Вещь

Я толкнул дверь и сделал шаг внутрь, все взгляды устремились на меня — и заложников, и налетчика. Да, им есть на что смотреть, я — то еще зрелище. Отмечаю мимоходом, что раненных нет, отмечаю местоположение Той, ради которой я затеял все это, она стоит на коленях у окна, с руками на голове, невредима. Но на то, как она на меня смотрит, внимания лучше не обращать.

Шагаю, волоча ногу и вытянув перед собой единственную руку, к грабителю.

— Не подходи!! Убью! — визжит он, все еще надеясь, что его крик и направленное на меня оружие остановят меня. Глупец, он ведь слышал по рации, как кричали примерно то же самое его компаньоны, как они стреляли и погибали один за другим.

Я улыбаюсь — широко, искренне. Улыбаться я с горем пополам научился. Подхожу ближе, и его палец жмет на спуск, его глаза с выражением бесконечного ужаса смотрят, как я дергаюсь от попадающих в меня пуль, которые его автомат выплевывает по десять штук в секунду. Дергаюсь, шатаюсь, но продолжаю идти вперед. Грабитель пятится и, должно быть, думает, что выбрал с приятелями не тот банк. Его автомат пуст, перезарядиться он и не пытается: какой смысл стрелять в того, в кого уже и так всадили полсотни пуль, снесли пол-лица и оторвали руку гранатой?

Хотя левой рукой я добровольно пожертвовал. Просто поймал брошенную в меня лимонку возле кассы — что было с нею делать? Там, у кассы, тоже сидели заложники, потому гранату я прижал к себе, заслонив их от осколков своим телом. Взрыв — и левой руки как не бывало, она осталась валяться у стены, медленной превращаясь в пепел. А какой-то смельчак подскочил и снес мне левую половину лица из обреза. Времени сообразить, что стрелять в того, кого и граната не прикончила, глупо, я ему уже не дал.

Грабитель даже не пытается ускользнуть, отступает в угол. Пятится с диким выражением лица и пытается взвизгнуть, когда мои пальцы смыкаются на его горле. Хромаю к окну, старательно отворачивая лицо, чтобы Она не увидела, что с ним сделали. Разбиваю большое, во всю стену окно, и вот грабитель уже висит над бездной. На самом деле всего три этажа, но там внизу чугунный витиеватый заборчик… Так что для него все равно что бездна.

Улыбаюсь тем, что осталось от лица, пытаясь подавить желание прикрыть отсутствующую часть отсутствующей рукой. Ладно, черт с ними, лицом и рукой, они мне уже не нужны. Бандит смотрит на меня вытаращенными глазами, и я чувствую, как закипает во мне ненависть. Ненависть и зависть.

— Знаешь, у нас с тобой есть одно принципиальное сходство. Мы оба с тобой не люди. Но у меня есть оправдание, я хотя бы попытался превозмочь свою природу, ты же отказался от дара, полученного по праву рождения, добровольно, и этого мне не понять. Я вне юрисдикции небесной канцелярии — ну а ты отправишься на суд своего творца прямо сейчас.

Разжимаю руку и он летит вниз, на тот заборчик, с коротким душераздирающим воплем. По крайней мере, я предполагаю, что крик душераздирающий, сам я не могу этого установить. У меня нет души, ведь я — неодушевленный предмет. Вещь.

Вика еще спит, и можно держать пари, что первые две пары пропустит: это только мне достаточно трех-четырех часов для сна. Ей нужно минимум восемь, а домой мы вернулись только в два. Дальше — математика несложная.

Осторожно снимаю ее руку со своей груди и встаю — хотя Вику сейчас не разбудить все равно. Умываюсь, размышляя на тему понедельника. Тяжелый день, как говорится. Почему? Должно быть, переход от праздных развлечений воскресенья к рабочим будням труден, у меня перед глазами живой тому пример. Сначала энергетик, потом танцы до упаду. Мой прокол, конечно, но увести ее из клуба пораньше не вышло, а энергетики — еще не самое плохое, чем можно обзавестись в этом клубе.

Не так давно я пытался понять, почему практически открытую торговлю нелегальными наркотическими средствами никто не пресечет. Теперь я уже знаю, что те, которым это вменено в обязанности, просто получают свою долю. Еще один сбой в работе сложной системы под названием «общество». Один из многих.

Надеваю рубашку, брюки, тапочки и спускаюсь на первый этаж, в библиотеку. Выбираю пару книг, обе по философии, Ницше и Шопенгауэр, одну прочитаю сейчас, вторую возьму в университет. Включаю негромко телевизор, сажусь в кресло. Новостей, конечно, так рано обычно не крутят, но всегда можно посмотреть англоязычный канал или что-то познавательное. Языки для меня не барьер.

Сергей Викторович появляется ровно в восемь: на редкость пунктуальный человек, живущий строго по расписанию. Это редкость, хотя, если вдуматься, все руководители должны быть такими. Отец Вики — генеральный директор большой компании, разрабатывающей медицинское оборудование, каждая пропущенная рабочая минута для него стоит больших денег. Да и не только для него.

— Доброе утро, Сергей Викторович, — вежливо здороваюсь.

— Доброе утро, Вацлав. Давно?..

Всегда подчеркнуто вежлив со мной. Ничего удивительного, что он меня не любит, я бы удивился, будь это не так. Я — не из их круга. Он желал бы для своей дочери пару поизысканней да рангом повыше. Певца там, актера или политика. Правда, сама Вика не актриса никоим образом, так, стихи иногда пишет, но родителям свойственно переоценивать своих чад. Учится, надо сказать, превосходно, ее оценки не куплены, так что в будущем, может статься, будет влиятельной персоной. Ну и деньги — деньги у нее уже сейчас есть, невеста завидная, одним словом.

И потому Сергей Викторович был, мягко говоря, не обрадован такой перспективой замужества дочери, как я. Там, надо сказать, вообще все спонтанно вышло — взбесившийся ротвейлер, почему-то выбравший своей целью Вику, и я, случайно оказавшийся поблизости. Вика, правда, пока о свадьбе не думает, ее в наших отношениях пока все устраивает — и хорошо, мне не нужны дополнительные сложности.

Сергея Викторовича же устраивает далеко не все — но как человек умный, выбрал меньшее из нескольких зол. О том, что я могу свернуть шею здоровенному псу и не пасую перед направленным на меня пистолетом, он уже знает. Пистолет, к слову, оказался травматиком, знай я это наперед, его хозяину не пришлось бы потом ходить с гипсом. А еще я «правильный» — по его, Сергея Викторовича, мнению — во всех отношениях. Даже слишком правильный: честный, адекватный, с четкими позициями касательно наркотиков в любой форме. Ему странно видеть меня по утрам в библиотеке — как он сам же и сказал, мое поколение по утрам обычно отсыпается после вечеринок и дури и не интересуется книгами. О том, что «мое поколение» на самом деле далеко не мое, Сергей Викторович не догадывается.

Так что варианты перед ним оказались не столь уж сложны. Правильный, сильный, умный парень вроде меня — но плебей. Или творческая, известная личность, но легкомысленная, ничего тяжелей микрофона или там гитары не держащая и не гнушающаяся «простимулироваться» дурью. Выбор очевиден, пусть приземленный, но практичный. Строго говоря, он и не выбирал — Вика просто поставила отца в известность, а тот смирился: могло быть и хуже. Собственно, теперь я на него даже работаю… Недолюбливает, но доверяет — необычная комбинация.

— В два часа, как обычно.

Он ничего не ответил, только кивнул и пошел в свой кабинет. Тоже не так уж плохо, раньше, до меня, Вика запросто могла в пять домой заявиться, что частенько и делала. Теперь возвращается куда раньше, да и волноваться не нужно: если Вики дома нету, значит, я где-то рядом с ней, так что ни похитить ради выкупа, ни еще чего плохого ей сделать не получится… Попытаться можно, конечно, но это рискованно, скажем так.

Читаю до без десяти десять, ставлю Ницше обратно на полку и иду на кухню. В доме безлюдно: Сергей Викторович на работе, мать Вики, Кристина Павловна, уже ушла по делам, Илья в университете, приходящая служанка будет только ближе к обеду, кухарка, накормив хозяев, также отсутствует. Знает, что о Вике я сам позабочусь.

Все необходимое для утреннего кофе уже приготовлено, мне остается только вскипятить воду и насыпать в кофейник точно отмеренную порцию коричневого порошка. Улыбаюсь: уж не знаю почему, но таким вот образом кухарка пытается меня поддеть, дескать, я даже точно отмерить порцию не способен. Может быть, потому, что готовить такой же превосходный кофе, как она, я научился за пять минут, всего лишь посмотрев, как и что делает она. А может, совсем не поэтому. Увы, чужая душа — потемки, не разобраться. А как быть тому, у кого и своей-то нет?

Вика проснулась, когда я вошел в комнату. Улыбаемся друг другу, она принимает сидячее положение и тянется за чашкой. Уже привыкла к утреннему кофе, раньше она имела дурную привычку взбадриваться энергетиками, но я отучил. То ли мои лекции о составе подействовали, то ли Вика просто не хочет со мной ссориться. В любом случае, удовлетворительный результат достигнут.

Энергетики, к слову, та еще дрянь. Сделаны по принципу «качелей», как это называется у наркоманов, и представляет собой не только алкогольный коктейль, что не очень страшно в принципе, а фармацевтический коктейль, что хуже. Это когда несколько препаратов даются одновременно, и никто не скажет, как это сработает. А особенно если препараты — антагонисты, скажем, алкоголь и кофеин. «Качели» — одномоментный ввод релаксанта и стимулятора, не говоря уже о всякой химии типа красителя и консервантов, тоже печени подарочек. Самое худшее, что молодежь считает это пойло безвредным — градусов-то мало. А на практике — хуже водки, потому что с водкой панкреатит заработать еще постараться надо, а это дерьмо словно специально заточено. Так что если Викины подружки не перестанут невзначай угощать ее «Берном» и «Лонгером» — я приму меры.

— Поспать бы еще немного, — вздыхает она, — рань несусветная…

— Скоро закончится вторая пара. Ты же не собираешься и третью пропустить?

Было бы неплохо, читаю я в ее глазах, но разум торжествует над бренным телом. Все-таки третья пара — литература, любимый предмет.

Я забираю пустую чашку и провожаю Вику взглядом, пока она идет в ванную в полупрозрачной ночной рубашке, снова иду на кухню. Овсяные хлопья с медом, сваренные на молоке — вкусно и полезно. Еще один повод для Вики гордиться мною, еще один повод недолюбливать — для кухарки: этот ее фирменный рецепт я выучил так же быстро, как рецепт правильного кофе, всего один раз посмотрев. Ей, конечно же, обидно, что кто-то на лету схватывает то, чему она училась многие годы: должно быть, когда специалиста, оттачивавшего мастерство более двадцати лет, шутя догоняет мальчишка, которому самому лет двадцать от роду — это действительно задевает.

Вика появилась на пороге, в халате и шлепанцах, еще сонная, но уже с проснувшимся аппетитом. Я пододвинул ей стул, подсунул тарелку и ложку, затем наложил порцию и себе.

— Чет ты ешь мало, — заметила она, уплетая овсянку.

— С чего мне в такую рань наедаться? Это ты будешь усиленно работать головой, конспекты писать да бегать из аудитории в аудиторию. А я — сидеть в машине да читать. Ощущаешь разницу?

— Такое впечатление, — хмыкнула она, — что ты меня овсянкой кормишь, а сам ее не любишь, такую полезную.

— Это ведь не я панически боюсь располнеть, верно?

Вика прыснула, я улыбнулся. Хорошее утро, и кто сказал, что понедельник — тяжелый день?

Вика притормозила, ожидая, пока светофор вспыхнет зеленым.

— Смотри налево, когда тронешься, тут обзор неважный, часто случаются аварии.

— Ты мне это говоришь, дай бог памяти, десятый раз.

— Не бывает чрезмерной бдительности и осторожности.

— Блин, ну отчего бы тебе не выучиться водить, а? — посетовала Вика, — ты бы водил правильно и осторожно, а я бы перед универом лишних двадцать минут подремала… Да тебе же правила выучить — вопрос двух часов, с твоей-то памятью!

— Не все люди одинаково хорошо ладят со сложной техникой, — вздыхаю я и делаю длинную, даже слишком, паузу, затем продолжаю: — думаю, получить права мне будет несколько затруднительно.

На самом деле, это два разных высказывания, оба истинны. Но стоит составить их в одно — получится ложь. Потому что я отлично лажу со сложными устройствами — для меня они очень просты. А права… да, верно, мне было бы проблемно их получить. Ведь паспорта у меня нет. Формально, я вообще не существую. Но Вике объяснить это не могу.

Я давно решил — я не буду лгать. Никому. В том числе Вике — хотя ей в первую очередь. Не буду и точка, будь это решение хоть трижды иррациональным. В конце концов, я не намерен перенимать человеческие недостатки. Вот потому и приходится выкручиваться. Я сказал две истинные фразы, Вика, мысля стереотипами, соединила их, сама себя ввела в заблуждение — я же, формально, чист. Не солгал.

Вика припарковала порш на стоянке рядом с университетом и подхватила папку с тетрадями и книгами, чмокнула меня в щеку и побежала к корпусу. Теперь она нормально бегает: я убедил ее не носить туфли с каблуком: это вредно для суставов. Желание казаться чуть выше и, как результат, стройнее нередко выходит боком в не очень отдаленном будущем. А то и очень быстро: повредить ногу проще некуда. Однако подобные проповеди обычно бессмысленны: внутривидовая конкуренция среди женщин очень уж высока. Потому что на десять девчонок по статистике девять ребят, поется в песне. Из общего числа мужчин вычитаем процент откровенно некрасивых, физически и умственно неполноценных, алкоголиков — последних среди мужчин заметно больше, чем среди женщин — получится еще меньше. А еще женщины предпочитают мужчин с деньгами, без вредных привычек и прочих недостатков… И получается, что общее количество мужчин, за которых женщины хотят бороться, гораздо меньше, чем претенденток. Так что уже очень давно прекрасный пол не выбирает себе мужчин, а жестоко за них конкурирует.

И что особенно показательно — большинство женщин в юном возрасте неадекватно оценивает свой статус. Любая «серая мышка» грезит о принце, не понимая, что у принцев статус «альфа», и женщин они себе выберут с аналогичным статусом. Так происходит у любых млекопитающих, люди давно это знают — да только выводов не делают. Как будто их это не касается. Как будто они нечто большее, чем просто животные. И в гордыне забывают, что развитый мозг вместе с колесом, огнем и компьютером принес им еще и религиозную вражду, этнические войны, оружие массового поражения и некоторые другие вещи. Да, медицина это просто здорово, только никто не считает, сколько приходится на одного спасенного врачами погибших в авариях. Средняя продолжительность жизни вроде бы увеличивается — а каков сейчас в мире процент здоровых детей? Вот они, блага цивилизации.

Я запоминаю эту тему: стоит к ней вернуться, обсудить среди людей, мыслящих аналогично. Может быть, поищу таковых в викином университете — туда я и пройти смогу без проблем, и концентрация умных людей там высока. А пока что достаю Шопенгауэра и принимаюсь за чтение. Мобильник ложу перед собой — если вдруг придет смска от Вики, я прочитаю ее на миг раньше.

Вика уже привыкла, что я всегда рядом, и знает, что я работаю на ее отца телохранителем. Ее телохранителем.

— Ты неплохо устроился, — заметила она как-то, — совмещаешь приятное с полезным.

И правда — это действительно удобное и практичное решение с любых точек зрения. Сергей Викторович некоторое время полагал, что я — обычный себе альфонс, охотник за богатой невестой. И, может быть, подозревал, что инцидент с собакой подстроен. А чуть позже, когда я отнял у придурка пистолет — резиноплюй, но внешне точная копия «макара» — сообразил папа, что кавалер дочурки непрост. Так как обычно альфонсы особыми личными качествами, помимо внешних, не отличаются. Так что теперь у меня водятся честно заработанные деньги. Правда, многие продолжают считать меня альфонсом — все-таки бойфренд и телохранитель в одном лице явление редкое — ну да черт с ними.

Я читаю, поглядываю периферийным зрением на людей, идущих мимо. В основном, это студенты. Вот группка из четырех девушек — вероятно, второй курс. Проходят в метре от машины, одна из них, смазливая, с озорным курносым личиком, замечает, что я смотрю на нее, и подмигивает — многообещающе, я бы сказал.

Моя внешность — обычная. Такие лица, как мое, не запоминаются, взгляд за них не цепляется. Комплекция обыкновенная. Я ничем не выделюсь в группе обычных двадцатилетних парней. Налицо занятная формула — девочка с хорошими внешними данными раздает авансы самому обычному парню. Да только математика простая — я сижу в порше.

Студентки проходят мимо, я продолжаю за ними следить в зеркало заднего обзора и слушаю, что они сейчас скажут.

— Это тачка Вики Санниковой, — подсказывает курносенькой ее подруга, — с филфака.

— А этот тогда?..

— Парень ее. Я их вместе видела.

Курносая сбита с толку:

— Да? И что она в нем нашла…

Они уходят дальше, за пределы досягаемости моего тонкого слуха, я улыбаюсь сам себе: очко в мою пользу, я предполагал, что последует такая реакция. Конечно же, она клюнула на дорогую машину, и тут, по правде говоря, улыбаться нечего: тенденция подменять людей вещами уже давно приобрела характер общевидового бедствия. Генный набор, которым определяются в стае животных альфа-особи, это и есть тот дар, который получат от родителей потомки. Эволюция в действии — самые лучшие особи оставляют самое лучшее, жизнеспособное потомство. В экстремальных ситуациях погибают более слабые, выживают только альфа-представители вида. И их потомки тоже «альфа» — и вот уже весь вид получает данные альфа-предков. А потом из этих альфа-особей выделяются новые — сверх-альфа, лучшие из лучших. И опять же, выживают сильнейшие. И весь вид делает новый шаг вверх по лестнице эволюции.

А вот «хомо сапиенс» — это вид, на котором эволюция дала осечку. И ладно бы дело было только в жизни и смерти слабых — тогда еще не все так трагично. Альфа оставляют альфа-потомков, те кто ниже — потомков рангом пониже… Такая вот ступенчатая эволюция. Но истинная беда заключается в подмене генных наборов вещами. Теперь статус «альфа» уже не у самого сильного и умного, можно иметь брюхо до колен, лысину и одышку — и быть альфой. Дорогая тачка и счет в банке — хорошая приманка для женщины, ничего, кроме полученного от родителей генного набора не имеющая. Результат — слабые, больные дети. А деньги по наследству передать можно не всегда. Случается, скажем, экономический кризис — и оппа, больной от рождения ребенок толстосума оказывается на обочине жизни, а то и просто погибает, потому что деньги, в отличие от набора хромосом, можно потерять. А дети бедных, но здоровых родителей становятся элитой — ибо у них больше всего шансов выжить.

Казалось бы, вот он, выход из тупика эволюции… Да только вернуть ценности на свои места — это еще не полдела даже, а всего лишь временная мера. А потом вновь будет расслоение общества и подмена ценностей. Замкнутый круг.

Я вздыхаю — вздыхать, думая о неприятных вещах, уже вошло в привычку.

Вика появилась спустя пять минут после звонка, возвестившего конец четвертой пары.

— Скучал тут без меня? — игриво улыбается она.

— Как обычно. Я привык.

Садится за руль, сдает назад и поворачивает в обратный путь.

— Слушай, ты так много читаешь… У тебя превосходная память. Ты никогда не думал о том, чтобы поступить в университет? Каждый год есть два десятка мест госзаказа на филфаке — уверена, ты с легкостью сдашь вступительные.

— Зачем? Мне не нужна корочка о высшем образовании.

Вику это сбивает с толку. По правде говоря, она плохо представляет себе, как можно не иметь вышки.

— Почему?

— Представь, что все будут с высшим образованием. Кто будет печь хлеб и шить одежду? Да, пекарями и портными руководят люди с высшим образованием, но кто-то должен делать и черновую, повседневную работу.

Вика умолкает, осмысливая услышанное. Я люблю вот так вот ставить ее в тупик очевидными истинами — интересно наблюдать реакцию. Само собой, что желание взобраться по социальной лестнице повыше она считает нормой, люди, которые этого не хотят, для нее все равно, что инопланетяне. Вот он, внутривидовой естественный отбор. Беда только в том, что эта внутривидовая конкуренция связана с совестью и порядочностью. Если совести и порядочности нет — успех обеспечен! И это не мой афоризм.

— Ты сегодня собираешься прогуляться? — переводит разговор на другую тему Вика.

— Да, как обычно.

— Лады, а то у меня работы часа на три — завтра контра по истории. А потом куда-то сходим?..

Вопросительно смотрит на меня, я киваю.

По радио крутят развлекательную программу: слушатели звонят и рассказывают половину анекдота, ведущий его продолжает. Вика посмеивается, я пытаюсь понять, над чем именно. Вот очередной анекдот: два полупьяных рыбака видят, как водный лыжник теряет равновесие, падает в воду и тонет, а катер уплывает. Они ныряют, выволакивают утопленника и начинают откачивать, тут один и говорит:

— Слушай, чего он воняет-то так?

Второй отвечает:

— Да он еще и странный какой-то. Когда тонул, был в плавках и лыжах, а сейчас в шубе и коньках.

Я до сих пор не могу понять подобных анекдотов. Пьяные мужики откачивают зимнего конькобежца, утонувшего полгода назад, а лыжник лежит на дне и медленно переходит из стадии клинической смерти в стадию физической. Ха-ха-ха.