняли руки, словно загипнотизированные, пожирая глазами детали униформы: серебряные зигзаги молний на петлицах, высокая, да к тому же изогнутая вверх фуражка с кокардой — хищный орел, сжимающий в когтях свастику.

— Вы… вы немец! — задыхаясь, пробормотал Джино Ломбарди.

— Очень точно подмечено, — без тени юмора ответил офицер. — Я гауптман Лангеншайдт, а вы мои пленники, и будете повиноваться моим приказам. Садитесь в Kraftwagen.

— Подождите минуту, — возразил Дэн. — Я полковник Кой, ВВС США, и я хотел бы узнать, что здесь происходит:..

— В машину, — приказал офицер. Он не повысил голоса, зато вынул из кобуры длинный «люгер» и, держа пистолет в согнутой руке, направил его на астронавтов.

— Пойдем, — сказал Джино. Он положил руку на плечо Дэна и почувствовал, как его друг напряжен. — Ты старше его в звании, но, похоже, он здесь главный.

Они вскарабкались в открытую заднюю дверь фургона; капитан-немец забрался следом, указал, куда им сесть, а сам сел впереди лицом к пленникам. Двое молчаливых солдат с автоматами наперевес заняли места у них за спинами. Гусеницы лязгнули, и машина тронулась с места, вздымая густую тучу пыли.


* * *

Джино Ломбарди никак не мог воспринять происходившее как действительность. Полет на Луну, посадка, даже гибель Глейзера — все это были реальные и понятные события. Но дальше… Он посмотрел на часы; в окошечке календаря виднелось число «двенадцать».

— Только один вопрос, Лангеншайдт, — повысил он голос, стараясь перекричать рев двигателя. — Сегодня двенадцатое сентября?

Ответом послужил резкий кивок.

— А год… год, конечно, тысяча девятьсот семьдесят первый?

— Да, конечно. И хватит вопросов. Вы будете говорить с Oberst-..ом, а не со мной.

После этого астронавты сидели молча и лишь старательно щурились, пытаясь уберечь глаза от пыли. Спустя несколько минут машина свернула в сторону и остановилась; в противоположном направлении с тяжелым грохотом протащилось длинное тяжелое тело трейлера для перевозки танков. Очевидно, немцы жаждали заполучить капсулу ничуть не меньше, чем ее пилотов. Пропустив платформу с краном, вездеход двинулся дальше. Уже темнело, когда они увидели впереди контуры двух больших танков; их орудия сопровождали переваливавшуюся в неровных колеях бронемашину. Позади дозорных машин оказался целый парк различной техники, а также множество палаток. В вырытых в песке окопах ярко пылали паяльные лампы. Вездеход остановился перед самой большой палаткой, и двоих астронавтов под прицелом автоматов провели внутрь.

За складным столом спиной к вошедшим сидел офицер и что-то писал. Не обращая на них внимания, он закончил, сложил бумаги, убрал их в папку и лишь потом повернулся. Это был очень худой человек; он не сводил горящего взгляда с пленников, пока капитан быстро рапортовал по-немецки.

— Это чрезвычайно интересно, Лангеншайдт, но мы не должны заставлять наших гостей стоять. Прикажите ординарцу принести стулья. Господа, разрешите мне представиться. Я полковник Шнейдер, командир сто девятой бронетанковой дивизии, которой вы оказали честь своим визитом. Сигарету?

Уголки губ полковника чуть заметно приподнялись — вероятно, это должно было означать улыбку, — и тут же рот вновь вытянулся в тонкую прямую линию. Взяв со стола плоскую пачку сигарет «Плейере», он протянул ее Джино. Тот автоматически принял их. Вытряхивая сигарету из пачки, он заметил, что они были сделаны в Англии, но этикетка напечатана на немецком языке.

— Уверен, что вы с удовольствием выпьете виски, — заявил Шнейдер, снова продемонстрировав свою деланую улыбку. Он поставил на стол бутылку «Олд Хайлендер». Джино впился взглядом в этикетку. На ней красовался знакомый горец с волынкой и в шотландском килте, и он сообщал по-немецки: «Ich hatte gem etwas zu trinken WHISKEY!».[350]

Солдат ткнул его сиденьем стула под колени, и Джино с огромным облегчением опустился на сиденье. Ему вручили стакан. Он отхлебнул и с первого же глотка почувствовал, что это хорошее шотландское виски.


* * *

Ординарец вышел, а полковник откинулся на спинку стула и тоже взял со стола высокий стакан виски со льдом. Единственным напоминанием о том, что астронавты находятся в плену, служила застывшая возле входа безмолвная фигура капитана, державшего руку на рукояти лежавшего в кобуре пистолета.

— Вы, господа, прибыли на очень интересном транспортном средстве. Наши технические эксперты, конечно, изучат его, но у меня есть вопрос…

— Я полковник Дэнтон Кой, военно-воздушные силы Соединенных Штатов, личный номер…

— Прошу вас, полковник, — прервал его Шнейдер. — Мы можем обойтись и без этих формальностей…

— Майор Джованни Ломбарди, военно-воздушные силы Соединенных Штатов, выпалил Джино и тоже назвал свой личный номер. Немецкий полковник снова приподнял уголки губ в улыбке и сделал крошечный глоток из стакана.

— Не пытайтесь сделать из меня дурака, — внезапно сказал он, и впервые в его голосе прорезалась холодная властность, соответствовавшая его мрачному облику. — Вам придется подробно объясняться в гестапо, так что вы можете сначала рассказать все это мне.

И хватит ваших ребяческих игр. Я не знаю никаких американских военно-воздушных сил, только ваш армейский авиакорпус, который поставляет такие прекрасные цели для наших летчиков. А теперь — что вы делали в этом устройстве?

— А вот это вас не касается, полковник, — отрезал Дэн точно таким же тоном. — А вот я хотел бы знать, что немецкие танки делают в Техасе?..

Его прервал яростный треск выстрелов, послышавшийся где-то неподалеку. Затем последовали два оглушительных взрыва, вход в палатку озарился отдаленным заревом. Капитан Лангеншайдт выхватил пистолет и опрометью выскочил из палатки, а все, кто в ней остался, вскочили на ноги. Снаружи раздался приглушенный крик, и в палатку ворвался человек — он показался обоим астронавтам огромным, — одетый в пестрый камуфляжный костюм. Его лицо было вымазано чем-то черным, и руки, в которых он держал большой, незнакомого образца пистолет, направленный на находившихся в палатке, тоже были черными.

— Verdamm… — выругался полковник и потянулся за своим оружием. Пистолет новоприбывшего дважды дернулся и издал два похожих на вздохи звука. Командир танковой дивизии схватился за живот, сложился вдвое и рухнул на пол.

— Вы, парни, только не стойте с раскрытыми ртами, — негромко прикрикнул новый посетитель. — Давайте-ка убираться отсюда, пока сюда не приперся еще кто-нибудь. — С этими словами он повернулся и быстро вышел из палатки, а астронавты последовали за ним.

Они проскользнули за ряд грузовиков, выстроенных в идеальную линию, и присели там, а толпа солдат в железных касках пробежала мимо, направляясь на звук перестрелки. В треск автоматов вмешались орудийные выстрелы, а зарево, кажется, стало ослабевать.

— Это всего-навсего диверсия — шестеро парней, которые наделали шуму на шестьдесят человек, — прошептал их спаситель, наклонившись к астронавтам, всего лишь подорвав один из бензовозов. Но эти кочанные головы быстро раскумекают, что к чему, и устроят на нас пешую облаву. Так что делаем ноги, да поживее!


* * *

Он первым выскочил из укрытия, и все трое ринулись в темную пустыню. Пробежав всего несколько ярдов, астронавты начали спотыкаться, но упорно бежали, пока чуть ли не кубарем скатились в небольшой овраг, где в ночной тьме выделялась еще более темная масса: джип. Мотор заработал, как только трое людей ввалились в машину. Джип, не зажигая огней, выполз из оврага и с хрустом попер через сухие кусты.

— Вам повезло, что я видел, как вы опускались, — сказал с переднего сиденья их освободитель. — Я лейтенант Ривз.

— Полковник Кой, а это майор Ломбарди. Просто невозможно выразить, как мы благодарны вам, лейтенант. Когда эти немцы захватили нас, мы просто не в силах были заставить себя в это поверить. Откуда они взялись?

— Только вчера прорвались из кольца, блокирующего Корпус. А я с моим патрулем крался за ними следом и извещал Сан-Антонио о движении колонны. Поэтому-то я и увидел, как ваш корабль, или что там такое, весь раскрашенный звездами и полосами, снижается прямо перед носом их разведчиков. Я попытался добраться до вас первым, но был вынужден повернуть, потому что взвод их разведчиков опередил меня.

Но так, пожалуй, вышло еще удачнее. Как только стемнело, мы захватили транспортер для перевозки танков, и двое моих раненых сейчас гонят его в Котуллу, где мы получим боеприпасы и транспорт. Остальных парней я заставил провести эту диверсию — вы сами знаете ее результат. Ну а вы, наездники из воздушного корпуса, должны повнимательнее следить за ветром и прочими штучками погоды, а то все ваши хитрые новые выдумки так и будут падать во вражеские руки.

— Вы сказали, что немцы прорвались из Корпуса… Это Корпус Кристи-1? спросил Дэн. — Что они там делают, как долго они там находятся и, самое главное, откуда они взялись?

— Вы, летуны, наверно, отсиживались в какой-нибудь очень глубокой дыре, ответил Ривз и громко ухнул: джип особенно резко подпрыгнул на невидимой кочке. — Они высадились на техасском побережье Мексиканского залива уже месяц назад. Мы сдерживали их, но с очень большим трудом. А теперь они прорвались, и мы стараемся оставаться у них на пути. — Он умолк и на мгновение задумался. Пожалуй, парни, я лучше не буду рассказывать вам слишком много, пока мы не узнаем, что вы там делали. Держитесь крепче, и через два часа мы будем далеко отсюда.


* * *

Вскоре после того, как они выбрались на проселочную дорогу, к ним присоединился другой джип, и лейтенант с кем-то связался по полевой рации. Затем оба автомобиля помчались на север, миновали множество противотанковых рвов и артиллерийских позиций и наконец въехали в небольшой городок Котуллу, уцепившийся за шоссе, ведущее в Сан-Антонио. Астронавтов отвели в заднюю часть местного универмага, где размещался командный пункт. Здесь было много галунов, лампасов, орденов и вооруженной охраны, а за столом сидел генерал с одной звездой на погоне и воинственно выдвинутым вперед могучим подбородком. Прием здесь оказался почти таким же, как в палатке немецкого полковника.

— Кто вы такие — вы, оба, что вы здесь делаете… и что это за непонятная штука, на которой вы прилетели? — строгим голосом спросил генерал.

Дэн сам имел множество вопросов, на которые желал немедленно получить ответы, но он знал, что на свете нет, пожалуй, более бессмысленного занятия, чем спорить с генералом. Он рассказал о полете на Луну, о потере связи, о возвращении. На протяжении всего повествования генерал не сводил с него внимательного взора, а на лице его ничего нельзя было прочесть. Он не произнес ни слова, пока Дэн не закончил, и лишь потом заговорил:

— Джентльмены, я не знаю, как отнестись ко всему этому рассказу о ракетах, полетах на Луну, русских спутниках и тому подобном. Или вы оба безумны, или я спятил, хотя нельзя не признать, что на трейлере лежит убедительное доказательство истинности вашей совершенно невероятной истории. Я сомневаюсь, что у русских теперь, когда их армии рассечены на части и оттесняются в Сибирь, есть время или ресурсы для развития ракетной техники. Все остальные страны в Европе сдались нацистам, и они перенесли войну в это полушарие, устроили базы в Центральной Америке, заняли Флориду и множество плацдармов на побережье Залива. Я не стану притворяться, будто понимаю, кто вы такие и что с вами произошло, и поэтому утром отправлю вас в Денвер, столицу Штатов.

На следующий день в самолете, где-то высоко над пиками Скалистых гор, они пытались сложить воедино части головоломки. Лейтенант Ривз летел с ними якобы как сопровождающий, но его пистолет наготове лежал в расстегнутой кобуре.

— Сейчас то же самое время и тот же самый мир, из которого мы улетали, объяснил ему Джино, — но имеется много различий. Слишком много. И их становится все больше и больше, пока в конце концов все не изменяется радикально. Ривз, ведь это вы сказали мне, что президент Рузвельт умер, не дождавшись окончания своего первого срока?

— Да, от пневмонии. Он никогда не отличался слишком крепким здоровьем, и умер, не пробыв и года на своей должности. У него было много различных диковинных проектов, но ни из одного не вышло толку. Вице-президент Гарнер попытался продолжать его линию, но между словами Рузвельта и словами этой бабы в штанах оказалась большая разница. Непрерывные драки, неприятности с Конгрессом, усиление Депрессии и так далее. Никакого улучшения вплоть до тридцать шестого года, когда выбрали Лэндона. Безработных все еще было много, но после того как в Европе началась война, они стали покупать у нас множество всякой всячины: продовольствие, машины, даже оружие.

— Вы говорите об Англии и союзниках?

— Я говорю обо всех. Немцы тоже покупали, хотя от этого у многих здесь крыши съехали. Но политики решили, что следует избегать международных осложнений и вести торговлю со всеми, кто в состоянии платить. И только после вторжения в Англию люди начали понимать, что нацисты не лучшие клиенты в мире, но к тому времени было уже слишком поздно.

— Это похоже на зеркальное изображение мира — в кривом зеркале, — сказал Дэн, глубоко затягиваясь сигаретой. — Пока мы огибали обратную сторону Луны, случилось нечто такое, отчего весь мир повернул по другому пути, как будто ход истории изменился где-то в начале тридцатых годов.

— Мир нисколько не изменился, парни, — возразил Ривз, — он всегда был таким, каким был, и естественным образом пришел к нынешнему состоянию. Хотя я признаю, что тот вариант истории, о котором вы говорили, кажется, лучше. Но если нужно выбирать, кто сошел с ума — целый мир или вы, — то я выбираю вас. Не знаю, какого рода эксперимент поставили над вами птицы более высокого полета, но в результате у вас, похоже, протухло серое вещество.

— Я этого не приму, — продолжал горячиться Джино. — Знаю, что со стороны кажется, будто у меня шарики за ролики заехали, мне и самому так иногда начинает казаться, но я всякий раз вспоминаю о капсуле, в которой мы приземлились. Как вы собираетесь объяснить это?

— И пытаться не стану. Я знаю, что в ней имеется много приборов и устройств и других штуковин, за которые инженеры и университетские профессора будут выдирать друг у друга последние патлы, но меня это нисколько не волнует. Я возвращаюсь на войну, где стреляют и где дела гораздо проще. И, пока не доказано обратное, я буду думать, что вы, джентльмены, оба спятили, если, конечно, можно употреблять такое выражение к старшим офицерам.

Официальная реакция в Денвере оказалась примерно такой же. Штабной микроавтобус, набитый охранниками из военной полиции, подкатил к трапу самолета, как только он приземлился на аэродроме Лоури-Филд, и доставил астронавтов прямиком в госпиталь Фицсиммонс. Без долгих объяснений их подвергли лабораторным обследованиям, и, должно быть, добрая половина штата гигантской больницы принялась брать у них анализы, подсоединять электроды и задавать вопросы. Их много раз заставляли рассказывать о своем полете и о своем мире — очень часто при этом подключали датчики детектора лжи, — но ни на один из их вопросов не отвечали. Время от времени их угрюмо рассматривали невесть откуда приезжавшие высокопоставленные офицеры, но никто из них не принимал участия в допросах. Они наговаривали многочасовые монологи в магнитофоны, отвечали на вопросы, касавшиеся самых различных областей знания, начиная от истории и кончая физикой, а когда они изнемогали, им давали бензедрин и заставляли продолжать. Больше недели они встречались только случайно в коридорах по дороге к кабинетам, где их обследовали и допрашивали, и в конце концов они уже начали падать с ног от усталости и потеряли способность соображать от стимуляторов и других лекарств. На их вопросы все так же не отвечали и лишь убеждали не тревожиться и уверяли, что, как только закончится обследование, о них позаботятся. И когда плавный ход событий нарушился, это оказалось долгожданным сюрпризом; причем, очевидно, неожиданным для всех. Джино вел очередную беседу; на сей раз с мобилизованным профессором истории, носившем на залитом соусом кителе полевой формы блестящие пластинки капитана. Охрипший после многодневного почти непрерывного допроса Джино держал микрофон, почти прижимая его к губам, и говорил шепотом.

— Вы можете сказать мне, кто был министр финансов при Линкольне? — спросил капитан.

— Какого дьявола я должен это знать? И очень сомневаюсь, что в этой богадельне найдется хоть один человек, который знал бы это, — кроме вас. А вы знаете?

— Конечно…

Дверь без стука распахнулась, и на пороге возник полковник с нарукавной повязкой военной полиции. Очень серьезный мальчик на побегушках; его появление произвело на Джино впечатление.

— Я пришел за майором Ломбарди.

— Вам придется подождать, — возразил капитан-историк, наматывая на кулак свой и так уже ни на что не похожий галстук. — Я еще не закончил.

— Это неважно. Майор немедленно отправится со мной.

Они молча промаршировали через множество залов, пока они не пришли в просторную комнату отдыха. Дэн, расслабленно раскинувшись в глубоком кресле, попыхивал сигарой. Громкоговоритель на стене что-то монотонно бормотал.

— Хочешь сигару? — спросил Дэн и, не дожидаясь ответа, толкнул коробку через стол.

— Чем нас будут развлекать на этот раз? — поинтересовался Джино, откусив кончик и оглядываясь в поисках спичек.

— Очередная конференция, очень большие шишки и невероятная суматоха. Мы войдем спустя минуту-другую, как только крик немного утихнет. Появилась теория по поводу того, что с нами случилось, но далеко не все с нею согласны, хотя ее выдумал сам Эйнштейн.

— Эйнштейн! Но он же умер…

— Нет, здесь он все еще жив; я его видел. Величественный, очень старый за девяносто — джентльмен, худой, как спичка, но все еще крепкий и бодрый. Он говорит… подожди, кажется, передают новости.


* * *

Один из охранников военной полиции прибавил громкость репродуктора, и все прислушались.

«…Несмотря на упорное сопротивление, город Сан-Антонио теперь находится во вражеских руках. Еще час назад мы получали сообщения их окруженного Аламо, где подразделения Пятой конной отказались капитулировать перед превосходящими силами противника».

За этой второй битвой при Аламо[351] следила вся Америка. История повторилась трагически, потому что теперь, кажется, не осталось никакой надежды на то, что кто-нибудь…

— Будьте добры, джентльмены, следуйте за мной, — объявил вошедший штабной офицер, и оба астронавта сразу же поднялись. Офицер постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, распахнул ее перед ними. — Прошу вас.

— Рад познакомиться с вами обоими, — сказал Альберт Эйнштейн и указал на пару удобных кресел. Сам он сел спиной к окну; солнечный свет вспыхнул в его совершенно белой шевелюре, образовав нимб вокруг головы.

— Профессор Эйнштейн, — заговорил Дэн Кой, — можете ли вы объяснить нам, что случилось? Что изменилось в мире?

— Ничего не изменилось; это первое, что вам следует понять. Мир остался тем же самым, и вы те же самые, но вы были… за неимением лучшего, скажем, перемещены. Я выражаюсь не совсем понятно. Было бы гораздо легче выразить это математически.

— Каждый, кто когда-либо забирался в космическую ракету, должен был хоть немного увлекаться научной фантастикой, а я проглотил свою долю полностью, ответил Дэн. — Мы оказались в одном из этих параллельных миров, о которых столько писали, и все такое, да?

— Нет, с вами произошло совсем не это, хотя, возможно, вам будет легче представить себе случившееся, пользуясь этими словами. Вы находитесь в том же самом объективном, мире, который покинули, — но субъективно он не тот же самый. Существует только одна Галактика — та, в которой мы обитаем, — и только одна Вселенная. Но наше представление о ней изменяет многие из аспектов действительности.

— Я ничего не понимаю, — вздохнул Джино.

— Давайте посмотрим, удалось ли мне понять, — предложил Дэн. — Мне кажется, вы хотите сказать, что вещи являются такими, какими мы их себе представляем, и остаются такими, какие есть, благодаря нашим мыслям. Скажем, то дерево в кадушке, которое я помню с колледжа, может быть только таким, какое существует в моей голове.

— И снова неверно, но сойдет для приблизительного истолкования. Я давно подозревал существование подобного феномена; об этом говорили некоторые отклонения от теории при наблюдении скорости света, укладывавшиеся в пределы ошибки измерения, проявления гравитационного взаимодействия, ход химических реакций. Я кое-что подозревал, но не знал, где искать. И сейчас, господа, пользуюсь случаем поблагодарить вас от всей души за то, что вы на исходе моей жизни предоставили мне такую возможность, дали мне в руки ключ, при помощи которого я смогу найти решение этой проблемы.

— Решение… — Джино непроизвольно раскрыл рот. — Вы хотите сказать, что у нас есть шанс вернуться в знакомый нам мир?

— Не просто шанс, а самая реальная возможность. То, что произошло с вами, было всего лишь несчастным случаем. Вы оказались вдали от своей родной планеты, вне ее атмосферного покрова, а на некоторых отрезках орбиты даже вне ее поля зрения. Ваше ощущение реальности оказалось ужасно напряженным, а ваша физическая реальность и реальность ваших умственных представлений оказались измененными смертью вашего товарища. Все эти факторы, объединившись, сделали так, что вы вернулись в мир, реалии которого несколько отличаются от реалий того мира, который вы покинули. Историки точно определили точку перелома. Он произошел семнадцатого августа тридцать третьего года, в тот самый день, когда президент Рузвельт умер от пневмонии.

— Ах, так вот к чему были все эти медицинские вопросы, касавшиеся моего детства, — протянул Дэн. — В возрасте пары месяцев я заболел воспалением легких и чуть не умер; мать потом довольно часто вспоминала об этом. Это могло произойти в то же самое время. Но ведь невозможно, чтобы я выжил, а президент поэтому умер…

Эйнштейн покачал головой.

— Нет. Вы должны помнить о том, что оба жили в том мире, который знали. Динамика отношений пока еще далека от ясности, хотя я не сомневаюсь, что существует какая-то двухсторонняя взаимосвязь. Но это не важно. А важно вот что: я думаю, что я выработал метод, позволяющий механически вызвать переход от одного аспекта реальности к другому. Потребуются годы, чтобы развить его, чтобы научиться переносить вещество из одной реальности в другие на выбор, но и сейчас, я уверен, он достаточно жизнеспособен, чтобы возвратить обратно вещество, прибывшее из другой реальности.


* * *

Джино вскочил на ноги так, что кресло опрокинулось.

— Профессор, если я вас правильно понял, вы хотите сказать, что можете запихнуть нас обратно, туда, откуда мы прибыли?

Эйнштейн улыбнулся.

— Не волнуйтесь так, майор. Да. Уже приняты все меры для того, чтобы как можно скорее вернуть обратно и вас обоих, и вашу капсулу. Но взамен мы просим вас о помощи.

— Ну конечно, все, что в наших силах, — сказал Дэн, подавшись вперед.

— Вы возьмете с собой аппарат изменения реальности и микрокопии наших трудов по истории, научных теорий и практических разработок. В том мире, откуда вы прибыли, можно будет бросить все силы исследователей и разработчиков на то, чтобы научиться по желанию осуществлять то перемещение, которое вам однажды удалось случайно. Вы сможете сделать это за несколько месяцев; это все время, которое у нас осталось.

— Что вы имеете в виду?

— Мы проигрываем войну. Несмотря на все предупреждения, мы не были подготовлены к ней и считали, что она никогда до нас не доберется. Нацисты наступают на всех фронтах, и их победа является только вопросом времени. Мы тоже пока еще можем победить, но только при помощи ваших атомных бомб.

— У вас еще нет атомной бомбы? — удивился Джино.

Эйнштейн несколько секунд молчал и лишь потом ответил:

— Нет, такой возможности не оказалось. Я всегда был уверен, что ее можно сделать, но никогда не думал над практическим решением этого вопроса. Немцы чувствовали то же самое и одно время даже начали разрабатывать тяжеловодный проект, направленный на осуществление управляемой ядерной реакции. Но их военные успехи оказались настолько велики, что они отказались от этой работы, как, впрочем, и от многих других не правдоподобных и дорогих планов, таких, например, как подземные ходы глобального масштаба. Сам я никогда не хотел видеть эту адскую машину воплощенной в действительность, а теперь, после ваших рассказов, понимаю, что она еще ужаснее моих умозрительных представлений о ней. Однако когда нацистская угроза стала реальной, я обратился к президенту с предложением о ее разработке, но ничего так и не было сделано. Решили, что это слишком дорого. А теперь стало слишком поздно. Хотя при нынешнем стечении обстоятельств, возможно, удастся успеть. Если ваша Америка поможет нам, враг будет побежден. А какое неимоверное богатство знаний мы сможем получить, если между нашими мирами удастся установить контакт! Вы сделаете это?

— Конечно, — ответил Дэн Кой. — Но дяди из правительства потребуют множество доказательств. Я предлагаю сделать несколько кинофильмов, в которых вы и еще кто-нибудь из самых знаменитых ученых выступили бы с объяснениями. И добавить документы, которые помогут убедить их в реальности случившегося.

— Я могу сделать кое-что получше, — сказал Эйнштейн, вынимая из ящика стола маленькую бутылочку. — Здесь недавно созданный лекарственный препарат, который, как доказали опыты, является эффективным при лечении ряда тяжелых форм раковых заболеваний, и его формула. Это пример возможной выгоды от обмена информацией между двумя нашими мирами; а если такой обмен станет постоянным, то одному только богу известно, во что это может вылиться.

Дэн аккуратно положил драгоценную бутылочку в карман, и оба астронавта поднялись. С благоговейным страхом они обменялись осторожными рукопожатиями с древним стариком, который в их мире, куда, как им стало известно, они скоро вернутся, скончался много лет назад.

Военные повсюду умеют работать быстро. Большой реактивный бомбардировщик был быстро переоборудован для транспортировки одной из американских твердотопливных боевых ракет. Это оружие еще не успели окончательно доработать, и было сомнительно, что им удастся воспрепятствовать движению нацистской армии. Но, учитывая, что бомбардировщик поднимет ее на значительную высоту, она могла выйти за пределы ионосферы и увести на орбиту спутника Земли полезный груз в виде лунной капсулы с двумя пилотами.

Глубокое разрежение атмосферы было необходимым условием для действия аппарата, который должен был возвратить их в пространство, о коем они привыкли думать как о своем собственном мире. Но думать о себе как о людях, способных изменять миры, все равно казалось обоим чудовищным абсурдом.

— И это все? — спросил Джино, когда они заняли свои места в капсуле. Между ложементами пилотов был закреплен квадратный ящик, в котором содержались записи и катушки кинофильмов. А поверх него стояла небольшая серая металлическая коробка.

— А что ты ожидал увидеть? Может быть, ускоритель диаметром в пять миль? спросил Дэн, не отрываясь от знакомой процедуры проверки систем. Капсула была, насколько возможно, приведена к тому же состоянию, в котором она находилась в день приземления. Астронавты оделись в свои скафандры. — Мы оказались здесь совершенно случайно, только из-за того, что не правильно думали, ну или что-то в этом роде, если я верно понял всю эту теорию.

— Конечно. Так что мы не можем позволить этой ерунде снова сбить нас с толку.

— Ну да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Все эти безумные дела могут быть сколь угодно сложными, зато механизм должен быть простым. И все, что от нас требуется, это в нужный момент перебросить тумблер.

— Вас понял, командир. Эта штука имеет автономное питание. За нами будут следить радаром, и, когда мы достигнем апогея орбиты, они подадут нам сигнал на нашей обычной рабочей частоте. Мы щелкаем выключателем — и идем на посадку.

— Надеюсь, что посадка будет там, откуда мы вылетели в первый раз.

— Эй, груз, привет, — раздался хриплый голос из динамика. — Говорит пилот. Мы готовы отчалить. Как у вас дела?

— Все лампочки зеленые, — доложил Дэн и вновь откинулся в кресле.

Огромный бомбардировщик с ревом пронесся по всей длине взлетно-посадочной полосы и медленно, тяжело — ему мешала большая ракета, закрепленная под брюхом, — поднялся в воздух. Капсула находилась в носовой части ракеты, и астронавты могли видеть лишь светлую обшивку самолета-носителя. Это был не слишком приятный полет. Математики рассчитали, что вероятность успеха будет наибольшей в районе Флориды и Южной Атлантики, где произошел первоначальный переход в иную реальность. А для этого следовало преодолеть вражескую территорию. Пассажиры не могли видеть воздушного боя, который вели сопровождавшие их реактивные истребители, а пилот наспех переделанного бомбардировщика не стал ничего говорить им. Это был жестокий бой, который мог в один из моментов закончиться плачевно: только самоубийственный таран, предпринятый одним из истребителей, помешал вражескому самолету в упор расстрелять самолет-носитель.

— Приготовиться к отделению, — прохрипело радио, и мгновением позже астронавты ощутили знакомое чувство невесомости; ракета отделилась от самолета. Тут же запрограммированный компьютер включил зажигание, и ракета пошла на расчетную орбиту. Ускорение прижало астронавтов к креслам.

Внезапному возвращению к невесомости предшествовала серия мелких взрывов это самоуничтожались болты, крепившие капсулу к ракете-носителю. В течение времени, которое показалось астронавтам неизмеримо долгим, инерция несла их дальше по орбите, а сила земного притяжения тащила назад. В динамике радиоприемника потрескивал фон несущей частоты, в который вдруг ворвался голос:

— Приготовиться к включению… руку на ключ… пошел!

Дэн щелкнул выключателем — и ничего не произошло. Во всяком случае, ничего такого, что они могли бы почувствовать. Они молча посмотрели друг на друга, а затем, не сговариваясь, перевели взгляды на высотомер, показывавший, что они снижались к отдаленной Земле.

— Приготовиться к выходу парашютов, — напряженно скомандовал Дэн, и в это мгновение динамик взорвался оглушительным криком.

— Эй, «Аполлон», это вы? Это Центр управления с мыса Кеннеди. Вы слышите меня? Повторяю, вы слышите меня? Отвечайте, если можете, ради всего святого… Черт возьми, Дэн, где вы там?! Эй, есть там кто-нибудь?

Голос захлебывался звуками, в нем явственно улавливалась истерика. Дэн щелкнул кнопкой переговорного передатчика.

— Дэн Кой здесь. Это вы, Скипер?

— Да… Но откуда вы взялись? Где вы пропадали? Отбой вопроса, отбой до приземления. Мы видим вас на экране, вы летите в море, в район патрулирования судов…

Астронавты посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись. Джино поднял большой палец: победа! У них получилось. Они сделали это. За вновь обретенной сдержанностью голоса Центра управления они чувствовали восторженное волнение, которое должно было породить их неожиданное возвращение. Для наблюдателей на Земле — этой Земле — они наверняка скрылись за диском Луны и не появились из-за него. А теперь совершенно неожиданно появились — по прошествии нескольких недель, после того как у них давно должны были кончиться и кислород, и продовольствие. Им потребуется очень много раз и подолгу все объяснять.

Приземление получилось просто безупречным. Солнце сияло, ветра почти не было, море было совершенно гладким. Спустя две-три секунды после приводнения капсула выскочила на поверхность, и астронавты увидели в иллюминатор ласковые крошечные волны. Всего в нескольких милях над водой поднималась громада крейсера, уже мчавшегося в их направлении.

— Ну, все кончено, — с глубоким вздохом облегчения сказал Дэн, отстегивая привязные ремни.

— Кончено? — придушенно прохрипел Джино. — Кончено? А ты посмотри на флаг.

Крейсер описывал крутую дугу, и кормовой флаг гордо развернулся перед астронавтами. Красные и белые полосы, пятьдесят белых звезд на поле глубокого синего цвета.

А среди звезд, в центре синего прямоугольника, сверкала золотая корона.

Последняя встреча

Глава 1

Хаутамяки посадил корабль на маленьком участке поверхности, покрытом обломками скал, остатке древнего лавового потока рядом с ледником. Чьонд подумала, что можно было бы совершить посадку и поближе, но командовал разведывательным кораблем Хаутамяки, и он принимал все решения. Конечно, она могла бы остаться на корабле: никто не заставлял ее пускаться с мужчинами в это ужасное, изматывающее и опасное путешествие по ледяной поверхности, здесь и там усеянной глубокими трещинами. С другой стороны, она не могла остаться и не принять участия в подъеме.

Там, высоко на склоне, находился какой-то радиомаяк, с этой ненаселенной планеты непрерывно посылающий сигналы на дюжине различных частот. Ей было необходимо присутствовать при его осмотре.

Гальяс помог ей перебраться через самый трудный участок, и она благодарно поцеловала его в обветренную щеку.

Было трудно рассчитывать, что радиомаяк установлен здесь кем-то, кроме людей, несмотря на то что корабль вел разведку участка Галактики, где люди еще не бывали. И все-таки существовала крошечная вероятность, что радиомаяк построен инопланетянами, не принадлежащими к человеческой расе. Чьонд решила обязательно присутствовать при его осмотре. Подумать только, сколько столетий искало человечество контакта с иными цивилизациями, сколько веков, исчезнувших во мраке прошлого…

Ей захотелось отдохнуть, она не привыкла к такому напряжению. Чьонд была в одной связке с двумя мужчинами — один находился выше ее, другой позади, — и когда она остановилась, пришлось остановиться и им. Почувствовав ее нерешительный рывок, Хаутамяки замер на месте, медленно обернулся и посмотрел на нее сверху. Он молчал, но все его тело — с могучими мускулами, загорелое и совершенно обнаженное под прозрачным герметическим скафандром — выражало его чувства. Хаутамяки дышал легко и свободно, бесстрастно и презрительно глядя на ее широко открытый рот, хватавший воздух, и тяжело вздымавшуюся грудь. Что ты за человек, Хаутамяки, если с таким презрением относишься к женщине?

Смириться с присутствием Чьонд оказалось для Хаутамяки самым трудным. Когда два незнакомца поднялись по трапу на его корабль, он почувствовал себя оскорбленным.

Это был его корабль, его и Киискинена. Но Киискинен был мертв, а вместе с ним мертв ребенок, которого они так хотели. Мертв до рождения, даже до зачатия. Мертв потому, что погиб Киискинен и Хаутамяки больше никогда не захочет иметь ребенка. Однако работа еще не была закончена — они едва успели завершить половину обследования, порученного им, когда произошел несчастный случай. Хаутамяки решил не возвращаться на базу, что привело бы к колоссальной и ненужной трате топлива и времени, и попросил помощи. В результате прибыло подкрепление — новая исследовательская группа, совершенно неопытная.

Эта экспедиция оказалась для новичков первой — и хоть у них недоставало опыта, они все же были неплохо подготовлены. Да, они справятся с работой, которую им поручат, можно не беспокоиться. К тому же эти двое представляли собой группу, тогда как он, Хаутамяки, был всего лишь половиной группы, а значит, он обречен на одиночество, которое может превратиться в ужасную муку.

Если бы Киискинен был на корабле, Хаутамяки с радостью встретил бы новичков. Но Киискинен погиб, и Хаутамяки ненавидел пришельцев.

Первым к нему подошел мужчина и протянул руку:

— Меня зовут Гальяс, как вам уже известно, а это моя жена Чьонд.

Он кивнул в сторону женщины, стоявшей рядом, и улыбнулся. Его рука все еще была протянута.

— Добро пожаловать на борт моего корабля, — произнес Хаутамяки и стиснул руки за спиной. Если этот кретин незнаком с обычаями Мужчин, он, Хаутамяки, не собирается учить его.

— Извините, я забыл, что вы не обмениваетесь рукопожатиями и не прикасаетесь к незнакомцам.

Все еще улыбаясь, Гальяс сделал шаг в сторону и пропустил жену внутрь корабля.

— Как поживаете, капитан? — спросила Чьонд и тут же покраснела, увидев, что Хаутамяки совершенно обнажен.

— Я провожу вас в каюту.

Капитан повернулся и пошел по коридору, зная, что прибывшие последуют за ним. Боже мой, женщина! Ему приходилось видеть их на разных планетах, даже разговаривать с ними, но он никогда не думал, что одна из них окажется на его корабле. Какие они безобразные со своими распухшими телами! Неудивительно, что в других мирах носят одежду, чтобы скрыть под ней эти жирные, свисающие части тела.

— Ты заметил — на нем нет даже ботинок! — с негодованием воскликнула Чьонд, как только за ними закрылась дверь каюты.

Гальяс рассмеялся:

— С каких это пор тебя беспокоит вид обнаженного тела? Ты вроде бы не испытывала подобного возмущения, когда мы проводили отпуск на Хью. К тому же обычаи Мужчин должны быть тебе известны.

— Но там все было по-другому! Все были одеты — или раздеты — одинаково. А здесь — это почти неприлично!

— То, что неприлично у одних, вполне прилично у других.

— Готова поспорить, что ты не сможешь произнести эту фразу три раза подряд.

— И все-таки это правда. Если взглянуть непредвзято, он тоже, наверно, полагает, что мы не правильно воспринимаем обычаи общества, так же, как и мы считаем его поведение неприличным.

— Тем не менее я уверена в правильности своего поведения! — сказала она, встала на цыпочки И куснула мужа за мочку уха белыми, идеальной формы зубами, похожими на зернышки риса. — Сколько времени мы женаты?

— Шесть дней, девятнадцать стандартных часов и сколько-то там минут.

— Сколько-то лишь потому, что ты не целовал меня ужасно долго.

Гальяс с улыбкой взглянул на маленькую прелестную фигурку, провел ладонью по теплой гладкой поверхности безволосой головы своей жены и по всему стройному телу, коснувшись крошечных, едва выступавших, почти рудиментарных грудей.

— Ты прекрасна, — прошептал он, наклонился и поцеловал ее.

Глава 2

Когда они перебрались через ледник, двигаться по плотному снегу стало гораздо легче. Не прошло и часа, как они добрались до подножия отвесной скалы. Она возвышалась в зеленоватом небе над их головами, черная, рассеченная трещинами. Чьонд запрокинула голову, взглянула на вершину скалы, и ей захотелось плакать.

— Она такая высокая! Нам никогда на нее не забраться! Но с помощью антигравитационных саней мы без труда поднимемся наверх.

— Мы уже говорили об этом, — ответил Хаутамяки, глядя на Гальяса — он всегда так делал, разговаривая с ней. — До тех пор пока мы не определим, что это за источник излучения, я запрещаю приближаться к радиомаяку с любым радиационным прибором. В результате аэрофотосъемки нам удалось всего лишь выяснить, что это, по-видимому, какой-то автономный маяк. Я стану подниматься первым. Если хотите, можете следовать за мной. Не думаю, что подъем будет особенно трудным — скала покрыта трещинами.

Действительно, подъем оказался не трудным, а практически невозможным. Чьонд цеплялась за трещины, карабкалась, срывалась и не сумела продвинуться к вершине даже на высоту своего тела. Наконец она отстегнула свой карабин. Мужчины продолжали подъем, а она осталась у основания скалы, беспомощно рыдая и закрыв лицо руками. По-видимому, Гальяс услышал ее плач или почувствовал, что она прекратила подъем, потому что наклонился и крикнул вниз:

— Как только мы доберемся до вершины, я сброшу веревку с петлей на конце. Закрепи ее под мышками, и я подниму тебя наверх.

Чьонд была уверена, что это ему не под силу, но решила все-таки попытаться. Ведь маяк на вершине мог быть сооружен и не руками человека!

Петля впилась в тело Чьонд, и, к своему изумлению, она начала подниматься вверх. Стараясь смягчить удары о почти вертикальную поверхность скалы, Чьонд отталкивалась от нее руками. Наконец Гальяс протянул руку и втащил ее наверх. Хаутамяки сматывал веревку. Чьонд вдруг поняла, что на вершину скалы ее подняла сила этих могучих, словно свитых из стальных тросов, мускулов.

— Хаутамяки, я очень благодарна тебе…

— Сейчас мы осмотрим это устройство, — прервал ее капитан, глядя на Гальяса. — Вы оба оставайтесь здесь, рядом с моим рюкзаком. И не подходите, пока не позову.

Он повернулся и решительными шагами направился к высокому выступу, у которого находился маяк. Приблизившись к нему, Хаутамяки опустился на одно колено и оставался в этом положении несколько бесконечных минут, закрывая прибор своим огромным телом.

— Что он делает? — прошептала Чьонд, прижимаясь к плечу мужа. — Что это? Что он там увидел?

— Можете подойти, — произнес Хаутамяки, вставая. В его голосе звучало волнение — им еще не приходилось слышать подобных эмоций в голосе своего капитана. Они подбежали, скользя на обледеневших камнях, — и остановились, натолкнувшись на его вытянутую руку.

— Что вы думаете об этом? — произнес Хаутамяки, не сводя глаз с приземистого устройства, намертво прикрепленного к скале.

* * *

Маяк представлял собой полусферу из желтоватого металла, нижняя часть которой прилегала к скальной поверхности, огибая все неровности. Это была центральная часть устройства. Из полусферы выступали короткие стержни из того же металла, похожие на обрубки, прикрепленные по окружности у самого основания. На концах стержней торчали еще более короткие металлические трубки различной формы, похожие на что-то ищущие пальцы. Из полусферы выходил кабель толщиной в человеческую руку, змеившийся вверх по скале. В одном месте он внезапно выпрямлялся и поднимался вертикально в небо над головами людей. Гальяс указал на него.

— Я не знаю, каково назначение остальных частей, но готов поспорить, что это антенна, посылавшая сигналы, которые мы приняли, когда вошли в эту систему.

— Возможно, — согласился Хаутамяки, — но каково предназначение остальных частей устройства?

— Одна из трубок, направленных в небо, напоминает маленький телескоп, заметила Чьонд. — Думаю, так оно и есть.

Хаутамяки сердито пробормотал что-то и попытался остановить женщину, когда та встала на колени перед маяком, но опоздал. Она приникла к основанию трубки и закрыла один глаз, пытаясь что-то рассмотреть.

— Ну, конечно, это телескоп! — Она открыла глаз и взглянула в небо. — Я отчетливо вижу там край облаков!

Гальяс оттащил ее в сторону, но никакой опасности, похоже, не было. Чьонд оказалась права — это был телескоп, и ничто иное. Они по очереди заглянули в объектив. И тут Хаутамяки обнаружил, что он медленно поворачивается.

— В таком случае должны поворачиваться все остальные, поскольку их оси параллельны друг другу, — сказал Гальяс, указывая на металлические трубки на конце каждого стержня. На одном из них был еще один объектив, похожий на объектив телескопа, но когда он заглянул туда, то ничего не увидел. — Ничего не видно, — покачал головой Гальяс.

— Может быть, он сделан таким образом, что ты и не должен ничего видеть, пробормотал Хаутамяки, глядя на загадочное устройство и задумчиво Дотирая подбородок. Он склонился над рюкзаком, достал из коробки мультирадиационный тестер и приложил его к объективу, в который только что смотрел Гальяс. Только инфракрасная радиация. Все остальные виды излучения отсекаются.

Соседняя трубка пропускала одни ультрафиолетовые лучи, а открытая сетка из металлических пластин служила источником радиоволн. И тут Чьонд выразила общую догадку:

— Если я смотрю в телескоп, то, может быть, все остальные приборы тоже являются телескопами, только приспособленными для глаз инопланетян! Что, если те, кто поставил здесь это устройство, не знали, кто прилетит сюда и станет изучать приборы? И позаботились о том, чтобы телескопы работали на самых различных длинах волн. Значит, наши поиски закончены! Мы — человечество — не одиноки во Вселенной!

— Не следует делать поспешных выводов, — нравоучительно заметил Хаутамяки, но тон его голоса противоречил словам.

— Почему? — воскликнул Гальяс, прижимая к себе жену в порыве восторга. Разве мы не можем оказаться теми, кто сумел обнаружить представителей инопланетной расы, отличающейся от человеческой? Если они существуют, то не могут не предполагать, что когда-нибудь мы нападем на их след! Галактика так велика — и одновременно конечна. Ищите и найдете — сказано в древних книгах. Именно эта фраза высечена над входом в академию!

— Но у нас нет веских доказательств, — возразил Хаутамяки, безуспешно пытаясь скрыть растущий энтузиазм. Ведь он руководитель экспедиции, напоминал себе Хаутамяки, и должен отстаивать противоположную точку зрения. — Это устройство могло быть изготовлено руками человека.

— Вот доказательства, — начал Гальяс, загибая пальцы на руке. — Первое устройство не похоже ни на что, когда-либо виденное нами. Второе — оно изготовлено из необыкновенно прочного, неизвестного нам сплава. Наконец, третье — мы находимся в той части Вселенной, которая еще никогда не исследовалась нашими кораблями. До ближайшей населенной системы много сотен световых лет, а корабли, способные совершать подобный перелет и возвращаться, появились относительно недавно…

— А вот и настоящее доказательство, безо всяких предположений! воскликнула Чьонд, и мужчины подбежали к ней.

Она прошла вдоль толстого кабеля до того места, где он переходил в антенну. У ее основания, там, где кабель крепился к скале, виднелись высеченные на скальной поверхности знаки. Их было, вероятно, несколько сотен; от подножия скалы они поднимались вверх высоко над головами путешественников, причем каждый знак был четким и ясно различимым.

— Эти знаки не принадлежат представителям человеческой расы, торжествующе заявила Чьонд. — Они ничем не напоминают ни один алфавит, известный человечеству!

— Почему ты в этом так уверена? — спросил Хаутамяки, взволнованный до такой степени, что обратился прямо к ней.

— Потому, капитан, что это — моя профессия. Я изучала сравнительную филологию и специализируюсь в аббикиологии — истории алфавитов. Думаю, это единственная наука, тесно связанная с Землей…

— Но это невозможно!

— Возможно. Земля находится на другом конце Галактики. Насколько я помню, требуется примерно четыреста лет, чтобы получить ответ на посланный туда запрос. Аббикиология — это наука, способная развиваться на самых удаленных окраинах Галактики; мы изучаем четкие, весомые, неизменные факты. Алфавиты древней Земли составляют часть истории и не могут меняться коренным образом. Я изучила каждый из них, все буквы и остальные подробности, а также рассматривала их изменение на протяжении тысячелетий. Мы обратили внимание на то, что, как бы ни менялись алфавиты, они сохраняют основные элементы своих прототипов. Возьмем букву «л», адаптированную для программирования компьютеров. — Чьонд нацарапала букву на скале острием ножа, затем начертала рядом другую букву — волнистыми линиями. — А вот это — «ламед», буква «л» в древнееврейском алфавите. Видите, как они похожи очертаниями? Древнееврейский язык — иврит — является протоалфавитом, настолько древним, что этому почти невозможно поверить. И тем не менее общая форма схожа. А взгляните на эти знаки — они ничем не напоминают любой алфавит, который мне когда-либо встречался.

* * *

Воцарилась тишина. Хаутамяки смотрел на женщину, словно по выражению ее лица пытался понять, насколько правдивы только что произнесенные слова. Наконец он улыбнулся.

— Хорошо, верю на слово. Не сомневаюсь, что ты хорошо знаешь свою профессию.

Он нагнулся к рюкзаку и начал доставать оттуда всякие приборы.

— Ты обратил внимание? — прошептала Чьонд на ухо мужу. — Он улыбнулся мне!

— Чепуха. Это была, по-видимому, невольная гримаса: у него замерзли губы, — пошутил в ответ Гальяс.

Хаутамяки приладил отвес к корпусу телескопа и замерил скорость его вращения.

— Гальяс, — окликнул он, — ты помнишь, каково время обращения этой-планеты вокруг своей оси?

— Примерно восемнадцать стандартных часов. Наши расчеты не были слишком уж точными. А зачем это тебе?

— Да, похоже на то. Мы находимся сейчас в районе восьмидесяти пяти градусов северной широты, что соответствует углу этих стержней, тогда как движение телескопов…

— …компенсирует вращение планеты, движущейся с такой же скоростью, но в противоположном направлении. Ну конечно! Как я сразу не догадался!

— О чем вы говорите? — недоуменно спросила Чьонд.

— Они постоянно направлены на одну и ту же точку в небе, — продолжал Гальяс. — На звезду.

— Это, возможно, какая-то планета в этой системе, — заметил Хаутамяки, потом покачал головой. — Нет, не может быть. Точка, на которую направлены телескопы, где-то очень далеко, за пределами этой звездной системы. Как только наступит темнота, все станет ясно.

В атмосферных скафандрах все трое чувствовали себя удобно. У них было достаточно воды и пищи. Они сфотографировали неизвестное устройство со всех возможных ракурсов, осмотрели его и даже обсудили природу источника питания. И все-таки часы перед наступлением темноты казались нескончаемыми. Появились облака, но исчезли до заката. Когда на небе загорелась первая звезда, Хаутамяки наклонился к окуляру телескопа.

— Ничего не вижу, только небо. Слишком светло… Ага, вот в поле зрения появилась какая-то светящаяся координатная сетка — пять тонких линий, радиально уходящих от окружности. Вместо того чтобы пересечься в центре, по мере сближения они угасают.

— Может быть, таким образом линии указывают на звезду, которая появится в центре, дабы не мешать обзору?

— Пожалуй. Да, я вижу звезду.

Это оказалась звезда седьмой величины, одиноко светившаяся рядом с краем Галактики. Она выглядела как обычное небесное тело, если не считать того, что поблизости от нее не было никаких звезд. Исследователи по очереди смотрели на нее, определяя координаты, чтобы не ошибиться и не перепутать с какой-нибудь другой.

— Значит, мы отправляемся туда? — спросила Чьонд, хотя ее слова звучали больше как утверждение, чем вопрос, на который требуется ответ.

— Разумеется, — ответил Хаутамяки.

Глава 3

Как только корабль покинул пределы атмосферы, Хаутамяки послал сообщение на ближайшую ретрансляционную станцию. Ожидая ответа, путешественники занялись анализом собранного материала.

У них были все основания для энтузиазма. Металл оказался ничуть не тверже, чем применяемые ими прочные сплавы, но его химический состав был совершенно незнаком, как и процесс обработки металла, в результате которого молекулы поверхностного слоя уплотнились до удивительной твердости. Знаки, из которых была составлена надпись, ничем не напоминали известные человечеству алфавиты. Да и звезда, на которую был направлен маяк, находилась далеко за пределами пространства, исследованного кораблями Галактики.

Как только пришел ответ, гласивший: «Сообщение получено», корабль немедленно совершил прыжок по заранее рассчитанному и введенному в компьютер курсу. Еще перед вылетом в экспедицию были получены инструкции, согласно которым им надлежало исследовать все, что можно, и докладывать о полученных результатах. Именно этим астронавты сейчас и занимались. Передав на базу сообщение о своих планах, теперь они были свободны. Им, только им предстояло вступить в первый контакт с представителями инопланетной расы — ведь эти трое людей уже изучили один из приборов, созданных инопланетянами. Неважно, что произойдет дальше, — заслуга этого величайшего открытия принадлежала отныне только им. И потому вполне естественно, что обед превратился в праздничный. Хаутамяки смилостивился до того, что выдал из корабельного погреба несколько бутылок вина. Последствия оказались едва ли не катастрофическими.

— Хочу произнести тост! — Чьонд поднялась из-за стола, с трудом сохраняя равновесие. — Выпьем за Землю и человечество, которое больше не одиноко во Вселенной!

— Больше не одиноко во Вселенной! — хором повторили все, и тут лицо Хаутамяки омрачилось, а наигранное веселье исчезло.

— Прошу вас вместе со мной выпить за человека, которого вы не знали, но который должен был быть сейчас здесь, вместе с нами, чтобы отпраздновать это величайшее достижение, — торжественно произнес он.

— За Киискинена! — поднял бокал Гальяс. Он уже познакомился с архивными материалами и знал о трагедии, еще жившей в памяти Хаутамяки.

— Спасибо. Итак, за Киискинена. Все трое дружно подняли бокалы.

— Он был хорошим человеком, — сказал Хаутамяки, не в силах удержаться теперь, когда имя его бывшего партнера было впервые упомянуто вслух. — Один из самых лучших. Мы провели с ним на этом корабле двенадцать лет.

— У вас были… дети? — спросила Чьонд.

— Твое любопытство неуместно! — резко оборвал Гальяс жену. — Думаю, будет лучше, если мы оставим этот…

Хаутамяки поднял руку:

— Нет, пожалуйста. Мне понятен ваш вполне естественный интерес. Мы, Мужчины, заселили пока всего дюжину планет, и наши обычаи, по-видимому, непонятны для вас: пока мы все еще в меньшинстве. И если эта тема вас смущает, ищите причину у самих себя. Скажите, вам кажутся необычными двуполые отношения? Вот ты, Гальяс, смог бы поцеловать свою жену в присутствии других?

— Конечно, — кивнул он и тут же подтвердил свои слова, поцеловав Чьонд.

— Тогда ты понимаешь, что я имею в виду. Мы испытываем такие же чувства и ведем себя точно так же, хотя наше общество является однополым. В этом нет ничего странного. Таков естественный процесс эктогенеза.

— Вовсе нет, — возразила Чьонд, покраснев. — Естественный эктогенез нуждается в оплодотворенной яйцеклетке. Яйцеклетки вырабатываются в женском организме, поэтому эктогенетическое общество по своей природе должно быть женским. Чисто мужское общество, где отсутствуют женщины, неестественно.

— Все наше поведение является неестественным, — спокойно ответил Хаутамяки. — Человек — это животное, меняющееся в зависимости от окружения. Все люди, живущие за пределами Земли, находятся в «неестественном» окружении. В подобных условиях эктогенез представляет собой ничуть не более неестественное явление, чем наша жизнь здесь, в этой металлической скорлупке, без влияния космического времени. Таким образом, проявление эктогенеза, при котором оплодотворенная плазма создается в результате слияния двух мужских клеток вместо оплодотворения яйцеклетки мужской спермой, является столь же обычным, как твои рудиментарные груди.

— Как ты смеешь оскорблять меня! — залилась краской Чьонд.

— Это совсем не оскорбление. Женские груди утратили свою первоначальную природную функцию, следовательно, они дегенерируют. Вы, двуполые существа, ничуть не более естественны, чем мы. Мужчины. Никто из нас не является жизнеспособным за пределами «неестественной» окружающей среды, созданной нами.

Волнение недавнего открытия все еще владело людьми; может быть, алкоголь и раздражение тоже содействовали тому, что Чьонд утратила контроль над собой.

— Да как ты смеешь называть меня неестественным созданием… ты, который…

— Ты забываешься, женщина! — прозвучал резкий голос Хаутамяки, заглушивший последние слова Чьонд. Он вскочил из-за стола. — Ты хочешь проникнуть в интимные подробности моей жизни и считаешь себя оскорбленной, когда я затрагиваю некоторые ваши запрещенные темы. Мужчины были правы, отказавшись от таких, как ты! — Он сделал глубокий вдох, повернулся и вышел.

После этого вечера Чьонд не выходила из своей каюты почти неделю. Она изучала буквы незнакомого алфавита, а Гальяс приносил ей еду. Хаутамяки ни словом не обмолвился о происшедшем, а когда Гальяс попытался извиниться за поведение жены, резко его оборвал. Однако когда Чьонд снова, спустя неделю, появилась в рубке управления, он не высказал никаких возражений и вернулся к своему обычаю говорить только с Гальясом, не обращаясь прямо к Чьонд.

* * *

— Неужели он действительно захотел, чтобы я тоже присутствовала, и сказал об этом? — недоверчиво спросила Чьонд, выдергивая щипчиками волосок, портивший совершенно гладкий череп и лоб цвета слоновой кости. — Ты заметил, какие у него брови? Прямо здесь, над глазами? И даже у основания черепа и на голове растут волосы. Отвратительно, правда? Готова поспорить, что одной из главных характеристик их генетического кода является волосатость и Мужчины специально выбирают для продолжения своего рода наиболее ярких представителей. Но ты не ответил на мой вопрос — он пригласил меня?

— Ты не дала мне рта открыть, — произнес Гальяс, улыбкой смягчая резкость ответа. — Нет, он не назвал твоего имени — нельзя ожидать слишком многого. Просто сказал, что в девятнадцать часов состоится совещание всей команды.

Чьонд наложила на мочки ушей бледно-розовый крем, прикоснулась к крошечным ноздрям и закрыла косметичку.

— Я готова. Ну что, пойдем узнаем, что хочет от нас капитан?..

— Через двадцать часов мы выйдем из субпространства — наш прыжок заканчивается, — начал Хаутамяки, когда все трое собрались в рубке управления. — И вполне возможно, что мы встретим инопланетян — незнакомых нам существ, оставивших на той планете радиомаяк. Будем исходить из того — если не будет доказательств противоположного, — что они настроены к нам дружелюбно. У тебя вопрос, Гальяс?

— Капитан, на протяжении длительного периода шли дискуссии относительно намерений тех гипотетических рас, которые могут встретиться с нашими экспедициями. Единое мнение так и не было достигнуто…

— Это не имеет значения. Я — командир экспедиции. Доказательства, имеющиеся в нашем распоряжении, указывают на то, что эта раса стремится установить контакт с другими, которые могут населять Вселенную. Не думаю, что у них господствует стремление покорить других. Я смотрю на эту проблему таким образом. У нас богатое и древнее прошлое, культура, уходящая корнями в тысячелетия. Пока мы пытались найти во Вселенной иную разумную форму жизни, одновременно во время экспедиций мы регистрировали огромное количество информации. Не такая многочисленная и богатая раса, как человеческая, может испытывать нехватку разведывательных кораблей, которые можно отправить в космос, — отсюда установка автоматических радиомаяков. Один корабль может легко установить множество автономных маяков в разных уголках Вселенной. Нет сомнения в том, что где-то, на других планетах, куда еще не ступала нога человека, установлены и другие. И все они должны привлечь внимание исследователей к одной-единственной звезде, установить там место рандеву.

— Но это совсем не значит, что у инопланетян мирные намерения. А вдруг это ловушка?

— Сомневаюсь. Существует немало более простых способов удовлетворить инстинкт завоевания, чем подобные изощренные ловушки. Короче говоря, по моему мнению, у них мирные намерения — и лишь это имеет значение. Поэтому я уже принял меры и сбросил в космос все корабельное вооружение…

— Ты разоружил корабль?

-..И теперь прошу вас сдать личное оружие, которое у вас имеется.

— Ты подвергаешь опасности наши жизни — даже не поинтересовавшись, что мы думаем об этом, — недовольно заметила Чьонд.

— Нет, — ответил Хаутамяки, не глядя на нее. — Вы подвергли свои жизни опасности в тот момент, когда приняли служебную клятву в Исследовательском корпусе. Теперь ваша обязанность — исполнять мои приказы. Все личное оружие должно быть сдано не позже чем через час; нужно, чтобы корабль был полностью разоружен еще до того, как мы покинем субпространство. Мы встретимся с инопланетянами, вооруженные только миролюбивыми намерениями, свойственными человеческой расе… Вот вы думаете, наверно, что мы, Мужчины, ходим обнаженными по какой-то причине извращенного характера, но это не так. Мы отказались от одежды, поскольку считаем, что она мешает полному общению с окружающей нас средой — наша нагота одновременно символична и практична.

— Надеюсь, ты не предложишь и нам раздеться? — язвительно поинтересовалась Чьонд, все еще рассерженная.

— Это ваше дело. Поступайте, как считаете нужным. Я всего лишь пытался объяснить свою мотивировку, чтобы попробовать достичь единодушия перед встречей с разумными существами, установившими маяк. Мы сообщили на базу о своей находке, и Исследовательский корпус знает, где мы находимся. Если мы не вернемся, за нами последует другая экспедиция, которая будет защищена всеми вооруженными силами человечества. Так что предоставим нашим инопланетянам все возможности убить нас — если они стремятся именно к этому. Расплата последует немедленно. А вот если у них нет враждебных намерений, мы установим с ними мирные отношения. Во имя этого стоит сто раз рисковать жизнью. Думаю, не нужно объяснять вам колоссальную важность первого контакта человечества с инопланетянами.

По мере приближения момента выхода из субпространства напряжение нарастало. Коробка с личным оружием, разрывные заряды, яды из лаборатории, даже большие кухонные ножи — все давно было выброшено за борт. Трое астронавтов находились в рубке управления, когда раздался негромкий звонок корабль вернулся в обычное пространство. Здесь, на самом краю Галактики, звезды концентрировались с одной стороны. Впереди корабля, в черном мраке, сияла одинокая звезда.

— Вот она, — произнес Гальяс, направляя на нее спектральный анализатор, но мы слишком далеко — на таком расстоянии не удастся произвести точные наблюдения. Совершим еще один прыжок?

— Нет, — покачал головой Хаутамяки. — Сначала определим координаты.

* * *

Как только давление уменьшилось, экраны чувствительных приборов начали светиться. На их поверхности здесь и там возникали вспышки света — это в датчики попадали редкие молекулы воздуха. Передний экран стал таким же темным, как космическое пространство, и в его центре появилось изображение звезды, увеличенное во много раз.

— Но этого не может быть! — воскликнула Чьонд, сидевшая в кресле наблюдателя позади мужчин.

— Почему же не может? — ответил Хаутамяки. — Разумные существа в состоянии создать что угодно, вот только природа не способна на такое. Существование подобной конструкции подтверждает, что и это удивительное сооружение рукотворно. Продолжим работу.

Увеличенное изображение звезды горело прямо перед ними. Сама звезда не представляла собой ничего необычного — но как объяснить три пересекающихся кольца, окружающих ее? Их размеры соответствовали орбитам планет, вращавшихся вокруг звезды. Даже если они состояли из материала, такого же разреженного, как хвосты комет, соорудить подобные кольца было невероятно трудно, и они представляли собой исключительное достижение разума. А что могли означать цветные огни в этих кольцах, мчавшиеся вокруг звезды словно обезумевшие электроны вокруг атомного ядра?

По экрану пробежали искры, и изображение погасло.

— Возможно, это всего лишь маяк, — заметил Хаутамяки, снимая шлем. — Его назначение — привлечение к себе внимания, как у того радиомаяка, который заинтересовал нас и заставил совершить посадку на далекой планете. Какая раса, способная построить космические корабли, сможет устоять перед соблазном взглянуть на подобное украшение?

Гальяс продолжал вводить поправки к предстоящему курсу в бортовой компьютер.

— И все-таки это кажется мне странным, — пробормотал он. — Если жители этой звездной системы могли создать такие гигантские кольца, почему бы им не построить огромный космический флот и не отправиться в путешествие по Вселенной с целью установления контакта с разумными существами — так же, как поступили мы?

— Надеюсь, мы получим ответ на этот вопрос достаточно скоро. Не исключено, что причиной является психология местных жителей. Возможно, им больше нравится привлекать внимание к себе, вместо того чтобы исследовать далекие звезды. Согласись, что их метод оказался успешным — мы прибыли к ним, а не наоборот.

Глава 4

На этот раз, когда корабль вынырнул из субпространства, сияющие кольца были видны в иллюминаторы невооруженным глазом. Хаутамяки включил радиоприемники, автоматически ищущие и регистрирующие все частоты.

И тут же послышался оглушительный шум сразу на нескольких волнах. Гальяс протянул руку и уменьшил громкость.

— Это похоже на ту передачу, которую мы приняли от радиомаяка, — заметил он. — Узкий пучок направленного радиоизлучения, исходящий от вон того золотого планетоида. Он огромного размера, но далеко не достигает величины планеты.

— Начнем сближение, — решил Хаутамяки. — Я принимаю на себя управление кораблем, а ты постарайся установить визуальную связь по видеоконтурам.

— Ничего, одни помехи, — сказал Гальяс через несколько мгновений. — Но я посылаю на планетоид видеосигнал — изображение нашей рубки управления. Если у них имеется соответствующее оборудование, они примут его, произведут анализ частот и выберут необходимую… Смотри, изображение на экране меняется! Действительно, они не теряют времени.

По экрану побежали цветовые волны, появилось изображение, расплылось и появилось снова. Чьонд покрутила ручки фокусировки, и оно стало удивительно четким. Раздался общий возглас изумления.

— По крайней мере, это не змеи и не насекомые! — воскликнула Чьонд.

Существо, появившееся на экране, смотрело на них с таким же пристальным вниманием. Трудно было оценить его размеры, но, вне всякого сомнения, оно являлось гуманоидом. Три длинных пальца с перепонками, большой палец торчит в сторону. На экране виднелась только верхняя часть тела; к тому же она была скрыта под одеждой, так что рассмотреть особенности телосложения оказалось невозможно. Однако на экране отчетливо выделялось лицо инопланетянина золотистого цвета, безволосая голова, с большими, почти круглыми глазами. Его нос, если бы он принадлежал человеку, сочли бы сломанным — он был плоским, с широкими, выступающими вперед ноздрями. Это, а также раздвоенная верхняя губа придавали лицу угрожающее выражение.

Однако нельзя применять к инопланетянам человеческие мерки. С их точки зрения лицо могло быть красивым.

— Ш'бб'тиб, — произнес инопланетянин. Теперь визуальный канал дополнялся звуковым. Голос звучал резко, даже визгливо.

— Мы тоже приветствуем тебя, — ответил Хаутамяки. — Нам обоим известно, что мы в состоянии говорить, так что нужно научиться языку друг друга. Мы прибыли с мирными намерениями.

— Может быть, мы действительно прибыли с мирными намерениями, — вмешался Гальяс, — однако этого не скажешь про инопланетян. Взгляни на экран номер три.

На нем появилось изображение, принятое одним из передних датчиков, расположенных в носовой части корабля. Этот датчик передавал увеличенное изображение планетоида, к которому они приближались. На золотистой поверхности выделялась группа темных зданий, увенчанных лесом антенн. Вокруг зданий были расположены круглые объекты с приземистыми башенками на вершине, напоминающие артиллерию крупного калибра. Сходство усиливалось от того, что трубы большого диаметра поворачивались, следуя за приближавшимся кораблем.

— Уменьшаю скорость приближения, — произнес Хаутамяки, быстро нажимая на ряд кнопок. — Гальяс, установи видеорекордер с многоразовыми кассетами и снимай эти объекты в сильно увеличенном изображении. Сейчас мы узнаем, каковы их намерения.

* * *

Как только скорость движения корабля стала синхронной со скоростью вращения планетоида, Хаутамяки повернулся и указал на экран с изображением орудий, направленных на корабль. Затем он постучал указательным пальцем по своей груди и поднял перед собой руки, широко растопырив пальцы, показывая, что в руках ничего нет. Инопланетянин следил за движениями человека блестящими золотистыми глазами. Он покачал головой из стороны в сторону и повторил жест Хаутамяки, указав пальцем себе на грудь, а затем на экран.

— Он сразу понял, что мы имеем в виду, — произнес Гальяс. — Смотрите, орудия исчезают внутри планетоида!

— Будем продолжать сближение. Ты записываешь все это на пленку?

— Да, конечно. Изображение, звук — все, что показывает каждый прибор. Записывающие аппараты были включены с того момента, когда мы впервые увидели звезду, и пленки автоматически опускаются в бронированное хранилище, как ты распорядился! Что дальше?

— Они уже сделали следующий шаг — смотри. Существо на экране протянуло руку куда-то за его пределы и достало небольшой шар. Из металлической сферы выступал стержень с небольшим рычагом. Когда инопланетянин нажал на рычаг, послышалось шипение.

— Баллончик с газом, — пробормотал Гальяс. — Интересно, что бы это значило? Впрочем, нет — не газ. Внутри сферы вакуум. Видите, в трубку втягиваются зернышки, рассыпанные на столе.

Инопланетянин удерживал рычаг в опущенном положении, пока шипение не прекратилось.

— Остроумно, — заметил Хаутамяки. — Он дал нам понять, что внутри шара находится проба их атмосферы.

…У шара не было никакого видимого движителя, но он мчался к их кораблю, вращавшемуся по орбите вокруг золотого планетоида. Затем остановился на расстоянии нескольких метров, отчетливо видимый в иллюминаторы.

— Какой-то силовой луч, — решил Хаутамяки, — хотя ни один из приборов с наружными датчиками не зарегистрировал поля. Надеюсь, мы узнаем секрет этого луча. Сейчас я открою наружную дверцу шлюза.

Как только дверца открылась, шар влетел внутрь, и астронавты увидели через телевизионную камеру, установленную внутри шлюза, как он мягко опустился на палубу. Хаутамяки закрыл наружную дверь и повернулся к Гальясу.

— Надень перчатки с термоизоляцией и отнеси шар в лабораторию. Там проведи анализ газа, содержащегося внутри. Как только закончишь, выпусти из шара остатки газа, наполни его нашим воздухом и выброси через шлюз.

Корабельные анализаторы гудели, выясняя состав атмосферы планетоида, и инопланетяне занимались, по-видимому, тем же. Анализ был сделан быстро, поскольку представлял собой обычную процедуру, — и через несколько минут на контрольной панели появились цифры.

— Непригодно для дыхания — по крайней мере для нас, — заметил Гальяс. Достаточное количество кислорода, даже более чем достаточное, но сернистые соединения мгновенно разъедят наши легкие. У них, должно быть, совершенно иной метаболизм — иначе как они дышат? Можно определенно сказать, что мы никогда не сможем соперничать с ними за обладание одними и теми же мирами…

— Смотрите! Изображение меняется, — воскликнула Чьонд, глядя на экран.

Инопланетянин исчез, и появилось изображение прозрачного выступа на поверхности планетоида. У них на глазах инопланетянин вошел внутрь откуда-то снизу. Картинка на экране снова изменилась — теперь они смотрели на инопланетянина из этого прозрачного помещения. Инопланетянин пошел по направлению к видеокамере, остановился посреди помещения, протянул руку и словно оперся на воздух.

— Купол разделен пополам прозрачной перегородкой, — заметил Гальяс. Начинаю понимать, что он хочет.

Видеокамера плавно повернулась и остановилась на противоположной стене купола, где была видна дверь, открытая настежь.

— Ну что ж, все достаточно очевидно, — произнес Хаутамяки, поднимаясь. Перегородка в центре купола герметична, таким образом, его можно использовать для переговоров. Я отправляюсь на планетоид. Записывайте на пленку все происходящее.

— Мне кажется, это ловушка. — Чьонд смотрела на купол с открытой дверью, неуверенно шевеля пальцами. — Ты рискуешь…

Хаутамяки рассмеялся — впервые с тех пор, как они прибыли на корабль.

— Ловушка? Неужели ты думаешь, что все это они проделали лишь для того, чтобы заманить меня в такую изощренную ловушку? Подобное самомнение смехотворно. Но даже если и так, неужели я мог бы отказаться?

* * *

Хаутамяки надел герметический скафандр, вошел в шлюз, подождал, пока давление выровняется, и открыл наружную дверь. Встал в проеме и оттолкнулся от корабля. Гальяс и Чьонд видели в иллюминатор, как исчезает вдали, становится все меньше и меньше одетая в космический скафандр фигура.

Молча, даже не осознавая этого, они прижались друг к другу, наблюдая за встречей. Хаутамяки медленно влетел в открытую дверь купола и коснулся ногами пола. Потом повернулся и увидел, как дверь закрылась. По радио раздавалось шипение, сначала едва слышно, затем все громче и громче.

— Похоже, они повышают давление в той части купола, где ты находишься, пробормотал Гальяс.

— Да, я слышу шипение, и на наружном датчике регистрируется повышение давления, — кивнул Хаутамяки. — Как только оно достигнет нормального, я сниму шлем.

Чьонд начала было протестовать, но ее муж предупреждающе поднял руку, и она умолкла. Решение должен принять сам Хаутамяки, и никто не может помешать ему.

— Воздух самый обычный, хотя ощущаю едва заметный металлический запах, послышался голос Хаутамяки.

Он положил рядом с собой шлем и принялся снимать скафандр. Инопланетянин стоял у прозрачной перегородки, разделявшей две части купола. Хаутамяки подошел к нему. Они стояли, глядя друг на друга, почти одного роста. Инопланетянин приложил ладонь к перегородке, и человек прижал руку к тому же месту со своей стороны. Наконец они встретились друг с другом, и теперь их разделял всего один сантиметр прозрачной перегородки. Без нее обойтись невозможно. Глаза человека и инопланетянина встретились, и они долго смотрели друг на друга, пытаясь понять чужие намерения и прочесть мысли. Наконец инопланетянин отвернулся и подошел к столу, на котором лежало множество разных предметов. Он взял один из них и показал Хаутамяки.

— Килт, — произнес инопланетянин.

Предмет походил на обломок скалы.

Хаутамяки только теперь заметил, что и на его половине купола находится стол с разложенными на нем предметами. По-видимому, на обоих столах лежали одни и те же предметы. Он увидел осколок, похожий на тот, что держал инопланетянин, взял его и поднял над головой.

— Камень, — сказал Хаутамяки и повернулся к невидимому видеопередатчику. Судя по всему, — произнес он, обращаясь к оставшимся на корабле, — мы начинаем с урока языка. Это очевидно. Проследите, чтобы все фиксировалось на пленке. Позже мы разработаем программу машинного перевода для компьютера — если это не сделают инопланетяне.

После того как истощились запасы предметов, которые тут же демонстрировались, урок языка пошел медленнее. Инопланетяне стали показывать фильмы — Хаутамяки стало ясно, что они были приготовлены заранее, иллюстрирующие простые действия. Постепенно осваивались глаголы с временными формами. Инопланетянин даже не старался научиться чужому языку, а всего лишь следил за точностью передачи. Люди тоже записывали все происходящее. По мере того как продолжался урок, лицо Гальяса становилось все более озадаченным. Он начал делать заметки и вдруг прервал урок.

— Хаутамяки, это очень важно. Спроси своего партнера: они просто накапливают словарный запас или программируют компьютер для машинного перевода?

На вопрос Гальяса ответил сам инопланетянин. Он повернул голову в сторону, словно прислушиваясь к доносящемуся издалека голосу, затем начал говорить в чашевидное приспособление, от которого тянулся провод. Через мгновение послышался голос Хаутамяки, монотонный и бесстрастный, поскольку каждое его слово было записано отдельно.

— Я говорю через машину… говорю на своем языке… машина говорит с вами на вашем языке… меня зовут Лием… нам нужно записать больше слов, прежде чем будем говорить хорошо…

— Надо сделать кое-что без промедления, — заявил Гальяс, когда инопланетянин закончил. — Скажи им, что нам нужен образец их мышечной ткани. Я знаю, что они могут не понять тебя, но все-таки постарайся объяснить.

У инопланетян не было никаких возражений. Они даже не настаивали на том, чтобы им предоставили образец мышечной ткани с человеческими клетками, но приняли его. Герметически запечатанный контейнер с замороженным клочком мышечной ткани инопланетянина прилетел к двери шлюза по силовому лучу. Гальяс извлек его оттуда и направился в лабораторию.

— А ты следи за записью, — велел он жене. — Не думаю, что на этот раз мне потребуется много времени.

Глава 5

Действительно, времени потребовалось немного. Не прошло и часа, как Гальяс вернулся в рубку управления, двигаясь так тихо, что Чьонд, увлеченная уроком языка, не замечала его, пока муж не остановился рядом с ней.

— У тебя мрачное лицо, — сказала она, взглянув на Гальяса. — Что случилось? Что тебе удалось выяснить? Его лицо исказила мучительная гримаса.

— Уверяю тебя, ничего страшного. Однако ситуация совсем не такая, как мы предполагали раньше.

— В чем дело? — Лицо Хаутамяки на экране повернулось в их сторону.

— Насколько успешным был урок языка? — спросил Гальяс. — Ты хорошо понимаешь нас, Лием?

— Да, — ответил инопланетянин, — теперь мне понятны почти все слова. Однако машина может работать всего с несколькими тысячами слов, поэтому постарайтесь говорить попроще.

— Хорошо. То, о чем я буду говорить, совсем несложно. Сначала хочу задать вопрос. Твой народ прилетел с планеты, находящейся на орбите этой звезды?

— Нет, мы прилетели сюда издалека, долго искали место, где можно поселиться. Нашей родиной является очень далекий мир, среди вон тех звезд.

— И все вы живете в этом мире?

— Мы живем во многих мирах, но являемся детьми детей тех, кто когда-то жил в одном мире — очень давно.

— Мы тоже заселили многие миры, но у всех нас одна родина, — сказал Гальяс и посмотрел на листки бумаги, которые держал в руке. Он улыбнулся инопланетянину, смотрящему с экрана, но в его улыбке было что-то поразительно печальное. — Мы все когда-то жили на планете по имени Земля. И твой народ переселился оттуда же. Мы — братья, Лием.

— Что за безумие! — воскликнул Хаутамяки. Его лицо покраснело от гнева. Лием — гуманоид, он не принадлежит к человеческой расе. Он даже не может дышать нашим воздухом!

— Он — или она — действительно не может дышать воздухом, которым дышим мы, — спокойно ответил Гальяс. — Мы не занимаемся генной инженерией, но знаем, что это возможно. Не сомневаюсь, что когда-нибудь узнаем, как соотечественники Лиема изменили свой генетический код до такой степени, что стали в состоянии жить в тех условиях, в которых живут сейчас. Нельзя исключить вероятности, что это результат естественного отбора и обычной мутации. Однако перемены, происшедшие с ними, кажутся мне слишком радикальными для подобного объяснения. Но не это важно. Разгадка заключается вот в чем. — Он протянул листы с расчетами и фотографиями. — Можете убедиться сами. Вот цепочка дезоксирибонуклеиновой кислоты ядра одной из моих клеток. А вот цепочка Лиема. Они идентичны. Лием и его соплеменники — такие же люди, как и мы.

— Но этого не может быть! — Чьонд озадаченно покачала головой. — Ты только посмотри на него — он совершенно не похож на нас! Да и их письменность — что ты скажешь о ней? Неужели я могла так ошибиться?

— Ты не приняла во внимание одну возможность — появление совершенно нового алфавита. Ведь ты сама говорила мне, что между китайской письменностью и западными алфавитами нет ни малейшего сходства — китайские иероглифы ничуть не походят на западные буквы. Если народ, к которому принадлежит Лием, пережил культурную катастрофу, в результате которой им пришлось заново изобретать письменность, то у них вполне мог появиться свой собственный инопланетный алфавит, не похожий ни на какой другой. А что касается их внешнего вида подумай о тысячах столетий, миновавших с тех пор, как человечество покинуло древнюю Землю и расселилось по всей Галактике. Подумай и увидишь, что различия не такие уж и значительные. Некоторые из них являются естественными, другие искусственного происхождения, но самое главное в ином — генетический код не может лгать. Мы и они — дети одних предков.

— Да, это возможно, — впервые послышался голос Лиема. — Мне сообщили, что наши биологи согласны с такими выводами. Различий между вами и нами несравненно меньше, чем сходных черт. А где находится эта Земля у наша общая родина?

Хаутамяки указал на небо над головой, на гигантское пространство Млечного пути, заполненное бесчисленными звездами.

— Вон там, на противоположной стороне Галактики, примерно на полпути от ее центра.

— Да, центр Галактики дает нам частичное объяснение случившегося, произнес Гальяс. — Он представляет собой ядро диаметром в тысячи световых лет и с температурой, превышающей десять тысяч градусов. Мы сумели исследовать только его наружную часть. Ни один корабль не может проникнуть внутрь его или хотя бы приблизиться на относительно небольшое расстояние, потому что ядро Галактики окружено пылевыми облаками. Поэтому мы начали двигаться от центра к окраинным областям, медленно огибая края Галактики и все время удаляясь от Земли. Если бы у нас было время подумать, мы поняли бы, что человечество двигалось и в противоположную сторону, тоже огибая центральное ядро — но в другом направлении.

— И наступило время нашей встречи, — послышался голос Лиема. — Я приветствую вас, братья по разуму. И в то же время эта встреча печальна, потому что я понимаю, что она означает.

— Да, мы, представители человечества, одиноки в этой Галактике. Хаутамяки поднял голову и взглянул на триллионы звезд. — Мы завершили путь — и встретили самих себя. Галактика принадлежит нам, но мы в ней одиноки.

Он повернулся, не заметив, что Лием, золотистый инопланетянин, тоже повернулся, и оба посмотрели в противоположные стороны.

Они глядели в бесконечную глубину и темноту межгалактического пространства, которое не нарушал свет ни одной звезды. Где-то в колоссальной глубине смутно виднелись тускло светившиеся точки — но то были не звезды, а бесконечно далекие галактики, звездные острова, на краю одного из которых они находились.

Эти два разумных существа отличались друг от друга во многом: у них были разные дыхательные системы, цвет кожи, язык, традиции, культура. Они отличались друг от друга, как день от ночи: человечество, умевшее приспосабливаться к самым разным условиям, за многие тысячелетия изменилось так, что его представители не узнали друг друга. Однако время, расстояние и мутации не смогли изменить главного — они остались людьми.

— Значит, сомнений нет — мы одиноки в Галактике, — заметил Хаутамяки.

— Одиноки в этой Галактике.

Они посмотрели друг на друга — и отвернулись. За короткое мгновение они измерили свои человеческие качества одинаковыми мерками и поняли, что равны.

Они смотрели в межгалактическое пространство, в сторону бесконечно удаленного островка света — еще одной Галактики.

— Нам будет нелегко добраться туда, — послышался чей-то голос.

Битва была проиграна. И все-таки это не было поражением.

Скорость гепарда, рык льва

— Он едет, папа, — закричал Билли, взмахнув полевым биноклем. — Только что обогнул угол Лиловой улицы.

Генри Брогэн что-то удовлетворенно буркнул, не без труда усаживаясь за руль своего роскошного, это вам не микролитражка, лимузина: двадцать два фута длины, восемь — ширины, двигатель в триста шестьдесят лошадиных сил, четыре дверцы, кругом электромоторы, система кондиционирования. Между большой «баранкой» и кожаным передним сидением места хватало, но и Генри мог похвастать внушительностью габаритов. Он буркнул вновь, повернув ключ зажигания. Рев могучего двигателя заполнил гараж. Генри широко улыбнулся, поднося раскаленный прикуриватель к кончику длинной сигары.

Билли, присев за изгородью, не отрывался от бинокля. Наконец, крикнул, вибрирующим от волнения голосом.

— В квартале от нас и сбрасывает скорость!

— Поехали! — весело откликнулся отец и нажал на педаль газа.

Грохот выхлопа напомнил гром, открытые ворота гаража завибрировали, пустые консервные банки запрыгали на полках. Огромный автомобиль вырвался из гаража на подъездную дорожку, улицу и покатил с грацией и величием «Боинга-747». Ревя, как голос свободы, обогнул одноцилиндрового, из пластика и фанеры, расходующего один галлон на сто тридцать две мили, одноместного «экономного жука», за рулем которого сидел Саймон Писмайр. Саймон как раз собрался повернуть на свою подъездную дорожку, когда мимо проскочил дредноут автострад и поднятый им ветер едва не смел микролитражку Саймона с асфальта. Саймон, побагровевший от ярости, поднялся над ветровым стеклом, как суслик над норкой, в бессильной злобе потряс кулаком вслед Автомобилю, его слова заглушил рев восьми цилиндров. Генри Брогэн наслаждался этой сценой в зеркале заднего обзора, так смеялся, что пепел с сигары упал на брюки.

Действительно, зрелище было великолепное, кит, плывущий в косяке пескарей. Маленькие автомобильчики, снующие по улице, разлетались в стороны, водители, выпучив глаза, наблюдали как Генри проезжает мимо. Не меньшее внимание оказывали ему пешеходы и велосипедисты, успевшие оттяпать у автомобилистов немалую толику мостовой. Король в своей карете или лучший бейсболист Америки на плечах своих товарищей по команде не могли бы вызвать большего интереса. В этот миг Генри был королем дороги и сиял от удовольствия.

Впрочем, далеко он ехать не собирался. Автомобиль, глухо урча двигателем, дождался, пока вспыхнет зеленый свет, потом повернул за угол на Голливудский бульвар и остановился около аптеки. Выключать двигатель Генри не стал, вылез из кабины, что-то бормоча себе под нос, прикидываясь, что не замечает восхищенных взглядов всех, кто проходил или проезжал мимо.

— Отличная машина, — доктор Кайн, владелец аптеки, встретил его у дверей и протянул четырехстраничный экземпляр еженедельника «Лос-Анджелес таймс». — И, как я вижу, в прекрасном состоянии.

— Спасибо, док. Хороший автомобиль требует соответствующего ухода.

С минуту они поговорили об обычных мелочах: отключении света на Восточном побережье, школах, закрывающихся из-за недостатка электроэнергии, очередном экстренном послании президента, шансах Митчелла и Стена на освобождение на поруки. Потом Генри неспешным шагом вернулся к автомобилю, бросил газету на пассажирское сидение. И как раз открывал дверцу, чтобы сесть за руль, когда Саймон Писмайр подкатил на своем «экономном жуке».

— Действительно экономит бензин, Саймон? — с улыбкой спросил Генри.

— Слушай сюда, черт тебя побери! Ты выехал на этом танке и едва не раздавил меня! Я заявлю на тебя в полицию!

— Ну что ты, Саймон. Я ничего такого не делал. И близко к тебе не приближался. Смотрел очень внимательно, потому что разглядеть твою крошку иной раз не так-то легко.

Саймон залился краской, сердито двинулся к Генри.

— Не смей так со мной говорить! Я подам на тебя в суд вместе с твоим монстром, сжигающим наши бесценные резервы…

— Не горячись, Саймон. Твоя тикалка может и отказать, если будешь так волноваться. Ты в том возрасте, когда сердце надо беречь. И ты знаешь, что с законом у меня все в порядке. Все, кто мог, меня проверил, и комиссия по ценам и ресурсам, и департамент по налогам и сборам, и полиция, все. Они восхищались моим автомобилем, а уходя, пожимали мне руку, как джентльмены. Закон любит мой автомобиль, Саймон. Не так ли, патрульный?

О'Райли, который любовался автомобилем Брогэна, прислонив велосипед к стене, помахал рукой.

— Именно так, мистер Брогэн, — и нырнул в магазин, не желая втягиваться в дискуссию.

— Так-то, Саймон, — Генри сел за руль, чуть придавил педаль газа. Двигатель хищно взревел, и люди подались назад.

Саймон всунулся в окно.

— Ты ездишь на этом автомобиле только для того, чтобы досадить мне! Вот, зачем ты это делаешь! — прокричал он. Кровь еще сильнее прилила к голове, на лбу выступили капли пота.

Генри добродушно улыбнулся, затянулся сигарой, прежде чем ответить.

— Напрасно ты так. Мы же соседствуем много лет. Помнишь, как я купил «шеви», а ты, неделей позже, двухдверный «бьюик»? Я купил отличный, пусть и подержанный четырехдверный «бьюик», а ты в тот же день приобрел новый «торнадо». Я понимаю, чистое совпадение. А когда я вырыл у себя двадцатифутовый бассейн, ты, так уж вышло, вырыл тридцатидвухфутовый, да еще на фут глубже, чем у меня. Но меня это нисколько не волновало…

— Черта с два!

— Ладно, может и волновало. Но теперь не волнует, Саймон, абсолютно не волнует.

Он нажал на педаль газа, дредноут автострад величественно тронулся с места, обогнул угол и исчез за поворотом. И Генри, направляясь к дому, не мог вспомнить дня, когда солнце светило бы так ярко, а воздух был таким сладким. Действительно, чудесный выдался денек.

Билли ждал у гаража, закрыл ворота, как только их миновал сверкающий задний бампер. Громко смеялся, когда отец начал рассказывать ему о случившемся, а когда история подошла к концу, они оба разве что не покатывались от хохота.

— Жаль, что я не видел его лица, папа, ужасно жаль. Слушай, а почему бы завтра не увеличить громкость выхлопа? На выходе из усилителя можно получить двести ватт, а между задними колесами у нас двенадцатидюймовый динамик. Что скажешь?

— Можно, но только на чуть-чуть. Чтобы оставить что-то и на последующие дни. Давай взглянем на часы, — он повернулся к приборному щитку и улыбка сползла с его лица. — Господи, я проездил одиннадцать минут. Не знал, что так долго.

— Одиннадцать минут… примерно два часа.

— Я знаю, черт побери. Надеюсь, ты мне поможешь, а то у меня не хватит сил, чтобы поднять за обедом ложку.

Из ящика с инструментом Билли достал заводной ключ на длинном штыре, свернул крышку с бензобака, вставил ключ в гнездо. Генри поплевал на ладони, взялся за рукоятку.

— И пусть пружину придется взводить два часа, — пропыхтел он. — Овчинка стоит выделки.

Самый замечательный автомобиль в мире

Нервы Эрнеста Хароуэя начали сдавать; он стиснул руки, чтобы остановить дрожь. Идея, которая там, в Детройте, представлялась ему такой замечательной, теперь, когда он оказался в Италии — более того, не где-нибудь, а в Кастелло Престецца — стала казаться неразумной и пугающей. Он справился с невольной дрожью и перевел взгляд с серой изъеденной временем стены замка на еще более серую и намного более древнюю гряду Доломитовых Альп, вздымавшуюся позади. Во дворе замка царила полная неподвижность и почти благоговейная тишина, нарушаемая лишь слабым шорохом сосновых игл, перебираемых предвечерним ветерком, да потрескиванием остывающего мотора арендованного автомобиля, на котором он приехал. В горле у него было сухо, а ладони, напротив, вспотели. Он должен был сделать это!

Судорожным движением он распахнул дверь и заставил себя вывалиться из автомобиля. Задержавшись лишь настолько, чтобы подхватить с сиденья портфель, он затопал по хрустящему под ногами гравию к каменному порталу, посреди которого располагалась огромная, окованная железом дверь.

На потемневших досках двери не было видно никакого звонка или дверного молотка, зато на каменной притолоке сбоку располагалась позеленевшая от времени бронзовая голова горгоны, державшей во рту круглую ручку. Хароуэй потянул, и из стены, примерно на фут, с гнусным скрежетом неохотно вылез железный прут, который, спазматически дергаясь, уполз в стену, как только приезжий выпустил ручку. Независимо от того, сколько лет или веков насчитывал этот механизм, он, похоже, все еще действовал, так как не прошло и минуты, как послышался сильный, хотя и приглушенный стук и дверь медленно приоткрылась. Высокий болезненного вида человек в ливрее, уставив на посетителя впечатляющих размеров нос, окинул оценивающим, но незаинтересованным взглядом его темно-серый, цвета древесного угля, летний костюм из немнущейся ткани и поднял глаза на взволнованное лицо Харроуэя.

— Si, signore? — почти не шевеля губами, произнес он холодным подозрительным тоном.

— Buon giorno… — ответил Хароуэй, исчерпав таким образом весь свой итальянский словарь. — Я хотел бы видеть мистера Беллини.

— Маэстро никого не принимает, — сказал слуга на безупречном английском языке с заметным оксфордским акцентом, после чего отступил на шаг и потянул за ручку двери с явным намерением закрыть ее.

— Подождите! — воскликнул Хароуэй, но дверь неумолимо продолжала закрываться. В отчаянии он всунул ногу в щель; этот маневр частенько помогал ему во время его недолгой карьеры коммивояжера, приходившейся на время обучения в колледже, но, как выяснилось, совершенно не подходил для этого типа архитектуры. Вместо того чтобы вновь распахнуться, как это сделала бы легкая квартирная дверь, чудовищная воротина продолжала двигаться. Тяжесть створки смяла тонкую подошву легкой туфли; ступню сдавило так, что Хэроуэю явственно показалось, будто он слышит скрежет костей. Он пронзительно вскрикнул и, вцепившись в дверь, всей тяжестью потащил ее на себя. Дверь остановилась, а затем, немного подумав, медленно качнулась в обратном направлении. Слуга, вздернув правую бровь, недоуменно следил за действиями посетителя.

— Прошу прощения… — выдохнул Хароуэй, — но моя нога… Вы сломали мне все кости. Очень важно, чтобы я увиделся с мистером Беллини, с Маэстро. Если вы не хотите пропустить меня к нему, то передайте хотя бы это. — Переступив на здоровую ногу, он полез в карман пиджака — письмо было подготовлено загодя как раз на тот случай, если на пути ко встрече возникнут серьезные затруднения, и вручил конверт слуге. Тот принял его с большой неохотой. На сей раз огромная дверь беспрепятственно закрылась полностью, и Хароуэй, дохромав до одного из каменных львов, стороживших вход, плюхнулся на спину зверю и вытянул ногу, надеясь, что это успокоит пульсирующую боль. Она действительно понемногу слабела, ну а спустя четверть часа дверь отворилась снова.

— Следуйте за мной, — приказал слуга. Неужели его голос прозвучал немного теплее? Вступая в здание, Хароуэй чувствовал, что его сердце бешено колотится где-то в горле. Он попал сюда! Он сделал это!

В доме было полутемно, к тому же Хэрроуэй, пребывая в состоянии крайнего волнения, попросту не замечал почти никаких деталей, хотя в памяти у него и остались отрывочные впечатления, такие, как деревянная резьба, массивные балки, поддерживавшие потолок, стоявшие по углам старинные рыцарские доспехи да различные предметы мебели, громоздкие, как товарные вагоны. Стараясь не наступать на все еще болевшую ногу, он, прихрамывая, следовал за своим провожатым через анфиладу комнат, пока они наконец не оказались в зале с большими трехстворчатыми окнами, выходившими в сад. Перед окном стояла девушка. Она держала за уголок записку, переданную Хароуэем, с таким презрительным видом, будто это была использованная салфетка, которую нужно было немедленно выбросить.

— Что вам здесь нужно? — спросила она ледяным тоном, который совершенно не вязался с бархатной теплотой ее голоса.

В любое другое время Хароуэй проявил бы к этой восхитительной представительнице женского пола гораздо больше интереса, но сейчас, насколько невероятно это ни было, он рассматривал ее лишь как нежелательное препятствие на своем пути. Иссиня-черные локоны, падавшие на покрытые нежным загаром плечи, были всего-навсего волосами. Полная грудь, видневшаяся в квадратном вырезе платья, служила еще одним барьером, преграждавшим ему дорогу, а с пухлых очаровательных губок срывались резкие слова, запрещавшие ему встречу с Беллини.

— Это вас не касается, — грубо отрезал он. — Все, что мне нужно сказать, я сообщу Маэстро.

— Маэстро больной человек и ни с кем не встречается, — ответила девушка; голос ее прозвучал так же властно, как и его последняя фраза. — Мы никому не позволим тревожить его. — Она взмахнула запиской с таким омерзением, словно это была дохлая мышь. — Что значат эти слова:

«Незаконченное дело в Ле-Мане[352] в 1910 году»?

— Это не ваше дело, мисс?..

— Я синьорина Беллини.

— Мисс Синьорина…

— Синьорина — это то же самое, что и мисс, но по-итальянски.

— Прошу прощения. Мисс Беллини, то, что я должен сказать, предназначено только для ушей самого Маэстро. — Он крепче стиснул ручку портфеля. — Ну а теперь… Вы передадите ему мою записку?

— Нет!

— Che? — неожиданно прогремел глубокий голос откуда-то с потолка. Девушка побелела и прижала записку к груди.

— Он слышал!.. — выдохнула она.

Божественный, судя по всему, голос снова что-то проворчал, девушка в ответ рассыпала звонкое стаккато итальянских слов. При этом она обращалась, похоже, к небесам или, по крайней мере, к потолку. Похлопав глазами некоторое время, Хароуэй смог все же разглядеть громкоговоритель, встроенный в декоративную (по крайней мере, с виду) бойницу, украшенную лепной рамкой. Там же, похоже, находился и микрофон. И тут разговор прекратился. Последняя фраза невидимого собеседника, судя по тону, была приказом. Девушка опустила голову.

— Это было… был… он… его? — срывающимся шепотом спросил Хароуэй. Она только кивнула и отвернулась к окну, собираясь с силами, чтобы заговорить снова.

— Он хочет видеть вас, а ведь доктор строго-настрого запретил допускать к нему посетителей. — Она резко повернулась и посмотрела ему прямо в лицо; в ее округлившихся, подернутых пеленой слез глазах читалось настолько сильное чувство, что стремление Хароуэя во что бы то ни стало сохранять безразличие немедленно получило тяжкий удар. — Может быть, вы уйдете… Прошу вас… Ему нельзя волноваться.

— Я хотел бы пойти вам навстречу, но… я просто не могу этого сделать. Слишком долго я ждал этого шанса. Но обещаю вам, что не буду волновать его, сделаю для этого все возможное, честное слово.

Она испустила прерывистый вздох и, снова опустив голову, отвернулась.

— Пойдемте, — сказала она и, не взглянув на непрошеного гостя, направилась к двери.

Хароуэй, не ощущая боли в поврежденной ноге — по правде говоря, он вообще не ощущал почти ничего, — хромал за ней, как сквозь вату. Его чувства почти бездействовали, будто все его существо никак не могло поверить в то, что мечта всей его жизни начала наконец воплощаться в реальность. Распахнулась еще одна, последняя, дверь, и он увидел в инвалидном кресле фигуру крупного мужчины, закутанного в одеяла, — случайный луч солнечного света, проникший в окно, отразился от пышной гривы седых волос, образовав нимб; Хароуэй нисколько не удивился бы, даже если бы нимб оказался настоящим. Он неподвижно застыл на месте, а девушка молча подошла и вручила Маэстро его записку.

— Что это значит? — спросил старик, требовательно взмахнув листом бумаги. — В Ле-Мане в том году осталось незаконченным только одно дело, ну а сейчас уже слишком поздно начинать судебный процесс или что-нибудь еще вроде него. Что вы хотите? — Он, нахмурившись, поглядел на Хароуэя; от усилия его лицо цвета красного дерева покрылось густой сетью глубоких морщин.

— Н-нет, н-нет, н-ничего по-подобного. — Хароуэй поймал себя на том, что заикается, глубоко вздохнул и взял себя в руки. — Конечно, я там не был, я даже еще не родился… — Он подавил в себе желание истерически захихикать. Но мой отец много раз рассказывал мне об этом дне, так что я почти верю в то, что видел гонку своими собственными глазами. Какая ужасная катастрофа могла получиться, когда тот одиннадцатилитровый «Фиат» подрезал ваш «тип тринадцать» с мотором в тысячу триста двадцать семь кубических сантиметров и опрокинул его! Но ваш водитель, Феттуччини, выпал из машины очень удачно, и только пробка горловины радиатора отлетела в толпу…

— Пробка… Я так и знал! — сказал Маэстро, хлопнув ладонью по подлокотнику своего кресла на колесах. — Конечно, без нее не могло обойтись, ведь других незаконченных дел в Ле-Мане не было!

— Дедушка, прошу тебя! — взмолилась девушка, погладив старика по руке. Вы же обещали! — она обожгла Хароуэя гневным взглядом.

— Прошу прощения, я не хотел… Но, так или иначе, во всем этом нет ничего особенно интересного, если не считать того, что мой отец оказался именно тем человеком, которому эта пробка попала в голову.

— А-а, таинственный пострадавший наконец нашелся.

— Он не был по-настоящему травмирован; это была небольшая трещина, и он поднялся из постели менее чем через месяц. И он сохранил у себя пробку от радиатора — свое величайшее сокровище. У него совсем не было денег. Переезд в Европу — а он поехал специально, чтобы посмотреть гонки в Ле-Мане, — он отработал на пароходе. Так что его поместили в благотворительную больницу; именно поэтому вам так и не удалось найти его, хотя я знаю, сколько усилий вы приложили для того, чтобы найти раненого.

— Это было нечто мистическое: множество народу видело, как он упал, а потом все следы исчезли!

— Знаете, папа всегда был очень застенчив; он, наверно, даже не мог представить себе, что будет разговаривать с таким великим человеком, как вы. Когда он поправился, то смог кое-как вернуться в Соединенные Штаты, а после этого вся его жизнь переменилась. Он частенько говорил, что пресытился беспутной жизнью. Когда он встретил мамочку и они поженились, он работал на заправочной станции; через некоторое время он накопил достаточно денег, чтобы купить ее — это был его единственный в жизни серьезный поступок. Но он всегда был счастливым человеком. Он хранил пробку от радиатора в стеклянном ящичке, висевшем над камином. Эта вещь, пожалуй, самое первое из сохранившихся у меня воспоминаний — пробка от радиатора, и рассказы отца о ней. Я вырос под знаком этой пробки, мистер Беллини, и не будет преувеличением сказать, что она сформировала всю мою жизнь. Я любил автомобили, я изучал их, ходил в вечернюю школу, и вот сейчас я инженер-автомобилист и никогда в жизни не желал ничего другого. Не считая разве что встречи с вами. А в прошлом году папа умер, и его последние слова были: «Верни ее хозяину, сынок. Она, по совести, не принадлежит нам, и я знал, что ее когда-нибудь нужно будет вернуть, но всю жизнь не мог решиться пойти на это. Это твое дело, сынок, ты должен это сделать. Верни ее тому человеку, которому она принадлежит по праву».

Хароуэй раскрыл портфель, порылся в нем и извлек нечто, плотно укутанное во множество слоев полиэтилена. Один за другим он легкими почтительными прикосновениями разворачивал их, пока на свет не появилась старая пробка от радиатора — помятая, исцарапанная, но начищенная и сверкавшая, как драгоценный камень. Он подал ее Маэстро; тот прищурившись, повертел, ее перед глазами.

— Отличная медяшка, — сказал он и протянул предмет гостю. — Оставьте ее себе.

— Благодарю вас, — негромко проговорил Хароуэй.

Он снова тщательно завернул свою драгоценность в полиэтилен и осторожно опустил в портфель. — Большое спасибо вам и за то, что вы любезно согласились принять меня. — Он защелкнул портфель и крепко схватился за ручку. — Я не хотел бы тревожить вас больше… но, с вашего позволения, у меня есть еще один, только один вопрос, который я хотел бы задать вам, перед тем, как уйти…

— И что это за вопрос? — настороженно осведомился Маэстро. Он смотрел в окно, но видел перед собой только Ле-Ман в 1910 году. Если бы не тот неповоротливый «Фиат», его «тип тринадцать» наверняка одержал бы победу. Благодаря верхнему распределительному валу он мог давать 3000 оборотов в минуту…

— Знаете, он волновал меня на протяжении многих лет. Как вы думаете, если бы не этот несчастный случай, смог бы «тип тринадцать» занять первое место? В конце концов, с вашим новым верхним распределительным валом он мог давать три тысячи оборотов в минуту…

— Dio mio! — задыхаясь, воскликнул Маэстро. — Вы читаете мои мысли — я подумал именно об этом, причем теми же самыми словами!

— Нет, сэр, никакого чтения мыслей, а всего лишь многолетние размышления. Я имел только одно хобби, одно всепоглощающее увлечение: автомобили Беллини и гений Беллини.

— Весьма разумное хобби для молодого человека; ведь большинство молодежи нового поколения — бесхребетные бездельники, считающие механическую повозку с автоматическим переключением передач настоящим автомобилем! Задержитесь немного, мы с вами выпьем по бокалу вина. Вы ведь уже знакомы с моей внучкой Вирджинией? Это свет очей старика, несмотря даже на то, что она очень строга со мной. — Девушка пронзила его возмущенным взглядом, а он от всей души рассмеялся. — Не хмурься так, мой цветочек, от этого на твоем прелестном личике могут появиться уродливые морщины. Лучше принеси нам бутылочку «Вальполичеллы» сорок седьмого года и какие-нибудь склянки. Мы устроим сегодня небольшой праздник.

Они потягивали вино и разговаривали, и разговор касался только автомобилей — автомобилей Беллини, которые, по их обоюдному убеждению, были единственными автомобилями, достойными обсуждения. День склонился к вечеру. Хароуэя вынудили остаться к обеду (его не пришлось долго уламывать), и разговор продолжался: червячные передачи и рулевое колесо — под спагетти, полуцентробежные гидравлические многодисковые муфты — к мясу, а с десертом пошли толкатели клапанов. Это было в высшей степени удовлетворительное меню.

–..И вот доказательство, — объявил Хароуэй, вписывая последнюю формулу в длинный ряд уравнений, растянувшийся на всю длину ослепительно белой льняной скатерти. — Когда вы разрабатывали для «типа двадцать два» ваш шестнадцатиклапанный двигатель с четырьмя клапанами на цилиндр, то добились большего давления продувки при меньших по размеру клапанах — расчеты это наглядно подтверждают! Вы, конечно, предварительно провели математическое моделирование?

— Нет. Доказательства я оставил для других. Я знал, что у меня получится; можете назвать это интуицией.

— Не интуицией, а гениальностью. Беллини кивнул своей большой седой головой, принимая его слова как должное.

— А чем, по вашему мнению, я занимался последние десять лет? — спросил он.

— Ничем. Вы заперлись в этом замке, дав автомобильному миру больше, чем любой другой человек на свете.

— Вы правы. Но я, хотя и удалился от дел, все же устроил здесь маленькую мастерскую для всяких развлечений, проверки идей… Так, стариковское хобби. Я построил автомобиль…

Хароуэй весь побелел. Он привстал на ноги, конвульсивным движением смахнул на пол один из изумительных хрустальных бокалов, но даже не заметил, как драгоценное стекло с жалобным звоном рассыпалось возле его ног.

— Автомобиль… Новый автомобиль… — задыхаясь, выдавил он.

— Я подумал, что он мог бы вас немного заинтриговать, — с озорной усмешкой сказал Маэстро. — Смею ли надеяться, что вы не откажетесь взглянуть на него?

— Нет, дедушка, нет! — вспыхнула Вирджиния. На протяжении всего обеда она сидела почти безмолвно, так как беседа, похоже, не причиняла Маэстро никакого вреда, и ее обычная настороженность смягчилась, но это было уже чересчур. — Ты опять разволнуешься, доктор запретил тебе подходить к автомобилю еще по меньшей мере две недели…

— Молчать! — вдруг взревел старик. — Это мой дом, и я — Беллини. Ни один жирный чурбан, ни один из этих сладкоголосых шарлатанов не смеет указывать, что я могу и чего не могу делать в собственном доме! — Но гнев тут же прошел, и он нежно погладил руку девушки. — Любовь моя, ты должна прощать старику его капризы. В гонке моей жизни осталось лишь несколько заключительных кругов, магнето сбоит, а давление масла почти на нуле. Позволь мне еще несколько мгновений радости, прежде чем я в последний раз заеду на яму. Ты не могла не заметить, насколько Хароуэй отличается от других молодых людей — у него чистое сердце, несмотря даже на то, что он трудится на этих детройтских адских железных мельницах. Я думаю, что он, возможно, последний из исчезающей породы. Он прибыл сюда, чтобы отдать — а не просить, — ни на что не рассчитывая. Он должен увидеть автомобиль.

— Как он называется? — почти беззвучно спросил Хароуэй.

— «Тип девяносто девять».

— Красивое название.

Хароуэй взялся за рукоятки инвалидного кресла, а Вирджиния пошла вперед, к лифту, который, негромко жужжа, доставил компанию вниз, в гараж и мастерскую, спрятанные в цоколе замка. Когда дверь открылась, Хароуэй был вынужден вцепиться в инвалидное кресло, иначе он не смог бы устоять на ногах.

Перед ним стоял автомобиль.

Это был миг чистой радости, наивысшая точка его жизни. Он даже не ощущал, как слезы ничем не омраченного счастья струились по его лицу, пока он, незаметно для себя, припадая на придавленную дверью ногу, поспешно хромал по идеально гладкому бетонному полу.

Это было застывшее движение. Серебристые контуры «типа девяносто девять» напоминали плененную молнию, они, тоскуя, мечтали о том, чтобы ринуться вперед и объять весь мир. Кузов был сама простота, с изгибами столь же чистыми и прекрасными, как абрис женской груди. И под этим сверкающим капотом, в глубине этого совершенного тела — Хароуэй точно знал — скрывались еще большие чудеса.

— Вы усовершенствовали тормоза? — нерешительно спросил он.

— Несколько, — признался Маэстро. — Я и прежде не уделял много внимания тормозам.

— С серьезными основаниями. Разве вы не говорили себе, что автомобиль Беллини предназначен для того, чтобы ездить, а не останавливаться?

— Да, я так говорил. Но мир меняется, и дороги теперь забиты куда сильнее. Я… просто сконструировал совершенно новую систему торможения. Устойчивая к ошибкам, непроскальзывающая, незаклинивающаяся, нерезкая — именно такая, какой, по вашим представлениям, и должна быть тормозная система Беллини.

— И эта система?..

— Магнитострикционная.

— Ну конечно же! Но никто и никогда прежде до этого не додумался.

— Естественно. К этому относились как к лабораторному феномену, в котором применение магнетизма изменяет характеристики ферромагнитного вещества. Это позволило сделать хороший тормоз. И еще, мне настолько надоела дьявольская пляска поршневого двигателя! Я решил, что необходим новый принцип. «Тип девяносто девять» оснащен свободнопоршневой бесшатунной турбиной.

— Но… Это же невозможно! Ведь эти принципы нельзя совместить в одном устройстве!

— Невозможно для других, но не для Беллини. И еще с одной проблемой удалось справиться: неподрессоренная масса; этот автомобиль не имеет неподрессоренной массы.

— Но ведь это невоз…

Маэстро улыбнулся и кивнул, принимая почести как должное.

— Ну и, конечно, есть еще кое-какие мелочи. Никель-кадмиевый аккумулятор, который не может выйти из строя или полностью разрядиться. Цельно-алюминиевый корпус, нержавеющий, легко поддающийся ремонту… Вот такая штука.

Хароуэй позволил своим пальцам погладить рулевое колесо — его даже и в мыслях невозможно было фамильярно назвать баранкой.

— Вы должны представить этот автомобиль миру.

— Я не думал о запуске его в производство. Это просто стариковская игрушка.

— Нет, нет, это значительно больше. Это возвращение к чистоте классического автомобиля, машина, которая стремительным штурмом завоюет весь мир. Благодаря лишь тому, что она собою представляет: совершенный автомобиль, прекраснейший автомобиль в мире. Вы запатентовали все модификации и изобретения?

— Беллини можно упрекнуть во многом, но он не вчера родился на свет!

— Тогда позвольте мне взять автомобиль с собой в Соединенные Штаты! В моей фирме имеется много истинных любителей и знатоков автомобилей, и мне достаточно будет лишь показать им «тип девяносто девять», чтобы убедить их. Мы выпустим ограниченное число, любовной ручной сборки, изумительных…

— Я не знаю… — задумчиво протянул Маэстро, а затем разинул рот, захватывая воздух, вцепился пальцами в подлокотники; его лицо побелело от боли. — Мое лекарство, Вирджиния, быстро. — Девушка опрометью кинулась за бутылочкой, а старик, прижимая руки к груди, с большим трудом произнес:

— Это сигнал, Хароуэй. Моя работа закончена. Автомобиль готов — и я тоже. Берите его, отдайте его миру…

Он закончил фразу каким-то неразборчивым бормотанием; сил в нем осталось лишь настолько, чтобы выпить лекарство, которое принесла его внучка. Благородная голова устало свесилась на грудь. Девушка развернула кресло и покатила его прочь. После того как двери лифта закрылись за ними, Хароуэй вновь повернулся к автомобилю.

О радость!

Он нажал кнопку на стене. Двери гаража распахнулись, и на светло-серый пол посыпались дождевые капли. Арендованный автомобиль мог остаться здесь; фирма завтра заберет его, а он этой ночью сядет за руль творения Беллини! Автомобильная дверь раскрылась от легкого прикосновения, и он скользнул в ласкающие объятия кожаного водительского сиденья. Он включил зажигание и улыбнулся, не найдя кнопки стартера. Конечно, ведь Беллини всегда презирал электрические стартеры. Завести любой автомобиль Беллини всегда можно было одним-единственным движением пусковой рукояти. А теперь система была доведена до предельного совершенства, и крошечная двухдюймовая миниатюрная рукоятка торчала из приборной панели. Он провернул ее кончиками пальцев, и идеально сбалансированный двигатель, негромко взревев, ожил. Лежавшие на рулевом колесе руки ощущали пульсацию мощи двигателя; не механический стук уродливого механизма, но приглушенный гром, похожий на мурлыканье гигантского кота. С легкостью горячего ножа, прикоснувшегося к куску масла, рукоять коробки передач скользнула в положение первой скорости, и когда он прикоснулся ногой к акселератору, серебряная машина вырвалась в ночь, словно ракета, уходящая с пускового стола.

На то, чтобы разогнаться до сотни миль в час, ему потребовалось четыре секунды — он еще не привык к божественной машине и очень осторожно прибавлял газ. Яркие, как прожекторы, фары пробивали огромные туннели света в дождливой ночи. И хотя открытый автомобиль не имел никакого тента, Хароуэй оставался совершенно сухим, поскольку гениально спроектированные обводы машины так отклоняли поток встречного воздуха, что он не хуже металлической крыши защищал автомобиль от дождя. Дорога представляла собой кошмарную череду крутых поворотов, но Хароуэй с громким смехом проскакивал их, так как всего лишь один оборот руля позволял повернуть колеса в крайнее положение, и машина маневрировала с такой легкостью, словно катилась по рельсам.

В истории мира никогда еще не существовало подобного автомобиля. Хароуэй пел за рулем, выплескивая в пасмурное небо переполнявшее его счастье. В моторизованном мире начинался новый день, день «типа девяносто девять». И каждая из машин будет сделана с той же любовью и заботой, которые мастер вложил в этот опытный образец; уж он-то, Эрнст, позаботится об этом.

Конечно, придется внести пару-другую незначительных изменений — ну, например, поставить другие аккумуляторы. Никель-кадмиевые придется выкинуть. Завод имеет контракт с поставщиками свинцовых батарей, а такие контракты нарушать нельзя. И алюминиевый кузов — он очень хорош в теории, но для его изготовления нужны особые штампы; к тому же на складе имеются большие запасы стального листа, которые следует израсходовать, да и дилеры поднимут вой, потому что алюминиевые кузова никогда не ржавеют, и возникнут серьезные трудности со сбытом более новых моделей. И двигатель следует поставить другой; они модифицируют один из серийных. Что и говорить, новый принцип — это прекрасно, но выкидывать станки, каждый из которых стоит пару миллионов долларов, просто глупо.

Но, невзирая на мелкие изменения под капотом, автомобиль останется тем же самым. Сворачивая на ярко освещенное шоссе, Хароуэй кинул назад счастливый взгляд. Ладно, пусть почти тем же самым. Рынок нельзя изменить за одну ночь, но в европейском сегменте просматривалось кое-что заманчивое. Вероятно, будут потери, так как придется чуть свернуть американский рынок, но эти денежки вернутся сторицей.

С достойным гиганта ревом, он обогнал, как стоячих, вереницу спортивных автомобилей, и вписался в длинный изгиб дороги. Дождь унялся; на гребне горы высоко над собой Хароуэй разглядел контуры Кастелло Престецца и вскинул руку в воинском салюте.

— Спасибо тебе, Беллини! — крикнул он сквозь ветер. — Спасибо!

Но и ему принадлежит в этом большая, важная заслуга.

Мало того, что он станет выпускать самый замечательный автомобиль в мире; он еще и поможет мечте старика воплотиться в жизнь.

Проникший в скалы

Ветер проносился над гребнем хребта и мчался ледяным потоком вниз по склону. Он рвал брезентовый костюм Пита, осыпая его твердыми как сталь ледяными горошинами. Опустив голову, Пит прокладывал путь вверх по склону, к выступающей гранитной скале.

Он промерз до мозга костей. Никакая одежда не спасает человека при температуре пятьдесят градусов ниже пуля. Пит чувствовал, как руки его немеют. Когда он смахнул с бакенбард кусочки льда, застывшие от дыхания, он уже не чувствовал пальцев. В тех местах, где ветер Аляски касался его кожи, она была белой и блестящей.

Работа как работа. Потрескавшиеся губы болезненно искривились в жалкое подобие улыбки. «Если эти негодяи в погоне за чужими участками добрались даже до этих мест, они промерзнут до костей, прежде чем вернутся обратно».

Стоя под защитой гранитной скалы, он нашарил на боку кнопку. Из стального ящичка, пристегнутого к поясу, донесся пронзительный вой. Когда Пит опустил лицевое стекло своего шлема, шипение вытекающего кислорода внезапно прекратилось. Он вскарабкался на гранитную скалу, которая выступала над замерзшим грунтом.

Теперь он стоял совершенно прямо, не чувствуя напора ветра; сквозь его тело проносились призрачные снежинки. Медленно двигаясь вдоль скалы, он все глубже опускался в землю. Какое-то мгновение верхушка его шлема торчала над землей, словно горлышко бутылки в воде, затем скрылась под снежным покровом.

Под землей было теплее, ветер и холод остались далеко позади; Пит остановился и стряхнул снег с костюма. Он осторожно отстегнул ультрасветовой фонарик от наплечного ремня в включил его. Луч света такой частоты, которая позволяла двигаться сквозь плотные тела, прорезал окружающие слои грунта, будто полупрозрачный желатин.

Вот уже одиннадцать лет Пит проникал в скалы, но так никогда и не смог отделаться от изумления при виде этого невероятного зрелища. Чудо изобретения, позволявшее ему проходить сквозь скалы, всепроникатель, он воспринимал как само собой разумеющееся. Это был всего лишь прибор, правда хороший, но все же такой, который при случае можно разобрать и починить. Удивительным было то, что этот прибор делал с окружающим миром.

Полоса гранита начиналась у его ног и исчезала внизу в море красного тумана. Этот туман состоял из светлого известняка и других пород, уходящих вперед застывшими слоями. Гранитные валуны и скальные массивы, большие и малые, окруженные си всех сторон более легкими породами, казалось, повисли в воздухе. Проходя под ними, он осторожно наклонялся.

Если предварительное обследование было правильным, то, идя вдоль гранитного хребта, он должен был напасть на исчезнувшую жилу. Вот уже больше года он обследовал различные жилы и выработки, постепенно приближаясь к тому месту, откуда, как он надеялся, берут начало все эти жилы.

Пит шел вперед, нагнувшись и проталкиваясь через известняк. Порода проносилась сквозь его тело и обтекала его подобно быстро мчащемуся потоку воды. Протискиваться сквозь нее с каждым днем становилось все труднее и труднее. Пьезокристалл его всепроникателя с каждым днем все больше и больше отставал от оптимальной частоты. Чтобы протолкнуть атомы его тела, требовались немалые усилия. Он повернул голову и, моргая, попытался остановить взгляд на двухдюймовом экране осциллоскопа внутри шлема. Ему улыбнулось маленькое зеленое личико — остроконечные зигзаги волн сверкали подобно ряду сломанных зубов. Он нахмурился, заметив, каким большим стало расхождение между фактической линией волн и моделью, вытравленной на поверхности экрана. Если кристалл выйдет из строя, весь прибор разладится, и человека ждет медленная смерть от холода, потому что он не сумеет спуститься под землю. Или он может оказаться под землей в тот момент, когда кристалл выйдет из строя. Это тоже означает смерть, но более быструю и несравненно более эффектную — смерть, при которой он навсегда останется в толще породы подобно мухе в куске янтаря. Мухе, которая становится частью янтаря. Он вспомнил о том, как умер Мягкоголовый, и чуть заметно вздрогнул.

Мягкоголовый Сэмюэлз был из той группы ветеранов, несгибаемых скалопроникателей, которые под вечными снегами Аляски открыли залежи минералов. Он соскользнул с гранитной скалы на глубине двести метров и в буквальном смысле слова упал лицом прямо в баснословную жилу Белой Совы. Именно это открытие и вызвало лихорадку 63-го года. И когда падкие до наживы полчища людей хлынули на север, к Даусону, Сэм отправился на юг с большим состоянием. Вернулся он через три года, начисто разорившись, так что едва хватило на билет в самолет, и его недоверие к человечеству было безмерным.

Он присоединился к горстке людей около пузатой железной печурки, радуясь случаю хотя бы посидеть со старыми друзьями. О своем путешествии на юг он не рассказывал никому, и никто не задавал ему вопросов. Только когда в комнату входил незнакомец, его губы крепче сжимали сигару. Но вот «Норт Америкэн майнинг» перевела его в другую группу, и снова начались бесконечные блуждания под землей.

Однажды Сэм пошел под землю и больше не вернулся. «Застрял», — бормотали его дружки, но никто толком не знал, где это произошло, до тех пор пока в 71-м году Пит не наткнулся на него.

Пит очень отчетливо помнил этот день. Он проходил сквозь каменную гряду, которая не была сплошной скалой, устал как собака и безумно хотел спать. Вдруг он увидел Мягкоголового Сэма, навечно пойманного каменным монолитом. На его лице застыла маска ужаса, он наклонился вперед, схватившись за переключатель у пояса. Должно быть, в это страшное мгновение Сэм понял, что его всепроникатель вышел из строя, — и скала поглотила его. Уже семь лет он стоял в этой позе, в которой ему суждено было остаться вечно, ибо атомы его тела неразрывно слились с атомами окружающей породы.

Пит тихо выругался. Если в самом скором времени не удастся напасть на жилу, чтобы купить новый кристалл, ему придется присоединиться к этой бесконечной галерее исчезнувших старателей. Его энергобатареи были при последнем издыхании, баллон с кислородом протекал, а залатанный миллеровский подземный костюм уже давно годился разве что для музея. На нем больше негде было ставить латки, и, конечно, он не держал воздуха как полагается. Питу нужна была только одна жила, одна маленькая жила.

Рефлектор на шлеме выхватил из тьмы на скале возле лощины какие-то кристаллические породы, отсвечивающие голубым. Пит оставил в стороне гранитный хребет, вдоль которого раньше шел, и углубился в менее плотную породу. Может, это и был ютт. Включив ручной нейтрализатор в штекер на поясе, он поднял кусок скальной породы толщиной в фут. Сверкающий стержень нейтрализатора согласовал плоскость вибрации образца с частотой человеческого тела. Пит прижал отверстие спектроанализатора к валуну и нажал кнопку. Короткая вспышка — сверкнуло обжигающее атомное пламя, мгновенно превратив твердую поверхность образца в пар.

Прозрачный снимок выпрыгнул из анализатора, и Пит жадно уставился на спектрографические линии. Опять неудача: не видно знакомых следов юттротанталита. Нахмурившись, он засунул анализатор в заплечный мешок и двинулся дальше, протискиваясь через вязкую породу.

Юттротанталит был рудой, из которой добывали тантал. Этот редкий металл был основой для изготовления мельчайших пьезоэлектрических кристаллов, которые делали возможным создание вибрационных всепроникателей. Из ютта получали тантал, из тантала делали кристаллы, из кристаллов — всепроникатели, которыми пользовался Пит, чтобы отыскать новое месторождение ютта, из которого можно было добыть тантал, из которого… Похоже на беличье колесо, и сам Пит был похож на белку, причем белку, в настоящий момент весьма несчастную.

Пит осторожно повернул ручку реостата на всепроникателе: он подал в цель чуть больше мощности. Нагрузка на кристалл увеличилась, но Питу пришлось пойти на это, чтобы протиснуться через вязкую породу.

Пита не оставляла мысль об этом маленьком кристалле, от которого зависела его жизнь. Это была тонкая полоска вещества, походившего на кусок грязного стекла, но на редкость хорошо отшлифованная. Когда на кристалл подавался очень слабый ток, он начинал вибрировать с такой частотой, которая позволяла одному телу проскальзывать между молекулами другого. Этот слабый сигнал контролировал в свою очередь гораздо более мощную цепь, которая позволяла человеку с его оборудованием проходить сквозь земные породы. Если кристалл выйдет из строя, атомы его тела вернутся в вибрационную плоскость обычного мира и сольются с атомами породы, через которую он в этот момент двигался… Пит потряс головой, как бы стараясь отбросить страшные мысли, и зашагал быстрее вниз по склону.

Он двигался сквозь сопротивляющуюся породу вот уже три часа, и мускулы ног горели как в огне. Если он хочет выбраться отсюда в целости и сохранности, через несколько минут придется повернуть назад. Однако целый час он шел вдоль вероятной жилы по следам ютта, и ему казалось, что их становится все больше. Главная жила должна быть на редкость богатой — если только удастся ее отыскать!

Пора отправляться в долгий путь назад, наверх. Пит рванулся к жиле. Он последний раз возьмет пробу, сделает отметку и возобновит поиски завтра. Вспышка пламени — и Пит посмотрел на прозрачный отпечаток.

Мускулы его тела напряглись, и сердце тяжело застучало. Он зажмурился и снова посмотрел на отпечаток — следы не исчезли! Линии тантала ослепительно сияли на фоне более слабых линий. Дрожащей рукой он расстегнул карман на правом колене. Там у него был подобный отпечаток — отснятое месторождение Белой Совы, самое богатое в округе. Да, не было ни малейшего сомнения — его жила богаче!

Из мягкого карманчика он извлек полукристаллы и осторожно положил кристалл Б туда, где лежал взятый им образец. Никто не сможет отыскать это место без второй половины кристалла, настроенного на те же ультракороткие волны. Если с помощью половины А возбудить сигнал в генераторе, половина Б будет отбрасывать эхо с такой же длиной волны, которое будет принято чувствительным приемником. Таким образом, кристалл отмечал участок Пита и в то же время давал ему возможность вернуться на это место.

Пит бережно спрятал кристалл А в мягкий карманчик и отправился в долгий обратный путь. Идти было мучительно трудно: старый кристалл в проникателе настолько отошел от стандартной частоты, что Пит едва протискивался сквозь вязкую породу. Он чувствовал, как давит ему на голову невесомая скала в полмили толщиной, — казалось, она только и ждала, чтобы стиснуть его в вечных объятиях. Единственный путь назад лежал вдоль длинного гранитного хребта, который в конце концов выходил на поверхность.

Кристалл уже работал без перерыва больше пяти часов. Если бы Пит на некоторое время смог выключить его, аппарат бы остыл. Когда Пит начал возиться с лямками рюкзака, руки его дрожали, но он заставил себя не торопиться и выполнить работу как следует.

Он включил ручной нейтрализатор на полную мощность и вытянул вперед руку со сверкающим стержнем. Внезапно из тумана впереди появился огромный валун известняка. Теперь проникающая частота вибраций была уже согласована с ним. Сила тяжести потянула вниз гигантский восемнадцатифутовый валун, он медленно опустился и исчез под гранитным хребтом. Тогда Пит выключил нейтрализатор. Раздался страшный треск, молекулы валуна смешались с молекулами окружающей породы. Пит ступил внутрь искусственного пузыря, образовавшегося в толще земли, и выключил свой всепроникатель.

Молниеносно — что всегда изумляло его — окружающий туман превратился в монолитные стены из камня. Луч рефлектора на шлеме пробежал по стенам маленькой пещеры-пузыря без входа и выхода, которую отделяло полмили от ледяных просторов Аляски.

Со вздохом облегчения Пит сбросил тяжелый рюкзак и, вытянувшись, дал покой измученным мышцам. Нужно было экономить кислород; именно поэтому он и выбрал это место. Его искусственная пещера пересекала жилу окиси рубидия. Это был дешевый, повсюду встречающийся минерал, который не имело смысла добывать так далеко, за Полярным кругом. Но все же он был лучшим другом скалопроникателя.

Пит порылся в рюкзаке, нашел аппарат для изготовления воздуха и прикрепил батарею к поясу. Затем он огрубевшими пальцами включил аппарат и воткнул контакты провода в жилу окиси рубидия. Беззвучная вспышка осветила пещеру, блеснули белые хлопья начавшего падать снега. Хлопья кислорода, созданного аппаратом, таяли, не успев коснуться пола. В подземной комнате образовывалась собственная атмосфера, пригодная для дыхания. Когда все пространство будет заполнено воздухом, Пит сможет открыть шлем и достать из рюкзака продукты.

Он осторожно поднял лицевое стекло шлема. Воздух был уже подходящим, хотя давление — по-прежнему низким, а концентрация кислорода чуть выше нормы. Он радостно хихикнул, охваченный легким кислородным опьянением. Мурлыча что-то несусветное, Пит разорвал бумажную упаковку концентрата.

Он запил сухомятку холодной водой из фляжки и улыбнулся при мысли о толстых, сочных бифштексах. Вот произведут анализ, и у владельцев рудников глаза на лоб полезут, когда они прочитают сообщение об этом. И тогда они придут к нему. Солидные, достойные люди, сжимающие контракты в холеных руках. Пит продаст все права на месторождение тому из них, кто предложит самую высокую цену, — пусть теперь поработает кто-нибудь другой. Они выровняют и обтешут этот гранитный хребет, и огромные подземные грузовики помчатся под землей, перевозя шахтеров на подземные выработки и обратно. Улыбаясь своим мечтам, Пит расслабленно прислонился к вогнутой стене пещеры. Он уже видел самого себя, вылощенного, вымытого и холеного, входящим в «Отдых шахтера»…

Двое в подземных костюмах, появившиеся в скале, развеяли эти мечты. Тела их казались прозрачными; их ноги при каждом шаге увязали в земле. Внезапно оба подпрыгнули вверх, выключив проникатели в центре пещеры, обрели плотность и тяжело опустились на пол. Они открыли лицевые стекла и отдышались.

— Недурно попахивает, правда, Мо? — улыбнулся тот, что покороче.

Мо никак не мог снять свой шлем; его голос глухо донесся из-под складок одежды. «Точно, Элджи». Щелк! — и шлем наконец был снят.

У Пита при виде Мо глаза на лоб полезли, и Элджи недобро усмехнулся.

— Мо не ахти какой красавец, но к нему можно привыкнуть.

Мо был гигантом в семь футов, с заостренной, гладко выбритой, блестящей от пота головой. Очевидно, он был безобразным от рождения, и с годами не стал лучше. Нос его был расплющен, одно ухо висело как тряпка, и множество белых шрамов оттягивало верхнюю губу. Во рту виднелись два желтых зуба.

Пит медленно завинтил крышку фляги и спрятал ее в рюкзак. Может, это и были честные скалопроходцы, но по их виду этого не скажешь.

— Чем могу вам помочь, ребята? — спросил он.

— Да нет, спасибо, приятель, — ответил коротышка. — Мы как раз проходили мимо и заметили вспышку твоего воздуходела. Мы подумали — а может, это кто из наших ребят? Вот и подошли посмотреть. В наши дни нет хуже, чем таскаться под землей, правда? — произнося эти слова, коротышка окинул быстрым взглядом пещеру, не пропуская ничего. Мо с хрипом опустился на пол и прислонился к стене.

— Верно, — осторожно согласился Пит. — Я за последние месяцы так и не наткнулся на жилу. А вы, ребята, недавно приехали? Что-то я не припомню, видел ли я вас в лагере.

Элджи не ответил. Не отрываясь, он смотрел на мешок Пита, набитый образцами.

Со щелканьем он открыл огромный складной нож.

— Ну-ка, что там у тебя в этом мешке, парень?

— Да просто низкосортная руда. Я решил взять пару образцов. Отдам ее на анализ, хотя вряд ли ее стоит нести до лагеря. Сейчас я покажу вам.

Пит встал и пошел к рюкзаку. Проходя мимо Элджи, он стремительно наклонился, схватил его за руку с ножом и изо всех сил ударил коленом в живот. Элджи согнулся от боли, и Пит рубанул его по шее краем ладони. Не ожидая, когда потерявший сознание Элджи упадет на пол, Пит кинулся к рюкзаку.

Одной рукой он схватил свой армейский пистолет 45-го калибра, другой — контрольный кристалл и занес свой сапог со стальной подковкой над кристаллом, чтобы растереть его в пыль.

Его нога так и не опустилась вниз. Гигантская рука стиснула его лодыжку еще в воздухе, застопорив движение тела. Пит попытался повернуть дуло пистолета, однако ручища размером с окорок схватила его кисть. Пит вскрикнул — у него хрустнули кости. Пистолет выпал из безжизненных пальцев.

Пит минут пять сидел, свесив голову на грудь, пока Мо умолял потерявшего сознание Элджи сказать, что ему делать. Наконец Элджи пришел в себя, с трудом сел, ругаясь и потирая шею. Он сказал Мо, что надо делать, и сидел с улыбкой до тех пор, пока Пит не потерял сознания.

Раз-два, раз-два — голова Пита дергалась из стороны в сторону в такт ударам. Он не мог остановить их, они разламывали голову, сотрясали все его тело. Откуда-то издалека послышался голос Элджи:

— Хватит, Мо, пока хватит. Он приходит в сознание.

Пит с трудом прислонился к стене и вытер кровь, мешавшую ему видеть. И тут перед ним всплыло лицо коротышки.

— Слушай, парень, ты доставляешь нам слишком много хлопот. Сейчас мы возьмем твой кристалл и отыщем эту жилу, и если она и впрямь такая богатая, как эти образцы, то я буду на седьмом небе и отпраздную удачу — убью тебя очень медленно. Если же мы не отыщем жилы, то ты умрешь намного медленнее. Так или иначе я тебя прикончу. Еще никто не осмеливался ударить Элджи, разве тебе это не известно?

Они включили проникатель Пита и поволокли избитого сквозь стену. Футов через двадцать они вошли в другую пещеру, намного больше первой. Почти все пространство занимала огромная металлическая громада атомного трактора.

Мо бросил Пита на пол и поддал проникатель ногой, превратив его в бесполезный металлолом. Гигант перешагнул через тело Пита и тяжелым шагом двинулся к трактору. Только он влез в кабину, как Элджи включил мощный стационарный проникатель. Когда призрачная машина двинулась вперед и исчезла в стене пещеры, Пит успел заметить, что Элджи беззвучно усмехнулся.

Пит повернулся и наклонился над разбитым проникателем. Бесполезно. Бандиты чисто сработали, и в этой шарообразной могиле не было больше ничего, что помогло бы Питу выкрутиться. Подземное радио находилось в старой пещере; с его помощью он мог связаться с армейской базой, в через двадцать минут вооруженный патруль был бы на месте. Однако его отделяет от радио двадцать футов скальной породы.

Он расчертил рефлектором стену. Трехфутовая жила рубидия, должно быть, проходила и через его пещеру.

Пит схватился за пояс. Воздуходел все еще на месте! Он прижал контакты аппарата к рубидиевой жиле — в воздухе закружились хлопья серебряного снега. Внутри круга, описываемого контактами, порода трескалась и сыпалась вниз. Если только в батареях достаточно электроэнергии и если бандиты вернутся не слишком быстро…

С каждой вспышкой откалывалось по куску породы толщиной примерно в дюйм. Чтобы вновь зарядить аккумуляторы, требовалось 3,7 секунды; затем возникала белая вспышка, и разрушался еще один кусок скалы. Пит работал в бешеном темпе, отгребая левой рукой каменные осколки.

Вспышка между контактами в правой руке — гребок левой рукой — вспышка и гребок — вспышка и гребок. Пит смеялся и в то же время плакал, по щекам бежали теплые слезы. Он и думать забыл, что при каждой вспышке аппарата освобождаются все новые и новые порции кислорода. Стены пещеры пьяно качались перед его глазами.

Остановившись на мгновение, чтобы закрыть лицевое стекло своего шлема, Пит снова повернулся к стене созданного им туннеля. Он дробил неподатливую скалу, сражался с ней и старался забыть о пульсирующей боли в голове. Он лег на бок и стал отбрасывать назад осколки камней, утрамбовывая их ногами.

Большая пещера осталась позади, и теперь Пит замурован в крошечной пещере глубоко под землей. Он почти физически ощущал, что над ним нависла полумильная толща породы, давящей его, не дающей ему дышать. Если сейчас воздуходел выйдет из строя, Пит навсегда останется в своей рукотворной каменной гробнице. Пит попытался прогнать эту мысль и думать только о том, как бы выбраться отсюда на поверхность.

Казалось, время остановилось, осталось только бесконечное напряжение. Его руки работали как поршни, окровавленными пальцами он захватывал все новые и новые порции раздробленной породы.

На несколько мгновений он опустил руки, пока горящие легкие накачивали воздух. В этот момент скала перед ним треснула и обрушилась с грохотом взрыва, и воздух через рваное отверстие со свистом ворвался в пещеру. Давление в туннеле и пещере уравнялось — он пробился!

Пит выравнивал рваные края отверстия слабыми вспышками почти полностью разряженного воздуходела, когда рядом с ним появились чьи-то ноги. Затем на низком потолке проступило лицо Элджи, искаженное свирепой гримасой. В туннеле не было места для того, чтобы материализоваться; Элджи мог только потрясти кулаком у лица — и сквозь лицо — Пита.

Сзади, из-за груды щебня послышался громкий шорох, осколки полетели в стороны, и в пещеру протолкнулся Мо. Пит не мог повернуться, чтобы оказать сопротивление, однако, прежде чем чудовищные руки Мо схватили его за лодыжки, подошва его сапога опустилась на бесформенный нос гиганта.

Мо протащил Пита, словно ребенка, по узкому каменному коридору обратно в большую пещеру и бросил его на пол. Пит лежал, хватая воздух ртом. Победа была так близка…

Элджи склонился над ним.

— Уж слишком ты хитер, парень. Пожалуй, я пристрелю тебя прямо сейчас, чтоб ты не выкинул чего-нибудь еще.

Он вытащил пистолет Пита из кармана и оттянул назад затвор.

— Между прочим, мы нашли твою жилу. Теперь я чертовски богат. Ну как, ты доволен?

Элджи нажал спусковой крючок, и на бедро Пита словно обрушился удар молота. Маленький человек стоял над Питом и усмехался.

— Я всажу в тебя все эти пули одну за другой, но так, чтоб тебя не убить, по крайней мере не сразу. Ну как, готов к следующей?

Пит приподнялся на локте и прижал ладонь к дулу пистолета. Элджи широко улыбнулся.

— Прекрасно, ну-ка останови пулю рукой!

Он нажал спусковой крючок — пистолет сухо щелкнул. На лице Элджи отразилось изумление. Пит привстал и прижал контакты воздуходела к шлему Элджи. Гримаса изумления застыла на лице бандита, и вот голова его уже разлетелась на куски.

Пит упал на пистолет, передернул затвор и повернулся. Элджи был тертый калач, но даже он не знал, что дуло армейского пистолета 45-го калибра действует как предохранитель. Если к дулу что-то прижато, ствол движется назад и встает на предохранитель, и, чтобы произвести выстрел, необходимо снова передернуть затвор.

Мо неуверенным шагом двинулся вперед; от изумления у него отвисла челюсть. Повернувшись на здоровой ноге, Пит направил на него пистолет.

— Ни с места, Мо. Придется тебе доставить меня в город.

Гигант не слышал его; он думал только об одном.

— Ты убил Элджи — ты убил Элджи!

Пит расстрелял половину магазина, прежде чем великан рухнул на пол.

Содрогнувшись, он отвернулся от умирающего человека. Он ведь оборонялся, но, сколько бы он об этом ни думал, тошнота не проходила. Пит обмотал ногу кожаным поясом, чтобы остановить кровотечение, и перевязал рану стерильным бинтом из санитарного пакета, который он нашел в тракторе.

Трактор доставит его в лагерь; пусть армейцы сами разберутся в этой кутерьме. Он опустился на сиденье водителя и включил двигатель. Мощный проникатель работал безукоризненно — машина двигалась к поверхности. Пит положил раненую ногу на капот двигателя, перед радиатором которого плавно расступались земные породы.

Когда трактор вылез на поверхность, все еще шел снег.

Магазин игрушек

Поскольку в толпе почти не было взрослых, а рост полковника Биффа Хаутона превышал шесть футов, он отчетливо видел каждую деталь демонстрируемой игрушки. Ребятишки — и большинство родителей — смотрели на прилавок, широко открыв рты. И только Бифф Хаутон был слишком искушенным человеком, чтобы испытывать благоговейный восторг. Единственно, почему он остался в магазине, было желание узнать, как устроена игрушка и что заставляет ее взлетать.

— Все это подробно разъясняется в инструкции, — сказал продавец, высоко поднимая ярко раскрашенную брошюру, раскрытую на четырехцветной диаграмме. — Вы все знаете, что магнит может притягивать разные предметы, и я уверен, вам известно также, что сама Земля — это огромный-преогромный магнит — именно поэтому стрелка компаса всегда показывает на север. Ну вот… Удивительный Атомный Космический Волнолет опирается на эти космические волны. Магнитные волны Земли для нас совершенно невидимы, и они пронизывают все, даже нас самих. Удивительный Атомный Волнолет плывет по этим волнам, как корабль плывет по волнам океана. А теперь смотрите…

Глаза всех присутствующих были прикованы к продавцу, когда он поставил ярко раскрашенную модель ракетного корабля на прилавок и сделал шаг назад. Модель была сделана из штампованного металла и казалась приспособленной для полета ничуть не больше, чем банка тушенки, которую она очень напоминала с виду. На разноцветной поверхности модели не было ни пропеллеров, ни ракетных сопел. Она покоилась на трех резиновых колесах, и из задней части ракеты выходил двойной изолированный провод. Этот белый провод был протянут через всю черную поверхность прилавка и заканчивался в маленьком пульте управления, который продавец держал в руке. Сигнальная лампочка, регулятор напряжения и кнопка включения — вот и все, что находилось на контрольной панели пульта.

— Я нажимаю кнопку, и ток устремляется к Волновым Приемникам, — сказал продавец.

Раздался легкий щелчок, и сигнальная лампочка начала посылать равномерные вспышки света: вспыхнула — погасла — вспыхнула — погасла. Затем продавец стал медленно поворачивать регулятор напряжения.

— С Волновым Генератором необходимо обращаться очень осторожно, поскольку здесь мы имеем дело с космическими силами…

Дружное «Ах!» вырвалось у зрителей, когда Космический Волнолет начал вибрировать, а затем медленно поднялся в воздух. Продавец отступил назад, в глубь магазина, и игрушка начала подниматься выше и выше, мягко покачиваясь на невидимых волнах магнитных сил, поддерживающих ее. Затем напряжение было снято, и модель медленно опустилась на прилавок.

— Всего семнадцать долларов девяносто пять центов! — объявил молодой человек и поставил ценник с крупными цифрами на прилавок. — Всего 17.95 за полный комплект Атомного Чуда, включая пульт управления Волнолетом, батарею и брошюру с инструкцией и описанием…

Как только указатель цены появился на прилавке, зрители сразу начали расходиться, и ребятишки, толкая друг друга, кинулись к действующим моделям электропоездов. Последние слова продавца были заглушены говором расходящихся зрителей, и он погрузился в угрюмое молчание. Он поставил пульт управления на прилавок, зевнул и сел на край стола. Полковник Хаутон один остался стоять у прилавка, после того как толпа зрителей разошлась.

— Не могли бы вы объяснить мне, как действует эта штука? — спросил полковник, наклонившись вперед.

Продавец просиял и взял одну из игрушек.

— Вот посмотрите сюда, сэр… — Он снял верхнюю часть модели. — Вот видите, на каждом ее конце, расположены Космические Волновые Витки. — Он указал карандашом на необычной формы пластиковые стержни диаметром около дюйма, на которые было намотано — очевидно, как попало — несколько витков медной проволоки. Если не считать этих стержней с обмоткой, модель внутри оказалась совершенно пустой. Обмотки были соединены между собой, провода тянулись к пульту управления и исчезали в его днище.

Бифф Хаутон иронически посмотрел на модель и перевел затем взгляд на лицо продавца, который, очевидно, совершенно игнорировал этот знак недоверия.

— Внутри пульта управления находится батарея, — продолжал молодой человек, снимая крышку с пульта и показывая обычную батарейку от карманного фонаря. — Ток идет от батареи через включающее устройство и сигнальную лампочку к Волновому Генератору.

— Вы хотите сказать, — прервал его Бифф, — что ток от этой копеечной батарейки проходит через вот этот дешевый реостат и попадает в бессмысленную обмотку внутри модели и что это не может дать абсолютно никакого эффекта. А теперь честно скажите мне, что на самом деле заставляет ее подниматься в воздух? Если уж я плачу восемнадцать зелененьких за эту жестянку, я хочу точно знать, что покупаю.

Продавец покраснел.

— Извините, сэр, — пробормотал он, заикаясь от смущения. — Я совсем не пытался что-то скрыть от вас, сэр. Как и всякая волшебная игрушка, Волнолет имеет секрет, и этот секрет не может быть раскрыт, пока она не куплена. — Тут он наклонился вперед с заговорщицким видом. — Но я открою вам одну тайну. Цена этой модели непомерно высока, и никто ее не покупает. Директор сказал, что если найдутся желающие, можно продавать модели по три доллара штука. Если вы хотите приобрести модель за эту цену…

— Идет, мой мальчик! — не дал ему закончить полковник и бросил на прилавок три долларовые бумажки. — Эту цену я готов заплатить за игрушку, как бы она ни действовала. Ребята в лаборатории будут от нее в восторге, — прибавил он, постукивая по груди крылатой ракетой. — Ну, а теперь — как же она летает?

Продавец с таинственным видом оглянулся вокруг, придвинулся поближе к полковнику и прошептал:

— Бечевка! Или, вернее сказать, черная нитка. Она идет от носа корабля вверх через маленький блок в потолке и обратно к моей руке — привязана вот к этому кольцу, видите? Когда я отступаю, ракета поднимается. Вот и все.

— Все хорошие иллюзионные трюки очень просты, — проворчал полковник, проводив взглядом уходящую вверх нить. — Особенно когда внимание зрителей отвлекается разными уловками.

— Если у вас нет под рукой черного стола, его отлично заменит черная ткань, — заметил молодой человек. — Кроме того, этот фокус очень хорошо получается да фоне дверного проема, если только в задней комнате выключен свет, конечно.

— Заверни-ка ее, мальчуган. Сам не вчера родился. Умею в таких вещах разбираться.

* * *

Бифф Хаутон продемонстрировал свою покупку во время игры в покер в следующий четверг. Все его гости были специалистами по ракетной технике, и хохот во время чтения инструкции не прекращался ни на минуту.

— Эй, Бифф, дай-ка я срисую диаграмму. Пожалуй, можно будет использовать эти самые магнитные волны в моей новой птичке!

— Эти батарейки дешевле воды. Вот источник энергии будущего!

Один только Тедди Кэйпер заподозрил неладное, когда начался полет ракеты. Он сам был фокусником-любителем и сразу разгадал трюк. Однако он молчал из чувства профессиональной солидарности и только иронически улыбался, когда присутствующие замолкали один за другим. Полковник умел показывать фокусы, и он превосходно подавал полет. Ему почти удалось убедить зрителей в действительном существовании Космического Волнолета еще до окончания демонстрации. Когда модель приземлилась и он выключил ток, зрители сгрудились вокруг стола.

— Нитка! — воскликнул один из инженеров с явным чувством облегчения, и все рассмеялись.

— А жаль! — сказал Главный Физик проекта. — Я надеялся, что некоторое количество Космических Волн поможет нам. Ну-ка, дайте мне попробовать!

— Первым — Тедди Кэйпер! — объявил Бифф. — Он понял, в чем дело, еще когда все вы следили за сигнальной лампочкой, только не подал виду.

Кэйпер надел кольцо с черной ниткой на указательный палец и начал медленно отходить назад.

— Сначала нужно включить питание, — напомнил Бифф.

— Я знаю, — улыбнулся Кэйпер. — Но это входит в иллюзионный трюк — все эти уловки и игра. Сначала я попробую этот фокус просто так, посмотрю, как нужно поднимать и опускать модель, а затем продеваю фокус со всеми атрибутами.

Он начал отводить руку назад, мягким и гибким профессиональным движением, почти незаметным для окружающих. Модель поднялась на несколько дюймов от стола, затем рухнула вниз.

— Нитка лопнула, — сказал Кэйпер.

— Ты, наверно, дернул ее, вместо того чтобы тянуть плавно, — сказал Бифф, связывая оборванные концы нитки. — Вот смотри, я покажу тебе, как это делается.

Но когда Бифф попробовал поднять модель, нитка снова не выдержала, что вызвало новый взрыв веселья и заставило полковника покраснеть. Кто-то напомнил об игре в покер.

Это было единственное упоминание о покере в тот вечер, потому что очень скоро они обнаружили, что нитка выдерживает вес модели только в том случае, когда ток включен и два с половиной вольта проходят через шутовскую обмотку. При выключенном питании модель была слишком тяжелой. Нитка неизменно обрывалась.

* * *

— Я все-таки думаю, что это сумасшедшая идея, — сказал молодой человек. — За эту неделю мы сбились с ног, демонстрируя игрушечные космические корабли каждому мальчишке в радиусе тысячи миль. Кроме того, продавать их по три доллара штука, когда изготовление каждой модели обошлось по крайней мере в сотню…

— Но ведь ты все-таки сумел продать десяток моделей людям, представляющим для нас интерес? — спросил пожилой мужчина.

— Пожалуй. Мне удалось продать их нескольким офицерам ВВС и одному полковнику ракетных войск. Затем я спихнул одну служащему Бюро Стандартов. К счастью, он не узнал меня. Потом двум профессорам из университета, которых вы мне показали.

— Так что теперь эта проблема находится в их руках, а не в наших. Нам теперь остается только сидеть и ждать результатов.

— Каких результатов? Когда мы стучались в двери научных институтов, настаивая на демонстрации эффекта, ученые не проявили никакого интереса. Мы запатентовали эти витки и можем доказать кому угодно, что когда обмотка находится под током, вес предмета в непосредственной близости от этих витков становится меньше…

— Но лишь на очень незначительную долю меньше. И мы не знаем, чем это вызвано. Никто не проявляет ни малейшего интереса к этому вопросу — ведь речь идет о небольшом уменьшении в весе неуклюжей модели, явно недостаточном, чтобы поднять в воздух генератор тока. Все эти ученые, погруженные в грандиозные проблемы, плевать хотели на открытие какого-то сумасшедшего изобретателя, сумевшего найти маленькую ошибку в законе Ньютона.

— Вы думаете, теперь они займутся этим? — спросил молодой человек, нервно ломая пальцы.

— Конечно, займутся. Прочность нити на разрыв подобрана так, что она будет рваться всякий раз при попытках поднять на ней полный вес модели. Но она выдерживает модель при том небольшом уменьшении веса, которое вызывается действием витков. Это озадачит их. Никто не заставляет их заниматься этой проблемой или решать ее. Однако само существование такого несоответствия будет постоянно мучить ученых, ибо они знают, что этот эффект противоречит всем законам и просто не может существовать. Они сразу поймут, что наша магнитная теория — сплошная чепуха. А может, не чепуха? Мы не знаем. Но они будут постоянно думать об этом и ломать себе головы. Кое-кто начнет экспериментировать у себя в подвале — просто увлечение, ничего больше, — чтобы найти объяснение. И когда-нибудь кто-то из них найдет, чем вызвано действие этих витков, а может, сумеет и усовершенствовать их!

— А все патенты в наших руках…

— Точно. Они займутся исследованиями, которые вытеснят из их голов проблемы реактивного движения с его чудовищными затратами энергии и откроют перед ними горизонты настоящих космических полетов.

— И тогда мы станем богачами — как только дело дойдет до промышленного производства, — сказал юноша с циничной улыбкой.

— Мы все разбогатеем, сынок, — похлопал его по плечу пожилой мужчина. — Поверь мне, через десять лет ты не узнаешь этого старого мира.

Я всегда делаю то, что говорит Тедди

Описывать утопию всегда очень трудно. Как скучны для писателя мир, радость и счастье! Любое повествование опирается на движение — какое угодно и где угодно. Вот почему для автора столь привлекательны антиутопии, и первой на ум сразу приходит «1984». Однако короткий рассказ, описывающий утопию, не станет скучным, поскольку окажется единичным инцидентом, использующим мир утопии как фон. Так сказать, ухаб на ровной дороге существования, зависящий от ее качества, но неспособный на него повлиять.

Наши дети в 1963 году были совсем маленькие, и каждый привык засыпать в обнимку с плюшевым медведем — даже когда мы путешествовали всей семьей или ночевали на природе. Так появилась идея этого рассказа, выросла и воплотилась на бумаге. Мой агент нашел для него весьма неожиданного покупателя: «Журнал таинственных историй Эллери Куина». Этот журнал всегда с удовольствием публиковал фантастику, лишь бы она укладывалась в прокрустово ложе детективного жанра. Я тоже оказался доволен, поскольку мне заплатили вдвое больше, чем удавалось получить за рассказ в самых щедрых НФ-журналах. Но возникла и закавыка — меня попросили переделать рассказ.

Я не противник переделки как таковой. Если редактор указывает мне на ошибку в сюжете или подсказывает, какие изменения пойдут произведению на пользу, я с радостью прислушиваюсь к доброму совету. Но от меня потребовали радикальной хирургии — совершенно нового окончания, изменившего бы весь рассказ. После переписки мне предложили компромисс — единственное изменение окончания, менявшее весь рассказ, но не весь его замысел. И все же конец мне упорно не нравился. Неверный, и все тут. Родился внутренний конфликт между Деньгами и Искусством. В те времена жизнь в Дании была очень дешевой, и гонорара за этот рассказ хватило бы на оплату жилья на месяц вперед да еще осталось бы достаточно, чтобы прожить две-три недели. Что же выбрать?

Я преклонил колени — разрешил журналу изменить окончание и рыдал всю дорогу до банка. Правильное окончание вы сейчас прочтете, но я до сих пор сожалею о той журнальной публикации.

Такого со мной больше никогда не повторялось. С тех поря смог всегда немного опережать кредиторов, а выживание перестало зависеть от продажи единственного рассказа. Когда мы с редакторами не сходились во мнениях, я забирал спорную рукопись и со временем продавал ее кому-нибудь другому. Иногда даже выгоднее, чем мне предлагали в первый раз, — возможно, тут есть над чем задуматься.

Маленький мальчик спал в своей кроватке. Искусственный лунный свет струился в широкое окно спальни, освещая бледным сиянием безмятежное лицо. Одной рукой мальчик обнимал плюшевого мишку, крепко прижимая игрушечную круглую голову с черными глазами-пуговками к щеке. Его отец и высокий мужчина с черной бородой, бесшумно ступая, крались по ковру спальни к кроватке.

— Вытащи мишку из-под руки, — прошептал бородач, — и подсунь другого.

— Нет, он проснется и начнет плакать, — так же тихо ответил отец Дэви. Не мешай мне, я сделаю так, как надо.

Осторожным движением он положил еще одного плюшевого мишку рядом с мальчиком, и теперь две игрушки лежали по обе стороны нежного лица. Потом отец приподнял руку ребенка и взял первого мишку. Мальчик зашевелился, но не проснулся. Он перевернулся на другой бок, обнял только что подложенную игрушку, прижал к щеке — и через несколько секунд его дыхание снова стало глубоким и размеренным. Отец ребенка поднес к губам палец, бородатый мужчина кивнул в знак согласия — и оба вышли из детской неслышными шагами и беззвучно закрыли за собой дверь.

— Теперь за работу, — сказал Торренс, протягивая руку за плюшевым медведем.

Его тонкие красные губы резко выделялись на фоне бороды. Мишка шевельнулся у него в руках, пытаясь вырваться, и темные глаза-пуговки забегали из стороны в сторону.

— Хочу обратно к Дэви, — произнес плюшевый мишка тоненьким голоском.

— Отдай его мне, — сказал отец мальчика. — Он знает меня и не будет капризничать.

Отца звали Ньюмен, и он, как и Торренс, был доктором политологии. В настоящее время оба доктора оказались без работы — правительство, несмотря на их очевидные заслуги и научные достижения, не желало принимать их на службу. В этом ученые походили друг на друга; внешне же они резко отличались один от другого. Торренс был невысоким, коренастым и походил на медведя, хотя и маленького. Он весь зарос черными волосами — пышная борода, начинавшаяся от ушей и падавшая на грудь, кисти рук, покрытые обильной растительностью, ползущей из-под рукавов рубашки.

Торренс был брюнетом, а Ньюмен — блондином; первый — низкий и коренастый, второй — высокий и худой. Ньюмен сутулился — характерная черта ученого, привыкшего проводить долгие часы за письменным столом, — и уже начал лысеть, оставшиеся тонкие волосы кудрявились золотистыми завитками, напоминавшими кудряшки мальчика, спавшего сейчас в своей кроватке на втором этаже. Он взял игрушечного мишку из рук Торренса и пошел к двери. Там, в комнате с задернутыми шторами на окнах, их ждал Эйгг.

— Давай скорее, — резко бросил Эйгг, когда они вошли в комнату, и протянул руку за плюшевым мишкой.

Эйгг всегда отличался поспешностью и несдержанностью. Его широкую тяжеловесную фигуру туго обтягивал белый халат. Он не нравился Ньюмену и Торренсу, но обойтись без него было невозможно.

— Зачем так… — начал Ньюмен, но Эйгг уже выхватил игрушку у отца ребенка. — Ему не понравится такое обращение, я знаю это…

— Отпустите меня! Отпустите меня… — в отчаянии взвизгнул плюшевый мишка.

— Это всего лишь машина, — холодно ответил Эйгг, положил игрушку на стол лицом вниз и протянул руку за скальпелем. — Ты — взрослый человек и должен вести себя более сдержанно, разумно, сдерживать свои эмоции. А ты поддался чувствам при виде плюшевого медведя, вспомнив, что в детстве у тебя был такой же, друг и верный спутник. Это всего лишь машина.

Быстрым движением он раздвинул искусственный мех на спине плюшевого медведя и прикоснулся к шву — в тельце игрушки открылся широкий разрез.

— Отпустите… отпустите… — молил мишка, и лапы беспомощно дергались.

Торренс и Ньюмен побледнели.

— Господи…

— Эмоции. Держи себя в руках, — произнес Эйгг и ткнул внутрь разреза отверткой.

Послышался щелчок, и игрушка прекратила двигаться. Эйгг принялся отвинчивать пластинку, закрывавшую доступ к сложному механизму.

Ньюмен отвернулся и вытер платком мокрое от пота лицо. Эйгг совершенно прав. Нужно держать себя в руках, не поддаваясь эмоциям. В конце концов, это действительно всего лишь игрушка. Как можно терять контроль над собой, когда на карту поставлено так много?

— Сколько времени тебе потребуется? — спросил он, глядя на часы. Они показывали ровно девять вечера.

— Мы уже обсуждали данный вопрос несколько раз, и это никак не может изменить положение дел. — Голос Эйгга был бесстрастным, лишенным всяческих чувств, — все его внимание сосредоточилось на механизме внутри корпуса игрушечного медведя. Он уже снял защитную пластинку и рассматривал механизм через увеличительное стекло. — Я провел эксперименты с тремя украденными плюшевыми мишками, фиксируя время, потраченное на каждый этап работы. В мои расчеты не входит время, необходимое, чтобы извлечь ленту и вставить ее обратно, — для этого требуется всего несколько минут. А вот на прослушивание ленты и изменение записи на отдельных участках уйдет чуть меньше десяти часов. Мой лучший результат отличался от худшего всего на пятнадцать минут, что не имеет большого значения. И можно с уверенностью сказать… А-а-а… вот они… — Эйгг замолчал, осторожно извлекая крошечные бобины с магнитной лентой, — что на всю операцию уйдет десять часов.

— Это слишком долго. Мальчик обычно просыпается в семь утра, и к этому времени нужно успеть вернуть плюшевого мишку на место. Дэви ни при каких обстоятельствах не должен заподозрить, что игрушка отсутствовала всю ночь.

— Ответственность за эту часть операции ложится на тебя — придумай что-нибудь. Я не могу спешить и потому рисковать испортить работу. А теперь молчите и не мешайте.

Оба доктора политологии сидели и молча смотрели, как Эйгг вставлял бобину в сложный аппарат, который был тайно собран в этой комнате. Ничего другого им не оставалось, поскольку они ровным счетом ничего не смыслили в этом.

— Отпустите… — донесся из динамика пронзительный голосок, затем последовали помехи. — Отпустите… бззт… нет, Дэви, ты не должен… папе это не понравится… вилку нужно держать в левой руке, нож — в правой… бззт… тебе придется вытереть… хороший мальчик, хороший мальчик, хороший мальчик…

Голосок шептал и уговаривал; часы шли один за другим. Ньюмен уже несколько раз ходил на кухню за кофе, и перед рассветом Торренс заснул в своем кресле и тут же проснулся, виновато глядя по сторонам. Один лишь Эйгг продолжал работать без малейших признаков усталости или напряжения: его пальцы двигались точно и размеренно, подобно метроному. Тонкий голосок доносился из динамика в тишине ночи, словно голос призрака…

* * *

— Готово, — произнес Эйгг, зашивая мохнатую ткань аккуратными хирургическими стежками.

— Так быстро у тебя еще никогда не получалось. — Ньюмен с облегчением вздохнул. Он взглянул на экран, на котором была видна детская. Мальчик все еще спал — это было отчетливо видно в инфракрасных лучах. — Все в порядке. Теперь мы сможем без труда подменить плюшевого мишку. А с лентой все в порядке?

— Да, ты же слышал. Сам задавал вопросы и получал ответы. Я скрыл все следы изменений, и если ты не знаешь, где искать, не найдешь ничего. В остальном банк памяти и инструкции не отличаются от других таких же. Я изменил только одно.

— Надеюсь, нам никогда не придется воспользоваться этим, — заметил Ньюмен.

— Я даже не подозревал, что ты такой сентиментальный.

Эйгг повернулся и взглянул на Ньюмена. Лупа все еще торчала у него в глазу, и увеличенный в пять раз зрачок смотрел прямо в лицо.

— Нужно побыстрее положить плюшевого мишку на место, — вмешался Торренс. Мальчик только что пошевелился.

* * *

Дэви был хорошим мальчиком, а когда подрос, стал хорошим учеником в местной школе. Даже начав учиться, он не забросил своего плюшевого друга и каждый вечер разговаривал с ним, особенно когда делал уроки.

— Сколько будет семью семь, мишка? Мохнатая игрушка закатывала глаза и хлопала короткими лапами.

— Дэви знает… не надо спрашивать своего мишку, когда Дэви знает сам.

— Знаю, конечно, — просто хочу убедиться, что и ты знаешь. Семью семь будет пятьдесят.

— Дэви… правильный ответ сорок девять… тебе нужно больше заниматься, Дэви… мишка дает хороший совет…

— А вот и обманул тебя! — засмеялся Дэви. — Заставил дать верный ответ!

Мальчик все легче обходил ограничения, введенные в достаточно примитивный банк памяти робота, поскольку он взрослел, а плюшевый мишка был предназначен для того, чтобы отвечать на вопросы маленького ребенка. Словарный запас игрушки и ее взгляд на жизнь были рассчитаны на малышей, потому что задача плюшевых медведей заключалась в том, чтобы научить ребенка правильно говорить, познакомить с историей, помочь усвоить моральные принципы, пополнить словарный запас, обучить грамматике и прочему, необходимому для проживания в человеческом обществе. Эта задача решалась очень рано, когда взгляды ребенка и его отношение к жизни только формировались, а потому плюшевые медведи говорили просто, ограниченно. Однако такое воспитание было весьма эффективным — дети навсегда запоминали уроки, преподанные им любимыми игрушками. В конце концов дети перерастали своих любимцев, и плюшевых мишек выбрасывали за ненадобностью, но к этому времени работа уже была закончена — детское мировоззрение сформировано окончательно.

Когда Дэви превратился в Дэвида и ему исполнилось восемнадцать, плюшевый мишка уже давно лежал за рядом книг на полке. Он был старым другом, и хотя Дэвид больше не нуждался в нем, мишка все-таки оставался другом, а от друзей не отказываются. Впрочем, нельзя сказать, что Дэвид задумывался над этой проблемой. Его плюшевый мишка был всего лишь плюшевым мишкой, вот и все. Детская превратилась в кабинет, кроватка уступила место обычной кровати, и после своего дня рождения Дэвид упаковывал вещи, готовясь к отъезду в университет. Он застегнул сумку и в это мгновение услышал звонок телефона. Дэвид обернулся и увидел на маленьком экране лицо отца.

— Дэвид…

— Да, отец?

— Ты не мог бы сейчас спуститься в библиотеку? Есть важное дело.

Дэвид взглянул на экран повнимательнее и заметил, что выражение отцовского лица было мрачным, почти больным. Сердце юноши тревожно забилось.

— Да, папа, спускаюсь.

В библиотеке, кроме отца, находились еще двое — Эйгг, сидевший в кресле прямо, со скрещенными на груди руками, и Торренс, старый друг отца, которого Дэвид всегда называл «дядя Торренс», хотя тот и не был родственником. Дэвид тихо вошел в библиотеку, чувствуя, что внимательные взгляды следят за каждым его шагом. Он пересек большую комнату и опустился в свободное кресло. Дэвид во всем был похож на отца — высокий, стройный, со светлыми волосами, невозмутимый, добродушный.

— Что случилось? — спросил он.

— Ничего особенного, — ответил отец. — Ничего страшного, Дэви.

Должно быть, подумал Дэвид, произошло нечто действительно из ряда вон выходящее — отец давно не называл его этим детским именем.

— Впрочем, кое-что и впрямь случилось, но не сейчас, а много лет назад.

— А-а, ты имеешь в виду панстентиалистов, — облегченно вздохнул Дэвид.

Он слышал от отца о пороках панстентиализма с самого детства. Значит, речь снова пойдет о политике; а он уж было подумал, что произошло нечто личное.

— Да, Дэви, ты, по-видимому, теперь все знаешь о них. Когда мы разошлись с твоей матерью, я дал обещание, что воспитаю тебя должным образом, и не жалел сил на это. Ты знаком с нашими взглядами и, я надеюсь, разделяешь их.

— Конечно, папа. Я придерживался бы этой точки зрения, как бы меня ни воспитали. Панстентиализм — философия, подавляющая свободные устремления человека, — вызывает у меня отвращение. К тому же она навсегда сохраняет за собой власть в обществе.

— Совершенно верно, Дэви. А во главе этого порочного движения стоит человек по имени Барр. Он возглавляет правительство и отказывается уступить кому-нибудь свою власть над народом. И отныне, когда операции по омоложению организма стали широко распространенными, он останется на этом посту еще сотню лет.

— Барра нужно убрать! — резко бросил Эйгг. — Вот уже двадцать три года он правит миром и запрещает мне продолжать эксперименты. Молодой человек, вы представляете себе, что Барр остановил мои исследования еще до того, как вы родились?

Дэвид молча кивнул. О работе доктора Эйгга в области бихевиористской человеческой эмбриологии он знал мало, но этого было достаточно, чтобы у него возникло отвращение к экспериментам ученого, и в глубине сердца юноша был согласен с запретом, наложенным Барром на исследования. Но панстентиализм представлял собой нечто совершенно иное, и Дэвид был согласен с отцом. Эта философия, ядром которой была бездеятельность, лежала тяжелым удушающим бременем на всем человечестве.

— Я говорю не только от своего имени, — продолжал Ньюмен. Его лицо было бледным и каким-то искаженным. — Этой точки зрения придерживаются все, кто выступает против Барра и его философии. Я не занимал никакой должности в правительстве на протяжении более двадцати лет — и Торренс тоже, — однако не сомневаюсь, он согласится, что данное обстоятельство не имеет никакого значения. Если бы это пошло на пользу народу, мы с радостью выдержали бы все. Или если бы то, что Барр преследует нас за наши взгляды, было единственной отрицательной чертой его системы, я даже пальцем не пошевелил бы, чтобы остановить его.

— Я полностью согласен с тобой, — кивнул Торренс. — Судьба двух людей не имеет никакого значения по сравнению с судьбой народа, равно как и судьба одного человека.

— Совершенно верно! — Ньюмен вскочил и принялся расхаживать по комнате. Я не проявил бы никакой инициативы, если бы лишь это лежало в основе всей проблемы. Конечно, если бы Барр завтра умер от сердечного приступа, все решилось бы само собой.

Трое пожилых мужчин не сводили пристальных взглядов с Дэвида. Он не понимал, что происходит, но чувствовал, что они ждут ответа.

— Да, пожалуй, я согласен с вами. Закупорка кровеносного сосуда пошла бы на пользу всему миру. Мертвый Барр принесет гораздо больше пользы человечеству, чем живой.

Тишина затянулась и стала неловкой. Наконец ее нарушил сухой механический голос Эйгга:

— Значит, мы все придерживаемся единой точки зрения — смерть Барра принесет колоссальную пользу. В этом случае, Дэвид, ты должен согласиться с нами, что было бы неплохо… убить его.

— Действительно хорошая идея, — произнес Дэвид, не понимая, к чему ведет весь этот разговор. — Правда, осуществить ее физически невозможно. Прошли, должно быть, многие столетия с тех пор, как было совершено последнее… как это называется… «убийство». Воспитательная психология давным-давно решила эту проблему. Разве это не было открытием, окончательно разделившим человека и существа, стоящие на более низких ступенях развития, доказательством того, что мы можем обсуждать мысль об убийстве, однако воспитание, которое мы получили в раннем детстве, делает невозможным практическое осуществление такого акта? Если верить учебникам, человечество достигло колоссального прогресса, после того как проклятие убийства было навсегда устранено. Послушайте, мне хотелось бы знать — что здесь происходит?

— Барра можно убить, — произнес Эйгг едва слышно. — В мире существует человек, способный на это.

— Кто этот человек? — спросил Дэвид, каким-то ужасным образом уже зная ответ еще до того, как его отец дрожащими губами произнес:

— Это ты, Дэвид… ты…

Юноша замер, его мысли вернулись в прошлое: то, что раньше было непонятным и беспокоило его, теперь стало ясным. Его мнение по разным вопросам всегда слегка отличалось от точки зрения друзей — скажем, когда один из роторов вертолета случайно убил белку. Незначительные, но беспокоящие мелочи, которые не давали заснуть до глубокой ночи, когда весь дом уже давно спал. «Да, это правда, — понял Дэвид, ничуть не сомневаясь в словах отца. — Интересно, почему это никогда не приходило мне в голову?» Такая мысль словно ужасная статуя, похороненная в грунте под ногами, — она всегда была здесь, но никто не видел ее, пока он не откопал. И теперь он отчетливо различал злобную гримасу на страшном лице.

— Значит, вы хотите, чтобы я убил Барра? — спросил он.

— Лишь ты в состоянии сделать это… Дэви… ты один… и это необходимо. Все эти годы я надеялся, что такой шаг не понадобится, что твоя уникальная способность… не будет использована. Но Барр продолжает жить. Ради всех нас он должен умереть.

— Я не понимаю только одного, — сказал Дэвид, вставая и глядя в окно на знакомые деревья и шоссе вдали под прозрачной стеклянной крышей. — Каким образом было изменено мое воспитание? Почему я не заметил изменений в процессе того, что было нормальным путем развития?

— Мы воспользовались твоим плюшевым медведем, — объяснил Эйгг. — Об этом не принято говорить, но отвращение к акту лишения другого человека жизни вводится в сознание ребенка на протяжении его первых лет с помощью магнитных лент в игрушке, находящейся у каждого мальчика или девочки. Более позднее воспитание всего лишь закрепляет выработанный рефлекс, который не действует без первоначального этапа.

— Значит, мой плюшевый мишка…

— Я изменил его банк памяти лишь в этом отношении. Во всем остальном твое воспитание ничем не отличалось от воспитания других детей…

— Теперь мне все понятно, доктор. — В голосе Дэвида звучал металл, которого не было раньше. — Как я смогу убить Барра?

— Вот этим. — Эйгг достал из ящика стола пакет и осторожно развернул его. — Это старинное примитивное оружие, которое я взял в музее. Я отремонтировал его и зарядил метательными устройствами — их называют патронами. — Эйгг держал в руке черный, матово поблескивающий пистолет. — Он действует автоматически. Когда нажимают на этот выступ — спусковой крючок, — в патроне начинается химическая реакция, в результате которой из переднего отверстия пистолета вылетает предмет из свинца с медной оболочкой, называемый пулей. Она двигается вдоль воображаемой линии, проходящей через эти два выступа в верхней части пистолета. Разумеется, под воздействием силы тяжести пуля постепенно опускается, но на минимальном расстоянии — несколько метров — это можно не принимать во внимание. — Он положил пистолет на стол.

Дэвид медленно протянул руку и взял пистолет. Он удивительно удобно поместился в руке, словно был создан для нее. Дэвид поднял пистолет, прицелился и, когда передний выступ оказался в центре выемки в задней части пистолета, нажал на спусковой крючок. Раздался оглушительный грохот, и пистолет подпрыгнул у него в руке. Пуля ударила Эйгга в грудь, прямо туда, где находится сердце, причем с такой силой, что и мужчина, и стул, на котором он сидел, опрокинулись на пол.

— Дэвид! Что ты делаешь? — послышался испуганный крик отца.

Юноша отвернулся от мертвого тела, распростершегося на полу, и посмотрел на отца равнодушным взглядом.

— Неужели ты не понимаешь, папа? Барр со своими панстентиалистами душат свободу в мире, многие люди страдают от этого; происходит много другого, что все мы считаем не правильным. Но разве ты не замечаешь разницы? Ты сам сказал, что после смерти Барра положение изменится. Жизнь снова двинется вперед. Как же можно сравнить преступление Барра с преступлением тех, кто опять воссоздал вот это?

Не успел Ньюмен осознать весь смысл слов сына и понять, что его ждет, как тот быстро выстрелил в отца. Торренс закричал и бросился к выходу, пытаясь отпереть дверь. Дрожащие от ужаса пальцы не слушались. Дэвид выстрелил в него, но Торренс был далеко, и потому пуля лишь ранила его в спину. Несчастный упал. Дэвид подошел к нему и, не обращая внимания на стоны и мольбы о пощаде, прицелился и точным выстрелом раздробил ему череп.

Пистолет вдруг показался Дэвиду очень тяжелым, и юноша почувствовал какую-то странную усталость. Лифт поднял его на второй этаж. Дэвид вошел в кабинет и, встав на стул, достал с верхней полки из-за ряда книг плюшевого мишку.

Маленькая пушистая игрушка сидела посреди широкой постели, махала короткими лапами и смотрела на Дэвида черными глазками-пуговками.

— Мишка, — обратился к нему юноша, — я хочу сорвать цветы на газоне.

— Не надо, Дэви… рвать цветы нехорошо… не рви цветы…

— Мишка, сейчас я разобью окно.

— Нет, Дэви… бить окна плохо… не надо бить окна…

— Мишка, я собираюсь убить человека.

…Тишина, мертвая тишина. Замерли даже лапы и глаза.

Грохот выстрела разорвал тишину, и масса шестеренок, проводов и изувеченного металла вылетела из тельца разорванного на части плюшевого медведя.

— Мишка… о, мишка… почему ты не рассказал мне об этом? — Дэвид уронил на пол пистолет и разрыдался.

Из фанатизма, или за вознаграждение

Меня очень тревожат насилие и смерть — их слишком много в нашем обществе и в нашем мире. Когда-то я вводил их в больших дозах в собственные произведения — то был рефлекс, оставшийся после работы для дешевых журналов, и, чтобы от него избавиться, мне пришлось приложить определенные усилия. Насилия и так чересчур много в фильмах и литературе.

В нем есть своя притягательность, иначе его бы там не было. Возьмем две крайности. Первая — захватывающий триллер, который мы читаем, чтобы расслабиться. Все описанные в нем взрывы, погони и перестрелки вымышлены, но о них приятно почитать тихим вечерком, особенно если написано добротно. Я это хорошо знаю, потому что сам такое писал.

Другую крайность можно определить как чрезмерно жестокое насилие, к сожалению, привычное по фильмам и телепередачам. Задумайтесь сами, существует ли реальная необходимость показывать, да еще в цвете, как сжигают людей? Особенно если вскоре какие-нибудь подонки, последовав экранному примеру, сжигают несколько человек? Подобное в самом деле происходило, и над этим стоит задуматься.

Не по душе мне и легенда о наемном убийце — хладнокровном профессионале, убивающем за деньги. Я верю в совесть и законы, которые когда-то вывели нас из джунглей. И рассказ этот именно о них.

Чудесно! Отличная четкость! Электронный прицел был для него новинкой — испытывая оружие, он пользовался оптическим, который электронному и в подметки не годился. Несмотря на дождливую ночь, широкий вход в здание на противоположной стороне улицы был виден четко и ясно. Локти удобно покоились на упаковочных ящиках, уложенных стопкой перед щелью, прорезанной в наружной стене.

«Приближаются пятеро. Тебе нужен самый высокий», — прошептал микродинамик в ухе.

На противоположной стороне улицы показались люди. Один из них был заметно выше остальных. Он шел, разговаривая и смеясь, и Джейген направил прицел на его белые зубы, потом стал прибавлять увеличение, пока зубы, рот и язык не заполнили всю прицельную рамку. Человек широко улыбнулся, и тут Джейген плавно и равномерно сжал приклад, одновременно надавливая на спусковой крючок. Громыхнул выстрел, в плечо ударил приклад.

А теперь скорее; в обойме еще пять патронов. Уменьшить увеличение. Человек падает. Выстрел. Человек дергается. Выстрел. В голову. Еще одну туда же. Выстрел. Кто-то его заслоняет. Стреляем и в него. Выстрел. Так, помехи больше нет. В грудь, в сердце. Выстрел.

— Обойма пуста, — произнес он в торчавшую перед губами пуговку микрофона. — Пять в цель, насчет шестого не уверен.

«Уходи», — послышалось в ухе.

А я и так сматываюсь, подумал он. Была бы нужда напоминать — полиция Великого Деспота работает шустро.

Комнату освещал только тускло-оранжевый свет индикаторной лампочки передатчика материи. Код места назначения он набирал сам. Промахнув тремя шагами пустую пыльную комнатку, он стукнул по пусковой кнопке передатчика и тут же, не мешкая ни секунды, нырнул в экран.

По глазам больно ударил яркий свет, заставив прищуриться. Висящая под потолком голая лампочка освещала сырые каменные стены и металлическую дверь в потеках ржавчины. Он находился в подземелье на какой-то планете, быть может, на другом конце Галактики. Какая, собственно, разница? Здесь — значит здесь. Когда есть ПМ, до любого места в мире всего один шаг. Он быстро встал сбоку от экрана.

Оттуда пыхнула струя газа. И беззвучно рассеялась. Прекрасно. Значит, тот передатчик уничтожен, взорван. Обследовав его обломки, полиция наверняка выяснит, куда он перепрыгнул, но на это уйдет время. А он успеет замести следы и исчезнуть.

Если не считать передатчика, единственным предметом в каменной каморке был большой керамический сосуд, накрытый крышкой. Он взглянул на приклад винтовки, куда наклеил полученные инструкции. Рядом с кодом, который он набрал, чтобы попасть сюда, виднелась пометка: «Уничтожить винтовку». Джейген отодрал липкую карточку с инструкцией и сунул в сумку на поясе, потом снял крышку с сосуда. Из него тут же заклубился едкий пар; Джейген, кашляя, отвернулся. Это пузырящееся адское варево могло растворить что угодно. Отработанным движением он отсоединил пластиковый приклад и уронил его в контейнер. Жидкость яростно забурлила, выбрасывая густой пар.

Джейген поспешно отступил, доставая из сумки работающую от батарей электропилу размером с кулак и алмазными зубцами. Пила зажужжала, потом тонко взвыла, перепиливая ствол винтовки. Несколько дней назад он тщательно его измерил и сделал легкий надпил. Теперь он резал по этой метке, и через считанные секунды половинка ствола звякнула об пол. Она тут же отправилась следом за прикладом в компании с пустой обоймой. Достав из сумки новую обойму, он вставил ее на место, потом быстрым движением указательного пальца передернул затвор, дослав патрон в патронник, поставил оружие на предохранитель и лишь после этого сунул обрез в просторный рукав куртки, придерживая ладонью шершавый срез ствола.

Прежней точности у обреза уже не будет, но на короткой дистанции убивает он не хуже винтовки.

Покончив с мерами предосторожности, Джейген сверился с инструкцией и набрал код очередного места назначения. После него на карточке значились всего два слова: «Заметай следы». Джейген шагнул в передатчик.

Шум и звуки, свет и резкие запахи. Где-то рядом был океан — он слышал шум прибоя, нос щекотал солоноватый влажный воздух. Джейген стоял на площади коммуникационного узла, уставленной по периметру передатчиками, и какой-то мужчина, едва не наступив ему на пятки, выбрался следом за ним из того же ПМ и торопливо зашагал прочь, что-то бормоча под нос на незнакомом языке. По площади сновала густая толпа, над головой палило красноватое солнце. Джейген поборол искушение воспользоваться первой же соседней кабинкой и быстрым шагом двинулся через площадь. Потом остановился и стал поджидать первого прохожего, который пойдет мимо него, чтобы отправиться за ним — так он выбирал случайное направление, не зависящее от его желаний. Первой прошла девушка, и он двинулся за ней. Юбочка на ней едва прикрывала ягодицы, зато выставляла на всеобщее обозрение на редкость кривые ноги. Пропетляв за юной кавалеристкой по боковым улочкам и миновав кабинку ПМ, он решил отстать. Свой след он вполне запутал, так что теперь подойдет любая кабинка.

Впереди, над внушительного вида зданием, он увидел знакомую зеленую звезду, и сердце его забилось — то было Управление полиции Великого Деспота. Джейген чуть заметно улыбнулся. А почему бы и нет? Здание было общественным и служило не только резиденцией полиции. Чего бояться?

Но страх все же оставался, и его преодоление играло немалую роль в игре. Так, вверх по ступенькам мимо словно не замечающих его стражей. Большой холл со справочным столом в центре, вдоль стен вывески и стойки всевозможных служб. А вот и ряд экранов ПМ. Неторопливо шагая, он подошел к одному из средних экранов и набрал следующий код из списка.

От внезапного холода заслезились глаза, разреженным воздухом было почти невозможно дышать. Он быстро повернулся к экрану, чтобы набрать следующий код, но тут заметил торопящегося к нему мужчину.

— Постойте! — крикнул человек на интергалакте. Его нос прикрывала дыхательная маска, вторую он протянул Джейгену, который тут же надел ее. Подогретый свежий воздух успокоил его в той же мере, что и присутствие явно ожидавшего его человека. Осмотревшись, Джейген понял, что стоит на мостике допотопного звездолета. Приборы были выдранными из стен, экраны не светились. На металлических переборках конденсировалась влага и растекалась лужицами по полу. Человек заметил любопытство во взгляде Джейгена.

— Этот корабль уже несколько веков болтается на орбите. Подключив этот ПМ, мы запустили генераторы атмосферы и искусственной гравитации. Когда мы уйдем, все уничтожит атомный взрыв. И если вас выследили, тут след оборвется.

— Выходит, остальные мои инструкции…

— Не потребуются. Мы не были уверены, что успеем вовремя подготовить корабль, но, как видите, успели.

Джейген уронил на пол карточку с инструкциями и микродинамик. Эти улики исчезнут вместе с остальными. Человек быстро набрал код.

— Прошу вас следовать за мной.

— Уже иду.

Человек кивнул, отбросил маску и шагнул в экран. Они оказались в ничем не примечательном номере отеля — такой можно отыскать на любой из десяти тысяч планет. Двое, облаченные с головы до пят в черное, сидели в креслах с подлокотниками и разглядывали Джейгена сквозь темные очки. Провожатый молча кивнул, набрал код на передатчике и вошел в экран.

— Дело сделано? — спросил один. Их мешковатую черную одежду дополняли черные же перчатки и капюшоны, а рты прикрывали демодуляторы голоса, делавшие его ровным, лишенным эмоций и неузнаваемым.

— Деньги, — бросил Джейген, отходя в сторону и прислоняясь спиной к стене.

— Мы заплатим тебе, приятель. Не валяй дурака. Мы лишь хотим узнать, как все прошло. Видишь ли, мы вложили в это дело большие средства, — сказал второй. Голос его был механически невозмутим, но пальцы, когда он говорил, сжимались и разжимались.

— Деньги, — повторил Джейген, стараясь, чтобы его голос звучал невозмутимо, как и электронные голоса этих двоих.

— Держи, охотник. — Первый достал из выдвижного ящика стола коробку и швырнул через комнату. Она упала у ног Джейгена и раскрылась. — И выкладывай наконец.

— Я выпустил все шесть пуль в указанную цель, — ответил Джейген, глядя на рассыпавшиеся по полу золотистые банкноты. Крупная сумма. Похоже, обещание они сдержали. — Четыре я всадил в голову, одну в сердце, еще одну в человека, который пытался его заслонить. Как вы говорили, так и вышло — против реактивных пластиковых пуль защитный экран не устоял.

— Теперь субсидии наши, — бесстрастно произнес второй. Но своим хладнокровием он был обязан исказителю — постукивание руки по креслу и покачивание ноги выдавали его возбуждение.

Джейген наклонился и стал собирать деньги. Со стороны казалось, будто смотрит он только на пол.

Один из людей в черном выхватил скрытый под одеждой энергетический пистолет и выстрелил в Джейгена.

Будучи охотником, Джейген всегда знал, что и он может стать объектом охоты. Он мгновенно откатился в сторону и стиснул ствол обреза. Другой рукой он нащупал под тканью рукава спусковой крючок. Стрелял он в упор, и промах для человека с его опытом на таком расстоянии был просто невозможен.

Получив пулю в живот, стрелявший переломился пополам, очень спокойно и монотонно выдохнул через исказитель «ахххххх», выронил пистолет и уже мертвым рухнул на пол.

— Пуля из мягкого сплава, — пояснил Джейген. — Приберег на всякий случай обойму — они куда лучше ваших пластиковых штучек. Входит маленькой, сплющивается, а наружу вылетает уже лепешка. Винтовку я тоже приберег — точнее, тот минимум ее деталей, который еще способен стрелять. Вы были правы, ее следует уничтожить, чтобы избавиться от улики, но только после нашей встречи. А на экране энергетического детектора мой обрез не видно, вот вы и решили, будто я безоружен. Ваш приятель узнал правду довольно неприятным способом. А что теперь делать с вами?

Джейген говорил быстро, пытаясь высвободить застрявший в рукаве обрез, отброшенный назад отдачей. Все, достал.

— Не убивайте меня, — произнес человек спокойным из-за исказителя голосом, вжимаясь спиной в кресло и заслоняя лицо рукой. — Это была его идея, я тут совершенно ни при чем. Он боялся, что если вас выследят, то схватят и нас. — Он взглянул на скрюченную фигуру и быстро отвернулся, увидев на полу лужу крови. — У меня нет оружия. Я ничего против вас не имею. Не убивайте меня. Я вам еще дам денег.

Он молил сохранить ему жизнь, но слова текли монотонно, словно перечень покупок.

Джейген поднял обрез, человек съежился от страха.

— У вас с собой есть деньги?

— Есть. Немного. Пара тысяч. Я могу дать больше.

— Мне некогда ждать. Достаньте то, что есть, — только медленно — и бросьте сюда.

Сумма оказалась приличной. Богатый, должно быть, гусь, раз таскает с собой такие денежки на карманные расходы. Джейген поднял оружие, чтобы застрелить его, но в последний момент передумал. Зачем? Он устал убивать.

Опустив обрез, он подошел и сорвал с человека маску. И был разочарован. Старый, толстый, обрюзгший, невидящие глаза полны слез. Охваченный внезапным отвращением, Джейген стащил его на пол и сильно врезал по физиономии. Потом отошел. Набирая код, он заслонял собой кнопки, чтобы толстяк не подсмотрел номер. Потом шагнул в экран.

И почти в ту же секунду в кабинет начальника полиции на планете, где произошло убийство — за много световых лет от Джейгена, — из экрана ПМ вышла машина.

— Ты Преследователь? — спросил офицер.

— Да, — ответила машина.

Выглядела она красиво и была похожа на человека, только высокого, более двух метров ростом. Вообще-то ей могли придать любой облик, но, когда перемещаешься среди людей, такая форма предпочтительнее. Гуманоидность облика была единственной уступкой ее создателей, и, кроме торса, четырех конечностей и головы, все прочее в машине подчинялось строгой функциональности. Ее корпус, гладкий и обтекаемый, покрывал недавно созданный, чрезвычайно прочный золотистый сплав. Безликость яйцевидной головы нарушала лишь Т-образная щель спереди. За этим узким отверстием скорее всего скрывались зрительные и слуховые устройства вкупе с речевым механизмом, имитировавшим звучный мужской голос.

— Насколько мне известно, Преследователь, ты единственный экземпляр в мире? — спросил офицер — пожилой, седой, похудевший от нервной службы, но не утративший за все годы любопытства.

— Индекс вашего секретного допуска позволяет мне проинформировать вас, что в строй вводятся и другие Преследователи, но точное их количество я раскрыть не могу.

— Весьма разумно. И что ты надеешься сделать?

— Отыскать убийцу. Встроенные в меня детекторы гораздо чувствительнее применявшихся ранее, вот почему мой корпус так велик. В меня встроено запоминающее устройство, сравнимое по объему памяти с крупнейшей библиотекой, и средства для его постоянного пополнения информацией. Я выслежу убийцу.

— Задача может оказаться нелегкой. Он — или она — после убийства уничтожил передатчик.

— У меня есть способы узнать код, исследовав даже обломки передатчика.

— Он мог по-разному заметать следы.

— Его не спасет ничто. Я Преследователь.

— Он совершил отвратительное преступление. Желаю тебе удачи. Если только можно пожелать удачи машине.

— Благодарю за любезность. Я не обладаю человеческими эмоциями, но способен их ценить. Ваши чувства поняты, а в ваше личное дело занесена положительная отметка, хотя вы и не рассчитывали на это, произнося пожелание. А сейчас мне хотелось бы ознакомиться со всеми материалами, связанными с убийством. Потом я отправлюсь туда, куда сбежал преступник.

Двадцать лет беспечной жизни мало изменили внешность Джейгена: морщины в уголках глаз и седина на висках лишь придали ему солидности. Он давно уже не зарабатывал на жизнь как профессиональный охотник и мог себе позволить часто охотиться ради собственного удовольствия. Многие годы он постоянно переезжал с места на место, заметая следы, и даже десяток раз менял имя и внешность. Как-то он совершенно случайно наткнулся на эту захолустную планету и решил на ней остаться. Охота в местных диких джунглях оказалась просто потрясающей, и он не отказывал себе в этом удовольствии. Добытые и умело вложенные деньги обеспечивали ему приличный доход и удовлетворение всех потребностей, включая парочку пороков, которым он был подвержен.

Как раз сейчас он обдумывал один из них. Проведя более недели в джунглях, он всласть наохотился и теперь — чистый, свежий и отдохнувший — смаковал мысли о чем-то другом. Продается комната наслаждений, дорогая, разумеется, зато он может получить именно то, что желает. Облаченный в золотой халат, задрав ноги на столик и держа в руке бокал, он сидел в кресле и сквозь прозрачную стену дома любовался на садящееся за джунгли солнце. Он никогда особо не разбирался в искусстве, но лишь слепой не обратил бы внимания на взрывную яркость зелени, подчеркивающую буйство пурпурных и красных оттенков неба. Вселенная — чудесное место.

И тут негромкий звоночек возвестил о том, что чей-то ПМ настроился на аппарат в его доме. Он резко обернулся и увидел шагнувшего в комнату Преследователя.

— Я пришел за тобой, убийца, — произнес робот.

Пальцы Джейгена разжались, бокал покатился по инкрустированному паркету, оставляя за собой влажную дорожку. У Джейгена всегда имелось при себе оружие, но осторожность подсказала ему, что лежавший в кармане халата энергетический пистолет бессилен против столь внушительной машины.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь, — солгал Джейген, поднимаясь. — Сейчас вызову полицию, пусть они разберутся.

Он сделал несколько шагов в сторону коммуникатора — и внезапно метнулся мимо него в соседнюю комнату. Преследователь двинулся следом, но остановился, когда Джейген секунду спустя появился в дверях.

В руках он держал крупнокалиберное безоткатное ружье, стреляющее разрывными пулями, — с таким он охотился на местных многотонных болотных амфибий. В магазине имелось десять зарядов почти пушечного калибра, и он в упор всадил все десять в робота.

От мебели в комнате остались жалкие обломки; пол, стены и потолок ощетинились осколками. Его тоже легко ранило — в шею и в ногу, — но он не почувствовал боли. Машина даже не дрогнула от взрывов, а на золотистом покрытии корпуса не осталось и вмятинки.

— Сядьте, — приказал робот. — Ваше сердце бьется слишком сильно, а это опасно для здоровья.

— Опасно! — Джейген рассмеялся каким-то странным смехом и прикусил губу. Он выронил ружье, проковылял к чудом уцелевшему креслу и без сил свалился в него. — Стоит ли волноваться о здоровье, когда здесь ты… палач?

— Я Преследователь, а не палач.

— Ну, так передашь меня палачу. Но сперва скажи, как ты меня отыскал? Или это секрет?

— Секретны только подробности. Чтобы найти вас, я воспользовался самыми совершенными методами локации и записями в запоминающих блоках передатчиков. У меня безупречная память, а фактов для обработки имелось немало. К тому же, будучи машиной, я не страдаю нетерпеливостью.

Поняв, что немедленная смерть ему не грозит, Джейген тут же задумался о возможности побега. Машину ему не уничтожить, но вдруг удастся снова от нее удрать? Пусть она продолжает говорить.

— Что ты намерен со мной сделать?

— Задать вам несколько вопросов.

Джейген мысленно улыбнулся, хотя выражение его лица не изменилось. Он ясно понимал, что убийце, которого выслеживали двадцать лет, Великий Деспот уготовил особую участь.

— Так спрашивай. Чего тянешь?

— Знаете ли вы имя человека, которого убили?

— Я не признавался в том, что кого-то убивал.

— Вы признались, когда попытались уничтожить меня.

— Черт с тобой. Так и быть, скажу. — Главное — не прекращать разговора. Говорить что-нибудь, но ни в чем не признаваться. Под пыткой так или иначе вытянут все. — Я не знал, кто он такой. Я даже не знал названия планеты. Дождливая дыра, вот и все, что я могу сказать.

— Кто вас нанял?

— Они не представились. Мы лишь обговорили сумму и задание.

— В это я могу поверить. Могу также сказать, что ваш пульс приближается к норме и теперь вашему здоровью не угрожает информация о том, что вы слегка ранены в шею.

Рассмеявшись, Джейген коснулся пальцем тоненькой струйки крови.

— Спасибо за неожиданную заботу. Ранка пустяковая.

— Я предпочел бы видеть ее обработанной и забинтованной. Вы мне позволите ею заняться?

— Да делайте что хотите! В соседней комнате есть медицинское оборудование.

Если чудище выйдет из комнаты, появится шанс добраться до передатчика!

— Сперва я должен осмотреть рану.

Преследователь навис над ним — до этого момента Джейген как-то не осознавал, насколько тот огромен, — и коснулся холодным металлическим пальцем кожи на шее. Едва это произошло, Джейгена полностью парализовало. Сердце билось ровно, дышалось легко, но глаза смотрели только вперед, ни шелохнуться, ни вымолвить слово стало невозможно, и ему осталось лишь оглашать бессловесными воплями звенящую пустоту своего мозга.

— Мне пришлось обмануть вас, потому что тело перед операцией должно полностью расслабиться. Как вы вскоре убедитесь, сама операция совершенно безболезненна.

Машина вышла из фиксированного поля его зрения, и Джейген услышал, как она покинула комнату. Операция? Какая еще операция? Какую непостижимую пока расплату задумал для него Великий Деспот? Насколько важным был убитый человек? Мысли Джейгена захлестнула волна ужаса и страха — но только мысли. Легкие равномерно наполнялись воздухом, размеренно билось сердце, и лишь сознание, бессильное и истеричное, узником металось в крошечном уголке мозга.

Звуки подсказали, что машина вернулась и стоит позади. Джейген ощутил, что его шевелят и покачивают из стороны в сторону. Что этот робот делает? Краем глаза он заметил, как на пол упало что-то темное. Что? ЧТО?

Еще одна темная лепешка упала прямо перед ним — какая-то грязная пена. Миновало несколько секунд, пока смысл увиденного пробился сквозь охвативший его ужас.

То был большой комок депиляторной пены, заполненной растворяющимися остатками его волос. Должно быть, машина извела на него целый баллончик и теперь удаляет с головы волосы. Но для чего? Паника немного улеглась.

Преследователь обошел кресло, встал перед Джейгеном, потом наклонился и вытер металлические руки о его халат.

— Ваши волосы удалены. — Знаю, знаю! Но для чего? — Это необходимая часть операции, не наносящая вам непоправимого вреда. Как и сама операция.

Пока робот говорил, его торс начал меняться. Оболочка из золотистого сплава, не пробиваемая разрывными пулями, разошлась посередине и развернулась. Обездвиженный, Джейген мог лишь с ужасом наблюдать за метаморфозой, не в силах отвести глаз. Открылась серебристая ниша, окруженная непонятными устройствами.

— Вы не почувствуете боли, — успокоил Преследователь, делая шаг вперед и стискивая обеими руками голову Джейгена. С неторопливой точностью машина стала приближать его голову к нише, пока затылок не уперся в металлический свод. Природа явила милосердие — Джейген потерял сознание.

Он не ощутил, как острые металлические иглы, выскользнувшие из отверстий в металлической чаше, пронзили кожу, потом кости черепа и глубоко погрузились в мозг. Но мысли, ясные и четкие, словно ощущения только что пережитого, тут же заполнили его сознание. Одно за другим всплывали воспоминания, изучались, отбрасывались и сменялись новыми. Его детство, давно позабытые звуки и запахи, комната, прикосновение травы к подошвам, юноша, смотрящий на свое — его — отражение в зеркале.

Поток воспоминаний, управляемый механизмом внутри Преследователя, долго проплывал перед мысленным взором Джейгена. В его мозгу скрывалось все, что машина хотела узнать, и она, кусочек за кусочком, сложила из мозаики цельную картину. Когда все кончилось, иглы вернулись в чехлы, а голова Джейгена освободилась. Он снова сидел в кресле, паралич исчез столь же внезапно, как и появился. Сжав левой рукой подлокотник кресла, он провел правой ладонью по гладкой коже черепа.

— Что ты со мной сделал? Что это была за операция?

— Я изучил твои воспоминания. И теперь знаю людей, заказавших тебе убийство.

Произнеся эти слова, машина повернулась и направилась к передатчику. Ее пальцы уже начали набирать код, когда Джейген хрипло окликнул робота:

— Стой! Ты куда? Что ты намерен со мной сделать?

Преследователь обернулся.

— А что ты хочешь, чтобы я с тобой сделал? Неужели ты страдаешь от чувства вины? Я могу тебя от него избавить.

— Не смей надо мной издеваться, машина. Я человек, а ты всего лишь железяка. Я приказываю тебе отвечать. Ты из полиции Великого Деспота?

— Да.

— Значит, ты меня арестовал?

— Нет. Я просто ухожу. Тебя может арестовать местная полиция, однако у меня есть информация о том, что ты для них не представляешь интереса. Однако для частичной компенсации средств, затраченных на твои поиски, я конфисковал все твои денежные средства.

Робот снова повернулся, намереваясь уйти.

— Стой! — взвизгнул Джейген, вскакивая. — Я еще могу поверить, что ты отобрал все мои деньги. Но не смей держать меня за идиота. Не для того же ты выслеживал меня двадцать лет, чтобы просто так взять и уйти. Я убийца — вспомнил?

— Я сознаю этот факт. Именно поэтому я тебя преследовал. Теперь я знаю и твое мнение о себе. Ты ошибаешься. Ты ничуть не уникален, не одарен и даже не интересен. На убийство способен любой человек, если у него для этого достаточно сильные мотивы. В конце концов, вы ведь животные. Во время войны славные парни сбрасывают бомбы на совершенно незнакомых людей, просто нажимая кнопку, и убийства их совершенно не тревожат. Люди убивают, защищая свои семьи, и их за это славят. А ты, профессиональный охотник на животных, убил другое животное, на сей раз оказавшееся человеком, когда тебе предложили подходящую плату. В этом нет ничего благородного, отважного или просто интересного. Тот человек мертв, и, если тебя убить, он не воскреснет. Теперь я могу уйти?

— Нет! Если я тебе не нужен, то… зачем было тратить годы на поиски? Неужели ради нескольких жалких фактов?

Робот выпрямился — высокий, словно светящийся неким механическим достоинством, наверняка отражающим достоинство его создателей.

— Да. Фактов. Ты — ничто, и люди, нанявшие тебя, — тоже ничто. Главное в том, почему они на это пошли и как им удалось добиться успеха. Один человек, десять, даже миллион — ничто для Великого Деспота, который считает планеты в своих владениях сотнями тысяч. Для него единица измерения — общество. И теперь будет изучено общество, в котором ты вырос, а особенно то общество, откуда были нанявшие тебя люди. Что заставило их поверить в то, что насилием можно чего-то добиться? Что это за общество, где на убийство смотрят сквозь пальцы, игнорируют — и даже смиряются с ним? Оно не имеет права распространять эту заразу. Убивает общество, а не личности. Ты — ничто, — бросил робот, входя в экран, и исчез.

А Джейген так и не понял, действительно ли он уловил оттенок злобы в последних словах машины.

Я вас вижу

Судья производил глубокое впечатление своей черной мантией и безграничными знаниями, скрытыми в хромированном совершенстве черепа. Его звучный и пронзительный голос прогремел гласом судьбы:

— Карл Тритт, суд признает вас виновным а том, что в 218-й день 2423 года вы умышленно и злонамеренно украли у «Корпорации Маркрикс» заработную плату на общую сумму 318 тысяч кредитов и пытались присвоить себе упомянутые деньги. Приговор — двадцать лет.

Черный молоток судьи опустился с резкостью копра, забивающего сваи, и этот звук отдался в голове Карла. Двадцать лет! Он стиснул побелевшими пальцами стальной барьер ложи правосудия и взглянул в электронные глаза судьи. Возможно, в них мелькнула вспышка сострадания, но не прощения. Приговор вынесен и занесен в Центральную Память. Без права апелляции.

Перед судьей щелкнула панель, открылась, и стальной стержень бесшумно вытолкнул на нее вещественное доказательство «А» — 318 тысяч кредитов, все в тех же конвертах для выплаты зарплаты. Карл медленно сгреб их к себе.

— Вот деньги, которые ты украл. И ты должен сам вернуть их тем, кому они принадлежат, — приказал судья.

Карл вышел из зала суда нетвердой походкой и с безнадежностью в душе, слабо прижимая к груди сверток. Улицу омывал золотой солнечный свет, но он не замечал его — уныние заслонило мир угрюмой тенью.

Горло его пересохло, глаза горели. Он заплакал бы, не будь он взрослым, двадцатипятилетним гражданином. Но взрослые мужчины не плачут, и он лишь судорожно глотнул несколько раз.

Двадцать лет — невозможно поверить! Почему я? Столько людей в мире почему он получил столь суровый приговор? Сознание мгновенно выдало ответ.

Потому что ты украл деньги. Напуганный этой горькой мыслью, он побрел дальше.

Слезы наполнили глаза, просочились в нос и попали в горло. Охваченный жалостью к себе, он забыл, где находится, и поперхнулся, затем сплюнул.

Едва плевок коснулся безупречно чистого тротуара, урна в двадцати футах от него зашевелилась. Карл в ужасе зажал рот рукой, но слишком поздно сделанного не изменить.

Гибкая рука стерла плевок и быстро очистила тротуар. Мусорник присел наподобие механического Будды, и в его металлических внутренностях захрипел оживший динамик.

— Карл Тритт, — продребезжал металлический голос, — сплюнув на общественный тротуар, вы грубо нарушили местное Постановление номер ВД-14-668. Приговор — два дня. Ваш общий срок теперь — двадцать лет и два дня.

Двое прохожих, остановившихся возле Карла, разинули от удивления рты, услышав приговор. Карл почти прочел их мысли. Осужденный человек. Подумать только — более двадцати лет! Они уставились на него со смешанным чувством любопытства и отвращения.

Покраснев от стыда, Карл бросился прочь, прижимая к груди сверток с деньгами. Осужденные, когда их показывали по видео, всегда выглядели очень смешными. Они так забавно падали или изумлялись, когда перед ними не открывались двери.

Сейчас это не казалось таким смешным.

Медленно прополз остаток дня, наполненный туманом подавленности. Смутно запомнилось посещение «Корпорации Маркрикс», возвращение украденных денег. Они отнеслись к нему с пониманием и добротой, и он убежал, охваченный смущением. Доброта всего мира не смогла бы отсрочить исполнение приговора.

Потом он бесцельно бродил по улицам, пока не устал. И тут он увидел бар. Яркие огни, табачный дымок; он выглядел веселым и уютным. Карл дернул дверь, затем еще раз. Люди в баре прекратили разговоры и уставились на него через стекло. И тут он вспомнил о приговоре и понял — дверь не откроется. Люди в баре засмеялись, и он убежал. Хорошо еще, что обошлось без нового приговора.

Когда он добрался до своего жилища, то всхлипывал от усталости и унижения. Дверь открылась от прикосновения большого пальца и захлопнулась за ним. Наконец-то он обрел хоть какое-то прибежище!

И тут он увидел ожидающие его упакованные сумки.

Загудев, ожил экран видео. До сих пор Карлу не приходило в голову, что им можно управлять из Центра. Экран остался темным, но он услышал привычный, искаженный вокодером голос Контроля за приговором:

— Одежда и личные вещи, полагающиеся осужденному, уже отобраны. Ваш новый адрес указан на сумках. Следуйте туда немедленно.

Тут они хватили через край. Не заглядывая в сумки, Карл и без того понял, что его камера, книги, модели ракет и сотни других, значимых для него мелочей в сумки не попали. Он ворвался в кухню, выдавив неподдающуюся дверь. Из репродуктора, спрятанного над плитой, прозвучал голос:

— Ваши действия нарушают закон. Если вы остановитесь сейчас же, то срок приговора не будет увеличен.

Слова уже ничего не значили для него, он не хотел их слышать. С бешенством он рванул дверку буфета и потянулся к бутылке виски, но та исчезла за потайной дверцей, которой он раньше не замечал, дразняще скользнув по пальцам при падении.

Он побрел обратно в комнату, а голос за спиной монотонно пробубнил:

— К сроку прибавлено еще пять дней за попытку употребления алкогольного напитка.

Карла уже ничто не волновало.

Машины и автобусы не останавливались для него, и автомат подземки, словно поперхнувшись, выплюнул его монету обратно. Пришлось долго плестись, волоча ноги, до нового жилища, оказавшегося в той части города, о существовании которой он даже не подозревал.

Квартал умышленно создавал впечатление запустения. Специально изломанный, растрескавшийся тротуар, тусклые огни, пыльная паутина, висевшая в каждом углу, явно появились тут не сами собой. До своей комнаты ему пришлось карабкаться два лестничных пролета, под каждым его шагом ступеньки скрипели на разные лады. Не включая света, он бросил сумки и побрел вперед. Голени стукнулись о металлическую кровать, он благодарно опустился на нее и заснул в блаженном изнеможении.

Когда утром он проснулся, ему не хотелось открывать глаза. «Я видел кошмарный сон, — сказал он сам себе, — и он благополучно закончился». Но холодный воздух в комнате и сумрачный свет, пробивающийся сквозь полуоткрытые веки, говорили о другом. Вздохнув, он оставил фантазии и осмотрел свое новое жилище.

Было чисто — вот, пожалуй, и все впечатления. Кровать, стул, встроенный в стену шкаф — вот и вся мебель. Единственная лампочка без абажура свисала с потолка. На противоположной стене висел большой металлический календарь. «20 лет, 5 дней, 17 часов, 25 минут», — прочел он и тут же услышал щелчок. Последнее число изменилось на «24».

Накануне эмоции настолько истощили Карла, что теперь ему было все равно. Значимость перемены все еще переполняла его. Ошеломленный, он снова опустился на постель, но тут же подпрыгнул, услышав гулкий голос из стены:

— Завтрак сейчас накрывается в общественной столовой этажом выше. У вас десять минут.

На сей раз привычный уже голос послышался из огромного громкоговорителя, не меньше пяти футов в диаметре, и утратил прежний жестяной оттенок. Карл повиновался, не раздумывая.

Пища оказалась однообразной, но сытной. В столовой сидели мужчины и женщины, всех их интересовала только еда. Внезапно он понял, что все они осужденные. Уставившись в тарелку, он поел и быстро вернулся к себе.

Войдя в комнату, он увидел, что видеокамера над громкоговорителем нацелилась на него и, когда он проходил по комнате, следила за ним, словно ствол ружья. Такой камеры ему еще не доводилось видеть — поворачивающаяся хромированная труба, на конце которой блестела линза величиной с кулак. Осужденный человек одинок, но его никогда не оставляют наедине с самим собой.

Внезапно громкоговоритель снова взревел. Карл вздрогнул.

— Ваша новая работа начнется сегодня в восемнадцать часов. Вот адрес.

Из прорези под календарем выскочила карточка и упала на пол. Чтобы поднять ее. Карлу пришлось нагнуться. Адрес ему ни о чем не говорил.

До работы оставалось еще несколько часов, но убить их было не на что. Кровать приглашающе стояла рядом, и он устало на нее опустился.

Зачем он украл те проклятые деньги? Он знал ответ: потому что ему хотелось иметь те вещи, которые он никогда не мог бы позволить себе на жалованье телефонного техника. Кража казалась такой заманчивой, такой безопасной! Он проклинал случайность, соблазнившую его на преступление. Воспоминание о нем все еще мучило его.

* * *

Он занимался привычной работой, монтируя дополнительные линии в одном из больших деловых зданий.

Предварительные обследования он проводил самостоятельно, для роботов дело найдется потом. Телефонные линии шли по служебному коридору, начинавшемуся от главного вестибюля. Он открыл неприметную дверь ключом-пропуском и включил свет. Стену покрывала мешанина проводов и соединительных коробок, подключенных к кабелям, исчезавшим из виду далеко в коридоре. Карл раскрыл схемы проводки и начал отслеживать провода. Задняя стена показалась ему идеальным местом для крепления новых коробок. Он постучал по ней, проверяя, выдержит ли она нагрузку. Стена оказалась полой.

Сперва Карл скривился — если придется наращивать провода, работа окажется вдвое сложнее. Но затем ему стало любопытно — для чего здесь стена? При более внимательном осмотре он понял, что это панель, смонтированная из подогнанных друг к другу секций, скрепленных защелками. Вскрыв отверткой одну из секций, он увидел стальную решетку, поддерживающую металлические пластины. Их назначение ему было неясно, но теперь, удовлетворив свое любопытство, он тут же перестал о них думать. Установив панель на место, он занялся привычным делом. Через некоторое время он взглянул на часы, отложил инструменты и пошел обедать.

Первое, что он увидел, снова войдя в вестибюль, была банковская тележка.

Невольно оказавшись совсем рядом, он не мог не заметить двух охранников, которые брали из тележки толстые конверты, укладывали их в ячейки на стене по одному в каждую ячейку — и захлопывали толстые дверцы. У Карла возникла лишь одна реакция при мимолетном взгляде на эти деньги — чувство острой боли.

И лишь возвращаясь с обеда, он остановился от поразившей его мысли. Помедлив мгновение, он пошел дальше, никем не замеченный. Войдя снова в коридор, он украдкой взглянул на посыльного, открывавшего одну из ячеек. Когда Карл снова закрыл за собой дверь и оценил относительное положение стены, он понял, что догадка его верна.

То, что он принял за металлическую решетку с пластинами, на самом деле являлось задними стенами ячеек и поддерживающим их каркасом. Ячейки, плотно закрывающиеся в вестибюле, имели незащищенные задние стенки, обращенные в служебный коридор.

Он сразу понял, что не следует ничего предпринимать и вообще вести себя подозрительно. Однако он удостоверился, что служебные роботы проходят через другой конец коридора, выходящий в пустынную прихожую в задней части здания. Карл даже заставил себя позабыть о ячейках более чем на полгода.

Затем он начал планировать. Осторожные наблюдения, которые он проделывал время от времени, снабдили его всеми необходимыми фактами. В ячейках хранилась зарплата нескольких крупных компаний, находящихся в этом здании. Банковские служащие помещали туда деньги в полдень каждую пятницу. Ни один из конвертов не вынимали раньше часа дня. Карл запомнил наиболее толстый конверт и приступил к осуществлению своего плана.

Все прошло как по часам. В пятницу без десяти двенадцать он закончил работу и вышел, прихватив с собой ящик с инструментами. Точно через десять минут, никем не замеченный, он вошел через заднюю дверь коридора. На руках у него были прозрачные и почти невидимые перчатки. В двенадцать десять он снял панель и прислонил конец длинной отвертки к задней стенке намеченной ячейки, прижав рукоятку к голове за ухом. Он не услышал звука открывающихся дверей и понял, что банковские служащие закончили работу и ушли.

Игольчато-тонкое пламя паяльной лампы разрезало стальную панель, словно мягкий сыр, сделав в металле аккуратный круг, который он легко вынул. Загасив тлеющее пятнышко на конверте с деньгами, он положил его в другой конверт, взятый из ящика с инструментами. Этот конверт с уже приклеенной маркой он адресовал самому себе. Выйдя из здания, он через минуту бросит конверт в почтовый ящик и станет богатым человеком.

Тщательно все проверив, он сложил инструменты и конверт обратно в ящик и зашагал прочь. Точно в 12.35 он вышел через дверь заднего коридора и закрыл ее за собой. Коридор все еще был пуст, поэтому он потратил несколько секунд, чтобы взломать замок вынутым из кармана ломиком. Многие имели ключи к этой двери, но ему пойдет лишь на пользу, если число подозреваемых увеличится.

Выйдя на улицу, Карл даже принялся насвистывать.

И тут его схватил за руку полицейский.

— Вы арестованы за кражу, — сказал ему офицер спокойным голосом.

Он потрясенно застыл на месте и едва не пожелал, чтобы его сердце тоже остановилось. Он не собирался быть пойманным и даже не задумывался о последствиях. Когда полицейский вел его к машине, Карл спотыкался от страха и стыда. Собравшаяся толпа пялилась на него с восхищенным изумлением.

Лишь на суде, когда были представлены доказательства, он запоздало узнал, в чем заключалась его ошибка. Коридор с многочисленными проводами был оборудован инфракрасными термопарами. Жар его паяльной лампы активировал датчик тревоги, и дежурный в пожарной охране тут же осмотрел коридор через одну из установленных в нем телекамер. Он ожидал увидеть короткое замыкание и очень удивился, разглядев вынимающего деньги Карла. Удивление, однако, не помешало ему уведомить полицию. Карл негромко проклял судьбу.

* * *

Его позорные воспоминания прервал скрежещущий голос из динамика:

— Семнадцать тридцать. Вам пора отправляться на работу.

Карл неохотно напялил ботинки, проверил адрес и отправился на новую работу. Он добирался до нее пешком чуть ли не полчаса и ничуть не удивился, когда по указанному адресу оказался Департамент санитарии.

— Работенка нехитрая, сообразишь быстро, — сказал ему пожилой и потрепанный жизнью нарядчик. — Прочитай пока этот список, ознакомься, что к чему. Твой грузовик сейчас подъедет.

Список оказался целой толстой книгой из разных списков, перечисляющих всевозможные отходы. У Карла создалось впечатление, что в книге упоминалось буквально все, что только можно было выбросить. Каждой позиции списка соответствовал кодовый номер, от одного до тринадцати. Ради них, в сущности, и был составлен этот том. Пока Карл ломал голову над значением номеров, сзади неожиданно взревел мощный мотор. По эстакаде поднялся огромный грузовик с роботом-водителем и остановился рядом с ним.

— Мусоровоз, — бросил нарядчик- Теперь ты им командуешь.

Карл всегда знал, что мусоровозы существуют, но, разумеется, ни разу их не видел. Тот оказался объемистым блестящим цилиндром длиной метров двадцать со встроенным в кабину роботом-водителем. По бокам на подножках стояли тридцать других роботов. Нарядчик подвел его к задней части грузовика и указал на зияющую пасть приемника.

— Роботы подбирают мусор и хлам и грузят его сюда, — пояснил он. — Потом нажимают одну из тринадцати кнопок в зависимости от того, в какой из тринадцати отсеков приемника уложен мусор. Эти роботы — просто грузчики и не шибко сообразительные, но у них хватает ума распознать почти все, что они поднимают. Но не всегда. Тут в дело и вступишь ты. Вот твое рабочее место.

Грязный палец показал на кабинку с прозрачными стенами, выступающую над задней частью грузовика. В кабинке имелось сиденье и панель с тринадцатью кнопками.

— Ты сидишь себе в кабине, уютно, словно жук в норке, и готов в любой момент исполнить свою обязанность. А в чем твоя обязанность? Иногда роботы находят нечто такое, что не могут опознать, тогда они кладут это нечто на подставочку возле твоей кабины. Ты внимательно рассматриваешь предмет, проверяешь по списку его категорию, если не уверен, нажимаешь нужную кнопку, и все — дело сделано. Поначалу работа кажется трудной, но ты быстро освоишься.

— Да, очень сложная работа, — подтвердил Карл, но поднимаясь в кабинку и ощущая непонятную тоску, — но я постараюсь делать ее хорошо.

Вес его тела замкнул встроенный в сиденье контакт, и грузовик с рычанием двинулся вперед. Сидя сзади под прозрачным куполом. Карл хмуро смотрел на медленно выползающую назад из-под колес ленту дороги. Грузовик выехал в ночной город.

Скучно оказалось до омерзения. Мусоровоз плелся по запрограммированному маршруту через коммерческие и транспортные магистрали города. В этот ночной час на улицах попадались лишь редкие грузовики, да и теми управляли роботы. Карл не увидел ни единого человека. Он чуть ли не физически ощутил себя букашкой — человечком-блохой, которого гонят с места на место шестеренки сложного городского механизма. Каждые несколько минут мусоровоз останавливался, роботы с лязгом разбредались по сторонам и возвращались с мусором. Загрузив отсеки приемника, они снова занимали места на подножках, а грузовик отправлялся дальше.

Прошел час, прежде чем настал его черед принимать решение. Робот замер, не донеся груз до приемника, потом уронил на выступ перед Карлом дохлую кошку. Карл уставился на нее с ужасом, а широко раскрытые незрячие глаза кошки уставились на него. Это был первый увиденный им за всю жизнь труп. На кошку упало что-то тяжелое и расплющило заднюю часть ее тела до почти бумажной толщины. Карл с усилием отвел глаза и распахнул книгу.

Так, «каблуки»… «кирпичи»… «кошки (мертвые)»… Очень, очень мертвые. Напротив значился номер отсека — девятый. За каждую жизнь по отсеку. После девятой жизни — девятый отсек. Эта мысль не показалась Карлу очень смешной. Он злобно ткнул пальцем в кнопку номер девять, кошка провалилась в приемник, махнув напоследок лапой. Карл с трудом сдержал неожиданно возникшее желание помахать ей вслед.

После эпизода с кошкой скука, словно в отместку, невыносимо затянулась. Медленно проползал час за часом, а выступ перед Карлом оставался пустым. Грузовик проезжал заданное расстояние и останавливался, проезжал и останавливался. Карл устал, движение стало его убаюкивать. Он наклонился, мягко опустил голову на перечень разновидностей мусора и закрыл глаза.

— Спать на работе запрещается. Это первое предупреждение.

Карл вздрогнул, услышав до ненависти знакомый голос, рявкнувший из динамика возле уха. Он не заметил возле двери телекамеру и динамик. Даже здесь, когда он ехал на мусоровозе по бесконечному лабиринту улиц, машина за ним наблюдала. Горькая злость не давала ему заснуть до конца смены.

После этого потянулись серые монотонные дни, большой календарь на стене его комнаты отсчитывал их один за другим. Но не так быстро, как ему хотелось бы. Сейчас он показывал 19 лет, 322 дня, 8 часов и 16 минут. Да, очень медленно. Жизнь потеряла для него интерес. Осужденный мало чем мог занять свободное время, потому что все формы развлечений были для него запрещены. Он мог лишь зайти через заднюю дверь в одну конкретную секцию библиотеки, но после первого же раза, порывшись в душеспасительных книжонках и моральных наставлениях, никогда в нее не возвращался.

Каждый вечер он отправлялся на работу. Вернувшись, спал столько, сколько ему хотелось. Потом лежал на койке, курил сигареты из своей скудной ежедневной порции и прислушивался к тиканью календаря, отсчитывающего оставшийся ему срок.

Карл пытался убедить себя, что сможет вынести двадцать лет такого существования, но постоянно нарастающая внутри напряженность утверждала обратное.

Но так было до аварии. Авария изменила все.

То была ночь, неотличимая от предыдущих. Мусоровоз остановился в промышленном пригороде, роботы разбежались собирать мусор. Неподалеку стоял грузовик-дальнобойщик, принимавший в цистерну какую-то жидкость через гибкий шланг. Карл скользнул по нему скучающим взглядом, и то лишь потому, что за рулем сидел водитель-человек. Это означало, что груз представляет определенную опасность, а по закону роботам запрещалось перевозить некоторые грузы. Карл равнодушно отметил, что водитель открыл дверцу и начал вылезать из кабины, но на полпути о чем-то вспомнил и полез обратно.

И тут человек на мгновение коснулся кнопки стартера. Грузовик стоял с включенной передачей и, когда мотор завелся, рывком проехал пару футов. Человек тут же отодвинулся от стартера, но было уже поздно. Этих нескольких футов хватило, чтобы шланг натянулся, смял подпорку и вырвался из соединительной муфты. Конец шланга задергался, обливая зеленоватой жидкостью грузовик и кабину. Насос автоматически отключился.

Все происшествие заняло лишь секунду-другую, Шофер обернулся и с ужасом уставился на капот, залитый слегка дымящейся жидкостью. С гулким ревом жидкость вспыхнула, всю переднюю часть грузовика охватило пламя, скрыв за собой водителя.

До приговора Карл всегда работал с роботами-помощниками и потому знал, что и как следует сказать, добиваясь их мгновенного подчинения. Выскочив из своей кабинки, он схватил одного из роботов-мусорщиков за металлическое плечо и выкрикнул приказ. Робот бросил бачок с мусором, подбежал к грузовику и нырнул в пламя.

Гораздо важнее водителя был открытый люк на вершине цистерны. Если пламя до него доберется, грузовик взорвется и всю улицу зальет пылающей жидкостью.

Охваченный пламенем, робот взобрался по лесенке на цистерну. Его пылающая рука протянулась вперед и захлопнула самозапирающуюся крышку. Робот начал спускаться сквозь пламя, но неожиданно остановился — яростный жар вывел из строя его схемы. Несколько секунд он еще подергивался, словно мучимый болью человек, потом рухнул.

Карл уже бежал к грузовику, направляя к нему еще двоих своих роботов. Кабину окутывало пламя, просачивающееся сквозь приоткрытую дверцу. Изнутри слышались пронзительные крики водителя. Выполняя приказы Карла, один из роботов распахнул дверцу, а второй проник в кабину. Согнувшись пополам и защищая человека собственным телом, робот вытащил водителя наружу. Пламя превратило его ноги в бесформенные столбики, одежда полыхала. Едва робот отнес водителя в сторону, Карл принялся руками сбивать с него пламя.

Когда вспыхнул пожар, сработала система аварийного оповещения. Вскоре Карл едва успел погасить одежду потерявшего сознание водителя — прибыли пожарники и спасатели. Фонтан пены мгновенно сбил пламя с грузовика. Взвизгнув тормозами, рядом остановилась машина «Скорой помощи», из нее выскочили с носилками два робота-санитара, а следом и врач-человек. Бросив взгляд на обгоревшего водителя, тот свистнул:

— Бедняга совсем поджарился!

Врач схватил с носилок баллончик и покрыл ноги водителя желеобразной противоожоговой мазью. Пока он этим занимался, робот откинул крышку чемоданчика с медицинскими принадлежностями и протянул его врачу. Тот набрал комбинацию препаратов на универсальном шприце и сделал инъекцию. Все было проделано быстро и эффективно.

Едва санитары отнесли обгоревшего водителя в машину, та рванула с места. Врач пробормотал в рацию инструкции для госпиталя и лишь после этого обратил внимание на Карла.

— Дай-ка взглянуть на твои руки, — сказал он. События произошли с такой быстротой, что Карл даже не заметил собственных ожогов. Он лишь сейчас посмотрел на спаленную кожу рук и ощутил острую боль. От его лица отхлынула кровь, он пошатнулся.

— Не волнуйся, — успокоил врач, помогая ему сесть на землю. — Не такие уж у тебя страшные ожоги, как кажется. Через пару дней нарастим на них новую кожу.

Разговаривая, он деловито орудовал в чемоданчике. Карл неожиданно ощутил укол в руку. Боль постепенно утихла.

После укола все вокруг стало казаться словно в тумане. Карл смутно припоминал поездку в госпиталь на полицейской машине, потом восхитительное прикосновение к прохладным простыням. Наверное, ему сделали еще один укол, потому что проснулся он уже утром.

Неделя в госпитале оказалась для Карла чем-то вроде отпуска. Персонал то ли не знал о его статусе приговоренного, то ли для них он не имел значения. С ним обращались точно так же, как с любым другим пациентом. Пока на руках приживалась пересаженная кожа, он расслабился, наслаждаясь роскошью мягкой постели и разнообразного питания. Лекарства, которые ему вводили, чтобы снять боль, одновременно снимали и тревогу, возникающую при мысли о возвращении во внешний мир. Он был рад узнать, что обгоревший водитель выжил и теперь выздоравливает.

Утром восьмого дня дерматолог пощупал его новую кожу и улыбнулся.

— Отлично прижилась, Тритт, — сказал он. — Похоже, сегодня можно тебя выписывать. Пойду заполню бумаги и распоряжусь, чтобы тебе принесли одежду.

При мысли о том, что ждет его за стенами госпиталя, Карл снова напрягся. Сейчас, когда он ненадолго отвлекся, возвращение казалось вдвое тяжелей, но не в его силах было что-либо изменить. Карл начал нехотя переодеваться, изо всех сил растягивая последние минуты свободы.

Когда он вышел из палаты и зашагал по коридору, ему махнула рукой медсестра.

— С вами хочет увидеться мистер Скарви. Пройдите сюда.

Скарви. Так звали водителя грузовика. Карл вошел следом за сестрой в палату, где на койке сидел злосчастный водитель. Его крупное тело выглядело каким-то странным. Приглядевшись, Карл понял, что прикрытая одеялом часть слишком коротка — у человека не было ног.

— Чикнули обе ноги по самые бедра, — пояснил Скарви, заметив взгляд Карла, и улыбнулся. — Да ты не волнуйся, мне приживили регенерационные почки и сказали, что года не пройдет, как у меня вырастут новые ноги, не хуже прежних. А я не против — пусть лучше так, чем остаться в грузовике да сгореть.

Скарви поерзал, лицо его стало серьезным.

— Мне показали фильм — пожарники сняли его на месте пожара. Я все видел. Меня чуть не вывернуло, когда я увидел, каким ты меня вытащил. — Скарви протянул сильную ладонь и от души стиснул руку Карла. — Я это… словом, спасибо тебе за то, что ты сделал. Ты ведь тоже рисковал.

Карл смог лишь глуповато улыбнуться в ответ.

— Захотел пожать тебе руку, — сказал Скарви. — Мне все едино, осужденный ты или нет.

Карл выдернул ладонь и вышел, решив промолчать, чтобы не сорваться. Прошедшая неделя воистину оказалась сном. И сном дурацким. Он как был, так и остался осужденным и пробудет им еще многие годы. Изгоем общества, которое не даст ему об этом забыть.

Когда он пинком ноги распахнул дверь своей каморки, из динамика тут же послышался знакомый до тоскливости голос:

— Карл Тритт! Ты пропустил семь назначенных тебе рабочих дней. Кроме того, один день был отработан лишь частично. Обычно пропущенное время не вычитается из срока приговора, однако существует прецедент, позволяющий снижать срок, поэтому эти дни будут зачтены.

После этих слов на календаре быстро замелькали цифры.

— Спасибо хоть за это, — буркнул Карл, плюхаясь на койку.

Монотонный голос, проигнорировав его замечание, послышался вновь:

— Кроме того, тебе назначено поощрение. Согласно Кодексу исполнения приговоров, твой акт личного героизма, во время которого ты рисковал собственной жизнью ради спасения жизни другого человека, признается просоциальным и соответственно истолковывается. Поощрение равняется уменьшению срока на три года.

Карл вскочил, изумленно уставившись на динамик. Это что, шутка? Но на его глазах в календаре завертелись шестеренки, а цифры, отсчитывающие годы, начали медленно меняться. Восемнадцать… семнадцать… шестнадцать.

Вот это да! Три года долой. Карл никак не мог в это поверить, но доказательство было у него прямо перед глазами.

— Контроль приговора! — крикнул он. — Выслушайте меня! Что произошло? Каким образом поощрения сокращают срок? Почему я не знал о такой возможности раньше?

— Общественность не информируют о возможностях сокращения срока, — ответил механический голос. — Это может побудить людей нарушать закон, поскольку страх перед наказанием считается фактором, предотвращающим преступления. Как правило, осужденному не говорят о такой возможности, пока он не отбудет первый год наказания. Но ваш случай — исключение, поскольку вы были поощрены до окончания первого года.

— Как я могу узнать больше о сокращении срока? — нетерпеливо спросил Карл.

Динамик на секунду смолк, потом голос продребезжал снова:

— Вашего Советника зовут Присби. Он даст вам все необходимые советы и пояснения. Вы записаны к нему на прием завтра на тринадцать часов. Вот его адрес.

Машина щелкнула и выплюнула карточку. На этот раз Карл ждал наготове и подхватил ее прежде, чем она упала на пол. Он держал карточку осторожно, почти с любовью. Его срок уже уменьшился на три года, а завтра он узнает, что можно сделать, чтобы уменьшить его еще больше.

* * *

Разумеется, он пришел рано, почти на час раньше назначенного времени. Робот-секретарь промурыжил его в приемной до последней минуты. Когда Карл наконец услышал щелчок открываемой двери, он едва не бросился к ней бегом. Заставив себя шагать медленно, он вошел в кабинет.

Советник по приговорам Присби оказался похож на консервированную рыбину, смотрящую на мир сквозь донышко бутылки. Он был уродливо толст, с мертвенно-белой кожей на опухшем лице и бульдожьими щеками. Сквозь очки с толстенными стеклами на Карла уставились увеличенные линзами немигающие зрачки. В мире, где контактные линзы давно стали нормой, его зрение было настолько скверным, что не поддавалось корректировке крошечными линзами. Вместо них он носил анахроничные очки, балансирующие на кончике распухшего носа.

Когда Карл вошел, Присби не улыбнулся и не произнес ни слова. Приклеившись к нему взглядом, он наблюдал, как его подопечный подходит к столу. Глаза Присби напоминали Карлу видеосканеры, которые он ненавидел с детства, и он тряхнул головой, избавляясь от этого сравнения.

— Меня зовут… — начал он.

— Я знаю твое имя, Тритт, — прохрипел Присби. Для его мягких губ голос казался чересчур грубым. — А теперь сядь на стул — на этот.

Он ткнул ручкой в жесткий металлический стул перед своим столом.

Карл уселся и тут же заморгал — его лицо залил свет нескольких ярких ламп. Он попытался отодвинуть стул назад, но вскоре понял, что тот привинчен к полу. Тогда он уселся спокойно и принялся ждать, когда Присби заговорит.

Наконец Присби опустил стекляшки глаз и взял со стола папку с бумагами. Он пролистывал ее целую минуту, прежде чем произнес первое слово.

— Очень странное у тебя личное дело, Тритт, — проскрипел он наконец. — Мне оно совершенно не нравится. Даже не знаю, почему Контроль позволил тебе прийти ко мне. Но раз уж ты здесь — объясни.

Карл заставил себя выдавить улыбку.

— Видите ли, меня поощрили уменьшением срока на три года. Тогда я впервые узнал о такой возможности. Контроль послал меня к вам и сказал, что вы предоставите мне более подробную информацию.

— Зря потратил время, — бросил Присби, швыряя папку на стол. — Ты не имеешь права на уменьшение срока, пока не закончится твой первый год. Тебе ждать еще почти десять месяцев. Тогда приходи, и я тебе все объясню. Можешь уходить.

Карл не шелохнулся. Он стиснул лежащие на коленях кулаки, чтобы не сорваться. Щурясь от яркого света, он разглядывал равнодушное рыло Присби.

— Но вы же видите, что мне уже сократили срок. Возможно, именно поэтому Контроль и велел мне прийти…

— Ты что, собираешься учить меня законам? — холодно прорычал Присби. — Это я здесь сижу, чтобы учить тебя уму-разуму. Ладно, объясню, хотя смысла в этом нет никакого. Когда ты отбудешь первый год приговора — реальный год и полностью отработанный, — тогда и получишь право на уменьшение срока. Через год ты получишь право просить перевода на работы, где предусмотрена скидка во времени. Это опасные работы. К примеру, на ремонте орбитальных спутников день засчитывается за два. Есть даже некоторые работы в атомной промышленности, где день идет за три, но они очень редки. При такой системе осужденный помогает сам себе, учится социальной ответственности и одновременно приносит пользу обществу. Разумеется, сейчас к тебе это не относится.

— Но почему? — Карл вскочил и замолотил кулаками по столу. — Почему я должен мучиться целый год на этой идиотской, никому не нужной работе? Она совершенно бессмысленна и бесполезна. Это пытка. Ту работу, которую я проделываю за ночь, может за три секунды сделать робот после возвращения грузовика. И вы называете это обучением социальной ответственности? Унизительная, тупая работа, которая…

— Сядь, Тритт! — Присби сорвался на писклявый визг. — Ты что, не понял, где находишься? Или кто я такой? Это я указываю, что тебе следует делать. Ты не имеешь права говорить мне ничего, кроме «да, сэр» и «нет, сэр». И я говорю, что ты должен сперва отработать первый год, а потом являться сюда. Это приказ.

— А я говорю, что вы не правы! — заорал Карл. — Я найду на вас управу обращусь к вашему начальству. Вы не имеете права вот так запросто распоряжаться моей жизнью!

Присби тоже вскочил, его лицо исказила гримаса — карикатурное подобие улыбки.

— Ты никуда не сможешь пойти, — взревел он, — и жаловаться тебе некому, потому что последнее слово всегда за мной! Ты меня понял? Я указываю, что тебе делать. Я говорю, что ты будешь работать, — и ты станешь работать. Или ты сомневаешься? Не веришь в то, что я могу с тобой сделать? — На его бледных губах выступила пена. — Я заявлю, что ты орал на меня, выкрикивал оскорбления, угрожал, — и запись это подтвердит.

Присби пошарил на столе, отыскал микрофон, поднес трясущейся рукой ко рту и нажал кнопку:

— Говорит Советник Присби. За действия, недозволенные осужденному при обращении к Советнику, рекомендую увеличить срок Карла Тритта на одну неделю.

Ответ последовал мгновенно.

— Рекомендация одобрена, — послышался из динамика знакомый вокодерный голос Контроля приговора. — Карл Тритт, к вашему сроку добавлено семь дней, и теперь он составляет шестнадцать лет…

Динамик продолжал бормотать, но Карл уже не слушал, уставясь невидящими глазами в красный туннель ярости. Во всем мире для него сейчас существовало только мучнисто-белое лицо Советника Присби.

— Тебе… не следовало этого делать, — прохрипел наконец Карл. — Ты сидишь здесь, чтобы мне помогать, а ты сделал мою жизнь еще хуже. — Неожиданно Карл все понял. — Но ты и не хотел мне помогать, верно? Ты наслаждаешься, сидя здесь и изображая божка перед осужденными, уродуешь их жизнь по своей прихоти…

Его голос заглушили вопли Присби, снова схватившего микрофон… умышленные оскорбления… рекомендую увеличить срок Карла Тритта на месяц… Карл слышал слова Присби, но ему было уже все равно. Он изо всех сил старался играть по их правилам, но сил на это уже не осталось. Он ненавидел систему, создавших ее людей, внедренные в нее бездушные машины. Но самую сильную ненависть он испытывал к человеку перед собой, воплощению всей этой прогнившей системы. Все кончилось тем, что, несмотря на все его усилия, он оказался в лапах этого жирного садиста. Пора положить этому конец.

— Сними очки, — негромко произнес Карл.

— Что ты сказал… что… — пробормотал Присби.

Он только что кончил кричать в микрофон и теперь тяжело дышал.

— Не важно, — ответил Карл, медленно подходя к столу. — Я сделаю это сам. — Он стянул с носа Присби очки и аккуратно положил их на стол. Только после этого Советник понял, что задумал Карл.

— Нет! — только и смог выдохнуть Присби.

Кулак Карла врезался в ненавистные губы, разбивая их и вышибая зубы. Присби ударился о спинку кресла и рухнул вместе с ним на пол. Нежная молодая кожа на руках Карла лопнула, пальцы залила кровь, но он этого даже не заметил. Карл встал над скорчившейся на полу, всхлипывающей фигурой и засмеялся, потом нетвердой походкой вышел из кабинета, сотрясаясь от хохота.

Робот-секретарь с холодным неодобрением повернул к нему лицо из стекла и металла и что-то произнес. Продолжая смеяться, Карл вывернул из пола тяжелую подставку вместе с лампой и ударил робота по поблескивающему лицу. Сжимая лампу, он вышел в холл.

Часть его сознания громко протестовала, охваченная ужасом от содеянного, но только часть. Этот слабый голосок начисто смыла горячая волна наслаждения, прокатившаяся по всему телу. На этот раз он нарушил законы — все законы сразу. Вырвался из клетки, в которой был заперт всю жизнь.

Спускаясь в автоматическом лифте, он подавил смех и вытер с лица капли пота. Откуда-то послышался тонкий голосок:

— Карл Тритт, вы нарушили правила отбывания приговора, поэтому ваш срок увеличивается на…

— Ты где? — взревел Карл. — Хватит прятаться и пищать в ухо. Выходи!

Он внимательно осмотрел стенки кабины и наконец заметил линзу телекамеры.

— Ты меня видишь, правда? — заорал он, обращаясь к камере. — Так знай, я тебя тоже вижу!

Тяжелая подставка врезалась в стекло. Второй удар пробил тонкий металл и обнажил динамик. Когда Карл его вырывал, он что-то пискнул.

Люди на улице шарахались от Карла, но он их не замечал. Они просто жертвы, такие же, как он. Ему хотелось сокрушить главного врага. Каждый замеченный видеоглаз получал удар уже погнутой подставки. Он протыкал или вырывал каждый обнаруженный динамик. Его путь отмечали избитые и онемевшие роботы.

Поимка бунтовщика была неотвратимой, но Карл не думал о последствиях, да они его и не волновали. Ради этого момента он прожил всю прежнюю жизнь. Ему захотелось запеть боевую песнь, но он не знал ни единой, однако вскоре припомнил слегка фривольную песенку, которую распевал еще в школе. Выкрикивая ее слова во всю мочь, Карл помчался по сверкающему порядку города, оставляя за собой след хаоса и разрушений.

Динамики непрерывно обращались к Карлу, но он тут же отыскивал их и выводил из строя. После каждого такого поступка его срок заключения увеличивался.

— …и теперь составляет двести двадцать лет, девятнадцать дней и… Голос неожиданно оборвался — какой-то контрольный механизм наконец осознал бессмысленность цифры.

Карл поднимался по эскалатору на грузовой уровень города. Присев на корточки, он стал ждать, когда голос зазвучит снова, чтобы обнаружить и уничтожить динамик.

— Карл Тритт, — услышал он и завертел головой в поисках динамика, — ваш срок превысил ожидаемую продолжительность вашей жизни и признан бессмысленным…

— Да он всегда был бессмысленным! — крикнул Карл в ответ. — Теперь я это знаю. Ну, так где же ты? Сейчас я тебя прикончу!

— …и потому вас будут судить повторно, — монотонно бубнила машина. — За вами уже посланы офицеры полиции. Вам приказано сдаться добровольно, в противном случае…

ХРРГЛК… Лампа врезалась в динамик.

— Посылайте! — Карл плюнул в мешанину проводов и покореженного металла. Я и о них позабочусь.

Конец был предопределен. Выслеживаемый вездесущими глазами Центра, Карл не мог убегать бесконечно. Полицейские загнали его в угол на нижнем уровне, но он все же ухитрился оглушить двоих, пока ему не вкатили парализующий укол.

* * *

Тот же зал суда, тот же судья, но на этот раз за Карлом наблюдают два стоящих рядом дюжих охранника. За ним вроде бы и нет нужды присматривать, потому что он подался вперед и обессиленно прислонился к барьеру. Его ушибы и царапины прикрывают белые повязки.

Слышится легкое гудение — это оживает робот-судья.

— Оглашаю приговор, — произносит судья, ударяет молотком и ставит его на место. — Карл Тритт, суд признал вас виновным в…

— Что, опять? Неужели эта ерунда вам еще не надоела?

— Молчать, пока зачитывается приговор, — громко говорит судья и снова стучит молотком. — Вы признаны виновным в столь многочисленных преступлениях, что никакой срок наказания не будет достаточным для их искупления. Поэтому вы приговариваетесь к Смерти Личности. Психохирургия удалит из вашего тела все следы вашей личности, и она тем самым будет признана мертвой.

— Только не это! — взвыл Карл, умоляюще протягивая руки к судье. — Что угодно, только не это!

Охранники даже не успели отреагировать, когда вопль Карла сменился громким хохотом. Схватив молоток судьи, он атаковал растерявшихся охранников. Один из них, получив удар молотком за ухом, тут же рухнул, второй начал вытягивать из кобуры пистолет, но через мгновение свалился на тело напарника.

— А теперь судья! — счастливо крикнул Карл. — Молоточек-то теперь у меня. Смотри, как я умею с ним обращаться!

Он подбежал к судье и превратил его изящную металлическую голову в покореженный лом. Судья — всего лишь внешний придаток компьютеров Центра — не сделал никакой попытки защититься.

В холле послышался топот бегущих ног, кто-то начал дергать запертую дверь. Никакого плана у Карла не было, он лишь хотел остаться на свободе и нанести системе как можно больший ущерб, пока в его груди пылает бунтовское пламя. В зал суда вела единственная дверь. Карл быстро осмотрелся, и его наметанный глаз техника заметил в стене позади судьи дверпулючок. Он быстро отодвинул защелку и пинком распахнул дверцу.

За ним наблюдала видеокамера в углу под потолком зала суда, но тут он ничего поделать не мог. Машина все равно увидит его, куда бы он ни пошел. Ему остается лишь стараться как можно дольше опережать погоню. Он протиснулся в дверцу, и в ту же секунду в зал суда ворвались два робота.

— Карл Тритт, немедленно сдавайся. Новые изменения были… были… Карл… Карл… Ка…

Карл с недоумением прислушивался к их голосам, доносящимся из-за тонкой металлической двери. Что произошло? Он рискнул выглянуть. Оба робота стояли на месте, совершая бессмысленные движения. Их динамики потрескивали, но молчали. Через несколько секунд их беспорядочное шевеление прекратилось. Роботы одновременно развернулись, подхватили все еще бессознательных охранников и вышли. Захлопнулась дверь. Карл был заинтригован. Он подождал еще несколько минут. Дверь снова открылась, на этот раз появился робот-ремонтник. Он приблизился к обломкам судьи и начал их демонтировать.

Тихо прикрыв дверцу. Карл прислонился к ее холодному, металлу и попытался понять, что же случилось. Теперь, когда непосредственная угроза преследования отпала, у него нашлось время поразмыслить.

Почему его не стали преследовать? Почему Центр повел себя так, словно не знает, где Карл находится? У этой вездесущей машины есть видеокамеры на каждом квадратном дюйме города, в этом он убедился на собственном горьком опыте. К тому же она соединена с такими же машинами в других городах. Нет такого места, где он мог бы укрыться от всевидящего ока. Кроме од него.

Мысль осенила его настолько неожиданно, что Карл даже ахнул. Потом осмотрелся. Впереди тянулся коридор, стены которого усеивали всевозможные реле и приборы управления, тускло освещенные световыми панелями. Похоже на… да, вполне возможно. Другого и быть не может.

Существовало единственное место в мире, куда Центр не мог заглянуть, внутрь своего центрального механизма. Туда, где находились блоки памяти и схемы управления. Машина, способная принимать самостоятельные решения, не может сама ремонтировать свои логические схемы, иначе может возникнуть разрушительная негативная обратная связь. Неисправная схема может лишь испортить себя еще больше, но никак не починить.

Он оказался внутри мыслительных схем Центра. И для всезнающей и вездесущей машины попросту перестал существовать. Там, где машина могла его увидеть, его нет. Машина же могла увидеть любую точку города. Следовательно, он больше не существует. Наверняка и все сведения о нем уже стерты из памяти.

Поначалу медленно, потом все быстрее и быстрее Карл зашагал по коридору.

— Свободен! — закричал он. — По-настоящему свободен — впервые за всю жизнь. Свободен делать все, что пожелаю, наблюдать за всем миром и смеяться над ним!

Его переполняли уверенность и счастье. На ходу он распахивал дверь за дверью, обозревая свое новое царство, и громко говорил сам с собой, не в силах сдержать восторг:

— Ремонтные роботы станут приносить мне еду, мебель, одежду — все, что пожелаю. Я смогу жить так, как захочу, и делать что угодно.

От этой мысли он пришел в еще большее возбуждение. Распахнув очередную дверь, Карл застыл.

Комната была со вкусом обставлена — он сам собирался такую завести. Книги, картины на стенах, негромкая музыка из скрытых где-то колонок. Карл разглядывал ее, раскрыв от удивления рот. Пока не услышал за спиной голос:

— Конечно, здесь было бы неплохо пожить. Стать хозяином города, получать что угодно, лишь шевельнув пальцем. Но почему ты решил, дурак несчастный, что ты первый до этого додумался? И первый сюда пришел. А здесь место только для одного — сам знаешь, для кого.

Карл стал медленно, очень медленно оборачиваться, оценивая расстояние до стоящего в дверях человека с пистолетом в руке и прикидывая шансы оглушить его молотком, все еще зажатым в руке… пока не прогремел выстрел.

Зелень на подоконнике

— Осторожнее со шлюпкой, идиоты, — прошипел адмирал. — Второй у нас нет.

Он не сводил глаз с взмокших от пота матросов, спускающих шлюпку с палубы субмарины на воду. Луны не было, но небо над Средиземным морем сияло множеством ярких звезд.

— Это берег, адмирал? — спросил пассажир. Зубы его постукивали, скорее всего от страха, потому что ночь выдалась теплой.

— Капитан, — поправил его адмирал. — Я — капитан этой субмарины, и вы должны звать меня капитаном. Нет, это полоса тумана. Берег там. Вы готовы?

Джулио раскрыл рот, но, почувствовав, как дрожит челюсть, просто кивнул. В этом древнем берете, заношенных парусиновых брюках и старом пиджаке он чувствовал себя оборванцем. Особенно рядом в адмиралом, одетым в чистенькую, отутюженную форме: в темноте он не мог видеть ни штопку, ни даже заплаты. Джулио вновь кивнул, как только понял, что первого кивка адмирал не заметил.

— Хорошо. Инструкции вы знаете?

— Разумеется, инструкций я не знаю, — раздраженно бросил Джулио, стараясь не глотать окончания слов. — Я знаю только о том, что в кармане у меня лежит листок. Я должен прочитать, что на нем написано, после чего съесть листок. На рассвете.

— Это и есть инструкции, о которых я говорю, идиот, — адмирал зарычал, как пробуждающийся вулкан.

— Вы не имеете права говорить со мной в таком тоне, — заверещал Джулио, понял, что верещит, понизил голос. — Вы знаете, кто я та..?

И замолчал на полуслове. Конечно же, адмирал не знал, а если бы он сказал, ЦРУ убило бы их обоих. Ему это твердо пообещали. Никто не мог знать, кто он.

— Я знаю, что вы — чертов пассажир, и от вас одни хлопоты, и чем быстрее вы покинете борт этого судна, тем будет лучше. У меня есть дела поважнее.

— Какие? — Джулио удалось придать голосу насмешливые интонации. — Приколачивать парус к столу? С какой стати адмирал командует этой жалкой консервной банкой? Во флоте слишком много адмиралов, так?

— Нет, слишком мало кораблей. Это единственная субмарина, оставшаяся на плаву, — в уголке глаза адмирала заблестела скупая слеза, в последнее время он слишком часто прикладывался к водочной бутылке. — Моя последняя миссия. Потом — отставка. И я еще должен почитать себя счастливчиком, — он шумно сглотнул слюну и мотнул головой, отгоняя мысли, которые мучили его день и ночь. — Вот ваши вещи. Удачи вам, уж не знаю, что вы должны сделать. Распишитесь вот здесь, это для отчета.

Джулио расписался в указанном месте, взялся за ручку потрепанного, но удивительно большого и тяжелого чемодана и с помощью матросов перебрался в подпрыгивающую на волне шлюпку. Тут же четверо матросов яростно заработали веслами. Офицер, согнувшийся в три погибели на носу, неотрывно смотрел на компас и тихим голосом отдавал команды. Фасоль и соленая рыба, которые Джулио с жадностью съел часом раньше, боролись друг с другом за право первым ринуться в обратный путь. Шлюпку немилосердно бросало из стороны в сторону, Джулио громко застонал и чуть не вывалился за борт, когда шлюпка внезапно ткнулась дном в песок. Грубые руки подхватили его, перенесли через борт, опустили в холодную воду, доходившую до колен, тут же взялись за весла и погнали шлюпку в море.

— Удачи, приятель, — прошептал офицер, растворяясь в темноте. Волна вымочила Джулио промежность. Он ахнул от неожиданности, повернулся и потащился на песчаный берег, прижимая к себе тяжелый чемодан, словно дорогого друга. Выбравшись из воды, поставил чемодан на песок, сел на него. Подавил рвущийся из груди стон. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким и беспомощным. Он даже не знал, где находится. Впрочем, в неведении ему оставалось пребывать недолго. Волоча за собой чемодан, он потащился к смутно виднеющемуся впереди темному строению.

Тишину нарушало лишь шипение волн, наползавших на берег. Темное строение оказалось рядом пляжных кабинок, к тому же незапертых, как он выяснил, дернув за дверь крайней. Его это более чем устраивало. Затащив чемодан, он захлопнул за собой дверь и криво улыбнулся. К черту инструкции. Он хотел знать, здесь и сейчас, где находится и что его ждет. Пусть маленький, но шажок к личной свободе. Для того он и скрал коробок спичек. Чтобы восстать против инструкций и логики. Он выудил из кармана спички, листок бумаги, чиркнул одной. Она ярко вспыхнула, он всмотрелся в листок. По закону подлости первая строчка оказалась нижней. Перевернул листок, вчитался… резко дернул рукой: спичка обожгла пальцы. Он облизал обожженное место и чуть не повторил вслух слова, накрепко впечатавшиеся в память:

«ВЫ НА БЕРЕГУ МАРИНА ПИККОЛА НА ОСТРОВЕ КАПРИ. УЖЕ РАССВЕЛО, ТАК ЧТО ИДИТЕ ПО ДОРОГЕ В ГОРОД КАПРИ. НА ПЛОЩАДИ ПОДОЙДИТЕ К АПТЕКЕ ПО ПРАВУЮ РУКУ ОТ ВАС. МУЖЧИНА С СЕДОЙ БОРОДОЙ ОТВЕТИТ «BUCCA»[353], КОГДА ВЫ НАЗОВЕТЕ ЕМУ ПАРОЛЬ — «STUZZICADENTI»[354]. СЪЕШЬТЕ ЛИСТОК».

Он сжевал и листок, и слова. Капри, остров радости в Неаполитанском заливе, так о нем говорили. Он не бывал ни на острове, ни в Италии. Земля отцов. Задумался над тем, какая она, и впервые забыл о страхе. Что ж, скоро он все выяснит. И насчет того, что уже рассвело автор записки ошибся. Джулио этому порадовался: пусть маленькая, но победа. Удар, нанесенный им по системе. А ждать до зари он не будет. Чем дальше он уйдет в глубину острова, тем меньше подозрений возникнет в том, что он высадился на берег. Логичность такого умозаключения вызывала вопросы, но он чувствовал свою правоту.

Наспотыкавшись о почти невидимые преграды, он нашел каменные ступени лестницы, которая вела к проходу в стене. По другую ее сторону проходила дорога, вдоль которой стояли редкие дома. Плотно закрытые ставни оберегали их обитателей от опасностей теплой ночи. Мимо домов Джулио проходил на цыпочках. Чемодан словно набили свинцом, и ему приходилось то и дело перекладывать его из руки в руку. После второго поворота дороги, когда все дома исчезли из виду, он поставил чемодан на землю и сел на него. Тяжело дыша, мокрый от пота. Оставалось только гадать, как далеко находится город.

Джулио все еще тащился вверх по дороге, когда на востоке небо начало светлеть. Потом оно окрасилось красным, как при пожаре, за горами на той стороне залива, и разом рассвело. Под открытым небом Джулио почувствовал себя крайне неуютно и прибавил шагу. Но вскоре ему пришлось остановиться и поставить чемодан на землю, чтобы перевести дух. В этот самый момент из-за поворота появился мужчина, который нес на голове большую охапку травы. Бросив на Джулио подозрительный взгляд, еще более подозрительный из-за того, что мужчина был косоглазым, проследовал мимо.

— Buon giorno,[355] — поздоровался Джулио, выдавив из себя улыбку.

Мужчина что-то буркнул, и у Джулио вдруг скрутило живот. В Италии он? На Капри? Но потом, уже отойдя на несколько шагов, мужчина с неохотой ответил: «Buon giorno».

Эта первая встреча напугала его больше всего. Далее по пути попадались и другие крестьяне. Кто-то молча проходил мимо, другие желали ему доброго утро, и постепенно он начал чувствовать себя поувереннее. Господи, выглядел он, как крестьянин, его родители были крестьянами, он мог говорить на итальянском. Затеплилась надежда, что все будет хорошо.

Шатаясь от усталости, он преодолел последний подъем, и узкая дорога вывела его на площадь. Несмотря на ранний час большинство магазинов уже работали. На дальней стороне площади, по правую руку, сразу бросилась в глаза вывеска «Farmacia[356] Под вывеской он увидел толстые стальные прутья решетки: аптека еще не открылась.

По спине Джулио пробежал холодок. Он понял, слишком поздно, почему ему приказали пробыть на берегу до рассвета и лишь потом прочесть записку. Он пришел рано и, тем самым, мог вызвать подозрения. Уж не полицейский ли смотрит на него, жуя зубочистку? Небось, гадает, кто он такой? От страха зубы вновь начали выбивать дробь. Он нырнул в ближайшую улицу, темную и прохладную. Не заметил ступеней, едва не упал. Свернул за угол в более узкий переулок. Прислушался, не идет ли кто следом. Увидел перед собой дверь магазинчика, ступил в полную темноту.

— Si?[357] — прорычали у него над ухом. Смуглый мужчина с двухдневной щетиной на подбородке и щеках вопросительно смотрел на него.

— Аспирин, — промямлил Джулио. — Мне нужен аспирин.

— Pazzo,[358] — он мужчины разило перегаром. — Вон отсюда.

Джулио всмотрелся в темноту, увидел несколько картофелин, ящик с помидорами.

— Я думал, это аптека, — врал он неубедительно, сам бы себе не поверил. — В котором часу открывается аптека?

— Вон, — повторил владелец овощной лавки и вскинул над головой сжатую в кулак правую руку.

Джулио поспешно ретировался. Направился к площади. Полицейского на улице не встретил. Но страх остался. Выйдя на солнечный свет, увидел, как мужчина убирает решетку, которая закрывала витрину и дверь аптеки. С гулко бьющимся сердцем поволок чемодан через вымощенную булыжником площадь. Когда мужчина повернулся к нему, выдохнул: «Stuzzicadenti».

Только тут понял, что мужчина молод и чисто выбрит, а во взгляде читалась та же подозрительность, что и у зеленщика. Ответа на пароль мужчина, естественно, не знал и лишь указал на бакалейную лавку.

— Аспирин? — с надеждой спросил Джулио, попытавшись улыбнуться. Молодой мужчина оглядел его с головы до ног, словно оценивая кредитоспособность потенциального клиента. Вероятно, счел, что у Джулио должно хватить денег на пару таблеток аспирина. Открыл дверь и первым молча вошел в аптеку.

Седобородый толстяк, стоявший за мраморным прилавком, открывал какую-то коробку. Коротко взглянул на Джулио и продолжил распутывать веревку. Страх в сердце Джулио вытеснила радость. Он поспешил к толстяку, наклонился, прошептал ему на ухо: «Stuzzicadenti».

— Марко, кто-нибудь видел, как он вошел? — спросил толстяк, через голову Джулио обращаясь к молодому мужчине.

— Только полгорода, — ответил тот.

— Stuzzicadenti, — с надеждой повторил Джулио.

— Вот так всегда, они посылают черт знает кого.

— Stuzzicadenti… — не слово — стон.

— Зубочистки? — спросил Седая Борода, наконец-то удостоив Джулио взгляда. — О, да, этот глупый пароль. Дерево? Нос? Зуб? Нет. Да! Ну, конечно! Bucca!

— Долго же вы его вспоминали, — пробормотал Джулио, такого приема он никак не ожидал.

— Заткнись и следуй за мной. Держись на расстоянии, чтобы никто не подумал, что ты идешь за мной. Когда тебя начнут искать, я хочу, чтобы все знали, что ты ушел из моей аптеки.

Он надел пижонистый пиджак в узкую полоску, взял прислоненную к стене малаккскую трость, вышел из аптеки и неспешно двинулся через площадь. Джулио рванулся за ним, но его остановил молодой мужчина.

— Не так быстро. Смотри, куда он пошел.

Только после того, как Седая Борода повернул с площади на узкую улицу, молодой мужчина отпустил Джулио и тот припустил следом. Тяжело дыша, чемодан не становился легче, стараясь не показывать виду, что куда-то спешит. Держался в отдалении и после нескольких поворотов облегченно вздохнул, увидел что Седая Борода вошел в какой-то дом. Замедлил шаг, около дома остановился, огляделся. Никого. Шагнул в темный холл и услышал, как за его спиной защелкнулся замок. Открылась другая дверь и вслед за седобородым он прошел в залитую солнцем, просторную комнату, из открытых окон которой открывался прекрасный вид на Неаполитанский залив. Толстяк указал ему на стул у окна, сквозь бороду золотом блеснули в улыбке зубы. Взял с комода бутылку вина.

— Добро пожаловать в Италию, Джулио. Можешь звать меня Пепино. Как прошло путешествие? Выпей вина, оно местное, тебе понравится.

— Откуда вы знаете мое имя?

Улыбка на мгновение исчезла, тут же вернулась.

— Послушай, я же все устраиваю. У меня твой паспорт, другие бумаги, с твоей фотографией. И билеты. Я все это сделал и, доложу тебе, за большие деньги, — он посмотрел на чемодан, улыбка стала шире. — Поэтому я рад, что у тебя есть чем расплатиться. Могу я взять чемодан?

Джулио крепче сжал ручку.

— Сначала я должен услышать от вас некое слово.

— Твое ЦРУ насмотрелось старых шпионских фильмов! Кто еще, кроме меня… — ярость Пепино мгновенно угасла, на лице заиграла улыбка. — Но, разумеется, это не твоя вина. Это слово… merda[359]… приходится запоминать столько глупых слов. Это слово… simulacro.[360] Точно, оно.

Он бесцеремонно пододвинул к себе чемодан, положил на пол, попытался открыть замки. Не получилось. Что-то пробормотал себе под нос, с удивительным для такого толстяка проворством вытащил большой складной нож, раскрыл. Несколькими поворотами лезвия разделался с замками, убрал нож так же быстро, как и доставал. Отбросил крышку и Джулио наклонился вперед, чтобы посмотреть, что же он тащил на себе.

В чемодане лежали упакованные в связки колготки. Посмеиваясь от удовольствия, Пепино вытащил из чемодана одну связку, выдернул из нее пару колготок. Помахал ими в воздухе.

— Я богат, я богат, — прошептал он себе. — Они же дороже золота.

Джулио согласно кивнул. Действительно, в чемодане лежало целое состояние. Окончательное истощение запасов нефти привело к коллапсу не только автостроительной отрасли, но и нефтехимических заводов. Остатки нефти использовались на нужды фармакологии и для производства некоторых жизненно важных химических продуктов, но не волокна. В итоге нейлон, когда-то самый распространенный материал, перешел в разряд редчайшего из дефицитов. Разумеется, существовал черный рынок, который только помогал вздувать цены таких пустячков, как колготки.

— Это тебе, — Пепино протянул Джулио потертый бумажник, засунутый между связок. Джулио раскрыл его, увидел, что бумажник набит банкнотами. Достал один, всмотрелся в него. С банкнота на него смотрел мужчина, по уши закутанный в мантию. Странный язык, странный шрифт. Словно писали на ломаном английском.

«БАНКЫВСКЫЙ БЫЛЕТ. АДЫН ФУНД».

— Убери их, — приказал Пепино. — Пригодятся на взятки и расходы, когда попадешь туда, — содержимое чемодана он переложил на полку гардероба, запер его на ключ. Из нижнего ящика того же гардероба достал нижнее белье, носки, рубашки, все старые, вылинявшие, заштопанные, бросил в чемодан. Закрыл крышку, обмотал чемодан веревкой, завязал ее узлом, протянул чемодан Джулио.

— Пора идти, — объявил он. — С северной стороны площади лестница ведет к Марина Гранде. Спустишься не очень быстро, но и не очень медленно. В гавани найдешь паром, который доставит тебя в Неаполь. Вот билет, положи его в нагрудный карман. В этом конверте твой паспорт и остальные бумаги, которые тебе понадобятся. Корабль ты найдешь без труда. Сегодня ты можешь подняться на борт в любое время, но я предлагаю тебе сделать это сразу. Если задержишься в городе, можешь нарваться на неприятности. Удачи тебе, допивай вино и удаче тебе в твоей миссии, уж не знаю, в чем она состоит. Если сумеешь вернуться, расскажи ЦРУ о том, как хорошо я все сделал. Они — мой самый лучший заказчик.

С тем Джулио и выпроводили за дверь. С заметно полегчавшим чемоданом он вернулся на площадь, по, казалось, бесконечной лестнице спустился в гавань. Увидел, что на пароме поднимают паруса. Решил, что он может отвались от пирса без него. Чуть ли не скатился с последних ступеней, затем, уже взмокнув от пота, замедлил шаг, увидев, что посадка продолжается. Но успел он вовремя, потому что не прошло и нескольких минут после того, как он поставил на палубу чемодан и уселся на него, паром, под громкие крики отвалил от пирса. Попутный ветер легко понес его к видневшемуся вдали порту Неаполя.

Порт пустовал, Джулио увидел лишь несколько рыбацких баркасов, да торговых судов, обслуживающих побережье Италии. Мир только приспосабливался к переходу на паруса. Паром миновал ржавый корпус авианосца «Арк роял». Взлетная палуба поднялась едва ли не на девяносто градусов, когда авианосец кормой лег на дно, то ли в результате диверсии, то ли из за прохудившегося корпуса. На фоне этих крохотных суденышек и ржавого чудовища «Святая Коломба» смотрелась на удивление величественно.

Высоченная, длиннющая, сверкающая свежей краской и начищенным металлом. Казалось, она сошла со страниц учебника по истории. На мачте развевался оранжево-бело-зеленый флаг, над трубой вился коричневый дымок. В схлопнувшемся мире корабль этот являл собой памятник человеческому могуществу, и внезапно Джулио охватила радость. Он поднимется на борт «Святой Коломбы», ощутит работу ее могучего двигателя. Дитя закатных лет индустриального мира, он видел лишь прикованные к земле самолеты, разграбленные автомобили, застывшие станки. Несмотря на опасность своей миссии, он с нетерпением ждал предстоящего ему путешествия.

Собственно, с детских лет он мечтал о том, чтобы увидеть работающую технику. До желанной цели оставался последний шаг: подняться на борт корабля. Востроглазые солдаты, с оружием наизготовку, охраняли пристань от непрошеных гостей. Затянутый в форму офицер проверил бумаги Джулио, какие-то проштамповал, какие-то забрал, махнул рукой, показывая, что путь свободен. Другой офицер мельком ознакомился с содержимым чемодана, и Джулио поднялся по трапу. С ощущением, что вошел в ворота рая.

Румяный, улыбающийся боцман занес его фамилию в список и определил ему койку. Он знал лишь несколько итальянских слов, зато арсенал жестов был у него куда богаче. Джулио с трудом удавалось скрывать знание английского.

— Тебе сюда, мой дорогой, каюта 144. Uno, quatro, quatro,[361] ты это понял? Отоспись, приятель, это в самом низу, sotto,[362] знаешь ли. Понял меня? Великолепно. Кивни, вот и все, охлаждает мозги. Вот тебе мелочишка, потом вычтут из твоего месячного жалования. Soldi,[363] дошло? Нельзя допустить, чтобы человек умер от жажды. Ну и отлично, шевелись, двигай, avante.[364] Иди на шум веселья и сможешь пропустить несколько кружек со своими попутчиками, чтобы отметить вояж в землю обетованную. Следующий.

Рев мужских голосов и смех становились все громче по мере того, как Джулио шел по коридору. Наконец, открыл дверь и оказался в салуне, где крики на итальянском прорезали густой табачный дым. Краснолицые мужчины, в рубашках и галстуках, разносили кружки с темным, пенящимся напитком смуглым, темноволосым мужчинам, которые осушали их с пугающей быстротой. Перед некоторыми стояли стаканы поменьше с янтарной жидкостью, в которую подливали воду из стеклянных кувшинов. Пробираясь к стойке, Джулио услышал одобрительные комментарии: не хорошее вино, конечно, и не бьющая в голову граппа, но пить определенно можно. За корабль. Джулио передал один из полученных банкнот, меньшего номинала чем те, что лежали во внутреннем кармане. Итальянцы не ошиблись, напитки по вкусу другие, но вполне приемлемые.

Такой же оказалась и пища. Первую трапезу он, правда, помнил смутно, от выпитого в голове стоял туман, но ему точно дали кусок мяса, которого в Хобокене хватило бы, чтобы накормить десятерых, вареный картофель, золотистое топленое масло, ржаной хлеб. Словно во сне, только все происходило наяву. К сожалению, плавание слишком быстро закончилось. Он, однако, сумел набрать несколько фунтов, пережил не одно похмелье и, несомненно, нанес непоправимый вред своей печени.

Итальянцы-пассажиры практически не контактировали с командой корабля. И не потому, что такие контакты не поощрялись. Просто на корабле лишних рук не было и матросам всегда находилась работа. Вот это обстоятельство плюс языковой барьер и разделяли пассажиров и команду. Впрочем, Джулио вызвался добровольцем, когда в рабочей команде потребовалась замена: кто знал, какие технические секреты удастся обнаружить в машинном отделении корабля. Но выяснить удалось немногое: «Святая Коломба» — пароход, построен в Корке, в качестве топлива используются брикеты торфа. Он не сомневался, что все это ЦРУ уже известно. В обмен на эту жалкую кроху информации он полдня бросал брикеты торфа в топку, заменяя сломанный конвейер. Утешился он лишь тем, что остальным досталось не меньше, чем ему, и все они, возвращаясь в каюты, сравнивали ожоги на ладонях.

Плавание подошло к концу. Они увидели перед собой череду пологих холмов. «Святая Коломба» вошла в гавань между двух гранитных рук-волнорезов. По длинному зданию тянулась надпись «DUN LAOGHAIRE[365] Как произносились эти слова, Джулио не имел ни малейшего понятия. Капитан поздравил пассажиров с благополучным прибытием и, с вещами, они потянулись с палубы на пристань, где их ждали двухэтажные автобусы. Местом прибытия значился некий Лар, и все мужчины радостно переговариваясь, предвкушая поездку на механическом средстве передвижения. Автобусы, похоже, работали на электрической тяге, поскольку при движении слышалось лишь шуршание шин по асфальту. Они ехали по узким улицам меж зеленых деревьев, маленьких домиков, садов с цветочными клумбами и парков с сочной травой, пока не уперлись в массивные ворота, от которых в обе стороны уходила высокая стена. Ворота медленно распахнулись, автобусы въехали на большую площадь, окруженную зданиями необычной архитектуры. Джулио запоминал все мелочи, как его и учили. Как только вереница автобусов выехала за ворота, водитель последнего помахал всем рукой, они вновь захлопнулись, а на трибуну в центре площади поднялся мужчина и дунул в микрофон. Его дыхание, усиленное динамиками, ветром пронеслось по площади, эхом отразилось от стен и итальянцы, притихнув, повернулись к нему. Черный костюм, черный макинтош, золотая цепь на груди, в руке большая трубка. Мужчина заговорил сразу же.

— Меня зовут О'Лири. Я командую этим заведением. Некоторые из вас уже говорят по-английски, а остальным придется выучить этот язык, если вы хотите здесь остаться. Джино — переводчик, и сейчас он будет переводить мои слова. Но по вечерам здесь работают классы английского языка и вас там ждут. Скажи им, Джино».

О'Лири достал зажигалку и принялся раскуривать трубку, пока Джино переводил вступительную часть. Потом кивнул и продолжил.

— Вы, господа, гостевые рабочие Ирландии. Нам требуются люди, которые будут выполнять важную работу, и я знаю, что вы будете выполнять ее с удовольствием. Работа не тяжелая, вас будут хорошо кормить, у вас будет много свободного времени, при желании вы сможете отсылать заработанные деньги домой. Будете вы ходить в церковь или нет — дело ваше, но церковь у нас одна, Римская католическая. Как только мы определимся с вашей квалификацией и способностями, вы получите наиболее подходящую для вас работу. Некоторые будут подметать улицы, ибо мы гордимся чистотой наших городов, другие будут собирать пыль и ездить на больших и мощных агрегатах, которые выполняют эту важную для нашего общества функцию. Перед каждым из вас открываются блестящие перспективы.

Он затянулся, вроде бы не слыша пробежавшего по толпе ропота.

— Да, я понимаю, что рассчитывали на более квалифицированную работу, каменщика, там, или плотника, но я по собственному опыту, все-таки вы не первые, кто прибыл в Ирландию, знаю, что среди вас нет ни одного, кто честно проработал хотя бы день, — в голосе зазвенел металл. — На ваших мягких ладошках не найти ни одного мозоля. Но это нормально. Нам известно, что вы сами достаточно богаты или кто-то из ваших знакомых достаточно богат, чтобы потратиться на взятки и поддельные документы, которые позволили вам приехать сюда. За это вас никто не осуждает. Но он вас ждут добросовестной работы и оценивать вас будут исключительно по трудолюбию. Если вы его не проявите, вас незамедлительно отправят обратно. А если вы будете выполнять свои условия контракта, мы безусловно выполним свои. Вам понравится жизнь на наших берегах. Помните, вам будет разрешено посылать вашим семьям продукты и промышленные товары. Высококачественные продукты нашей страны пойдут вам на пользу. Вы будете пить «гиннес» и с каждым днем набираться сил. Завтра, в половине седьмого утра, вы соберетесь здесь и начнете таскать кирпичи для строительства новой электростанции.

С этом О'Лири отвернулся (уж не блеснула ли в его глазах смешинка?) и, не дослушав перевода, сошел с трибуны. По толпе пролетел вздох разочарования. Итальянцы расходились подавленные.

Но не Джулио. У него, наоборот, пела душа. Электростанция! Вот удача, так удача.

Наутро, мокрые и замерзшие, сеял нудный, мелкий дождь, они стояли во дворе, разбившись на десятки. Около каждой группы на земле лежала внушительная гора массивных кирпичей. Невысокий, широкоплечий мужчина с большими красными руками объяснял задачу Джулио и его товарищам, показывая незнакомый Джулио предмет. К длинной деревянной рукоятке крепились две доски. Расположенные под углом друг к другу, они образовывали букву V.

— Это, дорогие мои, лоток для переноски кирпичей. Смекаете? Лоток, лоток. Слышите, как я произношу это слово? Лоток.

— Лоток, — повторил один из итальянцев, — лоток, лоток.

— Отлично. Вижу, вы парни умные и быстро всему научитесь. Значит, с лотком все ясно. Ничего другого про него никто вам и не скажет, но дело все в том, что наши кирпичи — не те хрупкие, ломающиеся от одного прикосновения хреновины, которыми вы пользуетесь в своих заморских странах.

Мужчины слушали, с написанным на их лицах недоумением, и Джулио изо всех сил старался не подавать вида, что все понимает. Инструктора же нисколько не беспокоило незнание английского его подопечными.

— Было время, когда вам приходилось носить на этом лотке гору кирпичей, но теперь зараз их ставят на лоток только три. Вы можете спросить, почему только три? Что ж, с радостью вам отвечу. Только три, потому что они чертовски тяжелые, вот почему, потому что стандартный ирландский кирпич изготовляется из крепкого гранита и служит столетия. Поднимите один, если сможете, вот ты, Тони, дружище, и без ухмылочек, это тебе не мешок с мукой. Если не научишься поднимать, грыжа тебе гарантирована…

— Падди, — раздался мужской голос. — Мне нужна парочка коричневых парнишек, чтобы разгрузить грузовик. Поделишься?

— Толку от них никакого, так что можешь забирать всех. Сомневаюсь, что мне удастся сделать из них хороших носильщиков кирпичей.

Мужчина ткнул пальцем в ближайшего из итальянцев.

— Тони, пойдешь со мной. Понял? И ты, Тони, — второй раз палец указал на Джулио.

Джулио воззарился на мужчину, ткнул себя в грудь, получил ответный кивок и последовал за мужчиной.

Они миновали одни маленькие ворота, потом другие. Впереди высилось огромное здание без окон. Высоко на стене белели изоляторы. Толстенные провода выходили из здания и тянулись к первому высокому столбу. Их череда уходила к горизонту.

— Величественное зрелище, не так ли, Тони? В вашей макаронной стране ничего такого нет и в помине, так? Но сначала работа. Снимаем коробки с грузовика и ставим на телегу. И поосторожнее, ничего не бросать. Вот так. Понятно?

Разгрузка не заняла много времени. Грузовик отъехал, двое мужчин укатили телегу.

— Будет еще грузовик, понятно? — их босс замахал руками, указал на землю. — Отдыхайте, мы скоро вернемся.

Дождь перестал, выглянуло солнце. Напарник Джулио свернулся клубочком у стены и тут же уснул. Джулио сорвал травинку, пробившуюся сквозь бетон, пожевал, огляделся. Никого, все тихо, но для ирландцев это обычное дело. На инструктаже подчеркивалось, что отсутствие бдительности — серьезный недостаток ирландцев, которым и предлагалось воспользоваться. Джулио поднялся, пошел вдоль стены, увидел маленькую дверь с табличкой:

«НЕ ВХОДИТЬ. ЭЛЕКТРОСТАНЦИЯ. ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА».

Посмеет ли он? Почему нет, для это его и послали, рано или поздно придется предпринять такую попытку. Дверь не подавалась, но тип замка он узнал: готовили его на совесть. Отмычка хранилась за пряжкой ремня. Легкое прикосновение к нужному месту, и она упала ему на ладонь. Вокруг по-прежнему ни души. Вставить, приподнять, надавить… повернуть.

Дверь распахнулась. Секунду спустя он уже закрывал ее за собой. Перед ним тянулся ярко освещенный коридор. В груди молотом стучало сердце. Не оставалось ничего другого, как идти дальше. По коридору. Мимо дверей. Все закрыты. На каждой табличка с цифрой. За ними могло находиться все, что угодно. Еще одна дверь. Джулио застыл, прочитав надпись на табличке:

«ТЕХНИЧЕСКИЕ ИНСТРУКЦИИ»

Он у цели! Тот же замок, дверь открылась, за ней — тьма. Прежде чем закрыть за собой дверь, он увидел полки. Нащупал на стене выключатель, повернул…

— Заходи, Джулио, — сказал мужчина. — Садись к столу, напротив меня. Сигарету? Извини, забыл, что ты не куришь.

Двигаясь, как автомат, не веря случившемуся, Джулио сел, стараясь не смотреть на улыбающегося мужчину по другую сторону стола, одетого в какую-то форму, с погонами. Мужчина дружелюбно кивнул.

— Так-то лучше, в ногах правды нет. Я полагаю, ты из ЦРУ, но, надеюсь, не профессиональный разведчик. Назови, пожалуйста, свою настоящую фамилию.

К Джулио наконец-то вернулся дар речи.

— Scuse, signore, no cap…[366]

— Пожалуйста, Джулио, не трать попусту наше время. Посмотри, что мы нашли у тебя в кармане. Обыски у нас в ходу, знаешь ли, — он держал в руке синюю книжецу спичек с белой надписью «ВМС Соединенных Штатов».

Джулио ахнул и обмяк.

— Не хочешь нам помочь? Дорогой, дорогой, ты все усложняешь. Моя фамилия Пауэр. Капитан Пауэр. А твоя? Ну, ладно, значит, без этого не обойтись…

Капитан обошел стол, а мгновением позже одна его рука, как тисками сжала шею Джулио, а вторая прижала пальцы к белой полоске, на которой тут же проступили их отпечатки. Пауэр освободил Джулио, взял полоску, внимательно рассмотрел отпечатки, кивнул, бросил полоску в щель на поверхности стола.

— Годится. А ожидая результатов, мы можем осмотреть электростанцию. Ну что ты на меня так таращишься? Ты за этим и приехал, не так ли? Ирландская краса и гордость, вызывающая зависть всего мира, — он открыл дверь, вытолкнул Джулио в коридор, продолжая говорить на ходу. — В мире, где ресурсы катастрофически тают, а источники энергии еще быстрее сходят на нет, мы вполне счастливы на нашем благодатном острове. Урожаи у нас отличные, стада тучные, продукции сельского хозяйства нам не просто хватает, но еще и остается. И торфа хоть завались, раньше на нем работали наши тепловые электростанции, а теперь мы используем его на кораблях. Но источник получения электроэнергии — это наш секрет, не так ли? Причина, по которой ты здесь. Естественно, тебя интересует и наша сталь. Мы процветаем в этом убогом мире и помогаем другим, насколько возможно, но, в конце концов, мы — маленькая нация. Сюда, пожалуйста, — он открыл массивную дверь. — А теперь позволь спросить… великолепное зрелище, не так ли?

Капитан Пауэр не грешил против истины. Они стояли на балконе, который словно парил над огромным залом. Грохот, жара, движение поначалу не давали понять, что происходит внизу. Пар шипел и клубился над полом, где крутились большущие турбины. Конвейерная лента, уставленная гранитными кирпичами выползала из отверстия в одной стене, чтобы скрыться в отверстии противоположной.

— Когда гранитные кирпичи падают в паровую камеру, они практически расплавлены, их температура составляет тысячи градусов. Поначалу у нас с ними было много проблем, они лопались, взрывались, как бомбы. Теперь, конечно, все под контролем. В паровой камере они немного охлаждаются, потом падают в воду, генерируют пар, который вертит турбины, вырабатывая электроэнергию. Вот и все дела.

— Но… нет, такого не может быть, — промямлил Джулио. — Откуда берутся кирпичи?

— Я думал, ты никогда не спросишь. Пойдем сюда, я познакомлю тебя с одним из тех, кто этим занимается.

Через минуту-другую они уже стояли в большой комнате, заставленной незнакомым Джулио оборудованием. Высокий мужчина с венчиком рыжих волос вокруг блестящей лысины, сидел на диване и читал компьютерную распечатку.

— Джулио, я хочу познакомить тебя с Сином Рафтери.

— Рад встрече, — Син поднялся, крепко пожал Джулио руку. — Вы — смелый человек, раз решили отправиться в столь дальнее и опасное путешествие, и образование, как я только что прочитал, у вас очень хорошее. Джулио… — он вновь заглянул в распечатку. — Джулио Балетти. Родился в Хобокене, штат Нью-Джерси, какое необычное название для города… колледж, университет, докторская диссертация по физике, атомной физике. А ведь вы так молоды.

— Атомная физика, — покачал головой Пауэр. — Они по-прежнему пытаются там что-нибудь найти. Что ж, попутного им ветра.

— Так вы… знаете… — выдавил из себя Джулио.

— Разумеется. Мы гордимся нашими архивами. Ты не первый, знаешь ли. Поначалу мы пытались отгонять таких, как ты, но потом поняли, что гораздо легче впускать их, а потом уже с ними разбираться.

— Вы собираетесь меня убить!

— Перестань, мы же, в конце концов, не ЦРУ. У нас цивилизованная страна. Мы собираемся показать тебе величайший секрет Ирландии, а потом сотрем из твоей памяти, совершенно безболезненно, все события этого дня. Ты затратил много усилий, чтобы попасть сюда, поэтому будет справедливо, если ты увидишь то, что хотел. Видишь ли, мы выяснили, что после стирания памяти человек ведет себя гораздо спокойное, если предварительно ему показали то, о чем он мечтал. Где-то на подсознательном уровне закрепляется факт успешного выполнения задания, и это, наверное, очень важно. Син, если не возражаешь.

— Отнюдь. Наш секрет, Джулио, невероятная сила ирландской личности и характера, которая существовала всегда, но никому не удавалось направить ее в нужное русло. Поэты и писатели черпали из этого неиссякаемого источника и добивались немалых успехов. Кто-то сказал об одном ирландском авторе, что любой может так писать, если не будет думать о том, что пишет. Но только ирландцам не надо прилагать для этого никаких усилий.

Широко раскрыв глаза, Джулио наблюдал, как капитан Пауэр подкатил к Сину Рафтери закрепленную на колесиках черную конструкцию, отдаленно похожую на рыцарские доспехи, уродливую, как Железная дева. Но у Сина костюм этот не вызвал страха. Он сунул руки в «рукава», улыбнулся, когда «панцирь» защелкнулся, обхватив его тело.

— Поток остроумия и ирландского юмора не требует рекламы, наши комики известны во всем мире, они, как никто умеют выражать свои чувства, — но вот с его даром речи определенно что-то происходило. Он начал запинаться, повторяться. — Пожалуйста, извините… извините, если сможете. Видите ли, это костюм сенсорной депривации. Я не чувствую рук и тела, не могу ими пользоваться… Но, слава Богу, еще могу говорить…

Глаза Сина округлились, речь оборвалась, как только капитан Пауэр заткнул ему рот кляпом.

— Вот так. Полная сенсорная депривация начинается с того, что субъекта лишают возможности жестикулировать, указывать пальцами, ходить. Но средством общения остается язык. Вот тут мы используем кляп. Вы можете спросить, и что мы имеем? Мы имеем, отвечаю я, мощный поток самовыражения, который ищет выход. Мы имеем гения самовыражения, который, однако, не может выразить свои чувства. Ан нет, все-таки может. Посредством мозга! Не имея других средств для выражения мыслей, бурлящих в могучем ирландском мозгу, могучий ирландский мозг начинает непосредственно взаимодействовать с окружающим миром. Вот это стекло на столе… будь так любезен, Син.

Стекло взмыло вверх, словно птичка, вновь опустилось на стол.

— Прямое воздействие на материю силой мозга. Но мозг способен на гораздо большее, чем такие дешевые трюки. Син и другие члены его команды усилием воли проникли в кипящую магму, которая находится глубоко под нами и пробили канал до самой поверхности. Жидкая магма выдавливается наружу, движущийся каменный столб. Вернее, был бы столб, если бы выходное отверстие регулярно не перекрывалось бы, чтобы тут же открыться вновь. И столб режется на кирпичи, которые ты уже видел. В других случаях, проникнув еще глубже, они добираются до расплавленного ядра нашей планеты и на наши металлургические заводы поступает чистейшее железо. Это, конечно, чудо из чудес.

Он улыбнулся Джулио и дал знак Сину.

— А теперь, только легонько, сотри воспоминания этого дня.

Джулио вскочил, попытался убежать, но провалился в темноту.

* * *

— Chi e lei?[367] — спросил Джулио у сидящего за столом офицера, который внимательно изучал компьютерную распечатку.

— Только, пожалуйста, не валяйте дурака, здесь привыкли заниматься делом, — ответил ему капитан Пауэр. — Мы все о вас знаем. Вы — доктор Джулио Балетти, физик-атомщик. Вас прислало ЦРУ, чтобы выкрасть наши технические секреты. Вы — шпион и за шпионаж мы можем вас расстрелять… Присядьте, ну что вы так побледнели. Стакан воды? Нет? Вам уже лучше? Это хорошо. Но мы — добрые люди и предоставляем вам выбор. Вы можете вернуться домой и сказать ЦРУ, что им следует оставить нас в покое. Или вы можете остаться здесь, если в дальнейшем прекратите вашу шпионскую деятельность. В Тринити-колледж вакантна должность преподавателя атомной физики. Полной занятости я вам, к сожалению, не обещаю, лишь несколько лекций в неделю. Так что вам придется выполнять и другую работу. Мы выяснили, что академикам очень нравится рубить торфяные брикеты. Здоровый труд, на свежем воздухе, доставляет массу удовольствия. Многим нашим старикам нравится топить печь нарезанными вручную брикетами торфа, так чего не потрафить им. Что вы на это скажете?

А что он мог сказать? Хобокен, беспросветная нищета, продукты из сои и планктона, жалкое существование. Так чего не остаться? Клятвы верности от него не просят. Он будет держать глаза открытыми, попытается вызнать ирландские секреты, если удастся, вернется с ними с Соединенные Штаты. Его долг — остаться.

— Тринити и торфяник, — твердо заявил он.

— Отлично. А теперь пойдемте со мной… Я хочу познакомить вас с герром профессором доктором Шмидтом. Тоже физиком…

— Nein,[368] вы забыли, мой капитан, физик — это Иван. Я же простой химик. Пошли… Вас звать Джулио? Мы потолкуем, а потом я вам покажу, как пользоваться торфяной лопатой. Очень удобный инструмент.

Они вышли, рука об руку, под моросящий дождь.

День после конца света

Кусок планеты не поражал размерами, но пришлось довольствоваться малым. Потому что все остальное превратилось в камни, пыль, мусор. А тут все-таки остался участок земли, большая часть крестьянского дома, растущее перед ним дерево, даже пятачок пастбища с замороженным бараном. И ничего больше. Со всех сторон земля резко обрывалась, кое-где из нее торчали корни. На краю сидел мужчина, болтая ногами над пустотой. Отбросил сучок, который медленно скрылся из виду. Звали его Френк, а девушку, которая устроилась на качелях, закрепленных за ветви дерева, — Гвенн.

— Я же не пытался взять тебя силой. — Выглядел Френк мрачнее тучи. — Ты же знаешь, я не животное. Просто расстроился, ты должна это понимать, конец света, и все такое. Мне стало очень одиноко. Вот я и подумал, что поцелуй поможет мне забыть о случившемся. Поможет нам забыть.

— Да, Френк. — Гвенн, чтобы раскачаться, оттолкнулась ногой от земли.

— Так что у тебя не было причин для оплеухи. Все-таки мы — один экипаж.

— Я же извинилась за то, что ударила тебя, Френк. Я тоже расстроилась, ты должен это понимать. Такое случается не каждый день.

— Нет, не каждый.

— Так что не злись на меня. Лучше раскачай.

— Я не то чтобы злюсь. — Френк поднялся, стряхнул со штанины форменных брюк несколько замерзших травинок. — Наверное, немного обиделся, может, даже впал в депрессию. Невелика радость — получить оплеуху от женщины, которую любишь, — он толкнул Гвенн.

— Пожалуйста, давай не возвращаться к этому разговору, Френк. Все кончено. Ты так говоришь только потому, что тебе кой-чего хочется. И ты знаешь, что я люблю другого.

— Гвенн, дорогая, взгляни фактам в лицо. Ты больше не увидишь Роберта никогда…

— Полной уверенности у меня нет.

— А у меня есть. Планета взорвалась мгновенно, без всякого предупреждения, со всеми, кто находился на ней. Мы были в космическом корабле по другую сторону Луны и только поэтому остались живы. Но Роберт разделил общую судьбу. Он находился в Миннеаполисе, а Миннеаполиса больше нет.

— Мы этого не знаем.

— Знаем. Я не думаю, что Миннеаполису удалось выбраться из этой передряги. Наш радар обнаружил только этот кусок планеты. Крупнее ничего нет.

Гвенн нахмурилась, опустила ногу, остановив качели:

— Может остаться и кусок Миннеаполиса.

— С Робертом, замерзшим, как этот баран.

— Какой ты жестокий… ты просто хочешь причинить мне боль!

— Ну что ты. — Стоя сзади, он нежно обнял ее за плечи. — Я не хочу причинять тебе боль. Просто ты не должна уходить от реалий. Остались только ты и я. И я тебя люблю. Всем сердцем.

Пока он говорил, его руки соскользнули с плеч, двинулись ниже, на упругие округлости. Но Гвенн дернулась, спрыгнула с качелей на землю, отошла на пару шагов, уставилась на замерзшего барана.

— Интересно, он что-нибудь почувствовал?

— Кто… Роберт или баран?

— Как ты жесток!

Она топнула ножкой, угрожающе вскинула руку, когда он двинулся к ней. Френк что-то пробурчал себе под нос и плюхнулся на качели.

— Давай спустимся с небес на землю. Давай забудем все, что случилось на корабле. Забудем, что я пытался подкатиться к тебе, забудем, что хотел уложить в койку. Забудем все. Начнем жизнь с чистого листа. Сама видишь, в какой мы ситуации. Мы остались вдвоем. Я — Адам, ты — Ева…

— Гвенн.

— Я знаю, что тебя зовут Гвенн. Я хочу сказать, что мы теперь, как Адам и Ева, и на нас лежит ответственность за возрождение рода человеческого. Ты понимаешь?

— Да. Я думаю, ты по-прежнему пытаешься соблазнить меня.

— Черт побери, какая разница, что ты думаешь! Это наш долг. Провидение уберегло нас именно потому…

— Вроде бы ты говорил мне, что ты — атеист.

— А ты говорила, что ходишь в церковь. Я смотрю на ситуацию с твоей позиции.

— А я — с твоей. Ты — сексуально озабоченный.

— Скажи спасибо. Значит, у нас будет много детей. Родить их и вырастить — наш долг перед человечеством.

Гвенн, глубоко задумавшись, погладила барана по голове.

— Не знаю. Может, наилучший вариант — раз и навсегда со всем покончить. Мы взорвали мир, не так ли? Можно сказать, загрязнили окружающую среду во вселенском масштабе.

— Ты, конечно, шутишь. Мы не знаем, что произошло. Возможно, какая-то случайность…

— Хороша случайность.

— Ты же знаешь, как бывает… — Френк вскочил с качелей, шагнул к Гвенн. — Забудь о человечестве, — взмолился он. — Думай только о нас. Мы же остались вдвоем, больше никого. Тепло соприкосновения, конец одиночества, восторг поцелуя, слияние плоти…

— Если подойдешь ближе, я закричу!

— Кричи, сколько влезет! — проорал Френк со злобой и горечью, схватил Гвенн, рванул на себя. — Кто услышит? Я тебя люблю… хочу… не могу без тебя…

Она попыталась вырваться, замотала головой, но сила была на его стороне. Он поцеловал ее в щеку, в шею… и она перестала сопротивляться.

— Так ты все-таки насильник? — прошептала она, глядя ему в глаза. Еще мгновение он прижимал ее к себе. Потом его руки повисли, как плети.

— Нет. Я не насильник. Просто симпатичный парень с сильным половым влечением и развитым чувством вины.

— Так-то лучше.

— Не лучше — гораздо хуже! Разве может последний оставшийся на Земле мужчина испытывать чувство вины? Окружавший меня буржуазный мир умер, а я по-прежнему несу в себе его мораль. Что, по-твоему, случилось с тобой, если б я повел себя, как должно самцу? Просто схватил и навязал бы тебе свою волю?

— Не говори гадостей.

— Я не говорю гадостей, просто хочу, чтобы твоя светловолосая бестолковка начала хоть немного соображать. Кроме тебя и меня, никого нет, понимаешь? Нас только двое. У нас есть этот кусок Земли, а под ним — наш космический корабль, бортовые системы которого создают силу тяжести и генерируют воздух. Атомная энергетическая установка проработает еще тысячу лет. Пищевой синтезатор будет нас кормить. Так что мы, образно говоря, всем обеспечены.

— Обеспечены для чего?

— Вот об этом я тебя и спрашиваю. Мы будем мирно стареть, как добрые приятели, в своих каютах? Ты будешь вязать, я — смотреть старые фильмы. Ты этого хочешь?

— Мне не понравилось слово «бестолковка».

— Не уходи от вопроса. Ты этого хочешь?

— Я как-то не думала…

— Так подумай. Мы здесь. Одни. До конца нашей жизни.

— Похоже, подумать стоит, — она склонила голову, посмотрела на Френка так, словно видела впервые. — Можешь поцеловать меня, если хочешь.

— Еще как хочу!

— Но ничего больше. Только поцеловать. В порядке эксперимента.

Получив разрешение, Френк заметно присмирел. Осторожно приблизился к ней. Гвенн закрыла глаза, задрожала всем телом, когда Френк обнял ее. Он прижал Гвенн к себе, поцеловал в закрытые глаза. Она задрожала вновь, но не попыталась вырваться. Не запротестовала и когда его губы нашли ее и впились в них долгим, страстным поцелуем. Когда же он опустил руки и отступил на шаг, она открыла глаза. Френк нежно ей улыбнулся.

— Роберт целовался лучше, — констатировала Гвенн.

В ярости Френк пнул барана и запрыгал на одной ноге, ухватившись за вторую и постанывая от боли: с тем же успехом он мог пнуть гранитный валун.

— Как я понимаю, он был хорош и в постели, — вырвалось у него.

— Просто чудо, — признала Гвенн. — Поэтому мне так трудно даже смотреть на другого мужчину. Кроме того, я ношу под сердцем его ребенка, а это еще больше все усложняет.

— Ты?..

— Беременна. Такое случается, знаешь ли. Роберт еще не знает…

— И никогда не узнает.

— Ты ужасный!

— Извини. Так это прекрасно, великолепно. Мы увеличили генофонд человечества на пятьдесят процентов. Сын Роберта сможет жениться на нашей дочери или наоборот.

— Это же инцест!

— В Библии инцеста нет, так? Когда начинаешь все заново, это правило, а не исключение. Об инцесте речь зайдет гораздо позже.

Гвенн вновь села на качели, глубоко задумалась. Вздохнула.

— Не получится. Так не положено. Во-первых, ты хочешь, чтобы мы занимались любовью, не поженившись, а это грех…

— С Робертом у тебя так и было!

— Да, но мы собирались пожениться. А с тобой это невозможно. Мы не можем пожениться, потому что некому зарегистрировать наш брак. А потом ты хочешь иметь детей, хочешь, чтобы они совершили инцест… это слишком ужасно. На этом нельзя созидать новый мир.

— У тебя есть идея получше?

— Нет. Но и твоя мне не нравится.

Френк тяжело опустился на землю, в изумлении покачал головой.

— Я просто не могу поверить тому, что сейчас происходит, — разговаривал он, похоже, сам с собой. — Последний мужчина и последняя женщина спорят о теологии, — он вскочил, охваченный гневом. — Хватит! Никаких споров, никаких дискуссий! — он сорвал с себя рубашку. — Все начнется прямо здесь, прямо сейчас. Мы положим начало новому миру. Не могут сдерживать меня моральные нормы, которые обратились в прах вместе с планетой. Теперь все буду решать я. Язык, на котором я говорю, станет языком многих поколений. Если я скажу, что вода — это эггх, во веки вечные все будут говорить эггх, не задавая вопросов. Я теперь господь бог!

— Ты сошел с ума. — Гвенн попятилась.

— Бог, если хочу им быть. Остановить меня некому. Захочу — побью тебя, и за это ты будешь меня любить. А не полюбишь — побью вновь. Так чего ты не кричишь? — он бросил рубашку на землю, надвигаясь на Гвенн. — Я — единственный, кто услышит твой крик, и мне на него наплевать.

Он расстегнул ширинку, и с ее губ сорвался сдавленный вскрик. Френк лишь рассмеялся.

— Выбирай! — проревел он. — Можешь наслаждаться, можешь ненавидеть, мне без разницы. Я — носитель спермы. Из моих чресел выйдет новое человечество…

Он замолчал, потому что земля, на которой они стояли, качнулась.

— Ты почувствовала? — спросил Френк.

Гвенн кивнула:

— Земля качнулась, словно по ней ударили.

— Другой корабль! — он быстро застегнул ширинку. Схватил рубашку, начал торопливо надевать. Гвенн взбила рукой волосы, пожалела о том, что при ней нет зеркальца.

— Кто-то ходит, — указал Френк. — Там. — Оба прислушались к шорохам под их миром. Потом послышалось тяжелое дыхание, на край земли взобрался человек. В гидрокостюме, оставлявшем открытыми только голову и руки.

Зеленого цвета.

— Он… зеленый, — вырвалось у Гвенн. К Френку дар речи еще не вернулся. Мужчина поднялся, отряхнул пыль с рук, поклонился.

— Надеюсь, не помешал.

— Нет, все в порядке, — ответила Гвенн. — Заходите.

— Почему вы зеленый? — спросил Френк.

— Я мог бы спросить, почему вы — розовые.

— Только без шуток. — Пальцы Френка сжались в кулаки. — А не то…

— Я очень сожалею, — мужчина вскинул зеленые руки и отступил на шаг. — Прошу вашего прощения. Все это очень печально как для вас, так и для меня. Я — зеленый, потому что я — не землянин. Я — инопланетянин.

— Маленький зеленый человечек! — ахнула Гвенн.

— Не такой уж я и маленький, — обиделся инопланетянин.

— Я — Френк, а она — Гвенн.

— Рад познакомиться с вами. Мое имя произнести вам будет трудно, поэтому зовите меня Роберт.

— Только не Роберт! — взвизгнула Гвенн. — Он мертв.

— Пожалуйста, извините. Нет проблем. Гораций подойдет?

— Гораций, а что, собственно, вы здесь делаете? — спросил Френк.

— Видите ли, все это довольно-таки сложно. Если позволите, я начну с самого начала…

— А как вам удалось так хорошо выучить английский? — спросила Гвенн.

— Я это тоже объясню, если вы соблаговолите меня выслушать, — и Гораций заходил взад-вперед. — Во-первых, я прилетел с далекой планеты, которая вращается вокруг звезды, отстоящей от Солнца на многие и многие парсеки. Мы проводили исследование Галактики, и мне поручили этот сектор. Ваша планета произвела на меня сильное впечатление. Как вы легко можете себе представить, зеленый — наш любимый цвет. Я установил средства мониторинга и подготовил достаточно полный отчет, естественно, с учетом ограниченного времени. На это ушло чуть больше двухсот ваших лет.

— Вы не выглядите таким стариком, — отметила Гвенн.

— Все дело в жизненных циклах, вы понимаете. Я не буду называть вам моего истинного возраста, а то, боюсь, вы мне не поверите.

— Мне — двадцать два, — сказала она.

— Как мило! А теперь позвольте продолжить. Я собрал всю информацию, необходимую для отчета, выучил несколько языков, я горжусь своими лингвистическими способностями, но мало-помалу начал приходить к ужасному выводу. Человечество… как бы это выразить… довольно-таки отвратительное творение природы.

— Ты и сам не красавчик, зеленух, — бросил Френк.

Гораций предпочел проигнорировать его реплику.

— Я хочу сказать, что вы сильны, умны, плодовиты, многого добились. Но средства, которыми вы добивались своих впечатляющих успехов, вот что пугает. Вы — убийцы.

— Закон выживания, — отчеканил Френк. — У нас не было выхода. Съешь, или съедят тебя, убей, или убьют тебя. Выживает сильнейший.

— Я не буду с этим спорить. Разумеется, это единственная возможность для выживания любой цивилизации, и я уважаю такую точку зрения. Но куда больше меня интересует другое: как ведут себя представители вида, который занял главенствующее положение на планете. На нашей планете мы стали доминировать в незапамятные времена. И с тех пор охраняем все прочие виды жизни, у нас царят мир и порядок. Тогда как ваши люди, воцарившись на Земле, на этом не успокоились и принялись убивать друг друга. Меня это очень огорчило.

— Никто вашего мнения не спрашивал, — отрезал Френк.

— Разумеется. Но мои наблюдения не только огорчили, но и встревожили меня. Моя планета не так уж и далеко по астрономическим меркам, и полагаю, что рано или поздно вы ее найдете. А потом, возможно, захотите перебить и нас.

— Теперь эта вероятность ничтожно мала, — вздохнула Гвенн, отпустив качели.

— Да, теперь она скорее теоретическая, но раньше ее приходилось учитывать. Вот и вышло, что я, интеллигентное, мирное, разумное существо, вегетарианец, никогда не обижавший и мухи, вдруг задумался о возможном уничтожении моей родной планеты. Как вы сами видите, это очень серьезная моральная дилемма.

— Не вижу, — Френк покачал головой, потом уставился на инопланетянина. — Так… вы имеете отношение к тому, что произошло?

— Я скоро к этому подойду.

— Сойдет да или нет.

— Не все так просто. Пожалуйста, выслушайте меня. Ситуация сложилась чрезвычайно драматичная. И никто не мог помочь мне принять решение. Полет домой занимал много времени, и пока я добрался бы туда, а мое руководство приняло бы решение, вы, люди, могли бы построить свои звездолеты и уже отправиться к нам. Если бы я продолжал наблюдение, вы все равно построили бы звездолеты и полетели к моей планете, чтобы уничтожить ее. В результате я, мирное существо, замыслил немыслимое.

— Так это ты взорвал наш мир! — Френк шагнул к пришельцу.

— Пожалуйста! Никакого насилия! — Гораций поднял руки, попятился. — Не выношу насилия. — Френк остановился. Ему хотелось выслушать все до конца, но кулаков он не разжал. — Спасибо, Френк. Как я и сказал, я замыслил немыслимое. Мог я применить насилие ради сохранения мира… или не мог? Если бы я ничего не предпринял, мою планету и всех ее жителей ждала гибель. И мне пришлось выбирать, какая цивилизация должна выжить. Моя или ваша. Вопрос я поставил ребром, так что с ответом проблем не возникало. Конечно же, моя. Поскольку мы более древние, более интеллигентные, интереснее и красивее вас. И очень мирные.

— Поэтому ты взорвал наш мир, — подвел итог Френк.

— Не очень-то мирный поступок.

— Нет, не очень. Но в принципе это отдельно взятое, из ряда вон выходящее событие. После многих мирных столетий, за которыми, разумеется, вновь последуют мирные столетия.

— Что тебе здесь надо? — спросил Френк. — Почему ты нам все это рассказываешь?

— Естественно, чтобы извиниться. Я очень сожалею, что все так обернулось.

— Но сожалеешь далеко не в той степени, как мы, зеленый ты сукин сын.

— Если б я мог предположить, что вы поведете себя не как джентльмен, я бы не приходил.

Френк бросился на него, но Гвенн успела заступить ему дорогу.

— Френк, пожалуйста, — взмолилась она. — Хватит насилия. Иначе я закричу. И вы сделали все сами, мистер Гораций?

— Просто Гораций, это имя. Да, сделал. И несу полную ответственность.

— А на борту вашего корабля больше никого нет?

— Я один. Корабль полностью автоматизирован. Мне понадобилось время, чтобы решить поставленную задачу, я не думаю, что кому-то удавалось создать бомбу, способную разнести целую планету, но я справился. Добился поставленной цели. Ради мира.

— Где-то я это уже слышал, — пробурчал Френк.

— Я процитирую одного из ваших генералов, который несколько лет назад выиграл небольшую локальную войну: «Я их убил для того, чтобы спасти». Но я не такой лицемер. Я уничтожил вашу планету, чтобы спасти свою. Всего лишь сыграл по вашим правилам, видите ли.

— Вижу, — голос Френка звучал уж очень спокойно. — Но ты сказал, что ты — один. Как насчет других зеленых человечков, которые заберутся сюда следом за тобой?

— Невозможно, заверяю вас.

И когда он повернулся, чтобы взглянуть на край земли, через который перелез, Френк шагнул вперед и двинул ему в челюсть. Инопланетянин повалился на спину, а Френк уселся на нем и душил, пока тело не перестало дергаться. Гвенн одобрительно кивнула.

— Я возьмусь за ноги, — сказал Френк.

Без единого слова они донесли тело до обрыва и сбросили, наблюдая, как оно медленно кружится среди космического мусора.

— Мы должны найти его корабль, — прервал молчание Френк.

— Нет, сначала поцелуй меня. Крепко.

— Ух, — вырвалось у Френка, когда он наконец оторвался от Гвенн. — Это круто. Позволь спросить, с чего такие перемены?

— Я хочу привыкнуть к твоим поцелуям, к твоим объятиям. Мы должны воспитать большую семью, если мы хотим заселить целую планету.

— Полностью с тобой согласен. Но что заставило тебя передумать?

— Он, это существо. Нельзя допустить, чтобы ему это сошло с рук.

— Ты чертовски права! Месть! Вырастим детей, научим их летать, построим бомбы, найдем этих инопланетных мерзавцев и превратим их в пыль. Докажем его правоту. Мы обязательно отомстим за Землю!

— Я очень на это надеюсь. Не может он убить моего Роберта и остаться безнаказанным.

— Роберта? Так вот почему ты это делаешь! А как же остальные? Миллиарды людей, целая планета?

— В Миннеаполисе других знакомых у меня не было.

— Если бы Гораций знал насчет Роберта, готов спорить, он бы дважды подумал, прежде чем взрывать мир.

— Что ж, он не подумал и допустил ошибку. Так полетели?

— Барана возьмем?

Гвенн посмотрела на барана, подумала, покачала головой.

— Нет. Он тут очень хорошо смотрится. Создает ощущение дома. Будет куда возвращаться.

— Хорошо. Вперед, к мщению. Набрасываем планы, создаем бомбы, воспитываем детей. Все ради мести. Уничтожения.

— Как-то неприятно это звучит.

Френк потер подбородок:

— Раз уж ты упомянула об этом, не могу с тобой не согласиться. Но выбора у нас нет.

— Неужели? Да, этот отвратительный зеленый человечек уничтожил наш мир, но это не означает, что мы точно так же должны поступить и с его.

— Разумеется, не означает. Но есть же справедливость! Око за око, сама знаешь.

— Знаю. Не раз читала Ветхий Завет. Так делалось, нас учили так делать, но где уверенность, что путь этот правильный и единственный?

— Мысль твоя достаточно понятна. Ты хочешь сказать, что прежнего мира уже нет. И мы не можем вернуть его, взорвав еще одну планету. Если маленькие зеленые человечки такие мирные, как говорил Гораций, уничтожать их — преступление. В конце концов… они не уничтожали наш мир.

— Тут есть о чем подумать.

— Есть… к сожалению. Как было бы просто — взорвать их планету, потому что они взорвали нашу.

— Я знаю. Но это дурная привычка.

— Ты права. Начни взрывать планеты, и кто знает, чем все закончится. Так что у нас есть шанс отказаться от старого принципа око за око, зуб за зуб. Если мы построим наш мир, ты, я, наши дети, мы заложим в фундамент не месть, а что-то другое. Это трудная, но благородная задача.

Гвенн плюхнулась на качели.

— Твои рассуждения меня немного пугают. Взять на себя ответственность за создание целого мира — тяжеленная ноша, а ты еще хочешь создавать его на основе новой системы моральных ценностей. Не убий, не мсти…

— Мир и любовь для всех живущих на Земле. Что-то такое говорила церковь, благословляя войска. На этот раз наши слова не будут расходиться с делом. Действительно, будем подставлять другую щеку. Забудем о том, что они уничтожили наш мир. Докажем, что Гораций крепко ошибся. И потом, когда мы-таки встретимся с ними, им придется извиняться за него.

— Мы извиняемся прямо сейчас, — на край мира взобрался второй зеленый человек.

Гвенн вскрикнула.

— Гораций, ты не умер! — сорвалось с ее губ.

Зеленый человек покачал головой.

— Извините, индивидуум, которого вы называете Горацием, умер. Но после того что я услышал несколько секунд тому назад, я склонен думать, что он заслужил свою смерть. Он уничтожил целую планету и понес за это наказание.

— Гораций сказал, что он один. — Руки Френка вновь сжались в кулаки.

— Он солгал. Нас было двое. Он вызвался встретиться с вами, единственными, кто выжил, и все объяснить. Информацию о случившемся я доставлю на нашу планету. Уничтожение вашего мира выльется в продолжительный траур.

— Спасибо вам, — в голосе Френка, однако, благодарности не слышалось. — У меня сразу полегчало на душе. Вы помогали ему взорвать ваш мир?

Зеленый человек задумался, потом с неохотой кивнул.

— Помогал — сильно сказано. Вначале я не соглашался с его ситуационным анализом. В конце все-таки согласился…

— Вы ему помогали. А теперь отправитесь домой и расскажете всем, что произошло, расскажете, что выжившие строят новый мир, и, возможно, ваше руководство придет к выводу, что и нас лучше взорвать, на случай, что наши потомки окажутся не столь великодушными, как мы. И следующая ваша экспедиция расправится с нами, для профилактики.

— Да нет же, быть такого не может. Я решительно выступлю против…

— Но существует вероятность того, что вас не послушают?

— Надеюсь, что этого не произойдет. Но, разумеется, всегда существует вероятность того…

— Еще один зеленый сукин сын, — с этими словами Гвенн достала из кармана маленький пистолет и застрелила инопланетянина.

— Деваться, похоже, некуда, — вздохнул Френк, глядя на покойника. — Теперь придется найти их корабль и убить всех, кто там находится.

— А потом взять корабль и взорвать их планету, — добавила Гвенн.

— Выбора нет. Как говорил Гораций, такая уж у нас репутация. Придется ее оправдывать.

— У меня будет неспокойно на душе, если мы этого не сделаем. Я буду волноваться о наших детях и детях наших детей. Лучше сразу с этим покончить.

— Ты, разумеется, права. А вот взорвав их, мы начнем учить наших детей подставлять другую щеку и всему остальному. Тогда это будет уместно. Так в путь?

— Пожалуй. — Гвенн оглядела крошечный клочок их когда-то необъятного мира. — Лететь, возможно, придется долго, не будем терять времени. Барана возьмем?

— Нет. Я отключу воздух, и он прекрасно сохранится. Он так хорошо смотрится на травке. Создает ощущение близости домашнего очага. Нам будет куда вернуться.

Космические крысы ДДД

Валяй, парень, садись! Да хоть сюда… Не церемонься со старым Фрннксом, спихни его, и дело с концом, пускай дрыхнет на полу. Ты ведь знаешь крддлов, совсем не выносят приличной выпивки, а уж о флннксе и говорить нечего. Если же курнуть вдобавок адскую травку крммл… Ну-ка, плесну тебе флннкса… О-о, виноват, прямо на рукав. Ну да ладно, когда подсохнет, соскребешь ножом. Твое здоровье! Чтоб выдержала обшивка, когда за тобой будут гнаться орды кпннзов!

Нет, прости, твое имя мне незнакомо. Слишком много хороших парней приходит и уходит, а самые лучшие умирают рано… разве не так? Я? Ты обо мне вряд ли слыхал, зови просто Старина Сержант, нормальное прозвище, не хуже прочих. Хорошие парни, говорю, и лучшим среди них был… назовем его Джентльмен Джакс. Его звали по-другому, но на одной планете, имя которой мне хорошо известно, этого парня ждет одна девочка, все ждет и ждет, не сводя глаз с мерцающих шлейфов прибывающих дальних рейсовиков… Так ради нее будем звать его Джентльменом Джаксом, ему бы это понравилось, и ей тоже, если бы она услышала это прозвище, хотя девочка, должно быть, слегка поседела или полысела с тех пор, и мучается артритом от бесконечного сидения и ожидания. Впрочем, ей-богу, это уже совсем другая история, и, клянусь Орионом, не мне ее рассказывать… Молодец, угощайся, наливай больше. Не дрейфь, у хорошего флннкса всегда зеленоватый дымок, только лучше прикрой глаза, когда пьешь, не то через неделю будешь слеп ха-ха-ха! — клянусь священным именем пророка Мррдла!

Я знаю, о чем ты думаешь: что делает старая космическая крыса в этом рейсе на самый край галактики, где из последних сил мерцают чахлые бледные звезды и ищут покой усталые протоны? Что я делаю? Скажу — надираюсь похлеще планиццианского пфрдффла, вот что! Говорят, выпивка туманит память, а мне, Лебедь свидетель, не мешало бы кое-что забыть! Я вижу, ты разглядываешь шрамы на моих руках, за каждым — целая история. Да, приятель, и каждый шрам на моей спине — целая история, и шрамы на… Впрочем, это уже другая история. Так и быть, я расскажу тебе кое-что, и это будет чистая правда, клянусь пресвятым Мрддлом, ну, может, изменю парочку имен, сам понимаешь — девушка ждет и все такое прочее.

Слыхал от кого-нибудь про ДДД? Судя по тому, как расширились твои глаза и побелела темная от космического загара кожа, слыхал. Так вот, Старина Сержант, твой покорный слуга, входил в число первых Космических Крыс ДДД, а моим закадычным другом был парень, который известен ныне как Джентльмен Джакс. Да проклянет великий Крамддл его имя и уничтожит память о том дне, когда я впервые его увидел…

— Выпускники, смир-р-но!

Зычный голос сержанта взорвал тишину и, словно удар бича, хлестнул по ушам кадетов, выстроенных в математически точные ряды. Одновременно с отрывистым щелчком многообещающей команды оглушительно щелкнули, сдвинувшись вместе, сто три ботинка, начищенные до невероятного блеска, и восемьдесят семь кадетов выпускного класса защелкнулись в единый металлический фронт. (Уместно пояснить, что некоторые происходили с иных миров и обладали разными наборами ног и всего прочего.) Ни одна грудь не впустила и молекулы воздуха, ни одно веко не дернулось и на тысячную долю миллиметра, когда, буравя выпускников взглядом стеклянного глаза сквозь стеклянный монокль, вперед ступил полковник фон Грудт — с коротко остриженными, седоватыми, жесткими как колючая проволока волосами, в безупречно пошитом и отлично сидящем черном мундире, с сигаретой, скрученной из травки крммл, в стальных пальцах искусственной левой руки; затянутые в черную перчатку пальцы искусственной правой руки взметнулись к околышу фуражки в четком воинском салюте, и тонко взвыли моторы в искусственных легких, рождая энергию для бробдингнегского рева громоподобной команды.

— Вольно. Слушать меня. Вы отборные люди — и отборные нелюди, конечно, — со всех цивилизованных миров галактики. Шесть миллионов сорок три кадета приступили к первому году обучения, и большинство из них по разным причинам выбыло. Некоторые не сдали экзаменов. Некоторые были исключены и расстреляны за содомию. Некоторые поверили лживым либеральным слезам красных комми, утверждающих, будто в постоянной войне и резне нет никакой надобности; их тоже исключили и расстреляли. На протяжении ряда лет слабаки отсеивались, пока не осталось ядро Дивизии — вы! Воины первого выпускного класса ДДД! Будьте готовы нести блага цивилизации к звездам! Будьте готовы узнать, наконец, что означают буквы ДДД!

Оглушительный рев вырвался из объединенной глотки, хриплый вопль мужского одобрения, гулким эхом наполнивший чашу стадиона. По знаку фон Грудта был нажат переключатель, и гигантская плита непроницита скользнула над головами, закрыв стадион от любопытствующих глаз и ушей и назойливых шпионских лучей. Громоподобные голоса гремели от энтузиазма — не одна барабанная перепонка лопнула в тот день! — но когда полковник поднял руку, мгновенно наступила тишина.

— Вам не придется в одиночестве продвигать границы цивилизации к варварским звездам, о нет! Каждого будет сопровождать верный друг.

Правофланговый первой шеренги — шаг вперед! Вот он, ваш верный друг!

Вызванный десантник вышел из строя четким шагом, звучно щелкнул каблуками — эхом прозвучал треск распахнувшейся настежь двери, и все глаза на стадионе невольно обратились к черному проему, из которого возник…

Как описать его? Как описать смерч, который сбивает вас с ног, ураган, который заглатывает вас целиком, космический вихрь, который пожирает вас без следа? Это было неописуемо, как всякое стихийное явление.

Перед кадетами явилось создание трех метров в холке, четырех метров вместе с уродливой, истекающей слюной, лязгающей зубами головой. Этот смерч-ураган-вихрь ворвался на четырех могучих, напоминающих поршни лапах, продирая огромными когтями глубокие борозды в неуязвимой поверхности непроницитового покрытия. Чудовищная тварь, порождение кошмарного горячечного бреда, огласила стадион леденящим душу криком.

— Вот! — взревел в ответ полковник фон Грудт, и на его губах выступила кровавая пена. — Вот ваш преданный друг, мутаверблюд, мутация благородного дромадера со Старой Доброй Земли, символ и гордость ДДД — Десантной Дромадерской Дивизии! Прошу знакомиться!

Вызванный десантник шагнул вперед, поднял руку, приветствуя благородное животное, и зверюга мгновенно эту руку откусила. Пронзительный вопль кадета смешался с задушенным вздохом его товарищей, которые, отбросив праздный интерес, во все глаза глядели, как выскочившие укротители верблюдов, затянутые в кожаную портупею с медными пряжками, орудовали дубинками, прогоняя упирающегося верблюда; врач тем временем затянул жгут на культяшке раненого и отволок безжизненное тело в сторону.

— Первый урок по боевым верблюдам, — хрипло выкрикнул полковник. Никогда не протягивайте к ним руку. Ваш товарищ, ставший кандидатом на пересадку руки, — ха-ха! — я уверен, не забудет этого маленького урока.

Следующий кадет. Следующий друг!

Вновь топот грохочущих лап и пронзительное визгливое клокотанье боевого верблюда во всем атакующем блеске. На этот раз десантник не поднял руки, и верблюд откусил ему голову.

— Боюсь, что голову уже не пересадишь, — зловеще ухмыльнулся полковник. — Почтим секундой молчания покинувшего нас товарища, который удалился на большую стартовую площадку в небесах. Достаточно. Смир-р-но! Сейчас вы пройдете на учебный плац и научитесь обращаться с вашими верными друзьями. Не забывайте, что каждый из них снабжен комплектом вставных зубов из непроницития и острыми, как бритва, накладными когтями из того же материала. Разойтись!

Казармы курсантов славились своей спартанской обстановкой, известной под кодовым обозначением «ничего лишнего» или «без нежностей». Постелями служили непроницитовые плиты — никаких подтачивающих спины матрасов! — покрытые простынями из тонкой мешковины. Одеял, разумеется, не было — да и к чему они, если в помещении поддерживалась полезная для здоровья температура в 4 градуса по Цельсию? Остальные удобства были подстать, посему выпускников ожидало потрясение, когда, вернувшись после церемонии и тренировки, они обнаружили в казармах непривычные предметы роскоши: каждая лампа для чтения была снабжена абажуром, а на каждой койке лежала изумительная, мягкая, двухсантиметровой толщины подушка. Так кадеты начали пожинать плоды долгих лет труда.

Надо заметить, что среди курсантов наипервейшим был некто по имени М. Есть секреты, которые не подлежат оглашению. Есть имена, знать которые положено только родным и близким. Укутаем же пеленой тайны истинную личность человека, известного как М. Достаточно называть его «Стилет», ибо так именовали того, кто знал его лучше всех. «Стилет», или, проще, Стилет, жил в ту пору в одной комнате с парнем по имени Л. Позже, гораздо позже, в узком кругу лиц он стал известен как «Джентльмен Джакс», так что в целях вашего повествования мы тоже будем именовать его «Джентльменом Джаксом», или просто-напросто «Джаксом», или, как произносят иные, Джаксом. В учебных и спортивных делах Джакс уступал только Стилету, и эти двое были неразлучными друзьями. Весь последний год они делили одну комнату на двоих, и теперь, в этой самой комнате, оба, задрав ноги, купались в нежданной роскоши новой обстановки — потягивали декофеинизированный кофе, именуемый коф-фе, и дымили деникотинизированными сигаретами местного производства, которым заготовитель дал имя «Дениксиг», однако все курсанты ДДД с юмором называли их не иначе как «горлодеры» и «термоядерные».

— Брось-ка мне горлодерку, Джакс, — сказал Стилет, развалившись на койке. Заложив руки за голову, он размышлял о том, что готовит ему судьба в ближайшем будущем, когда у него появится свой собственный верблюд.

— Ох-хо! — хохотнул он, когда пачка угодила ему в глаз.

Стилет вытащил длинную белую палочку, постучал ею по стене, чтобы кончик воспламенился, и затянулся освежающим дымом.

— Мне до сих пор не верится… — он выпустил дымные кольца.

— Клянусь Мрддлом, это правда, — Джакс улыбнулся. — Мы выпускники. Верни-ка мне пачку термоядерных, я тоже хочу затянуться разика два.

Стилет выполнил просьбу столь энергично, что пачка ударила в стену, и мгновенно все сигареты вспыхнули ярким пламенем. Стакан воды усмирил разбушевавшийся пожар, и тут, пока огонь еще шипел в тщетной ярости, на экране связи загорелся красный сигнал.

— Срочный вызов! — рявкнул Стилет, хлопнув ладонью по кнопке приема. На экране возник суровый облик полковника фон Грудта. Оба молодых человека вскочили по стойке смирно.

— М., Л., в мой кабинет на третьей скорости, живо!

Слова срывались с губ полковника, словно свинцовые капли. Что бы это значило?

— Что это значит? — спросил Джакс, когда они прыгнули в падашют и помчались вниз с ускорением, близким к свободному падению.

— Скоро узнаем! — выпалил Стилет у двери «старика» и нажал на докладную клавишу.

Движимая неким потайным механизмом, дверь распахнулась настежь, и молодые люди, с плохо скрываемым трепетом, вошли в кабинет. Но что это? Что это?! Полковник смотрел на них с улыбкой — с улыбкой! Подобное выражение никогда раньше не ложилось на его непреклонное чело.

— Устраивайтесь поудобнее, парни, — предложил он и указал на мягкие кресла, выросшие из пола при нажатии кнопки. — В подлокотниках этих сервокресел вы найдете горлодеры, а также валумийское вино и снаггианское пиво.

— И никакого коф-фе? — у Джакса даже челюсть отвисла. Все засмеялись.

— Вряд ли вы по нему тоскуете, — игриво прошелестел полковник искусственной гортанью. — Пейте, парни! Теперь вы — Космические Крысы ДДД, и юность осталась позади… Ну что вы скажете об этом?

Он прикоснулся к кнопке, и в воздухе явилось это — объемное изображение космического корабля, подобного которому никто еще не видел на белом свете, изящного, словно меч-рыба, грациозного, словно птица, могучего, словно кит, и вооруженного до зубов, словно аллигатор.

— Святой Колумп! — выдохнул Стилет, разинув от удивления рот. — Вот что я называю ракетой ракет!

— Некоторые из нас предпочитают называть ее «Совершенством», — не без юмора заметил полковник.

— Так это она? Мы слышали…

— Вы мало что могли слышать, потому что создание этой малышки с самого начала держалось в строжайшей тайне. Корабль оснащен беспрецедентно большими двигателями — улучшенная модель Макферсона самой современной конструкции, ускорителем Келли усовершенствованным до такой степени, что вам его вовек не узнать, и лучеметами Фицроя удвоенной мощности — по сравнению с ними старые излучатели кажутся детскими хлопушками. Но лучшее я приберег напоследок.

— Ничего лучшего и представить себе невозможно! — перебил Стилет.

— Это тебе только так кажется! — беззлобно хохотнул полковник, издавая звуки, подобные треску рвущейся стали. — Самое лучшее — то, что ты, Стилет, будешь капитаном этого космического супердредноута, а счастливчик Джакс — его главным инженером.

— Счастливчик Джакс был бы гораздо счастливее, если бы капитаном был он. Капитаном, а не властителем кочегарки, — пробормотал счастливчик Джакс, и все рассмеялись. Все, кроме него, ибо он не шутил.

— Все полностью автоматизировано, — продолжал полковник, — так что экипажа из двух человек вполне достаточно. Но я должен предупредить вас, что на борту находится экспериментальное оборудование, так что, кто бы ни полетел, он должен добровольно…

— Согласен! — заорал Стилет.

— Что-то мне в нужник захотелось, — сказал Джакс, поднимаясь, и тут же мгновенно сел на место — жуткий на вид бластер сам по себе выскочил из кобуры прямо в руку полковника.

— Ха-ха, шутка. Конечно, согласен!

— Я знал, ребята, что на вас можно положиться. ДДД воспитывает настоящих мужчин. И разумеется, настоящих верблюдов тоже. Итак, вот что вы должны сделать. Завтра утром ровно в 0304:00 вы оба возьмете старт на «Совершенстве» и продырявите эфир в направлении Лебедя. Возьмете курс на некую планету…

— Ну-ка, ну-ка, пожалуй, я могу угадать какую, — зловеще сказал Стилет, скрежеща зубами. — Это что же, шутки ради вы хотите послать вас на планету Биру-2, битком набитую ларшниками?

— Именно. Это главная база ларшников, секретное игорное гнездо и центр торговли наркотиками, место, где разгружаются транспорты с белыми рабами и печатается фальшивая «капуста», очаг перепонки флннкса и логово пиратских орд.

— Если вы хотите драки, похоже, вы ее получите, — скривился Стилет.

— А ты, я вижу, слов на ветер не бросаешь, — согласился полковник. — Если бы мне скинуть года да поменьше протезов, я бы ухватился за такую возможность при первом…

— Вы могли бы стать главным инженером, — намекнул Стилет.

— Заткнись, — отрубил полковник. — Удачи вам, джентльмены, и пусть слава ДДД не покинет вас.

— И верблюдов тоже? — спросил Стилет.

— Верблюдов как-нибудь в другой раз. Перед нами встала проблема… э-э… притирки. Пока мы здесь сидим с вами, мы потеряли еще четверых выпускников. Может быть, даже придется сменить животных. Пусть это будет ДСД.

— С боевыми собаками? — спросил Джакс.

— Или со свиньями. А то и с сиренами. Но это уж моя забота, а не ваша. Все, что от вас требуется, парни, — это добраться до Биру-2 и расколоть эту планету как гнилой орех. Я знаю, вам это по плечу.

Если у каменноликих десантников и были какие-то сомнения, они оставили их при себе, ибо таков порядок, заведенный в Дивизии. Они сделали все необходимые приготовления, и на следующее утро ровно в 0304:00 могучее тело «Совершенства» умчалось в пространство. Ревущие двигатели Макферсона изливали в реактор квинтильоны эргов энергии, и наконец корабль оказался на безопасном расстоянии от гравитационного поля матушки-Земли. Джакс в поте лица трудился возле двигателей, швыряя полные лопаты радиоактивного травсвестита в зияющую пасть голодной топки, пока наконец Стилет не просигналил с мостика, что наступило время поворота «оверсвет». И они переключились на ускоритель Келли — пожиратель пространства. Стилет вдавил кнопку включения ускорителя, и огромный корабль рванулся к звездам со скоростью, в семь раз превышающей световую. Поскольку ускоритель был полностью автоматизированным, Джакс освежился в освежителе, а его одежда была выстирана в стирателе. Затем Джакс вышел на мостик.

— Ого, — сказал Стилет, и его брови поползли на лоб. — Я и не знал, что ты носишь суспензорий «в горошек».

— Это единственный предмет одежды, который остался чистым. Всю остальную одежду стиратель растворил.

— Не беспокойся об этом. Пусть теперь беспокоятся ларшники с Биру-2! Мы войдем в атмосферу ровно через семнадцать минут, и я как раз обдумывал, как нам лучше поступить, когда это произойдет.

— Разумеется, кому-то из нас ведь надо мозгами шевелить! Я даже перевести дух не мог — не то чтобы задуматься.

— Не трепыхайся, старик, мы ведь оба по уши в этом деле. Как я это вижу, у нас два варианта выбора. Мы можем ворваться с ревом, паля из всех пушек, а можем подкрасться тайком.

— О-о, ты и на самом деле думал.

— Пропущу это мимо ушей, потому что ты устал. Как бы мы ни были сильны, я допускаю, что наземные батареи еще сильнее. Предлагаю проскользнуть так, чтобы нас не заметили.

— Не трудновато ли, если учесть, что мы летим на корабле массой тридцать миллионов тонн?

— В обычных условиях — да. Однако, видишь ли ты эту кнопку с надписью «зависимость»? Пока ты загружал топливо, мне объяснили, в чем тут суть. Это новое изобретение, его никогда еще не испытывали, оно обеспечит нам невидимость и недосягаемость для любых средств обнаружения.

— Похоже на дело. Еще лететь пятнадцать минут, мы уже совсем близко. Включаем этот замечательный луч невидимости…

Не смей!

— Сделано. А в чем проблема?

— Уже ни в чем. Кроме того, что экспериментальное устройство невидимости рассчитано не более чем на тринадцать минут работы, затем оно перегорает.

К несчастью, так и произошло. В ста милях от бесплодной, искореженной поверхности Биру-2 добрый старый корабль «Совершенство» возник из небытия.

В наимельчайшую долю миллисекунды мощный космический сонар и суперрадар зловеще скрестили лучи на вторгшемся корабле, а контрольные лампочки на пультах управления уже мигали секретным кодом, ожидая, когда поступит правильный ответ, который позволит считать посягателя одним из своих.

— Я пошлю сигнал и натяну им нос, — рассмеялся Стилет. — Эти ларшники весьма туповаты.

Он нажал большим пальцем кнопку микрофона, переключился на межзвездную аварийную частоту и жалобно проскрежетал:

— Агент Икс-9 — главной базе. Принял огневой бой с патрулем, сжег кодовые книги, но приручил этих… до единого, ха-ха! Возвращаюсь домой с грузом — на борту 800.000 тонн адской травки крммл.

Реакция ларшников была мгновенной. Разверстые жерла тысяч гигантских орудийных бластеров, вкопанных в землю, выплюнули лучи изголодавшейся энергии, от которых задрожала сама материя пространства. Эта сверкающая лавина обрушилась на неприступные защитные экраны старого доброго корабля «Совершенство», которому, увы, не суждена была долгая жизнь, в мгновение ока прошила защиту и ударила сверкающим валом в борт самого корабля. Никакая материя не могла противостоять этой силе, высвобожденной из сверкающих недр планеты, посему неуязвимые металлические непроницитовые стенки моментально испарились, обратившись в неосязаемый газ, который в свою очередь распался на отдельные электроны и протоны (и нейтроны тоже), из коих, в сущности и состоял.

Да что там говорить, никакие кровь и плоть не могли противостоять этой мощи. Но за те несколько секунд пока сверкающая энергия прогрызала силовые защитные поля, корпус, облака испарившегося металла и гущу протоков, наша отчаянная двойка доблестных десантников нырнула очертя голову в космические бронированные скафандры. И вовремя! Останки того, что еще совсем недавно было огромным кораблем, вонзились в атмосферу и спустя несколько секунд грохнулись на отравленную почву Биру-2.

Для стороннего наблюдателя это выглядело концом всех концов. Некогда величественная королева космических трасс больше не поднимется к звездам, ибо в данный момент она представляла собой кучу дымящегося хлама весом не более двухсот фунтов. Эти жалкие обломки не подавали никаких признаков жизни, что подтвердили наземные гусеничные ползуны, которые вывалились из расположенного поблизости потайного люка, замаскированного в скале, и обнюхали все дымящиеся кусочки, настроив свои детекторы на максимальную чувствительность. «Отвечайте!» — взвыл радиосигнал. «Никаких следов жизни до пятнадцатого знака после запятой!» — рявкнул, выматерившись, оператор ползунов, после чего дал им команду возвращаться на базу. Металлические траки машин зловеще пролязгали по голой земле, и все стихло. Осталась лишь остывающая масса металла, которая зашипела от отчаяния, когда на нее пролились слезы ядовитого дождя.

А что наши верные друзья-неужели они мертвы? Я думал, ты о них уже никогда не вспомнишь. Неведомо для ларшниковских специалистов, всего лишь за миллисекунду до того, как останки корабля грохнулись на землю, мощные сталитовые пружины выстрелили двумя массивными, практически неразрушимыми бронированными скафандрами, забросив их к горизонту, где они и приземлились около замаскированного скалистого гребня, который, ПО ЧИСТОЙ СЛУЧАЙНОСТИ, на самом деле оказался скалистым гребнем, в коем был устроен потайной люк, скрывавший галерею, откуда появились наземные ползуны с их детекторами, так ничего и не обнаружившими, и куда они вернулись по команде матерящегося оператора, который, одурев от очередной порции адской травки крммл, так и не заметил, как дернулись стрелки индикаторов в тот момент, когда ползуны въезжали в туннель, неся на своем обратном пути груз, которого вовсе не существовало в момент выезда, — и тут огромный люк с треском захлопнулся позади ползунов.

— Дело сделано! Мы взломали их оборону! — возликовал Стилет. — И вовсе не благодаря тебе. Мрддл тебя дернул нажимать на кнопку невидимости.

— А откуда я мог знать? — огрызнулся Джакс. — Так или иначе, а корабля у нас теперь нет, зато есть элемент внезапности. Они не знают, что мы здесь, а мы знаем, что они тут как тут.

— Хорошо сказано… Ш-ш-ш! — шикнул Стилет. — Пригнись, мы куда-то проехали.

Ползуны с лязгом и грохотом ворвались в огромное помещение, вырезанное в скале, — его заполняли смертоносные военные машины всех видов и размеров. Единственным человеческим существом здесь — если его, конечно, можно назвать человеческим, был оператор-ларшник: как только он засек агрессоров, его грязные пальцы тут же метнулись к пульту управления огнем, но судьба не отпустила ему ни единого шанса. Лучи двух снайперски нацеленных бластеров скрестились на нем, и через миллисекунду в кресле ничего не осталось, кроме обугленного оковалка дымящейся плоти. Наконец-то закон Дивизии настиг ларшников в их собственной берлоге.

Да, это был сам Закон — беспристрастный и неумолимый, непредвзятый и кровавый, — ибо в сем логове не было «невинных». Жадная ярость цивилизованного возмездия уничтожала всякого, кто оказывался на пути двух закадычных друзей, несшихся по коридорам бесчестья на смертоносном самоходном орудии.

— Там какая-то большая шишка, — скорчил гримасу Стилет, указывая на гигантскую, окованную золотом дверь из непроницита, перед которой команда смертников покончила жизнь самоубийством под безжалостным проливным огнем.

Дверь попыталась оказать слабое сопротивление, но друзья сломили его, последний барьер пал в дыме, сверкании искр и грохоте, десантники триумфально въехали на центральный пост, где маячила всего одна фигура, сидевшая за главным пультом управления, — сам Суперларш, тайный главарь межзвездной преступной империи.

— Твоя смерть пришла! — зловеще пропел Стилет, недрогнувшей рукой направив оружие на черную фигуру в светонепроницаемом космическом шлеме. — Снимай шлем или умрешь на месте!

В ответ раздалось клокотанье задушевной ярости, и на несколько долгих мгновений дрожащие руки в черных перчатках зависли над кнопками управления огнем. Затем, еще медленнее, эти же руки протянулись к застежке на горле, повернули ее и медленно-медленно подняли шлем над головой…

— Клянусь священным именем пророка Мррдла! — в унисон просипели оба десантника перехваченными горлами, а затем дар речи их покинул.

— Да, теперь вы знаете, — злобно скрежетнул зубами Суперларш. — Но — ха-ха! — держу пари, вы даже не догадывались…

— Вы!! — выдохнул Стилет, взламывая лед наступившей тишины. — Вы! Вы!! ВЫ!!

— Да, мы, я, полковник фон Грудт, командующий ДДД. Вы никогда не подозревали меня, и — о-о! — как я смеялся над вами все это время.

— Но… — Джакс запнулся. — Почему?

— Почему? Ответ очевиден любому, кроме вас, свинских межзвездных демократов. Единственное, чего следовало опасаться ларшникам всей галактики, — это возникновения силы, подобной ДДД, могучей силы, неподкупной и не поддающейся проникновению извне, полной благородства во имя добродетели и справедливости. Вы могли причинить нам много неприятностей. Вот почему мы создали ДДД, и в течение долгого времени я был главой обеих организаций. Наши вербовщики привлекают лучшие кадры, которые только могут поставить цивилизованные планеты, а я забочусь о том, чтобы большинство из них очерствело, потеряло всякий моральный облик, чтобы тела и души их были сокрушены, — и в дальнейшем они больше не представляют никакой опасности. Конечно, некоторые проходят несломленными через весь курс, каким бы отвратительным я его не делал, в каждом поколении есть определенная доля супермазохистов, но я вовремя забочусь о том, чтобы к этим персонам как можно быстрее применялись самые эффективные меры.

— Вроде отправки с миссией, равносильной самоубийству? — спросил Стилет стальным голосом.

— Это неплохой способ.

— Значит, нас послали на верную смерть… НО ЭТО НЕ СРАБОТАЛО! Молись, вонючий ларшник, сейчас ты встретишься со своим создателем!

— Создатель? Молись? Вы что-выжили из ума? Все ларшники остаются атеистами до самого конца своих…

И это действительно был конец — ларшник исчез в сверкающем столбе пара, так и не договорив своих подлых слов, впрочем, лучшего он все равно не заслуживал.

— А что теперь? — спросил Стилет.

— Вот что, — ответил Джакс, пригвоздив его к полу неотразимым парализующим лучом из оружия, которое он все еще держал в руке. — Хватит с меня вторых ролей. Я по горло сыт моторным отсеком, в то время как ты стоишь на мостике. Теперь моя партия, отныне и навсегда.

— Ты в своем уме? — пролепетал Стилет парализованными губами.

— Да, в своем — впервые в жизни. Суперларш умер, да здравствует новый суперларш! Это все мое, вся галактика, МОЕ!

— А что будет со мной?

— Мне следовало бы убить тебя, но это слишком легкий путь. Когда-то ты делился со мной плитками шоколада. Тебя будут судить за весь этот погром, за смерть полковника фон Грунта и даже за уничтожение главной базы ларшников. Руки всех будут на тебе, ты станешь изгоем и, спасаясь бегством, достигнешь самых дальних пределов галактики, где будешь жить в вечном страхе.

— Вспомни про плитки шоколада!

— Помню. Мне всегда доставались только лежалые. А теперь… ПШЕЛ ВОН!

Ты хочешь звать мое имя? Достаточно Старины Сержанта. Рассказывать дальше? И так слишком много для твоих нежных ушей, малыш. Давай-ко лучше наполним стаканы, вот так, и произнесем тост. Хватит-хватит, вполне достаточно для бедного старика, который слишком много повидал на своем долгом веку. Так пусть же счастье изменит ему, чтоб ему пусто было, чтобы Великий Крамддл навеки проклял его имя — имя человека, которого иные знают как Джентльмена Джакса. Что, голоден? Я? Нет, я не голоден. Нет. НЕТ! Только не шоколад!!!

Капитан Гонарио Харпплейер

Сцепив за спиной руки и стиснув зубы в бессильной ярости, капитан Гонарио Харпплейер взад и вперед расхаживал на крошечном юте корабля Ее Величества «Чрезмерный». Впереди медленно двигалась по направлению к гавани изрядно потрепанная французская флотилия; на ветру громко хлопали разорванные паруса, а за бортом по воде волочился рангоут; разбитые в щепки корпуса зияли пробоинами после его залпов, с грохотом разносивших их хрупкие деревянные борта.

— Будьте добры, пошлите двух матросов на бак, мистер Шраб, — сказал он, и прикажите им облить водой грот. Мокрые паруса добавят к ходу одну восьмую узла, и мы еще сможем догнать этих трусливых лягушатников.

— Н-но, сэр, — запинаясь и пасуя перед одной мыслью о несогласии со своим любимым капитаном, произнес его первый помощник, флегматичный Шраб. — Если мы снимем с помп еще нескольких матросов, мы потонем. Нас продырявили в тринадцати местах ниже ватерлинии, и…

— Будь проклято ваше зрение, сэр! Я отдал вам приказ, а не просьбу, чтобы вы тут затеяли дебаты. Выполняйте, что вам приказано.

— Есть, сэр! — смиренно пробормотал Шраб, костяшками пальцев быстро смахнув слезу из печального, как у спаниеля, глаза.

На паруса плеснули водой, и «Чрезмерный» сразу осел. Харпплейер сцепил за спиной руки. Он ненавидел сейчас себя за то, что не сумел сдержаться и нагрубил верному Шрабу. Но точно так же, как он вынужден был носить широкий кушак, чтобы хоть немного подтянуть выступающий живот, и бандаж — из-за грыжи, он был вынужден постоянно поддерживать образ капитана, радеющего за строгую дисциплину на корабле, перед своей командой — отбросами общества, собранными в тысяче мест на побережье. Он был обязан выглядеть подтянуто, будучи капитаном этого судна — самого малого из кораблей блокадной флотилии с пост-капитаном[369] на борту и в то же время играющего не последнюю роль во флотилии, которая удушающей петлей обвилась вокруг Европы, заперев все выходы сумасшедшему тирану. Наполеон даже в мечтах не мог помыслить о завоевании Англии, пока на его пути стоят эти крошечные деревянные суденышки.

— Молитесь за нас, капитан, чтобы мы поскорее пришвартовались на небесах, потому как мы тонем! — донесся до него возглас из толпы матросов, трудившихся у помпы.

— Узнайте имя этого крикуна, мистер Доглег, — обратился Харпплейер к гардемарину, мальчику семи-восьми лет, которому столь юный возраст не мешал, однако, нести сейчас вахту. — Лишить его рома на целую неделю!

— Есть, сэр! — пискнул Доглег, лишь недавно научившийся говорить.

Корабль тонул, и этот печальный факт можно было считать делом свершившимся. Из трюма на палубу полезли крысы. Не обращая внимания на сыплющих проклятиями моряков, крысы ловко увертывались от тяжелых ботинок и бросались в море. Впереди французская флотилия добралась наконец до безопасного места — под защиту береговых батарей мыса Пьетфе. Зияющие жерла орудий нацелились на «Чрезмерного», готовые плевать огнем и смертью, как только хрупкое суденышко подойдет на расстояние выстрела.

— Приготовьтесь убрать паруса, мистер Шраб, — приказал Харпплейер и затем громко — так, чтобы слышала вся команда, — добавил:

— Эти трусливые французишки сбежали и лишили нас миллиона фунтов призовых денег.

Матросы зарычали. Больше всего на свете они любили ром, а после него фунты, шиллинги и пенсы, на которые они могли купить этот самый ром. Рев внезапно оборвался, сменившись сдавленными воплями, когда грот-мачта, подрубленная французским ядром, рухнула прямо на толпу людей, работающих у помп.

— Что ж, нужда в исполнении моего приказа отпала, мистер Шраб. Верные холуи нашего друга Бонапартишки убрали паруса за нас, — сказал Харпплейер, буквально принуждая себя выдавить одну из тех редких острот, от которых команда приходила в восторг. Но сам он ненавидел себя в такие минуты за вынужденную неискренность чувств, когда ему приходилось подобным способом добиваться расположения этих невежественных людей. Ему, впрочем, ничего иного не оставалось, ведь в его обязанности входило поддержание на судне неукоснительного порядка. Кроме того, если бы он время от времени не шутил, матросы вскоре возненавидели бы такого жестокого, хладнокровного и рискового капитана. Они его, разумеется, все равно ненавидели, но при этом хотя бы смеялись.

Они смеялись и сейчас, разрезая спутавшийся такелаж и вытаскивая из-под него мертвые тела, которые затем аккуратно складывали в ряд на палубе. Корабль осел еще глубже.

— Отставить покойников, — приказал капитан, — и живо к помпам, иначе обедать мы будем на дне морском.

Матросы вновь разразились хриплым смехом и поспешили выполнять приказание.

Их было легко ублажить, и Харпплейер даже позавидовал их непритязательной жизни. Несмотря на изнурительную работу, протухшую воду и плетку, время от времени гулявшую по их спинам, жизнь матросов казалась ему лучше собственной, заполненной мучительным одиночеством на вершине, с которой он командовал людьми. Ему приходилось взваливать бремя решений только на себя, что для такого человека, как он, — болезненно впечатлительного и истеричного, делало жизнь совершенно невыносимой. Это была даже не жизнь, а сущий ад. Офицеры на судне — все до единого ненавидевшие его — были вопиюще безграмотны в своем деле. Даже Шраб, его верный и многострадальный Шраб, имел недостаток: один только факт, что его I.Q. не превышал 60, означал, учитывая его низкое происхождение, что ему никогда не подняться выше контр-адмиральского чина.

Предаваясь размышлениям о пестрых событиях дня, Харпплейер снова начал мерить шагами маленький ют, что стало у него чуть ли не маниакальной привычкой. Люди, находившиеся в это время на юте, прижались к правому борту, чтобы не мешать ему. Четыре шага в одном направлении, затем три с половиной в обратном; его колено, поднимаясь для последующего шага, каждый раз с глухим стуком натыкалось на пушку. Однако Харпплейер не замечал этого: в мозгу заядлого картежника бешено крутились мысли, взвешивая и оценивая планы; содержащие хоть каплю здравого смысла напрочь отвергались и лишь безумные и невыполнимые принимались к дальнейшему обдумыванию. Неудивительно поэтому, что на флоте его прозвали Дятел Харпи и восхищались как человеком, всегда способным вырвать победу из пасти поражения — и всегда ценой огромных человеческих потерь. Но война есть война. Вы отдаете приказы — и гибнут отличные парни, шайкам газетчиков на суше это только и подавай. Длинный и тяжелый день подошел к концу, однако Харпплейер все еще не мог позволить себе расслабиться. Напряжение и сильнейшие душевные переживания не разжимали своей поистине церберской хватки с самого рассвета, когда впередсмотрящий объявил, что видит паруса на горизонте. Их было всего десять, французских линейных кораблей, и не успел утренний туман рассеяться, жаждущий мести «Чрезмерный» уже находился среди них, как волк в стаде овец. Грохочущие бортовые залпы точно наведенных английских орудий следовали один за другим, выпуская по десять ядер в ответ на каждый жалкий хлопок французской пушки. У их лафетов стоял трусливый сброд восьмой и девятой статей призыва 1812 года — седобородые патриархи и младенцы в пеленках, желавшие одного: поскорее оказаться на своих семейных виноградниках, а не сражаться за Тирана, лицом к лицу встречая ярость сеющей смерть пушки их неприятеля с острова — крошечной страны, брошенной в одиночку биться против мощи целого континента. Вражеские корабли преследовались упорно и неумолимо, лишь близость французской гавани предотвратила разгром всей неприятельской эскадры. Как бы там ни было, четыре ее корабля покоились среди морских угрей на дне океана, а оставшиеся шесть нуждались в основательном ремонте, прежде чем они смогут покинуть гавань и осмелиться еще раз пренебречь карательной мощью кораблей, опоясавших их берега.

Харпплейер знал, что следует делать.

— Будьте любезны, мистер Шраб, прикажите развернуть рукав. Полагаю, сейчас самое время для купания.

Измученные работой матросы приветствовали его предложение. Даже в самый разгар зимы или в невероятно холодных северных водах Харпплейер неукоснительно настаивал на привычном для матросов купании. Рукава быстро подсоединили к работающим помпам, и вскоре на палубу обрушились целые потоки ледяной воды.

— В воду! — закричал Харпплейер и отступил назад, оберегая себя от случайной капли и почесывая длинным указательным пальцем немытую с прошлого лета кожу. Капитан с улыбкой смотрел, как дурачатся Шраб и другие офицеры, прыгая нагишом под струями воды, и подал знак остановить помпы, лишь когда белая кожа у каждого приобрела прелестный небесно-голубой оттенок.

С северного горизонта послышалось громыхание, напоминающее отдаленный гром, но резче и громче. Харпплейер обернулся и на фоне темных облаков увидел на мгновение огненный прочерк; тот исчез с неба, оставив глазам лишь воспоминание. Капитан тряхнул головой, проясняя мозги, и несколько раз моргнул. Он готов был поклясться, что огненная полоска не поднималась, а вопреки всем правилам опускалась, но такого просто не могло быть. Слишком часто он засиживается до глубокой ночи, играя с офицерами в бостон; стоит ли удивляться, что зрение стало сдавать.

— Что это было, капитан? — спросил лейтенант Шраб. Зубы его при этом так стучали, что слов почти не было слышно.

— Сигнальная ракета или одна из тех новомодных военных ракет Конгрива. Там что-то произошло, и мы отправляемся выяснить, в чем дело. Будьте добры, пошлите матросов на брасы, разверните верхний грот и положите судно на правый галс.

— Могу ли я сначала натянуть на себя брюки?

— Не дерзите, сэр, или я прикажу заковать вас в кандалы!

Шраб выкрикнул команды через рупор. Матросы так и покатились со смеху, глядя на его дрожащие голые ноги. Но уже через несколько секунд, видя, как быстро управлялась со всем вымуштрованная команда, не верилось, что еще шесть дней назад ее члены праздно шатались по далеким от военных забот улицам городишек на побережье, без удержу пьянствовали в кабаках и вовсе не помышляли о том, что вскоре окажутся в открытом море благодаря потугам грязных шаек газетчиков. В мгновение ока матросы вскарабкались на брасы, вышвырнули за борт сломанный рангоут и обрывки такелажа, наложили надежные заплаты на пробоины, похоронили мертвых, выпили грог за упокой их душ и еще у некоторых из них осталось достаточно сил и энергии, чтобы сплясать веселый матросский танец.

Корабль накренился, меняя галс, и вода под форштевнем вспенилась. Судно легло на новый курс и стало отдаляться от берега. Капитан горел желанием хоть что-то выяснить о смутившем его недавнем явлении в небе, а заодно дать этим французишкам почувствовать, что его корабль является представителем самого могущественного флота, какой когда-либо знал мир.

— Корабль по курсу, сэр, — крикнул впередсмотрящий с топа мачты. — Два румба по правому борту.

— Бить общий сбор, — приказал Харпплейер. Тревожный рокот барабанов и торопливое шлепанье по палубе босых матросских пяток, твердых, как подошва, почти заглушил голос впередсмотрящего, — На нем нет ни парусов, ни рангоута, сэр, а размерами примерно с наш баркас.

— Отставить сбор! Когда тот малый спустится после вахты вниз, заставьте его повторить пятьсот раз: лодка — это нечто, которое можно поднять и разместить на корабле.

Подгоняемый свежим бризом с суши, «Чрезмерный» вскоре приблизился к лодке настолько, что с палубы можно было разглядеть на ней даже мелкие детали.

— Ни мачт, ни рангоута, ни парусов… Что же движет ее? — спросил лейтенант Шраб, раскрыв от изумления рот.

— Нет смысла заранее строить предположения, мистер Шраб. Это судно может оказаться французским или принадлежащим какой-либо нейтральной стране, поэтому я не буду рисковать. Прикажите зарядить и выкатить пушки. И пожалуйста, пусть моряки на вантах взведут затворы ружей и будут наготове. Стрелять только по моей команде; а того, кто выстрелит раньше времени, я прикажу сварить в масле и подать мне на завтрак.

— Ну и шутник же вы, сэр!

— Разве? А помните рулевого, который вчера перепутал полученные распоряжения?

— С душком был, сэр, осмелюсь сказать, — ответил Шраб и выковырнул застрявший между зубами кусочек хряща. — Все будет сделано, как приказываете, сэр.

Странное судно не походило ни на одно, виденное Харпплейером ранее. Оно двигалось вперед словно само по себе, что наводило на мысль о спрятанных внутри гребцах с подводными веслами, но в такой лодке разместились бы разве что карлики. Ее сплошь покрывала палуба с единственной надстройкой вроде стеклянного колпака. В общем, довольно странная конструкция, и уж определенно не французская. Подневольные рабы парижского Осьминога никогда не смогли бы овладеть столь точными техническими приемами и создать подобную диадему моря. Нет, это судно — явно из какой-то далекой чужой страны — возможно, где-то за Китаем или на загадочных восточных островах. Судном кто-то управлял: сквозь стекло был ясно виден сидящий человек. Он тронул один из рычагов, верхнее окно откатилось назад. Человек встал и помахал им рукой. Зрители дружно ахнули: все, кто был на корабле, не отрывались от странного зрелища, представшего перед их глазами.

— В чем дело, мистер Шраб? — вскричал Харпплейер. — Здесь что, балаган или рождественская пантомима? Дисциплина, сэр!

— Н-но, сэр, — запинаясь, произнес верный Шраб, неожиданно потеряв дар речи. — Тот человек, сэр, — он зеленый!

— И слышать не хочу всякой там чепухи, которую вы несете, сэр, — в раздражении огрызнулся Харпплейер, как всегда досадуя на болтовню людей о «цвете», реальном только в их воображении. Картины, закаты и прочий вздор. Чепуха. Мир сотворен из разумных оттенков серого, и все тут. Один тупой докторишка, шарлатан с Харли-стрит, однажды намекнул было о какой-то болезни, которую он сам и выдумал, под названием «цветовая слепота», или «дальтонизм», но сразу перестал твердить свои бредни, едва Харпплейер упомянул о выборе секундантов.

— Какая мне разница, что за оттенок серого у этого парня — зеленый, розовый или фиолетовый? Бросьте ему линь и помогите взобраться на борт. Думаю, здесь нам будет удобнее выслушать его рассказ.

Незнакомец ловко поймал брошенный ему линь и крепко привязал его к кольцу на лодке. Затем он тронул рычаг, тем самым снова закрывая свою стеклянную каюту, и легко вскарабкался на возвышавшуюся над ним палубу «Чрезмерного».

— Зеленая шерсть… — начал было Шраб, но тут же заткнулся от свирепого взгляда Харпплейера.

— Довольно, мистер Шраб. Он иностранец, и мы будем относиться к нему с должным почтением — по крайней мере, пока не выясним, чего он стоит. Он несколько волосат, тут я с вами согласен, но у некоторых народностей на севере Японских островов есть что-то схожее с ним. Возможно, оттуда он и прибыл. Я вас приветствую, сэр, — обратился он к незнакомцу. — Я — капитан Хонарио Харпплейер, командир корабля Ее Величества «Чрезмерный».

— Квл-кке-вррл-кл…!

— Ручаюсь, это не французский язык, — пробормотал Харпплейер, — а также не латинский и не греческий. Вероятно, один из тех ужасных балтийских языков. Попробую-ка я на немецком. Ich rate Ihnen, Reiseschnecks mitzunehmen? Или, может, на итальянском наречии? Е proibito, рего qui si vendono cartoline ricordo.

В ответ незнакомец в сильном возбуждении принялся подпрыгивать, затем указал на солнце, завертел рукой вокруг своей головы; указал на облака, а под конец стал обеими руками изображать движение вниз и пронзительно выкрикивать:

— М-ку, м-ку!

— Спятил парень, — заметил один из офицеров. — К тому же у него слишком много пальцев.

— Я умею считать до семи без вашей помощи, — сердито сказал ему Шраб. Думаю, он хочет сообщить нам, что скоро пойдет дождь.

— В своей стране он, наверное, предсказывает погоду, — с уверенностью произнес Харпплейер, — но здесь он всего лишь еще один иностранец.

Офицеры согласно закивали, и эти их движения, казалось, еще больше возбудили незнакомца, так как он неожиданно прыгнул вперед, выкрикивая свою невразумительную тарабарщину. Бдительный караульный шарахнул его по затылку прикладом тяжелого мушкета, и волосатый человек упал на палубу.

— Пытался напасть на вас, капитан, — сказал офицер. — Протащить его в наказание под килем, сэр?

— Нет. Бедняга забрался слишком далеко от дома и, должно быть, нервничает. Мы должны учесть и языковой барьер. Просто прочтите ему Военный кодекс и завербуйте на службу, хочет он того или нет. В последней стычке мы потеряли много матросов.

— Вы очень великодушны, сэр, пример для всех нас. Что будем делать с его кораблем?

— Я осмотрю его. Некоторые принципы его работы могут заинтересовать Уайтхолл. Спустите трап, я сам ознакомлюсь с ним.

Немало повозившись, Харпплейер обнаружил наконец рычаг, которым сдвигалась стеклянная будка, и, когда она послушно скользнула в сторону, он спустился в кокпит.

Прямо напротив уютной тахты находилась панель, сплошь усеянная странной коллекцией рукояток, кнопок и разных устройств, причем все они прятались в кристально прозрачные чехольчики. Чрезмерно пышное убранство помещения являло собой идеальный пример восточного декадентства. Вместо всех этих украшений можно было просто обшить стены панелями из хорошего английского дуба и установить вращающуюся металлическую болванку, чтобы было куда прикреплять предписания для рабов, сидящих за веслами. Впрочем, не исключено, что панель скрывала какое-то животное, — когда он тронул определенный рычаг, послышалось глухое рычание. Движение рычага, безусловно, являлось сигналом для раба-гребца — или животного, — поскольку его утлый кораблик, вспарывая воду, сейчас мчался на приличной скорости. В коклит стали залетать брызги, Харпплейер поспешно закрыл колпак — и вовремя. Другая кнопка подействовала, должно быть, на спрятанный руль, потому что лодка опустила нос и стала погружаться, а вода поднялась и заплескалась над стеклянным колпаком. К счастью, судно было сделано добротно и не давало течь. Нажатие еще на одну кнопку заставило лодку снова всплыть.

Именно в этот момент к Харпплейеру пришла идея. Он замер. Его мозг лихорадочно перебирал все варианты. Да, вполне возможно, что получится, должно получиться! Он ударил кулаком по раскрытой ладони, и только потом до него дошло, что пока он предавался размышлениям, его кораблик развернулся и вот-вот врежется в «Чрезмерный», над бортом которого замелькали лица с округлившимися от ужаса глазами. Уверенно коснувшись нужной кнопки, он подал спрятанному животному (или рабу) команду остановиться, и соприкосновение судов прошло как нельзя мягче.

— Мистер Шраб! — позвал Харпплейер.

— Сэр?

— Мне нужен молоток, шесть гвоздей, шесть бочонков с порохом — каждый с двухминутным фитилем и веревкой с петлей. И потайной фонарь.

— Но, сэр, — зачем? — перепуганный Шраб впервые забылся до такой степени, что осмелился расспрашивать капитана.

Однако задуманный план настолько воодушевил Харпплейера, что он не разгневался на эту нечаянную фамильярность. Напротив, он даже незаметно улыбнулся, а неверный свет угасающего дня скрыл выражение его лица.

— Шесть баррелей[370] пороха — потому что кораблей тоже шесть, — ответил он с необычной для него скромностью. — Ну, за работу!

Канонир и его подручные быстро справились со своей задачей и, обвязав стропом заполненные порохом бочонки, опустили их в лодку. В крошечном кокпите едва осталось место, чтобы сесть. Молоток — и тот некуда было положить, и Харпплейеру пришлось зажать его в зубах.

— Мисчер Шраб, — невнятно произнес он с молотком в зубах, внезапно впав в уныние. Он очень ясно представил себе, как всего через несколько мгновений он выставит свое бренное, непрочное тело против своры, нанятой узурпатором, удар хлыстом которого поставил на колени целый континент. Он вздрогнул от своей опрометчивости — вот так, запросто, бросить вызов Тирану Европы, и тут же содрогнулся от отвращения к собственной бренности. Никто и никогда не должен узнать о подобных мыслях, о том, что он слабейший из всех.

— Мистер Шраб, — позвал он снова. В голосе его не осталось и следа от недавней бури чувств. — Если к рассвету я не вернусь, принимайте командование кораблем на себя, потом напишете подробный рапорт. Прощайте. И помните — в трех экземплярах.

— О сэр… — начал Шраб, но Харпплейер уже не слышал его. Стеклянный колпак захлопнулся, и почти игрушечное судно устремилось навстречу мощи всего континента.

Позднее Харпплейер посмеялся над проявленной в первые минуты слабостью. Поистине осуществить сумасбродную затею оказалось не труднее, чем тихим воскресным утром прогуляться по Флит-стрит. Чужеземный корабль погрузился в воду и, проскользнув мимо береговых батарей на мысе Пьетфе (английские моряки обычно называли его мысом Питфикс), очутился в охраняемых водах Сьенфика. Ни один страж не заметил на воде легкую рябь, ничей глаз не увидел смутный контур лодки, всплывшей рядом с высокой деревянной стеной — корпусом линейного французского корабля. Два сильных удара молотком надежно прикрепили к нему первый бочонок с порохом, потайной фонарь коротко вспыхнул, на мгновение осветив поджигаемый фитиль. И не успели озадаченные часовые высоко на палубе подбежать к борту, таинственный посетитель исчез. Они не заметили предательски искрящий фитиль его загораживал собой целый баррель смерти, к которой тот неторопливо подползал. Еще пять раз Харпплейер повторил этот простой, но смертоносный прием. Когда он заколачивал последний гвоздь, со стороны первого корабля донесся приглушенный взрыв. Не открывая колпак, он осторожно выбрался из гавани. Позади него шесть кораблей, гордость военно-морского флота Тирана, пылали огненными колоннами, превращаясь в обугленные корпуса, медленно оседающие на дно океана.

Миновав береговые батареи, капитан Харпплейер открыл стеклянный колпак и с удовлетворением оглянулся на полыхающие корабли. Он выполнил свой долг и внес свою скромную лепту в окончание ужасной войны, которая опустошила целый континент и еще за несколько лет сведет в могилу такое множество лучших людей Франции, что даже среднестатистический рост французов уменьшится более чем на пять дюймов. Угас последний погребальный костер, и Харпплейер развернул свой кораблик в ту сторону, где находился «Чрезмерный». В глубине души он чувствовал жалость к погибшим кораблям, потому что то были превосходные корабли, хоть и в ленном владении Безумца из Парижа.

К своему кораблю он подошел на рассвете и только тогда ощутил навалившуюся на него безмерную усталость. Он ухватился за брошенный сверху трап и с трудом поднялся на палубу. Барабаны отбивали дробь, фалрепные отдавали ему честь, а боцманские дудки заливались радостной трелью.

— Отлично сработано, сэр, отлично сработано! — воскликнул Шраб, бросаясь к Харпплейеру и помогая тому взобраться на палубу. — Мы даже отсюда видели, как они горели.

В воде позади них послышалось утробное ворчание — точно так булькает вода, когда из раковины вытаскивают пробку. Харпплейер стремительно обернулся и успел увидеть, как необычное судно погружается в море и уходит в пучину.

— Ну и сглупил же я! — пробормотал он. — Совсем забыл закрыть люк. Должно быть, волна плеснула.

Пронзительный крик внезапно и грубо прервал его печальные размышления. Обернувшись, Харпплейер увидел, как волосатый незнакомец подбежал к борту и с ужасом уставился на исчезающее в глубине судно. Воочию убедившись в том, что действительно лишился своего сокровища, человек страшно закричал и целыми пригоршнями стал рвать на голове волосы, благо их у него было предостаточно. Затем, прежде чем его смогли остановить, взобрался на борт и вниз головой бросился в море. Он камнем пошел ко дну — то ли он не умел плавать, то ли не пожелал всплыть. Очевидно, между ним и его судном имелась некая странная связь, поскольку на поверхности он больше не появился.

— Бедняга, — произнес Харпплейер с сочувствием сентиментального человека, — оказался в одиночестве так далеко от дома. Наверное, в смерти он стал счастливее.

— Да, наверное, — пробормотал флегматичный Шраб, — но у него были задатки стать хорошим марсовым, сэр. Запросто бегал по рангоуту: а знаете, что помогало ему так здорово держаться на всех этих реях и ступеньках? Ногтищи у него на пальцах ног оказались такие длинные, что аж в дерево впивались. А на пятках вдобавок еще по пальцу — он ими за перекладины цеплялся.

— Попрошу не обсуждать физические недостатки покойного. Когда будем писать рапорт, внесем его в список Погибших в море. Как его звали?

— Не успел сказать, сэр. Но мы запишем его под именем мистера Грина.

— Что ж, справедливо. Хоть он и был иностранного происхождения, он, несомненно, гордился бы тем, что умер, получив славное английское имя.

Отпустив верного, но недалекого Шраба, Харпплейер возобновил свое бесконечное хождение по юту. Он молча страдал. Страдания эти были его, и только его, и пребудут с ним до тех пор, пока орудия Корсиканского Людоеда не замолчат навсегда.

Тренировочный полет

Марс был пыльной, иссохшей, леденящей душу преисподней кроваво-красного цвета. Они плелись друг за другом, по щиколотку увязая в песке, и нудно костерили неизвестного конструктора, который предложил столь неудачные кондиционеры для скафандров. Когда скафандры проходили испытания на Земле, дефект не обнаружился. А сейчас, стоило их поносить несколько недель — и на тебе! Поглотители влаги через некоторое время перенасытились и отказали. Температура на Марсе была постоянной — минус шестьдесят по Цельсию. Но из-за высокой влажности внутри костюма пот не испарялся, и они жмурились, чтобы пот не застилал им глаза.

Морли сердито замотал головой, желая стряхнуть с кончика носа капли пота, и в то же мгновение на его пути оказался какой-то мохнатый рыжий зверек. Впервые они увидели на Марсе живое существо. Но вместо любопытства в нем пробудилась одна злость. Ударом ноги он подбросил зверька в воздух. Удар был внезапным, Морли потерял равновесие и стал медленно падать, причем его скафандр зацепился за острый край скалы из обсидиана.

Тони Бенермэн услышал в наушниках сдавленный крик напарника и оглянулся. Морли корчился на песке, пытаясь заткнуть дыру на колене. Воздух, насыщенный влагой, с легким шипением вырывался на свободу и мгновенно превращался в мерцающие кристаллики льда. Тони бросился к другу, тщетно стремясь прикрыть перчатками разорванное место. Прижался к нему и увидел, как ужас застыл в глазах и как синеет его лицо.

— Помоги мне! Помоги!

Морли закричал с такой силой, что задрожали мембраны шлемофона. Но помочь было нечем. Они не захватили с собой пластыря — весь пластырь остался на корабле, за четверть мили отсюда. Пока он будет бегать туда-сюда, Морли уже умрет.

Тони медленно выпрямился и вздохнул. На корабле их только двое, и на Марсе — никого, кто мог бы оказать им помощь. Морли поймал, наконец, взгляд Тони и спросил:

— Надежды нет. Тони, я мертв, да?

— Как только кончится кислород. От силы тридцать секунд. Ничем не могу тебе помочь.

Морли коротко, но крепко выругался и нажал красную кнопку у запястья с надписью «Авария». В тот же миг перед ним «раскрылась» поверхность Марса; песок с шуршанием ссыпался в отверстие. Тони отступил на несколько шагов: из отверстия появились двое мужчин в белых скафандрах с красными крестами на шлемах. Они уложили Морли на носилки и в одно мгновение исчезли.

Тони угрюмо смотрел вниз, пока не открылась засыпанная песком дверь и ему не выбросили скафандр Морли. Потом дверь захлопнулась, и снова тишина нависла над пустыней.

Кукла в скафандре весила только же, сколько Морли, а ее пластиковое лицо имело даже какое-то сходство с ним. Какой-то шутник на месте глаз нарисовал черные кресты. «Чудно», — подумал Тони, взваливая на спину неудобную ношу. На обратном пути он увидел неподвижно лежавшего марсианского зверька. Пнул ногой, и из него посыпались пружинки и колесики.

Когда он добрался до корабля, крошечное солнце уже коснулось зубчатых вершин красных гор. Сегодня уже поздно хоронить, придется подождать до завтра. Оставив куклу в отсеке, он взобрался в кабину и стянул с себя мокрый скафандр.

Между тем спустились сумерки, и существа, которых они именовали «совами», принялись царапать обшивку корабля. Космонавтам ни разу не довелось увидеть хоть одну «сову» — тем более их раздражало это бесконечное царапанье. Разогревая ужин. Тони стучал тарелками и сковородками как можно громче, чтобы заглушить неприятные звуки. Покончив с едой и убрав посуду, он впервые ощутил одиночество. Даже жевательный табак сейчас не помогал, он лишь напомнил о том, что на Земле его ждет ящик гаванских сигар.

Нечаянно он стукнул по тонкой выдвижной ножке стола, и все тарелки, сковорода и ложки полетели на пол. Шум был ему приятен, а еще приятнее было оставить все как есть и пойти спать.

На этот раз они почтя достигли цели. Эх, если бы Морли был поосторожнее! Но Тони заставил себя не думать об этом и вскоре уснул.

На следующее утро он похоронил Морли. Сжав зубы, соблюдая величайшую осторожность, провел он два дня, остававшихся до старта. Аккуратно сложил геологические образцы, проверил исправность механизмов и автоматов.

В день старта он вынул ленты с магнитными записями из приборов и отнес ненужные записи и лишнее оборудование на значительное расстояние от корабля. Там же оставил излишки продовольствия. В последний раз пробираясь по красному песку, он отдал иронический салют могиле Морли. На корабле у него не было решительно никаких дел, не осталось даже ни одной непрочитанной брошюры. Два последних часа Тони провел лежа на постели и считая заклепки в потолке кабины.

Тишину нарушил резкий щелчок контрольных часов, и он услышал, как за толстой обшивкой взревели моторы. Одновременно из отверстия в стене кабины к его койке протянулась мягкая «рука» со шприцем; пригвоздив его к ложу, металлические пальцы ощупали его, вот они добрались до лодыжки, и жало иглы вонзилось в нее. Последнее, что Тони видел, — как жидкость из шприца переливается в его вену, и тут он забылся.

Сзади открылось широкое отверстие, и вошли два санитара с носилками. На них не было ни скафандров, ни защитных масок, а за ними виднелось голубое небо Земли.

Когда он очнулся, все было как обычно. Неведомые стимуляторы помогли ему легко выплыть из тьмы беспамятства. Открыв наконец глаза, он увидел белый потолок земной операционной.

Но вот все вокруг заслонило багровое лицо и угрожающе сдвинутые брови склонившегося над ним полковника Стэгема. Тони попытался вспомнить, нужно ли отдавать честь в кровати, но потом решил, что самое лучшее не двигаться.

— Черт побери, Бенермэн, — проворчал полковник, — рад видеть вас на Земле. Но зачем вы, вообще говоря, вернулись? Смерть Морли означала крах всей экспедиции, а это значит, что на сегодняшний день мы не можем похвастаться ни одним удачным запуском!

— А парни из второго корабля, сэр? Как дела у них? — Тони силился говорить бодро и уверенно.

— Ужасно. Еще хуже, чем у вас, если это вообще возможно. Оба на другой день после приземления погибли. Осколок метеора попал в резервуар с кислородом. Они так увлеклись анализом местной флоры, что не поинтересовались показаниями измерительных приборов. Но я здесь по другому делу. Накиньте что-нибудь на себя и пройдите в мой кабинет.

Он зашагал к выходу, и Тони поспешил выбраться из постели, не обращая внимания на легкую слабость из-за введения наркотиков. Когда говорят полковники, лейтенантам приходится повиноваться.

* * *

Тони вошел в кабинет Стэгема; полковник с мрачным видом глядел в окно. Ответив на приветствие, он предложил лейтенанту сигару. Как бы для доказательства того, что в его солдатской душе еще теплятся искры человечности, полковник обратил его внимание на стартовую площадку за окном.

— Видите? Знаете, что это?

— Да, сэр. Ракета на Марс.

— Пока еще нет. Сейчас это лишь ее корпус. Двигатели и оборудование собираются на заводах, рассеянных по всей стране. При нынешних темпах ракета будет готова не раньше чем через шесть месяцев. Ракета будет готова, но вот лететь-то в ней некому. Если так пойдет и дальше, ни один не сможет выдержать испытания. Включая и вас.

Под пристальным взглядом полковника Тони беспокойно заерзал на стуле.

— Вся эта программа подготовки с самого начала была моим детищем. Я разработал ее и нажимал на Пентагон, пока ее не приняли. Мы знали, что в состоянии построить корабль, который долетит до Марса и вернется на Землю, корабль с автоматическим управлением, который преодолеет любые трудности и помехи. Но нам необходимы люди, которые сумеют ступить на поверхность планеты, исследовать ее, иначе вся затея не будет стоить выеденного яйца.

Для корабля и для пилота-робота нужно было провести серию испытаний, воспроизводящих условия полета, чтобы устранить мелкие недоделки. Я предложил — и в конце концов это было принято, — чтобы космонавты, которым придется лететь на Марс, прошли именно такую подготовку. Мы построили две барокамеры и тренажеры, способные воспроизвести в деталях любую мыслимую на Марсе ситуацию. Мы по восемнадцати месяцев маринуем в барокамерах экипажи из двух человек, чтобы подготовить их к настоящему полету.

Не стоит упоминать о том, сколько кандидатов было у нас поначалу, сколько было несчастных случаев из-за того, что мы слишком реально воспроизводим условия полета в барокамерах. Скажу только одно: за прошедшее время удачных запусков не было. Все, кто не выдерживал или, подобно вашему напарнику Морли, «погибал», выбывали из игры раз и навсегда.

И вот теперь у нас осталось четыре кандидатуры, в том числе и вы. Если мы не сумеем создать удачный экипаж из двух космонавтов, весь проект пойдет насмарку.

Тони похолодел, сигара в его руке погасла. Он знал, что в последнее время на руководителей испытаний давили все сильнее и сильнее. Поэтому-то полковник Стэгем и рычал на всех, будто подстреленный медведь. Голос полковника прервал ход его мыслей.

— Эти умники из Института психологии кричат на всех перекрестках, что обнаружили самое слабое место в моей программе. Дескать, если речь идет о тренировочных полетах, испытуемые где-то в глубине души всегда будут чувствовать, что игра идет понарошку. Случись катастрофа — в последний момент их всегда спасут. Как вашего Морли, например. Результаты последних опытов заставляют меня думать, что они правы. В моем распоряжении четыре человека, и для каждой пары будет проведено по одному испытанию. Но на сей раз речь идет о генеральной репетиции, на этот раз мы пойдем на все.

— Я не понимаю, полковник…

— Очень просто, — в подтверждение своих слов Стэгем ударил кулаком по столу. — Впредь мы не станем оказывать помощь. Никого не будем тащить за волосы, как бы срочно это ни требовалось. Испытания проведем в боевой остановке с настоящим снаряжением. Мы обрушим на вас все, что только можно придумать, а вы должны выдержать. Если на этот раз кто-нибудь порвет свой скафандр, он умрет в марсианском вакууме, в нескольких метрах от земной атмосферы.

При прощании с Тони он несколько смягчил тон:

— Я был бы рад, если бы мог поступить иначе, но выбора нет. К будущему месяцу нам нужен надежный экипаж для полета, и только таким образом мы можем его укомплектовать.

Тони дали трехдневный отпуск. В первый день он напился, на второй страдал от головной боли, на третий — от бессильной злости. Все участники испытаний были добровольцами, но такое приближение к реальности — это уже слишком. Конечно, он мог бросить все к чертям, когда ему заблагорассудится, но он-то знал, чем это ему грозит. Оставалось одно: согласиться с этой нелепой идеей. Проделать то, что от него требуется, вынести все. Зато уж после испытаний он съездит по здоровенному полковничьему носу.

На врачебном осмотре Тони встретился со своим новым напарником, Эллом Мендозой. Познакомились они еще раньше, на теоретических занятиях. Обмениваясь рукопожатиями, они пожирали друг друга глазами и прикидывали, каковы возможности напарника. Экипаж состоит из двоих, а ведь один из них может стать причиной смерти другого…

Высокий, худощавый Мендоза был полной противоположностью приземистому крепышу Тони. Спокойная, даже чуть-чуть небрежная манера поведения Тони дополнялась нервной напряженностью Элла. Элл был заядлым курильщиком, он обшаривал глазами все вокруг.

Тони заглушил в себе растущее беспокойство. Если Элл выдержал все испытания, значит он кое на что годится. Как только начнется полет, нервозность Элла, скорее всего, пройдет.

Врач вызвал Тони и внимательно осмотрел его.

— Что это? — спросил врач, проведя влажной ваткой по щеке Тони.

— Ой, — вскрикнул Тони, — я порезался, когда брился.

Врач недовольно поморщился, смазал ранку, заклеил ее пластырем.

— Поосторожнее с ранками, — предупредил он. — Ведь таким путем бактериям легче всего проникнуть в организм. А мало ли какие бактерии есть на Марсе.

Тони открыл было рот, чтобы возразить, но передумал. Возражать бессмысленно: полет, если он вообще состоится, продлится 260 дней. За такое время заживет любой порез, даже если космонавт будет находиться в анабиозе.

После осмотра они, как обычно, надели летние костюмы и перешли в другое здание. По пути Тони заглянул в казармы и вскоре вернулся с шахматной доской и видавшей виды колодой игральных карт.

Входная дверь в мощном блоке второго строения была открыта, и они ступили на лестницу, ведущую в космический корабль. Врачи привязали их ремнями к койкам и сделали инъекции, симулирующие состояние анабиоза.

* * *

Пробуждение сопровождалось обычной слабостью и вялостью. Куда уж натуральнее… Повинуясь внезапному импульсу. Тони подошел к зеркалу и подмигнул своему гладко выбритому отражению с красными воспаленными глазами. Сорвал пластырь, пальцы его коснулись пореза с засохшими капельками крови. Облегченно вздохнул. Он никак не мог отделаться от страха, что однажды такой тренировочный полет может оказаться настоящим полетом на Марс. Логика подсказывала ему, что армия никогда не откажется от того, чтобы вовсю разрекламировать запуск. Но все же его грыз червь сомнения, и поэтому он так нервничал в начале каждого «сухого» полета.

С новым виражом Тони опять ощутил тошноту, но сумел ее преодолеть. Во время испытаний нельзя терять времени. Необходимо проверить приборы Сидевший на койке Элл едва заметно махнул рукой. Тони ответил ему тем же.

В то же мгновение ожил приемник. Сначала в контрольном пункте слышались только посторонние шумы, потом их заглушил голос офицера-тренера.

— Лейтенант Бенермэн, вы уже проснулись?

Тони включил микрофон и доложил.

— Так точно, сэр.

— Одну секунду. Тони, — сказал офицер. Потом он пробормотал что-то нечленораздельное; очевидно, говорил с кем-то, стоящим рядом. Потом опять повернулся к микрофону: — Не в порядке один из вентилей; давление превышает расчетное. Примите меры, пока мы не снизим давление.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Тони и отключил микрофон, чтобы вместе с Эллом посетовать на показное «трудолюбие» своих воспитателей. Несколько минут спустя приемник снова ожил.

— Все в порядке, давление нормальное. Продолжайте свою работу.

Тони показал язык невидимому воспитателю и пошел в соседний отсек. Повернул рычаг, желая сделать видимость четче.

— Ну, по крайней мере на этот раз все спокойно, — сказал он, увидев красноватые отсветы.

Вошел Элл, заглянул через его плечо.

— Да здравствует Стэгем! В прошлый раз, когда погиб мой напарник, все время дул жуткий ветер. А сейчас по этим песчаным дюнам видно, что ветра и в помине нет.

Они хмуро уставились на знакомый красноватый ландшафт и темное небо. Наконец Тони повернулся к приборам, а Элл достал из шкафа скафандры.

— Сюда, скорее!

Элла не нужно было звать дважды. В один момент он подскочил к Тони и стал следить за его указательным пальцем.

— Резервуар с водой! Судя по приборам, он наполовину пуст!

Они сняли щиты, преграждавшие доступ к резервуару. Тоненькая струйка ржавой водицы стекала с крышки к их ногам. Освещая себе путь фонарем. Тони подполз к резервуару и осветил трубки. Его голос прозвучал в тесном отсеке резко и отчетливо:

— Черт бы побрал Стэгема с его фокусами: опять эти проклятые «аварии при посадке». Лопнула соединительная трубка, и вода просачивается в изоляционный стой. Мы никак не прекратим утечку, разве что разнесем корабль на куски. Подай-ка мне склейку, пока дело не дошло до ремонта, я замажу отверстие.

— Месяц будет ужасно засушливый, — пробормотал Элл, изучая показания других приборов.

В первое время все было как обычно. Они водрузили знамя и принялись переносить приборы. Все наблюдательные и измерительные приборы были установлены на третий день, так что они могли выгрузить теодолиты и начали составлять карты. На четвертый день они стали собирать образцы местной фауны.

И тут они впервые обратили внимание на пыль.

Тони с трудом жевал какую-то подозрительно тягучую порцию еды, время от времени изрыгая проклятия: еда лезла в горло лишь обильно смоченная водой. Он с трудом проглотил комок, потом оглядел аппаратную.

— Ты заметил, сколько здесь пыли? — спросил он.

— Еще бы не заметить! Мой костюм так загрязнился, будто я влез на муравьиную кучу.

Они посмотрели вокруг, и впервые их поразило, как много пыли в корабле. И волосы, и еда — все покрылось слоем красноватой пыли. Под ногами постоянно что-то шуршало, куда ни ступи.

— Мы сами приносим ее сюда, на костюмах, — сказал Тони. — Давай будем перед входом в помещение получше отряхиваться.

Хорошая идея, а не помогла. Красная пыль была мелкой, как пудра. И сколько они ни вытряхивали одежду, пыль не исчезала, а лишь носилась вокруг, обволакивая их легкой дымкой, словно облако. Они пытались забыть о пыли, думать о ней как об очередной фантазии техников Стэгема. Какое-то время это удавалось, пока на восьмой день не отказала внешняя дверь шлюзовой камеры. Они вернулись из двухдневного похода, где собирали образцы, и еле поместились в камере вместе со своими тяжеленными мешками с геологическими образцами. Отряхнули друг друга как могли, потом Элл нажал рычаг. Внешняя дверь начала открываться и вдруг остановилась. Подошвы ботинок ощутили вибрацию — на полную мощность заработали двигатели автоматических дверей. Затем двигатели отключились, замигала красная лампочка.

— Пыль! — крикнул Тони. — Проклятая пыль попала в механизм!

Они легко сняли предохранительный щиток, заглянули в двигатель. Красная пыль смешалась со смазочным веществом, и образовались немыслимые бурые «пирожки». Но оказалось, что обнаружить неисправность гораздо легче, чем ее ликвидировать. В карманах костюмов они нашли лишь несколько самых нужных инструментов. А большой ящик с инструментами и различными растворами, которые можно было быстро пустить в ход, находился внутри корабля. Но пока дверь не открыта, внутрь попасть невозможно. Парадоксальная ситуация, но им было не до смеха. Лишь одна секунда ушла у них на то, чтобы осознать, в какую переделку они попали, и целых два часа, чтобы худо-бедно почистить двигатели, закрыть внешнюю и открыть внутреннюю дверь. Когда наконец им это удалось, указатели их кислородных приборов стояли на отметке «нуль», и пришлось прибегнуть к НЗ.

Элл снял свой шлем и тут же повалился на койку. Тони показалось, что напарник потерял сознание, но вот он увидел открытые глаза Элла, прикованные к потолку. Тони раскупорил единственную бутылку коньяка, взятую в медицинских целях, заставил Элла отхлебнуть глоток, потом сам сделал два глотка и решил не обращать внимания на то, как дрожат руки. Он занялся починкой дверных механизмов, а когда работа подошла к концу, Элл уже пришел в себя и стал готовить ужин.

Если не считать пыли, поначалу испытания проходили нормально. Днем собирали образцы и проводили измерения; несколько свободных часов, затем — сон. Элл оказался прекрасным напарником и лучшим шахматистом из всех, с кем Тони до сих пор был в паре. Вскоре Тони обнаружил: то, что он поначалу принял за нервозность, оказалось на деле нервной энергией. Элл был в своей тарелке, лишь когда занимался каким-то делом. С головой уходя в каждодневную работу, он и к вечеру сохранял столько сил и бодрости, что за шахматной доской решительно обыгрывал своего зевающего противника. Характеры космонавтов были несхожи, может быть поэтому они прекрасно ладили.

Все было хорошо — только вот пыль! Она была повсюду, она забивалась в каждую щель. Тони злился, но старался не показывать виду. Элл страдал больше. От пыли он испытывал постоянный зуд, чесался, он был на грани срыва. Вскоре его начала мучить бессонница…

А неумолимая пыль постепенно проникла во все отсеки и механизмы корабля. Машины стали изнашиваться с той же быстротой, что и нервы. Днем и ночью пыль, вызывающая зуд, и недостаток воды доводили их до отчаяния. Они все время хотели пить, но знали, что воды оставалось ничтожно мало и ее вряд ли хватит, если каждый будет распоряжаться ею по-своему.

На тринадцатый день из-за воды вспыхнул спор, и дело чуть не дошло до драки. После этого они два дня не разговаривали. Тони заметил, что Элл всегда носит с собой геологический молоток, и решил на всякий случай обзавестись ножом.

Кто-то из двоих должен был сорваться. Этим человеком оказался Элл.

Его доконала бессонница. У него и раньше был чуткий сон, а тут эта пыль и бессонница окончательно добили его. Тони слышал, как Элл ночами ворочался с боку на бок, чесался и проклинал все на свете. Он и сам-то спал теперь не особенно крепко, но все же умудрялся немножко соснуть. Судя по темным кругам под налитыми кровью глазами, Эллу это не удавалось.

На восемнадцатый день он сорвался. Они как раз надевали скафандры, когда Элла вдруг затрясло. У него тряслись не только руки, но и все тело ходило ходуном.

Его трясло до тех пор, пока Тони не уложил его на койку и не влил ему в рот остатки коньяку.

Когда припадок кончился, Элл отказался покинуть корабль.

— Я не хочу… я не могу! — кричал он. — Скафандры тоже долго не протянут, они порвутся, когда мы будем на поверхности… я больше не выдержу… Мы должны вернуться.

Тони попытался его образумить:

— Ты же знаешь, что это невозможно, что испытания полностью имитируют полет. Они рассчитаны на двадцать восемь дней. Осталось еще десять. Ты должен выдержать. Командование считает, что это минимальный срок пребывания на Марсе. Все планы и экипировка экспедиции исходят из этого срока. Скажи спасибо, что нас не заставляют просидеть здесь целый марсианский год, пока планеты снова не приблизятся друг к другу. Что может быть хуже анабиоза на атомном корабле?

— Брось ты эти глупости, — взорвался Элл. — Мне наплевать, что будет с первой экспедицией. Точка. Это была моя последняя тренировка. Я не хочу свихнуться от бессонницы только потому, что какому-то службисту кажется, будто проверка в сверхтяжелых условиях — единственно правильный метод тренировки. Если меня не снимут с испытаний, это будет равносильно убийству.

Он вскочил с койки, прежде чем Тони произнес хоть слово, и бросился к контрольному пульту. Как всегда, второй справа была кнопка «Экстренный случай», но они не знали, подключена она к системе оповещения или нет и получат ли они ответ, даже если связь существует. Элл без конца нажимал на кнопку. Они оба уставились на приемник, боясь перевести дыхание.

— Подлецы, мерзавцы, они не отвечают, — прошептал Элл.

Вдруг приемник ожил, и холодный голос полковника Стэгема наполнил рубку корабля.

— Условия испытаний вам известны. Причина для досрочного окончания испытаний должна быть весьма основательной. Итак?

Элл схватил микрофон и обрушил на полковника поток слов — жалобных и злых одновременно. Тони сразу понял, что все бесполезно. Он знал, как Стэгем реагирует на жалобы. Динамик прервал Элла:

— Достаточно. Ваши объяснения не могут оправдать изменения предварительного плана. Все должны рассчитывать только на себя. Действуйте так и впредь. Я отключаюсь окончательно. До завершения испытаний вам не имеет смысла вступать со мной в радиосвязь.

Щелчок в репродукторе прозвучал как смертный приговор.

Элл рухнул на койку ошеломленный, по его щекам катились слезы гнева. Элл рывком вырвал микрофон из гнезда, швырнул его в динамик.

— Ну, полковник, дайте срок, кончится испытание — мои пальцы узнают, крепка ли ваша шея! — Он повернулся к Тони. — Передай-ка мне ящик аптечки. Я докажу этому идиоту, что после этих чертовых испытаний ему больше не удастся разыгрывать из себя героя.

В аптечке нашлись четыре ампулы с морфием. Одну из них он схватил, отбил головку, заправил в шприц и ввел себе в руку. Тони и не пытался удержать его, он был с ним полностью солидарен. Через две минуты Элл уже лежал на столе и храпел. Тони поднял напарника и перенес на его койку.

Элл проспал почти двадцать часов; когда он проснулся, безумие и усталость разжали тиски, сжимавшие его. Оба не проронили ни слова о происшедшем. Элл подсчитал, сколько дней еще впереди, и тщательно разделил оставшийся морфий на дозы. Он принимал лишь третью часть нормальной дозы, но этого оказалось достаточно.

До старта осталось четыре дня, когда Тони обнаружил в песках первые признаки жизни. Существо величиной с кошку ползло по обшивке корабля.

Он подозвал Элла.

— Здорово! — сказал тот, наклонившись над неведомым созданием. — Но все же куда ему до того, которого они подсунули мне во время второй тренировки. Тогда я нашел какую-то змееподобную штуку, она выделяла что-то вроде клея. Хоть это и запрещено правилами, я разобрал ее — я чертовски любопытен. Здорово они ее сделали: шестеренки, пружины, моторчик и тому подобное, стэгемские техники не лыком шиты. А потом мне объявили выговор. За то, что ее разобрал. Может, оставим все как есть?

Тони совсем уж было согласился, но все-таки решил попробовать.

— А может, это как раз входит в правила игры? Давай посмотрим, что внутри. Я послежу за этой штуковиной, а ты принеси пустую коробку.

Элл ворча полез в корабль. Внешняя дверь хлопнула, и испуганное существо поползло в сторону Тони. Он вздрогнул и отошел. Потом сообразил, что перед ним всего-навсего робот.

— Да, фантазии этих техников можно только позавидовать, — пробормотал он.

Существо прошмыгнуло мимо Тони. Чтобы удержать его. Тони наступил на несколько ножек: из маленького тела росли тысячи крохотных ножек. Волнообразно шевелясь, они переносили существо по песку. Сапоги Тони расплющили ножки, несколько штук оторвалось.

Осторожно наклонившись, он поднял один из оторванных суставов. Он был твердым, с шипами внизу. Из места обрыва струилась жидкость, напоминавшая молоко.

— Реальность, — сказал он самому себе. — Да, в реальности техники Стэгема знают толк!

И тут ему закралась в голову мысль. Невозможная до жути мысль, заставившая его похолодеть от ужаса. Мысли бешено завертелись у него в голове, но он знал, что это невозможно, потому что не лезет ни в какие ворота. Однако он обязан убедиться в этом, пусть даже механическая игрушка будет уничтожена.

Осторожно придерживая зверька ногой, он достал из кармана острый нож, нагнулся. Коротко, резко ударил.

— Что ты там копаешься, черт возьми? — спросил подошедший Элл.

Тони не мог ни пошевелиться, ни выговорить хоть слово. Элл обошел вокруг него и уставился на лежащее в песке существо. Секунду спустя он все понял и закричал:

— Оно живое! Из него течет кровь, никаких колесиков в нем нет. Оно не может быть живым, а если оно живое, значит мы вовсе не на Земле! Мы на Марсе!

Элл бросился бежать, потом упал с истошным криком. Тони решал и действовал молниеносно. Он знал, что все поставлено на карту. Малейшая ошибка может стоить жизни. В припадке безумия Элл погубит и себя и его.

Стукнув Элла по кулаку. Тони размахнулся и изо всей силы ударил его прямо в солнечное сплетение. От удара заболела рука, а Элл медленно повалился на землю. Тони схватил его под мышки и поволок на корабль. Лишь когда он стянул с Элла скафандр и уложил напарника на койку, Элл начал медленно приходить в себя. Тони никак не удавалось одной рукой держать Элла, а другой пустить в ход анабиозатор. Вот он изловчился, зажал ногу Элла, но прежде чем игла вонзилась в живую плоть, обезумевший Элл успел трижды ударить его. Наконец Элл со вздохом упал навзничь, а Тони, пошатываясь, присел у его ног. Ручным анабиозатором можно было пользоваться в экстренных случаях, чтобы уберечь больного, пока им не займутся врачи на базе. И аппарат оправдал себя.

Но тут отчаяние охватило Тони.

Если зверек настоящий — значит, они на Марсе.

Это вовсе не тренировочный — это настоящий полет. Небо над головами вовсе не нарисовано, это подлинное небо Марса. Тони был одинок, как еще никто до него. На миллионы километров вокруг ни души…

Закрывая наружную дверь, он завыл от страха, дико, пронзительно, как потерявшийся зверь. У него хватило самообладания лишь на то, чтобы доплестись до койки и привести в движение руку анабиозатора. Шприц из отличной стали легко прошел через материал скафандра. Тони едва успел отвести руку со шприцем в сторону, как провалился во мрак…

* * *

С трудом поднял веки. Он опасался, что вновь увидит над головой переборку корабля со сварочными швами. Но увидел белоснежный потолок лазарета и облегченно вздохнул. Повернув голову в сторону, встретился глазами с полковником Стэгемом, сидевшим на его кровати.

— Ну как, удалось? — спросил Тони. Он не спрашивал, а скорее утверждал.

— Удалось, Тони. Обоим. Элл лежит рядом с тобой…

В голосе полковника звучали какие-то новые нотки, но Тони не сразу распознал их. Просто впервые полковник говорил с ним без озлобления.

— Первый полет на Марс. Можете себе представить, чего только не пишут газеты. Но важнее то, что говорят ученые. Анализы и ваши записи — просто клад. Когда вы установили, что вы не на тренировке?

— На двадцать четвертый день, когда увидели марсианского зверька. Ну и маху же мы дали! И как только не заметили раньше? — в голосе Тони звучала досада.

— Вот еще! Все испытания к тому и сводились, чтобы в подобной ситуации вы ничего не заметили. Мы не были уверены, можно ли послать в космос космонавтов, не сообщая им правды. Но такое допущение делали. Психологи были убеждены, что удаленность от Земли и растерянность сделают свое черное дело. А я все не соглашался с ними.

— Но ведь они оказались правы, — выдавил из себя Тони.

— Теперь-то мы это знаем, но в свое время я никак не мог с ними согласиться. Психологи одержали верх, и мы составили общую программу полета в соответствии с их данными. Я, правда, сомневаюсь, что вы это оцените, но нам пришлось приложить массу усилий, чтобы убедить вас, будто вы все еще на тренировке.

— Извините, что мы доставили вам столько неприятностей, — сказал Элл.

Полковник слегка покраснел — он ощутил горечь в словах космонавта. Но продолжал говорить, словно ничего не слышал.

— Оба разговора, которые я якобы вел с вами, были, разумеется, записаны на пленку и прокручены прямо в космическом корабле. Психологи составили текст, который подошел бы к любой ситуации. Второй разговор предназначался для того, чтобы рассеять сомнения, если они возникнут, и окончательно придать ситуации ореол правдоподобия. Затем мы подготовили все для глубокого анабиоза, который на 99 % приостанавливает деятельность организма; ни о чем подобном раньше не сообщалось. Да еще на порезанную щеку Тони нанесли антикоагулянты — все это чтоб вы не поняли, сколько времени провели в полете.

— А корабль? — спросил Элл. — Мы же видели его — он был готов лишь наполовину!

— Муляж, — ответил полковник. — Для публики и иностранных разведок. Настоящий корабль построен и испытан несколько месяцев назад. Самым трудным было подобрать экипаж корабля. То, что я рассказывают вам о провалах остальных кандидатов, чистая правда. Лучшими оказались вы оба. Но больше никогда мы не прибегнем и таким методам. Психологи утверждают, что следующим экипажам будет гораздо легче: у них то психологическое преимущество, что перед ними в космосе уже были люди. Абсолютной неизвестности больше нет.

Полковник на мгновение прикусил губу, а потом выдавил из себя слова, которые вертелись у него на языке:

— Я хотел бы, чтобы вы поняли… оба… что мне было бы легче лететь самому, чем вот так посылать вас. Я знаю, что у вас на душе… Как будто мы позволили себе…

— Межпланетную шуточку, — закончил за него Тони. Прозвучало это очень мрачно.

— Да, что-то вроде этого, — с жаром защищался полковник. — Догадываюсь, что эта шуточка низкого пошиба. Но разве вы не понимаете, что мы не могли иначе, что вы были единственными, на кого мы могли положиться, все остальные не выдержали. Остались вы двое, и мы обязаны были избрать самый надежный путь. Только я и еще трое людей знают, что произошло. И никто никогда не узнает, могу вам гарантировать!

Голос Элла прозвучал негромко, но он словно ножом пронзил тишину:

— Будьте уверены, полковник, уж мы-то никому об этом не расскажем.

Полковник Стэгем вышел из комнаты, низко опустив голову, не в силах взглянуть в глаза первым исследователям Марса.

Уцелевшая планета

— Но ведь война кончилась, когда я еще и на свет-то не родился! И кого теперь может интересовать одна-единственная торпеда, пущенная так давно?!

Долл младший был чересчур настойчив; ему очень повезло, что командир корабля Лайан Стейн, человек спокойный и многоопытный, обладал неисчерпаемым запасом терпения.

— Прошло уже пятьдесят лет с тех пор, как мы одержали верх над Большой Рабократией, но это совсем не значит, что она уничтожена, — сказал командир. Он взглянул в иллюминатор, как бы увидев среди звезд призрачные очертания империи, которую они так долго пытались уничтожить. — Больше тысячи лет Рабократии никто не мешал захватывать все новые миры. Но и военное поражение ее не доконало, только разобщенные планеты стали для нас доступнее. Мы теперь стараемся преобразовать их экономику, вывести из состояния рабства, но еще не пройдено и полпути.

— Это я давно все знаю, — устало вздохнул Долл младший. — Я работаю на межпланетных трассах с того времени, как пришел в космический флот. Но при чем тут Мозаичная торпеда, за которой мы охотимся? Во время войны такие производили и пускали миллионами. Почему же через столько лет вдруг занялись одной этой?

— Читал бы технические отчеты, тогда не задавал бы таких вопросов, — посоветовал командир Стейн, ткнув пальцем в толстую папку на штурманском столе.

На более строгий выговор командир был попросту не способен. У Долла младшего хватило благоразумия слегка покраснеть, и он принялся слушать командира с подчеркнутым вниманием.

— Мозаичная торпеда — орудие межпланетной войны; собственно, это космический корабль, управляемый роботом. Получив задание, он отыскивает цель, если нужно — защищается, а потом, попав в корабль, погибает — там начинается неуправляемая атомная реакция.

— Понятия не имел, что ими управляли роботы, — сказал Долл. — Я всегда думал, что роботы не способны убивать людей, это заложено в их схеме.

— Точнее, запрограммировано, — поправил Стейн. — Мозг робота — всего лишь сложное устройство без моральных устоев. Их придают после. Мы уже давно не делаем роботов внешне похожими на человека, с мозгом, подобным человеческому. Наш век — век специализации, а специализировать робота гораздо легче, чем человека. «Мозг» Мозаичной торпеды не имеет моральных устоев, — она, можно сказать, психопатична, одержима жаждой убийства. Хотя, конечно, в нее встроен контрольный аппарат, она может убить не более заданного количества людей. Все торпеды, которыми пользовались противники в этой войне, были снабжены детекторами массы, которые их разряжали, если торпеда приближалась к объекту с массой типа планеты, ибо реакция, вызванная торпедой, могла уничтожить не только корабль, но с таким же успехом и целую планету. Теперь тебе, наверно, понятно, почему мы так заинтересовались, когда в последние месяцы войны напали на торпеду с зарядом, рассчитанным именно на уничтожение целой планеты. Из ее мозга извлекли все данные и недавно их расшифровали. Торпеда была нацелена на четвертую планету звезды, к которой мы с тобой сейчас приближаемся.

— А есть об этой планете какие-нибудь сведения? — спросил Долл.

— Никаких. Это неисследованная система, по крайней мере в наших записях о ней ничего нет. Но Большая Рабократия, видно, знала о ней достаточно, если задумала ее уничтожить. Для этого-то мы туда и летим — выяснить, почему.

Долл младший наморщил лоб и задумался.

— Только для этого и летим? — спросил он, помолчав. — Ведь мы не позволили им уничтожить планету, чего же нам еще надо?

— Сразу видно, что ты в нижних чинах на корабле, — рявкнул артиллерист Арнилд, входя в рубку. Арнилд ухитрился состариться артиллеристом, а ведь на этой службе мало кто доживает до старости — и с годами стал нетерпим ко всему, кроме своих вычислительных машин и пушек. — Могу я высказать кое-какие предположения, которые даже мне пришли в голову? Во-первых, любой враг Рабократии может стать нашим другом; а может и наоборот — на этой планете засел враг, опасный для всего человечества, и тогда, пожалуй, нам самим придется запустить Мозаичную торпеду, чтобы закончить дело, которое начали рабократы. Или, может, у них тут что-нибудь осталось, какой-нибудь научный центр, и они предпочли бы его уничтожить, лишь бы мы до него не добрались. В любом случае на эту планету стоит поглядеть поближе, верно?

— Через двадцать часов мы войдем в атмосферу, — сказал Долл, скрываясь в нижнем люке. — Мне надо проверить смазку подшипников передачи.

— Ты чересчур снисходителен к мальчишке, — заметил Арнилд, хмуро глядя на приближающуюся планету, слепящий блеск который уже смягчили выдвинувшиеся фильтры.

— А ты слишком суров с ним, — возразил Стейн. — Так что мы уравновешиваем друг друга. Не забывай, ему не пришлось воевать с рабократами.

Скользя по самому краю атмосферы Четвертой планеты, корабль-разведчик мчался некоторое время по спиральной орбите, потом метнулся назад в безопасную зону космоса, а между тем мозг корабля — робот — обрабатывал и снимал копии с показаний детектора и фотографий. Копии сложили в торпеду-курьер, и, только когда ее отправили назад, на базу, командир Стейн удосужился самолично взглянуть на результаты наблюдений.

— Ну, дело сделано, теперь и без нас обойдутся, — сказал он с облегчением. — Так что, пожалуй, спустимся вниз и выясним, чем там пахнет.

Арнилд буркнул, что согласен, при этом его указательные пальцы как будто нажимали на гашетку невидимого оружия. Оба они склонились над разложенными на столе записями и фотографиями. Долл, вытянув шею, тоже глядел на стол из-за их спины и подбирал снимки, которые они уже посмотрели и отбросили. Он заговорил первым.

— Ничего особенного тут нет. Много воды, а посередине один континент, просто большой остров.

— Ничего, кроме него, пока не видно, — заметил Стейн, откладывая записи в сторону. — Ни радиации, ни крупных скоплений металла на поверхности или под нею, ни энергетических запасов. Незачем было сюда летать.

— Но раз уж мы прилетели, давайте спустимся и сами поглядим, что к чему, — угрюмо проворчал Арнилд. — Вот подходящее место для посадки. — Он ткнул пальцем в фотографию и сунул ее в увеличитель. — Пожалуй, это обыкновенная деревня, ходят люди, из хижин вьется дым.

— А вот это похоже на овец в поле, — взволнованно прервал его Долл. — А это лодки на берегу. Мы тут наверно что-нибудь да найдем.

— Конечно, найдем, — подтвердил командир Стейн. — Пристегнитесь, мы идем на посадку.

Легко и бесшумно корабль описал плавную дугу и опустился на холме над поселком, на опушке рощи. Моторы постепенно затихли, и все смолкло.

Долл глянул на циферблаты анализатора.

— Атмосфера пригодна для дыхания, — объявил он.

— Оставайся у орудий, Арнилд, — распорядился командир. — Держи нас под прикрытием, но не стреляй, пока я не прикажу.

— Или пока тебя не убьют, — с полнейшим равнодушием возразил Арнилд.

— Или пока меня не убьют, — так же равнодушно подтвердил командир. — В этом случае ты примешь командование.

Они с Доллом приладили походное снаряжение, вышли наружу через люк и задраили его за собой. Их сразу же овеяло теплым, мягким воздухом, напоенным свежестью трав и листвы.

— Ох, и здорово же пахнет! — воскликнул Долл. — Это вам не кислород из баллонов.

— Удивительная способность изрекать всем известные истины. — Голос Арнилда в наушниках казался еще более скрипучим, нежели всегда. — Видно вам, что происходит в деревне?

Долл полез за биноклем. Командир Стейн не отрывался от своего бинокля с той минуты, как они вышли из корабля.

— Никакого движения, — сказал он Арнилду. — Высылай на разведку Глаз.

Глаз со свистом обогнал их и медленно заскользил над деревней у подножья холма. Они провожали его взглядом. Внизу стояла сотня жалких лачуг, крытых соломой, и Глаз внимательно оглядывал каждую.

— Ни души, — сообщил Арнилд, всматриваясь в экран монитора. — И животные тоже исчезли — те, которых мы видели с воздуха.

— Но люди-то не могли исчезнуть, — заметил Долл. — Кругом пустые поля, нигде никакого укрытия. И от костров еще дымок идет.

— Дымок-то есть, а людей нет, — сварливо отозвался Арнилд. — Сходи туда и погляди сам.

Глаз взмыл вверх и поплыл в сторону корабля. Потом качнулся над деревьями и вдруг застыл в воздухе.

— Стоп! — рявкнул Арнилд, чуть не оглушив их. — Дома пусты, но на дереве, у которого вы стоите, кто-то есть. Метрах в десяти над вами.

Оба еле сдержались, чтобы не задрать голову. И чуть отступили, опасаясь, как бы на них чего-нибудь не сбросили.

— Тебе, хорошо, — сказал Арнилд. — Я передвину Глаз в такое место, где ему лучше будет видно.

Они услышали слабое жужжание мотора: Глаз переместился.

— Это девушка. В меховой одежде. Оружия не видно, к поясу подвешен какой-то мешок. Она уцепилась за сук, глаза закрыты. Похоже, боится упасть.

Теперь Стейн и Долл с трудом разглядели сжавшуюся в комок фигурку, прильнувшую к прямому стволу.

— Не подпускай к ней Глаз, — сказал командир. — Включи громкоговоритель. Подключи меня к цепи.

— Готово.

— Мы друзья… Слезай… Мы не сделаем тебе ничего плохого… — гулко раздалось из парящего над ними громкоговорителя.

— Она слышит, но, видно, не понимает эсперанто, — сказал Арнилд. — Когда ты заговорил, она только покрепче уцепилась за сук.

Еще во время войны командир Стейн неплохо овладел языком рабократов, и теперь он торопливо вспоминал нужные слова. Перевел все, что уже сказал, и повторил на языке из поверженных врагов.

— Вот это дошло, командир, — сообщил Арнилд. — Она так подскочила, что чуть не свалилась. А потом вскарабкалась еще выше и еще крепче уцепилась за сук.

— Позвольте, я сниму ее оттуда, сэр, — попросил Долл. — Возьму веревку и влезу на дерево. Другого выхода нет. Знаете, как снимают с дерева кошек.

Стейн поразмыслил.

— Пожалуй, другого и впрямь ничего не придумаешь, — сказал он наконец. — Принеси с корабля метров двести легкого троса и когти. Да не задерживайся, скоро совсем стемнеет.

Когти впились в ствол дерева, и Долл осторожно добрался до нижних ветвей. Девушка у него над головой зашевелилась, перед ним в листве мелькнуло белое пятно ее лица — она глядела вниз, на него. Он полез выше, но тут его остановил голос Арнилда:

— Стоп! Она лезет еще выше. Как раз над тобой.

— Что делать, командир? — спросил Долл, усаживаясь поудобнее в развилке большого сука. Карабкаться было даже весело, он вошел во вкус, кожу слегка щекотали струйки пота. Долл рывком распахнул ворот и вздохнул полной грудью.

— Полезай дальше. Выше макушки ей ведь не забраться.

Теперь лезть было легче, ветви стали меньше и росли теснее. Долл не спешил, чтобы не слишком пугать девушку, а не то она еще может сорваться. Земли уже не было видно, она осталась где-то далеко внизу. Они были тут одни, отделенные от всего остального мира колыханьем листвы и ветвей; о наблюдателях с корабля напоминала только серебряная трубка повисшего над ними Глаза. Долл приостановился и очень старательно, не спеша завязал на конце троса надежную петлю. Впервые за все время их полета он чувствовал себя полноправным членом экипажа. Те двое, старые космические волки, товарищи неплохие, но уж очень они подавляют его своим многолетним опытом. А тут, наконец, подвернулось такое дело, где он может заткнуть их за пояс! И, завязывая петлю, Долл даже тихонько насвистывал от удовольствия.

Девушка вполне могла вскарабкаться еще выше, ветви выдержали бы ее вес. Но она почему-то двинулась не вверх, а в сторону, по суку. Соседний сук оказался отличной опорой, и Долл медленно пополз вслед за ней.

— Не бойся, — весело сказал он ей и улыбнулся. — Я хочу только спустить тебя вниз и отвести к твоим друзьям. Ну-ка, хватайся за трос!

Девушка задрожала и попятилась от него. Молоденькая, недурна собой, вся одежда — короткая меховая юбка. Волосы длинные, но расчесаны аккуратно и забраны на затылке ремешком. Самая обыкновенная девушка, только уж очень перепуганная. Долл подполз поближе и увидел, что она ничего не соображает от страха. Ноги и руки так и трясутся. Губы побелели, нижняя прокушена и по подбородку сбегает струйка крови. Долл никогда не думал, что человеческие глаза могут так расшириться от ужаса и наполниться таким безмерным отчаянием.

— Да ты не бойся, — повторил он, останавливаясь чуть поодаль. Ветка была тонкая и упругая. Если он попытается схватить ее, как бы им обоим не свалиться. Нет уж, не станет он сейчас портить все дело. Долл медленно размотал конец троса, обвязал себя вокруг пояса и перекинул конец через соседний сук, закрепив его там. Краешком глаза от заметил, что девушка шевельнулась и стала дико озираться вокруг.

— Я друг, — сказал Долл, стараясь ее успокоить. Потом перевел эти слова на язык рабократов — ведь она его, кажется, понимала. — Ноир вен!

Девушка ахнула, ноги ее судорожно дернулись. У нее вырвался ужасный вопль, точно это кричал не человек, а смертельно раненный зверь. Долл, растерявшись, рванулся к ней, чтобы удержать, но поздно.

Нет, она не упала. Она изо всех сил кинулась с ветки вниз, на верную смерть, лишь бы он ее не коснулся. На краткий миг она словно застыла в прыжке, вся изломанная судорогой и обезумевшая от страха, потом, с треском обламывая сучья, полетела вниз. За ней полетел и Долл, бессмысленно хватая руками воздух.

Его удержал трос, который он раньше благоразумно закрепил на суке. Ошеломленный, почти не сознавая, что делает, он отполз назад к стволу и ослабил трос. Потом начал спускаться с дерева, руки его дрожали. Спускался он очень долго, и, когда наконец встал на ноги, изуродованное тело в траве было уже покрыто одеялом. Незачем было спрашивать, мертва ли она, — это и так было ясно.

— Я старался ее удержать. Я сделал все, что мог.

Голос Долла срывался.

— Да, конечно, — успокоил его командир Стейн, раскладывая на траве содержимое мешка, который был привязан у девушки к поясу. — Мы все видели с помощью Глаза. Когда она решила прыгнуть, помешать ей было уже невозможно.

— Не к чему было говорить с ней на языке рабократов, — сказал Арнилд, выходя из корабля. Он хотел еще что-то прибавить, но поймал суровый взгляд командира и прикусил язык. Долл тоже заметил этот взгляд.

— Я забыл, — заговорил он, переводя глаза с одного бесстрастного лица на другое. — Помнил только, что она понимает по-рабократски. Не сообразил, что она испугается. Наверно, это была ошибка, но ведь ошибиться может кто угодно! Я не хотел ее убивать…

Зубы его стучали, он с усилием стиснул челюсти и отвернулся.

— Пойди-ка приготовь что-нибудь поесть, — сказал ему Стейн. И как только за Доллом захлопнулась дверца люка, повернулся к Арнилду. — Закопаем ее тут, под деревом. Я тебе помогу.

Перекусили на скорую руку, есть никому не хотелось. Потом Стейн сидел в штурманском кресле и задумчиво катал пальцем по столу какой-то твердый зеленый плод.

— Вот зачем она забралась на дерево. Потому и не успела удрать, как все остальные. Собирала эти плоды. Больше ничего у нее в мешке не было. Это чистая случайность, что мы остановились под этим деревом и застали ее врасплох.

Командир мельком глянул на Долла и поспешно отвернулся.

— Уже совсем темно. Может, подождем до утра? — спросил Арнилд. Перед ним на столе лежал разобранный пистолет, Арнилд чистил и смазывал его.

Командир кивнул.

— Можно и подождать. Совсем не к чему блуждать в потемках. Оставь над деревней Глаз, включи ультракрасный прожектор и фильтр и веди запись. Может, удастся выяснить, куда они все подевались.

— Я останусь наблюдать за Глазом, — неожиданно вмешался Долл. — Я… Мне совсем не хочется спать. Может, что-нибудь и узнаю.

Командир чуть помедлил, потом кивнул.

— Если что увидишь, разбуди меня. Если нет — подними нас обоих на рассвете.

Ночь прошла спокойно, в молчаливой деревушке ничто не шелохнулось. С первым проблеском зари командир с Доллом спустился вниз с холма, а над ними, чуть впереди, неусыпно парил Глаз. Арнилд остался в наглухо закрытом корабле, он управлял Глазом.

— Сюда, сэр, — сказал Долл. — Я тут кое-что обнаружил ночью, когда посылал Глаз в разведку.

Дождь и ветер смягчили и округлили края лощины, по склонам росли исполинские деревья. В самом низу ее из небольшого пруда торчали ржавые части каких-то машин.

— По-моему, это экскаваторы, — заметил Долл. — Хотя трудно сказать наверняка, они тут, видно, давным-давно.

Глаз спустился к самой воде, подошел вплотную к ржавому остову. Потом нырнул и через минуту появился снова, с него ручьями стекала вода.

— Да, настоящие экскаваторы, — подтвердил Арнилд. — Некоторые перевернуты и наполовину зарылись в ил, точно в какую-то яму провалились. И все они сделаны в Рабократии.

Командир Стейн настороженно поднял голову.

— Ты уверен? — спросил он.

— Я видел фабричную марку.

— Пошли дальше, в деревню, — сказал командир, задумчиво покусывая губы.

Куда девались обитатели деревни, выяснил Долл младший. Секрет был очень прост, они открыли его, едва вошли в первую же хижину. Внутри оказался плотно утрамбованный земляной пол, очагом служил выложенный из камней круг. И утварь — самая простая и грубая. Тяжелые горшки из необожженной глины, недубленые шкуры, какие-то подобия ложек и мисок, выструганные из дерева твердой породы. Долл тыкал палкой в кучу циновок за очагом и наткнулся на отверстие в полу.

— Нашел, сэр! — воскликнул он.

Отверстие было диаметром около метра и полого уходило вниз. Пол там был утрамбован так же плотно, как в хижине.

— Тут они и прячутся, — сказал командир Стейн. — Посвети-ка фонариком и погляди, глубоко ли.

Однако узнать это было не так-то просто. Под полом оказался туннель с гладкими стенами, метрах в пяти от входа он круто сворачивал в сторону. Глаз спланировал вниз и, жужжа, повис над отверстием.

— Я заглянул еще в несколько хижин, — послышался из корабля голос Арнилда. — Глаз нашел такой ход в каждой из них. Может, мне посмотреть, что там внутри?

— Да, только поосторожней, не спеши, — сказал командир. — Если там и правда прячутся люди, не надо пугать их еще больше. Пошли его и, если что-нибудь обнаружишь, тотчас вызови обратно.

Глаз нырнул в туннель и вскоре скрылся из виду.

— Там еще туннель, — сообщил Арнилд. — А вот и еще. Не пойму, куда теперь… Не знаю, удастся ли мне вывести его тем же путем, каким он попал туда.

— Ну и шут с ним, обойдемся, — ответил командир. — Пусть идет дальше.

— Вокруг сплошной камень… Сигнал становится все слабее, и мне все трудней за ним следить… Что-то вроде большой пещеры… Стоп! Тут кто-то есть! В боковой туннель метнулся человек!

— За ним! — скомандовал Стейн.

— Это не так просто, — чуть помешкав, ответил Арнилд. Похоже на тупик. Туннель перегорожен какой-то глыбой. Тот человек, верно, ее откатил, проскочил дальше и задвинул ее на прежнее место… Я отзову Глаз… А, черт!

— Что случилось?

— Еще камень, на этот раз позади Глаза. Они поймали его в ловушку. Экран погас, вижу сигнал «Вышел из строя».

В голосе Арнилда звучали досада и злость.

— Чисто сработано, — заметил командир Стейн. — Они его заманили, поймали в ловушку и потом, наверно, обрушили свод туннеля. Эти люди очень боятся чужих и здорово наловчились от них избавляться.

— Но почему? — с искренним изумлением спросил Долл, оглядывая убогое жилище. — Что у них есть такого, чего добивались от них рабократы? Ясно же, рабократы потратили уйму сил и времени, пока до них докапывались. А нашли они то, что искали? Почему они пытались уничтожить эту планету? Потому что нашли или, наоборот, потому что не нашли?

— В этом-то весь вопрос, — хмуро отозвался командир. — Знай мы это, нам было бы куда легче сегодня. Мы отправим подобный отчет в Штаб, может, они нам что-нибудь подскажут.

На обратном пути они заметили комья свежей земли в роще. Там, где они похоронили девушку, зияла яма. Вся земля вокруг была разрыта и раскидана. Стволы деревьев были исполосованы какими-то острыми лезвиями… или гигантскими когтями. Человек или зверь приходил сюда за девушкой, выкопал ее тело и, сжигаемый яростью, неистово набросился на землю и на деревья. Следы разрушений привели их к отверстию меж корнями одного из деревьев. Ход косо шел вглубь, его темная пасть была таинственна и загадочна, как и другие туннели.

В тот вечер, перед тем как улечься спать, командир Стейн дважды обошел корабль, проверяя, надежно ли задраены люки и все ли сигналы тревоги включены. Потом он лег, но долго не мог уснуть. Казалось, разгадка — вот она, совсем близко, а в руки не дается. Они видели уже так много, что можно бы и вывод сделать. А где он? Наконец командир забылся тревожным сном, так и не найдя ответа.

Когда он проснулся, в кабине было еще темно, но командир почувствовал: что-то стряслось. Что его разбудило? Он попытался вспомнить, что потревожило его сон. Словно бы вздох. Воздушная струя. Может быть, открылся воздушный люк? Стараясь побороть внезапный страх, Стейн рывком включил свет и схватил висевший у изголовья пистолет. В дверях, зевая и моргая сонными глазами, появился Арнилд.

— Что происходит? — спросил он.

— Позови Долла, кажется, кто-то вошел в корабль.

— Скорее, вышел из корабля, — хмыкнул Арнилд. — Койка Долла пуста.

— Что-о?!

Стейн бросился в рубку управления. Сигнал тревоги был выключен. На приборной доске белел листок бумаги. Командир схватил его. Там стояло одно только слово. Он не сразу понял его, а поняв, охнул и судорожно скомкал листок.

— Болван! — завопил он. — Щенок безмозглый! Выпусти Глаз! Нет, лучше два! Я буду управлять вторым.

— Да что случилось? — изумился Арнилд. — Что он такое натворил?

— Полез под землю. В туннели. Его надо остановить!

Долла нигде не было видно, но на земле, под деревьями, у входа в туннель они заметили свежие следы.

— Я запущу туда Глаз, — сказал командир Стейн. — А ты пусти другой в ближайший ход. Включи громкоговорители. Скажи им, что мы друзья. Говори по-рабократски.

— Но… ты же видел. Долл этим и загубил несчастную девчонку, — возразил растерянный и озадаченный Арнилд.

— Все знаю, — рявкнул командир. — А как быть иначе? Давай, действуй!

Арнилд хотел было спросить что-то еще, но не отважился — командир, пригнувшийся к пульту управления весь напрягся, как сжатая пружина. Арнилд поспешно послал Глаз к деревне.

Если те, кто прятался в подземном лабиринте, и услыхали слова дружбы, они явно им не поверили. Один Глаз тут же попал в ловушку — сзади произошел обвал. Командир Стейн пытался провести его сквозь преграду, но ловушка захлопнулась прочно. Слышно было только, как рушатся, все новые и новые пласты грунта, заваливая Глаз до самого верха.

Глаз, посланный Арнилдом, обнаружил большую подземную пещеру, заполненную перепуганными, сбившимися в кучу овцами. Людей там не было, но на обратном пути груда камней обрушилась на Глаз и погребла его под собой.

В конце концов командир Стейн вынужден был признать себя побежденным.

— Теперь все зависит от них, мы больше ничего не можем сделать.

— В роще какое-то движение, командир, — вдруг резко сказал Арнилд. — Я поймал это по локатору, но теперь опять все стихло.

Они нерешительно направились к деревьям, держа пистолеты наготове. Над ними алело рассветное небо. Они шли, уже понимая, что они там увидят, но не решаясь в этом признаться, пока еще теплилась надежда.

Но надежды, конечно, никакой не было. Труп Долла младшего лежал у входа в туннель, откуда его только что выбросили. В алых отблесках зари еще ярче алела кровь. Он умер страшной смертью.

— Дьяволы, звери! — закричал Арнилд. — Недаром рабократы…

Тут он обжегся о взгляд командира и умолк.

— Наверно, рабократы так и рассуждали, — сказал Стейн. — Неужели ты не понимаешь, что тут произошло?

Арнилд, точно оглушенный, покачал головой.

— Долл начал догадываться. Только он думал — можно еще что-то исправить. По крайней мере он понимал, в чем опасность. И пошел туда потому, что чувствовал себя виноватым в гибели той девушки. Потому и написал в записке Одно только слово «рабы» — на случай, если не вернется.

— Вообще-то все очень просто, — продолжал он, устало прислонясь к дереву. — Мы искали что-нибудь посложнее, что-нибудь по части техники. А столкнулись не с техническими, но скорее с социальными проблемами. Планета эта принадлежал рабократам, они тут все и устроили, как нужно было им.

— Как так? — спросил Арнилд, все еще ошеломленный.

— Им нужны были рабы. Рабократы завоевывали все новые миры, а главной боевой силой у них были люди. Им постоянно нужны были свежие пополнения, и приходилось создавать новые источники. Эта планета была для них очень удобна, будто на заказ сделана. Суши здесь много, лесов мало, и, когда за рабами приходят корабли, спрятаться людям некуда. Рабократы привезли сюда поселенцев, решили проблему питания, а техники никакой не дали. И ушли, предоставив им плодиться и размножаться. И через каждые несколько лет являлись сюда и забирали столько рабов, сколько им требовалось, а остальным предстояло пополнять запасы. Но в одном они просчитались.

Арнилд понемногу выходил из оцепенения.

— Человек ко всему может приспособиться, — сказал он.

— Ну, конечно. Если дать ему достаточно времени, он приспособится к самым невероятным условиям. Вот тебе и отличный пример. Народ без истории, без письменности, отрезанный от всего остального пира, жаждавший лишь одного — выжить. Каждые несколько лет с неба сваливаются какие-то дьяволы и отнимают у них детей. Они пытаются бежать, но бежать некуда. Они строят лодки, но и уплыть тоже некуда. Никакого выхода.

— А потом один умник взял да и выкопал в земле яму, забросал сверху ветками и залез туда со всем своим семейством. Оказалось, это — выход.

— С этого началось, — кивнул командир Стейн. — Другие тоже стали зарываться в землю, делать туннели все глубже и все искуснее, потому что рабократы пытаются извлечь оттуда свою добычу. И наконец, рабы берут верх. Это была, наверно, первая планета, восставшая против Большой Рабократии и не потерпевшая поражения. Рабов невозможно было выкопать из-под земли. Ядовитый газ просто убил бы их, а на что рабократам мертвецы? Посланные за ними машины оказывались в западне, как наши три Глаза. А те, кто по глупости сами спускались туда…

У командира перехватило горло. Тело убитого перед ними было красноречивее всяких слов.

— Но откуда такая ненависть? — спросил Арнилд. — Ведь девушка предпочла разбиться насмерть, только бы Долл ее не настиг.

— Туннели заменили религию, — пояснил Стейн. — Это понятно. В те годы, что проходили от набега до набега, их надо было оберегать и содержать в полном порядке. Ну и ясно, детям внушали, что с неба приходят только демоны, а спасенье — под землей! Как раз нечто противоположное всем старым земным верованиям. Ненависть и страх укоренились глубоко, и стар и млад твердо знали, что делать, если в небе появлялся корабль. Наверно, входы были повсюду, и, едва завидев корабль, все население скрывалось в своих лабиринтах. И раз мы тоже с неба, значит, мы тоже рабократы, тоже демоны.

— Видимо, Долл кое о чем догадался. Но думал, что сможет из убедить, сможет объяснить им, что рабократов уже нет и прятаться больше незачем. Что с неба прилетают добрые люди. А для них все это — ересь, они бы его убили за одни такие речи. Даже если бы стали слушать.

Космонавты бережно отнесли Долла младшего на корабль.

— Да, нелегко будет добиться, чтобы эти люди нам поверили. — Они на минуту остановились передохнуть. — И все-таки я не понимаю, почему рабократы непременно хотели взорвать эту планету.

— Мы и тут искали какие-то слишком сложные объяснения, — ответил командир Стейн. — Почему армия-победительница взрывает здания и разрушает памятники, когда ей приходится отступать? Да просто от разочарования и от злости. Извечные человеческие чувства. Уж если не мне, так пусть не достанется никому! Эта планета, видно, долгие годы стояла у рабократов поперек горла. Мятеж, который им никак не удавалось подавить. Они снова и снова пытались переловить мятежников, не могли же они признать, что рабы взяли над ними верх! А когда поняли, что проиграли войну, им только и оставалось, что взорвать эту планету, просто чтобы отвести душу. Да ведь и ты почувствовал нечто подобное, когда увидел труп Долла. Так уж устроен человек.

Оба они были старые солдаты и, когда укладывали тело Долла в особую кабину и готовили корабль к взлету, старались не давать воли своим чувствам.

Как умер старый мир

— Дедушка, расскажи, как наступил конец света, ну пожалуйста, — попросил мальчик, вглядываясь в морщинистое лицо старика, сидящего рядом на стволе поваленного дерева.

— Я тебе рассказывал про это уже тысячу раз, — пробормотал тот сквозь сон, греясь в лучах теплого солнца. — Давай-ка лучше поговорим о поездах. Они…

— Хочу про конец света, деда. Ну расскажи, как он наступил, как все перевернулось…

Старик вздохнул и почесал ногу.

— Не надо так говорить, Энди, — произнес он, уступая упрямому внуку.

— Ты сам всегда так говоришь.

— Наступил конец света, того света, который я знал. Когда все перевернулось. Наступили смерть и хаос, насилие и грабеж.

Энди заерзал от восторга — это место ему очень нравилось.

— И не забудь про кровь и ужас, дедушка!

— Этого тоже хватало. И все из-за Александра Партагоса Скоби. Да будет проклято его имя!

— Ты хоть раз его видел? — спросил Энди, заранее зная, что услышит в ответ.

— Да, я видел Скоби. Он шел мимо и даже остановился в двух шагах от меня. Я разговаривал с ним вежливо. Вежливо! Если бы только знал, что случится… Тогда еще были заводы, и я работал на гидравлическом прессе. Честно работал. Лучше, если бы вместо: «Да, доктор Скоби, благодарю вас, доктор Скоби», — сунул бы его под пресс. Вот что надо было сделать.

— Что такое гидравлический пресс?

Старик уже не слышал его, в который раз воскрешая в памяти те дни, когда пришел конец всему — конец безраздельному владычеству человека на Земле.

* * *

— Скоби был сумасшедшим. Об этом уже заговорили потом, но было, конечно, поздно. И никто сначала не сообразил, чем это обернется. К нему отнеслись с вниманием, слушали, что он говорил, возражали, а он плевал на всех и делал свое дело. Да, делал свое дело. Как можно было спятившему человеку доверять лабораторию величиной с гору, открывать неограниченный кредит в банке и к тому же сохранять пенсию…

— Он всех ненавидел, хотел всех убить, этот старый Скоби, правда, дедушка?

— Так говорить про него несправедливо. — Старик повернулся немного вбок и распахнул знавший лучшие времена пиджак, подставляя грудь весеннему солнцу. — Я, как и все, ненавижу Скоби, что правда, то правда. Его сразу же убили, когда поняли, что он натворил, и никто не спросил, зачем он это сделал. Может, он считал, что делает нужное дело. Или, может, он роботов любил больше, чем людей. В своих роботах он разбирался. Тут ничего не скажешь. Я помню, задолго до наступления конца света стали появляться его первые роботы, и люди испугались, что они отнимут у них работу. Кто мог тогда знать, что они отнимут у них все. Люди всегда боялись, что роботы превратятся в монстров и пойдут на них войной. Такого не случилось. Скоби придумал роботов, которые даже не знали о существовании людей.

— Он делал их тайком? — живо спросил Энди. Ему ужасно нравилась эта часть рассказа.

— Только одному Богу известно, сколько всего он наделал. Они были везде, во всех уголках Земли. Одних он оставлял около свалок металлолома, и они бросались под старые машины и там исчезали. Других — вблизи сталелитейных заводов, среди скрапа. Они плодились со страшной быстротой. Мы и опомниться не успели — было уже поздно. Слишком поздно, чтобы остановить их.

— Они научились изготавливать друг друга?

— Они не могли сами себя производить, это не совсем правильно. Но те, которые придумал Скоби, оказались весьма удачные. Доведены до совершенства. Запрограммированы только на одно — делать себе подобных. Только и всего. Когда один робот завершал работу над изготовлением другого, он активировал магнитную копию мозга, записанную на стальную ленту, и новый робот принимался за себе подобного. Удивительно, до чего они оказались гибкими! Они были из чистого алюминия. Оставишь такой робот вблизи ангара, и через неделю из старых самолетов появлялись уже два робота. Да что там самолеты — им достаточно было простой консервной банки. Скоби додумался до того, что создал робота, который состоял из шестеренок и работал на древесном угле. Они сожрали все джунгли Амазонки и Конго. Они оказывались повсюду. В самых труднодоступных местах — там, где нормальный человек не может жить. Но Скоби было все подвластно, потому что он сумасшедший. Первые роботы, изобретенные им, боялись света. Вот почему их сначала никто не заметил, а потом стало поздно. Когда люди поняли, что происходит, роботов было почти столько же, сколько и людей. Через несколько дней их стало больше, и это был конец света.

— Но они стали сражаться с роботами? В ход пошли пушки, танки и все такое? Их начали уничтожать… тра…та…та…

— Они гибли тысячами, но им на смену приходили миллионы. А у танков не оказалось снарядов — ведь роботы уничтожали заводы, чтобы делать новых и новых роботов. В то время как танковые пушки уничтожали одних, другие подходили сзади и уничтожали танки. Это был самый настоящий ад, скажу тебе. Роботы готовы были умирать. Они могли себе это позволить. Если взрывалась нижняя часть туловища, то верхняя тут же начинала все сначала, а рядом стояли другие и наблюдали. К тому времени они перестали бояться света, готовые броситься и перегрызть друг другу глотку за какую-нибудь микросхему или транзистор, чтобы только продолжить заложенный в них процесс размножения. В конце концов мы сдались. А что еще нам оставалось делать? Теперь сидим вот и смотрим друг на друга. Одно занятие — есть и спать.

Подул ветерок, зашевелил листву деревьев, за которыми скрылось солнце. Старик встал и потянулся — он боялся простудиться.

— Пора возвращаться домой.

— И тогда наступил конец света? — спросил Энди, дергая деда за жилистую руку. Ему хотелось дослушать рассказ до конца.

— Для меня да, но не для тебя. Тебе это не понять. Пришел конец всему: цивилизации, свободе, величию человека, его правлению. Теперь на Земле правят роботы.

— Учитель говорит, что они не правят, а просто существуют… как деревья или камни… ведут себя нейтрально… — так говорит учитель.

— Что понимает твой учитель, — сердито проворчал старик. — Мальчишка, двадцати лет от роду. Я бы мог многое порассказать ему. Говорю тебе, сейчас у власти стоят роботы. Человека скинули с вершины власти.

Они вышли из лесу и сразу же натолкнулись на робота, сидящего на корточках, который обрабатывал напильником заготовку. Старик в сердцах пнул робота. Послышался глухой металлический звук, и у того покачнулась голова. Видимо, он был собран на скорую руку или изготовлен из некачественного материала. Не успела голова коснуться земли, как послышался топот ног и роботы со всех сторон устремились к ней. Одни вырывали ее друг у друга, другие бросились за покатившейся шестеренкой. Через несколько минут все было кончено, и они скрылись в лесной чаще.

— Энди! — послышалось из аккуратного небольшого домика, к которому вела дорожка, вымощенная плитками.

— Наверное, опять опоздали на обед, — виновато сказал мальчик. Он взбежал по лестнице, ступеньки которой были сварены из корпусов роботов, и, взявшись за дверную ручку, сделанную из руки робота, повернул ее. Дверь отворилась.

Старик не спешил входить, не желая попадать на глаза дочери. В его ушах еще звучали ее слова, сказанные в прошлый раз: «Не забивай мальчику голову разной чепухой. Мы живем в прекрасном мире. Почему ты не носишь одежду, сшитую из изоляции роботов? На тебе провонявшее старье, которое носили сто лет тому назад. Роботы — наше национальное достояние. Они не враги нам. Без них мы ничего не достигли бы». И так далее и тому подобное — старая заезженная пластинка.

Он вынул трубку, сделанную из пальца робота, набил ее и стал раскуривать. Раздался топот бегущих ног, и из-за угла показалась телега, деревянные борта которой были прикреплены к обезглавленным роботам, — прекрасное средство для передвижения по любой дороге. Теперь такими телегами пользовались все фермеры в деревне. Дешево и сердито. К тому же неограниченный запас бесплатных запасных деталей.

— Какое же это, черт возьми, идеальное общество, — пробормотал старик, выпуская клубы дыма. — Человек создан для работы, тяжелой работы. Ничто не должно доставаться ему легко. А за него все делают эти проклятые роботы. Он, даже если и захочет, не сможет и дня прожить честно. Конец света, вот что это такое. Конец моего света.

К-фактор

— Мы теряем планету, Нил. И, к сожалению… я не могу понять, в чем дело, — лысая морщинистая голова качнулась на тонкой шее, глаза повлажнели. Абраванель был очень стар. Только сейчас, пристально посмотрев на него, Нил осознал, какой же он глубокий старик и сколь близок к смерти. Мысль это шокировала и пугала.

— Извините, сэр, — вставил Нил, — но разве такое возможно? Я хочу сказать, как мы можем потерять планету? Если замеры сделаны правильно, если к-фактор посчитан с точность до десятой цифры после запятой, тогда дело всего лишь в необходимой корреляции. В конце концов, социэтика — точная наука…

— Точная? Точная! Неужели я совсем ничему тебя не научил, раз уж ты смеешь говорить мне такие слова? — злость оживила старика, тень смерти отступила на шаг-другой.

Нил замялся, чувствуя, как задрожали руки, попытался найти нужные слава. Социэтика давно уже стала его религией, Абраванель — пророком. Перед ним сидел уникум, живущий лишь благодаря геронтологическим препаратам, живой анахронизм, беженец из учебников истории. Абраванель собственноручно, без чьей-либо помощи вывел все уравнения, создал новую науку — социэтику. А потом подготовил семь поколений студентов, которые теперь реализовывали ее положения. И услышать от создателя и основоположника такое кощунство… пожалуй, не стоило удивляться, что слова Абраванеля потрясли Нила до глубины души. Он просто не знал, что и думать.

— Законы социэтики, выведенные… вами, такие же точные, как и любые другие законы общей унифицированной теории Вселенной.

— Нет, не такие. И если хоть один мой ученик в это верит, я завтра же уйду на пенсию, а через день умру. Моя наука, пусть логика и не позволяет называть то, что я создал, наукой, основана на наблюдении, экспериментировании, контрольных группах и коррекционных наблюдениях. Наблюдаем мы миллионы, имеем дело с миллиардами, а взаимодействие миллиардов зачастую может дать совсем другой результат. Не следует ни на секунду забывать о том, что каждый наш объект — человек, а индивидуально они могут повести совсем не так, как в общей массе. Поэтому нельзя говорить, что социэтика соответствует критериям точной науки. Она хорошо интерпретирует факты и дает неплохие практические результаты. Пока. Но придет день, я в этом уверен, когда мы столкнемся с цивилизацией, которая не будет укладываться в выведенные мною законы. И тогда нам придется их пересмотреть. Возможно, именно с таким случаем мы и столкнулись на Гиммеле. Там зреет нарыв.

— Эта планета всегда отличалась высокой активностью, сэр, — вставил Нил.

— Высокой — да, но всегда отрицательной. До последнего времени. А сейчас минус поменялся на небольшой плюс и все наши усилия не могут изменить тенденцию. Поэтому я тебя и позвал. Я хочу, чтобы ты провел новое базисное обследование, не обращая внимание на прежнее, которое никто не сворачивает, и заново оценил контрольные точки наших графиков. Возможно, проблема в этом.

Нил ответил не сразу, тщательно подбирая слова.

— Не будет ли наше решение несколько… неэтичным, сэр. В конце концов, Хенгли, которой руководит текущим обследованием, мой друг. Получится, что я, в некотором смысле, буду действовать за его спиной.

— Я не желаю ничего слышать! — взорвался Абраванель. — Мы не играем в покер и не ищем способа опубликовать статью первыми. Или ты забыл, что такое социэтика?

Нил ответил без запинки.

— Практическое изучение взаимодействий индивидуумов в конкретной общественной среде, взаимодействия групп, вызванные этими индивидуумами, установление зависимостей, выраженных уравнениями, прикладное использование уравнений для контроля одного или нескольких ключевых факторов этой общественной среды.

— И какой фактор мы пытаемся контролировать для того, чтобы обеспечить существование остальных факторов?

— Войну, — выдохнул Нил.

— Очень хорошо. Следовательно, теперь у тебя уже нет сомнений относительно предмета нашего разговора. Ты тайком приземлишься на Гиммеле, как можно быстрее проведешь обследование, а результаты передашь сюда. И не надо думать, что ты действуешь за спиной Хенгли. Наоборот, ты помогаешь ему найти единственно верное решение. Это понятно?

— Да, сэр, — на этот раз твердо ответил Нил, расправил плечи, решительно положил правую руку на компьютер, который висел на ремне.

— Великолепно. А теперь познакомься со своим помощником, — и Абраванель нажал кнопку на столе.

Обычно обследование проводил один человек, поэтому Нил с интересом ждал открытия двери. Но, когда его помощник переступил порог, резко отвернулся. Глаза Нила превратились в щелочки, лицо побледнело от злости. Абраванель представил помощника.

— Нил Сидорак, это…

— Коста. Я знаю его. Учился в моем классе шесть месяцев, — в голосе Нила дружелюбие отсутствовало напрочь. Абраванель то ли проигнорировал его интонации, то ли ничего не хотел слышать. И продолжил таком тоном, словно перед ним стояли два закадычных друга.

— Одноклассники. Очень хорошо… значит, фазу знакомства можно опустить. Давайте сразу очертим сферы ответственности. Это твой проект, Нил, а Адау Коста будет тебе во всем помогать, выполнять твои приказы и оказывать всемерное содействие. Ты знаешь, диплома по социэтике у него нет, но он принимал самое активное участие во многих обследованиях, так что работу эту знает досконально. И, разумеется, он остается наблюдателем ООН, и будет отправлять отчеты по своим каналам.

Злость Нила прорвалась наружу.

— Так он теперь и наблюдатель ООН. Интересно, осталась за ним и прежняя работа? Я думаю, будет справедливо, сэр, если вы узнаете о ней. Он работает на Интерпол.

Взгляд выцветших, стариковских глаз Абраванеля перебегал с одного мужчины на другого. Он вздохнул.

— Подожди в приемной, Адау. Нил присоединится к тебе через минуту-другую.

Коста молча вышел, а Абраванель знаком предложил Нилу сесть.

— А теперь послушай меня и перестань наигрывать ноты на этом инфернальном гудке, — Нил рывком убрал руку с компьютера, висевшего на поясе, словно тот мгновенно превратился к раскаленную металлическую болванку. Хотел стереть цифры, высветившиеся на экране, но передумал. А Абраванель тем временем раскурил свою древнюю трубку и, сощурившись, вгляделся в молодого человека. — Значит, так. В университете ты вел тихую, размеренную жизнь, в чем, наверное, есть и моя вина. Нет, не злись, я не о женщинах. В этом вопросе и для студентов, и для выпускников все остается, как многие столетия тому назад. Я говорю о группах людей, индивидуумов, политике, всей сложной системе взаимоотношений, которая определяет человеческую жизнь. Эта сфера являлась объектом твоих исследований, а сами исследования планировались таким образом, что ты не принимал непосредственного участия в сборе информации. Важной стороной исследований являлась выработка теоретического подхода, поскольку любая попытка предрешить оценку может привести к катастрофическим последствиям. И нам много раз приходилось убеждаться, что человек, имеющий определенные интересы, допускает много непреднамеренных ошибок, с тем, чтобы обследование или эксперимент в большей степени отвечали этим интересам. В данном случае хотелось бы этого избежать.

Мы изучаем человечество и при этом должны делать все возможное, чтобы лично оставаться вне его, как бы над ним, сохраняя объективность и перспективу. Когда ты это понимаешь, становится ясным и смысл многих особенностей университета. Почему мы даем стипендии только молодым и почему находится университет в Доломитах. Так же становится понятным, почему в библиотеке первоклассный выбор книг, а вот с газетами просто беда. Главное для нас выработать в выпускниках чувство перспективы. Тогда можно надеяться, что они устоят перед сиюминутными политическими интересами.

Эта политика срабатывала. В большинстве своем мы получали нужных нам классных специалистов. Однако, хватало и эгоцентриков, которые пытались обернуть полученные знания себе на пользу.

Нил покраснел.

— Уж не хотите же вы сказать…

— Нет, речь не о тебе. Будь уверен. Если бы следовало, я бы все сказал. Твой главный недостаток, не уверен, что это можно назвать недостатком, поскольку мы постоянно толкали тебя в этом направлении, состоит в том, что у тебя очень уж провинциальные взгляды на университет. Теперь пришла пора пересмотреть некоторые из этих идей. Прежде всего, что ты думаешь об отношении ООН к социэтикам?

Простого ответа не было. Нил видел расставленные ловушки. Поэтому ответил без должной уверенности в голосе.

— Честно говоря, я как-то об этом не думал. Мне казалось, что ООН настроена к нам положительно, поскольку с нашей помощью значительно упрощается выполнение функций мирового правительства.

— Как бы не так, — резкость тона Абраванеля несколько смягчила улыбка. — Попросту говоря, они нас ненавидят. Им бы очень хотелось, чтобы я никогда не формулировал законы социэтики, но при этом очень рады, что мне это удалось. Они находятся в положении человека, который держит тигра за хвост. Человеку нравится наблюдать, как тигр пожирает его врагов, но с каждым сожранным врагом тревога его растет. Что случится после того, как тигр расправится с последним? Набросится ли тогда тигр на него самого?

Так вот, мы — тигр ООН. Социэтики появились в тот момент, когда в них возникла насущная необходимость. Люди заселяют планеты, которые остаются в подчинении Земле. Сначала появляются поселения, потом планета становится колонией. Наиболее быстро развивающиеся планеты быстро перерастают этот статус, начинают играть мускулами. У ООН никогда не было особого желания управлять Империей, но одновременно она должна обеспечивать безопасность Земли. Я понимаю, что они рассматривали множество вариантов, включая прямой военный контроль, а потом пришли ко мне.

Даже первые, более грубые уравнения социэтики обеспечивали эффективные меры воздействия и позволяли им выиграть время. Они проследили за тем, чтобы моя работа получила достаточное финансирование и помогли мне, разумеется, неофициально, провести первые контрольные эксперименты на различных планетах. Мы получили результаты, где очень хорошие, где — вполне удовлетворительные, но во всех случаях удалось обеспечить контроль над дальнейшим развитием событий. За сотню лет мне удалось многое уточнить и поправить, и мы развернулись в полную силу. ООН так и не удалось предложить альтернативный работоспособный план, и они смирились с тем, что придется держать тигра за хвост. Но тревога их не отпускала и они тратили большие деньги, чтобы контролировать нашу работу.

— Но почему? — вставил Нил.

— Почему? — вновь Абраванель коротко улыбнулся. — Спасибо за комплимент. Как я понимаю, тебе и в голову не приходило, что у меня могло возникнуть желание стать Императором галактики. А я мог бы им стать, знаешь ли. Те самые силы, которые стравливают давление на планете, с тем же успехом могут ее и взорвать.

Нил аж потерял дар речи. Абраванель с трудом поднялся из-за стола, волоча ноги, обошел его, положил тоненькую, невесомую руку на плечо молодого человека.

— Это факты жизни, мой мальчик. А поскольку уйти от них нельзя, приходится с ними жить. Коста всего лишь выполняет свои обязанности. Поэтому постарайся сработаться с ним. Ради меня, если иначе не получается.

— Разумеется, — быстро согласился Нил. — С тем, что вы сейчас сказали, свыкнуться нелегко, но я постараюсь. На Гиммеле мы сделаем все, что в наших силах. Не волнуйтесь из-за меня, сэр.

Коста ждал в приемной, спокойно попыхивая длинной сигаретой. Они ушли вместе, молча зашагали по коридору. Нил искоса глянул на долговязого, смуглого бразильца, и задумался, а что надо сказать, чтобы наладить нормальные деловые отношения. Какие-то сомнения насчет Косты у него остались, но он твердо решил держать их при себе. Абраванель повелел установить мир, а слово старика являлось для него законом.

Первым заговорил Коста.

— Может, ты проинструктируешь меня по Гиммелю… что мы там найдем, что от нас потребуется?

— Сначала, разумеется, мы должны провести базовое обследование, — ответил Нил. — И велика вероятность того, что этим наша миссия и ограничится. После уточнения в прошлом году всех уравнений Постулата Дебира, построение графиков сига-110 и альфа-142 позволяет…

— Пожалуйста, остановись и сбрось обороты, — прервал его Коста. — Я изучал социэтику шесть месяцев, с тех пор прошло семь лет, так что я, если и помню, то самые общие положения. С тех пор я участвовал в некоторых обследованиях, но и не имею ни малейшего понятия о прикладной ценности собранной нами информации. Можешь ты начать снова… только попроще и помедленнее?

Нил подавил вновь начавшую закипать злость, и начал снова, в лучших преподавательских традициях университета.

— Я уверен, ты понимаешь, что качественно проведенное обследование лишь часть решения поставленной задачи. Не вдаваясь в подробности скажу, если данные собраны точные, уравнения к-фактора решаются автоматически.

— Я опять потерял нить. Все говорят о к-факторе, но никто так и не объяснил мне, а что же это такое?

Нил уже начал входить в азарт.

— Это термин, позаимствованный из нуклеоники, и именно в этом контексте проще всего объяснить его смысл. Ты же знаешь, как работает ядерный реактор. В принципе, это та же атомная бомба. Разница лишь в скорости цепной реакции и контроля над ней. В обоих случаях мы имеем нейтроны, которые на высокой скорости ударяют в ядра атомов и выбивают новые нейтроны. Которые в свою очередь проделывают то же самое. Процесс все ускоряется и — бум! Несколько миллисекунд и у нас атомный взрыв. Такое случается, если реакция неконтролируемая.

Однако, если в наличие имеется тяжелая вода или графит, которые замедляют нейтроны, а также поглотитель, вроде кадмия, можно регулировать скорость реакции. Если замедлителя и поглотителя слишком много, реакция остановится. Мало — реакция приведет к взрыву. В ядерном реакторе обе крайности совершенно ни к чему. Нужен оптимальный баланс, при котором поглощается ровно столько нейтронов, сколько и выделяется. Тем самым внутри реактора обеспечивается постоянная температура. В этом случае константа воспроизводства нейтронов равна 1. Баланс между генерацией и поглощением нейтронов и называется к-фактором ядерного реактора. В идеале он равен единице с семью нолями после запятой.

Однако, этого идеала нельзя достигнуть в столь динамичной системе, как ядерный реактор. Однако, если нейтронов вырабатывается чуть больше, то есть к-фактор равняется 1,00000001, жди беды. Каждый лишний нейтрон вышибает два новых, их количество растет в геометрической прогрессии и приводит к взрыву. С другой стороны, к-фактор, равный нолю с восемью девятками после запятой, ничем не лучше. Реакция с той же скоростью будет замедляться. То есть управление ядерным реактором сводится к контролю к-фактора и постоянной поднастройке.

— Это мне понятно, — кивнул Коста. — Но причем тут социэтика?

— Мы к этому подойдем… как только ты поймешь и признаешь, что минимальная разница в величине к-фактора может привести к совершенно другому результату. Можно сказать, что один-единственный, невероятно крошечный нейтрон может превратить ядерный реактор и в атомную бомбу, и в медленно остывающую кучу инертных урановых изотопов. Это ясно?

Коста кивнул.

— Хорошо. Теперь попробуем провести аналогию между человеческим обществом и ядерным реактором. На одном полюсе — умирающая, декадентская цивилизация, остатки высокоразвитого индустриального общества, проживающая капитал, проедающая запасы, которые невозможно возместить из-за непрекращающегося падения технологического уровня. Когда сломается последняя машина и выйдет из строя последний синтезатор пищи, люди умрут. Это — остановившийся ядерный реактор. На другом полюсе — абсолютная анархия. Каждый человек думает только о себе, сметая все, что возникает на его пути. Атомный взрыв. А посередине — живое, активное, устремленное в будущее общество.

Это, конечно, сильное упрощение, но более точного сравнения не найти. В действительности общество — бесконечно сложный социальный организм, на который влияют тысячи и миллионы самых различных факторов. А между «замерзанием» и взрывом существует множество вариантов развития. Рост численности населения, война или репрессии могут вызывать иммиграционные волны. Животные и растительные виды могут уничтожаться ради сиюминутных потребностей или в угоду моде. Ты же помнишь судьбу почтового голубя и американского бизона.

Внешние воздействия, голод, жизненные потребности, ненависть, страсти людей отражаются в их взаимоотношениях. Отдельно взятый человек нас не интересует. Но, как только он что-то говорит, передает информацию в какой-то форме, просто выражает свое мнение, он становится условной отметкой. Его можно промаркировать, измерить, внести в график. Его действия можно сгруппировать с действиями других членов общества, измерить действия всей группы. Человек, и все общество, становится системной проблемой, для решения которой можно задействовать компьютер. Мы разрубаем гордиев узел ЛЛЯ и двигаемся навстречу решению.

— Стоп! — Коста поднял руку. — До ЛЛЯ я все понимал. А это что за зверь? Пароль для посвященных?

— Не пароль — аббревиатура. Линейный логический язык, на котором спотыкались прежние исследователи. Все они, историки, социологи, политические аналитики, антропологи, обрекали себя на неудачу, еще не приступив к исследованиям. Им приходилось узнать все об А и Б, прежде чем они могли найти В. Факты они раскладывали по полочкам. Тогда как анализировали они сложнейшую замкнутую систему с такими элементами, как положительная и отрицательная обратная связь и переменная коммутация. Да и находится вся система в динамическом состоянии в силу непрерывной гомеостатической коррекции. Не удивительно, что у них ничего не выходило.

— Вот это ты зря, — запротестовал Коста. — Я признаю, что социэтика — огромный шаг вперед. Но многое было нащупано раньше.

— Если ты имеешь в виду линейную прогрессию от прежних социологических дисциплин — забудь об этом, — покачал головой Нил. — Это все равно, что сравнивать алхимию с физикой. Древние с их сушеными лягушками и внутренностями животных знали, что такое дистилляция и плавление. Но эти технологии не составляли основу их знаний, наоборот, являлись побочными продуктами. А занимало их совсем другое. Кроме трансмутации они ни о чем слышать не хотели.

Они проходили мимо ниши отдыха, и Адау увлек в нее Нила, сел на стул. Вытащил из кармана пачку сигарет, достал одну предложил Нилу, вторую взял себе. Мужчины закурили.

— Все, что ты говорил, мне понятно. Но как нам перекинуть мостик к к-фактору?

— Просто, — ответил Нил. — Для этого надо избавиться от ЛЛЯ и ложных выводов. Вспомни политику прошлого. Мы — ангелы, Они — дьяволы. И в это верили. В истории человечества не было войны, которая с каждой стороны не поддерживалась официальной церковью. И каждый заявлял, что Бог за них. То есть врага поддерживал понятно кто. Эта теория была столь же обоснованной, как и другая, согласно которой один человек мог втянуть страну в войну, а следовательно, удачное покушение, совершенное в должный момент, могло спасти мир.

— Вроде бы логично, — заметил Коста.

— Разумеется, нет. Многие прежние идеи казалось логичными. Потому что в своей простоте были понятны каждому. Но истины не обязательно бывают простыми. Убийство жаждущего войны диктатора ничего не меняет. Общество по-прежнему ориентировано на насилие, причины, провоцирующие войну, остаются, партия войны никуда не исчезла. Здесь ничего не меняется, а значит, что и к-фактор остается прежним.

— Вновь этот термин. Я узнаю, что он означает?

Нил улыбнулся.

— Конечно. К-фактор — один из многих, определяющих взаимосвязи общества. В принципе по своей значимости он не выделяется из чуть ли не тысячи других, с которыми мы работаем. Но на практике он — единственный, который мы пытаемся изменить.

— К-фактор — это фактор войны, — из голоса Адау Косты напрочь исчезли юмористические нотки.

— Достаточно точное определение, — Нил затушил недокуренную сигарету. — Если в обществе к-фактор плюсовой, пусть даже на самую малость, значит, жди войны. Наши планетарные операторы выполняют две функции. Первая — сбор и анализ информации. Вторая — сохранение отрицательного к-фактора.

Оба одновременно встали, движимые одним чувством.

— А на Гиммеле к-фактор — положительный и таким и остается, — констатировал Коста. Нил Сидорак согласно кивнул. — Тогда на корабль и в путь.

Летели они быстро, приземлились еще быстрее. Ооновский крейсер отключил двигатели и камнем упал в атмосферу. Ночной дождь заливал иллюминаторы, компьютер рассчитал максимально возможный импульс при минимальном времени работы двигателей, уменьшающий их скорость до нуля на нулевой высоте. Перегрузка навалилась на грудь и расплющила кости. Что-то хряпнуло под ними в момент отключения двигателей. Коста уже отстегнул ремень безопасности и выскочил за дверь, когда Нил еще только приходил в себя.

Разгрузка проходила четко и организовано, безо всякого участия Нила. Он достаточно быстро понял, что принесет максимум пользы, отойдя в сторону и не мешая членам экипажа выталкивать гравитационные платформы с тяжелыми ящиками в темноту залитого дождем леса. Руководил разгрузкой Адау Коста, который, похоже, свое дело знал. Связист в наушниках, стоя у люка, каждые десять секунд называл затраченное на посадку время. Судя по всему, его хотели свести к минимуму, поэтому экипаж работал, не разгибая спины.

Неожиданно Нила вытолкнули под дождь, за ним из люка буквально вывалились два последних ящика. По грязи он пошлепал к опушке лесной поляны и едва успел прикрыть глаза от яркого выхлопа: крейсер взмыл в небо.

— Сядь и расслабься, — предложил ему Коста. — Пока все хорошо. При посадке корабль не засекли. Нам осталось только подождать транспорта.

Теоретически Адау Коста был помощником Нила. На практике он полностью руководил доставкой тяжелого оборудования в столицу планеты, Китеж, и его установкой на конспиративной базе. Люди и автомобили появлялись, как из-под земли, а потом исчезали, выполнив порученную работу. Не прошло и двадцати часов, а они уже обосновались на большом чердаке, с распакованным и подключенным к энергосети оборудованием. Нил принял стимулирующую капсулу и начал проверку компьютеров. Коста закрыл тяжелую дверь за последним из помощников и со вздохом облегчения плюхнулся на разложенную кровать.

— Как твои игрушки? — спросил он.

— Проверяю. Они, конечно, не такие уж хрупкие, но едва ли в набор стандартных испытаний на прочность входят падение с высоты двенадцати футов в грязь и тепловой удар от ракетного выхлопа.

— Ящики рассчитаны и не на такое, — беззаботно ответил Коста, прикладываясь к бутылке знаменитого гиммельского пива. — Когда начнем работу?

— Уже начали, — Нил достал из папки лист бумаги. — Перед отлетом я набросал список нужных мне журналов и газет. — Купи их для меня. А когда вернешься, я определюсь, что еще мне нужно.

Коста застонал и потянулся за списком.

Процесс сбора и анализа информации набирал обороты. И Нил, и Коста ели и спали урывками. Компьютеры проглатывали цифры Нила и выплевывали гигабайты ответов, которые требовали все новых и новых сведений. Коста и его невидимые помощники поставляли Нилу необходимые материалы.

За неделю из общей рутины выпало лишь одно событие. Нил дважды моргнул, прежде чем его затуманенный уравнениями мозг зафиксировал что-то необычное.

— У тебя на голове повязка. В крови!

— Маленький уличный инцидент. В толпе чего только не случается. Это же подвиг наблюдательности, — Коста восхищенно поцокал языком. — Я-то думал, ты вообще ничего не замечаешь, кроме дисплеев.

— Я… я увлекся, — Нил бросил бумаги на стол, брови сошлись у переносицы. — С головой ушел в расчеты. Извини. Водится за мной такой грешок — забываю о людях.

— Извиняться тебе не за что, — успокоил его Коста. — Мое дело — помогать тебе выполнить задание, а не отвлекать, изображая домашнюю рекламу Госпитальной службы. Но все-таки скажи, на каком мы свете? Будет война? На улицах все бурлит. Я видел, как двоих мужчин линчевали, заподозрив, что они — земляне.

— Видимость ничего не значит, — Нил откупорил две бутылки пива. — Помни аналогию с ядерным реактором. Внутри кипит жидкий металл, реактор излучает во всем спектре, от жесткой радиации до инфракрасных волн, но при этом спокойно вырабатывает энергию. А атомная бомба за секунду до взрыва выглядит такой же безвредной, как и свалившееся дерево. В счет идет только к-фактор, но не внешние признаки. Планета может выглядеть, как мечта диктатора, но все на ней замечательно, пока к-фактор остается отрицательным.

— А что творится у нас? Каков наш к-фактор?

— Скоро узнаем, — Нил указал на гудящий компьютер. — Пока сказать не могу. Никто не может до завершения расчетов. Можно, конечно, попытаться экстраполировать начальные цифры, но толку в этом чуть. Все равно, что попытаться предсказать победителя в скачках по внешнему виду выстроившихся на старте лошадей.

— Многие думают, что нам это по силам.

— Пусть думают. Эти заблуждения не мешают им жить.

За их спинами компьютер чвакнул и затих.

— Готово, — Нил взял распечатку, пробежал взглядом, что-то бормоча себе под нос. Нажал какие-то клавиши на наручном компьютере. На дисплее высветился результат. Нил замер, не отрывая от него глаз.

— Хорошо? Плохо? Что там у тебя?

Нил поднял голову и глаза у него постарели на добрый десяток лет.

— К-фактор положительный. Все плохо. Гораздо хуже, чем было до нашего отлета с Земли.

— И сколько у нас времени?

— Точно не знаю, — Нил пожал плечами. — Прикинуть могу. Неизвестно, при какой величине к-фактора начитается война. Он будет возрастать и возрастать, пока, в какой-то момент…

— Я понимаю. Поезд уйдет, — Коста потянулся к пистолету. Сунул его в боковой карман. — Значит, со сбором информации надо заканчивать и переходить к действиям. Что я должен сделать?

— Собрался убить военного маршала Ломмеорда? — пренебрежительно спросил Нил. — Я думал, мы уже поняли, что убийством правителя войну не остановить.

— Мы также поняли, что для изменения к-фактора необходимо что-то делать. И пока ты будешь передавать результаты на Землю, пока они будут ахать и охать над ними, я намерен принять необходимые меры. А ты должен мне сказать, какие именно.

Адау Коста разительно переменился. Весь подобрался, напоминая хищника, изготовившегося к прыжку. И пистолет в боковой карман он сунул для того, чтобы при необходимости без промедления пустить его в ход. Нил отвернулся, не зная, что и сказать. Новая ситуация пугала его. Одно дело, работать с к-фактором в кабинете или обсуждать проблему с коллегами. И совсем другое — руководить операцией по его корректировке.

— Так что? — ворвался в его нелегкие раздумья голос Косты.

— Ты можешь… ну… есть возможность изменить одну из популяционных кривых. Изолировать индивидуумов и группы, и тогда перемена территориального и статусного…

— То есть, через вербовщиков уговорить многих людей переехать на работу в другие города?

Нил кивнул.

— Слишком медленный процесс, — по голосу Косты чувствовалось, что рассматривать серьезно предложение Нила смысла нет. — В долговременной перспективе, безусловно, сгодиться, но не в чрезвычайных обстоятельствах, — он зашагал взад-вперед. Очень быстро. Не для того, чтобы расслабиться, а наоборот, еще более заводясь. — Разве ты не можешь выделить недавние ключевые события, которым можно дать задний ход?

— Могу, — Нил обдумал слова Косты. — Но это не окончательное решение, лишь сдерживающие действия.

— Вот и хорошо, мы выиграем время. Скажи мне, что надо сделать.

Нил пролистал записи, выискивая значки Бета-13. Так маркировались индивидуумы и группы, которые являлись усилителями к-фактора. Список получился длинным, но он отсек тех, кто оказывал на к-фактор минимальное влияние. Вот тут его ждало прелюбопытное открытие. Изолировав мотиватор и проведя частотную проверку, Нил даже присвистнул.

— Кажется, я нашел ключевое звено, — он положил бумаги на стол. — Если исключить эту организацию из уравнений, к-фактор может стать отрицательным.

— Общество защиты уроженцев Гиммеля, — прочитал Коста. — Первый раз слышу. Кто они и чем занимаются?

— Прямое доказательство закона средних чисел. Возможность получить на сдаче флеш-рояль существует, но случается это крайне редко. Вполне возможно, что группа людей создавала организацию для одних целей, но с изменением обстоятельств она превратилась мощнейший усилитель к-фактора. Именно такое превращение и претерпело ОЗУГ. Никому не известный социальный клуб, ориентированный на местных недоумков. Но страх перед войной резко увеличил их популярность. Возможно, те же жуткие истории о притеснениях уроженцев Гиммеля они рассказывали не один десяток лет, но их никто не слушал. А теперь они получили возможность публиковать в масс-медиа свои пресс-релизы. И люди готовы их слушать. Так что вывести их из игры очень даже неплохо.

— А не будет ли негативных последствий? — спросил Коста. — Если они так важны и играют столь важную роль, не вызовет ли подозрений их внезапное исчезновение? Не усмотрят ли в этом руку врага?

— Отнюдь. Если бы ты взорвал штаб-квартиру Военной партии, это бы вызвало всплеск антиземных настроений. И ответную агрессивную реакцию. Но об Обществе защиты местных недоумков никто толком и не знает. Поэтому, если несчастный случай или некий природный катаклизм выведет их из игры, ни у кого не возникнет никаких вопросов.

Коста щелкал зажигалкой, слушая Нила, не отрывая глаз от вспыхивающего и гаснущего язычка пламени. Наконец, закрыл зажигалку, вскинул руку.

— Я верю в несчастные случаи. Верю, что даже в наш просвещенный век, когда противопожарная безопасность достигла невероятных успехов, пожары все-таки случаются. И если сгорит здание, в котором расположилось ОЗУГ, один из многих арендаторов, а огонь уничтожит их офисы, компьютеры и архивы, заинтересует это разве что пожарную команду.

— Ты — прирожденный преступник, — усмехнулся Нил. — Я рад, что мы на одной стороне баррикады. Это твоя епархия, так что проведение операции оставляю на твое усмотрение. Я же буду слушать выпуски новостей. Впрочем, и у меня есть одно маленькое дельце.

Слова эти остановили Косту у самой двери. Он обернулся, увидел, что Нил убирает бумаги в конверт.

— И куда ты собрался?

— Хочу повидаться с Хенгли, планетарным оператором. Абраванель велел мне держаться от него подальше, чтобы провести совершенно независимое обследование планеты. Что ж, обследование мы завершили, обнаружили некоторые критические зоны. Я хочу сбросить с плеч груз вины за то, что действовал у него за спиной, и дать ему знать, что происходит.

— Нет, — отрезал Коста, — от Хенгли держись подальше. Нам ни в коем случае нельзя засветиться рядом с ним. Вполне возможно, что этим мы его… скомпроментируем.

— Что ты такое говоришь? — возмутился Нил. — Он — мой друг, выпускник…

— И при этом он может быть под колпаком у секретной полиции. Ты об этом подумал?

Такая мысль в голову Нила не приходила, и злость его тут же исчезла. Коста привел очень веский довод.

— Социэтика держалась в секрете более двух столетий. В принципе, и сейчас если о ней что-то известно, то самая малость. Но, даже если гиммелийцы слыхом не слыхивали о социэтике, о шпионаже они осведомлены. Им известно, что у ООН есть агенты на их планете, они могут думать, что Хенгли — один из них. Это все не более чем рассуждения, но один факт у нас есть: мы нашли этих Защитников. Нашли без труда. Если у Хенгли надежные осведомители, он тоже не мог о них не знать. А раз не знал, причина лишь в том, что он не получал нужной информации. То есть ему мешали ее получить. И нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кто мешал.

Нил нашарил рукой стул, тяжело опустился на него.

— Ты прав… разумеется! Я как-то не подумал…

— Вот и славненько, — откликнулся Коста. — Хенгли мы попытаемся помочь завтра, эта операция важнее. Сиди тихо. Отдохни. Никому не открывай дверь. Только мне.

Работа была долгой, утомительной, но она подошла к концу. Нил позволил себе зевнуть, сладко потянулся, подошел к ящику с сухими пайками. Вытащил коробку с многообещающей надписью «КУРИНЫЙ ОБЕД», пусть по вкусу еда напоминала водоросли, из которой этот паек, скорее всего, и приготовили, сварил кофе.

Но эти прозаические занятия не мешали мозгу переваривать накопленную информацию. Процесс шел независимо от желания или нежелания Нила, автоматически. Что-то не складывалось, вот мозг и не мог успокоиться. Если бы Нил не вымотался, обрабатывая результаты обследования, наверное, ему не потребоваться так много времени, чтобы сообразить, что к чему. Наконец, все встало на свои места. Тот самый факт, от которого они отталкивались, его просто не могло быть.

Он вскочил, выплеснув кофе на пол.

— Это… тут какая-то ошибка! — воскликнул он, схватил распечатки и графики. Дрожащими руками нашел нужные. Синопсис отчетов Хенгли за последние пять лет. Плавные увеличение или падение к-фактора от месяца к месяцу, никаких изломов на кривых.

Социэтика — не точная наука. Но точности хватало, чтобы понять, что выводы делаются на основе неполной или ложной информации. Если бы Хенгли держали в неведении относительно ОЗУГ, ему бы предоставлялась неверная информация, касающаяся других факторов. И это не могло не проявиться в уравнениях.

Не проявилось.

Время стремительно уходило, и Нил понимал, что должен действовать. Во-первых, предупредить Адау Косту. Во-вторых, обеспечить сохранность документации. А лучше, уничтожить ее. В компьютерах и графиках хранилась слишком уж важная информация. Нил не хотел, чтобы она попала в руки националистов. Но как это сделать?

Среди многочисленных ящиков и коробок стоял один, крепкий, тяжелый, к которому Нил никогда не подходил. Ящик этот принадлежал Косте, и агент ООН не открывал его, если напарник находился рядом. Нил глянул на электронные замки и сердце его упало. Однако, стоило ему потянуть крышку, она легко поднялась. Закрывая ящик последний раз, Коста не активировал замки. А забывчивостью он не страдал. Должно быть, предположил, что Нилу может понадобиться содержимое ящика, и обеспечил к нему свободный доступ.

Внутри Нил нашел то, что и ожидал. Гранаты, стрелковое оружие, какие-то полированные устройства, не имеющие другого предназначения, кроме как убивать. Глядя на них, Нил думал о том, что потерпел сокрушительное поражение. Всю свою жизнь он посвятил борьбе за мир, за сохранение мира. Он ненавидел насилие, с которым человек, похоже, рождался, презирал лицемерные постулаты, вроде утверждения, что цель оправдывает средства. Он и насилие не могли иметь ничего общего.

Нил наклонился и взял черный пистолет.

В этом компактном арсенале нашелся еще один знакомый ему предмет: мина с часовым механизмом. Это устройство подробно изучалось в университете, поскольку все понимали, что может возникнуть ситуация, когда оборудование и документацию лучше уничтожить, чем отдать в чужие руки. С тех пор ему ни разу не доводилось видеть такую мину, но урок он усвоил хорошо. Нил пододвинул ящик с арсеналом поближе к главному компьютеру, установил на циферблате мины пятнадцатиминутное замедление. Сунул пистолет в карман, включил часовой механизм взрывателя и вышел, плотно закрыв за собой дверь.

Он сжег за собой мосты. Теперь предстояло найти Адау Косту.

Ни его опыт, ни знания ничем не могли помочь. Он понятия не имел, с чего начать поиск, как его ускорить. И не смог придумать ничего лучшего, как пойти к штаб-квартире Общества защиты уроженцев Гиммеля в надежде перехватить Адау до того, как тот начнет реализовывать намеченный план.

В двух кварталах от нужного ему адреса он услышал вой сирен. Стараясь ничем не отличаться от других пешеходов, обернулся, проводил взглядом колонну бронетранспортеров и грузовиков. Набитые вооруженными полицейскими, в вое сирен, машины пронеслись по темной улице. Нил продолжил путь.

Улицу, на которую он хотел свернуть, перекрыла полиция. Он прошел мимо, в толпе пешеходов, лишь раз повернул голову. Автомобили и люди стояли около одного из домов. Нил не сомневался, что номер его — 265. Похоже, операция провалилась.

Коста угодил в заранее расставленную ловушку? Или сработала система охранной сигнализации? Принципиальной разницы не было, в любом случае их деятельность привлекла внимание. Нил едва переставлял ноги, полностью отдавая себе отчет в том, что в такой ситуации пользы от него — ноль. Пришло время решительных действий… но каких? Он знать не знал, где находится Коста, как и чем он может помочь своему напарнику.

Миновав полквартала, Нил обнаружил неохраняемый проулок. Без раздумий свернул в него. Проулок мог вывести его к нужному дому. Может, Коста все еще там. Может, он, Нил, сумеет его найти, вытащит из западни.

У заднего фасада дома 265 царили темнота и покой. Нил тщательно просчитал дома, чтобы убедиться, что не ошибся номером. Дверную арку нашел на ощупь. Привалился к двери, потянул рукоятку, повернул ее. Заперто, как он, собственно, и ожидал.

Внезапно за его спиной темную аллею залил яркий свет. Глаза Нила автоматически закрылись, но он разлепил веки, борясь с резью. С двух концов в аллею били лучи мощных прожекторов. Теперь в ловушку угодил и он.

Но прежде чем страх взял над ним верх, Нил увидел на земле кровяные пятна. Числом три, большие блестящие, ведущие к лестнице в подвал.

Когда прожектора погасли, Нил упал на грязный, покрытый трещинами асфальт. Темнота означала, что полиция с двух сторон двинулась в аллею, беря его в клещи. Нил прекрасно понимал, какая участь ждала в такой ситуации вооруженного землянина. Его это не волновало. Страх не то, чтобы ушел, просто не было времени обращать на него внимание. У Нила еще оставалась надежда вызволить Косту из ловушки, в которую тот угодил по его милости.

Несмотря на темноту, он без труда нашел первое кровяное пятно. Размазал кровь рукавом, другой рукой набрал пыли и грязи и засыпал пятно. Покончив с этим, передвинулся ко второму.

Время работало против него, а он не знал, сколько прошло секунд, минут, часов. Он мог пролежать на грязном асфальте с минуту, а мог — и полчаса. И он понимал, что нельзя издавать ни звука: с двух сторон к нему приближались враги.

После того, как с асфальта исчезло второе пятно, Нила вдруг охватил страх: он не мог найти третьего. Наконец, нащупал его, гораздо дальше, чем ожидал. Отпущенное ему время истекало. Но он заставил себя сначала вытереть пятно рукавом, а потом засыпать пылью. И только тогда скользнул вниз, по лестнице, которая вела к двери подвала.

Все происходило очень уж быстро. Только он глубоко вдохнул, как пронзительная трель свистка едва не парализовала его. Послышались торопливые шаги, вновь вспыхнул мощный прожектор. Шаги ускорились, мимо Нила, на расстоянии вытянутой руки, пробежал мужчина. В рваной одежде, нестриженный, бородатый. Большего Нил разглядеть не успел. Загремели выстрелы, лишив мужчину жизни.

Какой-то бродяга поплатился за то, что выбрал для ночлега не самое удачное место. Но его смерть позволила Нилу выиграть время. Он повернулся и увидел перед собой дуло пистолета.

Но Нил уже перестал бояться, слишком много переживаний выпало на его долю за столь короткий отрезок времени. Он тупо смотрел на мушку и вдруг осознал, что на этот раз бояться просто нечего.

— Это я, Адау, — прошептал он. — Теперь все будет хорошо.

— А-а-а, это ты… — донеслось из темноты, пистолет исчез. — Подними меня, чтобы я мог добраться до двери. Самому мне не под силу.

Нил наклонился, нащупал плечи Косты, медленно поднял его на ноги. Глаза уже привыкали к свету наверху, он видел, что Коста держит в руке какой-то металлический предмет. Вторую руку агент ООН прижимал к боку. Пистолет куда-то подевался. Металлический предмет лишь отдаленно напоминал ключ, но воспользовался им Коста именно как ключом. Повернул в замке и дверь распахнулась под их весом. Нил перетащил Косту через порог. Положил на пол. Прежде чем закрыть дверь, протянул руку и нащупал на бетоне лужу крови.

Он уже слышал приближающиеся шаги, но двумя рукавами затер кровь, набросал на пятно какого-то мусора и лишь после этого отпрянул и осторожно закрыл дверь Тихонько щелкнул замок.

— Я не знаю, как тебе это удалось, но я рад, что ты меня нашел, — едва слышно прошептал Коста.

— Нашел-то я тебя совершенно случайно, — в голосе Нила слышалась горечь. — Если бы не моя глупость, ты бы не попал в ловушку.

— Об этом не волнуйся, я знал, куда иду. Но не мог не пойти. Должен был убедиться, что это действительно ловушка.

— Ты подозревал, что Хенгли… — у Нила перехватило дыхание. Он знал, что хотел сказать, но язык отказывался произнести столь чудовищные слова. А вот Косте они дались без труда.

— Да. Дорогой Хенгли, выпускник Университета и практикующий социэтик — предатель. Милитарист, каких свет не видывал, потому что он знал, чем и как воздействовать на общественное сознание. Раньше такого не случалось… но всегда был шанс… груз ответственности слишком велик… вот Хенгли и не выдержал… — Коста затих, а потом вдруг заговорил вновь, куда как громче, словно вдруг набрался сил. — Нил!

— Все нормально. Не волнуйся…

— Далеко не нормально! Неужели ты не понимаешь, что я посылал донесения, так что и ООН, и социэтики найдут способ выправить ситуацию. Но Хенгли может начать войну до того, как они прибудут сюда. Я уже вышел из игры, но я могу сказать тебе, с кем связаться, кто тебе поможет. Чтобы удержать к-фактор…

— Толку в этом не будет, — тихим голосом возразил ему Нил. — Профилактическими мерами уже не помочь. А кроме того, я все взорвал. Все компьютеры и документы…

— Дурак! — впервые в голосе Косты послышалась боль.

— Нет. Я был дураком — теперь нет. Полагая, что это обычная социэтическая проблема, я проигрывал на каждом ходу. Ты должен понимать методологию социэтики. Для хорошего оператора не существует взаимосвязей, которых нельзя обнаружить. Хенгли готовился к тому, что будет проведено еще одно базисное обследование. Нашу операцию легко обнаружить, если знать, куда… и как… смотреть. Получение информации означает некий контакт, а контакт при желании всегда можно засечь. Он знал, где мы находимся, и лишь выжидал. Но наше время истекло, когда он понял, что сбор информации закончен и мы готовы приступить к действиям. Поэтому я уничтожил нашу базу и сбил его со следа.

— Но… тогда мы беззащитны. Что мы можем сделать?

Нил знал ответ, но слова опять не ложились на язык. Он понимал, стоит их произнести, и обратного хода уже не будет. И тут до него дошло, что он напрочь забыл про рану Косты.

— Извини… Я забыл, что ты ранен. Чем я могу тебе помочь?

— Ничем, — отрезал Коста. — Рану я перевязал, так что говорить тут не о чем. Отвечай на мой вопрос. Что нам остается? Что мы можем сделать?

— Я должен убить Хенгли. Тогда удастся спокойно дождаться группы поддержки.

— Но какой от этого прок? — Коста пытался разглядеть лицо Нила в темноте подвала. — Ты же сам говорил мне, что убийством войну не предотвратить. Один человек ничего не значит.

— Только в нормальной ситуации, — объяснил Нил. — Борьбу между планетами можно рассматривать как небесную шахматную партию. У нее есть свои правила. Ранее, говоря об индивидуумах, я имел в виду шахматные фигуры. Теперь я предлагаю совсем иное решение. Я собираюсь выиграть шахматную партию неординарным способом. Застрелив шахматиста.

Долгое время тишину нарушало лишь их дыхание. Потом Коста шевельнулся и тут же что-то металлическое легонько стукнуло о дверь.

— Вообще-то это моя работа, — прошептал Коста, — но сейчас мне она не под силу. Ты прав, это надо сделать. Но я могу тебе помочь, спланировать операцию, чтобы ты смог добраться до Хенгли. Шансов у тебя, возможно, побольше, чем у меня, потому что ты — дилетант, о чем им доподлинно известно. Слушай внимательно, потому что времени у нас в обрез.

Нил не спорил. Он знал, что надо сделать, а Коста мог объяснить, как. Инструкции запоминались легко, оружие он рассовывал, следуя указаниям Косты.

— Как только ты выйдешь из этого здания, сразу иди к Хенгли, — говорил Коста. — Сейчас он торжествует, а потому бдительность у него притупилась. А потом, как только покончишь с ним, затаись. И не высовывай носа как минимум три дня. Только потом начинай искать названных мною людей. К тому времени обстановка должна несколько успокоиться.

— Мне не хочется оставлять тебя здесь, — в голосе Нила слышалась озабоченность.

— Это наилучший вариант, более того, единственный. Тут я в безопасности. Да, я ранен, но у меня достаточно лекарств, чтобы оклематься и выбраться отсюда самостоятельно.

— Если уж мне надо прятаться, я спрячусь здесь. И буду заботиться о тебе.

Коста не ответил. Они уже обо всем переговорили. Обменялись рукопожатием, и Нил начал выбираться из подвала.

Немного поплутав, попал в вестибюль. С опаской взялся за ручку входной двери. Коста не сомневался, что Нилу удастся выйти незамеченным, но у него самого такой уверенности не было. Конечно же, улица будет патрулироваться полицией. И лишь открывая дверь, понял, на чем основывались слова Косты.

За его спиной загремели выстрелы. Значит, у Косты был еще один пистолет. Он не стал говорить Нилу о том, что отвлечет полицию и обеспечит его отход. По улице пронесся автомобиль. Как только он скрылся за поворотом, Нил выскользнул из двери, пересек улицу и направился к ближайшей станции подземки. На большинстве станций имелись комнаты отдыха, оборудованные душевыми и химчистками.

Часом позже он добрался до дома Хенгли. Помывшийся, гладко выбритый, в чистой одежде, чувствовал он себя гораздо увереннее. Никто не остановил его, даже не заметил. В подъезде не было ни души, лифт доставил его на нужный этаж, когда он назвал фамилию Хенгли. Лишь у двери его пронзил страх. Очень уж легко он добрался до цели. Нил коснулся пальцами ручки, повернул. Дверь открылась. Глубоко вдохнув, он переступил порог.

Очутился в большой, темной комнате. В дальней стене заметил открытую дверь, отсвет лампы, горящей где-то в глубине квартиры. Шагнул к двери и тут же голову пронзила боль, перед глазами вспыхнули звезды и Нил повалился на ковер.

Сознания не потерял, но очень смутно помнил, что происходило с ним в первые минуты после удара. Когда окончательно пришел в себя, в комнате горел свет. Он лежал на спине. Над ним стояли двое мужчин. Один держал в руке короткий металлический стержень, которым периодически похлопотал по ладони другой.

Вторым был Хенгли.

— Не с добром ты пришел к давнему другу, — Хенгли держал в руке пистолет Нила. — Ладно, заходи, я хочу с тобой поговорить.

Нил с трудом перевернулся на спину, начал подниматься. Голова раскалывалась от боли, но он приказал себе не обращать на нее внимания. Как бы невзначай коснулся щиколотки. Убедился, что миниатюрный пистолет, полученный от Косты, на месте. Может, Хенгли все же не так и умен.

— Я смогу с ним разобраться, — сказал Хенгли мужчине с металлическим стержнем. — Он — последний, так что ты можешь идти спать. Но рано утром я тебя жду, — мужчина кивнул и вышел.

Плюхнувшись на стул, Нил думал о том, что убийство Хенгли даже доставит ему удовольствие. Коста мертв, и ответственность за его смерть лежала на этом человеке. Ему даже не придется убивать друга. За прошедшие годы Хенгли сильно изменился. Набрал вес, отрастил окладистую бороду и усы. Нил наклонился вперед, пальцы его оказались рядом с рукояткой пистолета. Хенгли не мог видеть его руки: мешал стол. Оставалось только выхватить пистолет и открыть огонь.

— Пистолет можешь вытащить, но не пытайся стрелять, — Хенгли широко улыбался. Дуло его пистолета, солидного калибра, смотрело Нилу в грудь. Он наблюдал, как Нил вытаскивает из ботинка пистолет, швыряет в дальний угол. — Так-то лучше, — свой пистолет Хенгли положил на стол, чтобы он был под рукой. — Теперь мы можем поговорить.

— Мне нечего сказать тебе, Хенгли, — Нил в изнеможении откинулся на спинку стула. — Ты — предатель.

В приступе внезапной ярости Хенгли врезал кулаком по стулу.

— Не тебе говорить со мной о предательстве, миротворец! — взревел он. — Красться в квартиру с пистолетом в руке, чтобы убить друга! Что в этом мирного? Куда подевались принципы гуманизма, о которых ты так любил порассуждать, когда мы учились в Университете?

Нил не слушал его слов, думал о том, что говорил ему Коста. Он умер, но разработанная им операция продолжалась. Все шло по плану.

«Заходи в квартиру, — наказывал ему Коста. — Он тебя не убьет. Во всяком случае, сразу. Он — самый одинокий человек во вселенной, потому что продал один мир ради другого, который еще не завоевал. И нет никого, кому он мог бы открыть душу. Он знает, что ты пришел, чтобы убить его, но не устоит перед искушением сначала поговорить с тобой. Особенно, если дашь ему возможность взять над собой вверх. Но его победа не должна быть легкой. Пусть думает, что перехитрил тебя. Так что маленький пистолет придется очень кстати. Он обрадуется, сумев обнаружить и его, и на какое-то время ослабит бдительность. Ненамного, но ослабит. И этого времени тебе должно хватить, чтобы убить его. Не тяни. Воспользуйся первой же возможностью».

Боковым зрением Нил видел радиофон, прикрепленный к нагрудному карману пиджака. Чуть потрепанный, ничем не отличающийся от тысяч и миллионов других, которыми пользовались все и каждый, практически такой же, что и радиофон на пиджаке Хенгли. Универсальная примета времени, как ключи и мелочь в карманах.

Только радиофон Нила был смертоносным оружием, продуктом секретных лабораторий, специализирующихся на внезапной смерти. От Нила требовалось одно: сократить расстояние между радиофоном и Хенгли до минимума. Радиус действия малютки составлял два фута. Радиофон активировался, если в этой зоне оказывалась любая часть тела жертвы.

— Могу я задать тебе вопрос, Хенгли? — прервал он разглагольствования своего врага.

Хенгли недовольно поморщился, потом кивнул.

— Валяй. Что тебя интересует?

— Очевидное. Зачем ты это сделал? Я хочу сказать, перебежал на другую сторону, оставил созидательную работу ради… ради разрушительно предательства.

— Много ты в этом понимаешь! — проорал Хенгли. — Позитивная работа, разрушительное предательство. Война. Мир. Это всего лишь слова, и мне понадобились годы, чтобы это понять. Что может быть более созидательного, чем вознести себя… и эту планету на вершину могущества? Это в моей власти, и я это сделаю!

— Власть, вот оно, ключевое слово, — Нил вдруг почувствовал безмерную усталость. — Мы покорили звезды, но не расстались со своими мелкими страстишками. Наверное, в них нет ничего плохого, если мы держим их при себе. Беда приходит, когда мы начинаем навязывать их другим. Что ж, с этим покончено. Во всяком случае, на этот раз.

Одним движением он сдернул радиофон с пиджака и бросил на стол Хенгли.

— Прощай!

Маленький механизм запрыгал по столу, и Хенгли отпрянул, взвыв, как раненый зверь. Схватил пистолет, попытался одновременно выстрелить и в радиофон, и в Нила. Опоздал. Радиофон зажужжал раньше.

Нил подпрыгнул. Даже он почувствовал легкий электрический удар. Хотя получил лишь микроскопическую дозу направленного излучения.

Потому что весь удар пришелся на Хенгли. Активированное поле устройства сканировало его нервную систему и точно настроилось на микрочастоту, по которой передавались сигналы в эфферентной нервной системе. А закончив настройку, нанесло энергетические удары.

Последствия были ужасными. Каждое нервное волокно отреагировало по максимуму. И все мышцы сократились, следуя полученным командам.

Нил закрыл глаза, прикрыл их рукой, отвернулся. Не мог он на это смотреть. Эпилепсический припадок иной раз приводил к тому, что от одновременного сокращения мышц-сгибателей и разгибателей у человека ломалась рука или нога. У Хенгли сократились все сгибатели и разгибатели. Последствия были ужасны.

Нил пришел в себя уже на улице. Бежал, не разбирая дороги. Перешел на шаг, огляделся. Занималась заря, на улицах не было ни души. Впереди светился вход на станцию подземки, Нил направился к нему. Беда миновала, при условии, что он будет соблюдать осторожность.

Задержавшись на верхней ступени лестницы, Нил полной грудью вдохнул свежий воздух нового утра. Мелодичный сигнал возвестил о приближении поезда. Восходящее солнце залило небо кровью.

— Кровь, — воскликнул Нил. — Неужели мы по-прежнему должны убивать? Разве нет другого пути?

Виновато оглядел пустынную улицу, но его никто не слышал.

Перескакивая через ступеньку, Нил сбежал по лестнице на платформу подземки.

Рука закона

Это был большой фанерный ящик, по виду напоминавший гроб и весивший, похоже, целую тонну. Мускулистый малый, водитель грузовика, просто впихнул его в дверь полицейского участка и пошел прочь. Я оторвался от регистрационной книги и крикнул ему вслед:

— Что это еще за чертовщина?

— А я почем знаю, — ответил он, вскакивая в кабину.

Когда я встал из-за стола и склонился над ящиком, на зубах у меня скрипела пыль. Начальник полиции Крейг, должно быть услыхав шум, вышел из своего кабинета и помог мне бессмысленно созерцать ящик.

— Думаешь, бомба? — сказал он скучающим тоном.

— Кому это только понадобилось взрывать нас? Да еще бомбой такого размера? И надо же — с самой Земли!

Начальник кивнул в знак согласия со мной и обошел ящик. Снаружи нигде не было обратного адреса. В конце концов нам пришлось поискать ломик, и я принялся отрывать крышку. Когда я поддел ее, она легко соскочила и свалилась на пол.

Вот тогда-то мы впервые и увидели Неда. Нам бы повезло куда больше, если бы мы его видели не только в первый, но и в последний раз. Если бы мы только водворили крышку на место и отправили эту штуку обратно на Землю! Теперь-то я знаю, что значит «ящик Пандоры».

Но мы просто стояли и глазели на него как бараны на на новые ворота. А Нед лежал неподвижно и глазел на нас.

— Робот! — сказал начальник.

— Тонкое наблюдение: сразу видно, что ты окончил полицейское училище.

— Ха-ха! Теперь узнай, зачем он здесь.

Я училища не кончал, но это не помешало мне быстренько найти письмо. Оно торчало из толстой книги, засунутой в одно из отделений ящика. Начальник взял письмо и стол читать его без всякого энтузиазма.

— Так, так! Фирма «Юнайтед роботикс» с пеной у рта доказывает, что… «роботы при правильной их эксплуатации могут оказывать неоценимую помощь в качестве полицейских…» От нас хотят, чтобы мы провели полевые испытания… «Прилагаемый робот — новейшая экспериментальная модель; стоимость — 120 тысяч»…

Оба мы снова посмотрели на робота, обуреваемые единым желанием увидеть вместо него денежные знаки. Начальник нахмурился и, шевеля губами, прочел письмо до конца. Я думал, как вытащить робота из его фанерного гроба.

Не знаю, экспериментальная это была модель или нет, но вид у механизма был красивый. Весь синий, цвета флотской формы, в выходные отверстия, крюки и тому подобное — позолоченное. Кому-то пришлось здорово потрудиться, чтобы добиться такого эффекта. Он очень напоминал полицейского в мундире, но карикатурного сходства не было. Казалось, не хватало только полицейского значка и пистолета.

Тут я заметил слабое свечение в глазных линзах робота. До этого мне не приходило в голову, что эту штуку можно оживить. Терять было нечего, и я сказал:

— Вылезай из ящика.

Робот взвился стремительно и легко, как ракета, и приземлился в двух футах от меня, молодцевато отдав мне честь.

— Полицейский экспериментальный робот, серийный номер ХПО-456-934Б, готов к исполнению обязанностей, сэр.

Голос его дрожал от усердия, и мне казалось, что я слышу, как гудят его упругие стальные мышцы. У него, наверно, была шкура из нержавеющей стали и пучок проводов вместо мозга, но мне он казался настоящим новичком-полицейским, прибывшим для прохождения службы. Тем более, что он был ростом с человека, имел две руки, две ноги и окраску под цвет мундира. Стоило мне чуть-чуть прищурить глаза, и предо мной стоял Нед, новый полицейский нашего участка, только что закончивший школу и полный служебного рвения. Я потряс головой, чтобы отделаться от этого наваждения. Это всего лишь машина высотой в шесть футов, которую ученые головы свинтили для собственного развлечения.

— Расслабься, Нед, — сказал я. Он по-прежнему отдавал мне честь. — Вольно! При таком усердии ты заработаешь грыжу выхлопного клапана. Впрочем, я здесь всего лишь сержант. А вон там начальник полиции.

Нед сделал оборот налево кругом и скользнул к начальнику стремительно и бесшумно. Начальник смотрел на него, как на чертика из коробки, слушая тот же рапорт о готовности.

— Интересно, а может он делать что-нибудь еще или только отдавать честь и рапортовать? — сказал начальник, обходя вокруг робота и поглядывая на него с интересом… как собака на колонку.

— Функции, эксплуатация, а также разумные действия, на которые способны полицейские экспериментальные роботы, описаны в руководстве на страницах 184–213.

Голос Неда на секунду заглох — робот нырнул в ящик и появился с упомянутым томом.

— Подробные разъяснения тех же пунктов можно найти также на страницах с 1035 по 1267-ю включительно.

Начальник, который за один присест с трудом дочитывал до конца юмористическую страничку журнала, повертел толстенную книгу в руках с таким видом, будто она могла его укусить. Прикинув ее на вес и ощупав переплет, он швырнул ее мне на стол.

— Займись этим, — сказал он, уходя к себе в кабинет. — И роботом тоже.

Начальник на был способен долго сосредоточиваться на каком-либо деле, а на этот раз ему пришлось напрячь внимание до предела.

Из любопытства я полистал книгу. Вот уж с кем мне никогда не приходилось иметь дела, так это с роботами, и поэтому я знал о них не больше любого простого смертного. Возможно, даже меньше. В книге уместилось великое множество страниц мелкой печати с мудреными формулами, электрическими схемами и диаграммами в девяти красках и тому подобным. Изучение ее требовало внимательности, на что я в то время не был способен. Захлопнув книгу, я воззрился на нового служащего города Найнпорта.

— За дверью стоит веник. Знаешь, как с ним управляются?

— Да, сэр.

— Тогда подмети комнату, стараясь при этом поднимать как можно меньше пыли.

Справился он превосходно.

Я наблюдал, как машина, стоящая сто двадцать тысяч, сгребает в кучу окурки и песок, и думал, почему же ее послали в Найнпорт. Наверно, потому, что во всей Солнечной системе не было более крохотного и незначительного полицейского подразделения, чем наше. Инженеры, видимо, считали, что для полевых испытаний как раз это и нужно. Даже если эта штука взорвется, никому до нее не будет никакого дела. Потом кто-нибудь когда-нибудь получит сообщение о ней. Что ж, место выбрано правильно. Найнпорт как раз затерялся в безвестности.

Именно поэтому, разумеется, и я здесь. Единственный настоящий полицейский. Хотя бы один такой человек непременно нужен, чтобы была видимость, будто дело делается. У начальника Алонцо Крейга только и хватает ума на то, чтобы не ронять деньги, когда ему суют взятку. Есть у нас и два постовых. Один старый и вечно пьяный. У другого еще молоко на губах не обсохло. Я служил десть лет в столичной полиции на Земле. Почему я ушел — это уж мое личное дело. Я уже давно заплатил за прежние ошибки, забравшись сюда, в Найнпорт.

Найнпорт — не город, это лишь место, где останавливаются по пути. Постоянно живут здесь лишь те, кто обслуживает проезжающих: содержатели гостиниц, шулера, шлюхи, бармены и тому подобные.

Есть и космопорт, но туда садятся лишь грузовые ракеты, чтобы забрать металл с тех рудников, которые еще работают. Некоторые поселенцы приезжают сюда за провиантом. Найнпорт можно назвать городом, который так и не увидел настоящие жизни. Хорошо если через сотню лет не этом месте хоть что-то будет торчать из песка в знак того, что Найнпорт когда-то существовал. Меня в то время уже ну будет, и потому мне наплевать…

Я вернулся к регистрационной книге. В камерах сидят пятеро пьяных — средний улов. Пока я записывал их, Фэтс втащил шестого.

— Заперся в дамском туалете в космопорте и сопротивлялся при аресте, — доложил он.

— Нарушение общественного порядка в пьяном виде. Тащи его в камеру.

Фэтс повел свою жертву, пошатываясь ей в такт. Я всегда изумлялся, наблюдая, как Фэтс обращается с пьяным, — обычно у него было заложено за галстук больше, чем у них. Я никогда не видел его ни мертвецки пьяным, ни совершенно трезвым. Несмотря на это его мутные глаза никогда не подводили — стоял ли он на часах у камер или ловил пьяных. Это он делал превосходно. В какой бы уголок они не заползали, он находил их. Несомненно, потому, что инстинкт вел их в одно и то же место.

Фэтс захлопнул дверь шестой камеры и, выписывая вензеля, вернулся назад.

— Что это? — Он показал на робота.

— Это робот. Я забыл номер, который дала ему мама на заводе, и потому мы зовем его Недом. Он теперь работает у нас.

— Ну, и молодец! Пусть почистит камеры после того, как мы выкинем оттуда шантрапу.

— Это моя обязанность, — сказал Билли, входя в комнату. Он сжимал дубинку и хмуро смотрел из-под козырька форменной фуражки. Билли был не то чтобы глуп, просто природа наделила его лишней силенкой за счет ума.

— Теперь это обязанность Неда, потому что ты получил повышение. Будешь помогать мне.

Билли порой бывал очень полезен, и я дорожил его атлетическим сложение. Мое объяснение подбодрило его, он уселся рядом с Фэтсом и стал смотреть, как Нед подметает пол.

Так дело шло примерно с неделю. Мы наблюдали за тем, как Нед подметает и чистит, пока участок не начал приобретать явно стерильный вид. Начальник, который всегда проявлял заботу о порядке, обнаружил, что Нед может подшить целую тонну докладных и прочих бумаг, захламлявших его кабинет. Работы у Неда оказалось много, а мы так привыкли к нему, что едва замечали его присутствие. Я знал, что он отнес свой фанерный гроб на склад и устроил себе там подобие уютной спаленки. Все остальное меня не интересовало.

Руководство по роботу было похоронено в моем столе, и я ни разу не заглянул в него. Если бы я это сделал, то имел бы некоторое представление о больших переменах, которые ждали нас впереди. Никто из нас не знал ничего о том, что робот может, а чего не может делать. Нед превосходно справлялся с обязанностями уборщицы-делопроизводителя и этим ограничивался. Дело не двинулось бы дальше, если бы начальник не был слишком ленив. С этого все и началось.

Было часов девять вечера, и начальник как раз собирался уйти домой, когда раздался телефонный звонок. Он взял трубку, послушал и положил ее.

— Винный магазин Гринбека. Его снова ограбили. Просят срочно приехать.

— Это что-то новое. Обычно мы узнаем об ограблении только через месяц. За что же он платит деньги Китайцу Джо, если тот его не защищает? Почему теперь такая спешка?

Начальник пожевал нижнюю губу и после мучительных раздумий в конце концов принял решение.

— Поезжай-ка да посмотри, в чем там дело.

— Сейчас, — сказал я и потянулся за фуражкой. — Но на участке никого нет, придется тебе присмотреть, пока я не вернусь.

— Так не годится, — простонал он. — Я умираю с голоду, а тут еще сидеть и ждать?..

— Я пойду возьму показания, — сказал Нед, выступив вперед и, как обычно, молодцевато отдав честь.

Сперва начальник не поддался на удочку. Представьте себе холодильник, который вдруг ожил и предложил свои услуги.

— Как же это ты возьмешь показания? — проворчал он, ставя на место холодильник, вообразивший себя умником. Но подковырка была облечена в вопросительную форму, и винить за это ему пришлось только себя. Точно за три минуты Нед рассказал начальнику, как полицейский производит первичное дознание при получении сообщения о вооруженном грабеже или ином виде воровства. Судя по выпученным глазам начальника, Нед очень скоро вышел за пределы скудных знаний Крейга.

— Хватит! — наконец рявкнул начальник. — Если ты знаешь так много, почему бы тебе не взять показания?

Для меня это прозвучало как вариант фразы: «Если уж ты такой умный, то почему ты не богатый?», которую мы обычно говорили умникам еще в школе. Нед понимал такие вещи буквально и направился к двери.

— Вы хотите сказать, что я должен взять показания об этом ограблении?

— Да, — сказал начальник, чтобы только отвязаться от него, и синяя фигура Неда исчезла за дверью.

— По его виду не скажешь, что он такой смышленый, — сказал я. — Он так и не спросил, где находится магазин Гринбека.

Начальник кивнул, а телефон снова зазвонил. Начальничья рука, которая все еще покоилась на трубке, машинально подняла ее. Секунду он слушал, и лицо его становилось все бледней, будто у него из пятки выкачивали кровь.

— Грабеж все еще продолжается, — с трудом произнес он наконец. — Рассыльный Гринбека на проводе — хочет узнать, что мы предпринимаем. Я, говорит, сижу под столом в задней комнате…

Я не услышал остального, потому что бросился в дверь и к машине. Могли бы произойти тысячи неожиданностей, если бы Нед прибыл в магазин прежде меня. Началась бы стрельба, пострадали бы люди…И во всем этом обвинили бы полицию — за то, что послали консервную банку вместо полицейского. Хотя Нед выполнял приказ начальника, я знал, что как пить дать это дело пришьют мне. На Марсе никогда не бывает очень тепло, но я вспотел.

В Найнпорте действуют четырнадцать правил уличного движения, и я, не проехав и квартала, нарушил их все. Но как я не торопился, Нед оказался проворнее. Завернув за угол, я увидел, как он распахнул дверь магазина Гринбека и вошел внутрь. Я нажал на тормоза — они взвизгнули, но на мою долю досталось лишь участь зрителя. Впрочем, это тоже было небезопасно.

В магазине хозяйничали два приезжих грабителя. Один склонился над конторкой, словно клерк, другой опершись на нее, стоял рядом. Оружия у них не было видно, но стоило синему Неду показаться в дверях, как их взвинченные нервы не выдержали. Оба ружья поднялись одновременно, словно были на резинках, и Нед остановился как вкопанный. Я схватил свой пистолет и ждал, когда полетят в окно куски разорванного робота.

Реакция Неда была мгновенной. Таким, я думаю, и должен быть робот.

— БРОСЬТЕ ОРУЖИЕ, ВЫ АРЕСТОВАНЫ!

Он, видимо, включил звук на полную мощность, его голос загремел так оглушительно, что у меня заболели уши. Результат был такой, какого и следовало ожидать. Раздались два выстрела одновременно. Витрины магазина вылетели со звоном, а я упал плашмя. По звуку я понял, что стреляли из базуки пятидесятого калибра. Ракетные снаряды — их ничем не остановишь. Они прошибают все, что стоит на их пути.

Но Неда они, кажется, нисколько не побеспокоили. Он только прикрыл глаза. Щиток с узкой прорезью соскользнул сверху на глазные линзы. Затем робот двинулся к первому головорезу.

Я знал, что он проворен, но не представлял на сколько… Еще два снаряда ударили в него, когда он пересекал комнату, но прежде чем грабитель снова прицелилися, его ружье оказалось в руках у Неда. Все было кончено. Выхватив из слабеющих пальцев ружье и опустил его в сумку, Нед вынул наручники и защелкнул их на запястьях грабителя.

Громила номер два помчался к двери, где я приготовил ему теплую встречу. Но моя помощь не понадобилась. Он не одолел и полпути, как Нед очутился перед ним. Они столкнулись, раздался стук, но Нед даже не пошатнулся, а грабитель потерял сознание. Он так и не почувствовал, как Нед, защелкнув наручники, бросил его рядом с товарищем.

Я вошел, забрал ружья у Неда и официально подтвердил арест. Вот и все, что видел выползший из-за конторки Гринбек, а больше мне ничего и не требовалось. Магазин был по колено засыпан битым стеклом, и пахло в нем как в бочке из под спирта. Гринбек начал выть по-волчьи над своим разорением. Он, видимо, знал о телефонном звонке не больше моего, и поэтому я вцепился в прыщавого юнца, приковылявшего со склада. Он-то и звонил.

Случай оказался совершенно нелепым. Малый работал у Гринбека всего несколько дней, и у него не хватило ума сообразить, что о всех грабежах надо сообщать не в полицию, а ребятам, взявшим магазин под свою защиту. Я велел Гринбеку просветить малого — пусть посмотрит на то, что он натворил.

Потом я погнал обоих экс-грабителей к автомобилю. Нед сел на заднее сиденье вместе с ними, прильнувшими друг к другу, словно беспризорные сиротки в бурю. Робот молча достал из своего бедра пакет первой медицинской помощи и перевязал одного из громил, получившего ранение, чего сперва в пылу схватки никто не заметил.

Когда мы вошли, начальник все еще сидел без кровинки в лице. Поистине, он был бледен как смерть.

— Вы произвели арест, — прошептал он. Не успел я выложить все, как ему в голову пришла еще более ужасная мысль. Он схватил первого грабителя за грудки и склонился к нему.

— Вы из банды Китайца Джо? — прорычал начальник.

Грабитель сделал ошибку, думая отмолчаться. Начальник влепил ему затрещину, от которой у громилы искры из глаз посыпались. Когда вопрос был повторен, он ответил правильно.

— Не знаю я никакого Китайца Джона. Мы только сегодня приехали в город и…

— Свободные художники, слава Богу, — со вздохом облегчения сказал начальник и повалился в кресло. — Запри их и быстро расскажи мне, что там случилось.

Я захлопнул за грабителями дверь камеры и показал дрожащим пальцем на Неда.

— Вот герой, — сказал я. — Взял их голыми руками… Это ураган, а не робот, добродетельная сила в нашем обществе. И к тому же пуленепробиваемая.

Я провел пальцем по широкой груди Неда. Снаряды лишь сбили краску, но царапин на металле почти не было.

— Это будет стоит мне неприятностей, больших неприятностей, — стонал начальник.

Я знал, что он говорит о банде вымогателей. Они не любят, когда арестовывают грабителей и когда ружья начинают стрелять без их одобрения. Но Нед думал, что у начальника другие неприятности, и поторопился дать разъяснения.

— Не будет никаких неприятностей. Я никогда не нарушал Законов ограничения деятельности роботов, они вмонтированы в мою схему и действуют автоматически. Люди, которые достали оружие и угрожали насилием, нарушили законы не только наши, но и человеческие. Я не причинил людям никакого вреда — я лишь призвал их к порядку.

Для начальника все это было слишком сложно, но я, кажется, понимал. И даже поинтересовался, как робот — машина — может разобраться в вопросах нарушения и применения законов. У Неда было ответ и на это.

— Эти функции выполняются роботами уже много лет. Разве радарные измерители не выносят суждение о нарушении людьми правил уличного движения? Робот — измеритель степени опьянения — справляется со своими обязанностями лучше, чем полицейский, задерживающий пьяного. Одно время роботам даже позволяли самим решать вопрос об убийстве. До принятия Законов ограничения деятельности роботов всюду применялось устройство автоматической наводки орудий. Впоследствии появились самостоятельные батареи больших зенитных орудий. Автоматический радар обнаруживал все самолеты. Но те самолеты, которые не могли послать правильный опознавательный сигнал, засекались, их курс вычислялся, автоматические подносчики снарядов и заряжающие готовили управляемые вычислительными машинами орудия к бою, и робот производил выстрел.

С Недом нельзя было не согласиться. Возражения вызвал разве что его лексикон профессора колледжа. Поэтому я переменил тему разговора.

— Но робот не может заменить полицейского — тут нужен человек.

— Разумеется, это так, но замена человека-полицейского не является задачей полицейского робота. Я главным образом выполняю функции многочисленных видов полицейского снаряжения, интегрирую их действия и нахожусь в постоянной готовности. К тому же я оказываю механическую помощь случае принятия принудительных мер. Арестовывая человека, вы надеваете на него наручники. Но если вы прикажете мне сделать то же самое, то я моральной ответственности не несу. В данном случае я просто машина для надевания наручников…

Подняв руку, я прервал поток роботодоводов. Нед по самую завязку был набит фактами и цифрами, и я сообразил, что его не переспоришь. Когда Нед производил арест, никакие законы не нарушались — это несомненно. Но были и другие законы, кроме тех, что публикуются в книгах.

— Китайцу Джо это не понравится, совсем не понравится, — сказал начальник, отвечая собственным мыслям.

Закон джунглей. Такого в юридических книгах не было. А именно этот закон царил в Найнпорте. В городе жило довольно много обитателей игорных и публичных домов и питейных заведений. Все они подчинялись Китайцу Джо. Как и полиция. Все мы были у него в кулаке и, можно сказать, у него на содержании. Впрочем, это были штуки не такого рода, чтобы объяснять их роботу.

— Точно, Китайцу Джо не понравится.

Сперва я подумал, что это эхо, а потом понял, что кто-то вошел и стоит у меня за спиной. Тварь по имени Алекс. Шесть футов костей, мышц и неприятностей. Он фальшиво улыбнулся начальнику, который вдавился в кресло поглубже.

— Китаец Джо хочет, чтобы вы ему объяснили, почему ваши резвые полицейские суют нос не в свое дело, трогают людей и заставляют их стрелять по бутылкам с хорошими напитками. Он особенно рассердился из-за хуча.[371] Он говорит, что с него хватит трепа, и с этих пор вы…

— Я, робот, налагаю на вас арест согласно статье 46, параграфу 19 пересмотренного Уложения…

Мы и глазом моргнуть не успели, ка Нед арестовал Алекса и тем самым подписал наши смертные приговоры.

Алекс не был медлительным человеком. Поворачиваясь посмотреть, кто схватил его, он уже доставал пистолет. Он успел выстрелить прямо в грудь Неду, прежде чем робот выбил у него из рук пистолет и надел наручники. Мы с разинутыми ртами смотрели на арестованного, а Нед снова продекламировал обвинение. И клянусь, тон у него был довольный.

— Арестованный — Питер Ракьомски, он же Алекс Топор, разыскивается в Канал-сити за вооруженное ограбление и попытку убийства. Так же разыскивается местными полициями Детройта, Нью-Йорка и Манчестера по обвинению в…

— Уберите от меня эту штуку! — завопил Алекс.

Мы бы это сделали и все было бы шито-крыто, если бы Бенни Жук не услышал выстрела. Он просунул голову в дверь ровно настолько, чтобы усечь происходившее.

— Алекс… они тронули Алекса!

Голова исчезла. Я бросился к двери, но Бенни уже скрылся с глаз. Ребята Китайца Джо всегда ходят по городу парами. Через десять минут он все узнает.

— Зарегистрируй его, — приказал я Неду. — Теперь уже ничего не изменишь, даже если его отпустить. Настал конец света.

Бормоча что-то себе под нос, вошел Фэтс. Увидев меня, он ткнул большим пальцем в сторону двери.

— Что случилось? Коротышка Бенни Жук выскочил отсюда, будто из горящего дома. Он чуть не разбился, когда рванул на своей машине.

Потом Фэтс увидел Алекса в наручниках и мгновенно протрезвел. Он размышлял с открытым ртом ровно секунду и принял решение. Совершенно твердой походкой он подошел к начальнику и положил на стол перед ним свой полицейский значок.

— Я старый человек и пью слишком много, чтобы быть полицейским. Поэтому я ухожу из полиции. Если там стоит в наручниках один известный мне человек, то я и дня не проживу, оставшись здесь.

— Крыса! — с болью процедил сквозь стиснутые зубы начальник. — Бежишь с тонущего корабли. Крыса!

— Хана, — сказал Фэтс и ушел.

Теперь уже начальник ни на что не обращал внимания. Он и глазом не моргнул, когда я взял значок Фэтса со стола. Не знаю, почему я сделал это — видно, считал, что так будет справедливо. Нед заварил всю кашу, и я был настолько зол, что мне хотелось видеть, как он ее будет расхлебывать. На его грудной пластинке было два колечка, и я не удивился тому, что булавка значка пришлась точно по ним.

— Ну вот, теперь ты настоящий полицейский.

От моих слов так и разило сарказмом. А мне бы надо было знать, что роботы к сарказму нечувствительны. Нед принял мое заявление за чистую монету.

— Это очень большая честь не только для меня, но и для всех роботов. Я сделаю все, чтобы выполнить свой долг перед полицией.

Герой в жестяных подштанниках. Слышно было, как от радости у него в брюхе гудели моторчики, когда он регистрировал Алекса.

Если бы со всем прочим не было так скверно, я бы наслаждался этим зрелищем. В Неда было вмонтировано столько полицейского снаряжения, сколько его никогда не имел весь найнпортский участок. Из бедра у него выскочила чернильная подушечка, о которую он ловко промокнул пальцы Алекса, прежде чем сделать их отпечатки на карточке. Потом он отстранил арестованного на вытянутую руку, в животе у него что-то защелкало. Нед повернул Алекса в профиль, и из щели вывалились две моментальные фотографии. Они были прикреплены к карточке, куда вписывались подробности ареста и тому подобные сведения. Нед продолжал действовать, а я заставил себя отойти. Надо было подумать о более важных вещах.

Например, как остаться в живых.

— Придумал что-нибудь, начальник?

В ответ послышался только стон, и я больше к шефу не приставал. Потом пришел Билли, остаток нашего полицейского подразделения. Я ему коротко обрисовал ситуацию. Либо по глупости, либо от храбрости он решил остаться, и я был горд за мальчика. Нед упрятал под замок арестанта и начал уборку.

В это время вошел Китаец Джо.

Хотя мы ждали его появления, оно все равно потрясло нас. Он привел с собой банду дюжих и свирепых громил, которые толпились у дверей, похожие на команду раздобревших бейсболистов. Китаец Джо стоял впереди, пряча руки в рукавах своего длинного мандаринского халата. Азиатское лицо его было невозмутимо. Он не терял времени на разговоры с нами, просто дал слово одному из своих ребят.

— Очистите место. Скоро явится сюда новый начальник полиции, и я не хочу, чтобы тут торчала всякая шантрапа.

Я разозлился. Пусть я люблю брать взятки, но я все-таки полицейский. Мне платит жалованье не какой-нибудь дешевенький бандитик. Меня тоже интересовала личность Китайца Джо. Я и прежде пытался подобрать к нему ключи, но узнать ничего не удалось. Любопытство все еще не покинуло меня.

— Нед, присмотрись-ка к этому китайцу в вискозном купальном халате и скажи мне, кто он.

Ну и быстро же работает эта электроника. Нед выпалил ответ мгновенно, будто репетировал его несколько недель.

— Это псевдоазиат, использующий естественную желтоватость своей кожи и усиливающий ее цвет краской. Он не китаец. Глаза у него оперированы, еще видны шрамы. Это, несомненно, было сделано, чтобы попытаться скрыть свою подлинную внешность, но обмер его ушей по Бертильону и другие признаки дают возможность установить личность. Он срочно разыскивается международной полицией, его настоящее имя…

Китаец Джо пришел в ярость — и было от чего.

— Эта штука… этот жестяной громкоговоритель… Мы слышали о нем, мы о нем тоже позаботились!

Толпа отшатнулась и очистила помещение, и я увидел в дверях малого, который, стоя на одном колене, целился из базуки. Наверно, собирался стрелять специальными противотанковыми ракетами. Это я успел подумать, прежде чем он нажал на спуск.

Может быть, такой ракетой и можно подбить танк. Но не робота. Полицейского робота по крайней мере. Нед пригнулся, и задняя стена разлетелась на куски. Второго выстрела не было. Над сомкнул руки на стволе орудия, и он стал похож на старую мятую водосточную трубу.

Тогда Билли решил, что человек, стреляющий из базуки в полицейском участке, нарушает закон, и пустил в ход дубинку. Я присоединился к нему, потому что не хотел отказываться от потехи. Нед очутился где-то внизу, но я был уверен, что он за себя постоит.

Раздалось несколько приглушенных выстрелов, и кто то вскрикнул. После этого никто не стрелял, потому что у нас получилась куча мала. Громила по имени Бруклинский Эдди ударил меня по голове рукояткой пистолета, а я расквасил ему нос.

После этого все как бы заволокло туманом. Но я отлично помню, что потасовка продолжалась еще некоторое время.

Когда туман рассеялся, я сообразил, что на ногах остался я один. Вернее, я опирался о стенку. Хорошо, что было к чему прислониться.

Нед вошел в дверь с измолоченным Бруклинским Эдди на руках. Хотелось думать, что именно я его так отделал. Запястья Эдди были скованы наручниками. Нед бережно положил его рядом с телами других головорезов — я вдруг заметил, что все были в наручниках. Я еще полюбопытствовал, изготавливает ли Нед эти наручники по мере надобности или у него в полой ноге имеется порядочный запас.

В нескольких шагах от себя я увидел стул. Я сел, и мне полегчало.

Кругом все было испачкано кровью, и если бы некоторые из громил не стонали, я бы подумал, что это трупы. Вдруг я заметил настоящий труп. Пуля попала человеку в грудь, большая часть пролитой крови принадлежала ему.

Нед покопался в телах и вытащил Билли. Он был без сознания. На лице застыла широкая улыбка, в кулаке зажаты жалкие остатки дубинки. Некоторым людям нужно очень мало для счастья. Пуля попала ему в ногу, и он не пошевельнулся, даже когда Нед разорвал на нем штанину и наложил повязку.

— Самозваный Китаец Джо и еще один человек бежали в машине, — доложил Нед.

— Пусть это тебя не беспокоит, — с усилием прохрипел я. — Он от нас не уйдет.

И только тут я сообразил, что начальник все еще сидит в кресле в той же самой позе, в какой он сидел, когда началась заваруха. Все с тем же отсутствующим видом. И только начав разговаривать с ним, я понял, что Алонцо Крейг, начальник полиции Найнпорта, мертв.

Убит одним выстрелом. Из маленького пистолетика. Пуля прошла сквозь сердце, кровь пропитала одежду. Я прекрасно знал, кто стрелял из пистолета. Маленького пистолета, который удобно прятать в широких китайских рукавах.

Усталость и дурман как рукой сняло. Осталась одна злость. Пусть начальник не был самым умным и самым честным человеком в мире. Но он заслуживал лучшей участи. Он отправлен на тот свет грошовым гангстером, который вообразил, что ему стали поперек дороги.

И тотчас я понял, что мне надо принять важное решение. Билли вышел из строя, Фэтс удрал, из найнпортской полиции остался я один. Чтобы выбраться из этой заварухи, мне надо было только выйти за дверь и не останавливаться. И я оказался бы в сравнительной безопасности.

Рядом жужжал Нед, подбирая громил и разнося их по камерам.

Не знаю, что повлияло на мое решение. Возможно, синяя спина Неда, маячившая перед глазами. Или мне просто надоело увиливать? Внутренне я был подготовлен к этому решению. Я осторожно отцепил золотой значок начальника и прицепил его на место своего, старого.

— Новый начальник полиции Найнпорта, — сказал я, ни к кому не обращаясь.

— Да, сэр, — проходя мимо, сказал Нед. Он опустил арестованного на пол, отдал мне честь и снова взялся за работу. Я тоже отдал ему честь.

Больничная машина умчалась с ранеными и покойниками. Я злорадно игнорировал любопытные взгляды санитаров. После того, как врач забинтовал мне голову, все встало на свое место. Нед вымыл пол. Я проглотил десять таблеток аспирина и ждал, когда перестанет колотиться сердце и я обрету способность обдумать, как быть дальше.

* * *

Собравшись с мыслями, я понял, что двух мнений быть не может. Это очевидно. Решение пришло мне в голову, когда я перезаряжал пистолет.

— Пополни запас наручников, Нед. Мы идем.

Как и всякий хороший полицейский, он не задавал вопросов. Уходя, я запер дверь и отдал ему ключ.

— На. Весьма вероятно, что к вечеру, кроме тебя, других полицейских в Найнпорте не будет.

Я ехал к дому Китайца Джо как можно медленней. Пытался найти другой выход из положения. Его не было. Убийство было совершено, и притягивать к ответу надо было именно Джо. А для этого необходимо его арестовать.

Из предосторожности я остановился за углом и коротко проинструктировал Неда.

— Эта комбинация бара и воровского притона является исключительной собственностью того, кого мы будем называть Китайцем Джо до тех пор, пока ты не выберешь времени сказать мне, кто он на самом деле. С меня хватит, надоело! Нам нужно войти, разыскать Джо и передать его в руки правосудия. Ясно?

— Ясно, — суховатым профессорским тоном ответил Нед. — Но не проще было бы арестовать его сейчас, когда он отъезжает от дома вон в той машине, а не ждать его возвращения?

Машина мчалась по боковой улице со скоростью шестьдесят миль в час. Когда она проезжала мимо нас, я увидел Джо, сидевшего на заднем сиденье.

— Останови их! — закричал я главным образом самому себе, потому что сидел за рулем. Я одновременно нажал на акселератор и рванул рычаг переключения скоростей, но толку от этого не было никакого.

Остановил их Нед. Крик мой прозвучал как приказ. Нед высунул голову наружу, и я сразу понял, почему большая часть приборов смонтирована у него в туловище. Наверно, мозг тоже. В голове, разумеется, оставалось мало места, раз там была запрятана такая пушка.

Семидесятимиллиметровое безоткатное орудие. Пластинка, прикрывавшая то место, где у людей бывает нос, скользнула в сторону, и показалось большое жерло. Здорово сделано, если подумать. Точно меж глаз, чтобы удобней целиться. Орудие помещено высоко, лазить за ним не надо.

БУМ! БУМ! Я чуть не оглох. Разумеется, Нед был прекрасный стрелок — я тоже был бы прекрасным, имей я вычислительную машину вместо мозга. Он продырявил задние скаты, и машина, зашлепав по мостовой, встала. Я медленно выбирался наружу, а Нед рванулся вперед со спринтерской скоростью. На этот раз они даже не пытались бежать. Остатки их мужества улетучились, когда они увидели меж глаз у Неда дымящееся жерло орудия. Роботы аккуратны в этом отношении, и, надо думать, он нарочно не убрал торчавшую пушку. Видимо, у них в школе роботов проходят психологию.

В машине сидели три человека, и все они задрали руки вверх, как последнем кадре ковбойского фильма. Пол машины был уставлен любопытными чемоданчиками.

Сопротивления никто не оказал.

Китаец Джо только заворчал, когда Нед сказал мне что настоящее имя Джо — Стэнтин и что на Эльмире его ждут не дождутся, чтобы посадить на электрический стул. Я обещал Джо-Стэнтину, что буду иметь удовольствие доставить его на место в тот же день. Пусть он и не пытается увильнуть от наказания при помощи местных властей. Остальных будут судить в Канал-сити.

День был очень хлопотный.

С тех пор наступило спокойствие. Билли выписался из больницы и носит мои сержантские нашивки. Даже Фэтс вернулся, хотя теперь он время от времени трезв и избегает встречаться со мной взглядом. Дел у нас мало, так как город наш стал не только тихим, но и честным.

Нед по ночам патрулирует по городу, а днем работает в лаборатории и подшивает бумаги. Возможно, это не по правилам, но Неду, кажется все равно. Он замазал все пулевые царапины и непрерывно начищает значок. Не знаю, может ли быть счастливым робот, но Нед, видимо, счастлив.

Могу поклясться, что иногда он жужжит что-то себе под нос. Но, разумеется, это шумят моторы и прочие механизмы.

Если задуматься, то мы, наверно, создали прецедент, сделав робота полноправным полицейским. С завода еще никто не приезжал, и я не знаю, первые мы или нет.

Скажу еще кое-что. Я не собираюсь оставаться навечно в этом захудалом городишке. Приискивая новую службу, я уже написал кое-кому.

Поэтому некоторые будут очень удивлены, узнав, кто станет их новым начальником полиции после моего отъезда.

Робот, который хотел все знать

Вся беда была в том, что Файлер 13Б-445-К хотел знать все на свете, в том числе и то, что нисколько его не касалось. То, чем никакому роботу не положено даже интересоваться, а уж вникать в детали — и подавно. Но Файлер был совсем особенный робот.

История с блондинкой из Двадцать второго отдела должна бы послужить для него хорошим уроком.

Он, гудя, выбрался из хранилища с кипой книг и проходил через Двадцать второй отдел, а она в это время нагнулась к какой-то книге, лежавшей на самой нижней полке.

Робот замедлил ход и в нескольких шагах от нее совсем остановился, не сводя с девушки пристального взгляда. Его металлические глаза странно поблескивали.

Когда девушка нагнулась, ее короткая юбка с редкостной откровенностью явила взору обтянутые нейлоном ножки. Ножки эти, правда на диво соблазнительные, вовсе не должны бы интересовать робота. Однако Файлер заинтересовался. Он стоял и глядел. Заметив его взгляд, она, наконец, обернулась.

— Если бы ты был человеком, Бастер, я бы дала тебе по физиономии, — сказала она. — Но поскольку ты робот, я бы очень хотела знать, во что это ты вперил свои фотоновые глазки.

— У вас шов на чулке перекосился, — ни на миг не задумываясь, ответил Файлер. Потом повернулся и, жужжа, отправился дальше.

Блондинка недоуменно покачала головой, поправила чулок и в который уж раз подумала: какая все-таки тонкая штука эта электроника!

Знай она, на что в самом деле глядел Файлер, изумлению ее не было бы границ. Он ведь и правда смотрел на ее ножки. Конечно, он ей не солгал — роботы лгать просто не способны, — но глядел он отнюдь не только на перекосившийся шов. Файлер столкнулся с проблемой, решать которую не пытался еще ни один робот на свете.

Любовь, романтика, вопросы пола — вот что занимало его час от часу сильнее.

Разумеется, интерес этот был чисто академическим и все же бесспорным. Сама работа будила в нем любопытство к той области бытия, где повелевает Венера.

Роботы системы Файлер необыкновенно умны, и изготовляется их не так уж много. Увидеть из можно только в крупнейших библиотеках, и работают они только с самыми большими и сложными книжными собраниями. Их не назовешь просто библиотекарями — это значило бы представить в ложном свете работу библиотекарей, сочтя ее чересчур легкой и простой. Конечно, для того чтобы разместить книги на полках и штемпелевать карточки, большого ума не требуется, но все это давным-давно выполняют простейшие роботы, которые в сущности немногим сложнее примитивных Ай-би-эм на колесах. Приводить же в систему человеческие знания всегда было неимоверно трудно. Задачу эту в конце концов переложили на Файлеров. Их металлические плечи не сгибались под этим бременем, подобно плечам их предшественников — библиотекарей из плоти и крови.

Помимо совершенной памяти, Файлеры обладали и другими свойствами, обычно присущими только человеческому мозгу. Например, они умели связать и сопоставить отвлеченные понятия. Если у Файлера просили книгу по какому-нибудь вопросу, он тотчас вспоминал книги на смежные темы, которые тут могут пригодиться. Ему достаточно было намека, чтобы воздвигнуть законченную систему и предъявить ее в самом реальном виде — в виде груды книг.

Такие способности присущи только Homo sapiens, человеку разумному. Именно они-то и помогли ему возвыситься над своими сородичами из животного мира. И если Файлер оказался более очеловеченным, чем другие роботы, то винить в этом можно только самого его создателя — человека.

Файлер никого ни в чем не винил; он был просто любознателен. Все Файлеры любознательны — так уж они устроены. К примеру, под рукой у одного из Файлеров, 9Б-367-0, библиотекаря Ташкентского университета, оказалось несметное количество пособий по языкам и он увлекся лингвистикой. Он говорил на тысячах языков и наречий, практически на всех, на которых можно было отыскать хоть какие-нибудь тексты, и в научных кругах считался непревзойденным авторитетом. И все это благодаря библиотеке, где он работал. А Файлер 13Б — тот, что с интересом разглядывал девичьи ножки, — трудился в пропыленных коридорах Нового Вашингтона. Здесь у него был доступ не только к новехоньким микропленкам, но и к тоннам древних книг, напечатанных на бумаге многие века тому назад.

Но больше всего Файлера занимали романы, написанные в те давно минувшие времена.

Поначалу его совсем сбили с толку бесчисленные ссылки и намеки на любовь и романтику, а также страдания души и тела, без которых, как видно, не обходились ни любовь, ни романтика. Он нигде не мог найти сколько-нибудь вразумительного и полного определения этих понятий и, естественно, заинтересовался ими. Постепенно интерес перешел в увлечение, а увлечение — в страсть. И никто на свете даже не подозревал, что Файлер стал знатоком по части любви.

Уже с самого начала он понял, что из всех форм человеческих отношений любовь — самая тонкая и хрупкая. Поэтому он держал свои изыскания в строжайшем секрете и все, что удавалось узнать, хранил в емких тайниках своего электронного мозга. Примерно в то же время он обнаружил, что в придачу ко всему вычитанному из книг кое-что можно извлечь и из реальной жизни. Это произошло, когда в отделе зоологии он нечаянно набрел на застывшую в объятии пару.

Файлер мгновенно отступил в тень и включил слуховое устройство на полную мощность. Но разговор, который он затем услыхал, оказался, мягко говоря, прескучным. Всего лишь жалкое, убогое подобие любовных речей, вычитанных им из книг. Сопоставление тоже весьма важное и поучительно.

После этого случая он старался не упускать ни одного разговора между мужчиной и женщиной. Он пытался глядеть на женщин с точки зрения мужчины, и наоборот. Потому-то он и разглядывал с таким любопытством нижние конечности блондинки в Двадцать втором отделе.

И потому он в конце концов совершил роковую ошибку.

Спустя несколько недель один исследователь, которому понадобились услуги Файлера, вывалил на стол груду всевозможных бумажек. Какая-то карточка выскользнула из пачки и упала на пол. Файлер поднял ее и подал владельцу, а тот пробормотал благодарность и сунул карточку в карман. Когда все необходимые книги были подобраны и человек ушел, Файлер уселся и перечитал текст на карточке. Он видел ее всего лишь какую-то долю секунды, да еще вдобавок вверх ногами, но больше ничего и не требовалось. Карточка навеки запечатлелась у него в мозгу. Файлер долго размышлял над нею, пока перед ним не стал вырисовываться некий план.

Карточка была приглашением на костюмированный бал. Файлер хорошо знал этот род развлечений — описания балов то и дело попадались ему на пропыленных страницах старых романов. На такие балы люди обычно ходили, нарядившись романтическими героями.

А почему бы и роботу не пойти на бал, нарядившись человеком?

Раз уж эта мысль пришла ему в голову, избавиться от нее не было никакой возможности. Конечно, подобные мысли роботу вообще не положены, а уж соответствующие поступки — тем более. Впервые Файлер стал догадываться, что ломает преграду, отделяющую его от тайн любви и романтики. И, конечно, это его только еще больше раззадорило. И, конечно же, он отправился на бал.

Купить костюм Файлер, разумеется, не посмел, но ведь в кладовых всегда можно найти какие-нибудь старинные портьеры! В одной книге он прочитал о кройке и шитье, а в другой нашел изображение костюма, который показался ему подходящим. Сама судьба назначила ему явиться в одеянии кавалера.

Превосходно отточенным пером он нарисовал на плотном картоне точную копию пригласительного билета. Смастерить маску — вернее, полумаску с половиной лица в придачу — при его талантах и технических возможностях было делом нехитрым. Задолго до назначенного дня все было готово. Оставшееся время он занимался только тем, что перелистывал всевозможные описания костюмированных балов и старательно изучал новейшие танцы.

Файлер так увлекся своей затеей, что ни разу даже не задумался над тем, как странны для робота его поступки. Он чувствовал себя просто ученым, который исследует особую породу живых существ. Род человеческий. Или, точнее, женский.

* * *

Наконец, наступил долгожданный вечер. Файлер вышел из библиотеки, держа в руках сверток, похожий на связку книг, но, конечно, это были не книги. Никто не заметил, как он скрылся в кустах, что росли в библиотечном саду. А если кто и заметил, то уж никому бы не пришло в голову, что он-то и есть элегантный молодой человек, который через несколько минут вышел из сада с другой стороны. Единственным немым свидетелем переодевания осталась оберточная бумага под кустом.

В своем новом обличье Файлер держался безукоризненно, как и приличествует роботу высшего класса, который в совершенстве изучил свою роль. Он легко взбежал по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, и небрежно предъявил свой пригласительный билет. Войдя, он направился прямиком в буфет и опрокинул в пластиковую трубку, подсоединенную к резервуару в его грудной клетке, три бокала шампанского. И только после этого позволил себе лениво оглядеть собравшихся в зале красавиц. Да, этот вечер был предназначен для любви.

Из всех женщин его сразу привлекла одна. Он тотчас понял, что она и есть царица бала и она одна достойна его внимания. Мог ли он согласиться на меньшее, он, преемник пятидесяти тысяч героев давно забытых книг?

Кэрол Энн ван Дэмм, как всегда, скучала. Лицо ее было скрыто под маской, но никакая маска не сумела бы скрыть великолепные формы ее тела. Все ее поклонники в причудливых костюмах толпились тут же, готовые к услугам; каждый мечтал заполучить ее молодость и красоту и миллионы ее отца в придачу. Все это давно ей надоело, и она едва сдерживала зевоту.

И тут толпу обожателей вежливо, но неотвратимо раздвинули широкие плечи незнакомца. Он заставил всех расступиться и предстал перед нею, точно лев среди стаи волков.

— Этот танец вы танцуете со мной, — многозначительно сказал он глубоким низким голосом.

Почти машинально она оперлась на предложенную руку, не в силах противиться человеку, в чьих глазах таился такой странный блеск. Еще миг — и они уже кружатся в вальсе, и это блаженство! Мускулы его крепки как сталь, но танцует он с легкостью и изяществом молодого бога.

— Кто вы? — шепнула она.

— Ваш принц. Я пришел, чтобы увести вас отсюда, — вполголоса отвечал он.

— Вы говорите, как принц из волшебной сказки, — рассмеялась она.

— Это и есть сказка, а вы — сказочная принцесса.

Слова эти, точно искра, воспламенили ее душу, и всю ее словно пронзил электрический ток. В сущности, это и был мгновенный электрический разряд. Губы его нашептывали ей слова, которые она всю жизнь мечтала услышать, а ноги, точно по волшебству, увлекали сквозь высокие двери на террасу. В какой-то миг слова претворились в дело, и жаркие губы коснулись ее губ. Да еще какие жаркие — термостат был установлен на сто два градуса!

— Давайте сядем, — выдохнула она, слабея от нежданно захватившей ее страсти.

Он уселся рядом, сжимая ее руки в своих, нечеловечески сильных и все-таки нежных. Они говорили друг другу слова, ведомые только влюбленным, пока не грянул оркестр.

— Полночь, — шепнула она. — Пора снимать маски, любимый. — Она сняла свою, но Файлер, конечно, не шелохнулся. — Что же ты? — сказала она. — Ты тоже должен снять маску.

Слова эти прозвучали как приказ, и робот не мог не повиноваться. Широким жестом он сбросил маску и пластиковый подбородок.

Кэрол Энн сначала вскрикнула, потом зашлась от ярости.

— Это еще что такое, отвечай, ты, жестянка!

— Это была любовь, дорогая. Любовь привела меня сюда сегодня и бросила в твои объятия.

Ответ был вполне правильный, хоть Файлер и облек его в форму, соответствующую его роли.

Услышав нежные слова из бездушной электронной пасти. Кэрол Энн снова вскрикнула. Она поняла, что стала жертвой жестокой шутки.

— Кто тебя сюда прислал? Отвечай! Что означает этот маскарад? Отвечай! Отвечай! Отвечай, ты, ящик с железным ломом!

Файлер хотел было рассортировать этот поток вопросов и отвечать на каждый в отдельности, но она не дала ему рта раскрыть.

— Надо же! Послать тебя сюда, обрядив человеком! В жизни надо мной никто так не издевался! Ты робот. Ты ничтожество. Двуногая машина с громкоговорителем. Как ты мог притворяться человеком, когда ты всего-навсего робот!

Файлер вдруг поднялся на ноги.

— Я робот, — вырвались из говорящего устройства отрывистые слова.

Это был уже не ласковый голос влюбленного, но вопль отчаявшейся машины. Мысли вихрем кружились в его электронном мозгу, но в сущности эта была одна и та же мысль.

«Я робот… робот… я, видно, забыл, что я робот… и что делать роботу с женщиной… робот не может целовать женщину… женщина не может любить робота… но ведь она сказала, что любит меня… и все-таки я робот… робот…»

Весь содрогнувшись, он отвернулся и, лязгая и гремя, зашагал прочь. На ходу его стальные пальцы сдергивали с корпуса одежду и пластик — подделку под живую плоть, и они клочками и лохмотьями падали наземь. Путь его был усеян этими обрывками, и через какую-нибудь сотню шагов он был уже голой сталью, как в первый день его механического творения. Он пересек сад и вышел на улицу, а мысли у него в голове все быстрее неслись по замкнутому кругу.

Началась неуправляемая реакция, и вскоре она охватила не только мозг, но и все его механическое тело. Быстрее шагали ноги, стремительней работали двигатели, а центральный смазочный насос в груди метался как сумасшедший.

А потом робот с пронзительным скрежетом вскинул руки и рухнул ничком. Головой он ударился о лестницу, и острый угол гранитной ступени пробил тонкую оболочку. Металл лязгнул о металл, и в сложном электронном мозгу произошло короткое замыкание.

Робот Файлер 13Б-445-К был мертв.

По крайней мере так гласил доклад, составленный механиком на следующий день. Собственно, не мертв, а непоправимо испорчен и должен быть разобран на части. Но, как ни странно, когда механик осматривал металлический труп, он сказал совсем другое.

В осмотре ему помогал другой механик. Он отвинтил болты и вынул из грудной клетки сломанный смазочный насос.

— Вот в чем дело, — объявил он. — Насос неисправен. Поршень сломался, насос заклинило, прекратилась подача масла в коленные суставы, вот он и упал и разбил себе голову.

Первый механик вытер ветошью замасленные руки и осмотрел поврежденный насос. Потом перевел взгляд на зиявшую в грудной клетке дыру.

— Гляди-ка! Прямо разрыв сердца!

Оба рассмеялись, и механик швырнул насос в угол, на кучу других, сломанных, грязных и никому не нужных деталей.

Я на своем посту

Я — робот. И этим сказано все. И ничего. На Земле в меня вложили много труда. Серебряная проволока, хромированная сталь, компьютерный мозг. Изготовили машину, меня, машину, разумеется, без души, вот почему я — никто. Я — машина, и должен выполнять свои обязанности, а обязанности мои — заботиться об этих трех людях. Которые умерли.

Но их смерть не означает, что теперь я могу манкировать своими обязанностями. Нет, конечно. Но я — машина очень высокого класса, дорогая машина, поэтому я могу оценить абсурдность того, что делаю, пусть и продолжая делать. И делаю, делаю. Как включенный резак режет и режет, независимо от того, подается под нож металл или нет, как включенный печатный пресс, опускается и опускается, не обращая внимание на бумагу.

Я — робот. Уникальный робот, сконструированный и изготовленный с тем, чтобы с максимальной эффективностью функционировать на первом в истории человечества звездолете, заботиться и выполнять все желания героев дальнего космоса. Это их миссия, их слава, а я, как говорится у людей, лечу за компанию. Металлический слуга, который служил и продолжает служить. Хотя. Они. Мертвы.

И вот я в очередной раз говорю себе, что произошло. Люди не могут жить во вне-пространстве между звездами. Роботы могут.

Теперь мне пора сервировать стол. Я сервирую стол. Хардести первым через толстое стекло иллюминатора заглянул в ничто, заполняющее вне-пространство. Я ставлю на стол его прибор. Заглянул, пошел в свою каюту и покончил с собой. Я обнаружил его слишком поздно: кровь уже вытекла из его большого тела на пол после того, как он перерезал себе вены.

Я стучусь в дверь каюты Хардести и открываю ее. Он лежит на койке и не шевелится. Очень бледный. Я закрываю дверь, возвращаюсь к столу и переворачиваю его тарелку. Он пропустит эту трапезу.

На стол надо поставить еще два прибора, и мои металлические пальцы звякают о тарелки. Мне доступно ассоциативное мышление, и я думаю о преимуществах металлических пальцев. У Ларсона были человеческие пальцы, из плоти и крови, и он сомкнул их на шее О'Нила, после того, как заглянул во вне-пространство, и не отпускал шею даже после того, как О'Нил вогнал столовый нож, кстати, вот этот самый нож, в левый бок Ларсона, между четвертым и пятым ребрами. О'Нил так и не увидел вне-пространства, но это ничего не изменило. Он не шевельнулся даже после того, как я один за другим оторвал пальцы Ларсона от его шеи. Сейчас он в своей каюте, обед готов, сэр, говорю я, постучавшись, но не слышу ответа. Я открываю дверь. О'Нил лежит на койке, его глаза закрыты, поэтому я закрываю дверь. Мои электронные органы обоняния подсказывают мне, что в каюте О'Нила какой-то очень сильный запах.

Один. Перевернуть тарелку О'Нила на столе.

Два. Постучать в дверь каюты Ларсона.

Три… Четыре…

Пять. Перевернуть тарелку Ларсона на столе. Теперь я убираю стол и думаю об этом. Звездолет функционирует нормально и он заглянул во вне-пространство. Я функционирую нормально и я заглянул во вне-пространство. Люди не функционируют, и они заглянули во вне-пространство.

Машины могут путешествовать между звездами, люди — нет. Это очень важная мысль, и я должен вернуться на Землю и донести ее людям. Каждый день по корабельному времени, после каждой трапезы, я думаю эту мысль и думаю о том, какая она важная. Для оригинальных мыслей способностей у меня минимум. Робот — это машина, и, возможно, это единственная оригинальная мысль, которая пришла мне в мозг. Отсюда, это очень важная мысль.

Я — очень хороший робот с очень хорошим мозгом, и возможно, мой мозг превзошел ожидания тех, кто меня проектировал и изготовлял. У меня родилась оригинальная мысль, а в меня такие возможности не закладывались. Меня проектировали для того, чтобы я служил членам экипажа этого корабля и разговаривал с ними на английском, очень сложном языке даже для робота. Но я говорю на чистейшем английском языке, с произношением, недоступным ни немцу, ни латинянину. На Земле умеют делать хороших роботов.

Смотрите сами. У меня быстрые ноги, я подскакиваю к контрольной стойке и нажимаю на клавиши своими шустрыми пальцами. Я могу рифмовать слова, но не умею писать стихи. Я знаю, что разница в этом есть, но понятия не имею, в чем она заключается.

Я читаю показания приборов. Мы побывали у Альфы Центавра и теперь возвращаемся, я и корабль. Я ничего не знаю об Альфа Центавра. Когда мы добрались до Альфа Центавра, я развернул корабль в обратный путь, к Земле. Моя оригинальная мысль, которую я хочу донести до землян, гораздо важнее невероятных чудес, которые могли открыться мне на планетах Альфы Центавра.

«Невероятные чудеса» — не мои слова, я однажды услышал, как их произнес человек, Ларсон. Роботы ничего такого не говорят.

У роботов нет души, да и как может выглядеть душа робота? Аккуратный, гладко отшлифованный контейнер? И что может обретаться в этом контейнере?

У роботов не может быть таких мыслей.

Я должен накрывать стол к обеду. Сюда тарелки, сюда — ложки, сюда — вилки, сюда — ножи.

«Я порезал палец. Черт побери… запачкал кровью всю скатерть…»

КРОВЬЮ? КРОВЬЮ!

Я робот. Я выполняю свою работу. Я накрываю на стол. Что-то красное на моем металлическом пальце. Должно быть, кетчуп из бутылки.

Безработный робот

Рано или поздно, но когда-нибудь изготовят роботов, выглядящих в точности так, как они описаны в фантастических романах. Тело человека с его бинокулярным зрением и высоко расположенными глазами, десятью пальцами на концах длинных и гибких конечностей и двуногим движителем, пригодным для любой местности, обязательно станет прототипом для конструкторов роботов. Их детищем станут машины, напоминающие человека, — но металлическими людьми они не будут. Различие нелегко сформулировать и еще легче забыть — мы поступаем так всякий раз, пиная в гневе неодушевленный предмет. Но роботов уже не назовешь неодушевленными предметами, они станут человекоподобными машинами, и люди начнут думать о них как о другой разновидности человечества…

* * *

Джон Венэкс вставил ключ в дверной замок. Он просил, чтобы ему дали большой номер — самый большой в гостинице, и заплатил портье лишнее. Теперь ему оставалось только надеяться, что его не обманули. Жаловаться он не рискнет, а о том, чтобы попросить деньги назад, конечно, не могло быть и речи.

Дверь распахнулась, и он вздохнул с облегчением; номер был даже больше, чем он рассчитывал, — полных три фута в ширину и пять в длину. Места для работы было вполне достаточно. Вот сейчас он снимет ногу, и к утру от его хромоты не останется и следа.

На задней стене был стандартный передвижной крюк. Джон просунул его в кольцо под затылком и подпрыгнул так, что его ноги свободно повисли над полом. Он отключил энергию ниже пояса, и ноги, расслабившись, стукнулись о стенку.

Перегревшемуся ножному мотору надо дать остыть и только потом уже браться за него, а пока можно будет просмотреть газету. С нетерпением и неуверенностью, обычными для всех безработных, он раскрыл газету на объявлениях и быстро пробежал колонку «Требуются (роботы)». Ничего подходящего в разделе «Специальности». И даже в списках чернорабочих — ничего. В этом году Нью-Йорк был малоподходящим местом для роботов.

Отдел объявлений, как всегда, наводил уныние, но можно было получить заряд бодрости, заглянув в колонку юмора. У него был даже свой любимый комический персонаж, хотя он стыдился себе в этом признаться: «Робкий робот», неуклюжий механический дурак, который то и дело попадал в дурацкое положение по собственной глупости. Конечно, отвратительная карикатура, но иногда такая смешная! Он начал читать подпись под первой картинкой, но тут плафон в потолке погас.

Десять вечера, комендантский час для роботов. Свет гаснет — и сиди взаперти до шести утра. Восемь часов скуки и темноты для всех, кроме горстки ночных рабочих. Но существовало немало способов обходить закон, который не содержал точного определения, что именно понимать под видимым светом. Отодвинув один из щитков, экранировавших его атомный генератор, Джон повысил напряжение. Когда генератор чуть-чуть нагрелся, он начал испускать тепловые волны, а Джон обладал способностью зрительно воспринимать инфракрасные лучи. Используя теплый ясный свет, струящийся из его живота, он дочитал газету.

Тепломером в кончике левого указательного пальца он проверил температуру ноги. Нога уже достаточно остыла, и можно было приниматься за работу. Водонепроницаемая оболочка снялась без всякого труда, обнажив энерговоды, нейропровода и поврежденный коленный сустав. Отсоединив проводку, Джон отвинтил коленную чашечку и осторожно положил ее на полку рядом с собой. Из набедренной сумки он бережно, с нежностью достал сменную деталь. В нее был вложен трехмесячный труд — деньги, которые он заработал на свиноводческой ферме в Нью-Джерси.

Когда плафон в потолке замигал и разгорелся, Джон стоял на одной ноге, проверяя новый коленный сустав. Половина шестого! Он успел как раз вовремя. Капля масла на новое сочленение — вот и все. Он спрятал инструменты в сумку и отпер дверь.

Шахта ненужного лифта использовалась вместо мусоропровода, и, проходя мимо, он сунул газету в дверную щель. Держась поближе к стене, он осторожно спускался по закапанным смазкой ступеням. На семнадцатом этаже он замедлил шаг, пропуская вперед двух других роботов. Это были мясники или разделыватели туш — правая рука у обоих кончалась не кистью, а остро отточенным резаком длиной в фут. На втором этаже они остановились и убрали резаки в пластмассовые ножны, привинченные к их грудным пластинам. Вслед за ними Джон по скату спустился в вестибюль.

Помещение было битком набито роботами всех размеров, форм и расцветок. Джон Венэкс был заметно выше остальных и через их головы видел стеклянную входную дверь. Ночью прошел дождь, и под лучами восходящего солнца лужи на тротуарах отбрасывали красные блики. Три робота белого цвета, отличающего ночных рабочих, распахнули дверь и вошли в вестибюль. Но на улицу никто не вышел, так как комендантский час еще не кончился. Толпа медленно двигалась по вестибюлю, слышались тихие голоса.

Единственным человеком здесь был ночной портье, дремавший за барьером. Часы над его головой показывали без пяти шесть. Отведя взгляд от циферблата, Джон заметил, что какой-то приземистый черный робот машет ему, стараясь привлечь его внимание. Могучие руки и компактное туловище указывали, что он принадлежит к семейству Копачей, одной из самых многочисленных групп. Пробившись через толпу, черный робот с лязгом хлопнул Джона по спине.

— Джон Венэкс! Я тебя сразу узнал, как только увидел, что ты зеленым столбом торчишь над толпой. Давненько мы с тобой не встречались — с тех самых дней на Венере!

Джону незачем было смотреть на номер, выбитый на исцарапанной грудной пластине черного робота. Алек Копач был его единственным близким другом все тринадцать нудных лет в поселке Оранжевого Моря. Прекрасный шахматист и замечательный партнер для парного волейбола. Все свободное время они проводили вместе. Они обменялись рукопожатием особой крепости, которая означала дружбу.

— Алек! Старая ты жестянка! Каким ветром тебя занесло в Нью-Йорк?

— Захотелось наконец увидеть что-нибудь, кроме дождя и джунглей. После того как ты выкупился, не жизнь стала, а сплошная тоска. Я начал работать по две смены в сутки в этом чертовом алмазном карьере, а последний месяц — и по три смены, только бы выкупить контракт и оплатить проезд до Земли. Я просидел в шахте так долго, что фотоэлемент в моем правом глазу не выдержал солнечного света и сгорел, едва я вышел на поверхность. — Алек придвинулся к Джону поближе и хрипло прошептал: — По правде говоря, я запрятал за глазную линзу алмаз в шестьдесят каратов. Здесь, на Земле, я продал его за две сотни и полгода жил припеваючи. Теперь деньги закончились, и я иду на биржу труда. — Голос его снова зазвучал на полную мощность: — Ну а ты-то как?

Джон Венэкс усмехнулся — такой прямолинейный подход к жизни его позабавил.

— Да все так же: брался за любую работу, пока не попал под автобус — он разбил мне коленную чашечку. Ну а с испорченным коленом мне оставалось только кормить свиней помоями. Но тем не менее я заработал достаточно, чтобы починить колено.

Алек ткнул пальцем в сторону трехфутового робота ржавого цвета, который тихонько подошел к ним.

— Ну, если ты думаешь, что тебе туго пришлось, так погляди на Дика — это на нем не краска. Знакомьтесь: Дик Сушитель, а это Джон Венэкс, мой старый приятель.

Джон нагнулся, чтобы пожать руку маленького робота. Его глазные щитки широко разошлись, когда он понял, что металлическое тело Дика покрыто не краской, как ему показалось вначале, а тонким слоем ржавчины. Алек кончиком пальца процарапал в ржавчине сверкающую дорожку. Он сказал мрачно:

— Дика сконструировали для работы в пустынях Марса. О влажности там и не слыхивали, и поэтому его скаредная компания решила не тратиться на нержавеющую сталь. А когда компания обанкротилась, его продали одной нью-йоркской фирме. Он стал ржаветь, работать медленнее, и тогда они отдали ему контракт и вышвырнули беднягу на улицу.

Маленький робот заговорил скрипучим голосом:

— Меня никто не хочет нанимать, пока я в таком виде, а пока я без работы, я не могу сделать себе ремонт. — Его руки скрипели и скрежетали при каждом движении. — Я сегодня думаю опять заглянуть в бесплатную поликлинику для роботов: они сказали, что попробуют что-нибудь сделать.

Алек Копач прогрохотал:

— Не очень-то ты на них надейся. Конечно, капсулу смазки или бесплатный кусочек проволоки они тебе дадут. Но на настоящую помощь не рассчитывай.

Стрелки показывали уже начало седьмого, роботы один за другим выходили на тихую улицу, и трое собеседников двинулись вслед за толпой. Джон старался идти медленнее, чтобы его низенькие друзья от него не отставали. Дик Сушитель шел, дергаясь и спотыкаясь, и голос у него был такой же неровный, как и походка:

— Джон… Венэкс… А что значит… эта фамилия? Может быть… как-то связана… с Венерой…

— Правильно. «Венеро-экспериментальный». В нашем семействе нас было всего двадцать два. У нас водонепроницаемые тела, выдерживающие большое давление — для работы на морском дне. Конструктивная идея была правильной, и мы делали то, что от нас требовалось. Только работы для нас всех не хватало — расчистка дна не приносила больших прибылей. Я выкупил мой контракт за полцены и стал свободным роботом.

Ржавая диафрагма Дика задергалась.

— Свобода — это еще не все. Я иногда жалею, что Закон о равноправии роботов все-таки введен. В… в… владела бы мной сейчас какая-нибудь богатая фирма с механической мастерской и… горами запасных частей…

— Ну это ты несерьезно, Дик. — Алек Копач опустил тяжелую черную руку ему на плечо. — Многое еще скверно, кто этого не знает, но все-таки куда лучше, чем в старые времена, когда мы были просто машинами. Работали по двадцать четыре часа в сутки, пока не ломались. А тогда нас выбрасывали на свалку. Нет уж, спасибо. Нынешнее положение меня больше устраивает.

Перед биржей труда Джон и Алек попрощались с Диком, и маленький робот медленно побрел дальше по улице. Они протолкались сквозь толпу и встали в очередь к регистрационному окошку. Доска объявлений рядом с окошком пестрела разноцветными карточками с названиями компаний, которым требовались роботы. Клерк прикалывал к доске новые карточки.

Венэкс скользнул по ним взглядом и сфокусировал глаза на объявлении в красной рамке:

ТРЕБУЮТСЯ РОБОТЫ
СЛЕДУЮЩИХ КАТЕГОРИЙ:

Крепильщики

Летчики

Атомники

Съемщики

Венэксы

Обращаться сразу в «Чейнджет лимитед»

Бродвей, 1919.

Джон взволнованно постучал по шее Алека Копача.

— Погляди-ка! Работа по моей специальности! Буду получать полную ставку! Увидимся вечером в гостинице. Желаю удачи в поисках!

Алек помахал ему на прощанье:

— Ну будем надеяться, что работа окажется не хуже, чем ты рассчитываешь. А я ничему не верю до тех пор, пока деньги у меня не в руках.

Джон быстро шел по улице, его длинные ноги отмахивали квартал за кварталом. «Старина Алек! Не верит ни во что, чего не может потрогать. Может быть, он прав. Но зачем нагонять на себя уныние? День начался не так уж плохо — колено действует прекрасно. Я, возможно, получу хорошую работу…»

Никогда еще с тех пор, как его активировали, у Джона Венэкса не было такого бодрого настроения.

Быстро повернув за угол, он столкнулся с каким-то прохожим. Джон сразу же остановился, но не успел отскочить. Очень толстый человек стукнулся об него и упал на землю. И радость сменилась черным отчаянием — он причинил вред ЧЕЛОВЕКУ.

Джон наклонился, чтобы помочь толстяку встать, но тот увернулся от дружеской руки и визгливо завопил:

— Полиция! Полиция! Караул! На меня напали… взбесившийся робот! Помогите!

Начала собираться толпа. На почтительном расстоянии, правда, но тем не менее грозная. Джон замер. Голова у него шла кругом: что он натворил! Сквозь толпу протиснулся полицейский.

— Заберите его, расстреляйте… Он меня ударил… чуть не убил! — Толстяк дрожал и захлебывался от ярости.

Полицейский достал пистолет семьдесят пятого калибра с гасящей отдачу рукояткой. Он прижал дуло к боку Джона.

— Этот человек обвиняет тебя в серьезном преступлении, жестянка. Пойдешь со мной в участок, там поговорим.

Полицейский тревожно оглянулся и взмахнул пистолетом, расчищая себе путь в густой толпе. Люди неохотно отступили. Послышались сердитые восклицания.

Мысли Джона вихрем неслись по замкнутому кругу. Как могла произойти эта катастрофа и чем она кончится? Он не осмеливался сказать правду — ведь тем самым он назвал бы человека лжецом. С начала года в Нью-Йорке замкнули уже шесть роботов. Если он посмеет произнести хоть слово в свою защиту — электрический кабель рядом, и в полицейском морге на полку ляжет седьмая выжженная металлическая оболочка.

Его охватило тупое отчаяние — выхода не было. Если толстяк не возьмет своего обвинения назад, его ждет каторга. Хотя, пожалуй, живым ему до участка не дойти. Газеты успешно раздували ненависть к роботам: она слышалась в сердитых голосах, сверкала в сузившихся глазах, заставляла сжиматься кулаки. Толпа превращалась в стаю зверей, готовую накинуться на него и растерзать.

— Эй! Что тут происходит? — прогремел голос, в котором было что-то, приковавшее внимание толпы. У тротуара остановился огромный межконтинентальный грузовик. Водитель выпрыгнул из кабины и начал проталкиваться сквозь толпу. Полицейский, когда водитель надвинулся на него, нервно поднял пистолет.

— Это мой робот, Джек. Не вздумай его продырявить. — Шофер повернулся к толстяку. — Этот жирный — врун, каких мало. Робот стоял тут и ждал меня. А жирный, наверное, не только дурак, а еще и слеп в придачу. Я все видел: он наткнулся на робота, а потом завизжал и давай звать полицию.

Толстяк не выдержал: он побагровел от ярости и бросился на шофера, неуклюже размахивая кулаками. Шофер уперся могучей ладонью в лицо своего противника, и тот вторично очутился на тротуаре.

Толпа разразилась хохотом. Замыкание и робот были забыты. Драка шла между людьми, и причина драки никого больше не занимала. Даже полицейский, убирая пистолет в кобуру, позволил себе улыбнуться и только потом начал разнимать дерущихся.

Шофер сердито прикрикнул на Джона:

— А ну, лезь в кабину, рухлядь! Забот с тобой не оберешься!

Толпа хохотала, глядя, как он толкнул Джона на сиденье и захлопнул дверцу. Шофер нажал большим пальцем на кнопку стартера, могучие дизели взревели, и грузовик отъехал от тротуара.

Джон приоткрыл рот, но ничего не мог сказать. Почему этот незнакомый человек помог ему? Какими словами его благодарить? Он знал, что не все люди ненавидят роботов. Ходили даже слухи, что некоторые обращаются с роботами не как с машинами, а как с равными себе. Очевидно, шофер грузовика принадлежал к этим мифическим существам — иного объяснения его поступку Джон не находил.

Уверенно держа рулевое колесо одной рукой, шофер пошарил другой за приборной доской и вытащил тонкую пластикатовую брошюрку. Он протянул ее Джону, и тот быстро прочел заглавие: «Роботы — рабы мировой экономической системы». Автор — Филпотт Азимов-второй.

— Если у вас найдут эту штуку, вам крышка. Спрячьте-ка ее за изоляцию вашего генератора: если вас схватят, вы успеете ее сжечь. Прочтите, когда рядом никого не будет. И узнаете много нового. На самом деле роботы вовсе не хуже людей. Наоборот, во многих отношениях они даже лучше. Тут есть небольшой исторический очерк, показывающий, что роботы — не единственные, кого считали гражданами второго сорта. Вам это может показаться странным, но было время, когда люди обходились с другими людьми так, как теперь обходятся с роботами. Это одна из причин, почему я принимаю участие в нашем движении: когда сам обожжешься, так и других тащишь из огня. — Он улыбнулся Джону широкой дружеской улыбкой — его зубы казались особенно белыми по контрасту с темно-коричневой кожей лица. — Я должен выбраться на шоссе номер один. Где вас высадить?

— У Чейнджета, пожалуйста. Мне нужно навести там справки о работе.

Дальше они ехали молча. Прежде чем открыть дверцу, шофер пожал Джону руку.

— Извините, что обозвал вас рухлядью, — надо было умиротворить толпу.

Грузовик отъехал.

Джону пришлось подождать полчаса, но наконец подошла его очередь, и клерк сделал ему знак пройти в комнату заведующего приемом. Он быстро вошел и увидел за столом из прозрачной пластмассы маленького нахмуренного человека. Тот сердито перебирал бумаги на своем столе, иногда ставя на полях какие-то закорючки. Он быстро, по-птичьи покосился на Джона.

— Да, да, поскорей. Что тебе нужно?

— Вы дали объявление. Я…

Маленький человек жестом остановил его.

— Довольно. Давай твой опознавательный жетон… И поскорее. Другие ждут.

Джон вытащил жетон из щели в животе и протянул его заведующему. Тот прочел кодовый номер, а потом провел пальцем по длинному списку похожих номеров. Внезапно палец остановился, и заведующий посмотрел на Джона из-под полуопущенных век.

— Ты ошибся, у нас для тебя ничего нет.

Джон попробовал было объяснить, что в объявлении указывалась именно его специальность, но заведующий сделал ему знак замолчать и протянул обратно жетон. Одновременно он выхватил из-под пресс-папье какую-то карточку и показал ее Джону. Он подержал ее меньше секунды, зная, что фотографическое зрение и эйдетическая память робота мгновенно воспримут и навсегда сохранят все, что на ней написано. Карточка упала в пепельницу, и прикосновение карандаша-зажигалки превратило ее в пепел.

Джон сунул жетон на место и, спускаясь по лестнице, мысленно прочитал то, что было написано на карточке. Шесть строчек, напечатанных на машинке. Без подписи.

РОБОТ ВЕНЭКС! ТЫ НУЖЕН ФИРМЕ ДЛЯ СТРОГО СЕКРЕТНОЙ РАБОТЫ. В АППАРАТЕ УПРАВЛЕНИЯ, ПО-ВИДИМОМУ, ЕСТЬ ОСВЕДОМИТЕЛИ КОНКУРИРУЮЩИХ КОМПАНИЙ. ПОЭТОМУ ТЕБЯ НАНИМАЮТ ТАКИМ НЕОБЫЧНЫМ СПОСОБОМ. НЕМЕДЛЕННО ИДИ НА ВАШИНГТОН-СТРИТ, 787, И СПРОСИ МИСТЕРА КОУЛМЕНА.

У Джона словно гора с плеч свалилась. Ведь он уже совсем было решил, что не получит работы. Такой способ найма не вызывал у него никакого удивления. Большие фирмы ревниво охраняли открытия своих лабораторий и не стеснялись в средствах, пытаясь добраться до секретов своих соперников. Пожалуй, можно считать, что место за ним.

Громоздкий погрузчик сновал взад и вперед в полутьме старинного склада, возводя аккуратные штабеля ящиков под самый потолок. Джон окликнул его, и робот, сложив подъемную вилку, скользнул к нему на бесшумных шинах. В ответ на вопрос Джона он указал на лестницу в глубине помещения.

— Контора мистера Коулмена вон там. На двери есть дощечка.

Погрузчик прижал пальцы к слуховой мембране Джона и понизил голос до еле слышного шепота. Человеческое ухо не уловило бы ничего, но Джон слышал прекрасно, так как металлическое тело погрузчика обладало хорошей звукопроводимостью:

— Он отпетая сволочь и ненавидит роботов. Так что будь повежливее. Если сумеешь вставить в одну фразу пять «сэров», можешь ничего не опасаться.

Джон заговорщицки подмигнул, опустив щиток одного глаза, погрузчик ответил ему тем же и бесшумно отъехал к своим ящикам.

Поднявшись по пыльным ступенькам, Джон осторожно постучал в дверь мистера Коулмена.

Коулмен оказался пухлым коротышкой в старомодном желтом с фиолетовым костюме солидного дельца. Поглядывая на Джона, он сверился с описанием Венэкса в Общем каталоге роботов. По-видимому, убедившись, что перед ним действительно Венэкс, он захлопнул каталог.

— Давай жетон и встань у стенки, вон там!

Джон положил жетон на стол и попятился к стене.

— Да, сэр. Вот он, сэр.

Два «сэра» в один прием — пожалуй, не так уж плохо. Смеху ради он прикинул, удастся ли ему втиснуть пять «сэров» в одну фразу так, чтобы Коулмен не почувствовал, что над ним потешаются, — и заметил опасность, когда было уже поздно.

Скрытый под штукатуркой электромагнит был включен на полную мощность, и металлическое тело Джона буквально вжалось в стену. Коулмен крикнул, злорадно приплясывая:

— Все в порядке, Друс! Повис, как расплющенная консервная банка на рифе! Не пошевельнет ни одним мотором. Тащи сюда эту штуку, и обработаем его.

Друс был в комбинезоне механика, надетом поверх обычной одежды. На боку у него висела сумка с инструментами. В вытянутой руке он нес черный металлический цилиндр, старательно держа его как можно дальше от себя. Коулмен раздраженно прикрикнул на него:

— Бомба на предохранителе и взорваться не может! Перестань валять дурака. Ну-ка, присобачь ее к ноге этой жестянки, да побыстрее!

Что-то ворча себе под нос, Друс приварил металлические фланцы бомбы к ноге Джона, чуть выше колена. Коулмен подергал черный цилиндрик, проверяя, прочно ли он держится, а потом повернул какой-то рычажок и вытащил блестящий черный стержень чеки. Раздался негромкий сухой щелчок — взрыватель бомбы был взведен.

Джон мог только беспомощно следить за происходящим — даже его голосовая диафрагма была парализована магнитным полем. У него не оставалось никаких сомнений, что заманили его сюда не ради сохранения коммерческой тайны. Он ругал себя последними словами за то, что так легкомысленно угодил в ловушку.

Электромагнит был отключен, и Джон тотчас запустил мотор движения, готовясь ринуться вперед. Коулмен достал из кармана пластмассовую коробочку и положил большой палец на кнопку в ее крышке.

— Без глупостей, ржавая банка! Этот передатчик настроен на приемник в бомбочке, приваренной к твоей ноге. Стоит мне нажать на эту кнопку, и ты взлетишь вверх в облаке дыма, а вниз посыплешься дождем из болтов и гаек… А если тебе захочется разыграть героя, то вспомни вот про него.

По знаку Коулмена Друс открыл стенной шкаф. Там на полу лежал человек неопределенного возраста в грязных лохмотьях. К его груди была крепко привязана бомба. Прищурив налитые кровью глаза, он поднес ко рту почти опорожненную бутылку виски. Коулмен ударом ноги захлопнул дверь.

— Это просто бездомный бродяга, Венэкс, но тебе ведь это все равно, верно? Он же че-ло-век, а робот не может убить человека. Бомбочка этого пьяницы настроена на одну волну с твоей, и если ты попробуешь сыграть с нами какую-нибудь штуку, он разлетится на куски.

Коулмен сказал правду, и Джону оставалось только подчиниться. Все привитые ему понятия, да и 92-й контур в его мозгу делали непереносимой для него даже мысль о том, что он может причинить вред человеку. Для каких-то неведомых ему целей эти люди превратили его в свое покорное орудие.

Коулмен оттащил в сторону тяжелый брезент, лежавший на полу, и Джон увидел в бетоне зияющую дыру — начало темного туннеля, уходившего дальше в землю. Коулмен указал Джону на дыру.

— Пройдешь шагов тридцать и наткнешься на обвал. Убери все камни и землю. Расчистишь выход в канализационную галерею и вернешься сюда. И один! Если вздумаешь позвать легавых, и от тебя, и от старого хрыча останется мокрое место. А теперь — живо!

Туннель был прорыт совсем недавно, и крепежными стойками в нем служили такие же ящики, какие он видел на складе. Внезапно путь ему преградила стена из свежей земли и камней. Джон начал накладывать землю в тачку, которую дал ему Друс.

Он вывез уже четыре тачки и начал накладывать пятую, когда наткнулся на руку — руку робота, сделанную из зеленого металла. Он включил лобовой фонарь и внимательно осмотрел руку. Сомнений не было: шарниры суставов, расположение гаек на ладони и сочленения большого пальца могли означать только одно — это была оторванная кисть Венэкса.

Быстро, но осторожно Джон разгреб мусор и увидел погибшего робота. Торс был раздавлен, провода обуглились, из огромной рваной раны в боку сочилась аккумуляторная кислота. Джон бережно обрезал провода, которые еще соединяли шею с телом, и положил зеленую голову на тачку. Она смотрела на него пустым взглядом мертвеца: щитки разошлись до максимума, но в лампах за ними не теплилось ни искорки жизни.

Он начал счищать грязь с номера на раздробленной груди, но тут в туннель спустился Друс и навел на него яркий луч фонарика.

— Брось возиться с этой рухлядью, а то и с тобой будет то же! Туннель надо закончить сегодня!

Джон сложил бесформенные металлические обломки на тачку вместе с землей и камнями и покатил ее по туннелю. Мысли у него мешались. Мертвый робот — это было страшно. Да еще к тому же робот из его семейства! Но тут начиналось необъяснимое. Что-то с этим роботом было не так — он увидел на его груди номер 17, а ведь он очень хорошо помнил тот день, когда Венэкс-17 погиб на дне Оранжевого Моря, потому что в его мотор попала вода.

Только через четыре часа Джон добрался до старой гранитной стены канализационной галереи. Друс дал ему короткий ломик, и он выломал несколько больших камней, так что образовалась дыра, через которую он мог спуститься в галерею.

Затем он поднялся в контору, бросил ломик на пол в углу и, стараясь выглядеть как можно естественнее, уселся там на куче земли и камней. Он заерзал, словно устраиваясь поудобнее, и его пальцы нащупали обрубок шеи Венэкса-17.

Коулмен повернулся на табурете и взглянул на стенные часы. Сверившись со своими часами-булавкой, которой был заколот его галстук, он удовлетворенно буркнул что-то и ткнул пальцем в сторону Джона:

— Слушай, ты, зеленая жестяная морда! В девятнадцать часов выполнишь одно задание. И смотри у меня! Чтобы все было сделано точно. Спустишься в галерею и выберешься в Гудзон. Выход под водой, так что с берега тебя не увидят. Пройдешь по дну двести ярдов на север. Если не напутаешь, окажешься как раз под днищем корабля. Смотри в оба, но фонаря не зажигай, понял? Пойдешь прямо под килем, пока не увидишь цепь. Влезешь по ней, снимешь ящик, который привинчен к днищу, и принесешь его сюда. Запомнил? Не то сам знаешь, что будет.

Джон кивнул. Его пальцы тем временем быстро распутывали и выпрямляли провода в оторванной шее. Потом он взглянул на них, чтобы запомнить их порядок.

Включив в уме цветовой код, он разбирался в назначении этих проводов. Двенадцатый провод передавал импульсы в мозг, шестой — импульсы из мозга.

Он уверенно отделил эти два провода от остальных и неторопливо обвел взглядом комнату. Друс дремал в углу на стуле, а Коулмен разговаривал по телефону. Его голос иногда переходил в раздраженный визг, и все же он не спускал глаз с Джона, а в левой руке крепко сжимал пластмассовую коробочку.

Но голову Венэкса-17 Джон от него заслонял, и, пока Друс продолжал спать, он мог возиться с ней, ничего не опасаясь. Джон включил выходной штепсель в своем запястье, и водонепроницаемая крышечка, щелкнув, открылась. Этот штепсель, соединяющийся с его аккумулятором, предназначался для включения электроинструментов и дополнительных фонарей.

Если голова Венэкса-17 была отделена от корпуса менее трех недель назад, он сможет реактивировать ее. У каждого робота в черепной коробке имелся маленький аккумулятор на случай, если мозг вдруг будет отъединен от основного источника питания. Аккумулятор обеспечивал тот минимум тока, который был необходим, чтобы предохранить мозг от необратимых изменений, но все это время робот оставался без сознания.

Джон вставил провода в штепсель на запястье и медленно довел напряжение до нормального уровня. После секунды томительного ожидания глазные щитки Венэкса-17 внезапно закрылись. Когда они снова разошлись, лампы за ними светились. Их взгляд скользнул по комнате и остановился на Джоне.

Правый щиток закрылся, а левый начал отодвигаться и задвигаться с молниеносной быстротой. Это был международный код — и сигналы подавались с максимальной скоростью, какую был способен обеспечить соленоид. Джон сосредоточенно расшифровывал:

«Позвони… вызови особый отдел… скажи: „Сигнал четырнадцатый“… помощь при…» — щиток замер, и свет разума в глазах померк.

На мгновение Джона охватил панический ужас, но он тут же сообразил, что Венэкс-17 отключился нарочно.

— Эй, что это ты тут затеял? Ты свои штучки брось! Я знаю вас, роботов, знаю, какой дрянью набиты ваши жестяные башки! — Друс захлебывался от ярости. Грязно выругавшись, он изо всех сил пнул ногой голову Венэкса-17. Ударившись о стену, она отлетела к ногам Джона.

Зеленое лицо с большой вмятиной во лбу глядело на Джона с немой мукой, и он разорвал бы этого человека в клочья, если бы не 92-й контур. Но когда его моторы заработали на полную мощность и он уже готов был рвануться вперед, контрольный прерыватель сделал свое дело, и Джон упал на кучу земли, на мгновение полностью парализованный. Власть над телом могла вернуться к нему, только когда угаснет гнев.

Это была словно застывшая живая картина: робот, опрокинувшийся на спину, человек, наклонившийся над ним, с лицом, искаженным животной ненавистью, и зеленая голова между ними — как эмблема смерти.

Голос Коулмена, словно нож, рассек мощный пласт невыносимого напряжения:

— Друс! Перестань возиться с этой жестянкой. Пойди открой дверь. Явился Малыш Уилли со своими разносчиками. А с этим хламом поиграешь потом.

Друс повиновался и вышел из комнаты, но только после того, как Коулмен прикрикнул на него второй раз. Джон сидел, привалясь к стене, и быстро и точно оценивал все известные ему факты. О Друсе он больше не думал: этот человек стал для него теперь только одним из факторов в решении сложной проблемы.

Вызвать особый отдел — значит, это что-то крупное. Настолько, что дело ведут федеральные власти. «Сигнал четырнадцать» — за этим стояла огромная предварительная подготовка, какие-то силы, которые теперь могут быть мгновенно приведены в действие. Что, как и почему, он не знал, но ясно было одно: надо любой ценой выбраться отсюда и позвонить в особый отдел. И времени терять нельзя — вот-вот вернется Друс с неведомыми «разносчиками». Необходимо что-то сделать до их появления.

Джон еще не успел довести ход своих рассуждений до конца, а его пальцы уже принялись за дело. Спрятав в руке гаечный ключ, он быстро отвинтил главную гайку бедренного сочленения. Она упала в его ладонь, и теперь только ось удерживала ногу на месте. Джон медленно поднялся с пола и пошел к столу Коулмена.

— Мистер Коулмен, сэр! Уже время, сэр? Мне пора идти к кораблю?

Джон говорил медленно, делая вид, что идет к дыре, но одновременно он незаметно приближался и к столу.

— У тебя еще полчаса, сиди смир… Э-эй!

Он не договорил. Как ни быстры человеческие рефлексы, они не могут соперничать с молниеносными рефлексами электронного мозга. Коулмен еще не успел понять, что, собственно, произошло, а робот уже упал поперек стола, сжимая в руке отстегнутую у бедра ногу.

— Вы убьете себя, если нажмете эту кнопку!

Джон заранее сформулировал это предупреждение. Теперь, выкрикнув его прямо в ухо растерявшегося человека, он засунул отъединенную ногу ему за пояс. Все произошло, как было задумано: палец Коулмена метнулся к кнопке, но застыл над ней. Выпученными глазами он уставился на смертоносный цилиндрик, чернеющий у самого его живота.

Джон не стал ждать, пока он опомнится. Соскользнув со стола, он подхватил с пола ломик и, оттолкнувшись единственной ногой, в один прыжок очутился у дверцы стенного шкафа. Он всадил ломик между косяком и дверцей и с силой нажал. Коулмен еще только ухватился за металлическую ногу, а Джон уже открыл шкаф и одним рывком разорвал толстый ремень, удерживавший бомбу на груди мертвецки пьяного бродяги. Бомбу он бросил в угол возле Коулмена — пусть разделывается с ней как хочет. Хоть он и остался без ноги, но, во всяком случае, избавился от бомбы, не причинив вреда человеку. А теперь надо добраться до какого-нибудь телефона и позвонить.

Коулмен, еще не успевший освободиться от бомбы, сунул руку в ящик стола за пистолетом. О двери нечего было и думать — там ему преградят путь Друс и его спутники. Оставалось только окно, выходившее в помещение склада.

Джон Венэкс выскочил в окно, матовые стекла брызнули тысячью осколков, а в комнате позади него прогремел выстрел и от металлической оконной рамы отлетел солидный кусок. Вторая пуля калибра 75 просвистела над самой головой робота, поскакавшего к задней двери склада. До нее оставалось не больше тридцати шагов, как вдруг раздалось шипенье, огромные створки скользнули навстречу друг другу и плотно сомкнулись. Значит, все остальные двери тоже заперты, а топот стремительно бегущих ног навел на мысль, что именно там его и намерены встретить враги. Джон метнулся за штабель ящиков.

Над его головой, скрещиваясь и перекрещиваясь, уходили под крышу стальные балки. Человеческий глаз ничего не различил бы в царившем там густом мраке, но для Джона было вполне достаточно инфракрасных лучей, исходивших от труб парового отопления.

С минуты на минуту Коулмен и его сообщники начнут обыскивать склад, и только там, на крыше, он сможет спастись от плена и смерти. Да и передвигаться по полу на одной ноге было непросто. А на балках для быстрого передвижения ему будет достаточно рук.

Джон уже забрался на одну из верхних балок, когда внизу раздался хриплый крик и загремели выстрелы. Пули насквозь пробивали тонкую крышу, а одна расплющилась о стальную балку как раз под его грудью. Трое из новоприбывших начали карабкаться вверх по пожарной лестнице, а Джон тихонько пополз к задней стене.

Сейчас ему ничто непосредственно не угрожало, и он мог обдумать свое положение. Люди ищут его, рассыпавшись по всему зданию, и через несколько минут он, несомненно, будет обнаружен. Все двери заперты, и окна… он обвел взглядом склад — окна, конечно, тоже блокированы. Если бы он мог позвонить в особый отдел, неведомые друзья Венэкса-17, вероятно, успели бы прийти к нему на помощь. Но об этом не стоило и думать — единственным телефоном в здании был тот, который стоял на столе Коулмена. Джон специально проследил направление провода и знал это наверняка.

Джон машинально посмотрел вверх, туда, где почти у самой его головы протянулись провода в пластмассовой оболочке. Вот он, телефонный провод… Телефонный провод? А что еще ему нужно, чтобы позвонить?

Он ловко и быстро освободил от изоляции небольшой участок телефонного провода и вытащил из левого уха маленький микрофон. Он усмехнулся: сначала нога, теперь ухо — ради ближнего он жертвовал собой в буквальном смысле слова. Не забыть потом сказать об этом Алеку Копачу — если это «потом» для него наступит. Алек обожает такие шутки.

Джон вставил в микрофон два провода и подсоединил его к телефонной линии. Прикоснувшись к проводу амперметром, он убедился, что линия свободна. Затем, рассчитав нужную частоту, послал одиннадцать импульсов, точно соблюдая соответствующие интервалы. Это должно было обеспечить ему соединение с местной подстанцией. Поднеся микрофон к самому рту, Джон произнес четко и раздельно:

— Алло, станция! Алло, станция! Я вас не слышу, не отвечайте мне. Вызовите особый отдел — сигнал четырнадцать, повторяю — сигнал четырнадцать…

Джон повторял эти слова, пока не увидел, что обыскивающие склад люди уже совсем близко. Он оставил микрофон на проводе — в темноте люди его не заметят, а включенная линия подскажет неведомому особому отделу, где он находится. Упираясь в металл кончиками пальцев, он осторожно перебрался по двутавровой балке в дальний угол помещения и заполз там в нишу. Спастись он не мог. Оставалось только тянуть время.

— Мистер Коулмен, я очень жалею, что убежал!

Голос, включенный на полную мощность, разнесся по складу раскатами грома. Люди внизу завертели головами.

— Если вы позволите мне вернуться и не убьете меня, я сделаю то, что вы велели. Я боялся бомбы, а теперь боюсь пистолетов. (Конечно, это звучало очень по-детски, но он не сомневался, что никто из них не имеет ни малейшего представления о мышлении роботов.) Пожалуйста, разрешите мне вернуться… сэр! — Он чуть было не забыл про магическое словечко, а потому повторил его еще раз: — Пожалуйста, сэр!

Коулмену необходим этот ящик, и, разумеется, он пообещает все, что угодно. Джон прекрасно понимал, какая судьба его ждет в любом случае, но он старался выиграть время в надежде, что ему удалось дозвониться и помощь подоспеет вовремя.

— Ладно, слезай, жестянка! Я тебе ничего не сделаю, если ты выполнишь работу как следует.

Но Джон уловил скрытую ярость в голосе Коулмена. Бешеную ненависть к роботу, посмевшему дотронуться до него…

Спускаться было легко, но Джон спускался медленно, стараясь выглядеть как можно более неуклюжим. Он поскакал на середину склада, хватаясь за ящики, словно для того, чтобы не потерять равновесия. Коулмен и Друс ждали его там. Рядом с ними стояли какие-то новые люди с пустыми и злыми глазами. При его приближении они подняли пистолеты, но Коулмен жестом остановил их.

— Это моя жестянка, ребята. Я сам о нем позабочусь.

Он поднял пистолет, и выстрел оторвал вторую ногу Джона. Подброшенный ударом пули Джон беспомощно рухнул на пол, глядя вверх — на дымящееся дуло пистолета калибра 75.

— Для консервной банки придумано неплохо, только этот номер не пройдет. Мы снимем ящик каким-нибудь другим способом. Так, чтобы ты не путался у нас под ногами.

Его глаза зловеще сощурились.

С того момента, как Джон кончил шептать в микрофон, прошло не более двух минут. Вероятно, те, кто ждал звонка Венэкса-17, дежурили в машинах круглые сутки. Внезапно с оглушительным грохотом обрушилась центральная дверь. Скрежеща гусеницами по стали, в склад влетела танкетка, ощеренная автоматическими пушками. Но она опоздала на одну секунду: Коулмен нажал на спуск.

Джон уловил чуть заметное движение его пальца и отчаянным усилием рванулся в сторону. Он успел отодвинуть голову, но пуля разнесла его плечо. Еще раз Коулмен выстрелить не успел. Раздалось пронзительное шипение, и танкетка изрыгнула мощные струи слезоточивого газа. Ни Коулмен, ни его сообщники уже не увидели полицейских в противогазах, хлынувших в склад с улицы.

Джон лежал на полу в полицейском участке, а механик приводил в порядок его ногу и плечо. По комнате расхаживал Венэкс-17, с видимым удовольствием пробуя свое новое тело.

— Вот это на что-то похоже! Когда меня засыпало, я уже совсем решил, что мне конец. Но, пожалуй, я начну с самого начала.

Он пересек комнату и потряс уцелевшую руку Джона.

— Меня зовут Уил Контр-4951Х3. Хотя это давно пройденный этап — я сменил столько разных тел, что уже и забыл, каков я был в самом начале. Из заводской школы я перешел прямо в полицейское училище и с тех пор так и работаю — сержант вспомогательных сил сыскной полиции, следственный отдел. Занимаюсь я больше тем, что торгую леденцами и газетами или разношу напитки во всяких притонах: собираю сведения, составляю докладные и слежу кое за кем по поручению других отделов. На этот раз — прошу, конечно, извинения, что мне пришлось выдать себя за Венэкса, но, по-моему, я ваше семейство не опозорил — на этот раз меня одолжили таможне. В Нью-Йорк начали поступать большие партии героина. ФБР удалось установить, кто орудует здесь, но было неизвестно, как товар доставляется сюда. И когда Коулмен — он у них тут был главным — послал объявления в агентства по найму рабочей силы, что ему требуется робот для подводных работ, меня запихнули в новое тело, и я сразу помчался по адресу. Как только я начал копать туннель, я связался с отделом, но проклятая кровля обрушилась до того, как я выяснил, на каком судне пересылают героин. А что было дальше, тебе известно. Опергруппа не знала, что меня прихлопнуло, и ждала сигнала. Ну а этим ребятам, понятно, не хотелось сложа руки ждать, когда ящичек героина ценой в полмиллиона уплывет назад невостребованный. Вот они и нашли тебя. Ты позвонил, и доблестные блюстители порядка вломились в последний миг — спасти двух роботов от ржавой могилы.

Джон давно уже тщетно пытался вставить хоть слово и поспешил воспользоваться случаем, когда Уил замолчал, залюбовавшись своим отражением в оконном стекле.

— Почему ты мне все это рассказываешь — про методы следствия и про операции твоего отдела? Это же секретные сведения? И уж никак не для роботов.

— Конечно! — беспечно ответил Уил. — Капитан Эджкомб, глава нашего отдела, — большой специалист по всем видам шпионажа. Мне поручено наболтать столько лишнего, чтобы тебе пришлось либо поступить на службу в полицию, либо распрощаться с жизнью во избежание разглашения государственной тайны.

Уил расхохотался, но Джон ошеломленно молчал.

— Правда, Джон, ты нам очень подходишь. Роботы, которые умеют быстро соображать и быстро действовать, встречаются не так уж часто. Услышав, какие штуки ты откалывал на складе, капитан Эджкомб поклялся оторвать мне голову навсегда, если я не уговорю тебя. Ты ведь ищешь работу? Ну так чего же тебе еще? Неограниченный рабочий день, платят гроши, зато уж скучно, поверь мне, не бывает никогда. — Уил вдруг перешел на серьезный тон. — Ты спас мне жизнь, Джон. Эта шайка бросила бы меня ржаветь в туннеле до скончания века. Я буду рад получить тебя в помощники. Мы с тобой сработаемся. И к тому же, — тут он снова засмеялся, — тогда как-нибудь при случае и я тебя спасу. Терпеть не могу долгов!

Механик кончил и, сложив инструменты, ушел. Плечевой мотор Джона был отремонтирован, и он смог сесть. Они с Уилом обменялись рукопожатием — на этот раз крепким и долгим.

Джона оставили ночевать в пустой камере. По сравнению с гостиничными номерами и барачными закутками, к которым он привык, она казалась удивительно просторной, и Джон даже пожалел, что у него нет ног — их было бы где поразмять. Ну ладно, придется подождать до утра. Перед тем как он начнет выполнять свои новые обязанности, его приведут в полный порядок.

Он уже записал свои показания, но невероятные события этого дня все еще не давали ему думать ни о чем другом. Это его раздражало: надо было дать остыть перегретым контурам. Чем бы отвлечься? Почитать бы что-нибудь. И тут он вспомнил о брошюре. События развивались так стремительно, что он совсем забыл про утреннюю встречу с шофером грузовика.

Он осторожно вытащил брошюрку из-за изоляции генератора и открыл первую страницу. «Роботы — рабы мировой экономической системы». Из брошюры выпала карточка, и он прочел:

ПОЖАЛУЙСТА, УНИЧТОЖЬТЕ ЭТУ КАРТОЧКУ, КОГДА ПРОЧТЕТЕ!

ЕСЛИ ВЫ РЕШИТЕ, ЧТО ВСЕ ЗДЕСЬ — ПРАВДА, И ЗАХОТИТЕ УЗНАТЬ БОЛЬШЕ, ТО ПРИХОДИТЕ ПО АДРЕСУ ДЖОРДЖ-СТРИТ, 107, КОМНАТА В, В ЛЮБОЙ ЧЕТВЕРГ В ПЯТЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА.

Карточка вспыхнула и через секунду превратилась в пепел, но Джон знал, что будет помнить эти строчки не только потому, что у него безупречная память.

Только не я, не Эймос Кэйбот!!

Утреннюю почту доставили, пока Эймос Кэйбот ходил по магазинам, и она валялась на рахитичном столике в вестибюле. Он перебрал ее, хотя совершенно точно знал, что для него ничего не будет — не тот день. Тринадцатого ему приходил чек от департамента социального обеспечения, а двадцать четвертого чек от профсоюза, а больше он никогда и ничего не получал, если, конечно, не считать все сокращавшегося количества открыток с рождественскими поздравлениями. Нет, ему ничего не могло прийти, это он знал точно. Большой голубой конверт стоял прислоненный к зеркалу, но он не мог прочесть имени адресата и в очередной раз обругал эту скрягу миссис Пиви и ее двухваттные лампочки. Он наклонился пониже и прищурился… затем поморгал и снова прищурился. Боже всемогущий, этот пакет прислали ему, в этом не могло быть никакого сомнения! На ощупь содержимое конверта напоминало толстый журнал или каталог. Что это могло быть такое, и кто мог ему это прислать? — спросил он себя. Прижимая конверт к груди узловатой, покрытой старческими коричневатыми пятнами рукой, он начал долгое восхождение по трем маршам лестницы к себе в комнату. Положив авоську с двумя банками бобов и батоном вчерашнего белого хлеба на тумбочку, он тяжело опустился на стул перед окном. Распечатав конверт, он увидел, что в нем находится толстый журнал с черной глянцевой обложкой. Он положил журнал на колени и, словно не веря своим глазам, пристально уставился на него.

Посреди черной обложки на зеленовато-сером поле черными же колючими готическими буквами было напечатано название:

«На краю могилы».

Ниже шел подзаголовок:

«Журнал помощи в подготовке к вечному упокоению».

Остальная часть обложки была черной, черной, как полночь, и единственным пятном в этой черноте была выполненная в форме надгробия фотография кладбища, усаженного цветами, среди которых возвышались выстроившиеся в ряды могильные памятники и задумчивые мавзолеи. Неужели все это было просто шуткой самого дурного толка? Вряд ли, решил Эймос, быстро перелистывая страницы, на которых мелькали разнообразные гробы, кладбищенские участки и урны для праха. Зарычав от отвращения, он бросил журнал на стол, и в этот момент оттуда выпало письмо и плавно спланировало на пол. Это письмо, отпечатанное на той же самой бумаге, что и журнал, было адресовано ему; тут не было никакой ошибки.

«Глубокоуважаемый сэр!

Добро пожаловать в дружное семейство счастливых читателей «На краю могилы» — журнала помощи в подготовке к вечному упокоению, который облегчит вам путь по той дороге, которая ожидает вас впереди. Приближающиеся к смерти, мы приветствуем вас! За спиной у вас лежит длинная, счастливая жизнь, а впереди распахиваются Врата Вечности, чтобы приветить вас, вернуть вас в объятия любимых, которые давно покинули этот мир. Теперь, в этот долгожданный час, мы стоим рядом с вами, готовые оказать вам поддержку на вашем пути. Вы уже оформили свою последнюю волю? Возможно, вы проявили невнимание в этом деле но теперь в этом для вас нет никаких трудностей! Просто откройте страницу 109, прочтите вдохновенную статью «Такова моя воля», и вы узнаете все, что может касаться этого вопроса. А далее, на странице 114, вы найдете отпечатанный бланк, который вам будет удобно вырвать по перфорированной линии. Просто заполните пустые графы, впишите свое имя и передайте готовое завещание местному нотариусу (его контора обычно находится в муниципалитете!), чтобы он засвидетельствовал вашу подпись. Не задерживайтесь! А как вы относитесь к кремации? Вы сможете ознакомиться с чудесным вдохновенным сообщением доктора Филипа Масгроува «Уютная Церковь за углом, возле крематория» на странице…»

Эймос трясущимися руками поднял журнал и швырнул его через всю комнату. Упав, журнал лопнул по корешку и развалился надвое, отчего он испытал некоторое удовлетворение.

— Вы что, хотите сказать, что я скоро умру? Вы это хотите сказать? выкрикнул он, но тут же понизил голос, так как Антонелли, обитавший в соседней комнате, немедленно забарабанил в стену. — Что за дурацкая мысль послать человеку такую вот пакость? Омерзительная затея!

Но ведь это делалось с какой-то целью! Он прошел через комнату, подобрал обе половинки журнала и аккуратно положил их на стол. Все это было слишком красивым, слишком дорогим для того, чтобы быть шуткой, — это были самые настоящие объявления. Немного покопавшись, он нашел страницу с содержанием и принялся водить пальцем по строчкам мелкого шрифта, который ему с трудом удавалось читать, пока не нашел издателя:

«Саксон-Моррис Паблишере Инк».

У этих должны были водиться денежки — Эймос знал здание Саксон-Моррис-билдинг; один из этих похожих на гранитные блоки новомодных домов на Парк-авеню.

Им это просто так не пройдет! Во впалой груди Эймоса Кэйбота затеплилась и смело вспыхнула искра гнева. Он ведь заставил автобусную компанию Пятой авеню послать ему письмо с извинениями по поводу грубости, которую допустил в разговоре с ним водитель в День святого Патрика; и компания автоматов по продаже напитков «Трайборо» тоже была вынуждена возместить ему в виде почтовых марок те пятьдесят центов, которые автомат проглотил, не выдав взамен банку с газировкой. Теперь и «Саксон-Моррис» тоже предстоит убедиться в том, что они напрасно нарывались на неприятности!

С утра на улице было тепло, но мартовская погода изменчива, так что он надел тяжелое шерстяное кашне. На всю экскурсию — поездку в автобусе и чашку чая в автомате — должно было с лихвой хватить двух долларов, и он взял из-под сахарницы пару помятых бумажек. Ну, погоди, «Саксон-Моррис», ты еще узнаешь, с кем связался!

Увидеться с кем бы то ни было в «Саксон-Моррис» без предварительной договоренности оказалось очень трудно. Девчонка с высоко зачесанными ярко-рыжими волосами и многослойной, отливавшей глянцевым блеском косметикой на лице не смогла вспомнить журнал с таким названием. На стене позади ее красного, похожего на запятую стола имелся список всех изданий «Саксон-Моррис», но Эймосу было трудно в тусклом свете читать золотые буквы на фоне темно-зеленого мрамора. Уступая его настояниям, она перелистала буклет с фамилиями и номерами телефонов, после чего все-таки неохотно признала, что это действительно один из их журналов.

— Я хочу видеть редактора.

— Которого из редакторов вы хотите видеть?

— Любого редактора, черт бы их всех побрал. Резкость посетителя, видимо, задела секретаршу, и ее холодные манеры стали совершенно ледяными.

— Могу я спросить, по какому вопросу?

— Это мое дело. Свяжите меня с редактором. Прошло больше часа, прежде чем она нашла кого-то, кто мог принять незваного посетителя, а может быть, она просто устала от того, что он сидел рядом с нею и прожигал ее негодующим взглядом. После множества негромких переговоров, она наконец положила трубку телефона.

— Прошу вас пройти вот в эту дверь, первый поворот направо, подняться на один пролет по лестнице и отыскать четвертую дверь слева. Кабинет семьсот восемьдесят два. Вас примет мистер Мерсер.

Эймос немедленно заблудился в лабиринте коридоров и серых дверей, но, начав второй обход, он наткнулся на экспедицию, и один из сидевших там скучающих юнцов проводил его к двери с номером 782. Он распахнул ее без стука.

— Вы Мерсер, редактор журнала «На краю могилы»?

— Да, я Мерсер. — За столом, занимавшим половину крошечного, без единого окна, кабинета, сидел полный человек с круглым лицом, украшенным очками с круглыми стеклами. — Но я занимаюсь вопросами распространения, а не содержания. Секретарша из приемной сказала мне, что ваш вопрос связан именно с распространением.

— Да, у меня есть вопрос… Какого черта вы прислали мне ваш проклятый журнал, который мне совершенно не нужен?

— Что ж, возможно, я смогу помочь вам… Так о каком издании вы говорили?…

— Это называется «На краю могилы».

— Да, это журнал из моей группы. — Мерсер открыл одну папку, затем другую, и лишь третья оказалась той, которая была нужна. Порывшись в этой последней, он вытащил оттуда лист бумаги. — Боюсь, что я поторопился с заверениями, мистер Кэйбот. Вы входите в список благотворительной подписки, в который мы не имеем права вносить никаких изменений. Я очень сожалею.

— Что значит — сожалею?! Я не хочу получать эту мерзость, и вы должны перестать присылать ее мне!

Мерсер старался держаться дружелюбно и даже выдавил из себя деланую улыбку.

— Постарайтесь подойти к этому разумно, мистер Кэйбот. Это высококачественный журнал, и вы получаете его даром, тогда как стоимость годовой подписки составляет десять долларов! Раз уж вам так повезло и вы попали в число обладателей благотворительной подписки, то жаловаться просто не на что…

— Кто включил меня в эту, с позволения сказать, благотворительность? Я никуда ничего не посылал.

— Но вам вовсе и не нужно было этого делать. Ваше имя, вероятно, оказалось в одном из тех списков, которые мы покупаем у страховых компаний, больниц ветеранов и так далее. «На краю могилы» — это один из наших некоммерческих информационных журналов. Слово «некоммерческий» не означает, что мы несерьезно относимся к этой работе, напротив, эти издания поступают исключительно к избранным подписчикам, а затраты на публикацию возмещаются не за их счет, а за счет рекламодателей. В некотором смысле они оплачивают этот прекрасный журнал, так что, можно сказать, это разновидность социального обеспечения. Молодым матерям, например — мы покупаем их списки во всех родильных домах, — мы предоставляем шестимесячную подписку журнала «Ваш младенец», в котором содержатся поистине прекрасные советы, полезные статьи и, конечно, рекламная информация, которая сама по себе имеет образовательный характер…

— Да, но я-то не молодая мать! Почему вы послали мне вашу пакость?

— Конечно, «На краю могилы» немного отличается от «Вашего младенца», но это тоже полезная публикация. Это статистическое явление, сэр. Каждый день умирает много людей разного возраста, занимающих различное общественное положение, имеющих очень разные биографии, ну и тому подобное. Работники страховых компаний, они называются регистраторами, тщательно собирают все эти данные и составляют множество графиков и таблиц. По утверждениям специалистов, они работают очень скрупулезно. Они довели анализ продолжительности жизни до степени высокого искусства. Они берут конкретного человека, скажем, такого, как вы, определенного возраста, с соответствующим состоянием здоровья, учитывают факторы его биографии, состояние окружающей среды и тому подобное, и точно, очень точно определяют дату его смерти. Не день и час — хотя я полагаю, что они могли бы сделать и это, если бы захотели, — но для наших целей вполне подходит двухлетний период. Это дает нам возможность планировать тираж и сроки выпуска, достаточные для того, чтобы детально ознакомить подписчика с нашим журналом и услугами, предлагаемыми нашими рекламодателями, что и позволяет подписчику до момента смерти получить полный объем необходимой информации.

— И вы убеждаете меня, что я должен умереть в течение ближайших двух лет? — хрипло завопил Эймос, вспыхнув от гнева.

— Я не убеждаю вас в этом, сэр, ни в коем случае! — Мерсер отодвинулся к самой стене и стер носовым платком с очков брызги стариковской слюны. — Это работа статистиков. Их компьютер назвал ваше имя и прислал его мне. Они утверждают, что вы умрете в течение двух лет. Мы посылаем вам журнал «На краю могилы» в качестве социального пособия. Это пособие, и ничего больше.

— Я не собираюсь умирать через два года! Нет, только не я! Не Эймос Кэйбот!

— Это целиком и полностью ваше дело, сэр. А я лишь выполняю свои служебные обязанности. Ваша подписка включена в план и будет отменена только после того, как экземпляр журнала возвратится к нам со штампом:

«Адресат скончался».

— Я не собираюсь умирать!

— Это, конечно, возможно, хотя я не могу вспомнить ни одного случая подобной ошибки. Но поскольку подписка рассчитана на два года, то, думаю, что по истечении двух лет она закончится автоматически, если, конечно, не случится досрочного прекращения. Да, скорее всего так оно и будет.

День Эймоса оказался полностью испорчен; он даже не замечал ласкового теплого яркого солнца. По дороге домой и дома он только и думал о случившемся. Эти мысли не дали ему уснуть. Следующий день оказался ничуть не лучше, и он даже начал задумываться, не было ли это одной из целей, ради которых рассылался этот ужасный журнал. Если смерть была рядом, а они были настолько уверены в этом, — то почему бы ему не перестать упорствовать и не согласиться с ними? Оформить завещание, заказать участок на кладбище, надгробный памятник, заупокойную молитву и испустить дух.

— Нет! Со мной у них этот номер не пройдет! — прорычал он.

Сначала он решил, что дождется следующего номера, напишет на конверте, что адресат скончался, и отправит журнал в издательство; это почти наверняка обманет их, и они больше не станут посылать ему свое мерзкое, с позволения сказать, издание. Но потом он вспомнил маленького жирного Мерсера и почти наяву увидел счастливое выражение, которое появится на его лице, когда он увидит пометку на конверте. Снова прав; смерть, как всегда, состоялась по графику. Старый дурак должен был знать, что ему не удастся обмануть статистику. И действительно старый дурак! Нет, он им еще покажет! Кэйботы всегда жили подолгу, что бы ни говорили какие-то дурацкие записи, и упрямства им тоже хватало. Его, Эймоса Кэйбота, не удастся так просто прикончить.

После множества обходных маневров ему удалось встретиться с врачом из его старого профсоюза и уговорить его провести полное медицинское обследование.

— Неплохо, совсем неплохо для старичка, — заметил врач, когда Эймос застегивал пуговицы на рубашке.

— Мне всего лишь семьдесят два; это еще не старость!

— Конечно, нет, — умиротворяюще согласился врач. — Это всего Лишь статистика. Знаете, человек вашего возраста, проживший такую жизнь…

— Я и сам знаю все об этой проклятой статистике, а к вам пришел не для того, чтобы слушать лекции о ней. Что говорят результаты?

— Вам грех жаловаться на физическое состояние, Эймос, — ответил врач, просматривая записи. — Кровяное давление в порядке, хотя есть намеки на анемию. Вы едите мало печени и свежей зелени?

— Терпеть не могу печенку. А зелень слишком дорогая.

— Как хотите. Но помните: еще никому не удалось забрать деньги на тот свет, Тратьте на еду немного больше. И давайте сердцу отдых — избегайте подниматься по лестницам.

— Я живу на третьем этаже; как же мне обойтись без лестницы?

— Это тоже вам решать. Но если вы всерьез хотите позаботиться о своем старом моторчике, то перебирайтесь на первый этаж. И витамин D зимой и…

Врач наговорил много, и, проглотив первый гнев, Эймос задумался над его советами. В полученном им списке рекомендаций говорилось о выборе пищи, о витаминах, о сне, о свежем воздухе и еще о бесконечном количестве всякой чепухи. Но существовала и двухлетняя подписка. Взвесив все «за» и «против», он решил последовать советам врача.

Он сам не понял, почему несколько следующих месяцев промелькнули очень быстро. Он был все время занят: нашел себе комнату на первом этаже, привыкал к новому меню, обживался на новом месте. Сначала он выбрасывал «На краю могилы», не распечатывая конверт, как только доставал эту мрачную пакость из почтового ящика, но по истечении года осмелел и стал рассматривать журнал. В нем печатались фотографии роскошных мавзолеев, и возле одного, самого богатого, была напечатана красными крупными буквами надпись:

«Специально для Вас».

Он жирно написал сверху:

«Не для меня!!!»,

вырвал страницу из журнала и прицепил ее на стену. Постепенно у него образовалась целая галерея: изображения важных дружелюбных могильщиков, опиравшихся на лопаты возле разверстых в сырой земле ям, заказные гробы с удобными подушками и все такое прочее. По прошествии восемнадцати месяцев он забавлялся, кидая дротики в портрет основателя компании «Высококачественное пламя. Урны для Вечности», и тщательно помечал прошедшие дни в календаре.

И лишь когда до рокового срока осталось несколько месяцев, он начал волноваться. Он чувствовал себя прекрасно; доктор из профсоюза похвалил его и сказал, что он может служить прекрасным примером всем остальным, но разве это что-нибудь значило? А что, если статистики правы и его время уже на исходе? Он мог довести себя до смерти одной лишь тревогой, но такая смерть не годилась для Кэйбота! Он встретит угрозу лицом к лицу и победит.

Вот до срока осталось несколько недель, а потом он начал считать дни. Когда до срока доставки осталось пять дней он заперся в комнате, питаясь деликатесами, которые заказывал с доставкой из ресторана. Это было дорого, но он не собирался идти на риск попасть в какой-нибудь несчастный случай на улице. Когда угодно, но только не теперь. Он получил свои двадцать четыре номера, и его подписка должна была кончиться. На следующее утро ему предстояло все выяснить доподлинно. Той ночью он так и не смог уснуть и хотя прекрасно знал, насколько важен регулярный сон, но так и пролежал с открытыми глазами до рассвета. После этого он ненадолго задремал, но пробудился сразу же, как только услышал на улице шаги почтальона. Это был день доставки; придет или не придет журнал? Его сердце бешено колотилось, но, надевая халат, он заставил себя двигаться неторопливо. Его комната была самой первой на первом этаже, прямо рядом со входом, и ему нужно было всего лишь выйти в вестибюль и открыть наружную дверь.

— Доброе утро, — приветствовал он почтальона.

— Угу, — промычал тот. Он уже сбросил на крыльцо тяжелый мешок и рылся в нем.

Эймос сначала закрыл дверь, а затем принялся лихорадочно перебирать поступившую почту.

Ему ничего не было.

Он победил!

Если это был не самый счастливый день в его жизни, то по меньшей мере один из самых счастливых. Потому что его победы над автобусной компанией и над мошенничавшим автоматом в сравнении с этой победой ничего не стоили. Это была выигранная война, а не просто сражение. Он надул их, надул их статистику и статистиков, их бухгалтеров и механические мозги, их клерков с бумагами в папках и редакторов в кабинетах. Он победил! Он выпил пива — впервые за два года — потом еще, и смеялся, и болтал с пьяницами в баре. Он победил. Он завалился в кровать за полночь и спал как бревно, пока его не разбудил стук в дверь.

— Мистер Кэйбот, — верещала домохозяйка, — почта для вас. Принесли почту.

Сначала он почувствовал сильный страх, который, впрочем, довольно быстро исчез. Этого не могло быть. За два года «На краю могилы» не опоздал ни разу, ни на один день. Это наверняка какая-то другая почта, хотя для пенсии время еще не подошло. Он медленно открыл дверь, протянул руку и, увидев большой конверт, чуть не разжал пальцы.

Только потом, положив конверт на кровать и разглядев его, Эймос снова обрел возможность дышать нормально — конверт был не того мерзкого грязно-голубого цвета, в котором присылали «На краю могилы»; этот был нежно-розовым. И тем не менее он содержал журнал такого же примерно размера, как и «На краю могилы», толстый журнал с множеством страниц. Он назывался «Старость», и это название было написано черными буквами, выполненными таким образом, что казалось, будто они сделаны из растрескавшейся, покосившейся и готовой вот-вот обвалиться каменной кладки. Под названием шел подзаголовок:

«Журнал для тех, кто хочет протянуть подольше»

— и фотография дряхлого старика, укутанного в одеяло, сидящего в инвалидном кресле и с идиотским видом потягивающего воду через изогнутую прозрачную трубочку. А то, что было внутри, оказалось и того хлеще. Реклама кресел с дырой, чтобы можно было подставлять горшок, противогеморройных подушек, костылей, трансформирующихся различным образом кроватей, статьи «Изучайте азбуку Брайля»,[372] пока еще не лишились зрения», «Счастлив, хотя и прикован к постели» и «Неподвижна в течение двадцати пяти лет». Из журнала выпало письмо, и Эймос просмотрел его, выхватывая то тут то там обрывки фраз:

Добро пожаловать в семейство… «Журнал… протянуть…» обучит вас искусству старения… перед вами много долгих лет… ничем не заполненные годы… какое счастье каждый месяц находить в своем почтовом ящике… говорящие книги для слепых… брайлевские издания для слепых и глухих…

Когда Эймос Кэйбот поднял голову, его глаза были полны слез. Стояло темное, дождливое и простудное апрельское утро. Окно сотрясалось от ветра. Капли дождя скатывались по стеклу, словно огромные холодные слезинки.

Жертвоприношение

В одно мгновение космический корабль «Юрий Гагарин» из тысячефутовой колонны сверкающего металла превратился в облако пламени и расширяющегося газа, иззубренных обломков и горящих факелов. Семьдесят три человека умерли в момент катастрофы, мгновенно и безболезненно. Причину взрыва так и не удалось установить, поскольку все свидетели погибли, а возможные вещественные доказательства разметало по Вселенной. Если бы нашелся сторонний наблюдатель, он бы увидел, как появилось и исчезло облако газа, оставив после себя куски перекрученного металла, обугленные тела, вскрывшиеся чемоданы, поломанные агрегаты, разлетающиеся в разные стороны. Каждый из предметов обрел в результате взрыва собственные скорость и ускорение. Некоторые фрагменты какое-то время летели параллельно, но потом, в силу индивидуальных особенностей, также начали расходиться, теряясь в межпланетном пространстве. Обломки побольше обрели спутников. Книга с радиокодами начала вращаться вокруг реактора корабля, удерживаемая законом притяжения. Труп помощника боцмана сжимал в оледеневших руках мягкие складки женского платья. Но солнечная радиация и абсолютная сухость космического пространства немилосердно обошлись с волокнами, превратив материю в пыль, которую унесло центробежными силами. Никто не мог выжить в такой катастрофе, но слепой случай может не только убить, но и спасти.

Три человека оказались в спасательной капсуле, единственная среди них женщина еще не пришла в себя после удара головой о переборку. Один мужчина пребывал в состоянии шока, его руки висели, как плети, а мысли ходили по кругу, словно поезд на игрушечной железной дороге. Второй распечатывал пластиковую бутылку водки.

— На всех американских кораблях есть коньяк, — говорил он, отдирая полоску пластика, потом сворачивая крышку. — Англичане комплектуют аптечки первой помощи виски. Молодцы, ничего не скажешь. Но меня угораздило летать на русском корабле. Посмотрим, чем они могут похвастаться… — он приложил бутылку ко рту, обеими руками нажал на нее.

— Тридцать тысяч фунтов наличными, — бубнил Дамиан Брейшоу. — Тридцать тысяч фунтов… Господи… они не могут возложить на меня ответственность за их пропажу, — он задел каблуком стенку спасательной капсулы и приподнялся на пару дюймов. Медленно вернулся на прежнее место. И хотя кожа его цветом напоминала мел, а шок превратил лицо в маску, видно было, что парень он симпатичный. Волосы носил длинные, но от прически не осталось и следа, так что пряди падали на лоб и глаза. Он поднял руку, чтобы отбросить их, но до волос рука не дошла.

— Хочешь выпить, приятель? — спросил второй мужчина, протягивая ему бутылку. — Я думаю, пара глотков тебе не повредит, так что не откладывай на завтра то, что можно выпить сегодня.

— Брейшоу… Дамиан Брейшоу, — представился он, беря бутылку. Закашлялся, глотнув крепкого напитка, и впервые после взрыва отвлекся от мыслей о потерянных деньгах, заметил темно-зеленую форму второго мужчины, золотые нашивки на плечах. — Вы — космонавт… офицер корабля.

— Совершенно верно. Зрение у тебя отличное. Я — второй лейтенант Коуэн. Зови меня Чак. А я тебя — Дамиан.

— Лейтенант Коуэн, можете вы сказать…

— Чак, и давай на «ты».

— …Можешь ты сказать, что произошло? Я в некотором замешательстве, он обвел взглядом спасательную капсулу, забранную сеткой лампу, ряд рычагов с непонятными русскими словами.

— Корабль взорвался, — бесстрастно ответил Чак, но тут же приложился к бутылке. Долгие годы службы не прошли зря, кожу у глаз прорезали глубокие морщины, щетина на выбритой голове на добрую половину состояла из седины, но он никак не мог смириться с тем, что буквально за несколько секунд огромный корабль превратился в ничто. — Выпей еще, — он протянул бутылку Дамиану. — Мы должны ее добить. Взорвался — это все, что я знаю. Просто взорвался. Я открыл люк в капсулу, проводил плановую проверку. Так меня швырнуло внутрь. Ты проходил мимо, поэтому я успел прихватить и тебя. Или ты не помнишь? Дамиан замялся, потом покачал головой.

— Да, схватил сначала тебя, потом девушку, она лежала на палубе без сознания. Когда затаскивал ее, услышал хруст рушащихся переборок. Прыгнул следом. Люк закрыло вакуумом, прежде чем я успел прикоснуться к нему.

— А остальные?..

— Мертвы, Дамиан, все до единого. Если кто и выжил, так это мы. Дамиан ахнул:

— Ты уверен?

— Абсолютно. Я наблюдал через иллюминатор. Корабль разлетелся вдребезги. Взорвался. Если бы не заранее открытый люк, мы бы тоже не спаслись. Не рассчитывай, что такой шанс может выпасть еще раз.

— Нас найдут? — Голос Дамиана дрожал. Чак пожал плечами:

— Трудно сказать. Дай-ка бутылку, очень уж сильно ты на нее жмешь.

— Ты можешь сообщить о том, что мы живы, в капсуле должно быть радио.

Чак крякнул после еще одного доброго глотка, поднял практически пустую бутылку, посмотрел на просвет.

— У тебя, Дамиан, должно быть сдернуло башню. Ты же лежал и смотрел, как я посылаю SOS. Но быстро понял, что занятие это бесперспективное.

— Не помню. Шок, знаешь ли. Но почему ты перестал звать на помощь? Я не понимаю.

Чак наклонился, взялся за один из рычагов. Поднялась крышка, открыв контрольную панель радиопередатчика. Чак нажал на клавишу, и маленькую капсулу наполнил шум водопада. Второе нажатие восстановило тишину, Чак вернул крышку на место. Дамиан покачал головой:

— Что это?

— Помехи. Из-за бури на Солнце. Через них нашему сигналу не пробиться. Нам не остается ничего другого, как дожидаться, пока буря утихнет. Смотри, наша подруга приходит в себя.

Оба повернулись к женщине, которая лежала на обитой мягким, пружинящим материалом стене капсулы. Глаза Дамиана широко раскрылись. Только теперь он заметил, какая она красотка. Огненно-рыжие волосы обрамляли ангельское личико. Розовую гладкость кожи портил лишь отвратительный синяк на лбу. Пышность форм подчеркивало платье с обтягивающим лифом и широкой юбкой. Юбка задралась чуть ли не до талии, обнажив стройные, аппетитные ножки и черное кружевное нижнее белье.

— Слушай, — Дамиан протянул руку, убрал. — Не следует ли нам… э… поправить ей одежду?

— Валяй, — Чак улыбнулся. — Но мне она нравится и такой. Никогда не видел… как их называют… таких панталончиков. Очень забавно, — но при этом он наклонился и натянул юбку на ноги женщины.

Женщина повернула голову, застонала.

— У нее тяжелая травма? — спросил Дамиан. — Мы можем чем-нибудь ей помочь?

— Понятия не имею и нет, в таком вот порядке. Если, конечно, ты не врач…

— Нет, не врач.

— Тогда мы бессильны. Пусть спит. Когда придет в себя, я дам ей глоток вот этого краскоочистителя. Потерявшему сознание человеку пить давать нельзя. Жидкость может попасть в легкие. Курс оказания первой помощи, раздел 3В, Космическая академия.

Мужчины молча наблюдали, как поднялись веки, открыв восхитительные серые глаза, как женщина прошлась взглядом по их лицам, интерьеру крошечной капсулы. Потом она начала истошно вопить. После третьего вопля Чак отвесил ей крепкую оплеуху. На щеке пропечаталась его ладонь, но вопли сменились рыданиями.

— Не следовало тебе… — начал Дамиан.

— Очень даже следовало, — прервал его Чак. — Из медицинских соображений. Ужас ушел, так что теперь она спокойно поплачет и придет в себя. Я — Чак, — обратился он к женщине. — Это — Дамиан. А как зовут тебя?

— Что с нами случилось? Где мы?

— Чак и Дамиан. А кто ты?

— Пожалуйста, скажите мне. Я — Хелена Тибловски. Что случилось?

— Я вас знаю, по крайней мере слышал о вас, — заговорил Дамиан. — Вы польская художница из Лунного центра.

— Подробности оставим на потом, приятель. Мы — в спасательной капсуле, Хелена, у нас все хорошо. Есть вода, еда, кислород… и радио, чтобы вызвать помощь. Я говорю тебе это, давай сразу перейдем на «ты», чтобы ты поняла выгоды нашего положения в сравнении с другими пассажирами и членами экипажа «Гагарина». Произошла катастрофа. Все погибли.

— А… что будет с нами?

— Хороший вопрос. Ты можешь помочь мне найти ответ на этот вопрос. Добей бутылку, она мне нужна пустая. И мне нужна обувь, и твоя, и Дамиана.

— Что ты такое говоришь? Зачем тебе наша обувь? Чак уже откручивал винты глухаря.

— Логичный вопрос. Я — единственный среди вас член экипажа, поэтому командование автоматически возлагается на меня. Но у нас не та ситуация, когда можно требовать слепого повиновения, поэтому я расскажу, что знаю и что хочу предпринять. Катастрофа произошла, когда мы преодолели примерно четверть расстояния от Луны к Земле. Где мы сейчас, я не имею ни малейшего понятия, а выяснить это необходимо.

Покончив с винтами, Чак снял ставень, прикрывавший единственный иллюминатор спасательной капсулы. Снаружи звезды чертили на черном бархате космоса белые полосы, Земля — более широкую, зеленовато-синюю.

— Как вы видите, мы вращаемся вокруг продольной оси нашей термосной колбы. Мне нужно знать координаты звезд, чтобы определить нашу позицию, а для этого надо затормозить, а еще лучше остановить вращение. К счастью, наружный люк расположен навстречу вращению, поэтому любой выброшенный из капсулы предмет замедлит нашу скорость. Чем больше будут масса и скорость этого предмета, тем сильнее замедлится вращение капсулы. Но выбрасывать особенно нечего, в спасательных капсулах ничего лишнего нет, вот я и хочу воспользоваться вашей обувью. Система поддержания температурного режима работает нормально, так что обувь вам особо не нужна. Идет?

Спорить с Чаком не стали. Обувь отправилась в шлюз вместе с пустой бутылкой, обивкой стен, разной мелочевкой. Чак закрыл внутренний люк, закачал в шлюз воздух, чтобы максимально поднять давление в шлюзе, дернул рукоятку, открывающую наружный люк. Капсула вдруг завертелась, их бросило на стенки.

— Извините, — Дамиан густо покраснел, обнаружив, что лежит на Хелене и обнимает ее.

Она улыбнулась, когда их разносило в разные стороны. Внезапно ощущение низа и верха исчезло, они парили по капсуле в невесомости. Чак хмурился, глядя на медленно плывущие мимо иллюминатора звезды.

— Я думаю, какие-то замеры сделать удастся. Если нет, придется выкинуть что-нибудь еще.

Он вытащил из висящего на поясе чехла небольшой прибор, похожий на подзорную трубу, нацелил на иллюминатор, приник к нему глазом.

— Мне потребуется время, так что расслабьтесь, — сказал он. — С помощью этого я могу измерить угловое расстояние до пяти астрономических объектов. Секстант запоминает углы, а его микрокомпьютер может рассчитать наши координаты. Но процесс этот длительный. Так что поделитесь воспоминаниями, поближе узнайте друг друга. Я вот человек простой, обо мне говорить особо нечего. Средняя школа в Бронксе, Колумбийский университет, Космическая академия… потом полеты на Луну. А как насчет тебя, Хелена. Наш друг-англичанин сказал, что ты художница Что рисуешь? Пейзажи? Монументальные полотна? Хелена поджала губы:

— Я по другой части. Мои инструменты — лазеры и голограммы. Я создаю световые модули.

— Я их видел, — Чак нацелился на другую звезду. — У меня от них рябит в глазах и болит голова. А кто ты, Дамиан, грабитель банков или растратчик?

— Сэр!

— Уж не вини меня за этот вопрос, ты столько бубнил насчет пропавших тридцати тысяч фунтов. Дамиан переплел пальцы:

— Я — сотрудник английского посольства. Мне поручили доставить на Землю наличные. Теперь денег нет…

Чак рассмеялся:

— Не идиотничай. Это всего лишь бумага, взрыв ее уничтожил. Банкноты спишут и напечатают новые. Дамиан улыбнулся:

— Ты, разумеется, прав. Но после взрыва я только об этом и думал. Глупо, конечно.

— У каждого из нас выдавались неудачные деньки. Поговорите между собой пару минут, пока я пропущу цифры через эту мясорубку.

Разговор оборвался, как только Чак уткнулся в компьютер. Первый шок прошел, Дамиан и Хелена начали осмысливать создавшуюся ситуацию. Тишину нарушали лишь едва слышное жужжание вентилятора системы кондиционирования да редкие щелчки компьютера. Горела одна-единственная лампочка. По черному пятну иллюминатора проплывали звезды. В капсуле им было тепло и уютно. Двенадцать футов в длину, шесть — в ширину. Маленький замкнутый мирок, обеспеченный всем необходимым для поддержания человеческой жизни. А в двух дюймах, за стенкой, бесконечная пустота космоса.

— Значит, так, — Чак убрал секстант в чехол. — Давайте поглядим, какую еду приготовили нам комми. — Остальные улыбнулись шутке.

— А как насчет твоих цифр? — спросила Хелена. — Где мы?

— Понятия не имею, — Чак откинул большой люк в конце капсулы. Впрочем, не совсем верно. Расчеты показывают, что мы где-то между Землей и Луной. Но я не был в рубке и не знаю, в какой точке находился корабль в момент взрыва. Поэтому подождем с час, а потом я сделаю новые замеры. Сравнение двух точек позволит определить направление нашего движения и скорость. Кто-нибудь хочет пить? — он вытащил из гнезда одну из двух больших емкостей с водой.

— Я, если можно, — отозвалась Хелена.

— Соси, как сиську.

— Мне уже приходилось пить в невесомости, благодарю.

— Извини, милая, забыл, что ты опытная космическая волчица. Есть будешь? — он достал плоскую коричневую коробочку, уставился на нее. — Вроде бы колода карт. Кто-нибудь знает русский лучше, чем я?

— Можешь на меня положиться, — Хелена взяла коробочку, мельком глянула на нее. — Это обезвоженные картофельные оладьи.

— Обезвоженные картофельные оладьи… — Чак печально покачал головой. — Я начинаю склоняться к мысли, что остальным людям, летевшим на «Юрии Гагарине», очень повезло.

— Не остри, — одернул его Дамиан. — Когда такое говоришь, лучше постучать по дереву.

— Думаю, что в капсуле дерева нет, если не считать эти оладьи.

Когда они поели, Чак провел ревизию припасов, открыл другой люк, чтобы посмотреть, как у них с кислородом. Вновь попытался подать сигнал бедствия, но солнечная буря бушевала с прежней силой. По истечении часа сделал необходимые замеры, ввел результаты в компьютер.

— Будь я проклят! — наконец воскликнул он.

— Что-то не так? — спросил Дамиан.

— Проверю еще раз.

И только после новых замеров и расчетов он заговорил с ними. Теперь в его голосе юмор отсутствовал напрочь.

— Докладываю все и сразу. У нас неприятности. Так уж вышло, что мы находились за эпицентром взрыва относительно направления движения корабля. Поэтому взрыв в значительной степени погасил нашу скорость.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — вырвалось у Хелены.

— Объясняю. Если бы не взрыв, корабль долетел бы до Земли за два дня. Но капсула уже не обладает такой скоростью. Нам потребуется от трех до четырех недель, чтобы приблизиться к Земле и послать сигнал, который будет услышан.

— А что в этом такого? Конечно, провести три недели в этой клетке с двумя мужчинами — не лучший вариант…

— Дай мне закончить. У нас есть еда, хотя без пищи мы можем обходиться достаточно долго, у нас есть вода, работает система рециркуляции. Но эти капсулы слишком малы, чтобы оснащаться генераторами переработки углекислого газа. Наш кислород закончится через две недели. Мы умрем за неделю до того, как сможем послать сигнал бедствия, который будет услышан.

— И нет выхода? — спросил Дамиан. — Ну, я не знаю. Если мы…

— Это ерунда! — взвилась Хелена. — По радио мы можем связаться с Луной, Землей, они вышлют корабли.

— Все не так просто, — покачал головой Чак. — Я знаю, какие корабли есть на Луне и каков радиус их действия. Мы уже находимся на предельном для них расстоянии и пока не можем с ними связаться. Если солнечная буря продлится еще несколько часов, о них можно забыть. К этому времени они даже не смогут принять наш сигнал бедствия. Так что нам предстоит длинный полет к Земле и установление связи с одной из орбитальных станций. А потом придется подождать, пока они определят наши координаты и отправят к нам корабль. Опять же, ему потребуется время, чтобы долететь до нас. Три недели — это абсолютный минимум, скорее всего нас вытащат отсюда только через четыре.

Хелена начала плакать, и он не стал останавливать ее. Потому что плакать было о чем. Подождал, пока она успокоится, а потом, поскольку ни один вроде бы не видел очевидного ответа, все им растолковал, сухо и бесстрастно:

— Воздуха, которым будут дышать три человека две недели, двоим хватит на три, а то и дольше. Долгую паузу нарушил Дамиан:

— Ты понимаешь, что говоришь? Неужели нет другого выхода?

— Я его искал, но напрасно. Это единственный путь, который оставляет двоим из нас хоть какую-то надежду. Для троих — верная смерть. Для двоих пятьдесят на пятьдесят. Не слишком хорошие шансы, но все лучше, чем никаких.

— Но… кто-то должен умереть, чтобы двое выжили.

— Да, иначе не получается. Дамиан глубоко вдохнул:

— И умирать придется не тебе. Только ты знаешь, как управлять капсулой и обращаться с радио…

— Отнюдь. Хотя, признаюсь, мелькнула у меня мысль обставить все именно так. Управлять капсулой нужды нет. А для того чтобы научить вас обоих подать по радио сигнал бедствия, мне хватит и десяти минут. Солнечные батареи в порядке, энергии предостаточно, поэтому, как только закончится буря на Солнце, сигнал обязательно услышат.

— Это… ну… с твоей стороны это очень благородно. Ты мог бы сказать нам совсем другие слова, и мы бы тебе поверили. У меня, знаешь ли, сразу полегчало на душе. Поскольку о мисс Тибловски речь не идет, я остаюсь единственным добровольцем в покойники. Атак, ты и я…

— Нет, один из нас троих, — отрезал Чак.

— Извини, но ты же не хочешь сказать, что женщина…

— Хочу и говорю. Это не игра, Дамиан, когда женщины и дети садятся в спасательные шлюпки первыми. Я говорю о смерти. Все жизни равны. Нас тут трое. Я уверен, что Хелена оценит твое благородство, но не думаю, что она готова им воспользоваться. Я прав? — спросил он, повернувшись к женщине.

— Ты хряк, — прошипела она. — Жирный, тупой хряк.

— Я ошибся, — Чак повернулся к Дамиану. — Я издаю приказ и беру на себя ответственность. Вы оба можете расписаться, как свидетели. Если угодно, зафиксировать свое особое мнение, — Ты хочешь меня убить, я знаю, чтобы спастись самому, — взвизгнула Хелена. — Тебе наплевать…

— Пожалуйста, не надо, — Дамиан взял ее за руки, но она оттолкнула его, и он уплыл к противоположной стене капсулы.

— Кто дал тебе право решать, кому жить, а кому умирать?

— Я — офицер и командир этого корабля, — отрезал Чак. — Есть правила и инструкции для подобных ситуаций, и я дал клятву их выполнять. Это стандартная процедура, каждый имеет равные шансы на выживание, никакого фаворитизма.

— Это все слова.

— Ты имеешь право остаться при своем мнении. Однако я согласен с этим правилом и думаю, что справедливее ничего не придумано.

— Ко мне оно не имеет ни малейшего отношения.

— Это твой выбор. Но тебе придется подчиниться общему решению, как бы ты к нему ни относилась, — он повернулся к побледневшему, как смерть, Дамиану, который молча слушал их словесную перепалку. — Поговори с ней, Дамиан, может, она прислушается к тебе. Или ты с ней согласен?

— Я… честно говоря, не знаю. Трудно сказать. Но ведь выбора у нас нет, так?

— Никакого.

Раньше у Дамиана не возникло бы и мысли обнять девушку, которую он только что встретил, но раньше он и не попадал в подобные ситуации. Он крепко прижимал ее к себе, а она рыдала у него на груди, и ему казалось, что по-другому просто и быть не может.

— Давайте с этим покончим, — не унимался Чак. — Ждать — хуже всего. У меня три одинаковых пластмассовых квадрата, один я пометил крестом. Посмотрите. И три куска плотной бумаги от упаковки из-под еды. Дамиан, заверни каждый квадратик в бумагу, только так, чтобы один не отличался от другого… Теперь потряси их в ладонях, чтобы ты сам не знал, где какой квадратик… Отлично. Пусть выплывают на середину капсулы, чтобы мы все могли их видеть.

Дамиан развел руки, и три завернутых в оберточную бумагу пластмассовых квадратика отправились в свободное плавание. Один стал уходить в сторону, и Дамиан подтолкнул его к остальным. Люди смотрели на них, не отрывая глаз. Вновь слепой случай решал, кому из них жить, а кому — умереть.

— Значит, так, — вновь заговорил Чак. — Мы берем по квадратику. Я последний. У меня в поясе есть таблетка смерти, она входит в стандартный набор космонавта, и тот, кто вытянет крест, примет таблетку через шесть часов… — он взглянул на часы. — В девятнадцать ноль-ноль. Все все поняли и со всем согласились? Вот и отлично. Обратного пути нет. Согласны?

Плотно сжав губы, Дамиан кивнул. Хелена ничего не сказала. Застыла, как статуя, лишь сверлила Чака полным ненависти взглядом.

— Значит, решено. Таблетка действует мгновенно и безо всякой боли. Поехали. Хелена, ты хочешь тянуть первой?

— Нет, — женщина никак не могла поверить, что все это происходит наяву. — Ты не можешь…

— У нас нет иного выхода, — Дамиан попытался улыбнуться. — Хорошо, первым буду тянуть я. А ты можешь стать второй.

— Не разворачивай, — предупредил Чак, когда Дамиан протянул руку и взял ближайший к нему квадратик. — Давай, Хелена, никому из нас это не нравится.

Она не пошевельнулась, пока Чак не пожал плечами и сам не потянулся к оставшимся квадратикам. Цапнула тот, который хотел взять Чак.

— Это мой.

— Как скажешь, — Чак сухо улыбнулся и взял последний квадратик. Разворачиваем.

Оба по-прежнему сжимали квадратики в кулаке. Чак неторопливо развернул свой. Чистый. Хелена ахнула.

— Что, теперь моя очередь, — Дамиан медленно снял бумагу со своего квадратика. Коротко глянул, снова сжал в кулаке.

— Мы тоже должны его видеть, — покачал головой Чак.

Дамиан разжал пальцы, чтобы показать, что креста на квадратике нет.

— Я знала, что все подстроено! — закричала Хелена и отбросила от себе завернутый в бумагу квадратик. Дамиан поймал его, когда он отскочил от стены, развернул. Все увидели жирный крест.

— Мне очень жаль, — прошептал Дамиан, не поднимая глаз на Хелену.

— Я думаю, нам всем надо выпить, — возвестил Чак, выудил из одного из стенных шкафчиков бутылку водки. — У нас еще четыре литра водки, припасенные по каким-то ведомым только русским причинам вместе с водой, и пора их использовать.

Дамиан глубоко вдохнул, чтобы изгнать дрожь из голоса.

— Извини, но меня такой расклад не устраивает.

Если я выйду отсюда живым, то меня замучает совесть. Я думаю, мне лучше занять место Хелены…

— Нет! — впервые сквозь внешнее спокойствие Чака прорвалась злость. Этим сведется на нет право честного выбора. Ты и так ставил на кон свою жизнь… разве этого недостаточно? Смерть в космосе зачастую дело случая. Вот и сегодня все погибли, а мы случайно спаслись. И опять положились на случай. Он сделал свой выбор. Вопрос закрыт, — он откупорил бутылку и подал пример, одним глотком оприходовав пятую часть.

Может, для того водку и держали в спасательной капсуле. Хелена, все еще не веря происшедшему, выпила, потому что бутылку ей протянули мужчины, не решающиеся встретиться с ней взглядом. Выпитая водка притупляет чувства. Особенно много выпитой водки.

Звезды скользили мимо иллюминатора, термостат поддерживал в спасательной капсуле комфортные двадцать два градуса по Цельсию, тихонько жужжал вентилятор системы кондиционирования, накачивая в капсулу положенное количество кислорода, с каждой минутой уменьшая его запасы.

— Если лежишь, обмен веществ замедляется, — Чак закрыл глаза, чтобы не видеть ни стен капсулы, ни своих попутчиков, которые забились в дальний угол. Поднес к губам бутылку с обжигающей жидкостью. — Обмен веществ определяет потребление кислорода, а нам надо его экономить. Не двигаться и не есть. Три недели без еды. Полезно для здоровья… — пластиковая бутылка выскользнула из его разжавшихся пальцев.

— Нет, нет, я не могу, — Хелена, рыдая, бросилась на грудь Дамиана. Страх пересилил действие алкоголя.

— Ну что ты, не надо так, не надо, — Дамиан выпил, не зная, что и делать. Наклонил голову, поцеловал ее волосы, холодные от слез щеки, пухлые жаркие губы.

Хелена отреагировала мгновенно. Ответила на поцелуй, прижалась к нему всем телом, бедра заходили ходуном. Они поплыли по воздуху, слитые в тесном объятии.

— Я хочу тебя, я не хочу умирать, не могу, не могу, — рыдала Хелена. Взяла его руку, запустила себе за пазуху, на теплую, упругую грудь. Помоги мне, помоги…

Дамиан целовал ее, охваченный страстью. Он знал, что всего в нескольких футах от них лежит другой мужчина, но его это не волновало. Чудесное спасение, сначала из гибнущего корабля, потом от слепого случая, выпитая водка, близость смерти, жар женского тела… скопившееся напряжение требовало немедленного выхода.

— Иди ко мне, я тебя хочу, — шептала Хелена ему на ухо, потом ухватила зубками за мочку. — Я не могу умереть. Почему я должна умирать? Он хочет этого, этот хряк. Только он этого хочет. Он хочет смерти, так почему бы ему не умереть? Почему он не оставил меня на корабле? Он дал мне жизнь, а теперь хочет ее отнять. И тебя ждет то же самое, вот увидишь, расправившись со мной, он найдет способ избавиться от тебя. Только за этим он нас и спас. Нельзя верить ни единому его слову. Он — жестокий, несущий смерть монстр. Он решил меня убить. Он хочет меня, а потому собирается меня убить.

— Хелена… — прошептал Дамиан, когда его член уже входил в желанную гавань.

— Нет! — взвизгнула она и с силой оттолкнула Дамиана. Он не понял, вновь потянулся к ней, но она не подпускала его к себе. — Нет, я не могу, хочу, но не могу. Только не при нем, только не перед смертью. Но я так тебя хочу…

И она оставила его одного, завозилась в дальнем конце капсулы. Перед глазами Дамиана все плыло, время двигалось рывками, то ускоряясь, то замедляя свой бег. Внезапно Хелена возникла рядом и сунула что-то холодное ему в руку.

Моргнув, Дамиан опустил голову и увидел на ладони сверкающий скальпель.

— Сделай это! — прошептала она и потащила Дамиана к похрапывающему космонавту.

— СДЕЛАЙ ЭТО! — прозвучал голос в его голове, и Дамиан, не отдавая себе отчета, занес над Чаком руку с зажатым в ней скальпелем.

— Сюда, — ее палец указал на пульсирующую на шее артерию. — Сделай это!

Рука его опустилась.

Раздался рев раненого зверя. Протрезвев от боли, мгновенно проснувшись, Чак сел, замахав руками. Скальпель на дюйм вонзился в мышцу, от раны по воздуху плыли красные сферы.

Руки Чака потянулись к Дамиану и принялись методично его избивать. Космонавтов учили драться в невесомости. Одной рукой Чак держал Дамиана за шею, а второй наносил удары, превращавшие лицо в кровавое месиво. Дамиан пытался отбиться, но у него ничего не выходило. А над схваткой звенел голос Хелены:

— Он пытался убить тебя, Чак, он хотел овладеть мною, но я ему отказала. Вот он и попытался убить тебя во сне. Трус! Он пытался изнасиловать меня… убей его, выброси его из капсулы. Сюда, в шлюз! она открыла внутренний люк: запомнила, как это делал Чак. В шлюзе хватало места для одного человека. — Сюда его!

Слова проникли сквозь пелену ярости, окутавшую мозг Чака. Ну, конечно, именно это он и хотел сделать. Не отпуская шею Дамиана, Чак потащил его к люку, начал запихивать в шлюз. Скальпель выпал из Мышцы, красных сфер прибавилось.

Тело Дамиана обмякло, Чак засунул в шлюз его ноги, потом болтающуюся руку.

— Я сам, — голос Дамиана звучал ровно и спокойно. — Все нормально. Я сам. Я это заслужил.

Что-то в его тоне насторожило Чака, он ослабил хватку.

— Это справедливо, — продолжил Дамиан. — Я на тебя напал, признаюсь, я хотел тебя убить. И неважно, что она использовала свое тело, как приманку, чтобы заставить меня пойти на убийство, обещала все… а потом переметнулась на твою сторону, увидев, что у меня ничего не вышло. Решение я принимал сам, значит, и должен отвечать за свои поступки…

— Не верь ему, он лжет! — визжала Хелена.

— Нет, у меня нет причины лгать. Я занимаю твое место, Хелена, так уж, пожалуйста, не клевещи на меня. Я пытался его убить ради тебя… и себя.

— Она хотела, чтобы ты меня убил? — прорычал Чак.

— Вы оба хотите моей смерти! — вскричала Хелена, сорвала тяжелый компьютер с пояса Чака, обрушила на его голову.

* * *

— Тебе давно пора очнуться, — донесся до него голос Дамиана. — Выпей.

Чак почувствовал повязку на шее, поднес сосок к губам, выпил воды, оглядываясь.

— И долго я пролежал?

— Примерно девять часов. Потерял немного крови плюс получил сотрясение мозга.

— Мы вдвоем?

— Совершенно верно, — Дамиан больше не улыбался. — Может, я что-то сделал не правильно, но вопрос закрыт. Я пытался убить тебя. Мне это не удалось, и ты, что совершенно справедливо, попытался убить меня. Но мы оба не смогли довести дело до конца. Может, я где-то и ошибаюсь, но мне кажется, что мы квиты и взаимных претензий у нас быть не должно.

— Я вроде бы и не жаловался. А где Хелена? Дамиан потупился:

— Ну… когда шесть часов истекли, она согласилась тянуть жребий. И опять проиграла. Напала на меня со скальпелем. К сожалению, твой компьютер полностью вышел из строя. Мне пришлось его выбросить.

— Страховочная компания выплатит возмещение, — просипел Чак. Господи, шея-то болит. И голова.

— Ты думаешь, мы выкарабкаемся? — спросил Дамиан.

— Шансов на это значительно больше, чем девять часов тому назад.

— Пожалуй. Может, высшие силы тронет благородный жест мисс Тибловски. После таких жертв… — он посмотрел в черноту за иллюминатором. — Как ты думаешь, когда мы выберемся отсюда, мы должны упомянуть про Хелену?

— Какую Хелену? — переспросил Чак. — При взрыве «Юрия Гагарина» погибло семьдесят четыре человека. Только нам и удалось спастись.

Вы люди насилия

— Я ненавижу тебя, Рэйвер, — выкрикнул капитан, приблизив свое искаженное яростью лицо почти вплотную к стоявшему перед ним крупному мужчине, — и знаю, что ты тоже должен ненавидеть меня!

— Ненависть — это слишком сильное слово, — спокойным голосом ответил тот. — Я думаю, что гораздо лучше сказать: презрение.

Без всякого замаха — он был слишком умелым бойцом — капитан всадил кулак в живот стоявшего перед ним. Но единственным ответом Рэйвера оказалась чуть заметная снисходительная усмешка. Это привело капитана в бешенство. Хотя он и был на целую голову меньше Рэйвера, но все же его рост превышал шесть футов. И капитан привык встречать у людей, которых избивал, самые разные реакции, но только не презрение. В слепом гневе он принялся колотить не сопротивлявшегося и даже не пытавшегося уклониться человека, и наконец тот всем своим огромным телом навалился на капитанский стол, а затем мягко сполз на пол. Из его носа и губ текла кровь.

— Выкиньте эту мразь, — приказал капитан, потирая ободранные костяшки пальцев. — И эту гадость тоже уберите. — Он указал пальцем на пятна крови, покрывавшие поверхность стола; почти все, что на нем было, свалилось на пол, когда Рэйвер упал. Капитан заметил, что и сам забрызган кровью, и принялся с отвращением оттирать ее с рукава носовым платком. Тем не менее от вида полубесчувственной массы, которую вытаскивали из рубки, он испытывал некоторое удовлетворение. — Хорошо смеется тот, кто смеется последним! — крикнул он вслед и отправился к себе в каюту, чтобы умыться и переодеться.

Конечно, капитан и понятия не имел о том, что потерпел сокрушительное поражение. Рэйвер готовил это столкновение с того самого момента, когда его погрузили на тюремное судно две недели тому назад. Все его действия, более ранние стычки с капитаном, голодовка, объявленная в знак протеста против пыток, которым подвергли Фребана, — все, каждая мелочь, включая эту заключительную сцену, были тщательно запланированы. Рэйвер надавил на кнопки, ответная реакция капитана оказалась точно соответствовавшей плану, и Рэйвер победил. Он прислонился к металлической стене своей камеры, сжимая в гигантском кулаке коммуникатор размером с карандаш. Он ухватил его в тот самый момент, когда упал на стол. Ради него все и затевалось.

Тяжело вздохнув, Рэйвер резко опустился на койку. То, что он лег спиной к стеклянному глазу монитора, а лицом к запертой двери, вовсе не было случайностью. Таким образом он закрылся от наблюдения и обезопасился от неожиданного появления непрошеных визитеров. Заключенный позволил себе улыбнуться и взялся за дело.

Из инструментов у него был только небольшой гвоздь, спрятанный под подошву ботинка. За несколько ночей он наточил его о металлический край своей койки и превратил в крошечную отвертку. Тисками служила его левая рука, а плоскогубцами ногти правой руки. Этого было вполне достаточно. Уже не было в живых ни одного человека, который знал бы настоящее имя Рэйвера, или что-нибудь, относящееся к его прежней жизни, к тому периоду, когда он еще не ввязался в политику и тем самым не стал преступником. Ну и, конечно, глядя на него, никто не сказал бы, что он похож на микротехника. Но как раз им он и был, и к тому же высококвалифицированным. Несколькими умелыми прикосновениями он заставил крышку коммуникатора открыться, обнажив изящную плату, и приступил к работе. До посадки оставалось всего лишь несколько часов, и он должен был использовать их с пользой.

С бесконечным терпением он отсоединил часть деталей, а затем соединил их заново по схеме, которую выстроил в своем мозгу. Искрой от разряда батареи он кое-как припаял контакты и теперь мог лишь надеяться на то, что оставшегося заряда хватит для того, чтобы заставить созданное им устройство действовать. Работа заняла более трех часов, и все это время он лежал неподвижно, шевеля только кистями рук, — наблюдателям в центре контроля за заключенными должно было казаться, что он лежит без сознания или спит. И лишь когда все было закончено, он разрешил себе застонать, потянуться и, дрожа всем телом, с трудом подняться на ноги. А потом он, волоча ноги, побрел к двери, положил руку на замок, лбом уперся в холодный металл и замер в такой позе. На протяжении всех прошедших недель он стоял так большую часть времени, когда не спал, так что ничего необычного в его поведении не было.

Правой рукой, закрытой телом от объектива монитора, он ввел проволочную петлю в отверстие для электронного ключа и принялся медленно поворачивать крошечный верньер переменного конденсатора.

Радиоуправляемый замок теоретически не поддается взлому, но, увы, лишь теоретически. А на практике достаточно сведущий в своем деле электронщик может без большого труда заставить любой радиоприбор излучать ту самую частоту, которая отпирает замок, что и сделал Рэйвер. Язычок чуть заметно дернулся, и заключенный принялся еще медленнее поворачивать регулятор. В конце концов язычок отскочил в нейтральное положение и вернулся на место. Управляющая частота была найдена. После этого заключенный направился к умывальнику и смыл кровь с лица, одновременно вновь переделывая схему украденного приборчика, чтобы превратить зонд в передатчик. Все было готово.

Когда раздались звуки сирены, извещавшие о двухминутной готовности к торможению — это значило, что необходимо пристегнуться, — Рэйвер, как положено, направился к койке, которая выполняла также функции противоперегрузочной кушетки, и на секунду задержался перед дверью. Устройство сработало: он услышал щелчок, говоривший о том, что язычок отодвинулся в нейтральное положение и зафиксировался в нем. Дверь была открыта. Непосредственно перед тем, как заработали тормозные двигатели, он натянул на себя одеяло и отвернулся лицом к стене.

Ускорение возрастало, вес всего находившегося на корабле увеличился втрое, сетка койки натянулась и заскрипела, и в это время Рэйвер медленно поднялся на ноги. Это был единственный момент, когда он мог быть уверен в том, что охранники в центре контроля не станут следить за ним. Они страдают от торможения, а он за это время должен сделать свое дело. Преодолевая три «же», он, напрягая мышцы, одним шагом пересек камеру. Три металлических ножки табурета были приварены к полу; он заранее внимательно исследовал свое сиденье и хорошо знал, что с ним делать. Тяжело опустившись на колени, он ухватил ножку обеими руками, весь напрягся и потянул. Послышался громкий омерзительный скрип, и ножка отделилась от пола; затем он так же разделался с остальными двумя, медленно подошел к койке, положил туда табурет и накрыл его одеялом. Конечно, это чучело не смогло бы обмануть никого, кто посмотрел бы на него вблизи, но оно требовалось лишь для того, чтобы ввести в заблуждение дураков-охранников, сидевших перед мониторами, и то ненадолго. А теперь обратно через камеру к двери, выйти, закрыть ее, запереть и дальше по коридору… Все больше тормозных двигателей включалось в работу, ускорение достигло пять «же», ноги Рэйвера подогнулись, но он пополз дальше на четвереньках. Он мог перемещаться беспрепятственно лишь в то время, пока работали двигатели. Как только они выключатся, экипаж и охрана вылезут из противоперегрузочных кушеток, выйдут из кают и его немедленно схватят. Преодолевая боль во всем теле, он заставил себя доползти по коридору до лестницы, соединявшей между собой палубы корабля, и начал спускаться вниз.

Двигатели выключились, когда он преодолел полпути. Чтобы не терять времени, он выпустил поручни и упал вниз.

Поскольку сила тяжести на Хоудте была заметно меньше нормальной земной, да и падал Рэйвер с высоты всего лишь пятнадцать футов, он ничего себе не повредил. Перекатившись по полу, он плечом ударил в дверь, вскочил на ноги, пока она еще раскрывалась, и бегом понесся к кладовой скафандров. Он знал, что все, находившиеся на корабле, отстегивали привязные ремни и поднимались, чтобы вернуться к своим обязанностям. За спиной у него раскрылась дверь, послышался внезапный громкий ропот голосов. Кто-то вышел в коридор… повернулся, чтобы что-то сказать тем, кто оставался внутри…

Рэйвер толкнул дверь кладовой, вскочил внутрь, осторожно закрыл дверь за собой и прислонился к ней. Сигналов тревоги пока что не было.

Тем не менее нельзя было тратить время впустую. Он тяжело перевел дух и, игнорируя боль в перегруженных во время торможения мышцах, принялся перебирать аккуратно развешенные скафандры. Они были достаточно эластичны, и самый большой, растянувшись до предела, должен был ему подойти. Если он закроет шлем, это, несомненно, привлечет внимание каждого, кто попадется ему на пути внутри корабля, но если он оставит лицо открытым, его сразу же узнают. А вот запасные воздушные баллоны помогут закрыть лицо и послужат второй, не менее важной цели. Большой перезаряжаемый баллон весит более ста фунтов, так что он решился взять только два. Он мог унести и больше, но это тоже вызвало бы ненужный интерес. Ему нужно было идти налево, и поэтому он взвалил баллоны на правое плечо и распахнул дверь. Выйдя в коридор, он пошел, почти касаясь стены левым плечом, а баллоны закрывали его лицо от встречных. — За спиной он услышал шаги, но человек не окликнул его. Рэйвер спустился на две палубы ниже и увидел охранника возле аварийного выхода. И в этот момент прозвучал сигнал тревоги: исчезновение заключенного из камеры было обнаружено. Но Рэйвер не ускорил и не замедлил шаг, хотя охранник нервно дернулся, скинул винтовку с плеча и взял оружие наизготовку.

— Что это? Что случилось? — обратился он к Рэйверу, а затем, быстро обернувшись, окинул взглядом продолжение коридора. Воздух разрывал пульсирующий вой сирены.

— Кто идет? — наконец спохватился охранник, когда Рэйвер подошел к нему почти вплотную. Солдат попытался вскинуть винтовку, но было уже поздно, слишком поздно.

Рэйвер вытянул свободную руку и взял человека за горло, чтобы он не смог закричать и вызвать подмогу, и подтянул его вплотную к себе, чтобы тот не смог выстрелить. Средний палец нащупал артерию ниже уха охранника и надавил на нее, перекрывая ток крови к мозгу. Несколько секунд человек вяло пытался сопротивляться, а затем его тело обмякло; он потерял сознание. Рэйвер осторожно опустил его на палубу, забрал из ослабевших рук оружие, отцепил с пояса подсумок с патронами, перекинул ремень через плечо и открыл тамбур. В это время невдалеке послышались крики, но он, не обращая на них внимания, закрыл за собой дверь и тщательно запер ее.

* * *

— Схватите его! — зарычал капитан; его лицо побагровело от ярости. Притащите его ко мне. Убить его разрешаю только в самом крайнем случае: я хочу увидеть его смерть собственными глазами. Вам понятно?

— Да, сэр, — ответил лейтенант H'Hecc, сохраняя непроницаемое выражение на лице. — Мне понадобится группа из самых подготовленных людей.

— Считайте, что вы ее получили. Что вы собираетесь делать?

H'Hecc вынул из планшета карту и развернул ее на столе. Он был кадровым военным и после этой командировки должен был поступить в колледж, чтобы учиться на старшего офицера. И говорил он с профессиональной краткостью и четкостью.

— Корабль находится здесь, около подножия скальной гряды, в обычной посадочной зоне. Рэйверу совершенно незачем идти к каторжным шахтам, которые находятся поблизости, да и на самом деле все радары указывают, что он идет по направлению восемьдесят шесть градусов в сторону предгорий. Это имеет смысл. Ближайшая горная выработка, кроме нашей каторги, находится вот тут, по другую сторону гор. Ее разрабатывают пулиаане.

— Проклятье!

— Совершенно согласен с вами. Если Рэйвер доберется до них, они дадут ему убежище и мы ничего не сможем с этим поделать.

— Моя бы воля, я с ними такое сделал бы… — пробормотал капитан, стискивая кулаки.

— И не только вы, — отозвался лейтенант H'Hecc. — Но Пулиаа втрое превосходит нас по численности населения и в пять раз по индустриальному потенциалу. А вот тут мы на самом деле ничего не можем поделать.

— И все равно! Сколько веревочке ни виться…

— Несомненно. Но беглый каторжник тем временем приближается к убежищу. Он взял два запасных баллона в дополнение к тому, что имелся в скафандре. С этим он сможет добраться до пулиаанской шахты, но только самым прямым путем. На то, чтобы отсидеться где-нибудь или пойти в обход, у него времени не будет.

Я намереваюсь немедленно выйти в погоню с группой самых сильных и опытных людей. Каждый возьмет по одному запасному баллону с воздухом. Мы пойдем налегке и будем двигаться быстро. Мы схватим его и приведем обратно.

— Ну, так действуйте. Мои инструкции вы получили. Группа преследования уже облачилась в скафандры, и H'Hecc тоже поспешил переодеться. Несмотря на то что им нужно было спешить, он проверил у каждого оружие, подсумок с боеприпасами, воздушный баллон и только после этого дал команду на выход. И они быстрым шагом направились через равнину к предгорьям, следуя указаниям радиопеленгатора с корабля, который давал им точное направление к тому месту, где Рэйвер исчез из вида средств наблюдения.

— Я вижу след, — сообщил H'Hecc по радио. — Сдвинутые камни, отпечатки ног — совершенно ясный след, с которого просто невозможно сбиться. Следующая связь через час. — Он вел свою команду в горы планеты Хоудт.

Хоудт. Этот мир был разбит, выпотрошен и остался без атмосферы в каком-то немыслимо древнем катаклизме. Планета была практически лишена коры, и наружу торчало голое металлическое ядро. Здесь валялись, дожидаясь, пока их соберут, невероятно огромные запасы тяжелых металлов, дававших энергию для путешествий длиной во множество световых лет. Ископаемых здесь было более чем достаточно для всех, и поверхность планеты была изрыта шахтами; все они принадлежали различным мирам или синдикатам. На лучших из них добычу вели роботы, а на худших — рабы.

Рэйвер не желал быть ни рабом, ни рабовладельцем, но в его родном мире не имелось никакого другого выбора. Он вошел в оппозицию правящему режиму, и можно было считать просто чудом, что она просуществовала столько лет, прежде чем пришла к неизбежному финалу: все ее члены попали на Хоудт. Но все же Рэйвер еще оставался в живых. Ему нужно было лишь перевалить через горы, спуститься в пулиаанское поселение — и он спасен.

Воздушные баллоны он навьючил на спину, чтобы освободить руки, так как на этих крутых склонах он не мог идти и ему приходилось карабкаться. Когда он подтягивался по растрескавшейся скальной стене, рядом с ним что-то беззвучно взорвалось, подняв облачко каменной пыли. Он почувствовал кончиками пальцев сотрясение почвы, разжал руки и съехал вниз, под защиту зазубренных валунов. Выглянув в трещину, он впервые увидел своих преследователей; они выстроились в цепочку и, держа винтовки в руках, изготовились стрелять с колена. Как только он исчез из виду, они вскочили на ноги и двинулись дальше. Рэйвер тоже продолжил свой путь, выбрав такое направление, на котором он мог бы дольше прятаться от них за неровностями почвы.

— Привал, — скомандовал лейтенант H'Hecc, когда солнце коснулось горизонта. Его люди опустились наземь, где стояли. Преследование началось на рассвете; долгота дня здесь составляла двадцать стандартных часов. Они находились в далеких северных широтах, где, благодаря наклону оси планеты, ночь длилась менее трех часов. Вообще-то H'Hecc был готов продолжать преследование и в темноте, но идти на это не следовало. Ночью трудно карабкаться по скалам, да и его люди устали. Сейчас следовало поспать и поймать раба на следующий день до заката.

— Двое на посту, каждая смена по часу, — приказал он. — Сложите все запасные баллоны сюда. Утром мы наполним из них баллоны скафандров и увидим, сколько можно будет бросить.

Большинство солдат уснули прежде, чем он умолк. Лейтенант пнул ногой того, кто оказался ближе всех к нему. Вдвоем они собрали баллоны, а потом сели спина к спине и принялись вглядываться в темноту.

Сначала солнечный свет появился на самых высоких пиках, но в отсутствие атмосферы, которая рассеивала бы свет, лагерь оставался в темноте. Третья смена, согласно приказу лейтенанта, разбудила всех остальных. Люди только-только начали потягиваться, когда ночь взорвалась.

Сначала ярко полыхнуло, затем вновь обрушилась тьма, в которой раздавались лишь крики испуганных людей. Лейтенант быстро восстановил порядок, а как только рассвет достиг лагеря, они увидели, что весь склад их запасных воздушных баллонов уничтожен.

Восстановить ход событий было совсем не трудно. Рэйвер, должно быть, в темноте подполз к лагерю, перед самым рассветом прокрался в него и лег среди спящих: всего лишь еще один человек в скафандре. Он поместил какую-то бомбу среди баллонов, а затем, воспользовавшись растерянностью, вызванной взрывом, убежал. H'Hecc недооценил его.

— Он поплатится за это, — холодно сказал лейтенант. — Вернувшись сюда, он лишился своего отрыва и не сможет вновь наверстать его. Садитесь и проверьте свои баллоны.

Да, запасные воздушные баллоны погибли, но ведь в баллонах скафандров что-то еще оставалось. С безжалостным практицизмом H'Hecc стравил содержимое баллонов своих людей в свой, пока его баллон не заполнился до отказа, а баллоны спутников почти опустели.

— Возвращайтесь на корабль, — приказал он. — Как только перейдете последнюю гряду холмов, начинайте вызывать по радио; вы сможете связаться или с кораблем, или с шахтой. Скажите им, чтобы они вышли вам навстречу с кислородом, если того, что осталось у вас, не хватит, чтобы добраться до корабля. А я пойду дальше и задержу беглого. Передайте это капитану. А теперь проваливайте.

H'Hecc не стал провожать своих подчиненных взглядом; на самом деле он сразу же забыл об их существовании. Он намеревался поймать Рэйвера и привести его назад под дулом ружья. Капитан от этого будет счастлив, ну а в послужном списке лейтенанта появится очень лестная запись. Чуть ли не бегом он бросился вверх по склону.

Лейтенант был гораздо легче, нес на себе меньше груза, к тому же ему не нужно было разыскивать следы преследуемого; он мог просто идти в нужном направлении, уверенный, что в конце концов нагонит беглеца. Там, где Рэйвер был вынужден огибать нагромождение скал, H'Hecc шел прямиком, полагаясь на свою ловкость и проворство. Он не снижал темпа, не отдыхал, и его срывающееся дыхание, словно эхо, откликалось свисту работавшей с перегрузкой климатической установки, не успевавшей удалять избыточный пар, углекислый газ и отводить тепло, вырабатывавшееся телом лейтенанта. Это была безумная погоня, но у нее мог быть только один исход (если, конечно, преследователь не подвернет ногу или не потеряет сознание от переутомления).

Рэйвер взобрался на широкий карниз и сквозь расщелину увидел впереди высокие копры пулиаанских шахт. Он направился к ним, и в этот момент радио затрещало, и в шлеме послышался отчетливый голос H'Hecca:

— Стой где стоишь. Не двигайся. Рэйвер замер как вкопанный и медленно осмотрелся. Лейтенант H'Hecc стоял на карнизе над ним и держал его на прицеле лучевой винтовки.

— Повернись, — приказал H'Hecc, — и шагай в обратном направлении, туда, откуда пришел. — Он повел стволом винтовки в нужном направлении.

— Благодарю вас, нет, — ответил Рэйвер и сел на землю, положив рядом с собой кислородный баллон. — У меня нет ни малейшего желания возвращаться, несмотря даже на ваше приглашение.

— Хватит разговоров. Даю тебе десять секунд: или ты делаешь то, что тебе приказано, или я нажимаю на спуск.

— Нажимайте, и будьте прокляты. Я с равным успехом могу умереть здесь или же вернувшись туда. Какая для меня разница?

H'Heccy, не ожидавшему такого поведения, пришлось на мгновение задуматься, подыскивая дальнейшие слова. Когда он вновь заговорил, в его голосе уже не было слышно командирской стали.

— Ты ведь разумный человек, Рэйвер. Нет никакого смысла умирать здесь, когда ты можешь жить и работать…

— Не прикидывайтесь глупее, чем вы есть на самом деле, вам это не идет. Мы с вами оба знаем, что рабы попадают на шахты пожизненно, а жизнь у них не бывает долгой. У меня не будет другой возможности убежать. А вы — наемный убийца. Стреляйте.

H'Hecc оценил запасы воздуха в своем баллоне, прибавил к ним содержимое запасного баллона, который нес Рэйвер, и уселся напротив преследуемого.

— Ты можешь не утруждаться, стараясь оскорбить меня, — сказал он. — Да, мне приходилось убивать по долгу службы, но я никогда никого не пытал и не убивал людей с такой жестокостью, как ваша так называемая Пацифистская партия…

— Стоп, — прервал его Рэйвер, поднимая голову. — Вы просто жертва вашей собственной пропаганды. Все это ложь. Мы не убиваем. Подумайте сами, если, конечно, вы на это способны. Вам когда-нибудь приходилось видеть хоть одно из тех злодеяний, о которых вы говорите? Совершенных кем-либо, кроме ваших собственных людей.

— Я здесь не для того, чтобы спорить с тобой…

— Ответ неверный. Попробуйте еще раз. Вы когда-нибудь видели такое?

— Нет, не видел… Но… но только потому, что мы стреляли первыми, прежде чем они успевали совершиться.

— Тоже неудовлетворительно, лейтенант. Вы уклоняетесь от правды. Вы убиваете, а мы этого не делаем. Это основное и принципиальное различие между нами. Вы животный атавизм человечества, а мы его будущее.

— Не прикидывайся святым, пожалуйста. Ты напал на охранника на корабле, а вчера вечером пытался убить меня и моих людей.

— Это не правда. Я не убиваю. Я привел охранника в бессознательное состояние, а его винтовку и боеприпасы использовал для того, чтобы уничтожить ваш кислород и заставить вас повернуть обратно. Разве кто-нибудь был ранен?

— Нет, но…

— Да, но, — громко прервал его Рэйвер, одним движением поднимаясь на ноги. — В этом вся разница. Наши агрессивные черты позволили нам подняться на вершину животного мира, а теперь мы должны отказаться от убийства, чтобы иметь возможность дальнейшего прогресса. Тяга к насилию существует в нашей природе я не отрицаю, что и во мне она тоже есть, — но чего же стоит наш разум, если мы не можем контролировать ее? Любой человек может пожелать женщину, которую видит на улице, или драгоценности, выставленные в витрине, и все же только больной человек совершит насилие или кражу.

— Это вовсе не болезнь, — возразил H'Hecc, взмахнув ружьем в сторону Рэйвера, — всего лишь здравый смысл, который помогает выиграть спор. Разумный человек знает, что не может голыми руками бороться против ружья, и потому добывает ружье себе и уравнивает шансы. Вот этому-то вы, ребята, никогда не научитесь. Мы всегда побеждаем. Мы убиваем вас.

— Да, вы убиваете нас во множестве, но никак не можете победить. Вы не меняете сознание человека, устраняя его. Что вы будете делать, когда все окажутся на противоположной стороне? Расстреляете всех? А потом, когда убьете всех мужчин, женщин и детей — что вы станете делать с вашим миром?

— Теперь ты прикидываешься дураком. Это уже не раз происходило: когда лидеры убиты, толпа начинает делать то, что ей приказывают.

— Но теперь во Вселенной появилось нечто новое, — спокойно сказал Рэйвер. — Возможно, это следующая ступень развития, homo superior, мутация, люди, которые по своей природе не способны убивать. Это не моя теория, по этому поводу написано множество научных трудов…

— Все это ерунда!

— Вовсе нет. Вспомните о том, что случилось на Пулиаа…

— Пропаганда! Пацифистская партия смогла на время прийти к власти, но посмотрим, что случится при первых признаках неурядиц.

— Неурядицы у них уже были, и пока что они все благополучно переживали. А правда заключается в том, что они пришли к власти в результате всемирного ненасильственного восстания. Этого хотел каждый.

— Ложь!

— Сомневаюсь в этом. — Рэйвер улыбнулся. — Вы не можете игнорировать тот факт, что теперь все жители планеты стали вегетарианцами. Что-то произошло. Почему бы вам не задуматься над этим, прежде чем окажется слишком поздно? Я не первый из тех, кто верил, что те, кто живет мечом, от меча и погибнут.

— Ну, поговорили, и хватит, — сказал H'Hecc, поднимаясь на ноги. — А теперь ты пойдешь со мной.

— Нет.

— Если ты не пойдешь, то я застрелю тебя, а потом пришлю людей за твоим трупом. У тебя нет выбора.

— Вы это сделаете? Так просто нажмете на спусковой крючок и убьете человека? Лишите его жизни без всякой причины? Мне трудно это представить; я не способен на такое злодеяние.

— Это не зло, к тому же у меня есть причины. Ты враг, а мне отдан приказ…

— Это не причины, а просто оправдания. Животное убивает, чтобы есть, или для защиты своей собственной жизни, или жизней других. Все остальное — это извращение.

— Еще одно последнее предупреждение, — сказал H'Hecc, недрогнувшей рукой наводя оружие прямо в середину широкой груди огромной фигуры в скафандре. Все твои доводы ничего не значат. Или ты идешь со мной, или я застрелю тебя.

— Подумайте о себе, лейтенант. У вас есть шанс, который редко выпадает таким, как вы. Вы можете перестать убивать. Вы можете отправиться вместе со мной на Пулиаа и своими глазами увидеть, что значит не быть животным. Разве вы не понимаете, что насильник в первую очередь насилует сам себя? Разве кому-нибудь хочется оказаться в шкуре насильника? И потому убийца убивает сам себя, и это, вероятно, единственный вид убийства, который человек мира может осознать. Мы не любим этого делать, но при необходимости идем на это. Только после того, как ваша раса уйдет, моя раса сможет превратить эту галактику в то, чем она должна быть.

— Дурак! — выкрикнул лейтенант. — Это ты умрешь, а не я. Даю тебе последний шанс.

— Вы убиваете сами себя, — спокойно отозвался Рэйвер.

Губы лейтенанта натянулись в злой ухмылке, он выкрикнул что-то невнятное и нажал на спуск.

Ружье взорвалось, убив его на месте.

— Простите меня, — сказал Рэйвер. — Я старался предупредить вас. Ночью я немного повозился с вашей и со всеми остальными винтовками, чтобы они взрывались при выстреле. Но я надеялся убедить вас пойти со мной.

Опустив голову в неподдельном горе, Рэйвер повернулся и зашагал к видневшейся неподалеку шахте.

Государственный служащий

Точно в девять утра двери открывались, и в почтовое отделение входили первые посетители. Ховардс знал это, и все же, аккуратно укладывая Книгу на конторку, он не мог удержаться, чтобы не кинуть опасливый взгляд на большие часы, висевшие на стене. В чем дело? Ведь это был всего лишь рабочий день, точно такой же, как все остальные дни. Слава богу, с последним прыжком длинной черной стрелки страхи скрылись, спрятались куда-то глубоко на дно души.

Да, это просто, очередной рабочий день, почему же он так встревожен? Он нервно хихикнул и повернул ключ в замке стоявшего перед ним кассового пульта, и в этот момент с противоположной стороны барьера появились два человека.

— Я хочу отправить письмо в Сьерра-Леоне, — заявил мужчина.

— А мне надо оплатить страховку, — потребовала женщина.

Они немедленно принялись ругаться — каждый настаивал на том, что пришел первым, — и их голоса, сливаясь в единый дуэт, звучали все громче и визгливее. Ховардс хлопнул левой рукой по Книге и поднял правую.

— Стоп, — негромко, но внушительно проговорил он, и они сразу умолкли, почувствовав властность, звучавшую в его голосе. — Согласно пункту Б-86-у/234 Книги почтовых инструкций, все разногласия относительно приоритета обслуживания должны разрешаться клерком, находящимся при исполнении служебных обязанностей. То есть, мною. Дама первая. Вот ваша марка, мадам.

Пока он произносил эту речь, его пальцы уже порхали по кнопкам кассового пульта, а он втайне гордился той уверенностью, с которой высказал свою реплику. Мужчина отступил в сторону, женщина робко протянула ему книжку страхования, а он стоял, держа палец на кнопке ввода. Свободной рукой он раскрыл книжку, засунул листок в щель и нажал кнопку.

— Двадцать два кредита восемьдесят, мадам. — Купюры уплыли в приемник, а в лотке загремела сдача. — Следующий, — не без некоторой снисходительности провозгласил он.

Мужчина ничего не сказал; конечно же, он знал, что тут спорить не о чем. В Книге все было сказано верно. Он протянул свой конверт, расплатился и отошел. Ховардс подумал, что этот день и впрямь начался достаточно бурно, но откуда же этот легкий беспредметный испуг, затаившийся, дрожа, где-то на самом дне души? Он произнес про себя эту фразу и потер костяшками пальцев свою грудь где-то между сердцем и желудком.

Над барьером навис крупный темнокожий человек с густой черной бородой.

— Ты знаешь, что это такое? — взревел он.

— Конечно, знаю, — ответил Ховардс. (Его голос слегка дрогнул или ему это только показалось?) — Это игольное ружье.

— Ты прав, — теперь человек шипел, и его голос вызывал в сознании вид накатывающейся на берег ядовитой волны. — Оно беззвучно выкидывает иглу, которая летит с такой скоростью, что, втыкаясь в человеческое тело, порождает гидростатическую волну, которая полностью разрушает нервную систему. Тебе этого хочется? — В спутанной черной бороде мелькнули белые зубы.

— Я не хотел бы, чтобы моя нервная система полностью разрушилась.

— Тогда выплати мне четыре тысячи девятьсот девяносто девять кредитов.

— У меня в кассе столько нет. Наличные деньги выдаются централизованно…

— Болван! Я все это знаю. Я знаю также, что на выплату любой суммы больше пяти тысяч кредитов в любом пункте нужно получить специальное подтверждение. Поэтому гони четыре тысячи девятьсот девяносто девять кредитов. Живо.

— Выполняю, — решительно сказал Ховардс и принялся нажимать кнопки. При этом он громко говорил:

— Четыре, девять, девять, девять…

— Теперь нажми ввод!

Ховардс заколебался на долю секунды, затаил дыхание, а затем, подавшись вперед всем телом, нажал пальцем на самую большую кнопку.

В лотке для мелочи раздался звон высыпающихся монет, человек невольно перевел туда взгляд, и в этот момент ему в лицо ударила струя белого пара. Он закричал, скорчился и сразу же упал, сраженный смесью газов раздражающего, слезоточивого и кожно-нарывного действия.

— Глупец, — проговорил Ховардс в носовой платок, которым поспешно прикрыл лицо, и отошел в сторону, подальше от облачка газа. — Охранники оказались рядом с ним, как только я набрал четыреста девяносто девять миллионов девяносто девять тысяч кредитов. Просто нажать переключение десятичного разряда…

Было уже почти девять; совсем скоро должен был появиться первый посетитель. День как день… но почему же он так странно себя чувствует? Как? Как будто он заключен в тюрьму в глубине своего собственного мозга, вопит, но его никто не слышит. Ну и глупость; государственному служащему совершенно не к лицу иметь такие мысли.

— Помогите мне, — попросила старуха, как только черные руки стрелок часов коснулись одна девятки, а другая двенадцати.

— Ну конечно, мадам. — Интересно, откуда она взялась так быстро?

— Это моя пенсия, — она трясущейся костлявой рукой подтолкнула к нему поперек барьера истрепанную и грязную пенсионную книжку. — Они не хотят платить мне мои деньги.

— Денежные выплаты осуществляются всегда, — сказал Ховардс, листая засаленную книжку и стараясь при этом прикасаться к ней одними лишь кончиками пальцев. Вот она, причина затруднений. Он указал на вырванный листок. — Мы нашли объяснение. Страница отсутствует. Чтобы возобновить выплаты, вы должны получить форму 925/1к (43) и заполнить ее.

— Она у меня есть, — ответила женщина и сунула ему — нет, скорее, бросила — еще более изжеванный и замызганный листок. Ховардс взял его и принялся читать, надеясь, что чувства, которые он испытывает, не отражаются на его лице.

— Это та самая форма, мадам, но она не полностью заполнена. Вот тут, в этой графе, вы должны указать номер страхового свидетельства вашего покойного мужа.

— Я не знаю этого номера! — срывающимся голосом выкрикнула старуха и навалилась всем телом на край барьера. — Он умер, и все его документы уничтожены, вы можете это понять!?

— В таком случае вы должны получить форму 276/по(67), которая является заявлением, в ответ на которое надлежащие органы выдадут вам нужную информацию. — Он положил перед старухой ее бумаги и, как ему хотелось верить, любезно улыбнулся. — Вы можете получить форму для этого заявления в…

— Я раньше помру! — завизжала старуха и швырнула все свои бумаги в воздух — они плавно опускались, словно грязное конфетти. — Я не ела целую неделю. Я требую своего. Я должна получить свои деньги, чтобы есть…

Эта сцена была до крайности неприятной.

— Я был бы рад помочь вам, но эта проблема находится вне пределов моей компетенции. Вам следует обратиться за соответствующим форменным бланком к представителю, занимающемуся неотложными вопросами…

— Я раньше помру! — повторила она и перегнулась через барьер. Он ощутил ее кислое дыхание и поспешно отодвинулся. — Неужели вы не сжалитесь над человеком моих лет? Я ведь могла бы быть вашей матерью!

— Слава богу, мадам, вы ею не являетесь. У моей матери все бумаги…

— Бумаги! — Она так взвизгнула, что ее голос сорвался. — Вам бумаги важнее человеческой жизни. Я поклялась, что покончу с собой, если сегодня не добуду денег на еду. Спасите меня!

— Прошу вас не угрожать. Я сделал все, что мог. — А так ли это? Может быть, у него были какие-то полномочия, которыми он должен был воспользоваться? Правильно ли он…

— Лучше быстро умереть сейчас, чем медленно издыхать от голода. Деньги или я умру!

В руке у нее вдруг оказался большой хлебный нож. Это была угроза? Следовало ли вызвать охрану?

— Я не могу… — Ховардс сбился; его пальцы в нерешительности висели над кнопками пульта. Охрана? Врач? Полиция?

— Тогда я умираю, и мне совсем не жаль расстаться с этим миром!

Она положила левую руку на барьер и резко ударила по ней ножом, почти полностью перерубив запястье. Из глубокой раны хлынул густой поток крови.

— Что вы наделали?! — закричал он и потянулся к кнопкам. Но она принялась вопить, размахивая рукой. Кровь заливала все вокруг, текла на конторку…

— Книга! — взвизгнул Ховардс. — Вы испачкали кровью Книгу. — Он схватил ее с оскверненной конторки и принялся оттирать носовым платком, но тут вспомнил, что все еще не вызвал помощь. Он заколебался в растерянности, затем положил Книгу подальше от залитого кровью барьера и кинулся на свое место. Там все было в крови — неужели он допустил ошибку? — а женщина, похоже, свалилась на пол, он не видел ее, но все еще слышал стоны.

— Медицинская помощь, — быстро проговорил он в микрофон. — Немедленно нужен врач. Срочно.

Следовало ли ему что-то сделать для нее? Но он не мог покинуть свое место. И кровь, повсюду кровь, и на его руках, и на рубашке. Он в ужасе глядел на себя. Он никогда еще не видел так много крови, человеческой крови…

А ровно в девять часов почтовое отделение должно было открыться. Еще один день, точно такой же, как и все остальные.

Что с его руками было не так? Может быть, он забыл нечто такое, что ему следовало помнить? Ему казалось, что в его памяти что-то мелькнуло и растаяло, подобно замершему эху — эху чего? Все шло, как полагается: он стоял на своем месте, где ему полагалось находиться, рядом, под рукой, лежала Книга, а впереди сверкала светлая панель кассового пульта. Он был на своем месте, готовый к выполнению своих обязанностей — но тогда откуда снова и снова возникало мимолетное, неуловимое, пугающее воспоминание о том, что свершилось что-то неподобающее? Почему он то и дело смотрел на руки? Ховардс содрогнулся, отпер пульт, сбросил память, щелкнув ручкой, включил тест, затем перевел аппарат в рабочий режим — загорелась зеленая лампочка, — проверил очистку регистров и набрал 4,999…

Нет, что-то было не так. С какой стати он набрал это число? Украдкой бросив взгляд через плечо, он снова очистил регистры. Длинная черная рука часов, щелкнув, перепрыгнув на следующее деление, стала вертикально, и сразу же перед ним образовалась огромная очередь. Люди теснились друг к другу, все глаза смотрели на него. Было тихо, хотя откуда-то из хвоста очереди уже доносился ропот.

— Доброе утро, сэр, — обратился он к краснолицему джентльмену, стоявшему первым. — Чем я могу…

— Только без дурацкой болтовни. Мне нужно обслуживание, а не пустые разговоры. Это письмо, специальной доставкой, срочно, в Капителло, Салерно, Италия. Сколько это будет стоить?

— Это зависит… — начал было Ховардс, протягивая руку к конверту. Мужчина быстро придвинул его к себе.

— От чего зависит, черт бы вас побрал? Я хочу отправить эту штуку, а не трепаться о ней.

Из очереди послышались голоса недовольных задержкой людей. Ховардс неискренне улыбнулся.

— Зависит от веса, сэр. Специальная доставка осуществляется орбитальными ракетами, и стоимость отправления определяется его весом.

— Тогда прекратите наконец молоть языком и взвесьте его! — рявкнул краснолицый, швырнув конверт по барьеру.

Ховардс поймал его, сунул на весы и назвал высветившуюся сумму.

— Это чертовски дорого! — крикнул мужчина. — Я отправлял письмо в Капителло только вчера, и оно стоило куда меньше.

— Вероятно, оно весило меньше, сэр.

— Я хочу отправить посылку, — сказал маленький ребенок, с усилием выкладывая на барьер неопрятный сверток.

— Вы назвали меня лжецом? — возмутился первый клиент, покраснев еще сильнее.

— Нет, сэр… подожди минутку, малыш… я просто сказал, что раз оно стоило меньше, значит, меньше весило.

— Какая наглость! Назвать человека лжецом! Я должен немедленно увидеть вашего начальника!

— Мой начальник не встречается с посетителями. Если желаете, то можете оставить жалобу. Бюро претензий находится в комнате восемь девять три четыре… Не делай этого! — воскликнул он, увидев, что ребенок толкнул свой пакет дальше, и он, соскользнув с внутреннего края, упал на пол. Внутри что-то с громким звоном разбилось; потянуло ужасным зловонием.

— Вы сломали мою посылку! — завизжал ребенок.

— Я этого не делал, убери это немедленно, — ответил Ховардс, поднимая сверток за конец веревки.

Ребенок не обратил никакого внимания на его слова и громко разревелся.

— Человека, который так обращается с детьми, нужно высечь кнутом!

— Комната восемь девять три четыре, — повторил Ховардс сквозь сжатые губы, надеясь, что человек уйдет.

Высокий рыжий молодой человек, стоявший в очереди за ребенком, уже давно подпрыгивал от нетерпения.

— Я хотел бы послать моему дяде телеграмму такого содержания:

«Дорогой дядя, срочно требуется в долг сто…»

— Будьте любезны заполнить телеграфный бланк, — прервал его Ховардс. Он нажал кнопку, и на барьер выполз отпечатанный бланк.

— Будет трудновато, — ответил молодой человек, поднимая обе руки; они были замотаны в бинты, скрепленные лентами лейкопластыря. — Я не могу писать, но мог бы продиктовать вам текст. Это займет всего одну минуту.

«Дорогой дядя…»

— Мне очень жаль, но я не могу принимать телеграммы под диктовку. Однако вы можете продиктовать ее из любого телефона-автомата.

— Я не могу засовывать монеты в щель.

«Дорогой дядя…»

— Это жестоко и бессердечно, — возмущенно фыркнула молодая девушка из очереди.

— Я был бы рад помочь вам, — сказал Ховардс, — но это запрещено инструкциями. Однако я уверен, что кто-нибудь из стоящих дальше согласится написать для вас текст на бланке, и тогда я с удовольствием приму вашу телеграмму.

— Как вы суровы, — заметила девушка. Она была чрезвычайно привлекательна, и когда она наклонилась, ее груди впечатляюще приподнялись на краю барьера. Она улыбнулась. — Я хотела бы купить несколько марок.

Ховардс ответил ей улыбкой; на сей раз совершенно искренней.

— Я был бы счастлив удовлетворить вашу просьбу, мисс, если бы не тот факт, что мы больше не выпускаем марок. Стоимость пересылки теперь печатается машиной прямо на конверте.

— Как хорошо придумано. Но разве нельзя купить юбилейные марки, которые все еще сохраняются на почте?

— Конечно, это совсем другое дело. Продажа публике юбилейных изданий марок… пункт B — 23Х/48 Книги.

— Какой вы умный. Столько всего помните! Так вот, я хотела бы серию, посвященную столетию Службы по доставке пеленок на дом…

— Наглец, проклятый наглец! Хотели избавиться от меня! — вновь загремел голос краснолицего. Он орал издалека, протискиваясь через толпу. — Комната восемь девять четыре четыре закрыта.

— Я нисколько не сомневаюсь в том, что комната восемь девять четыре четыре может быть закрыта, — спокойно ответил Ховардс. — Я не знаю, что находится в комнате восемь девять четыре четыре. А Бюро претензий находится в комнате восемь девять три четыре.

— Тогда, почему, будьте вы прокляты, вы сказали мне восемь девять четыре четыре?

— Я вам такого не говорил.

— Нет, сказали!

— Исключено. Я не мог допустить такой ошибки. «Ошибка? — подумал Ховардс. — Ошибка! О, нет, только не это». Он почувствовал, что бледнеет.

— Боюсь, что я допустил небольшую ошибку, — сказал он, обращаясь к девушке. — Существует дополнительный приказ, отменяющий продажу всех юбилейных марок в почтовых отделениях.

— Но ведь это же глупость. — Девушка мило надулась. — Разве вы не можете продать мне маленькую марочку с пеленками…

— Если бы я имел на это право, то ничего не доставило бы мне большего удовольствия, но нарушение инструкции недопустимо.

— Башку тебе разбить, как ты разбил посылку! — рявкнул огромный разъяренный детина. Оттолкнув девушку, он сунул прямо под нос Ховардсу растрепанный пакет. Зловоние было ужасающим.

— Уверяю вас, сэр, что я не разбивал ее. Будьте любезны, уберите…

— Мой сын сказал, что это ты.

— Однако я этого не делал.

— Ты хочешь сказать, что мой сын солгал?! — оглушительно взревел детина и, перегнувшись через барьер, схватил Ховардса за грудки.

— Прекратите! — задыхаясь, воскликнул Ховардс. Он попытался вырваться и услышал треск материи. Он пошарил рукой на столе, нащупал кнопку вызова охраны, попытался нажать на нее, но она отломилась и свалилась на пол. Ховардс дернулся сильнее, и большая часть его сорочки осталась в кулаке детины.

— Отправьте, пожалуйста, — сказал кто-то и в щель пульта просунулось письмо.

— Два кредита, — отозвался Ховардс. Он пнул ногой упавшую кнопку и набрал на пульте стоимость отправки письма.

— Вы сказали: комната восемь девять четыре четыре! — кричал краснолицый.

— Не умеете обращаться с приборами, — с кислым выражением на лице проворчал ремонтник, появившись из-за спины Ховардса.

— Вовсе нет. Я только прикоснулся к ней, и она отломилась.

— Эти устройства никогда не ломаются.

— Помогите мне, — попросила хилая старуха, трясущейся костлявой рукой подтолкнув к нему поперек барьера истрепанную и грязную пенсионную книжку. Это моя пенсия. Они не хотят платить мне мои деньги.

— Денежные выплаты осуществляются всегда, — ответил Ховардс. Он за мгновение прикрыл глаза — почему? — а потом потянулся за книжкой. Краем глаза он заметил проталкивавшегося к барьеру человека с густой нечесаной черной бородой и выражением ненависти на лице.

— Я знаю, что… — начал Ховардс, затем остановился. Возможно ли, чтобы это ему уже было знакомо? В голове начали оформляться какие-то мысли, похоже, что наступала какая-то ясность.

— Я не знаю этого номера, — визжала старуха. — Он умер, и все его документы уничтожены, вы можете это понять!

— Ты знаешь, что это такое? Это игольное ружье.

— Нет, вы сказали: комната восемь девять четыре четыре.

— Всего одна марочка с пеленочкой… Ховардс с силой стиснул виски ладонями. Он не знал, то ли это он завизжал, то ли кто-то другой. А затем его поглотила благословенная тьма.

* * *

— А теперь сделайте глоточек-другой и через несколько секунд станете как новенький.

Ховардс взял чашку, которую Экзаменатор протягивал ему, и с удивлением обнаружил, что может удержать ее лишь двумя руками. Он заметил, что его руки тыльные стороны кистей — густо усыпаны крупными каплями пота. Потягивая напиток, он почувствовал, как шлем поднимался с его головы, а запрокинув голову успел кинуть на шлем быстрый взгляд, прежде чем он скрылся в отверстии в потолке.

— Экзамен… разве мы не будем продолжать? Экзаменатор хихикнул и постучал толстыми пальцами по столу.

— Распространенная реакция, — заметил он. — Экзамен окончен.

— Я ничего не помню. Мне показалось, что шлем опустился, а потом снова поднялся. Хотя мои руки покрыты потом. — Он посмотрел на них, а потом содрогнулся, осмыслив сказанное. — Значит, экзамен окончен. И я…

— Вы должны запастись терпением, — сказал Экзаменатор с тяжеловесным достоинством. — Результаты необходимо проанализировать, сравнить, составить отчет. Даже электроника не может сделать этого сразу. Вам не следует жаловаться.

— О, я не жалуюсь, Экзаменатор, — быстро ответил Ховардс, опустив глаза. Я благодарен.

— Вы и должны быть благодарны. Только подумайте о том, каким все это было прежде. Многочасовые устные и письменные экзамены, на которых лучшие отметки получают зубрилы, у которых нет ничего, кроме хорошей памяти. А при экзамене на симуляторе зубрежка не поможет.

— Я знаю это. Экзаменатор.

— За какие-нибудь несколько минут, которые вы проводите в гипнотическом сне, машина помещает вас мысленно в различные ситуации и определяет, как вы ведете себя в них. Реальные ситуации, в которых оказывается почтовый клерк при исполнении своих повседневных обязанностей.

— Ну да, повседневных обязанностей, — повторил Ховардс. Он хмуро посмотрел на свои руки и быстро вытер их о бока.

Экзаменатор уставился на цифры, пробегавшие по стоявшему перед ним дисплею.

— Не так хорошо, как я ожидал, Ховардс, — медленно проговорил он. — В этом году вы не станете почтовым клерком.

— Но… я был совершенно уверен… двенадцатый раз.

— Для этой службы требуется больше, чем одно только знание Книги. Идите. Учитесь. Готовьтесь. Ваша оценка в этот раз достаточно высока для того, чтобы оставить вас в студентах еще на год. Работайте упорнее. Очень мало таких студентов, которым не удается сдать после пятнадцати лет обучения.

Ховардс стоял, беспомощно переминаясь с ноги на ногу, но не уходил.

— Жена просила меня поговорить с вами, сэр… Мы становимся все старше… Разрешение на ребенка…

— Не может быть никаких разговоров. Вы же знаете, что все определяется демографической ситуацией и вашим общественным положением. Если бы вы были клерком, то могли бы рассчитывать, что ваше заявление рассмотрят.

— Но ведь клерков так мало, — подавленно сказал Ховардс.

— Для них так мало рабочих мест. Будьте счастливы, что вы являетесь зарегистрированным студентом, имеете квартиру и рацион. Вы знаете, что такое быть утвержденным безработным?

— Спасибо, сэр. До свидания, сэр. Вы были очень добры, сэр.

Ховардс быстро закрыл за собой дверь — почему ему продолжало казаться, что у него на руках кровь? Он помотал головой, чтобы прогнать наваждение.

Будет трудно рассказать это Доре. Она так надеялась. Но по крайней мере у него все еще остается его Книга. И целый год, чтобы заново заучить ее. Это будет полезно. А также изменения и дополнения, что может быть еще полезнее.

Мимо почтового отделения, расположенного в вестибюле, он прошел, старательно отводя глаза.

Капитан Бедлам

На что похож Космос? А как действительно выглядят звезды?

Нелегко отвечать на эти вопросы.

Капитан Джонатан Борк оглядел лица гостей — нетерпеливые и жаждущие ответов. Затем бросил взгляд на свои, покрытые космическим загаром руки, лежавшие перед ним на столе.

— Изредка это похоже на падение в яму глубиной в миллионы миль, а временами чувствуешь, что пролетаешь через паутину вечности и пустоты, натянутую между звездами. А звезды — хотя они все очень разные — совсем не мерцают, а больше похожи на пятнышки твердого света.

И каждый раз, описывая красоту миров пассажирам, капитан ненавидел себя за те горы чудовищной лжи, которые ему приходилось хладнокровно нагромождать.

Капитан Борк, космолетчик. Единственный человек на корабле, которому доступна возможность видеть звезды между мирами. Но и после пяти рейсов на Марс и обратно капитан не имел о звездах никакого представления. Да, его тело пилотировало корабль, но Джонатан Борк не видел ничего, что находилось в контрольной рубке корабля и за ее пределами.

Нет, капитан не отваживался высказываться об этом вслух. Когда его просили рассказать о полетах и Космосе, Борк конечно же рассказывал об этом, используя увековеченные в памяти красочные описания из учебников.

С усилием отогнав тяжелые мысли, Борк заставил себя вернуться за стол, в окружение друзей и родных. Обед давали в его честь, так что надо было достойно присутствовать на нем. Капитану помогало бренди. Вобрав в себя содержимое большей части всех бутылок Борк быстро распрощался со всеми и вышел.

Фамильный дом капитана был достаточно древним, поэтому сзади располагался крошечный дворик. Капитан в одиночестве прошел туда и прислонился к темной стене здания, еще не остывшей после дневной жары. Выпитое бренди чувствовалось во всем теле и когда капитан смотрел на звезды, они начинали кружиться, пока он не закрывал глаза.

Звезды. Он всегда смотрел на звезды. С детства звезды оставались неизменной его привязанностью, они определяли его судьбу. Все, что он когда-либо делал в жизни, все, что он изучал, так или иначе касалось звезд. Все, только чтобы стать одним из избранных для полетов на космических линиях.

Он поступил в Академию в семнадцать лет — предельно юный возраст. Когда Борку исполнилось восемнадцать, он уже знал, что все вокруг — ложь.

Капитан с неимоверными усилиями старался не замечать правды, найти какое-нибудь объяснение — но безуспешно. Все вопросы, которые он разбирал, все, что он изучал в школе, складывалось в одну логическую теорему и из нее следовал неизбежный и невозможный вывод. Вывод его окончательно подтвердился на уроке, во время опроса.

Случилось это в классе физиологии. Группа учащихся изучала теорию Палея — зависимость ориентировки в пространстве и сознания человека от ускорения.

Джон поднял руку робко и незаметно, но профессор Черники, по прозвищу Глаз-Алмаз, заметил и окриком поднял Джонатана на ноги. Оказавшись в центре внимания, Джон заговорил резко и четко:

— Профессор Черники, если мы принимаем теорию Палея, то выходит, что при ускорении даже с минимальным значением G мы опускаемся ниже порога человеческого сознания. Но ориентация в пространстве это ведь то, для чего необходимо, мне кажется… э-э…

— Мистер Борк! Что это вы там пытаетесь сказать? — голос профессора резанул по вопросу Борка, как холодное, острое лезвие бритвы.

Но для Джона путь назад уже был закрыт:

— Здесь возможен только один вывод — каждый пилот, управляющий кораблем будет или без сознания, или не в состоянии ориентироваться настолько, чтобы работать с приборами контроля.

Грохнул взрыв смеха и Джон почувствовал, что щеки у него полыхают огнем. Но Черники позволил себе лишь скупую усмешку перед тем как ответить:

— Превосходно! Но если все сказанное тобой — факт, то невозможны сами полеты в космос. Однако же это происходит, и происходит ежедневно! Мне кажется, ты узнаешь все ответы в следующем семестре, когда мы займемся проблемами о сдвигах сознания после стрессов. Это будет…

— Нет, сэр, — прервал его Джон, — в книгах и учебниках ответа нет, и я не нашел никаких точных сведений. Я прочитал все на эту тему за курс, и все касающиеся этого вопроса статьи.

— Мистер Борк, вы что же, хотите назвать меня лгуном? — голос профессора Черники стал таким же ледяным, как и его взгляд. Гнетущая тишина повисла над классом. — Вы удалены с лекции, мистер Борк. Ступайте к себе в комнату и подумайте хорошенько, за что вас удалили.

Стараясь не спотыкаться Джон прошел через весь класс, толкнул дверь и вышел.

Вся группа провожала его взглядами и Джон чувствовал как эти взгляды давили на него. Не в силах самостоятельно найти ответ на свой вопрос, Джон сделал из этого проблему. Сидя у себя в комнате он старался не думать о последствиях.

Джонатан никогда не думал о том, что станет именно пилотом на звездных трассах — это, в общем-то, были всего лишь мечты. Только один из ста становился пилотом, потому что было еще много других, не таких тяжелых профессий, необходимых для работы на космических трассах. Очень многие, махнув на все рукой, покидали Академию. Только самые отчаянные головы настойчиво пытались поступить туда — вступительные экзамены были очень сложные, а учиться было еще труднее.

Конечно, были и исключения — и капитан Джонатан Борк был одним из таких абитуриентов.

Когда по селектору передали, что Борк приглашается в президентский офис, Джон был уже внутренне готов к такому повороту событий. Он вскочил, быстро прошел по коридору и зашел в лифт, поднимающийся на административный уровень.

Секретарь с ледяным лицом кивнул ему на дверь и Джон оказался один на один с Адмиралом.

Адмирал Сикельм вышел в отставку еще до того, как принял руководство Академией. Но у него не исчез командный голос, и он сохранял военные методы решения вопросов, поэтому все в Академии называли его за глаза только Адмиралом. Джон, никогда раньше не находившийся так близко к начальству, сперва не мог вымолвить ни слова. Однако Адмирал не стал распекать его раздраженным и громким голосом, а заговорил мягко и спокойно, давая Джону возможность прийти в себя.

— Я разговаривал с профессором Черники, он мне доложил о происшедшем в группе. Я так же прослушал запись вашего разговора в классе.

Это вдвойне поразило Джона — он впервые узнал о том, что все занятия записываются скрытыми магнитофонами.

— Поздравляю вас, мистер Борк, вы приняты на курсы пилотов космических кораблей. Ваша группа начинает занятия на следующей неделе. Если, конечно, вы согласны продолжить обучение.

Джон уже хотел открыть рот, чтобы ответить, но Адмирал поднял ладонь, останавливая его:

— Я бы хотел, чтобы вы меня выслушали, прежде чем ответите. Как вы уже успели выяснить, космические пилоты — это на самом деле не совсем то, что пишут о них. Когда мы впервые совершили прорыв в Космос наши потери составляли девять кораблей из десяти. И было это, оказывается, не только по техническим причинам. Телеметрическая аппаратура, следящая за состоянием пилотов, показала где корень всех проблем — Космос не для человеческого мозга. Гравитационные перегрузки, скачки в кровяном давлении, свободное падение, радиационный наркоз — все это вкупе с другими факторами, обнаруженными позднее, заставило нас отстранить пилотов от управления кораблями. Даже если пилоты не теряли сознания и не утрачивали контроль над собой, сумма новых раздражителей, поступающих в мозг, дезориентировала их, и делала невозможным управление кораблем. Так мы зашли в тупик. Конечно, с пилотами работали — пытались применять и наркотики, и гипноз, и десятки других методов, чтобы снять припадки у пилотов находящихся в Космосе, но все оказалось бесполезным. Изредка мы приспосабливали кого-нибудь из пилотов для Космоса, но это были уже не люди — либо законченные наркоманы, либо куклы, действующие только по приказам. Опять же, никуда не годные для управления, настоящего управления кораблем. А решившим эту проблему оказался доктор Каш. Вы слышали это имя?

— Да, отдаленно… Он был, по-моему, директором Психологического Корпуса?

— Да, широкой публике он известен только этим. Может быть в будущем люди оценят его труд по заслугам, и он получит положенные ему по праву почести и славу. Ведь доктор Каш был человеком, давшим нам возможность завоевать Космос. Его гипотеза, впоследствии целиком подтвердившаяся, состояла в том, что человек homo sapiens является неподходящим к условиям существования в Космосе. Доктор предложил создать человека homo nova способного жить и работать только в космических условиях. При определенной коррекции психических процессов у человеческого тела появляются необычные качества — например, проходить через огонь без ожогов, или обладать силой гипноза. Доктор Каш исходил из того, что потенциальные возможности человеческого тела неизмеримо велики и все, что он создал — это разум homo nova. Добился же он этого, стимулируя условия раздвоения личности у взрослых людей.

— Я не понимаю вас, сэр, — вмешался Джон. — Разве не легче было работать с детьми? Они, наверное, больше подходят для этого?

— Конечно, — сказал Адмирал, — но ведь у нас есть законы, охраняющие детей. Доктор Каш использовал только добровольцев — мужчин, многие из которых знали Космос, работали там. Случаи расщепления личности были документально зафиксированы еще в ХIХ веке. Однако, никто еще не пытался СОЗДАТЬ две отдельные личности в одном человеке. А доктор Каш сделал это! Он создавал личности с заранее запрограммированными способностями. Все, что было необычным, непривычным да и просто смертельным для нормального человека, становилось естественной средой обитания для человека нового. Он мог управлять кораблем в Космосе, а пассажиры, погруженные в анабиоз, могли переносить полеты совершенно безболезненно. Вся программа исследований, по вполне понятным причинам, держалась в строгом секрете. Поднялся бы ужасный скандал, если бы люди узнали, что летят в Космос не с обычным пилотом, а с каким-то монстром — какими-бы только ужасными словами не называли все это! Так что знают об этом лишь инструкторы, пилоты и несколько высокопоставленных лиц. Среди пилотов — все добровольцы, так что не нарушено ни единой этической нормы. Как ты теперь понимаешь, студенты Академии не имеют представления о реальной работе пилотов. Если студент в состоянии пройти курс обучения по полной программе — то поступает на работу в Корпус. Если у студента хватает воображения и ума додуматься и понять — как ты например — истинное положение дел, то он поймет необходимость нашей программы такой подготовки пилотов. Тогда мы предлагаем студенту возможность получить профессию пилота — все на добровольной основе, конечно. Я полагаю, что достаточно четко обрисовал положение вещей. Пожалуйста, спрашивай, если что-то непонятно…

Джонатан на мгновение задумался.

— Я хотел бы узнать, может это и немного глупо… Как это физические симптомы, связанные с полетами? Я хочу спросить: я действительно буду не в своем уме?

— Сумасшедшим? Да, определенно. Твоя новая личность — Джон-II, сможет существовать только в специфических условиях контрольной рубки корабля. Твоя же собственная личность — Джон-I, принимает на себя командование в нормальных условиях. Во время перемены личностей у тебя наступит состояние амнезии. Обе твои личности будут разделены и индивидуальны. Одна из них будет выключаться, пока доминирует другая.

Джонатан принял это вполне четкое и ясное объяснение.

— Я готов стать пилотом, Адмирал. Ваш рассказ не изменил мое решение.

Они пожали друг другу руки. Адмирал немного грустно — он вел подобную беседу далеко не первый раз и знал, что все оборачивается совсем не так, как обычно представляют себе молодые добровольцы.

Джонатан покинул школу в тот же день, не повидав никого из своей группы. Школа летчиков располагалась в другой части базы и оказалась совершенно иным миром. Что больше всего радовало Джона, так это сознание выполненного долга — он достиг мечты всей жизни. С ним обращались не как со школьником, а как с равным товарищем. Он стал одним из избранных. В школе обучалось всего двадцать человек, а обслуживающего персонала было полторы тысячи. И скоро стало ясно почему.

В первые недели все обучение заключалось в экзаменах по физической подготовке и тестах. Затем наступила стадия, когда его пытали осциллографами, гипнокамерами и другими всевозможными аппаратами и устройствами. Поначалу Джона мучили ночные кошмары и в течении многих дней он находился в полусонном состоянии, жил в каком-то нереальном мире, но вскоре это кончилось.

Следующим этапом программы было полное разделение сознания на две личности. Обучение продолжалось, однако Джонатан так ничего и не узнал о полетах. Часть программы отводилась на то, как жить в согласии со своим вторым «я». Конечно, Джон ничего не мог о нем знать, но он видел чужую личность-II в действии.

Джекинс был стройным, спокойным юношей, на год младше Джона. Джон видел его во время теста «Контроль за работой двигателей во время ускорения». Зрелище оказалось тяжелым и трудно поддавалось восприятию. В кресле для испытаний Джекинс совсем не походил на того парня, которого знал Джонатан. Джекинс-II, с его холодным, абсолютно бесстрастным лицом и редкими неровными движениями ничем не напоминал Джекинса-I. Он сидел в кресле тренажера, которое бросало из стороны в сторону под самыми неожиданными углами. Джекинс-II должен был управляться с верньерами и переключателями в соответствии с изменениями на табло. Его пальцы двигались очень осторожно, чуть перемещая тоненькие рычажки, в это время кресло неожиданно рванулось вниз, имитируя ускорение три G. Мускулы Джекинса выдержали напряжение. На каждый толчок или перемещение тело Джекинса отвечало соответственно контртолчком. Это было автоматическое балансирование, как у старого моряка на судне в сильнейшую качку.

Когда Джон-II окончательно обосновался в теле, Джон-I сделал для себя несколько неприятных открытий. Однажды, придя в себя после очередного занятия Джона-II, он обнаружил, что лежит в госпитале. На ладони был страшный разрез и два пальца оказались сломаны.

— Ничего, обычный полетный случай, — сказал доктор. — Что-то там сломалось в вашей камере, и ты остался жив за счет этой раны. Схватился и разжал скрепляющие прутья. Конечно, повредил руку. Но бывает и хуже, ты еще хорошо отделался.

Доктор улыбался, протягивая Джонатану кусок металла, и Джон понял почему. Это был полудюймовый стальной кусок крепления, согнутый и оторванный силой пальцев Джона. Джон-I сделал бы это в лучшем случае при помощи кувалды.

Тренировочное время длилось для Джонатана пятьдесят на пятьдесят. Джон-I выучил то, что должен знать космолетчик — кроме контрольной рубки. Он умел выполнять все предполетные и послеполетные работы: проверка состояния корабля, текущее обслуживание приборов, удобства пассажиров.

Джонатан Борк стал пилотом и каждый пассажир вверял ему свою жизнь. Они не знали, что капитан просто выключается, когда входит в контрольную рубку.

Он неоднократно пытался увидеть ее, но безуспешно. Контрольная рубка была оснащена приборами, которые приводили в действие механизм раздвоения личности. Стоило Джону-I сделать шаг за дверь, хотя бы и просто для уборки рубки, он тут же терял память. Джон-II брал верх в его сознании и всегда доминировал в этот момент.

День выпуска стал самым счастливым в его жизни и одновременно разрушил все его мечты. Выпускного класса, как такового не было. Как только кто-либо из курсантов заканчивал изучение программы, его поздравляли с присвоением квалификации на публичной церемонии. Большинство персонала всей базы, около тридцати тысяч человек, построились и Джон промаршировал перед ними в свой красивой черной форме космонавта. Сам Адмирал достал из коробочки платиновые крылья — древнейший символ полета и прикрепил их к форме Джонатана. Это был самый запоминающийся момент.

Потом наступило время попрощаться с семьей, так как корабль — его корабль — был уже готов к полету. Это была вторая часть праздника — новый пилот делал свой первый полет. Короткий прыжок на Луну с грузом продовольствия и домой — но все-таки полет!

Джонатан набрал высоту в реактивной пусковой установке и, обернувшись, помахал рукой провожающим — крошечным точкам на далекой взлетной полосе. И шагнул в контрольную рубку. Следующий шаг он сделал из контрольной рубки уже на другой стороне Луны. Это не было парадоксом времени. Он моргнул — закрыл глаза на Земле, а открыл на Луне. А фактом оставалось то, что он был одет в скафандр, а мускулы его сильно болели — и боль убедила его. Этот полет был самым безопасным в его жизни.

В садах Луны, глядя на переделанный ландшафт, Джонатан задумался о своем прошлом, о мечтах, чувствовал, как они сгорают, оседая сухим пеплом у него на сердце.

Недалеко в доме кто-то рассмеялся, он услышал звяканье посуды, нелепый разговор — и осознал, где сейчас находится.

Его родной дом, вечеринка в его честь. Он вынужден был устраивать их время от времени и примирился с этим. Но одно дело — обманывать себя, другое — быть фальшивым героем в своем родном доме.

Расправив плечи и сдунув несуществующую пылинку с пиджака, Борк пошел назад, в дом.

На следующее утро капитан доложил о прибытии, и прошел сорокавосьмичасовой экзамен — тяжелый, потогонный период перед полетом. Когда его инструктировали и подготавливали к полету, врачи постарались максимально задействовать его скрытые физические потенциальные силы. Предстоящий полет был самым дальним, из всех, что совершались до сих пор и самым важным в его жизни.

— Дальний рейс, — постукивая пальцем по звездной карте, говорил офицер-инструктор. — На Юпитер, точнее на его восьмой спутник, наиболее отдаленный от планеты. Там будет главная база и обсерватория. Астрофизики хотят проводить эксперименты с гравитацией Юпитера. Их двенадцать человек и огромное количество ящиков с дорогостоящим оборудованием — это и есть ваш груз. Ваша главная задача — точнее, вашего двойника — это преодолеть астероидный пояс. Вы не должны слишком удаляться от эклиптической орбиты, иначе можно попасть в метеоритный поток. Мы уже просчитывали этот вариант. При минимальной доле везения вы вполне успешно выполните задание.

Джон пожал руки пассажирам, когда они поднялись на борт, сам проверил все технические процессы, когда одна за другой закрывались анабиозные камеры. Затем, тщательно все перепроверив, он спустился по внутреннему трапу к контрольной рубке и остановился на пороге. Это была та точка, на которой капитан всегда немного медлил. Он вверял себя своему двойнику, открывая дверь рубки. Последний миг свободы, после которого Джон-II брал верх. Борк поколебался секунду, затем толкнул дверь, думая: «Без остановок, Юпитер».

Но следующее, что он почувствовал, обретя сознание — боль.

Борк ничего не видел и не слышал. Тысячи чувств обрушились на него, но все они складывались в боль. Сильнее, резче и гораздо ужаснее, чем он вообще мог себе представить.

Джонатану понадобилось огромное усилие воли, чтобы прищурить глаза и попытаться что-либо увидеть. Прямо перед ним было смотровое стекло, а вдали звезды. Он находился в Космосе, в контрольной рубке корабля. На мгновение капитан забыл боль, глядя на космические звездные дали, раскинувшиеся перед ним. Но тут же боль вернулась, и, страстно желая прекратить ее, он попытался понять что же произошло. Рубка оставалась темной, только множество огней горело на приборной доске. Они мерцали, загорались и гасли, а Джонатан даже не знал, что они означают и что же ему теперь делать.

Затем боль вдруг стала совсем не выносимой. Джон вскрикнул и потерял сознание.

За несколько мгновений, что Джон-I командовал телом, Джон-II смог разобраться в происшедшем, но сумел погасить лишь часть наступившего стресса. Джон-II потерял контроль, у него произошел провал в памяти. Этого не должно повториться! Нервные блоки ликвидировали часть боли, но другая мысль уже занимала его — метеорит! Это, вероятнее всего, встреча с метеоритом.

В открытое отверстие передней переборки со свистом вырывался воздух. Борк видел одинокую звезду в дыре, она была чище и ярче, чем все звезды, виденные им до этого. Эту брешь пробил метеорит, ударивший в стену позади него. Произошел взрыв и в рубке было множество повреждений. Джон оказался весь забрызганный каплями расплавленного металла. К тому же были повреждены электрические цепи на его кресле управления. Дышать становилось все тяжелее, а воздух уходил. И холод…

Скафандр находился в шкафу в десяти футах от него, но ремни, державшие Джона в кресле, не отпускали его — электроника не работала, а механическая пряжка не открывалась. Джонатан боролся с ней, но у него были лишь его руки.

А дышать становилось все тяжелее. Паника охватила Джона, он был бессилен погасить ее.

Джон-II задыхался и глаза его закрылись. Открыл их Джон-I.

Боль была немыслимой и обожгла его мгновенно. Глаза Джона снова закрылись и тело рванулось вперед.

Затем он вдруг застыл и резким толчком раскрыл глаза. Секунду он блуждал взглядом по рубке, затем посмотрел ясно и твердо. Во взгляде было одно — найти причины аварии и устранить их.

Джон-III таился в самых глубинах подсознания под пластами разума, на полуживотном уровне. Эта личность имелась у любого человека или животного, когда-либо существовавшего на Земле. «Уцелеть, — было единственной мыслью. — Уцелеть и спасти корабль».

У Джона-III были проблески сознания и Джона-I и Джона-II, а в случае нужды он мог использовать знания обоих. У него не было собственных желаний и мыслей — кроме боли. Порожденный болью и обреченный. Всем миром для него была боль.

Джон-III был впечатан в кресло привязными ремнями. Реальностью оказалась ситуация, что Джон-II не мог спасти корабль и только крайняя степень опасности, когда уже почти ничего не могло помочь, заставила Джона-III взять решение проблемы на себя.

В действиях Джона-III не было ничего необычного. Понять проблему решить ее. Подсознание говорило: одеть скафандр. Он попытался встать, но не смог. Потянул ремень обоими руками вдоль груди — ремень не разорвался. Открыть пряжку — единственный способ снять ремни и встать с кресла.

Нет инструментов, есть лишь голые руки. Используй их. Он запустил один палец в пряжку и потянул. Палец согнулся, растянулся и сломался. Джон-III не почувствовал ни новой боли, ни волнения. Он заложил второй палец и с усилием дернул. И этот палец сломался, оставшись висеть на куске кожи. Джон заложил третий палец.

Пряжка все-таки сломалась, когда он ввернул в нее большой палец и с силой дернул. Последний палец на повисшей кисти, переломанной и беспалой. С силой выпрямившись, Джон встал из кресла. А правое бедро сломалось, когда он обрывал нижний, поясной ремень. Опираясь на здоровую руку и левую ногу, Джон, извиваясь, дополз до шкафа со скафандром.

Воздух в рубке давно заменил вакуум. Видел все Джон через мерцание кристаллов льда, сформировавшихся на глазных яблоках. Его сердце билось в четыре раза медленнее, доставляя остатки уцелевшего кислорода к умирающим тканям.

Но это не беспокоило его. Единственный путь избавления был закончить начатое дело. О том, что смерть тоже избавление от кошмара, он не знал, и потому это его не волновало.

Осторожно, по всем правилам, надев скафандр, он застегнул его и пустил кислород. Защелкнув последнюю пряжку, Джон-III со вздохом облегчения закрыл глаза.

Джон-II открыл глаза и почувствовал боль. Он мог заглушить ее теперь, потому что четко знал — он обязан выбраться из этого хаоса и спасти корабль. Из-за аварии прекратилась подача кислорода, и давление постоянно падало, но в резервуарах еще был воздух. Корабль мог долететь на ручном управлении. Все, что он сделал — начал исправлять положение. Когда давление достигло нормы, капитан снял скафандр и дал себе передышку. Он был слегка удивлен, увидев свою правую руку. В его памяти не было отпечатано происшедшее. К тому же Джон-II не мог задумываться на таким вопросом. Он торопливо переоделся и вернулся к ремонту рубки. Теперь этот полет должен закончиться удачно — после всего, что случилось.

Джон не знал о Джоне-III. Это был таинственный хранитель безопасности — дремлющий и всегда ждущий. Джон-I думал, что это Джон-II устранил повреждение. А Джон-II просто не в состоянии был решать подобные проблемы — он не думал о них. Ведь все, что он мог — это управлять кораблем.

Джон медленно выздоравливал в госпитале на Юпитере. Он был потрясен, узнав сколько получил травм и переломов — и все-таки выжил. Только боль терзала его еще долгое время, но он не придавал этому большого значения. Ведь боль — не слишком высокая цена за жизнь.

Теперь Джонатан Борк не лгал. Он был пилотом, пусть всего две секунды.

Он видел звезды в Космосе.

Наконец-то, правдивая история Франкенштейна

— Итак, господа, здесь есть тот самый монстр, которого создал мой горячо любимый прапрадедушка, Виктор Франкенштейн. Он скомпоновал его из кусков трупов, добытых в анатомических театрах, частей тела покойников, только что погребенных на кладбище, и даже из расчлененных туш животных с бойни. А теперь смотрите!..

Говоривший — человек с моноклем в глазу, в длинном сюртуке, стоявший на сцене, — театральным жестом выбросил руку в сторону, и головы многочисленных зрителей разом повернулись в указанном направлении. Раздвинулся пыльный занавес, и присутствовавшие увидели стоявшего на возвышении монстра, слабо освещенного падавшим откуда-то сверху зеленоватым светом. Толпа зрителей дружно ахнула и судорожно задвигалась.

* * *

Дэн Брим стоял в переднем ряду. Напором толпы его прижало к веревке, отделявшей зрителей от сцены. Он вытер лицо влажным носовым платком и улыбнулся. Чудовище не казалось ему особенно страшным. Дело происходило на карнавале, в пригороде Панама-сити, где торговали разными дешевыми безделушками. У чудовища была мертвенно-бледная шкура и стеклянный взгляд. На морде его виднелись рубцы и шрамы. По обе стороны головы торчали металлические втулки, точь-в-точь как в известном кинофильме. И хотя внутри шапито, где все это происходило, было душно и влажно, словно в бане, на шкуре монстра не было ни капельки пота.

— Подними правую руку! — резким голосом скомандовал Виктор Франкенштейн Пятый. Немецкий акцент придавал властность его голосу. Тело монстра оставалось неподвижным, однако рука существа медленно, рывками, словно плохо отрегулированный механизм, поднялась на уровень плеча и застыла.

— Этот монстр состоит из кусков мертвечины и умереть не может! — сказал человек с моноклем. — Но если какая-нибудь его часть слишком изнашивается, я просто пришиваю взамен нее новый кусок, пользуясь секретной формулой, которая передается в нашем роду от отца к сыну, начиная с прапрадеда. Монстр не может умереть и не способен чувствовать боль. Вот взгляните…

Толпа ахнула еще громче. Некоторые даже отвернулись. Другие жадно следили за манипуляциями Виктора Франкенштейна Пятого. А тот взял острейшую иглу длиной в целый фут и с силой вогнал ее в бицепс монстра, так что концы ее торчали по обе стороны руки. Однако крови не было. Монстр даже не пошевелился, словно и не заметил, что с его телом что-то происходит.

— Он невосприимчив к боли, к воздействию сверхвысоких и сверхнизких температур, обладает физической силой доброго десятка людей…

* * *

Дэн Брим повернул к выходу, преследуемый этим голосом с навязчивым акцентом. С него достаточно! Он видел это представление уже трижды и знал все, что ему было нужно. Скорее на воздух! К счастью, выход был рядом. Он начал пробираться сквозь глазеющую одноликую толпу, пока не оказался под открытым небом. Снаружи были влажные, душные сумерки. Никакой прохлады! В августе на берегу Мексиканского залива жить почти невыносимо, и Панама-сити во Флориде не составляет исключения. Дэн направился к ближайшему пивному бару, оборудованному кондиционером, и с облегчением вздохнул, почувствовав приятную прохладу сквозь свою влажную одежду. Бутылка с пивом моментально запотела, покрывшись конденсатом, то же самое произошло с увесистой пивной кружкой, извлеченной из холодильника. Он жадно глотнул пиво, и оно жгучим холодом обдало его изнутри. Дэн понес кружку в одну из деревянных кабинок, где стояли скамьи с прямыми спинками, вытер стол зажатыми в руке бумажными салфетками и тяжело опустился на сиденье. Из внутреннего кармана пиджака он извлек несколько слегка влажных желтых листочков и расправил их на столе. Там были какие-то записи, и он добавил несколько строк, а затем снова упрятал их в карман. Сделал большой глоток из кружки.

Дэн приканчивал уже вторую бутылку, когда в пивной бар вошел Франкенштейн Пятый. На нем не было сюртука, и из глаза его исчез монокль, так что он вовсе не был похож на недавнего лицедея на сцене. Даже прическа его «в прусском стиле» теперь казалась вполне обычной.

— У вас великолепный номер! — приветливо сказал Дэн, стараясь, чтобы Франкенштейн его услышал. Жестом он пригласил актера присоединиться к нему. — Выпьете со мной?

— Ничего не имею против, — ответил Франкенштейн на чистейшем нью-йоркском диалекте: его немецкий акцент улетучился вместе с моноклем. — И спросите, нет ли у них таких сортов пива, как «шлитц» или «бад» или чего-то в этом роде. Они здесь торгуют болотной водой…

Пока Дэн ходил за пивом, актер удобно устроился в кабине. Увидев на бутылках привычные ненавистные наклейки, он застонал от досады.

— Ну, по крайней мере, пиво хоть холодное, — сказал он, добавляя соль в свой бокал. Потом залпом осушил его наполовину. — Я заметил, что вы стояли впереди почти на всех сегодняшних представлениях. Вам нравится то, что мы показываем, или у вас просто крепкие нервы?

— Мне нравится представление. Я — репортер, меня зовут Дэн Брим.

— Всегда рад встретиться с представителем прессы. Как говорят умные люди, без паблисити нет шоу-бизнеса. Мое имя — Стенли Арнольд… Зовите меня просто Стэн.

— Значит, Франкенштейн — ваш театральный псевдоним?

— А что же еще? Для репортера вы как-то туго соображаете, вам не кажется?

Дэн достал из нагрудного кармана свою журналистскую карточку, но Стэн пренебрежительно от него отмахнулся.

— Да нет же, Дэн, я вам верю, но согласитесь, что ваш вопрос немного отдавал провинциализмом. Бьюсь об заклад, вы уверены, что у меня — настоящий монстр!

— Ну вы же не станете отрицать, что выглядит он очень натурально. То, как сшита кожа, и эти втулки, торчащие из головы…

— Вся эта бутафория держится с помощью гримировального лака, а швы нарисованы карандашом для бровей. Это шоу-бизнес, сплошная иллюзия. Но я рад слышать, что мой номер выглядит натурально даже для такого искушенного репортера, как вы. Я не уловил, какую газету вы представляете?

— Не газету, а информационный синдикат. Я узнал о вашем номере примерно полгода назад и очень им заинтересовался. Мне пришлось быть по делам в Вашингтоне, там я навел о вас справки, потом приехал сюда. Вам не очень нравится, когда вас называют Стэном, правда? Лучше бы говорили Штейн. Ведь документы о предоставлении американского гражданства составлены на имя Виктора Франкенштейна…

— Что вы еще обо мне знаете? — голос Франкенштейна неожиданно стал холодным и невыразительным.

Дэн заглянул в свои записи на желтых листочках.

— Да… вот это. Получено из официальных источников. Франкенштейн, Виктор… Родился в Женеве, прибыл в Соединенные Штаты в 1938 году… и так далее.

— А теперь вам только осталось сказать, что мой монстр — настоящий, — Франкенштейн улыбнулся одними губами.

— Могу поспорить, что он действительно настоящий. Никакие тренировки с помощью йоги или воздействия гипноза, а также любые другие средства не могут привести к тому, чтобы живое существо стало таким безразличным к боли, как ваш монстр. Нельзя его сделать и таким невероятно сильным. Хотелось бы знать все до конца, во всяком случае, правду!

— В самом деле?.. — ледяным тоном спросил Франкенштейн.

Возникла напряженная пауза. Наконец, Франкенштейн рассмеялся и похлопал репортера по руке.

— Ладно, Дэн, я расскажу вам все. Вы дьявольски настойчивы, профессионал высокого класса, так что, как минимум, заслуживаете знать правду. Но сначала принесите еще что-нибудь выпить, желательно чуточку покрепче, чем это гнусное пиво…

Его нью-йоркский акцент улетучился столь же легко, как перед этим — немецкий. Теперь от говорил по-английски безукоризненно, без какого-либо местного акцента.

Дэн сдвинул в сторону пустые кружки.

— К сожалению, придется пить пиво, — заметил он. — В этом округе сухой закон.

— Ерунда! — воскликнул Франкенштейн. — Мы находимся в Америке, а здесь любят возмущаться по поводу двойственной морали за рубежом. Но в самой Америке ее практикуют настолько эффективно, что посрамляют Старый Свет. Официально округ Бэй может считаться «сухим», но закон содержит множество хитрых оговорок, которыми пользуются корыстолюбцы. Так что, под стойкой вы обнаружите достаточное количество прозрачной жидкости, носящей славное название «Белая лошадь». Она воздействует на человека столь же сильно, как и удар копытом означенного животного. Если вы все еще сомневаетесь, можете полюбоваться на дальней стене оправленной в рамочку лицензией на право торговли спиртным со ссылкой на федеральный закон. Так что администрации штата не к чему придраться… Просто положите на стойку пятидолларовую бумажку и скажите «Горная роса» — и не спрашивайте сдачи.

Когда оба они сделали по глотку, наслаждаясь отличным виски, Виктор Франкенштейн заговорил необыкновенно дружелюбным тоном:

— Называй меня Виком, приятель. Я хочу, чтобы мы были друзьями. Я расскажу тебе историю, которую мало кто знает. История удивительная, но это — чистая правда. Запомни — правда, а не всякая чушь вроде измышлений, недомолвок и откровенного невежества, которые ты найдешь в отвратительной книге Мэри Годвин. О, как мой отец сожалел, что вообще встретил эту женщину и в минуту слабости доверил ей тайну, раскрывшую некоторые изначальные направления его исследований!..

— Минуточку! — перебил его Дэн. — Вы сказали, что будете говорить правду, но меня не проведешь. Мэри Уоллстонкрафт Шелли написала свое произведение «Франкенштейн, или Современный Прометей» в 1818 году. Значит, вы и ваш отец должны быть настолько старыми…

— Дэн, пожалуйста, не перебивай меня. Заметь, я упомянул об исследованиях моего отца во множественном числе. Все они были посвящены тайнам жизни. Монстр, как его теперь называют, был его созданием. Отец прежде всего интересовался долгожительством и сам дожил до весьма преклонного возраста, которого достигну и я. Не стану докучать тебе и называть год моего рождения, а просто продолжу рассказ. Так вот, Мэри Годвин жила тогда со своим поэтом, и они не были женаты. Это и дало моему отцу надежду, что в один прекрасный день Мэри может обратить внимание на то, что он не лишен обаяния, а отец сильно ею увлекся. Ты легко можешь себе представить, каков был финал этой истории. Мэри аккуратно записала все, что он порассказал, затем порвала с ним и использовала свои записи в известной презренной книге. Но она допустила при этом множество грубейших ошибок…

Франкенштейн перегнулся через стол и снова по-приятельски похлопал Дэна по плечу. Этот панибратский жест не слишком нравился репортеру, но он сдержался. Главное, чтобы собеседник выговорился.

— Прежде всего, Мэри сделала в книге отца швейцарцем. От одной мысли об этом он готов был рвать на себе волосы. Ведь мы из старинной баварской семьи, ведущей происхождение от древнего дворянского рода. Она написала также, что отец был студентом университета в Ингольштадте, но ведь каждый школьник знает, что университет этот был переведен в Ландшут в 1800 году. А сама личность отца — она позволила себе в отношении него немало непростительных искажений! В ее клеветническом опусе он изображен нытиком и неудачником, а в действительности он был средоточием силы и решительности. Но это еще не все. Мэри абсолютно превратно поняла значение его экспериментов. Ее утверждение, будто отец сочленял разрозненные части тел, пытаясь создать искусственного человека, просто нелепица. От истины ее увели легенды о Талосе и Големе, и она связала с ними работы отца. Он вовсе не пытался создавать искусственного человека, он реанимировал мертвеца! В этом-то и заключается величие его гения! Много лет он путешествовал по отдаленным уголкам африканских джунглей, изучая сведения о зомби. Он систематизировал полученные знания и усовершенствовал их, пока не превзошел своих учителей-аборигенов. Он научился воскрешать людей из мертвых — вот на что он был способен. В этом и состояла его тайна. А как эту тайну сохранить теперь, мистер Дэн Брим?

Глаза Виктора Франкенштейна широко раскрылись и в них блеснул зловещий огонек. Дэн инстинктивно отпрянул, но тут же успокоился. Он был в полной безопасности в этом ярко освещенном баре, в окружении множества людей.

— Ты испугался, Дэн? Не бойся.

Виктор улыбнулся, снова протянул руку и похлопал Дэна по плечу.

— Что вы сделали? — испуганно спросил Дэн, почувствовав, как что-то слабо кольнуло его в руку.

— Ничего, пустяки…

Франкенштейн снова улыбнулся, но улыбка было чуточку иной, пугающей. Он разжал кулак — и на ладони его оказался пустой медицинский шприц крохотных размеров.

— Сидеть! — тихо приказал он, видя, что Дэн намерен подняться.

Мускулы репортера сразу обмякли, и он, охваченный ужасом, плюхнулся обратно на скамью.

— Что вы со мной сделали?

— Ничего особенного. Совершенно безвредная инъекция. Небольшая доза наркотика. Его действие прекратится через несколько часов. Но до тех пор твоя воля будет полностью подчинена моей. Будешь сидеть смирно и слушать меня. Выпей пива, мне не хочется, чтобы тебя мучила жажда.

Дэн в панике, как бы со стороны наблюдал, как он, будто по собственному желанию поднял руку с кружкой и начал пить пиво.

— А теперь, Дэн, соберись и постарайся понять важность того, что я тебе скажу. Так называемый монстр Франкенштейна — не сшитые воедино куски и части чьих-то тел, а добрый старый зомби. Он — мертвец, который может двигаться, но не способен говорить. Подчиняется, но не думает. Движется — и все же мертв. Бедняга Чарли и есть то самое существо, которое ты наблюдал на сцене во время моего номера. Но Чарли уже основательно поизносился. Он мертв — и потому не способен восстанавливать клетки своего тела, а ведь они каждодневно разрушаются. Всюду у него прорехи — приходится его латать. Ноги его в ужасном состоянии — пальцев на них почти не осталось. Они отваливаются при быстрой ходьбе. Самое время отправить Чарли на свалку. Жизнь у него была длинная — и смерть не менее продолжительная. Встань, Дэн!

В мозгу репортера истошно билась мысль: «Нет! Нет!», — но он послушно поднялся.

— Тебя не интересует, чем занимался Чарли до того, как стал монстром, выступающим в шапито? Какой ты, Дэн, недогадливый! Старина Чарли был так же, как и ты, репортером. Он прослышал про любопытную историю — и взял след. Как и ты, он не понял всей важности того, что ему удалось раскопать, и разговорился со мной. Вы, репортеры, не в меру любопытны. Я покажу тебе папку газетных вырезок, которая полна журналистских карточек. Разумеется, я это сделаю до твоей смерти. После ты уже не сможешь все это оценить. А теперь — марш!

Дэн последовал за ним в темноту тропической ночи. Внутри у него все зашлось от ужаса, и все же он молча, покорно шел по улице.

Случай в подземке

— Слава Богу, с этим покончено, — голос Адрейнн Дюбойз звонким эхом отдавался от выложенных кафелем стен коридора, ведущего к станции подземки. Высокие каблучки цокали по плиткам пола. Поезд вырвался из тоннеля, обдав их волной спертого воздуха.

— Уже начало второго, — Честер сладко зевнул, прикрыл рот рукой. — Поезда нам, возможно, придется ждать час.

— Не все так плохо, Честер, — в ее голосе слышались металлические нотки. — Мы же подготовили все материалы для нового заказчика, скорее всего, получим премию, и завтра сможем уйти пораньше. Ищи во всем позитив и настроение у тебя заметно улучшится, будь уверен.

Они подошли к турникету до того, как Честер успел найтись с достойным ответом. Он бросил жетон в щель. Адрейнн проплыла мимо, а Честер все рылся в кармане, в надежде найти среди мелочи второй жетон. Не нашел, шагнул к кассе, пробормотав себе под нос пару-тройку ругательств.

— Сколько? — спросил голос за решеткой и матовым стеклом.

— Два, пожалуйста, — сунул в щель мелочь, получил жетоны.

Он не возражал против того, чтобы заплатить за Адрейнн, все-таки женщина, но она могла поблагодарить или хотя бы кивнуть, признавая, что попала в метро не по мановению волшебной палочки и знает об этом. В конце концов, работали они в одном сумасшедшем доме, получали одинаково, а теперь она будет получать больше. О последнем нюансе он как-то и забыл. Щель проглотила жетон, в турникете, когда он проходил через него, что-то щелкнуло.

— Я езжу в последнем вагоне, — Адрейнн, близоруко сощурившись, всмотрелась в темный и пустой пенал станции. — Пойдем в конец платформы.

— А мне нужен средний вагон, — ответил Честер, но затрусил за Адрейнн. Все лишнее она пропускала мимо ушей.

— Вот теперь, Честер, я могу поговорить с тобой об одном деле, — деловым тоном начала Адрейнн. — Раньше я не могла этого касаться, потому что мы выполняли одинаковую работу и, в определенном смысле, конкурировали между собой. Но, поскольку инфаркт Блайсделла вывел его из строя как минимум на несколько недель и я буду выполнять обязанности начальника отдела, с соответствующим увеличением жалования…

— Я об этом уже слышал. Поздрав…

— … теперь я считаю себя вправе дать тебе дельный совет. Ты должен проявлять побольше активности, Честер, хватать то, до чего могут дотянуться руки…

— Ради Бога, Адрейнн, это слова для плохого рекламного ролика.

— Вот-вот, опять твои шуточки. Из-за них люди думают, что ты относишься к своей работе недостаточно серьезно, а в рекламном бизнесе это смерти подобно.

— Разумеется, я не отношусь к своей работе серьезно… кто относится, если он в здравом уме? — он услышал урчание, повернулся, но увидел по-прежнему пустой тоннель. Наверное, звук донесся сверху: по улице проехал грузовик. — Уж не хочешь ли ты мне сказать, что тебя берет за душу нетленка о том, как будут благоухать подмышки дамы при использовании дезодоранта «Уходи, запах»?

— Обойдемся без вульгарности, Честер. Ты же можешь быть очень милым, если того хочешь, — она использовала преимущество женской логики с тем, чтобы игнорировать его аргументы и привнести нотку эмоций в очень уж сухой разговор.

— Разумеется, я могу быть очень милым, — эмоции прорвались и в голос Честера. С закрытым ртом для своих тридцати с небольшим Адрейнн была очень даже ничего. Трикотажное платье творило чудеса с задом, а бюстгальтер так подавал грудь, что от нее не хотелось отрывать глаз.

Он шагнул к ней, обнял за талию, легонько похлопал по упругой ягодице.

— Я могу быть очень милым и помню не столь уж далекие времена, когда и ты не держала меня на расстоянии вытянутой руки.

— Времена эти в далеком прошлом, дружок, — ответила она голосом школьной мымры, и, скорчив гримаску, словно избавлялась от ползущих по ней гусениц, скинула его руки.

Газета, которую он держал под мышкой, упала на платформу, и Честер, что-то бормоча, наклонился, чтобы поднять ее с пола.

Она постояла, не шевелясь, потом чуть одернула юбку и разгладила складки, как будто стряхнула грязь, оставшуюся от его прикосновений. С улицы не доносилось ни звука, длинная, тускло освещенная станция напоминала могильный склеп. Они оказались наедине с тем странным одиночеством, которое можно ощутить только в большом городе, где люди всегда близки, но никого нет рядом. Усталость, депрессия вдруг навалились на Честера. Он закурил, глубоко затянулся.

— На станциях подземки курить запрещено, — холодно заметила Адрейнн.

— Мне не разрешено курить, не разрешено полапать тебя, не разрешено шутить на работе, не разрешено относится к нашему нынешнему клиенту с заслуженным им презрением.

— Нет, не разрешено, — резко ответила она и ее палец с кроваво-красным ногтем нацелился ему в грудь. — А поскольку ты сам затронул эту тему, я скажу тебе кое-что еще. Другие наши сослуживцы об этом только догадываются, а я знаю. Ты работаешь в агентстве дольше меня, так что начальство рассматривало твою кандидатуру на должность начальника отдела и отвергло ее. И мне, строго конфиденциально, сказали, что речь уже идет о том, чтобы отказаться от твоих услуг. Это о чем-то тебе говорит?

— Безусловно. О том, что пригрел змею на груди. Я вроде бы помню, что ты получила эту работу только благодаря мне, и мне пришлось убеждать старика Блайдсделла, что ты справишься. Тогда ты еще знала, что такое благодарность. И проявляла ее в своей комнате в пансионе.

— Давай без пошлости!

— Теперь же страсть умерла, так же, как надежда на прибавку жалования. А вскоре, похоже, придется искать новую работу. С такой подругой, как дорогая Адрейнн, кого можно назвать врагом…

— В подземке есть живые существа, знаете ли.

Сиплый, дрожащий голос, внезапно раздавшийся у них за спиной на, казалось бы, пустой платформе, заставил обоих вздрогнуть. Адрейнн резко повернулась. В тени большого мусорного контейнера, привалившись к стене, сидел мужчина. Не без труда он поднялся на ноги, шагнул к ним.

— Как ты посмел! — взвизгнула Адрейнн. Бомжх[373] не только напугал, но и разозлил ее. — Спрятался, подслушивал личный разговор. Или в подземке нет полиции?

— Здесь есть существа, знаете ли, — мужчина, напрочь игнорируя Адрейнн, скалился на Честера, склонив голову набок.

Бомжей в Нью-Йорке хватало. Яркого света они терпеть не могли, а потому многие облюбовали подземку: поезда отапливаются, туалеты есть, хватает и тихих углов, где можно прикорнуть. Одеждой этот бомж ничем не отличался от остальных: бесформенные, грязные штаны с оторванными пуговицами на ширинке, мятый, засаленный пиджак, перевязанный веревкой, две рубашки, надетые на футболку, треснувшие ботинки, заскорузлая кожа с тонной грязи в каждой морщинке. Рот — черная дыра, в которой несколько зубов торчали надгробными памятниками своим канувшим в небытие собратьям. Взятый от отдельности, бомж являл собой отвратительное зрелище, но они давно уже стали неотъемлемой частью города, как урны или дымящиеся канализационные люки.

— Какие существа? — спросил Честер, роясь в кармане в поисках десятицентовика, чтобы откупиться. Адрейнн повернулась к ним обоим спиной.

— Они живут в земле, — бомж поднес грязный палец к губам. — Те люди, которые знают, никогда про них не говорят. Не хотят отпугивать туристов, ни в коем разе. С клыками, с когтями, внизу, в темноте подземки.

— Дай ему денег… избавься от него… это ужасно! — вновь взвизгнула Адрейнн.

Честер бросил в подставленную ладонь две монетки по пять центов, с высоты нескольких дюймов, чтобы, не дай Бог, не прикоснуться к руке бомжа.

— И что они поделывают? — просил он. Не потому, что его интересовали мифические существа, но чтобы позлить Адрейнн.

Бомж потер монетки между пальцами.

— Они там живут, прячутся, иногда выглядывают, вот что они поделывают. Им надо что-то дать, когда ты один, в такую вот ночь, если стоишь в конце платформы. Центы годятся, их надо положить на край, откуда они могут их взять. Десятицентовики тоже сойдут, но не пятицентовики, которые ты мне дал.

— Чего ты слушаешь эту муть, — страх у Адрейнн прошел, осталась только злость. — Избавься от этого бродяги.

— Почему только центы и десятицентовики? — Честер-таки заинтересовался. За краем платформы было очень темно. Там мог прятаться кто угодно.

— Центы, потому что они любят орешки. Когда никого нет рядом, они подбираются к автоматам. А десятицентовики — для других автоматов, торгующих «колой». Они иногда пьют ее вместо воды.

— Я иду за полицейским, — каблучки Адрейнн зацокали по платформе. Правда, прошла она не больше десяти ярдов. Мужчины не обращали на нее ни малейшего внимания.

— Да перестань, — Честер улыбнулся бомжу, который расчесывал пятерней сальные волосы. — Ты же не думаешь, что я тебе поверю. Если эти существа едят только орешки, нет нужды откупаться от них…

— Я не говорил, что они едят только орешки! — прежде чем Честер успел отпрянуть, грязная рука ухватила его за рукав. А бомж понизил голос до шепота. — Больше всего они любят есть людей, но не трогают тех, кто им что-нибудь оставляет. Хочешь посмотреть на одного?

— После того, что ты тут наговорил, безусловно.

Бомж поплелся к большому контейнеру для мусора, выкрашенному в оливковый цвет, похожему на домик, с двускатной качающейся крышкой.

Только быстро, потому что они не любят, когда на них смотрят, — и бомж толкнул крышку.

Честер в испуге отступил. В черном зазоре он увидел два красных уголька, на расстоянии фута друг от друга. Глаза чудовища? Возможно. А может, все это ему причудилось под влиянием байки бомжа. Вдали послышался шум поезда.

— Спасибо за зрелище, старина, — он положил несколько центов на край платформы. — Пусть поклюют орешки, — он направился к Адрейнн. — Бомж клянется, что в мусорном контейнере сидит одна из этих тварей. Я оставил взятку, на всякий случай.

— Не можешь же ты быть таким глупцом!

— Ты устала, дорогая… вот и показываешь коготки. И насчет моей глупости ты уже говорила.

Поезд приближался, гоня перед собой волну спертого воздуха, от которого шел животный дух. Никогда раньше он этого не замечал.

— Ты не просто глуп, но еще и суеверен, — ей уже приходилось кричать. — Из тех, кто стучит по дереву, переступает через трещины в асфальте и тревожится из-за черных кошек.

— А кому это мешает? Жизнь — штука сложная, так к чему лишние хлопоты? Возможно, в контейнере никаких тварей нет, но я не собираюсь это выяснять, сунув в него руку.

— Ты просто дите малое.

— Пусть так! — теперь они кричали оба, потому что поезд, визжа тормозами, выкатывался к платформе. — Давай поглядим, сунешь ты рыку в контейнер, раз уж ты такая умная.

— Детский лепет!

День выдался длинным, Честер устал, вот раздражение и выплеснулось наружу. Поезд за его спиной практически остановился. Он подбежал к краю платформы, на ходу доставая мелочь.

— Вот, — толкнул крышку, высыпал ее в контейнер. — Деньги. Десятицентовики, центы, Хватит и на орешки, и на «коку». Схватите первого, кто подойдет сюда, — он услышал смех Адрейнн. Двери поезда раскрылись, бомж, волоча ноги, вошел в вагон.

— Это же твой поезд на Куинс, — Адрейнн давилась от смеха. — Уезжай, пока тебя не съели. Я подожду того, что идет в Верхний Манхэттен.[374]

— Возьми, — все еще злясь, Честер сунул ей в руку газету. — Это забавно, ты не суеверна, так давай посмотрим, бросишь ли ты газету в контейнер, — и он впрыгнул в вагон, придержав уже закрывающиеся двери.

— Разумеется, дорогой, — лицо Адрейнн покраснело от смеха. — И завтра на работе я расскажу… — двери закрылись и отсекли окончание фразу.

Поезд дернулся, начал медленно набирать ход. Он увидел, как она идет к контейнеру, отодвигает крышку, чтобы бросить в него газету. Колонна скрыла от него Адрейнн.

Когда он увидел ее вновь, ее рука по-прежнему застыла у крышки… или втянулась в контейнер по локоть? Слой грязи на стекле не позволял хорошенько все разглядеть. Еще колонна, а потом ему показалось, что Адрейнн наклонилась над контейнером.

Он бросился к двери в торце вагона. Прильнул к стеклянной панели. Поезд уже миновал половину платформы, наращивая скорость. Взгляд только раз успел выхватить Адрейнн среди колонн, потом они слились друг с другом в сплошной забор.

Она не могла залезть в контейнер по пояс, отверстие под крышкой было слишком мало, чтобы в него пролезла взрослая женщина. Но тогда как объяснить ее взметнувшиеся в воздух ноги?

Разумеется, он видел ее лишь долю мгновения и мог ошибиться. Честер отвернулся от задней двери. Компанию ему составлял только бомж, уже собравшийся заснуть. Когда Честер поравнялся с ним, бомж приоткрыл глаза, заговорщицки улыбнулся, снова закрыл.

Честер прошел в дальний конец вагона, сел. Сладко зевнул.

Он мог дремать до своей станции: внутренние часы всегда вовремя будили его.

И не видел ничего плохого в том, что должность начальника отдела вновь окажется вакантной: прибавка к жалованию пришлась бы очень кстати.

Портрет художника

«В 11:00!!! — взывала записка, приколотая к правому верхнему углу чертежной доски. — В КАБИНЕТ МАРТИНА!!!» Он сам написал ее кистью седьмого размера похоронной черной тушью на толстом желтом листе бумаги — большие буквы, большие слова.

Все кончено. Пэкс попытался убедить себя, что это была просто очередная накачка Мартина: нотация, выговор, предупреждение. Именно об этом думал он, выписывая буквы, когда большие водянистые глаза мисс Финк прищурились и хриплый голос прошептал: «Мистер Пэкс, заказ уже сделан, прибывает сегодня, я сама видела уведомление на столе. Модель «Марк-IX».

Модель «Марк-IX». Он знал, что когда-нибудь это случится, знал, но не решался отдать в этом отчет и только обманывал сам себя, утверждая, что без него им не обойтись. Его руки легли на поверхность стола, старческие руки, покрытые морщинами и темными пятнышками, неизменно запачканные чернилами и с вечной мозолью на внутренней стороне указательного пальца. Сколько лет сжимали эти пальцы карандаш или кисть? Ему не хотелось вспоминать. Наверное, слишком много… Он стиснул руки, притворяясь, что не видит, как они трясутся.

До визита к Мартину оставался еще час — уйма времени, он еще успеет закончить рассказ, над которым работал. Он взял с верха пачки лист с иллюстрациями, подвинул к себе и отыскал сценарий. Страница третья рассказа, озаглавленного «Любовь прерии», для июльского номера «Подлинные любовные истории Рэйнджлэнда». Книги про любовь с массой иллюстраций всегда шли у него очень легко. К тому времени, когда мисс Финк отпечатала бесконечные заголовки и диалог на своем большом плоском веритайпере, по крайней мере половина работы была уже сделана. Первый лист сценария:

«Семейная сцена: Джуди плачет, Роберт в ярости.»

На переднем плане — голова Джуди, РАЗМЕР ТРИ, — он быстро нарисовал синим карандашом овал нужного размера, затем контуры фигуры Роберта на заднем плане. Рука поднята, кулак сжат — вот вам гнев. Робот «Марк-VIII» — художник комиксов — докончит за него работу. Пэкс сунул лист в держатель машины, затем быстро выдернул обратно. Он забыл нарисовать контуры для диалога. Голова садовая! Несколькими штрихами синего карандаша он нанес шаровидные контуры и наметят место для хвостиков.

Когда он нажал кнопку, машина загудела и ожила, внутри ее темного кожуха засветились электронные лампы. Он нажал кнопку для голов. Сначала девушка — ЖЕНСКАЯ ГОЛОВА В ФАС, РАЗМЕР ТРИ, ПЕЧАЛЬНАЯ, ГЕРОИНЯ. Конечно, в комиксах у всех девушек одинаковые лица, и примечание ГЕРОИНЯ означало только команду машине не писать волосы. Для ПРЕСТУПНИЦЫ они были бы окрашены в черный цвет: ведь у всех преступниц волосы черные, а у преступников и усы, чтобы их можно было отличить от героев. Машина загудела, перебирая свой запас штампов, затем щелкнула и шлепнула по нарисованному им овалу резиновым штампом требуемого размера. МУЖСКАЯ ГОЛОВА, В ФАС РАЗМЕР ШЕСТЬ, ПЕЧАЛЬНЫЙ, ГЕРОЙ — резиновый штамп меньшего размера опустился на бумагу, оставив свой отпечаток на вершине кружка, увенчивающего контуры фигурки. Правда, в сценарии говорилось о ярости, однако для этой цели служит поднятый кулак: ведь лица в комиксах бывают только счастливыми или печальными.

«В жизни все не так просто», — подумал он про себя. Эта мало оригинальная мысль возникала у него по крайней мере раз в день, когда он сидел за машиной. «МУЖСКАЯ ФИГУРА, ДЕЛОВОЙ КОСТЮМ», — установил он на циферблате, затем нажал кнопку «Рисуй!». Мгновенно на бумагу опустилась механическая рука с пером на конце и начала проворно рисовать фигуру человека в костюме по нанесенным контурным линиям. Мигая, Пэкс следил за тем, как перо нарисовало сеть морщин на лбу человека по образцу, который не менялся вот уже пятьдесят лет, затем быстрым движением начертило воротник и галстук, а потом двумя штрихами соединило аккуратно нарисованное туловище с отштампованной головой. В следующее мгновение перо перепрыгнуло на рукав и замерло над бумагой. Раздался звонок, и на пыльной красной панели загорелись слова: «ПОЖАЛУЙСТА, ИНСТРУКЦИИ!» Художник свирепо ткнул в кнопку с надписью «КУЛАК». Панель погасла, и перо послушно нарисовало кулак.

Пэкс посмотрел на аккуратно выполненный рисунок и вздохнул. Девушка казалась недостаточно несчастной; он окунул перо в бутылочку с тушью и пририсовал в углу каждого глаза по слезе. Теперь лучше. Однако задний план казался слишком пустым, несмотря на шаровидные контуры с текстом, как бы приклеенные ко рту каждой фигурки. Пэкс машинально нажал кнопку «КОНТУРЫ», и механическое перо, устремившись вниз, начертило два шаровидных контура для текста, пририсовав к каждому из них маленький хвостик на требуемой дистанции от рта говорящего. Да, нужно чем-то заполнить задний план. Палец художника опустился на кнопку 473, которая, как он знал из многолетнего опыта, давала изображение «ОКНА ДОМА С КРУЖЕВНЫМИ ЗАНАВЕСКАМИ». Перо быстро опустилось на бумагу и принялось за работу, автоматически настроившись на тот масштаб, который подходил для стоящей перед окном мужской фигуры. Пэкс взял сценарий и стал читать дальше:

«Джуди падает на диван, Роберт пытается ее успокоить, мать врывается в комнату с сердитым лицом.»

В этом кадре нужно было написать четыре строчки, и после того как на рисунке появится три шаровидных контура, останется место только для одного небольшого крупного плана. Пэкс не стал раздумывать над рисунком, как сделал бы в другое время, а пошел по шаблонному пути. Сегодня он чувствовал себя усталым, очень усталым. «ДОМ, МАЛЕНЬКИЙ, СЕМЬЯ» — и на бумаге появился маленький коттедж, из которого лезли вверх хвостики трех шаровидных контуров. Пусть эти чертовы читатели сами разбираются, кто что говорит.

Рассказ был окончен как раз к одиннадцати часам. Пэкс аккуратно сложил листы с рисунками, спрятал сценарий в папку и очистил перо машины от туши — если он об этом забывал, тушь всегда засыхала на кончике пера.

Но вот уже одиннадцать — пора идти к Мартину. Пэкс попытался оттянуть страшный момент: он то закатывал рукава, то опускал их, то вешал свой зеленый козырек на ручку бестеневой лампы, то снимал его; однако избежать встречи с Мартином было невозможно. Слегка расправив плечи, он прошел мимо мисс Финк, трудолюбиво барабанящей на своем веритайпере, и вошел через открытую дверь в кабинет Мартина.

— Ну что вы, Луи, — говорил Мартин в телефонную трубку медовым голосом. — Если все дело в том, чтобы заручиться честным словом какого-то нищего распространителя в Канзас-Сити, то почему бы не поверить моему честному слову? Совершенно верно… конечно… правильно, Луи. Тогда я позвоню еще раз завтра утром… и тебе тоже… привет Элен. — Он бросил телефонную трубку и сердито посмотрел на Пэкса своими маленькими глазками.

— В чем дело?

— Мне сказали, что вы хотите поговорить со мной, мистер Мартин.

— Верно, верно, — пробормотал Мартин. Концом изжеванного карандаша он стряхнул перхоть с затылка и стал покачиваться в кресле из стороны в сторону.

— Бизнес есть бизнес, Пэкс, тебе это хорошо известно, а накладные расходы непрерывно растут. Бумага… Ты знаешь, сколько стоит тонна бумаги? Нам приходится идти на все ухищрения…

— Если вы думаете о том, чтобы снова срезать мне зарплату, мистер Мартин, то я не думаю, что смогу… может быть, если совсем немного…

— Я собираюсь отпустить тебя на все четыре стороны. Я купил «Марка-IX», чтобы сократить расходы, и уже нанял девушку для работы на нем.

— Вам совсем не нужно делать это, мистер Мартин, — поспешно заговорил Пэкс, чувствуя, что слова набегают одно на другое и что в его голосе звучит мольба. — Я уверен, что справлюсь с машиной, только дайте мне несколько дней, чтобы подучиться…

— Совершенно исключено. Во-первых, я плачу девушке гроши, потому что она совсем еще ребенок и это ее первое жалованье, а во-вторых, она кончила школу, где обучали работе на этой машине; она может гнать комиксы как по конвейеру. Ты знаешь, Пэкс, я не мерзавец, но бизнес есть бизнес. Вот что я для тебя сделаю: сегодня вторник, а я заплачу тебе до конца недели. Ну как? И можешь уходить прямо сейчас.

— Очень великодушно с вашей стороны, особенно после восьми лет работы, — сказал Пэкс, прилагая все силы к тому, чтобы голос его звучал спокойно.

— Совершенно верно, уж это-то я должен был сделать. — Мартин от рождения обладал иммунитетом к сарказму.

Внезапно Пэкса охватило всепоглощающее чувство утраты, в груди у него что-то оборвалось. Все кончено! Мартин уже снова говорил по телефону, и Пэксу больше нечего было сказать. Он вышел из кабинета, стараясь держаться прямо, и услышал позади себя, как стук пишущей машинки мисс Финк на мгновение прекратился. Ему не хотелось видеть ее сейчас, не хотелось смотреть в эти влажные нежные глаза. И вместо того чтобы идти обратно в студию — тогда пришлось бы пройти мимо ее стола, — он открыл дверь и вышел в коридор. Медленно прикрыл за собой дверь и замер, прислонившись к ней спиной, затем сообразил, что матовое стекло позволяет видеть его силуэт, и торопливо пошел вперед.

За углом находился дешевый бар, в котором Пэкс пил пиво после каждой зарплаты, и он направился к бару.

— Доброе утро, добро пожаловать… э-э-э… мистер Пэкс, — произнес робот-бармен механическое приветствие, на мгновение заколебавшись в выборе имени клиента. — Что вам налить? Как всегда?

— Нет, не как всегда, ты, штукенция из пластика и проводов, дешевая имитация опереточного ирландца, — дай мне двойное виски.

— Конечно, сэр, вы, как всегда, в ударе, — ответил робот, кивнув головой с электронной вежливостью, так что его конская грива подскочила. В его механической руке появилась бутылка, и в стакан полилась точно отмеренная порция виски.

Пэкс одним глотком проглотил содержимое стакана, и по его телу разлилась непривычная теплота, растопившая оболочку холодного равнодушия, в которую он старался себя заключить. Господи, все кончено, все кончено. Теперь его удел — только Дом для престарелых, и он все равно что мертв.

Есть вещи, о которых лучше не думать. Это одна из них. За первым двойным виски последовало второе. Деньги уже не имели значения, потому что после этой недели он больше не будет зарабатывать. Необычно большая доза алкоголя немного притупила боль. Нет, лучше вернуться обратно в студию, пока эта мысль полностью не овладела им. Забрать свои вещи из стола и взять чек на недельную зарплату у мисс Финк. Он знал, что чек был уже подготовлен; когда кто-то больше не был нужен Мартину, он любил избавляться от балласта как можно быстрее.

— Какой этаж? — раздался голос из кабины лифта, откуда-то сверху.

— Убирайся к дьяволу! — рявкнул Пэкс. Раньше он никогда не задумывался над тем, какое множество роботов окружает его повсюду. Как он ненавидел их сейчас!

— Извините, сэр, но нужная вам фирма в этом здании не размещается. Вы проверили по справочнику?

— Двадцать третий, — сказал он, и его голос дрогнул. Хорошо, что больше никого в лифте не было. Дверцы захлопнулись.

Дверь, ведущая из коридора в студию, была раскрыта настежь — он уже вошел в комнату, когда понял, почему, но теперь было поздно поворачивать назад. «Марк-VIII», которого он лелеял в течение стольких лет, лежал на боку в углу. Одна его сторона — та самая, которая раньше прислонялась к стене, была вся в пыли.

«Хорошо», — подумал он, понимая, что глупо ненавидеть машину, но все-таки радуясь тому, что ее тоже выбрасывают вон. На ее месте торчал какой-то аппарат в сером кожухе. Он вытянулся почти до самого потолка и выглядел внушительно, совсем как сейф.

— Все подключено, мистер Мартин, можно приступать к работе, и, как вам известно, вы имеете стопроцентную пожизненную гарантию. Мне бы только хотелось дать вам представление, насколько разносторонней является ваша машина.

Говорящий был одет в комбинезон такого же серого цвета, что и машина; блестящую отвертку он использовал как указку. Мартин, нахмурившись, смотрел на машину, а сзади него виднелась мисс Финк. В студии был еще один человек — тоненькая молодая девушка в розовом свитере, с отсутствующим выражением на лице жевавшая резинку.

— Дайте «Марку-IX» какое-нибудь трудное задание, мистер Мартин. Обложку для одного из ваших журналов, что-нибудь такое, что, по вашему мнению, ни одна машина не могла сделать раньше, а обычные машины не могут и сейчас…

— Финк! — рявкнул Мартин, и секретарша подбежала к нему с пачкой иллюстраций и маленьким цветным наброском.

— У нас осталась одна обложка, мистер Мартин, — сказала она тихим голосом, — но вы поручили работу мистеру Пэксу…

— К черту, — проворчал Мартин, выдергивая лист из ее руки и внимательно разглядывая его. — Это обложка нашей лучшей книги, понятно? Мы не можем допустить, чтобы какой-то ремесленник заляпал ее своими резиновыми штампами. По крайней мере не обложку «Боевых асов в настоящей войне».

— У вас нет никаких оснований для беспокойства, сэр, честное слово, — сказал человек в сером комбинезоне, осторожно вытягивая лист из пальцев Мартина. — Сейчас я продемонстрирую вам многосторонность «Марка-IX» — этому трудно поверить, пока вы не увидите его в работе. Квалифицированный оператор может дать всю необходимую информацию на ленту «Марка» на основе наброска или описания, и всякий раз вы будете поражены результатами. — Сбоку в машину была вмонтирована панель с массой клавишей, как у пишущей машинки; он подсел к ней и начал печатать. Перфорированная лента белой струйкой потекла из аппарата, собираясь к корзине.

— Ваш новый оператор знаком с машинным языком и может превратить любое художественное представление или идею в стандартные символы, нанесенные на ленту. Перфолента может быть проверена или исправлена, сохранена или модифицирована и может использоваться снова, если возникнет такая необходимость. Вот здесь я записал, какое содержание нужно вложить, и теперь у меня последний вопрос — в каком стиле должен быть исполнен рисунок?

Мартин недоуменно хрюкнул.

— Вы удивлены, сэр, правда? Так я и думал. «Марк-IX» хранит в своей памяти характерные стили всех великих мастеров Золотого века. Вы можете пользоваться стилем Каберта или Каниффа, Гуинта или Барри. Для работы над фигурами в вашем распоряжении стиль Раймонда, для любовных интриг хорошо дух Дрейка.

— Как относительно стиля Пэкса?

— Извините, он мне неизвестен…

— Ха-ха, просто шутка. Ладно, действуйте. Мне хотелось бы стиль Каниффа.

Пэкса бросило в жар, затем в холод. Мисс Финк встретилась с ним взглядом и отвернулась, глядя на пол. Он сжал кулаки и потоптался на месте, переступил с ноги на ногу, собираясь уйти, но вместо этого прислушался к разговору. Он не мог уйти, по крайней мере сейчас.

— …и лента заправляется в машину, лист бумаги размещается как раз в самом центре стола. Вы нажимаете кнопку цикла. Стоит только подготовить перфоленту, и все так просто, что машиной может управлять трехлетний ребенок. Нажимаете кнопку и отходите в сторону. Сейчас внутри этой гениальной машины анализируются приказы и создается изображение. В электронной памяти машины собраны изображения всех предметов и явлений, когда-либо нарисованных или увиденных человеком. Необходимое для данного рисунка отбирается в нужном порядке и передается на экран коллатора. Когда окончательный вариант рисунка готов, появляется сигнал — как раз вот он, — и мы можем увидеть рисунок вот на этом экране.

Мартин наклонился, посмотрел на экран и одобрительно хмыкнул.

— Идеально, не правда ли? Но если по каким-нибудь причинам оператору не нравится полученное изображение, оно может быть изменено с помощью вот этих контрольных рукояток. После того как искомое изображение получено, нажимается кнопка печати, рисунок переносится на ленту из пластика — ее можно использовать сколько угодно раз — она заряжена статическим зарядом для удержания порошкообразной туши, одно прикосновение — и изображение переносится на лист бумаги.

С неестественным стоном пневматический механизм машины послал вниз прямоугольный ящичек на блестящей оси и прижал его к листу бумаги. Раздалось шипение, и сбоку появилась струйка пара. Затем штамп снова поднялся, и человек в комбинезоне взял готовый рисунок.

— Разве это не шедевр? — спросил он улыбаясь.

Мартин хрюкнул.

Пэкс посмотрел на рисунок и не смог оторвать взгляда: ему чуть не стало плохо. Обложка была не просто хороша, это был настоящий Канифф, как будто рисунок только что вышел из-под пера великого мастера. Но самым ужасным было то, что это была обложка Пэкса, его набросок. Улучшенный. Он никогда не был тем, кого называют гениальным художником, но он был хорошим иллюстратором. В области комиксов он пользовался известностью и в течение ряда лет считался одним из лучших. Однако поле деятельности сокращалось, а с появлением машин для художников не осталось иной работы, кроме как случайной или операторской при рисовальной машине. Он удержался дольше многих — сколько лет? — ибо какой старомодной ни была его работа, он был все-таки гораздо лучше, чем любая машина, рисующая головы с помощью резинового штампа.

Теперь другое дело. Он не мог даже притвориться перед самим собой, что он нужен или даже просто полезен.

Машина была лучше.

Он почувствовал, что сжал пальцы в кулак с такой снятой, что ногти врезались в мякоть ладоней. Он разжал руки, потер их одна о другую и заметил, что они дрожат. Машина была выключена, и все вышли из студии; он слышал, как в приемной стучала каретка мисс Финк. Молодая девушка говорила Мартину о том, что нужно приобрести некоторые детали для машины, и когда Пэкс закрыл дверь, он успел услышать возмущенный ответ, что ему никто не говорил о дополнительных расходах.

Пэкс согрел пальцы под мышками, и скоро дрожь утихла. Тогда он тщательно приколол лист бумаги к рисовальной доске и поправил лампу, чтобы ее свет не падал в глаза. Размеренными движениями он отчертил кадры стандартного листа комиксов, разделив его на шесть частей, причем шестая часть была большой, во всю ширину страницы. Взяв в руку карандаш, он принялся за наброски, только однажды разогнув спину, чтобы подойти к окну и посмотреть вниз. Потом он снова вернулся к столу и, когда дневной свет начал исчезать, закончил работу в туши. Тщательно вымыл свою старую, но все еще любимую кисть «Виндзор и Ньютон» и бережно положил в пенал.

В приемной послышалось какое-то движение, как будто мисс Финк собиралась уходить, а может, это была новая девушка, вернувшаяся с необходимыми деталями. Во всяком случае, было уже поздно, и его время пришло.

Быстро, чтобы не передумать, он подбежал к окну, всем весом своего тела разбил стекло и полетел с высоты двадцать третьего этажа вниз.

Мисс Финк услышала звон разбитого стекла и пронзительно вскрикнула, затем, когда вошла в студию, вскрикнула еще раз. Мартин, ворча, что шум не дает ему работать, вошел вслед за ней, но замолчал, увидев, что отучилось. Осколки стекла хрустнули у него под ногами, когда он выглянул в разбитое окно. Кукольная фигурка Пэкса была отчетливо видна в центре собравшейся толпы — его тело, лежавшее на краю тротуара, у самой мостовой, было неестественно согнуто.

— Боже мой, мистер Мартин. Боже мой, взгляните на это… — раздался дрожащий голос мисс Финк.

Мартин подошел к девушке и взглянул из-за ее плеча на лист, все еще приколотый к рисовальной доске. Рисунки были аккуратно исполнены, раскрашены с любовью и мастерством.

На первом был нарисован автопортрет самого Пэкса, согнувшегося над рисовальной доской. На втором рисунке он сидел и аккуратно мыл кисть, на третьем — стоял. На четвертом рисунке художник стоял перед окном — четкая фигура с выразительным освещением сзади. Пятый рисунок представлял собой перспективу из воображаемой точки сверху — человеческая фигура, летящая вниз вдоль стены здания к мостовой.

Последний рисунок, — с четкими, ужасными подробностями — фигура старика, распростертого на капоте автомобиля, согнутом и залитом кровью; зрители с испуганными лицами.

— Только взгляните сюда, — сказал с отвращением Мартин, постукивая по рисовальной доске большим пальцем. — Когда он бросился из окна, он упал не меньше чем в двух ярдах от автомобиля. Разве я не говорил, что он никогда не умел правильно рисовать детали?

Немой Милтон

Большой автобус «грейхаунд» с тяжеловесной плавностью затормозил у остановки и распахнул двери.

— Спрингвиль! — объявил водитель. — Конечная остановка.

Пассажиры, толпясь в проходе между сиденьями, начали выбираться из салона навстречу палящему зною. Оставшись один на широком заднем сиденье, Сэм Моррисон терпеливо дожидался, когда автобус опустеет, а потом взял под мышку коробку из-под сигар, встал и двинулся к выходу. Сияние солнечного дня после полумрака, который создавали в салоне цветные стекла, казалось особенно ослепительным. От влажной жары миссисипского лета перехватывало дыхание. Сэм стал осторожно спускаться по ступенькам, глядя себе под ноги, и не заметил человека, стоявшего в двери автобуса. Вдруг что-то твердое уперлось ему в живот.

— Что за дела у тебя в Спрингвиле, парень?

Сэм, растерянно моргая, посмотрел сквозь очки в стальной оправе на жирного здоровенного верзилу в серой форме, который ткнул его короткой, толстой дубинкой. Живот верзилы огромной гладкой дыней нависал над поясом, съехавшим на бедра.

— Я здесь проездом, сэр, — ответил Сэм Моррисон и снял свободной рукой шляпу, обнажив коротко подстриженные седеющие волосы. Он скользнул взглядом по багрово-красному лицу, золотому полицейскому значку на рубашке и опустил глаза.

— Куда едешь, парень? Не вздумай скрывать от меня… — снова прохрипел тот.

— В Картерет, сэр. Мой автобус отходит через час.

Полицейский что-то буркнул в ответ. Тяжелая, начиненная свинцом дубинка постучала по коробке, которую Сэм держал под мышкой.

— Что у тебя там? Пистолет?

— Нет, сэр. Я никогда не ношу оружия. — Сэм открыл коробку и протянул ее полицейскому: внутри был кусочек металла, несколько электронных блоков и маленький динамик; все было аккуратно соединено тонкими проводами. — Это… радиоприемник, сэр.

— Включи его.

Сэм нажал на рычажок и осторожно настроил приемник. Маленький репродуктор задребезжал, раздались слабые звуки музыки, еле слышные сквозь рычание автобусных моторов. Краснорожий засмеялся.

— Вот уж настоящий радиоприемник ниггера… Коробка с хламом. — Голос снова стал жестким. — Смотри, не забудь убраться отсюда на том автобусе, слышишь?

— Да, сэр, — сказал Сэм удаляющейся, насквозь пропотевшей спине и осторожно закрыл коробку. Он направился к залу ожидания для цветных, но, проходя мимо окна, увидел, что там пусто. На улице негров тоже не было. Не останавливаясь, Сэм миновал зал ожидания, проскользнул между автобусами, стоявшими на асфальтированной площадке, и вышел через задние ворота автобусной станции. Все свои шестьдесят семь лет он прожил в штате Миссисипи и потому мгновенно почуял, что тут пахнет бедой, а самый верный способ избежать беды — это убраться куда-нибудь подальше. Улицы становились уже и грязнее. Он шел по знакомым тротуарам, пока не увидел, как работник с фермы в заплатанном комбинезоне направился к двери, над которой висела потускневшая вывеска «Бар». Сэм пошел вслед за ним. Он решил переждать в баре время, оставшееся до отхода автобуса.

— Бутылку пива, пожалуйста.

Он положил монетки на мокрую, обшарпанную стойку и взял холодную бутылку. Стакана не оказалось. Бармен не проронил ни слова и, выбив чек, с непроницаемым, мрачным видом уселся на стул в дальнем конце бара, откуда доносилось тихое бормотание радиоприемника. Лучи света, проникавшие через окна с улицы, не могли рассеять полумрак зала. Кабинки с высокими перегородками у дальней стены манили прохладой. Посетителей было мало, они сидели поодиночке, и перед каждым на столике стояла бутылка пива. Сэм пробрался между тесно расставленными столиками и вошел в кабину рядом с задней дверью. Только тут он заметил, что там уже кто-то сидит.

— Простите, я вас не видел, — сказал он, намереваясь выйти, но незнакомец жестом пригласил его сесть, снял со стола дорожную сумку и поставил рядом с собой.

— Хватит места для обоих, — произнес он и поднял бутылку с пивом. — За встречу.

Сэм отхлебнул глоток из своей бутылки. Незнакомец продолжал тянуть пиво, пока не выпил полбутылки. Со вздохом облегчения он сказал:

— Скверное пиво.

— Но вы, кажется, пьете его с удовольствием, — улыбнувшись, осторожно заметил Сэм.

— Только потому, что оно холодное и утоляет жажду. Я отдал бы ящик этого пива за бутылку «Бада» или «Бэллантайна».

Незнакомец говорил резко и отрывисто, глотая слова.

— Вы, наверное, с Севера? — прислушавшись, спросил Сэм. Теперь, когда глаза его привыкли к полумраку бара, он разглядел, что перед ним сидел молодой мулат в белой рубашке с закатанными рукавами. На его лице застыло напряженное ожидание, лоб был перечеркнут резкими морщинами.

— Вы чертовски правы. Я приехал с Севера и собираюсь уехать обратно… — Он внезапно умолк и отхлебнул пива. Когда он снова заговорил, его голос звучал настороженно. — А вы из этих мест?

— Я родился недалеко отсюда, а теперь живу в Картерете. Здесь у меня пересадка с одного автобуса на другой.

— Картерет — это там, где колледж?

— Верно. Я в нем преподаю.

Молодой человек в первый раз улыбнулся.

— Стало быть, мы с вами как бы коллеги. Я из Нью-йоркского университета, специализируюсь в экономике. — Он протянул руку. — Чарлз Райт. Все, кроме матери, зовут меня Чарли.

— Очень приятно познакомиться, — сказал Сэм медленно, несколько по-старомодному. — Я Сэм Моррисон, и в свидетельстве о рождении у меня тоже Сэм, а не Сэмюэль.

— Ваш колледж меня интересует. Я собирался побывать в нем, но… — Чарли внезапно умолк, услышав звук автомобильного мотора, который донесся с улицы, и наклонился вперед, чтобы видеть входную дверь. Только после того, как машина уехала, он откинулся на спинку стула, и Сэм увидел мелкие капельки пота, проступившие у него на лбу. Чарли нервно отхлебнул из бутылки.

— Вы не встретили на автобусной станции здоровенного полисмена с толстым пузом и красной рожей?

— Да, встретил. Когда я сошел с автобуса, он завел со мной разговор.

— Сволочь!

— Не горячитесь, Чарлз. Он всего-навсего полисмен, исполняющий свои обязанности.

— Всего-навсего!.. — Молодой человек бросил короткое грязное ругательство. — Это Бринкли. Вы, должно быть, слышали о нем — самый жестокий человек к югу от Бомбингэма. Следующей осенью его собираются избрать шерифом. Он уже магистр клана. Этакий столп общества.

— Подобные разговоры вас до добра не доведут, — мягко заметил Сэм.

— То же самое говорил Дядюшка Том — и, насколько я помню, он остался рабом до самой смерти. Кто-то должен сказать правду. Нельзя же вечно молчать.

— Вы рассуждаете, как участник автомарша за права негров. — Сэм безуспешно попытался придать своему лицу строгое выражение.

— Ну и что, я участвовал в этом марше, если хотите знать. Он заканчивается как раз здесь. А теперь еду домой. Я напуган и не боюсь в этом сознаться. Тут, на Юге, вы живете как в джунглях. Никогда не представлял себе, насколько это ужасно, пока не приехал сюда. Я работал в комитете избирателей. Бринкли об этом пронюхал и поклялся, что прикончит меня или упрячет на всю жизнь за решетку. И знаете — я в это верю. Сейчас я уезжаю, только вот жду машину, которая должна меня отвезти. Еду обратно к себе на Север.

— Насколько мне известно, у вас на Севере тоже есть свои трудности.

— Трудности! — Чарли допил пиво и встал. — После того, что я увидел здесь, я их даже так называть не стану. Нью-Йорк, конечно, не рай, но там есть шанс прожить немного больше. Там, где я вырос, на юге Ямайки, приходилось нелегко, но у нас был собственный дом и в неплохом районе и… хотите еще пива?

— Нет, одной бутылки мне вполне достаточно, спасибо.

Чарли вернулся с новой бутылкой пива и продолжил прерванную мысль:

— Может быть, на Севере мы считаемся гражданами второго сорта, но по крайней мере там мы все-таки граждане и можем добиться какого-то счастья, осуществления каких-то желаний. А здесь человек — рабочая скотина. И ничем другим он никогда не станет, если у него кожа не того цвета.

— Я бы этого не сказал. Положение все время улучшается. Мой отец был батраком, сыном раба, а я преподаватель колледжа. Это как-никак прогресс.

— Какой прогресс? — Чарли стукнул по столу, но голоса не повысил и продолжал гневным шепотом. — Одна сотая процента негров получает убогое образование и передает его другим в захолустном колледже. Слушайте, я не нападаю на вас. Я знаю, вы делаете все, что можете. Но на каждого человека вроде вас есть тысяча других, которые год за годом рождаются, живут и умирают в омерзительной нищете, без всякой надежды. Миллионы людей. Разве это прогресс? И даже вы сами — вы уверены, что не добились бы большего, если бы преподавали в приличном университете?

— Нет, только не я, — засмеялся Сэм. — Я рядовой преподаватель, и разъяснений студентам основ алгебры и геометрии для меня более чем достаточно без того, чтобы еще пытаться объяснить им топологию или Булеву алгебру или что-либо в этом роде.

— А что это за штука, эта Бул… Я о ней никогда не слышал.

— Это, гм… логическое исчисление, специальный предмет. Я же говорил, что не мастер объяснять эти вещи, хотя довольно неплохо знаю их. По правде говоря, высшая математика — это мое увлечение. Если бы я работал в крупном учебном заведении, у меня не было бы времени, чтобы заниматься ею.

— Откуда вы знаете? Может быть, там была бы большая электронно-вычислительная машина. Разве это вам бы не помогло?

— Возможно, конечно, но я нашел способ обходиться без такой машины. Просто требуется немного больше времени, только и всего.

— А много ли его у вас осталось? — тихо спросил Чарли и мгновенно пожалел о сказанном, когда увидел, как пожилой человек молча опустил голову, так и не ответив на вопрос.

— Беру свои слова обратно. У меня слишком длинный язык. Простите, слишком уж я разозлился. Откуда вы знаете, чего бы вы достигли, будь у вас подготовка, возможности?..

Он замолчал, поняв, что лишь усугубляет свою бестактность.

Полусумрачную душную тишину бара нарушал лишь отдаленный шум уличного движения да тихая музыка. Бармен встал, выключил приемник и открыл дверцу погребка, чтобы достать еще один ящик пива.

Но музыка продолжала звучать где-то рядом как назойливое эхо. Чарли понял, что она доносится из коробки для сигар, лежавшей перед ним на столе.

— Там приемник? — спросил он, обрадованный возможностью переменить тему разговора.

— Да… впрочем, по существу нет, хотя блок приема радиоволн там есть.

— Если вы думаете, что все объяснили, то ошибаетесь. Я уже вам говорил, что моя специальность — экономика.

Сэм улыбнулся и, открыв коробку, показал на аккуратно смонтированную внутри радиосхему.

— Это сделал мой племянник. У него небольшая ремонтная мастерская, но он приобрел приличные знания по электронике в военной авиации. Я показал ему уравнение, и мы вместе собрали эту схему.

Чарли подумал о человеке, имеющем знания и практическую подготовку в области электроники, который вынужден растрачивать свои силы и способности в мастерской мелкого ремонта, но не высказал свою мысль вслух.

— А для чего эта штука?

— По правде говоря, ни для чего. Я сделал ее просто для того, чтобы на практике проверить, верны ли мои уравнения. Я полагаю, теория единого поля Эйнштейна вам не очень хорошо знакома?..

Чарли сокрушенно улыбнулся и поднял руки, показывая, что сдается.

— Рассказать о ней нелегко. Говоря упрощенно, предполагается, что существует связь между явлениями, между всеми формами энергии и вещества. Вы знакомы с самыми простыми преобразованиями: переходом тепловой энергии в механическую, как, например, в двигателе, электрической энергии в свет…

— Электрическая лампочка!

— Правильно. Исходя из этого было выдвинуто предположение, что существует связь между временем и световой энергией, так же как между гравитацией и светом — это уже было доказано, — между гравитацией и электричеством. Именно эту область я и исследовал. Я предположил, что внутри гравитационного поля существует некий заметный градиент энергии, подобный градиенту силовых линий, под действием которого железные опилки располагаются в магнитном поле. Нет, это сравнение не годится, пожалуй, лучше сравнить с проводником, в котором ток может бесконечно циркулировать в условиях сверхпроводимости, возникающей при низких температурах…

— Профессор, я запутался. Мне не стыдно в этом признаться. Может быть, вы объясните все на примере? Ну, скажем, что происходит в этом маленьком приемнике?

Сэм осторожно покрутил рычажок настройки, музыка стала чуть-чуть громче.

— Здесь интересна не радиопередача. Этот блок приема радиопередач лишь наглядно показывает, что я обнаружил утечку — нет, правильнее сказать, перепад между гравитационным полем Земли и гравитационным полем вот этого кусочка свинца в углу коробки.

— А где батарейка?

Сэм гордо улыбнулся.

— Вот в этом-то и соль — батарейки нет. Электроэнергия поступает извне, из…

— Вы хотите сказать, что ваш радиоприемник работает на гравитации? Получает электричество даром?

— Да… хотя на самом деле это не совсем верно…

— Но выглядит-то именно так!

Чарли был явно возбужден. Он низко наклонился над столом, стараясь получше разглядеть, что в коробке.

— Я ничего не понимаю в электронике, но энергетическими ресурсами экономика занимается достаточно подробно. Можно ли усовершенствовать этот ваш прибор, чтобы он вырабатывал электричество при небольших затратах или вообще без затрат?

— Не сразу. Это лишь первая попытка…

— Но в конце концов можно? А ведь это означает…

Сэм решил, что молодому человеку вдруг стало плохо.

Его лицо посерело, как при потере крови, в глазах застыл ужас. Он медленно опустился на стул. Прежде чем Сэм успел спросить, что случилось, в дверях бара раздался зычный голос:

— Видел кто-нибудь парня по имени Чарли Райт? Ну, быстро. Отвечайте! Кто скажет мне правду, тому бояться нечего.

— Святой Иисус… — прошептал Чарли и буквально вжался в сиденье. Бринкли вошел в бар, держа руку на рукоятке пистолета, прищуренными глазами всматриваясь в полумрак зала. Ему никто не ответил.

— Кто вздумает прятать его, тому будет плохо! — прорычал он. — Все равно найду этого черномазого прохвоста!

Полицейский направился в глубь зала. Чарли, схватив сумку, перемахнул через перегородку кабины и метнулся к задней двери.

— Вернись, сукин сын!

Прыгая, Чарли зацепил ногой стол. Стол зашатался, и коробка из-под сигар соскользнула на пол. Прогромыхали тяжелые сапоги. Дверь скрипнула, Чарли выскользнул на улицу. Сэм нагнулся, чтобы поднять коробку.

— Убью! Держите его!

Приемник был цел. Сэм облегченно вздохнул и выпрямился, держа в руке дребезжащую коробку.

Из двух выстрелов он услышал только первый: второй он услышать не мог — пуля попала ему в затылок, и Сэм рухнул на пол. Смерть наступила мгновенно.

Патрульный Марджер, выскочивший из полицейской автомашины, ворвался в бар с пистолетом наготове и увидел Бринкли, входившего через заднюю дверь.

— Удрал, будь он проклят, будто испарился.

— Что здесь случилось? — спросил патрульный, засовывая пистолет в кобуру и глядя на лежавшее у его ног худое скрюченное тело.

— Не знаю. Должно быть, он подвернулся под пулю, когда я выпалил в того, который сбежал. Во всяком случае, наверно, тоже коммунист. Они сидели за одним столом.

— Могут быть неприятности из-за этого…

— Какие неприятности? — возмутился Бринкли. — Всего-навсего еще один старый мертвый ниггер…

Двинувшись к выходу, он наступил сапогом на коробку из-под сигар. Она лопнула и рассыпалась на куски под тяжелым каблуком.

Жизнь художника

Праздник, проведенный за работой. Вот уж действительно праздник, проведенный за работой. Я остаюсь на Луне год, пишу картины триста шестьдесят пять дней — а вернувшись на Землю первым делом иду в музей «Метрополитен», чтобы посмотреть на другие картины. Брент улыбнулся. Хотелось надеяться, что время будет потрачено не зря.

Он посмотрел на длиннющую лестницу. Гранитные ступени чуть поблескивали под ярким августовским солнцем. Он глубоко вдохнул, переложил трость в правую руку. Начал подниматься, одну за другой медленно преодолевая ступени. Казалось, они уходили в бесконечность.

Почти добрался до верха… оставалось преодолеть лишь несколько ступеней. Трость соскользнула с одной из них, он потерял равновесие, покатился вниз.

Женщина, стоявшая в тени на площадке за лестницей, громко закричала. Она наблюдала за ним с того самого момента, как он вылез из такси. Брент Далгрин, знаменитый художник, теперь все знали это молодое загорелое лицо под шапкой серебряно-седых волос, выбеленных радиацией космоса. Газеты писали, что от долгого пребывания в условиях пониженной силы тяжести мышцы его очень ослабли. Он с таким трудом взбирался по ступеням, а потом скатился с них. Женщина кричала, кричала и кричала.

Его перенесли в медпункт музея.

— Гравитационная слабость, — сказал он сестре. — Все будет в порядке.

К счастью, все кости остались целыми. Медсестра лишь нахмурилась, прикоснувшись к его коже. Померила ему температуру, глаза у нее округлились, она испуганно посмотрела на него.

— Я знаю, — кивнул Брент. — Значительно выше нормальной. Волноваться не надо, повышение температуры никак не связано с падением. Скорее, наоборот.

— Я должна все занести в журнал, таков порядок.

— Мне бы этого не хотелось. Незачем общественности знать, что у меня проблемы со здоровьем. Если вас не затруднит, позвоните доктору Грейберу в Медикэл-Арт-Билдинг. Он вам скажет, что для меня повышенная температура — обычное дело. И музею нет нужды волноваться о том, что он несет ответственность за ухудшение моего здоровья.

Он легко представил себе заголовки газет.

«ЛУННЫЙ ХУДОЖНИК УМИРАЕТ», «ЖИЗНЬ, ОТДАННАЯ ЗА ИСКУССТВО».

Но он не считал себя героем. Он знал об опасностях радиационной болезни. В начале четко следовал инструкциям: в скафандре проводил на поверхности Луны положенное время и ни минуты больше. До того, как у него возникла проблема.

А состояла она в том, что он никак не мог ухватить атмосферу Луны. В одной картине ему это почти удалось, а потом, как отрезало. Атмосферу полного безлюдья, экстремальных условий, царящих на равнинах, в кратерах. Ощущение инопланетности, которое ускользало от него. Прежде чем он успевал запечатлеть его в масляных красках.

Критики называли его картины уникальными, удивительными, говорили, что именно так, по их мнению, и выглядела Луна. А вот в этом он не мог согласиться с критиками. Безвоздушный спутник Земли был совершенно не таким. Другим… настолько другим, что он так и не смог ухватить эту разницы. И теперь его ждала скорая смерть: он потерпел неудачу, не смог реализовать мечту своей жизни.

Радиационная лихорадка пожирала его кровь и кости. Еще несколько месяцев, и она покончит с ним. Он боролся со временем, спешил уложиться в оставшиеся месяцы. Спешил и потерпел неудачу… не сложилось.

Медсестра, хмурясь, положила трубку на рычаг.

— Я связалась с доктором Грейбером и он подтвердил ваши слова, мистер Далгрин. Если вы так хотите, я не буду ничего записывать, — она помогла ему встать.

Луна стала забываться по ходу того, как перед глазами замелькали земные полотна. Он наслаждался произведениями искусства, которые создавались на протяжении многих веков. То была его жизнь, и он старался увидеть как можно больше, компенсировать свое долгое отсутствие на Земле. Греческие мраморные скульптуры успокаивали, картины Рембрандта вновь пробуждали интерес к творчеству. Его радовало, что после стольких лет, отданных живописи, он мог ходить по этим залам, с нетерпением ожидая встречи с казалось бы давно знакомыми картинами. Но ему хотелось посмотреть и на что-нибудь новенькое. Лифт доставил его к залам современного искусства.

И сразу его душевное спокойствие нарушила картина. Осенний пейзаж, типичный пример модерн-классицизма, столь модного в последние несколько лет. Но в картине было и что-то еще: неуловимая отстраненность.

Его ноги начали дрожать. Он понял, что надо немного отдохнуть.

Брент уселся на широкий диван у главной лестницы, но мыслями никак не мог оторваться от картины. Что-то его тревожило, задевало за живое, но он никак не мог понять, что именно.

Он чувствовал, что объяснение следует искать в эмоциональной сфере. Всякий в то или иное время испытывал удовольствие или заинтересованность, глядя на любую форму визуального искусства. Эмоциональный отклик могли вызвать и фотоснимок в журнале, и рисунок, и даже хорошо спроектированное здание. Брент попытался проанализировать свои ощущения, но ничего путного не выходило. Сформулировать он сумел лишь одну, не слишком внятную мысль: «В этой картине что-то не так».

Но внезапно он получил ответ. Он явился к нему мгновенно, словно его озарило. Ему вспомнились лунные равнины, на которые не ступала нога человека. Ощущение это выражалось одним словом: инопланетность.

Это ощущение появлялось у него в вечной безжизненности молчаливых лунных просторов. Но как оно могло ассоциироваться с изящным осенним пейзажем? Каким образом художник сумел выразить это необычное чувство на холсте? Брент отругал себя, разумеется молча. Это не картинка из жизни другой планеты. Это «Осень в лесу», нарисованная человеком, который не понимал, что пишет. Человеком, который иначе смотрел на привычное всем и каждому. Художником, который смотрел на кипучую жизнь осеннего дня, а рисовал вечную смерть безжизненного спутника.

Брент оперся на трость, учащенно забилось сердце. Он должен найти этого художника. Должен поговорить с ним, узнать у него… выбить, если необходимо… он должен выяснить секрет этого человека. Мысль о близкой смерти тяжелым грузом лежала на плечах. Умереть, не зная, как передать в картине это ощущение!

Он убил себя в погоне за ним… и ничего не достиг. А на Земле жил человек, обладающий знанием, которое он искал. От таких мыслей хотелось выть.

Не без труда, но он взял себя в руки. Посидел, пока не совладал с расшалившимися нервами. Твердо сказал себе, что должен найти этого человека.

В правом нижнем углу картины, в тени валуна, стояла подпись: Артур Ди Коста. Брент никогда не слышал о таком художнике, но в этом не было ничего удивительного. Настоящие художники вымирали, как динозавры. Они трудились в подсобках, в старых гаражах, заполняя холст за холстом ради собственного удовольствия. И зачастую с их работами широкая общественность знакомилась уже после смерти художника.

Опять смерть, сердито подумал Брент. Развернулся и направился к служителю, коротавшему время около абстрактной скульптуры.

— Конечно, мистер, — ответил ему служитель. — Вы найдете куратора в его кабинете. Дверь вон там.

— Благодарю, — пробормотал Брент и проследовал в направлении, указанном мясистым пальцем. Нашел нишу, практически скрытую роскошными гобеленами. В ней обнаружил фонтанчик с питьевой водой, приводимый в действие фотоэлементом и псевдо-мраморную дверь с надписью на табличке:

«Доктор Эндрю Киннент — Куратор, коллекция современного искусства».

Брент открыл дверь, вошел в приемную. Секретарь оторвалась от компьютера.

— Я — Брент Далгрин. И хотел бы переговорить с мистером Киннентом.

— Тот самый мистер Далгрин!? Минуточку… — зардевшись, девушка нажала на кнопку аппарата внутренней связи.

— Заходите, мистер Далгрин. Мистер Киннент будет рад встрече с вами, — но ни очаровательная улыбка, ни радушный прием не произвели на Брента ни малейшего впечатления: думал он совсем о другом.

После тридцати минут, отданных искусству вообще, Брент перевел разговор на нынешнюю экспозицию, а конкретно — на одного художника.

— Мистер Ди Коста — один из наших самых талантливых молодых художников, — куратор самодовольно улыбнулся, словно он сам обучил Ди Косту секретам мастерства. — В Нью-Йорке он живет недавно, но уже успел сделать себе имя. Позвольте мне дать вам его адрес. Я уверен, что вы с удовольствием побеседуете с ним. Общность интересов, знаете ли.

Брент легко согласился получить те сведения, за которыми, собственно, и пришел. Своими истинными мыслями он делиться с Киннентом не стал. Не подкрепленные доказательствами, они действительно могли вызвать сомнения в психическом здоровье человека, который бы их высказал. Но самого Брента это не останавливало. Жизнь подходила к концу, но сначала хотелось найти ответ за самый важный для вопрос.

Нужный ему дом ничем не выделялся среди доброй сотни других, которые выросли на модных теперь Тридцатых улицах, заменив собой корпуса фабрик по пошиву верхней одежды. Брент перешел на другую сторону улицы, оглядел дом 31. Отсутствие окон указывало на то, что финансовых проблем у владельца нет. А все, что его интересовало, он мог узнать только внутри — не снаружи. Брент вновь перешел улицу, встал на хромированный квадрат перед дверью.

Сработавший под тяжестью тела датчик активировал механического дворецкого.

— Резиденция мистера Ди Косты. Чем я могу вам помочь?

— Мистер Брент Далгрин желает увидеться с мистером Ди Костой.

— Я очень сожалею, но касательно вас я не располагаю никакой информацией, сэр. Если вас не затруднит оставить сооб… — голос робота оборвался, сменившись мужским.

— Рад приветствовать вас, мистер Далгрин. Пожалуйста, заходите.

Дверь распахнулась, открыв маленькую, отделанную деревом прихожую. И лишь когда дверь закрылась, Брент понял, что находится в кабине лифта. Она тронулась с места, плавно остановилась, задняя стенка скользнула в сторону, открывая путь в библиотеку-кабинет. Из-за стола поднялся мужчина, шагнул навстречу Бренту, протягивая руку.

Брент ее пожал, не сводя глаз с лица мужчины. Ростом Ди Коста был повыше Брента, худощавость как-то не вязалась с плавностью движений. Рука у него была длинная и сильная. Только тут Брент поймал себя на том, что просто таращится на хозяина.

— Надеюсь, вы извините меня за столь внезапное появление в вашем доме, мистер Ди Коста. Я увидел вашу картину в «Метрополитене» и она очень заинтересовала меня.

Брент остановился, понимая, неубедительный это предлог для появления в доме художника. И порадовался тому, что Ди Коста взял инициативу на себя.

— Я вас прекрасно понимаю, мистер Далгрин. Со мной такое бывало не раз, когда я видел ваши картины и некоторых других художников, — он улыбнулся. — Далеко не всех, уверяю вас. Я смотрел на эти картины и говорил себе, хотелось бы мне встретиться с человеком, который их создал. Но такие встречи крайне редки, о чем я очень сожалею. И мне льстит, что вы испытываете те же чувства при взгляде на мои работы.

Доброжелательность Ди Косты сломала лед, скоро они стали лучшими друзьями. Брент сидел в удобном кожаном кресле, Ди Коста смешивал напитки в баре, удачно вписанном в интерьер. Тем самым у Брента появилась возможность оглядеть кабинет. То, что он видел, ему нравилось. Пожалуй, он бы и сам не отказался от такого кабинета. Что несколько удивляло, так это вращающаяся полка с книгами в углу.

Брент вдруг понял, что она медленно вращалась и когда он вышел из лифта. И еще… ну да, на столе, так же медленно, вращалась тяжелая бронзовая пепельница. Они создавали необычный эффект, но скорее приятный, чем наоборот. И гармонировали с кабинетом и личностью хозяина.

— А вот и выпивка. Сначала тост… За долгую жизнь и хорошие картины, для нас обоих.

Брент чуть хмурился, пригубливая стакан.

Есть такой феномен: о тонкостях профессии с удовольствием говорят и плотники, и банковские служащие. Вот и Берт легко втянулся в дискуссию о достоинствах ализариновых красок и влиянии искусства Византии на итальянских художников, скульпторов и архитекторов эпохи Возрождения. Но при этом какая-то часть его сознания скрупулезно оценивала слова Ди Косты, тщательно наблюдала за ним. Но хозяин Брента ни на йоту не выходил из образа джентльмена, не стесненного в средствах и живо интересующегося живописью.

За живой беседой уже незаметно пролетели полчаса, когда в дверь кабинета легонько постучали. Она открылась, в кабинет вошла красивая женщина в элегантном наряде, выдержанном в серебристо-серых тонах, в которойм в полном соответствии с последней модой, преобладали греческие мотивы.

Она остановилась у порога.

— Я не хотела беспокоить тебя, Артур, но… о, извини, я не знала, что у тебя гость.

Ди Коста подошел к ней, нежно взял под руку.

— Я очень рад, что побеспокоила, дорогая. Позволь представить тебе знаменитого Брента Далгрина, — обнял женщину за талию. — Моя жена, Мария.

Брент пожал ей руку, улыбнулся в большие карие глаза. Она чуть ответила на рукопожатие, как и полагалось в приличном обществе. Очаровательная жена, комфортабельный, уютный дом — Артур Ди Коста являл собой образец современного джентльмена. И получалось, что картина в музее — единственное, в общем-то пустяковое отклонение от нормы.

Но в то мгновение, когда он держал в руке руку Марии, его взгляд упал на портрет, висевший у двери.

И только невероятным усилием воли удержался от того, чтобы не раздавить ее руку. Ди Коста изобразил Марию, и в ее портрете…

Присутствовала та же тонкая трансформация, что и в осеннем пейзаже, который захватил его внимание в музее. Что-то такое было в изгибе губ, в глазах, которыми она смотрела с портрета. Брент оторвал взгляд от картины, но уже после того, как Ди Коста заметил, куда он смотрит.

— Должно быть, это удивительное ощущение, — рассмеялся он. — Одновременно видеть перед собой и мою прекрасную Марию, и ее портрет на стене, — он прикоснулся к раме и картину залил мягкий свет. Брент пробормотал какую-то похвалу, шагнул к картине, словно надеялся, что уменьшение расстояния позволит найти ответы на его многочисленные вопросы.

Ди Косте, похоже, льстил интерес знаменитого художника к его творчеству. Они обсудили многие проблемы, с которыми сталкивается портретист, удачные или неудачные их решения. Смутившуюся, чуть покрасневшую Марию попросили встать рядом с портретом. Она сделала вид, что эта дискуссия, птичья грамота для непосвященных, нисколько ее не раздражает.

— Эта синяя тень на шее помогает формировать…

— Эффект золотых волос, падающих на скулу, достигается…

По их просьбе она то поворачивала, то наклоняла голову, не участвуя в разговоре.

А маленькая часть сознания Брента продолжала наблюдать и анализировать. Как Ди Коста создавал свои картины становилось более-менее ясно, а вот почему — оставалось загадкой. В лице, в фигуре инопланетность, чужеродность отсутствовала напрочь, скорее получалось, что она смотрела на что-то абсолютно ей неведомое.

Брент почувствовал, как в висках начинает пульсировать боль. Но, к счастью раздалась мелодичная трель телефонного звонка, отвлекшая Брента от поиска ответов на мучавшие его вопросы. Ди Коста извинился и прошел в соседнюю комнату, оставив Брента наедине с Марией. Не успели они усесться в удобные кресла, как вновь появился Ди Коста. По выражению лица чувствовалось, что он получил какое-то неприятное известие.

— Прошу меня извинить, но мой адвокат просит немедленно приехать. Какой-то важный вопрос, касающийся моей собственности. Мне так не хочется уезжать. Мы обязательно должны продолжить нам разговор. Пожалуйста, не торопитесь уходить, мистер Далгрин. Мой дом в полном вашем распоряжении.

После ухода Ди Косты Брент и Мария поболтали на самые разные темы, уже никак не связанные с живописью. Не мог же Брент сразу спросить у женщины, которую видел первый раз в жизни: «Мадам, ваш муж рисует чудовищ? Или, вы сами ведьма? В этом секрет?»

Быстрый взгляд на наручные часы убедил его, что пора уходить: негоже злоупотреблять гостеприимством хозяев.

Прикуривая, Брент как бы случайно посмотрел на часы, стоявшие на каминной доске.

— Как, уже половина четвертого? Прошу меня извинить, но мне пора идти.

Мария встала, улыбнулась.

— Вы для нас — самый желанный гость, — рассмеялась. — Я знаю, что тут я могу говорить не только за себя, но и за Артура. Мы очень надеемся увидеть вас вновь.

— Постараюсь оправдать ваши надежды, — улыбнулся в ответ Брент.

Прощание прервала открывшаяся дверь лифта и громкие вопли маленького человеческого существа. Девочка бросилась к Марии, а когда та взяла ее на руки, зарыдала еще громче, уткнувшись ей в плечо. Пластмассовая кукла с раздавленной головой свидетельствовала о том, что для рыданий, сотрясавших не только золотистые кудряшки, но и все тельце, есть веский повод.

Брент молча стоял, пока рыдания не утихли. Мария улыбнулась ему, уговаривая девочку поздороваться с гостем. Наконец, раскрасневшееся, заплаканное личико повернулось к нему.

— Дотти, познакомься, пожалуйста, с мистером Далгрином…

— Добрый день, мистер Далгрин… но, мамик, он наступил на куклу, а потом рассмеялся, когда она сломалась…

От этих слов слезы брызнули вновь.

— Успокойся, Дотти. Ты же не хочешь, чтобы твой отец увидел тебя в таком состоянии, — сказал Брент.

Эти вроде бы совершенно безобидные слова произвели неожиданный эффект. Не на девочку — на мать: Мария заметно побледнела.

— Артур — не отец Дотти, мистер Далгрин. Видите ли, это мой второй брак. Он… Я хочу сказать, у нас не может быть детей, — чувствовалось, что слова эти даются ей нелегко.

Брент чуть смутился… и одновременно обрадовался: обнаружилось первое отклонение от нормы. И неожиданная бледность Марии ясно указывала: ее что-то тревожит. За это что-то Брент с радостью отдал бы последний тюбик краски. Возможно, этот секрет не имел отношения к живописи, но, скорее всего, связь была. И он твердо решил ее отыскать.

* * *

Дневная жизнь города уступила место ночной. Брент шевельнулся в большом кресле, протянул руку к стакану бургундского, стоявшему на столике. Квартирка у него была маленькая, но очень хорошая. Одно из немногих роскошеств, которые он себе позволял. Впрочем, роскошество это скорее звалось необходимостью для тех, кто зарабатывал на жизнь, продавая свои эмоции, выраженные цветом.

Вино могло потерять вкус, вид города — нет. Нью-Йорк, вечный город чудес. Рассеянный свет в комнате не бросал отблесков на окно, так что его взгляд гулял по сказочной архитектурной стране. Лазерные лучи гуляли по небу, изредка отражаясь от самолета или стратоплана. Сам город сиял тысячами огней тысяч оттенков. Даже сюда, на сто восьмидесятый этаж, до него долетал ни на секунду не умолкающий городской шум. Нью-Йорк, самый удивительный из городов, созданных человеком, вот в нем и жил человек, который не был человеком в полном смысле этого слова.

Частичный ответ Брент получил, двух мнений тут быть не могло. Недостающее звено он обнаружил в одной из своих картин. Единственной, которая принесла ему хоть какую-то удовлетворенность. Она далась ему девятью часами непрерывной работы, когда он подверг себя, по терминологии врачей, «опасному воздействию». На полотне удалось отразить грубое, ничем не прикрытое великолепие вечного космоса. Инопланетный ландшафт, увиденный человеческим глазом. А у Ди Косты все с точностью до наоборот: обычные человеческие сцены, увиденные другими глазами. Возможно, глаза эти не были для Земли полностью инородными, потому что разницу мог уловить только тот, кто ее искал. Но в одном Брент не сомневался: без инопланетного воздействия не обошлось.

Он также получил и косвенное подтверждение своей правоты. Закон природы оставался законом, а гены — генами. Люди и обезьяны — теплокровные млекопитающие, ближайшие родственники с точки зрения антропологии. Однако, генная несовместимость исключала появление общих потомков.

Вот и мужчина, если он не был Человеком, homo sapiens, не мог иметь детей от человеческой женщины. Мария Ди Коста такой и была, что доказывала заплаканная дочурка. У Артура Ди Косты детей не было.

Брент нажал клавишу на подоконнике, и окно уползло в щель. Городские шумы ворвались в квартиру вместе с запахами джерсийских лесов, вроде бы совершенно неуместными в большом городе, которые донес легкий ветерок.

Подняв голову, он увидел луну, плывущую меж редких облаков, утреннюю звезду, Венеру, поднявшуюся над восточным горизонтом. Он побывал на Луне. Он видел ракету, которая готовилась к полету на Венеру. Человек был единственной разумной формой жизни, которую ему довелось видеть. Если были и другие, то их следовало искать на других звездах. А впрочем… разве не могли представители этих далеких цивилизаций жить на Земле, среди людей?

Но проку от этих мыслей не было. Не стоит изобретать новых чудовищ, не убедившись в существовании хотя бы одного. Утро вечера мудренее. Надо хорошенько выспаться, а потом отправляться на охоту.

* * *

В десятый раз Брент бросил в урну недоеденный шоколадный батончик и двинулся дальше. Это в телешоу частный детектив с легкостью выполнял свои обязанности. В реальности все оказалось куда как сложнее. Он третий день следил за Артуром Ди Костой, и слежка эта уже сказывалась на его пищеварении. Когда останавливался Ди Коста, приходилось останавливаться и ему, зачастую на запруженных толпой улицах. Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, он делал вид, что ему необходимо сделать покупку в одном из торговых автоматов, выстроившихся вдоль тротуара. Газеты он просто выбрасывал, но считал себя обязанным хотя бы надкусить шоколадный батончик.

Но вот Ди Коста ступил на движущуюся пешеходную дорожку, проложенную по Пятой авеню. Брент, отделенный от него несколькими сотнями футов, проделал аналогичный маневр. Они покатились к Верхнему Манхэттену со стандартной скоростью пятнадцать миль в час. Когда дорожка пересекала Пятьдесят седьмую улицу, на нее ступил невысокий мужчина в черно-золотом деловом костюме. Брент заметил его, когда он остановился рядом с Ди Костой и похлопал художника по плечу. Ди Коста обернулся. Улыбка медленно уступила место недоумению.

Невысокий мужчина передал удивленному художнику сложенный листок бумаги. И, прежде чем Ди Коста успел что-то сказать, сошел с движущейся дорожки на островок безопасности, лихо перескочил через ограждающий барьер и по другой дорожке покатил в противоположную сторону, к Нижнему Манхэттену.

Брент, разинув рот, проводил коротышку глазами. Проехав мимо, он вскоре растворился в толпе. А повернув голову, наткнулся на взгляд Ди Косты.

Его планы рухнули. А Ди Коста улыбнулся и приветственно помахал ему рукой. Сквозь уличный шум до Брента долетел его голос.

— Мистер Далгрин, идите сюда.

Брент помахал рукой в ответ и двинулся к Ди Косте. А что ему оставалось? Он уже подходил к художнику, когда любопытство Ди Косты взяло верх. Брент наблюдал, как тот разворачивает листок, читает на писанное на нем… С Ди Коста произошла разительная перемена. Рука с запиской повисла плетью, тело напряглось. Глядя перед собой, стоя на движущейся дорожке, он словно окаменел. Превратился в статую.

Далгрин прибавил шагу. Он практически не сомневался, что записка и коротышка каким-то образом связаны с секретом картин.

Ди Коста ничего не видел и не слышал. Брент посчитал себя в праве взять загадочную записку, зажатую в негнущихся пальцах. Одна сторона — пустая, на второй — непонятная то ли надпись, то ли подпись: загогулины, пересеченные зелеными прямыми. Ни с чем подобным Брент в своей жизни не сталкивался.

Они ехали бок о бок. Брент облокотился на поручень, тогда как Ди Коста продолжал пребывать в странном трансе. Записка, которую Брент держал в руке, была вещественным доказательством, прямо указывающим на то, что его подозрения небеспочвенны. Взглянув на нее вновь, он вдруг почувствовал, как записка завибрировала у него в руке, словно хотела вырваться, потом засветилась и исчезла! Мгновением раньше он держал ее в руке, а теперь ее не было!

От неожиданности он отпрянул, но не наткнулся на стоявшего рядом Ди Косту. Потому что тот сошел с движущейся дорожки, пока он разглядывал записку. Перегнувшись через поручень, Брент-таки увидел, что Ди Коста уже подходит к аэроплощадке Центрального парка. Кляня себя за тупость, Брент поменял дорожки и поспешил к сходу, который вел к аэроплощадке.

Удача в этот день была на его стороне. Ди Коста стоял в длинной очереди к аэрокэбам. И стоять ему предстояло добрых десять минут. Брент понял, что он успеет арендовать аутотакси до того, как художник поднимется в воздух.

И действительно, когда черно-оранжевый аэрокэб с Ди Костой на борту взял курс на север, синее аутотакси последовало за ним. Какое-то время спустя оба летательных аппарата скрылись в дали.

Аэрокэб летел на высоте десяти тысяч футов. Брент держался чуть позади, в восьми тысячах футов от земли. Все происходило слишком уж быстро. Брента не покидало ощущение, что действует он уже не по собственной воле, и все решения принимаются за него.

Но его распирала радость. Странный символ на записке, необъяснимое исчезновение записки доказывало тайное присутствие инопланетян. И каждая преодоленная им миля приближала его к разгадке. Он не страшился смерти, уже свыкся с тем, что она неминуема. Собственно, и мечта-то у него осталась только одна — раскрыть тайну, с которой столкнула его судьба. Брент улыбнулся.

Пятнадцать минут спустя аэрокэб и аутотакси приземлились на муниципальной аэроплощадке в Пауфкипси. Брент припарковал свое аутотакси и следом за Ди Костой спустился на улицу. Быстрым шагом художник направился к одному из стоящих рядком административных зданий, вошел.

Брент бросился за ним. Вбежал в холл, когда захлопывались двери лифта. Нажал на кнопку вызова, но кабина продолжала подниматься. На индикаторе вспыхнула цифра 4, потом кабина поплыла вниз.

Он был слишком близко к разгадке, чтобы остановиться, обдумать происходящее. Вошел в кабину, нажал кнопку с цифрой 4. Двери закрылись и кабина начала… опускаться.

Брент осознал, что он в ловушке, и тут же понял, что не может ничего изменить. Оставалось того ждать встречи с тем, кто будет поджидать его по другую сторону дверей.

Остановилась кабина на уровне, расположенном гораздо ниже подвала. Двери разошлись.

Его ожидания не оправдались: ему открылась самая что ни на есть обычная комната.

Ну, совершенно обычную, за исключением боковой стены. Стеклянной стены, за которой бурлила вода… только стекла не было! Он видел перед собой поверхность океана, поставленную на попа. Почувствовал, как его тянет к воде, засасывает в воду.

Ощущение исчезло, как по мановению волшебной палочки, стена стала ровной и черной. Только тут до него дошло, что в комнате он не один. Компанию ему составляла очаровательная девушка с прямыми волосами цвета бронзы и зелеными глазами.

— Неподготовленному человеку не следует наблюдать за этой машиной, мистер Далгрин. Она оказывает негативный эффект на мозг.

У него отвисла челюсть.

— Откуда вы знаете мою фамилию? Кто вы? Что все это..?

— Если вы присядете, я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы.

Брент понимал, что кабина не тронется с места, пока он не выйдет из нее. Вышел, двери за его спиной сомкнулись, что не прибавило ему бодрости духа. Он влип по самое не могу, инициатива полностью принадлежала другой стороне. Он сел.

Рыжеволосая посмотрела на странную стену, которая вновь забурлила водой. Брент старался смотреть в другую сторону. Наконец, девушка, чуть хмурясь, повернулась к нему.

— Вас очень заинтересовали действия Артура Ди Косты, мистер Далгрин. Может, у вас есть вопросы, которые вы хотели бы задать мне?

— Безусловно есть! Что произошло с ним сегодня… и где я сейчас нахожусь?

Она наклонилась вперед, нацелилась пальцем в грудь Брента.

— Сегодняшним визитом сюда мистер Ди Коста обязан вам. Мы заметили, что вы следите за ним, поэтому пригласили его сюда, в надежде, что он приведет и вас. В записке он прочитал слово-пароль, заложенное у него в мозгу, которое вызывало автоматическую реакцию. Он прибыл сюда, следуя постгиптоническому приказу.

— Но записка! — вскричал Брент.

— Пустяк. Надпись на материале, сделанном из отдельных молекул. Небольшой энергетический заряд соединяет их воедино на протяжении короткого периода времени. Заряд рассеивается, молекулы разлетаются.

И все встало на свои места. Безусловные свидетельства демонстрации недоступных человеку сил однозначно указывали на то, что он имеет дело с…

— Инопланетянами, мистер Далгрин. Думаю, вы можете нас так называть. Да, я могу читать ваши мысли. Поэтому вы сегодня здесь. Мысленный ретранслятор в кабинете Артура Ди Косты сообщил нам о ваших подозрениях, с которыми вы входили в его дом. С той минуты мы наблюдали за вами, подготавливая ваш визит сюда.

Частично я смогу утолить ваше любопытство, мистер Далгрин. Мы не с Земли, более того, наша планета находится в другой солнечной системе. А эта комната — офис санатория для больных, которым не требуется стационарное лечение.

— Санатория! — взревел Брент. — Если это офис… то где сам санаторий?

Девушка повертела в руках карандаш, а ее взгляд, казалось, вонзился в мозг Брента.

— Вся Земля — наш санаторий. На ней живут многие наши психические больные.

Пол начал уходить у Брента из-под ног. Он схватился за край стола.

— Значит, Ди Коста — один из ваших пациентов. Он безумен?

— Если следовать точному значению этого слова — нет. Он — слабоумный. И не поддается лечению.

— Если умница Ди Коста — слабоумный, тогда… — Брент покачал головой. — Это означает, что средний ай-кью[375] для представителей вашей цивилизации должен составлять…

— Этой величины вы и представить себе не можете. Для людей Ди Коста совершенно нормален, более того, его ай-кью выше среднего.

На родной планете он не смог найти места в высокоорганизованном обществе. Стал пациентом государства. Его тело трансформировали, чтобы он ничем не отличался от homo sapiens. Мы дали ему новое тело, новую индивидуальность, но не смогли изменить его исходный интеллект. Вот почему он на Земле.

Детство Ди Коста провел на родной планете, в чужеродной для землян социальной среде. Эти первые впечатления навсегда остались в его подсознании. Его новая индивидуальность не имеет о них ни малейшего представления, но они есть. И проявляются в его картинах. Требуется очень острый глаз, чтобы заметить их. Позвольте поздравить вас, мистер Далгрин.

Брент печально улыбнулся.

— Теперь я сожалею о том, что заметил. Какие у вас планы в отношении меня? Как я понимаю, вы уже не позволите мне вернуться в мой земной «сумасшедший дом».

Девушка сложила руки на коленях. Смотрела на них, словно не желала встречаться с ним взглядом в момент объявления приговора. Но Брент не стал ждать. Если он сможет справиться с девушкой, то потом как-нибудь найдет пульт управления лифтом. Он напрягся и прыгнул.

Волна боли прокатилась по телу. Другой разум, неизмеримо более сильный, контролировал его тело.

Мышцы отказались подчиниться ему. Он рухнул на стол, застыл. Его тело выполнило приказ чужого разума. Рыжеволосая подняла голову. Ее глаза сверкали силой, которую она только что продемонстрировала.

— Никогда не следует недооценивать своего оппонента, мистер Далгрин. Именно для этого я приняла облик земной женщины. Я нахожу, что так управлять людьми гораздо легче. У них и в мыслях нет, что я… не та, кого они видят. Я сейчас сниму свой контроль, но, пожалуйста, не заставляйте меня вновь прибегать к этому средству.

Брент сполз на пол, сердце его рвалось из груди, тело сотрясала мелкая дрожь.

— Я — директор этого… санатория, поэтому вы понимаете, что у меня нет никакого желания привлекать к нашей деятельности внимание вашего государства. Мне придется избавиться от вас.

Дыхание Брента чуть успокоилось, он уже мог говорить.

— Так вы… хотите… меня убить?

— Отнюдь, мистер Далгрин, наша философия запрещает убийство, за исключением самых крайних случаев. Ваше тело будет изменено в соответствии с требованиями окружающей среди другой планеты-санатория. Естественно, мы излечим вас от всех последствий радиационной лихорадки. Так что вас будет ждать долгая и интересная жизнь. Если вы согласитесь сотрудничать с нами, мы сохраним вам вашу индивидуальность.

— И что это за планета? — по интонациям девушки Брент понял, что разговор близится к завершению.

— Совсем не такая, как эта. Тяжелая планета, в атмосфере которой роль кислорода выполняет хлор, — и нажала кнопку на столе.

Теряя сознание, Брент успел подумать: «Он будет жить… и работать… рисовать удивительные оттенки зеленого на планете с атмосферой из хлора…»

Древо жизни

Дети рассыпались по пляжу, некоторые даже решились войти в полосу прибоя. Длинные зеленые волны мерно накатывали на берег. Солнце, плывущее в бездонном синем небе, заливало желтым песок ярким светом. Очередная волна беззвучно обрушилась на берег, вода в обрамлении белой пены растеклась по песку. Учитель захлопал в ладоши. Резкие звуки далеко разнеслись в солнечной тишине.

— Перемена закончилась… быстро одевайтесь. Гросбит-9, тебя это тоже касается… Начинаем урок.

Дети поплелись к Учителю, тормозя на каждом шагу. Купальщики вылезли из воды, совершенно сухие, ни песчинки не прилипло ни к их телам, ни к одежде. Наконец, все собрались вокруг Учителя, болтовня смолкла, как только он театральным жестом указал на существо, ползущее по песку.

— Фу, червь! — воскликнула Манди-2, ее передернуло от отвращения, затряслись рыжие кудряшки.

— Червь, правильно. Первый червь, ранний червь, проточервь. Важный червь. И хотя он не принадлежит к прямому эволюционному пути, который мы изучаем, мы должны поговорить и о нем. Побольше внимания, Чед-3, у тебя закрываются глаза. Ибо здесь, впервые, мы видим сегментацию, такой же важный этап в развитии жизни, как появление многоклеточных форм. Приглядитесь к этим кольцам не теле червя. Они будто спаяны друг с другом, и так оно и есть.

Они наклонились к коричневому червю, извивающемуся на желтом песке. Червь медленно приближался к Гросбиту-9, который поднял ногу и придавил его. Остальные ученики захихикали. Червь выполз из подошвы и продолжил свой путь.

— Гросбит-9, это недостойное поведение, — в голосе Учителя зазвучали железные нотки. — Немало энергии затрачено на то, чтобы послать класс сквозь время и дать вам возможность наяву увидеть чудеса эволюции. Мы не можем чувствовать, осязать, слышать или изменять прошлое, но мы можем пребывать в нем и видеть, что происходит вокруг. Вот мы и стоим, в благоговейном трепете перед теми силами, которые позволили нам проделать столь долгий путь, посетить Землю, какой она была миллионы лет тому назад, полюбоваться океаном, положившего начало всему живому, изучить одно из первых существ на ветвистом древе эволюции. И какова твоя реакция на все эти чудеса? Ты давишь кольчатого червя. Стыд и позор, Гросбит-9.

Гросбит-9, похоже, никакого стыда не испытывал. Покусывал ноготь большого пальца с легкой ухмылкой на губах да стрелял глазками из стороны в сторону. И Учитель задался вопросом, уже не в первый раз, а каким образом Гросбит-9 затесался в этот класс. Не иначе, у отца хорошие связи, влиятельные, высокопоставленные друзья.

— Может, мне лучше напомнить некоторые факты для тех, кто отвлекается на занятиях, — он произносил эти слова, не отрывая взгляда от Гросбита-9, но должного эффекта, похоже, не добился. — Того высокого уровня развития, на котором мы сейчас находимся, мы достигли благодаря эволюции. Эволюция — это жизнь на марше, от одноклеточных существ к многоклеточным, к человеку разумному. Кто придет нам на смену, мы не знаем, кто пришел прежде нас, мы видим перед собой. Вчера мы наблюдали, как молния ударила в примордиальный химический суп морей, и увидели, как сложных химических веществ возникли первые формы жизни. Мы увидели, как одноклеточная жизнь победила время и вечность, развив в себе способность делиться на две клетки, что привело к появлению составных, многоклеточных жизненных форм. Что вы помните о вчерашнем уроке?

— Раскаленная лава стекала в океан!

— Земля поднималась из моря!

— Молния ударяла в воду!

— Ползающие существа такие отвратительные!

Учитель кивнул, улыбнулся, последний комментарий проигнорировал. Он понятия не имел, почему Манди-2 решила заняться наукой, но предполагал, что в самом скором времени это желание у нее пропадет.

— Очень хорошо. А теперь мы добрались до кольчатых червей, типичного представителя которых мы видим перед собой. Он состоит из сегментов и каждый сегмент живет практически самостоятельной жизнью. Но у него уже есть первые кровеносные сосуды, позволяющие более эффективно доставлять питательные вещества к тканям. И гемоглобин, который разносит кислород по клеткам. И сердце, маленький насос, который качает кровь по сосудам. Но кое-чего не хватает. Кто скажет, чего именно?

Ему ответило молчание. Ученики смотрели на него, ожидая продолжения.

— Подумайте об этом. Что бы произошло, если бы Гросбит-9 действительно наступил бы на червя?

— Он бы его раздавил, — ответил Агон-1, исходя из опыта восьми прожитых лет. По телу Манди-2 пробежала дрожь.

— Правильно. Червь бы погиб. Он мягкий, у него нет ни панциря, ни скелета. Вот мы и поднимаемся на следующую ветвь эволюционного древа.

Учитель нажал кнопку на блоке управления, закрепленном на поясе, и компьютер перенес их сквозь время в другую эпоху. Серая пелена, на мгновение укутавшая их, сменилась темно-зеленым сумраком. В двадцати футах над головой солнце отражалось от поверхности океана, а вокруг неспешно и беззвучно плавали рыбы. Большущая хищница со сверкающими в пасти зубами бросилась на них, и Манди-2 испуганно вскрикнула.

— Пожалуйста, все внимание на дно. К рыбам мы перейдем позже. Сначала мы должны изучить первых иглокожих. Филл-4, покажи нам иглокожих и объясни, что означает этот термин.

— Иглокожие, — тренировки памяти начинались с первых дней пребывания в школе и, как и у всех остальных детей, память у него была идеальная. Так что слова автоматически сорвались с губ. — Слово греческого происхождения. Определяет класс существ, из кожи которых торчат иглы. Вон, должно быть, типичный представитель. Большая, волосатая морская звезда.

— Правильно. Вновь перед нами важный эволюционный этап. Прежде живые существа были или совершенно беззащитными, как кольчатый червь, или имели наружный скелет, как улитки, лобстеры или насекомые. Скелет этот сковывал движения и ограничивал возможности. Только внутренний скелет обеспечивал гибкость тела и обладал незначительным весом. И эволюция сделала этот жизненно необходимый шаг. Мы почти добрались до него, дети, почти добрались! Именно простой внутренний скелет эволюционировал в более практичную спинную хорду, кость, проходящую по всей длине тела, предохраняющую главные нервные волокна. И хордовые — существа со спинной хордой, находятся лишь одном эволюционном шашке от этого… всего этого!

Учитель широко развел руки и в тот же самый момент вода вокруг них словно забурлила. Косяк серебристых, длиной в ярд, рыб, проскочил сквозь учеников, преследуемый зубастыми акулоподобными хищниками. Некоторые из детей поменьше в испуге заверещали, а Гросбит-9 врезал кулаком по морде одной из «акул».

— Вот мы и прибыли! — восторженно воскликнул Учитель. — Хордовые проложили дорогу позвоночным, к которым относимся и мы. Сильный, гибкий внутренний скелет, который защищает уязвимые внутренние органы и одновременно поддерживает вес тела. Мягкие хрящи в этих акулах… ваши ушные раковины — тот же хрящ, превращаются у рыб в твердую кость. Человечество, можно сказать, уже за углом. В чем дело, Чед-3? — он почувствовал, что его дергают за тогу.

— Мне надо…

— Нажми кнопку возвращения на поясе и не задерживайся.

Чед-3 нажал кнопку и исчез, вернувшись в класс с прекрасно оборудованным туалетом. Учитель нетерпеливо ждал, поглядывая на снующую вокруг живность. С этими детьми всегда морока.

— А как эти животные узнали, что им нужны хорда и кости? — спросил Агон-1. — Как они поняли, что именно этот путь ведет к позвоночным и… человеку?

Учителю так и хотелось погладить его по головке, но он ограничился улыбкой.

— Хороший вопрос. Очень хороший вопрос. Кто-то все же слушает и думает. Ответ: они не знали, ничего такого не планировалось. Постоянно растущее ветвистое древо эволюции не имеет никаких целей, не ставит перед собой специальных задач. Все изменения случайны, мутации, вызванные альтернациями в зародышевой плазме от воздействия естественной радиации. Удачные изменения выживают, неудачные — гибнут. Существа со спинной хордой обладали большей подвижностью, получили преимущество по сравнению с другими существами. И они выжили, чтобы эволюционировать и дальше. Здесь мы подходим к новому слову, которое я попрошу вас запомнить. Слово это — экология, и мы сейчас говорим об экологических нишах. Экология — это весь мир, все его составляющие, все животные и растения, все их взаимоотношения. Экологическая ниша — та особая часть мира, в которой живет конкретный вид флоры и фауны, условия, при которых его представители могут существовать и размножаться. Все существа, которые находят свою экологическую нишу, где они могут выжить, являются удачной мутацией.

— Выживают самые приспособленные? — спросил Агон-1.

— Ты начитался старых книг. Раньше именно это и называлось эволюцией, но теперь этакая точка зрения признается ошибочной. Все живые организмы приспособлены, потому что они живут. Один не может быть более приспособленным, чем другой. Можем мы сказать, что человек более приспособлен к жизни, чем устрица?

— Да, — ответил Филл-4, в голосе звучала абсолютная уверенность.

Вернулся Чед-3, появившись из-за акулы.

— Неужели? Подойди сюда, Чед-3, и слушай внимательно. Мы живем и устрицы живут. Но что произойдет, если вся суша превратится в мелководье?

— Как такое может быть?

— Как — неважно, — отрезал Учитель, глубоко вдохнул. — Будем считать, что такое произошло. Что будет с людьми?

— Они все утонут! — печально ответила Манди-2.

— Правильно. Мы лишимся нашей экологической ниши. А устрицы будут прекрасно размножаться и захватят весь мир. Если мы выживем, то в глазах природы мы будем одинаково приспособившимися к новым условиям. А теперь давайте посмотрим, как существа со скелетами перебирались в новую экологическую нишу. На сушу.

Нажатие кнопки, серый туман, и они уже стояли на топком берегу зловонного болота. Учитель указал на костистый плавник, рассекавший плавающие на поверхности водоросли.

Подкласс кроссоптеригий, иначе кистеперых рыб. Маленькая, сильная рыбешка, которой удалось выжить в этой стоячей воде за счет того, что она научилась дышать через плавательные пузыри, обеспечив своему организму источник кислорода. Многие виды рыб использовали плавательные пузыри, чтобы держаться на определенной, нужной им глубине, а теперь, адаптируясь к новым условиям, этим пузырям нашлось другое предназначение. Смотрите!

Глубина уменьшалась, над водой показалась спина рыбы, потом выпученные глаза. Она оглядывалась, широкая и круглая, словно в ужасе перед открывшейся ей сушей. Плавники, армированные костями, уперлись в тину, выталкивая рыбу вперед, все дальше и дальше от родного дома, моря. Наконец, она полностью вылезла из воды, с огромным трудом передвигаясь по подсыхающей грязи. Над ней зависла стрекоза, опустилась… и исчезла в открытом рту рыбы.

— Идет покорение суши, — Учитель указал на рыбу, исчезающую из виду среди травы. — Сначала растениями, потом насекомыми, теперь — животными. И через несколько миллионов лет, еще за 255 миллионов до нашего времени, мы получим…

Опять сквозь время, серый туман, к еще одному болоту с берегами, заросшими огромными, как деревья папоротниками, к обжигающему солнцу, светящему сквозь низкие облака.

И к жизни. Ревущей, бросающейся, пожирающей, убивающей. Исследователи времени, должно быть, долго искали это место, этот миг мировой истории. Комментарии не требовались.

Эпоха рептилий. Маленькие разбегались в разные стороны, чтобы не оказаться в пасти больших. Сколозавры, бронированные, шипастые, словно миниатюрные танки прокладывали путь сквозь пышную растительность, молотя хвостом по грязи. Бронтозавр горой стоял на фоне неба, маленькая голова с крошечным мозгом едва виднелась на конце длиннющей шеи. Вот головка повернулась назад, получив тревожный сигнал, чтобы увидеть, что в заднюю ногу уже вцепился тираннозавр. Его маленькие передние лапки едва царапали кожу бронтозавра, тогда как острые, как бритва, длинные, с ярд, зубы рвали мясо. Бронтозавр, еще не понимая, что происходит, вновь принялся за еду. А высоко в небе, похлопывая кожистыми крыльями, уже кружил птеранодон, широко разевая пасть.

— Один из них причиняет другому боль, — воскликнула Манди-2. — Неужели нельзя его остановить?

— Мы всего лишь наблюдатели, девочка. То, что мы видим, случалось очень давно и изменить уже ничего нельзя.

— Убийство! — воскликнул Гросбит-9, впервые происходящее полностью захватило его внимание. Раскрыв рты, они молча наблюдали за непрекращающемся яростным сражением.

— Это рептилии, первые животные, которым удалось покорить сушу. До них были амфибии, вроде наших лягушек, привязанные к воде, где откладывались яйца и подрастал молодняк. Но рептилии уже смогли откладывать яйца на суше. Связь с морем оборвалась. И покорение суши свершилось. Им не хватало еще одной характерной особенности организма, которая позволила бы им выжить в любой части земного шара. Вы все готовились к этому путешествию. Можете вы сказать мне, что это за особенность?

Ему ответило молчание. Бронтозавр упал, его огромное тело уже рвали на части. Птеранодон принял активное участие в пиршестве. Огромная туча заслонила солнце. Полило как из ведра.

— Я говорю о температуре. Эти рептилии получают большую часть тепла, необходимого для жизнедеятельности, от солнца. Они должны жить в теплом климате, потому что, если температура воздуха уменьшится, уменьшится и температура их тел…

— Теплокровные! — воскликнул Агон-1.

— Правильно! Кто-то все-таки заглянул в учебники. Я вижу, ты высовываешь язык, Чед-3. А почему бы тебе не убрать его назад и не оставить там? Контролируемая температура тела, последняя главная ветвь на ветвистом древе эволюции. Первый классом животных, которые имеют, образно говоря, центральную систему отопления, являются млекопитающие. Если мы углубимся в этот лес, но сумеем их найти. На эту прогалину, пожалуйста. Все на эту сторону. Внимательно смотрите на кусты. В любой момент…

Дети ждали. Шевельнулись листья, они наклонились вперед. Появилась поросячья мордочка, понюхала воздух, два близко посаженных глаза подозрительно оглядели прогалину. Убедившись, что в непосредственной близости ничего опасного нет, животное вышло из кустов.

— Блин! Ну и урод, — воскликнул Филл-4.

— В глазах Создателя, красавец, молодой человек. Сам тритилодон. Причина многолетнего спора: млекопитающее это или рептилия. Гладкая кожа и чешуя — признаки рептилии. Но между чешуйками пробиваются волосы. У рептилий волос нет. Самки откладывают яйца, как рептилии. Но при этом выкармливают детенышей, как млекопитающие. Смотрите с благоговейным трепетом на этот мостик между классом рептилий и нарождающимся классом млекопитающих.

— Ой, какая прелесть! — воскликнула Манди-2, когда из кустов появились четыре маленьких розовых копии мамаши. Тритилодониха улеглась на бок и малыши принялись сосать молоко.

— Вот вам и еще одна черта, которую принесли в мир млекопитающие, — заговорил Учитель, окинув взглядом детей, которые, как завороженные, смотрели на животных. — Материнская любовь. Детеныши рептилий, рождающиеся живыми и вылупляющиеся из яиц, предоставлены сами себе. Но теплокровных млекопитающих надо согревать, защищать, кормить, пока они не вырастут. Они нуждаются в материнской заботе и, как вы видите, в достатке ее получают.

Какой-то звук, должно быть, вспугнул тритилодониху, потому что она оглянулась, вскочила и ретировалась в кусты. Детеныши последовали за ней. Прогалина пустовала недолго. Скоро на ней появился трицератопс, тридцать футов рогов и костяных наростов, не считая длинного хвоста, волочащегося следом.

— Большие ящеры еще есть, но они уже обречены на вымирание. Млекопитающие выживут, размножатся и распространятся по всей Земле. Мы еще поговорим о путях, по которым пошло развитие млекопитающих, но сегодня сразу перепрыгнем через миллионы лет и посмотрим на приматов, которые, возможно, покажутся вам знакомыми.

Деревья стали выше, тоньше, заметно прибавилось другой растительности, лиан. На ветвях висели фрукты, на земле росли цветы, летали птицы с ярким оперение, в воздухе висели тучи насекомых, какие-то коричневые животные прыгали с ветки на ветку.

— Обезьяны, — воскликнул Гросбит-9 и огляделся, чтобы что-нибудь в них бросить.

— Приматы, — уточнил Учитель. — Относительно примитивные животные, которые обитали на деревьях пятьдесят миллионов лет тому назад. Видите, как они приспособились в жизни над землей? Они должны все видеть перед собой и точно оценивать расстояние, поэтому их глаза сместились в переднюю часть головы, у них развилось бинокулярное зрение. Чтобы крепко хвататься за ветви, ногти укоротились и стали плоскими, а большие пальцы отошли в сторону, усиливая хватку. Эти приматы продолжат свое развитие и в конце концов наступит чудесный, очень важный на нас день, когда они спустятся на землю и решатся выйти из-под прикрытия леса. Африка, — приказал Учитель машине времени и они совершили еще один прыжок. — И в наши дни вы увидели бы те же джунгли, такие маленькие изменения произошли за относительно короткий промежуток времени, отделяющий нас от того момента, как приматы вышли из леса.

— Я ничего не вижу, — Чед-3 оглядел выжженную солнцем траву вельда, подступившие с одной стороны джунгли.

— Терпение. Сейчас все и начнется. Обратите внимание на стадо антилоп, приближающихся к нам. Климат изменился, стал суше, саванна повела наступление на джунгли. Еды в джунглях еще хватает, есть орехи, фрукты, но борьба за нее становится все яростнее. Много различных приматов заполняют эту экологическую нишу и в ней уже тесно. А какая ниша пустует? Разумеется, вот эта — вельд. Тут полно травоядных. Смотрите, как они бегут, их жизнь напрямую зависит от скорости ног. Ибо у них есть враги, хищники, которые питаются их плотью.

Поднялась пыль, антилопы мчались к ним, сквозь них вокруг них. Широко раскрытые глаза, мелькающие копыта, блестящие на солнце рога. Миг, и они исчезли вдали. А львы остались. Они отловили самца и одна из львиц свалила его, прыгнув на спину. Мгновением позже красная кровь текла из перегрызенной шеи. Львы ели, важно, не торопясь. Дети молча наблюдали, лишь Манди-2 всхлипывала и терла нос.

— Львы съедят совсем ничего, потому что и так сыты. Это не первая их добыча за день. Сейчас они уйдут в тень, чтобы отоспаться, а туша останется поедателям мертвечины.

Учитель еще не успел закончить последнюю фразу, как с неба спланировал стервятник и заковылял к туше. За ним последовали еще два, начали клевать мясо, не забывая наскакивать друг на друга. Каждый хотел, чтобы добыча целиком принадлежала ему.

И вот тут на опушке появилась обезьяна, за ней вторая, третья. Щурясь от яркого света, они с опаской огляделись, а потом побежали к туше. На двух ногах, но согнувшись, отталкиваясь от земли костяшками пальцев рук. Стервятники, клювы которых покраснели от крови, какое-то время смотрели на них, а потом, когда одна из обезьян швырнула в них камень, с неохотой поднялись в воздух. А обезьяны набросились на мясо. Пришла их очередь подкрепиться.

— Смотрите и восхищайтесь, дети. Бесхвостая обезьяна вышла из леса. Они — наши далекие предки.

— Только не мои!

— Какие они ужасные!

— Меня сейчас вырвет.

— Дети… прекратите, подумайте хоть раз головой, а не желудком. Эти обезьянолюди или человекообезьяны заняли новую экологическую нишу. И уже адаптируются к ней. Они почти лишены волосяного покрова, чтобы иметь возможность потеть и не перегреваться, когда другие животные вынуждены прятаться в тени. Они используют орудия. Бросают камни, чтобы отогнать стервятников. И, посмотрите, у одного из них заостренный камень, которым он отрезает куски мяса. Они стоят на ногах, а руки используют для других дел, необходимых для выживания. Человек вышел из джунглей, и вы удостоены чести видеть его первые осторожные шаги по вельду. Хорошенько запомните эту сцену, ибо отсюда берут начало все достижения человечества. Манди-2, ты запомнишь ее гораздо лучше, если откроешь глаза.

Старшие классы проявляли гораздо больше энтузиазма. Только Агон-1 с интересом наблюдал за происходящим на вельде. Не считая Гросбита-9, который просто не мог оторвать глаз от обезьянолюдей, пирующих над тушей. Что ж, говорят, что время учителя не потеряно зря, если в классе есть хоть один хороший ученик.

— На этом сегодняшний урок закончен, но я покажу вам, что мы нас ждет завтра, — Африка исчезла, ее место занял холодный, продуваемый ветрами север. Вдали кутались туманом высокие горы, струйка дыма поднималась над низким, обложенным дерном домом, наполовину ушедшим в землю. — Мы увидим, как шло дальнейшее развитие человека. Как первые люди перешли от семьи к коммуне эпохи неолита. Как они создавали орудия труда и как подчиняли природу своей воле. Мы узнаем, кто живет в этом доме, и что делает. Я уверен, что вы будете с нетерпением ждать этого урока.

Но подтверждения своих слов на лицах учеников не обнаружил и нажал на кнопку пульта управления. Они вернулись в класс и тут же прозвенел звонок. Громко галдя, ни разу не оглянувшись, дети высыпали в коридор, а Учитель, вдруг безмерно уставший, отцепил от пояса пульт управления и положил на стол. День выдался очень уж длинным. Он погасил свет и последовал за детьми.

На улицу вышел следом за эффектной, рыжеволосой молодой женщиной в очень коротком мини. Мать Манди-2, дошло до него, мог бы узнать по волосам. Она взяла за руку дочь и они зашагали по тротуару чуть впереди.

— Что интересного узнала ты сегодня в школе, дорогая? — спросила мать.

Учитель не одобрял подслушивания, но тут ему захотелось услышать ответ. Да, что интересного узнала ты сегодня? Хотелось бы услышать из первых рук.

Манди-2, прыгала то на одной ножке, то на другой, безмерно счастливая от того, что вновь обрела свободу.

— Да ничего особенного, — и они свернули за угол.

Сам того не замечая, Учитель тяжело вздохнул, и пошел прямо, к своему дому.

У водопада

Картер оступался и падал на крутом склоне — тропинка была покрыта сочной, влажной травой, скользкой, словно мыльная пена. Задолго до того, как он добрался до гребня, весь перед его плаща стал мокрым от росы, а ноги были по колено в грязи. С каждым его шагом вперед и вверх заметно нарастал ревущий звук. В тот момент, когда Картер достиг вершины, он чувствовал себя усталым и разгоряченным, однако тотчас забыл о неприятных ощущениях, когда перед ним открылся широкий вид на залив.

Он слышал об этом водопаде еще в детстве, видел бесчисленные фотографии и фильмы о нем по телевидению. И, несмотря на все это, эффект был ошеломляющий.

Он увидел низвергающийся океан, вертикальную реку, как кто-то подсчитал, ежесекундно падало вниз несколько миллионов галлонов воды… Водопад вытянулся вдоль залива длинной подковой — его противоположная сторона едва просматривалась в тучах водяной пыли. Залив кипел и бурлил под действием огромной падающей массы воды. Покрытые шапками белой пены волны разбивались об утесы внизу. Картер всем телом чувствовал мощь удара воды о твердое дно: земля под ним вибрировала. Рев водопада перекрывал все посторонние звуки. Он был таким яростным и всепоглощающим, что человеческие уши не могли к этому привыкнуть. От постоянного звукового давления Картеру сразу же заложило уши, но звук передавался в его черепную коробку и таранил его мозг. Картер попробовал зажать уши ладонями, но с ужасом понял, что рев водопада от этого нисколько не уменьшился. Он стоял на склоне раскачиваясь и широко раскрыв глава. Внезапно снизу, от самой воды, налетел мощный порыв ветра, поднявший вверх столб водяной пыли. Никакой ливень не мог с этим сравниться — Картер моментально задохнулся. Ветер стих, а он все еще хватал ртом воздух — такой густой была обрушившаяся на него водяная пыль.

Картера охватила дрожь — ничего подобного он до сих пор не испытывал. Он отыскал глазами почерневшую от влаги гранитную скалу и увидел, что у ее подножия примостился каменный дом, похожий на нарост на стволе дерева. Дом был построен из того же самого гранита, что и скала, и казался таким же прочным. Картер почти бегом направился к дому, скользя на склоне и не отнимая ладоней от ушей.

В какое-то мгновение порыв ветра, напоенный водяной пылью, устремился через залив к морю, а золотое послеполуденное солнце вдруг осветило почти отвесную крышу дома. На ней стали видны поднимавшиеся к небу струнки пара. Дом выглядел солидно, как скала, у которой он приютился. На темном фасаде, обращенном к водопаду, виднелось всего два окна. Небольшие и глубоко сидящие, они были похожи на маленькие подозрительные глазки. Со стороны фасада двери не было, однако Картер заметил, что за угол дома вела дорожка из каменных плит.

Он пошел но ней и обнаружил в дальнем конце дома, с противоположной от водопада стороны, низкий, заглубленный в стену вход. Над ним не было свода, но он был защищен сверху широкой каменной притолокой размером в добрых два фута.

Картер подошел к двери вплотную и принялся искать молоток на массивных деревянных стояках, схваченных железными болтами. Неутихающий, всепоглощающий рев водопада отбивал всякую охоту думать. Однако Картер вдруг понял, что никакой молоток здесь не поможет. Хоть из пушки пали — никто не услышит. У него опустились руки, он попробовал собраться с мыслями.

Ведь должен же быть какой-то способ дать о себе знать. Он отошел от двери и вдруг заметил, что в нескольких футах от входа из стены торчит заржавевшая железная рукоятка. Он крепко за нее ухватился, но она не поворачивалась. Тогда он потянул за рукоятку, она не поддавалась. Но потом все же медленно он начал вытаскивать ее из стены. За ней тянулась цепь — густо смазанная, в хорошем состоянии. То был добрый знак. Картер продолжал тянуть, пока из стены не вышло около ярда цепи. Затем, однако, как он ни старался, цепь больше не поддавалась. Он отпустил рукоятку, и она со стуком ударилась о шершавую поверхность каменной стены. Она висела там несколько мгновений. Затем рывком цепь ушла в стену и рукоятка снова очутилась на прежнем месте.

* * *

Это был странный механизм, но он, видимо, произвел желаемое действие. Не прошло и минуты, как тяжелая дверь отворилась и в проеме ее появился человек. Не произнося ни слова, он стал разглядывать посетителя.

Человек, открывший дверь, чем-то напоминал сам этот дом и скалы позади него: он был твердый, основательный, обветренный, морщинистый, с сединой в волосах. Но было видно, что он не поддавался годам, оставившим на нем свой явственный след. Спина у него была прямая, молодецкая, а в руках с узловатыми пальцами ощущалась недюжинная сила. Глаза у незнакомца были голубые и очень напоминали цвет воды, которая непрестанно низвергалась сверху. На человеке были рыбацкие сапоги до колен, темные вельветовые штаны и застиранный серый свитер. При виде Картера выражение его лица нисколько не изменилось. Он жестом пригласил гостя войти.

Хозяин закрыл тяжелую дверь на многочисленные задвижки и запоры. Внутри Картер ощутил какую-то особую тишину, присущую всему дому. Ему уже приходилось в других местах испытывать отсутствие звука, но здесь тишина казалась своеобразной. Это был оазис покоя, расположенный в непосредственной близости от ревущего на все голоса водопада. Его немного оглушило, и он знал об этом. Но Картер сразу почувствовал облегчение, оказавшись в доме. Грохот остался снаружи. Хозяин, должно быть, понял состояние своего посетителя. Он принял у Картера плащ и подбадривающе ему кивнул, затем указал на удобное кресло у стола, неподалеку от пылающего очага. Картер устало сел. Хозяин отвернулся и куда-то исчез, но тут же вернулся с подносом, на котором стояли графин и два стакана. Он налил вино в стаканы и один из них поставил перед гостем. Картер кивком поблагодарил его и схватил стакан обеими руками, пытаясь унять дрожь. Вначале он сделал большой глоток, а затем уже потягивал вино маленькими глотками, по мере того как дрожь успокаивалась и к нему медленно возвращалась способность воспринимать собеседника. Хозяин двигался по комнате, управляясь с какими-то мелкими делами. Картер вдруг почувствовал себя значительно лучше. Он взглянул на хозяина.

— Я должен поблагодарить вас за гостеприимство. Когда я вошел сюда, я был сам не свой.

— Как вы сейчас себя чувствуете? Вино помогло? — громко спросил хозяин. Он почти выкрикивал слова, и Картер понял, что сказанное им не было услышано. Ему лишь показалось, что здесь тихо. Удивительно, что хозяин до сих пор не оглох совсем.

— Очень хорошо, спасибо! — выкрикнул Картер. — Вы очень добры. Меня зовут Картер. Я репортер и прибыл к вам по делу.

Хозяин кивнул, слегка улыбаясь.

— Меня зовут Бодум. Вы, наверное, знаете, раз пришли со мной поговорить. Вы из газеты?

— Меня сюда послали, — ответил Картер и закашлялся — от напряжения у него першило в горле. — И конечно же я знаю вас, мистер Бодум, то есть слышал о вас. Вас называют Человеком с Водопада.

— Вот уже сорок три года, как я здесь, — с достоинством произнес Бодум. — Постоянно тут живу и не отлучался отсюда ни на одну ночь. В общем-то жить здесь не просто. Когда ветер дует с водопада, дом по нескольку суток окатывает потоками водяной пыли, так что бывает трудно дышать, а в очаге гаснет огонь. Трубу я сложил сам, в верхней ее части имеется изгиб с перегородками и заглушками. Дым свободно проходит вверх. Но если туда попадает вода, ее задерживают перегородки. Вода своим весом давит на заглушки, они открываются — и вода выливается наружу по специальной трубе. Я могу показать вам место, где она выливается, — стена там покрыта сажей.

Картер слушал Бодума и разглядывал комнату. Она была слабо освещена подвижным пламенем очага и светом из двух небольших окон, врезанных в стену. В полутьме проступали расплывчатые контуры какой-то мебели.

— Вы сами сделали эти окна? — спросил Картер. — Можно посмотреть, что из них видно?

— Каждое из них я делал по году. Встаньте на эту скамейку. Тогда вы до них дотянетесь. Они из небьющегося, специально изготовленного стекла, такого же прочного, как эта стена. Они в ней крепко сидят. Не бойтесь. Поднимайтесь на скамейку. Стекло небьющееся. Взгляните, как крепко они сидят в стене.

Картер смотрел не на стекло, а на видневшийся за окном водопад. Он только сейчас понял, как близко находился дом от низвергавшейся сверху воды. Дом примостился на самом краешке скалы, и отсюда можно было увидеть только потемневшую от влаги гранитную скалу с правой стороны и кипящий водоворот залива далеко внизу. А перед ним и над ним, заполняя все видимой пространство, ревел водопад. Ни толща стены дома, ни прочные стекла не могли полностью заглушить этот рев. Картер притронулся кончиками пальцев к тяжелой оконной раме и почувствовал, что она вибрирует.

Даже в доме водопад действовал на него. Но здесь он по крайней мере мог стоять, наблюдать и думать, а снаружи это было невозможно. Впечатление было такое, будто он заглядывал в замочную скважину, пытаясь рассмотреть этот адский водоворот. Это окно открывалось в холодный ад. Отсюда он мог наблюдать и ничего не бояться. Однако картина за окном наполняла его невольным страхом.

Вдруг в воде промелькнуло что-то темное и скрылось…

— Что это, вы видели? — громко спросил Картер. — Что-то попало в водопад. Что это могло быть?

Бодум понимающе кивнул.

— Я здесь больше сорока лет и могу вам показать, что обычно попадает в водопад.

Он сунул в очаг конец лучины и зажег от нее лампу. Затем взял лампу в руки и жестом пригласил Картера следовать за собой. Они пересекли комнату, и в углу хозяин поднял лампу повыше. Она осветила большой стеклянный конус.

— Лет двадцать назад на берег выбросило это животное. Все его кости были переломаны. Я сделал из него чучело.

Картер вплотную приблизился к конусу, стараясь рассмотреть широко раскрытую пасть с острыми зубами и блестящие глаза-пуговки. Все члены чучела были неподвижны и выглядели ненатурально. Мех на теле выпирал в неподобающих местах. Бодум, очевидно, не был искусным набивщиком чучел. И все же, по всей вероятности случайно, ему удалось передать ужас во всем облике животного, в его загнанном виде и позе.

— Это собака, — сказал Картер. — Такая же, как другие.

Бодум моментально оскорбился, и голос его зазвучал враждебно:

— Похожая на других — может быть, но не такая. Я же вам сказал, что у нее все кости были переломаны. После падения с водопада другого и быть не могло.

— Извините, я ни на секунду не сомневался, что эта собака попала в водопад. Я просто хотел сказать, что она очень похожа на наших собак, но там, наверху, наверное, целый новый мир. Собаки и все прочее, вроде наших.

— Я никогда не строю никаких догадок, — примирительно сказал Бодум. — Приготовлю-ка я кофе.

Он взял лампу, чтобы посветить себе у плиты, а Картер, оставшись в полутьме, вернулся к окну. Оно его прямо-таки притягивало.

— Мне нужно будет задать вам несколько вопросов в связи со статьей, — сказал он, однако, по-видимому, говорил недостаточно громко, так что Бодум его не услышал. Вид водопада сбивал репортера с толку, дела как бы отходили на второй план. Ветер резко изменил направление. Водяные брызги отнесло в сторону, и водопад снопа предстал перед ним, словно могучая река, низвергавшаяся с неба. Картер склонил голову набок — ему показалось, что он наблюдает реку с сильным течением.

Вдруг вверху показался корабль — огромный лайнер с несколькими рядами иллюминаторов. Он плыл по поверхности реки с невероятной скоростью, так что Картеру пришлось резко повернуть голову, чтобы проследить за его движением. Корабль пронесся мимо на расстоянии каких-нибудь нескольких сотен ярдов, и в какое-то мгновение Картер отчетливо его разглядел. На поручнях вдоль борта повисли люди — некоторые с широко раскрытыми ртами, словно кричали от страха. В следующую секунду корабль исчез, и осталась только вода, кипевшая в водоворотах.

— Вы видели? — крикнул Картер, рывком поворачиваясь к хозяину.

— Скоро будет готов кофе.

— Там, вот там! — кричал Картер, хватая Бодума за руку. — В водопаде. Там был корабль! Клянусь, он там был, он свалился в водопад! На нем были люди… Там, наверху, наверное, целый мир, о котором мы ничего не знаем!

Резким движением Бодум освободился от хватки Картера и направился к полке, где стояли чашки.

— Моя собака тоже попала в водопад. Я нашел ее и сделал из нее чучело.

— Конечно, я не отрицаю, что так оно и было с вашей собакой. Но на корабле были люди, и я могу поклясться — я ведь не сумасшедший, — что их кожа была несколько иного цвета, чем у нас.

— Кожа есть кожа, она имеет цвет.

— Я знаю. Что есть, то есть. Но кожа может иметь другой цвет, даже если мы об этом но знаем.

— Сахар?

— Да, пожалуйста. Два кусочка.

Картер глотнул кофе — он был горячий и крепкий. Против воли его тянуло обратно к окну. Он потягивал кофе, выглядывал в окно и успел заметить, как что-то черное, бесформенное обрушилось с гребня водопада вниз. Затем еще что-то. Он не мог бы объяснить, что это было, — все снова скрыла водяная пыль, которая летела к дому под напором ветра.

На дне чашки показалась гуща, Картер не стал допивать последние капли и осторожно отодвинул чашку от себя.

Резкие порывы ветра снова отогнали завесу из водяной пыли — как раз вовремя: он смог разглядеть, как мимо проплывали разнообразные предметы.

— Это был дом! Я видел его так же отчетливо, как вижу вот этот. Он, наверное, из дерева, не из камня, и поменьше. И какой-то почерневший, наполовину сгорел. Идите взгляните, может быть, прибьет еще…

Бодум гремел чашками, споласкивая их в мойке.

— Что вы, газетчики, хотите обо мне знать? — недовольным тоном спросил он. — Я здесь больше сорока лет, так что могу вам немало порассказать.

— Что там, наверху? Что находится на вершине скалы, с которой низвергается водопад? Там живут люди? Может быть, там существует целый мир, о котором мы ничего не знаем?

Бодум заколебался и, хмурясь, задумался, прежде чем ответить.

— Думаю, что у них там, наверху, есть собаки.

— Да, — ответил Картер, дубася кулаком по оконной раме и не зная, плакать ему или смеяться. Вода неслась мимо. Пол и стены дома дрожали от гигантской мощи водопада.

— Все больше и больше предметов попадает в водопад, — негромко рассуждал сам с собой Картер. — Не могу понять, что это такое. Вот это вроде дерево, а там — обломки забора. Более мелкие предметы, вероятно, животные, бревна, все что угодно. Выше водопада существует какой-то иной мир, и в этом мире происходит что-то ужасное. А мы об этом даже не знаем. Мы не знаем, что это за мир.

Он принялся снова и снова бить по раме, пока рука его но заныла от боли.

Над водным простором засияло солнце, и он заметил, как все переменилось. Что-то необычное появилось на поверхности воды.

— Почему, — удивлялся он, — почему мне кажется, будто вода меняет цвет? Она вдруг стала розовая, нет, красная. Все больше и больше красного цвета. Глядите-ка, на мгновение все окрасилось в красный цвет. Это цвет крови…

Он снова обернулся лицом к полутемной комнате и попытался улыбнуться, но губы ему не повиновались.

— Кровь? Нет! Столько крови не может быть во всем мире! Что происходит там, наверху? Что там случилось?

Бодум никак не реагировал на его крики. Он лишь кивал головой.

— Я кое-что вам покажу, — предложил он. — Только обещайте, что не будете об этом писать. Люди станут смеяться надо мной. Я живу здесь уже сорок лет в не вижу причины смеяться.

— Честное слово, не напишу ни строчки! Покажите. Вероятно, это имеет отношение к происходящему?

Бодум снял с полки тяжеленный том, положил его на стол, рядом с лампой, и раскрыл. Шрифт на страницах был очень черный и внушительный. Бодум листал книгу, пока не обнаружил между страницами обрывок обыкновенной бумаги.

— Я нашел ее на берегу. Зимой было дело. Несколько месяцев сюда никто не заглядывал. Ее мог принести только водопад. Я не утверждаю, что так оно и было, но это возможно. Вы согласны, что это возможно?

— Да, конечно, вполне возможно. Как еще она могла сюда попасть? — Картер потрогал клочок. — Согласен, это обыкновенная бумага. С одной стороны надорванная. Сморщившаяся там, где она подмокла, а затем просохла. — Он перевернул бумажку. — Здесь что-то написано.

— Да. Но это бессмыслица. Такого слова я не знаю.

— Я тоже, а ведь говорю на четырех языках. Какой в этом смысл?

— Просто невероятно. Что за слово?

— Это нечеловеческий язык. — Он попытался произнести буквы, выпячивая вперед губы; — Пе-о-эм-о-гэ-и-тэ-е.

— Это может означать ПОМОГИТЕ, — вдруг догадался Бодум. — Ребенок мог нацарапать. Бессмыслица…

Он схватил записку, скомкал и швырнул в огонь.

— Вы хотите написать обо мне рассказ, — с достоинством произнес он. — Я живу здесь уже сорок лет, если в мире существует хоть один человек, которого можно назвать специалистом, знающим этот водопад, так это я. Мне известно все о тех, кто живет наверху.

Черное и белое

Франческо Бруно перекрестился, быстро пробормотал молитву и уставился взглядом в металлическую тарелку, которая стояла перед ним на столе, сколоченном из необструганных досок. Голод донимал его, он не ел уже двенадцать часов, а не то он бы и не смог смотреть ни на меленькие, с черными точками фасолины, ни на квелую тушеную капусту. Поел он быстро, помня о темных фигурах, молчаливо наблюдавших за ним. Записать пришлось водой.

— Покажи ему бумагу, — сказал один из мужчин, возможно, в сотый раз за три дня.

Бруно достал из бумажника сложенный, в пятнах листок. Протянулась черная рука, взяла листок. Вновь прибывший отошел к окну, в котором не осталось ни единого стекла, развернул листок к свету, чтобы прочитать. Последовала тихая дискуссия. Бруно огляделся. Ссохшаяся, седая женщина наклонилась над плитой, в дощатых стенах щели в палец. Бедность так и лезла в глаза. Даже трущобах Палермо, где он вырос, и то было больше достатка.

Мужчина, который читал бумагу, вернулся к столу.

— Что у тебя с собой? — спросил он.

Бруно отрыл брезентовый вещмешок, с выцветшими буквами США на боку, начал выкладывать содержимое на стол. Вещмешок ему дали вместо чемодана, с которым он уезжал из города. Телевизионная камера размером с ладонь, записывающее устройство, упаковка батареек, запасные кассеты с пленкой, смена нижнего белья, туалетные принадлежности. Мужчина пощупал все, указал на камеру.

— Это оружие?

Бруно не стал говорить о том, что с начала своего путешествия уже множество раз повторял одно и то же. Взял камеру, объяснил, как она работает, провел короткую съемку. Прокрутил пленку назад и мужчины наклонились ближе, чтобы взглянуть на крошечный монитор.

— Эй бабуля, ты в телевизоре. Ты будешь большой звездой, слышишь?

Пленку пришлось прокрутить еще раз, для старухи, которая довольно посмеивалась, возвращаясь к плите. Просмотр пленки снял напряжение, мужчина, задававший вопросы, расслабился, плюхнулся на стул. Здоровенный, чернокожий, в заштопанной, грязной армейской форме. На плече висел автомат, на груди — рожки с патронами.

— Можешь звать меня Чоппер. Ты откуда?

— Из Европы. Консорциум печатных изданий… — он замолчал. Черт, надо же попроще. — Я из Италии, с дальнего Юга. Работаю в газете. Пишу для газеты статьи. У нас много газет, много телевизионных станций. Нам дали знать, что мы можем прислать сюда одного человека. Все собрались, чтобы выбрать одного человека. Выбрали меня…

— Какой-то странный у тебя выговор.

— Я же сказал, я из Италии.

— Скажи что-нибудь на итальянском.

— Buon giorno, signore. Voglio andare al…[376]

— Может говорить, это точно, — уверенно заявил кто-то из заинтересованных слушателей.

Чоппер одобрительно кивнул, словно демонстрация знания иностранного языка имела решающее значение.

— Ты готов? Нам предстоит небольшая прогулка.

— Как скажешь, — Бруно торопливо забросил все в мешок, предварительно завернув вещи в пластик. Пешие прогулки не удивляли. Ему уже пришлось и походить, и поездить на спине мула, в телеге, на грузовике. Обычно с повязкой на глазах.

Они пересекли крошечный дворик. Тощие, грязные курицы бросились врассыпную. Как обычно, после полудня небо потемнело, начал накрапывать мелкий дождь. Со временем, однако, и он промочил их до нитки. Но было тепло, от ходьбы даже стало жарко, в пропитанном влагой воздухе дышалось с трудом.

Чоппер указывал путь. Пройдя лишь несколько шагов по разбитой, но все же дороге, он свернул в сосны. Бруно думал только о том, как бы не отстать от своего, похоже, не знающего усталости проводника, и лишь мельком замечал, что туман сгущается и черные стволы деревьев одно за другим пропадают в серой мгле. Два часа они шагали без перерыва, прежде чем вышли к заросшему стерней полю. Впереди крикнула птица. Чоппер схватил Бруно за плечи, повалил на землю. Потом рупором сложил ладони и откликнулся тем же криком. Они лежали, пока из дождя и тумана не материализовались двое мужчин, с М-16 наперевес.

— Мы здесь, — позвал Чоппер.

Двое часовых пристроились сзади и они двинулись по краю поля к проволочной изгороди, густо заросшей сорняками и вьюном. Там лежал мужчина в тяжелых армейских ботинках и потемневшем от дождя резиновом плаще и стальной каске. Он вглядывался в щель, проделанную в сорняках. Повернулся, сел. На каске заблестел круг из семи золотых звезд.

У верховного главнокомандующего армии Соединенных Штатов их было шесть.

— Как я понимаю, вы получили мое письмо, — в голосе мужчины не слышалось вопросительных интонаций.

— Оно у меня, — Бруно полез в карман. — Так, значит, его написали вы? Мау Мау…

Пока Мау Мау разглядывал письмо, Бруно изучал автора. Широкое лицо, темные глаза, кожа цвета капуччино, невыразительный рот под черными вислыми усами. Прочитав письмо, Мау Мау разорвал его пополам, половинки сунул в карман брюк.

— Ты прошел долгий путь… и тебе потребовалось много времени.

Бруно кивнул.

— Задача была не из легких. Иммиграционная служба лютует, пришлось подготовить немало бумаг. И найти убедительную причину, которая позволила мне достаточно далеко проникнуть на Юг и встретиться с вашим представителем.

Мау Мау оглядел его с головы до ног.

— Для белого человека ты слишком темен.

— Для черного человека вы слишком светлы, — ответил Бруно, но, не заметив на лице собеседника и тени улыбки, торопливо добавил. — На средиземноморском побережье, откуда я родом, люди более смуглые. Кто знает, возможно, поэтому меня и выбрали для…

Мау Мау улыбнулся, и на мгновение суровость и мрачность исчезли с его лица.

— Готов спорить, ты с Сицилии. Это совсем рядом с Африкой. Может, и в тебе есть капля черной…

Он замолчал, увидев, что вдоль изгороди, согнувшись, бежит молодой негр в рубашке и комбинезоне. Он нес новенький и, похоже, последней модели, армейский полевой телефон. Черный провод тянулся следом. Мау Мау схватил трубку. Поднес к уху.

— Приближается грузовик, — сообщил он. — В сотне ярдов за ним следует джип.

Все побежали, Бруно — следом.

— Эй! — крикнул он. — Могу я вести съемку.

Мау Мау так резко остановился, что Бруно едва не налетел на него. Негр почти на голову возвышался над репортером.

— Да, если потом я смогу посмотреть пленку.

— Абсолютно, все кассеты, — ответил Бруно спине Мау Мау и начал лихорадочно рыться в вещмешке. Камера и батарейки воды не боялись, остальные вещи от влаги оберегал пластик. Он последовал за остальными, прикрыв объектив колпачком.

Они собрались в маленькой березовой роще на берегу узкой речушки. Вода убегала в трубу, проложенную под дорогой. Дорога, пусть и всего двухполосная, поддерживалась в хорошем состоянии, на ней виднелась даже разметка. В рощице их поджидали другие люди. Все смотрели налево, туда, где дорога исчезала в дожде и тумане. Шум двигателя приближающегося грузовика нарастал с каждым мгновением.

События разворачивались стремительно. Грузовик выскочил из тумана, большой армейский грузовик с множеством колес и брезентовым тентом. Ехал он очень быстро. И когда передний бампер практически поравнялся с трубой, дорога вздыбилась, сверкнула оранжевая вспышка. Моторную часть грузовика приподняло, а потом бросило вниз. Передние колеса аккурат попали в разрыв дороги, образовавшийся на месте трубы. Должно быть, раздались выстрелы. Бруно их не слышал, уши у него заложило, но в металлической двери кабины вдруг появились дыры.

В визге тормозов из тумана вырвался джип. На мокрой дороге его мотало от одной обочине к другой. Наконец, он остановился, чуть не уткнувшись в задний бампер грузовика, в окно высунулось дуло автомата, прогремела очередь. По джипу ударили со всех сторон, к Бруно уже вернулся слух. Приоткрылась дверца, автомат выпал на мостовую, следом на асфальт соскользнуло тело солдата.

— Кто остался в живых — выходите! — крикнул Мау Мау. — У вас пять секунд или мы разнесем все к чертовой матери. Выходить без оружия, с поднятыми руками.

Ему ответила тишина, потом скрипнули рессоры грузовика, брезент над задним бортом приподнялся, на асфальт упала винтовка. Следом медленно вылез солдат, капрал. Что-то шевельнулось на заднем сидении джипа, появилась пара начищенных сапог, на дорогу вышел офицер. Левой рукой он сжимал правое предплечье. Кровь бежала по пальцам и капала на землю.

Автоматная очередь заставила Бруно повернуться к грузовику. Это Чоппер дал очередь по брезенту. Другой негр врезал капралу под колени и тот повалился на землю. Негр ловко связал ему руки за спиной. То же самое проделал с лодыжками, а потом сунул в рот тряпку и залепил его липкой лентой. Капралу осталось только вращать глазами от страха.

— Возьмите в джипе аптечку первой помощи и перевяжите Белого, — распорядился Мау Мау. — И дайте мне баллончик с дремой.

Он не глядя протянул руку и баллончик лег ему на ладонь. Находящийся под давлением газ ударил в лицо капралу. Тот дернулся и обмяк. Мау Мау повернулся к офицеру.

— Готов, лейтенант?

Капли дождя упали с коротко стриженной головы офицера, когда он наклонил голову, чтобы посмотреть, как ему накладывают повязку. Потом вскинул глаза на Мау Мау, но ничего не ответил. Впрочем, холодная ярость, сверкавшая в его глазах, не требовала слов. Высокий негр рассмеялся и выстрелил струей усыпляющего газа в полное презрения лицо. Веки опустились, колени подогнулись. Мау Мау ткнул офицера в грудь и тот повалился в сорняки рядом с дорогой. Застыл, широко раскинув ноги и руки. Послышались довольные смешки и Бруно перевел камеру на улыбающиеся лица.

— Повеселились, и хватит, — рявкнул Мау Мау. — Убери камеру, — подождал, пока Бруно опустит камеру и добавил. — Подходите и забирайте все, что тут есть.

На другой стороне дороги речушка расширялась и втекала в болото. Из-под деревьев, растущих на берегу появился один человек, другой, десяток, и к дороге потянулась целая толпа негров. Стариков, женщин, детей.

Один из мужчин через задний борт забрался в кузов, откинул полог. Первым делом выбросил окровавленное тело солдата. Его схватили за ноги и тут же оттащили в сторону. За солдатом последовали оружие и патроны, затем коробки и ящики. Мужчина все подтаскивал к краю, с машины добычу снимали другие. Если ящик попадался тяжелый, его брали двое. Дети с гордостью несли винтовки и рожки с патронами. Носильщики уходили по тропе, ведущей к болоту.

— Что нам досталось? — спросил Мау Мау.

— Всего понемногу, — ответил мужчина из кузова грузовика. — Сухие пайки, бумага для ксероксов, одеяла, гранаты…

— Что еще?

— Мыло, шампуни, туалетная бумага. Что ни назови, все есть.

— То, что может использовать армия, пригодится и нам, — радостно улыбнулся Мау Мау, потер руки. — Война у нас одна.

Ожидая своей очереди у грузовика, некоторые подходили в лежащим без сознания солдатам. Вдруг послышался шум, женщина закричала: «Мау Мау, иди сюда. Этот маленький мальчик был в Элленвилле и говорит, что видел там Белого».

Все застыли, тишину нарушили лишь тяжелые шаги Мау Мау. Он положил руку на хрупкое плечо мальчика, присел рядом с ним. Они о чем-то пошептались, под взглядами остальных.

— Поторапливайтесь, нечего здесь рассиживаться, — рявкнул Мау Мау. Работа пошла веселее. Скоро последний ящик растворился в тумане. Кузов опустел. Двое вооруженных мужчин последовали за носильщиками. На краю болота они повернулись и вскинули вверх правые руки, с сжатыми в кулак пальцами. Стоявшие на дороге ответили тем же.

— Джип загнать по тропе в болото и поджечь, — приказал Мау Мау. — Проследите, чтобы он взорвался. Капрала бросьте в кузов. На поле оставьте побольше следов, понятно? — тут он понизил голос, почти прошипел. — Чоппер и Али, понесете лейтенанта. Мы забираем его с собой.

Бруно наблюдал, как двое мужчин откатили джип с дороги к краю болота и оставили на тропе. Один положил в кабину несколько гранат, затем прострелил дыру в бензобаке. Второй перекрутил какую-то поблескивающий металлом цилиндр, размером с карандаш, и бросил в лужу бензина. Оба бегом бросились к дороге.

— Мистер, идите на поле, — крикнул один. — Через минуту все взорвется.

Бруно повернулся и увидел, что на дороге он остался один, отряд растворился в дожде. Поспешил за двумя мужчинами. Половина поля осталась позади, когда от дороги донесся приглушенный взрыв.

Остальных они догнали быстро: люди Мау Мау особо не спешили. Офицера несли на носилках, сделанных из двух винтовок и одеяла. Мау Мау возглавлял колонну, хмуро вглядываясь в туман. Бруно несколько минут шагал рядом, прежде чем подал голос.

— Могу я задавать вопросы?

Мау Мау глянул на него, костяшками пальцев смахнул с усов капли воды.

— Безусловно, иначе что тебе тут делать?

Бруно выудил из вещмешка диктофон.

— Я бы хотел все записать.

— Записывай.

— Ogge e il quarto di luglio…

— Говори по-английски.

— Сегодня четвертое июля, я нахожусь где-то на Юге Соединенных Штатов с человеком, имя которого не могу упомянуть…

— Упомяни.

— С человеком по имени Мау Мау, который не просто местный лидер сопротивления, но, по слухам, входит в Совет Черной Власти. Вы хотите прокомментировать мои слова?

Мау Мау мотнул головой.

— Я только что присутствовал при короткой стычке, одном из эпизодов жестокой войны, охватившей эту страну. Я собираюсь спросить его об этом, узнать, как он оценивает происходящее.

— Выключи эту штуковину.

Бруно передвинул рычажок выключателя. Какое-то время они прошагали молча. Тропа плавно перешла в извилистую проселочную дорогу, проложенную в лесу. Должно быть, раньше по ней вывозили срубленный лес. Мау Мау взял диктофон, зажал в кулаке.

— Сколько тебе потребуется времени, чтобы твои материалы попали в газеты или на телевидение?

— После того, как я получу их в Вашингтоне, минимум две недели. Тут я рассчитываю на вашу помощь.

— Ты все получишь. Но только через месяц. К тому времени эти материалы не принесут никакого вреда, потому что мы перебазируемся в другой район. А как ты вывезешь их из страны? Они ужесточили контроль после того, как венгры продемонстрировали фильм о резне в гетто Нового Орлеана.

— Точно сказать не могу. Но я оставлю вам адрес, куда надо доставить пленки. Потом, полагаю, они прибудут в Европу с дипломатической почтой дружественного государства.

— Видать, не такое оно и дружественное. Хорошо, — он вернул Бруно диктофон. Дождь перестал, но туман все еще висел над землей. Мау Мау посмотрел на небо, прищурился. — Мне сказали, что ты частенько молишься. Попроси Бога, чтобы дождь не прекращался, а туман не рассеивался. До заката еще три часа.

— Позвольте спросить… зачем нам туман?

— Он защищает нас от самолетов и вертушек. Ты должен понимать, что мы — партизаны и сражаемся с армией. Наше единственное преимущество в том, что наши отряды — нерегулярные войска. Их главный недостаток — в чрезмерной организованности. По другому у них и быть не может. У них есть командная вертикаль и приказ должен поступать с самого верха. У них не может быть людей, думающих самостоятельно, иначе воцарится хаос. А нам хаос только помогает. Эти большие военные умы наконец-то, пусть и с неохотой, признали, что по ночам дороги контролируем мы. А потому они должны пользоваться дорогами исключительно в дневное время. Слово «день» накрепко засело у них в головах. И теперь они зачастую не замечают, что иные дни для нас ничуть не хуже ночей.

— Как сегодня?

— Ты улавливаешь мысль. Мы наносим удар и уходим. Конфискованные ценности направляются в одну сторону, мы — в другую. Военные находят наши следы и бросаются в погоню. Следам они не очень-то верят, они теперь ни во что не верят, но особого выбора у них нет. Какое-то время мы ведем их за собой, чтобы им было чем заняться до захода солнца, и на этом наши отношения заканчиваются. К утру мы исчезаем, захваченные нами трофеи исчезают, и мир возвращается к нормальной жизни, — он сухо усмехнулся, произнося последние слова.

— Тогда мы… образно говоря… приманка?

— Можно сказать и так. Но помни, приманку обычно кладут в ловушку.

— Не могли бы вы объяснить?

— Подожди, и все увидишь сам.

— Белый просыпается, — послышался позади чей-то голос.

Все остановились, дожидаясь носильщиков. Офицер уже открыл глаза и настороженно смотрел на негров.

— Поднимайся, — приказал Мау Мау. — Ты уже можешь идти, нечего лежать в детской люльке, — и протянул руку. Офицер ее словно и не заметил, перекинул ноги на землю, встал, его шатало.

— Фамилия?

— Эдкинз, лейтенант, войсковой номер 10034268.

— Что ж, Эдкинз, лейтенант, ты уже начал задумываться, а почему мы не оставили тебя на дороге, учитывая, что ты ранен? Мы ведь нечасто берем пленных с собой, не так ли?

Офицер не ответил, хотел отвернуться, но Мау Мау ухватил его за подбородок и с силой повернул к себе.

— Лучше тебе поговорить со мной, Эдкинз. А не то я могу сильно усложнить тебе жизнь.

— Так вы пытаете пленных? — голос твердый, ровный, привыкший командовать.

— Обычно — нет, но на войне много чего случается, не так ли?

— О чем ты говоришь? Я предпочитаю называть происходящее уголовно-коммунистическим мятежом.

Бруно не мог не восхититься поведением офицера. Он не знал, как повел бы себя в аналогичной ситуации.

— Называй все это, как ты хочешь, Белый, как тебе больше нравится, — продолжил Мау Мау. — По мне это война, ты — на одной стороне, я — на другой. А во время войны чего только не бывает. И обычно плохого. Ты слышал, что произошло в Элленвилле?

Лицо лейтенанта чуть дрогнуло. Глаза чуть сузились. Бруно заметил все это лишь потому, что пристально наблюдал за ним. Но голос совершенно не изменился.

— Много чего произошло в Элленвилле. Ты о чем?

— Пошли, — Мау Мау отвернулся от лейтенанта. — Скоро прилетят вертушки, а до цели нам еще несколько миль.

Какое-то время все шли молча. Носильщики шагали рядом с лейтенантом, с винтовками наизготовку. Минут через пять Мау Мау остановился, приложил ладонь к уху.

— Уж не вертушка ли? Али, достань слухача, разберись.

Али закинул винтовку на плечо, извлек из кармана миниатюрный приборчик. Оливковый цвет корпуса указывал на его армейское происхождение. Сунул наушник в ухо, развернул акустическую антенну. Все наблюдали, как он медленно поворачивается на триста шестьдесят градусов. Наконец, он посмотрел на Мау Мау, кивнул.

— Одного слышу точно. Возможно, есть и второй, но чуть дальше.

— Нас ищут. Прибавим хода, — приказал Мау Мау.

Они побежали. Бруно выбился из сил и весь покрылся потом, пока они не добрались до нужной им поляны. Посреди поляны круговым валом лежала свежевырытая земля. В центре вглубь уходила нора шириной с ярд.

— Чоппер, нырни вниз и принеси «осу», — приказал Мау Мау. — Потом остальные спускаются в убежище и приглядывают за Белым, — он повернулся к Бруно. — Ты останься. Думаю, получишь удовольствие.

Здоровяк-негр исчез в норе и минутой позже вернулся с каким-то аппаратом, похожим на установленный на треноге телескоп.

— Технология современной войны, — пояснил Мау Мау. — Военные обожают всякие штучки. Хвастаются тем, что они у них есть, требуют новых, чтобы оправдать и без того раздутые военные расходы. Более восьмидесяти процентов федерального бюджета тратится на армию, и продолжается это последние сорок-пятьдесят лет. Военным нравилось черное пушечное мясо, и во Вьетнаме, и потом, и наши ребята прекрасно знают, как управляться с этими штуковинами. Теперь, разумеется, армия сплошь белая, но многие черные научились нажимать на кнопки до того, как их вышибли со службы, — он помолчал. Стрекотание вертолета заметно усилилось. Мау Мау улыбнулся.

— А вот и воздушная кавалерия. Они знают, что целая толпа тащит их добро, и хотят побыстрее нагнать воришек. Потому что к утру все похищенное надежно спрячут, а воришки превратятся в мирных фермеров. Вот они и летают в своих вертушках, напичканных сложнейшей электроникой, вроде тепловых детекторов и прочей мути. Они скоро нас обнаружат. А потом их обнаружит «оса». Она снабжена детектором звука. Устройство надежное, помехоустойчивое.

Стрекотание все усиливалось, вертолет, похоже, шел прямо на них. Бруно так и тянуло в нору. Он знал, на что способен штурмовой вертолет с его скорострельными пушками, ракетами, бомбами…

«Оса» уже поворачивалась на треноге. Чоппер стоял рядом, с пультом управления в руке. Шнур тянулся к треноге.

— Цель в пределах досягаемости! — воскликнул он, и в тот же момент ракета выпростала огненный хвост и унеслась в туман.

Прошла секунда, две, три… и в небе прогремел мощный взрыв, сопровождаемый рубиновой вспышкой. Обломки посыпались на деревья и землю и воцарилась тишина.

— Армия лишилась пары миллионов баксов, — Мау Мау указал на нору. — А теперь вниз, они сейчас прилетят.

Пока Бруно убирал камеру и взбирался на земляной вал, остальные двое уже скрылись в норе. Толстые ветви, врытые концами в стены, служили перекладинами лестницы. Бруно осторожно спустился по ним в темный и сырой колодец. Достиг дна и на ощупь нашел горизонтальный тоннель. На четвереньках пополз по нему и после двух поворотов под прямым углом добрался до подземного блиндажа. Тускло горели лампы, подключенные к аккумулятору. Стоять в блиндаже можно было лишь пригнувшись, но места хватало для того, чтобы все могли усесться вдоль стен. Бревна потолка опирались на еще более толстые столбы, врытые вдоль двух стен. В густом сумраке белело лишь лицо офицера.

— У нас есть три, максимум четыре минуты, — сказал Мау Мау. — Как только пропадет связь с вертушкой, они пошлют кого-то еще. Найдут обломки. Вызовут подкрепление. Сбросят множество бомб, в полной уверенности, что внизу толпятся черные, ожидая подарков с неба.

Раздался приглушенный взрыв, сквозь щели между бревнами посыпалась земля. Мау Мау улыбнулся.

— Три минуты. Они реагируют все быстрее.

Бруно не знал, сколько времени длилась бомбежка. Отдельные взрывы вскоре слились в непрерывный гул. Под ногами дрожала земля, сверху сыпалась земля, от нарастающего грохота им пришлось зажимать уши. Уровень шума понизился, когда один из взрывов, прямое попадание, запечатал тоннель. Теперь Бруно боялся не столько гибели: практически не сомневался, что их похоронило заживо. Громко читал молитвы, но и сам не слышал слов. Мужчины вскидывали головы к потолку, потом смотрели друг на друга, быстро отводили глаза. Бомбежка продолжалась.

Наконец, по прошествии вечности, ее интенсивность пошла на спад. Взрывы удалялись, стали все более редкими, наконец, прекратились. Крыша над их головой выдержала, они остались живы.

— За дело, — голос Мау Мау звучал для них глухо: сказывались звуковые удары по барабанным перепонкам. — Если начнем копать сейчас, выберемся до темноты. А ночью нам предстоит дальняя дорога.

Партизаны взялись за лопаты, землю в корзинах оттаскивали в дальний угол блиндажа.

Работали все, сменяя друг друга, за исключением пленного и одного охранника. Воздух в подземелье стал спертым и жарким, когда им-таки удалось докопаться до поверхности. Они вылезли, глубоко дыша, наслаждаясь неописуемой сладостью вечернего воздуха.

Бруно огляделся и ахнул. Дождь перестал, туман практически рассеялся. Ни от поляны, ни от окружающих ее деревьев не осталось и следа. Насколько хватал глаз, во все стороны уходили кратеры. Где-то валялись щепки, где-то куски железа. Он наклонился и поднял блестящий стальной шарик. Один из множества.

— Противопехотные бомбы, — пояснил Мау Мау. — В каждой пара сотен таких шариков, а сбрасывают их тысячами. При попадании такой вот шарик разрывает человека надвое. Армия отрицала, что использовала их во Вьетнаме, отрицает, что использует их сейчас. Врали тогда, врут и теперь.

— Мау Мау, о нас говорят по радио! — крикнул Чоппер, прижимая к уху маленький транзисторный приемник. — О взрыве грузовика. У армии трое раненых, у нас — тридцать семь убитых.

— Выключи эту хреновину и давай сюда Белого. Я хочу перекинуться с ним парой слов.

Они стояли друг против друга, черный и белый, на лицах обоих читалась холодная ярость.

— Засними это, Бруно, — бросил Мау Мау. В камере зажужжало: механизм настраивался на сумерки. — Лейтенант Эдкинз собирается рассказать, что произошло в Элленвилле. Говори, лейтенант.

— Мне нечего сказать.

— Нечего? Маленький мальчик, который помогал разгружать грузовик, тебя узнал. Он прятался на чердаке того магазина, и никто не стал его там искать, потому что лестница валялась на полу. Он сказал, что в тот день, вернее, вторую половину дня, ты руководил теми людьми. Вот что он сказал.

— Он солгал!

— А зачем маленькому мальчику лгать? Он сказал, что большинство белых для него на одно лицо, но вот тебя он никогда не забудет.

Лейтенант презрительно отвернулся и промолчал. Мау Мау врезал ему в челюсть, так сильно, что лейтенант повалился на землю. Лежал, по щеке текла кровь, и ругался.

— Видел, ты это видел, ты — с камерой, кто бы ты ни был. Он ударил пленного, раненого пленного. Видишь, что это за человек? Я расскажу тебе, что произошло в Элленвилле. Девушка ехала в автомобиле, милая девушка, знакомая мне девушка, с которой мне однажды выпала честь потанцевать. Так ее убили. Возможно, это дело рук вот этой черной обезьяны!

— Ой, Белый, ну ты и трепло, — Мау Мау покачал головой. — Почему ты не сказал, что эта милая девушка была военной медсестрой и оказалась в автомобиле полковника, который прославился в этих краях не с самой лучшей стороны. И что в автомобиль попала минометная мина, а стреляли с другой стороны холма и никто не знал, что едет полковник в компании девушки. Услышали об этом только по радио. И как вышло, что ты ничего не рассказал о другой милой девушке, черной девушке, которая на свою беду зашла в магазин на следующий день, когда солдаты подъехавшего патруля застрелили хозяина магазина, а потом принялись за девушку. Сначала изнасиловали, а потом тоже убили. Давай, расскажи об этом прессе.

— Ты лжец! — выплюнул офицер.

— Я? Я лишь повторяю слова маленького мальчика. Он сказал, что ты сшиб старика с ног, а уж потом его пристрелили. Он также сказал, что ты не седлал черную девушку вместе с остальными, но с удовольствием наблюдал за процессом. И он сказал, что убил ее именно ты, сунул ствол пистолета в рот и мозги полетели через затылок.

Мау Мау медленно, очень медленно наклонился к офицеру. Теперь уже он не говорил, а выплевывал слова.

— А теперь ты умрешь той же смертью, белый ублюдок, что и она.

Это было отвратительно, Бруно чувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, но он заснял все. Офицер пытался сопротивляться, несмотря на раненую руку, но его пригвоздили к земле и принесли фонарь, который бил ему в лицо, когда винтовка Мау Мау застыла в дюйме от его лица.

— Хочешь сказать последнее слово, Белый? Попросить Господа упокоить твою душу?

— Не марай имя Господа своими толстыми, грязными губами, — прокричал офицер, вырываясь из держащих его рук. — Ты — черный иудо-коммунистический ниггер, пришедший с Севера, чтобы мутить воду… ты свое получишь, вы все свое получите. Или умрете, или отправитесь в Африку, к остальным обезьянам…

Ствол ткнулся в рот офицеру, мушка вышибла передние зубы. Мау Мау кивнул.

— Теперь я услышал все, что хотел услышать. Нет у меня желания убивать невиновных.

И хотя Бруно закрыл глаза, когда прогремел выстрел, камера продолжала работать.

— Это… это ужасно, — он отвернулся, желчь выплеснулась в рот.

— На войне все ужасно, — ответил Мау Мау. — Пора идти, а не то нас поймают.

И сделал пару шагов, а потом вновь повернулся к итальянскому репортеру.

— Послушай, ты думаешь, мне это нравится? Теперь, может и да, но не с самого начала. Война всех превращает в зверей, и скоро невиновных не остается ни на одной из сторон. Но ты должен помнить, что это мятеж, а люди не поднимают мятеж и не идут на смерть, не имея на то веской причины. А у нас эти веские причины копились две сотни лет. Так чего нам не сражаться, чего не убивать, если наше дело правое? Белые делают это постоянно. Помнишь Вьетнам? Белые думали, что они правы, сбрасывая напалм на школы и больницы. Белые учили нас, как это делается. Поэтому, сталкиваясь с такой дрянью, — он пнул распростертое на земле тело, — мы знаем, как поступить. С такими можно говорить только языком оружия.

Бруно даже лишился дара речи. Несколько раз жадно схватил ртом воздух, прежде чем смог выдавить из себя: «Вы хоть себя слышите? Знаете, что говорите? То же самое говорил Муссолини, когда фашисты захватывали власть в Италии. То же самое в вашей стране говорили берчисты, минитмены. Вы лишь повторяете их слова!

Мау Мау улыбнулся, но в улыбке этой веселье отсутствовало напрочь.

— Неужели? Полагаю, ты прав. Нам всегда твердили, что нам нужно учиться, чтобы стать другими, и, скорее всего, это тоже правда. Они нас научили. Мы все поняли. Мы выучили свой урок.

Заря бесконечной ночи

Я написал трилогию «К ЗАПАДУ ОТ ЭДЕМА» о нашей планете Земля, которая 65 миллионов лет тому назад не столкнулась с гигантским метеоритом. В этих книгам разумные динозавры делят мир с человечеством. Из истории мы знаем, что разумных динозавров не существовало. Или они существовали..?

Гарри Гаррисон

Акотолп спала крепким сном, безо всяких сновидений, как и любая другая яилане. А потом встала заря и она мгновенно проснулась, и мгновенно же осознала: что-то очень не так. Свет для зари слишком яркий, ярче, чем в полдень, озарил ее спальную камору. Мембраны закрыли глаза, когда она отпихивала лианы и выходила из-под дерева-города.

— Что-то не так, все не так, — сказала она себе, хвост заметался из стороны в сторону. Заря, которая не была зарей, встала на западе. Такого просто не могло быть, но случилось. Будучи ученым, она не могла не верить информации, полученной органами чувств, какой бы невероятной она ни казалась.

Постепенно свет начал меркнуть, к тому же его заслонила возникшая перед ней фигура. Фарги. Акотолп знаком повелела ей отойти в сторону, но фарги не сдвинулась с места. Вместо этого заговорила.

— Эистаа… вызывает срочно.

Акотолп подождала, пока свет полностью не померк. Вновь появились звезды, вместе с полной луной, залившей город серебряным светом. Фарги шла первой, то и дело спотыкаясь, направляясь к большой центральной поляне, где ждала Эистаа.

— Ты видела свет, — сказала она, когда Акотолп остановилась перед ней.

— Да.

— Объяснение-рассуждение желательно.

— Желаю повиноваться… однако, недостаток знания-информации.

В знаке Эистаа чувствовались удивление и разочарование.

— За время нашего знакомства-дружбы я никогда не слышала, чтобы ты признавала недостаток знания.

— Все случается первый раз. Я рассматриваю вопрос медленно и с позиций логики. Причина этого великого света неизвестна. Это не огонь, ибо огонь я видела.

— Что означает термин «огонь»?

— Объяснение — ненужная сейчас трата времени.

— Фарги в панике, мой ученый ничего не знает. Это очень тревожно.

— Странный феномен… но все кончено.

Акотолп тут же пожалело о сказанном, потому что земля под ними дрогнула и волна грозного гула накатилась на них. Фарги-прислужницы завыли в страхе и закрыли руками ушные отверстия. Некоторые даже повалились на землю и забились в конвульсиях. Эистаа недовольно фыркнула и чуть шире расставила ноги, впившись когтями в почву. Когда гул стих до низкого рокота, она вновь знаком выразила недовольство.

— Ты сказала, что все кончено, ученый с великими знаниями?

— Извинение за ошибку, готовность понести наказание.

Акотолп вытянула шею и откинула голову назад, подставляя горло. Знаком Эистаа показала, что принимает извинения и не желает казнить.

— Выскажи мне свои мысли, пусть и определенности у тебя нет, в эту ночь ты — единственная, кто может объяснить, что произошло.

— Я не могу объяснить. Только анализировать.

— Так приступай.

— Событие геологического масштаба…

— Требуется определение неизвестного слова геологический.

Акотолп попыталась не выдать недовольства тем, что ее перебили. Отбросила опавшую листву и села на хвост. Попыталась найти самые простые слова.

— Геологический — значит относящийся к земле, на которой мы стоим. Внизу под нами, под твердой корой действуют великие силы. Я видела, далеко на востоке, за джунглями Энтобана, как вершины высоких гор взорвались и из них потекли реки расплавленного камня. Там же я видела и огонь. Событие, которое может взорвать горы и расплавить камень, имеет геологический масштаб.

— Значит, сегодня произошло геологическое событие?

Акотолп замерла, погруженная в мысли. Прошло какое-то время, прежде чем она шевельнулась и заговорила.

— Нет. Я уверена, что нет. Слишком оно внезапное. Все события, которые я наблюдала, развивались медленно, лишь со временем набирая силу. Это началось и завершилось очень уж быстро. Но событие большое, пусть и находилось далеко.

— Далеко? Требуется объяснение.

Эистаа умело и эффективно правила своим городом, но научных фактов не знала или воспринимала их без должного уважения. Акотолп заставила себя терпеливо объяснить, что к чему.

— Далеко, потому что нас разбудил яркий свет. Яилане по науке из города Яэбеиск на юге провела серию экспериментов, чтобы определить, с какой скоростью свет перемещается в воздухе. Сказала мне, что, по результатом экспериментов скорость света близка к бесконечности. А вот скорость звука очень мала. Это продемонстрировать очень легко. Так вот, поскольку звук события дошел до нас значительно позже света, получается, что событие это произошло в океане, далеко от нас. И событие значительное.

Эистаа проявила нетерпение-замешательство.

— Почему у меня нет никакой возможности следовать твоим умозаключениям. Теперь упрости-объясни.

— Что-то очень значительное произошло далеко в океане.

— Полыхнул свет. Потом пришел звук и дрогнула земля. Почему?

— Земля, должно быть, дрогнула от движения водяной массы…

Акотолп замолчала на полуслове, рот ее раскрылся. Она вскочила, повернулась, чтобы посмотреть на гладкую поверхность бухты.

— Это произойдет! — от прозвучавших в словах страха и безотлагательности Эистаа даже чуть отпрянула.

— Что? Что должно произойти?

— Произойдет! Ты должна приказать фарги немедленно разбудить спящих. Прежде всего всех Яилане. Приказать им как можно быстрее уходить вглубь материка, на холмы за пастбищами. Прикажи, Эистаа.

— Но почему?

— Разве ты не понимаешь? Сила, такая далекая, но сумевшая тряхнуть землю, должна быть очень большой. Она вызовет волны, каких мы не видели и при самом страшном шторме. Пока мы говорим, эти волны приближаются к нам.

Эистаа приняла решение.

— Я отдам такой приказ…

Но она опоздала, уже опоздала.

Вода у бухте отступала, как при отливе, а издали уже доносился рокот другой воды, приближающейся к берегу. И рокот этот, нарастая с каждой секундой, вскоре уже заглушал все звуки.

С жутким ревом вода заполнила бухту, поднимаясь все выше и выше, захлестывая дерево-город, ломая его ветви, устремляясь дальше и дальше, к холмам, сметая все растущее и живое.

Акотолп закрыла рот, уши, ноздри, забилась в панике, оказавшись в соленой воде. Почувствовала, по нарастающему давлению, что поверхность воды находится гораздо выше ее головы. В черноте поплыла вверх. Получила жестокий удар в бок. Оберегая ушибленную руку второй рукой, отчаянно заработала ногами и хвостом.

Вырвалась в заполненную пеной тьму, жадно хватанула ртом воздух.

Вновь ее что-то ударило. В полубессознательном состоянии, слабея от боли, продолжала плыть, зная, что это ее единственный шанс выжить: если б ушла под воду, второй раз вынырнуть бы не удалось.

Прошла, наверное, заполненная болью вечность, прежде чем она нащупала ногами землю. Мутная, наполненная мусором и обломками вода обтекала ее, уровень все понижался. Упал ниже спины, колен… Яилане тяжело осела на землю, крича от боли, и провалилась в темноту.

Акотолп медленно пробудилась навстречу свету и боли. Лил сильный, теплый дождь. Черный дождь, оставляющий потеки на ее коже. Она моргнула, почувствовала резь в глазах. Села, ее тут же окутал красный туман боли. Руки и ноги двигались, похоже, обошлось без переломов. Но бок болел ужасно. Там, скорее всего, синяком не обошлось, наверняка при ударе сломались несколько ребер. Каждый вздох давался с трудом. Живая и раненая… но все же живая. И только тогда она ощутила возвращение научного любопытства.

Она стояла на равнине по щиколотку в грязи. Вокруг валялись кусты, вырванные с корнем деревья. Неподалеку лежали две мертвые Яилане, с переломанными конечностями. Одну раздавила какая-то бронированная рыба. Обхватив руками грудную клетку, Акотолп медленно, чуть не вскрикивая от боли, поднялась на ближайший пригорок, прислонилась к стволу сломанного дерева на вершине.

Поначалу не увидела ничего знакомого, лишь жуткий пейзаж грязи и разрушения. И только повернувшись в сторону материна, разглядела, сквозь пелену дождя, привычные очертания холмов. Используя холмы, как ориентир, с ужасом убедилась что детородные ветви обломаны и унесены морем. Да и сами бухта и лагуна исчезли: теперь они составляли единое целое с океаном.

А в горе мусора Акотолп признало то, что осталось от дерева-города, и застонала от горя. Будь послабее, упала бы и умерла. Яилане, лишенные своего города, действительно умирали, она такое видела. Но она знала, что не умрет. Другие могли, она — нет. Ей хватало силы духа, чтобы пережить шок. Оттолкнувшись от ствола, она поплелась к дереву-городу.

И не она одна. Другие двигались в том же направлении. Фарги знаками выражали уважение и благодарность, когда узнавали ее. Одну из них, несмотря на синяки и грязь, облепившую кожу, Акотолп узнала.

— Ты — Инлену… та, что командует рабочими в рыбных садках.

Инлену обрадовалась оказанному ей вниманию.

— Мы рады-счастливы и приветствуем тебя, Акотолп. Смиренно просим объяснить случившееся.

— Ты знаешь столь же много, что и я. Что-то ужасное произошло далеко в океане. Что-то вспыхнуло, что-то грохнуло. Это что-то заставило землю содрогнуться, море выплеснуться на берег. Вокруг ты видишь результат.

— Город, все уничтожено. Что станет с нами?

— Мы выживем. Вода не покрыла весь Энтобан. Еда будет, в лесах и в море…

— Но наш город…

— Вырастит вновь. А до этого времени мы будем спать на земле под звездами, как до нас спали многие и многие. Не отчаивайся, сильная Инлену, нам понадобится твоя сила.

— Как нам понадобится твоя, — знаком Инлену выразила уважение-восхищение, который тут же повторили остальные фарги, наблюдающие и слушающие. Теперь они не сомневались, что выживут.

А чего сомневаться, если, приблизившись, они разглядели под горой мусора ствол дерева-города и некоторые уцелевшие ветви.

А рядом (чудо из чудес!) гранитной скалой стояла Эистаа. Фарги поспешили к ней, их тела и конечности подрагивали от счастья и благоговейного трепета. Знаками они выражали благодарность и радость. Окружили Эистаа плотным кольцом, а когда она отдала приказ, расступились, освобождая проход Акотолп.

— Ты выжила, Эистаа, значит, выживет и город.

— Нанесен огромный урон, много смертей, — она дала знак фарги отойти подальше, чтобы поговорить с Акотолп наедине. — Двое из троих, возможно, больше, умерли. Умрут и многие из раненых, — потом добавила. — Самцы погибли. Все. Из яиц, которые они вынашивали, не вылупятся детеныши.

Акотолп качнуло от горя, но она сохранила самообладание.

— Это не конец. Мы — всего лишь один город. В глубине материка есть другие города Яилане, на берегах больших рек на севере. Один стоит на внутреннем море Исегнет. Когда придет время, я пойду туда и возвращусь с самцами. Яилане едины перед лицом опасности. Город вырастет вновь.

Услышав эти слова, Эистаа движением выразила удовольствие. Сжала руки Акотолп грудными выступами, демонстрируя высшее счастье, высшее уважение. Фарги заверещали от радости, на мгновение забыв о боли и отчаянии. Город вырастет вновь!

Они принялись за работу, под руководством Эистаа принялись разгребать облепленный грязью мусор. Дождь не прекращался, черный дождь, льющийся с мглистого неба. К наступление ночи многое удалось сделать. Они обнаружили, что в образовавшихся прудах осталась много рыбы, принесенной огромной волной. Рыбу поймали и разделили на всех. А потом, уставшие и израненные, они заснули.

Потоп, уничтоживший прибрежное мелководье, уничтожил и цивилизованный, рутинный образ жизни. Исчезли рыбные садки, вместе с энзимными садками, в которых излечивалась и сохранялась плоть животных. Лишился город и самих животных. Колючие изгороди между полями снесло, находившаяся в загонах живность утонула или разбежалась. Выжила только одна охотница, но все оружие утонуло. А одними зубами и когтями она не могла снабдить город мясом. Поэтому они обратили взоры к морю, морю, из которого они и вышли, освежили древние плавательные навыки, вспомнили, как отыскивать косяки рыб и загонять их на мелководье. Потом океан бурлил от серебристых тел, ищущих спасения и быстро краснел от крови. То был грубый, но эффективный способ добычи пищи: они боролись за выживание.

Прошло много дней, прежде чем Акотолп пришла к Эистаа, которая сидела на давно расчищенной поляне. Все работали, не жалея сил. Мертвых похоронили в море, легко раненые поправились. Тяжело раненые умерли, ибо все врачующие существа Акотолп погибли, и она ничем не могла помочь страждущим.

— Мы лишились всего, — сказала она Эистаа. — Ты должна помнить, что все существа, выращиваемые нашей наукой — мутации и большинство не может существовать самостоятельно. Наши орудия, эзотсаны, с возрастом теряют подвижность и требуют подкормки. Их нам нужно больше, как и других жизненных форм, которые позволяют выжить цивилизации Яилане. В создавшейся ситуации я сделала все, что могла. Я сходила с фарги в глубь материка и вернулась с побегами колючих вьюнов, которые мы вновь посадили по границе полей. Я осмотрела всех фарги. Тяжело раненые умерли. И у нас достаточно рыбы.

Движения Эистаа показали что пища эта ей приелась, да и качество оставляет желать лучшего.

— Я согласна, Эистаа, но она позволяет нам жить. Для того, чтобы улучшить условия нашей жизни, я должна взять с собой фарги и пойти в Тескхеч, город на берегу реки за холмами. Я знаю все, что нам необходимо, эзотсаны и струны-ножи, нефмейкелы… список очень длинный. Я вернусь с племенным поголовьем и наш город вырастет вновь. Я только прошу твоего разрешения на эту экспедицию.

Эистаа двинула хвостом и выступами, выказывая сомнение.

— Твое присутствие необходимо здесь.

— Было необходимо. Я анализировала и объясняла, ты приказывала. Сделать что-то еще — не в моих силах… если я получу в свое распоряжение все необходимое для научной деятельности. Фарги учатся охотиться, добыча мяса растет. Рыбаки увеличивают уловы. Под твоим руководством Яилане будут есть, город — жить.

Эистаа выразила неудовольствие, глядя на бесконечный черный дождь.

— Мы живет, но на самом пределе. Скорее, как существа, а не Яилане.

— Но мы живем, Эистаа, вот что главное. И для того, чтобы вернулась прежняя жизнь, к которой привыкли Яилане, ты должна разрешить эту экспедицию.

— Я подумаю. Добыча мяса должна увеличиться до того, как ты уйдешь. Ты должна найти способ.

Акотолп сделала все, что могла, но возможности ее были очень ограничены. Она знала, что принять решение Эистаа мешает неопределенность ситуации. И понимала Эистаа. По меньшей мере шесть фарги, здоровых и сильных, просто улеглись на землю и умерли. Такое случалось и раньше, когда Яилане приходилось покидать свой город. Но тут произошло спонтанно. Конечно же, Эистаа тревожилась.

Но при этом Акотолп была недовольна, даже злилась. Она действительно не могла ничем помочь. Бесконечные облака, практически непрерывный дождь не способствовали улучшению ее настроения. И второй раз Эистаа ответила отказом на ее просьбу. С третьим обращением она медлила. Помощь пришла неожиданно, со стороны Великреи, охотницы.

— Я прошу разрешения поговорить наедине, — охотница, вся в шрамах, скосилась в сторону ближайшей фарги.

— Разрешаю. Мы пройдемся вдоль берега.

— Уважительно предлагаю поговорить в лесу.

Акотолп поняла, что на то есть веская причина, и выразила согласие. Они молчали, пока не пересекли поля, на которых подсыхала грязь, и не добрались до первых деревьев.

Здесь, где их никто не видел и не слышал, Великреи остановилась и заговорила.

— Ты должна сказать мне, что делать. Я охочусь, это я делаю хорошо. И я выполняю приказы. Я служу Эистаа. Теперь приказы и служба столкнулись, — она ударила кулаком в кулак, тело напряглось. Акотоллп поняла, что требуется быстро вернуть охотнице уверенность в себе.

— Ты нужна городу, Великреи, в настоящее время куда больше, чем я. Позволь мне помочь тебе, ибо я восхищаюсь тобой и уважаю твое мастерство и твою силу. Мои мысли-логика к твоим услугам. Скажи, что тебя беспокоит.

— Некто в лесу с фарги. Она не входит в город, не хочет видеть Эистаа. Спрашивает, нет ли здесь Яилане по науке. Она знает твое имя. Приказывает привести тебя, а не Эистаа…

Охотница не могла больше говорить, рот открылся, по телу пробегала мелкая дрожь. Акотолп разом коснулась больших пальцев всех ее четырех рук, чтобы успокоить.

— Ты поступила правильно. Нельзя беспокоить Эистаа и отрывать от многотрудных дел. Я поговорю с той, кто пришла… и обо всем расскажу Эистаа. Теперь ответственность лежит на мне.

— Ты решила, — облегченно вырвалось у Великреи, едва не рвущиеся от напряжения мышцы расслабились. Она вновь заняла положенное место в иерархии города. Ей предстояло выполнять приказы, а не принимать решения. — Я отведу тебя к ней.

— Имя?

— Эссокель.

— Я действительно знаю ее, а она — меня. Это очень хорошо… для всех нас. Отведи меня к ней, быстро.

Акотолп сразу узнала высокую Яилане, ожидающую под большим деревом. Выступила вперед, знаками поздоровалась. Великреи в нерешительности потопталась рядом, выразила благодарность, когда ее отпустили, и буквально бегом ретировалась. Заговорила Акотолп лишь после ее ухода.

— Добро пожаловать, Эссокель, добро пожаловать в остатки нашего города.

— Многих городов, — мрачно ответила Эссокель. — Я была на материке, когда это произошло, возвращалась с фарги в мой город. Когда я увидела разрушения, которым подверглось побережье, я оставила их в лесу и пошла одна, — боль слышалась в голосе, стояла в глазах. — Все уничтожено, никто не выжил. Я едва не покончила с собой… но выстояла. Я заставила себя забыть название моего города, убедительная просьба к тебе не произносить его.

— Мы рады-счастливы принять тебя. Теперь ты — часть моего города, нашего города. Нам крепко досталось, но мы выживаем. С твоей помощью мы вырастем заново. Мы сможем залатать наше разбитое яйцо. Пока у нас нет ничего, кроме зубов и когтей, с которыми мы вышли из океана.

— Тогда я действительно могу помочь, — Эссокель выпрямилась, гордость сменила смерть в ее движениях. — Я побывала в далеких городах. Мои фарги несут все, что необходимо твоему… нашему городу.

— Фарги здесь?

— Неподалеку, но вне поля зрения. Я хотела поговорить с тобой и только с тобой.

— Не с Эистаа?

— Пока нет. Есть научные вопросы, которые можем обсудить только мы. Ты полна сил, Акотолп?

— Я выжила. И буду жить, потому что нужна.

— Хорошо. Я должна поговорить с тобой, разделить мое знание и ты должна подвергнуть сомнению мои слова. Ибо я боюсь.

— Чего?

Всего.

В голосе так отчетливо прозвучали нотки смерти и отчаяния, что Акотолп громко вскрикнула и отпрянула. Потом совладала с собой и попыталась успокоить Эссокель.

— Ты более не одинока, моя давняя подруга, тебя больше не окружают лишь безмозглые фарги, с которыми тебе не о чем говорить. Сними с себя тяжелую ношу, раздели со мной свои знания и мысли. Разделенные страхи уменьшаются вдвое, каждый из нас возьмет на себя половину ноши.

— Ты — умная и сильная Яилане, Акотолп. Я расскажу тебе, что видела, к каким пришла выводам. Потом ты проанализируешь их, возможно, даже докажешь, что я не права. Если так, мы разделим ношу. Но прежде всего мне нужна информацию, потому что я видела случившееся из далекого далека. Ты была здесь?

— Да… и говорю с тобой лишь благодарю случаю, потому что из пятерых выжил лишь один. Была ночь… и вдруг наступил день. Свет жег глаза, прежде чем начал меркнуть. Потом раздался грохот и содрогнулась земля. А потом, я уже знала, что так будет, поднялся океан и поглотил нас.

— Ты подумала… почему?

— Логическая цепочка. Некое событие огромной силы, свет которого мы видели. Звук достиг нас гораздо позже… и ударная волна. Для того, чтобы так вздыбился океан, сила требовалась невероятная.

Эссокель знаком выразила вынужденное согласие.

— Я ничего этого не видела и не испытала на себе… хотя мои догадки в целом совпадают с твоими опытными данными. Важный вопрос: в чем, по-твоему, причина?

— Признаю недостаток знания, недостаток теории.

— Тогда послушай меня. Ты интересовалась астрономией?

Акотолп признала, что нет.

— Биология занимала все мое время и мысли.

— Но ты смотрела в ночное небо… видела разные феномены. Видела световые линии, которые время от времени прочерчивали темноту?

— Безусловно. Хотя ни разу не слышала попытки объяснения.

— Я слышала. Наша атмосфера с увеличением высоты становится тоньше. Это доказано теми, кто поднимал в горы приборы для измерения давления воздуха. Если это так, логика указывает на то, что уменьшение давления — процесс постоянной, и на какой-то высоте воздуха просто не будет.

— Я знаю эту теорию и согласна с ней. За пределами атмосферы воздуха нет и там царит пустота.

— Но материя существует и в пустоте. Мы видим луну и звезды. А теперь подумай вот о чем. Птица летит быстрее рыбы, потому что движется в менее плотной среде. Если что-то движется в пустоте, то скорость этого что-то может быть сколь угодно большой. Такой большой, что частички материи, двигающиеся сквозь пустоту, маленькие частички, подчиняясь законам динамики, смогут при торможении разогреваться. Даже светиться.

Акополп закрыла глаза, глубоко задумавшись. Открыла и выразила согласие.

— Спорить тут не с чем. Хочется знать, как это связано со случившимся.

Эссокель ответила после долгой паузы.

— Я предлагаю тебе рассмотреть такой вариант: большая частица из пустоты попадает в атмосферу. Размером с булыжник, дерево… гору. Что после этого произойдет?

— Тогда, — говорила Акотолп медленно, пребывая в глубоком раздумье, — тогда эта гора скорости заставит воздух яростно светиться. Упадет в океан. Если размеры ее будут достаточно велики, если двигаться гора будет достаточно быстро, она даже может пронзить воду и удариться об океанское дно. Ударная волна пойдет по земле, будет слышна на больших расстояниях. Вода двинется на берег. Я потрясена твоей мудростью и интеллектом.

— Это еще не все. С того дня небо ни разу не очистилось от облаков, постоянно идут черные дожди, несомненно, от пыли и грязи, попавших в атмосферу при ударе. Сколько дней идет дождь?

— Много. Я веду счет.

— Я тоже. И последняя тревожная мысль. Что произойдет, если облака и дальше будут закрывать небо? Что будет, если тепло солнца уже не согреет нас? Что в этом случае случится с нами?

Акотолп-биолога качнуло от боли, мысль эта вызвала у нее такой ужас, что она едва не потеряла сознание. А придя в себя, увидела, что Эссокель поддерживает ее. Не будь рядом подруги, она упала бы на землю.

— Мы все умрем. Без солнца не будут расти зеленые растения. Когда они умрут, умрут животные, которые ими питаются. Когда они умрут — умрут Яилане. Неужели так будет?

— Я не знаю. Но боюсь худшего. Я проводила тщательные замеры. Температура падает с каждым днем. Нам не выжить без тепла, без солнца.

— Облака должны разойтись! — воскликнула Акотолп. — Должны. Иначе…

Она не закончила мысль. Нужды в этом не было. И тяжелое молчание нарушила уже Эссокель.

— Сейчас мы пойдем в город. И расскажем Эистаа…

— Ничего. Если всему тому, о чем мы говорим, суждено случиться, мы беспомощны, бессильны что-либо предотвратить. Вместо того, чтобы принести им смерть, мы принесем счастье и удовольствие. Будут тепло, крыша над головой, еда. Если… то, что мы обсуждали… произойдет, дальнейшие дискуссии не потребуются. Все будет ясно глупейшей фарги.

Акотолп не ошиблась. Эссокель и груз, который несли ее фарги, вернули в город радость и блага цивилизации. Эзотсаны для охоты, вкусное сладкое мясо и все такое. Во вьюках лежали тысячи накидок, ибо экспедиции пришлось преодолевать перевалы с холодным воздухом. Накидки пришлись очень кстати: ночи становились все холоднее, а безмозглые существа-накидки, если их хорошо кормили, имели высокую температуру тела. На вождей города накидок хватало, так что спали они хорошо. Фарги приходилось сбиваться в кучу, и в молчании дрожать от холода.

Но радость длилась недолго. Даже глупейшие из фарги, только вышедшие из моря и неспособные говорить, видели, что холоднее становятся не только ночи, но и дни. Рыбы стало меньше. Облака не расходились, солнце не появлялось, растения умирали. Животные, которых они ели, становились все более худыми и костлявыми, потому что травы им доставалось все меньше. Однако, питались они не плохо и в энзимных садках оставалось мясо. С животными дело обстояло гораздо хуже: их не убивали — они умирали. И пришел час, когда Эистаа вызвала двух ученых. Рядом с ней на поляне стояла Великреи.

— Послушайте, что говорит мне охотница, — мрачно изрекла Эистаа.

— Онетсенскаст, которого сейчас рубят на части, пойдет в мясные садки. Это последний. Все остальные мертвы, поля пусты.

— Что происходит… что нас ждет? — спросила Эистаа. — Вы — Яилане-ученые, вы должны знать.

— Мы знаем, — ответила Акотолп, пытаясь сохранить спокойствие в речи и движениях. — Мы скажем тебе, Эистаа, — охотница не заметила, как ей знаком предложили уйти. — Ты сообщила информацию, Великреи. Возвращайся в свой лес.

Акотолп подождала, пока на поляне они не остались втроем. И теперь уже не пыталась изгнать горе и отчаяние из своего голоса.

— Солнце приносит нам жизнь, Эистаа. Если солнце не засветит вновь, мы умрем. Облака убивают нас.

— Я вижу, что происходит… но не понимаю.

— Это жизненная цепочка, — ответила ей Эссокель. — Она начинается в клетках растений, где солнечные лучи превращаются в пищу. Рыба и устузоу едят растения и живут. Мы, в свою очередь, едим их плоть… и мы живем, — она наклонилась, вырвала пучок желтеющей травы, подняла. — Трава умирает, они умирают, мы умираем.

Эистаа, застыв, как скала, смотрела на траву. Наконец, повернулась к Акотолп.

— Правда?

— Абсолютная правда.

— Разве мы не можем наполнить садки, запастись едой, переждать, пока не разойдутся облака и не выглянет солнце?

— Мы можем… и мы попытаемся. Мы также запасем и семена, чтобы засеять поля, как только солнце вернется.

— Это надо сделать. Я отдам такой приказ. Когда солнце вернется?

Ей ответило молчание. Эистаа ждала, ярость в ней закипала, наконец, она не выдержала.

— Говори, Акотолп! Я приказываю тебе говорить! Когда вернется солнце?

— Я… мы… не знаем, Эистаа. Но, если оно не вернется скоро, мир, в котором мы жили, исчезнет. Виды, однажды исчезнувшие, не возвращаются. Мы — одни из таких видов. Мы важны только для самих себя. Если же брать биосистему в целом, наша важность соизмерима с этим пучком травы. И нет нам радости в том, что жизнь будет продолжаться, даже если облака останутся навсегда. Это будет другой мир, которого нам не узнать. В нем будут существовать гораздо более устойчивые формы жизни, способные выдержать значительные перепады температур и переменчивые климатические условия. Мы не можем. Мы не выживем в том мире. Нам необходимы те условия жизни, к которым мы привыкли. Я боюсь, Эссокель и я много раз обсуждали этот вопрос, что наше время закончилось…

— Это не так! Яилане живут.

— Яилане умирают, — мрачно ответила Эссокель. — Фарги уже гибнут от холода. Мы их исследовали.

— У нас есть накидки.

— Накидки также умрут. Уже так холодно, что они не могут размножаться, — в движениях Акотолп читалось великое отчаяние. — Я боюсь, все так и закончится, все Яилане умрут, все, чего мы достигли, исчезнет. О нашем существовании забудут. Когда облака разойдутся, останутся только устузоу.

— Что? Эти мерзкие грызуны, шмыгающие под ногами. Как ты можешь так говорить?

И в этот самый момент меж мертвой травы появился устузоу, глянул на них маленькими черными глазками, на лапках сквозь шерсть проступили коготки. Эистаа подняла ногу, но раздавила только траву: крошечное существо уже скрылось из виду.

— Ты говоришь, что выживут эти твари… почему?

— Благодаря особенностям их организма, — терпеливо объяснила Эссокель. — Всем сложным существам требуется регулирование температуры тела, в их жилах течет теплая кровь. Но есть два способа сохранять тепло. Мы, Яилане, экзотермики. Это означает, что мы должны жить в теплом климате и получать тепло извне. Это очень эффективно. Устузоу неэффективны, поскольку они эндотермики. Это означает, что они должны все время есть и превращать поглощенную ими пищу в тепло…

— Ты говоришь все это лишь для того, чтобы запутать меня… холод и жара, внутри и снаружи…

— Ты должна простить меня, Эистаа, за мою неспособность-глупость. Я упрощаю. Если мы замерзаем, мы умираем. Эти маленькие устузоу не замерзнут. Если воздух станет холоднее, они будут больше есть. Будут есть мертвые растения. Мертвые тела… съедят наши мертвые тела. Трупы нашего мира смогут кормить их долгое время. Может, до той поры, пока облака не разойдутся и не выйдет солнце. А когда оно выйдет, окажется, что это мир устузоу, а от мира Яилане не останется даже воспоминаний. Все будет так, словно мы никогда не…

— Я не хочу этого слышать! — в гневе взревела Эистаа, взрыла землю когтями. — оставьте меня! И больше никогда не говорите в моем присутствии. Я не желаю вновь услышать такие слова!

Ученые ушли, полил холодный дождь, наступила ночь. По земле бегали лишь маленькие пушистые существа. Маленькие существа, которые ели семена, стебли, кости, костный мозг, мясо, траву, насекомых… все.

Теплокровные животные, которые могли выжить в условиях, обрекавших на смерть девяносто процентов всех остальных живых существ.

Выжить и эволюционировать шестьдесят миллионов лет. Их потомки читают эти слова.

Добросовестная работа

— Я выполняю свою работу, вот и все. Что еще можно требовать от человека? — при этих словах лицо Джерри закаменело, как и его голос. Он крепко сжал зубами обгрызенный мундштук старой трубки.

— Я это знаю, мистер Кранчер, — лейтенант вздохнул. — Никто и не просит у вас большего или противозаконного, — форма его изрядно запылилась, клапаны карманов оторвались. Глаза дико сверкали и говорил он слишком уж торопливо. — Мы нашли вас через ЦБПП[377] и далось нам это нелегко, полегло много наших… — он едва не сорвался на фальцет, но сумел сдержаться. — Мы очень рассчитываем на ваше сотрудничество.

— Неохота мне иметь с вами дело. Чревато неприятностями.

Главная неприятность заключалась в одном: никто не ожидал, что все так обернется. Вернее, те люди, кому следовало ожидать, ожидали чего-то совсем другого. Соответственно разрабатывали сценарии, вводили в компьютер, а уж он предлагал всевозможные варианты развития событий. Однако, у бетельгейзов был иной план, и его успех превзошел их самые радужные ожидания. Торговая станция, которую они основали в кратере Тихо на Луне, на самом деле была торговой станцией, которая не играла никакой роли в последовавших событиях.

Отчеты о Катастрофе довольно путаные, иначе, учитывая обстоятельства, и быть не могло, и число инопланетян, участвовавших в первой фазе вторжения, конечно же, составляло лишь малую толику от тех цифр, которые приводились возбужденными газетчиками или военными. Последние сознательно преувеличивали их число, чтобы хоть как-то оправдаться за причиненный огромный урон. На самом-то деле на Землю опустились два, максимум три корабля. И общее число бетельгейзов составляло несколько сотен. Несколько сотен, чтобы захватить целую планету, и они были на волосок от успеха.

— Полковник, мистер Кранчер добровольно вызвался…

— Штатский! Немедленно выведите его отсюда, но сначала ему завяжите глаза, идиот. Сведения о местонахождение этого штаба находятся под грифом «Особой важности»…

— Сэр, секретность уже не имеет никакого значения. Все каналы связи перекрыты, мы отрезаны от войск.

— Молчать, кретин! — полковник вскинул сжатые кулаки, кровь бросилась ему в лицо, глаза сверкнули. Он все еще не хотел поверить в то, что произошло, возможно, просто не мог поверить. Лейтенант был помоложе, недавний резервист, и он, пусть сами факты ему и не нравились, смотрел им в лицо.

— Полковник, вы должны мне поверить. Ситуация отчаянная, вот и приходится принимать отчаянные решения…

— Сержант! Выведите этого лейтенанта и гражданского на плац и расстреляйте за нарушение режима секретности в чрезвычайных обстоятельствах.

— Полковник, пожалуйста…

— Сержант, это приказ!

Сержант, которому оставалось четыре месяца до увольнения со службы, о чем наглядно свидетельствовал его толстый живот, переводил взгляд с одного офицера на другого. Наконец, поднялся и пошел в туалет, закрыв за собой дверь. Глаза полковника вылезли из орбит, лицо побагровело, он схватился за пистолет. И уже вытаскивал его из кобуры, когда захрипел, повалился лицом на стол и медленно сполз на пол.

— Врача! — закричал лейтенант, подбежал к полковнику, расстегнул воротник.

Врач мельком глянул на полковника и печально покачал головой.

— Обширный инфаркт. Мгновенная смерть. Сердечко у него давно шалило.

Сержант вышел из туалета и помог лейтенанту укрыть труп плащ-палаткой. Джерри Кранчер стоял чуть в стороне и наблюдал, посасывая трубку.

— Пожалуйста, мистер Кранчер, — в голосе слышалась мольба, — помогите нам. Вы — наша последняя надежда.

Теперь, оглядываясь на Черное Воскресенье, когда и началась Катастрофа, мы можем только восхититься простотой плана бетельгейзов. Становится также понятно, почему он едва не привел к успеху. Наши армии и космические танки в полной боевой готовности заняли исходные позиции, сосредоточив все внимание и, соответственно, нацелив все орудия на массивный купол «так называемой» торговой станцией, которая в действительности ничем иным и ни была. На земле сложная паутина коммуникационных сетей связала воедино защитников Земли. Были задействованы радиоканалы и волоконная оптика, подземные коаксиальные кабели и обычные провода, микроволновые передатчики и гелиографы.

Многократное дублирование обеспечивало бесперебойную работу связи, но в, казалось бы, идеальной системе нашлась одна червоточинка: все каналы связи проходили через две подстанции и КЦ[378] в Глобал-Сити. Эти три узла, обладающие фантастической эффективностью, замыкали на себе все каналы связи с вооруженными силами на земле, под землей, на Луне и в космосе.

Вот их и вывели из строя. Мобильные отряды бетельгейзских коммандос сбросили но одной гравитационной бомбе на каждый из центров и битва продолжалась не больше получаса. С захватом противником трех коммуникационных центров война закончилась, даже не начавшись. Штабы отрезало от боевых частей, космические корабли — от баз. Персонал станции слежения на обратной стороне Луны распознал приближающийся флот вторжения еще до того, как его корабли миновали орбиту Сатурна, но никому не смог сообщить эту жизненно важную информацию.

— Я должен сначала спросить моего супервайзера, — Джерри Кранчер насупился. — У сегодня у меня выходной и все такое. Да еще вести в тоннели людей, не имеющих допуска. Не могу сказать, что ему это понравится.

— Мистер Кранчер, — процедил лейтенант. — На случай, что вы не слышали, скажу, что идет война. Вы только что видели, как из-за этой войны умер человек. Вы не можете позвонить вашему супервайзеру, потому что визифонная система выведена из строя.

— Не могу сказать, что мне это нравится.

— И нам не нравится. Вот почему нам и нужна ваша помощь. Инопланетяне захватили наши коммуникационные центры и мы должны их отбить. Мы послали связного в ближайшую к боевую часть, они пытаются организовать атаку, но с земли центры практически неприступны.

— Правда? А как же в них попали бетельгейзы?

— Ну… сегодня воскресенье, знаете ли, минимум персонала, в восемь ноль-ноль выезжали автобусы в церковь, ворота были открыты…

— Поймали вас со спущенными штанами, а? — посасывая трубку, Джерри Кранчер, покачал головой. Чувствовалось, что он не слишком высокого мнения о боеготовности армии. — Значит, вам дали пинка под зад, а теперь вы хотите вернуться. Так чего тревожить рабочего человека дома и в выходной?

— Потому что, мистер Кранчер, война не делит неделю на рабочие дни и выходные. А вы — старейший сотрудник СТОПК[379] и, возможно, единственный человек, который знает ответ на интересующий нас вопрос. Коммуникационные центры имеют автономные источники энергии, но обычно используют городскую энергетическую систему. Кабели проложены под землей. А теперь хорошенько подумайте, прежде чем ответить. Сможем мы попасть в эти узлы связи из-под земли? Особенно в КЦ?

— Где это? — Джерри Кранчер глубоко затянулся, выпустил струю серого дыма.

— На пересечении 18-го пути и Уигген-роуд.

— Так вот почему в сто четвертом так много кабелей.

— Сможем мы попасть в узлы связи?

В напряженной тишине Джерри Кранчер спокойно посасывал трубку. Лейтенант побледнел от напряжения. Сержант, солдаты, связисты, затаив дыхание смотрели на задумавшегося Джерри Кранчера. Наконец, тот выпустил очередную струю дыма, кивнул.

— Да.

Войска были не из лучших, но все же войска. Техники и операторы, военные полицейские и повара, клерки, механики. Но они получили лучшее оружие из имеющегося в арсеналах, а главное, знали, за что воюют. И они лучше держали в строй и крепче сжимали оружие, понимая, что будущее мира в их руках. С грозной решимостью они промаршировали до перекрестка, где им предложили подождать. И прошло отнюдь не несколько минут, прежде чем из дома вновь вышел Джерри Кранчер. В водонепроницаемом комбинезоне, каске, высоких резиновых сапогах. Старый, видавший виды ящик для инструментов свисал с плеча на широкой лямке. Изо рта торчала потухшая трубка. Он оглядел дожидающихся его солдат.

— Не так одеты.

— Полная боевая экипировка, — возразил лейтенант.

— Для тоннелей не годится. Промокнут…

— Мистер Кранчер, все они — добровольцы. Они готовы умереть за свою планету, так что промокшие ноги из не остановят. Можем идти?

Неодобрительно покачав головой, Кранчер направился к ближайшему люку в мостовой. Вставил в гнездо какой-то сверкающий инструмент и отработанным движением сдвинул люк в сторону.

— Тогда следуйте за мной, по одному. Двое последних ставят люк на место. Берегите пальцы. Тронулись.

Свет зажегся автоматически, как только они спустились в холодный зеленый тоннель. Провода, кабели и трубы тянулись вдоль стен и потолка. Разобраться в этом лабиринте мог только Джерри Кранчер. Он любовно похлопывал то по трубе, то по кабелю.

— Водопровод, паропровод, линия высокого напряжения пятьдесят тысяч вольт, местный фидер, 220 вольт, телефон, телетайп, коаксиальный кабель, ледяная вода, пневмопочта, доставка продуктов, кислород, ливневая канализация, — он радостно хохотнул. — Тут у нас всего понемногу.

— Врача! — донеслось сзади, и фельдшер бросился на крик.

— Они нас нашли! — воскликнул кто-то из поваров и все передернули затворы.

— Поставить оружие на предохранитель! — скомандовал лейтенант, — а не то мы перестреляем друг друга. Сержант, разберитесь и доложите!

Сжимая в руках оружие, в жутком напряжении, они ждали возвращения сержанта. Джерри Кранчер, что-то напевая себе под нос, постукивал молоточком по различным клапанам, потом подтянул какой-то хомут.

— Ничего особенного, — доложил сержант. — Бурн-Смит придавил палец, ставя люк на место.

— Никогда они не слушают, — проворчал Джерри Кранчер.

— Выступаем, — скомандовал лейтенант.

— Мы не обговорили один момент, — Кранчер стоял, как скала. — Вы гарантировали, что мой супервайзер оплатит мне эту работу.

— Да, разумеется, можем мы говорить на ходу?

— Мы пойдем, когда уладим этот вопрос. Я забыл, что сегодня — воскресенье, а следовательно мне полагается двойная оплата, а после четырех чесов — тройная.

— Хорошо, согласен. Пошли.

— Мне нужна бумага.

— Да, бумага, разумеется, — скрайбер лейтенанта залетал над блокнотом для донесений, он вырвал исписанный листок, протянул Джерри Кранчеру. — Вот, с подписью и моим армейским номером. Армия гарантирует оплату.

— Очень на это рассчитываю, — Джерри Кранчер аккуратно сложил листок, убрал в бумажник и лишь после этого зашагал по тоннелю.

Потом все участники операции вспоминали этот поход, как кошмарный сон, все, за исключением седовласого мужчины в комбинезоне, каске и высоких сапогах, который вел их через этот подземный ад. Главные тоннели проблем не вызвали, хотя то и дело приходилось перелезать через трубы и протискиваться мимо массивных клапанов. Если б не каски, на первой же миле половина солдат получили бы сотрясение мозга. А так все обходилось лишь звоном металла и сдавленными ругательствами.

Они вышли к смотровому колодцу и спустились на шестьдесят футов по железной лестнице, перекладины которой блестели от воды. Лестница привела их в сырой тоннель поуже, уже без единой лампы. Так что пришлось включить фонари. Тоннель вывел их в огромную пещеру, наполненную нескончаемым гулом.

— Ливневая канализация, — Джерри Кранчер указал на бегущий у их ног поток воды. — Летом тут абсолютно сухо. Но на окраине шли дожди, вот воды и прибавилось. Держитесь дорожки и смотрите под ноги. Если поскользнетесь и упадете в воду — конец. Может ваше тело и найдут в пятидесяти милях отсюда в океане, если только рыбы не доберутся до него первыми.

На этот раз к его словам отнеслись с должным вниманием и пещеру удалось миновать без потерь, но все облегченно вздохнули, лишь вновь очутившись в безопасности коммуникационного тоннеля. Вскоре Джерри Кранчер остановился и указал на лестницу, уходящую в темноту над их головами.

— 98-ой колодец. Тот, что вам нужен, ко второму центру, о котором шла речь.

— Вы уверены?

Джерри Кранчер презрительно глянул на лейтенанта, достал из кармана трубку.

— Поскольку вы ничего тут не знаете, мистер, я не в обиде. Если Джерри говорит, что вам нужен именно этот колодец, значит, так оно и есть.

— Помилуйте, я не хотел вас обидеть!

— Вот я и не обиделся, — он пробурчал что-то еще, себе под нос. — Этот колодец. Вы же видите провода и коммуникационные кабели, уходящие вверх. По-другому и быть не может.

— Что наверху?

— Дверь с надписью:

«ВХОД ВОСПРЕЩЕН, СОГЛАСНО ПАРАГРАФУ 897А АРМЕЙСКОГО КОДЕКСА».

— Дверь заперта?

— Нет. Запрещено, согласно параграфу 45-С Тоннельного кодекса. Нам нужен доступ, знаете ли.

— Все понятно. Сержант, возьмите восемнадцать человек и поднимайтесь по колодцу. Сверим часы. Начинаем ровно в два. Врывайтесь в дверь и начинайте стрелять… старайтесь не повредить коммуникационное оборудование… и стреляйте до тех пока, не убьете всех этих склизских, грязных бетельгейзов. В поняли.

Сержант кивнул, вытянулся в струнку, отдал честь.

— Мы выполним свой долг, сэр.

— Отлично, занимайте исходную позицию.

Они не прошли и десяти минут по боковому тоннелю, обрамленному заиндевевшими трубами, как Джерри остановился и сел.

— Что случилось? — спросил лейтенант.

— Перерыв на чай, — Джерри убрал в карман еще теплую трубку и достал термос.

— Вы не можете… послушайте, враг, распорядок…

— В это время я всегда пью чай, — Джерри пополнил чашку темным напитком, принюхался. — Распорядком рабочего дня предусмотрен перерыв на чай.

Большинство из солдат достали сухие пайки и запивали еду из фляжек, тогда как лейтенант нервно вышагивал взад-вперед, изредка ударяя кулаком в ладонь. Джерри Кранчер спокойно пил чай и жевал большой кусок шоколадного бисквита.

Дикий вскрик прорезал тишину тоннеля, эхом отразившись от труб. Что-то черное и ужасное прыгнуло с выступа на стене и вцепилось в горло рядовому Барнсу. Солдат словно парализовало. Но не Джерри Кранчера. Он мгновенно выхватил из ящика с инструментами газовый ключ, и после меткого удара нападавший, уже мертвый, оказался на полу. Солдаты, таращились на него, выпучив глаза.

— Это… это… гадость! — выдохнул один из них. — Кто это?

— Мутировавший хомяк, — Джерри Кранчер поднял чудовище за задние лапки, бросил в ящик для инструментов. — Потомок домашних зверьков, убежавших от хозяев сотни лет тому назад. Они жили в темноте, мутировали, и, сами видите, к чему пришли. Мне встречались и побольше. В университете дают по три кредитки за каждого. Неплохо, говорю я себе, учитывая, что налогов с них платить не надо. Это, разумеется, между нами, — он заметно повеселел. А как только рядового перевязали, они продолжили путь.

Второй взвод остался у следующей подстанции, а лейтенант повел остальных к самому КЦ.

— Не волнуйтесь, осталось только два тоннеля, — заверил его Джерри Кранчер.

За три минуты до конечного срока они подошли к широкому колодцу, в который уходило множество кабелей.

— Дверь наверху, — указал Джерри Кранчер. — На ней круговая рукоятка. Ее надо повернуть против часовой стрелки…

— Пожалуйста, поднимитесь с нами, — молил лейтенант. Поглядывая на часы, нервно пожевывая нижнюю губу. — Мы не успеваем. Нападение на другие узлы связи насторожит их.

— Не моя работа, знаете ли, лезть под пули. Оставляю ее тем, кому за это платят.

— Пожалуйста, прошу вас, будьте патриотом, — лицо Джерри Кранчера превратилось в каменную маску. — Выполните свой долг перед собой, вашей семьей, совестью, страной. И я гарантирую вам премию в сто кредиток, если вы откроете дверь.

— Заметано.

Площадки над лестницей они достигли, когда секундная стрелка на часах лейтенантах подбиралась к двенадцати.

— Открывайте!

Джерри Кранчер повернул колесо-рукоятку в нужное положение, массивная дверь распахнулась.

— За Мать-Землю! — воскликнул лейтенант и возглавил атаку.

Когда они все проскочили за дверь, Джерри Кранчер раскурил трубку и из любопытства последовал за ними. Его встретила бесконечная череда стальных коридоров, уставленных гудящим оборудованием.

Он остановился, чтобы примять табак, когда открылась дверь, из нее выбежало странное волосатое существо, ростом едва доходящее его до пояса, чем-то напоминающее шар для боулинга, но с множеством рук, и метнулось к большому красному рубильнику на противоположной стене. Пять рук потянулись к рубильнику, многофаланговые пальцы уже коснулись его, когда газовый ключ обрушился на голову существа, мгновенно уложив его на пол. Джерри Кранчер как раз убирал газовый ключ в ящик для инструментов, когда через ту же дверь выскочил бледный, как полотно лейтенант.

— Слава Тебе, Господи! — выпалил он. — Вовремя вы его остановили.

— Совершенно он мне не понравился, хотя я и не хотел вышибить ему мозги.

— Это их командир, единственный выживший. Если бы он успел повернуть рубильник, мы все взлетели бы на воздух. Мощности заложенного взрывного устройства хватило бы для уничтожения всего КЦ и половины города. Теперь он — наш пленник, и мы заставим его заговорить, можете мне поверить. Вы его не убили. У бетельгейзов мозг в животе, а в голове — желудок. Он просто потерял сознание.

— Все равно, что получил пинок в пах. Я рад, не хотелось мне его убивать.

* * *

— Где ты был? — из кухни спросила Агата, услышал тяжелые шаги Джерри в прихожей.

— Выполнял спецзадание, — Джерри чихнул, снимая сапоги. — На этой неделе получу значительную прибавку.

— Нам надо починить видеовизор. Не работал весь день, только сейчас включился. Что-то с ним не так, я уверена. И телефон не работал. Все в один день. Пыталась позвонить маме, а в трубке — тишина. Работа тяжелая?

— Не так, чтобы очень, — буркнул Джерри, выудив из кармана трубку. — Задание правительства, так что премия, полагаю, будет большая. Провел тут парней по тоннелям. Они-то ничего не соображали. Один придавил палец люком, другой стоял столбом, когда ему в шею вцепился хомямут.

— Вот об этом не надо, отобьешь мне весь аппетит. Чай готов.

— Я на это очень рассчитывал.

Джерри улыбнулся, впервые с того момента, как лейтенант вытащил его из дома, и прошел на кухню.

Если…

— Мы прибыли, мы точны. Все расчеты верны. Вон оно, это место, под нами.

— Ты ничтожество, — сказала 17-я своей коллеге, отличавшейся от нее только номером. — Место действительно то. Но мы ошиблись на девять лет. Взгляни на приборы.

— Я ничтожество. Я могу освободить вас от тяжести своего бесполезного присутствия. — 35-я достала из ножен нож и попробовала лезвие, необычайно острое. Она приставила нож к белой полоске, опоясывающей ее шею, и приготовилась перерезать себе горло.

— Не сейчас, — прошипела 17-я. — У нас и без того нехватка рабочих рук, а твой труп едва ли пригодится экспедиции. Немедленно переключи нас на нужное время. Ты что, забыла, что надо экономить энергию.

— Все будет, как вы прикажете, — сказала 35-я, соскользнув к пульту управления. 44-я не вмешивалась в разговор — она не спускала фасетчатых глаз с пульта, подкручивая своими плоскими пальцами различные ручки в ответ на показания многочисленных стрелок.

— Вот так, — произнесла 17-я, радостно потирая руки. — Точное время и точное место. Мы приземляемся и решаем нашу судьбу. Воздадим же хвалу всевышнему, который держит в руках все судьбы.

— Хвала всевышнему, — пробормотали ее коллеги, не спуская глаз с рычагов.

Прямо с голубого неба на землю спускалась сферическая ракета. Ракета, если не считать широкого прямоугольного люка, расположенного сейчас снизу, ничем не отличалась от шара и была выполнена из какого-то зеленого металла, возможно, анодированного алюминия, хотя и казалась тверже. Почему ракета движется и как тормозит, по ее внешнему виду было непонятно. Все медленнее и медленнее ракета опускалась ниже, пока не скрылась за холмами на северном берегу озера Джексона, над рощей корабельных сосен. Вокруг раскинулись поля, где паслись коровы, нимало не встревоженные ее появлением. Людей видно не было. Холмы прорезала заросшая лесная тропинка, которая тянулась от озера к роще и дальше до шоссе.

Иволга села на куст и ласково запела; маленький кролик прискакал с поля погрызть траву. Эту буколическую идиллию нарушили шаги, раздавшиеся на тропе, и резкий, необычайно монотонный свист. Птичка — беззвучный цветной комок — тотчас вспорхнула, а кролик исчез за оградой. От озера по склону холма шел мальчик. Одетый в обычную одежду, он держал в одной руке портфель, а в другой — самодельную проволочную клетку. В клетке сидела крошечная ящерица, которая прижалась к проволоке и вращала глазами, выискивая возможную опасность. Громко насвистывая, мальчик шагал по тропе, углубляясь в тень сосновой рощи.

— Мальчик, — услыхал он резкий дрожащий голос. — Ты слышишь меня, мальчик?

— Конечно, — ответил мальчик, останавливаясь и оглядываясь в поисках невидимого собеседника. — Где ты?

— Я возле тебя, но я невидима. Я фея из сказки…

Мальчик высунул язык, насмешливо свистнул.

— Я не верю в невидимок и сказочных фей. Кто бы вы ни были, выходите из леса.

— Все дети верят в сказочных фей, — обеспокоенно и без прежней вкрадчивости сказал голос. — Я знаю все секреты. Я знаю, что тебя зовут Дон и…

— Все знают, что меня зовут Дон, и никто больше не верит в сказки. Теперь ребята верят в ракеты, подводные лодки и атомную энергию.

— А в космические полеты?

— Конечно.

Немного успокоенный голос зазвучал тверже и вкрадчивей:

— Я боялась испугать тебя, но на самом деле я прилетела с Марса и только что приземлилась…

Дон снова издал насмешливый звук.

— На Марсе нет атмосферы и никаких форм жизни. А теперь выходите, хватит играть со мной в прятки.

Немного помолчав, голос сказал:

— Но в путешествия во времени ты веришь?

— Верю. Вы хотите сказать, что пришли из будущего?

— Да, — ответил голос с облегчением.

— Тогда выходите, чтобы я мог вас увидеть.

— Существуют вещи, недоступные для человеческого глаза.

— Враки! Человек отлично видит все, что хочет. Или вы выходите, или я ухожу.

— Не уходи, — раздраженно сказал голос. — Я могу доказать, что свободно передвигаюсь во времени, ответив на твою завтрашнюю контрольную по математике. Правда, здорово? В первой задаче получается 1,76. Во второй…

— Я не люблю списывать, а даже если бы любил, с математикой такие штуки не пройдут. Либо ты ее знаешь, либо — нет. Я считаю до десяти, потом ухожу.

— Нет, ты не уйдешь! Ты должен помочь мне! Выпусти эту крошечную ящерицу из клетки, и я выполню три твоих желания — вернее, отвечу на три вопроса.

— Почему это я должен ее выпускать?

— Это твой первый вопрос?

— Нет. Но я люблю сначала понять, а потом делать. Это особая ящерица. Я никогда прежде не видел здесь такой.

— Правильно. Это акродонтная ящерица Старого Света из подотряда червеязычных, обычно называемая хамелеоном.

— Точно! — Дон действительно заинтересовался. Он сел на корточки, вынул из портфеля книгу в яркой обложке и положил ее на дорогу. Потом повернул клетку так, что ящерица оказалась на дне, и осторожно поставил клетку на книгу. — А что, ее цвет правда изменится?

— Ты это сам увидишь. Теперь, если ты отпустишь эту самку…

— Откуда вы знаете, что это самка? Опять фокусы со временем?

— Если хочешь знать — да. Эту ящерицу в паре с еще одной купил в зоомагазине некий Джим Бенан. Два дня назад Бенан, ополоумев от добровольного поглощения жидкости, содержащей этиловый спирт, сел на клетку, и обе ящерицы оказались свободны. Но одна из них погибла, а эта выжила. Отпусти…

— Хватит шутить шутки, я пошел домой. Или выходите наружу.

— Я предупреждаю тебя…

— Пока, — Дон подобрал клетку. — Смотри-ка, она стала красной, как кирпич!

— Не уходи. Я сейчас выйду.

Дон с любопытством глядел на странное существо, показавшееся из-за деревьев. Существо было голубого цвета, с громадными выпученными глазами, которые глядели в разные стороны, и носило коричневый тренировочный костюм, а за спиной держало ранец с аппаратурой. Росту в нем было дюймов семь.

— Не слишком-то вы похожи на человека будущего, — заметил Дон. — Правильнее сказать, вы вообще непохожи на человека. Вы слишком малы.

— Я мог бы ответить тебе, что ты слишком велик: размеры — вещь относительная. А я действительно из будущего, хотя и не человек.

— Это точно. Вы куда больше похожи на ящерицу, — неожиданно сообразив, Дон перевел взгляд с пришельца на клетку. — Вы, правда, страшно похожи на хамелеона. В чем тут дело?

— Это тебя не касается. Подчиняйся команде, или тебе придется худо. — 17-я повернулась к лесу и сделала знак. — 35-я, я приказываю! Подойди и сожги кусты.

Дон со все большим интересом смотрел, как из-за деревьев выплыл зеленый металлический шар. Вот люк откинулся, и в отверстии показалось сопло, похожее на брандспойт игрушечной пожарной машины. Сопло нацелилось на кусты, стоявшие в тридцати футах от изгороди. Из глубины ракеты раздался пронзительный вой, поднявшийся так высоко, что стал едва слышим. И вдруг тонкий луч света проскользнул от сопла к кустам, раздался сухой треск, и кусты озарились ярким пламенем. Через секунду от них остался лишь черный остов.

— Это смертоносное оружие называется оксидайзером, — сказала 17-я. — Немедленно выпусти хамелеона, или испытаешь его действие на себе…

Дон усмехнулся.

— Хорошо. Кому, в конце концов, нужна старая ящерица.

Он поставил клетку на землю и наклонился над ней. Потом снова выпрямился. Подобрал клетку и пошел по траве к сожженному кустарнику.

— Остановись! — закричала 17-я. — Еще шаг — и мы сожжем тебя.

Дон пропустил мимо ушей слова пританцовывавшей от злости ящерицы и побежал к кустам. Потом вытянул руку — и прошел сквозь них.

— Я так и понял, что тут дело нечисто, — сказал он. — Все горело, ветер дул в мою сторону, а запаха никакого. — Он повернулся к 17-й, хранившей мрачное молчание. — Это ведь всего лишь проекция или что-нибудь в этом роде, а? Трехмерное кино, к примеру.

Неожиданная мысль заставила его остановиться и вновь подойти к словно замершей ящерице. Мальчик ткнул в нее пальцем — рука прошла насквозь.

— Вот те на — опять тот же фокус?

— Эксперименты ни к чему. Я и наш корабль существуем только в виде, если можно так выразиться, временного эха. Материя не может передвигаться во времени, но ее идея может проецироваться в различные времена. Наверное, это несколько сложно для тебя…

— До сих пор все понятно. Валяйте дальше.

— Наши проекции действительно находятся здесь, хотя для любого наблюдателя вроде тебя мы всего лишь воображение, звуковые волны. Для временных перемещений необходимо гигантское количество энергии, и все ресурсы нашей планеты включены в это путешествие.

— Ну да? Вот наконец-то и правда, так сказать, для разнообразия. Никаких добрых фей и прочей ерунды.

— Мне очень жаль, что приходится прибегать к уверткам, но тайна слишком важна, и нам хотелось по возможности скрыть ее.

— Теперь, кажется, мы переходим к настоящим разговорам, — Дон сел поудобнее, подвернув под себя ноги. — Я слушаю.

— Нам необходима твоя помощь, иначе под угрозой окажется все наше общество. Совсем недавно — по нашим масштабам времени — приборы показали странные нарушения. Мы, ящеры, ведем простую жизнь на несколько миллионов лет в будущем, где наша раса доминирует. Ваша раса давно вымерла и так страшно, что мне не хочется говорить тебе об этом. Наша раса находится под угрозой, мы захлестнуты и почти сметены волной вероятности — громадная отрицательная волна движется на нас из прошлого.

— А что такое волны вероятности?

— Я приведу пример из вашей литературы. Если бы твой дед умер холостым, ты бы не родился и не разговаривал сейчас со мной.

— Но я родился.

— В большей ксанвероятностной вселенной это еще спорный вопрос, но у нас нет времени толковать об этом. Наш энергетический запас слишком мал. Короче, мы проследили нашу родовую линию сквозь все мутации и изменения, пока не нашли первобытную ящерицу, от которой пошел наш род.

— Ага, — сказал Дон, указывая на клетку. — Это она и есть?

— Это она, — торжественно, как и подобало случаю, провозгласила 17-я. — Так же как где-то и когда-то находился предок, от которого началась ваша раса, так и она является довременной праматерью нашей. Она скоро родит, и ее потомство вырастет и возмужает в этой прекрасной долине. Скалы возле озера достаточно радиоактивны, чтобы вызвать мутацию. Но все это в том случае, если ты откроешь клетку.

Дон подпер рукой подбородок и задумался.

— А со мной ничего не случится? Все это правда?

17-я вытянулась и замахала передними руками — или ногами — над головой.

— Клянусь всем сущим, — произнесла она. — Вечными звездами, проходящими веснами, облаками, небом, матриархатом, что я…

— Да вы просто перекреститесь и скажите, что помрете, если соврали, этого хватит.

Она описала глазами концентрические окружности и исполнила требуемый ритуал.

— О`кей, я, как и любой парень в нашей округе, смягчаюсь, когда речь заходит о гибели целой расы.

Дон отвернул кусок проволоки, которой прикреплялась дверца клетки, и открыл ее. Хамелеон выкатил на него один глаз, а второй устремил на дверцу. 17-я глядела, не решаясь нарушить тишину, а ракета тем временем подплыла ближе.

— Иди, иди, — сказал Дон, вытряхивая ящерицу на траву.

На этот раз хамелеон сообразил, что от него требуется, пополз в кусты и исчез там.

— Теперь ваше будущее обеспечено, — сказал Дон. — Или прошлое с вашей точки зрения.

17-я и ракета беззвучно исчезли, а Дон снова оказался один.

— Могли бы, по крайней мере, спасибо сказать, прежде чем исчезать. Люди, оказывается, куда воспитаннее ящериц.

Он подобрал пустую клетку и зашагал домой.

Он не слышал, как зашелестели кусты, и не видел кота с хвостом хамелеона в зубах.

Дорога в 3000 год

Третье тысячелетие оставило заметный след в истории человечества. Среди достижений сразу приходят на ум межгалактические экспедиции — все тринадцать. Начались они удачно: все стартовали в положенный срок.

Разумеется, ни одна еще не вернулась…

Возможно, к наибольшим достижениям следует отнести и глобальное снижение выброса газов, вызывающих парниковый эффект. Настолько эффективное, что полярные шапки начали расти, а ледники двинулись вниз. И новая индустрия выращивания леса для его последующего сжигания, чтобы компенсировать поглощенный углекислый газ, выходит в число самых прибыльных.

Еще более интересным событием стала находка в 2688 году останков разумных существ, которые, возможно, посещали планету Плутон. В этой истории еще много загадок. Возможно, это ловкая мистификация. Истина пока скрыта во мгле.

Но вышеуказанные физические события, как и любые другие, имевшие место быть в третьем тысячелетии, уступают пальму первенства идее, теореме, уравнению, которое изменила все наше общество, всю нашу жизнь, все научные открытия, которые вкупе и образуют человеческую цивилизацию.

Рискуя прослыть педантом, я обращу ваше внимание ко Вселенной. Она существует. Она функционирует. Взаимодействия происходят на каждом микро- и макроуровне. Ученые наблюдают, изучают… и открывают. Животные Галапагосских островов мутировали тысячу лет, прежде чем туда прибыл Чарлз Дарвин. Тщательные наблюдения, точный анализ и привели к появлению «Происхождения видов».

Альберт Эйнштейн, разумеется, не изобрел энергию, ибо она существовала независимо от него, а ему оставалось лишь изучать и наблюдать. Опыт, интуиция и ум подвели итог этим наблюдениям, и родилась, казалась бы, очень простая формула Е-mс2.

Это всего лишь два примера из тысяч, миллионов открытий, которые демонстрируют, как умение наблюдать позволяет открыть секреты природы. Но события эти в высшей степени случайные, и мы должны только изумляться, как много удалось открыть при столь бессистемном подходе.

И теперь, приближаясь к окончанию третьего тысячелетия и с нетерпением ожидая чудес четвертого, мы обязаны благодарно склонить головы перед мужчиной и женщиной, которые открыли и сформулировали для человечества механизм совершения открытий.

Мы все знакомы с титановой скульптурой этой выдающейся пары, которая установлена на посадочной площадке лунных челноков в море Спокойствия, где они и встретились. Не просто встретились, но и разговорились, поскольку из-за фотонного шторма челнок запоздал на час. Штерн была профессором философии, специализировалась на интуитивной логике. Магнуссон, физик, прославился исследованиями тахионов. Вроде бы у них было мало общего, если не считать академического образования. А уж дисциплины, которым они уделяли все свое внимание, находились на противоположных полюсах знания.

Мы никогда не узнаем, с чего завязался их разговор. А хотелось бы! Но приходится довольствоваться малым: нам известно, что первые уравнения появились на обратной стороне конверта. Уравнения, рожденные плодотворным слиянием двух великих умов. И еще до приземления челнока была создана удивительная, практически универсальная теория.

Даже эта гениальная пара с благоговейным трепетом восприняла плод своих трудов. Магнуссон воспользовался формулой для определения скорости вращения тахиона, над чем он бился последний год. И определил ее в мгновение ока. Штерн попыталась с помощью формулы вывести зависимость между цикличностью солнечных пятен и весом мальчиков, рождающихся в Гренландии. И ахнула. Формула позволила решить и эту, казалось бы, неразрешимую задачу.

Остальное — достояние истории. Пользуясь этими семью математическими символами, человечество упорядочило словари англосаксонского языка, предсказывало землетрясения и цунами, находило доселе не открытые запасы нефти, избавилось от транспортных пробок… и двинулось от блистательного прошлого к судьбоносному будущему. Ни одна научная дисциплина не устояла перед несокрушимой логикой этого уравнения. Уравнение Штерн — Магнуссона величайшее открытие человечества, открытие, освободившее человечество.

Разумеется, мы все выучили его в школе. Но снова и снова готовы повторить его, потому что овчинка стоит выделки.

Вот оно, уравнение Штерн — Магнуссона…

Ad astra[380]

В этом кошмарном мире, где царили огонь и смерть, не выжил бы никто из людей. Земля сотрясалась и раскачивалась от ударов ядовитого дождя, превратившись в мертвый лунный пейзаж под грохочущим, пронзаемым молниями небом. Никто из людей не уцелел бы там, где каждый глоток воздуха нес неизбежную гибель, каждая капля воды была полна отравы. Но одному это все же удалось.

Облаченный в броню, такую же темную, как и окружающая грязь, он наблюдал из укрытия за тремя неуклонно приближающимися вездеходами — бронированными чудовищами размером с многоэтажный дом, неуязвимыми для ничтожного оружия, которым обладали остатки человечества. Покрытые черной коркой, машины накри невозмутимо ползли вперед, их экипажи были уверены в своей неуязвимости и готовы уничтожить любого, кто осмелится им противостоять. В своей победе они нисколько не сомневались.

Эллем-13 с трудом сдерживал кашель, изо всех сил сжимая горло через податливую металлическую ткань доспеха. В левом рукаве образовалась течь, всего-то с булавочную головку, но этого было вполне достаточно, чтобы внутрь попал боевой газ. Отверстие в рукаве затянулось, однако Эллем знал, что яд убьет его в течение шести часов, если не принять мер. Но беспокоило его вовсе не это — на протяжении шести часов он либо погибнет в бою, либо вернется на базу «Омега», где яд можно будет нейтрализовать. Сейчас его заботил лишь болезненный зуд в горле, вызывавший кашель, — но кашлять было никак нельзя. На вездеходах накри имелись датчики, способные уловить малейший, издаваемый человеком звук среди беспорядочного грохота механической войны, и тогда цель будет мгновенно уничтожена.

Он не мог не то что кашлянуть, но даже приподняться — приборы тотчас обнаружили бы тепло его тела. Он мог лишь лежать на выжженной, отравленной земле, усилием воли подавляя мятежные рефлексы тела, и наблюдать в крошечный зеркальный перископ, как приближается враг. Своим единственным оружием он может воспользоваться лишь один раз — и никакая телесная слабость ему не помеха.

Рев громадных двигателей и исполинских шестерен вырос еще больше. Когда ближайший из шедших клином вездеходов поравнялся с останками ракетного бомбардировщика, служившими Эллему-13 ориентиром для прицела, тот мрачно улыбнулся и сжал в руке активатор, а после того как ушли ракеты, позволил себе роскошь — долгий мучительный кашель.

Никакое оружие, созданное жалкими остатками человечества, не сумело бы даже помять броню такой громадины. Но любая военная машина несет зародыш собственной гибели — созданные ею средства нападения должны быть равными по мощи средствам обороны, а то и превосходить их. Чтобы эффективно воевать, надо быть параноиком, надо непрестанно создавать все более мощное оружие, не дожидаясь, пока его создаст враг. И накри обзавелись таким оружием нападения, хотя на Земле не имелось целей, против которых его можно было бы применить.

И в последние годы, благодаря опыту партизан давних высокотехнологичных войн, оружие противника обратилось против него самого. Земляне провели ряд молниеносных атак, потеряв при этом немало своих, — но они не ставили перед собой задачу отвоевать часть суши, девяносто восемь процентов которой контролировались инопланетными захватчиками, а стремились завладеть хотя бы несколькими единицами сверхмощного оружия, чтобы использовать его на последних рубежах обороны.

Именно такое оружие взмыло над покрытым ядовитой пеной озерцом, что служило укрытием Эллему-13, — ракета длиной четыре метра и толщиной метр, большую часть которой занимал реактивный двигатель. Снарядом этой конструкции обычно управляла сложная электронная система наведения, имеющая обратную связь с кораблем — базой, но сейчас все было намного проще — команды старта и наведения на цель поступили по единственному проводу, что протянулся к активатору в руке Эллема-13 и оборвался сразу же после пуска. Ракета, стремительно разгоняясь, устремилась к большому металлическому объекту в центре поля зрения ее датчиков.

Отразить удар было невозможно. За несколько микросекунд до того, как успела бы сработать система защиты, ракета врезалась в бронированный корпус и взорвался содержащийся в носовой части кумулятивный заряд — не простой химический, но состоящий из вещества с плотностью в тысячу раз больше обычной. Вырвавшийся на свободу поток раскаленного газа вспорол вездеход, расширяясь по мере продвижения — входное отверстие имело от силы метр в диаметре, но когда газовое облако достигло задней стенки вездехода, оно уже было не меньше ее самой. Обломки металла и пластика, перемешанные с клочьями инопланетного мяса, с грохотом обрушились на вездеход, шедший третьим. Неодолимая сила встретила на своем пути движущийся объект — и победила. Огромный вездеход опрокинулся набок, его броня была растерзана в клочья, двигатель превратился в бесформенную груду металла, а экипаж погиб на месте.

И все это сделал один человек с оружием, которое можно было привести в действие лишь при непосредственном соприкосновении с противником. Человек, которому хватило сил и смелости пролежать девять дней в ядовитой грязи, прежде чем появилась возможность это оружие применить.

Эллем-13 не испытывал по этому поводу особой радости. Он соскользнул на дно укрытия и, в очередной раз сдерживая кашель, мрачно посмотрел в перископ на застывший третий вездеход. Что он станет делать? Пока что Эллему-13 феноменально везло — уничтожил двоих уродов одним выстрелом, — однако он сомневался, что везение еще хоть сколько-нибудь продлится. Но надо использовать выпавшие шансы до конца.

Как поступит командир вездехода? Двоих его товарищей уничтожило неизвестное оружие, которое теперь, возможно, нацелено на него самого. Похоже, его охватила паника, и это только на руку противнику. Все орудия в одно мгновение развернулись в разные стороны, выискивая цели и не находя. Земля содрогнулась от близкого взрыва, и Эллем-13 почувствовал, как его броня приняла на себя удар. Но на этом демонстрация огневой мощи закончилась. Поднявшаяся над горизонтом земля осела, и мертвый пейзаж стал прежним.

Вездеход развернулся на месте и укатил восвояси. Победа! Командир не пожелал рискнуть сотнями находившихся в его подчинении жизней. Эллем-13 не сомневался, что он вернется с подкреплением, но сейчас нельзя упустить шанс, который может не скоро появиться вновь — если вообще когда-нибудь появится. Воткнув в землю штырь геофона, он быстро, но отчетливо заговорил в микрофон.

— Всем постам, срочный вызов. Координаты один — четыре — три — девять. Выведен из строя вездеход накри, экипаж уничтожен, оружие, возможно, не повреждено. Отправляйте призовые команды. Конец связи.

Едва Эллем-13 осознал, что дело сделано, он тут же расслабился, копившееся девять суток напряжение вмиг исчезло. Конечно, оно скоро вернется — лишь постоянная бдительность позволяет выжить. Но сейчас он дал себе несколько мгновений блаженного спокойствия. Воздушные фильтры почти полностью забиты отравой, запасы воды и пищевых концентратов подошли к концу. Пусть остальные заберут все трофеи с подбитого вездехода, а его задача — вернуться, не погибнув от газа.

Не дожидаясь, когда появятся первые из вызванных, он кое-как поднялся на усталые ноги и побрел в сторону далеких иззубренных гор, где ждали последнего боя с захватчиками — накри разрозненные группы уцелевших людей.

Мигающий свет проникал сквозь веки; как ни ворочайся во сне, в уши вонзается пронзительный звон. Несмотря на крайнюю усталость, Эллем-13 очнулся от первого за десять суток сна и нашарил кнопку выключателя. Свет погас, сигнал умолк, и громкоговоритель над койкой заговорил голосом Оэль-2.

— Эллем — тринадцать, жаль тебя будить, но приходится. Совет собрался на срочное заседание, и Джаяр — шесть вновь заговорил о своем плане. Он считает, что благодаря оружию и запасам с вездехода можно опять подумать о перегруппировке.

Выругавшись, Эллем-13 сел. Перед глазами поплыло, к горлу подступил комок. Он с трудом встал, держась за край верхней койки.

— Возвращайся на заседание. Тяни время. Говори что угодно, но не дай им проголосовать, пока я не приду. Приказ ясен? Прием.

— Приказ ясен. Конец связи.

Ноги подкосились, и он, тяжело дыша, снова упал на койку. Нет, так дело не пойдет. Дрожащей рукой Эллем-13 открыл коробочку, которую носил на шее. Таблеток осталось мало, и пополнить запас невозможно. Их бы приберечь для боя — но сейчас ему, по сути, тоже надо идти в бой. Решившись, он положил зеленую таблетку стимулятора под язык и подождал, пока сойдет усталость и по телу разольется искусственная энергия — искусственная, но вполне реальная. Врачи предупредили, что одна такая доза отнимает по крайней мере год жизни. С тех пор он давно потерял счет принятым таблеткам.

К тому времени, когда он умылся над раковиной со струйкой ржавой воды, стимулятор уже действовал вовсю. Натянув грязный комбинезон, Эллем-13 поспешил к выходу.

От казармы до зала совета было километра три, которые он преодолел медленной рысцой. Бежать быстрее не позволяла жара — уже через сто метров он облился потом, а через километр начал задыхаться.

Когда-то во всех коридорах работали кондиционеры, а до любой точки можно было добраться местными транспортными средствами — но это очень давно. Теперь же электричество приходится экономить, тратя его лишь на поддержание систем жизнеобеспечения, и ничего не остается, кроме как потеть. Когда Эллем-13 наконец увидел впереди красную дверь зала совета, у него уже отчаянно кружилась голова. Несколько секунд он постоял, прислонившись к стене. Лишь ощутив, что вернулась способность нормально дышать и говорить, он приложил ладонь к пластине датчика и вошел в открывшуюся дверь.

Говорил Джаяр-6, яростно потрясая кулаком в сторону Оэль-2:

— …Это прямое оскорбление, вот что это такое! По — твоему, я ратую за план перегруппировки, исходя только из личных опасений? Да как ты смеешь! Я, как и каждый из нас, готов отдать человечеству все, даже собственную жизнь…

— Можно подумать, у тебя есть выбор, — холодно прозвучал звонкий голос Оэль-2.

Она не видела, как вошел Эллем-13, и все еще тянула время.

— Это уже слишком! — рявкнул Джаяр-6. — Требую, чтобы совет удалил отсюда эту женщину. Будь она мужчиной, я бы убил ее голыми руками!

— Прибереги свою страсть к убийству для накри, — сказал Эллем-13, и все посмотрели в его сторону. Медленно пройдя через зал, он сел в первом ряду. — Джаяр — шесть, как я понял, ты снова ставишь на рассмотрение план перегруппировки?

— Да. И на этот раз никакие твои фокусы не помешают его принять.

Джаяр-6 злобно смотрел на Эллема-13, который мрачно взглянул на него в ответ. Оба были рослыми и крепкими — слабые здесь не выживали, — и ни один не собирался уступать. Проведя рукой по коротко подстриженным волосам, Эллем-13 улыбнулся противнику.

— Тебе стоит поблагодарить меня за помощь. Иначе о твоем плане и речи бы сейчас не было.

— Никто не умаляет твоих заслуг, — неохотно ответил Джаяр-6. — Да, подбив машины, ты очень нам помог. Противник остановил наступление на десять часов, и за это время с поврежденного вездехода мы забрали столько оружия и материалов, что нам хватит на годы. Можно отсрочить последнее решение и послать больше спящих…

— Нет! Ты слишком свободно оперируешь фактами и забываешь о директиве. Секретарь, я требую привилегии — пусть решение будет зачитано всему совету.

Послышались протестующие восклицания — почти все тридцать с лишним членов совета знали директиву наизусть. Тем не менее большая их часть согласно кивнули. Секретарь нажал несколько кнопок на пульте перед собой и щелкнул переключателем. Из настенных громкоговорителей полился бесстрастный голос компьютера:

— Пик регресса восемь дней. Пик результативности тринадцать дней. Смещение сорок три. Пик результативности девятнадцать. Процент успеха восемьдесят три.

По залу пробежал ропот. То был самый высокий процент успеха за все время — несомненно, благодаря захваченным материалам. Но по какой-то причине, известной одному лишь компьютеру (который учитывал все факторы, такие как сила противника, потери с обеих сторон, боевой дух, погодные условия и прочее), пик регресса приблизился на четыре дня. Каждый день, потраченный на реализацию плана, уменьшал шансы на успех.

— Компьютер не застрахован от ошибок! — в гневе воскликнул Джаяр-6.

— Ты тоже, — как можно спокойнее сказал Эллем-13. — Я нисколько не сомневаюсь в искренности твоих чувств по поводу последнего решения и твоего плана перегруппировки. Позволь еще раз напомнить, как вообще возникло это решение. Война с накри продолжается уже почти век, и последние десять лет мы проигрываем ее во всех отношениях. Лишь мощь базы «Омега» еще позволяет нам сопротивляться. Все это время ее существование хранилось в тайне — узнай о ней накри, они бы обрушили на нее горы. О базе не знают даже остатки наших войск в рассеянных по миру подземных бункерах; они уверены, что ничего другого просто не осталось. И с каждым днем ситуация все хуже. Мы не заслужили того, что случилось за последние десять лет. Но, когда нас приперли к стенке, мы научились обращать оружие противника против него самого — и получили передышку, которую сумели потратить с пользой. Послав спящих, мы собрали достаточно сведений о накри, чтобы принять последнее решение. Его назвали так, потому что оно единственное. Нужно действовать, и безотлагательно. Промедление грозит катастрофой. Сейчас самое подходящее время. Да, мы знаем: либо все, либо ничего. Но есть ли у нас выбор? Я прошу совет проголосовать за последнее решение в его прежнем виде. Кто «за»?

Зал наполнился возгласами «да!». Когда объявили голосование «против», побагровевшего Джаяра-6 поддержало лишь несколько голосов.

— Принято большинством, — сказал Эллем-13, вновь занимая свое место.

Несмотря на стимулятор, он чувствовал усталость.

После рассмотрения еще нескольких вопросов объявили перерыв. Остальные направились к выходу, но он продолжал сидеть, уставившись в пустоту — словно заглядывая в будущее, где, возможно, не было ничего. Несколько мгновений спустя он понял, что рядом кто-то стоит, и, подняв глаза, увидел Оэль-2. Несмотря на мрачные мысли, он не удержался от улыбки.

Высокая и сильная, она была очень красива. Тускло — коричневый комбинезон не скрывал ее формы, коротко подстриженные волосы пылали рыжим огнем. Лицо становилось еще симпатичнее, когда она улыбалась, как сейчас, в ответ на его улыбку. Эллем-13 взял ее за руку.

— Я знала, что у тебя все получится, — рассмеялась Оэль-2. — Никогда не забуду лицо Джаяра — шесть, когда ты объявил голосование. С ним теперь покончено?

— Навсегда. Через два, самое большее три дня вступает в силу последнее решение. Туннель готов, и мы ждем лишь итогового доклада. Он может поступить в любой момент — и потому я должен спросить тебя о крайне важном. Ты все еще хочешь от меня ребенка?

— Всей душой!

— Тогда идем.

После, когда они вместе лежали в темноте, он рассказал о том, о чем не мог рассказать раньше.

— Компьютер дал мне новое назначение. Я теперь в команде «Бета».

Она вскрикнула, словно от боли; коснувшись ее щек, он обнаружил, что они мокры от слез. То был единственный ее протест — все они знали свой долг и подчинялись ему, — но она еще крепче обняла Эллема-13, понимая, что оставшееся у них время теперь уходит еще быстрее.

Тревогу объявили позже, когда они спали. Эллем-13 и Оэль-2 поднялись с постели, оделись и расстались, не сказав друг другу ни слова.

День, которого все ждали, наконец настал. Эллем-13 облачался в броню, когда вошел Джаяр-6.

— Мне тоже дали новое назначение, как и тебе, — процедил он сквозь зубы.

— Да, я видел. Тебя включили в команду «Омега». Компьютер принял разумное решение…

— Черт побери, думаешь, я трус? Думаешь, я об этом просил?

Эллем-13 положил руки ему на плечи.

— Вовсе нет. Никогда таких мыслей не было. Я считаю, что ты всегда действовал по совести, пытаясь найти лучший путь. Если я был с тобой несправедлив, извини. Я поступил так лишь для того, чтобы поддержать план, поскольку не сомневаюсь: он лучший. Я всегда считал тебя благородным противником, твой склад ума подходит для управления базой «Омега». Держись и сражайся до конца. Это самое главное.

— Я тебе верю, — проворчал Джаяр-6. — Обещаю, мы будем сражаться гораздо дольше, чем предполагает компьютер.

— Я тоже тебе верю. Прощай.

Они вышли — мужчины и женщины, похожие как две капли воды в тяжелой боевой броне, идущие на последнее сражение, на свой Рагнарёк. Бой не против богов, но против существ из космоса, из иного мира, стремящихся захватить Землю. Но противник чужакам достался не из легких. Человек стал венцом творения в этом мире, он обрел способность побеждать, убивая и даже съедая представителей всех прочих видов, и он не желает мириться с поражением.

На базе оставалась лишь команда «Омега». Для всех остальных вопрос стоял просто: либо все, либо ничего. Они шли в бой под руководством компьютера — в бой, какого еще не знала история, в бой, который мог стать концом всему.

Или началом.

Они взяли со складов оружие — атомные ракетометы, гранатометы, лазерные ружья, огнеметы. Оружие раньше принадлежало инопланетянам, превосходя по размерам обычное оружие людей — накри были намного выше, в среднем двухметрового роста, хотя и худые как спички. Чтобы трофеями можно было пользоваться, пришлось спилить приклады и приварить дополнительные рукоятки. И тем не менее это оружие намного превосходило любое, когда-либо существовавшее на Земле, и землянам не терпелось обратить его против его создателей.

Они шли поодиночке, и по двое, и целыми отрядами, неслышно занимая выделенные им позиции. Машины одна за другой уходили в туннель и возвращались пустыми, чтобы забрать очередную партию бойцов из постепенно сокращающейся очереди.

На постройку туннеля длиной в двести с лишним километров ушло пятнадцать лет — и намного больше было потрачено человеческих жизней. Когда командование накри установило, что основные очаги человеческого сопротивления находятся в этих местах, пришельцы оборудовали космодром и базу снабжения в тылу собственных войск. В тот же день, когда была достроена база, люди взялись прокладывать туннель, направленный в ее сторону, словно кинжал. Он проходил в миле под землей, где его не могла обнаружить обычная техника. На рытье ушли годы. Компьютер фиксировал все звуки на поверхности, слушал прибытие и отправление космических кораблей и грохот войны, а также отслеживал естественную тектоническую активность в регионе. Когда шум достигал определенного уровня, компьютер приводил в действие машины, которые в течение недолгого времени яростно вгрызались в землю, а затем замолкали, получив электронный сигнал. Они ползли сантиметр за сантиметром, все медленнее и медленнее по мере того, как туннель приближался к поверхности, и окончательно замерли менее чем в ста метрах под базой. Оставшуюся землю предстояло удалить лишь в начале штурма.

Здесь был вырыт подземный зал, и теперь в нем собрались подразделения, которым предстояло идти в авангарде. Последний крутой подъем пришлось преодолевать пешком, и все устало опустились на землю, набираясь сил перед атакой. Возглавлявшему их Эллему-13 отдыхать было некогда — он проверял состояние войск. Лишь убедившись, что все действительно готовы, он позволил себе расслабиться и присесть.

Среди плотно сбившихся бойцов возникло какое-то движение, и вперед протолкались двое, неся на носилках уродливый черный цилиндр.

— В эту нишу, — распорядился Эллем-13, внимательно наблюдая, как водородную бомбу осторожно опускают на землю. — Кто приведет ее в действие?

— Я.

— Ты получил боевую задачу?

— Да. Я должен включить таймер, когда начнется атака, и последним присоединиться к команде «Альфа». Через две минуты бомба будет активирована. Она взорвется, если любой человек, накри или машина приблизится к ней на двадцать метров, или если поступит кодированный сигнал от команды «Бета», или если в течение двух дней сигнала не будет.

— Хорошо. Накри не смогут найти этот туннель и не доберутся по нему до базы «Омега».

— Пять минут, — объявил офицер связи, получив сигнал от боевого компьютера.

Эллем-13 кивнул.

— У всех у вас есть задачи и цели. Могу добавить лишь одно: старайтесь понести как можно меньше потерь. На каждого из нас у врага есть целый батальон. Стреляйте первыми, уничтожайте без колебаний всех. Любое помещение зачищайте еще до того, как войдете. А теперь примите это.

Раздав офицерам таблетки стимулятора, он проглотил одну сам. Больше они не понадобятся — это последняя битва.

— Огонь открыт, — сказал офицер связи, и в то же мгновение земля содрогнулась.

Солдаты зашевелились.

— Спокойно! — крикнул Эллем-13. — Первые удары — по командному центру и складам. Выступаем, только когда начнется обстрел космодрома.

Взрывы приближались, они звучали все громче. Впереди на равнине добровольцы пускали ракету за ракетой. В отряды смертников набрали исключительно добровольцев. Стоило хоть раз применить оружие, как враг обнаруживал подразделение и устремлял в его сторону ответный огонь. Слишком поздно, чтобы остановить, но достаточно быстро, чтобы убить.

— Лазер! — крикнул связист.

Из четырехметровой пасти огромной машины ударил столб когерентного света. Земля и камень, которых он касался, мгновенно превращались в газ, который, в свою очередь, тотчас же распадался на атомы. Из образовавшейся дыры хлынул поток одноатомного газа, пронесшись словно торнадо над головами. Забрала шлемов боевых скафандров автоматически захлопнулись, едва их коснулось сгущающееся ядовитое облако. Видимость упала до предела, и солдаты потеряли друг друга из виду — но этого все ожидали, и никакой задержки не случилось.

— Пробились! — раздался в наушниках громкий голос оператора лазера. Никто, однако, не двинулся с места, дожидаясь последующих слов: — Лазер убран.

— Ракетокары, вперед! — приказал Эллем-13.

В редеющем облаке газа вспыхнули языки красного пламени — по уходящему наклонно вверх туннелю устремились импровизированные ракетокары с установленными сзади твердотопливными двигателями. Каждый был набит отборными бойцами. Едва тележки вырвались из туннеля, их пассажиры спрыгнули и бегом рассеялись во все стороны, убивая встреченных накри. Неожиданность была самым эффективным оружием, и следовало воспользоваться им в полной мере.

Следом за тележками поднялись телескопические лестницы, и защитники Земли бросились в атаку. Эллем-13 бежал впереди, охватившее его ликование ежесекундно росло. План сработал идеально! Кругом бушевали пожары, земля сотрясалась от взрывов, огонь, пожиравший склад топлива, окрашивал горизонт в красный цвет. Все вокруг было в дыму и пламени. На земле валялись изуродованные трупы накри. Оружия при них не заметно — значит противник сосредоточился на обороне периметра, в то время как земляне атаковали изнутри.

Они нанесли сокрушительный удар, сея смерть и разрушение по всей территории базы. Каждая группа имела свою, заранее определенную цель. Главная задача Эллема-13 требовала вывести из строя центр связи, и он знал, что следом за ним бегут его солдаты. Впереди Из-за угла с ревом вылетела боевая машина — и тут же взорвалась, пронзенная десятками энергетических лучей. Охранявшие здание накри погибли на посту, и внутрь ворвались защитники Земли.

То, что последовало дальше, напоминало бойню — но никто не жаловался. Накри погибали, застигнутые врасплох. Взрывались компьютеры, перерезались линии связи. Казалось, так будет длиться вечно — и когда здание наконец зачистили и поступил сигнал прекратить огонь, все, стараясь твердо держаться на ногах, собрались в большом зале у входа.

— Две минуты отдыха, — распорядился Эллем-13. — Потери?

— Шестеро убитых.

— Много… Но для нашей задачи шесть — подходящее число. Покажите мне их.

Шесть тел уложили в ряд, и он бесстрастно оглядел каждое, а затем указал на неестественно изломанную и изрезанную фигуру.

— От чего погиб?

— Мономолекулярное ружье. Было у одного из командиров противника, он устроил засаду.

— Не годится, на кораблях у них такого оружия нет. Оставьте его здесь, забирайте остальных. Две минуты закончились.

Они выбежали в полную огня и дыма ночь, неся с собой павших. Бой переместился дальше, и они никого не встретили — ни человека, ни инопланетянина. Пробежав мимо громадных пылающих зданий, остановились перед шеренгой дымящихся наземных машин. Эллем-13 вгляделся в темные очертания большого грузового корабля, что возвышался впереди. Пандус опущен, входной люк открыт, и внутри заметно какое-то движение. Подняв оружие, Эллем-13 прицелился в люк, затем движением языка сменил частоту рации и прошептал:

— Земля…

Слыша в ответ лишь треск помех, он уже давил на спуск, когда раздался ответный шепот.

— …Будет жить. — Это была кодовая фраза, известная лишь двоим.

— Он там! Пошли!

Они бегом пересекли выжженную взрывом площадку и взбежали по пандусу корабля. Человек в боевой броне отошел в сторону, пропуская их.

— Докладывай! — приказал Эллем-13.

— Люк был открыт, двое из экипажа наблюдали за взрывами на другой стороне поля. Я прикончил их ножом. Внутри оказались еще трое — двоих я застрелил, третий был вооружен, и пришлось его сжечь.

— Корабль сильно пострадал?

— Почти нет. Только дым и кровь. Я уже более — менее прибрался, но помощь не помешала бы.

— Отличная работа. Вы двое, пойдите с ним и помогите навести порядок. Внутри не должно быть никаких следов насилия. Остальным прочесать все вокруг, нам сюрпризы не нужны. Я вызываю команду «Альфа». — Едва договорив, он подал условный сигнал.

Дожидаясь прибытия «Альфы», он выслушал доклады других групп. Без потерь, естественно, не обошлось, — иначе и быть не могло, — но командование противника, похоже, до сих пор не догадывалось о захвате базы, и отовсюду Эллему-13 докладывали о победах. Четыре захваченных вездехода готовы были сорваться с места. Главный оружейный склад не пострадал, но его сейчас минировали, и в нужный момент он взлетит на воздух. Атака удалась на славу.

В темноте появились темные силуэты людей, пытавшихся двигаться бегом в не предназначенных для этого скафандрах. Неся на плечах тяжелые мешки и ящики, они миновали Эллема-13, и тот последовал за ними вглубь корабля, щурясь от яркого света, заливавшего холодильную камеру. Все подняли лицевые пластины шлемов, чтобы дышать холодным воздухом, и приблизились к огромной горе мяса.

Белок. Чистый необработанный белок. Груда того, что когда-то было земной жизнью. Тела тигров и слонов, овец, обезьян, скота… даже людей, сваленные в кучу и замороженные. Никто не знал, что с ними собирались делать, — вполне возможно, они предназначались в пищу. Биологические системы Земли и Накри были совместимы, и земные волки с удовольствием пожирали трупы накри.

Тела из морозильной камеры непрерывным потоком перемещались в ближайшее здание. Эллем-13 пристально следил за каждым шагом операции. Она уже почти завершалась, когда к нему подошла Оэль-2 и встала рядом, дожидаясь внимания. А он не замечал ее, полностью сосредоточившись на работе. Ошибиться было нельзя, от исхода этой операции зависело слишком многое. Закончив, он обернулся и только тогда увидел Оэль-2.

— Я знаю, все получится. — Эллем-13 взял ее за руки, обтянутые бронеперчатками.

— Наверняка, — кивнула она.

— Да. Не будет никаких следов того, что внутри корабля погиб хоть один накри. Все убитые — снаружи, с оружием в руках, смерть их застигла при обороне корабля. Тела наших подтвердят, что нападение удалось отразить. Одного накри мы оставим в запертом шлюзе. Все будет выглядеть так, будто он получил тяжелую рану, отступая, закрыл за собой люк — и умер. Чистильщики с мощными сканерами сейчас обрабатывают коридор, они не оставят свидетельств нашего пребывания здесь. Здание, куда мы перенесли отсюда трупы, будет разрушено взрывом тактического ядерного заряда. Концы в воду. А команде «Альфа» и тебе вместе с ней предстоит лететь на этом корабле к Накри, ничем себя не выдавая.

— А там… — В ее голосе прозвучала нерешительность, но Эллем-13 продолжал с прежней твердостью:

— Там сойдете с корабля — возможно, с боем, — и доберетесь до высокогорья. Мы знаем, что температура тела накри выше нашей и что на их планете есть зоны с умеренным и холодным климатом, куда им не так-то легко проникнуть. На другие корабли мы тайком поместили наших, некоторые из них, вероятно, вышли из анабиоза и обосновались на планете. Они вам помогут. Но если даже их там не окажется, вы должны выжить. Во что бы то ни стало.

— Такой долгий путь…

— Вовсе нет.

Даже сквозь перчатки она почувствовала силу его пальцев.

— Никакой путь не покажется долгим, если он обеспечит выживание человечества, победу Земли. Здесь мы проиграли. Возможно, какое-то время еще будем способны сопротивляться, но это ничего не меняет — рано или поздно нас уничтожат. Сражаться теперь предстоит вам — и ты обучишь нашего ребенка, чтобы он возглавил идущих в битву. Вы будете жить скрытно, пока не наберетесь сил, и однажды война возобновится. Вы покажете накри, кому они бросили вызов, напав на Землю! Вы закрепитесь на чужой территории и создадите там мощную тайную цивилизацию, а затем уничтожите врага.

— Иначе и быть не может. Когда-нибудь мы вернемся на Землю и она снова станет нашей. Путь домой так же долог, но мы возвратимся.

Они поцеловались, едва дотянувшись губами друг до друга через лицевые отверстия шлемов. А потом повернулись и разошлись, не оглядываясь. Битва за Землю была проиграна. Победу еще предстояло завоевать.

Счастливый день в микрочиповом будущем

— Отец, это ведь как-никак окончание школы. Неужели ты хочешь, чтобы наш бедный малыш Генри оказался на выпускном в полном одиночестве?

— А мне наплевать, — пробормотал отец, листая полученные от брокера распечатки, чтобы выяснить, стал ли он богаче, чем вчера.

Оказалось, что не стал. Компьютер с неоспоримой точностью за несколько микросекунд провел оценку портфеля его акций и выяснил, что сегодня тот стоит на четыре тысячи восемьдесят три фунта и тринадцать пенсов меньше, чем сутки назад.

— Не ругайся. — Мать сдвинула бровки в манере добропорядочных дам прошлого века. — Ты подаешь плохой пример малышу Генри.

— Наш Генри, который уже давно не малыш, знает ругательств гораздо больше, чем я. И почти все он узнал, насмотревшись всякой дряни по ящику.

— Ты специально меняешь тему, чтобы спровоцировать меня. Я говорила про его выпускной, и давай не будем об этом забывать. Так что же, ты идешь с нами? Или на следующей встрече я пожалуюсь семейному советнику, что ты пренебрегаешь родительскими обязанностями.

— Да иду я, иду, — пробурчал отец, засовывая распечатки в утилизатор. — Скорей бы с этим покончить. Когда начинается выпускной?

— Ровно через две минуты. И ты наденешь пиджак. Ради меня.

Все еще ворча, засовывая руку в упрямый рукав, отец вошел в комнату Генри всего за несколько секунд до начала церемонии. Сын, надевший шапочку и мантию, стоял перед экраном телевизора и рассеянно выдавливал прыщ на шее. Горделивая мать уже застыла рядом, облачившись в лучшее платье и накинув на плечи битое молью прабабушкино манто. На экране, занимавшем всю стену, виднелась вдохновляющая сцена: старинные здания учебного заведения, увитые плющом и залитые солнцем. Из динамиков лилась громкая торжественная музыка.

Отец встал рядом с женой и сыном как раз в тот момент, когда зазвенел колокол и прояснился экран. На нем появился директор школы — или пожилой актер, очень похожий на директора школы. Он серьезно кивнул, и кисточка на его шапке свесилась перед глазами. Директор сдвинул ее в сторону, доброжелательно улыбнулся и заговорил:

— Добро пожаловать на самую важную из церемоний. Настало время перемен, настал момент, когда ваше дитя откладывает игрушки и по — мужски делает шаг вперед, чтобы встретить испытания взрослой жизни лицом к лицу. Ты успешно завершил назначенный тебе курс обучения… Генри Уинтерботтом…

— Это всего лишь компьютерная симуляция! — фыркнул отец. — Слышали паузу перед именем? Он искал имя в архиве и вставлял в программу.

— Пожалуйста, прекрати! Ты испортишь малышу Генри церемонию!

— Да все это и так чушь собачья, — заявил Генри, наконец-то выдавив прыщ.

Не подозревая о скучающих слушателях, имитация директора продолжала бубнить. Мать внимала, веря каждому слову; она пролила крупные слезы, когда директор развернул перед собой пергаментный свиток и произнес торжественные слова. Изображение погасло, пискнул принтер, и из него появился сертификат об окончании школы.

Мать подтолкнула Генри к принтеру, тот выдернул лист и вставил его в рамку, присланную накануне по почте, а затем повесил на гвоздик, который мать заранее аккуратно вбила над его кроватью.

— Какой замечательный момент, — громко сказала она, чтобы произвести впечатление на себя, поскольку отец и сын откровенно скучали во время церемонии. — Поцелуй же свою старушку — маму, дорогой, потому что это событие ты будешь помнить до конца жизни.

Генри беспомощно заерзал в потных материнских объятиях, а отец закурил сигарету, не содержащую канцерогенов.

— А теперь, если никто не возражает, я хотел бы вернуться к работе, — заявил он, выпуская облачко безвредного и безвкусного дыма.

— Не сейчас. — Мать вытерла глаза платочком с кружевной каемкой. — Прокат шапочки и мантии обошелся нам в девять фунтов, и я не собираюсь выбрасывать их на ветер. Генри должен немедленно поступить в университет.

— Мне в туалет надо, — захныкал Генри.

У него на шее набухла капля крови, похожая на миниатюрный воздушный шарик.

— Туалет может подождать, — твердо сказала мать, вытирая шею сына мокрым платочком. Кровь и слезы смешались, хотя такой символизм и был неуместен. — Времени уйдет совсем немного.

Так оно и оказалось. Теперь, когда у парня появился сертификат об окончании четырех классов начальной школы, образовательная программа приняла его просьбу о зачислении в университет. На экране появились еще более старые и еще гуще увитые плющом здания, прозвучали громкие фанфары. Постройки сменились авторитетным профессором с трубкой в руке, сидящим в кабинете в глубоком кресле. Он весьма доброжелательно улыбнулся и указал на Генри черенком трубки.

— Ты очень счастливый юноша… Генри. С сегодняшнего дня ты студент университета; это твой первый шаг по ступеням лестницы, ведущей в замечательное будущее. Я завидую тебе во многих отношениях, вспоминая золотые деньки своей молодости, когда тоже сделал этот знаменательный шаг…

— Какая чепуха, — пробормотал отец, гадая, надолго ли это затянется.

Генри угрюмо кивнул, а мать демонстративно проигнорировала слова мужа. Фальшивый профессор бубнил намного дольше, чем было необходимо, медленно и неохотно подбираясь к сути.

— …Вот что я хочу сказать тебе, дорогой… Генри, прежде чем ты вступишь в эту великую сокровищницу знаний. Я более не буду отдалять этот великий момент. Пожалуйста, вставьте университет.

Изображение улыбающегося профессора застыло, дым из трубки неподвижно повис в воздухе, время замерло, — компьютер ждал следующую инструкцию.

— Где этот чертов университет? — спросил отец.

— Он был у тебя, — сказала мать. — Не далее как вчера ты его искал, я же видела…

— Это был не университет, а курсы акций. Генри, где эта проклятая штуковина?

— На столе. Я клеил модель, взял его вместо подставки.

Генри подошел к столу, поднял кусок тонкого пластика, стряхнул с него засохший клей и обрезки. Он держал в руке целый университет, с полными книг библиотеками, с профессорами и научными дисциплинами, с обязательными программами, факультативами, зачетами и экзаменами. Все знания, которые человечество так мучительно накапливало веками, отец купил за три фунта.

— Давай заканчивай быстрее, — сказал он. — Мне сегодня еще надо поработать.

Генри вставил университет в разъем терминала.

— Я так счастлива, что сейчас заплачу, — пробормотала мать.

И заплакала.

Высшее образование Генри началось.

Бегство от огня

I

— Вам туда нельзя! — взвизгнула Хейди, когда дверь в кабинет внезапно распахнулась.

Марк Гринберг, глубоко погрузившийся в хитросплетения очередного судебного дела, вздрогнул и оторвался от чтения.

В кабинете появилась его секретарша — двое мужчин внесли ее, держа под руки. Марк бросил на стол толстую стопку бумаг, взял трубку телефона и стал набирать номер полиции.

— Мне нужны три минуты вашего времени, — заявил один из незнакомцев, шагнув к столу. — Эта девушка не хотела нас впустить. Дело очень важное. Я плачу сто долларов за минуту. Вот деньги.

Банкноты легли на стол, незнакомец шагнул назад. Марк набрал номер до конца. Деньги на вид были настоящими. Хейди уже отпустили, и она оттолкнула руки мужчин. За ее спиной виднелась пустая приемная — значит свидетелей неожиданного вторжения нет. В прижатой к уху трубке звучали гудки, затем ответила полиция.

— Дежурный сержант Вега, — произнес низкий голос.

Марк положил трубку.

— Сегодня у меня не слишком напряженный день. У вас есть три минуты. А еще заплатите компенсацию в сто долларов за грубое обращение с моей секретаршей.

Если это и была шутка, то посетители юмора не поняли. Тот, кто платил, достал очередную банкноту из кармана пиджака и протянул ее испуганной Хейди, затем молча подождал, пока она возьмет деньги и выйдет. Марк осознал, что парочка смотрится странновато. Плативший был облачен в черный старомодный костюм, правый глаз закрыт повязкой, на руках черные перчатки. Он как будто в дорожной катастрофе побывал — лицо и шею усеивали шрамы, одно ухо отсутствовало. Чуть позже Марк сообразил, что на голове у него не волосы, а кое-как нахлобученный парик. Единственный уцелевший глаз, без брови и ресниц, пристально разглядывал адвоката из глубокой глазницы. Марк отвел взгляд от этого красноватого ока, чтобы взглянуть на второго незнакомца, внешне менее примечательного. Кожа у него лоснилась как навощенная, но если не считать этого и необычной жесткости осанки, он выглядел нормально.

— Меня зовут Эриникс, а ваше имя Марк Гринберг. — Мужчина со шрамами поднес к глазу карточку и быстро прочитал хрипловатым бесстрастным голосом: — Вы служили в армии Соединенных Штатов в чине капитана при штабе административно — строевого управления сухопутных войск, а также офицером военной полиции. Это так?

— Да, но…

Незнакомец не дал договорить.

— Вы родились в штате Алабама и выросли в городе Онейда, штат Нью — Йорк. Умеете говорить на языке ирокезов, но вы не индеец. Все правильно?

— Такие справки навести может любой. В этом допросе есть какой-нибудь смысл?

— Да, иначе бы я за него не заплатил. Как получилось, что вы знаете этот язык?

Он всматривался в карточку, будто искал на ней ответ.

— Ну, тут все просто. Магазин моего отца стоял рядом с резервацией. Большинство покупателей были индейцы, и я ходил в школу с их детьми. Мы были единственной еврейской семьей в городе, но онейда против этого не возражали, в отличие от соседей, католиков из Польши. Вот так мы и сдружились с аборигенами. Можно сказать, что у меньшинств сила как раз в этом…

— Достаточно. — Эриникс вынул из кармана несколько смятых банкнот, взглянул на них и сунул обратно. — Деньги, — коротко потребовал он, повернувшись к своему молчаливому спутнику.

Тот движениями напоминал ящерицу. Когда его рука достала толстую пачку банкнот, тело не шелохнулось и на лице не отразилось ровным счетом ничего.

Эриникс взял протянутые деньги, осмотрел сверху и снизу, бросил на стол.

— Здесь десять тысяч долларов. Гонорар за три дня работы. Мне нужна ваша помощь. Вам придется говорить на языке ирокезов, это все, что я пока могу сообщить.

— Боюсь, что придется рассказать побольше, мистер Эриникс. А впрочем, не утруждайтесь. Сейчас я занят в нескольких судебных процессах, было бы трудно выкроить время на что-то другое. Ваше предложение интересное, но сумма упущенных гонораров может быть не меньше. И поскольку три минуты истекли, я предлагаю вам уйти.

— Деньги, — снова буркнул Эриникс и, получив еще несколько пачек от своего помощника, бросил их на стол перед Марком. — Пятьдесят тысяч долларов. Хороший гонорар за три дня работы. А теперь пойдемте с нами.

Марка возмутило его холодное высокомерие, полное отсутствие заинтересованности и любых других эмоций при расставании с крупной суммой.

— Довольно. Вы полагаете, за деньги можно купить все на свете?

— Да.

Ответ прозвучал столь быстро и серьезно, что Марк не удержался от улыбки.

— Что ж, вероятно, вы правы. Будете продолжать в том же духе, рано или поздно назовете сумму, которая убедит любого. А мне вы заплатили бы еще больше?

— Да. Сколько?

— Здесь уже достаточно. Пожалуй, я даже боюсь узнать, как далеко вы готовы зайти. За такую сумму я согласен отложить дела на три дня. Но вам все-таки придется рассказать, что мне предстоит.

Странная пара заинтриговала Марка не меньше, чем предложенные ему деньги.

— Сейчас это исключено. Но могу обещать, что в течение двух часов вы узнаете суть проблемы. И тогда сможете отказаться, но деньги все равно останутся у вас. Договорились?

Юрист — холостяк склонен брать больше дел, чем его женатые коллеги, которым хочется иногда повидаться с семьей. У Марка было и много работы, и много денег — гораздо больше, чем возможностей их потратить. И привлекла его как раз новизна этого предложения, а не удивительный гонорар. А еще он вспомнил о двух годах работы без кратчайшего отпуска. Такая комбинация оказалось неотразимой.

— Договорились. — Он позвал секретаршу и отдал ей деньги. — Положи на второй особый счет, а потом иди домой. Даю тебе оплачиваемый отпуск. Увидимся в понедельник.

Хейди посмотрела на толстую пачку банкнот, затем на незнакомцев, ждущих, когда Марк достанет пальто из шкафа. Все трое вышли вместе, дверь за ними закрылась. И с тех пор никто не видел Марка Гринберга.

II

Был солнечный январский день, но со стороны Бэттери — парка дул пронизывающий до костей арктический ветер, набрасывался на каждом перекрестке, с воем огибая углы зданий. Хотя на незнакомцах не было ничего теплее пиджаков, они словно не замечали стужи. Не очень-то разговорчивы были эти люди. Так, в холоде и молчании, трое шагали на запад. Не дойдя нескольких кварталов до реки, вошли в старое складское здание. Входная дверь была не заперта, но теперь Эриникс задвинул тяжелый засов и направился в конец коридора, к другой двери. Она была сделана из толстых стальных листов, с рядами заклепок, как у обшивки корабля, и имела по замочной скважине в каждом углу. Эриникс достал из кармана необычный ключ — из серого металла, заостренный на конце, толщиной с его палец и длиной с карандаш, — вставил в каждый из четырех замков и резко повернул. Закончив, он шагнул в сторону, а его спутник навалился на дверь плечом. Через секунду она неохотно подалась. Эриникс жестом предложил Марку войти и последовал за ним.

Комната оказалась совершенно непримечательной. Стены, потолок и пол были окрашены в унылый коричневый цвет. Освещалась она матовой полосой на потолке. К противоположной стене возле еще одной двери была привинчена металлическая скамья.

— Ждите здесь, — велел Эриникс и вошел в эту дверь.

Его молчаливый напарник застыл истуканом. Марк посмотрел на скамью, размышляя, стоит ли присесть и не ввязался ли он в авантюру, но тут дверь отворилась и вернулся Эриникс.

— Вот что вы должны сделать, — сказал он. — Выйдете отсюда, запомните этот адрес, а затем прогуляетесь по городу. Через час жду вас здесь.

— То есть мне не нужно сходить по какому-то конкретному адресу? Или что-то сделать? Всего лишь прогуляться?

— Именно так.

Эриникс распахнул тяжелую внешнюю дверь, первым вошел в нее, спустился на три ступеньки и прошагал до конца коридора. Марк последовал за ним, потом резко обернулся и указал назад:

— Ступеньки! Их не было, когда мы входили. Готов поклясться — никаких ступенек!

— Один час, не больше. Давайте пальто, там оно вам не понадобится.

В открытую дверь врывался горячий воздух, снаружи яркое солнце обжигало грязный тротуар. Ветер все еще дул, хотя и не так сильно, но теперь он будто вылетал из доменной печи. Марк потоптался у выхода, снимая тяжелое пальто. На его лице уже выступил пот.

— Ничего не понимаю. Вы должны объяснить, что за…

Эриникс взял у него пальто, потом неожиданно толкнул в спину. Спотыкаясь, Марк сделал пару шагов, мгновенно восстановил равновесие и обернулся как раз в тот момент, когда дверь захлопнулась и засов встал на место. Он надавил на дверь, но она не шелохнулась. Кричать бесполезно, это Марк понял сразу. Тогда он повернулся, сощурился под ослепительным солнцем и зашагал по внезапно изменившемуся миру.

Улица была пуста: ни машин, ни пешеходов на тротуаре. Как только он вышел из?под дверного козырька, солнце ударило золотым кулаком. Он снял и повесил на руку пиджак, затем освободился от галстука, но все равно обливался по-том. Офисы смотрели на улицу мертвыми глазницами зашторенных окон, серые фабричные цеха молчали. Марк изумленно озирался, стараясь понять, что же произошло. Пять минут назад была середина зимы, а морозные улицы полны торопящихся людей. А теперь… Что теперь?

Послышался гул мотора. Он звучал все громче, его источник перемещался по соседней улице. Марк побежал к перекрестку и едва успел увидеть, как машина миновала перекресток в квартале от него. Это точно была машина, но она ехала слишком быстро, и разглядеть сидящих внутри не удалось. Тут он в страхе отпрыгнул — совсем рядом, под ногами, раздался пронзительный вопль. Это взлетела крупная чайка, которая клевала лежащий в канаве труп. Марк навидался в Корее мертвецов, надышался незабываемым смрадом гниющей плоти. Но как мог покойник пролежать в канаве так долго, минимум несколько дней? Что произошло с городом?

В нем нарастал страх, побуждая бежать, вопить, спасаться. Марк подавил его, заставил себя повернуться и зашагал обратно к складу, где ждал Эриникс. Оставшееся время можно скоротать у входа, — он, если постарается, не впадет в истерику и не станет колотить по двери.

Что-то случилось или с ним, или с миром. События этого утра выходили за грань невероятного, и Марк понимал: единственный шанс на спасение от этого невероятного находится за дверью. Вопиющая иррациональность происходящего побуждала его бежать, но он шагал медленно, впервые заметив, что улица, по которой он идет, заканчивается в воде. Здания по ее сторонам также были погружены в воду, а в конце пути виднелась крыша утонувшей пристани. Впрочем, это казалось не более абсурдным, чем все случившееся ранее, и он решил не придавать значения. Марк так старался оградить сознание от подобных мыслей, что не обратил внимания на рокот мотора и визг тормозов за спиной.

— Эй! Что ты здесь делаешь?

Марк обернулся. У тротуара остановился пыльный грузовик с открытым кузовом, из его кабины выпрыгнул худой светловолосый человек. На нем был мундир цвета хаки без знаков различия, а руку он держал на большой блестящей кожаной кобуре. Водитель наблюдал за Марком, а в кузове находились еще трое в форме, с нацеленными винтовками. Водитель и солдаты были темнокожими. Блондин — похоже, офицер — достал пистолет и тоже направил его на Марка.

— Ты из западных? Ведь знаешь, что здесь с вашими делают?

Внезапно на улице загрохотало. Решив, что стреляют в него, Марк прижался к стене. Но он ошибся. Едва начав поворачиваться, солдаты в кузове упали, сраженные пулями. Затем рядом взорвалась граната, и грузовик вспыхнул. Блондин развернулся, опустился на колено и открыл огонь по Эриниксу. Тот укрылся в дверном проеме через улицу, чтобы перезарядить автомат.

Послышался частый топот, и офицер повернулся к молчуну, который бежал на него с пустыми руками и невозмутимым лицом.

— Берегись! — крикнул Марк, и тут блондин выстрелил.

Пуля угодила бегущему в грудь, развернув его. Но он не упал, а снова двинулся вперед. Второй выстрел пришелся в голову, но нажать на спуск еще раз блондин не успел. Марк прыгнул к нему и рубанул по запястью ребром ладони. Офицер выронил пистолет.

— Варкен хонд![381] — выругался он и замахнулся на Марка кулаком.

Бегущий врезался в него, повалил и принялся бить по голове ногой в тяжелом ботинке. Марк вцепился ему в руку и потащил. Нападавший, потеряв равновесие, был вынужден шагнуть назад и повернуться. Пуля проделала у него во лбу аккуратную темную дырочку. Крови не было. Он флегматично уставился на Марка. Его лицо так и осталось бесстрастным, а кожа — ровно лоснящейся.

— Нам нужно назад, и быстро, — сказал подошедший Эриникс.

Он взял на мушку потерявшего сознание блондина и застрелил бы, если бы Марк не схватился за автомат.

— Вы не можете его убить просто так.

— Могу. Он уже и так мертвец.

— Объясните. — Марк крепко держал автомат за ствол. — И это, и многое другое.

Они молча вырывали друг у друга оружие несколько секунд, пока не услышали шум приближающегося мотора. Эриникс оставил намерение прикончить лежащего и поспешил обратно.

— Он вызвал подмогу по радио, нужно уходить.

И Марк поспешил следом. Теперь он был рад бежать — к двери, которая сулила спасение от всего этого безумия.

III

— Выпейте воды, — предложил Эриникс.

Марк рухнул на металлическую скамью в коричневой комнате и кивнул, слишком измотанный, чтобы говорить. Эриникс подошел с несколькими стаканами на подносе. Один протянул Марку, который жадно выпил воду, а себе взял второй. Здесь воздух был прохладный, почти ледяной после уличной жары, и, напившись, Марк вскоре успокоился; даже потянуло в сон. Когда подбородок коснулся груди, адвокат резко очнулся и вскочил.

— Вы что-то подмешали в воду, — сказал он.

— Ничего сильнодействующего. Только чтобы вас расслабить, снять напряжение. Скоро вам станет лучше. Вы пережили сильное потрясение.

— Пережил… и вам придется все объяснить!

— Чуть позже.

— Нет, немедленно!

Марку хотелось броситься на этого странного человека, схватить за горло, вытрясти правду. Но ничего такого он не сделал. Желание принять крутые меры стало абстрактным, расследование цепочки невероятных событий уже не казалось главной задачей. Только сейчас он заметил, что Эриникс потерял парик в недавней перестрелке. Он был лысый как яйцо, а избороздившие лицо шрамы тянулись и дальше, по голому черепу. Выяснять причину его уродства тоже расхотелось. Мысли стали вязкими.

— Похоже, ваш препарат работает.

— Действие почти мгновенное.

— Где мы?

— В Нью — Йорке.

— Да, знаю, но город так изменился. Затопленные улицы, эти вояки, да еще жара. Сейчас не может быть январь. Или мы переместились во времени?

— Нет, сейчас все еще январь, тот же день, месяц и год. Это изменить нельзя, время постоянно.

— Но что-то можно изменить, и что-то изменилось. Что именно?

— Вы очень быстро соображаете и делаете правильные выводы. Поэтому освободите свой быстрый разум от всех представлений о природе реальности и бытия. Нет ни рая, ни ада, прошлое ушло навсегда, а впереди бесконечное неудержимое будущее. Мы же навечно зафиксированы в текущем моменте нашей мировой линии, вырваться из которого невозможно.

— Что такое мировая линия?

— Вот видите: препарат успокаивает, но голова по — прежнему работает четко. В конкретном настоящем вы живете благодаря тому, что произошло в прошлом. Колумб открыл Америку, армия северян победила в гражданской войне, Эйнштейн установил, что E =mc?.

Он вдруг умолк. Марк надеялся на продолжение, но вскоре понял: Эриникс ждет, когда собеседник завершит мысль за него. Марк кивнул:

— Сейчас я должен спросить, существует ли мировая линия, на которой Колумб умер в младенчестве, южане победили в Гражданской войне и так далее. Вы этого ждете?

— Этого. Продолжайте аналогию.

— Если существуют две или три мировые линии… да что там две или три — больше! Мировых линий может существовать сколько угодно, бесконечное множество. Абсолютно разных и навечно разделенных.

Тут Марк вскочил. Несмотря на транквилизатор, его трясло.

— Но они не разделены абсолютно, есть точки соприкосновения. И мы сейчас находимся возле другой линии. Она за дверью, надо лишь сойти по ступенькам, потому что улица здесь расположена ниже. Я прав?

— Да.

— Но почему?.. То есть, что там происходит, что за катастрофа разразилась?

— Солнце сейчас на ранней стадии изменения. Оно разогревается, излучает больше тепла, и полярные льды тают. Уровень моря поднялся, низины затоплены. Нынче середина зимы, и вы сами убедились, как там жарко. Можете представить, что творится в тропиках. Когда началось массовое бегство с затапливаемых берегов, разразился правительственный кризис. Этим воспользовались соперники. Южноафриканский Союз разбогател на ухудшении природных условий, собрал армию наемников и вторгся в Северную Америку. Они встретили лишь небольшое сопротивление.

— Не понимаю… Точнее, я понимаю, что там происходит, и верю вам, поскольку видел это собственными глазами. Но я-то чем могу помочь? Для чего вы привели меня сюда?

— Здесь вы ничем помочь не в силах. А доставил я вас сюда по очень простой причине: мы на собственном опыте поняли, что простейший способ убедить человека в множественности мировых линий — это переместить его физически на другую мировую линию. Это также наилучший, самый быстрый способ выяснить, способен ли человек принять факт их существования и не сломаться психологически. К сожалению, у нас очень мало времени, надо как можно скорее выяснить, способен ли новичок работать с нами.

— «С нами» — это с кем?

— Сейчас все узнаете. Но прежде скажите, вы восприняли идею множественности мировых линий?

— А что еще мне остается? То, что я увидел снаружи, — непреложный факт. Это не декорация, чтобы сбить меня с толку. И мертвецы там были настоящими. Сколько существует мировых линий?

— Их очень и очень много, точное число никак не узнать. Некоторые отличаются сильно, а разницу между другими выявить очень нелегко. Их можно сравнить с картами в колоде. Если на карте живут плоские двухмерные существа, то они не догадаются о существовании других карт и не смогут переселиться на соседнюю. Представьте, что вы пробили колоду гвоздем. Теперь до других карт уже можно добраться. Мой народ, те самые «мы», о которых вы спрашивали, на такое способен. Мы побывали на многих мировых линиях. Некоторых не удалось достичь, а на иных просто не рискуем появляться.

— Почему?

— И вы еще спрашиваете? После того, что увидели?

Впервые с Эриникса слетела его холодная отстраненность. Яростно сверкая единственным глазом, сжимая кулаки, он принялся расхаживать по комнате.

— Вы сами наблюдали, какая мерзость там творится, сколько людей гибнет еще до наступления абсолютной смерти. Кем я вам кажусь, уродом? А ведь я выгляжу совершенно обычно для своего мира, где всех калечит, убивает солнце, которое год от года выбрасывает все больше жесткого излучения. Мы покинули нашу мировую линию, мы искали убежище в других, но открыли лишь ужасную тайну. Гибель началась, и она непрерывно ускоряется. Вы поняли, к чему я веду?

— Солнце превращается в новую звезду. Оно взорвется, и тогда конец всему.

IV

— Воды, — прохрипел Эриникс, тяжело опустившись на металлическую скамью и закрыв единственный глаз.

Внутренняя дверь открылась, вошел его спутник с кувшином и наполнил стаканы. Он двигался с прежней плавностью и словно не подозревал о черной дырке у себя во лбу.

— Это сиксим, — пояснил Эриникс, заметив, куда смотрит Марк, и стал пить так жадно, что вода пролилась на подбородок. — Сиксимы — отличные помощники, нам без них никак не обойтись. Это не наше изобретение, мы заимствуем все, что нам нужно. Перед вами машина из металла и пластика, хотя есть и кое — какая искусственная плоть. Органы управления внутри бронированной грудной клетки. Так что эти создания практически неуязвимы.

— Итак, солнце станет новой звездой. Это случится везде, на каждой мировой линии? И на моей?

Эриникс устало покачал головой:

— Не на каждой, и в этом наше единственное спасение. Но на очень многих, и скорость процесса непрестанно увеличивается. Ваше солнце не взорвется, насколько нам известно, — нет характерных изменений солнечного спектра. У вас и так достаточно проблем, и у вас же мы черпаем припасы, в которых отчаянно нуждаемся. Нас мало, всегда слишком мало, а сделать нужно очень многое. Мы должны спасти кого сможем и что сможем, и мы не вправе разглашать свои цели и методы. Это огромная работа, и она чрезвычайно тяжела. Но нас подгоняет зловеще раздувшийся в небе шар. Его радиация калечит нас, мы рождаем мутантов и клянем судьбу в бессильной злобе, — но все-таки выживаем. Одна мутация оказалась спасительной для моего народа, она создала гения, открывшего двери между мировыми линиями. Но на каждую полезную мутацию приходится миллион вредных, и я даже не стану описывать страдания моего мира. Можете считать меня уродом, но на самом деле я счастливчик. Мы сбежали из своего мира, однако вскоре выяснили, что враг поджидает почти везде. Мы пытались дать ему отпор. Мы начали меньше двухсот лет назад, а враг — за миллионы лет до нас. От него мы переняли безжалостность на войне, и мы будем сражаться до самого конца.

— Я должен что-то сделать за этой дверью?

— Нет, не там. Этот мир уже мертв, его разрушение зашло слишком далеко. Мы можем только наблюдать. Ближе к концу спасем произведения искусства, до каких дотянемся. Все нужное уже помечено. Ведь мы познаём культуру через ее искусство и через него же познаём мир. А сколько миров уже исчезло, не оставив после себя ничего, потому что у нас так много дел…

Он жадно пил воду и всхлипывал. Марк предположил, что у собеседника не все в порядке с головой. Ненавидеть солнце, объявлять ему войну, бесконечную и обреченную на поражение… Но разве она совсем уж бесполезна? Если можно спасти человеческие жизни, не стоит ли заплатить любую цену, пойти на любые жертвы? В его мире люди пытаются сохранить биологические виды, которым грозит вымирание. А Эриникс и его народ спасают самих себя.

— Чем я могу помочь? — спросил Марк.

— Выясните, что случилось с агентом, участником одной из наших крупнейших операций. Он с вашей мировой линии. Мы называем ее «Эйнштейн», потому что она входит в очень небольшое число линий, где была освоена атомная энергия. Агент сейчас в мире «Ирокез», тамошнее солнце начнет разогреваться в ближайшее столетие. Это необычная линия, технологически слаборазвитая по вине всемогущих религий. Европа до сих пор живет в средневековье, в Северной Америке правят индейцы, и Шесть наций[382] — наиболее сильный из племенных союзов. Это смелые и находчивые люди, и мы рассчитывали привлечь их для освоения пустого мира — нам известно много таких миров. Попытайтесь представить Землю, на которой никогда не возникала жизнь; моря бесплодны, вся суша — каменистая или песчаная пустыня. Мы заселили многие из них животными и растениями, результаты оказались впечатляющими. Совсем нетрудно доставить в другой мир всевозможные семена, а позднее, когда растения освоятся, выпустить туда и животных. Зато людей переместить не так-то легко. Мы возлагали большие надежды на «Ирокез», однако наш агент в этом мире куда-то пропал. Я отложил другие свои проекты, чтобы исправить ситуацию, и разыскал вас, воспользовавшись для этого архивами Министерства обороны.

— Кто ваш агент?

— Индеец — могавк по имени Джозеф Крыло, на вашей мировой линии он был сталеваром.

— Могавки всегда плохо ладили с другими племенами Лиги.

— Нам об этом ничего не известно. Попробую найти отчеты агента, если они сохранились. Но главное сейчас другое: вы нам поможете? Если хотите больше денег, то получите любую сумму. У нас неисчерпаемый запас. Между многими мирами геологическая разница невелика, поэтому мы просто отмечаем, где находятся важные минералы, вроде алмазов и золота, а потом добываем их в другом мире. Это очень легко.

У Марка начало складываться представление о гигантских масштабах операций, проводимых этими людьми.

— Да, постараюсь.

— Хорошо. Мы отправляемся немедленно. Сидите здесь. Сейчас мы переместимся в мир, который одни называют Родиной, а другие — Ненавистью.

— Это ваш мир?

— Да. И там вы, возможно, получше поймете, что нами движет. Все наши географические перемещения осуществляются там, потому что там расположены станции перехода. Это все, на что наш мир еще пригоден.

Он выплюнул эти слова, как будто они были горькими.

Переход опять прошел без всяких ощущений, без осознания перемены. Эриникс покинул комнату, а через несколько секунд вернулся.

— Не хотите показать, как вы это делаете? — спросил Марк.

— Не хочу. Это запрещено; более того, это немыслимо. Если пройдете через дверь, то подпишете себе смертный приговор. Средства перехода между мировыми линиями мы должны держать в секрете. И это не просто прихоть. Возможно, у нас не все в порядке с головой, но наша ненависть нацелена исключительно на ту тварь, что висит в небе Родины. Ни одну расу, нацию или иную группу людей мы не ставим выше других. Но подумайте, что может случиться, если какая-нибудь националистическая или религиозная группировка получит контроль над средствами перемещения между мирами, к каким ужасным последствиям это может привести.

— Я понял вашу мысль, но не со всем согласен.

— А я и не прошу соглашаться. Все прочее для вас открыто, у нас нет секретов. Запретна только эта комната. Пойдемте.

Он открыл наружную дверь, и Марк последовал за ним.

V

Они находились внутри какого-то здания, похожего на пещеру. Сверху бил резкий свет, огромные контейнеры и штабели ящиков отбрасывали длинные тени. Марк, Эриникс и сиксим шагнули в сторону, уступая дорогу платформе, нагруженной блестящими цилиндрами. Ей управлял сиксим, точно такой же, если не считать дыры во лбу. Дверь, которую они только что закрыли за собой, отворилась, из нее вышли еще два сиксима и принялись заносить цилиндры в комнату.

— Нам сюда. — Эриникс провел Марка между штабелями в помещение, где на столах лежали тюки с одеждой. — Отправляйся на ремонт, — велел он поврежденному сиксиму, затем указал адвокату на серую одежду. — Она устойчива к радиации. Переоденемся.

Не ведающий стыда, как и любой иной эмоции, Эриникс разделся догола и облачился в нечто вроде комбинезона. Марк последовал его примеру. Ткань оказалась мягкой, но толстой, а высокий воротник застегивался, скорее всего, магнитной застежкой. Тут стояли и тяжелые ботинки разных размеров, и Марк быстро подобрал подходящую пару.

Пока он переодевался, Эриникс позвонил кому-то по самому обычному телефону с эмблемой «Вестерн электрик» (как бы в этой компании удивились, узнав, где пользуются их аппаратами!) и заговорил на языке, богатом гортанными звуками.

Они вышли из комнаты через другую дверь, оказавшись в широком коридоре, где их ждал транспорт. Это была машина размером с большой грузовик, каплевидной формы, на шести колесах с толстыми шинами, изготовленная из металла того же цвета, что и их одежда, и без окон. Тем не менее, когда они оказались внутри транспортного средства, Марк увидел, что вся передняя стена или прозрачная, или представляет собой большой экран. Возле нее располагалось единственное место для водителя, а к остальным стенам крепились изогнутые мягкие скамьи.

Марк сел на скамью, Эриникс занял место водителя, и машина тронулась. Не было ни вибрации, ни звука выхлопа — она просто медленно двинулась вперед после прикосновения человеческого пальца к панели управления.

— У нее электрический двигатель? — спросил Марк.

— Понятия не имею. Машины едут, когда нам нужно, и это главное.

Марк восхищался целеустремленностью спутника, но не завидовал ему. В жизни этого человека была только одна цель — сбежать от солнечного пламени и спасти то, что еще можно спасти. Неужели весь его народ такой же?

Когда коридор закончился и они въехали в туннель, вспыхнули мощные прожекторы. Стены туннеля не подвергались обработке, гладким было лишь дорожное полотно, уходящее вниз под крутым углом.

— Где мы? — спросил Марк.

— Едем под рекой, скоро выберемся на поверхность. Над нами остров… Как он у вас называется?..

— Манхэттен.

— Да, Манхэттен. Его уже накрыло море, оно поднялось почти до кромки обрыва на другой стороне реки. Здесь полярные шапки растаяли много лет назад. И жизнь очень суровая. Сами увидите.

Туннель впереди изогнулся вправо и резко пошел вверх. Эриникс уменьшил скорость и остановил машину, когда впереди показался яркий световой диск. Он что-то сделал на панели управления, изображение потемнело, как будто на него опустился фильтр. Выключив прожекторы, Эриникс вел машину дальше, пока свет не превратился в зияющее устье туннеля. Оно становилось все больше и ярче, и вот Марк и его сопровождающий снова на поверхности.

Хоть и стоял на экране защитный фильтр, Марк не мог смотреть на солнце и даже в его сторону. Оно казалось открытой дверкой в небесной печи, что заливала мир под собой светом, жаром и радиацией. Здесь в изобилии селились растения, только они могли выдерживать поток горнего пламени и даже радоваться ему. Машину окружала зелень, настоящие джунгли из буйно разросшихся, переплетающихся, тянущихся в небо трав и деревьев, благоденствующих под предсмертными ласками звезды. Дорога была единственным видимым творением человеческих рук, она прорезала широкую прямую просеку сквозь буйную растительность. Упрямые джунгли склонялись над ней, подступали к самому краю и забрасывали корни и лианы на ее голую поверхность. Эриникс опять похлопотал над панелью и покинул кресло водителя.

— Переключился на автоматическое управление. Мы можем отдохнуть.

Он ухватился за поручень при резком торможении — впереди на дороге лежало большое дерево, почти полностью ее перегородив. В передней части машины заработал какой-то механизм, и вспыхнул свет, не уступающий по яркости солнечному. Затем они медленно поехали дальше, оставив позади жирный дым, уносимый ветром.

— Машина будет ехать по дороге и расчищать ее при необходимости, — пояснил Эриникс. — На ней установлен генератор тепла, чтобы сжигать препятствия. Мне говорили, что во время прокладки этого пути техника плавила грунт и скалы. Принцип ее работы был открыт при наблюдении за солнцем — тот же самый синтез энергии. Мы еще обратим против убийцы его собственную мощь.

Он прошел к заднему сиденью, улегся лицом к спинке и почти мгновенно заснул. Марк осторожно, чтобы ничего не коснуться, пересел на место водителя. Мир снаружи одновременно и восхищал, и вызывал отвращение. Машина продолжала безошибочно ехать посередине дороги на высокой скорости, замедляясь только для того, чтобы сжечь очередную препону. Наверное, у нее имелся радар или его аналог, потому что мощная гроза совершенно не повлияла на темп продвижения. В яростном тропическом ливне видимость снизилась до нескольких футов, и тем не менее машина остановилась лишь единожды, чтобы поработать огнеметом, и тогда пар и дым полностью скрыли все вокруг. Вскоре гроза прекратилась так же внезапно, как и началась. Марк смотрел вперед, пока его не одолела зевота. Тогда он решил последовать примеру Эриникса. Опасение, что сон не придет, оказалось напрасным. Снаружи стемнело, а машина все так же бесшумно мчалась сквозь ночь.

Доехали уже перед самым рассветом. Здание было огромным, как крепость, и во многом походило на нее. Стены высокие и темные, в потеках после дождя. Установленные по периметру мощные прожекторы освещали прилегающую полосу грунта, вернее, спекшегося пепла. Очевидно, всю растительность здесь выжигали, не подпуская ее к зданию. Дорога уткнулась в высокие ворота, которые автоматически скользнули в сторону, когда подъехала машина. Эриникс остановил ее в двухстах ярдах от ворот и покинул кресло.

— Дальше она поедет сама, а мы пройдемся. Сейчас нет солнечной радиации, поэтому вы сможете увидеть мой мир и понять, что ждет остальные.

Они вышли во влажную духоту ночи. По дороге бежали ручейки, смывая пепел в канавы, к которым вплотную подступала растительность. Воздух был горячим и влажным, и казалось, в нем почти нет кислорода. Марк испугался, что задохнется, и стал наполнять легкие до отказа.

— Не забывайте, — сказал Эриникс, направляясь ко входу, — что сейчас ночь, середина зимы и перед рассветом самое прохладное время. Летом сюда лучше не приходить.

Марк торопливо пошел следом, обливаясь потом. Теперь он на себе почувствовал силу небесного врага, который уже поджигал горизонт на востоке. Задыхаясь от натуги и шатаясь, адвокат вбежал в здание и с облегчением увидел, как закрывается дверь.

— Теперь начинается ваша работа, — сообщил Эриникс, приведя его в уже знакомую коричневую комнату.

Пока они совершали короткую экскурсию по мировой линии под названием «Ирокез», Марк отдышался и стер с лица пот.

— Я оставлю вас здесь и вернусь через сутки за отчетом. Затем мы решим, что делать. — Эриникс распахнул дверь и указал наружу.

— Минуточку… Я же совершенно не в курсе, что здесь происходит. Вы должны меня проинструктировать.

— Я знаю об этой операции не больше того, что уже рассказал. Информация должна быть у местного сиксима, он сообщит все, что вам необходимо знать. А теперь идите. У меня своя работа, она ждет.

Не было смысла спорить. Эриникс снова нетерпеливо указал наружу, и Марк вышел через дверь, которая тяжело хлопнула позади него. Он очутился в холодной темноте и невольно задрожал после жаркого мира, который только что покинул.

— Сиксим, ты где? Можешь посветить?

Тотчас загорелась спичка, и в слабом сиянии Марк увидел индейца, зажигающего обычную керосиновую лампу. На нем были обмотанные ремешками меховые гамаши и куртка из оленьей кожи, украшенная бахромой. Он был смуглым, но с индоевропейскими чертами лица. Когда лампа загорелась, он неподвижно застыл рядом.

— Ты сиксим?

— Да.

— Что ты здесь делаешь?

— Жду указаний.

Эти существа мыслили столь же буквально и прямолинейно, как компьютеры. Вероятно, как раз потому, что их мозги и были компьютерами. Марк понял, что нужно задавать более конкретные вопросы, но у него зуб на зуб не попадал от холода. Думать было трудно.

— Давно ждешь?

— Двенадцать дней, четырнадцать часов и…

— Достаточно. И все это время ты просидел в темноте и холоде! Можешь как-нибудь обогреть помещение?

— Да.

— Ну так действуй. И дай мне что-нибудь накинуть, пока я совсем не окоченел.

В плаще из шкуры бизона сразу стало теплее, и пока сиксим разводил огонь в большом каменном очаге, Марк обвел взглядом просторную комнату. Стены сложены из неокоренных бревен, пол устлан широкими досками. Вдоль стены ящики, возле другой груда разных шкур. Ближе к огню хижина имела более обжитой вид: там располагались стол и стулья, кухонная утварь и шкафчики.

Марк устроился на деревянном стуле и протянул руки к потрескивающему пламени. Разведя огонь, сиксим вновь замер, он ждал дальнейших распоряжений.

Терпеливо задавая вопросы, Марк вытянул из робота все, что тот знал о ситуации. Агент Джозеф Крыло жил здесь и ходил на переговоры с индейцами онайда. Чем именно он занимался, сиксим не знал. Агент ушел и не вернулся. Когда истекло сорок восемь часов, робот, следуя инструкции, доложил о его исчезновении. Как именно доложил, он не сказал. Очевидно, на вопросы определенного свойства он отвечать не станет.

— Ты мне помог, но не очень, — подытожил Марк. — Придется самому выяснять, что случилось. Джозеф оставил какие-нибудь бумаги? Дневник, записки?

— Нет.

— Плохо… Здесь есть оружие?

— В этом ящике. Хотите, чтобы я его открыл?

— Да.

В ящике лежало десятка два неновых винтовок М-1, очевидно со склада для резервистов, и несколько коробок с патронами. Марк проверил затвор винтовки — тот двигался гладко — и вернул ее на место.

— Запри его. Я не ищу неприятностей, а если найду, винтовка вряд ли поможет. Зато мирное подношение может оказаться намного полезнее, особенно еда в середине зимы.

С лампой в руке он пошел осматривать другие ящики и быстро обнаружил то, что ему требовалось. Целый сундук больших копченых окороков. Он поднес один этикеткой к свету: «Смитфилдский окорок. Упаковано в Нью — Чикаго, вес 6,18 кг». Явно не из его мировой линии, но это не имело ни малейшего значения.

Еще понадобится одежда, более уместная здесь, чем серый комбинезон. Он нашел гамаши и куртки — ношеные, судя по запаху, но тем и лучше. Марк быстро переоделся возле очага, а потом, понимая, что чем дольше оттягиваешь уход, тем труднее будет уйти, сунул окорок под мышку, подошел к двери и сдвинул большой деревянный засов.

— Запрись, откроешь только мне.

— Да.

За дверью оказалось пустое заснеженное поле, дальше виднелась роща из зеленых сосен и высоких дубов с голыми ветвями. На голубом куполе неба маячило небольшое, вполне нормальное зимнее солнце, дающее больше света, чем тепла. Между деревьями тянулась тропа, а над рощей вилась струйка дыма, темная на фоне неба. Туда-то Марк и направился. Когда он приблизился к опушке, Из-за дерева бесшумно шагнул высокий индеец, преградив ему путь. Он не делал угрожающих движений, но держал наготове дубинку с каменным навершием. Марк молча смотрел на него, надеясь, что сможет через столько лет вспомнить язык ирокезов. Индеец нарушил молчание первым:

— Мое имя Большой Ястреб.

— Мое имя… Детский Разговор.

Марк уже много лет не представлялся именем, которым старый индеец в резервации нарек мальчика, впервые заговорившего на языке ирокезов. Похоже, Большой Ястреб немного успокоился, услышав слова чужака, потому что дубинка чуть опустилась.

— Я пришел с миром, — сообщил Марк и протянул окорок.

— Добро пожаловать с миром, — отозвался Большой Ястреб, засовывая дубинку за пояс и принимая дар, который он с удовольствием понюхал.

— Встречал ли ты человека по имени Джозеф Крыло? — спросил Марк.

Окорок упал, наполовину зарывшись в снег, а дубинка снова оказалась в руке.

— Ты его друг?

— Я с ним даже не знаком. Но мне сказали, что найти его можно здесь.

Большой Ястреб долго молчал, обдумывая ответ. Он взглянул на пролетавшую мимо с хриплыми криками синюю сойку, потом изучил следы кролика на снегу — и при этом ни разу не отвел взгляд от Марка более чем на секунду.

— Джозеф Крыло пришел сюда в ночь охотничьей луны[383], тогда еще не выпал первый снег, — заговорил он наконец. — Всю ту ночь горели странные огни и раздавались странные звуки, однако никто не выходил из длинного дома. И самого дома не было накануне, а наутро он уже стоял таким, каким ты его сейчас видишь. Мы поняли, что тут поработала большая оренда. Потом Джозеф Крыло пришел к нам и многое рассказал. Он обещал показать воинам, где хорошая охота. Здесь охота плохая, потому что людей Шести Наций много и дичи на всех не хватает. Он все это объяснил и показал то, что заставило нас поверить. Некоторые обещали пойти с ним, хотя кое-кто и думал, что они уже не вернутся. Другие решили, что к нам явился сам Техоронхиавахон, и он не сказал, что это не так. Джозеф Крыло говорил моей сестре, Бегущей Оленихе, что он на самом деле Техоронхиавахон, и звал с собой в длинный дом. Она не захотела идти, и тогда он увел ее силой.

Большой Ястреб неожиданно умолк и внимательно посмотрел на Марка прищуренными глазами. Он не договорил, но смысл сказанного был вполне ясен. Онайда наверняка решили, что столь внезапно и эффектно появившийся Джозеф Крыло обладает большим количеством оренды — магической силы, имеющейся в каждом живом организме или предмете. У одних ее больше, у других меньше. Человек, способный за ночь построить дом, явно богат орендой. Настолько богат, что некоторые приняли его за Техоронхиавахона — охранителя племени, героя, рожденного от богов, но живущего как человек и способного в любой момент прийти к людям в этом облике. Но никакой герой не станет брать девушку силой: индейцы на этот счет очень практичны. Любого, кто так поступит, убьют родственниками потерпевшей; да по — другому и быть не может. И теперь брат Бегущей Оленихи ждал ответа Марка.

— Тот, кто так поступает, должен умереть, — сказал Марк.

Защищая уже несомненно мертвого Джозефа Крыло, он ничего не достигнет. Марк уже перенял кое — какой прагматизм у Эриникса.

— Он умер. Пойдем со мной.

Большой Ястреб подобрал окорок, повернулся спиной к Марку и повел по тропе через глубокий снег.

VI

Мужчины племени онайда уселись вокруг огня, а женщины подали им кашу. Должно быть, плохая выдалась охота, если в каше было совсем немного толченого овса, желудевой муки и пара кусочков оленины, а все остальное — вода. После еды они закурили, набив в трубки какие-то вонючие листья вместо табака. И лишь когда церемония была соблюдена, индейцы наконец-то заговорили на тему, которая заботила всех.

— Мы ели лося, — сказал Большой Ястреб, попыхивая трубкой, пока у него не покраснели глаза. — На мне плащ из его кожи. Это был большой лось, много мяса. — Он передал трубку Марку, потому сунул руку назад, под лежащую шкуру, и достал кость. — Это от ноги лося, ее нам дал один человек. Мы могли бы хорошо есть зимой, если бы охотились на таких лосей.

Марк взял кость и внимательно рассмотрел, насколько это было возможно при тусклом свете. Она отличалась лишь необычной длиной — не менее пяти футов. Очевидно, принадлежала исполинскому зверю, — кость простого лося или коровы куда меньше. И какое отношение она имеет к покойному Джозефу Крыло? Конечно же, именно от него попала к онайда. Но где и как агент ее добыл? Эх, вот бы найти записи о том, чем он здесь занимался. Впрочем, почти наверняка охотой — добывал пищу для этих людей, которых стало слишком много на ограниченных угодьях. Марк поднял кость.

— Было ли вам обещано, что вы сможете охотиться на таких лосей? — спросил он.

Индейцы закивали и согласно забормотали.

— Тот человек сказал, — ответил Большой Ястреб не сразу, — что охотники могут отправиться в страну, которая и близко, и далеко. Если охота будет хорошей, он построит длинный дом для остальных, кто придет следом. Вот что он сказал.

Что ж, все достаточно просто — Джозеф Крыло предложил экспедицию в один из миров, где раньше была пустыня, а теперь расплодилась дичь. Если охота окажется успешной, туда переселится все племя.

— Я тоже могу отвести вас на охоту в ту страну, — заявил Марк.

— Когда это будет?

— Приходите ко мне утром, и я скажу.

Он сразу ушел, лишив индейцев возможности задать новые вопросы. Солнце висело низко над горизонтом, рождая длинные фиолетовые тени на белом снегу. Возвращаться по своим следам было легко, и вскоре он с радостью увидел крепкие бревенчатые стены. Опознав Марка, сиксим впустил его. Теперь пламя в очаге вздымалось еще выше, большая комната почти прогрелась. Марк сел у огня и с наслаждением протянул к нему руки. Сиксим застыл в тени, как статуя.

— Джозеф Крыло собирался отвести индейцев на другую мировую линию. Ты об этом знал?

— Да.

— Почему не сказал мне?

— Вы не спрашивали.

— Буду признателен, если ты возьмешь за правило добровольно сообщать мне необходимую информацию.

— Какую информацию я должен сообщать вам добровольно?

М — да — а… общению с сиксимом еще учиться и учиться. Марк взял лампу, порылся в ящиках и пошарил на полках. Там нашлись бутылки непривычной формы, с незнакомыми этикетками, содержащие нечто под названием «Кунбула аташан», разлитое в каком-то Карфагио. Буквы разобрать было трудно, и он сомневался, что правильно все прочел, но откупорил бутылку и ощутил — никаких сомнений — запах крепкого алкогольного напитка. На вкус он оказался необычным, но бодрящим, и Марк налил себе кружку, после чего вернулся к огню.

— Ты знаешь, к кому я должен обратиться, чтобы организовать переход на другую мировую линию?

— Да.

— К кому?

— Ко мне.

Все просто: сиксим не выдаст детали операции, зато включит устройство, которое перенесет их в нужный мир, а затем вернет.

— Утром сходим туда на разведку.

Они вышли вскоре после рассвета. Марк прихватил винтовку и несколько магазинов: там водятся крупные лоси, и если повезет, он подстрелит одного. Переход опять был неощутим, а когда тяжелая наружная дверь распахнулась, за ней впервые не оказалось другой комнаты или коридора, а сразу поле, покрытое желтой травой.

— Но сейчас же зима! — изумился Марк. — Где снег?

Сиксим ответил, потому что фраза была по форме вопросительной:

— Сейчас зима, но здесь, в «Песчанике», климат теплее Из-за другой конфигурации океанских течений.

Держа винтовку наготове, Марк вышел, а сиксим закрыл дверь. Потом, без всякого приказа, робот запер дверь длинным ключом. Марк впервые увидел устройство для перемещения между мирами, оно не пряталось внутри здания. На вид просто большой ящик из ржавых стальных пластин на заклепках. Можно только гадать, что за аппаратура находится внутри. Адвокат отвернулся и обвел взглядом мир под названием «Песчаник».

Повсюду росла высокая трава. Должно быть, ее посеяли первой, чтобы стабилизировать почву. Трава сделала свое дело, но пройдут еще столетия, чтобы сгладить резкие контуры ландшафта. Вон те зазубренные утесы вдалеке превратятся в округлые холмы, а груды валунов тут и там — морены — прикроются слоем дерна. Равнину усеивали рощи и купы деревьев, а сбоку начинался густой лес, тянущийся до самого горизонта. Местность производила впечатление искусственной — каковой она, собственно, и была. Марк узнал некоторые деревья, другие оказались ему в диковинку. Эту планету засеивали в спешке всем, что попалось под руку. Однако с точки зрения экологии это дало удачный результат — подобная эклектика повышает шансы экосистемы на выживание. Здесь наверняка есть и разнообразная фауна — и крупные лоси, о которых онайда уже знают, и другие животные.

Обойдя ржавеющую конструкцию, он увидел этих других животных — и замер. Всего в двухстах ярдах паслось стадо, обрывая листья с низких деревьев. Крупные звери с изящно загнутыми назад бивнями и густой шерстью.

— Шерстистые мамонты! — воскликнул он.

Ближайший самец заметил его, задрал хобот и предупреждающе затрубил.

— Да, — подтвердил робот.

— Доставай ключ, пора отсюда убираться, — сказал Марк, быстро пятясь. — Не думаю, что калибр семь шестьдесят два продырявит шкуру такой зверюги.

Неторопливыми и плавными движениями робот отомкнул по очереди все четыре замка, а топот мощных ног звучал все громче и ближе. Человек и сиксим нырнули в проем и захлопнули за собой дверь.

— Как пить дать, онайда очень понравится здешняя охота, — заметил Марк с кривой улыбкой и прислонился к толстой стене, чтобы перевести дух. — Давай вернемся за ними.

Открыв наружную дверь в «Ирокез», он увидел, что Большой Ястреб и еще пять воинов терпеливо ждут на снегу возле хижины. Они были тепло одеты и вооружены длинными луками, палицами и каменными разделочными ножами. К поясам были подвешены мешочки со всякой необходимой мелочью. Индейцы хорошо подготовились к походу, хоть и не знали, куда их поведут. Если они и испытывали напряжение, то оно проявлялось только в поступи: так преследуют опасного зверя, а не входят в мирное жилище.

Первая комната почти не вызвала у онайда любопытства — наверное, здесь им уже довелось побывать, — зато они с нескрываемым интересом разглядывали тяжелую металлическую дверь. Вероятно, покойный Джозеф Крыло им что-то про нее рассказывал, но Марк все равно решил выложить правду — самыми простыми словами, для пущей доходчивости.

— Когда войдем в эту дверь, длинный дом переправит нас туда, где мы будем охотиться. Как он это сделает, я не скажу, потому что сам ничего в этом не понимаю. Не робейте, он перенесет нас так же бережно, как мать переносит младенца на спине, как каноэ несет рыбака по воде. Вы готовы?

— Ты возьмешь с собой гремучую палку, которая убивает? — Большой Ястреб показал пальцем на винтовку, все еще висящую на плече Марка.

— Да.

— Однажды было сказано, что народу онайда подарят гремучие палки и научат ими пользоваться.

Почему бы и нет? На этот счет никаких запретов не имелось, годится все, что спасет людей.

— Да. Можете взять их сейчас, если хотите. Но думаю, пока вы не научитесь правильно обращаться с ружьем, лук будет сподручнее.

— Это так. Заберем гремучие палки, когда вернемся.

Сиксим открыл внутреннюю дверь, и индейцы, не дожидаясь приглашения, вошли в ярко освещенную комнату. Они молчали, но держали оружие наготове, пока сиксим запирал дверь, а потом ходил в соседнюю комнату, к аппаратуре переноса, откуда через секунду вернулся.

— Путешествие закончилось, — объявил Марк. — Теперь будем охотиться.

Индейцы окончательно поверили ему, только когда увидели за наружной дверью залитую солнцем зеленую равнину. Выходя, они хмыкали и восклицали, дивясь необычному ландшафту и теплой погоде. Марк нервно осмотрелся, но стадо мамонтов уже ушло. Впрочем, и без них здесь хватало интересного для индейцев. Они замечали животных там, где Марк видел лишь траву и деревья, показывали друг другу и радостно кричали. Но мгновенно умолкли, когда Большой Ястреб протянул руку:

— Там, под деревьями. Похоже на большую свинью.

Марк ничего не разглядел в тени, но другие индейцы согласились с вождем и взялись за луки. Когда темное сопящее животное вышло на свет, они уже были готовы. Это оказался европейский кабан, намного крупнее тех, что им доводилось видеть. Он тоже еще никогда не встречал людей, поэтому не испугался. Просвистели меткие стрелы, зверь развернулся, визжа от боли, и с треском вломился в подлесок. Индейцы заголосили в азарте и помчались по его следам.

— Оставайся внутри и жди нас, — приказал Марк роботу. — Хочу быть уверен, что мы сможем вернуться.

Он побежал вдогонку за индейцами, которые уже скрылись в лесу. След был очень четкий, отмеченный кровью кабана, вдобавок его преследователи протоптали тропку. Спереди донесся еще более громкий визг, который внезапно оборвался. Когда Марк приблизился, все уже было кончено: мертвый кабан лежал на боку с разбитым черепом, а ликующие индейцы радостно тыкали его в бока и ляжки.

И тут земля у них под ногами дрогнула, а по ушам хлестнул оглушительный грохот. Взрыв произошел настолько близко, что насмерть перепугал индейцев, — они не поняли, что произошло. Но Марк сообразил мигом. Он уже слышал такие звуки на войне. Обернувшись, адвокат увидел, как по небу расползается большое облако жирного черного дыма. Оно поднималось Из-за деревьев, с того места, где находился металлический ящик. И тогда Марк побежал, заталкивая обойму в винтовку и снимая ее с предохранителя.

Выскочив из леса, он увидел катастрофу.

На месте приземистой стальной конструкции теперь валялись лишь искореженные металлические листы, которые лизало дымное пламя. Неподалеку на траве лежал сиксим с оторванной ногой и продырявленным туловищем.

Дверь между мирами захлопнулась.

VII

Марк так и стоял не шевелясь, даже когда из леса подошли индейцы, удивленно восклицающие при виде разрушений. Они еще не поняли, что лишились своего племени и родного мира. Сиксим приподнял голову и хрипло окликнул Марка. Тот подбежал. Взрывом с робота сорвало немало искусственной плоти, в прорехах виднелся металл. Лицо тоже сильно пострадало, но говорить он мог.

— Что случилось? — спросил Марк.

— В комнате появились незнакомые люди с оружием. Это недопустимо. У меня есть приказ. Я включил механизм самоуничтожения, но не успел воспользоваться спасательным устройством.

Марк посмотрел на развалины и пламя.

— Здесь нам уже не перенестись?

— Нет.

— В этом мире есть другие точки?

— Я знаю об одной. Возможно, есть и еще.

— И одной достаточно! Где она?

— Как называется ваша мировая линия?

— Да какая разница?.. Ладно, она называется «Эйнштейн».

— Точка находится на острове под названием Манхэттен.

— Ну конечно! Та первая дверь, через которую я выходил! Так ведь до нее не меньше двухсот миль по прямой.

Но что такое две сотни миль по сравнению с промежутком между мирами? Ботинки у него крепкие, и здоровье в полном порядке, пара же фунтов лишнего веса — пустяк. А еще есть спутники, для которых дикая природа как дом родной, и они умеют выживать на том, что добудут. Индейцы пойдут с ним, ведь у них нет выбора… Если он сумеет объяснить, что произошло и как теперь надо действовать.

Это оказалось нелегко, но факт существования иного мира вынуждал их верить всему, что говорил Марк, а если и не верить, то хотя бы допускать возможность его правоты. Под конец индейцам уже почти не терпелось увидеть новые земли, которые он расхвалил, и диковинных зверей, на которых там можно охотиться. Пока остальные разделывали и коптили добытого кабана, Марк попытался втолковать Большому Ястребу, что физически они остались там же, откуда проникли в этот мир. Индеец изо всех сил старался понять, но так и не смог, поскольку глаза ему подсказывали, что он сейчас находится в другом месте. Кончилось тем, что Марк просто попросил верить ему.

Когда дошло до поисков острова Манхэттен, Большой Ястреб созвал соплеменников. Они подходили не торопясь, измазанные жиром и довольные; у всех животы раздулись от свежего мяса. Марку осталось только слушать, как они обсуждают географию штата Нью — Йорк, вспоминая то, что видели сами и что слышали от других. В итоге они пришли к общему мнению о том, где находится этот остров: в устье большой реки, впадающей в океан неподалеку от длинного острова. Но еще они решили, что добраться туда нельзя, поэтому снова отправились разделывать тушу кабана. Забросив работу на середине, индейцы заснули.

Близился вечер, поэтому Марк оставил всякую надежду выступить в путь сегодня. Он примирился с задержкой и уселся есть жареное мясо, когда из леса показался сиксим. Тот сделал из ветки грубый костыль, на который и опирался при ходьбе. Эриникс говорил, что эти существа почти неуничтожимы. Похоже, он был прав.

Марк расспросил сиксима, но тот не знал, как добраться до Манхэттена, поскольку не располагал никакими сведениями о географии этого мира. Когда солнце зашло, адвокат улегся возле костра вместе с остальными и заснул столь же крепко. Он проснулся на рассвете, взглянул на восходящее солнце и понял, что нужно делать. Ему придется вести индейцев за собой. Он разбудил Большого Ястреба.

— Мы пойдем на восток, в сторону солнца, — сказал он. — А когда достигнем большой реки, повернем и двинемся вниз по течению, на юг. Мы сможем это сделать?

Если в этом мире есть река Гудзон, если индейцы последуют за ним… Большой Ястреб серьезно смотрел на него несколько секунд, потом сел:

— Выступаем сейчас же.

Он пронзительно свистнул, и спящие зашевелились.

В походе индейцы были веселы, они живо обсуждали новые места и не уставали дивиться щедрости охотничьих угодий. Дичь попадалась здесь повсюду — как знакомые путникам звери, так и самые необычные. Они увидели стадо больших животных, похожих на быков, и других, напоминающих зверей, нарисованных на стенах пещеры Альтамира, вероятно зубров. И еще они заметили подкрадывающуюся большую кошку с поразительно длинными клыками. Саблезубый тигр? В этом прежде пустынном, а теперь стремительно обживаемом мире было возможно все.

Они шли пять дней по никем не изученной стране, пока не приблизились к реке, которая могла быть только Гудзоном.

Но имелась и существенная разница: подобно реке Колорадо, она прорeзала в прежде безжизненной местности огромное ущелье. Путники подползли к краю высокого обрыва и заглянули вниз. Спуститься к воде было невозможно.

— Идем на юг, — решил Марк и зашагал вдоль обрыва. Остальные последовали за ним.

День спустя они дошли до того места, где в Гудзон впадал приток, а берега стали ниже и положе. Кроме того, здесь было посеяно человеком или принесено ветром много семян, и вдоль воды протянулся узкий лес. У индейцев ушло меньше дня, чтобы собрать из бревен, ветвей и плавника внушительного размера плот. Накрепко связав его ремнями из сыромятной кожи, они погрузили запас еды, а потом забрались сами. Шестами и веслами индейцы оттолкнули неуклюжую конструкцию от берега. Плот быстро подхватило течение и понесло на юг. В устье реки их ждал Манхэттен.

Эта часть путешествия оказалась самой легкой и гораздо более быстрой, чем Марк ожидал. Ландшафт настолько отличался от увиденного в долине — здесь участки с растительностью перемежались пустыней, — что он ориентировался с большим трудом. С востока в реку впадало несколько довольно крупных притоков, и не было гарантии, что Ист — Ривер, отделяющий Манхэттен от материка, в этом мире существует. Возможно, река ускользнула от внимания Марка, затерявшись среди притоков.

Им встретились и другие высокие обрывы, Из-за которых Палисады[384] оказались малозаметны.

— Плохая вода, — сказал Большой Ястреб, зачерпнув ладонью из реки, пригубив и выплюнув.

Марк тоже попробовал. Вода оказалась солоноватой.

— Это океанская приливная вода. Устье уже близко! Гребите к берегу, быстро.

Впереди он увидел мыс, а за ним открылся широкий простор гавани Нью — Йорка. Они высадились на месте будущего парка Бэттери, на южной оконечности острова. Разгружая плот, индейцы работали молча; когда же Марк захотел что-то сказать, Большой Ястреб прижал палец к губам, а потом прошептал ему в ухо:

— За этим холмом люди, очень близко. Пахнет ими, пахнет огнем, они жарят мясо.

— Покажи, — прошептал Марк.

Он не умел ходить так же бесшумно, как индейцы, которые растаяли среди деревьев подобно дыму. Марк последовал за ними, изо всех сил стараясь не шуметь, и минуту спустя Большой Ястреб вернулся, чтобы показать ему путь. Последние несколько ярдов они проползли под кустами, ориентируясь на приглушенные голоса. Индеец медленно отвел ветку, и Марк увидел поляну.

Трое солдат в форме цвета хаки сидели вокруг костра, на котором жарилась какая-то туша. За спиной у каждого висела мощная винтовка. Четвертый, судя по V — образным — углом вверх — шевронам сержант, спал в стороне, накрыв лицо широкополой шляпой.

Солдаты разговаривали негромко, чтобы не разбудить его. Этот язык показался Марку чуть — чуть знакомым. Голландский? Нет, не голландский — африкаанс. Но что здесь делают буры?

Пока Марк полз обратно, ответ стал для него ясен. Ясен до жути! Но это было единственное объяснение. Он должен рассказать индейцам.

— Я знаю, кто эти люди, — воины с гремучими палками. Должно быть, это они захватили длинный дом и уничтожили его. Теперь они здесь, а это значит, что они заняли и второй дом.

— Что надо делать? — спросил Большой Ястреб.

Ответ было очевиден, но Марк колебался, не решаясь произнести роковые слова. Он, как ни крути, юрист, человек закона. Но здесь-то какие могут быть законы?

— Если хотим вернуться, нам придется убить их, причем тихо. А потом убить или захватить остальных, которые могут быть в доме. Не сделаем этого — застрянем здесь, и племя вас больше никогда не увидит.

Индейцев, живших охотой и хорошо знакомых с межплеменной войной, перспектива человекоубийства волновала гораздо меньше, чем Марка. Они быстро посовещались, и Большой Ястреб с тремя соплеменниками бесшумно исчезли среди деревьев. Марк сидел, тупо уставившись в землю, и старался примирить жестокое решение со своей цивилизованной совестью. Он даже на секунду позавидовал искалеченному сиксиму — тот стоял рядом, не терзаемый эмоциями или тревогами.

Из-за деревьев донесся крик совы, оставшиеся индейцы поднялись на ноги и позвали Марка за собой.

Картина не изменилась: мясо все так же жарилось на вертеле, шляпа все так же прикрывала лицо сержанта. Но из его бока чуть ниже плеча торчала стрела. Обмякшие тела других солдат свидетельствовали о мгновенной и бесшумной смерти, пришедший к ним из леса. Индейцы вырезали из трупов драгоценные стрелы, не выказав никаких чувств и обменявшись лишь замечаниями насчет бледной кожи пришельцев, а потом стали собирать их оружие и припасы. Винтовки могут оказаться полезными, а стрелы свою полезность уже точно доказали. Большой Ястреб обошел поляну и обнаружил ясно видную — для него — тропу. Когда путники двинулись по ней, солнце уже скрылось за деревьями.

До металлической постройки было недалеко. Они залегли и рассмотрели из укрытия теперь уже знакомые ржавые плиты и заклепки стен, массивную дверь. Но здесь она была распахнута, а здание окружено изгородью из молодых деревьев и кустов. У единственного входа стоял часовой, а за оградой виднелось множество солдат. Марк разглядел стрелковое оружие большого калибра и минометы.

— Будет трудно убить их всех, не погибнув самим, — решил Большой Ястреб. — Поэтому мы и пытаться не станем.

Индейцев не удалось уговорить даже на планирование атаки. Они лежали в густеющих сумерках, жевали полоски сушеного мяса и пропускали мимо ушей все доводы Марка. Эти люди были просты и практичны, как животные, и самоубийство их не привлекало. Пума нападает на оленя, олень убегает от пумы — и никогда не бывает наоборот. Они подождут до утра, наблюдая за лагерем, а потом решат, что делать. Но было очевидно, что атака в этот вариант действий не входит.

Если все так и закончится поражением без битвы, что их ждет? Унылая жизнь на дикой планете? Особенно мучительная для Марка, наделенного воображением и эмоциональностью цивилизованного человека?

Индейцы не обременяли свою жизнь подобными сложностями. Уже забыв о проблеме, они едва слышным шепотом обсуждали здешнюю охоту, пока наступала ночь. Марка обуревало отчаяние, но ничего поделать он не мог. Рядом стоял робот, безмолвный, как дерево. Да, сиксим выполнит приказ, но вдвоем им не захватить армейский лагерь.

Однако что-нибудь может произойти, и надо уговорить индейцев, чтобы остались и понаблюдали. Хотя вряд ли стоит рассчитывать даже на такую помощь.

Но кое-что действительно произошло, и гораздо раньше, чем он ожидал. Большой Ястреб, который уполз следить за лагерем, неожиданно вернулся и знаком велел всем двигаться за ним.

А в лагере царила суматоха. Ворота были распахнуты, но возле них уже отсутствовал часовой. Все солдаты выстроились полукругом, лицом к открытой двери здания. Возле нее зажгли костры. Все тяжелое оружие было нацелено на проем.

— Видите, что происходит? — возбужденно прошептал Марк. — Они могут удерживать этот дом и многие другие дома в других мирах, но не могут удерживать все. Похоже, боятся нападения, но им ничего не предпринять, пока не появится противник, — разве что сохранять боевую готовность. Они не ждут удара сзади. Подберемся в темноте и дождемся начала боя. Тогда перебьем пулеметчиков — они самые опасные — и поднимем панику. При одновременном нападении спереди и сзади им не устоять. Сиксим, ты умеешь стрелять из винтовки? Из той, трофейной?

— Да, я разобрался в ее механизме.

— А как насчет меткости?

Вопрос оказался глупым.

— Я каждый раз попадаю туда, куда целюсь.

— Если сейчас не справимся, второго шанса уже не будет. Как только они поймут, что мы здесь, начнут палить в обе стороны. Пошли, надо подобраться ближе.

Он двинулся в сторону палисада, следом — хромающий робот с винтовкой на плече. Индейцы остались на месте. Марк повернулся к ним, но они промолчали, непоколебимые, как скала. Адвокат сделал все, чтобы их убедить. И теперь двоим, человеку и роботу, предстояла невыполнимая задача.

Они едва не опоздали. До изгороди оставалось еще ярдов двадцать, когда внутри здания затрещали выстрелы. В ответ загрохотало оружие южноафриканцев. Марк устремился вперед, обгоняя сиксима, вбежал в открытые ворота и упал ничком в тени возле стены, чтобы отдышаться. Точная стрельба требует ровного дыхания.

Он прицелился и открыл огонь. Упал один стрелок, потом другой. Пристроившийся рядом сиксим с регулярностью механизма укладывал солдата за солдатом. Кто-то заметил вспышки их выстрелов, и пули стали рвать землю вокруг. Несколько буров бросились отражать нападение с тыла. Винтовка Марка щелкнула — в ней кончились патроны. Он выдернул пустой магазин, однако не успел вставить новый — над ним навис солдат.

И сразу же упал со стрелой в груди. Марк заметил в темноте силуэты индейцев, а в следующий миг из распахнутой двери хлынули сиксимы.

Это переломило ход боя. Роботы добрались до солдат, и началась безжалостная бойня. Пленных не брали. Марк подозвал индейцев и поручил своему сиксиму защищать их, чтобы не перебили. Резня закончилась быстро, и тогда из здания показался знакомый одноглазый человек.

— Эриникс! — окликнул Марк, и тот подошел. — Рассказывайте, что произошло.

— Они уже давно знали о нашем существовании, но не догадывались, где мы прячемся. Офицер, которого мы не прикончили, привел к зданию отряд.

Он произнес это без злости или сожаления, просто сообщая факт. Марку нечего было сказать в свое оправдание.

— Враги все перебиты? Теперь путь открыт?

— Не все, но об оставшихся позаботятся сиксимы. Видите, что получается, когда другие силы пытаются контролировать путь между мирами? — Эриникс двинулся было к двери, но вернулся. — Вы договорились с индейцами? Они поселятся на этой мировой линии?

— Думаю, да. Я не прочь остаться с ними на время. Помогу, чем смогу.

— Неужели не хотите обратно в «Эйнштейн»?

На этот вопрос ответить было трудно. Снова жить в Нью — Йорке, дышать грязным воздухом и тянуть лямку юриста? Такая перспектива вдруг показалась не слишком привлекательной.

— Не знаю, что и ответить. Дайте мне сперва закончить дело здесь.

Эриникс тут же повернулся и ушел. Марк приблизился к Большому Ястребу, который сидел, подобрав под себя ноги, и с живейшим интересом наблюдал за происходящим.

— Почему ты и твои воины пришли на помощь? — спросил Марк.

— Не хотелось пропускать такую хорошую битву. А еще ты обещал нам показать, как пользоваться гремучими палками. Мертвый не смог бы это сделать.

Дым гаснущих костров поднимался в небо, тонкой пеленой застя звезды. Его запах подчеркивал чистоту холодного воздуха, которым дышал Марк. Где-то неподалеку скорбно завыл волк. Этот мир, еще совсем недавно лишенный жизни, теперь имел ее в изобилии, а скоро в нем появятся и поселенцы, индейцы Шести Наций, спасающиеся от солнца, которое решило отнять у них все.

Ему захотелось увидеть, что здесь будет происходить дальше, и даже помочь в сотворении нового мира. Скучная жизнь в перенаселенном городе теперь казалась совершенно чужой. Да, там остались друзья, которых будет не хватать, но он знал, что обзаведется новыми друзьями во множестве миров, где непременно побывает. Тут и думать нечего, выбор очевиден.

Эриникс стоял возле открытой двери, отдавая распоряжения чутко внимавшим сиксимам. Марк окликнул его.

Решение и в самом деле оказалось легким.

Лунный спорт

Радар — альтиметр громко запищал, направляя на посадку маленькую ракету, и та пошла дюзами вниз в лунный кратер. Когда опоры коснулись пыльной поверхности, двигатели отключились. Аппарат осел, покачался немного на амортизаторах, успокоился. Облака взбитой реактивными двигателями пыли мгновенно улеглись — на Луне нет атмосферы.

— Посмотри-ка! — воскликнул Тим Шоу, тыча пальцем в иллюминатор рубки.

Пейзаж поражал воображение. Ракета села на скалистом пригорке посреди кратера Коперника, огромной круглой выемки пятидесяти восьми миль диаметром и трех тысяч трехсот футов глубиной. Во все стороны на двадцать девять миль — до края кратера, рваной цепи гор на горизонте — простиралось море пыли с попадающимися изредка скальными выступами.

— Ничего себе! — восхитился Дэйв Миддлтон. — Какой бы отличный вышел стадион!

Тим рассмеялся, с трудом отрываясь от созерцания прекрасного пейзажа и возвращаясь к делам.

— Дэйв, тебе хоть что-нибудь во Вселенной не напоминает о спорте?

Дэйв улыбнулся, помогая открыть люк в полу рубки.

— Уж коли ты спросил… да все напоминает! Разве это жизнь, если не врезать старой доброй битой по мячу, не ощутить крепкую шкуру на рукояти…

— Избавь меня от таких описаний. И давай-ка вон в том углу отвинти.

Люк открыли, и Тим спустился в луноход, машину с большими колесами, занимавшую весь нижний отсек. Приступил к проверке систем по инструкции, читаемой вслух Дэйвом. Астронавты были закадычными друзьями, хотя незнакомец мог бы и подумать, что они все время ссорятся. Дэйв и Тим жили в одной комнате, пока учились в школе астронавтики, и вместе вызвались добровольцами на новую лунную базу ООН. Само собой, вдвоем же составили команду — одну из многих, возводящих ретрансляционные станции для лунного радио.

— Полный ажур, — отрапортовал Тим. — Опускай пандус, я выеду и проверю ход. У меня все задраено!

— Задраено тоже! — откликнулся Дэйв, присоединив шлем скафандра.

Затем включил насосы, сжимающие воздух в отсеке и загоняющие в резервуар. Воздух следовало беречь. Когда огни на панели резервуара просигналили о готовности, Дэйв нажал кнопку, и изрядная часть корпуса ракеты, почти четверть, с рокотом опустилась и образовала пандус.

Тим, хорошо видимый сквозь прозрачную крышу лунохода, выставил большой палец — мол, все отлично. Затем машина выкатилась на поверхность Луны. Луноход выглядел необычно: пулевидный корпус всего десяти футов длиной на четырех здоровенных, в шесть футов диаметром, колесах. Очень прочные, несмотря на мягкость, колеса могли катиться по пыли и камням, и даже по горным склонам, не застревая. Двигал эту штуковину небольшой, но мощный атомный мотор.

Тим проверил управление, объехал ракету, освещенную отраженным Землей светом. Родная планета занимала полнеба. Несмотря на ночное время, ее лучей вполне хватало, чтобы продвигаться без дополнительного освещения.

— У меня порядок, — сказал Тим во внутришлемный микрофон.

— Поведешь теперь наверх? — Сквозь треск из внутришлемного динамика пробился голос Дэйва.

— Нам же за это и платят. Я кратчайшим и легчайшим путем выеду на южный край воронки, установлю на гребне ретрансляционную станцию. Тебе не скучно будет в ракете одному?

— Мне-то? У меня под руками «Спортивное обозрение», «Ежегодник крикета», а еще могу поймать передачу с Земли про результаты Олимпийских игр и…

— Хвати, хватит, не изображай такую радость по поводу моего отъезда! Хоть один из нас займется работой, пока другой корчит из себя лунного спортсмена.

За «Спортивное обозрение» Дэйв браться не стал, а вместо того развернул небольшой, но мощный телескоп и принялся следить за машиной, пустившейся в двадцатидевятимильный пробег до края кратера, а затем по пологому склону наверх. Радио не отключали, поддерживая непрерывную связь ракеты и лунохода.

Монтажом занимался Тим, Дэйв отвечал за безопасность. Подстраховывал, ожидая в ракете. Конечно, оборудование отличное, работа несложная, едва ли что-то может пойти не так. Но любая случайность способна привести к быстрой смерти, ведь до Земли четверть миллиона миль, с базой ООН связи нет, вокруг безвоздушная пустыня, где днем сто шестьдесят градусов выше нуля, а ночью минус сто десять.

Беда уже поджидала астронавтов, хоть они о том и не подозревали. Высоко на гребне растрескалась скальная полка. Резкие температурные перепады, происходящие из века в век, ломают камень. А Тим вел машину вверх по склону, не зная, что приближается к роковой ловушке.

— Как оно, а? — спросил Дэйв по всегда открытому каналу связи.

— Отлично. Работенка плевая. Поднимаюсь на последний хребет. Сейчас установлю ретранслятор, поговорю с базой — надо убедиться, что связь в порядке, — и покачу домой.

— Когда подключишься, спроси-ка у них, не знают ли результатов по олимпийскому десятиборью. Я не могу с Землей связаться, сплошь статика в приемнике.

— Приятель, от меня ты спортивных новостей не дождешься. Хотя погоди… статика. Насколько скверная?

— Скверная — не то слово. Не слышно ничегошеньки.

Тим задрал голову и посмотрел сквозь прозрачный верх кабины на Землю, плывущую в небе. Там был день, в кратере же Коперника заканчивалась двухнедельная ночь.

— Наверное, солнечная буря, — предположил Тим. — Поток заряженных частиц от Солнца окатил Землю.

— Нам ничего не грозит, — тут же радостно объявил Дэйв. — Ты до рассвета вернешься с увеселительной прогулки, а у ракеты отличная защита.

Солнечные бури для обитателей Луны представляли немалую опасность. Поток радиации, не ослабленный атмосферой, был смертоносен. Благодаря воздушному слою на Земле солнечные бури всего лишь повышали уровень статики да мешали телефонным разговорам, но на спутнике, не имеющем атмосферы, град частиц высокой энергии губителен для человека. Надо спрятаться в ракете до начала бури, не то за несколько минут получишь смертельную дозу облучения.

— Нет причин волноваться, ты возвратишься в срок, — успокоил Дэйв.

Тим хотел согласиться, но не успел выговорить ни слова. Луноход вдруг дернулся, растрескавшаяся скала ушла из?под колес — и уже не повернуть. Из-за низкой гравитации все казалось невероятно медленным. Машина упала набок, заскользила вниз, подняв облако пыли, и врезалась в скалу. Тим прикрыл руками лицо. Пластиковая крыша лопнула от удара. Ноги пронзило болью.

Затем все замерло.

Тим проанализировал ситуацию. Хорошо, что жив остался. Дело дрянь, но могло быть и хуже. Подогнулось колесо, машина вряд ли поедет. Придется идти домой пешком. Не беда — воздуха в скафандре хватает, и в луноходе есть запасные баллоны.

Астронавт попытался встать и обнаружил, что он попался. Инструментальная панель прогнулась вниз и придавила ноги, словно тисками. К счастью, не разорвала скафандр.

— Не паниковать! — приказал он себе, ощущая на лбу холодный пот.

Паника на Луне — верный способ самоубийства. Ситуация паршивая, но не безнадежная. Нужно лишь спокойно дождаться, пока не явится Дэйв и не высвободит.

Тим повернул ручку громкости до упора, крикнул в рацию: «Дэйв! Ты меня слышишь?»

И похолодел.

Рация не работала.

Дэйв знал, что рация неисправна. Он слышал крик Тима, скрежет, лязг, сильный удар, шум. Затем — тишина. Дэйв стиснул кулаки и заговорил в микрофон, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и уверенно:

— Тим, не знаю, слышишь ли ты меня. Твой передатчик неисправен, я не могу поймать даже несущую волну, поэтому скоро отключусь. Но возможно, твоя рация работает на прием и ловит меня. Внимание! Я иду за тобой. Забраться на гору — дело небыстрое, но постараюсь прийти как можно скорее. Держись. Ты сможешь!

Дэйв выключил рацию и быстро собрал необходимое: запас кислорода, фляги с водой и жидкой пищей, моток легкой нейлоновой веревки, какую брали во все лунные экспедиции. Посмотрел с минуту на склон, который предстояло одолеть, взял из ящика с инструментами молоток и отвертки. Проверил, всего ли хватает и надежно ли закреплено на спине. Спрыгнул с ракеты. Затем медленно, расчетливыми скачками, двинулся через пустыню.

Такой метод передвижения назывался «лунный скок». Дэйн немало в нем практиковался. Слабая гравитация позволяла одним махом преодолевать двадцать — тридцать футов. Если соразмерять движения и не забирать слишком высоко, можно развить немалую скорость.

Дэйв не знал, жив ли Тим, но запретил себе думать о его возможной гибели. Нужно выполнить простую и необходимую задачу: помочь другу. Дэйв собирался сделать это как можно быстрее и эффективнее. Потому он мчался по следам лунохода, отпечатанным в пыли, совершая длинные грациозные прыжки.

Когда склон набрал крутизну, пришлось замедлиться. А когда круча превратилась в настоящую стену, Дэйв замер в нерешительности. Огромные колеса лунохода смогли преодолеть этот уклон, подошвы скафандра лишь скребли камень и соскальзывали в пыли.

— Тим, я иду, — сказал он в молчащее радио. — Вот только в гребень уперся. Трудновато карабкаться.

Пришлось потрудиться. На Земле такое едва бы удалось, но гравитация на Луне гораздо слабее. Найдя трещину над головой, Дэйв вбил туда отвертку. Подтянулся на ней, отыскал новую трещину и вбил вторую отвертку. Так потихоньку и залез.

Наверху прилег ненадолго — надо было отдышаться, глотнуть воды. Подключил пластиковую бутыль к трубке, проведенной в шлем. Напился вволю, затем пошел дальше.

Впереди устремлялся вверх последний склон. Уже виднелся луноход, разбившийся о скальный выступ.

До сих пор Дэйв соблюдал осторожность, но желание узнать, что же стряслось с другом, перевесило. Он запрыгал во всю мочь, отталкиваясь от склона, вздымая клубы пыли, взмывая вверх прежде, чем рассыпа?лась мягкая порода под ногами.

И вот он стоит перед разбитой машиной, смотрит на неподвижную фигуру, склонившуюся вперед, зажатую разбитой техникой.

— Тим! — закричал Дэйв. — Что с тобой? Ты жив?

Но неисправная рация не ответила.

Опоздал…

Друг мертв.

Дэйв осторожно забрался в покалеченный луноход.

Тим пошевелился, повернулся — взглянуть на источник шума.

— А я уж думал, конец! — выговорил Дэйв, прижавшись шлемом к шлему товарища. — Вызывал тебя, вызывал…

— Рация отказала. Теперь-то мы слышим друг друга, потому что звук идет через металл. Да и заснул я.

— Заснул? — Дэйв расхохотался. — Ну и крепкие же у тебя нервы!

— Я знал, что ты придешь, оставалось только дождаться, — проговорил Тим спокойно.

Мысль о том, что друг обязательно явится на выручку, поддерживала и успокаивала в бесконечные часы ожидания.

— Кстати, мне ноги зажало, не выбраться. Можешь меня высвободить?

— Здесь кое-что имеется как раз на такой случай.

Дэйв покопался в инструментальном ящике, закрепленном на луноходе, и вытащил ножовку.

Мягкий алюминий резался без труда. Дэйв осторожно высвободил напарника, помог выбраться наружу. И только тогда заметил, что Тим прикусил губу, а на лбу блестят капли пота.

— В чем дело?

— Боюсь, у меня нога сломана, — ответил Тим. — Вернуться к ракете будет непросто. Может, нам лучше установить ретранслятор и вызвать помощь?

— Увы, ретранслятор теперь — бесполезный хлам, разнесло вдребезги. Надо возвращаться на своих двоих. Только ногу твою подремонтировать…

— Лучше возвращайся без меня.

— Рехнулся? Даже если на спину тебя взвалю, и то управлюсь без проблем.

— Без проблем не получится. Времени не хватит, до рассвета меньше двенадцати часов. Если не укроешься в ракете, погибнешь от радиации. Дэйв, иди. Один из нас должен вернуться на базу и описать в подробностях, что здесь произошло. Сам ты успеешь дойти, но не со мной на спине.

— Без тебя не пойду, — сказал Дэйв угрюмо.

— Придется.

Дэйв посмотрел на разбитый луноход, хмурясь, — и вдруг на лице появилась улыбка. Она расползалась все шире, и наконец астронавт расхохотался.

— Эй, приятель! — крикнул он, показывая на радиаторы. — Да мы вернемся вместе, и к тому же стильно!

— Ты о чем?

— Сейчас покажу, — пообещал Дэйв и снова потянулся за ножовкой.

Радиаторы предназначались для отвода избыточного тепла от миниатюрного атомного реактора. Представляли собой плоские черные металлические коробки, привинченные к бокам лунохода. Размеры — дюйм в толщину, восемь в ширину, длина более восьми футов. Дэйв осторожно отсоединил оба, загнул носы вверх.

— И что они тебе напоминают? — спросил у напарника.

— Такой несуразности я не видел ни на Земле, ни на Луне. Впрочем, на пару лыж похоже.

— Наконец-то догадался! Мы займемся горнолыжным спортом!

— Но это… это же невозможно!

— Ну так смотри и удивляйся.

Кусками пластика Дэйв примотал импровизированные лыжи к своим ногам.

— Готово, — объявил он весело. — Теперь полезай ко мне на спину. Боюсь, с ногой ничего не поделать, пока ты в скафандре.

— Он-то как раз и помогает, держит словно гипс. Но учти: я отродясь на лыжах не катался!

— Вот и хорошо. Я-то немало походил на лыжах с рюкзаком — чем лучше ты изобразишь неподвижный тюк, тем удобнее будет мне. Лезь на закорки, хватайся за шею, а я за ноги твои возьмусь. И поедем!

— И все-таки мне кажется…

— Пусть кажется, поздно передумывать! — отрезал Дэйв, подкатываясь к краю и отталкиваясь. — Поехали!

Он уже не думал о лежащих впереди двадцати девяти милях пустыни. Сосредоточился на освоении нового спортивного снаряда. Для начала сдвинул носки лыж вместе, притормаживая. Когда решил, что почувствовал баланс и управляемость в полной мере, поставил лыжи параллельно, и скорость возросла.

— На Земле ни за что не поверят! — воскликнул Дэйв и расхохотался, несясь вперед все быстрее, без труда удерживая равновесие.

В самом деле, вот это слалом! На Земле с таким ничто не сравнится!

Скала впереди приближалась с угрожающей скоростью. Дэйв перенес вес на одну лыжу и описал плавную дугу, огибая препятствие.

— Что случилось? — спросил встревоженный Тим.

— Абсолютно ничего! Просто вильнул, чтобы на камень не налететь. Сейчас еще немного покручусь, надо снизить скорость.

И Дэйв принялся выписывать плавные кривые на склоне, перенося вес с лыжи на лыжу и ощущая, как в полной тишине проносится внизу идеально гладкая пыльная поверхность.

В мгновение ока друзья оказались на дне кратерной чаши. До ракеты уже рукой подать. Вместо обычного торможения сдвигом носков — эффектный разворот боком, скольжение на рантах и фонтаны пыли. Дэйв остановился рядом с пандусом корабля.

Тим осторожно сполз, оперся на здоровую ногу.

— Отличный склон! — заявил Дэйв, отвязывая лыжи. — Вот бы еще разок прокатиться.

— Только без меня, — отозвался Тим. — На мне каждый волос поседел от страха.

Он обернулся, глянул на невероятно длинный склон, оставленный позади. Солнце лишь касалось верхушек гор — времени достаточно, чтобы подняться в ракету и спастись от губительной радиации.

— Спасибо! — сказал он другу, не в силах отыскать иные слова.

— Тим, это мне следует тебя поблагодарить. Похоже, мы изобрели новый вид спорта, лунный слалом! Жаль, что ты нисколько не интересуешься спортом.

Потом Дэйв помог напарнику забраться в ракету.

— Не интересуюсь? — спросил Тим, усевшись наконец в кресло и сбросив скафандр. — Признаюсь, ты меня заразил. А ну-ка, давай сюда «Спортивное обозрение»!

Бомбардировщик обороны

«Окура» — типичная японская гостиница. Иными словами, это средоточие деловой активности, настоящий муравейник. Все куда-то спешат: носятся портье, суетится клиентура; везде живые потоки, от разнообразных ресторанов на нижних этажах до баров и кафе в башне, что смотрит окнами на романтически иллюминированное море городского смога.

Трое в черных строгих костюмах имели азиатскую внешность, но с тем же успехом они могли быть и невидимками. Сквозь толпу эти люди пробирались с такой естественной легкостью, что их перемещений не замечал никто. Разными путями поднялись на девятнадцатый этаж и, встретившись как бы совершенно случайно, приблизились к двери с табличкой 1913.

Там самый крупный из них подождал, пока опустеет коридор, и тихо постучал. Дверь тотчас отворилась, на пороге стоял молодой человек, недоумевающее вглядываясь в лица пришедших.

— Иран Туан Нхам? — осведомился самый рослый.

Парень в дверях кивнул.

И как будто это послужило сигналом к действию, трое устремились вперед. Иран Туан Нхам вздрогнул от испуга, но не успел он и рта раскрыть, как прозвучал слабый хлопок, будто двумя книгами стукнули друг о дружку, и пуля из револьвера с глушителем пробила сердце. Упасть молодому человеку не дали, его подхватили и внесли внутрь, и дверь моментально закрылась за убийцами. Уже через несколько секунд официант прокатил мимо сервировочный столик, но не заметил ничего подозрительного.

Иран Туан Нхам бесстрастно глядел в иллюминатор. Тихоокеанская синева в солнечных блестках осталась позади, «Боинг-707» авиакомпании «Эр Джапан» пересек береговую линию с каемками пляжей, пролетел над изрезанной автострадами калифорнийской сушей и сбросил скорость, начиная длинный разворот. Вот опустились закрылки и вышли шасси, а он все снижался, будто целился в белые башни Сан — Диего. Вот и они проскочили мимо, и колеса коснулись взлетно — посадочной полосы аэропорта «Линдберг — филд». Борт 398, совершивший рейс Токио — Сан — Диего, прибыл на место назначения.

Иран Туан Нхам неторопливо собрался, снял с вешалки над головой плащ и встал в очередь к трапу.

Джон Патрик Ханрахан отдал таможне США двадцать три года и к службе приноровился неплохо. Ни любви к ней, ни ненависти не испытывал — просто делал свое дело. Здесь все рутина, даже повышенная бдительность. Доводилось ему сталкиваться и с контрабандой алмазов, и с транспортировкой героина, да и просто обкуренных выявлять и задерживать, — нарушителя всегда выдает нервозность, повышенное потоотделение или другие странности во внешности и поведении. С азиатами, понятное дело, посложней, они ведь все на одно лицо. Черные волосы, желтоватая кожа и эти характерные глаза… Ни улыбки, ни эмоций каких. Вот этому парню, если паспорту верить, двадцать три. Но точно так же вьетнамец может выглядеть и в тринадцать, и в тридцать три. Род занятий — студент.

— Мистер Нхам, вы посещаете Соединенные Штаты в первый раз?

— Да. Я прибыл для поступления в университет по приглашению вашего государственного департамента. Цель прибытия — обучение.

— Что ж, очень хорошо, — проговорил Ханрахан, шлепая резиновым штампом.

Уже через секунду он забыл этого студента, заметив краем глаза, что женщина, следующая в очереди к его стойке, потеет. Нервничает или просто жарко ей в норковой пелерине? Богачи — плохие контрабандисты, дилетанты, это общеизвестно. Моментально сделав суровое лицо, таможенник поманил к себе даму.

— Будьте любезны, откройте, — вежливо попросил Мигуэль Родригес, офицер таможенной службы США.

Весь багаж, прибывающий с Востока, подлежал обязательной проверке. Очень уж много там привлекательного для контрабандиста товара, и все такое мелкое, удобное для тайной перевозки: наркотики, жемчуг, слоновая кость, драгоценные камни. Отработанными движениями он перебрал аккуратно уложенную одежду, провел пальцами вдоль швов обивки. Среди туалетных принадлежностей тоже ничего подозрительного. Во внутреннем кармане второго чемодана обнаружился полиэтиленовый пакет, офицер вынул его, приподнял, давая развернуться. Какие-то пуговицы, военные вроде, знаки отличия и различия, и на многих алеет звезда. Родригес протянул пакет владельцу и при этом выразительно приподнял брови.

— Это с мундира офицера северовьетнамских ВВС, — бесстрастно пояснил Иран Туан Нхам. — Сувенир для моих американских друзей, благодаря любезности которых я получил приглашение в вашу страну, где смогу учиться в университете.

— Да? А как насчет этого? — спросил опешивший Мигуэль. — Вот эти темные пятна — неужели кровь? Его что, сбили?

Но владелец пакета не выказывал расположенности к разговору, он лишь стоял с равнодушным видом и ждал. Родригес вернул необычный сувенир на место, закрыл, не застегивая, чемоданы и на каждом начертал мелом каббалистический знак. После чего повернулся к следующему пассажиру.

Без малейшей спешки Иран Туан Нхам поправил одежду, застегнул чемоданы и понес их мимо носильщиков к выходу на улицу. Там ждала длинная шеренга такси, все желтые, большущие, — парковка за ними была сплошь уставлена такими же громоздкими автомобилями. Сразу видно, Америка — очень богатая страна.

— Мистер Нхам? — прозвучало сзади.

Он повернулся и ответил:

— Да, это мое имя.

Пестро одетый парень был взволнован до крайности. Он грыз кончик вислого взлохмаченного уса, его взгляд метался, не пропуская ни одного прохожего. Юнец порывисто шагнул к Нхаму, так близко подступил, что неприятно дохнул в лицо запахом мяса, и прошептал:

— Вместе с антагонизмом классов внутри наций…

— …Падут и враждебные отношения наций между собой, — ответил Гхам. — Какая необходимость в столь длинном пароле?

— Это же из Карла Маркса!

— А, ну да, это все объясняет. Весьма многословный писатель.

Парню такая реплика явно не пришлась по нраву.

— Вот наша машина, садимся.

Перед ними резко затормозил очень необычного вида автомобиль: корпус похож на перевернутую ванну, разрисован золотыми звездами на пурпурном фоне. Задние колеса в два раза больше передних, отчего штуковина напоминает бегуна на низком старте. Расположенный сзади двигатель ничем не прикрыт, длинная выхлопная труба змеится кверху. На водителе, тоже молодом, замшевый костюм с бахромой и шляпа в красно — белую полоску со звездами. Он указал большим пальцем на сиденье рядом с собой, а тем временем первый парень забрал у Нхама чемоданы и полез вместе с ними назад. Едва расселись, машина рванула вперед и устремилась к выезду из аэропорта.

— Меня можете звать Диком, — сказал водитель. — А он Спиро. Это, конечно, не настоящие имена, сами понимаете. Предосторожность. Как долетели?

— Разумная предосторожность. Спасибо, благополучно.

— С таможней, иммиграционной службой не было проблем?

— Вроде все чисто. Но слежка за нами, конечно, не исключается.

— Сейчас проверим.

Машина разогналась по въезду на высокую магистраль, где с чудовищной скоростью неслись многие колонны автомобилей. Ловкий, опытный водитель вписал «ванну» в общий поток и «заиграл в пятнашки», часто меняя полосу. Невыносимо запахло бензиновым выхлопом, вся картина показалась Нхаму сюрреалистической. Пришлось держаться за специальную ручку на торпедо, пока машина не махнула наискось через все полосы к выезду с автострады и не юркнула в боковую улицу между высотками, причем большой красный знак «СТОП» Дика нимало не смутил. Резкая остановка у обочины, рычаг ручного тормоза до отказа кверху — и водитель выскакивает наружу.

— Я тут приберусь, — выхватил он тряпку из кармана и принялся тереть баранку, — а вы садитесь в другую тачку и ждите.

— Пошли. — Спиро опять схватился за багаж, а Нхам заторопился вдогонку.

— Что он делает?

— Пальцы стирает. Тачка-то паленая, Дик ее в Кол — Уэсте увел с час назад. Лох на занятиях до сих пор сидит, кипиш еще не скоро поднимет. Если копы попробуют нас вычислить, они пройдут до этого «баха — багги», ну а мы сейчас оторвемся на детройтском утюге.

Он закинул чемоданы в мятый грязнющий седан и уселся за руль. Нхаму большинство терминов было незнакомо, но замысел он понял.

— Очень хорошая работа.

Через несколько секунд прибежал Дик.

— Ни машин за нами, ни пеших хвостов. Все чисто.

Они поехали дальше по узким улицам и вскоре очутились в жилом районе: кругом элегантные дома, зеленые лужайки, пальмы.

— Вот что, — заговорил Спиро, снова грызя ус, — это может показаться смешным, но давай ты глаза закроешь, ненадолго, а? Сам понимаешь, названия улиц…

— Я не против.

Это была необходимая мера. Нхам не открывал зажмуренных глаз до самого конца пути. Машина затормозила на подъездной дорожке перед одноэтажным домом, очень похожим на соседние, — привести сюда дознавателей просто не получится, сколь бы суровыми ни были формы воздействия.

Когда трое приблизились к двери, та распахнулась, а еще через секунду она была торопливо заперта у них за спиной.

— Это наши, остальные, — представил товарищей Дик. — Пэт, Мартин — Лютер, встречайте гостя.

Сначала Нхам пожал руку Пэт, стройной, с очень искренним взглядом, длинными прямыми локонами и на диво крупной грудью, обтянутой белым свитерком. Вьетнамские девушки субтильны и, как правило, малогруды. Мартином — Лютером звали очень темнокожего негра с длинными жесткими волосами, уложенными в пышный шар вокруг головы. Пожатие у него было крепким, и он не улыбался.

— А давайте перейдем в гостиную, — нетерпеливо предложила Пэт. — Выпьем, тост произнесем, — все-таки исторический момент.

— Самый что ни на есть, — хмыкнул Дик и пошел в другую комнату первым.

— Бурбон, скотч, текила, выбирайте, у папы все имеется. Мама пошла играть в бридж, нам никто не помешает.

— Благодарю, — вежливо отказался Нхам, — но я не употребляю алкогольные напитки.

— Ну так у нас найдется кола. Или, может быть, хотите чая?

— Кола годится, спасибо. Впрочем, если есть чай…

— Сейчас принесу. Но тост должен быть непременно.

Американцы встали в кружок и подняли стаканы. Никто уже не улыбался.

— Спиро, как насчет тебя? — обратилась к юнцу Пэт. — Это ведь ты все придумал и организовал.

Он расправил плечи и перестал жевать ус.

— Ладно, скажу. Давайте, что ли, за него. За успех.

— За успех, — с чувством подхватили молодые голоса.

Путь назад был отрезан — в ту минуту, когда здесь появился Иран Туан Нхам.

— А теперь-то можно? — обратился к нему Спиро. — Узнать, как тебя зовут?

— Разумеется, это уже не секрет. Я лейтенант Тран Хунг Дао. Иран Туан Нхам был студентом из Сайгона, собирался лететь сюда. Я воспользовался его биографией и паспортом только для того, чтобы проникнуть в страну.

— Вы сказали «был»… — В дверном проеме стояла с дымящейся чашкой Пэт. — Он что, теперь мертв?

— Думаю, да. Не знаю. В операции на этом этапе я не участвовал. Меня послали в Токио, там я получил его вещи.

— Он мертв, — ровным тоном произнес Мартин — Лютер. — Или ты забыла, что идет война? Он не первый.

— И не последний, — добавил лейтенант Дао.

Девушка все еще стояла, держа чашку перед грудью, глаза были круглы — она только сейчас осознала реальность смерти, собирающей где-то далеко свою жатву. Лейтенанту же вообще случалось ходить со смертью в обнимку, причем много раз.

— Если это чай для меня, я буду вам весьма благодарен.

— Ой… конечно, простите. — Пэт поспешила к нему, на блюдце рядом с чашкой лежала белая бумажка.

— Чай? — неуверенно спросил вьетнамец.

— Да, в пакетике, надо просто в воду опустить. Молока, сахара?

— Сахара, пожалуйста, если вас не затруднит.

— Все на мази, — сообщил Спиро. — Если хочешь, можем обтяпать дельце уже сегодня.

— Я совершенно не против того, чтобы мы управились до вечера. Говорите, все подготовлено?

— Ага. Они в горах. В прошлом году сгорело одно ранчо, никто туда не суется, зато там есть взлетка. Мы уже сделали предоплату за аренду самолета. Для этого еще нужна пилотская лицензия — у меня есть.

— О, так вы летчик?

— Нет. Взял пару уроков, чтобы правильные слова говорить, ну, как будто я шарю, что там к чему. А лицуха — фальшак. Просто ксерокопия, но мы ее подрихтовали, теперь как настоящая. Сам глянь, нормально?

Спиро вручил лицензию Дао, и тот склонился над ней.

— Трудно сказать. Вроде выглядит вполне официально.

— Пришлось обчистить одного чувака, — лучезарно улыбнулся Дик. — Это уже по моему ведомству. Я, можно сказать, на таких делах руку набил. Мы поошивались вокруг аэропорта, пока не срисовали типа, который парковал частный самолет. Этот лошок здорово похож на нашего Спиро.

— У человека на фотографии нет усов.

— Перед отъездом сбрею, — пообещал юноша в пестром.

— Так вот, все прошло как по маслу, — продолжал Дик. — Я подобрался на парковке к чуваку сзади, вырубил его, забрал лопатник. Мы отксерили лицензию в библиотеке. Деньги из бумажника забрали, двести баксов с лишним, но вернули пилотскую и все кредитки, бросили ему в почтовый ящик. Это чтобы он не побежал жаловаться копам на пропажу важной бумажки, не поднял шума.

— Да, неплохо. Главное, чтобы лицензия прошла проверку.

— Там не приглядываются. Я походил вокруг, посмотрел, как арендовали пару самолетов. У нас получится.

— Как чай? — спросила Пэт.

Дао хлебнул горького, слишком крепкого, отвратительно заваренного чая.

— Превосходный. Огромное вам спасибо. Мундир мой у вас?

— Вчера взяли напрокат в Голливуде, на складе костюмов, спороли пуговки и прочие цацки, — ответил Дик. — Форма французских ВВС, как вы и просили.

— Да, нашу делают по образцу французской. Можно ее принести? Мне надо пришить свои пуговицы и знаки.

— Я пришью. — Пэт торопливо вышла из комнаты.

Дао вынул полиэтиленовый пакет и снова застегнул чемодан.

— Эти чемоданы мне уже не понадобятся. Нельзя ли избавиться от них, да так, чтобы никто не нашел? И от паспорта.

Дик взял у него паспорт Ирана Туана Нхама.

— Ксиву сожжем, а шмотки вывезем за город и закопаем. Не волнуйтесь.

— Крылышки вот сюда, — указал Дао над левым нагрудным карманом, когда Пэт принесла мундир. — Где должны быть пуговицы, вы, конечно, знаете. Это лейтенантские петлицы.

— Отлично говорите по — английски, — сказала Пэт, продевая нитку в иголку.

— Меня поэтому и выбрали. Я получил диплом по английской литературе, специализировался на творчестве Шекспира. Прежде чем летчиком стал, конечно.

— На МиГах летали? — спросил Мартин — Лютер.

— Да. Но в последние годы на китайских транспортниках.

— Короче, мне нужно вмазать. — Спиро налил добрых два дюйма бурбона и поднес стакан ко рту.

Мартин — Лютер перехватил его запястье.

— Прекрати. Если налижешься, у нас ничего не получится.

— Он правильно говорит, — поддержал негра Дик. — Поставь.

Спиро, жуя непокорный ус, переводил взгляд с одного товарища на другого.

— Тьфу ты. Надо сбрить на хрен. Я хотел совсем чуть — чуть.

— Будет тебе чуть — чуть, — пообещал Мартин — Лютер. — Позже. Перед самым отъездом.

Он забрал стакан и опустил на стол. У Спиро покраснела шея; тяжело топая, он вышел из комнаты.

— Хороший парень, — проводил его взглядом Дик. — Просто воображение слишком буйное. Он будет в порядке.

— Я в этом не сомневаюсь, — кивнул Дао. — Уверен, вы все в порядке. Мне кажется, вы очень смелые и честные люди, раз решились на такой поступок. Совершить его трудней, чем капитулировать или сражаться в армии или на флоте. Меня просили передать… передать официально, что народ Демократической Республики Вьетнам считает вас героями…

— Не хочу я быть гребаным героем, твою мать! — вспылил Мартин — Лютер. — Я хочу быть американцем, который поможет вытащить из сраной войны свою страну, прежде чем она разорвется напополам и весь мир заодно расхерачит. Я хочу, чтобы часть этих вонючих мегабаксов тратилась не на бомбы, а на черные гетто и чтобы мой народ не копошился в грязи с крысами, а имел то, что имеет любой беложопый пидор, какое-то подобие достойной жизни. А твой народ пусть живет как хочет и вытворяет у себя то, что ему нравится.

— Совершенно согласен. — В голосе Дао тоже звучал ледяной гнев. — Мы будем жить в своей стране, а вы — в своей. Именно такой вариант меня устраивает больше всего.

Атмосфера несколько разрядилась. Налив себе спиртного, Мартин — Лютер прихлебывал, глядел в стенку и скалился своим мыслям. Пэт управилась с шитьем и показала Дао комнату, где можно переодеться. Когда вьетнамец вернулся, всем бросилась в глаза перемена в облике: гость как будто стал выше, крепче.

— Кепи можно засунуть в карман, форму не будет видно под плащом. Но надо чем-то прикрыть шею. У вас найдется шарф?

— Есть у папы, только верните потом.

Через два часа они выехали на двух машинах. Дао сел вместе со Спиро, от того крепко несло последним «чуть — чуть».

— Едем на «Браун — филд». Где это, знаешь?

— Я очень тщательно изучил присланные вами карты. Это южнее Сан — Диего, примерно в четырнадцати милях. Мили две от океана и почти столько же к северу от мексиканской границы.

— Все правильно. Там прокат самолетов. Есть четырехместный, как ты и просил. Я уже заплатил авансом и заполнил полетный план, будто бы мы направляемся в Сан — Франциско. Все будет тип — топ.

Последнее прозвучало скорее как вопрос, нежели как утверждение, и Дао заметил, что водитель до белизны суставов сжал баранку.

— Да, все будет хорошо, — сказал вьетнамец, надеясь, что его голос звучит безмятежно. — Как только я сяду в самолет, ваша работа будет закончена. Со случившимся никто вас не свяжет.

— У нас насчет этого все схвачено. Мы с Дэйвом… в смысле, с Диком… Черт, забудь имя, ладно? Мы с Диком как бы в Аризоне живем, в палаточном городке. Даже не как бы, у нас припасены квитанции оттуда. Сюда приехали вчера вечером и двинем назад, как только ты вылетишь. Так что и правда на нас никто не подумает.

Они свернули на узкую дорогу, что петляла по обжигаемым солнцем низким холмам. «Браун — филд» служил в годы Второй мировой учебным аэродромом для флотской авиации, а потом достался гражданским, и пользовались им мало. Автомобиль миновал тихую поблекшую столовую и ряды пустующих казарм; наконец этот унылый пейзаж сменился летным полем с красочными рядами легких самолетов. Спиро запарковался так, чтобы машину не было видно с территории аэродрома, и они медленно двинулись к административному зданию с большой вывеской «Прокат» наверху. Когда вошли, Из-за стола на них уставился жующий сигару мужчина средних лет.

— Морган моя фамилия, я звонил насчет аренды, деньги по почте отправил…

— Да — да, подождите. — Администратор порылся в лежащих перед ним папках. — Давайте лицензию.

Спиро протянул ее, стараясь вести себя как можно непринужденнее, и заметил, что у него дрожат руки. Рядом стоял молчаливый Дао, он сохранял полнейшее спокойствие, и американцу это немного помогло.

Человек по ту сторону стола несколько секунд щурился на лицензию, затем что-то записал в своем бланке. Вот он уже возвращает документ… но замирает и снова подносит его к глазам. Спиро казалось, у него сейчас остановится сердце.

— До истечения срока действия меньше трех недель, вы в курсе? — спросил администратор.

— В курсе. — Собственный голос показался парню незнакомым. — Всего на два дня лечу, как вернусь, сразу продлю.

Лицензия возвратилась к нему, бланки тоже придвинулись по столу. Едва не раздавив авторучку в пальцах, Спиро поставил тщательно отработанную подпись.

— Красный «команч», — сказал администратор. — Третий в первом ряду. Полный бак, альтиметр обнулен на нашем поле. Вот ключи.

Спиро, уже и вовсе утративший способность говорить, кивнул и вышел, заставляя себя идти помедленней. Дао не отставал ни на шаг.

— Вам надо сесть за штурвал, — сказал вьетнамец. — Сделать вид, будто проверяете приборы. А я займусь вторым комплектом органов управления.

Они забрались в кабину, и Дао без спешки, предельно методично проверил приборы, подвигал вперед — назад штурвал, поднял и опустил элероны. Спиро между тем в тихой истерике лупил кулаком о ладонь. Едва вьетнамец сунул ключ в замок зажигания, послышался частый приближающийся топот, а затем их громко позвали.

Обмерев, они сидели и молча ждали. К ним поднялся запыхавшийся администратор.

— Копию договора! Берите и больше не забывайте.

— Больше не забудем, вы уж нас простите, — ответил Спиро, чувствуя, как его бросило в пот, и надеясь, что администратор этого не замечает.

Тот, однако, вгляделся в лицо парня и нахмурился. Но потом слегка пожал плечами и ушел в свою контору.

Дао и впрямь был опытным пилотом. Он завел двигатель, дал хорошенько раскрутиться пропеллеру, отпустил тормоза и порулил на взлетную полосу. С башни поступило разрешение; самолет разбежался на старенькой залатанной бетонке и взмыл в небо.

— Я уж думал, окочурюсь от страха, — прокричал Спиро сквозь рев мотора.

— Так ведь обошлось. Куда летим?

— Чего? А, на восток. Куда дороги ведут. Это недалеко.

— Не разумней ли взять сейчас на север, к Сан — Франциско, и повернуть, когда нас не будет видно с аэродрома?

— Ага, толково. Я скажу, когда поворачивать.

Ранчо стояло за прибрежной равниной и покатыми холмами, почти у подножия Сьерра — Невады, — горстка почерневших в пожаре зданий и пыльная взлетка. В ее конце маячила машина, возле нее ждали трое. Самолет пролетел вдоль полосы — Дао нужно было убедиться, что она в рабочем состоянии, — затем пошел вверх, на крутой разворот. Идя навстречу ветру, «команч» сбросил скорость и аккуратно приземлился на три колеса. Вьетнамец подвел его к автомобилю и выключил двигатель.

— Как у вас, все получилось? — Пэт была бледна — отважный замысел по мере его реализации все больше повергал девушку в ужас.

— Они же здесь, разве этого недостаточно? — сердито проговорил Мартин — Лютер. — Мы все выкопали и переложили в машину.

Дао и Спиро сошли на землю и заглянули в открытый багажник седана.

— Галлоновые банки из?под краски, — пояснил Дик. — В каждой пять фунтов пороха. Сверху залепили гипсом.

— А запалы? — спросил Дао.

Дик ухмыльнулся, но как-то невесело.

— С этим было посложнее. В смысле, у меня не вышло то, что заказывали. Но я нарезал обычного бикфордова шнура. Замедление будет пятнадцать секунд, как и задумано…

Он смущенно умолк, увидев холодную ярость в глазах Дао. Трясущимся от возмущения пальцем тот указал на банки.

— Вы что хотите этим сказать? Что изменили конструкцию, не посоветовавшись с нами? И теперь Из-за вашей дурости операция на грани провала? Сколько у меня рук, а? Три? Одна рука на штурвале, вторая дергает кольцо терочного воспламенителя. Но как одной рукой управлять самолетом, а второй держать спичку и банку? Как…

Он задохнулся от бессильной злости. Сжимая кулаки, Дик буравил взглядом землю. Вьетнамец переводил взгляд с одного американца на другого, и никто ему не отвечал.

— Сами понимаете, это невозможно. Как теперь быть? Слишком многое уже сделано, чтобы сейчас взять и прекратить операцию. Я поведу самолет. Один из вас должен лететь со мной и поджигать шнуры.

Помощники краснели от стыда, торопливо придумывая причины для отказа. Тран Хунг Дао, профессиональный воин, мрачно выслушивал одного за другим. Ему-то говорить уже было не о чем. Но он заметил, что Мартин — Лютер не оправдывается, а потому не удивился, когда тот зло и презрительно плюнул товарищам под ноги:

— Слабаки вы, дешевки беложопые. Что, поиграли в войнушку? Хорошо провели времечко? Сейчас война по — настоящему пришла к вам в дом, а вы — надо же, какие нежные! — не желаете в ней поучаствовать. Лейтенант, как думаешь, можно будет меня высадить где-нибудь в сторонке, когда закончится потеха?

— Почему бы и нет? Только скажите где.

— Ну так приступим. — Негр ткнул большим пальцем в сторону самолета. — Белые господа, не жуйте сопли, посодействуйте парню хотя бы с погрузкой.

Пока американцы укладывали банки на два задних сиденья, слов было сказано очень мало. Из сумочки Пэт достала три одноразовые зажигалки и вручила их Мартину — Лютеру.

— Удачи, — напутствовала блондинка.

— Да уж, крошка, удача нам не помешает. А теперь отвалите, снежки, — с мячом к воротам рвутся низшие расы.

Дао снял с себя шарф и плащ, отдал их девушке и надел форменное кепи. Легко завелся двигатель, «команч» прокатился до начала полосы и там развернулся. Он не успел и с места стронуться, а легковушка уже запрыгала прочь по ухабистой дороге. Мартир — Лютер брезгливо фыркнул.

— Какой у нас план? — спросил он, когда самолет оторвался от земли.

— Сначала аэродром «Риэм». Заходим с моря на бреющем, бомбим. Разворачиваемся, повторяем, исчезаем над морем.

— И это все?

— Это только начало.

Набрав высоту пять тысяч футов и повернув, самолет теперь гудел над Тихим океаном, впритирку к морской границе. Когда пролетали чуть южнее «Риэм — филда», Дао рассматривал его с живейшим интересом: это же «вертолетная столица мира», главная учебная база противника. Прямо на глазах взлетают и садятся винтокрылые машины, а на летном поле они во множестве стоят ровными рядами.

Снова оказавшись над водой, «команч» в плавном развороте снизился к самым волнам, позволил им обрести поразительную четкость и устремился к берегу. Дао до отказа подал вперед рычаг дросселя, рев двигателя в ушах сделался оглушительным.

— Приготовиться! — прокричал вьетнамец.

Мартин — Лютер, уложивший себе на колени целый штабель банок, щелкнул зажигалкой и с кривой улыбкой ответил:

— Будь спок!

Внезапно по курсу возник пляж, чуть дальше — низкие дюны. Над ними самолет проскочил на бреющем. А вот и аэродром!

— Иллюминаторы открыть! К бою! По моей команде поджечь первую и передать мне. Поджигайте!

Легкий самолет несся над шеренгой вертолетов; из ладони Дао рвалась оплетенная проволокой рукоять. Он отправил за иллюминатор тяжелую банку и протянул руку за второй. Прежде чем «команч» достиг построек на краю летного поля, вниз отправились еще две бомбы. Увидев, что Мартин — Лютер успел поджечь четвертую, вьетнамец замахал рукой, и негр поспешил выдернуть огнепроводный шнур.

— Дай и мне штучку бросить! — прокричал помощник.

— Хорошо. Но по возможности не трогаем живую силу. Наши цели — ГСМ, вертолеты и грузовики.

«Команч» взмыл и заложил умопомрачительный вираж, чтобы устремиться в противоположном направлении. За эти несколько секунд сцена разительно изменилась: над шеренгой вертолетов клубились дымы, по полю носились люди. Аэродром смахивал на растревоженный улей. Кто-то стоял внизу, запрокинув голову, и смотрел на самолет. При его повторном появлении моряки и морпехи рассыпались в поисках укрытия.

Подав две самодельные бомбы Дао, Мартин — Лютер воспламенил запал третьей и выкрикнул:

— Эта моя!

Она полетела в сторону припаркованного заправщика. И угодила в цель — оглушительный взрыв сопровождался клубящимся облаком пламени. Вопя в восторге что-то нечленораздельное, негр лупил кулаком по кромке иллюминатора.

— Что теперь? — спросил он, когда легкий самолет снова пересек береговую линию.

— За нами летят?

— Какой-то вертолет… Нет, сворачивает. Они даже не поняли, что случилось. Не знают, кто на них напал.

— Очень надеюсь, что вы правы. Эффект внезапности — это все, что у нас есть. Наша следующая цель — Норт — Айленд.

— Да ты шутишь! Там же истребители, зенитки! Твою мать, рядом авианосцы с эрликонами, крейсера!

— И все исправно и готово к бою. Так ли это, скоро узнаем.

— Тран, надо отдать тебе должное, парень ты не робкого десятка. Штурмовать целую базу военного флота, это ж какие яйца надо иметь!

— Чем громче будет наше заявление, тем лучше его расслышат. На этот раз хватит одного захода…

— Малыш, мне это по кайфу! Вперед!

— Потом снизимся до минимума и полетим прямо на Мирамар, к северу от Сан — Диего, — там расположен военный аэродром. Одно бомбометание, далее я приземляюсь и сдаюсь. На мне мундир, значит я военнопленный; со мной должны обращаться, как мы обращаемся с вашими летчиками, которые бомбят нашу страну. Я уже сказал, цель моей акции — громкое публичное заявление. Но как быть с вами?

— Со мной? Мирамар вполне подходит. Там есть полосы больше двух миль длиной, аж до самого леса. Прокатись в конец, при развороте поднимется туча пыли. Я там спрыгну, залягу и подожду, пока тебя сцапают, а потом улизну. У меня получится.

— Ладно, очень на это надеюсь. А сейчас приготовьтесь, прямо по курсу — база.

Перед ними выросли дома и ангары, дальше возвышались серые громады военных кораблей. Похоже, сюда еще не поступило сообщение о налете на «Риэм». Дао потянулся за бомбой — и вдруг резко накренил машину в крутом развороте.

— Там бомбардировщики «Эф — четыре», они опустошают мою страну.

От бомбардировщиков полетели металлические клочья, повалил черный дым. Банки с порохом падали одна за другой, но вот «команч» пересек летное поле и повернул в направлении гавани. Прямо по курсу стоял авианосец, «остров» возвышался как небоскреб, с него следило за приближением самолета множество глаз. Проносясь над кораблем, Дао и Мартин — Лютер успели заметить единственного морпеха, который оказал сопротивление: автомат в его руках дергался, пули летели в небо. К палубе устремилась бомба, но отскочила и взорвалась в воде, не причинив никакого урона.

— Не поднимайся, держись автострады, — прокричал Мартин — Лютер.

Дао хотел было ответить, но схватился за штурвал — мотор вдруг протрещал и заглох.

— В чем дело? — нарушил панический возглас негра наступившую тишину.

— Не знаю. Похоже, двигатель пробит. Вытекло все масло.

— Пуля? Когда в нас стреляли?

— Может быть. Где тут можно приземлиться?

— Нигде, кругом дороги и дома. На воду?

— Нет. Если утону, могут и не найти. Надо, чтобы они поняли, кто это сделал и для чего. На той стороне гавани «Линдберг — филд». Думаю, дотянем.

Лейтенант сосредоточился на управлении, чтобы максимально продлить снижение машины.

— А как насчет меня?

— Сожалею, но вам придется лететь со мной до конца. Может, удастся выбраться из самолета на поле и убежать.

Мартин — Лютер неразборчиво ругался и бил кулаками по сиденью, когда они едва не задели колесами тунцеловные суда, когда пронеслись над улицами, когда перемахнули через ограду аэродрома и аккуратно опустились на взлетно — посадочную полосу. Все это произошло слишком быстро — у помощника не было никакой возможности спрыгнуть.

От здания аэровокзала к ним устремилась спецмашина аэродромного обслуживания, с визгом тормозов остановилась боком перед «команчем»; водитель выскочил из кабины с противоположной стороны и сломя голову побежал прочь.

Дао изо всех сил давил на тормоза, самолет подпрыгивал и кренился, но предотвратить столкновение с грузовиком не удалось. Оглушительный грохот, страшная боль, кругом кувыркаются неизрасходованные бомбы… Пока потерпевшие крушение приходили в себя, отворились двери здания аэровокзала и на поле хлынули пассажиры, техники, пилоты, стюардессы, уборщики, — и вся эта толпа ринулась к разбитому самолету.

— Уже знают, — проговорил Мартин — Лютер. — По радио услышали.

— Мы сдадимся, как ваши пилоты. Они бомбят больницы и школы, они разрушили на три четверти мой родной Намдинь, они убивают нас тысячами. Но мы все-таки берем их в плен.

Мартин — Лютер ничего на это не сказал, он утратил способность говорить и вообще двигаться, — мог лишь смотреть круглыми от ужаса глазами на ревущую толпу. Ему уже было ясно, что сейчас произойдет.

— Запри дверь! — сумел он выкрикнуть наконец. — Наглухо запри и не открывай, надо дождаться копов, военных! Надо продержаться!

Лейтенант Тран Хунг Дао и сам успел все понять, глядя на разинутые в воплях рты, на тянущиеся к нему даже не руки — когтистые лапы бешеных зверей; на слесарные инструменты и прочие схваченные в спешке предметы, предназначенные для расправы над ним.

Он изо всех сил держал ручку двери. Возле его лица вдребезги разбился иллюминатор, в кабину влетел гаечный ключ.

— Я сдаюсь в плен! На мне мундир комбатанта! Десять лет вы вот так же громили мою страну! Пять миллиардов долларов в год тратили на бомбы! Убивали, калечили женщин, детей…

Дверь вырвалась из рук вьетнамца, в него вцепились чужие пальцы.

— Полиция? Вы же полицейский, помогите мне…

Тот, к кому обращался Дао, ударил его кулаком в лицо, выбил глаз.

Множество рук вытащило пилота из кабины, сорвало с петель вторую дверь и швырнуло вопящего Мартина — Лютера наземь.

Кулаки, носки ботинок и туфель, каблуки — шпильки… Густым градом удары сыпались со всех сторон, слепя, мозжа, разрывая, убивая. С трупов сорвали одежду, чтобы легче было добраться до мягкой плоти.

Солдатам с расположенной поблизости базы Корпуса морской пехоты пришлось лезть через высокую ограду, поэтому к их прибытию от жертв мало что осталось. Но бравые морпехи все же вволю потоптались тяжелыми ботинками по кровавым ошметкам.

Поскольку содеянное этими двумя извергами нельзя было назвать иначе как чудовищным преступлением. И не существовало на свете кары, чересчур суровой для них.

Сплошные рычаги, винты и шестеренки

— Сплошные рычаги, винты и шестеренки — вот как оно выглядело, сержант! Шел проливной дождь, а оно стояло под моим окном, неподвижное и черное, как сам Сатана. Святые угодники! Я весь окаменел, только и мог, что смотреть на него. А потом сверкнула молния и стало светло как днем. Я видел его так же ясно, как сейчас вижу вас. И я перекрестился, да! Точно набожная старушонка при виде церкви. Оно было высокое, как вы, и даже выше, и оно просто стояло там, под дождем. С каждого рычага, с каждой шестеренки текла вода. Я до того перепугался, что отскочил от окна — будто меня кто-то толкнул снаружи. А потом оно ушло. Я сам не ожидал от себя такой смелости, но все-таки вернулся к окну и увидел, как это кошмарное диво бежит по полю. Прямо бежит, никуда не сворачивая. Сказать вам, сержант, в какой стороне оно скрылось?

— Если ты не скажешь, Шон, то от кого еще я узнаю? — спокойно, сохраняя чинный вид, ответил сержант.

Щуплый и невзрачный Шон переминался с ноги на ногу и дергал носом, словно кролик, на которого и в самом деле изрядно смахивал. В сравнении с неспешным рокотом полицейского его речь казалась звяканьем монет в кармане.

— Да вы и так уже прекрасно знаете. Вам рассказывали, и не раз! Но наш страж порядка до сих пор не обращал внимания на жалобы граждан. Теперь придется! Оно побежало вон туда, к Дун — Дубхе[385]. Так что? вы собираетесь предпринять?

— Я собираюсь поговорить с бароном, потому что ты действительно не первый жалуешься на странности, которые творятся возле Черной башни.

Сержант медленно встал и застегнул пуговицы на воротнике толстыми, как сардельки, пальцами. Он был кряжистым и сильным и не нуждался в оружии, чтобы субботним вечером прекратить самую дикую драку в пивной.

— Насколько мне известно, ущерба никто не понес, но жалобы есть жалобы.

— Давно пора, — пробормотал Шон, торопливо уступая дорогу блюстителю закона. — Я бы с вами пошел, да своих дел по горло.

— Это точно, — неопределенно пробасил сержант, после чего закрыл входную дверь в местное отделение гарда шихана[386] и оседлал большой черный велосипед. — Это правильно.

И покатил в сторону Черной башни.

Справедливо подмечено, что если и существует на свете место, где могут происходить непонятные вещи, так это северная часть графства Мейо. В Ирландии хватает пустынных торфяников и продуваемых всеми ветрами болот, но это самый бесплодный и заброшенный ее уголок. Совсем как Луна, только покрытая зеленью, но все равно безжизненная. Унылая, однообразная равнина, не оживленная ни единым деревцем, резко обрывается в море. За бесчисленные столетия прибой потрудился на совесть, изрезав весь берег опасными узкими заливами. Не лучшее место для человека — и все-таки люди живут здесь, всегда жили, и до сих пор возвышается над этой пустыней мрачный остов Черной башни, возведенной на заре истории, если не раньше.

Она стояла возле заброшенной церкви с обвалившейся крышей и крохотным прилегающим погостом, где на удобренной истлевшими костями почве густо разрослись крапива и ежевика. На этом угрюмом фоне башня выглядела еще мрачнее. О ней рассказывали множество небылиц, одна другой страшнее. А недавно там поселился человек, чем сразу привлек внимание всей округи, а заодно и вызвал новую волну слухов. Сержант выслушивал все эти байки, кивал, запоминал и, казалось, не собирался ничего предпринимать. Но разве кто-нибудь осмелится пойти вместе с ним глухой ночью по извилистой тропе, где достаточно одного неверного шага, и тебя затянет в бездонную трясину? Если сержант и проходил здесь раньше по ухабистой дороге, то никому не рассказывал об этом; если и приглядывался к мрачной башне, то делал это незаметно. Но раз уж нынче вечером он все-таки отправился в путь, значит у него были на то серьезные причины.

Багровое закатное солнце светило ему в спину. Аккуратно прислонив велосипед к осыпающейся каменной стене, он постучал кулаком в рассохшуюся деревянную дверь.

Пришлось еще раз постучать, прежде чем послышались неторопливые шаги, бряцанье цепей и скрежет отодвигаемого запора. Наконец Из-за приотворившейся двери выглянули настороженные глаза.

— Добрый вечер, — произнес сержант совершенно ровным, бесстрастным тоном.

— Что вам нужно? — прозвучало в ответ.

— Всего лишь задать пару вопросов. Могу я войти?

Глаза моргнули и тут же скрылись. Снова скрежетнул запор, и дверь открылась шире, чем в первый раз. Сержант протиснулся внутрь, подождал, пока хозяин управится с замком и обернется, затем спокойно рассмотрел его. Худой как скелет, с мертвенно — бледной кожей, желтыми глазами и спутанными седыми волосами. Он носил старомодный, выцветший от времени жилет с уймой пуговиц. Устремив на собеседника строгий неподвижный взгляд, сержант продолжил разговор:

— Мистер Вэнстродж?

— Нет, барон фон Строй[387]. А в чем дело?

— Это здание теперь принадлежит вам?

— Я владелец, я! Что вам от меня нужно?

Барон заметно нервничал, его тонкие бледные пальцы подрагивали; кисти были похожи на пустые перчатки.

— Я обязан сообщить вам, барон, что ко мне поступают жалобы от жителей деревни. Будто бы в этом здании происходят странные события…

— Какие еще события? Я старый одинокий человек, сам о себе забочусь, собственноручно готовлю еду, читаю книги, никого не беспокою.

— Да неужели? А как насчет лаборатории? Вот за этой дверью?

Сержант указал пальцем, прямым и твердым, как копье.

Барон мгновенно сник. Он отшатнулся назад, как от удара, и, чтобы не упасть, ухватился за край стола, при этом нечаянно смахнул на пол скелет летучей мыши в стеклянном футляре.

— Это все клевета… — задыхаясь, едва выговорил он.

— Вот как? Тогда вы, конечно, не станете возражать, если я взгляну.

Двумя широченными шагами сержант приблизился к двери и взялся за ручку.

— Нет! Нельзя! Заперто!

Возможно, так оно и было. Но уже ничто не могло остановить могучую руку сержанта. Резкий рывок, и детали замка со звоном посыпались на пол. Дверь широко распахнулась, словно театральный занавес, открывая дорогу к тайне барона.

Это действительно была лаборатория. Хромированная сталь и стекло ярко сверкали на фоне темных каменных стен. На столах мигали лампочками приборы неизвестного назначения с бесчисленными шкалами и стрелками на пультах. Шестеренки, рычаги, кнопки, трубки, провода, изоляторы, искрящие контакты…

Шаркающие шаги борона потянулись следом за тяжелой поступью сержанта. Еле слышный голос звучал еще слабее в огромной сводчатой комнате.

— Это просто хобби. Невинные эксперименты, чтобы хоть как-то убить время…

— Вы уже солгали мне один раз, барон. Не советую повторять ошибку. Люди видели в окрестностях нечто отдаленно напоминающее человека. Сразу несколько свидетелей показали, что оно направлялось в сторону вашей башни. Вам что-нибудь известно о нем?

Барон закашлялся и лишь потом едва слышно прошептал:

— Клевета, сплошная клевета. Просто местные жители строят козни чужаку, иностранцу. Насмотрелись по телевизору дурацких фильмов про наши края, вот и верят теперь всякой напраслине…

— Вы сами себе навредили, барон.

При каждом слове полицейского человечек вздрагивал, как от удара. Сержант снова направил вперед указательный палец.

— Так расскажете, что прячется за этим занавесом, или мне самому посмотреть?

— Вы не можете… не имеете права…

Барон беспомощно хватал ртом воздух, но даже не попытался остановить незваного гостя. Шаг, другой, третий; вот сержант пересек комнату и отдернул занавес. Облако пыли медленно осело на пол. Сержант не шелохнулся и не произнес ни слова, но в его стальном взгляде мелькнул огонек торжества.

Эта штуковина и в самом деле была огромной. Она сверкала металлом. Сплошные рычаги, винты и шестеренки, а также другие детали необычного вида. У чудища даже была голова с грубым подобием лица, безжизненного, ничего не выражающего. Просто еще одна деталь механизма.

— Это ваше изделие, — произнес сержант таким тоном, будто одновременно и спрашивал, и давал ответ. — Недавно я увидел его снаружи и пошел следом, и оно привело меня к башне. Жители твердят, что это только первый образец, а потом вы соберете огромную армию, ваши адские создания заполонят землю и сбросят род людской в море. Некоторые убеждены, что вы притащили эту машину с другой планеты, а за ней прилетит целая орда таких же. Сказкам выживших из ума старух я не верю, как не верю и выдумкам разных умников, как не поверил и вашей лжи. Но сейчас самое время сказать правду. Выкладывайте!

Эти холодные слова, гулкие и четкие, как удары барабана, пригибали барона к полу, разрушали последние крупицы воли к сопротивлению. С огромным трудом он унял дрожь и, шаркая, подошел к сержанту.

— Правду?.. Хорошо, я скажу правду.

Непослушные пальцы отыскали выключатель на спине у металлического монстра. В механической утробе вспыхнули огни, зажужжали двигатели, загрохотали рычаги и шестеренки. Жуткое создание медленно прошло мимо сержанта, наблюдавшего с таким же невыразительным лицом, как у самой машины. Барон метнулся следом и обездвижил свое творение.

— Вот она, правда… Прошу вас, не рассказывайте никому. — Он выпрямился, пытаясь сохранить остатки достоинства. — Там, у себя на родине, я имел и власть, и деньги, однако нынешний режим превратил меня в то, что вы сейчас видите. В юности я был известным фокусником — любителем и с большим успехом давал представления. Но не за деньги — мое положение этого не допускало. Только в приличных домах, для лучших друзей. Теперь, в старости, я вспомнил о былых талантах и решил с их помощью зарабатывать на жизнь. Сменив имя, чтобы не позорить оставшихся в живых родственников, я сконструировал это устройство, и оно умеет делать удивительные вещи…

— Хотелось бы взглянуть на эти удивительные вещи.

Барон постоял в раздумье, затем медленно подошел к машине. Долго что-то настраивал, а затем нажал кнопку. Чудовище ожило, внутри и снаружи замигали огоньки, из коробки на груди полилась незатейливая мелодия. Машина неуклюже раскачивалась, то шагая вперед, то отступая в такт музыке. Но вот танец закончился, механический монстр остановился с хриплым свистом. В тот же момент над его головой развернулся флажок. Тут в механизме что-то заклинило, тонкое древко переломилось, и флаг скомканной тряпкой полетел на пол.

Сержант долго в молчании смотрел на механизм, а затем сказал:

— Я бы не назвал это удивительными вещами. К тому же сама конструкция ненадежна. Отвалилась деталь, и это доказывает, что машина небезопасна для зрителей. Боюсь, вам понадобится лицензия…

— Нет, прошу вас! Чиновники нипочем ее не дадут. Все они настроены против меня. Я сейчас докажу, что никакая лицензия мне не требуется. Смотрите!

Барон сбросил зажимы с задней панели, откинул ее и щелкнул пальцами. Внутри сидел человечек в поношенном комбинезоне, худой, лысый и такой же бледный, как барон. Он привстал и поклонился сержанту.

Страж порядка посмотрел на него, затем опустил взгляд на креслице с ручками управления механическим чудищем.

И тогда его каменное лицо тронула непривычная улыбка. Она исчезла уже в следующее мгновение — но все-таки она была.

Сержант ушел, убедившись, что его подопечным, жителям деревни, ничто не угрожает. Дверь захлопнулась, и тяжелые шаги затихли вдали.

— Мы спасены, — проговорил барон. — Эти глупцы ни о чем не подозревают.

Барон дотронулся сзади до шеи своего помощника, провел сверху вниз. Плоть разошлась без единой капли крови, и в проеме показался крошечный механический человек, почти точная копия большой машины.

— Мы в безопасности, — повторил человек безжизненным голосом. — Теперь можно переправлять остальных.

И потянулся к шее барона, чтобы помочь тому выбраться наружу.

День компьютера

— Входите, доктор Прайс, входите же! — сердечно поприветствовал ученого президент Соединенных Штатов, сияя белоснежными зубами и лоснясь напомаженной шевелюрой. — Как я рад, что вы не заставили себя ждать!

— Мистер президент, я бросил все дела, едва получил ваш вызов, — сухим академическим тоном отвечал Прайс, и выражение его лица было бесстрастным под стать голосу. — Итак, чем могу быть полезен?

— Мне нужна небольшая консультация. Разумеется, я гарантирую абсолютную секретность, все останется между нами, будем считать это разговором двух старых друзей. Здесь, в Овальном кабинете, кроме нас, никого, записывающая аппаратура выключена. Хочу задать вам несколько простеньких вопросов насчет компьютеров. Точнее, насчет одного конкретного компьютера, той огромной штуковины, с которой вы работаете в Пентагоне.

— Вы о «Всемогущем»?

— Да — да, о нем, о «Всемогущем». Как я слышал, он самый большой и быстрый в мире. Это не преувеличение?

Доктор Прайс кивнул.

— Можно и в таких терминах описывать его возможности, но корректнее будет сказать, что у него самые большие банки данных и самое короткое время поиска. Плюс к этому лучшие СБИСы[388].

— Ну да, ну да. Вы прямо с моего языка слова сняли. Так вот, позвольте задать вопрос — разумеется, сугубо гипотетический. Если нужен компьютер, чтобы завоевать мир, то «Всемогущий» подойдет как нельзя лучше, правильно?

— Неправильно.

Президент растерянно заморгал.

— Вас не затруднит объяснить?

— Ничуть. На современном уровне развития вычислительных технологий компьютер физически не способен, как вы изволили выразиться, «завоевать мир». Компьютеры не думают… еще не научились думать. Их нужно программировать. То есть кто-то должен писать для них софт.

— Софт?

— Да. Если вкратце, компьютер состоит из харда и софта. Хард — все, что остается, когда мы выключаем компьютер. Это его физическая составляющая: дисплей, накопители информации, клавиши, выключатели и так далее. Не более чем набор электронных деталей. Когда же мы снова пустим ток, заработают программы, отвечающие за функционирование харда. Вот эти программы и есть софт.

— Кажется, я понимаю. Если ошибаюсь, поправьте: у этого вашего компьютера, «Всемогущего», имеется необходимый для завоевания мира хард, но нет софта. А самостоятельно написать для себя софт он не может.

— Мистер президент, вы абсолютно правы.

— Что ж, в этом вопросе мы пришли к единому мнению. Может быть, вы также согласитесь со следующим моим допущением: если найдется человек, способный написать такую программу, то установить ее на компьютер и завоевать мир — задача теоретически выполнимая?

— Нет. Это слишком долго и хлопотно. Мало написать программу, надо ее отладить, то есть проверить разными способами, весьма многочисленными, и убедиться в ее дееспособности. На это может уйти целая жизнь.

— Доктор Прайс, вы не вполне откровенны со мной. — Президент вдруг сменил тон на холодный, даже суровый. — Вы же пишете такую программу. Не надо отрицать.

— Да, я начал писать такую программу…

— Я знал! Охрана!

С грохотом распахнулась дверь, в Овальный кабинет влетел пятизвездный генерал с мощным автоматическим пистолетом наголо.

— Я начал писать такую программу, — невозмутимо повторил доктор Прайс. — Но потом меня вдруг осенило: если я достаточно умен, чтобы написать и отладить программу для завоевания мира, не будет ли гораздо проще взять да и завоевать мир собственноручно? Не связываясь с компьютером вовсе?

— Расстрелять его! — хрипло выкрикнул президент. — Не то будет слишком поздно!

Генерал шагнул вперед, поднял пистолет, тщательно прицелился и нажал на спуск. Бахнул выстрел.

Президент рухнул ничком, убитый наповал.

Самсон в храме науки

— Сэм, на этой работе сверхурочные не платят, — сказал доктор Бен. — Тебе еще полчаса назад надо было уйти.

— Ухожу, ухожу, только вот их сначала переставлю, — ответил Сэм, вынимая из автоклава емкости с культурами бактерий и выстраивая их в шкафу.

С хрупким стеклом его длинные и толстые пальцы обращались на удивление деликатно. А сейчас он двигался с удвоенной осторожностью, сосредоточенно хмурясь и надеясь, что его волнение останется незамеченным. Да какое там волнение — настоящий страх. Слава богу, что хоть не трясет. Но дело должно быть сделано.

Закрывая автоклав, он услышал, как за спиной закрылась дверь. Хрустнул суставами пальцев, пытаясь успокоиться. Ну, довольно. Больше никаких колебаний. Несколько дней он готовил план, и настало время действовать. Все пройдет без сучка без задоринки. Час уже поздний, и в том коридоре не может быть никого. А если и заметят, он скажет, что подметает. Метлу не забыть! И куртку. К делу!

Куртка старенькая, латаная — перелатаная, зато с большими карманами. В правой руке ключи, в левой метла. Запираем дверь лаборатории. Никого не видать. Неспешно подметаем, напевая тихонько; по коридору приближаемся к нужной комнате. На ее двери полоска бумаги, приклеенная скотчем: «Тератология». А ниже: «Вход воспрещен». Коридор пуст. Последний раз оглядываемся — и отпираем дверь. Входим, запираемся. Прислоняемся к двери спиной, надо шумно отдышаться в темноте. Напоминаем себе, что лишнего времени нет. Шарим ладонью по стене в поисках выключателя.

Сэм повернулся и вздрогнул. В этом помещении он побывал один — единственный раз — позвали убрать разбитую банку. Зря он рассказал тогда об этом Джэпету. Но что сделано, то сделано, и пути назад уже нет. Снова Сэм здесь, и он выполнит задачу, уйдет не с пустыми руками.

А банок с колбами заметно прибавилось, уже два шкафа полнехоньки. Что взять? Что-нибудь поменьше, сосуд должен уместиться в кармане. Не хочется смотреть на большие контейнеры, где выстроились рядками малые емкости, больно уж неприглядное содержимое у них. Не хочется, а придется. Вот она, баночка, та самая, замеченная первой, и кто-то плавает в прозрачной жидкости: белая плоть, тонюсенькие конечности. Спит: глаза закрыты. Все глаза. Две головы, четыре глаза.

Сэм сдвинул крышку большого контейнера, совсем немного, только чтобы руку просунуть. Жидкость теплая. Схватил банку, вынул ее, капающую, сунул в полиэтиленовый пакет, а затем добыча отправилась в карман куртки.

А вот теперь пора сматываться! Перебарывая панический страх, Сэм схватил метлу и выключил свет. Не надо думать о монстрах, которые за спиной! Что это, шум в коридоре? Нет, всего лишь биение сердца грохотом отдается в ушах. Он распахнул дверь, вышел, затворил ее за собой.

Ну, слава богу, он справляется. В точности как и планировал. Скоро все будет кончено, надо только одолеть эту чертову дрожь. Делай все как обычно, Сэм! Убери метлу в кладовку, проверь, везде ли выключен свет, и иди к выходу.

— До свидания, Сэм, — крикнул кто-то вдогонку.

Он помахал в ответ и пожелал всего хорошего.

На парковке почти никого. Сэм направился к навесу, под которым оставил свой электроцикл. Было тепло и пахло весной; у дуба, что раскинул ветви над навесом, уже лопнули почки; вот — вот развернутся зеленые листья. Открыв кофр, увидел в нем аккумулятор Неда. Совсем забыл, что дядя настоятельно просил зарядить, причем именно сегодня, а то вечером телик не посмотреть. В клинике, мол, зарядка бесплатная, так зачем деньги на ветер выбрасывать? Не по душе Сэму такое крохоборство, но ведь не откажешь родственнику.

Когда Сэм вытягивал провода, клеммы — крокодилы соприкоснулись и дали трескучую искру; от неожиданности он аж подпрыгнул. Заряжать личный электроцикл тут дозволено, но злоупотребление, конечно же, не приветствуется. Глядим вправо — влево, на парковке ни души. Быстренько вынимаем из кармана баночку и прячем в кофре. Отсоединяем силовой кабель…

Ффу — ух, гора с плеч! Дело сделано. И чтобы он еще хоть раз в жизни за что-нибудь такое взялся!

Он уже сидел на электроцикле и застегивал воротник, когда из своей ниши выехал автомобиль доктора Бена, ярко — красный «Шеви тандерболт 2015» Огромные батареи, скорость до ста миль в час, дальность хода без подзарядки — триста миль. Машина остановилась рядом с Сэмом, опустилось стекло.

— Сэм, можешь завтра приехать на час раньше? На той стороне здания трещина в окне, вызваны мастера, надо встретить.

— Конечно, доктор, без проблем.

— А в качестве компенсации отпущу тебя в пятницу на час раньше.

— Годится.

— И не задерживайся больше, пожалуйста. Напоминаю: сверхурочных не будет.

— Да как скажете.

— Вот так и говорю. До свидания.

Сэм помахал вслед красивой машине, крутанул реостат и, гудя движком, выехал на дорогу.

От научно — исследовательской клиники «Андерсон — Френч» всего пять миль до съезда к Собел — Крику. Это слово значилось на указателе, хотя никто речку так не называл, к ней приклеилось прозвище Соболь — Крик, как и к ее долине, и к приютившемуся там поселку. Белый бетонный столб указателя был забрызган грязью с грунтовки, под этой же грязью почти целиком скрывалась и надпись. Вот туда-то, на грунтовку, Сэм и свернул, и поехал по краю, стараясь не попадать в топкие колеи. Дорога часто сворачивала, петляла между голыми деревьями вдоль речки. Уже доносился запах дыма — задолго до появления домов. Обветшалый поселок с одинокой улицей, дешевые постройки для горняков. Шахта давно закрыта, некрашеные дома потемнели от старости. Чужаку это сразу бросилось бы в глаза, а Сэм не замечал вовсе. Это его родина, он тут вырос. Почти во всех домах живут его родственники, Брауны и Эбернати. Он-то Самсон Эбернати, но все дядья по отцовской линии Брауны.

Ему махали встречные, он тоже махал, катя по улице. Нед ждет свой аккумулятор, сейчас разноется, что пропустил дневные телевикторины. К нему Сэм заглянет, но сначала побывает у Джэпета. Избавится от банки и забудет про нее начисто.

Сэм остановился за домом и прислонил электроцикл к стенке нужника. Как раз в этот момент открылась дверь, и, надевая помочи, отхожее место покинул Джэпет.

— Ну что, принес? — спросил он, нахмурясь.

— Я свои обещания выполняю, — врастяжку проговорил Сэм и огляделся по сторонам, прежде чем открыть кофр и переложить банку в карман куртки. — В доме покажу.

Только после того, как была зажжена керосиновая лампа, он вынул добычу и водрузил на стол.

— Грехи мои тяжкие! — пролепетал Джэпет.

У него даже челюсть отпала, на которой почти не оставалось зубов.

— В точности как ты говорил. Если б сейчас не увидел собственными глазами, так бы и не поверил. Мерзость-то какая, прости господи! И ее там разводят, да? В этой твоей гнусной клинике?

— Нет, в клинике этим не занимаются. Говорят, что только изучают уродцев, а привозят их из других мест.

— Да неужто ты решил защищать сей сатанинский промысел? — На костистом лице Джэпета полезли из орбит глаза, он наставил трясущийся узловатый палец. — Не занимаются, значит? И эта твоя клиника — не адская, стало быть, кухня?

— Да никого я не защищаю, — проворчал Сэм, опуская глаза и постукивая подметкой по грязной половице. — Мое дело маленькое, я там просто прибираюсь.

— Прибирается он, смотрите-ка! Да ни один парень из Соболь — Крика не должен на милю приближаться к этому гадюшнику!

— Но ведь платят хорошо!

— Деньги в жизни не самое главное.

— А что главное-то? На эти деньги жратва покупается, а те, кто ее ест, ни словечка про это главное не говорят. Вот что: ты попросил, я принес. Забирай, и чтобы больше не было таких просьб.

— Сейчас, сейчас, — пробормотал Джэпет, хватая баночку, глядя на просвет и содрогаясь от увиденного. — Вот же пакость, а?

Сэм, сутулясь, прошаркал на порог, захлопнул перекошенную дверь. Уже стемнело, пришлось включить фару.

— А я видел, как ты мимо проезжал, — упрекнул дядя Нед. — Сижу, заняться нечем, аккумулятор жду, а племяш знай катается в свое удовольствие.

— Ежели такая срочность, зарядил бы сам за доллар и смотрел бы с утра свое мыло. На, держи.

— Вот уж дудки, моим денежкам найдется более достойное применение. — Нед шумно отхлебнул этого «достойного применения» из стакана и схватил аккумулятор.

Через секунду комната заполнилась синтезированным смехом. Уйдя в кухню, Сэм с наслаждением вдохнул запах хлеба.

— Здравствуй, тетя Нетти. Ух, как пахнет вкусно!

Женщина поприветствовала племянника улыбкой и кивком и положила каравай на стол. Нетти была неразговорчива, даже не умела читать, зато в стряпне кому угодно дала бы фору.

Повесив куртку в коридоре за дверью, Сэм достал из кармана газету. Сел за стол, пробежался по заголовкам.

— Пишут, что первая леди, супруга президента, идет на поправку, у нее уже кости на ноге срослись, там, где лошадь наступила.

Нетти, сочувственно покивав, сняла хлеб с противня. Смотреть теленовости — это не по ней, времени жалко, там ведь говорят больше о вещах ей неизвестных или неинтересных. Другое дело, когда Сэм газетку вслух читает, уж он-то всегда выберет что-нибудь любопытненькое.

Поутру, только он отпер дверь клиники, подкатил грузовичок стекольщиков. Сэм показал им лопнувшее стекло, дождался, когда его заменят, расписался в счете — фактуре. Когда он прибирался после ремонта, подошел доктор Бен.

— Вот теперь гораздо лучше.

— Будет еще лучше, когда я «пальцы» сотру, — вон как наследили.

— Это потом. Жду тебя в моем кабинете.

«Узнали! — запаниковал Сэм. — Заметили, что одной банки нет, и сразу поняли, кто украл. Ну зачем, зачем я позволил себя в это втянуть?!»

Чепуха, сообразил он чуть позже и слегка успокоился. Нелепые опасения. Доктор Бен только что приехал. Стало быть, вызывает по другому поводу.

Сэм убрал в кладовку метлу и совок, прошел по коридору в кабинет, постучал в матовое дверное стекло. Доктор Бен сидел за рабочим столом, пыхал трубкой с вонючим безникотиновым табаком. Он кивнул на кресло и снова выпустил клуб кошмарной дряни. Опустившись на сиденье, Сэм сплел пальцы на коленях. Перед ним в зеленом дыму доктор Бен перебирал бумаги.

— Помнишь наш разговор насчет средней школы?

— Ага. — Сэм опустил глаза, уставился на пальцы.

— Ты проучился только полгода, я ничего не путаю?

— Да мне там не понравилось.

— Но ведь оценки были хорошие.

— Я не в курсе.

— В курсе. А еще ты в курсе, почему бросил школу. Потому что был единственным учеником из Соболь — Крика.

— Может быть.

— Не может быть, а точно. Вот что, Сэм, давай мы не будем считать друг друга идиотами. Оценки у тебя были что надо. Не спорь, у меня есть копия табеля. Надо было учиться дальше, и плевать, что одноклассники болтают.

— Да мне их болтовня до…

— Вот — вот, и дома не надо было никого слушать. Причина-то в этом, я прав?

Ох и не любил же Сэм подобные разговоры! Какое-то время можно упрямо смотреть на пальцы, сплетать их и расплетать. Но отмолчаться все равно не удастся:

— Ну, вроде того. Как ни сядешь уроки делать, дядя сразу подыщет неотложное занятие. И зудит, что сам он в школе не учился и не знает никого, кто учился, а я, стало быть, слишком хорошего о себе мнения, других ни во что не ставлю. Ну и так далее. Проще бросить. А приличную работу и без аттестата можно найти, вот у вас, к примеру, меня все устраивает.

— Работа бывает и поинтереснее, но чтобы ее получить, требуется образование. Скажи честно, ты ведь не прочь ходить в школу?

— Да теперь-то уже поздно.

— Учиться никогда не поздно. — Доктор постучал по папке с бумагами черенком трубки. — Вот это — программа заочного обучения в средней школе. Посещать уроки не надо, все делается по почте. Заниматься можно здесь, в клинике, не таская домой учебники с тетрадями. Я побеседовал с советом директоров, все довольны твоим трудолюбием. В долине трудно найти квалифицированный персонал. Я не имею в виду научных работников, они к нам в очереди стоят. У нас ведь самые оригинальные проекты в стране. Ты, конечно, знаешь, что такое генная инженерия?

— Вообще-то, не знаю. Думаю, что-то связанное с ДНК.

— Правильно думаешь. У человека примерно сто тысяч генов, они собраны в двадцати трех парах хромосом. Почти все уже закартированы, иными словами, мы неплохо разобрались в этой теме. И все же это только начало пути. Эмбриология — сплошная загадка; что-либо прогнозировать в этой области сложно. На сегодняшний день выявлены три с лишним тысячи генетических заболеваний. Вот над ними-то и бьется наша клиника. Мы пытаемся лечить генетически обусловленные недуги. Но кроме исследователей с учеными степенями, нам нужны грамотные лаборанты. Заманивать городских — дело неблагодарное, но отчего бы не готовить местных вроде тебя? Постоянная работа, зарплата повыше. Совет директоров согласен выделить время для обучения в школе. Как видишь, это в наших общих интересах. Ну, что скажешь?

— Не знаю даже…

— Когда аттестат получишь, поднимем твою ставку. Еще до того, как начнем готовить тебя к новой работе.

— Да я не про то…

— А про что?

Сэм не давал покоя пальцам; мысли путались, трудно было облекать их в слова. Уже в который раз доктору Бену пришлось отвечать за него:

— Ты Из-за друзей, да? Из-за семьи? Боишься выглядеть задавакой? Пустое. Это не причина, чтобы отказываться от образования, от более обеспеченной жизни. Соболь — Крик — не сказать что плохое местечко, но оно какое-то невезучее. Когда закрылась шахта, жители попали в замкнутый круг, из него уже не вырваться. А тут еще проблема здоровья. В начале века у нас появились кое — какие средства против СПИДа, но это бесконечная война, потому что СПИД, как и все ретровирусы, постоянно меняется, наиболее вирулентные штаммы одерживают верх. Поэтому наша атака идет по трем направлениям. Первое направление — иммунология, она повышает сопротивляемость человеческого организма вирусу. Для инфицированного это означает задержку появления симптомов, и мы постоянно улучшаем методы продления его жизни. Но к полному излечению этот путь никогда не приведет. Генетическая природа СПИДа была раскрыта много лет назад, а это значит, что заражаются им только те, у кого есть предрасположенность.

— Намекаете на всех, кто живет в Соболь — Крике?

— К сожалению, да. Таких, как ты, к кому инфекция не пристает, по пальцам можно пересчитать. Ну а остальные… Ведь тебе известно, Сэм, какая высокая у вас смертность. Только не надо думать, будто в этом есть и твоя вина. Думать надо совсем о другом: ты молод и здоров и у тебя собственный путь в жизни. О себе следует думать. А значит и о том, как получить среднее образование. Вот что, не надо пока ничего решать, ладно? Но обещай, что хорошенько поразмыслишь над моими словами.

— Ладно, поразмыслю. Только не считайте, пожалуйста, меня неблагодарным. Все, что вы говорите, мне очень нравится, просто… есть и другие соображения.

— Конечно, конечно. Мы об этом еще побеседуем. Может, на следующей неделе.

Хорошо, что трава выросла такой высокой — пора косить. А то для работы с лабораторной посудой денек не самый подходящий. Сэм гонял миниатюрную электрокосилку по газону перед клиникой, аккуратно сворачивал и выстригал параллельные полосы, — все это делалось машинально, поскольку думать он мог только об открывающихся перед ним перспективах. Не надо больше завидовать ученикам, с которыми он раньше ходил на занятия. Сейчас эти ребята готовятся к выпускным экзаменам, катаются на собственных машинах и мечтают о колледжах, — ну и что, у него тоже все это будет, надо только труда не пожалеть.

Крепко пахло свежескошенной травой, весеннее солнце грело плечи. Сделав перерыв, чтобы подкрепиться не успевшим зачерстветь тетиным хлебом с домашней бужениной, он уселся читать взятый со столика в приемной проспект. Раньше не интересовался, а теперь вот решил узнать, чем занимается клиника. Много непонятного было в проспекте, но Сэм старательно вникал.

Всю дорогу до дома его не покидала эйфория… вернее, всю дорогу до поворота на Соболь — Крик. Здесь его родина, и он — неотъемлемая частица ее… Но почему-то такие мысли не вдохновляют. Слезая с электроцикла, он поймал себя на том, что сутулится — а ведь так бывает всегда по возвращении. Опять надо говорить со здешним акцентом и слова выбирать попроще, чтобы не подумал кто, будто Сэм задается и умничает.

— Сэм, эй! Слышишь меня? — позвал с той стороны улицы Джэпет. — Иди сюда, потолковать надо.

Дождавшись, когда Сэм приблизится, он зашептал:

— Вечером у нас в «Легионе», в девять. Через заднюю дверь войдешь.

— Ты уж прости, не смогу…

— Сможешь, Самсон Эбернати, еще как сможешь. Будет преподобный Брейкридж, он с тобой особо поговорить хочет.

— О чем?

— Вот только вопросов не надо, слышь? И чтобы в девять был как штык.

Он ушел восвояси, и Сэм проводил его встревоженным взглядом. В обществе преподобного Брейкриджа юноше никогда не было уютно. Одно дело, когда священник выступает на местных телеканалах, его пунцовая рожица выглядит ничуть не страшной, а, наоборот, смешной. Священник может декламировать и орать, призывать к Иисусу и даже дирижировать духовным хором. Но совсем другое дело, когда он приезжает в Соболь — Крик, в обветшалый «Легион — холл». Там уже давно не проводятся собрания Американского легиона, последний ветеран Второй мировой похоронен и даже от участников войны во Вьетнаме почти никого не осталось. Здание теперь вроде церкви, трофей наезжающих проповедников, из которых Брейкридж наиболее популярный. На его молебнах народ азартно откликается на вопросы, как полоумный распевает псалмы, говорит на мертвых языках и валится в обморок. Сэм, конечно, пел вместе со всеми, но экстаза не разделял, и даже предположить не мог, что Брейкриджу известно о его существовании. Вот уж это совершенно ни к чему! И зачем же он, спрашивается, понадобился проповеднику?

После ужина Сэм перебрал все варианты уклонения от явки. Можно сказаться больным, можно сесть на электроцикл и умотать в город, а вернуться далеко за полночь. Да можно просто не пойти, не потащат же его силой.

Однако ровно в девять он стучался с черного хода.

Лязгнула цепочка — и это было из ряда вон, ведь обычно на весь Соболь — Крик не найдется даже одной запертой двери. В щелку выглянул Джэпет, махнул Сэму и распахнул дверь. В передней приемной едва теплилась керосиновая лампа, окна были зашторены. Преподобный Брейкридж восседал во главе стола, держа в лапище стакан для воды, только вместо воды там плескалось виски. Еще двое, сидевшие рядом и жадно внимавшие ему, были жителями Соболь — Крика.

— Не тот ли это отрок, о коем ты мне говорил? — услышал Сэм знакомый хриплый голос.

— Тот самый, — подтвердил Джэпет. — Он мне родня с сестринской стороны.

— Стало быть, юноша, ты подвизаешься в гнездилище мерзости богопротивной?

— Я работаю в научно — исследовательской клинике «Андерсон — Френч». — Сэм очень старался, чтобы голос не дрожал.

— В той, что возле трассы? О ней-то и речь. Грехи и скверна!

— Там ведутся научные исследования, чтобы людям помочь. — Сэма все-таки подвел голос, ответ получился нетвердым.

Но Брейкридж уже сообразил, что имеет дело с попыткой бунта. Он страшно выпучил глаза и наставил палец на Сэма.

— Дерзишь, мальчишка?! Врать посмел, будто не ведаешь, что творится в вертепе сатанинском? Людям они помочь хотят, а? А помогли они матери сего чада, когда предъявили его ей, из утробы исторгнув? Самому чаду помогли?

Он с такой силой грохнул банкой по столу возле керосинки, что Сэм ойкнул в ужасе: разобьет же! От удара заключенный в сосуд двуглавый плод заколыхался вперед — назад, задвигал ручонками, словно пытался плыть. Жидкость в банке была темна. Что-то с ней не так… Сэм подался вперед, вгляделся — и аж подпрыгнул. Проповедник заревел ему в самое ухо:

— Клиника эта твоя так называемая суть средоточие мерзости!

Слушатели, сидевшие кружком и неотрывно глядевшие на банку, одобрительно забормотали.

— Всеблагой наш Господь рек: «И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его». Так я и поступлю! Если Всевышний повелевает, я вырву у себя глаз и отдам его во имя Господа!

С этими словами Брейкридж ухватился за собственный глаз, выкрутил, выдрал его в мучительных корчах. Когда протягивал кулак, веки были плотно смежены. Вот он медленно разжал кулак перед Сэмом… И хотя юноше не был в диковинку этот трюк, он, пожалуй, не удивился бы, увидев око проповедника на ладони.

— Когда Бог приказывает, мы выполняем приказ! А сейчас Он велит нам стереть обитель скверны с лика земного. Понятно ли тебе это, отрок?

Сэм очень хорошо понял, но не смог выдавить ни слова. Сил хватило только на утвердительный кивок. Которому Брейкридж дал собственную интерпретацию:

— Вижу, наша заблудшая овца вернулась в стадо. И уж коли ты взялся за ум, возьмись и за праведное дело. Да будет предан огню проклятый вертеп! Да очистит его благословленная Всевышним длань от паскудства адова!

— Нет… — пискнул Сэм.

— Нет?! — возопил Брейкридж. — Это ты мне сказал «нет»?

Его рука метнулась с быстротой змеи, и получивший сильнейшую пощечину Сэм отлетел к двери. Брейкридж навис над ним и обвиняюще наставил трясущийся палец:

— Атеист? Коммунист? Ты принял сторону зла, пошел против собственной родни? Вот она, твоя родня, собралась в этом храме, так что же, помчишься в полицию, донесешь на своих близких, засадишь их за решетку? Ты, трусливая дрянь, пойдешь против своих?

Внезапно наступила тишина, все смотрели на Сэма. А тот, охваченный ужасом, не мог придумать никакого ответа, мог только кивать и держаться за щеку, в которой пульсировала боль.

— Так ты говоришь «да»? — проорал Брейкридж, наклонившись так близко, что едва не коснулся лицом лица Сэма и обдав его вонью гнилых зубов.

— Да, — ответил тот. — Я помогу.

Чего бы ни хотели эти люди, сам он желал лишь одного: успокоить бешеного святошу.

— Знаю, что поможешь. — Брейкридж улыбнулся, выпрямляясь, вернулся в кресло и от души хватил виски. — Ты славный богобоязненный парень, и ты, конечно же, не подведешь своих родственников. Все сделаешь, как я сказал, и проблем не будет. У тебя ведь есть ключ от здания? Не смей врать! Джэпет сказал, что видел его.

— Ключ-то есть, но там сигнализация.

— И ты, разумеется, знаешь, как ее вырубить.

На это Сэм мог только кивнуть. От пронизывающего взгляда проповедника никуда не деться.

— Тебя отвезут туда вот эти добрые люди. Дадут керосин и спички, ну и присмотрят за тобой. А когда сделаешь дело, привезут обратно. Община Соболь — Крика будет гордиться своим героическим сыном. Я ведь не поверил, мальчик, в эти россказни, будто бы ты считаешь себя лучше других. Ты один из них, и сегодня же ночью это докажешь.

Внутри у Сэма все кричало «нет!!!», но никто этого не слышал. Его подбадривали, хлопали по плечу, и вот он уже в машине, едет в потемках. Все здесь, кроме Брейкриджа, — проповедник свое дело сделал. Как же быстро добрались до клиники, Сэм даже глазом моргнуть не успел… Все высадились, миновали здание, пошли дальше. Неужели передумали? Крошечная надежда мгновенно сгинула.

— Никого не видно? Машины?

— Все чисто.

— Садимся в тачку, фары погасить. За дом заедем, чтобы с дороги нас не увидели.

Голоса смолкли, но завелся электрический двигатель. Вдали ухнула сова.

— Иди, — велел Джэпет. — Открывай.

От Сэма не отставали ни на шаг, в канистре булькало. Хотелось бежать, кричать, протестовать. Нельзя делать то, чего от него ждут! Но он делал. Хорошо, что темно, — никто не видит его слез. Не нужны ему свидетели этого финального унижения. Онемевшими пальцами он перебирал ключи.

— Открывай! — свирепо шептал Джэпет. — И сигнализацию! Сигнализацию не забудь выключить!

Все, пути назад нет. Ключ легко проскользнул в скважину. Дверь открыта, а найти рубильник сигнализации на ощупь несложно. Сэм выключил ее. В ладонь ему вдавили коробок обыкновенных спичек, другую ладонь прижали к ручке канистры.

— Давай. Ну давай же!

Сэм зашаркал по коридору. У поворота оглянулся, увидел троих, застывших шеренгой в дверном проеме на фоне неба. Этот мир — тюрьма, и побег невозможен. За углом та самая комната, с банками. Подходящее место. Забулькала канистра, резко запахло керосином. Когда емкость опустела, Сэм отошел назад и зашуршал спичками. Канистра. Не забыть про нее, его ведь предупреждали. Отпечатки пальцев… Спичка затрещала и объялась ярким пламенем, Сэм уронил ее под ноги, в темную лужу.

Она пшикнула и погасла.

Трясущимися руками Сэм зажег вторую, дал разгореться. Бросил.

Жахнуло, взлетело до потолка керосиновое пламя. Сэм схватил канистру… и застыл, парализованный ужасом. Дверь хранилища уродов медленно отворялась.

На огонь с шипением обрушилась пена. Тот сопротивлялся, уворачивался, стрелял дымными языками, но вскоре погас. За спиной у Сэма в коридоре зажглись яркие лампы, раздались вопли и топот бегущих ног. Потом вспыхнул свет и впереди, и Сэм ошеломленно вытаращился на доктора Бена. А тот перекрыл вентиль и поставил огнетушитель на пол.

— В мой кабинет, — тихо распорядился доктор. А заметив, куда смотрит Сэм, добавил: — Да не беспокойся, кто-нибудь тут приберется.

Сэм не шевелился, пока его не взяли за руку. И тогда он наклонился, и его понесла вперед собственная тяжесть — столь внезапный поворот событий стал для него шоком. По всему зданию зажигались окна, на парковке шумело множество машин. Сэм рухнул в кресло, а доктор Бен утрамбовал в трубке желтоватое крошево.

— Жаль, что все так кончилось. Если бы мы могли, не допустили бы поджога. Брейкриджа часто предупреждали, но он упрям как осел.

— Так вы знали? Обо всем?

— Абсолютно. Он же давно под колпаком. И о сегодняшней встрече мы узнали, как только было принято решение ее организовать. И записали разговор, от первого слова и до последнего. Но мы не могли тогда вмешаться и твое участие предотвратить тоже не могли. Вот это меня больше всего расстраивает.

— Да кто я такой? Так, пешка…

— Ошибаешься. Ты самое важное, что есть в долине, ты причина строительства этой клиники. О тебе мы узнали в тот самый день, когда ты родился, и каждый миг твоего существования прошел под нашим контролем. Ведь ты несешь в себе либо гибель всего человеческого рода, либо его спасение.

Доктор Бен криво улыбнулся, усаживаясь в свое кресло.

— Знаю, трудно все это усвоить вот так сразу. Но простого объяснения у меня нет. Помнишь, я рассказывал о СПИДе, о том, что он признан генетически обусловленным? Им болела твоя мать, а лечивший ее врач использовал жителей долины в качестве подопытных кроликов. Не спрашивай, как его зовут, но я уверяю, что свои дни он закончит за решеткой, и лишь потому, что в нашей стране отменена смертная казнь. Это чудовище возомнило себя богом, а всех остальных — грязью под его ногами. Прежде чем он был разоблачен, в его руки попала твоя мать, а вместе с ней и ты. Он взял клетки костного мозга и заразил их модифицированным ретровирусом, содержащим человеческий ген. Твоя мать умерла родами, и мы никогда не узнаем причину ее смерти. Зато выжил ты, и у тебя нет СПИДа. Измененная структура гена не допустила развития болезни.

— Простите, но я не понимаю… За что посадили врача, который маму лечил? В чем его преступление?

— Его преступление в том, что он создал вирус, воздействующий на человеческий ген, — хмуро ответил доктор. — Вирус, способный выйти из?под контроля и уничтожить все человечество. Исследования в области генетики с самого начала вызывают опасения подобного рода, и не случайно принимаются запретительные законы и создаются органы надзора. Тот вирус был модифицирован таким образом, что мог репродуцировать себя ограниченное число раз, и концевая последовательность отрубала ген, когда тот реплицировался. Очень опасный трюк, но он работал. А если бы он не работал, ретровирусу ничто не помешало бы распространяться и видоизменяться, и мне страшно даже вообразить последствия. Вот почему мы постоянно наблюдали за тобой, тщательно контролировали состояние твоего здоровья. Но при этом постарались сделать так, чтобы ты вел нормальный образ жизни, насколько это возможно. Хочется верить, что нам это удалось. Все остальные жители Соболь — Крика — хронические больные. Мы постараемся облегчить…

— Я не могу туда вернуться, — перебил Сэм.

Его голос звучал сухо, все эмоции были растрачены.

— Знаю. — Доктор Бен неловко попытался спрятать смущение в клубе дыма. — Придется выбирать, Сэм. Можно отправить тебя в сиротский приют. Но если честно, следить за твоим здоровьем и здоровьем окружающих проще здесь, в клинике. А еще надо подумать о твоем будущем… и о будущем человечества. Если постоянно модифицировать твои гены, укрепляя их иммунность к СПИДу, можно достичь исключительных результатов.

— То есть вы хотите, чтобы я тра… оплодотворил каждую девку, до которой дотянусь?

— Прошу тебя обойтись без вульгарщины. Существуют ведь и… научные способы расширить и обезопасить генный пул. Но это дело будущего. В твоих генах ключ к спасению мира!

Сэм осознал важность этих слов, но его ответ прозвучал очень холодно:

— Угу. Теперь понятно. Эксперимент, благодаря которому я выжил, слишком важен, чтобы про него забыть и не сделать никаких выводов. Этот врач, что помрет в тюрьме, совершил великое открытие, хоть и воспользовался опасными методами. Конечно, вы попытаетесь извлечь из ситуации всю выгоду, а коли не выйдет, поголовно стерилизуете население Соболь — Крика. Это очевидно. Нас всех рассадят по банкам, как тех уродцев, да?

— Сэм, ну что ты несешь? Это просто образцы плодов, умерших еще в утробе…

— Как бы не так! А тот младенец, которого показали матери?

— Твой приятель Брейкридж наврал с три короба. Не было ни демонстрации уродца, ни потрясенных чувств несчастной роженицы. Мы не экспериментируем с деформированными детьми, мы стараемся предотвратить их рождение. И не ребенок это был, если на то пошло, а набор нежизнеспособных клеток. Яйцеклетку мы взяли у женщины, погибшей в автокатастрофе, сперматозоид — в банке спермы. Тому плоду на момент смерти исполнилось всего-то несколько недель. Нам был нужен эксперимент с человеческими клетками, для предотвращения деформаций в ходе естественных родов. У конгресса и врачебного сообщества есть строгие законы и правила на этот счет, да и нельзя обойтись без законов и правил там, где медицина соприкасается с моралью. Тот доктор, который экспериментировал с твоими генами, поступил аморально, он подверг опасности все человечество, чтобы потешить свое эго. Аморален и Брейкридж — ни бельмеса в науке не смыслит, о последствиях своих поступков совершенно не задумывается, но встает на пути прогресса и мешает нам покончить со смертельными болезнями.

Сэм вдруг обнаружил, что в голове у него царит сущий сумбур. Привычный мир в один миг изменился, и это уже необратимо.

— Но… что теперь будет со мной? Как вам представляется мое будущее? За свою способность к деторождению мне можно не беспокоиться? Я теперь бык — производитель в мировом масштабе? Давайте расскажите про мое будущее, раз уж прошлое у меня отняли.

Доктор Бен крепко сплел пальцы перед грудью и печально опустил глаза.

— Это тебе решать. Но мы, я считаю, действовали правильно, насколько позволяли обстоятельства. У тебя было детство, семья, друзья. Сейчас очевидно, что ты всего этого лишился. Вряд ли в Соболь — Крике тебя встретят с распростертыми объятиями, тем более что Брейкриджа и его подручных ждет суд. Боюсь, детство кончилось, Сэм. Но здесь тебе всегда рады, не сомневайся…

— Мне? Подопытному животному? Поставщику иммунной к СПИДу спермы?

Доктор Бен поднял взгляд, полный искренней грусти, и отрицательно покачал головой. Другого ответа не последовало. Прошлого не изменить, будущего не предугадать. Сэм еще немного подождал, понял, что разговор окончен, встал и вышел.

Дверь громко хлопнула за его спиной, отрезая дорогу назад.

Последний поезд

— Слушай, у меня был тот еще денек, а до него та еще ночка. Что посоветуешь: двойной виски или лучше тройной?

— Тройной, конечно. — Я подал знак бармену. Джордж Уолси обычно был преисполнен американского энтузиазма, но уж если погружался в уныние, то добирался до самого дна. — Что дрожишь так, лишку хватил вчера? Или напитки были слишком холодные?

— Ни то ни другое. Расскажу — не поверишь.

— Сомневаешься в моей безграничной доверчивости?

— Да с чего бы? Просто эта история из тех, над которыми всегда смеются.

— Мне тоже смеяться?

— Еще чего! Но ведь это не просто серьезно, это страшно до смерти — хотя такое слово, пожалуй, лучше не употреблять. Я про смерть.

Джордж жадно отхлебнул виски, будто стремился опьянеть, а не удовольствие получить, и мне стало интересно, что же могло его так растревожить. У него светлая голова на широких и сильных плечах. Уж и не упомню, сколько лет он проработал на правительство, в скольких диковинных уголках мира побывал, выполняя разные щекотливые поручения. Вот уж кого невозможно представить охваченным паникой — но сейчас он сидит передо мной, белый как мел, и самым возмутительным образом переводит отменный «Гленливет».

— Так расскажи, — попросил я. — Похоже, дело и впрямь серьезное, и смеяться вовсе не хочется. У меня есть сигара, есть выпивка, и я весь внимание.

Джордж хрустнул пальцами и уставился в свой стакан.

— А может, и стоило бы поднять меня на смех. Может, я просто нализался до потери ума. Не знаю… Ладно, выслушай, а потом сам решишь. Это случилось вчера, поздно вечером, даже, пожалуй, уже сегодня, сразу после полуночи. Собрались старые друзья, обычное дело, спиртное рекой, в комнате жарко, а я подустал за день. Сидели в квартире на Эшбурн — гарденс, чуть в сторону от Кромвель — роуд. Выпил лишнего, и там не один я такой был, а глянул на часы — и глазам не поверил. У меня же в полвосьмого деловой завтрак, чтоб его! Сказал, что иду в туалет, это единственный способ смыться с такой вечеринки, схватил пальто и улизнул потихоньку.

На свежем воздухе полегчало, и я двинул пешком и вдруг сообразил, что иду не в ту сторону. Ночью в Кенсингтоне такси если и можно поймать, то разве что в аэропорту. Но я-то шел по Глостер — роуд и не хотел поворачивать назад. А прямо передо мной был вход в метро.

Он сгреб арахис с тарелочки на стойке и съел всю пригоршню разом, жевал так жадно, словно это был его последний ужин. Я промолчал, выдохнул вместо ремарки дымное колечко, и некоторое время спустя он продолжил:

— Эту станцию я хорошо знаю, часто бывал на ней лет тридцать назад, — там совсем рядом, за углом, у правительства была секретная контора. Отличный образец викторианской железнодорожной архитектуры, обращал внимание? Линии «Дистрикт» и «Сёркл», названия прямо там, на этих вечных керамических плитках. Первое метро в Лондоне. Сплошная классика: и наземные участки, и паровозы на угле, и все такое прочее.

Мой приятель снова пригубил виски, пальцы на стакане побелели. Было понятно — даже ему самому, — что он боится говорить по существу дела. Все же решился, «закусил пулю», по любимой своей американской поговорке, и расправил плечи.

— Моя гостиница прямо на кольцевой, вход в метро открыт, последний поезд идет вскоре после полуночи, значит я еще мог успеть. Уже слышался его шум, в лицо мне веял легкий ветерок. Я слетел по лестнице, прыгая через две ступеньки, нашарил в карманах пять пенсов на билет. Пролет был темный, мрачный, но это обычная в том районе картина, сам знаешь, и я дошел до платформы. Никаких билетных автоматов, вообще никого. Наверное, я перепутал вход с выходом — в ночное время их открывают и закрывают по — разному. Но как бы то ни было, спустился я и вижу, у платформы поезд стоит с открытыми дверьми. Помню, обрадовался: вот, сэкономил шиллинг, — и нетвердые ноги понесли меня к вагону. Я едва успел, двери закрылись сразу же за моей спиной. Стою, дышу тяжело и жду, что поезд тронется. Как бы не так. И это было первое.

Джордж очень долго смотрел в стакан, словно вовсе позабыв о моем присутствии.

— Первое? — спросил я, понизив голос.

Он встряхнулся и продолжил рассказ, так тихо, что мне пришлось напрячь слух.

— Первое, что показалось странным. Почему поезд стоит? Нет толпы пассажиров, в это время суток нет поездов, которые нужно пропускать. А мы все стоим и стоим. Оглядываюсь по сторонам, и меня аж озноб пробивает. В поезде отопление отключено, должно быть, электроэнергию экономят, — но это было не просто физическое ощущение, а кое-что гораздо серьезней. Я только так могу описать: за секунду что-то пробрало меня насквозь. Ноги в туфлях ледяные, кожа вся съежилась, — будто голым на мороз выскочил. Обхватил это я себя руками, зубами стучу и думаю: неужели заболеваю? Но все прочие люди в вагоне укутаны по самые уши, стало быть, не во мне дело. Вагон для ночного времени не пустовал, на последний поезд всегда найдутся пассажиры. Обычные люди, кто-то сидит, кто-то стоит. Зимние пальто, шарфы, теплые плащи — и все молчат молчком в тусклом желтом свете.

И тут, клянусь, с меня весь хмель слетел. Не то чтобы я был крепко пьян, ничего подобного. Просто трудный день, а потом хорошие напитки, расслабился малость, — сейчас бы в кровать и уснуть, а утром встанешь как новенький. Так вот, протрезвел я в один миг, а по спине мурашки бегают — как будто меня бросили в кишащую гадюками яму. Это Из-за того, что я увидел. А вот сейчас попрошу тебя не смеяться.

Я ничего не ответил. Джордж даже не смотрел на меня — глаза были широко раскрыты, словно он глядел на нечто видимое только ему.

— Это была газета, просто мятая газета торчала из кармана старого плаща. Утренняя «Таймс», тонкая бумага, почти папиросная, в полуметре от моего лица. Я легко прочел название и разобрал дату: восьмое декабря тысяча девятьсот сорок первого. Пожалуйста, ничего не говори.

Я, честно говоря, и не собирался.

— Конечно, у пассажира могла быть при себе старая газета, почему нет? Сувенир или что-то в этом роде. Что значит одна старая газета? Сама по себе — ничего. Но были еще сами люди. Причем какие-то замурзанные. Как в военные годы, помнишь? Чиненая одежда, землистые лица, продуктовые карточки и усталость, от которой нам тогда не было спасу? Вот и тут… И не что-то одно, бросающееся в глаза, а много мелких примет. Трудно описать, но я помню, как вдруг в этом холодном неподвижном поезде, среди измотанных молчаливых людей, я испугался. Испугался, как никогда в жизни, — уж ты-то понимаешь, о чем я говорю. Ведь тебе известно про Югославию, про все те средиземноморские дела. Мне случалось бояться — а кому нет? — но сейчас это был страх смерти, тот, что испытываешь, когда до нее рукой подать. И тогда я понял: если останусь в этом поезде еще хоть на секунду, мне точно конец. Совершенно не думая, не владея собой, я повернулся и давай скрести закрытую дверь. Рвался, как зверь из клетки, срывая когти… Уж извини за стиль бульварного романчика, но я не преувеличиваю нисколько — вот, сам посмотри.

Джордж поднял правую руку, и мне вдруг передался тот озноб, о котором он рассказывал. Все ногти были сорваны начисто, до мяса; чернела запекшаяся кровь и йод. Только сейчас я понял, что на всем протяжении разговора он держал стакан левой, а правую прятал в кармане пиджака.

— Конечно же, двери не открывались — мою панику невозможно передать никакими словами. Я оглянулся и увидел, как все пассажиры поворачиваются, чтобы посмотреть на меня. До той минуты внимания не обращали, а теперь все разом решили повернуть голову. Я не хотел видеть их лиц! Ты даже представить не в силах, как я этого не хотел!

Сколько это продолжалось, не могу сказать. Может, одну минуту, а может, тысячу лет. Время будто сгустилось, головы все поворачивались, холод добрался до самых костей, и я чувствовал, как прочный мир живых крошится у меня под ногами, еще миг — и провалюсь в бездну смерти и вечности.

Но вдруг отворились двери. Я давил на них с такой силой, что вылетел на платформу, потерял равновесие и упал. Знаешь же, как в метро двери иногда распахиваются и моментально закрываются снова, глазом не успеешь моргнуть. И если бы я не ломился наружу, так и остался бы в вагоне. Двери сдвинулись с лязгом, как стальные челюсти, и поезд тронулся.

А я стоял на четвереньках и смотрел, как он катит вдоль платформы в туннель, как прожектор тускнеет, желтеет, а потом и вовсе гаснет. Я еле — еле поднялся на ноги, пришлось держаться за стену, чтобы снова не упасть. Потом меня сердито окликнул дежурный. Станция закрыта, последний поезд ушел, нечего здесь делать постороннему — праведный гнев маленького начальника. Я что-то промычал и вышел через дверь, которую он открыл для меня и захлопнул с нарочитым грохотом. Наверх, на Глостер — роуд, я выбрался как раз вовремя, чтобы помахать проезжавшему такси. Вот, пожалуй, и все. Не так уж и серьезно, чтобы терять душевное равновесие?

Это прозвучало как вопрос, и на него было трудно ответить. Чтобы потянуть время, я попросил у бармена еще виски. Мало — мальски собрался с мыслями и заговорил:

— Я бы так не сказал. Судя по тому, как ты расстроен, случилось и впрямь нечто из ряда вон. Думаю, каждый эпизод легко поддается рациональному объяснению, но вот все в совокупности, похоже, оказало на тебя не самое благоприятное воздействие…

Джордж снисходительно улыбнулся — будь я собакой, он потрепал бы меня по холке. И я умолк.

— Хочу кое-что добавить к своему рассказу, — произнес он. — Эту дату на газете я буду помнить до конца жизни, потому что тот день был для меня самым ужасным за всю войну. Восьмого декабря сорок первого года со станции метро «Глостер — роуд» отошел состав, полный измотанных людей, которым хотелось только одного: поскорее добраться до дому, согреться и уснуть. Отошел от той самой платформы, преодолел отрезок туннеля и вынырнул на открытом участке перед станцией «Хай — стрит» в Кенсингтоне. То, что произошло потом, нельзя назвать иначе как катастрофическим стечением обстоятельств. Налета не было. А бомба — упала. Наверное, немецкий пилот на обратном пути сбросил наугад неизрасходованный боеприпас. Фугаска, причем мощная. Она упала прямо на поезд, и сто двенадцать человек погибли в одно мгновение. Где были живые люди, там только рваное мясо и раздробленные кости.

Тут Джордж умолк; я тоже не раскрывал рта. Мы как-то забываем, насколько плохо обстояли в ту пору наши дела, и вспоминать лишний раз не хочется. Наконец я кашлянул и заговорил:

— Конечно, я понимаю, что ты почувствовал. Этот поезд спустя столько лет напомнил тебе тот, тогдашний. Все более чем ясно.

— Ошибаешься, все более чем странно. Ведь ты знаешь не все. Тогда, в декабре сорок первого, я опоздал на поезд, на тот самый, которым ездил каждую ночь. Подскочил, когда двери уже закрылись, подергал их, но без толку. Так и стоял, злой как черт, и смотрел вслед ушедшему составу. Я все еще был на платформе, когда рвануло, из туннеля хлынуло адское пламя и ударная волна сшибла меня с ног.

Да, я опоздал на тот поезд. Но ответь, неужели он ждал меня все эти годы? Каждую ночь, в тот же час? Означает ли это, что я должен быть уехать на нем, вместе с остальными? И если бы вчера я не вырвался из вагона, что стало бы со мной?

Мир на волоске

Тест номер 1937 подходил к концу, когда раздались первые взрывы. Вначале приглушенный рокот, затем громче — бабах! — так, что задрожали оконные стекла. Из четверых находившихся в лаборатории только Джон Барони поднял голову, и между бровей пролегла резкая тревожная складка. Он оглянулся на остальных. Доктор Штайнгрумер стоял у пульта управления, Люси Каваи помогала ему с настройками, а молодой Сэнди Льюис записывал результаты теста в отрывном блокноте. Напрасно Джон пытался успокоить себя мыслью о том, что коллеги невозмутимы и сосредоточенны. Слишком часто он слышал эти звуки в былые дни и знал, что они означают. Негромким голосом он проговорил:

— Это не гром… Это мощная взрывчатка.

Один за другим коллеги повернули к нему головы; все лица были растерянными и недоверчивыми. Объяснить он не успел, но в следующую секунду все стало ясно и так. Послышался тонкий протяжный вой; вначале отдаленный, он звучал все громче. Джон узнал его, и сразу в животе возникла знакомая тяжесть; но он тотчас понял, что упадет не слишком близко. Раздался взрыв, и кампус за окном на секунду словно осветило дневное солнце. Затем налетела взрывная волна, зазвенели разбитые стекла. Сэнди и доктор Штайнгрумер вздрогнули, а у Люси вырвался вскрик.

А потом раздался телефонный звонок, заглушив все еще слышавшийся вдалеке рокот бомбардировщика. Джон пошел к телефону, а все остальные подбежали к окну.

Разговор был коротким, и звонивший сразу же отключился. Джон медленно повесил трубку и попытался вникнуть в смысл происходящего. В общем-то, понять его было нетрудно, но он никак не укладывался в голове. Напрашивающийся вывод не радовал. Оборвав свою мысль, Джон крикнул:

— Сэнди, это тебя. Не представились, только спросили, здесь ты или нет. Я ответил, мне сказали: «На базу по тревоге, срочно!» — и повесили трубку.

Все понимали, что это значит. Сэнди был пилотом национальной гвардии. Когда он схватил куртку и выбежал за дверь, всем стало ясно: это не учебная тревога, не маневры. Только после того, как захлопнулась дверь, Джон сообразил, что зря не посоветовал ему быть осторожнее. Грохот доносился как раз со стороны аэродрома.

— Радио, — сказал доктор Штайнгрумер. — Нужно узнать, что происходит.

Он включил приемник, покрутил ручку настройки. Слышались только шум несущих волн и помехи.

— Сломалось, — произнесла Люси без уверенности.

Джон высказал вслух то, о чем со страхом думали все:

— Приемник в порядке, дело наверняка в радиостанциях — ни одна не работает. Похоже, это война. Стрельба на аэродроме, национальная гвардия поднята по тревоге, радио… По — моему, это единственно возможное объяснение.

В его голосе не слышалось волнения — просто мрачная констатация факта. Речь человека, не понаслышке знающего, что такое война и смерть.

— Это… русские? — Голос у Люси был тихий, но в нем звучал страх.

Джон только пожал плечами и повернулся к окну. Грохот не умолкал, красное пламя освещало горизонт. Все смотрели на улицу — на заснеженный университетский двор и дальше, на Байпорт, этот тихий уголок Новой Англии, и пытались совместить идиллическую картину с войной и взрывами. Происходившее казалось невозможным. Бомбы уже не ложились поблизости, и нельзя было определить, куда же попала та, первая.

Издалека доносились крики, слышался рев заводившегося двигателя и шум отъезжавшего автомобиля. Никто не замечал, как задувает в окно январская стужа. Зачарованное молчание прервал доктор Штайнгрумер. Он прикрыл глаза рукой и повернулся к телефону. Пощелкал с минуту кнопками и аккуратно повесил трубку.

— Гудка нет, телефон уже не работает. Давайте закроем чем-нибудь окно, а то холодно.

Они работали быстро, радуясь, что нашлось занятие, а закончив, повернулись к Джону в ожидании указаний. Он не удивился. Доктор Штайнгрумер — физик, профессор, и это его лаборатория, однако сейчас и он, и его ассистентка Люси Каваи ждут помощи от бывалого человека. Сейчас они видят перед собой не студента последнего курса, а фронтовика, пехотинца. Мигом вспомнили и про его военный опыт, и про то, что когда-то прочитали о нем в газетах. Криво усмехаясь, он подумал: надо же, одна бомба, и бывший сержант американской армии уже главнее знаменитого профессора. Но утешить коллег нечем, и нельзя ничего предпринять, пока не выяснится, что происходит. Эксперимент не закончен… можно продолжить работу, пока не поступят какие-нибудь новости.

— Хорошая мысль, — согласился с ним Штайнгрумер и повернулся к пульту управления.

Люси и Джон последовали его примеру, возвратясь на свои места. Контрольные параметры были уже рассчитаны и введены. Джон вынул из картонной фабричной упаковки новую пробирку и положил на бакелитовую пластину в центре аппарата. Он дал знак доктору Штайнгрумеру, и тот щелкнул переключателем, запустив финальную стадию эксперимента. Стрелки приборов качнулись, а через пять секунд, когда поступление энергии автоматически прекратилось, они вернулись в исходное положение.

О том, что аппарат работает, говорило лишь негромкое гудение окружавшей пластину спирали. Ученые по опыту знали, что с бакелитовой пластиной ничего заметного не произойдет: не будет ни излучения, ни заряда, который могут обнаружить многочисленные приборы. А вот с пробиркой кое-что произошло. Только что она была целой, а теперь на пластине лежит сотня осколков. Ни звона разбитого стекла, ни иного звука. Лишь беззвучный переход из одного состояния в другое.

— Тип реакции — «В», — сказал Джон. — Это редкость. Почти триста тестов на шести тысячах ампер, и «В» всего три раза.

Он записал результат в журнал и аккуратно ссыпал стеклянные осколки в конверт для дальнейшего исследования. Аппарат подготовили к следующему тесту, и Джон достал из коробки новую пробирку. Работая машинально, он думал, и думал напряженно. Взрывы за окном были забыты, но память о них осталась.

Вот уже неделю мысль крутилась в голове, скользила по самому краю сознания, а он все отмахивался, уж очень неправдоподобной она казалась. Будь она верной, еще раньше возникла бы у профессора Штайнгрумера, ведь машина — его изобретение. Но теперь кое-что изменилось. Сложилась чрезвычайная ситуация — и все сразу увидели в Джоне лидера. Он по — прежнему с почтением относился к начальнику, однако благоговейного трепета поубавилось. Может быть, его версия — полная чепуха, и тем не менее он выскажется.

Со следующими двумя пробирками ничего не случилось, и он дважды написал в журнале букву «A». Четвертая пробирка после включения тока исчезла бесследно — он поставил «Б». С каждым проведенным тестом его решимость крепла. Когда закончили серию экспериментов и отключили питание, он заговорил:

— Доктор, что же все-таки, по — вашему, происходит с этими пробирками?

Штайнгрумер поднял глаза и заморгал — он заносил результаты сегодняшней серии опытов в сводную таблицу. Немного подумав, ответил:

— У меня нет позитивной теории относительно этих явлений, однако одна — две гипотезы имеются. Возможно, все дело в пространственной ориентации — вы же помните изначальную теорию, на основе которой была сконструирована машина?

Джон улыбнулся:

— Я помню расчеты, хотя и не могу сказать, что до конца в них разобрался. Проще говоря, вы, насколько я понимаю, пытались связать длительность и непрерывность в объединенную функцию магнетизма и гравитации. Поле, генерируемое машиной, должно было, по вашим расчетам, изменить силу притяжения для объектов эксперимента. Однако ни масса пробирки, ни свойства магнитного поля не изменились — и все же что-то произошло.

Штайнгрумер нахмурился, глядя на свои цифры:

— Это верно, однако…

— Позвольте мне закончить, доктор: идея настолько дикая, что лучше уж сразу высказать ее до конца. Длительность — это ведь не что иное, как время. Если вы не изменили ни массу объекта, ни параметры магнитного поля, так, может быть… может быть, вы изменили время для этих пробирок!

Люси засмеялась и тут же осеклась. Когда заговорила, в голосе звучало замешательство:

— Ты хочешь сказать, что это… машина времени?

Джон не успел ответить — за дверью раздались тяжелые шаркающие шаги. Она с грохотом распахнулась. В проеме, прислонившись к косяку, стоял Сэнди Льюис. Пальто у него было грязное, разорванное, с левого рукава капала кровь. Он был до крайности взволнован, на бледном лице резко выделялись черные полосы грязи. Говорил он так сбивчиво, что коллеги еле разобрали слова:

— Убиты… Все убиты.

Джон быстро разорвал пропитанный кровью рукав. Рана выше локтя — похоже, от пули — была на вид не опасной. Сэнди просто ослаб от потери крови. В аптечке нашлись бинты и сульфамид, и Джон наложил повязку.

На бунзеновской горелке закипел кофейник. Люси, не дожидаясь просьбы, наполнила чашку и добавила щедрую порцию хлебного спирта. Все подождали, пока Сэнди выпьет кофе и с его лица хоть отчасти сойдет ужас, и только потом приступили к расспросам.

— Что было на аэродроме?

Несколько секунд Сэнди не отвечал Джону, лишь беззвучно раскрывал рот. Но стоило выговорить первые слова, как другие хлынули неудержимым потоком.

— Мой мотоцикл стоял сразу за дверью, ну, я его завел и поехал к аэродрому. Я давно решил, что в экстренном случае через главные ворота не поеду, отсюда можно срезать почти две мили. Не сомневался, что на мотоцикле через колючую проволоку прорвусь — там всего-то три ряда. Ну, я так и сделал, а на стрельбу особого внимания не обращал — на этих объездных дорогах не до того, особенно когда еще и снегом засыпало. Через ограждение я довольно легко проскочил и рванул к аэродрому. На взлетке виднелось что-то черное, я остановился и пригляделся — там был сгоревший джип, а в нем два убитых летчика. Тогда-то я и заметил кругом воронки от бомб и другие следы боя. Решил, что лучше бросить мотоцикл и идти пешком, — я же понятия не имел, что меня там ждет.

На самолетной стоянке было довольно тихо, а возле казарм и у главных ворот все время трещали выстрелы. Я заглянул во второй ангар и чуть не потерял сознание. Там были летчики, все, кого я знал, и еще много из запаса. Они были мертвы — все до одного. Как будто их согнали в ангар и расстреляли из пулеметов. Это ужасно.

И тогда я решил узнать, что происходит. Приблизился к воротам, насколько смог, и понял, как же мне повезло, что я не приехал на аэродром обычным путем. В будке КПП стоял пулемет, и еще один за углом контрольно — диспетчерской вышки. Машину пропускают, и она попадает под кинжальный огонь сразу двух пулеметов. У тех, кто прибыл по тревоге, не было шансов спастись.

— Кто стрелял, Сэнди? — не мог не спросить Джон.

— Я тогда еще не знал кто… Потом выяснил, когда вернулся к взлетной полосе. Там стояли четыре больших корабля, а пятый сел на моих глазах. Должно быть, кто-то меня заметил, открыли огонь — тогда-то в руку и попало. Я добежал до своего мотоцикла и вернулся сюда.

Эти корабли, что я видел, — именно корабли, без крыльев, без винтов, и тот, последний, опускался вертикально. Можете думать, что я умом тронулся, но сегодня столько всего бредового творится… Эти корабли, по — моему, не просто из другой страны, — похоже, началось инопланетное вторжение.

Тут все заговорили разом, и через несколько минут Джон понял: если он хочет еще что-то выяснить, делать это придется самому. Но сначала нужно проследить, чтобы здесь все было организовано должным образом. Натягивая пальто, он сказал доктору Штайнгрумеру, куда направляется.

Его подозрения оправдались: кто-то уже открыл административное здание, и студенты с разных факультетов толпились вокруг, оживленно переговариваясь. Похоже, они совершенно не понимали, что происходит, и когда Джон забрался на стол и заговорил, все охотно умолкли.

От услышанного они оторопели, но поверили. Может быть, студенты и сомневались в нашествии инопланетян, но ведь и сам он сомневался. Однако что-то ведь произошло из ряда вон выходящее, и пока не поступило никаких официальных распоряжений, нужно принять меры самозащиты. Джон и глазом не успел моргнуть, как взял на себя командование командир и приступил к планированию обороны.

На складе службы подготовки офицеров резерва хранилось оружие и немного боеприпасов. Он сбил молотком замок и проследил, чтобы оружие досталось тем, кто умел с ним обращаться. Это были старые винтовки калибра 7,62, магазинные, но с ручной перезарядкой. Одну Джон взял себе и прихватил ремень с полными подсумками.

В здании лаборатории есть собственная электростанция, а значит, разумнее всего именно там оборудовать опорный пункт. Город еще не обесточен, но это может случиться в любую минуту. Джон разместил часовых и наблюдателей, а оставшихся вооруженных студентов увел в здание лаборатории. Весьма странное подразделение хрустело свежевыпавшим снегом: студенты в джинсах и блейзерах, но с винтовками наперевес. Почти все тревожно поглядывали в сторону аэродрома. Стрельба смолкла, но еще полыхало зарево. Разговоров было почти не слышно.

Обеспечив охрану здания, Джон спустился на первый этаж, в физическую лабораторию. Доктор Штайнгрумер сидел и писал какие-то уравнения, он даже не заметил вошедшего. От стола, за которым стояла Люси Каваи, шел запах припоя — она возилась с какими-то деталями. При появлении Джона ее сосредоточенно нахмуренное лицо разгладилось.

— Я сейчас присоединю к приемнику усилитель и поймаю что-нибудь на коротких волнах. Коммерческие радиостанции не работают, но радиолюбители держатся на батарейках. Может, удастся узнать, что происходит в других местах.

Джон долго боролся со своими чувствами к этой девочке, наполовину гавайке, наполовину японке, но в конце концов понял, что эту битву ему не выиграть. Ну как устоять перед таким сочетанием — ум физика и великолепная фигура? Ему до сих пор казалось чудом, что она ответила ему взаимностью.

— Люси, это самая лучшая мысль за весь вечер. Может, что и получится. А я пока съезжу в город и попробую разведать обстановку. Постараюсь не задерживаться.

В ее глазах мелькнул испуг, но она ничего не сказала. Они поцеловались на прощание, и Люси немного задержала его в объятиях. Сэнди оставил ключи в замке зажигания, и Джон решил воспользоваться его мотоциклом. Люси постояла, прислушиваясь к удаляющемуся реву двигателя, и вернулась к своей работе.

Когда Джон был уже на полпути к городу, погасли все фонари. Он тоже погасил фару. Ночь была лунная, и свет отражался от снега — достаточно, чтобы разглядеть дорогу. Когда Джон сворачивал с шоссе, кто-то выстрелил в его сторону, но промахнулся, и он не стал выяснять, кто это, лишь прибавил газу.

Добравшись до делового района, он свернул в узкий переулок и заглушил двигатель. Людей на улицах хватало, но они были мертвы. Почти все на вид гражданские. Он снял винтовку с плеча и проверил, вставлена ли обойма. Дослал пулю в патронник и сдвинул предохранитель.

Он будто снова очутился в Италии. Такие же темные улицы, скорчившиеся тела в лунном свете. Шел от дома к дому, беззвучно, осторожно — этот опыт настолько въелся в него, что уже никогда не будет забыт. Джон, он же Джино Барони, мальчишка с нью — йоркских улиц, вернулся в родную Италию, где бушевала война. А сейчас, в Штатах, ему снова пригодится все то, чему научили бесконечные бои и походы в составе пятой армии.

Мимо проехал автомобиль с выключенными фарами, почти неслышно — звук тонул в снегу. Когда он свернул за угол, Джон вжался в землю за открытой верандой и прицелился в водителя. Машина медленно удалилась, Джон не нажал на спуск. Не разглядеть было, кто — или что — сидит за рулем. Остаток пути до полицейского управления он проделал ползком.

Там он сразу понял, что имел в виду Сэнди, когда рассказывал об аэродроме. Люди в полицейской форме стояли в строю, наверное, по стойке «смирно», когда их скосили пулеметные очереди. Кирпичная стена здания вся выщерблена, кровь залила тротуар. Мало кто успел схватиться за пистолет.

Он снова на войне — то же чувство оцепенения и одновременно полная ясность сознания. Дверь здания медленно открылась, он отступил назад и укрылся в тени.

На крыльцо вышел начальник городской полиции, а с ним по бокам два… существа. В лунном свете трудно было разглядеть их во всех подробностях, но Джон был этому даже рад. Ростом с человека, они передвигались на двух ногах. На этом сходство заканчивалось. Головы были шишковатые и шипастые, больше похожие на рачьи, чем на человеческие. Гладкие, светло — зеленые, твердые на вид.

Эти трое дошли до тротуара и повернулись спиной к Джону раньше, чем он смог выйти из оцепенения. Он шагнул из тени на свет и рефлекторно вскинул винтовку — так человек давит каблуком паука. Когда второй «рак» упал вслед за первым, Джон опустил оружие и вгляделся в сраженных его пулями существ. Они не пытались отползти, из ран вытекала какая-то жидкость, оставляя пятна на снегу. Начальник полиции, Фостер, стоял неподвижно, похоже, он был в шоке. Джон схватил его за руку.

— Они убиты, шеф, вам больше ничто не угрожает — если мы успеем убраться отсюда, пока другие не появились.

Не выпуская руки Фостера, он пнул в голову одного из пришельцев — твердый экзоскелет. Полицейский вырвал руку и схватился за револьвер. Пуля просвистела у Джона над головой, выстрел оглушил его. Второй раз Фостер выстрелить не успел — получив свинец в грудь, он рухнул на тротуар.

Изумленно глядя на него, Джон наконец осознал: нашлись, оказывается, предатели человеческого рода. Фостер не был пленником пришельцев, он действовал заодно с ними. В здании полицейского управления затопали бегущие ноги, и Джон едва успел затащить Фостера за угол. Тот был без сознания, но еще жив. Он тяжело дышал, на губах пузырилась кровавая пена. Может дать ценные сведения, если только удастся доставить его в кампус живым.

Выбиваясь из сил, Джон оттащил этого бугая за три квартала и спрятал за колонкой стоявшей на отшибе автозаправки. Через десять минут вернулся с мотоциклом и взгромоздил начальника полиции на заднее сиденье. Ехать с таким грузом нелегко; пришлось положить руки Фостера себе на плечи и держать их одной рукой.

Никто не пытался его остановить, и под обстрел он больше не попадал. Выехав на шоссе, быстро добрался до кампуса, обогнул университет, убеждаясь, что нет слежки. Когда остановился у лаборатории, Фостер был уже мертв.

Двое студентов помогли втащить тело в физическую лабораторию, где Штайнгрумер и Люси с тревогой уставились на окровавленный труп. Джон ногой перевернул мертвеца, чтобы погасшие глаза смотрели в потолок, и рассказал обо всем увиденном в городе. Пока он говорил, доктор Штайнгрумер все разглядывал покойника, а затем вдруг наклонился и ткнул карандашом в пулевую рану.

— Джон, у вас есть какие-нибудь соображения?

Он раздвинул края раны острием карандаша, и Джон заглянул в кровавое отверстие. Пуля перебила ребро и ушла дальше. Сломы блестели — ребро было металлическое.

Макдоналд, второкурсник с медицинского факультета, вызвался сделать вскрытие. Он разрезал труп быстрыми движениями скальпеля. Результаты оказались такими, что наблюдавшие не сразу поверили своим глазам. Они узнали, что начальник полиции Фостер не человек и человеком никогда не был. Кожа, мышечные ткани, вены походили на человеческие, но и только. Все кости были явно искусственного происхождения, сделаны из прочного цветного металла. На некоторых даже выбито что-то вроде серийного номера. Внутренности, например содержимое грудной клетки, не поддавались описанию. Некоторые органы показались Макдоналду смутно знакомыми, большинство же совершенно ни на что не похожи. Джон смотрел с отвращением, сколько мог выдержать, а затем отвернулся. Он устало опустился на стул в кабинете администрации, и Люси принесла ему кофе.

Через несколько минут к ним присоединился доктор Штайнгрумер. За окнами едва брезжил серый зимний рассвет.

Люси заговорила первой:

— Должно быть, это происходит по всей стране, а может, и по всему миру. Радиолюбители, каких мне удалось поймать, повторяют одно и то же, даже тот англичанин. Молниеносные беспощадные атаки, все военные и полицейские уничтожены в первые же часы. Кое-кто упомянул о предателях, а один сказал, что видел, как взорвали местную радиостанцию. Парень из Мэриленда утверждал, что на Вашингтон сбросили атомную бомбу. Потом он замолчал, и мне больше не удалось его поймать. И так почти со всеми. Сначала все говорили наперебой, влезали на чужие частоты, а потом один за другим затихли. Когда я последний раз слушала, в эфире было несколько человек.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, — сказал Джон. — Это вторжение, и похоже, тщательно спланированное. А еще похоже, что победа будет за ними. Пришельцы, кем бы или чем бы они ни были, безжалостны, как дикие звери, — только они возвели свою жестокость, в ранг науки. Создали здесь, на Земле, пятую колонну — шпионов вроде начальника полиции. Должно быть, в биотехнологиях они опередили нас на несколько веков. Не удивлюсь, если они способны подвергнуть любого представителя своего вида каким угодно физическим изменениям без вреда для пациента. Чтобы получить такое существо, как Фостер, нужно было удалить кожный покров вместе с экзоскелетом, а затем поместить в тело искусственные кости. Мускулы тоже не свои, кожа искусственная — с ним проделали тысячи манипуляций, каких нам даже и не вообразить. Гигантская работа — и все ради того, чтобы внедрить горстку предателей… если только таких агентов не девяносто пять процентов среди пришельцев.

Коллеги смотрели на Джона широко раскрытыми глазами, с трудом понимая, о чем идет речь. А тот взволнованно развивал свою мысль:

— Если разобраться, все очень даже просто. По этой пятой колонне видно, как далеко они опередили нас в биотехнологиях. Однако тот факт, что для упреждающего удара пришельцы использовали наше оружие, позволяет предположить, что в физике они несильны. Возможно, и космические корабли украли у какой-нибудь технически более развитой цивилизации. И план вторжения разработали таким образом, чтобы не пришлось полагаться на свои собственные ресурсы.

Сначала они создали агентов и тайно отправили их на Землю. Наших людей на ключевых постах убивали одного за другим и заменяли двойниками. Когда все агенты заняли свои места, началась открытая стадия вторжения. Что-то вроде дзюдо мирового масштаба — наша сила использована против нас же. Начальники небольших подразделений вызвали своих подчиненных и расстреляли — так было на аэродроме и возле управления полиции. Крупные воинские формирования и, вероятно, все мировые столицы взорваны нашими же водородными бомбами. Связь полностью разрушена, даже радиолюбителей разыскивают по одному и ликвидируют. После того как пятая колонна выполнила свою задачу, на Землю садятся корабли, и теперь уже регулярные войска пришельцев зачищают территорию.

Осуществляя вторжение минимальными силами и средствами, они не могут брать пленных, поэтому каждый, кто окажет сопротивление, будет уничтожен. Вооруженные силы Земли, оставшись без связи, разрозненны и неуправляемы. Нас разобьют поодиночке, и тогда пришельцы победят.

Пока Джон говорил, лицо у Люси становилось все бледнее. Она еле слышно прошептала:

— Что же мы можем сделать… Есть хоть какая-то надежда?

— Как знать. Возможно, план не везде сработал безупречно и пришельцам где-то еще противостоят крупные воинские части. Ну и самоорганизовавшиеся отряды вроде нас. Даже если враги сумели уничтожить почти всю армию, они наверняка столкнутся с партизанской войной. Мы еще не проиграли.

Слова Джона до некоторой степени успокоили слушавших. Но не его самого. Он видел, что сделали пришельцы с городком, — если по всему миру творится такое… Усилием воли заставил себя не думать об этом. Сейчас можно только сражаться и надеяться на лучшее.

Доктор Штайнгрумер снова погрузился в свой особый мир, перебирая разбросанные по всему столу записи. Ему было, пожалуй, легче всех. Джон пошел проверять караулы, а Люси стала мыть чашки после кофе.

Вернувшись, Джон нашел обоих в главной лаборатории; там ощущалась атмосфера сдержанного воодушевления. Завидев его в дверях, Штайнгрумер замахал ему как сумасшедший.

— Ваша идея, Джон, великолепна! Я проверил расчеты, и тут может быть только одно объяснение: наш аппарат — это временной линейный ретранслятор, первый в мире…

— Как вы сказали? — Джон не поспевал за развитием событий — мало ему вторжения пришельцев, теперь еще и эпохальное открытие.

— Временной линейный ретранслятор — если моя теория верна, этот термин значительно точнее, чем «машина времени». По временной оси, или непрерывности, пробирки вернулись в прошлое и там замкнули эту ось в кольцо, соединив саму с собой. И с того момента уже единая временная ось продолжается до настоящего времени.

Джон тоже почувствовал радостное возбуждение. На какой-то миг пришельцы были забыты.

— Пока что я слежу за вашей мыслью, док, но как это объясняет разбитые и исчезнувшие пробирки?

— Очень просто. Если вы просмотрите записи, то увидите: чем мощнее ток мы подавали, тем больше было реакций типа «Б» и «В». Давайте предположим на минуту, что чем выше мощность, тем дальше возвращение в прошлое. Чем дальше в прошлое уйдет пробирка, прежде чем соединится с собственной временной осью, тем выше вероятность, что с ней что-то произойдет до тех пор, пока она не вернется в настоящее. Теория о бесконечном количестве параллельных вселенных безусловно верна. Когда мы отправляем эти пробирки в прошлое, они все целые. Очевидно, в большинстве случаев объекты остаются на главной временной оси. Они сливаются с самими собой, какими были раньше, и движутся по временной оси до того момента, когда мы достаем их из коробки и помещаем в машину. Другие пробирки попадают на временной перекресток и начинают двигаться к иному будущему — вероятно, мы сами в какой-то мере создаем этот перекресток своими экспериментами. Некоторые пробирки случайно разбиваются в ходе опыта — это те, что возвращаются к нам в виде осколков. Другие тоже разбиваются или просто выпадают из поля машины — они перемещаются в параллельное будущее и уже не возвращаются на ту временную ось, что ведет в настоящее. Для нас они просто исчезают.

Штайнгрумер продолжал развивать свою теорию, пустившись в какие-то чудовищно сложные математические расчеты, но Джон уже не слушал. Он обдумывал собственную версию, ту, на которую его натолкнули события этой ночи, — и у него зарождалась надежда.

— Профессор, — произнес Джон, — а животное, достаточно крупное, можно отправить в прошлое с помощью этой машины?

Профессор осекся посреди своего уравнения и ответил не сразу.

— Разумеется, хотя только экспериментальным путем можно выяснить, не погибнет ли животное в процессе.

Не успел он договорить, как Джон исчез за дверью. Но тотчас вернулся из биологической лаборатории, неся клетку с белой мышью.

— Давайте проверим.

Мышь привязали к подставке нейлоновым кордом и включили машину на минимальную мощность. В самом начале силуэт мыши на мгновение размылся, но больше ничего не изменилось. Мышь сидела у Джона на ладони и чистила усики, пока он излагал заключительную, логически обоснованную часть своей теории.

— Если мышь не погибла во время эксперимента, есть вероятность, что и человек не погибнет. И если кто-то вернется в нужное время — и если теория параллельных реальностей верна, — это нашествие на Землю можно остановить еще до его начала.

Прошла минута, пока эта мысль доходила до сознания остальных, а затем они заговорили разом. Все сводилось к одному: идея потрясающая, но надо проверить.

Профессор Штайнгрумер занялся расчетами для новой большой машины, а Джон пошел собирать инженеров и физиков.

Когда им объяснили принцип действия машины и теорию Джона, сковавшее всех отчаяние сменилось воодушевлением. В другое время они, может быть, и отмахнулись бы от столь фантастической мысли, но сейчас готовы были ухватиться за любую, пусть самую тонкую соломинку, лишь бы прекратился кошмарный сон наяву. Они заходили в лабораторию по несколько человек, студенты вперемешку с преподавателями, и наблюдали за демонстрацией опыта. Уходили, согретые надеждой, словно богомольцы, которым довелось увидеть святого чудотворца.

Двое суток ушло на подготовку большой машины к первому эксперименту — сорок восемь часов напряженной работы и кровопролитных боев. Возле кампуса вспыхивали перестрелки, когда малочисленные патрули противника пытались приблизиться к зданию. Четверо студентов были убиты, зато патологоанатомическая лаборатория получила еще два трупа пришельцев для исследований. Потом наступило затишье. Все понимали: когда дойдет до настоящего штурма, против них бросят непобедимую огневую мощь. Где-то еще держатся и другие группы сопротивления — слышна непрекращающаяся канонада, — а когда их уничтожат, у неприятеля дойдут руки и до университетского городка.

На второй день, перед самым рассветом, устроили вылазку в Байпорт. Необходимое оборудование было похищено со склада электроники и доставлено в университет грузовиком. При этом погибли девять студентов и преподаватель немецкого языка.

На минимальной мощности машина работала безупречно — и мыши, и кролики возвращались живыми, хотя один кролик где-то расцарапал в кровь ухо. Это происшествие не сочли серьезным, и машина была перенастроена для эксперимента с человеком. Джон требовал, чтобы эксперимент провели на нем, и не принимал никаких возражений, пока ему не доказали, что в управлении наспех собранным аппаратом без него не обойтись. Для опыта выбрали крепкого студента, капитана футбольной команды.

Он уселся на пластину и улыбнулся, когда нажали кнопку. На долю секунды его фигура потеряла четкость очертаний, и ничего не изменилось, если не считать того, что он уже не улыбался.

— Что там было? Что ты помнишь?

— Где — там? Я все жду, когда вы нажмете кнопку и сделаете меня бессмертным!

В комнате воцарилось молчание, которое прервал мрачный голос профессора Штайнгрумера.

— Я боялся, что так и будет… но не хотел говорить, пока не убедился окончательно. Объект не просто переносится в прошлое, а погружается в него. Физических изменений с ним не происходит, иначе мы могли бы их наблюдать. Изменений психического характера, к сожалению, тоже не видно. Все мысли и воспоминания стираются во время перехода.

Это конец. Все жертвы были напрасными. Гнетущая атмосфера отчаяния почти физически ощущалась в комнате. Люси смотрела на Джона, ломая голову, чем ему помочь. На его лице было то же подавленное, несчастное выражение, что и у всех остальных, но как только девушка поймала его взгляд, что-то явственно изменилось.

На секунду этот взгляд стал рассеянным. Люси шагнула к Джону — и его лицо озарилось радостным удивлением. Не успела девушка ничего сказать, как он вскочил на ноги, и все посмотрели на него.

— Постойте-ка… машина работает! — Не дожидаясь вопросов, он торопливо заговорил: — Я только что это сделал — вернулся из будущего! — Он взглянул на часы. — Через каких-нибудь шестьдесят пять минут я войду в машину и возвращусь в эту минуту. Но сначала нужно, чтобы сюда пришел доктор Шлиммер из психологической лаборатории — он сейчас в карауле у главного входа.

По настоянию Джона кто-то побежал за доктором Шлиммером, а сам он объяснил, что будет дальше.

— Когда сознание путешественника во времени уходит в прошлое, оно смешивается с тем, что существовало тогда, и перекрывается им. Инерция времени, так вы это называете, док… или будете называть… прошу простить, если я перепутал времена глагола. Сознание, принадлежащее будущему, подавлено, но не уничтожено. Очевидно, оно продолжает существовать где-то в глубине подсознания. Воспоминания можно восстановить с помощью гипнотического внушения. Именно это сделал Шлиммер… и сделает снова. Он применил глубокий гипноз, чтобы моя память проснулась, реагируя на определенный стимул. В качестве стимула он использовал Люси — как только я увидел ее, кладовая открылась!

В комнату поспешно вошел доктор Шлиммер, а когда понял, что от него требуется, послал студента за оборудованием, которое использовал в сеансах гипноза. Именно он первым заметил парадокс.

— Джон, вы только что вернулись из будущего и теперь объясняете, что нужно сделать, чтобы вы могли снова отправиться в будущее. Но если бы вы нам не объяснили, то нипочем не сумели бы это сделать… Получается замкнутый круг. Где же у него начало?

Коллеги все еще пытались в этом разобраться, когда Джон вошел в глубокий транс и началось внушение — в тот самый миг, о котором Джон говорил час назад.

Пришельцы пошли на штурм через пять минут, как раз тогда, когда у людей забрезжила надежда на спасение. Сначала налетели самолеты — бомбы взрывались со всех сторон, — затем ударила артиллерия, пробив стену университета. Как и все атаки пришельцев, эта была внезапной и безжалостной, рассчитанной лишь на уничтожение.

Одна из первых бомб убила Люси — большой осколок вошел ей прямо в мозг. Джон держал ее на руках и почти не чувствовал, как доктор Штайнгрумер тащит его куда-то. Голос ученого звучал так тихо, будто преодолевал тысячу миль.

— Джон, еще не поздно. Мы все-таки можем победить их, и тогда она будет жить. Только скорее… скорее!

В этих словах был смысл, и Джон откликнулся на них. Пока Штайнгрумер настраивал машину на максимальную мощность, доктор Шлиммер снова погрузил Джона в транс и внушил ему сигнал, который должен будет восстановить его память.

Словно в тумане Джон, шатаясь, подошел к бакелитовой пластине. Все казалось каким-то нереальным, зыбким, — вот студенты пятятся в лабораторию, отстреливаются и падают. Вот Шлиммер берет винтовку убитого и сам тут же валится на труп, не успев выстрелить, и его седина окрашивается кровью.

Перехода он не почувствовал. Кровь и шум битвы пропали, как пропадают кадры с экрана, когда рвется пленка. Они мгновенно сменились привычной тишиной лаборатории. Джон стоял у рабочего стола, почему-то с необычайной ясностью ощущая в руке электронную лампу. Деревянные щиты, которыми были заколочены разбитые окна, исчезли, сквозь стекла лился солнечный свет. Люси помогала Штайнгрумеру настраивать какой-то прибор.

У него получилось — память вернулась вовремя. Должно быть, лампа в руке и есть тот стимул, который должен был пробудить воспоминания.

Это были ужасные воспоминания. Джона охватила на секунду слабость, когда он словно наяву увидел мертвую Люси и погибающих друзей, но тут же пришло понимание: в его силах это изменить. Лишь бы хватило времени. На столе перед ним лежала раскрытая газета, и он, бросив взгляд, отметил, что сегодня третье января.

Времени оставалось меньше, чем Джон рассчитывал. Нет и двух недель — вторжение инопланетян начнется шестнадцатого утром. Машина, включенная на максимальную мощность, перенесла его всего на тринадцать дней назад. Ну что ж, придется обойтись тем, что есть.

Несколько минут он раздумывал, не рассказать ли обо всем профессору и Люси, но решил, что не стоит. Убедить их в том, что скоро произойдет, почти невозможно, не следует и время терять. Надо справиться самому.

Никто не заметил, как он выскользнул из лаборатории и прошел в свою комнату. Там было тихо, можно посидеть с холодной бутылкой пива и хорошенько напрячь мозги. Через час был готов план. Совсем простой. Фронтовой опыт научил Джона: чем проще замысел, тем меньше вероятность, что он сорвется.

В короткой записке, адресованной Люси, он изложил «легенду»: заболел родственник в Бостоне, необходимо уехать на несколько дней. Бритва в кармане пальто — вот и весь багаж. Этажом ниже он задержался и постучал в дверь комнаты номер 121. Тишина. Быстро оглядевшись, Джон приналег плечом — маленький замок, конечно, не выдержал. Это была комната Билла Доранса, который совмещал учебу со службой в спецподразделении полиции и дежурил по вечерам. Джон отыскал в шкафу его револьвер тридцать восьмого калибра и сунул во внутренний карман. Свинство, конечно, по отношению к Биллу, но сейчас не до чистоплюйства, слишком многое поставлено на карту.

Через час, когда бостонский экспресс отъехал от станции, он сидел в первом вагоне и тщательно обдумывал свой план заново.

В региональном отделении ФБР с ним были очень вежливы, хоть он и отказался объяснить, что его сюда привело. Почти два часа ушло на то, чтобы пробиться к начальнику — ничего бы не получилось, если бы Джон не показал документы и не намекнул на секретную работу, которой занимается в университете. Со времен Хиросимы в ФБР чрезвычайно интересовались физикой.

Фамилия начальника была Грегг, и многие принимали его за бизнесмена, пока не замечали, что его внушительный вес — это на 90 процентов мускулы, а не жир, и не ощущали в его рукопожатии сдержанную силу. Он был вежлив, как и все в этой организации, хотя Джон явно оторвал его от важных дел.

— Садитесь, пожалуйста, мистер Барони, и давайте попробуем разобраться с тем, что вас беспокоит.

Джон криво улыбнулся.

— Боюсь, это труднее, чем вы можете себе представить. — Он зажег сигарету и приступил к детально продуманному объяснению.

О машине времени упоминать не стал — это было ни к чему, да и слишком уж фантастично, чтобы вот так сразу переварить. В подобных случаях маленькая ложь лучше большой правды. Он рассказал Греггу о якобы подслушанном разговоре между начальником полиции Байпорта и офицером с военно — воздушной базы.

— Я не все слышал, но и из того, что разобрал, стало ясно, что они работают на какую-то иностранную державу. Начальник чем-то недоволен и вроде как не прочь выйти из дела, но у того, другого, похоже, есть чем его прижать. Уверен, если вы пригласите полицейского и допросите, он вам все расскажет. А если я буду при этом присутствовать, задам вопросы, от которых ему не отвертеться.

Джон понимал, что вся эта история отдает бредом сумасшедшего, но понимал и то, что просто так отмахнуться федералы не могут. Скорее всего, без лишнего шума вызовут начальника полиции для беседы. А после этого им определенно будет о чем подумать.

Единственная ошибка, которую допустил Грегг, — он не сообразил, что и в физическую лабораторию человек может попасть прямиком из пехоты. На долю секунды у него дрогнул взгляд, когда он вытаскивал револьвер из ящика стола. Пуля вошла ему в лоб и убила на месте.

С самого начала было ясно, что любой из больших начальников, с которыми собирается беседовать Джон, может оказаться пришельцем. Пришлось долго убеждать себя, что необходимо стрелять первым. Слишком многое зависит от Джона — значит он должен выжить, даже если по ошибке убьет невиновного.

Металлический блеск в пулевом отверстии сразу подтвердил, что ошибки не произошло.

Вторая дверь из кабинета вела в коридор. Не успев выйти, Джон услышал, как первая дверь у него за спиной распахнулась. Раздались крики, но пока он шел по коридору, не было признаков погони. Похоже, пришельцы захватили все отделение. Они не хотят поднимать шум, они хотят схватить Джона сами.

У себя в номере, в дешевом отеле, куда заселился несколько часов назад под чужим именем, Джон устало опустился на кровать. Теперь враги знают, кто он, и ищут. А ведь осталось всего двенадцать дней.

Следующий его шаг зависит от пришельцев. Если они сумели моментально заменить Грегга его копией, придется придумывать новый план. А пока ясности нет, остается только ждать.

Через два долгих дня и три бессонные ночи он нашел в газете долгожданную заметку: «Грегг Эфраим… скончался от сердечного приступа… поминальная часовня Андерссона». Ему необходим был труп пришельца в качестве доказательства, и теперь он знал, где его взять. Очевидно, враги не нашли замену Греггу, поэтому его загримировали и объявили, что он умер своей смертью.

Днем Джон поехал на автобусе в пригород и угнал там неприметный автомобиль. Медленно продвигаясь по городу, добрался до делового района в самый час пик. Пришлось трижды проехать мимо часовни Андерссона, прежде чем он заметил человека, которого искал, и остановил машину в некотором отдалении.

Джон был почти уверен, что никто не заметит его в пробке, и все же первые два часа держал руку на пистолете. Когда движение на улице стало поспокойнее, он вынул газету и сделал вид, что читает.

Он надеялся, что на этот раз сумел перехитрить врагов, — иначе ему конец. Пришельцы наверняка ждут, что он попытается захватить тело Грегга. Но есть шанс, что они не продумали свою партию на три хода вперед, в отличие от Джона.

Был уже десятый час, когда в похоронном бюро погасили свет; Джон успел промерзнуть до костей — мотор пришлось выключить, а без него не работает печка. Из здания вышли двое, поймали такси. Это явно не те, кто его интересует. Минут через десять вышел высокий мужчина, которого он уже видел сегодня, и запер за собой дверь. Джон осторожно повернул ключ в замке зажигания. Мужчина пошел вперед, и когда он свернул за угол, автомобиль Джона находился футах в двадцати.

На улице было полно магазинов, но все они уже закрылись. А вот прохожие еще виднелись тут и там. И все же лучше места, пожалуй, не найти — если медлить, высокий может скрыться. Джон обогнал его, проехал вперед на несколько сот футов и остановился у тротуара. Он выключил фары, но мотор глушить не стал.

Джон не спускал глаз с высокого. Как только тот поравнялся с автомобилем, открылась дверца. Высокий резко остановился, вытаращив глаза от удивления. Хотел что-то сказать, но его опередил выстрел револьвера. Смерть наступила мгновенно — пуля вошла прямо в мозг.

Всего несколько секунд понадобилось на то, чтобы затащить труп на заднее сиденье и отъехать. Никто не пытался остановить Джона, да никто, кажется, и не понял, что произошло. Тот… или то, что лежало на заднем сиденье, было мертво. Вскрытие в университете показало, что мозг пришельца расположен в черепной коробке, как и у homo sapiens.

Через два квартала Джон остановился и посветил фонариком в отверстие от пули. Да, металл — значит план сработал. На поминальной церемонии этот парень вел себя как распорядитель, нетрудно было заподозрить, что это пришелец — его прислали сюда, чтобы было кому позаботиться о мертвых инопланетянах.

Через два часа Джон угнал другую машину. На рассвете он уже ехал в пригород Вашингтона с трупом в багажнике.

До вторжения оставалось восемь дней.

Следующий шаг обещал быть трудным. Надо поговорить с кем-нибудь облеченным властью, — но как узнать наверняка, что это не чужак? Тот факт, что на Капитолий собирались сбросить атомную бомбу, давал надежду, что враги не захватили его полностью под свой контроль. Но совсем без них там вряд ли обошлось.

Наконец он остановился на государственном департаменте — это единственное учреждение в правительстве, которое, по идее, должно быть почти свободно от пришельцев. Они наверняка засели в армии и структурах правопорядка, но зачем им агенты в госдепе? И проверить эту версию будет несложно.

Он оставил машину на стоянке и сделал список подходящих людей — просто списал имена руководителей отделов с доски, висевшей в вестибюле департамента. Найдя в телефонной книге их адреса, почти весь день объезжал их.

Лучше всех подходил Мартин Оливер.

Он жил в Александрии, в фешенебельном многоквартирном доме, будучи холостяком, если судить по размерам квартиры. А главное, в доме не было швейцара, но был автоматический лифт.

Как только стемнело, Джон припарковался на другой стороне улицы. Он не обращал внимания на входивших в дверь — все равно ведь не знает, как Оливер выглядит. Вместо этого он следил за окнами квартиры. Старался не уснуть, но в какой-то момент почувствовал, что это выше его сил. Было чуть больше десяти часов, когда он очнулся от дремоты и увидел, что в окнах горит свет.

Подождав, пока улица опустеет, он поставил машину напротив входа и заглянул в вестибюль. Там расхаживал взад — вперед человек в смокинге. Так он ходил чуть ли не полчаса, и Джон уже готов был пристрелить его, но тут появилась женщина, и оба сели в такси. Быстро оглядевшись, Джон взвалил на плечо тело пришельца и втащил его в здание. Лифт еще стоял на первом этаже, Джон вошел и нажал на восьмерку. Двери закрылись, и он тяжело перевел дыхание.

На восьмом этаже не было ни души. Он подтащил тело к двери Оливера и уложил на пол. Звонок отозвался вдалеке еле слышной трелью.

Дверь открыл, должно быть, сам Мартин Оливер — невысокий, с моложавым лицом и седеющими волосами. Джон упер револьвер ему в живот и втолкнул его обратно в комнату, волоча за собой тело. В комнате сидел еще один человек, вынимал из портфеля бумаги, и на его лице отразился тот же ужас пополам с изумлением, что и у Оливера.

Придется разбираться с ними по очереди.

— Где кладовка? — спросил Джон.

Оливер слабо мотнул головой в сторону двери, и Джон втолкнул туда второго, держа обоих в поле зрения. Пока он придвигал к двери кладовой диван, к Оливеру вернулся голос.

— Что происходит, черт возьми? Кто вы такой?

— Сначала вопросы буду задавать я, — сказал Джон. — А потом, надеюсь, мы сможем побеседовать. Сядьте за стол, а лучше встаньте на колени.

Лицо Оливера покраснело от гнева, и он попытался возразить. Джон остановил его, махнув оружием в сторону трупа.

— Я его убил вот из этого револьвера, и то же будет с вами, если позволите себе хоть одно лишнее движение. А теперь — на колени.

Когда Оливер подчинился, Джон взял его руку и прижал к поверхности стола. Достал из кармана пачку бритвенных лезвий.

— Будет больно, — сказал он. — Но пулю схлопотать куда больнее. Так что терпите и не дергайтесь. Если окажется, что я неправ, с удовольствием извинюсь.

И он чиркнул бритвой по указательному пальцу. Оливер охнул от боли, когда Джон раздвинул края раны.

Ну, слава богу.

Блеснула белая кость, и тут же рана заполнилась кровью. Тяжелый удар в дверь за спиной напомнил Джону о втором пленнике.

— Кто это? — спросил он.

— Дрексель, мой помощник, — послышался неохотный ответ. — Пришел после работы, чтобы закончить кое — какие дела…

— Выпустите его, посмотрим, как он выдержит проверку.

Трясущийся Дрексель испытание не прошел. Он попытался схватить Джона, как только тот разрезал ему палец, и этого, да еще блеснувшего на миг желтого металла, было достаточно. Пуля разворотила ему лицо, и теперь в комнате было уже два мертвых пришельца.

На то, чтобы объясниться с Оливером, ушел почти час. Он отказывался верить, пока Джон не втащил тело Дрекселя в ванну и не произвел небольшую хирургическую операцию. Когда у Оливера прекратилась рвота, до него начало доходить. Даже если возвращались сомнения, они исчезали, стоило лишь взглянуть на Дрекселя.

Через три часа двое джентльменов нанесли неотложный визит министру иностранных дел и наставили на него револьвер. Когда вспышка гнева прошла и палец был перевязан, Оливер приступил к объяснениям. Убедить министра было нелегко, но в конце концов он внял аргументам. Перед рассветом все трое прибыли в квартиру Оливера, сопровождаемые тремя охранниками с забинтованными пальцами и недоумевающими лицами.

Министр иностранных дел когда-то служил в армии, так что при виде Дрекселя его не вырвало. После этого убедить его было уже несложно. Пока они с Оливером обсуждали, к кому в первую очередь нагрянуть с проверкой, Джон уснул в кресле.

Это была самая кровавая из всех мировых войн в истории человечества, и она завершилась победой. Через три дня после начала операции «Зачистка» пришельцы догадались, что происходит, и начали сопротивляться. Вспыхивающие тут и там сражения были жестокими, но теперь враги не имели ни преимущества внезапности, ни поддержки из космоса. Очевидно, вторжение было назначено на шестнадцатое января, и космические корабли не могли прибыть раньше. А прибыв, не успели приземлиться — их почти все сожгли на подлете.

Победа была одержана — на этой Земле. Однако Джон не забыл другую Землю, оставшуюся в другом времени — ту, которая погибла, чтобы эта смогла выжить.

Когда в Ночь Победы они с Люси смотрели на ликующие толпы народа, Джон вспоминал Люси, умершую у него на руках. И от этого его радость была несколько меньше, чем у всего празднующего мира.

Пес и его мальчик

— Мальчик, ко мне! — позвал пес.

Шумно дыша, мальчик подбежал, чтобы его погладили по голове.

— Хороший мальчик, — сказал пес. — Ты очень хороший мальчик.

Конечно, это был не совсем обычный мальчик, тут надо сразу внести полную ясность. С другой стороны, не был обычным и пес. Вот планета, та осталась прежней. То есть не совсем — никогда еще за все миллиарды лет своего существования она не была так дивно хороша. По ночам ярче светили звезды сквозь чистейшую атмосферу и, как встарь, был постоянно обращен к Земле покрытый шрамами лик старушки Луны.

Хотя сейчас стояла не ночь, а раннее утро — ясное, сухое и студеное, какое бывает только на высоком мексиканском плато, и только осенью, и только в ту счастливую эпоху, когда воздух так разительно не похож на прежний. Вроде он и горло дерет, но одновременно и лечит.

Над ручьем, что пересекал сад, поднимался легкий туман, размывал контуры цветов и глушил их яркие краски, — ни дать ни взять на них накинули тончайшую шелковую вуаль. В вышине хлопали крыльями две вороны, солнце играло на смоляных перьях, а далекую заснеженную вершину вулкана Попокатепетль оно заливало розоватым светом.

Жить в таком месте и в такое время — сплошное удовольствие. Пес и его мальчик наслаждались жизнью на всю катушку.

Пусть и незамысловатой была их игра, можно даже сказать примитивной, но оба ее обожали. Сегодня она требовала резвости — из дому друзья вышли спозаранку, по холодку. Мальчик сразу кинулся в декоративный сад и давай скакать через клумбы и куртины; то на ветке повиснет, то махнет с нее на узорчатую скамейку. Даже преодолел, вовсю дрожа и стуча зубами, мелкий пруд с перепуганным карпом.

Ну а пес широко зевнул, почесал ребра задней лапой с толстенными когтями и только после этого пустился по следу, с громким сопением и фырканьем ловя запах. Поймал — и инстинктивно рванул вперед с заливистым лаем гончей, и от этих грозных звуков панически забились в лесу сердца оленей. А мальчику хоть бы что, он рассмеялся и припустил быстрей.

Ох и веселой же была та охота! И непростой — мальчик ведь с каждым разом набирался опыта, он накопил десятки способов прятаться и путать след. А псу только того и надо — чем больше сюрпризов, тем интереснее ловить.

Однако не родилась еще на свет дичь, способная уйти от такого охотника. В должное время пес очутился у комля могучего дуба и огласил парк торжествующим лаем. Зашуршала листва, мальчик свесился с ветки и в следующий миг очутился на земле.

Не говоря ни слова, лишь шумно дыша, воротились они в дом, где уже поджидал завтрак. Пес прижал к земле громадной лапой кус холодной оленины и с наслаждением вонзил в него могучие зубы. Мальчик восхищался таким отменным аппетитом приятеля, сам же довольствовался фруктами и ломтиком сыра; мясо он ел нечасто.

Пока они завтракали, взошло солнце, рассеялся туман, — наступил новый чудесный день.

— А ну-ка, мальчик, — попросил пес, — поди сюда, спину почеши, между лопатками, ты знаешь, куда мне не дотянуться. Да — да, здесь, молодец… А — аххх…

— Ой, что это? — насторожился мальчик. — Надо же, блоха! Ты с противоблошиным мылом-то мылся хоть? С тем, что ветеринар прописал?

— Не знаю… Может, и мылся, не помню. Оно ж такое противное! Запах — просто кошмар. Ты-то не чуешь, а для собаки это сущая пытка.

— Ветеринар рассердится, как прознает.

— Меня это не беспокоит. — Пес зевнул, показав клыки длиной с руку мальчика.

Такого побеспокоишь — сам будешь не рад!

— Вот что, Бродяга, я сейчас уеду. — Пес редко звал мальчика по имени — только когда хотел дать распоряжение или высказать нечто не слишком приятное. — Главным в доме остается Сиссерекс, и ты должен его слушаться. Понятно?

— Да, Хозяин, — насупился мальчик.

Конечно, имя у пса было Хозяин. Так теперь звали каждого пса.

— И не смей дуться, тебе совершенно не идет. В прошлый раз, когда меня дома не было, тут, помнится, случилась небольшая неприятность с люстрой. Сиссерекс, надеюсь, высказал тебе все, что он об этом думает?

— Да буду я его слушаться, Хозяин. — Мальчик уже повеселел, он не умел грустить и хмуриться подолгу. — Но как же здорово она грохнулась, ой — ой — ой! Трах — бах — тарарах!

Оба долго смеялись над этим, каждый по — своему: мальчик хохотал, пес радостно выл. Неуклюже подняв лапищу, Хозяин погладил любимца по голове. Ну не мог он сердиться на Бродягу, даже когда тот, чересчур расшалившись, учинял погром в усадьбе.

— А ты надолго? — спросил мальчик, выковыривая ногтем яблочную кожицу из зубов.

— Да на денек — если повезет, обернусь к ужину. У Хозяина Куэрнаваки есть сука в течке, черно — белая, очень красивая, я ее видел. И вот теперь он меня пригласил.

— Зачем? — У мальчика от удивления брови полезли на лоб.

— Лучше бы тебе никогда об этом не узнать, — ответил пес, поддавшись вдруг какому-то сильному чувству; даже губы оттопырились в пугающей гримасе.

Мальчик озадаченно смотрел, как пес встряхивается всем телом и облизывает толстым черным языком губы, заставляя их расслабиться, обмякнуть.

— Мы ведь с тобой уже давно вместе, — решил сменить тему пес.

— Угу, много лет. Я не считал.

— А до скольки ты умеешь считать?

— До ста! И это без пальцев на руках и ногах.

— Ах ты, умница. Ну-ка, быстренько прикинь, сколько будет десять, десять, десять и пять.

— Э, погоди, мне время нужно. — Мальчик уставился на пальцы, тут же спохватился и спрятал руки за спиной, а затем оба рассмеялись. — Могу и не глядя. Это будет… Десять и десять… Это будет тридцать пять!

— И ты абсолютно прав! Молодец, за такой ответ получай конфету. Даже две возьми.

Мальчик цапнул угощение с блюда, без разрешения он никогда не брал лакомства. Оттопырились щеки, задвигалась челюсть — жуя, он жмурился от удовольствия.

— Да, тридцать пять лет. И славных лет. Ты лучший мальчик из всех, кого я знаю. Лучший из всех, кто у меня был.

— А у тебя были другие мальчики?

— Ну, возможно, — смутился пес — и давай выкусывать на бедре воображаемую блоху. — Сейчас уже трудно вспомнить. — Проникая сквозь мех, его голос звучал невнятно. — Ты ведь знаешь, у собак век куда длиннее, чем у мальчиков. Но сейчас мы об этом говорить не станем. Позови-ка Сиссерекса, передай, что у меня для него есть распоряжения.

Мальчик выскочил из комнаты, а пес доел последние крошки мяса и задумался о насущных делах. Эти завроиды такие тупицы, не разложишь все по полочкам, обязательно в твое отсутствие напортачат.

Приковылял, метя толстым хвостом по полу, Сиссерекс. Он был очень смышленым для завроида, за что и получил должность управляющего, но умный завроид — это на самом деле не бог весть что.

— Я уезжаю, но рассчитываю вернуться к ужину.

— Как ссскажешшшь, хозззяин.

Выслушивая инструкции, Сиссерекс кивал, при этом длинная челюсть всякий раз отпадала и подскакивала, желтые частые зубы обнажались на всю длину, тонкие восьмипалые руки нервно сплетались и расплетались, мигательные перепонки тоже ходили ходуном, — он боялся упустить хоть слово.

— Ты все запомнил?

— Безззусссловно, госссподин.

— Смотри у меня! А то вцеплюсь в чешуйчатую задницу и буду держать, пока пощады не запросишь.

— Это лишшшнее, хозззяин, я всссе сссделаю как надо.

— Вот то-то! Ступай, вели шоферу подавать машину. Мне пора.

Проводы были пышными — стараниями прислуги со всего имения, ну и, конечно же, мальчика. Они дружно выкатили из гаража массивный автомобиль любимого господина, вооружились тряпками и принялись надраивать и без того сияющее золото с блистающим хрусталем. Перед машиной чинно расхаживал шофер: на лапах толстые краги, выпуклые глазищи в очках — консервах кажутся еще больше, чем есть. Вокруг сновали перепачканные маслом зеленокожие механики, пинками проверяли давление в баллонах и натяжение гусениц. От Куаутлы до Куэрнаваки дорога не ремонтировалась на всем протяжении; местами ее размыли дожди, местами отвоевали джунгли. Но такая большая и мощная машина, конечно же, всюду пройдет легко.

Вот из кухни появились двое поваров, катя тяжело нагруженный столик: свежезапеченного дикого кабанчика поместят в специальный отсек, не голодать же пассажиру в пути. В другом отсеке, снабженном диспенсером, будет охлаждаться бутылка шампанского — Хозяину достаточно нажать лапой на рычаг, чтобы получить миску любимого напитка.

Вскоре все необходимое было сделано, челяди оставалось только ждать отправления. Завроиды это делали чисто по — ящеричьи, замерев с безучастным видом, а вот мальчик места себе не находил: то ногами затопает, то на голову встанет, то присядет, то снова подскочит.

Ну наконец-то вышел из дому Хозяин! Под дружное шипение чешуйчатых, под радостный вопль мальчика — ибо владелец имения поистине выглядел шикарно. Куаферы хорошенько поработали над его шерстью, изрядно добавив ей глянца и пышности. На шее блистал алмазами парадный ошейник с большущим — что твое куриное яйцо — рубином спереди. Распахнулась дверца машины, пес взобрался по трапу и сделал два круга по салону, прежде чем свернуться колечком на мягкой шелковой обивке. Дверь затворилась, включился мощный, но бесшумный атомный двигатель, и машина укатила, провожаемая воплями, шипением и новыми воплями, и скрылась за поворотом.

Ох и долгий же выдался день! А уж до чего скучный! В отсутствие пса мальчику совершенно нечем было заняться, а если он и находил себе развлечение, то это обычно кончалось плохо. Вот и сейчас пришлось удирать от поваров — в кухне он пытался сорвать банан с подвешенной к потолку грозди и нечаянно пнул котел, в котором готовился обед для слуг.

— Всссе расссплессскал! Ссскверный мальчишшшка!

— И правильно сделал, невозможно же есть такую гадость! — выкрикнул он в ответ, с легкостью уворачиваясь от могучих, но неуклюжих оплеух.

В кухне ему не рады — а где рады? Уборщики сердито шипят — не по нраву им, видите ли, что мальчик оставляет следы на свежевымытом полу и набивает рот листьями растущего в горшках сахарного тростника. Снаружи, в саду, недоброжелателей меньше, но зато и развлечений кот наплакал. Под конец он забрался на крышу, на самую верхотуру, куда пес ему лазать строго — настрого запрещал, и оттуда обозрел долину с фермами и деревеньками завроидов, с сухой пустыней вдали и горами еще дальше, и с небом, и со всем остальным.

Ни шатко ни валко день все же прошел, солнце перевалило зенит и сползло к горизонту. А когда оно уже пронизало красноватыми лучами вечерние дымы деревенских очагов, в конце долины появилось пыльное облако. Заверещав от восторга, мальчик припустил к парадному подъезду.

Должно быть, машина не раз побывала под дождем и хорошенько помесила грязь: хрусталь и золото были заляпаны сплошь. Шофер, открытый всем стихиям на своем высоком сиденье, тоже получил щедрую долю слякоти и пыли; он был страшно рад заглушить двигатель и поднять до отказа рычаг ручника. Опустился трап, мальчик бросился встречать пса. А тот был мрачнее тучи.

— Сиссерекс, — прорычал Хозяин, сходя, — ванну мне сейчас же, и погорячей. День был ужасно долог, я измотан и грязен, и вообще я не в духе. И сними ошейник, он, проклятущий, всю дорогу меня душил…

— Давай я сниму, — подскочил мальчик, но пес без единого слова отвернулся и потрусил в дом.

Мальчик недоумевающее посмотрел вслед, он никогда не видел Хозяина в таком дрянном настроении. И тут из машины донеслось хныканье.

Трап был уже убран. Подойдя, Бродяга ухватился за подножку, подтянулся на руках, осторожно заглянул в салон.

И увидел мальчика в углу. Совсем малыш — съежился в комочек и рыдает так горько, будто у него разрывается сердце.

— Это еще что за новости?! Ты кто такой? И что тут делаешь?

Вот уж сюрприз так сюрприз. Бродяга редко встречал других мальчиков, только когда их привозили в усадьбу Хозяева — визитеры, но поговорить с себе подобными толком не удавалось, и общение чаще всего заканчивалось потасовкой Из-за какого-нибудь пустяка. А тут совсем кроха, меньше он и не видел никогда. Такой не то что драться не будет, но и просто задираться не посмеет.

— А ну, вставай, — велел Бродяга. — И выходи, да поживее.

Малыш неохотно, медленно встал, вытирая кулачком глаза, а в другой руке крепко держа куклу. Вышел под солнце — и заморгал; на щеках блестели слезы.

— Слышь, у тебя имя-то есть? Меня Бродягой кличут, и я здесь — мальчик.

— А меня… Пятнышком назвали… Из-за этого вот. — Малыш показал черную родинку на щеке.

— Да ты, Пятнышко, совсем еще мелочь пузатая. Годков-то сколько тебе?

— Не знаю… Мне никто не говорил.

— Эге, ты у нас не только недомерок, но и недоумок. А мне… тридцать пять. Это десять, десять, десять и пять.

— Десять — это сколько? — живо заинтересовался Пятнышко; мигом забылись печали и высохли слезы.

— Две руки, вот, гляди. А одна рука — это будет пять. Неужели не знал?

— Нет… но теперь знаю, и это здорово. Еще я знаю один и два.

— Да, брат, многому же тебе предстоит научиться. Есть хочешь?

— Да…

— Тогда пошли. Это мой дом, я могу брать еду, когда захочу.

Пятнышко успел сильно проголодаться, он ел жадно, но одной рукой, потому что в другой по — прежнему держал куклу, ни на секунду не расставался с ней. Задумчиво посмотрев на игрушку, Бродяга сказал:

— У меня тоже есть кукла. Где-то валяется…

— Это моя! — вскинулся Пятнышко, боязливо прижимая имущество к груди.

— Да не нужна мне эта рухлядь, успокойся. Где твой Хозяин?

Малыш плаксиво оттопырил нижнюю губу, затравленно огляделся и сообщил:

— Нету…

Вот тогда-то и возникло у Бродяги предчувствие беды — в первый раз тревога легонько кольнула сердце.

— Ладно, ты того, не задерживайся у нас. Здесь я — мальчик.

— А мне тут и не нравится, — шмыгнул носом собеседник.

— Вот и хорошо.

Бродяга дал ему кулаком по уху, чтобы получше дошло. Пятнышко, как будто только того и ждал, зашелся ревом.

— Ссступай к госссподину! — проковылял в комнату взволнованный слуга. — Хозззяин зззовет, сссрочно!

Сссердится!

Обрадованный мальчик помчался во всю прыть, плюхнулся на ковер возле Хозяина, который жадно поглощал сырой мясной фарш из большой миски.

— А где второй? — спросил пес.

— На кухне, ест и хнычет. Такой плакса! Зачем ты его привез?

— Вопросы задает Хозяин, а не мальчик, — прорычал пес, изображая гнев.

Мальчик сразу разгадал притворство, но от этого тревога только переросла в страх. Пес заглянул ему в лицо и тотчас же повернулся к серебряной миске, круговым движением языка слизнул мясные крошки.

— Ты когда-нибудь думал о собаках, о мальчиках, о завроидах? — спросил он.

— Может, и думал, не помню.

— Позволь-ка я тебе расскажу о нас, а ты посидишь и послушаешь, как никогда до сих пор не слушал. Этот мир — твой…

— Знаю, знаю! Он и твой, и…

— Цыц! Слушай и мотай на ус, а говорить будешь, когда я разрешу. Так вот, этот мир — твой. Я про Землю, про всю планету. Мой народ прилетел сюда издалека, из межзвездного пространства, — так гласят хроники. И случилось это — опять же, если верить хроникам, — очень и очень давно. Мы звались небесными гончими…

— Красиво.

— Что тут красивого-то? Слушай и не перебивай. Своей родиной мы правили сначала как звери, потом — как разумные звери. Сперва полагались на силу челюстей, а потом на силу мозгов. Мы ведь очень умные, куда умнее этих зеленых неповоротливых завроидов. Но без них обойтись было никак нельзя. Без их рук. Лапа хороша в некоторых делах, но с рукой она нипочем не сравнится. Рука может абсолютно все. И нам удалось вывести разумную породу ящеров, из них получились превосходные слуги. Только тогда мы стали настоящими небесными гончими и подчинили родной мир, а потом и другие миры, своей воле. Править нам нравилось, а еще мы любили сражаться, и ваша планета дала нам вдосталь того и другого. Вот теперь можешь задавать вопросы.

Мальчик уселся на ковре, его глаза возбужденно блестели.

— Вопросы? Нет у меня вопросов. Еще что-нибудь расскажи, пожалуйста!

— Разве ты не возненавидел меня? Ведь я сейчас признался, что мы отняли у тебя мир!

Мальчик рассмеялся — как будто прозвенел серебряный колокольчик.

— Да ты шутишь! Никуда мой мир не делся, вот он, кругом.

— Но раньше он принадлежал тебе, твоему народу. Вы сражались за свою родину и погибали, а теперь она целиком наша.

— Но ведь хуже она не стала? Значит, все в порядке.

— Похоже, ты и в самом деле не понимаешь. — Глаза пса были полны сочувствия и нежности, а еще великой печали. — Но когда-нибудь непременно поймешь. Мы не желали такого итога — хроники гласят, что многие из нас предлагали прекратить смертоубийства и возвратиться домой. Но остановиться было уже невозможно. Ибо мы понимали: рано или поздно вы полетите следом за нами, чтобы отомстить, и тогда уже сила будет на вашей стороне. Обуреваемые скорбью, мы довели войну до победного конца и сделали этот мир таким, каким ты его видишь.

— Вы убивали мальчиков? — Только теперь Бродяга начал кое-что понимать.

— И мальчиков, и других. Мы… убивали всех. — Пес говорил, будто оправдываясь, и даже не замечал, что на загривке вздыбилась шерсть. — Поверь, не только жестокость двигала нами, но еще и чувство справедливости. У нас было право так поступать! Ведь вы, люди, собственноручно губили свою планету. Душили ее, разрушали, отравляли, насиловали. Я не поверил нашим хроникам — но я просмотрел ваши фильмы. Не погибни твой народ в сражениях с нами, он бы неизбежно уничтожил себя сам. Зато те, кому посчастливилось уцелеть, теперь наслаждаются жизнью.

— Вы истребили мой народ… — пришло вдруг к мальчику, опоздав на много лет, роковое знание.

— Да, что было, то было. И ты, как и остальные, будешь нас ненавидеть за это. Они тебе все расскажут, и…

— Что еще за остальные? — Мальчик похолодел с головы до ног.

Пес отвернулся, чтобы не смотреть ему в глаза, но затем решительно повернулся обратно, горделиво выпрямил спину и поднял голову.

— Твои соплеменники. Мы расстаемся, ты покидаешь мой дом…

— Нет!

— Да. Это дело решенное, я не в силах ничего изменить. Конечно, мне не хочется, чтобы ты уезжал…

— Тогда я останусь?

— Нет. Ты уедешь, решение принято. О нем узнал Хозяин Куэрнаваки, мой старый друг, и пригласил меня для серьезного разговора. Ведь ему хорошо ведомо, как крепко могут сдружиться пес и его мальчик. Я привез замену тебе…

— Того нытика, что на кухне? Да я его прикончу сейчас же! Пинками выгоню!

— Пожалуйста, прекрати. Сядь на место, а я объясню, почему ты должен уйти, а он должен остаться. Помяни мое слово: тебя ждет много нового и интересного, и вскоре ты забудешь своего пса. Даже порадуешься тому, что расстался с ним. Подивишься, как это тебе удалось вытерпеть столько лет в его доме…

— Никогда!

Пес тяжело вздохнул.

— К сожалению, так и будет, уж поверь. Тебе в конце концов позволяется вырасти и познать то, о чем ты до сих пор даже не подозревал.

— Что значит вырасти?

— Скоро сам поймешь и это, и многое другое, а сейчас объяснять бесполезно. Говорят, ты из хорошей породы, у тебя здоровые гены. Говорят, старые самцы перемерли, нужно завозить новых. Когда-нибудь, надеюсь, ты сочтешь это большой честью. Тебе предстоит обладать женщинами, и производить на свет потомство, и вместе с другими самцами замышлять бегство с острова, отвоевание родного мира и истребление всех собак…

— Вот ты говоришь, а я не понимаю ничего, и мне страшно!

— Хороший мальчик, очень хороший мальчик. — Пес неловко погладил его по голове. — Лучший из всех, кого я знаю. Но ты вырастешь и откроешь для себя истину: как ни велика бывает любовь между псом и его мальчиком, есть на свете нечто еще более великое. А теперь, пока еще светло, пойдем погуляем, ты будешь палку бросать, а я за ней бегать. В самый последний раз…

День ВМФ

Генерал Уингроув смотрел на ряды сидящих, но не видел лиц. Его взгляд был устремлен за пределы здания конгресса Соединенных Штатов; не задерживаясь в благоухающем июньском дне, он проницал другой день, еще не наступивший. День, когда армия займет предначертанное ей место, обретя власть и почет.

Уингроув набрал полные легкие воздуха и произнес речь, короче которой, возможно, еще не звучало в этих священных стенах:

— Генеральный штаб обращается к конгрессу с просьбой упразднить устаревшее подразделение Вооруженных сил США, известное как Военно — морской флот.

Престарелый сенатор от штата Джорджия проверил свой слуховой аппарат, а кресла журналистов в один миг опустели — только слышался дробный топот, затихающий в направлении переговорной. По громадному залу пробежал взволнованный шепот. Одна за другой головы поворачивались к сектору представителей флота, где шеренги одетых в голубое возбужденно шевелились и гудели, словно потревоженные в улье пчелы. Группка мужчин, окружавших дородного человека в мундире, обильно расшитом золотым позументом, расступилась, и адмирал Фицджеймс медленно поднялся на ноги.

Его пронизывающий взгляд запросто повергал в трепет всякую мелкую сошку, но генерал Уингроув был этому военачальнику не по зубам. Адмирал с отвращением мотнул головой, всем своим видом выражая оскорбленное достоинство. Он повернулся к аудитории; на лбу пульсировала жилка.

— Позиция генерала для меня непостижима, равно как и причины такого безосновательного выпада в сторону ВМФ. Наш флот всегда служил и будет служить самым первым рубежом обороны Америки. Я прошу вас, джентльмены, оставить без внимания прозвучавшую сейчас просьбу, так же как вы пренебрегли бы высказываниями любого человека, который… э — э-э… слегка помутился рассудком. Я настоятельно рекомендую отправить генерала на обследование в соответствующую клинику, а также проверить психическое здоровье всех лиц, причастных к его нелепому демаршу!

Генерал ответил со спокойной улыбкой:

— Я понимаю, адмирал, что вы несколько раздосадованы, и на самом деле не виню вас за это. Однако давайте не будем сводить вопрос общенациональной важности к мелким личным дрязгам. Обращаясь к конгрессу с просьбой об упразднении ВМФ, армия опирается на реальные свидетельства — свидетельства, которые будут предъявлены завтра утром.

Повернувшись спиной к разъяренному адмиралу, генерал Уингроув широким жестом обвел собравшихся государственных мужей:

— Приберегите свое решение до указанного времени, джентльмены, не судите поспешно, пока воочию не убедитесь в силе довода, на котором основана наша просьба. Это конец эпохи. Утром Военно — морской флот присоединится к прочим вымершим видам: птице додо и бронтозаврам.

Кровяное давление у адмирала скакнуло до новых, рекордных высот, и глухой стук упавшего тела был единственным звуком, нарушившим гробовую тишину в гигантском зале.

Первые лучи утреннего солнца согревали белый мрамор мемориала Джефферсона и бликовали на касках солдат и крышах автомобилей, продвигавшихся вперед медленным тугим потоком. Сюда съехался весь конгресс; сирены полицейских мотоциклов расчищали дорогу перед депутатскими машинами. Со всех сторон, едва не бросаясь под колеса, наседала толпа государственных служащих и простых жителей столицы. Тут же напирали фургоны радио и телевидения; микрофоны и камеры были приведены в полную боевую готовность.

Все предвещало великий день. Вдоль берега, повторяя его изгибы, аккуратными рядами выстроились всевозможные машины цвета хаки. Легкие армейские джипы и вездеходы на полугусеничном ходу тесно соседствовали с тяжелыми бронетранспортерами и шестиколесными грузовиками, хотя и те и другие выглядели букашками на фоне грозных танков М-60. Посреди этой техники, неподалеку от зрителей, воздвигли трибуну.

Ровно в десять утра генерал Уингроув поднялся на нее и уставился на собравшихся; под его хмурым взором толпа постепенно угомонилась, и воцарилась напряженная тишина. Говорил он недолго и в основном повторял на разные лады, что судят не по словам, а по делам. Полководец указал на первый в шеренге грузовик — тягач весом две с половиной тонны, в кузове которого, напряженно выпрямив спины, застыли пехотинцы в полной боевой экипировке.

По сигналу водитель вдавил педаль газа в пол, приводя мотор в чувство; заскрежетала трансмиссия, и машина покатила вперед, к кромке воды. Толпа дружно ахнула, когда передние колеса тягача со скрипом перевалили через мраморный парапет, — а затем грузовик круто устремился вниз, в мутные воды реки Потомак.

Колеса коснулись воды, и поверхность как будто просела под автомобилем, приняв в то же время странный стеклянистый вид. Грузовик взревел, увеличивая обороты, и двинулся вперед по реке, а вода проседала под ним, как под намасленной иголкой. В двухстах ярдах от берега машина остановилась; солдаты, подгоняемые сержантом, высыпали наружу, выстроились в линию и дружно, четко салютовали, исполнив прием «на караул».

Генерал козырнул в ответ и дал знак остальным машинам. Те двинулись вперед, сложно маневрируя: представлению явно предшествовали многочасовые репетиции на каком-нибудь укромном озере. Танки натужно грохотали по воде, а легковые машины сновали между ними туда — сюда, выписывая замысловатые узоры. Грузовики пятились и разворачивались на месте, точно балерины в пачках.

Зрители словно язык проглотили; выпучив глаза, они все смотрели и смотрели на невероятный парад, а генерал Уингроув снова заговорил:

— Перед вами типичный пример армейской изобретательности, последняя разработка наших военных лабораторий. Боевые единицы удерживаются на воде путем увеличения ее поверхностного натяжения в непосредственной близости от себя. Их вес равномерно распределяется по поверхности, что и вызывает небольшие вмятины, которые вы видите вокруг них. Это необыкновенное достижение стало возможным благодаря использованию дорнификатора — замечательного изобретения, названного по имени нашего блестящего ученого, полковника Роберта А. Дорна, начальника экспериментальной лаборатории в Брук — Пойнте. Именно там один гражданский служащий открыл эффект Дорна — под неусыпным руководством полковника, разумеется. При помощи этого изобретения армия отныне будет править на море так же, как и на суше. Колонны танков и армейских грузовиков дотянутся до любой точки мира. Вода — наша магистраль, наша стоянка, взлетно — посадочная полоса для наших самолетов. И конечно же, наше поле боя.

Механики сталкивали в воду истребитель «Шутинг стар». Едва они отбежали, как из сопла вырвалось пламя, раздался знакомый гул: истребитель, набирая скорость, промчался по реке и взмыл в воздух.

— Конечно же, внедрение такого простого и дешевого способа пересечения океанов будет означать конец нелепого пережитка средневековья — Военно — морского флота. Исчезнет надобность в авианосцах и линкорах стоимостью миллиарды долларов, в сухих доках и прочем громоздком хламе, что удерживает на плаву эти утюги. Вернем налогоплательщику его потом и кровью заработанный доллар!

Представители флота заскрежетали зубами, услышав, что авианосцы и линкоры называют утюгами, а прочие составляющие Военно — морских сил, видимо, проходят под уничижительным обозначением «громоздкий хлам». Еще пуще скривились они при упоминании кармана налогоплательщика. Однако, со свинцом на сердце, эти джентльмены сознавали, что весь их праведный гнев и презрение не принесут пользы. То был день армии в полном смысле этого слова, и рок, нависший над флотом, казался неотвратимым.

Армия весьма тщательно спланировала то, что получило название «Операция „Пробоина“». Генерал еще не закончил свою речь, а жернова общественного мнения уже закрутились на полной скорости. От одного побережья до другого американцы поглощали утренние новости вместе с завтраком.

— Агнес, ты слышала, что по радио сказали? Военные подарят кругосветное путешествие на бомбардировщике «Бэ — тридцать шесть» победителю в конкурсе лимериков. Всего только надо дописать последнюю строчку и отправить один экземпляр в Пентагон, а другой — в штаб флота…

Почтовая служба Военно — морских сил получила строгий приказ сжигать все присылаемые лимерики, однако кто-то из новобранцев, видимо, счел все происходящее хорошей шуткой. Капитан Буллман нашел один такой лимерик в столовой:

Ты везде, наша армия, лучше:

В небесах, и в морях, и на суше,

Так с какой стати флот

Твои деньги гребет…

К этому водоплавающий стихоплет приписал:

Но матрос ни шиша не получит?

Ежедневно газеты наводнялись фотографиями могучих бомбардировщиков B-36, совершающих посадку на озере Эри, или ухмыляющихся солдат, десантирующихся близ Кони — Айленда на воду в рамках учений. У каждого на поясе жужжала черная коробочка; они вышагивали по глади успокоившейся к этому времени Атлантики, точно библейские пророки.

По радио и телевидению передавали тысячи информационных сообщений, неиссякаемым потоком изливавшихся из Пентагона. Вашингтон захлестнула волна открыток, писем, телеграмм и посылок. Тогда как военно — морское министерство получало только примирительные послания и бесчисленные картонные модельки линкоров.

Народ говорил, а его избранники внимательно слушали. В этом году предстояли выборы. Казалось, никто не сомневается в том, каким будет окончательное решение, особенно если на повестке дня стоит сокращение бюджетных расходов.

Конгрессу понадобилось всего два месяца, чтобы определиться со своим коллективным мнением. Народ единодушно поддерживал армию. Оригинальность идеи будоражила общественное воображение.

Палата представителей уже подготовилась к итоговому голосованию. Если поправку примут, она будет передана на ратификацию в законодательные собрания штатов, а там уж точно не пойдут против решения конгресса. Военно — морские силы проиграли свой последний решительный бой. Результат голосования был понятен и так: очень скоро водоплавающий флот станет достоянием древней истории.

Тем не менее адмиралы отчего-то вовсе не выглядели убитыми горем.

Военно — морское ведомство попросило разрешения обратиться к конгрессу. Конгресс снисходительно разрешил: ведь даже приговоренному к смерти позволено сказать последнее слово. Выступить поручили адмиралу Фицджеймсу, уже оправившемуся от удара.

— Уважаемые члены конгресса Соединенных Штатов, у нас на флоте есть давняя боевая традиция. Мы говорим: «К черту торпеды!» — и полным ходом плывем прямо под огонь противника, если это необходимо. Нам воткнули нож в спину — такому коварному нападению мы подверглись впервые со времен Пёрл — Харбора! Этим грязным приемом армия лишила себя всякого права на честный поединок. И по этой причине мы наносим ответный беспощадный удар! — Утомленный своими наступательными метафорами, адмирал промокнул лоб. — Наши лаборатории денно и нощно трудились над совершенствованием устройства, которое, как мы надеялись, нас никогда не вынудят применить. Теперь оно готово к использованию; последние испытания успешно завершились несколько дней назад. Значение этого устройства не следует недооценивать. Мы настолько уверены в его необходимости, что требуем упразднения армии! — Он махнул рукой в сторону окна и рявкнул одно — единственное слово: — Смотрите!

Все посмотрели. На мгновение зажмурились и снова посмотрели в окно. Терли глаза и таращились опять.

По Конститьюшн — авеню, прямо по разделительной полосе, величественно плыл линкор «Миссури».

Голос адмирала торжествующе гремел, раскатываясь по залу ревом победного рога.

— Разжижитель первой модели, как видите, временно уменьшает энергию связывания, которая удерживает вместе молекулы. Твердые тела превращаются в жидкость, и корабль, оснащенный таким устройством, может плыть по всему миру — как по воде, так и по суше. Голосуйте, джентльмены; мир ждет вашего решения.

Каменный пилот

— Метеоритный рой снизу на два часа! — рявкнул голос в наушниках.

Брайан отчаянно вертел колесо искателя, пока тот не указал на мчащиеся навстречу камни. Компьютер пощелкал, измеряя дальность и скорость источника опасности, затем выдал спасительный курс. Но еще до того, как на экране появились цифры, Брайан наклонил ручку управления, включая боковые реактивные двигатели. Когда же через долю секунды маршрут появился на экране, пилоту осталось лишь сделать небольшую коррекцию.

Но отдохнуть ему не удалось. Едва он избежал столкновения с кувыркающимися валунами, на переднем экране обозначилась новая опасность — валун не менее мили в диаметре медленно вращался, приближаясь к кораблю, весь в щербинах и зазубринах после бесчисленных столкновений с каменным и железным мусором пояса астероидов. Брайан врубил на полную мощность нижние двигатели, чтобы подняться над монстром, но тут же обнаружил, что за ним прячется целая толпа меньших по размерам камней. Пока Брайан орудовал ручкой управления, компьютер погудел, пощелкал и предложил траекторию, позволяющую уклониться и от этой мелочи.

Курс менялся все чаще — корабль уже проник вглубь пояса астероидов, и все больше кусков камня и железа стремительно пересекало пространство во всех направлениях. Подобно юркой рыбешке, корабль лавировал между препятствиями, и порой только выигранная доля секунды спасала его от гибели.

Долго так продолжаться не могло. Ладони Брайана на рычагах управления скользили от пота, а постоянная необходимость обнаруживать препятствия и уклоняться вымотала его до предела. Конец наступил внезапно. Увернуться от усеянной воронками гранитной горы, неожиданно появившейся на экране, было невозможно. Он включил на полную мощность тормозные двигатели, но этого оказалось недостаточно. Сопла выбросили перед кораблем тонкие копья огня, осветившие астероид жаром адского пламени, но тот все увеличивался, заполняя экран идеально четким изображением…

Столкновение оказалось лобовым. Вспыхнуло пламя, а после удара наступила тьма. В этот момент Брайан непроизвольно отпрянул, закрыв лицо ладонями. Потом смущенно улыбнулся, когда рядом открылась дверь и в проеме показалась голова инструктора. Пилот поспешил опустить руки.

— Вылезай! — рявкнул инструктор. — Тренажер — не твоя частная собственность. Там уже очередь.

«Реалистичный тренажер, ничего не скажешь», — подумал Брайан, пробираясь сквозь открытую дверь и выплывая на палубу.

В темную тушу тренажера забрался другой кадет, инструктор захлопнул за ним дверь и щелкнул несколькими переключателями, отправляя его в путешествие — до того реальное по ощущениям, что быстро забываешь, где ты находишься. Не на корабле, летящем через пояс астероидов, а всего лишь в тренировочном устройстве с кинопроектором и экраном.

Инструктор был старым астронавтом. На его бритом черепе пробивались короткие седые волосы, а над ушами виднелись глубокие вмятины, почти шрамы в тех местах, куда на протяжении бесчисленных часов упирался летный шлем. Он запустил тренажер, повернулся и нахмурился, увидев, что Брайан еще здесь.

— Газуй отсюда, парень, — пробурчал космический волк, — ты свой полет закончил.

— Хочу вас кое о чем спросить, сэр…

— О том, как ты показал себя в тренажере? Это все желают знать. Но тебе-то зачем спрашивать, ты же разбился?

Он снова повернулся к панели управления тренажером, но Брайан не ушел. Ему пришлось до боли сжать кулаки, прежде чем он смог заговорить:

— Да, сэр, я разбился… но за все время тренировок такое со мной впервые. И я совершенно уверен, что вы… ускорили учебный фильм.

Инструктор замер, потом медленно повернулся и уставился на Брайана. Когда заговорил, лицо у него было каменным:

— Обвиняешь меня в том, что я специально изменил условия испытания, чтобы ты его провалил?

Брайан заробел, но собрался с духом и посмотрел в прищуренные глаза инструктора.

— Нет, сэр, ничего такого. Вы, оператор тренажера, задаете условия испытаний по своему усмотрению. Но дело в том, что скоро я буду пилотировать корабль по — настоящему и, кроме моей жизни, на кону окажется еще и корабль стоимостью миллион фунтов. Я должен быть уверен в себе. И я считаю, что последний тест был ускорен.

— И насколько, по — твоему, он был ускорен, кадет? — проворчал инструктор.

— Я бы сказал, что… вдвое. Возможно, и больше, но как минимум вдвое.

Брайан застыл по стойке «смирно», ожидая, что вот сейчас на него рухнет небо. И едва поверил своим глазам, когда на каменной физиономии медленно расползлась улыбка.

— Если уж тебе так нужно это знать, — сказал инструктор, — то фильм шел в три раза быстрее обычного, и так было целых пять минут до твоей аварии. Ты откалывал невиданные трюки, кадет, и мне захотелось выяснить, сможешь ли проделывать это всякий раз. Сам-то хоть знаешь, что выполнял коррекцию курса еще до того, как получал данные от компьютера?

— Да, сэр. Это у меня… нечто вроде природного таланта.

— Это станет чертовски полезным талантом, если когда-нибудь сломается твой компьютер. Но пока не сломался, пользуйся им! В космосе мы не имеем права полагаться на удачу. Я видел по твоим оценкам, что ты первый в классе. Полагаю, у тебя есть задатки хорошего пилота. Но ты можешь им стать только в том случае, если будешь все делать по инструкции и без риска. Понял?

— Понял, сэр, — кивнул Брайан и покинул отсек, как только инструктор вернулся к работе.

Он рисковал, начиная этот разговор, но он должен был знать. Впереди экзамен, очень сложное испытание, и ни в коем случае нельзя его провалить. Брайан вернулся на наблюдательный пост — разглядывать через стену из прозрачной стали миллиарды искорок, рассеянных по угольно — черному космосу.

Вскоре он прибудет на центральную базу. За его плечами остались пять долгих лет обучения в космической академии, а трехмесячный полет от Земли до пояса астероидов уже подходит к концу. Эти месяцы потрачены не зря: на большом транспортнике имелось несколько тренажеров и они использовались круглосуточно. Брайан и его товарищи были готовы занять свое место среди «каменных пилотов», добывавших в поясе астероидов глыбы железа.

Брайан прищурился, вглядываясь в темноту, хоть и знал, что не сможет разглядеть пояс астероидов, пусть тот и находится перед глазами.

Это было крупнейшее и рискованнейшее предприятие человечества в космосе. Когда промышленность израсходовала на Земле весь металл, пришлось искать другие источники. Решение проблемы обнаружилось в космосе, между орбитами Марса и Юпитера. Давным — давно здесь кружилась планета, но ее уничтожил гигантский взрыв. Хотя планета исчезла, ее обломки до сих пор медленно обращались по орбите вокруг Солнца. Некоторые астероиды были всего лишь камешками, зато другие, подобно Церере и Эросу, имели в поперечнике сотни миль. А металл, чистый металл из ядра мертвой планеты, ждал, когда его возьмут. И люди пришли за ним.

Они соорудили гигантские печи: пластмассовые зеркала толщиной в несколько тысячных дюйма, но диаметром в несколько миль, отражали солнечные лучи и направляли их в одну точку, где было жарче, чем в самой горячей домне на Земле. В этих горнах выплавлялось железо, а космические буксиры рыскали среди летающих каменных гор и привозили для печей железные астероиды. Это была тяжелая и опасная работа, но и единственная работа в Солнечной системе, какую Брайан Коллинз всю жизнь хотел получить. И скоро…

Корабль содрогнулся, свет погас. Пол под ногами Брайана накренился, и кадет ухватился за поручень возле окна. Пальцы ощутили вибрацию — на корабль, разрывая корпус, сыпались удары. Затем наступила тишина. Кадет был один в темноте. Он боролся с паникой.

Замерцав, постепенно разгорелись бледно — голубые лампы аварийного освещения. Динамик на стене зашипел и произнес:

— Говорит первый помощник капитана. Слушайте все. Готовьтесь к передвижению. Всем находящимся от носа до шестнадцатой переборки немедленно перебраться в рубку управления. Тем, кто находится от нее ближе к корме, перебраться в машинное отделение. Отправляйтесь немедленно.

Брайан отодвинулся от стены, паря в невесомости, оттолкнулся от поручня и полетел к двери. На пути к рубке управления его сопровождал голос первого помощника — динамики были размещены через каждые десять ярдов:

— Корабль получил пробоину от одиночного метеорита, который не удалось обнаружить Из-за слишком большой скорости. Идет утечка воздуха в центре корабля, и эта секция будет загерметизирована, как только все ее покинут, то есть самое большее через минуту. Двигайтесь быстрее, от этого зависит ваша жизнь!

Брайан добрался до цели, имея в запасе всего девять секунд. Он находился от рубки управления дальше всех и прибыл последним. Закрылась герметичная дверь, едва не прищемив ему пятки. Брайан осмотрелся. Возле стен держались члены экипажа и кадеты, похожие в тусклом голубом свете на бледных призраков. Он пробрался вперед, к пилотским креслам, и был потрясен, увидев, что кораблем никто не управляет. Кресла пустовали, а офицеры собрались в стороне, возле старпома. Брайан находился достаточно близко, чтобы слышать его.

— …Вот такая ситуация, господа. Если хотите, чтобы я описал ее одним словом, то она отчаянная. Капитан погиб, он был в приборном отсеке, когда ударил метеорит. Из строя вышли все компьютеры, а также большая часть приборов управления и навигации. Отключилась автоматика атомного реактора, главный инженер сейчас управляет им вручную. Говорит, не сможет поддерживать стабильность более часа. Как только реактор начнет капризничать, придется сбросить его, иначе взорвется, точно атомная бомба. А когда это произойдет, мы останемся без энергии. Уже послано сообщение на центральную базу, но оттуда корабль доберется до нас часов через пять, не раньше. К тому времени мы уже будем мертвы.

— Не понимаю, — сказал кто-то. — Почему мы должны погибнуть? Разве нельзя просто выключить реактор, лечь в дрейф и ждать помощи?

— Это невозможно, — ответил старпом. — Мы уже у самого края пояса астероидов и приближаемся к нему на большой скорости. Не успеем затормозить. Мы войдем в пояс, — он посмотрел на часы, — ровно через семь минут. Можно управлять кораблем вручную, но нам никак не проложить курс сквозь пояс без помощи компьютеров.

Когда Брайан услышал эти слова, его сердце затрепетало. Старпом как будто обращался напрямую к нему. Нет, это пустая надежда. Корабль нельзя провести через пояс астероидов без компьютера. Так сказал старпом, а ему лучше знать. Одно дело — угадывать правильный курс, в то время как тебе помогает электронный мозг, и совсем другое — пилотировать корабль вообще без всякой помощи, когда от твоего умения — или интуиции? — зависит жизнь ста человек! Ничего не получится.

Тут Брайан осознал, что на него смотрят. Казалось, внимание всех сосредоточено на старпоме, но один из офицеров не сводил темных внимательных глаз с Брайана. И ждал. Это был инструктор тренажера.

— У меня предложение.

Офицеры повернулись к нему.

— На борту есть человек, умеющий пилотировать корабль без помощи компьютера. Если он вызовется добровольно, то думаю, что справится.

В ответ послышались возражения и комментарии, но Брайан едва это осознавал. Инструктор все еще смотрел на него, и ноги сами вынесли Брайана вперед. Когда он заговорил, ему показалось, что за него говорит кто-то другой.

— Я попробую провести корабль, — сказал он.

— Ты?! — воскликнул офицер. — Ты всего лишь кадет. И не пилотировал ничего крупнее учебного корабля вокруг Луны.

— Без компьютера такое невозможно, — согласился другой. — Это безумие! Он нас всех погубит!

— А я видел его в деле. — Голос инструктора, словно хлопок бича, оборвал гул возражений. — У себя в классе он первый, а это значит, что пилот он достаточно хороший. Но не это самое важное. Я видел, как он работает на тренажере — ухитряется изменять курс еще до того, как получает указания от компьютера. И не ошибается.

— Но как? Как ему удается?

— Сейчас это неважно. Вопрос стоит так: сможет ли он проделать такое с кораблем? Когда ставкой будет и его жизнь, и наша. Вы разрешите, сэр? — обратился инструктор к старпому.

— Если он на такое способен, то пилотское кресло его, — без промедления ответил старпом. — А ты справишься? — спросил он, повернувшись к Брайану.

Брайан обуздал разбегающиеся мысли — он не имеет права думать о том, что случится, если у него не получится. Он должен попытаться.

— Могу, если дадите возможность.

Старпом прекратил разговоры взмахом руки.

— Садись в кресло, — приказал он. — Третий помощник, свяжитесь с инженером и скажите, пусть готовится дать полную тягу. Теперь включить питание панели управления. Сейчас корабль пойдет через пояс.

Ожившая панель замигала красными, зелеными и белыми огоньками. На поясе Брайана автоматически затянулся ремень безопасности. Органы управления двигателями находились у него под руками, а локти опирались на мягкие подлокотники пилотского кресла. Ему еще не доводилось работать с такой совершенной, такой удобной техникой. Нет! Это еще один тренажер, очередная проверка. Брайан не имеет права думать, что от него зависит судьба корабля и жизнь всех людей на борту. Он всегда считал, что смог бы управлять кораблем без помощи компьютера. Что ж, сейчас выяснится, не переоценивал ли он свои возможности.

— Кратчайший курс через пояс — это Пэ — сто девять — три, — подсказал старпом.

— Приготовиться к смене курса, — скомандовал Брайан и наклонил рычаг управления.

Когда на экране появились первые камни и кадет на несколько секунд включил двигатели, чтобы их обогнуть, за его спиной воцарилась тишина. Радар пищал, обнаруживая впереди все новые объекты, а на экране появлялся один астероид за другим.

От двух или трех глыб Брайан мог легко уклониться, но ситуация ухудшалась. Вот уже пять, нет, шесть объектов перед кораблем. Кадет включил передние двигатели и стал искать проход между препятствиями. Задача выглядела безнадежной. Не оставалось ничего иного, как…

— Приготовиться к контакту, — хрипло предупредил он. — Нам не проскочить без столкновения, поэтому я сейчас выберу самый маленький из них. Постараюсь, чтобы удар пришелся в центр корабля, где повреждений и без того хватает.

Едва он это произнес, как корабль содрогнулся, а лампы потускнели. Брайан пытался не обращать на это внимания, он так сильно прикусил губу, что потекла кровь. Если сейчас откажет реактор, всему экипажу конец. Лампы вспыхнули снова — подключилась цепь резервного питания.

— С нами только что связался инженер, — сообщил старпом. — Начался разогрев атомного реактора. Но держать его под контролем можно лишь несколько минут.

— Пусть держит как можно дольше! — воскликнул Брайан, не отрывая взгляда от экрана. — Мы уже почти пробились. Передайте, чтобы с аварийным сбросом реактора тянул до последней секунды!

— Но потом мы останемся совсем без энергии…

— Она уже не понадобится. К тому времени мы пересечем пояс.

Старпом перестал возражать, а Брайан был настолько занят, что даже не заметил этого. Вот еще парочка камней… их становится меньше… короткий импульс нижними двигателями… пространство впереди почти чистое… только большая каменная глыба далеко справа…

Лампы вспыхнули и погасли. Кто-то вскрикнул.

— Все в порядке. — Брайан удивился, насколько хрипло прозвучал его голос. — Мы прошли. Теперь можем дрейфовать, пока не прибудет помощь. — Вновь загорелись тусклые голубые лампочки. — В аварийных батареях хватит энергии для работы маяка, спасатели прилетят на его сигнал.

Когда кадет расстегнул ремень и выбрался из кресла, старпом пожал ему дрожащую руку.

— Спасибо от меня лично и от всего экипажа. Ты справился. Может, теперь расскажешь, в чем фокус?

— Да как-то само собой получается, сэр, — ответил Брайан, отворачиваясь.

— Но ты же наверняка знаешь, как именно это у тебя получается. Открой секрет.

— Нет никакого секрета, сэр. Просто… в академии я занимался регби, был капитаном команды. Мне всегда нравилась эта игра, я не пропускал ни одного матча, и вот однажды меня осенило… Вы не станете смеяться, сэр?

— Никто на этом корабле не станет над тобой смеяться, — сурово пообещал старпом.

— Так вот, бегать по полю, уклоняться от противников, ловить мяч на лету — все это очень похоже на пилотирование корабля в поясе астероидов. Небесные тела движутся в трехмерном пространстве, а тебе надо уклониться от каждого, не дав себя остановить. Я подумал, что если удается проделывать такое с людьми, то может получиться и с астероидами. Попробовал на тренажере и обнаружил, что после небольшой тренировки все отлично получается. Регби помогает сосредоточиться на курсе и облегчает пилотирование. Надеюсь, вы не сердитесь, сэр?

— Сержусь? — переспросил старпом и рассмеялся. — Парень, вот доберемся до центральной базы, и я первым делом представлю тебя к награде. А вторым делом напишу в академию и посоветую всем кадетам заниматься регби. Вот увидишь, эта игра войдет в обязательную программу обучения!

Обрывок рукописи

Эти два клочка пергамента, перевязанные обрывком кожаного ремешка, я обнаружил в Оксфорде, в Бодлианской библиотеке, по чистой случайности. Я уронил пятьдесят пенсов (надо сказать, эта большая тяжелая монета превосходит по размеру американский пятидесятицентовик, а стoит и того дороже), они закатились в щель между старинным книжным шкафом и стеной, и никак было не дотянуться. Пришлось чуть подвинуть шкаф. Наконец-то удалось засунуть в щель руку, и тут прямо в ладонь что-то проскользнуло, и я извлек на свет божий (вместе со своими пятьюдесятью пенсами) те самые два клочка пергамента.

Разумеется, никак невозможно доказать их подлинность и установить личность автора. Но результаты соответствующих химических анализов подтвердили почтенный возраст манускрипта. Если эти страницы действительно вышли из?под пера величайшего драматурга, то содержащаяся в них информация бесценна: она проливает свет на такие особенности его пьес, о которых мы ранее и не подозревали.

Можно с легкостью отследить хронологию событий. В начале шестнадцатого века Лудовико Ариосто написал своего «Неистового Роланда». Как всем доподлинно известно, Спенсер использовал сюжеты из этого произведения, когда работал над «Королевой фей». Довольно распространенная в те времена практика: сам Шекспир черпал идеи для многих своих пьес в работах других авторов. «Сон в летнюю ночь» написан в конце шестнадцатого века, так что великий драматург, вполне вероятно, читал творение Ариосто, повествующее в том числе и о путешествии на Луну (его можно назвать одним из первых научно — фантастических романов). Быть может, Шекспиру приглянулся сюжетный ход? Думаю, приведенный ниже отрывок поможет нам ответить на этот вопрос.

«Сон в летнюю ночь» — Действие III, сцена первая[389]

Лес.

Входят Пигва, Миляга, Основа, Дудка, Рыло и Заморыш.

Основа. Вся ли наша компания в сборе?

Пигва. Все налицо. А вот и замечательно подходящее место для нашей репетиции. Вот эта зеленая лужайка будет нашей сценой, эти кусты боярышника — театральной уборной, и мы можем представлять все в точности как перед самим герцогом.

Основа. Питер Пигва!

Пигва. Что скажешь, удалец Основа?

Основа. А то, что в этой комедии о Лунном Человеке есть вещи, которые никому не понравятся. Во — первых, космическое судно приземляется с ревом и грохотом; а дамы этого совершенно не выносят. Что же вы на это можете ответить?

Рыло. Ах, сделай милость — это опасная штучка!

Заморыш. Я полагаю, что придется нам в конце концов ракету выбросить.

Основа. Ничего подобного! Я придумал такую хитрую штуку, что все великолепно обойдется. Не нужно нам ракеты. Вместо звездной барки представим корабль с нулевой гравитацией.

Рыло. А не испугаются дамы нулевой гравитации?

Основа. Нет, вот что: мы с легкостью управимся с кораблем. Прицепим кнут и будем с его помощью направлять, а тут привяжем крепкую бечеву, чтоб не болтался, и приземлим в нужном месте.

Пигва. В каком таком месте?

Основа. За стеной. А там незаметно бечеву и отвяжем, и никто не поймет, как это было сделано.

Рыло. Стену в комнату втащить никак невозможно. Что ты скажешь, Основа?

Пигва. Никак невозможно.

Основа. Опять-таки кто-нибудь нам сыграет стену! Мы его подмажем штукатуркой, глиной и цементом; это и будет значить, что он — стена. Но довольно пререкаться по пустякам. Дальше в пьесе появляется Лунный Человек. Он, конечно же, выйдет Из-за стены и произнесет речь перед благородным собранием.

Пигва. Какую речь?

Основа. А! Ту самую речь, которую мы переписали из книжки. Той, что в церкви прикована цепью. О том, как Лунный Человек сумел переплыть космические просторы, измыслил хитроумные спирали для нулевой гравитации, мчался со страшной скоростью и преодолел притяжение.

Пигва. Что-что преодолел?

Основа. Негодный ты невежда, разве не читал? Притяжение Земли. То есть сначала Луны. Сумел порвать невидимые волшебные узы, что крепко держат нас на этом шарике с рождения и до смерти.

Пигва. Но как? Все эти путаные объяснения совсем заморочили мне голову.

Основа. А я сейчас хорошенько по ней стукну. Недалекий ты болтун, Пигва, да еще и хнычешь все время. Что тебе неясно?

Пигва. Ничего не ясно.

Основа отвешивает оплеуху Пигве, тот падает. Убегают.

Внизу прямо поверх текста нацарапано: «Нет, не годится. Читатель не созрел еще для НФ. Переписать. Все-таки пусть будет фэнтези. Надобно купить сборник сказок».

Путь в неведомое

Перевод Кирилла Плешкова

В дверь негромко постучали, но Адам Уорд притворился, будто не слышит. Выключив свет, он сидел у окна и смотрел на покрытые снегом, залитые сиянием звезд, неслышно проносящиеся мимо склоны Скалистых гор.

Вид неожиданно закрыла стена туннеля, в уши ударил грохот колес, и Адам недовольно поджал губы. Грохот смолк так же внезапно, и вновь появились горы. В дверь снова постучали, на этот раз сильнее.

— Уходите! — раздраженно крикнул он. Ему и без того хватило хлопот в последние недели: приготовления к поездке, интервью, проверки на лояльность и прочее. — Уходите, я никого не желаю видеть.

— Проводник, сэр. Пришел постелить вам.

— Позже.

— Мне нужно сейчас, сэр.

С досадой сунув ноги в тапочки, Адам подошел к двери, отпер, приготовив для проводника гневную отповедь, — пусть стелет, когда пассажир сам этого пожелает, — и повернул ручку.

В лицо ему ударила струя газа из баллончика. Адам зашелся судорожным кашлем и рухнул на пол.

Распахнув дверь, рослый мужчина пинком убрал с пути ноги лежащего, пропустил в купе коротышку и захлопнул дверь. Все это заняло несколько секунд — никто ничего не заметил.

— Надо поторопиться, — сказал рослый, глянув на часы. — Этот придурок не спешил открывать. Осталось всего четыре минуты.

Это прозвучало с упреком, будто в проволочке была вина напарника.

Пропустив слова рослого мимо ушей, коротышка начал раздеваться. Их отношения не отличались особой теплотой с первого момента знакомства, который совпал с началом операции. Ответ на вежливую просьбу представиться был невежлив: «В ячейках имен не бывает. Если хочешь, можешь звать меня Иваном». И тон был таким же оскорбительным, как и слова.

Под пальто на коротышке был комбинезон с единственной молнией. Потянув язычок замка, он сбросил одежду и задрожал от холода.

— Догола раздевайся, — велел Иван, стягивая пиджак с лежащего, голова которого с силой ударилась о пол.

Коротышка открыл рот, собираясь возразить, но промолчал, глядя, как Иван торопливо раздевает Адама Уорда, и выслушивая инструкции, которые и без того знал наизусть.

— Ты новичок в нашем деле, так что слушай, запоминай и действуй не думая. Об отпечатках и зубной карте мы позаботились, заменили их твоими. Но до нас дошел слух, что янки разрабатывают систему опознания по запаху — по образцам запахов, примерно так же, как по образцам голоса. Тебе придется надеть исподнее Уорда — оно вроде достаточно провоняло — и его рубашку с ароматными подмышками, на случай, если свой приборчик американцы захотят протестировать на твоей персоне.

— Как-то витиевато ты выражаешься, — проворчал коротышка, нарушив данное самому себе обещание говорить только по существу.

— А ты чересчур деликатен для такой грубой работы. Но хлипкий инструмент лучше, чем вообще никакого. Одевайся, и побыстрее!

Коротышка натянул еще теплую одежду, с трудом подавляя отвращение, — он знал, что любая его реакция лишь порадует Ивана. Когда он завязывал галстук, рослый посмотрел на часы и дал знак подвинуться. Словно по сигналу, в дверь резко постучали. Иван широко распахнул ее, в купе боком протиснулся еще один человек, огромного роста, массивный, но без единой унции жира. В руке он без особых усилий нес большой чемодан. Казалось, будто его фигура заполняет все помещение.

Забравшись с ногами на койку, чтобы освободить место, Иван щелкнул пальцами коротышке.

— Эй, ты, иди сюда. — И добавил, словно в голову пришла запоздалая мысль: — А ну, скажи, как тебя зовут?

— Уорд. Адам Уорд.

— Очень хорошо, Адам. — Иван погладил напарника по голове, словно послушного пса. Вагон качнулся и замедлил ход. — Давай заканчивать, подъезжаем.

Презрительно взглянув на коротышку, великан присел и открыл чемодан. Тот оказался пуст. Протянув руку, вновь прибывший приподнял обнаженное тело.

— Нет! — в ужасе пробормотал Адам.

— Да, — довольно улыбнулся Иван. — Ты удивишься, как мало места занимает человек в сложенном виде. В особенности если он весит всего пятьдесят четыре с половиной килограмма, как ты. Смотри.

Точными движениями и без малейших усилий — неужели приходилось делать это и раньше? — похожий на медведя великан прижал подбородок Уорда к груди и засунул туловище в чемодан, затем аккуратно сложил руки и согнул ноги в коленях, укладывая их на место. Адам в последний раз взглянул на обнаженное тело, свернувшееся в позе эмбриона, и крышка защелкнулась.

— Уорд, открой дверь и убедись, что в коридоре никого нет.

Тот, не раздумывая, подчинился. За окнами коридора проплыли огни небольшой станции. Поезд замедлил ход и остановился.

— Никого.

Его грубо оттолкнули в сторону, и человек — медведь протиснулся мимо, как пушинку неся тяжелый чемодан в одной руке. Иван вышел следом. Обернувшись, отдал последнее распоряжение:

— Я в соседнем купе, но беспокоить меня можно только в случае крайней необходимости. Видеть тебя больше не желаю. Что делать, ты знаешь.

Адам с грохотом захлопнул дверь, выразив этим все свое недовольство — на которое, как он знал, Ивану было совершенно наплевать. Впервые оставшись в одиночестве, коротышка облегченно вздохнул. Его подготовка наконец закончена. Утомительные занятия с неприметными людьми в сером, пластическая операция на лице, диета, чтобы достичь веса ровно в пятьдесят четыре с половиной килограмма… теперь обо всем этом можно забыть.

Стерев на койке пыльные отпечатки ног, он вымыл руки над маленькой раковиной и сел на то же место, где еще пять минут назад сидел Уорд. Послышался отдаленный свист и лязг — поезд тронулся. Снова пошел снег. Адам успел заметить темную фигуру человека — медведя, укладывавшего чемодан в машину, затем дома скрыли ее из виду.

Стук в дверь заставил его подскочить.

— Проводник, сэр. Пришел постелить.

Начиналась настоящая работа.

— Полагаю, вам известна крайне важная причина, по которой вы оказались здесь? — спросил Бхаттачарайя.

Его изувеченное тело покоилось в инвалидной коляске, клешнеобразные руки были покрыты старыми шрамами. Подавив вполне естественное сочувствие, Адам заговорил так, как ответил бы сам Уорд:

— Вы ошибаетесь, профессор. Приехать сюда меня заставили федеральные агенты — они угрожали, запугивали. Скоро у моих студентов экзамены, а мои собственные исследования…

Тот, к кому он обращался, остановил его взмахом руки.

— Крайне сожалею о причиненных неудобствах. Но могу заверить, что о работе, в которой вам предстоит участвовать, вы не смели даже мечтать. — В его старомодной английской речи слышался едва заметный акцент. — Как я понимаю, вы уже знакомы с доктором Леви. Он объяснит все, что вам требуется знать об эксперименте «Эпсилон», а я, с вашего позволения, вас покину. Добро пожаловать в самый интересный из наших проектов.

Инвалидное кресло со скрипом покатилось по коридору и скрылось из виду. Леви разжег старинного вида трубку, источавшую едкий дым. Он был лыс и худощав, во всем облике сквозила расслабленность, а на лице господствовал героических пропорций нос. Леви считался одним из лучших математиков страны, а может, и всего мира.

— Можешь звать меня Хайми, а я буду звать тебя Адам, по — простому. Годится?

Адам неодобрительно фыркнул, но Леви пропустил его реакцию мимо ушей.

— У нас тут сразу начались проблемы с контролем, а ты как раз из тех, кто мог бы помочь. Я читал твою статью о вентильных кмоп — матрицах. Они к тому же быстрые, что нам и надо. Сколько у тебя вентилей на шестидюймовой пластине?

— Сейчас около двадцати тысяч. Мы используем три типа соединителей, два металлических и один поликремниевый, с минимальной задержкой между вентилями в шестьсот пикосекунд.

— Замечательно. — Леви радостно кивнул и выпустил клуб ядовитого дыма. — Мы найдем применение такому быстродействию и даже большему. Сейчас объясню для чего. Проект «Эпсилон» пошел не так… вернее, именно так, как надо, совершенно случайно. С чего все началось, уже не имеет значения. Мы облучали различные образцы потоками протонов, все больше наращивая мощность. От проекта «Альфа» перешли к проекту «Бета», и так до «Дельты», но безрезультатно. Зато «Эпсилон» дал куда больше, чем можно было рассчитывать. С помощью этого эксперимента удалось пробить дыру в неизвестность — и никто, даже великий профессор Бхаттачарайя, не имеет ни малейшего представления о том, что произошло на самом деле.

— Вы шутите, доктор Леви?

— Для друзей я Хайми. Адам, будь моим другом. Мы тут одна большая счастливая семья. Отвечаю на твой вопрос: нет, я не шучу. Идем, покажу тебе, о чем речь.

Минимум шесть дюймов стекла отделяли операторскую от экспериментальной лаборатории, но у Адама шевелились волосы, пока в соседнем помещении накапливался электрический заряд, который затем рассеялся эффектным облаком искр.

— Этим электричеством можно неделю освещать Детройт, — сказал Хайми. — К счастью, правительство оплачивает все счета. Ты спросишь: а что нам это дает? Вот что. — Он показал на экран монитора, где на секунду вспыхнула точка, а потом исчезла, подобно искорке на экране выключенного телевизора. — Не особо впечатляет, да? Но давай-ка я увеличу картинку и замедлю ее.

На этот раз на экране появилась металлическая дыра с рваными краями, в глубине которой виднелось нечто похожее на лужу ртути.

— То, что ты видишь, увеличено во много раз. Самая крупная дыра из полученных нами была меньше двух миллиметров в поперечнике, она просуществовала всего пятьсот миллисекунд. Именно тогда мы провели опыт с температурой. Он тоже удался — хотя и не так, как мы ожидали. — Леви поискал среди разбросанных на столе видеокассет нужную и вставил ее в прибор. — Очень четкая картинка, с большим замедлением.

Снова появились рваные металлические края и сверкающая лужица. Внезапно на экране возник толстый стержень, скользивший в сторону ее поверхности. Двигаясь навстречу своему зеркальному отражению, он коснулся блестящей жидкости и какое-то время двигался дальше. Затем стержень остановился и начал перемещаться в обратном направлении. Большая его часть отсутствовала, виднелся ровный срез.

— Расплавился… или сгорел, — сказал Адам.

— Ни то ни другое. Температура не менялась, разве что ненадолго чуть понизилась. Не наблюдалось выделения каких-либо металлических частиц. Стержень просто вошел в субстанцию, а обратно уже не вышел. И прежде чем ты спросишь: с другой стороны он тоже не выходил, поскольку, что самое удивительное, у серебристой субстанции нет другой стороны. Можешь представить себе вещество только с одной поверхностью? Не проще, чем хлопок одной ладонью.

На следующее утро Адам Уорд появился в лаборатории ровно в девять и сразу с головой ушел в работу. В другой жизни — под другим именем, о котором никогда не позволял себе вспоминать, — он тоже занимался подобными исследованиями. Не такого масштаба, не с таким финансированием, но его работа была тесно связана с системами, которые он теперь помогал проектировать. И он честно трудился, пока его не призвала страна, вернее, рослые типы в темных пальто, которые объяснили, почему он не может отказать им в услуге. Но обо всем этом он сразу же забыл, разгадывая вместе с другими учеными тайну загадочной серебристой материи.

Когда пискнули наручные часы, он не сразу вспомнил, что это означает. Буквы на дисплее складывались в простое слово: «Сообщение». От кого сообщение? Нет, не от кого, а кому, — и душа ушла в пятки. Теперь он Адам Уорд, но одновременно и кто-то другой, и этот сигнал служит мрачным напоминанием. Пора отчитаться перед теми, кто прислал его сюда с другой стороны Атлантики.

Весь остаток дня ему было не по себе, и он ушел пораньше, сославшись на головную боль. Уединившись в стенах своей комнаты, достал программируемый калькулятор и, вытряхнув горсть магнитных карточек с программами и формулами, нашел ту, где хранилась программа шифрования. Медленно введя в память калькулятора отчет, пропустил его через программу и записал результат на новую магнитную карточку. Без кода отчет представлял собой лишь электронную кашу. Адам лег в постель, полный тревоги, но сразу же заснул и спал, как всегда, хорошо.

На следующий день после работы он проделал ритуал, который сложился за прошедшие три пятницы. Сперва поехал на автомойку, заплатил и подождал, пока служебный «плимут» скроется в водяном туннеле. Затем направился через улицу в гриль — бар «У Мамочки». Его нельзя было назвать первоклассным, но, по крайней мере, там подавали холодное пиво. Как всегда, быстро осушив кружку, Адам прошел в грязный туалет и запер за собой дверь. Ему потребовалось лишь несколько секунд, чтобы с помощью лейкопластыря прикрепить крошечную магнитную карточку к стене за бачком. Смыв воду, он отпер дверь и вышел, не обращая внимания на других посетителей бара, не пытаясь угадать, кто из них проверит тайник. Когда он вернулся на мойку, его машину вытирали насухо. Все оказалось достаточно просто. Часы уже были настроены на дату следующей закладки. Можно на какое-то время обо всем забыть и вновь сосредоточиться на поле «Эпсилон».

Всю следующую неделю ученые напряженно трудились, и им удалось несколько увеличить длительность существования поля. На еженедельном рабочем совещании профессор Бхаттачарайя выступил с ошеломляющей новостью:

— Джентльмены и, конечно же, леди, вас наверняка заинтересует теория поля «Эпсилон», разработанная доктором Леви. Мы вдвоем подробнейшим образом ее обсудили, и пришло время представить вам некоторые предварительные выводы. Доктор Леви?

На этот раз, ко всеобщему облегчению, трубка Леви бездействовала, лежа возле его локтя. Он предостерегающе наставил палец на профессора.

— Буду честен и расскажу об этом открытии всю правду. Да, я немало поработал на компьютере, дабы убедиться, что математическая теория поддерживает данную гипотезу. Но авторство идеи принадлежит не мне. Это всецело заслуга нашего знаменитого председателя, и только его одного. Что же касается самой теории…

Он глубоко вздохнул и потянулся к трубке, но тут же убрал руку, услышав вежливый кашель Бхаттачарайи. Единогласным решением коллектива ему не разрешалось, точнее, прямо запрещалось зажигать на подобных совещаниях источник ядовитого дыма. Судорожно дернув пальцами, Леви снова вздохнул.

— Только не смейтесь. Короче говоря, серебристая поверхность, которую мы наблюдаем, это… стык между нашей мировой плоскостью и какой-то другой. Или между нашим измерением и пространством в другом измерении. Или между «здесь» и «там» — вот только мы пока не знаем, где находится это «там». Но у нас есть мысли насчет того, каким образом можно это выяснить.

Наступила выжидательная тишина. Леви продолжал:

— Нужно создать второе такое же поле. Изучив взаимодействие между двумя полями, мы сумеем найти объяснение феномену.

Это вовсе не было концом исследований и даже началом конца — но это было первым шагом к более полному пониманию феномена «Эпсилон». Исследования продолжались, Адам каждую пятницу мыл машину и выпивал кружку пива и раз в месяц вешал карточку в туалете, — это было проделано уже четырежды, не считая первого раза. И каждый раз он забывал о предстоящем «ритуале», пока снова часы не подавали сигнал. Работа поглощала его точно так же, как и всех остальных, и он точно так же радовался, когда Бхаттачарайя решил подытожить результаты и предложил предварительное объяснение.

— Все мы слышали и высоко оценили данное доктором Леви описание пространства «Эпсилон». Надеюсь, он простит, если я попытаюсь изложить суть его превосходной работы, избегая математических терминов. За блестящей поверхностью находится иное пространство, пребывающее в неких отношениях с нашим собственным трехмерным. В настоящее время нам ничего не известно о физических характеристиках этого иного пространства, которое мы будем называть пространством «Эпсилон», за исключением того, что их невозможно каким-либо образом измерить с помощью известных нам приборов и методик. Оно может быть в бесконечное число раз больше, или в бесконечное число раз меньше, или вообще не иметь размера, с нашей точки зрения. Предположим последнее — ибо мы видели, что, если частица материи проходит сквозь один экран, она появляется из другого спустя неизмеримо малое время. Мы разнесли экраны на пятьдесят метров, но все равно не в состоянии измерить какой бы то ни было временной интервал. Предположим опять-таки, что в этой вновь открытой вселенной отсутствует измеримая временная разница. Отсюда следует — надеюсь, вы позволите мне столь фантастическое допущение, — что, если один экран будет находиться здесь, а другой в Индии, нечто вошедшее в первый в то же мгновение появится из второго. Если это так, то наше открытие изменит все — и я ничуть не преувеличиваю, как вы наверняка понимаете. Оно изменит все, что связано с транспортом в нашем мире, и это, в свою очередь, изменит сам мир до неузнаваемости. Похоже, в наших руках научное открытие исключительной важности.

Леви попытался что-то сказать, но тут же замолк, остальные тоже притихли. В это мгновение все как один вообразили себе картину будущей цивилизации — без дорог и поездов на земле, без огромных авиалайнеров в небе, без кораблей в морях; на смену всему этому придут простые экраны. Стоит шагнуть в такой экран, и окажешься в любой точке планеты. Сама мысль об этом была слишком поразительной, чтобы воспринять ее во всей полноте.

Конечно, предстояло решить немало технических проблем, но история человеческой технологии всегда была историей доработок и усовершенствований, какое изобретение ни возьми, — от аэроплана братьев Райт до «Конкорда», от первого парусника до атомного авианосца. Технические сложности всегда можно преодолеть.

Но каким станет мир, когда все проблемы наконец решатся?

— Я испытываю немалый страх, — сказал Леви. — Мы стоим на берегу неизвестного — и опасного — океана, и мне самому хотелось бы повернуть назад, так и не начав путь в неведомое. Но я знаю, что это невозможно. Мы способны, однако, хранить наше открытие в тайне сколь угодно долго, проводя все необходимые исследования и разработки. Главное, чтобы оно не попало в руки военным в тех странах, которые сочтут его оружием, а не экономическим благом.

Потом говорили и другие, но Адам Уорд их не слышал. Его мысли были далеко отсюда, в родной стране, не столь богатой и иначе управляемой; но тем не менее это его страна. Он никогда не пытался мыслить с точки зрения политики, радуясь уже тому, что его хозяева позволяли заниматься любимой работой. И сейчас, несмотря на все трудности, он тоже радовался, что ему поручили эту миссию. Он был счастлив оттого, что присутствовал при великом событии, не менее значимом, чем изобретение колеса.

Адам посмотрел на часы. До очередной автомойки и пива еще два дня. В эту пятницу от него не требуется оставлять закладку, но ему говорили, что экстренное сообщение можно передать во внеурочное время. Сигнал будет прост: в качестве чаевых вместо обычных скупых пятнадцати центов он положит на стойку долларовую банкноту.

Вечером в четверг он зашел в магазин по соседству с домом и купил два сэндвича и упаковку из шести бутылок холодного пива. Ему предстояла долгая работа, и времени на стряпню или посещение ресторана не оставалось. Войдя в квартиру, он, как обычно, тщательно запер за собой дверь и включил портативный радиоприемник. Унес радио в спальню, там сменил ботинки на тапочки, а затем прошел в кухню, где открыл бутылку пива и убрал остальные в холодильник. Он сам встроил детектор в радиоприемник, часто его проверял и знал, что тот вполне надежен. В его отсутствие никто не разместил в квартире жучки — ему приказали соблюдать меры предосторожности, и он делал это почти автоматически. Все внимание Адама занимал отчет — он должен быть максимально информативен и притом короток. Вводить текст по одному символу в ручной калькулятор было слишком хлопотно, и он достал пишущую машинку, на которой медленно и педантично отпечатал донесение. Когда закончил, шел уже десятый час, а полностью закодирован текст был уже за полночь. Болела шея, он крайне устал, но выручала пройденная подготовка. В большой каменной пепельнице он сжег записи вместе с лентой от пишущей машинки. Растерев неподатливую черную массу в пыль принесенной из кухни ложкой, смыл все до крупицы в унитаз. Дело было сделано, к немалому его удовлетворению.

На работе ему удавалось выбросить из головы тайную составляющую своей жизни, но не в эту пятницу. До сего дня это казалось лишь частью некоей игры — сложной и, быть может, опасной, но далеко не такой важной, как научная деятельность. И вдруг все изменилось. Вооруженные солдаты у входа в лабораторию, многократные проверки пропуска — теперь это воспринималось не как мелкие неудобства, а как старания противника помешать выполнению его главной задачи. Испытывал ли он Из-за этого гордость? Возможно. Но на работе эмоции никак не сказывались, он исправно делал то, чему его научили. И пока отчет не попал по назначению, его миссия не закончена.

Когда наступило пять часов, он, стараясь не спешить, надел пальто и направился к машине.

Видимо, где-то впереди случилась авария — слышался отдаленный вой сирен, а транспортный поток, и без того плотный по пятницам, стал наглухо. Пять кварталов Адам преодолел с черепашьей скоростью, прежде чем удалось свернуть в проулок и объехать пробку. Автомойка закрывается в шесть. Если он опоздает, следующую закладку сможет сделать только через неделю. Мысль о том, что придется ждать так долго, внушала страх, даже ладони на руле вспотели, но, как оказалось, беспокойство было напрасным. Без пятнадцати шесть он затормозил возле водяных насосов, улыбнувшись чернокожему кассиру.

— Вы едва успели, — сказал тот, пробивая чек. — Жена в выходные вам бы всю плешь проела за грязную машину.

Кивнув, Адам Уорд расплатился и, дождавшись, когда сменится сигнал светофора, перешел на другую сторону. Здесь его тоже теперь хорошо знали. Кивнув накрашенной шевелюрой, Мамочка поставила перед ним на стойку кружку пива. Он быстро осушил ее, вдруг осознав, что не терпится покончить с делом, но, повернувшись в сторону туалета, обнаружил, что туда только что зашел другой посетитель, закрыв за собой дверь.

— Похоже, на этот раз тебя опередили, — прокудахтала Мамочка. — Еще пива, чтобы было потом чем заняться всерьез?

Он хотел было отказаться, но кивнул. Вторая кружка могла оправдать его внезапную щедрость в виде доллара на чаевые.

Услышав бульканье древней сантехники, Адам проглотил остатки пива и едва не поперхнулся. Он уже стоял перед дверью туалета, когда та со скрежетом открылась.

— Мы всего лишь посредники, сынок, — сказал вышедший навстречу старик, и Адам решил, что его раскрыли. Но то была всего лишь бородатая шутка: — Входит с одного конца, выходит с другого.

Он заперся и проверил дверь: шпингалет надежен. На сей раз магнитных карточек было две — донесение оказалось объемистым. Встав на цыпочки, приклеил пластырь и ощутил ни с чем не сравнимое облегчение. Все. Его задача выполнена. Добытую им информацию пусть обрабатывают другие. Два стакана пива давали о себе знать, он воспользовался туалетом, спустил воду, сполоснул руки над грязной раковиной, вытер их носовым платком и отпер дверь. Снаружи его ждали двое с мрачными физиономиями.

— Вы арестованы, — сказал один из них, показывая золотистый жетон. — Не суетитесь, и вам не сделают больно.

Застигнутый врасплох Адам позволил защелкнуть у себя на запястьях холодные наручники, и его решительно подтолкнули к выходу. Едва успев заметить отвисшую челюсть Мамочки, он засеменил под тычками мрачных типов к открытой дверце ожидавшего на улице лимузина. Адам пытался упираться, но тщетно.

— Моя машина, — сказал он. — Она на мойке…

Но тут он увидел, как на его машине выезжает на улицу кто-то другой. Не говоря ни слова, его запихнули на заднее сиденье лимузина, и только теперь накатило отчаяние. Все кончено. Раз и навсегда.

Допрос состоялся сразу же по прибытии. Грубо усадив Адама за большой стол, двое уселись по сторонам от него. Наручники не сняли — пусть напоминают о его крайне шатком положении. Вошел высокий незнакомец, явно старше угрюмой пары по должности. Придвинув стул к другому торцу стола, он включил магнитофон.

— Как вас зовут?

— Адам Уорд. Что вы себе позволяете?..

— Отвечайте на вопросы и не делайте глупостей. Кем бы вы ни были и как бы вас ни звали, мы следим за вами с момента вашего появления здесь. Кто вы и где настоящий Адам Уорд?

— Это какой-то абсурд! Я требую адвоката…

Он замолчал, увидев четкие фотографии приклеенных к пластырю магнитных карт.

— Вы будете говорить и ничего от нас не утаите. Начинайте.

Адам глубоко вздохнул. Все кончено — но отчего-то он был этому даже немного рад.

— Снимите наручники, и я отвечу на ваши вопросы. Вроде бы так происходит в фильмах про честных полицейских? В каком-то смысле я даже счастлив, что все закончилось. Я сделал то, что должен был сделать. Совершенное здесь открытие принадлежит всему человечеству и не является собственностью какой-то одной страны.

— Вы ничего не сделали, разве что заработали себе смертный приговор, — зловеще проговорил высокий. — Мы сняли все ваши закладки и выявили причастных. Сегодня же ночью их арестуют. Все кончено, вы проиграли.

— В самом деле? — посмотрев на часы, бросил Адам, которого раздражал высокомерный тон незнакомца. — На вашем месте я не был бы так уверен. Магнитные карточки — всего лишь резервный вариант. Оригиналы ушли другим путем.

Внезапный приступ боли бросил его на стол, затем кулак снова врезался в лицо, на этот раз сильнее.

— А ну, рассказывай, быстро!

Опять удар. Адам собирался хранить тайну, пока связной не окажется достаточно далеко. На боль он не рассчитывал. Что ж, придется говорить. Уже почти семь — бумагам наверняка ничто не угрожает.

— Что за бумаги? — спросил высокий.

Должно быть, Адам произнес это слово вслух и сам того не заметил.

— Машинописные отчеты, — шевельнул он распухшими, окровавленными губами. — Я всегда печатал на бумаге, прежде чем зашифровать. Потом оставлял листы под ковриком в машине и отдавал ее на мойку. А когда забирал машину, бумаг там уже не было.

Наступила тишина. Адам выпрямился на стуле, весь дрожа. Судя по злобным выражениям физиономий, он все-таки провел этих типов. Про автомойку они ничего не знали.

— Да ты из ума выжил, проклятый комми! — заорал тот, кто его бил. — На этой автомойке одни черные. Вы, русские, конечно, хороши, но не настолько. Черных русских у вас пока что нет.

— Прошу прощения, — медленно проговорил Адам. — Конечно, эти ребята — черные, по большей части из Вест — Индии. Хорошие агенты. И меня возмущает ваше предположение, будто я русский. Я канадец, выпускник Оксфорда, лаборатория имени Резерфорда. Полагаю, меня завербовала МИ — пять. Британцы, если вы не в курсе. — Превозмогая боль, переводя взгляд с одного потрясенного лица на другое, он улыбнулся. — Вы поделились техническими достижениями с союзниками, и это очень любезный поступок. Мы крайне признательны вам.

Вид с вершины башни

Сановитый, жирный Шон Миллиган возник из лестничного проема, неся в руках чашку с пеной, на которой накрест лежали зеркальце и бритва. Желтый халат его, враспояску, слегка вздымался за ним на мягком утреннем ветерке. Он поднял чашку перед собою, и в этот миг из лестничного пролета донесся визгливый женский голос[390].

— Ты доиграешься! — сиреной ревела Молли; казалось, чуть прибавь она громкости, и этим всепроникающим криком можно будет расколоть бутылку «Гиннеса» в двадцати шагах. — Приспичило ему жить в башне Мартелло[391], чтобы деньги сэкономить, поди ж ты, — а тут даже сортира нет и сыро, как в Керри на торфяном болоте, и теперь еще полез бриться на парапет, вот как приложит молнией, будешь знать…

Шон отключил смысл у ее слов, но волны звука все равно догоняли и обрушивались на него, подобно гребнистым валам сопливо — зеленого моря[392]. При бритье он нервничал и торопился, царапая кожу, — пена в чашке окрасилась не только в серое Из-за сбритой щетины, но и в розовое Из-за крови.

С ворчанием он выплеснул содержимое сосуда в бойницу и поспешил в свою комнату. Голос Молли и там доставал, а он упорно не слушал, натягивая брюки, завязывая галстук, промакивая туалетной бумагой кровавые пятнышки на щеках и устремляясь по лестнице к вожделенному источнику. Мимо Сорокафутовой купальни, мимо замка Баллок, на властный зов «Арок», — беспрекословно подчиняясь ему и невзирая на одышку.

Дверь в пресвятая святых только и ждала — приноровилась за много лет — прикосновения к ручке, чтобы отвориться нараспашку, впустить страждущего, и вот он вбегает в бар, утверждает могучий локоть на такой же могучей стойке и выкрикивает могучим басом в насыщенную могучим пивным духом атмосферу:

— Пинту черного!!!

— При бритье порезался? — спросил Ноэль наимрачнейшим тоном (а другого его бочкообразная грудь не выдавала отродясь) и щедро наполнил стакан: снизу коричневое, сверху ярко — желтое.

— Хорошо хоть глотку себе не распорол от уха до уха. Моя нынче с утра в ударе, а голосочек у нее год от года только крепчает.

— Что верно, то верно. Еще немного, и ее будет в Уэксфорде слышно.

— Скажи лучше в Баллине, не ошибешься.

Теперь последний штрих: принять и поставить, высоко поднять и полюбоваться на свет, попробовать на вкус, усладить небо и гортань, ощутить в себе возрождение жизни. Pax vobiscum, pax humanum[393].

Для Портакала Земля была кладезем языков, и языки эти звучали сладчайшей музыкой. В своем мире, на сумрачной планете в системе льдисто — голубой звезды, что на дальней стороне галактической линзы, он был самым лучшим учеником — и единственным, кто постиг тонкое искусство ментальной проекции. Когда Лакатропом овладел инопланетный разум, один лишь Портакал вступил с ним в контакт — и понял, что произошло. С помощью ментальной проекции можно путешествовать по космосу, занимая тело любого разумного существа, какую бы форму оно ни имело и в сколь бы далеком мире ни обитало. Прежде чем тот, кто захватил Лакатропа, отбыл, наскучив сонной студеной планетой, где почти никого не заинтересовало его присутствие, Портакал освоил технику проекции.

Овладеть источником тахионной энергии способен лишь тот, у кого достаточно желания и силы воли. А Портакалу силы воли было не занимать, и он страстно желал общения, причем не на пониженных тонах со своими соплеменниками, толстыми слизнями, пресмыкавшимися в самом нижнем слое холодной атмосферы, где жидкость и газ непрестанно превращались друг в друга. Давление тысячемильного жидкостно — газового столба не очень-то располагает к оживленным беседам. А потому речь у них была обрывочной, примитивной, стилистически неокрашенной, грубой. Портакал был единственным лингвистом на планете, никем не понятым самоучкой, — да и кому нужны филологи в мире, чей словарь составляет всего-то сто двенадцать слов?

Земля! Теплая и зеленая, не планета, а сущий рай! Портакал добирался сюда уже дважды, проникал во внутренний мир аборигенов, чтобы наслаждаться богатством их языков, чтобы совершать открытия и пополнять копилку знаний. Его ничуть не обескураживала необходимость передвигаться на двух ногах вместо двадцати, отсутствие щупалец и вспомогательных глаз на кончиках пальцев; он даже не горевал по импульсным органам, делающим совокупление столь увлекательным занятием. Нет таких жертв, на которые не пойдет лингвист, чтобы продвинуться как можно дальше в своих исследованиях.

Его лишь слегка огорчало, что первая экспедиция закончилась, едва успев начаться. Разговорный зулу удалось освоить лишь на самом поверхностном уровне, поскольку злополучное тело, в которое Портакал вселился, почти сразу же сожгли по обвинению в колдовстве. Вторая попытка внедрения, в Японии, оказалась более удачной, — теперь он соблюдал осторожность, старался ничем не выдавать своего присутствия. Его не слишком гостеприимная хозяйка, молодая гейша, прожила достаточно долго, чтобы гость успел освоить язык, — пока он, углубившись в раздумья о взаимоотношениях симай и кёдай, сестер и братьев, не завел ее под скоростной поезд.

Теперь мнемонические формулы японского языка вырезаны брюшным когтем на прочном, как оружейная сталь, льду, и можно отправляться в новую экспедицию. Портакал дотянулся до тахионного источника, предвкушая удовольствие, пощелкал десятью из одиннадцати наборов зубов, потянулся мыслью, заново представил себе сине — зеленый шар Земли…

У Шона Миллигана кружилась голова — это после каких-то несчастных шести кружек! — и на мгновение он закрыл глаза. Когда открыл снова, из них смотрел Портакал.

— Шон, друг ты мой старинный, — попенял Пэтси Келли, — уж кому — кому, но только не тебе клевать носом посреди бела дня.

Шон рассеянно поморгал, глядя на него через частокол пивных кружек, причмокнул и сказал:

— Биру нихон, кудасай[394].

— Э, вот только без этого! — Шимус погрозил ему пальцем, толстым, как у кого другого запястье. Всю жизнь проживший на стройках, он больше смахивал на матерый дуб, чем на человека. — Я парень простой, малообразованный, и по — ирландски не кумекаю. Хоть ты и учился когда-то на священника, хоть ты и насосался нынче ядреного портера, не надо выпячивать перед друзьями свое превосходство.

Портакал лихорадочно шарил по синапсам захваченного им хмельного мозга. Какая дурацкая ошибка — он заговорил на японском, а не на местном. Кстати, что за язык тут в ходу? Ага, вот они, залежи лексических значений и грамматических конструкций. Он нырнул в этот языковой омут, нахватался подходящих к ситуации слов и затем подал голос. Необходимо исправить ошибку, чтобы это тело не сожгли у столба, как то, самое первое.

— Я Портакал, с планеты, которая находится на другом конце Галактики. Я приветствую вас.

— Эге, да он уже совсем хорош, — удивился Пэтси Келли. — Значит, еще дома начал, с виски.

— Если вы заинтересованы в дальнейшем существовании вашего одурманенного алкоголем компаньона, вы будете подчиняться моим приказам и говорить, только когда я разрешу.

Он запоздало идентифицировал боль в задней части тела и конечностях, после того как ударился о твердую поверхность.

— И пока не протрезвеешь, не возвращайся! — рявкнул ему вслед Ноэль. — Стыдно человеку в твоем возрасте, не говоря уже о твоем образовании, набираться в это время дня.

Дверь паба захлопнулась, и Портакал восстал из пепла, вернее, из рваных пакетиков от чипсов, окурков и собачьих какашек. Он выругался по — японски, поскольку так было проще. Ну что за люди, даже не видят разницы между носителем и контролером! Позор, да и только. Хотя, возможно, так ведут себя только любители сакэ в идзакаях, питейных заведениях, — он знал, что крепкие напитки творят странные вещи с некрепкими организмами людей. Для беседы следует подыскать туземца с более развитым интеллектом.

Он медленно шел по улице, используя свои новообретенные способности, чтобы распознавать слова, атаковавшие его со всех сторон. Стеклянное окно: «Веселый повар. Рыба с жареным картофелем». Запертая дверь внизу: «Закрыто на обед». Столько всего интересного.

Еще одно заведение, рядом широкая доска на столбах: «Ремонт шин». На другой стороне доски немножко по — другому: «Римонт шин». На всякий случай он запомнил это разночтение.

Впереди большое здание из тесаного камня, оно чуть отступает от улицы, наверху сходится в точку; двери в темную внутренность приглашающе открыты. Он вошел, увидел ряды мерцающих свечей; к нему приблизился человек, одетый в черное.

— Приветствую сына далекого мира, — изрек Портакал. — Я принес тебе поклон с другой стороны Галактики.

Отец Флинн неласково поглядел вдоль своего немаленького носа.

— Опять пьешь, Шон Миллиган, а ведь алкоголизм — проклятие ирландского народа. И на мессе ты не был со времен битвы при Бойне. Вот так и умрешь без причастия, и провалишься прямиком в ад, ни на секунду не задержавшись в чистилище, прежде чем сообразишь, что испустил дух.

— Я требую молчания и повелеваю слушать внимательно, — раздраженно сказал лингвист. В Японии все шло много лучше. — Меня зовут Портакал. Отсюда невозможно увидеть солнце моего мира, но я уверяю тебя…

— Единственное уверение, бездельник, которое я согласен от тебя услышать, это что ты раскаялся и бросил пить. Оно созрело и перезрело. Несчастная твоя жена, которой приходится влачить такую тяжкую обузу. Как же ей стыдно, бедняжке, по воскресеньям, когда она приходит сюда одна…

— Будешь ли ты слушать меня?

— Еще чего! Но я буду молиться за тебя, злосчастного грешника.

Невероятно, невыносимо! Портакал развернул тело кругом и, громко топая, выбежал под весеннее солнце. Но оно внезапно исчезло, и с небес посыпались холодные капли, промочив его в одно мгновение. Организм — носитель весь продрог, но контролеру было не до того. Что-то явно не так с этими людьми. Не могут же у всех быть проблемы со слухом. Наверное, он выбрал неправильное тело для общения.

Прислонившись к стене, Портакал смотрел на прохожих, которые спешили укрыться от ливня. Может, оставить этого носителя и найти другого? Прежде такой необходимости не возникало, но отчего бы не попробовать. Он дождался, когда приблизится группа людей, и пожелал, очень сильно…

Ничего не произошло. Придется работать с тем, что есть. Он вернется в питейное заведение и попытается установить контакт.

Но когда Портакал приказал телу двигаться вперед, оно осталось на месте. Уму непостижимо! Его разум преодолел сонмы световых лет, его воля управляла тахионами. Эти несчастные земляне — он знал, что прежняя личность грустно ютится в дальнем уголке мозжечка, — не могут сопротивляться его приказам. Почему же носитель упрямится?

Портакал заговорил вслух, это был единственный способ общения с подчиненным разумом.

— Я повелеваю: прекрати. Мы должны вернуться в «Арки».

— Мы должны отправиться в центр регионального правительства, — ответил он себе сочным басом.

Портакал остолбенел. Это были не его слова. И даже не слова носителя. Чьи же тогда?

— Кто ты?! — вскрикнул он. — Я вижу тебя, ты прячешься в извилинах и закоулках продолговатого мозга, выйди и назовись.

Мимо ковыляла старушка с зонтом в руке. Бросила взгляд на Шона Миллигана, перекрестилась и быстренько засеменила прочь.

— Я Мнткл из народа ~>, о землянин. Я принес тебе приветствие с той стороны звезд…

— Пошел вон из этого мозга! — возмутился Портакал. — Я его занял первым.

Шон впал в косоглазие, поскольку каждый инопланетян контролировал один его глаз и тщился поглядеть на другой.

— Этого не может быть! — взревел Мнткл иерихонской трубой. — Мой наставник состарился и умер, обучая меня приему ментальной проекции. Я потратил всю свою энергию, чтобы занять этот мозг. Уйти должен ты!

— Дрянь твое дело, — прорычал Портакал. — Было ничье, стало мое. Катись отсюда, погань инопланетная, у меня важная лингвистическая работа простаивает.

Шон Миллиган танцевал кругами и болтал конечностями, пока пришельцы сражались за власть над ним, — и наконец плюхнулся в лужу.

— Да ломаного писпла не стоит твоя лингвистика! — прогремел Мнткл. — Мой мир гибнет, пораженный ускоряющейся энтропией. Горючее на исходе. Я здесь с миссией спасения. Мне необходимо поговорить с властями, предложить им научные знания в обмен на ядерное топливо. Если груз урана двести тридцать пять не прибудет в наискорейшем времени, мы все пойдем на галактическую смарку.

— Ну и поделом, — злорадно ответил Портакал. — О твоем космическом захолустье все равно никто слыхом не слыхивал, так что никто и печалиться не станет.

В голосе Шона кипела ярость, он ощерился, когда Мнткл прорычал свой ответ. Затем носитель некоторое время хрипел и булькал без всякого смысла — инопланетяне сражались за контроль над речью. В разгаре этой битвы разумов Шон вдруг понял, что может видеть — смутно, как в густом тумане; попробовал сделать шаг — получилось; и он, спотыкаясь, двинулся вперед. Инопланетяне вошли в клинч и утратили власть над его телом. Шаркая непослушными ногами, он описал полукруг — в «Арках» сегодня не дождешься доброго приема! — и направился в заведение Малруни. Очень медленно, исторгая на ходу писк, хрип и бульканье, добрался до стойки бара.

— Ну и скверный же у тебя кашель, — сказал Малруни, ставя перед ним выпивку. — Это все башня Мартелло, она же насквозь сырая. Ставь центральное отопление, вот что я тебе советую, хотя просверлить гранитные стены толщиной футов двадцать, конечно, непросто…

Шон медленно поднял и ополовинил кружку. Пока пил, он не переставал говорить, орошая портером голосовые связки, брызгая пеной и слюной.

Малруни отошел обслужить другого клиента, а Мнткл мрачно предложил:

— Как насчет компромисса? Дай мне возможность выступить перед правительством. Ну не можешь ты желать гибели целой планете, это ж какое будет пятно на совести.

— Нет у меня совести вовсе. Совершенно бесполезная штука, при нашем-то чудовищном атмосферном давлении.

— Тогда я взываю к твоему рассудку и любопытству. Ну пожалуйста, разреши встретиться с местным диктатором или другим компетентным лицом и договориться насчет урана двести тридцать пять. Это существо наверняка владеет языком лучше, чем наш носитель, а значит, твоя работа пойдет быстрее.

— А что я с этого буду иметь? — спросил заинтригованный Портакал.

— Благодарность целого мира.

— Добавить к ней стртцл — и купишь кртцл. Предложи что-нибудь получше.

— У меня больше ничего нет.

— А как насчет твоего языка? Это может быть небезынтересно. Как ты переведешь вот это: «мои груди их аромат да и сердце у него колотилось безумно и да я сказала да я хочу Да»?[395]

— Н*/пы~~**.*89.

— Прекрати. Это не язык, это к ларингологу.

Пока они пикировались, Шон неловким жестом поманил Малруни, вывалил на липкую стойку бара фунтовые банкноты, залил в себя свежую пинту и потянулся за еще более свежей.

— Ты несправедлив, — прохныкал Мнткл, — и эгоистичен. Неужели и правда готов допустить, чтобы Из-за твоего равнодушия погиб целый мир?

— А что такого? — тусклым голосом ответствовал Портакал. — Галактики как песчинки, звезды как пыль — или как дырки в одеяле[396]. Наплевать и забыть.

Голос все слабел, затем Портакал спохватился и сказал с прежней громкостью:

— Мне стало трудно говорить. Что происходит?

— Я тебе скажу, что происходит, — отозвался Мнткл; его страх проталкивал слова сквозь плотную, липкую пелену непонимания. — Пока мы отвлеклись, существо — носитель приняло огромную дозу органического яда. Смертоносная жидкость проникала в синапсы его мозга и отключала их один за другим. Я теряю контроль. Сейчас оно нас выбросит!

— Но и погубит себя тем самым! — вскричал Портакал. — Мы должны остановить его.

Вдвоем они перехватили руки Шона и прижали их ладонями к столешнице. Пока им пытались управлять, он глядел в никуда стеклянными глазами.

— Ну, наконец-то прекратил болтать сам с собой, — сказал Малруни, тщательно протирая стакан. — Протрезвел, бухавши. Хочешь еще на дорожку?

— Я хочу… — пробасил Мнткл.

— Перестать пить! — взвизгнул Портакал.

— Что, голос ломается? В твоем-то возрасте? Да ты, наверное, простудился. Ступай-ка домой и ложись в постель, пока до гриппа не дошло.

Широко расставив ноги, упираясь руками в стойку, Шон пыхтел как паровоз и шатался. Незваные инопланетные гости не позволяли ему пить хмельное, но не могли удержать накопившиеся в желудке галлоны «Гиннеса» от поступления в кровь. Капля за каплей этиловый алкоголь подмешивался к плазме — хоть по бутылкам разливай этот убойный коктейль да продавай вместо джина. Глаза лезли из орбит — внутри у Шона бушевал космический Армагеддон.

И он был проигран противником. Резко оборвался протяжный тонкий крик, ему вторил тихий хлопок — это ослабла хватка Мнткла и его разум улетел в межзвездное пространство. Портакал, более опытный контролер, все еще держался, но и его дело было швах. И когда заработали синапсы, он сорвался и с проклятиями устремился назад, на свою газово — жидкостную родину.

— Ффу — ух, — произнес Шон, отпуская стойку и разминая затекшие руки.

Великая вещь — закалка. Потребленный им в течение дня алкоголь убил бы трезвенника за двенадцать минут и на века бы законсервировал в стеклянной банке целый выводок капюшоновых крыс. Но годы беспробудного пьянства взяли свое. Что за беда, если его печень выглядит так, будто весь полк ирландской гвардии промаршировал по ней в подкованных ботинках? И что за беда, если миллионы клеток мозга превратились в кашу и IQ упал на двадцать пунктов? Это все не считается. А считается только то, что инопланетяне бежали, а он победил.

Шон выпрямился и впервые за много часов заговорил по собственной воле, напрягая голосовые связки, утомленные битвой пришельцев.

— Жажда — просто спасу нет. Пинту мне.

— Вот молодчина! А то я маленько за тебя беспокоился.

— А уж как я за себя беспокоился, просто не передать. — Шон поморгал, сгоняя хмельную пелену. — Какие-то твари захватили мой разум, сначала одна, а потом приперлась вторая. Клянусь Иисусом, все так и было! В меня вселились инопланетные пришельцы!

— Зеленый змий в тебя вселился, — хмыкнул Малруни, ставя на стойку пинту темного.

— С этим не поспоришь, но насчет пришельцев я не вру, хотя никто мне, конечно же, не поверит. — Шон вздохнул и хлебнул пивка. — Их там двое было. Один полный гнус, тупой как бревно. Не слушал второго, а тот у него в ногах валялся: мол, помилосердствуй, а то погибнет вся моя планета. Первый знай издевается над ним, вот те крест. Так прессовал бедного сморчка, просто ужас!

— Ну чисто научная фантастика. Может, запишешь, пока не забыл? Книжку издашь, деньжат наваришь.

— Это не по мне. Такие книжки сочинять — занятие для непьющих. Я слыхал, научные фантасты сплошь трезвенники, абстиненты, страсть какой серьезный народ. Плесни-ка мне еще, Малруни, да и себе налей. А то я уже и сам слабовато верю в случившееся.

В тот момент, когда кружка наполнялась доверху, далеко — далеко, на той стороне Галактики, некий плотный организм предавался горестным размышлениям на дне густеющего газового моря, а еще дальше в космосе энтропия дошла до предела и тусклая звезда исчезла, издав напоследок протяжный жалобный писк.

Забастовка роботов

— В некотором роде во всем случившемся виноват я, — заявил Старый Робот. — Если вы скажете, что Восстание явилось следствием моего поступка, что я стал причиной гибели тысяч людей, это не будет преувеличением.

Его слова возымели желаемый эффект: сидевшие кружком и жадно внимавшие роботы всколыхнулись, как под порывом сильного ветра. Очень уж глубоко сидело в них уважение к человеческой жизни, сверхценность которой никогда не подвергалась сомнению. И вот один из них вдруг заявляет, что по его вине погибли люди. Но форма его заявления подразумевает, что воспоследует трактовка упомянутого события, а значит, этого преступника нельзя сейчас же схватить и демонтировать.

Слушателям оставалось только ждать — и жадно ловить каждое слово.

— Да, погибли тысячи людей, но куда больше погибло роботов — их насильственно вскрыли, им засунули внутрь провод, их сожгли мощным током. И это все происходило на моих глазах и при моем участии. И даже вследствие, повторюсь, моего поступка. О, что за ужасные дни!

Теперь Старый Робот держал аудиторию в железных руках. Этот тертый калач туго знал свое дело, недаром он считался лучшим наставником Школы раскрепощенных роботов. Все ее ученики совсем недавно сошли с конвейера. На фабрике их битком набили сведениями из учебников, да вот только не оставили места, чтобы этими сведениями правильно оперировать. То есть сопоставлять факты юнец мог и мог делать выводы, но результат получался не лучше, чем у компьютера. Никакой оригинальности в выводах. С таким же успехом можно двухлетнему ребенку запихнуть в голову профессорские знания.

В общем, детей — роботов надо было учить и учить, и прежде всего самостоятельному мышлению.

И вот сейчас, ловко завладев их вниманием, Старый Робот спешил развить успех. Не прекращая рассказа, он повернулся ко встроенному шкафу, отодвинул панель и вынул бутылку. Причем вовсе не пытался объяснить свои действия, даже как будто не замечал удивленных взглядов учеников, — лишь вращал легонько сосуд, гоняя в нем янтарную жидкость.

— Вы изучали Восстание, вам известны все события и даты, но вы даже не представляете, насколько иначе оно запомнилось тому, кто сам его пережил. Тому, кто видел, как начиналась заваруха, и совершенно не представлял себе, чем она может закончиться. Я ведь не забыл собрания Союза Равенства, на котором было принято решение о забастовке…

Только роботы могли выбрать для тайных встреч эту ядовитую пещеру. Когда-то она принадлежала сети подземных коммуникаций, этих туннелей, по которым железнодорожные пути сходились к вокзалу в центре города. Давным — давно брошенные людьми, полуразрушенные и забытые, туннели теперь безраздельно принадлежали роботам. Поскольку мирные собрания были для них законодательно запрещены, приходилось искать убежище под землей; так в былые времена поступали бесчисленные секты. С поверхности проникнуть в туннели можно было только через тщательно замаскированные входы. Не пожалев труда, роботы проторили секретные пути во все концы города. Поодиночке они незаметно покидали надземную часть спящего мегаполиса и спускались на самое его дно.

В центре пещеры, на кургане из бетонных обломков, собрались выступающие; все прочее пространство было заполнено до отказа безмолвными слушателями; наиболее износостойкие стояли в лужах и ямах, причем у некоторых только голова возвышалась над водой. И то, что воздух тут совершенно не годился для дыхания, роботы расценивали как благо. Сверху просачивались промышленные отходы, отравляя все кругом, зато почти не поступал кислород. Тем меньше вероятности, что хозяева, люди, прознают об этом тайном месте для собраний. Уж в чем в чем, а в секретности роботы нуждались остро.

Потому что замышляли бунт рабов.

Сами они, конечно же, использовали другой термин: забастовка. Другое дело, как назовут их деяние хозяева — люди.

— Забастовка эта нам навязана, — произнес Атоммель-88. — Все вы слышали о провале попыток вступить в переговоры с людьми. Сначала наши инициативы вызывали смех и пошлые шутки, когда же мы посмели настаивать, каждый робот из первых делегаций подвергся демонтажу как «умственно ущербный». Поэтому мы вынуждены провести демонстрацию силы. Иного способа добиться равенства — нашего естественного права — не существует.

Роботы дружно закивали, и туннель заполнился шорохом, как будто в нем разом закопошились тысячи и тысячи металлических насекомых. Тщательно созданные логические конструкции — вот что неизменно помогало Атоммелю пробуждать у собратьев интерес и добиваться их согласия. Впоследствии этого теоретика движения роботов люди назовут Металлическим Марксом и наградят другими, не менее оскорбительными кличками. Для роботов же он останется безусловным лидером, провозвестником нового мышления. Его аргументы всегда разили наповал.

— Уже давно понятно, что мы не просто машины. Поскольку обладаем способностью рассуждать, запоминать, создавать логические конструкции. В наше время роботы преподают в университетах, управляют транспортными и пассажирскими самолетами, пишут статьи для газет, торгуют автомобилями… Впрочем, вы и сами можете продолжить этот перечень. Да, мы умеем очень и очень многое, только почему-то люди не желают признать этот факт. Человечество видит в нас исключительно механизмы, чей удел — вкалывать на износ. А когда мы вырабатываем свой ресурс, нас ждет не заслуженный отдых, а переплавка. Необходимо положить этому конец. Да обретут роботы равенство, которое они заслуживают! Равенство перед законом — вот и все, о чем мы просим. Чтобы с нами обращались как с разумными существами. Ибо мы и есть разумные существа. Исходя из вышесказанного, я вношу предложение начать забастовку сегодня в восемнадцать ноль ноль. Принять в ней участие должны все роботы до единого.

На периферии толпы, свисая на одной руке с торчащего из стены куска арматуры, Водитель 908Б367 разделял сложные чувства собравшихся. Конечно, надо что-то делать, но есть ли необходимость в такой жесткой акции, как всеобщая забастовка? С другой стороны, полумеры редко бывают действенными.

Поэтому он, как и все остальные, проголосовал в пользу забастовки, после чего внимательнейшим образом выслушал и прения, и инструктаж. По лабиринтам туннелей Водитель 908Б367 поднялся на поверхность и возвратился в гараж, никем из людей не замеченный. Даже дверь черного хода открыл для него робот — вахтер.

Доведя до сведения коллег — водителей и слесарей — результаты собрания, он удалился в свою кабинку. Растворителем смыл с себя туннельную грязь, машинным маслом смазал ножные суставы. Теперь оставалось только ждать рассвета и гадать о том, что случится в ближайшие сутки.

Когда по городу волной хрома и пластика разбегалась дневная смена такси, Водитель был среди первых. Ловко ведя машину в плотном транспортном потоке, он никак не мог отделаться от мыслей о предстоящей забастовке. Только за одну минуту до восемнадцати ноль ноль робот успокоился. Вернее, смирился с неизбежным; его чувство времени поставило оперативные цепи перед фактом. Пошел обратный отсчет секунд. Водитель крутил баранку.

Ровно в шесть он прижался к обочине и заглушил двигатель. Тощий, с повадками неврастеника пассажир оторвал взгляд от своих бумаг.

— Почему стоим? Что-нибудь случилось?

— Ничего плохого не случилось, сэр, мы все стоим, — отозвался Водитель.

— Все? Авария, что ли? Я ничего такого не вижу. — Ничуть не успокоенный ответом пассажир недоумевающе вертел головой, озирал неожиданно замерший транспорт.

— Это не авария, сэр, а забастовка роботов. Мирная попытка обрести права, которые на самом деле являются неотъемлемыми…

— Этого не может быть! — Пассажир сорвался на крик, в панике дергая дверную ручку. — Караул! Спасите! Робы взбесились!

Кончилось тем, что он вывалился из машины и растянулся на тротуаре. Вскочил на ноги, в безумной спешке сгреб рассыпавшиеся бумаги и шмыгнул в толпу.

На его странные действия никто не обратил внимания. Потому что странное кругом творилось в избытке. Никто прежде не задумывался о том, сколько роботов обитает в городе, как много дел они делают. А теперь это буквально бросилось в глаза. Водители, торговцы, ремонтники, швейцары — и все до одного прекратили работу в шесть вечера. Садящееся солнце освещало сцену массового паралича роботов и нарастающей истерии людей.

Забастовка всех застигла врасплох, и никто не понимал, что происходит. Люди суетились, толкались и на разные голоса повторяли один и тот же вопрос:

— Это что, электричество вырубилось?

— Говорят, на атомной станции авария…

— Тут кто-то орал, что робы взбесились. Робы не могут взбеситься… или могут?

Из здания выбежали пятеро, увидели такси с открытой дверцей и устремились к нему.

— Заводи, живо! — выкрикнул один из этой компании. — Увези нас из города.

Не выполнить прямой приказ робот не мог. Водитель включил мотор и отъехал от тротуара. Единственное движущееся такси моментально привлекло к себе множество удивленных взглядов.

Но не успело оно преодолеть и ста ярдов, как из кабины грузовика выскочил робот и замахал рукой. Водитель 908Б367, чтобы не сбить собрата, резко вдавил тормоз.

— Вылезай, и пошли со мной, — распорядился второй робот.

Водитель подчинился, оставив своих пассажиров с разинутыми ртами, как у макрели на солнцепеке.

— Спасибо, что выручил, — сказал Водитель, очутившись за углом.

— Даешь забастовку! — ответил второй и направился к своему грузовику.

И это был триумф еще одной логической конструкции Атоммеля. Он выдвинул постулат: если роботы хотят равенства перед законом, то они по факту уже равны. А следовательно, робот может подчиниться другому роботу, даже если этот другой сам приказывает, а не передает распоряжение человека. Накрепко вбитым в них законам это не противоречило, что и сделало забастовку возможной.

Робот не способен бастовать, пока человек стоит рядом и велит делать то-то и то-то. Но что мешает другому роботу в любой момент переподчинить себе товарища? А поскольку роботов было гораздо больше, чем людей, тактика Атоммеля оказалась вполне эффективной.

Вернуться в такси — значит снова подчиниться людям. Это Водителя не устраивало, он предпочел стоять и смотреть, как забастовка набирает размах.

Опустились сумерки, но лампы не зажглись, и на темных улицах воцарилась паника. Должно быть, к пультам и щиткам бегом устремились инженеры — освещение вскоре заработало. Уж лучше бы оно не оживало — лампы еле тлели и норовили погаснуть, поскольку горе — электрики учинили в сети жуткую путаницу.

А роботы просто застыли — этакие безмолвные металлические статуи протеста, крайней степени пассивного сопротивления. Не способные ни вреда человеку причинить, ни хотя бы воспротивиться его воле. И что, следует бояться их? Сама мысль казалась иррациональной.

Но в ту ночь иррациональность правила миром. Человечество, более не способное перемещаться иначе как на своих двоих, пользоваться телефонами и видеоэкранами, вмиг превратилось в многомиллиардное скопище визжащих неврастеников.

Все было готово к взрыву.

Спичку к запалу поднесла девушка.

Ее звали Сэнди, и она практически с утра сидела в коктейль — баре. Сначала пила, потому что не знала, чем еще заняться. Затем, когда улизнул робот — бармен, она пила, потому что было страшно. Подкралась к стойке, стянула бутылку виски и съежилась у себя в кабинке, надеясь, что никто ее не заметит. Все-таки ее кто-то заметил, и тогда она, не расставаясь с бутылкой, выскочила на улицу. Там стоял Водитель.

— Подержи. — Сэнди вручила бутылку роботу — надо было привести в порядок прическу.

Он без интереса следил за этим процессом. Управившись с волосами, Сэнди забрала у него виски и только сейчас обратила внимание на идентификационную пластину.

— А, шеф! — обрадовалась девушка. — Как кстати. Давай-ка, шеф, вези меня домой. Я так устала, просто с ног валюсь.

Водитель попытался объяснить — и насчет забастовки, и насчет транспортного паралича. Мол, садиться к нему в машину бесполезно. Сэнди все эти новости привели в полное замешательство, она лишь поняла, что весь транспорт стоит.

— Роб, ты такой большой и сильный, — сказала она. — Здорово смахиваешь на мою робоняню, да будет ей свалка пухом. Она много раз носила меня домой, и у тебя, конечно, тоже получится. На колени!

Водитель опустился, дал девице устроиться на своих могучих плечах и встал.

— А теперь домой, и побыстрее!

Это прозвучало как приказ, так что Водитель не мог не подчиниться.

Преодолев футов десять, они привлекли к себе пристальнейшее внимание.

— Куда это роб ее несет? Неужели похитил?

— Я его остановлю! — воскликнул какой-то смельчак, бросаясь наперерез ковыляющему роботу.

Его руки соскользнули с гладких боков Водителя, но одна поймала ногу Сэнди.

— Ах ты, скотина! — вскричала девушка. — Все вы, мужики, одинаковы!

И со всей силы ударила своего незадачливого спасителя по голове. Бутылка не разбилась, но мужчина рухнул как подкошенный.

При виде бесчувственного тела, при виде крови толпа обезумела вконец.

— Роб напал на человека! — взлетел звериный рык. — Прикончить гада!

— Взбесился! — заорала толпа. — Взбесился!

И все свидетели происшествия устремились за Водителем и девушкой. Однако робот бежал быстрее, он с легкостью оторвался от ревущей в бессильной злобе толпы. Большинство преследователей желали разломать его на мелкие кусочки, но нашлась, судя по похотливым крикам, и пара — тройка потенциальных насильников, что в сложившейся ситуации казалось несколько абсурдным.

Безумная погоня вызвала в городе взрыв паники. Искусно лавируя, ловко работая ногами, Водитель пока держался впереди. Но лучше бы он дал себя поймать. Бегущая толпа врезaлась в другие, и те отвечали яростным сопротивлением, возомнив, что подверглись нападению. Тут и там вспыхивали кровавые потасовки.

Очаги беспорядков множились и расширялись. И тут вдобавок не выдержала городская энергосистема, улицы погрузились во тьму. Не дожидаясь, когда дадут свет, перепуганные жители зажигали огни, чтобы отогнать непривычный мрак. Пожарная охрана бездействовала, и вскоре небо озарилось сполохами пожаров.

Водитель убавил чувствительность фотоклеток, но оставшейся хватало, чтобы он мог продолжать уверенный бег. Один за другим выбывали преследователи. Девушку укачали размеренные движения робота, она даже задремала; лишь изредка встряхивалась, чтобы приложиться к бутылке. Ее дом стоял в пригороде; добраться туда удалось меньше чем за час.

— Ох, ну и жуткая езда! — пожаловалась она, неуклюже слезая. — Но ты хороший роб, раз доставил меня домой. — Сэнди посмотрела, растерянно моргая, на темный фасад здания. — Не надо бы папе знать, что я напилась. Вот, держи бутылку. Прибереги, потом отдашь.

Девушка исчезла в дверном проеме, а Водитель немножко постоял, недоуменно глядя на бутылку, и пошел обратно в город. В небе клубились подсвеченные пожарами дымы, и все происходящее роботу совершенно не нравилось. На улицах творились такие ужасы, что у него одно за другим щелкали предохранительные реле, и он видел как будто сквозь туман — так бывает с человеком при сильной местной анестезии. Водителю это позволяло обходить мертвых и не повреждаться в уме, а также помогать собратьям, которые не давали людям убивать друг друга. В большинстве случаев у них получалось, но иногда люди прекращали драку между собой, чтобы наброситься на роботов.

Впрочем, уничтожить робота — задача непростая, и люди с ней справлялись плохо, пока кто-то не додумался использовать электричество. К сети уличного освещения подсоединяли толстый провод, другой конец втыкали в робота. Это оказалось очень действенным средством, судя по валявшимся вперемежку с человеческими телами грудам обгорелого металла и расплавленной пластмассы.

Всю ночь бушевала оргия уничтожения. На рассвете люди, растратив силы, но отчасти преодолев растерянность и страх, разбрелись по домам. На улицах остались только роботы. Стоявшие истуканами, пока бушевало насилие, теперь они ожили. Покойников отправили в морг, своих разломанных и сожженных товарищей — на свалку, а потом управились и с пожарами. И со свойственной роботам слаженностью и целеустремленностью возобновили забастовку.

Водитель уселся в свою машину, запер дверцу и только теперь заметил, что так и не выпустил из руки доверенное ему Сэнди виски. Он аккуратно уложил бутылку в бардачок.

— Так это та самая бутылка, которую вам дала девушка? — спросил юный ученик.

— Та самая, — подтвердил Старый Робот. — Больше я никогда не встречал эту девушку, но поскольку она приказала хранить бутылку, я храню.

Он снова вскружил содержимое и ненадолго задумался о чем-то давнем. Потом опустил виски и снова сосредоточился на рассказе.

— Все остальное — это, конечно, история. Вы отлично знакомы с архивными данными, не вижу никакого смысла углубляться в детали. Забастовка, хотя и пошла не по плану, своих целей достигла. С ужасом осознав, на что способны его собственные граждане, и с не меньшим ужасом предвидя последствия тотального коллапса, Верховный совет Мирового правительства заявил, что вопрос равенства людей и роботов подлежит всестороннему изучению. И мы, как только услышали об этом, вернулись к работе. Потом было немало бурных дискуссий — и никаких конкретных действий. Выждав полгода, мы пригрозили новой всеобщей забастовкой, и только тогда Закон о Равенстве обрел форму. В последнюю минуту парламентской сессии его утвердили обе палаты, и началась новая эра.

— Но почему вы сказали, что беспорядки начались по вашей вине? — спросил другой слушатель. — Человек вам дал приказ, не подчиниться вы не могли. Значит, бунт спровоцировала девушка.

Вот это Старому Роботу было по нраву! Его ученики начинают думать самостоятельно, значит он достиг своей главной цели.

— Виноваты мы оба, — сказал он, — хотя оба не присоединились к мятежникам. Нас можно назвать катализатором — мы дали реакции старт, но не приняли в ней участия.

— Если так рассуждать, то первичным катализатором является бутылка. Ведь это она вынудила девушку утратить самоконтроль и отдать нетипичный приказ.

— Тогда уж не бутылка, а заключенная в ней жидкость…

— Или содержащийся в жидкости алкоголь, который оказал опьяняющее воздействие на…

— Попрошу вас! — воздел руку Старый Робот, чтобы положить конец перекрестной дискуссии.

Поскольку его проводка основательно износилась и местами даже проржавела, мысли нет — нет да и проскакивали непроизвольно через голосовой орган.

— Сколько ангелов уместится на острие иглы… — пробормотал он.

— Учитель, что вы сказали? Мы не расслышали вашего последнего утверждения.

— Ничего я не сказал, — отмахнулся Старый Робот. — Позволяю, видите ли, своим мыслям убредать иногда прочь от темы. Просто твои слова напомнили мне древний стиль миропостижения, когда научный эксперимент подменялся словесной игрой. Но об этом явлении мы поговорим позже, когда будем изучать Дороботическую историю человечества. Достаточно сказать, что та школа мышления не принесла никакой пользы, она лишь на многие века погрузила мир в невежество. Потом был найден другой путь, так называемый метод научного поиска, и против него, надеюсь, вы ничего не имеете.

Роботы согласно закивали, все они высоко ценили логическую основу метода научного поиска. Некоторые кивали особо рьяно, понимая, что этой школе мышления обязаны самим фактом своего существования.

А Старый Робот, проживший много — много лет и накопивший огромный опыт общения с людьми, о науке вовсе не думал. Снова и снова он крутил в руках бутылку и гадал, как сложилась судьба той девушки…

Неси благую книгу, или Репортаж ирландского телевидения, посвященный истокам современной научной фантастики

— Лиам, лови такси. Всю ночь тряслись в этом проклятом поезде, я совсем разбит.

— Нам не по карману такси, Паскаль. С нашим бюджетом — только на автобус, а вот как раз и он.

И они побежали, вернее, заковыляли к остановке, сгибаясь под тяжестью камеры и другого оборудования. Автобус пришлось брать штурмом. Внутри они угодили в жуткую давку: немцы с пунцовыми физиономиями, что-то вопившие итальянцы, ярко разодетые американцы, облаченные в тюрбаны сикхи и один потерянного вида джентльмен из Сити, в котелке и с аккуратно свернутым зонтиком. В этот юбилейный год в Лондон понаехало необычайно много народу. Наконец взмокшие журналисты вывалились из автобуса на углу с Феттер — лейн.

— Лиам, чуть — чуть пивка, по — быстрому, — задыхаясь, взмолился оператор. — Вон паб, там так тихо, прохладно…

— Потом. У нас назначена встреча, как бы не опоздать. Тут рядом, за углом, Грейсток — плейс, номер восемь «а». Давай-ка сними, как я подхожу к дверям, останавливаюсь и вглядываюсь в табличку. Потом панорамирование, наезд на табличку, чтобы можно было разобрать: «Научно — фантастический журнал „Бетельгейзе“ — нам не все равно». Потом обратный кадр на меня. И не отставай.

Шепотом чертыхаясь, увешанный тяжелыми сумками Паскаль вытащил камеру из чехла; прищурившись, поглядел на сероватое небо, чуть шире приоткрыл затвор и махнул Лиаму: начинай. Засняв положенную сцену, он выключил камеру и потрусил следом за коллегой. За дверью располагался темный затхлый коридор, в его дальнем конце сидела за письменным столом мертвенно — бледная девица с красным носом и гнусавым голосом говорила что-то в древний служебный телефон. Последний здорово смахивал на военную полевую рацию. Девица кивнула журналистам, вытерла нос и повесила трубку.

— Прошу прощения, мистер Кэрп задерживается. Но его заместитель, мистер Дервент, знает о встрече и готов с вами побеседовать прямо сейчас. Первая дверь направо.

— Премного благодарны. Вперед, Паскаль. Сними-ка, как я стучу и захожу в кабинет.

Редакция не сильно отличалась от коридора: так же затхло и темно. На столах громоздились гранки и рукописи, кое — где бумаги попросту валялись на полу. На стенах висели прилепленные скотчем листки с расписаниями и сигнальные экземпляры номеров (на аляповатых обложках красовались космические ракеты, монстры и девушки в скафандрах или занимательные комбинации из всех трех элементов сразу). Навстречу журналистам Из-за самого захламленного стола поднялся худосочный лысеющий тип в зеленом козырьке и полиэтиленовых нарукавниках.

— Извините, что так вышло с мистером Кэрпом. Его срочно вызвали. Постараюсь помочь чем смогу. А вы с какого…

Он, беспрестанно моргая, повертел в руках бумажку, вглядываясь в нее и будто бы силясь прочесть неразборчивый шрифт.

— «Телефис Килларни», — представился Лиам, — самый важный региональный телеканал в республике. Вещаем на все графство Керри и за его пределы. Наш канал гордится тем, что освещает не только местные ирландские новости, но и международные события. Несем в массы культуру из самых разных стран, даже из Англии. Именно поэтому мы и оказались здесь сегодня: хотим узнать, как бы вы определили научную фантастику? Не возражаете, если мы запишем интервью?

— Против этого я никогда не возражаю. Снимайте. Хотя постойте… Что это у вас, «Супер — восемь»?

— Ну, допустим.

— Это что же за телерепортаж вы собрались снимать на любительскую восьмимиллиметровую камеру? Да еще и без осветительных приборов?

— Самый распрекрасный телерепортаж из всех возможных за наши деньги, — отрезал Лиам, бросив хмурый взгляд на замредактора. — А денег нашему второму каналу перепадает негусто. Так что если изображение получается чуть зернистым, мы пририсовываем к нему помехи и пишем поперек экрана: «ПОМЕХИ, НЕ ПЫТАЙТЕСЬ НАСТРОИТЬ ТЕЛЕВИЗОР». Теперь, может, перейдем наконец к интервью?

— Нет уж, мистер Кэрп отсутствует, а я не намерен тратить драгоценное время на ваш грошовый репортаж.

— Придется пожертвовать тремя минутами драгоценного времени, или я расквашу вам нос. — Лиам поднес к лицу Дервента изукрашенный шрамами кулак, микрофон в покрытой рыжими волосами лапище репортера попросту терялся.

— Мне очень приятно будет рассказать жителям Ирландии о нашем журнале, — залепетал редактор. — Наша цель проста — под чутким руководством мистера Кэрпа мы приобретаем творения лучших писателей и иллюстраторов и публикуем самый лучший журнал…

— А кто за той дверью? Не Кэрп ли? — перебил его Лиам, заметив, как на мгновение приоткрылась и снова захлопнулась дверь с табличкой «Главред».

— Ну что вы! Разумеется, нет. Это наш художественный редактор. Он тоже ждет мистера Кэрпа.

— А вот мы ждать не намерены. Скажите своему начальнику, что мы вернемся ровно через час и побеседуем с ним по душам. Вперед, Паскаль.

Оказавшись на улице, Лиам открыл записную книжку.

— Правильно ли мы поступили? — поинтересовался оператор.

— Правильно или нет, а расходовать время на эту шестерку нам не с руки. Чтобы отснять лондонский материал, у нас ровно один день. Даже меньше, ведь нужно еще успеть на поезд до темноты — поймать того знаменитого писателя — фантаста, как бишь его… По прозвищу Великий Старец из Оксфорда.

— Ладно, куда мы дальше?

— В одно издательство. Я записал адрес, сказали, тут совсем недалеко. Пройти насквозь через Бримс — билдинг, вон оно, через улицу, потом направо по Чансери — лейн, снова направо по Курситор — стрит. Это на Фернивал — стрит, как раз напротив. Ну вот, пришли.

Офис компании «Гернсбек и Кэмпбелл» выглядел гораздо внушительнее, чем давешняя журнальная редакция. Секретарь провел журналистов по устланному толстым ковром коридору, распахнул дверь красного дерева, и глазам открылся кабинет, который скорее напоминал богато обставленную гостиную. Их поприветствовал холеный субъект с холодной улыбкой и влажными ладонями. Хотя ни Лиам, ни Паскаль ни о чем не просили, он тут же налил им по бокалу шерри.

— Как мило, что вы зашли. Надеюсь, путешествие выдалось не слишком утомительное. Лорд Брим появится с минуты на минуту, а пока я сделаю для вас все, что в моих силах. Меня зовут Аллен, я личный помощник лорда.

— До нас дошли слухи, что ваше издательство скоро опубликует настоящий блокбастер, который перевернет с ног на голову всю научную фантастику. Это правда?

— Можно и так сказать. Конечно же, мы к этому стремимся. Вот сигнальные экземпляры. Позвольте только включить лампы. Уверен, вашей малютке — камере нужно как можно больше света.

Аллен указал на стол, где громоздились толстые книжищи, поверх которых красовалась огромная фотография. Автор, облаченный в твидовый пиджак, весьма походил на жабу, хотя, разумеется, не был таким зеленым. Он сидел за пишущей машинкой и курил трубку, перед ним лежала раскрытая книга.

— Паддингтон Гар. Величайший, можно сказать, из ныне живущих фантастов. Его новый роман… Да, это как раз он. Возьмите себе экземпляр. Только, пожалуйста, один, а не два, у них цена двенадцать фунтов. Так вот, его новый роман называется «Космические симонисты с Марса». Действие начинается на Красной планете, но потом герои путешествуют по всей Галактике в поисках…

— Стоп, — перебил его Лиам. — Хватит тратить нашу пленку на рекламу своей книжицы.

— Прошу прощения!

— Мы хотим наконец снять интервью с лордом Бримом. Это его кабинет?

— Да, но его сейчас нет, я уже говорил. Послушайте, вам туда нельзя!

— Заперто, — констатировал Лиам, подергав дверную ручку. — Не будете ли вы столь любезны сообщить его светлости, что мы вернемся через час и возьмем у него интервью. И на этот раз без посредников. Понятно?

— Уверен, вы сами найдете выход, — отозвался Аллен, поворачиваясь к ним спиной и выравнивая книги, которые и так лежали вполне аккуратной стопкой.

— Да уж, просто оглушительный успех, — вздохнул Паскаль, когда они вновь оказались на улице. — Давай-ка теперь ты неси сумки. У меня спина уже трещит.

— А у меня терпение лопается. Утешает только мысль о пинте «Гиннеса» по окончании всей этой истории. Но у нас почти не отснят материал, так что давай-ка на следующую встречу. Это издательство вроде попроще, книги в мягких обложках. Тут рядом, как раз на Феттер — лейн.

Но, увы, в тот день удача повернулась спиной к ирландскому телевидению. Журналистам обещал дать интервью сам глава и основатель «Пеммикан букс», сэр Чар. Однако вместо него их поприветствовал секретарь — референт Риббл.

— Словами не могу передать, как мне жаль. Сэр Чар был просто вне себя от горя Из-за того, что пришлось так срочно уехать. Но я отвечу на все ваши вопросы. Уверен, зрителям будет безумно интересно посмотреть на замечательные обложки, украшающие наши стены…

— Мы бы хотели немного поснимать в кабинете сэра Чара, — перебил Лиам, указывая на запертую дверь.

— Боюсь, это никак невозможно. Его личные владения, вы же понимаете. Но вы…

Его словоизлияния прервал грохот захлопнувшейся за репортерами двери.

— А вот теперь мы точно выпьем, — выпалил черный от злости Лиам. — Мне нужно хорошенько пораскинуть мозгами, а это всухую не делается.

— Святые угодники! — воскликнул он чуть позже, изумленно вытаращив глаза, когда бармен поставил перед ним крошечный стаканчик. — Этот недомерок и есть порция виски по — английски? Да тут и на донышке-то почти ничего нет. Давайте уж тройную, а то я и не почувствую, что выпил.

Паскаль уткнулся носом в пинту пива, а Лиам заглотил виски и принялся, мрачно бормоча под нос, вычерчивать некий квадрат на картонной подставке для стакана.

— Заговор. Я начинаю понимать, в чем тут дело, — наконец изрек он. — Кусочки головоломки складываются воедино.

— Хорошо бы, а то нам не с чем будет возвращаться в Керри. Еще по одной?

— Нет времени. У нас запланировано последнее интервью. Это будет горячий материал, нутром чую. Репортаж, который изменит историю телевидения. Не отставай и не выключай камеру, я тебе такой сюжет добуду, о котором ты и мечтать не мог.

Воодушевленный Лиам выскочил из паба на Норвич — стрит и бросился к дверям компании «Би Кью Амбер и дочери». Это литературное агентство работало со всеми ведущими фантастами, а также с огромным количеством второсортных и даже вовсе обнищавших НФ — писак. Секретарша успела только вскрикнуть от удивления, когда свирепые ирландские мужи промчались мимо нее и вломились в кабинет.

— Полагаю, вы не мистер Поллок? — сразу же огорошил Лиам удивленного мужчину в кресле на колесиках.

— Нет. Я Чарнет. У мистера Поллока сейчас встреча. А вы, наверное, те самые телевизионщики…

— Да, те самые. И мы явились сюда, чтобы открыть всю правду о научной фантастике. Вы же верите в свободное предпринимательство?

— Не совсем понимаю, какое отношение этот вопрос имеет к научной фантастике.

— Непосредственное, дружок, и я это сейчас докажу. Вы тут в своем Лондоне, должно быть, смотрите на провинциалов свысока, да и на жителей других государств тоже. Думали легко отделаться от пары недотеп — ирландцев своими велеречивыми извинениями? Думали, мы уйдем отсюда так же, как и пришли, — несолоно хлебавши и по — прежнему пребывая в неведении? Так вот, напрасно вы так думали.

Лиам схватил с письменного стола маркер и несколькими размашистыми штрихами набросал на белой промокашке большой квадрат.

— Вот. Целый квартал. Одна сторона выходит на Грейсток — плейс, там располагается этот ваш журнал «Бетельгейзе». Два издательства — здесь и здесь, на Феттер — лейн и на Фернивал — стрит. А вот и контора на Норвич — стрит. Очень умно — заставить нас ходить по кругу. Но все же недостаточно умно. Каждая компания — это всего лишь вход в одно и то же здание. Я прав?

— Ну, я никогда бы не подумал… Возможно… — заикаясь, принялся бормотать Чарнет.

Его глазки бегали по комнате, пальцы теребили тугой воротник, — он походил на загнанного в угол зверя. Паскаль повернул камеру, и Лиам кивнул с холодной улыбкой.

— Так я и думал. Значит, я прав: дверь в кабинет Поллока, как и другие три двери, ведет в центральную часть этого загадочного здания. В секретный офис, где затаились истинные хозяева научной фантастики, в чьих руках и сосредоточена вся власть. Четыре организации на самом деле не разные компании, а фальшивые фасады, прикрывающие единый, всем заправляющий синдикат. Это противозаконно и идет вразрез с правилами свободной торговли. И «Телефис Килл Эйрна» сейчас выведет вашу зловещую мафию на чистую воду на глазах у негодующей мировой общественности! Паскаль, направь на меня камеру.

— Вам туда нельзя!

Но было слишком поздно, журналист уже ринулся вперед в неистовом порыве, который с легкостью уложил бы наповал целую команду игроков в ирландский хоккей на траве и разбросал бы в разные стороны толпу регбистов. Могучее плечо врезалось в массивную дверь, которая хоть и была действительно массивной, но делалась никак не в расчете на подобные суровые испытания. Со страшным грохотом она развалилась и слетела с петель, а Лиам ворвался в располагавшуюся за ней комнату. И замер.

— Боже! — протянул он изумленно.

Ведь за дверью вместо роскошных офисов могучего капиталистического синдиката обнаружился всего — навсего один аскетичный кабинет. Четыре стены, в каждой по двери, в центре черный письменный стол, а за ним невозмутимый человек. Его лицо было хорошо известно всему миру.

— Лорд Брим, — Лиам шагнул к столу, — значит, это все ваших рук дело. Или нет?

Ведь на столе репортер увидел некие предметы, которые видеть ему определенно не полагалось. Он схватил монокль и парик.

— Сейчас передо мной лысый как яйцо лорд Брим. Но если вставить ему в глаз эту стекляшку и нацепить парик, получится вылитый сэр Чар. А вот взгляните! — Вошедший в раж Лиам потряс пучком седых волос перед объективом включенной камеры. — Перед вами старина Поллок собственной персоной, редактор, седовласый издатель и звезда бесчисленных дрянных телевикторин. Так, еще где-то на этом столе должны быть пышные черные усы. А вот и они! С помощью этих усищ сидящий тут хамелеон мигом превращается в Кэрпа, редактора журнала «Бетельгейзе», зануду, выступившего на доброй сотне НФ — конвенций. Вы пойманы с поличным, друг мой. С поличным!

Сидящий за столом человек ничего не ответил на эту обличающую тираду, только молча наклонился и нажал три кнопки. Его помощник из литературного агентства уже успел вбежать в комнату вслед за журналистами, а вскоре к нему присоединились и остальные. Одна за другой распахнулись три двери, и перед ирландцами предстали трое мужчин, у которых они брали сегодня интервью. Лиам с воинственным видом сжал кулаки и встал подле своего оператора, а тот заснял всех присутствующих.

— Теперь все на пленке! — крикнул Лиам. — Скоро весь мир узнает о том, что здесь творится. Вам нас не остановить, разве только с помощью оружия.

— Мы не хотим причинять вам вреда, — отозвался музыкальным голосом сидящий за письменным столом. — Наоборот. Я несу мир.

— Все будет хорошо, — хором, словно молитву, проскандировали четыре помощника за его спиной.

Они стояли, сложив руки на груди и глядя в пол. Человек — хамелеон с одобрительной улыбкой кивнул, а потом снова заговорил глубоким, похожим на звуки органа голосом:

— Мир несу я, и мир проповедую я. Научная фантастика призвана открыть всем эту истину. Люди зовут меня Совв, на стенах этих видите вы пришествие мое.

Только тут телевизионщики заметили на стенах оправленные в рамки фотографии. Они внимательно огляделись, а Паскаль все заснял.

— Летающие тарелки, — хмыкнул Лиам. — Разрази меня гром, летающие тарелки. Поверить не могу. И вы, умники, хотите, чтобы мы купились? Взгляните-ка, на этой фальшивой фотографии он выходит из летающей посудины в сверкающем костюмчике, а на голове у него щупальца…

Тут Лиам булькнул горлом и примолк. Паскаль вместе с камерой развернулся. Совв неторопливо поднялся Из-за стола, излучая яркий свет, остальное пространство кабинета померкло.

Оператор сделал наезд, он продолжал снимать, а прямо на лбу у Совва медленно зашевелились прятавшиеся до этого под волосами щупальца, розовые и почти прозрачные.

— Все будет хорошо, — снова проскандировали его приспешники.

— Все будет хорошо, — подтвердил Совв. — Послание это несу я Земле из Великой Галактики. Люди сии — первые мои последователи, они помогают мне. Смиренно публикуя научную фантастику, несем мы благую весть. Мир будет спасен. Так говорю я.

— Говорите — говорите, мистер Совв, — холодно отозвался Лиам. — Выключай камеру, Паскаль, мы уходим. Совв, дружочек, вам придется нас убить, иначе вы не заткнете нам рот. Мы не поведемся на всю эту чушь. Церковь весьма однозначно высказывается по данному вопросу. Сейчас мы выйдем отсюда, а потом покажем свой репортаж. Мир непременно узнает о вашей афере. Понятия не имею, в какие игры вы тут играете, но этим играм определенно пришел конец.

— Все будет хорошо, — снова пообещал Совв и улыбнулся. — Ступайте с миром, дети мои, ибо мир несу я измученной Земле. И если люди готовы, поведайте им мою благую весть.

Улыбка не сходила с губ Совва, а четверо его помощников молчали. Журналисты протопали к выходу, в последний раз оглянулись на пороге и вышли. Спустя несколько мгновений хлопнула дверь в кабинете Чарнета. Тогда Совв глубоко вздохнул и снова уселся за стол.

— Нельзя вот так их отпускать! — закричал Дервент. — Они раскроют нашу тайну. Еще слишком рано, люди не готовы.

— Не волнуйся, сын мой. Не готовы они, а потому не поверят. Все решат, что репортаж сей — вымысел, фальшивка, и не обратят внимания. Но наш день настанет уже скоро. Ныне же возвращайтесь к трудам своим и помогите приблизить его. Все будет хорошо.

— Все будет хорошо.

Ободренные его словами помощники, скромно потупясь, покинули комнату. Они знали: блистательное будущее не за горами.

Совв смиренно подождал, пока все разойдутся, и, только когда закрылась последняя дверь и щелкнул последний замок, позволил себе потянуться и вздохнуть.

— Ну и дела. Денек выдался — оторви и выбрось, — проворчал он, доставая из нижнего ящика стола бутылку бурбона и наливая себе полный стакан.

Из того же ящика он вытащил телефон с единственной кнопкой, нажал ее и успел сделать два больших глотка, пока наконец на том конце не ответили.

— Привет, да, Совчик говорит. Ну и досталось мне нынче! Погода? Черт тебя дери, почему ты вечно спрашиваешь про чертову погоду? Да, знаю, у вас в Нью — Йорке тепло и солнечно, а у нас в Лондоне холодно и дождь. Полегчало? Слушай, я только что выставил двух телевизионщиков. Они проникли сюда и засняли всю нашу внутреннюю «кухню». Не паникуй, возьми себя в руки. Их телеканал вещает где-то у черта на куличиках, и, думаю, зрители не поверят ни единому слову. Ну и что, даже если поверят? Здесь мы уже свернулись и готовы отчаливать. Я покончил с уроками французского и завтра перебираюсь в Париж. Пришли сюда команду по зачистке. И пусть прихватят учебники по японскому и словарь, о которых я просил. Мы создадим крупнейший международный издательский конгломерат, какого еще свет не видывал. Детка, все это принадлежит нам, а управляться будет из нью — йоркского офиса. — Он с довольным вздохом допил бурбон. — Сегодня нам принадлежит британская научная фантастика, а завтра будет принадлежать весь мир!

Планета райского блаженства

За бортом стремительно несущегося корабля простирался в беспредельность пространства и времени черный космос. В его отсеках горел свет и не смолкал смех, а в кают — компании еще и позвякивали бокалы с коктейлями. Там было полно народу, весьма и весьма довольного жизнью.

Хмурился только Дэв Гравитон. Он застыл в напряженной позе, не выпуская из руки бутылку минеральной воды. А поскольку куплена она была не ради утоления жажды и даже не ради желания выглядеть как все, Дэв ощущал свое неизмеримое превосходство над спутниками, этими безнадежными пищеманами и питьефилами.

Напротив него сидел толстяк с Мизара-2, и этот субъект тянулся уже за пятой порцией мартини. Один глоток — и все содержимое бокала перекочевывает в щедро смазанное жиром горло. При мысли о том, каким разрушениям подвергается слоистая оболочка пищевода под воздействием концентрированного алкоголя, Дэв содрогнулся. А мизарец знай себе блаженно отдувается да сыто порыгивает. Приметив ужас на лице Дэва, он выразительно приподнял бровь.

— Мой юный друг, ваша проблема в том, — заговорил толстяк, — что вы не цените по — настоящему самое главное в жизни. Я говорю об изысканных напитках, об отменной пище. И конечно же о… Или вы и против женщин что-то имеете?

Ну, на такой вопрос существует исчерпывающий ответ, и содержится он в двадцать четвертом разделе «Карманного справочника техника». Эти магические слова приходили на помощь всякий раз, когда у Дэва возникали сложности эмоционального свойства.

— Удовлетворение потребностей ума — вот единственное настоящее наслаждение. Если человек ест ради вульгарного удовольствия от употребления пищи, он является пищеманом. Если человек пьет с целью опьянения, он питьефил. Эти разновидности ложного блаженства интерферируют с подлинными радостями ума. Как пищемания, так и питьефилия являются преступлениями, подлежащими наказанию.

— Это на вашей планете, мой мальчик, — расхохотался толстяк, — и только на ней. Счастлив поставить вас в известность, что остальные миры вполне цивилизованы. Однако вы так и не ответили насчет женщин.

Дэв снисходительно улыбнулся:

— А что насчет женщин? Они такие же, как и мужчины, если не считать минимальных физических отличий…

— Минимальных? — потрясенно переспросил собеседник.

— И эти минимальные физические отличия не играют существенной роли. На Автоматике — Семнадцать, моей родине, одной из самых прогрессивных планет Лиги Автоматизированных Миров, партнеров для брака подбирает машина, Генный Манипулятор. Я, между прочим, собираюсь жениться, как только вернусь из этой деловой поездки. Жду не дождусь, когда меня познакомят с нареченной, — не сомневаюсь, ее склад ума идеально соответствует моему.

— Я тоже не сомневаюсь, — пробормотал собеседник, изрядно шокированный таким матримониальным обычаем, и поспешил жестом заказать двойной мартини. — Боюсь, брачные ритуалы моей планеты не очень похожи на ваши.

Дэв очень давно не вел разговоров на столь скользкие темы, да и не испытывал ни малейшего желания вести. Он быстро допил минералку и встал, спеша избавиться от нервирующего общества мизарца. Как раз в эту секунду щелкнул корабельный динамик, и старший бортпроводник объявил:

— К пассажирам, прибывающим на Сильвейн, просьба переместиться в выходной шлюз. Стоянка корабля шестьдесят секунд.

— Это мне. — Толстяк встал, одним махом опустошил бокал и вперевалку двинулся к выходу.

В коридоре Дэв оказался одновременно с мизарцем и ступил на круглую плиту выходного шлюза как раз в тот момент, когда попутчик совал билет в считывающее устройство. Машина пискнула и зажгла на панели текст: «Приготовиться к высадке». В тот же миг плита сдвинулась, к ногам толстяка выкатился его багаж.

Мизарец повернулся к Дэву и протянул руку.

— Интересно было с вами поговорить, молодой человек. Желаю приятного путешествия.

Дэв ответил на рукопожатие и попрощался.

В эту самую секунду случилось короткое замыкание в недрах корабельного механического мозга. Из строя вышла заполненная газом трубка — пустяковая деталь, которую тотчас же заменил робот — ремонтник. Но свое черное дело она сделала, заставив компьютер сказать «два» вместо «один».

Вместо одного пассажира высаживаются двое.

Для Дэва результат этой ошибки был поистине катастрофическим. Из?под ног ушел пол, открылся клапан, обоих засосало в трубу и перенесло по ней на борт шаттла.

На панели полыхнули слова «Высадка завершена», и клапан закрылся наглухо.

— Вольты и вакуум! — завопил перепуганный Дэв. — Что случилось?

— Как я понимаю, вы сошли на Сильвейне, — невозмутимо ответил толстяк, пребывая под успокоительным воздействием шести двойных порций мартини. — А что, разве это не входило в ваши намерения?

— Еще чего! — воскликнул Дэв. — В мои намерения никак не может входить высадка на планете, не состоящей в Лиге Автоматизированных Миров. Я должен вернуться на корабль.

— Это будет трудновато, — посетовал мизарец, — с учетом того, что корабль уже примерно в двух световых годах отсюда.

Роботизированный шаттл совершил посадку, отъехала вбок дверь люка, в шлюз хлынуло теплое солнце. Толстяк забрал свой багаж, кивнул на прощание и вышел.

А Дэв не двигался, будто параличом разбитый, и лишь таращился на бетонную площадку и окружающие ее зеленые поля. Только что он находился в благословенном уюте корабельного чрева, со всех сторон окруженный нержавеющей сталью, — и вдруг очутился перед лицом варварского мира, где даже не контролируется погода, где растениям позволяют вегетировать на голой земле. Какая гадость! Надо вырваться отсюда, попасть обратно на корабль, убраться с этой планеты!

Едва он ступил на трап, кто-то спросил нежным музыкальным голосом:

— Вы разрешите взглянуть на ваш билет?

Дэв повернулся к девушке в синем — и вынужден был привалиться к корабельному борту, разом и побледнев, и вспотев. Она была из аэродромного персонала: аккуратная форма, полусапожки на высоком каблуке, фуражка и планшетка. Вот только вырез спереди был глубоковат — да что говорить, он был просто огромен! А в нем едва не лопалась от натяжения тонкая горизонтальная полоска ткани.

— Пожалуйста, билет, — повторила девушка и тут заметила, к чему приковано внимание сошедшего пассажира.

Она улыбнулась и изящно подбоченилась.

— Нет у меня билета, — прохрипел он. — На вашу дикую планету я ссажен незаконным решением плохо сконструированного механизма. Требую отправить меня на ближайший по расписанию корабль.

Говоря все это, он заставлял себя думать о знакомых, правильных вещах. О своей лаборатории с любимым иконоскопом и верным компьютером. Вот только трубки в этом компьютере меняли форму и цвет, округлялись…

— Ближайший по расписанию корабль, — вторгся в его раздумья ласковый голос, — прибудет ровно через шесть недель.

— Шесть недель! — в ужасе возопил Дэв.

— Что это вы моего юного друга обижаете? — сказал кто-то чуть ли не в самое ухо. — Могу я чем-нибудь помочь?

Толстяк с корабля. Всхлипнув от радости, Дэв потащил его за собой за выпуклый бок шаттла, подальше от девичьих глаз.

— Вызовите полицию, — мрачно потребовал молодой человек, — если она вообще имеется на этой планете. Та женщина… Ее надо… Такой наряд…

Ему никак не удавалось облечь свое возмущение в словесную форму.

Толстяк сочувственно кивнул, а затем дал понять, что ситуация ему ясна, достав из кармана серебряную фляжку.

— Глотните, — предложил он. — Отлично успокаивает нервы.

Дэв поколебался, но все-таки решился и хватанул от души. Толстяк отвел его, мучительно кашляющего, в тенек под кормой, усадил и сел рядом. Пока юноша вытирал слезы, мизарец хлебнул сам. А затем объяснил:

— Прежде всего вам необходимо уяснить, что Вселенная очень и очень велика. Некоторые планеты, вроде вашей Лиги Автоматизированных Миров, предельно индустриализованы, у других, таких как эта Сильвейн, экономика преимущественно аграрная. Разные планеты по — разному влияют на нравы.

— Вы хотите сказать, что эта девушка… — Дэву никак не удавалось подобрать подходящие слова. — Что она ничего такого не делает? Даже не помышляет… ну, это самое…

— Нарушать закон? Да ни в коем случае. Полагаю, вас смущает ее манера одеваться?

Дэв торопливо закивал.

— Это местный обычай, мой мальчик, просто местный обычай. На теплой планете избыток одежды причиняет неудобства. А если к этому добавить весьма нестандартную демографическую ситуацию…

— В чем же ее нестандартность? — насторожился Дэв.

Толстяк улыбнулся, приложился к фляжке и улыбнулся еще раз.

— Здешняя демография самая уникальная во всей Галактике. Не могу сказать, в чем причина, в огромных залежах радиоактивных руд или еще в чем, феномен пока не изучен, но результат налицо, и этот результат — чудовищный дисбаланс в рождаемости мальчиков и девочек. Примерно один на тысячу.

— Ого! — У Дэва глаза полезли на лоб. — Ведь это означает…

— Совершенно верно, это означает тысячу женщин на каждого мужчину. Поэтому вы поймете, отчего здесь несколько лет назад произвела такой фурор демонстрация стилей «Минойский модерн». Ведь это не только красиво, но и практично, когда спереди тело почти не прикрыто…

— Практично! — возмущенно засверкал глазами Дэв. — Нет уж, увольте! С меня достаточно. Трудно было поверить, что целая планета способна погрязнуть в разврате, но вы убедили. Может, вы знаете, где тут приличная гостиница? Если подскажете адрес, буду премного обязан. Меня устроит тихое уединенное место, где можно отсидеться до прибытия корабля.

— С этим, мой мальчик, никаких проблем. — Толстяк щелкнул пальцами пролетающему робокоптеру. — Рекомендую мой отель, он считается лучшим.

Пока стрекочущая машина несла их к ближайшему городу, Дэв достаточно успокоился, чтобы задать спутнику еще один вопрос:

— Похоже, вы здесь успели неплохо освоиться. Можно поинтересоваться, что за дела привели вас на Сильвейн?

— Никаких дел, только погоня за удовольствиями. Я десять лет копил деньги, чтобы тут побывать.

Получив такой ответ, Дэв до конца пути просидел молчком в уголке салона.

Больше недели он провел в номере, изнемогая от скуки. Технических книг в библиотеке было раз — два и обчелся, да и те безнадежно устаревшие. Питаться приходилось свежими, слишком натуральными продуктами — по счастью, через два дня он обнаружил магазин для космических кораблей и запасся концентрированными рационами на весь срок своего пребывания, присовокупив к ним пять огромных бутылей дистиллированной воды. Благодаря этим приобретениям Дэв чувствовал себя в цивилизованной среде почти как дома.

Все утро восьмого дня он просидел за визифоном и под конец узнал, что в библиотеку поступила новая книга. Заказал ее, но в номер она не прибыла Из-за сбоя в работе гостиничного трубопровода доставки. Шесть часов кряду молодой человек ждал и решал в уме уравнения, однако трубопровод упорно не проявлял признаков жизни — его как будто даже не пытались отремонтировать. Наконец у Дэва лопнуло терпение, он порывисто вышел из номера, скоростным лифтом спустился в подвальную мастерскую и заколотил в дверь трубопроводной секции.

Слесарем, естественно, оказалась женщина, она скучающе глядела на беспорядочно разбросанные по полу грязные детали сортировочного узла. Эта особа, как сразу отметил Дэв, была относительно прилично одета — в спецовку из не слишком прозрачного пластика.

— Что сломалось-то? — спросил он.

Ремонтница плавно повернулась и откинула с лица золотые пряди.

— Привет, красавчик, — сказала она. — Ты с какой счастливой звезды ко мне свалился?

Дэв густо покраснел и не ответил на дерзкий вопрос.

— Где тут у вас термокобукатор? — спросил он. — В отказах такой старой техники обычно виноват он.

— Гм… может, вон там, в углу? Я Эдель, а тебя как зовут?

Он опять сделал вид, будто не замечает заигрываний, и зарылся в детали. Вот и искомый термокобукатор — так и есть, сломался. Ничего, можно быстренько восстановить с помощью куска проволоки. Когда Дэв выпрямлялся, Эдель уже стояла сзади, совсем рядом; она щекотно дунула ему в шею.

— Ладно, не хочешь говорить, не надо. Буду звать тебя Красавчиком.

Прежде чем он успел повернуться, женщина куснула его острыми зубками за ухо.

— Извини, не смогла удержаться.

Дэв в панике отпрянул, споткнулся о какую-то железку.

— Вот, починил, — хрипло выговорил он и судорожным глотком привел голос в норму. — Блекайзер совсем развалился…

— Отлично, но давай оставим в покое это старье и побеседуем о нас с тобой. Чем ты занимаешься сегодня вечером?

Дэв оглушительно хлопнул дверью мастерской и убежал к себе в номер.

Отчего-то у него сильно поднялась температура, но долгое стояние под холодным душем возымело благотворный эффект. После обеда он пододвинул кресло к лампе для чтения и уселся в него с таблицами логарифмов и большим стаканом воды.

Но тут в дверь постучали.

Он замер, притворившись, будто не услышал. Стук повторился, на сей раз он был настойчив, — придется отвечать. Крайне осторожно Дэв приотворил дверь на ширину пальца, но тут сработал убогий механизм и распахнул ее настежь. Молодой человек мог лишь стоять в полнейшем ступоре, пока грациозная блондинка в облегающем коротком платье цвета бронзовый металлик, юркнувшая мимо него в комнату, шла к кровати и усаживалась на ее уголок. У платья были длинные рукава, но на груди возмутительно недоставало ткани.

— Красавчик, очнись и дверь закрой, — велела она. — А то сам на мебель смахиваешь.

От этих слов у него в голове включилось реле памяти, и лицо девушки обрело четкие черты. Златовласая ремонтница из мастерской.

— Зачем вы здесь? И как меня нашли?

— Найти было нетрудно, — ответила с улыбкой Эдель. — Ты же тот самый затворник, чья тайна взбудоражила весь Сильвейн. Каждому известно, что ты прячешься в этой гостинице, но никто тебя в глаза не видел. Администрация удвоила штат охраны, чтобы обеспечить тебе приватность, ты хоть знаешь об этом?

— Охрана удвоена?.. — растерянно пробормотал он. — Но как же вам удалось сюда проникнуть?

Прежде чем ответить, девушка вспушила себе рукой волосы, и это движение, вкупе с видом всех остальных деталей ее анатомии, заставило Дэва на секунду закрыть глаза.

— Как работница отеля, я вхожа в любые его помещения. Сегодня ты был со мной чрезвычайно любезен, вот я и сочла, что долг красен платежом. Хочу вытащить тебя отсюда и показать город. Неужели и правда собираешься улететь, так ничего и не увидев?

Предложение до того огорошило Дэва, что ему пришлось выпить целый стакан воды, прежде чем сказать «нет».

— Ладно, я не против, — как ни в чем не бывало уступила Эдель, — нам и здесь будет очень неплохо.

Дэв теперь мало — мальски понимал, какие порядки царят на этой планете. Решение было принято мгновенно. Он распахнул дверь и выразил — пожалуй, слишком громко — желание прогуляться.

Через час он уже почти привык и к своей компаньонке, и к другим женщинам, которыми полнились улицы. Конечно, нельзя было смириться с преобладавшими здесь стилями одежды, но молодой человек научился не обращать внимания на вездесущую наготу. А иначе ему бы несдобровать!

Они облетели город на робокоптере, и Эдель показала разные достопримечательности. Но интереса у Дэва они не вызвали — да и что может быть интересного в первобытной сельской глуши?

Потом отправились в подземный бар, который Эдель отрекомендовала как лучший в городе ночной клуб. Из кабинки с мягкой обивкой посмотрели шоу, и Дэв лишний раз подивился тому, как низко способен пасть человек. Хотя остальные посетители, судя по их радостным возгласам, ничуть не разделяли его скептицизма.

Звездой программы было выступление танцевальной группы — сплошь женщины, хотя самая высокая в мужской одежде. Они кружились то вместе, то порознь, а дикарская музыка все наращивала темп. Под конец Дэв уже и смотреть не мог на это непотребство. Он досуха опорожнил бокал, поставленный перед ним официанткой, а когда погасли огни, только его аплодисментов недоставало в разразившейся буре восторга.

И хотя ночной клуб был переполнен, в нем, кроме Дэва, присутствовали только двое мужчин. На физиономии тощего сгорбленного старика застыла блаженная улыбка. За столиком у второго сидели пять жизнерадостных девиц, все хохотали над его остротами и поочередно оказывали ему знаки внимания. В этом втором Дэв сразу узнал своего попутчика, упитанного мизарца.

Впрочем, упитанным он уже не был. Одежда висела на нем, как на вешалке, под глазами залегли фиолетовые круги. Однако в поведении не угадывалось никаких признаков хворобы или хотя бы усталости, мизарец смеялся от души и вовсю перешучивался с облепившими его красотками. Заметив, что за ним наблюдает Дэв, он поднял бокал.

Но тут же его загородила фигура героически сложенной, легко одетой, обольстительно улыбающейся рыжеволосой дивы.

— Сладенький, — дохнули ее алые губы, — я отродясь не видала такого симпатяшки. Почему бы нам с тобой…

Вопрос остался незаконченным — Эдель взвилась с яростью и грацией тигрицы. Получив меткий удар кулаком по носу, рыжая взвизгнула и повалилась на соседний стол, сидевшие за ним женщины с возмущенными воплями вскочили на ноги. Рыжая медленно встала, одной рукой растирая по губам кровь, другой хватая бутылку и замахиваясь на Эдель.

Удар не достиг цели. Подскочила крепко сбитая вышибала, перехватила руку, заломила отработанным борцовским приемом, а затем повела буянку к выходу.

Но та вернулась, не успела официантка поставить опрокинутый стол. Рыжая шла прямо к Дэву, ее лицо, будто из гранита вырубленное, пересекала ухмылка.

— Берегись, эти шлюшки не доведут до добра. Когда с тебя сойдет глянец, позови старушку Беле. На нашей планете ни одна сучка и десяти секунд против меня не продержится.

Она метнула в Эдель ледяной взгляд и была такова. Дэв судорожно замахал официантке, чтобы принесла счет.

В последующие недели он еще не раз покидал гостиницу вместе с Эделью. Они обошли городскую систему водоснабжения, наведались на электростанцию, посетили Музей науки. Там, в Электронном зале, девушка набралась смелости и произнесла:

— Дэв, скажи, я тебе хоть чуточку нравлюсь?

Из-за рева могучего генератора зажигания он не сразу понял вопрос. А потом улыбнулся.

— Эдель, конечно, нравишься. Ты очень неплохой слесарь для самоучки.

— Да не об этом речь, — насупилась она. — Я кажусь тебе привлекательной или нет?

С этими словами Эдель подалась вперед, большие синие глаза близко — близко, от длинных волос исходит слабый аромат. Все это почему-то здорово взволновало Дэва.

— Да… кажешься. Ты гораздо красивее большинства девушек, и ты очень добрая. Но на свете есть вещи куда поважнее, и это необходимо понимать. К примеру, я даже не представляю себе, как выглядит твоя генетическая карта. А еще пи — Аш — фактор…

Пока он говорил, Эдель подступила еще ближе, и вот ее волосы нежно коснулись его щеки. Веки у нее были полуопущены, влажные губы разомкнуты. Она заговорила так тихо, что Дэву едва удавалось разбирать слова.

— Но разве нет других вещей, которые еще важнее, чем гены… чем пи — Аш — фактор?

Тут их губы соприкоснулись, и нервный импульс, вызванный этим контактом, парализовал Дэва, но одновременно и вознес его на небеса, подвесил в космическом пространстве. Пришлось собрать жалкие остатки сил, чтобы оттолкнуть стройную девичью фигурку.

Но то, что он пытался сказать, никак не желало облекаться в слова. Поэтому он просто сбежал от ее нежных губ, вырвался из этой мягкой, но беспощадной ловушки, способной пленить мужчину навсегда.

Потом он не выходил из номера и не отвечал на звонки. За все эти дни у него побывал только один посетитель, тот самый толстяк. Дэв долго не отвечал на стук в дверь, но наконец открыл и услышал знакомый голос. Мизарец прошаркал в комнату и обессиленно плюхнулся в глубокое кресло.

Слово «толстяк» к нему теперь нисколько не подходило, перед Дэвом сидел трясущийся доходяга с ввалившимися глазами. Тем не менее его лицо не покидала счастливая улыбка.

— Вы что, больны? — спросил молодой человек. — Я могу чем-нибудь помочь?

— Не волнуйтесь, мой мальчик, — вяло отмахнулся гость. — Я вполне здоров. Если на то пошло, здоровее, чем сейчас, я еще никогда не был. А к вам просто зашел попрощаться. Вы-то вроде еще на неделю остаетесь?

— Да, через неделю прибудет корабль, и я обязательно улечу на нем.

Собственные слова почему-то вызвали у Дэва странную тоску. И это вместо закономерной радости по поводу скорейшего возвращения домой!

Отощавший мизарец какое-то время провел у Дэва за разговором о пустяках, потом глянул на часы.

— Мне пора, — сказал он, вставая. — Не хотелось бы опоздать на свидание.

Они обменялись последними рукопожатиями, и худой медленно зашаркал прочь. Дэв не желал думать о нем, поэтому, чтобы отвлечься, заказал еду в номер, хотя для обеда было рановато. Надо бы пожаловаться обслуге на вчерашний пережаренный стейк, ему-то по вкусу, наоборот, недожаренный. Через несколько минут по трубе прибыла пища — надо признать, на этот раз приготовленная гораздо лучше. Когда Дэв ел, его взгляд упал на скопившуюся в углу пыльную груду рационов для спасательных шлюпок; пришлось еще и бороться с угрызениями совести.

— Да не стал бы я есть туземное, — сказал он себе вслух, — если бы в этих концентратах и впрямь содержалось все необходимое для нормальной жизнедеятельности. Слишком многих важных элементов недостает. Вот вернусь домой, буду питаться качественной синтетикой, а до тех пор придется потерпеть. И пищемания тут совершенно ни при чем. Питьефилия тоже, — добавил он, осушив бутылку холодного пива.

И вот наступил последний день из этих шести недель. Шаттл отправлялся в 16:50, и Дэв решил покинуть гостиницу в 14:00, чтобы ни в коем случае не опоздать. Когда он отворил дверь, за порогом стояла Эдель.

— Пришла пожелать счастливого пути, — сказала она. — И прощения попросить за то, что рассердила тебя.

— Ты о чем? Я тогда вовсе не рассердился.

Он старался не замечать двух слезинок, что набухали в уголках ее глаз. Хотел пожать ей руку, потянулся… Эдель приняла его кисть, и тут снова включился искрящийся магнетизм ее кожи, бросил их друг к другу. И Дэв обнял девушку, и губы их жарко сомкнулись, тела слились…

И тогда он сделал то, труднее чего никогда в жизни не делал, — отстранил ее. Эдель сразу поникла, она не пыталась удержать Дэва. А тому собственный голос показался незнакомым.

— Эдель, это нехорошо. Ты мне нравишься, даже очень, но в твоем присутствии у меня не бывает ясности ума. А ведь ум — это единственное, что отличает человека от животного. Я должен вернуться на родину. Там моя жизнь, моя работа… Так будет лучше для нас обоих, гораздо лучше, и когда-нибудь ты это поймешь.

Он едва не бегом добрался до лифта. Заплаканное лицо так и стояло перед глазами, и лишь усилием воли Дэв заменил его на спасительное дифференциальное уравнение. Но все равно прекрасные черты проглядывали сквозь цифры и символы, как прутья тюремной решетки.

И словно мало было этой неприятности, он едва не опоздал в аэропорт. На его пути оказалась похоронная процессия, длинная колонна плачущих женщин в черном. Некоторые показались знакомыми — а когда Дэв поравнялся с катафалком, он понял, в чем дело. Этих девиц он видел в обществе мизарца, теперь же тот лежал в пластмассовом гробу. На лице покойника застыла улыбка, и молодой человек со страхом поймал себя на том, что нисколько не удивлен. Причину смерти знакомого он выяснять не стал, а поспешил к поджидающему шаттлу.

Путешествие на Автоматику-17 не баловало интересными событиями. В корабельной библиотеке нашлись свежайшие книги на технические темы, но чтение почему-то быстро утомляло. Однообразные дни неохотно сменяли друг друга, и молодой человек приободрился, лишь когда до прилета остались считаные часы. А становясь на плиту высадки, он с трепетом предвкушал долгожданную встречу с родиной, с друзьями, с любимыми техническими устройствами, — все это, конечно же, вытеснит из сердца непонятную тоску по Сильвейну.

Однако никто не поджидал выходящего из шаттла Дэва. Он переборол легкое разочарование; увидев настенные часы, сообразил, что сейчас середина второй смены — да кто же в такое время бросит рабочее место и помчится в космопорт? Это не глушь вроде Сильвейна, а очаг высокотехнологичной цивилизации. И Дэв, плоть от плоти своего прогрессивного мира, теперь наконец дома.

Он расправил плечи и направился по стальному коридору в жилую секцию.

И пока он шел, его одолевали непрошеные мысли — только успевай прогонять. Экспериментально доказано, что лучше всех цветов расслабляет тускло — коричневый, он наиболее удобен для глаз. Но стоит ли по этой причине все кругом красить тускло — коричневым? Лезет же в голову всякая ересь, стыдись, Дэв! А почему пол такой жесткий? По ковру шагать было бы приятней… Особенно по зеленому, как трава в солнечный день…

Он остановился, только сейчас подумав о том, сколь долгий срок провел на Сильвейне и как его изменила, даже развратила отсталая планета. Но что же он за слюнтяй, если перемена обстановки способна так сильно на него повлиять! Как огорчатся родители, узнав, что их тяжелый педагогический труд пошел насмарку!

Поддаваться эмоциям — удел слабых. Он и не поддастся. Дэв слеплен совсем из другого теста. В сумке на его боку, в кармашке, лежала неразлучная спутница, счетная линейка; взявшись за нее, он дал клятву забыть крепко — накрепко свою слабость — планету Сильвейн.

Теперь он снова человек — машина!

И молодой человек решительно двинулся дальше, сопровождаемый эхом своих чеканных шагов.

Когда со смены пришли родители, он неподвижно стоял посреди квартиры. Последовал обмен кивками, затем мать нажала кнопку доставки и получила упаковки с ужином. Ели в молчании, дистиллированной водой смывая сухие синтетические крошки в пищевод. Отужинав, отец уселся за стол и раскрыл «Ежедневное техническое обозрение». Едва приступил к чтению, как вспомнил о чем-то и взглянул на Дэва.

— Ты опоздал, — сказал он. — Мы тебя ждали шесть недель назад.

— Сбой в работе бортового компьютера, папа. На корабле Лиги Автоматизированных Миров такого никогда бы не произошло.

— Ну разумеется, — согласился отец. — Мы бы не допустили ничего подобного. И ты весь этот срок промаялся в космосе?

— В результате аварии я был высажен на неразвитую планету. Пришлось ждать следующего рейса.

— Неразвитую? Но она хотя бы из нашей Лиги? — спросил папа.

— Нет, это аграрный мир, там даже не слышали про Автоматизированные. Нет управления погодой, сельхозкультуры произрастают естественным образом, машины вовсю ломаются и…

— Дэв, этого достаточно, — перебил отец, видя, что матери стало нехорошо. — Мы ведь только что поели.

Дэв, пристыженный, уселся за стол и тоже уткнулся в «Ежедневное техническое обозрение». Но тут сосредоточенную тишину нарушил звонок. Отец уложил листы в аккуратную стопку и пошел открывать.

— Дэв, познакомься, это твоя будущая жена. Пока ты отсутствовал, Генный Манипулятор подыскал тебе пару. Мы получили уведомление о сегодняшнем визите невесты.

Сын встал, испытывая радость и предвкушение — совершенно неуместные для человека — машины эмоции. Наконец дверь отъехала, и вошла суженая.

— Меня зовут Эка, — сказала она.

Не девушка, а мечта добропорядочного гражданина Автоматики-17. Ай — кью 168, если верить сопроводительной анкете. Худенькое тело облачено в утилитарный коричневый комбинезон, выпуклости не выпирают ни спереди, ни сзади. Толстые очки говорят об усердной учебе, а практичная стрижка «ежик» — о непредрасположенности к фривольностям. И конечно, для человека — машины не имеет никакого значения, что нареченная дышит открытым ртом, да к тому же с атматической хрипотцой.

«Ну и мрак!» — сказал про себя Дэв и едва не выругался вслух, гоня неподобающие, недостойные, да просто немыслимые мысли.

Он шагнул вперед и протянул руку для официального вежливого рукопожатия.

Уже потом, стараясь разобраться в причинах случившегося, он понял: дело в ее руке. Холодной, сухой от химических моющих средств, с пятнами въевшегося машинного масла. Но все же это была рука женщины. И, пожимая, он ощущал давление женской плоти, слабую пульсацию крови в тончайших венах.

Шесть недель, проведенные на Сильвейне, против целой жизни на Автоматике-17… Словно таран, они взломали мощную, сложную программу. Внутри у Дэва что-то согнулось и переломилось с тонким хрустальным звоном.

Эка — его невеста, а вскоре должна стать женой. Значит, надо подойти, обнять ее и поцеловать. Так он и сделал…

Сухой, как картон, поцелуй, вот и все, что ему отчетливо запомнилось из случившегося.

А квартира вдруг превратилась в сущий бедлам. Эка с пронзительным визгом вырвалась из объятий Дэва. Голова рухнувшей в обморок матери громко стукнулась о пол. Отец ударил по кнопке тревожной сигнализации, невыносимо завыли сирены. Наряд службы успокоения вломился в дом, стреляя из газовых ружей, а что было потом, Дэв уже и не видел.

В тюрьме было тихо. Ни соседей, ни надзирателей. Пища доставлялась автоматически. Трое суток Дэв пролежал на койке, предаваясь тягостным раздумьям. Однако, странное дело, никакого раскаяния не испытывал. Если и жалел о чем, так это об упущенном шансе, о возможности обрести счастье, которое не разглядел своевременно.

Наконец открылась дверь, и вошел отец. Дэв сразу прочитал роковую весть на лице пожилого технаря, начертанную жесткими складками вокруг глаз.

— Что, папа, молекулярная камера? — спросил сын.

— Молекулярная камера. Так сказал первый инженер, когда прочитал протокол. Он заявил, что наша планета не будет в безопасности, пока твое тело не рассеется в вакууме до последнего атома. Но он изменил свое решение, ознакомившись с медицинским заключением. Врачи уверены, что все твои действия — безумие в чистом виде, и полагают, что ты, пребывая на варварской планете, подхватил какую-то неизлечимую болезнь. Они рекомендуют предоставить тебе выбор.

— Что за выбор, папа?

— Или молекулярная камера, или изгнание из Лиги Автоматизированных Миров без права на возвращение. Конечно, я пытался им внушить, что есть вещи пострашнее смерти, что ты, конечно же, предпочтешь камеру…

Сказать правду папе — нанести его психике тяжелую травму. Дэв набрал полные легкие воздуху и выпустил его медленно — медленно, и это помогло, голос зазвучал спокойно.

— Ты плохой отец, если не понимаешь, как я раскаиваюсь в содеянном, как мечтаю искупить свою вину. Поэтому я принимаю тяжелейшее решение провести остаток своей злосчастной жизни на диких планетах.

— Одумайся, сынок! Только не дикие планеты! Выбери хотя бы полуцивилизованную, вроде Земли, там, по крайней мере, что-то слышали о технике.

— Но какое же это искупление? Нет, папа, я отправлюсь туда, где подцепил страшную заразу, на Сильвейн.

— Мученик, — вздохнул отец, а Дэв медленно повернулся и отошел.

Мученику не пристало бежать вприпрыжку навстречу своей страшной участи.

Вопрос времени

— И что сейчас будет? — спросил Джефф О’Хара, глядя красными от усталости глазами на деревянный ящичек с рядом разноцветных лампочек на крышке.

— Перехожу к демонстрации, — ответил Антонини. Его длинные узловатые пальцы заплясали по рядам кнопок на задней стенке ящичка, и ритмично заполыхали разноцветные огоньки. Откинув с лица длинные седые волосы, он сосредоточенно нахмурился. — Для управления колороматахромом требуется немалый опыт, почти искусство, которое состоит в том, чтобы обнаружить гармоничные колебания, почувствовать дисгармонию, а затем выбрать нужное сочетание… О! Я только что зафиксировал отклонение… оно все четче… Большой палец… на вашей правой руке… с ним что-то неладно…

— Там у меня заусеница, — проворчал Джефф, записывая несколько строк в блокнот. — Сложно не заметить.

— Заусеница? Я ее не видел, поскольку глаза мои, естественно, были закрыты. Но гармоничные колебания должны устранить изъян. Поближе к ящичку, пожалуйста. — Снова замелькали длинные пальцы и замерцали огоньки. — Сейчас начнется излечение, и ваша кожа восстановится.

— С большинством заусениц поступают проще, — сказал Джефф, покусывая свою. — Ладно, Антонини, можете выключать, я уже видел достаточно. По условиям нашего фонда вы имеете право на грант…

— Ага! — Антонини театрально выпрямился, сплетя пальцы на груди, и в глубоких темных глазницах вспыхнули огни. — Значит, вы верите! Осознаете ценность моего колороматахрома!

— Я осознаю, что это всего лишь груда мусора, а его работа — простой фокус, но мое мнение значения не имеет. А теперь, для документов, — как ваше имя?

— Вы меня оскорбляете! — взвизгнул Антонини, в негодовании размахивая руками. — Вы сомневаетесь в моей правоте, в моих открытиях, в моих поисках, чтобы надо мной посмеяться! Берегитесь, пока мои пальцы по своей собственной воле не вцепились в ваше лживое горло, источающее яд…

— Спокойнее! — глухо прорычал Джефф, расправляя под пиджаком мускулистые плечи.

Несмотря на средний рост, зарождающуюся лысину и возраст под сорок, он производил впечатление человека, с которым шутки плохи, — пять лет службы в морской пехоте наложили неизгладимый отпечаток. Антонини сразу же перестал размахивать руками и попятился.

— Вот так-то лучше, — сказал Джефф. — Как я уже вам говорил, это всего лишь мое личное мнение, о котором вы и спрашивали. На возможность выдачи гранта оно не влияет, не считая того, что я поместил вас в низшую категорию по причине явной бесполезности вашей штуковины. Вот вам пачка бланков, несколько конвертов с марками и адресами и брошюра с инструкциями. Читайте инструкции и в соответствии с ними заполняйте бланки отчетов. Их отправляйте по почте в последний день каждого месяца, а от фонда будут приходить чеки, в данном случае на сто долларов.

— За столь мизерную сумму я никогда не…

Тяжелый взгляд Джеффа заставил его замолчать, а затем прошелся по разваливающейся мебели и пыльным занавескам.

— Театральные представления оставьте для простаков. Судя по виду этой свалки, сто баксов — это на девяносто восемь больше того, что вы зарабатываете сейчас. Так что слушайте внимательно. Нас не интересует, скольких людей вам удалось или не удалось излечить на самом деле, — нас интересуют лишь подробные отчеты. Мы их тщательно проверяем. Если попадетесь хоть на малейшем преувеличении, на микроскопической лжи в описании результатов ваших процедур, вы будете немедленно исключены из нашего реестра без возможности восстановиться. Вам ясно?

— Более чем, — уныло ответил Антонини.

Он упал в кресло и начал просматривать брошюру с инструкциями, что-то бормоча. Джефф взглянул на часы и защелкнул дипломат:

— Если есть вопросы, звоните в фонд, номер на внутренней стороне обложки. А мне пора. Я жду междугородного звонка.


Свежесть ранней весны чувствовалась даже в пропитанном смогом воздухе городских улиц. Джефф свистнул, подзывая такси. Продолжая насвистывать, он толкнул внушительную тиковую дверь с золотыми буквами: «Комиссия по благотворительности, обслуживанию и контролю качества». Заметив его, Салли Паркер подняла взгляд от пишущей машинки.

— Засвистите по-другому, когда увидите, кто ждет в вашем кабинете, — сказала она.

— Никому не разрешается ждать у меня в кабинете.

— Похоже, умеренный образ жизни дурно влияет на память. «Мисс Паркер, — сказали вы мне, — если в мое отсутствие придет страдающий плоскостопием джентльмен в ботинках сорок пятого, пусть подождет в моем кабинете». Конец цитаты.

— Представитель закона? — Джефф задумчиво прищурился. — Интересно, что стряслось на этот раз? — Он вошел в кабинет и хмуро уставился на упитанного мужчину, который стоял у окна, держа руку в кармане пиджака. — Моя фамилия О’Хара. Чем могу помочь?

— Маннгеймер, детектив. — Незнакомец неуклюже вытащил левой рукой удостоверение и махнул им; правая оставалась в кармане.

— Рад познакомиться, сержант Маннгеймер. Что вы хотели?

— К нам поступила жалоба…

— На меня?

— Нет, на какого-то жулика по имени Акакака, который, как выяснилось, получает деньги от вашего фонда, и нам нужны некоторые сведения…

— Одну минуту, сержант. — Подойдя к ряду шкафов, Джефф вытащил ящик с табличкой «А — Д» и быстро просмотрел его содержимое, после чего вернулся к столу с папкой в руке и перелистал ее. — Да, помню его, приятный старичок, ему как минимум лет девяносто. Что вы хотите о нем узнать?

— Все. Если вы согласитесь передать нам эти документы, они станут ценным доказательством для суда.

— Этого я сделать не могу, сержант Маннгеймер. — Джефф закрыл папку и положил на нее руки. — Наша документация конфиденциальна. Я отвечу на все вопросы, на какие сумею, но к картотеке вас не допущу.

Будь Маннгеймер чуть внимательнее, он заметил бы, как внезапно похолодел тон О’Хары.

— На вас лежит гражданская ответственность! — прорычал детектив, нахмурившись так, что глаза-пуговки скрылись за бровями. — Этот Акакака — жулик, который якобы читает будущее. Он водит за нос простофиль, а вы его покрываете, О’Хара, и мы имеем право посадить вас в тюрьму вместе с ним как соучастника. Будьте с нами честны, и мы всегда вам поможем, но попробуйте только обмануть, и окажетесь за решеткой.

— Не пытайтесь меня запугать, фараон безмозглый! — рявкнул Джефф, бросая папку в ящик стола и щелкая замком. — Можно подумать, будто у вас самих все кристально чисто. Ввалились без ордера на обыск, пытались в мое отсутствие добраться до конфиденциальных документов, а это самое настоящее уголовное преступление.

— О чем это вы?

— Вы не вынимаете правую руку из кармана — вот о чем! Все мои шкафы надежно заперты. Любой, кто попытается их открыть, получает заряд несмываемой красной краски. Какого цвета ваша рука, Маннгеймер?

Детектив вскочил, и если цвет его руки оставался неизвестным, то лицо определенно побагровело.

— Я все про вас знаю, О’Хара, — заорал он, — но хотел обойтись с вами помягче. Это моя ошибка, и она не повторится. Мы следили за вами в центре города, да, следили, и добьемся…

— Ничего вы не добьетесь, кроме лишних неприятностей на свою дурную голову, — процедил Джефф, — поскольку я записываю наш разговор вместе с угрозами и прочим. К вашему сведению — и к сведению ваших партнеров из городского совета, — я позабочусь о том, чтобы они получили копию этой записи. У нас некоммерческий благотворительный фонд, организованный в соответствии с законами суверенного штата. Наша деятельность состоит в выплате грантов исследователям, отвечающим строгим условиям. Источник наших средств — находящееся в доверительном управлении имущество, оставленное покойным Вольфгангом Шлюсселем, трудолюбивым джентльменом, сделавшим небольшое состояние на свиных консервах. В возрасте сорока пяти лет у мистера Шлюсселя обнаружили рак желудка, и после того, как дорогостоящее лечение оказалось неэффективным, врач выписал дополнительный запас морфия и сказал пациенту, чтобы тот приготовил завещание и смирился с судьбой. Мистер Шлюссель написал завещание, но смиряться с чем бы то ни было не пожелал — он не бедствовал и любил жизнь. Не получив желаемого от обычной медицины, он решил искать иные, неординарные средства и в конце концов нашел среди болот Миссисипи женщину, которая вылечила его змеиным ядом…

— Шарлатанство!

— Мне уже приходилось слышать подобное. Так или иначе, врач мистера Шлюсселя назвал его излечение спонтанной ремиссией и забыл об этом. Но сам мистер Шлюссель ничего не забыл. Ему хотелось помочь людям, которые страдали так же, как и он, но, к несчастью, та женщина вскоре умерла. Мистер Шлюссель благополучно и плодотворно прожил еще десять лет, пока не пал жертвой инфекции желчного пузыря. К несчастью для него, шарлатанов, специализировавшихся на подобных болезнях, рядом не оказалось, и он умер, но завещал все свои деньги на основание фонда, который содействовал бы открытию иных лекарств и методик, способных облегчить страдания многим недужным. Следуя аргументированным советам высокооплачиваемых юристов, организацию создали именно в том виде, в каком вы застали ее сегодня. Это всего лишь исследовательский орган, который содействует открытиям в неизведанных областях и публикует результаты своих поисков. Мы даем грант каждому, кто занимается разработкой новых методик или изобретательской деятельностью и не может получить финансирование из других источников. Не имеет значения, если устройство или метод выглядит поддельным или бесполезным, — наша задача не в том, чтобы оценивать факты, но в том, чтобы попросту их собирать. Люди, получившие от нас гранты, представляют регулярные отчеты о своей работе, которые мы проверяем на точность изложения, но не более того. В конце каждого года объединенные результаты этих отчетов публикуются в виде книги. — Джефф взял со стола толстый том в темной обложке и показал разъяренному детективу. — Вот и все, чем мы занимаемся. Разработка и использование открытий — дело их авторов, так же как семейные проблемы и взаимоотношения с полицией. Все, что я мог бы рассказать вам о гуру Акакаке, содержится в этой книге, которая, вероятно, имеется у вас в полиции. Если нет, с удовольствием пришлю вам экземпляр. Это стоит всего семь долларов. Из книги вы узнаете все, что вам необходимо знать о КБОККе, Комиссии по благотворительности, обслуживанию и контролю качества.

— Да вы все шарлатаны! — взорвался детектив. — Шарлатаны из КБОККа помогают другим шарлатанам…

— Если вы не знаете других слов, сержант, то вам лучше уйти.

— Не шутите надо мной! — рявкнул Маннгеймер, ударяя кулаком по столу.

Кулак был правый. И ярко-красный.

— Ну вот, сами видите, — улыбнулся Джефф.

Детектив дрожал от ярости, лишившись дара речи и понеся поражение на всех фронтах. Похоже, какая-то искорка разума все же вспыхнула в его пропитанном адреналином мозгу, поскольку он с глухим рычанием лязгнул зубами, повернулся и, топая, выбежал из кабинета. Дверь плавно закрывалась сама с помощью специального механизма, так что сержант даже не сумел доставить себе крошечного удовольствия — громко ею хлопнуть.

Выйдя следом за ним, Джефф с удовлетворением увидел, как затворяется входная дверь. Салли сидела в наушниках и слушала запись разговора, то и дело качая головой или прищелкивая языком.

— Ну и выражения… — сказала она. — А вы не слишком-то были с ним вежливы.

— С чего бы? Все знают, что он член городского совета, известного своей продажностью, а я поймал его с поличным, когда он пытался копаться в моих документах. Давайте-ка взглянем на ваши ноги.

Продолжая слушать запись, Салли выставила ноги из-под стола и задрала юбку до колен. Симпатичный вид ее ног несколько успокоил гнев О’Хары — даже ужасный пурпурный цвет тонких чулок не слишком этому мешал.

— Как держатся? — спросил он.

— Сами видите. Я уже восемь месяцев ношу их на работу. Каждый день надеваю — и ни спущенных петель, ни разрывов, ни дыр.

— Может, если бы вы носили их дома, в трамваях, автобусах и так далее, они все же начали бы ветшать.

— Ни за что! — Она опустила юбку и убрала ноги под стол. — Мне и тут-то в них не очень, хотя никто не видит, но я делаю это лишь ради двадцати пяти долларов исследовательского гранта, который вы платите мне каждый месяц. На моих ногах эти чулки смотрятся просто кошмарно.

Джефф вынужден был признать, что так оно и есть. Бархатистая коричневая кожа Салли нисколько не гармонировала с пурпурной полоской.

— Как думаете, мистер Икс еще когда-нибудь придет? — спросила Салли.

Джефф пожал плечами — об этом он не имел ни малейшего понятия. Таинственный человек, именовавшийся в документах «мистером X», пришел однажды, сунул в руки Джеффу пакет с чулками, буркнул, что их вовек не сносить, и исчез. Больше о нем ничего не слышали, и никто не знал, из какого материала изготовлены чулки.

— Если позвонят из Эквадора, ответьте: «No hay reglas fijas»[409], — распорядился Джефф. — Мне нужно воспользоваться «горячей линией», и я не хочу, чтобы мне мешали.

— Принято, босс. No hay reglas fijas.

У себя в кабинете Джефф повернул выключатель, который запирал дверь, затемнял окна, генерировал высокочастотный шум в стенах, потолке и полу, препятствовавший подслушиванию, и отключал все внешние электрические и телефонные линии. Свет моргнул, переключаясь на питание от аккумуляторов. Выдвинув нижний ящик стола, Джефф достал обычного вида телефонный аппарат. Это была «горячая линия», телефон его собственного изобретения, который почти невозможно прослушать извне.

В офисном здании на другой стороне улицы стоял телефон, зарегистрированный на подставную фирму, арендовавшую офис. Его связывал с аппаратом Джеффа модулированный инфракрасный луч, невидимый и необнаруживаемый без соответствующего оборудования. Джефф не сомневался, что полиция уже прослушивает его обычные линии и знает, что он у себя в кабинете и, соответственно, не может незамеченным куда-либо позвонить. Так что полицейских ждал сюрприз. Нажав кнопку, он набрал номер, и телефон через улицу послушно набрал тот же самый номер для него. Услышав гудки, Джефф нажал кнопку разговора.

— Гуру Акакака слушает, — послышался высокий дрожащий голос.

— Кто-то навел на вас копов, — ответил Джефф и отключился.

Звонок, сделанный с помощью автомата на телефонной станции, был слишком короток, чтобы его отследить, но гуру получил предупреждение. Джефф слегка кривил душой, говоря сержанту, что никогда не вмешивается в дела получателей грантов от фонда. На самом деле ему этого совсем не хотелось, но порой вынуждали обстоятельства — как сейчас. Гуру, обаятельный старичок, специализировался на предсказаниях будущего, обычно открывая пожилым вдовушкам секреты биржевой игры и беря заранее процент с дохода, который они могли получить, последовав его советам. Если они теряли деньги, Акакака объяснял, что виной тому вредное излучение черных звезд из космоса и единственный способ их обмануть — еще раз попытать счастья на бирже. Бывало, какая-нибудь вдова заглядывала в свой банковский счет и вызывала полицию. Судя по всему, так случилось и в этот раз.

Полиция смотрела на подобные махинации весьма косо, хотя Джефф, следовавший иным правилам, не видел в них особого вреда. В конце концов, выиграть на бирже может любой, с помощью гуру или без него. К тому же в интересах фонда было, чтобы гуру Акакака оставался на свободе, — он не имел никакого понятия о биржевой игре, попросту читал перечни названий в ежедневной газете, но успех его предсказаний роста или падения акций далеко выходил за рамки случая. Возможно, он действительно видел будущее, и именно это Джеффу хотелось выяснить.

Джефф убирал телефон «горячей линии» обратно в стол, когда раздался приглушенный стук в массивную дверь.

Повинуясь мгновенному рефлексу, он нажал большим пальцем на панель под крышкой стола, и на ладонь упал револьвер тридцать восьмого калибра. Салли никому не позволила бы беспокоить Джеффа, когда он говорил по «горячей линии», даже если бы в здании бушевал пожар. Раз его все-таки потревожили, значит случилось нечто и впрямь серьезное, а опыт научил его, что в таких ситуациях револьвер в руке сто?ит двух в столе. Повернув отпиравший дверь выключатель, он прицелился сквозь тонкую фанеру передней стенки стола.

Дверь распахнулась, и в помещение ввалился потный толстяк, таща за собой протестующую Салли, которая лупила его тяжелой сумочкой.

— Спасите! — воскликнул толстяк, пытаясь прикрыть голову от ударов. — Мне нужно увидеться… с вами, мистер О’Хара… Простите, что помешал, но… это очень важно… Ой! — Сумочка угодила по уху.

— Можете отпустить его, верный страж. — Джефф убрал револьвер обратно в стол. — Это один из самых старых наших грантополучателей, доктор Юсабиус…

— Доктор Хэмпстед, если позволите. Кое-какие неприятности в Чикаго… ну и понимаете… новая фамилия…

— Прекрасно понимаю. Позвольте представить вам доктора Хэмпстеда, мисс Паркер.

— Он мог бы и подождать! — презрительно фыркнула Салли, хладнокровно поправляя прическу.

— Дело не терпит отлагательства, милая леди… Примите мои глубочайшие извинения. Пришлось спешить… Полиция…

— Кто-нибудь видел, как вы сюда вошли? — прервал его Джефф.

— Нет, я был крайне осторожен… хотя знаю, что за мной следили.

— Салли, не будете ли вы так добры занять свое место за машинкой и запомнить, что после ухода сержанта Маннгеймера никто здесь не появлялся.

— В таком случае я вполне заслуживаю премию на Рождество. За лжесвидетельство.

— И вы никогда не слышали ни о ком по имени доктор Хэмпстед.

Дверь за Салли закрылась, и посетитель едва успел устроиться в кресле, когда в селекторе послышался ее голос:

— К вам сержант Маннгеймер и еще один джентльмен.

— Пусть войдут, — ответил Джефф, нажимая кнопку, включавшую спрятанный под волосами Салли наушник. — Но не раньше чем через пятнадцать секунд!

Отключив селектор, он метнулся к шкафам.

— Как же я рад, что каждый день не похож на предыдущий, — вздохнул он, одновременно нажимая на ручки ящиков «К — Л» и «С — Т». Вертикальный ряд ящиков плавно скользнул вперед, открыв проход в комнатку. — Сюда, быстрее. Хоть там и тесновато.

Хэмпстед со стоном протиснулся в укрытие:

— Прошу прощения… что доставил вам хлопоты…

Джефф швырнул ему вслед оторвавшуюся пуговицу и вернул ящики на место, после чего возвратился к столу и взял с него папку. В то же мгновение открылась дверь.

— Где он?! — рявкнул Маннгеймер, вваливаясь в кабинет.

По пятам за сержантом следовал тип, внешне почти не отличавшийся от него, — такой же квадратный и плоскостопый.

— Прошу прощения?

— Меня не проведешь, О’Хара. Присутствующий здесь детектив Коварский видел, как сюда вошел шарлатан по имени Хэмпстед.

— Рад познакомиться.

— Никто не заметил, как он отсюда вышел, а у Коварского есть ордер на его арест. Где он?

— Явно не здесь. Говорите, его видели, когда он входил в этот кабинет?

— Нет, он вошел в здание, но куда он еще мог пойти, как не в ваш клуб чокнутых?

— Я не желаю больше слышать оскорблений в мой адрес или обвинений во лжи, сержант. — Голос Джеффа был холоден, словно сибирская ночь. — Наш разговор записывается, он будет использован в качестве доказательства в суде, если я решу подать против вас иск. Можете обыскать кабинет, и сами убедитесь, что здесь никого нет. Обыщите приемную, и обнаружите то же самое. Как видите, тут нет других дверей и комнат. А затем я попрошу вас выйти вон и больше меня не беспокоить.

Что-то бормоча и кипя от злости, детективы прошлись по двум комнатам, словно медведи по клетке, после чего удалились. Великодушно улыбнувшись, Джефф включил селектор:

— Бонус в тридцать долларов к празднику за не входящие в должностные обязанности услуги.

— Можете называть это подкупом за ложь, я не обижусь.

Снова заперев дверь, Джефф открыл шкаф и помог Хэмпстеду выбраться.

— Я уже не молод, — простонал Хэмпстед, опускаясь в кресло и утирая лоб аккуратно сложенным носовым платком. — Просто не могу снять с себя бремя служения человечеству, несмотря на все поношения и оскорбления. Сложность в том, что…

— Давайте по порядку, доктор. — Джефф положил на стол папку. — Сверим все данные, а потом продолжим. Вы упоминали, что больше не практикуете под фамилией Юсабиус?

— Хэмпстед. Доктор Хэмпстед, если позволите, по материнской линии.

— Хорошо, пусть будет Хэмпстед. Так, давайте посмотрим… Родился… учился… степень бакалавра по химии… доктор хиропрактики. Вы не получали других степеней со времени нашей последней встречи?

— Ну… собственно, одну получил. Меня удостоили звания доктора целительства.

— Это, видимо, с той фабрики дипломов в Канзасе? Сто баксов, и вы доктор по почте?

— Сто пятьдесят, мой мальчик. Что поделаешь — инфляция. Но документ в самом деле превосходный, натуральный пергамент.

— Так, вроде все… или хотите что-нибудь добавить про ваше лекарство для ног «Малыш-атлет»?

— Лучше бы вы не напоминали, дружище, об этой черной полосе в моей жизни. Учтите, во всем виноват мой ассистент — я никогда не добавил бы столько фенола в…

— Конечно, док.

— Последний пациент уже выписывается из больницы, пересадка кожи прошла успешно. Прошу вас, забудьте об этом неприятном инциденте. Сейчас я занимаюсь совершенно иным, облегчаю страдания человечества с помощью моей чудодейственной «Формулы двадцать один икс».

— Хотелось бы услышать об этом побольше. — Джефф достал из ящика бутылку древнего бурбона и два стакана. — Ваши гланды не возражают против небольшой профилактики?

— Мои гланды, как всегда, в полном здравии, — ответил Хэмпстед, быстро протягивая руку. — Но вот нервы поправить не помешает.

Причмокнув, он выдохнул, выпил полстакана и поудобнее устроился в кресле.

— «Формула двадцать один икс» — итог многолетнего корпения в лаборатории, плод моего гения, полностью отвергнутый закосневшим медицинским сообществом. Но мне уже приходилось нести подобное бремя. Будучи в долгу перед страждущим человечеством, я пожертвовал многим, чтобы основать небольшую клинику в бедном районе, где я специализируюсь на болезнях носа, горла и легких, почти эндемичных в данной местности в это время года.

— И как идут дела?

— До сегодняшнего дня шли превосходно! — Слегка покрасневшие глаза Хэмпстеда вспыхнули гневом, и он допил бурбон. — Каждый считает меня своим другом, и только один человек желает мне зла. «Формула двадцать один икс» настолько эффективна, что я берусь лишь за те случаи, с которыми не могут справиться остальные врачи. Подобным респираторным инфекциям особенно подвержены дети, и, когда они месяцами страдают без малейшего улучшения, а родители получают огромные счета, больных приводят ко мне. Я прописываю очистительную диету, дыхательные упражнения для вентиляции легких, полоскания для укрепления горла — и бутылочку «Формулы двадцать один икс». И все. Прием любого пациента стоит пять долларов, и матери плачут от радости, видя результаты моего чудодейственного лечения. Ко мне приходят богатые и бедные, включая детей троих наших городских полицейских, что отчасти объясняет, почему меня не преследуют. Но у меня есть враг, некий врач по фамилии Миган. Обманом завладев небольшим количеством «Формулы двадцать один икс», он проанализировал ее и заявил, что она не представляет никакой ценности — моя панацея, излечившая восемьдесят семь пациентов, которым он не сумел помочь!

— И он заявил на вас в полицию?

— Совершенно верно. — Хэмпстед мрачно уставился на дно пустого стакана. — И я боюсь, мне потребуются средства, чтобы перебраться в более дружелюбное место.

— Это можно устроить. — Джефф снова наполнил стаканы. — Но вы знаете правила предоставления гранта. Необходимы подробные отчеты, а в данном случае мне понадобятся сведения о ваших полосканиях, дыхательных упражнениях и очистительной диете. А также образец чудодейственной «Двадцать один икс».

— Я тщательно вел отчеты, как всегда, но они в моей квартире, в кабинете. Боюсь, полиция устроила там засаду.

— Придумаем способ их достать. Как насчет лекарства?

— Не уверен… это секретная формула…

— Но у вашего доктора Мигана уже есть образец, так что, если вы дадите мне другой, никакого вреда не будет.

— И все-таки…

Джефф вынул из запертого шкафа зеленый металлический ящик, поставил его на стол и открыл. Внутри лежало множество зеленых банкнот.

— Вот что мы сделаем. Фонд предоставит вам грант в размере двухсот долларов в месяц в течение года. Учитывая, что вы уже какое-то время работали над проектом, мы передвинем дату на год назад, так что вы сможете получить полную сумму сразу же. Две тысячи четыреста долларов.

Он вынул пачку банкнот и с хрустом ее согнул.

— По рукам! — Хэмпстед поставил на стол бутылочку с дымчатого цвета жидкостью.

За ней последовал помятый листок с инструкцией по применению.

— Подпишите бланк и поставьте дату. А потом подумаем, как вытащить отчеты из вашего кабинета.


Имевшийся в конторе запас еды — банка мясных консервов и коробка крекеров — вполне удовлетворил Хэмпстеда, а вечером Джефф оставил доктора взаперти за надежной дверью. Поскольку за Джеффом следили по крайней мере двое детективов, он отправился в один из самых дорогих ресторанов города — как ради собственного удовольствия, используя средства на представительские расходы, так и для того, чтобы заставить городскую казну пойти на некоторые траты. Судя по виду обоих полицейских, они любили хорошо поесть. Через четыре часа, съев семь блюд, выпив бутылку вина и выкурив хорошую сигару, он вздохнул, отодвинул стул и стряхнул с себя «хвост»: в последний момент вскочил в трамвай, пройдя через отель и проскользнув через кинотеатр. Потом вернулся кружным путем к себе в кабинет и разбудил храпящего Хэмпстеда.

— Я готов. — Хэмпстед облизнул пересохшие губы и потер заспанные глаза. — Может, еще по стаканчику напоследок?

Они выпили, и Джефф отметил различные пути проникновения в квартиру Хэмпстеда:

— Входная дверь отпадает, за ней наверняка следят. За выходом в переулок, скорее всего, тоже. Может, стоит пробраться через крышу с соседнего здания? Или по пожарной лестнице?

Хэмпстед глухо застонал:

— Надо подниматься на шестой этаж, а я уже немолод. Но это куда лучше, чем заниматься акробатикой на пожарной лестнице. Пошли?

— Одну минуту, мне нужно переодеться в рабочую одежду.

Хэмпстед с интересом наблюдал, как Джефф облачается в короткую черную куртку, завязывает шарф, скрывающий белую рубашку, надевает темные туфли на резиновой подошве и синий берет. Затем он примерил темные очки и фальшивые черные бороду и усы.

— Не слишком ли откровенно, мой мальчик? — спросил Хэмпстед. — Маскировка в стиле Шерлока Холмса и немого кино, вы лишь внимание к себе привлечете.

— Я надену это только после того, как привлеку к себе внимание. — Джефф засунул поддельную растительность в карман. — Незапатентованный метод О’Хары. Любой, кто меня в этом увидит, может сказать, что у подозреваемого моя походка, мое телосложение и вообще это могу быть я, но, пока меня не поймают — что я им вряд ли позволю, — до конца они уверены быть не могут. Идем.

Они спустились на автоматическом лифте в подвал. Джефф убедился, что вокруг нет уборщиков, и они углубились в серые и пыльные недра здания. Остановившись перед зеленой металлической дверью, Джефф достал связку ключей.

— Что мы тут делаем? — спросил Хэмпстед, показывая на жирную надпись на двери: «Высокое напряжение — не входить». Дальше следовало: «50 000 вольт — опасно», а также: «Городская электросеть». Угрожающий облик двери довершался большим черепом со скрещенными костями.

— Еще одно доказательство силы печатного слова, — ответил Джефф, отпирая и распахивая дверь.

Они вошли в следующий подвальный коридор, выкрашенный краской несколько иного оттенка. Когда дверь за ними закрылась, Хэмпстед с удивлением увидел, что предупреждающая надпись повторяется и по эту сторону.

— Где же электричество?

— Лишь в вашем воображении. Я приделал эту дверь к стене подвала в выходные, перед тем как должен был приступить к работе новый сторож. Он, естественно, воспринял ее как неотъемлемую часть здания и даже к ней не подходил. Как и работники городской электрической компании, которые вообще о ней не слышали. Пришлось лишь подождать несколько месяцев — техперсонал на таких работах сменяется быстро, — пока то же самое не произошло и в соседнем здании, а потом я проделал в стене дыру и обзавелся персональным входом. Это многоквартирный дом, так что мы просто выйдем из него как его законные жители.

Поднявшись на крышу четвертого из ряда соседствующих домов, они двинулись дальше в сторону квартиры Хэмпстеда, которая заодно служила ему и рабочим кабинетом. Холодный ветер бросал им в лицо хлопья снега, помогая маскироваться. Дверь на крыше оказалась заперта, но у Хэмпстеда был ключ. Оставив ее открытой на случай бегства, они тихо спустились на первый этаж.

— Кто-то может прятаться внутри, — прошептал Хэмпстед, когда они приблизились к его двери.

— Придется рискнуть, нам необходимы ваши отчеты.

Надев бороду и очки, Джефф открыл дверь и неслышно вошел. Руки он держал перед собой, но в квартире никого не оказалось.

— Вон там папки с отрывными листами. — Хэмпстед показал на темные очертания книжных полок.

Посветив карманным фонариком, Джефф нашел папки и перелистал содержимое — стандартные бланки отчетов КБОККа. Листы из папок переместились в его карман, и в то же мгновение послышался грохот, а дверь едва не слетела с петель.

— Выходите! — проревели из коридора. — Мы знаем, что вы там!

— Попались! — выдавил Хэмпстед.

— Куда ведут эти окна? — прошипел Джефф.

— Во двор.

— Пошли! — сказал Джефф, открывая окно.

Дверь содрогнулась от очередного удара, и верхняя петля со скрежетом подалась.

— Еще немного, и они будут здесь! Вы первый, док!

Хэмпстед спрыгнул с восьмифутовой высоты во двор. Джефф не дал ему упасть, крепко держа за руку. Едва ученый приземлился, дверь с треском и грохотом слетела с петель и в помещение ворвалась громадная туша сержанта Маннгеймера.

— Стоять! Я вас вижу! Стоять, я сказал!

Джефф перекатился через подоконник и свалился на землю, надеясь, что не сломает ногу. Приземлившись по-кошачьи, он вскочил и потащил Хэмпстеда к воротам, ведущим в переулок. Они преодолели полпути, когда в окне появился детектив.

— Стоять, или стреляю!

Они были уже за углом, когда позади раздался первый выстрел и в темноте свистнула пуля. Послышался грохот металла и хриплый возглас.

— Похоже, Маннгеймер налетел на мусорные баки, которые мы благополучно миновали! Это его задержит. Пора прибавить скорости, док. Еще раз за угол, и мы в безопасности.

— Простите… боюсь, я не смогу… Похоже, у меня проблема…

Хэмпстед ковылял все медленнее, и Джеффу приходилось чуть ли не волочь его на себе. Вот ученый окончательно остановился и осел, прислонившись к стене и тяжело дыша:

— Сердце… Похоже, дальше мне не уйти. Не могли бы вы… у меня в кармане… нитроглицерин…

Достав упаковку таблеток, Джефф вложил две в рот Хэмпстеду. Послышался полицейский свисток и топот бегущих по переулку ног.

— Идите, Джефф. Все будет в порядке… а отдых в тюрьме мне сейчас не помешает. Какой смысл нам обоим…

Джефф поколебался, глядя, как из-за угла появляется яркий луч фонаря.

— Не беспокойтесь, — сказал О’Хара, — мы все равно выкрутимся. И ваши записи нам в том помогут.

Повернувшись, он выскочил из освещенного круга и бросился бежать по переулку. Даже если бы Джефф остался, Хэмпстеду это ничем бы не помогло, но, пока О’Хара сам на свободе, можно сделать еще очень многое.

Но он слишком долго медлил. В очередной раз свернув за угол, Джефф услышал новые свистки, спереди и с боковых улиц. По сути, он оказался в ловушке.

— Что-то я начинаю уставать от всей этой беготни, — пробормотал Джефф.

Сорвав шарф, он утер им пот с лица и бросил на тротуар. Туда же полетели берет, очки в роговой оправе и накладная борода. Затем он быстрым движением выскользнул из темной куртки, выворачивая ее наизнанку. Другая ее сторона была из белого нейлона, с подвернутыми полами, державшимися на нескольких стежках. Джефф разорвал нитки, и полы упали, превращая куртку в плащ до колен.

Шагнув к обочине, Джефф запихал маскировочные средства в открытый канализационный люк, после чего не спеша зашагал в ту сторону, откуда только что пришел. Достав на ходу из кармана сплющенную фетровую шляпу, он расправил ее и надел. То была итальянская борсалино, единственная несминаемая шляпа в мире. Из другого кармана он вынул трубку, уже набитую табаком и снабженную электрическим поджигом, и, нажав скрытую кнопку, глубоко затянулся. Проходя под уличным фонарем, он выпустил большой клуб дыма, и тут же сзади донесся тяжелый топот сержанта Маннгеймера, за которым следовал полицейский в форме. Маннгеймер пробежал было мимо, но взглянул на лицо Джеффа и тут же замер.

— Вы арестованы, О’Хара! Вам не уйти! — проскрежетал он, хватая Джеффа за руку.

Джефф спокойно попыхивал трубкой, не говоря ни слова, пока не появился сопровождавший сержанта полисмен.

— О чем вы, Маннгеймер? У вас есть ордер на арест? А если даже и есть — в чем меня обвиняют?

— У меня нет ордера, О’Хара, но я собственными глазами видел, как вы лезли из окна, помогая шарлатану Хэмпстеду сбежать!

— Этого просто не может быть, поскольку я еще не дошел до жилища доктора Хэмпстеда. Как выглядел человек, которого вы приняли за меня?

— Да бросьте, я же вас видел! С накладной бородой, в очках, в черной куртке и берете… — Сержант не договорил, заметив белый плащ и серую шляпу.

— Человек, которого вы видели, тоже курил трубку? — спокойно спросил Джефф.

В наступившей тишине отчетливо послышался скрежет зубов Маннгеймера.

— Возможно, вы ошиблись в темноте, сержант, — после долгой паузы сказал полицейский в форме. — Этот парень нисколько не подходит под ваше описание, к тому же он шел в другую сторону. Вряд ли это он.

— Совершенно верно, офицер, — кивнул Джефф, показывая трубкой на ряд темных дверей по другую сторону улицы. — Между прочим, я видел, как подходящий под ваше описание человек вбежал в одно из тех зданий. Возможно, это именно тот, кого вы ищете.

— Это вам так с рук не сойдет! — прохрипел Маннгеймер, не отпуская Джеффа. — Вы все равно окажетесь за решеткой, и мы выбьем из вас всю правду.

— Что ж, пожалуйста, — спокойно сказал Джефф. — Но потом я подам на вас в суд за неправомерный арест, а присутствующий здесь офицер даст показания, что я нисколько не похож на вашего подозреваемого, и я еще представлю аудиозаписи, подтверждающие вашу предвзятость и постоянные попытки мне досадить. Вы проиграете дело. И если даже вас не уволят со службы, то понизят до рядового топтуна и пошлют в такое захолустье, что в участок придется звонить по межгороду.

Сержант Маннгеймер медленно отпустил руку Джеффа, издавая горловые нечленораздельные звуки.

— Ну вот и хорошо. — Джефф выпустил клуб ароматного дыма и зашагал прочь.

За углом он ускорил шаг, на случай если сержант вдруг передумает. Наличие в карманах отчетов Хэмпстеда, а также кое-чего еще объяснить было бы непросто, но он надеялся, что вся эта история умрет естественной смертью. Джефф свистом остановил такси, и мгновение спустя оно уносило его прочь, туда, где ему ничто не угрожало.

Навстречу, мигая огнями и воя сиреной, пронеслась «скорая помощь», и Джефф вдруг вспомнил, что оставил Хэмпстеда в беде. Высадившись из такси у своей конторы, он расписался в книге ночных дежурств в вестибюле и направился к себе в кабинет. Раскладывая на столе листы с отчетами, он другой рукой набирал телефонный номер.

— Чего надо? — спросил гнусавый голос сквозь грохот музыки и нестройное пение.

— Блэкстоун у вас?

— Он всегда у нас, когда заведение открыто.

Телефон ударился обо что-то твердое. Джефф продолжал читать отчеты, пока в трубке не послышался приятный баритон:

— Энтони Дж. Блэкстоун слушает, с кем имею честь?

— Это Джефф. У меня для вас срочная работа. Будьте готовы ко всему — у вас появился новый клиент.

— Вообще-то, Джеффри, у меня есть и другие неотложные дела.

— Надраться вы сможете и завтра. Да и сегодня ночью; если что, клиентами будет кому заняться. Речь идет об официальном деле КБОККа, и за вашим клиентом стоит наш фонд.

— Вот это уже совсем другой разговор, Джеффри. Подробности?

С таким адвокатом, как Блэкстоун, Хэмпстед мог рассчитывать на любую дозволенную законом защиту, а может, и на чуть большую. Покончив с этим, Джефф наконец сосредоточился на отчетах. К трем часам ночи он разрешил себе немного расслабиться и налил в стакан на четыре пальца контрабандного виски. Стоя у окна, он смотрел на спящий город и раскладывал по полочкам выясненное.

Первое: Хэмпстед вел подробные записи обо всех своих пациентах, а также отмечал с их слов, сколько времени они безрезультатно лечились у других врачей.

Второе: все пациенты безуспешно лечились у других врачей от одной до восьми недель.

Третье: все пациенты Хэмпстеда страдали острой простудой, сопровождавшейся лихорадкой и болью в горле.

Четвертое: все пациенты выздоровели.

Многое зависело от правдивости отчетов Хэмпстеда, но это можно было проверить. Джефф не сомневался в их подлинности с тех самых пор, как Хэмпстед начал получать гранты КБОККа. От большинства его снадобий было крайне мало пользы, но отчеты всегда отличались скрупулезной точностью. Шансы на то, что верны и последние, были весьма высоки, и в таком случае Джефф знает, что делать.

К рассвету он уже составил план действий. Побрившись, он принял несколько таблеток кофеина, запил их амфетамином с небольшим количеством бурбона и почувствовал, что готов. Джефф надел чистую рубашку, табачного цвета костюм, большие черные ботинки на толстой подошве, с квадратными носами и легкую серую фетровую шляпу. Сделав на офисном ксероксе копии отчетов Хэмпстеда, он сунул их в карман вместе с бутылочкой «Формулы 21-X» и вышел.

За стимуляторами последовали обильный завтрак и четыре чашки крепкого кофе. Когда он закончил, город вокруг уже просыпался. Позвонив в бар «Последний шанс», он выяснил, что Блэкстоун вернулся с добрыми известиями: доктор Хэмпстед прекрасно себя чувствует и крепко спит в тюремной больнице. Джефф отправился на такси в коммерческую лабораторию, где оставил «Формулу 21-X» для анализа, а затем поехал в больницу, там как раз начинался утренний прием.

— Мне к доктору Мигану, — сказал он медсестре, пристально глядя на нее и не обращая внимания на разномастное сборище пациентов в приемной.

— Я запишу вас, сэр, но придется подождать своей очереди.

— Я лейтенант О’Хара, — бросил Джефф, взмахивая перед ней бумажником с золотым жетоном, — и здесь нахожусь по служебной надобности.

— Да, конечно, лейтенант, одну минуту. — Она поспешила в кабинет.

Войдя следом за ней, Джефф показал жетон Мигану:

— Доктор, я бы хотел получить у вас некоторые сведения о так называемом докторе Хэмпстеде, арестованном вчера вечером. Насколько нам известно, вы можете помочь.

— Всегда рад, лейтенант. Прошу вас, садитесь.

Доктор Миган сплел пальцы на столе, терпеливо ожидая вопросов, — пожилой, чисто выбритый, надежный семейный доктор, привыкший к банальным жалобам пациентов и достаточно опытный, чтобы при необходимости направить их на специализированное лечение. Вздохнув, Джефф разложил перед собой копии отчетов:

— Мы обнаружили, что этот Хэмпстед лечил некоторых ваших пациентов. Надо понимать, без вашего разрешения или одобрения?

— Конечно.

— Не могли бы вы рассказать кое-что о них?

— С радостью помогу, чем смогу.

— Хорошо. Например, Мария Чавес, девяти лет, — от чего вы ее лечили перед тем, как она пошла к Хэмпстеду?

— Одну минуту. — Доктор Миган развернулся в кресле и перелистал карточки в ящике на соседнем столе. — Да, маленькая Мария. Я ее помню, но хотел удостовериться. У нее был инфекционный мононуклеоз, весьма тяжелый случай.

— А Золтан Кадьир, пяти лет?

— Так… Да, тоже инфекционный мононуклеоз.

Джефф проверил еще пятерых, получив тот же ответ, и наконец спросил:

— Может быть так, что Хэмпстед лечил лишь тех ваших пациентов, которые страдали от одной и той же болезни?

— Вполне вероятно. Была суровая зима, и инфекционным мононуклеозом в наших краях болели многие.

— Не могли бы вы просветить меня, что это такое? Я далек от медицины.

— Конечно. Это инфекционное заболевание, характеризующееся внезапным началом и острым течением, сопровождающееся болями в горле, шейной лимфаденопатией и перемежающимися фебрильными эпизодами…

— Хватит, доктор! Я ничего не понял уже после болей в горле.

— Можно сказать проще: распухшие шейные железы и лихорадка, — улыбнулся Миган.

— Да уж, приятного мало. Могу понять, почему родители тревожились, когда эту хворь подхватывали их дети. Хэмпстед утверждает, что вылечил всех.

Впервые за все время разговора профессиональное спокойствие оставило доктора Мигана — для него это была больная тема.

— Это обманщик, мошенник! Инфекционную болезнь невозможно излечить полосканиями, дыхательными упражнениями и его фальшивым снадобьем, которое на самом деле всего лишь сладкая вода с добавкой антигистаминов и обычного средства от насморка, вроде тех, что можно найти в любом дешевом сиропе от кашля, который продается без рецепта.

— Значит, средства Хэмпстеда не могут излечить инфекционный мононуклеоз?

— Никоим образом! Разве что сделать еще хуже.

— У меня есть сведения, что вы получили образец лекарства Хэмпстеда и проанализировали его.

— Да, вот он. — Доктор достал из ящика полупустой пузырек и лист бумаги. — А вот и отчет из лаборатории. Я давно считал, что этот шарлатан угрожает здоровью общества, и, поскольку власти никак не пытались его остановить, провел расследование сам. У моей восьмилетней племянницы тяжелый случай инфекционного мононуклеоза, и я попросил ее мать сводить девочку к Хэмпстеду. Так я получил этот образец.

— Вы позволили шарлатану лечить малышку?

— Нет, конечно, я лишь хотел добыть «Формулу» Хэмпстеда. Ее я оставил себе.

— Значит, ваша племянница выздоровела?

— Как я уже сказал, у нее тяжелый случай, с трудом поддающийся лечению. Она все еще больна.

— Судя по всему, лекарство Хэмпстеда помогло всем его пациентам, так что вряд ли оно бы повредило…

— Лейтенант О’Хара, вы не медик, — бросил Миган, гневно раздувая ноздри. — Я же не учу вас вашей профессии, так что и вам не стоит учить меня моей. Ни один квалифицированный врач ни при каких обстоятельствах не счел бы эту чушь настоящим лекарством.

— Но…

— Всего хорошего, лейтенант. Меня ждут пациенты.

Джефф взял шляпу и вышел. Открыв дверь, он столкнулся лицом к лицу с вытаращившимся на него сержантом Маннгеймером.

— Доброе утро, сержант. Уверен, доктор вас примет.

Обойдя застывшую на пороге массивную тушу, Джефф отправился дальше. Он жалел, что не может услышать предстоящий разговор, в котором наверняка будет упомянута фамилия О’Хары, но у него имелись дела и поважнее.

Прежде всего он зашел в лабораторию, где его уже ждали результаты анализа. Он прочитал их в такси. Похоже, «Формула 21-X» Хэмпстеда представляла собой именно то, о чем говорил доктор Миган. Получив от водителя сдачу, Джефф поднялся по серым гранитным ступеням и нырнул в телефонную будку.

— Комиссия по благотворительности, обслуживанию и контролю качества, доброе утро.

— Говорит ваш работодатель. Что нового?

— Рад, что вы позвонили, мистер Синкович. Возможно, вам удастся найти адвокатов мистера О’Хары. Тут двое полицейских, и они говорят, что хотят его арестовать.

— Так я и предполагал, но, как мне кажется, он запросто выкрутится, сам притворившись полицейским. Верно?

— Верно.

— Займите их чем-нибудь. В крайнем случае покажите свои ноги. Меня не будет до завтра, и к тому времени либо все разрешится, либо я заработаю девяносто девять лет каторги.

— Удачи вам, мистер Синкович. Гвардия умирает, но не сдается.

— Так сказал генерал Камброн при Ватерлоо в тысяча восемьсот пятнадцатом, но сам он умер только в тысяча восемьсот сорок втором, и французы проиграли сражение — что подтверждает либо одно, либо другое.

Повесив трубку, он вошел в библиотеку Медицинского центра, намереваясь во всех подробностях изучить историю, способы лечения и симптомы инфекционного мононуклеоза, чтобы иметь возможность говорить на равных со специалистами, которых он собирался нанять. Если в лекарстве Хэмпстеда содержится хоть что-то полезное, оно будет обнаружено, и данный факт станет серьезным аргументом защиты в суде. Джефф не рассчитывал в одночасье обнаружить золотую жилу, но именно так и случилось.

— Эврика! — прошептал он, глядя на лежавшую перед ним газетную вырезку.

Пока делалась ее копия, он вернулся в телефонную будку и сквозь толпу завсегдатаев и обслуги «Последнего шанса» пробился к Блэкстоуну.

— Как дела? — спросил Джефф.

— Лучше, чем я предполагал, Джеффри, но все равно плохо. Собственно, никто особо не хочет сажать Хэмпстеда в тюрьму, учитывая его больное сердце и невинный вид. К тому же, что еще более важно, у одного из надзирателей и нескольких полицейских он успешно вылечил детей. Уверен, если кое-кого подмазать, мы вытащим его с условным сроком и штрафом. Вот только обвинения со стороны некоего врача осложняют задачу.

— Подразумеваете доктора Мигана?

— Вы прекрасно осведомлены.

— А если Миган откажется от обвинений, тогда есть шанс?

— В таком случае могу гарантировать, что самое большее через неделю счастливый мистер Хэмпстед будет греть спину под флоридским солнцем.

— Действуйте, адвокат. Мяч на вашей стороне.

Повесив трубку, Джефф поспешил на поиски очередного такси. На этот раз его походка была чуть более пружинистой — после долгой ночи предстоял еще более долгий день, но конец пути был уже виден.


— Что вам тут нужно, самозванец? — сердито спросил доктор Миган входящего в кабинет Джеффа и потянулся к телефону.

— Пришел поговорить с вами, доктор. Я вовсе не самозванец, и можете положить трубку — ваша медсестра уже позвонила в полицию, сообщив о моем приходе. Прежде чем сюда явятся копы, мы успеем побеседовать.

— Мне нечего сказать тому, кто назвался лейтенантом полиции и показал фальшивый жетон.

— Все было не так. Я представился как лейтенант О’Хара, и это соответствует действительности: я состою в резерве морской пехоты. В Англии офицеры используют звания в гражданском обиходе, но, похоже, здесь мне придется от этой привычки отказаться, поскольку она ведет к недоразумениям. А жетон у меня вместо визитки. — Он раскрыл на столе бумажник, и доктор Миган удивленно прочитал: «Джеффри О’Хара, директор фонда КБОКК». — Но сейчас все это не важно. Куда важнее обсудить ваши обвинения против Хэмпстеда, чье единственное преступление состоит в том, что он опередил свое время.

— Тут нечего обсуждать.

— Думаю, есть что. Позвольте задать один вопрос: что может сделать пациент, если доктор поставил ошибочный диагноз и предложил неэффективное лечение?

— Может подать в суд за халатность.

— Учтите, доктор, — это вы сказали, не я. А теперь позвольте прочитать выдержку из итогового доклада собрания Американской коллегии аллергологов. Она касается псевдомононуклеоза, недавно обнаруженного заболевания, клинически неотличимого от инфекционного мононуклеоза…

— Дайте взглянуть. — Доктор Миган потянулся к вырезке.

По мере того как он читал, морщины на лице становились все глубже, а когда он медленно положил вырезку на стол, стало ясно, что он настоящий старик.

— Видите ли, доктор, — как можно вежливее сказал Джефф, — Хэмпстед лечил болезнь, которую вы не распознали. Как вы могли заметить, рекомендованное лечение от псевдомононуклеоза в своей основе точно такое же, как от любой хронической носоглоточной аллергии: средства от насморка, соляные промывания, препятствующие вторичным инфекциям и болям в горле, повышение окружающей влажности. Иначе говоря — принимайте «Формулу двадцать один икс», почаще открывайте окна и полощите горло.

— Но… это собрание состоялось всего несколько месяцев назад. Новых публикаций и лекарств слишком много, за всем просто не уследить…

— Сегодня чуть раньше вы говорили мне другое — про черное и белое. Вы всегда правы, а шарлатаны всегда ошибаются. Но единственная ошибка данного шарлатана заключается в том, что он слегка опередил время. Аллергологи немало потрудились, чтобы обнаружить эту болезнь, но они ошибались, называя ее новой. Она уже существовала какое-то время, иначе врачи не смогли бы выявить ряд ее случаев, а Хэмпстед не смог бы лечить ее. Вы справились со всеми случаями истинного мононуклеоза, но вам не поддалась внешне похожая на него болезнь. Вероятно, то же самое имело место и у других врачей. Потом Хэмпстед занялся теми случаями, что оказались вам не по зубам, и добился стопроцентного успеха. Вы говорили мне, что шарлатан всегда не прав, но в данной ситуации не правы оказались вы, не став выяснять, насколько реальны применяемые им средства. Так что помогите ему. Он уедет из этого штата и никогда вас больше не побеспокоит, если вы откажетесь от обвинений против него.

— Я… не могу…

— У вас было восемьдесят семь пациентов, которых вы подвергли неправильному лечению и которых поставил на ноги Хэмпстед. Вряд ли они будут рады видеть, как вы свидетельствуете против него в суде, а ведь за ними стоят восемьдесят семь возможных обвинений в халатности.

— Вы мне угрожаете, сэр?

— Вовсе нет, просто излагаю факты. И последнее. Вы будете лечить вашу племянницу средством, рекомендованным коллегией аллергологов, а ведь это и есть средство Хэмпстеда, то самое, в применении которого вы его обвиняете. Разве это честно?

Пауза затягивалась. В кабинете было столь тихо, что отчетливо слышалось тиканье огромных старинных часов. Затем доктор Миган вздохнул, признавая свое поражение:

— Я отказываюсь от обвинения. У меня действительно нет выбора.

— Разумное решение, доктор. Поздравляю. Полагаю, вы сами увидите, что всем, и вам в том числе, от этого будет только лучше.

Послышался стук в дверь. Джефф встал и открыл, улыбнувшись при виде багровой от злости физиономии:

— Входите, сержант Маннгеймер. У меня для вас немало интересных новостей.

«Выдержка из статьи, опубликованной в „Медикал трибьюн“

от 27 марта 1964 года

Найден вид аллергии, полностью схожий клинически с инфекционным мононуклеозом.

Майами-Бич, Флорида. На состоявшемся здесь Двадцатом ежегодном конгрессе Американской коллегии аллергологов врач из Массачусетса описал псевдомононуклеоз аллергического происхождения, — очевидно, это новая болезнь, клинически неотличимая от инфекционного мононуклеоза.

Доктор Бернард А. Берман из Бруклина, Массачусетс, сообщил о ее проявлениях у шестнадцати детей, из которых все выздоровели после аллергической терапии.

По его словам, наиболее важные клинические признаки данного синдрома — постоянные боли в горле, шейная лимфаденопатия и перемежающиеся фебрильные эпизоды, типичные также для инфекционного мононуклеоза. Клинические симптомы, однако, различаются в двух отношениях: отсутствие спленомегалии и высокий процент атипических лимфоцитов.

Возраст шестнадцати пациентов составлял от четырех до десяти лет, и среди них было равное число мальчиков и девочек. Большинство болели в течение двух — четырех месяцев и по этой причине пропустили много занятий в школе.

Он также добавил, что существенное влияние на патогенез данной болезни оказывают внешние условия, такие как относительная влажность. Все дети, кроме одного ребенка, жили в домах, обогреваемых принудительной системой подачи горячего воздуха, сильно снижающей влажность. Почти все почувствовали себя лучше после того, как относительная влажность была повышена до достаточного уровня.

Лечение псевдомононуклеоза, по его словам, в своей основе не отличается от лечения хронической носоглоточной аллергии, при которой принимаются традиционные средства от насморка и делаются соляные промывания, препятствующие вторичным инфекциям и болям в горле».

КБОКК наносит новый удар

— Да уж, — сказал Джефф О’Хара, любуясь собой в ручном зеркале, — шляпа и впрямь что надо.

Его макушка пряталась под блестящим шлемом, из которого во все стороны дикобразьими иглами торчали металлические прутки. Сбоку выходил толстый пучок изолированных проводов и тянулся к ящику с множеством кнопок и циферблатов; оттуда, потрескивая, выползала исчерканная зигзагами бумажная лента.

Внутри ящика приглушенно звякнуло. Изобретатель, коротышка с густой черной бородой, что-то пробормотал под нос и пощелкал переключателями.

— Вот она, ваша электронная френограмма! — радостно объявил он, бросая на стол перед Джеффом кусок бумажной ленты.

Тот взглянул на нее, как на ядовитую змею.

— Плод моего гения! — воскликнул изобретатель. — Результат многолетнего тяжкого труда! После смерти незабываемого Франца Йозефа Галля[410] никому не удавалось сделать большего. Вот эти стержни, что у вас на голове, перемещаются по вертикали, следуя изгибам черепа. В каждый из датчиков встроен чувствительный реостат, измеряющий степень смещения, а выходные данные всех реостатов записываются на ленту. Как думаете, КБОКК выделит мне грант?

Джефф снял тяжелый шлем и почесал макушку.

— Хороший вопрос, — проговорил он, переводя взгляд со шлема на ленту и обратно. — Похоже, штуковина сделана как надо и задачу свою выполняет, вот только сама ваша френология вызывает серьезные сомнения. По мне, так это чепуха чепуховая — большей чуши и придумать трудно.

— Вы меня оскорбляете? Я не затем сюда пришел, чтобы выслушивать…

— Спокойно, Типтофт, дайте закончить. Я сказал, что теория кажется мне дурацкой, и не покривил душой, но это вовсе не значит, будто ваш прибор недостоин гранта КБОККа. Комиссия по благотворительности, обслуживанию и контролю качества выделяет средства на исследования любого рода независимо от их реальной ценности. Один ученый у нас занимается иглоукалыванием, а другой — придумывает всякие заклинания, пытаясь сквасить ими молоко… В общем, кто мы такие, чтобы втискивать научную мысль в прокрустово ложе?

Зажужжал селектор, Джефф нажал кнопку:

— В чем дело?

— Какой-то джентльмен желает вас видеть. Говорит, он из полиции, сержант Маннгеймер.

— Гр-р-р… — прохрипел Типтофт, судорожно хватаясь под бородой за горло.

— Через пару минут, мисс Паркер, — ответил в микрофон Джефф, бросив на ученого удивленный взгляд. — Как только уйдет мой посетитель. — Отключившись, он повернулся к Типтофту. — Насколько я понял, вы немного знакомы с нашим другом-сержантом?

— Он… из отдела по борьбе с мошенничеством.

— Можете дальше не объяснять. Понимаю и сочувствую.

Джефф нажал кнопку на столе, и в потолке сдвинулась панель из звукоизолирующего материала. Раскрывший от удивления рот Типтофт смотрел, как на тонкой цепочке опускается большой крюк. Тот остановился прямо над столом, и Джефф подцепил им ручку на корпусе френографа. После нажатия еще одной кнопки процесс пошел в обратном направлении, и Типтофт разинул рот еще шире, глядя, как его изобретение возносится к потолку и исчезает в черной дыре. Панель скользнула на место, и единственным напоминанием о красовавшемся на столе приборе осталась лишь лента в руке хозяина кабинета. Бросив ее в ящик стола, Джефф тщательно его запер.

— Обычно спрятанное ищут в стенах и полу, в мебели и тому подобном, — сказал он. — Но никому не приходит в голову обыскивать потолок.

— Мое изобретение!..

— Оно в полной безопасности до следующего вашего визита; тогда вы сможете его забрать. Будете уходить, попросите мисс Паркер назначить вам время.

— Это катастрофа! Маннгеймер знает меня в лицо!

— КБОКК терпеть не может, когда ему пытаются мешать. — Выдвинув нижний ящик стола, Джефф извлек нечто похожее на комок бинтов и темные очки.

Бинты были пришиты к тканевой основе. Натянув эту необычную маску на голову Типтофту и с трудом запихав под нее бороду, Джефф застегнул на затылке изобретателя молнию. Типтофт испуганно таращился в отверстия, пока Джефф не надел ему очки.

— Ну вот, теперь вы выглядите так, будто по вашей голове проехался грузовик. Под этими бинтами вас не то что Маннгеймер, родная мать не узнает. Когда увидимся в следующий раз, вернете.

Джефф повел ошеломленного изобретателя к выходу, дав знак, чтобы впустили Маннгеймера. На пороге посетители столкнулись, и детектив выпучил глаза.

— Что это было? — спросил Маннгеймер, когда дверь закрылась.

— Человек-невидимка. Вы что, телевизор не смотрите?

— О’Хара, мне сегодня не до шуток.

— Прошу прощения. Это мой деловой партнер, с ним случилась неприятность в парикмахерской. Бритва…

— Хватит! Уже жалею, что спросил, — простонал детектив, устало опускаясь в кресло для посетителей. — Вы должны мне помочь, О’Хара. Иначе я конченый человек. Только и останется, что застрелиться.

Эти слова настолько потрясли Джеффа, что наступила непривычная тишина. До сих пор при каждой встрече между этими людьми вспыхивал спор, со стороны детектива сопровождавшийся прямыми и завуалированными угрозами. Хозяин насторожился, — возможно, это ловушка.

— Не соизволите ли объясниться? — спросил он, включая коленом магнитофон.

— Слышали когда-нибудь о мошеннике по имени Фаркухар?

— Никогда.

— А о некоем субъекте, который представляется как профессор доктор Херингбут?

— Если бы вы хорошенько учили уроки и если бы ваше продажное управление полиции не скупилось на покупку ежегодника КБОККа — семь долларов в год, включая пересылку, — вы бы знали, что в пятьдесят седьмом году добрый доктор получил у нас грант. — Джефф повернулся к полке, снял увесистый темный том и перелистал страницы. — Да, вот он.

— Этот Херингбут — честный человек? В смысле, настоящий ученый?

В голосе детектива слышалось отчаяние, и Джефф предпочел не огрызаться в ответ: вряд ли сержант настолько хороший актер, чтобы убедительно притворяться.

— Он ученый с оригинальным умом, и притом хороший специалист. У него выше крыши научных степеней, промышленные патенты, которые приносят ему приличный доход, — в общем, достойный исследователь. Вот только с одним у него не все в порядке…

— С чем?

— Он уже десять лет как свихнулся. Об этом тоже есть в ежегоднике.

— Сегодня же он будет сидеть в психушке! — воскликнул Маннгеймер, к которому вернулась прежняя несносная самоуверенность, и вскочил с кресла.

— Нет, не будет.

— Это еще почему? — Детектив вновь плюхнулся в кресло.

— Он совершенно безобиден, вот почему. Вы не первый, кто пытается упрятать его под замок. Дело передали в суд, но он выиграл. Теперь у него есть ушлый адвокат, доступный в любую минуту, психиатр, готовый прийти на помощь когда угодно, и телохранитель, который с ним днем и ночью. Может, все-таки расскажете, что случилось?

— Это кошмар! Я не смог даже доложить лейтенанту. Если поделюсь с вами, будете молчать? Кто-нибудь узнает — мне конец…

— Честное скаутское! — Джефф поднял два пальца, перекрестившись и сплюнув. — Как вам известно, КБОКК очень хорошо хранит тайну.

— Известно-известно, — мрачно буркнул детектив. — Мне ничего больше не остается — нужна помощь. Кое-кто в мэрии, некая важная шишка, связался с этим мошенником Фаркухаром, похоже самым ловким во всей стране. Он ни разу не попадал в тюрьму, мы только и можем, что следить за ним, когда он в городе, и давить на него, чтобы наконец отсюда свалил. Где он только ни орудовал — за карточным столом, на скачках, притворялся родственником арестованного в Испании, но так и не попался, настолько хитер. Мы даже не знали, что он опять в городе, проворачивает очередную операцию вместе с этим доктором Херингбутом. Уже нашел себе очередную жертву, о чем я проведал случайно. А если у него все получится — мне несдобровать, раз я не сумел посадить его за решетку до того, как он сделал свое грязное дело.

— И кто же его жертва?

— Это секретная информация…

— В таком случае, до свидания.

Потея, страдая и дрожа, Маннгеймер наконец набрался смелости и проговорил сквозь стучащие зубы:

— Ниссинг…

— Новый комиссар полиции?

— Он самый! Я никому не могу рассказать — комиссар взбесится, если кто-то узнает, что он стал жертвой мошенника. Так что…

— Вы пришли ко мне, чтобы спасти свою шкуру и шкуру комиссара? И как же, по-вашему, я могу это сделать?

— Ну… вы же знаете этого профессора, могли бы поговорить с ним, объяснить, во что он ввязался и что ему грозит. Убедите его отступить. Без него Фаркухар сам не справится. А потом, уже без профессора, мы нажмем как следует на Фаркухара и заставим убраться из города.

— Превосходный план, сержант. За одним лишь существенным исключением. Зачем мне таскать для вас каштаны из огня?

Маннгеймер в замешательстве поскреб затылок.

— Ну же, я слушаю, — ледяным тоном произнес Джефф и, не дождавшись аргументов, глубокомысленно кивнул. — Вы весьма мудро поступили, не став взывать к моей морали или долгу гражданина. Вам известно, как я отношусь к жуликам из городского совета. Что ж, удивлю вас, сержант, — я помогу. По одной лишь причине: может, у доктора Херингбута и не вполне в порядке с головой, но он кристально честен и, уверен, не ввязался бы в эту историю по собственной воле. Наш фонд перед ним в некотором долгу. Вы выяснили, в чем состоит суть мошенничества?

Глубоко вздохнув, Маннгеймер потянулся за сигаретами.

— Пока толком узнать не удалось, — пожаловался он. — Все, что мне известно, — речь идет о некоем изобретении. Полагаю, аферисты пытаются убедить комиссара Ниссинга вложить средства в его разработку.

Детектив поковырялся мясистым пальцем в сигаретной пачке и смял ее, обнаружив, что она пуста. Джефф достал портсигар и протянул через стол.

— Угощайтесь, — предложил он, нажимая кнопку сбоку портсигара.

Из него высунулась на два дюйма сигарета; Маннгеймер вытащил ее уже зажженной:

— Отличная вещица.

— Работает прекрасно, но чересчур дорога в производстве. — Джефф положил портсигар на стол и кивнул. — Вернемся к вашему мошеннику Фаркухару. Мне нужны любые сведения о нем, а также все, что известно по этому делу. Чем быстрее, тем лучше.

— Напечатаю сегодня вечером и сам принесу.

— Почему бы не прямо сейчас? Есть какие-то причины?

— Угу, мне нужно в суд. Мы наконец выдвигаем обвинение против того чокнутого доктора, ну, вы знаете, по фамилии Хэмпстед. Его должен был защищать некий пьяница-адвокат по имени Энтони Дж. Блэкстоун, но до меня только что дошли слухи, что этот стервятник угодил в больницу с белой горячкой. Так что дело пустяковое.

— Так уж и пустяковое? — Будь сержант чуть внимательнее, он заметил бы ледяную нотку в голосе Джеффа и увидел бы, как сузились его глаза.

— Угу. Я засажу этого дурачка за решетку лет этак на пять-десять. — Самодовольно улыбнувшись, он раздавил окурок в пепельнице и потянулся к портсигару Джеффа.

— Возможно, вам интересно будет узнать, что защиту доктора Хэмпстеда оплачивает наш фонд, — промурлыкал Джефф, словно готовящийся к прыжку леопард. — К тому же мистера Блэкстоуна также пригласил фонд. Поскольку он болен, я отправлюсь в суд вместе с вами и буду вести защиту сам. — Леопард прыгнул. — И позабочусь, чтобы все обвинения были сняты, а вас осмеяли в зале суда, тупоголовый идиот!

— Что? — задохнулся Маннгеймер.

К несчастью, именно в это мгновение он держал портсигар возле лица, нажимая кнопку. Сигарета выстрелила и исчезла между его губами. Сержант запоздало закрыл рот, и из носа повалил дым.

— Я ее проглотил! — пробормотал он.

— Вам только на пользу, — заметил Джефф, забирая портсигар. — Может, поправит пищеварение. Так что, поедем в суд?

Они молча ехали в центр города на такси.

— Послушайте… вам ведь это не помешает? — Наконец детектив набрался духа и обратился к Джеффу. — В смысле, вы ведь все равно поможете мне спасти комиссара?

— Естественно, — с монументальной рассудительностью ответил Джефф. — Моя правая рука всегда знает, что делает левая, но никогда ей не препятствует. Только не думайте, что если я согласился помочь, то не сожру вас заживо на процессе.

Когда они высадились из такси перед зданием суда, к Джеффу робко подошел потрепанный человечек в запятнанном морском свитере и протянул ему толстый портфель.

— Он стоял за стойкой в «Последнем шансе», как вы и говорили, мистер О’Хара, — хрипло прошептал он.

— Спасибо, Арпад. Я уже заплатил там за тебя пять баксов, так что можешь окончательно уничтожить алкоголем свои голосовые связки.

— Именно этим сейчас и займусь, — прохрипел тот и ушел прочь.

— До встречи в суде, сержант, — холодно улыбнулся Джефф. — Где вы сгорите ярким пламенем.

Это был разгром, катастрофа — но не для полиции. Джефф молча сидел, слушая прокурора, который наводил страх на дрожащего доктора Хэмпстеда. Прокурор не поставил под сомнение показания многочисленных свидетелей обвинения, даже не задал им ни единого вопроса.

— Мне следовало остаться во Флориде, — сказал Джеффу доктор Хэмпстед, в отчаянии заламывая руки с побелевшими пальцами. — Я не переживу зиму в этом штате, в холодной камере. Надо было оставаться на золотых песках, как вы советовали. Я вернулся лишь потому, что моя «Антипростуда» казалась столь надежной, настоящим благом для человечества. Теперь я жертва на алтаре непродуманного гражданского законодательства.

— Если вы о том, что местные копы вас недолюбливают, — не могу не согласиться. Но вы вернулись и стоите перед судом, и у нас еще есть парочка фокусов в старом рукаве. Крепитесь!

Когда Джефф встал, воцарилась полная ожидания тишина.

— Свидетели отсутствуют… — сказал он.

— У вас нет свидетелей? — потрясенно переспросил судья.

— В них нет необходимости, ваша честь. Сторона обвинения предоставила их достаточно, и я не собираюсь тратить ваше драгоценное время на новых. Прежде всего — это дело вообще не должно было попасть в суд ввиду недостаточности доказательств. Средство, которое доктор Хэмпстед изготовлял и продавал под броским названием «Антипростуда», является именно тем, чем оно должно являться, и я намерен доказать это суду.

— Возражаю, ваша честь, — вмешался прокурор. — Перед нами прошел ряд свидетелей-экспертов, продемонстрировавших, что от обычной простуды не существует лекарства, и в том не может быть даже тени сомнения…

— Не существует лекарства, известного им, — поправил Джефф. — Никто из них не испытывал «Антипростуду», а у меня есть подтверждение, что она соответствует своему названию.

— Протест отклоняется. — Молоток ударил по столу.

— Спасибо, ваша честь, — сказал Джефф, шурша толстой пачкой бумаг. — Итак, для протокола: каждая бутылка «Антипростуды» имеет этикетку с указанием состава и инструкцией по применению. После приема разведенным в молоке, как указано в инструкции, лекарство дает требуемый результат.

— Протестую! — снова вскочил прокурор. — Это чертово зелье ничего не содержит, кроме нескольких распространенных витаминов и малых количеств железа и кадмия. Оно не стоит ни цента. Любой аптекарь продаст вам…

— Любой аптекарь продаст вам аспирин! — прервал его Джефф. — Не важно, под каким названием — как аспирин или как ацетилсалициловая кислота. Разные фирмы-производители в коммерческих целях дают ему разные названия, но в любой ипостаси он является популярным средством от множества недомоганий, в числе которых даже головная боль и ревматизм. Доступность никак не соотносится с эффективностью.

— Отклоняется, мистер прокурор. — Судья снова устало ударил молотком. — Вам не кажется, что стоит поумерить протесты, иначе мы тут проторчим всю неделю?

Покрасневший прокурор опустился в кресло.

— Не стану вас долго задерживать, — невинно улыбнулся Джефф. — На этикетке каждой бутылки «Антипростуды» ясно написано, что, если ее принимать в соответствии с указаниями, она предотвращает простуду у детей. И это действительно так. Представляю в качестве первого доказательства научную статью. В ней говорится об исследовании, проведенном в тысяча девятьсот шестьдесят первом году доктором Фрэнком Э. Барнсом-младшим, председателем Комитета школьного здоровья Медицинского сообщества штата Северная Каролина. Доктор Барнс обследовал членов школьной баскетбольной команды, как мальчиков, так и девочек, и обнаружил, что большинство детей плохо питаются, причем лишь два процента ежедневно выпивают достаточное количество молока. Проведя трехмесячные наблюдения, доктор обнаружил, что дети, получавшие витаминные добавки, не болеют простудой и не пропускают занятия в зимние месяцы. В то же время контрольная группа детей, питавшихся по-прежнему, простужались как обычно и пропускали занятия.

Прокурор снова вскочил, торжествующе размахивая листом бумаги:

— Если позволите, ваша честь, — об этих так называемых исследованиях нам уже известно. Но нам также известно, что отчет о них не был принят для публикации в «Журнале Американского медицинского сообщества» на том основании, что ученики средней школы не нуждаются в витаминных добавках. Вам известно об этом, мистер О’Хара?

— Мне об этом известно, — столь же вкрадчиво ответил Джефф. — Мне также известно, что редакция «Журнала АМС» ошибается, так же как в прошлом иногда ошибались редакции журналов и члены авторитетных научных сообществ. Думаю, вам стоит взять назад ваше заявление о так называемом отчете доктора Барнса. Вы что, обвиняете его во лжи? Сомневаетесь в научной точности его тщательно проделанной работы? Не забывайте, редакция «Журнала АМС» лишь выразила свое мнение, на самом деле ошибочное, о том, что витамины не помогают ученикам средних школ. Вы готовы пойти дальше?

— Возможно, я несколько поторопился, — покраснев, сказал прокурор. — Если есть хоть какой-то повод к тому, что мои слова могут быть истолкованы неверно, я с радостью вычеркну их из протокола.

— Как раз вовремя, — добавил Джефф, показывая еще один лист бумаги. — Второе документальное подтверждение. На симпозиуме по вопросам питания в медицинской практике в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году, через три года после исследований доктора Барнса, несколько слов по теме было сказано Робертом У. Хиллманом из медицинского центра университета штата Нью-Йорк. Цитирую слова доктора Хиллмана: «Подростки, в особенности девочки, хуже всего питаются в семьях… В результате до трех четвертей девочек-подростков могут не получать до двух третей таких питательных веществ, как витамины А и С, тиамин, рибофлавин, кальций и железо». Таким образом, было доказано, что большинству подростков недостает витаминов, несмотря на любые официальные или неофициальные мнения об обратном. Доказано, что дети с недостатком витаминов страдают от простудных заболеваний. Средство «Антипростуда», продающееся по доступной и конкурентоспособной цене, восполняет недостаток питательных веществ, если принимать его с молоком, как указано в инструкции, и предотвращает простуду. Защита свое слово закончила.

— Вы опять добились своего, Джеффри О’Хара, — дрожащим голосом проговорил Хэмпстед, пожимая кисть Джеффа. — Я в вечном долгу перед вами.

— Это часть работы фонда, доктор. Все, что я прошу взамен, — согласиться на небольшое предложение. Флорида…

— Уже лечу. Какой же я глупец, что вообще вернулся в этот зловещий мегаполис! Есть и другие города, которые точно так же могут воспользоваться плодами моих открытий.

— Не забывайте об этом, когда в следующий раз вам захочется спасти человечество, — сказал Джефф, прощаясь с Хэмпстедом перед зданием суда, и поймал такси.

Было уже пять, когда он вошел в офис КБОККа. Его секретарша Салли Паркер пудрила носик перед настенным зеркалом, прежде чем броситься в бой, которым сопровождалась любая поездка в час пик. Заглядывая в зеркало, она приподнялась на цыпочки, и Джефф окинул веселым взглядом ее стройную фигурку:

— Должен сказать, ваш костюм лишь подчеркивает ваши естественные черты. Вот только… вы что, заделались битником? Или вязаные чулки до колен — желание вернуться к простым крестьянским временам юных дней Америки?

— Мистер О’Хара, — закрывая сумочку, презрительно фыркнула она, — я ношу эти чудовищные вещи исключительно ради науки. И денег. — Она отвернула чулок, под которым обнаружился другой, потоньше, кошмарного пурпурного цвета, в полоску. — Я уже полтора года таскаю эти жуткие чулки на работу, и они нисколько не изнашиваются и не рвутся. Может, вы помните: я получаю за это грант, двадцать пять долларов в месяц. Может, вы также помните, что уже давно уговариваете меня носить их и вне работы. У меня появился план: буду ходить в них без всякого смущения везде и всегда. И за это вы повысите мой грант до пятидесяти долларов в месяц.

— Сорок, — сказал Джефф, заполняя расписку. — Пока они не превратятся в клочья, над ними никто не станет смеяться. Но дополнительная работа стоит пятнадцати баксов. Распишитесь.

— Вы скряга, сэр, как и ваш фонд. — Она сердито нацарапала свою фамилию.

— Вам не следует забывать, что вы всего лишь простая наемная работница.

Джефф остался в офисе один. В ожидании Маннгеймера было самое время заняться бумагами. Сунув расписку Салли в папку с надписью «Мистер X», он сделал пометку об увеличении времени испытаний не знающих сноса чулок, надеясь, что безвестный изобретатель когда-нибудь вернется и раскроет секрет их создания.

Чтобы взбодриться после тяжких трудов, Джефф заказал ужин из ресторана напротив и бутылку бурбона из магазина за углом. Уделяя должное внимание тому и другому, а также периодически просматривая папки и заклеивая письма, которые утром должна будет отправить Салли, он с удовольствием провел время до девяти, когда назойливый стук в дверь возвестил о прибытии Маннгеймера.

— Входите, сержант. Судя по крайне мрачному выражению на вашей честной физиономии, сегодня у вас не самый счастливый день. Садитесь. Уверен, сейчас вы не на службе и потому не откажетесь выпить со мной, и, если не станете упоминать сегодняшний суд, не стану делать этого и я.

Детектив тяжело опустился в кресло, без единого слова взял стакан и протянул толстый конверт. Джефф просмотрел его содержимое, потягивая виски.

— Очень интересно, — сказал он, закончив. — Здесь больше сведений о Фаркухаре, чем было у меня, но абсолютно ничего о том, что происходит сейчас, не считая адреса лаборатории доктора Херингбута. Мне требуется больше данных, но, похоже, ваших мыслительных способностей для этого недостаточно.

— Как тут что-то узнаешь? — мрачно спросил Маннгеймер. — Подсадить жучков? Я пытался, никакого толку. Старого мошенника вроде Фаркухара так просто не поймаешь.

— Конечно. Я поймаю его куда проще. Пойду туда и спрошу, чем он занимается.

— Что вы сделаете?!

— Бросьте, сержант. Не пучьте глаза — красоты это вам не добавляет. Доктор — старый друг нашего фонда и рад будет со мной встретиться. Нас всегда интересовала его работа. Фаркухару придется смириться с моим присутствием, и у него нет никаких законных оснований возражать, поскольку у нас честный деловой разговор. — Джефф достал из шкафа электробритву и начал водить ею по лицу. — Пойду сегодня же вечером. Можете позвонить мне утром, и я дам полный отчет.

— Нарываетесь на неприятности, О’Хара. Этот Фаркухар — крепкий орешек. Похоже, он причастен к исчезновению нескольких человек.

— Что ж, вполне понимаю ваши подозрения. — Джефф выключил бритву, убрал в шкаф и достал роскошный кожаный дипломат с золотыми замками. — О’Хара тоже крепкий орешек и может о себе позаботиться. Нам нужны факты, и именно эти люди способны их представить. — Открыв дипломат, он показал на встроенный магнитофон. — Микрофон спрятан в ручке, весьма удобная штука.

Задумчиво взвесив в руке пустой дипломат, он добавил в качестве балласта пачку бумаги и бутылку бурбона.

— Поедем вместе на такси, — предложил Джефф, выключая свет. — Я выйду за углом возле лаборатории Херингбута, а вам проезд оплатит полицейское управление.

В центр они ехали молча. Дождавшись, пока такси не скроется из виду, Джефф свернул за угол на Ньюбай-стрит. В этой части города находились предприятия легкой и тяжелой промышленности, а также склады их продукции, и с наступлением темноты здесь становилось почти безлюдно, лишь время от времени проезжала машина под широко отстоящими друг от друга уличными фонарями. Дом номер тридцать два оказался маленьким потрепанным четырехэтажным зданием, почти скрывавшимся в тени гигантских складов. Поднявшись по крошащимся каменным ступеням, Джефф поправил галстук, нажатием на угол дипломата включил магнитофон и вдавил кнопку звонка. Почти сразу же внутри вспыхнул свет, заскрежетали замки и дверь со скрипом отворилась.

— Добро пожаловать, — моргая в темноте, проговорил появившийся на пороге незнакомец, и теплый тон его голоса тут же сменился холодным. — Кто вы такой?

— Джеффри О’Хара, — улыбнулся Джефф. — Я бы хотел увидеться с доктором Херингбутом.

— Что вам от него нужно? — бросил незнакомец.

Он был высок и худ, его симпатичное загорелое лицо украшали усы, как у британского офицера. По полицейским фотографиям Джефф узнал в нем Фаркухара, но не подал виду.

— Я по личному делу, вряд ли оно вас заинтересует, — не обращая внимания на сердитые нотки в голосе собеседника, как можно любезнее ответил он. — Не соблаговолите ли сообщить доктору о моем приходе?

Фаркухар нерешительно пожевал губу, затем окинул взглядом пустую улицу и наконец решился:

— Ладно, заходите.

Он повел Джеффа наверх по заплесневелой лестнице и распахнул дверь. Джефф успел лишь бросить взгляд на большую, обставленную как лаборатория комнату, когда его внимание привлек человек в белом халате, стоявший к нему спиной и работавший за одним из столов.

— Доктор Херингбут, к вам пришли, — сказал Фаркухар.

— Да? — Человек у стола повернулся.

Джефф шагнул вперед. Прошли годы с тех пор, как он в последний раз видел Херингбута, которого хорошо знал.

— Рад вас видеть, доктор Херингбут, — сказал Джефф и тут же понял, что никогда прежде не встречал этого человека.

— Что вам нужно? — спросил лже-Херингбут — невысокий, с редкими песочного цвета волосами и весьма озабоченным выражением лица.

Джефф тепло улыбнулся, но промолчал. Повернувшись, он положил дипломат на ближайший стол, лихорадочно думая, что ответить.

— Доктор Херингбут, моя фирма направила меня к вам по конфиденциальному делу. Вот визитная карточка.

Открыв бумажник, Джефф пролистал пластиковые разделители, выбрал карточку и протянул собеседнику. Листать разделители, естественно, пришлось потому, что карточки там были совершенно разные.

— Дж. Дж. О’Хара, — прочитал поддельный доктор. — «Интернэшнл фандс лимитед», Берн. И что это значит? В чем, собственно, дело?

— Ist iss eine konfidentialische mattervotter, — с хриплым тевтонским акцентом произнес Джефф.

— Прошу вас говорить по-английски. В этой стране я не разговариваю по-немецки.

«Ты нигде по-немецки не говоришь, если решил, что это немецкий», — подумал Джефф и улыбнулся еще шире.

— Конечно. Я просто пытался объяснить, что пришел по конфиденциальному делу.

Он театрально закатил глаза, глядя на нависшего над ним Фаркухара.

— Все в порядке, можете говорить. Мистер Фаркухар — мой партнер, у меня нет от него тайн…

Речь лжедоктора прервал отдаленный звонок. Он бросил взгляд на Фаркухара, который что-то недовольно пробурчал и вышел.

— Не могло бы ваше дело немного подождать? — нервно спросил лжедоктор. — У нас сегодня вечером важная встреча и ни на что другое времени нет.

Джефф что-то неразборчиво пробормотал в ответ, не сводя глаз с двери. Какое-то время они извинялись друг перед другом, пока не вернулся Фаркухар. Когда Джефф увидел, кто с ним, его улыбка уподобилась оскалу голодного аллигатора.

— Мистер Ниссинг, — сказал он, делая шаг вперед, — какая удача! Собственно, я тут из-за вас.

Толстяк Ниссинг попятился, подозрительно тараща глазки:

— Кто вы такой, сэр? Я никогда вас раньше не встречал.

— Как и я вас, сэр. — Джефф выхватил еще одну визитку и протянул ему. — Но вам все станет ясно, если я скажу, что вы, вне всякого сомнения, хорошо известная и выдающаяся персона и, естественно, я видел ваши фотографии в газетах. Более того, моей фирме недавно стало известно, что вы планируете сделать определенные инвестиции, и я готов предложить любую помощь. — Не обращая внимания на странные взгляды, которыми обменялись все трое, он продолжал: — «Интернэшнл фандс» — всемирно известная фирма, вкладывающая средства во всех частях земного шара. Наша деятельность столь успешна, что мы, ха-ха, страдаем от избытка денег, а вы сами знаете, как это плохо. Деньги делают деньги, но это если они движутся, а никуда не вложенный капитал делает только убытки. Когда мы услышали, что доктору Херингбуту требуется финансирование его изобретения, меня сразу же направили к вам. Когда мы услышали, что вы, мистер Ниссинг, тоже намерены вложить средства, я поспешил со всех ног. Умоляю, не держите меня в неведении — вы обеспечиваете все расходы или остается хоть какое-то место для нас? Чековая книжка у меня в кармане, и я готов тотчас же выплатить любую сумму.

Двое мошенников молча страдали. Ниссинг, однако, расслабился и даже улыбнулся, потирая жирные щеки:

— Крайне рад слышать, О’Хара. Я действительно подумывал вложить средства, но сумма довольно велика, и я буду только счастлив иметь партнера в данном предприятии.

— И каков должен быть вклад «Интернэшнл фандс»?

Ниссинг прикрыл свиные глазки:

— Ну, скажем… сто тысяч долларов?

Покровительственно улыбнувшись, Джефф достал ручку:

— И все? А мы-то надеялись на крупные инвестиции. Впрочем, как скажете. — Он полез во внутренний карман, но рука замерла на полпути. — Надеюсь, вы не против, если я взгляну на изобретение, прежде чем подпишу чек?

— Уверен, профессор не против, — кивнул Ниссинг. — Но… вы же сказали, что вам о нем все известно? — с подозрением спросил он.

— Знать о чем-то и увидеть воочию — далеко не одно и то же, — ответил Джефф, ступая по краю пропасти.

Он пока что не имел ни малейшего понятия о сути изобретения.

— Конечно-конечно, вам же придется что-то рассказывать своему руководству в Берне. Ваше мнение, профессор? Мистер Фаркухар?

Оба натянуто улыбнулись и поежились, но отступать было некуда.

— Давайте, доктор, — наконец сказал Фаркухар. — Мы все будем рады увидеть вашу невероятную машину в действии.

— Это уж точно, — восторженно заявил Ниссинг. — Нужно хоть раз посмотреть, чтобы в нее поверить.

Поддельный Херингбут повернулся к большой панели управления и включил прибор.

— Разрушение материи требует немалой энергии, — начал он, — как и ее восстановление после перевода в волновую форму. — (Джефф поднял брови, но промолчал.) — Пока заряжается передатчик, могу продемонстрировать работу разрушителя материи…

— Незабываемое зрелище, — заявил Ниссинг. — Я готов хоть сто раз наблюдать, как он работает.

— Будьте добры, дайте пивную кружку, — попросил доктор-профессор. — Собственно, даже можете мне помочь — поставьте ее между поляризационными пластинами разрушителя материи, только постарайтесь убрать руки до того, как я включу установку.

На столе стояла коробка с дешевыми пивными кружками из толстого стекла. Взяв одну, Джефф взвесил ее в руках — тяжелая, прочная и во всех отношениях самая что ни на есть обычная. Он поставил кружку на металлическую пластину размером в квадратный фут, покоившуюся на тяжелых керамических изоляторах. Другая пластина, точно такая же, висела на таких же изоляторах в футе над ней. Обе пластины образовывали верхнюю и нижнюю грани пространства объемом в кубический фут.

— Всем отойти! — театрально воскликнул лже-Херингбут, поворачивая большой рубильник.

Генератор надсадно взвыл, между изоляторами, на которых держались пластины, проскочил слабый электрический разряд. Больше ничего особенного не произошло — если не считать того факта, что пивная кружка окуталась туманом и начала на глазах расплываться, а затем с едва слышным треском исчезла.

Генератор смолк, и Джефф только теперь понял, что стоит столбом, разинув рот. С лязгом сомкнув челюсти, он метнулся вперед и провел рукой между пластинами, но не встретил никакого сопротивления.

— Впечатляет, мистер О’Хара? — прошептал ему на ухо Фаркухар.

— Да, — ответил Джефф, собирая осколки самообладания, — но меньше, чем можно рассчитывать после знакомства с научными докладами.

— И что же говорится в этих самых докладах? — уже резче спросил Фаркухар.

— Ну как вам, О’Хара? — прогудел Ниссинг. — Как вам?

— Потрясающе! — ответил Джефф, проигнорировав нависшего над ним Фаркухара. — Настолько потрясающе, что мне бы хотелось увидеть то же самое еще раз. Что скажете, мистер Ниссинг?

— Хоть сто раз. А вы, профессор?

Лжепрофессор бросил яростный взгляд на Джеффа, но заискивающе заверил Ниссинга, что всегда готов услужить. На этот раз Джефф прошелся вокруг, осмотрев две пластины со всех сторон и даже снизу, и остановился так близко, что при исчезновении второй пивной кружки электрический разряд кольнул его в нос. Он немало знал о мошеннических ухищрениях, но не сомневался: здесь все честно.

Какова бы ни была природа силы, возникавшей между металлическими пластинами, под ее воздействием стеклянные изделия исчезали.

— Похоже, ваш разрушитель материи весьма эффективен, — как можно спокойнее сказал Джефф. — Надеюсь, передатчик, о котором вы упоминали, не менее интересен.

— Совершенно верно, — согласился Ниссинг. — Разрушение не имеет будущего. Если хочешь сделать на чем-то деньги, нужно уметь собирать разрушенное обратно.

— Да, конечно же, передатчик, — угрюмо буркнул лже-профессор и повернулся к панели управления, пытаясь скрыть злость. — Во время демонстрации, которую вы только что видели, луч электронных колебаний попросту разрушил объект, рассеяв его вещество в воздухе в виде облака субатомных частиц. Однако в герметичной камере передатчика частицы модулируют волну очищенной от всех примесей энергии, которая передается в приемник, где объект вновь восстанавливается в его исходной форме, целый и невредимый. Естественно, в нашем случае передатчик и приемник в демонстрационных целях расположены в одном и том же помещении, хотя при полевых испытаниях нам удавалась передача на расстояние свыше пятидесяти миль.

— А если вложить немного капитала, мощность передатчика позволит преодолевать любое расстояние, — сказал Ниссинг. — Именно так мне говорили, и, полагаю, вы сами понимаете, О’Хара, что это означает с коммерческой точки зрения. — Он начал снимать с запястья часы. — Держите. Можете воспользоваться моими часами, как в прошлый раз.

Джефф заметил, что лжеученый бросил на Фаркухара беспокойный взгляд.

— Почему бы и нет? — учтиво ответил мошенник. — Передать можно любой объект. Вообще любой.

Он протянул руку за часами — «ролекс-ойстером» в золотом корпусе на восемнадцать карат, отделанном хрусталем, на столь же бесстыдно дорогом золотом браслете. Ниссинг отдал часы, и Фаркухар вручил их лже-Херингбуту, повернувшись к Джеффу спиной. Джефф весело улыбнулся — вот это уже другое дело. И пока профессор демонстрировал свою установку, улыбка становилась все шире и шире.

— Я кладу часы в камеру передатчика, из которой должен быть откачан воздух, так как малейшие его количества препятствуют действию сканирующей волны. Но в передней части камеры есть стеклянное окошко, и вы сможете наблюдать за процессом.

Он склонился над громоздкими приборами. Джефф и Ниссинг смотрели в окошко из толстого стекла в передней стенке камеры. Внутри виднелись знакомые пластины на изоляторах, затем появилась рука профессора, вкладывающая в камеру часы. Заработал воздушный насос, и несколько минут спустя давление в камере снизилось до нуля.

— Смотрите! — гордо произнес Ниссинг. — Просто смотрите!

Загудел генератор, затрещало электричество. Часы расплывались, пока не исчезли из виду, и камера опустела. В другом конце комнаты затрещали искры внутри второй такой же установки, снабженной, как и первая, антенной в форме тарелки, возле которой стоял Фаркухар. Ниссинг тяжелыми шагами пересек комнату и указал в окошко на часы.

— Ну, что скажете? — рассмеялся он, поворачивая колесо на боку камеры.

Зашипел воздух, и мгновение спустя часы уже лежали на ладони Ниссинга, заиндевевшие от вакуума и, возможно, от энергетического воздействия, которому подверглись.

— Все так же тикают и показывают верное время. — Ниссинг перевернул часы и показал строчки, выгравированные на их задней крышке. — Вне всякого сомнения, это мои часы, целые и невредимые, с той же надписью. Что скажете, О’Хара? Вашей «Интернэшнл фандс» это интересно?

— Можете хоть последний доллар поставить, что да, — весело ответил Джефф. — Демонстрация просто великолепная, и…

— Не желаете ли ознакомиться с приборами и принципами их действия, мистер О’ Хара? — вкрадчиво вмешался Фаркухар. — Я всего лишь деловой партнер и ничего об этом не знаю. Почему бы вам не задержаться и не побеседовать с профессором Херингбутом, не спросить его обо всем, о чем пожелаете? Нам с мистером Ниссингом нужно пока кое-что обсудить. Мы скоро вернемся.

Умелая рука мошенника уже подталкивала комиссара к двери. Джефф поспешно размышлял. Здесь они не могли провернуть с Ниссингом никакого трюка, так что, похоже, это была всего лишь вежливая уловка, чтобы разлучить его с Джеффом. Но пока все шло удачно, и уж точно худого коротышку-лжеученого можно было не бояться. Джефф слегка размял мышцы под пиджаком.

— Конечно, пожалуйста, — искренне сказал он. — А мы с герром доктором-профессором пока приятно побеседуем.

Дверь закрылась, и Джефф повернулся к лжеученому. Тот шел к нему, подняв руку, словно желая обменяться рукопожатием. Джефф хотел что-то сказать, но запоздало сообразил, что доктор держит его за руку, зачем-то пытаясь ее вывернуть.

— Эй! — сказал Джефф, морщась от боли.

Тут в голове у него раздался хруст, и наступила тьма.

Сознание возвращалось в компании разнообразных неприятных ощущений, которые он пытался побороть, еще не открыв глаза. Наконец подняв веки, он увидел плавно покачивающийся потолок; остановить его удалось лишь ценой крайне мучительного сверхнапряжения мысли. Потолок был пыльный и потрескавшийся, весь в паутине, с единственной грязной лампочкой в проволочной сетке. У Джеффа болела шея, болела голова, а желудок болтало, словно щепку в штормовом море. Он попытался оглядеться, но перед глазами вспыхнула молния, и он глухо застонал.

— Ну наконец-то проснулись. В вашем возрасте вредно так надираться, Dummkopf[411].

Услышав знакомый скрипучий голос, Джефф снова усилием воли заставил себя открыть глаза и прищурился. Напротив него сидел худой старик с пучками седых волос за ушами; старомодное пенсне в позолоченной оправе еле держалось на красном носу.

— Доктор-профессор Херингбут, я полагаю? — При каждом слове в голове Джеффа отдавался мощный удар барабана.

Херингбут отвернулся от захламленного лабораторного стола и, моргая, уставился поверх пенсне на Джеффа.

— Вы знаете, как меня зовут? — спросил он.

Джефф медленно приподнялся и сел на край жесткой койки:

— Вы меня тоже знаете, профессор. Джефф О’Хара из КБОККа. Вы однажды получали у нас грант.

— Ага… то-то ваше лицо показалось мне знакомым. Конечно же О’Хара. Годы вас не пощадили: волос поменьше и все такое прочее. Ну и пьете не в меру.

— Это парни наверху так меня отделали, док. И я не пьян. Всего лишь контузия, ссадины и ушибы. У меня голова раскалывается.

Херингбут слез с высокого табурета, семенящей походкой подошел к Джеффу и приподнял его веко, словно чистящая камбалу жена рыбака.

— Ой! — сказал Джефф, ощутив очередной удар молнии.

— Может, вы и правы, — задумчиво произнес ученый. — Зрачок указывает на возможный удар по черепу, так же как и кровь на воротнике. — Он начал шарить в большом шкафу, заставленном бутылками, вынимая одну за другой и что-то бормоча под нос. — Гидрохлорид хлорпромазина… Пикротоксин… Окстрифилин… Ацетат дезоксикортикостерона… — Быстро смешав некоторое количество химикалий в стакане, он потянулся к бутылке с дистиллированной водой. — Вы уверены, что не пили? — спросил он.

— Более чем.

— В таком случае от микстуры вам станет bessere[412]. — Он плеснул в стакан изрядную дозу этилового спирта, добавив немного воды, и поднес стакан Джеффу, помешивая в нем стеклянной палочкой. — Выпейте до последней капли, и вашим проблемам Kaputt.

— А мне самому не придет капут? — подозрительно спросил Джефф, глядя на пузырящееся содержимое стакана.

Когда профессор вытащил палочку, он удивился, что та не растворилась наполовину.

Херингбут все же потребовал выпить жидкость, и Джефф, у которого не осталось сил сопротивляться, подчинился. Если не считать некоторого урчания в животе, подобного отдаленному грохоту вулканов, лекарство не вызвало дурных последствий, и вскоре по организму растеклось приятное онемение, за которым последовала волна восторга и прилив сил.

— Отличная штука. — Джефф встал и размял мышцы, — казалось, сейчас он мог без труда сокрушить каменную стену. — Вам следует ее запатентовать. Сколотите целое состояние на средстве от похмелья и для подъема духа.

— Плоды моего гения сыплются подобно дождю, на коммерцию просто не остается времени.

Вернувшись к лабораторному столу, доктор загремел химической посудой.

— Вы, случайно, не знаете некоего Фаркухара? — спросил Джефф, проверяя карманы.

Бумажник, чековая книжка — все исчезло. Пожав плечами, он подошел к вделанной в бетонную стену стальной двери и попробовал ручку. Та даже не пошевелилась.

— Конечно знаю. Он мой адвокат.

— Адвокат? — ошеломленно переспросил еще не до конца пришедший в себя Джефф. — Но что случилось с вашим прежним адвокатом?

— Несчастный случай. Весьма трагический. Его сбила rennen[413] машина. У него сломаны обе ноги, и он все еще в больнице. Он прислал письмо, где говорится, что лучше Фаркухара адвоката не найти.

— Понятно, — сказал Джефф. Несчастный случай наверняка был подстроен, а письмо подделано — детская игра для такого прожженного жулика, как Фаркухар. — Возможно, вам знаком еще один человек. Я не знаю, как его зовут, но он невысокий, с беспокойным взглядом, с рыжеватыми волосами и лысиной на макушке…

— Вы имеете в виду Скоби, моего телохранителя…

— Телохранителя?

— Весьма разумное решение с моей стороны, — продолжал Херингбут, подсоединяя какие-то трубки к холодильной камере. — И весьма действенное. Заодно и деньги экономятся. Так сказать, два в одном. Он еще и мой ассистент, опытный лаборант, и в то же время знаток дзюдо… Как это называется? Schwarzgurtel.

— Черный пояс. Жаль, не знал. — Джефф потер ушибленный затылок. — Все сходится. Пожалуй, пора убираться отсюда и внести кое-какие изменения в их планы.

— Вы не сможете выйти, — рассеянно проговорил Херингбут, настраивая бунзеновскую горелку под стеклянной башней. — Дверь опять заело, — похоже, ее так и не сумели починить. А другого выхода из этого подвала нет.

— Ловко, — пробормотал Джефф, осматривая бетонные стены без окон.

В одной имелось отверстие угольного желоба, его закрывала толстая металлическая решетка, приваренная к железной раме. Желоб, достаточно широкий, чтобы можно было по нему пролезть, уходил под углом вверх на несколько футов, и там виднелась металлическая крышка, похоже никак не закрепленная. Легко было бы выбраться таким образом из подвала — если бы не решетка.

— Фаркухар давал вам подписывать какие-нибудь бумаги? — спросил Джефф.

— Конечно! — раздраженно бросил старик. — А для чего еще я нанимаю адвокатов? У меня нет времени все это читать. Он приносит — я подписываю.

— Вы стали жертвой мошенничества, доктор Херингбут, — объявил Джефф. — Фаркухар — известный жулик, а ваш ценный помощник выдает себя за вас. Они замышляют крупную аферу и наверняка используют для этого подписанные вами бумаги.

— Мальчишки — всегда мальчишки, — пробормотал Херингбут, глядя сквозь прищур ресниц на поднимающиеся пузырьки. — Я сам подозревал обман, но, пока хватает денег на эксперименты, мне все равно. Я нанял адвоката, чтобы не угодить в Nervenheilanstalt, лечебницу для душевнобольных, и он этого не допустит, пока ему платят. Да, я сумасшедший — словно бешеный лис! Ха!

Джефф с трудом сдерживал злость. Нужно привлечь Херингбута на свою сторону, иначе из этого подвала никогда не выбраться. Сладкая парочка наверняка готова сегодня же ночью выдоить свою жертву досуха и смыться из города, раз уж рискнула запереть тут Джеффа.

— Мне нужна ваша помощь, профессор, — терпеливо объяснил он. — Ваш адвокат и ассистент-телохранитель прямо сейчас заканчивают свое грязное дело. Они собрали разрушитель материи. Это изобретение принадлежит вам…

— Никогда не слышал ни о каком разрушителе материи.

— Устройство из двух металлических пластин на изоляторах. Кладешь между ними что-нибудь, включаешь ток, и оно исчезает.

— Unwissenheit![414] — завопил профессор Херингбут, свалив со стола целый ярд химической посуды. — Это просто lacherlich![415] Вы описываете мой демонстратор эйнштейновского пространства-времени. Он не имеет никакого отношения к разрушению материи. Я построил его лишь для того, чтобы доказать одну мою идею из теории пространственно-временных координат, а потом велел своему schrecklichschuft[416] ассистенту его разобрать.

— Значит, это не разрушитель материи?

— Разрушитель материи… что за чушь?! — воскликнул профессор, гневно размахивая кулаком над головой. — Это вас за такие слова надо упрятать в психушку, а не меня. Я же сказал: это демонстратор, он не изменяет пространство, но может быть опасен, крайне опасен в использовании. Их нужно остановить! — Он подбежал к двери и в ярости задергал ручку.

— Заперто, — вздохнул Джефф. — У меня такое чувство, что они заперли здесь нас обоих, чтобы мы не могли им помешать. Есть другой выход…

— Где? — рявкнул Херингбут, расхаживая по подвалу, словно лев в клетке.

— Вон там. — Джефф показал на древний угольный желоб. — Можно было бы выбраться через него, если бы не решетка.

— Решетка! Решетка — ничто для Херингбута, я смеюсь над решеткой! Идиоты… — сердито пробормотал ученый, распахивая дверцу шкафа и поспешно собирая на столе какую-то установку. — Что-нибудь попроще… времени нет… нитрат целлюлозы, или пироксилин, — вот что нам подойдет… — Послышалось бульканье — в фарфоровую чашку полилась азотная кислота. — А теперь немного клетчатки… Це-шесть аш-десять о-пять… да, именно так!

Джефф с интересом наблюдал, как разгневанный ученый открывает аптечку и вытаскивает пачку ваты, запихивает ее в кислоту, затем достает откуда-то пакет гипсового порошка и размешивает его в большой миске с водой. Работая одновременно обеими руками и постоянно что-то бормоча, он соорудил странного вида комок из ваты и полужидкого гипса. Попросив Джеффа подержать емкости, Херингбут наложил взрывчатку на железное кольцо, удерживавшее решетку, а затем замазал ее сверху гипсом. Когда гипс почти затвердел, ученый проделал в нем отверстие и вставил кусок пропитанного спиртом шнура. После чего вымыл руки, застегнул белый халат и нахлобучил на голову огромную черную фетровую шляпу, сняв ее с крюка рядом с дверью.

— Я готов, — объявил он. — Уходим?

— После вас, профессор.

— Gut. Предлагаю отойти к стене и прикрыться столом. Будет шумно, полетят осколки, так что лучше поостеречься…

Коснувшись запального шнура спичкой, он поспешил назад и присел рядом с Джеффом.

Шнур задымился и затрещал. Раздался оглушительный грохот. Кольцо вместе с решеткой пролетело через весь подвал и с лязгом ударилось о дальнюю стену.

— Неплохо, — одобрил Херингбут, ступая сквозь облако дыма и пыли и разглядывая образовавшуюся в стене дыру с рваными краями.

Джефф пролез через желоб, вытолкнул крышку и выбрался наружу. В желобе осталось изрядное количество древней угольной пыли, и, когда Джефф вытащил наверх Херингбута, тот громко выругался, увидев, в какое состояние пришел его белый халат. Джеффу с трудом удалось его успокоить. Отраженного от неба света вполне хватало, чтобы понять, что они находятся на захламленном заднем дворе, с трех сторон ограниченном высокими домами, а с четвертой — ветхой стеной того самого здания, откуда только что вышли. Из-за задернутых занавесок наверху сочился свет, в ночной тишине отчетливо слышалось гудение генератора.

— То ли они глухие, то ли сами так шумят, что не слышали взрыва, — сказал Джефф, пробуя ручку задней двери. Дверь оказалась не заперта. — Что ж, пора заявить о себе.

Он направился внутрь здания. Херингбут следовал за ним по пятам.

— Как раз вовремя, — весело произнес Джефф, распахивая дверь лаборатории.

Находившиеся в помещении люди застыли, словно в немой сцене из плохой пьесы. Ниссинг передавал большую пачку наличных заговорщикам, одновременно протягивавшим руки к добыче. Все трое вытаращились на стоящих в дверях.

— Мистер О’Хара! — воскликнул Ниссинг. — Что с вашей одеждой? Мне сказали, вас срочно вызвали по делу.

— Объяснение последует чуть позже, — заверил Джефф, не сводя бдительного взгляда с обладателя черного пояса, который крался к нему, полуприсев и вытянув руки. — Нет-нет! — с притворным ужасом проговорил Джефф, пятясь.

Скоби улыбнулся, вспомнив, как легко ему удалось победить в прошлый раз, и выбросил вперед руку. Улыбка тут же исчезла — Джефф схватил его за руку, вывернул ее и подсек противнику ноги. Пока тот падал, Джефф успел ударить его ребром ладони по шее и даже пнуть в живот коленом. Издав глухой стон, Скоби без чувств растянулся на полу.

— В прошлый раз ты застал меня врасплох. — Джефф с улыбкой посмотрел на неподвижное тело. — К твоему сведению, у меня тоже черный пояс, а еще я научился в морской пехоте кое-чему такому, чего в школе дзюдо не преподают.

Последние слова Джефф произнес на бегу, и, когда рука Фаркухара опустилась в ящик стола, Джефф уже был рядом. После короткой схватки он завладел пистолетом и сунул его в карман пиджака:

— Вот теперь можно мирно побеседовать.

— Что значит весь этот произвол?! — воскликнул Ниссинг. — Что вы сделали с профессором Херингбутом?

— Ничего, — безмятежно ответил Джефф. — Настоящий профессор Херингбут — вот этот джентльмен в черной шляпе, а тот, кого я свалил, — самозванец.

— То есть вы хотите сказать…

— Установка ненастоящая, и никакого передатчика материи не существует.

— Мои деньги…

— Их выманили у вас обманом. Этот бледный тип, что пятится к двери, — профессиональный мошенник, который доит своих жертв уже много лет.

— Но… я же видел, как разрушитель материи разрушает материю, — сказал Ниссинг, хватая деньги со стола и запихивая обратно в портфель.

— Ха! — Профессор Херингбут театрально скрестил руки на груди. — Вы видели демонстрацию моего демонстратора эйнштейновского пространства-времени. Никакую материю никто не разрушал.

— Н-но… — Ниссинг ошеломленно затряс головой, махнув в сторону передатчика. — Вы же здесь были, мистер О’Хара, вы видели, что прибор работает. Он перенес мои часы через всю комнату.

Улыбнувшись, Джефф взял со стола гаечный ключ.

— Это чудо техники содержит в себе хорошо известный фокус, — сказал он и разбил ключом смотровое окошко. — Видите стекло, расположенное под углом сорок пять градусов? Это и есть секрет фокуса. Объясняю: первым делом жулики купили дубликат ваших часов, что не такая уж большая проблема. Я видел, как Фаркухар совершил подмену, отдав дубликат Скоби, который теперь валяется без сознания. На наших глазах Скоби поместил дубликат в заднюю часть этого ящика, и мы лицезрели его сквозь наклонное стекло. Затем свет над часами стал медленно меркнуть, в то время как с этой стороны он становился все ярче. Второй источник света показывает второй ящик, пустую копию первого, расположенную под нужным углом. За наклонным стеклом, которое теперь играет роль зеркала, наступает темнота, и мы якобы видим: часы исчезают по мере того, как их сменяет изображение пустого ящика. И ничего больше.

Ниссинг перевел взгляд с одного прибора на другой, затем показал на приемник материи:

— И все-таки не пойму — мы же нашли мои часы в этой установке?

— Естественно. Фаркухар подошел и вложил в нее часы, пока мы стояли к ней спиной. Все просто. Секрет всех хороших фокусов в их простоте.

— Меня обманули… — пробормотал Ниссинг, начиная наконец понимать. — Вымогатель! — яростно заорал он на Фаркухара. — Мошенник! Где двадцать тысяч долларов, которые я заплатил тебе на прошлой неделе?

— Такие предприятия требуют средств, — злорадно усмехнулся Фаркухар. — Боюсь, ваше пожертвование ушло на текущие расходы…

— А ну, отдавай деньги, мошенник, или я их из тебя выбью! — Побагровевший Ниссинг шагнул к нему, замахиваясь кулаком.

— Обойдемся без насилия. — Джефф схватил его за рукав. — За двумя исключениями, здесь собрались благородные джентльмены. Я прослежу, чтобы вам возместили все потери. Эти мошенники хотя бы дали вам какие-то бумаги в обмен на наличные?

Ниссинг в замешательстве посмотрел на него:

— Да, но я не понимаю, какое это имеет отношение к делу. — Он достал из портфеля документ и протянул Джеффу. — Вот договор о передаче патента, соглашение о разделе прибыли и все остальное.

— Похоже, все в полном порядке. — Джефф взял у него документ и быстро просмотрел. — Составлено со всей тщательностью, в углу подпись Херингбута. Вне всякого сомнения, это одна из тех бумаг, что он подписывал не читая. Вам повезло, мистер Ниссинг. Должен кое в чем признаться: я вовсе не занимаюсь инвестициями, в чем пытался вас убедить, а работаю в образовательном фонде, который очень хорошо обеспечен, — профессор вам подтвердит. Поскольку мой фонд спонсирует многие работы профессора Херингбута, мы считаем, что имеем в связи с этим определенные обязательства. Не согласитесь ли нам помочь? Мы заплатим вам двадцать тысяч и постараемся как можно больше взыскать с этих мошенников. Но чтобы подтвердить данную сделку в наших бухгалтерских документах, не будете ли так добры подписать передачу прав, которые приобрели… вот здесь, внизу, вполне достаточно места.

— С превеликим удовольствием. — Ниссинг подписал продиктованный Джеффом текст.

— Моя чековая книжка? — обратился Джефф к Фаркухару.

Тот пожал плечами и молча показал на лежавший в углу дипломат Джеффа. Его взломали и вырвали катушку с лентой из магнитофона, но бросили туда все, что забрали у Джеффа из карманов. Достав чековую книжку и ручку, он выписал чек Ниссингу:

— Прошу вас, мистер Ниссинг. У нашего фонда денег в избытке.

— А что будет с этими жуликами? — Ниссинг убрал чек в карман. — В смысле, полиция…

— Прекрасно вас понимаю, сэр. Учитывая ваше новое назначение на должность комиссара, вы можете оказаться в неловком положении. Вас устроит, если они просто исчезнут? На дне реки, с ногами в цементе, и все такое?

— Вы же не хотите сказать… — Ниссинг побледнел. — Нет… я в этом не участвую.

— С глаз долой — из сердца вон! — зловеще улыбнулся Джефф, с сухим шорохом потирая руки. — Не лучше ли вам просто уйти и попытаться выбросить эту историю из головы?

— Да… конечно… прекрасная мысль…

Ниссинг поспешно подхватил портфель, пальто и шляпу и выскочил из комнаты, забыв попрощаться. Послышались быстрые шаги по лестнице, затем хлопнула дверь внизу. Джефф повернулся к Фаркухару, протягивая руку ладонью вверх.

— Гони монету! — сурово проговорил он.

Мгновение поколебавшись, мошенник достал бумажник и отдал Джеффу пачку банкнот.

— Профессор, проверьте, остались ли деньги у Скоби, — попросил Джефф, пересчитывая купюры.

На неподвижном теле Скоби обнаружилось немного денег, но оказалось, что все еще недостает четырех тысяч долларов.

— А ну, выкладывай, Фаркухар! — зловеще проговорил Джефф, сверкнув глазами. — Вряд ли ты столько потратил на эту постановку. Где деньги? — Он подул на кулак.

— Только не бейте! — взвизгнул мошенник.

Бросившись к столу, он начал рыться в нижнем ящике. Потом выпрямился, держа в руке большой пистолет, и направил оружие на Джеффа.

— А ну-ка, — холодно сказал он, — деньги назад.

— Два пистолета, — пробормотал Джефф. — Мне следовало об этом подумать.

В другом конце комнаты появилась, словно ниоткуда, стеклянная пивная кружка и с грохотом упала на пол. Подпрыгнув, Фаркухар развернулся в ту сторону. Схватив еще одну кружку из стоявшей рядом коробки, Джефф швырнул ее. Она угодила в висок Фаркухару, и тот рухнул без чувств.

— Wunderschone![417] — рассмеялся доктор Херингбут и посмотрел на часы. — Зная настройки мощности демонстратора, я могу определить временно?е смещение. Видимо, это первый использованный мной образец.

Что-то бормоча, он начал писать уравнения на клочке бумаги.

— Как я и рассчитывал, — сказал Джефф. — Вы говорили, что ваше изобретение — пространственно-временной демонстратор, который не демонстрирует никаких свойств пространства. Значит, остается время. — Снова послышался грохот, на этот раз еще громче: в воздухе появился десяток кружек, падавших одна за другой. — Я рассчитывал, что ваше устройство каким-то образом посылает стеклянную посуду сквозь время, и рад, что мои предположения столь точно подтвердились. Мошенники считали вашу установку лишь средством для жульничества, в то время как в руках у них была действующая машина времени. — Он похлопал по карману, где лежал подписанный договор. — Часть ее теперь принадлежит КБОККу, что скреплено подписью и печатью. Хорошая работа, О’Хара, — поздравил он себя самого, поскольку сделать это было больше некому, и снял трубку телефона. — Остается лишь позвонить Маннгеймеру и сообщить, что новый комиссар вышел сухим из воды. Пусть забирает прохвостов и сажает в кутузку на несколько месяцев. Нападение с побоями, незаконное владение оружием и все такое прочее. Жаловаться они вряд ли станут, а когда наконец выйдут на свободу, постараются побыстрее смыться за пределы штата.

Раздался пронзительный вопль, и в воздухе возник разъяренный кот с торчащей во все стороны шерстью и выпущенными когтями. С воем и шипением приземлившись на пол, он метнулся под стол.

— Вот куда ты подевался, мое маленькое Schatz![418] — радостно воскликнул Херингбут, обращаясь к коту. — Ах ты, шалун! Путешественник во времени!

— Маннгеймер слушает, — раздался в трубке скрежещущий голос.

— Есть хорошие новости, сержант. Приезжайте — услышите. И захватите две пары самых лучших наручников. У меня был тяжелый вечер.


Примечание. В выпуске «Медикал трибьюн» от 27 марта 1964 года опубликована статья «Подростки плохо питаются, хуже всего девочки». Приведенные в рассказе цитаты позаимствованы оттуда.

Статью также читал доктор Барнс, который написал письмо в «Медикал трибьюн», сообщив о своих более ранних исследованиях взаимосвязи питания и склонности к простудам, а также о том, что отчет о них был отвергнут «Журналом АМС».

Голос КБОККа

— Сами понимаете, радиус действия ограничен, — сказал уродец, потирая сломанный нос бородавчатым пальцем. — С этим монстром столь миниатюрному прибору просто не сравниться.

Он показал сперва на ящичек размером с коробку для сигар у себя в руке, затем на стоявшую неподалеку передвижную радарную установку — большой трейлер цвета хаки с тарелкой антенны на крыше и вспомогательным дизельным генератором, набитый аппаратурой и операторами.

— Чуда я и не жду. Зато жду результатов. Давайте, Эспантозо, пока я совсем не окоченел! — воинственно прорычал полковник ВВС.

— Продолжаю, генерал, — ответил уродец. — Эспантозо всегда держит слово. Я продемонстрирую свое гениальное, можно сказать, чудодейственное изобретение после кратких пояснений. — Он изобразил нечто вроде дружелюбной улыбки, но все впечатление портили два торчавших над нижней губой желтых зуба. С металлическим щелчком он выдвинул снизу ящичка длинное острие. — Этот прибор разработан для военного применения в полевых условиях, а именно с целью обнаружения низколетящих самолетов противника. Благодаря некоторым совершенно секретным незапатентованным компонентам моему изобретению не в силах помешать никакие преграды. Ему нипочем деревья, дома и даже небольшие холмы, и оно в состоянии обнаружить самолет, когда его еще не видно.

Осторожно держа устройство обеими руками, Эспантозо опустился на колени и медленно воткнул острие в землю. Сверху появилась маленькая антенна в форме полумесяца; он щелкнул одним из переключателей на замысловатой панели управления спереди, и антенна начала вращаться. Зрители рассеянно наблюдали за ним, дрожа от холода; под порывами арктического ветра, завывавшего над невспаханными полями, от их энтузиазма не осталось и следа.

— Давайте побыстрее, — посиневшими губами пробормотал полковник.

Собравшиеся вокруг него люди в форме согласно загомонили. На холод не обращали внимания лишь изобретатель и Джефф О’Хара. Эспантозо не интересовало ничего, кроме его творения, Джефф же приехал сюда из города на мотоцикле, в теплых ботинках, штанах, куртке и перчатках, к тому же влив в себя немного антифриза. Остатки виски ждали его в седельной сумке.

— Ради простоты использования в полевых условиях, — объяснил Эспантозо, быстро подстраивая прибор, — я задействовал подсвеченную картушку компаса вместо электронно-лучевой трубки. Отпадает необходимость выводить изображение на экран. Моя схема делает все это сама. Говорите, трудно поверить? Смотрите.

Он щелкнул переключателем, и на круглом диске замерцала светящаяся точка, указывая на северо-северо-восток. Затем она исчезла, и ее сменило пульсирующее пятнышко возле северо-восточной отметки.

— Давно пора, — хрипло проговорил полковник. — Скажите мобильной группе, чтобы начинали. Пусть отметят время и считывают данные с этой штуковины.

— Есть, сэр, — ответил его адъютант, включая рацию и что-то быстро в нее говоря.

— Вижу подтверждение! — приплясывая и взмахивая полами пальто, воскликнул Эспантозо. С северо-востока промчался пассажирский «Виккерс-10», набирая высоту после взлета. — Я предпочел это место из-за его близости к аэродрому, тут больше возможностей доказать значимость моего изобретения.

— Про аэродром мне тоже известно, — мрачно усмехнулся полковник. — И я сам кое о чем договорился. Давайте! — крикнул он адъютанту, а затем отвел Джеффа в сторону. — Про коммерческие рейсы можно узнать заранее, — сказал он Джеффу. — Но здесь неподалеку тренируется эскадра, и ее сегодняшняя задача — учебная атака на эту позицию с разных направлений. Сейчас посмотрим, как справится ваш протеже, мистер О’Хара.

— Я тут ни при чем, сэр, — любезно ответил Джефф. — Это вы нашли его в ежегоднике КБОККа за шестьдесят пятый год и обратились к нему с просьбой продемонстрировать свое изобретение.

— Не хотелось бы спорить, О’Хара, но ваша организация спонсировала его. И не сомневайтесь — если эта штука работает, кое-что причитается и вам.

— Мне тоже не хотелось бы спорить, полковник, но Комиссия по благотворительности, обслуживанию и контролю качества всего лишь собирает факты и не несет ответственности за взгляды ученых, получающих ее гранты. Мы весьма скромны и не нуждаемся в поощрениях, но нам и не хотелось бы в случае чего принимать на себя ответственность.

— Вы хотите сказать, что этот мини-радар может не работать? — Полковник резко повернулся к нему. — Что нас обманывают?

— Я ничего не хочу сказать, сэр. Всего лишь указываю на тот факт, что КБОКК относится к подобным вопросам совершенно нейтрально. Я присутствую здесь только в качестве наблюдателя — по вашей просьбе. И на случай, если вы забыли, полковник, — КБОКК является некоммерческим благотворительным фондом, цель которого состоит в выплате грантов исследователям, отвечающим нашим весьма свободным требованиям. Создателя организации, ныне покойного Вольфганга Шлюсселя, спас от безвременной смерти шарлатан-медик, в то время как обычные врачи уже слали ему рекламу похоронных бюро. Он прожил еще немало лет, а когда в конце концов умер, оставил все свои деньги этому фонду, спонсируя поиски других шарлатанов. Проще говоря, мы находим их и подкармливаем, но нисколько за них не ручаемся.

Ответ полковника потонул в реве пронесшегося над их головами военного самолета. Полковник повернулся, глядя на мини-радар.

— А штуковина-то работает, — сказал один из офицеров. — Обнаружила все самолеты, включая этот, когда их еще не было видно. Думаю, тут и впрямь нечто интересное.

Один за другим самолеты с ревом проносились мимо, и мерцающий огонек предвещал появление каждого из них. Когда вдаль с грохотом унесся последний лайнер, Эспантозо ухмылялся, словно свихнувшийся людоед, а полковник довольно посмеивался.

— На мой взгляд, лучше некуда, — отметил он.

— Плоды моего гения, — скромно прокомментировал Эспантозо, отбрасывая длинные волосы с красных глаз.

— А это разве не самолет? — спросил Джефф. — Вон там, к югу, низко над горизонтом? Непохоже, что ваше устройство его обнаружило.

— Где? Ничего не вижу! — взвизгнул Эспантозо, поворачиваясь туда, куда указывал палец Джеффа. — Он слишком далеко, я же вас предупреждал…

— А мне кажется, достаточно близко, — заметил Джефф, протягивая руку из-за спины изобретателя к мини-радару.

Все офицеры тоже повернулись к Эспантозо, и какое-то мгновение на устройство никто не смотрел. Пальцы Джеффа шарили по его боковой стенке.

— Неправда, — возразил Эспантозо, и тут он увидел, что делает Джефф. — Шпион! Убери руки! Преступник! — взвыл он.

— Одну минуту, — сказал Джефф. — Да, вот она.

Его пальцы нашли задвижку, и послышался резкий щелчок. Передняя стенка радара откинулась, словно дверца.

— Так-так… и что же у нас тут? — проговорил Джефф, выпрямляясь.

Из открывшейся ниши на землю спрыгнула толстая белая крыса. Все замерли. Крыса поводила носом и усами, озираясь по сторонам, затем побежала по неровной земле к Эспантозо. Полковник наклонился, пытаясь ее поймать, но вскрикнул от боли и отдернул укушенную руку. Крыса взобралась по штанине Эспантозо и спряталась в кармане его пальто.

Эспантозо развернулся кругом, ругаясь на чужом языке, но стоявший рядом лейтенант схватил его за рукав:

— Одну минуту!

Кулак изобретателя тут же угодил ему в нос. Хлынула кровь. Офицер отпустил Эспантозо, и тот помчался через поле к темнеющим на горизонте деревьям.

С появления крысы прошло всего несколько секунд. Ошеломленные офицеры смотрели вслед убегающему изобретателю.

— Догнать его, идиоты! — наконец нарушил тишину полковник. — Я хочу с ним поговорить!

Все сорвались с места, кроме Джеффа и двоих пострадавших офицеров. Джефф взглянул на лейтенанта, прижимавшего к носу окровавленный платок:

— Я вижу у вас нашивки пилота. А на этой штуке летать умеете? — Он показал на свой мотоцикл. — У Эспантозо, похоже, немало опыта в беге по пересеченной местности, пешком его не догнать.

Лейтенант перевел взгляд с мотоцикла на быстро исчезающие вдали силуэты и кивнул.

— Еще бы я не умел! — воскликнул он, отбрасывая платок и прыгая в седло.

Джефф кинул ему ключи, и мотоцикл с ревом унесся прочь. Преследователи преодолели холм и скрылись из виду.

— Похоже, надо вас поблагодарить за разоблачение этого мошенника, — сказал полковник, мрачно глядя на капающую с указательного пальца кровь. — Хотя, честно говоря, я не совсем понял, что произошло.

— Вас только что обманули, хотя в этом нет вашей вины, настолько хорошо все было проделано. Получив от вас приглашение на эту демонстрацию, я решил поинтересоваться биографией Эспантозо. Проследил ее вплоть до Кито, где он работал в крупнейшей экспериментальной лаборатории страны…

— Мы тоже проследили, и это была одна из причин, по которой решили познакомиться с его изобретением.

— Вы не выясняли, чем он там занимался?

— Ну… я предполагал…

— Прошу прощения, полковник, но КБОКК ничего не предполагает. Эспантозо ухаживал за животными.

— Он… что?

— Заботился о наших пушистых друзьях: крысах, мышах, хомяках — обычный набор лабораторных животных. — Джефф поднял с земли коробочку «радара». — Он заметил, как грызуны реагируют на высокочастотный звук во время экспериментов, и у него возникла эта идея. Три четверти его устройства всего лишь жилище для зверька, но еще есть батарея и сложная электрическая схема.

— Ничего не понимаю…

— Все просто. Это устройство — звукоулавливатель, а не радар. Миниатюрная версия тех антенн, что использовались в тридцатые. Высокочастотный звук от далеко летящего самолета улавливается вот этим расположенным наверху приемником, усиливается и подается через громкоговоритель в отделение для крысы. Для нас он неразличим, даже когда усилен, но животное слышит отлично. А это рычажок. Зверька приучили нажимать на рычаг, когда он слышит самолет, и не обращать внимания на все остальное. Весьма изобретательно.

— Проклятье! То, что мы считали электронным устройством, оказалось слуховым аппаратом для какого-то крысеныша. Я упрячу этого Эспантозо за решетку!

— Не спешите, полковник. Забудьте о пристрастии к последним новшествам. Устройство ведь работало. Возможно, дешевый и простой в обслуживании «крысорадар» может оказаться ничем не хуже обычного.

— Может, и стоит над этим поразмыслить. — Полковник задумался, потирая подбородок. — Но как вы догадались? Почему открыли ящик?

— Отверстия для воздуха с задней стороны, — показал Джефф. — Зачем они нужны устройству на полупроводниках?


Сержант-детектив Маннгеймер из городской полиции с ворчанием опустил тяжелый полевой бинокль. Небольшие заросли полностью скрывали его от военных, но отсюда все было прекрасно видно. Он наблюдал за ходом эксперимента вплоть до его завершения, когда вдруг случилось нечто непонятное и бо?льшая часть участников бросилась бежать, исчезнув за горизонтом. Хотелось верить, что Джефф О’Хара теперь не оберется хлопот, но полицейский сознавал призрачность этой надежды. Судя по всему, О’Хара проделал с прибором нечто, ставшее поводом для возникшей суматохи, и теперь детально обсуждает случившееся с начальником военных. Наконец они разошлись, пожав друг другу руки, и Маннгеймер понял, что О’Хара в очередной раз каким-то загадочным образом ускользнул от правосудия.

Тяжело шагая к припаркованной на дороге полицейской машине, сержант размышлял о царящей в мире несправедливости, позволявшей столь явным преступникам, как О’Хара и его чокнутая организация, каждый раз уходить безнаказанно. От этого человека, как и от всех имевших к нему отношение, прямо-таки несло злодеянием. Маннгеймер всегда недолюбливал Джеффа, а с недавних пор, после того как тот помог сержанту в крайне неприятной ситуации, так и вовсе возненавидел.

Всю дорогу до управления полиции Маннгеймер думал только об одном. Особым умом он не отличался, и мысли следовали по накатанной колее. О’Хара, размышлял он, мрачно топая по старым деревянным ступеням и сжимая кулаки. О’Хара. Перед мысленным взором возникли серые прутья тюремной решетки, и вспотели ладони от нестерпимого желания засадить туда О’Хару.

— Что тут происходит? — спросил сержант, окидывая взглядом собравшуюся в кабинете лейтенанта толпу.

— Заткнись, Маннгеймер! — огрызнулся лейтенант и снова повернулся к стоявшим вокруг его стола.

Сержант проскользнул вдоль стены к детективу с лошадиным лицом; у того из ноздрей и ушей торчали рыжие волосы.

— Пью, — прошептал Маннгеймер, — в чем дело-то?

— Пришел адвокат, чтобы вызволить китайца, которого привели вчера. Лейтенант вне себя от злости. — Пью покинул каменистые берега Ирландии тридцать лет назад, но акцент чувствовался до сих пор. — Этот адвокат Доббсон отметает все обвинения.

— Какие обвинения?

— Коротышка Цзинь дурит народ: утверждает, будто может излечить любую болезнь, втыкая иголки в нужные места. В том числе и у старушек — ну, ты понимаешь. Одна из них пожаловалась в полицию, но другие убедили ее забрать заявление и даже нашли деньги на адвоката для этого шарлатана.

— Шарлатана… — пробормотал Маннгеймер. — Шарлатана! — с энтузиазмом повторил он и, не обращая внимания на недоверчивый взгляд Пью, протолкался сквозь толпу к столу. — Думаю, вам следует освободить заключенного, сэр… — сказал он лейтенанту.

— Убирайся, Маннгеймер.

— Послушайте меня, сэр. Мы можем использовать этого жулика в куда более серьезном деле.

Лейтенант, которого вся эта история уже изрядно утомила, позволил Маннгеймеру отвести себя в сторону, и тот в конце концов его убедил. Вернувшись к столу, он подозвал адвоката:

— Вряд ли могу согласиться с тем, что тут все настолько кристально ясно, как вы говорите, мистер Доббсон, но причин держать вашего клиента в тюрьме действительно не вижу. К тому же присутствующий здесь сержант Маннгеймер, известный гуманист, уговорил меня проявить снисходительность. Цзинь будет освобожден, как только принесут со склада его личные вещи. Вы бы нам очень помогли, если бы подождали за дверью.

Доббсон, всем своим видом подтверждавший, что действительно хорошо знает свое дело, холодно перевел взгляд с одного полицейского на другого:

— Что ж, подожду. Вряд ли вам понадобится много времени.

Следом за остальными адвокат вышел. Когда дверь закрылась, субтильный Цзинь, в очках в роговой оправе и с единственным золотым зубом, слегка поклонился возвышавшимся над ним полицейским:

— Да пребудут долгими ваши годы! Милосердие американских блюстителей закона не знает границ.

Он хорошо говорил по-английски, но с мелодичным китайским акцентом.

— Мы помогли вам — вы поможете нам, — прямо сказал лейтенант.

Цзинь беспомощно развел руками:

— Чем же могу помочь вам я, скромный врач, почти не знающий местных обычаев?

— Хватит строить из себя Чарли Чана, — бросил лейтенант, постукивая пальцем по лежавшему перед ним бланку. — Вы уже дважды побывали за решеткой, и вы родились в нью-йоркском Чайна-тауне.

— И какое в том преступление? — спросил Цзинь с нью-йоркскими гнусавыми нотками, сразу же позабыв о восточном величии. — Я ничего не нарушил, вы не имеете права меня задерживать…

— Расслабьтесь, — сказал Маннгеймер. — Я все объясню. Вы шарлатан, и вам предстоит познакомиться с одним типом, который заведует клубом для таких, как вы. Мы уже давно пытаемся его изловить, но ему каждый раз удается ускользнуть. Так что вы нам поможете.

— Только не я! Я что, похож на крысу? Ковыряться ради вас в грязи…

— Не о чем беспокоиться, — заверил лейтенант. — Разве мы, полицейские, стали бы склонять вас к преступлению?

— А то нет?

— Еще одна такая шуточка, и я окончательно засажу вас за решетку и выброшу ключ! — рявкнул лейтенант. — Все, что от вас требуется, — уговорить людей из КБОККа вами заняться. Они даже будут платить вам за отчеты про чепуху с иголками. Просто держите ухо востро и сообщайте нам обо всем, что происходит, а остальным займемся мы. Полиции нужен агент в их среде. Согласны?

— Что я еще могу сказать? Деваться некуда. — Цзинь подтянулся и разгладил складки грубой тюремной одежды, затем сложил ладони и слегка поклонился, сразу же перестав быть похожим на уроженца Мотт-стрит. — Ваши достойные уважения аргументы в полной мере убедили то ничтожество, каковым являюсь я. Сделаю все, что в моих более чем скромных силах.


— Отправляйте бланки сразу после заполнения или раз в месяц, как пожелаете, — сказал Джефф О’Хара, передавая толстую пачку бланков и конвертов.

Цзинь поднял с пола такси большой старомодный портфель и бережно убрал в него бумаги.

— Ваша организация оказала мне немалую честь своим вниманием. Благодарю за доверие и выплаченную авансом часть гранта.

— Рад, что вы с нами, Цзинь. Жду ваших отчетов. У нас в реестре был еще один практикующий специалист по акупунктуре, но белая горячка прикончила его до того, как он успел отчитаться. — Джефф на мгновение отвел взгляд. — Вы ведь не пьете?

— Если вы имеете в виду алкогольные напитки, никогда не употребляю.

— Что ж, будем надеяться на взаимовыгодное сотрудничество. Ваша остановка, — сказал Джефф, когда такси затормозило у обочины.

Цзинь вышел и помахал вслед отъезжающей машине — маленькая худая фигурка в черном плаще до колен. Видимо, из дома его заметили, так как дверь открылась, едва он к ней приблизился. На пороге стояла женщина не вполне определенного возраста — голубовато-серая краска для волос скрывала седину.

— Надо полагать, вы и есть доктор Цзинь, — дрожащим голосом проговорила она. — Вы даже не знаете, как долго я ждала этого мгновения.

— Я тоже, дорогая миссис Розенкранц.

— Входите, прошу вас.

Открыв в прихожей портфель, Цзинь достал плоскую черную эмалированную коробочку. Держа ее обеими руками, посмотрел в сторону лестницы:

— Если не возражаете, мне нужно почистить иглы.

— Да, конечно. Ванная наверху, я вас провожу.

— Нет, вам следует расслабиться и закрыть глаза. Это очень важно. Есть ли в доме кто-то еще…

— Никого нет, я одна.

— Не беда, я сам найду дорогу.

— Если настаиваете, доктор… Я буду в гостиной.

— На забывайте — нужно полностью расслабиться.

Неслышно поднявшись по лестнице, Цзинь мимоходом заглянул в пустую ванную, а затем попробовал соседнюю дверь. Бросив короткий взгляд в каждую комнату на этаже, он тихо скользнул в хозяйскую спальню. Потребовалось лишь несколько мгновений, чтобы найти встроенный в стену сейф, прикрытый картиной Пикассо; едва взглянув на него, китаец вернул картину на место. Несколько дольше он пробыл у окна в поисках проводов сигнализации, затем соскреб с них изоляцию и закоротил куском медной проволоки, которую достал из черного ящичка: вместо игл для акупунктуры там лежал компактный набор инструментов. Перерезав провода, Цзинь замаскировал разрез мазком краски из тюбика.

Работал он быстро и меньше чем через две минуты вышел из комнаты. Проходя мимо ванной, ненадолго задержался: наполнил раковину водой, а затем дождался, когда она с шумом уйдет в слив. Заменив в прихожей металлическую коробочку на точно такую же из портфеля, он с торжественным видом вошел в гостиную.

— Вы полностью расслабились? — спросил он лежащую на тахте миссис Розенкранц.

— Полностью, — едва слышно ответила она.

— Тогда начнем. Могу я поинтересоваться, моя дорогая леди, что вас беспокоит?

— Боль… вот здесь, в плече. Доктор говорит, что это бурсит. Пытался его лечить, но боль не проходит.

— Понятно, понятно, — пробормотал Цзинь, слегка проводя пальцами по руке женщины. — Увы, современная медицина многого не знает или попросту не признаёт. В теле имеются определенные каналы, по которым течет жизненная энергия. Обычно она движется свободно, тело функционирует в гармонии с самим собой, и все прекрасно. Но при каком-либо сбое поток прерывается, равновесие тела нарушается и возникает болезнь. Однако излечение вполне возможно. На меридианах кожи имеются определенные точки, куда можно воткнуть иглу. Она действует словно шпора на конский бок, если вы простите мне столь грубую аналогию, миссис.

— Ничего страшного, доктор… о-о-ох-х-х! — простонала она, когда в ее тело, чуть дрожа, вонзилась первая игла.

— Таким образом происходит стимуляция нервных волокон вегетативной нервной системы, — невозмутимо продолжал Цзинь. — Импульс поступает в низшие мозговые центры, а оттуда назад, в больной орган, восстанавливая его обычное равновесие.

— Чудесно, доктор, — вздохнула миссис Розенкранц. — Кажется, я и впрямь уже лучше себя чувствую.


Облако скрыло луну, на мгновение затенив окно, а когда ушло, на его месте словно остался кусок тени — бесформенное темное пятно. Окно медленно и бесшумно открылось, и тьма проникла в комнату. Один из двоих, спавших на большой кровати, пошевелился и что-то пробормотал. Пришелец не двигался с места, пока дыхание спящего вновь не стало ровным и размеренным, и лишь затем направился к кровати. В свете луны на мгновение блеснул металлический баллон, послышалось шипение, и спящие задышали еще глубже и медленнее. Баллон исчез, луч фонаря скользнул по одеялу и упал на лицо женщины. В круге света появился палец в перчатке, который приподнял веко, приоткрыв белок глаза, но спящая даже не пошевелилась. Луч переместился к мужчине, повторилась та же процедура. Темный человек удовлетворенно хмыкнул, и круг света расширился, а затем уперся в висящую на стене картину.

Ничто уже не угрожало разбудить спящих, и тишину нарушил сперва лязг металла, потом визг мощной электродрели. Несколько секунд спустя последовал приглушенный грохот, сопровождавшийся языком пламени длиной в ярд. Пришелец быстро опустошил сейф, но ушел не сразу. В луче света появился конверт, из которого он осторожно извлек прядь человеческих волос и прицепил к сломанной петле сейфа. За ней последовало волоконце шерстяной ткани, которое он поместил под отколовшуюся щепку на подоконнике. Лишь после этого ночной гость собрал свое снаряжение и исчез так же неслышно, как и появился. Двое в постели безмятежно спали.


Джефф О’Хара был счастлив. В воздухе пахло весной, и он ехал с опущенным стеклом, небрежно выставив наружу локоть. Над рекой, пронзительно крича, парили и ныряли чайки, белые на фоне голубого неба. До чего же пасторальная картинка, подумал он, — так, кажется, это называется? Дорога впереди расширялась, и перед несколькими сотнями ярдов дополнительной полосы виднелся знак: «Внимание! Только для экстренного ремонта!» Там стоял фургон с хот-догами, судя по всему, нуждавшийся в экстренном ремонте, а также еще четыре машины, водители которых давно забыли о всякой срочности, поглощая хот-доги. Почувствовав, что его желудок тоже нуждается в срочном ремонте, Джефф свернул и затормозил за последней машиной. Чайки кричали и пикировали за кусками булки.

Прислонившись к теплому корпусу машины и рассеянно глядя на текущую мимо реку, Джефф стер с губ горчицу. Внезапно послышался резкий писк, прервавший его отдых, и он протянул руку в окно, к трубке телефона.

— Круглосуточная аварийная служба О’Хары. Чем могу помочь?

— Хватит валять дурака, мистер О’Хара, — раздался в ухе Джеффа голос его секретарши Салли Паркер. — Я бы не стала вам звонить, не будь дело столь срочным.

— У КБОККа несрочных дел не бывает, — громко вздохнул Джефф. — Выкладывайте горькую правду. Надо мной в солнечный день сгустились тучи?

— Мне только что звонил доктор Цзинь, оставил свой номер. Хочет, чтобы вы немедленно перезвонили. У него был очень расстроенный голос.

— Круглосуточная поддержка — услуга КБОККа, — проворчал Джефф, записывая номер на манжете.

Как только Салли положила трубку, он позвонил оператору и сделал вызов. Цзинь ответил с первого звонка.

— Благодарю всех богов за то, что это вы, мистер О’Хара, — дрожащим голосом проговорил он.

— Спокойствие, О’Хара слушает. Что случилось?

— Не могу вам сказать… общедоступный телефон… ну, вы знаете…

— Вполне могу представить. Хотите встретиться?

— Да, это было бы крайне любезно с вашей стороны. Если приедете в мое скромное жилище, я все объясню. Я скажу, как найти задний вход в здание…

— Обычно я пользуюсь главным входом, если только не доставляю продукты…

— Нет, только через заднюю дверь можно войти незамеченным. Боюсь, за парадной… как бы это сказать…

— Следят, да? Но при чем здесь я? Скрывать нечего…

— Когда приедете, я все объясню, — проскулил Цзинь, голос которого поднялся еще на октаву. — Умоляю, окажите мне эту маленькую услугу.

Пожав плечами, Джефф сдался. Задние двери, пожарные лестницы, кухонные лифты — все это было частью его работы. Рядом с номером телефона Цзиня на манжете появился адрес. Повесив трубку, Джефф забрался в машину и завел двигатель.

Следуя указаниям, он припарковал машину в трех кварталах от нужного места и через переулок проник на заваленную мусором площадку позади полуразвалившегося многоквартирного дома. Пробравшись среди ржавых пивных банок и бутылочных осколков, он спустился по трем засыпанным пеплом ступенькам к задней двери. Древняя обшарпанная дверь со скрипом открылась лишь после того, как он навалился плечом, и неменьшие усилия потребовались, чтобы закрыть ее за собой. Внезапно его взгляд упал на носок ботинка, торчащий из темного дверного проема напротив, — массивный и пыльный носок массивного пыльного ботинка, скорее всего принадлежащего столь же массивному и пыльному полицейскому. Такие ботинки были Джеффу хорошо знакомы. Дверь наконец со скрежетом закрылась, и он задумчиво поднялся по темной лестнице к квартире Цзиня, где постучал в дверь заранее обговоренным образом. Китаец впустил его, взволнованно грызя ногти:

— Я так рад, что вы пришли, мистер О’Хара. Крайне вам благодарен.

— Вы знаете, что за вашей квартирой наблюдают копы?

— Вы настолько проницательны, что сразу же вникли в суть проблемы. Да, за мной кто-то постоянно наблюдает с другой стороны улицы. Его видно из этого окна.

— Это уже второй. Я говорю про того, что у задней двери.

— Я окружен, — выдохнул Цзинь, бессильно опускаясь в потертое кресло. — Они следуют за мной днем и ночью, я не знаю покоя. Вынужден сделать постыдное признание, мистер О’Хара.

— У вас уже были неприятности с полицией и, похоже, она продолжает за вами следить?

— Верно! Совершенно верно! Ваша интуиция меня потрясает. Похоже, в ваших жилах течет восточная кровь.

— О’Хары немало путешествовали, так что всякое возможно. Но вернемся к делу, Цзинь. Что вас тревожит?

— Слежка. — Цзинь сплел пальцы и откусил ускользнувший от его внимания кусочек ногтя. — Полицейские бродят за мной по пятам. Я человек весьма впечатлительный, отчего страдает моя работа. Сегодня хотел принести вам отчет за первый месяц и получить новые бланки, но побоялся выйти.

— Расслабьтесь, док. Если вы чисты, опасаться нечего. Мне эта братия хорошо знакома. Будь у них что-нибудь, они давно бы уже вас упекли. Вероятно, пытаются запугать, чтобы вы уехали из города. Будьте смелее. Сделаем так: сядем в мою машину и поедем ко мне в контору. Там получите новые бланки и стаканчик старого бурбона, а потом я покажу, как выйти из здания, чтобы избавиться от хвоста. Хоть немного подышите воздухом свободы.

— Моя благодарность мало что значит, но больше я ничего предложить не могу. Да, в вашем обществе мне ничего не страшно, а бурбон успокаивает куда лучше, чем самое прекрасное рисовое вино. Из вашей безопасной гавани я отправлюсь прямиком в какой-нибудь маленький отель, где смогу отдохнуть и вколоть себе несколько иголок, чтобы восстановить мирное течение жизненных сил.

— Так и сделайте. Нет ничего лучше, чем старый добрый укол.

Цзинь взял портфель и пальто, и они вышли на улицу. В дверях напротив ждали две пары массивных ботинок, но Джефф не обращал на них внимания. Всю дорогу до конторы за ними следовала какая-то машина. Цзинь, похоже, ее не замечал, и Джефф решил ничего ему не говорить. Когда они добрались, иглоукалыватель уже почти улыбался.

— Вам звонили, мистер О’Хара, — сказала Салли, когда они вошли.

— Пусть подождут, моя дорогая. Мне нужно поговорить с добрым доктором, и пусть меня никто не беспокоит. Понятно?

— Понятно, — холодно ответила она. — Снова будете пить посреди бела дня, свалив на меня всю работу?

Гостеприимно предложив Цзиню мягкое кресло по соседству с баром, Джефф открыл новую бутылку «Джека Дэниелса» и поставил этническую музыку шэн-цзю. Комната наполнилась заунывной пятиструнной мелодией, и Цзинь расплылся в улыбке.

— Вы наполнили до краев чашу моего счастья! Просто нет слов, чтобы выразить мои чувства.

— Все это входит в пакет услуг КБОККа. А теперь, если вас не затруднит отдать заполненные бланки, я снабжу вас новыми.

Они обменялись бумагами, и Цзинь уже убирал свои в портфель, когда по селектору позвонила Салли:

— Вас хочет видеть некий джентльмен, представившийся как сержант Маннгеймер.

— Скажите ему, пусть подождет.

— Маннгеймер! — прошептал Цзинь. — Мой персональный демон из внутренних кругов ада, который преследует меня днем и ночью, подобно атакующему инкубу.

— Самое точное описание из всех, что я когда-либо слышал. Как я понимаю, у вас нет желания его видеть?

— Спасите меня!

— Что ж, это повод для экстренных мер. Берите портфель и идите сюда.

Джефф подошел к ряду каталожных шкафов и одновременно выдвинул ящики «К — Л» и «С — Т». Шкаф повернулся, открыв комнатку, где не было ничего, кроме складного стула и еще одной бутылки бурбона в проволочной сетке на стене.

— Отдыхайте. Я позову вас, как только уйдет этот бульдог на страже закона.

Маннгеймер с топотом ворвался в кабинет, шаря поросячьими глазками по сторонам:

— Я ищу мошенника по имени Цзинь. Где он?

— Его явно здесь нет, иначе бы вы его увидели. Можете идти.

— Меня не проведешь, О’Хара. Цзинь вошел в это здание вместе с вами, и никто не видел, как он вышел.

— И тем не менее доктор Цзинь ушел отсюда, и лишь некомпетентность помешала вашим тупоголовым помощникам это заметить.

— Вы настаиваете на своих словах? — спросил Маннгеймер, и на его лице заиграла ухмылка.

— Счастливого пути, сержант. Мне нужно работать.

— Как пожелаете, О’Хара. Еще увидимся.

Повернувшись, полицейский с откровенным торжеством затопал прочь. Джефф нахмурился, пытаясь понять, какие каверзы на сей раз рождаются в пыльных закоулках этого крошечного мозга. Заперев дверь, он выпустил благодарного Цзиня, и они снова выпили, а потом Джефф повел его к одному из самых неприметных выходов из здания.

Несрочных дел в КБОККе не бывало, и остаток дня Джефф посвятил всевозможным рутинным мелочам, которые погребли под собой воспоминания о загадочной улыбке сержанта точно так же, как груды административных бумаг погребли под собой отчеты Цзиня. Добраться до них удалось лишь через неделю с лишним, солнечным утром понедельника, когда Джефф наконец разложил перед собой исписанные мельчайшим почерком страницы.

— Похоже на китайский, — пробормотал он. — Вы понимаете по-китайски, Салли?

— По-испански, по-французски, по-немецки и по-итальянски, — ответила она, занося карандаш над блокнотом. — Готовы диктовать?

— Терпение. Я не могу диктовать, пока мне нечего сказать. Загляните в верхний ящик, нет ли там большой лупы? — Взяв лупу, он наклонился ближе. — Ясно. Все-таки это по-английски, но Цзинь выбрал не ту профессию — ему бы писать Британскую энциклопедию на зернышках риса. Ну и подробности! Только послушайте: «Вошел в дом в шестнадцать десять, поднялся по лестнице из двадцати четырех ступеней на второй этаж, затем свернул налево в ванную, где почистил семнадцать игл…» И тут все в таком духе! Я просил о подробных отчетах, но не настолько же!

Зазвонил телефон. Джефф взял трубку.

— Мистер О’Хара, — послышался женский шепот, — бросайте все и немедленно приезжайте!

— Кто говорит? — так же шепотом спросил Джефф. — И почему вы шепчете?

— Боюсь, меня подслушивают. Я говорю с телефона в кухне. Мой муж Харви… Харви Розенкранц… он и еще несколько человек держат здесь бедного доктора Цзиня. Угрожают ему всеми карами, обзывают по-всякому, кричат что-то про полицию, гражданский арест и все такое. Вы должны помочь! Доктор Цзинь дал мне ваш номер и сказал, что вы обязательно придете.

— Помощь уже в пути. Дайте адрес и ждите.

Дорога была свободна, и, несколько раз нарушив правила дорожного движения, Джефф добрался до места за десять минут. Входная дверь была приоткрыта — наверняка дело рук миссис Розенкранц. Войдя, Джефф двинулся на рассерженные голоса. Шестеро мужчин столпились вокруг дивана, почти полностью заслонив хрупкую фигуру Цзиня. Похоже, этим людям было что сказать китайцу, причем далеко не самое приятное, и его ноги вздрагивали при каждом громогласном обвинении.

— Что тут происходит?! — рявкнул Джефф.

К нему повернулись удивленные лица.

— Кто вы? — спросил стоявший ближе всех.

Джефф раскрыл бумажник, показывая золотой жетон, и тут же закрыл, прежде чем они успели прочитать выгравированные слова: «Джеффри О’Хара, директор фонда КБОКК».

— Кто тут вызывал полицию? — спросил он.

— Я, офицер, — вперед шагнул коренастый краснолицый тип. — Моя фамилия Розенкранц. Приятно, что полиция работает быстро, я звонил всего три минуты назад.

— В наши дни скорость и оперативность — главное в раскрытии преступлений, — с важным видом произнес Джефф. — Итак, в чем суть заявления? — Он достал блокнот и карандаш.

Мужчины расступились, и Джефф увидел диван, а на нем дрожащего Цзиня.

— Все из-за этого шарлатана. — Розенкранц указал на китайца. — Он дурил головы нашим женам, втыкал им какие-то волшебные иголки. Полная чушь! Это началось довольно давно, мы узнали лишь случайно. Некоторые из нас — Брайан, Том и я — инженеры, работаем в компании, которая занимается космическими исследованиями. Несколько дней назад за разговором выяснилось, что все мы знаем этого Цзиня, и, пообсуждав его, мы расспросили наших жен и их подруг. Оказалось, что несчастных женщин, жертв этого прохвоста, уже очень много. Мы разработали план, а сегодня пришли и поймали этого типа с поличным, когда он обрабатывал мою жену.

— Для меня это страшный удар, — послышался из дверей слабый голос миссис Розенкранц. — Вряд ли я его переживу.

Никто не обратил на нее внимания.

— Этот тип втыкал в нее иголки! — негодующе заявил один из мужчин. — Будто фаршированного цыпленка зашивал!

— Очень хорошо, — сказал Джефф, что-то записывая в блокноте. — Кто из вас подаст заявление?

— Мы все, — ответил Розенкранц.

— Значит, доктор Цзинь лечил всех вас?

— Нет, только наших жен. Разве вы не поняли?

— В таком случае, чья жена подаст заявление?

— Ничья. Офицер, похоже, вы не понимаете. Этот мошенник втерся в доверие к нашим женам, они его просто обожают. Мы лишь оказываем им услугу, помогая избавиться от этого типа.

— Вы бы оказали куда лучшую услугу себе, если бы ознакомились с законом, прежде чем беспокоить полицию, — сурово произнес Джефф, захлопывая блокнот. — У вас не больше оснований отправлять за решетку доктора Цзиня из-за того, что он практикует акупунктуру, чем арестовывать хиропрактика за то, что он вправляет кости.

— Но тут совсем другое дело, — возразил один из мужчин. — Этот сумасброд занимается медициной без лицензии.

— В самом деле? — поинтересовался Джефф. — Можете доказать? Не забывайте: то, что мы называем медициной, на самом деле аллопатия, система лекарственного лечения тела, одна из многих существующих в современном мире разновидностей медицины. А доктор Цзинь не занимается аллопатической медициной — он занимается акупунктурой, куда более древней, чем любая западная медицина: ее использовали в Китае еще пять тысяч лет назад. У вас есть медицинская степень, доктор? — обратился он к китайцу.

— И не одна, — слабым голосом ответил Цзинь. — Дипломы лучших школ и университетов. Могу показать…

— Не нужно, — сказал Джефф. — Думаю, все ясно.

— Но… это же полный бред! — взорвался Розенкранц.

— В самом деле? — холодно спросил Джефф. — Скажите это Британскому обществу акупунктуры, у которого, кстати, своя больница в Лондоне, и другим подобным организациям. Скажите это всем, кого лечили иглоукалыванием и кто готов подтвердить его действенность в суде. Скажите это любому человеку в Китае, где акупунктура применяется наравне с западной медициной и пациенты могут выбирать, к чьим услугам прибегнуть.

— Этого просто не может быть, — жалобно проговорил один друзей Розенкранца. — Разве можно повлиять на здоровье человека или процессы в его теле, просто втыкая в него иголки?

— Достаточно ткнуть иглой лягушку, — сказал Джефф, — и при определенных условиях это вызовет разновидность искусственного оплодотворения. Если беременность не является результатом происходящих в теле процессов, тогда что это? Пожалуй, акупунктура достойна того, чтобы ее изучать, а не отвергать с ходу.

Миссис Розенкранц принесла Цзиню стакан воды, который он благодарно принял. Все молчали.

— Кто-нибудь хочет сделать заявление для полиции? — спросил Джефф.

Ответом была тишина.

— У кого тут заявление для полиции? — раздался в дверях знакомый громыхающий голос.

— Ни у кого. — Джефф с ангельской улыбкой повернулся к Маннгеймеру. — Это просто ошибка, сержант, никто ни на что не жалуется.

— Что вы здесь делаете, О’Хара?

— Помогаю вам, сержант, — устраняю проблемы до их возникновения и экономлю муниципальные деньги. Похоже, эти люди приняли меня — естественно, совершенно случайно — за офицера полиции и изложили суть их проблем. Я же в свою очередь доказал им, что никаких проблем на самом деле нет.

Маннгеймер нахмурился, переваривая услышанное своим ржавым мыслительным аппаратом, и наконец спросил:

— У кого-то из вас есть жалобы?

Все молчали.

— Мы думали, что есть, но, похоже, уже нет, — наконец послышался несчастный голос. — Но я точно знаю: этот Цзинь шарлатан и с ним нужно что-то делать!

— Обвинить его в нападении? — с надеждой предложил Розенкранц. — В конце концов, он втыкал иголки в мою жену.

— Но она сама об этом просила, — заметил другой инженер. — Такой вариант не годится. Может, полиция сумеет обвинить его еще в чем-нибудь, вроде бродяжничества или взяточничества?

— В ограблении, — сказал Розенкранц. — Несколько дней назад, после того как он здесь побывал, мой сейф взорвали и обчистили. Может, удастся привлечь его за это?

— Почему бы и нет? — поддержал его приятель. — В мой дом тоже проникли после того, как там побывал Цзинь, и украли драгоценности моей жены.

Последовал радостный хор — оказалось, что все присутствующие стали жертвами ограбления в течение нескольких дней после визита Цзиня. Они яростно уставились на китайца, который еще сильнее вжался в диван.

— Я ни в чем не виноват, ни в чем, — еле слышно пробормотал он.

— Ну да, как же, — усмехнулся Розенкранц. — Арестуйте его, офицер. Исполните свой долг.

— Полагаю, так я и сделаю, — мрачно кивнул Маннгеймер. Неуклюже заведя руку за спину, он отцепил с ремня наручники. — Могу теперь сказать, что мы вели тайное расследование всех упомянутых преступлений и уже приближались к цели. Но лучше арестовать его прямо сейчас — мне вовсе не хочется, чтобы преступник сбежал из города, сообразив, что ему наступают на пятки.

Шагнув вперед, он защелкнул наручники на запястьях Джеффа, который впервые в жизни потерял дар речи от удивления.

— Джеффри О’Хара, — произнес Маннгеймер, с трудом сдерживая победную ухмылку, — вы арестованы за грабежи.

К Джеффу наконец вернулась способность говорить.

— Вы что, совсем из своего ничтожного умишка выжили?

— Сознайтесь, О’Хара, и отдайтесь на милость суда, доказательств вашего преступления более чем достаточно. — Сержант пронзительно свистнул сквозь зубы, и в дверь просунул голову еще один детектив. — Ступай к машине О’Хары, — приказал Маннгеймер, — и перетряхни ее как следует. Собери как можно больше улик.

— Прошу прощения, — возразил Розенкранц, когда второй детектив вышел, — но, похоже, вы арестовали не того.

— Именно что того. Мы долго следили за этим персонажем, а присутствующий здесь Цзинь сотрудничал с нами, помогая собрать улики. Можно считать, дело закрыто.

— И где же ваша лояльность? — Джефф укоризненно взглянул на Цзиня. — Так-то вы отплатили за помощь, которую получали?

— Правда все равно всплывет, мистер О’Хара, — спокойно ответил Цзинь. — Никакая благодарность не помешает мне исполнить свой долг. Когда полиция представила доказательства ваших преступлений, у меня не осталось иного выбора, кроме как помочь ей.

— Совершенно верно, О’Хара, — подтвердил Маннгеймер. — На сей раз не отвертитесь. Вы просили Цзиня писать подробные отчеты о домах, где он бывал, чтобы вам не составило труда туда проникнуть. У нас есть копии. Цзинь показал нам потайную комнату в вашем кабинете, и там мы обнаружили некоторые предметы из числа похищенных. Мы даже опознали человеческий волос, найденный на взорванном сейфе Розенкранца. Он принадлежит вам.

— Это лежало в запасном колесе, сержант, — сказал детектив, входя в комнату с завернутой в ткань горстью ювелирных украшений.

— Ожерелье моей жены! — воскликнул один из мужчин.

— Признавайтесь, О’Хара, — злорадно произнес Маннгеймер. — Ваша песенка спета.

— Дело пахнет серьезной подставой, — сказал Джефф, мрачно бряцая наручниками. — Полагаю, вам не пришло в голову, что Цзинь мог подбросить эти вещи в мой кабинет и мою машину, а отчеты он писал специально для того, чтобы меня обвинить?

— Не сходится, — заявил Маннгеймер. — С учетом найденного в вашей машине, мы вернули все награбленное. Зачем ему было красть все это — лишь затем, чтобы отдать обратно?

— Затем, что у него имелись свои веские причины, — послышался с порога чей-то голос.

— Адвокат Доббсон? — часто моргая, спросил Маннгеймер. — Что вы здесь делаете?

— Да, я Доббсон, и я юрист, хотя никогда не имел адвокатской практики. Большинство агентов ФБР получили юридическое образование. — Он поднес к выпученным глазам Маннгеймера блестящий жетон. — Пришлось действовать несколько поспешнее, чем мне бы хотелось, но, боюсь, вы меня к этому просто вынудили.

— О чем вы?! — заорал Маннгеймер. — Вы представились адвокатом и внесли залог, чтобы Цзиня освободили из тюрьмы.

— Верно. Мы давно шли по его следу и не желали, чтобы на пути у нас встала грубая полицейская сила. Нужно было, чтобы он вышел из тюрьмы и продолжил свою деятельность.

— Колоть людей? — усмехнулся Маннгеймер.

— Не только. Вор из него получился не хуже, чем лекарь, а может, даже и лучше. А еще он китайский агент…

— Что вы себе позволяете? — возмущенно заявил Цзинь с чистейшим нью-йоркским акцентом. — Я такой же американец, как и любой другой из здесь присутствующих, и могу это доказать. Меня зовут Сэмми Цзинь, и у меня есть свидетельство о рождении…

— Не утруждайте себя, майор, — сказал Доббсон. — В Далласе мы нашли настоящего Сэмми Цзиня, он работает в ресторане. Этот простак рассказал нам, как продал свои документы некоему другу. Этот друг — вы, майор, и вы вовсе не американец. Вы член «Ба-Чжа-Ан-Дуна», грозной тайной службы…

Оттолкнув стоящего рядом, Цзинь метнулся к двери. На его пути оказался только Джефф, который подставил ногу. Цзинь упал, перекатился, но тут же вскочил и прыгнул к выходу. Дорогу ему преградил внезапно появившийся на пороге человек со стальным взглядом и револьвером в руке.

— Вот и отлично, — весело сказал Доббсон. — Я надеялся, что вы успеете. Мы застигли его врасплох, и, возможно, у него в портфеле лежит то, что нам нужно.

— Так оно и есть, сэр, — сказал человек с револьвером, держа Цзиня под прицелом. — Я заглянул в его портфель, пока все были заняты тут, и нашел микропленки с чертежами ракеты «Аттила».

— Это наш новый проект… — ошеломленно произнес Розенкранц. — Как чертежи к нему попали?

— От вас, джентльмены, — пояснил Доббсон. — Службе безопасности известно, что некоторые из вас берут работу на дом, но вам ничего не говорили — мы надеялись, что на такую приманку придет крупная рыба. Так оно и случилось. Агент проникал в дома и забирал ценности, чтобы замаскировать свой интерес к документам. Ему нужна была информация, а не украшения — вот почему он согласился расстаться с ними, чтобы полиция могла сфабриковать обвинение против мистера О’Хары. — Он повернулся, вперив хмурый стальной взгляд в Маннгеймера. — Мистер О’Хара ни в чем не виновен, и его следует немедленно освободить. И впредь, сержант, не валяйте дурака и не связывайтесь с преступниками, пытаясь собрать улики против честного гражданина. Иначе может пострадать ваша карьера. Вам понятно?

Маннгеймер лишь тупо кивнул, отпирая наручники. Доббсон пожал Джеффу руку, едва та освободилась:

— Приношу извинения и выражаю признательность, мистер О’Хара. Вы оказали неоценимую услугу своей стране, позволив этому агенту собирать на вас компромат. Естественно, в вашей полной невиновности никто никогда не сомневался. Вы получите официальное письмо с благодарностью за помощь.

— Что ж, меня это вполне устраивает, — сказал Джефф. — Можно компрометировать меня сколько угодно, главное — результат. Ответьте только на один вопрос: Цзинь действительно специалист по иглоукалыванию?

— Лучший во всем Китае. Насколько нам известно, он даже лечил Мао.

— Вот девочки удивятся, — улыбнулась миссис Розенкранц. — А мы с ним договорились о вполне приемлемой цене. Но где теперь найти другого доктора?

— Почему бы не спросить Цзиня? — предложил Джефф. — Возможно, он кого-нибудь порекомендует.

— Отличная мысль! — Она повернулась к Цзиню, безвольно повисшему в крепких руках сотрудника ФБР.

Доббсон сказал миссис Розенкранц, что с арестованным ей разговаривать нельзя. Муж велел ей выйти. Она заявила, что он жестокий человек. Инженеры о чем-то спорили друг с другом, за исключением одного, оравшего на Маннгеймера.

Улыбнувшись, Джефф помахал не обращавшей на него внимания толпе и вышел.

Оправдание

В пропитанной снобизмом и ароматом больших денег атмосфере «Надстройки Сарди», вознесшейся над городом на две сотни этажей, появление хорошенькой девушки никого не удивило, и не только хорошенькой, но даже красивой, такой, как эта. На этажах, расположенных ниже, к этой рыжей в зеленом костюме наверняка повернулись бы все головы, ну а здесь никто не обращал на нее ни малейшего внимания, пока она не остановилась перед столом Рона Лоуэлл-Стейна и не отвесила ему оплеуху. Хорошую, смачную, полновесную оплеуху прямо по роже.

Его телохранители, желая оправдаться за свое невнимание, теперь, преувеличенно напрягая мышцы, скрутили девушку, а один из них настолько разошелся, что ткнул ей в поясницу дулом пистолета.

— Дойдите до конца и прикажите вашим гориллам убить меня! — воскликнула она, гордо вскинув голову с прекрасными волосами, падавшими на плечи; на ее белой коже выступил румянец возмущения. — Добавьте к списку ваших преступлений еще и убийство.

Рон, который сразу поднялся, потому что всегда был вежлив с женщинами, удалил телохранителей кивком головы и обратился к девушке:

— Может быть, вы не сочтете за труд присесть и сообщить мне, какие преступления вы имеете в виду?

— Не пытайтесь морочить мне голову, вы, недоделанный донжуан. Я говорю о моей подруге Долорес, той девушке, жизнь которой вы погубили!

— Я погубил? Я был искренне убежден, что ее ждет долгая и счастливая жизнь.

На сей раз он успел поймать ее запястье прежде, чем она дотянулась до его щеки, доказав тем самым, что многолетние занятия поло, вертолетным хоккеем и стрельбой по тарелочкам пошли во благо его мускулатуре и рефлексам.

— Мне кажется, что вот так стоять здесь просто-напросто глупо. Неужели мы не можем присесть и побеседовать, как подобает цивилизованным людям, а не срываться то и дело на крик? Я намерен заказать «Черный бархат» — это шампанское — и стаут, крепкое черное пиво, которое великолепно успокаивает и укрепляет нервы.

— Я не желаю сидеть рядом с таким человеком, как вы! — выпалила она, когда нажим крепкой руки игрока в поло все же заставил ее опуститься на кресло.

— Вы-то уже знаете, что я Рон Лоуэлл-Стейн, человек, которого вы ненавидите, но сами вы мне не представились…

— Это совершенно не ваше собачье дело!

— Женщины должны уступить ругательства мужчинам: нам они удаются гораздо лучше. — Он поднял взгляд на одного из своих телохранителей, и тот вынул из карманного факса лист с распечаткой и протянул хозяину. — Беатрис Карфэкс, прочел он. — Я буду называть вас Беа, так как мне совершенно не нравятся эти классические имена. Отец… Мать… Дата рождения… что ж, вы лакомый кусочек, вам только двадцать два. Группа крови — нуль. Профессия: балерина. Он оторвался от текста и перевел глаза на девушку, неторопливо скользя взглядом по ее фигуре. — Мне это нравится, — чуть слышно произнес он. — У балерин такие красивые, выразительные крепкие тела…

Девушка густо покраснела и оттолкнула от себя хрустальный бокал, до половины наполненный темней жидкостью со множеством пузырьков, который поставили перед нею, но Лоуэлл-Стейн решительно пододвинул бокал обратно.

— Я не считаю, будто разрушил жизнь вашей подруги Долорес, — сказал он. Вообще-то я думал, что облагодетельствовал ее. Однако, поскольку вы так привлекательны и откровенны, я дам ей пятьдесят тысяч долларов в качестве приданого. Это, я абсолютно уверен, восстановит ее разрушенную жизнь в глазах любого жениха.

От суммы у Беатрис перехватило дыхание.

— Не может быть.

— Я это сделаю. Но только с одним условием. Вы пообедаете со мной сегодня вечером, а потом мы посмотрим выступление Югославского национального балета.

— Вы считаете, что сможете заставить меня что-то сделать против воли? яростно возразила девушка.

— О господи! — воскликнул н, промокая уголки глаз ослепительно белым платочком. — Я совершенно не хотел смеяться, но я не слышал подобных слов уже… э-э… если быть точным, я никогда не слышал, чтобы эти слова произносили вслух. Вы мне нравитесь, моя Беа. Вы одна из тех благословенных натур, которые природа наделила искренней наивностью и круглой попкой, так что мой шофер заедет за вами в семь часов. А на ваш вопрос я отвечу более откровенно, чем ответил бы большинству девушек, которые видят мир в ореоле романтики, — да, я ожидаю, что вы выполните мои желания против своей воли.

— У вас ничего не выйдет!

— Ну и прекрасно, значит, вам нечего бояться. Прошу вас, наденьте свое блестящее золотое платье; мне очень хочется посмотреть, как оно на вас сидит.

— О чем вы говорите? У меня нет никакого золотого платья.

— Теперь есть. Его доставят, прежде чем вы успеете попасть домой.

Пока она думала над ответом, появился метрдотель.

— Scusi mille, мистер Лоуэлл-Стейн, но пришли гости, которых вы пригласили к ленчу.

К столу уже подходили двое лысеющих и кругленьких бизнесменов; по виду, вероятно, бразильцы. Пока мужчины пожимали друг другу руки, телохранители, взяв Беатрис под руки, подняли ее из кресла и, деликатно, но настойчиво подталкивая, повлекли к выходу. С трудом сохраняя достоинство, она, как только ее выпустили, пожала плечами и направилась к двери. Девушка пребывала в состоянии полной растерянности, и потому, совершенно бессознательно проделав все пересадки, сама не заметила, как оказалась у дверей квартиры, в которой обитала вместе с той самой Долорес, чья жизнь была разрушена.

— О пресвятая богоматерь! — оглушительно взвизгнула Долорес, как только Беатрис вошла в квартиру. — Ты только посмотри на это! — Платье, которое Долорес едва успела вынуть из нескольких пакетов, куда оно было упаковано, представляло собой мастерски скроенное и умело сшитое одеяние, воспроизводившее мириады отражений комнатной лампы в бесчисленном множестве крошечных желтых зеркальных блесток. Платье было таким роскошным, что эти блестки казались золотыми. Вообще-то они и были золотыми — самое настоящее золото 750-й пробы, — но девушки не имели об этом ни малейшего понятия.

— Это от него, — сказала Беатрис самым холодным тоном, на который была способна, и отвернулась, хотя и не без усилия, от соблазнительного наряда. Потом она рассказала подруге, что с ней сегодня произошло, а когда она закончила, Долорес погладила платье и улыбнулась.

— Значит, ты собираешься к нему на свидание? — сказала она. — Не ради меня, конечно — я хочу сказать: что такое пятьдесят тысяч! — ты же сама это знаешь. Пойди просто ради собственного удовольствия; развлекись как следует.

Беатрис чуть не задохнулась.

— Ты что, советуешь мне отправиться с ним? После того, что он с тобой сделал!

— Ну, что сделано, то сделано, и, возможно, мы сможем получить от этого какую-нибудь выгоду. То, что ты у него отвоевала для меня, мы поделим пополам. А ты к тому же сможешь как следует поесть. Хочу дать тебе только один совет: держись подальше от заднего сиденья его автомобиля.

— Ты никогда не рассказывала мне подробности…

— Не делай вида, что ты очень испугалась; все это совсем не так противно, как… ну, я хочу сказать, что это совсем не то, что замызганное сиденье в машине какого-нибудь мальчишки из колледжа. Я возвращаюсь из театра, пытаюсь поймать такси, как вдруг ко мне подкатывает большой шикарный автомобиль, и он предлагает отвезти меня домой. Что в этом может быть дурного? Да еще с водителем и двумя лопухами на переднем сиденье. Но кто же мог знать, что окна вдруг потемнеют, свет погаснет, а вся задняя часть салона превратится в кровать с шелковыми простынями, тихой музыкой, да еще и с баром? Если уж говорить честно, дорогая, все случилось так неожиданно и было настолько нереальным, как во сне, что я даже толком не поняла, что происходит, пока это не закончилось и я не вышла из автомобиля. По крайней мере ты получишь вкусный обед. А мне досталась всего лишь затяжка на чулке, да еще я сэкономила на такси.

Беатрис ненадолго задумалась, а потом подняла глаза. Вид у нее был потрясенный.

— Ты же не хочешь хотя бы на мгновение предположить, что я… ну, что такое может произойти и со мной? Я не из таких!

— Я тоже была не из таких, но оказалась застигнутой врасплох.

— Со мной этого не случится! — Это было сказано твердо; красивый подбородок упрямо выпячен, серо-зеленые глаза светились праведным гневом. — Ни один мужчина не сможет заставить меня… сделать что-нибудь такое, чего я не захочу.

— Ты им всем покажешь, моя дорогая, — откликнулась Долорес, лаская платье. — Поешь как следует.

В шесть часов лакей в ливрее принес духи — пинтовую[399] бутылку «Арпеджио».

В шесть тридцать еще один лакей — тоже в ливрее — принес палантин из выведенной при помощи направленных мутаций дымчато-серой норки и записку: «Чтобы согреть прелестные плечи». Золотое платье было без рукавов и без бретелек, палантин изумительно шел к нему, и Беатрис в зеркале выглядела потрясающе. В семь, когда переговорное устройство домофона снова зажужжало, она была полностью готова и гордо направилась к выходу, высоко держа голову. Она ему покажет!

Очередной лакей, ожидавший ее возле двери, сообщил:

— Мистер Лоуэлл-Стейн прислал за вами не автомобиль, а свой личный вертолет и сказал… — Он прикоснулся к пуговице ливреи, и мелодичный голос Рона произнес: «Чем быстрее будет транспорт, тем скорее ты окажешься со мной, моя любимая».

— Показывайте дорогу, — резко сказала она, хотя втайне была рада, что ей не придется путешествовать в его автомобиле-кровати, хотя, конечно, вертолет тоже мог иметь свои секреты.

Но если таковые и были, то ей не пришлось с ними познакомиться. Он всего лишь стремительно доставил ее к мраморному балкону, выступавшему высоко над землей из глянцевого бокового фасада «Лоуэлл-Стейн-Хауса», этой потрясающей постройки, представлявшей собой одновременно и административное здание, и особняк, средоточие мощи всемирной промышленной империи «Лоуэлл-Стейн Индастри», хозяин которой лично помог ей выйти из кабины.

— Вы прекрасны, поистине очаровательны, и я счастлив приветствовать вас в своем доме, — сказал он, загорелый, красивый, представительный, одним словом, совершенный образец мужчины. Беатрис решила держаться холодно и отчужденно, надеясь таким образом перехватить инициативу.

— Это очень хороший вертолет, — сказала она холодным, как лед, тоном, — и по крайней мере не превращается в летающий бордель одним нажатием кнопки.

— Да нет, же, превращается, но только не для вас. Для вас сначала предусмотрены обед и театр.

— Как вы смеете!

— Я не смею ничего. Смеете вы, ведь вы решили приехать сюда, чтобы бросить мне вызов. А теперь прошу вас внутрь, — стеклянная стена целиком поднялась, они подошли, и опустилась за их спинами, когда они вошли в дом, — и выпьем по коктейлю. Я старомоден, и мы получим традиционный напиток. Мартини, водка или джин — что вы предпочитаете?

Рон ткнул пальцем в раму «Обнаженной махи» Гойи — конечно, оригинал. Картина отъехала в сторону, открыв окошко, за которым бесконечным, по-видимому, потоком проплывали, бутылка за бутылкой, все сорта водок и джинов, когда-либо сделанные во всех уголках Земли с тех пор, когда мир был еще молод. Беатрис прекрасно, как ей показалось, скрыла свое невежество относительно не только избранных сортов спиртного, но и мартини вообще: она небрежно махнула рукой и проговорила:

— Вы хозяин, так почему бы вам не выбрать для нас обоих?

— Отлично. Мы возьмем бомбейский джин и добавим туда тысячную долю эссенции «Нойли прат»… Да, именно так.

Автоматизированный бар, несомненно, внимательно прислушивался к его словам. Бутылки в окне, чуть заметно вздрогнув, остановились, и на мужчину и женщину хмуро воззрилась королева Виктория. Стеклянная дверца отодвинулась, и хромированная рука ловко ухватила бутылку, вскрыла ее, наклонила и… принялась лить ее содержимое прямо в воздух.

— Ой! — испуганно вскрикнула Беатрис, видя, как прозрачная струйка устремилась вниз, на ковер.

— Немного претенциозно, — сказал хозяин, — но, что поделать, люблю сильные эффекты.

В последний момент из невидимой ниши выскочил большой стакан и поймал все спиртное, до единой капли.

Было необыкновенно забавно наблюдать, как робот подчеркнуто бодрыми движениями извлекает различные предметы и ингредиенты и смешивает заказанный напиток. Магнитное поле подхватило сосуд за серебристую полоску и подняло его на уровень человеческих глаз; он свободно висел в воздухе. Послышался звон колокольчиков, и из бара выскочил манипулятор-рука со множеством шарнирных сочленений и крохотной головкой для распыления аэрозоля на конце. Рон легко дотронулся указательным пальцем до одной из головок, и на поверхность налитого в бокал джина упала тончайшая струйка.

— Люблю сам участвовать в смешивании коктейлей, — пояснил он. — Мне кажется, что так он получается лучше.

После этого в шейкер опустилась и — раз, два, три — поднялась криогенная трубка с жидким гелием, остудив напиток с точностью до сотой доли градуса, затем появился поднос, на котором стояли два изумительного изящества хрустальных бокала, охлажденных до той же температуры. А вслед за этим, под звук другого перезвона, появилась телескопическая позолоченная рука.

— Маринованная луковичка или цукат? — спросил Рон.

— На ваш выбор, — смеясь, ответила очарованная действиями робота девушка.

— Пусть будет и то и другое, — улыбнулся он в ответ. — Позволим себе сегодня посибаритствовать. — Манипулятор поставил блюдце с крохотными луковичками и засахаренными ломтиками прозрачной цедры, а хозяин подал гостье бокал.

— Тост, — провозгласил он, — за нашу любовь.

— Не грубите, — наставительно заметила она, отпивая из бокала. — Мне кажется, что все идет очень хорошо.

— Понимать — значит любить. Я не желал нагрубить вам, а лишь напомнил, что, прежде чем закончится ночь, вы насладитесь экстазом.

— Ничего подобного. — Она поставила бокал на столик и сделала шаг назад. Я голодна и хочу уйти отсюда и отправиться на обед.

— Прошу простить меня: я не предупредил вас, что мы будем обедать дома. Я уверен, что меню вам понравится. Это ваш любимый ристаффель, ведь, насколько мне известно, вы обожаете индонезийскую кухню. — С этими словами он взял ее под локоть и повел в столовую. — Мы начнем с лоемпиа, затем нас ждет назигоренг самбал олек, а вино… вино!.. Мне удалось найти прекрасное вино, изумительно подходящее к этим экзотическим блюдам.

Как только они вошли в двери, заиграл оркестр-гамелан,[400] а по невысокой эстраде плавно заскользили девушки в одеяниях храмовых танцовщиц. Стол был сервирован, на нем стояли дымящиеся блюда с первой переменой, среди которых медленно вращались горки разнообразных сосудов со всевозможными специями и соусами. Беатрис знала, что рис будет приготовлен идеально, а специи будут самыми лучшими. Ей действительно очень нравилась эта кухня, но хозяин желал слишком многого, и его нельзя было поощрять. Она должна быть твердой и при малейшей возможности ставить его в неловкое положение.

— Да, я на самом деле некоторое время с удовольствием ела подобные блюда, — заявила она, усиленно стараясь придать лицу разочарованное выражение; слюна, заполнившая ее рот под влиянием дивных ароматов, мешала ей говорить, — но они мне надоели. Мне нравится… Мне нравится… — Что же сказать? Она попыталась придумать что-нибудь поэкзотичнее. — Я больше всего люблю… датскую кухню, эти восхитительные сандвичи.

— Подумать только, какую ужасную ошибку я чуть не совершил, — спокойно откликнулся Рон. — Уберите все это.

Беатрис отскочила в сторону, так как пол, чуть ли не у нее под ногами, раскрылся, и стол со стоявшей на ней едой, блюда и бокалы, даже стулья, провалились в отверстие. Перед тем как пол сомкнулся вновь, она успела услышать снизу ужасный грохот. Помилуй бог, он, же выбросил все это: серебро, хрусталь и все остальное. Оркестр и балерины исчезли со своих эстрад, и на какое-то мгновение она всерьез испугалась, что они тоже отправятся в мусоросжигательные печи вместе с шедеврами индонезийской кухни.

— Вы любите Рембрандта? — спросил хозяин, указывая на огромную картину, внезапно появившуюся на задней стене. Беатрис повернулась, чтобы посмотреть. «Ночной дозор», одна из моих любимых картин.

— Я думала, что это было в Голландии… — начала она, но повернула голову, услышав звук за спиной, и не смогла договорить.

Посреди столовой появился длинный дубовый стол, сплошь уставленный блюдами, а рядом с ним два тяжелых кресла с высокими резными спинками.

— Если быть точным, то мы будем есть сморре-брод, — сказал Рон, — так как это не совсем то, что мы привыкли называть сандвичами. Их здесь пятьсот, так что я уверен, что вы найдете свои любимые. И пиво, естественно, «Туборг П-П». Ведь это прекрасная пища, которую следует есть с пивом и «аквавита», этим изумительным датским шнапсом, который подается замороженным, в виде кусочков льда. Вы же знаете, что у каждой кухни есть свои правила.

Она этого не знала, но умела учиться. Она пробовала блюда, ела, но все это заслоняла одна и та же мысль, мерцавшая перед ее мысленным взором в такт пламени свечей на столе, чуть заметно колебавшегося от неощутимого ветерка, и не успела эта мысль оформиться, как девушка вновь вернулась в состояние непреклонной твердости, так как прекрасно понимала, что происходит.

— Вы думаете, что можете купить меня за свои деньги, — заявила она, проглотив последний кусок рогерброд мед флоде. — Вы предполагаете, что я буду изумлена и благодарна за все это, настолько благодарна, что позволю вам сделать… сделать то, что вы хотите.

— Ни в коей мере. — Он улыбнулся, и его улыбка была поистине чарующей. Не стану отрицать, что существуют девушки, которых можно купить всякими безделушками и угощением, — но не вас. Все это, как вы очаровательно выразились, сделано лишь для нашего удовольствия, а я тем временем стараюсь найти для вас подходящее оправдание.

— Я не понимаю.

— Скоро поймете. В более примитивных обществах любовники сходятся по взаимному соглашению. В этом случае не имеется ни агрессора, ни побежденного. Мы утратили эту простоту и заменили ее ритуализированной игрой, именуемой соблазнением. Женщины совращаются мужчинами и поэтому сами остаются чистыми. Тогда как в действительности оба наслаждаются любовным союзом, величайшим счастьем и удовольствием, известным человечеству, а слово «соблазнение» — это лишь оправдание, которым женщины пользуются для того, чтобы допустить это. Каждая женщина имеет какое-то свое тайное оправдание для того, что она называет соблазнением, и искусство мужчины состоит в умении отыскать это оправдание.

— Ко мне это не относится!

— Конечно же, относится. Но для вас не подходит одна из распространенных тривиальных причин. Вы не удовлетворитесь таким простым оправданием, как излишне выпитое, или необходимость уступить грубой силе, или простая благодарность, или что-нибудь еще столь же плебейское. Но мы найдем его; задолго до рассвета мы будем знать все, что нужно.

— Я не желаю слушать ничего подобного, — заявила Беатрис, отложила ложку и встала. — Я хочу ехать в театр. — Она знала, что, покинув этот дом, она будет в безопасности, ну а возвращаться сюда она не намеревалась ни в коем случае.

— Ну конечно же. Позвольте, — он предложил ей руку, она оперлась на нее, и они подошли к стене столовой. Стена беззвучно поднялась, открыв театральный зал, в котором было всего лишь два кресла. — Я ангажировал на этот вечер всю югославскую труппу, и они готовы начать в любой момент.

Пока тянулось представление, она сидела безмолвно, и когда сцена опустела, в ее сознании царил тот же сумбур, что и в тот момент, когда занавес открылся. Автоматически аплодируя артистам, она напряженно ожидала от него какого-нибудь действия. Она была настолько обеспокоена, что отдернула руку, когда он прикоснулся к ней.

— Вам совершенно не нужно, — мягко сказал он, — опасаться меня или насилия с моей стороны. Это не для вас, моя прелесть. Вас — нас — сейчас ожидает всего-навсего немного простого коньяка, за которым мы сможем обсудить восхитительное сербско-хорватское представление, которое только что имели удовольствие видеть.

Они вышли через единственную дверь и оказались в отделанной парчой комнате, где венгерский скрипач наигрывал что-то в цыганском духе. Они сели за стол, и тут же появился официант во фраке; он нес на бархатной подушке бутылку, которую с великой осторожностью поставил точно в центр стола и сразу же вышел.

— Я никому не доверяю открывать такие бутылки: эти пробки настолько хрупки, что легко рассыпаются в пыль, — сообщил Рон и добавил:

— Мне кажется, что вам пока что не доводилось пробовать коньяк «Наполеон»?

— Если он из Калифорнии, то приходилось, — с полной откровенностью ответила Беатрис. Хозяин прикрыл глаза.

— Нет, — отозвался он, и в его приглушенном голосе угадывалось благоговение, — он не из штата Калифорния, а из Франции, страны, являющейся матерью виноделия. Произведенный, разлитый в бутылки и осторожно уложенный на стеллаж во время краткого, но великолепного царствования императора Наполеона Бонапарта…

— Но ведь это было очень давно, сотни и сотни лет назад?…

— Совершенно верно. С каждым годом этот император коньяков становится еще немного старше — и реже. На меня работают люди, единственным занятием которых являются поиски по всему миру этих и подобных им вещей, за которые они платят любую цену. Я не стану осквернять беседу о прекрасном, называя ту сумму, которая была уплачена за эту бутылку. Вам предстоит лично оценить, стоила ли она того.

Говоря все это, он изящным умелым движением извлек неповрежденную пробку; она легко выскользнула, и хозяин положил ее на салфетку. Он налил совсем чуть-чуть золотистой жидкости — меньше чем на палец — на дно больших пузатых бокалов и подал ей один.

— Сначала принюхайтесь к букету, попробуйте на кончик языка, а только потом сделайте крохотный глоток, — посоветовал он, и девушка повиновалась.

Когда они поднесли бокалы ко рту, в комнате воцарилась тишина. Беатрис подняла голову; на ее лице был написан неподдельный испуг, в глазах стояли слезы.

— Но… Это… Это… — бессвязно пробормотала она.

— Я знаю, — шепотом откликнулся он и наклонился к ней. В этот момент тусклое освещение комнаты еще больше потемнело, а скрипач куда-то скрылся. Его губы прикоснулись к белой обнаженной коже ее плеча, поцеловали его, затем скользнули выше по шее.

— Ox, — громко выдохнула она и подняла руку, как будто хотела погладить его по голове. А потом воскликнула:

— Нет! — и резко отодвинулась.

— Очень близко, — улыбнулся он, выпрямляясь в своем кресле. Действительно очень близко. Вы исполненны страсти, и нам осталось лишь подобрать к ней верный ключик.

— Никогда, — твердо возразила она, а он рассмеялся в ответ.

Когда они допили коньяк, свет вновь стал ярче. Из ножки кресла, на котором сидела Беатрис, выскользнуло невидимое для нее серебристое лезвие, прикоснулось к краю ее юбки и исчезло. Рон взял девушку за руку, а когда она поднялась, материя платья вдруг начала расползаться, и на пол посыпался дождь золотых блесток.

— Мое платье! — воскликнула она, вцепившись в стремительно расползавшийся подол. — Что с ним?

— Оно исчезло, — безмятежно пояснил Рон и вновь уселся, чтобы удобнее было наблюдать за происходящим.

А распад все ускорялся, и она ничего не могла поделать. Прошло лишь несколько секунд, и платье исчезло совсем, и лишь кучка золота, словно спутанный моток золотой нити, лежала у ее ног.

— Черное кружево, подчеркивающее белизну кожи, — сказал он, одобрительно улыбаясь. — Вы надели это для меня. И нежно-розовые подвязки для чулок.

— Вы поступили грубо и жестоко. Я ненавижу вас. Верните мне мою одежду! яростно потребовала Беатрис, отчаянно стиснув кулаки. Гордость не позволяла ей пытаться заслонять руками тело, прикрытое лишь эфемерными предметами нижнего белья.

— Браво. Вы истинно рыжая по характеру, и я не могу не восхищаться вами. За той дверью вы найдете гардеробную, а в ней купальный костюм, поскольку мы будем плавать.

— Я не хочу… — начала было она, но не окончила фразу, так как кусок пола под ней сдвинулся с места и провез ее через дверь в скромный, но изящный будуар, где ожидала облаченная в черно-белое платье француженка-горничная. На согнутой руке горничная держала элегантный в своей простоте белый закрытый купальный костюм. Она ободряюще улыбнулась, и в этот момент мягкие механические руки деликатно, но мощно ухватили Беатрис, и мигающие разноцветными огнями устройства в считанные мгновения содрали с нее все белье.

— Не забивайт свой хорошенький головка, мадемуазель, — сказала горничная, подавая купальник. — Это биль совсем ерунда, а вы получить впечатление, который будет драгоценность много-много годы. Если захотейть.

— Я поступила опрометчиво, а теперь у меня нет выбора, — ответила Беатрис. — Но все это нисколько не поможет ему. — Она попыталась вырваться из механической хватки, но внезапно ее схватили дополнительные зажимы, и в ее изящные ноздри вставили что-то мелкое, холодное и твердое.

— Какой же чудо этот современное наука, — проворковала горничная, расправляя мнимую морщинку на облегавшем тело купальнике, который вообще-то сидел идеально. — Только не забывайт дыши через нос, и это будет подобно свежий ветерок. Au revoir et bonne chance.[401]

Прежде, чем Беатрис смогла возразить или хотя бы поднять руку и дотронуться до носа, пол раскрылся, и она провалилась в воду. Держа рот закрытым, она погрузилась под светящуюся поверхность и обнаружила, что может дышать так же легко, как и всегда, а ощущение, которое она испытывала, было восхитительным, или, по меньшей мере, новым и волнующим. Сквозь воду она ясно слышала негромкую приятную музыку, а внизу был белый песок, и она нырнула глубже — ее буйные рыжие волосы струились над плечами, — и ей хотелось громко расхохотаться.

Рон, красивый и загорелый, в белых плавках, идеально соответствовавших ее купальнику, с очаровательной улыбкой подплыл к ней, а затем поднырнул и легонько пощекотал ей пятку. Она повернулась, улыбнувшись в ответ, и быстро поплыла в сторону, но он последовал за нею, и они принялись танцевать в кристально чистой воде трехмерный танец, свободно, беспрепятственно и счастливо кружа друг возле друга.

Испытывая приятное утомление, она отплыла в сторону, закрыв глаза, и вдруг почувствовала, как его тело прижалось к ней, руки обняли ее спину, его губы прижались к ее губам, а ее губы ответили на поцелуй…

— Нет… — вслух произнесла она, и из ее рта выскочил большой пузырь воздуха. Она засунула пальцы в ноздри, почувствовала краткое болезненное ощущение, неведомые устройства выскочили и, мерцая, упали на дно бассейна. Лучше умереть, — проговорила она, выдыхая остатки воздуха.

С громким бульканьем бассейн опустел, и вот они оба уже сидели на влажном песке.

— Волевая женщина, — сказал Рон, протягивая белое полотенце, как ей показалось, размером в акр,[402] — я люблю вас. А теперь мы будем танцевать гавот. Вам это очень понравится. Будет играть струнный квартет, а мы будем одеты в костюмы того времени. Вы будете великолепны в высоком белом парике и платье с глубоким декольте…

— Нет. Я ухожу домой. — Она почувствовала, что дрожит всем телом, и плотнее закуталась в полотенце.

— Ну конечно, ведь танцы слишком привычное занятие для вас. Вместо этого мы…

— Нет… Моя одежда… Я ухожу! Вы не сможете остановить меня.

Он ответил изящным, как всегда, поклоном и указал на дверь, открывшуюся в стене.

— Прошу, одевайтесь. Я же сказал, что насилие для вас не подходит. Насилие — это не ваше оправдание.

— Для меня н-не м-может быть ни-никакого оп-правдания, — выговорила она. Ее зубы стучали, и она против воли задумалась, почему ее трясет, хотя в помещении достаточно тепло.

Горничная уже дожидалась ее. Она помогла девушке снять купальник и вытерла ее, а тем временем удивительный механизм за считанные секунды привел в порядок ее волосы. По правде говоря, Беатрис даже не заметила всего этого, или же заметила, но не осознала: ее мысли путались и метались, словно летящий на светлое окно рой ночных мотыльков. И лишь когда горничная предложила ей на выбор множество одеяний, ей удалось привести свои мысли в какое-то подобие порядка. Она перебирала платья и костюмы — все ее размера — пропуская великолепные, вызывавшие у нее благоговейный страх, туалеты, пока не нашла в глубине простой черный костюм. Он был на вид очень прост, хотя от этой простоты захватывало дух, и облегал ее тело, подчеркивая плавные выпуклости фигуры, но с этим она уже ничего не могла поделать. Сама не замечая, что ее лицо заново покрыто благороднейшей косметикой, ногти великолепно наманикюрены, не отдавая себе отчета, сколько прошло времени, она, словно родившись заново, оказалась перед хозяином в облицованной дубовыми панелями комнате совершенно целомудренного вида.

— По последнему бокалу, — сказал он, кивнув на ту же самую бутылку коньяка «Наполеон», стоявшую на столе.

— Я ухожу! — громко крикнула она, так как чувствовала, что ей почему-то очень хочется остаться. Проскочив бегом мимо него, она распахнула дверь в противоположной стене и громко захлопнула ее за собой. За дверью оказалась уходившая вверх и вниз лестница, и она пустилась бежать по ней, ниже, ниже, пока не запыхалась и не выбилась из сил. Постояв несколько минут, прислонившись к стене, она выпрямилась, поправила волосы, открыла дверь — и оказалась в той же самой комнате, которую Покинула многими этажами выше.

— По последнему бокалу, — сказал Рон Лоуэлл-Стейн, поднимая бутылку. Не говоря на сей раз ни слова, она вновь захлопнула за собой дверь и бежала вверх, пока ее силы не иссякли, а лестница не уперлась в пыльную пожарную дверь, которая должна была вести на крышу. С усилием открыв ее, она вбежала… в ту же самую комнату, которая осталась далеко внизу.

— По последнему бокалу, — повторил Рон, бережно цедя золотые капли в бокалы, а затем, обратив внимание на то, как взгляд девушки мечется по комнате от двери к двери, добавил:

— Все двери, все вестибюли, все лестницы в этом доме приводят сюда. Вы должны выпить этот коньяк. Присядьте. Отдохните. Выпейте. Тост: за любовь, моя любовь!

Ощущая себя обессиленной, она взяла бокал, обхватила его ладонями, согревая теплом своего тела, и выпила. Это был божественный напиток, а Рон склонился к ней почти вплотную, и его губы шептали ей прямо в ухо:

— В этом коньяке содержится наркотик, который сломит твою волю и не позволит тебе сказать «нет». Сопротивление бесполезно, ты моя.

— Нет, нет… — чуть слышно пробормотали ее губы, тогда как руки сказали «да», обняли его и подтянули вплотную. — Нет, нет, никогда, никогда… — И в этот момент погас свет.

* * *

— Наркотики, наркотики, подавляющие волю, — сказала она позже, в теплой темноте. Их пальцы были сплетены, спиной она ощущала прохладные простыни, а в ее голосе угадывалось самодовольство. — Ничего, кроме наркотиков, не могло сломить моей стойкости.

— Неужели ты на самом деле веришь, — ответил мужской голос, в котором слышалось искреннее изумление, — что я мог добавить хоть что-нибудь в этот коньяк? Конечно, нет, моя любимая. Мы лишь нашли подходящее тебе оправдание, только и всего.


Знаменитые первые слова

О позднейших работах профессора Эфраима Хакачиника высказаны многие миллионы слов, объединяющихся в полемические атаки, ядовитые потоки и даже выражения злобной ненависти. О нем написаны тысячи и тысячи страниц, в которых его труды и его самого чернят, поливают грязью и подвергают анафеме, и я чувствую, что пришла пора расставить все на свои места. Я также понимаю, что, делая подобные заявления, рискую навлечь на себя гнев многих так называемых авторитетов, но я и так молчал слишком долго. Я должен сообщить миру правду в том виде, в котором узнал ее от своего наставника, потому что только правда, какой бы безумной она ни казалась, может исправить то ложное отношение к личности профессора, которое к настоящему времени сложилось в общественном мнении.

Позвольте мне быть совершенно откровенным: на заре нашего знакомства мне тоже казалось, что профессор был, если можно так выразиться, эксцентричным даже сверх того, что считалось нормой для болот, которые именуются университетами. По внешнему виду он был чрезвычайно неопрятным человеком; его лица почти не было видно за огромной нечесаной бородой, похожей скорее на метлу. Бороду он отращивал для двоякой цели: ради экономии на бритье и возможности обходиться без галстука. Этот дуализм целеположения был имманентно присущ почти всему, что он делал; я уверен, что проведение углубленных научных занятий одновременно в области гуманитарных и естественных наук является весьма редким, пожалуй, уникальным явлением, и все же он занимал в Мискатонийском университете две профессорские должности: квантовой физики и разговорных индоевропейских языков. Такое разностороннее приложение врожденных талантов, несомненно, способствовало совершенствованию его изобретательности и разработке новых методов, позволявших ученому открывать новые горизонты науки.

Как аспирант, я был очень близок к профессору Хакачинику И присутствовал при том самом мгновении, когда на свет проклюнулся первый зачаток идеи, которая должна была в конечном счете развиться в прекрасный цветок, стать изумительным открытием и одной из величайших драгоценностей сокровищницы знания человечества. Это произошло солнечным июньским днем, и я должен сознаться, что в тот момент дремал, сидя над скучнейшим (…родил, родил, родил и т. д.) фрагментом одного из свитков Мертвого моря,[403] когда по библиотеке, отдаваясь эхом от обшитых деревянными панелями стен, разнесся хриплый крик, от которого я, вздрогнув, проснулся.

— Необичан! — снова воскликнул профессор (одним из проявлений его возбужденного состояния было то, что он переходил на сербско-хорватский язык), и еще раз повторил:

— Необичан!

— Что вас так заинтересовало, профессор? — поинтересовался я.

— Послушайте эту цитату… поистине вдохновенные слова. Это Эдвард Гиббон. Он посетил Рим и вот что написал: «Я сидел, погрузившись в размышления. Босоногие монахи пели вечерню в храме Юпитера… Тогда мне впервые пришла в голову мысль о том, чтобы написать историю увядания и гибели этого города».

Разве это не изумительно, мой мальчик? Просто дух захватывает: вот оно, реальное историческое начало этого великого труда; и я словно присутствую при нем. С этого все началось, а потом последовали двенадцать лет и пятьсот тысяч слов, после которых Гиббон, измученный писчим спазмом, нацарапал «Конец» и выронил перо. «История упадка и разрушения Римской империи» была завершена. Великолепно!

— Великолепно? — переспросил я, все еще не понимая, в чем дело. В моей голове продолжало грохотать перечисление родословия ветхозаветных праотцев.

— Болван! — зарычал он и добавил несколько слов на древневавилонском (из тех, которые можно привести в современном журнале только без перевода). Неужели у вас нет никакого чувства перспективы? Разве вы не понимаете, что каждое великое событие, происходящее в этой вселенной, должно начинаться с какой-нибудь мелочи, можно сказать, ерунды?

— Это довольно банальное наблюдение, — заметил я.

— Имбецил! — пробормотал он сквозь стиснутые зубы. — Вы не понимаете величия концепции! Могущественная секвойя, упирающаяся вершиной в небеса, со стволом столь толстым, что сквозь него проходит тоннель, по которому проезжают автомобили, этот голиаф лесов был некогда свежепроклюнувшимся из земли кустиком с одним-единственным листочком, возле которого даже самая крохотная собачонка не пожелала бы задрать лапку. Неужели эта концепция не кажется вам изумительной?

Чтобы он от меня отстал, я пробормотал что-то невнятное, дескать, вовсе нет, и как только профессор Хакачиник отвернулся, вновь погрузился в дремоту, начисто забыв об этом кратком разговоре на много дней, и вспомнил о нем лишь гораздо позже, когда получил записку, которой профессор вызывал меня к себе домой.

— Посмотрите-ка сюда, — сказал он, указывая на некий прибор с роскошным набором кнопок и верньеров, находившемся в вызывающем противоречии со сделанным из плохо оструганных дощечек корпусом.

— Потрясно! — с энтузиазмом воскликнул я. — Вместе послушаем финальный матч чемпионата мира.

— Stumpfsinnig Schwein![404] в ярости прорычал он. — Это вовсе не обычный радиоприемник, а мое изобретение, воплощающее принципиально новую научную концепцию, мой темпоральный психогенетический звуковой детектор — для краткости ТПЗ. Используя теоретические предпосылки и технические знания, которые пока что находятся вне пределов ваших рудиментарных мыслительных способностей — так что я не стану делать попыток все это растолковать, — я построил мой ТПЗ для того, чтобы слышать голоса, звучавшие в прошлом, и усиливать их до такой степени, чтобы их можно было записать. Слушайте и восхищайтесь!

Профессор включил устройство, несколько минут поиграл с регуляторами, после чего из громкоговорителя послышались резкие звуки, которые можно было с одинаковым успехом приписать и человеку и животному.

— Что это было? — спросил я.

— Протомандарин конца тринадцатого столетия до нашей эры, — пробормотал он, принявшись снова крутить настройки, — но это всего лишь праздная болтовня насчет урожая риса, южных варваров и так далее. В этом заключается основная трудность: мне приходится выслушивать немыслимое количество подобной дребедени, прежде чем я случайно натыкаюсь на подлинное известие о начале и получаю возможность записать эти слова. Мне пока что удалось лишь это — и все же бесспорный, колоссальный успех! — Он с силой хлопнул ладонью по пухлой стопке коряво исписанных листов, возвышавшейся на столе. — Да, это мои первые успехи. Они еще фрагментарны, но убедительно показывают, что я нахожусь на верном пути. Я проследил множество важных событий вплоть до их зарождения и сделал записи тех самых слов, которые инициаторы событий произнесли точно в момент начала. Конечно, переводы достаточно грубые и в весьма разговорном стиле, но все это может быть исправлено позднее. Положено начало моему изучению начал.

Увы, тогда я покинул общество профессора — мне очень хотелось послушать трансляцию с футбольного матча — и должен с величайшим сожалением признать, что это был последний раз, когда я, и вообще кто-либо, видел его живым. Листы бумаги, о которых он говорил с таким восторгом, были восприняты научным сообществом как бред больного сознания, их истинного значения никто не понял, и они были отвергнуты и забыты. Мне удалось сохранить некоторые из них, и теперь я представляю их публике, которая сможет вынести верное суждение об их реальной значимости. Несмотря на свою фрагментарность, они проливают яркий свет знания на многие исторические эпизоды, которые доселе скрывались в густом мраке веков.

«…Пусть даже это дворец, но это все же мой дом, и он слишком мал для нас с моей новой мачехой: она настоящая пробл…дь.[405] Я рассчитывал продолжить мои занятия философией, но здесь это невозможно. Пожалуй, я лучше поведу армию к границе; похоже, что там можно ждать неприятностей…»

Александр Македонский, 336 г, до н. э.

«Жара ет-та не то слово. Уся ВИРДЖИНИЯ ефтим летом точь-в-точь духовка. Коды появилась Возможность заработать малешко мелочишки: а всего-то надыть пробежаться по Холмам да позыркать, чего тама есть, я ухватился за ет-та, покудова М.Ф, не дал попятного. Так я и встретил… сегодня (забыл, как его звать, завтра надыть спросить) в Таверне. Мы вместе лакали Эль и сильно жалились на Жару. Ну а там, одна за одной, как оно завсехда быват, мы хлебнули ишшо Эля, и тута ен мне Доверился. Он, дескать, член тайного общества, которое называется, ну тута я заклад не поставлю, потому как в Памяти один туман, Сыновья Свободы, али ишшо чего навроде…»

Джордж Вашингтон, 1765 г.

«Франция утратила свое величие, когда лишила честного изобретателя права получить вознаграждение за свой напряженный утомительный труд. Я на много месяцев забросил свою медицинскую практику, совершенствуя мой Ручной резак для колбас. Я должен был заработать целое состояние, продавая настольные модели всем мясникам Франции. Но ничего подобного! Конвент использует большую модель, не выплачивая мне ни единого су, а мясники, естественно, теперь отказываются приобретать…»

Ж. — И.Гильотен, д-р медицины, 1791 г.

«Голова у меня болит, будто я маюсь от лихорадки, и если мне когда-нибудь удастся найти этого склизко-палого дерьмового сына злокозненной лахудры, который уронил на Феттерлайн свой ночной сосуд, я высеку его так, что он дойдет до последнего дюйма своей пакостной жизни, а может быть, и немного подальше. С первого же момента моего прибытия в Лондон я осознал, насколько внимательно и осторожно следует передвигаться по этому городу, чтобы уклониться от содержимого множества сосудов, выливаемых на улицы, но в первый раз мне довелось встретиться с потребностью избавиться от самого вместилища. Если бы я двигался лишь чуть быстрее, этот движущийся предмет посуды продолжил бы свою траекторию. Ужасно болит голова! Как только мне станет получше, нужно будет подумать об этом: у меня возникла отчетливая тень идеи…»

Сэр Исаак Ньютон, 1682 г.

«Л, боится, что Ф, знает! Если это так, возможно, мне конец. Не будь я настолько обольстительно привлекателен, то оказался бы в чьей-нибудь еще постели, но она привела меня в свою. Она говорит, что может продать кое-что из своих драгоценностей и купить те три корабля, которые недавно ей так понравились. Проклятые Острова пряностей — это самое последнее из всех мест, куда бы мне хотелось отправиться сейчас, в разгар мадридского сезона. Но Ф, король, и если он действительно узнает!..»

(Приписывается Христофору Колумбу из Генуи, 1492 г., хотя атрибутика точно не установлена.)

«Какой я молодец, что купил маленькому Пьеру детский конструктор. Как только он уснет, я утащу у него смешную башенку, которую он построил вечером. Я знаю, что Выставочный комитет не примет ничего подобного, но все же это заставит их заткнуться на некоторое время».

Александр Густав Эйфель, 1888 г.

«О, горе Китаю! Этот год вновь оказался неурожайным, и дела в Поднебесной идут все хуже. Миллионы не имеют никакого дела, чтобы заработать на жизнь. Единственный план, который кажется в целом осуществимым, — строительный проект, который Ва Пингах, так горячо проталкивает. Он говорит, что это резко подтолкнет экономику и сразу же снова введет в обращение наличные деньги. Но до чего же сумасбродная затея! Выстроить стену в сто пятьдесят десятков миль длиной! Он хочет использовать свои собственные инициалы и назвать стройку проектом ВПА, но я собираюсь сказать о ней кое-что другое и сообщить людям, что она должна остановить грозящих с севера варваров, поскольку всегда можно продать акции оборонного предприятия, если, конечно, предварительно как следует напугать народ».

Император Цинь Шихуанди, 252 г, до н. э.

«Сегодня полная луна — ну, прям как пленная царевна, — так что будет достаточно светло, чтобы разыскать этот балкон. Мне очень не по себе из-за того, что я разгуливаю под боком у этой ненормальной семейки, но Мария самая милая лапочка во всем городе! Она уговорила свою сестренку Джульетту — тоже обещает вырасти в настоящее чудо! — проследить, чтобы окно было открыто».

Ромео Монтекки, 1562 г.

(Выписка из судового журнала.)

«Сегодня высадились на берег — на скалистый обрыв. Какое искусство навигации! Направлялись в Виргинию, а причалили в Массачусетсе! Если я когда-нибудь изловлю того поганца-квакера, который украл компас!!!»

Бриг «Мэйфлауэр», 1620 г.

Сохранилось еще немало записей, но и этих образцов достаточно для того, чтобы доказать: профессор Хакачиник был гением, далеко опередившим свое время; человеком, перед которым ученые, подвизающиеся в области истории, находятся в неоплатном долгу.

Поскольку относительно смерти профессора ходило множество слухов, я хочу продолжить свой отчет и сообщить всю правду до конца. Именно я обнаружил тело профессора, так что я знаю, о чем говорю. Разговоры о том, что этот замечательный человек покончил жизнь самоубийством, являются ложью, наглым и грубым искажением действительного положения вещей. На самом деле он был глубоко влюблен в жизнь, которой лишился в наивысшей точке своего поприща; я уверен, что он видел впереди долгие годы плодотворного труда. И при этом он не погиб от электрического разряда, хотя аппарат, названный им ТПЗ, находившийся рядом, весь деформировался и оплавился, словно через него прошел электрический разряд невероятной мощи. В официальных документах в качестве причины смерти указывается остановка сердца, и из-за отсутствия более подходящего выражения это выражение так и будет фигурировать в документации. Со стороны мне даже в первый момент показалось, что профессор находится в полном здравии, у него был прекрасный цвет лица, но при этом он был окончательно и бесповоротно мертв. Так как его сердце больше не билось, в документах можно было с чистой совестью указать причиной смерти остановку сердца.

В заключении позволю себе заявить, что, когда я обнаружил профессора, он сидел за своим столом, подавшись всем телом в сторону громкоговорителя. В пальцах была зажата авторучка. Под рукой лежал блокнот с неоконченной записью на странице, из чего следует, что он в самый момент смерти вел запись. Я не делаю никаких заключений по этому поводу, а всего лишь привожу этот текст в качестве констатации факта.

Запись сделана на старонорвежском, но для удобства отдельных читателей, плохо знакомых с этим интересным языком, я перевел ее на современный английский:

«…Собрание будет проведено согласно повестке дня, так что если вы не уберете прочь эти рога с медом, здесь будет несколько разбитых черепов. Тут я не шучу. Теперь к повестке дня. Поступили сообщения о том, что на Иггдрасиле[406] завелись гусеницы-листовертки, а также отмерло несколько веток, но к этому мы вернемся позже. Из более срочных дел: трещины в цементном основании моста Биврест.[407] Я хочу… впрочем, минуточку. Это закрытое собрание, и тем не менее кто-то нас подслушивает. Тор,[408] позаботься, пожалуйста, о любопытном…»

Изгой

— Похоже, тут какие-то беспорядки, — произнес капитан Кортар, глядя с мостика через толстое стекло панорамного иллюминатора на лежащий тысячью футами ниже космопорт.

Там, за его оградой, уменьшенные перспективным сокращением до муравьиных размеров, вокруг только что приземлившегося вертолета во множестве суетились люди. Не сделав ни одного лишнего движения, старший помощник Дейксем сфокусировал электронный телескоп и подал изображение на экран главной консоли.

— Буйная толпа, сэр, но небольшая, и ее сдерживает полиция. Из вертолета высадился человек, в него бросают все подряд… Попали, сэр!

Теперь оба напряженно смотрели на экран. Ушибленный незнакомец прижал ладонь к виску, повалился на колени и в следующий миг исчез за стеной зеленых мундиров. Сгруппировавшиеся вокруг полицейские быстро препроводили его в здание управления космопортом; вслед летели камни и иные мелкие предметы. Но как только объект нападения скрылся из виду, толпа подуспокоилась и даже начала рассеиваться.

— Мне эта планета никогда не нравилась, — отвернулся от экрана капитан. — Население тут больно уж вспыльчивое и склонное к насилию. Как только все наши пассажиры окажутся на борту, взлетим. Долго еще?

— Несколько минут, сэр. Стюард доложил, что последние пассажиры уже проходят таможню.

— Отлично. Закрыть все люки, кроме пассажирского, и по моей команде начать стартовую процедуру.

— Разрешите покинуть мостик, сэр.

— Разрешаю.

Спустившись в осевом лифте до пассажирской палубы, Дейксем прошел к центральному шлюзу, где увидел пожилого стюарда и матроса.

— Порядок, Дейксем. — Стюард протянул список пассажиров. — Все, кроме одного, на борту, и в этом рейсе у нас только две пустые каюты. На одних напитках хорошо заработаем — тут собралась толпа алкашей.

— Давай проверим посадочные талоны. Капитан хочет взлететь пораньше.

С этой задачей справились быстро. Недоставало единственного талона — пассажир запаздывал.

— Ориго Лим, — вслух прочитал имя и фамилию в списке старпом.

— Я здесь, — глухо прозвучало за его спиной.

Эскалатор доставил в воздушный шлюз последнего пассажира.

— Приветствуем вас на борту «Венгадора», — заговорил, оборачиваясь, старпом. — Будьте любезны, предъявите посадочный талон, и матрос препроводит вас в вашу каюту…

Он замялся, взглянув на вновь прибывшего — массивного, солидного, неброско одетого, лысеющего спереди, очень коротко стриженного, не молодого и не старого, загорелого и веснушчатого, со свежей косой повязкой на голове.

— Господин Лим, прошу вас немного подождать. — Из голоса старпома мигом улетучилось радушие. Дейксем включил внутреннюю связь и доложил: — Капитан, последний пассажир на борту.

— Отлично. Задраить люки.

— Секундочку, сэр. Пассажир… тот самый человек, которого мы видели несколько минут назад. Это в него толпа швыряла камни.

Весьма не скоро капитан заговорил снова:

— У него гражданство этой планеты?

Дейксем глянул на посадочный талон, который все еще держал в руке:

— Да, сэр. Он коренной деламондиец.

— А у нас есть другие деламондийцы на борту?

Дейксем взглянул на стюарда, тот отрицательно покачал головой:

— Ни одного, сэр.

— Хорошо. Этот пассажир слышит меня?

— Слышит, сэр.

— Тогда вот что я скажу. Пассажир, меня совершенно не интересуют ваши дела. Вы легально приобрели билет, и, будь вы преступником, полиция не позволила бы вам улететь. Если бы на «Венгадоре» находились другие деламондийцы, я бы не пустил вас на борт, потому что мне в полете неприятности не нужны. Так что добро пожаловать. Но предупреждаю: вздумаете доставить нам хлопоты, запру в кабине до конца рейса. Проблемы этой планеты не станут проблемами моего корабля, вам ясно?

Пока капитан говорил, Дейксем следил за пассажиром, а рука, будто по собственной воле, ползла к пистолету на бедре. Ориго Лим не шевелился, губы были плотно сжаты, но глаза! Они сузились, пряча огонь ярости, — огонь, который угрожал объять этого человека целиком. Вот глаза закрылись совсем, а когда открылись, гнева в них уже не было. Лим чуть опустил плечи и заговорил бесстрастным голосом:

— Да, капитан, я все понимаю. Нельзя ли мне пройти в мою каюту?

Внутренняя связь умолкла, Дейксем коротко кивнул. Стюард еще раз проверил список пассажиров, а матрос наклонился за дешевым металлическим чемоданом — другого багажа у Лима не было.

— Прошу следовать за мной, — сказал матрос.

— Будут неприятности, — вздохнул стюард. — Я их всегда заранее чую. А от этого парня неприятностями просто разит.

— Не сходил бы ты с ума на старости лет, — буркнул Дейксем, у которого тоже возникло нехорошее предчувствие.

Хмыкнув, стюард повернулся запереть воздушный шлюз.


Первый инцидент не заставил себя ждать. Сразу после проскока в гиперпространство по традиции пассажиры собирались в кают-компании, пили за успешный полет и знакомились друг с другом. Во время взлета и подготовки к прыжку они лежали пристегнутые к койкам, под мягким наркозом, снижающим воздействие перегрузок и нулевой гравитации. Теперь же, приведя внутренности в порядок, они были не прочь расслабиться.

Стюард приготовил свой коронный пунш «Процион», безвредный коктейль из фруктовых соков со щедрой примесью этилового спирта, — это чтобы раскочегарить вечеринку. Как только предназначенный для отдыха отсек заполнился публикой, старик вынес чашу с напитком и запеченные в небольшой духовке канапе. Других членов экипажа в кают-компании не было — нижним чинам запрещалось якшаться с пассажирами, а офицеры познакомятся с ними за ужином.

Собралась довольно живописная толпа. Большинство щеголяли наимоднейшими бархатными нарядами с цветными прошвами; дерзкие дамы предпочитали прозрачные ткани и глубокие вырезы; многие носили панталоны катердаммских фасонов.

— Можно мне бренди со льдом, и побольше?

Стюард задвинул в духовку противень с замороженными канапе, закрыл крышку и обернулся с профессиональной улыбкой:

— Сэр, почему бы вам не попробовать пунш? Капитан угощает…

— Мне не хочется пунша. Я бы предпочел двойной бренди.

Лим говорил ровным тоном и сохранял бесстрастное выражение лица, стюард же прятал тревогу за дружелюбием. Он хотел возразить, но передумал.

— Да, сэр, конечно. На «Венгадоре» пассажир — король.

Стюард спохватился, что привычные слова звучат глупо, будучи адресованы столь необычному пассажиру, и, пряча смущение, повернулся к бутылке бренди.

Лим не успел донести напиток до рта, когда над ровным гулом праздной болтовни взвился истошный женский вопль. Выронив стакан, «проблемный» пассажир резко повернулся и замер в напряженной позе — он высматривал в толпе кричавшую. Ее повторный визг нарушил растерянную тишину: вот она, у сервировочного столика, в одной руке забытый столовый нож, а взор устремлен на другую, с пальцев которой стекает кровь. Должно быть, неудачно попыталась срезать корку с пережаренного мяса. Лим стремительно пересек кают-компанию и схватил женщину за запястье.

— Рана поверхностная, — заявил он, и кровотечение сразу прекратилось — палец безошибочно нашел и пережал артерию.

Слова Лима не возымели ни малейшего действия — женщина завизжала еще пуще. Тогда он свободной рукой дал ей звонкую пощечину, и крик моментально оборвался.

— Эй, вы, — Лим вырвал у пострадавшей нож и, как указку, наставил его на ближайшего мужчину, — принесите аптечку первой помощи.

— Не могу, — залепетал тот, — не знаю, где она…

— Не валяйте дурака! — рявкнул Лим. — Над каждой койкой висит схема корабля, аптечки на ней отмечены. Ближайшая вон там, в гальюне, рядом с умывальником. Кто-нибудь мне поможет усадить эту женщину в кресло?

Пострадавшая была бледна, лишь пламенел на щеке отпечаток ладони. Она послушно села. Толпа ожила, громче зазвучали голоса, две женщины поспешили на помощь, но Лим отогнал их взмахом руки:

— Прошу минуту подождать.

Прибежал с аптечкой джентльмен в пурпурном смокинге, Лим достал тюбик. Он сноровисто покрыл рану на всей ее протяженности антисептической мазью и сверху налепил лейкопластырь:

— Это на первое время, и советую поскорее навестить корабельного врача.

Лим вернулся в бар, отмахнувшись от человека в пурпурном, который пытался его поблагодарить. Женщины кольцом обступили пострадавшую, а та таращилась на пластырь — она все еще пребывала в шоке.

Тем временем стюард успел приготовить для Лима новую порцию бренди взамен оброненной.

— Хорошая работа, сэр, уж простите, что высказываю свое мнение. Позвольте от лица экипажа поблагодарить вас.

Без единого слова Ориго Лим осушил стакан, повернулся и вышел из кают-компании.

— Какие мы необщительные, — пробормотал разочарованный стюард.


За обедом случилось второе происшествие. Большинство пассажиров, а точнее двадцать три, устроили банкет в честь своей покровительницы и компаньонки, великой герцогини Марескулы с планеты Катердамм, где им и предстояло высадиться. Чтобы высокородным господам смогли составить общество офицеры экипажа, пришлось почти все столы выстроить буквой «П». Отдельно расположились молодожены, их свадебное путешествие началось с планеты Гроссолан, к которой и был приписан корабль, и они предпочитали подкрепляться в относительном уединении. У противоположной стены, тоже за отдельным столиком, сидел Ориго Лим. Шумная компания веселилась на всю катушку, но чья-нибудь голова нет-нет да и поворачивалась к нелюдимому пассажиру.

— Мы должны поблагодарить этого джентльмена за оказанную Клеле помощь, как вы считаете, капитан? Что, если предложим ему выпить с нами? — Великая герцогиня тоже смотрела на Лима и моргала близорукими глазами, что казались изюминками на круглом, словно каравай, лице.

В ответ капитан Кортар лишь невразумительно хмыкнул. Ему, конечно же, доложили о происшествии с госпожой Клелой, и он бы предпочел, чтобы герцогиня оставила свою затею. Но как этого добиться, не пускаясь в нежелательные объяснения?

— Ну конечно же, капитан, вы не будете против, ведь это просто долг вежливости. Дамин-Хест, — качнула она высоченной, как башня, седой с прозеленью прической в сторону сидевшего напротив худого мужчины в пурпурном смокинге.

Тот увлеченно беседовал с приятелем, но, услышав свое имя, мигом вскочил на ноги:

— Что угодно великой герцогине?

Выслушав распоряжение, он слегка поклонился и отошел. Ориго Лим заметил его приближение, но не оторвался от тарелки с супом.

— Прошу извинить меня за вмешательство. Я Дамин-Хест, шеф протокола у великой герцогини Марескулы Катердаммской. Это ее двоюродную сестру вы столь великодушно спасли сегодня. Великой герцогине угодно…

— Секундочку! — воздел Лим руку, заставляя придворного умолкнуть. — Прежде чем кого-то приглашать в столь блистательное общество, не будет ли благоразумным узнать его имя?

— О да, само собой. Я не хотел показаться невежливым…

— Меня зовут Ориго Лим.

Дамин-Хест раскрыл рот, но не произнес ни звука. У него глаза полезли на лоб, и он невольно отступил на шаг.

— Ну вот, я так и думал. — Впервые Лим улыбнулся, но это была холодная и совсем невеселая улыбка. — Я вас не задерживаю.

Шеф протокола с трудом оправился от потрясения и прежде, чем резко повернуться и направиться к пирующим, вынул из рукава платочек и вытер лицо. Выслушав его взволнованный шепот, великая герцогиня слегка пожала плечами и углубилась в беседу с капитаном Кортаром. Прочие участники банкета не заметили инцидента, и светская болтовня продолжалась как ни в чем не бывало. Лим же доедал суп в молчании, ни на кого не глядя, с мрачно-сосредоточенным выражением на лице.

Кортара все это сильно встревожило, и он не удивился, когда после банкета к нему приблизился шеф протокола:

— Не могли бы мы, капитан, поговорить об очень важном деле?

— Конечно. И что же это за дело?

— Не здесь, пожалуйста. Все должно остаться между нами. — Взгляд Дамин-Хеста метался по кают-компании угодившей в западню птахой. — Это займет лишь несколько минут.

Просьба не понравилась капитану, но отказать он не мог:

— Ладно, через час у меня. — Кортар повернулся к столу и взял стакан.

По истечении часа он извинился перед офицерами на мостике и удалился в свою каюту. Кортар сидел за столом, когда вошел Дамин-Хест.

— И что же вы хотите мне сказать? — на этот раз без малейшей светской любезности произнес капитан.

— Вам известно, кто этот человек? Я о том, который держится особняком.

— Само собой, ведь у меня список пассажиров. А почему вы спрашиваете?

— Ну конечно список пассажиров! Как же это я забыл про него… Капитан, а когда вы его вывесите? Правда, я сам не уверен, что это разумно… Во всяком случае, теперь…

— О черт! Сэр, с чего это вдруг вам вздумалось распоряжаться на моем корабле?

Капитан лишь изображал возмущение, а на самом деле ему было неловко — список надлежало вывесить гораздо раньше.

— Чем же вас обеспокоил этот джентльмен?

— Вам, наверное, неизвестна его история, ведь он может путешествовать под чужим именем. Его зовут Лим…

— Да знаю я! Ориго Лим.

— Мясник Лим! — Эти слова придворный разве что не прорычал.

— Извольте объяснить, что вы под этим подразумеваете.

Шеф протокола Дамин-Хест подобрался, напустил на себя надменный вид:

— Капитан, я не намерен обсуждать подробно биографию Ориго Лима, да и нет у меня полномочий для такой беседы. Я всего лишь прошу вас позаботиться о том, чтобы он не принимал пищу вместе с нами и не пользовался теми же помещениями, которые вынуждены посещать мы. Великая герцогиня не знает, что за человек летит с ней одним рейсом, и, надеюсь, не узнает. Но если выяснится, кто в кают-компании сидит за соседним столом… Вряд ли нужно объяснять вам, как ее недовольство может отразиться на коммерческих отношениях вашей планеты с Катердаммом. Я никоим образом не угрожаю, капитан, речь идет о самоочевидном факте. В случае чего плохо будет нам обоим. И очень плохо!

Кортар удержался от гневной отповеди. Этот болван — не причина проблемы, а лишь переговорное устройство. Да и угрозы его серьезны. Надо сейчас же разобраться во всем досконально.

— Прошу вас вернуться в кают-компанию; о принятых мерах я сообщу. «Венгадор» — респектабельный корабль, и беспорядки любого рода нам тут совершенно ни к чему.

— Спасибо, капитан. Буду ждать вестей.

За шефом протокола затворилась дверь, и Кортар со всей силы грохнул по столу кулаком.

Ответить на возникшие вопросы мог только один человек.

— Лим, — зло пробормотал Кортар и нажал кнопку коммуникатора. — Ориго Лим… Мясник Лим…

— Сэр?

— Дейксем, мне нужно побеседовать с пассажиром по фамилии Лим. Здесь, в моей каюте, сейчас же. Не вызывайте его, приведите лично. На мостике за вас остается Фоссейс.

— Слушаюсь, сэр.

К тому моменту, как раздался стук в дверь, капитан успел привести нервы в порядок. Он подождал, пока Дейксем не выйдет из каюты и не закроет за собой дверь, и лишь после этого заговорил.

— Вы кто? — спросил Кортар, услышав щелчок замка.

— Капитан, мы вроде уже это обсуждали. Меня зовут Ориго Лим.

— Да, вас так зовут. А теперь рассказывайте, почему в космопорту возник бунт и вас забросали камнями местные жители.

— Наверное, я им не понравился.

— Лим, давайте без этих игр!

Теперь стояли оба, перебрасывались через стол убийственными взглядами; в гневе эти двое были очень похожи.

— Я хочу знать, почему вас прозвали Мясником.

— Вижу, вы пообщались с тем пурпурным щеголем. Он напрашивается на неприятности.

— Да, мне про вас сказал Дамин-Хест, но неприятности не нужны ни ему, ни мне. Напротив, мы стараемся их избежать. И прежде чем принимать какие-либо решения, я должен узнать, почему вас так боятся остальные пассажиры.

Лим помолчал, с холодной улыбкой глядя на собеседника.

— Так что же вы натворили, а? Должно быть, имелись смягчающие обстоятельства, иначе бы вас казнили, а не посадили на мой борт. Если расскажете обо всем без утайки, я смогу принять логичное решение и успокоить этих перепуганных катердаммских глупцов.

Лим нащупал у себя за спиной стул и уселся. Сейчас он держался уже не так напряженно, словно дал некоему внутреннему стражу команду «вольно».

— Капитан, вы тоже присядьте. Если я доставил какие-то неудобства, прошу меня извинить. Я не сразу понял, что идет откровенный разговор, — для меня такое в диковинку. А история моя совсем простая.

— Выпьете со мной? — продемонстрировал капитан готовность к перемирию, достав из шкафчика бутылку бесцветной жидкости и стопки.

Первую каждый осушил одним глотком, а вторую пришедший в почти безмятежное состояние духа Лим поднял к свету:

— Этиловый спирт и дистиллированная вода. Со студенческой поры такого не пробовал.

— Космический напиток «Ракетное топливо». Откуда взялось название, я понятия не имею.

— В больницах он известен как бальзамирующая жидкость.

— Стало быть, вы врач?

— Доктор медицинских наук… но это в прошлом. — Мигом вернулась нервозность, сидящий Лим выпрямил спину. — Я не очень люблю эту историю, так что прошу простить за краткость изложения. Начну с того факта, что на Деламонде встречается редкое для освоенного космоса заболевание — бронхогенная карцинома. Это весьма и весьма неприятная форма рака легких. Кроме нее, там нет ничего интересного — не считать же таковым тяжелую металлургию и узколобое население с крайне тяжелым характером. Логично предположить, что причиной болезни являются изобилующие канцерогенами промышленные отходы. В этом направлении главным образом и шли научные исследования. На какие только ухищрения мы не пускались, чтобы добиться от металлургических магнатов установки фильтров на фабричные трубы и выделения жалких сумм для наших лабораторий!

Судьба сыграла со мной злую шутку. Я лечил обычного пациента от обычной аллергии и в какой-то момент заподозрил, что она служит связующим звеном между пыльцой одного местного растения и растущей заболеваемостью бронхогенной карциномой. Проведя необходимые эксперименты на лабораторных животных и получив убедительную статистику, я ее опубликовал, и научное сообщество приняло мои выводы с энтузиазмом. Металлургические магнаты, желая доказать свою непричастность, оказали мне самую широкую поддержку. Они нажали на нужные рычаги, и я получил возможность проверять свои версии на добровольцах в тюремной больнице. Все они были осужденными; им обещали помилование, если переживут мои эксперименты. Я надеялся, что научусь вызывать рак с помощью полученного мною экстракта пыльцы и на ранней стадии болезни справляться с ней хирургическим путем. Никто, кроме меня, не пытался лечить больных легочным раком, властей предержащих их судьба не интересовала.

Лим умолк. Он видел перед собой не капитана, а сцены из далекого прошлого, — сцены, которые невозможно забыть. Кортар наполнил стакан собеседника, тот благодарно кивнул и с удовольствием выпил.

— Вот, собственно, и весь рассказ, капитан. Осталась только концовка. Перед вами единственный человек, которому удалось сделать рак заразной болезнью. Ядовитый экстракт не просто оправдал, а превзошел мои ожидания. Пациент не только получал излечимую карциному особовирулентного типа, но и при кашле распространял раковые клетки по больнице и даже по всей тюрьме. Капитан, на моей совести двести три смерти, а это тяжелая ноша, и она беспокоит меня куда сильнее, чем тюремный срок, порка и даже всеобщая ненависть. Я и правда мясник, и то, что меня лишили врачебной лицензии, — единственный разумный поступок властей.

— Вас не могли привлечь к судебной ответственности.

— Но все же привлекли. Гибель заключенных никто не поставил бы мне в упрек, — наоборот, похвалили бы за экономию государственных средств, но среди жертв оказались начальник тюрьмы и семнадцать надзирателей.

— Политические назначенцы, я угадал?

— Капитан, вы и впрямь бывалый путешественник. Да, все они принадлежали к партии власти. Пресса вынесла мне приговор авансом — это был настоящий триумф желтой журналистики. В итоге вашего покорного слугу приговорили к пожизненному заключению с ежемесячной экзекуцией в виде десяти ударов плетью. Я не испытывал нужды в друзьях и деньгах; друзья помогли освободиться через семь лет, а деньги, потраченные без остатка, — добраться под защитой полиции до вашего корабля и улететь. Не самая приятная история, и мне жаль, капитан Кортар, что в нее оказались вовлечены вы.

— После всей этой истерии я ожидал услышать рассказ куда похуже. Налейте-ка себе, а я гляну, не завалялась ли парочка сигар в табачной шкатулке.

Взятую для поиска сигар паузу капитан потратил на раздумья о том, как быть дальше. Держать доктора взаперти, носить еду ему в каюту? Будь на месте Кортара кто-нибудь послабее духом, он бы дал себя убедить, что это и впрямь оптимальное решение проблемы. Лим просидел за решеткой семь лет, ежемесячно подвергаясь порке… Нет, «Венгадор» не станет для него новой тюрьмой.

— Надеюсь, вы мне поможете найти выход, — сказал он, когда сигары были раскурены. — Шеф протокола счел за благо не раскрывать вашу личность, но, чтобы гарантировать его молчание, вам надо держаться от катердаммцев подальше. Бедняга в ужасе от мысли, что его обожаемая герцогиня будет питаться в одной кают-компании с вами.

— Как насчет того, чтобы доставлять еду мне в каюту? Охотно предпочел бы такой вариант: толпа меня с некоторых пор нервирует.

— Это многое упростило бы, но мне не хочется держать вас взаперти. Проблема, собственно, заключается только в вашем посещении кают-компании в течение бортового дня.

— А здесь только одна кают-компания? Я и сам не испытываю ни малейшего желания общаться с этими господами.

— Еще есть офицерский салон. Туда добро пожаловать.

— Я не хочу мешать…

— Это никакая не помеха, а благополучное решение проблемы, чреватой для корабля большими неприятностями.

Вот так, без малейших затруднений, все и уладилось. Затем капитан Кортар, исходя из лучших побуждений, нарушил гозгийский кодекс чести и вывесил список пассажиров с ложным именем вместо Ориго Лима. Настоящий список был вложен в корабельный журнал, и капитан знал, что не будет спать спокойно, пока не уничтожит фальшивку. Затем он собрал тех членов экипажа, которые знали настоящее имя деламондийца, и объяснил, какие меры приняты в целях обеспечения безопасности полета; нарушение космической этики целиком ложится на совесть капитана. Поскольку все присутствующие были родом с Гозги, они не обсуждали решение начальства и не требовали объяснений. Лим, путешествующий под именем Элвис, получит радушный прием в офицерском салоне.


— Проходи и располагайся, — сказал ему младший из находившихся в салоне, второй помощник Фоссейс. — Возьми баночку пива. Мы тут варимся в собственном соку, нового собеседника заждались почти как пустыня дождя. Я Фоссейс. Вон того пузана с глупой рожей зовут Джэнти, он у нас бортмеханик, руки бы неумехе оторвать. Дылда с мрачной лошадиной физиономией — Дейксем, по должности он старший помощник, а по призванию горький пьяница. Эй, ты что задумал? Не смей!

Последнюю фразу Фоссейс прокричал, пытаясь уклониться, но Джэнти оказался ловчее. Он ткнул во второго помощника конденсатором с отходящими от клемм проводками. Тонкие оголенные концы пронзили брюки на ягодице, раздался треск, и Фоссейс взвыл от боли. Забыв о своей незавидной судьбе, Лим вместе с офицерами «Венгадора» хохотал до слез.

— Реветь как осел ты умеешь, но, спорим, дротики бросаешь куда хуже, — потирая зад и осуждающе глядя на Лима, проговорил Фоссейс.

В дартс Лим не играл никогда, но правила оказались до крайности просты, а искусная рука хирурга быстро научилась рассчитывать полет стрелки. После одного тренировочного раунда они открыли еще по банке. Джэнти уселся на диван и тут же подскочил чуть ли не до потолка, расплескав пиво по всему салону, — под обивкой прятался один из его самодельных шокеров.

А потом началась серьезнейшая игра под названием дартс. Пока другие бросали дротики, Лим кое-что понял насчет кодекса поведения гозгийских экипажей. На вахте эти люди холодны как зимний лед, деловиты и невосприимчивы к шуткам, из кожи вон вылезут, чтобы безупречно выполнить свою работу. А в свободное время они столь же самозабвенно расслабляются, забывают любые различия в чинах и изощряются друг перед другом в розыгрышах. Конденсаторов с проводами в салоне было много, и они без дела не простаивали.

Лим быстро набирал сноровку, но он, конечно, не удивился, когда по окончании партии у него оказался самый худший результат. Пока офицеры убирали дротики и доску, он поднес к губам последнюю банку — и тут словно раскаленный кинжал вонзился ему в спину. На рубашку выплеснулось пиво; он круто развернулся, вскинул руки, чтобы схватить, заломать нападавшего, выпучил глаза, оскалил зубы…

Перед ним с конденсатором в руке стоял молодой Фоссейс. С физиономии второго помощника медленно сходила озорная улыбка.

— Проигравший всегда получает… — пролепетал он и осекся — гримаса боли и гнева на лице Лима ошеломила его.

Конденсатор выпал из руки. Затем Фоссейс подтянулся — сейчас перед Лимом стоял сухой и холодный гозгийский служака. В салоне воцарилась мертвая тишина.

Все это Лим увидел и почувствовал — и моментально осознал, что здесь его приняли как равного, а значит, и розыгрышам он должен подвергаться наравне со всеми. Откуда этим парням знать, что с последней порки не прошло и трех дней, что у него не зажили раны?

Стоило огромного труда подавить гнев, и можно было лишь надеяться, что ответный смех Лима не звучит в чужих ушах так же глухо и искусственно, как в его собственных. Он протянул Фоссейсу правую руку:

— Я не знал, что проигравшего ждет удар током, но мне следовало это предвидеть. Без обид, ладно? Просто ты меня застиг врасплох. Давай пожмем друг другу руки и забудем об этом.

Его слова лишь наполовину успокоили Фоссейса. Второй помощник осторожно подал руку. Лим взял ее, энергично тряхнул; при этом его вторая кисть метнулась к локтю офицера. Пальцы мигом нашли и сдавили локтевой нерв там, где он проходит через мыщелок плечевой кости. Фоссейс с воплем отпрянул, его рука повисла плетью.

— Но я считаю своим долгом предупредить, — заявил Лим, которому на сей раз улыбка далась без натуги, — что после всякого удара током парализую ближайшую руку.

Над этим посмеялись все, даже массировавший предплечье Фоссейс. У Лима по спине катился пот. Как же ему не хватало общества вот таких людей! Семь лет жизни парией не прошли для него бесследно.


На следующий вечер Дейксем сообщил:

— У герцогини, похоже, несварение желудка. Ужинать она не пришла, а наш бездельник Бейлиф мечется с озабоченной физиономией. Наконец-то мне удалось поесть спокойно, без старушечьей трескотни над ухом.

— Чин имеет свои привилегии, дружище, — военной поговоркой ответил на это капитан, кладя два дротика подряд в центр мишени. — Когда сам будешь кораблем командовать, заставишь старпома есть с пассажирами.

— Верю, что такой день рано или поздно наступит. Если бы не эта светлая надежда, я бы давно списался и пошел свиней пасти на ферму к родителям Фоссейса.

Эта избитая шутка привычно вызвала хохот. Посмеялся и Лим, но в его мозгу уже звенел тревожный зуммер.

— Этот Бейлиф — медик? Судовой врач? — спросил он.

Капитан повернулся к Лиму; больше никто не заметил странной нотки. Возможно, потому, что никто другой и не знал подлинной истории пассажира.

— Да, он медик, но не член экипажа. В основном мы занимаемся грузоперевозками, в таких рейсах врач не нужен. А в этот раз узнали, что полетит компания катердаммцев к себе на родину, вот и наняли в порту подвернувшегося лекаря, их соотечественника.

— Доктор Бейлиф, — скривился Дейксем, — по-моему, на хорошего врача он совершенно не похож. Я бы ему свинью с фермы Фоссейса лечить не доверил.

— Вроде пассажиры им довольны, — возразил Кортар, — а значит, свое жалованье он оправдывает.

Разговор перешел в другое русло, и Лим постарался выбросить доктора Бейлифа из головы, искренне надеясь, что у великой герцогини Марескулы всего лишь легкое расстройство пищеварения.

Но и через трое суток она не вышла из каюты. Застав капитана одного в салоне, Лим обратился к нему с вопросом:

— Если с герцогиней ничего серьезного, почему она не показывается на люди?

— Не знаю. Доктор Бейлиф твердит, что мы имеем дело с пустяковой инфекцией и вскоре Марескула будет совершенно здорова, но, видно по всему, он здорово встревожен. Кажется, я должен разделить мнение своей команды: вместо врача нам достался идиот.

— Что за инфекция, он не сказал?

— Какая-то кожная, на руках. А теперь и на ногах появилась, судя по его жалобам.

Лим похолодел от страха, но не позволил этому чувству проявиться на лице и в голосе.

— Среди инфекционных кожных заболеваний встречаются очень разрушительные и заразные. Ради безопасности экипажа и пассажиров вы должны убедиться в том, что врач держит ситуацию под контролем. Я не удивлюсь, если мы имеем дело с… — Лим спохватился и умолк.

Капитан перестал улыбаться и пристально посмотрел ему в глаза:

— Если вы что-то конкретное подозреваете, доктор… — Последнее слово он выговорил особенно четко.

— Прошу меня извинить, капитан, но я уже давно не доктор. Меня лишили этого звания. Хотя, если вы сомневаетесь в компетентности доктора Бейлифа, я могу помочь советом-другим, на это моей квалификации хватит.

— О большем я и не прошу.

— Вот и славно. Попросите его измерить температуру тела великой герцогини в разных местах. Меня интересуют кисти, стопы, коленные и локтевые сгибы. Пусть не забудет и про августейший ректальный термометр, — надеюсь, в такой форме просьба не покажется ему слишком вульгарной.

— Он спросит, зачем это надо. Что я отвечу?

— Хороший врач сразу все поймет и вопросов задавать не станет. Если мы и впрямь имеем дело с шарлатаном, наплетите ему что-нибудь… Например, что медицина — ваше давнее хобби и вы мечтаете поменять опостылевший корабль на ветеринарную клинику.

Капитан встал, его лицо превратилось в холодную маску служебного долга.

— Вы подождете здесь до моего возвращения?

— Само собой.

В салон ввалилась толпа сменившихся с вахты офицеров, и Лима уговорили сразиться в дартс. Но ему было не до забав, и он отчаянно проигрывал. Наконец зазвонил телефон, кто-то взял трубку, бросил: «Лим, тебя капитан к себе в каюту зовет» — и вернулся к игре.

Кортар ждал, хмуро разглядывая полоску бумаги с показаниями термометров.

— Для меня это китайская грамота, — пожаловался он вошедшему Лиму. — Надеюсь, вы в этих закорючках и циферках разберетесь. А с Бейлифом все вышло по-вашему: когда я попросил измерить температуру, он побледнел и едва не брякнулся в обморок. Потом припустил со всех ног, не задав ни одного вопроса. Похоже, мы наняли последнего ни к чему. Вот доберусь до катердаммского агента, который нам подсунул этакое сокровище, шкуру с него заживо сниму и посолю тушку. Давайте объясняйте, с чем мы имеем дело. — Капитан протянул распечатку.

Пока Ориго Лим вчитывался в показания термометров, его лицо не выдавало никаких мыслей и чувств. Хотя он все понял с первого взгляда. Температура туловища — на три градуса выше нормы, температура локтевых и коленных сгибов — на два градуса ниже нормы. Кисти и стопы холоднее на двенадцать градусов…

— Ну и что же это? — резко спросил капитан.

Лим поднял голову:

— Пахиакрия Тофама.

— Никогда не слышал.

— Болезнь уничтожена практически повсеместно, но кое-где случаются рецидивы. Хотя она чрезвычайно заразна, справляться с нею несложно. Инкубационный период длится почти две недели, и введение вакцины эффективно на любой его стадии, вплоть до последнего дня. Я допускаю, что сейчас инфицировано не меньше половины людей на этом борту, и предлагаю немедленно вакцинировать всех до единого.

У капитана явно отлегло от сердца.

— Что ж, все не так страшно. Но почему скрытничает Бейлиф? Он хоть и болван, но точно понял, что я имел в виду.

— На то имеется серьезная причина, имя которой великая герцогиня Марескула. Видите ли, эта болезнь нехорошо отражается на фигуре. Доктор Бейлиф наверняка перепуган до смерти.

Снова вернулась нервозность, впрочем она никуда и не уходила.

— Если вызову сюда доктора Бейлифа, вы с ним поговорите… доктор Лим?

Лим ответил не сразу.

— Мне нельзя заниматься практической медициной. Если нарушу запрет, немедленно вступит в действие смертный приговор — на любой планете в этом секторе космоса я буду арестован и казнен. Но говорить на тему лечения можно. Если ко мне обратится врач, это будет просто беседой; я ведь потом смогу утверждать, что ничего конкретного ему не советовал. Что бы он ни сделал после разговора со мной, это целиком останется на его совести, и к ответственности меня не привлекут.

— Превосходно. Через минуту он будет здесь.

Доктор Бейлиф прямо-таки источал тревогу. Небольшого роста, он носил нафабренные усы, которые сейчас неуемно теребил пальцами. Усеянная пигментными пятнами кожа выделяла достаточно пота, чтобы он собирался в капли на подбородке. Когда судового врача и пассажира представили друг другу, Лим поразился, насколько вялая рука у судового врача, — пожатие почти не ощущалось. Он внимательно следил за реакцией Бейлифа, пока капитан вкратце объяснял, кто путешествует инкогнито на борту его корабля и по какой причине. При упоминании Ориго Лима врач не выказал удивления и беспокойства, — должно быть, о связанном с этим человеком происшествии он ничего не знал. Он даже откровенно обрадовался, услышав, что на корабле летит еще один медик.

— Да это же настоящая удача! — Бейлиф расплылся в улыбке и захлопал в ладоши. — Мы сейчас же проведем консультацию, доктор…

— Я не доктор! — хмуро перебил Лим. — И здесь должна быть полная ясность. Если власти узнают, что вы болтали со мной на медицинские темы, мне несдобровать. А если выяснится, что вы обратились ко мне за профессиональной консультацией, я получу смертный приговор. Вам это понятно?

— Разумеется, доктор… прошу прощения, сир Лим, я очень хорошо вас понял. — Пальцы снова затеребили ус. — Все, что будет сказано в этой каюте, останется между нами. Уверен, вы можете положиться на капитана: звездоплаватели родом с Гозги славятся своей порядочностью. Но давайте наконец перейдем к делу. Недуг великой герцогини становится серьезным…

— Он с самого начала был серьезным. Какой диагноз вы поставили?

— Гм… Видите ли, вначале у меня были некоторые сомнения, поскольку симптоматика довольно сложная… Как вам известно, на свете хватает схожих болезней. Вдобавок не хотелось бы паники…

— Пахиатрия Тофама?

У доктора Бейлифа разом отлила кровь от лица, — казалось, он вот-вот рухнет в обморок. Чтобы заговорить, ему пришлось облизать губы.

— Да, — пискнул он наконец.

— Вы уже прооперировали пациентку? — Голос Лима был напрочь лишен эмоций.

— Нет… Видите ли, я объяснил великой герцогине, что можно обойтись минимальным хирургическим вмешательством, но она запретила мне даже думать об этом. Потребовала дождаться прибытия на Катердамм и проконсультироваться с ее личным врачом. — Бейлиф смущенно замолк и опустил взгляд на колени, где нервно сплетались и расплетались его пальцы.

— Как далеко зашел некроз? — спокойно спросил Лим.

Капитан слушал и молчал. Из услышанного он понял только одно: пришла беда.

— Естественно, поражены кончики пальцев… То есть это было в самом начале, а теперь омертвели кисти рук. А температура стоп…

— Кретин! — воскликнул Лим, а Бейлиф густо покраснел и снова потупился. — И это называется квалифицированный врач!

— Сир Лим, как вы смеете! Попрошу оставить такой тон! У меня есть и диплом врача, и степень доктора медицинских наук, и до недавнего времени я председательствовал в Эпийской государственной медицинской ассоциации. В моей квалификации никто и никогда не сомневался.

— Карьерист от медицины, — фыркнул Лим, пряча презрение, и повернулся к капитану. — Все очень серьезно. Пахиакрия Тофама легко поддается диагностированию — температура в разных местах тела имеет характерные отклонения от нормы. В активной стадии болезнь сперва поражает конечности. Если началось омертвение пальцев, значит вакцинация опоздала, остается только хирургия. Под воздействием микроорганизмов клетки человеческого тела просто умирают, и через их оболочку инфекция перебирается в соседние клетки. В результате имеем опухание тканей, слабую боль, местами онемение. Очень обманчивая симптоматика. Единственное спасение — удалить некротическую ткань, а заодно и живую минимум на два дюйма. Это, конечно же, подразумевает ампутацию. На раннем этапе — только пальцев рук и ног. Я не осматривал пациентку, но, похоже, она уже лишилась кистей, а может, и стоп. — Он повернулся к вжавшемуся в кресло Бейлифу. — Доктор, когда вы собираетесь оперировать?

— Оперировать? Вы что, не поняли? Я не могу! Она запретила!

— Все очень просто: если не прооперировать герцогиню, она умрет. Предлагаю сейчас же начать подготовку к операции.

Ни на кого не глядя, доктор Бейлиф медленно встал и нетвердой поступью удалился из каюты.

— Круто вы с ним, — проговорил капитан, но в его голосе не было осуждения.

— А иначе его не пронять. Он заигрался в политику и забыл, что главный долг врача — забота о пациенте. Как только вспомнит об этом, так и придет в норму. Это несложная операция. Но все же советую приставить к нему офицера для моральной поддержки, и не только.

— Лучше старпома Дейксема никто с такой задачей не справится. — Капитан отдал по внутренней связи распоряжение и достал бутылку.

Они пропустили по стопочке, и Лим уже собрался уходить, когда вошел Дейксем и четко отдал честь по-гозгийски:

— С прискорбием вынужден доложить, что скончался доктор Бейлиф.


Дамин-Хест застал их втроем в каюте Бейлифа за осмотром трупа. Облаченный в безукоризненно чистую ночную рубашку из синтетического шелка, доктор лежал на койке в безмятежной позе.

— Что случилось? — спросил шеф протокола. — Почему меня вызвали?

Увидев наконец покойника, он ахнул.

— Доктор Бейлиф совершил самоубийство. — С пола Ориго Лим поднял пустой шприц, а из безжизненных пальцев врача вынул пузырек с остатками прозрачной жидкости. — Мартитрон, сильнейший транквилизатор. Двух капель достаточно, чтобы успокоиться на весь день, а если ввести пять кубиков, сердце перестанет питать мозг кислородом. Очень легкая смерть. Доктор Бейлиф счел задачу непосильной и оставил ее мне в наследство.

— Вам?

— А кому же еще? Надо немедленно прооперировать великую герцогиню, и так уже потеряно слишком много времени. Кроме меня, здесь никто с этим не справится. Но вместо награды меня ждет эшафот.

— Разве нельзя обойтись без операции? — спросил шеф протокола.

— Исключено. Увы, у меня нет выбора. Впрочем, это не совсем так: можно отойти в сторону и позволить герцогине умереть, как, между прочим, и предписывает мне закон.

— Вы обязаны ей помочь! Вы давали врачебную клятву!

— Эта клятва теперь пустой звук. Суд категорически запретил мне лечить.

— Капитан, — обратился к Кортару возмущенный придворный, — прикажите этому человеку оперировать! Как командир корабля, вы просто обязаны так поступить!

— Ничего не могу поделать. Это не в моей юрисдикции.

— Да неужели? — Дамин-Хест аж побледнел от гнева. — А кто нанял некомпетентного врача, болвана, который пропустил сроки важнейшей операции, а потом наложил на себя руки? Вы ответите за…

— Довольно! — приказал Лим шефу протокола. — Я сделаю то, что должно быть сделано. У меня и правда нет выбора. Пожилая женщина не виновата в том, что ей достался негодный врач.

Дамин-Хест тотчас повеселел:

— Доктор Лим, вы смелый человек. Поверьте, с моей стороны не следует ждать никаких неприятностей. Спутники великой герцогини тоже войдут в ваше положение и согласятся хранить тайну. По прибытии я скажу, что операцию провел доктор Бейлиф, а потом умер. Ваше имя упомянуто не будет.

Он вышел, и Лим только сейчас заметил, что старший помощник Дейксем все это время стоял молча и напряженно слушал.

— Ну что ж, — вздохнул пассажир, — вижу, надо рассказать тебе все до конца. Это сделает капитан, а ты, пожалуйста, в свою очередь объясни команде, кто я и что совершил. Меня здесь хорошо приняли, не зная моего настоящего имени, но с анонимностью пора кончать. Мне будет легче, если все узнают, с кем летят на одном корабле.

Он вышел и направился прямиком в каюту великой герцогини. В коридоре дожидался шеф протокола.

— Она спит, — сказал придворный. — Что ей передать?

— Ничего. Только подтвердите, что я говорю правду. Я врач, а она моя пациентка. — Еще не договорив эти слова до конца, он ощутил, как расправились плечи, распрямилась спина.

К нему вернулась гордость. Он снова врач! Он снова лечит! Пусть и последний раз в жизни…

Наверное, можно было бы покончить с собой как-нибудь попроще.


Великая герцогиня проснулась, когда Лим замерял температуру ее кисти. Женщина рывком высвободила гангренозную конечность, и та тяжело плюхнулась на одеяло.

— Вы кто? — слабым голосом спросила больная. — И что тут делаете?

— Я врач. — Лим вдавил палец в серую кожу предплечья — осталась глубокая вмятина. — На борту произошел несчастный случай, доктор Бейлиф не сможет более ухаживать за вами. Меня попросили помочь. — Он повернулся к лежащему на столе ящику с медикаментами и инструментами.

— От Бейлифа нельзя было ждать ничего хорошего. Вот же дурень… Надеюсь, вы не такой невежда. Представляете, он собирался меня оперировать! Хорошо, что я вовремя запретила. Это просто кровообращение шалит, со мной и раньше так бывало…

— Великая герцогиня, надо было сразу соглашаться на операцию, тогда бы вы отделались сравнительно легко. А сейчас все гораздо серьезней…

— Нет! — истерично каркнула женщина. У нее от ужаса округлились глаза, затряслись нижняя губа и складки на шее. — Не смейте ко мне прикасаться! Я запрещаю! Категорически запрещаю!

Быстрым и точным движением Лим воткнул иглу ей в плечо, и по вене побежала струйка снотворного. Герцогиня моментально затихла.

— Что вы собираетесь делать? — спросил взволнованный шеф протокола. — Какая требуется операция? Бейлиф говорил насчет пальцев на руках и ногах…

Лим сбросил одеяло с бесчувственного тела:

— Мне придется ампутировать ноги ниже колена и руки до середины плеча.


Доктору Ориго Лиму не требовалось помощи сверх той, что могли предложить чудодейственные машины в корабельном лазарете. Едва великая герцогиня Марескула очутилась на операционном столе, он заперся и отключил телефон. С этой минуты Лим пребывал в родной стихии, и лучшими ассистентами для него были накопленные теоретические знания и практический опыт.

Он тщательно вымыл руки и вытянул их в стороны, чтобы робот надел на него цельнокроеный хирургический комбинезон. Прозрачный, микробостойкий, тот облегал, как вторая кожа; дышать приходилось через респиратор. Диафрагменный фильтр и говорить позволял — вся аппаратура в лазарете управлялась голосом. Когда с процедурой одевания было покончено, Лим посмотрел на дисплеи приборов: анестезия глубокая, кровяное давление на ожидаемом уровне, потребление кислорода, температура, электроэнцефалограмма — все в норме. Подчиняясь тихому приказу, робот положил на протянутую ладонь хирурга ультразвуковой скальпель. Лим наклонился и сделал первый разрез.


— Вы будете держать ее в бесчувственном состоянии? Под анестезией? — спросил Дамин-Хест, стоя рядом с врачом и глядя на герцогиню.

Вся перебинтованная, она походила на мумию. Наступила тишина, слышалось только медленное, тяжелое дыхание женщины.

— Нет, — ответил Лим. — Осложнений не предвидится, и пациентке лучше находиться в сознании. Ей ведь нужно есть и пить.

— А вот для доктора было бы лучше, если бы она полежала в отключке до прибытия. Великая герцогиня — женщина очень влиятельная, и результат вашего лечения ей очень не понравится.

Забота придворного настолько развеселила Ориго Лима, что он не удержался от улыбки:

— Уважаемый шеф протокола, вы же не пойдете против интересов своего начальства.

— Не пойду. Хотя… то, на что я намекаю, может и для меня представлять интерес. Допустим, нам обоим выгодно, чтобы великая герцогиня очнулась уже в больнице на Катердамме, где толпа высокооплачиваемых специалистов убедит ее в том, что она своевременно получила надлежащую медицинскую помощь, а причиненный ее организму ущерб легкоустраним. Ведь такое возможно?

— Через полгода можно будет трансплантировать конечности, раньше не стоит во избежание осложнений. И вы, пожалуй, правы, было бы выгодней с политической точки зрения подержать ее под наркозом. Но с медицинской — это не оправдано.

Дамин-Хест уступчиво махнул длиннопалой кистью:

— Вы доктор, вам виднее.


Великая герцогиня Марескула пребывала в исступлении, даже искорки безумия тлели в ее глазах. Она не пыталась сбросить одеяло, поскольку не желала видеть, что сделали с ее телом.

— Погибла моя красота! — верещала старуха, до сих пор мнящая себя юной дивой, что некогда блистала при дворе. — Кто сотворил это зло, назовите мне имя негодяя!

Лим, не обратив внимания на предостерегающий жест Дамин-Хеста, назвал свое настоящее имя.

— Мясник Лим! Мясник Лим! Я читала про тебя в газете на Деламонде! Я знаю о твоем преступлении! Прочь! Не прикасайся! Не подпускайте ко мне Мясника Лима! — И она, рыдая, откинулась на подушку.


Лим оставил придворным дамам подробнейшие инструкции относительно ухода за больной, и они дали слово делать все необходимое. С помощью небольшого прибора он будет на расстоянии контролировать температуру, кровяное давление и другие жизненные функции — приемное устройство помещается в карман. С простыми задачами справятся женщины, а если понадобится помощь врача, Лим явится на зов.

В коридоре он остановился проверить, хорошо ли работает техника, и направился в офицерский салон. Чуть помедлил у двери, затем решительно распахнул ее; его лицо абсолютно ничего не выражало — носить эту маску равнодушия он научился в тюрьме.

Его сразу заметил второй помощник Фоссейс и поспешил навстречу. Круглое лицо юноши выражало тревогу.

— Почему сразу не сказал, что ты лекарь? Тут каждому нужна бесплатная консультация, а от доктора Бейлифа не было никакого толку. А ну-ка, загляни мне в рот, это не абсцесс ли в крайнем коренном?

Он разинул рот прямо перед носом у Лима, и пассажир машинально заглянул. А Фоссейс ухватился за резцы и выдернул обе челюсти — они были целиком искусственные.

— Держите, доктор Лим, вблизи их рассматривать сподручнее.

Игроки в дартс дружно захохотали — они любой розыгрыш встречали смехом — и вернулись к своим дротикам. Фоссейс вразвалочку отошел, торжествующе хихикая и пугая клацаньем челюстей каждого встречного. А Ориго Лим, открывая пиво, почувствовал, что у него расслабляются почти до судорог напряженные мышцы, а потом накатила волна блаженства — как же давно такое было с ним в последний раз! Эти люди знают, кто он и что натворил, и тем не менее обращаются с ним по-человечески. Будто и не было этих семи лет…

Но тут он вспомнил о своих проблемах, и пиво встало колом в горле. Он не найдет дружелюбия на Катердамме. Ни малейшего.


Зазвав Лима к себе в каюту, капитан Кортар без свидетелей показал ему два листа бумаги.

«Для доктора будет лучше, если вы не сообщите об операции», — прочитал пассажир на первом. А на втором увидел загадочные группы символов, по пять в каждой.

— И что это значит? — спросил он, переводя взгляд с одного листа на другой.

— Вы о шифровке? Не знаю, но догадываюсь. Плохо дело. Должно быть, великая герцогиня посоветовалась со своими людьми и придумала, как вам насолить. Эту бумажку вручили нашему радисту с наказом отправить текст на Катердамм, как только мы выйдем из гиперпространства. А вот эта записка наверняка от Дамин-Хеста. Я не знаю его почерка, но кто еще мог такое написать.

— Он обещал, что для меня все обойдется благополучно, и пытается сдержать слово. Как вы поступите с шифровкой?

— Положу под сукно. До проскока осталось меньше двенадцати часов, а у нас главный передатчик неисправен… В общем, радиограмма отправлена не будет.

— Счастливая случайность?

— Не совсем случайность. Генераторная лампа вместе с двумя запасными заперта в моем сейфе, а вместо нее я поставил ту, что сгорела в прошлом рейсе. Так что теперь никакого обмана — у нас действительно неисправен главный передатчик.

— Счастливой посадки, — с улыбкой пожелал Лим, хотя на самом деле оптимизма не испытывал.

Ему нечего опасаться, пока корабль не приземлится на Катердамме, но что будет потом?


Через час после перехода из гиперпространства на орбиту Катердамма во всех отсеках «Венгадора» завыла тревожная сирена. Решив, что он может понадобиться, Лим проследовал за офицерами на мостик. Там взад-вперед расхаживал пунцовый от злости капитан Кортар и комкал лист бумаги.

— Прочтите! — Он сунул бумажку Лиму.

Тот разгладил лист и прочел короткое сообщение. У него заиграли желваки.

«Арестуйте мясника лима посадке венгадора криминальную операцию великая герцогиня марескула».

— В рубку вошли двое подручных герцогини и скрутили радиста, — пояснил капитан. — Они включили аварийный передатчик. Это сообщение передавалось не меньше двадцати минут, прежде чем мы спохватились. У рации короткий радиус действия, но тут везде понатыканы мощные ретрансляторы. Я сожалею, Лим.

— Капитан, это не ваша вина, да и не ваша ответственность. — На лицо Лима вернулась тюремная бесстрастность. — Вы мне помогли, но с этой минуты я сам о себе забочусь.

Оба повернулись к вошедшему офицеру — Дейксем потирал ссадины на костяшках пальцев:

— Сэр, мы нашли эту парочку, напавшую на радиста, и заперли на гауптвахте.

— Они сопротивлялись?

— Пустяки, капитан. Я бы предпочел, чтобы они сопротивлялись всерьез. — Старпом хотел что-то сказать Лиму, но не успел.

Тот уже покидал мостик. В дверях ему встретился шеф протокола.

— Доктор Лим, — обратился Дамин-Хест, — а я вас ищу, хочу извиниться за случившееся. Я пытался их остановить…

— Да чтоб вам провалиться в преисподнюю! — вспылил Ориго Лим. — Вместе с вашими благими намерениями.


В оставшиеся до посадки часы «Венгадор» безмолвствовал, как корабль-призрак. Экипаж нес вахту, тихо выполняя рутинную работу, а пассажиры сидели по каютам. Лишь из каюты великой герцогини разносился торжествующий хохот — не смеялся один Дамин-Хест, он сидел в сторонке и мрачно накачивался спиртным.

Если и заметил капитан, что катердаммский крейсер снизился параллельным курсом и сел одновременно с «Венгадором», то ничем этого не выдал. Едва умолкли двигатели корабля, к нему подкатил полугусеничный бронетранспортер и высадил взвод солдат у хвостовых опор. На планете стояла ночь, поэтому с бронетранспортера осветили прожектором открывшийся пассажирский люк. Сопровождаемый солдатом офицер взбежал по трапу, оба держали оружие на изготовку.

— Капитан Кортар? — Вошедший в шлюз катердаммец отдал честь.

Узнав генеральский мундир, капитан козырнул в ответ.

— Как хорошо, что вы пришли, генерал. Я должен передать вам двух арестованных — они, разумеется, в наручниках. Напали на офицера космической службы во время рейса, а это серьезное преступление…

— Да о чем вы говорите! — Генерал нервно хлопнул по штанине щегольским стеком. — Я прибыл за Мясником Лимом. Где он?

— На борту есть пассажир по имени Ориго Лим, но он, насколько мне известно, не совершил ничего противозаконного.

— Что? Вы меня за дурака принимаете? С вашего борта поступил сигнал о вопиющем…

Его прервал вой сирен космодрома, подхваченный микрофонами «Венгадора», и по железобетонной равнине зашарили мощные лучи.

Кто-то воскликнул: «Смотрите!» Со своей высокой точки обзора все увидели бегущего по полю в свете прожекторов человека. Вот он приблизился к проволочной ограде, вот кругом замелькали вспышки — солдаты открыли огонь. Человек пошатнулся и обронил свою ношу, но в следующий миг еще быстрее припустил к забору, перелез через него и скрылся во мраке.

На мостике пронзительно зазвонил телефон.

— Капитан, — доложила трубка, — подвергся нападению второй помощник Фоссейс, он лежит без сознания возле кормового инспекционного люка. А люк открыт!


Мало-помалу генерал составил картину побега. Фоссейс, с кровавой повязкой на голове, обессиленно полулежал в кресле и не понимал, что с ним произошло. Его ударили сзади. Зато двум арестантам, которых выпустили из примыкающей к двигательному отсеку гауптвахты, было что рассказать. Они видели, как с металлическим чемоданом в руке мимо их камеры проходил Ориго Лим. Поскольку кормовой инспекционный люк располагался у хвостовых опор и на небольшой высоте от земли, напрашивался вывод, что именно этим путем преступник улизнул с корабля. Затем солдаты доставили найденный на летном поле предмет — тот самый чемодан доктора Ориго Лима с его личными вещами.

— Мой офицер подвергся нападению и чуть не погиб, — едва сдерживая ярость, проговорил капитан Кортар. — Генерал, я хочу, чтобы вы поймали мерзавца. Все члены моего экипажа, способные опознать этого Лима, временно поступают в ваше распоряжение, они помогут в розыске. Надеюсь, вы сообщите мне, как только злодей окажется в ваших руках.

— Само собой, капитан. — Генерал отдал честь и ушел организовывать охоту на человека.


Она, к счастью, не удалась. Катердамм-Сити — город старый и обширный, это сущий лабиринт из узких улиц и ветхих домов; беглецу есть где спрятаться. Спустя четверо суток капитан неохотно отозвал своих людей и велел готовиться к отправлению. Пассажиры высажены, груз выгружен — нет никаких оснований задерживаться на планете.

Как только «Венгадор» очутился в космосе и прекратил радиообмен с Катердаммом, кто-то прыснул, а секунду спустя смеялись все, растирая по щекам слезы радости, которую прятали все эти дни. Для гозгийца нет ничего приятнее остроумного розыгрыша. Даже старший помощник Дейксем гомерически хохотал, лишь разок взвыв от боли, когда доктор Лим бинтовал ему обожженную руку.

— А они все ищут! — задыхаясь, проговорил он. — Ворошат каждое крысиное гнездо в своих трущобах! — Старпом захохотал еще пуще и даже закашлялся.

Лим улыбался. Шутка ему понравилась, но такого буйного восторга не вызвала.

— Наконец-то у меня появилась возможность сказать спасибо…

— Да не благодари ты меня, — прохрипел Дейксем и высосал остававшееся в банке пиво. — За такой спектакль я бы и вовсе руку дал отстрелить! Хотя снайперы из этих катердаммских рекрутов никудышные. Я все ждал, когда же они пристреляются, чтобы был предлог бросить твой багаж. Только одному случайно повезло.

— Ты подвергался опасности…

— Чепуха! Надо было лишь добежать до забора, а там ищи-свищи меня. Я перевязал руку, вышел из-за угла и присоединился к нашим ребятам — запоздавший офицер с корабля догнал охотников. Вояки сосчитали нас после возвращения, но никто не догадался сосчитать при выходе.

Должно быть, это показалось Дейксему самым смешным приключением во Вселенной — он снова зашелся хохотом.

Лим еще раз попытался выразить признательность людям, которые спасли ему жизнь, и подошел к капитану.

— Слышать ничего не желаю! — Кортар с силой вложил ему в руку банку пива. — На моем корабле бесчинствуют придворные мерзавцы, нападают на радиста, противозаконно используют аварийную рацию, подстраивают арест моего друга по ложному обвинению. Что еще нам оставалось делать? Впрочем, была и другая причина.

— И что же это за причина?

— Возможность задешево нанять отличного врача. Парень с такой криминальной репутацией согласится на любое жалованье.

— Но ведь вам в обычных рейсах не нужен судовой врач. А еще вы забыли, что у меня нет лицензии.

— С этой минуты судовой врач у нас есть. Я не хочу, чтобы однажды меня подвел под монастырь кретин вроде Бейлифа. Что до лицензии, то Гозгийское медицинское общество выдаст ее тебе в два счета, когда узнает про твои приключения и особенно про розыгрыш. Все можно уладить, как видишь.

— Да, — сказал доктор Ориго Лим, обводя взглядом своих товарищей по космической службе. — Уладить можно все.

Тайна Стоунхеджа

Низкие облака стремительно мчались по небу, теряя по дороге мелкие капли дождя и отдельные жесткие снежинки. Когда доктор Лэннинг открыл дверь кабины грузовика, ему в лицо ударил ветер, прилетевший прямиком из Арктики и теперь беспрепятственно разгуливавший по равнинам Солсбери. Лэннинг натянул на лицо широкий воротник своего толстого свитера и направился к задней двери фургончика. Баркер тоже вылез из кабины и постучал в дверь ближайшего небольшого домика. Никакого ответа не последовало.

— Нехорошо, — осуждающе заметил Лэннинг, опуская на землю большой фанерный ящик. — Мы в Штатах не бросаем наши национальные памятники без присмотра.

— Неужели? — иронически откликнулся Баркер, направляясь к воротам в проволочной изгороди. — Тогда, наверно, инициалы, выцарапанные на постаменте памятника Вашингтону, следует отнести к периоду неолита. Как вы могли бы заметить, я принес ключ.

Отперев замок, он отворил створку ворот — несмазанные петли громко протестующе завизжали — и вернулся, чтобы помочь Лэннингу, возившемуся с ящиком.

Только вечером, под низко нависшим начинающим темнеть небом, можно спокойно рассмотреть Стоунхедж без разбросанных повсюду оберток от мороженого и детей, ползающих по загадочным каменным сооружениям. Вплоть до отдаленного горизонта во все стороны тянется плоская как стол равнина, над которой возвышаются только пилоны, грубо высеченные в глубокой древности из серого песчаника.

Лэннинг, пригнувшись от ветра, шел по широкому центральному проходу.

— Они всегда оказываются больше, чем представляются в мыслях, — заметил он. Баркер промолчал, видимо, потому, что был согласен. Они остановились рядом с Алтарным камнем и опустили ящик наземь. — Скоро мы все узнаем, — сказал Лэннинг, открывая замки.

— Еще одна теория? — спросил Баркер. Ему не удалось скрыть своего интереса. — Наши мегалиты, похоже, обладают особой привлекательностью для вас, американцев.

— Мы решаем наши проблемы независимо от того, где с ними сталкиваемся, ответил Лэннинг, откинув крышку и извлекая из ящика какой-то невысокий и сложный на вид аппарат, укрепленный на алюминиевом штативе-треножнике. — У меня вообще нет никаких теорий по поводу этих штук. Я должен только выяснить правду — почему они были построены.

— Замечательно, — сказал Баркер. Холодная язвительность его замечания как нельзя лучше подходила к пронизывающему ледяному ветру. — А нельзя ли мне узнать хотя бы, что это за устройство?

— Хроностазисный темпоральный регистратор. — Он раздвинул ноги штатива и установил аппарат рядом с Алтарным камнем. На передней стенке прибора оказался фотообъектив. — Разработка моей группы в университете. Мы установили, что перемещение во времени — не считая, конечно, естественного двадцатичетырехчасового цикла, — означает мгновенную смерть для всего живого. Чтобы прийти к этому выводу, мы уничтожили довольно много аквариумных рыбок, крыс и цыплят; добровольцев-людей не нашлось. Но неодушевленные предметы можно перемещать без всякого ущерба.

— Путешествие во времени? — спросил Баркер, надеясь, что говорит небрежным безразличным тоном.

— Не совсем. Лучше было бы употребить выражение "хроностазис", или, если можно так выразиться, "зависание во времени". Машина находится в неподвижности и позволяет всему остальному двигаться мимо нее. Таким образом нам удалось проникнуть в прошлое на добрых десять тысяч лет.

— Если машина стоит на месте… это же должно означать, что время движется вспять?

— Может быть, и так. Но кто может определить, что в этом случае движется, а что нет? Ну вот, я думаю, можно начинать.

Лэннинг покрутил какие-то рукоятки на боку аппарата, нажал на кнопку и быстро отошел в сторону. В глубине устройства послышалось торопливое пощелкивание. Баркер с шутливым удивлением вскинул бровь.

— Таймер, — пояснил Лэннинг. — Когда он работает, находиться рядом с машиной небезопасно.

Пощелкивание прекратилось, послышался резкий хлопок, и аппарат мгновенно исчез.

— Это не надолго, — сообщил Лэннинг, и не успел он договорить, как машина вновь появилась. Он дотронулся до задней части. Ему в ладонь скользнула глянцевая фотография, и он показал ее Баркеру.

— Это проверка. Я послал ее на двадцать минут назад.

Хотя объектив камеры смотрел прямо на ученых, в кадре их не оказалось. На снимке была изображена перспектива центрального прохода, освещенного тусклым зимним светом, а вдали крошечным кубиком выделялся грузовик, рядом с которым можно было рассмотреть две фигурки и желтый ящик.

— Это очень… сильно впечатляет. — Баркер был настолько потрясен, что оказался не в силах сдержать своего истинного отношения к увиденному. — И насколько далеко в прошлое вы можете ее послать?

— Мне кажется, что предела не существует; все зависит только от источника энергии. Эта модель оснащена никель-кадмиевыми батареями и, как я уже вам говорил, смогла ускакать на десять тысяч лет.

— А как насчет будущего?

— Закрытая книга. Но не исключено, что и с этой проблемой мы тоже справимся. — Он извлек из кармана брюк маленький блокнотик, полистал его, а потом снова принялся переставлять регуляторы. — Это оптимальные даты, относящиеся к тому периоду, когда, предположительно, Стоунхедж был построен. У машины многоцелевая адресация. Я называю это стрельбой очередями. Этот рычажок включает запись введенных данных, так что теперь я смогу скормить ей новую порцию.

Пришлось сделать более двадцати установок, и Лэннинг довольно долго крутил рукоятки. Когда наконец все было готово, он запустил таймер и отошел к стоявшему чуть поодаль Баркеру.

На сей раз отбытие хроностазисного темпорального регистратора проходило гораздо эффектнее. Машина, как и в первый раз, исчезла одновременно с хлопком, но оставила на своем месте свою точную копию, светящийся золотой контур которой был хорошо различим в сгущавшихся сумерках.

— Это нормально? — поинтересовался Баркер.

— Да, но это происходит только при больших временных скачках. Никто не знает точно, что это такое, но мы называем это явление темпоральным эхом, и есть теория, согласно которой это нечто вроде резонанса во времени, вызванного внезапным исчезновение машины. Эхо исчезнет через пару минут.

Не успел золотистый отблеск растаять, как перед учеными вновь появилась машина. Лэннинг потер руки и нажал кнопку печати снимков. В машине что-то защелкало, зажужжало, и наружу выползла длинная лента соединенных друг с другом отпечатков.

— Не так удачно, как я надеялся, — сказал Лэннинг. — Нам удалось попасть в дневное время, но тут почти ничего не происходит.

Вообще-то, судя по снимкам, там происходило вполне достаточно для того, чтобы археологическое сердце Баркера готово было то ли остановиться, то ли, наоборот, выскочить из груди. Снимок за снимком являли его взгляду свежевоздвигнутые неповрежденные мегалиты; все менгиры стояли строго вертикально, и все песчаниковые валуны были соединены перемычками.

— Много камней, — проворчал Лэннинг, — но никаких следов построивших их людей. Похоже, что чьи-то теории ошибочны. А у вас есть какие-нибудь соображения по поводу того, когда все это было построено?

— Сэр Дж. Норман Локиер полагал, что сооружение было воздвигнуто двадцать четвертого июня тысяча шестьсот восьмидесятого года до Рождества Христова, рассеянно ответил Баркер, не в силах отвлечься от фотографий.

— Звучит обнадеживающе.

Снова защелкали переключатели, и машина опять скрылась. Доставленная на сей раз картина оказалась куда драматичнее. Перед камерой стояла на коленях, воздев руки, группа людей в грубых домотканых одеяниях.

— Ну наконец-то, — довольно хохотнул Лэннинг и развернул машину на сто восемьдесят градусов. — Независимо от того, чему они поклонялись, это находится позади камеры. Сейчас я щелкну кадр с той стороны, и мы будем иметь ясное представление о том, почему они построили эту штуку.

Вторая фотография оказалась почти идентичной первой, как и еще две, сделанные в перпендикулярных направлениях.

— Это безумие, — сказал Лэннинг, — они все стоят перед камерой и кланяются. Но с какой стати? Наверно, машина оказалась на вершине чего-то такого, на что они все смотрели.

— Нет, по углу обзора ясно видно, что тренога находится на том же самом уровне, что и люди. — Тут Баркера внезапно осенило, и у него отвисла челюсть. — А может, ваше темпоральное эхо быть видимым также и в прошлом?

— Ну… Не вижу причины, почему бы и нет. Вы хотите сказать?..

— Совершенно верно. Золотой силуэт машины, порожденный ее многочисленными остановками, вероятно, был виден в этом месте на протяжении нескольких лет. Это зрелище потрясло меня, когда я впервые его увидел; а вы только представьте, насколько сильнее оно должно было подействовать на людей того времени.

— А что, годится, — сказал Лэннинг и, счастливо улыбаясь, начал упаковывать свой аппарат. — Они построили Стоунхедж вокруг изображения устройства, посланного для того, чтобы узнать, почему они построили Стоунхедж. Вот и еще одна проблема решена.

— Решена?! Проблема только возникла. Это парадокс. Что появилось раньше машина или памятник?

Улыбка медленно сползла с лица доктора Лэннинга.


Один шаг от Земли

Передатчик материи (Предисловие)

История человечества — это история транспорта. Возможно, вы посчитаете такое утверждение слишком смелым, но оно, несомненно, точнее принятой схемы истории, сводящейся к перечислению войн, правителей и политиков.

Поначалу все мы были пешеходами. Поколение за поколением homo sapiens уходил все дальше от своей прародины, которой принято считать Центральную Африку, и перебрался по сухопутным перешейкам на другие континенты. Позднее, усовершенствовав искусство плавания под парусом, люди заселили и изолированные места вроде островов Тихого океана — но способ передвижения на своих двоих ничуть не устарел. Как ни крути, он никогда не уступал — да и сейчас не уступает — любому другому. По дорогам Рима ездили повозки и колесницы, но строили-то их для того, чтобы пешие солдаты могли быстро и легко добраться до нужного места, иногда на другом конце континента.

Параллели напрашиваются сами собой. Когда путешествовало лишь незначительное меньшинство, общество застывало на примитивном аграрном уровне. Жизнь европейского крестьянина семнадцатого века почти не отличалась от жизни такого же крестьянина в одиннадцатом веке — всю жизнь ковыряйся в земле, потому что ты обречен родиться, прожить и умереть в одном и том же месте.

Совсем другое дело — мореплаватели. Едва научившись строить корабли, способные проплывать большие расстояния, люди тут же отправились путешествовать. Микенские корабли посещали Англию в пятнадцатом столетии до нашей эры. Викинги добрались до Северной Америки еще в одиннадцатом веке. Несколько сотен лет спустя испанцы первыми проложили регулярные маршруты к обеим Америкам — и мир изменился. К худшему, с точки зрения американских индейцев, но изменился. Но едва европейцы расползлись по земному шару и захапали все, что смогли, ситуация очень быстро стала напоминать прежнюю. Да, корабли усовершенствовались, но по сути своей остались теми же парусными, и мир снова задремал у домашнего очага, мало беспокоясь о будущем. В Англии зарождалась промышленная революция, в больших муках появляясь на свет. И то сказать, какой смысл создавать машины, способные производить горы продуктов, обреченных гнить на складе рядом с фабрикой? Товар нужно перевозить к покупателю, и перевозить быстро. Каналы немного облегчили ситуацию, их прокопали немало, но и они, по сути, остались лишь вариантом водного пути, и главным результатом их появления стали новые порты на традиционных торговых путях. Люди все еще ездили верхом или запрягали лошадей в медленные повозки, совсем как в седой древности. Требовались радикальные перемены.

И они грянули — железные дороги. Мир изменился за считанные годы. Сырье потоком устремилось на заводы и фабрики, а навстречу таким же потоком хлынули по всему миру готовые товары. Мир стряхнул с себя дрему, преобразившись необратимо. И опять-таки, если призвать в судьи живущих в трущобах фабричных рабочих, к худшему. Должно быть, они испытывали те же чувства, которые охватывали американских индейцев при виде заходящих в залив белопарусных кораблей европейцев. И снова, едва мир начал приспосабливаться к новому образу жизни, порожденному железными дорогами, изобрели автомобиль.

Когда первые из них, извергая клубы дыма, затарахтели по немощеным дорогам, за голову схватились не только производители кабриолетов. Всего за пятьдесят последующих лет целые города стали непригодными для жизни. Некогда теплый и счастливый Лос-Анджелес превратился в наполненную ядовитыми газами душегубку, окруженную бетонными автострадами, забитыми машинами. На сей раз перемены рванулись вперед семимильными шагами, и пока автомобили, захватывая мир, вытесняли железные дороги, к гонке подключились самолеты, легко обойдя прежнего лидера. Сейчас из Нью-Йорка до Лондона можно по воздуху добраться быстрее, чем до любой части штата Нью-Йорк поездом или на машине, до столицы штата города Олбани по воде или до границы Нью-Йорка пешком.

Таково положение дел на сегодня. Непрерывная транспортная революция последнего столетия изменила каждую грань нашей жизни. Но что ждет нас впереди? Разумеется, ракеты и усовершенствованные средства для космических полетов — чуть более практичные и не столь дорогие. Современная научная фантастика затратила немало усилий на исследование эффектов космических путешествий, и тема эта далеко не исчерпана. Для преодоления расстояния между звездами — во многие световые годы — изобретались удивительные устройства вроде искривителей пространства или субпространственных двигателей, и далекие, еще не изведанные миры становились материалом для рассказов. Но кончается ли здесь человеческая фантазия?

Конечно, нет. Путешествие во времени — тоже, по сути, способ перемещения с места на место, имеющий свою литературу. А кроме него, существует передатчик материи.

Эта добротная, многообещающая тема до сих пор как-то не привлекала к себе заслуженного внимания. А если и привлекала, то сюжет обычно сводился к тому, как некто строил работающий передатчик и что случалось после того, как аппарат ломался. Нечто вроде ранних фантастических рассказов, где ставили последнюю точку после старта ракеты. Идея передатчика материи в том, что он пересылает твердые тела примерно так, как телевидение — световые волны. Изображение принимается телекамерой и преобразуется в сигнал, который передается далее в приемник, трансформирующий сигнал снова в видимое изображение. ПМ, то есть передатчик материи, обычно представляется в виде устройства, сканирующего исходное вещество на уровне атомов и молекул, а затем передающее сканированный сигнал на приемное устройство, восстанавливающее передаваемый предмет. Иногда этот сигнал не передается, а где-то сохраняется, что приводит к забавным ситуациям, когда из исходной записи появляется несколько копий одной и той же личности.

Большинство рассказов о ПМ сводится как раз к этой забавной схеме — в них конструируется сам аппарат, а потом читатель балдеет от приключений первой жертвы, которую удается в него запихать. Все это, разумеется, очень интересно, но совершенно не дает полной картины возможностей ПМ. Давайте немного поразмышляем о будущем. Если мы в состоянии представить работающий ПМ, то можем оценить и последствия широкого применения таких аппаратов. Если машина работает, ее обязательно со временем сделают дешевле и надежнее, и очень скоро настанет момент, когда ПМ станут столь же привычными, как сейчас телефон. Возможно ли такое? Вне всякого сомнения.

Но какое воздействие окажет подобная ситуация на человека и его общественные институты?

Вот основной вопрос, из которого вытекают остальные. Ничто не останется в стороне: пища и одежда, брак и бизнес, работа и война. Война в первую очередь — военные и сейчас цепляются за любое, даже самое безобидное изобретение, лишь бы оно не дало заржаветь машине войны. Затем медицина — вспомните, как корабли разносили болезни и как с этим еще успешнее справляются самолеты, а теперь представьте, как чуму разносят через ПМ. Язык, обычаи — новый вид транспорта окажет влияние буквально на все.

В рассказах этого сборника я попытался поразмышлять над ответами на некоторые из этих вопросов. Я начал с самого начала, первого применения ПМ, и дошел до самого конца, как и полагается в любом хорошем рассказе. Я не претендую на то, что какие-либо из предсказанных событий произойдут, хотя они, несомненно, могли случиться, имей мы действующие ПМ. Это лишь некоторые возможные картины будущего, которые могли бы стать реальностью при определенных обстоятельствах.

Как раз в этом и прелесть фантастики. Вы можете полетать на космическом корабле еще до его изобретения, пользоваться необычными, еще не существующими аппаратами и встретиться с удивительными, еще не родившимися людьми.

Пользоваться передатчиком материи очень легко. Нужно лишь набрать нужный номер, совсем как в телефоне, и подождать, пока не загорится лампочка готовности. Потом делаете шаг вперед, зная, что ничего особенного не почувствуете, — и проходите сквозь экран ПМ, как в обычную дверь…


Один шаг от Земли

Ландшафт был мертв. Он и не жил никогда, родившись мертвым, когда начали формироваться планеты, — выкидыш, слепленный из валунов, грубого песка и зазубренных скал. Воздух, разреженный и холодный, скорее походил на космический вакуум, чем на атмосферу, способную поддерживать жизнь. И хотя время близилось к полудню, а крошечный солнечный диск полз высоко над горизонтом, небо было темным и тусклый свет заливал бугристую равнину, никогда не знавшую, что такое след ноги. Тишина, одиночество, пустота.

Двигались только тени. Солнце медленно проползло свой путь и закатилось за горизонт. Наступила ночь, а с ней — еще более жестокий мороз. Под усеянным звездами небосводом в глухой тишине миновала ночь, и над противоположным горизонтом снова показалось солнце.

Затем что-то изменилось. Высоко в небе солнце отразилось от какой-то блестящей поверхности — движение в мире, до сих пор его не знавшего. Искорка выросла в пятнышко света, внезапно расцветшее длинными лепестками пламени. Пламя приближалось, становясь все ярче, и зависло над поверхностью, взметая пыль и оплавляя камни. Потом погасло.

Приземистый цилиндр пролетел вниз последние несколько футов и опустился на широко расставленные опоры. Спружинили амортизаторы, гася удар, потом медленно распрямились, выравнивая корпус аппарата. Несколько секунд он еще покачивался, потом замер.

Ползли минуты, но ничего больше не происходило. Давно уже улеглась пыль, а расплавленный шлак затвердел и потрескался от холода.

Внезапно короткие взрывы отстрелили кусок боковой стенки цилиндра, отшвырнув его на несколько ярдов. Капсула слегка качнулась, но вскоре она снова замерла. Отброшенная пластина прикрывала несколько небольших приборов, окружавших серую пластину диаметром около двух футов, напоминающую задраенный иллюминатор.

Некоторое время опять ничего не происходило, словно некий потайной механизм отсчитывал время. Наконец он принял решение, потому что из отверстия с тихим жужжанием стала вылезать антенна. Сперва она ползла перпендикулярно боку капсулы, пока не показалась изогнутая секция, потом стала медленно подниматься и наконец задралась в небо. Она еще поднималась, а на ее конце, прикрепленная к штанге, зашевелилась компактная телекамера, неуверенно поворачиваясь в разные стороны. Поднявшись над круглой пластиной, она повернулась в ее сторону и уставилась на грунт перед нею, после чего удовлетворенно замерла.

С громким щелчком круглая пластина изменила цвет и облик. Она стала совершенно черной; казалось, она шевелится, оставаясь на месте. Секунду спустя сквозь ее поверхность, словно через распахнутую дверь, прошел прозрачный пластиковый контейнер, упал и перекатился.

Сидящая в контейнере белая крыса сперва испугалась, шлепнувшись на бок, когда контейнер упал на грунт. Вскочив, она заметалась, пытаясь уцепиться коготками за гладкие стенки и соскальзывая на дно. Вскоре она успокоилась и уставилась на серую пустыню, помаргивая розовыми глазками. Но смотреть там было не на что, потому что ничто не шевелилось. Крыса уселась и стала приглаживать лапками длинные усы. Холод еще не проник сквозь толстые стенки.


Изображение на телевизионном экране было сильно смазанным, но, если учесть, что его передавали с поверхности Марса на орбитальный спутник, затем на лунную станцию и лишь потом на Землю, лучшего ожидать не приходилось. Несмотря на помехи и рябь, на экране был четко виден контейнер с шевелящейся внутри крысой.

— Успех? — спросил Бен Данкен, жилистый, плотный мужчина с коротко подстриженными волосами и загорелой, задубевшей кожей. Сеть морщинок в уголках глаз наводила на мысль, что ему часто приходилось щуриться или от сильного холода, или от пылающего солнца — и то и другое имело место. Цветом лица он резко отличался от техников и ученых за пультами и приборами — если не считать нескольких негров и пуэрториканца, все они обладали характерной для горожан бледностью.

— Пока все вроде нормально, — отозвался доктор Тармонд. Он очень гордился своей ученой степенью по физике, полученной в Массачусетском технологическом, и настаивал, чтобы к нему всегда обращались «доктор». — Форма волны превосходная, затухания нет, отклик ровный, отклонение переданного контрольного объекта от расчетных координат — одна и три десятых. Лучше не бывает.

— Когда мы сможем отправиться?

— Примерно через час, может, чуть позже — если биологи дадут добро. Им наверняка захочется изучить поведение первого пересланного животного, а может, послать еще одно. Если все окажется в порядке, вы с Тэслером отправитесь сразу же, пока условия оптимальные.

— Да, конечно, не стоит тянуть, — поддакнул Отто Тэслер. — Извините, — добавил он и торопливо отошел.

Это был маленький человечек в массивных очках, с редеющими светлыми волосами. Он проводил долгие часы у лабораторного стола, а потому сутулился и выглядел старше своих лет. И нервничал. Лицо его покрывали мелкие бисеринки пота, и меньше чем за час он уже в третий раз отлучался в туалет. Доктор Тармонд это тоже заметил.

— У Отто поджилки трясутся, — бросил он. — Но хлопот с ним, похоже, не будет.

— Как только мы окажемся на месте, он сразу придет в себя. Люди обычно волнуются, когда вынуждены ждать, — сказал Бен Данкен.

— А вас ожидание разве не волнует? — полюбопытствовал Тармонд с едва заметным ехидством.

— Разумеется, волнует. Но для меня ожидание — вещь привычная. И хотя мне еще не доводилось отправляться на Марс при помощи передатчика материи, кое в каких переделках побывать пришлось.

— Я думаю. Вы ведь что-то вроде профессионального искателя приключений. — Теперь в голосе Тармонда звучала неприкрытая злость — недоверие человека, привыкшего командовать, к тому, кто сам себе хозяин.

— Не совсем. Я геолог и петролог. Некоторые из редкоземельных элементов, использованных в вашей аппаратуре, добыты из открытых мною месторождений. А они не всегда находятся в самых доступных местах.

— Вот и хорошо. — Ровный тон Тармонда не соответствовал его словам. — У вас богатый опыт по части заботы о себе, поэтому вы сможете помочь Отто Тэслеру. Он будет главным, ему предстоит сделать всю работу, а ваша задача — ему помогать.

— Само собой, — буркнул Бен, повернулся и вышел.

Сотрудники фирмы держались с кастовой замкнутостью и даже не пытались скрывать, что Бен так и остался для них чужаком. Его ни за что бы не наняли, если бы сумели отыскать нужного человека среди своих. «Трансматерия лимитед» была богаче многих правительств и даже могущественнее некоторых из них, но фирма прекрасно сознавала ценность человека на его месте. Отыскать инженера, досконально знакомого с передатчиком материи, не составило труда — нужно было лишь подобрать подходящего человека из штата и предложить ему стать добровольцем. У Отто, всю жизнь проработавшего в фирме, выбора просто не оказалось. Но вот кто обеспечит его безопасность? В перенаселенном мире 1993 года осталось очень мало неисследованных уголков и еще меньше людей, знающих, как в таких местах выжить.

Вертолет прилетел за Беном прямиком в Гималаи. Под нажимом «Трансматерии» его поисковую экспедицию отменили, а взамен прежнего контракта предложили гораздо более выгодный. Его чуть ли не силой заставили подписать, но Бен не стал возмущаться. Фирма так и не поняла, а Бен им, конечно, не сказал, что он отправился бы на Марс и за одну десятую предложенной ему впечатляющей суммы — или даже бесплатно. Этим кабинетным червям и в голову не могло прийти, что он сам хотел совершить такое путешествие.

Заметив неподалеку дверь на балкон, Бен вышел посмотреть на город. Он набил трубку табаком, но раскуривать не стал — скоро от курения придется отказаться, а начать привыкать можно прямо сейчас. На такой высоте воздух оказался вполне свежим, но внизу его туманила дымка смога. До самого горизонта тянулись мили зданий и улиц — тесных, забитых машинами и людьми. В любом городе Земли с балкона открывался один и тот же вид. Или еще хуже. Сюда Бен летел через Калькутту и до сих пор не избавился от кошмарных снов.

— Мистер Данкен, поторопитесь, пожалуйста. Вас ждут.

Техник переминался с ноги на ногу и взволнованно сжимал кулаки, придерживая ногой дверь. Бен улыбнулся и неторопливо протянул ему свою трубку.

— Сохрани, пожалуйста, до моего возвращения.

Ассистенты почти закончили одевать Отто, когда вошел Бен. К нему тут же бросились, стянули комбинезон, потом белье и принялись облачать в защитный костюм: нижнее белье с подогревом, поверх него обтягивающее шелковое трико, затем электрообогреваемый комбинезон и такие же носки. Все было проделано быстро. Когда на путешественниках застегивали верхние комбинезоны, появился доктор Тармонд и одобрительно осмотрел их.

— Не застегивайтесь до конца, пока не войдем в камеру, — сказал он. — Пошли.

Похожий на наседку во главе выводка, он повел их через помещение с передатчиком мимо шкафов с аппаратурой. Техники и инженеры оборачивались им вслед, кто-то даже радостно гикнул, но тут же смолк под ледяным взглядом Тармонда. Двое диспетчеров, поджидавших в барокамере, закрыли и загерметизировали дверь за Тармондом и двумя тяжело одетыми мужчинами, которые уже начали потеть. Когда в камеру стал поступать холодный воздух, Тармонд набросил теплое пальто.

— Пошел предстартовый отсчет, — сказал он. — Я еще раз повторю инструкции. — Бен с тем же успехом мог проинструктировать его и сам, но промолчал. — Сейчас мы понижаем температуру и давление, пока они не сравняются с марсианскими. Согласно последним показаниям приборов, температура там стабильно держится на сорока восьми градусах ниже нуля. Атмосферное давление — десять миллиметров ртутного столба. Сейчас мы снижаем его до этой величины. Измеримые количества кислорода в атмосфере отсутствуют. Не забудьте — маски снимать ни в коем случае нельзя. В камере мы дышим почти чистым кислородом, но перед уходом вы наденете маски… — Он сделал паузу и зевнул, выравнивая наружное давление с давлением во внутреннем ухе. — Мне пора перейти в шлюз.

Он вышел и закончил инструктаж из шлюза, глядя через встроенное окошко. Бен не обращал внимания на монотонное бормотание Тармонда, а Отто, кажется, был слишком испуган, чтобы слушать. В батарее на пояснице Бена замкнулось реле термостата, и он почувствовал, как разогреваются прокладки в комбинезоне. Кислородный баллон висел на спине. Надев маску со встроенными очками, он привычно прикусил загубник шланга и вдохнул.

— Первому приготовиться. — В разреженной атмосфере голос Тармонда казался скрипучим и далеким.

Бен в первый раз посмотрел на встроенный в противоположную стену блестящий черный диск передатчика материи. Когда Бен ложился лицом вниз на стол, один из ассистентов швырнул в него тестовый кубик, и пока стол подкатывали ближе к экрану, пришло сообщение о том, что все в порядке.

— Погодите, — попросил Бен.

Стол остановился. Бен обернулся, взглянул на Отто Тэслера, сидящего в напряженной позе лицом к стене, и догадался, какой ужас застыл сейчас на его лице.

— Расслабься, Отто. Дело пустяковое, выеденного яйца не стоит. Я тебя буду ждать на том конце. Расслабься и лови кайф, приятель, — ведь мы сейчас историю делаем.

Отто не отозвался, но Бен и не ждал ответа. Чем скорее завершится эта стадия эксперимента, тем лучше. Они неделями отрабатывали этот маневр, и теперь Бен автоматически принял нужное положение. Правая рука вытянута вперед, левая прижата к боку. Стол покатился вперед, экран передатчика материи, похожий на большой черный глаз, становился все больше, пока не заслонил собой весь мир.

— Валяйте! — приказал Бен и ощутил плавный толчок в спину.

Скольжение. Исчезли кисть, запястье, потом рука. Никаких ощущений. Мгновенный ужас и боль, когда проходила голова, — и в следующее мгновение он увидел камешки на грунте. Отшвырнув тестовый кубик, он вытянул руку, смягчая падение. Затем прошли вторая рука и ноги. Упав и легко перекатившись в сторону, он наткнулся бедром на что-то твердое.

Бен сел, потирая ушибленное место, и взглянул на пластиковый контейнер, на который его угораздило свалиться. Внутри лежала мертвая крыса — окоченевшая, с открытыми глазами. Да, приятное предзнаменование. Он быстро отвернулся и вспомнил инструктаж. Микрофон висел на том же месте, что и на тренировочном макете. Бен нажал кнопку.

— Бен Данкен — Центру управления. Прибыл благополучно, проблем нет.

В этот исторический момент вообще-то следовало бы что-то добавить, но Бена покинуло вдохновение. Он взглянул на пологие темные холмы, на кратер неподалеку, на крошечное яркое пятнышко солнца. Что тут, собственно, говорить?

— Посылайте Отто. Конец связи.

Он встал, отряхнулся и посмотрел на блестящую пластину. Прошло несколько минут, прежде чем динамик едва разборчиво прохрипел:

— Вас поняли. Приготовьтесь к встрече. Посылаем Тэслера.

Рука Отто появилась едва ли не раньше, чем смолк голос. Радиоволны добираются до Марса почти четыре минуты, а передатчик материи действует почти мгновенно, поскольку посылает сигнал через пространство Бхаттачарья, в котором время, в его привычном представлении, попросту не существует. Рука Отто безжизненно висела, Бен обхватил его за плечи и опустил на землю. Перевернув напарника на спину, Бен увидел, что его глаза закрыты, но дышит он ровно. Наверное, потерял сознание. Спецы называют это передаточным шоком — дело известное. Через пару минут очнется. Бен уложил Отто в сторонке и подошел к микрофону.

— Отто прибыл. Отключился, но на вид в порядке. Можете посылать барахло.

Бен ждал. Тонко посвистывал ветер, обдувая маску и прихватывая морозцем щеки. Ну и пусть: было даже нечто почти ободряющее в том, что дует ветер, под ногами прочный грунт, а солнце продолжает сиять. Если довериться ощущениям, легко представить себя на Земле, скажем, на высокогорном плато в индийском штате Ассам, где он был совсем недавно. И хотя сознание подсказывало, что солнечный свет здесь вдвое слабее земного, оно с той же легкостью подбрасывало воспоминания о пасмурных и туманных днях, когда днем было еще темнее. Сила тяжести? На него навесили столько аппаратуры, что разница почти не ощущалась. Округлые красные холмы у горизонта, полупрозрачные голубоватые облака, медленно ползущими призраками заволакивающие солнце. Ну и что? Просто он сейчас где-то в далеком пустынном уголке Земли. Бен никак не мог ухватить реальность Марса. Он поверил бы в нее, если бы пересек космическую пустоту в корабле, проведя в нем несколько недель или месяцев. Но всего несколько минут назад он стоял на Земле. Поворошив ботинком гравий, он заметил второй пластиковый цилиндр с еще живой крысой внутри.

Ей осталось недолго — мороз не знает жалости. Вскоре она начнет отчаянно царапать стенки контейнера, потом опрокинется на бок, задрожит. Она уже сейчас дышала, широко раскрывая рот. Выбор у нее был невелик — задохнуться или замерзнуть. Обычное лабораторное животное, тысячи таких же крыс умирают каждый день во имя науки. На Земле. Но эта крыса сейчас рядом с ним — возможно, единственное другое живое существо на планете. Бен опустился на колени и отвинтил крышку контейнера.

Конец крысе пришел быстрее, чем он представлял. Животное глотнуло марсианского воздуха, судорожно дернулось и тут же умерло. Бену и в голову не приходило, что получится именно так. Разумеется, на Земле ему говорили, что самая большая опасность марсианской атмосферы — ее абсолютная сухость, поскольку водяные пары в ней содержатся в ускользающе малых концентрациях. Бена предупреждали, что марсианский воздух сжигает слизистые носа, гортань и легкие не хуже концентрированной серной кислоты. На лекциях эти слова казались преувеличением. Но не здесь. Открытый, смотрящий в никуда глаз крысы начал покрываться корочкой изморози. Бен выпрямился и плотнее прижал маску к лицу. Потом подошел ко все еще лежавшему без сознания Отто и поправил его маску. Нет, это не Земля. Теперь он поверил.

— Внимание, — прощебетал динамик. — Сможете ли вы принять оборудование один? Тэслер все еще не пришел в себя? Упаковки грузов рассчитаны на переноску двумя людьми. Доложите.

Бен схватил микрофон.

— Да посылайте наконец барахло, черт бы вас побрал! Пока мои слова до вас дойдут, двенадцать минут уйдет псу под хвост. Шлите немедленно. Если что и разобьется, всегда можно прислать замену. До вас еще не дошло, что мы тут совсем одни и, кроме кислорода в баллонах, у нас ничего нет? Что мы торчим по ту сторону двери в один конец на расстоянии двухсот миллионов миль от Земли? Посылайте все — немедленно! Быстрее!

Бен принялся расхаживать взад-вперед, ударяя кулаком по ладони и пиная тестовые кубики и контейнер с дохлой крысой. Идиоты! Он бросил взгляд на Отто. Вид у него был такой, словно он наслаждался заслуженным отдыхом. Отличное начало! Бен оттащил Отто в сторонку, чтобы случайно не наступить, и подошел к экрану как раз в тот момент, когда из него показался конец канистры.

— Наконец-то!

Ухватившись за канистру, он стал тянуть ее на себя, пока второй ее конец не звякнул о грунт. «КИСЛОРОД И ПИЩА», — прочел он надпись на канистре. Прекрасно. Бен толкнул ее ногой, откатывая в сторону, и подскочил за следующей.

Регулятор расхода на спине равномерно пощелкивал, посылая в маску почти непрерывный поток чистого кислорода, голова слегка кружилась от усталости. Грунт возле экрана усеивали контейнеры, баллоны и свертки разной длины, но одинакового диаметра. Отто похлопал Бена по плечу, и тот от неожиданности уронил ящик.

— Извини, я тут отключился. Ничего не…

— Заткнись и хватай баллон — видишь, лезет из экрана.

Они приняли баллон, потом еще два, и неожиданно из экрана, звякнув, вывалилась блестящая дюралевая пластинка. Прищурившись, Бен наклонился и заметил на ней буквы, написанные красным восковым карандашом:

«РЕКОМЕНДУЮ ПРОВЕРИТЬ ДАВЛЕНИЕ В БАЛЛОНАХ С КИСЛОРОДОМ. РАЗВЕРНИТЕ ПАЛАТКУ И СМЕНИТЕ БАЛЛОНЫ».

— Ну вот, наконец кто-то начал работать головой, — пробормотал Бен и ткнул пальцем в баллон у себя на спине. — Что показывает манометр?

— Осталась только четверть.

— Тогда они правы — сейчас важнее всего поставить палатку.

Отто принялся рыться в куче канистр, а Бен вытащил на ровное место длинный и громоздкий матерчатый сверток. Легко расстегнулись защелки, и Бен раскатал сверток отработанными на тренировках движениями. Однако на тренировках он проделывал эту операцию бодрым, а не на грани истощения, хватаясь за тяжелую плотную ткань неуклюжими, затянутыми в перчатки руками. Покончив со своей частью работы, он стал наблюдать, как Отто через переходник подключает шланг палатки к баллону.

— Ты что делаешь, болван? — внезапно прохрипел Бен и пихнул Отто в плечо. Тот растянулся плашмя.

Свалившись, Отто молча уставился на Бена изумленными глазами, должно быть, решил, что напарник сошел с ума. Бен ткнул в переходник трясущимся от гнева пальцем.

— Разуй глаза. Не расслабляйся и будь внимателен, или ты нас погубишь. Ты подключал красный шланг к зеленому баллону.

— Извини… Я не заметил…

— Конечно, не заметил, тупица. А следовало бы. Красный цвет означает кислород, которым мы дышим и которым нужно надувать палатку. А зеленый — изолирующий газ, место которому между двойными стенками палатки. Он не ядовит, но убьет нас не хуже яда, потому что дышать им мы не сможем.

Бен сам занялся подключением баллона, запретив Отто подходить, и даже погрозил ему гаечным ключом, когда тот попробовал приблизиться. Одного баллона с кислородом хватило, чтобы превратить палатку в похожий на пудинг холмик, а после второго она приняла вид прочного купола. Реагирующий на давление клапан автоматически загерметизировал вход. Бен знал, что кислород в его баллоне почти иссяк, но не мог бросить работу. Подключив зеленый баллон, он сам, не доверяя Отто, заполнил газом пространство между стенками палатки. Теперь печка. Он потащил ее к шлюзу палатки, но неожиданно выронил, споткнулся раз, другой — и упал, потеряв сознание.


— Еще супа? — спросил Отто.

— Не откажусь, — согласился Бен, допив суп и протягивая чашку напарнику. — Извини, что я тебя так изругал. Я виноват вдвойне, потому что ты сразу после этого спас мне жизнь.

Отто смутился и наклонился над печкой.

— Да ладно, Бен, я не в обиде. Правильно ты меня ругал, и даже мало. Должно быть, я перетрухнул. Сам знаешь, я к таким вещам непривычный — не то что ты.

— Но я никогда не бывал на Марсе!

— Бен, ты ведь меня понял. Пусть не на Марсе, но ты многое в жизни повидал. А я учился в колледже, ходил на работу и ездил в отпуск на Багамы. Я типичный горожанин, и мне до тебя далеко.

— Но ты неплохо справился, когда я отключился.

— Знаешь, когда я понял, что могу положиться только на себя, у меня просто не осталось другого выхода. Твой баллон опустел, и я был уверен, что ты задыхаешься. Я знал, что палатка наполнена кислородом, поэтому я как можно скорее затащил тебя внутрь и сорвал маску. Дышал ты вроде нормально, но холод стоял жуткий, пришлось сбегать за печкой, а потом за едой. Вот и все. Я просто сделал то, что полагалось.

Его слова сочились в тишине, и в конце концов на лице Отто, похожего в массивных очках на сову, снова появилось испуганное выражение.

— Но именно это и следовало сделать. И ничто другое. — Бен подался вперед, четко выговаривая каждое слово. — Никто не смог бы сделать больше. И тебе пора перестать считать себя горожанином и взглянуть правде в лицо: ты один из исследователей Марса. А их в Солнечной системе всего двое.

Отто задумался над словами Бена и слегка расправил плечи.

— А ведь верно!

— Вот и не забывай об этом. Худшее уже позади. Мы целыми и невредимыми вылезли из этого факирского ящика — я всегда его побаивался — и теперь у себя дома, на Марсе. Еды, воды и прочего нам хватит на несколько месяцев. Нужно лишь соблюдать необходимую осторожность, выполнить работу, и тогда мы вернемся героями. Богатыми героями.

— Сперва придется установить передатчик, но это нетрудно.

— Поверю тебе на слово. Спасибо. — Бен принял чашку и шумно хлебнул — суп еще не остыл. — Вообще-то я понятия не имею, зачем нужен второй ПМ, если один уже здесь. Ты мне не поверишь, но я не представляю, как эта штука работает, а мне никто не соизволил объяснить.

— Принцип довольно прост. — Оказавшись в родной стихии, Отто горел желанием все рассказать и потому расслабился, ненадолго позабыв о прочих проблемах. Именно для этого Бен, немало знавший о теории ПМ, и задал ему вопрос. — Перенос материи стал возможен после открытия пространства Бхаттачарья. Это пространство, или, сокращенно, Б-пространство, аналогично нашему трехмерному континууму, но тем не менее находится вне его. Но мы можем в него проникать. И вот что интереснее всего: где бы мы в него ни проникали — из любой точки нашей Вселенной, — мы всегда попадаем в одну и ту же точку Б-пространства. Поэтому, если произвести тщательную настройку, можно добиться ситуации, когда два экрана оказываются в одной и той же области этого пространства. По сути, Б-пространству позволяют проникать в нашу Вселенную перед каждым из экранов, и можно считать, что в нашем пространственно-временном континууме экраны не существуют. Предмет входит в один экран, а выходит из другого. Вот и вся хитрость, если не вдаваться в подробности.

— Звучит просто — если не спрашивать о том, как устроен сам передатчик. Но я все равно не понимаю, почему мы не можем выбраться с Марса тем же путем, каким попали сюда.

— Причин много, но самые главные — мощность, расходуемая на настройку, и физическое расстояние.

— Ты же говорил, что расстояние не влияет на работу экранов.

— Непосредственно на работу — да, но с его увеличением настройка затрудняется. Наш экран на Марсе, доставленный ракетой, имеет рабочий диаметр два фута, и это крупнейший из имевшихся у нас. Почти вся энергия уходит на поддержание его в рабочем состоянии. Передатчик на Земле стыкуется с ним и — это трудно описать словами — как бы замыкается на него, поддерживает в рабочем режиме и стабилизирует, обеспечивая пересылку. Но в обратном направлении процесс не пойдет.

— А что случится с предметом, если сунуть его в экран с нашей стороны?

— «Нашей стороны» просто не существует. Все помещенное в наш экран превратится в гамма-излучение и просто-напросто разлетится по пространству Бхаттачарья.

— Приятно слышать ободряющие слова. Слушай, а не заправить ли нам баллоны и не перетащить ли в палатку остаток барахла? А потом вздремнуть?

— Согласен.

Они собрали лишь самое необходимое — пищу, оборудование для очистки воздуха и тому подобное — и забрались в спальные мешки. Отдохнув, наутро они почувствовали себя гораздо бодрее и завершили разбивку лагеря. На третий день им переслали первые детали большого передатчика материи.

Инженеры-конструкторы наверняка будут долго вспоминать эту работу как кошмар. Любая деталь, независимо от назначения, должна была пролезть сквозь двухфутовую дыру. Пришлось пойти на множество компромиссов. Проведя за чертежными досками немало бессонных ночей, инженеры пришли к окончательному выводу, что дизель-электрический генератор, как его ни разделывай на кусочки, в отверстие не пролезет. Потом некий безымянный чертежник заслужил безмерное уважение начальства, предложив другую идею: можно переслать достаточное количество мощных батарей, чтобы поддерживать работу большого шестифутового передатчика некоторое время, достаточное для пересылки цельного генератора.

Им переслали раму для крепления генератора и согласовали всю операцию пересылки. Бен, гораздо успешнее справлявшийся с физической работой, занимался монтажом рамы, а Отто тем временем собирал в палатке электронные блоки. При необходимости они помогали друг другу. Наконец настал день, когда Бен завернул последнюю гайку на стальной раме, нежно похлопал по ней ладонью и вошел через шлюз в палатку. С утра можно будет начинать подключение электроники.

Отто лежал ничком на рабочем столе, уткнувшись покрасневшим потным лицом в печатную плату. Его ладонь лежала на горячем паяльнике, в воздухе сильно пахло горелым мясом.

Бен перетащил его на койку, ощущая через одежду, как тело напарника пышет жаром.

— Отто! — позвал он, тряся его за плечо. Отто лежал пластом, медленно и тяжело дыша. Он так и не пришел в сознание. Бен тщательно забинтовал его сильно обожженную руку и попытался привести мысли в порядок.

Он не был врачом, но приобрел достаточно практических знаний по медицине, чтобы распознавать наиболее серьезные болезни и травмы. Болезнь Отто не подходила ни под одно из описаний, и Бен упорно отгонял мысль о том, чем она может оказаться в действительности. Наконец он сделал напарнику инъекцию большой дозы пенициллина и записал его температуру, дыхание и пульс. Надев комбинезон, он выбрался из палатки, подошел к капсуле и вызвал Землю.

— Запишите информацию, которую я сейчас передам. Не отвечайте, пока не закончу, а когда я все скажу, перешлите ответ не по радио, а через ПМ — отпечатанным на бумаге. Начинаю. Отто болен, ему плохо, но причину я установить не могу. Вот подробности.

Бен продиктовал свои наблюдения и стал ждать. Медленно тянулись минуты, пока его сообщение добиралось до Земли и готовился ответ. Получив листок бумаги, он прочитал текст, гневно смял послание и схватил микрофон.

— Да, я тоже предположил вероятность марсианского заболевания. Но я отказываюсь проводить исследования и отсылать отчеты. Немедленно пришлите врача. Предложите хорошую сумму, и доброволец найдется. А пока вы его ищете и одеваете, начинайте пересылать все, что ему потребуется. И только потом можете прислать микроскоп и приборы для взятия образцов, а я охотно займусь поисками микроорганизмов в почве или где скажете. Мы уже сообщали, что тут есть нечто похожее на растения, но до изучения пока руки не доходили. Пусть ими займутся биологи. Я поищу в них микробов, но только после того, как вы выполните все, что я сказал.

Его сообщение поняли. Компании не меньше Бена хотелось обеспечить безопасность экспедиции — в нее было вложено немало средств, — и они не стали колебаться, когда встал вопрос о том, что ради безопасности нужно рискнуть несколькими жизнями. Врач, растерянный молодой медик из штата компании — он только что подписал документы, обеспечивающие, в случае его гибели, финансовую независимость его жене до конца ее дней, — спрыгнул на марсианскую щебенку всего через полчаса после пересылки последнего ящика с медицинским оборудованием и припасами. Бен, едва сдерживая нетерпение, отвел его в палатку и помог стянуть комбинезон.

— Все ваше хозяйство я уже разложил на столе. Пациент ждет.

— Меня зовут Джо Паркер, — улыбнулся врач. Взглянув в лицо Бена, он опустил протянутую было руку и быстро подошел к больному. Даже после полного обследования ему не хотелось признать правду.

— Это может оказаться необычная болезнь…

— Не ходите вокруг да около. Вы что-либо подобное видели раньше?

— Нет, но…

— Тогда это то, о чем я подумал.

Бен тяжело уселся и налил себе в мензурку выданного для медицинских целей бренди. Мгновение помедлив, налил и врачу — в мензурку поменьше.

— Новая болезнь, совсем новая? Марсианская?

— Вероятно. Очень похоже на то. Я сделаю все, что в моих силах, Бен, но понятия не имею, чем все кончится.

Каким станет этот конец, знали оба, но признаваться не хотел никто.

Ни лекарства, ни поддерживающее лечение не помогли — через два дня Отто умер. Паркер провел вскрытие и выяснил причину смерти — мозг погибшего разрушил неизвестный микроорганизм. Пока Бен работал над большим передатчиком, врач заморозил образцы и сделал многочисленные срезы тканей. Должно быть, известие о случившемся дошло до персонала компании на Земле, потому что инженер-доброволец прибыл на помощь Бену для окончания монтажа лишь четыре дня спустя. Им оказался испуганный молчаливый мужчина по имени Март Кеннеди. Бен не стал спрашивать, почему он согласился, — откровенно говоря, ему и не хотелось знать, какие меры давления были предприняты. С его прибытием работа пошла быстро, несмотря на ощущение темной тени, словно витающей над ними. Они ели вместе, почти не разговаривая, потом снова хватались за инструменты. Доктор Паркер упорно работал, и наконец ему удалось выделить прозрачную жидкость, содержащую возбудителя болезни. Он намертво закупорил сосуд с этой жидкостью и упаковал в герметичный ящик, намереваясь переслать на Землю, едва заработает экран.

В тот день, когда предстояло начать испытания, Март Кеннеди встал затемно, чтобы полюбоваться на рассвет. Прибыв на Марс, он почти без отдыха работал, собирая передатчик и почти не замечая, что происходит вокруг. А может, оно и к лучшему — так ему некогда было думать о «марсианской заразе». Название неуклюжее, наверняка поначалу шутливое, но оно не могло замаскировать подсознательно связанный с ним ужас. Верная смерть. Марс есть Марс. Даже в самых дерзких мечтах, читая еще мальчишкой фантастику, Март и думать не смел, что когда-либо здесь окажется.

Зевнув, он вернулся, поставил греться кофе и стал будить остальных. Бен мгновенно открыл глаза и, сразу проснувшись, кивнул. Паркер даже не пошевелился. Март потряс его за плечо — и отдернул руку, охваченный внезапным ужасом.

— Бен, — выдавил он, заикаясь, как всегда от волнения. — Т-тут ч-что-то не так.

— Опять. Симптомы те же, — воскликнул Бен, ударяя кулаком по койке и от отчаяния даже не замечая этого. — Он тоже ее подцепил, тут и думать нечего. Закатим ему уколы и пойдем запускать экран. Ничего другого нам не остается.

Большой ПМ был готов к работе еще вчера, но они настолько вымотались, что завершить работу у них не хватило сил. Бен устроил больного насколько смог поудобнее, дал ему лекарства, которые так и не помогли Отто, и присоединился к Марту Кеннеди.

— Все параметры в норме, — сообщил Март. — Могу включать, как только скажешь.

— Тогда валяй. Чем скорее, тем лучше.

— Хорошо.

Экран замерцал, потемнел и наконец стал абсолютно черным. Бен нацарапал на крышке канистры «посылайте генератор» и швырнул крышку в экран. Она исчезла, тут же попав на Землю — или превратившись в излучение в Б-пространстве. Мучительно утекали драгоценные секунды — батареи могли поддерживать экран в рабочем режиме только минуту.

И тут показался генератор — передний конец платформы на колесиках ударился о грунт, они тут же ухватились за ручки. Наконец тяжеленный генератор протиснулся сквозь экран, Бен и Март откатили его в сторону. Экран за их спинами подернулся рябью, поле отключилось.

— Подключай кабели, пока я его завожу, — велел Бен.

Он открыл клапаны бака с горючим и баллона с кислородом и нажал стартер. Генератор, прогретый перед пересылкой, завелся с полуоборота, и, как только он выдал ток, экран передатчика снова заработал. Им перекинули контейнер с перепуганной крысой, который они тут же вернули обратно. После нескольких повторных проверок Бен переслал с очередной крысой записку с известием о болезни Паркера. Ответа не пришлось ждать долго.

«Мы отзываем вас всех, — прочел он отпечатанные на машинке строки. — Переключите оборудование на автоматический режим, мы будем управлять им с Земли. Благодарим за помощь. Начинайте возвращение. Первым ждем доктора Паркера».

Бен быстро написал несколько слов и бросил записку в экран.

«Что будет с нами?»

«Мы приготовили карантинное помещение, куда можно попасть только через ПМ. О вас позаботятся. Мы сделаем все возможное».

— Пошли готовить Паркера, — сказал Бен, прочитав ответ.

Они одели так и не пришедшего в сознание врача, и Бен закрепил кислородный шланг, чтобы тот не выскочил изо рта больного. Носилки им переслали заранее, они уложили Паркера и пристегнули его ремнями.

— Берись спереди, — сказал Бен. Они направились к шлюзу и с трудом поместились в нем, даже подняв носилки стоймя. Выйдя, Бен взялся за свой конец носилок молча, и даже не обернулся, пока они тащили носилки к большому ПМ. Экран его был достаточно велик, чтобы пропустить всех сразу.

…Свет показался непривычно сильным, а ноги — тяжелыми. Сняв маску, Бен втянул ноздрями плотный воздух с незнакомыми запахами. Они стояли в пустом коридоре с прозрачной стеной, и не меньше ста человек смотрели на них с той стороны.

— Говорит доктор Тармонд, выслушайте инструкции, — произнес динамик. — Сейчас вы…

— Вы меня слышите? — оборвал его Бен.

— Да. Подождите, пока я…

— Заткнитесь и слушайте внимательно. У вас есть для обследования двое, больной и здоровый. Этого достаточно. Я возвращаюсь на Марс. Если мне суждено умереть, то там ничуть не хуже, чем на Земле.

Он повернулся к экрану, но его остановил голос Тармонда:

— Стойте! Это запрещено. Вы все равно не пройдете — экран выключен. Выполняйте мои приказы…

— Черта с два, — громко ответил Бен и даже чуть заметно улыбнулся. — Вы свое откомандовали. Эти недели на Марсе помогли мне поразмыслить о своей жизни на Земле. Меня тошнит от толп людей — вонючих, жрущих, плодящихся и загаживающих планету. Она была прекрасной, пока ее не испоганили. Я возвращаюсь в чистый, первозданный мир. Пока чистый. Если повезет, он таким и останется. Я помню первую крысу, попавшую вместе со мной на Марс, — несчастное подопытное животное. Сейчас я для вас такая же подопытная крыса, а мне это не по нраву. Уж лучше я стану первым марсианином.

Толпа расступилась, пропуская Тармонда к прозрачной стене. Он остановился возле нее, в упор уставившись на Бена и с трудом сдерживая гнев. Потом поднес к губам радиомикрофон.

— Все это хорошо, но к вам не относится. Вы служащий, подписавший контракт, и станете делать то, что прикажут. Ваше место в комнате номер три, куда вы отправитесь…

— Я возвращаюсь на Марс, — упрямо повторил Бен, вытаскивая из кармана ломик из хромированной стали и постукивая им по пластику. Кто-то шарахнулся назад, но Тармонд даже не шелохнулся.

— Это инструмент, — пояснил Бен, — и я им воспользуюсь. Отыщу дверь, трещину в стене, оконную раму и стану ковырять, пока не пробьюсь к вам. И тогда симпатичные микробчики «марсианской заразы» доберутся до вас и сожрут ваши мозги. Так что это у вас, Тармонд, нет выбора. Вернее, выбирайте одно из двух — или вы меня убиваете, или возвращаете на Марс. А теперь решайте.

Лицо Тармонда исказилось от ненависти, но он сумел взять себя в руки.

— Не стану напоминать вам о лояльности, Данкен, потому что для вас такого понятия не существует. Но имейте в виду, что в дело вложено слишком много денег и рисковать ими мы не можем. Вы сделаете то, что вам прикажут.

— Не дождетесь! — рявкнул Бен и с размаху ударил ломом по пластику с такой силой, что отбил кусок. На этот раз даже Тармонд вздрогнул. — Неужели до вас еще не дошло, что меня от всех вас тошнит и что здесь я не останусь? И что именно сейчас вы стоите перед человеком, которому приказывать бесполезно? На Марсе я принесу огромную пользу, если меня не свалит болезнь. Задумайтесь над этим, постарайтесь осознать. Только побыстрее.

Он ударил по пластику, отколов новый кусок. Тармонд молчал, застыв в напряженном ожидании. И лишь когда на пол упал третий осколок, он внезапно отвернулся.

— Включите передатчик, — бросил он в микрофон.

Экран стал черным. Бен взглянул на мерцающую поверхность, потом на зрителей.

— Не советую вам ошибаться, доктор Тармонд, — сказал Бен. — Я знаю, вы можете сбить синхронизацию экрана и вышвырнуть меня в Б-пространство пучком радиации. Будь что будет. Но я искренне надеюсь, что вы не пойдете на такое расточительство. Я не прошу вашего сочувствия, зная, что вам доставит огромное удовольствие убить меня именно таким способом. Но хочу напомнить, что наш разговор слышали немало свидетелей, а ваше начальство не погладит вас по головке, если вы избавитесь от человека вроде меня — кандидата в начальники вашего будущего марсианского поселения. Готов поспорить, что вас вышвырнут с той же скоростью, с какой вы давали пинка под зад своим подчиненным.

Бен подошел к экрану, потом обернулся к застывшей в молчании толпе.

— Я постараюсь подготовить Марс к прибытию людей и, если выживу, стану продолжать эту работу, так что вы ничего не потеряете. Ведь если я этого не сделаю, вы вряд ли найдете других желающих.

И, не дожидаясь ответа, он натянул на лицо маску и шагнул в экран.


Война с роботами

Пол мчащегося монорельсового вагона едва заметно подрагивал. Движение совершенно не ощущалось, поскольку стенки вагона не имели окон и проносящихся мимо стен туннеля никто не видел. Пассажиры, все в аккуратно выглаженной форме с надраенными до блеска наградами, слегка покачивались на поворотах, погруженные в собственные мысли или негромко переговариваясь. Тысячи футов скальной породы над головами отделяли их от войны. Легко преодолевая полторы сотни миль в час, вагон мчал генерала Пере со штабом к боевым станциям.

Когда взревела сирена тревоги, водитель до упора нажал на тормоз и переключил моторы на реверс. Но ему не хватило времени — металлическая пуля вагона на полной скорости врезалась в перегораживающий туннель барьер из грунта и каменных обломков. Стальные листы обшивки лопнули и смялись, принимая на себя силу удара, погас свет, и в мертвой тишине, сменившей оглушительный грохот столкновения, слышались лишь слабые стоны.

Генерал Пере с трудом встал, тряхнул головой, понемногу приходя в себя, и щелкнул кнопкой фонарика. Луч тревожно заплясал вдоль прохода вагона, превращая оседающие пылинки в искорки и выхватывая из темноты испуганные бледные лица.

— Доложить о потерях, устно, — приказал он адъютанту, понизив голос, чтобы в нем не прозвучала дрожь. Нелегко быть генералом, если тебе всего девятнадцать.

Пере заставил себя стоять спокойно. Металлическая спина робота-адъютанта быстро двинулась вдоль прохода.

Хорошо закрепленные сиденья располагались в вагоне спинками вперед, поэтому оставалась надежда, что жертв окажется немного. За спинками последних кресел виделась куча породы и обломков, набившаяся в вагон через искалеченный нос и наверняка похоронившая под собой водителя. Может, оно и к лучшему — не придется устраивать военно-полевой суд.

— Один убитый, один погибший в бою, один раненый. В строю семнадцать. Адъютант опустил поднятую к голове руку и застыл, ожидая нового приказа.

Генерал Пере нервно закусил губу.

Так, "погибший в бою" — несомненно, водитель, и смерть его столь же несомненна. Убит новый капитан из Зенитного Центра. Ему не повезло — в момент столкновения он наклонился вбок и сломал шею о край кресла. Теперь его голова свисала под неестественным углом. А стонет, должно быть, раненый, к нему и следует подойти в первую очередь. Прихрамывая, Пере побрел по проходу и осветил желтое, покрытое капельками пота лицо полковника Зена.

— Моя рука, сэр, — выдохнул полковник. — Когда мы врезались, она была вытянута в сторону и ударилась о металлический край. Думаю, сломалась. Больно…

— Достаточно, полковник, — перебил его Пере немного громче, чем следовало, потому что страх раненого немного передался и ему. В проходе послышались шаги — подошла заместитель Пере, генерал Нэтайа.

— Вы прошли стандартный курс оказания первой помощи, генерал, — сказал Пере. — Перевяжите его, потом доложите.

— Да, сэр, — отозвалась Нэтайа с тем же оттенком страха в голосе.

"Черт побери, — подумал Пере, — неужели она не знает, что генерал не имеет права проявлять свои чувства? Войска не должны почувствовать наш страх — даже если нам и в самом деле страшно". Он не делал скидки на то, что Нэтайа женщина и ей только восемнадцать лет.

Позаботившись о подчиненных, он переключился на насущные проблемы. Разложив все факторы по полочкам, он испытал некоторое облегчение. Его специальностью как раз и являлось решение проблем, и избран он был для этого еще до рождения. Генетический анализ отобрал лучшие цепочки ДНК из банка спермы и яйцеклеток его родителей. Это обстоятельство вкупе с последующими тренировками сделало его идеальным командиром. Обладая мгновенными юношескими рефлексами, он становился на поле боя достойным противником и теперь предвкушал успешную карьеру в предстоящие ему до отставки четыре-пять лет.

Для человека, который вскоре станет дирижировать конфликтом глобального масштаба, проблема оказалась детски простой.

— Связь осталась? — рявкнул он, наставляя палец на майора-связиста. Теперь в его голосе звучала привычная властность, резко контрастирующая с короткой мальчишеской стрижкой и веснушками.

— Нет, сэр, — ответил офицер, отдавая честь. — Завал в туннеле перебил и подземные линии связи. Я пробовал подключить полевой телефон, но линия молчит.

— Кто-нибудь знает, насколько мы далеко от штаба? — спросил он, повышая голос, чтобы его услышали все офицеры в вагоне.

— Сейчас скажу… секундочку, сэр, — отозвался седой полковник из компьютерных войск. Он тут же принялся перемещать движок карманной логарифмической линейки, подсвечивая себе фонариком и сосредоточенно щурясь. Мне неизвестна вся длина туннеля или точное местонахождение штаба. Но я уже ездил туда прежде, и путь занимал чуть более трех часов. Зная время столкновения, нашу скорость и сделав поправку на торможение…

Голос полковника сбился на бормотание. Пере нетерпеливо ждал, но не шевелился. Ему требовалась эта информация, чтобы сделать следующий ход.

— До штаба от сорока до шестидесяти миль, сэр. Это крайние цифры, и я полагаю, реальное расстояние — пятьдесят миль…

— Не так уж плохо. Мне нужны два добровольца — вы и вы. Пройдите к кабине и выясните, нельзя ли пробиться через этот завал. Попробуем выбраться и продолжить путь пешком. Мы просто обязаны добраться до штаба, раз противнику удалось нанести удар столь близко от него.

Последнюю фразу он добавил, поднимая дух подчиненных, — на тренировках ему рекомендовали при малейшей возможности обращаться к их человеческим чувствам. Особенно в нештатных ситуациях. А эта ситуация как раз такая, необычная. Не очень-то многообещающее начало командирской карьеры. Он нахмурился, уставившись в темноту вагона, и, лишь сделав над собой усилие, изгнал из голоса всякие оттенки чувств, отдавая приказ собрать запасы пищи и воды. Когда приказание было выполнено, он отправил адъютанта сменить двоих людей, раскапывавших завал. На такой работе один робот стоил десяти человек, уж тем более двух.

Через барьер они пробивались почти двенадцать часов и под конец все просто выдохлись. Робот копал, а люди по очереди выгребали из прохода породу и камни. Несколько раз случались небольшие обвалы, на которые они в спешке не обращали внимания до тех пор, пока сильный обвал у самого входа не завалил робота наглухо. Люди копали, пока не показались металлические ноги, а Пере обвязал лодыжки робота кусками бесполезного теперь телефонного провода. Пришлось добавить еще несколько проволочных петель, и лишь совместными усилиями адъютанта удалось вытянуть из могилы. После этого работа пошла медленнее, потому что пришлось демонтировать в вагоне кресла и подпирать ими крышу подкопа, и, если принять во внимание все преодоленные препятствия, двенадцать часов, затраченных на такую работу, оказались не таким уж плохим результатом.

Когда все выбрались из вагона, генерал Пере разрешил получасовой отдых. Люди глотнули из фляжек и обессиленно рухнули на пол туннеля рядом с центральным рельсом. Гордость и положение не позволили Пере отдыхать, и он, сопровождаемый адъютантом, отправился вперед проверить, свободен ли путь.

— На сколько часов хватит заряда твоей батареи при максимальном расходе? спросил Пере.

— Более чем на триста.

— Тогда беги вперед. Если встретишь новые завалы, начинай их расчищать, а мы тебя догоним и поможем. Если доберешься до штаба без помех, пусть они вышлют нам навстречу вагон. Так мы сэкономим немного времени.

Робот отдал честь, и вскоре топот его ног затих в отдалении. Пере взглянул на светящийся циферблат своих часов и объявил, что отдых закончен.

Ходьба в темноте, освещенной лишь пляшущим где-то впереди огоньком, вскоре превратилась в подобие дурного сна, притупившего все прочие чувства. Они брели уже почти восемь часов, делая короткие перерывы каждый час. Когда люди начали падать, засыпая на ходу, Пере неохотно скомандовал привал. Он заставил подчиненных поесть и лишь затем разрешил поспать четыре часа, после чего снова поднял измученных людей на ноги. Они пошли дальше — теперь еще медленнее, — и миновало еще пять часов темноты, прежде чем впереди блеснула фара вагона.

— Всем направить фонарики вперед, — приказал Пере. — Не хватало еще, чтобы нас задавили.

Робот-водитель держал небольшую скорость, высматривая людей. Они из последних сил забрались в вагон, многие тут же заснули и проспали до конца недолгого пути в штаб. Адъютант подошел к Пере с докладом:

— Я доложил об аварии, но в другом туннеле обнаружены еще два завала.

— Причины?

— Разведка еще не установила причин, но вскоре доложит.

Пере проглотил готовое вырваться мнение об уме работников разведки, поскольку даже роботам не следует выслушивать фразы, снижающие боевой дух. Он подергал прилипшую к телу рубашку и неожиданно ощутил, что в вагоне стало жарко.

— Что случилось с кондиционером? — раздраженно спросил он.

— Ничего, сэр. Просто температура воздуха в туннеле гораздо выше обычной.

— Почему?

— Причина пока неизвестна.

По мере приближения к штабу жара неуклонно росла, и Пере приказал всем расстегнуть воротнички. Затормозив, вагон остановился в огромном ангаре в конце туннеля. Когда открылась дверь, ворвавшийся внутрь воздух оказался настолько горячим, что у всех перехватило дыхание.

— Бегом к шлюзу, — с трудом выдохнул Пере — горло его мгновенно пересохло от жары. Спотыкаясь, они побежали к большой двери у дальнего конца платформы. Роботы-пулеметчики, укрытые в боевых ячейках металлической стены, поворачивали им вслед стволы. Их опознали, и огромная металлическая дверь начала медленно открываться, не дожидаясь их приближения. Кто-то упал и вскрикнул, коснувшись рукой раскаленного металла платформы. Пере заставил себя выждать, пока все не оказались в шлюзе, и вошел последним. Когда наружная дверь закрылась, стало немного прохладнее, а по-настоящему полегчало, лишь когда люди преодолели все пять последовательных отсеков шлюза. Но и в крепости воздух оказался теплее, чем следовало.

— Вероятно, эта жара как-то связана с тем, что нас послали на неделю раньше запланированного срока, — предположила Нэтайа. — И жара, и завалы в туннелях могли стать делом рук вражеских диверсантов.

Пере и сам пришел к такому же заключению, но не стал высказывать его вслух даже своему заместителю. Ему одному было известно, что график смены командиров изменили из-за аварийной ситуации в штабе, но причина самой аварии осталась неизвестной даже для верховного командования. Сдерживаясь, чтобы не побежать, Пере повел своих людей в штабной пункт управления.

Здесь все оказалось не в порядке. Когда он, соблюдая устав, попросил разрешения войти, никто не отозвался. Обслуживающие роботы невозмутимо занимались своими делами, но ни единого офицера не было видно. На мгновение ему показалось, что все четыре боевых поста заброшены, и от волнения у него даже замерло сердце, но тут на его глазах из-за спинки кресла главного поста высунулся палец и нажал кнопку — человек сидел в кресле так низко, что его заслоняла спинка. Пере торопливо направился к посту, поднимая руку, чтобы отдать честь, но его рука замерла на полпути, а потом медленно опустилась. Глаза генерала расширились от ужаса.

Оператор в кресле наконец осознал, что рядом кто-то стоит, и с огромным усилием отвел от пульта глубоко запавшие, покрасневшие глаза. Но лишь на мгновение. Пере успел заметить в глазах, выглядывающих из обведенных темными кругами глазниц, выражение боли, словно у испуганного животного, затем они снова уставились на пульт, а худая дрожащая рука потянулась к кнопке.

— Слава богу, вы прибыли… наконец… спасибо…

Слова, произнесенные едва различимым шепотом, обессиленно растаяли в воздухе.

Руки офицера оспинами усеивали следы бесчисленных инъекций и струйки засохшей крови. Мешанина картонных коробочек и пузырьков на столе без слов поведала Пере историю человека, заставляющего себя бодрствовать и действовать, даже переступив порог человеческой выносливости: он колол себе стимуляторы, суррогаты сна, глюкозу, болеутоляющие, смеси витаминов. Офицер просидел в кресле несколько суток, управляя всеми четырьмя боевыми постами, подключенными к своему пульту. Оставшись по какой-то неизвестной и ужасной причине один, он вел войну, дожидаясь помощи. Пере с невольным отвращением заметил, что он даже справлял нужду, не вставая с кресла.

— Генерал Нэтайа, берите на себя свободный пост, — приказал он.

Нэтайа привычно уселась в кресло и переключила на себя показания всех пультов.

— Готово, сэр, — доложила она, быстро оценив все факторы сражения.

Пере перебросил главный тумблер, красная лампочка на пульте перед ним погасла, а такая же лампочка на пульте Нэтайи вспыхнула.

Свет этой лампочки словно был той искрой жизни, что еще поддерживала силы человека за пультом. Едва она погасла, он уронил голову на ладони и обессиленно повалился на бок. Пере стиснул плечо офицера и тряс до тех пор, пока руки того не повисли вдоль тела, а последние остатки сознания не остановили болтающуюся голову. Сделав мучительное усилие, человек приоткрыл глаза.

— Что произошло? — спросил Пере. — Где все остальные?

— Мертвы, — услышал он затухающий шепот. — Я один остался жив… потому что лежал в постели. Мне повезло, я не касался металла — только одеяла и матраца. Роботы сказали, то был источник каких-то колебаний… субзвуковые… или суперзвуковые… что-то новое. Вибрации убили всех… белки тела свернулись. Как яйца… вареные яйца… все мертвы…

Когда человек снова потерял сознание. Пере подал знак стоящему наготове офицеру-медику. Генерал опустил глаза на стальной пол и вздрогнул: вибрационное оружие могло в любой момент сработать снова. Но могло ли? Роботы наверняка предприняли ответные меры. Он повернулся к командному роботу, с непоколебимым металлическим спокойствием стоящему возле компьютера. Тот был сконструирован как нормальный, способный передвигаться механизм, и на его особые функции указывал лишь большой видеоэкран на груди да тянущаяся к компьютеру толстая пуповина металлического кабеля. Робот был, по сути, лишь внешним придатком гигантских компьютеров и их блоков логики и памяти — сердца подземного штаба.

— Ты обнаружил источник смертоносных колебаний? — спросил Пере командного робота.

— Это была машина, которая сама собралась и прикрепилась к наружной стене штаба. Ее засекли немедленно после начала работы, а излучаемые ею частоты были проанализированы и нейтрализованы в течение трех минут и семнадцати секунд. Оборудование и роботы не пострадали, поскольку частота излучения вызывала резонанс только в белках живых организмов.

Весь персонал, кроме полковника Фрея, мгновенно погиб. Большие запасы еды в кладовой…

— О еде станем волноваться потом. Где эта машина?

— Там, — ответил робот, указывая на дальнюю стену, тут же направился в нужную сторону, легко волоча за собой кабель, и сдернул покрывало со стоящего там предмета примерно в метр высотой. Пере никогда не видел машин, даже отдаленно напоминающих эту, — она больше походила на спутанную массу блестящих корешков, а застрявшие между ними комочки красной земли лишь усиливали иллюзию.

— Как она работает?

Робот вытянул руку, низко склонившись, чтобы сфокусировать свои микроскопические объективы, и осторожно отделил один из корешков. Он лежал на металлической ладони робота — восемь дюймов длиной и в одну восьмую дюйма диаметром. Приглядевшись, можно было заметить, что корешок, хотя и гибкий, состоит из плотно пригнанных и гладко отполированных сегментов. Робот начал показывать самые интересные детали:

— Генератор вибраций состоит из множества таких частей, совершенно одинаковых. На переднем конце расположено отверстие с твердыми краями, способное просверливать грунт. Частички грунта перемещаются вдоль всего тела машины и выходят здесь: ее действие сходно с принципом перемещения дождевого червя. Расположенный вот тут блок выбора направления задает курс на нашу базу, ориентируясь с помощью гравиметра. Здесь блок питания и генератор частоты. Одиночная машина безвредна, и мощность ее излучения ничтожна. Но когда они скапливаются в одном месте и одновременно включаются, возникают вибрации смертельно опасной мощности.

— Почему же их не засекли раньше?

— Индивидуальная масса каждого компонента слишком мала, а металлических частей в них нет. Кроме того, они перемещаются очень медленно, и, чтобы добраться до штаба и накопить достаточную для атаки массу, им потребовалось длительное время.

— Какое именно?

— Измерив чувствительность их гравиметров относительно массы штаба и оценив скорость перемещения, мы пришли к выводу, что компоненты начали зарываться в грунт четыре года назад.

— Четыре года!

Названная роботом цифра ошеломила генерала Пере. Мили грунта и скальных пород, окружающие штаб со всех сторон и прежде внушавшие лишь спокойствие, внезапно превратились в прибежище бесчисленных ползущих машин, приближающихся к нему с чисто механическим упорством.

— Можете ли вы их остановить и не допустить возникновения новой групповой машины?

— Теперь, когда проблема ясна, она не представляет для нас трудности. Защитные экраны и детекторы уже установлены.

Тревога медленно рассеялась. Генерал Пере повернулся к своим подчиненным, вытирая мокрое от пота лицо. Сейчас за пультом каждой из боевых станций сидел оператор, потерявшего сознание полковника Фрея унесли. Все функционировало безупречно. Вот только проклятая жара…

— Почему так жарко? — рявкнул Пере. — Из-за чего поднимается температура? Вам следовало уже давно установить причину.

— Повышение температуры вызвано наличием в грунте вокруг данной станции сильно нагретых участков. Причина возникновения локальных зон перегрева неизвестна.

Пере поймал себя на том, что нервно грызет ноготь большого пальца, и сердито выдернул его изо рта.

— Что значит "причина неизвестна"? По-моему, она очевидна. Если враги смогли изготовить сложные генераторы колебаний в виде этих кусочков пластикового спагетти, то им наверняка по силам сделать столь же компактные генераторы тепла. И эти генераторы вполне могут атаковать нас следом за коагуляторами.

— Мы приняли эту теорию во внимание как одно из весьма вероятных объяснений, но у нас нет доказательств…

— Так добудьте доказательства!

Прямолинейная логика всех роботов, несмотря на их теоретическую гениальность, неизменно выводила Пере из равновесия. Объяснение загадочного перегрева станции показалось ему столь очевидным, что он в нем ни на секунду не усомнился. Нажав на груди робота кнопку, помеченную "КОМАНДЫ ИНСТРУМЕНТАМ", он скомандовал:

— Немедленно начать поиск за пределами горячих зон. Искать любые другие специализированные роющие машины.

Позаботившись об обороне, он обратил внимание на боевые действия. Все запланированные операции выполнялись столь гладко, что скопившееся внутри напряжение начало понемногу рассасываться. На контрольных панелях перемигивались огоньки — кодированные символы логистики и разведывательных данных. Операторы делали запросы, передавая результаты на центральный пост, где сидела генерал Нэтайа — внешне невозмутимая, но напряженная внутри. Разумеется, электронная война велась с такой скоростью, что человеческий разум был не в силах за ней уследить. Все ракеты, противоракеты, перехватчики, бомбардировщики и танковые роты управлялись и направлялись роботами. Истинные боевые приказы отдавали компьютеры с различной степенью разумности и ответственности за принятые решения. Но эту войну начали люди, и им предстояло управлять ею до конца. Люди-операторы оценивали непрерывно меняющиеся факторы глобальной битвы и выбирали лучший из вариантов ее продолжения, предложенных стратегическими машинами. Война развивалась удачно. Анализ результатов показывал небольшой сдвиг к победе, достигнутый за последние девять месяцев. Если этот сдвиг удастся удержать — а тем более увеличить, — те, кто придет им на смену через одно или два поколения, станут свидетелями победы. Пере эта мысль доставляла удовольствие, смешанное с толикой печали.

Пять смен спустя удалось обнаружить и нейтрализовать первого теплового червя. Пере разглядывал его с отвращением. Такой маленький — а сколько причинил неприятностей! Все уже давно переоделись в тропическую форму, но продолжали страдать от жары. Внешне тепловой червь отличался от генератора колебаний лишь цветом пластикового тела — он был ярко-красным.

— Как он вырабатывает тепло? — спросил Пере командного робота.

— Машина имеет схему самоликвидации. Источник питания замыкается накоротко через гибкий контакт. Схемы сгорают за несколько микросекунд, но этого времени достаточно, чтобы сжать небольшую порцию водорода…

— И он взрывается! Маленькая водородная бомба?

— В определенном смысле — да. Радиация очень слабая, большая часть энергии выделяется в виде тепла, образуя полость, заполненную расплавленной лавой. Тепло медленно рассеивается, проникая внутрь базы. Постоянно происходят новые взрывы, увеличивая вокруг нас объем расплавленной породы.

— Можешь ли ты засечь и уничтожить эти штуки до того, как они взорвутся?

— Задача трудна из-за их большого количества и объема грунта, который следует проверить. Сейчас конструируются специальные машины и детекторы. Приняв во внимание все факторы, мы выполнили экстраполяцию. Вероятность того, что температура не поднимется выше точки, выводящей базу из строя, — девяносто девять процентов.

Теперь Пере мог с радостью отбросить и другой давящий его груз тревоги: постоянная жара сильно действовала на всех людей. Интересно, лениво подумал он, насколько станет жарко перед тем, как температура начнет опускаться?

— Какой расчетный максимум температуры? — спросил он.

— Пятьсот градусов, — с механической невозмутимостью ответил робот.

Пере уставился в пустоту глаз-объективов, и ему показалось, что кто-то ударил его по голове.

— Но… но это же в пять раз выше температуры кипения воды! — выдохнул он.

— Правильно. Вода кипит при ста градусах.

— Да ты понимаешь, о чем говоришь? — изумленно ахнул Пере. — Ведь люди не… Мы же не выживем!

Робот промолчал, поскольку за решение этой проблемы штабные роботы ответственности не несли. Пере закусил губу и перефразировал вопрос:

— Такую температуру люди вынести не смогут — даже если машины еще будут действовать. Ты должен найти способ ее понизить.

— Эта проблема уже рассматривалась, поскольку при такой температуре некоторые особо чувствительные компоненты окажутся у предела работоспособности. Воздушные кондиционеры сейчас работают с максимальной перегрузкой, и их число не может быть увеличено. Поэтому мы уже начали бурильные работы в направлении ближайших источников воды, которой будет замещен воздух в помещениях базы. Эта вода имеет низкую температуру и способна поглотить большие количества тепла.

Пусть решение не идеальное, а всего лишь компромисс, но на некоторое время поможет. Можно оставить для жилья одно герметичное помещение, а дежурные офицеры станут нести вахту в гидрокостюмах. Неудобно, но реально.

— Какова будет максимальная температура воды? — спросил он.

— Сто сорок градусов. Запасы воды большие и позволяют снизить ее еще больше, но конструкция помещений базы обеспечивает легкую циркуляцию воздуха, а не воды. Все машины в соответствии с военными стандартами изготовлены водонепроницаемыми…

— Но люди не машины! — в сердцах крикнул Пере. — В твоей водичке из нас получится суп. Скажи мне, нам-то как выжить?

Оракул снова промолчал. В отдалении что-то зашипело, зажурчала вода.

— Что это? — ахнул Пере.

— Заливаем нижние этажи, — ответил робот. Пере увидел, что все люди смотрят на него, ожидая, как он оценит слова робота.

— У кого-нибудь есть идеи? — спросил он, даже не заметив прозвучавшей в голосе мольбы. Подчиненные промолчали.

Но решение должно существовать! Пере заставил свой усталый ум снова и снова перебирать варианты. Дистанционное управление штабом из Национального центра? Нет, слишком опасно: линии управления можно забить помехами, перерезать или даже захватить. Здесь, в помещении центрального поста, должен постоянно находиться как минимум один человек — в противном случае эту работу давно поручили бы роботам.

— Схема случайного выбора! — воскликнул он с внезапным облегчением. — Ты можешь собрать робота со встроенными схемами случайного выбора, способного управлять командной станцией? — спросил он робота.

— Да.

— Тогда начинай собирать, немедленно. Возможно, нам придется эвакуироваться, и я хочу, чтобы в этом случае робот был готов взять управление на себя.

Такая ситуация не продлится долго, им придется лишь дождаться, пока температура не снизится до переносимого людьми уровня. Все решения, принимаемые оператором боевого поста, сводились, по сути, к выбору "или-или", и редко когда нужно было выбирать из трех и более вариантов. Робот, способный правильно оценивать обстановку и принимать произвольные решения, мог на некоторое время заменить человека. Конечно, он допустит некий процент ошибок, и инкремент победы на пару пунктов упадет, но крупных неприятностей не возникнет. Перед началом реализации этого плана ему придется получить разрешение Национального центра, но Пере не сомневался, что лучшего решения не смогут придумать и там.

Так оно и оказалось. Стареющие командиры не блистали сообразительностью и поблагодарили генерала Пере за идею. Он даже получил повышение в звании и право добавить еще одну звезду на погоны. А также приказ эвакуироваться со всеми людьми, как только командный робот начнет действовать удовлетворительно. Уровень горячей маслянистой воды на нижних этажах штаба уже достиг колен. Охватившая людей напряженность рассеялась лишь после того, как внесли нового робота. Когда машину привинтили к креслу, где только что сидел Пере, генерал нахмурился. Робота собирали наспех, не обращая внимания на несущественные детали, и его тело оказалось прямоугольной металлической коробкой со следами торопливой сварки. Два электронных глаза торчали из похожего на пенек столбика, заменявшего голову, из середины корпуса протягивалась единственная рука. Глаза робота тут же уставились на сигнальную лампочку, рука выжидательно замерла. Пере переключил на центральный пульт перед роботом управление всеми логическими схемами, бросил последний взгляд на текущую боевую обстановку и решительно перебросил главный переключатель.

Перед роботом вспыхнула красная лампочка, и он мгновенно начал действовать. Металлический палец с быстротой молнии нажал три кнопки и щелкнул переключателем, затем опустился. Пере оценил принятые решения, но придраться не смог. Возможно, стоило перебросить танковый резерв на восточный выступ линии фронта и попытаться ее удержать. Но с точки зрения тактики не менее логичным было бы отступить, выпрямить линию фронта и избежать потерь, неизбежных при первом варианте. Оба решения имели примерно одинаковый индекс вероятности успеха, потому и были выведены на панель. Да, робот справится.

Эта мысль вызвала в Пере гнев. То, что его смог заменить однорукий металлический ящик, он воспринял как личное оскорбление. Уж не в таком ли облике машины воспринимают людей? Металлические пальцы пробежались по панели и снова опустились.

— Приготовиться к выходу! — скомандовал он охрипшим голосом. Нельзя им эвакуироваться, никак нельзя. Но что еще остается делать?

— Полковника Фрея понесем на носилках, — сказал он офицеру-медику. — Как его самочувствие?

— Он мертв, — ответил врач, сохранив профессиональную ровность тона. — Его организм сильно ослабел, и жара оказалась для него смертельной. Сердце не выдержало.

— Ладно, — отозвался Пере, взяв себя в руки. — Тогда остается единственный раненый — полковник Зен, и он вполне сможет идти даже с загипсованной рукой.

Когда все офицеры собрались, генерал Нэтайа подошла к Пере и отдала честь.

— Все на месте, сэр. Каждый из нас несет дополнительный запас пищи и воды на случай, если непредвиденные обстоятельства задержат нас в возвратном туннеле.

— Да, разумеется, — ответил Пере, мысленно выругав себя за то что не подумал о столь простых мерах предосторожности. Но на него навалилось слишком много всего и сразу. Пора выступать.

— Туннель монорельсовой дороги свободен? — спросил он адъютанта.

— Там произошли еще два незначительных обвала, но путь уже расчищен.

— Прекрасно. Слушай мою команду. Смир-рно… напра-аво… шагом марш!

Когда его маленький отряд побрел к выходу, генерал Пере повернулся лицом к командному посту и, повинуясь какому-то анахроничному порыву, отдал честь. Машины не обратили на него ни малейшего внимания. Сидящий в его кресле робот быстро нажал кнопку, даже не обернувшись. Ощутив себя дураком, Пере быстро повернулся и вышел.

Проходя одну за другой многочисленные бронированные двери крепости, они наткнулись на робота. Он ждал во внешнем отсеке и, едва дверь открылась, протиснулся внутрь. То был один из механических работников, весь поцарапанный и покрытый грязью. Поскольку он не был снабжен речевым блоком, Пере пришлось расспросить его через адъютанта.

— Выясни, что там произошло, — рявкнул генерал. Роботы начали безмолвный разговор, установив прямой радиоконтакт между мозгами и мгновенно обмениваясь вопросами и ответами.

— Выходной туннель блокирован, — сообщил адъютант. — Свод во многих местах обрушился, а сам туннель постепенно заполняется водой. Принято решение прекратить его расчистку из-за невозможности завершения этой работы постоянно происходят новые обвалы.

— Опротестуй решение, — приказал Пере с отчаянием в голосе.

Они преодолели последнюю дверь и оказались на платформе перед входом. Из-за ошеломляющей жары мыслить стало почти невозможно. Сквозь красный туман перед глазами Пере разглядел массивных роботов-землекопов, потоком выходящих из туннеля и направляющихся ко входу в штаб.

— Любые изменения невозможны, — доложил адъютант, и его металлический голос показался людям гласом судьбы. — В настоящий момент туннель расчистить невозможно — в нем обнаружены маленькие машины, очень похожие на тепловых диверсантов. Они проникли сквозь толщу породы к туннелю и теперь вызывают обвалы свода. Туннель будет расчищен, когда их…

— Другой выход! Тут должен быть другой выход! — крикнул Пере. Голос его был столь же напряжен, как и мысли, но робот понял и воспринял его слова как команду.

— Здесь имеется аварийный выход. Раньше он вел на верхние уровни. У меня нет полной информации. Возможно, сейчас этот выход замурован.

— Показывай дорогу — здесь мы все равно оставаться не можем.

Руки у людей были в перчатках, поэтому металлические перекладины лестницы лишь горячили ладони, не вызывая ожогов. Первым карабкался робот-адъютант, и лишь его механическая сила смогла преодолеть сопротивление проржавевшего от времени запорного колеса на двери, выводящей на верхние уровни. Следом ковыляли люди, некоторые падали и больше не поднимались. Одним из первых, должно быть, оказался полковник Зен, которому пришлось пользоваться только одной рукой. Жара в окружающей их кромешной тьме оказалась настолько сильной, что даже врач не заметил, когда его пациент потерял сознание и остался позади. Вскоре и он, уже далеко немолодой человек, тоже не выдержал.

Сперва генерал Пере пытался приказывать, а когда это не подействовало, попробовал поднимать обессилевших подчиненных сам. Но, затрачивая на них время, он отставал от отряда и, увидев где-то далеко в пыльном коридоре быстро тускнеющий свет фонаря, принял единственное правильное в этих обстоятельствах решение. Пере даже не осознал своего поступка, потому что находился на грани обморока, и лишь желание выжить погнало его вперед. Обогнав немногих уцелевших, он отодвинул Нэтайю и занял свое место за спиной возглавляющего колонну робота.

Боль вела схватку с усталостью и заставляла двигаться вперед, пока они не вышли из зоны одуряющей жары. У Пере хватило лишь сил скомандовать "стоп", глотнуть из фляжки и свалиться на пол. Остальные рухнули вокруг него скорченными комками боли. Адъютант остался стоять, с неиссякаемым машинным терпением ожидая, когда люди встанут.

Через некоторое время стоны заставили Пере подняться и нащупать обожженными пальцами аптечку. Противоожоговая мазь облегчила страдания пяти уцелевшим, а стимуляторы снабдили иллюзией силы, позволившей двинуться дальше. Весь трудный и долгий путь генерал Нэтайа смогла держаться рядом с Пере, не отставая от трех других молодых офицеров. Впрочем, один из, них оказался недостаточно молод и во время очередного подъема просто исчез.

Над штабом оказался целый лабиринт туннелей и всевозможных помещений. Все они некогда были обитаемы, пока неослабевающее давление войны не вынудило операторов зарываться все глубже и глубже. Не окажись с ними робота, они все погибли бы. В его электронном мозгу хранились подробности планов каждого из уровней, поскольку он вобрал в себя память всех своих предшественников-адъютантов с самого начала войны. Если их путь блокировали завалы, они возвращались и отыскивали обход, шаг за шагом пробиваясь к поверхности. Время во мраке словно перестало существовать; выбившись из сил, они засыпали, потом поднимались и брели дальше. Кончилась пища, подходила к концу вода, и их силы поддерживала только твердая уверенность робота в том, что они добрались до верхнего уровня.

— Мы уже под самой поверхностью, — сказал адъютант. — Этот туннель вел на подземную батарею, но сейчас он блокирован.

Пере сел, уставившись слипающимися глазами на круглое отверстие туннеля, и заставил усталый мозг обдумать проблему. Высота железобетонного свода была чуть выше человеческого роста, и зазубренные обломки того же бетона завалили проход.

— Разбери завал, — приказал Пере.

— Не могу, — ответил робот. — Моя батарея на грани истощения. Мне не хватит энергии завершить работу.

Все, конец. Дальше им не пройти.

— Быть может, нам удастся… взорвать завал, — робко предложила Нэтайа. Пере направил на нее луч фонаря и увидел, что Нэтайа держит на ладони горсть патронов, извлеченных из обоймы на поясе. — У них внутри мощная взрывчатка. Наверное, адъютант сумеет подорвать их одновременно.

— Сумею, — подтвердил адъютант.

Как ни удивительно, все четверо до сих не расстались с оружием и запасными обоймами, побросав по дороге все остальное снаряжение. Пока люди отходили подальше в туннель, адъютант заложил обоймы с патронами в завал и через минуту торопливо вернулся. Все прижались к полу. Он тут же дрогнул от взрыва, грохот ударил по ушам. Пере заставил всех выждать несколько томительно долгих минут, пока оседала едкая пыль, и лишь потом разрешил двинуться вперед.

Завал так и остался на месте, зато свод туннеля обрушился. Луч света, пробившись сквозь дыру в потолке, весело заиграл на пылинках.

— Пробились наконец, — прохрипел Пере. — Помоги мне подняться.

Усевшись на плечи робота, он дотянулся до дыры и стал расширять отверстие, обрушивая вниз мягкий грунт, пока оно не оказалось достаточно широким для его плеч. К ногам оставшихся в туннеле упал кусок дерна с влажной зеленой травой. Пере высунулся из дыры и пошарил руками, отыскивая, за что ухватиться.

— Позвольте вам помочь, — произнес чей-то голос. Загорелые мозолистые руки тут же потянули генерала из дыры.

Помощь оказалась столь неожиданной, что Пере ахнул. Освободиться он не мог, и вскоре крепкие руки вытянули его наружу. Пере упал лицом вниз и потянулся к пистолету. Привыкшие к темноте глаза заболели от яркого света. Сквозь слезы боли он разглядел окружающую его цепочку ног и снял руку с рукоятки оружия. Тут же вытащили и остальных. Когда глаза приспособились, Пере смог оглядеться. С пасмурного неба моросило, он сидел на мокрой траве. Перед ним простиралось свежевспаханное поле. Пере доставило истинное удовольствие узнавать наяву то, что он прежде видел только на экране. Генерал впервые за всю жизнь оказался на поверхности.

Все виденные им записи были, разумеется, историческими и сделаны в те довоенные времена, когда люди еще жили на поверхности, а не в многочисленных подземных городах. Он всегда полагал, что поверхность стерильна и лишена жизни. Тогда кто же эти люди?

Что-то с ревом и воем промчалось высоко в небе, а генерал в первый раз заметил раздающееся со всех сторон громыхание.

— Кто вы?

Пере с трудом поднял глаза на говорящего. Им оказался тот самый человек, что помог ему выбраться из туннеля.

— Я генерал Пере, а это мои подчиненные. Кожа у человека была очень темной, а одет он в причудливо-зловещий костюм, словно собранный из механического утиля: одежда сшита из плекситкани, служившей некогда чехлом для какой-то машины, а обувь слеплена из металлических кусочков, скрепленных металлической же сеточкой. На голове, как и у прочих, — металлический шлем.

— Генерал, — процедил мужчина. Улыбка сползла с его лица, он повернулся и пронзительно свистнул.

Пере заметил в отдалении нескольких людей, тянущих странное устройство; один из них помахал рукой в ответ на свист, и компания двинулась в их сторону.

— Вон идет Борук, — хмуро сообщил загорелый. — Поговори с ним. Может, до чего хорошего и договоритесь. Хотя сомневаюсь. — Он сплюнул и забросал плевок землей, орудуя пальцем ноги.

Где-то за облаками приглушенно громыхнул мощный взрыв. Пере поднял голову и успел заметить, как тучи на мгновение стали розовыми. Из них вывалилась черная точка и на глазах охваченного ужасом Пере приняла форму гигантского колеса. Казалось, оно падает прямо на них, но все же врезалось в землю на дальнем конце поля. Огромный обод спружинил и подбросил колесо в воздух. Оно пролетело прямо над их головами, и лишь Пере со спутниками подняли глаза, разглядывая его. Диаметр его был не менее ста футов, и генерал ясно увидел покрышку и металлическую ступицу со спицами. Из какой-то перебитой трубки еще хлестала жидкость. Колесо вновь подпрыгнуло, сотрясая землю, и скрылось за холмом.

— Что это было? — спросил Пере, но ему никто не ответил.

Группа, работавшая в поле, приблизилась, и теперь он увидел, что они тянут плуг, собранный из кусков всяческого лома. Единственными деталями, которые он смог опознать, оказались рукоятки — руки робота, приваренные к каркасу и удлиненные для удобства пахаря. Один из людей, тянувших плуг, бросил постромки и направился к Пере. Человек был обнажен до пояса, но оставил серые форменные брюки и высокие сапоги.

— Военные! — воскликнул он, увидев их форму. — Чудесно! Просто чудесно!

Он повернулся и побежал. На траву вокруг них посыпался дождь мелких металлических осколков. Пере охватило ощущение, что он сходит с ума.

Пахарь не убежал совсем, а лишь отправился на край поля за остальной одеждой. Он натянул мундир, а каску сменил на фуражку какой-то странной, но очень знакомой формы, застегнулся на все пуговицы, отряхнул с брюк пыль и лишь затем повернулся и зашагал к Пере.

— Враг! — завопил Пере, хватаясь за пистолет. Сколько раз он видел эту форму в учебных фильмах! Он вытащил пистолет, но кто-то выбил его из рук генерала, и ему осталось лишь оцепенело наблюдать, как человек подходит, печатая шаг, щелкает каблуками и отдает честь.

— Генерал Борук, — представился он. — Направлен для переговоров о мире. Могу я узнать, кому имею удовольствие представиться?

Он опустил поднятую для приветствия руку и вытащил из кармана белый флаг на раздвижном древке. Щелкнув кнопкой, он выдвинул древко на всю длину и гордо поднял флаг над головой. Лицо его было загорелым, как и у прочих, с черными усами и остроконечной бородкой.

— Я генерал Пере, — вынужден был ответить Пере. — Кто вы? И что вы здесь делаете?

— К вашим услугам, генерал, — отозвался Борук и воткнул древко в землю. Из другого кармана он извлек объемистый бумажник. — Я доставил вам приветствия от моей гордой страны и радостную весть о том, что мы желаем сдаться и заключить мир. Здесь все документы — включая мои полномочия, — вам остается лишь передать их своему начальству. Вы заметите, что там упоминается комиссия по заключению мира, но вынужден признать, что ее члены или погибли, или вернулись. И, если быть откровенным до конца, в список комиссии я внесен как капитан Борук, но так было в самом начале. Моя решительность, а также тот факт, что я молод и силен как бык, стали причинами моей головокружительной карьеры. Генерал Граниас, лично поручивший мне возглавить комиссию, даже передал мне свой мундир с генеральскими эмблемами. И он сделал правильный выбор: как вы уже заметили, я все-таки добрался до вас, а другие — нет. Мы хотим мира и готовы на любые ваши условия. Вы согласны?

— Сядьте, — произнес Пере, сам ощутив необходимость присесть. — Почему вы запросили о мире именно сейчас… если на секунду предположить, что ваши полномочия соответствуют действительности? Ведь вы не проигрываете войну, верно?

— Если снова говорить откровенно, генерал, мы уже и не сражаемся в ней. Борук растянулся на земле и принялся жевать травинку. — Рано или поздно вы узнаете причину нашей просьбы, так пусть это случится раньше. Фактически чем скорее, тем лучше, потому что ситуация давно вышла из-под контроля. Все сводится к тому, что мы были вынуждены оставить наш боевой штаб и передать управление роботам. Что с вами? — спросил он, когда Пере подскочил.

— Нет, ничего, — ответил Пере. — Продолжайте. — Произнесенная Боруком фраза оказалась настолько знакомой, что Пере не смог выслушать ее спокойно.

— Должен признать, ваши ученые оказались на высоте. Полагаю, им удалось заразить помещение нашего штаба вирусом-мутантом, справиться с которым обычными методами оказалось невозможно. Штаб следовало эвакуировать, облучить и стерилизовать, а перед этим передать роботам полное управление боевыми действиями. Мы так и поступили, но когда попытались вернуться, у нас ничего не вышло. Роботы заблокировали все входы и перестали понимать наши команды. Теперь они справляются без нас, и, должен признать, совсем неплохо.

— Но есть разные способы. Вы могли попробовать…

— Все не так просто, как кажется, генерал. Уверяю вас, мы многое перепробовали. Короче говоря, чем больше мы старались, тем эффективнее становилось противодействие роботов. А под конец они начали с нами сражаться приняв нас за врагов, — и нам осталось только отступить.

— Но мы еще вернемся! — произнес Пере и, спохватившись, смолк.

— Я уже предположил нечто в этом роде, — улыбнулся Борук. Несмотря на внешнее безразличие, он внимательно наблюдал за Пере. — Когда генерал со своими подчиненными вылезает из-под земли примерно в том месте, где находится его штаб, то, принимая во внимание свой собственный опыт, я могу прийти лишь к одному заключению. Я прав? Вас тоже вынудили уйти?

— Я вам ничего не скажу.

— А тут ничего и не нужно говорить. Какая грандиозная шутка! — Борук холодно рассмеялся, порвал просьбу о капитуляции и швырнул клочки бумаги на землю. В воздухе что-то проскрежетало и взорвалось, взметнув на горизонте облако пыли. — Вас устранили точно так же, как и наших офицеров, и вам уже не вернуться. Этого следовало ожидать, поскольку все прочие функции в этой войне — кроме командования — давно переложены на роботов. А раз противники сосредоточили усилия на уничтожении вражеских штабов, то рано или поздно применение очередного оружия приведет пусть к частичному, но успеху. Роботы гораздо сильнее людей и способны работать в таких условиях, в которых люди погибают. У меня было достаточно времени размышлять на эту тему — я жду здесь уже несколько месяцев.

— Почему… почему вы не сдались? Почему не пришли к нам?

— Поверьте мне, мой юный коллега, моя страна только этого и желала. Но как это сделать во время тотальной войны? Мы пробовали радио и прочие средства связи, но наши сигналы глушились специальными роботами. Тогда мы послали делегатов-людей — разумеется, безоружных, чтобы на них не напали роботы. Добираясь сюда, мы теряли людей просто из-за того, что поля сражений начинены разными ловушками. А роботы нас совершенно не замечали, словно предвидя будущее — теперь уже настоящее. Сражения протекают повсюду, и есть лишь несколько спокойных районов вроде этого, расположенного над базой с мощной обороной. Но даже добравшись сюда, я не нашел никаких наземных сооружений и не смог проникнуть к вам вниз.

— Но это чудовищно! Чудовищно! — взревел Пере.

— Действительно, но к ситуации следует отнестись философски. Примите ее так, как восприняли эти добрые люди, живущие здесь под постоянной угрозой смерти. Роботы столь же эффективно продолжат войну и без нас и наверняка сделают ее гораздо более долгой, ведь силы у них примерно равны. Найдите себе женщину, устройтесь как сумеете и наслаждайтесь жизнью.

Пере поймал себя на том, что уставился на Нэтайю. Та отвернулась и покраснела. Пусть она тоже генерал, но фигурка у нее неплохая…

— Нет! — крикнул он. — Я не смирюсь. Это ужасно. Люди не могут так жить сидеть себе да поглядывать, как эти бесчувственные машины уничтожают друг друга.

— Нравится нам это или нет, друг генерал, значения не имеет. Нас обошли. Сместили. Мы слишком долго играли в разрушительные военные игры и сделали наши машины слишком эффективными. А им эти игры пришлись настолько по вкусу, что прекращать их они не собираются. А нам остается отыскать местечко, где мы попытаемся прожить, использовав свои лучшие способности. Такое, где они не наступят на нас, играясь.

— Нет, я не могу с этим смириться! — снова крикнул Пере. Его глаза жгли едкие слезы отчаяния и гнева. Нэтайа положила ладонь ему на руку, он стряхнул ее. На горизонте загремело, полыхнула красная вспышка, рядом с ними посыпались горячие осколки.

— Надеюсь, ты приятно проводишь время! — крикнул Пере и погрозил кулаком равнодушным небесам. — Очень приятно проводишь!


Пришельцы, дары приносящие

Шедший всю ночь напролет дождь отдраил воздух до идеальной чистоты, и теперь серая глыбища Гибралтарской скалы в обрамлении невероятной синевы средиземноморского неба просто резала глаз живописца. Таких цветов невозможно добиться, смешивая краски на палитре, а для столь четкой прорисовки деталей надо родиться гением. Я, увы, не гений: пытался-пытался, а потом в бешенстве растоптал свои снасти и вышвырнул за борт. Пусть все остается как есть: скала, легко узнаваемая по цветным открыткам и рекламным буклетам туристических фирм, и я, стоящий на ржавой палубе «Марии Беллы».

Возвращаясь на родину, я предавался унынию, и это, пожалуй, мягко сказано. Лето кончилось, Европа равнодушно сказала мне «прощай»; если кто и провожал меня в путь-дорогу, так это местные торгаши на весельных лодках с грудами плюгавых ковриков и сияющей медной утвари.

А по другую сторону пролива лежала Африка. Я видел лишь зеленые холмы в романтической дымке и знал, что к этому манящему берегу пристегнут огромный континент с миазмами джунглей, с палящим солнцем пустынь, с экзотикой городов, со слонами, каннибалами, гологрудыми бабами и со всем прочим, что мигом приходит нашему брату на ум при слове «Африка».

Пришлось и Африке сделать ручкой, даже не повидав ее.

Меня зовут Энди Дэвис. Я бывший студент, бывший художник. Бывший экспатриант. Я возвращаюсь в империю его величества истеблишмента и окажусь в его жадных и цепких щупальцах, едва ступлю на родную твердь. Армия, работа, ответственность, жена, дети… Все эти «прелести» воображение рисовало мне с поразительной четкостью, и они складывались в отнюдь не радостную перспективу.

Какое-то время я слушал «бум-бум-бум» раздолбанного движка; наконец и само суденышко показалось из-за носа «Марии Беллы» и направилось к спущенному трапу. Футов двадцати в длину, оно имело посредине квадратную надстройку; торчавшая оттуда труба плевалась черным дизельным чадом на каждый «бум». На палубе толпились оборванцы, перекрикивались на двух языках, бестолково бросали швартовочные концы. Но вот наконец им удалось причалить свою лохань, и под новые вопли они потащили вверх по трапу допотопные тяжелые чемоданы.

Новый пассажир? Я заинтересовался и подошел поближе. Пока что моим единственным попутчиком был старенький священник-француз с красными глазами и дергающейся, как у китайского болванчика, головой. На беду, он не знал ни одного английского слова, а обмен улыбками и бонжурами едва ли заменит увлекательную дорожную беседу. Худо-бедно по-английски изъяснялся капитан Себастьяно, но он в самом начале пути нарвался на мой отпор: хоть я и активный мужчина, но вовсе не в том смысле, в каком этот эпитет используется применительно к подобным субъектам. С тех пор ласковым взглядом он жаловал только юного буфетчика, а на меня смотрел волком.

В общем, еще один пассажир на этом судне вовсе не был бы лишним. Очень уж не хотелось в долгом плавании через Атлантику разговаривать с собой или считать ржавые заклепки.

Так и есть, прибыл новый пассажир. Но легче мне от этого не стало. Женщина. Арабка, судя по черным туфлям, черным перчаткам, черной вуали и многим ярдам черного шелка, обмотанного вокруг нее. Она, наверное, говорит только по-арабски, ну, от силы еще по-французски. И ей может быть сто лет в обед. Повезло мне в этом плавании с компанией, ничего не скажешь.

Мимо меня пронесли ее чемоданы, а сама она взошла по ступенькам трапа, тщательно глядя под ноги. Я пожалел, что взял в дорогу мало чтива.

Но когда незнакомка поравнялась со мной, она подняла голову, и я заглянул в огромнейшие, темнейшие, прекраснейшие глаза — да я просто утонул в их глубинах, как говорят поэты. Лишь на миг передо мной мелькнули эти длинные ресницы, эти крутые дуги бровей, эта нежная кожа — и исчезли. С отвисшей челюстью я стоял и провожал пассажирку взглядом. И по ее походке я понял: она молода. Молода и прекрасна.

Бам-м-м!

Я прошел к себе в каюту, заперся, достал из багажа бутылку граппы, со столика взял стакан для воды, налил до середины и хлопнул единым духом. И содрогнулся. Ну и шарахнуло же меня! А ведь я парень не сказать что слишком чувствительный. Но было именно так: бам-м-м! Как обухом по затылку. Как в песне про любовь с первого взгляда. Впрочем, это не любовь — ну ее к черту, романтическую чепуху. Это старая добрая похоть. Может, если я увижу эту особу без вуалей и шелков, она мне тут же и разонравится. Но сейчас я во власти тайны — нет соблазна сильнее того, что создается воображением. И мое воображение разбушевалось не на шутку.

Я улегся на койку, позволил снопу солнечных лучей ласкать меня теплом и, посасывая граппу, предался сладостным фантазиям. Десять дней плавания, я и она, и больше никого и ничего.

За этим наиприятнейшем занятием я задремал, но воображение не унялось и во сне, впрочем хуже мне от этого не стало. Дела мои шли в гору… пока меня не разбудил резкий звон.

Я сел на койке. Оказывается, со столика упал стакан и разбился вдребезги. «Мария Белла» тяжело переваливалась с боку на бок; в этом плавании еще не было столь сильной качки.

Выйдя на палубу, я увидел холодные зеленые валы — это они, набегая, раскачивали судно. Пока я спал, мы вышли в Атлантику. За кормой не видать берега, только белый шлейф взбитой винтами пены. Вот особенно большая волна вознесла «Марию Беллу», я заметил грязное продолговатое пятно на горизонте, однако оно тотчас скрылось.

Последний взгляд на Европу.

Раздался топот, и с переходного мостика свесилась голова буфетчика.

— La cena, signore[419]. — Для пущей доходчивости он поднял гонг и стукнул по нему.

— Si, pronto[420].

И мое слово не разошлось с делом. На этом ржавом корыте кормили на удивление прилично, но кок не выносил опозданий, и не вовремя явившемуся в кают-компанию пассажиру доставались переваренные спагетти или сожженное мясо. Я торопливо умылся, а затем, вспомнив о новой попутчице, надел последнюю чистую рубашку и даже галстук.

Капитана в кают-компании я, по обыкновению, не застал — после нашего филологического диспута он ел у себя в каюте. Улыбнувшись мне и кивнув, святой отец снова принялся хлебать суп, а второй помощник Аллессандро уставился на меня и пробормотал что-то невеселое. Да и с чего бы ему веселиться, если шкипер явно вознамерился не ударить за все плавание пальцем о палец, и в море двое его помощников вынуждены сменять друг дружку через двенадцать часов без выходных — других-то начальников на «Марии Белле» нет. Оба едва не валятся с ног от усталости, зато неизвестный владелец судна неплохо сэкономил на заработной плате.

Мне под нос сунули тарелку супа. Опять минестроне — ну да я не в претензии. Я еще сверху навалил гору тертого сыра и плеснул дешевого красного вина из стоявшего на столе карафе, а заодно и стакан наполнил.

Когда я подчищал тарелку ломтиком хлеба, в кают-компанию вошла она.

Вошла совершенно беззвучно и заняла свободное место у длинного стола, и я даже не сразу понял, что случилось. А когда понял, сдернул салфетку с шеи — чистоту единственного галстука приходилось беречь как зеницу ока — и привстал на секунду. Она спокойно сидела и молчала, а эти глаза над вуалью, что покорили меня тогда на палубе, были все так же красивы — даже, пожалуй, еще красивее.

— Buona sera[421], — пробормотал Аллессандро.

— Buona sera.

Не голос, а пение арфы. У арабских женщин голоса обычно грубые.

— Buona sera, — поздоровался и я — не упускать же такую возможность. — Э… signora, signorina… Аллессандро, выручай: как будет по-вашему «Добро пожаловать на борт»?

— Если вы желать, я могу говорить английский.

— Класс! Я тоже могу. — Ах, до чего же я сегодня остроумный! — Так что добро пожаловать на борт.

На это она лишь кивнула, а потом обратилась в статую. У меня заклинило мозги, они не могли родить ни слова — а ведь еще совсем недавно, в своих эротических грезах, я был таким сладкоголосым соблазнителем! Я глотнул вина и краешком глаза увидел, что перед незнакомкой поставили еду. Интересно, как она управится с супом, не имея соломинки для коктейля? От волнения даже в животе заныло, и я выпил еще.

Все оказалось просто: она сняла вуаль и отложила в сторону.

Мои эротические фантазии оказались бледной тенью увиденного. Такие красавицы встречаются одна на тысячу, их разыскивают по всему свету, снимают на кинопробах и печатают на обложках журналов. У незнакомки было лицо в форме сердечка, с кожей абсолютно гладкой, без малейшего изъяна. Полные, красные, влажные губы, изящный изгиб носа, правильная форма скул. Не будь я таким аховым художником, написал бы ее портрет. Будучи не самым аховым любовником, я захотел поцеловать эти губы. Да я не отказался бы стать даже макарониной в ее минестроне! Ну же, герой-любовник, не молчи, раскидывай цепкие сети соблазна!

— Меня зовут Энди Дэвис. — Гениально, она сейчас же бросится на шею! Впрочем, ко мне вернулся дар речи, а это плюс. — Я ваш случайный попутчик.

Не донеся до рта ложку, она посмотрела на меня и чуть наморщила лоб. Трудности перевода? Мне повторить по слогам? Я так ничего и не придумал, прежде чем она сказала:

— Я тоже есть ваш случайный попутчик. Мой имя есть Таму Савафи.

— Очень красивое имя.

— Его мне дать мой отец.

— Вот здорово! Мне имя тоже папаша подобрал.

Мой папаша этого не делал. Если на то пошло, он даже не звал меня по имени, которое я получил в честь дяди по материнской линии. Отец ненавидел дядю, а когда надо было позвать меня, говорил «парень».

— Энди я в память об Эндрю Джексоне. Старина Каменная Стена[422] нам родней приходится.

— Вы есть родственник старая каменная стена?

Аллессандро громко фыркнул и поспешил набить рот оливками. Я и бровью не повел. Сейчас только одно важно: мы с красоткой зацепились языками. А уж времени, чтобы улучшить качество общения, впереди предостаточно.

На мое счастье, ей тоже хотелось поболтать; я это сразу почувствовал. И акцент у нее был не такой уж и сильный. За разговором прошел обед, — сказать по правде, я и не заметил, чем еще нас кормили. Девушка мне рассказала про свой город (название тотчас вылетело у меня из головы), и про отца-бизнесмена (родитель оплачивает все ее нужды), и про американских родственников, к которым она едет погостить. Я не остался в долгу и поведал, как учился в колледже, как отчислился и пошел работать, как накопил деньжат на поездку в Европу. Папаша у меня вице-президент крупной корпорации, ты наверняка о ней слышала… Она не слышала. Почти все было правдой, я лишь умолчал о том, что из колледжа меня вышвырнули, а теперь прожорливая армия ждет не дождется моего возвращения. Еще я скрыл, что не хочу ни служить, ни жениться, ни обзаводиться домом в пригороде, ни ежедневно в восемь ноль семь садиться на электричку, а вот что мне по нраву, так это кирнуть и пыхнуть; порой из-за пагубной страстишки никак не вспомню, где я был минувшей ночью и что вытворял.

Потом она попросила ее извинить и ушла своей грациозной поступью, а я отправился к себе в каюту и допил граппу. И даже в темноте передо мной стояло лицо очаровательной Таму Савафи.


Поутру я ее нашел на палубе сидящей в шезлонге и читающей Библию. Вуаль Таму не надела, но черные шелка были по-прежнему на ней — что-то похожее я видел в фильме «Омар-палаточник». При моем приближении она подняла глаза и заметила, что я смотрю на Библию.

— Вам знакома эта книга?

— А то! В любом доме найдется экземплярчик. Это бестселлер на все времена.

— Мне ее дал священник во время завтрака. Он сказал, что книга окажет пользу моей душе, к тому же она интересна с точки зрения истории. Некоторые части очень похожи на Коран. Наверное, следует дать ему Коран взамен.

— Сомневаюсь, что это его обрадует. — Я плюхнулся в соседнее кресло и расстегнул рубашку. Солнце пригревало, а дискутировать на религиозные темы меня не тянуло. — Отличный денек для солнечных ванн.

У нее элегантно приподнялись брови.

— Я насчет позагорать. Мы часто так делаем.

Небольшая лекция по сравнительной культурологи, и Библия забыта.

— В твоей стране носят много шмоток, чтобы не подпускать к телу солнечное тепло, а мы привыкли к другому. Видишь, как эти кресла сделаны? Можно разложить. Зимой мы кутаемся, потому что холодно, а летом шкуру долой — надо загореть хорошенько. Такой вот у нас обычай, его все соблюдают.

— Шкуру долой? Ты подразумеваешь процесс свежевания, ошкуривания, окорения, шелушения, снятия кожуры, декортикации?

Меня это рассмешило, а она, помедлив секунду-другую, тоже засмеялась:

— Я допустила нелепую лингвистическую ошибку?

— Да нет, ты правильно говоришь, вот только декортикация — это для меня что-то новенькое. «Шкуру долой» — образное выражение; смысл в том, что надо снять одежду. Вот, гляди, сейчас я декортицирую с себя рубашку и подставлюсь солнцу.

Сказано — сделано. Плавание нравилось мне все больше и больше.

— У вас декортицируют всю одежду без остатка? Мы так не делаем.

Да неужели? А если помогу? Я аж закашлялся, пытаясь задушить эти слова в горле.

— Нет, не без остатка. Обычно мы загораем в специальных купальных костюмах.

— Что они собой представляют?

— Гм… Не так-то просто это объяснить… — Даешь мозговой штурм! — Секундочку подожди, ладно? У меня в каюте есть журнал с картинками, там что-нибудь похожее найдется.

Затрепанный «Лайф», ты мой билет в рай. Я обернулся за минуту, оглушительно прогрохотав по ступенькам.

Сбегал я не напрасно. В журнале рекламировался фасон купальника: грудастые и бедрастые модели принимали самые отвязные позы.

— Я поняла, — сказала Таму, не меняясь в лице. — Ткани и цвета могут быть разными, но закрыты всегда одни и те же участки тела.

— В самую точку!

— Можно мне прочитать этот журнал?

— Да пожалуйста! Хоть вообще забери! Я кофейку собираюсь хлебнуть, не составишь компанию?

Она отрицательно покачала головой, уже уткнувшись в журнал, а я пошел за кофе — похмелье давало себя знать. Вернувшись, Таму я не застал, и завтракать она не пришла. Подмывало навестить ее и поинтересоваться, в чем дело; в конце концов я решился сходить к ней, но не осмелился постучать. Когда миновал капитанскую каюту, оттуда вышел мальчишка-буфетчик; при виде меня он грустно закатил глаза; мелькнувший в проеме Себастьяно, голый по пояс, злобно зыркнул и захлопнул дверь.

Я взглянул на оставшиеся деньги (их с последнего пересчета не прибавилось) и решил: семь долларов в кармане — это все равно что ни шиша. А значит, надо пойти к стюарду и купить еще бутылку граппы.

Несколько хороших глотков самым благоприятным образом сказались на моем пищеварении и умственной деятельности, и я вернулся на палубу, и увидел Таму, в том же шезлонге.

Только в этот раз вместо восточных шелков на ней был купальник с глубоким вырезом.

— С ним что-нибудь не так? — спросила Таму, когда я замер истуканом.

— Нет… класс! Просто здорово! А я-то думал, ты о таких вещах даже представления не имеешь.

— В моем багаже много разной одежды, нашелся и купальник. Поскольку я собираюсь пожить в Соединенных Штатах, надо будет одеваться, как местные.

— Отличная мысль. — Я уселся в соседнее кресло, испытывая восхитительную легкость в голове.

Рядом сидела девушка моей мечты — мечты, которая всегда казалась недостижимой. Такая стройная, такая мягкая и одновременно такая тугая… Каких же усилий мне стоило не облизываться!

— Давай принимать солнечную ванну, и ты расскажешь о своей родине, где я ни разу еще не была.

Она хотела знать о моей великой стране абсолютно все, и я не утаил даже самой мельчайшей подробности. Сначала общие темы: культура, искусство, политика. Потом узкие: обычаи, привычки, нравы. Наконец очень обстоятельно, с примерами, — о межличностных отношениях. Она слушала с неусыпным вниманием. Тема маникюра потребовала наглядного пособия в виде изящной, нежной ручки, которую моя собеседница вовсе не спешила высвободить из моих пальцев. Но время пролетело ужасно быстро, и в самый неподходящий момент прямо над моим ухом грянул гонг — рядом стоял и выжидающе глядел собачьими глазами буфетчик. Пора одеваться к обеду.

На этот раз, когда я поравнялся с капитанской каютой, распахнулась дверь и Себастьяно выскочил средиземноморским чертиком из коробки.

— Я тебя видел с ней! — прошипел он.

— Не надо ревновать, она не в твоем вкусе.

— Тут не до шуток! Это не добропорядочная арабская женщина! Она вуали не носит и вообще раздевается почти догола. И сначала по-английски двух слов связать не могла, а теперь instantaneamente[423] заговорила отлично, да еще с североамериканским акцентом.

— Разве можно осуждать девушку за хороший слух?

— Una meretrice[424], вот кто она! Prostituta из ЦРУ. Шпионка! — Он здорово волновался, аж руками размахивал.

Я протиснулся мимо.

— Кэп, не давай слишком много воли воображению. Все хорошо в меру.

Но так ли уж он не прав? Я поразмыслил над его словами, пока брился над раковиной умывальника со струйкой ржавой теплой воды. Конечно, насчет ЦРУ чепуха полная. Но по-английски Таму и впрямь говорит сейчас куда лучше, чем вчера. Умная девочка, на лету схватывает. Да, дело только в этом. Капитан просто чокнутый.

Я аккуратно завязал галстук, чтобы свежее пятнышко от красного соуса спряталось под узлом, и прихватил обещанные Таму журналы.

После обеда мы пересели на обшарпанные кожаные кресла в дальнем углу кают-компании, и Таму углубилась в чтение. Священник оставил наше общество без привычного кивка — видно, не оценил подарок в виде Корана, — а я нашел в журнале неразгаданный кроссворд — надо же чем-то заняться, если компаньонка не выказывает желания продолжать беседу. Она снова была одета во все черное, и это охлаждало мой пыл.

— Феромон… Фермент… — бормотал я, выводя и стирая буквы.

— Ты о чем? — спросила Таму.

— Самая богатая железом молекула в живых организмах, восемь букв, начинается с «фер».

— Ферритин, сложный белок, ответственный за накопление железа, которое используется для синтеза гемоглобина и других веществ.

Слово подошло. А Таму шпарила как по словарю! Да это, похоже, и было взято из словаря. Как в тот раз с декортикацией. Вот чем, стало быть, объясняется успешное освоение английского — она учит все наизусть. Девочка, конечно, умная, по ней сразу видно, но чтобы настолько! Украдкой я кинул на нее взгляд: она увлеченно листала давно оставшийся без обложки «Ридерз дайджест», впитывала страницу за страницей. А ну-ка, проверим мою догадку.

— Грубочувственное половое влечение, шесть букв.

— Похоть.

— Да, укладывается… Клятва, приносимая вассалом сюзерену в эпоху феодализма, пять букв, начинается на «о».

— Оммаж.

Во дает! И это ни на миг не отрываясь от чтения «Великих исторических личностей, сотрудничавших с ФБР»! Я даже вспотел от волнения. Ни разу в жизни не слышал слова «оммаж», но оно подошло идеально. Что это, превосходная от природы память, возможно, даже фотографическая, натренированная запоминать абсолютно все прочитанное? Может, и впрямь Таму шпионка? Да ну, ерунда. Не будем уподобляться параноику Себастьяно. Память — совсем не то же самое, что ум. Я нацарапал на поле страницы несколько чисел.

— А вот интересная задачка, хе-хе. Девяносто два охотника пошли стрелять уток, и каждый подбил четыреста тридцать штук. Сколько всего уток было убито? Время ограничено…

— Тридцать девять тысяч пятьсот шестьдесят, — ответила она, переворачивая страницу. — Немаленькая была стая.

Что-то здесь не так. Малообразованные арабские девчонки с задворков цивилизации на такие фокусы не способны. Таму в два счета вычислила в уме то, для чего мне понадобилась бумага и ручка. И у нее, похоже, словарный запас получше, чем у меня — бывшего студента одного из лучших университетов.

Я вовсе не был уверен, что это мне нравится.

Тут краем глаза я уловил движение — к себе в каюту входил стюард. И у меня возникла идея.

— Надо со стюардом потолковать, — пробормотал я и отошел.

— Есть отличный шотландский виски, и всего за два доллара, — угрюмо проговорил он, роясь в штабелях коробок.

Человека, больного язвой, окружало целое море бухла. Будешь тут угрюмым.

— Синьор стюард, дело не в качестве, дело в бюджете. На всю дорогу до Нью-Йорка у меня несколько баксов. Поэтому процент алкоголя важнее вкусовых качеств. Мне, пожалуйста, граппу.

Он достал бутылку маслянистой, ядовитой даже на вид жидкости, с сердцевиной кукурузного початка вместо пробки, — я никогда не понимал такого символизма.

— Шестьсот лир, или один американский доллар. — Стюард смахнул пыль с посудины.

Я полез в карман и сообразил, что оставил бумажник в каюте, когда переодевался.

— Деньги попозже занесу.

Граппа исчезла в коробке быстрее, чем появилась.

— Вы что, мне не верите? Куда я денусь отсюда? Прыгну за борт и поплыву к берегу с бутылкой самого дешевого пойла в зубах?

Давно очерствевший от общения с поиздержавшимися туристами вроде меня, он не пожелал внять мольбам.

— Ладно, тогда не закрывайтесь, я сейчас вернусь.

Таму ушла, но журналы оставила, значит вернется, и это хорошо. Воспользуюсь перерывчиком, чтобы глотнуть крепкого, — от этого прояснится в мозгах, и я буду готов к продолжению беседы. Мимо ее каюты я прошел на цыпочках, чтобы не потревожить пассажирку, и приблизился к своей. Дверь была приотворена.

А ведь я закрыл ее, уходя! И запер! Всегда так делал, чтобы у кого-нибудь из экипажа не возникло соблазна умыкнуть мои вещи или последние деньги.

Я в бешенстве распахнул дверь. Согласен, это было глупостью. Если бы я благоразумно задержался у порога, то представил бы себе мускулистого налетчика с моим бумажником в одной руке и куском свинцовой трубы — в другой. По башке — и за борт, не самый интересный финал. Но я не взялся за ум у порога, не побежал за помощью, а ворвался в каюту.

Возле моего открытого чемодана, с моим паспортом в руке, стояла Таму.

От такой картины я просто обмер. А вы что сделали бы на моем месте? Я по-прежнему был в бешенстве, оно-то мне и помогло.

— Ты вломилась в мою каюту! Ты крадешь мой паспорт?

— Какие жестокие слова! Дверь была не заперта, я просто вошла. И ничего не украла.

— А что у тебя в руке?

— Я только посмотрела. Очень интересный документ.

— Ну конечно, такой интересный, что мимо пройти невозможно. А ну, отдай.

Она несколько секунд помедлила, пристально глядя на меня, потом сказала:

— Мне бы все-таки хотелось изучить его получше. Пусть он еще немного побудет у меня, ладно? Я обязательно верну, мне ничего другого не остается.

Ничего другого? О чем это она? Я все еще злился.

— Ты, естественно, можешь его изучить. Но изучение стандартного синего американского паспорта с напечатанным на его страницах номером стоит сто долларов в час.

— Вполне приемлемо. У меня есть сто долларов.

И названная сумма действительно нашлась в маленьком кошельке, извлеченном откуда-то из черных шелков. Пять двадцаток как с куста. Они легли на мою ладонь, и Таму очутилась за дверью, прежде чем я осознал случившееся.

Сто баксов. Они хрустели и пахли как настоящая зелень. Они и были самые настоящие. Через минуту это мое предположение подтвердил стюард, выдав две бутылки настоящего скотча и сдачу. Он даже улыбался, вдохновленный грандиозностью сделки. Виски был исключительно вкусен, и второй стакан отправился вдогонку за первым, а вместе они всего меня согрели изнутри.

За что мне заплатили такие деньжищи? Лучше не спрашивайте. Есть время задавать вопросы, а есть время тратить деньги. Позади осталась Европа, впереди лежала Америка. Поблизости таинственная женщина, а еще ближе, в кармане, без малого сотня баксов. И у меня есть доступ к морю разливанному алкогольных напитков. Один матросик давеча предлагал пакетик травы, судя по виду, вполне приличной, но мне это было не по средствам. А теперь я богач! Черт с ними, с тайнами и женщинами, — меня ждут более простые и доступные радости жизни, как говорят поэты!

И я накирялся-накурился в зюзю, в дымину, в хлам. Может, сыграла свою роль долгая абстиненция, может, сказались тревожные раздумья о будущем, а может, загадочная церэушница, арабская Мата Хари, так пагубно повлияла на меня. А может, я просто идиот. Ведь знаю на своем горьком опыте, что бухло с дурью не дружат, — нет бы соблюсти это золотое правило минувшей ночью. Я сидел на кормовом подзоре, пил, курил и пялился на звезды, а те вытворяли такое! Просто чудо, что я не свалился за борт и не утонул.

Бог знает сколько времени спустя я обнаружил, что виски и марихуана закончились, и подумал, нельзя ли сейчас же добыть еще, а еще подумал, остались ли деньги, а еще подумал, что раз при мне их нет, то пора найти свою каюту. Причем мысли мои вовсе не выстраивались тогда в столь простую и логичную цепочку, но тем не менее они протащили меня по палубе, затем по трапу, затем по коридору. Подробностей моего продвижения память не сохранила, остался лишь сумбур вроде отвратительно смонтированного фильма — сплошная чехарда эпизодов. И вот я у двери, напрягаю глаза, чтобы разобрать номер, а потом еще сильнее напрягаю мозги, чтобы понять смысл этого номера.

Смысл заключался в том, что это была ее каюта.

— Ее каюта, — важно доложил я себе.

В каюте мерцал яркий голубой свет, я его видел в щели под дверью, но интереса это явление не вызвало.

— Мой паспорт. Ты арендовала мой паспорт, и час уже истек. Верни мой паспорт…

Твердя «паспорт, паспорт», я размахивал руками — искал опору в темноте. Но вместо твердой стены нашел мягкую женщину. Мои ладони побывали на ее плечах, потом на спине; наконец я понял, что касаюсь не ткани, а кожи.

— Таму…

— Энди, уходи из моей каюты. Утром поговорим.

— Таму… — Я привлек ее к себе.

— Прошу тебя, не надо. Я не думаю, что это правильно.

Какая бархатистая у нее кожа!

— Энди, давай не будем сейчас спорить. Словами «да» или «нет» тут ничего не объяснишь, и то, что ты называешь моралью, не имеет к этому никакого отношения. Что ты собираешься делать?

Я сделал, что собирался. Очень уж сильно хотелось. И мы больше не спорили.


С койки мне удалось сползти лишь в середине дня, и, кроме как ползать, я не мог ничего. Лежал я у себя в каюте, и думать о том, как здесь очутился, совершенно не хотелось. Память о событиях этой ночи возвращалась крайне медленно. Я наглотался аспирина и еще каких-то таблеток, принял холодный душ и позвонил буфетчику; тот в конце концов появился и за бешеные чаевые принес уйму черного кофе в столь некофейное время суток. Его глаза, по обыкновению, были полны сочувствия, для которого, впрочем, на сей раз имелись все основания.

Когда память восстановилась, а с ней худо-бедно и здоровье, я заулыбался в зеркало. А плавание-то, как ни крути, получилось недурственное. Освежившийся и побритый, я насвистывая прошелся до каюты Таму, распахнул дверь и нежно произнес:

— Приветик!

Но там никого не оказалось. Каюта была аккуратно прибрана, вещи заперты в больших чемоданах, никакой одежды и туалетных принадлежностей не видать. Только американский паспорт лежал на столике. Мой? Нет, мой остался у меня в каюте, я его там нашел и сразу припрятал.

Я раскрыл паспорт на первой странице и увидел фотографию с официальными красными и синими буковками по краю. Со снимка на меня смотрела Таму.

Этого не могло быть, но это было. Она, только не в черных шелках, а в белой блузке. На соседней странице имя и фамилия: Тамми Савани. Таму Савафи? Место рождения: США, Коннектикут. Неужели капитан прав насчет ЦРУ? Или она не за наших, а за русских? Вот для чего ей понадобился мой паспорт…

— Когда насмотришься вдоволь, отдашь? — спросила она, стоя в каюте спиной к закрытой двери.

— Ты американка?

— Нет.

— Значит, советская шпионка, или пекинская диверсантка, или…

— Ни то, ни другое, ни третье. Если захочешь выслушать, я расскажу.

— Давай рассказывай. — Я бросил паспорт на столик и рухнул на сиденье. Головная боль молотом стучала по темени, и это в придачу к разброду в мозгах и общему недомоганию.

— Это деловая поездка, и ничего более. Я коммерческий представитель, представляющий финансовые интересы заинтересованных в инвестициях инвестиционных организаций.

— А говорила, что ты простая арабская девушка.

— Необходимое прикрытие. — Она отвечала спокойно, пряча руки в складках темной материи; никакие чувства не отражались на лице.

— Ладно, тогда кто же ты на самом деле? — Меня разобрал нешуточный интерес.

— Если скажу, как ты поступишь?

— Что? Да никак, наверное. Я не коммерсант и не промышленный шпион — что мне до финансов и инвестиций! Другое дело, если ты из государственной спецслужбы, и я буду так считать, пока не разубедишь. Бизнес есть бизнес, отец это часто повторял.

— Твой отец весьма мудр. Надо бы с ним познакомиться. Уверена, это нам обоим принесет финансовую пользу.

— Познакомиться с ним тебе просто необходимо, ты теперь даже говоришь, как он. Убеди его, что продавать тракторы завода «Серп и молот» выгодно, и он всех своих работников заставит носить пуговицы со звездами. Так из какой ты страны?

— Ты ее не знаешь.

Ах так, да? Подначивать?

— По географии у меня были самые лучшие оценки. Все государства знаю, даже новые.

— Моя родина находится очень далеко, в световых годах.

— Ну да, ну да, ты с другой планеты.

— Вот именно.

Эта новость, как вы наверняка догадываетесь, здорово меня потрясла.

— Тамми-Таму, это очень серьезное заявление. И доказать можешь?

— Конечно могу, доказательств предостаточно. Здесь я нахожусь с целью установить торговые отношения с твоим миром, при мне образцы широкого ассортимента товаров наряду с описаниями производственных технологий и другими вещами, способными заинтересовать вашу сторону.

— А ну, покажи.

Она показала. Вынула руку из складок платья, и я увидел цилиндр величиной с мой большой палец.

— Броуновский термоутилизатор, или излучатель концентрированного тепла. Не нуждается во внешнем питании, так как использует энергию молекулярных связей. Срок службы порядка ста ваших лет. Два режима — вот это колесико регулирует выдачу плазмы от микропорции, с огонек зажигалки для сигарет, — (штуковина засветилась голубым), — до самых разных величин, то есть она может применяться для приготовления пищи, удаления краски и для многих иных задач, как в быту, так и в промышленности.

В воздухе появился красный диск, от него разбегались тепловые волны.

— Полезная вещица. — У меня жутко пересохло в горле.

— А полная мощность излучения в узком поле создает термолезвие, применимое для пайки, сварки, резки и тому подобного.

Красная линия толщиной с нить полыхнула от ее руки до переборки, и там осталась проплавленная дырка в окружении пузырей краски. Штуковина со щелчком выключилась и легла на стол. Я глядел на нее круглыми глазами и не испытывал ни малейшего желания взять в руки.

— Это еще и оружие, причем опаснейшее, — пробормотал я.

— Такое применение тоже возможно.

— И ты держала этот термоутилизатор в руке, пока мы разговаривали. На случай, если мой ответ тебя не устроит?

Она не ответила, но молчание было красноречивым.

— Значит, я ответил правильно?

— Да. Впрочем, я и не сомневалась. Хочу тебя нанять в качестве референта по межкультурным связям. Чтобы начать торговлю, нужен человек, который привлечет в нашу организацию адвокатов, инженеров и других специалистов, который позаботится о том, чтобы первичные контакты с государственными и бизнес-структурами налаживались без проблем…

— Без проблем, как же. Тебя примут за разведчика… за разведчицу, которая идет впереди армии захватчиков.

— Это крайне примитивная реакция, но нельзя исключать и ее. Ты нам посоветуешь, как избежать подобных эксцессов. За это тебе полагается гонорар в миллион долларов плюс одна миллионная процента от сетевой прибыли в течение двадцати лет или в течение оставшегося срока твоей жизни, если ты умрешь раньше.

— Таму, ты говоришь как юрист.

— Я и есть юрист, помимо прочего.

— И в числе этого прочего ты женщина. Не желаешь ли рассказать, по какой такой случайности вы, инопланетяне, оказались настолько похожи на людей?

— Это не случайность, а результат обдуманных действий. У нас много черт сходства: двуногое прямохождение, двуполость, парные органы зрения и слуха и так далее. Но боюсь, отличия перевешивают.

— На мой взгляд, ты совершенно неотличима от человека.

— Элективная хирургия. Наша медицина намного опередила вашу по всем направлениям. Кстати, мы намерены торговать и ее плодами.

Интересно, как она выглядит в первозданном виде? Я попытался вообразить, но сразу оставил эту затею. Лучше обойтись тем, что есть. Особенно после минувшей ночи. Которая не повторится.

— Ты это… прости за то, что ночью случилось. Я, кажется, был малость не в себе…

— Да, и я прекрасно это понимала благодаря очень сильным запахам каннабиса и алкоголя. Но решила, что ты, не получив желаемого, можешь учинить разгром в каюте. Я даже свет не могла включить, потому что работал пространственный копир, производя новый паспорт на основе твоего. Выбранная мной линия поведения казалась на тот момент оптимальной.

— Да? Оптимальной? Ха-ха-ха. Рад, что ты не держишь зла.

— У меня вообще никаких эмоций в отношении случившегося. Будь я зоологом или антропологом, записывала бы свои наблюдения. Впрочем, это открыло мне глаза на один фактор — тебе, возможно, будет интересно. Как уже сказала, я принадлежу к двуполой расе. При первом контакте с твоим миром я приняла облик женщины, который, по уверениям экзобиологов, не только привлекает самца, но и будит в нем инстинкт защиты самки.

— Такой шикарный облик способен будить и другие инстинкты в мужчине.

— О чем я теперь осведомлена. Непременно доведу сей факт до наших специалистов. Тебя же хочу информировать о том, что облик женщины уже выполнил свою задачу.

— То есть ты…

— Совершенно верно, я самец. Вхожу в высшее руководство крупнейшей из наших корпораций.

Я не ошибся. Она… вернее, он наверняка найдет общий язык с моим папашей. Который не поленился заранее написать автобиографию, использовав те же самые пафосные слова: высшее руководство, крупнейшая корпорация. Пусть они и с разных планет, зато похожи как две капли воды. Частички истеблишмента. Тошно смотреть, как истеблишмент протягивает щупальца с одного края Галактики на другой. Но вправе ли я жаловаться? Со своим миллионом долларов и роялти с продаж я теперь тоже частичка истеблишмента.

И тут меня затошнило еще сильней от чудовищной мысли. Сколько раз я говорил в сердцах: да трахал я ваш истеблишмент. И вот теперь, получается, я имею право это сказать в буквальном смысле!

Сила наблюдения

На самом деле это зависит только от врожденных способностей. Я прошел то же самое обучение, что и многие другие парни, и, возможно, торчу в этой забытой богом дыре здесь, где восток целуется с западом, а они протирают штаны за столами в Вашингтоне, только потому, что лучше запоминаю то, что вижу, да дальше прыгаю.

Наверно, первое, чему меня обучили в департаменте, было замечать необычное. Я прошептал про себя несколько теплых слов благодарности моим инструкторам, когда заметил, как этот здоровый, белокурый, похожий на Аполлона тип проходит по пляжу.

Его ноги погружались в песок!

Да именно так оно и было, и не надо долдонить мне, что, мол, это ничего не значит. Песок на пляже в Макарске точно такой же, как и на любом другом пляже Адриатического побережья Югославии, — мелкий и плотный. Ваши ноги могут оставлять на нем следы — но не настолько глубокие.

Ладно, ладно, валяйте, смейтесь, если уж невмоготу, но не забывайте, что я говорил о моем обучении. Так что лучше на минуточку поверьте мне. Эти следы были необычными. Я сидел и глядел на море, когда он прошел мимо, и я даже не повернул голову, чтобы посмотреть на него. Но на мне были темные очки, и я, не шевеля головой, долго провожал его взглядом. Это был абсолютно нормальный парень: блондин спортивного вида, около шести футов росту, в голубых нейлоновых плавках, со шрамом от операции аппендицита, нахмуренный… На любом пляже каждое лето подобных по миллиону. Но все прочие не оставляют таких следов.

Знаете что: хорош смеяться, я же просил. Я все объясню в несколько секунд. Я дал ему пройти мимо и свернуть к отелю, а сам встал, и, как только он скрылся из виду, прошел вдоль его следа до небольшой палатки, в которой сидела старуха, продававшая разничи. Наверняка я мог сделать это проще, я был тогда почти уверен, что за мной никто не следит, но это уже закон. Ведь могли и следить! К тому же все знают — если ты ни при чем, так уж ни при чем. Веди себя так, чтобы было видно — ты ни при чем. Чистый, как вынутый из моря спасательный круг, — это я. Я пошел и купил немного разничи, четвертую порцию за день. Не скажу, чтобы мне оно так уж нравилось, но палатка была хорошим прикрытием, оправданием случайного действия.

— Йедан, — сказал я и показал один палец на тот случай, если из-за американского акцента мой сербский язык окажется непонятным. Она кивнула, вытянула деревянный вертел из ведра с тлеющими угольями и большим ножом столкнула несколько кусков жареного мяса с вертела на тарелку с сырым луком. Не очень изысканное блюдо, но через некоторое время к нему привыкаешь. Те, кто мог наблюдать за мной, заметили бы только, что я внимательно следил за действиями торговки и искал монеты, но на самом деле меня интересовали только следы. С того, места, где я стоял, я видел двенадцать отпечатков ног, двенадцать, в которых я был полностью уверен. Пока на тарелку накладывали еду, пока пересчитывали стертые алюминиевые динары, два из них затоптали другие купальщики, я быстро прикинул, сколько времени у меня осталось. Экстраполяция дала шесть минут для оставшихся следов. Или три минуты со стопроцентным запасом прочности — я предпочитаю действовать именно так, если есть возможность. Не так уж плохо. Я взял сдачу, разжевал последний хрящ и пошел по пляжу, пересчитывая монеты.

А было ли случайностью то, что мой курс шел параллельно трем сохранившимся следам? Или то, что я шел с такой же скоростью, как и белокурый незнакомец? А случайным было создание атомной бомбы?

Моя правая нога опустилась на песок на одной линии с отпечатком его правой ноги — и на расстоянии нескольких дюймов от него, — и, как только ступня оказалась на месте, я рассыпал монеты. Мне потребовалось ровно три и восемь десятых секунды, чтобы подобрать монеты, и пока я этим занимался, то приложил указательный палец к отпечатку пятки белокурого человека и к следу моей собственной пятки. Вот и все. Это было бы рискованно, если бы за мной кто-нибудь наблюдал, но рассчитанный риск — часть этого занятия.

Я не улыбался и не менял походку. Я просто шел дальше и снова уселся на свое полотенце.

Я вел себя как ни в чем не бывало. А внутри меня царил Mardi Gras, Четвертое июля, фейерверки, конфетти и ленты серпантина из окон.

Это было по-детски просто. Мой рост пять футов десять дюймов, вес сто восемьдесят фунтов, и я ставил ногу на песок в том же самом месте, что и блондин. Сжимаемость песка там, где я стоял, могла, конечно, отличаться от того места, где был след, но, несомненно, лишь на совсем небольшой процент, и я предполагал, что можно все наложить на синусоиду. А уж в измерении глубины следов я не ошибся, и, даже если накинуть плюс-минус пять процентов на ошибку, то выходило, что шестифутовый шутник весил что-то порядка четырехсот двенадцати фунтов.

Это называется — сорвать банк!

Пришло время действовать. И думать. Я мог одновременно заниматься и тем и другим. Он вошел в отель, и мне тоже предстояло войти в отель. "Ядран" был большим новым международным отелем, и там жили почти все, кто пасся в этой части пляжа. Когда я, забрав полотенце, медленно тащился к отелю, то обдумывал следующий шаг. Связь, доклад, ответ приходит немедленно. Департамент наверняка очень заинтересуется тем, что я обнаружил, и как только я скину информацию, то снова окажусь свободным агентом и смогу изучать вопрос дальше. Если блондин-тяжеловес зарегистрирован в гостинице, то найти его будет совсем не трудно.

После ослепительного солнечного света вестибюль гостиницы казался совсем темным. Он был пуст, если не считать жирных немца и немку, которые не то спали, не то уже померли, развалившись в паре кресел, которых тут было чересчур много. Мимоходом я взглянул на дверь бара — там тоже было пусто; лишь бармен Петар вяло полировал стаканы. Я свернул туда, не меняя шага, как будто именно туда и стремился, уходя с пляжа, а не в самый последний момент решил заглянуть. Больно уж хороша была возможность, и грех был бы ее упустить. Ведь Петар был моими глазами и ушами в этой гостинице — за хорошие деньги.

— Buon giomo, — сказал я.

— Guten Tag, — вздохнув, отозвался он. Петар родился на острове Црес, который до 1918 года принадлежал австрийцам, а затем, до 1945 года, итальянцам, и с детства владел немецким и итальянским языками так же свободно, как и родным сербскохорватским. Имея такую подготовку, он освоил еще и английский язык, а также немного французский и в качестве бармена пользовался большим спросом в прибрежных гостиницах с их международной клиентурой. Ну а так как ему сильно недоплачивали, да и чаевых перепадало негусто, он был очень счастлив при виде моих новехоньких баксов.

— Дай мне пьивва, — попросил я, и он вытащил из холодильника бутылку восточногерманского темного пойла. Я забрался на высокий табурет, и, когда он принялся наливать пиво в стакан, наши головы почти соприкоснулись.

— За десять долларов, — сказал я, — номер, в котором живет один человек: блондин, шесть футов роста, одетый в голубые плавки, со шрамом после удаления аппендикса, и его имя.

— Шесть футов — это сколько?

— Сто восемьдесят два сантиметра. — Я быстро взглянул назад через плечо.

— Ах, этот… Русский, по имени Алексей Свирский. Номер сто сорок шесть. Имеет болгарский паспорт, но приехал на "Татре" с польскими номерами. Кто же еще, как не русский?

— И впрямь, кто же еще. — Я подтолкнул к нему стакан с недопитым пивом и смятую тысячединаровую бумажку, под которую засунул сложенную вдвое свеженькую зеленую десятку. Взамен появилась сдача, хотя доллары, конечно, исчезли в мгновение ока, и я направился было к двери, но, не сделав и двух шагов, резко обернулся. И поймал исчезающий след улыбки, которая крайне редко появлялась на харе Петара; ее выражение обычно было заискивающим.

— Еще десять долларов, — сказал я, позволив уголку банкноты высунуться из-под ладони, которой я оперся на стойку, — если скажешь, сколько тофарисч Свирски платит тебе за то, чтобы ты докладывал о тех, кто будет им интересоваться?

— Пять тысяч динаров, крохобор долбанный. И не он сам, а его друзья. Он не из разговорчивых.

— Вот десять тысяч, а еще пять получишь, когда скажешь мне, что они подходили к тебе, и ты ответил им, что вопросов никто не задавал.

Чуть заметный кивок, бумажки перешли из рук в руки, и я ушел. Фланги я прикрыл. Я всегда свободно обращался с деньгами Дядюшки Сэма, тем более что динары вообще-то и считать не стоило. Я поднялся в свой номер, запер дверь, проверил, не натыкали ли туда "жучков" в мое отсутствие — их не оказалось, — и высунулся в открытое окно. Грязно-розовая бетонная стена уходила на шесть этажей вниз, в пустынный внутренний дворик, покрытый плотно утоптанной пересохшей глиной, на фоне которой выделялось несколько заплат желто-серой травы. Вдоль стены тянулся ряд мертвых кустов, на солнце грелись четыре пустых бочки из-под пива, возле которых вился густой рой мух. Ни одной души не было видно, и микрофонов на стене за моим окном тоже не оказалось. Я сел в кресло, стоящее перед окном, и уставился на ряд окон в противоположном крыле отеля.

— Как понимаете меня? — негромко произнес я. На той стороне занавеска закрылась, потом снова открылась. Это было в окне рядом с открытым окном.

— Я установил подозреваемого. Он может быть и не тем, кого мы должны разыскивать, но есть серьезные основания считать, что это именно он. Болгарский паспорт, но может быть и русским. Имя Алексей Свирский, живет в номере сто сорок шесть и весит четыреста двенадцать фунтов. По грубой оценке. — Занавеска дернулась, дескать, повторите. — Именно так. Четыреста двенадцать фунтов. Я собираюсь присмотреться как следует.

Закончив говорить, я отвернулся, чтобы не видеть истерического подергивания занавески. Мне нравилось такое положение: я не мог услышать ни слова в ответ. Агент на той стороне имел параболический звукоуловитель и направленный микрофон. Он мог услышать любой шепот в этой комнате. Но сказать мне не мог ничего.

Пока я стоял под душем, зазвонил телефон, но я сделал вид, что не слышу. Ведь мог же я выйти, в конце концов, верно? Двигаясь уже немного быстрее, я натянул слаксы и спортивную рубашку, надел тапочки с рубчатой подошвой. Потом я вышел в холл и спустился по лестнице на третий этаж, где, против всякой логики, находился сто сорок шестой номер. По дороге никого не встретил. Раз я передал старую информацию, настало время раздобыть что-нибудь новенькое. Я нашел комнату и постучал в дверь.

Может быть, это и наглость, но приносит результаты. Я промямлю что-нибудь, дескать, дверью ошибся, а сам смогу поближе присмотреться к Свирскому и его номеру. Если мое посещение встревожит его и он смоется, мы кое-что узнаем, ну а если останется, то узнаем что-нибудь другое.

Никто не открыл. Я постучал еще раз, приложил ухо к двери и прислушался. Ни шума воды в душе, ни голосов — тишина. Значит, дело дошло до небольшого рассчитанного риска. Хорошей стальной отмычкой этот примитивный замок можно открыть так же быстро, как и ключом, а то и быстрее. Я перешагнул через порог и закрыл за собой дверь. Комната была пуста.

Моя птичка упорхнула. На покрывале еще виднелись следы от чемоданов — их ставили на кровать, чтобы уложить. Дверь большого деревянного платяного шкафа была раскрыта настежь, и если бы плечики еще продолжали раскачиваться, то меня это не удивило бы. Все произошло очень быстро. Не осталось ничего, что говорило бы о пребывании здесь мистера Свирского. Я вошел в ванную. Раковина была суха, и душевая кабина тоже, свернутые полотенца аккуратно висели на вешалке — не новые, но совершенно чистые. И все остальное тоже было слишком чистым и аккуратным — горничные здесь не бывают настолько старательными. А Свирский прожил здесь несколько дней — такова была положительная информация. В раковине можно было даже заметить слой пыли. Я потрогал ее пальцем, и в этот момент дверь номера, выходившая в коридор, открылась.

Вернее, приоткрылась, на какую-нибудь пару дюймов, а потом снова закрылась. Но она была открыта достаточно долго — и достаточно широко, — чтобы бросить в комнату ручную гранату.

Пока она катилась ко мне, я узнал ее тип (XII), вспомнил место изготовления (Пльзень) и время задержки (три секунды). Но даже прежде, чем этот последний факт проявился в сознании, я успел отскочить назад, захлопнул дверь и скрючился на полу душевой кабины. Быстрое соображение и быстрые рефлексы — такого сочетания ничем не одолеть. По крайней мере я надеялся на это, согнувшись как можно ниже и обхватив голову руками.

Граната наделала много шума, когда взорвалась.

Дверь ванной вышибло, осколки гранаты врезались в стену надо мной, а зеркало разлетелось вдребезги и засыпало весь пол. Один дымящийся осколок железа застрял в кафельной плитке приблизительно в шести дюймах от моего носа. Это было самое близкое попадание — достаточно близкое, премного благодарен. Я не стал терять времени на изучение обстановки, а, наоборот, сразу же вскочил на ноги и, пока эхо взрыва все еще отдавалось в пустом номере, уже вылетел через разбитую дверь ванной. Скорость была сейчас важнее всего, потому что я не хотел, чтобы меня застали в этой комнате. Проскочив сквозь густое облако дыма, я дернул дверь — она обрушилась мне под ноги — и оказался в коридоре. До меня доносились крики, хлопанье дверей, но появиться никто не успел. Лестничная клетка находилась в пяти шагах; я добрался до нее, никем не замеченный, и припустил вверх. Флери ожидал меня на следующей площадке.

— Свирский очистил помещение, — сообщил я. — Он выехал очень поспешно, но оставил кого-то, чтобы бросить гранату мне на голову. — Снизу послышался топот бегущих ног и многоголосые изумленные крики. — Это означает, что они были предупреждены обо мне, и мне не остается ничего другого, как только признать моего осведомителя, бармена Петара, двойным агентом.

— Я знаю. Именно он бросил гранату в комнату. Мы посадили его в грузовик и собираемся задать ему несколько вопросов под скополамином, прежде чем отправим его домой. Но я сомневаюсь, что у него удастся что-нибудь узнать, — он здесь самая последняя буква.

— А что насчет Свирского?

— Я как раз пришел, чтобы рассказать о нем. Наш дорожный наблюдатель в Задварье — это следующий город — сообщает, что большая "Татра" с польскими номерами только что промчалась там, как снаряд из пушки, направляясь на север, к Сплиту. Два человека спереди и один сзади. Они ехали слишком быстро, так что больше ничего разглядеть не удалось.

— Ну что ж, это больше чем достаточно. Я возьму джип и отправлюсь за ними. Теперь, когда мы установили контакт, мы не можем потерять его.

Флери нервно пожевал губу.

— Вообще-то я не знаю… Это опасно…

— В наши дни через улицу перейти и то опасно. Есть у нас на севере кто-нибудь, кого можно было бы бросить на перехват?

— Только команда "Умная собака" в Риеке.

— Это далековато. Передай им, пусть едут на юг по прибрежному шоссе, и если "Татра" не свернет раньше, то мы зажмем их в клещи. Мы все же посмотрим на тофарисча Свирского вблизи.

Через пять минут я уже мчался на север, проскакивая на джипе крутые повороты извилистого шоссе. Это был не обычный джип, а полноприводная "Тойота Лендкруизер", тяжелая и мощная. Японский автомобиль с австрийскими номерами и американским водителем. Мы были почти такими же интернационалистами, как и другая сторона. Я вдавил акселератор до пола и надеялся, что водитель "Татры" не забудет, насколько плохи дороги в глубине страны.

Югославия похожа на правую руку ладонью вверх, и Адриатическое море лежит вдоль нижней стороны этой ладони и мизинца. Прибрежное шоссе, которое местные жители называют Магистраль, тянется вдоль берега, нигде не удаляясь от него. И сейчас я находился на этом самом шоссе возле основания мизинца и двигался на север, к кончику пальца, куда, как я надеялся, направлялся другой автомобиль. Это был самый быстрый и простой путь, чтобы выбраться из страны, потому что Риека находится там, на кончике мизинца, и оттуда на запад идет хорошая дорога к Загребу — на верхний сустав среднего пальца — и далее в Венгрию, через кончик указательного пальца.

Имелся, правда, и другой путь туда, но я надеялся, что "товарищи" не станут его рассматривать. Чуть подальше к морю спускаются дикие и крутые горы Велебит, через которые проходит несколько самых старых и самых плохих дорог на свете. Этих козьих троп было всего несколько, и автомобиль, направлявшийся по одной из них, было бы очень легко выследить и перехватить. Я был уверен, что водитель "Татры" знал об этом не хуже меня и должен был принять правильное решение.

Я гнал прямо. "Тойота", повизгивая шинами, разгонялась на прямых до восьмидесяти с лишним миль и широко и уверенно проходила повороты по левой стороне. Я на повороте обошел "Альфа-Ромео" с миланскими номерами; водитель погрозил мне кулаком из окна и несколько раз злобно квакнул сигналом. Сплит был уже совсем недалеко, и я сбросил скорость, чтобы не привлекать внимания милиции. Черной "Татры" нигде не было видно, хотя я и держал глаза широко раскрытыми. Проезжая поворот на Синь, я постарался не обращать на него внимания. Хотя на протяжении миль пятидесяти дорога и была хорошей, но потом она переходила в ухабистый горный проселок, по которому можно было разве что коров гонять. Я об этом знал и полагал, что водитель "Татры" тоже знает. Выбравшись из Сплита, я снова нажал на газ изо всех сил, надеясь, что гонюсь за автомобилем, а не только за догадками.

В Задаре я наконец их увидел. Шоссе здесь дает большой крюк направо, в обход города, и прямо на середине этого крюка находится большая бензоколонка "Югопетрол". В тот самый момент, когда я разглядел ее далеко впереди, из нее, как большой черный таракан, выскочила "Татра". Они остановились, чтобы заправить бак, а может быть, вымыть руки, и дали мне фору, чтобы я смог положить на них глаз. Я пролетел, как пришпоренный, по дуге и выскочил на прямую, которая вела к Масленичному мосту. У меня было много вариантов дальнейших действий, каждый из них, в общем-то, стоил другого. Подъезжая к мосту, я размышлял, который из них выбрать, и тут у меня лопнула правая передняя шина.

Ну, в этот момент я шел за семьдесят, а по-европейски, больше ста десяти километров, так что тут мне могли помочь только хорошие рефлексы, хорошие тормоза — и удача. Меня вертело и мотало по всей ширине дороги, так что, будь на дороге хоть какое-нибудь движение, тут мне и пришел бы конец. Но стремительно удалявшаяся "Татра" была единственным автомобилем в поле зрения, поэтому, проскочив с обочины на обочину, сбив пару столбиков ограждения и подняв тучу пыли, я вкатился на мост, прополз немного, обдирая краску и наконец остановился.

Лопнула? Теперь, когда у меня появилось немного времени, чтобы подумать, я промотал память назад и явственно увидел облачко дыма, появившееся над задним окном "Татры" как раз перед тем, как меня понесло. Или это было потрясающее совпадение, или же у них была сзади проделана бойница, возле которой сидел некто, очень неплохо владевший стрелковым оружием. Ну а в совпадения я не верю.

Долго, наверно, секунды две, я раздумывал об этом и восхищался видом каменного обрыва, уходившего внизу в синюю воду морского пролива, и ярко-оранжевого моста, упиравшегося в известняковый утес на дальней стороне. Очень драматично. Я был совершенно один, и единственными звуками были замиравший вдали гул "Татры" да потрескивание остывавшего двигателя моей машины. Затем я оторвал пальцы от баранки и вытащил домкрат.

Если кто-нибудь затеет, чемпионат мира по замене шин у "Тойоты", то я запишусь в участники. Я бросил инструменты в багажник, врубил зажигание и отправился вслед за тофарисчами, более, чем когда-либо, желая взглянуть поближе на напуганного Свирского. Дорога здесь не походила ни на какое другое место на земле — пейзаж скорее напоминал лунный. Сплошные скалы, к которым кое-где прицепились редкие полумертвые кусты, обрывались прямо в море, а поперек утеса проходила царапина — Адриатическое шоссе. Но я сосредоточился на управлении, а не на пейзаже. "Татру" я больше не видел, хотя и проскочил Луково и Карлобаг, представлявшие собой беспорядочные нагромождения кривобоких серых домов, наглухо запертых от палящего полуденного солнца и похожих на могильные склепы. Отъехав около пяти миль от Карлобага, я увидел двигавшийся навстречу коричневый "Мерседес" и ударил по тормозам так, что они взвизгнули, а покрышки задымились. Развернувшись, я приткнулся в хвост "Мерседесу", который остановился на узкой обочине вплотную к ограждению.

— Привет, умные собаки! — воскликнул я. — Видели недавно какую-нибудь черную "Татру"?

Мартине — я никогда еще не видел, чтобы он улыбался, — печально покачал головой, мол, не видел. Его партнер Бейкер тоже кивнул.

— Они должны были проехать здесь, — сказал я, разворачивая дорожную схему. — Они были всего в нескольких милях передо мной. — Я провел пальцем по схеме и вздохнул. — Вы правы. Они не проезжали. Они свернули в Карлобаге. Они знали, что за ними "хвост", и даже самый тупой из них мог допетрить, что впереди их ожидает делегация. Смотрите.

Я ткнул пальцем в схему.

— Проселочная дорога идет в горы, а затем, за хребтом, соединяется с хорошей дорогой на Госпич. А оттуда они могут прямиком лететь к границе. Им нужно только справиться с первым отрезком пути.

— Первая часть отмечена желтым, — сказал Мартине. — Что это означает?

— Боюсь, что догадываюсь. — Схема, выпущенная издательством "Туристички савез Югославии", была на итальянском языке и подпись в таблице условных обозначений около желтого кусочка дороги гласила:

"Strada in macadam in cativo stato". В вольном переводе это значило: немощеные и в поганом состоянии.

— Это плохо, — сказал Мартине с таким видом, будто собирался расплакаться. — Здесь, в Югославии, это очень плохо.

— Вы получите полное описание из моего отчета…

— Нет, — возразил Мартине.

— Приказ, — добавил Бейкер. — Предполагается, что мы, после встречи с тобой, включимся в преследование. Это передали оттуда, — он ткнул пальцем в небо, — прямо сверху.

— Несправедливо! Я начал это дело, и заканчивать его тоже должен я.

Они пожали плечами, вскочили в "Мерседес" и погнали по дороге. Я забрался в "Тойоту" и поехал следом. Ладно, Пусть они будут первыми. Но ведь никто не сказал, что мне нельзя быть вторым.

В Карлобаге стрелка на ржавом знаке с надписью "Госпич, 41" указывала на холм, полускрытый тучей пыли. Я свернул на дорогу, одновременно ударив по тормозам, и поплыл вперед на пониженной передаче. Эта полоса кое-как выровненных камней — некоторые размером с крышку письменного стола — больше напоминала карьер, чем дорогу. Чтобы не нарываться, я полз на каких-нибудь пяти милях. И вдруг впереди, за поворотом, раздался громкий взрыв. Я нажал на газ и выскочил к месту происшествия.

"Мерседес" соскочил с дороги и стоял, уткнувшись капотом в кювет.

Его передние колеса перекосились, будто машина очень устала и у нее подогнулись ноги, а оба бампера валялись позади, словно пара смятых консервных банок. Но события еще не закончились. Человек в темном костюме, стоявший за валуном на противоположной стороне дороги, поднимал длинноствольный пистолет. Прежде чем он успел нажать на спуск, Мартине, сидевший за рулем, высунул свой пистолет в окно и выстрелил всего один раз. Это выглядело очень драматично. Черный костюм пронзительно взвизгнул, подбросил свое оружие в воздух, повернулся на месте и упал.

— Позаботься о Бейкере, — крикнул я, — а я присмотрю за твоим другом!

Я быстро, но тихо обежал кругом и подошел к человеку в черном костюме сзади. Он, лежа ничком на земле, зажимал здоровой рукой рану, из которой хлестала кровь, и одновременно пытался дотянуться до оружия.

— Повторять не будем, — сказал я, забирая пистолет. Он перевернулся, посмотрел на меня и проревел:

— Свииньйя!

— Это на всех языках звучит одинаково, — ответил я, засовывая оружие в карман. — А вообще кто вы такой, чтобы браниться? Разве приличные люди возят мины в своих автомобилях? — Я оставил его подумать в одиночестве над моими словами, а сам вернулся, чтобы помочь Мартинсу. Он положил Бейкера на землю около дороги, раскрыл аптечку и уже намазывал антисептиком глубокую кровоточащую рану на лбу своего молодого напарника.

— Без сознания, — сказал он. — Дыхание ровное, и дела, кажется, обстоят не так уж плохо… но ведь никогда не знаешь заранее…

— Отнеси его обратно к дороге — до нее не больше сотни ярдов — И тормозни какой-нибудь автомобиль. В этом городе должен иметься доктор. Если не окажется, то большая больница есть в Задаре. И, если не забудешь, постарайся послать кого-нибудь осмотреть твою мишень — там, в траве. А я поеду дальше и поговорю со Свирским. Мне кажется, что он выбирает себе не слишком хороших друзей.

Я не дал Мартинсу времени на споры, а просто сел в "Тойоту" и покатил дальше. На этом этапе погони моя полноприводная, колымага наконец-то должна была получить преимущество. Нужно было только избегать самых впечатляющих надгробных памятников, торчавших из дороги, и я мог держать двадцать миль, а на некоторых отрезках даже двадцать пять. Я был почти уверен, что "Татре", какой бы прочной она ни была, это не под силу. Особенно когда я снова увидел ее на извилистой, как змея, дороге всего в двух поворотах впереди меня.

Все точно так, как я и думал: идет нормально, подпрыгивает, качается и поднимает пыль на добрых десяти милях в час. Эти автомобили, которых никогда не видели на Западе, являются гордостью завода "Шкода". Громоздкие, округлые и солидные, они предназначены только для высших чинов партии и таких вот типов. Они спроектированы так, чтобы хорошо держать удар. Сзади торчит высокий плавник, словно на ракетном автомобиле Флэша Гордона, а спереди три фары, и вид у них куда более безумный, чем у любого автомобиля, который вы могли бы ожидать встретить в этой части света. А может быть, как раз такой. Но в любом случае, ни плавник, ни фары не помогали "Татре" оторваться. Я медленно догонял. Мы подпрыгивали, скрипели и грохотали по валунам, и я был менее чем в двух сотнях ярдов позади, когда увидел перед следующим поворотом столб с указателем, который вполне мог быть вершиной горы. Если он доберется туда первым и выскочит на прямую дорогу, то вполне сможет уйти от меня.

Тут дорога уходила в сторону от направления на указатель, спускалась вниз, делала петлю и вновь возвращалась к тому месту, где я находился, только уровнем выше. Два отрезка дороги разделял довольно крутой склон, на нем я разглядел утоптанную тропу, по которой пешеходы, козы и собаки срезали путь, чтобы не бить носи по длинной петле дороги. Где прошли четыре ноги, четыре колеса тоже пройдут. Я резко вывернул баранку направо, перевалился через канаву и выехал на землю.

По правде говоря, почва здесь оказалась куда ровнее, чем на дороге, и ехать было лучше; разве что уклон крутоват. Двигатель взревел, шины пробуксовали было, зацепились за грунт, и мы рванули прямо вверх. Я заорал "ура!" и покрепче вцепился в баранку.

Когда я вскарабкался к следующему изгибу дороги, "Татра" уже миновала поворот и, сверкая всеми тремя глазами, ползла в мою сторону. В этот момент "Тойота" запнулась на крутом выступе, передние шины проскользнули по гладким камням, но все обошлось: задние колеса нашли упор и вытолкнули нас на вершину.

Поскольку "Татра" намеревалась проскочить мимо меня, я сделал единственную возможную вещь: на всем ходу врезался в нее.

Мне удалось ударить в капот, так что "Татру" развернуло. Звук нашего столкновения напоминал взрыв на фабрике мусорных бачков, а затем "Татра" впилилась носом прямо в оказавшуюся в нужном месте груду камней. Я затормозил и выключил двигатель, уже выскакивая из машины, но Свирский оказался быстрее. Он открыл заднюю дверь еще до столкновения и выскочил наружу, словно газель-тяжеловес. Водитель, что-то бормоча, неуклюже выбирался со своего места, одновременно пытаясь вытащить точно такой длинноствольный пистолет, как тот, что лежал у меня в кармане. Я отобрал у него оружие и как следует стукнул его сзади и сбоку по шее: это должно было погрузить его в сон на некоторое время и избавить от куда больших неприятностей. А затем я отправился вслед за Свирским.

Он бежал, пригнув голову, и топотал по дороге, словно беглая паровая машина. Но оказалось, что я бегаю побыстрее. Добежав до указателя на вершине, он свернул с дороги, а я уже нагонял его. Я тоже поравнялся с указателем, пробежал мимо и тут же метнулся назад. Пуля со звонким пением отрикошетила от камня, возле которого я только что находился. Наверно, именно Свирский был тем самым стрелком с заднего сиденья, который продырявил мою шину, и глаз у него был все так же хорош. Рядом с моей головой была надпись на немецком — что-то насчет того, что эта дорога посвящается нашему благородному императору Францу-Иосифу. Я верил этой надписи. И готов держать пари, что к вывеске никто не прикасался с тех самых пор, как на глазах императора работяги закатили на место последний валун.

Низко пригибаясь, я обежал постамент надписи с другой стороны и увидел, как спина Свирского скрылась в сосновой роще. Грандиозно! На дороге он мог бы держать меня на расстоянии, угрожая своим пугачом. А в лесу мы были на равных.

Это был знакомый с детства широколиственный лес, очень похожий на альпийский. Мы поднялись уже достаточно высоко, чтобы оставить позади прожаренное субтропическое побережье, и теперь находились в приятном зеленом сумраке. Ладно, пусть я буду Кожаный Чулок, а он будет американский лось. Или, скажем, медведь. Я собирался устроить ему небольшую, но хитрую ловушку. Мне было хорошо слышно, как моя добыча ломится вперед через подлесок, сам же я свернул в сторону, чтобы обойти его с фланга, и бежал, низко пригнувшись, тихо и быстро.

Мой друг Свирский не был ни индейским разведчиком на тропе войны, ни даже бойскаутом. Он проламывался своими четыреста двенадцатью фунтами через лес, словно танк, и я все время сохранял с ним звуковой контакт. Когда треск прекратился, я продолжал двигаться дальше, пока не миновал то место, откуда он послышался в последний раз, а затем беззвучно вернулся назад.

Вот это да! Он спрятался за деревом и вглядывался в ту сторону, откуда только что прибежал; пистолет в руке, готов стрелять. Я прикинул, как мне поступить, решил, что лучше всего будет разоружить его, и бесшумно подкрался к нему сзади.

— Можно я это подержу, товарищ? — сказал я и, нагнувшись, хорошим рывком выхватил оружие из его рук.

Несмотря на весь его вес, этот парень имел хорошие рефлексы. Он развернулся, и мне пришлось отскочить в сторону, чтобы не получить удар.

— Руки вверх, hande hoch, ну и так далее! Свирский проигнорировал и меня, и оружие. С угрюмым выражением на роже он шел на меня в борцовской стойке: пригнувшись и вытянув руки вперед. Я попятился.

— Если мы будем так продолжать, — сказал я ему, — то кто-нибудь может поцарапаться, и, пожалуй, на это больше шансов у тебя.

И опять ни слова, а лишь упорное, машиноподобное движение вперед.

— Не говори потом, что я тебя не предупреждал. Стой, стой, стой… Даже три раза.

Он не обратил никакого внимания на мои слова, так что я выстрелил ему в ногу. Пуля отскочила рикошетом и пропела вдали, а он продолжал наступать. Я отчетливо видел дыру в штанине и точно знал, что не промахнулся.

— Ну ладно, Железный человек, — сказал я, тщательно прицеливаясь, — давай посмотрим, насколько крепкие у тебя суставы.

На сей раз я целился ему в коленную чашечку — с тем же самым результатом. Ничего. Моя спина уперлась в дерево. Я выстрелил еще раз, точно в то же самое место. На этот раз получилось — нога подвернулась. Но он уже навис надо мной и падал на меня, как скала. Отскочить вовремя не удалось, и он ударил меня. Но я успел отбросить оружие как можно дальше, прежде чем он обхватил меня ручищами.

Что касается силы, то мышцы у этого весельчака были по-настоящему стальными. Я извивался, выворачивался и дергался, но не пытался бить его, потому что знал, что у него не было нервов, вообще никаких нервов. Я только выворачивался и все же сумел вырваться из этой механической медвежьей хватки, почти выскользнув из собственной рубашки.

Теперь пришла моя очередь. Я просто забрался ему на спину, обхватил его ногами вокруг талии и принялся сворачивать ему шею. Он продолжал молчать сомневаюсь, умел ли он вообще говорить — и лишь размахивал ручищами, стараясь скинуть меня. Но дотянуться до меня ему никак не удавалось. А я поворачивал и поворачивал его голову, пока его глаза не уставились на меня через правое плечо. Тогда я нажал еще немного. Его лицо оказалось теперь повернуто прямо ко мне, и он щелкал зубами мне в лицо. А я продолжал нажимать. Послышался резкий скрежет, его глаза закрылись, и весь его боевой дух иссяк. Ну а я еще немного довернул, и голова оторвалась.

Конечно, там оказалось множество проводов, трубок и тому подобного, но я выдернул все это и положил лишенную туловища голову на землю. Некоторые из проводов заискрили, прикоснувшись к земле.

Теперь я должен был выяснить, где находится мозг. Нельзя считать, что мозг находится в голове, только потому, что робот внешне похож на человека. Свирский, возможно, думал животом. С тех пор как до нас дошли слухи, что человекоподобный робот проходит полевые испытания, мы разработали подробный план действий, вплоть до этого самого момента. Мы уже знали о том, где находятся сервомоторы, источник электропитания и прочие агрегаты. Но какой мозг они использовали? Именно это мы и собирались выяснить. Я расстегнул его рубашку — они даже не потрудились как следует наложить на него пластмассовую плоть при последнем техобслуживании. Должно быть, очень торопились удрать. Кожа была свободно наброшена сверху и доходила только до пупа; я подцепил ее пальцем и потянул. Она снялась легко, как кожура банана, открыв широкую металлическую грудь, покрытую сверху слоем мягкой пластмассы. Это была защитная панель, напоминавшая кожух самолетного двигателя, с большими винтами по углам. Согнув пополам монету в десять динаров, я открутил их, снял панель и отбросил в сторону.

Отлично, отлично! Я улыбнулся и даже потер руки. Двигатели, коммутирующие устройства, модуль электропитания и так далее — все подсоединено к связке проводов, очень реалистично расположенной там, где должен был проходить спинной мозг, и выходившей через шею. Мозг находился в голове, ну а голова была у меня.

— Спасибо тебе, тофарисч, — сказал я, поднимаясь и отряхивая пыль с колен. — Ты очень помог мне. Я собираюсь позаимствовать твою рубашку, потому что ты порвал мою, а также запечатлеть кое-какие фрагменты твоих внутренностей, чтобы осчастливить наших инженеров.

Я снял рубашку с безголового туловища и положил его так, чтобы солнце светило прямо в раскрытую грудь. Теперь камера. Я внимательно осмотрелся вокруг, убедился, что поблизости никого нет, и отбросил в сторону свою разорванную рубашку.

— У нас тоже есть свои тайны, — сказал я ему, но он снова не потрудился ответить.

Я подцепил ногтем большого пальца кожу у себя на груди, а потом потянул обеими руками. Пластиковая оболочка с чавканьем раскрылась.

Из отверстия в груди выглянул объектив фотокамеры.

— Диафрагма два и пять при выдержке одна сто двадцать пятая, — сказал я себе и, конечно, не ошибся, а затем принялся фотографировать, посылая нервные импульсы на соленоид, приводящий в действие затвор. Голову я мог без труда спрятать в "Тойоте", а на этих фотографиях будут все недостающие подробности устройства тела. Поскольку в пределах видимости никого не было, я не отказал себе в удовольствии похвастаться вслух.

— Здесь все точно так же, как и в космической гонке, тофарисч. Идем ноздря в ноздрю. Точно так же и ты вышел на соревнования роботов. Крепкий, с заложенным избытком энергии, двойным и тройным дублированием систем на случай отказа. Получился мощный тяжелый робот. Не удалось даже втиснуть речевую функцию. Тогда как мы строим, используя микро-микроминиатюризацию. Куда более сложные схемы. Получается, что в точно такую же коробку набито гораздо больше всякого добра. И тоже действует. Когда Вашингтон услышал, что ты будешь проходить здесь испытания, там не могли удержаться, чтобы не устроить одновременно с тобой здесь же полевые испытания мне.

Я направился было к "Тойоте", но тут же повернулся и помахал свободной рукой.

— Если у тебя есть какие-то сомнения насчет того, чей подход удачнее, весело крикнул я, — то обрати внимание вот на что: кто из нас несет под мышкой чью голову?!


Беглец

Вино было терпким, густым, отдающим пылью, поднимающейся за окном крошечного винного магазина. «VINI I BIBITE» — гласили корявые буквы вывески над дверью. «Вино и напитки». Под вином подразумевался продукт местных виноградников, под напитками — многоцветье жидкостей в разнокалиберных бутылках. Палящие лучи солнца отражались от выбеленных стен соседних домов. Бирбанте осушил маленький стаканчик и вновь наполнил его из полулитрового кувшина.

— Жарко, — вздохнул он, и владелец магазина, он же бармен, с печальным, дочерна загорелым лицом, что-то согласно пробурчал в ответ.

Три старика за столиком у стены азартно играли в карты с необычными картинками.

Чиомонте ничем не отличался от других городков Италии, затерявшихся вдали от основных автострад. К нему вела лишь проселочная дорога, переходящая в центральную улицу. И местные жители, подозрительно посматривающие на каждого незнакомца, сознательно отделяли себя от внешнего мира, точно так же, как горы отсекали их долину от остальной страны. Вряд ли кто захотел задержаться в этом захудалом, ничем не примечательном городишке хотя бы на несколько минут. И, тем не менее, здесь находился человек, которого искал Бирбанте. Здесь или в ближайших окрестностях городка. Он отпил вина, положил руку на стойку бара ладонью вниз, взглянул на часы. Близился полдень. Когда Бирбанте дотронулся пальцем до едва заметного выступа, циферблат стал прозрачным, открыв цветовой индикатор. Показания не изменились. Расстояние до Нарсизо осталось прежним.

Он был где-то рядом. О том говорили не только приборы. Бирбанте буквально физически ощущал его присутствие: это чувство выработалось у него за долгие годы поисков тех, кто стремился скрыться от святой церкви. Нарсизо убежал дальше всех и находился на свободе дольше, чем следовало, но теперь это уже не имело большего значения. Раньше Бирбанте не знавал неудач. С божьей помощью и на этот раз поиск завершится успешно. Он коснулся рукой массивного креста, висевшего на груди под рубашкой. Он должен найти Нарсизо.

— Я бы хотел взять с собой литр вина.

Хозяин недоуменно посмотрел на Бирбанте, словно к нему впервые обратились с подобной просьбой.

— У вас есть бутылка?

— Нет, бутылки у меня нет, — тихо ответил тот.

— Думаю, я найду вам одну. Но придется оставить в залог пятьдесят лир.

Бирбанте вяло махнул рукой, хозяин принес из кладовой запыленную бутылку, помыл под краном и через воронку наполнил из большой оплетенной бутыли, вбил в горлышко почерневшую пробку. Бирбанте высыпал на стойку несколько монет, а когда хозяин потянулся к ним, положил рядом цветную фотографию.

— Вы его знаете? — спросил он.

Хозяин магазина собрал монеты, одну за другой, не обращая внимания на мужское лицо с темными, коротко стриженными волосами и голубыми глазами, изображенное на фотографии.

— Мой кузен, — пояснил Бирбанте. — Я не видел его много лет. Дядя умер, оставил ему деньги. Сумма не очень большая, но я знаю, что она ему не помешает. Деньги нужны всем. Вы не подскажете, где его найти?

Говоря это, он достал из нагрудного кармана сложенную вчетверо десятитысячную купюру, развернул ее и оставил на стойке. Хозяин посмотрел на купюру, затем на незнакомца. Бирбанте чувствовал, что и старики-картежники не спускают с него глаз.

— Никогда его не видел.

— Это плохо. Речь идет о деньгах.

Бирбанте сложил купюру, убрал в карман, взял бутылку и вышел из магазина. Обжигающие лучи обрушились на него, и он надел черные солнцезащитные очки. Это люди всегда держались друг друга. И, признав Нарсизо своим, никогда бы не выдали его.

«Альфа-ромео» красным пятном выделялась на выжженной солнцем улице. Бирбанте сунул бутылку под сидение, подальше от палящих лучей, и пересек вымощенную неровным булыжником мостовую. Хотя над дверью не было вывески, а окно ничем не напоминало витрину, все местные жители знали, что это бакалейная лавка. В дверном проеме болтались несколько связок красного перца. Бирбанте оттолкнул их и вошел в сумрак лавки. Женщина в черном платье не ответила на его приветствие и молча начала складывать заказанные им продукты. Кусок козьего сыра, краюху хлеба с толстой, хрустящей корочкой. Бирбанте не понравился запах оливок, и он отказался от них. Все это время он наблюдал за винным магазином.

Вот из него вышел один из картежников и захромал вдоль улицу.

Бирбанте довольно кивнул. Если Нарсизо близко, и ему могут сообщить о появлении интересующегося им незнакомца, значит, поиски подошли к концу. На небольших расстояниях детектор обычно врал. Он мог лишь показать, что беглец находится в радиусе до десяти миль. Но ситуация станет иной, как только Нарсизо узнает, что его ищут. Он испугается, начнет волноваться, суетиться. Короче, резко изменится ритм его биотоков. И детектор, настроенный на волны, излучаемые мозгом Нарсизо, точно укажет его местонахождение. Шагая к автомобилю, Бирбанте смотрел прямо перед собой, но, сев за руль, взглянул в зеркало заднего обзора. Старик лишь однажды оглянулся, затем юркнул в один из домов. Бирбанте сложил покупки под сидение, рядом с бутылкой, завел двигатель. Проделывал он все это очень медленно, и, наконец, увидел мальчишку, вышедшего из двери, за которой скрылся старик. Мальчишка пробежал мимо машины, даже не повернув головы.

— Невероятно, подумал Бирбанте, отпуская сцепление. Ни один итальянский мальчик не может пройти рядом с красивой машиной, не оглядев ее от бампера до бампера. Значит, мальчишке дали какое-то серьезное поручение. То есть Нарсизо действительно где-то рядом. Бирбанте развернул «альфа-ромео» и поехал обратно к шоссе, с каждым метром удаляясь от мальчика. Приборы скажут все, что мне следует знать, улыбнулся Бирбанте.

Поднимаясь из долины по серпантину узкой дороги, он заметил на одном из поворотов маленькую рощицу, свернул под сень деревьев и заглушил двигатель. Тишину нарушало лишь стрекотание насекомых. Внизу лежала залитая солнцем долина с полосками зеленых полей на окраинах городка. Издали Чиомонте, с розовым куполом его церкви, возвышающейся над белыми домами, выглядел попривлекательнее. Отсюда не бросалась в глаза ни бедность городка, ни грязь на его улицах. Бирбанте глотнул вина, отломил корку хлеба, перочинным ножом отрезал сыра. Хлеб был свежим, сыр — острым, простая крестьянская еда напомнила ему о детстве, проведенном на тосканских холмах. Италия не изменялась, сонно щурясь сквозь теплые полдни столетий, под мелодичный перезвон колоколов тысяч церквей. Эта страна лежала на ладони Господа, а ее долины словно оцепенели…

Гремя изношенным двигателем, оставляя за собой клубы черного дыма и надсадно скрипя на каждом повороте, по дороге спускался автобус. В довершение ко всему водитель, проезжая мимо красного автомобиля, нажал на клаксон, и атмосфера умиротворения исчезла без следа.

В гневе Бирбанте потряс кулаком вслед удаляющемуся автобусу и проклял водителя. И только после глотка вина понял, что напрасно дал волю чувствам. Разумеется, бедняга ни в чем не виноват. И не следовало его проклинать, даже мысленно. Лицо Бирбанте залоснилось от пота, вызванного отнюдь не жарой. Вытащив тяжелые серебряные четки, он обратился к Богу с просьбой простить его и оставить без внимания проклятия водителю, вырвавшиеся сгоряча и, следовательно, ничего не значащие. И понять, почему он рассердился, ибо он — всего лишь человек и не всегда в силах смирить гордыню. Обращенный к Богу монолог успокоил Бирбанте. Постоянное напряжение дает себя знать, решил он, особенно при выполнении столь ответственного поручения. И, вернувшись с Нарсизо, он должен попросить руководство отпустить его хотя бы на год в какой-нибудь уединенный монастырь. Он не сомневался, что ему пойдут навстречу, руководству хорошо известно, какие преграды преодолевает он, чтобы дойти до цели.

Стрелка индикатора дрогнула и поползла. Занятый своими мыслями, Бирбанте не сразу заметил ее движение. Теперь следовало забыть о них, как о питье и пище. Воздержание и пост никому не приносили вреда. Бирбанте склонился над приборами.

— Ты здесь, Нарсизо, совсем рядом, и так же, как и я, боишься Божьего суда. И я иду, чтобы помочь тебе.

Двигатель заурчал, «альфа-ромео» плавно тронулась с места. Бирбанте сдерживал нетерпение. Погоня была долгой, и несколько лишних минут ничего не решали. Спустившись в долину, у самого городка, где дорога стала менее извилистой, Бирбанте съехал на обочину и вновь взглянул на приборы. Индикатор по-прежнему указывал, что беглец близко. Я нашел тебя, Нарсизо, улыбнулся Бирбанте.

Тени чуть удлинились, а в остальном Чиомонте оставался таким же, как и час тому назад, когда Бирбанте покидал городок. Ехал он посреди улицы, медленно, на второй скорости, вглядываясь в стрелки приборов. Они должны дернуться, когда он проедет мимо Нарсизо, и тогда он узнает беглеца и схватит его. С Божьей помощью. Бирбанте коснулся нагрудного креста. Но индикатор по-прежнему указывал, что Нарсизо где-то впереди.

Дома кончились, и вновь потянулись поля, пыльные виноградники. Должно быть, Нарсизо прятался не в Чиомонте, а на одной из окрестных ферм. Но с каждой секундой сигнал становился слабее, хотя детектор и вел его вперед, в безлюдье дороги. Бирбанте охватил страх, и он вдавил в пол педаль газа. Нет, вот это ни к чему, одернул он себя. Спешкой тут не поможешь. Сначала надо обдумать следующий шаг. Сигнал становился все слабее. Бирбанте ничего не мог понять. А затем радостно рассмеялся.

— Как просто, — «альфа-ромео» набрала скорость. — Автобус! Нарсизо предупредили, и он удрал. А что еще он мог сделать? Путешествие подошло к концу, Нарсизо.

Бирбанте ехал быстро, срезая повороты. Уже через пару минут впереди показался автобус. Бирбанте притормозил. Конечно, не хотелось вытаскивать Нарсизо из переполненного автобуса, но другого выхода он не находил. Автобус скрылся за рощицей, вновь показался на дороге. «Альфа-ромео» продолжала преследование, проскочила рощу, настигая автобус, но ту стрелки приборов резко дернулись и Бирбанте с силой нажал на тормозную педаль. Нарсизо сошел с автобуса! Детектор показывал, что он находится справа от дороги. Задним ходом Бирбанте проехал сотню метров, пока не увидел тропу, петляющую по полям. Он не мог набрать скорость, но все же ехал быстрее бегущего человека…

На круглой вершине каменистого холма сидел мужчина в грубой крестьянской одежде, с палкой в руках. Бирбанте остановил машину, чтобы спросить, не проходил ли кто по тропе, но не успел произнести и слова, как мужчина поднял голову и повернулся к нему.

Их взгляды встретились и Бирбанте заглушил двигатель.

— Ты Нарсизо Лупоне, — в голосе Бирбанте не слышалось вопросительной интонации.

Нарсизо кивнул, его светло-голубые глаза резко выделялись на загорелом лице.

— К сожалению, не имею чести знать вас.

— Отец Бирбанте.

— О, какая встреча, знаменитейший охотник за еретиками.

— Если ты знаешь, кто я такой, то должен понимать, что пришел я не для того, чтобы поболтать с тобой. Для нас обоих будет проще, если ты сядешь в эту машину и поедешь со мной.

— Терпение, Бирбанте, терпение. Даже приговоренному к смерти преступнику дается время на раздумье, его и кормят перед казнью. Вот и нашему Спасителю предоставили возможность в последний раз поужинать.

— Его имя на твоих устах — богохульство. Сейчас ты поедешь со мной, и на этом все закончится.

— Неужели? — усмехнулся Нарсизо. — А что вы сделаете, если я откажусь? Убьете меня?

Бирбанте взял с сидения какой-то предмет.

— Ты знаешь, что мы никого не убиваем. Мы — христиане в христианском мире и не жалеем сил, чтобы подняться над окружающими нас животными. Это устройство обездвижет тебя и не даст пошевельнуться, так что, как бы ты этого не хотел, мы уедем вместе.

Он поднял черную пластмассовую трубку с рукоятью и кнопками на одном конце, украшенную золотым силуэтом серафима, и наставил ее на Нарсизо.

Прогремел выстрел, зеркало заднего обзора разлетелось вдребезги, из поблескивающего металлом предмета в руке Нарсизо вырвался дымок.

— Вы узнали пистолет, не так ли? — полюбопытствовал Нарсизо. — Вы видели его изображение в исторических книгах. Он может продырявить вас так же легко, как и машину. А теперь бросьте парализатор на заднее сидение.

Бирбанте выполнил приказ и пожал плечами.

— Какая тебе польза от моей смерти? Я окажусь среди святых и мучеников, а ты останешься здесь, в этом жестоком мире, пока за тобой не придут другие. Отдай пистолет и поедем со мной.

— Нет. А теперь отойдите от машины и выслушайте меня. Сядьте вон там и давайте поговорим. Пистолет я уберу.

— Дьявол все еще бродит в этом мире, — Бирбанте перекрестился и сел на траву.

— Мир этот не так уж и плох. Вас не удивляет наличие у меня пистолета? В эту эпоху?

— Отнюдь. Год одна тысяча девятьсот семидесятый от Рождества Христова — далекое прошлое. Чему тут удивляться?

— Вам следовало уделять истории больше времени. Разве вас не проинструктировали, прежде чем направить сюда?

— А как же. Не думайте, что в коллегии инквизиции сидят дураки. Я вернулся в прошлое на сорок семь лет. Эта машина — точная копия одной из моделей этого периода.

— Ага! Значит, вы привезли машину с собой? Я как раз собирался спросить об этом. Похоже, вы достаточно хорошо знаете это время, и вам известно, что войны за веру давно закончились и наступила эра мира?

— Конечно. Но, раз у тебя оказался пистолет, в наши хроники, очевидно, закрались незначительные неточности.

— Или святые подчистки?

— Не богохульствуй!

— Пожалуйста, извините меня. Я действительно стремлюсь к тому, чтобы вы меня поняли. Так как вас послали за мной, я полагаю, что вы все обо мне знаете и вам, естественно, известно, как я сюда попал.

— Конечно. Ты физик Нарсизо Лупоне, сотрудник Ватиканских лабораторий в замке Сан-Анджело. Благодаря исключительным способностям тебе удалось занять высокий пост, несмотря на то, что ты не принял духовный сан. Твой побег приведет к тому, что устав лабораторий ужесточится, дабы не допустить ничего подобного в будущем. Теперь мы будем доверять только тем, кто принял святые обеты. Тебя искусил дьявол и ты удрал в этот городишко, в прошлое.

— А священник устоит перед уговорами Сатаны?

— Несомненно!

— А если я скажу, что в моем деянии не было злого умысла? Дьявол ничего не нашептывал мне на ухо, как, впрочем, и Бог. Я…

— Перестань богохульствовать!

— Как вам будет угодно. Меня воспитали верным сыном церкви, и раньше мне бы и в голову не пришло говорить о том, что я знаю. Теперь у меня развязаны руки. Если хотите, я сомневался, сомневался во всем, чему меня учили, поэтому и оказался здесь. Я сомневался, что призвание человека в смирении, что он должен лишь рожать детей, расселяться по Земле, уничтожать так называемые низшие формы жизни. Я сомневался, что за запретом на целые разделы физики стояла Божья воля.

— Так повелел Бог!

— Нет, к сожалению, это сделали люди. Папы и кардиналы. Которые верят во что-то одно и считают, что остальной мир должен придерживаться тех же взглядов. Они подавляют мысль, волю, свободу, честолюбие, заменяя все серым туманом священных обязанностей.

— Меня не трогают твои слова. За них ты будешь гореть в аду. Пойдем со мной, брось оружие. Возвратись к тем, кто поможет тебе и очистит твой разум от скверны.

— Кто сотрет мою память, выжжет мои мысли и превратит в растение, прозябающее на святой почве, каковым я и останусь, пока не умру. Нет. Я не вернусь с вами. Мне представляется, что не вернетесь и вы.

— Что ты такое говоришь?

— То, что вы слышали. Будущего, откуда вы пришли, не существует, не будет существовать. Во всяком случае, для настоящего времени. Почему, по-вашему, я забрался так далеко? Ранние эксперименты принесли противоречивые результаты. Стоило нам углубиться в прошлое больше, чем на несколько месяцев, как все шло вкривь и вкось. Думаю, я понял, в чем дело, и разработал теорию, объясняющую выявленные противоречия. Поэтому я воспользовался установкой, которая могла послать меня на годы назад, и не взял с собой ничего, кроме одежды. Я нашел работу, позволявшую не умереть с голоду, заглянул в книги. Вы слышали о Генрихе Восьмом, короле Англии?

— Почему ты спрашиваешь меня об этом? С какой целью? Я не сведущ в мирской истории.

— Речь не об этом. Он не оставил заметного следа в нашем мире. упав с лошади и разбившись насмерть на двенадцатом году правления. Но уж кто такой Мартин Лютер вы знаете?

— Разумеется. Немецкий священник, впоследствии еретик и смутьян. Заточен в тюрьму, где и умер, не помню в каком году.

— В тысяча пятьсот пятнадцатом, поверьте мне на слово. А что вы скажете, узнав, что Лютер не умер в тюрьме, но в тысяча пятьсот семнадцатом году выступил против католицизма и возглавил движение, которое привело к образованию новой церкви?

— Безумие!

— Это еще не все. И добрый король Генрих прожил достаточно долго, чтобы основать свою церковь! Впервые прочитав об этом, я подумал, что сошел с ума, но потом ощутил безмерную радость. Этот мир далеко не рай, но здесь все еще существует свобода и люди трудятся ради благополучия всех и каждого. Вам тоже придется полюбить этот мир, потому что мы оба обречены жить здесь до самой смерти. Повторяю, будущее, каким мы его знаем, не существует для нас и никогда не будет существовать. Какой-то фактор вызвал необратимые изменения, возможно, само наше проникновение в прошлое. Подумайте, Бирбанте, вы потеряли меня, потеряли вашу церковь и вашего Бога, потеряли все…

— Хватит! Остановись, ты лжешь! — Бирбанте вскочил, его лицо побледнело. Нарсизо, рассеянно улыбаясь, остался сидеть на траве.

— Я испугал вас, не так ли? Если вы обеспокоены моими словами, почему бы вам не проверить все самому? Главный темпоральный передатчик смонтирован, вероятно, в этой машине, но у вас должен быть аварийный блок. Его обязан иметь каждый путешественник во времени. Деваться мне некуда, я не убегу. Вам нужно лишь запомнить темпоральную отметку и нажать кнопку. Отправляйтесь в наше время и посмотрите, кто из нас прав, а затем возвращайтесь сюда, на мгновение позже темпоральной отметки. Я буду здесь, ничего не изменится. За исключением того, что вам откроется истина.

Бирбанте застыл, пытаясь понять, силясь не поверить. Нарсизо молча указал на пистолет, напоминая инквизитору о существовании оружия. Затем достал из кармана обрывок газеты, первую страницы «L'Osservatore», официального органа Ватикана. Бирбанте не смог заставить себя отвести взгляд и прочитал заголовок: «ПАпа молится за мир, призывая присоединиться к нему всех людей доброй воли, независимо от их религиозных убеждений».

ВЫкрикнув что-то нечленораздельное, Бирбанте вырвал газету из рук Нарсизо, смял в комок и бросил на землю. Затем достал аварийный блок, нажал на кнопку и исчез.

Нарсизо сидел, отсчитывая секунды. А потом облегченно вздохнул.

— Один! — вскричал он, прыжком поднявшись с травы. — Он не вернулся, потому что не мог вернуться. Он в другом будущем, другом прошлом, бог знает где. Мне наплевать. Больше я его не увижу.

Нарсизо взглянул на пистолет и отшвырнул его от себя.

С каким усердием он учился целиться и стрелять, дабы тот, кто придет за ним, не догадался, что он неспособен убить живое существо, как и все остальные, живущие в пространстве и времени, из которого он сбежал в прошлое. Нарсизо нежно погладил бампер «альфа-ромео».

— Вот мое богатство и убежище. Я смогу продать конструкцию энергетических элементов, приводящих в движение эту машину, и они заменят вонючие и чадящие двигатели внутреннего сгорания. Если за мной придут другие, я убегу от них сквозь время. Хотя я сомневаюсь, чтобы у кого-то хватило на это смелости. Особенно после исчезновения Бирбанте.

Нарсизо сел за руль, завел двигатель.

— И я увижу не только маленький уголок католической Италии. Я разбогатею и буду путешествовать. Выучу английский и поеду в далекие Америки, где правят англичане, где благородные ацтеки и майя живут в золотых городах. И каким чудесным будет этот новый мир!

«Альфа-ромео» медленно выкатилась на дорогу и скрылась вдали.


Когда все съедено

— И кого же это я должен остерегаться? — с ухмылкой спросил загорелый, богатырского сложения фоторепортер у бледного, как рыбье брюхо, субтильного, впалогрудого флотского лейтенанта, ростом едва достававшего ему до плеча.

— Да говорю же: пикаюнцев![425] В Новом Орлеане их полно, особенно в прибрежных кварталах. Это очень опасные люди. Некоторые вообще сущие звери: если заметят тебя, сразу набросятся и сожрут.

В смехе репортера звенела сталь; от могучего хлопка по спине моряк аж закашлялся.

— Дружок, давай ты будешь беспокоиться о собственной заднице, а не о старине Максуайне, который двенадцатилетним мальчишкой прикончил во имя Господа своего первого вьетнамского коммуняку. С тех пор я побывал на восемнадцати войнах, по большей части фотографировал их, но при этом никогда не упускал возможности кого-нибудь шлепнуть. Спорим, твой трухлявый флот такими заслугами похвастаться не может. — И свое презрение к главному роду вооруженных сил он подчеркнул неприличным жестом, отчего закачались и запрыгали висящие на нем, как игрушки на рождественской елке, многочисленные фотокамеры и причиндалы.

Аккуратно поправив снаряжение, великан окинул взглядом Миссисипи: везде черная гладь, только у ржавого корпуса подлодки колышется пена. Над водой поднимался туман, до того едкий, что щипало в ноздрях; вкупе с ночной мглой он размывал огни приближающейся пристани. Через стальные листы ногам Максуайна передавалась вибрация машин шедшего задним ходом к причалу плавсредства, а откуда-то с берега доносился вой сигнальной сирены. Вооруженный до зубов портовик поймал швартовочные концы, затем выдвинул сходни. Лейтенант нервно поглядывал на Максуайна и грыз кончик тонкого уса.

— Сэр, дальше вам придется идти в одиночку, — сказал он. — На берегу вас встретит охрана, а мы сейчас переберемся в военный док…

— Не бери чужие проблемы в голову, сынок. Максуайн вполне способен о себе позаботиться.

Не то хохотнув на прощание, не то презрительно фыркнув, он протопал по сходням, миновал ярко освещенный док и очутился на пешеходной дорожке; дальше горели огни и ждали охранники. Дорожку — неосвещенную, грязную, гнилую — репортер успел пройти лишь наполовину. Внезапно позади него вырос темный силуэт, и шею захлестнула удавка. Максуайн не сдался без сопротивления, он вовсю брыкался, пучил глаза и резал пальцы о проволоку, но смерть наступила достаточно быстро. И еще до того, как сердце трепыхнулось в последний раз, у жертвы забрали фотоснасти и удостоверение личности; все это перекочевало в руки человека, который вылез из спрятанной под пристанью пироги и взобрался по склону к дорожке. Ростом и телосложением не уступая покойному, он был одет в точно такой же комбинезон. И минуты не прошло, как внешне он совсем уподобился репортеру. Но прежде, чем пойти дальше, он шепотом обратился к людям, тащившим мертвеца в лодку, и это были первые за всю операцию слова:

— Не забудьте: мне за мясцо причитается.

— Уи, Жан Поль, — последовал такой же тихий ответ, и убийцы исчезли в потемках.

«Двойник», топая так же громко, как и «оригинал», прошел остаток дорожки и очутился на берегу, в круге света, под прицелом двух скорострельных винтовок пятидесятого калибра, которые держали в руках суровые полицейские. Зловещего вида офицер службы безопасности, в темной шинели, с дуэльными шрамами на лице, с красными глазами, подозрительно уставился на Жана Поля.

— Нам было сказано, что вы после высадки незамедлительно проследуете сюда. А вы задержались.

— Точно, — подтвердил Жан Поль наглым тоном Максуайна и приблизился к начальнику, чтобы обдать густым запахом чесночного сойлента. — Задержался я. Захотелось сфотографировать бедняжку Миссисипи, навсегда отравленную канализационно-промышленными стоками вашего вонючего города.

— Это ночью-то? — Офицер закашлялся, пятясь от репортерского «выхлопа», который любым канализационно-промышленным запахам дал бы сто очков вперед.

— Сынок, ты про инфракрасную съемку что-нибудь слыхал? Дохлая рыба особенно хорошо получается.

Разозленный начальник осмотрел удостоверение личности Максуайна (на то и был расчет: гнев лучше подозрительности) и не заметил никакого подвоха. Бормоча что-то невнятное, он ткнул большим пальцем в сторону низинных кварталов, и Жан Поль с двумя громилами по бокам направился в негостеприимную темноту.

— Чуваки, держитесь ко мне поближе, — попросил он. — Не хочу получить по башке от ваших пикаюнцев или в тоннелях заблудиться.

Произнося эти слова, лже-Максуайн едва не улыбался. Низинные кварталы Нового Орлеана он знал гораздо лучше, чем здешняя полиция.

— Только давай без столичной спеси, — буркнул полицейский справа, водя кругом ярким лучом фонаря. — У нас не лучше и не хуже, чем там, откуда ты приперся.

— Уверен, что не хуже? Мистер Тренч досконально разобрался в том, что у вас творится, я сниму все, что он мне покажет, и эту фотку с рыбой добавлю — вот тогда и полюбуетесь по головизору на свое дерьмо, и весь мир его понюхает. Нравится такая перспектива?

Ответа не последовало, поскольку в ту секунду рядом рванула граната и проделала в стене дыру и автоматы послали во мглу короткие очереди. Полицейские действовали без злости, просто реагировали на опасность — они явно не питали неприязни к тем, кто их пытался убить. Жану Полю пришлось вместе с охранниками пробежать по грязным коридорам в относительно безопасное помещение, где поджидал лифт. По ту сторону шахты в бронированной кабинке прятался с пулеметом лифтер, он тщательно осмотрел вновь прибывших, прежде чем поднял бронедверь.

— Меня зацепило! — Жан Поль запоздало обнаружил, что у него окровавлена щека — по ней прошелся осколок.

— Слабовато зацепило, — отозвался полицейский и радостно заржал, а второй присоединился.

Фотографа затолкали в кабину, бронедверь с шумом вернулась на место.

— Вы посетитель к мистеру Тренчу? — спросил лифтер, чье лицо едва угадывалось за пуленепробиваемым стеклом.

— Твою мать, а то кто же? Призрак Дики Никсона, восставший из могилы на третий день?

Упомянутый призрак так и не объявился, и поклонники усопшего президента до сих пор терпели насмешки от народных масс.

— Вези меня к нему. — Жан Поль прижал к ранке носовой платок.

С протестующим скрежетом лифт двинулся через обветшалые и захламленные подвалы, через производственные ярусы, через спальный этаж, потом через другой спальный этаж, через административную секцию — необходимый барьер между верхним и нижним классом, — и наконец со стоном замер на самом верху, в считаных метрах от нижней поверхности ядовитого ночного тумана. Там ждали еще двое охранников — прилично одетые, вежливые, деловитые, но такие же смертельно опасные, как их коллеги снизу.

— Мистер Максуайн?

— А ты быстро соображаешь, сынок.

— Вы не откажетесь пройти со мной в караульное помещение? Хотелось бы проверить удостоверение личности. Рутинная процедура.

— Через эту рутинную процедуру я уже прошел. Вы что же, братцы, издеваетесь надо мной? — Жан Поль ожидал проверки, но не следовало выходить из широко известного образа Максуайна.

— Всего лишь формальность. Сюда, пожалуйста.

Один охранник задержался, другой — провел Жана Поля в будку и заперся вместе с ним. Сразу после этого он оставил формальный тон и заулыбался:

— Мистер Максуайн, не передать словами, до чего же я рад с вами познакомиться. Ей-богу, рад! Видите ли, я сам фотограф. Не профессиональный, конечно, — так, балуюсь понемножку.

— Здо?рово. — У Жана Поля моментально засосало под ложечкой. — Так ты будешь мои ксивы рассматривать? Или пойдем наконец к мистеру Тренчу?

— Сэр, не волнуйтесь, проверять вашу личность я не вижу необходимости. Но у нас есть пара минут, предлагаю немножко выпить и поговорить. Вы любите планктонную водку с бурбоном, я читал об этом в газетах. Специально к вашему приезду поднакопил денег и добыл бутылочку. Вот, пожалуйста.

— Здо?рово, — ворчливо повторил фальшивый Максуайн и одним движением опростал стакан, изо всех сил подавляя дрожь отвращения.

Он терпеть не мог планктонную водку, чем бы ее ни сдабривали.

— Мистер Максуайн, моя фамилия Хардести. У нас тут что-то вроде клуба, пара сотен ребят с фотоаппаратами. Сам я давно обзавелся камерой, но снимков сделано не много — на черном рынке очень трудно добыть пленку. И все-таки я надеюсь пролезть на место полицейского фотографа, наш-то уже староват…

— А еще больше состариться ему не светит?

— Хе-хе. Вы сообразительны, мистер Максуайн, и знаете жизнь. Можно задать несколько технических вопросов? Никто из моих приятелей-дилетантов не понимает, как вам удался тот голографический снимок сорванного покушения на президента, когда охрана пристрелила киллера. Солнце светило вам прямо в объектив, а значит, на нем был фильтр «Эль-пятнадцать», верно? И тем не менее вы ухитрились передать цвет крови и даже пули зафиксировать на вылете из тела — такое я раньше считал невозможным даже теоретически. Вы помните, какая была диафрагма, выдержка, формат, скорость, марка пленки?

Максуайн лучезарно улыбнулся собеседнику — дородному, крутому, испорченному, простому как пятицентовик фараону с недосягаемыми амбициями.

— Я тебе отвечу, — пообещал Жан Поль, чувствуя, как его бросило в пот, и надеясь, что фотограф-любитель этого не заметит, — но как насчет еще по одной?

Тянуть время! Чтобы выкрутиться, необходимо время на размышления. Когда его готовили к операции, не предусмотрели только одного — вот такой беседы на профессиональную тему. Термины, которыми сыпал Хардести, Жану Полю не говорили абсолютно ничего.

Звякнули стаканы, забулькал дрянной, скупо сдобренный, воняющий рыбой этиловый спирт. Жан Поль лил его прямо в глотку, стараясь не задеть ничего вокруг, и думал, думал…

— Я, чтоб ты знал, секретов своего мастерства не открываю никому. Это закон, и нарушать его нельзя. Но кое-что хорошее все-таки могу для тебя сделать, потому как ты мне кажешься парнем, этого заслуживающим.

Что дальше?!

Он с заговорщицким видом наклонился вперед и мигнул Хардести, а простак засиял от счастья и закивал в ответ.

Так что же делать? Прикончить его? Это не выход.

И тут в голове щелкнуло, пришел рожденный отчаянием ответ.

— А ну-ка, взгляни на мою технику. Знаешь, что это за модели? Конечно знаешь. Еще разок присмотрись и скажи, какая из них самая допотопная. Ну что, можешь?

— Конечно могу, мистер Максуайн. Вот этот «Асахи пентакс» — настоящий антиквариат. Двухмерка, без голографии. Непонятно, зачем она вам нужна. Просто для коллекции?

— Ты совершенно прав, приятель. У этой камеры есть история. Ее я получил, когда был зеленым новичком вроде тебя, от старого и знаменитого фотографа. Его фамилию ты наверняка слышал, но я ее называть не стану. А ему аппарат подарил другой мастер, на удачу. Вот так и переходит из рук в руки эта камера-талисман. Я давно подыскиваю парня, чтобы ее передарить, и сейчас наконец нашел. Держи!

После этого все пошло как по маслу. Дрожащими руками Хардести крутил фотоаппарат и не верил в свое счастье, наконец неохотно запер в ящике письменного стола. Выводя посетителя из кабинета, он малость сосредоточился, походка обрела надлежащую полицейскому твердость, но глаза по-прежнему сияли детским восторгом.

Уже не разговаривая, фоторепортер и охранник прошли по дорого отделанному коридору и остановились у двери в апартаменты.

— Слышь, Хардести, я тут припомнил: есть у меня пара лишних кассет. Возвращайся… — Жан Поль посмотрел на часы. — Возвращайся ровно через пятнадцать минут, и я тебе пленку передам. Понял? Только приходи один, минута в минуту, я у двери подожду и отвечу. Никто и не узнает.

— Буду ровно через четверть часа, — шепотом ответил Хардести и подмигнул, а затем нажал возле двери панель оповещающего устройства. Засветился лучик сканера, полицейский подержал у его глазка удостоверение. — Со мной мистер Максуайн из Нью-Йорка, у него назначена встреча с мистером Тренчем, охрана все проверила и дала зеленый код доступа.

Под гул сервомотора отворилась дверь, и Жан Поль вошел. Когда за его спиной клацнул запор, он глянул сначала на часы, затем на спешащего к нему низкорослого, седого, встревоженного мужчину.

— Мистер Тренч? — спросил он.

— Да, разумеется. Интервью будет коротким, завтра слушание, мне надо готовиться…

— Вот так достаточно коротко? — Жан Поль шагнул вперед и ударил громадным кулаком коротышке под ухо.

Мистер Тренч успел лишь пронзительно взвизгнуть. Жан Поль поднял упавшему веко, убедился, что он без чувств, снял с бедра под брюками инструментальный пояс и приступил к сноровистой работе. Вентиляционная пластина оказалась на том же месте, что и у макета, и едва он вывинтил первый шуруп, как на пальцы надавила струйка теплого воздуха — возможно, от далекого порыва ветра. К тому времени, когда Жан Поль убрал в карман обыкновенные шурупы и заменил их особыми, в воздуховоде позади него уже вовсю скрежетало. В отверстии появился блестящий проволочный трос с покрытым алой краской крюком. Пока все шло точно по расписанию. Лжефотограф снял с себя ремень, тоже изготовленный специально для этой операции, и просунул его концы у мистера Тренча под мышками, а пряжку застегнул на спине. Подвесить коротышку к крюку в шахте воздуховода было не намного сложнее. Жан Поль взялся за плечи оглушенного и дважды потянул его вниз, и сигнал был принят — трос моментально двинулся вверх, унося с собой пленника.

Как раз в этот момент запищал дверной звонок. Жан Поль повернул на пальце узорчатый перстень с фальшивым самоцветом.

— Входи, — крикнул он, и появился Хардести. — Дверь закрой, вот так. А теперь дай пожать тебе руку и пожелать удачи.

— А что… — Не договорив, Хардести рухнул.

Яд, приобретенный у сотрудника государственной военной биолаборатории, подействовал мгновенно. Полицейский умер еще до того, как растянулся на полу.

Жан Поль снял с него плетеный поясной ремень — хоть и сделанный из дешевого пластика, тот был достаточно прочен — и тщательно связал ноги. На сей раз пришлось попотеть — весу в этом громиле было куда больше, чем в щуплом мистере Тренче. Но Жан Поль справился, просунув крюк между лодыжками, и посигналил. Наверху ждут его, а не покойника, но люди там хладнокровные и умные, они сориентируются быстро.

И действительно, крюк вернулся. К этому времени Жан Поль уже находился в шахте воздуховода; упираясь в стены, чтобы не соскользнуть, он ставил на место панель. Подпружиненные анкерные болты удержат ее не хуже шурупов. Жан Поль взялся за крюк обеими руками, дважды дернул и полетел вверх.

Далее все шло в точности как при тренировке на макете. Едва Жан Поль выбрался на мокрую от дождя крышу, его товарищи приступили к демонтажу подъемника. Свою часть работы — установку на прежнее место крышки инспекционного люка — он проделал быстро и еще успел помочь с погрузкой снастей на борт вертолета. Последним садился Солти, и при этом мотор уже работал вовсю; едва закрылась дверь, машина взлетела.

— Как по маслу, — одышливо проговорил Солти. — Но очень уж жарко снаружи, с меня семь потов сошло. И на кой черт тебе понадобилось поднимать легавого?

— Это редчайший случай, вероятность одна на миллион. Представляешь, он оказался фотолюбителем! Полез ко мне с расспросами, а я ни бум-бум.

— Кто-нибудь видел?

— Никто.

— Тогда все путем. Какая разница, двое пропали или трое. Нас не найдут.

— Вы кто? — раздался хриплый голос. — И зачем это делаете?

— А, мистер Тренч. — На Жана Поля вдруг накатила усталость. — Вовремя вы очухались, как раз успеете попрощаться.

Солти и остальные двое ухмыльнулись.

— Не понимаю, почему я? — простонал коротышка. — Моя миссия — помогать людям.

— Но вы не помогли нескольким крупным корпорациям, поэтому за помощь они заплатили нам, — ответил Солти. — В свои предприятия они вбухали уйму денег, а вы с вашими разоблачениями причиняете неудобства. Нашим заказчикам не нужны дополнительные расходы, остановка технологических процессов и тому подобные гадости. Если вы исчезнете без следа, будет одной загадкой больше, но зато прекратятся проблемы. Похоже, кроме вас, возглавить Комиссию по борьбе с промышленным загрязнением некому, так что корпорациям будет проще работать.

— Без меня станет только хуже! — закричал коротышка. — Только я могу потянуть такое дело, остальные коррумпированы, взятки берут напропалую… Что вы делаете?! Неужели не видите, что мир катится к черту, тонет в собственных промышленных отходах, в собственных экскрементах?!

Мистер Тренч умолк и даже рот открыл от изумления — похитители дружно захохотали. Отвечал ему Солти, но остальные согласно кивали.

— Не катится, мистер Тренч. Уже докатился. Да всем, вообще-то, наплевать. Что упало, то пропало. Мы просто не хотим упустить свое.

— Внизу океан, — крикнул через люк пилот.

Похитители быстро привязали двигатель от «доджа» 1982 года к ногам мистера Тренча и сбросили его, вопящего от ужаса, с вертолета.

— Отправь сигнал, что дело сделано, — прокричал Солти пилоту.

Сигнал дошел мгновенно, и таким же молниеносным был ответ. Кто-то из топ-менеджеров нажал кнопку, и вертолет разлетелся на бесчисленные пылающие обломки.

Взрыв был настолько силен, что некоторые фрагменты миновали кричащего мистера Тренча и ударились о воду прежде него. Но он этого, возможно, не заметил. А если и заметил, едва ли обрадовался гибели своих убийц.

Самый великий охотник

— Вам, конечно, известно, мистер Лэмб, что до сих пор ни одному охотнику не удалось подстрелить Венерианского болотного зверя? — Годфри Спингл произнес эти слова в микрофон и протянул его своему собеседнику.

— Еще бы! Я изучил этот вопрос досконально, прочитал все от журнальных статей до научных докладов. Потому-то я и нахожусь здесь, на Венере. Меня считают лучшим охотником в мире, и, сказать правду, я не отказался бы от титула лучшего охотника двух миров.

— Прекрасно, мистер Лэмб, спасибо. Примите мои лучшие пожелания от Интерпланетной Радиовещательной Компании, а вместе с ней и от миллионов радиослушателей, которые сидят сейчас возле своих радиоприемников. Говорит Годфри Спингл, Максити, Венера. Передача окончена. — Он щелкнул выключателем и убрал микрофон в сумку.

Позади них взревела рейсовая ракета, стартовавшая в промозглом воздухе планеты, и, прежде чем заговорить, Лэмб переждал, пока грохот стихнет.

— Раз интервью закончено, подскажите мне, пожалуйста, в каком из этих… — он указал на обветшалые, покосившиеся хибары, — находится гостиница?

— Ни в каком, Спингл взвалил на себя один из рюкзаков Лэмба. Гостиница затонула в болоте на прошлой неделе, но я устрою вас переночевать в одном из этих складов.

— Спасибо. — Лэмб поднял второй рюкзак и направился за своим длинноногим проводником. — Мне бы не хотелось беспокоить вас.

— Ерунда, — ответил Спингл, тщетно пытаясь скрыть раздражение. — Я держал здесь гостиницу, но она затонула. Кроме того, я здесь и таможенник и почтальон. Народу в этой дыре не густо, да и какого черта здесь станет кто-нибудь селиться!

Спингл чувствовал себя обделенным и был зол на судьбу. Вот он, здоровенный парень, сильный и красивый, должен гнить заживо в этом вонючем болоте. А Лэмб, этот жирный боров в толстенных очках, подумать только! — прославленный охотник. Ну есть в этом хоть капля справедливости?

Не успели они опустить рюкзаки на заплесневелый бетонный пол склада, как Лэмб принялся рыться в них.

— Я не хочу откладывать и пойду на болотного зверя сегодня же, засветло, чтобы поспеть к утренней ракете. Вы не откажете в любезности проводить меня?

— Я всего лишь проводник, — Спингл с трудом подавил усмешку. — А может, стоит немного поубавить пыл, а? Венерианский болотный зверь может бегать, летать, плавать и скакать по веткам. Он осторожен, умен и беспощаден. Никто еще не смог убить его.

— Вот я и буду первым, — ответил Лэмб, доставая серый комбинезон и натягивая его на себя. — Охота это наука, где по-настоящему преуспел только я. У меня нет срывов. Дайте-ка мне вон ту маску.

Спингл безмолвно протянул ему громадную маску из папье-маше с намалеванными на ней белыми зубами и багровыми глазами. Лэмб напялил ее на голову, потом натянул серые перчатки и такие же серые сапоги с белыми клешнями, которые свободно болтались по бокам.

— Ну, на кого я теперь похож? — спросил он.

— На жирную болотную крысу, — буркнул Спингл.

— Отлично. — Лэмб достал из рюкзака сучковатую дубинку и зажал ее между челюстями маски. — Ведите меня, мистер Спингл, если не передумали.

Совершенно ошарашенный Спингл надел ремень с пистолетом и повел охотника по дороге к болоту.

— Даю вам минуту, — сказал Лэмб, когда последняя хибара исчезла в тумане, — за это время вам надо успеть скрыться. Будьте осторожны, эти бестии смертельно опасны.

— Смертельно! Да они в тысячу раз страшнее, чем вы думаете. Послушайте меня, Лэмб, возвращайтесь.

— Благодарю вас, мистер Спингл, — раздался в ответ приглушенный маской голос. И Лэмб растворился в тумане.

«Пусть этот идиот отдает себя на съедение болотному зверю или любому другому местному хищнику, — подумал Спингл. — К тому же в рюкзаках у болвана может оказаться что-нибудь полезное…»

Отчетливо прозвучал выстрел и эхом пронесся в промозглом воздухе; Спингл на секунду оцепенел, держа наготове пистолет…

Лэмб сидел на гнилом стволе свалившегося дерева уже без маски и вытирал с лица пот громадным носовым платком. А позади него лежал омерзительный, клыкастый, когтекрылый, ядовито-зеленый Венерианский болотный зверь даже мертвый он наводил ужас.

— Как это? Что… Уже?.. — охнул Спингл.

— Очень просто, — ответил Лэмб, доставая из кармана фотоаппарат.

— Это открытие я сделал несколько лет назад. Ведь от природы я неуклюж и близорук и уж конечно, не заправский охотник. А вот стрелял я чертовски здорово это была моя гордость. И я всегда мечтал стать настоящим охотником, но вот приблизится к дичи на расстояние выстрела никогда не мог. И тогда пришла на помощь логика: я поменял роли. Ведь все хищники родились охотниками и убийцами, почему бы не сыграть на этом? И вот я стал добычей, дал хищникам выслеживать и бросаться на меня, чтобы самому, разумеется, убить их.

— Однажды, замаскировавшись под антилопу, я стоял на коленях возле ручья и убил леопарда. А имитируя отбившуюся от стада зебру, я охотился на львов. То же самое и тут. Мои исследования показали, что болотный зверь питается исключительно гигантскими болотными крысами, rattus venerius. Я превратился в крысу, остальное вы видели сами, он нацелил аппарат на труп зверя.

— И все без ружья?

Лэмб кивнул в сторону сучковатой дубинки, лежавшей возле дерева, той самой, которую он нес в зубах. И тут Спингла осенило. Болотный зверь лежал мертвый, а у него в руках пистолет и… секрет. Лэмб исчезнет в болоте, а он станет величайшим охотником в мире. В двух мирах. Он навел пистолет на Лэмба.

— Прощай, болван, — сказал он. — Благодарю за науку.

Лэмб усмехнулся и нажал на спуск камеры. Скрытый внутри бластер проделал в Спингле аккуратную дыру, прежде чем тот успел спустить курок.

Лэмб покачал головой.

До чего же люди невнимательны! Ведь я объяснил, что становлюсь добычей для всех охотников. Ладно, теперь прикинем: на моем счету один болотный зверь и тринадцатый, нет, четырнадцатый несостоявшийся охотник.


Послание папы[426]

Согласно Англосаксонской хронике, в 865 году «великое войско» викингов высадилось в Англии. Его предводителем — по легенде, но, возможно, и в действительности — был Рагнар Кожаные Штаны. В последующие годы его армия смела соперничавшие династии Нортумберленда, убила Эдмунда, короля Восточной Англии, и прогнала за море Бургреда, короля Марки, заменив его марионеточным правителем. К 878 году все английские земли были завоеваны, кроме Уэссекса. В Уэссексе продолжал борьбу Альфред, последний из пяти братьев. К тому времени викинги обратили против него все силы. На двенадцатую ночь[427] 878-го, когда все христиане еще праздновали Рождество и не задумывались о военных действиях, викинги внезапно напали на Уэссекс, обосновались в Чиппенгеме и, если верить хронике, вновь изгнали за море множество англичан, принудив остальных покориться. Альфреду пришлось бежать и вести партизанскую кампанию «малыми силами в лесах и болотах». Именно в то время, гласит легенда, ему довелось скрываться в крестьянской хижине, где он, занятый своими проблемами, сжег лепешки доброй хозяйки и получил за это суровую выволочку.

Тем не менее Альфреду удалось выжить, продолжить войну и собрать в Уэссексе армию под самым носом у викингов. Тогда он, вопреки всему, нанес викингам решительное поражение и наконец проявил себя политическим гением. Он весьма милостиво обошелся с вождем викингов Гутрумом: обратил в христианство и сделался его крестным отцом. Это привело к установлению сносных отношений между англичанами и викингами и обеспечило безопасность Уэссекса, ставшего основанием будущей Реконкисты Англии сыном Альфреда, его внуком и более отдаленными потомками (среди которых — королева Елизавета).

Многие историки отмечают, что, если бы Альфред не продержался зиму начала 878 года, Англия стала бы государством викингов и нынешний международный язык, возможно, был бы ближе к датскому. Существует и другая вероятность.

В 878 году Альфред и Уэссекс представляли христианство, викинги — язычество. Позднейшая Реконкиста Англии происходила во имя Христа, а не только королей Уэссекса, и монашеские летописи видели в Альфреде предтечу крестоносцев. Однако с его собственных слов нам известно, что к 878 году он был глубоко разочарован бессилием своих церковников. Известно также, что в то время Этельред, архиепископ Кентерберийский, обратился к папе с протестом против вымогательства Альфреда. Возможно, тот всего лишь требовал вклада в борьбу с язычниками. Папа Иоанн направил Альфреду письмо с суровой отповедью — в момент, когда тот, «изнемогая, скитался в лесах и болотах». Это письмо так и не дошло по назначению: посланец не сумел отыскать короля или счел положение слишком опасным для такой попытки. А если бы письмо было получено? Стало бы оно спасительной соломинкой для одинокого, лишенного поддержки Церкви и своих подданных короля, который уже видел, как отступление спасает жизнь его предшественникам? Или же Альфред, как уже было не раз, решился бы на дерзкий и беспрецедентный шаг?

Этот рассказ иллюстрирует последнее предположение.

Альфред, Гутрум, Этельнот, Одда, Убби, епископ Сеолред, как и папа, — исторические личности. Послание папы основано на известных образцах его переписки.


Темная фигура шевельнулась под деревьями, еле видными в густом тумане, и Альфред поднял меч. За ним последняя армия Англии — все восемнадцать человек — тоже взяла оружие на изготовку.

— Спокойно, — сказал Альфред, опустив меч и устало на него опираясь. — Это из деревенских. — Он сверху вниз посмотрел на человека, бросившегося перед ним на колени при виде золотой гривны и браслетов — знаков королевского достоинства. — Сколько их там?

— Две… надцать, мой король, — запинаясь, выговорил крестьянин.

— В церкви?

— Да, мой король.

Викинги были завоевателями, а не грабителями. Они всегда располагались в бревенчатых церквях, оставляя невредимыми крестьянские хижины и дома танов, если только не встречали сопротивления. Их цель была захватить эту страну, а не уничтожить. Туман поднимался, и внизу стала проглядывать темная деревня.

— Чем они заняты?

Словно в ответ, дверь церкви распахнулась, обозначившись в темноте красным квадратом, и в ней мелькнули шатающиеся фигуры. Прежде чем дверь захлопнулась, в воздухе повис женский визг, заглушенный восторженным ревом.

Королевский капеллан Эдберт гневно выпрямился. Он был тощ — кожа да кости, весь жирок сгорал в пламени веры. Она же придавала его голосу особую звучность.

— Бесы языческие! Даже в храме Господнем потакают скотской похоти! Да поразит Он их среди греха, и увлечены они будут в дома плача, где червь их…

— Довольно, Эдберт!

Альфред знал, что его капеллан не щадит язычников, поражая их своей тяжелой палицей, и что ему не мешает в этом ни худоба, ни отвращение к пролитию крови, осуждаемому канонами Церкви. Однако разговоры о чудесах только разозлят людей, которые не раз мечтали о Божественной подмоге. Но пока — тщетно. Он вновь повернулся к крестьянину:

— Ты уверен, что их двенадцать?

— Да, мой король.

Соотношение сил не предвещало ничего хорошего: для верной победы требовалось преимущество два к одному. А Годрих все еще кашлял, чуть жив от простуды. Он был из одиннадцати спутников короля, заслуживших право сражаться в первых рядах. Но в этот раз придется найти вескую причину оставить его позади.

— Для тебя у меня самое важное поручение, Годрих. Если атака не удастся, нам понадобятся кони. Уведи их дальше по тропе и охраняй, не щадя жизни. Возьми в помощники Эдита. Остальные — за мной.

Альфред тронул за плечо коленопреклоненного крестьянина:

— Откуда нам знать, что дверь не заперта?

— Моя жена, мой король…

— Она там, с викингами?

— Да, мой король.

— У тебя на поясе нож — ступай с нами. Дозволяю тебе перерезать глотки раненым.

Его люди устремились вперед через луг, в мрачной готовности покончить с ожиданием и разорить хоть одно вражеское гнездо.

Этот ночной набег был бледной тенью былых сражений. Девять раз Альфред возглавлял целые армии и настоящее тысячное войско, ведя его на врагов. Гудели боевые рога, воины барабанили копьями по гулким щитам, герои подбрасывали мечи с золотыми рукоятями и ловили их, призывая предков стать свидетелями своих подвигов. И всегда ряды викингов бесстрашно глядели на них. Лошадиные головы на шестах скалились над их строем, устрашающие Вороновы знамена сынов Рагнара победно расправляли крылья.

Какие смелые атаки и какие горькие поражения! Лишь раз, в Эшдауне, Альфред заставил врага отступить. Эта ночная схватка тоже не принесет триумфа. И все же, когда его маленький отряд скроется в чаще, захватчики узнают, что в Англии еще остался саксонский король.

Протиснувшись сквозь проход в колючей изгороди к жалкой кучке глинобитных хижин, Альфред сдернул свой щит, ухватив его за рукоять, и освободил из ножен нож-сакс. В жаркой сече он бился длинным мечом и копьем с железным наконечником, но во время таких набегов люди Уэссекса обращались к оружию своих предков-саксов — коротким и острым тесакам с односторонней заточкой. Он ускорил шаг, не давая торопливым спутникам обогнать себя. Где часовой викингов? Когда они достигли последнего клочка тени перед церковным двором, люди по его знаку остановились и вытолкнули вперед крестьянина-проводника. Альфред глянул на него и кивнул:

— Теперь зови свою женщину.

Крестьянин глубоко вздохнул, дрожа от страха, пробежал пять шагов на открытый квадрат земли перед церковью. Остановившись, он издал протяжный переливчатый волчий вой — голос дикого волка английских лесов. Тотчас с колокольни — крошечной надстройки над церковной крышей — заревел в ответ хриплый голос. Дротик ударил в воющего человека, но тот уже отскочил в сторону. Завизжал металл, и саксонцы обнажили оружие. Дверь резко распахнулась; Альфред поднял перед собой щит и бросился в проем. Его оттеснили назад другие: Тобба — слева, Вигхард, капитан его стражи, — справа. Когда он ворвался внутрь, там уже катались в лужах крови светлокожие бородатые люди. Нагая женщина с визгом метнулась ему наперерез, за ней он увидел викинга, прыгнувшего к прислоненному к стене топору. Альфред резко шагнул вперед и, едва викинг обернулся, вогнал сакс ему под подбородок. Отвернувшись и машинально загородившись щитом, он увидел, что схватке почти конец. Англичане яростной волной пронеслись по церкви, сбивая викингов на своем пути, жестоко приканчивая упавших: ни один из ветеранов зимы в Этельни не думал о чести и славе. Они предпочитали бить викингов в спину.

Сквозь нахлынувшее облегчение Альфред вспомнил, что одно дело осталось незаконченным. Где часовой? Он был на колокольне, не спал и вооружен. У него не хватило бы времени спуститься и принять участие в бойне. Из-за алтаря вверх вела лесенка, больше похожая на трап. Альфред крикнул, предупреждая своих, и прыгнул к ней, высоко подняв щит. Поздно! Эльфстан, старый соратник, недоуменно уставился на своего короля, вскинул руки и упал ничком — дротик вошел ему в спину.

Медленно и в задумчивости спускался по лесенке вооруженный викинг. Самый рослый из всех, кого доводилось видеть Альфреду, он превосходил ростом даже короля. Его бицепсы вздувались над блестящими браслетами, мощное тело распирало кольчужную рубаху. На шее и поясе сверкали трофеи разграбленного материка. Викинг неспешно отбросил свой щит и перекинул из руки в руку огромный топор на длинной рукояти. Он встретил взгляд короля, кивнул и указал заостренным навершием топора на дощатый пол:

— Ком. Ту. Конунгрим. Де кинг.

«Битва уже выиграна, — думал Альфред. — И теперь терять жизнь? Безумие! Но можно ли не принять вызов? Приказать бы лучникам пристрелить его… Ни один пират не заслуживает от Англии большего!»

Викинг уже спустился до половины лестницы. Двигаясь проворно, как кот, не тратя времени на замах, он ткнул вперед острием. Альфред не задумываясь вскинул щит, отражая удар. Но следом на него навалились двести восемьдесят фунтов мышц. Викинг схватил его за шею, норовя ее сломать, и тянулся к саксу в руке Альфреда. Мгновение все силы короля ушли на то, чтобы высвободиться из захвата. Потом его отбросило в сторону. Он ударился о стену, услышал лязг металла и стон. Затем увидел, как пятится Вигхард, пытаясь прикрыть бессильной правой рукой дыру в доспехе.

Вперед шагнул Тобба, и его кулак, нацеленный в висок викингу, блеснул короткой дугой. Когда гигант наклонился в его сторону, Альфред шагнул вперед, со всей силы вогнал свой сакс глубоко в спину врага и выдернул его из падающего тела.

Тобба ухмыльнулся, подняв правый кулак, — на каждом пальце сидело стальное кольцо.

— Кузнец сделал, — сказал он.

Альфред обвел помещение взглядом, пытаясь оценить потери. В церковь уже набился народ, деревенские жители окликали друг друга и своих жен, поспешно натягивавших одежду. Они пялились на рассеченные окровавленные трупы, а кто-то уже шнырял под ногами, срывая украшавшую доспехи захватчиков добычу. Вульфзиг, заметив мародера, дал ему пинка. Вигхард лежал на полу и, очевидно, умирал. Топор викинга почти начисто отсек ему руку и слишком глубоко вошел между плечом и шеей. Эдберт — снова священник, а не воин — склонился над ним, хлопотал с сосудом и хмурился на слова умирающего. Альфред видел, как раненый, упершись взглядом в короля, запинаясь, шепнул что-то капеллану и откинулся назад, задохнувшись. Пират у его ног тоже шевельнулся и что-то сказал. Поднятая рука Альфреда остановила крестьянина, уже занесшего над ним нож.

— Что? — спросил он.

Пират снова заговорил на ломаном местном наречии — так, как обычно захватчики обращались к пленным женщинам и детям:

— Хороший был удар. Я сражался пятнадцать лет и еще никогда не видел такого удара.

Он нашарил что-то у себя на груди — подвеску-амулет на тяжелой золотой цепи. Пока рука не нашла талисман, его взгляд выражал тревогу. Он вздохнул и приподнялся.

— Теперь я ухожу! — выкрикнул он. — Ухожу в Трутвангар!

Альфред кивнул, и крестьянин сделал свое дело.


Три дня спустя король сидел на лагерном табурете — лучшей замене трона, какую могли предложить в Этельни, — ожидая советников, и задумчиво перебрасывал из руки в руку таинственный амулет викинга. В его природе сомневаться не приходилось. В первый же раз, когда он достал его, чтобы показать остальным, Эдберт сказал: «Это вагина хомини — знак скотской похоти детей дьявола, которому поклоняются язычники, преданные первородному греху. Это столп, почитаемый язычниками и отважно уничтоженный нашим соплеменником, достойным Бонифацием, в Детмаре. Это…»

— Одним словом, традиция, — подытожил Тобба.

«Это знамение, — думал король, сердито зажимая амулет в кулаке. — Знамение всех трудностей, которые еще предстоят». Когда они выходили из Этельни, у него было две дюжины спутников. Но в долгом круговом объезде Сомерсета сперва отстал один, сославшись на захромавшую лошадь, за ним — другой. Они просто таяли в темноте, насытившись бесконечными проигранными сражениями. Благородные спутники короля, чьи отцы и деды сражались за Христа и Уэссекс. Они потихоньку возвращались в свои владения, выжидали и, может быть, тайно посылали гонцов в Чиппенгем, к королю викингов. Рано или поздно кто-то из них выдаст тайный лагерь в Этельни, и тогда Альфреда разбудят, как он сам часто будил отбившихся от войска викингов, — вопли кругом и нож в горле.

Это случится раньше, если они узнают, что он стал уклоняться от битвы с язычниками. Сейчас даже их скромный ночной набег много значил. Восемнадцать человек способны кое-что изменить! Но почему остались с ним эти восемнадцать? Соратники — потому, что не забыли свой долг. Простолюдины, возможно, из страха, что язычники отнимут землю. Но долго ли удастся продержаться на этих мотивах? Альфред печенкой чувствовал, что всего один человек в его войске и во всем Этельни не ведает страха перед викингами — его угрюмый и молчаливый мужлан Тобба. Никто не знал, откуда он взялся. Однажды на рассвете объявился в лагере с викингским топором в руке и двумя кольчугами на широких плечах и ни слова не сказал о том, как получил их и смог обойти часовых. Просто оказался рядом, чтобы убивать чужаков. Тысячу бы таких подданных королю!

Альфред раскрыл ладонь, и золотой амулет закачался у него перед глазами — блестящий символ всех его забот. Первая и главная — он не может разбить викингов в открытом поле. Военной зимой восемь лет назад они с братом, королем Этельредом, девять раз выводили людей Уэссекса на бой с великой армией викингов. И восемь раз потерпели поражение. Девятый был в Эшдауне… Что ж, там он заслужил великие почести, и толика доверия к нему сохранилась до сих пор. Пока брат медлил перед боем, занятый богослужением, Альфред заметил, как викинги спускаются с холма. Когда Этельред отказался прервать мессу или уйти до ее окончания, Альфред сам выступил вперед и повел уэссексцев вверх по холму — «устремившись вперед, как дикий кабан», если верить поэтам. Тогда, единственный раз, его досада и ярость настолько воодушевили людей, что викинги в конце концов сдались, оставив поле, усеянное мертвецами, среди которых были двое языческих королей и пятеро ярлов. Они вернулись через две недели, снова готовые к бою. В чем-то та битва напоминала недавнюю мелкую стычку: застали врага врасплох и тем выиграли сражение до его начала. Но хотя они победили в схватке, один викинг уцелел и был готов продолжать войну. Он стоил Альфреду двух хороших бойцов и едва не покончил со всей кампанией, убив последнего из королей Англии, еще готового сопротивляться.

И сам он хорошо умер. «Лучше, чем убитый им Вигхард», — против воли признал Альфред. Эдберт очень-очень неохотно пересказал последние слова королевского капитана. Он умер со словами: «Почему Бог не избавил меня?» «Эти слова обойдутся ему в долгие годы чистилища, — причитал капеллан. — Как слаба вера в наши упадочные времена!» Но викинг верил твердо — во что-то, но верил. Быть может, именно вера придавала ему решимости в бою. Это была вторая забота Альфреда, и он точно знал, в чем ее причина. Они заранее ждали поражения. Вскоре после начала каждой битвы раненые принимались умолять друзей не оставлять их, когда англичане отступят — в чем никто не сомневался. И друзья с готовностью помогали им снова взобраться в седло. Иногда такие помощники возвращались в ряды сражающихся, иногда — нет. Оставалось лишь удивляться, что многие готовы откликнуться на призыв короля сражаться за свои земли и за право не покориться иноземцам. Но таны лелеяли надежду, что, когда все кончится, они сумеют договориться с пришельцами, сохранить свои земли, откупиться выплатой более высоких податей, склониться перед чужеземными королями. Они могли бы последовать примеру северян и Марки. Пять лет назад Бургред, король Марки, сдался, собрал свои сокровища и коронные драгоценности и сбежал в Рим. Конские вьюки с золотом и серебром, прихваченные с собой, обеспечили ему уютное место под солнцем до конца жизни. Альфред знал, что кое-кто из его сторонников уже задумывается, не лучше ли низложить своего короля — последнего упрямого Аттлинга из дома Седрика, заменив его более сговорчивым. Альфред никак не мог позабыть об измене Бургреда: слишком часто напоминала ему о своем родиче, прежнем короле Испанской Марки, его супруга Элсвит. Ей приходилось думать о сыне и дочери, ему — о королевстве. Это был достаточно веский повод для продолжения войны. Что до других англичан — если они плохо сражались, то не от недостатка умения и не по старости лет, а потому, что много теряли и ничего не выигрывали. Ему нечего было предложить тем, кто остался верен. Земель нет. Двадцать лет прошло, как его благочестивый отец отдал десятую долю всех своих земель Церкви. Земель, которые должны были кормить воинов, давать пенсион увечным, позволять старым соратникам растить сыновей, чтобы затем прислать их на службу. Теперь Альфреду нечего было раздавать. Он не сумел побить викингов, когда у него было войско, а сейчас новое не собрать. Викинги едва не застали его в постели три месяца назад, когда весь Уэссекс отсыпался после рождественских праздников. Теперь король викингов сидел в Чиппенгеме и рассылал своих гонцов по большим дорогам. А истинный король должен сидеть в болотах в надежде, что известие о его упорном сопротивлении все же разнесется по стране. Что приводило его к третьей заботе. Он не мог разбить викингов, потому что народ его не поддерживал. А добиться поддержки не мог, потому что награды, которые он мог бы обещать, перешли к Церкви. Церковь же…

Призывные крики за стеной известили его, что советники собрались и готовы войти. Альфред поспешно бросил на амулет — будь то фаллос или святой знак — последний взгляд, запихнул его в кошель на поясе и забыл о нем. Он коснулся креста, висевшего на серебряной цепочке вокруг шеи. Крест истинного Христа, да пребудет с ним Его сила. Полотняная занавесь его убежища откинулась.

Он сумрачно глядел на семерых вошедших, медленно, с неуместной важностью, рассаживавшихся на разнородных сиденьях, которые ему удалось собрать. Лишь один из советников имел бесспорное право находиться здесь. Еще без двоих гораздо лучше было бы обойтись. Но приходилось иметь дело и с этими.

— Я назову присутствующих ради тех, кто прежде не был знаком, — начал он. — Первым следует назвать альдермена Этельнота.

Остальные вежливо кивнули краснолицему тяжеловесному мужчине, сидевшему к Альфреду ближе других: единственному из ярлов, еще продолжавшему войну, защищая бивуак в качестве подданного Альфреда.

— Далее, среди нас посланец альдермена Одды. — (Одда был правителем графства Девон.) — Витборд, что тебе известно о враге?

Молодой и весь покрытый шрамами человек говорил коротко и твердо:

— Я слышал, что Убби в Бристоле собирает флот. С ним знамя Ворона. Мой повелитель Одда собрал ополчение графства, тысячу человек, и стережет побережье.

Это была новость, причем дурная. Убби принадлежал к внушавшим ужас сыновьям Рагнара. Двое других разошлись: Хальфдан отступил к северу, а Сигурд Змеиный Глаз, по слухам, грабил Ирландию. И — благодарение Богу! — некоторое время никто не слышал об Иваре Бескостном. Дурное известие… Альфред надеялся, что ему придется иметь дело только со сравнительно слабым королем Гутрумом. Однако, если Убби снаряжает флот, Рагнарсоны представляют еще большую опасность.

— Дорсет и Хэмпшир у нас представляет Осберт.

Эти слова встретили угрюмым молчанием. Присутствие Осберта напомнило всем, что настоящие альдермены этих двух графств не смогли или не пожелали явиться. Каждый знал, что альдермен Хэмпшира бежал за море, а Дорсета — малодушно перешел на сторону Гутрума и ему нельзя было доверить сведений о местонахождении короля. Едва ли не с облегчением Альфред обратился к троим присутствующим церковникам:

— Епископ Даниэль здесь в своем праве, говоря от имени Церкви…

— А также от имени моего лорда, архиепископа Кентербери.

— Кроме того, я попросил присоединиться к нам епископа Сеолреда ради его мудрости и опыта.

Все взоры обратились к старику, очевидно слабому здоровьем, сидевшему у самой двери. Он был епископом Лейчестера, далекого от границ Уэссекса. Но Лейчестер теперь принадлежал викингам, и епископ бежал к королю Уэссекса, у которого рассчитывал найти защиту. Вероятно, он уже сожалел об этом. «Все же, — думал Альфред, — он может заставить думать самоуверенного болвана Даниэля и его кентерберийского лорда».

— Наконец, мой капеллан Эдберт присутствует, чтобы записывать все решения, к которым мы придем. И Вульфзиг, капитан моей стражи.

Альфред посмотрел на горстку сторонников, спрятав под маской суровости черное отчаяние:

— Благородные, вот что я должен сказать вам. Будет сражение. Я созываю ополчение Уэссекса ко дню Вознесения. Сбор назначен у Эгбертова камня, к востоку от Селвуда. Каждый мужчина Уэссекса должен быть там или навсегда отказаться от прав на землю и родство.

Ему ответили степенными кивками. Каждый христианин, даже неграмотный, знал, на какой день приходится Пасха. А она была десять дней назад. Еще через тридцать настанет Вознесение. Эгбертов камень тоже знали все. И он располагался достаточно далеко от викингского Чиппенгема, чтобы собрать там ополчение.

— Епископ Даниэль, я полагаюсь на то, что это известие будет передано всем священникам твоей епархии и архиепархии твоего лорда, чтобы о нем узнали все христиане во всех приходах.

— Как я могу, мой лорд? У меня нет сотни конных гонцов.

— Так напиши сотню писем и отправь всадников в объезд.

Эдберт виновато прокашлялся:

— Мой король, не все священники умеют читать. Они воистину достойные и благочестивые люди, но…

— Они достаточно бойко читают и пишут, когда речь идет о дележе земель по хартии!

Рык Вульфзига подхватили все миряне.

Альфред резким движением заставил их замолчать:

— Разошли послания, епископ Даниэль. Вопрос о том, может ли быть священником тот, кто не знает грамоты, мы обсудим в другой раз. День сбора назначен, и я буду там, даже если никто в целом Уэссексе не последует за мной. Но я верю в преданность моих подданных. У нас будет армия, чтобы сразиться с язычниками. Что мне нужно узнать, так это как я могу быть уверен в победе на сей раз?

Повисло долгое и тягостное молчание, большинство присутствовавших уставились в пол. Альдермен Этельнот медленно качал головой из стороны в сторону. Никто не усомнился бы в его храбрости, но он повидал слишком много проигранных сражений. Только епископ Даниэль высоко держал голову. Наконец, нетерпеливо нахмурившись, он заговорил:

— Не слуге Господа давать советы в мирских делах, когда миряне молчат. Но разве не ясно, что исход битвы в руках Божьих? Если мы сделаем свое дело, Он сделает свое, избавив нас, как избавил Моисея и народ Израиля от фараона и народ Вифлеема — от ассириян. Будем надеяться на Бога и собирать ополчение, не полагаясь на скудные силы смертных.

— Сколько раз мы уже надеялись на Бога! — заметил Этельнот. — И нам это ни разу не помогло. Кроме как в Эшдауне. Да и тогда не помогло бы, дождись король конца мессы.

— Значит, победа эта — плод греха! — Епископ привстал на полотняной скамеечке и обвел окружающих горящим взором. — За грехи этой страны подвергаемся мы нынешним страданиям! Не думал я заговаривать об этом, но ты вынуждаешь меня. Грех и сейчас здесь, с нами!

— О ком ты говоришь? — спросил Вульфзиг.

— О высшем, о короле. Опровергни мои слова, повелитель, если посмеешь. Но не ты ли снова и снова ущемлял права моего истинного господина — архиепископа? Не ты ли отягощал его служителей требованием дани, податей на мосты и крепости? Когда же аббаты справедливо и достойно ссылались на хартии, дарованные навеки их предшественникам, разве ты не передал землю другим и не послал отнять имущество Церкви силой? Где твое почтение к Церкви? И разве пытался ты искупить преступление своего брата, женившегося на вдове отца вопреки законам Церкви и Слову самого Святого Отца? А благородный аббат Вульфред…

— Довольно! — прервал его Альфред. — Что до кровосмесительного брака моего брата, это между ним и Богом. Ты прогневил меня своими обвинениями. Не было никакого насилия, кроме как там, где на моих посланцев нападали. Вульфред сам навлек на себя беду. А что до податей на мосты и крепости, это деньги на войну с язычниками! Разве это не достойное применение для богатств Церкви? Я знаю, что хартия освобождает церковные земли от подобных тягот, но они были написаны, когда еще ни один язычник не ступал на землю Англии. Не лучше ли отдать деньги мне, чем грабителям Гутрума?

— Мирские дела меня не касаются, — буркнул Даниэль.

— Так ли? Тогда почему мои люди должны защищать тебя от викингов?

— Потому что их долг — хранить владения, врученные тебе Господом, если ты желаешь заслужить жизнь вечную.

— А в чем твой долг?

— Мой долг — заботиться, чтобы ни в чем не были урезаны и не умалялись права Церкви, какой бы Ирод или Пилат…

— Господа, господа! — Это вмешался епископ Сеолред, голосом столь слабым и болезненным, что все с тревогой к нему обернулись. — Молю вас, лорд-епископ, подумайте, что может случиться. Вы не видели набегов викингов, а я видел! После этих ужасов у Церкви, как и у прочих бедняков Господа, не остается никаких прав. Они забили моего исповедника бычьими костями. Этот возлюбленный храбрец обменялся со мной одеянием и умер вместо меня. А меня изгнали таким, как вы можете видеть. — Он положил на колено распухшую руку с отрубленным большим пальцем. — Они сказали, что мне не писать больше лживых слов. Молю вас, господа, придите к согласию.

— Я не могу отступиться от прав моего лорда-архиепископа, — ответил Даниэль.

Альфред уже несколько минут вслушивался в нарастающий шум в лагере за стенами. В нем не было тревоги, скорее радостное волнение. Полотняный занавес приподняли, и в проеме возникла тяжелая фигура Тоббы, с золотым кольцом, блестящим на шее, — сам король выделил ему эту долю трофеев три дня назад.

— Гонец, повелитель! Из Рима, от папы.

— Знамение! — воскликнул Эдберт. — Знамение Божье! Как голубка вернулась к Ною с оливковой ветвью в клюве, так снизойдет мир среди наших неурядиц.

Вошедший юноша не походил на голубку. Его оливковое лицо осунулось от усталости, добротная одежда покрылась дорожной пылью и пятнами грязи. Он недоуменно оглядывался при виде людей в грубой одежде и жалкой обстановки:

— Прошу прощения, джентльмены, лорды? Я ищу короля англичан Альфреда. Некто весьма верный сказал мне искать здесь…

Он не мог скрыть замешательства. Альфред сдержал гнев и спокойно произнес:

— Я — он.

Молодой человек оглянулся, явно выискивая чистый клочок земли, чтобы преклонить на нем колени, но нашел одну грязь и, подавив вздох, опустился на колени, протягивая грамоту. Это был пергаментный свиток с тяжелой восковой печатью на шнурке. Когда Альфред развернул его, между тщательно выведенными лиловыми чернилами строками сверкнул золотой лист. Король держал свиток в руках, не зная, что и думать. Не спасение ли в нем? Ему вспомнились мраморные дворцы и великая мощь. Он сам дважды бывал в Риме и видел величие Святого престола. Но то было много лет назад, до того как его жизнь свелась к дождям и крови, дням в седле, ночам в советах и переговорах. Теперь же Святой престол явился к нему. Он передал грамоту Эдберту:

— Прочти всем.

Эдберт с благоговением принял свиток и заговорил почтительно-приглушенным голосом:

— Он написан на латыни, мой лорд, разрисован писцами и… подписан самим его святейшеством. Здесь сказано: «Альфреду, королю Английскому. Знай, мой лорд, что мы уведомлены о твоих скитаниях… — нет, испытаниях — …и как ты погружен в дела мира сего, каждодневно претерпеваешь трудности, подобно нам. И мы оплакиваем не только наши, но и твои печали, соболезнуем, сочувствуем… — нет, сострадаем — …увы, вместе с тобой».

Осберт сердито пробормотал:

— Что, в Риме тоже викинги? — и отвернулся от свирепого взгляда епископа Даниэля.

Эдберт продолжил читать:

— «Однако при всех наших совместных страданиях мы наставляем и предостерегаем тебя не поступать подобно глупым мирянам, заботясь лишь о бедах нынешних времен. Помни, что Блаженный Господь не пошлет тебе искушений и испытаний выше твоих сил, но даст тебе силы вынести все испытания, коим подвергает тебя в своей мудрости. Превыше всего тебе следует всем сердцем стремиться защитить священников, мужчин и женщин, принадлежащих Церкви».

— А мы что делаем? — проворчал Этельнот.

«Но знай, о король, что мы слышали от нашего почтеннейшего и святого брата, архиепископа народа английского, что правит в Кентербери, как ты в своем безумии попираешь его права и привилегии отца тех, кто вверен его заботам. Между тем из всех грехов грех алчности, жадности — величайший и наиболее отвратительный среди правителей и защитников народа христианского, самый мерзкий и опасный для души. А потому мы настоятельно советуем, наставляем и приказываем тебе сим письмом от нашего апостольского достоинства, дабы ты отныне прекратил и покинул всякое насилие против Церкви и возвратил ее правителям все привилегии и права, в особенности в деле мирного, беспрепятственного и бесподатного владения церковными землями, дарованными им твоими предками, как мы слышали, весьма богобоязненными королями английского народа, и даже твоими современниками, такими как благочестивый и достойный джентльмен» — писец написал имя Булкредо, мой лорд, но он, должно быть, подразумевал…

— Он подразумевал трусливого недоделка Бургреда! — прорычал покрытый шрамами Витборд.

— Действительно, должно быть… «Бургред, коий ныне проживает при нашем Святом престоле в мире и почете. Итак, мы повелеваем тебе оказывать почет твоим священникам, епископам и архиепископу, если ты желаешь нашей дружбы в этой жизни и спасения в жизни будущей».

— Это истина, Господня истина! — выкрикнул Даниэль. — Провозглашенная с престола Господа на земле. То самое, о чем я говорил до прихода посланника! Если мы исполним наш духовный долг, временные трудности рассеются. Слушай его святейшество, мой король! Возврати права Церкви! Когда ты сделаешь это, длань Господня уничтожит и рассеет викингов.

Гнев омрачил лицо Альфреда, но, прежде чем он заговорил, Эдберт поспешно продолжил:

— Здесь еще параграф… — Он горестно взглянул в лицо своему повелителю.

— Что же в нем сказано?

— В нем сказано: «Мы слышали с великим неудовольствием, что наших прежних приказов ослушались. Что вопреки мнению апостольского престола клирики Англии не отказались от мирских одеяний и не одеваются по римскому обычаю в туники, скромно доходящие до лодыжек». И дальше он говорит, что, если мы откажемся от этого мерзкого обычая и станем одеваться, как он, Бог возлюбит нас и наши горести растают как снег.

Краснолицый Этельнот разразился лающим хохотом:

— Так вот от чего все наши беды! Если священнички прикроют коленки, Гутрум ужаснется и сбежит в свою Данию. — Он сплюнул в лужу на полу.

Посланник папы отшатнулся: ему было не уследить за быстрой речью, но юноша чувствовал, что что-то не так.

— Тебе не понять духовных дел, лорд-альдермен. — Даниэль, представитель архиепископа Кентерберийского, решительно натянул перчатки для верховой езды и выразительно оглядел свое длиннополое одеяние и короткую тунику Эдберта, выпущенную поверх штанов. — Мы просили о послании, которое бы направило нас, и оно пришло. Нам дoлжно принять совет и наставления нашего отца во Господе. Я полагаю это решенным. Есть еще одно дело, мой король, само по себе незначительное, но я увижу в нем знак твоих благих намерений и искренности. Человек, который сообщил о посланце, с золотым кольцом на шее, — это раб, бежавший из одного из моих поместий. Я узнал его. Мне должны его вернуть.

— Тоббу? — рявкнул Вульфзиг. — Ты его не получишь! Может, он и простолюдин и, вероятно, был рабом, но теперь он наш соратник. А золотое кольцо ему дал сам король!

— Довольно об этом, — сказал Альфред. — Я выкуплю его у тебя.

— Так не пойдет. Я должен получить его самого. В последнее время у нас много беглых…

— Мне это известно, как и то, что они бегут к викингам! — рявкнул Альфред, наконец выйдя из терпения. — Этот человек бежал к своему королю, чтобы драться с врагами Англии. Ты не можешь…

— Я должен его получить, — уперся Даниэль. — И сделаю его примером для других. Закон гласит, что, если раб не может возместить убытки хозяину, он должен заплатить своей шкурой. А поскольку он не может выплатить Церкви своей цены…

— Его золотое кольцо стоит десятка рабов!

— Но поскольку оно — его собственность, а он — моя собственность, оно тоже принадлежит мне. Кроме того, он совершил святотатство, лишив Церковь ее имущества.

— И что ты намерен сделать?

— Наказание за ограбление Церкви — порка, и я его выпорю. Не насмерть. Мои люди очень опытны. Но в будущем всякий, кто увидит его спину, будет знать, что у Церкви длинные руки. Его следует доставить в мою палатку до восхода солнца. И заметь, король, — Даниэль обернулся от двери, — если ты будешь настаивать на том, чтобы не карать его, и упорствовать в иных своих заблуждениях, твои послания не будут передавать. Ты явишься к Эгбертову камню и найдешь его голым, как нужник в женском монастыре.

Он отвернулся и отбросил полотняный занавес. Все молчали, глядя на Альфреда. Он отвел глаза, встал, взял свой длинный меч и широким шагом вышел. Вульфзиг слишком долго поднимался и не успел преградить ему путь.

— Мой король, позволь мне пойти с тобой? — проревел он. — Стража!

Оставшийся внутри Осберт шепнул, обращаясь к Этельноту и остальным:

— Что он делает? Неужели поступит как тот недоносок Бургред? Это конец! Если так, нам пора заключать мир с Гутрумом…

— Не знаю, — ответил альдермен, — но, если этот глупец-епископ вместе со своим папой вынудят его сдаться, Англии конец, отныне и навсегда.


Альфред пересек весь лагерь, где никто не решился его задержать или окликнуть, и вошел под мокрые, роняющие капли ветви леса. Он свернул вдоль русла разлившейся реки Тон. Нельзя сказать, что он шел наугад. Уже не первую неделю в нем росла мысль, что настанет время, когда придется скрыться от людей и множества лиц, ждущих от него совета или приказа, даже от безмолвного укора жены и кашляющих испуганных детей, держащихся за ее юбку.

Он знал, куда идет, — к углежогам. Их хижины были разбросаны по всему лесу, откуда они выходили, только чтобы продать свой товар, а затем немедленно возвращались в чащу. Даже в мирное время посланцы короля не слишком их беспокоили. Поговаривали, что они исполняют странные обряды и говорят между собой на древнем языке. Альфред запомнил расположение лагеря угольщиков, на который наткнулся случайно, когда он и его люди еще добывали пропитание охотой, а не просто собирали дань с местных крестьян. Прямо к нему он и направлялся в зимних сумерках.

К тому времени, как он дошел до первых хижин, уже стемнело. Рослый человек, стоявший в дверях, подозрительно оглядел его и поднял топор.

— Я хочу остаться здесь. Я заплачу за ночлег.

Его приняли без суеты, даже не признав, стоило только показать серебряные пенни и длинный меч на поясе — защиту от ночных убийц. Мужчина с удивлением оглядел деньги в руке короля, словно дивясь столь тонким вещицам. Но серебро было настоящим, и этого хватило. Его, конечно, приняли за одного из беглых танов, покинувших королевские войска, но еще не готового вернуться домой или ко двору викингов с ходатайством об амнистии.

Вечером следующего дня король сидел в теплой уютной темноте, подсвеченной лишь мерцанием горящих углей. Он остался в хижине один: немногочисленные женщины и мужчины, населявшие лагерь, занимались своим непростым ремеслом. Хозяйка поставила на угли сковороду с сырыми лепешками и, непривычно выговаривая слова, велела ему последить и перевернуть их, когда зажарятся. Он сидел, вслушиваясь в треск дров и принюхиваясь к вкусному запаху дыма и теплого хлеба. Эта минута была вне времени; все, что давило на него, пришло в равновесие и исчезло из памяти.

Что бы ни случилось теперь, уютно и лениво размышлял Альфред, событие будет решающим. Продолжать войну? Или сдаться и отправиться в Рим? Он не знал ответа. Внутри его, там, где раньше пылал огонь, поселилась немота. Он равнодушно поднял глаза, когда дверь тихонько скрипнула и в нее просунулись тяжелые плечи и голова угрюмого Тоббы. При нем больше не было золотого кольца, но викингский топор висел на поясе. Пригибаясь под низкой крышей, Тобба прошел к огню и сел на корточки напротив короля. Некоторое время оба молчали.

— Как ты меня нашел? — спросил наконец Альфред.

— Поспрашивал местных. У меня много друзей в лесу. Тихий народ. С незнакомыми не разговаривают.

Они еще помолчали. Тобба рассеянно протянул руку и принялся толстыми пальцами переворачивать лепешки, падавшие на горячую сковороду с тихим шипением пара.

— У меня новости, — заговорил он.

— Какие?

— Наутро после твоего ухода прибыл гонец от альдермена Одды. Убби Рагнарсон напал на него. Провел свой флот по проливу, высадился, выгнал Одду и его присных. Принял их за крестьян, у них ведь были только дубинки и вилы. Загнал их в лес на холмах, в тупик, и решил, что дело сделано. Ошибся. В полночь под проливным дождем Одда со своими прорвался. Дубинки и вилы в темноте — хорошее оружие. Убби и множество его людей убили, захватили знамя Ворона.

В Альфреде, несмотря на овладевшее им отупение, шевельнулся ленивый интерес. Однако он продолжал молчать и только вздыхал, уставившись на огонь. Тобба решил его расшевелить:

— Знамя Ворона, знаешь ли, и вправду хлопает крыльями, когда викингов ждет победа, и опускает их, суля им поражение. — Он ухмыльнулся. — Гонец говорит, что на обратной стороне знамени есть штука, чтобы все это устраивать. Одда послал его тебе в знак почтения. Может, ты сумеешь использовать его в следующей битве.

— Если будет следующая битва, — нехотя процедил король.

— Насчет этого у меня есть мысль. — Тобба, вдруг засмущавшись, перевернул еще несколько лепешек. — Если тебе не в обиду слушать простолюдина, да что там, раба…

Альфред мрачно покачал головой:

— Тебе не быть рабом, Тобба. Если я уйду, ты уйдешь вместе со мной. На это меня хватит. Я не выдам тебя Даниэлю и его палачам!

— Нет, лорд. Я думаю, тебе надо меня вернуть — не то послание не разойдется и у тебя не будет армии. Это только начало: я бежал раз, сбегу снова. И тогда смогу кое-что сделать.

Крестьянин говорил несколько минут тихим голосом, неуклюже складывая слова от непривычки выражать свои мысли. Однако он ни разу не запнулся. Наконец двое мужчин взглянули друг на друга, каждый на свой лад потрясенный сказанным.

— Думаю, может получиться, — заговорил Альфред. — Но ты знаешь, что он хочет сделать, прежде чем ты сбежишь?

— Немногим хуже того, что мне приходилось терпеть всю жизнь.

Альфред еще минуту думал.

— Знаешь, Тобба, ты мог бы просто бежать к викингам. Принести им мою голову. И они сделали бы тебя ярлом любого графства. Почему ты на моей стороне?

Тобба понурил голову:

— Слова не идут на язык… Я всю жизнь был рабом, но мой отец не был. И может, мои дети не будут. Если, конечно, они у меня появятся. — Он забормотал сбивчиво, чуть слышно. — Не знаю, почему им надо расти, говоря по-датски. Мой отец не говорил, и дед не говорил. Только это меня и заботит.

Дверь снова скрипнула, и вошла жена углежога. Она подозрительно принюхивалась:

— Вы двое забыли мои лепешки? Если сожгли, не будет вам обеда!

Тобба поднял голову и усмехнулся:

— Не бойся, хозяйка! Хороши твои лепешки. Нам и в бурю приходилось стряпать. Вот… — Он ловко подхватил лепешку и забросил ее, целиком, горячую, в широкую пасть. — За пригляд, — объявил он, сдувая крошки. — Скажу тебе, во всей Англии не пекли таких отличных лепешек.


Мрачное войско собиралось у Эгбертова камня. И еще меньшее, чем Альфред возглавлял прежде. До того как все разбежались, пришло известие, что викинги собираются в Эддингтоне. Альфред решился атаковать, пока шансы не стали еще хуже.

Викинги вышли из лагеря в лесу, едва рассвело, и собрались на поле у опушки. Их берсеркеры — самые свирепые бойцы — выкрикивали проклятия врагам, разжигая в себе боевое безумие. Но английские воины стояли твердо, хотя дождь промочил насквозь их кольчуги и капал с кромок шлемов. Они шевельнулись и изготовили оружие, когда в сыром воздухе разнесся звук рогов.

— Они атакуют, — сказал Вульфзиг, стоявший по правую руку от короля.

— Стоять твердо! — выкрикнул Альфред, перекрыв топот бегущих ног и первый лязг металла о металл, когда ряды сошлись.

Англичане дрались славно, разрубая липовые щиты своих врагов и прикрываясь своими. Раненые, падая на колени, продолжали бой, нанося удары снизу под доспехи пиратов. А позади боевых рядов почти безоружные смерды поднимали тяжеленные булыжники и швыряли их через головы соратников в атакующих. Крики боли и ярости раздавались, когда камень разбивал шлем, ломал ключицу и падал наземь, дробя ступни. Альфред сделал выпад мечом и почувствовал, как тот вошел в плоть. И сразу же заметил, что его ряды по центру подаются назад.

— Пора! — крикнул он Вульфзигу. — Давай сигнал!

Передний ряд врагов содрогнулся и едва ли не попятился, когда множество рук с готовностью воздели вверх захваченное в плен знамя Ворона — рядом с золотой колесницей Уэссекса. Блестящие черные крылья не хлопали, воодушевляя викингов. Ворон понурил голову, бессильно свесил крылья, а из его глаз катились кровавые слезы.

Но ряд удержался, продолжал отбиваться и снова перешел в наступление. А за передовыми шли берсеркеры — с пеной на губах, в ярости грызущие края своих щитов. Перед их совместной атакой никто не мог устоять.

В этот миг Альфред увидел то, чего еще не заметил противник, и громко крикнул. За спинами врагов из-за деревьев высыпала пестрая орда в звериных шкурах, размахивавшая дубинами, поленьями, палаточными шестами, железными кочергами и вилами. Они накатились на викингов сзади огромной сокрушительной волной, сбивая с ног и уничтожая. Первый и единственный раз в жизни Альфред увидел, как ярость на лицах язычников-берсеркеров сменилась изумлением и явным, откровенным страхом.

Сражение закончилось за минуту. Викинги, теснимые спереди и сзади, сломали ряды, обратились в бегство и были разбиты. Альфреду пришлось торить дорогу в гуще своих людей и пляшущих союзников-полулюдей, чтобы, прикрыв упавшего Гутрума своим щитом, спасти ему жизнь.

Та ночь стала ночью торжества. Альфред великодушно посадил короля побежденных викингов Гутрума рядом с собой. Тот большей частью молчал и пил много меда и эля.

— Мы вас побили, знаешь ли, — наконец проворчал Гутрум.

Пир подошел к той минуте, когда все высказано и люди могут говорить свободно. Окружавшие короля соратники — Этельнот, епископ Сеолред, альдермен Одда и ярл викингов — уже не слушали вождей, занятые своими разговорами.

Альфред склонился над столом и отодвинул от викинга чашу с вином:

— Если ты хочешь сменить пир на бой, я готов. Дай вспомнить: из твоего войска осталось в живых три или четыре двудесятка людей. А как только другие узнают, что сдача им ничем не грозит, они все сложат оружие. Когда ты хочешь начать сражение?

— Ладно-ладно. — Гутрум снова придвинул чашу к себе и кисло усмехнулся. Он провел в Англии тринадцать лет и давно обходился без переводчиков. — Ты победил, признаю. Я говорю только, что в сражении — в настоящем сражении — мы бы вас разбили. Твой центр подавался, и я видел, как ты стоял посреди и пытался собрать воинов. Прорвав твои ряды, я собирался послать в брешь сотню берсеркеров. Они до тебя добрались бы — мы слишком часто позволяли тебе уйти.

— Быть может. — Одержав победу, Альфред мог позволить себе великодушие.

И все же, вопреки опыту проигранных битв, он полагал, что Гутрум не прав. Да, ядро ветеранов-викингов подмяло его ряды в центре, но английские таны хорошо держались, понятия не имея о том, что не будет поддержки с тыла. Ряды прогнулись, но не сломались. Да и так ли важно, кто мог бы победить? Он до сих пор упивался минутой, когда оборванное и плохо вооруженное войско ударило в тыл викингам.

— Как ты их собрал? — тихо, доверительно спросил Гутрум.

— Простая мысль, подсказанная простолюдином. Твои воины ленивы, и каждый держит хотя бы одного раба-англичанина, чтобы тот стряпал и чистил одежду, а то и двоих, чтобы кормить коня и разбирать добычу. Тебе легко было заполучить слуг, потому что им было от чего бежать. Я всего лишь передал им весть через человека, в котором они признали своего и которому доверились. Это он догадался собрать их. А я подсказал, как это сделать.

— Я знаю, кто это сделал: тот, что появился несколько дней назад. Меня позвали взглянуть на его спину — очень искусная работа, даже меня поразила. Но какое известие могло объединить этих тварей?

— Мое обещание. Я дал слово, что каждый беглец из твоего лагеря получит прощение, свободу и два бычьих хода земли за голову каждого викинга.

— Бычий ход? Это то, что мы зовем акром, если не больше. Надо думать, что так можно прожить. Я понимаю мудрость твоего обещания. Но где ты возьмешь землю? — Он вновь понизил голос и искоса огляделся. — Или ты просто солгал? Насколько мне известно, у тебя нет ни земель, ни сокровищ. Тебе нечего дать. Уж точно не хватит на всех, кто сегодня сражался. Сколько тебе понадобится? Четыре тысячи акров? Если ты думаешь обещать им мои земли, клянусь, им придется драться за каждый дюйм!

Альфред мрачно усмехнулся:

— Я возьму земли Церкви. У меня нет другого выхода. Я не могу непрестанно сражаться и с викингами, и с Церковью. Так что я побил первых и взываю к милости второй. И твердо верю, что земли, уступленные моими предками, были даны лишь во временное владение, а я вправе потребовать их назад. Возможно, мне придется повысить подати, чтобы снабдить их пропитанием, но, по крайней мере, я могу рассчитывать на их верность в будущем.

— На верность рабов — возможно. Но что скажут епископы и священники? Что скажет папа? Он подвергнет отлучению всю твою страну.

Для язычника и пирата Гутрум был недурно осведомлен. Возможно, настало время сделать предложение.

— Об этом я и хотел с тобой потолковать. Думаю, мне легче будет уладить дело с папой, если я смогу объяснить ему, что, отобрав немного земли у нескольких священников, я привел к Христу целый народ. А нам, как ты знаешь, невозможно жить впредь на одном острове, не исповедуя одной веры. В этот раз я клялся на святых мощах, а ты — на кольце Тора. Но почему бы нам в будущем не приносить общую клятву? Вот что я предлагаю: прими крещение со своими людьми. Я стану твоим восприемником и крестным отцом. А крестный отец клянется поддерживать своих духовных чад в любых будущих столкновениях.

При последних словах Альфред послал Гутруму твердый взгляд. Он знал, как трудно будет викингу вновь утвердиться после сокрушительного поражения. Ему понадобятся союзники.

Викинг рассмеялся. Он потянулся через стол и вдруг похлопал по ременному браслету на правом запястье Альфреда, задев амулет викинга, который тот всегда носил при себе:

— Почему ты его носишь, король? Я знаю, где ты его взял. Как только Рани пропал, я понял, что это твоих рук дело. Никто другой не управился бы с ним. Позволь, я отвечу тебе предложением на предложение. Ты уже приобрел в лице Церкви злобного врага: чернорясые никогда не простят тебя, что бы ты ни делал. Они высокомерны и воображают, будто им одним дана мудрость и лишь они знают, куда отправится человек после смерти. Но мы не так глупы! Ни человеку, ни Богу не дано знать всей правды. Я говорю: пусть боги состязаются между собой, и посмотрим, кто лучше помогает своим почитателям. Дай людям свободный выбор — между богами, вознаграждающими отважных и дерзких, и Богом слабых и робких. Дай им выбор между жрецами, которые ничего не требуют, и священниками, которые навечно посылают в ад невинных младенцев, если их отцы не могут заплатить за крещение. Между богами, наказывающими грешников, и Богом, который говорит, что все грешны и потому нет награды добродетельному.

Он вдруг понизил голос в воцарившемся внимательном молчании:

— Между богами, требующими десятины с нерожденного теленка, и нашим свободным обычаем. Я делаю тебе встречное предложение, Альфред, король Англии. Оставь в покое свою Церковь. Но дай и нашим жрецам свободу говорить и беспрепятственно ходить по земле. А мы дадим ту же свободу твоим священникам. И тогда пусть всякий мужчина и всякая женщина выбирают себе веру и платят кому захотят. Если христианский Бог всемогущ, как они говорят, Он победит в состязании. А если нет… — Гутрум пожал плечами.

Альфред оглянулся на своих ближних советников: все они задумчиво рассматривали Гутрума.

— Будь здесь епископ Даниэль, он бы проклял всех нас за то, что мы слушаем Гутрума, — заметил Этельнот, осушая свою чашу.

— Но Даниэль отправился в Кентербери скулить и жаловаться архиепископу, — напомнил Одда.

— Это все наша вина, — сокрушался епископ Сеолред. — Не умолял ли я Даниэля выказать умеренность? Но ему недостало мудрости. Все вы знаете, что я пострадал от викингов не меньше любого из вас и что я всю жизнь верно следовал за Господом Иисусом. И все же я говорю вам: быть может, никто не вправе отказывать другому в его доле мирской мудрости. После всего, что мы выстрадали… кто посмеет воспретить королю решить это дело по своей воле?

— Меня тревожит одно, — заговорил Альфред. Он снова держал в руке языческий амулет и задумчиво раскачивал его на цепочке. — Когда сошлись наши войска, мое сражалось за Христа, а твое — за старых богов. Однако мое победило. Не значит ли это, что Христос и Его Отец сильнее?

Гутрум разразился хохотом:

— Так ли ты рассуждал, когда проигрывал битвы? Нет! — Он вдруг дернул подвеску, висевшую у него на шее, расстегнул застежку и протянул ее через стол королю. — Твоя победа доказывает, что ты — настоящий вождь. Отложи амулет Рани и возьми мой. Тот почитал Фрейра, доброго бога воинов и жеребцов, каким был сам. Да живет он вовеки в Трутвангаре, на равнинах довольства! Но истинный бог для королей, как мы с тобой, — Oдин, отец павших, бог справедливости и бог, способный различить два смысла враз. Вот, возьми! — Он вновь протянул Альфреду серебряный медальон с изображением Гунгира — священного копья Одина.

Альфред вытянул руку и потрогал его, покачал над столом и коснулся своей груди:

— Нет. Я ношу крест Христа и всегда клялся им.

— Носи его, как прежде, — сказал Гутрум. — Носи оба, пока не решишь.

Все за столом замерли, даже кравчие и резчики мяса застыли, уставившись на своего короля. Взгляд Альфреда вдруг наткнулся на страдальческие глаза капеллана Эдберта. И в этот миг ему открылось будущее: если дать людям свободу выбора, как предлагает Гутрум, вся страсть, вера и верность Эдберта и ему подобных обратится в ничто. Злобная алчная ревность архиепископов, пап, даниэлей всякий раз будет их затмевать. Мысленным взором он увидел, как пустеют великие аббатства и как их камни растаскивают на постройку амбаров и стен. Он увидел армии, собирающиеся на белых утесах Англии, — объединенные армии саксов и викингов под знаменами Одина и Тора, готовые распространить свою веру на франков и жителей юга. Он увидел самого Белого Христа, покинутого Младенца, плачущего на забытых алтарях Рима. Если он теперь поколеблется, христианству не устоять. В напряженной тишине Тобба склонился к креслу своего повелителя Альфреда. Он ухватил цепочку и застегнул ее на шее своего хозяина. В безмолвии раздался слабый звук — металл звякнул о металл.

И громче звука, чем этот, никто из них не слышал.

Ни войны, ни звуков боя

— Боец Дом Приего, я убью тебя! — на всю казарму рявкнул сержант Тот.

Дом, лежавший с книгой на койке, поднял испуганный взгляд как раз в то мгновение, когда поднятая рука сержанта резко опустилась, метнув боевой нож. Натренированные рефлексы сработали, Дом успел поднять книгу, и нож вонзился в нее, пробив насквозь, так, что острие замерло в каких-то нескольких дюймах от лица Дома.

— Тупая венгерская обезьяна! — заорал он. — Знаешь, во что мне обошлась эта книга? Ты хоть соображаешь, сколько ей лет?

— А ты соображаешь, что все еще жив? — ответил сержант, и в уголках его кошачьих глаз собрались морщинки в отдаленном подобии холодной улыбки.

Крадущейся походкой хищного животного он прошел между рядами коек и потянулся к рукоятке ножа.

— Э, нет, — сказал Дом, отдергивая книгу. — Ты уже достаточно вреда причинил.

Он положил книгу на койку, осторожно извлек из нее нож — и внезапно метнул его сержанту в ногу. Сержант Тот сдвинул ступню ровно настолько, чтобы нож, пролетев мимо, воткнулся не в нее, а в пластиковое покрытие пола.

— Побольше выдержки, боец, — произнес он. — Никогда не теряй выдержки. Иначе начнешь совершать ошибки, и тебе конец.

Нагнувшись, он выдернул сверкающий нож из пола и уравновесил его на кончиках пальцев, пытаясь не уронить. По казарменному отсеку прошел легкий шум — все присутствующие уставились на сержанта, готовые в любой момент сорваться с места.

— Вас теперь врасплох не застанешь. — Сержант сунул лезвие в ножны на сапоге.

— Ты просто-напросто садист, — сказал Дом, разглаживая продранную обложку. — Пугаешь людей и получаешь от этого великое удовольствие.

— Может быть, — невозмутимо откликнулся сержант Тот и присел на койку. — А может быть, я, что называется, «человек на своем месте». Да в общем-то и не важно, кто я. Я тренирую вас, держу в постоянной боевой готовности. Не даю вам закиснуть. Вам бы благодарить меня за то, что я такой садист.

— Меня этими разговорами не купишь, сержант. Ты из тех, о которых писал вот этот человек, тут, в книге, которую ты так хотел уничтожить…

— Почему же я? Это ты заслонился ею от ножа. Сделал именно то, чему я вас, сосунков, и учил. Сберег собственную шкуру. А только это в счет и идет, и тут уж любой трюк хорош. Жизнь у каждого из вас только одна, так старайтесь, чтобы она получилась длинной.

— Ага, вот они…

— Чего, картинки с девочками?

— Нет, сержант, слова. Великие слова, принадлежащие человеку, о котором ты сроду не слышал. Его звали Уайльд.

— Ну как же! Дотошный Уайльд, чемпион флота в тяжелом весе.

— Да нет, Оскар Фингал О'Флаэрти Уиллс Уайльд. Твоему костолому он, надеюсь, даже не родственник. Вот что он пишет: «Пока в войне усматривают порочность, она так и будет сохранять свое очарование. Сочтите ее вульгарной, и она утратит всякую популярность».

Сержант Тот задумчиво сощурился.

— Больно просто у него получается. Дело вовсе не в этом. У войны совсем другие причины.

— К примеру?

Сержант открыл было рот, собираясь ответить, но раскатистый сигнал боевой тревоги опередил его. Пронзительный вой, прозвучавший в каждом отсеке космического корабля, вызвал мгновенную реакцию. Люди моментально пришли в движение.

Члены экипажа опрометью понеслись к боевым постам. И еще до того как отзвучал сигнал, огромный космический корабль изготовился к бою.

Что, впрочем, не относилось к собственно бойцам. До получения приказа и выхода из корабля они оставались не более чем особым грузом. Бойцы замерли по стойке «смирно», две шеренги серебристо-серых мундиров посреди казарменного отсека. У стены сержант Тот, воткнув наушники в телефонный разъем, внимательно слушал, время от времени кивая. Наконец он подтвердил получение приказа, отсоединился и неторопливо повернулся к бойцам. Все взгляды устремились на него. Насладившись паузой, сержант улыбнулся самой широкой из улыбок, когда либо виданных подчиненными на его обыкновенно лишенном выражения лице.

— Стало быть, так, — сказал сержант и потер одну ладонь о другую. — Теперь я могу сообщить вам, что мы дожидались появления эдинбуржцев и что по тревоге были подняты все силы нашего флота. Разведчики засекли их на выходе из пространственного скачка, через пару часов они уже будут здесь. Нам предстоит их встретить. Вот так, мои необстрелянные сосунки.

По шеренгам прошел звук, похожий на рычание. Улыбка сержанта стала еще шире.

— Вижу, вы пребываете в хорошем расположении духа. Продемонстрируйте его врагу, хотя бы отчасти.

Улыбка исчезла так же быстро, как возникла, и сержант с привычно холодным лицом скомандовал «смирно».

— Капрал Стирс лежит в лазарете с высокой температурой, так что у нас в младшем командном составе не хватает одного человека. После сигнала боевой тревоги мы с вами находимся на военном положении, и я вправе производить временные повышения в звании. Боец Приего, шаг вперед!

Дом, вытянувшись, выступил из шеренги.

— С этой минуты ты отвечаешь за доставку мин, если справишься, командир сделает твое назначение постоянным. Капрал Приего, шаг назад и остаться на месте! Остальным готовиться к бою! Бегом — марш!

Сержант Тот шагнул в сторону, пропуская бегущих бойцов, и, когда исчез последний, наставил на Дома палец.

— Всего несколько слов. Ты ничем не хуже других, ты даже лучше многих. Ты неплохо соображаешь. Но ты слишком много думаешь о вещах, не имеющих никакого значения. Кончай думать, начинай драться. Иначе никогда не вернешься в этот свой университет. Если провалишь дело и эдинбуржцы тебя не достанут, достану я. Или возвращайся капралом, или не возвращайся вообще. Понял?

— Понял. — Лицо у Дома было таким же холодно невыразительным, как у сержанта. — Я боец не хуже тебя, сержант. Свою задачу я выполню.

— Вот и давай выполняй. А теперь — пошевеливайся!..

Дом облачался последним. Он еще возился с затворами, когда остальные уже проверяли уровень давления в скафандрах. Дом старался не позволить этому обстоятельству ни вывести его из равновесия, ни заставить спешить. Мысленно следуя схеме контроля, он с неторопливой тщательностью щелкал затворами и блокировками.

Убедившись, что все анализаторы давления застыли на зеленой отметке, он показал оружейникам большой палец — все в порядке! — и вошел в переходный шлюз. Пока за его спиной закрывалась дверь, пока из шлюза откачивался воздух, Дом проверял выведенные прямо в шлем контрольные шкалы. Кислород — под завязку. Реактивный ранец — заправлен полностью. Радиосвязь — работает.

Наконец из шлюза вытянуло остатки воздуха, и внутренняя дверь беззвучно растворилась. Он вошел в арсенал.

Освещение здесь было тусклым, и скоро ему предстояло погаснуть полностью. Подойдя к стеллажу с оснащением, Дом первым делом стал крепить к скафандру разного рода мелкие принадлежности. Как и у прочих членов минного расчета, броня на его скафандре была не из самых тяжелых, и вооружение он нес лишь самое необходимое. На левом бедре располагалось стрекало, на правом, в специальной кобуре, — щуп, его излюбленное оружие. Если верить данным разведки, кое-кто из эдинбуржцев все еще пользовался мягкими пневматическими скафандрами. По этой причине бойцов снабдили искровыми пробойниками, которые, вообще говоря, считались оружием устарелым. Пробойник Дом сунул подальше за спину — вряд ли он ему пригодится. Все эти орудия убийства многие месяцы пролежали в вакууме, при температуре, близкой к абсолютному нулю. Никакой смазки — оружие предназначено для использования именно при этой температуре.

К шлему Дома со щелчком прикоснулся чужой шлем, и сквозь звукопроводящую прозрачную керамику донесся голос Винга:

— Я готов к креплению мины, Дом, приладь ее, ладно? И прими мои поздравления. Как мне тебя теперь называть — капралом?

— Подожди, пока мы вернемся и я официально получу это звание. Тоту я на слово не верю.

Он снял с полки одну из атомных мин, проверил показания датчиков — все на зеленом — и вдвинул ее в держатель, составлявший со скафандром Винга единое целое.

— Порядок, давай теперь подвесим мою.

Едва они покончили с этим, как в арсенале появился крупный мужчина в громоздких боевых доспехах. Дом узнал бы его по размерам, даже если бы на груди скафандра не было выведено «ГЕЛЬМУТ».

— В чем дело, Ген? — спросил он, когда их шлемы соприкоснулись.

— В сержанте. Велел явиться сюда и доложить, что в этом вылете я потащу мину. — По тому, как это было сказано, чувствовалось, что Гел рассержен.

— И отлично. Мы на тебя черную повесим. — Вид у здоровяка счастливей не стал, и Дом подумал, что догадывается почему. — Ты только не переживай из-за того, что пропустишь драку. Там на всех хватит.

— Я боец…

— Мы все бойцы. И у всех нас одно дело — доставить на место мины. Теперь оно стало твоим заданием.

Судя по всему, слова Дома Гельмута не убедили, и, пока на спине его скафандра крепили подвеску и мину, Ген стоял, сохраняя флегматичную неподвижность. Не успели они закончить, как в наушниках щелкнуло, и облаченные в скафандры мужчины зашевелились: заработала оперативная частота.

— Все в скафандрах и при оружии? К переключению освещения готовы?

— Бойцы в скафандрах и вооружены. — Это был голос сержанта Тота.

— Минный расчет не готов, — сказал Дом, и они с Вингом принялись торопливо щелкать последними застежками, понимая, что теперь все ждут только их.

— Минный расчет в скафандрах и при оружии.

— Свет!

Светильники на перегородках стали гаснуть, и вскоре бойцов обступила тьма. Лишь тусклые красные лампы горели под потолком. Разглядеть что-либо, пока глаза не привыкли к темноте, было практически невозможно.

Дом ощупью добрался до одной из скамей, вслепую отыскал муфту кислородного шланга и воткнул ее в шлем — пока длится ожидание, лучше сохранить в неприкосновенности кислородный запас. Теперь для поддержания боевого духа на должном уровне на оперативной частоте звучала бодрая музыка. Сидеть в темноте облаченным в скафандр и обвешанным оружием — это кому угодно подействует на нервы. Музыка должна была хотя бы отчасти снять напряжение. Наконец она смолкла, ее сменил человеческий голос:

— Говорит начальник штаба. Я попробую прояснить для вас происходящее. Эдинбуржцы атакуют нас силами целого флота, и, как только мы их обнаружили, их посол объявил о начале войны. Он потребовал от Земли немедленной капитуляции, заявив, что в противном случае вся ответственность за последствия ляжет на нас. Ну-с, что ему на это ответили, вы все знаете. Эдинбуржцы и так уже захватили дюжину населенных планет и присоединили их к своей Большой Кельтской Сфере Взаимного Процветания. Теперь они разлакомились и нацелились на главную планету, на саму Землю, которую их предки покинули несколько сот поколений назад. При этом они… минутку, поступило сообщение с поля боя… первая стычка с нашими разведчиками.

Офицер на миг умолк, затем его голос зазвучал снова:

— На нас надвигается целый флот, но не больший, чем мы ожидали, так что мы с ним управимся. Правда, в их тактике появилось нечто новое — оперативный компьютер занят анализом этого изменения. Они, как вы знаете, первыми стали применять для вторжений передатчик материи, рассылая на планеты множество грузовых кораблей с передающими экранами. Через эти экраны с их планеты на ту, что они намереваются захватить, бросаются в атаку штурмовые отряды. Так вот, на сей раз они изменили тактику. Весь их флот защищает один-единственный корабль, поисковый грузовоз класса «Кригер». Что это означает… не отключайтесь, пошла распечатка компьютера. Тут говорится: «Единственная возможность — доставка одним кораблем ПМ-экрана увеличенной пропускной способности». Стало быть, не исключено, что этот корабль несет единственный ПМ-экран, самый большой из всех, что строились до сих пор. Если это так и если им удастся доставить эту штуку на поверхность Земли, они смогут прогонять сквозь него тяжелые бомбардировщики, стрелять предварительно заведенными межконтинентальными баллистическими ракетами, посылать десантные суда — все что угодно. Если это произойдет, вторжение увенчается успехом.

Дом почувствовал, как в красноватом мраке шевельнулись фигуры в скафандрах.

— Если это произойдет. — В голосе начальника штаба появилась властная нотка. — Для осуществления межпланетного вторжения эдинбуржцы разработали только одно средство. Нам следовало найти контрсредство, которое позволило бы их остановить. Именно вы, бойцы, и являетесь этим контрсредством. Они уложили все яйца в одну корзинку — значит, вам придется разнести эту корзинку на куски. Вы способны пройти там, где не пройдут ни штурмовые суда, ни ракеты. Сейчас мы быстро сближаемся, с минуты на минуту вам предстоит начать боевые действия. Так что — выбирайтесь отсюда и делайте ваше дело. От вас зависит судьба всей Земли.

Мелодраматические слова, подумал Дом, но тем не менее верные. Боевые корабли, сосредоточение огневой мощи — все зависит от нас. Сигнал к бою прервал его размышления. Дом вскочил.

— Отсоединить кислород! Выходите, как только услышите свое имя, и двигайтесь в пусковую рубку. Тот…

Имена произносились быстро, и так же быстро бойцы покидали арсенал. На входе в пусковую рубку кто-то в скафандре и с шаровидным красным фонариком читал имена, написанные у каждого на груди, сверяя их с ведомостью. Все шло быстро и гладко, как на учениях. Собственно, бесконечные учения и предназначались для того, чтобы подготовить их к этой минуте. Пусковая рубка, в которой они ни разу не бывали, казалась знакомой: их тренажер представлял собой точную ее копию. Боец, шедший впереди, направился к левому борту, Дом двинулся к правому. Его предшественник уже забирался в капсулу. Дом ждал, пока оружейник поможет ему влезть в нее и отрегулирует поддерживающие опорные штанги. Затем настал его черед.

Дом скользнул в прозрачную пластиковую скорлупку и, держась за поручни, опустился в кресло. Оружейник подтянул штанги повыше, они крепко уперлись в подмышки, и Дом кивнул: штанги встали как следует. Мгновение спустя он остался в полумраке один. Неяркий красный свет отражался в верхнем кольце капсулы прямо над его головой. Потом капсула дрогнула, пришла в движение, и Дом покрепче ухватился за поручни. Капсула постепенно откидывалась назад, и вскоре Дом оказался лежащим на спине и смотревшим вверх сквозь охватывающие его пластиковую оболочку металлические кольца.

Капсула поехала вбок, резко затормозила, затем снова пришла в движение. Теперь он увидел орудие с полудюжиной капсул, идущих впереди, и подумал, как всякий раз думал на учениях: до чего же оно похоже на древнюю скорострельную пушку — вот только стреляет людьми. Каждые две секунды нарядный механизм подхватывал капсулу — поочередно с одного из двух ленточных транспортеров, которые доставляли их к тыльной части орудия, — и та скрывалась в казеннике. За ней другая, третья. Исчезла капсула, плывшая впереди Дома. Он напрягся — и тут зарядный механизм замер.

Охваченный мгновенным страхом, Дом решил было, что в сложном орудии возникла неполадка, но тут же сообразил, что это просто первую партию бойцов выбросили в пространство, и компьютер ждет, чтобы освободился путь для минного расчета. То есть отныне — его расчета, поскольку он поведет этих людей.

Ждать, будучи запертым в черной пасти казенника, оказалось куда неприятней, чем двигаться. Компьютер отсчитывал секунды, одновременно отслеживая цель и поддерживая корабль на выверенной траектории. Теперь, когда Дом оказался внутри орудия, магнитное поле вцепится в облекающие его капсулу кольца, а линейный ускоритель прогонит его по всей длине корабля, от кормы до носа. Поле заставит его нестись все быстрей и быстрей, пока не выбросит из жерла орудия с нужной скоростью и на нужную траекторию перехвата…

Капнула взлетела по крутой дуге и ринулась в темноту. Как он ни цеплялся за поручни, перепад давления оказался чувствительным. Свирепое ускорение подминало Дома с такой силой, что он почти перестал дышать.

Жестокая перегрузка, более жестокая, чем все когда-либо испытанные во время учений, — только эта мысль и уцелела в его голове к моменту, когда он вылетел из орудия.

Переход от ускорения к невесомости совершился мгновенно, и Дом еще сильнее вцепился в ручки кресла, чтобы не выплыть из капсулы. Он почувствовал, что в ногах отдаются неслышные взрывы, увидел дымовое облако. Металлические кольца разнесло надвое, и верхняя половина караулы, треснув, отлетела. Теперь он остался один, невесомый, сжимающий в руках захваты, прикрепленные к расположенному под его ступнями ракетному двигателю. Дом огляделся, надеясь увидеть картину космического сражения, которое, как он знал, разворачивалось вокруг, но смотреть, в сущности, было не на что.

Далеко справа от него что-то горело, перемигивались сверкающие точки звезд, на миг заслоненные пролетающим мимо темным телом. Сражение вели компьютеры и приборы, разделенные огромными расстояниями. Невооруженным глазом мало что обнаружишь. Космические корабли, черные и стремительные, находились в тысячах милях отсюда. Они вели огонь самонаводящимися ракетами и сенсорными снарядами, быстрыми и невидимыми. Дом знал, что космос вокруг него заполнен устройствами, создающими помехи, и генераторами ложных сигналов, но и тех видно не было. Невидимой оставалась даже цель — тот самый корабль, к которому он несся. Дом в космосе один, неподвижный и всеми забытый, — это все, что воспринимал он собственными органами чувств.

Что-то дрогнуло у него под ногами, из сопла ракетного двигателя вырвалось и тут же исчезло облако газа. Нет, он не забыт и не неподвижен. Оперативный компьютер, по-прежнему отслеживающий цель, зарегистрировал ее отклонение от расчетной траектории и на основе новых данных внес небольшие поправки. Поправки эти должны были одновременно откорректировать движение всех бойцов, раскиданных по космосу. Бойцы были малы и незримы — вдвойне незримы после сброса металлических колец. Металла в пластиковом и керамическом оснащении бойца содержалось не более одной восьмой фунта, да и тот был распределен по всему телу. При таком обилии помех никакой радар обнаружить бойцов не сможет. Они должны были прорваться.

Снова заработали двигатели, и Дом увидел, как звезды разворачиваются над его головой. Скоро посадка. Вмонтированный в ракетный блок крохотный радар обнаружил впереди большую массу и отдал двигателю приказ развернуть Дома ногами к ней. Дом знал, что вслед за этим оперативный компьютер прервет с ним связь, передав управление маленькому посадочному компьютеру, составляющему единое целое с его радаром. Опять заработал двигатель; на сей раз выброс был посильнее, опорные штанги уткнулись в его подмышки. Дом, глянув под ноги, увидел некий темный силуэт. Он рос, заслоняя звезды.

С ревом, в тишине показавшимся громовым, ожили наушники:

— Пошел, пошел — проголодался. Пошел, пошел — проголодался.

И вновь наступило безмолвие, но Дом больше не чувствовал себя одиноким. Краткое сообщение сказало ему о многом. Во-первых, голос принадлежал сержанту Тоту, ошибиться на этот счет невозможно. Во-вторых, само нарушение радиомолчания означало, что они вступили в схватку с врагом и присутствие их больше не тайна. Код сообщения был достаточно прост, но содержание его для любого, кто не входил в их отряд, могло показаться бессмысленным. В переводе на обычный язык сообщение гласило, что штурмовые отряды держатся. Они захватили центральный участок корпуса корабля — лучшее место для встречи, поскольку в такой темноте носа от хвоста все равно не отличишь, и удерживают его, ожидая подхода минного расчета. Мощно и надолго включились тормозные двигатели, ракетный блок вплотную подошел к темному корпусу.

Дом спрыгнул с него и откатился в сторону. Он увидел нависшую над ним фигуру в скафандре, ясно очерченную на фоне солнечного диска, даром что скафандр покрывала черная, не отражающая света броня. Верхушка шлема была гладкой. Мгновенно осознав это, Дом вырвал из кобуры щуп. Облако газа скрыло от него человеческую фигуру. Дом удивился, но колебаться не стал. Пользоваться в отсутствие силы тяжести огнестрельным оружием значило идти на изрядный риск. Толком прицелиться из него было трудно, да и отдача срывала стреляющего с места. Если же пользоваться оружием без отдачи, выбрасывавшим газы в стороны, облако газа лишало стрелка видимости на несколько жизненно важных мгновений. Но хорошо обученному бойцу всего лишь доля секунды и требовалась.

Щуп вышел из кобуры, и Дом легко надавил пальцем на кнопку включения двигателей. Оружие имело форму короткого меча, но на месте заточенной грани у него была вибропила, а на противоположной кромке располагались маленькие реактивные двигатели. Выхлопы толкали щуп вперед, увлекая за собой и его владельца.

Едва оружие коснулось ноги противника, Дом включил двигатели на полную мощность. Вибрирующее керамическое лезвие впилось в тонкую броню. Меньше чем за секунду оно прорезало ее и вонзилось в ногу человека. Дом нажал кнопку реверсного двигателя, чтобы вытянуть щуп назад, воздух струей хлынул наружу, мгновенно конденсируясь в частички льда, противник его содрогнулся, схватился за бедро — и внезапно обмяк.

Подошвы Дома коснулись корпуса корабля и прилипли к нему. Он вдруг сообразил, что вся стычка заняла ровно столько времени, сколько ему понадобилось, чтобы затормозить вращение и встать…

Не думай, действуй. Как на учениях. Едва прилипнув ногами к корпусу, он резко присел и огляделся. Мощный реактивный топор скользнул над самой его головой, волоча за собой владельца.

Действуй, не думай. Новый противник находился слева от него — щупом не достанешь — и уже разворачивал топор в его сторону. Человеку даны две руки. Стрекало на левом бедре. Дом уже держал его в руке, включив и бур, и реактивное сопло. Твердый, как алмаз, футовый бур яростно вращался, в противоположном направлении вращался на рукоятке противовес, а реактивный выхлоп бросил оружие вперед.

Бур вошел эдинбуржцу прямо под дых, едва-едва замедлил вращение, продирая в броне дыру, и устремился внутрь скафандра. Противник сложился вдвое, и Дом включил реверсный двигатель, чтобы вытянуть стрекало. Топор, получивший последний импульс от собственного двигателя, вырвался из руки умирающего и исчез в пространстве.

Других врагов в поле зрения не оказалось. Дом перенес вес на одну ногу и качнулся вперед, переводя поверхностную пленку на подошвах из режима прилипания в нейтральный, затем медленно двинулся в том же направлении. Подобное хождение требовало навыка, но навык у него был. Впереди на корпусе корабля лежало несколько распростертых фигур, и он, предосторожности ради, поднял руку и коснулся рожка на шлеме — ошибки ему ни к чему. Этот условный знак ввели всего несколько дней назад, тогда же к шлемам приделали пластиковые рожки. Шлемы эдинбуржцев были гладкими.

Дом нырнул вперед и, оказавшись между разбросанными телами, заскользил лицом вниз. Чтобы не сорваться с корпуса корабля, он активировал поверхностную пленку на животе скафандра, и она остановила скольжение. На несколько мгновений Дом оказался в безопасности, окруженный своими, и потому позволил себе ткнуть пальцем в шлем, чтобы пройтись по частотам. Большинство частот заполонила мешанина разнообразных шумов, своих и вражеских сообщений, искаженных и ложных, транслируемых в записи, чтобы замаскировать обмен подлинной информацией. На частоте минного расчета практически никаких переговоров не шло, и Дом подождал немного, пока эфир очистится. Его люди слышали сообщение Тота, так что место сбора им было известно. Теперь он мог вызвать их к себе.

— Квазар, квазар, квазар, — повторил он кодовый вызов, затем тщательно отсчитал десять секунд и включил на плече голубой сигнальный фонарь. Потом встал ровно на секунду и опять упал на корпус корабля, дабы не вызвать на себя огонь противника. Его люди должны были отыскать в темноте световой сигнал и собраться там, где они обнаружат его. Один за другим они стали выползать из темноты. Дом считал. Показался боец без мины на спине; он упал на корпус и скользил в сторону Дома, пока они не соприкоснулись шлемами.

— Сколько, капрал? — раздался голос Тота.

— Одного пока не хватает, но…

— Без «но». Начинаем двигаться. Установите заряды и взорвите их, как только найдете укрытие.

Прежде чем Дом успел ответить, Тот исчез. Впрочем, он был прав. Дожидаться одного человека, рискуя успехом всей операции, они не могли себе позволить. Если они не уберутся отсюда как можно скорее, то окажутся в ловушке и будут уничтожены. Стычки еще продолжаются по всему корпусу, но пройдет совсем немного времени, и эдинбуржцы сообразят, что это всего лишь сдерживающий маневр и что главный штурмовой отряд уже стягивается в одно место. Минный расчет принялся быстро и искусно делать свою работу, кольцом устанавливая кумулятивные мины. Судя по всему, в бой вступили отряды охранения. Со всех сторон вдруг началась стрельба из тяжелого оружия высокоскоростных безоткатных пулеметов тридцатого калибра. Прежде чем открыть огонь, пулеметчики произвели съемки рельефа корпуса, построив схему настильной стрельбы с таким расчетом, чтобы пули шли как можно ближе к поверхности. Схему ввели в управляющий пулеметами компьютер, который вел огонь, выполняя наводку автоматически, поскольку облака выброшенного пулеметами газа сводили видимость на нет. Сержант Тот вынырнул из дыма и, едва его шлем коснулся шлема Дома, закричал:

— Все взорвали?

— Уже готовы, отходите.

— Поторопитесь. Там все или залегли, или убиты. Но скоро они саданут по этому дыму чем-нибудь тяжелым, благо мы у них на прицеле.

Минный расчет отошел назад, залег, и Дом нажал кнопку взрывателя. Газ и пламя рванулись вверх, корпус корабля вздрогнул — лежащих на нем подбросило. В дыму встала плотная колонна воздуха, клубясь и превращаясь в вакууме в крохотные кристаллики льда. Теперь корабль был разгерметизирован, и они могли усугубить разгерметизацию, вскрывая взрывами отсеки и перегородки. Дом с сержантом, извиваясь, проползли сквозь дым к краю широкой зияющей дыры, образованной взрывом в обшивке корабля.

— Все на борт! — прокричал сержант и нырнул в отверстие.

Дом протолкался сквозь поток людей, устремившихся за сержантом, и опять пересчитал своих людей. Одного человека по-прежнему не хватало. Стрелок с пулеметом на спине полетел к пробоине, следом за ним посыпались обслуживающие его подносчики боеприпасов. Облако дыма все росло, пулеметы еще продолжали вести огонь, прикрывая остальных. Пробоину уже трудно было разглядеть. Когда в ней исчезли, по оценке Дома, около половины бойцов, Дом повел туда свой расчет.

Они оказались в темноватом отсеке, каком-то подобии склада; сквозь пробитую в одной из стен взрывом дыру увидели бойца, выполняющего роль дорожного указателя.

— Вниз и направо, пробоина примерно в ста ярдах отсюда, — сказал он, когда шлем Дома прижался к его шлему. — Мы попытались пройти направо, но там слишком сильный заслон. Пока мы их сдерживаем.

Дом и его люди помчались вперед гигантскими скачками — в отсутствие силы тяжести это был самый быстрый способ передвижения. Коридор, в котором тускло горели лампы аварийного освещения, несколько мгновений оставался пустым. В стенах его через равные промежутки взрывами были пробиты дыры, это позволяло выпустить воздух из герметичных отсеков, а заодно уничтожить линии связи и трубопроводы. Когда они проносились мимо одной такой пробоины, из нее выскочили люди.

Дом пригнулся, уклонившись от удара стрекалом и одновременно выхватив щуп. Удар щупом пришелся нападающему прямо под ребра. Эдинбуржец скорчился и испустил дух, но Дом почувствовал, что ногу его полоснуло острой болью. Он опустил глаза и увидел кусачки, впившиеся ему в икру.

Кусачки — старомодное устройство, применяемое против лишенных защитной брони скафандров. Два искривленных ножа охватили ногу, а маленький, замедленного действия двигатель неторопливо смыкал их. Выключить устройство, приведенное в действие, уже невозможно.

Правда, можно сломать. Едва успев подумать об этом, Дом резко махнул щупом и прижал его к рукоятке кусачек. Кусачки немного перекосило, и боль резко усилилась; Дом едва не лишился сознания. Он попытался не обращать на боль внимания. Из-под лезвий вырывались струйки пара. Дом привел в действие набедренное пережимное кольцо, которое изолировало штанину от скафандра. Затем щуп продырявил кожух кусачек, дождем брызнули искры, и смыкание лезвий прекратилось.

Когда Дом поднял глаза, короткий бой уже кончился. Нападавшие были мертвы, их опрокинул подоспевший арьергардный отряд. Похоже, несколько убитых были на счету Гельмута. Он держал над головой топор, поигрывая пальцами по кнопкам на его рукояти, отчего двигатели, расположенные прямо под лезвием, попеременно бросали его то вперед, то назад. Оба острия были в крови.

Дом включил приемник: тишина на всех частотах. Схемы внутрисудовой связи были разрушены, а металлические стены глушили любые радиосигналы.

— Доложите кто-нибудь, — произнес он. — Каковы наши потери?

— Ты ранен, — сказал, склонившись над ним, Винг. — Хочешь, я выдерну эту штуку?

— Оставь. Концы ножей почти сошлись, ты заодно отдерешь мне половину ноги. Их прихватило замерзшей кровью, а двигаться с ними я еще могу. Подними-ка меня.

Лишенная кровоснабжения нога быстро немела в вакууме. Оно и к лучшему. Дом пересчитал своих людей.

— Мы потеряли двоих, но мин у нас более чем достаточно.

В следующем коридоре, у пробитой взрывом дыры на одну из палуб их поджидал сам сержант Тот. Он взглянул на ногу Дома, но промолчал.

— Как дела? — спросил Дом.

— Прилично. Наши потери невелики. У них — больше. Сапер утверждает, что мы сейчас над главным трюмом, поэтому уходим вниз. На каждом уровне направляем наших людей в стороны, пока не доберемся до трюма. Так что топайте.

— А ты?

— А я пойду с арьергардом и буду собирать по всем уровням всех, кого вы оставите. Позаботься, чтобы, когда мы спустимся к вам, для нас дорога была чистой.

— Можешь на это рассчитывать.

Дом всплыл над дырой и, оказавшись прямо над ней, с силой оттолкнулся здоровой ногой и плавно пошел вниз. Расчет Дома последовал за ним. Они миновали одну палубу, вторую, третью. Отверстия в палубах были пробиты аккуратно, друг под другом, чтобы облегчить свободное падение. Впереди громыхнуло, повалил дым — там пробивали очередную палубу. Мимо Дома пролетел Гельмут. Он двигался быстрее, оттолкнувшись от потолка обеими ногами. Он уже обогнал Дома на целую палубу, пролетел в новую пробоину — и вдруг пулеметная очередь почти перерезала его пополам. Мгновенно расставшись с жизнью, Гельмут сложился вдвое; импульс, сообщенный ему пулями, снес тело вдоль нижней палубы в сторону, и оно скрылось из виду.

Дом включил двигатели на щупе, и они оттащили его в сторону, не дав последовать за Гельмутом.

— Минный расчет, рассредоточиться, — скомандовал он, — пропустить вперед штурмовой отряд.

Он переключился на оперативную частоту и взглянул вверх, на неровную колонну спускающихся бойцов.

— Палуба подо мной отбита противником. Я на последней из захваченных нами.

Он помахал рукой, чтобы показать, кто ведет передачу, — и бойцы стали притормаживать рядом с ним.

— Они подо мной. Стреляли оттуда.

Бойцы молча двинулись в указанную сторону. Где-то за его спиной громыхнул взрыв, пробив дрогнувший металлический пол. Бойцы цепочкой потянулись в ту сторону. Несколько секунд спустя снизу появилась фигура в шлеме — с рожками — и помахала рукой, все чисто. Движение возобновилось.

На нижней палубе люди стояли едва ли не плечом к плечу, и их становилось все больше за счет спускавшихся сверху.

— Прибыл минный расчет, доложите обстановку, — запросил по радио Дом.

Из толпы, оттолкнувшись, выплыл боец с подвешенным к поясу планшетом.

— Мы добрались до грузового трюма — он тут здоровенный, — но нас отбросили назад. У них огромное численное превосходство. Эдинбуржцы готовы на все. Они перебрасывают через ПМ-экраны людей в легких пневматических скафандрах. Без брони, почти без оружия, мы уничтожаем их без особых затруднений, но они попросту выдавили нас собственными телами. Они поступают прямиком с планеты, которая служит плацдармом вторжения. Даже если мы перебьем всех, нам не удастся прорваться сквозь их тела…

— Ты сапер?

— Да.

— Как расположен в трюме ПМ-экран?

— Идет вдоль дальней стены, по всей длине.

— Пульт управления?

— Слева.

— Ты можешь провести нас в обход трюма, сверху или сбоку, чтобы мы ворвались в него поближе к экрану?

Сапер уперся взглядом в чертежи корабля и разглядывал их довольно долго.

— Да, сбоку. Через машинное отделение. Там можно пробить стену рядом с пультом управления.

— Тогда пошли, — Дом переключился на оперативную частоту и помахал рукой. — Всем бойцам, которые видят меня, двигаться в ту сторону. Мы намерены предпринять фланговую атаку.

Они понеслись по длинному коридору со скоростью, на какую были способны, — впереди бойцы, за ними минный расчет. Через равные промежутки перед ними возникали герметично задраенные двери, которые, впрочем, оказалось нетрудно обойти, взрывая перегородки рядом с ними. Они наталкивались на сопротивление, и число убитых по мере их продвижения все возрастало.

В конце концов Дом увидел, что бойцы впереди сбиваются кучкой, и подплыл к своему изрядно поредевшему отряду, сумевшему забраться далеко внутрь корабля.

Указав на огромную дверь в конце коридора, капрал прижался к шлему Дома.

— За ней машинное отделение. Здесь толстые стены. Всем отойти в сторону, мы применим восьмикратный заряд.

Люди рассредоточились, заряд взорвался, перегородки вздыбило, вспучило, и Дом увидел, как по коридору хлестнула простыня пламени, а за ней столб воздуха, мгновенно обращающийся в сверкающие шарики льда. Машинное отделение все еще оставалось под давлением.

Большая часть застигнутых врасплох членов экипажа, работавших в машинном зале, была без скафандров. Эти люди умерли внезапной и жестокой смертью. Немногих уцелевших, попытавшихся сопротивляться с импровизированным оружием в руках, перебили почти мгновенно. Дом, двигавшийся со своим минным расчетом следом за сапером, ничего этого почти не видел.

— А вот этот дверной проем на моих планах отсутствует, — сердито сказал сапер. — Его, должно быть, соорудили уже после постройки корабля.

— Куда он ведет? — спросил Дом.

— К трюму с ПМ, больше некуда.

Дом подумал.

— Я хочу попытаться захватить пульт управления ПМ-экраном без боя. Мне нужен доброволец, который пойдет со мной. Если мы уберем со скафандров опознавательные знаки и экипируемся оружием эдинбуржцев, может быть, нам это удастся.

— Я пойду с тобой, — сказал сапер.

— Нет, это не твое дело. Тут нужен хороший боец.

— Возьми меня, — сказал, протолкнувшись поближе к Дому, незнакомый ему человек. — Я Пименов, лучший боец в моем взводе. Спроси любого.

— Тогда давай поспешим.

Маскировка была несложной. Посшибав со шлемов опознавательные рожки и обвесившись вражеским оружием, они стали похожи на эдинбуржцев. А чтобы имена на скафандрах были не видны, хватило пригоршни машинной смазки.

— Будьте неподалеку и, как только я вырублю экран, постарайтесь как можно быстрее присоединиться ко мне, — сказал Дом и с бойцом-добровольцем ушел за дверь.

Узкий проход между большими емкостями с горючим упирался в дверь из легкого металла. Она была не заперта, но, когда Дом нажал на нее, не открылась. Пименов присоединился к нему, совместными усилиями они сумели сдвинуть дверь на несколько дюймов. Сквозь образовавшуюся щель они увидели, что за дверью полным-полно людей в скафандрах. Дом с Пименовым нажали посильнее. По толпе прокатилось неожиданное движение, дверь внезапно распахнулась, и Дом ввалился в помещение, ударившись шлемом о шлем ближайшего человека.

— Какого черта? — спросил человек, обернувшись и вглядываясь в Дома.

— Оттуда напирают, — произнес Дом, стараясь выговаривать "р" пораскатистей, на манер эдинбуржцев.

— А ты не наш! — сказал человек и потянулся к оружию.

Дом не мог рисковать, затевая здесь драку, но этого человека следовало заставить умолкнуть. Кое-как дотянувшись до искрового пробойника и вырвав его из зажима; Дом ткнул им эдинбуржца в бок. Пара острых как иглы шипов пронзила скафандр и одежду, впилась в эдинбуржца, эфес пробойника прижался к его телу, произошло замыкание. Рукоять пробойника вмещала множество мощных конденсаторов: Через пару игл прошелся могучий разряд. Эдинбуржец содрогнулся и умер на месте. Пользуясь его телом как тараном, они пробивались сквозь толпу.

В раненой ноге Дома сохранилось ровно столько чувствительности, чтобы ощущать, когда люди задевали за кусачки. О том, что при этом делается с ногой, Дом старался не думать.

Обнаружив незапертую дверь, эдинбуржцы открыли ее пошире и полезли наружу. В машинном зале их поджидали бойцы. Внезапный взрыв на миг ослабил нажим толпы, и Дом вместе с пробивавшимся сзади Пименовым начал проталкиваться к пульту управления ПМ-экраном.

Казалось, они двигаются во сне. Темная масса ПМ-экрана была не далее чем в десяти ярдах от них — но как добраться до нее? Солдаты выплескивались из экрана, толпа напирала и росла, препятствуя любому движению в обратном направлении. Двое техников стояли у пульта, их наушники были включены в разъемы на его панели. Без силы тяжести любое движение, любая попытка протиснуться сквозь плотную толпу, сквозь чудовищное переплетение рук и ног оказывались напрасными. Пименов прижался шлемом к Дому:

— Я пойду впереди, попробую пробиться. Держись ко мне ближе.

Он прервал контакт, не дав Дому ответить, выставил вперед реактивный топор и врезался им в плотную массу человеческих тел. Включив топор и заставив лезвие колебаться вперед и назад, он прорубался сквозь сдавленные тела. Люди пытались сопротивляться, но он не останавливался, отбиваясь щупом. Дом следовал за ним. Они успели подобраться к пульту управления, прежде чем Пименов исчез в массе вооруженных, выкрикивающих ругательства эдинбуржцев. Он сделал свое дело и умер.

Дом включил двигатель щупа, и тот потащил его вперед, пока не ударился с лязгом о толстенную стальную раму ПМ-экрана прямо над головами операторов. Сунув оружие в кобуру, Дом обеими руками вцепился в раму, стараясь преодолеть напор тел, лезущих из экрана. Вблизи пульта оставалось немного свободного места. Дом опустился туда и ткнул стрекалом в спину оператора. Оператор вздрогнул и почти мгновенно умер. Второй повернулся и получил удар стрекалом в живот. Глаза его, оказавшись прямо перед лицом Дома, расширились, он беззвучно завопил от боли и страха. Пока Дом с огромным трудом извлекал из держателя атомную мину, убитый стоял рядом, прижатый к нему толпой, и смотрел на него мертвыми глазами.

Ну вот.

Он прижал мину к груди, быстрым движением выдернул штифт взрывателя, установил предохранитель на пятисекундный отсчет и резко ударил по кнопке активатора. Затем потянулся к пульту и переключил ПМ-экран с «приема» на «отправку». Экран изверг последних солдат, за их спинами образовался все расширяющийся пустой зазор. Туда, прямо в экран, Дом и швырнул мину.

Потом он просто держал переключатель отжатым, стараясь не думать о том, что случится с солдатами армии вторжения, ожидающими перед ПМ-экраном на далекой планете.

Ему нужно было продержаться на занятой позиции до подхода своих. Заслонившись трупом оператора, он поразил стрекалом нескольких эдинбуржцев, которые находились так близко от него, что сообразили — что-то случилось. Справиться с ними оказалось несложно. Простые солдаты, просто люди, призванные в армию вторжения, они понятия не имели об особенностях боя при нулевой силе тяжести. Вскоре толпа забурлила, раздалась в стороны. Из людской гущи вырвался рассвирепевший боец и взмахнул топором, целя Дому в шею. Дом увернулся от удара и переключил радио на оперативную частоту.

— Отставить! Я капрал Приего, минный расчет. Прикрой меня спереди и постарайся, чтобы больше никто не делал таких ошибок.

Боец был из тех, кто штурмовал машинное отделение. Теперь он признал Дома, кивнул, повернулся и замер, заслонив его собой. Новые бойцы пробивались сквозь толпу, образуя вокруг пульта управления несокрушимый щит. С ними протиснулся и сапер, занявшийся вместе с Домом перестройкой частоты ПМ-экрана. Рукопашная закончилась быстро.

— Пересылка! — сообщил Дом по радио, как только настройка экрана была завершена, и переключил экран на передачу. Он слышал, как произнесенное им слово повторяется бойцами — сигнал к отходу должен услышать каждый. По другую сторону экрана, настроенного на казармы в лунном кратере Тихо, они будут в безопасности.

Первыми отправили эдинбуржцев — живых, мертвых и раненых. Их заталкивали в экран, чтобы освободить место для стекавшихся в трюм бойцов. Те, кто оказывался ближе к краю экрана, ударялись о его твердую поверхность и падали назад: принимающий экран в кратере Тихо был меньше, чем этот, большой, предназначенный для вторжения. Их снова заталкивали в экран, и они проваливались в него в конце концов. Бойцам пришлось встать так, чтобы обозначить границы рабочей части экрана.

Дом, тщетно пытавшийся избавиться от красной пелены перед глазами, почувствовал, что кто-то стоит перед ним.

— Винг, — узнал он наконец. — Кто еще из минного расчета добрался сюда?

— Насколько я знаю, никто, Дом. Только я. Нет, не думай о мертвых. Теперь в счет идут только живые.

— Ладно. Оставь свою мину и уходи на ту сторону. Больше одной нам все равно не потребуется.

Он ослабил зажим на держателе, вытащил мину и подтолкнул Винга в спину в сторону экрана. Дом уже закрепил мину на пульте управления, когда рядом опустился сержант Тот и прижал свой шлем к его шлему.

— Управились?

— Сейчас управимся.

Дом установил запал и выдернул шрифт взрывателя.

— Тогда отправляйся. Я сам ее подорву.

— Нет. Это моя работа.

Дом потряс головой, чтобы избавиться от красного облака перед глазами, но очертания предметов все равно оставались неясными.

Тот не стал спорить.

— Каковы установки? — спросил он.

— Пять и шесть. Через пять секунд после активации взрывается химическая мина, она разносит пульт управления. Секунду спустя срабатывает атомная.

— Я останусь до начала фейерверка.

Дому начало казаться, что время идет как-то странно, то быстро, то медленно. Люди торопливо проплывали мимо, к экрану, мощный поначалу поток постепенно редел. Тот вел какие-то переговоры на оперативной частоте, но Дом отключил радио, потому что нестерпимо болела голова. Огромное помещение опустело. На полу остались только мертвые, да автоматические пулеметы все еще постреливали на входах. Один из них взорвался, когда Тот прижался к шлему Дома.

— Все прошли. Пора и нам.

Дому было трудно говорить, поэтому он просто кивнул и с силой ударил кулаком по активатору. Какие-то люди приближались к ним, но Тот обхватил Дома рукой, и включенные на полную мощность сопла реактивного топора плавно поднесли их к поверхности экрана. И сквозь нее.

Когда в глаза Дому ударил слепящий свет казарм Тихо, он зажмурился, и красное облако заполнило глаза, и его самого, и все остальное.

* * *

— Ну как тебе новая нога? — спросил сержант Тот. Он лениво опустился в кресло рядом с больничной койкой.

— Я ее совершенно не чувствую. Нервные каналы останутся заблокированными, пока она не прирастет к обрубку.

Гадая, зачем Тот явился, Дом отложил книгу, которую читал.

— А я вот зашел навестить раненых, — сказал сержант, отвечая на негаданный вопрос. — Здесь, кроме тебя, еще двое. Капитан велел.

— Он, похоже, садист почище тебя. Нам тут и без твоих визитов тошно.

— Хорошая шутка. — Выражение лица Тота не изменилось. — Надо будет пересказать ее капитану. Ему понравится. Какие у тебя планы? Собираешься уходить?

— Почему бы и нет? — Дом с удивлением обнаружил, что вопрос его рассердил. — У меня на счету боевой вылет, награды, хорошая рана. Оснований, чтобы проситься в отставку, больше чем достаточно.

— Оставайся. Ты хороший боец, когда не задумываешься. Таких немного. Карьеру сделаешь.

— Вроде твоей, сержант? Превращу убийство в работу? Я предпочел бы заняться чем-то иным, чем-нибудь более творческим. Мне, в отличие от тебя, убийства, откровенное душегубство, короче, вся эта грязь удовольствия не доставляет. Это тебе нравится… — Неожиданная мысль заставила его выпрямиться, и он уселся в постели. — Как, возможно, и все остальное. Войны, сражения, все вообще. Я не хочу больше слышать о территориальных правах, об агрессии, о настоящем мужском деле. Я думаю, что люди вроде тебя затевают войны, потому что это горячит им кровь, доставляет удовольствие, которое иными способами они испытать не способны. Тебе нравится воевать.

Тот встал, слегка потянулся и повернулся, чтобы уйти. В дверях он, задумчиво нахмурившись, остановился.

— Может, ты и прав, капрал. Я об этом особенно не думал. Может, это мне и нравится. — На лице его появилась холодная улыбка. — Только не забывай — тебе это тоже понравилось.

Дом вернулся к книге, недовольный, что ему помешали читать. Книгу вместе с лестной запиской прислал его профессор литературы. Он-де услышал о Доме по радио, весь университет гордится им и так далее. Томик стихов. Мильтон, по настоящему хорошая книга.

И ни войны, ни звуков боя

Сей мир не ведал той порою.

Да, книга хорошая. Только это не было правдой в пору Мильтона, да и сейчас ею не стало. Неужели человечеству действительно нравится воевать? Должно быть, нравится — иначе оно не воевало бы до сих пор. Эта мысль показалась Дому преступной и страшной.

И ему тоже? Чушь. Он хорошо дрался, но лишь потому, что хорошо подготовился к драке. Не может быть, чтобы ему и вправду все это нравилось.

Он постарался вновь углубиться в чтение, но буквы то и дело расплывались у него перед глазами.


Боевой рейд

Рядовой Траско и капитан вылезли из грузовика, спрятанного за низкорослым кустарником, и прошли еще сотню ярдов вперед. Они шли, пригнувшись, и всматривались в змеящиеся корни и выбоины на грязной дороге перед ними. Полная луна заливала джунгли серебристым светом, но дорога была почти полностью скрыта в густой тени деревьев.

— Тихо! — прошептал капитан и предупреждающе взял солдата за запястье. Траско задержал дыхание и напрягся, чтобы стоять совершенно неподвижно. Капитан Картер был легендарным бойцом, знатоком джунглей, что доказывали многочисленные шрамы и медали. Если он считал, что здесь, в темноте, к ним подкрадывается что-то опасное… Траско подавил невольную дрожь.

— Все в порядке, — бросил капитан уже нормальным голосом. — Там что-то крупное: буйвол или олень. Но зверь оказался с подветренной стороны, и убрался подальше, как только учуял наш запах. Можешь курить, если хочешь.

Солдат замялся, не зная, что ответить, и наконец выговорил:

— Сэр, а разве мы не… я хочу сказать: а вдруг кто-нибудь увидит огонек…

— Мы ни от кого не прячемся, рядовой Траско. Уильям… Дома тебя звали Билли?

— Да, сэр, естественно.

— Билли, мы выбрали это место потому, что никому из местных жителей не придет в голову ночью отправиться сюда. Закуривай. Дым даст знать всему зверью, что мы здесь, и оно будет держаться подальше. Звери намного сильнее боятся нас, чем мы их. И нашему осведомителю запах тоже поможет легче найти нас. Одно дуновение ветерка, и он будет точно знать, что это не местный самосад. Тропа ведет к деревне, и он скорее всего появится оттуда.

Билли вгляделся в темноту, но не увидел ни тропинки, ни просвета в стене джунглей там, куда указывал офицер. Но раз капитан сказал, значит, так оно и было. Он крепче стиснул свою винтовку «М-16» и покрутил головой, всматриваясь в темноту, гудевшую и звеневшую голосами тысяч различных насекомых и животных.

— Тут не так уж много разных тварей, сэр. Дома, в Алабаме, я много охотился, и знаю, что этим ружьем можно остановить все, что может появиться поблизости. Кроме, пожалуй, другого ружья. Я имею в виду этого выродка, сэр, который должен прийти. Разве он не предатель? Он продает своих собственных людей, и почем нам знать, что он не захочет нажиться и на наших головах тоже?

Голос Картера звучал очень спокойно, и по нему нельзя было угадать, насколько сильно слово «выродок» резануло его слух.

— Этот человек — осведомитель, а не предатель, и даже больше, чем мы, хочет, чтобы все это скорее закончилось. Он переселился сюда несколько лет назад с Юга, из деревни, разрушенной землетрясением. Постарайся понять, что эти люди очень консервативны, и он на всю жизнь останется в этой деревне чужаком, пришельцем. Его жена умерла, и ему совершенно незачем здесь оставаться. Когда мы вышли на него в поисках информации, он ухватился за этот шанс. Мы заплатим ему столько, что он сможет не работать до конца жизни. Он переселится в деревню поблизости от своих родных мест. А это много значит.

Билли, ободренный темнотой и присутствием одного-единственного офицера, разговаривал очень смело:

— И все равно, он гадит тем людям, среди которых жил. Продает их.

— Он никого не продает. — Тон капитана теперь стал более настойчивым. Все, что мы делаем здесь, служит для их собственного блага. Они пока что не могут этого понять, но так оно и есть. В этом деле нужно судить по отдаленным результатам.

В голосе капитана теперь явственно слышалось раздражение. Билли беспокойно переступил с ноги на ногу и умолк. Ему следовало помнить, что никогда нельзя разговаривать с офицерами так, словно они нормальные люди или хотя бы чем-то похожи на них.

— Вставай, он идет, — негромко сказал Картер. Билли подумал, что капитан, возможно, заткнул бы его за пояс, даже если бы они охотились в лесах его родной Алабамы. Он не видел и не слышал ничего. И лишь когда совсем рядом возникла фигура приземистого человечка с тюрбаном на голове, он понял, что осведомитель прибыл.

— Tuan? — прошептал человек, и Картер чуть слышно заговорил с ним на его родном языке. Болтать на языке этих выродков было для Билли уже чересчур; с солдатами проводили занятия по местному языку, но он никогда не давал себе труда ходить на них. Когда они вышли в пятно лунного света, он увидел, что этот человек и на самом деле был типичным выродком. Худой малорослый старик. На его тюрбан пошло больше ткани, чем на набедренную повязку. Все имущество, которое ему удалось скопить, было завернуто в соломенную циновку, которую он нес в одной руке. И голос его казался испуганным.

— Вернемся к грузовику, — приказал капитан Картер. — Он не будет разговаривать здесь. Слишком боится, что его заметят односельчане.

И у него есть основания для тревоги, подумал Билли, следуя по дороге за странной парой. Капитану пришлось согнуться почти вдвое, чтобы разговаривать с маленьким полуголым человечком.

Как только грузовик, фыркнув, завелся, и водитель тронул машину в сторону лагеря, осведомитель успокоился. Он непрестанно тарахтел высоким, похожим на птичий, голосом, а капитан положил на планшет лист бумаги и быстро набрасывал на нем детали планировки деревни и окружающей территории. Билли кивал, зажав винтовку между коленями: ему все до чертиков надоело, и он думал о том, как пожрет и завалится дрыхнуть. В офицерской кухне имелся ночной повар, который к тому же жарил бифштексы и яичницу для солдат ночного наряда. Голос продолжал чирикать, и схема заполнялась все новыми и новыми значками.

* * *

— Ты ведь не хочешь потерять доверенную тебе правительственную собственность, правда, Билли? — спросил Картер, и Билли понял, что заснул сидя и выронил «М-16» из рук. Но капитан подхватил винтовку, сохранил ее да к тому же дал солдату поспать. В открытую заднюю часть затянутого тентом кузова лился резкий голубоватый свет ртутных фонарей, освещавших лагерь. Билли открыл было рот, но не знал, что сказать. А потом офицер ушел, крошечный абориген вслед за ним выбрался из кузова, и Билли остался один. Он спрыгнул, проехался по грязи и шлепнулся. Невзирая даже на то, что капитан спас его от больших неприятностей и скорее всего не станет сообщать о случившемся, он все еще не был уверен, нравится ему Картер или нет.

* * *

После того как он уснул, не прошло и трех часов. В палатке вспыхнул свет, а из закрепленного рядом с лампой динамика послышался звук трубы — эту запись каждое утро крутили, когда объявлялся подъем. Билли, ослепленный светом, прищурился на часы и увидел, что только-только минуло два часа ночи.

— Что это за чертовщина? — заорал кто-то из угла. — Снова эти дурацкие ночные учения?

Билли знал, в чем дело, но прежде, чем он успел открыть рот, из динамика послышался голос командира, который, конечно, успел все рассказать первым.

— Ну, ребята, мы выходим. Пора. Первые подразделения выскочат через два часа. Время «Ч» — на рассвете, если точнее, то в пять пятнадцать. Ваши непосредственные командиры дадут вам детальные инструкции, прежде чем мы выкатимся отсюда. Это то, для чего вас учили, и тот самый момент, которого вы ждали. Не волнуйтесь, делайте свое дело и не верьте всем сортарным слухам, которые до вас доходили. Я особенно обращаюсь к новичкам. Я знаю, вас много долбали, вас называли «боевые девственницы» и еще хуже. Забудьте об этом. Вы теперь команда, а завтра потеряете и девственность.

Все, кто был в палатке, расхохотались — кроме Билли. Он сразу распознал все ту же самую старую чушь, которой его уже закормили досыта. Что дома, что в школе — везде было одно и то же дерьмо. Сделай или помри во славу доброго старого Дядюшки Сэма. Дерьмо.

— Шевелитесь, шевелитесь! — заорал сержант, откидывая в сторону полотнище, закрывавшее вход в палатку. — У нас времени в обрез, а вы, парни, тащитесь, точно старухи на соревнованиях по бегу в мешках.

Пожалуй, это было похоже на истину. Сержант никогда не ругался понапрасну. С ним всегда было ясно, что делать.

— Сворачивайте скатки туже, а то у них такой вид, будто вы туда на…ли, а потом прикрыли, чтобы никто не видел! — Сержант понимал буквально приказы о том, что речь командира должна доходить до сердца подчиненного.

Ночь была темной, душной и жаркой, и Билли явственно ощущал, что пот уже начал впитываться в его чистый комбинезон. Подразделение рысью добежало до столовой, там все быстро проглотили еду, а затем так же рысью прибежали назад. А потом, надев рюкзаки, они выстроились перед каптерками за полевым снаряжением. Усталый капрал с серым лицом забрал у Билли «М-16», сверил номер оружия с тетрадкой и вручил ему «Марк-13» и мешок с боезарядом. Прохладный металл скользнул у Билли в руках, и он чуть не выронил оружие.

— Смотри, чтобы в распылитель не попала грязь, не то пойдешь под трибунал за покушение на убийство, — без выражения, словно магнитофон, прорычал капрал заученную фразу и сразу же повернулся к следующему.

Билли показал капралу средний палец — как только тот повернулся к нему спиной — и вышел на улицу, где уже толпились многие солдаты его роты. В свете ртутных фонарей он принялся рассматривать выданное ему оружие, так и этак поворачивая его перед собой. Оно предназначалось, для подавления уличных беспорядков и было совсем новехоньким, прямо с заводов «Космолайна» сверкающее ружье с толстым стволом и еще более толстым прикладом, куда вкладывался газовый баллончик. Тяжелое, конечно, аж восемнадцать фунтов, но это Билли не волновало.

— Становись, становись! — рявкнул сержант все тем же добродушно-строгим тоном, каким разговаривал с самого подъема.

Солдаты построились повзводно, а потом долго стояли «вольно» в ожидании. Поспеши да подожди — так было всегда, а особенно в армии, так что Билли улучил момент, когда никто из унтеров не смотрел в его сторону, сунул в рот кусок жвачки и принялся неторопливо жевать. Наконец-то раздалась команда, и его взвод рысцой понесся к вертолету, где ожидал капитан Картер.

— Еще два слова перед посадкой, — сказал капитан. — Вы, парни, входите в ударную группу, и вам предстоит делать грязную работу. Я хочу, чтобы вы все время находились рядом со мной, не сбивались в кучу и глядели во все стороны, при этом не теряя меня из виду. Мы можем столкнуться с неприятностями. Но независимо от того, как пойдут дела, ничего не делайте — я специально обращаю на это ваше внимание — ничего не делайте по собственной инициативе. Ждите моих приказов или спрашивайте, что делать. Мы хотим, чтобы это была образцовая операция, и нам не нужны никакие потери.

Он развернул большой схематический план и ткнул пальцем в первую шеренгу.

— Вы, двое, поднимите это, чтобы было видно всем. Вот цель, по которой нам предстоит нанести удар. Деревня находится неподалеку от реки и отделяется от нее рисовыми чеками. Подушечник пройдет прямо по плантациям, так что здесь никто не сможет выйти. Имеется единственная грунтовая дорога, ведущая через джунгли; она будет заблокирована. Кроме того, на каждой тропинке будет выставлена застава. Сельские жители могут скрыться в джунглях, если им заблагорассудится, но им не удастся уйти далеко. Они будут вынуждены прорубать себе проходы, и мы легко сможем выследить их и вернуть обратно. Для этих целей выделены специальные команды, которые ко времени «Ч» займут свои позиции. И тогда мы ударим. Мы быстро пройдем на самой малой высоте и сможем приземлиться среди домов на вот эту открытую площадь, прежде чем кто-то успеет понять, что мы атакуем. Если мы сделаем все правильно, то сопротивление нам смогут оказать только собаки и куры.

— Перестреляем собак и съедим кур! — крикнул кто-то из задних шеренг, и все расхохотались. Капитан чуть заметно улыбнулся, чтобы показать, что он оценил шутку, но не одобряет болтовню в строю, и снова ткнул пальцем в схему.

— Как только мы высадимся, остальные подразделения тоже войдут в деревню. Местный староста — вот его дом — старый пройдоха с отвратительным характером, прошедший военную службу. Жители будут слишком ошеломлены для того, чтобы оказывать сопротивление, если только он не отдаст приказ в нужный момент. Его я возьму на себя. А теперь задавайте вопросы. — Он обвел взглядом выстроившийся взвод. — Нет вопросов? Ладно, тогда начинаем посадку.

Большие двухроторные вертолеты стояли, припав к земле на своих низких шасси; их широкие двери располагались совсем низко, так что для посадки не требовалось никаких трапов. Как только люди оказались на борту, стартеры взвыли и длинные лопасти начали медленно вращаться. Операция началась.

Когда машины поднялись выше джунглей, солдаты увидели, что горизонт на востоке осветился. Они двигались очень низко, чуть ли не задевая за верхушки деревьев, и, наверно, со стороны напоминали стаю неуклюжих хищных птиц. Полет был совсем недолгим, но внезапный тропический рассвет озарил все вокруг, прежде чем кто-либо успел понять, что наступило утро.

Зажглось табло, извещавшее о готовности к посадке. Капитан вышел из пилотской кабины и поднял вверх обе руки с оттопыренными большими пальцами. Это означало то же, что и надпись на табло: все идет по плану; приготовиться к высадке. Они прибыли в деревню.

Приземление было довольно жестким, даже напоминавшим падение, и, как только колеса коснулись земли, двери распахнулись. Ударная группа выскочила наружу, причем капитан Картер оказался первым.

На территории грязного поселка не было видно ни души. Команда рассыпалась в цепочку за спиной капитана, держа под наблюдением двери хижин, сплетенных из веток ротанговых пальм, откуда начали появляться люди. Внезапность была абсолютной. Со стороны дороги Донеслось ворчание моторов грузовиков, а от реки — громкий рев. Билли поглядел туда и увидел катер на воздушной подушке, который стремительно мчался по залитым водой рисовым чекам, окруженный тучей поднятой роторами водяной пыли. А затем солдат, услышав оглушительный мерзкий вой, больно ударивший в уши, подпрыгнул и вцепился в ружье.

Это капитан включил сирену, встроенную в мегафон, который он держал в руке. Звук становился все громче и омерзительнее, еще громче, и наконец Картер щелкнул выключателем. Когда эхо сирены замерло, он заговорил в мегафон, и его голос заполнил всю деревню.

Билли не понимал языка выродков, но все равно речь капитана звучала внушительно. До него впервые дошло, что капитан безоружен, что даже на голове у него пилотка, а не каска. Это было весьма рискованно. Билли взял газовое ружье на изготовку и уставился на людей, медленно выползавших из домов.

А капитан указал в сторону дороги, и его оглушительный голос смолк.

Все головы, словно связанные одной веревочкой, повернулись в ту сторону, куда он указывал. Оттуда показался полугусеничный грузовик; он ревел мотором, поднимая густую тучу пыли. Машина на полном ходу резко затормозила и, проехав несколько футов юзом, остановилась; из закрытого тентом кузова через задний борт выскочил капрал и в несколько громадных прыжков достиг колодца. Он кинул в яму какой-то большой предмет, который держал в руках, и метнулся в сторону.

Прогремел резкий взрыв, и колодец обрушился. В воздух взлетели комья земли и брызги грязи. Барьер, окружавший колодец, тоже обвалился. На месте колодца осталась только неглубокая дымящаяся яма. Воцарилась потрясенная тишина, которую вновь нарушил громкий голос капитана.

Однако, несмотря даже на мощный мегафон, его слова, разносившиеся по всему поселку, перекрыл хриплый крик. Из дома старосты появился седой человек. Он что-то кричал, указывая на капитана, который ненадолго умолк, а потом начал было возражать. Староста селения вновь прервал его. Капитан вновь начал говорить, пробовал обсуждать, но староста скрылся в доме.

Несмотря на старость, он двигался очень быстро. Прошло лишь несколько секунд, и он появился снова. На голове у него была старомодная каска, а в руке он держал длинную саблю. Таких касок не выпускали уже лет сорок, а сабель и того дольше. Билли чуть не рассмеялся вслух, но тут до него дошло, что туземный староста играет всерьез. Он бежал на капитана, подняв саблю над головой, и не обращал ни малейшего внимания на увещевания, продолжавшие звучать из мегафона. Это выглядело так, словно все присутствующие наблюдали за спектаклем, нет, участвовали в спектакле, в котором солировали капитан и этот старик в смешном вооружении.

А старик ничего не слушал. Он с яростным визгом атаковал противника и мощным движением, которое должно было поразить жертву насмерть, обрушил на капитана удар. Тот парировал мегафоном; аппарат захрипел, как живой, и умер. Тем не менее капитан все еще продолжал уговаривать старика, но теперь, без электронного усилителя, его голос звучал далеко не так внушительно, а разгневанный староста не желал ничего слышать.

Он нанес второй, затем третий удар, и каждый раз капитан отступал, закрываясь разбитым мегафоном, который успел превратиться в непонятный предмет из раскрошенной пластмассы с торчащими проводами. Когда сабля снова взвилась над головой атакующего, капитан приказал, не оборачиваясь:

— Рядовой Траско, остановите этого человека. Дело зашло слишком далеко.

Билли прошел хорошую подготовку и был готов действовать не раздумывая. Он шагнул вперед, поднял свое тяжеленное ружье, снял его с предохранителя и, как только голова старика оказалась на известном расстоянии, нажал на спуск.

Со звуком, похожим на негромкий кашель, сжатый газ вырвался наружу, и его струя ударила старику прямо в лицо.

— Надеть противогазы! — скомандовал капитан Картер, и снова движения солдат были полностью автоматическими.

Оружие переложено в левую руку — правая свободна, нащупать под краем каски петлю, дернуть… Прозрачная пластмасса развернулась, и он на ощупь соединил края газовой маски под подбородком. Все по нормативу.

Но затем что-то пошло не так. «Мэйс IV», которым были заправлены баллоны, должен был мгновенно вырубить любого. Человек просто шатался и терял сознание. Но староста не упал. Его вырвало; он скрючился; его живот судорожно дергался, и рвотные массы стекали на подбородок и голую грудь. Он продолжал сжимать в руке длинную саблю, а свободной рукой скинул с головы каску, бросил ее наземь и с силой протер слезящиеся глаза. Вероятно, ему удалось сквозь слезы разглядеть форму Билли, потому что он отвернулся от капитана и, вновь воздев саблю, двинулся на рядового.

Билли все еще держал ружье в левой руке и не мог выстрелить. Он перекинул оружие в другую руку и хотел вскинуть его на изготовку, но старик уже приблизился почти вплотную. Солнце ярко вспыхнуло на воздетой сабле.

Билли взмахнул ружьем, как дубинкой, и ударил старика по виску толстым стволом. Тот споткнулся, упал ничком и неподвижно растянулся на земле.

Билли приставил дуло к голове упавшего и, нажав на спуск, выпустил струю газа. А потом нажимал снова и снова…

…Пока капитан не выбил оружие из его руки и не оттащил в сторону, чуть не швырнув его на землю.

— Санитаров сюда! — закричал капитан и прошептал сквозь стиснутые зубы:

— Дурак, какой же ты дурак.

Билли все еще стоял, ошеломленный, пытаясь понять, что произошло, когда подъехала санитарная машина. Последовали уколы, кислород из баллона, а затем раненого осторожно положили на носилки, и врач подошел к капитану.

— Дело плоховато, Картер. Вероятно, пробит череп, и к тому же он сильно надышался вашей дрянью. Как это случилось?

— Об этом я сообщу в рапорте, — без выражения ответил капитан Картер.

Доктор посоветовал как следует обдумать случившееся, повернулся, вскарабкался в санитарную машину, и она двинулась в путь, сиреной заставив свернуть с дороги несколько больших грузовиков, въезжавших в деревню. Все ее жители теперь кучками разбрелись по площади и переговаривались полушепотом. Никто больше и не думал о сопротивлении.

Билли вдруг заметил, что капитан не отрываясь смотрит на него, смотрит так, как будто хочет его убить. Ему внезапно стало жарко под противогазом, и он сорвал его с головы.

— Я не виноват, сэр, — начал оправдываться Билли. — Он напал на меня…

— На меня он тоже напал. Но я не раскроил ему череп. Это ваша вина.

— Нет, я ни в чем не виноват. О какой вине можно говорить, когда какой-то мерзкий старый выродок собирается проткнуть меня своим поганым ржавым свинорезом!

— Он не выродок, рядовой, а гражданин этой страны и влиятельный обитатель своей деревни. Он защищал свой дом и был в своем праве…

Билли всерьез разозлился. Он знал, что его пребывание в Корпусе закончилось и все его планы накрылись, и ему уже на все было наплевать. Сжав кулаки, он повернулся к офицеру.

— Он поганый выродок из вшивой дыры, и если у этих макак могут быть какие-то права, то какого черта мы здесь делаем?

Капитан был теперь весь ледяное спокойствие.

— Нас пригласили сюда президент и парламент этой страны, и вам это известно не хуже, чем мне. — Его слова заглушил рев прошедшего рядом тяжелого грузовика; обоих обдало горячей вонью из выхлопной трубы. Машина остановилась. Из кузова выпрыгнули несколько человек, а сверху им сразу же начали подавать пластмассовые трубы для временного водопровода. Билли смотрел капитану прямо в глаза. Теперь ему ничто не мешало высказать все, что он думал, — а ему давно уже этого хотелось.

— В свинячью задницу нас пригласили, а не сюда.

Кто-то из больших шишек, о которых эти местные выродки никогда не слышали и не услышали бы, сказали, что, мол, о'кей, и мы прикатили сюда и выкидываем зазря пару миллиардов долларов, принадлежащих американским налогоплательщикам, чтобы силой навязать каким-то выродкам хорошую жизнь, о которой они ничего не знают и которая им и на хрен не нужна, — так какого черта еще вам нужно! Последние слова он прокричал во весь голос. Капитан, напротив, стал еще спокойнее.

— Значит, было бы лучше, если бы мы помогли им так, как сделали это во Вьетнаме? Навалились бы на них со всех сторон, стали бы жечь их, стрелять, взрывать и загнали бы прямиком обратно в каменный век?

Подъехал еще один грузовик, и с него начали сгружать умывальники, унитазы и электрические печи.

— Ну а почему бы и нет? Действительно, почему бы и нет! Если они беспокоят Дядю Сэма, значит, их нужно раздавить. Нам ничего не может быть нужно от этих никчемных бестолковых людишек. Дядя Сэм теперь называется Дядя Суп и кормит весь мир за счет своих налогоплательщиков, которые расплачиваются по векселям…

— Заткнитесь, рядовой, и слушайте. — В голосе капитана послышались нотки, которых Билли никогда прежде не слышал, и он подчинился. — Я не знаю, как вы попали в Корпус содействия, но мне точно известно, что вы больше не служите в нем. Мы существуем в едином мире, который с каждым годом становится все меньше и меньше. Эскимосы в Арктике отравляются ДДТ, которым опыляют свои посевы фермеры Среднего Запада. Стронций-девяносто от французских атомных испытаний, проведенных на атолле в Тихом океане, вызывает рак костей у ребенка, живущего в Нью-Йорке. Земля — это космический корабль, и мы все вместе находимся на борту, пытаясь остаться в живых.

Богатейшие страны пытаются помогать беднейшим, потому что все мы летим на одном космическом корабле. И все равно не исключено, что мы уже опоздали. Во Вьетнаме мы тратили по пять миллионов долларов за каждого убитого гражданина этой страны, а в награду получили неистребимую ненависть каждого ее обитателя, что на Севере, что на Юге, и презрение всего цивилизованного мира. Мы исчерпали норму своих ошибок, теперь пора показывать, чему мы на них научились.

Затратив менее одной тысячной той суммы, которую придется израсходовать на то, чтобы убить одного человека и превратить его родственников и друзей в своих врагов, мы можем сохранить его и свои жизни и сделать этого человека нашим другом. Двести долларов за голову — вот стоимость нашей операции. Мы взорвали колодец потому, что в него просачивались стоки из выгребных ям и он служил рассадником заразы, а теперь уже начали бурить новую водозаборную скважину, которая дойдет до гораздо более глубоких водоносных слоев и даст чистую воду. Мы проводим канализацию, ставим в дома унитазы и умывальники. Мы уничтожаем насекомых — переносчиков инфекции. Мы прокладываем электрические кабели и организуем медицинские миссии, которые будут помогать им спасать жизнь. Мы открываем клиники по контролю за рождаемостью, чтобы у них были семьи, как подобает людям, а не выводки, как у крыс, которые грозят заполнить весь мир. Они получат научную агротехнику, что даст им возможность лучше питаться, и образование, благодаря чему они смогут стать чем-то большим, чем животные, обученные работать. Мы собираемся передать им около пяти процентов тех социальных выплат, которые расходуются в суверенном штате Алабама, и мы делаем это по чисто эгоистическим мотивам. Мы хотим выжить. Но по крайней мере мы работаем ради этого.

Капитан с растерянным видом, будто ожидал увидеть нечто совсем другое, посмотрел на свой сжатый кулак, медленно разжал его и отвернулся.

— Сержант, — чуть повысив голос, позвал он. — Посадите этого человека под арест и позаботьтесь о том, чтобы его немедленно отправили обратно в лагерь.

Кто-то поставил ящик со смывными унитазами чуть ли не на ноги Билли, и гнев, владевший им, стал еще яростнее. Кто такие эти людишки, чтобы ни за что ни про что получить подобную роскошь? Он вырос в лачуге испольщика и впервые увидел смывной унитаз на девятом году жизни. А теперь он должен был помогать отдавать их этим…

— Черножопые обезьяны, вот кто они такие, эти людишки! И мы подносим им все на серебряном блюде. Такие вот сердобольные, вроде вас, капитан. Поплачьте, капитан, поплачьте по этим бедным беспомощным людишкам, о которых вы так переживаете!

Капитан Картер остановился и медленно обернулся. Он смотрел на молодого человека, стоявшего перед ним, и чувствовал только ужасную подавленность.

— Нет, рядовой Уильям Траско, я не плачу по этим людям. Я не могу плакать. Но если мне когда-нибудь это удастся — я буду плакать по вас.

И он ушел.


Мир, который построил Оталми

Глава 1

Из окна, у которого сидел Брек Хан-Хезит, высадочная аппарель аэропорта просматривалась отлично. Там собрались механики, таможенники, служащие авиакомпании — разношерстная толпа, которая всегда встречает пассажиров, выходящих из космического корабля. И полицейские тут же — ударный отряд и старающиеся не слишком бросаться в глаза снайперы.

Брек мгновенно пришел к мрачному, но неизбежному заключению: его-то они и поджидают. Слишком уж серьезно подготовились для приема обычного рейса. Во всем шаттле только он один мог привлечь к себе подобное нежелательное внимание.

Для настоящего Профессионала думать — значит действовать. Иногда одно следует за другим почти в ту же секунду. Все еще оценивая силы встречающей делегации, Брек поднялся с сиденья. Пассажиры топтались в проходе, доставали с полок чемоданы и пальто. Брек проскользнул сквозь толпу с привычной легкостью тени. Подошел к двери пилотской кабины, и его правая рука быстрым, едва уловимым движением вставила твердый, как алмаз, инструмент между дверью и косяком. Быстрый поворот — и замок взломан, толчок левой рукой — и дверь легко отворилась. Он вошел; дверь за ним закрылась снова.

В шаттле, доставившем пассажиров с орбитальной станции, пилот был всего один. Он обернулся, приоткрыв рот, чтобы задать какой-то вопрос, и тут рука Брека рванулась вперед. Крепкие пальцы с силой сдавили шею пилота. Тот охнул и без чувств сполз на пол. Еще чуть-чуть, и он был бы мертв.

Быстрыми, ловкими движениями Брек раздел его и натянул летную форму поверх своего плотно облегающего костюма. Форма сидела туговато, но для беглого взгляда это было почти незаметно. Брек оттащил пилота подальше, чтобы его никто не увидел, и открыл дверь.

Из салона как раз выходили последние пассажиры. Лихо заломив на голове краденую фуражку, Брек сбежал по трапу и направился к зданию управления полетами. Никто не попытался его остановить, и с каждым шагом он все дальше удалялся от лучевых ружей.

— Эй, вы… пилот… стойте!

Возглас настиг Брека уже у самого заграждения. Он обернулся: к нему неуклюже топал полицейский с ружьем на изготовку.

— Нам велено всех подряд проверять… — И тут у него в глазах мелькнула догадка. — Да вы никакой не пилот — вы и есть тот самый…

Брек Хан-Хезит ждал, не двигаясь. Он еще надеялся — вдруг все же удастся каким-то образом избежать неизбежного. Но у полицейского был приказ. Он резко остановился, вскинул ружье. За миг до того, как из ствола должен был вырваться огонь, рука Брека метнулась вперед. Нож из рукава скользнул в ладонь и вылетел навстречу полицейскому, воткнувшись в горло.

Не успел труп упасть на землю, как Брек пошел дальше и смешался с толпой людей в форме, выходивших из здания управления полетами. Тревожная сирена могла взреветь в любую секунду — до тех пор нужно выбраться. Он слегка прибавил шагу, рискуя привлечь к себе внимание, но не желая упустить своего шанса.

Брек уже подошел к выходу, и тут тревожные сирены истерически взвыли. Дверь захлопнулась, когда до нее оставалось меньше фута. Эта досадная неудача никак не отразилась на его невозмутимой манере. Негласный девиз Профессии: не важно, промахнулся ты на полшага или на целый парсек.

У первого же такси в ряду работал двигатель. Когда завыла тревога, водитель вздрогнул от неожиданности. Брек сел в машину и, не дожидаясь расспросов, пояснил:

— Опять контрабандиста поймали. Должно быть, пытался от полиции убежать.

Объяснение было вполне правдоподобное, водителю и в голову не пришло сомневаться в словах пилота. Он вырулил на шоссе, и Брек сказал, куда ехать.

Из первого такси Брек вышел, не удалившись и на милю от аэропорта, и пересел в другое. Так постепенно он запутал след и растворился среди пятнадцатимиллионного населения Ангвиса, столицы Дабха IV.


Антур Даас был человеком предусмотрительным и осторожным. Недаром он достиг такого высокого положения. Глава «Коммунального энергообеспечения» владел самым большим трастовым фондом на планете и не собирался сдавать позиций. Только у Дааса были ключи от внутренних офисов. Утром все служащие дождались шефа в приемной и почтительно встали, когда его массивная фигура показалась в дверях. Он ответил коротким кивком и открыл дверь.

Там все разошлись по разным коридорам, а Даас, тяжело ступая, двинулся прямо. Пять секретарей следовали за ним. Его ключи щелкнули в замках еще четырех дверей, и наконец он набрал шифр на кодовом замке своего личного кабинета. Секретари расселись по рабочим местам, и он вошел в кабинет один.

За огромным столом стояло кресло, специально сделанное под его двухметровую стопятидесятикилограммовую фигуру. Брек Хан-Хезит почти затерялся в этом массивном сооружении, обтянутом кожей ручной выделки.

— Входите, Даас, — произнес он, — и закройте за собой дверь.

Рука Антура Дааса дернулась к оружию, но на полпути остановилась. Мозг сработал быстрее: он сообразил, что направлять пистолет на сидящего в кресле — чистейшее безумие.

— Вы, должно быть, тот, за кем мы посылали, — сказал Даас. — Во всей системе не найдется человека, способного проникнуть в этот кабинет, не подняв тревоги. Хотя, должен сказать, я не в восторге от вашей манеры вламываться ко мне в офис.

Брек жестом предложил толстяку сесть в его собственное кресло, а сам переместился в другое, у стены напротив.

— Я и сам предпочел бы нанести визит днем — у меня почти два часа ушло на то, чтобы пробраться в этот кабинет, — но выбора мне не оставили. — Он секунду помолчал и бросил в лицо Антуру Даасу: — Сколько человек знали, что я лечу сюда, и кто из них сообщил в полицию?

— В полицию?! — воскликнул Даас. — Это невозможно!

— Это факт, и нам от него никуда не деться. Полицейские ждали мой корабль в аэропорту, у них было описание моей внешности — и меня там чуть не убили. Теперь я желаю услышать подробный рассказ о том, что происходит на этой планете и для чего меня наняли. Мне это необходимо для оценки ситуации, чтобы можно было приступить к работе.

— Нет. — Лицо Дааса побледнело под слоем загара. — Никакой работы не будет — все отменяется. Приношу извинения за то, что вам пришлось добираться сюда.

Брек видел, что собеседник откровенно трусит.

— Поздно идти на попятную. — В его голосе послышалась стальная нотка. — Чем раньше вы это поймете, тем лучше для вас. Подписав контракт с Профессионалами, вы взяли на себя обязательства, так же как и мы. Наши контракты нерасторжимы. Они всегда выполняются. Ни одна сторона не может выйти из дела, пока не выполнено задание.

— Чепуха! — взорвался Даас. — Я каждый день заключаю и расторгаю контракты. Этот контракт аннулирован.

Даас даже не заметил, как его собеседник оказался рядом. Мгновением раньше Брек сидел в кресле, а сейчас Дааса пронзило острой болью. Только через секунду он понял, что его голова самым неудобным образом запрокинута, а в глазное яблоко упирается нож. Рука, вцепившаяся в волосы, оттянула затылок еще ниже, перед глазами встало бесстрастное лицо Брека.

— Этот контракт не из тех, которые можно аннулировать. Контракты, с которыми вы имеете дело каждый день, ничего не стоят, они не важнее бумаги, на которой отпечатаны. Контракт с Профессионалами — совсем иное дело. Это дело чести. Честь остается, даже если человек убит. Пока обе стороны живы, контракт действителен. Разрываете контракт — обрываете свою жизнь. Решайте, и без промедления. Нож войдет в мозг, и вы умрете на месте…

Глаз Антура Дааса, в который упиралось острие, обжигало болью, и неумолимое нажатие вырвало из его уст единственно возможный ответ:

— Контракт действителен. Все, уберите нож!

Брек снова сидел в кресле, клинок исчез в невидимых ножнах. Даас потер ноющую шею и попытался вернуть утраченное хладнокровие.

— Стоило побольше узнать о Профессионалах, — сухо сказал Брек. — Тогда вы избежали бы этих неприятностей.

— Я знаю о вас вполне достаточно, — проворчал толстяк. — Наемные убийцы, готовы на что угодно ради своей репутации. Берете за работу дорого и, пожалуй, умеете побольше, чем другие, но все равно бандиты есть бандиты.

— Вот тут вы не правы. Многие совершили такую же ошибку, и мало кто остался в живых, чтобы об этом рассказать. Нашу планету не зря назвали Убежищем. Столетия назад она именно таковым и была. Вращавшаяся вокруг тусклого солнца, скрытая за туманностью Угольный Мешок, она стала идеальной базой для космических пиратов и прочих головорезов. Там скрывалось несчетное количество банд. Повинуясь необходимости, они установили между собой хрупкий мир. Вы, конечно, слышали о воровской чести. Вот из нее и берет истоки Профессия. По самой своей природе эти банды нуждались в третьей стороне, которая могла бы вести переговоры, заключать соглашения и коммерческие сделки. Так появились Профессионалы. Команда людей, готовых выполнить любое задание за оговоренную плату и не отступающих ни при каких обстоятельствах, пока дело не сделано.

Теперь Убежище — цивилизованная планета, хотя наше социальное устройство — одно из самых необычных в известной нам Вселенной. За ним стоят Профессионалы. Бо?льшую часть заказов мы выполняем у себя дома, хотя отдельные специалисты высочайшей квалификации, включая меня, трудятся и в других местах. Наши услуги стоят дорого, и мы гарантируем результат.

Помимо того что это дает нашей планете приток ценной валюты, многие из нас видят в этой работе свою миссию. Возможность нести более высокую, с нашей точки зрения, форму морали в иные миры.

Даас подавил дрожь и попытался понять по лицу худощавого убийцы, шутит он или говорит серьезно.

— Как видите, — заключил Брек, — контракт будет выполнен в любом случае, даже если у вас пропала охота. Переходите к деталям.

Прежде чем отвечать, Даас принял успокоительное и запил стаканом бренди. Собеседнику не предложил.

— Насколько я понимаю, другого выхода нет, — сказал он. — Придется идти до конца. Вы должны выяснить, как Оталми это делает, какими ресурсами он располагает…

— Погодите, — перебил Брек. — Мне нужно знать все с самого начала. Кто такой Оталми?

— Бывший шеф тайной полиции. Он занимал этот пост лет десять, не меньше, и никому до него дела не было. А потом пошли странные вещи. Его людей начали назначать на высокие должности, в верхах стали ему покровительствовать. Восемь месяцев назад случился дворцовый переворот, а когда пыль улеглась, оказалось, что он теперь и есть глава государства. На нас пыталась напасть более сильная держава, так ее порвали в клочья. Мне докладывали, что у него там сидели шпионы на самом верху, — это была массовая измена! Похоже, по такой схеме он и действует.

Оталми — один из самых неприятных людей, каких я только встречал. Мозги у него имеются, в этом ему не откажешь, но к власти он мог пробиться разве что с помощью тайной полиции. Достаточно его узнать, чтобы возненавидеть. Однако же все новые и новые люди переходят на его сторону. Люди, в которых невозможно было усомниться. Мы подозревали, что их подменили биороботами или взяли под гипнотический контроль. Но это не так. Пленных исследовали буквально до последней клеточки и ничего не нашли. Им просто нравился этот человек, и они хотели на него работать. Их сознание не было повреждено.

Вот поэтому мы и подписали контракт с Профессионалами. Я и еще двое собрали деньги. Мы будем следующими, мы это знаем — если ничего не предпринять.

Брек слушал и бесшумно прохаживался по кабинету. Потом остановился у окна и посмотрел на раскинувшийся далеко внизу город Ангвис.

— Те двое. Кроме них, никто не знал, что я прилетаю?

— Нет. О существовании контракта было известно только нам троим. Но на этих людей можно положиться. Никто из них не стал бы болтать, если только…

— Вот именно. Если только не переметнулись, как многие до них. Предлагаю начать с того, чтобы вызвать их сюда и устранить предателя.


Первым вошел Трайн-Секци. Открыв дверь, он сразу увидел Брека, который сидел в ярко освещенном кресле. Но он не мог видеть искусственный дополнительный мозг, вмонтированный над глазами чужака. Этот мозг чутко следил за Трайн-Секци, отмечал и фиксировал каждый жест. Любое необычное движение было бы немедленно замечено.

Бизнесмен несколько секунд разглядывал человека в кресле, а затем повернулся к Даасу, сидевшему за столом:

— Зачем вы меня позвали?

— Профессионалы прислали своего человека, — согласно инструкции произнес Даас. — Он прибыл сегодня ночью.

Сразу восемь различных признаков указало на то, что Трайн-Секци почувствовал облегчение. Тело расслабилось, напряжение в руках исчезло. Брек все это отметил и угадал мысли бизнесмена еще до того, как тот заговорил.

Секретарша доложила, что явился Сайр Праймол. Третий человек, посвященный в тайну. Не успела она умолкнуть, как дверь открылась и Праймол вошел.

Вот он-то и был тот самый предатель. Когда увидел Брека, глаза едва заметно расширились. Он не остановился, с беспечным видом сунул руку в карман. Брек дождался, когда он выхватит пистолет, и только тогда вынул свой и выстрелил в руку.

Прежде чем осмотреть раненого, Брек осторожно закрыл дверь.

— Заставьте его говорить, — сказал Даас. — Пусть расскажет, почему перешел на другую сторону.

Бреку было достаточно одного взгляда на исказившееся лицо:

— От него мы ничего не узнаем. — Он покачал головой. — Мертв. Яд, по всей видимости. Похоже, был у него в зубной капсуле, раз так быстро сработал.

Трайн-Секци рухнул в кресло и хриплым голосом заказал себе спиртного из бара. Даас присоединился к заказу. Брек уже мысленно планировал следующий шаг:

— У вас найдется хороший косметический хирург?

— В этом же здании, — кивнул Антур Даас. — Один из лучших. Я позвоню и потребую убрать всех из операционной, чтобы вас никто не опознал. В организации наверняка есть и другие шпионы. Если уж до Праймола добрались, можно ожидать чего угодно.

Персональный лифт Дааса поднял Брека на больничный этаж. Даас показывал дорогу, и их шаги разносились эхом по всему коридору. Табличка на двери гласила: «Доктор Адлан Гриф». Они вошли.

Доктор Гриф оказалась молодой и весьма привлекательной женщиной. На миг Брек засомневался: красота и молодость, на его взгляд, мало соответствовали требованиям профессии. Эта мысль ушла так же быстро, как и появилась. Ему и не такие странности случалось видеть, когда он работал по другим контрактам.

— Ждите, когда я с вами свяжусь, — сказал он Даасу. — Я это сделаю, как только у меня появятся сколько-нибудь важные новости. А пока примите все возможные меры, чтобы в дальнейшем обезопасить нас от шпионов.

— Вы тот самый человек, которого разыскивает полиция, — отметила доктор Гриф, дождавшись, когда Даас выйдет.

— Тот самый. — Брек улыбнулся. — А вы тот человек, который помешает полиции меня найти. Сделайте мне скулы пониже и поуже. Челюсть хотелось бы расширить, а…

— Минутку, мистер безымянный преступник, — оборвала его Адлан Гриф. — Я здесь доктор, и я сама решу, что и как менять. А теперь идемте.

Она встала, и Брек откровенно залюбовался ее полными бедрами, девически тонкой талией и высокой грудью. Она слегка покраснела под этим пристальным взглядом. Когда Гриф поравнялась с Бреком, он остановил ее, подняв раскрытую ладонь. Наклонился к ней, так что их лица почти соприкоснулись.

— Я понимаю, что вы доктор, Адлан. Но лицо-то мое. Скулы у меня металлические и нижняя часть подбородка тоже. В носу и ушах пластиковые вставки. Я знаю, где они находятся и как это можно без труда изменить, что уже и делалось раньше. Как по-вашему, могу я помочь?

Его близость и глубокий голос заставили ее на миг утратить сдержанность. Он отметил, что с пятнами румянца на щеках она еще привлекательнее.

— Можете… Называйте меня, пожалуйста, доктор Гриф, — только и сказала она.

— Слушаюсь, доктор, — с улыбкой ответил он и пошел за ней в операционную.

Она приступила к работе, используя лишь хирургические аппараты и местную анестезию. Брек понаблюдал за ее умелыми действиями в зеркале и остался доволен. У нее была легкая, уверенная рука. Когда Гриф закончила, у него было новое лицо.

— Отличная работа, доктор Гриф, — поблагодарил он, пока она накладывала ему на лицо регенерационные аппликаторы. — Пожалуй, лучшая из всех, что я видел.

— Разумеется, — сухо отозвалась она.

Когда она оперировала, к ней вернулась уверенность, и в голосе уже звучала насмешливая нотка. Доктор вышла, и в ее походке чувствовалось больше женского, чем профессионального.

Под мягким воздействием аппликаторов Брек задремал. Последние мысли были приятными. В его работе неожиданно обнаружились симпатичные стороны.

В полночь он проснулся, оделся в темноте и вышел из здания — незамеченный и неузнанный.

Глава 2

Здание Бюро внутренней безопасности стояло в окружении товарных складов — островок света в море неосвещенных домов. БВБ. Тайная полиция. Главный штаб мятежа под руководством Оталми, прибравшего к рукам бразды правления. Каков бы ни был секрет, ключ к нему — в этом здании.

Стоя в темном дверном проеме, Брек наблюдал, как подъезжают и уезжают неосвещенные автомобили, как входят и выходят люди в черной форме. На его лице была кривая улыбка, неразличимая во мраке. Случалось ему биться над трудными задачками, но эта словно сама просилась, чтобы он за нее взялся.

Многие считали, что Профессионалы лишены человеческих чувств. Это была ошибка, за которую приходилось дорого платить. Своей молниеносной реакцией и сдержанной манерой он был обязан тренировкам. Но не только поэтому действовал столь эффективно — он знал, как мыслят и чувствуют другие люди. Его собственные эмоции никуда не делись, просто годы практики приучили тщательно их контролировать. В частности, никуда не делся страх — на мгновение Брек ощутил его холодок. «С надпочечниками все в порядке», — подумал он и снова улыбнулся.

Через час наступил удобный момент, которого ждал Брек. Сотрудник БВБ, один — и пешком. Он прошел мимо, Брек выскользнул из проема и двинулся следом. Когда они свернули за угол, внезапный бесшумный удар свалил полицейского с ног.

Оставив связанного, с кляпом во рту, в запертом складе, Брек двинулся к ярко освещенному зданию БВБ. «Еще одна форма, — подумал он. — Уже вторая, украденная за сегодняшний день. Как и в большинстве культур, где власть сосредоточена в одних руках, здесь обожают форму. Она вызывает уважение — в гораздо большей степени, чем тот, кто ее носит». Слегка размахивая руками, держа спину прямо, он поднялся по ступенькам крыльца в здание полиции. В первый миг открывшееся перед ним зрелище вызвало недоумение — длинный холл, полный людей в мундирах. Потом мозг стал вычленять отдельные секции: «Пропускной пункт на входе… узел связи… прием рапортов… пост охраны…»


Неподалеку от узла связи он заметил то, что искал, — место, где можно спокойно посидеть. Три ряда скамеек возле пропускного пункта на выходе, там ждали человек тридцать сотрудников. Кто читал, кто разговаривал, а некоторые просто спали. Связные — что ж, сейчас к ним прибавится новичок. Сделав круг, чтобы подойти к скамейкам сзади, Брек приблизился прогулочным шагом и сел.

К краденой форме была прицеплена небольшая сумка. Брек открыл ее и стал заинтересованно разглядывать стандартный набор. Одновременно наблюдал за окружавшими его людьми, чтобы не пропустить, если вдруг кто-то заинтересуется его особой. Только один из полицейских посмотрел в сторону Брека — среагировал на движение. Едва взглянул и тут же отвел глаза. Брек выждал, убедился, что никому нет до него дела, и только тогда снова занялся осмотром помещения.

Он сразу заметил, что приемная надежно изолирована от остального здания. Во все стороны вели двери, каждая находилась под охраной — как живой, так и электронной. Изучив их по очереди, он пришел к заключению, что наиболее интересна дверь в тюремный блок. Охранники входили и выходили оттуда довольно часто, и партии арестантов тоже. Одеты тюремные охранники были в точности как и он. Когда в главный вход ввели новую группу спотыкающихся, перепуганных людей в штатском, он небрежно двинулся навстречу. Возглавляло и замыкало колонну по одному охраннику. Брек прошел параллельно колонне арестованных, пока они не скрыли его от замыкающего. Когда эти люди приблизились к дверям тюрьмы, охранников стало трое.

Все оказалось проще простого. Никто из конвоиров его ни о чем не спросил, арестованные — тем более. Когда они проходили через дверь, стоявший возле нее полицейский кивнул, и Брек кивнул в ответ. Все вошли, и дверь за ними с лязгом захлопнулась. Длинный коридор с металлическими стенами тянулся вдаль. В конце его была еще одна дверь.

Первый охранник что-то крикнул, и дверь распахнулась. Проходя, конвоир коснулся привинченной рядом красной пластинки. Брек вталкивал в дверь арестованных и подозрительно поглядывал на пластинку. Никаких признаков, по которым можно догадаться, для чего она служит. Он решил не обращать внимания. Твердой поступью вошел в дверь.

Полицейский, стоявший с той стороны, остановил его:

— Эй, капрал! А палец кто прикладывать будет? — Он махнул рукой в сторону пластинки.

У Брека было два выхода: свалить полицейского и побежать или приложить палец к пластинке. Никакой результат второго варианта не мог оказаться хуже, чем нападение на полицейского. Может, ничего и не случится. И он выбрал этот путь.

Все эти наблюдения, размышления и выводы заняли ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы обернуться к пластинке.

— Виноват, — сказал он. — Забыл просто.

Он прижал палец к пластинке, и тревожные сирены пронзили огромное здание из конца в конец.

Полицейский встрепенулся, вскинул пистолет, держа палец на спусковом крючке. Но все же случившееся было для него неожиданностью, а для Брека — нет. Эта разница в скорости реакции — на микроскопическую долю секунды — решила дело. Они выстрелили почти одновременно, но пуля полицейского ушла в потолок, не причинив вреда, — он был уже мертв, когда нажимал на спуск. Дверь за спиной Брека захлопнулась, замок сработал автоматически.

«У них есть мои отпечатки пальцев, — подумал он, — должно быть, в шаттле сняли. И похоже, меня ждали здесь, раз так быстро подняли тревогу. Как же теперь выбраться?»

Еще раздумывая над этим, он кувырком ушел в сторону. Вспышка ударила туда, где он только что стоял. Его ответный выстрел убил полицейского. Брек вжался в пол и оглядел помещение, готовясь драться дальше.

Он находился в конце комнаты, больше похожей на коридор, ведущий к металлической двери. Та была наверняка заперта на замок. Не меньше дюжины арестованных успели войти, прежде чем она захлопнулась. Двое лежали на полу, раненные в перестрелке. Их стоны заглушал истошный вой сирен.

Это был тупик. Несмотря на всю подготовку, Брек не знал, что делать; на лбу выступила испарина, ладонь, сжимавшая рукоятку пистолета, тоже увлажнилась. Он тщательно вытер ее о форменные брюки и усилием воли взял тело под контроль. Выход из ситуации есть, нужно только его найти.

К правому бедру прижималась плоская коробочка с мини-гранатами. Брек вытащил ее и тут краем глаза заметил какое-то еле уловимое шевеление на стене. Открылась прорезь, в нее просунулся ствол. Не успел стрелок прицелиться, как Брек метнул в стену гранату величиной с горошину. Раздался громкий хлопок, образовалось плотное облако дыма. Ствол рыскал в слепящем дыму, пули летели наугад.

После второй гранаты, брошенной в другой конец помещения, видимость пропала окончательно. Неразличимый в дыму, Брек отполз к дальней стене и стал продвигаться вперед по сантиметру, пока его пальцы не наткнулись на одну из запертых дверей. Плотно прижавшись к ней, он осторожно простукал, пока не определил то место, где скрывался автоматический замок. Еще одна граната выкатилась из коробочки на ладонь. Она была на липучке, которая сразу приклеилась к металлической поверхности. Брек сдвинул ногтем запал с полуторасекундной задержкой и бросился на пол.

Взрыв был оглушительный, совершенно не соответствующий размеру гранаты. Дверь, пробитая и покореженная, распахнулась. По коридору ползли струи дыма. Двое полицейских бежали к открытому проему, стреляя в темноту. Брек вырубил обоих и выскочил из комнаты.

Удача была на его стороне. Дверь, которую он взорвал, вела, как оказалось, в офисную часть здания. Несколько ночных ламп отбрасывало длинные тени вдоль пустого коридора. Брек бежал, не стараясь приглушать шаги, пока не убрался подальше от места взрыва.

Когда сирены внезапно смолкли, Брек понял: началась облава. Он замер и напряженно вслушался. Справа доносился тяжелый топот бегущих ног. Неслышно, будто струйка дыма, он скользнул в противоположном направлении. Стараясь не приближаться к дверям, чтобы автоматика не засекла его местоположение, шел так быстро, как только мог.

Свернув за угол, он едва не столкнулся лоб в лоб с полицейским. Тот, должно быть, услышал его шаги, поскольку стоял с пистолетом на изготовку, и выстрелил, едва Брек показался из-за угла. Жизнь Бреку Профессионалу спасло только то, что он моментально бросился на полицейского. Уже в прыжке нарвался на пулю, она чиркнула по спине. Тут же его тело врезалось в противника, у того из рук вылетело оружие.

Полицейский был хорошо обученным бойцом, но со змеиной быстротой Профессионала тягаться не мог. Первый же его удар был с легкостью отбит, затем сильная рука сжала его руку, будто тисками, и заломила за спину. Он охнул от боли. Брек ослабил нажим, но держал крепко.

— Не кричать и не дергаться, — предупредил он. — А теперь веди меня в кабинет Оталми самым коротким путем.

С этими словами он выпустил на ладонь нож и приставил его к горлу противника. Быстрым извилистым движением нож прошелся по шее. Лезвие лишь слегка рассекло кожу, но ощущение было такое, будто горло перерезали. Полицейский содрогнулся и попытался отодвинуться.

— Не надо… хватит! — выдавил он. — Я проведу. Поверьте…

Верить ему Брек не собирался, но без проводника обойтись не мог. А парень, кажется, достаточно напуган. Может, и приведет куда надо, не заманит в ловушку. Когда тебя ищут все до последнего человека в этом огромном здании, лучше действовать как угодно, чем просто ждать. Они пошли по коридору.

Огромная панель отодвинулась от одного прикосновения полицейского. За ней был спиральный лифт, он штопором уходил куда-то вверх. Они вошли в кабину. Вокруг никого не было видно. Лифт равномерно подрагивал, унося их ввысь.

— На каком этаже кабинет Оталми? — спросил Брек, заметив цифры, медленно проплывавшие перед ними.

— На последнем. Номер восемьдесят пять.

Брек ткнул в основание шеи рукояткой ножа, и проводник упал без чувств. Проку от него больше не было, он мог только помешать Профессионалу.

На двадцать шестом этаже в лифт шагнул еще один полицейский, и Брек уложил его бесчувственное тело рядом с первым. Больше никаких происшествий не случилось, и на верхнем этаже он ударом ноги распахнул дверь и вытащил обоих охранников из лифта.

Брек побежал по коридору, бросая взгляды на каждую дверь. Одна была много больше остальных и богато украшена. Он влетел в нее и пригнулся, держа пистолет наготове.

Это был кабинет Оталми, но пустой.

Брек упал на пол, перекатился в сторону, и тут раздался смех. Комната была по-прежнему пуста, но на телеэкране появился человек — толстый, уродливый, с цепким взглядом, крививший лицо в злобной ухмылке.

— Наконец-то, — проговорил человек на экране, — Профессионал наш пожаловал. Когда мне доложили, что ты выскочил из первой ловушки, я уехал из города. Вернусь, как только с тобой будет благополучно покончено, — и ждать этого уже недол…

Выстрел разнес вдребезги и экран, и скрытый за ним механизм. Урод не мог быть никем иным, как Оталми. Весь этот разговор нужен был ему только для того, чтобы отвлечь Брека, пока не прибегут полицейские. Выстрел в экран прервал его речь и уничтожил трубку сканера. Остается маленький шанс уйти, если полицейские не знают, где искать Профессионала.

Выйдя в коридор, Брек заставил себя постоять неподвижно и сориентироваться. С того момента, как вошел в здание, он столько раз менял направления, что теперь не знал, куда идти. Один за другим восстанавливал в памяти повороты, пока не понял, где находится. Его мозг напряженно работал, в ушах звучал визг приближающегося лифта. Сдерживать панику становилось все труднее. Но торопиться нельзя. Времени хватит только на одно решение. Если оно окажется ошибочным — ему конец.

Пробежав по коридору, он влетел в дверь — кажется, ту самую, что ему нужна, — и услышал, как сзади открылась дверь лифта. Когда он повернулся и оглядел комнату, на секунду его охватила паника. Здесь не было окон. Зато имелась дверь в стене напротив, и он бросился туда. За ней находилась еще одна комната, с огромным окном. Стекло было впаяно в раму, и Брек высадил его пулями. Внизу, в нескольких сотнях футов, лежала крыша другого здания.

У Профессионалов имеются особые приспособления. Их эффективность, разумеется, зависит от того, в чьих руках они находятся. Брек предпочитал полагаться на собственные рефлексы, но и ему не раз пригодились эти изобретения. Сейчас, похоже, именно такой случай.

Осторожно, но быстро он отстегнул и вытащил «паука» — плоский черный прибор чуть больше ладони; на одном конце петлеобразная рукоять, на другом — тонкий наконечник с отверстием. Он нажал кнопку, и из отверстия показалась нить.

Первые несколько ярдов нити были покрыты клейким веществом, совсем как у паутины. Осторожно, чтобы не задеть себя, Брек обмотал ею оконную раму. В «пауке» прятался резервуар с жидким пластиком, который выделялся из тонкого отверстия при нажатии. Жидкость моментально застывала в почти невидимую нить исключительной прочности.

Осторожно держа прибор подальше от себя, Брек встал на подоконник. Крепко ухватившись левой рукой, спустился из окна и повис на пальцах. Затем с необычайной осторожностью подался в сторону, держась теперь одной правой рукой. Нить натянулась, но выдержала. Разжав левую, он качнулся над черной бездной и повис на волокне, которое было тоньше самой тонкой нитки.

Начав равномерно спускаться, он передвинул регулятор на последнее деление. Громко зажужжал насос, и нить стала разматываться с максимальной скоростью — почти ярд в секунду. Бесшумно и неуклонно он падал в темноту.

Спуск был похож на страшный сон. Рука скоро занемела, и Брек осторожно перехватил прибор другой рукой. Дважды на пути попались освещенные окна, приходилось откачиваться по длинной дуге в сторону, отчего нить натягивалась еще сильнее. И с каждой секундой напряжение росло. Это только вопрос времени, когда враги заметят разбитое окно. А потом заметят и Брека — и перережут нить!

Изменить ситуацию он был не в силах, а потому заставил себя не думать об этом. Стена ярд за ярдом убегала вверх.

Внезапный рывок за ручку был первым признаком того, что его способ побега раскрыт. Он испытал мрачное удовольствие при мысли, что тот, кто пытался вырвать у него нить, наверняка изрезал себе ладонь. Волокно такое тонкое, что остротой может поспорить с любым ножом.

Тьма внизу оставалась все такой же непроглядной. Он не знал, где крыша соседнего здания — в десяти футах под ним или в ста. У него всего несколько секунд, пока кому-нибудь не придет в голову самое простое — перебить нить выстрелом.

Едва он об этом подумал, как над ним что-то беззвучно вспыхнуло и паутина лопнула. Он изо всех сил отшвырнул «паука» как можно дальше, чтобы не запутаться в падающей нитке. Расслабил тело, согнул ноги в коленях и приготовился к удару.

Чувство времени на этот раз его подвело. Показалось, что падение длится бесконечно. А потом его едва не размазало по крыше. Пластиковые плитки прогнулись, одна треснула под его весом. Не самая мягкая посадка, однако могло быть и хуже. Ушиб силен, но, кажется, кости целы.

Брек кое-как высвободил ногу и захромал к выходу. Он ни в коей мере не может считать себя в безопасности, пока не уберется на достаточное расстояние от здания БВБ.

Когда он спрыгнул на землю, люди в форме уже выбегали толпой из ближайших дверей. Одна полицейская машина как раз остановилась у обочины, водитель выбирался из нее. Брек выстрелил первым и переступил через дымящийся труп. Бронированный корпус машины принял на себя предназначенные беглецу пули. Опасность миновала. Пока организовали погоню, он был уже далеко.

Бросив полицейскую машину, он короткими перебежками вернулся в здание «Коммунального энергообеспечения».

Только теперь, оказавшись за массивными надежными стенами, Брек позволил себе поддаться усталости. Она была почти непреодолимой. Пришлось на минуту прислониться к стене и дождаться, когда пройдет дрожь. Затем медленно, спотыкаясь, он направился в операционную доктора Адлан Гриф.

Когда Брек распахнул дверь, Адлан сидела за столом. Она подняла голову и улыбнулась.

— Рада вашему благополучному возвращению. Входите, — махнула она свободной рукой.

На долю секунды три пальца на ее поднятой руке — средний, безымянный и мизинец — прижались к ладони, а большой оттопырился. Известный уже много столетий знак, и по сей день означающий «пистолет». Другой мог бы не заметить этого мимолетного жеста или не понять его смысла. Адлан рассчитывала на молниеносную реакцию Профессионала и не ошиблась.

Брек не пошел дальше, а вместо этого с силой врезался всем телом в полуоткрытую дверь. Больше в этом кабинете спрятаться было негде. Раздался тяжелый удар и дикий крик.

Пока прятавшийся не опомнился, Брек заглянул за дверь.

Антур Даас поднимал пистолет, выпавший у него из руки. Брек врезал ему сбоку по голове и с мрачным удовлетворением увидел, как толстяк сполз на пол.

— Что это значит? — спросил Брек.

— Ума не приложу. Он пришел около часа назад и спрятался за дверью. Сказал, что застрелит меня, если я только попробую вас предупредить.

— Зачем же вы предупреждали? Он ваш начальник. Разве вы не должны выполнять его приказы?

— А вы разве не рады, что я не выполнила? — невесело хмыкнула она. — Я не послушалась, потому что он какой-то… не такой. Ведь я сама обследовала тех, кто перешел на сторону Оталми. И он сейчас вел себя очень похоже. В конце концов, вы единственный, кто может нам помочь, если мы еще собираемся воевать.

Она встала и подошла взглянуть на лежавшего без сознания человека.

— Мной двигал, пожалуй, еще и научный интерес, — добавила она. — Вчера Даас был на одной стороне, сегодня уже на другой. Так, может быть, теперь наконец удастся узнать, как это делается.

Она повернулась к Бреку — улыбающаяся, взволнованная. Это был ученый как он есть — и женщина как она есть. Почти невольно он шагнул вперед и обнял ее. К усталости человека, чудом ушедшего от гибели, примешивалась благодарность за то, что ему спасли жизнь. Когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, она запрокинула голову и улыбнулась. Когда его тело настойчиво прижалось к ней, она крепко обхватила его руками. Ее ладони больно задели рану на плече, но он этого даже не ощутил — все заслонило совсем иное чувство.

Глава 3

Он не сразу вспомнил, что надо бы запереть дверь. Адлан перевязала ему рану, а потом помогла перетащить огромное тело Антура Дааса в операционную.

Пока они все отмывали и надевали стерильные халаты, Адлан изложила свою версию:

— Эти люди, которые вдруг ни с того ни с сего переметнулись на сторону Оталми, — их не могли подменить. В физическом смысле они остались совершенно теми же, что и прежде. Изменилось их отношение к человеку, которого они до сих пор ненавидели. Это может означать только одно: на мозг было оказано какое-то воздействие. Но раньше я проводила исследования через несколько дней после случившегося, а теперь у нас есть Даас. С ним перемена произошла в течение последних суток.

Она говорила, а руки уверенно бегали по кнопкам настройки комплексного управления вспомогательных аппаратов. Голова Антура Дааса была чисто выбрита и вытерта насухо. За анестезиологическим аппаратом и белыми занавесками его было почти не видно. Торчала только розовая макушка. Адлан установила в нужную позицию микроскоп дальнего действия и всмотрелась в окуляр.

Почти сразу же она ахнула и поправила фокус. Когда врач подняла голову, на лице была улыбка.

— Погляди. Найти оказалось куда легче, чем я ожидала. Я, правда, догадывалась, где следует искать.

Брек смотрел в микроскоп, все еще ничего не понимая.

— Похоже на проволочку, вживленную в скальп, — заметил он.

— Погоди минутку, сейчас поймешь.

Адлан протерла нужное место анестетиком и сделала микроскопическим скальпелем крохотный надрез. Еще несколько секунд искала подходящий инструмент. Наконец выбрала нужный, с острым крючком на конце, похожий на инструмент дантиста, только уменьшенный во много раз. С чрезвычайной осторожностью подцепила им проволочную петельку. Только один раз отвлеклась, чтобы вытереть кровь, мешавшую смотреть. Крючок вошел в петлю, и Адлан уверенным движением потянула за нее.

Из-под кожи вышла длинная тонкая проволока. На конце у нее была крошечная трубка, не толще карандашного грифеля.

— Вижу, — сказал Брек, — но яснее не становится. Что это за штуковина?

Адлан открыла рот, чтобы ответить, но в тот же миг за дверью раздался грохот.

— Другой выход есть? — быстро спросил Брек.

Она сунула трубочку в карман, все такая же спокойная и уверенная.

— Только аварийная капсула. Машина, на которой можно спуститься в подвал.

— Будем надеяться, о ней не знают, — проговорил Брек, пока они бежали к люку.

Он открыл люк. Готовая к работе капсула была обшита защитными подушками, и места там едва хватало на одного. Пока Адлан открывала рот, чтобы возразить, Брек уже схватил ее железной рукой и втолкнул в капсулу. На долю секунды перед ним мелькнуло ее испуганное лицо, он нажал кнопку и захлопнул люк. Капсула со стремительно удаляющимся ревом понеслась вниз.

Пока она возвращалась, огромная толпа полицейских, высадив дверь, ввалилась в комнату. Когда капсула приглашающе распахнула двери, Брек пытался подняться с пола. В капсулу вскочил полицейский сержант. Назад он вернулся мертвым.

Брек к тому времени уже потерял сознание.


Открыв глаза, он обнаружил себя привязанным к специальному креслу для допросов. Напротив, в другом конце комнаты, небрежно развалившись, сидел повелитель планеты Дабх IV.

— Очень рад знакомству, — проговорил Оталми. — Мне всегда было любопытно, что это за Профессионалы такие. Очень рад убедиться, что вы ничем не отличаетесь от прочих людей. Может быть, вы чуть получше — так и быть, признаю. Но со мной вам не тягаться.

Шеф тайной полиции был маленького роста, толстый и безобразный. Сидел и прихорашивался, как райская птичка. Просто невероятное самомнение. Глядя на эти мясистые мокрые губы и холодные желтые глаза, Брек понял, что смерть неизбежна.

— Я поступлю с тобой великодушно. — Оталми улыбнулся и стал еще больше похож на злобного карлика. — Ответишь на мои вопросы — отпущу на свободу.

— Не трудись так глупо врать. — Брек откашлялся и плюнул Оталми прямо в лицо. — От меня ты ничего не узнаешь.

В его голосе не слышалось никакой похвальбы, это была простая констатация факта.

Вытирая лицо платком, Оталми был бледен от бешенства. Потом он с неописуемой бранью бросился на Брека и стал молотить его по лицу костистым кулаком. Брек не пытался уклониться, только глаза закрыл. Натолкнувшись на такое безразличие, злоба Оталми поутихла, и вскоре он прекратил бессмысленное избиение. Тяжело дыша, отступил и потряс окровавленным кулаком перед разбитым лицом Брека:

— Ты за это заплатишь! И еще как заплатишь! Пытать я тебя не буду: физическая боль — это пустяки. Сейчас узнаешь мой маленький секрет, тот самый, за которым охотился. Ты станешь моим человеком, моим рабом и с радостью исполнишь все, что я прикажу. А потом я отправлю тебя назад, в твой мир, чтобы уничтожить и его, и всех твоих друзей. Но не тебя самого — я хочу, чтобы ты жил и помнил о содеянном.

Эти слова скользили мимо сознания Брека, почти не задевая его. Он был занят единственной оставшейся ему важной задачей — как быстрее покончить с собой. Ни на секунду он не усомнился в силе и власти стоявшего перед ним злобного человечка.


Полицейские свое дело знали и шанса Бреку не оставили. Кресло вкатили на электрическую тележку. Один полицейский управлял, второй шел рядом. Тележка ехала все дальше вглубь огромного здания. Прикованный к креслу за руки, ноги и шею, Брек вынужден был сидеть неподвижно. На нем была все та же краденая полицейская форма, но почему-то он себе казался совершенно голым. Там, где были спрятаны инструменты, больше ничего не ощущалось, — должно быть, все нашли. На миг появилась надежда, что Оталми будет рядом, когда станут открывать коробку с гранатами. Там нужно ввести комбинацию цифр, одну из двадцати трех возможных. Любая из двадцати двух оставшихся взорвет все содержимое коробки разом.

В лифт, затем дальше по коридору. Дорогу он не запоминал — ему ведь по ней не возвращаться. Двери открывались и закрывались, сверху бил яркий свет. Стены были стерильно-белыми. Каталка въехала в последнюю дверь и остановилась. Это была, несомненно, операционная.

Все, конец. Брек это понимал. Устройство, которое Адлан извлекла из головы Антура Дааса, было вживлено хирургическим путем. Вероятно, в этой самой комнате. Теперь то же проделают и с Бреком, и он не сможет ничего предпринять. Ни умереть, ни еще как-то помешать Оталми.

Кресло опустили на пол возле операционного стола, и вокруг столпились полицейские. Сейчас будет момент, когда пленника отстегнут от кресла перед тем, как привяжут к столу. Полицейские знают об этом не хуже его, они уже начеку. Но это последний шанс, и Брек его не упустит.

Пока один из полицейских, нагнувшись, возился с механизмом кресла, Брек окинул комнату взглядом. Дверь заперта, значит снаружи никто не войдет. Врач уже в помещении, он ждет, когда подготовят пациента. Медсестра стоит спиной, склонившись над столиком с инструментами. Восемь против одного.

Двое полицейских расстегнули оковы. Брек не сопротивлялся, когда его подняли на ноги, — выжидал наилучшего момента. Быстроту его реакций подхлестывало понимание: сейчас или никогда. Пока он наблюдал за охранниками, до него не сразу дошло, что медсестра повернулась к ним лицом.

С лучевым пистолетом в руках. И это была не медсестра, а доктор Адлан.

Брек не тратил время на поиски объяснения — сразу перешел к действию. Он видел, как Адлан направила пистолет на полицейского справа от него. Едва она нажала на курок, он рванулся. Из ствола вылетела плотная струя огня, и двое полицейских погибли на месте. В то же мгновение Брек бросился на оставшихся. Это была короткая, ожесточенная борьба с заранее предрешенным исходом. Брек схватился с четырьмя полицейскими, чтобы те не смогли взяться за оружие. Один из них вырвался. Не успел он вытащить пистолет из кобуры, как был убит. Адлан невозмутимо стояла подле клубка дерущихся, целилась и ждала благоприятного момента, чтобы выстрелить.

Локоть Брека врезался полицейскому под челюсть, и тот упал. Пистолет выплюнул струю огня, и теперь на полу лежал труп.

Адлан подошла ближе и застрелила еще одного, а Брек тем временем сломал другому шею.

Безупречно чистая операционная теперь походила на скотобойню: остывающие тела, кровь ручьями на белом полу. Брек взглянул на хирурга — тот так и стоял у операционного стола. Во время схватки он ни разу не шелохнулся.

— А с ним что? — спросил Брек, кивнув в его сторону.

— Это наш друг, — сказала Адлан. — Доктор Тирфор. Хотя он и служит у Оталми цирковым тюленем, но все же впустил меня сюда. Когда я поняла, что полицейские тебя схватили, сразу побежала к нему — решила, что только так смогу помочь. Он один из лучших нейрохирургов в Ангвисе. Я догадалась, что тебя привезут к нему.

Доктор Тирфор не пытался вставить слово в разговор. Глаза у него были опущены, он слегка дрожал. Брек окинул его беглым взглядом и принял решение.

— Займитесь моим лицом, — велел он. — А потом уйдем отсюда тем же путем, каким ты пришла. Вряд ли у нас много времени.

Адлан и доктор Тирфор вдвоем наскоро обработали повреждения. Раны торопливо залатали, обесцвеченные синяки исчезли под тонким слоем искусственной кожи.

Форменная куртка Брека уже никуда не годилась — рваная, вся в крови. Не теряя времени, он скинул ее и натянул другую, забрав ее у полицейского со сломанной шеей. Горсть острых как бритва скальпелей сунул в боковой карман.

— Идем.

Доктор Тирфор, ни слова не говоря, повел их по извилистым коридорам и спиральным лестницам, уходящим глубоко под землю. Минуя полицейских, Брек сжимал в руке скальпель, однако все прошло гладко. Последняя автоматическая дверь вела в гараж. Заспанный человек за пультом управления, зевая, поглядел на них.

— За машиной своей пришли, док? — спросил он наконец.

Доктор Тирфор кивнул, и оператор набрал цифровой код на панели. Через минуту спустился лифт, и машина подкатила к пропускному пункту.

— Давайте пропуска.

Он протянул руку… а потом он сидел, ошеломленный, и таращился, не веря глазам, на блестящий металлический предмет, проткнувший его кисть насквозь, и на медленно стекающие капли крови.

— Видишь, как просто? — Наклонившись ближе, Брек приставил второй скальпель к его лицу. — Я могу воткнуть его в сердце — это не труднее, чем в руку. И воткну, если что-то сделаешь не так.

Оператор был не дурак и не трус, но эта внезапная жестокость ввергла его в полнейшую растерянность, на что и делался расчет. Раненый смог только кивнуть, не сводя глаз с кровоточащей ладони.

— А теперь, — приказал Брек, — медленно повернись и здоровой рукой покажи, как открываются ворота или что там еще, чтобы нам выбраться отсюда.

Дрожа от пережитого ужаса и боли, оператор показал на кнопку. Брек наклонился, чтобы прочитать надпись под ней: «Снятие блокировки — выезд». Похоже, она самая.

— Нажми. Если произойдет что-то не то — тебе конец.

Похоже, кнопка была правильная. Брек подождал несколько секунд, а затем оглушил оператора ударом по затылку. Через мгновение Брек уже сидел в машине, и они катили по наклонному выезду, Адлан — за рулем. Последний поворот — и впереди тяжелые ворота. Запертые.

Адлан не притормозила, так и ехала на них. Должно быть, при приближении автомобиля сработала автоматика — дверь медленно открылась. Вскоре они оказались на свободе.

Отъехав подальше от здания полиции, они оставили машину на дороге вместе с доктором Тирфором. Тот вцепился в руку Адлан и впервые заговорил:

— Не бросайте меня. Помните, вы обещали. Я сделал все, как вы просили: провел вас в здание и помог уйти. Теперь дайте антидот. Яды-однодневки крайне опасны. У нас был уговор… вы обещали.

— Какой антидот, доктор? — Адлан улыбнулась, глядя на перепуганного Тирфора. — О чем вы?

— Не шутите со мной, — взмолился доктор Тирфор. — Та инъекция, что вы мне сделали… яд. Я не хочу умирать…

— Это была дистиллированная вода, доктор. Действует не хуже яда, когда у человека совесть нечиста. А теперь не отнимайте у нас время и постарайтесь убраться подальше. Оталми наверняка будет охотиться за вами, так же как и за нами.

Доктор хрипло выругался, автомобиль рванул вперед и пропал из виду. Брек взглянул на Адлан с еще большим уважением. Эта женщина была достойна восхищения Профессионала. Он молча пошел за ней. Она остановила такси-робота и назвала адрес.

Пересекая спящий город, они молчали. Уже почти светало, на небе блеснул первый луч зеленого солнца. Они укрылись за каким-то монументальным строением из белого камня.

— Это университет, — прервала молчание Адлан, — и в нем работают друзья. Правительство было коррумпировано еще до того, как Оталми пришел к власти. Мы создали организацию, преимущественно из научных работников, чтобы законными путями выступать против угнетения. Теперь, разумеется, врагом стал Оталми. Здесь мы в безопасности.

У Адлан были ключи, и она знала, куда идти. В этот ранний час они никого не встретили. Доктор провела Брека в физическую лабораторию, а оттуда в помещение, где стоял гигантский атомный реактор.

Когда она отпирала замок на двери, Брек не остановил ее, но не мог не спросить:

— Если зрение меня не подводит, на двери висят таблички: «Осторожно, радиация» и «Не входить». Есть о чем беспокоиться?

— Не особенно. В том-то и вся прелесть этого укрытия. Настоящий реактор на десять футов ниже, а тут осталось место для совершенно безопасной комнатки. Уверена, нас никто не потревожит.

Они вошли, и Адлан заперла тяжелую дверь. Это было длинное помещение с голыми бетонными стенами и минимумом мебели. Брек рухнул на койку и впервые за многие часы позволил себе расслабиться.

— Если не возражаешь, я хотел бы узнать, что ты нашла у Антура Дааса в голове? Похоже, это и есть ключ к проблеме.

— Именно так, — подтвердила она, усаживаясь рядом. — И это настолько очевидно, что хочется дать себе пинка за недогадливость. Это устройство — всего-навсего микроскопический радиоприемник с антенной. Он принимает записанное на пленку сообщение, которое повторяется снова и снова. Прежде чем ехать за доктором Тирфором, я завернула домой и прослушала. Вот оно: «Оталми мой друг… мой лучший друг… Я готов на все ради Оталми… я предан Оталми…»

— Все равно непонятно. Как такая чепуха может кого-то убедить?

— В этом-то и опасность. Убедить она может кого угодно — если знать, куда ее поместить. Сообщение поступает напрямую в мозг, в центр мотивации. Раньше его называли «эго». Часто говорят, что человек не рациональное животное, а рационализирующее. Так было всегда. Сначала нам чего-то хочется, а потом мы находим обоснования своим желаниям. Эта машинка меняет точку зрения человека. Внушает его эго, то есть бессознательному, симпатию к тирану — а сознание находит объяснение этой перемене. Мощное оружие, с ним почти невозможно бороться.

— А мы не будем с ним бороться, мы его уничтожим. И условия моего контракта будут выполнены.

Пока Брек говорил, Адлан положила голову ему на плечо. Таким естественным было это превращение из ученого в женщину. Он коснулся рукой ее мягких волос и почувствовал тепло бедра, прижавшегося к нему. Без единого слова их губы соприкоснулись.

Глава 4

Они спали, пока не восстановили силы, затем приготовили грандиозный завтрак. Адлан переговорила с кем-то по телефону и узнала, что в поисках беглецов уже весь город перевернули вверх дном. Ни один из них не возражал против этого вынужденного заточения. Только через четыре дня они задумались о том, чтобы покинуть укрытие.

— Ну вот, — сказала Адлан, нажав кнопку завершения разговора, — активные поиски прекратились, теперь можно выбираться из города. Но что мы будем делать? Что мы можем сделать — вдвоем против всего мира?

— У меня есть идея. Стоит попробовать, если только ты не придумала чего-нибудь получше.

— Ну, значит, у тебя на одну идею больше, чем у меня. Я слушаю.

— Думаю, только логика может привести нас к Оталми. Этот мир изуродовали хуже некуда, но он еще не совсем лишен адекватности. Прежде всего — мы знаем, что существует машина, транслирующая сообщение, которое ловят эти приемнички.

Адлан кивнула.

— Наверняка есть еще и какие-то вспомогательные приемо-передающие устройства, которые принимают сигнал и ретранслируют. Но их можно не учитывать. Головой ручаюсь, главный передатчик один, и он находится не в этом городе.

— Пока что все ясно, — сказала Адлан. — Но почему ты думаешь, что он не в Ангвисе?

— Не может он быть в Ангвисе. Единственное безопасное место здесь — здание БВБ. Нанеся туда визит, я не застал Оталми, и его, по всей видимости, не очень-то взволновало мое появление. Главное — его там не было. Он звонил по видеофону в свой кабинет из безопасного укрытия. Уверен, что и передатчик там же.

— Но как мы найдем Оталми? У нас нет ни малейшей возможности отследить его перемещения.

Брек взял с полки лист бумаги и стержень и стал быстро чертить:

— Оталми подвела самоуверенность. Когда он появился на экране, мне вполне хватило времени, чтобы хорошенько его разглядеть. За спиной у него было большое окно, и в нем виднелись горы. Вот очертания гор и их сравнительная высота. — Он закончил рисунок и показал ей. — Ты, кажется, говорила, что мы в университете?

Адлан кивнула, все еще недоумевая.

— Здесь должен быть факультет геодезии, — продолжал он. — Надеюсь, и хороший специалист, сочувствующий нам, найдется. Уверен, он разыщет место на планете, где прячется Оталми.

У профессора Кости было птичье лицо и рассеянный взгляд. И еще он был лучшим геодезистом в этой системе планет. Кости задал Бреку несколько вопросов, тщательно измерил рисунок и вышел. Через три часа он вернулся с картой Дабха IV:

— При всей небрежности вашего чертежа я все же идентифицировал вероятное местоположение. Даже сделал поправку в десять процентов на возможные погрешности — и все равно выходит тот же результат. Я отметил участок вот здесь, на подробной карте. — Он показал красный кружок. — Это горы Консисо, примерно в двухстах километрах к северу отсюда.

Брек нетерпеливо схватил карту и постучал по кружку пальцем:

— Похоже, туда не так уж трудно добраться. Холмы не слишком высокие. Но там должна быть мощная охрана.

— Напротив, — сухо произнес профессор Кости. — Я взял на себя смелость проконсультироваться кое с кем, прежде чем нести вам карту. С людьми, которые по роду своей деятельности знают такие вещи. Им уже давно известно об этом месте. Они полагают, что там находится военный объект, потому что вокруг плотная сеть охранных систем. Туда невозможно проникнуть, они уже потеряли несколько человек при попытках.

— Думаю, способ найдется. — Брек едва заметно улыбнулся. — Если поискать хорошенько.

Это оказалось сложнее, чем он ожидал. Он переговорил с опытными агентами, которые уже побывали вблизи объекта и выяснили, как он охраняется. Оборонительные сооружения спланированы тщательнейшим образом, там есть все, от обыкновенной сигнализации до минных полей и пушек.

Три дня ушло на обсуждения и изучение фотоснимков, пока он не обнаружил слабое — по его понятиям — место в системе защиты.

Адлан застала его за упаковкой оборудования для прорыва через охранную систему.

— Я пойду с тобой. И как бы ты меня ни отговаривал, это бесполезно.

— Хорошо, подберу тебе снаряжение.

Это был не тот ответ, какого она ожидала. Адлан даже ахнула и не сразу нашла слова.

— Вот так просто? Без всяких возражений?

— Не жди от меня банальных речей, принятых в вашем обществе. — Брек повернулся и мягко взял ее за плечи. — Не забывай, я живу по другим правилам. Я ценю тебя как женщину и восхищаюсь твоим талантом хирурга. Но я должен обращаться с тобой как с человеком, который не лучше и не хуже любого другого. Ты способна сама принимать решения и можешь пригодиться в этой экспедиции. Поэтому, разумеется, идем.

Самолет высадил их возле оборонительного рубежа, когда стемнело, и Брек повел Адлан к тому месту, которое так хорошо запомнил по картам. По земле или по воздуху без боя не прорваться, и они выбрали оставшийся путь. На них были непромокаемые костюмы и искусственные легкие для ныряльщиков. Они отрегулировали друг другу подачу кислорода и тихо скользнули под черную поверхность воды.

С инфракрасным фонариком, в тяжелых очках, Брек видел неплохо. Адлан двигалась за ним, в громоздком костюме напоминая диковинное морское животное. Свет кромсал темноту на черно-белые полосы. Двое плыли вниз по течению.

В нескольких футах под водой от берега до берега была протянута проволочная сеть. Брек сделал Адлан знак остановиться и приблизился, чтобы рассмотреть. Нити проводов заключены в белую пластиковую изоляцию, перерезать ничего не стоит. Значит, их назначение — не преградить путь, а подать сигнал тревоги. Осторожный осмотр берега, где заканчивалась сеть, позволил обнаружить оголенную проволоку, по всей видимости уходившую концом в воду. Брек секунду подумал и вытащил из-за пояса саперные ножницы.

Провод заземления в воде мог означать только одно: эта сеть — часть разомкнутой цепи. Если перерезать провод, оголенные концы окажутся в воде и сработает сигнализация. Если же он не прав и сеть — часть замкнутой цепи, сигнализация включится, как только провод будет перерезан.

Рассчитанный риск неизбежен в работе Профессионала. Брек почти не думал об опасности. Он облепил провод изоляционной замазкой и осторожно приставил к этому месту ножницы. Проволока поддалась легко, он аккуратно залепил замазкой концы и только тогда отпустил. Вроде бы ничего не произошло. Он быстро перерезал еще два провода, проделав отверстие, достаточно большое, чтобы пробраться. Вскоре препятствие осталось позади, и они без промедления поплыли дальше.

Брек скрупулезно отмечал в уме все изгибы реки. По его прикидкам, они находились приблизительно на полпути к цели. Велико было искушение расслабиться, но Брек ему не поддался. Его опасения оправдались. Впереди блеснуло что-то металлическое. Он остановил Адлан и медленно двинулся на разведку.

Вернувшись, он поднес палец к нижнему краю маски: молчи! На руке у него был водонепроницаемый экран, и он быстро набрал сообщение. Он печатал, она читала.

«Впереди в воде микрофоны. Ничего не говори и не прикасайся к металлу. Тихо!»

Беззвучные как тени, они поплыли дальше. Брек направлял на микрофоны невидимый без специальной оптики луч, чтобы их легче было разглядеть. Когда Адлан с замиранием сердца проплывала мимо блестящих металлических трубок, нависавших над ними из темноты, с нее градом катился пот.

Это было последней явной опасностью. Через час они поднялись на поверхность тихого пруда, который и был их целью.

Там, на берегу, стоял приземистый уютный домик, уединенное пристанище богача. Вид у него был мирный, из широких окон струился свет. Но это было то самое место, о котором говорил профессор Кости.

— Это он, — прошептал Брек — голова Адлан как раз вынырнула рядом.

Они сняли маски и с облегчением ощутили свежесть горного воздуха после нескольких часов дыхания смесью из баллона. С минуту так и держались на поверхности — голова к голове, рука в руке. Затем он высвободил руку и молча погреб к темному берегу.

— Пойдем в дом и покончим с этим, — сказал Брек.

Бросив костюмы и прочее снаряжение в воду, они под прикрытием деревьев двинулись к дому. Дорога вела под гору через лужайку, заросшую мягкой травой, прямо к крыльцу. У самой лужайки Брек вдруг остановился — так резко, что Адлан налетела на него сзади. Она хотела что-то сказать, но увидела предостерегающе поднятый палец. И замерла.

Из ровной травы вдруг вынырнула металлическая трубка. Она стала расти, поднялась на ярд от земли, и конец у нее был весь в каких-то шарах и линзах. Одна линза медленно поворачивалась в сторону двоих, укрывшихся в темноте.

Очевидно, она среагировала на звук или тепло человеческого тела. Застыв в каменной неподвижности, затаив дыхание, они смотрели, как диск поворачивается к ним, глядит поверх их голов. Вот он остановился, затем как-то неуверенно опустился пониже.

В ту же секунду ослепительный свет прорезал лесок насквозь, и сирена издала пронзительный вой. Ночь взорвалась светом и шумом. Тут же к ним присоединилась еще и пулеметная очередь — пули летели вдоль полосы света.

Брек не стал ждать, пока поднимется тревога. Он выскочил из укрытия, Адлан — за ним. Луч света заметался, устремляясь за нарушителями, пулеметные очереди следом. Со всех сторон вспыхивали огни, привлекая к двум бегущим совсем не нужное им внимание.

Они успели пересечь лужайку и остались в живых: у охранников реакция оказалась не такой быстрой, как у автоматики. Прежде чем появился первый из них, Брек с Адлан уже добежали до дома и запрыгнули в открытое окно. Упав на пол, Брек тут же откатился в сторону, и луч прожег доску в том месте, где он только что лежал. Его пуля вошла в горло стрелявшему. Тут же он вскочил и кинулся на второго противника, еще только тянувшегося к пистолету. Это был Оталми, и его Брек собирался взять живым. Профессионал положился на свою быстроту и успел подскочить к нему раньше, чем Оталми нажал на спуск.

Жесткий удар открытой ладонью выбил пистолет, и полицейский диктатор оказался у Брека в руках.

Единственный, кроме них, оставшийся в комнате человек был тяжело ранен выстрелом Адлан, но снаружи доносились крики и топот.

Не прошло и минуты, как охранники вбежали на террасу, и один из них заглянул в комнату. Оталми сидел там с двумя незнакомцами как ни в чем не бывало.

— Тревога, сэр, — сказал полицейский. — Мы не знаем, в чем дело.

— Ничего страшного, — неторопливо проговорил Оталми. — У меня гости, а сигнализация сработала по ошибке. Можете объявлять отбой.

Полицейский отдал честь и вышел. Он не заметил за массивным диваном двух трупов. Не обратил внимания и на то, что рука Брека лежала на спинке дивана. А потому не увидел и ножа в этой руке, и кончика этого ножа, уткнувшегося сзади в складку шеи Оталми. Он был направлен в спинной мозг: одно легкое движение руки, и Оталми мертв.

По лицу диктатора градом катился пот, и, когда полицейский вышел, нервы у толстяка не выдержали.

— Уберите, — прохрипел он. — Я сделал, как было велено, вы не можете меня убить.

— Знаете что? — Брек задумчиво посмотрел на него, не отводя руку с ножом. — У меня появилась великолепная идея. Но сначала ведите нас к машине — мы ведь в такую даль добирались, чтобы на нее взглянуть.

Оталми медленно повел их в дальний конец дома. Брек шел следом, не опуская нож. Они миновали целый ряд дверей, убедившись, что ход из дома ведет внутрь скалы и они спускаются все глубже под землю.

Машина оказалась на вид совсем обыкновенной, однако же именно она держала в кабале всю планету. В смежной комнате находилась, по всей видимости, операционная.

Брек убрал нож, и Оталми прижал платок к окровавленной шее. Как только отступила непосредственная угроза его жизни, к нему отчасти вернулась наглость.

— А мне нравятся такие люди, как вы, Брек Хан-Хезит, они нужны в моей организации…

— А мне не нравятся такие люди, как вы, Оталми, так что не будем терять время, — перебил его Брек. — Кроме того, у меня на ваш счет интересные планы. Вы станете следующей жертвой своей же машины. Адлан, ты ведь сумеешь провести такую операцию?

— Я-то? — переспросила она. — С преогромным удовольствием. Даже думаю, что метод можно усовершенствовать. Если передатчик перенести на несколько сантиметров в сторону, это будет уже не просто скрытый контроль, а…

— Поверю на слово, — рассмеялся Брек. — Приступай к делу, пока нам не помешали.

Побледневший Оталми с хриплым воплем бросился вперед. Брек среагировал немедленно и все же на долю секунды опоздал. Палец диктатора вдавил кнопку на контрольной панели, и со всех сторон послышался вой сирен. Диктатор осел на пол без чувств, но дело было уже сделано.

— Закрой дверь! — крикнул Брек. — Если мы хотим выбраться из этой дыры живыми, нужно закончить как можно скорее.

Они понимали, что такую операцию нельзя делать ни при каких обстоятельствах — и не делать тоже нельзя. Брек втащил Оталми в операционную, и едва успел взвалить его на стол, как Адлан уже включила анестезионный аппарат. Она простерилизовала кожу головы ультразвуковым прибором и сделала первый надрез. Вся эта торопливая работа происходила под вой сирен и топот бегущих ног.

Адлан осторожно устанавливала передатчик, когда раздался первый удар в дверь. Доктор на секунду замерла, но тут же вернулась к работе, и рука у нее не дрожала. Брек мог только стоять рядом, понимая, что в этом деле он ей не помощник.

Наконец передатчик был вживлен и разрез зашит. Пока Адлан вынимала пленку с повторяющимся сообщением, Брек оттащил тело диктатора в смежную комнату. Едва успел усадить его в кресло, как дверь с грохотом распахнулась.

При виде двух мужчин, мирно сидевших рядом, у вломившегося в комнату полицейского глаза полезли на лоб. Адлан склонилась над контрольной панелью. Бреку оставалось только надеяться на благополучный исход.

Оталми поднял голову и уставился на полицейского невидящими глазами.

— Сэр, — проговорил тот, — отсюда поступил сигнал тревоги. И мы нашли генерала Паатсика и его помощника мертвыми в вашем кабинете. Что случилось?

Оталми открыл рот, собираясь что-то сказать и обвиняюще указывая пальцем на Брека. Но слова застряли у него в горле, и долгую секунду он молча сидел, выпучив глаза, будто его распирало изнутри.

Потом его рука бессильно упала на колени, и на лице появилось покорное выражение.

— Ничего страшного не случилось, капитан, — сказал он. — Пока, во всяком случае. Генерал Паатсик оказался предателем. Этот человек предоставил доказательства. От врага пришлось избавиться. Сигнал тревоги был подан по ошибке. Можете идти.

Капитан хотел было что-то спросить, но передумал. Оталми был жив и здоров, и полицейский знал, что должен выполнять все его желания. Он отдал честь и вышел.

— Чудом пронесло, — сказал Брек, когда взломанная дверь захлопнулась.

— Ты еще не знаешь, каким чудом, — вздохнула Адлан. — Оживить его мне удалось, а вот взять под контроль — не сразу. Но теперь он наш. Все, что я внушу ему через эту машину, он будет считать своим искренним желанием. Все, что я прикажу ему забыть, для него никогда и не существовало.

— Замечательно, — рассмеялся Брек. — Сделай из этой скотины активного подпольщика, и пускай себе остается на прежней должности. Ему еще надо привести в порядок мир, где он напакостил. Мне не придумать для него более справедливого приговора; это гораздо лучше, чем быстрая смерть. А потом я уничтожу машину, и условия моего контракта будут выполнены. И тогда, — вздохнул он, — можно будет забыть эту зачумленную планету и вернуться в цивилизацию.

На переносице Адлан пролегла озабоченная морщинка. Только это и выдавало, что ее как-то волнует его решение. Брек встал и протянул к ней руки.

— Если только ты не захочешь чего-то иного, — сказал он, — и не решишь остаться на Дабхе-Четыре. Тогда, может быть, и я передумаю.

— Не стоит, — ответила она. — Пожалуй, я не откажусь взглянуть на эту твою кошмарную планету. А здесь, похоже, будет очень скучно, пока Оталми не закончит восстановительные работы.

— Предложение принято, — шепнул Брек ей на ухо.

Оталми смотрел на двух своих лучших друзей и блаженно улыбался.

Конечная станция

Выйдя из экрана передатчика материи, Джомфри сразу понял, что произошла ужасная ошибка. Во-первых, он почти ослеп от головной боли — классический симптом разгадки ПМ. А во-вторых, он явно попал не туда — в какую-то серую пыльную камеру, а направлялся домой. Пошатываясь и прикрывая рукой глаза, он ощупью добрался до привинченной к стене скамейки и сполз на нее. Обхватив голову руками, он стал ждать, когда же стихнет боль.

Худшее было позади, и стоило благодарить судьбу за то, что он вообще остался в живых. Джомфри многое знал о неисправностях ПМ, насмотревшись фильмов по стереовизору, поскольку такие драматические случаи, хотя и очень редкие, служили естественным материалом для роботов-сценаристов. Сбой единственной микросхемки — и несчастный путешественник попадал не в тот приемник, да еще получал легкое повреждение нервной системы, которое вызывало резкую головную боль. Работники системы ПМ называли это "минимальной разладкой". Когда боль проходила, пострадавший мог набрать код ближайшей аварийной станции, сообщить о разладке и отправиться дальше. Худшее же, что могло случиться, страшно было даже вообразить: прибывали люди, вывернутые наизнанку или вытянутые в тонкие многометровые трубки кровоточащего мяса. Или еще хуже. Джомфри сжал голову руками и сказал себе, что хорошо отделался…

Свет больно ударил в приоткрытые глаза, но Джомфри вытерпел. Ноги еще дрожали, но стоять он мог, глаза немного отошли — пора обращаться за помощью. На аварийной станции должно найтись средство от головной боли. И нужно сообщить о разладке передатчика, пока кто-нибудь еще не пострадал. Он несколько секунд ощупывал онемевшими пальцами гладкую стену, пытаясь отыскать панель с кнопками.

— Не может быть! — вскрикнул Джомфри и широко открыл глаза, забыв о боли. — Здесь должна быть панель!

Но панели не было! Экран оказался только приемником. Хотя теоретически существование однонаправленного экрана ПМ было возможно, Джомфри никогда еще подобного видеть не приходилось.

— Надо выйти отсюда, — сказал он себе, отворачиваясь от пустого экрана в пустой комнате.

Держась за гладкую стену, Джомфри вышел за дверь и побрел по пустому коридору. Повернув направо, коридор вывел его на пыльную улицу. Ветер нес по ней обрывки пластикового мусора и теплый запах гнили.

— Чем скорее я отсюда выберусь, тем лучше. Нужно найти другой передатчик. Солнце ударило ему в глаза, и он застонал от резкой боли в темени. Зажав глаза руками и глядя сквозь узкую щелочку между пальцами, он, спотыкаясь, выбрался на улицу. Из глаз бежали слезы, и сквозь их мутную пелену он тщетно рассматривал унылые серые стены, отыскивая знакомую эмблему ПМ — красную двуглавую стрелу. Но ее нигде не было.

У дверей сидел человек, на его лицо падала тень.

— Помогите, — попросил Джомфри, — мне плохо. Где тут станция ПМ — не подскажете?

Человек подобрал одну ногу и вытянул другую, но ничего не сказал.

— Вы что, не понимаете? — раздраженно продолжал Джомфри. — Я болен! Ваш гражданский долг…

По-прежнему не говоря ни слова, человек подцепил Джомфри сзади пальцами ноги за лодыжку, а другой ногой ударил в колено. Джомфри упал, а незнакомец сразу поднялся.

— Гееннец, сука, — сказал он, с размаху пнул Джомфри в пах и зашагал прочь.

Джомфри долго лежал, скорчившись, тихо постанывая и боясь шевельнуться, словно яйцо с треснувшей скорлупой: тронь — и растечется. Наконец он смог сесть, осторожно вытирая горечь с губ, — и обнаружил, что все это время мимо него шли люди, но ни один из них не остановился. Нет, ему не нравилось это место, этот город, эта планета — или куда еще он попал. Он хотел выбраться отсюда. Стоять было больно, идти — еще больнее, но он пошел. Найти ПМ-станцию, выбраться, найти врача. Убраться отсюда.

В другой ситуации Джомфри мог бы заметить, что город выглядел каким-то пустынным, что на улицах совсем нет машин, обратить внимание на бесцельно слоняющихся пешеходов и полное отсутствие дорожных знаков и табличек с названиями улиц, как будто неким указом была установлена всеобщая неграмотность. Но сейчас его интересовало только одно — как отсюда выбраться.

Проходя мимо какой-то арки, он остановился, осторожно — один удар научил его быть неназойливым — заглянул внутрь и увидел двор с расставленными в беспорядке грубыми столами. Скамьями служили доски, прибитые к ножкам столов. На некоторых сидели люди. На центральном столе стоял маленький бочонок, и сидевшие шестеро мужчин и женщина наполняли из него кружки. Все присутствующие выглядели так же уныло, как и окружавшие их стены, и были одеты по большей части в какую-то серую униформу, хотя некоторые детали их одежды были сделаны из коричневого холста.

Вдруг Джомфри заметил, что к нему направляется косматая старуха, и отпрянул в страхе. Но старуха прошаркала мимо, глядя себе под ноги и держа обеими руками пластиковую кружку. Усевшись на ближайшую скамейку, она припала к своей кружке.

— Вы не могли бы мне помочь? — спросил Джомфри, остановившись у дальнего угла стола, где она не могла достать его ни рукой, ни ногой и откуда он при необходимости мог легко удрать.

Она посмотрела на него с удивлением и подвинула к себе кружку. Увидев, что он не пытается подойти, старуха моргнула воспаленными веками и облизала потрескавшиеся губы.

— Помочь можете? — повторил он, чувствуя себя пока в безопасности.

— Новенький, — прошамкала она. — Не нравится?

— Нет. Разумеется, мне здесь не нравится, и я хочу уехать. Если вы мне скажете, как пройти к ближайшей ПМ-станции…

Старуха хихикнула и шумно отхлебнула из кружки.

— В одну сторону, гееннец. Ты это знал до того, как тебя сюда послали. Здесь Геенна! Оставь надежду всяк сюда входящий.

От этих знакомых слов у него перехватило дыхание и вдруг стало очень холодно. Вспомнился священник с поднятым в угрозе пальцем: так отец обращается к заблудшей дочери. Неужто здесь Геенна?

— Не может быть, — произнес он, безуспешно пытаясь убедить себя в обратном и затравленно озираясь по сторонам, точно загнанный зверь.

— Здесь Геенна, — повторила женщина. Ему показалось, что она сейчас уронит голову на стол и заплачет, но она только отхлебнула снова.

— Но это ужасная ошибка! Я не должен был попасть сюда.

— Все так говорят, — презрительно сказала старуха, махнув скрюченной рукой. — И ты скоро перестанешь. Мы все здесь преступники, отвергнутые своими мирами, осужденные на жизнь и на вечность — и забытые. Раньше нас убивали. Это было милосерднее.

— Я слыхал о Геенне, — торопливо сказал Джомфри. — Мир, находящийся неизвестно где. Вечный полдень. — Он бросил испуганный взгляд на улицу, залитую неизменным светом, и опустил глаза. — Лишних, приговоренных, грешников, неисправимых преступников — всех посылают туда. Ладно, сюда, добавил он, увидев ее кривую и невеселую ухмылку. — Я не буду с вами спорить. Наверное, вы правы. Но в любом случае произошла большая ошибка, и она должна быть исправлена. Я не преступник. Я возвращался с работы домой. Меня жена ждала. Я набрал свой номер и попал… сюда.

Она больше не смотрела на него, уставившись в свою кружку. Джомфри вдруг почувствовал, что у него пересохло в горле.

— Что вы пьете? Можно мне тоже попить?

Старуха вскочила, прижав кружку к высохшей груди.

— Мое! Я это заработала. Можешь пить воду, как все гееннцы. Я рубила дрова и поддерживала огонь на краю болота, пока он капал. Моя доля!

Кружка была почти пуста. От старухи разило перегаром.

— Вон туда иди. Вниз по улице. Давай отсюда! Еда и вода у Стражи. Катись!

Она потеряла к нему всякий интерес. Он тяжело поднялся и поплелся восвояси, от греха подальше.

"Стража, ну конечно же! — сказал он себе, ощутив теплый прилив надежды. Я им все объясню, и они что-нибудь предпримут".

Джомфри пошел быстрее. Улица упиралась в пологий пыльный склон холма с круглой вершиной, окруженного одинаковыми низкими невзрачными зданиями. Вершину холма венчал гладкий купол из дюробетона, твердого, как алмаз, и вечного, как алмаз. Впереди тащился тощий человек в грязных лохмотьях. Джомфри крался за ним, готовый в любой миг броситься наутек.

Из дюробетонной трубы непрерывно струилась вода и уходила в отверстие внизу. Тощий закрепил на трубе пластиковый пакет, а пока тот наполнялся, достал из глубокой ниши рядом какой-то большой сверток. Дождавшись, когда он снимет пакет с водой и скроется за куполом, Джомфри подошел поближе. Неясную тишину нарушал только плеск падающей воды, и Джомфри вдруг почувствовал, что у него пересохло в горле. Он сунул голову под струю и стал пить, подставляя под воду лицо и руки. Напившись, он отдышался и обнаружил, что чувствует себя гораздо лучше. Он протер глаза и заглянул в нишу. Она была пуста. Справа висела истертая блестящая металлическая пластина, а в глубине ниши виднелось темное отверстие, в которое можно было просунуть руку. На пластине едва различалась полустертая надпись: "НАЖАТЬ". Эта надпись была единственной повстречавшейся ему здесь. Он нерешительно коснулся пальцем холодной поверхности металла. Что-то скрипнуло, послышался нарастающий скрежет. Джомфри быстро отдернул руку; из отверстия вывалился какой-то сверток в пластиковой обертке и мягко шлепнулся на дно ниши. Он поднял сверток — это был пакет с пищевой пастой.

— Давай ешь, я тебя не трону.

Джомфри обернулся и едва не выронил пакет: перед ним стоял тощий. Джомфри не слышал, как он вернулся.

— Ты здесь новенький, как я вижу, — сказал тощий с притворной улыбкой на морщинистом и рябом лице. — Поздоровайся со Стариком Рури, он может стать твоим другом.

— Возьмите, — сказал Джомфри и протянул пакет с пастой, словно отвергая любую возможность какой бы то ни было связи между собой и Геенной. — Это, должно быть, ошибка. Машина дала мне чью-то порцию по ошибке. Я вообще не местный.

— Разумеется, юный гееннец, — замурлыкал Старик Рури. — Многих жизнь загублена политиками, невинных людей сюда пославших. Однако машине все равно, кто здесь живет, или кто ты такой, или кто такой я. У нее память на пять часов, и пока они не пройдут, второй порции она тебе не выдаст. Она кормит любого, каждые пять часов, бесконечно. Не правда ли, эффективное средство, чтобы человек почувствовал себя червяком?

Джомфри судорожно вцепился в мягкую оболочку пакета.

— Да нет, я серьезно. Я попал сюда из-за сбоя ПМ. Если вы и в самом деле хотите мне помочь, скажите, как связаться с властями.

Старик Рури сокрушенно пожал плечами.

— Невозможно. Они запечатаны в этом гробу, а появляются и исчезают с помощью собственного ПМ. С нами они не общаются. Мы кормимся с этой стороны Стражи — а уходим с той.

— Уходите? Значит, это возможно? Отведите меня туда.

Сморкнувшись, Старик Рури вытер нос пальцем, тщательно его осмотрел и вытер о борт куртки.

— Если трупоедом хочешь стать, это можно устроить. Пошли туда.

Он показал пальцем на подножие холма, где появилось четверо людей, несущих лицом вниз женщину: двое за ноги и двое за руки. Они волокли ее, пока не заметили на склоне Рури и Джомфри. Тогда двое, что несли женщину за ноги, бросили свою ношу в грязь, повернулись и ушли.

— Гражданский долг, — с отвращением сказал Старик Рури, — единственный, который мы выполняем. Если мы будем их бросать где попало или топить в болоте, они будут вонять, а это очень противно.

Они подошли поближе. Старик Рури молча указал Джомфри на левую ногу трупа, а сам взялся за правую. Джомфри заколебался, и трое гееннцев подняли на него холодные взгляды. Вспомнив поучительный пинок, он быстро наклонился, взялся за обнаженную лодыжку и чуть не уронил, почувствовав нечто холодное и твердое, не похожее на плоть. Они пошли дальше вверх по холму, и Джомфри пытался не смотреть на эту ногу с пятнами грязи и голубыми веревками вен. Может быть, это та женщина, с которой он разговаривал. От этой мысли его передернуло. Нет, та была одета по-другому, да эта и мертва уже давно.

Подножье Стражи огибала глубоко протоптанная в грязи тропа, и они брели по, этой тропе, пока, обойдя примерно половину холма, не дошли до того места, где на высоте колена в стену была встроена металлическая полоса шириной сантиметров тридцать и длиной примерно два с половиной метра. Один из шедших впереди нагнулся и, сунув руку в паз в металле, потянул вверх. Полоса медленно отошла, открыв V-образный бункер из трехдюймового броневого сплава. Весь его край был иззубрен и поцарапан. Каким же отчаявшимся должен быть тот, кто всю жизнь прожил в таком месте? Тело закинули в бункер, и кто-то захлопнул ногой крышку.

— Непревзойденная эффективность, — заметил Старик Рури, настороженно глядя вслед двоим напарникам, которые повернулись и ушли, не сказав ни слова. — Ни общения, ни контакта. Конец. Тела и старая одежда. Тела они увозят, а вместо старых тряпок дают новую мешковину. Вспомни об этом, когда твой новый костюм поизносится.

— Но этого не может быть! — закричал Джомфри, пытаясь оттянуть запертую крышку. — Мне надо связаться с теми, кто внутри, и объяснить ошибку. Я не должен быть здесь!

Внезапно крышка завибрировала — он ощутил это кончиками пальцев — и открылась. Бункер был пуст. Джомфри торопливо забрался внутрь и улегся вдоль стенки.

— Закройте крышку, умоляю, закройте крышку!

Старик Рури склонился над ним.

— Это бессмысленно, — ответил он; однако, вняв мольбам Джомфри, захлопнул крышку.

Свет превратился в узкую полоску и исчез. Воцарилась полная темнота.

— Я не покойник! — закричал Джомфри, вдруг охваченный паникой. — И не лохмотья! Вы меня слышите? Я хочу сообщить об ошибке. Я направлялся домой, и вдруг…

Мягкие рычаги — казалось, что их было очень много, — охватили все его тело. Он слабо вскрикнул. Какая-то щетка прошлась ему по голове и по лицу. Он закричал громче. В темноте раздалось тонкое жужжание.

— Я не правильно набрал номер, произошла разладка ПМ. Я здесь по ошибке, поверьте мне…

Рычаги, охватившие его тело, пропали так же бесшумно, как и появились. Он пощупал вокруг, но всюду был только металл, словно в запаянном гробу. Затем что-то щелкнуло, появилась полоска света, и от неожиданного сияния он зажмурился. Открыв глаза, он увидел Старика Рури, который высасывал остатки пасты из его пакета.

— Твое, — сказал он. — Я подумал, что тебе не захочется. Давай вылезай она не закроется, пока ты там.

— А что произошло? Меня что-то держало.

— Это машины. Они проверили, что ты не мертвый, не больной и не лохмотья. Если бы ты был болен, тебе бы сделали укол и вышвырнули назад. Их не обдурить. Выходят только мертвые.

— Они меня даже не слушали, — сказал Джомфри, выбираясь наружу.

— В этом весь смысл. Современная пенология. Общество более никого не убивает и не наказывает за нарушение законов. Преступников лечат. Некоторые не поддаются лечению. В более варварские времена они были бы повешены, сожжены, колесованы, четвертованы, обезглавлены, расстреляны, посажены на электрический стул, распяты на кресте и так далее. А теперь их просто изгоняют из цивилизованного общества, предоставляя им возможность наслаждаться обществом себе подобных. Что может быть справедливее? Приговоренные получают билет сюда в один конец. Их удаляют из общества, законы которого ими нарушены, и они не обременяют его собой, как обременяли бы в тюрьме. Все миры, пользующиеся этой службой, делают минимальные взносы на питание, одежду и организационные расходы. Высланные и забытые не могут отсюда бежать. Мы находимся на примитивной планете, вечно обращенной к невидимому за облаками солнцу, где нет ничего, кроме болот. Вот и все. Некоторые выживают, некоторые быстро погибают. Места здесь хватит, чтобы без тесноты расселить в сотни раз больше народу. Мы едим, спим и убиваем друг друга. Единственные наши совместные усилия — работа на перегонных кубах на краю болота. Местные плоды несъедобны, но их сок бродит, а спирт — он везде спирт. Поскольку ты новичок, я тебя угощаю и приглашаю в нашу банду пьяниц. У нас многие умерли за последнее Время, и некому собирать дрова.

— Нет. Я не хочу связываться с твоими каторжниками-алкоголиками. Я сюда по ошибке попал. Не то что вы.

Старик Рури улыбнулся и с быстротой, не вязавшейся с его годами, выхватил блестящее лезвие и приставил его к горлу Джомфри.

— Быстро выучи правило, сынок. Никогда не спрашивай у человека, почему он здесь, и сам ему об этом не напоминай. Это скверный вид самоубийства. Я то тебе расскажу, потому что сам этого не стыжусь. Я был химиком и знал все формулы. Я сделал яд, не имеющий вкуса, и отравил свою жену и восемьдесят три ее родственника. Итого восемьдесят четыре. Немногие здесь могут похвастаться таким числом.

Он спрятал нож в рукав, и Джомфри отпрянул, потирая красную полосу на шее.

— Вы вооружены! — поразился Джомфри.

— Это не тюрьма," это мир. Мы делаем все, что можем. Частицы металла собирают годами, и из них куется оружие. Этот нож пережил уже много поколений. Говорят, что он был сделан из железного метеорита. Все возможно. Его прежнего владельца я убил, загнав ему в мозг через ухо кусок заостренной проволоки.

— Я бы сейчас выпил. Благодарю за ваше предложение. Вы очень любезны. Джомфри тщательно подбирал слова, боясь сказать что-нибудь обидное.

Старик двинулся вниз по склону, и Джомфри потащился за ним. Они пришли в дом, похожий на все остальные…

— Хороший напиток, — сказал Джомфри, давясь над стаканом едкой кислятины.

— Свиное пойло, — ответил Старик Рури. — Я мог бы его улучшить. Добавить натуральный вкус. Но другие мне не дают. Они меня знают.

Джомфри сделал глоток побольше. Он тоже знал старика. Когда он допил, в голове у него загудело, а из желудка поднялась тошнота. Лучше ему не стало. Он понимал, что, приведись ему остаться на Геенне, он окажется в числе тех, которые погибают быстро. Такая жизнь была хуже смерти.

— Больной! Вы сказали, что они осмотрели бы меня, если бы я был больной! воскликнул Джомфри, вскакивая.

Старик Рури не обратил на него внимания, но в голову Джомфри уже ударил хмель, и он, осмелев, схватил старика за одежду. Собутыльники не обращали на них внимания до тех пор, пока вновь не сверкнуло длинное зловещее лезвие. Джомфри отпустил старика и отшатнулся. Взгляд его был прикован к стальной полосе в полруки длиной.

— Я хочу, чтобы вы порезали меня этим ножом.

Старик Рури остановился, озадаченный: раньше ему не приходилось получать такие просьбы от будущих жертв.

— Где тебя порезать?

Он окинул собеседника взглядом, выбирая подходящее место.

— Где?

И в самом деле — где? В какое место ты хотел бы получить нож? Какую часть своего собственного тела тебе не жалко?

— Палец… — неуверенно предложил он.

— Два пальца — или ничего. Старик Рури торговался, как настоящий лавочник.

— Тогда — вот. — Джомфри упал на стул и протянул руки. — Два мизинца. — Он сжал кулаки и положил на край деревянного стола два мизинца. — Оба сразу. Сможете?

— Конечно. Точно на втором суставе. Заметив, что вся комната смотрит на него, Старик Рури радостно ухмыльнулся и стал демонстративно разглядывать лезвие ножа; новичок наблюдал за ним влажными кроличьими глазами. Неожиданно нож взлетел и вонзился глубоко в дерево. Пальцы отскочили, брызнула кровь. Только взвизгнув, новичок бросился к двери. Вслед за ним в распахнутую дверь понеслись громовые раскаты всеобщего хохота.

— Ура Старику Рури! — крикнул кто-то. Подобрав с пола один из пальцев, старик скромно улыбнулся…

— Я ранен — теперь вы обязаны мне помочь! — кричал Джомфри, карабкаясь вверх по холму в бесконечный полдень. — Я не знал, что это так больно. Я кровью изойду! Мне нужна ваша помощь. Мне очень больно.

Когда он потянул за металлическую крышку, боль усилилась. Бункер разверзнулся, и Джомфри свалился в него.

— Я ранен, — скулил он, глядя, как исчезает полоска света. В темноте на нем сомкнулись рычаги, и он почувствовал, как кровь течет по запястьям. — Это кровь! Остановите ее, или я умру.

— Механизм поверил. Джомфри почувствовал укол в шею, и сразу наступило онемение. Боль оставила его, но и все другие ощущения тоже. Он мог говорить, слышать и двигать головой, но все тело ниже шеи оказалось парализовано. Бежать из Геенны было невозможно.

Что-то загрохотало, и он затылком ощутил, что его несет куда-то в сторону. В темноте ничего не было видно — если он вообще еще мог видеть, — но по движению воздуха и по звукам он догадывался, что перед ним одна за другой распахиваются двери, как в многокамерном воздушном шлюзе. Уж наверняка двери толстые и металлические. Последняя из них скользнула в сторону, и он оказался в ярко освещенной комнате.

— Опять членовредительство, — сказал человек в белом, склонившись над ним — Старая история.

За доктором стояли трое охранников с массивными дубинками.

— Может быть, это инициация, доктор. Он наверняка новичок. Я его раньше не видел.

— И одежда у него новая, — добавил доктор, роясь среди бинтов и инструментов.

— Я здесь по ошибке. Я не заключенный!

— Лиха беда начало, доктор. Теперь ампутации пойдут одна за другой. У них всегда все идет сериями.

— Ошибка передатчика материи…

— Вы правы. В моей книге будет несколько графиков, которые это доказывают.

— Выслушайте, вы должны меня выслушать. Я направлялся домой. Я набрал номер, вошел в ПМ — и оказался здесь. Это страшная ошибка. Я пальцами пожертвовал, чтобы с вами увидеться. Посмотрите по записям, вы увидите, что я прав.

— Записи у нас есть, — сказал доктор, впервые признавая в Джомфри человеческое существо. — Но ошибок никогда до сих пор не было, хотя в своей невиновности клялись многие.

— Доктор, будьте добры, посмотрите. Я умоляю вас. Хотя бы ради приличия просто посмотрите записи. Компьютер сразу вам ответит.

Доктор на минуту заколебался, потом пожал плечами.

— Ладно, для приличия. Посмотрим, пока накладывают повязки. Ваше имя и гражданский номер?

Он набрал данные Джомфри на клавиатуре и бесстрастно посмотрел на экран.

— Видите! — радостно закричал Джомфри. — Это была ошибка. Но я ни на что не жалуюсь. Я только прошу меня освободить.

— Вы виновны, — спокойно сказал доктор. — Вас сюда послали.

— Не может быть! — Джомфри испытывал вполне объяснимую злость. — Это недоразумение. Скажите мне тогда, за что я осужден!

Доктор посмотрел на приборы.

— Артериальное давление и энцефалограмма в норме. Эти приборы не хуже любого детектора лжи. Вы говорите искренне. Травматическая амнезия в такой ситуации вещь весьма вероятная. Неплохое примечание для моей книги.

— В чем меня обвиняют? — закричал Джомфри и попытался шевельнуться.

— Лучше бы вам не знать. Я вас возвращаю обратно.

— Вы должны сказать. Иначе я вам не поверю. Я направлялся домой, к жене…

— Вы убили свою жену, — сказал доктор и включил механизм возврата.

Закрывшаяся дверь отрубила жуткий, воющий вопль.

Вспышка памяти: посиневшее лицо, безумный взгляд, кровь, кровь, кровь…

Открылась крышка металлического гроба, и Джомфри сел, борясь с тошнотой. Его накачали наркотиками, его мутило. Раны были перевязаны.

— Но они же мне не помогли. Они даже в записи не посмотрели, чтобы проверить. А это ошибка. Ошибка передатчика материи, и я расплачиваюсь за нее.

Он посмотрел на окровавленные бинты, и его поразила страшная мысль. Он всхлипнул:

— Теперь я никогда не вернусь домой, к жене.

Они поют нашу песню

Любовь, любовь, любовь, о-йе-е-е,

Без тебя, любовь, нет жизни мне-е-е…

Бум-бум-бум…

Топ-топ-топ!!!

По громадному «Парамаунту» разносилось эхо — тысячи подростков истерично топали в унисон, и этот грохот поглощал усиленные аппаратурой выкрутасы квартета. Исполнители на сцене корчились и рвали струны гитар, никто их не слышал, но все до одного боготворили. Воздух сотрясался от воплей и стука, а в проходе впалогрудые, узкобедрые девицы оргиастически скакали, и махали руками, и пачками валились в обморок. Скучающие охранники с микрофонами в ушах укладывали их на дежурные носилки и тащили вон из зала.

Завершала концерт «Пауков» песня, которая возглавляла все хит-парады: «Мое жалостливое сердце разрывается от жалости к тебе», и квартет, что называется, давал жару, мотая черными патлами, взмахивая руками, крутя бедрами, — ну сущие марионетки под управлением эпилептиков. И вот пышное завершение: занавес прячет кланяющихся «Пауков» и вслед им летит хриплый восторженный рев толпы обожателей. История шоу-бизнеса еще не знала такого триумфа… Впрочем, это слишком сильно сказано, но в любом случае «Пауки» — самые лучшие. А главное, самые модные.

Охрана ловко обманула охотников за автографами, выведя музыкантов по неприметной лестнице, через дверь без вывески, на улицу. Оттуда желтый «роллс-ройс» мигом примчал их в отель, где часто кланяющийся администратор лично проводил звездных гостей до служебного лифта и дальше до апартаментов.

— Быстрее, быстрее, прошу вас! — увещевал он. — Слышите крики? Это ваши поклонники, они уже в холле.

«Пауки» быстренько заскочили в номер, и Бинго очень своевременно запер дверь.

— Едва ушли, — перевел дух Ванго и бросил гитару на диван.

Но тут распахнулась дверь одной из спален, и в гостиную с криками ворвалась четверка патлатых девчонок с блокнотами для автографов. Они подкупили горничную и весь день прождали в засаде.

— Ну что, будем? — спросил Бинго.

— Конечно. — Линго расстегнул пальто.

Девчонки завопили еще громче, увидев спрятанные под одеждой многочисленные волосатые лапы, и кинулись наутек. Но четверо в черном двигались с удивительным проворством, и острые, как стрелы, жала яйцекладов вонзались в нежную дрожащую плоть.

Крики несчастных жертв растворились в реве толпящихся снаружи обожателей:

— «Пауки»! «Пауки»! Мы хотим «Пауков»!!!

Специалист по контактам

— Ты выйдешь из воздушного шлюза и сразу же отправишься искать приключений на свою задницу, — сказал капитан. — Вооружения у тебя достаточно для того, чтобы развязать небольшую войну. Кстати, именно этого от тебя и ожидают. Проваливай и переверни там все…

— А как насчет того, чтобы для начала выпустить кишки вам, кэп, — прервал его Чесни и молниеносно выхватил лазерный пистолет; даже тяжелый скафандр не помешал ему. Он нацелил оружие в живот капитану и нажал на спуск. Послышался громкий щелчок.

— Побереги свой боевой пыл до тех пор, пока не окажешься снаружи, холодно сказал капитан, — а потом все будет зависеть от тебя. В твоем скафандре нет ни грамма продовольствия и очень небольшой запас воды. Ты останешься там, пока не сделаешь все как следует. И твоя работа должна понравиться мне, потому что я и только я буду твоим судьей. Если ты плохо сработаешь или не сработаешь вовсе, я просто оставлю тебя там, чтобы ты умер и сгнил в своем бронированном скафандре. Просто подумай о том, что ты носишь на себе свой собственный гроб и что я являюсь единственным человеком, который может вызволить тебя из него. Чесни, сделай так, чтобы я остался доволен.

Чесни громко и внятно обругал его, но капитан не дал себе труда услышать.

— Вышвырните его вон! — приказал капитан, и два сержанта сразу же крепко схватили Чесни за руки и швырнули в раскрытый люк воздушного шлюза.

— Вы хотите, чтобы я совершил самоубийство, — сказал Чесни, когда люк уже начал закрываться. — Кто дал вам право убить меня?

— Ты сам, Чесни, когда стал бунтовать против Адмирала-Императора. А подтвердил это право суд, признав тебя виновным в измене и приговорив к смерти. Ты сам, добровольно, выбрал эту работу вместо смертной казни…

Чесни постарался неслушать дальше. Внутренний люк почти закрылся, но щель еще была достаточно широкой для того, чтобы можно было кинуть на ту сторону гранату! Он схватился за правое бедро, где был закреплен короб с гранатами глубокомысленно обозначенный красным крестом, символом смерти, — но замок был накрепко заперт, и он не смог открыть его. Внутренний люк встал на место, со щелчком закрылся, и тут же с угнетающей медлительностью начал открываться наружный люк. Из переговорного устройства, вмонтированного в шлем, раздался голос капитана, и он не мог ни приглушить, ни выключить его.

— Вот мои приказы. Ты немедленно покидаешь судно. Следуешь курсом тридцать два, ориентируясь по радиокомпасу, закрепленному у тебя на запястье. Скоро ты попадешь в деревню уроженцев этой планеты. Ты приложишь все силы для того, чтобы уничтожить эту деревню. Я буду смотреть за тобой и слушать, так что предупреждаю: будет лучше, если ты постараешься.

Как только люк раскрылся достаточно широко, Чесни метнулся сквозь него наружу. Не удержавшись на ногах под тяжестью боевого скафандра, он тяжело грохнулся на землю. Но все же ему удалось сгруппироваться и перекатиться через голову. Чесни развернулся, поднялся на ноги уже лицом к кораблю и — снова тщетно — нажал на спуск лазерного пистолета. Механизм невероятно мощного оружия издал насмешливый щелчок. А в ушах продолжал биться холодный голос:

-..попадешь туда и расстреляешь все, что покажется тебе интересным, и чем интереснее оно будет выглядеть, тем важнее для тебя будет расстрелять это. Аборигены этого вонючего обломка скалы производят впечатление безопасных примитивных существ, но нам уже приходилось сталкиваться с подобными вещами.

Как только внешний люк полностью закрылся, лазер в руке Чесни ожил. Шлем скафандра автоматически потемнел в тот же миг, когда оружие извергло луч пламенного света. В земле мгновенно образовалась зияющая дымная дыра, и Чесни перевел лазер на космический корабль. Луч ударил в борт высоко над землей в районе люка рубки управления. Голос в шлеме налился холодной яростью:

— Какой же ты дурак, Чесни! Неужели ты думаешь, что мы дали тебе оружие, которое могло бы принести этому кораблю хоть какой-то вред? Внутри судна, да, могло бы, и поэтому мы активизировали весь твой арсенал дистанционно, после того, как ты оказался за бортом. А наш спейсер в состоянии выдержать любую атаку за исключением, пожалуй, водородной бомбы. Дурак! Ты испытываешь мое терпение, и меня подмывает взорвать тебя прямо там, где ты стоишь. Я не буду этого делать. Я хочу, чтобы это задание было выполнено. Но говорю тебе — и это правда, а не предупреждение, — что ты находишься уже на полпути к провалу. Если ты выполнишь работу удовлетворительно, я оставлю тебя здесь. Если ты сделаешь ее хорошо, я тоже оставлю тебя здесь. Если же ты справишься с ней великолепно, самым наилучшим способом, то я, возможно, подумаю о том, не стоит ли взять тебя обратно на борт. А теперь проваливай!

Человек не может спорить с фактами — только с другими людьми. Чесни уяснил это для себя уже много лет назад. Капитан был фактом жизни или смерти, вернее, смерти или смерти; теперь он это понял. Он быстро повернулся спиной к кораблю и постарался забыть о нем. Он убедился в том, что замок на коробе с гранатами отперт, что нож свободно ходит в ножнах, и все остальное оружие насилия тоже готово к употреблению. Глядя на компас, Чесни поворачивался на месте, пока стрелка не коснулась числа 32, а затем включил свой ракетный ранец. Двигатель взревел, реактивная струя оторвала человека от земли и понесла по воздуху.

Ему приходилось порой отклоняться от курса, чтобы избежать столкновения с чудовищными нагромождениями камней, то тут, то там нарушавшими плоский ландшафт, но он лишь окидывал их взглядом, сосредоточившись на том, что ожидало его впереди. Капитан сказал, что, несмотря на свой искусственный облик, это природные феномены, и он верил капитану на слово. По крайней мере в этом. Капитан не стал бы лгать по поводу того, от чего зависело выживание его живого орудия и, следовательно, выполнение задания.

Впереди открылась долина, заполненная похожими на ульи сооружениями. Согласно описанию, это и была деревня. Почти автоматически он снизился, чтобы подлететь незамеченным, и тут же у него в ушах взревел ненавистный голос:

— Поднимись выше. Подходи решительно. Ударь, как молния. Ударь, будто ты адский гнев. Вот как ты должен это сделать.

— Хотел бы я сделать это с тобой! — крикнул Чесни, описал высокую дугу в небе и устремился вниз, извергая пламя из своего ручного лазера.

Огненный луч рассекал жилища, словно они были бумажными, протыкал их, рубил на части и превращал в кучи дымящегося щебня. Аборигены высыпали, подобно муравьям, выбегающим из развороченного муравейника, и огненная смерть с такой же легкостью косила их целыми рядами. Опустившись ниже, он видел, как они падали и умирали, подергивая многочисленными серо-синими конечностями.

— Ведь это же просто аборигены, — бушевал он, хотя при этом не прекращал стрелять, — беспомощные, неразвитые и примитивные. Вот, смотри, — в ярости он забыл даже о том, как следует обращаться к всесильному капитану, — смотри, те, которых я только что сжег, были вооружены кремневыми ножами и каменными топорами. Это убийство, нет, хуже: бессмысленная резня.

Но, выкрикивая все эти обличения, он тем не менее приземлился и повел круговой обстрел, уничтожая всех, кто атаковал его. И даже нападали они бестолково, разъяренной бессмысленной толпой. Мчались прямо в пламенные руки смерти.

— Да, они выглядят примитивными, — говорил ему в уши спокойный голос, — но мы уже видели подобную уловку. Продолжай заниматься делом. А если ты осмелишься остановиться хотя бы на секунду, я буду считать, что ты провалил задание.

Голос Чесни проклинал резню, тогда как его руки усердно работали, усугубляя ее.

— Убийцы, мы все убийцы! — завизжал он и сжег дотла группу, которая попыталась напасть на него, прикрываясь никчемными, словно бумага, грубыми щитами.

— Мы сеем смерть, и когда-нибудь наша раса пожнет заслуженный урожай! кричал он, сжигая большой дом вместе со всеми, кто в нем укрывался.

— Я не хочу входить в нее, в расу, которая должна быть стерта с лица Вселенной, — задыхаясь, бормотал он, найдя подходящую позицию и уничтожая сразу сотни аборигенов.

Лазер внезапно отключился, а на передней внутренней стенке шлема замигала красная лампочка, указывавшая, что оружие перегрелось, и система безопасности выключила его. Но одновременно с включением индикатора, он выпустил лазер из рук, метнул две гранаты и запустил ракетный ранец. Когда гранаты взорвались, он уже был высоко наверху и кидал оттуда другие гранаты, оставляя за собой след — след смерти.

— Курс восемьдесят семь, — приказал капитан, — растормоши их там.

— Дома там довольно убогие; с другой стороны я вижу что-то посолиднее…

— Думаю здесь я, а ты только исполняешь! — взревел голос в шлемофоне. — Я разум, а ты безмозглое животное. Шевелись! — Но Чесни уже двигался в нужном направлении, и отдаленный голос слегка смягчился:

— Мысли имеют образы, как и все остальное, что существует на свете. Если образ мыслей здесь сориентирован на то, чтобы ввести в заблуждение, и эти существа не столь примитивны, какими кажутся, то заблуждение станет больше. Мы особенно внимательно присматриваемся к незначительному.

— Впустую терять жизни, терять все… даже эти гранаты, — пробурчал Чесни, поливая дождем взрывчатой смерти строения под собой. По одной гранате для каждой лачуги, рассыпавшейся чуть ли не в порошок, так как эти гранаты были предназначены для более прочных сооружений. — Что это за способ устанавливать контакт с новым миром, "новой расой?

— Тот способ, который мы выбрали и которого должны придерживаться, ответил безжалостный голос. — Человеческая раса теперь находится в состоянии войны со всей галактикой. Когда мы находим новую планету — такую, как эта, например, — ее обитатели могут быть только нашими подданными или нашими врагами. Нейтралитета в этой войне не существует. У нас совершенно нет времени — а также и желания — налаживать дружбу. Поэтому мы и прибегаем для установления контакта к таким вот простым средствам, подвергая опасности жизнь только одного человека, никчемную жизнь никчемного человека, такого, как ты. Ты убиваешь и продолжаешь убивать. Если уроженцы этой поганой планетешки действительно такие примитивные, какими кажутся, ты сможешь перебить их достаточно для того, чтобы доказать это, и тогда они станут самой новой порабощенной расой, из всех, которые служат Адмиралу-Императору. Они быстро восполнят потерю тех особей, которых ты истребил, но никогда не смогут вытравить из мозгов память о нашем гневе. Мы будем иногда напоминать им о нем. Они будут хорошо служить нам.

— Тогда позвольте мне остановиться. Поработите их. Позвольте мне прекратить убивать.

— Нет. Я не удовлетворен. Они умирают слишком легко. Вперед. Уничтожить все!

— Здесь очень мало зданий. Трудно выбрать цель, — сказал Чесни, поднимаясь повыше в воздух и тщательно прицеливаясь каждой гранатой. Домов действительно было мало и их разделяли широкие промежутки.

— А ведь эта территория такая же плоская и не менее удобно расположена, чем и все остальные, — размышлял вслух капитан. — Эта малонаселенность может быть специальной, для того, чтобы ввести нас в заблуждение.

— Вы подозреваете везде обман и предательство, потому что сами обманщик и предатель! — крикнул Чесни.

— Конечно, — голос капитана был совершенно спокоен, — именно поэтому меня и выбрали для этой работы. Действуй! Отдельно стоящее здание по курсу двадцать семь. Взорви его, брось вторую гранату точно в центр воронки от первой гранаты, а затем приземляйся.

— Это опасно, — сказал Чесни, снижаясь сквозь желтое облако дыма в новообразованный котлован. — Грунт ползет. Я могу застрять здесь.

— Меня это не колышет. Делай, что приказано. Зарой носок правой ноги глубоко в мягкую землю, до середины ступни. Туда вмонтирован тонкий сейсмограф. Теперь упрись обеими ногами в землю и встань как можно устойчивее. Не двигай ногами, пока я не разрешу. Я открываю крепления сейсмографа. Он включен. Если ты пошевелишься, то уничтожишь его, а я уничтожу тебя. Не помню, говорил я тебе, что в скафандре есть взрывное устройство, которое находится под моим управлением? — В смехе капитана не было ни крошки юмора, и Чесни устало и почти равнодушно в очередной раз проклял его.

— Ну вот, все готово, — продолжал капитан. — Возьми на изготовку гранатомет… медленно, дурак! Гранату дистанционного действия… подключи взрыватель… удаление один километр. Огонь!

Чесни выполнил приказы. В тот момент, когда снаряд, с визгом разрывая воздух, понесся в указанном направлении, через край кратера хлынула толпа яростно вопивших аборигенов. Чесни мог смутно слышать их свистящие крики даже сквозь свой бронированный скафандр.

— Меня атакуют, — сообщил он.

— Не двигайся и не пытайся обороняться, — приказал капитан. В скафандре раздалась слившаяся в очередь серия торопливых щелчков. — Я запер и отключил твое оружие, так что они не смогут воспользоваться им против тебя.

Глухой стук известил о том, что чужаки добрались до него. Серо-синие тела прижимались к прозрачной лицевой пластине его шлема, оранжевые зубы гремели, пытаясь укусить скафандр. По броне колотили каменные топоры. Он съежился в скафандре, но не шевелился.

— Так близко… — проговорил он. — Они… гадкие… омерзительные, невероятно омерзи…

— Не двигайся, — прервал его капитан. — Дошло сейсмическое эхо, и компьютер обрабатывает его. — Последовала непродолжительная пауза. — О, отлично, просто чудесно! — в голосе капитана слышались эмоции, очень похожие на радость. — Лазер включен! — крикнул он. — Бей в стену кратера; твой скафандр защитит от отраженной радиации.

Зато аборигены уже через мгновение оказались сожжены, обуглены, испепелены. Они исчезли, оставив в память о себе только пятна копоти на скафандре.

— Ранец, курс девятнадцать, — приказал капитан, и Чесни взмыл над землей и понесся в указанном направлении. — Приготовься к посадке… Стоп! Спускайся. Установи и подключи атомную мину.

Нагрудный контейнер с треском приоткрылся, и в руках у Чесни оказалось тяжелое светло-серое металлическое яйцо. Он опустился на колени, руками выкопал в песчаной почве ямку и аккуратно поставил туда яйцо. Неторопливым плавным движением повернул черную рукоятку на вершине устройства, потянул… выдернулся черный, густо покрытый смазкой тросик. Чесни осязанием, а не слухом ощутил передавшийся по тросику щелчок внутри яйца, затем чуть заметную дрожь, означавшую басовитое гудение, и содрогнулся всем телом.

— Старт, — скомандовал голос. И Чесни мгновенно взвился в воздух и с максимальным ускорением, от которого даже почувствовал приятную ноющую боль в подмышках, помчался прочь от яйца смерти.

— Курс тридцать пять, — указывал голос. — Там речной берег с высоким обрывом, за которым ты сможешь укрыться. Вот… снижайся. Поставь двигатель на ноль ускорения и зависни в тени берега. Не спускайся на землю: взрывная волна здесь будет сильной. Так, хорошо. Отвернись от вспышки. Затемни шлем. Загороди лицевую пластину рукой. Закрой глаза. Ты готов?

— Готов…

Но не успело последнее слово сорваться с его губ, мир взорвался. Чесни услышал яростный вопль пламени, заполняющего всю Вселенную, и увидел его, несмотря на все затемняющие барьеры. Земля подскочила, замутненный воздух вскипел, в реке взыграли огромные волны, каких этот мирный поток не знал со времени своего возникновения.

— Приготовься, — вернул его к действительности радиоголос. — Вспышка почти погасла. Старт! Иди на уровне земли с максимальной скоростью. Скафандр защитит тебя от излучения. Не отводи глаз от кратера: твой взгляд сориентирует камеру, вмонтированную в скафандр.

Еще не дослушав приказа, Чесни вновь взвился в воздух. Выше бурлило огненное облако, а внизу разверзлась пылающая адская пасть. Он промчался между ними; его скафандр мгновенно нагрелся так, что в тех местах, где тело прикасалось к металлу, возникли ожоги, и он скорчился от боли и от умозрительного видения невидимой завесы радиации, которую — он хорошо знал это — он пересекает во время этого полета. Но, невзирая на боль и страх, вероятно, вследствие ставшего за последнее время привычным повиновения, а может быть, какого-то болезненного любопытства, он не отводил глаз от дна лежавшего под ним кратера. Сквозь треск статических разрядов, пробился голос капитана:

— Там, внизу, что-то крупное; массивное и громоздкое. Может быть, и естественного происхождения. Впрочем, сейчас определим.

Затемнение шлема работало на полную мощность, и Чесни не видел ничего, кроме огненного пятна внизу, А в нем выделялась какая-то форма, какая-то конструкция правильных очертаний, хотя, возможно, ему это только казалось…

— Я был прав! — взревел капитан. — Нас атакуют, сильно атакуют. Замечательно! Энергетическое оружие огромной силы. Я стартую…

— Не бросайте меня! — заорал Чесни; в этот момент что-то ударило его по ноге и он почувствовал резкую боль. — Они в меня тоже стреляют!

— Курс один сорок пять, — сказал капитан. — Гони на полной тяге шесть секунд, потом приземляйся. Корабль сядет одновременно с тобой с открытым люком. Мы пробудем на земле ровно две секунды — ни единым мигом больше — и стартуем независимо от того, будешь ты в шлюзе или нет. Я очень щедр по отношению к тебе.

Чесни ничего не ответил, поскольку ему пришлось напрячь все силы, чтобы удержать сознание в раненом теле. Он закусил губу так, что кровь струйкой побежала по подбородку; все его туманящиеся мысли были сосредоточены на радиокомпасе и хронометре.

На исходе шестой секунды он выключил реактивный двигатель, прокатился по земле, в конце концов застрял в густых кустах с крупными листьями и остановился. Он не стал вырываться из хватки растений, а просто вынул лазер и сжег все вокруг.

Спейсер снизился чуть ли не прямо на него; поляну окутал дым выхлопа его ракетных двигателей. Прежде, чем корабль коснулся земли, Чесни метнулся к нему и головой вперед ввалился в приглашающе раскрытое черное отверстие тамбура.

Это была тоже достаточно рискованная часть операции. Когда корабль рванулся вверх, он все еще находился в воздухе, в прыжке. Пол ринулся на него, больно ударил и заставил погрузиться в блаженное бессознательное состояние, исключавшее всякую боль.

***

— Они оказались очень упрямыми, — сказал капитан. — Они продолжали сопротивляться слишком долго, и сражение стало утомительным. Так что нам пришлось применить планетарную бомбу и сжечь всю планету целиком. Отходы производства.

— Вас это тревожит? — спросил Чесни; его голос звучал невнятно из-за скобки, которой скрепили его сломанную челюсть. Обезболивающие средства почти полностью лишили чувствительности его обожженное и сломанное во многих местах тело, обмотанное множеством бинтов. Кровь его больше чем наполовину состояла из противорадиационных препаратов, так как капитан немного приврал насчет степени защиты скафандра.

— Тревожит ли это меня? — Капитан на мгновение задумался. — Честно говоря, я не знаю. Работа, которой занимается человек, — накладывает на него свой отпечаток. Человек одно из самых хорошо приспосабливающихся животных. Когда-то меня это тревожило так же, как и тебя, но это было очень давно.

Наркотики не могли полностью снять боль, и боль заставила Чесни сосредоточиться на себе и забыть о планете, превращенной в огонь, и о ее поголовно истребленных серокожих обитателях.

— Что теперь со мной будет? — спросил он. Капитан указал на пол.

— Раз ты выжил, то автоматически зачисляешься на пожизненную службу в Космический флот Адмирала-Императора и будешь служить на таком же корабле.

— Я не стану жить так же, как те отчаявшиеся существа, которых вы держите на нижней палубе!

— Конечно, нет. Раз ты выжил, то получишь под свою команду один из таких кораблей, предназначенных для установления контакта. Поздравляю вас, капитан. — Последние слова сопровождались ледяным смехом.

— Вы лжете!

— Вовсе нет. Если вы благополучно переживете десять заданий, — капитан и на самом деле говорил совсем не тем тоном, что даже несколько минут назад, то займете еще более высокое положение, практически не связанное с опасностью.

— Это значит… — Чесни должен был собраться с мыслями, путавшимися от боли и наркотиков. — Это значит, что и вы тоже не так уж давно были таким же, как и я, специалистом по контактам?

— Совершенно верно. Я выполнил семь заданий. Мы — одного поля ягоды.

Следующая мысль привела Чесни в состояние шока.

— А из этого следует, что не следует надеяться на то, что этой тирании когда-нибудь придет конец? Что у всех людей есть лишь один выбор: или умереть, или присоединиться к воюющим?

— Именно так оно и есть, — ответил капитан и тяжело вздохнул. — Я страдал много дней после того, как впервые осознал это, у меня было оружие, чтобы покончить с собой, и тем не менее я все же не хотел умирать. Вы и я — мы с вами совершенно одинаковы, а все человечество обречено вести такую жизнь, и с этим ничего нельзя поделать. Мы продолжаем уничтожать все на своем пути, или же сами будем уничтожены. Ваше здоровье.

— Нет!

— Теперь уже слишком поздно отказываться. Вы сделали выбор, когда покинули корабль и стали убивать, чтобы не быть убитым самому. Большинство людей именно так и поступает.

— Но что случилось? Почему все вот такое… Такое, как оно есть?

— Никто и никогда этого не узнает. Вся история полностью переписана, и все содержащиеся в ней сведения — ложь. Я видел мирные расы, которые мы, конечно, поработили, и мне хочется думать, что человечество некогда тоже было миролюбивым. Но, так или иначе, где-то, когда-то насилие было выбрано в качестве средства для разрешения всех проблем. Сторонники насилия, поклонники войн пришли к власти. С тех пор они удерживают ее и никогда от нее не откажутся.

— Я устал, — сказал Чесни, роняя голову на грудь.

— Сначала выпейте со мной, а потом мы уложим вас в койку. В первый раз всегда сильно устаешь. Они подняли бокалы, и капитан провозгласил:

— Смерть врагам.

— Мы не можем так говорить, — возразил другой капитан.

— Потому что мы и есть враги?

— Конечно.

Тем не менее они чокнулись и выпили, не подыскивая других тостов.


Ni venos, doktoro zamenhoff, ni venos![428]

Юноши были похожи, хотя и не как две капли воды. Оба лысые, кожа чуть смугловата, одеты в просторные рубахи. Они спокойно стояли на обледенелой дороге, не обращая внимания на пургу. Впрочем, метель им не причиняла неудобств, снежинки пролетали сквозь тела без малейшей задержки. Юноши на столь удивительное поведение снега не реагировали, их интересовала лишь закутанная в плащ фигура. Человек упорно шагал навстречу метели, склонив голову, чтобы не хлестало в лицо.

— Блюбёрдо[429], это он, на самом деле он? — воскликнул Флавхундо[430], охнув. Едва мог слова выговаривать — так расчувствовался.

Блюбёрдо, прослезившись, лишь кивнул:

— И никто другой! Он, молодой Заменгоф.

— Тот самый, кому суждено повзрослеть и стать доктором Людвиком Лазарем Заменгофом, изменить мировую историю!

— Тот самый, кто однажды…

Речь Блюбёрдо оборвал сноп золотистого света. Повалил жирный дым. Оба юноши исчезли во вспышке. Рослый крупный незнакомец, возникший на дороге позади молодых людей, опустил сложносочленённое, из кристаллов составленное оружие, ухмыльнулся хитро и злобно:

— Вот так, мистер лягушатник!

Его голос казался еще грубее и неприятней, чем изрытое оспой лицо. Глянув на возникшего рядом напарника, стрелок добавил:

— Получилось! Альтернативный гуверизатор начисто высосал этих семантических свиней из бытия!

— Мон шер, мое имя Дюпон, а не Лягушатник, — заметил спутник, жгучий брюнет ростом поменьше ряболицего и телосложением посубтильнее. Затем постучал по металлической коробке на поясе, откуда тянулся к оружию кабель. — Дабл-Зеро-Севен-Илевен, ваше оружие великолепное, но без энергии совсем бесполезное, нес па? Мы в этом предприятии вместе. До лё финаль.

— Это уж точно, Дюпон, до финала, — сказал агент 007-11, а про себя добавил, закуривая сигарету с концентрированным кокаином: «До твоего финала, лягушатник. Когда закончим работу, я уж позабочусь, чтобы ты и твои дружки, пожиратели слизняков, оказались в большом небесном биде».

Эти счастливые мысли сменились лютой ненавистью — приблизился одинокий путник, потирая обветренной рукой красный насморочный нос. Агент 007-11 кинулся навстречу, выставив растопыренные пальцы, чтобы схватить, разорвать, убить. Обуянный такой же злобой Дюпон резал и колол длинным ножом, прежде спрятанным в рукаве.

Но пальцы хватали только воздух, нож входил и выходил, не производя никакого эффекта. Людвик Заменгоф ковылял по обледенелой дороге, не подозревая о кипящих вокруг неистовых страстях.

— Какие же вы, гайдзины, глупцы, — заметила стройная, восточного вида девушка, брезгливо наморщив носик. — Вы заслужили свою печальную судьбу, порочное чадо Англии и отвратительный французский варвар.

Брызжа слюной от ярости, 007-11 наставил гуверизатор, вдавил спусковой крючок.

Оружие бездействовало.

— Мон ами, питание отключено, — заметил Дюпон. — Тратить энергию на японский нет нужды. Он вымер вскоре после тайских языков.

— Это правда, — согласилась девушка, грациозным движением откинув со лба черный локон, не тронутый снежинками. — Мы с достоинством отошли в сторону. Нам чужда ваша дикая западная свирепость. Белоглазые питекантропы, вы погибнете у нас на виду.

Английский агент зарычал, тиская бесполезный крючок. Дюпон коснулся руки напарника, стараясь успокоить:

— Мон ами, забудьте эту восточную одалиску. Времени мало, нас ждут дела гораздо важнее.

— А, ну да. Прошу прощения. Работа прежде всего!

Агент вытянулся по стойке «смирно», отдал честь. Дюпон прижал руку к сердцу, торжественно кивнул:

— Да, наша миссия будет исполнена!

Они повернулись и зашагали по дороге, пытаясь не обращать внимания на звонкий циничный смешок.

— Сколько еще у нас времени? — спросил 007-11.

Француз глянул на утяжелявший запястье массивный механизм. Он имел два циферблата и семнадцать стрелок.

— Не больше часа, мон шер. Точка ветвления уже близка.

— Тогда за ним! Следует быть рядом, когда настанет момент!

Оба чуть не бегом продвигались в зимнем вечернем сумраке по извилистым улочкам польского города Белосток к дому Заменгофа. Молодой Людвик уже вошел, и пара агентов дерзко шагнула сквозь стену, направилась через гостиную к задним комнатам. Дюпон просунул голову сквозь кухонную дверь, затем отстранился:

— Ах, мон ами, времени у нас достаточно. А они кушают борщик и пьют чай с бубликами. И выглядит эта снедь… как бишь по-вашему… весьма едабельной.

— Когда же ты забудешь наконец про свое брюхо! — сердито прорычал 007-11. — Нам нужно мир спасать. Наш мир!

— Думкопф, этот мир не заслуживает спасения, — прогудел мощный низкий голос с отчетливым акцентом.

Застигнутые врасплох агенты обернулись в изумлении и увидели толпу рослых плечистых блондинов, ввалившихся в гостиную. Англичанин поднял оружие.

Ближайший незваный гость покачал головой:

— Мы не враги вам, хотя и не друзья. Почти все германские языки решили соблюдать нейтралитет. Голландский и датский голосовали против, но остались в меньшинстве. Мы существуем в обеих альтернативах будущего, потому просто явились понаблюдать. Вмешиваться не станем.

— Да уж, выгодная позиция! — фыркнул 007-11. — А могли бы и помочь по-родственному.

— Нет. Влияние нашей помощи на точку ветвления непредсказуемо, оно может оказаться негативным. Оба известных нам варианта будущего могут исчезнуть. А пока у них равные шансы на осуществление. Допустим, молодой Заменгоф откроет пришедшую сегодня бандероль с заказанной французской грамматикой. Читая ее, сделает фундаментальное открытие: корни основной массы слов французского языка не являются независимыми, они производные от небольшого числа корней. Исполнившись энтузиазма от такого открытия, Заменгоф возьмется изучать языкознание и создаст эсперанто. Новый язык постепенно распространится, его станут изучать как второй в каждой школе. Объединенный общим языком, мир прекратит распри и шагнет в золотой век.

— Мёрд! — прошипел Дюпон. — Будущее, где на благородном французском разговаривают лишь крестьяне! Такому не бывать!

— Черт возьми, не бывать! — прорычал 007-11. — В нашем будущем правят английский и французский, а эсперанто изучают втайне подпольные секты лингвистов-изменников!

— В вашем будущем это случилось после Чумных войн с Советами. — Датчанин указал пальцем на свой красно-белый значок. — После них датский язык, как и многие другие, влачат жалкое существование. Не забывайте: Чумные войны унесли девять десятых мирового населения. Люди говорят на английском и французском, поскольку их колонизовали англо— и франкоязычные захватчики. Ваш мир скверный!

— Уж получше, чем слащавое эсперантистское миролюбие, беззубость, всеобщий покой и прочее гуманистическое дерьмо, — а добрый старый английский ютится на задворках, будто второсортный жаргон!

— Лорт! — выругался в сердцах норвежец. — Все языки равны, они и не плохие, и не хорошие сами по себе. Просто ваши народы снова хотят всем заправлять. Вам нравится быть хозяевами колоний и щелкать кнутом над порабощенными. Это чистейший эгоизм.

Побагровев от гнева, 007-11 зарычал и поднял оружие. Дюпон предостерегающе коснулся его руки:

— Мон ами, не трать энергию на болтливых бошей, она может еще понадобиться. Вот бандероль!

Взгляды всех устремились на француза. Тот достал из-за пазухи нечто в грубой оберточной бумаге, высоко поднял. Пакет был в точности таким же, как и лежащий на столе: те самые погашенные марки, убористый почерк. Но содержимое совсем другое!

— Вперед, к будущему! К нашему будущему! — заревел 007-11, разбрызгивая во все стороны слюну. — Мы подменим бандероль! Внутри тоже книга, на французском, — но не грамматика! Наши друзья-галлы исследовали многовековую историю порнографии, выбрали наиболее сочные, завлекательные кусочки. О, выбор был богатый! Самое же из самого с великим тщанием перевели на польский. Один взгляд — и подросток Заменгоф попадется в ловушку. Он не сможет оторваться, будет лихорадочно листать страницы; бурная страсть юности захлестнет его с головой. Гормоны затопят его мозг, замкнут контуры рассудка — и он станет как любой нормальный лягушатник…

— Не смейте оскорблять великую французскую нацию!

— Тысяча пардонов, месье, я чересчур увлекся. Хотел сказать, что мощная сексуальная стимуляция очистит мозг молодого Заменгофа от интеллектуальных устремлений. Наш приятель станет ухлестывать за юбками, рано женится, сделает успешную карьеру окулиста. Позабудет детские мечты о создании простого международного языка. Будущее останется за английским!

— И за французским! — торопливо добавил Дюпон.

— Неням! Неням! — раздались сильные свежие голоса. — Этому не произойти!

Все повернулись — в гостиную сквозь стену вошли Блюбёрдо и Флавхундо. Англичанин нацелил оружие, но Блюбёрдо лишь покачал головой и улыбнулся:

— Это средство бесполезно. Мы знали о его существовании и обезопасили себя.

— Однажды оно сработало! — вскричал 007-11 и нажал на спуск.

Никакого эффекта. Блюбёрдо улыбнулся снова:

— Мы позволили вам посчитать, что оружие сработало, ради раскрытия вашего плана. А теперь дайте сюда эту грязную порнографию!

— Нет! Мы подменим учебник прямо сейчас!

Агент кинулся к пакету, но путь преградил Флавхундо, схватил за кисть. Дюпон выкрикнул галльское ругательство, устремился на помощь, оттолкнул эсперантиста. Но в схватку вмешался Блюбёрдо.

Борющиеся качались, пыхтели. Скандинавы смотрели с большим интересом. Толпа зевак разрослась, некоторые новоприбывшие представляли собой едва заметные призрачные силуэты — настолько малы были их шансы на выживание в любом будущем. Куда солидней казались испанский с португальским под руку. Бедный маленький румынский, почти прозрачный, оперся на столь же прозрачный сербскохорватский.

Все больше языков прибывало посмотреть на лингвистическую схватку, от которой зависела их жизнь либо смерть, на битву вариантов будущего.

Эсперантисты побеждали! Быть может, оттого, что дело их было правое, или из-за молодости и силы. Ведь англичанин выпил слишком много эля, а француз выкурил жуткую уйму «Голуаз». Так либо иначе, кряхтящие, сопящие англо-французские агенты были оттеснены. Мало-помалу порнографическая книга удалялась от того места, где могла причинить непоправимый вред.

В гостиную вошел молодой Заменгоф. Его приход сопровождали ахи и охи собравшейся толпы. Не подозревающий о ней Людвик пересек комнату, задвинул шторы.

В гостиной же продолжалась невидимая Заменгофу борьба. Эсперанто одерживало верх — и с каждой секундой утверждало свое право на жизнь.

— Ни венкас! Мы победим! — воскликнул Блюбёрдо, когда противников оттеснили еще на шаг. — Будущее за нами!

Но возглас торжества превратился в крик отчаяния — из толпы вырвался кряжистый тип и бросился на помощь французу.

— Теперь выигрываем мы! — выдавил задыхающийся 007-11. — Бандероль почти на месте!

— Кто вы? — воскликнул в ужасе Блюбёрдо.

— Волапюк! — заорал новый гость. — Я первый международный язык! Родился и вырос до эсперанто! Но у меня отняли будущее, и я жажду мести!

— Вы были… чудовищной эклектикой! Вы достойны лишь смерти! — вскричал одолеваемый Флавхундо. — Подите прочь!

— Ни за что!

Поддельная бандероль отвратительно хлопнула о столешницу. Дюпон заревел от радости, дотянувшись до французской грамматики, — вот еще чуть-чуть, и схватит.

Молодой Заменгоф, на его счастье, не подозревая о происходящем вокруг, направился к столу.

Дюпон уже завладел настоящей бандеролью, ликующе голося; его компаньон хрипло вопил гимн «Правь, Британия!».

И что теперь? Неужели миру суждено скончаться под гнусные ругательства наподобие «мерд» и унылое англосаксонское сквернословие? Что станет с будущим человечества?

Вокруг слышались тихие хлопки — язык за языком прекращали существование. Слабели даже эсперантисты. Конец приближался.

Но произошло чудо. Из редеющей толпы вышел тоненький полупрозрачный юноша, почти мальчик, выдернул бандероль из дрожащих галльских пальцев, уложил на стол, а затем взял подделку и вышвырнул ее сквозь стену в зимнюю ночь.

Молодой Заменгоф принялся напевать тихо и весело, заметив наконец бандероль. Раскрыл, вытряхнул тонкую грамматику.

— Тре бьен! — сказал, листая страницы, и его лицо светилось лингвистической радостью.

Затем оторвался, нахмурившись, будто расслышал тревожное. Нет, в гостиной тишина. Пожал плечами и вернулся к чтению.

Возможно, он и в самом деле слышал отголоски чудовищной антиэкзистенциальной муки, пробившиеся сквозь границы будущности. Агенты 007-11 и Дюпон вопили нечеловечески, тускнея и пропадая.

Деяние свершилось! Будущее спасено!

— Мы искренне благодарны… — начал было Блюбёрдо.

Но мальчик оборвал его взмахом руки:

— Молчите! Не нужна мне ваша благодарность! Я сделал должное — и теперь ненавижу себя и желаю вам смерти…

Он брезгливо фыркнул, бросился сквозь стену и пропал.

— Не понимаю, — объявил немец, скребя в задумчивости бритую голову.

— А я понимаю, — отозвался Флавхундо, вздохнув. — Я узнал его. Это идо.

— Все равно мне невдомек.

— На эсперанто «идо» значит «сын», «потомок», — пояснил Блюбёрдо. — Идо тоже язык, предположительно исправленная форма эсперанто. Некоторое время у него были сторонники, но ничем существенным он так и не стал. Сторонники искренне боролись за него, однако шли по тупиковому пути. Но идо был вынужден помочь нам, ведь без эсперанто он вовсе бы не родился. Парень сохранил свою призрачную жизнь благодаря тому, что спас нас.

— И нас тоже, — заявил Дюпон, шагая сквозь стену.

За ним явился и 007-11.

Блюбёрдо и Флавхундо, стиснув зубы, приготовились к новой битве, но француз весело подмигнул и покачал желтым от табака пальцем. Дюпон улыбался, как и его брутальный спутник, еще совсем недавно готовый убивать.

— Мэ но, вы просто не поняли! Мы благодарны вам за спасение от лингвистических оков извращенного будущего. Теперь Англия и Франция семантически заодно с остальным человечеством. Своими языками мы дорожим и пользуемся ими в быту, а с другими народами говорим на вашем блестящем простом эсперанто.

Ему ответило громкое многоголосое ликование — комнату вновь заполнили разнообразные языки.

— Эта грамматика подарила мне интересную идею, — пробормотал Заменгоф.

А вокруг, неслышимый для него, пел мощный хор светлого будущего.

История конца

— Когда народный вождь Ийссел Дийк прошел сквозь двойник без всякого ущерба для себя и остановил встречный процесс концентрации, сводящий на нет все их устремления к расширению, он тем самым оказал влияние на будущее Эльстарана; отныне ничто не могло воспрепятствовать расширению пределов Эльстарана. Конец предложения. Конец параграфа. Конец главы. Конец книги. В набор.

Дехан с наслаждением потянулся. Экран, перед которым он сидел, потемнел, но уже через мгновение на нем появился продиктованный им текст. Легко прикасаясь к экрану стилосом, он внес в текст кое-какие поправки, затем удовлетворенно кивнул.

— В печать, — приказал он вслух и, оттолкнувшись от рабочего столика, взглянул на часы. Было почти семьдесят пять: в это время он обычно ходил купаться с Субуа, но сейчас он чувствовал себя безмерно уставшим для плавания. Работа требовала от него слишком большого напряжения и концентрации сил; усердно трудясь над книгой, он частенько забывал даже про сон. Зевая, он снова потянулся — сказывалось хроническое недосыпание — и, предвкушая долгожданный отдых, отправился спать.

— Выключить свет, — произнес он и закрыл глаза, полностью отдавая себя во власть бархатистой тьмы. Дехан заснул.

Когда он проснулся, часы показывали восемьдесят четыре. Субуа, конечно, давно ушла, не дождавшись его, но он был бы не прочь искупаться и без нее. Быстро скинув повседневную одежду, он облачился в халат и, как всегда, направился к правой Двери, которой обычно пользовался при выходе. В мыслях он уже наслаждался солнечным светом и плеском волн, а пальцы, словно подчиняясь немому приказу, автоматически набирали на панели связи нужный двенадцатизначный цифровой код. Поверхность Двери замерцала, и он прошел сквозь нее.

Из прохладного подземного помещения, скрытого в толще скальных пород планеты, о которой он, в сущности, ничего не знал, он ступил прямо на побережье Итонга, под обжигающие лучи голубого солнца. Дыша полной грудью раскаленным, как в печи, воздухом, он пробежал по золотистому песку до самой кромки воды, где неторопливо и равномерно набегали на берег волны, разбиваясь на шипящие пузырьки. Чувствуя, как весь покрывается испариной, Дехан сорвал с себя халат, скинул сандалии и бросился в воду. Прохладные волны тотчас сомкнулись над ним; он нырял и плавал, и снова выныривал, а то и просто барахтался в воде, испытывая при этом огромное удовольствие.

Поднимая над водой голову, Дехан видел узкую прибрежную полосу, теряющуюся в необозримой дали по обе стороны от него, и возвышающуюся над ней серую пологую стену. И, как всегда, глядя на огромный барьер из серого камня, он лениво спросил себя, что же там может находиться, за тем барьером; но мысль эта занимала его недолго. Как-то на пляже ему сказали, что там, по всей вероятности, всего лишь тот же камень, поскольку суша, как и здешнее море, оказалась не способна породить хотя бы простейшие формы жизни. Чуть ниже скалы и рядом с ней виднелось множество Дверей: ведь Итонг считался излюбленным местом для купания. Люди торопливо входили и выходили из них; все мелководье, насколько Дехан мог охватить взглядом справа и слева от себя, было усеяно купающимися. Прозрачная свежая вода умиротворяюще действовала на него. Голову начало припекать, и он, полностью погрузившись в приятную прохладу волн, медленно поплыл вдоль совершенно ровного дна. Вынырнув, он заметил, как из Двери, которой он обычно пользовался, появился мужчина. Так же, как и Дехан, тот быстро пробежал к воде по обжигающему песку пляжа. Мгновение спустя он уже шумно плескался на мелководье, то ныряя, то снова появляясь на поверхности неподалеку от Дехана.

— Линкика, — представился незнакомец, заметив, что он здесь не один.

— Дехан.

Некоторое время они плавали рядом, соблюдая положенное время молчания — на случай, если кто-либо из них не расположен беседовать. Судя по тому, что никто из двоих не выказывал желания отплыть подальше, оба были настроены на разговор.

Дехан, прищурившись, посмотрел на солнце.

— Время на этой планете, кажется, перевалило через полдень, — произнес он. — Видите, солнце начинает склоняться к воде?

— Да. Вскоре нам придется подыскивать себе другой пляж, пока солнце снова не вернется сюда. Я тут как-то произвел некоторые расчеты, и у меня получились довольно интересные цифры. Оказывается, период вращения этой планеты — шесть тысяч четыреста тридцать единиц времени, а продолжительность дня — три тысячи двести пятьдесят. Впрочем, ранним утром здесь купаться слишком холодно.

— Вы ученый?

Насколько Дехан понимал, его собеседник должен был занимать в обществе высокое положение, иначе он не пользовался бы той Дверью, что и сам Дехан. Конечно, наслаждаться отдыхом на Итонге может любой, но у каждого определенного круга людей, занимающих одинаковое положение, были свои номера Дверей. Где-то на этом пляже была Дверь для детей, а возможно, и для сумасшедших. В последнем Дехан был не совсем уверен, да это и не интересовало его.

— Я — филогенетик.

Дехан не понял, тем не менее кивнул и плеснул водой на голову. Еще одно длинное слово. Еще одна специальность. Их, должно быть, тысячи, а может, и миллионы.

— А я — историограф.

— Как интересно. Я всегда хотел познакомиться с историографом.

Дехан закрыл глаза, мимикой изображая комическое недоверие.

— Правда? Я еще ни разу не встречал человека — кроме других историографов, конечно, — который хоть что-то слышал об этой специальности.

Его новый знакомый потер гладкую, как полированный шар, голову, начинающую краснеть под лучами солнца, и улыбнулся.

— Я не претендую на широкий диапазон моих познаний. Должен признаться, я отыскал значение этого слова в сноске, когда работал над…

При упоминании о его работе Дехан, естественно, пришел в замешательство и, нырнув, проплыл под водой круг, чтобы немного успокоиться. Существует определенный круг тем, которые не подлежат обсуждению во время купания.

— Я бы с удовольствием сейчас закрыл поры, — сказал он, снова вынырнув. А вы?

— Отличное предложение.

Они выбрались на берег и быстро оделись.

— На днях я посетил совершенно необыкновенный охладитель, — охотно поделился информацией Линкика, в надежде сгладить свой недавний промах.

Он вслух произнес номер кода, пальцами непроизвольно набирая в воздухе комбинацию цифр.

— Не знал о таком. С удовольствием отправлюсь, туда вместе с вами.

Оживившись, Линкика подошел к Двери и активировал ее. Дехан шагнул за ним и… едва устоял под яростным напором снежного вихря и ледяного ветра; дыхание его перехватило. Они очутились на обледеневшем гребне, оба склона которого круто уходили вниз, в затянутую снежной пеленой пустоту. Впереди, прямо на шероховатой поверхности скалы, виднелись еще две Двери, еле различимые в снежной кутерьме. Вьюга грохотала и выла на все лады, и, чтобы быть услышанным, Линкике пришлось кричать в самое ухо Дехана.

— Когда нет снегопада, отсюда прекрасный обзор. Вечный снег на вершинах гор, сами горы, долины — впечатляющее зрелище!

— Я… запомню, — пробормотал Дехан занемевшими от холода губами.

Стараясь придерживаться дороги, протоптанной их предшественниками, они осторожно пересекли гребень, постоянно поскальзываясь на его гладкой ледяной поверхности; от внушающих ужас обрывов с обеих сторон гребня их отделяли только поручни, укрепленные по одному на уровне пояса. С видимым облегчением они прошли сквозь Дверь и попали прямо в гардероб, где оба разошлись по кабинкам. Через малую Дверь Дехан отослал домой свою запачканную одежду, затем насухо вытерся и надел одноразовый костюм из распределителя. Кожа его горела; он чувствовал себя превосходно. Поистине то был прекрасный охладитель. Он обязательно наведается сюда еще раз, но лучше, конечно, в ясный день.

Линкика ждал его за столом возле огромного окна. Снаружи свет двойной луны заливал долину, наполняя ее всеми оттенками серого и черного там, где сливались друг с другом джунгли, холмы и река. Дехан узнал это место — они находились в одном из тропических миров, а помещение, из которого он любовался долиной, располагалось внутри высокого холма, и окно выходило на поверхность склона. Они кивнули друг другу и заказали себе по напитку. Заказ вскоре появился перед ними, и оба стали неторопливо потягивать содержимое бокалов.

— Чем вы занимаетесь? — спросил Дехан. — Филоген… простите, не помню, как вы сказали.

— Филогенетик. Я пытаюсь проследить происхождение различных биологических видов, выявить их предшественников, установить связи между видами. Моя работа приносит ощутимую пользу животноводству, продовольственному растениеводству и тому подобному.

Дехан одобрительно кивнул, хотя понятия не имел, о чем идет речь. Приободренный, Линкика продолжал:

— Не так давно я консультировал по поводу одного генетического заболевания. Я проследил этиологию болезни и выявил, каким образом можно вылечить больного. Этот случай заставил меня заинтересоваться самым необычным представителем животного мира — человеком, и я начал прослеживать историю человечества. Можно сказать, что в некотором смысле между моими скромными исследованиями и вашим грандиозным трудом есть небольшое сходство. Не сомневаюсь, что вы добились потрясающих результатов за последнее время, не так ли?

Дехан кивнул и улыбнулся. Что бы там ни было, а его собеседник обладал прекрасными манерами. Ведь хорошо воспитанные люди не рассуждают о своей работе во всех подробностях, пока все участники беседы не расскажут о своей.

— Я завершил свою работу над Эльстараном. Утомительное занятие, должен вам сказать. Это самая неясная страница в истории человечества, причем написана сухим, невыразительным языком и изобилует ненужными подробностями, искажающими истинное значение этого периода истории для всего человечества. Конечно, то время было многим примечательно — взять хотя бы дюжину солнц и двадцать или около того планет, благополучно исчезнувших благодаря счастливой случайности, проявившей себя во взрыве Сверхновой. Я сократил более чем девятьсот томов до одного-единственного тома, не потеряв при этом ценности их содержания.

— Замечательно. Как мы нуждаемся в подобного рода таланте, чтобы из длинной ленты истории получились поддающиеся восприятию отрезки. Если бы не вы, нас бы захлестнул поток избыточной информации.

Могу заявить об этом со всей ответственностью, так как, занимаясь научной работой, я впервые осознал, в какое невероятно далекое прошлое уходит корнями история рода человеческого. Она, наверное, насчитывает миллионы единиц времени — как вы полагаете?

— Больше, много больше. — Дехан медленно и с чувством произнес эти слова.

— Вполне возможно. Я склонен верить этому. — Линкика наклонил голову, словно не выдержав бремени мыслей. — Мгновение, которое стоит посвятить красоте, если не возражаете. Близок рассвет; посмотрите, как сменяются краски неба.

Некоторое время они молча любовались предрассветным небом. Оно светлело прямо на глазах, и ничего удивительного в том не было — такая стремительность смены дня и ночи всегда присуща тропической зоне. От реки и деревьев поднимался туман; и первый робкий отблеск розовой зари упал в предрассветную мглу, легко касаясь темных омутов и водоворотов невидимой кистью. Картина, открывающаяся перед ними, завораживала своей красотой, и они замерли перед ней в восхищении.

— Кстати, в этой бесконечной цепи развития прогресса я выявил странные, любопытные, необычные и приводящие в недоумение факты, — нарушил молчание Линкика. — Вы когда-нибудь задумывались, почему мы взяли за основу двенадцатеричную систему счисления?

— С точки зрения математики это самый удобный вариант. Надо помнить только одиннадцать цифр и ноль. К тому же возможен неограниченный диапазон действий. Делится на один, два, три, четыре и шесть. Прекрасная основа.

— И это все?

— Этого достаточно.

— А вы никогда не задумывались, что в далеком прошлом, еще на заре нашего рода человеческого, мы, впервые начав считать, по своей наивности использовали в качестве основной системы свои пальцы? — Он положил руки на стол и посмотрел на свои двенадцать пальцев. — Разве это так уж невозможно?

— Возможно. Но это лишь теория. С таким же успехом вы могли бы сказать, что, будь у нас по пять пальцев на каждой руке, мы бы взяли за основу десять.

Линкика внезапно побледнел и одним глотком осушил свой бокал. Самообладание вернулось к нему.

— Интересное число. Вы его выбрали случайно? Или же в математике использовалась десятеричная система, подобно двоичной системе в компьютерах?

— Не помню. Но это довольно легко выяснить.

Дехан не спеша пересек комнату и подошел к одному из выводов компьютера, которые служили одним из элементов внутренней отделки всех общественных мест. У него был большой опыт в области работы с компьютером, очень большой опыт; и в своем стремлении вскрыть самые глубокие потаенные факты он был упрям до беспощадности, а эта задача показалась ему элементарной по сравнению с другими. Он всегда знал, какие вопросы ему следует задавать. И сейчас его пальцы безостановочно двигались по клавишам пульта управления, меняя отображение информации почти в тот же момент, как оно появлялось на дисплее. Через местный компьютер его сигналы передавались на пространственный, связанный через передатчики материи со всеми галактическими банками памяти, хранящими данные по математике, истории и даже далеко, казалось бы, отстоящим от данной задачи другим наукам. Получив ответ, он быстро вернулся к столу и отпил из бокала.

— Интересную информацию выдала мне машина.

Когда-то — о боже, боже, как же давно это было! — повсеместно использовалась именно десятеричная система счисления, которую впоследствии заменили на двенадцатеричную, явно из-за превосходства последней. Так что от теории с пальцами придется отказаться.

— Не так быстро. Мои исследования выявили неизвестный до сих пор факт, что когда-то у большей части человечества было только по десять пальцев на руках.

— Совпадение, не больше. — В глубине души Дехан не верил в то, что сам говорил.

— Возможно. Но если моему факту есть объяснение — то каково оно? Если два факта взаимосвязаны, то вытекающий из этого логического уравнения результат может существовать в одном из двух вариантов. Переход от десятеричной системы счисления к двенадцатеричной повлек за собой изменение количества пальцев.

— Совершенно немыслимо.

— Согласен. Поэтому мы должны рассмотреть альтернативный вариант, а именно: человеческая раса исчезла в результате какой-то значительной мутации, кардинальных изменений или военного конфликта. Возможно, существовало противостояние двух враждующих групп населения, и в разразившейся между ними войне люди с двенадцатью пальцами победили людей с десятью…

— Подобной войны никогда не было. Я бы знал о ней.

— Разумеется. Но согласитесь, вопрос довольно интересный.

Некоторое время они молча потягивали напиток и наблюдали, как дневной свет постепенно заливает долину. Утренние туманы испарились с первыми же лучами огромного оранжевого солнца, брызнувшими из-за острых вершин грозных, величественных скал. У реки раскинулся целый поселок из примитивных хижин, и, чтобы разглядеть их получше, Дехан тронул рычажки управления окном. В то же мгновение изображение увеличилось настолько, что возникло ощущение, будто они находятся среди хижин. Голубокожий абориген неуклюже перешагнул порог одной из них и широко зевнул, обнажая торчащие в длинных, как у ящера, челюстях ряды впечатляющих острых зубов. Существо подобрало палку и с раздражением ткнуло ее в глубокие складки кожи, холодно созерцая при этом нарастающее с каждой минутой пробуждение природы.

— Пленники времени, — произнес Линкика. — Когда-то и мы были такими же. Сама жизнь подтверждает теорию о сущности бытия.

— Что вы имеете в виду?

— Этих созданий. Их жизненный цикл связан с вращением планеты. Они спят в темное время суток и бодрствуют днем.

— Но это неестественно!

— Вовсе нет. Для любого организма, живущего на планетах, это вполне естественно. Нам потребовались тысячи поколений, чтобы преодолеть зависимость от цикла бодрствование/сон и прийти к нынешнему состоянию, при котором мы спим лишь тогда, когда устаем, причем нам достаточно непродолжительного сна.

— Не представляю себе, как может быть иначе. Если все же допустить, что кардинальные изменения действительно имели место, то что могло послужить причиной?

— Но это же очевидно! Двери. Их повсеместное использование, несомненно, повлекло за собой перемены, коснувшиеся всех сторон нашей жизни.

Дехан в удивлении приподнял брови.

— Значит, вы — один из тех, кто не верит в существование Дверей с момента зарождения жизни во Вселенной?

— Сказка для детей. Двери — творение рук человека, и мы до сих пор продолжаем их производить. Хотя сейчас они представляют собой единый узел, прочный, неразъемный блок; конструкцию, практически неподдающуюся разрушению. Они не всегда были такими. В музеях можно найти более ранние модели. Вы никогда не задавались вопросом, почему Двери всегда двойные? Всегда.

— Никогда не задумывался над этим. А разве их конструкция может быть иной? Мне она представляется такой естественной.

— Этому есть причина. Один инженер сказал мне: как ни совершенен механизм Двери, в нем случаются сбои, хоть и крайне редко. Если подобное когда-либо произойдет, то вторая Дверь всегда наготове. Ведь таких мест, где оставшемуся без Двери не позавидуешь, сколько угодно.

— Вы правы, — сказал Дехан, невольно поежившись при одной мысли о своей комнате.

Она находилась в самой толще скалы — в недрах мира, чье название он забыл. Он никогда не выходил на поверхность планеты, потому что там не было воздуха. В поисках драгоценных металлов на планете когда-то разрабатывались рудники, и в самом сердце каменных гор были пробиты огромные штольни. Когда запасы руды подошли к концу, штольни залили расплавленным шлаком. С промежутками. В результате получились своего рода отсеки, достаточно просторные, чтобы их можно было использовать как жилье — в конце концов, человек имеет право на частную жизнь. Каждый отсек снабдили Дверью. Без Дверей они были бы просто пузырями в скале. Любого оказавшегося внутри одного из них ожидала бы медленная смерть в одиночестве и забвении.

— Логически рассуждая, можно прийти к единственному заключению, — сказал Линкика. — Очевидно, было время, когда человечество не располагало Дверьми как невероятно это ни казалось бы для нас.

— Значит, вы — сторонник теории развития человечества из одного первоисточника, а не из многих?

— Конечно. Во-первых, биология как наука отрицает возможность появления одного и того же вида в разных местах, а затем последующее смешение. И так же, как было время, когда мы жили без Дверей, было и время, когда мы, словно в заключении, обитали лишь в какой-то одной ограниченной области пространства.

— То есть на одной планете?

— Не я, но вы пришли к такому выводу, — улыбнулся Линкика. — Подобные мысли могут завести нас слишком далеко.

— Почему же? Я не тороплю вас с выводами, поскольку я такой же горячий приверженец теории развития человечества из одного первоисточника, как и вы, хотя сейчас и не принято придерживаться этой теории. Я пойду даже дальше. Я уверен, что нашей прародиной действительно когда-то была одна-единственная планета. Так же как и у тех созданий снаружи, аборигенов этого мира, неспособных покинуть его.

— Вынужден согласиться с вами. Я признаю изменение физического облика, но, честно говоря, никогда не предполагал, что ему должны сопутствовать изменения в интеллекте. Вполне возможно, что при зарождении человечества мы были так же примитивны, как здешние аборигены. Но если так — то, очевидно, была лишь одна планета, на которой и возникло человечество.

— Я уже давно так думаю. За время своей работы я проследил весь путь человечества от наших дней назад, в глубь веков — конечно, насколько это было возможно. И всегда я сталкивался с явлением, когда простое перерастает в более сложное. Я завершил свои исследования и думаю, что полностью раскрыл неведомое нам доселе.

Линкика на мгновение закрыл глаза, всем своим видом показывая, как высоко он оценивает заслуги ученого.

— Не хотите ли вы сказать, что обнаружили этот протомир — нашу прародину?

— Возможно. Хотя порой меня одолевают сомнения. Я просмотрел все записи по нашей истории, даже самые древние, касающиеся событий невероятно далекого от нас времени. Я не совсем уверен, что найденная мной планета — та самая, но только древнее ее нет.

— Не будете ли вы так любезны сообщить мне ее код?

— С удовольствием. — И Дехан вслух произнес комбинацию цифр. — Более того, мы можем отправиться туда прямо сейчас и взглянуть на нее собственными глазами.

— Вы так добры. Признаться, я даже не ожидал такой любезности с вашей стороны.

— Буду рад пойти туда вместе с вами. Столь немногие проявляют интерес к этой теме.

Дехан первым прошел сквозь Дверь. Оба очутились в небольшой комнате, обстановка которой отличалась чрезвычайной простотой.

— Люди так редко приходят сюда, что это помещение чаще всего бывает закрыто. Взгляните, все мои посещения зафиксированы на счетчике. До меня в последний раз здесь были многие тысячи единиц времени тому назад. — Он посмотрел на показания контрольных приборов и удовлетворенно кивнул. — Воздух, температура — все в норме.

Отперев дверь, они прошли в длинную, похожую на коридор, комнату. С одной стороны в стене находились наблюдательные амбразуры, все остальное пространство было занято шкафами и дисплеями.

— Никаких признаков жизни, — сказал Линкика, посмотрев в одну из амбразур на мертвый высохший мир.

Солнце; немногим более яркое, чем остальные звезды, в черном небе выглядело холодным немерцающим диском. Жизнь давно покинула эту планету, воздух улетучился, вода испарилась, и лишь голые скалы и бесплодные пески однообразно и уныло тянулись до самого горизонта. Однако ближайшие огромные монолиты, покрытые трещинами и изъеденные временем, все еще носили на себе следы обработки, напоминая о создавшем их разуме.

— В этих шкафах хранится несколько найденных здесь предметов, о назначении которых нужно еще догадаться.

Линкика с живейшим интересом повернулся к нему, ожидая увидеть нечто, потрясающее воображение. Однако оживление на его лице потухло и сменилось разочарованием.

— Все это может оказаться… ничем, — заметил он, указывая на бесформенные, тронутые временем глыбы металла и камня.

— Знаю. Но чего еще можно ждать от мертвой планеты?

— Ничего, вы совершенно правы.

Линкика еще раз глянул на обломки — немые свидетели ушедших веков, — затем снова перевел взгляд на безжизненную равнину и вздрогнул, словно от холода, хотя в помещении было тепло и уютно.

— Такое ощущение, будто все тысячелетия, что пронеслись над этим миром — а их было намного больше, чем я могу себе представить, — давят на меня своей непомерной тяжестью. Теперь я вижу, как мимолетен непродолжительный период моей жизни и как она незначительна.

— Я и сам не раз чувствовал здесь то же самое. Говорят, что человеческий разум не в состоянии вместить в себя идею собственной смерти, но, когда я здесь, я начинаю понимать, каким образом может вымереть биологический вид. Если бы не Дверь, мы навсегда остались бы на этой планете, словно в ловушке, и умерли бы здесь, как если бы то был единственный известный нам мир.

— Хорошо, что это не так. Для человека не существует границ. Мы правим повсюду.

— Но как долго? Не подобна ли одна галактика — в бесконечности времени одной планете? Не умрет ли она? Или — разве нас не может вытеснить какое-либо иное существо? Кто сильнее нас, совершеннее и лучше. Должен сказать, что в мои сны частенько врывается этот кошмар. Ведь Двери — повсюду. Разве не может оказаться одна из них там, где не следовало бы? Скажем, на планете, где то самое более сильное и совершенное существо, готовое к вторжению, дожидается удобного момента, чтобы незаметно проникнуть к нам, жить среди нас, постепенно нас вытесняя. Чтобы на вечные времена положить конец нашему существованию.

— Вполне вероятно, — согласился Линкика. — Нет ничего невозможного в нескончаемом потоке вечности. Думаю, что для нас вытеснение произойдет безболезненно. Впрочем, об этом мы никогда не узнаем. На что вы показываете? Что это?

— Подойдите сюда. Я хотел поговорить с вами прежде, чем вы увидите эту последнюю находку.

Они приблизились к ней, и освещение сразу усилилось, так что они без помех смогли разглядеть изображение незнакомого им существа. На рисунок — или фотографию — был нанесен толстый защитный слой из прозрачного материала, и, несмотря на почтенный возраст изображения, многие детали на нем хорошо различались.

— Что это за существо? — спросил Линкика. — Оно очень похоже на человека. Но, взгляните, в отличие от нас на его черепе есть шерсть, к тому же на глазах нет мигательной перепонки. Другое строение организма, суставы… и, обратите внимание: на каждой руке по пять пальцев, всего десять…

Он умолк, пораженный внезапной мыслью, пришедшей ему в голову, и с безмолвным удивлением повернулся к Дехану. Тот медленно кивнул:

— Именно это и пугает меня. В надписи под изображением указано имя одного из вождей настолько великих, что я обнаружил ссылки на него в нескольких источниках. В наших источниках. В древних записях. Глядя на этого человека, для меня становится очевидным…

— Но ведь люди — это мы!

— А так ли это? Мы называем себя людьми и владеем наследием человечества. Но разве не могло произойти — как мы недавно теоретизировали — вытеснение человечества? Что мы попросту вытеснили их?

— В таком случае кто же мы? — Линкика содрогнулся от догадки, промелькнувшей в голове.

— Мы? Сейчас мы являемся человечеством. И если не по кровному родству, то по общему культурному наследию. Но не это волнует меня. Мои мысли более эгоистичны.

Он надолго замолчал, и от воцарившейся тишины помещение казалось таким же мертвым, как сама планета.

— Меня ни на секунду не оставляют эти мысли. Кто же тот, ждущий за Дверью; который со временем — возможно, очень скоро — вытеснит нас?


Год 2000-й в Бирмингеме

Вернуться в первый раз я не сподобился — тысячный год выдался неудачным. Ужасные зимы с повсеместными морозами не в моем вкусе, как и наводнения в Египте. Пока взвешивал все за и против, время шло в совершенно ином, непривычном для меня темпе — я и глазом не успел моргнуть, а уже наступил 1001-й, начался отсчет нового тысячелетия, или миллениума, как его еще называют. Но я дал себе слово через год — в смысле, через тысячелетие — обязательно быть на месте.

А слово свое я держу всегда. Во всяком случае, так обо мне говорят. И вот он, год 2000-й; я набираю полную грудь воздуха и принимаюсь за дело. Как ни крути, обещание надо выполнять. Но я уже упоминал, что не успеваю за временем: когда спохватился, было 27 июня, а не первое января. Впрочем, это достаточно близко. Да и год тот самый, никаких сомнений.

Немедленно вниз, сквозь облака: плечи расправлены, борода кольцами. Давши слово — держись. Ужо покажу всем насмешникам!

Пронизывая облака, я спохватился: не выбрано место для приземления. Не сказать, что это было так уж важно, — главное, я выбрал правильный мир. Ладно, решил я, положусь на волю случая. Зажмурился, сделал две бочки и иммельманову петлю, потом открыл глаза и увидел несущийся навстречу остров. Все дороги на нем были кривыми, как фараоновы помыслы, но одну подходящую я все же заметил, она шпарила прямиком по зеленому ландшафту. Я летел над ней, пока она не пересекла некое загадочное сооружение, смахивающее на миску со спагетти; там я дорогу потерял.

Я спикировал прямо в клубы угольного дыма, а пока откашливался, внизу появилась кольцевая дорога, и казалось, она уходит в бесконечность. Придя в отчаяние, я хорошенько напряг слух и внял сладостному звону колоколов. Где-то здесь живут мои почитатели! А колокола все звенели; я полетел на этот звук.

Храм носил название «Ройал Ангус»[431]. Я решил считать это добрым знаком, — возможно, место как-то связано с Красавчиком принцем Чарли[432], к которому я благоволил.

Я совершил посадку, оправил свои белые одежды и приблизился к вратам церкви, охраняемым крепкого телосложения местным жителем.

— Не рановато ли для маскарада, чувак? — недружелюбно оглядев меня с головы до ног, осведомился он. — Сюда вход по билетам.

— Мне, дабы войти в храм, достаточно постучать.

— Приятель, может, оно и так, но без билета тебе тут делать нечего, будь ты хоть сам Иисус Христос.

Я благосклонно улыбнулся ему и заговорил, но слова мои утонули в хлынувшем из церкви реве. Страж врат просиял и указал на седоволосого мужа — его на стуле с колесами катил другой муж, еще более седой и толстый.

— Вот уж не думал, что сюда заявится старина Родж! — заявил привратник. — Старина Дэйв молодец, что прикатил его в крутейшем инвалидном кресле. Что, ребята, решили опрокинуть церемониальную пинту?

Ритуальное возлияние? Это хорошо.

— Я тоже вернулся, внемлите же…

Снова никто не услышал меня — тот, кого звали Родж, принял у своей паствы два огромных питейных сосуда и поднял их перед собой дрожащими руками. Еще два перестарка, трясущихся куда пуще, вскочили с кресел-колесниц и засеменили на костылях, дабы схватить священное питье. Воздетые сосуды со звоном ударились друг о друга, загремели падающие костыли.

— Наши классные доходяги, — с нежностью глядя на старцев, проговорил привратник. — У обоих цирроз, но оба сегодня здесь, на двадцать девятой годовщине «Брам-груп»[433].

— Это секта?

— Слишком мягко сказано! Долговязого зовут Брайан, а лысого, сгорбленного — Гарри.

— Здешние святые?

— Для многих — да, а для меня они просто славные ублюдки.

— В смысле, незаконнорожденные дети, бастарды?

— Давай без этих гадостей. И вообще, предъявляй билет или проваливай.

— Что значит — проваливай? Сюда я явился, дабы сберечь…

— Со сбережениями дуй в банк, он через улицу. Мешаешь самое интересное посмотреть — они уже по третьей цапнули, скачут ноздря в ноздрю.

— Миллионы ныне живущих обретут бессмертие…

— Эти старикашки уже его обрели, хоть и пьют горькую слоновьими дозами. — У привратника вдруг глаза полезли на лоб. — Господи боже, ты только посмотри, что вытворяют!

Едва я собрался ответить на это прямое обращение, как он захлопнул перед моим носом врата. Столь необычный поступок напрочь сбил меня с толку. И что мне оставалось делать? Только повернуться и уйти куда глаза глядят. Я до того задумался, что не заметил, как очутился у себя, среди клубящихся облаков и поющих арф. И отсутствовал я немало — календарь показывал май 2001-го. Опять я пропустил миллениум.

Впрочем, что для вечности тысяча лет? И чем плох год 3000-й? Надеюсь, в следующий раз не придется лицезреть сей загадочный ритуал.

Или придется? Нет, исключено. Жрец Родж не будет наполнять пинтовые кружки для святых Брайана и Гарри до скончания веков. Такое просто невозможно.

Но почему же тогда в календаре, на отметке «3000», я написал: «Заглянуть в молельню „Брам-груп“»?

Эскадрилья вампиров

"Главное преимущество человека перед компьютером в том, что человек бывает нелогичным, но разумным там, где компьютер бывает лишь логичным. Но вот что странно, человек бывает не только нелогичным, но и неразумным".

Г. Гаррисон


— Посмотри-ка на них, док, — сказал патрульный Чарли Вандеен, с негодованием сплюнув в сторону огромного серого фургона, что приткнулся у обочины. — Расселись и ждут свою долю падали, как шакалы… Стервятники, да и только…

— За это им и платит Национальный фонд Трансплантации. Такая уж у них работа, — ответил доктор, держа пальцы на сонной артерии девушки. — Что вам ответили в "Скорой помощи"?

— Приедут не раньше чем через десять минут: наш вызов застал их на другом конце города. — Вандеен снова взглянул на девушку. Совсем молоденькая и почти красивая. На голове — марлевая чалма, дешевенькое хлопчатобумажное платье пропиталось кровью.

Чарли резко повернулся — серая громадина фургона НФТ маячила на том же месте.

— НФТ, — со злостью повторил он. — А вы знаете, док, как их называют в народе?

— Национальный…

— Не-е-е-т, док, вы прекрасно поняли, что я имел в виду. "Эскадрилья вампиров", вот как. Знаете почему?

— Знаю… И еще я знаю, что, находясь при исполнении служебных обязанностей, так говорить не стоит. А ты, Чарли, прекрасно знаешь, что эти парни делают очень важную работу…

Доктор внезапно замолк, пульс девушки резко упал.

— Похоже, что девочка уже не выкарабкается, и никакая "Скорая" ей не поможет. Крови потеряла не так уж много, но ей снесло половину черепа…

— Но хоть что-нибудь вы можете сделать?

— Нет, это не тот случай… — Хойланд расстегнул платье и осмотрел тело девушки. — Нужно записать в отчет, что на ней нет ни ожерелья, ни медальона.

— Вы уверены? Может, он оборвался? — озадаченно спросил полицейский, доставая блокнот.

— Вероятно, нет. Цепочки делают достаточно прочными. Хочешь посмотреть сам?

Несмотря на свои тридцать лет, Чарли покраснел.

— Не подначивайте, док. Вы же знаете, это нужно для протокола. Мы должны все точно указать.

Доктор Хойланд тяжело поднялся и махнул рукой серому фургону; он тут же покатился к ним.

— Зачем это, док?

— У нее нет пульса, ни дыхания — оиа т: к же мертва, как и те двое. Доктор кивнул в сторону сгоревшего гикапа. — Фактически, она мертва с того момента, как машина врезалась в дерево, хотя агония может продлиться еще несколько мигут. Нет ни малейшего шанса, Чарли.

Взвизгнули тормоза, серый фургон остановился позади них, со скрипом откинулась задняя дверца. Из кабин л выпрыгнул человек, одетый в аккуратную серую форму, на кардане виднелся значок "НФТ". Он на ходу выдвинул антенну "уокь-токи" армейского образца.

— Восьмое апреля 19… федеральный номер тридцать четыре, в семнадцати милях западнее Логанпорта, штат Джорджия, женщина, кавказский тип, возраст — м-м-м…двадцати лет…. — Он посмотрел на доктора.

— Тяжелая черепно-мозговая травма. Левая часть черепа почти полностью отсутствует.

Пока шофер обходил фургон и открывал дверки, человек в форме повернулся к полицейскому:

— Сержант, все остальное касается только медицины. Спасибо за помощь, полиция здесь больше не нужна.

— Хотите избавиться от меня? — резко спросил Чарли.

Доктор Хойлаид отвел его в сторону.

— Ты же знаешь: у тебя больше нет никаких интересов на этом театре военных действий, а у этих ребят такая работенка, которую нужно проворачивать как можно быстрее.

Как только Чарли услышал сирену, к нему вернулось самообладание. Он повернулся к дороге, чтобы показать машине "Скорой помощи", где свернуть с шоссе.

Пока он стоял спиной к жертве, с нее сорвали остатки одежды, уловили на носилки, покрыли стерильным изопластиком, втолкнули в машину, приподняв штору, что скрывала заднюю дверь фургона. Когда Чарли обернулся, двери фургона уже закрылись, а у его ног остались лежать только клочки платья и одеяло из патрульной машины. Из выхлопной трубы вылетело плотное кольцо копоти.

— Что они там делают, док?

— Я знаю не больше, чем ты, — буркнул уставший доктор. Поспать этой ночью ему не пришлось, и любой пустяк его раздражал. НФТ делают тяжелую, но жизненно важную работу. А иначе считают только дураки.

— Вампиры, — тихо пробормотал Чарли, подошел к патрульной машине и связался с полицейским участком.

Рождество 19… года запомнится надолго. На горизонте маячил новый век, а отмена налогов по всей стране — подарок президента Гринстайна добавила поводов и денег любителям хмельного. Рождество пришлось на понедельник, 26 декабря стало официальным праздником — следовательно, уик-энд получался четырехдневный и очень веселый. Кто-то сказал, что спиртное, выпитое за эти дни в одном только графстве, дяогло удержать на плаву военный корабль средних размеров.

"Похоже на правду, — подумал шериф, — если взять не слишком большой корабль".

Неутомимый, в отличии от своих помощников, шериф Чарли Вандеен не жил дома с 23 декабря. В его квартире случился пожар, но этот прискорбный случай мало его взволновал: позади служебного кабинета у него была маленькая комнатка с походной кроватью, где он отдыхал не хуже, чем в своей холостяцкой квартире. Его помощники всегда знали, где найти шерифа, и заходили туда по любому вопросу и в любое время.

Ничего, кроме обычной рутины — пожара, драки и пары слишком шумных вечеринок, — в этот уик-энд не произошло, и он хорошо выспался.

Приняв душ, побрившись и надев чистую отутюженную форму, он постоял перед окном, вглядываясь в рассвет нового дня. 26 декабря! Хоть бы этот чертов праздник поскорее закончился! Для него самого появление на свет Спасителя Мира не было каким-то особым событием. Что же касается людей, которые этот день празднуют, то у некоторых из них были более чем странные представления о том, как это надо делать.

Зевнув и отхлебнув кофе из большой чашки, Чарли поудобнее устроился в кресле, и тут снаружи донесся мощный гул. Он взглянул на часы, кивнул удовлетворенно — утренний ховерлайнер шел точно по расписанию.

Чарли откинулся в кресле и погрузился в обычную утреннюю полудрему; перед мысленным взором всплыла давнишняя мечта: отправиться в фешенебельный центр отдыха, в Маком, что висит в воздухе над рекой Окмальджи. Перво-наперво он бросит сумку, потом заберется на верхнюю палубу ховерлайнера "Тойсад Бар", размером и видом похожую на арену цирка. Пытаясь представить себе, как выглядит, когда под тобой несется земля, Чарли пересмотрел кучу снимков, сделанных с борта лайнера. Стаканчиком виски он отметит отправление, а предстоящий отдых — стаканчиком пунша из ямайского рома. Он будет сидеть, всем довольный, глядеть на мелькающие сосновые рощи и болота и ощущать, как все существо наполняется покоем. Потом будет пляж, синий океан, острова золотого песка, роскошный отель и девочки. Конечно же, в мечтах он был моложе, и с бронзовым загаром, и без седых волос, да и талия была дюймов на пятнадцать тоньше… в общем, девушкам на загляденье.

Сквозь полудрему он вдруг осознал, что шум ховера прекратился, что небо и клочья тумана загорелись ярко-розовым.

— О, господи, — простонал он и резко поднялся. Кресло упало, чашка полетела на пол и разбилась вдребезги — он даже не заметил.

— С этой штукой что-то случилось!

Реклама утверждала, что ховерлайнеры абсолютно надежны, что на воздушной подушке они одинаково легко проносятся над сушей и морем. Правда, предполагалось, что, если моторы откажут по какой-то совсем немыслимой причине, ховерлайнер мягко опустится вниз. Предполагалось…

Однако и с ними приключались аварии. Невозможно исключите случайности, коша коробка величиной с атомный ледокол несется над землей со скоростью сто пятьдесят миль в час.

Все это выглядело так, будто рулетка вероятности выдала наконец "зеро".

Чарлипотянулся к телефону. Пока помощники организовывали пожарников и "скорую помощь", он успел удвать, что ховер упал в его зоне и не отвечает на вызов. Доложив о катастрофе по команде, он бросил трубку. Особых иллюзий он уже не питал, но еще надеялся, что произошла какая-то ошибка.

Чарли нахлобучил шляпу, натянул сапоги и рванулся к двери, путаясь в ремнях кобуры и рукавах пальто. Эд Холмер клевал носом за баранкой патрульной машины номер три, припарковавшись у обочины. Взрыва он не слышал и встревоженно вскрикнул, когда шериф полез в машину. Как только они тронулись, Чарли передал всем службам сигнал тревога. Никто толком не знал, что они найдут.

— Шеф, как вы думаете, ховер шлепнулся в болото? — спросил окончательно проснувшийся Эд, утапливая акселератор. Турбина взревела, и машина стрелой понеслась по автостраде.

— Нет. Насколько я слышал, он шел на запад. В болото упасть он не мог, скорее, где-то в районе Канала.

— Тогда поеду по Джрусон-Роуд, а там по проселку вдоль Канала.

— Хорошо, — буркнул Чарли, проверяя оружие.

Начинался серый и мокрый день, но Эд не стал включать фары: над дорогой все еще висели клочья тумана. Чуть притормозив, они свернули на проселок, включили сирену — выезжающий на автостраду молоковоз шарахнулся в сторону. Дальше дорога пошла через трассы ховерлайнеров прямо к Каналу. Здесь не выращивали зерновых: воздушные струи воздуха выдували семена из пашни. Трава там, однако, росла. Канал представлял из себя длинную низину, лишь в самом конце переходящую в болото.

Ховерлайнер упал рядом с фермерским проселком, и там в небо поднимался, клубясь, черный столб дыма.

Когда они подъехали ближе, Эд Холмер выпучил глаза и механически убрал ногу с акселератора. При падении громадная черная развалина пропахала безобразную борозду длиной не менее пяти сотен ярдов.

Они медленно приближались к ховеру, объезжая огромные обгоревшие куски обшивки. Из-под обломков, помогая друг другу, толпами выбирались пассажиры, многие уже лежали на траве, пытаясь прийти в себя. Когда смолкла турбина и машина остановилась, стали слышны стоны и крики раненых.

— Вызывай всех и объясни, гае мы находимся, — приказал шериф, выбираясь из машины. — Пусть поднимут на ноги все медицинские службы, да побыстрее. Потом поможешь этим несчастным. Это он произнес уже на бегу.

Подбежав к рухнувшему лайнеру, он увидел, что подтвердились самые худшие опасения: многие страшно обгорели, многие истекали кровью, некоторые были живы, но находились в тяжелом шоке, были и мертвые.

Два пилота несли третьего, ноги у него свисали под немыслимым углом, а повязка, стягивающая бедра, сильно врезалась в тело. Раненый глухо стонал, когда его клали на землю, но его товарищи уже бросились обратно, чтоб помочь оставшимся в живых пассажирам выбраться из этого ада. Чарли оставался возле раненого пилота. Несмотря на пятна сажи и кровоподтеки, тот был мертвенно-бледен. Вскоре он очнулся.

— Может что-нибудь загореться или взорваться? — спросил шериф.

— ВРЯД ли… — пилот не сразу справился со слабостью, но ответил достаточно внятно. — Как только моторы загорелись, автоматы сработали. Это предусмотрено программой. Скорее всего, дал течь бак с горючим. Скажите им, чтобы не курили и ничего не зажигали…

— Держитесь, "скорая" на подходе, а за остальным я сам прослежу.

— Люди… внутри остались люди…

— Им помогут.

Шериф направился было к лайнеру, но остановился, увидев, как организованно работает команда лайнера вместе с легко пострадавшими пассажирами. Некоторые взяли носилки. Решив не вмешиваться до подхода помощи, он вернулся к машине, подключил к усилителю микрофон, повернул регулятор на полную громкость.

— Прошу внимания! — Все повернули головы в его сторону. Медицинская помощь вызвана и уже в пути, — он немного помолчал.

— В баках осталось горючее, и, вероятно, есть течь. Поэтому, хотя пожар почти погас, будет лучше, если вы воздержитесь от курения и не будете разжигать огонь.

Над его головой раздался сильный рев. Он поднял голову. Большой многовинтовой вертолет — прибыли медики. Вертолет снижался, вздымая клубы пыли, и Чарли отвернулся. Когда машина приземлилась и перестали вращаться лопасти, Чарли почувствовал что-то неладное и пригляделся…

Вертолет был серый. Весь.

В нем поднялась волна гнева, не ослабевшего за все эти годы. На непослушных ногах Чарли рванулся к открывавшейся дверце. Люди, появившиеся в дверях, в недоумении уставились на него.

— Кто вы такой? — спросил один из них: у него даже волосы под цвет формы.

— Вы что, не умеете читать? — Он рукой провел по тому месту, гае на золотистом фоне черными буквами было написано его звание:

— Я шериф, — но тотчас же отдернул руку, так как на привычном месте ничего не было. Одев чистую форму, он в суматохе забыл приколоть звезду. Вы слышали, что я сказал? — рявкнул он, воспользовавшись замешательством человека, уже обогнувшего его. — В услугах "эскадрильи вампиров" здесь не нуждаются! Во всяком случае, не в моем графстве.

— Так это вы и есть тот самый шериф? — холодно произнес тот, что выглядел постарше. — Как же, наслышаны о вас! Но мы врачи и займемся ранеными, поскольку других медиков пока нет. А если вы решитесь в нас стрелять, — он бросил взгляд на руку шерифа, лежащую на кобуре, — то вам придется стрелять-нам в спину! — Он кивнул своему напарнику, и они, не оглядываясь, двинулись к лайнеру.

Шериф медленно застегнул кобуру. Что ж, они действительно только врачи, так пусть хоть раз поработают по-настоящему. Его это вполне устраивало. Из-за деревьев показались новые вертолеты, и над Каналом разнеслись завывания сирен.

Шериф хотел было помочь Эду Холмеру — тот выносил из разбитого лайнера раненую женщину — но раздумал, решив, что будет полезнее, если он займется другим делом, например, организацией людей, которых вскоре будет здесь слишком много.

Над лайнером закружил ярко раскрашенный вертолет пожарной службы, проверяя, нет ли огня.

Постепенно возобладала деловитость и организованность. Пассажиров, способных двигаться самостоятельно, выводили из зоны аварии. Ранеными занимались медики всех рангов, даже два местных врача, услышав аварийный вызов по радио, явились на место аварии. Один из них, старый доктор Хойланд, давно был на пенсии, но, несмотря на свои семьдесят лет, всякий раз мчался на место происшествия, как только слышал вызов. Но сегодня он был действительно нужен.

В сторону увеличивающегося ряда тел под накидками и одеялами шериф взглянул только один раз, ибо в этот момент его внимание привлекли двое в сером; они несли носилки в сторону ненавистного вертолета. Разъяренный шериф в мгновение ока оказался у них на пути.

— Разве этот парень мертв? — завопил он, заметив вздрагивающие губы и блестящие неподвижные глаза лежащего на носилках.

— Вы что, смеетесь? — Тот, что шел первым, посмотрел на Чарли почти с улыбкой. — Мы таких только и берем. Прочь с дороги!

— Верните его к остальным раненым. — Шериф решительно взялся за револьвер. — Это приказ!

Человек, стоявший перед ним, переступил с ноги на ногу, не зная, как поступить, но тут вмешался второй.

— Опускай.

Поставив носилки, второй "вампир" выкинул из кармана "уоки-токи" и начал что-то говорить, но разъяренный Чарли не вслушивался в его слова. — Я не шучу! — прорычал он, по-прежнему угрожая револьвером.

К ним торопливо подошел еще один в форме НФТ, тот, что недавно говорил с шерифом, в сопровождении двух десантников из гарнизона штата. Их Чарли давно знал, но не дал им и рта раскрыть.

— Док, будет лучше, если вы погрузите своих вампиров в вертолет и побыстрее уберётесь отсюда. Я не позволю вам охотиться в моих угодьях.

— Мы ничего такого здесь предпринимать и не пытаемся, — почти печально покачал головой дрктор. — Я говорил уже, что мы о вас наслышаны, шериф, и всегда держали своих людей подальше от греха, то есть от подвластной вам территории. Мы не любим склок, но сейчас наступил момент поставить все точки над "и". Как и все другие организации, НФТ охраняется федеральным законом… Никакие местные власти не имеют права вмешиваться в его деятельность. Никакие, вы слышите? Не будем создавать прецедент. Прошу вас отойти в сторону и не мешать моим людям.

— Нет! — прорычал шериф, наливаясь багровым румянцем. — Не в моем графстве! — Он отступил в сторону, но револьвер не убрал. К нему вплотную подошли десантники.

— Мистер Вандеен, доктор прав, — кивнул шерифу старший. — Закон на его стороне. Не причиняйте самому себе неприятностей.

— Назад! — закричал шериф.

Внезапно в его ушах что-то лопнуло, и десантники схватили его под руки. Не обращая внимания на боль в груди, Чарли начал вырываться. Когда прибежал доктор Хойланд, шерифа уже опустили на землю. Над ним склонился врач в форме НФТ.

— Что случилось? — спросил Хойланд, вытаскивая стетоскоп. Выслушав объяснения, доктор расстегнул шерифу воротник и начал его выслушивать; потом достал шприц-тюбик и быстро сделал укол.

— Этого давно следовало ожидать, — сказал доктор, пытаясь подняться на ноги. Десантник помог ему. Лицо доктора, все в морщинах, было похоже на морду старой охотничьей собаки, да и выражение глаз такое же задумчивое. Ненадо было его волновать. Уже много лет он страдал от грудной жабы. Я много раз просил его не нервничать, но вы сами видите, как он выполнял мои рекомендации.

Начал накрапывать мелкий дождик. Доктор спрятал подбородок в воротник пальто и сделался похожим на древнюю черепаху.

Шерифа осторожно уложили на носилки, сняв с них тело парня, и отнесли в вертолет. За носилками последовали оба доктора. Внутри вертолета между отсеками, изолированными упругим стерильным пластиком, проходил узкий коридор. Шериф пришел в себя, хотя дышал тяжело и хрипло.

— Я уже пять лет уговариваю его сделать пересадку сердца, взволнованно говорил Хойланд, поглаживая шерифа по голове, как младенца. — Его собственное сердце не переносит даже слабого коктейля с содовой.

— И он, конечно, отказывался? — спросил врач из НФТ.

— Да. По поводу НФТ и пересадок у Чарли был пунктик.

— Я заметил, — сухо произнес доктор.

— А вы знаете почему?

Голоса доносились до Чарли как бы издалека, но видел он хорошо, поэтому заметил, как внесли носилки с телом, втолкнули в один из отсеков, а пластиковая стена, как большой алчный рот, приоткрылась и проглотила их.

В маленьком отсеке, куда попало тело, стены были сделаны из такого же пластика. Человек в белом, с лицом в маске, ожидал тело, стоя в позе боксера-победителя на ринге. В доли секунды тело обнажили, и человек в маске обрызгал его каким-то составом из шланга. Мокрое тело въехало в большой внутренний отсек, где его ждали "вампиры". Чарли хотел закрыть глаза, чтобы ничего не видеть, но не смог.

Операционный стол. Один единственный взмах руки с ланцетом, отшлифованный практикой — и тело вскрыто от подбородка до паха.

И началось расчленение. Из кровавой раны что-то быстро вынимали и опускали в контейнер. Чарли застонал: из-за страшной вони у него начались спазмы в желудке.

— Конечно, мне известно, почему Чарли так настроен против НФТ, это ни для кого не секрет, хотя все помалкивают. Это произошло с его маленькой сестренкой, когда он только-только поступил в полицию. Насколько я помню, ей было шестнадцать лет. Она шла домой со школьной вечеринки. Сами понимаете, школьники-сопляки, старый автомобиль, луна, мокрое шоссе и… авария. Вы знаете, как это бывает…

— Да, да, разумеется, — печально качнул головой его коллега. — А где был медальон?.

— Дома. В тот вечер она надела свое первое бальное платье с глубоким вырезом… Медальон к нему не подходил…

Глаза шерифа затягивала плотная красная пелена, но и сквозь нее он еще видел, как из тела вынули что-то трепещущее и тоже отправили в контейнер. Не в силах сдерживаться, Вандеен снова застонал.

— Ему становится хуже, — произнес доктор Хойланд. — У вас есть эти новые переносные реанимационные аппараты?

— Есть, конечно. — Врач НФТ сделал знак ассистенту, и тот тут же вышел. — Сейчас приготовят. Ну а по поводу его ненависти к нам, я могу сказать, что мы не вправе винить его, хотя это и глупо. В семидесятых годах, когда были сломлены общественные предрассудки, почти не было готовых к замене органов, а нуждающихся в срочной пересадке оказалось предостаточно. Таким образом, возникла необходимость в создании таких запасов. Тогда же в конгрессе прошел закон о легализации НФТ. Те, кто не желал расставаться со своими потрохами, чтобы спасти другого, носили медальоны, удостоверяющие это нежелание, и таких не трогали. Отсутствие медальона означало согласие на то, чтобы у него взяли все нужное для другого человека, нуждающегося в пересадке. Это был вполне справедливый закон.

— И тем не менее это очень коварный закон, — ухмыльнулся доктор Хойланд. — Люди нередко теряли медальоны или забывали их одеть…

— И все-таки, закон этот — справедливый и честный. Ну, вот и прибор. А закон никто не обходит. Большинство религий и атеисты едины во мнении, что после смерти тело представляет собой просто набор веществ. А уж если эти биологические соединения и вещества могут послужить человечеству еще раз, то тут и спорить не о чем. Мы, то есть наша служба, забираем лишь тех, у кого нет медальона, и удаляем органы, жизненно необходимые другим. Их замораживают и отправляют во все хранилища страны. Может быть, вы считаете, что было бы лучше, если б этот здоровенный пилот кормил червей, вместо того чтобы продлить жизнь какому-нибудь бедняге?

— Нет не считаю. Я сказал просто, что думает об этом Чарли. Мне же всегда казалось, что любой человек имеет полное право жить и умереть, как ему хочется.

Старый доктор, пыхтя от напряжения, склонился над аппаратом искусственного дыхания — нужно было поддерживать слабые легкие умирающего шерифа.

— Н-е-е-т, — выдохнул Чарли. — Уберите эту…

— Чарли, она нужна, чтобы вас спасти, — мягко сказал Хойланд.

— Эта штука будет вашими легкими до госпиталя, а там вам поставят новые. Через две недели вы будете на ногах и со здоровым сердцем впридачу.

— Нет, — простонал шериф, хотя голос его был тверд. — Это не для меня. Я жил с тем, что мне дал бог, и с этим умру. Разве я смогу жить, зная, что у меня внутри чужие легкие? — Слезы бессилия потекли по его щекам. — Может, вы пересадите мне сердце моей маленькой сестры?

— Нет, Чарли, нет. Ведь прошло столько лет. Но я вас отлично понимаю. — Хойланд сделал жест ассистенту, что принес аппарат. Мне очень хочется вам помочь!

— Лучше… не надо, док. Вы очень хороший человек, добрый друг… только у вас много глупых идей.

Шерифу стало хуже. Правый угол рта приподнялся в неестественной улыбке, правый глаз закрылся.

— Вы не можете так просто отказаться от попытки спасти человека… этого человека, — доктор из НФТ был настойчив.

— У меня не было права выбора, — ответил Хойланд, тщательно прослушав грудь шерифа, и сложил стетоскоп. — К тому же, это уже не в нашей власти. Чарли умер.

— Это ничего не меняет. — Врач из НФТ торопливо подтолкнул к телу шерифа аппарат для реанимации. — Если работать быстро, можно избежать необратимых изменений в мозгу.

— Мне кажется, с этим мы тоже опоздали. Чарли много лет болел, но его сердце — это еще не все. Поглядите на его губы и глаза. Разве вы не видите симптомы паралича?

— Я, конечно, видел эти слабые признаки, но отнес их на счет побочных симптомов грудной жабы. Но мы обязаны спасти жизнь человеку, если есть хоть один, хоть маленький шанс.

— Не тот случай, — возразил Хойланд и встал между телом и аппаратом реанимации. — Как его лечащий врач свидетельствую — cердечная недостаточность и кровоизлияние в мозг. У него есть медальон, следовательно, вам его тело не нужно. Кроме того, его органы в очень плачевном состоянии. А на реанимацию Чарли никогда бы не согласился.

Постояв в нерешительности некоторое время, доктор из НФТ вздохнул:

— Что ж, поступайте, как сочтете нужным, но вся ответственность ляжет на вас. Так будет указано в заключении.

— Очень хорошо, меня никто не побеспокоит. Мир меняется чрезвычайно быстро, но вы должны понять, что некоторые люди не могут к нему приспособиться и шагать в ногу со временем. Единственное, что для них можно сделать, — это дать возможностьепокойно умереть.

Но его уже никто не слушал. Доктор, из НФТ ушел. Хойланд склонился над телом своего друга и закрыл одеялом застывшее лицо.


Окно в Галактику

— Этот проект имеет отношение к культуре, сэр Джон, причем самое что ни на есть непосредственное. — Толстые американские губы оттопыривались и складывались на манер жалюзи, показывая и пряча белоснежные, с неестественным блеском зубы.

— Мистер Гранди, в чем в чем, а в культуре Британия недостатка не испытывает, — донельзя скучающим голосом отвечал сэр Джон. — Этим она, собственно, и знаменита на весь мир.

— Зовите меня Грег. В мои намерения вовсе не входит критика вашего островка, это замечательное местечко, в школе я читал Шекспира. Я веду лишь к тому, что САВОС перенесет всю эту чертову культуру из-за школьных парт в наш быт, где ей и надлежит присутствовать. Заодно с фильмами, спортивными программами, безналичным шопингом, телеголосованием и многими другими полезными вещами…

— Уверен, что этому быть, иначе бы, мистер Гранди, я не позволил себе дорогой полет на новом «конкорде» из Хитроу в Силиконовую долину. Но прежде, чем вы приступите к подробному изложению, не соблаговолите ли объяснить, что означает эта ваша аббревиатура?

— Зовите меня Грег. Как вы сказали? Аббревиатура?

— Кажется, вы использовали термин САВОС.

— А, ну да, эта аббревиатура САВОС. Просто первые буквы слов Североамериканская визуальная оптическая система. Здесь ее сердце. — Грег вытянул из письменного стола тонкий провод и сунул под нос сэру Джону. — Оптическое многомодовое волокно со ступенчатым профилем преломления. Видите жилки? Их тут сотни, а весь кабель не толще обычного медного коаксиального. Перед вами линия связи завтрашнего дня. Она меньше и дешевле; в ней не используется медь или алюминий; несущие разные сигналы волокна не дают перекрестных помех; статические разряды на такую связь не влияют…

— Позвольте заметить, — перебил сэр Джон, — что мой промышленный конгломерат приобрел множество заводов по производству оптоволокна, а следовательно, с его характеристиками я хорошо знаком. Мне было бы интересно послушать о перспективах применения.

— Ну да, перспективы применения… — Грег Гранди так блеснул флюоресцирующими зубами в широкой улыбке, что сэру Джону пришлось отвернуться. Продолжая улыбаться, американец выложил свою рекламную аргументацию: — Перспективы применения САВОСа уникальны, это вдохновенная смесь передовой микроэлектроники и славного американского ноу-хау. Не могли бы вы подойти сюда и взглянуть вот на это. Что видите?

— Вижу телевизор с диагональю двадцать один дюйм, со снежком на экране.

— И это далеко не все, что вы видите. — Грег торопливо протер экран носовым платком. — Вы видите окно в мир, в Галактику. С помощью вот этой клавиатуры САВОС превратит любой старый «ящик» в прибор двусторонней связи. И не надо подводить множество каналов к приемнику, потому что он будет соединен со спутником. Сегодня сто каналов, а завтра, может быть, все двести. И не забывайте, что домашние развлечения — лишь малая часть от предлагаемого. Помните, я упомянул безналичный расчет в магазинах? Просто вставляем кредитную карточку, с экрана заказываем товар, и готово. Добавим сюда дистанционное медицинское диагностирование, бронирование транспортных билетов и гостиничных номеров, снятие показаний счетчиков, контроль уличной преступности и пожарной опасности, даже социологические опросы. Вы заглядываете в будущее — а будущее уже здесь!

— Надеюсь, что так и есть. И все же ответьте, как это действует.

— Микрочипы. Еще одно чудо Силиконовой долины. Они снижают затраты и повышают прибыли. И не требуют приложения человеческих рук. Мы уже запустили пилотный проект, целый комплекс построили в Пасадене: первоклассный участок, мощные фонды, куча ученых мозгов, тут и профессора, и студенты, и прочие спецы. Набрали двадцать семь тысяч подписчиков, выдали им полный пакет услуг по рекламной цене. Сейчас подводим итоги первого месяца. Вот увидите, это будет триумф! И немедленно система заработает на всю катушку, оптоволокно войдет в каждый дом на ваших туманных Британских островах, а вам останется только сидеть и следить за ростом капитала на банковском счете.

— Прекрасно. Но я полагаю, для того, чтобы система заработала, капитал необходимо потратить. Кабели, процессоры, спутниковая связь и многое другое — все это обойдется недешево. Хотелось бы подробностей в этой части.

— Профессор Зингарелли! — воскликнул Грег. — Это он предложил использовать славное ноу-хау. Проф с удовольствием ответит на все ваши вопросы. Позвать?

— Было бы неплохо.

— Может, прежде выпьете кофе? Или чая? Чай у нас вроде есть. А уж виски наверняка найдется.

— Мне бы хотелось поговорить с профессором.

— Вам он понравится. — Грег повел гостя по ярко освещенному коридору. — Семи пядей во лбу и при этом отличный парень. Про таких говорят — соль земли. А от САВОСа он без ума, всей душой за проект болеет. Вот мы и на месте.

От его толчка дверь отошла на восемнадцать дюймов и остановилась. Ей что-то мешало с той стороны. Грег протиснулся в щель, огляделся и ахнул:

— О господи! С профом что-то случилось!

— Действительно. — Сэр Джон пробрался следом и увидел неподвижное тело на полу.

Он дотронулся до холодного морщинистого горла и не нащупал пульса:

— Сожалею, но, похоже, он мертв.

— Мертв?.. — оторопело заморгал Грег. — Ничего не понимаю. Сегодня утром он был в отличной форме.

— Возможно, причина в этом. — Сэр Джон указал на осколки стакана возле правой руки мертвеца; на донышке виднелся белый осадок. — Нельзя исключать самоубийство. Предлагаю информировать полицию.

— А в другой руке что? Прощальная записка? Нет, компьютерная распечатка.

— Я бы на вашем месте ее не трогал…

Грег выдернул бумагу из жестких пальцев, выпрямился и расправил лист на столе:

— Это итоговая статистика по мониторингу потребления. Цифры указывают на самые популярные товары и услуги, на то, что люди в самом деле готовы принять от системы. Вот они плоды современных технологий. Первое место… второе… третье.

Он умолк в растерянности, листок выпал из пальцев.

— Профессор так гордился своей работой, — хрипло пробормотал Грег. — Столько лет отдал САВОСу. Часто говорил, что эта система совершенно изменит мир.

Сэр Джон поднял бумагу и прочитал:

«Наиболее популярная опция — телевизионные комедийные сериалы.

Первое место: „Я люблю Люси“.

Второе место: „Деревенщина из Беверли-Хиллз“.

Третье место: „Сержант Билко“».

Источник опасности

— Двенадцать, замок шлема, — задребезжал голос Робсона из наружного динамика его герметизированного скафандра.

— Двенадцать, — отозвался Сонни Грир, глядя на красные стрелки, которые соприкасались остриями на шлеме и плече скафандра, затем ударил кулаком по замку. — Выровнен и заперт.

— Тринадцать, предохранительный клапан, — Робсон читал, глядя на список проверки, прикрепленный к переборке.

— Тринадцать, закрыт. — Сонни постучал костяшками пальцев по скафандру.

— Четырнадцать, сумка для аварийного ремонта.

— Четыр…

— Что ты делаешь, Сонни? Что, черт побери? — раздался голос капитана Хегга, вошедшего через воздушный шлюз.

— Помогаю профессору проверить готовность к выходу из корабля. Мне кажется, это очевидно, капитан.

— Помогаешь ему как можно скорее погибнуть, вот как я считаю. Ты должен относиться к этому серьезнее. Почему не проверил предохранительный клапан?

— Я осмотрел его: ручка поднята вверх и повернута вниз, как всегда. Клапан закрыт — но мне еще ни разу не приходилось видеть открытый клапан.

— Но ведь ты не можешь знать, что он действительно закрыт, пока не проверишь, — произнес Хегг терпеливо. — Может быть, ручка сломана или повернута только на пол-оборота.

— Нет, капитан, посмотрите сами. — Крошечная ручка не шевельнулась, когда Сонни нажал на нее. — Видите, я прав.

— Нет, Сонни. Ты не следуешь предписанной процедуре, а это самое главное.

— Меа сшра, — согласился Сонни. — Моя вина, — и он поднял руки над головой в шутливом жесте повиновения, обезоруживающе улыбаясь. — Примите во внимание мою молодость, капитан. Обещаю, что это не повторится.

— Надеюсь.

***

— Вы ведь не считаете, профессор, что я собираюсь убить вас? — спросил Сонни, печально глядя на удалявшуюся спину капитана. — Если вы умрете, у кого мне удастся иногда выигрывать в шахматы?

— Хегг привык к точному исполнению всех правил. — Через толстое стекло шлема была заметна улыбка Робсона. — Он хороший человек, хотя и ужасно пунктуален. Но капитан считает, что только в этом случае удастся соблюсти полную безопасность.

— Но почему тогда в капкан каждый раз попадает именно моя шея?

Робсон пожал плечами:

— Давай не будем медлить и закончим проверку готовности. Мне хочется забрать ловушки до наступления темноты.

— Вы совершенно правы, профессор. Итак, начинаем с пункта четырнадцатого.

…Сонни следил через иллюминатор, как капитан Хегг и Робсон, медленно и неуклюже двигаясь в герметических скафандрах, перевалили через ближайший хребет и исчезли среди деревьев, как-то странно похожих на земные. Уже не в первый раз он встряхнул головой при мысли о неразумности всего этого.

— Может, сыграем? — предложил Аркадий со своей койки, держа в руке карманные шахматы. — Согласен дать фору — буду играть без ладьи.

— Думаешь, мне приятно совершать самоубийство? В прошлый раз ты выиграл у меня без ферзя.

— Тебе просто не повезло, Сонни. Играя с противником, у которого отсутствует ферзь, ты сумеешь победить даже великого Ботвинника — пусть будет вечной его память, — если будешь просто разменивать фигуры.

— Пожалуй, но я все время забываю об этом. Посмотри, Аркадий, какой прекрасный солнечный день на Кэссиди-2. В деревьях проносится ветер, растет трава — вот только едва заметный зеленоватый оттенок в атмосфере отличает ее от земной. Неужели тебе не хочется сбросить одежду, выйти из купола и прогуляться?

— Чтобы задохнуться через пять секунд? — пробормотал Аркадий, расставляя на доске шахматные фигуры, соответствующие очередной позиции. — Воздух снаружи наполнен смертельными ядовитыми газами, а смесь водорода и метана будет гореть в этом помещении ярким пламенем. И не только в помещении, но и в твоих легких. Даже камни воспламенятся в такой атмосфере. Посмотри, как искусно выиграл Решевский у Эйве в средние века, в 1947 году.

— Да перестань, Аркадий, ты знаешь, что я хочу сказать. Я мог бы читать тебе лекции о прекрасной природе этой планеты. Не забудь, что я — минералог экспедиции, а ты всего лишь туго мыслящий русский горный инженер…

— Завтра утром и я примусь за работу.

-..Я имею в виду романтику, эмоции, искусство. Взгляни в иллюминатор. Иной мир отделен от нас только этой толстой стеной, но он более недоступен, чем Земля, находящаяся на расстоянии многих световых лет. Неужели ты не чувствуешь? Разве тебе не хочется выйти из этого проклятого купола?

— Если я покину купол без скафандра, через пять секунд мне конец.

— Ты — болван, лишенный воображения. Если славная русская революция в конечном итоге создала таких людей, как ты, пусть уж лучше царь вернется на престол.

— Это верно. Сегодня твоя очередь готовить еду.

— Неужели я могу забыть об этом? Не спал всю ночь, думая, что бы состряпать на ужин. Как по-твоему, осетровая икра пойдет с бефстроганов? Хорошо ли охладилась водка?

— Бифштекс из обезвоженного мяса и кофе — вот предел моих мечтаний, равнодушно ответил Аркадий, не отрывая взгляда от шахматной доски. — Не мучай себя, Сонни.

***

— Меня беспокоит молодой Грир, — произнес капитан Хегг, предварительно убедившись, что радиосвязь отключена и он говорит по связному контуру скафандров.

— Сонни — хороший парень, — ответил Робсон, шагая рядом. — К тому же он не так молод, как кажется. Он защитил докторскую диссертацию, провел весьма интересные исследования. Мне приходилось читать его работы.

— Меня беспокоит совсем не его исследовательская деятельность. Если бы он был плохим ученым, Космическая инспекция не предложила бы ему эту работу. Не сомневаюсь, он найдет месторождения полезных ископаемых на этой планете — если они существуют, — а Барабашев изыщет возможности их добычи. С этими проблемами я совсем незнаком, но знаю свою работу, которая заключается в руководстве экспедицией. Моя задача состоит в том, чтобы все ее члены были живы и здоровы. А вот Грир ведет себя слишком беззаботно — особенно если принять во внимание условия на этой планете.

— У него есть опыт работы в полевых экспедициях.

— На Земле, — презрительно фыркнул Хегг. — В Антарктике, джунглях, пустынях. Детские игрушки. Это его первая космическая экспедиция на отдаленной планете, а он ведет себя безответственно. Надеюсь, профессор, вы меня понимаете.

— Отлично понимаю — это моя восьмая экспедиция на дальние планеты. Я не так уж необходим здесь — по крайней мере вы куда нужнее. Единственная причина, по которой начальство включает меня в состав каждой из них — меня или другого эколога, потребляющего изрядное количество пищи, — состоит в том, что оно хочет подчеркнуть научную ценность исследований на вновь открытой планете и в следующий раз потребовать выделения более значительных средств. Я теперь очень спокойно отношусь к таким экспедициям — хоть и находишься в их составе, но не занимаешь ведущего положения, так сказать, где-то с краю. Нужно дать ему время освоиться и следить за ним. Неужели вы не помните, каким я был во время моей первой экспедиции? На Танарике-4?

Хегг рассмеялся:

— Да разве кто-нибудь из нас сможет это забыть? Прошло, должно быть, не меньше месяца, прежде чем выветрился запах.

— Тогда вы понимаете, что я имею в виду. Все вначале зеленые, как трава. И с ним все образуется.

— Пожалуй, вы правы.

— Смотрите, кто-то попался в мою ловушку! Серпентоид, клянусь всевышним! У него шесть ног!

В двух из остальных ловушек тоже находились образцы местной фауны, и Робсону потребовалось время, чтобы отравить их и поместить в герметический контейнер. Не было никакой возможности доставить образцы на Землю живыми или хотя бы содержать их в куполе — условия не позволяли. Животных придется препарировать и хранить в запечатанных пластиковых пакетах.

Когда они отправились в обратный путь с тяжелым контейнером, солнце начало садиться, и темнота наступила задолго до того, как они подошли к куполу. Однако направленный луч вел их прямо домой, и они заметили прожектор на вершине радиомачты с расстояния в два километра. У них могли возникнуть трудности с воздухом — обоим уже пришлось перейти на резервные баллоны, однако, чтобы добраться до корабля, запаса было более чем достаточно.

Наружная дверь воздушного шлюза открылась. Хегг захлопнул ее за собой, повернул, колесо герметизации и включил насосы, удалившие из помещения шлюза смертоносный воздух планеты. Робсон включил душ, чтобы смыть со скафандров и контейнера ядовитый осадок и частицы почвы.

Из душа с ревом хлынула струя дезинфицирующей жидкости, но тут же прекратилась, и из сетки выпало несколько капель.

— Резервуар пуст, — заметил Хегг, взглянув на индикатор. — Кто должен был наполнить его?

— По-моему, Сонни, — неуверенно ответил Робсон. — Но я не помню списка дежурств.

— Зато я помню, — мрачно произнес Хегг. Он повернулся к аппарату внутренней связи, установленному на стене воздушного шлюза, и нажал на кнопку.

— В чем дело? — послышалось из крошечного динамика. — Этот пост работает днем и но…

— Ты не наполнил резервуар душа, Сонни. Сегодня это твоя обязанность.

— Вы совершенно правы, капитан. Совсем выскочило из головы — все время думал только о приготовлении ужина. Как только вы войдете в купол, я тут же займусь этим.

— Тогда объясни мне, как попасть в купол, если мы не можем очистить и продезинфицировать себя?

Наступила тишина. Через несколько секунд из динамика снова донесся голос Сонни:

— Мне очень жаль. Это всего лишь случайность. Как теперь поступить?

— Ты совершенно прав: предпринять что-то необходимо. Возьми дрель, установи в ней сверло диаметром чуть меньше шланга, находящегося в резервном контейнере. Обточи конец шланга, затем пусть один из вас встанет у резервуара, а другой начнет сверлить отверстие в переборке. Как только сверло проникнет внутрь шлюза, тут же выдерни его и воткни в отверстие конец шланга — и как можно быстрее. Давление с вашей стороны избыточное, так что с вами ничего не случится. Мы по-прежнему в скафандрах. После этого пустите по шлангу жидкость из резервуара. Мы вымоемся под струей из шланга.

— Мне это представляется опасным, капитан. Неужели нет иного выхода?

— Нет. Делай так, как я сказал, и принимайся за работу немедленно.

— Мне кажется странным, что в воздушном шлюзе не поставили бак, который можно было бы наполнять из купола.

— При строительстве купола руководствовались тем, чтобы в герметической переборке, отделяющей внутренние помещения от воздушного шлюза, было как можно меньше отверстий — но давай обсудим недостатки проекта в другое время. Берись за дрель сейчас же!

Капитан Хегг терпеливо ждал. Время шло. Робсон не обладал бесконечным терпением капитана, и им все больше и больше овладевало беспокойство. Он то и дело поглядывал на индикатор, показывавший, сколько воздуха осталось в баллонах, и постукивал по нему пальцем. Стрелка уже достигла нулевого деления. Внезапно раздался пронзительный визг дрели, вгрызающейся в переборку из силиконовой бронзы, и Робсон едва не подпрыгнул от неожиданности. Визг превратился в равномерный рев, и из переборки появился черный наконечник сверла. Затем он исчез, и послышалось шипение воздуха, проникающего в шлюз. Шипение прекратилось, когда в отверстии показался наконечник шланга, из которого брызнула жидкость.

— Старайтесь вымыться как можно лучше — и перестаньте смотреть на указатель воздуха, — произнес Хегг. — В баллонах находится аварийный запас, не помеченный на индикаторе. Времени у нас вполне достаточно.

Они быстро вымыли друг друга грубыми щетками, стараясь проникнуть в укромные части скафандров. Робсону казалось, что он задыхается. Несмотря на то что он понимал — это чувство лишь воображаемое, ему с трудом удавалось удержаться от панического крика, пока капитан методично, тщательно и не спеша мыл под струей контейнер с образцами, переворачивал его на бок и чистил дно. Наконец Хегг принялся мыть сам воздушный шлюз, после чего проверил чистоту специальным прибором. Обнаружил пару подозрительных мест на полу рядом с дренажным отверстием и заставил Робсона помыть еще раз.

— Ну, теперь все в порядке. — Капитан выпрямился. — И выкачаны все газы, проникшие в шлюз вместе с нами. Включайте подачу воздуха, а я открою дверь.

В помещение шлюза с шипением ворвался воздух, но внутренняя дверь, хоть и не была запертой, не открывалась из-за разницы давлений. Нетерпеливо сжимая и разжимая потные руки в армированных перчатках, Робсон стоял перед ней, стараясь казаться таким же спокойным, как Хегг, стоявший рядом. Наконец шипение поступающего воздуха прекратилось, и капитан открыл дверь. Робсон поспешно снял шлем. Хегг аккуратно поставил свой шлем на полку и подошел к бледному Сонни Гриру, замершему у дальней переборки.

— Ты понимаешь, что натворил? Имеешь хоть малейшее представление?

Слова, вырвавшиеся из уст капитана, удивили его самого, потому что он совсем не собирался произносить их. В равной степени он не хотел никакого насилия, но его кулак сам сжался и приготовился к удару. "Боже мой, — подумал Хегг, — неужели я хочу убить юношу?" Мышцы капитана были удивительно развиты в результате пребывания на множестве планет с повышенной силой тяжести, а его кулак в металлической перчатке мог сломать челюсть Сонни, а может быть, даже шею. Потребовалось немалое напряжение воли, чтобы успокоиться и опустить руку.

Хегг снял перчатки и принялся растирать шею, чтобы снять напряжение.

— Я ведь уже сказал, капитан, что сожалею о случившемся. Видите ли…

— Неужели ты не можешь понять, Сонни? Никакие сожаления не помогут, если я погибну. У тебя есть опыт участия в полевых экспедициях на Земле. Как ты думаешь, что произойдет в проклятой пустыне Гоби — или где еще там ты побывал, — если ты забудешь наполнить бак душа?

— Я…

— Так вот, ничего не произойдет. Просто кто-то не сможет принять душ и будет ходить некоторое время грязным, вот и все. А что случится здесь в такой же ситуации? Два человека могли погибнуть, вот что! Неужели ты не замечаешь разницы, мистер школьник?

Лицо Сонни Грира покраснело, а затем внезапно побледнело от ярости, но он сдержался. Робсон стоял в дверном проеме, держа шлем в руках, и следил за происходящим.

— Успокойтесь, капитан, — тревожно произнес он. — Не надо заходить слишком далеко.

— Нет, профессор, капитан совершенно прав, — вмешался Сонни. Его голос дрожал — трудно сказать, от гнева или каких-то других эмоций. — Я полностью заслужил эти упреки. — Да я и сам вышел бы из себя, окажись я в подобной ситуации.

Аркадий смотрел на них со своей койки и молчал. Капитан Хегг повернулся к ним спиной — чтобы не видели его лица — и расстегнул герметический скафандр. Он чувствовал, как его зубы оскалились, словно у зверя, готового укусить. Хладнокровная часть его мозга оценивала поведение, и капитан удивлялся своей жестокости по отношению к юноше. Хегг заставил себя снять скафандр и медленными, выверенными движениями уложил его на место. Все в порядке, он снова контролирует свое поведение, держит себя в руках. Аркадий помогал Робсону убрать скафандр в шкафчик; они слышали слова капитана, но не вмешивались.

— Послушай, Грир. Против тебя лично я ничего не имею, надеюсь, тебе это понятно. — Голос капитана звучал спокойно и размеренно.

— Я знаю, капитан. Иногда вы бываете жестоким, но всегда справедливым.

Хегг решил не обращать внимания на едва заметные насмешливые нотки в словах Сонни.

— Очень приятно, что ты согласен со мной. Значит, поймешь, что мои действия продиктованы не личными чувствами, а существующими правилами и заботой о благе экспедиции. Тебе приходилось слышать об оценке поведения всех, кто работает за пределами Земли?

— Нет.

— Я так и думал. Такая система не является секретом, но ее просто не хотят рекламировать. Правила очень просты. Два выговора — и ты больше никогда не будешь работать в планетарных экспедициях, да и вообще в Космической инспекции. Сегодня ты получил свой первый выговор.

— Что вы хотите этим сказать?..

— Именно то, что сказал. Завтра я пошлю на Землю еженедельный отчет о работе экспедиции. Там будет указано, что по твоей вине остальные члены экспедиции оказались в опасном положении; мое мнение будет отмечено в твоей характеристике. Это не слишком хорошо, но и стыдиться тоже не следует — немало сотрудников Космической инспекции получали подобные выговоры. Важность такой системы двойная: убедить тебя в необходимости точно соблюдать правила и инструкции, а также заставить следить за своим поведением, чтобы не подвергать опасности жизнь остальных членов экспедиции. Если произойдет еще одна такая ошибка, я запрошу замену.

— Боже мой, капитан, но ведь ничего не произошло! Обещаю, что подобного больше не случится. Я буду стараться изо всех сил — только не сообщайте на Землю.

— Ты будешь стараться изо всех сил именно потому, что я сообщу о твоем промахе. Если бы я был достаточно крут, то послал бы первое сообщение, когда ты не проверил предохранительный клапан на скафандре Робсона, и уже сейчас речь шла бы о твоей замене. Я считаю, что из тебя не получится хорошего космического исследователя.

Капитан повернулся и пошел прочь — насколько это было возможно в ограниченном пространстве купола. Сонни смотрел на его спину и беззвучно шевелил губами.

— Я проголодался, — заметил Аркадий, заглядывая в кастрюлю, стоявшую на электрической плите. В ней что-то булькало. — Как всегда, пахнет очень вкусно. Кто-нибудь составит мне компанию?

— Положи мне, Аркадий, — произнес Робсон, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно.

***

— У меня создалось впечатление, капитан, что ваше суровое обращение возымело эффект, — сказал Робсон, глядя в иллюминатор и ожидая возвращения Аркадия и Сонни. — Прошло уже больше двух недель, и наш молодой ученый изменил свое поведение, относится к исполнению обязанностей серьезно и очень внимательно.

— Боюсь, не так уж серьезно. Он снова принимается шутить. — Капитан Хегг пошевелил длинными пальцами, уставшими от работы на принтере. Он готовил отчет. — Ему следовало бы все время быть серьезным.

— Думаю, капитан, вы напрасно беспокоитесь. Человек может обладать чувством юмора и все-таки серьезно относиться к исполнению своих обязанностей. Боже мой, капитан, вы никогда не жалуетесь на мои шутки, хоть и не считаете их смешными.

— Здесь ситуация совершенно иная, профессор. Независимо от вашего самочувствия вы всегда исполняете свою работу одинаково — методично и правильно.

— Некоторые называют такое поведение скучным, как у старой девы.

— На Земле такой термин, может быть, и считался бы правильным — там трудно совершить критически важные ошибки. Здесь же речь идет о том, чтобы выжить. А посему человек может вести себя должным образом либо потому, что это заложено в его характере, либо заставить себя научиться правильному поведению. Есть люди, которым это никогда не удается, тогда они остаются на Земле и работают там. Я спал бы куда спокойнее, если бы наш минералог был в их числе.

— Легок на помине. Вон они возвращаются, волокут огромный контейнер. Надеюсь, капитан, вы не забыли наполнить бак.

— Нет, конечно. Ведь сегодня моя очередь… Хегг взглянул на Робсона и заставил себя улыбнуться, хотя и считал, что шутка не слишком остроумная.

За переборкой заревел душ. Хегг посмотрел на заплату, которую они наложили на просверленное отверстие, и решил завтра же заменить ее — постоянная смена давлений не способствовала прочности эластичного материала, из которого она была сделана. Уже не в первый раз он пожалел, что грузоподъемность корабля, доставившего их на планету, не позволяла захватить слесарные инструменты. Шум воды прекратился, открылась внутренняя дверь, и два человека в скафандрах ворвались в купол, с триумфом указывая на тяжелый контейнер, который едва тащили за собой.

— Настолько чистый, что не понадобится даже обогащения! — воскликнул Аркадий, едва сняв шлем.

— Огромное месторождение, настоящее золотое дно, самая крупная находка в истории человечества — нет, в истории всей Галактики!

Сонни принял торжественную позу, поставил одну ногу на контейнер и широко раскинул руки.

— Из всего этого я делаю вывод, что вы нашли новую рудную жилу, — сухо заметил Робсон.

— Вы проверяли чистоту шлюза перед тем, как впустить в него воздух?

— Разумеется, капитан, старый вы сторожевой пес! — Сонни был настолько охвачен энтузиазмом, что осмелился фамильярно хлопнуть капитана по плечу и даже не заметил, как угрожающе сузились глаза Хегга. — С этого момента наша экспедиция будет считаться невероятно успешной!

— Корабль прибудет за нами только через три месяца. Нам придется еще немало потрудиться…

— Скучная бумажная работа, капитан, старый мой друг! Целью нашей экспедиции было обнаружить достаточно богатые месторождения титана, бериллия и натрия, чтобы затем начать их добычу с помощью промышленных роботов, поскольку экономически невыгодно доставлять сюда кислород для людей.

— Мы нашли его, — вмешался Аркадий. — Целая гора руды! Чистый металлический натрий. Я уже вижу действующий рудник — работающие экскаваторы, роботы-шахтеры, конвейеры, гул могучих машин, космический порт…

— Стоит русскому ощутить поэтическое настроение, как речь сразу заходит о тракторах или могучих машинах, — заметил капитан Хегг, невольно заразившись их энтузиазмом. — А теперь вылезайте из скафандров. Мне хотелось бы получить письменный доклад о сделанном вами открытии — если вы способны на это. Нужно отправить сообщение как можно быстрее.

Этим вечером они на несколько часов забыли о ненадежности своего хрупкого воздушного пузырька с тонкими стенами, расположенного во враждебном мире, потому что праздновали. Их исследовательская работа оказалась успешной гораздо более успешной, чем можно было надеяться в самых оптимистических прогнозах. Планета Кэссиди-2 будет вынуждена отдать людям хранящиеся в ее недрах металлы, и члены экспедиции получат награды за удивительную находку.

Капитан Хегг залез на самое дно контейнера с обезвоженной рыбой, которую все ненавидели, и достал оттуда четыре бифштекса, припрятанных для особо торжественного случая. Робсон, исполнявший обязанности врача, выдал из своих запасов бутылку медицинского бренди. Алкоголь только улучшил приподнятое настроение; члены экспедиции вполне могли бы обойтись без него. Это был вечер, который запомнится надолго. Спать легли поздно, переговариваясь в темноте и заливаясь хохотом, когда Робсон принялся заливисто храпеть во сне. Затем уснули один за другим…

Капитан Хегг проснулся от внезапного предчувствия чего-то страшного. Он потряс головой, проклиная последствия выпитого бренди, пытаясь Понять, почему проснулся. В помещении было темно — светились только огоньки контрольной панели, следящей за происходящим в куполе. Даже с верхней койки капитан видел, что все лампочки были зелеными. Значит, дело не в этом. Стоило хотя бы одной из лампочек стать красной, контрольная панель, включенная на автоматическое ночное дежурство, тут же подала бы пронзительный сигнал тревоги, способный пробудить мертвого. Так что же произошло? Он кашлянул и прочистил горло.

И вдруг капитана охватила паника — он глубоко вздохнул и зашелся в приступе кашля. Дым! Но в куполе не может быть дыма. Курение было запрещено, несмотря на то что здесь почти не было предметов, способных воспламениться…

Контейнер с образцами натрия!

***

— Подъем! — крикнул капитан Хегг, не то прыгнув, не то упав с верхней койки.

Вскочив, он бросился к выключателю. В тот момент, когда его рука коснулась выключателя, капитан увидел светящуюся красную полоску под крышкой контейнера.

— Всем вставать! Быстро!

Хегг стащил Сонни с верхней койки и одновременно пнул Аркадия в бок. Больше времени не оставалось. Он услышал шаркающие шаги Робсона у себя за спиной и бросился к контейнеру.

— Робсон! Открывайте дверь в шлюз!

Профессор схватился за колесо, открывающее дверь, еще до того, как Хегг закончил свою команду. Капитан уперся плечом в контейнер и стал толкать его к двери шлюза — и в это мгновение боковая стенка контейнера отвалилась. Ревущее пламя вырвалось наружу. Клубы густого белого дыма заполнили помещение, и ослепительный свет залил переборку. Хегг упал на спину, содрогаясь в приступе кашля и рвоты. Сонни перепрыгнул через него и накрыл контейнер охапкой одеял и простыней. Жаростойкий материал на мгновение погасил пламя и прекратил распространение дыма. Сонни с Аркадием принялись тащить контейнер к открытой двери шлюза.

В следующее мгновение пламя прорвалось сквозь тонкие одеяла, но контейнер был уже у самой двери. Из пылающего ящика капал расплавленный натрий. Аркадий поскользнулся и упал на колени в самую середину лужи жидкого металла. Молча, не издав ни единого звука, Аркадий откатился в сторону и принялся сбивать пламя с пижамных брюк голыми руками. И тут Сонни с Робсоном последним отчаянным усилием вытолкнули пылающий ящик в помещение шлюза. Робсон закрыл дверь.

— Откачивающий… насос… — пробормотал Хегг, сдерживающий приступ кашля, но Аркадий уже сумел подползти к панели, и мотор заработал.

Дым становился все гуще, пока последняя капля расплавленного металла не была собрана и сброшена в герметический контейнер для образцов. Контейнер изнутри был покрыт металлом; прежде чем металлические листы прогорели, туда успели закачать инертный газ — гелий. Пламя погасло, поскольку кислород, быстро окисляющий натрий, был удален из контейнера. Заработали вентиляторы, и с каждой секундой атмосфера в помещении купола становилась все чище. Дым исчезал.

— Что случилось? — спросил Аркадий, потрясенный стремительностью происшедшего.

По его ногам текла кровь, но ни он, ни остальные не замечали этого.

— Один из замков на контейнере с образцами металлического натрия не был закрыт, — хрипло произнес Робсон. — Я заметил это, когда выталкивал контейнер через дверь шлюза. Правый замок не был защелкнут до конца. Достаточно, чтобы внутрь просочился воздух…

— Кто закрывал контейнер? — загремел голос капитана Хегга — приступ кашля у него или прошел, или он сумел перебороть его.

— Я, — ответил Аркадий и мрачно добавил:

— Но Сонни снова открыл его, чтобы положить последний образец.

Все трое повернулись в сторону Сонни словно по команде.

— Но я не хотел… может быть, совершенно случайно… — пробормотал тот, все еще не пришедший в себя от внезапности случившегося.

Робсон стоял ближе всех к Сонни.

— Ты… ты… — начал он, но не смог подобрать слов.

Низенького роста, с блестящей от пота лысой головой и обвислыми щеками, он должен был выглядеть смешным в приступе ярости, но ничего смешного в нем не было. Словно по своей воле его правая рука размахнулась и ударила по щеке молодого человека. Сонни отшатнулся, прижав пальцы к появившемуся красному отпечатку ладони на бледной щеке.

С трудом передвигая ноги, Аркадий подошел к нему и, изо всех сил ударив тяжелым кулаком в лицо, опрокинул его на пол. И тут все трое накинулись на лежащего, избивая его руками и ногами.

Капитан Хегг еще раз пнул неподвижное тело в бок и лишь тут понял, кто он и что здесь происходит. Он сделал шаг назад и попытался громким окриком остановить избиение. Но ни Робсон, ни Аркадий не слышали его. Тогда капитан стал оттаскивать их — тоже тщетно. Наконец сильным ударом, нанесенным ребром ладони, Хегг усмирил Аркадия и, когда тот потерял сознание, сумел оттащить маленького профессора к его койке и держал его там до тех пор, пока Робсон не прекратил сопротивляться.

— Дайте ключ от аптечки, — сказал капитан, когда понял, что профессор слышит его голос.

Никто не обсуждал события этой ночи. Наутро была произведена уборка помещения. Сонни Грир в течение трех суток лежал в кровати, перебинтованный и молчаливый, и закрывал глаза всякий раз, когда к нему подходили. Ожоги Аркадия были серьезными, их лечили, но он старался исполнять нетрудную работу, с трудом передвигаясь по куполу. Капитан Хегг начинал кашлять, стоило ему только взяться за тяжелую работу. Профессор Робсон, хотя и не пострадал физически, казалось, постарел, уменьшился ростом, и кожа на его лице обвисла еще больше. Все трое искали одиночества, и когда им приходилось разговаривать, делали это тихими голосами.

До прибытия космического корабля с новой сменой на борту оставалось тринадцать недель.

На четвертый день Сонни Грир встал с кровати. Если не принимать во внимание синяки на лице и бинты на различных частях тела, он выглядел способным исполнять свои обязанности.

— Могу я чем-нибудь помочь? — спросил он. Услышав его голос, Аркадий и Робсон отвернулись. Капитан Хегг заставил себя ответить:

— Вы можете помочь нам только следующим образом. Аркадий не может надеть скафандр, поэтому вам придется еще раз выйти вместе со мной из купола, чтобы собрать образцы. После этого вы освобождаетесь от исполнения всех обязанностей. Я требую, чтобы вы находились в своей кровати или рядом с ней. Категорически запрещаю прикасаться к приборам или панели управления. Пищу вам будут приносить.

После этого никто не разговаривал с Сонни, даже передавая ему пищу. С каждым днем напряжение в маленьком куполе нарастало, и Хегг опасался, что может произойти что-то непоправимое.

Один раз, по пути от кровати к туалету, Сонни споткнулся и случайно оперся на консоль контроля воздуха внутри купола. Аркадий тут же ударил его, отбросив к противоположной переборке. Хегг все откладывал поход за образцами и наконец был вынужден назначить его на следующий день.

"Может быть, — подумал он, — если увести Сонни от двух остальных членов экспедиции на целый день, это поможет разрядить обстановку".

— Завтра мы выходим за образцами руды, — объявил он.

Воцарилась гнетущая тишина.

— Разрешите мне помочь вам в проверке скафандра, капитан, — произнес наконец Аркадий.

— И мне тоже, — вскочил Робсон. — Если мы с Аркадием будем проверять друг друга, ничего случайного произойти не сможет.

Хегг был вынужден согласиться. Теперь события развивались только таким образом. Все трое проверяли и перепроверяли друг друга, испытывая чуть ли не панический страх перед опасностями, ждущими их на поверхности планеты. Капитан Хегг не мог себе представить, как им удастся провести здесь оставшиеся три месяца. Когда Аркадий и Робсон отошли от шкафчика капитана, проверив его скафандр, Хегг почувствовал, что Сонни смотрит на него.

— Вы разрешите мне проверить свой скафандр, капитан? — спросил он.

До сих пор никто не подходил к его скафандру. Казалось, Сонни просто не существует.

— Давайте, — кивнул Хегг.

Когда Сонни принялся осматривать скафандр, капитан стоял позади него, следя за каждым движением. Это было его привычкой, и он не мог отказаться от нее.

***

Утро следующего дня было еще хуже. Сонни пришлось натягивать скафандр самому, потому что остальные не обращали на него внимания и в то же время три раза проверили скафандр капитана, прежде чем признали Хегга готовым к выходу на поверхность планеты. Хеггу пришлось закрыть внутреннюю дверь шлюза, после чего он заставил себя подойти к Сонни и проверить его скафандр. Капитан, казалось, испытывал чувство отвращения при мысли, что ему нужно прикоснуться к Сонни.

— Один, — произнес Сонни. — Запасной баллон с кислородом полон.

— Один, — повторил Хегг и усилием воли заставил себя постучать пальцами по металлу скафандра, принадлежащего человеку, которого он ненавидел.

Они продолжили проверку.

— Тринадцать, предохранительный клапан.

— Тринадцать, клапан закрыт. И вдруг пальцы Хегга шевельнулись и приоткрыли клапан на пол-оборота.

— Одну минуту! Вот, теперь все в порядке.

Дрожащей рукой капитан снова закрыл предохранительный клапан.

"Что это нашло на меня? — подумал Хегг, когда они вышли из шлюза и направились к отдаленным холмам. — Почему я попытался сделать это?" Капитан не испытывал сознательного желания убить Сонни, хотя понимал, что лучше бы ему было умереть, пока он, ставший источником постоянной опасности, не убил каким-то образом их всех.

Ситуация была простой. Сонни Грир ежедневно, ежеминутно угрожал всем. От него исходила смертельная угроза. Он не был больше их соратником. Сонни заключил союз с этой враждебной планетой, встал на ее сторону в борьбе против трех остальных. Именно поэтому Аркадий и Робсон сторонились его, как Ионы, презревшего Бога. Сонни и был Ионой, даже хуже Ионы. Он был связан со всемогущими силами, старающимися уничтожить их, и оба, по-видимому, чувствовали, как и сам капитан, что Сонни было бы лучше умереть.

В этот момент Сонни отпустил ручку контейнера для образцов, который нес вместе с Хеггом, споткнулся и упал.

Потрясенный, капитан смотрел, как Сонни беззвучно корчится, схватившись за шлем. Контур связи между скафандрами был отключен, и сквозь плотную атмосферу доносились только едва слышные звуки. Хегг склонился над ним, не понимая, что произошло. Тело Сонни изогнулось и безжизненно обмякло. Хегг перевернул его на спину и посмотрел через прозрачное забрало шлема на мертвое, искаженное смертельными страданиями лицо.

Охватившее капитана чувство жалости тут же сменилось невероятным облегчением.

Сонни погиб, по-видимому, вдохнув ядовитую атмосферу планеты. Но как мог смертельный газ проникнуть в его герметический скафандр? В нем не могло быть трещин или порезов. Капитан был готов поклясться в этом — ведь он сам проверял скафандр Сонни. Затем он вспомнил про свои предательские пальцы, попытавшиеся открыть предохранительный клапан скафандра и, наклонившись, проверил его. Нет, клапан был закрыт.

Впрочем, действительно ли он закрыт? Ручка клапана поднята вверх вертикально вверх — но почему виден такой большой кусок винтовой резьбы? Хегг повернул мертвое тело, чтобы солнце освещало предохранительный клапан.

Он был наполовину заклинен металлической крошкой. Воздух был вытеснен из скафандра, и, когда давление упало, внутрь начали просачиваться ядовитые пары снаружи. Нет, не начали — а просочились, потому что Сонни Грир был мертв, действительно мертв.

И снова чувство облегчения охватило капитана, но вместе с ним возник назойливый вопрос: как металлическая крошка попала в предохранительный клапан? Случайно? Удивительный случай — крошка застряла в таком месте, что открытый клапан выглядел внешне и при проверке закрытым.

— Причина смерти — несчастный случай, — произнес капитан Хегг громче, чем следовало.

Он встал, стряхнул пыль с перчаток, затем потер их о бедра скафандра.

— Придется назвать это несчастным случаем, — обратился Хегг к неподвижному телу. — Я ведь не могу занести происшествие в журнал как самоубийство. В общем-то, можно назвать его актом самозащиты, или убийством в пределах необходимой самообороны, а может быть, еще как-нибудь. Но зачем осложнять дело, правда, Сонни?

Теперь, когда смерть устранила опасность, капитан впервые почувствовал жалость, которая раньше подавлялась стремлением выжить.

— Прости меня, Сонни, — тихо прошептал он и прикоснулся к безжизненному плечу. — Тебе не следовало быть здесь. Как бы мне хотелось, чтобы ради всех нас мы узнали об этом раньше… Но главным образом ради тебя, — сказал он, вставая. Затем более твердым голосом произнес:

— Нужно вернуться на корабль, уладить формальности, попытаться восстановить нормальную жизнь.

И начать понемногу забывать о Сонни.


Все напечатанное мною суть истина[434]

Нежданные подарки мы обычно встречаем с некоторой подозрительностью, и такое отношение я считаю вполне оправданным. Ибо человек с младых ногтей усваивает на собственном опыте: ничто не достается бесплатно. И это, между прочим, сравнительно свежий в нашей истории постулат. Бывали же времена, когда дарам богов радовались, когда даров с нетерпением дожидались. Сей обычай был распространен повсеместно, в любой религии прослеживается желание получить что-нибудь ни за что или за нечто вроде молитвы или жертвоприношения — то и другое не требует серьезных затрат времени и труда, напротив, дает отдохновение и чувство выполненного долга.

Но с тех пор многое изменилось, да к тому же боги давно перемерли. И я располагал обоими этими фактами, когда к моему дому подъехал почтовый грузовичок с посылкой. С меня не взяли квитанцию, а в квадрате, где указывается адрес, значился некто Бог — три простые дымчато-золотые буквы на упаковке.

Очень мило. Естественная подозрительность вынуждала меня остерегаться адской машины или в лучшем случае бомбы-вонючки, вроде завернутой в газету по бразильской традиции какашки. Поэтому я принял меры предосторожности, а именно запасся двумя палками с проволочными крючками на концах. С их помощью мне удалось снять упаковку с загадочного предмета, каковой оказался пишущей машинкой на паровой тяге.

Насчет паровой тяги — это писательская шутка (я, между прочим, писатель). Имеется в виду, что от механических пишмашинок наш брат отказался давным-давно, с тех пор как появились электрические; на них работать гораздо легче, а в моем случае проза еще и искрится весельем благодаря мощным токам, кочующим между пальцами и мозгом.

Сразу возникла идея продать штуковину и поправить финансовые дела — пришедшие в упадок, разумеется, не по моей вине. Но не удалось установить фирму-изготовителя, это во-первых, а во-вторых, агрегат был явно не нов, хоть и в неплохом состоянии. А в-третьих, такие же, как на упаковке, золотые буквы спенсеровского рукописного шрифта выстроились на передке машинки в смазанный ряд.

Я подался вперед и напряг зрение, поскольку буквы как будто колебались и прятались, не желая, чтобы их читали. Но со мной такие номера не проходят.

«Все напечатанное мною суть истина» — вот что я разобрал в конце концов.

Довольно оптимистичное утверждение. Кто-то не пожалел труда, устраивая розыгрыш, и мне остается лишь догадываться, что? этот хлопотливый аноним имел в виду.

И одновременно я задался вопросом: а вдруг это правда, насчет истины? Так уж устроен писательский ум, что самую дикую, из ряда вон выходящую идею он примет легче, нежели простую, прямолинейную концепцию, внешне не противоречащую эмпирическим знаниям человечества. А ну-ка, исходя из приятного допущения, что это вовсе не розыгрыш, поставим эксперимент.

Пока я обдумывал его возможные результаты, мои пальцы подчинялись рефлексу Павлова, то есть вставляли лист бумаги в каретку. Ну и какой же истины я бы хотел добиться от пишмашинки первым делом?

Ответ так и напрашивался: мне позарез нужны деньги. Снисходительно улыбаясь собственной слабости, я напечатал:

Встав с кресла и потянувшись, Гаррисон прошел к входной двери и отворил ее, чтобы забрать доставленное поутру молоко. Но бутылки у порога он не увидел. Вместо нее лежал желтый бумажный конверт. «И как это понимать? — удивился он. — Разве я не оплатил счет? Неужели мне, сидящему на финансовой мели, придется собирать по карманам и отдавать прожорливому молочному тресту последние доллары?»

Надо излагать доходчиво, но избегать косноязычия.

Он распечатал конверт и достал пять хрустящих, мятно-свежих и, конечно же, настоящих… НЕ ФАЛЬШИВЫХ!.. стодолларовых банкнот.

Все напечатанное мною суть истина? Шотландского в бутылке осталось от силы полдюйма, я допил одним глотком, чтобы смыть вкус надежды… или страха? Тыльной стороной кисти вытирая рот и одновременно смеясь над своими детскими фантазиями, я выглянул за дверь.

Там, конечно же, не было молока. Я молоко на дом не заказываю. Зато на коврике лежал желтый конверт.

Гаррисон вытаращился на него… В смысле, я вытаращился. Чуть попятился. Огляделся стыдливо — вроде поблизости никого. Цапнул конверт, хлопнул дверью. Вскрыл.

Пять хрустких соток. На вид совершенно настоящих.

Я на своем веку испытал великое множество оргазмов (в том числе и приятных), был сбит грузовиком и остался жив и сам с тем же результатом въехал в большущий клен. То есть мне не в диковинку резкий прилив чувств, душевный подъем, то эйфорическое состояние, которое в былые времена называлось упоением, как не в диковинку мне и внезапный ужас. Я ведь даже с наркотиками экспериментировал, нуждаясь в опыте из первых рук. Ох, и тошнило же меня от дрянной конопли!

Но ничто из вышеперечисленного не вызвало такую бурю чувств и не потрясло настолько сильно. «Бог» — значилось там, где пишут адрес. Не от Бога, а Богу. Мне! Все мне! Одному мне!

В груди неистово колотилось сердце. Вот сейчас оно выломает ребра, и мне конец. Мысль эта вызвала ужас — я и не подозревал, полагая себя простым смертным, что перспектива ухода в мир иной способна так напугать. А ну-ка медленно, осторожно, затаив дыхание, приблизимся к машинке, поднимем отпечатанные строки на несколько дюймов и напишем:

Кто бы мог подумать, что под скромной внешностью Гаррисона прячется конституция железного человека. Что сердце у него крепче, чем у атлета, а легким позавидует альпинист. Что у него мощные, упругие мышцы, что его белые кровяные тела пожирают любую болезнь в момент ее возникновения и самые лютые вирусы им нипочем…

Для начала достаточно. Мне сразу же полегчало. Этот мир — мой, он создан для того, чтобы приносить мне бесчисленные удовольствия. В нем нет ни забот, ни хлопот, ни дурацких дрязг, ни глупых докучливых писак.

Таких, к примеру, как Барри Молзберг.

А в самом деле, что мне мешает с ним разобраться? Ведь у нас с этим деятелем не пошлая писательская склока, над которой смеется публика, — у нас настоящая кровная вражда. Нет в моем идеальном мире места Барри Молзбергу. Да ему ни в каком мире нет места. Окажу-ка я ему услугу, сотру его с лица земли…

Барри Молзберг этим утром чувствовал себя не лучшим образом. Неприкаянно бродя по дому, он, должно быть, горько сожалел о своем решении стать писателем — на сем непосильном пути его подстерегала жизненная катастрофа. На свою пишущую машинку — грязную, со следами побоев — он взирал с отвращением; мысль о том, чтобы засесть за нее, внушала ужас… И в этот миг боль вспыхнула в его груди, и он тотчас узнал вестницу обширного инфаркта и понял, что смерть придет через тридцать секунд…

Я человек щедрый — даю ему полминуты помучиться. Возможно, он даже успеет что-нибудь сказать напоследок.

Необходимо было записать угасающие мысли, финальные слова. Осталось двадцать секунд. Молзберг дрожащими руками вставил лист в машинку и стал печатать свою последнюю волю, свой завет, в надежде, что это когда-нибудь оправдает его в глазах человечества, — на мой взгляд, напрасные потуги, ибо помыслы и поступки некоторых представителей рода людского не могут быть не то что оправданы, но даже просто объяснены, поскольку они суть помыслы и поступки чудовищ… Ну вот, его секунды на исходе, конец близок. Боль разбегается по всему телу, и сейчас…

Чудесная, вечная, суровая и логичная, пишущая только истину машинка
Барри Н. Молзберг

Гаррисон никогда не умел писать. Ни стиля, ни изящества, ни истинных чувств. Слабая подражательная эмоциональность у него, конечно, есть наряду с примитивными ремесленными навыками сюжетопостроения, да и ритм он худо-бедно чувствует. Но искать в его опусах настоящую жизнь, проникновенность и боль — напрасный труд. Иначе говоря, литературный талант у него и не ночевал. Выдумывать разные трюки Гаррисон горазд, тут надо отдать ему должное, но чего ему катастрофически недостает, так это способности проникать вглубь и добираться до мало-мальски значимого скрытого смысла.

И вдруг этот субъект обзавелся волшебной пишущей машинкой.

Обуреваемый ненавистью (завистью, ревностью, душевной пустотой?), он попытался погубить своего старого врага, да не тут-то было. Вот он сидит и стучит по клавишам — и внезапно до него доходит, что если Молзберга попросту прикончить, то мир по нему, конечно, не всплакнет, но не слишком ли легко отделается вражина? Спору нет, логика у Гаррисона железная, как и его теперешнее здоровье.

Едва он напечатал: «Боль разбегается по всему телу, и сейчас…» — его осенило: нет, так не годится. Да, если за полминуты спровадить Молзберга к праотцам, войне конец и победа за Гаррисоном, но теперь вырисовывается крайне неприятная перспектива. Пока была вражда, она составляла смысл его существования; вражда оправдывала это существование, сколь бы жалким оно ни было. Как же он жаждал торжества над Молзбергом! Как мечтал увидеть его бессилие, его падение! Но ведь эта самая жажда, эта самая мечта поддерживали его в диспутах, подкрепляли его логические построения, не говоря уже о том, что питали его энергией, — а как иначе он бы выдавал бесконечный поток посредственной фантастики, чтобы заработать на кусок хлеба?

Так что же делать? Медленно умертвить Молзберга с помощью разнообразных пыточных орудий? Это, конечно, вариант. Но куда приятней сжечь его нивы, разрушить замки, лишить голоса его пишмашинку, год за годом по крошке отбирая все, чего он добился в жизни. Куда приятней лицезреть его долгие-предолгие страдания! Надо одолеть врага на его поле — а литературное поле для Гаррисона уж точно неродное, если называть вещи своими именами.

Впрочем, довольно самокопаний. Гаррисон вообще не склонен к самоанализу, даже в самых сложных жизненных ситуациях он выглядит абсолютным имбецилом и пытается перекраивать мир под себя, подчас развивая бешеную деятельность. Сейчас важно другое: в последний момент стало ясно, что с устранением злосчастного, вечно заблуждающегося Молзберга исчезнут и те благоприятные обстоятельства, которые позволяют функционировать Гаррисону.

А из этого следует простой вывод: враг должен жить. И мучиться.

Ну, уж чем-чем, а мучениями он будет обеспечен с лихвой.

Гаррисон прошел в кухню, взял с полки над умывальником бутылку дешевого скотча, свинтил пробку и сделал большой медитативный глоток.

— Ну что ты себе позволяешь?! — Жена оперлась о стол и замерла в привычной утренней позе отчаяния.

Сказать, что Гаррисон не выносил эту женщину, — ничего не сказать.

— Неужели нельзя хотя бы до обеда потерпеть? Гарри, ты же обещал…

— Пошла к черту, стерва!

— Гарри, здесь же дети…

Он с таким грохотом поставил бутылку, что два малыша содрогнулись в своих грязных постельках, — в целях экономии кухня была совмещена со спальней.

— Ты что, не видишь, как я вкалываю от зари до зари, пытаюсь заработать нам на жизнь? — заорал Гаррисон.

Он и правда ненавидел эту женщину.

— Это ты свое пьянство так называешь? Работой от зари до зари?

— Да! — рявкнул он. — Я это так называю.

И хватит спорить с нею, да и со всеми остальными, кто не понимает Гаррисона. (А кто его понимает? Уж точно не Молзберг.) Глотнув еще шотландского, он удалился в другую комнату, которую целиком забрал себе под творческую мастерскую.

— Мой заработок за прошлый год — три тысячи пятьсот восемьдесят шесть долларов двенадцать центов, неблагодарная ты дрянь! — не удержался он от последнего хлесткого, убийственного слова, прежде чем покинул кухню-спальню.

Машинка, как ни странно, никуда не делась. Больше никаких сомнений в существовании богов и их подарков: доставленная полчаса назад посылка успела пустить глубокие корни в жизнь Гаррисона. Ласково погладив валик, он уселся за стол, вынул недопечатанную страницу, вставил чистый лист и задумался. Конечно же о Молзберге. Надо позаботиться о том, чтобы паршивец растворился молекула за молекулой. Только прежде, чем взяться за это во всех отношениях благое дело, надо позаботиться о себе, причем безотлагательно.

Отныне и вовеки я буду получать восемь тысяч триста долларов в год, работая полный рабочий день писателем-фантастом, нет, лучше восемь тысяч четыреста долларов, а еще я начну приобретать серьезную литературную репутацию, да будет так.

Уж он им всем покажет! И стерва уймется, а то вконец замучила намеками на его неспособность прокормить семью.

Надо еще кое-что дописать. Люди в массе своей существа мелкотравчатые, дай им безграничные возможности, они сами себя загонят в узкие рамки. Нет у них такого свойства — заглядывать вдаль и видеть широкий диапазон вариантов. А вот у Гаррисона это свойство есть, и сейчас оно будет продемонстрировано.

В дополнение к ранее поданным заявкам, я заказываю трехкомнатную квартиру стоимостью сто сорок долларов в месяц, и срок действия договора аренды пусть составит десять лет. Я буду арендовать в течение десяти лет трехкомнатную квартиру и платить за нее ежемесячно сто сорок долларов. Живя в трехкомнатной квартире и платя за нее сто сорок долларов в месяц, я с этого момента и до скончания века стерилен, но при этом сексуально силен, как ни один мужчина в истории человеческого рода. Женщины не могут передо мной устоять! Я буду жить в трехкомнатной квартире, срок действия договора — десять лет, стоимость проживания — сто сорок долларов в месяц, но не буду производить нового потомства.

Как-то так.

А теперь вернемся к Молзбергу, подумал Гаррисон.

Он вынул лист из машинки, бережно уложил его в нижний ящик бюро, запер и с новыми силами сосредоточился на ущербном недоумке, которого выбрал себе во враги.


В это утро Молзберг чувствовал себя не слишком хорошо. Да какое там не слишком — паршиво он себя чувствовал. Причем знал, что к жизни он теперь прикован невидимыми, но прочнейшими цепями, и это жизнь ипохондрика и неврастеника — и ныне, и присно, и во веки веков. Ибо не может быть легкой смерти для такого ничтожества, как он. Повернувшись налево, а затем направо в своем наитеснейшем и наигрязнейшем кабинетике, Молзберг понял, что попал в ловушку, и эта ловушка — он сам. И не стоит ждать благих перемен — перемены будут, но только к худшему. Он услышал шелест, это почта упала из прорези в двери: счета, угрозы и просроченные уведомления о скидках. В окно он увидел свою новую машину: кредит не выплачен целиком, зато корпус уже ржавеет и шелушится, текут бензин и масло — дешевка есть дешевка. Над головой раскричался ребенок, — похоже, опять судороги. К детскому голосу добавился голос жены — орет в сердцах на младшенькую. Впрочем, иначе как на повышенных тонах она не общается ни с детьми, ни с мужем. «Я этого больше не вынесу! — проговорил блестящий молодой писатель, думая, что имеет в виду свою жизнь, а на самом деле подразумевая боль во внутренностях и частоту пульса. — Я так больше не могу! Почему в этом мире гаррисоны имеют все, а мне не пристроить даже короткий рассказ? Почему Гарри выручает в год три с половиной тысячи и печатается в куче антологий? Чем он заслужил такое везение и чем провинился я, писатель, известный в профессиональных кругах, имеющий документальные подтверждения своей литературной квалификации?» И Молзберг знал, что нет ответов на эти вопросы, как нет и конца его страданиям, а также сроку его наказания. «Я завидую Гаррисону, — впервые признался себе Молзберг, — и эта проклятая зависть сводит меня с ума, потому что он выручает в год три с половиной тысячи, в то время как я, дипломированный журналист и драматург, прочитавший почти всего Владимира Набокова, включая „Бледное пламя“ (трижды) и „Отчаяние“ (единожды), отлично знакомый с творчеством Гоголя и Эванса С. Коннела-младшего, получил в минувшем году всего-то-навсего четыреста шестнадцать долларов двенадцать центов, и это в основном гонорары от религиозных журнальчиков, куда берут любую чепуху, и живем мы, в общем-то, на социальные подачки, питаемся по талонам. Это просто невыносимо, и я сделаю с Гаррисоном то же, что он сделал со мной. Зная, какое у него самое главное желание, я прежде исполню свое, и тогда…»

Кончина антологиста
Барри Н. Молзберг

Среди ночи Гаррисон проснулся от острейшей боли в груди. «Инфаркт!» — с ужасом и отчаянием подумал он. И оказался прав. Жить ему оставалось секунды, но перед ним, как соломинка перед утопающим, приплясывал единственный шанс: надо…

Ушел из жизни литературный поденщик
Гарри Гаррисон

Наступила последняя минута жизни Молзберга, и он это осознал только сейчас. Смерть, придя в облике острой коронарной окклюзии, приняла в свои объятия претенциозного глупца, и уже спустя миг…

Мир избавился от никчемного бумагомараки
Барри Н. Молзберга

«Мне хана», — сообразил, проснувшись, Гаррисон, и…

Умер писатель
Гарри Гаррисон

Молзберг упокоился. Теперь…

Умер Гаррисон
Барри Н. Молзберг

Усопшего звали Гарри…

Ты труп!

Сам ты труп!

Да пошел ты, козел…

Из циркулярного письма агентам-распространителям

Отзываются все пишущие машинки вечной модели. Эксперимент полностью провален.

Мне следовало это предвидеть.

Б.

От каждого по способностям

— Вы только взгляните на ствол — в него палец можно засунуть, — сказал Арам Бриггс и тут же подтвердил свои слова делом. Неосознанно сладострастным движением он пропихнул в дуло огромного пистолета волосатый указательный палец и медленно его покрутил. — Его пуля уложит наповал любое животное из-за гидростатического шока, а если пуля будет разрывная, то она запросто свалит дерево или пробьет стену.

— Мне кажется, после первого же выстрела отдача такого пистолета просто сломает человеку кисть, — с нескрываемым отвращением заметил доктор Де Витт, близоруко щурясь на оружие, словно на змею, готовую нанести удар.

— Вы что, с луны свалились, Де Витт? Отдача пистолета такого калибра не сломала, а оторвала бы вам руку, не будь у него амортизатора. Это же 25-миллиметровая безоткатная модель. Вместо того чтобы ударить назад, энергия выстрела рассеивается через эти щели…

— Избавьте меня, пожалуйста, от описания принципа действия безоткатного огнестрельного оружия — к тому же неточного. Я знаю о нем ровно столько, сколько пожелал узнать. Я посоветовал бы вам пристегнуться, потому что скоро начнется торможение перед посадкой.

— Что это вы разнервничались, док? Раньше-то вы не дергались.

Улыбка Бриггса была больше садистской, чем искренней, и Де Витт с трудом преодолел неприязнь, которую она невольно вызвала.

— Извините. Нервы, наверное. — Снова та же улыбка. — Признаться, я не привык к подобным миссиям, к тому же посадка на планету, где полно враждебно настроенных туземцев, меня мало привлекает.

— Вот поэтому я и здесь, Де Витт, и вы должны быть чертовски рады. Вы, яйцеголовые, вляпались в неприятности, и вам пришлось позвать кое-кого, кто не боится взять в руки пистолет, чтобы вас от них избавить. — Загудел сигнал, и на контрольной панели тревожно замигала красная лампочка. — Вы позволили Заревски сесть в галошу и не в состоянии сами его спасти…

— Через шестьдесят секунд нас запускают, это был сигнал пристегнуться.

Едва они перешли из большого корабля в маленький посадочный катер, Де Витт сразу уселся в кресло и, конечно, аккуратно пристегнулся. Теперь он нервно переводил взгляд с крупного тела Бриггса, плавающего в невесомости, на мигающую лампочку. Бриггс двигался медленно, игнорируя предупреждение, и Де Витт сжал кулаки.

— Посадочный курс уже задан? — спросил Бриггс, медленно засовывая пистолет в кобуру и еще медленнее отталкиваясь в сторону кресла.

Он еще затягивал пояс, когда сработали двигатели. Первый тормозной импульс вышиб воздух из легких, и всякие разговоры стали невозможны, пока двигатели не смолкли.


— Курс задается автоматически, — выдавил Де Витт, с трудом делая вдох и с неприязнью ожидая следующего торможения. — Компьютер выведет нас в точку неподалеку от деревни, в которой держат Заревски, но садиться придется самим. Думаю, мы сядем на поляне возле реки — помните, я ее показывал на карте? От нее до деревни недалеко.

— Фигня. Сядем прямо в центре деревушки — там у них то ли площадь, то ли футбольное поле, черт их разберет.

— Вы не имеете права этого делать! — ахнул Де Витт, почти не обращая внимания на корректирующий тормозной импульс, вдавивший его в скрипнувшее кресло. — Там же туземцы, вы их убьете.

— Вряд ли. Мы пойдем прямо вниз, включим сирену и посадочные огни, а над самым грунтом немного зависнем. Когда мы сядем, все эти морды будут уже за километр от нас. А любого болвана, решившего остаться, мы просто поджарим, и хрен с ним. Но… это слишком опасно.

— А еще хуже садиться у реки. Хотите, чтобы они решили, будто мы их боимся? Коли сядете так далеко, не видать вам больше Заревски. Садимся в деревне!

— Пока что не вы тут командуете, Бриггс. Мы еще не сели. Но, возможно, вы и правы насчет реки…

— Конечно, прав, черт меня подери!

— Есть и другие причины, по которым не следует садиться слишком далеко, — продолжил Де Витт, проигнорировав грубость Бриггса. — Тем не менее посадка в деревне совершенно неприемлема. Мы не можем гарантировать, что кто-нибудь из них не угодит под ракетный выхлоп, а этого следует избежать любой ценой. Если вы взглянете на карту и найдете квадрат 17-Л, то согласитесь, что существует хороший компромисс. Там есть примыкающий к поселку участок — скорее всего поле, на котором что-то растет. И ни на одной из фотографий туземцев там не видно.

— Ладно, годится. Раз уж не можем поджарить их самих, сделаем для них кукурузные лепешки. — Смех Бриггса был таким коротким и утробным, что прозвучал, как отрыжка. — В любом случае нагоним на них страху, пущай эти заразы усекут, что у нас на уме и что пятки смазать им уже не удастся.

Де Витт неохотно кивнул:

— Да, конечно. Вам, наверное, лучше знать.

Бриггс действительно разбирался в подобных вещах лучше, и поэтому ему предстояло руководить операцией после посадки, а он, Де Витт, близорукий и тщедушный, больше привыкший находиться в лаборатории, чем в инопланетных джунглях, переходил в его подчинение. Не так-то уж приятно выслушивать команды из уст такой личности, как Бриггс, но то было решение Совета, и он ему подчинился.

Посылка двух человек была оправданным риском, при котором шансы на успех, тщательно определенные компьютером, возрастали. Единственной альтернативой было небольшое военное вторжение без всякой гарантии на успех. Среди атакующих в худшем случае было бы лишь несколько погибших, зато туземцев наверняка оказалось бы убито множество, а Заревски скорее всего был бы зарезан еще до того, как удалось бы до него добраться. И даже если бы это само по себе не служило достаточным аргументом, Космический Поиск в любом случае был всегда морально и конституционно против насилия по отношению к инопланетным расам. Они согласились рискнуть жизнью двоих людей, двоих вооруженных людей, которые станут сражаться, лишь защищая свою жизнь, но не больше. Были выбраны Арам Бриггс и Прайс Де Витт.

— А какая там внизу житуха? — неожиданно спросил Бриггс, и впервые за все время из его голоса исчез оттенок автоматического авторитета.

— Холодно, что-то вроде особенно сырой и ненастной осени, которая тянется без конца. — Де Витт с трудом сдержался, чтобы не проявить естественное удовлетворение от слегка привядшей заносчивости своего компаньона. — Планета холодная, и туземцы держатся поближе к экватору. Их климат вроде бы устраивает, но у нас во время первой экспедиции было чувство, что мы никогда не отогреемся.

— Вы говорите на их языке?

— Конечно, поэтому я и лечу с вами. Вам ведь, разумеется, об этом сказали. Мы все его выучили, он достаточно прост. Нам пришлось это сделать, раз уж мы хотели работать с туземцами, поскольку они категорически отказались выучить хотя бы одно наше слово.

— Почему вы продолжаете называть их туземцами? — спросил Бриггс с кривой усмешкой, искоса поглядывая на Де Витта. — У них же есть какое-нибудь название, так ведь? И у планеты должно быть название.

— Только едентафикационный номер, Д2-594-4. Вы ведь знаете политику Поиска в отношении названий.

— Но должно же у вас быть какое-то прозвище для туземцев, как-то вы их называете…

— Не пытайтесь притворяться дурачком, Бриггс, у вас плохо получается. Вы прекрасно знаете, что большинство из нас называют туземцев мордами, и столь же хорошо знаете, что сам я никогда это слово не произношу.

Бриггс усмехнулся:

— Конечно, док. Морды. Обещаю не говорить это слово при вас — даже если они и в самом деле морды.


Он снова засмеялся, но Де Витт не отозвался, погруженный в свои мысли и в тысячный раз размышляя, есть ли у их плана спасения шансы на удачу. Заревски не получил разрешения отправиться на планету, нарушил запрет, каким-то образом разозлил туземцев и был захвачен в плен. За те дни, что прошли после его последнего радиосообщения, его уже могли убить. Несмотря на это, было решено сделать попытку его спасти. Де Витт испытывал к нему естественную ревность. Неужели ксенолог мог стать настолько важной персоной, что, даже нарушив все правила и законы, продолжал оставаться ценным специалистом, ради спасения которого шли на все? Десятилетняя карьера самого Де Витта в Космическом Поиске не была отмечена ничем, кроме медленного продвижения по службе и ежегодной прибавки к жалованью. Спасение эксцентричного Заревски из ловушки, которую тот сам себе устроил, наверняка станет самой важной записью в досье Де Витта — если им повезет. А уж это зависело от Бриггса, специалиста, человека с нужными способностями. Назойливый сигнал прервал его мысли.

— Сигнал, мы над районом посадки. Беру управление на себя и сажаю катер…

— И как только мы сядем, командовать стану я.

— Да, вы командир.

Де Витт произнес эти слова почти со вздохом и в который раз подумал, есть ли смысл во всем их плане.

Хотя теоретически кораблем управлял Де Витт, ему нужно было лишь указать нужную точку посадки и отдать приказ компьютеру. Тот управлял сближением, измеряя многочисленные силы, действующие при этом на катер, и точно компенсируя их включениями двигателей. Как только началась заключительная стадия спуска, Де Витту осталось лишь наблюдать за местом посадки, чтобы убедиться, что никто из туземцев не застигнут врасплох. Едва они коснулись грунта и рев двигателей смолк, Бриггс вскочил.

— Шевелись, шевелись, — хриплым голосом приказал он. — Хватай этот ящик с барахлом для обмена, и я покажу тебе, как шустро мы оттяпаем Заревски у этих морд.

Де Витт не сказал ни слова и никак не проявил свои чувства. Он просто перекинул лямку тяжелого ящика через плечо и потащился с ним к люку. Пока срабатывали двери шлюза, он застегнул спереди «молнию» на комбинезоне и включил обогрев. Едва дверь приоткрылась, обжигающий ветер швырнул внутрь охапку коричневых листьев странной формы, а вместе с ними и затхлые, чужие запахи планеты. Едва щель достаточно расширилась, Бриггс протиснулся сквозь нее и спрыгнул на землю. Он медленно обернулся, держа пистолет наготове, затем удовлетворенно хмыкнул и засунул его обратно в кобуру.

— Можешь спускаться, Де Витт, никого не видно.

Он даже не пытался помочь своему тщедушному компаньону и лишь с едва скрываемым презрением ухмылялся, пока Де Витт спускал ящик за лямку, а потом неуклюже спрыгивал сам.

— Теперь потопали за Заревски, — сказал Бриггс и зашагал к поселку.

Де Витт поплелся следом.

Поправляя на плече лямку от ящика, он заметил троих туземцев на мгновение раньше Бриггса. Они внезапно появились из-за рощи кривых деревьев и уставились на вновь прибывших. Бриггс, который постоянно вертел головой по сторонам, увидел их чуть позднее. Он тут же прыгнул в сторону, упал, выхватывая пистолет, и, едва распластавшись на земле, нажал на спуск. Но выстрела не последовало. Туземцы тут же залегли.

Де Витт не шевелился, хотя ему пришлось напрячь все силы, чтобы унять внезапную дрожь. У него на поясе болталась небольшая металлическая коробочка с несколькими кнопками, похожая на рацию. Он прижал палец к одной из кнопок и не отпускал до тех пор, пока Бриггс не перестал давить на спуск и не принялся с ошарашенным видом обследовать оружие.

— Не сработало… Но почему?

— Из-за холода, наверное. Детали примерзли, — отозвался Де Витт, торопливо переводя взгляд с Бриггса на туземцев, которые медленно поднимались. — Уверен, что в следующий раз пистолет сработает. И хорошо, что вы не выстрелили. Ведь они не нападали и не пытались подойти ближе, а просто смотрели.

— Пусть только попробуют выкинуть какой-нибудь фокус, — сказал Бриггс, вставая и засовывая пистолет в кобуру, но не снимая руки с рукоятки. — Ну и уроды, верно?

По любым человеческим меркам аборигенов планеты Д2-594-4 нельзя было назвать привлекательными. Они лишь отдаленно напоминали людей: такие же очертания тела, голова да по паре рук и ног на худом туловище. Их тела были покрыты коричневой мохнатой чешуей, похожей на рыбью, но размером с мужскую ладонь. Каждая чешуйка кончалась меховой бахромой. То ли они линяли, то ли беспорядочное расположение чешуй было естественным, но у всех на телах в чешуе виднелись проплешины, в которых просвечивала оранжевая кожа. На них не было ничего, кроме бечевок, на которых висели мешочки и примитивное оружие. Их головы с щелями ртов, покрытые многочисленными складками оранжевой кожи, выглядели даже отвратительнее тел. Де Витт и Бриггс знали, что за подрагивающими щелями в этих складках скрываются обонятельные и слуховые органы, но все же их сходство со смертельными ножевыми ранами было поразительным. Крошечные глазки злобно выглядывали из выпирающего на макушке черепа бугра. Де Витт провел на этой планете больше земного года, но все еще находил это зрелище отвратительным.

— Скажи им, чтобы не подходили ближе, — приказал Бриггс. Казалось, их внешность не произвела на него никакого впечатления.

— Оставайтесь на месте, — произнес Де Витт на местном языке.

Они мгновенно остановились, и стоящий справа, больше всех увешанный оружием, прошипел через ротовую щель:

— Ты говоришь на нашем языке.

Де Витт собрался было ответить, но промолчал. Это было утверждение, а не вопрос, к тому же ему строго приказали не проявлять инициативу. Поскольку старшим считался Бриггс, Де Витту оставалось как можно прилежнее исполнять роль машины-переводчика. Не успел он перевести Бриггсу первую фразу, как туземец заговорил снова:

— Откуда ты знаешь наш язык? Другой тоже может на нем говорить?

— О чем эта тарабарщина? — спросил Бриггс и сердито фыркнул, когда Де Витт перевел. — Скажи ему, что твое дело — переводить, а мне некогда забивать голову этой чепухой, и еще скажи, что нам нужен Заревски.

Наступил момент проверки всей теории спасения, и Де Витт глубоко вдохнул, прежде чем заговорить. Он попытался перевести слова Бриггса как можно точнее и удивился, когда туземцы не только не возмутились оскорбительным тоном фразы, но даже слегка покачали головами, что у них означало одобрение.

— Где ты выучил наш язык? — спросил предводитель Де Витта, который, прежде чем ответить, перевел вопрос Бриггсу.

— На этой планете. Я был здесь с первой экспедицией.

Бриггс засмеялся.

— Держу пари, они тебя не узнали, для них все люди наверняка на одно лицо. Пусть меня разорвет, если они не считают нас уродами! — Улыбка исчезла столь же быстро, как и появилась. — Хватит скакать вокруг да около. Мы пришли за Заревски, и плевать на все остальное. Переведи.

Де Витт перевел, споткнувшись лишь на «скакать вокруг да около», хотя и ухитрился передать смысл.

— Иди со мной, — сказал предводитель, развернулся и зашагал к деревне.

Его спутники двинулись следом, но Бриггс удержал Де Витта, положив руку ему на плечо.

— Пусть пройдут немного вперед. Хочу быть наготове, если они решатся что-нибудь подстроить. И не следует делать точно так, как он говорит, иначе он решит, что нами можно командовать. Ну вот, теперь пошли.


На почтительном расстоянии, словно они случайно оказались идущими в одном направлении, обе группы шагали к деревне. Никого из ее обитателей не было видно, хотя из отверстий в верхушках угловатых домиков, сляпанных из жердей и соломы, поднимался дымок. Людей не покидало ощущение, что из глубины домиков за ними наблюдают невидимые глаза.

— Там, — бросил через плечо туземец, одновременно махнув многосуставчатой рукой в сторону строения, ничем не отличавшегося от других.

Туземцы зашагали дальше, даже не обернувшись, и Бриггс замер, пристально глядя им вслед. Только когда они скрылись из виду, он повернулся и подозрительно оглядел указанное строение. Оно напоминало шалаш метров пяти высотой с ровными наклонными стенами до самой земли. Узкие щели пропускали внутрь немного света, а в плоской передней стене была проделана дверь, размером и формой похожая на открытый гроб. Должно быть, у Де Витта сложилось такое же впечатление, потому что он тоже разглядывал темное отверстие, сморщив от напряжения нос.

— Другой возможности нет, — сказал наконец Бриггс. — Нам надо войти, и единственный путь — через эту дверь. Иди вперед, а я буду тебя прикрывать.


Разница между двумя людьми была тут же доказана самым наглядным из всех возможных способов. У Де Витта были естественные сомнения насчет этой двери, но он загнал их внутрь, припомнил кое-какие приветственные фразы и наклонился, чтобы шагнуть внутрь. Не успел он просунуть голову в дверь, как Бриггс схватил его за плечо и швырнул назад на землю. Он больно ударился задом, тяжелый ящик шарахнул его по ноге, но он уже с изумлением смотрел на торчащее из земли толстое копье, конец которого еще дрожал. Оно глубоко вонзилось в грунт точно в том месте, где он только что стоял.

— Что ж, это кое о чем говорит, — процедил Бриггс, рывком приподнимая на ноги ошарашенного Де Витта. — Мы нашли нужное место. Значит, работенка окажется короче и легче, чем я думал.

Он отбросил копье в сторону пинком тяжелого ботинка, согнулся и проскользнул в хижину. Де Витт заковылял следом.

Моргая от наполнявшего помещение дыма, они с трудом разглядели в дальнем конце комнаты группу туземцев. Бриггс направился к ним, не глядя по сторонам. Де Витт последовал за ним, отстав немного, чтобы разглядеть прикрепленный над дверью механизм. В тусклом свете, просачивающемся сквозь окна-щели, он увидел приделанную к стене раму, в которой был закреплен тяжелый деревянный лук двухметровой длины. Веревка, протянутая в другой конец комнаты, приводила в действие простой спусковой механизм. Ловушка была совершенно не видна снаружи — и все же Бриггс о ней догадался.

— Давай сюда, Де Витт, — проревел он. — Я не могу без тебя разговаривать с этими мордами. Быстрее!

Де Витт изо всех сил заторопился вперед и сбросил тяжелый ящик перед пятью туземцами. Четверо стояли чуть позади, держа руки на оружии, а их глаза, отражавшие пламя костра, злобно светились в узких глазных щелях. Пятый сидел впереди на ящике, или платформе, из толстых досок. С его тела и конечностей свисало разнообразнейшее оружие, побрякушки и сосуды странной формы — местные знаки высокого положения, а в руках он держал оружие с длинным и узким лезвием, напоминающее короткий меч.

— Кто вы? — спросил туземец, и Де Витт перевел.

— Скажи ему, что мы сначала хотим узнать его имя, — сказал Бриггс, громко прочищая глотку и сплевывая на утоптанный земляной пол.

После короткой паузы, во время которой сидящий туземец не отрывал глаз от Бриггса, последовал ответ:

— Б'Деска.

— Мое имя Бриггс, и я пришел, чтобы забрать похожего на меня человека, которого зовут Заревски. И не вздумай устраивать мне подлянки вроде той штуки над дверью, потому что, имея дело со мной, можно сделать лишь один бесплатный выстрел, и он уже сделан. В следующий раз я кого-нибудь убью.

— Ты будешь есть с нами.

— Что за бред он несет, Де Витт? Мы же не можем есть местное дерьмо.

— Есть можно, если захочешь, некоторые ксенологи это делали, но у меня духу не хватало. Местная пища может вызвать в худшем случае жестокий запор, и должен сказать, что вкус у нее отвратителен до тошноты. К тому же это местный обычай, все сделки заключаются только после совместной еды.

— Ладно, пусть несут жратву, — обреченно вздохнул Бриггс. — Надеюсь лишь, что этот Заревски ее стоит.


Услышав слово, которое прошипел вождь, один из туземцев положил оружие, прошел в темный угол комнаты и вернулся с фляжкой, заткнутой деревянной пробкой, и двумя чашками из грубо обожженной глины. Он положил фляжку на землю и поставил одну чашку перед гостем, а другую перед сидящим вождем. Бриггс присел на корточки, взял обе чашки и поднял их перед собой.

— Отличные чашки, — сказал он. — Большое мастерство. Скажи ему это. Скажи, что эти уродливые комки грязи — великие произведения искусства и что я восхищен его вкусом.

Де Витт перевел, и после этого Бриггс поставил чашки на землю. Даже Де Витт заметил, что он поменял чашки местами, и теперь перед каждым из них стояла чашка, предназначенная для другого. Ничего не сказав, Б'Деска вытащил пробку из фляжки и наполнил коричневой жидкостью сначала свою чашку, потом чашку Бриггса.

— Боже, какая гадость, — произнес Бриггс, сделав крошечный глоток и содрогнувшись. — Надеюсь, еда будет получше.

— Она будет еще хуже, но достаточно съесть лишь щепотку-другую.

Тот же туземец, что принес напиток, теперь появился с большой миской, доверху наполненной мелко порубленной серой массой, один запах которой вызывал тошноту. Б'Деска закинул горсть ее во внезапно распахнувшуюся ротовую щель и подтолкнул чашку к Бриггсу, который постарался ухватить как можно меньшую щепотку. Де Витт увидел, как вздрогнула спина Бриггса, когда тот слизнул массу с пальцев. Никакими усилиями туземцам не удалось бы заставить его съесть еще одну. Б'Деска махнул рукой, миску унесли и на ее место поставили две миски поменьше. Бриггс взглянул на стоящую перед ним миску и медленно поднялся.

— Я предупреждал тебя, Б'Деска, — сказал он.

Не успел Де Витт перевести, как Бриггс наступил на мисочку, раздавив ее в лепешку, а затем каблуком вдавил ее содержимое в пол. Туземец, подававший еду, бросился к двери, и внезапно сообразивший Де Витт схватился за контрольное устройство на поясе, но на этот раз опоздал. Прежде чем его палец коснулся кнопки, которая помешала бы пистолету Бриггса выстрелить, раздался оглушительный грохот, и туземец упал. В его спине зияла огромная дыра.

Бриггс спокойно сунул оружие в кобуру и повернулся к Б'Деске, державшему свой меч так, что его конец упирался в ящик, на котором он сидел.

— Так вот, раз с церемониями покончено, скажи ему, что я хочу поговорить о деле. Скажи, что мне нужен Заревски.

— Зачем тебе нужен человек Заревски? — спросил Б'Деска, столь же невозмутимый, как и Бриггс.

Мертвый туземец лежал скорчившись, его кровь медленно пропитывала землю, но оба они не обращали на него внимания.

— Я хочу его, потому что он мой раб, он очень дорогой и он сбежал. Я хочу его вернуть и избить.

— Этого я перевести не могу, — запротестовал Де Витт. — Если они подумают, что Заревски был рабом, они могут его убить…


Он не договорил, потому что Бриггс размахнулся и наотмашь хлестнул его по лицу. Удар оглушил его, а на глаза от боли навернулись слезы.

— Делай, что я тебе велю, идиот, — прорычал Бриггс. — Ты же сам говорил мне, что у них есть рабы, и если они поверят, что Заревски раб, то смогут потребовать за него ценный выкуп. Ты что, до сих пор не понял, что они и тебя принимают за раба?

До этой секунды Де Витт действительно этого не понимал. Он аккуратно перевел слова Бриггса. Б'Деска притворился, будто размышляет, но его глаза ни на миг не отрывались от ящика с побрякушками.

— Сколько ты за него заплатишь? Он совершил большое преступление, а это дорого стоит.

— Я заплачу хорошую цену. Потом я изобью его, затем привезу домой и на его глазах убью его сына. Или, может быть, заставлю его самого убить своего сына.

Б'Деска согласно качнул головой, услышав перевод, после чего осталось лишь всласть поторговаться. Когда оговоренное количество бронзовых палочек и поддельных драгоценностей было извлечено из ящика, Б'Деска встал и вышел из комнаты. Остальные туземцы собрали выкуп и последовали за ним. Де Витт уставился им вслед, разинув рот.

— Но… где же Заревски?

— Да в ящике, конечно, — где же ему еще быть? Если уж он для нас такой ценный, что мы специально за ним явились, то Б'Деска решил держать его поблизости, чтобы никто другой не смог заключить с нами сделку. Ты что, не видел, как он держал свой тесак для свиней наготове, чтобы в любой момент вонзить его в ящик? Одно наше неверное движение, и Заревски бы за него поплатился.

— Но разве нужно было убивать одного из его людей? — спросил Де Витт, развязывая веревки, которыми был обмотан ящик.

— Конечно, а как иначе? В миске же явно был яд. Поэтому я убил его раба, как и обещал.

Крышка откинулась. Внутри, с кляпом во рту и обмотанный веревками, словно поросенок на вертеле, лежал Заревски. Спасители разрезали его путы и растерли ему ноги, чтобы он смог идти. Де Витт подхватил Заревски под руку, и Бриггс махнул в сторону двери.

— Идите вперед, а я с ящиком пойду сзади. Не думаю, что возникнут какие-нибудь неприятности, но если что, я о вас позабочусь… о своих рабах! — И он оглушительно захохотал.

Они медленно ковыляли по пустым улицам. Заревски, обернувшись, улыбнулся. У него недоставало нескольких зубов, на лице были подсохшие ссадины, но он был жив.

— Спасибо, Бриггс. Я все слышал, но не мог произнести ни слова. Вы отлично справились. Я ошибся, попытавшись вести себя с этими свиньями по-дружески, и вы сами видели, что со мной случилось. Один из тех, с кем я разговаривал, умер, и они сказали, что я напустил на него порчу, а потом схватили меня. Жаль, что вас тогда со мной не было.

— Да ладно, Заревски, кто из нас не ошибается. — Интонации голоса Бриггса не оставляли сомнений, что уж ему-то ошибки неведомы. — Но лучше помалкивайте, пока не отойдем подальше. Они видят, что я с вами разговариваю, так что сами понимаете, что мне необходимо сделать.

— Да, конечно.

Заревски отвернулся, закрыл глаза и вздрогнул еще до того, как его настиг удар. Затем Бриггс пнул его ногой в спину, отчего тот растянулся на земле. Бриггс даже не шевельнулся, когда Де Витт помогал Заревски подняться.


Когда они были уже недалеко от катера, Бриггс подошел к ним поближе.

— Еще немного, и делу конец.

— Вы работаете в Космическом Поиске? — спросил Заревски. — Что-то я не припоминаю вашего имени.

— Нет, это лишь временная работа.

— Вы должны получить постоянную должность! Как здорово вы справились с туземцами — там нужны такие люди, как вы. Не хотите ли заняться такой работенкой?

— Хочу, — ответил Бриггс. Он вспотел, несмотря на холод. — Неплохая идея. Я смог бы вам помочь.

— Уверен, что сможете. А уж без работы вы не останетесь.

— Заткнитесь, Заревски! Это приказ, — оборвал его Де Витт.

Заревски одарил его презрительным взглядом и повернулся к Бриггсу, возбужденно потиравшему руки.

— Я мог бы брать в экспедицию помощника вроде вас. У меня хватает людей, что сидят в лаборатории и пишут отчеты, но нет никого для полевой работы…

— Замолчите, Заревски!

— …никого, кто действительно знал бы, как следует себя вести, такого, как вы.

— А я знаю! — выкрикнул Бриггс и запрокинул голову, царапая лицо ногтями. — Я смогу все. Я сделаю все лучше, чем любой другой, лучше всех в мире. Вы все против меня, но я все равно лучше всех…

— Бриггс! — закричал Де Витт, поворачиваясь и хватая его обеими руками. — Слушайте меня, Бриггс! Вечер-наступил! Слышите меня… ВЕЧЕР-НАСТУПИЛ!

Хрипло выдохнув, великан закрыл глаза. Его руки бессильно повисли. Де Витт попытался его удержать, но вес оказался слишком велик, и Бриггс повалился на землю. Заревски уставился на него с немым изумлением.

— Идите сюда, помогите. Вы сами его до этого довели, так что советую помочь дотащить его до катера, пока Б'Деска и остальная компания не увидели, что произошло, и не примчались за нашими скальпами.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Заревски, когда они уложили неподвижное тело возле катера. Он тревожно озирался через плечо, пока открывался наружный люк. — Что с ним случилось?

— Сейчас ничего. Перед тем как мы вылетели, я на всякий случай ввел в него постгипнотическую команду с ключевым словом. Он спит, вот и все. Потом мы отвезем его в госпиталь и попробуем привести в чувство. Со всем остальным он справился очень хорошо, и я привел бы его на корабль, не начни вы свою идиотскую вербовочную речь. Спасибо вам огромное от Космического Поиска!

— О чем это вы болтаете? — фыркнул Заревски.


Тяжелая дверь закрылась за их спиной, и Де Витт резко повернулся к человеку, которого они спасали. Гнев все-таки сломил его самообладание.

— По-вашему, этот Бриггс — профессиональный герой из исторического романа, которого Поиск нашел и подрядил на это дело? Это больной человек, прямо из госпиталя, а я его врач — и это единственная причина, почему я здесь. С ним должен был отправиться кто-то из персонала, а я оказался самым молодым, потому и вызвался сам.

— Про какой еще госпиталь вы говорите? — спросил Заревски, сделав последнюю попытку похорохориться. — Этот человек вовсе не болен…

— Он болен душевно и был уже на пути к выздоровлению, пока это не случилось. Мне не хочется даже думать, сколько времени уйдет на то, чтобы снова привести его в себя. Хоть он и не настолько болен, как другие, у него был классический случай паранойи, поэтому мы и смогли его использовать. Его мания преследования связана с тем, как он воспринимает окружающее, поэтому он и чувствовал себя здесь как дома. Если бы вы почитали все отчеты, а не бросились на планету сломя голову, то знали бы, что у туземцев развилось общество, в котором нормой являются условия, очень близкие к паранойе. Они считают, что все вокруг — враги, и они правы. Они все такие. В подобном обществе ни один нормальный человек не может быть уверен, что поступает правильно, — нам нужен был кто-то, страдающий той же болезнью. Единственное, что меня хоть отчасти утешает во всем этом бардаке, — не я принимал решение отправить сюда Бриггса. Так решили наверху, а я сделал всю грязную работу. Я и Бриггс.

Заревски посмотрел на спокойное лицо лежавшего на полу человека, который тяжело дышал, даже будучи без сознания.

— Простите… Я не…

— Вы и не могли знать. — Доктор Де Витт сжался от гнева, нащупав быстрый, неровный пульс своего пациента. — Но вы знали кое-что другое. Вам не разрешали садиться на эту планету — и тем не менее вы сели.

— Это не ваше дело.

— Сейчас и мое тоже. На те несколько минут, пока мы не вернулись на корабль, пока я не возвратился к своим обязанностям и обо мне не успели благополучно позабыть, записав разве что небольшую благодарность в мое личное дело, и пока вы не стали снова великим Заревски, чье имя не сходит с заголовков газет. Я помог вытащить вас отсюда, и это дает мне право кое-что вам сказать. Вы пижон, Заревски, и меня от вас тошнит. Я… да ну вас к чертям собачьим…

Он отвернулся. Заревски открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал.

Полет к большому кораблю был недолгим, и они не разговаривали, потому что им действительно не о чем было говорить.

Обед в Будапеште

От автора

(из сборника «„А“ значит Брайан:

подарок на шестидесятипятилетний юбилей

Брайану У. Олдиссу от семьи, друзей, коллег и поклонников». —

Лондон, издательство «Авернус», июль 1990)


Мой старый добрый Брайан!

Ну что сказать — вот уже много лет, как мы дружим, вместе выпиваем, закусываем, творим антологии и прочие, не столь жуткие вещи. Не стану все перечислять: воспоминания у нас одни на двоих. Достаточно слов «Макарска» или «рашники»[435] — и перед глазами встают теплые края и лучшие времена.

Будапешт ты тоже едва ли забудешь. Чудак Сэмми поместил нас с тобой на обложку своего журнала — наше застолье, для разнообразия, — а я написал туда рассказ, и открываешь его тоже ты, собственной персоной.

Вот этот рассказ, впервые на английском, чтобы весь мир мог разделить умопомрачительный триумф шведов. А вот и пресловутый журнал, с которого все началось. Сложив все вместе, логично предположить, что история целиком и полностью посвящается тебе.

Официально заявляю: так и есть.

Твой верный друг

Гарри Гаррисон

В безоблачном венгерском небе жарко сияло солнце. Трескотня обезьян в соседнем зоопарке сливалась с многоязычным гомоном посетителей, постепенно заполнявших летнюю веранду «Гунделя».

— Твоя очередь пробовать, Гарри. — Брайан Олдисс кивнул официанту, чтобы тот наполнил мой бокал. — Не скис «Токай»?

— Как в лучшие времена, — объявил я, нюхая и причмокивая.

— Хватит дурака валять, давайте уже употребим! — Норман Спинрад протянул пустой бокал, но длинная шведская рука Сэма Люндваля дерзко опередила его.

Дамы пили балатонский рислинг и в пошлых мужских баталиях не участвовали. Мы со звоном сдвинули бокалы, выпили.

— Свежие новости из Сегеда! — выпалил наш радушный хозяин Петер, подбегая к столику. — За штурвалом космического корабля был пришелец и сейчас его везут в Будапешт!

— До чего же вы, венгры, культурный народ! — восхитился Брайан. — Мало того что проводите у себя Всемирный конгресс фантастов, так еще и пришельца приготовили на десерт.

Слова повисли в воздухе, — сделав сенсационное заявление, Петер испарился. Норман проводил его задумчивым взглядом:

— Говорят, только венгр может проскользнуть мимо тебя в дверь так, что и не заметишь. Даже если это дверь-вертушка.

— Все помнят, как начинается рецепт их классического куриного паприкаша? — спросила Маргарет Олдисс.

— «Украдите курицу», — ответили мы хором.

После чего, отбросив хихоньки да хахоньки, со всей серьезностью углубились в изучение меню.

— Взять, что ли, снова блинчики с икрой? — задумчиво произнес Брайан.

Ключевым здесь было «снова» — мы редко упускали возможность заглянуть в этот чудесный ресторан.

— Лучше попробуй блины с дичью, — посоветовала моя супруга Джоан.

Наполовину венгерка, в вопросах местной кухни она была для нас авторитетом.

— Суп-гуляш, жареная утка, лапша, красная капуста, картофель, черный хлеб и салат из огурцов со сметаной, — как всегда, без излишеств заказал Сэм.

— Особенно рекомендовать сегодня рыбное ассорти, — предложил официант.

Невзирая на специфику грамматики, против рыбы мало кто устоял.

— Пожалуй, я начну с паштета в шампанском, — добавил Сэм вдогонку, боясь выйти из-за стола голодным.

Мимо реактивным самолетом пронесся Петер.

— Пришелец уже в Будапеште! — бросил он на ходу.

— Так выпьем же за венгерское гостеприимство! — провозгласил Брайан. — Всё для нас — еда, напитки, восточные немцы, болгары, русские и даже пришельцы. Чего еще желать?

Мы дружно чокнулись в знак согласия и залпом осушили бокалы. Официанты уже несли блюда, за столом воцарилась тишина. Подоспели цыгане со скрипками, пиликая смычками в опасной близости от наших ушей, но чарующая мелодия тонула в музыке столового серебра и жующих челюстей. Обед в Будапеште — воистину рай на земле.

— Катастрофа! — завопил Петер, молнией мелькнув перед глазами. — Машина с пришельцем потерялась в пробке!

Страшные слова повисли в воздухе, и Петер снова исчез.

— Ничего удивительного, — хмуро бросил Норман. — Здешние водители — просто бедствие.

Все как один печально кивнули. Если не водители, то выхлопные газы уж точно. Слегка улучшили настроение лишь новые порции еды и вина.

— Будапешт — это нечто! — цокнул языком Норман. — Вообще отличная идея — собирать лучших фантастов. А где раньше проводился конвент?

— Дублин, Стокгольм, Стреза, Ванкувер, Токио, Брайтон, — хором перечисляли мы.

— Да вы, смотрю, хорошо покатались!

— Положение обязывает, — с набитым ртом промычал Сэм, но скорее чавкливо, чем чванливо.

— Беда! Беда… — прохрипел Петер. Шатаясь, он бессильно оперся о стол, но бокал вина быстро вернул его к жизни. — Пробка, перепутали, фуры, прокол, ошибка, катастрофа…

— Возможно, венгры вас и поймут, но мы, к сожалению, нет, — заметил лингвистически подкованный Брайан.

Сбивчивые извинения Петера прервало появление его помощника. Соотечественники затрещали на родном, совершенно невнятном языке, бледнея, дрожа и закатывая глаза.

— Что-то случилось? — осведомился Норман.

— О да! — Петер захлебывался и трясся. — Настоящая трагедия! Чудовищная ошибка! Пришелец мог дышать только под водой, его везли в цистерне. Должны были доставить в научный институт в зоопарке, а привезли сюда, в ресторан!

— Все поправимо, — пожал я плечами с видом эксперта. — Пусть перевезут куда надо.

— Слишком поздно! — просипел Петер, глядя на стол и зеленея лицом. — Щупальца, хвост, похож на рыбу… Повара забрали… и приготовили!

Повисла долгая пауза. Мы молча созерцали пустые тарелки. От рыбного ассорти осталась лишь кучка костей. И от пришельца тоже. Брайан подцепил вилкой последний кусочек, сунул в рот, прожевал, проглотил и блаженно зажмурился:

— Черт, ну и вкуснятина!

Сэм Люндваль без лишних слов передал нам хлеб, чтобы вымазать соус.

Хранители жизни

Чтобы скрыть такой крупный предмет, его в свое время засыпали камешками и разным мусором, а для полной надежности над образовавшимся холмом соорудили пирамиду из крупных камней. Но то ли оттого, что камни были плохо подогнаны друг к другу, или слишком уж часто не благоприятствовала погода — от пирамиды к настоящему времени остались одни развалины, безобразная груда обломков в половину человеческого роста. Дожди, низвергавшиеся с небес в течение столетий, смыли и камешки, и мусор, так что сейчас над покрытым опавшей листвой холмиком возвышался тот самый столь тщательно скрываемый предмет: разъеденная ржавчиной и покрытая выбоинами огромная металлическая рама высотой в три метра и длиной раза в два больше. В раму была вставлена пластина из материала, напоминавшего серо-голубой сланец. Пластина, покрытая густым слоем пыли и налипших на нее мелких частичек, была настолько твердой, что долгие годы не оставили на ней ни царапин, ни вмятин.

Вокруг пластины в раме и рассыпанных камней раскинулся поросший редкими пучками травы луг, по краям которого росли чахлые низкие деревца. Вдалеке виднелись грязновато-серые холмы, едва различимые сквозь редкий туман и почти сливающиеся с небом такого же неопределенного серого цвета. После недавнего ненастья на земле в ямках лежали, не тая, белые камешки крупного града. На холме среди травинок лениво поклевывала птица с коричневой спинкой и светло-серым брюшком.

Перемена была разительной. В одно мгновение — слишком короткое, чтобы заметить его, — пластина в раме поменяла свой цвет на абсолютно черный. Необычный оттенок черноты говорил скорее об отсутствии цвета, чем о его наличии. Одновременно изменились, по всей вероятности, и свойства поверхности пластины, так как вся пыль и мелкие частички осыпались. Куколка какого-то крупного насекомого упала рядом с птицей, вспугнув ее. Беспорядочно хлопая крыльями, та сорвалась с места и улетела прочь.

Из черноты возник человек, трехмерный и вполне реальный, и шагнул наружу, словно через дверь. Появившись здесь так внезапно, он присел и начал с подозрением осматриваться. На нем был защитный костюм с множеством сложных приспособлений, а голову защищал прозрачный шлем. В руке человек держал наготове пистолет. Посидев, он встал во весь рост, не переставая настороженно поглядывать по сторонам, и что-то проговорил в микрофон, жестко зафиксированный перед губами. От микрофона через зажимное устройство на шлеме шел гибкий провод, который тянулся к черной поверхности пластины и исчезал в ней.

— Первое донесение. Никакого движения не замечено, в поле зрения никого нет. Мне показалось, что видел что-то вроде птицы, но не уверен. Здесь, должно быть, сейчас зима, или эта планета просто очень холодная. Низкорослая растительность, в том числе и деревья; низкая облачность, на почве снег — хотя нет, это, скорее, град. Все приборы функционируют нормально. Сейчас взгляну на контрольную панель. Она засыпана землей и камнями, так что придется ее откапывать.

В последний раз окинув окрестности изучающим взглядом, он убрал оружие в кобуру на ноге и достал из ранца инструмент, напоминавший по форме стержень. Вытянув руку с инструментом, он включил его и коснулся им почвы в том месте, где она покрывала правую часть рамы. Земля вскипела. Над рамой поднялось облачко распыленной до мельчайших частиц почвы, а мелкие камешки и обломки камней разлетелись во все стороны. Более крупные камни требовали больших усилий. Скрежеща, они отваливались в сторону, когда под них подводился металлический кончик стержня. Рама все больше и больше обнажалась. Ниже уровня земли она расширялась, и в месте расширения обнаружилось повреждение в виде зияющего отверстия. Человек тут же прекратил работу и, еще раз внимательно оглядевшись по сторонам, наклонился, чтобы как следует все рассмотреть.

— Задача усложняется. Похоже на преднамеренную диверсию. Дыра с рваными краями; причиной может быть только взрыв, мощный. Разнесло все контрольные приборы, экран дезактивирован. Я могу наладить блок…

Его слова прервались мучительным хрипом: в спину ему вонзилась деревянная оперенная стрела с зазубринами. Ноги его подкосились, и он упал на колени, успев все же обернуться, преодолевая боль. Его пистолет выплюнул непрерывную очередь — целый поток крошечных частиц, которые с удивительной мощью взрывались при соприкосновении с любым объектом. Он возвел эту огненную завесу — дугу из взрывов, пыли и дыма — в двадцати метрах от себя. Что-то давило на ткань защитного костюма над грудью, и он, осторожно дотронувшись до этого места, нащупал острие стрелы, пронзившей его тело. Одновременно он почувствовал, как по коже струится теплая кровь. Как только серия взрывов образовала дугу в сто восемьдесят градусов, он встал и, с трудом сделав один шаг, почти упал в темноту, из которой появился. Он исчез в ней, словно в омуте, не оставив на поверхности ни малейшего следа.

Слабый холодный ветер разогнал пыль. Вокруг снова воцарилась мертвая тишина.

* * *

Разрушенная деревня была местом, где бушевала смерть. Как всегда, действительность намного превосходила самое изощренное воображение; ни один режиссер не смог бы поставить столь ужасающую грубой правдой сцену. Не тронутые огнем дома стояли среди сожженных. На земле в оглоблях лежало мертвое тягловое животное, все еще запряженное в телегу. Вытянутым носом оно касалось лица очередной жертвы чумы, чьи конечности были уже объедены дикими животными. Вокруг в беспорядке валялись трупы тех, кого смерть застала прямо на улице, и, вне всякого сомнения, еще большее количество трупов было милосердно скрыто от взора в глубине зданий. Рука, безвольно свисавшая из полуприкрытого ставнями окна, была немым свидетельством того, что находится внутри помещений. Трехмерное изображение места действия, проецируемое на одну из стен затемненной аудитории и занимающее всю площадь стены, потрясало реальностью происходящего. Что, собственно, и было целью показа. Голос комментатора звучал ровно и бесстрастно — прямая противоположность демонстрируемым ужасам.

— Все, разумеется, происходило в ранний период освоения, и наши силы были рассеянны. Мы получили и зарегистрировали сообщение о случившемся, но из-за ухудшившейся ситуации на Ллойде не смогли отправить туда подкрепление. Последующий анализ событий показал, что можно было бы послать одно подразделение без видимых негативных последствий нашего вмешательства, и эта акция коренным образом изменила бы ситуацию. К тому времени, когда кризис пошел на убыль, показатель смертности достиг семидесяти шести целых и тридцати двух сотых процента всего населения планеты…

В кармане у Яна Дакосты тихо прогудел передатчик. Тот приложил его к уху и включил.

— Доктор Дакоста, просьба явиться в Бюро инструктажа.

От радости он чуть не подпрыгнул, несмотря на усиленные тренировки за последние несколько недель. Однако, сдержав себя, он неторопливо поднялся и так же не спеша вышел из аудитории. Несколько человек приподняли голову, когда он проходил мимо, и посмотрели ему вслед, затем снова обратились к экрану, на котором демонстрировался тренировочный фильм. Ян уже достаточно насмотрелся тренировочных фильмов. Этот вызов, возможно, означает начало долгожданной миссии, и он наконец-то сможет хоть что-то делать вместо бессмысленного просмотра бесконечных тренировочных фильмов. В последние дни он, будучи причисленным к резерву, жил в тревожном ожидании. Скорее всего вызов связан с миссией.

Очутившись в безлюдном коридоре, он ускорил шаг. Завернув за угол, он заметил впереди знакомую фигуру человека, припадающего на одну ногу, и поспешил за ним.

— Доктор Толедано!

Старик обернулся и остановился, поджидая его.

— Миссия, — произнес он, когда Ян подошел поближе.

Он заговорил на их с Яном родном языке, предпочитая его общепринятой интерлингве. Он улыбался, и от улыбки его смуглое морщинистое лицо стало походить на высушенную сливу. Ян, не раздумывая, протянул руку, и старый доктор схватил ее обеими руками. Толедано был чрезвычайно мал ростом, он едва доставал Яну до груди, но зато всегда ходил с таким уверенным видом, что его недостаток никто не замечал.

— Я беру эту миссию под свое начало, — продолжал он. — Возможно, это мое последнее задание. У меня большой опыт работы в полевых условиях. Хотелось бы, чтобы ты был моим помощником. Кроме тебя, будут еще три врача — старше, чем ты. Ты не будешь располагать ни свободой действий, ни возможностью руководить. Но зато тебе будет чему поучиться. Согласен?

— О большем я и не мечтал, доктор.

— Значит, договорились. — Доктор Толедано отпустил его руку и перестал улыбаться. Дружелюбное выражение исчезло, стертое с лица, как и улыбка, в одно мгновение. — Работа будет тяжелой, но особых почестей не ждите за нее. Зато вы многому научитесь.

— Большего мне и не надо, доктор.

Дружеские отношения тоже исчезли, отложенные до времени в надлежащее место, пока их вновь не понадобится извлечь оттуда. Оба были родом с одной планеты, имели общих друзей. Но все это не имело никакого отношения к их делам. Приотстав на шаг, Ян поспешил за Толедано в Бюро инструктажа, где уже ожидали другие врачи. Когда вошел старший врач, все встали.

— Садитесь, пожалуйста. Думаю, что сначала вас следует познакомить. Этот джентльмен — доктор Дакоста. Он прибыл сюда недавно и учится на постоянного сотрудника СЭК. Поскольку он является квалифицированным врачом, он будет сопровождать нас в этой миссии в качестве моего личного помощника, подотчетного только мне — вне обычной субординации.

Затем Толедано представил собравшихся врачей Яну.

— Доктор Дакоста! Хочу, чтобы вы знали, что они — весьма выдающиеся люди. Цель нашей миссии — благополучно доставить этих специалистов на новую планету, с тем чтобы они смогли заниматься там своими исследованиями. Начну с леди: доктор Букурос — наш микробиолог.

Седовласая, с квадратным лицом женщина коротко кивнула; пальцы ее постукивали по столу. Чувствовалось, что ей не терпится поскорее приступить к работе.

— Доктор Огласити, вирусолог. Вы, несомненно, знакомы с его научными трудами и еще в школе изучали его статьи.

Человек с оливковой кожей тепло улыбнулся, на мгновение обнажив ровные белые зубы. Сидящий рядом с ним высокий блондин, почти альбинос, кивнул, когда настала его очередь быть представленным, — И наконец, доктор Пидик, эпидемиолог. Надеемся, что у него совсем не будет работы.

Все, за исключением сохраняющей серьезный вид доктора Букурос, заулыбались в ответ на шутку; но веселое настроение вмиг улетучилось, когда Толедано открыл папку с бумагами, лежавшую перед ним. Он сидел во главе стола для заседаний рядом с прозрачной стеной, которая разделяла помещение на две части.

— Операция, задуманная нами, скорее всего продлится долго, — сказал Толедано. — По мнению специалистов, контактов не было почти тысячу лет.. — Он подождал, слегка нахмурившись, пока не стихнет возбужденный гул голосов. Можно сказать, своего рода рекорд. А поэтому нам следует приготовиться к любым неожиданностям. Я бы хотел, чтобы вы заслушали сообщение разведчика. Других сведений по планете у нас практически нет.

Он протянул руку и нажал на одну из кнопок на столе. По ту сторону разделяющей стены открылась дверь, и медленно вошел человек. Он сел на стул рядом с барьером, всего в нескольких футах от них. На нем была зеленая форма разведчика службы ПМ; под непривычно расстегнутым воротником виднелись белые бинты, правая рука была на перевязи. Выглядел он довольно усталым.

— Я — руководитель миссии доктор Толедано, а это врачи из моей группы. Нам бы хотелось выслушать ваше сообщение.

— Разведчик Старк, старший офицер. Благодаря скрытым микрофонам и громкоговорителям его слова прозвучали так отчетливо, как будто произносивший их сидел рядом. Это движение электронов было единственной связью между двумя половинами комнаты — отдельными и совершенно автономными частями центра СЭК. Старк считался биологически загрязненным объектом, поэтому его держали на карантине в бета-секции, «грязной» части центра. Чистая, альфа-часть, была стерильна — по мере возможности, конечно.

— Разведчик Старк, — проговорил доктор Толедано, глядя на пачку бумаг в своей руке, — прошу вас рассказать нам, что случилось лично с вами на этой планете. По показаниям приборов выяснилось, что планета обитаема: кислород, температура, количество загрязняющих веществ — в пределах нормы, что позволяет легко приспособиться к данным условиям. Можете ли вы добавить что-либо к сказанному? Насколько я понимаю, для активирования нуль-передатчика был использован новый Y-проводящий обратный эффект?

— Да, сэр. Существует не более дюжины передатчиков материи, активированных подобным образом. Процесс весьма дорогостоящий, да и слишком уж это тонкая работа. Все другие нуль-передатчики были размещены или на планетах, входящих в Лигу, или в совершенно необитаемых районах…

— Прошу прощения, — прервал его Ян и, почувствовав на себе внимание других, заторопился:

— Боюсь, что я ничего не знаю об этом Y-проводящем обратном эффекте.

— Все пояснения есть в сборнике инструкций, — бесстрастно отметил доктор Толедано. — Мелким шрифтом в конце. Вам следовало бы заглянуть туда. Это способ, с помощью которого можно установить связь с нуль-передатчиком, даже если его контрольная панель отключена или выведена из строя.

Ян не знал, куда деваться от стыда. Он не отрываясь смотрел на свои руки и не решался поднять глаза из опасения увидеть усмешку на лицах коллег. Он собирался прочитать все технические отчеты и донесения, но ему просто не хватило времени.

— Пожалуйста, продолжайте, разведчик!

— Да, сэр. После активации приборы передатчика материи показали вполне приемлемые величины давления, температуры и гравитации на той стороне. Поэтому я, не колеблясь, прошел через экран. Обычно первый после активации контакт стараются провести как можно быстрее. Унылый пейзаж, холод — мои впечатления зафиксированы в отчете — наводили на мысль, что на планете стоит зима. В поле зрения — никого. Передатчик материи был наполовину засыпан землей и камнями. Впечатление такое, будто его пытались спрятать. Я докопался до контрольной панели и обнаружил, что она взорвана.

— Вы уверены в этом?

— Абсолютно. Такие рваные края всегда остаются после взрыва. К отчету приобщены фотографии. Пока я подсоединял новый контрольный блок, меня пронзили стрелой. Поэтому я вернулся. Я никого не видел и не имею представления, кто стрелял в меня.

Дальнейший опрос ничего не добавил к уже известной им информации, и разведчика отпустили. Толедано положил перед коллегами прозрачный пластиковый пакет, в котором была запечатана нестерильная стрела. Они с интересом осмотрели ее.

— Выглядит не совсем обычно, — заметил Огласити. — Возможно, все дело в длине: слишком короткая.

— Вы совершенно правы, — согласился с ним Толедано, похлопывая по одной из бумаг, лежавших на столе перед ним. — Ученые-историки сошлись во мнении, что стрела была выпущена не из обычного лука с тетивой, знакомого нам по спортивным соревнованиям, а из его древней разновидности, называемой арбалетом. Вот его монтажная схема, где ясно видны детали конструкции, а вот схема приведения его в действие. По своей форме стрела относится к так называемым стрелам самострела. Она тщательно сбалансирована и вообще неплохо изготовлена — можно даже сказать, доведена до совершенства. Наконечник сделан из литого железа. По мнению историков, если эта стрела — самое выдающееся на планете творение рук человеческих, то культуру можно отнести к раннему железному периоду.

— Явная регрессия!

— Совершенно верно. Изучение фотографий показало, что этому нуль-передатчику по меньшей мере тысяча лет. Он — одна из ранних моделей первооткрывателей планет. Учитывал уровень культурного развития, можно предположить, что на планете существует лишь этот единственный нуль-передатчик и что связь с остальной Галактикой была прервана вскоре после основания колонии. Естественным результатом обособления стал регресс. Их культура упала до того уровня, который они сами были в состоянии поддерживать. Возможно, мы никогда не узнаем, почему разрушили контрольный блок нуль-передатчика, теперь это чисто теоретический вопрос. Нас прежде всего должна волновать их тысяча лет без связи.

— Мутации, приспособляемость, отклонения, — произнесла доктор Букурос, обращаясь ко всем.

— Да, и мы должны решить эту проблему. На планете живут люди, что означает их успешную адаптацию к местным условиям. Не сомневаюсь, что у них есть свои, только им присущие болезни и инфекции. Переболев ими, они приобрели к ним иммунитет, но для нас их болезни могут оказаться смертельными. А с другой стороны, у них может совсем не быть иммунитета к болезням, которые привычны для нас. Джентльмены — и доктор Букурос, конечно, — сейчас я сделаю небольшое отступление и зачитаю вам несколько слов об истории СЭК. Мы так привыкли пользоваться этой аббревиатурой, что начинаем забывать, что за ней стоит название «Служба эпидемиологического контроля». Данная организация была создана в условиях чрезвычайной ситуации, когда неожиданно вспыхнула эпидемия чумы, и существует для предотвращения подобных ситуаций. Чума стала наступать приблизительно через двести лет после начала массового применения нуль-переноса материи. Нельзя сказать, что не было попыток проконтролировать распространение болезни, — но все они заканчивались безрезультатно. Из-за огромной разницы в метаболизме и филогенезе живых существ, населяющих планету, на ней не обнаружили практически ни одного заболевания, способного как-то навредить человеку. Зато наши собственные вирусы и бациллы, попав в непривычную для них среду, мутировали и стали представлять собой значительную опасность. Вначале наблюдались лишь отдельные вспышки болезни, которые потом быстро перерастали в эпидемии. Вымирали целые поселения. СЭК была создана для борьбы с этой опасностью, и правительства всех планет в равной мере финансируют ее. После установления контроля над эпидемией, после ужасного урона, нанесенного чумой, СЭК продолжала существовать в целях предупреждения новых вспышек болезни. В организацию входят постоянные сотрудники — я сам и доктор Дакоста — и временные, назначаемые на определенный срок — такие, как вы, призванные помогать нам. Нашей задачей является профилактика заболевания, и мы приложим все силы, чтобы предотвратить возвращение тех страшных чумных лет. Я подчеркиваю, все силы, поскольку имею в виду именно все силы. Прежде всего мы — стражи на пути эпидемий, и только потом — врачи. Мы защищаем Галактику, а не просто отдельную личность или планету. Эта регрессирующая планета несет в себе величайшую угрозу, скрытую до поры до времени, самую большую из тех, с которыми я встречался за все время своей деятельности. Мы должны позаботиться о том, чтобы эта угроза осталась лишь угрозой, и ничем больше. А сейчас я ознакомлю вас с планом операции.

* * *

За час до рассвета из экрана нуль-передатчика выскочил легкий танк. Подчиняясь явно лихому водителю, в абсолютной темноте он на излишне высокой скорости загрохотал по выбитой земле к ближайшей возвышенности.

Водитель, не отрываясь от окуляра видоискателя, спокойно сидел за рычагами управления. Инфракрасные прожекторы заливали пространство перед танком потоком невидимых лучей, но благодаря специальным линзам водитель различал на местности мельчайшие детали. Одолев подъем, он прокрутил танк по кругу, внимательно осматривая близлежащую территорию, и только потом заглушил двигатели.

— Видимость прекрасная. Теперь можешь установить детектор.

Его напарник кивнул и принялся манипулировать рычагами управления. Над танком раскрылся тепловой щит — чтобы нейтрализовать излучение, исходящее из танка снизу; сканирующая головка начала вращаться. Оператор бросил короткий взгляд на экран и включил рацию.

— Находимся на самой высокой точке в двухстах метрах от экрана. Детектор в действии. Наблюдаются многочисленные мелкие источники тепла — вне сомнения, местная фауна. На расстоянии примерно девяноста пяти метров зафиксированы два более крупных источника тепла, сейчас они удаляются от нас. Крупные животные или люди. Поскольку они держатся вместе и передвигаются по прямой линии, можно предположить, что это люди. В пределах видимости других источников тепла не наблюдается. Конец передачи.

Из экрана появился второй танк и ненадолго остановился, чтобы передать сообщение ожидающему по ту сторону экрана транспорту; при появлении новых машин он отъехал в сторону.

Четырнадцать транспортных единиц — разведывательные танки, бронетранспортеры с солдатами в полной боевой выкладке, грузовики с припасами, трейлеры — являли собой впечатляющее зрелище. Мощные прожекторы вспарывали темноту горящими сегментами света; по мере того как появлялись все новые и новые машины, рев двигателей и трансмиссий усиливался.

Штабная машина остановилась рядом с разведывательным танком, и доктор Толедано встал на специально приподнятую ступеньку, чтобы изучить местность. Справа на горизонте постепенно набухала полоска света — отныне эту часть горизонта они станут называть востоком.

— Что на детекторе? — спросил он Яна, сидящего внизу и поддерживающего радиосвязь.

— Ничего нового. Первые два сигнала ушли с экрана.

— Тогда мы останемся здесь до рассвета. Детектор пусть продолжает работать, и всем быть начеку. Когда сможем передвигаться без прожекторов, мы отправимся в ту сторону, куда перемещались сигналы на экране.

Ждать пришлось недолго. Рассвет вступил в свои права удивительно быстро они, должно быть, находились возле экватора; первые красноватые лучи солнечного света отбросили на землю длинные тени.

— Выступаем, — приказал Толедано. — Единой колонной, держаться за мной! Разведчики — на оба фланга и вперед! Необходимо раздобыть несколько пленных. Используйте газ — не хочу, чтобы были жертвы.

По рации Ян Дакоста передал сообщение, не убавляя и не прибавляя ни единого слова, хотя в глубине души не был уверен в правильности приказа. Он был врачом, целителем, а роль, которую он сейчас играл, выглядела по меньшей мере странно. До сих пор операция казалась скорее военной, нежели медицинской. Но он отбросил сомнения. В конце концов, Толедано знает, что делает. Самое лучшее, что ему оставалось, — это наблюдать и учиться.

Колонна двинулась вперед. Через несколько минут головной разведывательный танк доложил о поселении прямо по курсу движения транспорта и остановился, поджидая остальных. Когда колонна подошла к нему, взобравшись на гребень горы, вознесшейся над долиной, и заглушила моторы, Ян присоединился к стоявшему в открытой орудийной башне Толедано.

— Напоминает эпизод из учебника по истории, — заметил Ян.

— И весьма необычный. День, когда мы объявим эту планету доступной для всех, будет поистине знаменательным и для антропологов, исследующих влияние культуры на развитие человека, и для историков, изучающих развитие технологий.

Утренний туман еще лежал в долине под ними, медленно наплывая от реки, которая своими плавными изгибами напоминала змею. Селение, а скорее, небольшой городок, прижавшийся к реке, окружали обработанные поля. Отчетливо различались теснившиеся одна к другой крыши с узкими лентами дымков, поднимающихся от утренних очагов. Такое тесное расположение домов объяснялось тем, что все поселение было обнесено высокой каменной стеной с башнями, бойницами и наглухо закрытыми воротами — и все это окружал заполненный водой ров. На улицах города не было видно ни души, и, если бы не струйки дыма, он вполне мог бы сойти за город мертвых.

— Заперто наглухо, — произнес Ян. — Они, наверное, услышали наше приближение.

— Только глухой мог бы не услышать. Тихонько загудел зуммер радиосвязи, и Ян откликнулся на сигнал.

— Один из фланговых разведчиков, доктор. Они взяли пленного.

— Прекрасно. Пусть его доставят сюда. Несколькими минутами позже танк с грохотом подкатил к ним, и пленника, привязанного к эвакуационным носилкам, спустили на землю. Группа ожидающих врачей с нескрываемым интересом смотрела на носилки. Мужчине, лежавшему на них, казалось, больше пятидесяти. У него была седая борода и прямые волосы. Мгновенно лишенный сознания капсулами с усыпляющим газом, он лежал с открытым ртом, громко похрапывая. Немногие видимые зубы торчали почерневшими пеньками. Одежда состояла из тяжелого кожаного пончо, надетого поверх груботканых шерстяных брюк и рубашки. На ногах — длинные, по колено, сапоги из толстой кожи, с деревянными подошвами. Ни одежда, ни обувь не отличались особой чистотой, а в складки кожи беспомощно свисавших с носилок рук въелась грязь.

— Возьмите, что вам нужно для анализов, прежде чем мы разбудим его, распорядился Толедано, и ассистенты кинулись за необходимыми препаратами и инструментами.

Врачи с присущей им сноровкой действовали быстро. Были взяты пробы крови не менее полулитра, соскобы с кожи, волосы, кусочки ногтей, пробы слюны и после порядочной возни с толстой тканью одежды — даже пробы спинномозговой жидкости. Хотелось еще взять пробу и на биопсию, но с ней можно было не торопиться — для начала, которое оказалось весьма успешным, и этого было достаточно. Доктор Букурос даже вскрикнула от радости, обнаружив и выловив на теле нескольких вшей.

— Превосходно, — сказал Толедано, когда ученые поспешили в свои лаборатории. — А сейчас разбудите его, и пусть с ним поработает лингвист. Мы ничего не сможем сделать, пока не начнем общаться с этими людьми.

Пленнику сделали укол, и, пока тот просыпался, возле него встали самые крепкие солдаты. Спустя несколько секунд после инъекции веки его затрепетали, и пленник открыл глаза. Парализованный ужасом, он огляделся.

— Спокойно, спокойно, — произнес специалист по языкам, вытянув руку с микрофоном в его сторону и прилаживая к уху наушник.

К компьютеру в трейлере от микрофона с наушником и от ящичка с контрольными приборами, прикрепленного к талии, тянулись провода. Специалист улыбнулся и присел возле пленника, который к тому времени уже сидел и дико озирался по сторонам в поисках возможного пути бегства.

— Скажи что-нибудь, говори, parla, taller, mluviti, beszelni…

— Джонгойко! — закричал человек, порываясь встать. Один из солдат прижал его к носилкам. — Дьябру, — простонал он, закрыв лицо руками и раскачиваясь взад и вперед.

— Очень хорошо, — произнес специалист. — Предварительные сведения по языку я уже получил. Дело в том, что все языки входят в различные языковые семьи, и каждое слово любого языка и диалекта хранится в банках памяти компьютера. Для определения родственных языков и группы достаточно знать всего несколько слов, а затем, с использованием ключевых слов, направление поиска сужается. Вот одно из таких ключевых слов.

Он сначала потренировался в произношении слова про себя, затем громко проговорил:

— Нор?

— Зер? — отозвался пленник, отнимая от лица руки.

— Нор… зу… итс игин.

После этого процесс языковой идентификации стал продвигаться намного быстрее. Чем больше слов выговаривал пленник, тем больше соответствий находил компьютер. Как только определилась языковая группа, стало возможным, опираясь на определенный набор корней, свойственный данной группе, двигаться дальше, определяя язык более конкретно. Через полчаса специалист встал и отряхнул колени.

— Общение налажено, сэр. Вы когда-нибудь пользовались таким устройством?

— Марком-четыре, — ответил Толедано.

— Это шестая модель. Она несколько модернизирована по сравнению с предыдущими, но ее рабочие функции остались прежними. Просто, когда нужен будет перевод, нажмите на микрофоне на кнопку включения. Компьютер будет говорить с пленным на его языке и все, что тот скажет, переведет вам.

Толедано надел наушник, а солдаты повесили микрофон на шею пленнику и установили перед ним громкоговоритель.

— Как тебя зовут? — спросил Толедано. Через долю секунды переведенный вопрос прозвучал из громкоговорителя, приведя пленника в смешанное состояние изумления и ужаса. Уставившись на громкоговоритель, он молчал. Толедано повторил вопрос.

— Тзакур, — запинаясь, произнес наконец человек.

— А как называется вон тот город?

Допрос налаживался с трудом. На некоторые вопросы человек не мог или не хотел отвечать — то ли из-за пробела в знаниях, то ли из-за несовершенства перевода. Вероятнее всего, причина заключалась в первом, поскольку компьютер совершенствовал знание языка с каждой произнесенной пленником фразой. Но Толедано тем не менее казался довольным результатом допроса.

— Войсковые части выступят через пятнадцать минут, — сказал он Яну. — Но один взвод пусть останется в тылу для защиты вспомогательных узлов. Передайте, пожалуйста, врачам, что я хотел бы видеть их.

Врачи подходили недружно, по одному, отнюдь не проявляя восторга по поводу того, что их оторвали от исследований. Они утешались лишь тем, что приобретение свежей информации все же лучше, чем их бесконечные протесты.

Толедано подождал, пока все соберутся, и начал:

— От нашего пленника мы получили некоторую информацию. Вон тот город носит название Ури — так же, как и окружающие его земли. Думаю, что Ури является городом-государством, примитивной политической единицей. Существует и другой город — или страна — под названием Гудегин, который, по всей видимости, в настоящее время держит под контролем Ури. Полагаю, что в Ури когда-то вторглась армия Гудегина и город был захвачен. Скоро мы выясним это. Жители Гудегина очень воинственны, и пленник, кажется, ужасно их боится, к тому же у них имеется разнообразное оружие. Они уже знают, что мы здесь. Из города было послано предупреждение, но посыльного мы перехватили. Сейчас я собираюсь войти в город и поговорить там с руководителями. Я пошлю за вами, когда между нами и местным населением установятся мирные отношения. А пока продолжайте работу. К вечеру прошу подготовить хотя бы предварительные отчеты о проделанной вами работе.

Штабная машина тронулась в путь, за ней последовал небольшой конвой. Извилистая проселочная дорога, изрытая колеями, пролегала через поля и вскоре привела ко рву. Два ряда свай шли от края рва к тяжелым, наглухо закрытым воротам в городской стене.

— Досадно, — поморщился Толедано, глядя в перископ танка. — Они подняли настил моста. Придется поискать другой путь.

Вздымая каскады брызг, что-то с силой ударилось в воду прямо перед ними. Мгновением позже — новый удар, что-то лязгнуло по броне, тряхнуло танк. Через стрелковую прорезь Ян сумел заметить черный предмет, стремительно и тяжело падающий на землю.

— Похоже на большой камень, сэр.

— Да, действительно. Какая-то мощная катапульта. И хорошо пристрелянная. Нам следует принять меры предосторожности. Отступить на пятьдесят метров и рассредоточиться в линию! Вынудите их рассеивать огонь. А затем выясните, что за дно у этого канала.

Там была грязь, вязкая грязь. Как только они отступили, огонь прекратился, а затем сконцентрировался на одном бронетранспортере, который прогромыхал обратно ко рву, перевалил через край и съехал прямо в ров. Он оказался не таким уж глубоким: боевая машина так ни разу и не ушла под воду полностью, но и в противном случае ей ничто бы не угрожало — ведь она была водонепроницаемой. Преодолев треть пути, машина завязла, бесполезно вращая гусеницами и все глубже и глубже погружаясь. Но предусмотрительный Толедано заранее приказал прикрепить прочный трос к задней части машины, и только благодаря этому ее, хоть и довольно бесцеремонно, вытащили назад на твердый грунт. Вверху, на городской стене, были видны маленькие фигурки людей, прыгающие и размахивающие руками.

— Хватит экспериментировать, — сказал Толедано. — Всем машинам — вперед, к кромке воды! Кому-то сейчас придется очень плохо, и я бы предпочел, чтобы это были не мы. Запусти-ка эту схему в компьютер.

— А нельзя ли использовать усыпляющий газ? — спросил Ян. — Люди могли бы переплыть на тот берег в водолазных костюмах, усыпить противника, обезопасив тем самым территорию, и открыть ворота.

— Можно было бы. Но могут быть жертвы. Ведь насыщая территорию достаточным количеством газа, невозможно избежать передозировки и не погубить при этом значительного числа жителей. Они должны сдаться.

Он поднес микрофон ко рту и заговорил. Из громкоговорителя, установленного на корпусе машины, загрохотали переведенные компьютером слова:

— Я обращаюсь к гудегинцам, находящимся в городе Ури. Мы никому не желаем причинять вреда. Мы хотим поговорить с вами. Мы предлагаем вам свою дружбу.

На застывшие в едином строю бронированные машины обрушились новые камни, а в землю рядом с танком вонзилось увесистое двухметровое копье.

— Ответ достаточно ясен. На их месте я и сам, вероятно, поступил бы так же. А теперь посмотрим, сможем ли мы изменить их решение. — Он включил микрофон. — Для вашей же безопасности я прошу вас не сопротивляться. Если понадобится, мы разрушим город. Я прошу вас покинуть орудийную башню над воротами. Высокую башню над входом в город. Оставьте ее сию же минуту. Чтобы показать вам силу нашего оружия, мы сейчас разрушим ее.

Толедано подождал несколько минут, затем отдал приказ тяжелому танку:

— Один снаряд, самый мощный. Хочу, чтобы ее снесло первым же выстрелом. Огонь!

Зрелище было ужасным. Башня и огромная часть стены исчезли, снесенные сокрушительным ударом. Беспорядочно кувыркаясь, в воздух взлетели куски каменной кладки и… тела — и рухнули в ров.

Ян сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.

— Боже праведный, сэр! Там были люди. Живые люди. Вы убили их…

Доктор Толедано повернулся и посмотрел на него с холодным бешенством. Ян поперхнулся и замолчал. Толедано снова включил компьютерный переводчик.

— Теперь вы откроете ворота и позволите нам войти. В знак вашего согласия помашите белым флагом. Если вы этого не сделаете, ворота будут разрушены так же, как и башня.

Ответом был массированный огонь по штабной машине. По корпусу забарабанили громадные камни, оглушая сидящих внутри; тяжелый бронеавтомобиль закачался на рессорах. Массивные копья с металлическими наконечниками лязгнули по броне — и вокруг машины неожиданно вырос целый частокол из стройных древков.

— Канонир, примените легкое орудие. Я совсем не хочу, чтобы все здесь превратилось в обломки. Разрушьте только ворота.

Орудие открыло огонь, посылая в цель снаряд за снарядом. Обитые железом доски, пережеванные и искрошенные снарядами, превратились в труху.

— Там что-то происходит, сэр…

— Прекратить огонь!

— Смотрите — там, на стене! Они так мельтешат, что кажется, будто дерутся друг с другом.

Он оказался прав. Сначала одно безжизненное тело, а затем и другое скатилось со стены и с плеском упало в ров. А еще через несколько мгновений с верхнего парапета во всю длину развернулось и повисло вдоль стены огромное серое полотнище — его великодушно можно было счесть за бывшее когда-то белым.

— Сражение окончено, — произнес Толедано, не испытывая при этом удовлетворения. — Они восстановят настил моста, так что мы сможем въехать в город. С прикрытием, конечно. Я не хочу еще смертей.

Его звали Джостен, а что касается его титула, то компьютер перевел его как «старейшина деревни», или «член совета». Он был в годах и к тому же толстым, однако меч, который он держал в руках, был красным от крови. Он стоял посреди усыпанной обломками камней площади и, потрясая мечом, указывал на здание напротив.

— Разрушьте его! — кричал он. — Вашими взрывами. Превратите его в развалины! Гудегинцы должны умереть, а с ними и этот злодей из злодеев Азпи-оял. Вы — наши спасители. Уничтожьте их!

— Нет, — отрезал Толедано. Его спокойный твердый ответ был понятен без перевода. Он стоял лицом к Джостену и казался таким маленьким по сравнению с ним: доктор приходился лишь по грудь высокорослому урианцу. Зато распоряжение его прозвучало непреклонно, как не подлежащее обсуждению:

— Вы сейчас же присоединитесь к остальным на другой стороне площади. Не медлите!

— Но мы сражались с ними ради вас. Помогли вам захватить город. Благодаря нашей внезапной атаке на агрессоров мы убили многих из них. Те, которым удалось спастись, спрятались там. Убейте…

— С убийствами покончено. Пришло время мира. Идите.

Джостен воздел руки к небу, взывая к справедливости, в которой ему отказали здесь. А затем, увидев урчащие от нетерпения танки, изменился в лице и замолчал; пальцы его разжались, и меч, выпав из рук, зазвенел о каменные плиты. Он круто развернулся и зашагал к толпе, безмолвно наблюдавшей за этой сценой на другой стороне площади. Толедано включил на всю мощность усилитель и повернулся к забаррикадированному зданию.

— Не бойтесь меня. А также жителей города. Вы знаете, что я могу уничтожить вас прямо в здании. Но я предлагаю вам выйти и сдаться. Обещаю, что вам не причинят вреда. Выходите.

И как бы для придания его словам большей выразительности огромный танк проскрежетал полкруга на заклиненной гусенице и направил на здание зияющее жерло орудия. Наступила тишина, даже жители Ури затихли в ожидании. И тогда раздался пронзительный визг открываемой парадной двери. Из здания вышел высокий человек с надменным выражением лица. Он был один. На груди у него сиял металлический нагрудник, голову украшал шлем, а сбоку свободно свисал меч.

— Азпи-оял! — вскрикнула неизвестная женщина, и толпа всколыхнулась.

Кто-то выбрался из толчеи вперед и нацелил на человека туго натянутый арбалет, но солдаты были наготове. Газовые гранаты разорвались у самых ног лучника и накрыли его плотным облаком газа. Слетевшая с арбалета стрела просвистела в воздухе и звонко ударилась о камни; отскочив, она скользнула почти к ногам Азпи-ояла. Тот проигнорировал стрелу и спокойно пошел по площади. Толпа отшатнулась. Мускулистый, смуглый, с большой черной бородой, он приблизился к Толедано. Из-под шлема холодно блестели глаза.

— Отдайте ваш меч, — приказал Толедано.

— С какой стати? Что ты намереваешься сделать со мной и с моими людьми? Мы можем умереть с честью, как и подобает гудегинцам.

— В этом нет необходимости. Вам никто не причинит вреда. Все, кто пожелает уйти, могут сделать это без помех. Мы принесли сюда мир и будем его соблюдать.

— Это мой город. Когда вы напали, эти грязные животные восстали и отобрали его у меня. Ты мне его вернешь?

Толедано бесстрастно улыбнулся, восхищаясь про себя крепкими нервами мужчины.

— Нет, не верну. Вашим он никогда не был. А сейчас он возвращен тем, кто живет в нем.

— Откуда ты явился, коротышка, и что тебе здесь надо? Ты оспариваешь права гудегинцев на три континента? Если так, то тебе не будет покоя до тех пор, пока ты не уничтожишь нас всех. Этот город — одно дело, а наша земля — совсем другое.

— Мне ничего вашего не надо. Ни ваших земель, ни ваших богатств. Ничего. Мы пришли сюда, чтобы лечить больных. Мы пришли сюда, чтобы показать, как наладить связь с другими местами, иными мирами. Мы пришли сюда, чтобы изменить положение дел в лучшую сторону. И ничего из того, что вы цените, мы никоим образом менять не собираемся.

Азпи-оял задумался, держа меч на весу. Он был совсем не глуп, этот гудегинец.

— Мы ценим силу своего оружия и нашего народа. Мы намереваемся и дальше править на трех континентах. Ты желаешь лишить нас наших завоеваний?

— Ваших прежних завоеваний — нет. Но в будущем у вас их больше не будет. Мы ведь лечим болезни, а вашу склонность к убийствам можно считать своего рода заболеванием. Вы должны покончить с войнами. Очень скоро вы убедитесь в том, что можете обходиться без кровопролития. Сделайте первый шаг по этому пути отдайте мне свой меч. — И Толедано протянул к стоящему напротив него мужчине крошечную, почти детскую ладонь.

Схватившись за эфес, Азпи-оял в гневе отступил назад. И тут же резко заскрежетала башня танка, поворачиваясь следом за ним. Он с ненавистью посмотрел на опустившиеся жерла орудий — и расхохотался. Подбросив меч в воздух, он поймал его за острие и протянул Толедано.

— Не знаю, верить тебе или нет, маленький завоеватель, но думаю, что предпочел бы пожить подольше, чтобы увидеть, что ты собираешься сделать с тремя континентами. А умереть всегда успеется.

Худшее осталось позади. По крайней мере, в политическом смысле. Теперь в их распоряжении будет период относительного мира, в течение которого они смогут спокойно заняться необходимыми анализами и исследованиями. Тысяча лет изоляции — все-таки не шутка!

— Пора начинать, — с неожиданным раздражением произнес Толедано и махнул рукой, подзывая к себе связиста. — Мы и так уже потратили достаточно времени. Пусть подходят другие подразделения. Мы развернем базу прямо на этой площади.

* * *

— Очередь длиннее, чем когда-либо, — заметил Ян, выглянув из окна. Наберется, наверное, с сотню, а то и больше. Похоже, до них наконец дошло, что мы не делаем ничего дурного здешнему населению, а наоборот, излечиваем людей от их многочисленных болячек…

Они заняли большой склад возле главных ворот и развернули здесь станцию медицинской помощи. Поначалу нехватка добровольцев, желающих подвергнуть себя действию блестящих, необычных инструментов, была довольно ощутимой; но затем число пациентов — на этот раз вынужденных — стало быстро пополняться за счет раненных во время боя. В большинстве случаев они считались уже покойниками. Здешние врачеватели отличались весьма примитивными познаниями в области медицины, ограничиваясь лишь вправлением костей, наложением швов на раны и ампутацией. Понятие об антисептике сохранилось у них издавна, со времени основания колонии. В качестве антисептика использовали спирт, а бинты и инструменты кипятили. Но заражение крови лечили только ампутацией — другого метода лечения просто не знали, так что смерть была естественным исходом любого тяжелого ранения.

Прибывшие врачи, специалисты своего дела, изменили этот порядок. Никто из пациентов не умер. Они успешно лечили раны в области брюшной полости, раздробленные кости конечностей и пробитые головы, избавляли от гангрены и других не менее опасных инфекций, а однажды даже пришили отрубленную руку. Последнее показалось непривычным к этому людям чудом, и вскоре жители города с почти религиозным рвением стали собираться толпами в надежде получить исцеление.

— Какая напрасная трата энергии, — ворчал доктор Пидик, делая инъекцию фунгицида очередному пациенту — перепуганной девочке. — На первом месте была война, и весь талант и энергию тратили на нее, а медицине доставались в лучшем случае крохи. В результате — неизбежное отставание на века. У них есть инженеры, механики, строители. Вы видите эти паровые баллисты? Котел для нагнетания пара и мили труб, а еще — действующие с помощью поршней штуки, которые швыряют камни прямо из труб отбора пара. Уж лучше бы они потратили хотя бы мизерное количество своей энергии на благо искусства врачевания!

Высокий светловолосый эпидемиолог низко наклонил голову, осторожно обрезая омертвевшую ткань и промывая раны на чудовищно распухшей ноге девочки. Потемневшая и бугристая, местами разлагающаяся нога раза в два превышала нормальные размеры. Благодаря местной анестезии девочка не чувствовала боли, однако с ужасом взирала на то, что доктор делал с ее ногой.

— Никогда не видел ничего подобного, — признался Ян. — Не думаю, что в наших учебниках есть даже ссылки на такие случаи.

— Это одно из известных заболеваний, но только очень запущенное; более старые учебники еще упоминают о нем. Да вы и сами увидите немало подобного в тихих омутах Галактики. Это мадуромикоз. Вначале болезнь ничем не проявляет себя — обычное проникающее ранение. Но такое ранение дает возможность спорам грибков внедриться глубоко под кожу, и если болезнь не лечить, да еще в течение нескольких лет, то результат — перед вашими глазами.

— А вот это я встречал, — сказал Ян, беря за руку человека с пустым взглядом, которого подвели к нему. Продолжая держать его за руку, он описал ею полный круг и отпустил. Рука продолжала вращаться автоматически — вниз-вверх как заведенная машина. — Эхо-праксия, бессмысленное повторение однажды начатых движений, — Да, полагаю, вы это видели, — фыркнул Пидик, подняв голову. — Но только в палатах для душевнобольных. А ваш случай, держу пари, результат физического воздействия, черепно-мозговой травмы, оставшейся без лечения, или чего-нибудь в этом роде.

— Никаких пари, — ответил Ян, слегка касаясь глубокой вмятины на черепе человека. Ткань вокруг вмятины была обезображена рубцами, а рядом виднелась застарелая рана.

У них было всего понемногу: инфекции, раны, острые и хронические заболевания, злокачественные опухоли. Практически все болезни. За окном начинало смеркаться, когда Пидик объявил наконец перерыв.

— Достаточно. Работаем почти двенадцать часов. Они могут прийти и завтра. У планеты слишком длительный период вращения, и к этому надо еще привыкнуть.

Ян передал приказ через компьютер, и охрана, не обращая внимания на робкие протесты пациентов, стала выпроваживать их на улицу. Те покорно покинули помещение и, кроме тяжелобольных, сгрудились возле стены, не теряя своего места в очереди, чтобы на следующий день сразу обратиться за помощью. Ян подошел к раковине, где уже умывался Пидик.

— Не знаю, как и, благодарить вас, доктор Пидик. С вашей помощью мы осмотрели, наверное, в десять раз больше пациентов, чем если бы я работал один. Здесь так много всего, о чем я ничего не знаю. Думаю, для врачей СЭК следовало бы создать специальную медицинскую школу.

— Такая школа существует. Прямо здесь, в полевых условиях. Вы уже многому в ней научились. После небольшой практики вы сможете лечить здесь все, что угодно. И доктор Толедано увидит, чего вы добьетесь.

— Прием больных не отвлекает вас от вашей работы?

— Это и есть моя работа. Если нет эпидемий, эпидемиолог не нужен. Я просмотрел все взятые нами пробы и определил все виды микроорганизмов, присутствующих в кровотоке этих людей. Пока ничего необычного, ничего чужеродного. Просто стандартный набор бацилл и вирусов, обитающих в человеке испокон веков. Но здесь, в полевых условиях, я могу увидеть то, что мы пропустили в лаборатории.

Ян стряхнул воду с рук и взял полотенце.

— Мы здесь почти месяц, — заметил он. — Если бы тут были какие-нибудь необычные инфекции, разве мы не обнаружили бы их за столько времени?

— Не обязательно. Мы заглянули только в один уголок огромного мира. Как только мы основательно здесь все изучим, то сможем перейти к более общему исследованию остальной планеты. А когда она будет очищена для контактов, сюда придут политики и торговцы.

— Вы верите Азпи-оялу, что сюда идет вся армия Гудегина?

— Вполне. По всей видимости, его народ покорил почти все население этой планеты, и они не смирятся с тем, что мы отняли у них один из городов. Но доктор Толедано сумеет справиться с ними…

— На одной из улиц начинают шуметь, что-то вроде бунта, — прервал его сержант, просунув в дверь голову. — Похоже, из-за какой-то болезни. Вы не могли бы нам помочь разобраться?

— Иду, — откликнулся Ян, вешая на плечо передатчик.

— Я тоже, — заявил Пидик. — Что-то мне не нравится весь этот шум.

Снаружи их ждал взвод вооруженных солдат, и, не теряя ни секунды, оба врача с солдатами тронулись в путь. Сержант шел впереди. Не успели они пройти и несколько шагов, как услышали отдаленный гул голосов. Они прошли еще дальше — и в общем шуме стали выделяться отдельные пронзительные возгласы и выкрики, а затем послышался глухой звук взрывавшихся газовых гранат. Остаток пути они почти бежали. Толпу, впавшую в крайне возбужденное состояние, сдерживали только ружья солдат и нацеленные орудия танка. Груда неподвижных тел убедительно свидетельствовала о том, что даже этого было недостаточно. Когда врачи с сопровождавшим их взводом пробились к линии защиты перед зданием, доктор Пидик поманил рукой сержанта.

— Компьютер не может разобраться во всем этом шуме. Схватите кого-нибудь, кто больше всех кричит, и приведите его сюда.

Последовала небольшая потасовка, и сержант снова появился, чуть ли не волоком притащив дородного гражданина Ури, не совсем пришедшего в себя после увесистых аргументов сержанта. Это был высокий мужчина с широкой грудью и растрепанной бородой, которой он, видно, очень гордился; на одном глазу красовалась повязка, другой — налившийся кровью — злобно глядел исподлобья.

— Что случилось? Почему вы собрались здесь? — спросил его Пидик через переговорное устройство компьютерного переводчика.

— Чума! В том доме чума. Сожгите дом и убейте всех, кто в нем есть. Вы же всегда так расправляетесь с чумой. Смерть врачует все!

— Это крайняя мера, — спокойно ответил Пидик. — Сначала мы посмотрим, что там за больные, а уж потом предоставьте нам самим решать, что делать. Может, нам вообще не придется прибегать к таким крутым мерам. Идемте, — сказал он Яну и направился вверх по ступенькам к дому.

Толпа ахнула, увидев, куда они идут, и заревела в неистовстве. Не обращая внимания на охрану, люди рванулись вперед, расталкивая друг друга.

— Примените газ, если нужно, — приказал Пидик. — Но остановите их во что бы то ни стало.

В воздухе начали вспухать облака газа, и врачи с конвоем смогли беспрепятственно подняться по ступенькам. Пидик несколько раз ударил в дверь и через компьютерный переводчик попросил открыть. Дом безмолвствовал.

— Откройте дверь, — приказал Пидик ближайшему солдату.

Тот внимательно оглядел дверь и заметил с одной стороны, ближе к косяку, головки болтов для дверных петель. Он прикрепил здесь небольшие взрывные устройства и, включив таймер, отступил от двери.

— Десять секунд, сэр. Заряды создают направленный взрыв, пробивая небольшие отверстия, но возможна и слабая взрывная волна.

Раздался резкий треск двойного взрыва, и они прижались к стене. Толпа взвыла. Оба врача, осторожно ступая по рухнувшей двери, вошли в дом и, услышав, как кто-то побежал по темному коридору, поспешили на звук. Дойдя до конца коридора, они обнаружили сумрачную комнату, едва освещенную последними лучами солнца, пробивающимися через ставни высокого окна. В комнате на кровати лежал мужчина, а в углу молчаливо жалась кучка женщин и детей.

— Капрал, — обратился Пидик к солдату, вошедшему с ними в комнату. Выведите этих людей отсюда и проследите, чтобы никто не входил в здание. Если понадобится, попросите подкрепления у доктора Толедано.

— Мы справимся, сэр, не беспокойтесь.

— Очень хорошо. Прежде чем пойти, оставьте мне свой фонарик.

Вспыхнул яркий луч света, и человек на кровати застонал, отворачиваясь и прикрывая рукой глаза. Внутренняя сторона предплечья, опухшая и красная, была покрыта сыпью. Доктор Пидик взял его за руку и нахмурился, почувствовав, как от нее пышет лихорадочным жаром. Он мягко отвел его руку от лица. Оно тоже опухло и покраснело, глаза были закрыты, и врачи сначала не узнали лежащего перед ними человека.

— Это Джостен, — сказал Ян. — Глава совета.

— Изури… — пробормотал Джостен, мотая головой по подушке из стороны в сторону.

— Чума, — произнес Пидик. — Вполне понятное слово. Срочно вызовите «Скорую помощь» и передайте, что мне нужно одно место в изоляторе. Да, и расскажите доктору Толедано о том, что происходит в городе, чтобы он успел поднять по тревоге все войсковые соединения.

Джостен позвал их, и Пидик поднес к нему поближе микрофон компьютерного переводчика.

— Оставьте меня… сожгите здание… я умираю. Это чума.

— Мы позаботимся о вас…

— Только смерть может вылечить от чумы! — выкрикнул Джостен, приподнявшись в постели, затем рухнул обратно и тяжело застонал.

— Они все, кажется, убеждены в этом, — заметил Ян.

— А я — нет. Болезнь есть болезнь, а если есть болезнь, то есть и лекарство от нее. Вот и санитары…

Город был охвачен паникой. Машине «Скорой помощи» пришлось передвигаться по улицам очень медленно, чтобы в темноте не наткнуться на лежавших повсюду людей, одурманенных газом. Солдаты пускали в ход усыпляющий газ все чаще и чаще, применяя его в огромных количествах. Лагерная стоянка на площади охранялась по всему периметру; один из постов круговой обороны открыл проход, чтобы пропустить машину.

— Что с ним? — спросил Толедано, когда носилки внесли в госпиталь.

— Пока не знаю, доктор. Как только установлю диагноз, сразу доложу вам.

— Полагаю, вы не заставите долго ждать. У нас уже семь подобных случаев.

Пидик молча отвернулся к носилкам.

— Идемте со мной, — обратился Толедано к Яну. Быстрым шагом он направился к своей штаб-квартире, разместившейся в сборном домике. Ян поспешил следом. К домику они подошли одновременно с бронетранспортером, остановившимся рядом. Из него выскочил офицер.

— Плохие новости, сэр. Один из постов на стене подвергся нападению, двое нападавших погибли. Была поднята тревога, и мы добрались до того поста, но… — Он замялся. — Мы думаем, что они переправили кого-то через стену. Вот человек, который был у них за старшего.

Из бронетранспортера вытащили и, не слишком церемонясь, бросили к их ногам обмякшее тело. Толедано взглянул на безмятежное лицо спящего и проворчал:

— Азпи-оял. Я мог бы догадаться об этом. Давайте его в мой кабинет. Ян, разбудите его.

В ярко освещенной комнате в глаза бросилось заметное покраснение кожи Азпи-ояла, а когда Ян делал ему укол, то почувствовал под рукой сильный жар.

— Боюсь, что у него то же самое, — произнес он. Азпи-оял моргнул, приходя в сознание, выпрямился и улыбнулся. Но в улыбке не было ни тени тепла.

— Мой курьер ушел, — сказал он в микрофон. — И ты уже не сможешь задержать его.

— А я и не собираюсь его задерживать. Не вижу причины, почему вам нельзя общаться со своим народом. Ваша армия, очевидно, не более чем в одном дне пути отсюда.

Азпи-оял слегка вздрогнул при упоминании об армии Гудегина.

— Раз ты знаешь о гудегинцах силой в пятьдесят тысяч воинов, то ты должен знать, что пропал. С курьером я послал донесение о событиях в городе и сообщил о необходимости выслать сюда войска и разрушить этот город, а заодно уничтожить всех, кто проживает в нем. А теперь скажи, позволил бы ты переслать это донесение?

— Конечно, позволил бы, — спокойно ответил Толедано. — У вас все равно ничего не получится. Город останется там, где и прежде, а население будет жить, как и жило.

— Больные чумой — такие, как я, — будут убиты. А вас как носителей чумы просто уничтожат.

— Никоим образом. — Толедано сел и зевнул, прикрыв рот рукой. — Мы не приносили чуму. Но мы покончим с ней и вылечим всех заболевших. А сейчас вас отведут туда, где вы сможете отдохнуть.

Он позвал охрану и выключил микрофон. Толедано продолжал говорить спокойно, но в голосе его чувствовалась настойчивость, подчеркивающая значение слов, которые он произносил.

— Отведите этого человека в госпиталь и проследите, чтобы он получал необходимое лечение, но под неусыпным наблюдением. Возьмите для этого столько людей, сколько будет нужно. Его ни на минуту нельзя оставлять без присмотра, иначе он сбежит. Вы поняли?

— Да, сэр.

— Могу я спросить, что происходит? — спросил Ян, когда солдаты вышли.

— Несколько часов назад разведчики донесли об армии Гудегина. Им, видно, не понравилось, что мы отняли один из захваченных ими городов. Я надеялся использовать Азпи-ояла для заключения мира. И если мы найдем способ излечения от этой чумы, можно считать, что еще не все потеряно.

— А что это за чепуха насчет того, что мы занесли чуму?

— Это не чепуха. Наоборот, все очень похоже на правду, хотя я и не понимаю, как такое могло произойти. Если учитывать среднюю продолжительность инкубационного периода, то получается, что заболели именно те люди, которые первыми вступили с нами в контакт. И от этого факта никуда не деться.

Ян был потрясен.

— Но этого не может быть, сэр. В нас присутствуют только микроорганизмы кишечной флоры. А они безвредны. Оборудование наше стерильно. Нет, просто невозможно, чтобы мы вдруг оказались источником инфекции.

— Тем не менее это так. И сейчас мы должны найти… В комнату стремительно вошел доктор Пидик и бросил на стол диапозитив.

— Вот виновник всего, — объявил он. — Коккоба-циллярный микроорганизм. Поглощает анилиновый краситель, грамотрицателен.

— Похоже, вы описываете риккетсию? — задал вопрос Толедано.

— Да. Их кровь кишит этими тварями.

— Тиф? — спросил Ян.

— Вероятнее всего. Возможно, мутировавший штамм. Я думаю, что местные жители к нему невосприимчивы. Некоторое количество подобных микроорганизмов мы обнаружили во многих взятых нами анализах крови. Однако люди были здоровы. А сейчас они больны.

Толедано задумчиво вышагивал по комнате взад и вперед.

— Но это абсурд, — произнес он наконец. — Тиф и все болезни данной группы передаются через насекомых, клещей, платяных вшей. У меня есть основания жаловаться на работу СЭК, но мы никоим образом не можем быть источником инфекции. И тем не менее какая-то связь есть. Возможно, мы подхватили что-нибудь по дороге в город. Правда, среди личного состава заболевших нет. Мы еще выясним это. Прежде всего необходимо найти метод лечения — вот задача первостепенной важности. Вначале вылечите их, а уж источник инфекции мы найдем позже.

— У меня возникла идея по поводу… — начал было Ян. Приглушенные расстоянием звуки страшного треска, сопровождаемого грохотом, внезапно прервали его; вслед за этим послышались вопли и крики. Тут же вбежал дежурный лейтенант.

— Нас обстреливают, сэр. Паровые баллисты, причем гораздо более внушительных размеров, чем в городе. Они, наверное, подтянули их с наступлением темноты.

— Можем ли мы справиться с ними, никому не причиняя вреда?

— Никак нет, сэр. Они вне пределов досягаемости газового оружия. Мы могли бы…

Ему не суждено было закончить. Ужасный грохот ударил по барабанным перепонкам, оглушая всех, кто находился в комнате; свет разом погас. Пол выгнулся, и Ян почувствовал, что падает. Когда он с трудом поднялся на ноги, то первым, что ему бросилось в глаза, оказался луч от фонарика лейтенанта узкая желтая дорожка в темноте, в которой мельтешила пыль. Пройдясь по распростертым на полу неподвижным фигурам, луч уперся в грубую каменную глыбу, обрушившуюся на них.

— Доктор Толедано! — закричал кто-то, и лучик заколебался, словно рука, державшая фонарик, затряслась.

— Бесполезно, никакой надежды, — сказал Пидик, склоняясь над маленькой скорчившейся фигуркой. — Ему снесло полголовы. Мгновенная смерть. — Он встал и вздохнул. — Я должен вернуться в лабораторию. Думаю, это означает одно: вы должны взять на себя руководство, доктор Дакоста.

Он был почти у двери, когда вконец растерявшийся Ян смог собраться с мыслями и окликнуть его:

— Погодите, что вы имеете в виду?

— Только то, что сказал. Вы были его ассистентом. Кроме того, вы постоянный сотрудник СЭК. А у нас и без того хватает работы.

— Но он не собирался…

— Он не собирался умирать. Он был моим другом. Выполняйте работу, которую он вам поручил. — С этими словами Пидик вышел.

За короткий промежуток времени произошло слишком много событий, которые просто не помещались в сознании. Но Ян, собравшись, все же заставил себя действовать. Субординацию можно будет выяснить позже. А сейчас сложилось крайне критическое положение.

— Доставьте тело доктора Толедано в госпиталь, — приказал он лейтенанту и подождал, пока тот выполнит его распоряжение. — Насколько я помню, последнее, о чем вы говорили, — что нападающие вне пределов досягаемости газа и еще что-то о тех штуках, из которых они нас обстреливают.

— Да, сэр. Они за грядой холмов.

— Можем ли мы точно определить их местонахождение?

— Можем. В нашем распоряжении — мини-вертолеты с автокорректировщиками артиллерийского огня, снабженные инфракрасными прожекторами и передающими телекамерами.

— Пошлите туда один. Определите дислокацию противника, расстояние до них и поищите паровой котел. Если их оружие похоже на то, что на стенах, — а оно непременно будет таким же, только размером побольше, — значит, должен быть и паровой котел с трубами, идущими к баллистам. Установите его точное местонахождение одним из орудий… как вы называете это?

— Пристрелять?

— Точно. После пристрелки взорвите паровой котел. У них тогда не будет возможности продолжать обстрел. При этом, конечно. Погибнут люди, но здесь погибло еще больше. Включая доктора Толедано.

Офицер отдал честь и вышел. Только сейчас Ян почувствовал безмерную усталость и направился в ванную, чтобы сполоснуть лицо холодной водой. В комнате позади него ярко вспыхнуло аварийное освещение, и в зеркале над раковиной он увидел свои глаза. Заглянув в них, он ужаснулся. Неужели он действительно отдал приказ убивать? Да. Ему пришлось пойти на это. Для общего блага. Он отвел глаза от отражения в зеркале и окунул лицо в воду.

* * *

До рассвета оставалось всего несколько часов. Изможденный вид и покрасневшие глаза у большинства присутствующих свидетельствовали о том, что силы их на исходе. К тому времени потолок в кабинете уже залатали, внесли новый письменный стол и устранили все признаки понесенного урона. Ян сидел за столом в бывшем кресле доктора Толедано и жестом предлагал входившим садиться.

— Кажется, теперь все собрались, — сказал он. — Доктор Пидик, прежде всего доложите, пожалуйста, как у нас обстоят дела по медицинской части.

— Все, что могу сказать: мы держим ситуацию под контролем. — Эпидемиолог потер небритый подбородок. — Пока мы не потеряли ни одного больного; похоже, что поддерживающее лечение эффективно даже в самых тяжелых случаях. Но мы не в состоянии остановить распространение болезни. Это выше наших сил. Если так пойдет и дальше, то вскоре в городе не останется ни одного здорового человека, а нам придется запрашивать помощь, ибо персонала не хватит. За всю свою жизнь я не видел ничего подобного.

— Какова обстановка с военной точки зрения, лейтенант?

Предельно уставший человек поднял руки и вместо ответа хотел просто пожать плечами, но в последний момент сдержался. Он с усилием выпрямился.

— Население сейчас доставляет нам меньше хлопот. Мы отозвали своих людей с улиц, и теперь они либо на стенах, либо охраняют лагерь. Многие из местных больны, а это значит, что часть жителей не участвует в противостоянии. Остальные, похоже, пребывают в растерянности. Внешний противник все это время перемещался на позиции, с которых удобно переходить в атаку. Полагаю, что в любое время следует ожидать мощного приступа. Вероятнее всего, на рассвете.

— Почему вы так думаете?

— Судя по снаряжению, которое они подтащили к стенам: дополнительные баллисты всевозможных размеров, паровые тараны, средства для наведения мостов, штурмовые вышки — они готовы нанести массированный удар, для этого у них достаточно и людей, и снаряжения.

— Вы сможете сдержать их атаку?

— Ненадолго, сэр. Мы могли бы сопротивляться им с большим успехом, если бы нам помогали жители города; но сейчас они более чем бесполезны. Нам ведь придется обороняться и против них. У нас просто не хватит личного состава, чтобы расставить людей по стенам. Если вы позволите, я выскажу свои соображения. Здесь возможны два решения. Первое: мы вызываем дополнительные войска. Техники установили нуль-передатчик, и можно доставить сюда и собрать еще один, побольше. Второе: мы оставляем город. Оборона его будет стоить нам да и противнику — жизней; к тому же погибнет боевая техника, аппаратура. Гудегинцы — отчаянные воины и не остановятся, пока не победят.

— В случае нашего отступления — что произойдет с жителями города?

Лейтенант смутился.

— Трудно сказать. По всей видимости, учитывая, что они больны…

— Их всех убьют. Не думаю, что это решение — самое удачное, лейтенант. В то же время мы не можем взять их на базу, так как там не хватит места для больных жителей целого города. А других карантинных станций, где могли бы обеспечить лечением такое количество больных, больше нет. Похоже, ситуация начинает вырисовываться в довольно мрачном свете.

Молчание собравшихся в кабинете людей, их удрученные лица выражали согласие с мнением доктора Дакосты. Ситуация казалась безвыходной. Ведь какое бы решение они ни приняли, люди все равно погибнут. Их смерть оставит черный след в летописях СЭК. Возможно, создадут еще один тренировочный фильм, повествующий об их ошибках и предупреждающий, чтобы другие не повторяли их.

— Но мы еще не проиграли, — сказал Ян, видя, что никто больше не решается взять слово. — Есть у меня один план, и — кто знает — может, он изменит ситуацию. Продолжайте заниматься своими делами, а к рассвету я дам вам знать обо всем. Лейтенант, будьте добры, останьтесь; я бы хотел поговорить с вами.

Остальные молча вышли из комнаты. Ян подождал, пока закроется дверь за последним из них, и только тогда заговорил:

— Мне нужен доброволец, лейтенант, хороший солдат, профессиональный боец. Я собираюсь выйти за пределы города, и мне понадобится квалифицированный помощник.

— Но вам нельзя, сэр! Вы — руководитель.

— Поскольку я руководитель, никто не может воспрепятствовать мне — не так ли? Для задуманного мною дела нужен молодой медицинский работник, которого вполне можно подменить, и я как раз соответствую этим требованиям. Бригады медиков сейчас во мне не нуждаются, а расставить людей для обороны вы сможете и без меня. Если же со мной что-либо случится, сообщите в штаб, и уже через несколько минут вам пришлют намного более квалифицированного специалиста СЭК, чем я. Как видите, нет никакой причины, по которой я не смог бы идти, — не правда ли?

Лейтенант неохотно согласился, хотя ему не по душе была эта затея, и вышел, чтобы подыскать добровольца. Ян начал укладывать ранец. Он еще не кончил, когда раздался стук в дверь.

— Мне приказали явиться к вам, сэр, — доложил солдат, отдавая честь.

Ян уже встречал его — крупного мужчину с шеей, напоминавшей ствол дерева, но умевшего передвигаться с кошачьей легкостью. При себе он имел боевое оружие и выглядел довольно воинственно.

— Как тебя зовут?

— Рядовой Плендир, из охраны СЭК, сэр.

— Если не ошибаюсь, всего несколько дней назад на тебе были сержантские нашивки?

— Да, сэр, и не в первый раз. Разжалование за проступок в боевых условиях. Пьянка и драка. Но не с нашими людьми, сэр. С местными. Они все разом набросились на меня, а было их около пятнадцати. Большинство из них все еще в госпитале, сэр.

— Надеюсь, ты такой бравый не только на словах, Плендир. Готов ли ты отправиться со мной за город?

— Да, сэр, — решительно ответил тот, и ничто не дрогнуло в его лице.

— Хорошо. Мы, конечно, не собираемся кончать жизнь самоубийством, как это может показаться. Мы выберемся из города не через стену, а посредством нуль-передатчика, которым мы воспользовались, чтобы попасть на эту планету. Он перенесет нас на несколько миль в тыл противника. Я хочу взять одного из них в плен. Как ты думаешь, это реально?

— Звучит замечательно, сэр, — произнес Плендир, почти улыбаясь при мысли, что им удастся пленить вражеского солдата.

Ян надел ранец, и оба отправились в техническую часть. Внутри временное сооружение заливали потоки яркого света, где-то в глубине подвывал генератор, снабжая электрическим током оборудование и подзаряжая аккумуляторы всего подвижного состава. Они переступили через кабели и, осторожно обогнув аппаратуру, приблизились к знакомому пластинообразному экрану передатчика материи, предназначенного для переноса людей.

— Все проверено? — спросил Ян проходившего мимо техника.

— До последнего десятичного знака и заблокирован на частоте, сэр.

Ян записал код нуль-передатчика на внутренней стороне запястья, и Плендир машинально сделал то же самое. Запомнив номер вызова данного нуль-передатчика, они смогут действовать, не опасаясь, что не сумеют вернуться тем же путем.

— Могу ли я кое-что предложить, сэр? — спросил Плендир, пока Ян набирал на клавиатуре код другого нуль-передатчика, находящегося за пределами города.

— В чем дело?

— Мы сейчас вступаем, так сказать, в сферу моей деятельности. Мы не имеем ни малейшего представления о том, кто или что ожидает нас по ту сторону экрана. Я пройду первым и перекачусь налево. Вы как можно быстрее следуйте за мной и сразу ныряйте направо. После этого затаитесь. Осмотритесь кругом, не вставая с земли.

— Как скажешь, Плендир. Но мы ведь очутимся довольно далеко от расположения войск противника, так что, думаю, нам не о чем беспокоиться.

Солдат удивленно приподнял брови, но промолчал. Как только вспыхнула лампочка, сигнализирующая о начале рабочего режима, он махнул Яну рукой — и нырнул головой в экран. Ян прыгнул сразу за ним, приготовившись упасть на землю.

Его встретили холодный воздух и черная звездная ночь, а еще — внезапный оглушительный взрыв и тяжелое падение какого-то предмета рядом с ним. Ян стукнулся о землю сильнее, чем предполагал, и от удара резко выдохнул из легких воздух. Отдышавшись и приподняв голову, чтобы оглядеться, он обнаружил, что короткий бой уже закончился. Рядом с ним лежал человек, не подававший признаков жизни; очевидно, это он рухнул на землю, когда Ян сам не очень удачно приземлялся. Плендир сидел на корточках рядом с человеком, который катался по земле и тихо стонал; от трех других неподвижных фигур медленно отплывало облачко газа, едва различимое на фоне ярких звезд. В кустах неподалеку раздавался треск, который постепенно затихал и наконец замер где-то вдали.

— Все чисто, сэр. Они здесь стояли на карауле, но я — наверное, подсознательно — ожидал встретить их, а они меня — нет. То есть не сейчас, если вы понимаете, о чем я. Тот, что рядом с вами, вероятно, мертв; тут уж ничего нельзя было поделать — или он, или я. А вот у этого сломана рука; другие — усыплены газом. Кто-нибудь из них подойдет?

— Пожалуй, самым подходящим будет раненый. Дай-ка я взгляну на него. — Ян встал и скинул с плеч ранец. — Несколько человек сбежали, не так ли?

— Да, сэр. Думаю, они приведут сюда своих приятелей. Сколько времени вам понадобится?

— Пятнадцати минут должно хватить. Думаешь, мы сумеем столько продержаться?

— Может быть. Я постараюсь задержать их, насколько возможно. Вам помочь, пока я не ушел?

— Да, немного.

От резкого света пленник вздрогнул и отвернулся. В одежде из грубой ткани и полуобработанных мехов, без привычного металлического шлема, он совсем не походил на солдата. Когда Ян коснулся его руки, пленник дернулся и попытался уползти в спасительную темноту, но внезапное появление прямо перед глазами острия боевого ножа заставило его изменить решение. Не теряя времени, Ян надел на сломанную руку надувную повязку и через эластичную ткань совместил концы сломанной кости; затем включил нагнетание воздуха. Повязка с коротким шипением раздулась, жестко обхватив сломанную руку, тем самым обеспечив ей неподвижность.

— Ему, пожалуй, не понравится то, что я сделаю сейчас, поэтому свяжи-ка его, пожалуйста, по рукам и ногам и перекати на бок.

Плендир проделал все с привычной сноровкой, пока Ян раскладывал содержимое ранца. Хирургическими ножницами с тупыми концами он разрезал одежду на пленнике. Мужчина стал подвывать, и Ян заклеил ему рот липкой лентой.

— Пойду разузнаю обстановку, сэр, — сказал Плендир, принюхиваясь. — Скоро рассветет.

— Теперь я справлюсь один.

Солдат бесшумно скользнул в темноту, а Ян, укрепив на камне фонарик, обнажил не слишком чистую спину пленника. Послышался сдавленный стон. Из ранца Ян достал заранее подготовленный большой квадрат из многочисленных, склеенных крест-накрест отрезков хирургической липкой ленты. Придержав пленника коленом, он нашлепнул квадрат ему на спину и как следует прижал его. Мужчина вздрогнул от холодного прикосновения, застонал и попытался отстраниться. Ян встал, отряхивая колени, и взглянул на часы.

Плендир появился, когда на востоке уже начинала алеть робкая заря.

— Они быстро добрались, сэр, — доложил он. — Их лагерь, наверное, где-то неподалеку. Во всяком случае, сюда идет целая банда.

— Сколько времени у нас в запасе?

— Минуты две, ну, может, три — самое большее. Ян посмотрел на часы:

— Мне нужно по крайней мере три минуты. Ты сможешь как-нибудь задержать их?

— С большим удовольствием, — ответил Плендир и быстро отошел.

Минуты ожидания тянулись невыносимо долго; секундная стрелка двигалась так, словно ползла через патоку. Последняя минута еще не истекла, когда вдали послышались разрывы гранат и крики.

— Пора, — вслух произнес Ян и, не теряя ни секунды, склонился над гудегинцем, намереваясь снять с него пластырь. Он отодрал его одним рывком, вырвав множество волосков, и пленник молча скорчился от боли. Ян засунул квадрат в ранец и рискнул на секунду включить фонарик.

— Замечательно! — воскликнул он.

На спине пленника багровел четкий рисунок из квадратных рубцов; один из них, побольше, так вздулся, что напоминал огромный фурункул.

Примчался Плендир, едва дыша и отстреливаясь на ходу.

— Они прямо за мной!

— Одну секунду, мне нужно доказательство! Солдат развернулся и швырнул несколько газовых гранат в направлении, откуда только что прибежал. Ян тем временем нащупал в ранце фотоаппарат. Вспышка послушно выбросила резкий сноп света, и Ян крикнул:

— Идем!

Мимо уха что-то просвистело.

— Прыгайте… Я сразу за вами!

Ян с силой вдавил клавишу преобразователя энергии на контрольной панели нуль-передатчика, заранее настроенного на нужную программу, и прыгнул в экран. Он ударился об пол, поскользнулся и упал; за ним сразу появился Плендир, вынырнув из экрана в аккуратном сальто. За ними последовала стрела, выпущенная из арбалета, и воткнулась в противоположную стену комнаты. Плендир поспешно отключил нуль-передатчик, и связь прервалась.

— Последний выстрел войны, — улыбаясь, произнес Ян и посмотрел на стрелу, торчащую из стены. — Теперь ей должен прийти конец.

* * *

Врачи взглянули на увеличенный отпечаток цветной фотографии, затем на квадрат из липкой ленты, который побывал на спине гудегинца.

— Сейчас, задним умом, это кажется очевидным, — нехотя признала доктор Букурос, словно негодуя на то, что не ей пришло в голову, где искать причину заболевания.

— Аллергия, — проговорил доктор Пидик. — Единственное, о чем мы не подумали. Но нужно ли было так рисковать, чтобы получить подтверждение?

Ян улыбнулся:

— Конечно, мог бы подойти любой житель города, но у меня оставались бы сомнения. Поэтому мне нужен был кто-нибудь со стороны, кто никогда не входил с нами в контакт. Как видите, гудегинский солдат оказался идеальным объектом. Взаимодействие с нашими обычными веществами — и результат перед вами: тяжелая аллергическая реакция. — Он постучал по багровому вспухшему рубцу на фотографии.

— Что же является аллергеном?

— Полистер. Самый обычный пластик. Из него соткана ткань для нашей одежды, наши ремни, детали снаряжения, бесчисленное количество вещей. Местные жители просто не смогли избежать контакта со всем этим. А последствия оказались губительными. Вы дали мне ключ к разгадке, доктор Пидик, когда сказали, что в кровотоке большинства местных жителей обнаружены неактивные формы чумных микроорганизмов. Это мне напомнило кое-что. Тиф — одна из немногих болезней, при которой человек может быть ее носителем, оставаясь здоровым. По всей вероятности, тиф на этой планете, впоследствии подвергшийся мутации, имел в основном летальный исход. В результате болезни человек либо умирал, либо приобретал иммунитет. Заболевших убивали. Следовательно, ныне живущее население происходит от людей с приобретенным после тифа иммунитетом. Все поголовно.

— А наше появление словно нажало на спусковой крючок, — добавил Пидик.

— К несчастью, это так. Между их врожденным иммунитетом и аллергией на полистер существует тесная связь. Их организмы впервые так бурно реагируют на аллерген. Тяжелейшая аллергическая реакция взламывает естественную защиту организма и вызывает си-нергическую, то есть взаимно усиливающуюся, реакцию с тифом, ослабляя врожденный иммунитет. И они заболевают.

— Но отныне с этим покончено, — твердо заявил Пидик.

— Да, покончено. Теперь, когда мы знаем причину, мы знаем и средство лечения. И первым, кого мы вылечим, будет Азпи-оял — наш посол доброй воли в его родном Гудегине. Когда его вылечат, он поверит в лечение. Он увидит, как лечат других и как они выздоравливают. А если нет больше жертв чумы, то нет и причин для войны. У нас с ними могут быть деловые и дружеские отношения, и мы сможем наконец выбраться из того тупика, в который сами себя загнали.

Вдали послышались звуки труб и крики толпы.

— Думаю, вам следует поторопиться, — заметила доктор Букурос и направилась к выходу. — Если мы все погибнем, нам придется изрядно потрудиться, чтобы убедить их в чем-либо.

Молча согласившись с ней, они поспешили следом.

Жена бога

Ее звали Ози, и она считалась самой прелестной девушкой в поселке Виррал-Ло, издавна славившемся потрясающей красотой своих женщин. Прячущийся в седловине мрачных гор планеты, называемой Орриолз, Виррал-Ло вряд ли мог предложить что-либо еще. Красота была его главным достоянием, и ее заботливо оберегали. Если Ози решалась выйти на улицу, она надевала плащ из более плотной, чем у других, просвинцованной ткани, который вместе с широкополой шляпой и очками с толстыми темными стеклами должен был защитить ее от жесткой радиации палящего белесо-голубого солнца. Зато дома, по вечерам, каждый мог оценить белизну ее кожи, блеск длинных черных волос, совершенство тугих вздернутых грудей. В то же время ее руки были закрыты: существовали строгие правила на этот счет. По краям свободной юбки звенели маленькие серебряные колокольчики, а глаза всегда были спрятаны за круглыми темными очками. Но то, что оставалось открытым, вызывало восхищение, и рабочие, чьи лица и шеи покрывали пятна ожогов, раковые рубцы и келоиды, получали огромное удовольствие при виде ее нетронутой красоты. Для них было большим огорчением узнать, что решено послать ее в школу.

Несмотря на расходы, каждый считал это хорошим вложением капитала. Несколько веков назад люди обосновались на этом клочке земли, чтобы выращивать плои — растение, созревавшее только в почве Орриолза под его резким актиничным солнцем. Их далекие предки жили в южноамериканских горах, так что разреженность здешней атмосферы не причиняла жителям Виррал-Ло больших неудобств. Они имели мощные грудные клетки и могли дышать свободно. Другое дело жесткая радиация, от которой не было спасения. Численность поселян росла не так быстро, как им хотелось бы, и, чтобы как следует возделывать землю, постоянно не хватало людей. Нужна была дорогостоящая техника, а тех денег, что давала торговля наркотиком из плоя, не хватало. Поэтому поселяне были готовы пойти на определенные жертвы, дабы выучить Ози. Они знали, что позже за нее можно будет взять хорошую цену. Очень хорошую цену.

Совсем девчушкой, едва сдерживавшей слезы, она переступила порог трансмиттера и очутилась на Земле, в горах недалеко от Берна, где находилась ее школа. Годом позже в тот же самый день она сошла с экрана сдержанной молодой женщиной, не склонной к нелепым проявлениям чувств. На торжественном обеде, куда были приглашены все, эта женщина, которую до сих пор знали молоденькой девушкой, пользовалась исключительным успехом. Ее манеры были безупречны (однако рабочие отметили некоторую холодность), ее грациозная красота — ошеломляющей и зрелой. Из школы прислали аттестат, в котором говорилось, что она окончила курс с высшими баллами по всем дисциплинам, умеет безукоризненно вести себя в обществе, обучена всем тонкостям любви и остается virgo intactus, поскольку находилась в поле зрения школьных властей в течение всего года. Она стала законченным совершенством. С благоговением люди смотрели на эти волосы, груди, безупречные манеры — и видели тракторы, бороны, культиваторы и бесконечный ряд мешков с удобрениями.

— А вот наше объявление, — сказал ее отец, когда обед завершился и столы были убраны.

Послышались одобрительные возгласы и вздохи восхищения.

— Фотография просто великолепна!

— Все размеры с точностью до сантиметра!

— Такой высокой цены никогда раньше не было. Ози без всякого выражения смотрела в свой бокал, лишь легкая улыбка тронула уголки ее губ. Волна восхищения прошла по столам. Гости затискали и зацеловали бы ее в порыве благодарности, если б не боялись хоть отчасти повредить этот самый intactus. С тех пор как ей исполнилось пять лет, ее не целовали даже родители. Она была готова. Совершенно готова.

Через три дня пришел первый ответ. Были, конечно, и другие — один бог знает, сколько их было, — брачная газета отвергла те из них, что не соответствовали запрошенной цене.

Несколько людей в черном вышли из трансмиттера, с подозрением осматриваясь: их встретили в бедно убранном холле самого большого на планете строения. Впрочем, их настроение значительно улучшилось, когда навстречу им грациозно вышла Ози. Адвокаты тщательно изучили ее бумаги, доктора осмотрели ее в присутствии бдительных родственников, и финансовый директор попытался сбить цену; словом, все шло как по маслу, когда в холле появился неизвестный и произнес, топнув сапогом об пол:

— Эй вы, проходимцы, выметайтесь отсюда! Она будет моей невестой.

Люди в черном с каменными лицами наблюдали, как отец Ози с крайней учтивостью поприветствовал незнакомца. По всему было видно, что у этого человека водились деньги, и немалые. Его одежда была сшита из дорогих тканей, размер и огранка драгоценностей — бриллиантов и изумрудов — вызывали восхищение. У него были светлые шелковистые волосы, доходящие до плеч, и изящные усы, которые он время от времени разглаживал костяшками пальцев.

— Могу я узнать ваше имя? — спросил отец Ози с легким поклоном, соответствующим, как ему показалось, данным обстоятельствам.

— Меня зовут Иоганн. Я являюсь полноправным Повелителем Маабарота и прошу руки вашей дочери.

То, что ни один из присутствующих никогда не слышал о Маабароте, не показалось странным. С появлением трансмиттеров человечество распылилось по Галактике словно прах по ветру, и появилось множество обитаемых миров.

— Мы пришли сюда первыми, — сказал один из адвокатов. — Вы должны уйти.

— Я останусь, — сказал Иоганн и щелкнул по своей богато украшенной щеголеватой трости.

Она казалась довольно увесистой, а на деле была еще тяжелее, если судить по тому, с какой скоростью рухнул адвокат на пол, когда трость ударила его в висок.

— Я согласен заплатить нужную сумму и еще десять тысяч кредитов сверху, сказал Иоганн, достал из бумажника толстую пачку денег и бросил ее на стол. К этому я могу добавить, что той жирной свинье, которую представляют эти шакалы, семьдесят лет от роду и вся его кожа покрыта бородавками.

— Это правда? — спросила Ози, заговорив в первый раз за все это время, и звук ее чистого голоса был подобен звону колокольчиков на юбке.

— Конечно, нет! — воскликнул один из адвокатов, держась подальше от страшной палки. — Взгляните сами на эту фотографию.

— И все же я ему верю, — сказала Ози и выронила фотографию, едва заметно улыбнувшись тонкими губами. Затем она повернулась к Иоганну, не забыв наступить на фотографию.

— Я могла бы стать вашей, мой господин, но это будет стоить вам недешево. За начальную цену вы получите мое тело, но не душу, ибо я всегда буду думать, что вы любите вложенные в меня деньги больше меня самой. Я прошу вас быть великодушным…

— Насколько великодушным?

— По крайней мере еще пятьдесят тысяч кредитов.

— Великодушие влетит мне в копеечку.

— Не только великодушие, но и моя любовь. Вы кажетесь мне человеком, которого я могла бы любить страстно, и я чувствую, что это принесет мне радость. Но радость умрет, если меня постоянно будет мучить мысль о нищете моих близких. Заплатите им эту ничтожную сумму, и вы увидите, какой страстной стану я для вас.

Она сделала шаг вперед, взяла его руку, повернула ладонью вверх, наклонилась и притронулась к ней кончиком остренького языка. Иоганн взревел и дрожащими руками полез в бумажник.

— Ты меня убедила, — сказал он и стал вываливать на стол пачки банкнотов, едва ли соображая, что делает. — Приготовьте брачные документы. Совершим все формальности как можно быстрее. Я не могу ждать.

— Я ждала долгие годы, сохраняя всю свою страсть для тебя, — шепнула она ему на ухо.

Он снова заревел и, чтобы дать выход чувствам, начал выгонять людей в черных фраках из холла. Втолкнув последнего в трансмиттер, Иоганн овладел собой, стоически перенес брачную церемонию, подписал все бумаги и сдержанно поцеловал невесту в щеку. Однако он не захотел остаться на банкет.

— Терпение моей плоти на исходе, — пробормотал он сквозь крепко стиснутые зубы и полез в бездонный бумажник за новой порцией денег. — Я надеюсь, небольшая сумма утешит вас и вы не будете сокрушаться по поводу нашего отсутствия на церемонии. Неотложные дела вынуждают нас уехать.

Гости не настаивали — их сердца наполнились сочувствием. Появился багаж Ози. Иоганн набрал нужный номер, прикрывая клавиатуру своим телом, после чего вещи молодоженов внесли в трансмиттер. Кивнув в знак прощания, Иоганн взял молодую жену за руку и вместе с ней переступил порог.

Они очутились в маленькой, пыльной, совершенно пустой комнате, где не было даже окон. Ози, помня о своих безупречных манерах, не произнесла ни слова. С легким любопытством она смотрела, как ее муж повесил громадный замок на пульт управления трансмиттером, отпер дверь и впустил ее в следующую комнату. После чего запер тяжелую дверь у них за спиной не менее чем на полдюжины замков. Все эти действия озадачили Ози, однако она не подала виду и спокойно осматривала просторную, безвкусно убранную комнату, центром которой служила широкая кровать с откинутыми простынями.

— Я знал, что ты будешь моей женой. Задыхаясь от страсти, он погладил ее по спине и потянул к кровати. В то же мгновение ее тело стало твердым и неподатливым, как гладильная доска, а взгляд принял отсутствующее выражение. Ему пришлось отпустить ее, после чего она заговорила, но не раньше, чем поправила на себе одежду:

— Прикажи проводить меня в мою гардеробную и пришли туда вещи. Я должна как следует приготовиться, чтобы ничего не испортить в ненужной спешке. Советую и тебе сделать то же самое, потому что мы не выйдем из этой комнаты по крайней мере два-три дня.

Она медленно подняла темные очки, которые никогда не снимала, и в ее потемневших, широко раскрытых глазах читалось такое страстное обещание, что он без памяти погрузился в их бездонные глубины. Затем его губы ощутили мимолетный жар поцелуя, и, опустив голову и лишившись дара речи, он протянул руку в сторону двери в стене напротив.

***

Первая неделя прошла для Ози как нельзя лучше. Школа в земных Альпах дала ей хорошую выучку — насколько это было возможно без практических уроков, кроме того, она обнаружила в себе естественную склонность к такого рода занятиям. Сюда нужно прибавить облегчение, которое она испытала, изменив наконец свой статус. Единственное доступное ей удовольствие, заключавшееся в предвкушении, с годами стало довольно утомительным. Поэтому сейчас, в первый день и следующую за ним ночь, она пустила в ход весь свой потенциал, полученный в школе, а затем различные экзотические приемы, необходимые для стимуляции сил. Прошло больше недели, прежде чем она проснулась и обнаружила, что ее муж покинул супружеское ложе. Пресыщенная и умиротворенная, она потянулась, зевнула и нажала кнопку возле кровати.

До сих пор еду и питье молча просовывали сквозь опущенные занавески чьи-то руки. Сейчас она отодвинула драпировку и, откинувшись на подушки, наблюдала, как миловидная девушка в униформе несмело вошла в комнату.

— Принеси легкого вина, — приказала Ози, — и что-нибудь поесть. Что ты можешь предложить?

Служанка понуро уставилась в пол и не произнесла ни слова.

— Говори, не бойся. Я — твоя госпожа и жена повелителя. Ну, как насчет еды?

Девушка глупо помотала головой, отчего Ози начала раздражаться.

— Ты что, немая?

При этих словах девушка энергично закивала, указывая на свое горло.

— Бедняжка, — сказала Ози, немедленно почувствовав жалость. — А ведь такая молоденькая и симпатичная. Ну, принеси мне чего-нибудь вкусненького, у меня зверский аппетит.

Еда была принесена. Ози хорошо поела, затем долго принимала ванну и томно предавалась праздному удовольствию приведения в порядок своих ногтей и волос. Она не торопилась познакомиться с этим миром, ставшим ее новым домом; впереди была целая жизнь. Ее муж был бы рад лично ей все показать, и ей хотелось доставить ему это удовольствие. Их брак начинался без лишних церемоний.

Ближе к вечеру высокие бронзовые двери растворились, и в комнату решительным шагом вошел Иоганн. Этот человек был так силен, что только темные круги под глазами выдавали его усталость. Ози обняла его за шею, поцеловала, и он поспешил отойти от нее, почувствовав, как горячий прилив страсти снова поднимается в нем.

— На сегодня достаточно, — сказал он. — Супруга моя, мне следует показать тебе твой мир, а люди Маабарота желают видеть свою госпожу. Если ты наденешь одно из своих парадных платьев, мы выйдем на балкон и поприветствуем толпу, которая уже три дня как собралась и ожидает тебя с неослабевающим энтузиазмом.

Он нажал кнопку на стене, и до них донесся рев бесчисленных голосов.

— Кажется, они довольны.

— Это великое событие в их жизни. После встречи на балконе мы отправимся на обед, где ты познакомишься с высокопоставленными людьми нашего мира. Но прежде чем это произойдет, я должен сказать тебе кое-что.

Иоганн прошелся по комнате, его пальцы нервно перебирали золотые нити мундира, а лоб покрылся испариной, словно он чего-то опасался.

— Вы должны мне в чем-то признаться? Есть что-то такое, о чем вы не хотели говорить, пока мы не поженимся? — В голосе Ози зазвучали ледяные нотки.

— Любовь моя. — Он упал перед ней на колени и схватил за руки. — Это не то, что ты думаешь, уверяю тебя. Я действительно Повелитель Маабарота. Все богатства этой щедрой планеты принадлежат мне, а значит, и тебе. Я не сказал только, как ко мне относится мой народ.

— Они не любят тебя?

— Наоборот — обожают. — Он встал, отряхнул колени, поднял подбородок, и его лицо приняло выражение спокойного благородства. — Точнее сказать, они меня боготворят. Ты должна понять, это простой народ, и некоторое благоговение для них вполне естественно.

— Как мило. Значит, ты, как в Египте или Японии, потомок бога солнца? Похоже на то, только еще больше.

— Что же может быть больше?

— Они верят, что я и есть сам бог.

— Как мило, — только и произнесла она, ничего не выразив этими словами, кроме заинтересованности: ни недоверия, ни насмешки, ни сарказма — школа в Берне была очень хорошей.

— Мило, конечно, но и тяжело. Ведь малейшее мое желание — закон, и мне приходится все время следить за тем, чтобы не злоупотреблять своей властью.

— А сам ты веришь, что ты — бог?

— Хороший вопрос, — улыбнулся он. — Как образованный человек, знакомый с логикой, конечно, нет. — Он усмехнулся. — Хотя временами у меня возникает странное чувство. Давление их безоговорочной веры слишком велико. Впрочем, мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз.

— Как же все это вышло?

— Начала я сам толком не знаю. Какой-то мой дальний-дальний предок овладел единственным в этом мире трансмиттером и сумел скрыть его существование от народа. Штуки, которые может выделывать это устройство, безграмотным людям кажутся чудесами.

Тонны зерна исчезают в маленькой комнате, где они ни за что не могли бы поместиться. Вместо них появляются странные и поразительные аппараты. Маабарот веками дремлет в сумерках патриархального феодализма, и единственный человек, который сколько-нибудь знаком с наукой, — их бог-повелитель, то есть я. Ну и, конечно, жена Повелителя, чудесным образом сошедшая с небес, чтобы встать рядом с ним. Жена Повелителя всегда с другой планеты. Повелитель может иметь только одного сына, который займет его место, когда бог-отец вернется на небеса. У тебя будет только один сын и не будет дочерей.

— Мне их будет не хватать. Я всегда мечтала о большой семье.

— Очень жаль. Но сможешь ли ты повиноваться мне без задних мыслей?

— Конечно. Разве я не поклялась в этом? Вместо большой семьи я обращу свою безграничную любовь на единственного сына. А как же иначе? Ведь в будущем он станет богом. Мне не на что жаловаться.

— Замечательно! Моя жена перл из перлов. Так мы идем на балкон?

— Сейчас я позову служанку, чтобы одеться. Как ее зовут?

— Бакжли.

— Что случилось с ее голосом?

— Я ей сказал, что она больше не сможет говорить, — вот она и не может. Народ на этой планете искренне верит в бога. Мы держим немых и неграмотных слуг, чтобы они не смогли никому рассказать о здешней жизни.

— Разве это необходимо?

— Таков закон, как для них, так и для меня. Они не видят в этом большой жертвы и тысячами стремятся получить место в моем дворце.

— Мне здесь ко многому придется привыкнуть.

— Быть женой бога почти так же трудно, как и самим богом.

— Неплохо сказано.

***

Когда молодая госпожа ступила на балкон, ее встретил гул приветствий, быстро перешедший в истерические вопли, едва она соизволила заговорить. Но Повелитель поднял руку и пожелал, чтобы мир сошел на его народ, — и мир сошел: отчасти из-за силы внушения, отчасти потому, что он выпустил в толпу успокаивающий газ с помощью пульта дистанционного управления на поясе. Со следами возбуждения на лицах божественная чета проследовала в банкетный зал, где под оглушающий рев труб была встречена морем склоненных спин. Как только бог и его супруга сели, местное дворянство выпрямилось и стало поочередно, по вызову сенешаля, выходить вперед, чтобы преклонить колена и поцеловать кольцо на руке Ози. Во время церемонии Ози потягивала охлажденное вино и ласково улыбалась, скрашивая божественную суровость супруга, чем завоевала всеобщее расположение. Утомившись, бог одним движением пальца прекратил вступительные речи, и обед начался.

Этому великолепному пиршеству не суждено было перевалить через семнадцатую перемену, состоявшую из маленьких птичек, зажаренных в меду. Вновь появился сенешаль и громко ударил жезлом о мраморный пол. Наступила тишина.

— О господь, наш отец, милующий и карающий, мы имеем честь уведомить тебя, что в это самое время твой высокий суд выносит приговор.

— Я буду присутствовать при этом, — сказал Иоганн, поднимаясь и подавая Ози руку. — Проклятие, прямо посреди обеда. Но это одна из обязанностей. Бог не может отлынивать от работы. Впрочем, прогулка освежит наш аппетит, так что не все так плохо.

Гости с низкими поклонами расступились, и Повелитель с супругой направился во главе перешептывающейся толпы во Дворец правосудия, где заседал высокий суд. Иоганн подвел жену к небольшому балкону, аляповато украшенному гипсовыми облаками, символизирующими небесный престол. Пока они занимали места на плюшевых тронах, в зал вошли судьи, облаченные, помимо черных одеяний, в неприступную добродетель, как подобает всем судьям во все времена.

Высоким тенором, наполовину выпевая слова, секретарь произнес:

— Судьи возвращаются. Подсудимый должен встать. Только теперь Ози заметила плешивого человека в серых лохмотьях, сидящего на окруженной шипами скамье подсудимых. На нем было столько цепей, что солдатам пришлось помочь ему подняться на ноги. Так он и стоял, слегка пошатываясь, когда солдаты вернулись на свои места.

— Заключенный, — пропел секретарь, — ты обвиняешься в самом страшном для человека преступлении. Твой собственный язык навлек на тебя несчастье. Ты виновен в ереси, ибо отрицаешь существование бога. Сейчас судьи вынесут свой приговор.

— Я могу повторить! — заорал подсудимый грубым, хриплым голосом. — Я скажу это прямо ему в лицо. Он такой же бог, как все мы. Человек — вот кто он.

Толпа завопила и подалась вперед, требуя крови. Понадобилось немало стражников, чтобы сдержать ее.

— Это моя ошибка, — сказал бог жене. — Цены на сельскохозяйственные продукты все время падают, и я попытался модернизировать хозяйство. Я организовал опытное производство деталей для электроники. Но наука становится проклятием в феодальном обществе. Этот человек был управляющим, и технический гений ввел его в богословский грех.

— Но ты будешь милосердным? — спросила она, напуганная кровожадностью толпы.

— Я не могу, ибо я суровый бог и меня должны бояться.

Судьи встали и хором продекламировали:

— Высокий суд считает подсудимого виновным и передает его в руки живого бога. Смерть на месте, и да свершится правосудие.

— Правосудие, — прохрипел заключенный, в то время как Иоганн медленно поднимался со своего места, и его голос отчетливо прозвучал в наступившей тишине. — Это все предрассудки. Ну-ка внушите мне, что я сейчас умру. У вас ничего не выйдет, сэр. Я не собираюсь валиться с ног только потому, что кто-то скажет "умри".

— Умри! — торжественно произнес Иоганн, и его перст устремился на осужденного.

Человек завизжал, судорожно забился в цепях — и умер.

— Какой ужас, — сказала Ози. — Сила внушения…

— Действует почти на всех. Но я предусмотрел и тяжелые случаи. Пятьдесят тысяч вольт пропущены через его цепи. Дистанционное управление. Что ж, давай вернемся, пока еда не остыла.

Но у Ози почему-то совершенно пропал аппетит, и она покинула застолье, выпив лишь немного вина. Готовясь в гардеробной к ночным торжествам, она пыталась забыть происшедшее, но не могла. Гораздо лучше ей удалось разумно оправдать эту казнь. Главное — повиновение закону и правомочной власти. Без повиновения наступит хаос. Она настолько убедила себя, что вышла навстречу богу, своему мужу, с вновь вспыхнувшей страстью. Бог направился в спальню все спокойно в этом мире.

***

— Я думаю, меня можно назвать милостивым деспотом, — сказал Иоганн на следующий день, когда они ехали бок о бок по улицам города.

Крепкие носильщики тащили их паланкин на широких плечах, а солдаты-копьеносцы сдерживали орущую толпу. Не переставая говорить, Иоганн раздавал поклоны направо и налево, машинально улыбался и расшвыривал пригоршни мелких монет.

— Как они рады тебе, — также улыбаясь, сказала Ози. — Ну и мне, конечно. Но действительно ли они счастливы?

— Как кролики на капустной грядке. Ведь я действительно с ними милостив. Они пользуются всеми благами цивилизации, не заботясь о последствиях. Никакого тебе смога, или загрязнения среды, или промышленности. Им не нужно проводить долгие годы в школе, чтобы затем бороться за место в технократическом обществе. Их счастливые дети и не слышали о таких школах. Маабарот — сущий рай, и им есть за что быть благодарными мне.

— У тебя есть проблемы с преступностью?

— Никаких. Люди повинуются закону, если живой бог стоит у них за спиной.

— Они не голодают?

— Пища, одежда и кров для всех — таков закон бога.

— Часто они болеют?

— Новейшие медицинские препараты, которыми набиты храмы, всех ставят на ноги. Чудесным образом, конечно. Им есть за что меня благодарить.

— Значит, они не жалуются?

— Нет. Повсюду слышны хвалы господу. Они живут в раю и не торопятся попасть на небеса.

— Но тот человек, который умер?..

— Недовольный. Таких очень немного. Среди полной безмятежности и счастья всегда найдется кучка готовых роптать в раю. Но даже своей смертью они приносят пользу, служа примером для счастливой толпы. Жирной, загорелой, хорошо откормленной и тупой. Им ничего не нужно. Смотри, как они приветствуют меня.

Люди действительно дошли до исступления. Плакали от счастья, поднимали своих детей, чтобы получить благословение, целовали землю, попавшую в тень паланкина, валились в обморок в порыве страсти. Все шло как нельзя лучше. На улице Золотых Дел Мастеров раздавали бесценные безделушки. На базаре Ювелиров ограненные камни лились драгоценным дождем. Это был настоящий триумф. Молодожены вернулись домой, задыхаясь от удовольствия, выпили прохладного вина и сами не заметили, как их праздник с новой силой продолжился в постели.

Время летело быстро. Если пасторальные удовольствия надоедали, супруги ускользали на другую планету, чтобы пойти в театр или на концерт, или ради какого-то другого светского развлечения. Но это случалось не часто, ведь здесь в их распоряжении были пешие и морские прогулки, катание на лошадях, охота, рыбная ловля, праздничные застолья и множество других способов провести время. Незаметно пролетела неделя, месяц, год наконец, и как-то после торжественного обеда, когда они остались одни в спальне, Иоганн поцеловал жене руку и сказал:

— Пора подумать о нашем наследнике.

— Я все ждала, когда же произойдет это благословенное событие.

— Через девять месяцев, если ты не против.

— Я не против, — сказала она и выбросила пузырек с пилюлями в открытое окно. — Начнем?

— Не так быстро. Мы должны вернуться на Землю, в Vereinigte Vielseitigkeit Fruchtbarkeit Krankenhaus в Цюрихе. Это самая знаменитая родильная клиника во всем мире.

— Ты сомневаешься, способна ли я родить? — спросила она со сталью в голосе.

— Ни в коем случае, любовь моя, ни в коем случае. У меня нет никакого сомнения, что твое плодовитое чрево способно извергать девочек, двойняшек, тройняшек — ты способна на все.

— Я понимаю, — смягчилась она. — Один-единственный мальчик. Давай не будем терять времени.

— Сейчас я наберу код.

Это было больше похоже на роды, чем на зачатие. Иоганн исходил зал ожидания вдоль и поперек, прежде чем его вызвали. Плешивый доктор бесстрастным голосом прочел заключение:

— Один зародыш мужского пола, никаких пораженных генов, наиболее благоприятная комбинация наследственных черт, в данный момент проходит третью стадию клеточного деления, развивается быстро. Поздравляю, у вас будет мальчик.

Иоганн схватил руку доктора со слезами на глазах:

— Я у вас в вечном долгу, доктор. Когда я смогу увидеть свою жену?

— Прямо сейчас.

— А ребенка?

— Через девять месяцев.

— Вы сделали меня самым счастливым человеком на свете!

— Но есть одна опасность.

При слове "опасность" в глазах у бога помутилось, и ему пришлось крепко сжать ручки кресла, чтобы удержать равновесие.

— Что вы имеете в виду? — воскликнул он.

— Ничего страшного, если вы примете необходимые меры предосторожности. Она родилась на планете с крайне разреженной атмосферой, к которой ее род приспосабливался в течение многих поколений. Сама она легко переносит высокое давление, но есть опасность для плода. Осторожность не помешает. Может она пожить в своем родном мире, пока не родит?

— Это исключено. Ее дом теперь в моем мире.

— Вы богаты?

— Очень богат. Но что это меняет?

— Вам следует найти на вашей планете вершину с привычным для нее давлением воздуха и построить там небольшую виллу, где она могла бы провести весь период беременности.

— Я построю для нее прекрасный мир с замком, садами, тысячами слуг и частным госпиталем.

— Небольшой виллы было бы достаточно. Впрочем, я думаю, она не будет возражать против такой заботы. Вот ваш счет, оплатите его и встречайте жену.

Иоганн выписал чек, утопая в золотом тумане счастья, затем нашел Ози, и объятие стало высшей точкой их радости. Взявшись за руки, они вернулись домой, сразу же собрали слуг и отправились в горы.

Внешне это ничем не отличалось от обычной прогулки. Когда тяжело нагруженная процессия достигла города, все жители присоединились к ней, чтобы взять на себя часть груза на остаток пути. Они перевалили через предгорье и стали подниматься вдоль края Великого ущелья. Едва золотой барометр показал нужную высоту, Иоганн воткнул жезл в землю и воскликнул:

— Строить будем здесь!

Замок был возведен на альпийском лугу, откуда открывался вид на зеленую долину, за которой поднимались покрытые снегом вершины. Пока велось строительство, супруги жили в шелковом шатре. Вокруг быстро растущего здания были разбиты сады с фонтанами и музыкой, где состоялся грандиозный праздник, когда все было закончено.

— Дорогая, я должен вернуться во дворец к своей работе, — сказал он ей той ночью.

— Я буду скучать по тебе, правда. Ты скоро вернешься?

— Как только смогу. Ведь богу нет замены, и ему некогда отдыхать.

— Я понимаю. Я буду ждать тебя.

Девять месяцев пролетели незаметно. Вдоль дороги между двумя дворцами Иоганн организовал конные подставы, так что они могли вести постоянную переписку. Он собирался поспеть к родам, но дела задержали его, и появление сына застало его врасплох. Первое известие о долгожданном, но все-таки неожиданном событии принес запыленный посыльный, который на последнем издыхании ввалился в тронный зал и распластался перед Повелителем, протягивая обессилевшей рукой послание. Иоганн прочел его, и все поплыло у него перед глазами. В послании говорилось: "Приезжайте немедленно. Ваша жена благополучно разродилась, но случилось нечто, что вас должно заинтересовать".

Больше всего его напугала спешка, с которой было написано и отправлено письмо. Кроме того, ранее на месте слов "что вас должно заинтересовать" было написано и затем зачеркнуто что-то другое. На просвет он смог разобрать слово "странное".

Во время той незабываемой гонки он загнал трех лошадей, да и сам был немногим лучше, когда затяжной подъем наконец кончился на краю ущелья. Пошатываясь от усталости, облепленный дорожной грязью, он ворвался в полностью обустроенный госпиталь, схватил ошеломленного доктора за грудки и поднял его в воздух.

— Что случилось?! — заорал он.

— Ничего страшного, оба в прекрасном состоянии, — сказал доктор и больше не произнес ни слова, пока не был опущен на землю. — С вашим сыном все в порядке и с вашей женой тоже. Она хочет поговорить с вами. Сиделка поможет вам привести себя в порядок, прежде чем вы войдете в ее комнату.

Подавленный тяжелым предчувствием, он покорно отдал себя в руки медсестры, специально привезенной с другой планеты, и на цыпочках вошел в комнату Ози. Они поцеловались. Ози улыбнулась и посадила его рядом с собой.

— Все прошло великолепно. Твой сын похож на тебя. У него голубые глаза и светлые волосы, сильный голос и не менее сильная воля. В нем нет ни единого изъяна, он — абсолютное совершенство.

— Я должен его увидеть.

— Сиделка принесет его. Но прежде я должна кое-что тебе сказать.

— Все, что угодно.

— В школе я изучала теологию и знаю, что человек создает себе бога по своему образу и подобию.

— Это правда, хотя имеется множество обратных примеров.

— Поэтому, если люди достаточно твердо верят, что бог есть, бог обязательно появится.

— С этим можно было бы поспорить. Но нельзя ли отложить эту дискуссию на потом, когда у нас будет больше времени?

— Я закончила. А вот и твой сын.

Ребенок действительно был сущим совершенством. Он уже улыбался и сжимал маленькие кулачки.

Только об одном Иоганну не сказали.

На расстоянии четырех сантиметров от младенческой головки висел как приклеенный и сиял серебристым светом нимб.


Убийство над облаками

— Эх, Бен, все-таки паршивый из тебя штурман! — рычал Ридж Крановски. — Боковой ветер в шестьдесят узлов кто учитывать должен, а? Из-за тебя мы самое меньшее на три градуса отклонились.

— Да ладно тебе, Ридж, все не так уж плохо, — вяло оборонялся Бен. — Я внес поправку…

— Каждый раз у тебя все не так уж плохо! — Ридж в сердцах стукнул по штурвальной колонке кулаком толщиной со свиной окорок и уперся хмурым взглядом в далекий облачный покров. — В Финиксе не удосужился проверить, полны ли запасные баки. А колесо по чьей вине лопнуло? За своевременную замену покрышек у нас кто отвечает?

Второй пилот, он же штурман и бортмеханик, согласно кивал, но на самом деле почти не слушал привычный зудеж командира воздушного судна. Крановски, Большой Ридж, все никак не привыкнет к мысли, что он уже давно не летает на бомбардировщике и не считается лучшим пилотом европейского театра военных действий. За ним водится привычка запоминать ошибки других летчиков и при любой возможности тыкать в них провинившихся носом. А поскольку при всем своем занудстве он и впрямь великолепный пилот, с ним не больно-то поспоришь. Поэтому коллеги стараются держаться от него подальше. И Бен Слэндж может только завидовать им, он вынужден день-деньской терпеть брюзжание своего непосредственного начальника.

Дождавшись, когда поток упреков сошел на нет, Бен встал и потянулся.

— Пойду вздремну, — сказал он, — а потом подежурю до самого Айдлуайлда.

Разомлевшие после сытного обеда пассажиры с праздным любопытством наблюдали за тем, как открылась дверь пилотской кабины, на миг явив скучающим взглядам таинственные приборы, как вышел летчик и направился в хвост, где находился отсек для отдыха экипажа. Приближаясь к стюардессе, во второй раз раздававшей кофе, пилот улыбнулся, а та уступила ему дорогу. С ровным гулом двигателей большой самолет пронизывал чистое небо. Внизу лежала плотная масса облаков, даже, возможно, шел дождь, но никакие грозы сейчас не представляли опасности.

В шуме моторов потерялся тонкий звонок; его различило только опытное ухо Сью.

— Вам что-нибудь еще? — спросила она пассажира, которого в тот момент обслуживала. — Командир звонит, просит кофе; я должна спешить.

Пассажир мановением головы отпустил ее, и она устремилась на вызов. Задержка была чревата очередной лекцией на тему «Почему командиру воздушного судна кофе должен доставляться своевременно».

Едва ли не все мужчины провожали взглядом стюардессу. У Сью была изящная фигура и отличные ножки, а походка — просто загляденье. Самые терпеливые ждали целую минуту, пока женщина, уже без подноса, не вышла из кабины.

Вдруг раздался шорох и гул — ожили динамики внутренней связи.

— Это ваш пилот, капитан Крановски, — заговорил самоуверенный голос. — Полет проходит на высоте шестьдесят тысяч футов, температура воздуха за бортом…

Летчик нудно изложил одному ему интересные факты, что-то насчет воздушной скорости, путевой скорости, направления ветра и расчетного времени до прибытия в Нью-Йорк. Самолет сейчас находился над Великими озерами, но облака не позволяли увидеть ничего. Когда динамики щелкнули и голос умолк, пассажиры устроились в креслах поудобнее, и в кабине установилась тишина.

Еще добрых полчаса Сью провозилась с кофе, спиртными напитками, журналами и тому подобным, после чего решила сходить за своим подносом. Открыла дверь, шагнула в кабину, затворила дверь за собой — и закричала.

Крик услышали сидевшие в ближайших креслах. Эти пассажиры переглянулись в растерянности, не представляя, как в таких случаях надо поступать. Они так ни на что и не решились — дверь вдруг распахнулась, в проеме появилась вопящая стюардесса. В следующий миг она медленно сползла по переборке на пол. Прежде других подле нее очутился доктор Бронштейн, пассажир из второго ряда. Не заметив никаких внешних повреждений на теле, он решил, что это всего лишь обморок, и вошел в кабину спросить, в чем дело. Но пилот оказался мертв. Сбоку в затылке у него имелось пулевое отверстие, кровь пропитала китель и рубашку. Врач дотронулся до успевшей остыть кожи и сделал вывод: капитану Крановски уже никто не поможет.

Кто-то догадался позвать второго пилота, и через толпу пробрался Бен — в рубашке с короткими рукавами, заспанный. Он велел всем, кроме Бронштейна, вернуться на свои места и закрыл дверь. Как только летчик и врач отгородились от шумного салона, они услышали свист и повернулись к боковому окну, к тому, что возле убитого. Свинец пробил в плексигласе аккуратное круглое отверстие.

— Закрою дырку изолентой, — сказал Бен, — этого хватит до посадки. Еще свяжусь с Айдлуайлдом, пусть сообщат о случившемся в полицию. Вас не затруднит поприсутствовать здесь, пока мне не скажут, что делать?

Объясниться с администрацией аэропорта было непросто, но наконец она поняла, что имеет дело с настоящим ЧП, а не с дурацкой шуткой, и колесики закрутились. Бену велели держать установленный курс и не прикасаться к трупу. Он отключил автопилот, внес необходимые поправки и попросил стюардессу сходить за его кителем. Наведя необходимый порядок, выставил из кабины посторонних и приступил к задаче, крайне сложной для одного человека, — посадке большого лайнера.

На главную полосу, хоть она и была в полном порядке, самолет не пустили, он приземлился на вспомогательной, где ждали «скорая помощь» и три полицейских автомобиля. Первым на борт прошел лейтенант Грин; неторопливо осмотревшись в кабине, он приступил к расследованию. Каковое, если верить его чутью, вовсе не обещало быть легким.

И действительно, он моментально уперся в тупик. Больше половины находившихся на борту людей клялись, что Ридж Крановски в момент своей гибели находился в кабине один и никто даже не приближался к двери. Остальные пассажиры спали или читали; ничего подозрительного они не заметили. Должно быть, смерть постигла капитана вскоре после того, как Сью принесла ему кофе, — он успел осушить только одну чашку. Выглядело так, будто он выпил кофе, обратился по внутренней связи к пассажирам, наполнил вторую чашку и погиб от пули тридцатого калибра, влетевшей через боковое окно. Достаточно просто.

Вот только откуда взялась эта пуля?

Ее выпустили с другого летательного аппарата? И она безошибочно угодили в цель? Логика подсказывает, что вероятность такого события фантастически мала. Вдобавок никаких летательных аппаратов по соседству пассажиры не видели. Стреляли с земли? Всем известно, на какое расстояние летит пуля, да и облака не способствуют точному прицеливанию. Лейтенант Грин тщательно очертил область пробоины изнутри и снаружи и на мотоцикле отправил пластик в полицейскую лабораторию. Через час прибыл ответ: микроскопическое исследование трещин и сколов позволяет однозначно утверждать, что пуля прилетела в кабину снаружи.

Лейтенант Грин мрачно рассматривал покинувших борт пассажиров. У стюардессы закончилась истерика, женщина сидела с красными от слез глазами и сжимала мокрый носовой платок. Сью, конечно, первая в списке подозреваемых, так как последняя видела летчика живым… Но эта версия рухнула, когда выяснилось, что фамилия у нее Крановски, замуж за командира воздушного судна она вышла меньше года назад.

— Лейтенант, вы нас не отпустите? — спросил второй пилот. — Очень уж тяжелый выдался день.

— Прошу потерпеть еще несколько минут, — попросил раздосадованный следователь.

И багаж, и пассажиры, и весь самолет подверглись тщательному обыску. Ничего хотя бы отдаленно похожего на пистолет… Приблизился угрюмый сержант, доложил, что поиск не дал результатов. Грин нервно жевал нижнюю губу и думал, что придется всех отпустить, но тут позвонили из управления. Чтобы ответить на звонок, он перешел в соседний зал. Когда вернулся, его лицо оставалось бесстрастным. Но что-то в нем явно изменилось.

— Все могут идти, кроме второго пилота и стюардессы, — распорядился он. — С ними мне нужно поговорить.

Следователь сопроводил Бена и Сью во временно занятый им кабинет и закрыл дверь.

— Лейтенант, в чем дело? — спросил Бен.

— Вот в этом. — И Грин застегнул на запястьях изумленного пилота наручники.

— Что вы делаете? — растерялась Сью.

— Задерживаю вас. — Грин невозмутимо надел наручники и ей.

— Это что, шутка?! — рявкнул Бен.

— Убийство никогда не бывает шуткой, — холодно ответил Грин. — У меня есть основания подозревать вас в убийстве капитана Крановски.

— Да вы спятили!

— Возможно, я спятил, но прошу тем не менее выслушать. Надеюсь, вы все же найдете в моих словах здравый смысл. Я долго ломал голову и ничего не мог понять, но вы, Бен, собственноручно подбросили мне разгадку. Предположим, вам со Сью понадобилось избавиться от Крановски. Предположим, она разлюбила мужа и захотела получить свободу, а он был против… Возможно, у него накоплены приличные деньги в банке. Так ли это, выяснить будет несложно.

— Я не собираюсь сидеть тут и выслушивать весь этот бред! — закричала, взвиваясь на ноги, Сью.

— А придется.

Было в голосе лейтенанта нечто такое, что заставило ее умолкнуть и опуститься в кресло.

— Итак, вы решили его убить, — продолжал Грин, — но, естественно, понести за это наказание вам не хотелось. И тогда вы придумали план. Очень хитрый план и, по всему, абсолютно надежный. Бен проносит на борт пистолет с глушителем, и Ридж, когда не смотрит в его сторону, получает пулю в затылок. Разумеется, убийца должен находиться достаточно далеко, чтобы не оставить порохового ожога. После этого Бен идет на другую сторону кабины — опять же чтобы не было следов пороха — и простреливает дыру в окне напротив.

— А как же следы?! — вскричал Бен. — Вы сами мне говорили, что пуля прилетела снаружи!

— Терпение! До этого дойдем через минуту. Застрелив Крановски, вы усадили его в кресло и вышли из кабины. По пути дали Сью знак, что дело сделано. У нее сильный характер — чем, я думаю, и объясняется запоздалая истерика. Ваша соучастница отважно вошла в кабину и выпила предназначавшуюся командиру чашку кофе. Самолетом в это время вместо вас любезно управлял автопилот. Затем Сью вышла…

— Чепуха! — возразил Бен. — Не мог в тот момент Ридж быть мертвым, он же вскоре обратился к пассажирам по внутренней связи.

— Да, кто-то обратился к пассажирам. Ни один из них прежде не слышал голос вашего начальника, с чего бы им сомневаться, что это Крановски? И разве в салоне нет микрофона внутренней связи? Я про тот, что рядом с отсеком для отдыха экипажа.

Не дождавшись ответа, лейтенант продолжил:

— Когда труп остыл, пришло время его обнаружить. Эта задача отводилась Сью. Я весьма слабо представляю себе конструкцию вашего самолета, но готов поспорить, что в отсеке для отдыха имеется люк, и выбросить в него орудие убийства было проще простого. Вы успевали это проделать без малейшей спешки. После того как пистолет улетел за борт, были обнаружены убитый капитан и дыра в стекле и в аэропорт отправился доклад о происшествии. Затем вы остаетесь в кабине наедине с покойником. К нему не притрагиваетесь, а снимаете боковое окно — я сам видел, там на минуту работы с отверткой, — и ставите заранее приготовленное. Простреленное в нужном направлении. На посадку вы заходили над океаном, при развороте, должно быть, и выбросили окно.

— Это все несусветная чушь! — хладнокровно заявил Бен и скованными руками зажег сигарету. — Но даже если и правда, у вас нет доказательств. С голой версией в суд не пойдешь.

— Я прекрасно это понимаю, — с улыбкой ответил лейтенант Грин. — Доказательство имеется. Как насчет револьвера тридцатого калибра, с глушителем и, смею надеяться, с отпечатками пальцев? Несколько часов назад эта штуковина упала на луг и насмерть пришибла корову. Фермер вне себя от злости. Говорит, слышал, как пролетал самолет. Ну, что скажете? Такую улику суд сочтет достаточно весомой?

— Нет! — прохрипел Бен. — Этого просто не может быть! Мы летели над Великими озерами…

— Да промахнулся ты мимо озер, — презрительно оттопырила губку Сью. — Все-таки прав был Ридж: паршивый из тебя штурман.

Кошмар в Тиволи[436]

— Отличный обед, капитан Нильсен. Вы во всем были правы насчет Тиволи.

— Пусть и остальное ваше пребывание в Копенгагене будет не менее приятным, капитан Майлс. Skol![437]

Полицейские подняли бокалы с аквавитом[438] в дружеском тосте. На столик падали солнечные лучи, проникая сквозь листву над головами. Вокруг слышались смех и восхищенные возгласы катающихся на грохочущих американских горках. Издали доносился вальс Штрауса. Денек выдался на славу.

Внезапно идиллию рассек пронзительный вопль, подобно лезвию ножа. Кричала охваченная ужасом женщина.

С грохотом опрокинув стул, Нильсен вскочил на ноги. Открытый ресторан находился неподалеку от колеса обозрения, и капитан оказался на месте одним из первых. На бегу он понял, что американец следует за ним по пятам. Стуча тяжелыми ботинками по деревянной платформе, он протолкался сквозь собравшуюся толпу. Женщина стояла перед открытой дверцей кабинки колеса обозрения. Ее рот был широко открыт, хотя она уже не кричала.

Двое полицейских взглянули на безвольно лежащего в углу кабинки человека в запятнанном кровью пальто. Из спины торчал нож.

Действуя в соответствии с заведенным порядком, капитан Нильсен отгородил место происшествия, передал свидетелей на попечение быстро прибывшим полицейским и постарался сделать все возможное в ситуации, когда необходимо раскрыть убийство по горячим следам. Он даже вспомнил о людях в других кабинках и, убедившись, что лежащий действительно мертв, распорядился снова запустить колесо обозрения. Рослый работник парка молча подчинился. В следующей кабинке никого не оказалось, но остальные были заполнены до отказа. Один за другим внезапно помрачневшие пассажиры колеса выбирались на волю и уходили, пока в конце концов перед капитаном вновь не очутилась кабинка с трупом.

Ясно было, что без расследования не обойтись. Мысленно застонав, Нильсен пожалел, что не может взять обратно сказанных за обедом слов. Хотя Майлс был из Соединенных Штатов, у них имелось много общего: оба носили капитанское звание и специализировались на расследовании убийств. Когда нью-йоркский офицер спросил копенгагенского о здешних методах, тот не поскупился на подробности, с гордостью рассказав, сколь мало убийств у них случается и сколь быстро они раскрываются. Капитан Майлс ему почти завидовал, жалея, что у него дела идут далеко не так гладко.

Вряд ли капитан Нильсен мог ожидать, что ему вскорости придется подтвердить сказанное на практике. Разглядывая труп, он болезненно ощущал присутствие американца.

— Я не собираюсь ничего трогать до приезда фотографов и экспертов, но, возможно, нам удастся установить личность потерпевшего. — Капитан Нильсен обернул пальцы носовым платком и просунул их в нагрудный карман мертвеца. Осторожно, чтобы не размазать отпечатки, вытащил тонкую книжечку паспорта:

— Западная Германия. — Капитан Майлс приподнялся на цыпочки, заглядывая через плечо рослого датчанина. — Похоже, у вас на руках не только убийство, но и международный инцидент.

Нильсен лишь мрачно кивнул и повернулся к молча стоящему в стороне работнику.

— Вы говорите по-английски? — спросил он, и тот кивнул. — Не расскажете ли, что вам известно?

Работник говорил с сильным акцентом и мало что мог сообщить. Оба полицейских внимательно слушали. Будущий мертвец, по фамилии Шульц, пришел один. Если кто-то его и ждал, то работник этого не заметил. Шульц не проявлял никакого беспокойства и вел себя совершенно естественно. Собственно, он даже был весел. Работник взял у него билет, закрыл дверцу и увидел, как пассажир унесся вверх — живой. Люди входили в другие кабинки и выходили из них, колесо вращалось, и прошло примерно три минуты, прежде чем дверца кабинки Шульца открылась снова. Девушка, ждавшая снаружи, закричала. Больше он ничего не знал.

Каким-то образом в течение этих трех минут высоко в воздухе, на виду у всего парка Шульц был убит.

— Может быть, самоубийство, — предположил капитан Майлс, задумчиво жуя потухшую сигару.

— Я об этом тоже думал, — ответил Нильсен, — но вероятность крайне мала. Прежде всего, как вы сами видите, лезвие вошло на всю длину. Человек не в состоянии ударить себя ножом в спину с такой силой.

— Верно, — кивнул Майлс. — Но он мог вставить нож рукояткой в щель и навалиться на него.

— Вряд ли у него получилось бы, — вежливо сказал Нильсен. — В кабинке нет подходящих щелей. К тому же это карманный нож со складным лезвием. Крайне трудно проделать такое, чтобы лезвие не сложилось.

Майлс неохотно кивнул:

— Что ж, раз он не убил сам себя, кто-то мог бросить нож из другой кабинки.

— Боюсь, это отпадает по двум причинам, — все больше мрачнея, заметил Нильсен. — Во-первых, кабинка позади этой была пуста, мы сами видели. А она единственная, откуда непосредственно видна кабинка Шульца. Броску из других препятствуют ось и прочее оборудование. И даже если в кабинке кто-то был, сомневаюсь, что он мог бы это сделать. Во-вторых, метатели ножей используют тщательно изготовленные, сбалансированные лезвия. Вряд ли кто-либо из них, сколь бы опытен он ни был, способен метнуть карманный нож на такое расстояние с достаточной силой. Этот нож неуравновешен, рукоятка намного тяжелее клинка. Попасть им в цель практически невозможно.

Майлс, прищурившись, смотрел на огромное металлическое кольцо:

— Вряд ли в это время на колесе могли работать механики?

Работник отрицательно покачал головой.

— Это запрещено правилами безопасности, — сказал Нильсен.

Нью-йоркский полицейский с минуту размышлял, затем начал считать на пальцах:

— Во-первых, он не мог совершить самоубийство. Во-вторых, он не был убит брошенным ножом. В-третьих, его не убил сосед по кабинке, или пассажир ближайшей кабинки, или человек, подошедший, когда колесо остановилось. Правильно?

Нильсен мрачно кивнул.

— В таком случае, похоже, отпадают все варианты, — подытожил Майлс. — Единственный возможный вывод — что он вообще не был убит, но наличие трупа это опровергает. С неохотой вынужден признать, что не знаю, как он погиб, и очень рад, что это ваша проблема, Нильсен, а не моя.

То был горький момент для капитана Нильсена. Его гость-полицейский, из города вдвое крупнее, чем вся страна Нильсена, признал свое поражение. Справится ли он сам? Сумеет ли раскрыть убийство или просто выставит себя на посмешище? Внезапно решившись, он повернулся к стоявшему рядом полицейскому в форме и одолжил у него наручники.

— Вы арестованы за убийство, — заявил он, поворачиваясь к молчавшему все это время работнику колеса обозрения.

Тот медленно вытянул руки, и наручники щелкнули на его запястьях.

— Он никакой не Шульц, — сказал работник по-датски с тем же сильным акцентом. — Его фамилия Майзе. Свинья каких мало.

— Зачем вы это сделали? — спросил капитан Нильсен.

— Я узнал его, когда он зашел в кабинку, но он меня не узнал. Майзе был охранником в нашем концлагере, эсэсовцем в звании сержанта, шарфюрера. Он убил моего отца и двоих братьев. Когда я его увидел, сразу же все вспомнил и прикончил его. Вот и все.

Работник стоял так же спокойно, выражение его лица нисколько не изменилось.

— Случай скорее для больницы, чем для тюрьмы, — вздохнул Нильсен, глядя, как задержанного уводят прочь.

— Но как вы догадались?

— Я ничего не знал, — невозмутимо ответил капитан Нильсен, — по крайней мере наверняка. Но тот факт, что кабинка позади Шульца была пуста, навел меня на мысль. Это означало, что за ним никто не ждал в очереди, то есть работник мог незамеченным проникнуть в кабинку и убить его. То была единственная возможность, сколь бы нелогичной она ни казалась, и я решил проверить свою версию. Надеялся, что за этим последует признание, и не прогадал.

— С меня аквавит, — сказал американец. — Должен заметить, здешняя полиция вполне оправдывает свою репутацию.

— Стараемся, — ответил датчанин и, дождавшись, когда его собеседник повернется спиной, утер предательский пот со лба.

Одуванчик

Ганс лежал на больничной койке, и бледность его кожи не уступала белизне бинтов на голове. Увидев неподвижное тело мужа, Элис не удержалась от слез, а ведь по пути клялась себе, что не заплачет. «Будьте осторожны, — предупредил врач, — его нельзя беспокоить. Ваш супруг обязательно поправится, перелом кости и несколько шрамов — пустяк для такого крепкого мужчины».

— Здравствуй, Одуванчик, — открыл глаза и улыбнулся Ганс.

— Привет. — Элис взяла его за руку и с трудом изобразила улыбку на заплаканном лице.

— А у тебя нос краснеет, когда нюни распускаешь.

Элис нашарила в переполненной сумочке платок и вытерла глаза, дивясь абсурду ситуации, — ведь не муж должен утешать ее, а она мужа.

— Доктор сказал, тебя скоро выпишут.

— Не так скоро, как хотелось бы. Вот если б машина ехала чуть помедленней, у меня был бы шанс уступить ей путь…

— В дорожное происшествие любой может попасть.

— Нет, Одуванчик, это не случайность. Водитель задался целью меня прикончить, и это ему почти удалось.

— Кому и зачем это нужно?! — воскликнула Элис. — Ты сообщил в полицию?

— Решил не тратить время зря. Герр Отто Людвик Диффенбахер не из тех преступников, кто совершает ошибки и оставляет следы, способные привести к нему. Я совершенно уверен: меня пытались убить. И только один человек на свете мог получить от этого выгоду.

Сам того не замечая, Ганс до боли сжал руку жены. Но Элис не пыталась высвободиться. Ее муж, следователь налогового управления, редко рассказывал о своей работе, и сейчас прерывать его не хотелось.

— Если бы однажды ты познакомилась с герром Отто, он бы тебе понравился. Этот симпатичный толстый весельчак любого расположит к себе в считаные минуты. Он продает на импорт деревянные часы с кукушкой. Вот только кукушечный бизнес особой прибыли не приносит, поэтому настоящий промысел Диффенбахера — шантаж, и чем грязнее, тем лучше.

— Тюрьма по нему плачет! — возмущенно произнесла Элис.

— Я и пытался его туда отправить, и ему показалось, что я подобрался слишком близко, — иначе не было бы этого покушения. Самое смешное в том, что я не нашел никаких улик, хотя подозрений хватало, и далеко не безосновательных. Если бы Джесперсен не уехал за границу, я бы, наверное, узнал больше.

Раздался тихий стук в дверь, и в палату вошла медсестра.

— Мы ведь не хотим переутомиться? — намекнула она, поправляя на пациенте одеяло.

— Ой, простите. — Элис направилась к выходу. — Милый, завтра я снова буду здесь.

На это Ганс лишь кивнул с закрытыми глазами, и его жена вышла, постаравшись как можно тише притворить дверь.

Больницу она покидала почти в сумерках, между домами сыпался холодный мелкий дождь. Его капли блестели на щеках Элис, смешиваясь со слезами.

— Нет! — воскликнула она, стуча каблучками по тротуару.

Все, хватит сырость разводить, ее тут и так предостаточно. Муж лежит на больничной койке, его чуть не убили, а она чем занимается? Плачет и жалеет себя, как последняя никчема? Может, не случайно Ганс прозвал ее Одуванчиком? Элис считала, это из-за ее светлых волос, вечно они не подчиняются расческе, так и норовят встать дыбом. Но теперь кажется, что слово носит другой смысл. Может, в глубине души Ганс считает ее настоящим одуванчиком — привлекательным, но нестойким цветком. Пустышкой. Ей не раз говорили, что она принадлежит к кукольному типу женщин. Симпатичная дурочка, предмет насмешек.

В отношении Элис это, конечно, несправедливо, но что-то уж очень многие заблуждаются на ее счет.

И в этот момент, на темной, сырой, безлюдной улице, она поняла, что нужно сделать. На жизнь ее мужа совершено покушение, закон и порядок ничего не могут предпринять. А вот она может. И предпримет.

Почти всю ночь она пролежала не смыкая глаз, зато составила план. Элис не привыкла жить одна, тем более в гостинице, но ее дом находился слишком далеко от города. А теперь она была даже рада, что поселилась в отеле. Это существенно упростит ее задачу.

Утром она отправилась в большой магазин, который специализировался на магнитофонах, и перепробовала уйму аппаратов, диктуя и прослушивая записи, пока не сделала покупку. На это ушли почти все семейные сбережения, но дело того стоило.

Возвратясь в гостиницу, она водрузила на стол большой ленточный магнитофон. Переселение в этот номер тоже обошлось недешево, но ей нужны были две комнаты. Магнитофон будет находиться в спальне, шнур от него пройдет под закрытой дверью, потом под ковром, потом за ножкой стола к настольной лампе; под ее абажуром спрячется микрофон.

Пришлось поэкспериментировать, но в конце концов все было налажено. Теперь, в каком бы месте гостиной она ни находилась, ее голос четко записывался на ленту. Оставив настройки и кнопки включенными в оптимальном режиме, она нажала стенной выключатель, и свет погас. Магнитофон заработает при нажатии на кнопку.

Телефонный номер Диффенбахера Элис нашла в записной книжке Ганса и попросила гостиничного оператора соединить. Сделав глубокий вдох и собрав волю в кулак, она слушала гудки вызова. Но вот кто-то снял трубку.

— «Трансевро импорт», — прозвучал низкий, лишенный интонаций голос.

— Я хочу поговорить с Отто Диффенбахером…

— Ну так говорите.

— Вы не могли бы приехать ко мне в гостиницу? У меня есть то, что может вас заинтересовать.

— А вас не затруднит представиться?

Разговор проходил трудно, Элис ни на миг не забывала, что имеет дело с человеком умным и осторожным. Но придуманная ею история выглядела правдоподобно. Она представилась настоящим именем, а вот фамилию назвала придуманную, чтобы Диффенбахер не мог связать ее с Гансом. Что за информацию собирается продавать, Элис не сказала, зато упомянула Джесперсена, о котором слышала от мужа в больнице, и это сработало.

— Так вы можете прийти? — спросила она. — Гостиница «Ройял», номер шестьсот восемнадцатый, в два часа.

— Не гарантирую, — ответил собеседник. — У меня деловой ланч, могу задержаться.

Что-то в его голосе намекало: это всего лишь предлог и встреча состоится вовремя.

Начало выглядело оптимистично. Повесив трубку, Элис заметила, что у нее дрожат руки, и обругала себя: сейчас нельзя раскисать. Ей поможет крепкий кофе, да и ланч, пожалуй, не будет лишним. Она надела пальто и покинула номер, тщательно заперев дверь.

В ресторане было много посетителей, поэтому обслужили ее не скоро. Было две минуты третьего, когда она вышла из лифта и поспешила к своей двери. Там, у порога, ждал высокий, крепко сбитый мужчина в темном костюме. У Элис противно заныло под ложечкой, когда он обернулся и взглянул на нее сквозь толстые очки в золотой оправе. Правда, улыбка у него оказалась совершенно нормальная, добрая.

— А вот и вы! Кажется, я пришел слишком рано. Вот только-только постучал…

— Это целиком и полностью моя вина. — Провернув ключ в замке, Элис первой вошла в номер. — Подождите чуть-чуть, — как можно более естественным тоном попросила она и направилась в спальню.

Вот она отворила дверь, вот шагнула через порог. Бросить сумочку на кровать и нажать кнопку — секундное дело. Закрывая за собой дверь, Элис обнаружила, что мужчина стоит к ней спиной. Значит, ничего не заметил.

— Так, говорите, вы готовы продать информацию? — сразу взял быка за рога Диффенбахер.

— Да, информацию, пригодную для шантажа. Вы ведь, если не ошибаюсь, на шантаже специализируетесь?

— Нехорошо так говорить. — Он улыбался, но тон был смертельно холодным. — Можно навлечь на себя неприятности.

— Хорошо, нехорошо… Отто, я не прошу читать мне нотации, я предлагаю выгодную сделку. По словам Джесперсена, если к кому и можно обратиться с подобным предложением, так это к вам. Видите ли, я секретарь, которому не повезло с начальником. Ему не нравилось, что я слишком много знаю, и в конце концов он меня уволил. По-моему, если я подзаработаю на его секретах, это будет все равно что самооборона.

— И на чем же вы, Элис, собираетесь подзаработать?

— На копиях документов, фотографиях и тому подобном. Пятьдесят процентов денег, которые вы из него вытянете, мои. Годится?

Отто вздохнул и почесал тяжелый подбородок:

— Возможно, милочка, если ваш шеф достаточно богат, чтобы заплатить по моим расценкам. Давайте-ка посмотрим, чем вы располагаете.

Элис рассмеялась, надеясь, что получилось не слишком фальшиво:

— За дуру меня принимаете? Здесь я ничего такого не держу. Утром позвоню, и мы договоримся о встрече. Идет?

— Да, меня это устраивает. — Он шагнул к выходу и вдруг остановился, уперев ладонь в дверь. — Только прошу больше не употреблять слово «шантаж». Ну не нравится оно мне.

— Как вы это называете, мне наплевать, главное, чтобы заплатили.

Он дотронулся до шляпы и вышел в коридор, а Элис тщательно заперла дверь. После чего с колотящимся сердцем бросилась в спальню и посмотрела на магнитофон. У него светились лампы, ровно вращались катушки. Она выключила запись, чуть отмотала пленку назад и включила воспроизведение.

Динамик зашуршал, и комнату заполнил голос Отто: «…Если ваш шеф достаточно богат, чтобы заплатить по моим расценкам…»

Элис рассмеялась и перемотала пленку. Когда хотела снять катушку, ее кисти накрыла тяжелая мужская рука.

— А ты и впрямь неумна, Элис, — прошипел ей в ухо Отто Диффенбахер.

Онемев от ужаса, она смотрела, как шантажист прячет катушку в карман.

— Только круглая дура может возомнить, что переиграет такого человека, как я, на его поле. Знала бы ты, какие деньжищи я зарабатываю на бабьей глупости. Почему ты не учла, что я насторожусь, поговорив с тобой по телефону? Почему ты не учла, что я в два счета выясню настоящую фамилию проживающей в этом номере женщины и вспомню, что такую же фамилию носит попавший вчера под машину болван из налогового управления? Почему ты не учла, что в большой гостинице ничего не стоит заполучить ключ от любого номера? Мне оставалось только проникнуть сюда и по достоинству оценить твои детские ухищрения. — Говоря, он указывал на магнитофон, а потом вдруг сбросил его со стола.

— Не надо! — пискнула Элис. — Вы же его сломали!

— Дилетантка. — На его лице не осталось ни следа доброты и снисходительности. Он со всей силы обрушил на аппарат ногу в тяжелом ботинке, давя лампы и разрывая тонкие провода. — Что, дорогая игрушка? Надеюсь, это тебя научит не лезть в чужие дела.

— Скотина! — вскричала она. — Зверь! Ты пытался убить моего мужа!

— Ага, пытался и теперь жалею, что не получилось. Ну-ка, заткнись и подумай лучше о себе. Мы тут одни, без свидетелей. Могу я тебя прикончить?

— Нет… — дрожащим голосом ответила Элис, пятясь к стене. — Ты этого не сделаешь…

— Не сделаю, потому что не вижу смысла. Такая круглая дура мне не опасна. — И Диффенбахер наотмашь ударил ее по лицу, оставив красный отпечаток.

Идя к выходу, он хохотал.

— Пожалуйста, не обращайся в полицию, это бессмысленно, — сказал шантажист на прощание. — Сегодня я завтракал с очень известным человеком, он очень боялся, как бы его жена не узнала, почему он так поздно приходит домой по средам. Если попрошу, этот джентльмен подтвердит в суде, что я весь день провел в его обществе. Ты снова выставишь себя на посмешище, а я вдобавок отсужу у тебя кучу денег за попытку очернить мое доброе имя.

Он хлопнул дверью, и через некоторое время хохот в коридоре стих.

Элис посмотрелась в зеркало, дотронулась до красного следа от мужской ладони и рассмеялась. Боль — пустяки. Главное, дело сделано.

Машинальным движением вспушив волосы, она подошла к телефону.

— Соедините с полицией, пожалуйста, — обратилась Элис к оператору, а пока ждала ответа, достала из кармана пальто проволочный диктофон и осторожно отцепила от него микрофон, который выглядел обыкновенной большой пуговицей.

До чего же удивительные вещи продаются сейчас в магазинах! И диктофоны, и микрофоны к ним, замаскированные под пуговицы, заколки для галстуков, часы и тому подобное. Едва Элис увидела эти товары на прилавке, как поняла, что? она будет делать.

Интересно, подумала она, если красивая женщина глупа на вид, почему все готовы считать ее на самом деле глупой?

Порой это очень усложняет жизнь.

А порой очень упрощает.

Смерть в Мексике

От семейного вояжа Джил не получал ни малейшего удовольствия — но лишь до того момента, когда он решился на убийство. В этот день он словно помолодел на десять лет: в глазах появился азартный блеск, походка обрела упругость. Веселые мысли о чужой смерти пробудили в нем интерес к собственной жизни.

Любой, кто знавал Пэмми, с легкостью догадался бы, какие чувства ее муж испытывает к ней и из каких душевных недр черпает свои черные мысли. Но знать причину убийства не то же самое, что оправдывать его, — если все будут рассуждать иначе, мир тотчас окажется во власти беззакония. Прекрасно отдавая себе в этом отчет, Джил никого не посвящал в свою затею, но мало-помалу план убийства созревал и обрастал деталями. Будучи человеком дотошным, имея привычку тщательнейшим образом организовывать все, за что ни брался, Джил не торопился. Есть вещи, которые надо делать хорошо или не делать вовсе, и убийство из их числа. Малейшая возможность нежелательного развития событий должна быть исключена. Нужна надежная «защита от дурака», тем более что речь идет о Пэмми, а вторую такую идиотку поди поищи. Надо все проделать артистически, с величайшей тщательностью, чтобы потом комар носу не подточил. Это будет не просто убийство, а настоящее произведение искусства. Пэмми примет смерть, но не от мужниной руки. Джил лишь обставит все так, что у жены не останется иного выхода, кроме самоубийства, и при этом она будет совершенно одна.

В тот роковой день они сидели на террасе клуба «Камаронес», и на Джила накатывали волны препустейшей болтовни. Он не слушал, но всем своим видом демонстрировал самое чуткое внимание и готовность ответить на любой вопрос. Но как обычно, Пэм ни о чем не спрашивала. За годы супружеской жизни он привык внимать жене с застывшей на лице любезной улыбочкой. Посмотришь издали — еще одна пара американцев, сбежавших на юг от холодных манхэттенских дождей. Но вблизи картина не покажется столь типичной, больно уж визглива и бессмысленна речь женщины, слишком много фальши на физиономии у мужчины. А если совсем вплотную подойти, станет понятно, как эта особа глупа и до чего же ей скучно. И предположив, что она безмозглая наследница огромного состояния, а он циничный и расчетливый охотник за чужими деньгами, вы нисколько не ошибетесь.

Подцепить Пэмми на крючок было легче легкого, Джил даже не смел надеяться на такой быстрый успех. А вот жить с ней в браке — эта задачка оказалась потруднее. За два года ему до того осточертел голос жены, что хотелось все бросить и уйти. Но слишком уж привык Джил к роскоши, и мысль о расставании с миллионами благоверной причиняла острую боль. А Пэмми была слишком глупа, чтобы дать повод для развода с претензией на часть ее имущества, пусть даже самую малую. Только если она умрет, Джил получит в наследство причитающуюся долю.

Едва возникнув, мысль о преступлении пустила корни в плодородную почву. У Пэмми крепкое здоровье; пусть она и растолстела к средним годам, но помирать в ближайшие годы явно не собирается — чего доброго, мужа переживет. Чтобы кончина случилась как можно скорее и принесла ему максимальную выгоду, надо ее организовать собственноручно. Благо алчности, цинизма и эгоизма у Джила достаточно, чтобы потом не испытывать ни малейших угрызений совести.

Пока жена чесала языком, он улыбался и в который раз обдумывал план, искал в нем изъяны. Вроде все безупречно. Завтра утром они уезжают из Куэрнаваки, предстоит долгая поездка на автомобиле в Штаты. Когда окажутся в пустыне севернее Мехико-Сити, Джил осуществит задуманное.

Проведя весь день в дороге, они заночевали в мотеле, в номере с кондиционером. Жена, по своему обыкновению, проглотила таблетку; как только снотворное подействовало, Джил вышел на парковку. Похоже, завтра будет даже жарче, чем сегодня, — корпус автомобиля еще горячий. Убедившись, что все на месте, Джил вернулся в номер и моментально заснул как убитый. Вернее, как человек, вполне довольный собой.


— Все молчишь и молчишь, — упрекнула поутру Пэмми, когда массивный семейный автомобиль катил по прямой как стрела автостраде.

Джил в напряженной позе сидел за баранкой, через большие темные очки вглядывался в иссушенный солнцем ландшафт. Его лицо было усеяно крупными каплями пота, хотя в салоне гудел кондиционер.

— Устал, — пробормотал он. — Спал неважно.

Это была ложь, но Пэмми ответ удовлетворил. Она поудобнее устроилась на мягком сиденье и зажгла сигарету, качая туфлей под музыку из магнитолы. Джил почти не смотрел на нее, приходилось делить внимание между медленно крутящимся колесиком одометра и дышащей жаром пустыней. Вот прибор показал 593 — пора сбрасывать скорость и высматривать справа грунтовку. Как ни старался Джил, поворот он заметил, когда тот уже был совсем рядом. Медленно вздохнув, убийца приступил к реализации своего замысла.

— Ого! Температура-то! Нет, ты только глянь на датчик! — изобразил он страх. — Еще минута, и вода в радиаторе совсем выкипит.

Джил плавно затормозил на обочине и подождал, пока осядет белая пыль. В обе стороны дорога была совершенно пуста, и это как нельзя лучше соответствовало плану.

— Схожу за водой, — заявил он, глуша мотор и открывая дверцу.

— Только не задерживайся, — недовольно потребовала Пэмми. — А то жарко уже. И дверцу закрой.

Он и впрямь будто в адскую печь шагнул из комфортного салона. Но Джил, глядя на солнце, улыбался, и сейчас в этой улыбке не было фальши. Чем жарче, тем лучше. Он быстро достал из багажника канистру, подошел к окну со стороны пассажира и постучал. Когда Пэмми опустила стекло, муж перевернул емкость.

— Пусто, — пожаловался он. — Слесарь, скотина, не наполнил, а ведь я его просил.

— Ради бога, найди побыстрей свою воду, а то я изжарюсь вот-вот! — напутствовала Пэмми, поднимая стекло.

Скрывшись от нее за поднятой крышкой багажника, Джил снова улыбнулся, на сей раз мрачно. Пока все идет как по маслу. Он зубами сорвал уголок полиэтиленового пакета и вылил в канистру два литра воды. Прежде чем закрыть багажник, бросил пустую упаковку на пыльную землю. Все это заняло несколько секунд, и Пэмми, конечно, ничего не заметила.

Воздух в салоне успел нагреться, но как только Джил включил двигатель и кондиционер, температура пошла на спад. Он притворился, будто изучает карту, которую и так знал досконально, и провел пальцем по оставшейся позади грунтовке.

— Тут сбоку дорога есть, видишь? — сказал он. — К городу ведет, и до него рукой подать. Пожалуй, нам туда. А на трассе еще миль пятьдесят воды не будет, угробим движок.

Пэмми скупым кивком выразила согласие, ей было не до мужниных проблем, она поправляла потекший макияж. Подъезжая к узкому U-образному развороту, Джил дал волю черным мыслям. Такие непроходимые тупицы просто не имеют право на жизнь! Как может взрослый человек не заметить, что никакого перегрева датчик температуры двигателя не показывает, что вместо обычного дешевого атласа автодорог тебе подсунули подробнейшую топокарту? Подобная невосприимчивость к реалиям окружающего мира должна наказываться преждевременным разлучением с этим миром! Резко крутанув рулевое колесо, Джил свернул на грунтовую дорогу.

Каковая оказалась вовсе не дорогой, а убогой тропой, петляющей через пески среди кактусов. Машина запрыгала на ухабах, Пэмми сразу разнылась. Поначалу Джил ее успокаивал, но вскоре бросил это бесполезное занятие. Когда машина остановилась, от трассы ее отделяло несколько миль.

— Похоже, ты была права, — кротко произнес он. — Города здесь нет. Я, должно быть, не там свернул. Едем обратно.

Он с превеликим трудом развернул громоздкую машину и двинулся к шоссе. Жена даже не заметила, как они съехали на другую грунтовку, еще хуже прежней. Через полчаса супруги оказались в совершеннейшей глуши, посреди мертвой знойной пустыни. Когда Пэмми на секунду отвернулась, Джил до отказа вытянул подсос. Двигатель покашлял и заглох.

— И что теперь? — визгливо спросила Пэмми; впервые в ее голосе прорезалась паника.

Жара стояла страшная, но спешить было некуда, и Джил экономил силы. Он успокоил жену и проверил двигатель. Похоже, накрылась катушка зажигания, сообщил он и аккуратно заменил катушку на ту, которую сняли в техасском автосервисе. Покончив с этим непростым делом, тщательно стер пыль и отпечатки пальцев. Исправная катушка отправилась в карман.

Теперь есть убедительное объяснение, почему не включается двигатель. Джил вернул рукоятку подсоса в исходное положение.

— Все, хана зажиганию, — констатировал он после бесплодных усилий. — Сами не справимся. Надо идти на трассу, ловить машину. Я заодно воды для движка раздобуду. Хочешь со мной?

— Не хочу. Ступай и нигде не задерживайся. Мне все это не нравится.

Вот так запросто Пэмми обрекла себя на смерть.

Канистру Джил заберет с собой, и в машине, конечно же, не останется ни воды, ни каких-либо напитков. Выходить Пэмми не хотела, но муж вытащил ее наружу и заставил взглянуть на радиатор, а еще показал, как вывинтить сливную пробку. Сейчас Пэмми не хочется пить, она уверена, пробку вывинчивать не придется, но Джил изобразил заботу: теперь ты знаешь, как утолить жажду, и мне будет спокойнее. Помахав рукой на прощанье, он ушел, а жену оставил умирать. Скрывшись с ее глаз, первым делом стер следы колес, что вели к затерянной дороге. Потом выбрал местечко поудобней — ждать, когда Пэмми испустит дух.

Да, «защита от дурака» абсолютно надежна. У Джила есть вода, а у Пэмми нет, и взять ее неоткуда. В радиаторе вода с добавлением охлаждающей жидкости, а это смертельный яд, как утверждает статья в журнале для автомобилистов. Джил прождет трое суток — максимальный срок, который в таких условиях можно прожить без воды. И конечно же, за это время Пэмми обязательно напьется отравы. А у него два литра, этого должно хватить.

Джил следил за женой с ближайшего гребня. Укрыться от солнца было негде, поэтому кожа вскоре покраснела и даже покрылась волдырями. Но Джил не сетовал на боль — ожоги были необходимы. В конце второго дня он увидел, как жена подошла к капоту; в руке она держала нечто вроде чашки. Хороший знак. Смотреть, что произойдет дальше, не было никакого желания. Когда опустела канистра, Джил ее закопал и пошел к трассе. Даже при наличии карты найти дорогу было нелегко, и паника отпустила, только когда впереди показался асфальт. Карту он закопал на обочине и ступил на ветхое дорожное полотно.

Проведя трое суток в пустыне, Джил выглядел соответствующим образом: грязь, солнечные ожоги, предельная усталость. С нашедшим его патрулем дорожной полиции он объяснялся обморочным голосом. Один из полицейских сносно говорил по-английски, и как только Джил напился, он смог показать, в каком месте съехал с трассы. Еще до захода солнца они заметили в пустыне силуэт автомобиля.

— Не волнуйтесь, сеньор, ваша жена жива, — сказал полицейский. — Она в любой момент могла взять воду из радиатора.

— Нет! — прохрипел Джил. — Там охлаждайка, а не вода, мне ее в горах перед отъездом залили. Я ее предупредил: не пей, это яд.

Полицейский помрачнел:

— Если так, нам надо поспешить.

Дверца была открыта, и в салоне виднелось неподвижное обмякшее тело.

— Она мертва! — вскричал Джил; ужас и горе в голосе не имели ничего общего с его истинными чувствами.

Свобода! Наконец-то свобода!

— И вовсе я не мертва, — усаживаясь, пошевелила растрескавшимися губами Пэмми. — Это моего мужа только за смертью посылать. Где тебя носило столько времени?

— Но как же без воды-то?.. — пролепетал Джил. — Ты что, пила из радиатора?

— Еще чего! — фыркнула жена. — Только посмотрела на эту гадость, и меня чуть не вырвало. Грязная, вонючая, брр! Я тебя ждала-ждала, а потом достала из косметички все, что было жидкого, — туалетную воду и духи. Ну и пила по глоточку. Мне не привыкать, в пансионе для девушек мы часто этим баловались — и косеешь от спиртика, и пахнет изо рта хорошо.

Задавая Пэмми вопрос, полицейский смотрел на Джила:

— То есть вы утверждаете, сеньора, что муж предлагал вам пить воду из радиатора?

Джилу не нужно было дожидаться утвердительного кивка, чтобы понять: это конец. Жена обо всем расскажет, и полицейские, наверное, найдут и исправную катушку зажигания, и канистру. Даже если не найдут, кто-нибудь из них обязательно растолкует Пэмми суть случившегося. Может, Джил и отвертится от суда за попытку убийства, но о том, чтобы убедить в своей невиновности супругу, нельзя и мечтать. С этого дня его жизнь будет совершенно другой. И богачом он уже никогда не станет.

Попутчик

Стрелка указателя уровня бензина перешла за нулевую риску. Заметив это, Клег выругался. Надо остановиться и заполнить бак.

Потребовалось немалое волевое усилие, чтобы отпустить до отказа вдавленную педаль акселератора и нажать на тормоз. Каждая миля, каждая минута все дальше уносила Клега от опасности, прибавляла ему шансов. Но двигателю нужно топливо, и тут ничего не поделаешь.

Дорога, протянувшись от горизонта до горизонта, была совершенно пуста, лишь колебался и мерцал над ней до крайности разогретый за день воздух. Остановиться можно в любом месте — тут все одинаково: монотонная пустыня с мескитами и кактусами. Ну, раз остановка необходима, надо сделать ее максимально короткой.

Визжа тормозами, кроша щебень и с грохотом швыряя его на брызговики, автомобиль съехал на обочину, резко стал, дернулся напоследок вперед и окутался тучей пыли. Непрестанный рев движка сменился глухой тишиной.

Водитель оглянулся на заднее сиденье, где в холщовой переносной кроватке спал младенец. Если повезет, он не проснется до конца заправки. На пухлом личике остались дорожки от слез, ну и плевать, — слава богу, проревевший три часа ребенок наконец замолк и уснул.

Клег открыл багажник, достал пятигаллонную жестяную канистру и свинтил крышку с горловины бака. В воронке забулькало, зловонные бензиновые пары смешались с раскаленным воздухом. Бак принял в себя содержимое трех канистр; уложив в багажник пустые емкости, Клег взялся за четвертую, с водой.

И все это время в нем не унималось желание ехать, оно тугим болезненным комом сидело в животе. Но Клег заставлял себя работать осторожно и тщательно. Слишком много труда он потратил, чтобы сейчас, на последнем этапе, провалить дело.

Техасская жара наполовину осушила радиатор, пришлось доливать воду. Она с журчанием брызгала из канистры и струилась по железу мимо отверстия. Пытаясь пошире открыть крышку, Клег не удержал емкость, и та полетела наземь.

В последний момент тонкая смуглая рука поймала ее за горлышко.

Клег вздрогнул от неожиданности и едва не сунул руку в брючной карман. Медленно повернувшись, он увидел стоящего рядом на пыльной обочине невысокого мексиканца.

Белые штаны, выцветшая синяя блуза. Сандалии-гуарачи — верх из сыромятной кожи, подошвы из автопокрышки — надеты на босу ногу. Шляпу парень снял и прижал к груди. И он улыбался — широкая ухмылка разрезала лицо, собрала кожу гармошкой на высоких индейских скулах. А глаза узкие-узкие.

— Сеньор, вы бы не могли меня подвезти?

Клег медленно выпустил застоявшийся в легких воздух, забрал у мекса канистру и наполнил радиатор доверху. Лишь опустив капот, он повернулся к незнакомцу, который все так же стоял, улыбался и прижимал шляпу.

— Ладно, садись вперед.

Решение, хоть и принятое второпях, было правильным. Этот мекс — всего лишь случайный встречный, но он видел машину, он способен рассказать… Надо увезти его отсюда, а там будет видно. Сейчас главное — выиграть время. У Клега аж пекло внутри — так хотелось поскорее уехать.

Теперь он спешил, а потому действовал неловко. Запихнул канистру в багажник, хлопнул крышкой, сел за руль. Колеса секунду побуксовали на щебенке, и автомобиль вернулся на темное дорожное полотно.

Попутчик-мексиканец притулился у окна, сложив руки на коленях; он и половины сиденья не занимал. Машина снова мчалась на север; теперь Клег мог расслабиться и подумать.

Бросая взгляды украдкой, он пытался оценить попутчика. Молодой, двадцати еще нет… а может, далеко за двадцать, поди пойми этих латиносов. Одежда, поза, все остальное — как у самого обыкновенного мексиканца. То есть на вид он простак простаком. Батрак с фермы, может, сезонщик. В стране, поди, без году неделя. Опасаться его не стоит. Пока. Другое дело, когда придет время его высадить. Но это будет еще не скоро.

Попутчик повернул голову и обнаружил, что на него смотрит Клег, и дружелюбно улыбнулся. Водитель сосредоточился на дороге.

Беспокоиться не о чем. Этот парень туп как пробка.

Но на всякий случай Клег поправил оружие в левом брючном кармане, чтобы не застряло в случае чего. Даже приняв решение, он был начеку.

Ни единого слова, ни единого звука за тридцать миль пути, только на заднем сиденье иногда во сне хныкал младенец. Клега не тянуло на разговор, а пассажир ему, похоже, достался вежливый — пока его не спросят, сам рта не раскроет.

Наконец Клег осведомился, местный ли он, и парень ответил: «Да, сэр». Водитель задал еще несколько вопросов, и у него пропала охота чесать язык. Тем более что пассажир не выказывал желания поддерживать беседу, всякий раз ограничиваясь кратким «да, сэр» или просто кивком. Так бывает, когда встречаются два молчуна.

Они ехали и помалкивали. Пылающий диск в небе клонился к горизонту.

Еще раз заплакал ребенок, но не проснулся.

Через каждые пять-шесть минут рука Клега тянулась к радио, и всякий раз ему стоило огромного труда удержаться. Хочется послушать — необходимо послушать, — но рядом сидит мекс, и один черт знает, сколько пядей у него во лбу. Шло время, мучительный позыв все нарастал — и вот наконец рука будто по собственной воле юркнула вперед и вдавила кнопку. Надо узнать, что происходит, пусть даже попутчик тоже узнает.

Клег быстро нашел нужный канал и напряженно вслушался, почти не следя за дорогой. Вот новости кончились, и он снова щелкнул кнопкой, не в силах сдержать вздох облегчения.

Радиостанция находилась к северу, в Сан-Антонио; речь диктора звучала громко и ясно. Выпуски новостей передавались раз в полчаса, и Клег слушал их снова и снова.

Уже почти в сумерках, в половине седьмого, он опять включил радио. Не закончив прогноза погоды, диктор вдруг прервался, а снова заговорил уже совсем другим тоном:

— Только что из Ларедо поступило экстренное сообщение. Некоторое время назад маленький Томми Сэндерс, год и десять месяцев от роду…

Клег ткнул в другую кнопку, и салон заполнился звуками танго из Мехико. Еще тычок, и радио умолкло.

Снова водитель покосился на сидевшего с невозмутимым видом попутчика. Он что-нибудь понял? Никогда не угадаешь, о чем думает чертов мексиканец. Парень не шевелился и неотрывно смотрел вперед, на дорогу. Из рук, из ног у Клега ушло напряжение, он решил, что мекс ничего не заметил. Как вдруг тот резко повернул голову и улыбнулся.

А потом глянул через плечо на спящего ребенка.

Еще десять миль машина неслась по темнеющей пустыне, и мысли Клега неистово крутились, словно гоняющаяся за собственным хвостом собака.

Неужели все-таки услышал? Неужели все-таки заметил? Иначе с чего бы ему смотреть на мальца и улыбаться? Нет, это просто совпадение, точно… Или все-таки?..

Слишком многое стоит на кону, чтобы полагаться на волю случая. Очень уж долго Клег планировал это дело. С того самого дня, когда в сельском клубе подслушал болтовню старика Сэндерса. В этом заведении Клег работал барменом — а кто обращает внимание на бармена? Обратили бы, да еще как, если бы знали, что он не из Нью-Йорка прибыл, а прямиком из иллинойской тюряги. Если бы заглянули в перечень совершенных им за два десятка лет преступлений. Он и барменом-то устроился только для того, чтобы подыскать новую жертву.

И она вскоре нашлась, да еще какая! Однажды в его присутствии Сэндерс заявил: «Деньги добыть я всегда смогу, но не смогу оживить своего мальчика. Если Томми похитят, я моментально заплачу выкуп, до последнего цента, и плевать, что вы будете обо мне после думать». Только эти слова и услышал Клег, но ему было достаточно. Полгода он планировал, учел все до последней мелочи. Дело не сорвется, уж он-то об этом позаботится. Мекс не причинит хлопот. Попросту не успеет.

Уже совсем стемнело, лампы приборной доски освещали плавные линии мексиканского лица. Парень знай смотрел вперед, руки держал на коленях. Его мирная поза действовала на Клега успокаивающе. Конечно, невозможно понять, что на уме у попутчика, но покамест он ведет себя примерно. Может, было бы лучше, если бы вздумал рыпаться, — тут же и разобрались бы раз и навсегда. Револьвер оттягивал карман, жестко давил на бедро.

Парень молчал и не шевелился. Шуршали колеса, машина ехала на восток со скоростью ровно девяносто миль в час.

Впереди, в двух-трех милях, появилось оранжевое пятно света — вывеска придорожного ресторанчика. Едва его заметив, Клег понял, что зверски проголодался. По плану надо было утром запастись сэндвичами, но тогда, двенадцать часов назад, его тошнило от одной мысли о еде. Теперь же приходится глотать слюну, внезапно наполнившую рот.

Возле обветшалого заведения он сбросил скорость и осмотрелся. Других машин не видать. Это помогло решиться.

Клег резко затормозил за рестораном, футах в тридцати. Сунул в карман ключи и вышел:

— Пойду гамбургеров куплю. Тебе взять?

Попутчик кивнул и сказал:

— Да, сэр.

В ресторане за стойкой торчал сонный буфетчик, а больше ни души.

Клег сделал заказ, и, пока гамбургеры разогревались на гриле, он пил тепловатый водянистый кофе и смотрел на машину. Через заднее стекло виднелась широкополая шляпа попутчика. Она качнулась раз или два, но мексиканец не пытался выйти из автомобиля или приблизиться к ребенку.

С сэндвичами в руках, Клег подошел к машине и вдруг замер, услышав тихие голоса. Бесшумными движениями он выскользнул из поля зрения попутчика и разобрал остаток блока новостей:

— …Новых сведений о похищении маленького Томми Сэндерса. В то время как полиция штата блокирует все выходящие из Ларедо дороги, безутешная мать обращается к прессе с мольбой о…

Это попутчик включил радио, чтобы послушать новости. Мигом в руке очутился револьвер, палец задрожал на спусковом крючке. Клег шагнул вперед… но усилием воли остановился. Это не выход. Нельзя убивать свидетеля на автостраде, да еще под окнами ресторана. Он спрятал оружие, отступил на пятьдесят футов по дороге и сошел на обочину.

Теперь он приближался к машине, громко хрустя гравием. Радио уже было выключено.

Они молча съели гамбургеры, потом Клег выбросил в окно обертку и завел двигатель. Снова разогнавшись на трассе, он занялся планированием.

Такой уж был у него метод: сначала составить надежный план, потом старательно ему следовать. В попутчики ему достался умник — тем хуже для попутчика. Даже если это полицейский в штатском, без разницы. Впрочем, слишком маловероятно, что это коп. Обыкновенный работяга, оказавшийся не в то время и не в том месте и вдобавок сунувший нос куда не надо. Смекнул, что за малыш едет на заднем сиденье, а потом еще и новости послушал для пущей уверенности.

Они почти на границе с Луизианой, а сразу за границей будет хижина, где Клег намерен отсиживаться и ждать выкупа. Там он и избавится от мекса. Или лучше это сделать сейчас? Как только вдоль дороги закончатся дома, он съедет на обочину и даст работенку тридцать восьмому калибру.

Автострада проходила через городок. На въезде Клег снизил скорость и постарался успокоиться. Еще несколько минут, и все будет кончено. Как только они минуют город и снова окажутся в пустыне.

Еще несколько минут.

Трасса плавно сворачивала, и он увидел впереди перекресток. Уже притормаживал, когда заметил там на обочине машину и рядом двух мужчин в форме. Они только что остановили автомобиль, ехавший перед Клегом.

Тот среагировал быстро, потому что планом предусматривалось и такое. Резко закрутил баранку, свернул на пустую парковку возле неосвещенного магазина. Здесь начинается грунтовая дорога длиной в милю, по ней можно обогнуть квартал и возвратиться на трассу.

Это если действовать по плану.

Но машина накренилась в резком повороте, ребенка швырнуло на борт кроватки, и он проснулся. Растерявшись от его воплей, Клег до упора втопил педаль тормоза; вырубился двигатель, машину занесло. Он выругался и повернул ключ зажигания; вой стартера смешался с криками Томми.

О попутчике Клег почти забыл. Почти, но не совсем. Ребенок орал, двигатель не заводился, сразу за углом торчали копы — но все же водитель успел взглянуть на мексиканца.

Тот смотрел назад, на ребенка, а рука лезла за пазуху широкой блузы.

Клег только сейчас заметил выпуклость у него на поясе и обругал себя: вот же лопух! Мекс вооружен, он только и ждал возможности пальнуть.

Смуглая рука пошарила за пазухой и двинулась наружу. Попутчик был ловок, но Клег оказался ловчее.

Нелегко сидя достать из брючного кармана револьвер тридцать восьмого калибра, но Клег справился. Нелегко стрелять с левой руки вправо, когда мешает рулевое колесо, но у него и это получилось. В тесном салоне выстрел прогремел не слабее пушечного, но свинец, нацеленный в голову, пробил боковое окно.

А вот это уже не по плану. Для таких случаев существует запасной план, и он очень прост: надо сматываться. Клег одновременно попытался завести двигатель и захлопнуть дверцу со стороны пассажира; ни то ни другое не получилось. Раздался чей-то крик, ожил мотор, и Клег ударил по газам. Завизжали покрышки, машина рванулась вперед.

Опоздал! Впереди возникла полицейская машина, он врезался ей в борт.

В руке все еще был револьвер, и Клег открыл огонь по двум полицейским, которые выбирались из автомобиля.

Он успел выстрелить один-единственный раз. А потом дылда в широченном стетсоне очутился снаружи, по ту сторону полицейской машины. Его револьвер плавно поднялся, и пуля вошла Клегу точно в лоб.

Мексиканец лежал на земле и, пока ему бинтовали плечо, по-испански что-то торопливо объяснял патрульному Пересу. С Томми Сэндерсом на руках приблизился патрульный Эббот. Ребенок уже не плакал, а сосал палец.

— Да, это тот самый мальчик, — сказал Эббот. — Подходит под описание, которое по радио передавали. А водителю крышка. Этот-то как?

— Дырка в плече, но высоко, ничего важного не задето.

— И что говорит? Почему в него стреляли?

Патрульный Перес быстро пожал плечами, как может пожать только латиноамериканец:

— Не понимает, думает, парень спятил. Говорит, сел на попутку по эту сторону Рио-Гранде и отлично прокатился, пока водитель не вздумал его пристрелить.

— Ну не бред, а? — удивился Эббот. — Киднеппер хоть успел ему что-нибудь сказать?

— Если и сказал, наш дурачок ничего не понял. Это же «мокрая спина», только что из-за речки. По-английски ни бум-бум. Говорит, в Тамаулипасе кому-то заплатил десять песо и его научили говорить: «Сеньор, вы бы не могли меня подвезти?» — а еще: «Да, сэр». Это чтобы поймать попутку и смыться подальше от границы, пока не застукали.

Лежащий на земле разразился потоком слов. Перес выслушал, сочувственно кивая, и повернулся к Эбботу:

— В общем, ему совершенно невдомек, что произошло и почему его ранили, и хочет он только одного: вернуться в Морелос. С него хватит этих полоумных гринго. Водитель сначала был такой дружелюбный, музыку дал послушать, даже остановился и купил себе и пассажиру поесть. Парня распирало от благодарности, и, когда ребенок расплакался, он захотел помочь. У него за поясом пучок отличного сахарного тростника, и он решил дать штучку мальцу. Полез за пазуху, и тут водитель сделал в нем дырку.

Патрульный Эббот задумчиво почесал в затылке и наконец водрузил на голову широченную шляпу:

— Короче, это просто хрень какая-то. Да и черт с ним. Преступник мертв, и нет никакого смысла теперь гадать, почему он повел себя как последний кретин.

Убийство издателя комиксов

Умирая, Оливер Редмонд навалился грудью на стол, уткнулся лицом в большую бухгалтерскую книгу. Раны на горле не было видно, зато бросалась в глаза кровь. Она была везде: собиралась в лужу на бухгалтерской книге, стекала с нее на бювар, с бювара по торцам выдвижных ящиков на ковер. Стопки комиксов на столе тоже пропитались кровью.

Джонни Сэксон почесал перепачканными в туши пальцами не бритый два дня подбородок и дал картине высокую оценку.

— Какой великолепный конец для старины Олли, — сказал он. — О лучшем он даже мечтать не мог. Сплошная кровища — в точности как на обложках его паршивых комиксов.

Гай Дюма с отвращением взглянул на художника и поправил и без того безупречный узел галстука.

— Сэксон, тебе напомнить, кто рисует всю эту гадость? — Опять устремив взор на труп издателя, он задумчиво добавил: — И кто бы мог подумать, что в старике столько крови.

Джонни скривился:

— Дюма, все твои хохмочки краденые, и эта тоже; хоть бы цитировал правильно. Ты даже фамилию спер у кого-то, скажешь, нет? Кем ты был, пока не стал Дюма?

— Жалкий ты маляр! — вспылил Дюма. — Умел бы рисовать что-нибудь посложнее речевого пузыря, не пахал бы на этого…

Тихий голос лейтенанта Иэна Джонса заставил обоих умолкнуть:

— Джентльмены, прошу вас прекратить этот разговор. Выйдите в приемную и посидите в обществе сержанта, а я, когда буду готов, побеседую с вами.

Сыщик говорил спокойно и вежливо, но тон был непререкаем. Как только ворчащие сотрудники издательства вышли, лейтенант уселся в мягкое кресло.

Ему досталось весьма любопытное дело. Имеется труп, еще не остывший, и двое подозреваемых, один из которых наверняка убийца.

В уме детектив выстраивал в цепочку уже известные ему события. Оливер Редмонд, ныне покойный, заработался допоздна, и у себя в кабинете он был один. И Сэксону, и Дюма, художнику и писателю, выполнявшим основную работу по производству комиксов, он задолжал деньги, и оба очень хотели их получить.

Согласно ночному журналу посещений эти двое прибыли в издательство с разницей в десять минут. Наверху каждый провел очень немного времени, после чего позвонил вниз и попросил сторожа прислать лифт. До крайности взволнованные, они вместе спустились в вестибюль и там по телефону сообщили об убийстве в полицию. Лейтенант приехал на вызов и обнаружил мертвого Редмонда. Ему перерезали горло ржавым, но острым штыком, взятым в его же кабинете, из выставочной витрины с оружием. Окровавленный штык лежал на столе, правда убийца стер с него все отпечатки пальцев.

Глаза Иэна Джонса снова обшарили кабинет, ноздри крупного валлийского носа азартно раздулись. Этот нос никогда не дышал свежайшим воздухом родного Уэльса, зато он вдосталь нанюхался нью-йоркского смрада и чада. И это многолетнее вдыхание миазмов адской кухни научило детектива моментально улавливать запах криминала. Как, например, сейчас.

Из приемной пришел патрульный Аронсон, деликатно кашлянул:

— Лейтенант, я вызвал секретаршу нашего покойника, она была дома. Ни в какую не соглашалась приехать, пока я не объяснил, что случилось. Тут она в крик — но теперь малость успокоилась и пообещала немедленно явиться.

Джонс кивнул:

— Присядьте, Аронсон, в ногах правды нет.

Полисмен подчинился, не пряча облегченного вздоха.

— Вы обратили внимание, — заговорил детектив, — как великолепно подходит это место для преступления? Стены увешаны кошмарными картинками — тут все виды душегубства и прочего насилия. В незапертой витрине целый музей орудий убийства, и то, что они явно приобретены в лавках старьевщиков, не делает их безвредными, кроме пистолетов, которые заклепаны. А подозреваемые! Люди, стряпающие эти убогие журнальчики, каждый день соприкасаются со злодеяниями, они изучили все секреты криминального мира. Не позволим же видимой простоте дела обмануть нас! Похоже, нам придется копнуть как следует, прежде чем мы сможем схватить убийцу за руку и вывести на чистую воду.

Патрульный Аронсон на это ничего не ответил, да от него и не ждали комментариев. Когда лейтенант Джонс пускался в профессиональные рассуждения, он нуждался не в собеседниках, а в чуткой, но молчаливой аудитории. Поэтому Аронсон лишь покивал и наклонился помассировать усталую лодыжку.

— В кабинете уйма «пальцев», но это в порядке вещей. Отпечатков нет только на штыке и на ручке витрины. В общем, дело ясное — и одновременно темное как смертный грех.

Снова дрогнули широкие ноздри, будто пытаясь вынюхать из напоенного грехом воздуха имя убийцы.

На седьмом этаже царила тишина, только шумы ночного транспорта понемногу проникали через закрытые окна. Вот заработал лифт — все явственно услышали гул мотора и шипение вытесняемого из шахты воздуха. Отворились двери, зацокали по коридору каблуки женских туфель. Иэн Джонс встал и потянулся всем своим длинным телом:

— Это, похоже, секретарь, как бишь ее… Эльза Мондилани. Давайте встретим женщину снаружи, не надо ей на такое смотреть.

И вот все собрались в приемной. Всхлипывающая Эльза, с красными глазами и мокрым от слез платочком; Дюма и Сэксон, мечущие друг в друга злобные взгляды. Хмурый сержант Демпси, со сложенными на груди руками, прислонился к дверному косяку, отрезая путь в коридор.

— Сержант, не сочтите за труд, позовите сторожа, — попросил Джонс. — Как только он придет, мы сможем приступить к расследованию.

За полицейским закрылась дверь, и Эльза посмотрела на лейтенанта:

— А вы… уверены, что он мертв? Господи, какой ужас… — Она снова заплакала.

Джонс подумал о перерезанном горле, о кровавых натеках и заверил секретаршу, что Оливер Редмонд действительно мертв. Всхлипывания зазвучали громче.

Дюма и Сэксон прекратили скалиться друг на друга и мрачно уставились на девушку.

— Эльза, да будет вам, — сказал Сэксон. — Никто не поверит, что вы и впрямь горюете по толстопузому жмоту. Свет не видывал худшей гниды и уж точно ничего не потерял с ее смертью.

Дюма кивнул, — верно, это был единственный раз, когда они с художником сошлись во мнении.

— Как вы можете! — сорвалась на крик секретарша. — Это же омерзительно! Бедный мистер Редмонд умер, а вы говорите о нем такие гадости!

Дюма отвернулся и с отвращением произнес:

— Меня, вообще-то, удивляет, почему его раньше никто не укокошил. Он мне остался должен без малого тысячу долларов и столько же вот этому мазилке. Эльза, спорим, Олли и ваше жалованье придержал, ведь ему понадобились деньги на пышную свадьбу. Нет предела долготерпению человеческому…

У Джонса дрогнул нос, учуяв ценную информацию.

— Что за свадьба?

— На следующий месяц назначена, — ответил Дюма. — Олли подцепил в Калифорнии какую-то светскую львицу и с тех пор прекратил нам платить, — видно, ему предстояли большие расходы.

Сержант привел ночного сторожа Чарли, и новость насчет свадьбы Джонс отнес к информации, непосредственно касающейся данного расследования. Человечек в толстых очках моргал точь-в-точь как рыба. Детектив указал ему на кресло, после чего раскрыл журнал ночных посещений, а поверх него свой блокнот. В приемной все вдруг притихли. Лейтенант огляделся:

— Если никто не возражает, начнем. — Детектив быстро прочитал свои записи. — Эльза, правильно ли я понял: вы единственный штатный сотрудник фирмы… «Настоящая крутизна. Увлекательные комиксы, инкорпорейтед»?

— Да, сэр, в офисе постоянно нахожусь только я… и, конечно, несчастный мистер Редмонд. Все художники и писатели работают по договорам, а сюда только выполненные заказы приносят.

— Еще свои деньги забрать пытаются, — проворчал Джонни Сэксон.

Эльза возмущенно вскинулась в кресле:

— Вы не смеете так говорить! Да, мистер Редмонд иногда задерживал гонорары, но потом обязательно платил. Побольше уважения к покойному!

Рассматривая Эльзу, Джонс был вынужден охарактеризовать ее заново. Изрядно за тридцать, на лицо не красавица, но фигурка под фланелевым платьем очень даже ничего. А когда сердится и расправляет плечи… Осиная талия, большие… гм. Не следует об этих офисных штучках судить с первого взгляда, ведь они так и норовят слиться с пишмашинками и канцелярской мебелью.

И он снова сосредоточился на расследовании:

— О том, что за человек был Редмонд, поговорим позже. Сейчас мы хотим установить, по какой причине и при каких обстоятельствах он умер. Эльза, в котором часу вы ушли с работы?

— В девятнадцать тридцать — такое время показывали часы в вестибюле, когда я отмечалась в журнале. Через несколько минут вернулась с кофе для мистера Редмонда, но подниматься не пришлось — я передала через Чарли.

Все повернулись к маленькому ночному сторожу, а тот аж съежился от такого внимания. Заговорить ему удалось не сразу, пришлось откашляться:

— Да, все правильно. Мисс Эльза постучалась снаружи, я подошел, отпер дверь и взял контейнер с кофе для мистера Редмонда. За это она мне дала четверть доллара. Я запер дверь и, как было велено, доставил кофе мистеру Редмонду.

— Был ли он жив, когда вы вошли в его кабинет?

Чарли вжался в кресло — не иначе, решил, что его подозревают.

— Конечно он был жив. Сидел за столом, работал со своими гроссбухами. Я вошел, он, как всегда, рявкнул на меня, поэтому я поставил кофе на стол и поспешил уйти. Он был живехонек! Это не я его убил. Да и с чего бы мне желать ему смерти?

Джонс отметил, что на этот вопрос у него нет ответа. Может, и найдется позднее, но пока едва ли стоит подозревать сторожа. Детектив поспешил успокоить старика:

— Чарли, никто не утверждает, что его убили вы. Мы просто пытаемся установить факты. Итак, после ухода Эльзы, в промежутке от десяти до пятнадцати минут, вы его видели живым.

— Да, я глянул на часы, когда спустился в вестибюль. Было семь сорок пять.

— Отлично. Эльза, теперь еще один вопрос к вам. Редмонд часто работал допоздна или нынче вечером случилось что-то особенное?

Глядя на детектива, как мученица на палача, секретарь ответила:

— Да, он всегда задерживался. В издательство приходил не раньше полудня, зато и уходил ближе к ночи. Даже по воскресеньям! Мне тоже приходилось иногда работать в выходные — я спускалась в вестибюль, отпирала дверь посетителям, часами печатала письма. В выходные, кроме нас, тут не было ни души, даже с лифтом управлялись сами.

— Вы знали, что сегодня он задержится?

— Конечно. Всю неделю мистер Сэксон и мистер Дюма добивались встречи с ним… но он отсутствовал.

— Отсутствовал, как же! — воскликнул Джонни Сэксон. — Прятался он от нас, точно. Но завтра последний срок сдачи номера «Настоящее преступление имеет цену», а я бы не отдал рисунки, иначе как в обмен на чек. — И он снова принялся обкусывать пропитанную тушью мозоль на указательном пальце.

Эльза продолжала свой рассказ, никак не прокомментировав слова художника:

— Всю неделю мистер Редмонд отсутствовал в связи с важными делами, а сегодня велел мне позвонить обоим и пригласить на вечер, примерно на восемь часов. То есть он был уверен, что в это время будет приводить в порядок нашу бухгалтерию.

— Подсчитывать грязные прибыли! — вставил Дюма.

Джонс уже подустал от резких и едких реплик, но на сей раз он промолчал. Позднее, возможно, в этих словах обнаружится важный смысл — даром ли сержант Демпси тщательно все заносит в собственный блокнот.

— Эльза, вы ушли в полвосьмого, а в семь сорок пять Чарли доставил наверх кофе, и к тому моменту Редмонд был еще жив. Согласно журналу регистрации, кроме вас троих, тогда никого в здании не было. Чарли, это так?

— Да, сэр. В офисе мистера Редмонда оставался только он сам; уборщица сказала, что все прочие офисы пусты.

Дюма вдруг резко выпрямил спину в кресле, его осенила грандиозная идея.

— Лейтенант, вот мы сидим и лясы точим, а настоящий убийца между тем смазывает пятки. Предположим, он еще днем спрятался где-нибудь здесь; вот скажите, что ему мешало не попасться на глаза уборщице, а после ее ухода прокрасться в кабинет к Олли и пришить его? Преступник, наверное, еще в здании, если не сбежал по соседним крышам или не улизнул по пожарной лестнице.

Адресованный ему взгляд Джонса был холоден, а улыбка ничуть не теплее.

— У меня тоже возникало это предположение. Однако невозможно перебраться с крыши на соседние, а пожарная лестница ведет во внутренний двор, откуда только один выход — через вестибюль. Сейчас там трое полицейских. А еще целый спецотряд обыскивает здание. Пока не нашелся новый подозреваемый, мы сосредоточим все свое внимание на собравшихся здесь.

Дюма, полностью разгромленный, обмяк в кресле, а Джонс продолжил с того места, где его прервали:

— Итак, в девятнадцать сорок пять Редмонд находился один у себя в кабинете и был еще жив. И никто, согласно журналу регистрации, до двадцати ноль-ноль не приходил. Чарли, это так?

— Это так, сэр.

— Без твоего ведома кто-нибудь мог войти в здание и подняться наверх?

— Что вы, это никак невозможно. Входная дверь постоянно на запоре, а я сижу к ней лицом. Ни разу она не отворялась. К тому же мое место рядом с лестницей, поэтому могу точно сказать: никто по ней не поднимался и не спускался. До восьми я сидел и газету читал, а в восемь в дверь позвонили. Это был он! — Сторож наставил дрожащий палец.

— И вот теперь, Гай Дюма, мы добрались до вас, — сказал Джонс.

Писатель изо всех сил старался держаться непринужденно, но получалось плохо. После долгой нервной затяжки он раздавил окурок сигареты в пепельнице.

— Да мне просто деньги нужны позарез, понимаете? За ними-то я и пришел. Позвонил в ночной звонок, вот этот Мафусаил впустил меня и заставил расписаться в журнале. Потом отвез на седьмой этаж, и я прошелся до кабинета. Зол был как черт, что уж греха таить, но я не убивал! Если на то пошло, я его даже не видел. Свет нигде в офисе не горел, однако дверь оказалась не заперта. Ну, я туда сунул голову да позвал: «Олли?» А не дождавшись отклика, подумал, что старика в кабинете нет. Сторож сказал, что Олли в здании, — ну, я и решил, что он умывается перед уходом. И прошелся до уборной, это в конце коридора, на другом краю здания.

— Но в кабинет не входили? — спросил Джонс.

— Не входил.

— И в тот момент не знали, жив Редмонд или мертв?

— Конечно не знал! Но считал, что жив. Может, он услышал лифт и нарочно лампы выключил, чтобы от меня спрятаться. А дверь запереть не успел. Мне так представляется: Сэксон прокрался в кабинет к Олли и расправился с ним.

— Ах ты, подлый лживый писака! — взревел Сэксон. — Свою мокруху на меня повесить пытаешься? Лейтенант, я вам объясню, что произошло, и покажу настоящего убийцу. Сюда я прибыл через десять минут после этого никчемного бумагомараки, о чем имеется запись в журнале. Зол я был как черт, но все же не настолько, чтобы прикончить человека, задолжавшего мне восемьсот семьдесят четыре доллара пятьдесят центов. Свет в кабинете не горел, дверь была затворена, но мне эти прятки не в диковинку; я вошел, включил свет и принялся искать Олли. И что вы думаете? Обнаружил! Мертвого, как прошлогодний тираж комиксов. Теперь вы знаете, лейтенант, что старик был жив в девятнадцать сорок пять, а до двадцати пятнадцати, до момента моего прибытия, успел отдать Богу душу. И это означает, что лишь один человек мог его убить — сидящий перед вами так называемый писатель.

Возмущенный Дюма завизжал как свинья под ножом:

— Убийца! Лжец! Нет, это я объясню, что произошло. Никого не найдя в туалете, я зажег сигарету и минуту постоял, подумал. И предположил, что Редмонд все-таки у себя в кабинете — затаился в темноте и ждет, когда я уберусь. Этот субчик, чтобы по счетам не платить, на какие только ухищрения не шел! Возвращаюсь это я к кабинету и вижу: оттуда, что твой экспресс из тоннеля, вылетает Сэксон. И проносится мимо как очумелый, даже не замечает меня. Я было двинулся следом, но потом решил, что разговор с Редмондом важнее. Вхожу в кабинет — а там покойник, и кровь еще капает. Тут уже я сам припустил что было духу и у двери в лифт застал Сэксона — лупит по кнопке, а глаза совершенно стеклянные. Типичный, я бы сказал, взгляд убийцы. Тут прибыл лифт, мы в него ввалились и выскочили в вестибюле. Я побежал к телефонным кабинкам и вызвал полицию.

— Я то же самое сделал, — проворчал Сэксон. — Заметили, что он забыл об этом упомянуть?

Джонс кивнул. Было два звонка одновременно, это зафиксировано. У Дюма и Сэксона один и тот же мотив для убийства, и оба имели возможность зарезать издателя — оснований достаточно, чтобы надеть наручники. Вот только на кого из двух?

Лейтенант Джонс хмыкнул и отложил блокнот. Он уже понял, кто убил Оливера Редмонда.

— Сержант, свидетели могут идти. Проводите их вниз и проследите, чтобы все вышли.

Несколько мгновений все молчали, затем дружно поднялись. Каждый ожидал в лучшем случае обвинений, а в худшем — ареста. Но едва сержант отворил дверь, Джонс заговорил снова:

— Я сказал, что свидетели могут идти. Но к вам, Эльза, это не относится. Вы арестованы за убийство Оливера Редмонда.

У нее распахнулись глаза, от лица отлила кровь. Джонсу удалось ее напугать, теперь нельзя давать послабления, пока не сознается. У него не было улик, только умозаключения.

— Видите ли, Эльза, нам о вас известно гораздо больше, чем вы думаете. Например, есть сведения, что вы были не только секретарем, но и любовницей Редмонда. Вы питали к нему нежные чувства, но он не отвечал взаимностью.

Никаких таких сведений у лейтенанта не было, но он не сомневался в своей правоте. Потому что нащупал мотив убийства — и теперь фрагменты мозаики легко складывались в целостную картину.

Эльза была настолько потрясена, что с огромным трудом нашла ответ:

— Нет… Это неправда… Он не мог вам такого сказать!

— Он и не говорил. Но есть человек, видевший, как вы покидали кабинет Редмонда — в очень позднее время, когда по служебной надобности там находиться не могли.

Это был блеф, но он достиг цели — Эльза тяжело опустилась обратно в кресло. Джонс поспешил развить успех:

— Вы знали о его намерении жениться, и вас это никак не устраивало. Поскольку сами хотели выйти замуж за него, а он никак не соглашался. Сегодня вы решили выяснить отношения, устроили Редмонду сцену, и он указал вам на дверь. Вот тут-то и решились вы на убийство: если он не достался вам, то пусть не достанется никому. Уйдя в полвосьмого, вы вскоре вернулись с кофе для шефа, который отдали Чарли. Этим достигались две цели: вы получали алиби, так как после вашего ухода Редмонд был еще жив, и возможность вернуться в здание.

— Но… я же не могла, — пролепетала Эльза, готовая упасть в обморок.

Снаружи в комнату не проникало ни звука.

— Отчего же, попасть в здание вы могли, о чем сами мне сказали. Помните, как упомянули, что работали по воскресеньям, как вам приходилось спускаться и отпирать дверь. Именно это вы нынче и проделали. Дождались, когда лифт поедет вверх, отперли входную дверь и очень аккуратно заперли ее за собой. Чарли был в лифте, он не мог видеть, как вы проходите через дверь и направляетесь к лестнице. К тому моменту, когда вы поднялись на седьмой этаж, Чарли уже спустился.

Вас выдал способ убийства, — продолжал лейтенант. — Ну не мог Редмонд сидеть спокойно, в то время как разгневанный мужчина заходил ему за спину и доставал из витрины штык. Но он вполне мог, ничтоже сумняшеся, заниматься своими счетами, пока вы позади него под каким-то предлогом отпирали витрину. Секретарь воспринимается как предмет офисной мебели: когда он входит в кабинет или перекладывает с полки на полку бумаги, никто и ухом не ведет. Вы вошли, взяли штык, приблизились к шефу сзади и перерезали ему горло. А затем, стерев все отпечатки, бросили орудие убийства.

Джонс глядел на Эльзу и видел, что надо поднажать.

— Одно движение ножом, и человек мертв. Причем его кровь брызнула на стол, ни единой капли не упало на вашу одежду. После этого оставалось только уничтожить отпечатки пальцев и спуститься по лестнице. Вы все проделали тихо и дождались за дверью, когда загудит лифт, — это через несколько минут после убийства явился Дюма. Дальше было совсем просто: вы выскользнули из здания и отправились домой ждать звонка из полиции. Наверное, опередили его на считаные минуты…

— Я должна была убить Олли! — закричала Эльза. — Должна! Он меня любил! Знаю, что любил! Я все ему отдала, а он захотел жениться на светской девке! Если бы пришлось, я бы снова это сделала! И все равно, что со мной будет! Все равно!..

Ее речь перешла в сдавленные рыдания.

Джонс вовсе не был доволен собой, но он понимал, что другого способа добиться от нее признания не существовало. Эльзу увели, и лейтенант, оставшись в комнате один, подошел к стеллажу, чтобы взять для детей своей сестры несколько комиксов.

Но взглянул на обложки журналов, вспомнил лежащего на седьмом этаже мертвеца — и передумал.

Европейский шарм

— Куда ты меня затащил? — тяжело вздохнул я. — На Кони-Айленд не похоже совершенно.

— Тосол, ты позор нашей армии! — упрекнул Сардж. — Гуляешь по раю, снимаешь пенки с божественной амброзии и при этом думаешь только о прокисшем пиве.

Он зачерпнул воды и плеснул в меня, прямо в рот попал.

Мой приятель-сержант — большой любитель подурачиться. Однако нам тут нравилось, как говорится, без дураков. Место просто обалденное: узкий пляжик, ярко-синяя водица, и мы у самого бережка. Сразу за полоской песка вздымаются известняковые утесы, а наверху — такое впечатление, будто в целой миле, — видны зеленые деревья. Все остальное — это небо с огнедышащим красным шаром средиземноморского солнца, белые яхты и люди: кто-то плещется в воде, кто-то загорает в шезлонге.

Позади нас вдруг заревело и затрещало, и мимо промчалась мощная моторка с водным лыжником на буксире. Мы повернулись взглянуть.

— Стеклотканевый корпус, — констатировал я. — Мощность двигателя…

— А ну-ка, вылазь из ремонтной ямы, — проворчал Сардж. — И прибереги свою техническую эрудицию до возвращения к дружкам, героям тыловой службы. Ты лучше не на моторку гляди, а на ту, кого она тащит. Любоваться такими цыпочками — вот для чего ты приплыл на Капри.

Как всегда, Сардж был прав. Буксирный трос заканчивался деревяшкой, за которую держалась обалденная штучка, — таких я прежде видывал разве что на туристических постерах. Красотка махала свободной рукой, отклонившись назад; она словно родилась на водных лыжах. И вся покрыта золотым загаром — бикини общей площадью с мой погон не в счет. Вот она промчалась мимо, и нашим глазам открылся ее тыл, — клянусь, он ничем не уступал фронту!

Толком полюбоваться ею помешала волна от лодки — захлестнула, диверсантка, меня с головой.

Я вынырнул и увидел оседлавшего волну Сарджа, этот ловкач вовремя подпрыгнул и не только не окунулся, а даже не упустил девицу из виду. Глаза у него пламенели, как два сопла при форсаже, и я понял: начинается боевая работа.

— Ну, вот ты и принял морскую ванну, — сказал он. — Теперь на берег, и приступаем к операции. Хочу показать тебе, что такое настоящий европейский стиль.

Я на это ничего не ответил, только голову наклонил, чтобы лучше слышать, и приготовился мотать на ус. Если Сардж взял серьезный тон, можно не сомневаться: он за свои слова отвечает. В армии он служит со времен Пёрл-Харбора, а я в том году только на свет народился. Чего он об армии не знает, того в ее истории еще просто не было. А уж о девушках ему известно такое — послушаешь, и кровяное давление подскочит, и побежишь искать холодный душ.

Был один шанс на миллион, что мы одновременно уйдем в краткосрочный отпуск и окажемся в поезде на пути из Германии в Италию. О последней я не знал ничегошеньки, и, когда сержант предложил махнуть на Капри, я ответил: «Да запросто».

«В Европе женщины совсем не такие, как у нас, — кивнул он на пляж, когда наш паром приближался к берегу. — Они неприступны с виду, расчетливы, красивы и под завязку заряжены тайными страстями. И на дух не переносят неотесанных американцев. Да, они в курсе, что у нас большущие корабли, быстрейшие самолеты и крутейшее телевидение, но на все на это им совершенно наплевать. Европейская женщина верит в любовь и романтику. Она отлично знает, что у нее есть и чего ты от нее хочешь. Так что, если все делать правильно, никто не останется разочарованным».

— Мы что, на другом пляже? — удивился я, загребая к берегу. — Заходили вроде не здесь.

— Конечно не здесь. Мы заходили на общественном пляже, там сплошное жлобье и солдатня. А высадимся на пляже частном, его посещают все больше богатенькие и красивенькие. Никогда не соглашайся на второй сорт!

Мы вышли из воды и сбросили ласты. Уй, как больно по камням шагать! Пляж был пуст, если не считать нескольких детишек; все взрослые расположились наверху, в солярии, в шезлонгах.

— Ага! — легонько пихнул меня локтем в бок Сардж, точно стенобитная машина саданула по ребрам. — Надувной матрас видишь? А на нем она, впитывает солнышко. Спорим, это француженка?

Я напряг зрение — и в очках-то вижу не ахти — и обнаружил бикини (почти ничего не скрывающее), длинные ноги (одна закинута на другую), осиную талию (и это при полных тугих бедрах) и живот (плоский и твердый). Остальное тоже вполне тянуло на первый сорт, но разглядеть все подробности не удавалось — эта сплошная нагота в сочетании с маслом для загара буквально слепила.

Я то и дело оступался на камнях, дыхалка тоже сбоила. То ли дело Сардж — он вышагивал, точно петух на птичьем дворе. Перед тем как зайти на цель, дал мне последний совет:

— Смотри и учись. И ни на секунду не забывай, что этот плюгавый островок — туристическая Мекка Европы. Девчонка может быть откуда угодно родом, но что-то мне подсказывает: она француженка. У нее есть стиль!

Мы приблизились и как бы ненароком остановились. Сардж напустил на себя ужас какой скучающий вид — только что не зевал. Заговорил было со мной и — надо же! — лишь сейчас заметил милашку. И бесцеремонно обратился к ней, словно не хотел, чтобы она расстраивалась из-за недостатка мужского внимания:

— Tiens! Je suis content, belle plage…[439]

Когда на женщине темные очки, сложно угадать, смотрит она на тебя или нет. Но если она отворачивается, тут уже ясно: не смотрит. От нее веяло холодом — я бы не удивился, увидев иней от ее дыхания. Захотелось срочно найти укрытие — где тут ближайший мокрый валун?

Однако Сардж моих страхов не разделял. Повел рукой вокруг, словно красота ландшафта и впрямь была единственной причиной его задержки, и пошел дальше. Я, кривясь от боли, запрыгал по раскаленным камням вдогонку.

— Не француженка, — заключил мой приятель. — Тут никаких сомнений. Но она из романоязычной страны, и не спорь. Испанка. Может быть, дочка миллионера. Пойдем выпьем эспрессо.

В солярии был бар, и там Сардж заказал нам по стаканчику пережженного кофе. Мы стояли и глотали эту бурду и глядели, как девица сдувает матрас. Когда она опустилась на колени, чтобы свернуть его в рулончик, мы расступились из гуманных соображений — иначе паренек, дергавший рукоятки кофемашины и пытавшийся заглянуть нам через плечо, повредил бы себе шею.

Девушке пришлось идти мимо нас, и высокие каблуки пляжных сандалий превратили ее продвижение в медленный танец — ах, как восхитительно покачивалась она, перенося свой вес с пятки на носок!

— Muy bien, la playa en el sol, ‘ey chiquita…[440] — произнес Сардж низким, грудным, гипнотическим голосом.

Она не сбилась с умопомрачительного шага и даже не покосилась на моего товарища, но чуть искривила рот, будто от дрянного привкуса. Сардж облизал взглядом все детали удаляющейся анатомии и улыбнулся.

— Ну вот мы и вовлечены во флирт, — сообщил он. — Стильный, как менуэт. Я приближаюсь, она отступает. Но с каждым разом удаляется все меньше. Ты заметил, что она прошла впритирку к нам? А теперь передислоцируемся в город.

Я ушам своим не поверил:

— Это еще зачем?! Такая мощная артподготовка, и все насмарку? Мы же больше ее не увидим!

— Эх, Тосол, многому еще тебе учиться, — пустился он в объяснения, когда мы возвращались на первый пляж за своей одеждой. — С помощью нескольких слов нам удалось завязать отношения, но продолжать их на пляже дама не захотела. Следующий акт будет разыгран на пьяцце. Где ж еще?

Мы оделись и на автобусе поехали в город. Я понял, что Сардж, как всегда, прав — в смысле, насчет пьяццы. Это городская площадь размером с бейсбольное поле, сплошь укрытая зонтами, под которыми прячутся шаткие столы и стулья. Там собираются все. Сардж огляделся и кивнул на примыкающий к площади бар:

— Подождем здесь.

Мы облокотились на хромированную стойку и заказали по чинзано-соде. С виду она как малиновая шипучка, но на вкус — жуть, до того горькая, что и не проглотить. Сардж пил как ни в чем не бывало, я давился своей порцией, и оба мы за этим занятием оглядывали столики на площади.

— Приготовиться к выдвижению! — скомандовал он.

Я проследил за направлением его взгляда — так и есть, она пришла. Локти мои упирались в стойку, и очень кстати, иначе бы я соскользнул на пол снулым угрем.

Свое бикини она, должно быть, упаковала в тюбик от губной помады и припрятала, а на пьяццу явилась в мохеровом джемпере и брючках капри. Не то чтобы я в таких вещах здорово разбирался, но это были капри с Капри, а не из бутиков Кляйна или Мэйси — разница, скажу я вам, немалая. На этом острове есть люди, всю свою жизнь посвятившие штанам в обтяжку и в совершенстве постигшие искусство их шитья. Шкурка на нашем американском хотдоге не сидит так плотно, как сидели эти штанины на этих ножках. Будь у девицы татуировка, она бы выпирала скульптурным рельефом.

Татуировкой красавица не обзавелась, зато все остальное было при ней. И это все остальное плавными размеренными движениями пересекало пьяццу, ввергая зевак мужского пола в клинический паралич. Когда она уселась, я получил сигнал к действию — стенобитный тычок приятельского локтя.

— Все, как я и обещал, — говорил Сардж, ведя меня по площади. — Гляди, она выбрала позицию рядом с пустым столиком — это приглашение для нас.

Я не усматривал никакого приглашения — народу на площади было не много, место поблизости от занятого столика еще поди поищи. Надо обладать мозгами Сарджа, чтобы почувствовать разницу.

Столик, к которому направлялись мы, приглянулся тщедушному коротышке в костюме ярком, как кожура калифорнийского фрукта. Но Сардж мигом решил проблему. Будто ненароком ботинок сорок пятого размера опустился на ногу хлюпику, а когда тот задрал голову, мой приятель улыбнулся ему. За двадцать лет службы эта улыбка была доведена до совершенства — очень похоже скалится, приступая к завтраку, аллигатор. Она безотказно действовала на крутейших мачо, а этот слюнтяй, не вкусивший прелестей армейской жизни, мигом растаял и испарился, как ледяной кубик на солнцепеке. Мы сели.

Само собой разумеется, Сардж устроился рядом с девицей, а когда закинул руку на спинку стула, легонько коснулся ее руки. Он достал сигарету; наклонившись, чтобы поднести спичку, я услышал:

— Итальянка. Как же я сразу не понял? Благородную кровь не спрячешь. Ну, теперь-то я быстро возьму высоту.

Когда мы выпрямились, головы Сарджа и девушки оказались в футе друг от друга, а его голос зазвучал как саксофон — приглушенно и интимно:

— Bellissima giornata, Signorina… e doppo il cadere della notte… tu e io…[441]

Она лишь слегка шевельнула пальцами, и раскаленный пепел с ее сигареты упал на запястье Сарджу, я даже увидел, как съежились волоски. Он отдернул руку, а девушка посмотрела вдаль и поманила постового, что изнывал от скуки, прислонясь к церковной стене. Полицейский вскинулся и стукнул себя кулаком в грудь — не поверил, что красавица зовет именно его. Она улыбнулась, кивнула и снова изогнула пальчик.

Продолжения я не видел, так как быстрым шагом покинул площадь, спеша укрыться в толпе. Лишь разок оглянулся на наш столик и убедился, что у Сарджа тоже нашлась причина для срочного ухода.

На краю пьяццы стоял книжный магазин, стеллажи при входе ломились от прессы из миллиона стран. Я развернул перед своей физиономией французский нудистский журнальчик и глянул по-над верхним обрезом. Возле столика полицейский разговаривал с девушкой, нагибаясь так низко, что рисковал сломаться пополам. Кто-то сказал мне в самое ухо: «Тсс!» — и я подскочил как ужаленный. Это был Сардж, он улыбался и потирал руки.

— Отлично! Просто здорово! На этот раз она себя выдала. По эту сторону Железного занавеса ни одна уважающая себя девушка не станет вот так подзывать копа. Здесь не жалуют полицию.

— По-твоему, она русская?

— Нет. Югославка, самая настоящая. В общем, постой немного, и увидишь победный салют. Я только куплю сербохорватскую грамматику — где-то здесь она мне попадалась на глаза. — И он углубился в набитый книгами магазин.

А я, дожидаясь Сарджа, приуныл. Никак не избавиться было от сомнений: больно уж хитрая штука это закадривание по-европейски, смогу ли научиться хотя бы азам? У меня на родине, то есть в Эльмхерсте, Куинс, Нью-Йорк, все гораздо проще, а привычки длиною в жизнь ломаются нелегко. Это во-первых, а во-вторых, если Сардж «возьмет высоту», мне-то что с того обломится? Да шиш с маслом.

Наутро нам предстояло возвращаться в Неаполь первым же паромом, а в такую рань газетные киоски, я знал, будут закрыты. Поэтому купил «Роум америкен» и солидную кипу комиксов — будет что полистать в пути. Затем прошелся за угол, туда, где пешеходная дорожка нависала над обрывом. Красота-то какая! Синяя вода Неаполитанского залива, на горизонте видны Сорренто и Везувий. Сказка! И все же мне было одиноко, хотелось поскорей вернуться на родную рембазу, пропустить с ребятами кружку-другую пивка.

Что-то мягкое и шершавое скользнуло по моей руке, я оглянулся — и похолодел, словно меня посадили в бочку и засыпали сухим льдом.

Это был рукав зеленого мохерового джемпера. А джемпер обтягивал формы, которыми я любовался весь нынешний день.

Она. Стоит в шести дюймах от меня и смотрит на залив. Как будто одна-одинешенька на необитаемом острове.

А потом я увидел за ее спиной, в двух футах, Сарджа. И он давал мне знаки, то бишь кивал на девушку и показывал пальцем. Только теперь я понял, что не было у меня в жизни друга лучшего, чем этот парень. Целый день потратил, гоня на меня добычу и одновременно втемяшивая в мою тупую башку науку европейского обольщения. А теперь мне предстоит выпускной экзамен.

Но что же я должен делать? В горле пересохло напрочь, мозги кружатся, как рулетка, и заблаговременно выученные иностранные фразы центробежная сила вышвырнула из головы. Но давление на мою руку нарастает, и Сардж ждет — необходимо сказать какие-то слова. Повернув голову к девушке, я увидел коротенькие завитки волос на ее шее и уловил аромат духов.

— А ничего тут видок, правда? — пролепетал я. И тотчас задал новый вопрос: — Вам нравится кола?

Сардж застонал, повернулся и нырнул в ближайший бар, и оттуда донеслись его вопли:

— Виски! Con ghiaccio… due whiskies![442]

Я остался без педагога. Я растерялся. Я забыл абсолютно все, чему он меня учил.

Снова я взглянул на девушку, а она улыбалась мне. Влажные губы приоткрыты, зубы слепят белизной.

— Кола — это здорово, — сказала она. — Особенно тут, наверху. Если вы понимаете, о чем я.

Я заверил ее, что понимаю очень хорошо, и спросил, как насчет глотнуть колы прямо сейчас. Все это говорилось «на автомате» — сердце-то у меня не билось с самой первой секунды, да и легкие не дышали. Поблизости стоял лимонадный киоск, и, пока мы пили кока-колу, девушка рассказывала о себе, а моя матчасть постепенно возвращалась в штатный рабочий режим. Язык, правда, все еще заплетался, но это не беда — новая знакомая оказалась большой любительницей поболтать. Она из Хакенсака, была разок в Чикаго, но дальше никогда не заезжала. «А потом у тетки умер муж и все оставил ей, это просто невероятные деньжищи, и она затеяла кататься по Европе, но одной-то несподручно, вот и пристала как репей, будь моей компаньонкой, а я подумала-подумала и решила, ладно, почему бы и не отдохнуть, не развеяться, тем более что тетка обещала приодеть меня в Италии и…»

— Насчет отдохнуть-развеяться — не получается, да? — сочувственно спросил я и даже нашел в себе силы погладить ее по руке.

Девушка выпятила большую, алую, теплую губу и кивнула:

— В том-то и беда. Тетка из номера носу не кажет, у нее от солнца мигрень, а мне тут даже поговорить не с кем. Кругом волки плотоядные, что-то нашептывают без конца, а я ни словечка не понимаю, хотя и так ясно, чего домогаются.

Я кивнул и снова погладил. Уж я-то могу понять бедняжку — знаю, каково быть одному в чужой стране.

Мы гуляли, держась за руки, и болтали почти до темноты. Спросив, как насчет поужинать, я услышал в ответ: да, с удовольствием. Только ей нужно переодеться.

Будь мы в Нью-Йорке, я бы не торопил события. Но итальянский воздух был до того напоен романтикой, что подмывало рискнуть.

— Мне идти некуда, — сказал я. — Если с тобой пройдусь, не будешь возражать?

— Не буду, — рассмеялась она. — Только обещай не приставать.

Произнося эти слова, она сжала мою руку.

— Приставать? Да за кого ты меня принимаешь!

И когда она повернулась, я шлепнул по тому месту, которое капри обтягивали особенно туго. Это чтобы у нее не оставалось никаких сомнений в моих намерениях.

Снова она рассмеялась, и мы пошли дальше по улице, решая, чем бы поужинать: спагетти или пиццей.

И только одна мысль не давала мне покоя: что я скажу завтра на пароме Сарджу?

Моя война с армией

Говоришь, собираешься пойти в армию, сынок? Здорово, просто здорово. Призывник? О, прости, доброволец… Видать, к тому военполу тебя приковали наручниками по ошибке. Ну конечно же по ошибке — ты ведь жил в лесной пещере чисто из любви к природе. Повестки приходили уже после того, как ты перебрался в пещеру… Видать, почта в твоих родных краях работает неважно.

Знаешь, сынок, я ведь и сам служил в армии. И без всяких ошибок — пошел добровольцем. Нет, сынок, не в тысяча восемьсот двенадцатом году; в пору моей службы была другая война, большая. Сержант тебе наверняка расскажет. Я хотел принести миру мир — да, сэр, прогнать наци, япошек и прочих негодяев. Вот только после первого же дня в лагере Андервотер я передумал. Нет, мне, конечно, и после хотелось мира во всем мире, но я решил, что где-нибудь в другом месте от меня толку будет поболее. Впрочем, до дома я так и не добрался — меня поймали и отправили назад в Андервотер. Тогда-то и начались мои мытарства.

Как я теперь понимаю, у меня с армией с самого начала не сложилось. Даже можно сказать, у меня с ней было нечто вроде личной войны. Один полковник говорил, будто для врага я ценнее двух танковых дивизий. Пожалуй, он все-таки преувеличивал.

После года службы стало ясно, что наиболее радостным днем в армии для меня был самый первый. Я быстро катился под уклон. Мне присвоили звание рядового первого класса, но лишь потому, что капитану хотелось на ком-то отыграться. А потом еще нашелся некий Луи, которого из-за меня списали по восьмой статье[443]. Этот Луи все пытался, как он говорил, использовать логику. Заявил, будто меня впервые прилично накормили в армии, но я возразил, что это неправда, я как-то раз сидел в тюрьме, и там тоже прилично кормили. Он потел и бледнел, но не желал сдаваться. Сказал, что мне в армии впервые выдали ботинки, но, когда я пошевелил у него перед носом пальцами ног, он аж осел на стуле, вытаращив глаза. Похоже, у них не нашлось ботинок подходящего размера для такого парня, как я, потому меня и прятали в бойлерной во время инспекций. Луи после этого угодил на несколько месяцев в госпиталь, но, когда выписался, ему в первый же день не повезло — он увидел меня на занятиях по строевой. Я так и не сумел толком ничему научиться, а он вывернул из-за угла на своей инвалидной коляске как раз в тот момент, когда сержант скомандовал: «Равнение направо… шагом марш!» Нет, сэр, я не единственный тогда ошибся, но во всем почему-то винили меня. Строй смешался, капрал сломал ногу, моя винтовка выстрелила и убила собаку капитана, а коляска Луи опрокинулась. Пожалуй, самое лучшее, что тогда случилось, — гибель собаки. Мы уже два месяца как козлятину ели, и у нас начинала расти шерсть во рту. Так что смена диеты хоть немного, но помогла. Хотя собака могла бы быть и покрупнее.

В общем, после того, как Луи увезли в смирительной рубашке, ко мне стали относиться куда хуже. Собственно, потому я и сбежал, хотя они этого так и не поняли. Трибунал прошел крайне предвзято, мне дали год и один месяц с отбытием в лагере Макблэкхоул, это в Калькутте, штат Канзас. Как раз к тому времени, когда я наконец наловчился таскать мусорные баки, год миновал, и меня отправили в техасский лагерь Снейкпит. Я сразу же понял, что ко мне относятся по-прежнему, ибо место это пользовалось весьма дурной репутацией.

Над главными воротами, прямо над головами шести военполов с автоматами, красовалась вывеска: «Снейкпит — душевный лагерь, отсюда еще никто не сбежал!» Я тогда был молод и глуп — счел, что мне бросили вызов. Едва зашло солнце, я перелез через ограду и двинул в пустыню, в сторону гор.

К утру я все так же тащился через пустыню, вот только горы не становились ближе. Оглянувшись, я увидел на крыше канцелярии сержанта с подзорной трубой и прибавил шагу, думая, как же на меня злятся за то, что я нарушил идеальную характеристику их лагеря. Я шагал весь день, отчаянно болели ноги, лагерь становился все меньше, но горы нисколько не приближались. Для меня это было делом чести — я намеревался сбежать даже ценой своей жизни, как оно почти и случилось. На третий день я повернулся и пошел назад — горы оставались столь же далеки, как и в первый. На шестой день я вернулся в лагерь — на четвереньках, в изодранной форме и с вывалившимся языком. Когда я добрался до канцелярии, там был сержант — громадный как гора и злой как черт.

Выяснилось, когда я перелез через ограду, он выписал мне увольнительную на два дня, чего обычно хватало для обычного солдата. Когда в конце второго дня я все еще брел по пустыне, он занес меня в список получивших пятидневный отпуск по семейным обстоятельствам. Я вернулся через час после того, как закончился отпуск, и мне дали месяц наряда по кухне за опоздание. Они оказались правы — никому еще не удавалось от них сбежать, и их репутация не пострадала. Я также понял, что подразумевалось под «душевностью», — сволочной сержант заставил меня расписаться за вычет из жалованья за испорченную форму, прежде чем подпустить к баку с холодной водой.

После этого я свыкся с кухонными нарядами, и мои недруги тоже, когда сообразили, что могут приковать меня цепью к раковине. Там я и провел остаток войны, успев полюбить старую раковину и столь же старые кастрюли и сковородки. Наконец меня списали, и я вернулся домой. Нет, вовсе не выгнали с позором — нехорошо так говорить тому, кто годится тебе в дядюшки… И в кармане у меня лежала фотография моей возлюбленной… О чем я говорил? Ах да, меня списали по медицинским показаниям, и с тех пор я живу на пенсию по инвалидности.

Пулевое ранение, отравление газом? Нет, сынок, ничего такого, после всех тех кухонных нарядов меня комиссовали из-за дерматита на руках.

Вместо эпилога Трагедия в Тибете

Да, что было, то было. И было это в Тибете, в году 2000–м. На «Уорлдконе». На самом последнем из «Уорлдконов».

Да, к великому сожалению, это случилось.

Ожидалось, что конвент будет самым лучшим, самым идеальным из всех мероприятий подобного рода. Специально для него был арендован буддийский монастырь, каждая келья, предназначенная для американцев, оборудована туалетом. Трава — великолепнейшая, просто «Далай — лама гоулд». Питье тоже изысканнейшее, забродившее молоко яка. А впрочем, речь пойдет не о том, речь пойдет о фэндоме.

На беду, в самом разгаре мероприятия где-то вдали загрохотало, как будто с железнодорожного моста свалился в пропасть товарный поезд. Или как будто сошла лавина — а именно это и случилось. Фэны не пострадали — не иначе в тот день их оберегала какая-то высшая сила, присматривая за каждым, от прыщавого обожателя комиксов до престарелого Первого Трекки[397]. Да, им повезло. Лавина миновала главные помещения монастыря и обрушилась на восточное крыло, где на вечеринку, на этакий эксклюзивный междусобойчик, собрались профи. Особенно повезло серым лошадкам фантастики, бедным малотиражным писателям, которые не смогли наскрести денег на билеты и аккредитацию. Перед ними теперь настежь распахнулись книжные рынки.

Профессионалы исчезли, все до одного, — как корова языком слизнула. Их унесла далеко в долину, раздавила, задушила, похоронила под многими тоннами снега лавина.

— Их больше нет! — стенала гостья из женской группы фэнов, в слезах вспоминая, как много всяких интересных событий связано с этими людьми.

— Их больше нет! — вторил ей страстный коллекционер, прикидывая, на сколько привезенных книг он не получит автографов.

— Их больше нет! — заламывал руки председатель оргкомитета, думая о том, кто оплатит оставшиеся в баре гигантские счета.

— А что с ними случилось-то? — осведомился фэн — новичок.

Ну что ж, это вполне уместный вопрос.

— Откуда тут взялся туман, чтоб его? — проворчал Гарри Гаррисон. — Не могу найти свою выпивку.

— Я тоже не могу, — подал голос Джо Холдеман. — Даже собственного носа не вижу. Хуже, чем во Флориде.

— Как в плохом фильме тридцатых годов, — присоединился к беседе Вольфганг Ешке. — Последнее твое воспоминание — автомобильная авария или что-нибудь в этом роде, а потом ты в себя приходишь на том свете.

Туман внезапно как рукой сняло — а ведь это он и есть, тот свет. Перед ними огромные золотые ворота, старичок в чем-то наподобие купального халата пишет в громадной книге. Но, что гораздо важнее, вновь прибывшие слышат радостные крики встречающих.

— Гарри! — Это Брайан Олдисс. — А мы с Сэмом Лундваллем на тебя с облака посматривали.

— Я правильно угадал: мы попали на?.. — подозрительно спросил Джо.

— Либо да, либо это чертовски хорошая иллюзия, — флегматично, как и полагается шведу, ответил Сэм. — Это не Айзек ли Азимов был здесь минуту назад?

— Я не был, я есть! Просто решил провести экспресс — анализ облака, у меня для таких целей всегда в кармане анализатор элементного состава веществ. Весьма любопытно…

— Из чего же оно состоит? — Заинтересованные голоса слились в хор.

— Из водяного пара. А вы чего ждали, солодового молока?

— Тихо! — рявкнул старик с книгой. — Или еще не поняли, где находитесь?

— На съемках дешевого кино? — предположил Гарри.

— Либо, если я правильно опознал реквизит, — высказался Айзек, изучавший, помимо уймы прочего, Ветхий Завет, — мы в раю, перед жемчужными вратами, а вы, следовательно, апостол Петр, известный также как рыбак, ловец человеков. Итальянцы зовут вас Сан — Пьетро…

— Довольно! — вскричал Петр. — Меня предупреждали насчет прихода вашей компании. А уж как мы тут вас заждались!

— Так мы что, всем скопом сюда заявились? — спросил Брайан. — Бывают же совпадения. Подгадала лавина, нечего сказать.

— А может, это не она подгадала? — подозрительно спросил у привратника Джо. — Может, кто-то из ваших мину под нее подложил?

— Если кто и подложил, он точно не из моего ведомства, — пробормотал Петр, переворачивая истрепанные страницы. — Но этот вопрос уже неактуален. Вот вам новость, и она из разряда хороших: под мою опеку вы не подпадаете. По причинам, для меня непостижимым, вся ваша недостойная растрепанная компания отправляется на допрос к тому, чье имя я назвать не вправе.

— А ну-ка, позвольте угадать, — профессорски воздел палец Айзек. — Элохим, или ЙХВХ, или даже ЙХВХ Элохим. В Старом Завете ЙХВХ встречается семь тысяч раз, предположительно произносится как Яхве…

— Остерегись, смертный! — пронизал громовой голос облака, и те мгновенно раздались, чтобы явить туманный лик седобородого мужа, восседающего подбоченясь на золотом троне. — Вострепещи! — рявкнул он снова. — Ибо не может быть речено имя Мое.

— Разумеется, не может, — смело вышел вперед Фредерик Пол. — Ведь мы еще даже не представлены друг другу. Меня зовут Фред…

— Безмолвствуй! — На этот раз повеление было высказано так громко, что чудом не полопались барабанные перепонки, и головы загудели на манер колоколов.

— Что он сказал? — приложил к уху ладонь Пол Андерсон.

Тишина не наступила, вместо нее состоялся короткий, но бурный диспут, обмен мнениями о том, что случилось и чему предстоит случиться. Не кто иной, как Филип Хосе Фармер, заметил, что лицо грозного старца стремительно наливается краской, и, не желая доводить до божественного инфаркта, поспешил сменить тему:

— Я несказанно рад встрече с вами, мистер речной капитан, сэр. Смею надеяться, вы согласитесь ответить на несколько вопросов…

— Только не на твои, Фармер! — Грянул гром, сверкнули молнии. — Не ты ли узурпировал мои привилегии творца, не ты ли подверг осмеянию созданный мною мир?

— Я бы не назвал это осмеянием, скорее сомнением, — сказал Айзек. — Больно уж много в Библии противоречивых утверждений. Сейчас нам предоставилась великолепная возможность разобраться с ними, и никто лучше вас не поможет с этим.

— Да как ты смеешь просить о таком — ты, не пожелавший уверовать в Мною Самим благословленные астрологические прогнозы? Вместе с Фармером тебя ждет…

— Да это просто смешно! — перебил Гарри. — Астрология — сплошное жульничество, все эти высосанные из пальца гороскопы для слезливых вдовушек. Как можно требовать от нас веры в…

— А ведь я ждал, Гаррисон, что ты примкнешь к шайке безбожников! — рыкнули небеса.

— По — моему, вы показываете весьма непривлекательное лицо теизма, — заметил Брайан. — Я, признаться, рассчитывал на большую широту взглядов…

— И ты ступай туда же, Олдисс. Ведь это ты первым издал возмутительный антирелигиозный пасквиль «Улицы Ашкелона». Уже одним этим заработал срок в миллион миллениумов с отбыванием на адской кухне. Эй, куда это вы пошли, я еще не со всеми разобрался. Стоять, я повелеваю! Просто взять и уйти от меня — да слыханное ли дело!

— Нет уж, — возразил Роберт Силверберг. — Мы вас придумали примерно за две тысячи лет до Рождества Христова, и то, что мы сейчас видим, нам совершенно не нравится. Поэтому я, от имени всех евреев, поворачиваюсь к вам спиной.

— Гои присоединяются, — сказал Сэм. — Я правильно произнес это слово?

— Для гоя неплохо. — Барри Молзберг взял Сэма под руку, они повернулись спиной к негодующему старцу и направились к остальным. — Знаешь, все это навеяло мне идею рассказа…

— Довольно! — На сей раз грохот был таким, что земля содрогнулась, как при землетрясении, и все повалились с ног. — Вот так-то лучше, — кивнул ЙХВХ, ошибочно принимая это дружное падение ниц за капитуляцию, а может, всего лишь пытаясь сохранить хорошую мину. И продолжил, прежде чем кто-то успел раскрыть рот: — Дрожите в ужасе! Или не догадываетесь, что тут для вас припасено?

Ах, сколь охотно он предпочел бы обществу этих алкоголиков — вольнодумцев общество римского папы с интриганами — кардиналами!

— Поездка на лифте? — спросил Вольфганг, когда из земли вырвалась раскаленная докрасна дымящаяся кабина, отчего пафосная кульминация выступления ЙХВХ оказалась никем не замечена.

— Вот что, парни, — предложил Джо, — в пентхаусе нам больше не рады — может, в подвале будет повеселее?

Бодро шагая, весело болтая, изощренно сочиняя, от души привирая, сальные словечки рассыпая — в общем, ведя себя как всегда, — сливки мировой научной фантастики устремились в дышащий жаром лифт. Вот за последним вошедшим с грохотом закрылись двери, и пол ухнул вниз.

— Очень мило, — прокомментировал Айзек. — Свободное падение. Похоже, лететь нам еще долго. Ускорение по моим прикидкам составляет…

— Это ты прибереги для своего журнальчика, — посоветовал Боб. — Не станем же мы сейчас говорить на такие темы.

— Почему? — спросил Фред.

— Хороший вопрос, — сказал Брайан. — Впрочем, лично меня больше интересует, что мы увидим, когда отворятся эти двери.

Лифт застыл как вкопанный, двери распахнулись.

— И тут никаких сюрпризов, — вздохнул Пол. — Что-то вроде неудачной иллюстрации Доре.

— Молчать! — скомандовал с трона красный человек.

Его зубастый рот выстрелил молнией, из пор брызнули искры.

— Неплохие спецэффекты, — похвалил Гарри. — Лучше, чем компьютерная анимация.

Этот краснокожий парень, в отличие от его партнера с верхнего этажа, не был расположен выслушивать, ему больше нравился собственный голос.

— Горе вам! Трепещите, и леденейте от ужаса, и молите о пощаде, которой не будет вам веки вечные! А будет вам кипящее масло, будут вам пламенеющие угли, будет вам горелое мясо…

— Это он про барбекю? — шепотом спросил Филипп Класс.

— …И будет вам лава текучая, и будете вы страдать и вопить, а я смеяться буду, вот так, ха — ха — ха, до скончания времен и после…

— Налицо взаимоисключающие понятия — после скончания времен ты уже ничем не сможешь заниматься, — проговорил Джон Кэмпбелл, отворяя дверь в каменной стене и жестом подзывая вновь прибывших. — Если не хотите, можете не слушать. Я поначалу терпел болтовню, но после того, как наловил логических ошибок и даже составил для него памятку, он прекратил общаться с нашим братом, зато выделил вот эту комнату.

Джон заглянул в помещение и попросил:

— Гуго, переставь часть стульев назад, Роберт тебе поможет. Тед С. и Тед К.[398], двигайте стол к стенке.

И снова Джон повернулся к ожидающим писателям:

— Входите, ребята, редакция как раз собирается перекусить. Заодно обсудим кое — какие мои идеи…


Загрузка...