Только в три часа ночи Охотник Доканил обнаружил брошенный вездеход, на котором скрылись Хьюланн и человеческий детеныш. Он бы и раньше нашел его (беглецы проехали всего лишь двадцать миль, перед тем как покинуть машину), но Доканил был вынужден подождать, пока ему пришлют новый вертолет после его запроса по Фазисной системе. Несмотря на то что было самое время поспать и восстановить силы, он еще более рьяно приступил к своим обязанностям. Обычно наоли предпочитали уделять сну больше времени, чем люди, тем не менее они могли совсем не спать и пять дней подряд, не отдыхая и не выбиваясь из сил. Поговаривали, что Охотник прекрасно справляется со своей работой даже в течение двух бессонных недель.
Баналог, напротив, начал постепенно выдыхаться. Он брел за Доканилом, пока тот исследовал вездеход и малейшие улики, оставленные беглецами. Затем Охотник расширил диапазон своих поисков и осмотрел ближайшие дома городка Леймас у подножия горы, напротив гостиницы.
Неподалеку от ничем не примечательного одноэтажного дома Доканил остановился и начал осторожно приближаться к нему. Охотник даже принялся было снимать перчатки, но не закончил приготовлений, так как уже обработал данные, полученные благодаря своей сверхчувствительной системе.
– Их там нет? – спросил Баналог.
– Нет, но были.
– А-а…
Доканил оторвался от осмотра следов и так пристально посмотрел на травматолога, как это умели делать только Охотники.
– Вы, кажется, радуетесь.
Баналог приложил все усилия, чтобы оставаться безучастным на вид. Охотник, конечно, мог обладать способностью видеть во всем скрытый смысл, но у травматолога был просто талант прятать этот смысл глубоко-глубоко под непробиваемым фасадом невозмутимости.
– Что вы имеете в виду?
– У меня сложилось впечатление, будто вы радуетесь тому, что им удалось бежать.
– Чушь.
Хотя травматолог и старался сохранить на лице выражение самоуверенности и не позволить губам покрыть зубы, удержать кнут хвоста от того, чтобы тот обвил бедро, он был уверен, что Охотник заметил трещину в его броне, заметил тлетворные мысли, ставящие под сомнение ценность, смысл и мораль войны между наоли и людьми. Баналогу казалось, что это никогда не кончится (хотя Охотник смотрел на него не больше одной-двух земных минут). Доканил отвел свой взгляд.
Но он все понял.
Да…
Баналог уже не сомневался, что Охотник обнаружил брешь в его старательно выстроенной лжи, проник внутрь и увидел полную сумятицу в сознании. Он обязательно отошлет сообщение о своих наблюдениях в высшие инстанции. И однажды утром Фазисная система прозондирует его мозг во время психологической настройки. Этого будет достаточно, чтобы отправить его на обследование к травматологу Третьей Дивизии. Если его индекс вины окажется таким высоким, как он думает, его совсем скоро отправят на космическом корабле домой, в родную систему, для прохождения лечения. Возможно, что его зараженный сомнениями мозг промоют и реструктурируют. Сотрут все прошлое. Вполне возможно. Хотел ли он этого? Ну, в любом случае это позволит ему начать все заново. Он больше не хотел постоянно мучиться от чувства презрения к самому себе и испытывать неловкость за то, что делает его народ. Эта мысль не пугала его так сильно, как это было с Хьюланном. Правда, его дети будут лишены его прошлого, и им придется искать свой дом по обрывкам истории. А ведь у него куда больше детей, чем у Хыоланна. Пусть ему сотрут и реконструируют память – ведь он стольким поколениям подарил жизнь. И, осмыслив все это, Баналог почти убедил себя в том, что предстоящий процесс лечения будет даже желаемым и полезным, и не только для общества, но и для него, как индивидуума, в частности.
– Видите? – спросил Охотник Доканил, тем самым прервав размышления другого наоли.
– Боюсь, нет.
На лице Охотника промелькнула смесь презрения с удовольствием. Презрение к тому, что у травматолога отсутствует способность к наблюдению; удовольствие от своих необычайных возможностей. Охотник испытывал это чувство довольно редко. Он не мог наслаждаться сексом. Он испытывал к нему отвращение. Охотники не размножаются, хотя и вырастают из нормальных зародышей. Он проявлял не большой интерес к пище. Еда занимала его только в пределах обеспечения тела хорошо сбалансированной диетой. Он ничего не испытывал при поступлении в его кровь сладкого наркотика. А алкоголь его организм сжигал так быстро, что отрава не успевала оказать никакого влияния – ни положительного, ни отрицательного. Но у него было его собственное Эго, как единственный мощный стимулятор отличного исполнения работы. Когда что-то поглощало эту неосязаемую часть его сверхразума, он испытывал дискомфорт, в противном случае – счастье и тепло. Его Эго было подчинено только Охотничьей Гильдии. А Гильдия являлась единственным источником вдохновения всех остальных наоли.
– Смотрите, – продолжал Доканил. – Сугробы возле домов, вон там. Баналог повернул голову.
– Сравните их с сугробом перед этим зданием.
– Те глубже, – отметил Баналог.
– Вот именно. А этот кто-то потревожил, и потребовалось несколько часов, чтобы он приобрел первоначальный вид. Там явно был вездеход.
Они обнаружили еще три вездехода, и пустое пространство между ними явно указывало, что совсем недавно здесь находился еще один. Доканил знал наверняка, что четвертый угнали только несколько часов назад, так как одна несчастная бурая мышь устроила себе гнездо в шасси этой длинной стальной машины, и ее изрубило на куски, когда та завелась и огромные лопасти винтов пришли в движение без предупредительного сигнала. И хотя куски мертвой плоти и кровь застыли, маленькие глазки еще не затвердели двумя белыми камешками, как если бы этот несчастный для мыши случай произошел более суток назад.
Они снова вернулись в ночь и снег. Метель постепенно ослабевала. Ветер то прибивал лежавший на земле снег, то развевал сугробы в разные стороны, поднимая влажные облака, ослабляя видимость, как если бы буран все еще продолжался.
– Вы знаете, в какую сторону лететь? – осторожно осведомился Баналог.
– На запад, – последовал ответ. – Они направились туда.
– Есть какие-нибудь признаки?
– Никаких. Видимых. Снег стер их путь.
– Тогда как…
– Убежище на Западе, не так ли?
– Но это же просто выдумки, само собой, – ответил травматолог.
– Разве?..
– Несомненно.
– Многих их вожаков так и не нашли, – заметил Доканил. – Они, должно быть, где-то скрываются.
– Они могли погибнуть во время ядерных самоубийств или быть ликвидированными во время массового уничтожения. Мы, наверное, убили их, принимая за рядовых землян.
– Не думаю.
– Но…
– Не думаю. – Тон Охотника не терпел возражений Его мнение было высказано таким же голосом, как ученый излагает непреложный закон Вселенной.
Они сели на борт своего нового вертолета.
Доканил поднял машину в ночь после того, как подсоединил себя к приборам на панели управления. Баналог увидел на медных иглах следы запекшейся крови.
Внимательно следя за дорогой, Охотник вел вертолет. Баналог, покорившись безжалостному преследованию, устроился поудобнее в кресле, отсоединил свой сверхразум от органического мозга, установил в подсознании время пробуждения и ускользнул в притворную смерть…
Светало. Хьюланн гнал вездеход уже далеко на юге, снег сменился безлистными деревьями и холодным чистым небом. Наоли думал, что погода стоит подходящая, хотя Лео и говорил ему, что по человеческим меркам все еще весьма прохладно Они держались объездных дорог, потому что Охотнику легче следовать по главным магистралям и, таким образом, он без труда обнаружит их. Тем не менее снег больше не скрывал от них дорогу, и Хьюланн мог установить вращение винтов на полную мощность и взять такой уровень высоты, чтобы не опасаться изменений на поверхности земли.
Они болтали о том о сем во время долгих темных часов полета. Сначала разговор помог успокоиться и расслабиться, чтобы не возвращаться к молниям Охотника, оторвавшим заднее крыло их машины. Конечно же это были не совсем молнии. Охотники располагали хирургически имплантированными оружейными системами внутри их мощных тел. В руки и ладони был вмонтирован пистолет с газовой дробью. Из спецхранилища система вырывает сильно сжатую каплю жидкого кислорода и приводит ее в движение по дулу посредством управляемого взрыва другого газа. В результате газовая дробинка поджигается у кончиков пальцев и, попадая в мишень, взрывается внутри и разрывает жертву на части. Это средство действует на небольшом расстоянии. Но оно очень эффективно. И даже знание механизма устройства не уменьшает его загадочности.
Охотники прилагали все усилия, чтобы причислить себя к лику богов – даже для расы без религиозных мифов. Неудивительно, что это им удалось. Действительно, когда Хьюланн впервые осознал понятие "Бог" у некоторых галактических народов, его сразу поразила мысль: не будут ли наоли через сотню или тысячу веков рассматривать Охотников как древних богоподобных существ? Возможно, эти творения генетической инженерной мысли были созданы именно для того, чтобы впоследствии быть причисленными к первым святым и собирать лавры не заслуженного ими почтения. Культ? Возможно…
Постепенно их разговор коснулся личных тем, далеких от неестественной лихорадочной болтовни, которой они неосознанно пытались вытеснить неприятные мысли. Они вспоминали свое прошлое, свои семьи. Хьюланна удивило, сколько боли и жалости скрывалось в мальчике, когда тот, заливаясь слезами, рассказывал о смерти своего отца и сестры (мать его умерла вскоре после рождения сына). По мнению Хьюланна, людям было не свойственно показывать свои эмоции. Такое, наверное, встречалось крайне редко и далеко не так болезненно, как это происходило с Лео. Знакомые наоли люди были холодными, мало смеялись и мало плакали. Именно эта эмоциональная, стоическая сдержанность и явилась основной причиной их враждебности по отношению к наоли. А также к остальным расам, которые отличались общительностью.
Затем пришло понимание.
Оно змеей проскользнуло в его мозг и вонзилось в сверхразум, сотрясая всю основу его доводов.
Это причинило боль.
Первые намеки на понимание зашевелились и пустили побеги, когда Лео указал на далекий свет поднимающегося в небо звездного корабля наоли, за сотни миль к востоку. Хьюланн наблюдал за пламенем, скрытым в сине-зеленой дымке, пристальным взглядом незашоренной пропагандой личности наоли, лишенной своего прошлого. Он просто задохнулся, когда величественное сияние начало уноситься в глубь бархатно-темного неподвижного неба (только линия горизонта окрасилась в оранжевый дневной свет). Разум Хьюланна скользнул в бездну открытий, когда Лео поделился:
– Я хотел стать астронавтом. Всегда хотел.
Но меня не выбрали.
– Не выбрали? – удивленно переспросил Хьюланн, не понимая, к чему шел разговор.
– Да. Моя семья не относилась к состоятельным.
– Но ты еще слишком маленький, чтобы выполнять работу в космосе. Лео выглядел озадаченным.
– Ты же говорил, что тебе всего одиннадцать.
– Так выбирают еще до рождения, – ответил мальчик. – А разве у наоли не так?
– Но это же неразумно! – воскликнул Хьюланн. – Нельзя вести подготовку для работы в космосе, пока ты не вырастешь для того, чтобы воспринимать основы физики.
– Это займет слишком много времени, возразил Лео. – Для того чтобы стать астронавтом, нужно многое знать. Сотни тысяч вещей, необходимых для работы. Невозможно представить, как научиться всему этому в зрелом возрасте, даже при помощи гипновосприятия…
– Сорок лет. Самое большее – пятьдесят, – прикинул Хьюланн. – Но когда впереди целые века для того, чтобы…
– Вот именно! – выпалил Лео, не успел Хьюланн закончить свое предложение. – Средний возраст человека – сто пятьдесят лет. И только первые две трети жизни считаются "расцветом", когда мы можем легко переносить перегрузки галактического путешествия.
– Как это ужасно! – посочувствовал наоли. – Выходит, ваши астронавты проводят всю жизнь, занимаясь одним и тем же?
– А чем же еще?
Хьюланн попытался объяснить, что наоли обычно осваивают несколько профессий в течение жизни.
– Просто невероятно, – закончил он, – что человеку приходится проводить весь его короткий век, делая одно и то же. Ограниченность. Однообразие. Все это разлагающе действует на разум.
Как же нелегко было Хьюланну приложить основной принцип жизни наоли к жизни кого-то еще, чье существование так недолговечно. Но постепенно это ему удалось. И он почувствовал тяжесть своего понимания, хотя точно еще не осознавал, что же так давило на него.
– Когда-то, – рассказывал Лео, – в то время, когда мы только начали освоение космоса, астронавты не готовились еще до своего рождения. Они росли, вели обыкновенную жизнь, летали на Луну и возвращались обратно. Они могли оставаться в космической программе, а могли и нет. Некоторые из них уходили в бизнес. Другие занимались политикой. Один даже стал президентом большой страны того времени. Но когда сверхсветовые полеты были усовершенствованы и начало накапливаться все больше и больше относящихся к этому знаний, необходимых для астронавта, старый способ отбора пришлось заменить.
Теперь все стало ясно. Хьюланн понял причины войны и почему Лео так отличается от остальных людей, которых он встречал в космосе.
– Оплодотворенное яйцо изымается из материнского тела вскоре после зачатия, – продолжал мальчик. – Институт Космонавтики забирает его и превращает в существо, каким должен быть астронавт. Пальцы ног у астронавта в два раза больше, чем у простых людей, так как это необходимо ему для того, чтобы хвататься за что-либо в состоянии невесомости. Его зрение охватывает диапазон инфракрасных лучей. Слух обостряется. После четырех месяцев развития зародыш подвергается влиянию постоянно обучающей среды, когда данные заносятся напрямик в мозг, который никогда потом не будет развиваться так быстро, как в следующие пять месяцев
Хьюланн почувствовал, что едва может говорить. Его голос стал слабым, хриплым, не таким, как обычно. А губы все еще обхватывали зубы от стыда, и он никак не мог откинуть их, чтобы ясно говорить.
– А как относились рядовые люди к астронавтам?
– Ненавидели их. Они были не такие, как мы все, конечно. Они намного легче осваивались в космическом пространстве и в любом незнакомом месте Галактики. Поговаривали о том, чтобы посылать простых людей в качестве пассажиров, но астронавты начали борьбу, которая затянулась на несколько лет. Они ревниво охраняли свою власть.
– Они были холодными, – обронил Хьюланн с отвращением, – показывали минимум эмоций, никогда не смеялись.
– Это было частью их воспитания. Чем менее они эмоциональны, тем лучше справляются с возложенными на них обязанностями.
– Война…
И не успел Хьюланн закончить, как Лео тоже все понял:
– Да?
– Мы и не думали, не могли даже предположить, что ваши астронавты не типичны для всей остальной расы. Мы встречали сотни, даже тысячи их. Они все были похожи. Мы не могли знать…
– Так ты думаешь?.. – спросил Лео взволнованно.
– Эта война была ошибкой. Мы сражались с Охотниками. Ваши астронавты – те же Охотники у наоли. И мы истребили вас, потому что думали, ваши Охотники, ваши астронавты такие, как и все вы…
Мастер-Охотник Пенетон сидел в кресле управления Системы Формирования. Триста шестьдесят один электрод примыкал к его телу, пронизывая каждую часть его организма, провода от них исчезали в чреве огромной микрохирургической машины. Пальцы его исполняли непостижимый танец на трехстах шестидесяти одной кнопке пульта перед ним.
Он формировал. Он изменял.
В насыщенном парами герметичном модуле из стеклопластика за кварцевой стеной в фут толщиной на упругой подушке лежал крошечный зародыш, поддерживаемый силами, которые навсегда останутся за пределами его понимания, даже когда он вырастет и станет полноценным творением. Этот зародыш предполагал рождение Охотника. Не Мастер-Охотника.
Для этого потребовалось бы кое-что еще. Существовала специальная программа генетической мутации, гораздо более сложная, – для создания Мастер-Охотника. Он рождался только раз в столетие. В одно время могло жить не больше пяти Мастер-Охотников.
Пенетон был Мастер-Охотником.
Он формировал.
Он изменял…
В цистерне в Атланте: крысы…
В утреннем свете конверсирующая воронка на Великих Озерах выглядела скорее желтой, чем зеленой. С южного края жуткого провала техники из первой бригады наоли, ведущих антибактериологическую войну, установили свое оборудование и начали вводить необходимый антитоксин для уничтожения прожорливых бактерий. К ночи тепло, жар и такое красивое свечение исчезнут…