Венерианская колдунья. Вуаль Астеллара (рассказы)

Глава 1 ПЕРВОБЫТНАЯ ВЕНЕРА

Я любовался закатом. В калифорнийских закатах всегда есть что-то особенное, а этот переполнял меня чувствами еще и потому, что был первым, который я увидел после девяти лет скитаний. Мы устанавливали парк аттракционов на пустоши между Калвер-сити и Венисом, и мои ноздри трепетали от соленого запаха океана. Я родился в одной из маленьких лачуг Вениса и могу поспорить, что вы нигде не найдете воздуха холоднее и чище, чем соленый воздух Тихого океана, — нигде во всей Солнечной системе.

Я стоял у дальней ограды, наслаждаясь одиночеством. Позади меня раздавались обычные звуки предкарнавальной подготовки. Ребята ужинали и травили анекдоты. Бригада рабочих стучала молотками, устанавливая последние шатры. Но мне в тот миг не хотелось думать о «Межпланетном шоу Джада Грина» — о «великих чудесах семи миров, оживших перед вашими глазами».

Я вспоминал босоногого мальчонку по имени Джон Дэмьен Грин, который бегал по мокрому зернистому песку, рыбачил на дальнем краю мола и грезил о чем-то большом и светлом. Как жаль, что этот мальчик ушел и унес с собой те детские грезы. Теперь я уже и не помню, о чем они были.

Кто-то тихо окликнул меня:

— Мистер Грин?

Я тут же забыл о маленьком Джоне Грине. Да и любой мужчина забыл бы свое имя, услышав этот сладкий шелковистый голос. Ноги сами развернули меня в сторону его обладательницы.

И точно, она была под стать своему голосу: прекрасная фея пяти с небольшим футов ростом на каблучках цвета бронзы; фиолетовые зрачки, похожие по цвету на холмы Малибу; забавная кнопочка носа, алый рот и улыбка, приоткрывавшая ровные белые зубы; платье с бронзовым отливом, которое облегало грудь и прочие безупречные округлости ее тела. Я пытался найти в ней хотя бы один изъян, но не мог.

Она на миг склонила голову, и последние солнечные лучи запутались в ее золотисто-каштановых волосах.

— Мне сказали, что вы и есть мистер Грин. Если я ошиблась, то прошу прощения…

Ее странный акцент казался нежным и очаровательным.

— Да, я Грин. Чем могу вам помочь?

Мне так и не удалось найти в ней пусть каплю несовершенства. Но я продолжал искать, все больше чувствуя, как в моих жилах усиливается давление крови.

Впрочем, словами такую девушку не опишешь. Конечно, я мог бы просто назвать ее красоткой ростом в пять футов и несколько дюймов. Но тогда бы вы ничего не узнали о странных, чуть раскосых глазах, о манящем изгибе губ и той притягательной ауре, которую она распространяла вокруг себя. Она цепляла вас на крючок, и с этого крючка уже нельзя было сорваться, будь вы хоть тысячелетний старик.

— Мне действительно нужна ваша помощь, — ответила она. — Я хотела бы получить работу. Возьмите меня танцовщицей.

Я покачал головой:

— Сожалею, мисс. Но у нас уже есть танцовщица.

Сквозь мягкие, манящие черты ее округлого лица вдруг проступило несгибаемое упорство.

— Мне очень нужна эта работа, — сказала она. — У меня нет денег даже на еду. Я хорошая танцовщица. Я лучшая из всех, кого вы когда-нибудь видели. Прошу вас, посмотрите на меня.

Как раз этим я и был занят. Думаю, к тому времени я уже смотрел на нее разинув рот. И все же не часто такие нежные куколки проявляют в просьбах стальную волю. Я чувствовал, что она не хвасталась. Она просто констатировала факт.

— У меня уже есть хорошая танцовщица, — ответил я. — Зеленоглазая марсианская красавица, которая оторвет мне голову, да и вам тоже, если я поставлю вас отдельным номером.

— Ах вот оно как! — сказала она. — Простите. Я думала, что это вы здесь главный.

Девушка дала мне время подумать над ее словами и печально усмехнулась:

— Может быть, вы все-таки посмотрите меня?

Она стояла так близко, что я чувствовал приятный пряный аромат ее тела. И она каким-то образом не позволяла мне вести себя с ней как с обычной смазливой девчонкой. Подумать только! Я ей уступил! Я, Джад Грин, бывалый и тертый устроитель карнавалов, со вздорным характером и сбитыми костяшками кулаков, потел перед ней, как сопливый подросток! И это перед самым началом шоу!

Впрочем, она была права: распоряжался здесь я. Люди ели мою еду, красили стены моей краской и заливали в баки мое горючее. Если в танцах малышки есть что-то такое, чего не хватает Синди, то пусть она пляшет — лишь бы это помогало вытягивать наличку из карманов посетителей… А Синди как-нибудь переживет. Она и так получала сполна за то, что делала по моей милости.

Девушка смотрела мне в лицо, как будто следила за ходом моих мыслей. Она больше ничего не говорила и, похоже, не собиралась говорить. Я хмуро взглянул на нее:

— Вам придется подписать контракт на полное турне. В следующий понедельник мы улетаем на Венеру, потом на Марс, а дальше, возможно, на астероиды.

— Мне все равно. Лишь бы я имела деньги на пропитание. Лишь бы…

Она замолчала, слегка пригнула голову, и я увидел слезы на ее густых коричневых ресницах.

— Вот и договорились, — сказал я ей. — Сейчас мы пойдем в зал и посмотрим, на что вы годитесь.

Я бы с удовольствием нанял эту крошку уже за одно то, что находилось под ее платьем с бронзовым отливом. Но дело есть дело, и я никогда не ставил денег на неуклюжих пони.

Она взглянула на меня и неуверенно сказала:

— А вас, мистер, не так-то легко уговорить.

Мы пошли напрямик к главным воротам. Вечерний ветерок обещал прохладу и свежесть. Слева от нас на фоне изогнутой гряды темно-пурпурных холмов виднелись тонкие шпили Калвера, Вествуда, Голливуда и Беверли-Хиллз, на которых радужными всплесками сияла реклама.

Все казалось новым, приятным и чистым. Только редкий туман и запах моря оставались старыми и неизменными.

Мы шли к воротам, оступаясь на кочках в сумерках вечерней зари. Внезапно среди шатров перед нами промелькнула тень.

Она двигалась странными бесшумными прыжками, и в ней угадывался силуэт какого-то гибкого существа — двуногого, но абсолютно нечеловеческого. Девушка затаила дыхание и прижалась ко мне. Тень безумным смерчем пронеслась вокруг нас три раза и вдруг замерла на месте.

В этой неподвижности было что-то феерическое и жуткое. Мои волосы встали дыбом, и я открыл рот для сердитого окрика.

Тень прыгнула вверх, пролетела над нами по пологой дуге и скрылась за ближайшим шатром, вопя, как Люцифер, упавший с неба.

Я прошептал проклятие. Вокруг нас зажигались карнавальные огни, и ночь отступала за круг синевато-белого сияния.

— Ласка, ко мне! — крикнул я в темноту за шатром. — Иди сюда, ублюдок!

Девушка ахнула, и мне пришлось покрепче обнять ее за талию.

— Не волнуйтесь, милочка. Все нормально.

Я снова закричал в густую тень:

— Иди сюда, скотина! Я же вижу, ты опять нажрался наркоты!

Мне хотелось добавить пару крепких слов, но я постеснялся демонстрировать девушке набор своих обычных выражений. Ласка выглянул из-за угла, и малышка испуганно вскрикнула. Впрочем, я ее за это не винил. У парня был еще тот видок.

Он стоял в борцовской стойке, подогнув ноги, и поэтому, не уступая девушке в росте, казался ниже ее. Из одежды на нем остались только темные облегающие трусы. От плеч и клина над глазами начиналась крестообразная голубовато-серая грива, которая спускалась по спине до длинного хвоста. Хвост тащился по земле, и его кончик подрагивал от нервного возбуждения. На груди и предплечьях виднелся мягкий мех, густые лохмы которого прикрывали гладкий живот.

Мне удалось схватить его за загривок и встряхнуть.

— Следующий раз я пересчитаю ногами все твои ребра! Через два часа начнется представление, а ты опять наглотался дряни!

Он взглянул на меня, и зрачки его желтовато-зеленых глаз сжались в две тонкие черные линии. Они были дерзкими и жгучими от лютой ненависти. При свете прожекторов я увидел влажную белизну его острых зубов и алый язык, дрожавший во рту.

— Отпусти меня! Позволь мне уйти, человек!

Хриплый голос и сильный акцент придавали его словам необычайную выразительность.

— На волю захотел? — Я ударил его кулаком по лицу. — А может быть, сдать тебя иммиграционным властям? Как тебе такое предложение? Когда ты станешь умирать от пыток, у тебя не будет даже кофейного зернышка, чтобы приторчаться напоследок.

Острые когти вылезли из пальцев его рук и ног, жадно изогнулись и спрятались обратно.

— Иди в свою палатку и проспись, — велел я ему. — Найди доктора, и пусть он приведет тебя в чувство. Мне плевать, что ты делаешь в свое свободное время. Но если ты пропустишь еще одно выступление, я уволю тебя и позвоню в иммиграционную службу. Ты меня понял?

— Понял, — мрачно ответил Ласка и высунул изо рта красный язык.

Бросив наглый взгляд на девушку, он презрительно фыркнул и ушел. Малышка вздрогнула и вырвалась из моих объятий.

— Что это? Нет, кто это?

— Человек-кот с Каллисто. Мой лучший исполнитель. Его сородичи считаются на Земле большой редкостью.

— Я… слышала о них. Их предками были кошки, а не обезьяны, как у нас.

— Теория грубая, но достаточно близкая к истине. Я собираю таких полукровок по всей Системе. На самом деле они и не люди, и не животные. Мы называем их гиками — всех этих человеко-ящериц, людей-мотыльков, парней с перепончатыми крыльями и леди с антеннами и шестью руками. Каждый из разумных видов развивался своим эволюционным путем в соответствии с природой их планет. Но что касается мозгов, то им до нас далеко. Хотя люди-кошки с Каллисто — это настоящие аристократы. Их коэффициент интеллекта выше, чем у многих людей, и они не чета другим полукровкам.

— Бедные создания, — прошептала она. — Вам не следует вести себя с ними так грубо и жестоко.

Я засмеялся:

— Этот парень разодрал бы меня на части, окажись я или какой-нибудь другой человек — включая и вас, мадам, — в привычных ему условиях. Вот почему иммиграционные власти не выдают им разрешение на работу. Но когда он подсел на кофе…

— Кофе? А я — то подумала, что ослышалась.

— Нет, не ослышались. Кофейные зерна действуют на них как кокаин или гашиш. От венерианского кофе они идут вразнос и умирают, а от нашего тащатся и торчат, как гвозди в стене. Между прочим, такой экземпляр человека-кота есть только в нашем шоу. Хотя, подсаживаясь на кофе, они готовы на все и уже ни перед чем не останавливаются, лишь бы получить очередную дозу.

Она вздрогнула:

— Вы что-то говорили о пытках и смерти.

— Да. Если парня депортируют обратно на Каллисто, его соплеменники разорвут бедолагу на куски. У них там клановая структура, и они ненавидят землян лютой ненавистью. Я так думаю, что первые исследователи Каллисто вели себя с ними не очень тактично, или, возможно, эти кошки просто завидуют нашей роскоши и тому барахлу, которое им не снилось даже в сказочных снах. Во всяком случае, клановые законы запрещают им иметь дела с людьми и ограничивают их только охотой на землян и ритуальными убийствами. Мы о них почти ничего не знаем, но я слышал, что у ребят есть добрая и трогательная религия, похожая на веру древних разбойников-душителей и поклонение богине Кали. — Я немного помолчал и смущенно добавил: — Простите за ту грубость, которую мне пришлось продемонстрировать перед вами. К сожалению, этого парня надо держать в крепкой узде.

Она кивнула, и весь оставшийся путь мы не сказали друг другу ни слова. Я провел ее в главный корпус, где вдоль прохода стояли автоматы с набором лучших экзотических игр: марсианский гетэк, венерианский шалил, игры меркурианских бродяг с человеческими черепами. Вы, наверное, сказали бы, что все эти автоматы налажены на нечестную игру с клиентами, и конечно же были бы правы. Но ведь в них играют одни придурки, которым на это наплевать. Вот наши парни и делают на них свои деньги.

Между тем я не сводил с девчонки глаз. Меня в ту пору мучил один вопрос: неужели она и танцует так же, как ходит?..

Прекрасная незнакомка почти не обращала внимания на большие трехмерные картины, представлявшие номера гик-шоу. Когда мы проходили мимо зверинца, там словно ад сорвался с цепи. А надо сказать, что я собрал в зверинце лучших животных со всех планет Системы. Входя в раж, они порою издавали довольно жуткие и забавные звуки. Но в тот миг твари будто сошли с ума.

От их нервозных воплей сводило живот и кровь застывала в жилах. Однажды я слышал, как кричали пленники, томившиеся в камерах лунной тюрьмы. Так вот теперь из зверинца доносились похожие звуки. Сильные твари, запертые в клетках, скучали по воле, и их сердца разрывались от ненависти, страха и тоски, которых вы себе и представить не можете. О, это бросало публику в холодный пот.

Заметив испуг на лице девушки, я приобнял ее за талию, причем без всяких задних мыслей. И тут из зверинца вышел Кроха.

Кроха родился в венерианских джунглях, и хотя ребята дразнили его Эмпайр Стейт Билдингом, он, конечно, не был таким большим, как этот небоскреб, — а раза в два поменьше. Я считал его лучшим из моих дрессировщиков, пьяный он был или трезвый, неважно, но сейчас он сам походил на дикого зверя.

— Я же просил, чтобы этого Ласку не подпускали к зверинцу! — закричал он, увидев меня. — Его запах тревожит моих деток. Вот послушай!

А что тут было слушать. Его «деток» сейчас, наверное, слышали на полдороге к Нью-Йорку. Я не раз внушал Ласке, чтобы тот держался подальше от зверинца, поскольку запах человека-кота приводил животных в бешенство. То ли они таким образом бросали ему вызов, то ли боялись его, как какое-то сверхъестественное существо, — этого я утверждать не берусь. С другими полукровками проблем не возникало. Но стоило Ласке появиться где-нибудь, как тут же начиналась суматоха.

— Ласка снова под кайфом, — ответил я. — Мне пришлось отправить его к доку. Попробуй успокоить своих детишек, а потом отправь одного из парней на продовольственный склад. И скажи, что я сварю его живьем, если он даст Ласке хотя бы пару кофейных зерен. Только с моего личного разрешения! Иначе я зажарю его в собственном жиру!

Кроха кивнул огромной седой головой и ушел, бормоча проклятия. Я повернулся к девушке и с усмешкой спросил:

— Вы по-прежнему хотите выступать в нашем шоу?

— Да, — тут же отозвалась она. — Все что угодно, лишь бы заработать себе на пропитание!

— У вас странный акцент. Вы сами-то откуда?

— Акцент — моя беда. Никак не могу от него избавиться. А родилась я на звездолете между Землей и Марсом. Жила то здесь, то там… на разных планетах. Дело в том, что мой отец работал в дипломатическом корпусе…

— Вот мы и пришли, — прервал я ее рассказ. — Входите, милочка.

Синди сидела на сцене, пила тил и слушала печальную марсианскую музыку, которая лилась из колонок музыкального автомата, стоявшего за полинявшим марсианским гобеленом. Танцовщица подняла голову, посмотрела на нас, и, похоже, ей не понравилось то, что она увидела.

Синди вскочила на ноги. Как и все уроженки Нижних Каналов, она казалась сотканной из воздуха и ветра. Ее гибкости и грации позавидовала бы любая кошка, а продолговатые изумрудные глаза и черные локоны с подвязанными к ним маленькими колокольчиками разили мужиков наповал. В ее ушах сверкали сережки с серебряными бубенчиками. Шкура марсианского песчаного леопарда прикрывала лишь то, что требовал прикрывать закон. И клянусь, у нее было на что посмотреть, хотя по нраву она напоминала три ярда колючей проволоки.

— Привет, Синди, — сказал я. — Эта крошка попросила устроить ей пробу. Может, спустишься вниз и посмотришь ее вместе со мною?

Синди смерила девушку презрительным взглядом, потом вдруг улыбнулась, спустилась к нам и, вцепившись в мою руку, прижалась ко мне всем телом. При каждом ее движении колокольчики издавали звон, похожий на шум дождя. Острые ногти впились в мою кожу.

Зашипев от боли, я постарался исправить эту неловкую ситуацию.

— Какую музыку вам поставить, милочка?

— Меня зовут Лаура. Лаура Дэрроу. — Ее пурпурные зрачки расширились и стали неестественно большими. — Скажите, а у вас есть «Первобытная Венера» Энгели?

Во всей Системе не нашлось бы и полудюжины танцовщиц, которые работали под племенную музыку. Некоторые мелодии были такими лютыми и не по-человечески страшными, что пугали людей до дрожи в коленках. Мы иногда использовали их фрагменты для привлечения публики и создания необходимого настроения.

Я хотел было предложить ей что-нибудь другое, но Синди усмехнулась и гордо откинула голову назад:

— Конечно, есть. Давай, Джад, поставь, что она просит.

Я пожал плечами, подошел к музыкальному ящику и нашел файл с записью «Венеры». Когда я вернулся, Лаура уже была на сцене, а в зал набились гики и парни из ближайших аттракционов. Очевидно, Синди созвала ребят, чтобы «провалить» соперницу свистом. Я угрюмо прошел сквозь толпу венерианских человеко-ящериц и сел в кресло. Надо мной повисли три или четыре человека-мотылька. Эти крошки с Фобоса устроились на опоре шатра, чтобы толпа людей не повредила их хрупкие крылья.

Музыка хлынула из колонок, и Лаура, сбросив туфли, начала свой безумный танец.

Не думаю, что я дышал все то время, пока она находилась на сцене. И я не думаю, что кто-то в этом зале вообще дышал. Мы просто сидели и смотрели, потея от нервного экстаза, пригибаясь и вздрагивая в такт ее движениям. А музыка колотила и резала нас ножом по живому, стеная и надрываясь в крике, как истерзанная душа.

Лаура перестала быть женщиной и человеком. Она превращалась то в солнечный свет, то в ртуть, то в лист, парящий на ладонях ветра. И больше ничто не связывало ее мышц — ни притяжение Земли, ни плоть, ни пределы рассудка. Она была… О черт! И слов-то даже не найти! Она была музыкой — удивительной и неописуемо прекрасной.

Когда девушка закончила танец, мы какое-то время сидели, потеряв дар речи. Потом люди и гики вскочили с мест, аплодируя и вопя от восторга

И посреди всего этого стояла Синди с обреченной улыбкой на лице. Она взглянула на меня печальными зелеными глазами и сказала:

— Я знаю, ты ее возьмешь.

— Конечно, возьму. Но не волнуйся, это никак не повлияет на наши отношения…

— Послушай, Джад. Этот балаган не настолько велик, чтобы одновременно вместить ее и меня. Кроме того, она уже поймала тебя на крючок и будет диктовать свои условия.

— Какой еще крючок? Да и что, если даже поймала? Разве я тебе что-то должен?

— Нет. Но и я тебе ничего не должна.

— А контракт?

Она объяснила мне, что я могу сделать с этим контрактом.

— Ну почему ты так говоришь? — возмутился я. — Почему ты хочешь, чтобы я отказался от нее? От такого таланта?

— Таланта! — зашипела Синди. — У нее нет таланта. Это уродство, а не дар!

— О, женщины! Как же с вами трудно! Почему ты не можешь смириться с тем, что она танцует лучше тебя?

И Синди объяснила мне, почему она никогда не смирится с этим. Большая часть ее фраз вообще не имела смысла, а остальные слова были непечатными, и я их здесь приводить не собираюсь. В конце концов она топнула ногой и ушла, оставив меня опечаленным и немного раздраженным. Дело в том, что в нашем шоу не хватало марсиан, и ее уход мог вызвать большие проблемы.

Черт! Конечно, это была реакция разгневанной женщины, которую обставила молодая соперница. Артистический темперамент, помноженный на обиду и ревность. Ну и что? Пусть только попробует дернуться. Я знал, как вправить ей мозги. Ничего, бывали случаи и похуже.

Я поднялся на сцену, расталкивая людей и гиков, которые окружили Лауру со всех сторон. Она выглядела немного напуганной. Впрочем, некоторые полукровки могли бы вызвать кошмары даже у самых крутых парней. Но меня удивили слезы на ее щеках и ресницах.

— Расслабься, золотце, — сказал я, переходя на неформальное общение. — Считай, что ты принята на работу.

Я понимал, что Синди говорила правду. Девчонка поймала меня на крючок. Честно говоря, это был не крючок, а настоящий гарпун для кашалотов, но я не стал бы срываться с него, даже если бы мог.

Она обвисла в моих объятиях и прошептала:

— Ах, прошу вас… Я умираю от голода.

Мне оставалось лишь подхватить ее на руки. Люди-мотыльки захлопали крыльями над нашими головами, восхваляя Лауру и тревожась из-за ее обморока.

Я отнес танцовщицу в свою палатку и налил из термоса кофе. Она задрожала, уловив аромат, но пить почему-то отказалась. Вместо него Лаура попросила чашку чая.

Она и вправду была здорово голодна. В какой-то момент мне даже показалось, что она никогда не перестанет есть.

Наконец я сказал:

— Оплата в сорок кредиток и полное содержание.

Она кивнула.

— А теперь ты можешь рассказать мне все, дорогуша, — мягко добавил я. — С тобой приключилась дурная история?

Она с удивлением посмотрела на меня своими широкими пурпурными зрачками:

— Что вы имеете в виду?

— Такая танцовщица, как ты, могла бы выступать в балете или в собственном шоу, а не просить те жалкие крохи, которые я даю своим артистам. Так что там у тебя произошло?

Она опустила голову и сжала кулачки. Ее длинные алые ногти сверкнули в свете электрической лампы.

— Ничего плохого, поверьте, — прошептала она. — Просто неприятности с документами. Я уже говорила вам, что родилась на космическом корабле. Записи о рождении куда-то пропали. Мы все время переезжали с места на место. И когда я недавно прилетела на Землю, мне не удалось доказать свое гражданство. Теперь я оказалась вне закона и не могу вернуться на Венеру. А там у меня и деньги, и имущество. Если я останусь на Земле, то в конце концов попадусь иммиграционным властям. Вот почему мне так нужна эта работа. Вы скоро улетите в турне. И можете забрать меня с собой.

Да, я знал, как помочь девчонке. Но она должна была понять, из какой беды я ее выручаю.

— А стоило ли так рисковать? Зачем ты прилетела на Землю? Если власти поймают тебя, ты получишь не меньше двух лет отсидки в лунной тюрьме. А потом тебя депортируют в какую-нибудь дальнюю колонию.

У нее задрожали плечи.

— Я прилетела по личному делу. Оно задержало меня на какое-то время. А потом… Потом стало поздно что-то менять.

— Понятно, — со вздохом ответил я. — Прости, что затронул эту тему.

Я отвел ее в одну из палаток, а сам пошел смотреть, как идет представление. Ссора с Синди не давала мне покоя. Я заглянул в гримерную и с трудом удержался от ругательств, увидев ее пьяной до потери пульса.

Синди посмотрела на меня и, сморщив лицо, показала язык. Мне оставалось лишь отправиться дальше.

Еще через час я нанял бледного костлявого паренька с петушиной прической. Он сказал, что голоден и готов на любую работу. Я отвел его к Крохе и велел пристроить панка на уборку зверинца.

Глава 2 КРИК УЖАСА

Мы никогда не имели такого успеха, как в ту неделю. Одна из позолоченных див экрана появилась у нас с чужим мужем, который еще не успел развестись со своей не менее знаменитой женой. Сообщение об этом попало в газеты, и о нашем шоу заговорили по всему побережью. На вторую ночь на сцену вышла Лаура и сорвала бурю аплодисментов. Нам впервые пришлось успокаивать толпу перед новым номером и отгонять мужиков от женской гримерной. Короче, все шло хорошо, но меня тревожила Синди. Она не желала разговаривать со мной и только щурила зеленые глаза, как будто многое знала, но молчала до поры до времени Это меня немного раздражало, и я на всякий случай присматривал за ней

Пять дней я шагал по канату между адом и раем. Все быстро поняли, что в моем присутствии о Лауре надо было говорить уважительно и нежно, иначе я начинал бычиться. И я подозреваю, что они вдоволь поржали за моей спиной, обсуждая бывалого парня Джада Грина, из которого молодая девчонка взбивала молочный коктейль. Но эта леди была им не чета. Талант и воспитание возносили ее над всем моим вшивым шоу с собаками, пони и марсианскими драконами…

Конечно, я это знал — знал и расстраивался как дурак. Но я не мог отказаться от нее. Она выглядела по-неземному хрупкой и прекрасной. Она ходила словно под музыку, и ее пурпурные глаза имели такой разрез, что на них можно было смотреть целую вечность. А губы…

Я поцеловал ее на пятую ночь за шатром гримерной, когда публика стала разъезжаться по домам. Мы остались одни в темноте, и слабый пряный аромат, исходивший от нее, смешался с запахом тумана. Вот тогда я и коснулся губами ее лица.

Лаура жадно ответила на поцелуй, а затем вдруг яростно начала вырываться из моих объятий. Я отпустил ее, и она отвернулась, дрожа и задыхаясь.

— Прости, малышка, если я тебя обидел.

— О нет! Я не из-за этого… Ах, Джад, если бы ты знал…

Лаура замолчала. Я слышал, как она сдерживала рыдания, подступавшие к горлу. А потом она убежала от меня, и из темноты донесся ее горький плач.

Я пошел в свою контору и вытащил из шкафа бутылку. После первой дозы мои мысли разбежались по сторонам, как маленькие паучки. Я сидел, уперев подбородок в ладони, и смотрел на донышко стакана. А время шло, и близился рассвет. Но когда Синди закричала, было еще темно и наш лагерь дремал под покровом тумана.

Я тогда не знал, что это кричала Синди. Жуткий вопль не позволял судить о личности человека. То был крик ужаса и смертельной боли, и он выходил за рамки всех человеческих чувств.

Я вытащил револьвер из ящика стола, и моя ладонь стала липкой от холодного пота. Выходя из шатра, я прихватил большой электрический фонарь, который всегда лежал у меня на столике у входа.

Снаружи было тихо и темно. И не просто тихо. В этой тишине и темноте скрывалось какое-то ужасное зло. Оно уже нанесло удар и теперь затаилось, поджидая следующую жертву.

Лагерь начинал пробуждаться. Шорохи и тревожный шепот распространялись от крика, как волны от брошенного в воду камня. Из зверинца донесся вой марсианского песчаного кота — тонкий и дикий, словно эхо смерти.

Я быстро зашагал между палатками, стараясь двигаться бесшумно. Меня терзало дурное предчувствие. Скулы ныли от напряжения. Кожа на спине покрылась мурашками. Луч фонаря дрожал вместе с рукой.

Я нашел ее за шатром гримерной — неподалеку от того места, где целовался с Лаурой. Она лежала на животе, поджав под себя ноги, как холмистый остров посреди красного озера. Сережки с бубенчиками все еще подрагивали в ее ушах.

Подбежав к телу Синди, я опустился на колени в лужу крови и дотронулся до ее плеча. Мне показалось, что она уже мертва, но сережки тихо зазвенели, будто крылья души, улетающей к далекой звезде. Я попытался перевернуть ее на спину.

— Нет, — прошептала она.

Это был даже не голос, а скорее дыхание. Но я понял ее и убрал свою руку.

— Синди, ты меня слышишь?

Мне ответил перезвон маленьких колокольчиков — такой же тихий, как далекий дождь.

— Ты глупец, — прошептала она. — Сцена, Джад! Сцена…

Она замолчала. Из темноты за моей спиной появился док. Он отшвырнул меня и склонился над Синди. Но я знал, что ей уже ничем не поможешь. Она замолчала навсегда.

Люди и гики столпились вокруг, тревожно вздыхая и перешептываясь. Женщины плакали. Зверинец сошел с ума. Предрассветный ветер разносил вокруг запах крови и смерти. Он возбуждал животных, и им хотелось вырваться из клеток, чтобы слиться с ветром и вновь обрести свободу.

— Следы когтей, — сказал док. — Кто-то напал на нее и разорвал когтями горло.

— Да, — ответил я и, повернувшись к толпе, закричал: — Эй, вы, заткнитесь!

Панк, этот новый парень с бледным лицом, стоял почти у самого тела. Он смотрел на Синди, и его глаза мерцали, как полированный коричневый мрамор.

— Ты, — позвал я его. — Ступай к Крохе и скажи ему, чтобы он проверил всех своих зверюг… Охрана, рабочие и все, кто может управляться с винтовкой или колом, вооружайтесь и возвращайтесь сюда. Майк, возьми пару ребят и беги к воротам. До моего особого распоряжения не пропускай никого ни вперед, ни назад. Все остальные расходитесь по своим палаткам и оставайтесь там. А я пойду вызывать полицию.

Панк по-прежнему стоял рядом с Синди, глядя то на меня, то на мертвое тело, то на лица собравшихся людей. Я прикрикнул на него. Он тут же торопливо зашагал к зверинцу. Толпа неохотно начинала расходиться.

Ко мне подбежала Лаура Дэрроу. Она вцепилась в мою руку, словно маленький ребенок. Ее фигуру облегало темно-синее платье. Волосы свободно падали на плечи и лицо. От нее пахло свежестью и цветами, словно она только что приняла душ и щедро окропила себя духами. Я отстранил танцовщицу:

— Осторожно. У меня вся одежда в крови…

Кровь была на моих туфлях. Она пропитала тонкий материал летних брюк. Я чувствовал ее своей кожей, и от этого меня мутило. Тошнота подступала к горлу. Мне даже пришлось закрыть глаза, чтобы загнать это чувство обратно в кишки. Но рядом стояла Лаура, и она как могла успокаивала меня. Малышка так и не отпустила мою руку. Ее пальцы на моем предплечье были холодными и немного жесткими. И мне вдруг захотелось ее до боли в паху.

— Джад, — шептала она. — Джад, милый, пожалуйста, пойдем… Я боюсь оставаться здесь.

Это помогло. Я обнял ее за плечи, и мы пошли в мой шатер, чтобы позвонить в полицию. Никто из парней еще не догадался включить большие прожектора, и луч моего фонаря прорубал в тумане призрачный туннель.

— Я ведь так и не заснула, — вдруг сказала Лаура. — Лежала в палатке и думала. А за несколько секунд до того, как Синди закричала, я услышала тихий звук, похожий на поступь лап большого кота.

Мысль, сидевшая в глубинах моего ума, внезапно поднялась на поверхность и шлепнула меня по лбу. Я вспомнил, что не видел Ласку в толпе вокруг тела Синди. Неужели ему удалось раздобыть кофейных зерен за спиной у повара?

— Возможно, тебе просто показалось.

— Нет, Джад. Я слышала это. И знаешь…

— Что?

Между палатками клубилась темнота. В тот миг я молился только о том, чтобы кто-нибудь догадался включить прожектора. И почему я забыл напомнить им об этом? Вой зверей и причитания женщин заглушали остальные звуки. Как же я хотел, чтобы они заткнулись на миг и дали мне немного прислушаться…

— Джад, я не спала, потому что думала о тебе.

И тут она закричала.

Ласка выскочил из темного прохода между двумя палатками, в которых мы хранили декорации. Он пригнулся для прыжка, и его руки, прижатые локтями к животу, нацелились на меня выпущенными когтями. Ладони и мех предплечий были влажными от крови. Шерсть на ногах торчала красными мокрыми космами. Желто-зеленые глаза сияли безумным огнем. Зрачки при свете фонаря сжались в узкие вертикальные щелки. Губы оттопырились, обнажив большие острые зубы. Я вздрогнул, увидев на них кровавую пену. Ласка наглотался кофеина и вошел в смертельное пике!

Он ничего не говорил. Он только тихо рычал, но это не было речью — во всяком случае, разумной. Его глухое рычание показалось мне просто ужасным. Он сделал ложный выпад, и я оттолкнул Лауру себе за спину. Мой взгляд отметил царапины на земле, которые остались от его когтей. Ласка качнулся назад. Его рельефные мышцы заиграли перед прыжком. И тогда, вытянув руку вперед, я три раза выстрелил ему в лохматую грудь.

Крупнокалиберные пули едва не разорвали Ласку в клочья, но не остановили его. Он издал звериный крик и ударил меня когтями, как саблей. Я с трудом удержался на ногах и пустил ему пулю в живот. Ласка прыгнул на меня. Его задняя лапа вцепилась когтями в мое бедро. Очевидно, он хотел дотянуться до Лауры и использовал мое тело как опору для нового прыжка.

Девушка с визгом отпрянула. Я услышал топот ног и крики приближавшихся людей. Над нами вспыхнул мощный прожектор. Я изогнулся, схватил Ласку за гриву на спине, и он вдруг безвольно обвис в моих руках. Думаю, парень был уже мертв, когда я выпустил ему в череп пятую пулю.

Бросив его на землю, я повернулся к девушке:

— Ты как? В порядке?

Ее каштановые волосы сияли как ореол, а большие пурпурные глаза на бледном лице казались черными звездами. Она что-то прошептала, но я не расслышал слов.

— Могла бы хоть в обморок упасть, — пошутил я и хотел было рассмеяться, но в этот миг меня накрыло мглой забытья.

Когда ко мне вернулось сознание, док все еще возился с моей ногой. Я высказал ему свое мнение об этой ситуации, используя самые крепкие слова из всех языков, которые только знал. Но к тому времени у меня остался незабинтованным лишь уголок рта, и поэтому моя брань не произвела на дока большого впечатления.

Он отошел от кушетки, поддернул вверх свой большой живот и с усмешкой сказал:

— Ничего, поживешь еще немного. Эта тварь чуть не отодрала тебе половину щеки, но при твоей-то красоте о такой мелочи можно не беспокоиться. Так что отнесись к этому спокойно, приятель, и не порть себе и без того уже испорченную кровь.

— Черт с ним, — ответил я. — Кончай быстрее. У нас тут еще дел невпроворот.

Он вколол мне какую-то гадость и помог одеться. Дырки на ноге были не такими уж и глубокими, а своего лица я не видел. Док налил мне стакан виски, чтобы возместить потерянную кровь, и я, хромая, побрел к себе в контору.

Ходьба проблем не вызывала. А знаете почему? Потому что меня поддерживала Лаура. Пока док ставил мне на тело заплатки, она ждала у входа в лазарет. Туман украсил ее волосы каплями росы. Она немного поплакала, потом посмеялась, затем сказала, что я ее герой, и едва не на себе потащила меня в контору. Короче, я взбодрился и окреп. Наверное, так себя чувствует человек, который пробудился от кошмарного сна и увидел комнату, залитую солнечным светом.

Не успели мы зайти в контору, как приехала полиция. Но с ними тоже не было проблем. Они взглянули на разодранное тело Синди, потом на труп обезумевшего человека-кота и в конце концов зафиксировали показания нашего повара-венерианина. Отправляясь спать, он всегда ставил термос с кофе на столик у изголовья, чтобы иметь его под рукой, когда просыпался утром… Да-да, тот самый венерианский кофе, от которого любой землянин стоял бы на ушах, — густой от кофеина и смертельно опасный для людей-котов с Каллисто. Повар сказал, что кто-то стащил у него термос, когда он готовил ужин. И конечно же мы нашли этот термос пустым в палатке у Ласки.

Представление шло полным ходом. Толпы людей приходили к нам, чтобы посмотреть на то место, где произошло убийство. Я решил немного побездельничать в этот вечер и понежиться под золотистым небосводом тем более что Лаура положила мою голову к себе на колени.

Чуть позже она взглянула на закат и тихо сказала:

— Мне пора идти. Надо приготовиться к выступлению.

— Да. По субботам народу больше всего. Завтра начнем собираться в путь, а в понедельник полетим на Венеру. Ты, наверное, счастлива, малышка?

— Да. Я чувствую себя в безопасности.

Она прижалась щекой к моему лбу. Ее волосы сверкали на солнце, как теплый шелк. Я обвил руками шею Лауры, и от прикосновения к ее упругой коже мои ладони будто начали гореть.

— Джад, я люблю тебя, — прошептала она.

Большая горячая слеза упала мне на лицо. Лаура поднялась и ушла. А я лежал на песке и дрожал, как от болотной лихорадки. В голове крутилась шальная мысль: ах черт, а ведь, может быть, что-то и получится…

Что, если Лаура не уйдет от меня, когда мы прилетим на Венеру? Что, если мне удастся уговорить ее остаться? Неужели сбудется мечта, о которой не посмел бы даже подумать юный Джон Дэмьен Грин? А о чем он только не грезил, сидя с удочкой на молу среди луж и соленых брызг океана.

Нет, я просто сошел с ума. Думать о такой девчонке, как Лаура! Да это такое же безумие, как резать самому себе глотку. Вот же черт! Мужики никогда не взрослеют и до последнего верят, что с ними может случиться какое-то чудо.

Но мечтать об этом было приятно.

Ночь рассыпала в небе горсть звезд. Со стороны океана потянуло прохладным ветром. И жизнь казалась мне сказкой… до тех пор, пока надо мной не возникла фигура Крохи. Он рассказал мне, что панка нашли мертвым в кипе соломы, что кто-то разодрал бедняге горло и что из клетки вырвался марсианский песчаный кот.

Глава 3 КАРНАВАЛ СМЕРТИ

Мы с трудом протиснулись сквозь толпу на карнавальной площадке. Взрослые веселились от всей души. Детишки кричали, смеялись, пили венерианские фруктовые соки и бросались друг в друга меркурианскими чи-бобами.

Никто из них не знал об убийстве. Наши парни поймали кота и посадили его в клетку, благо зверинец еще не открылся для публики.

Панк был мертв, а точнее, убит — тем же образом, что и Синди. Его искаженное лицо казалось таким же белым и бескровным, как и раньше, но закрытые веки уже начинали синеть. Он лежал на соломе почти у самой клетки песчаного кота.

Зверь расхаживал за стальными прутьями и возбужденно рычал. Все его шесть лап были перепачканы кровью. Вокруг виднелись загоны и аквариумы, клетки и вольеры с различным атмосферным давлением. У меня даже немного закружилась голова.

— И что же случилось? — спросил я у Крохи.

Он пожал своими могучими плечами:

— Я думал об этом. Все было тихо. Он даже не кричал, как Синди. Парень убирал солому за теми клетками, и я не видел здесь никого из посторонних. Вдруг смотрю: в главном проходе бегает марсианская киска. Парни к ней, а она испугалась и деру. Ну и этот панк лежит у клетки — вот так, как ты его видишь.

Я устало осмотрелся вокруг.

— Позвони еще раз в полицию и сообщи о происшествии. Не пускай сюда репортеров и зевак, пока эксперт не осмотрит тело.

Внезапно по моей спине пробежал холодок. Как и все устроители карнавалов, я был немного суеверным.

Если смерть приходит, она всегда забирает троих. Синди, панк… Кто же следующий?

— Бедный мальчик, — со вздохом произнес Кроха. — Лежит так мирно и тихо. Закрыл глаза, как будто спит.

— Да, — согласился я и направился к двери.

Через шесть шагов шальная мысль заставила меня остановиться и вернуться обратно.

— Как странно! Умирая такой собачьей смертью, парни обычно не закрывают глаза. Это тебе не фильмы про ковбоев, понимаешь?

Еще не зная толком, что делать, я склонился над телом панка. По спине пробежала волна озноба. Разве можно уйти от бабы с косой, в ружье у которой три патрона? Так или иначе она до вас доберется.

Я приподнял одно веко, окрашенное восковой белизной. Потом поднял второе и прошептал проклятие. Кроха хрипло засопел над моим плечом. Никто из нас не сказал ни слова. Животные в клетках скулили, зевали и терлись о прутья и столбы.

Я закрыл пареньку глаза и проверил его карманы. Ничего толкового там не оказалось. Я медленно поднялся, как старый больной человек. Да я и чувствовал себя таким. Что-то во мне оборвалось, и внутри я стал мертвее, чем этот панк с восковым лицом.

— У него же были карие глаза.

Кроха взглянул на меня и, наверное, хотел что-то сказать, но я остановил его:

— Позвони в полицию и сообщи об убийстве. Поставь у тела верного человека. Пусть охраняет труп. Потом собери ребят с оружием и пошли их…

Я сказал ему, куда кого послать, и вернулся на карнавальную площадку.

Летуны с Европы, с жилистыми маленькими телами и двадцатифутовыми крыльями, совершали воздушные пируэты над аттракционом гиков. У входа стояла парочка парней с шестью руками на каждую голову и с четырьмя глазами на подвижных стеблях. Лаура вышла из гримерной и начала зазывать толпу в павильон.

Я обошел вокруг шатра и остановился там, где мы с ней целовались. Вот тут неподалеку погибла Синди, и ее бубенчики отзвенели в последний раз далеким дождем. Я поднял брезент и пробрался внутрь.

В зале не было никого, кроме парня, который заправлял музыкальным автоматом. Он торопливо притушил сигарету и вежливо поздоровался со мной, надеясь, что за это я прощу ему курение на рабочем месте. Но в тот миг я не стал бы ругаться с ним, даже если бы он поджигал шатер паяльной лампой. Мир моих грез рассыпался на куски.

Теплый воздух пропитался запахом пыли, как всегда бывает в таких местах. «Первобытная Венера» рвалась из колонок, и под этот ритм хотелось вонзать во врагов боевые копья. Я включил освещение сцены, а затем боковые и верхние софиты. Яркий свет обрушился на некрашеные доски, такие же голые и упругие, как смерть.

Я стоял и смотрел на них, наверное, несколько минут. Рабочий сцены не выдержал и испуганно спросил:

— Что-нибудь не так, хозяин?

— Заткнись. Я слушаю музыку.

Но на самом деле мне вспоминался тихий перезвон бубенчиков и голос Синд и, который наполнял мое сердце болью.

— Ступай к кассе, — велел я парню. — Позови сюда Лауру Дэрроу. И еще скажи публике, что выступления сегодня не будет.

Он удивленно ахнул и побежал по проходу. А я вытащил сигарету и прикурил ее, сломав две спички.

Услышав шаги Лауры, я повернулся к залу. Ее золотисто-каштановые волосы были уложены под паутиной бутафорских бриллиантов. Она надела для танца голубое платье и сандалии с блестящими пряжками. Короткий с вырезами подол открывал прекрасные белые бедра, и она двигалась под музыку той неописуемой походкой, которой я не видел ни у одной другой женщины.

О, как она была хороша. Как соблазнительна и грациозна! Сама красота, воплотившаяся в женском теле.

Лаура остановилась, посмотрела мне в глаза, и я увидел дрожь, прокатившуюся по ее белой коже. Она затаила дыхание и прикусила нижнюю губу. А в теплом воздухе рыдала и выла музыка Энгели.

— Сними туфли, Лаура. Я хочу посмотреть, как ты танцуешь.

Она двинулась ко мне под яростный бой барабанов. Но не музыка вела ее вперед. Лаура сама вдруг стала безумной экстатической мелодией, и каждый звук подчинялся ее движениям и воле.

— Ты все знаешь, — сказала она.

Я кивнул:

— Тебе не надо было закрывать ему глаза. Тогда бы я точно ничего не заметил. Этот парень казался мне просто панком. И я вряд ли вспомнил бы о его карих глазах. Никто не обращал на него внимания. Он мог бы носить такие же контактные линзы, как и ты.

— Этот подлец украл их у меня.

На фоне музыки ее голос звучал слишком резко. В словах проступало кошачье шипение, которого я никогда не слышал от нее. Акцент стал еще сильнее.

— Пока мы любовались с тобой закатом, он перекопал все мои вещи, Джад. Я заметила следы обыска, когда начала одеваться для выступления. Он был из иммиграционной службы. Я пробралась в его палатку и нашла в одежде полицейский значок.

Она смотрела на меня пурпурными глазами — такими же фальшивыми, как у того мертвого парня. Но что за ад скрывался под этими линзами, окрашенными в пурпурный цвет?

— Наверное, он не знал, что у тебя есть дополнительная пара на случай потери.

— Этот коп вставил линзы в свои глаза, чтобы не потерять их и не повредить во время работы. Наверное, хотел представить их как улику. Он куда-то дел футляр с всасывающей трубкой, и мне не удалось выцарапать линзы из его глаз. Поэтому я и закрыла ему веки, надеясь, что никто ничего не заметит…

— А чтобы отвести от себя подозрение, ты выпустила из клетки песчаного кота!

Слова сами срывались с моих уст. Они ранили мне сердце, как гарпуны с заостренными крючьями. Но я уже не мог остановиться.

— А ведь тебе это почти удалось. Так же как с Синди, верно? Неужели она тоже стояла на твоем пути и чем-то тебе мешала? Да, Синди была ревнивой, но она никогда не работала в полиции. Она разбиралась в танцах и понимала, что ни одна земная женщина не может танцевать, как ты. Бедняжка пыталась мне это втолковать. Она сказала мне, что ты уродка.

Слово ударило Лауру будто кулаком. Она оскалила зубы — белые, ровные и такие же поддельные, как пурпурные глаза. Прекрасное лицо превратилось на миг в холодную безжизненную маску. Я ужаснулся, но не стал прерывать своих обвинений.

— Перед смертью Синди говорила о тебе. Я был так ошеломлен, что не понял ее слов, хотя она дважды повторила слово «сцена».

И Лаура, и я взглянули на доски пола, где под ярким светом выделялись царапины от ее когтей, оставшиеся после той первой пробы, когда она танцевала на сцене босиком.

Лаура медленно покачала головой:

— Синди была слишком любопытной. Она обыскала мою палатку, но ничего не нашла. Я почувствовала ее запах — так же как сегодня почувствовала запах этого парня из иммиграционной службы. Пользуясь темнотой, я пошла за ней и увидела, как она при свете спичек осматривала сцену. Ты, наверное, слышал, что мы можем видеть в темноте. И подкрадываться к своей жертве быстро и незаметно. Я знала, что неподалеку отсюда находилась палатка Ласки. А прямо перед ней стояла полевая кухня. Мои ноздри уловили запах кофе — венерианского кофе. Мне потребовалась лишь минута, чтобы украсть у повара термос и поставить его на столик у раскладушки Ласки. Я видела, как аромат впился ему в лицо, словно острые когти, и мне стало ясно, что он не одолеет искушения. Потом я вернулась сюда и расправилась с Синди. Она спешила к тебе, чтобы все рассказать.

Лаура тихо зарычала в унисон злобной и жуткой музыке.

— Как я и предполагала, Ласка учуял кровь и прибежал на запах. По моим расчетам, он должен был умереть гораздо раньше. Я знала, что Ласка будет искать меня. Он почувствовал мой запах в своей палатке и понял, кто я такая. Моих духов оказалось недостаточно, чтобы сбить его со следа.

Я вдруг ощутил внезапную боль в ранах на лице и ноге. Очевидно, Ласка, умирая от принятой дозы кофеина, понимал своим одурманенным умом, что у него в запасе лишь несколько минут. В эти последние мгновения жизни он хотел отомстить существу, которое убило его. Той ночью он нападал не на меня, а на Лауру. Я просто оказался на его пути, и поэтому Ласка вступил в схватку со мной.

Мне даже стало жаль, что я остановил его.

— Значит, тебе был нужен только Ласка? Так почему ты не убила его в палатке, когда он спал на раскладушке?

Блестящие когти выскользнули из-под кончиков ее искусственных пластиковых ногтей — острые и кровожадные, как ножи убийцы.

— Мой клан решил отомстить за нашу поруганную честь, — хрипло ответила она. — Меня тщательно готовили к этой операции. Наши разведчики отыскали нескольких изменников и наркоманов, которые, как Ласка, продались землянам за деньги и горсть кофейных зерен. Каждый из них должен был умереть, но медленно и с осознанием своей кончины. Мне следовало дать им шанс погибнуть светлой смертью храбреца. Только так они могли бы искупить вину. В то же время я не должна была попасть в руки полиции. Слишком много сил и средств вложил в меня мой клан, чтобы готовить мне какую-то замену. Я уже убила семерых отступников И на этот раз мне тоже хотелось замести следы. Вот почему я осталась здесь, ожидая вылета на Венеру.

Она замолчала. Музыка стучала в моих висках, но внутри я был мертвым и высохшим, словно мумия.

— И что бы ты сделала потом, оказавшись в космосе? — спросил я ее, уже зная ответ.

Она подтвердила мою догадку:

— Я уничтожила бы этот мерзкий балаган, подложив в реактор маленькую бомбу. А затем, как всегда, полетела бы домой на спасательном катере.

Я кивнул. Моя голова казалась такой же тяжелой и безжизненной, как гора Уитни.

— Значит, Синди не оставила тебе другого выбора, и ты решила отделаться от нее. Если бы не этот панк…

Нет, не просто панк, а инспектор полиции из иммиграционной службы. Видимо, Лаура где-то засветилась и удача отвернулась от нее. Парень с бледным лицом тихо делал свою работу и даже не крикнул, повстречав свою смерть. Я стал спускаться со сцены.

Лаура отпрыгнула назад. Музыка взвыла и умолкла, как внезапно замолчавшее сердце,

— Джад, — прошептала она, — только поверь тому, что я тебе скажу… Я люблю тебя, Джад. — Она продолжала пятиться к выходу. — Лишь за одно это я заслуживаю смерти, но меня не страшит такая судьба. Я знаю, что ты скоро убьешь меня, Джад. Но когда ты сделаешь это, прошу тебя, помни: те мои слезы… Они были настоящими.

Лаура повернулась и побежала по проходу. Я рванулся к ней и схватил за волосы. Они остались в моей руке. Это так ошеломило меня, что я, наверное, минуту стоял и тупо смотрел на золотисто-каштановый парик.

Мои люди ждали ее снаружи, и я думал, что ей некуда деваться. А она прорвалась. Лаура растворилась в толпе людей, как обрывок облака во время бури. Мы не хотели скандалов и паники. Парни дали ей уйти, а затем и вовсе потеряли след.

Да, мы дали ей уйти. А что нам оставалось делать? Она больше не строила из себя человека и, как все удирающие кошки, казалась лишь смутным мелькающим пятном. Открыв стрельбу, мы поранили бы многих людей. И наши человеческие тела не могли равняться с ней в скорости.

Кроха расставил своих парней у ворот и в проходах между шатрами. В принципе все было под контролем, и я знал, что Лауру скоро поймают. Полиция обещала приехать с минуты на минуту. Мы старались вести себя осторожно и с умом, чтобы не породить одну из тех ужасных паник, которые за несколько мгновений превращают в обломки лучшие аттракционы.

Нам оставалось только закончить шоу и проследить, чтобы толпа спокойно разъехалась по домам. Парни у ворот приготовили сети и оружие. Пройти мимо них она не могла. Я знал, что ее поймают. Ей некуда было деваться. Чертовка Лаура Дэрроу…

Интересно, как звали ее там, на Каллисто? Я представил себе Лауру в естественном виде — без облегающей одежды, которая прижимала к спине и плечам ее крестообразную гриву. С каким бы удовольствием я погладил ее мех… Ах черт! Может быть, я родился не на той планете!

Вернувшись в контору, я взял револьвер и снова вышел на площадь. Шоу было в разгаре: люди веселились, детишки сходили с ума от восторга. Кругом мигали разноцветные огни и звучала забойная музыка. Парень у входа в зверинец, надрывая горло, кричал собравшимся зрителям, что из-за неполадок в освещении им придется немного подождать и тогда они, возможно, увидят животных.

На самом деле мы ждали приезда полиции. А потом еще предстояло смыть кровь у клетки песчаного кота.

Копы уже мчались к нам. Оставалось только ждать. Так или иначе, но Лауру должны были поймать. Она не могла уйти от возмездия.

Мы не подумали об одном, но именно этим она и воспользовалась.

Я услышал рев меркурианского пещерного тигра. Вслед за ним раздался вой ионийских болотных чудищ. И тогда весь зверинец наполнился свистом, криками, лаем и визгом. Да у меня просто не хватает слов, чтобы описать всю эту какофонию. Я замер на месте, и постепенно все люди на площади примолкли и испуганно прислушались.

Какой-то миг над толпой и шатрами висела тишина. Люди даже не дышали. Их глаза стекленели от страха, и холодный озноб жег кожу, поднимаясь из доисторических глубин рефлекторной памяти. Потом они зашептались, встревоженно и тихо. Их голоса становились все громче и громче, и это была уже прелюдия к панике.

Я пробился к ближайшей кассовой будке и схватил мегафон. Из зверинца послышались выстрелы, казавшиеся жалкими и беспомощными на фоне свирепого воя.

— Эй, почтенная публика из дырки бублика! — закричал я, словно карнавальный зазывала. — Для тревоги нет причин! У одной из наших кошечек вспучило животик. Ничего серьезного, господа и дамы. Так что веселитесь и развлекайтесь, если у вас в карманах осталась хоть горсть монет.

Мне хотелось сказать им, что они должны бежать отсюда сломя голову. Но я знал, что в панике люди начнут давить друг друга Кто-то из парней завел музыку, и простая мелодия взломала ледяную корку страха. Посетители расслабились, подшучивая над собой и своими знакомыми, а потом карнавал подхватил их и понес вдоль ларьков, аттракционов и шатров с выступавшими гиками

Я бросил мегафон и побежал к зверинцу. Кроха встретил меня у входа. Его лицо превратилось в белое пятно, иссеченное полосками морщин. Я схватил великана за горло и со злостью закричал:

— Ты что? Не можешь их успокоить?

— Она там, босс! Как адова тень! Ее не слышно и не видно. Один наш парень мертв. И сейчас эта стерва выпускает детишек из клеток. Она…

Изнутри послышались выстрелы и чей-то надсадный крик боли. Кроха застонал:

— Мои детишки! Нет света, босс! Она перерубила провод!

— Удерживай их внутри! — рявкнул я. — Пусть принесут фонари и прожектора! На площадке вот-вот начнется паника. Подумай, что будет, если толпа попрет напролом к воротам!

Я вошел в павильон. В темноте мелькали лучи фонарей. Парни потели от страха и ругались. В воздухе чувствовался жар горячих диких тел и сладкий запах крови.

Кто-то просунул голову через полог шатра и закричал:

— Босс, скорее! Полицейские приехали!

Я повернулся к нему:

— Расскажи им о нашей проблеме. Пусть начинают разгонять толпу и очищать карнавальную площадь. Главное, чтобы без паники, понял? Скажи им…

Кто-то закричал. Луч фонаря рассек густую темноту, и я увидел алые, зеленые и ядовито-желтые шары, отпрянувшие от нас в боковые проходы. То были жалящие светляки с Ганимеда — существа размером с кулак, но таившие в себе смертельную угрозу. Лаура открыла их стеклянный ящик.

Мы разбежались в стороны, спасаясь от злобных насекомых. Где-то рядом скрипнула дверь еще одной открытой клетки. В луче фонаря промелькнуло несколько теней, и мягкие лапы застучали по утоптанному грунту. Сквозь звериный рев и визг я услышал сладкий шелковистый голос Лаура кричала на животных, распаляя их злость.

Мне стало ясно, почему зверинец сходил с ума, учуяв приближение Ласки. Это сказывалось родство, а не страх. Лаура могла говорить с любым из животных, и те беспрекословно подчинялись ее приказам.

Я окликнул Лауру, и ее голос пришел ко мне из душной темноты В нем чувствовались слезы и мольба.

— Джад, милый, уходи! Беги отсюда, пока еще можешь!

— Лаура, не делай этого! Ради Бога…

— Какого бога? Твоего или моего? Наш бог запрещает нам общаться с людьми. Мы должны убивать их без жалости и без счета. Что бы ты сказал, если бы мы показывали землян в своих аттракционах — так, как вы поступали с Лаской?

— Лаура!

— Уходи! Я собираюсь сеять смерть и заберу с собой в могилу всех, кого только смогу. Я выпущу животных из зверинца и натравлю их на толпы ваших зевак. Беги, Джад! Еще не поздно!

Я выстрелил на звук ее голоса.

— Пока не попал, любимый, — ответила она. — А может быть, ты вообще не попадешь в меня.

Я отмахнулся от роя светляков и отошел еще на пару шагов, уворачиваясь от их ядовитых жал. Дверцы клеток продолжали открываться, поскрипывая и хлопая в темноте. Внезапно звери завизжали, стена шатра упала, и крепежные веревки сорвались с кольца опоры. Мы больше не могли удержать животных внутри зверинца.

Снаружи раздался долгий и пронзительный крик толпы. А затем началась безумная паника.

Я слышал, как Кроха звал людей с веревками и сетями. Несколько огромных тварей пронеслось в темноте, задевая меня телами. Животные продирались под упавшим брезентом к отверстию в стене. Шатер обвис. К счастью, я стоял почти у самого выхода, и мне не пришлось выбираться из-под плотной ткани и рухнувших клеток.

Я вскарабкался на будку кассы и осмотрелся. Под гирляндами голубых и белых мерцающих огней метались люди. Они с криками бежали по проходам между шатрами, прорываясь к выходам на автостоянки и к главным воротам. Позади них носились дикие звери.

Истомившиеся в клетках животные вырвались на свободу. Им хотелось только одного: убивать и рвать когтями плоть своих жертв. Их вела за собой подвижная фигура в голубом блестящем платье. Увидев ее, я закрыл глаза, потому что не желал на нее смотреть. Но и тогда она двигалась как в каком-то прекрасном танце — под дикую музыку паники и смерти.

Я не видел такой суматохи даже в тот день, когда в Нахали на наш лагерь напала стая болотных чудищ. Но тогда я был зеленым юнцом и работал на Треугольника.

Мне стало ясно, что городской морг в эту ночь будет переполнен.

Люди Крохи отсекали животных от толпы. Те продолжали выбегать из зверинца, не позволяя рабочим" закрыть дыру в стене. Парни делали все, что могли, но этого явно не хватало. Чертовка Лаура вела зверей к воротам. Я слышал ее голос, звучавший на фоне криков и воплей. Животные разбегались по сторонам и носились между шатрами. Один марсианский песчаный кот валялся мертвым, а чуть дальше в предсмертных конвульсиях билось болотное чудище. И это было все. Твари слушались Лауру, как дети, и она уходила.

Я спрыгнул с будки, выбежал на опустевшую площадь и, вытащив свисток, дал условный сигнал на общий сбор. Змееголовый киби с Титана, проползая мимо, попытался резануть меня обоюдоострым хвостом. Я пристрелил его тремя пулями, и тут над моей головой закружились полдюжины людей-мотыльков, скуливших от страха и смотревших на меня испуганными глазами.

Я начал выкрикивать им приказы. К тому времени ко мне подлетели два летуна с Европы. Прежде чем отпустить собравшихся гиков, я спросил:

— Кто-нибудь из вас знает, куда она отправилась?

— Туда, — ответил один из мотыльков, указав на площадь.

Я подозвал к себе летунов. Мотыльки разлетелись выполнять мои поручения, а люди-птицы подняли меня вверх и понесли над вопившей толпой.

Животные врезались в ряды убегавших людей, в экстазе подминая под себя беспомощные тела. Вокруг дрожал соленый туман. Свежий ветер наполнился запахом крови.

Летуны опустили меня вниз и полетели выполнять мои приказы. Я пошел в одиночку к палатке Лауры

Паника длилась не больше пяти минут. Таким событиям обычно нравится проходить с напором и быстротой. Летуны скрылись из виду. Мотыльки кружились над животными, наводя на них людей и гиков.

Гики с панцирями на спинах и шестью руками подносили сети и баллоны со слезоточивым газом. Быстрые и мощные парни-ящерицы обходились только своими когтями и зубами, иногда используя то, что попадалось им под руку. Люди-пауки тащили на спинах липкие лассо. Летуны кружили над животными и поливали их слезоточивым газом.

Они спасли нас в тот день. Гики уберегли не только многие жизни, но и репутацию карнавала. Не будь их с нами, только Богу известно, как много трупов осталось бы между шатрами. Я видел, как мотыльки ныряли в толпу, подхватывая упавших детей и вынося их в безопасные места. Троих детей затоптали насмерть.

Я остался позади людей и цепочки животных. Мне вспоминался голос Лауры и ее слова: «Пока не попал, любимый». Я думал о рухнувшем ограждении и о том, как велика Калифорния. Я слышал крики толпы, треск упавших шатров и жуткие вопли умиравших — моих ребят и тех посетителей, которые пришли отдохнуть сюда в эту ночь. Их тела разрывали звериные когти.

Я думал…

Повсюду раздавались выстрелы. Мощные глотки рычали. Резные крылья мотыльков громко хлопали над алчными пастями и пылавшими яростью глазами. Когтистые лапы царапали утоптанную землю. А меня окружало молчание, тонкое и непрочное, как высохшая раковина…

В тени шатра затаились четыре большие кошки. К счастью, света было достаточно, чтобы я заметил их глаза, оскаленные зубы и жадно высунутые языки.

Из-за брезента донесся голос Лауры — нервозный, но твердый, как сталь револьвера:

— Я ухожу, любимый. Мне даже не верилось, что появится такая возможность. Но удача по-прежнему со мной. Не мешай мне, Джад. Прошу тебя, не надо.

Я мог бы уйти и броситься на поиски полицейских. Я мог бы позвать на помощь своих парней и гиков. Но они делали важную работу, и вряд ли кто-нибудь из них услышал бы мой зов. Короче, с Лаурой должен был разобраться я сам.

Это было мое личное дело. Мой карнавал и моя сердечная боль.

Я подошел к откинутому пологу шатра, искоса посматривая на кошек. Они попятились, припадая к земле, рыча и визгливо поскуливая. Первый, шестиногий марсианский кот, не уступал по размерам земному леопарду. Двое других были с Венеры — самец и самка, белые, как снег их родного высокогорного плато. Четвертым оказался меркурианский пещерный тигр с двадцатифутовым телом на восьми могучих лапах. Он угрожающе помахивал хвостом, на котором сверкали острые костяные лезвия.

Лаура прикрикнула на них. Не знаю, говорила ли она им какие-то слова или голос служил лишь средством для передачи мыслей от одного кошачьего ума к другому, но звери ее понимали.

— Джад, они не тронут тебя, если ты сейчас же уйдешь.

Я выстрелил. Один из венерианских альбиносов, получив пулю между глаз, упал без единого писка. Его самка издала рыдающий визг и бросилась на меня. Вслед за ней помчались и две другие кошки.

Я выстрелил в марсианского кота. Его передние лапы подогнулись, он покатился кубарем на меня, но я ласточкой отпрыгнул в сторону и быстро вскочил на ноги. Белая самка пронеслась надо мной так близко, что разорвала когтями рубашку. Я послал ей пулю в живот. Она взвыла, качнулась и снова бросилась на меня. Краем глаза я увидел, как умиравший марсианский кот вцепился когтями в меркурианского тигра — тот оказался рядом в неподходящий момент.

Я врезал кулаком по морде венерианской кошки. Боль от удара пронзила руку и чуть не ослепила меня. Передние лапы твари полоснули по краям моих дельтовидных мышц, едва не выдрав их с корнем. Через открытую пасть можно было заглянуть в черноту желудка.

В тот момент смерть подошла ко мне вплотную. Даже не знаю, почему я тогда уцелел. Впрочем, в те секунды меня это как-то не волновало. Просто есть парни, которым очень хочется жить, и они до конца своих дней учатся не бояться смерти. А есть такие, которым все это до лампочки.

Я почувствовал на своем лице горячее зловоние и пять жалящих порезов, которые кошка оставила на моей спине, пролетев надо мною в первом прыжке. Я ударил ее в живот. Зубы твари щелкнули и укоротили мой нос на полдюйма. Я сунул дуло ей под челюсть и нажал на курок. После этого у меня осталось четыре патрона.

Сбросив с себя мертвую тушу, я повернулся и замер на месте. Марсианский кот издох. Пещерный тигр стоял над ним и смотрел на меня четырьмя блеклыми глазами. Его хвост с костяными бритвами подрагивал от возбуждения. Лаура придерживала животное за гриву.

Она выглядела так же, как в тот первый раз, когда я увидел ее. Мягкие золотисто-каштановые волосы, немного раскосые пурпурные глаза и нежный алый рот. На ней было облегающее платье с бронзовым отливом и блестящие туфли такого же цвета. Она мерцала в полумраке, как ожившая статуя из бронзы.

Я заметил слезы в ее глазах, но в них не чувствовалось мягкости.

Тигр покосился на Лауру и издал нервное рычание. Она шепнула ему что-то в ответ. Огромный зверь неохотно лег на землю.

— Я ухожу, Джад, — сказала она.

— Нет, ты никуда не пойдешь.

Я вскинул револьвер, и это движение подняло тигра на ноги. Встав позади животного, Лаура немного пригнулась. Я мог бы выстрелить в зверя. Но меркурианские тигры не умирают от пуль.

— Брось оружие, Джад. Дай мне уйти.

Меня не волновала близость огромного зверя. Мне было наплевать на то, что смерть могла сбить меня, как кеглю. Наверное, я тогда просто немного спятил или одурел от злости и отчаяния. Не знаю. Но я стоял, смотрел на Лауру, и мое сердце ныло от боли.

— Ты никуда не уйдешь.

В ее горле что-то заклокотало, и тигр прыгнул. Он приземлился на четыре задние лапы и хотел разодрать меня когтями на куски. Да только я тоже был не пальцем деланный. Когда он кинулся вперед, я отскочил к шатру — недалеко, быть может на какой-то метр. Но это же вам не кино про супермена. Его лапы промелькнули прямо перед моим лицом. Он мотнул головой, пытаясь укусить меня за ногу.

Я ударил его рукояткой револьвера по носу. Он поморщился от боли и на долю секунды промедлил с броском. Я выстрелил ему в ближайший глаз и повернулся, чтобы посмотреть на Лауру.

Она убегала от шатра, откинув голову назад и выставив вперед свою прекрасную грудь. Эдакая невинная девочка, спасающаяся от злых зверей. Ну кто бы заметил ее в толпе? Кто бы посмел отказать ей в помощи?

У меня не оставалось времени на поиски безопасного места. Я упал пластом на живот и позволил тигру вскочить мне на спину. В тот миг я хотел пожить еще пару секунд. А потом… Да черт с ней, с этой жизнью!

Тигр ревел и бился в судорогах. Я оказался между его передними и задними лапами. Лапы шлепали по земле, задевая меня и царапая почву когтями. Я свернулся калачиком, надеясь, что зверь не заметит меня под своим животом. А время тянулось, будто в кошмарном сне.

Я положил правую руку на левое запястье и три раза выстрелил в Лауру, целясь ей между плеч.

Тигр перестал беситься и рухнул на меня всем своим весом. Я понял, что он околел. Мне удалось сделать то, что даже у опытных охотников получалось лишь раз из десяти. Моя пуля нашла-таки дорожку к маленькому мозгу и убила огромного зверя. Но мне повезло вдвойне — он не прикончил меня.

Я выбрался из-под мертвой туши. Крики и выстрелы затихли. Люди теперь толпились на стоянках у машин, а животные в основном были под контролем. Я пнул ногой мертвого кота. Он умер как-то уж слишком быстро.

В барабане не осталось ни одного патрона. Я дважды нажал на спуск и заглянул в воняющее порохом дуло. Карманы тоже были пусты. Но доведись мне в тот момент заряжать револьвер, мои пальцы все равно не удержали бы патронов.

Я отбросил оружие в сторону и зашагал сквозь соленый туман к далекому рокоту моря. Вот так я и потерял свою любовь.

Пролог

Чуть больше года назад — по условному Солнечному времени — у штаб-квартиры Управления межзвездного пространства на Марсе упала почтовая ракета.

В ней была обнаружена рукопись, рассказывавшая о таком удивительном и ужасном происшествии, что трудно было поверить, как человек в здравом уме мог оказаться виновным в подобных преступлениях.

Однако после года тщательного расследования рассказ был признан подлинным, и теперь УМП разрешило опубликовать рукопись целиком, в том виде, в каком она была изъята из разбившейся ракеты.

Вуаль — свет, который появлялся неизвестно откуда и поглощал корабли, — исчезла. Все космолетчики Солнечной системы, бродяги, торговцы и капитаны роскошных лайнеров вздохнули с облегчением: Вуаль — одно из порождений чуждого Далека — уже не угрожала их безопасности.

Теперь же мы знаем ее истинное название: Вуаль Астеллара.

Знаем мы и место ее происхождения: мир, выброшенный из пространства и времени.

Нам известно, почему она возникла: об этом повествует рассказ, принесенный почтовой ракетой, — вопль бьющейся в агонии человеческой души; и, наконец, мы знаем, как была разрушена Вуаль.

Глава 1 ТРУП НА БЕРЕГУ КАНАЛА

В заведении мадам Кан в Джеккаре, что на Нижнем Канале, случился скандал. Какой-то маленький марсианин перебрал тила, и, чтобы умерить его аппетит, пришлось прибегнуть к помощи кастетов с шипами — весьма популярного в здешних краях оружия. Маленькому марсианину выбили последний пищевой клапан.

То, что осталось от незадачливого чревоугодника, выбросили на каменную набережную, и труп плюхнулся прямо к моим ногам. Видимо, поэтому я и остановился, чуть не споткнувшись об него; остановился, а по том вгляделся.

Тонкий красный луч солнца падал с чистого зеленого неба. В пустыне за городскими стенами сухо шуршал красный песок, красно-коричневая вода медленно и угрюмо струилась в канале. Но самое красное пятно в этой багровой палитре растекалось вокруг разорванного горла лежащего на спине марсианина.

Он был мертв. В широко раскрытых глазах потухал последний зеленый огонек.

Я стоял над ним — не знаю, долго ли.

Времени не существовало. Солнечный свет померк, фигуры прохожих укрыла какая-то дымка, звуки угасли; исчезло все — все, кроме безжизненного лица, глядевшего на меня: зеленые глаза, застывший белозубый оскал.

Я не знал его. Живя, он оставался всего лишь марсианским ничтожеством. Умерев, стал просто куском мяса.

Марсианская падаль, не более того.

Времени не существовало. Только мертвое улыбающееся лицо.

Затем что-то коснулось меня. Чья-то мысль вспыхнула в моей голове и притянула к себе мое сознание, как магнит притягивает стальные опилки. Болезненный ужас, страх и сострадание, такое глубокое, что оно потрясло мое сердце. Слова — не произнесенные, но рожденные в виде образов, — всплыли в моем мозгу.

«О, подобно Люциферу взывающий к небесам, — прогремело во мне. — Какие у него глаза! О Темный Ангел, какие у него глаза!»

Речь шла о моих глазах, и я закрыл их. На лбу у меня выступил холодный пот, и я пошатнулся; затем мир снова собрался в целое. Солнце, песок, шум, вонь и толпа, грохот ракет в космопорте, в двух марсианских милях отсюда, — все было там, где им положено было быть.

Я открыл глаза и увидел девушку. Она стояла как раз позади мертвеца, почти касаясь его. С ней был молодой парень. На него я не обратил внимания, он значения не имел. Ничто не имело значения, кроме девушки. На ней было голубое платье, и она смотрела на меня дымчато-серыми глазами. Лицо ее казалось белым, как кость.

Солнце, шум и люди снова ушли, оставив меня наедине с ней. Я чувствовал, как медальон под моей черной одеждой космолетчика жжет меня, а сердце вот-вот перестанет биться.

«Мисси», — подумал я.

«Похож на Люцифера, но Люцифера, ставшего святым», — пришла ко мне ее мысль.

И тут я расхохотался. Мир снова вернулся на место, тяжелый и осязаемый. И посреди этого мира крепко и устойчиво стоял я.

Мисси — вот глупости! Мисси давно умерла.

Меня сбили с толку рыжие волосы, те же темно-рыжие волосы, длинные и тяжелые, как конская грива, завивавшиеся на белой шее, и такие же, как у Мисси, дымчато-серые глаза, и что-то еще — веснушки, манера кривить рот, как бы для того, чтобы удержать улыбку.

А во всем остальном ей до Мисси было куда как далеко.

Она была выше и шире в кости. Жизнь нередко била ее, следы этих ударов скрыть невозможно. У Мисси никогда не было такого усталого, угрюмого взгляда. Не знаю, может быть, она и развила в себе такой упрямый и несгибаемый характер, как у девушки, стоявшей передо мной, но тогда я не умел читать мысли.

У девушки, смотревшей на меня, было множество мыслей, и вряд ли она хотела, чтобы о них знали. Особенно об одной, все время ускользавшей от меня и потому чрезвычайно меня раздражающей.

— Молодые люди! — спросил я их. — Чего ради вы сюда явились?

Мне ответил парень. Он был очень похож на нее — прямой, простой, внутренне грубее, чем внешне; мальчик, знающий, как нагрубить и как завязать драку. Сейчас он был бледен, зол и немного напутан.

— Мы думали, что днем это безопасно, — сказал он.

— В этой дыре что день, что ночь — все одинаково. Я ухожу.

Девушка, не двигаясь, все еще смотрела на меня, не понимая, что делает.

«Седые волосы, — думала она. — А ведь он не старый, не старше Брэда, несмотря на морщины. Они от переживаний, а не от возраста».

— Вы с «Королевы Юпитера», не так ли? — спросил я.

Я знал, что они оттуда, «Королева» была сейчас единственным кораблем в Джеккаре. Я спросил только потому, что она напоминала Мисси. Но Мисси давным-давно умерла.

Молодой человек, которого она в мыслях назвала Брэдом, ответил:

— Да, мы с Юпитера, из колоний. — Он мягко потянул девушку за руку: — Пошли, Вирджи. Нам лучше вернуться на корабль.

Я был покрыт потом, холодным потом, холоднее, чем труп у моих ног.

— Да, — сказал я, — возвращайтесь на корабль, там безопаснее.

Девушка не шевельнулась, не отвела от меня глаз. Она все еще думала обо мне; страх ее почти прошел, уступив место состраданию.

«У него глаза горят, — думала она. — Какого они цвета? В сущности, никакого, просто темные, холодные и горящие. Они видят ужас и небо…»

Я позволил ей смотреть мне в глаза.

Через некоторое время она покраснела, а я улыбнулся. Она злилась, но не могла отвести глаз: я не отпускал ее и улыбался, пока молодой человек не потянул ее снова, уже настойчивей.

— Пошли, Вирджи.

Я освободил ее, и она повернулась с угловатой грацией жеребенка. Тут дыхание у меня перехватило, точно от удара в живот: ее манера держать голову…

Неожиданно для себя самой она оглянулась.

— Вы мне кого-то напоминаете, — сказала она. — Вы тоже с «Королевы Юпитера»?

Голос ее был похож на голос Мисси; может, только звучал глубже, более гортанно, но все равно похоже.

— Угу. Космолетчик первого класса.

— Тогда, значит, там я вас и видела. — Она рассеянно повертела обручальное кольцо на пальце. — Как вас зовут?

— Гаут. Дж. Гаут.

— Джей Гаут, — повторила она. — Странное имя. Хотя ничего необычного в нем нет. Странно, что оно меня так заинтересовало.

— Пошли, Вирджи, — сердито сказал Брэд.

Я не оказал ей никакой помощи. Я смотрел на нее до тех пор, пока она не стала малиновой и не отвернулась. Я читал ее мысли. Они стоили того.

Прижавшись друг к другу, она и Брэд пошли к космопорту на «Королеву Юпитера», а я перешагнул через мертвого марсианина.

Серые тени наползали на его лицо. Зеленые глаза остекленели и уже ввалились, кровь на камнях потемнела. Еще один труп.

Я засмеялся, подсунул свой черный сапог под мертвое тело и скинул его в угрюмую красно-коричневую воду. Смеялся я тому, что моя собственная кровь еще горяча и сердце бьется даже сильнее, чем мне того хотелось.

Он умер, и я выкинул его из головы.

Я улыбнулся всплеску и разбежавшимся по глади воды кругам. «Она ошиблась, — подумал я. — Не Джей, а Дж. Я — Иуда»[2].

Надо было убить время, примерно десять марсианских часов, оставшихся до взлета «Королевы Юпитера». Я направился к столикам мадам Кэнс. Она нашла для меня немного особого бренди из пустынного кактуса и венерианскую девушку с кожей цвета шлифованного изумруда и золотыми глазами.

Девушка танцевала для меня, а танцевать она умела. Я очень неплохо провел эти десять часов, особенно если учесть, что дело происходило в джеккарском кабаке.

Мисси, мертвый марсианин и девушка по имени Вирджи ушли на дно моего подсознания, где им полагалось быть, и даже ряби не оставили на поверхности. Это как старая рана: если ее растревожить, она немного поболит, но недолго, да и сама-то боль привычная, на нее не стоит обращать внимания.

Все меняется. Прикованные к планете люди отгораживаются от внешнего мира четырьмя стенами своих представлений, правил, выдуманных условностей и думают, что в этой каморке они спасутся.

Но космос огромен, существуют другие миры и другие пути. Их можно узнать. Их можно узнать любому. Попробуйте и увидите.

Я прикончил огненный зеленый бренди, заполнил ложбинку между грудями венерианской танцовщицы марсианскими серебряными монетами, поцеловал девушку и, унося на губах слабый привкус рыбы, отправился в космопорт.

Я не спешил. Стояла ночь. Слабый холодный ветер шелестел в дюнах, вычерненных густыми тенями и посеребренных лучами плывущих над головой лун. Я видел, как моя аура сияла бледным золотом на фоне этого серебра.

Меня охватило волнение. Впереди показалась «Королева Юпитера», но единственное, что в этой связи пришло мне в голову, — это то, что очень скоро моя работа закончится и мне заплатят.

Я потянулся от удовольствия, о котором вы ничего не знаете, — от удовольствия быть живым.

На залитой лунным светом пустыне в миле от космопорта никого не было. Из-за разрушенной башни, которая, вероятно, служила маяком в те времена, когда пустыня была морем, вышел Гэлери.

Гэлери был королем щупачей в этой богоспасаемой дыре. Сейчас он был зол, умеренно пьян, а органы его экстрасенсорного восприятия дрожали от напряжения, как чувствительная диафрагма. Я знал, что он может увидеть мою ауру, но очень смутно и не глазами, и все же он умудрился увидеть ее в первую же нашу встречу на Венере, когда я нанимался на борт «Королевы Юпитера».

Такие люди иногда встречаются среди кельтской и романской рас на Земле, среди марсиан и в некоторых племенах Венеры. Экстрасенсорное восприятие у них врожденное. По большей части оно не разработано, но, может быть, это и к лучшему.

Во всяком случае, меня такое положение дел устраивало. Гэлери был на четыре дюйма выше меня и фунтов на тридцать тяжелее, но недавняя порция виски сделала его проворным, упрямым и опасным. И кулаки у него были здоровенные.

— Ты не человек, — мягко сказал он и улыбнулся. Можно было подумать, что он очень любит меня.

Пот делал его лицо похожим на полированное дерево.

— Да, Гэлери, — ответил я, — ни в коей мере, и уже давно.

Он слегка качнулся на согнутых ногах. Я увидел его глаза. Лунный свет смыл их голубизну, оставив только страх, твердость и блеск. Голос его был все еще мягкий и певучий.

— Кто же ты тогда и зачем тебе корабль?

— Корабль мне ни к чему, Гэлери, мне нужны только люди на нем. А кто я — не все ли равно?

— Все равно, — согласился он, — потому что сейчас я тебя прикончу.

Я беззвучно рассмеялся. Он медленно кивнул черной головой:

— Пожалуйста, скаль зубы, если хочешь. Скоро твой обглоданный череп будет вечно скалиться в эти небеса.

Он разжал кулаки. Я увидел в его ладонях по серебряному кресту.

— Нет, Гэлери, — ласково сказал я, — ты, вероятно, считаешь меня вампиром, но я не из этой породы.

Он снова сжал в ладонях распятия и медленно двинулся на меня. Я слышал хруст песка под его сапогами. Но не двигался.

— Ты не можешь убить меня, Гэлери.

Он не остановился и ничего не сказал.

По лицу его стекал пот. Он боялся, но не останавливался.

— Ты умрешь здесь, Гэлери, и без священника.

Он не остановился.

— Иди в город, Гэлери, спрячься, пока «Королева» не стартовала. Ты спасешь свою жизнь. Неужели ты так сильно любишь других, что готов умереть за них?

Он остановился и нахмурился, как сбитый с толку мальчишка. Эта мысль была для него новой.

«При чем тут любовь? Они — люди».

Он снова двинулся ко мне, и я широко раскрыл глаза.

— Гэлери!..

Он подошел так близко, что я почувствовал запах виски. Я посмотрел ему в лицо, поймал взгляд и задержал его. Он остановился, медленно подтягивая внезапно налившиеся свинцом ноги.

Я держал его глазами, я слышал его мысли.

Они оставались теми же. Они никогда не менялись.

Он поднял кулаки, но так медленно, словно в каждом из них было по человеку.

Губы его отвисли, так что я видел влажный блеск его зубов, слышал, как сквозь них вырывается хриплое, тяжелое дыхание.

Я улыбнулся, продолжая удерживать его своими глазами.

Он опустился на колени. Дюйм за дюймом, борясь со мной, он опустился. Крупный мужчина с потным лицом и голубыми глазами, которые не могли оторваться от моих глаз.

Пальцы его разжались. Серебряные кресты выпали и теперь блестели на буром ночном песке.

Голова его опустилась, жилы на шее вздулись и дергались. Внезапно он упал набок и застыл.

— Ты остановил мое сердце, — прошептал он.

Это единственный способ. Они чувствуют нас квазиактивно, и даже психохирургия тут не поможет. К тому же, обычно, нет времени.

Теперь он не мог дышать, но мог думать. Я слышал его мысли. Я поднял распятия и сунул ему в руки.

Ему удалось чуть-чуть повернуть голову и взглянуть на меня. Он пытался заговорить, и я ответил на его мысли:

— Гэлери, я отведу «Королеву» в Вуаль.

Его глаза широко раскрылись и застыли. Его последней мыслью было: «Вот уж никогда не думал!..»

Я оттащил безжизненное тело в развалины башни, где его, вероятно, не скоро найдут, и направился было в космопорт, но вскоре остановился.

Он опять уронил кресты. Они лежали на тропе под лунным светом; я поднял их и уже хотел забросить подальше в рыхлый песок, но не сделал этого.

Я стоял и держал их. Они вовсе не жгли мне плоть. Я засмеялся.

Да, я смеялся. Но смотреть на них я не мог.

Я вернулся к башне, положил Гэлери на спину, скрестив ему руки на груди, и закрыл покойнику глаза. Распятия я положил ему на веки и ушел, на сей раз окончательно.

Ширана сказала однажды, что понять человеческий мозг невозможно, как бы тщательно ты его ни изучал. Иногда его посещает страдание. Чувствуешь себя прекрасно, все идет отлично, и вдруг в мозгу открывается какая-то дверца — и начинаешь вспоминать.

Это бывает нечасто, и обычно успеваешь быстро захлопнуть дверцу. Но все равно Флейк единственный из нас, кто до сих пор может похвастаться черными волосами. Вот, правда, души у него нет…

Итак, я захлопнул дверцу перед Гэлери и его крестами, а через полчаса «Королева» стартовала к юпитерианским колониям, где она никогда не совершит посадку.

Глава 2 ПУТЕШЕСТВИЕ К СМЕРТИ

Все шло нормально, пока мы не пересекли границу Пояса астероидов. Я следил за мыслями экипажа и знал, что Гэлери никому не сказал обо мне. Кто станет рассказывать людям, что от парня на соседней койке исходит желтое свечение и что он не человек? Влезешь в смирительную рубашку, только и всего. Тем более когда речь идет о вещах, которые только чувствуешь, но не видишь, — вроде электричества.

Когда внутри Пояса мы попали в опасную зону, командование расставило караулы у выходных люков на пассажирских палубах. Я был назначен в один из них и направился на свое место.

На последней ступеньке трапа я кожей почувствовал первую, еще слабую реакцию. Аура моя заблестела и начала пульсировать.

Я подошел к люку номер два и сел.

На пассажирской палубе бывать мне еще не доводилось.

«Королева Юпитера» была старым торговым кораблем, переделанным для перевозок в глубоком космосе. Он держался и пространстве, и это все, что от него требовалось. На нем имелись большой груз продуктов, семян, одежды, фермерского оборудования и около пятисот семей, переселявшихся в юпитерианские колонии.

Я вспомнил, как впервые увидел Юпитер.

Тогда еще ни один человек с Земли не видел его. Это было очень давно.

Теперь на палубе не протолкнуться: мужчины, женщины, дети, прислуга, тюки, узлы, — чего тут только нет. Марсиане, венериане, земляне, — все сгрудились, шумят, толкутся… Из-за жары и скученности в воздухе стоит тяжелый запах.

Мою кожу пощипывало. Аура стала ярче.

Я увидел девушку по имени Вирджи с густыми рыжими волосами и такой знакомой манерой двигаться. Она и ее муж нянчились с крепким зеленоглазым марсианским младенцам, в то время как его мать пыталась уснуть. Обоих супругов волновала одна и та же мысль: «Может быть, когда-нибудь у нас будет свой».

Я подумал, что Мисси точно так же смотрела бы на нашего малыша, если бы он у нас был.

Моя аура пульсировала и пылала.

Я наблюдал, как сверкают маленькие, еще далекие от корабля миры: от мелких камешков до обитаемых планетоидов, блестящих с освещенной солнцем стороны и черных, как космос, с теневой.

Люди столпились у экранов, и я увидел старика, стоявшего рядом со мной.

Долгие годы, проведенные в космосе, оставили неизгладимый след на его манере держаться, на линиях жесткого лица. И когда он смотрел на Пояс астероидов, глаза его горели, как у голодной собаки.

Это был старый космолетчик, не забывший ни одного из своих многочисленных полетов.

Затем появилась Вирджи с младенцем на руках. Брэд неотлучно следовал за ней. Она остановилась, повернувшись ко мне спиной.

— Просто чудо, — тихо сказала она. — Ох, Брэд, ты только посмотри!

— Чудо, и смертельное, — усмехнулся про себя старый космолетчик. Он оглянулся и улыбнулся Вирджи: — Это ваше первое путешествие?

— Да, первое для нас обоих. Может, мы чересчур таращим глаза на все, но это так необычно. — Она беспомощно развела одной рукой.

— Я понимаю. Для этого нет слов. — Старик опять повернулся к экрану. Его лицо и голос ничего не выражали, но я читал его мысли.

«Лет пятьдесят назад мне случилось оставить весь корабельный груз в первом попавшемся поселении. Нас было десять человек. Остался только я».

— До появления дефлекторов Рассона Пояс был опасен, — заметил Брэд.

— Пояс получил только три дефлектора, — тихо сказал старик.

Вирджи подняла рыжую голову:

— Значит…

Старик не слышал ее. Его мысли были далеко.

— Шесть лучших людей космоса, а потом, одиннадцать лет назад, мой сын, — произнес он, ни к кому не обращаясь.

Женщина, стоявшая рядом с ним, повернула голову. Я увидел ее наполненные ужасом глаза и беспомощно онемевшие губы.

— Вуаль? — прошептала она. — Вы ее имеете в виду?

Старик попытался заставить ее замолчать, но вмешалась Вирджи:

— Что такое Вуаль? Я слышала о ней, но все очень неопределенно.

Марсианский ребенок занялся серебряной цепочкой, висевшей на шее Вирджи. Мне эта цепочка показалась знакомой. Вероятно, она была на Вирджи в первую нашу встречу. Моя аура пылала жарким золотистым светом.

Женщина отошла, и ее слова прозвучали, как приглушенное эхо:

— Никто не знает. Ее нельзя найти, выследить или вообще определить. Мой брат, космолетчик, видел ее однажды издали. Она появляется неизвестно откуда и поглощает корабли. Потом свет ее тускнеет, а корабль исчезает. Мой брат видел ее здесь, возле Пояса…

— Она может находиться как здесь, так и в другом месте, — резко сказал старик. — Она хватает корабли и в глубоком космосе, и на земной орбите. Так что причин бояться нет.

Аура горела вокруг меня, как облако золотого сияния.

Зеленоглазый марсианчик внезапно выдернул цепочку и ликующе поднял ее кверху.

То, что висело на ней и до этого было спрятано под платьем Вирджи, теперь медленно кружилось, притягивая мой взгляд.

Видимо, я издал какой-то звук, потому что Вирджи обернулась и увидела меня. Я не знаю, что она подумала. Я долгое время ничего не соображал, только чувствовал озноб, словно холодный черный космос каким-то образом прошел сквозь экран и коснулся меня.

Блестящая вещь крутилась на серебряной цепочке, и марсианчик следил за ней, и я тоже.

Затем настала тьма, и я стоял в ней, неподвижный и холодный.

Сквозь мрак пробился голос Вирджи, спокойный, обыкновенный, словно ничего не случилось:

— Я вспомнила, на кого вы похожи, мистер Гаут. Боюсь, что я была невежлива в тот день на Марсе, но меня ошеломило сходство. Смотрите.

В мою темную ледяную оболочку вошел белый предмет: крепкая белая рука с покрасневшими от работы суставами держала его на ладони — нечто, горевшее чистым странным собственным светом. А голос продолжал все так же спокойно:

— Это старинный медальон, мистер Гаут. Ему больше трехсот лет. Он принадлежал моей далекой прабабке, и семья хранила его с тех пор. Это, в сущности, любовная история. Прабабушка вышла замуж за молодого космолетчика. В те времена космические полеты были еще очень опасными, но этот молодой человек любил космос так же сильно, как свою жену. Его звали Стивен Вэнс. Здесь его портрет. Поэтому я и подумала, что где-то видела вас, и спросила о вашем имени. Сходство потрясающее, вы не находите?

— Да, — подтвердил я.

— А эта девушка — его жена и, конечно, первоначальная владелица медальона. Муж звал ее Мисси. Это имя выгравировано на обороте медальона. И вот ему представилась возможность совершить первый перелет с Марса на Юпитер. Мисси знала, что, если он не полетит, какая-то часть его умрет, и отпустила его. Он даже не предполагал, что на свет должен появиться ребенок, которого они очень ждали: жена ему не сказала, потому что тогда он бы отказался от полета. Стивен заказал два медальона, совершенно одинаковые. Он сказал ей, что медальоны будут связью между ними, которую никто не разрушит. Что бы ни случилось, он вернется к ней. Он улетел на Юпитер и не вернулся. Его корабль тоже не нашли. Но Мисси носила медальон и молилась. Умирая, она отдала его своей дочери. И это стало семейной традицией — вот почему он теперь у меня.

Голос ее вдруг стал тягучим, сонным и даже как будто слегка удивленным. Рука с медальоном медленно опустилась. Вокруг меня воцарилось великое спокойствие, великий мир.

Я закрыл лицо руками. Я пытался что-то сказать, сказать те слова, которые говорил много лет назад, но они все никак не приходили. Они исчезают, когда попадаешь ТУДА.

Я опустил руки и снова смог видеть. Я не тронул медальона на своей шее. Я чувствовал его на груди, как опаляющий холод космоса.

Вирджи лежала у моих ног, все еще держа ребенка на сгибе руки. Его круглое коричневое личико было повернуто к ней. Брэд лежал рядом, обхватив рукой жену и чужое дитя.

Медальон покоился на округлой груди Вирджи открытый, изображением вверх, и медленно вздымался и опускался в такт дыханию.

Они не страдали. Не забывайте этого.

Они просто ничего не подозревали. Они спали и видели счастливые сны. Пожалуйста, помните это!

Никто из них не страдал и не боялся.

Я стоял один на палубе этого безмолвного корабля. На экране не было ни звезд, ни маленьких планеток Пояса астероидов. Была лишь Вуаль света, плотно обернувшая корабль, мягкая сетка из зеленых, пурпурных, золотых и синих витков, прикрепленных ярко-алыми нитями к блестящей основе, не имеющей никакого цвета.

Как всегда, электрическое освещение потускнело. Люди спали на широкой поверхности палубы. Я слышал их мерное, спокойное дыхание. Моя аура горела, как золотое облако, и внутри нее тело пульсировало жизнью.

Я посмотрел вниз, на медальон, на лицо Мисси. Если бы ты сказала мне! О Мисси, если бы ты мне сказала, я мог бы спастись!

Рыжие волосы Вирджи тяжело лежали на белой шее. Дымчато-серые глаза, полузакрытые, спящие. Волосы Мисси. Глаза Мисси.

Моя. Часть моей плоти, часть моей кости, часть моей крови, часть жизни, которая все еще билась и трепетала во мне.

Триста лет.

О, если бы я мог хотя бы молиться!

Я встал возле Вирджи на колени и протянул руку. Золотой свет вышел из плоти и закрыл ее лицо. Я убрал руку и медленно встал, гораздо медленнее, чем падал умирающий Гэлери.

Сияние Вуали прошло через весь корабль, через воздух, через каждый атом дерева и металла. Я двигался, сверкающий золотом, живой и молодой, в молчащем, спящем мире.

Триста лет, и Мисси мертва, а ее медальон вернулся обратно.

Не так ли чувствовал себя Иуда, когда веревка оборвала его жизнь?

Но Иуда умер.

Я шел в тишине, закутанный в свое золотое облако, и биение моего сердца сотрясало меня, словно удары кулака. Сильное сердце, молодое, сильное сердце.

Корабль медленно отклонялся от дуги свободного падения на Юпитер. Вспомогательные механизмы для Пояса астероидов еще не отключились. Вуаль сомкнулась вокруг корпуса и легко потянула его.

Это и было приложением силы воли. Телепортация, энергия мозга и мысли, усиленная Х-кристаллами и направляемая, как по радиолучу. Высвобождение энергии между силой мысли и силой гравитации дает свет, тот самый видимый свет, который космолетчики называют Вуалью. Гипнотический сон-вуаль посылается тем же путем, через Х-кристаллы, на Астелларе.

Ширана говорила, что это очень просто, детская забава в ее пространственно-временной среде. Требуется только фокусирующая точка для наводки, а уж ее особая вибрация ведет, как факел в пустоте, как аура вокруг плоти человека, который омылся в Облаке.

Коза Иуды ведет корабль на бойню.

Я шел в своем золотом свечении. Едва уловимая энергия наслаждения пощипывала и грела мою кожу. Я шел домой.

И Мисси еще жива. Прошло триста лет, а она жива. Ее и моя кровь живут в девушке по имени Вирджи.

А я, помимо своей воли, веду ее на Астеллар, в мир другого измерения.

Наверное, это и остановило поток, льющийся сквозь мою кожу, разбудило меня спустя половину вечности. Моя аура побледнела до обычного состояния. Я услышал слабое звяканье металла о камень: «Королева Юпитера» совершила свою последнюю посадку. Я был дома.

Я сел на край моей койки. Не знаю, долго ли я сидел. Я опустил голову на сжатые кулаки, а затем раскрыл их. Из перепачканных кровью ладоней выскользнул мой собственный медальон. Я встал и через тишину, через грубый, безличный электрический свет пошел к люку и выбрался наружу.

«Королева Юпитера» лежала в округлой каменной колыбели. За вершиной ската закрылись двери, и последнее эхо воздушных насосов угасло под низким сводом пещеры.

Камень был прозрачный, бледно-зеленый, резной и полированный. От его красоты захватывало дух, сколько бы раз вы на него ни смотрели.

Астеллар — маленький мир, вполовину меньше Весты. Со стороны он выглядит лишь глыбой черного шлака, на которой нечего делать космическим рудокопам, ищущим полезные ископаемые. При желании можно так искривить свет вокруг него, что планету не обнаружит и самый мощный телескоп, и та же сила мысли, которая создает Вуаль, может, если понадобится, перенести Астеллар в другое место.

Поскольку движение через Пояс астероидов растет довольно медленно, Астеллар передвигается нечасто. В этом нет необходимости.

Я прошел через пещеру, наполненную бледно-зеленым светом. Передо мной вырос широкий трап, взметнувшийся вверх подобно взмаху ангельского крыла. Флейк ждал меня у трапа, вытянувшись в слабом свете собственной ауры.

— Привет, Стив, — сказал он и взглянул на «Королеву Юпитера» своими странными серыми глазами.

Черные волосы, потемневшая и загрубевшая в космосе кожа. Глаза, как бледные пятна лунного света, слабо блестевшие, бездушные.

Я знал Флейка еще до того, как он стал одним из нас, и даже тогда догадывался, что человеческого в нем еще меньше, чем в астелларцах.

— Удачный рейс, Стив? — спросил он.

— Угу.

Я попытался пройти мимо, но он схватил меня за руку:

— Эй, тебя что-то гложет?

— Ничего.

Я оттолкнул его. Он улыбнулся и загородил мне дорогу. Это был крупный мужчина вроде Гэлери, только много крепче, и мозг его мог потягаться с моим на равных.

— Не отвертишься, Стив. Что-то… Эй! — Он резко приподнял мой подбородок и прищурился: — Что это? Слезы?

Он с минуту смотрел на меня, разинув рот, а затем захохотал. Я ударил его.

Глава 3 ПЛАТА ЗА ЗЛО

Флейк неуклюже свалился на прозрачный камень. Я прошел мимо него по изгибу трапа. Я шел быстро, но было уже поздно.

Позади меня открылись люки «Королевы Юпитера».

Как Гэлери на марсианском песке, я остановился, медленно подтягивая отяжелевшие ноги. Я не хотел этого. Я не хотел поворачиваться, но ничего не мог с собой поделать. Мое тело повернулось само.

Флейк уже поднялся на ноги, прислонился к резной зеленой стене и смотрел на меня.

Кровь из разбитой губы капала на его подбородок. Он достал платок и прижал его ко рту, но глаза его не покидали меня, бледные, спокойные, горящие. Золотая аура собралась в нимб вокруг его черной головы, как на изображении святого.

Перед ним зияли открытые люки корабля. Из них выходили люди. Они шли спокойно, без спешки, друг за другом и ступали по зеленому прозрачному трапу, отбрасывая блики на зеленый прозрачный пол. Шаги их были легки, дыхание глубоко и резко, полузакрытые глаза не видели ничего вокруг.

Вверх по извивающейся ленте бледно-зеленого камня, мимо Флейка, мимо меня, вперед, в холл. Они не видели ничего, кроме своих снов. Они чуть заметно улыбались. Они были счастливы и не знали страха.

Вирджн все еще держала ребенка, спавшего у нее на руках, и Брэд шагал рядом.

Медальон на ее груди перевернулся, спрятал изображение и показывал мне только свою серебряную изнанку.

Я внимательно рассматривал эту вереницу сомнамбул. Холл перед трапом был вырезан из молочно-белого хрусталя и инкрустирован металлом, привезенным из другого измерения, радиоактивным металлом, которые наполнял хрустальные стены и воздух мягким туманным огнем.

Они медленно вошли в Вуаль тумана и огня и исчезли.

— Стив! — мягко окликнул меня Флейк.

Я обернулся. Воздух слегка дрожал, и контуры предметов терялись в нем, но желтый свет ауры Флейка я видел отчетливо. Видел я и тяжелый, темный его силуэт, угрюмо черневший на фоне бледно-зеленого камня.

Он не двинулся с места. Он не спускал с меня своих холодных серых глаз.

Я понял, что Флейк прочел мои мысли.

— Ты думаешь об этой девушке, Стив, — заговорил он, с трудом шевеля распухшими губами. — Не хочешь идти в Облако. Ты вообразил, что можешь найти какой-то способ спасти ее. Но такого способа нет, да ты и не спас бы ее, даже если бы мог. А в Облако, Стиви, тебе пойти придется. Через двенадцать часов, когда настанет время, ты пойдешь туда вместе с нами. И знаешь почему?

Его голос становился все мягче, все ласковее, но за этим напускным добродушием пряталась едкая усмешка.

— Потому что ты не хочешь умирать, Стиви, как и все мы, грешные. Даже я, я — Флейк, парень, никогда не имевший души, я тоже боюсь смерти. Я всегда верил — не в Бога, нет, только в себя самого, и я люблю жизнь. Но иногда я смотрю на труп, лежащий на какой-нибудь грязной человеческой улице, и от всего сердца проклинаю его за то, что ему уже нечего бояться. Ты пойдешь в Облако, потому что только оно дает тебе жизнь. А о рыжеволосой девушке ты и не вспомнишь, Стиви. Да будь там сама Мисси, ты и пальцем бы не пошевелил ради нее, потому что ты боишься. Мы больше не люди, Стив. Мы ушли дальше их. Мы грешили, а здесь, в этом измерении, нет даже такого слова. Однако верим мы или не верим — мы, в первую очередь, боимся умереть, Стиви, мы очень не хотим умирать!

Его слова напугали меня. Они так врезались в мое сознание, что, даже увидев Ширану, я не смог забыть о них.

— Я нашла новое измерение, Стиви, — лениво сказала Ширана. — Маленькое такое, между Восьмым и Девятым. Оно настолько крошечное, что мы сначала пропустили его. Придется после Облака исследовать эту находку. — И она повела меня в нашу любимую комнату.

Комната была вырублена в кристалле, таком черном, что, войдя внутрь, ты чувствовал себя висящим в межзвездном пространстве, а если долго-долго вглядываться в глубокую черноту стен, то перед глазами возникали призраки далеких туманностей и галактик.

— Долго еще ждать? — спросил я ее.

— Час, всего лишь час. Бедный Стиви. Скоро ты все забудешь…

Волны ее мозга нежно коснулись моего сознания — такой нежности никогда не добиться грубым человеческим рукам. Она долго ласкала меня, стирая из моих мыслей жар и боль. Не шевелясь, я лежал на мягком, как облако, ложе в темноте. Я видел мерцавший свет Шираны.

Не знаю, как описать Ширану. Она очень похожа на человека, очень, но какое-то различие есть, почти неуловимое для глаза, но все же весьма существенное.

Но если не углубляться в такие тонкости, то она хорошая девчонка, красивая — да нет, даже прекрасная, изумительно прекрасная.

Она и ее раса не нуждались в одежде.

Их ленивые гибкие тела покрывал не мех, не перья, не чешуя, но что-то среднее между всем этим, блестящее, переливающееся, прихотливо меняющее цвета, сверкающее порой такими оттенками, которых никогда не видел человеческий глаз.

Ceйчас в темноте аура Шираны светилась, как теплая жемчужина. Я видел ее лицо — странные, остроконечные треугольные кости, покрытые кожей, более мягкой, чем птичий пух. Мертвенно-черные бездонные глаза. Хохолок из изящных усиков-антенн, увенчанных крошечными шариками света, горевшего, как бриллианты.

Ее мысли нежно обволакивали меня.

— Не печалься, Стиви, — думала она. — Все устроено. Девушка пойдет последней, а ты войдешь в Облако первым, так что даже самая малая ее вибрация не коснется тебя…

— Но она коснется кого-то другого, Ширана, — простонал я. — А это не менее страшно… Она все равно что моя дочь.

— Но она тебе не дочь, — терпеливо ответила вслух Ширана. — Твоя дочь родилась триста лет назад. Триста лет — это для твоего тела, поскольку здесь нет счета времени. В каждом измерении время различно.

Да, я помню эти чудесные годы. Стены измерений не помеха для мысли. Лежишь под Х-кристаллом и наблюдаешь их пульс из тумана черных глубин. Сознание высасывается и проецируется вдоль тугого луча тщательно выбранной вибрации, и вот ты уже в другом пространстве, в другом времени.

Можно взять любое тело и радоваться ему, пока не надоест. Можно пролетать между планетами, между солнцами, между галактиками, стоит только подумать об этом. Можно видеть и делать то, вкусить такой опыт, для чего все языки нашего пространства-времени не подберут подходящих слов.

Ширана и я много путешествовали, многое повидали, многое попробовали, а Вселенная бесконечна.

— Я не могу не печалиться, Ширана. Я и хотел бы развеселиться, но ничего не могу с собой поделать. Я снова человек, снова простой парень Стив Вэнс из Беверли-хиллз, Калифорния, на планете Земля. Я не могу уничтожить свои воспоминания.

У меня сжалось горло. Я покрылся холодным потом и был близок к безумию больше чем когда-либо за все черт знает сколько лет.

Из темноты пришел голос Шираны:

— Ты больше не человек. Ты перестал быть человеком с тех пор, как впервые вошел в Облако. Люди для тебя то же, что для человека те животные, которых он употребляет в пищу.

— Но я же не могу не помнить.

— Понятно. Что ж, вспоминай. Вспомни, что с самого рождения ты отличался от других людей, что бывал там, где не бывал никто, видел то, чего не видел ни один человек до тебя, что твое сердце и твои руки сражались с самим космосом.

Я помнил это. Первый человек, рискнувший пройти Пояс астероидов, первый человек, увидевший Юпитер, блистающий в рое своих лун.

— Вот почему, захватив тебя в Вуаль и привезя на Астеллар, мы спасли тебя. У тебя была какая-то редкая сила, размах видения, необузданность желаний. Ты мог дать нам то, что мы хотели, — легкий контакт с человеческими кораблями. И за это мы подарили тебе жизнь и свободу. — Она помолчала и добавила: — И меня, Стиви.

— Ширана!

Наши мысли слились в один жаркий клубок. Наши чувствами, наши желания переплелись, как тела влюбленных. Воспоминания о битвах и счастье, ужасе и любви под солнцами, которые никогда более не загорятся — даже во сне. Я не могу объяснить это. Для этого нет слов.

— Ширана, помоги мне!

Сознание Шираны баюкало меня, как материнские руки.

— Тебе не в чем винить себя, Стиви. Мы делали это, погрузив тебя в гипноз, так что твой мозг привыкал к перемене постепенно, без шока. Я сама вводила тебя в наш мир, как ведут ребенка, и когда ты наконец стал свободным, прошло уже много времени. Ты шагнул гораздо дальше, чем твое человечество, много дальше.

— Я мог бы остановиться, мог бы отказаться снова идти в Облако, когда узнал, что это такое. Я мог бы отказаться быть Иудой, ведущим корабль к гибели.

— Почему же ты этого не сделал?

— Потому что вы дали мне то, чего я хотел, — медленно сказал я. — То, о чем я всегда мечтал, даже не умея выразить это словами. Власть и свобода, каких не имел ни один человек. А у меня они были, и мне это нравилось. Когда я думал о тебе и о том, что мы можем сделать вместе, о том, что я могу сделать один, я готов был привести в Вуаль всю Солнечную систему. — Я тяжело, с хрипом, вздохнул и вытер потные ладони. — К тому же я больше не чувствовал себя человеком. Прежде мне случалось бить собак, и никаких особых угрызений совести я после этого не испытывал. Так и теперь. Я больше не принадлежал к людям.

— Что же изменилось сейчас?

— Не знаю, но что-то изменилось. Когда я думаю, что Вирджи пойдет под кристаллы, а я в Облако… Нет, мне не перенести этой мысли.

— Ты же видел их тела после этого, — мягко сказала Ширана. — Ни один атом в них не сдвинулся, и они улыбались. Бывает ли где-нибудь такая сладкая смерть?

— Да, это так. Но Вирджи…

Она пойдет под Х-кристаллы, улыбаясь; ее темно-рыжие волосы блеснут в последний раз, а дымчато-серые глаза будут закрыты и полны грез. Она будет держать ребенка, и Брэд встанет рядом, а Х-кристаллы будут пульсировать и гореть причудливыми черными огнями, и Вирджи с улыбкой упадет, и для нее с Брэдом и для зеленоглазого марсианского малыша все закончится навеки.

Но жизнь, которая хранилась в их телах, сила, для которой у человека нет названия, сила, которая дарит дыхание, кровь и жар живой плоти, тончайшая вибрация человеческой души, эта жизненная сила поднимется от кристаллов вверх, в комнату Облака, и Ширана, ее народ, я и четыре человека, которые, как и я, больше не люди, войдут в Облако, чтобы получить возможность жить.

Раньше это меня не трогало. Конечно, иногда задумываешься над этим, но холодно, отстраненно. Тут нет семантической связи с «душой», «эго» или «жизненной силой». Ничего не видишь, не имеешь никакого контакта с мертвыми и о смерти не думаешь.

Нет, в Облако ты входишь, как Бог, отрешившись от всего человеческого, и что тебе до того, что внизу кто-то умирает, ведь сам-то ты больше не человек!..

— Неудивительно, что вас выкинули из вашего измерения! — закричал я.

Ширана улыбнулась:

— Нас называли вампирами, паразитами, сибаритствующими чудовищами, живущими только ради новых ощущений и удовольствий. Они загнали нас во мрак. Возможно, они правы, не знаю. Однако мы никому не вредили и никого не пугали, и, когда я думаю о том, что они сделали со своим собственным народом, утопив его в крови, страхе и ненависти, мне страшно.

Она встала надо мной, сияя, как теплая жемчужина. Крошечные бриллиантовые огоньки горели на ее антеннах, а глаза светились, как черные звезды.

Я дотронулся до ее рук и от этого неожиданно потерял контроль над собой. Я беззвучно закричал.

— Хорошо это или плохо, но ты теперь один из нас, Стиви, — тихо сказала она. — Я очень огорчена тем, что случилось. Я могла бы помочь тебе, если бы ты позволил мне усыпить твой мозг. Но пойми же, наконец: ты оставил людей позади и никогда не вернешься обратно!

После долгого молчания я сказал:

— Я знаю. Я понимаю.

Я почувствовал ее вздох и дрожь, а затем она отступила, не убирая своих рук из моих.

— Пора, Стиви.

Я медленно встал и замер. Ширана вдруг охнула:

— Стиви, отпусти мои руки! Мне больно!

Я отпустил ее и сказал:

— Флейк никому не расскажет. Он знает мою слабость. В сущности, что бы я ни болтал, в Облако я все равно пойду и всегда в положенный час буду входить туда, потому что глубоко увяз в грехе и боюсь умереть.

— Что такое грех? — спросила Ширана.

— Бог знает. Только Бог.

Я обнял ее мягкое, как у птицы, тело, поцеловал блестящие щеки и маленький малиновый рот. В этом поцелуе был слабый горький привкус моих слез. Я тихо рассмеялся, сдернул с шеи цепочку с медальоном и швырнул ее на пол. Мы с Шираной пошли к Облаку.

Глава 4 ЗАНАВЕС ТЬМЫ

Мы шли по залам Астеллара, как сквозь многоцветный драгоценный камень. Залы были янтарные, аметистовые, рубиновые, драконье-зеленые и цвета утреннего тумана — всех цветов, которые только существуют в этом измерении.

Покидая свои хрустальные кельи, обитатели Астеллара присоединялись к нам.

Народ Шираны, изящный, с бархатными глазами, с короной из огненных шариков на верхушках антенн, походил на живую радугу.

Флейк, я и еще трое — всего пятеро людей с тем типом мозга, какой был желателен народу Шираны, — надели черные космические скафандры и шли в окружении золотой ауры.

Я заметил, что Флейк поглядывает на меня, но не стал встречаться с ним глазами.

И вот мы достигли центра Астеллара — нашей цели. Гладкие черные двери были распахнуты. Внутри клубился туман, похожий на свернувшиеся солнечные лучи; мушки чистого, яркого, направленного излучения связывались и танцевали в облаке живого света.

Ширана взяла меня за руку. Я понимал, что она хочет отвлечь мои мысли от происходящего внизу, где мужчины, женщины и дети с «Королевы Юпитера», подчиняясь гипнотическому приказу, шли под Х-кристаллы навстречу своему последнему сну.

Я сжал ее руку, и мы шагнули в Облако.

Нас окутал свет. Вибрация силы Х-кристаллов удерживала нас на пощипывавшей плавучей паутине, и живой золотой свет держал нас, ласково пробегая по коже крошечными волнами огня.

Я жаждал этого. Мое тело вытянулось и напряглось. Под ногами вибрировала энергетическая паутина, голова моя была поднята, дыхание замерло. Каждый атом моей плоти возрождался, трепетал и пульсировал жизнью.

Жизнь!

Вдруг что-то ударило меня.

Я не хотел этого. Я думал, что прогнал это вниз, на дно, что оно больше не потревожит меня. Я думал, что поладил со своей душой, какой бы она ни была, пусть даже ее и вовсе нет. Я не хотел думать.

Но я думал. Это ударило меня неожиданно, как метеорит настигает корабль в космосе, как языки солнечного пламени омывают пики на темной стороне Меркурия, как смерть, стремительная и неотвратимая, которую нельзя ни обмануть, ни обойти.

Я знал, что это за душа, откуда она пришла и как изменила меня.

Это была Вирджи с ее рыжими волосами и дымчато-серыми глазами, в которой продолжались жизнь Мисси и моя жизнь. Зачем Вирджи была послана мне? Зачем я встретил ее возле мертвого марсианина в Джеккаре?

Но я ее встретил. И сейчас мне стало ясно все.

Не помню, что я сделал, — наверное, вырвал свою руку из руки Шираны. Я почувствовал, как моего мозга коснулась и тотчас же отпрянула от него ее испуганная мысль, и я побежал сквозь золотое Облако к дальнему проходу.

Я бежал со всех ног, не думая, не рассуждая.

Наверное, я кричал, не знаю. Я совсем обезумел. Не помню, чувствовал ли я, что кто-то бежит за мной.

Я влетел в дальний зал. Он был голубой, как спокойная глубокая вода, и совсем пустой. Я бежал. Я не xoтел бежать. Каким-то здравомыслящим уголком сознания я звал Ширану, но она не могла пробиться сквозь визжащий хаос моих мыслей. Я бежал.

И кто-то бежал позади. Я не оглядывался, не до того было. Да и едва ли я сознавал это. Но кто-то бежал за мной длинными летящими шагами.

Вниз по голубому коридору в другой, цвета пламени с серыми точками, и вниз по извилистому скату из темного янтаря, спускавшемуся на нижний уровень, на тот уровень, где помещались Х-кристаллы.

Я сбежал по янтарной тропке, прыгая, как олень, по пятам преследуемый собаками, сквозь хрустальную тишину, в которой звук моего дыхания — тяжелого и прерывистого — дробился звонким разноголосым эхом. Пологий спуск завершался круглой площадкой, куда выходили четыре коридора.

Темный пурпур окружающих меня стен сверкал гранями, как огромный рубин.

Из коридора навстречу мне вышли трое людей с молодыми лицами и снежно-белыми волосами. Их нагие тела горели золотом на пурпурном фоне.

Я остановился в центре площадки. За моей спиной послышались быстрые шаги босых ног, и я, не оглядываясь, понял, кто это.

Это был Флейк. Он обежал кругом и уставился на меня своими холодными странными глазами.

Где-то он раздобыл бластер и теперь целился в меня — не в голову, не в сердце, а в живот.

— Сдается мне, Стиви, что ты хочешь наломать дров, — сказал он. — Придется нам немного покараулить тебя, если ты не возражаешь, конечно.

Я стоял неподвижно. Мне было все равно.

Что мне до этих людей? Время идет, а Х-кристаллы продолжают пульсировать — далеко, слишком далеко от меня. Ни о чем другом я думать не мог.

— Прочь с дороги! — сказал я Флейку.

Он улыбнулся. Трое мужчин позади него насторожились. Они смотрели на Флейка, на меня и боялись.

Терпеливо, как капризному ребенку, Флейк сказал мне:

— Ты пойдешь с нами, Стиви, или я выпущу из тебя кишки. Ну?

Я взглянул в холодные странные глаза:

— Это на тебя похоже.

— Угу. — Он облизал губы. — Мое дело — предупредить, а ты выбирай.

— Ладно, — вздохнул я. — Я выбрал.

Терять мне было нечего. Я ударил его. Я первый ударил его волнами своего мозга.

Флейк был силен, но я попал в Облако на пятьдесят лет раньше, и Ширана научила меня многому. Собрав всю свою силу, я обрушил на него тяжелый мысленный удар, и ему пришлось ответить тем же, но это лишило его возможности управлять бластером.

Застигнутый врасплох, он послал малиновый поток смертельной энергии мимо меня: я успел уклониться. Мне опалило кожу, только и всего.

Молотя друг друга, мы упали на пурпурный камень. Флейк оказался сильным. Он был выше и тяжелее, чем я. Он избил меня почти до бесчувствия, но я сжал его руку, в которой он держал оружие, и не выпускал. Трое других попятились к коридору, опасаясь, что бластер может выстрелить и задеть их.

Сначала они решили, что Флейк легко справится со мной, а теперь испугались и потому отступили, поспешно направляя на меня свои силовые импульсы.

Я так и не знаю, почему им не удалось убить меня. Наверное, причин было много: уроки Шираны, мой немалый опыт, а главное, тот факт, что я не мог мыслить сознательно. Я был всего лишь вещью, снарядом, летящим сквозь ветхие преграды.

Иногда я жалею, что они не сломили меня. Иногда я жалею, что Флейк не сжег меня на пурпурном камне.

Я стряхнул их мысленные атаки. Я принял удар громадного кулака Флейка и его яростные пинки, а сам направил всю свою мощь на то, чтобы согнуть его руку. Я дернул ее вверх и повернул, куда хотел.

Я выиграл. Его игра была кончена. Он сломался на ней, он упустил свою победу. Я видел широко раскрытые глаза на его темном лице. Я до сих пор вижу их.

Я вытянул палец и нажал на спусковую кнопку.

Потом встал и, сжимая бластер, пошел через площадку. Трое посторонились, пропуская меня. Они сияли золотом, в глазах их плясали огоньки дикого животного ужаса.

Я выстрелил одному из них в голову как раз в тот момент, когда его мышцы напряглись для прыжка. Другие оказались проворнее. Они сбили меня с ног, а между тем время шло, и люди, околдованные гипнотическим сном, медленно проходили под кристаллы.

Я лягнул одного из нападавших в челюсть и сломал ему шею, а другой попытался вырвать у меня оружие. Но я только что вышел из Облака, а он еще не был там. Я был полон жизни, поднимавшейся от Х-кристаллов, поэтому оттолкнул его руку и снова нажал на кнопку, стараясь не смотреть ему в глаза.

А ведь они были моими друзьями, людьми, с которыми я выпивал и смеялся, а иногда посещал далекие миры.

Далее мой путь лежал через зал цвета марсианской зари. Я был опустошен. Я ни о чем не думал и ничего не чувствовал. Тело ныло от боли, из уголка рта сбегала струйка крови, но все это не имело значения.

Наконец я добрался до кристаллов.

Многим уже ничто не могло помочь. Многим, почти половине. Они все еще лежали на черном полу, но места здесь хватило бы на всех. Пришедшие после них не толпились, а шли медленно, спокойно.

Кристаллы висели широким кругом, слегка наклонившись внутрь. Они пульсировали чернотой, которая далеко превосходила обычную темноту. Угол наклона и настройка граней по отношению к другим кристаллам давали различные результаты: для наведения Вуали, для движения энергии, для гипноза, для создания ворот в другие пространство и время.

Для высасывания жизненной силы из человеческих тел.

Я видел бледное сияние энергии в центре — нечто вроде вихря между бесконечными горящими черными гранями, который поднимался от неподвижных тел в комнату Облака наверху.

Я видел лица мертвых. Они улыбались.

Пульт размещался с другой стороны. Душа моя была мертва, так же мертва, как тела на полу, но я побежал. Помню, мне пришло в голову, что смешно бежать, коли ты умер.

Я держался подальше от кристаллов и изо всех сил бежал к пульту.

И тут я увидел Вирджи. Она шла в конце процессии и, как я и предполагал, рядом с Брэдом и со спящим марсианским младенцем на руках.

Рыжеволосая Вирджи с глазами Мисси!

Я схватился за ручки управления и дернул их вверх. Сияющий вихрь исчез. Я повернул громадное шестиугольное колесо на полную гипнотическую энергию и помчался между мертвыми.

Я сказал живым, что они должны делать.

Я не будил их. Они повернулись и тем же путем пошли назад, к «Королеве Юпитера». Они шли быстро и уверенно, все еще улыбаясь и по-прежнему без страха.

Я повернулся к колесу и снова повернул его до опасной отметки, а затем пошел вслед за людьми. В дверях я обернулся и поднял бластер.

Там, под черными лучами кристаллов, на полпути от изгиба стены стояла Ширана.

Я почувствовал, как ее сознание коснулось моего, а затем медленно отступило, как человек убирает руку от любимого, который только что умер. Я посмотрел ей в глаза и увидел…

Почему я так поступил? Почему меня волновали рыжие волосы и дымчато-серые глаза, разбавленная тремя столетиями кровь женщины по имени Вирджи? Я же больше не был человеком. О чем же я беспокоился?

Мы с Шираной оказались по разные стороны кристаллов. Между нами лежала пропасть — больше чем пропасть…

Я уловил слабое эхо ее мысли: «О, Стиви, сколько еще можно было бы сделать!»

В ее необъятных сияющих глазах блеснули слезы, драгоценные капельки на антеннах потускнели и скатились вниз. Я уже знал что она собирается предпринять.

Внезапно глаза мои застлал плотный туман, и кристаллы, а вместе с ними и весь зал исчезли.

Впрочем, мне и не хотелось видеть. Я наугад поднял бластер и послал в висящие кристаллы полный заряд, а потом побежал.

Я почувствовал, как последний импульс умирающей мысли Шираны ударился в мой мозг и рассыпался, разрушился где-то в ее мозгу, в своем источнике. Я бежал, бежал автоматически, подчиняясь неведомой силе, — мертвец в ореоле золотого света.

Поврежденные выстрелом Х-кристаллы начали трескаться, лопаться и рвать на куски мир Астеллара.

Я плохо представлял себе, что, собственно, случилось. Я бежал и бежал за людьми, которые все еще были живы, и ни о чем не думал, ничего не ощущал. Я смутно помню коридоры с хрустальными кельями, янтарный, аметистовый, рубиновый и драконье-зеленый залы и зал цвета утреннего тумана. Тысячи всевозможных цветов, которые в нашем измерении не имеют названия.

Позади меня трещали и лопались стены коридора, обрушивались осколки радуги, и над всем этим, калеча и раздирая Астеллар, лился поток энергии Х-кристал-лов.

Потом я что-то услышал — мозгом, не ушами. Народ Шираны умирал под обломками своего мира.

Мой мозг был оглушен, но недостаточно: я еще мог слышать. Я все еще слышал.

«Королева Юпитера» была цела. Надвигавшаяся снаружи вибрация не успела дойти сюда.

Мы взошли на борт, я открыл «двери» в пространство и сам поднял корабль, потому что шкипер и оба старших офицера навеки уснули на Астелларе.

Я не смотрел на агонию Астеллара. Когда же мне все-таки захотелось оглянуться, кристаллический мир уже исчез, оставив после себя лишь облако яркой пыли, сверкавшей на обнаженном солнце.

Я включил автопилот, определил направление — штаб-квартира Управления межзвездного пространства на Марсе, а затем покинул «Королеву Юпитера» на спасательной шлюпке.

И вот теперь я пишу это где-то между Марсом и Поясом астероидов. Перед уходом я даже не взглянул на Вирджи. Я никого не хотел видеть, тем более ее. Теперь они, наверное, проснулись. Надеюсь, что все они живы и здоровы.

Астеллар исчез. Вуаль исчезла. Теперь вам нечего бояться. Я собираюсь вложить эту рукопись в почтовую ракету и послать ее, чтобы вы знали, что вам нечего бояться.

Не знаю, почему это меня волнует. Не знаю, зачем я пишу это, разве что… О Господи, знаю! Зачем лгать? Зачем теперь лгать?

Я жив и молод, но Облако, которое сохранило меня таким, исчезло, и теперь я буду стареть очень быстро и скоро умру. Я боюсь умирать.

Где-нибудь в Солнечной системе должен найтись кто-то, кто захочет помолиться за меня. Когда я был ребенком, мне говорили, что молитва помогает. Я хочу, чтобы кто-нибудь помолился за мою душу, потому что сам я не могу за себя молиться.

Если бы я радовался тому, что сделал, если бы я изменился, тогда, возможно, я мог бы молиться, но я слишком далеко ушел от человечества и не могу вернуться.

Может статься, молитва и не понадобится. Может быть, после смерти нет ничего, кроме забвения. Я так надеюсь на это! Больше всего на свете я хочу исчезнуть, бесследно исчезнуть и не думать, не вспоминать…

Я умоляю всех богов всех мирозданий, чтобы смерть стала небытием. Но я ничего не знаю, и я боюсь.

Иуда… Иуда… Иуда!

Я предал два мира, и не может быть ада глубже, чем тот, в котором я сейчас живу. И все-таки я боюсь.

Почему я боюсь того, что случится со мной? Я разрушил Астеллар. Я погубил Ширану, которую любил больше, чем всю Вселенную. Я убил своих друзей, своих товарищей, убил себя.

И вы не стоите этого. Все человеческое стадо, плодящееся в Солнечной системе, не стоит Астеллара и Шираны и того, что мы делали вместе в других пространстве и времени.

Зачем я дал Мисси этот медальон?

Зачем я встретил рыжеволосую Вирджи?

Зачем я вспомнил? Зачем тревожился? Зачем я сделал то, что сделал?

Зачем я вообще родился?

Глава 1 ПОСАДКА НА ИСКАРЕ

В своей каюте на борту космического корабля «Роган» Рэнд Конвей спал — и видел сон.

Он стоял в узком ущелье. По обе стороны из пушистого снега поднимались ледяные стены, отвесные, высокие и бесконечно прекрасные. В сумеречном полусвете плясали в воздухе иголочки изморози, похожие на бриллиантовую пыль, а над головой на фоне ясного темно-синего неба, усеянного огромными звездами, возвышались сверкающие остроконечные пики.

Как всегда, это место было совершенно незнакомо Конвею, и в то же время в нем было что-то знакомое. Он двинулся вперед, сквозь наметенные ветром сугробы, с таким чувством, словно знал, что найдет там, за поворотом.

Страх охватил его, но остановиться он не мог.

И как всегда, в этом ледяном ущелье стоял, поджидая его, покойный отец. Он стоял в точности так же, как и много лет назад, в ту ночь, когда умер, и снова медленно, печально произнес те слова, которые сказал тогда своему маленькому, еще ничего не понимавшему сыну: . -

— Мне никогда не вернуться на Искар, на озеро Ушедших Навсегда.

Слезы медленно текли из-под его опущенных век, а между отвесными скалами металось эхо, повторяя:

— Озеро Ушедших Навсегда… Ушедших Навсегда…

Весь дрожа, Конвей брел вперед. Над ним в темно-синем небе плыли звезды, и в красоте их было что-то зловещее, а мерцающие ледяные башни словно подсмеивались над ним.

Он вошел в тень одетых льдом скал, скрывавших дальний конец ущелья, и снова услышал полный отчаяния голос человека, который давно умер:

— Мне никогда не вернуться на Искар!

И скалы подхватили эго слово, и оно громом раскатилось по его сну:

— Искар! Искар!

Рэнд Конвей вздрогнул и сел на койке — сна как не бывало. Как всегда, он весь дрожал и обливался потом, потрясенный этим странным видением. Потом он крепко стиснул края койки и рассмеялся.

— Да, тебе не вернуться туда, — шепотом сказал он человеку, который умер двадцать лет назад. — Но я буду там. Клянусь небесами, я скоро буду там!

Ему показалось, что сам корабль, несущийся в космической пустоте, вполголоса повторяет это слово, что оно слышится в гудении машин и в реве ракетных двигателей:

— Искар! Искар!

Буйное торжество охватило Конвея. Сколько раз он пробуждался от этого сна с чувством безысходности — без всякой надежды, что когда-нибудь сможет дойти до цели! Сколько раз за многие годы тяжелого, опасного труда космолетчика эта затерявшаяся в пустоте маленькая планета, означавшая власть и богатство, казалась недостижимо далекой!

Но он не сдавался. Он был слишком упрям, чтобы отступиться. Он ждал, строил планы и надеялся, пока в конце концов ему не выпала удача. И теперь он приближался к тому месту, которое потерял итак и не смог обрести вновь его отец.

— Искар!

Конвей встрепенулся, выражение задумчивости слетело с его лица. Это было не просто эхо из его сна. Кто-то звал его, стоя за дверью каюты:

— Конвей! Рэнд Конвей! Уже виден Искар!

Ну конечно! Иначе почему ревут двигатели? Он еще не вполне проснулся и поэтому не догадался сразу.

Конвей вскочил и пересек тускло освещенную каюту — высокий, очень худой и жилистый, но не лишенный какой-то необычной грации, какого-то изящества в лепке фигуры. Его серо-голубые глаза возбужденно блестели, они горели волчьим голодом.

Он распахнул дверь. Яркий свет в коридоре больно ударил его по глазам и заставил сощуриться — врожденная чувствительность к свету была его единственной слабостью, и он много раз проклинал отца, от которого ее унаследовал. Сквозь зыбкую пелену света он увиДел кроткое, Добродушное лицо Питера Эсмонда, такое же возбужденное, как и у него.

Эсмонд что-то сказал, но Конвей не расслышал, да и не прислушивался. Он протиснулся мимо него и широкими шагами устремился по коридору к трапу, который вел в рубку.

Там, под огромным иллюминатором, было темно, и Конвей сразу же вновь обрел способность видеть. Перед ним расстилалось сине-черное небо Пояса астероидов, усеянное сверкающими золотистыми звездами — крохотными планетками, отражающими свет далекого Солнца.

А впереди, прямо по курсу, он увидел маленький туманный шарик — это и был Искар.

Конвей долго стоял, не сводя с него глаз, не шевелясь, не проронив ни слова, и только в глубине души у него все трепетало.

Рядом прозвучал низкий голос Чарлза Рогана:

— Ну вот и он — этот новый мир. Волнующий момент, а?

Конвей мгновенно насторожился. Роган — не дурак. Будь он дурак, он бы не сколотил свои сорок миллионов долларов, и теперь непросто будет провернуть дело так, чтобы он ни о чем не догадался.

Конвей выругался про себя, но это относилось не к Рогану, а к его дочери Марше.

Это она уговорила отца тоже отправиться в путешествие — посмотреть, не стоит ли открыть торговлю с Искаром. Роган контролировал львиную долю торговли с лунами Юпитера, и эта идея выглядела вполне логичной. Но Маршу, конечно, интересовала не финансовая сторона дела. Просто она не могла расстаться с Эсмондом, а другого способа полететь вместе с ним у нее не было.

Конвей бросил взгляд на Маршу, которая стояла, обняв своего жениха. Симпатичная девушка. Хорошенькая девушка. При обычных обстоятельствах она бы ему нравилась. Но здесь ей делать было нечего, как и Рогану, — во всяком случае, это не входило в планы Конвея.

С одним Эсмондом он бы справился легко. Эсмонд был воплощенный этнограф, с головы до ног. Стоит ему добраться до какой-нибудь новенькой расы, которую он сможет изучать и раскладывать по полочкам, — и он знать не захочет ни о каких других сокровищах, скрытых на этой планете.

Теперь, задним числом, вся эта цепочка совпадений казалась Конвею зыбкой и ненадежной — и его знакомство с Эсмондом в дальнем полете к Юпитеру, и внезапное озарение, когда он узнал, что Эсмонд связан с Роганами, и тщательно продуманная кампания, имевшая цель невзначай пробудить у Эсмонда интерес к неведомым обитателям Искара, и тот решающий момент, когда он показал Эсмонду отрывочные записки своего отца и вселил в него неудержимое стремление увидеть этот обитаемый мир, который до сих пор видел всего лишь один человек с Земли.

Эсмонд переговорил с Маршей Роган, Марша — с отцом, и вот они здесь. Теперь Эсмонд сможет стать членом Межпланетного этнографического общества, а Рэнд Конвей сможет заполучить то, чего он жаждал с той самой минуты, как, случайно наткнувшись на записки своего отца, прочел в них о том, что таит в себе озеро Ушедших Навсегда и что остается только подобрать первому же решительному человеку, который до него доберется.

Эту часть записок он никогда никому не показывал.

И вот они несутся с небес к Искару, и все оказалось совсем легко — даже слишком легко. Конвей был космолетчик, а значит, человек суеверный, тут уж ничего не поделаешь. У него вдруг появилось предчувствие, что так просто дело не кончится, что ему еще придется дорого заплатить за эту легкость.

Протиснувшись к иллюминатору, Эсмонд, словно зачарованный, уставился на мерцающее вдалеке серебристое пятнышко Искара.

— Интересно, какие они окажутся? — произнес он в миллион первый раз. Марша улыбнулась.

— Скоро узнаешь, — отозвалась она.

— Странно, — сказал Роган, — что твой отец, Конвей, так мало рассказывал о жителях Искара. Записки у него какие-то отрывочные — как будто он написал гораздо больше, а потом это уничтожил.

Конвей прислушался, не прозвучала ли в голосе Рогана нотка подозрения, но ничего такого не заметил.

— Может быть, он так и сделал, — ответил он. — Но я больше ничего не смог найти.

За одним исключением, это была правда.

Лицо Марши в тусклом свете звезд было задумчиво и немного печально.

— Я много раз перечитывала эти записки, — сказала она. — Думаю, что ты прав, папа. Думаю, что мистер Конвей вложил в них все, что было у него на душе, а потом уничтожил их, потому что не мог вынести мысли, что их кто-нибудь прочтет, будь это даже его сын.

Жестом, полным сочувствия, она положила руку на плечо Конвея.

— Я хорошо понимаю, как тебе хочется все узнать, Рэнд.

Надеюсь, ты найдешь ответ.

— Благодарю, — серьезно ответил Конвей.

Ему пришлось как-то объяснить свой интерес к Искару, и он смог это сделать, не прибегая к лжи, а только умолчав кое о чем. История его отца вполне соответствовала действительности — это был угрюмый, глубоко опечаленный чем-то человек с подорванным здоровьем и сломленным духом, живший в одиночестве со своим сыном и со своей мечтой. Он умер, когда Рэнду еще не было десяти, от собственной руки и с именем Искара на губах. «Мне никогда не вернуться на озеро Ушедших Навсегда!»

У самого Конвея не было никаких сомнений по поводу того, в чем состояла тайная трагедия отца. Он нашел на Искаре сокровище и не смог вернуться, чтобы им завладеть. Этого достаточно, чтобы свести с ума кого угодно.

Но он легко сумел, опираясь на собственные детские воспоминания и на эти странно отрывочные записки, окутать романтической таинственностью историю открытия одиноким изыскателем неведомой планеты, которое превратило его в одержимого и привело к смерти. На Маршу все это произвело глубокое впечатление, и она ни на минуту не усомнилась в том, что Конвей действительно стремится разгадать тайну, которая, по его словам, омрачает всю его жизнь.

Так оно и было. Ни наяву, ни во сне Рэнд Конвей не мог забыть про Искар и про озеро Ушедших Навсегда.

Он смотрел, как туманный шар в небе впереди становится все больше, и сердце у него билось все сильнее. Руки его так и тянулись вперед, чтобы добраться до Искара, чтобы выжать из него ту власть и то богатство, которые возместят ему все эти горькие годы ожидания.

Конвей подумал о своем сне. Этот сон каждый раз был до боли ярким и оставался у него в памяти много часов после пробуждения. Но на сей раз все было иначе. Перед его глазами снова возникла фигура отца, стоящего в хрустальном ущелье наедине со своей глубокой печалью, и Конвей сказал ему: «Ты должен был ждать. У тебя должно было хватить мужества на то, чтобы ждать, как ждал я».

Впервые в жизни он не чувствовал к отцу жалости.

И тут же он забыл об отце. Забыл о времени, и об Эсмонде, и о Роганах. Забыл обо всем, кроме Искара.

«Роган» ритмически содрогался от рывков тормозных двигателей. Диск Искара уже заполнил весь иллюминатор, и на краю его громоздились устремленные в небо мерцающие пики, так похожие на его сон, что Конвей невольно вздрогнул.

Пики быстро росли, превращаясь в ледяную стену, и «Роган» заскользил вниз, к месту посадки.

Глава 2 БЕЛЫЙ ГОРОД

Космический корабль лежал на земле, словно огромный черный кит на белом, без единого пятнышка, ледяном поле. Позади него поднималась ледяная стена, увенчанная шпилями, которым ветер придал фантастические скульптурные формы. Перед ним до самого круто изогнутого горизонта простиралась покатая снежная равнина, кое-где посреди нее торчали нагромождения камней, на которых играли отблески света. Вдали на фоне бездонного темно-синего неба четко вырисовывались еще несколько горных хребтов.

Рэнд Конвей стоял поодаль от остальных. На лице его застыло какое-то странное выражение. Он откинул теплый капюшон, подставив голову ледяному ветру.

Над головой плыли огромные золотистые звезды, а в воздухе плясали иголочки изморози. Ветер то вздымал пушистый снег сверкающей белой пеленой, то снова укладывал его на землю причудливыми волнами.

Эта равнина, это небо, эти обледенелые шпили — все было окрашено в удивительно прекрасные тона, бесконечно мягкие и нежные. Здесь не было яркого света, который так резал Конвею глаза. Мерцающее сияние Искара было похоже на какие-то туманные сумерки, напоминающие сновидение.

Искар — наконец-то, через столько лет, он ступил на землю этой планеты! Конвей весь дрожал, ему было трудно дышать. Его черные глаза с огромными кошачьими зрачками ярко блестели. Искар!

И вдруг ему стало страшно.

Страх обрушился на него из узких ущелий, с ледяных горных пиков. Страхом дышал ветер, страх источал снег под ногами. Леденящий саван страха окутал Конвея, на мгновение он утратил ощущение реальности и перестал понимать, где находится.

Под обледенелыми скалами лежали глубокие тени, устья ущелий были погружены во тьму, и оттуда доносился какой-то зловещий шепот. Конвею показалось, что ужас, пронизывавший его сон, — где-то здесь, совсем рядом, и ждет.

Наверное, он издал какой-то звук или сделал какой-то жест, потому что Марша подошла к нему и взяла его под руку.

— Рэнд, — сказала она. — Рэнд, что с тобой?

Он вцепился в ее руку. Через минуту все снова стало как ЬбыЧНо, и он через силу улыбнулся.

— Не знаю, — ответил он. — Что-то на меня нашло.

Он не мог рассказать ей про свой сон. Вместо этого он рассказал про то, что, как он знал, было его причиной.

— Должно быть, отец что-нибудь говорил мне об этом месте, когда я был маленький. Что-то такое, чего я не могу припомнить. Что-то ужасное. Я… — Он немного помолчал, а потом, собравшись с духом, продолжал: — Мне на секунду показалось, что я уже бывал здесь, что я знаю…

Он умолк. Тень уже рассеялась. К дьяволу все эти сны и подсознательные воспоминания! Есть только реальность — реальность, которая сделает его богаче Роганов.

Он смотрел вдаль, на равнину. На мгновение его мысли отразились у него на лице, и Маршу поразило промелькнувшее на нем выражение жестокого торжества.

Подошли остальные — Роган, молодой Эсмонд и толстяк капитан Фрэзер, опытный командир «Рогана». Все они поеживались, несмотря на теплые комбинезоны. Эсмонд взглянул на Конвея, все еще стоявшего с непокрытой головой.

— Уши отморозишь, — сказал он.

Конвей засмеялся с легким оттенком превосходства:

— Если бы ты столько лет болтался по дальнему космосу, как я, ты бы не стал обращать внимания на такую легкую прохладу. — Он указал рукой вдаль, туда, где на краю равнины возвышались горные хребты. — Если верить картам моего отца, то деревня, или что там есть, — Между этими горами.

— Мне кажется, — сказала Марша, — нам лучше всего достать снегоходы и отправиться, пока Питер не лопнул от нетерпения.

Эсмонд рассмеялся. Его всего трясло от возбуждения.

— Надеюсь, что с ними ничего не случилось, — сказал он. — С тех пор, как твой отец здесь побывал. Ну, знаешь — голод там, или эпидемия, или еще что-нибудь.

— Надо думать, они ребята крепкие, — сказал Роган. — Иначе бы им не выжить в этой богом забытой дыре. — Он со смехом повернулся к Фрэзеру: — Ради всего святого, давайте сюда снегоходы.

Фрэзер кивнул. Команда уже высыпала наружу, и все, словно мальчишки, резвились на снегу, радуясь, что после долгого пути можно наконец выйти на воздух. Подошли второй помощник с механиком, Фрэзер переговорил с ними, й помощник направился к кораблю, чтобы собрать людей.

Вскоре из грузового люка показались снегоходы. Их было три — два предназначались для разведочной партии, один должен был на всякий случай оставаться около корабля. Корпуса их были сделаны из легкого пластика. Они были снабжены всем необходимым, включая рации и надежные полицейские ружья, заряженные патронами с наркотизирующим газом.

Роган посмотрел на дочь:

— Марша, я хочу, чтобы ты осталась здесь.

Девушка, наверное, ожидала этого, подумал Конвей, потому что она только стиснула зубы, сделавшись до смешного похожей на отца — меньше ростом и красивее, но еще упрямее.

— Нет, — ответила она.

— Ну пожалуйста, дорогая, — сказал Эсмонд. — Не исключено, что эти люди поначалу будут вести себя не слишком дружелюбно. А ты сможешь поехать в следующий раз.

— Нет, — повторила Марша.

— Не дури, Марша, — мягко сказал Роган. — Иди с Фрэзером назад, на корабль.

Марша пристально посмотрела на него. Потом повернулась, наскоро поцеловала Эсмонда в щеку и сказала:

— Удачи тебе, дорогой.

И ушла вместе с Фрэзером. Конвей видел, что в глазах у нее стояли слезы. Ему стало жаль ее. Это было не показное геройство, просто ей хотелось быть вместе с Эсмондом — мало ли что может случиться.

— Пожалуй, нам пора отправляться, — сказал Роган.

Они погрузились в снегоходы — по шесть человек в каждый, все рослые, крепкие рядовые космолетчики, кроме Рогана, этнографа и Конвея, который потом и кровью заработал себе звание пилота.

Включились небольшие ракетные двигатели — их свист перешел в рев, а потом в ровное гудение. Снегоходы, поднимая снежные буруны, понеслись по бездорожью, словно две крохотные шлюпки в белоснежном море.

Конвей сидел в переднем снегоходе. Он подался вперед, словно гончая, которой не терпится, чтобы ее спустили с привязи. Он был в крайнем возбуждении, но какая-то часть его сохраняла полное спокойствие и хладнокровно строила планы.

Космический корабль позади становился все меньше, а сверкающие шпили впереди почти незаметно для глаза все выше поднимались на фоне неба.

Через некоторое время скорость снегоходов стала падать. Из снега поднимались нагромождения камней, состоявшие наполовину из льда, а временами попадались скалы, одетые и увенчанные ослепительной ледяной броней и отполированные ветром. Водитель, вытянув шею, всматривался вперед.

— В чем дело? — спросил Конвей. — Почему замедлили ход?

— Боюсь во что-нибудь врезаться, сэр, — с раздражением ответил водитель. — Чертовски темно, да еще эти тени, я ничего не вижу.

— Только-то? — рассмеялся Конвей и отодвинул его. — Пусти-ка, уступи место сове.

Он взялся за руль, и снегоход понесся дальше. Каждая скала и камень, каждая неровность на поверхности снега были так же хорошо ему видны, как большинству людей при ярком дневном свете. Он снова рассмеялся.

— Искар начинает мне нравиться, — сказал он Рогану. — Пожалуй, устрою здесь колонию для тех, кто лучше всего видит ночью. В этой темноте мы будем чувствовать себя отлично, словно летучие мыши. Должно быть, мой отец был здесь просто счастлив.

Роган покосился на него. Конвей так и не надел капюшона. Ледяной ветер трепал его волосы, ресницы заиндевели. Казалось, это доставляет ему удовольствие. Роган поежился.

— Ну, у меня куриная слепота, — сказал он. — Мне подавай побольше солнечного света — и тепла тоже!

Эсмонд их не слушал. Он мечтал об этой планете так же страстно, как Конвей, и теперь не мог думать ни о чем другом.

Снегоходы мчались по равнине — огоньки выхлопов одного служили ориентиром для другого. Корабль затерялся в оставшемся позади белом просторе. Впереди, на фоне звезд, все выше вздымались два горных хребта-близнеца. Все вокруг застыло в неподвижности, только в ушах свистел ветер. «Как красиво, как спокойно», — подумал Конвей. Эта планета была похожа на прекрасный ледяной бриллиант.

В ушах у него звучали слова — те слова, которые сопровождали смерть отца и прошли через всю его жизнь, как завет и вызов. «Озеро Ушедших Навсегда… Ушедших Навсегда…»

Он давно уже перестал задумываться о том, что означает это название. Только в ночных кошмарах в нем слышалось что-то пугающее. Он хотел одного — того, что спрятано в этом озере, а все остальное не имело никакого значения.

Озеро Ушедших Навсегда. Уже скоро… скоро… скоро!

Но ему показалось, что прошло очень много времени, прежде чем они достигли широкой долины, лежавшей между двумя цепями гор.

Здесь земля была неровной и ненадежной, и мчаться с прежней головокружительной скоростью было невозможно. В конце концов он совсем остановил снегоход.

— Дальше придется идти пешком, — сказал он.

В лихорадочном нетерпении он ждал, пока все с ружьями за спиной выберутся из снегоходов. Двоих оставили стеречь их, а остальные двинулись вперед, карабкаясь цепочкой по вздыбленным скалам. Ветер выл между крутыми обрывами, летящий снег слепил глаза. Города видно не было.

Конвей шел первым. Он был словно одержим демонами. Все скользили и спотыкались, а он шагал по неровной земле, сквозь снежные заносы, быстро и уверенно, словно кошка. Несколько раз ему пришлось останавливаться, чтобы не оказаться далеко впереди всех.

Внезапно какой-то новый звук заглушил вой ветра.

Конвей поднял голову и прислушался. Откуда-то со склонов гор доносились голоса труб, звучные, чистые и сильные. Они эхом разносились по долине, и их звонкая перекличка заставила сердце Конвея забиться в неистовом возбуждении. Он мотнул головой, чтобы вытрясти снег из волос, и зашагал вперед, предоставив остальным пробираться за ним как хотят.

Перед ним смутно вырисовывался крутой горный отрог. По-прежнему дул ветер, и низкие голоса труб снова и снова перекликались через всю долину. Наметенные ветром сугробы поднимались ему навстречу, обледеневшие осыпи заставляли его напрягать все силы, но он не замедлял шага. Со смехом он обогнул отрог и увидел белый город, сверкавший при свете звезд.

Город раскинулся на всю ширину долины, поднимаясь на склоны гор, словно вырос из мерзлой земли, словно был частью ее, такой же вечной, как и эти горы. На первый взгляд Конвею показалось, что весь он построен из льда, — в густых сумерках фантастические силуэты его башен и зубчатых стен, местами припорошенных снегом, слабо светились изнутри. Из окон лились жемчужные потоки света.

Дальше, там, где город кончался, обе горные цепи сходились все ближе, пока между их склонами не оставалась лишь тонкая темная полоска — вход в узкое ущелье с ледяными стенами до самого неба.

Сердце Конвея до боли сжалось.

Узкое ущелье… То самое ущелье!

На мгновение все вокруг погрузилось в ревущую тьму. Сон и реальность слились воедино — записки отца, его предсмертный вопль, сонные видения Конвея и его пронизанные страхом блуждания за гранью кошмара.

«Оно там, где кончается город, в узком месте между горами — озеро Ушедших Навсегда. И мне туда уже не вернуться!»

— Но я-то вернулся, — произнес Конвей вслух, обращаясь к ветру, и к снегу, и к поющим трубам. — Я пришел!

Весь охваченный чувством ликования и торжества, он снова взглянул на город, на его белоснежную красоту, на отполированные ветром башни, сверкающие под золотистыми звездами.

Это был хорошо укрепленный город, защищенный прочными стенами от каких-то своих врагов, живших на этой планете. Конвей побежал к нему, а рев труб становился все громче и громче, и вскоре к нему прибавился резкий боевой клич волынок. Волынщики маршировали вдоль стены, и сквозь пелену снега он увидел, что оттуда, сверху, на него смотрит множество людей. Цепочка сверкающих копий рваной серебряной каймой тянулась в обе стороны от огромных каменных ворот.

Глава 3 СТРАХ

Сердце Конвея затрепетало. Звуки волынок привели его в исступление, и он, воздев руку вверх, издал протяжный клич. Теперь он хорошо видел мужчин на стенах — высокого роста, худощавых и жилистых, словно из сыромятной кожи, с суровыми лицами и орлиными глазами. Они были в набедренных повязках из белых шкур каких-то животных, такие же шкуры были Накинуты на их обнаженные плечи, И они стояли с непокрытыми головами, не обращая внимания на холод.

Их копья угрожающе поднялись ему навстречу.

Остановившись, он снова издал клич, такой же пронзительный и страшный, как ржание боевых волынок. Потом он застыл в ожидании.

Через некоторое время подошли Роган и все остальные и встали кучкой позади него. Кое-кто в беспокойстве схватился за ружье, и Роган резко прикрикнул на них. Волынки и трубы замолкли. Все ждали.

На стене началось какое-то движение, и из толпы воинов выступил вперед старик, приземистый и мускулистый, с гордым лицом и свирепыми глазами, непоколебимый, как гранитная скала.

Он глядел вниз, на пришельцев. Его волосы, длинная борода и белые меховые одежды развевались по ветру. Он долго стоял молча. Их взгляды встретились, и Конвей увидел в его глазах ненависть и глубокое страдание.

Наконец он заговорил, очень медленно, словно с трудом извлекая слова из давно запечатанных глубин памяти:

— Люди с Земли!

Конвей вздрогнул. Ему не приходило в голову, что его отец мог научить кого-то здесь английскому языку.

— Да, — ответил он, протянув вперед пустые руки. — Друзья.

Старик покачал головой:

— Нет. Уходите, или мы будем убивать.

Старик снова посмотрел на Конвея с каким-то странным выражением, и у него холодок пробежал по спине. Могло ли быть, что старик увидел в нем какое-то сходство с тем Конвеем, которого когда-то знал? Но он не был похож на своего отца.

Вперед вышел Эсмонд.

— Пожалуйста, — сказал он. — Мы не причиним вам вреда. Мы только хотим поговорить с вами. Мы сделаем все, как вы скажете, мы будем безоружны — только впустите нас!

Голос у него был умоляющий, как у ребенка; казалось, он вот-вот расплачется. Немыслимо, чтобы теперь ему отказали!

— Уходите! — снова сказал старик.

Тогда заговорил Роган:

— У нас с собой дары, много разных вещей для твоих людей. Нам ничего не нужно. Мы пришли как друзья.

Старик откинул голову назад и рассмеялся — словно капли едкой кислоты понеслись по ветру.

— Друзья? Конна был мой друг. В моем доме, как мой собственный сын, жил Конна, мой друг!

Он выкрикнул какое-то слово на своем резко звучащем языке, и Конвей понял, что это ругательство, а Конна — его собственная фамилия. Похоже, что они здесь, на Пекаре, не забыли про его отца.

Его внезапно охватило такое бешенство, какого он не испытывал еще ни разу в жизни. Там, за этим городом, совсем близко, рукой подать, лежало ущелье с озером, и теперь ни все их копья, ни сама смерть — ничто не могло его остановить.

Широкими шагами он подошел к подножию стены и вперил в старика такой же угрюмый и злобный взгляд.

— Мы ничего не знаем про этого Конну, — сказал он. — Мы пришли с миром- Но если вы хотите войны, будет война. Если вы убьете нас, придут другие — много других. Наш корабль огромен и ужасен. Один только огонь его двигателей способен уничтожить весь ваш город. Впусти нас, старик, или нам придется…

После долгого молчания старик медленно произнес:

— Как твое имя?

— Рэнд, — ответил Конвей.

— Рэнд, — вполголоса повторил старик. — Рэнд.

Некоторое время он молча размышлял, склонив голову. Глаза его были опущены, и на Конвея он больше не смотрел.

Внезапно он круто повернулся и отдал на своем языке какой-то приказ. Потом крикнул людям Земли:

— Входите!

Огромный камень откатился в сторону.

Конвей вернулся к остальным. И Эсмонд, и Роган были в ярости.

— Кто дал тебе право… — начал Роган, а Эсмонд возбужденно перебил его:

— Ты не должен был им угрожать! Еще немного, и мы бы их уговорили.

Конвей с презрением посмотрел на них.

— Вы хотели войти туда, верно? — спросил он. — Ну вот, ворота открыты, и теперь они как следует подумают, прежде чем тронуть нас, когда мы войдем.

Он расстегнул ремень, на котором висел пистолет, и швырнул его вместе с кобурой человеку, стоявшему на стене. Это был всего лишь жест напоказ, потому что под комбинезоном он на всякий случай спрятал маленький пистолет, заряженный наркотизирующими иглами, — но на искарианцев это должно было произвести хорошее впечатление.

— На вашем месте я бы сделал то же самое, — сказал он остальным. — И еще я бы отослал людей. Там, в городе, нам не будет от них никакой пользы, а вред может быть. Скажите им, чтобы принесли из снегоходов наши товары и одну рацию, а потом пусть возвращаются на корабль и будут наготове.

Роган что-то проворчал. Ему не понравилось, что кто-то взялся командовать вместо него. Но в том, что предложил Конвей, был смысл, и он передал его приказание своим людям. Потом он швырнул ружье одному из воинов. У Эсмонда ружья не было. Люди пошли назад, к снегоходам.

— Запомните, — сказал Конвей, — вы никогда не слыхали ни про Конну, ни про его сына.

Остальные кивнули. Потом они двинулись вперед, вошли в город, и каменные ворота за ними закрылись.

Старик ждал их, и вместе с ним — что-то вроде почетного караула из пятнадцати рослых воинов.

— Я Кра, — сказал патриарх. Он вежливо подождал, пока Эсмонд и Роган не назвали себя, и потом сказал: — Идем.

Караул построился. Люди с Земли двинулись по улице города — наполовину гости, наполовину пленники.

Улицы были узкие, кривые и неровные, они шли то в гору, то под гору. Местами свистящий ветер вылизал их до чистого льда, местами намел сугробы. Теперь Конвей видел, что все здания здесь — из массивного камня, но за многие столетия на них наросла холодная, сверкающая ледяная броня, в которой только для дверей и окон были пробиты отверстия.

Жители города толпились вокруг, глядя на проходящих мимо пришельцев.

Это была странно молчаливая толпа. Мужчины, женщины и дети, старые и молодые, все крепкие и статные, как деревья в горах, с огромными черными зрачками и светлыми волосами, мужчины — в шкурах, женщины — в юбках из грубой шерстяной ткани. Конвей заметил, что женщины и дети держались отдельно от мужчин.

Все молча стояли и смотрели. В их молчании было что-то тревожное. Потом какая-то старая женщина издала пронзительный скорбный вопль, его подхватила другая, еще одна, и вскоре горестные причитания эхом отдавались повсюду в извилистых улицах, словно сам город горько плакал от боли.

Мужчины стали придвигаться ближе. Сначала медленно — то один делал шаг вперед, то другой, словно покатились первые камешки, предвещающие обвал. У Конвея лихорадочно забилось сердце и пересохло во рту.

Эсмонд крикнул старику:

— Скажи им, чтобы не боялись нас! Скажи им, что мы друзья!

Кра с улыбкой взглянул на него. Потом он перевел взгляд на Конвея и снова улыбнулся.

— Я скажу им, — произнес он.

— Не забудь, — угрожающе сказал Конвей. — Не забудь про большой корабль и его огонь.

Кра кивнул:

— Я не забуду.

Он что-то крикнул своим людям, и мужчины неохотно отступили назад, уперев копья в землю. Женщины продолжали свои причитания.

Конвей про себя проклинал отца: ничего такого в его записках не было.

Неожиданно из круто поднимавшейся вверх боковой улочки с топотом высыпало стадо, которое гнал мальчишка-пастух. Странные белые мохнатые животные сгрудились на тесной улице, издавая пронзительные крики и наполняя воздух своим острым, довольно приятным запахом.

От этого резкого запаха в мозгу Конвея как будто что-то щелкнуло — словно приоткрылось окошко, и он понял, что когда-то уже видел эти улицы, знал звуки и запахи этого города, слышал резкую, отрывистую речь его жителей. Золотистые звезды над головой показались ему до боли знакомыми.

Конвей снова погрузился в тот же призрачный мир между сном и реальностью. На этот раз было еще хуже. Ему хотелось опуститься на самое дно, крепко схватиться за что-нибудь и держаться, пока он снова не придет в себя, но у него не хватило мужества что-то сделать, и он по-прежнему шел за стариком с таким видом, как будто ничто на Искаре не могло его напугать.

Но ему было страшно — он боялся сойти с ума, когда сон становится реальностью.

Капли пота выступили у него на лице и замерзли. Он так стиснул кулаки, что ногти впились в ладони, и заставил себя припомнить всю свою жизнь, до самых первых детских воспоминаний и еще дальше, когда его отец наверняка много раз рассказывал ему об Искаре, одержимый мыслью о том, что он нашел здесь и потерял снова.

Когда сын подрос настолько, чтобы что-то понимать, отец уже не так много говорил об Искаре. Но, по-видимому, дело было уже сделано. Возраст формирования личности — так называют это психологи, когда человек узнает и забывает, что, что он узнал и забыл, когда-нибудь вернется снова, чтобы мучить его.

Конвей шел по этому незнакомому городу, окруженный призраками. Старый Кра искоса поглядывал на него и Все улыбался.

А женщины громко причитали — так воют волчицы, подняв голову к черному ночному небу.

Глава 4 «ИДИ И СПРОСИ У НЕЕ…»

Конвею казалось, будто это длилось целые столетия, но на самом деле прошло не так уж много времени, прежде чем Кра остановился у какой-то двери и откинул закрывавшую ее занавеску из шкур.

— Входите, — сказал он, и люди с Земли по одному вошли в дом, оставив снаружи весь караул, кроме пяти человек, которые последовали за стариком.

— Мои сыновья, — сказал Кра.

Все они были взрослые люди, гораздо старше Конвея, — покрытые шрамами воины с могучими руками. Но с Кра они держались почтительно, как дети. t

Первый этаж дома использовался как кладовая для припасов. Замороженные мясные туши и охапки чего-то похожего на сушеный мох лежали у одной стены. У другой был устроен загон для скота и колода для разделки мяса. Дерева на Искаре, очевидно, не было, потому что загон был сложен из камня, и дверей в доме не было, а только тяжелые занавески.

Кра откинул еще одну такую занавеску и повел всех по закрытой со всех сторон лестнице, которая была чем-то вроде воздушного Шлюза, не пропускавшего на второй этаж ветер и холод снизу. В комнате, куда они поднялись, стояла, по земным меркам, лютая стужа, но в круглом очаге был разведен небольшой огонь, почти не дававший дыма, — топливом для него служил мох, — а стены огромной толщины были непроницаемы для ветра. Конвея сразу бросило в пот — скорее всего просто от волнения.

У очага сидела девушка, присматривавшая за вертелом и сковородкой. Очевидно, она только что прибежала с улицы, потому что в ее серебристых волосах еще не растаял снег, а сандалии были мокрыми.

Когда вошли мужчины, она не подняла головы, как будто обращать на это внимание ей не полагалось. Однако Конвей заметил, что она бросила на него быстрый взгляд искоса. От мягкого света каменных светильников ее зрачки сузились, и стала видна ярко-голубая радужка. Конвей увидел, что, несмотря на ее смиренный вид, в глазах у нее светится гордый, мятежный дух. Он улыбнулся ей.

Несколько мгновений она необычно пристально смотрела ему прямо в глаза. Казалось, вот-вот ее взгляд сорвет с него все внешнее и с жадностью проникнет в то, что скрыто глубже, — в его сердце, в его душу, в его самые тайные мысли. Потом старик заговорил, и она тут же принялась сосредоточенно поворачивать вертел.

— Сядьте, — сказал Кра, и люди с Земли уселись на кучи мехов, постланные поверх подушек из мха.

Пятеро рослых сыновей Кра тоже сели, но сам он остался стоять.

— Значит, вы ничего не знаете про Конну, — произнес он, и сын Конны спокойно ответил:

— Нет.

— Тогда как вы попали на Искар?

Конвей пожал плечами:

— Как попал сюда Конна? Люди с Земли путешествуют повсюду. — Сам того не сознавая, он стал выражаться так же торжественно, как Кра. Он наклонился вперед и улыбнулся: — Я говорил жесткие слова там, когда стоял за воротами. Пусть они будут забыты, ибо были сказаны в гневе. И про Конну забудьте тоже. Он не имеет к нам отношения.

— Эх, — тихо произнес старик. — Забыть? Я не знаю этого слова. Гнев — да, и мщение — тоже. А забыть — нет.

Он повернулся к Эсмонду и Рогану и заговорил с ними, вежливо отвечая, когда они принялись высказывать свои пожелания. Но его глаза, теперь, при свете, голубые и холодные, то и дело в раздумье останавливались на лице Конвея. Тот чувствовал, как его нервы натягиваются все сильнее, а в глубине души растет тревога.

Конвей мог поклясться, что Кра знает, кто он и зачем прибыл на Искар.

Разум подсказывал ему, что это нелепость. Прошло много лет с тех пор, как Кра видел его отца, и к тому же между ними не было никакого физического сходства. И вряд ли он усвоил от отца какие-то его характерные жесты и слова.

Однако окончательной уверенности у него не было, и это не давало ему покоя. Ему было трудно выдерживать суровый взгляд старика.

Пятеро сыновей сидели не шевелясь и молча. Конвей был убежден, что они прекрасно понимают их разговор, и ему пришло в голову, что, если верить Кра, они жили с Конной как братья. Казалось, они терпеливо ждут чего-то, как будто ждали этого давным-давно и теперь могут подождать еще немного.

Девушка время от времени исподтишка бросала на Конвея острые взгляды. Несмотря на всю его тревогу, она возбуждала в нем все большее любопытство и желание понять, что за дьявольское возбуждение горит у нее в душе. Ему с трудом удавалось оторвать взгляд от ее миловидного личика, на котором причудливо играли свет и тени от огня.

— Торговля, — произнес Кра. — Дружба. Изучение. Это хорошие слова. Сейчас будем есть, а потом отдыхать, и я буду думать об этих хороших словах, которые слыхал раньше от Конны,

— Послушай, — сказал Роган с некоторым раздражением. — Я не знаю, что Конна здесь натворил, но я не вижу никакой причины осуждать нас за его грехи.

— Мы говорим правду, — мягко сказал Эсмонд. Он взглянул на Конвея, ожидая, что тот задаст вопрос, который должен был задать именно он. Но Конвей все не решался, и в конце концов любопытство заставило Эсмонда выпалить: — А что за преступление совершил Конна?

Старик медленно повернулся и тяжело уставился на него.

— Не спрашивай меня, — произнес он. — Спроси ту, что ждет, у озера Ушедших Навсегда.

Это имя словно бичом ударило по нервам Конвея. Он испугался, что выдал себя, но если он и вздрогнул, то никто этого не заметил. Лица Эсмонда и Рогана выражали откровенное недоумение.

— Озеро Ушедших Навсегда? — повторил Эсмонд. — Что это такое?

— Окончим наш разговор, — произнес Кра.

Он повернулся и сказал что-то девушке на своем языке. Конвей уловил ее имя — Саэль. Она послушно встала и начала прислуживать мужчинам, поднося им еду на тонких каменных досках. Потом она снова уселась у огня и сама принялась за остатки еды — смиренная тень, в глазах у которой было не больше смирения, чем у молодой пантеры. Конвей украдкой улыбнулся ей и был вознагражден усмешкой, мелькнувшей в уголке ее ярко-красных губ.

Когда с едой было покончено, Кра встал и повел людей с Земли по коридору. По обе стороны его были завешенные шкурами двери, а за ними — маленькие комнатки без окон, устланные мягким мхом и шкурами, которые служили постелью.

Тихо вошла Саэль, чтобы зажечь каменные светильники, и Конвею показалось, что она заметила про себя, какую комнатку выбрал он.

— Спите, — сказал Кра и ушел. Саэль скрылась на узкой лестнице в дальнем конце коридора.

Люди с Земли некоторое время стояли, глядя друг на друга. Потом Конвей угрюмо сказал:

— Не задавайте мне никаких вопросов, потому что ответов я не знаю.

Он повернулся и ушел в свою комнатку, задернув за собой занавеску. Настроение у него было скверное. Он уселся на шкуры и закурил сигарету, прислушиваясь к тихому голосу Рогана, который сердито говорил Эсмонду, что Рэнд, по его мнению, ведет себя странно. Эсмонд успокаивал его, говоря, что в такой ситуации кому угодно пришлось бы нелегко. Вскоре Конвей услышал, что они улеглись. Он задул свой светильник.

Некоторое время он сидел весь в поту от волнения, думая о Кра, о том узком ущелье, до которого теперь вот-вот доберется, о своем отце — ненавидя его за ту недобрую память, которую он оставил о себе на Искаре и из-за которой путь, предстоящий его сыну, оказался таким трудным.

Не дай Бог, чтобы старый Кра узнал!

Когда все стихло, он еще немного подождал, а потом очень осторожно приподнял занавеску и шагнул в коридор.

Отсюда ему было видно, что происходит в большой главной комнате. Четверо могучих сыновей Кра спали на шкурах у тлеющего очага. Пятый сидел, поджав нога и держа на коленях копье. Он не спал.

Конвей бросил взгляд на лестницу в конце коридора. Он не сомневался, что она ведет на женскую половину и что любая его попытка проникнуть туда переполошит весь дом. Пожав плечами, он вернулся в свою комнатку.

Растянувшись на шкурах и сосредоточенно сдвинув брови в темноте, он пытался размышлять. Он не ожидал встретить такую ненависть к людям с Земли со стороны искарианцев. В сотый раз он задал себе вопрос, что же такого сделал его отец, чтобы при одном воспоминании о нем все женщины Искара разражались горестными причитаниями. «Спроси ту, что ждет, у озера Ушедших Навсегда…»

Но на самом деле это не имело значения. Важно было одно: что они под пристальным наблюдением и что путь через весь город слишком далек, чтобы человек с Земли мог пройти его и остаться в живых, даже если ему удастся уйти незаметно для Кра.

Внезапно он услышал, как кто-то прокрался по коридору и остановился у его двери.

Конвей бесшумно сунул руку под комбинезон, взялся за рукоятку спрятанного там пистолета и стал ждать.

Край занавески чуть отогнулся, потом она немного отодвинулась. Конвей лежал неподвижно и дышал так, как дышат во сне. Слабый свет проник в комнатку из коридора, стала видна раздвигавшаяся все шире щель в занавеске, и в ней Конвей явственно разглядел чью-то фигуру, которая смотрела в комнатку.

Саэль, маленькая серая мышка в своей домотканой юбке, с волосами, распущенными по плечам, словно накидка из лунных лучей. Саэль, мышка с глазами дикой кошки.

Не зная, что она собирается сделать, и боясь, что любой шепот привлечет внимание тех, кто находился в соседней комнате, Конвей по-прежнему лежал тихо, притворяясь спящим.

Некоторое время девушка стояла не двигаясь и глядела на негр. Он слышал ее дыхание, тихое и частое. Наконец она сделала быстрый шаг вперед и тут же остановилась, словно мужество покинуло ее. Это было ее ошибкой.

Рослый мужчина с копьем, вероятно, уловил какое-то едва заметное движение — может быть, взмах юбки, потому что двигалась девушка бесшумно. В большой комнате послышалось короткое восклицание, Саэль отпустила занавеску и побежала прочь. Тяжелые мужские шаги устремились за ней.

В конце коридора послышалась какая-то возня, тихий напряженный шепот. Конвей подкрался к двери и чуть отодвинул занавеску.

Сын Кра крепко держал девушку. По-видимому, он сначала отчитывал ее, скорее с огорчением, чем со злобой, а потом, не спеша и без особого рвения, принялся ее колотить. Саэль терпела, не издавая ни звука, но глаза у нее остекленели, а на лице застыло выражение ярости.

Конвей тихо шагнул в коридор. Мужчина стоял к нему спиной, но Саэль его увидела. Он знаками показал ей, что нужно сделать, и она поняла его мгновенно— а может быть, это только придало ей храбрости.

Извернувшись, словно кошка, она вонзила зубы в державшую ее руку.

Мужчина отпустил ее — скорее от изумления, чем от боли. Она кинулась вниз по лестнице на женскую половину, а он стоял как остолбенелый, уставившись ей вслед и разинув рот, словно самые обыкновенные камни вдруг взлетели в воздух из-под его ног и обрушились на него. Конвею пришло в голову, что ничего подобного, наверное, не случалось за всю историю Искара.

Он лениво прислонился к стене и произнес вслух:

— Что здесь происходит?

Сын Кра круто повернулся, и изумление на его лице мгновенно сменилось злобой.

Конвей сделал вид, что зевает, как будто только что проснулся.

— Кого это ты тут колотил — Саэль? По-моему, она уже вышла из того возраста, когда девчонок шлепают. — Он ухмыльнулся при виде отметин от ее зубов на руке мужчины. — Кстати, кто она такая — внучка Кра?

Ответ прозвучал на медленном и неуверенном, но понятном английском языке:

— Она — приемыш Кра, дочь подруги моей сестры. С молоком матери Саэль впитала коварство — коварство, которому та научилась от моей сестры, а сестра — от Конны.

Рослый мужчина неожиданно протянул руку и схватил Конвея за шиворот так крепко, что тот чуть не задохнулся. К изумлению Конвея, в глазах его стояли слезы, а лицо выражало отчаянную ненависть.

— Предупреждаю тебя, человек с Земли, — тихо сказал он. — Уходи — уходи скорее, пока ты еще жив.

Он отшвырнул Конвея и, круто повернувшись, ушел в большую комнату, где снова мрачно уселся у огня. А человек с Земли остался размышлять, предназначалось ли это предостережение им всем или ему одному.

Много часов спустя он наконец смог погрузиться в беспокойный сон, и снова ему привиделось ледяное ущелье и таящийся в нем ужас, который поджидал его за поворотом. Казалось, он стал еще ближе, чем всегда, так близко, что Конвей проснулся со сдавленным криком. Комнатка с каменными стенами была похожа на склеп, и он вышел из нее с таким чувством безнадежного отчаяния, какого никогда еще не испытывал. На улице поднимался ветер.

Он вошел в большую комнату в тот момент, когда на лестнице, ведущей снаружи, показался Кра. За ним, очень бледная и гордая, шла Марша Роган. По щеке у нее текла кровь, прекрасные темные волосы были мокры и растрепаны, а когда Конвей увидел выражение ее глаз, боль пронзила его сердце.

— Марша! — вскрикнул он, и она, подбежав, прижалась к нему, словно испуганный ребенок. Держа ее в объятиях, он сказал, не дожидаясь ее вопросов: — Питер в безопасности. И твой отец тоже. Они в полной безопасности.

Старый Кра заговорил. Теперь он был весь словно каменный, как будто принял какое-то решение, которого ничто не может поколебать. Он посмотрел на Конвея.

— Иди, — сказал он. — Позови своих… друзей.

Глава 5 ВОИН ИСКАРА

Конвей вышел, уводя с собой Маршу. Роган проснулся сразу, но Эсмонд спал как убитый. Очевидно, он не один час работал при свете каменного светильника, делая заметки о жителях Искара.

Будя его, Конвей подумал, доберутся ли эти заметки до Земли в целости и сохранности. Он был уверен — так же, как был уверен, что его зовут Рэнд, — что их пребывание здесь окончено, и ему очень не нравилось выражение глаз Кра.

— Никто не виноват, — снова и снова повторяла Марша. — Я не могла больше ждать. Я не знала, живы вы или мертвы. Ваша рация не отвечала. Я увела снегоход.

— Ты приехала одна? — спросил Роган.

— Да.

— Боже мой! — тихо сказал Эсмонд и обнял ее.

Она прижалась к его щеке окровавленной щекой и рыдая произнесла:

— Они закидали меня камнями, Питер, — эти женщины. Мужчины вели меня по улицам, а женщины закидали меня камнями.

Добродушное лицо Эсмонда побелело. Глаза его стали холодными, как снег за стенами дома. Он быстро пошел по коридору, неся Маршу на руках, и даже шаги его были необычно тяжелыми от охватившего его бешенства. Роган следовал за ним по пятам.

Старый Кра не дал им говорить. Пятеро его сыновей выстроились позади него и выглядели очень внушительно — пять рослых светловолосых мужчин и один рослый старик, похожий на дряхлого волка, поседевшего от старости, но все еще остающегося вожаком стаи.

Кра поднял руку, и люди с Земли остановились. Конвей видел, что Саэль со своего места у огня внимательно следила за происходящим, разглядывая, словно зачарованная, чужую женщину, которая в одиночку пересекла снежную равнину, чтобы встать рядом со своими мужчинами. Ветер громко завывал в оконных проемах, обрушиваясь с высоких горных пиков с такой скоростью и с таким ревом, что нервы Конвея напряглись и его охватило какое-то странное возбуждение.

Кра заговорил, глядя на Маршу:

— Мне жаль, что так случилось. Но этой женщине не надо было приходить. — Он поднял глаза и обвел всех ледяным взглядом. — Я согласен сохранить вам жизнь. Уходите сейчас же — оставьте город, оставьте Искар и больше не возвращайтесь. Если вы этого не сделаете, я не смогу вас спасти.

— Почему они закидали ее камнями? — спросил Эсмонд. Сейчас у него на уме было только одно, ни о чем больше он думать не мог.

— Потому что она не такая, как они, — просто ответил Кра. — И они боятся ее. Она одета как мужчина и ходит с мужчинами, а это против их убеждений. Ну, вы уйдете?

Эсмонд поставил девушку на ноги рядом с собой, продолжая обнимать ее за плечи.

— Мы уйдем, — сказал он. — И я убью первого, кто до нее дотронется.

Кра вежливо сделал вид, будто не заметил, насколько легковесна эта высказанная от души угроза, и склонил голову:

— Это справедливо.

Он взглянул на Рогана.

— Не беспокойтесь, — отрезал Роган. — Мы уйдем, и можете провалиться к дьяволу. Эта планета годится только для волков, и живут на ней одни волки.

Он направился к двери вместе с Эсмондом и дочерью. Кра перевел взгляд на Конвея и тихо спросил:

— А ты, человек по имени Рэнд?

Конвей пожал плечами, словно все это не имело для него никакого значения.

— Зачем мне оставаться?

Руки у него так дрожали, что он сунул их в карманы, чтобы это скрыть. По спине его стекали ручейки пота. Он кивнул головой в сторону оконного проема.

— Дует белый ветер, Кра, — сказал он, потом выпрямился и повысил голос: — Он обрушится на нас, когда мы выйдем на открытую равнину. Женщина наверняка погибнет, а может быть, и все остальные тоже. Тем не менее мы уйдем. Но пусть в городе знают, что Кра перестал быть мужчиной и надел юбку женщины, потому что начал убивать исподтишка, а не в честном бою на копьях.

Наступило молчание. Эсмонд остановился в дверях и обернулся, все еще прижимая к себе девушку. Роган тоже остановился, и по их лицам было видно, как поразила их эта мысль.

Сердце у Конвея билось, словно отбойный молоток. Это был блеф — если учесть все возможности снегохода, подумал он, их шансы погибнуть совсем невелики, — но в его словах было ровно столько истины, чтобы они произвели действие. Он напряженно ждал ответа, не зная, удался ли блеф. Он знал, что стоит ему выйти за городские стены, как озеро будет навсегда потеряно для него, как оно было потеряно для его отца.

Ему показалось, что прошло очень долгое время. Кра вздохнул и спокойно сказал:

— Белый ветер. Да. Я забыл, что жители Земли так слабы.

В старике произошла какая-то едва заметная перемена. Словно он тоже напряженно ждал какого-то ответа и теперь получил его. Глубокий, холодный свет загорелся в его глазах, словно что-то доставило ему большую радость.

— Вы можете оставаться, — произнес он, — пока ветер не стихнет.

Потом он круто повернулся и начал спускаться по лестнице. Сыновья последовали за ним.

Эсмонд глядел им вслед, и Конвею стало смешно при виде волчьего бешенства, написанного на его круглом добродушном лице.

— Он хотел послать всех нас на смерть, — сказал Эсмонд. У него был такой вид, словно он с удовольствием убил бы Кра на месте. Опасность, грозившая Марше, превратила его из ученого в какое-то подобие первобытного человека. Он повернулся к Конвею: — Спасибо. Ты был прав, когда угрожал им там, под стеной. И если с нами что-нибудь случится, надеюсь, что Фрэзер с ними посчитается!

— С нами ничего не случится, — сказал Конвей. — Отведи Маршу в спальные комнаты — там теплее, и она сможет прилечь. — Он взглянул на Саэль и резко спросил: — Ты меня понимаешь?

Она с мрачным видом кивнула.

Конвей указал на Маршу:

— Иди с ней. Принеси воды и что-нибудь, чем перевязать рану.

Саэль послушно встала и направилась вслед за людьми с Земли к двери, ведущей в коридор, бросив украдкой пристальный взгляд на него.

Конвей остался один.

Он заставил себя постоять минуту и подумать. Он заставил свое сердце биться не так сильно, а свои руки — не дрожать. Но он не мог заставить отступить ни свое волнение, ни страх.

Теперь путь для него был свободен, по крайней мере в данную минуту. Почему он оказался свободен? Почему Кра ушел и увел с собой сыновей?

Ветер свистел и выл, хлопая занавесками из шкур и занося пол снегом. Белый ветер. Конвей улыбнулся. У него есть шанс. Больше случая не представится.

Он повернулся и быстро пошел по другому коридору, который вел в сторону, противоположную той, куда скрылись остальные. В него тоже открывались четыре маленьких спальных комнатки. Но одна оказалась вдвое больше остальных, и Конвей был уверен, что она принадлежала Кра.

Крадучись он вошел в нее, тщательно задернув за собой занавеску.

Там было все, что ему нужно. Все, что требовалось, чтобы сделать возможной эту единственную попытку проникнуть в тайное ущелье из его снов.

Конвей начал раздеваться. Комбинезон, тонкий шерстяной свитер, который был надет под ним, сапоги — все, что напоминало о Земле. Он должен пройти через весь город, а человек с Земли пройти через город не может. Он понял, что есть только один путь. Он был рад белому ветру, потому что теперь ему будет легче обмануть их.

Будет холодно и опасно. Но он не боялся холода и не думал об опасности. Он не собирался зачахнуть от тоски и умереть подобно отцу из-за того, что упустил свой единственный шанс.

Через несколько минут Рэнд Конвей исчез, и в комнатке с каменными стенами стоял безымянный воин Искара, высокий светловолосый человек, закутанный в белые меха, обутый в грубые кожаные башмаки и с копьем в руках.

Он оставил себе только две вещи, которые тщательно спрятал за поясом, — свой пистолет и маленький пузырек, обшитый материей и заткнутый свинцовой пробкой.

Он обернулся — позади стояла Саэль, уставившись на него широко открытыми удивленными глазами.

Она прокралась в комнату так тихо, что он не услышал. И он знал, что один ее громкий крик разрушит все его планы.

Сделав два быстрых решительных шага, он схватил ее и крепко зажал ей рот рукой.

— Зачем ты пришла сюда? — прорычал он. — Чего тебе надо?

Ее взгляд был устремлен на него, такой же непреклонный и неистовый, как и его собственный.

— Не вздумай кричать, — сказал он. — Иначе я тебя убью.

Она мотнула головой, и он немного отодвинул руку, не доверяя ей.

Медленно и с трудом выговаривая английские слова, она произнесла:

— Возьми меня с собой.

— Куда?

— На Землю!

Наступил черед Конвея удивиться.

— Но зачем?

— Женщина Земли — гордая, как мужчина, — с жаром сказала она. — Свободная.

Так вот откуда то яростное пламя, которое сжигало ее! Она не была терпелива и смиренна, как другие женщины Искара, потому что успела повидать что-то иное. Он вспомнил, что говорил ему сын Кра.

— Это Конна тебя научил?

Она кивнула.

— Ты возьмешь меня? — настойчиво повторила она. — Ты возьмешь меня? Я убегу от Кра. Спрячусь. Ты возьмешь меня?

Конвей улыбнулся. Она ему нравилась. Они были одного поля ягоды — люди, живущие безнадежной мечтой и готовые рискнуть всем на свете, чтобы она сбылась.

— Почему бы и нет? — сказал он. — Конечно, возьму.

Ее охватила дикая радость.

— Если ты солгал, — прошептала она, — я тебя убью!

И тут она его поцеловала.

Он мог сразу сказать, что она в первый раз поцеловала мужчину. И еще он мог сказать, что это не последний раз.

Он оттолкнул ее:

— Тогда ты должна мне помочь. Вот, возьми. — Он сунул ей сверток со своей одеждой. — Спрячь это. Из дома есть другой выход?

— Да.

— Покажи мне, где он. Потом жди меня — и не говори никому. Никому! Поняла?

— Куда ты идешь? — спросила она. В глазах у нее снова появилось удивление, смешанное со страхом. — Что ты хочешь делать, человек с Искара?

Он покачал головой:

— Если ты мне не поможешь, если я умру — тебе никогда не увидеть Земли.

— Пойдем, — сказала она и повернулась к двери.

Эсмонд и Роган все еще сидели с Маршей и были все еще заняты своими собственными страхами и счетами — слишком заняты, чтобы думать о Конвее, который был для них чужим.

Дом Кра был пуст и тих, если не считать ветра, который рвался в оконные проемы с воем и хохотом, похожим на хохот волков, бросающихся на добычу. Конвей содрогнулся, как вздрагивает всем телом дикое животное.

— Я жду, — сказала она. Ее пальцы стиснули его руку. — Приходи обратно. Приходи скоро!

Она боялась не за него, а за себя — боялась, что теперь, в последний момент, у нее отнимут надежду обрести свободу. Конвей понимал, что она чувствует.

Он нагнулся и быстро, грубо поцеловал ее.

— Я приду.

Он приподнял занавеску из шкур и скользнул из комнаты в темноту.

Глава 6 ОТЗВУКИ СНА

В городе шумно бушевала буря. Она выла в узких улицах, ледяные башни домов содрогались и гудели. Снегопада не было, но повсюду бешено неслась, крутясь и слепя глаза, густая белая мгла, приносимая с просторов Искара порывами ветра. А над всем этим буйством в небе ярко и спокойно горели звезды.

Холод пронизывал Конвея, его железные острия проникали до самого сердца. Он плотнее закутался в теплые меха. Сердце его билось все сильнее, кровь играла, отгоняя холод, а неистовые наскоки ветра вызывали у него какое-то странное воодушевление. Зрачки его расширились, стали черными и хищными, как у кошки. Быстрым шагом он двинулся вперед, уверенно ступая по голому льду и мерзлым камням.

Он знал, в каком направлении идти. Он определил его сразу же, как только увидел город, и оно навсегда врезалось ему в память.

Путь к озеру. К озеру Ушедших Навсегда.

Людей на улицах было немного, а те, кто все же попадался ему навстречу, не обращали на него внимания. Белый ветер окутал все вокруг мутным покрывалом, а Конвей ничем не бросался в глаза — просто худощавый мужчина с гордым лицом, который пригибаясь борется с порывами ветра, одинокий воин, идущий по своим делам.

Несколько раз он оборачивался, чтобы посмотреть, не следит ли за ним кто-нибудь. Он не мог забыть лицо Кра, выражавшее тайную радость, не мог избавиться от беспокойной мысли о том, почему старик так внезапно оставил людей с

Земли без присмотра. Но в тучах летящего снега никого не было видно.

Проверив, на месте ли маленький пистолет, он улыбнулся.

Он инстинктивно находил дорогу в запутанном лабиринте улиц, держась одного направления. Дома начали редеть. Неожиданно они кончились совсем, и Конвей оказался на открытой равнине, которая простиралась по другую сторону города. Высоко вверху на фоне звезд виднелись сверкающие горные пики.

Ветер обрушился на него всей своей мощью. Конвей встречал его лицом к лицу и, смеясь, шел и шел вперед по каменистым осыпям. Безумие, таившееся в нем с того момента, как он оказался на Искаре, теперь окончательно охватило его.

Какая-то часть его души осталась позади. Он слился воедино с ветром, снегом и угрюмыми скалами. Теперь они были для него как свои, и он был для них как свой. Они не могли причинить ему никакого вреда. Только горные пики угрожающе смотрели на него сверху, и ему казалось, что они словно чем-то разгневаны.

В его сознании начинали мелькать отзвуки его сна, но пока еще очень слабые. Он еще не испытывал страха. Он чувствовал, что почему-то счастлив. Никогда еще он не был более одинок, но не ощущал одиночества. Что-то свирепое и могучее проснулось в нем в ответ на свирепую мощь бури, и его охватило чувство гордости и уверенность, что здесь, на Искаре, он не уступит любому из его воинов.

Город уже затерялся вдали. По обе стороны поднимались белые стены ущелья, теперь туманные и бесформенные, — скрытые завесой бури, они незаметно сдвигались все ближе. Время для него словно исчезло, почти исчезло и пространство, как будто он существовал в своем собственном измерении.

И в этом его собственном мире ему не показалось странным и неуместным, когда сквозь рев ветра до него донесся едва слышный крик Саэль, когда, обернувшись, он увидел, как она изо всех сил спешит вслед за ним, легко перепрыгивая через камни.

Она догнала его и с трудом перевела дух.

— Кра, — задыхаясь, выговорила она. — Он пошел вперед с четырьмя. Один идет сзади, я видела. Я тоже пошла. — Быстрым, энергичным взмахом руки она обвела все ущелье. — Западня. Они поймают. Они убьют. Иди назад.

Конвей не двинулся с места. Она с лихорадочной поспешностью встряхнула его.

— Иди назад! Иди назад сейчас!

Он стоял неподвижно, подняв голову, вглядываясь вперед, навстречу буре, в поисках врагов, хотя ему и не верилось, что они там. Но в это время ветер донес до него звучный и громкий призыв охотничьего рога. В ответ ему прозвучал рог с другой стороны ущелья. Еще один, и еще — Конвей сосчитал их. Шесть: Кра с пятью сыновьями вокруг и позади него. Обратный путь в город был теперь прегражден.

Конвей начал понимать, насколько хитер старик. Он хищно оскалился.

— Ты иди, — сказал он Саэль. — Тебя они не тронут.

— За то, что я сделала, они накажут, — мрачно ответила она. — Нет. Ты должен жить. Они гонятся за тобой, но я знаю тропы, знаю дорогу. Много раз ходила к озеру Ушедших Навсегда. Там они не убивают. Пойдем.

Она повернулась, чтобы двинуться вперед, но он задержал ее рукой и не отпускал, охваченный внезапным подозрением.

— Почему ты так беспокоишься обо мне? — резко спросил он. — Эсмонд или Роган тоже могут взять тебя на Землю.

— Против воли Кра? — Она рассмеялась. — Они слабые люди, не такие, как ты. — Она посмотрела ему прямо в глаза — огромные светящиеся зрачки заглянули в самую глубину его души, и он почувствовал странное волнение. — Но это не все, — продолжала она. — Я никогда еще не любила. Теперь люблю. И еще — ты сын Конны.

Очень медленно Конвей произнес:

— Откуда ты это узнала?

— Кра знает. Я слышала, он говорил.

Значит, это с самого начала была западня. Кра знал. Старик предоставил ему единственный шанс покинуть Искар, а он им не воспользовался — и Кра был рад этому. Тогда он отступил и стал ждать, когда Конвей сам придет к нему.

— Но я знаю, даже если бы не слышала, — сказала девушка. — Теперь идем, сын Конны.

Она пошла впереди, двигаясь быстро, словно лань, в подоткнутой выше колен юбке. Конвей последовал за ней. Сзади и вокруг них перекликались голоса охотничьих рогов, как будто свора гончих напала на след и теперь не упустит добычу.

Охотники гнали их все дальше и дальше по длинному ущелью, и отвесные стены сдвигались все теснее, а звуки рогов становились все ближе. В них звучала радость, и они не спешили. Ни разу не удалось Конвею разглядеть своих преследователей в белом кипении снега. Но он и без этого знал, что на лице Кра играет мрачная, горькая усмешка — зловещая усмешка долгожданной мести.

Конвей хорошо знал, где кончится погоня. Рога будут гнать его до самого конца ущелья, а там смолкнут. Достигнуть озера ему не дадут.

Он снова потрогал свой маленький пистолет, и лицо его стало таким же свирепым, как и у Кра. Копья были ему не страшны.

Девушка быстро и уверенно вела его вперед, посреди нагроможденных скал и ледяных уступов, и юбка ее развевалась по ветру, словно серое знамя. Высоко над головой холодные вершины упирались в небо, оставив между собой только узкую щель, где сверкали звезды. И вдруг стены ущелья, как живые, надвинулись на него, и трубные звуки рогов торжествующе зазвенели в его ушах, быстро приближаясь.

Он откинул голову и издал вопль — яростный, вызывающий клич. Потом наступила тишина, и сквозь пелену летящего снега он увидел силуэты людей и тусклый блеск копий.

Он собрался выхватить пистолет и выпустить в воинов слепящий дождь мгновенного сна. Под действием наркотика они оставались бы в неподвижности ровно столько времени, чтобы он успел сделать то, что должен был сделать. Но Саэль оказалась проворнее. Она неожиданно схватила его и почти силой затолкнула в расщелину между скалами.

— Скорее! — задыхаясь, крикнула она. — Скорее!

Обдирая кожу об острые камни, он стал протискиваться вперед. Позади слышались голоса, громкие и злобные. Стояла кромешная тьма, непроницаемая даже для его глаз, но Саэль, ухватив его за одежду, тянула вперед. Один поворот, другой, потом узкое место, где он чуть не застрял, хотя ее маленькая фигурка проскользнула там без труда. И тут расщелина осталась позади — он снова бежал рядом с запыхавшейся Саэль, повинуясь ее настойчивым окрикам.

Он пробежал немного, потом замедлил шаги и остановился. Здесь, в этом укрытом со всех сторон месте, ветра не было. Теперь тучи летящего снега не мешали ему видеть.

Он стоял в узком ущелье между скалами. По обе стороны из пушистого снега поднимались ледяные стены, отвесные, высокие и бесконечно прекрасные. В сумеречном полусвете плясали в воздухе иголочки изморози, похожие на бриллиантовую пыль, а над головой на фоне ясного темно-синего неба, усеянного огромными звездами, возвышались сверкающие остроконечные пики.

Он стоял в ущелье из своих снов. И только теперь он почувствовал страх.

Реальность и кошмар сошлись воедино, как эти сдвинувшиеся склоны гор, и он был зажат между ними. Все это происходило наяву, он ощущал обжигающий холод и собственное тело, но все равно безымянный ужас сновидения окружал его со всех сторон.

Ему казалось, что он видит силуэт отца, который плачет у покрытой льдом скалы, скрывавшей выход из ущелья, что он слышит, как тот оплакивает свою безвозвратную утрату:

— Мне никогда не вернуться к озеру Ушедших Навсегда!

Он знал, что на этот раз досмотрит свой сон до конца. На этот раз он не проснется, пока не обогнет эту скалу, скрывающую выход. Смертельный страх, для которого не было никаких причин в его собственной жизни, сжимал его сердце и не хотел уходить.

Почему-то он всю свою жизнь знал, что когда-нибудь это должно случиться. А теперь, когда он оказался здесь, он понял, что не сможет этого вынести. Бесформенный, беспричинный ужас отнял у него все силы, и никакие рассуждения не могли ему помочь. Он был не в состоянии двигаться дальше.

И все же он, как всегда, медленно побрел вперед сквозь снежные заносы.

Он совсем забыл про Саэль и удивился, когда она схватила его за одежду и бегом потащила за собой. Он забыл и про Кра.

Он помнил только слова отчаяния, которые снова и снова повторяли холодные ледяные губы:

— Озеро Ушедших Навсегда… Ушедших навсегда…

Он взглянул вверх, где золотистые звезды плыли над ним в темно-синем небе. В их красоте было что-то зловещее, а мерцающие ледяные башни словно подсмеивались над ним.

Это был тот же кошмар — и теперь он переживал его наяву.

Идти оставалось недалеко. Девушка тащила его вперед, то и дело подгоняя, и он машинально повиновался, ускоряя шаги. Он не сопротивлялся, зная, что это бесполезно. Он шел, словно приговоренный к смерти, который спокойно приближается к виселице.

Он миновал скалы, скрывавшие выход. Теперь он уже не ощущал своих движений. В каком-то оцепенении, холодном, как лед, он вошел в открывшуюся позади скал пещеру и наконец увидел озеро Ушедших Навсегда.

Глава 7 ЧЕРНОЕ ОЗЕРО

Оно было черным, это озеро. Совершенно черное и неподвижное, лежало оно в своей зубчатой каменной колыбели под сводчатой кровлей, которую образовывали сошедшиеся наконец горы.

«Какая странная чернота», — подумал Конвей и содрогнулся: кошмар все еще сжимал его сердце. Он вгляделся в воды озера и вдруг, словно он всегда это знал, понял — оно похоже на зрачок какого-то живого существа, который, сам не испуская света, вбирает в себя весь свет, падающий на него извне.

Он увидел в этом огромном недвижном глазу отражения себя самого и Саэль рядом с ним. Там, где находились эти отражения, проступали едва заметные контуры, похожие на сверкающий морозный узор, словно озеро какой-то светящейся кислотой вытравляло на своей поверхности изображения всего, что оно видит.

Тихими шагами к ним подошли сзади еще шесть теней — Кра и пятеро его сыновей. Конвей видел, что они в большом гневе, но свои копья они оставили снаружи.

— Мы не можем убивать здесь, — произнес Кра медленно. — Но мы можем не позволить- тебе сделать то, что ты хочешь сделать.

— Откуда вы знаете, что я хочу сделать? — спросил Конвей, и на его лице появилось странное выражение, словно он прислушивался к каким-то далеким голосам, говорившим на неведомом языке.

— Как твой отец пришел до тебя, — ответил Кра, — так и ты пришел, чтобы украсть у нас тайну озера.

— Да, — сказал Конвей рассеянно. — Да, это так.

Старик и его рослые сыновья подошли ближе и окружили

Конвея, и тут между ними встала Саэль.

— Подождите! — сказала она.

В первый раз они дали понять, что заметили девушку.

— За свое вмешательство, — мрачно сказал Кра, — ты ответишь позже.

— Нет! — вызывающе выкрикнула она. — Я не буду отвечать! Послушай! Когда-то ты любил Конну. Ты учился у него хорошему. Его подруга была счастлива, она не была рабой: Он принес на Искар мудрость — но теперь ты ненавидишь Конну, ты все забыл. Я иду на Землю с сыном Конны. Но сначала он должен прийти сюда. Так надо. Но ты хочешь его убить, ты полон ненависти к Рэнду, — и поэтому я пришла, чтобы спасти его. — Она стояла перед Кра — маленькая серая мышка, которая вдруг превратилась в ослепительное существо, охваченное испепеляющим Гневом. — Всю мою жизнь — только ненависть! Из-за Рэнда ты хочешь убить память о Конне, ты учишь людей ненавидеть и бояться. Но моя мать училась у Конны. Я училась у нее — и я не забуду! Рэнд счастлив, свободен. Моя мать знает — и я не забуду!

Конвей был потрясен: он понял, что она говорит не о нем, а о каком-то другом Рэнде. Он слушал девушку, и в душе его воцарилось спокойствие — такое же глубокое и угрюмое, как спокойствие этого озера.

— Ты не убьешь, старик, — прошептала Саэль. — Не сейчас. Дай ему увидеть, дай ему понять. Потом убей, если он — зло. — Она круто повернулась. — Сын Конны! Посмотри в озеро. Все, кто умер на Искаре, погребены здесь. Они ушли навсегда, но память о них живет. Все приходили сюда живыми, чтобы озеро помнило. Смотри, сын Конны, и думай о своем отце!

Все еще ощущая это странное спокойствие, тяжело лежавшее у него на сердце, Рэнд Конвей поглядел в озеро и сделал то, что велела ему Саэль. Кра и его сыновья тоже смотрели не шевелясь.

Сначала он не видел ничего, кроме бездонной черной глубины. «Оно полужидкое, — говорилось в записках его отца — в тех записках, которые он скрыл от всех, — и в этом тяжелом веществе взвешены частицы какого-то трансуранового элемента — возможно, неизвестного нам изотопа самого урана. Бессчетное богатство — и бессчетное страдание! Моя душа там, она осталась в озере Ушедших Навсегда».

Рэнд Конвей стоял в ожидании, и все его мысли были об отце. Об отце, который умер, скорбя о том, что никогда не вернется сюда.

Медленно-медленно в озере возникло изображение его отца — призрачный образ, словно очерченный холодным пламенем в абсолютной тьме.

Это не было собственным воспоминанием Рэнда Конвея, отразившимся в озере, потому что это не был тот человек, которого он знал, — преждевременно состарившийся и сломленный тоской. Этот человек был молод, и лицо у него было счастливое.

Он обернулся и поманил кого-то, кто стоял позади него. Появился силуэт девушки, и он обнял ее за плечи. Они стояли рядом, и хриплое рыдание вырвалось у старого Кра. Конвей понял, что его отец и прекрасная светловолосая девушка стояли там, где сейчас стоит он, на 6epeiy озера, и смотрели в него, как сейчас смотрит он, чтобы их отражения навеки запечатлелись в неведомой черной глубине.

Они поцеловались. И Саэль прошептала:

— Посмотри на ее лицо — оно сияет от радости.

Силуэты шевельнулись и исчезли. Конвей продолжал смотреть, не испытывая никаких чувств, даже страха. Какой-то уголок его мозга даже улучил минуту, чтобы порассуждать об электрических импульсах мыслей, о том, как Moiyr они придавать форму свободной энергии неведомого вещества озера, превращая его в нечто вроде второго, подспудного сознания каждого жителя Искара — в хранилище, из которого можно по желанию вызывать все воспоминания целой расы.

Глаз озера видел все и теперь, побуждаемый их напряженно работающей мыслью, воспроизводил запечатленные в нем образы, словно неумолимо разворачивая перед ними кадры какого-то космического фильма.

Шаг за шагом следил Рэнд Конвей за тем, как распадается душа человека. И ему было легко это понять, потому что его собственная жизнь прошла под знаком той же самой всепожирающей алчности.

Конна снова и снова приходил к озеру один. Казалось, оно неодолимо притягивает его. В конце концов, он был изыскатель, много лет мечтавший об одном — найти золотую жилу. В конце концов он принес с собой приборы, проделал анализы, и тогда зачарованность перешла в алчность, а та со временем — в безумие.

Конна боролся с безумием, и не зря. Снова появилась девушка. На этот раз с ней были Кра и его сыновья, еще молодые и не такие ожесточенные, как сейчас, и какие-то другие люди, которых Конвей не знал. Это было, очевидно, ритуальное посещение, и оно имело какое-то отношение к новорожденному, которого девушка держала на руках.

Сердце Рэнда Конвея сжалось так, что почти перестало биться. И сквозь ледяное оцепенение, охватившее его, снова начал просачиваться прежний страх, боязнь того кошмара, в котором от него скрыто что-то такое, чего он не в силах вынести.

Конна, девушка, новорожденный.

«Мне не уйти. Я не смогу пробудиться от этого сна».

Внутренняя борьба бушевала в душе Конны. Он должен был испытывать все муки ада, потому что было ясно: то, что он собирается сделать, разлучит его со всеми, кого он любил. Но он уже утратил здравый рассудок. Озеро насмехалось над ним, дразнило его своими невероятными богатствами, и он не мог про это забыть.

Когда Конна пришел к озеру Ущедших Навсегда в последний раз, он оставил меха и копье Искара и снова надел кожаный комбинезон космолетчика и пояс с пистолетом в кобуре. Он принес свинцовый контейнер, чтобы привезти с собой доказательство существования озера и его богатств.

Но в тот момент когда он брал пробу — которая в конечном счете должна была стать причиной уничтожения озера вместе, со всем, что оно означало для Искара, — пришла светловолосая девушка. Глаза ее были полны страдания и мольбы, и с ней был ребенок, теперь уже большой мальчик, почти двух лет от роду.

И сын Конны вдруг громко вскрикнул и покачнулся, так что Саэль пришлось протянуть ему руку, и он вцепился в ее руку, чувствуя, как все вокруг него плывет и погружается в темноту.

«Теперь я знаю! Я знаю, откуда этот страх во сне!»

На поверхности озера тень ребенка с недоумением и ужасом смотрела, как его мать выхватила маленькую тяжелую коробочку из рук его отца — его отца, который стал таким странным и все время сердился, а теперь надел какую-то странную черную одежду-

Он смотрел, как его мать, плача, умоляла отца остановиться, подумать, не уничтожать их всех.

Но Конна не хотел остановиться. Он вышел на бой и проиграл его, но не хотел остановиться.

Он попытался отнять у нее коробочку. Несколько мгновений он и девушка балансировали на самом краю озера. А потом — быстро, так быстро, что она успела, падая, бросить на Конну только один взгляд, — девушка упала вниз. Потревоженное холодное пламя озера вскипело, она погрузилась в него и навсегда исчезла из виду.

Ребенок закричал и кинулся к краю. Он тоже упал бы вниз, если бы отец не удержал его.

Долго стоял там Конна, держа на руках плачущего ребенка. Девушка унесла с собой свинцовую коробочку, но Конна забыл об этом. Он забыл обо всем, кроме того, что его подруга мертва, что он убил ее. И у него было такое чувство, словно и сам он умер.

А потом он повернулся и бросился бежать, неся на руках ребенка.

Поверхность озера снова стала такой, какой была раньше, — темной и неподвижной.

Рэнд Конвей медленно опустился на колени. Он ощущал во всем теле какую-то тяжесть, словно перенес долгую болезнь. Силы покинули его. Он стоял на коленях на обледеневших камнях, не шевелясь и молча, ничего не чувствуя, ни о чем не думая. Как сквозь туман он увидел, что Саэль стоит на коленях рядом с ним, заметил, что все еще крепко держится за ее руку.

Через некоторое время он поднял глаза на Кра:

— Вот почему ты дал мне возможность покинуть, Кра. Я был сыном Конны, — но я был и сыном твоей дочери.

— Ради нее, — медленно произнес Кра, — я бы отпустил тебя.

Конвей кивнул. Он испытывал громадную усталость. Теперь ему стало ясно многое. Все изменилось. Странно, очень странно.

От руки Саэль, которую он по-прежнему сжимал, исходило тепло и утешение.

Он медленно вытащил из-за пояса маленький пистолет и свинцовый пузырек и, разжав ладонь, дал им упасть вниз.

— Отец моей матери, — сказал он, обращаясь к Кра, — оставь мне жизнь.

Он склонил голову и ждал.

Но Кра не ответил. Он только спросил:

— Конна жив?

— Нет. Он заплатил за ее жизнь, Кра, своей жизнью.

— Это хорошо, — прошептал старик.

И его сыновья отозвались, словно эхо:

— Это хорошо.

Конвей поднялся на нош. Настроение его изменилось — он уже не чувствовал прежней усталой покорности.

— Кра, — сказал он. — На мне нет вины за преступление Конны, а что до меня самого — ты знаешь сам. Я вашей крови, старик. Я больше не буду ни о чем просить. Беритесь за свои копья, дайте копье мне, и мы посмотрим, кому суждено умереть!

Угрюмая усмешка промелькнула на лице Кра. Он пристально вгляделся в глаза своего внука, а потом кивнул:

— Ты моей крови. И я думаю, что ты не забудешь. Никто не возьмется за копья.

Он сделал шаг назад. Конвей сказал:

— Отпусти остальных. Они ничего не знают об озере и никогда не узнают. Я остаюсь на Искаре. — Он прижал к себе Саэль. — Еще одно, Кра. Саэль не должна понести наказание.

Снова на губах Кра промелькнула угрюмая усмешка. В глазах его стало чуть меньше ледяного холода. Со временем, подумал Конвей, прежняя ожесточенность, может быть, исчезнет совсем.

— Вы стояли рядом у озера, — сказал Кра. — Это наша брачная церемония. Поэтому, если кто-то побьет Саэль, ты знаешь, что тебе делать.

Он круто повернулся и вышел из пещеры, вслед за ним вышли сыновья. Медленно, еще не зная, что сказать, Рэнд Конвей и Саэль двинулись за ними — в узкое ущелье, уже не страшное для человека, который наконец обрел свою планету.

Позади них лежало озеро Ушедших Навсегда, недвижное и черное, словно перебиравшее воспоминания, и любовь, и ненависть, и печали целой планеты, которые копились в нем с самого начала времен и теперь будут покоиться в безопасности до конца времен.

Глава 1 БРОДЯГА

Тони Харра вышел на базарную площадь Камара, направляясь к улице Игроков. Кислое вино тяжело плескалось у него в желудке, в карманах было пусто, и он не спешил. Ждал его проигрыш или удача — спешить все равно было некуда. Он бездельничал, а где и бездельничать землянину, как не на Камаре?

Ветерок неторопливо бродил по узкими улочкам, и пламя факелов, которые испокон веков горели под низким красным небом, колыхалось под его порывами. Пахло жаром и серой вулканического сердца Ганимеда. Даже здесь, на плато, вознесенном на тысячу футов над джунглями, от этих запахов было некуда деться. Но панельные крыши домов были широко раздвинуты, ибо иного воздуха для дыхания все равно не было.

Над суетой и гулом базара в непроглядной тьме космоса висела огромная, ослепительно желтая звезда Солнца. Половину небосвода занимала туманная громада Юпитера, перетянутая пурпурными, алыми и серыми полосами. В пространстве между Солнцем и Юпитером плыла вереница лун, которые, сверкая отраженным друг от друга свечением, вспыхивали, блестели и сияли.

Харру не волновала эта величественная картина. Слишком давно он любовался ею.

Он протолкался через площадь к тому ее месту, где улица Игроков сливалась с улицами Девственниц и Воров; по пятам за ним мохнатой тенью следовал Ток, абориген, дитя лесов с глазами лемура, который принадлежал Харре и преданно любил его.

Харра почти пересек площадь, когда услышал стремительные ритмы музыки. Ток внезапно выкинул лапку, похожую на руку человека, схватил своего хозяина за рубашку и сказал: «Господин — ждать!»

Удивившись тревожным ноткам в его голосе, Харра повернулся и открыл было рот, чтобы ответить, но не вымолвил ни слова. Его остановило выражение глаз Тока. За их странной растерянностью чувствовался откровенный страх.

Обогнав Харру, абориген превратился в бесформенный темный сгусток, затерявшийся в бликах света от факелов и лун. Вскинув голову, он принюхивался к порывам ветра. Ноздри его подрагивали, и постепенно все хрупкое тельце стало сотрясаться дрожью, словно каждый вдох переполнял его ужасом. Он постепенно стал подбираться и съеживаться, пока не потерял всякое сходство с человекоподобным созданием, превратившись в зверька, готового спасаться бегством.

— Господин, — прошептал он. — Зло, господин… зло и смерть. Их несет ветер.

Харра подавил охватившую его дрожь. Он ничего не видел, кроме заполненной народом площади, на которой кипела многоязычная жизнь Камара, где не было ни границ, ни законов и где обитал покинутый и заброшенный сброд Внешних Миров, перемешанный со смуглыми уроженцами Ганимеда. Единственной странностью туг была музыка, но в ней не слышалось ничего зловещего. Дудочка, барабан и арфа с двумя деками — мелодия была грубой и варварской, но пробирала до костей.

Но Ток, стоя к Харре вполоборота, уставился на него глазами существа, увидевшего нечто запретное, и взмолился:

— Уходить! Уходить назад, господин! Ветер полон смерть!

Пока он уговаривал Харру, другие его соплеменники стали торопливо покидать площадь — пушистые человекоподобные создания, затерянные вдали от своих родных джунглей.

— Демоны! — проверещал один из них на бегу. — Демоны с глазами, полными тьмы!

— Уходить, господин, — прошептал Ток.

Он произнес это с такой убедительностью, что Харра едва не подчинился, но затем взял себя в руки и рассмеялся.

— В чем дело, Ток? — спросил он на примитивном наречии аборигенов. — Я не вижу никаких демонов.

— Они там. Пожалуйста, господин!

— Чушь. — Харра позвенел мелочью в кармане. — Или я выиграю пару монет, или же тебе придется красть, чтобы нам прокормиться. Иди сюда.

Он потрепал дрожащего Тока по плечу и, раздвигая толпу, продолжил путь через площадь. Теперь он в самом деле заинтересовался. Он хотел выяснить, что так напугало Тока и из-за чего аборигены пустились в бегство.

Он увидел танцующую девушку, которая красно-белым вихрем кружилась на грязных камнях под аккомпанемент дудки, барабана и арфы; играли трое мужчин — скорее всего ее братья.

Судя по украшениям и драному платью, она была Бродягой — те представляли собой нечто вроде межпланетных цыган, одно из огромных неприкаянных племен космоса, которые скитались от планеты к планете, не принадлежа ни к одной из них. В крови их смешались следы всех рас Системы, способных к перекрестному оплодотворению, и они считались париями даже в самых нижних слоях общества.

Некоторое количество их обитало и на Камаре, но девушка явно была новенькой. Встреться Харра с ней раньше, он бы ее запомнил. Он подумал, что мужчина не в состоянии забыть такую девушку. От ее глаз невозможно было оторваться.

Полуголая в своих ярких лохмотьях, она продолжала плясать в неверном свете факелов, перебирая маленькими белыми ножками. Волосы у нее были цвета темного золота, а на личике улыбающегося ангела выделялись непроглядно черные глаза.

В темных расширенных зрачках не было и тени улыбки. А в выражении глаз — ничего общего с непринужденной радостью гибкого тела. В их тлеющей искорками глубине таились печаль и гнев — Харре никогда не приходилось видеть взгляда, полного такой горькой ярости.

Он протолкался вперед, к краю открытого пространства, на котором она танцевала, и остановился так близко к ней, что пару раз, когда девушка скользнула мимо, Харры коснулась копна распущенных волос.

И, глядя на танцовщицу, он почувствовал нечто странное.

Музыка была пронизана чувственностью, и каждый шаг танца был откровенным приглашением, древним, как само человечество. Каким-то удивительным образом девушка, воспринимая примитивные животные ритмы, преобразовывала их в нечто нежное и манящее. И перед Харрой всплыли давние воспоминания о серебряных березах, колышущихся на ветру.

Внезапно она остановилась перед ним, высоко вскинув над головой руки и подрагивая в такт тоскливой дрожащей ноте красной дудочки. Она смотрела на него, смуглого мускулистого землянина, и во взгляде ее была ненависть.

Харре показалось, что эта ненависть, страстная и неуемная, обращена на него лично, и мощь ее поразила его. Он хотел было что-то сказать, но девушка снова сорвалась с места, как лист под ветром, подхваченная мощным аккордом музыки.

Он остался стоять на месте, застыв в ожидании, охваченный внезапным восхищением, с которым ему не хотелось расставаться. Пока он глазел, между его ног, поскуливая, скользнула маленькая коричневая дворняжка.

Собаки на Камаре вели себя точно так же, как и на всех прочих мирах, лежащих в отдалении от родной Земли. Потерянные или брошенные командами кораблей, что приходили сюда из космоса, они рылись в отбросах и бродили по душным, в пару, улицам. Внезапно Харра дернулся, услышав новые для этого базара звуки.

Узкие улочки, как всегда, были полны разноголосицы и шума, и резкие стремительные ритмы музыки заполняли площадь. Но коричневая дворняжка задрала морду к небу и завыла, издав длинный истошный вопль; где-то рядом его подхватила другая собачья глотка, и еще одна, и другая — пока наконец вся площадь не завибрировала от них. Харра слышал, как эти скулеж и вой шли все дальше и дальше, удаляясь по извилистым улочкам на темные окраины Камара, полный ужаса собачий голос сплетался с другим, и землянин почувствовал, как по спине у него пробежал холодок.

Что-то страшное было в этом предупреждении, которое пришло из далекого прошлого Земли, не изменившись даже на этой чужой планете.

Музыка поперхнулась и смолкла. Девушка остановилась и застыла в полуизгибе. На площади воцарилось молчание, и постепенно стихли людские голоса. Город застыл, прислушиваясь к вою своих псов.

Харра поежился. Толпа стала смущенно переминаться с ноги на ногу, и к собачьему вою примешался людской говорок. Танцовщица медленно расслабилась, меняя позу, и собралась.

Чье-то мускулистое тело ткнулось Харре в колени. Посмотрев вниз, он увидел могучего волкодава, который, припадая к земле, выбирался на свободное место. Только тут он увидел, что площадь полна собак, которые мохнатыми тенями скользили меж ног у людей. Они кончили выть, эти псы, и лишь порыкивали и скулили, поблескивая белыми клыками.

Маленькая дворняжка сдавленнее зарычала. И вдруг, сорвавшись с места, перемахнула мощеную полосу и, распластавшись в воздухе, устремилась к горлу танцовщицы.

Глава 2 БРАТЬЯ

Она не вскрикнула. А движением четким и стремительным, как у того же пса, обеими руками перехватила в полете жилистое коричневое тело. Харра увидел, что девушка на долю секунды застыла в таком положении, держа на весу беснующееся животное, которое хрипело, стараясь дотянуться до нее. Прищуренные глаза танцовщицы горели холодным черным пламенем бесстрашия.

Затем она швырнула пса в челюсти волкодава, который вцепился в него, и рычащий клубок покатился по земле.

И тут начался бедлам, для которого не хватало только такого акта жестокости. Толпа в панике хлынула с площади, стремясь как можно скорее покинуть ее. Собаки и люди смешались в орущей и визжащей кутерьме. Что-то привело животных в бешенство, и они отчаянно рвали и кусали всех и вся, что попадалось им на пути. Камни мостовой окрасились кровью, в свете факелов блеснуло оружие, и порывы горячего ветра разносили крики ярости.

В свалке на площади участвовали только люди и собаки. Аборигены исчезли все до одного.

Мгновенно собравшись, Харра устоял на ногах. Он заметил, как девушка мелькнула рядом и, развернувшись, с силой опустила дуло пистолета на голову животного с огромной пастью, что кинулось на нее со спины. Но когда он попытался увидеть ее снова, та уже пропала.

Толпа сдавила его и понесла в том направлении, где исчезла танцовщица. Сделав несколько шагов, Харра запнулся и увидел под ногами красные лохмотья, а в прорехах — белое тело. Девушка пыталась встать. Работая кулаками и локтями, он расчистил свободное пространство рядом с ней. Через секунду она вскочила на ноги, как дикая кошка, орудуя длинными ногтями и разбрасывая груду тел, которые угрожали раздавить ее.

Страха в ней так и не было.

Харра ухмыльнулся и, схватив девушку, перекинул ее через плечо. Та была маленькой и на удивление легкой. Он позволил толпе нести их, стараясь лишь удержаться на ногах и безжалостно пиная собак и людей.

Откуда-то из лохмотьев девушка вытащила маленький нож. Вися вниз головой на плече у землянина, она засмеялась и снова спрятала его. Харра подумал, как хорошо быть такой смелой, но вряд ли ей стоило бы так веселиться. Прильнувшее к нему тело было упругим, как стальная пружина.

Он увидел перед собой зев улицы п, когда их внесло туда волной людей и собак, спасавшихся бегством, постарался пробиться поближе к стене. Улица была скопищем домов самой разной постройки, и наконец Харра нашел проем между двумя из них, где когда-то находилась коновязь. Протолкавшись туда, он поставил девушку на ноги и, прикрывая ее спиной, перевел дыхание; работая руками и ногами, он отшвыривал всех, кто приближался к нему.

Он знал, что девушка не сводит с него глаз. В этом узком пространстве они стояли вплотную друг к другу. Ее не сотрясала дрожь, и дыхание у нее было ровным и спокойным.

— Почему ты так посмотрела на меня, там, на площади? — спросил он. — У тебя было что-то лично ко мне, или ты просто ненавидишь всех мужчин?

— Ты вытащил меня, чтобы только получить ответ на этот вопрос? — Ее английский был безукоризненным, без малейшего акцента, а чистый и мягкий голос — столь же прекрасным, как и тело.

— Может быть.

— Ну и хорошо. Да, я ненавижу всех мужчин. И женщин тоже… особенно женщин.

Сообщила она это сухо и деловито. У Харры не было оснований усомниться в том, что она имела в виду. Он поверил каждому ее слову. Потом вспомнил маленькое лезвие, которое она могла всадить ему в спину, и внезапно ему стало как-то не по себе.

Развернувшись, он успел перехватить ее кисть. Улыбнувшись, девушка позволила ему отнять нож.

— Страх, — сказала она. — Вечный страх, где бы ты ни был.

— Но ведь ты не боишься.

— Нет. — Она смотрела мимо него, разглядывая улицу. — Толпа редеет. Я пойду искать братьев.

Крупный грязно-рыжий пес ублюдочной породы сунул морду в нишу и зарычал. Харра пнул его, и тот неохотно отпрянул, ощерив пасть и не отрывая от девушки налитых кровью глаз.

— Я бы не рискнул, — сказал Харра. — Псы, похоже, тебя недолюбливают.

Она засмеялась:

— На мне ни царапины. Посмотри на себя.

Харра последовал совету. Многочисленные ссадины кровоточили, а одежда превратилась в лохмотья. Он покачал головой:

— Что за дьявольщина в них вселилась?

— Страх, — ответила девушка. — Вечный страх. Я пойду.

Она вывернулась у него из-за спины, но он остановил ее:

— О нет. Я спас тебе жизнь, леди. И ты не можешь так легко покинуть меня.

Он положил руку на плечо танцовщицы. Плоть ее была прохладной и упругой, и пряди густых рыжеватых волос скользнули у него меж пальцев. Харра не имел представления, какая в ней смешалась кровь, но девушка ни на кого не походила, и в сиянии лун он любовался ее невыразимым обаянием. В мягком мерцании волос и кожи, в огромных спокойных глазах было что-то от лунного света.

Отверженная, уличная танцовщица, пария в пурпурных лохмотьях — в ней было что-то магическое. Харру неудержимо влекло к ней. Интуитивно он чувствовал, что лучше держаться от нее подальше и позволить ей исчезнуть, ибо ее странность была выше его понимания. Но он этого не сделал. Не мог.

Нагнувшись, он легким поцелуем коснулся ее лба:

— Как тебя зовут, маленькая бродяжка?

— Маритт.

Харре было знакомо это слово из лексикона lingua franca воровского мира. Он улыбнулся:

— Почему вы называете себя Отверженными?

Девушка мрачно уставилась на него темными глазами:

— Я не из тех, кого может любить мужчина.

— Ты пойдешь ко мне домой, Маритт?

— Предупреждаю тебя, землянин, — прошептала она. — Я смерть!

Рассмеявшись, он сгреб ее в объятия:

— Ты ребенок, а дети не должны жить в ненависти. Идем ко мне, Маритт. Я буду осыпать тебя поцелуями, накуплю тебе красивых вещей и научу смеяться.

Она помедлила с ответом. На лице ее было рассеянное мечтательное выражение, словно она прислушивалась к каким-то далеким голосам. Наконец она пожала плечами:

— Хорошо. Я пойду.

Они двинулись бок о бок. Улица уже опустела. Со стороны базара доносились какие-то невнятные тревожные звуки, но они были далеко. По пустынным улицам, залитым светом вереницы лун, Харра вел девушку к своему дому.

Держась рядом с ней, он обнимал ее. Он был полон какого-то странного восторга, и плохое настроение окончательно покинуло его. Тем не менее ему не давала покоя мысль о том, что отделяло его от этой девушки и смысла чего он никак не мог уловить. В сердце у него гнездились сомнения и едва ли не страх. Он понятия не имел, кого обнимал, кто был в кольце его рук — ребенок, женщина или чуждое, пугающее своей непонятностью создание.

Он вспомнил вопли аборигенов о смерти и демонах. Он вспомнил, как завывали собаки. Ему осталось только удивляться силе охватившего его влечения.

Но девушка была так очаровательна, а маленькие белые ножки так легко скользили в пыли дороги рядом, что он не мог позволить ей уйти.

Они миновали базар, и тот остался у них за спиной. Теперь их окружала тишина, которой дышали слепые стены домов, но неожиданно из тени перед ними беззвучно, словно привидения, появились два человека и преградили им путь.

Один был землянин — могучий, широкоплечий, с грубыми чертами лица, вид которого давал понять, что с места его не сдвинуть. Другой, венерианин, тонкий и изящный, с блестящими светлыми волосами. Оба были вооружены. В той позе, в которой они неподвижно стояли, не произнося ни слова, было что-то бесконечно зловещее, и в лунном свете синевато поблескивал металл их оружия.

Харра остановился, вскинув руки. Маритт сделала шаг вперед и в сторону, отстранившись от него, и встала, как ощетинившаяся кошка.

— В чем дело? — спросил Харра. — Что вам надо?

— Нам нужна эта… эта девушка, а не ты, — ответил землянин. У него был низкий глухой голос, и он запнулся на слове «девушка».

Маритт развернулась. Она была готова кинуться мимо Харры в ту сторону, откуда они пришли, но снова застыла как вкопанная.

— У тебя кто-то за спиной. — Маритт посмотрела на Харру, и тот с изумлением увидел, что ее глаза полны ужаса. Она боялась. На этот раз ею овладел смертный страх. — Не позволяй им забрать меня, — шепнула она. — Пожалуйста, не отдавай меня им! — И словно про себя пробормотала: — Скорее! Ну же, скорее!

Она помялась на месте, озираясь по сторонам, как зверек, который ищет пути бегства, но спасения не было.

Харра глянул через плечо. Откуда-то возник третий, который с пистолетом в руке перекрывал им путь отхода, — желтоглазый марсианин с волчьей усмешкой. В Харре запульсировал сигнал тревоги. Они столкнулись явно не с уличными грабителями, а попали в засаду, которую готовили загодя. Его с Маритт выследили и перехватили.

— Маритт, ты знаешь этих типов?

Она кивнула:

— Знаю. Не по именам… но я их знаю. — Смотреть, как ее колотит от страха, было невыносимо.

Интуитивное знание, основанное на большом опыте, подсказало Харре, что он тоже знаком с ними.

— От вас несет законом, — бросил он и засмеялся. — Но вы забыли, где находитесь. Это Камар.

Высокий покачал головой:

— Мы — не закон. Это… личное.

— Не доставляй нам хлопот, землянин, — добавил марсианин. — С тобой мы не хотим ссориться. Нам нужна всего лишь девчонка. — Он начал сближаться с Харрой, двигаясь осторожно, словно подходил к опасному животному. Остальные тоже снялись с места.

— Расстегни пояс, — приказал Харре высокий. — И брось его на землю.

— Не отдавай им меня, — прошептала Маритт.

Харра опустил руки на пояс.

Затем сделал стремительное неуловимое движение. Но те не уступали ему в быстроте, и, кроме того, их было трое. Харра едва успел выхватить пистолет из кобуры, как марсианин врезал ему рукояткой по виску. Харра рухнул и услышал, как, отброшенный чьей-то ногой, его пистолет звякнул о камни и как закричала Маритт.

Огромным усилием он заставил себя приподняться, опираясь на руки. Перед глазами, мешая смотреть, то ползли черные полосы, то брызгали яркие вспышки. Он успел увидеть, как венерианин схватил девушку, с помощью остальных двух стараясь справиться с ней, но ее хрупкое белое тело сопротивлялось с невероятной силой, пытаясь высвободиться.

Харра попробовал встать, но у него ничего не получилось. Через минуту все трое скрутили Маритт, заломив ей руки за спину и связав тонкие кисти. Один из троицы извлек кусок ткани, блестевшей, как металл, и накинул ей на голову.

Похоже, они забыли о нем, когда крадучись двинулись по улице; Харре, который то и дело проваливался в темные глубины боли, показалось, что улица каким-то странным образом удлинилась. В ушах у него еще продолжали звучать глухие отзвуки драки и ругательств. Но он отчетливо запомнил последний отчаянный взгляд, который кинула на него Маритт, прежде чем блестящая ткань опустилась ей на голову, скрыв лицо.

Сердце его разрывалось от горя, и Харру окатила волна дикой ненависти к этой троице. Он попытался встать и двинуться вслед за ними, и какое-то время ему казалось, что он преуспел в своих усилиях, но, когда зрение прояснилось, он увидел, что прополз всего несколько дюймов. Он не догадывался, сколько это потребовало времени, но теперь улица была пуста и до него не доносилось ни звука.

— Маритт, — позвал он. — Маритт! — И, подняв глаза, увидел, что над ним стоят трое ее братьев. Они показались ему невероятно высокими, и их странно красивые лица белели в неверном свете лун.

Глава 3 НА КРАЮ

Один из Бродяг нагнулся, взял Харру за отвороты рубашки и, без усилия поставив на ноги, уставился ему в лицо такими же, как у Маритт, глазами, черными и непроницаемыми, в которых тлели гнев и жестокость, владевшие его душой.

— Где она? — потребовал он ответа. — Куда они дели ее?

— Не знаю. — Харра почувствовал, что может стоять самостоятельно, и попытался освободиться от хватки Бродяги. — Откуда вы взялись? Как вы…

— Найди ее. — Рука, от которой ему не удалось избавиться, скрутила ткань рубашки так, что ворот перехватил ему горло. — Ты увел ее, землянин. Ты, собаки… произошло то, чего не должно было случиться. Ты увел ее — теперь ты ее и найдешь!

— Отпусти, — сквозь зубы выдавил Харра.

— Отпусти его, Келин, — сказал другой. — От мертвого толку не будет.

Удушающая хватка неохотно разжалась. Харра сделал шаг назад. Он был разъярен и в то же время испытывал не просто страх. Снова, как и с Маритт, он почувствовал нечто странное в этом Келине. Сила, с которой рука, не дрогнув, душила его, была нечеловеческой.

Покачнувшись, он едва не упал и понял, что еще не пришел в себя после удара и скорее всего не может собраться с мыслями.

Тот, кого назвали Келином, с железной настоятельностью повторил:

— Ее необходимо найти. И как можно быстрее. Ты понял? Ей угрожает серьезная опасность.

Перед Харрой всплыло лицо Маритт, каким Харра видел его в последний раз. Он вспомнил и написанный на нем ужас и ту жуткую лихорадочную поспешность, с которой троица старалась справиться с девушкой, Он понял, что Келин говорит правду.

— Мне нужен Ток, — сказал Харра. — Он сможет выяснить, где она.

— Кто такой Ток?

— Аборигены, — стал объяснять Харра, — знают все, что происходит на Камаре, еще до того как это случится.

Охваченный желанием как можно скорее добраться до своего жилья и увидеть Тока, он дернулся, но Келин резко остановил его:

— Подожди. У меня получится куда быстрее.

Харра остановился, и по коже у него побежали мурашки. Лицо Келина обрело то же самое странное выражение, что он видел у Маритт, словно тот прислушивался к каким-то далеким голосам. После секунды молчания Бродяга улыбнулся и сказал:

— Ток приближается.

Наконец Харра понял эту тайну.

— Телепатия. Вот как вы нашли меня, вот как узнали, что случилось с Маритт. Она звала вас и просила поторопиться.

Келин кивнул:

— К сожалению, наши способности не всемогущи. При желании мы можем общаться друг с другом, мы можем в определенной степени контролировать мышление существ низшего порядка — например, животных или близких к ним, таких, как Ток. Но я не могу ни прочесть, ни даже уловить мысли тех, кто похитил мою сестру, — и ее лишили возможности воспользоваться своими способностями и поговорить со мной.

— Они накинули ей ткань на голову, — сообщил Харра. — Что-то блестящее.

— Волны мысли имеют электромагнитную природу, — сказал Келин. — Их можно экранировать.

Все замолчали. Они стояли в пустом пространстве между глухими стенами домов и ждали. Наконец в неподвижном сплетении теней мелькнула другая тень. Медленно, с огромной неохотой, она приблизилась, и в лунном свете Харра увидел Тока. Ежась и топорщась, согнувшись, словно придавленный тяжелой ношей, Ток явно не хотел идти к ним — но влачился, как рыба на леске.

Крючком и леской был мысленный приказ Келина. Отведя взгляд от неподвижного лица Келина, Харра увидел страх и унижение в глазах Тока, и его окатила волна гнева, хотя он и сам побаивался.

— Ток, — мягко сказал он. — Ток!

Абориген повернул голову и с безнадежной мольбой взглянул на Харру — такой же взгляд Маритт бросила на него, когда незнакомцы уносили ее. Затем Ток съежился у ног Келина и застыл, дрожа.

Харра невольно рванулся к нему, но один из братьев Келина схватил его за руку:

— Если ты хочешь спасти ее, стой на месте!

Харра остановился, дернувшись от боли, ибо ему показалось, что в его плоть впились не человеческие пальцы, а пять стальных плоскогубцев.

Келин молчал, а единственным звуком, исходившим от Тока, было тихое поскуливание. Но через несколько минут Келин сказал:

— Он знает, где она. И приведет нас.

Ток повернулся и пошел. Все двинулись за ним. Харра заметил, что Ток, приободрившись, двигался легко и свободно. Но страх еще не покинул его.

Келин не отрывал от него глаз, темных и бездонных, как глубины космоса в межзвездном пространстве.

Демоны. Демоны с глазами тьмы.

Харру охватила дрожь первобытного страха. Затем он снова посмотрел на Бродяг в их цветастых лохмотьях — отверженные из племени изгнанников, за несколько монет торгующие на рыночной площади красотой своей сестры, — и волнение покинуло его.

Он слишком доверился аборигенам, которые в каждой тени видят духов зла.

Харра снова стал думать о Маритт и о желтоглазом марсианине, который чуть не расколол ему череп, и у него зачесались костяшки кулаков.

Теперь у него не было при себе никакого оружия, кроме спрятанного под рубашкой ножа, но он был готов вступить в любую схватку.

Не церемонясь, он задал вопрос, который давно вертелся на кончике языка:

— Что эти люди хотели от нее?

Один из Бродяг пожал плечами:

— Она красива.

— Не это было у них на уме, — бросил Харра. — Как и вы не это имеете в виду.

— Старые счеты, — хрипло сказал Келин. — Кровавая вражда.

От его голоса у Харры снова пошли мурашки по всему телу.

Что-то странное творилось теперь на Камаре. После краткого взрыва собачьего бешенства псы исчезли с глаз. Из проемов раздвинутых крыш доносилось бормотание, и лишь в винных лавках слышалась трескотня разговоров.

Но на улицах не было ни души. Даже собачьей.

Харра не сомневался, что чьи-то глаза смотрят на них из темноты, точно так же, как они наблюдали за Маритт и за теми, кто похитил ее. Но это было всего лишь ощущение. Аборигены были неуловимы, как струйка дыма.

Ток уверенно вел их, срезая путь по краю площади, где она шла под уклон. Тут начинался район, в котором Харра никогда не бывал, — Квартал Торговцев Грезами..

Столь поэтическое имя носил лабиринт сущих крысиных нор, от которых несло невообразимыми запахами. Раздвижные панели крыш всегда были закрыты, а те немногочисленные звуки, которые удавалось расслышать, вряд ли можно было счесть человеческими голосами.

Они подошли к дому, который стоял в конце улицы сам по себе. Похоже, он давно уже был покинут, ибо дверь густо заплели сорняки, пустившие корни и в трещинах стен.

Не было видно ни проблеска света, не доносилось ни звука. Но Ток остановился и показал на здание.

После секундного промедления Келин кивнул и, уже не обращая внимания на Тока, коротким жестом отпустил его. Припадая к земле, абориген сделал три прыжка и исчез в тени.

Бесшумно ступая в пыли, Келин двинулся вперед.

Остальные последовали за ним. К дому сбоку примыкало крыло, частично разрушенное давним землетрясением. Сквозь сгнившие половицы пробился коренастый ствол дерева, ветви которого дотянулись до верхнего края осыпавшихся стен.

Не дожидаясь указаний Келина, Харра вскарабкался на дерево и подобрался к стропилам, с которых была видна крыша.

Скользящие панели оказались сдвинуты. Но они тоже были подгнившими от старости, и сквозь щель Харра увидел слабое мерцание. Где-то внизу горел фонарь, и оттуда доносились мужские голоса.

Осторожно пройдя по хрустящей кирпичной крошке, Бродяги распластались рядом с ним. В их зрачках отразилось мерцание фонаря и появилось странное непередаваемое выражение холодной жестокости.

Харра подумал, что они забыли о нем, так же, как о Токе.

Он сменил положение и теперь мог смотреть прямо вниз сквозь дыру в крыше. Келин оказался бок о бок с ним.

До них донесся мужской голос, который спокойно и обдуманно произносил безжалостные слова.

— Чтобы оказаться здесь, мы проделали длинный путь. У нас не было в нем необходимости. Мы могли спокойно жить в своих домах, предоставив беспокоиться другим. Но мы явились. Люди из другого мира — люди, ты слышишь меня? Из человеческой плоти и крови.

Его широкоплечая тень черной полосой падала на пол рядом с Маритт. Тень была огромной, грозной и неподвижной. Девушка лежала на полу. Металлизированная ткань по-прежнему закрывала ей голову, а из-под нее был виден кляп, так что пленница не могла произнести ни звука. Веревку, стягивавшую ей руки, теперь заменили наручники, от которых тянулся провод к небольшому черному ящичку. Портативный генератор, в ярости понял Харра.

— Ты крутая, — сказал человек. — Но мы тоже крутые. И мы не собираемся уходить с пустыми руками. Я еще раз задам тебе вопрос. Сколько — и где?

Маритт замотала головой.

Жилистая смуглая рука, которая могла принадлежать только марсианину, нажала кнопку на панели черного ящика. Тело девушки выгнулось и заколотилось в мучительных судорогах.

Харра подобрался. За мгновение до прыжка Келин с силой ткнул землянина в плечо, и тот, проломив крышу, нырнул головой вперед.

Раздался громкий треск прогнившего дерева. Перед Харрой на долю мгновения предстало все пространство комнаты, которое рванулось ему навстречу, — трое мужчин, задравших головы, красно-белая одежда девушки, распластавшейся на коричневом полу, черный ящичек.

Он успел ухватиться за край пробитой крыши, но тот подломился, и Харра увидел, что венерианин очень медленно, как ему показалось, делает шаг назад, чтобы не оказаться у него на пути. Оборвавшись, Харра успел собраться в полете и, приземляясь на ноги, подумал, что еще не собирается умирать и, конечно же, будет жить достаточно долго, чтобы сломать шею Келину, а не себе.

Он рухнул на пол в облаке пыли и обломков. Криво усмехнувшись, марсианин вскинул пистолет.

Глава 4 КАК ЛЕОПАРДЫ

На мгновение все застыли на месте. Пыль, копившаяся годами, бесшумно оседала. С треском свалилась еще одна доска. Харра перевел дыхание, которое чуть не вышибло у него при падении. Девушку продолжали корчить непрерывные приступы боли. Какое-то краткое мгновение троица с Земли, Марса и Венеры, не шевелясь, смотрела на Харру, пытаясь понять, что произошло.

Затем сквозь пролом в крыше легко и уверенно попрыгали Бродяги, приземляясь с той легкостью, что присуща лишь леопарду, когда он прыгает с нависшей ветки на добычу. Определенным образом, наблюдать за ними было сущим наслаждением — восхитительная грациозность и мощь движений, молчаливый блеск трех лезвий. Балет с клинками. Пистолет марсианина успел выстрелить лишь один раз. Пуля никого не задела. Огромный землянин кинулся на Келина и только захрипел, когда сталь вошла ему меж ребер.

Харра поднялся. Похоже, в этой схватке ему не было места. Все свершилось настолько молниеносно, что казалось невероятным — каким образом трое человек могут за несколько секунд расстаться с жизнью. Спокойные лица братьев Маритт были полны такой холодной жестокости, что Харру чуть не замутило при взгляде на них.

Он переступил через тело венерианина, заметив, что его серебряные пряди испятнаны слипшимися комками грязи и красными подтеками. Потом вырубил черный ящик, и Маритт медленно расслабилась, то и дело подрагивая всем телом. Харра сорвал металлическую ткань у Нее с головы, вытащил кляп и подумал, что человек, который так обошелся с девушкой, заслуживает смерти. Но эта мысль не доставила ему радости.

Маритт посмотрела на него, и ему показалось, что она улыбнулась. Он поднял ее и взял на руки, держа с неуклюжей нежностью.

Могучий землянин приподнял голову. Он не спешил умирать, ибо даже смерть ему подобало встретить в свое время. Он увидел, чем все кончилось, и на его широком грубом лице появилось выражение, изумившее Харру, — оно просияло мрачной уверенностью.

С горечью и ненавистью землянин посмотрел на Бродяг, и было видно, что он не признает поражения.

— Хорошо, — сказал он. — Хорошо. Какое-то время вы будете в безопасности. Вы поставили ловушку с приманкой из нее, и она сработала — теперь вам ничто не грозит. Но скрыться вам не удастся. Вас знает каждая собака. Вам нет места ни на земле, ни на небесах, ни в аду. И пусть даже, чтобы покончить с вами, потребуется вся, до капли, человеческая кровь в Системе, мы пойдем и на это.

Он повернулся к Харре, который, стоя на коленях, держал на руках Маритт.

— Ты хоть знаешь, кто они такие? — спросил он. — Ты влюбился в это и даже не знаешь, что это такое?

Маритт задрожала и, вздохнув, прижалась к Харре, но, прежде чем тот успел ответить, Келин, улыбаясь, склонился над землянином. Лезвие Бродяги сделало одно быстрое изящное движение, и послышалось сдавленное хрипение, как у зарезанной свиньи, когда та валится к ногам мясника. Затем наступило молчание.

Пальцы Маритт вцепились в кисть Харры. Она попыталась встать, и он помог ей утвердиться на ногах.

— Подождите, — сказала Маритт.

Усмешка Келина обрела сардонический оттенок. Давая понять, что ему некуда торопиться, он застыл в ожидании, лишь сделав шаг в сторону, чтобы кровь высокого землянина не коснулась его сандалий.

Маритт снизу вверх посмотрела в лицо Харре. Теперь в ее взгляде не было ненависти.

— Это правда? — спросила она. — Ты любишь меня?

Харра не нашелся что ответить. Он посмотрел на трупы, на три молчаливых создания, что стояли над ними, и им овладела такая тошнота, что пересилила даже страх смерти.

— Кто вы? — спросил он. — Вас учуяли псы. Вас узнал Ток. Но я не знаю вас.

Харра перевел взгляд на Маритт. Та не отрывала от него глаз. И их выражение терзало ему сердце.

— Да, — с неожиданной хрипотцой сказал он. — Да, пожалуй, я люблю тебя, какой бы смысл ты ни вкладывала в это слово. — Странно прозвучало оно здесь, где в воздухе висел густой кисловатый запах крови, а в руке Келина поблескивал клинок. И, произнесенное, оно вызвало глумливые смешки.

— Поцелуй меня, — шепнула Маритт.

Медленно и с трудом нагнувшись, Харра поцеловал ее в губы. Они были прохладными и нежными, и что-то странно царапнуло у него в груди, будто плоть содрогнулась от боли или от страха, и гулко заколотилось сердце.

Он сделал шаг назад и сказал:

— Ты не человек.

— Да, — тихо ответила девушка. — Я андроид. — Она улыбнулась. — Я же говорила тебе, землянин. Я Маритт. Я из Отверженных.

Она не плакала. У нее не могло быть человеческих слез. Но в глазах стояла тяжелая печаль, присущая лишь живому созданию.

— Время от времени, — пробормотала она, — мужчины и женщины влюбляются в нас. Это великий грех. Их карают за это, а нас уничтожают. У нас нет души, и мы значим меньше, чем псы, которыми нас травят. Прах к праху, пепел к пеплу — даже этого мы лишены, ибо созданы не из земного праха, не из ребра Адама. Рука человека создала нас, а не длань Божья, и: это правда, что нам нет места ни в раю, ни в аду.

— Мы найдем такое место, — бросил Келин, играя блестящим ножом. Грусти в его голосе не было. Он посмотрел на трупы: человек с Земли, человек с Венеры, человек с Марса. — Мы найдем себе место в их мирах. Ни рай, ни ад не имеют для нас смысла. У нас есть лишь сущая жизнь, та жизнь, которой наделили нас люди. Ты, землянин! Как давно ты находишься за Поясом астероидов?

— Давно, — ответил Харра. — Очень давно.

— Значит, ты не слышал о войне, — блеснул Келин белыми зубами. — О тайной молчаливой войне против нас — против рабов, зверюшек, больших удивительных игрушек, которые выросли и стали такими сильными, что перепугали своих создателей. Неудивительно, что ты ничего не слышал. Правительства стараются все держать в секрете. Они не хотят, чтобы разразилась паника, чтобы люди по ошибке убивали друг друга, считая, что имеют дело со сбежавшим андроидом. Понимаешь ли, стоит нам снять облачение и избавиться от маркировок, нас очень трудно распознать. — Он ткнул ногой мертвого марсианина, и тот перевалился на спину, продолжая скалиться даже после смерти. — Чтобы найти нас, нужны такие люди. Которых готовят в лабораториях и лишь потом обучают, как бороться с преступниками. Мы решили, что тут-то мы в безопасности, далеко за пределами законов, но нам хотелось убедиться. Если бы известие о нас достигло Внешних Миров, ни о каких законах не могло бы быть и речи. Они прибыли бы сюда, чтобы уничтожить нас. — Он засмеялся. — Но теперь мы спокойны.

— Лишь на какое-то время, — добавила Маритт. — Появятся и другие, подобные этим.

— Время, — бросил Келин. — Хоть немного времени. Это все, что нам надо.

Он направился к Харре, двигаясь легко и небрежно, словно осталось еще одно дело, с которым необходимо докончить.

Харра наблюдал за ним. Даже сейчас он не мог поверить в услышанное. Он вспомнил, что давно слышал, как называли андроидов, — Келин произнес эти слова. «Рабы, зверюшки, большие удивительные игрушки». Создания, синтезированные из химической протоплазмы, сформованные в вакуумных танках, они обретали разум при помощи потока загадочных космических лучей, приходящих из внешней Вселенной.

Первоначально их создавали для работ, с которыми человек не мог справиться в силу своей хрупкости и уязвимости: для выполнения опасных заданий, для экспериментов с давлением и радиацией, для сбора данных из тех мест, куда человек не мог проникнуть, для долгих, тяжелых и утомительных работ, которых нервная система человека не могла вынести.

Человек поработал лучше Природы. Андроиды не нуждались ни в пище, ни в воде, ни в воздухе. Достаточно было ежегодно заправлять их порцией химикалий. Легкие были в зачаточном состоянии, служа лишь функции речи. У них отсутствовали сложные внутренние органы, которые так легко повредить, а жесткий кожный покров не поддавался практически никакому воздействию.

И потому, что им придавали облик, близкий к совершенному, потому, что они обладали мощью, изяществом и выносливостью, превосходящими способности человека, их использование все ширилось. Исполнители и организаторы, домашние слуги, блистательные элементы светской жизни. Вещи. Предметы, которые можно купить и продать, как машину. Но их это перестало устраивать.

Глаза Келина пылали от ненависти. В своем величии он был неотразим, как ангел смерти, и, глядя на него, Харра осознал горькую правду — ту истину, которую, умирая, до последнего вздоха пытался опровергнуть землянин. Люди постарались на славу. Они создали тех, кто унаследует Вселенную.

— Подождите, — снова сказала Маритт.

Но на сей раз Келин не остановился.

Маритт преградила ему дорогу, заслонив собой беззащитное тело Харры.

— Я заслужила это право, — сказала она. — И я требую его.

— Этот человек должен умереть, — бесстрастно ответил Келин, продолжая надвигаться.

Маритт не шевельнулась, и, прикрытый ее спиной, землянин вытащил нож. Он был бесполезен, но Харра не мог предстать перед мясником, не сделав даже попытки сопротивления. Глядя в лицо Келина, он внутренне содрогнулся.

— Этот человек уже оказал нам огромную помощь, — заговорила Маритт. — Может быть, спасая меня, он спас всех нас. — Она показала на разбросанные тела. — Мы связаны с ними, и то, что нам предстоит, на скорую руку не сделаешь. На Камаре нам нужно обзавестись снаряжением — металл, инструменты, химикалии, много чего. Если мы станем искать сами, то рискуем стать опознанными. Но если у нас будет агент, посредник… — Она помолчала и добавила: — Человек.

Келин наконец остановился и стал слушать. Один из стоящих в стороне людей — почему-то Харра не мог их воспринимать иначе как людей — подал голос:

— Об этом стоит подумать, Келин. Мы не можем проводить все время на площадях, выслеживая шпионов.

Келин бросил взгляд на землянина поверх белого обнаженного плеча Маритт.

— Довериться человеку? — И засмеялся.

— Есть способы предостеречься от предательства, — сказала Маритт. — И ты их знаешь.

— Так и есть, — эхом отозвался тот андроид, что уже говорил.

Играя с ножом, Келин продолжал молча смотреть на Харру.

— Черт с вами со всеми, — хрипло сказал Харра. — Никто даже не спросил у меня, хочу ли я предать своих соплеменников.

Келин пожал плечами.

— Ты легко можешь составить им компанию, — сказал он, посмотрев на трупы.

Повернувшись, Маритт взяла Харру за руку. От ее прикосновения по телу опять прошла странная дрожь, но на этот раз чувствовать ее было приятно.

— Смерть, на которую ты напрашиваешься, рано или поздно не минует тебя. Но задумайся, землянин. Может, и на нашей стороне есть правда. Так что не торопись умирать, подожди немного.

Она не изменилась, подумал он. Ее маленькие белые ножки, которыми она рядом с ним месила пыль Камара, ее голос, которым она говорила с ним, залитая лунным светом, — все осталось точно таким же. Только глаза у нее изменились.

Ее глаза и он сам, ибо теперь Харра знал. И наконец вспомнил.

Он понятия не имел, кого обнимал, кто был в кольце его рук — ребенок, женщина или чуждое, пугающее своей непонятностью создание. Но она была само очарование, и он не мог позволить ей исчезнуть.

Харра набрал полную грудь воздуха. От красоты глаз, которые искали его взгляда, невозможно было оторваться, и в них стояли такая горечь и такая боль, что их невозможно было вынести.

— Хорошо, — сказал он. — Я подожду.

Глава 5 ТАКИЕ ЖЕ ПРЕКРАСНЫЕ

Оставив за собой долгий путь по плато Камара, они углубились в джунгли, охряное море которых жадно поглотило их. Они шли по узким тайным тропам, доступным только аборигенам — или андроидам.

Харра, которого буквально тащили по головокружительным кручам, наконец отчетливо осознал все несовершенство своего человеческого организма. Он был предельно измотан, у него мучительно ныли все кости и стонали нервы. Но Маритт, хрупкая и изящная, не нуждаясь в помощи, перепархивала через провалы, как маленькая белая птичка, и не чувствовала усталости.

Как-то во время очередного спуска Келин остановился, легко, без усилия удержав Харру от падения с высоты тысячи футов в пустоту, во тьме которой лишь неслись луны.

Улыбнувшись, он сказал:

— За нами Идет Ток. Он боится, но идет за тобой.

Но Харра был так напуган, что его это не тронуло.

Наконец они остановились в чаще джунглей Ганимеда: четверо андроидов и человек с Земли. Сквозь сплетение ветвей и цветущих лоз били струйки пара какого-то скрытого гейзера, в тепличной духоте которого растения буйно шли в рост. В горячем воздухе висели едкие запахи серы и гниения.

Застыв на месте, Келин прислушался. Он несколько раз сменил позу, словно нащупывал направление движения. Затем решительно тронулся с места, и остальные последовали за ним. Все молчали. Никто не объяснил Харре, ни куда они идут, ни зачем.

Рядом с ним держалась только Маритт, и, когда время от времени он ловил ее взгляд, она улыбалась, и в улыбке ее была задумчивая грусть, как в далеких отзвуках музыки. Харра испытывал к ней ненависть, потому что был измотан, залит потом и каждый шаг давался ему с болью.

Он надеялся, что Ток продолжает следовать за ними. Его как-то успокаивала мысль, что это мохнатое создание беззвучно сопровождает их; джунгли были его домом, и он был частью их. В Токе не было ничего человеческого. Но он тоже мог чувствовать боль, испытывать страх и усталость. Они с Харрой были братьями по крови.

Небо скрывала листва. Сквозь гущу ветвей просачивался лунный свет, красноватый от кровавого мерцания Юпитера. В лесу стояла полная тишина. Он был столь же нескончаем и бесконечен, как темные провалы кошмаров, которые приходят в горячечном сне, и Харре показалось, что заросли затаили дыхание и ждут.

Наконец они выбрались на прогалину, деревья на которой были снесены овальным полукругам 'вулканической лавы. На севере в небо упирался горный пик с курящейся дымом вершиной, и его изломанные очертания наводили мрачные мысли. От резкого запаха серы перехватывало дыхание, и трещины на скальных склонах, издавая змеиное шипение, дышали струями пара.

Легко и свободно эти совершенные белокожие создания двинулись по выжженному плато, и человек, спотыкаясь, заковылял за ними.

Три раза они миновали грубые скопления примитивных хижин, которые оказались пусты. По джунглям стремительно, словно на крыльях ветра, разнеслись известия, и аборигены покинули свои жилища.

Келин усмехнулся:

— Они попрятали своих женщин и детей, но мужчины следят за нами. Они сидят на деревьях вокруг нашего лагеря. Боятся нас и наблюдают за нами.

Наконец в мертвой тишине до Харры стали долетать странные для этого первобытного леса звуки — лязганье металла. И вдруг путники оказались на краю площадки, с которой была сведена вся растительность. Их путешествие подошло к концу.

Среди деревьев высились шпангоуты ржавого корпуса, и в сплетении падающих от них теней чувствовалось какое-то движение. Стояли длинные приземистые хижины. В них горели огни, и меж груд сорванного с корпуса корабля металла, готового для обработки, сновали фигуры.

— Посмотри на них, землянин, — тихо сказал Келин. — Тридцать четыре, считая нас. Все, кто остались. Но самые совершенные, самые лучшие. Владыки Вселенной.

Харра смотрел на них. И мужчины, и несколько женщин, или создания, напоминающие их, — все обладали той же совершенной красотой, той же неутомимой мощью. Что-то удивительное было в этих существах, которые работали и строили, не обращая внимания на условия существования, отрешенные от них и рассматривая их лишь как средство для достижения своей цели. Что-то потрясающее, подумал Харра, с трудом переводя дыхание в горячем воздухе. Удивительное и пугающее.

По всей видимости, Келин уже телепатически поведал их историю, ибо никто не оторвался от работы, чтобы задать вопросы. Они лишь поглядывали на Харру, когда тот проходил мимо, и в их взглядах он уловил тень судьбы, которая его ждет.

— Зайдем на корабль, — сказал Келин.

Часть кают и кубриков остались нетронутыми. Корабль был старым и очень маленьким. Украденный, догадался Харра. Лучшее, что им удалось раздобыть, но они приведут его в порядок. Выжить в такой скученности могли не больше десяти человек. И тем не менее тридцать четыре андроида преодолели в нем пространства Дальнего космоса. Тьма, отсутствие воздуха и пищи не имели для них значения.

— Часть оборудования мы смогли прихватить с собой, — сказал Келин. — Остальное придется сделать самим. — Непрестанный лязг металла подтверждал его слова.

Андроид завел Харру в помещение, которое когда-то считалось капитанской рубкой. Оно было забито сложной электронной аппаратурой, часть из которой, как Харра понял, предназначалась для снятия энцефалограмм и фиксации волн мозга.

Для мебели тут места не было. Келин показал на небольшое пространство на металлической плите стола:

— Садись.

Харра помедлил, и андроид усмехнулся:

— Я не собираюсь пытать тебя, а если бы хотел убить, то давно мог бы это сделать. Мы должны достичь полного взаимопонимания — ты и я. — Он сделал паузу, и Харра отчетливо уловил неприкрытую угрозу в его словах. — Мы должны общаться мысленно, ибо это единственный путь к взаимопониманию.

— Так и есть, землянин, — мягко сказала Маритт. — Не бойся.

Харра внимательно посмотрел на нее:

— И наконец я смогу понять тебя?

— Может быть.

Харра сел на жесткую металлическую плиту и коленями сжал руки, чтобы скрыть их дрожание. Келин стал возиться с аппаратурой. Харра отметил безукоризненную точность его движений. В рубке послышался было далекий гул, который тут же перешел порог слышимости. Келин приладил к вискам землянина круглые электроды, и Харра почувствовал легкую теплоту и пощипывание.

Затем андроид опустился рядом с ним на колени, уставился ему в глаза, и Харра забыл всех и вся, даже Маритт, утонув в глубине этих странных чужих глаз, пылающих страстью.

— Я был создан семьдесят три года назад, — сказал Келин. — Сколько ты прожил, землянин? Тридцать лет? Сорок? Что ты сделал, чему научился? Насколько сильно твое тело? Велика ли мощь твоего мышления? Что ты помнишь и на что надеешься? Мы обменяемся этими сведениями, ты и я — и тогда наконец поймем друг друга.

Харру сотрясала крупная дрожь. Он был не в силах вымолвить ни слова. Келин сделал два быстрых движения руками. В рубке потемнело. У Харры закружилась голова, когда он стал проваливаться в неизведанную пустоту, теряя самого себя…

Он вскрикнул в смертельном ужасе, но и голос был не его.

Он не мог пошевелиться. Невыразимо странные смутные образы, кружась и сменяя друг друга, наполняли его мозг.

Растерзанная и хаотичная, возвращалась вереница воспоминаний, мучительно и болезненно мешаясь с реальностью.

Молчание. Тьма. Покой.

Он лежал, приходя в себя. Казалось, никогда не существовало ничего, кроме этой бестелесности, где он покоился во чреве сна, обнимающего его со всех сторон. У него не было никаких воспоминаний. Никаких черт личности. Ничего. Ни мыслей, ни тревог, лишь полный мир и покой, ибо он перестал существовать. Отныне и навеки, вечный сон, в котором нет ни времени, ни пространства.

А затем откуда-то из бездонной пустоты, необъятной и неизбежной, где из ничего возникает жизнь, пришел приказ. Приказ проснуться.

Он очнулся. И как сияние кометы, ударившее по глазам после полной темноты, его резанула тревога. Взрывным толчком он ощутил свое существование, которое пришло к нему в грохочущих всплесках пламени. Не было ничего общего с неторопливым осторожным познанием самого себя, смягченного долгими годами детства. Обвал, наводнение, мучительная судорога — и вот он сам.

От самого Харры осталась перед этим ужасным пробуждением лишь крохотная съежившаяся часть. Человеческий мозг был не в состоянии вынести то, что ему досталось. И тем не менее все воспоминания принадлежали ему. Он чувствовал, как пустоту в нем заполняет мощный прилив жизненных сил, от которого гудело в ушах, он чувствовал, как его плоть, содрогаясь, обретает себя.

Он осознал, что вспоминает момент появления Келина на свет.

И открыл глаза.

Зрение обрело орлиную остроту, которому не мешали ни тьма, ни тени, ни слепящий свет. Он увидел высокого землянина с осунувшимся лицом, который, сидя рядом с ним на ржавой металлической плите стола, разглядывал его странными глазами. Землянин Тони Харра. Он сам. И в то же время это существо было андроидом Келином, который смотрел его глазами.

Вставая, он покачнулся и решил, что сходит с ума, но на плечо ему легла рука Маритт, удержав от падения.

— Не бойся. Я здесь.

К нему обратился не ее голос. Она говорила с ним мысленно. Теперь он слышал ее. Он ощутил, как ее слова коснулись его, наполняя нежностью и покоем. И во внезапной вспышке озарения понял, что больше не чужак. Теперь он ее узнал. Она была Маритт.

— Вспоминай, землянин, — дошел до него тихий голос ее мысли. — Вспоминай дни Келина.

И он вспомнил.

Глава 6 ВЛАДЫКИ ВСЕЛЕННОЙ

Он вспомнил лабораторию, место своего рождения, за дверью которой лежал путь в мир людей. Он вспомнил момент, когда впервые поднялся с лабораторного стола, на котором лежал распростертый, и, живое воплощение совершенства, предстал перед своими создателями. Он вспомнил, как его тело наливалось уверенной силой, как остро он впитывал в себя новые звуки и голоса, как с восторгом и изумлением осознавал мощь своего интеллекта.

Вереницы образов и воспоминаний, накопленных за семьдесят три года существования, предстали перед Харрой с такой яркостью, словно были его собственными. Долгая насыщенная подготовка — Келин, Модель А, технический эксперт. Легкость усвоения знаний, безотказная память, совершенствование способностей. Он превзошел лучших из своих учителей.

Он вспомнил ту минуту, когда Келин впервые увидел алую яркость человеческой крови и осознал, как хрупко и уязвимо тело человека.

Он осознал, как в нем росли, развивались и крепли эмоции.

Эмоции органически присущи нормальной жизни. Харра понял, что у андроида они развивались медленнее, чем интеллект. Их накопление шло как-то странно, напоминая ветвистый рост кристалла с четкими хрустальными гранями, — но они были живыми, не уступая в остроте слепым непредсказуемым человеческим импульсам. Хотя они были иными. Совершенно иными.

В них не хватало лишь одной важной составляющей — страсти вожделения. Похоти. Келин не жаждал обладания плотью и в силу этого был свободен от алчности и жестокости, а также — что поразило Харру — от ненависти.

Удивительным образом став обладателем чужого мышления, он вспомнил и полет экспериментального испытательного корабля, ускорения которого человек не мог бы вынести. Но он наслаждался пребыванием в нем, когда подобием астероида, издавая беззвучный вопль восторга, рассекал бесконечность.

Он вспомнил, как в одиночестве плавал в космосе. На нем не было защитного скафандра. Он не нуждался в воздухе, и леденящий холод не мог причинить ему вреда. Без ужаса и преклонения 6н смотрел на обнаженное сияние Вселенной. Величие беспредельных пространств не смущало его, затерянную в них крохотную пылинку.

Он и не предполагал, что ему под силу сравниться с громадами звезд. Скорее он в первый раз почувствовал себя совершенно свободным. Свободным от этих маленьких замкнутых пространств, от мелочных людских забот и занятий, с которыми были связаны люди, — но только не он. Ни время, ни пространство не были препятствиями для него. Он ощущал свое родство с блуждающими в космосе звездами, ибо все они были созданы, а не рождены. И он стремился достичь их.

Спасательный бот подобрал его, но он так и не смог забыть свою мечту о других солнцах, стремление побывать меж ними и добраться до края Вселенной.

Вместо этого ему пришлось собирать данные для ученых в недоступных местах Солнечной системы. Он спускался в меркурианские пропасти на темной стороне планеты, беспросветной ночи которой был бы не в силах выдержать человеческий мозг, где черные отроги гор карабкались к звездам и где не было и никогда не будет никаких следов жизни. Он проникал в пещеры Луны. В одиночестве скитался в Поясе астероидов, исследуя сотни крохотных безжизненных миров, пока его хозяева ждали результатов в безопасном укрытии своих кораблей.

И тем не менее он был Отверженным — вещью, андроидом. Люди пользовались им, не обращая внимания на его существование. Они были представителями рода человеческого, а он — искусственным созданием, вызывавшим легкое отвращение и смутный страх. Он не поддерживал отношений ни с кем даже из своих сородичей. Словно предвидя грядущие тревоги, люди старались разъединять андроидов. И Харра почувствовал ту грызущую тоску, которая владела Келином.

Нет места для тебя ни на земле, ни на небесах, ни в аду!

Мысль Маритт коснулась его легким прикосновением, как ползущая по щеке слеза.

— Для нас нет ни покоя, ни надежды, ни спасения. Мы созданы по вашему образу и подобию, мужчины и женщины. Но вы жестокие боги, ибо сотворили ложные образы и наделили нас интеллектом, дабы это понять. Вы лишили нас права даже на собственное достоинство. И еще — мы не просили, чтобы нас создавали.

— Достаточно, — сказал Келин.

И снова Харра нырнул в круговерть тьмы. На сей раз она была не столь пугающей, но в определенном смысле он почувствовал себя хуже, чем в предыдущий раз. Он не осознавал этого, пока наконец полностью не пришел в себя. И лишь тогда понял всю горечь и унизительную постыдность контраста.

Мышление андроида, с которым ему удалось на краткое время соприкоснуться, напоминало безбрежную Вселенную, залитую светом. Его собственное казалось ему теперь убогим и сумрачным, в подсознании которого блуждали уродливые образы. Его покинуло потрясающее ощущение мощи и совершенства. На него навалилось ощущение убожества своего тела, и он едва ли не с отвращением уставился на свои неуклюжие руки.

Он не стал спрашивать, что Келин нашел в нем. Он не хотел этого знать.

— Теперь ты понимаешь, что мы испытываем? — спросил Келин. — Можешь ты понять, почему мы стали ненавидеть людей?

Харра покачал головой.

— Тут не идет речь о ненависти, — сказал он. — Вы даже не знаете смысла этого понятия, как знаем его мы. И то, что я по ошибке принял за живущую в вас ненависть, на самом деле куда больше. Я бы назвал это гордыней.

Он многое увидел в Келине, когда тот допустил его до себя. Жалость к человеку и его слабостям, восхищение перед его отвагой, ибо он выжил и состоялся, несмотря на свое несовершенство и пороки. И может, даже благодарность.

Но Келин называл своих спутников андроидов Владыками Вселенной и был прав. Они были преисполнены неподдельной гордости, которая не позволяла им жить в цепях.

Келин пожал плечами:

— Называй, как хочешь. Это неважно. — Он посмотрел на Харру, и в первый раз землянин увидел в андроиде что-то напоминающее усталость. — Дело не в том, что мы хотим править людьми. И не в том, что мы хотим власти. А лишь в том, что люди пытаются властвовать над нами с помощью страха и запугивания. И неужели мы должны уходить в небытие лишь потому, что люди боятся нас? Не забывай, мы лишены даже надежды на посмертное существование, что могло бы смягчить уход! — Он покачал головой. — Это будет долгая и жестокая битва. Я не хочу ее и никто из нас не хочет. Но мы должны уцелеть, а для этого мы обязаны взять власть, и, может быть, тогда и люди станут лучше. Не будет ни мира, ни настоящего спокойствия, пока этими гнусными маленькими мирками будут править те, кто умеет лишь попирать нижестоящих и клонится в любую сторону при первом же дуновении ветра.

Он замолчал, задумавшись, а потом эхом повторил слова Маритт:

— Страх. Извечный страх. Вот что правит человеческой расой. Похоть, страх, алчность и уныние. Если бы только они не боялись нас! — Вспышка давнего гнева снова блеснула в его глазах. — Кислотой и огнем они уничтожали нас, землянин. Нас тридцать четыре — вот все, кто остались. Но это ненадолго. Люди воспроизводят себе подобных долго и неуклюже. Но только не мы. Всего лишь немного времени — и нас станет много, гораздо больше, и тогда мы вернемся и заберем то, что принадлежит нам по праву.

Он произнес это еле слышно, и неколебимая убежденность его слов прозвучала для Харры похоронным колоколом по человечеству.

— Ты поможешь нам, землянин, или предпочтешь умереть?

Харра не ответил.

— Дай ему прийти в себя, — сказала Маритт.

Келин кивнул и отошел, но Харра не заметил его отсутствия. Девушка тихо обратилась к нему, он поднялся и побрел за ней из корабля.

Она отвела его в сторону от мастерских, к недостроенной хижине с односкатной крышей, на которую падал тусклый свет одинокой лампочки. Под деревьями было темно и жарко. Стояла убийственная духота. Харра опустился на влажную почву и обхватил голову руками. Он не мог найти ответа, ибо в мыслях у него царила лишь огромная пустота.

Маритт ждала, не произнося ни слова.

Наконец Харра поднял голову и посмотрел на нее:

— Почему ты спасла меня от ножа Келина?

— Я не Келин, — медленно ответила Маритт. — Я создана для красоты и радости. Танцовщицей. Мое мышление не поднимается до таких высот. Оно тоже задает вопросы, но мелкие и несущественные.

— Какие вопросы, Маритт?

— Я прожила всего девятнадцать лет. Мой владелец очень гордился мной, и я приносила ему много денег. Но где бы я ни бывала, в любом городе, я видела мужчин и женщин. Я видела, как они смотрят друг на друга, как улыбаются. Многие из женщин не были ни красивы, ни талантливы. Но мужчины любили их, и они были счастливы.

Харра припомнил ее слова: «Я ненавижу всех мужчин и женщин тоже. Особенно женщин».

— А когда работа кончалась, — продолжала она, — хозяин, как куклу, отбрасывал меня в сторону, пока не наступало время снова приниматься за работу. И мне оставалось лишь сидеть в одиночестве и размышлять. — Она стояла вплотную к Харре. Ее лицо было неразличимо в темноте — смутный силуэт девушки из сна. — И когда ты решил, что я человек, то сказал, что любишь меня. Думаю, поэтому я и спасла тебя от ножа.

Наступило долгое молчание, и наконец Харра сказал слова, которых Маритт ждала от него и хотела услышать, слова, которые были правдой:

— Я и теперь люблю тебя.

— Но не так, — еле слышно произнесла она, — как любил бы настоящую женщину.

Харра вспомнил, как она танцевала на базарной площади, тот древний, полный чувственности танец, в котором и выражались ее неповторимое обаяние, женственность и нежность.

— Да, — сказал он. — Но лишь потому, что ты не уступаешь такой женщине, а превосходишь ее.

Он притянул ее к себе: теперь-то он знал, что держит в объятиях. Не ребенка, не женщину, не какое-то странное создание, а существо, с невинностью и красотой которого не могло сравниться даже лунное сияние.

Он притянул ее к себе, и на мшовение ему показалось, что к нему снова вернулась юность, то короткое радостное время, когда он еще не был знаком с тем, о чем говорил Келин, — с похотью, страхом, алчностью и унынием. Он притянул Маритт к себе, но в нем не было страсти, а только бесконечные нежность и грусть и такая печаль, от которой было готово разорваться сердце.

Теперь он нашел ответ.

Отпрянув от него, Маритт поднялась и отвернула лицо; в темноте он не видел ее глаз.

— Я должна была оставить тебя умереть на Камаре, — сказала она. — Это было бы куда лучше для нас обоих.

Странная дрожь охватила Харру.

— Теперь ты можешь читать мои мысли. — Он медленно, с трудом встал.

Она кивнула:

— У Келина это получается лучше, потому что он глубже проникает в них. Это я и имела в виду, когда сказала, что есть пути предотвращения предательства. Будь я человеком, то посоветовала бы тебе скорее бежать и спрятаться от Келина, а мне осталось бы жить лишь надеждой. Но я не человек и знаю, что надежды не существует. — Она повернулась к Харре, и теперь он ясно видел ее лицо в лунном свете. — Будь что будет, — прошептала она. — У тебя своя доля и своя гордость, и тебе вечно нести их обе. Келин был прав. И все же я бы хотела… ох, как бы я хотела…

И внезапно она исчезла, а в протянутых руках Харры осталась лишь пустота.

Он долго стоял, не шевелясь. Он слышал звуки, доносившиеся из лагеря, понимал, что до андроидов дошло телепатическое предупреждение и через несколько секунд он будет мертв, но сейчас он мог думать только о том, что Маритт исчезла и он потерял ее.

И тут из темных джунглей, полный любви и ужаса, Ток, плача, кинулся к своему господину.

Харра совершенно забыл о Токе, который следовал за ним, покинув безопасные укрытия Камара. Он многое забыл. А теперь вспомнил. Он вспомнил слова Келина и тех трех человек, которых убили на Камаре, и почему они погибли.

Он вспомнил, что относится к роду человеческому и обязан надеяться, даже когда никаких надежд не осталось.

— Идем, господин! Бежим!

Харра сорвался с места. Но было уже поздно.

Из темноты возникли андроиды, и гибкое маленькое создание, рванувшись, опередило его. Ток был в тридцати футах от него, и Харра знал, что никогда не сможет преодолеть их.

Он остановился. Среди тех, кто неумолимо приближался к нему, был Келин, и Харра увидел, что теперь он вооружен пистолетом вместо ножа.

Кислотой и огнем они уничтожали нас…

Огнем.

Настал черед Харры воззвать к Току, который, невидимый, наблюдал за ними из-под деревьев. В ту долю секунды, которая предшествовала его падению, он крикнул изо всех сил, и звук голоса не заглушил даже грохот выстрела.

Он решил, что Ток уже исчез. Ему показалось, будто из джунглей донесся ответ, но он не был в этом уверен. Он ни в чем не был уверен, кроме боли, пронзившей его.

Он лежал на том же месте, где свалился, и понимал, что ему не сдвинуться с места, потому что нога перебита выше колена. Он равнодушно посмотрел на струйку темной крови, текущую из раны, и на нависшее сверху лицо Келина, удивившись, почему андроид склонился к нему.

Прочитав его мысли, Келин ответил:

— Тебе уже все было сказано. И… я предпочитаю, чтобы ты погиб вместе с нами.

После этого он надолго замолчал, и на прогалине воцарилось глухое молчание. Вокруг стояли андроиды, тридцать четыре совершенных создания, единственные, кто остались из их рода, и никто из них не произнес ни звука.

Мертвая тишина стояла и в джунглях. Но аборигены не медлили, взявшись за дело, и вот уже потянуло дымком и пахнуло горячим порывом ветра. Обнаженные шпангоуты корабля насмешливо напомнили андроидам о том убежище, которым они должны были стать. У них теперь не было ни путей бегства, ни спасения, и они это понимали.

Харра увидел, как Келин поднял глаза к небу, к тем далеким звездам, которые мерцали на краю Вселенной. Джунгли издали глухой вздох, меж деревьев полыхнуло пламя, и его языки обступили их остроконечным частоколом. Харра подумал, что не только люди наделены способностью испытывать скорбь. Резко повернувшись, Келин крикнул:

— Маритт!

Она отошла от остальных и предстала перед ним.

— Ты счастлива, Маритт? Ты поступила как настоящий человек. Как женщина, уничтожившая царство ради любви.

Он швырнул ее на землю рядом с Харрой и горестно покачал головой:

— Нет, вся вина на мне. Я был лидером. И я должен был убить этого человека. — Внезапно Келин рассмеялся: — Итак, нам пришел конец — и не от рук человеческих, а от обезьяньих лап, которые умеют всего лишь разводить огонь!

Харра кивнул:

— Обезьяны. Да. Это и разделяет нас. Поэтому мы вас и боимся. Вы никогда не были обезьянами.

Он смотрел, как с треском разгоралось вздымающееся пламя. Ногу терзала невыносимая боль, он истекал кровью, но мысли были далеки от тела, ибо были преисполнены мудрости.

— Мы не доверяем никому, кто отличается от нас, — сказал он. — И всегда, так или иначе, но уничтожаем их. — Он поднял глаза на Келина: — Обезьяны. Буйное неугомонное скопище, управляемое лишь голодом и страстями, которых вам никогда не понять. Вам никогда не удастся править нами. Никому не удавалось. Даже нам самим. В конце концов вам осталось бы лишь уничтожить нас.

Келин встретил его взгляд, и в его непроглядно темных глазах засветилось нечто, чего Харра не мог понять.

— Может быть, — мягко сказал он. — Может быть. Ты гордишься, не так ли? Ничтожные создания превзошли тех, кто выше и лучше их, и тем самым почувствовали свою силу. И ты умираешь, полный гордыни, ибо считаешь, что покончил с нами. Но это тебе не удалось, землянин! Не удалось!

Огромная фигура Келина высилась на фоне красных языков пламени, которые рвались с пылающих деревьев, и громовые слова были обращены к звездам, ко всему мирозданию.

— Вы однажды создали нас, вы, ничтожные существа, которым нравится чувствовать себя богами! И вы снова создадите нас! Вы не сможете удержаться — и мы унаследуем Вселенную!

Теперь Харра понял, чем одержим Келин. Это была вера. Она светилась на лицах тех, кто стоял рядом, этих удивительных созданий, которые, застигнутые врасплох, продолжали ждать, окутанные рдеющим багровым пологом.

Огромная завеса пламени и пелена пепла скрыли андроидов от взгляда Харры. Боль и сострадание пронзили его, горькая печаль, и он попытался крикнуть, сказать, как сожалеет. Но не смог выдавить ни слова. Устыдившись содеянного, он ощутил себя крохотным ничтожным созданием, полным черной дьявольской злобы и непреодолимого чувства вины. И, склонив голову, он заплакал.

Рядом с ним раздался голос Маритт:

— Никого не осталось. Скоро это же ждет и нас. Может, так будет лучше.

Харра повернулся и с изумлением увидел, что Маритт полна странной радости, словно наконец ей удалось высвободиться из черных тюремных глубин.

— Ты любишь меня, Маритт? Любишь даже после того, что я сделал?

— Ты дал мне свободу, — ответила она.

Обняв Маритт, он прижал ее к себе, и его осенило, что только так, только теперь они могут быть вместе. Наконец он был счастлив.

Глава 1 СТРАННОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ

Тьма — ничто — пустота, и приглушенный голос, говорящий с ним из глубин:

— Вспомни! Подумай и вспомни! Кто ты?

Пробуждение было болезненным. И все же он попытался ответить — и не смог.

— Не знаю.

— Знаешь, знаешь! Ты сможешь вспомнить, если захочешь. Кто ты?

Голос продолжал мучить его, спокойно и настойчиво, и он отчаянно пытался вспомнить, чтобы заставить этот голос замолчать. Он вроде бы должен знать… Ведь когда-то он знал это!

— Я… — Пауза, мучительные поиски, и затем: — Я Фэнвей.

— А! — сказал голос. — Хорошо! Вот видишь, ты же знаешь — значит, можешь вспомнить. А теперь — где ты, Фэнвей? Где?

И он снова ответил:

— Не знаю.

Вокруг стоял густой туман. Он начинал уставать.

Но голос продолжал:

— Ты идешь, Фэнвей. Вокруг улица, дома, люди. Куда ты идешь?

И внезапно он вспомнил. Конечно, он знает! Он, должно быть, уснул, и ему приснилось, что он не знает… Он шел по Америк-авеню. Он только что вышел из своего офиса в Рокфеллеровском центре. Были сумерки, падал мелкий снежок.

Он видел взмывающие ввысь огромные небоскребы. Их уступы были окаймлены белым, мириады окон полыхали светом, а выше, в тучах смога, посверкивали огоньки самолетов.

Он сказал, отвечая голосу:

— Я в Нью-Йорке. Сейчас зима. Я иду домой.

— Хорошо! А теперь год. Какой сейчас год, Фэнвей?

— Я устал, — сказал он. — Я хочу спать.

— Скажи мне, какой год, Фэнвей. Год!

— Год, когда я родился… — неуверенно забормотал он. — Год, когда я женился… Год, когда родился мой сын… Год, год… Я не… Ах да, тысяча девятьсот восемьдесят седьмой!

Он и в самом деле устал! Голос становился все тише, сгущалась успокаивающая тьма.

— Фэнвей! — Голос, казалось, звенел от нестерпимого возбуждения. — Фэнвей, Цитадель! Что ты знаешь о Цитадели?

— Цитадель? — При этом слове внутри у него что-то шевельнулось, некая струна, звенящая страхом, роком, отчаянием… — Быть может, этого не случится, — произнес он. — Быть может, они ошибаются. Цитадель… Я не могу думать о Цитадели! Я хочу спать!

И опустился в окутывающую его тьму. Издалека доносился голос, зовущий его по имени, но потом раздался другой голос, который предупредил:

— Помягче! Не принуждай его. Ты же знаешь, как это опасно.

На краткий миг в Пустоте над ним вроде бы появились лица, огромные и расплывчатые, бородатые, светлые и ненавистные — лица мучителей. Ему еще почудилось, что он слышит голос, который тихо и торжествующе говорил:

— Еще один раз! Только один раз, и он вспомнит!

А потом все исчезло — и лица, и звуки, и смысл. Остался лишь сон, глубокая ночь молчания и забвения.

Дневной свет — узкий луч дневного света, ржаво-красный на каменном полу. Он долго лежал, глядя на свет, не понимая его, не понимая ничего. Голова казалась тяжелой, словно была стянута железным обручем.

Он был заперт в маленькой каменной комнатке. Было очень тихо. И темно — если не считать этого единственного луча света. Он не помнил, чтобы ему приходилось раньше видеть это место. Он смотрел на свет и размышлял, и мысли его были медленными и смутными.

Он думал о том, кто он, где находится и почему.

А когда-то он знал. Когда-то он знал и свое имя, и место, и то, почему он находится здесь…

Но они ушли, и он не мог вспомнить их. Он чувствовал, что ему должно быть страшно, — но страха не было. Он был озадачен, озабочен — но не боялся. Не очень боялся…

Внезапно он вскочил, дрожа и обливаясь холодным потом. Смутные обрывки образов витали в мозгу, слишком бесформенные, чтобы уловить их. И он в голос вскричал:

— Я не могу вспомнить!

Но крик оказался всего лишь стоном. Камни отозвались глухим эхом, похожим на хохот.

Он оглядел себя. Увидел свои ноги, обутые в сыромятные сандалии. Длинные смуглые мускулистые ноги, отмеченные старыми шрамами. Узкие бедра, обмотанные полосой белой ткани, выше — плоский смуглый живот…

Потом он рассмотрел свои руки. Руки были сильные, но ничего ему не говорили. Он поднял руки и ощупал свое лицо. Высокие твердые выступы костей, плоские впадины… Взъерошил коротко подстриженные волосы — он не знал ни их цвета, ни цвета своих глаз, ни своего имени.

Тяжело было сидеть взаперти, в этом каменном мешке, не зная своего имени! Он стоял неподвижно, выжидая, пока отпустят судороги.

Его внимание привлек узкий проем, откуда шел свет. Он сделал три медленных, неверных шага, приник к щели в стене и выглянул наружу — наружу, вниз, вдаль. И вновь задрожал и покрылся холодным потом от болезненного ощущения воспоминаний, прячущихся где-то у самого порога сознания.

Медное солнце висело в небе, и само небо было медным и непроницаемым. По нему ползли облака рыжеватой пыли, становившиеся густо-красными там, где касались дальних холмов.

Он смотрел на небо, и что-то внутри него говорило: «Небо неправильное». Но почему?

Внизу, у подножия гранитных утесов, которые, казалось, уходили вглубь до бесконечности, стоял город.

Большой город. Там было множество зданий: одни — огромные, из каменных глыб, другие — «деревянные, третьи — кирпичные, а на окраинах — бесконечные хижинки, похожие на земляные холмики. Город был яркий; зловещие краски ярко полыхали под медным небом.

Богатый город. Он видел рыночные площади, сплетение улиц, улочек и узких переулков, кишащих людьми и животными, хлева, загоны, дороги, ведущие в город… До него доносился шум города, приглушенный расстоянием, — гудение множества голосов, топот множества ног…

Большой и богатый деловой город — но вновь что-то внутри него сказало: «Город неправильный». И ему померещились белые башни, вздымающиеся к небу, словно творение рук небожителей, полыхающие светом, грохочущие от шума, рев множества колес и моторов и быстрые крылья в закатном небе…

Они мелькнули — и исчезли, словно клуб дыма, развеянный ветром, так, будто их никогда и не было.

Он стоял на прежнем месте, тупо глядя на город и огромную равнину, простиравшуюся вокруг: леса, расчищенные луга, крыши деревушек. Вдали виднелись реки и три большие дороги, ведущие к дальним горам. По дорогам двигалось множество пеших и всадников, и над ними висела пыль.

Тени не перемещались. Солнце неподвижно висело в небе. Он не знал, сколько он так простоял. Время не двигалось. И это тоже почему-то казалось неправильным — это рыжее неподвижное солнце на пыльном небе.

Откуда-то сверху, словно с крыши этого здания, чем бы оно ни было, раздался медный гром гонга.

Каменные стены содрогнулись. Он слышал, как эхо прокатилось над землей, грозное и торжественное. Должно быть, то действительно был огромный гонг, гонг, созданный исполинами. Когда звенящие удары затихли, мир, казалось, наполнился тишиной.

Город внизу затих. Умолкли голоса, опустели улицы и рынки. Караваны, двигавшиеся по равнине, сошли с дорог и расположились на отдых под деревьями. Деревни притихли. Мир уснул.

А солнце висело на прежнем месте.

Ему снова начало становиться страшно. Город и равнина казались вымершими — слишком тихими в неизменном солнечном свете. Он отвернулся от узкого оконного проема. В одной стене находилась железная дверь, низкая и тяжелая. Он принялся стучать в нее кулаками и кричать. Он стучал и кричал, цока не охрип и не отшиб себе руки. Никто не отозвался. Снаружи не доносилось ни звука.

Он вернулся к койке, на которой проснулся, и увидел на выступе стены рядом кувшин с водой и глиняное блюдо с мясом и черным хлебом. Есть ему не хотелось. Он напился из кувшина, сел, стиснул голову руками и попытался вспомнить и понять хоть что-нибудь. Но все это было так же тщетно, как ломиться в запертую дверь.

Тут он снова взглянул на кувшин и еду — и глаза его вспыхнули. Он внезапно осознал, что это значит.

— Кто-нибудь должен прийти, — прошептал он. — Рано или поздно кто-нибудь придет и принесет еду. Они должны знать. Они скажут мне, кто я!

Он заставит их все рассказать! Кто он такой, откуда и зачем здесь. Он снова дрожал, но теперь уже не от страха, а от надежды. Он ждал. Его смуглые руки напряглись и яростно скрючились.

Он ждал.

Вероятно, стена и железная дверь были очень толстыми, потому что он ничего не слышал до тех пор, пока до него не донесся звук осторожно отодвигаемого засова. Он лег на койку и притворился, что крепко спит. Второй засов, третий… И дверь распахнулась вовнутрь.

Легкие шаги по каменному полу. Глядя сквозь ресницы в полутьме, он видел лишь расплывчатую маленькую фигурку, которая подошла и склонилась над ним.

Он протянул руки и схватил ее.

Глава 2 АРИКА

Кем бы ни было существо, которое он поймал, отбивалось оно, как маленькая пантера. Он зажал ему рот одной рукой, чтобы не кричало, потом встал и, несмотря на сопротивление, подтащил к рыжему лучу света.

И увидел, что это девушка.

Волосы у нее были черные, а глядящие из-под его руки глаза казались темными огненными точками. Он немного подержал ее так, следя за пустым дверным проемом и прислушиваясь. Потом прошептал:

— Я уберу руку, если ты не будешь дергаться. Но если ты хоть пикнешь, я тебя придушу!

Она кивнула. Он осторожно отнял руку от ее лица и увидел острый подбородок и алые губы, растянутые в зверином оскале: кошачье лицо, хищное, настороженное, выражающее готовность на все.

Но оно оставалось таким не больше мгновения. Потом лицо девушки смягчилось, и жестокое кошачье выражение исчезло так быстро, что он подумал, уж не почудилось ли ему. Теперь ее лицо стало таким же нежным и жалобным, как голосок, который прошептал:

— Почему ты так обращаешься со мной? Ты не помнишь меня? Я Арика…

— Арика… — медленно повторил он. — Арика? — Он сильнее стиснул ее руки. — Нет, Арика. Я не помню тебя.

Он схватил ее за плечи и принялся трясти, сам не понимая, что делает.

— Я не помню тебя! Я ничего не помню! Кто я? Скажи мне, кто я такой!

Темные глаза наполнились мягкой жалостью.

— Так было и раньше. Но я думала, ты запомнишь меня. Я приходила всего четыре ночи тому назад, сказать тебе, что готовлю твой побег. — Она умоляюще коснулась его. — Пожалуйста, не тряси меня! Я не знаю, кто ты и откуда пришел, и даже не знаю, зачем ты здесь. Я знаю только, что ты человек, и пленник, и… и я ненавижу нуми!

Часть его разума услышала это и содрогнулась от разочарования. Но брови его сдвинулись, и он изумленно уставился на нее:

— Четыре ночи? Сейчас что, ночь?

— Разве ты не слышал гонга?

— Ночь…

Он взглянул на луч света и медленно, как бы пробуя слово на вкус, произнес: «Темнота».

Он почувствовал, как девушка содрогнулась.

— Не произноси этого слова! Оно злое, как нуми. Пусти меня. Мы поговорим позже, когда будем в безопасности. Идем, нам нужно много пройти, прежде чем прозвучит дневной гонг.

Он медленно разжал руки. До него лишь теперь дошло, что она говорила о побеге. Ему ужасно хотелось выбраться из этого каменного мешка, и все же он почему-то боялся того мира, что видел из окна. Весь этот мир почему-то казался неправильным.

— Ночь… — повторил он.

«Закат, сумерки, тьма… Человек, идущий в сумерках… Куда же он шел?»

Голова у него закружилась, и на миг ему показалось, что покрывало отдернулось.

— Фэнн!.. — хрипло воскликнул он. — Мое имя — Фэнн… — Он закрыл лицо руками и прошептал: — Не знаю. Не помню. Все исчезло…

Она подхватила произнесенный слог.

— Ты еще вспомнишь, Фэнн! Но сейчас нам надо идти. Я всего лишь рабыня при храме. Если они меня поймают… — Она содрогнулась и добавила: —Другого случая у тебя не будет.

Она потянула его за руку, и он покорно вышел через железную дверь в коридор, где царила полная тьма. Он мысленно крутил так и этак слово «Фэнн» и все равно не мог вспомнить.

Почему-то казалось, что лучше уж быть безымянным, чем называться именем, которое ничего не значит.

Девушка Арика уверенно вела его вперед. Коридор оказался коротким: не столько коридор, сколько лестничная площадка.

Потом начались крутые ступени, высеченные в камне и ведущие вниз.

Когда лестница кончилась, рука Арики остановила его.

— Ни звука, — шепнула девушка. — Здесь опасно!

Она сделала несколько осторожных шагов. Тьма стояла кромешная, Фэнн ничего не видел. Потом сквозь мрак пробился луч тусклого света. Он медленно расширялся, и Фэнн увидел, как большой каменный блок бесшумно повернулся вокруг своей оси и открылось отверстие, в которое мог пройти человек.

Арика снова энергичным жестом приказала Фэнну молчать. Она шагнула в проем, и Фэнн последовал за ней. Каменный блок у него за спиной закрылся и снова слился со стеной.

Арика взглянула на него блестящими глазами, как бы ища одобрения своей хитрости, и Фэнн понял, что этот камень, проход и камера в конце прохода, наверное, были великой тайной, о которой Арике знать не полагалось.

Теперь они стояли в пространстве фута в три шириной. Позади была стена. Впереди — занавес из какой-то тяжелой черной ткани. Наверху и стена и занавес уходили в темноту.

Девушка поманила Фэнна за собой и пошла, держась ближе к стене, чтобы не задеть занавеса. Фэнн тщательно повторял каждое ее движение. Воздух был тяжел и неподвижен. В царившем здесь молчании было нечто такое, отчего у Фэнна мурашки ползли по спине.

Стена чуть заметно изгибалась внутрь. Она все тянулась и тянулась. Казалось, они бесконечно пробирались по этому узкому коридору за черным занавесом, таким же бесконечным, как стена.

Фэнна терзало любопытство, такое же сильное, как его беспокойство. Наконец Арика остановилась, и он выдохнул ей в самое ухо, указывая на занавес:

— А что за ним?

Арика поколебалась. Потом улыбнулась — довольно злой улыбкой. Некоторое время она разглядывала занавес, не прикасаясь к нему, наконец нашла место, где сходились две полосы ткани, и очень медленно, очень осторожно раздвинула их — совсем чуть-чуть, так, чтобы Фэнн мог заглянуть в щель.

Перед ним открылся мерцающий черный купол. Фэнн не мог определить его величину и высоту: казалось, купол высок, как небо, и величиной в пол-Земли. И снова в нем заворочались мучительные задавленные воспоминания.

Он знал, что все это лишь подделка. За черным занавесом скрывались обычные каменные стены, и верхний купол, вероятно, был обтянут той же темной тканью. Но это черное «небо» искрилось огненными точками, сияющими, как бриллианты, яркими, прекрасными, столь многочисленными, что все пространство под ними было озарено бледным сиянием, отражавшимся от ослепительно белых пиков и равнин.

Фэнн знал, что горы просто нарисованы на черной ткани и это белое внизу — всего лишь камень. Но трепет ужаса и узнавания охватил его, и голова пошла кругом.

Где-то когда-то он уже видел эти огни в ночном небе и Землю, укрытую белым покровом!

Голос Арики, такой тихий, словно это была всего лишь мысль, шепнул ему на ухо:

— Это храм Вечной Ночи. Видишь жрецов нуми? Они спят здесь, пытаясь умилостивить своих темных богов!

Только теперь он увидел их — и всякое ощущение узнавания и близости исчезло. Какие бы ночи и зимы он ни знавал, это не имело к ним ни малейшего отношения!

Они спали рядами на белых мехах, те, кого Арика назвала жрецами нуми. И это были не люди.

Или все же люди? Их тела походили на его собственное, но казались невероятно крепкими и сильными, словно принадлежали не людям, а львам. И они были мохнатые, как львы. Он видел их мягкие блестящие шкуры, длинные волосы, шелковистые бороды. Они были прекрасны в своей сонной мощи.

Одни были светлые, другие черные, третьи рыжие, четвертые седые — все того же цвета, какого обычно бывают человеческие волосы. И несмотря на мощь и блестящий мех, в них не было ничего звериного. Наоборот, они казались Фэнну некой высшей расой, превосходящей подобных ему людей настолько же, насколько люди превосходят скот.

«Все дело в лицах, — подумал он. — Холодные, мудрые, безжалостные, прекрасные лица, даже во сне исполненные мудрости и силы».

Внезапно его охватил нестерпимый гнев. Он уже видел такие лица раньше! Его затуманенный ум не мог вспомнить где, но он знал, что эти лица связаны с мукой, болью, утратой…

Он снова поднял глаза к сверкающему куполу, во тьму, к блистающим пикам. И увидел, как дик этот искусно воссозданный пейзаж, как далеко это равнодушное небо. Белые пики были остры, словно клыки, терзающие плоть. Этот пейзаж был враждебен человеку.

Он содрогнулся от ужаса и отвращения, отвернулся и отступил назад, и Арика отпустила края занавеса. Он увидел, что она по-прежнему улыбается своей загадочной улыбкой, выдающей тайные помыслы.

Она повернулась и пошла дальше, уверенно ведя пальцами вдоль стены. Вскоре перед ними беззвучно распахнулась еще одна дверь, и фэнн вслед за Арикой очутился на новой темной лестнице, ведущей вниз.

Спуск был очень долгим. Арика тщательно отсчитывала ступени. Несколько раз она предупреждала его о ловушках: ступенях, которые приводили в действие тайные механизмы, несущие смерть. Однажды Фэнну показалось, что она уронила — вернее, нарочно бросила на ступени — что-то мягкое, но он не стал ни о чем спрашивать, боясь, что она собьется со счета.

Когда они наконец вновь оказались на ровной площадке, Арика рассмеялась чуть дрожащим голосом и сказала:

— Нуми выстроили этот храм руками рабов-людей, а потом убили их, всех до единого, чтобы никто не узнал о тайных проходах. Но мы, люди, тоже не дураки по-своему!

Она явно гордилась собой. Фэнн коснулся ее плеча в знак благодарности. Но на уме у него было другое.

— Арика, кто такие нуми?

Он почувствовал, как она изумленно уставилась на него, и, когда она заговорила, голос ее звучал недоверчиво:

— Ты что, и их тоже забыл?

— Конечно, — ответил он. «И их, и мир, и себя самого. Сейчас я живу — но жил ли я раньше? Когда, где, как я жил до сих пор?»

Он стиснул плечо Арики. Она, казалось, поняла и не стала упрекать его.

— Нуми на их языке значит «новые люди», — тихо объяснила она. — Это народ, который явился из Великой Тьмы и завоевал нас. И мы с тобой еще не освободились от них!

Дойдя до конца короткого коридора, Арика остановилась. Фэнн услышал, как она перевела дух.

— Теперь осторожнее, Фэнн, — шепнула она. — Если' нам удастся миновать усыпальницу королей нуми, мы спасены!

И она отворила третью каменную дверь, поворачивающуюся на оси.

Фэнн шагнул вслед за ней в невысокую квадратную комнату, освещенную золотистым светильником, пылавшим на треножнике. На полированных каменных стенах висели золотые венки и были написаны имена. Фэнн подумал, что это и есть усыпальница, о которой говорила Арика. Потом он увидел арку, которая до того была скрыта дверным блоком.

— Это имена тех, кого они чтут и любят, — послышался шепот Арики. — А усыпальница королей — там.

Фэнн скользнул вперед и осторожно выглянул из-за арки. В пространстве за аркой не было ничего живого. Все было погружено в сонную тишину и окутано рыже-золотым светом, который струился из скрытых отверстий.

Это был большой зал. Высокий, мощный и словно бросающий вызов полным отсутствием каких бы то ни было украшений, словно нуми не нуждались ни в чем, кроме них самих. И вдоль стен темного камня стояли короли «новых людей», забальзамированные, в алых одеяниях, погребенные в стоячем положении в столпах из прозрачнейшего хрусталя, — величественное собрание существ, слишком гордых, чтобы склонять голову даже перед самим Владыкой смерти.

Фэнну показалось, что бородатые короли смотрят на него из своих стоячих хрустальных гробниц и их прекрасные губы улыбаются ледяной таинственной улыбкой.

Он услышал, как Арика судорожно вздохнула:

— Боги не оставят нас, Фэнн! Идем.

Ему не хотелось задерживаться здесь. Человеческие — и нечеловеческие лица мертвецов наполняли его неким ужасом. Они были уже на полпути к большой арке в дальнем конце зала, когда снаружи послышался топот копыт и звон упряжи, а потом голоса.

На миг они застыли, прислушиваясь. Приехавших было много. Множество ног шаркало по пыльной мостовой, кони топали и храпели. Фэнн бросил взгляд на Арику.

Ее темные глаза наполнились смертным ужасом, но губы были плотно стиснуты.

— Назад, в ту комнатку, Фэнн, — и молись!

Глава 3 ЛОВУШКА

Они стояли, застывшие и неподвижные, как мертвые короли, вжавшись в углы по обеим сторонам арки. Фэнн чуть повернул голову, и это позволяло ему видеть часть усыпальницы.

Все вошедшие оказались нуми. Часть из них была в солдатском снаряжении — эти остались при входе. А двое, мужчина и женщина, медленно направились в глубь зала вдоль рядов хрустальных гробниц.

У мужчины была золотистая борода, и одет он был в черное одеяние, отделанное морозным серебром. Женщина держалась по-королевски, ступала неспешно, как подобало ее почтенному возрасту. На ней было фиолетовое платье и такой же плащ, и волосы у нее были седые. Фэнн заметил, что лицо у нее такое же гладкое, как у Арики. Надменное и печальное лицо, а глаза — совершенно безумные.

Оба молчали. Они подошли так близко, что Фэнн решил, что они вот-вот вступят под арку. Потом мужчина — по одеянию

Фэнн признал в нем жреца — склонил голову и отступил назад, оставив женщину одну перед одетым в хрусталь телом высокого, широкоплечего, чернобородого короля, даже после смерти сохранявшего орлиный взор.

Женщина, казалось, целую вечность простояла там, вглядываясь безумным взором в лицо мертвого короля. Наконец она заговорила:

— Ты не меняешься, супруг мой. Отчего ты не меняешься? Почему ты не стареешь, как я?

Король смотрел на нее тусклыми агатовыми глазами и ничего не отвечал.

— Ну что ж, — сказала она, — это неважно. Мне нужно многое тебе рассказать. В твоем королевстве все не так, здесь всегда все не так, а меня никто не слушает! Человеческий скот сделался дерзок, а твой сын, которому слишком велик твой трон, государь мой, чересчур мягок и не желает покарать их!

Она все бубнила и бубнила, зло и недовольно. У Фэнна начала кружиться голова. У него возникло странное ощущение, будто мертвый король прислушивается к ее словам.

Жрец отступил, и Фэнну стало его не видно. Солдаты неподвижно стояли у входа. Солдатам было скучно, и глаза у них были сонные. Фэнн взглянул на Арику. На ее лице вновь появилось это кошачье выражение жестокости, которое он успел заметить еще раньше, в камере. На этот раз ошибиться было невозможно. Пальцы ее сжимались и разжимались, словно кошачьи когти, и тело было напряжено, как струна.

Фэнн начал покрываться испариной.

Королева нуми все говорила и говорила. Она рассказывала о своих бесконечных обидах, о безумствах и беззакониях, творящихся при дворе. Это была тщеславная злобная старуха, сумасшедшая, как мартовский ветер, и она все говорила и никак не хотела остановиться.

Губы Арики шевелились. Она не произносила слов вслух, но Фэнн разбирал их по губам.,

«Заткнись же ты! Вышние боги, пусть она заткнется и уберется отсюда! Если мы не выйдем в город до дневного гонга, мы оба погибли, и все из-за того, что эта карга не желает заткнуться!»

От молитв Арика перешла к проклятиям, а старая королева все говорила и говорила.

Время от времени Арика бросала взгляд на Фэнна, и глаза у нее были полны отчаяния. Фэнн и сам начал ощущать, как бегут мгновения. Он не вполне понимал, почему надо так спешить, но гнев Арики был вполне убедителен.

От стояния на одном месте у Фэнна заныли ноги. По груди и спине у него струился пот. Воздух был жаркий и душный, и слова королевы гудели в нем, словно пчелиный рой.

Внезапно старуха сказала:

— Я устала. Да ты, по-моему, все равно не слушаешь. Я ухожу. Доброй ночи, государь!

Она развернулась и пошла прочь, шурша фиолетовым одеянием. Жрец снова появился рядом с ней, ненавязчиво держась чуть позади. Стражники построились.

Фэнн взглянул на Арику. Она взглядом приказала ему молчать и не двигаться. Он еще успел подумать, что она за человек и почему так рискует ради него.

Женщина, жрец и стражники вышли из усыпальницы.

У Фэнна даже колени подогнулись от облегчения. Он остался стоять на прежнем месте, прислушиваясь к звукам, доносящимся снаружи. Наконец он перевел дух.

— Уехали, Арика! Слышишь лошадей?

Она кивнула:

— Вот старая клуша! Я слышала, что она часто является сюда по ночам, чтобы поговорить с этим. Но надо ж ей было именно сегодня…

— Ну, теперь-то все в порядке, — успокаивающе сказал Фэнн.

И тут в храм снова вошел жрец. Один.

Он шагал быстро, как человек, который избавился от неприятной обязанности и собирается заняться более интересным делом. На ходу он стукнул по одному из хрустальных столпов, так что тот зазвенел — и прочие столпы откликнулись слабым эхом, похожим на дальний звон колоколов. Жрец рассмеялся. Он шагал вперед, прямиком к арке. На этот раз не было никакой надежды скрыться. Он, видимо, направлялся к лестнице, ведущей в храм.

Фэнн ощутил, как напряглись его мускулы, словно по своей воле. Он затаил дыхание, чтобы жрец не услышал его раньше времени. Глаза Арики превратились в две узенькие сверкающие щелочки, и Фэнн увидел, что она тянется к своему поясу из желтой ткани.

Жрец вошел под арку. Фэнн прыгнул на него сзади и, обхватив одной рукой шею нуми, ногами обвил его бедра. Он рассчитывал на то, что жрец силен, и любого человека это внезапное нападение сбило бы с ног. Но Фэнн забыл, что нуми не люди.

Он и не подозревал, что живое существо может оказаться таким сильным. Казалось, тело под черным одеянием сделано не из плоти, но из гранита, китового уса и стали. Вместо того чтобы рухнуть наземь, жрец сам упал назад, пытаясь раздавить Фэнна.

Из груди Фэнна с болезненным хрипом вырвалось дыхание. Он ударился головой о камень, и на миг ему показалось, что все кончено. Где-то сверху послышался голос Арики. Этот голос настойчиво звал его куда-то, но слов Фэнн разобрать не мог.

И внезапно он осознал, что ненавидит золотистую тварь, которую сжимает в руках.

Эта ненависть не имела ничего общего с воспоминаниями или рассудком. Но она была так сильна, что Фэнн зарычал, будто зверь, забыв обо всем, кроме жажды убийства. Он испытал прилив новых сил — и жуткого вдохновения. Он теснее сжал ноги, и рука его превратилась в железную петлю, перекрывшую и крик, и дыхание, и ток крови. Он забыл о существовании Арики, забыл о побеге — в мире не осталось ничего, кроме этого вырывающегося золотистого существа, которое надо было убить.

Они выкатились из-под арки и стали бороться на полу у хрустальных столпов, и короли в алых одеяниях смотрели на них сверху вниз. Жрец нуми оказался на удивление силен. Сражаться с ним было все равно что пытаться сдержать порыв бури или наводнение, прорвавшее плотину.

Их сплетенные тела налетали на звенящие столпы. Одеяние нуми окутало их обоих, и скоро по черному с серебром расползлись пятна крови. Но Фэнн не ослаблял хватки. И не обращал внимания на боль. Он знал, что стоит ему разжать руки — и все погибло. И он не выпускал врага.

Пальцы жреца цеплялись за его ноги, стремились вырвать куски плоти из рук. Фэнн впился зубами в тело, покрытое золотистым мехом, ощутил вкус крови и все сильнее и сильнее стискивал руки и ноги…

— Фэнн! Фэнн!!! — донесся издалека голос Арики. Арика трясла его, звала куда-то… А он уже, начал уставать. Долго ему не продержаться. Зачем она тревожит его? Сперва надо убить жреца…

Он повернул голову, собираясь огрызнуться — и только теперь заметил, что нуми совершенно неподвижен и больше не пытается вырваться.

— Отпусти его, Фэнн! Он мертв. Он уже несколько минут как мертв. Фэнн, очнись же! Отпусти его!

Очень медленно Фэнн расслабился. Тело нуми тяжело соскользнуло с него. Он некоторое время смотрел на труп, потом попробовал встать. Ноги и руки тряслись, словно у старика.

Из изорванных запястий и по ногам струились темные потоки крови. Кости болели.

Арика помогла ему подняться. Теперь она смотрела на него с неким священным ужасом, к которому примешивалось еще что-то — Фэнн слишком устал, чтобы гадать, что именно. Быть может, сомнение или даже страх — и хитроумный расчет. Это ему не понравилось. Он снова спросил себя, зачем ей так хочется, чтобы он бежал от нуми.

Под одеянием у убитого жреца оказалось нижнее платье из тонкого белого холста. Арика поспешно разодрала его и наскоро перевязала раны Фэнна.

— А то по кровавому следу тебя и слепой разыщет! — пояснила она. — Ну, пошли!

Она вывела его из усыпальницы под сияние мрачного медного солнца, которое так и не сдвинулось с места. Дул сильный ветер. Он нес запахи жары и пыли, и горизонт был одет красным маревом.

Высоко вверху Фэнн увидел венчающий утес храм, наполовину высеченный в скале. Неприятное место. Зачем нуми держали его там? Чего они хотели от него?

И чего хотела от него Арика? И все же он был рад, что выбрался из храма.

Он ковылял вслед за Арикой по склону, поросшему высокими деревьями, которые шумели на ветру. Усыпальница королей была выстроена на уступе утеса, и почти под ней начинался город. Наверное, ночь еще не кончилась, потому что на улицах никого не было.

Слово «ночь» снова пробудило в нем ощущение неправильности. Фэнн взглянул на пылающее небо и покачал головой.

На полпути вниз Арика остановилась и достала из тайника сверток с одеждой.

— Вот, — сказала она, — одевайся. Накрой голову, Фэнн. Лицо спрячь!

Он неуклюже возился с одеждой — длинной бесформенной полосой ткани, выпачканной пылью и серой золок. Арика быстро закуталась сама и нетерпеливо помогла одеться Фэнну.

— Что это такое? — спросил он.

— Траурное одеяние. Людям дозволено ходить на кладбище только по ночам, так что, если нас и заметят на улице, никто не обратит внимания. А покойников у нас хватает! — зло добавила она.

— А почему только по ночам?

— А ты что думаешь, людям позволят болтаться без дела днем? Днем люди должны работать! Нуми держат нас не для забавы.

И она повела его дальше вниз по склону, почти бегом. Фэнн не поспевал за ней. Несколько раз Арика возвращалась и подгоняла его, тянула за собой, ругала, буквально умирая от беспокойства. Время от времени она бросала взгляд в сторону храма. Когда они отошли подальше, Фэнн увидел причину ее беспокойства: на крыше храма тускло блестел на солнце огромный гонг, высотой в несколько человеческих ростов.

Они вошли в город и замедлили шаг. Это были бедные кварталы: нагромождение убогих хижин, подобно мутному морю окружавших великолепный дворец и роскошные жилища нуми. Улицы были завалены мусором, повсюду слышался шорох крысиных лапок. Извилистые улочки, наполненные древними запахами скученных и давно немытых человеческих тел. Фэнн с отвращением фыркнул. Арика гневно взглянула на него из-под испачканного золой капюшона.

— О да, Фэнн, в камере воздух был чище! Но теперь тебе придется дышать этим!

Больше они не разговаривали. Глинобитные развалюхи спали под порывами пыльного ветра. Окна были затянуты кусками ткани или шкурами. Временами откуда-то доносился детский плач или собачье тявканье. Пока они шли по этому головокружительному лабиринту, им никто не попался навстречу, а если кто-то и заметил их, то виду не подал. Лицо Арики было осунувшимся и озабоченным, и Фэнн чувствовал, что она с превеликим трудом удерживается от того, чтобы пуститься бегом. Она сквозь зубы бранила старую королеву.

На крыше храма появились два жреца в черных одеяниях, казавшиеся отсюда крохотными куколками.

Арика свернула в совсем уже узкую уличку, больше похожую на щель между стенами. Здесь она все-таки рискнула пуститься бегом, безжалостно волоча за собой Фэнна.

Жрецы вдалеке наклонились, и мгновением позже огромный молот повернулся на противовесах, и над равниной пронесся первый резкий и звучный удар дневного гонга.

Фэнн увидел справа низенькую дверь, занавешенную засаленной тряпкой. Арика втолкнула ‘его внутрь, в душную темноту, ослепившую его после яркого солнца.

В темноте зашевелилось что-то большое, и мужской голос шепнул:

— Все в порядке?

— Он убил жреца, — ответила Арика. И велела Фэнну: — Сиди здесь'

Занавеска поднялась и снова упала. Фэнн повернулся, чтобы удержать Арику. Но траурное одеяние валялось на земляном полу, а Арика исчезла.

Большой человек в глубине хижины шевельнулся снова, очень легко для таких габаритов. На занавеске Фэнн увидел его тень. Человек медленно наклонился, подобрал брошенный плащ, и, когда он выпрямился, Фэнн мельком увидел его лицо в пыльном полумраке.

Это было лицо нуми.

Глава 4 ЗАБЫТЫЙ РОК

Фэнна охватила слепая ярость. Он все время в глубине души подозревал, что Арика замышляет какую-то подлость, но такого не ожидал! Его руки сами собой рванулись вперед, охватили жилистую шею, и под гулкий звон гонга он выдохнул лишь одно слово:

— Нуми!

— Постой! — прохрипел человек и отдернул занавеску, впустив луч света. Он задыхался в хватке Фэнна, но все же сумел выдавить: — Посмотри внимательней!

Фэнн присмотрелся — и неуверенно разжал пальцы. У человека отсутствовала борода, его щеки были гладко выбриты. Волосы оказались коротко подстрижены, и тело, одетое лишь в набедренную повязку, покрывал не мех, как у «новых людей», а лишь легкий пушок.

И все же эти глаза, форма черепа, черты лица… Их ни с чем не спутаешь!

Мужчина отвел руки Фэнна:

— Я Малех. Брат Арики.

— Брат Арики? А кто такая Арика? Чего она хочет от меня? — Руки Фэнна по-прежнему жадно тянулись к горлу Малеха. — И чего хочешь от меня ты, Малех? И почему ты так похож на нуми, только обритого и ощипанного?

— Я полукровка, — хмуро ответил Малех. — И Арика тоже. Могу заверить тебя, что мы оба не испытываем любви к нашим отцам, которые дали нам свою кровь, а теперь презирают нас за это. А что до прочего — это подождет до ночи. Я раб. И работаю в дворцовых садах. Если я не отправлюсь туда немедленно, меня высекут и добавят десять лишних ударов за то, что я наполовину принадлежу к племени хозяев. У Арики в храме то же самое. К тому же ее отсутствие может вызвать подозрения. Так что…

Он втолкнул Фэнна в соседнюю комнату. Она оказалась маленькая, но чистая. Очаг, два ящика для спанья, набитых соломой, стол, три или четыре грубо сколоченные скамейки.

— Вот и весь наш дом, — сказал Малех. — Сади тут. В окно не высовывайся. Воду, вино и еду найдешь. Успокойся и доверься нам, если можешь. Ну а если не можешь, даже после всего, что мы сделали, чтобы освободить тебя, — что ж, жрецы будут только рады получить тебя обратно.

Он развернулся, собираясь выйти, но остановился, снова обернулся и взглянул на Фэнна, как бы найдя в нем нечто особенно примечательное.

— Так ты убил жреца. — Глаза Малеха, более светлые, чем у Арики, почти желтые, вспыхнули злобной радостью. — Чем? Ножом? Или веревкой придушил?

Фэнн медленно покачал головой:

— У меня не было оружия.

— Что, неужто голыми руками? Врешь! — Улыбка Малеха напоминала оскал тигра. — Да воссияют над тобой боги людей, друг мой! — И с порога сообщил через плечо, как бы между прочим: — Нуми-полукровки, такие, как мы с сестрой, отчасти обладают ментальными способностями своих благородных отцов. В особенности моя сестра. Если ты решишься нам довериться, вполне возможно, что нам удастся вернуть тебе память, которую, по словам Арики, ты утратил.

И исчез прежде, чем Фэнн успел ответить.

Некоторое время Фэнн стоял, не двигаясь и глядя ему вслед. Могучий голос гонга затих, сменившись бесчисленными голосами пробуждающегося города, а те вскоре слились в ровный гул, похожий на гудение улья, сквозь который временами прорывался детский плач.

Но Фэнн ничего не замечал. В ушах у него по-прежнему звенели слова Малеха: «Нам удастся вернуть тебе память, которую, по словам Арики, ты утратил».

Он сел и попытался привести мысли в порядок, но обнаружил, что слишком устал. Раны мешали двигаться, все тело невыносимо болело. Малех ему не понравился. Арике он не верил. Он ничего не понимал. Зачем его заточили в темницу? Зачем освободили? Но, что бы нй случилось, возвращаться назад в храм ему не хотелось. И если он действительно сможет вспомнить, если у него будет имя, настоящее имя, и память о том, что произошло до вчерашнего дня…

Да пусть этот Малех хоть сам черт рогатый, а Арика — его сестра! Фэнн все равно отсюда не уйдет.

Он промыл царапины вином и выпил большую часть того, что осталось. Ему очень захотелось' отправиться вслед за Малехом, притащить его обратно и заставить расколдовать себя немедленно. Он чувствовал, что просто не в силах дождаться ночи. Но он сознавал, что это безумие говорит в нем. Он лег на соломенную постель, но заснуть не смог.

«Вспомнить! Снова стать нормальным человеком, у которого есть своя душа и своя жизнь!»

Но что он может вспомнить? Каким предстанет он пред собой, когда вспомнит? Какие пятна проступят у него на руках?

Но даже плохие воспоминания лучше, чем полное забвение, чем эти жалкие попытки нащупать хоть что-то в полной пустоте.

А что, если Малех солгал?

Было жарко, и винные пары затуманили его сознание. Его мозг не желал отдыхать, но тело требовало отдыха. Мир начал медленно уплывать от него. Он подумал, как странно, что Арика — наполовину нуми. Он не верил ей, но она такая красивая… Очень красивая…

Фэнн уснул и увидел во сне призрачные башни, вздымающиеся на фоне темнеющего неба, и слово «ночь» снова терзало его.

Дважды он заговорил во сне и произнес: «Я — Фэнвей».

Его разбудила Арика. Он не слышал гонга, отметившего конец дня и наступление ночи, не слышал он и как вернулись его спасители. Но они, должно быть, пришли уже некоторое время назад. На очаге булькал горшок с каким-то душистым варевом, стол был накрыт к ужину. Снаружи, в переулках, завывал ветер, наполняя воздух пылью.

Фэнн встал. Тело затекло и побаливало, но вообще он был в порядке и голоден как волк. И все же он почти не думал о еде. Его трясло от возбуждения, смешанного со страхом. Он рассказал Арике о том, что сообщил ему Малех, и требовательно спросил:

— Это правда? Вы действительно можете сделать такое?

— Ну, не сразу и не за один раз, но я могу попробовать. Только сперва поешь, Фэнн. Иначе твое тело будет мешать душе.

Это показалось ему разумным, и он сдержал нетерпение. Некоторое время он молча смотрел на Малеха и Арику, пытаясь понять, что они за люди, но в этой странной породе было нечто неуловимое.

— Зачем вы спасли меня? — вдруг спросил он.

— Я же тебе говорила, — ответила Арика. — Ты — человек, нуми держали тебя в плену. Люди не в первый раз исчезают из темниц нуми — хотя, надо признаться, в храме такое произошло впервые. Это было блестящее дело, Фэнн! Цени!

— И все же мне хотелось бы знать — зачем?

— Тебе обязательно нужна причина? — спросил Малех. — Неужто тебе никогда не случалось делать что-то без особых причин, просто потому, что это хорошо и правильно?

Фэнн бросил на него пронзительный взгляд:

— Незачем напоминать мне, что я не знаю ответа] Ну хорошо, я не стану обсуждать причины ваших поступков, по крайней мере теперь. — Он снова обернулся к Арике: — Чего хотели от меня жрецы? Зачем меня там держали?

Она покачала головой:

— Я так и не смогла выяснить. Рам-Син — это он держал тебя в темнице, Фэнн, — весьма выдающаяся личность. Он правит в храме, как король у себя во дворце, а ведь они там вечно враждуют и борются за власть. Но чего бы он ни хотел от тебя, это было для него очень важно, и он намеревался сохранить это в тайне от короля и даже от других жрецов. Иначе он не стал бы прятать тебя в той комнате. Ведь нуми могут делать с людьми все, что захотят, как люди со скотом, так что других причин у него быть не могло. — Она посмотрела Фэнну прямо в глаза. — Быть может, потому я и помогла тебе бежать, Фэнн. Я ненавижу Рам-Сина. Не забывай, я рабыня в храме с тех пор, как стала достаточно большой, чтобы подниматься на гору. Быть может, мне просто хотелось натянуть ему нос. Пусть-ка попотеет'

На ее лице появилась такая дьявольская ненависть, что Фэнн поверил в то, что это правда. Хотя бы отчасти…

Внезапно Арика улыбнулась:

— А тебя не удивляет, почему при всем при том Рам-Син до сих пор не ищет тебя по всему городу?

— Быть может, проще добыть другого человека?

— Может быть. Но я все же для верности сделала одну штуку — отчасти, разумеется, затем, чтобы отвести подозрения от себя. Ведь считается, что об этих переходах в храме знают лишь жрецы, королевская семья да кое-кто из придворных. Ну вот я и обронила на лестнице пояс одного господина из королевской семьи — Малех нарочно стащил его для меня. Поэтому Рам-Син должен решить, что это он тебя похитил и увел прямо во дворец. Так что я в безопасности, и ты тоже — по крайней мере пока!

— Какая же ты умная! — восхищенно воскликнул Фэнн. — Нет, в самом деле, ты ужасно умная!

Улыбка Арики стала шире. «Да, — подумал про себя Фэнн. — А не слишком ли ты умна, чтобы тебе доверять?» Но пока ему волей-неволей приходилось доверяться ей.

Он резко вскочил:

— Я не могу больше ждать! За работу, разрази вас гром! Давайте колдуйте — а то я больше не выдержу!

— Потише, Фэнн, — сказала Арика. — Все в порядке. — Она указала на постель: — Ложись. Расслабься. Ты должен помочь мне, Фэнн. Я ведь не нуми, которые могут делать с душами людей и животных все, что захотят. Тебе придется раскрыться передо мной, Фэнн. Не сопротивляйся. Пусть твой дух будет спокоен…

Он вытянулся на постели и постарался сделать, как она просила: расслабиться и отпустить свой дух на волю. Ее лицо нависало над ним. В полумраке оно казалось белым. Арика действительно была красива. Ее глаза полыхали странным темным огнем.

— Фэнн, — тихо произнесла она, — ты должен довериться мне, если хочешь вспомнить.

Малех подал ей чашку, и она поднесла ее к губам Фэнна:

— Это вино с отваром трав. Оно тебе не повредит. Просто поможет расслабиться и ускорит дело. Выпей, Фэнн.

Он не хотел пить эту отраву! Мышцы его снова напряглись, и он с подозрением уставился на Арику, готовый отшвырнуть ее и броситься бежать. Но она прорто отставила чашку в сторону и сказала:

— Ну, как хочешь. Ведь это ты потерял память, а не я.

Фэнн помолчал, потом сказал:

— Давай сюда питье.

Он выпил вино и снова лег, прислушиваясь к ее голосу. На этот раз расслабиться оказалось значительно легче. Постепенно он утратил всякое ощущение времени. Глаза Арики казались огромными, темными, и в них плясали огоньки. Эти глаза притягивали его, подчиняли его волю. Мягкие волны бесцветного тумана мало-помалу затягивали лицо Малеха на заднем плане, глинобитные стены, потолок, самое Арику — остались лишь ее глаза.

В последний момент он ощутил таящуюся в них силу — но было уже поздно. Они утянули его в кромешную тьму, и он не мог не подчиниться.

Глубокая-глубокая, безвременная тьма.

Голос…

Услышав этот голос, он как бы немного пробудился ото сна. Он вспомнил другой голос, который тоже говорил с ним, задавая вопросы, — но на сей раз отвечать было легче.

— Мое имя Фэнвей, — сказал он голосу. — Я в Нью-Йорке.

Да, отвечать было куда легче. Он рассказал о Таймс-сквер в летнюю ночь, о сиянии огней и шумных толпах. Он рассказал, как выглядит Сентрал-парк утром, после дождя.

— И очень скоро все это исчезнет, — сказал он. — Все здания, подземка, люди — все исчезнет, как будто их и не было, все будет забыто. — Он расхохотался. — В Цитадели трудятся! Они зарываются в самое сердце скалы над Оградой! Она почти готова — а что толку? Кому нужна Цитадель без людей? — Он снова расхохотался, жутким смехом. — «Покайтесь, ибо конец близок!» Каюсь, каюсь! Я породил сына и теперь раскаиваюсь, ибо он родился лишь затем, чтобы умереть!

— Фэнвей! Фэнвей!!! — Голос встряхнул его, привел в себя. — Ты должен вспомнить. Себя, Нью-Йорк, Ограду. Нарисуй их, Фэнвей. Нарисуй, как выглядит Нью-Йорк, как выглядит Ограда, чтобы ты мог вспомнить их, когда очнешься.

Понуждаемый голосом, он машинально принялся рисовать. Он не знал, есть ли у него бумага и карандаш. Ему было все равно. Он рисовал как во сне, рисовал знакомые очертания, и это наполнило его такой печалью и чувством утраты, что он разрыдался.

— Не буду рисовать, — сказал он. — Что толку рисовать накануне Разрушения?

Голос звал его. Он звал снова и снова, и Фэнвей бросился бежать.

Он бежал вдоль широкой серой реки. Наступала ночь, и над темнеющей водой поднимался густой холодный туман. Он окутывал его, скрывая мир, обреченный на смерть…

Глава 5 ТАЙНА ВЕКОВ

Рисунок углем на доске. Кривой, неуклюжий, неоконченный. Длинный и узкий островок между двумя реками вблизи моря.

Фэнн смотрел на него. Руки у него тряслись.

— Ты сказал, что это называется Нью-Йорк, — мягко сказала Арика. — Помнишь?

— Я… я не знаю… — Во рту пересохло, и говорил он с трудом. — Голова какая-то странная. Словно внутри полно дыма. Временами что-то появляется — и тут же снова исчезает. — Он почти умоляюще смотрел на Арику с Малехом. — А где это место, которое я назвал Нью-Йорком?

Малех покачал головой:

— Никогда о таком не слышал.

Голос у него был странный. Арика встала и вынула два кирпича из стены над постелью. За ними оказалась ниша, из которой девушка достала связку пергаментных свитков. Несмотря на отчаяние, Фэнн чувствовал, что Арика сильно возбуждена. Она расстелила свитки на постели рядом с Фэнном.

— Когда нуми явились из Великой Тьмы в ту часть мира, где живут люди, они сделали начертания земель, через которые прошли. Я украла их в храме много лет назад. Давай посмотрим, нет ли на рисунках нуми твоего острова.

Фэнн принялся рассматривать карты. Незнакомые карты незнакомой Земли. Нуми, должно быть, много странствовали. Имена и надписи были на неизвестном ему языке, но Арика показала ему пустыню, джунгли, горы, леса и море. И нигде они не нашли ничего похожего на остров, который он нарисовал в забытьи.

— Нет, — сказал он. — Его здесь нет.

Малех с Арикой переглянулись, и она развернула еще один свиток, последний.

— Вот, — сказала она, — это место, где родились нуми. Ты помнишь Зал Вечной Ночи в храме, Фэнн? Говорят, их родной край весь такой: белый, суровый и очень холодный. Это то, что люди называют Великой Тьмой.

— Не понимаю, — сказал Фэнн. — Что такое Великая Тьма?

— Другая сторона мира, — объяснила Арика. — Она никогда не видит солнца и всегда обращена к черным богам ночи. Говорят, они и породили нуми.

Фэнн принялся всматриваться в карту. Бесконечная белизна, лишь местами нарушаемая темными пятнами континентов. Вспоминая виденный мельком зал, Фэнн представлял себе зубчатые горы, вздымающиеся к черному небу, усеянному огнями, и неровный морской лед под ногами.

Зоркий Малех заметил его первым.

— Вот! — воскликнул он. — Смотрите! Видите? — Он провел по карте сильным пальцем. — Далеко от солнца, даже за пределами Сумерек, в самой Великой Тьме. Вот берег моря, две реки и остров!

Он издал резкий хрипловатый смешок и умолк.

— Дивное дело! — прошептала Арика. — Чудо, ниспосланное богами!

— Не понимаю, — как всегда сказал Фэнн.

— Я тоже! Слушай меня, Фэнн! Слушай внимательно и старайся запомнить. — Она схватила его за руку и стиснула почти до боли, будто пытаясь таким образом привлечь его внимание. — Я пыталась призвать назад твою память. Я напоила тебя снадобьем, которое должно было опрокинуть все барьеры в сознании, я пыталась раздвинуть решетки, за которыми заточена твоя память. Я звала тебя, и ты ответил. Ты сказал, что тебя зовут Фэнвей, и отвечал мне очень охотно. Но то, о чем

ты говорил, не принадлежит нашему миру! Ты говорил об огромных зданиях, о машинах, которые ревут в небе, на улицах и под землей. Ты говорил о дне и ночи, о луне, звездах, восходе, закате — о том, чего мы никогда не видели. — Ее ногти вонзились в руку Фэнна до крови. — Фэнн, ты вспоминал мир, каким он был до появления черной звезды — мир до Разрушения!

Он был рад, что Арика держит его за руку. Потому что внезапно твердая земля разверзлась у него под ногами, и он с воплем полетел в кружащийся водоворот.

— Я помню, помню! — прошептал Фэнн.

И закрыл лицо руками. Он мелко дрожал всем телом, и ладони покрылись соленой влагой.

«Я помню…»

Но помнит ли он на самом деле? Он по-прежнему не мог вспомнить всей своей прошлой жизни. Она являлась лишь отдельными эпизодами: разрозненными и очень странными, болезненными и в то же время отдаленными, как бы не имеющими отношения к его телу.

— Если я помню столь отдаленное прошлое, — хрипло сказал он, — значит ли это, что я принадлежу этому прошлому? Что Рам-Син каким-то образом вытянул меня оттуда?

Арика покачала головой:

— Мне кажется, что это невозможно. И все же мощь жрецов нуми велика…

Но тут вмешался Малех.

— А где находится Ограда? — горячо спросил он.

Но Фэнн не мог ответить — он был слишком скован страхом. Он чувствовал себя подвешенным над пропастью, зияющей меж двумя мирами. И он был чужим им обоим.

Малех в отчаянии вскинул руки, но Арика остановила его взглядом и сказала тем повелительным голосом, которому Фэнн отвечал в забытьи:

— Фэнн, покажи мне Ограду!

И он, не раздумывая, помимо собственной воли ткнул пальцем в точку на карте, нарисованной углем.

Глаза Малеха внезапно вспыхнули.

— Так вот что пытался вытянуть из него Рам-Син! — воскликнул он взбудораженным шепотом. — Он хотел знать, где находится Цитадель! И теперь мы знаем это. Фэнн это знает!

Фэнн заговорил. Это была медленная речь мертвого человека.

— Черная звезда, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Они смотрели на нее в свои телескопы. Они смотрели, как она приближается, и говорили нам, что мир, который мы знаем, скоро погибнет. Черная звезда, прилетевшая из космоса, чтобы уничтожить мир…

— Ты помнишь Разрушение? — прошептала Арика.

— Нет. Оно надвигалось — но еще не произошло. Черная звезда должна была пройти мимо Солнца. Они рассчитали ее путь, они знали, что будет. Она должна была раздробить несколько внешних планет и пронестись дальше; а оставшиеся миры будут разорены и изменятся… Мир был охвачен непередаваемым страхом, — медленно добавил он. — Мы боялись не за себя — за детей. Временами мы не верили, что такое может случиться. Мы смотрели на большие города, на горы, на зеленые земли. Мы смотрели на море — и не верили, что оно может измениться.

— И все же оно изменилось, — мрачно сказала Арика. — В легендах рассказывается, как все это произошло: когда черная звезда проходила мимо, вся Земля содрогалась и была разрушена, и вращение ее замедлилось, так что дня и ночи больше не стало. Как рушились города, двигались горы, моря выходили из берегов и гибли миллионы людей.

— Они знали, что случится, — сказал Фэнн все тем же странным, мертвым голосом. — Затем они и построили Цитадель — чтобы сохранить знания и силу человечества для тех, кто выживет.

Малех затрясся от горького смеха:

— И нуми охотились за этой легендарной Цитаделью, не подозревая, что она лежит в той самой Великой Тьме, из которой они пришли! Они нанесли на карту этот Нью-Йорк и не знали, что Цитадель находится там! А теперь с помощью Фэнна ее найдем мы!

Фэнн посмотрел на него и Арику безнадежным взглядом:

— А не все ли мне равно, кто обретет Цитадель? Единственный мир, который я помню, погиб. Сколько тысяч лет назад это было?

Лицо Арики вспыхнуло, и она крепко сжала его руки своими теплыми, сильными ладонями.

— Фэнн, как ты не понимаешь? Ты ведь человек — совсем человек. Ты успел посмотреть, как живут люди в этом мире. Либо рабами нуми в городах, либо бродячими изгоями в глуши. Так было с тех пор, как нуми впервые явились из тьмы, породившей их. Но ты, Фэнн, можешь сделать так, чтобы все стало иначе. Ты можешь избавить нас от нуми. Ты можешь сделать мир таким, каким он был до Разрушения, — благим, пригодным для жизни людей. Ты можешь вернуть людям все их утраченные знания!

— Или, быть может, — добавил Малех, — ты предпочтешь отдать Цитадель нуми, чтобы знания, хранящиеся в ней, помогли им сковать нас навеки?

Фэнн вспыхнул:

— Нет! Цитадель построили люди, такие же, как мы — и для таких, как мы!

Он снова вспомнил трагическую, последнюю надежду обреченного мира, надежду, сосредоточенную в Цитадели, ответе, который человек бросил надвигающейся ночи.

— Так помоги же нам найти ее, чтобы ее тайны достались человеку! — настаивала Арика. — Мы можем вывести тебя из города, и люди-изгои, живущие в глуши, помогут нам в наших поисках. Ты согласен вести нас?

Фэнн ощутил быстро назревающую в нем железную решимость. Эта решимость родилась не только из преданности своему роду, но и из ненависти к нуми.

— Я поведу вас! — сказал он сквозь зубы. — И если в Цитадели действительно таится какая-то сила, с ее помощью мы уничтожим нуми или прогоним их обратно во тьму. И быть может, — горячо добавил он, — там, в Цитадели, в том месте, которое называется Нью-Йорк, я вспомню все свое прошлое!

Малех вскочил на ноги, лицо его пылало от возбуждения.

— Я начну собираться немедленно! Нужно приготовить лошадей. Мы выберемся из города завтра ночью!

Он отдернул занавеску, собираясь выйти. Но навстречу ему снаружи ввалился человек, так неожиданно, словно его принесло завывающим снаружи ветром. Самый обычный человек, со следами бича на спине.

— Храмовые солдаты обыскивают город! — воскликнул он — и увидел Фэнна. Глаза его расширились, рот раскрылся, растягивая морщинистое лицо. Он что-то начал говорить.

Малех встал между ними, взял коротышку за плечо, развернул к себе и спросил:

— Куда они движутся?

— Они идут от усыпальницы королей и обыскивают каждый дом. Мы побежали предупредить. *

Свободной рукой Малех рубанул его за ухом. Коротышка молча сложился пополам. Малех затолкал его за бочку с водой в пристройке.

Фэнн пересек комнату и схватил Малеха за плечи.

— Он узнал меня! — хрипло сказал он. — Почему ты не позволил ему договорить?

— Не будь дураком! — отрезал Малех. — Он увидел чужого и удивился. Он продал бы тебя нуми за мешок зерна!

Лицо Арики побелело от ярости и отчаяния.

— Рам-Син слишком умен! Моя уловка не обманула его. Если бы у нас был хотя бы еще один день…

Но новообретенная твердая решительность Фэнна не позволила ему проникнуться их отчаянием.

— Мы отправляемся искать Цитадель! — сказал он. — И раз мы не можем ждать до будущей ночи, то отправимся немедленно!

— Но лошади… — возразил было Малех.

— Я видел загоны с лошадьми недалеко от ворот, — перебил его Фэнн. — Лошадей можно украсть. Идем!

Арика изумленно взглянула на него. Похоже, она изменила первоначальное мнение о нем и заразилась его решимостью.

— Он прав, Малех! Мы должны рискнуть — прямо сейчас!

Она достала траурные плащи для себя и Фэнна. Пока Малех наскоро сооружал траурное одеяние для себя из куска ткани, выпачканного золой из очага, Арика свернула свитки с картами и завязала их в свой пояс.

Фэнн вышел наружу первым. Узкая улочка была пуста, но вдалеке виднелись фигурки людей, перебегающих от дома к дому с предупреждением. Иссушающий ветер окутал их облаками пыли. В охристом небе пылало жестокое рыжее солнце.

— К каким воротам? — отрывисто спросил Фэнн.

— Сюда, — сказал Малех. — К воротам Пустыни.

Пыль скрывала все вокруг, словно туман. Они быстро шагали, опустив головы. Храм и скалы скрылись в пыльных облаках. Солдат пока видно не было.

Они прошли краем рыночной площади — она была пуста, лишь несколько человек спали в стойлах, свернувшись клубком. За рынком находились большие загоны для скота и помещения, где останавливались караваны, пришедшие из-за ворот Пустыни.

Рядом со стеной караван-сарая был обнесенный высокой изгородью загон для лошадей. В нем находилось по меньшей мере пятьдесят лошадей — лохматых низкорослых лошадок, которые терпеливо стояли, сбившись в кучу и отвернувшись от пыльного ветра. Было там еще с полдюжины оседланных лошадей, могучих стройных скакунов, привязанных отдельно.

— Вот, — сказал Фэнн. — Это наши кони. Специально для нас приготовлены.

— Это кони нуми! — предупредил его Малех. — Они не понесут человека. Это опасно…

— Не беспокойся, я с этим управлюсь! — отрезал Фэнн. — Только сперва надо взглянуть на ворота…

Он выглянул из-за угла изгороди. Перед ним лежала изрытая ветрами улица, столбы, отмечавшие ворота, а за ними — дорога, что вела через холмы в пустыню. Путь к свободе.

Ворота охраняли с полдюжины солдат нуми. Неподалеку стояли на привязи их высокие стройные скакуны.

— Там мы не проедем! — сказал Малех. — Это безнадежно.

В глазах Фэнна вспыхнул нехороший огонек.

— Отдай мне твой кинжал, — сказал он Арике, — а вы пока садитесь на коней и приготовьте одного для меня.

Арика пристально посмотрела на него — и отдала оружие. Они с Малехом скользнули обратно, к тому углу загона, где стояли на привязи лошади нуми.

Фэнн бросился к воротам загона, бесшумно отодвинул засовы и прошел сквозь табун лохматых лошадок в дальний конец загона.

И внезапно полоснул кинжалом по крупу ближайшей лошади. Лошадка шарахнулась и заржала от боли и страха.

Фэнн полоснул кинжалом другую лошадь. Она тоже заржала. Лохматые лошадки принялись носиться с места на место, напуганные ржанием и запахом крови.

Фэнн внезапно испустил крик, долгий пронзительный вой, в котором звучали странные волчьи интонации, и бросился на лошадей с окровавленным кинжалом. Весь табун тут же помчался прочь из загона.

Дорога у них была только одна. Пятьдесят лошадей выскочили наружу, топоча копытами и вздымая тучи пыли, и устремились к воротам Пустыни.

Нуми не смогли устоять перед таким натиском. Все произошло так неожиданно, что они даже не успели убежать. Очумевший табун стоптал их, снес преграду и увлек за собой их коней.

И, пристроившись вслед за табуном, почти в хвосте его, проскакали Фэнн, Малех и Арика.

Фэнн боролся с конем нуми с того момента, как вскочил на него, и только то, что скакун поддался общей панике, помешало ему сбросить человека наземь.

— Мечи! — крикнул Фэнн Малеху. — Хватайте мечи!

Впереди, в воротах, валялись мохнатые тела солдат, стоптанных табуном. Надо было прихватить оружие, которое лежало рядом с солдатами, но Фэнн не решался остановить своего скакуна.

Малех услышал его, придержал коня, с кошачьей ловкостью наклонился и подхватил два меча.

— Солдаты! — крикнула Арика.

Из загона выбежали полдюжины нуми и погнались за беглецами. Фэнн расхохотался, поймал на лету брошенный Ма-лехом меч и ударил своего брыкающегося скакуна рукоятью.

— Их кони у нас! Пусть ловят!

Они галопом помчались по дороге. Скакавший впереди табун устал и начал рассеиваться среди деревень.

Дорога шла наверх, к невысокому перевалу, ведущему через холмы. За перевалом лежали пустоши: медное солнце, медное небо, а под ними — голая рыжая земля.

— До Великой Тьмы далеко — а Рам-Син будет преследовать нас! — предупредила Арика. — Ради Цитадели он погонится за нами на край света!

Глава 6 В ПОИСКАХ ВЧЕРАШНЕГО ДНЯ

Они оставили караванную тропу и двинулись напрямик через пустыню. У них не было иного путеводителя, кроме болтовни караванщиков, слышанной Малехом на рынке.

— Я не знаю, где и как далеко отсюда лежит поселение изгоев, — сказал он Фэнну. — Но оно в той стороне, против солнца. — Он указал на свою тень, простирающуюся перед ним.

— Откуда ты знаешь, что эти люди помогут нам? — спросил Фэнн.

— Они все так или иначе пострадали от нуми, как и любой из ныне живущих людей. И ради того, чтобы найти Цитадель, они помогут!

Фэнн взглянул на голую землю:

— Что ж, чем быстрей мы их отыщем, тем лучше.

И они ехали всё дальше, следя, чтобы их тени все время лежали впереди, так быстро, как только осмеливались.

Фэнн ехал молча, погруженный в свои думы. Он укротил-таки коня нуми и теперь, после этого краткого порыва, снова обратился внутрь себя. Он думал о том, о чем говорили они с Арикой и Малехом, и о решении, которое он принял так быстро и уверенно.

Он не желал сомневаться и колебаться. Он принял твердое решение — оставалось лишь привести в порядок мысли. В городе он чувствовал себя растерянным, его все время куда-то вели, его терзала эта пустота в памяти и бесил мир, которого он не понимал. Здесь, на свободе, где не было ни стен, ни домов, он снова мог думать.

Он все еще не знал, ни кто он, ни откуда и как попал сюда. Ему казалось, что он вспомнит все это, когда доберется до Нью-Йорка. Но даже если он и не вспомнит, он зато помнит другое — мир, каким он был до черной звезды, до прихода нуми, гордость и отвагу людей, построивших Цитадель, чтобы знание, накопленное на Земле, не погибло.

«Говорят, в ней хранится все прошлое человечества. И будущее тоже! Цитадель будет стоять вечно, словно вызов, брошенный человеком надвигающейся ночи».

Ее построили люди, и она должна быть возвращена им. В глубине души Фэнна вспыхнул гнев против Рам-Сина. Он пытался похитить знание, принадлежащее не ему! Он собирался использовать знания, накопленные людьми, против рода человеческого! Ненависть Фэнна к нуми все росла, до тех пор, пока не перевесила все остальное — даже желание знать самому.

Он смотрел. Он смотрел вперед, через пустыню, и думал: «А ведь когда-то эта земля была зеленой, и люди жили на ней и были свободны! И так будет снова!»

Он улыбнулся Арике и подхлестнул коня. Его раздражало, что цель еще так далека.

Здесь не было храмового гонга, отмечающего наступление дня и ночи. Гневное солнце вечно пылало в небе. Яростный ветер хлестал путников, рыжие и охряные облака пыли носились над землей. Время остановилось. Люди были голодны и хотели пить. Время от времени они останавливались, чтобы дать отдых коням и поспать самим.

Вскоре после того как они во второй раз снялись с привала, Фэнн обернулся и увидел вдали столб пыли, поднятый явно не ветром.

— Рам-Син, — сказал он.

Малех кивнул:

— У них, наверно, есть запасные лошади, пища и вода. Они скачут быстро, а нуми сильнее людей.

Фэнн скривился в улыбке и повел их, путая следы, стараясь ехать по голому камню или по песку, где ветер тотчас заметал следы копыт. И на некоторое время столб пыли растаял вдали.

Но Малех сказал:

— Они знают, куда мы держим путь. Они догонят нас и без следов. И не забывай: Рам-Син — нуми, да еще жрец. Он сможет установить связь с нашими душами, и этого будет довольно, чтобы указать ему путь.

Фэнн сжал губы и ничего не сказал.

Их путь пролегал через бесплодные земли. Путники ослабели от голода, и им уже казалось, что они умирают, но вскоре голод забылся из-за жажды. Великолепные кони начали спотыкаться. Арика ехала молча, ссутулившись, да и мужчины выглядели не лучше.

Временами Фэнн останавливался и принимался копать землю во впадинах, там, где чахлая зелень указывала путь пересохшего русла. Иногда из земли выступали несколько капель грязной воды, которая помогала им не умереть.

Они в третий раз остановились на отдых, Фэнн не стал спать, а сидел и смотрел на пустыню покрасневшими глазами. Он думал о Цитадели и ощущал железную решимость выжить.

На горизонте вновь показался столб пыли. Фэнн выругался и стал будить остальных.

Они поехали дальше. Ветер дул не переставая. Внезапно конь Фэнна вскинул голову и захрапел, не слушаясь поводьев. Прочие принюхались к ветру и тоже принялись сворачивать. Казалось, лошадей охватило некое безумие. Они давно уже тащились шагом — а теперь перешли на неровный галоп.

Впереди показался голый каменный откос. Земля спускалась вниз, образуя неровную чашу у его подножия. Фэнн увидел, что из расщелины в откосе вытекает мутная река и разливается большим болотом, перед тем как исчезнуть в жаждущей пустыне. Фэнн всем своим существом устремился к этому пятну живой зелени, но оно было очень далеко и как будто не приближалось.

А потом он увидел людей, скачущих им навстречу, — жилистых, обожженных солнцем, на хороших, быстрых конях. В руках у них были копья, отливавшие алым в свете злобного солнца.

Их было человек пять-шесть. Подъехав, они окружили троих беглецов и заставили их остановиться. Потом оглядели Фэнна, Арику и Малеха и, увидев последнего, оскалились, словно волки, готовые растерзать добычу.

— Нуми! — выдохнул один,

— Полукровка… раб, — хрипло прошептал Малех и повернулся к ним спиной, чтобы они могли видеть шрамы от бича на спине.

Фэнн попытался втиснуться между ним и копьями.

— Они спасли мне жизнь… — прохрипел он. Он тоже почти не мог говорить от жажды. — Они помогли мне бежать из храма… — И зло добавил: — Дайте нам напиться!

Всадники долго разглядывали Фэнна, ничего не отвечая. Их молчание встревожило его. Он понимал, что причиной тому был Малех — Малех, который слишком похож на ненавистную тварь, бывшую его отцом. Зеленое болото томило Фэнна обещанием воды. Он взглянул на осунувшееся лицо Арики, на страдающих лошадей и так разозлился, что утратил всякую осторожность.

Он потянулся к человеку, который держал под уздцы его лошадь, схватил его за длинные волосы, выдернул из седла и воскликнул так громко, как только позволяла пересохшая глотка:

— Если мы умрем, никто и никогда не найдет Цитадель! Я знаю, где она! Вы слышите? Я знаю!

— Жрецы нуми гонятся за нами, чтобы узнать эту тайну, — прошептала Арика. — Мы просим у вас защиты. — Ей удалось выдавить из себя призрачный смешок. — Чего вы боитесь? Нас же всего трое!

Лица изгоев по-прежнему выражали холодное подозрение, но Фэнн видел, что они колеблются.

— Этой тайны не знает никто, — наконец сказал предводитель.

Фэнн смело взглянул в его суровые глаза:

— Ну что ж! Убейте нас. Пусть нуми вечно правят рабами и изгоями. Вам не хватает мужества, чтобы стать свободными.

— Ты путешествуешь в неподходящей для честного человека компании, — сказал предводитель, снова взглянув на Мале-ж. — Но пусть решает Ланнар. Отдайте мне ваши мечи! — Получив оружие, он развернул коня. — Едем!

И они поехали к болоту, которое простиралось у подножия скалы на несколько миль, широкое, зеленое, усеянное островами, поросшими деревьями и высокими кустарниками. Посреди красного марева пустыни оно было красивым: благодатным, мягким и влажным.

Путешественникам позволили остановиться у мелкого озерца, чтобы напиться и умыться мутной солоноватой водой, которая показалась Фэнну небесным нектаром. Потом их заставили ехать дальше.

— Держитесь след в след друг за другом, — сказал изгой. — Стоит поскользнуться — и вас уже не сыщут.

И он принялся пробираться по невидимой тропе через лужи грязи, меж чавкающих топей и зеленых омутов. Местами под водой были проложены мостки, узкие и скользкие. Фэнн догадывался, что, если их убрать, брлрто сделается непроходимым.

Поначалу он не замечал никаких следов жилья. Потом, по мере того как они забирались все глубже в болото, он увидел под деревьями на более крупных островках хижины, сплетенные из прутьев и обмазанные глиной. Мужчины и женщины смотрели на проходящих мимо незнакомцев, а голые ребятишки плескались в грязи и что-то вопили им вслед.

Вскоре они снова выбрались на твердую почву — узкий и длинный островок под самой скалой. Всадников встретил ожидавший их человек. Там были и другие, но Фэнн видел лишь одного, худощавого, черноволосого, улыбчивого — пламя и сталь, сдержанные и отточенные острым разумом.

Фэнн понял, что это и есть Ланнар, и снова обрел надежду. Человек, который привел их из пустыни, спешился и заговорил. А Ланнар тем временем не спеша разглядывал всех троих.

— Он говорит, что знает тайну Цитадели! — закончил провожатый, указывая на Фэнна.

Лицо Ланнара незаметно напряглось, так что черты лица вдруг обрели стальную твердость. Он взглянул на Фэнна — исхудавшего человека на загнанной лошади, со странным терпением ожидающего решения своей участи.

— Это правда? — спросил Ланнар.

— Правда.

На скулах Ланнара заиграли желваки.

— Слезайте с коней, — сказал он всем троим. — Мне надо поговорить с вами. — И, развернувшись, направился к большой хижине, предварительно отдав пару приказов, которых Фэнн не расслышал.

Фэнн и его спутники неуклюже спешились и последовали за ним. Люди, бывшие с Ланнаром, смотрели на них с враждебностью и волчьей кровожадностью.

Тенистая хижина внутри была убрана роскошно, но беспорядочно. Яркие шелка, коврики, отдельные предметы роскошной мебели, хрустальные и золотые блюда — добыча, награбленная в караванах, что курсировали между городами нуми, — выглядели странно в сочетании с глинобитными стенами и земляным полом.

Откуда-то из глубины хижины появились женщины, принесли хлеб, вяленое мясо, воду и вино. Фэнн и его спутники жадно набросились на еду. Им показалось, что ее было очень мало.

— Потом вас покормят еще, — сказал Ланнар. — Сейчас вам нельзя слишком много есть — вы заболеете. — Он наклонился вперед в своем золоченом кресле. Его жилистое тело было натянуто, как струна. — Ну! Так что же вы знаете о Цитадели?

Фэнн неторопливо рассказал ему все. Ланнар слушал. Глаза его горели ровным жарким пламенем. Люди, сидевшие в темноте, тоже слушали. Фэнн слышал их дыхание, частое и напряженное. Время от времени Арика и Малех что-то добавляли. Наконец у ног Ланнара расстелили свиток, на котором был изображен остров, затерянный в Великой Тьме.

— Цитадель здесь, — сказал Фэнн и умолк.

Ланнар хрипло вздохнул и, встав, принялся расхаживать взад-вперед. Он был похож на большого кота. Внезапная надежда опьянила его, но он не утратил подозрительности. Он был слишком стар и суров, чтобы принимать чьи бы то ни было слова на веру.

Внезапно он схватил Фэнна за волосы и, откинув назад его голову, принялся изучать его лицо горячим пронзительным взором, который, казалось, видел все насквозь.

— Ты говоришь правду, — сказал Ланнар. — Но, быть может, это нуми внушили тебе это и заставили в это поверить.

— Это правда, — твердо ответил Фэнн.

— Воспоминания! Сны! — произнес Ланнар и отпустил его. — Чем ты это докажешь? Сны не имеют плоти и кости, в них не за что ухватиться!

— Я могу снова открыть его разум, — сказала Арика. — И ты услышишь, как он рассказывает о прошлом, которое помнит.

Ланнар полупрезрительно взглянул на нее:

— Знаю я эти штучки нуми! Я знаю, что они могут сделать с человеческим разумом. Это все слова, они ничего не доказывают.

— Но зачем нам обманывать вас? — тихо спросил Малех. — Что мы выигрываем?

— Не знаю. Я не вижу, что вы можете выиграть, но, возможно, это просто скрыто от меня. — Он посмотрел на полукровку и с вкрадчивой злостью добавил: — Я слишком давно на собственной шкуре узнал, что нуми доверять не следует.

— Нуми… — прошептал Малех. — Нуми!

Он вскочил и навис над Ланнаром. Глаза его полыхали такой яростью, что казалось, будто он вот-вот схватит Ланнара и разорвет его на куски. Потом он расхохотался:

— Нуми! Ланнар, это же смешно! Ты даже не подозреваешь, как это забавно. Эта шутка преследует меня всю жизнь. Нуми презирают меня, потому что я человек, а люди стремятся убить, потому что я нуми! — Он бросил на Арику взгляд, исполненный ненависти. Это поразило Фэнна. — Сестре повезло больше! Она выглядит как человек!

Он снова обернулся к Ланнару. Jot не сделал ни шага и даже рукой не шевельнул. Малеху его бесстрашие показалось пренебрежением. Он снова рассмеялся, резко, неприятно:

— Вот если бы я стоял над тобой, Ланнар, в меху, с бородой, в полном одеянии нуми, тогда все было бы иначе. О да! Но я гол и чисто выбрит, и потому я ничто! — Внезапно он рухнул на стул и угрюмо ссутулился. — Испытай свою отвагу на Рам-Сине, Ланнар! Поглядим, как ты будешь смотреть в глаза ему!

— Рам-Син? — переспросил Ланнар. Судя по его тону, он относился к этому имени с большим почтением.

Фэнн встал.

— Да, — сказал он. — Рам-Син. Я рассказал вам все, и моя история правдива. Рам-Син вам это докажет. Он гонится за мной от самого города, чтобы вырвать у меня тайну.

Он помолчал, чтобы его слова дошли до всех присутствующих.

— Рам-Син не станет гоняться за обычным пленником или за каким-то рабом, — сказал Ланнар как будто самому себе.

Он снова принялся шагать по комнате, на этот раз медленнее. Фэнн подошел и встал перед ним.

— Дай нам то, что нужно, Ланнар, и мы отправимся дальше одни.

— Нет. — Некоторое время Ланнар молчал, вглядываясь в исхудалое лицо Фэнна. Взгляд его прищуренных глаз был отрешенным. Потом он пробормотал: — На нем печать пустыни, такая же, как на мне. — И рассмеялся. — Нет, Фэнн! Мы поедем вместе. В конце концов, я рискую жизнью каждый раз, когда иду грабить караваны. А шанс найти Цитадель стоит риска, даже если он невелик. И здесь найдутся люди, которые думают так же.

Арика вскочила на ноги. Она смотрела на Ланнара, но, казалось, была не в силах говорить. Глаза у нее блестели — Фэнн увидел, что в них стоят слезы. Внезапно она повернулась и обняла его.

— Боги с тобой, Фэнн! — прошептала она.

Фэнн понял, что, сам не заметив как, заставил ее привязаться к себе.

— Мы найдем Цитадель! — яростно бросил он Ланнару через плечо Арики.

Снаружи донеслись чавканье копыт по грязи и крик:

— Ланнар! Ланна-ар! Нуми идут!

Глава 7 ВЕЛИКАЯ ТЬМА

Хриплый рев рогов поднял по тревоге всех жителей болота. Из пустыни прискакали еще два или три всадника — последние патрули. Мостки были убраны. Из-за деревьев острова Фэнн видел, как отряд нуми спустился к зеленой воде и остановился. Ланнар рассмеялся в диком веселье:

— Они много поколений пытались стереть нас с лица земли. Но болото оказалось им не по зубам! — Он указал на островки. — Видите наших лучников? Даже если нуми с помощью чуда или предательства удастся пробраться сюда, стрелки перебьют их на тропе. Так что они являются сюда, угрожают нам, заманивают нас всяческими посулами, а потом у них кончаются припасы, и они убираются восвояси. — Брови его сдвинулись. —

Все в черном с серебром? Из храма, — стало быть? Похоже, ты не лгал, Фэнн!

Он отошел в сторону и быстро переговорил со своими военачальниками. Фэнн остался на месте, глядя на нуми. Они находились слишком далеко, чтобы разглядеть лица. Но предводитель в черном, на черном коне, был хорошо заметен даже отсюда. Фэнн содрогнулся.

Арика стояла рядом. Лицо ее было озабоченным.

Командир солдат принялся кричать в трубу из коры, усиливающую голос. От имени Рам-Сина он предлагал изгоям помилование, власть и награду за возвращение беглого раба, убившего жреца.

Болото не ответило. Командир повторил предложение трижды — болото молчало.

Тогда далекая фигурка, бывшая Рам-Сином, протянула руку и взяла трубу.

Голос Рам-Сина отчетливо разнесся над болотом:

— Фэнвей! Тебе не уйти от меня! Я привлек твою душу, и теперь она принадлежит мне. Когда настанет час, я позову — и ты подчинишься мне!

Этот голос опалил мозг Фэнна, словно огнем. Он уже слышал его раньше — повелительный, безжалостный. Он слышал — и повиновался.

Рам-Син развернул коня и ускакал. Его воины ускакали следом.

Фэнна душил страх. Он пытался крикнуть вслед жрецу нуми что-то вызывающее, но слова не шли на ум. Горячее солнце жгло его, но ему было холодно и на лице выступил липкий пот.

— Он лжет, Фэнн! Он лжет! — воскликнула Арика.

Но Фэнн покачал головой и пробормотал:

— Лжет? Я не уверен…

Он обернулся к Ланнару. Взгляд у него был странный.

— Долго ли вам собираться?

— Мои люди уже готовят коней и припасы.

Ланнар глянул на него искоса. Этот взгляд, казалось, пронзил Фэнна подобно мечу. Но Ланнар ничего не сказал о словах Рам-Сина и кивнул вслед удаляющимся нуми:

— Они отступили, чтобы мы решили, будто вольны идти куда пожелаем. Но они будут подстерегать нас и погонятся за нами. Однако у нас есть запасной выход: тропа вверх по утесу, вырубленная давным-давно на случай нужды. Нуми придется одолеть много миль, прежде чем они выберутся на плато, так что мы намного опередим их.

Он усмехнулся — нервно, по-лисьи оскалил зубы, — и Фэнн понял, что Ланнар не меньше его самого торопится в путь.

— Много людей я взять не могу, — сказал вождь. — Но небольшой отряд движется быстрее, и его легче прокормить. Однако в конце концов нам все равно понадобится помощь. Нуми вдвое больше, чем нас, и оружие у них лучше. Поэтому я приказал отправить гонцов в другие племена и попросил их следовать за нами. — Он помолчал и добавил: — Это безумие, Фэнн. В Великой Тьме, без солнечного света и тепла мы долго не протянем. А нуми будут у себя дома. Несмотря на то что поколение Рам-Сина, должно быть, никогда не видело тех земель, это там они стали такими, какие они есть. — Он пожал плечами. — Что ж, посмотрим, что смогут сделать безумцы! А теперь тебе лучше лечь спать, пока есть возможность.

Фэнн пошел в дом Ланнара, где лег и уснул. Он спал беспокойно, и сны ему снились дурные. Так что он был рад, когда настало время вставать и трогаться в путь.

Малех тоже ехал с отрядом. Никто даже не предполагал, что может быть иначе. Но держался он чуть в стороне, с гордым и замкнутым видом, ни с кем не разговаривал, и Фэнн видел, что Ланнар краем глаза приглядывает за ним.

Они поднялись на плато по крутой тропке, двадцать человек, вооруженных мечами, луками и топорами. И с каждого островка на болоте люди смотрели им вслед со страхом, надеждой и изумлением.

С вершины утеса Фэнн оглянулся назад, на огромную, бесплодную, выметенную ветрами пустыню, простирающуюся под медным небом. Он прошел ее и выжил, и теперь она уже казалась ему родной и знакомой. Ему было почти жаль расставаться с ней и уходить в бездорожную тьму, враждебную роду людскому.

Вдалеке показался столб пыли, отмечающий путь нуми. Они ехали вдоль каменного склона. Значит, погоня уже началась.

Впереди плато уходило вдаль, к короткому горизонту. Ржавые облака ползли низко, почти над самой землей. Жесткие травы сгибались под порывами ветра. Отряд находился высоко над пустыней, и Фэнну показалось, что ветер стал пронзительным, с намеком на холод.

Люди построились для долгого путешествия, двадцать человек и сорок лошадей, и направились вперед, к Сумеркам и Великой Тьме.

Это было странное путешествие. Времени не существовало. Первая часть пути была знакома Ланнару. В некоторые времена года на плато бывало много дичи и прочей пищи, и люди с болот поднимались за ней сюда. Но скоро они оказались за пределами земель, известных Ланнару. Они тащились через бесконечный лабиринт мрачных холмов. Тени делались длиннее, солнце у них за спиной опускалось все ниже и ниже, и ветер становился все более резким и холодным.

Эти земли были слишком холмистыми, чтобы видеть, что делается позади. Но время от времени люди замечали далекий свет лагерных костров, и Фэнну казалось, что с каждым разом костры оказываются все ближе.

Пустынные лошадки были некрупными, но крепкими, выносливыми и более привычными к тяжкому труду и скудной пище, чем кони нуми. Фэнну нравились эти упрямые и норовистые коньки. Это было единственное преимущество отряда перед нуми.

— Погоди, — говорил ему Ланнар. — Скоро нам всем придется топать пешком.

Ветер становился все сильнее и холоднее. Начались ливни и грозы. А в один прекрасный день Фэнн, проснувшись, обнаружил, что вся земля укутана холодным белым покровом. Люди помрачнели и сделались молчаливы. Фэнн понимал, что им страшно.

Ему и самому начинало становиться страшно.

Арика старалась держаться поближе к нему. Она казалась очень сильной для своего хрупкого сложения. Ехала она наравне с мужчинами и никогда не жаловалась. Когда все ложились спать, сбившись в кучу возле костров, само собой выходило, что она оказывалась рядом с Фэнном. Говорили они мало — как и все прочие. Они ехали вперед, съедали свои скудные порции и спали. Они слишком устали, чтобы думать о чем-то еще.

Малех все время держался в стороне. Казалось, он невзлюбил даже собственную сестру — ее люди терпели, хотя нельзя сказать, что относились к ней очень тепло. У него отросла борода и волосы стали длиннее. Он кутался в кожи и меха, как и все прочие, и теперь, когда тело его было прикрыто, его невозможно было отличить от чистокровного нуми. Он, казалось, не нуждался в тепле костра и спал один, как бы похваляясь своей выносливостью.

Чем больше Малех делался похож на нуми, тем. больше росло недоверие и ненависть к нему со стороны людей из племени. Но сила и нечеловеческая выносливость Малеха не раз выручали их в трудную минуту. Это заставляло изгоев сдерживать отвращение.

Одна из лошадей пала. С нее содрали шкуру и заготовили мясо впрок.

— Они все передохнут, — мрачно предсказал Ланнар. — Но зато у нас будут шкуры, и нам хватит еды до конца путешествия…

Он вырос в пустыне и не любил смотреть, как умирают лошади.

Солнце висело позади над самым горизонтом, точно раскаленный уголь. Изгои спустились в долину, полную снега и тьмы, а когда они поднялись на другой ее склон, солнце исчезло за горами.

— Вот что люди называют Сумерками, — прошептала Арика.

Небо все еще оставалось светлым. Земля пошла под уклон, постепенно выравниваясь. Здесь не было ни деревьев, ни даже приземистых кустарников, которые росли на границе Сумерек. На выметенных ветром скалах торчали лишь морщинистые лишайники, а замерзшая земля все время оставалась белой.

Лошади умирали одна за другой. Замороженное мясо прятали в тайниках, чтобы было что есть на обратном пути — если, конечно, придется возвращаться. Люди страдали от холода. Они привыкли к сухому жару пустыни… Трое заболели и умерли, один упал и разбился насмерть.

Сумерки незаметно сгущались, сменяясь ночью. Рыжие кучевые облака дневной стороны сменились серыми грозовыми тучами и туманами. Путники пробирались сквозь сгущающийся туман и падающий снег и наконец оказались в полной темноте.

Ланнар повернул к Фэнну худое, изрезанное морщинами лицо.

— Безумцы! — проворчал он. И это все.

Они шли через Пояс бурь. Потом туман внезапно рассеялся, ветер переменился и разогнал облака.

Люди замедлили шаг, потом остановились совсем. Они стояли и смотрели, охваченные страхом и благоговением, слишком глубоким для того, чтобы выразить его словами. Фэнн увидел, что из-за несущихся по небу облаков исходит странное призрачное сияние. Арика незаметно взяла его за руку и стиснула ее. Малех стоял поодаль, вскинув голову и глядя на небо блестящими глазами.

В разрыве между облаками — большая долина, усеянная звездами. Разрыв расширился, облака унесло ветром, и небо обрушилось на застывших в ожидании людей, детей вечного дня, никогда не видевших ночи.

Они смотрели в черные глубины космоса, полыхающие миллионами искр ледяного огня. И демонический лик луны смотрел на них сверху, усеянный огромными тенями, исполинский, насмешливо ухмыляющийся. На этом лике была печать смерти.

Кто-то издал тонкий, дрожащий вопль. Какой-то человек повернулся и побежал прочь, назад, спотыкаясь, падая, продираясь к навеки оставленному им свету.

Людьми овладела паника. Многие попадали наземь и закрыли головы руками. Другие застыли на месте, вцепившись в свои мечи и топоры, забыв обо всем на свете. А Малех расхохотался. Он вспрыгнул на ледяной холмик и стоял, возвышаясь над всеми, и казалось, будто холодная ночь венчает его голову звездами.

— Чего вы боитесь? Глупцы! Это луна и звезды! Ваши отцы знали их и не страшились!

Презрение и сила, звучавшие в его голосе, пробудили гнев в сердцах людей. Их страх нашел выход. Они бросились на него, и Малех погиб бы на месте, не успев перестать смеяться, если бы Фэнн и Ланнар не остановили нападающих.

— Это правда! — воскликнул Фэнн. — Я их видел! Я видел ночь, какой она была до Разрушения. Вам нечего бояться!

Но сам он был испуган не меньше.

Фэнн, Ланнар и бородатый Малех, окончательно переставший походить на человека, снова выстроили людей и заставили их идти вперед. Их осталось пятнадцать из двадцати. Они были одни перед лицом Великой Тьмы. Крохотные комочки жизни, с трудом пробирающиеся через мертвое белое безмолвие под дикими, чуждыми звездами. Холодная луна смотрела на них сверху, и частица ее безумного света проникла в их глаза и осталась там.

Пятнадцать… Двенадцать из них дошли до ледяной реки океана, мерцающего хаоса, рассекающего мир надвое. Малех взглянул на восток, туда, где вставала луна. Фэнн услышал, как он пробормотал:

— Из-за океана, из самого сердца Великой Тьмы — вот откуда пришли мы, «новые люди», завоевавшие Землю!.

Следуя истертой карте, отряд повернул на север и пошел вдоль берега. Люди были похожи на пугала: голодные, замерзшие, забывшие о том, что когда-то жили иной жизнью, под теплым солнцем, — и почти забывшие, ради чего они оставили эту жизнь.

Девять из них увидели остров меж двух замерзших рек, у замерзшего моря, и на острове — остатки высоких башен, одетые льдом.

Девять из них увидели Нью-Йорк.

Глава 8 ЦИТАДЕЛЬ

Фэнн с Арикой стояли вдвоем на высоком утесе над рекой. Остальные ждали позади, и ожидание их было жестоким. Их лица страшили Фэнна.

Потом он забыл о них. Он смотрел вперед, за белую реку, через белые снега и блестящие ледяные выступы, на город на острове, безмолвно лежащий под черным небом, усеянным звездами.

В городе не было ни огонька — лишь холодное сияние луны освещало его. Там царила тишина, нарушаемая только голосом ветра. Но даже в смерти город не утратил своего величия. Разрушенные башни гордо вздымались из-под сковавшего их льда, сохранив прежнюю высоту. Нью-Йорк не был городом. Это был сон титанов, и катастрофа, разрушившая полмира, не смогла сровнять его с землей.

Фэнн охватили гордость и печаль, смешанные с отчаянием, столь глубоким, что он не мог его вынести. Воспоминания нахлынули на него, разрозненные картины прошлого, расплывчатые, но вселяющие сожаление и тоску по былому.

— А ведь когда-то он был живым! — прошептал Фэнн. И слезы покатились у него по щекам и замерзли сверкающими льдинками.

— Вспомни, Фэнн! — сказала Арика. — Вспомни те дни, когда этот город жил. Вспомни, где была построена Цитадель.

Ее лицо появилось перед ним, бледное в рамке из темного меха. Глаза у нее были огромные, наполненные морозным лунным светом, в них был приказ, который нельзя было не исполнить.

— Здесь ты сможешь вспомнить, Фэнн-вей! Здесь твое прошлое. Смотри на город. Вспомни!

Ее взгляд проник в глубь его мозга, и голос звучал, отдаваясь звенящим эхом в темных коридорах сознания. Фэнн посмотрел через ее голову на город. Его лицо медленно изменилось. Он больше не был Фэнном. Он был иным человеком и видел иной мир.

Он пришел, чтобы увидеть Цитадель. Они все приходили сюда за этим. Девятое чудо света, величайшее творение человечества. Оно влекло их к себе неким уродливым обаянием. То был символ смерти, но смерти, которая настигнет не их. И потому они могли смотреть на нее с восхищением и законной гордостью.

На Ограде горели огни. Толпы народа, детские крики летним вечером, лоточники, музыка… За Гудзоном возвышалась сверкающая громада Нью-Йорка, расправляющая исполинские плечи на фоне неба.

Он пошел вперед. На ходу ему показалось, что он видит некий иной, призрачный пейзаж, ледяную пустыню и развалины города, вздымающиеся из снегов…

Он пришел, чтобы увидеть Цитадель. Потоки света, множество народа, шум толпы, охранники в форме, человек с громкоговорителем…

«На полмили уходит под землю… твердая скала… по площади больше, чем Эмпайр Стейт Билдинг… стальной каркас… надежная защита от землетрясений и наводнений… обогрев и подача воздуха обеспечиваются автономными опечатанными атомными генераторами, рассчитанными на пять тысяч лет…»

На поверхности почти ничего не было видно. Только огромные створки двери на возвышении — стержень из нержавеющего сплава во много футов толщиной, уходящий в гнездо из того же материала, утопленное в скалу.

Громкоговоритель продолжал вещать, объясняя устройство двери, описывая механизм, работающий на сжатом воздухе, который переживет само время, и систему рычагов, которые должны открыть дверь после того, как она будет опечатана — после Разрушения.

Для этого не нужно никаких орудий — лишь человеческие руки и человеческий разум. Разум, который догадается, как отворить эту дверь, сумеет и воспользоваться тем, что хранится внутри.

Толпа двинулась ко входу, чтобы спуститься в Цитадель, и Фэнн пошел вместе со всеми. Дверь была перед ним. Но он не мог подойти к ней. Перед дверью находился барьер — что-то твердое, холодное и блестящее.

Должно быть, тогда он потерял сознание. Странно… Он слышал стук топоров, временами перед глазами проплывали какие-то туманные образы. Ему стало страшно. Должно быть, он очень болен…

Голоса… Крики, смех, плач… Кто-то молится… Голоса сумасшедших. Стук топоров затих.

Другой голос отчетливо произнес:

— Фэнн-вей, открой дверь!

Теперь он увидел ее. Дверь была закрыта. Раньше она никогда не закрывалась. Круглый металлический люк блестел на дне неровной ямы, вырубленной во льду.

Во льду? Но ведь лето же!

Он соскользнул вниз, в яму. Рычаги была утоплены в гнездах и опечатаны, чтобы не примерзли. И все же они примерзли. Но он нажал изо всех сил, и один за другим они подались с протестующим скрипом. Послышалось пронзительное шипение сжатого воздуха…

И огромная раковина медленно распахнулась.

В отверстии под нею горел свет. В лицо хлынул теплый воздух. А потом все исчезло.

Придя в себя, он обнаружил, что лежит на металлическом полу. Кто-то снял с него меха. Здесь было тепло. Благословенное тепло казалось почти жарой после адского холода, царящего снаружи. Над собой он видел паутину балок, достаточно мощных, чтобы удержать гору. Было светло.

Над ним склонилась Арика. Глаза ее сверкали звериной радостью.

— Молодец, Фэнн! — прошептала она. — Мы в Цитадели!

Сердце у него бешено заколотилось. Он сел, вспоминая свой сон. Рядом стоял Ланнар. Закаленный человек пустыни плакал.

— Я убил бы тебя, — сказал он. — Если бы ты ничего не нашел, я тебя придушил бы своими руками.

Он протянул Фэнну руку. Фэнн кивнул:

— Я это знал.

Он взялся за руку Ланнара и встал. Люди столпились вокруг него. Теперь они сияли. Они знали, что совершили. Это было великое дело. Они гордились собой. Но на Фэнна взирали с почтением, близким к благоговению.

— Я поставил стражу у двери, — сказал Ланнар. — Лестница, что ведет вниз, узкая, и если нуми явятся, им придется спускаться поодиночке. — Он беспокойно нахмурился. — Другие выходы есть?

— Нет.

— Не люблю я мест с одним выходом… — сказал Ланнар.

Фэнн расхохотался:

— У нас есть Цитадель. К чему беспокоиться насчет выходов!

Он поймал Арику и привлек ее к себе, чувствуя, что опьянел от возбуждения. Он посмотрел на длинные безмолвные коридоры, лучами расходившиеся от центрального помещения, в котором они стояли, и подумал о множестве этажей, уходящих вглубь, о знании и могуществе, хранящихся здесь. Они позволят отстроить мир заново! На глазах у него выступили слезы. В его душе не осталось места страху.

Он пошел вперед, и остальные направились следом. Как во сне, шли они через безмолвные залы Цитадели. Двенадцать веков ждала она их прихода!

«Двенадцать веков назад люди опечатали эти двери. Люди из прошлого, знавшие, что обречены. Это их дар — последний, великий дар будущему».

Сознание Фэнна неустойчиво колебалось между прошлым и настоящим. Временами он был Фэнн-веем, идущим через лабиринт комнат в группе, возглавляемой экскурсоводом. Временами он был Фэнном, обнимающим за плечи девушку, наполовину нуми, бродящим по Цитадели с нагими всадниками из пустыни. Временами он понимал все, что видел, а временами лишь природный интеллект позволял ему догадываться о природе и назначении сложных устройств, которые встречались ему.

Но был ли он Фэнном или Фэнн-веем, чувство благоговения не оставляло его. Оно усиливалось с каждым шагом. И вместе с благоговением росла гордость: не за себя, но за кровь, текущую в его жилах, в жилах Ланнара, в жилах всех прочих людей. Он чувствовал тяжкую ответственность, которую несли они перед строителями Цитадели. Он чувствовал вызов, который представлял собой этот дар.

«Знание — обоюдоострый меч, — казалось, говорили эти стены. — Мы жестоко поранились им. Как воспользуетесь знанием вы, люди из будущего? Что вы станете делать, строить или разрушать?»

Они хорошо сделали свое дело, строители Цитадели. Здесь были книги — бесчисленные ролики микрофильмов, собранные в бесчисленных комнатах. Здесь были вещи — от первого грубого каменного топора до крохотной сложной модели циклотрона. Тысячи действующих моделей всевозможных машин. Фильмы.

Целые этажи были посвящены химии и физике, строительству и сельскому хозяйству, медицине — всем наукам, которые помогали человечеству жить. Здесь хранились и искусство, музыка и все сокровища мировой мысли, и записи истории человечества, его надежд, мечтаний и безумств. Не было здесь лишь одного.

Оружия.

Помня о нуми, люди искали оружие, мощные боевые машины, которые можно было бы использовать против Рам-Сина и прочих завоевателей, от которых придется защищать Цитадель позднее. Но ничего не нашли.

Фэнн нахмурился и, порывшись в памяти, медленно произнес:

— Кажется… кажется, говорили^ что во всей Цитадели не будет ни одного орудия убийства.

Ланнар стиснул свой лук и горько рассмеялся:

— Как благородно с их стороны! Но на нуми они не рассчитывали…

В души пришедших постепенно начал проникать страх. Фэнн видел, как тщательно и продуманно расположены бесчисленные книги, модели и чертежи — так, чтобы нашедшие их могли начать с простого, постепенно переходя к более сложному. В мире еще оставались кое-какие знания. Но даже если бы не сохранилось ничего, кроме собственных сил человека и его разума, сокровищами Цитадели все равно можно было бы воспользоваться, так великолепно был продуман каждый шаг.

Они успели повидать едва ли сотую часть этого грандиозного памятника вере и мужеству людей. Собственные вера и мужество провели их через полмира, чтобы найти его. Они устали, и за спиной был враг. Потрясенные, исполненные благоговения и изумления, вернулись они в центральный зал.

Стражи, стоявшие на лестнице, ничего не видели.

— Они придут, — сказал Малех и, подойдя к огромному глобусу высотой в два человеческих роста, стоявшему в центре зала, принялся лениво вертеть его, следя, как выходят на свет и скрываются в тени земли и моря. Он сбросил с себя меха, и теперь Фэнн видел, что пушок у него на теле сделался гуще. Как будто жестокий холод окончательно пробудил дремавшую в нем кровь нуми.

Фэнн подошел к нему и задал вопрос, который уже задавал раньше:

— Малех! Кто такие нуми?

Малех остановил вращение глобуса и указал на землю, которая когда-то звалась Европой.

— Вот здесь, — сказал он. — Когда вращение Земли замедлилось, вся эта сторона навеки отвратила свое лицо от Солнца и покрылась Великой Тьмой. Воздух не застыл, потому что внутреннее тепло Земли подогревало его. Но все остальное замерзло и вымерло. Все, кроме горстки людей, которые оказались достаточно сильны, чтобы выжить. Выжившие собрались вместе и нашли способы существовать там. Они приспособились к тьме и холоду, даже обросли мехом. И разум их по необходимости стал острее. — Малех улыбнулся и снова принялся вращать глобус. — Это и были «новые люди» — нуми. Но они все еще оставались людьми и помнили солнце! И наконец они пришли, чтобы занять свое место под ним.

Ланнар бесшумно подошел к ним сзади.

— И они заняли его, — сказал он. — А где твое место, Малех? С нуми или с нами?

Малех медленно развернулся. Фэнн вспомнил, как они стояли вот так, лицом к лицу, в прошлый раз и как Малех возвышался над Ланнаром, вызывающий и могучий. Путешествие почти не сказалось на нем.

— Я уже давно решил, — сказал он Ланнару.

— И что же?

Но Малех лишь рассмеялся и ничего не ответил. Он стоял, глядя на Ланнара сверху вниз, а глобус все вращался и вращался у него за спиной. Человек пустыни потянулся к мечу.

Фэнн схватился за свой меч. Но тут резко прозвенела тетива, и раздался вскрик человека, рухнувшего с Лестницы вниз головой.

Это был нуми в черных с серебром одеждах, какие носили люди Рам-Сина.

Глава 9 ОТВАГА ФЭННА

Другого солдата из храма тоже пристрелили на лестнице, третий получил стрелу в бедро и ретировался. Наступила тишина. Фэнн бросился к подножию узкой лестницы.

— Спускайтесь же! — закричал он.

Он проклинал нуми и звал их спуститься и умереть. Сверху, из кромешной тьмы, раздался голос Рам-Сина:

— Мы придем, когда настанет время! — Он расхохотался. — Ну вот, вы нашли Цитадель. И что же вы собираетесь с ней делать?

— Хранить ее для человечества! — вызывающе крикнул Фэнн.

Рам-Син снова расхохотался:

— Для человечества? Человечество далеко!

Послышались шаги — Рам-Син отошел от двери. Фэнн слышал, как нуми разбивают лагерь у входа.

Ланнар теребил мощными пальцами тетиву лука, заставляя ее звенеть, подобно струне арфы, и сердито озирался.

— Такое огромное здание, и никакого оружия! Ничего!

Он-то рассчитывал на мощь Цитадели. Фэнн осознал, что все они надеялись на это.

— Они не могут войти, мы не можем выйти, — уныло продолжал Ланнар, — У них есть еда и снег, из которого можно сделать воду. У нас еда есть, но мало. Им холодно — мы в тепле. Кто кого пересидит. Я только надеюсь, что люди из других племен не задержатся в пути.

— Если им только хватило веры, чтобы последовать за нами, — сказал Фэнн.

Он отвернулся от лестницы, словно смеющейся ему в лицо, и принялся отчаянно рыться в обрывках памяти, ища хоть что-то, что могло бы им помочь. И тут он увидел человека, скорчившегося на полу под огромным глобусом.

Это была Арика.

Когда Фэнн поднял ее, она шевельнулась и прошептала:

— Малех… Я пыталась остановить его…

На ее виске набухал багровый кровоподтек, там, где ударил железный кулак Малеха.

Озверевший от ярости, Фэнн окинул взглядом горстку' людей у подножия лестницы, гигантский пустой зал…

Малех исчез.

Звон тетивы где-то наверху, свист — и человек, стоявший рядом с Ланнаром, упал, пронзенный стрелой. Малех, наверно, убил бы Ланнара, но тот стоял за лестницей.

— Отойдите от лестницы, вы, человечье отродье! — крикнул Малех.

Люди разбежались и попрятались за столбами, поддерживающими балки потолка. Вторая стрела вонзилась в ногу одному из них. Ланнар издал яростный кошачий вопль. Фэнн утащил все еще не пришедшую в себя Арику подальше за глобус.

Он натянул свой лук, наложил стрелу и осторожно выглянул из-за глобуса, ища, откуда раздался голос Малеха.

Рядом с узким колодцем лестницы находилась стальная лесенка, ведущая на маленькую галерейку, расположенную меж концами балок. Галерейка, должно быть, вела в помещение, где находился механизи двери. Не галерейка даже, а так, балкончик. Но Малех там поместился.

Фэнн разглядел темные очертания тела Малеха, полускрытого тенью ниши. Он поднял лук, но опустил его. Нет, под таким углом в него не попадешь…

Малех крикнул, обращаясь к Ланнару. Изгои ответили дождем стрел, простучавших по балкам и перилам галерейки.

— Стреляйте, стреляйте! — закричал Малех.

Он словно забавлялся. Освещение, высота, угол стрельбы — все было на его стороне. С галерейки простреливалось все пространство вокруг лестницы. И Малех мог никого не подпускать к лестнице, так что в следующий раз, когда нуми вздумают спуститься вниз, они почти не встретят сопротивления.

Он так и сказал. Ланнар проклял его как предателя.

— Я родился, чтобы стать предателем! — ответил Малех. — Мне ничего не оставалось, как предать: либо свою мать, либо отца. — Он расхохотался. — Арика выбрала мать и встала на сторону людей! Она сказала мне об этом по дороге, и я понял, что это оттого, что она любит Фэнна. Она нарушила наши планы — и я тоже сделал свой выбор. Я знал, чья кровь во мне сильнее. Я оставил послание, написанное углем на куске кожи. Рам-Син должен был найти его. «Пусть люди сделают все за нас, — писал я. — Какая разница? Они слабы, а станут еще слабее». Я обещал отдать Цитадель ему.

— И за какую же цену? — с горечью спросил Ланнар. — Какова цена мира людей?

— За то, что они забудут, что моя кровь нечиста! Чтобы меня считали тем, кто я есть нуми!

И звенящая тетива вновь послала стрелу в грудь человеку, который подставился под выстрел.

Фэнн поднял руку и раскрутил глобус.

Арика попыталась остановить его, но он отбросил ее руку. После чего лег на пол и быстро пополз, держась так, чтобы глобус прикрывал его от галереи.

— Эй, Фэнн-вей! Фэнн-вей! — окликнул его Малех. — Не хочешь ли ты умереть? Что ты там болтал о времени, о прошлом, о том, что Цитадель принадлежит людям? Слышишь, ты, человек без памяти! Знаешь ли ты, кто нашел Цитадель? Не люди, нет! Люди потеряли ее! Ее нашли нуми. Мудрость нуми, знания нуми! Ты был всего лишь орудием в руках Рам-Сина!

Он умолк. Фэнн добрался до дальней стены и спрятался за столбом, прикидывая расстояние до соседнего.

— Не беспокойся, Фэнн! — сказал Малех. — Ты хочешь подойти? Иди. Я не трону тебя.

Фэнн не двинулся с места.

— Не надо! — крикнул Ланнар.

— Почему же? — спросил Малех. — Это его единственный шанс. Если он попытается пробраться вдоль стен, я убью его у третьего столба.

Съежившись под вращающимся глобусом, Арика смотрела на Фэнна. Этот взгляд причинял ему боль. Девушка боялась — но не за себя, а за него.

Фэнн вышел из-за столба и пошел к галерее через огромный безмолвный зал. Он ослабил тетиву, и стрела смотрела в пол. Малех держался в углу, в тени, и не показывался.

— Когда-то ты говорил мне, что хочешь вспомнить, — сказал он. — Ну что ж, ты все вспомнишь. Что же ты остановился, Фэнн? Или боишься воспоминаний?

На осунувшемся лице и обнаженной груди Фэнна блестел пот. Мышцы на руках натянулись, словно веревки.

— А быть может, — тихо говорил Малех, — ты боишься, что другие узнают правду? Вот они смотрят на тебя, великого бога Фэнн-вея, который привел их в Цитадель. Быть может, ты не хочешь, чтобы они знали правду о тебе, правду о человечестве?

Фэнн двинулся дальше.

— Я не боюсь! — ответил он. И это была ложь.

— Тогда я расскажу тебе, как на самом деле была найдена Цитадель. Вы, люди, потеряли ее, и она была бы утрачена навеки, если бы не Рам-Син. Он взял дикаря из пустыни — такого же, как ты, Ланнар, — захваченного в плен при набеге, и переделал его с помощью своих знаний, переделал осторожно, терпеливо, так что темный дикарский разум стал зеркалом прошлого. — Он тихо рассмеялся. — Что, снова останавливаешься? Тебе это не нравится, да? Ты ведь так гордился своим подвигом!

Тетива жгла Фэнну пальцы. Сердце бешено колотилось. Изнутри к горлу поднималась тошнота. Он шел вперед, к галерее. Голос Малеха въедался ему в душу, как соль в открытую рану.

— Арика это знала! Она следила за Рам-Сином. Она видела, как он стер из памяти дикаря воспоминания о прошлой жизни, перекрыв доступ к его прошлому. Это открыло путь. Рам-Син пробивался назад, к воспоминаниям, которые не принадлежали этому дикарю, — к воспоминаниям его праотцев, живших задолго до него, к воспоминаниям предков, в те унаследованные книги знаний, которые мы носим в себе, сами того не ведая, ибо они погребены в самых тайных уголках мозга. Арика выжидала. И незадолго до того как эта прожаренная на солнце пустынная крыса готова была заговорить голосом своих давно умерших предков, повинуясь искусству Рам-Сина, и рассказать о тайнах Цитадели, похитила его из храма. А зачем? Ты ведь хотел знать это, так, Фэнн? Я скажу тебе! Чтобы добыть эти тайны для нас с нею и, присоединив их к силе крови нуми, текущей в наших жилах, продаться тому, кто даст дороже!

Фэнн застыл как вкопанный. Он смотрел на Малеха. Лук Малеха был натянут, и стрела нацелена ему в сердце, и его собственная стрела лежала на тетиве. Но Фэнну сейчас было не до убийства. Его разум был охвачен тьмой и смятением.

Ему казалось, что он смутно помнит это мучительное копание в его мозгу. Голос Рам-Сина, запрещающий, повелевающий, отворяющий запертые двери…

Память предков… Этот термин был известен Фэнн-вею, человеку из прошлого. И еще одно слово — гипноз…

— Эй, люди! — крикнул Малех. — Взгляните на своего героя! Мы с сестрой — всего лишь рабы, полукровки, и все же он был орудием в наших руках! Скажите же мне, кому по праву принадлежит Цитадель?

Фэнна охватил слепой холодный гнев. Он прогнал прочь все мысли и чувства, всякую заботу о самосохранении и натянул свой лук.

— Поздно, Фэнн! — рассмеялся Малех. Его стрела смотрела прямо в сердце Фэнна, готовая сорваться с тетивы. — Поздно! Твои хозяева уже здесь.

Это была правда. Краем глаза Фэнн увидел, как по узкой лестнице один за другим быстро спускаются солдаты нуми. Ланнар и те люди, что оставались у него, отступили. Они пристрелили несколько человек, но их стрелы не могли остановить

натиска нуми. Вся их надежда была на то, что удастся защитить лестницу, но этому помешал Малех.

Малех!

Глаза Фэнна вспыхнули непримиримой злобой. Он припал на колено и выпустил стрелу, зная, что Малех тут же выстрелит в ответ.

Он ждал мгновенной смерти. Но в грудь Малеху внезапно вонзилась черная стрела. Лук выпал из ослабевших рук полукровки. Какой-то миг он стоял с длинной стрелой в груди, глядя поверх головы Фэнна неверящим взглядом.

Фэнн услышал, как голос Рам-Сина сказал Малеху:

— Разум этого человека еще может мне пригодиться. А ты для меня уже бесполезен.

Малех упал на колени. А Фэнн рассмеялся.

Он в два прыжка достиг лестницы, молниеносно забрался по ней и присел, прячась за перилами. Малех смотрел на него все с той же обидой и неверием.

Он был мертв. Фэнн принялся стрелять в ряды нуми, стоящих у лестницы.

— Ланнар! Сюда! — крикнул он.

Ланнар, его люди и Арика бросились к нему. Со своей выгодной позиции Фэнн прикрывал их, как мог. Ланнару, Арике и еще троим удалось пробиться к нему. Вождь и еще двое были ранены.

Все столпились на галерейке. Фэнн столкнул вниз тело Малеха, и всем хватило места, чтобы укрыться за перилами.

— А что толку? — угрюмо спросил Ланнар. — Стрелы-то кончились!

— Потому что здесь все же может найтись оружие! — ответил Фэнн. В голосе его звучала отчаянная надежда. — Только я плохо помню, как оно действует…

Он смотрел вниз, в зал, на нуми, которые собрались там, на висевший под потолком шар, сияющий холодным светом…

Холодный свет? Это, что ли, оружие, которого он не может вспомнить? Он смотрел на шар, на паутину балок над головой, и брови его сдвинулись в жестоком усилии вспомнить.

Последний нуми спустился вниз.

— Ну что, спуститесь по-хорошему, или нам придется лезть за вами наверх? — спросил Рам-Син.

— Попробуйте! — рявкнул Ланнар. — У нас еще остались мечи!

Фэнн обернулся к Арике и вцепился ей в плечо.

— Помоги вспомнить! — прошептал он. — Цитадель… экскурсовод, что водил нас по ней… Он что-то говорил…

Голос Рам-Сина гремел у него в ушах подобно голосу рока.

— Я ведь говорил тебе, что позову — и ты придешь! Я зову тебя! И предупреждаю: хоть ты и полезен мне, это тебя не спасет, если ты разгневаешь меня слишком сильно!

— Не слушай его, Фэнн! — сказала Арика. — Вспоминай!

Она впилась горящим взглядом в его глаза. Голос Рам-Сина звал Фэнна, и тот чувствовал величайшую потребность повиноваться. Но в нем поднялась железная ярость, которая не позволила ему поддаться.

Цитадель… Толпа… Экскурсовод…

«Холодный источник света — радиоактивная взвесь в инертной жидкости. Смертельно опасная вещь, укрощенная и поставленная на службу человеку. Пластиковые шары не пропускают опасного излучения… абсолютно безвредно… будет давать свет практически вечно…»

— Оставайтесь здесь, — шепотом приказал Фэнн. — Не вставайте. Ни в коем случае не смотрите вниз!

Он вскочил, ухватился за балку над головой и повис на ней. Потом взобрался на этот узкий стальной мостик и побежал по нему.

Рам-Син отдал приказ.

Вокруг Фэнна засвистели стрелы — черные стрелы с зазубренными наконечниками. Но попасть в него было нелегко — он бежал высоко вверху, среди переплетения балок. И бежать ему было недалеко.

Он видел под собой нуми, злые лица, смотрящие вверх. Высокие, гордые владыки-завоеватели, занявшие цитадель мира. Он лег животом на балку. Под ним проходили цепи, на которых висел радиоактивный источник света.

Он выхватил меч — добрый, остро отточенный клинок работы нуми. И изо всех сил, удвоенных безумием, рубанул цепь.

Она порвалась под тяжестью массивного светильника. И Фэнн еще смог горько рассмеяться. Изощренный человеческий ум даже в цитадели мира отыщет орудие убийства!

Цепь оборвалась, и светящийся шар рухнул вниз. И разлетелся вдребезги на металлическом полу.

Фэнн крепче вцепился в балку. Грохот, вспышка безжалостного света, шипение, взрыв, а потом…

Он подумал, что даже нуми не заслуживают столь мучительной смерти. Яд, медленно разъедающий тело, ужас, убывающий душу…

Он ждал, пока не затихли вопли последнего из врагов. Он не стал смотреть вниз, на истерзанные и обожженные тела, а пополз обратно вдоль балки. На этот раз он уже не бежал. Его тошнило и трясло. Он был полон чувства вины.

Арика с Ланнаром помогли ему спуститься на галерею. Они тоже были бледны — при виде того, что творилось внизу, им стало плохо.

— Они все мертвы, — прошептала Арика. — Но теперь…

— Люди далекого прошлого выстроили эту Цитадель, чтобы она была светом во мраке, источником надежды, мира и знания, — тяжело дыша, проговорил Фэнн. — А теперь в нее пришли война и смерть. И руки мои обагрены кровью.

— Но ведь ты был вынужден сделать это, Фэнн!

Он знал, что Арика права. Людям придется воевать с нуми, и знания Цитадели помогут им освободиться от ярма пришельцев. Но потом…

Он снова заговорил, и шепот его был обращен не к стоящим рядом, но к людям, которые умерли двенадцать веков назад, к людям, которые завещали им наследие веков.

— Потом, — прошептал он, — мы научимся строить, а не разрушать. И я искуплю свою вину. Обещаю вам, люди из прошлого…

И он будет не один. С ним Арика — и Ланнар, такой же человек пустыни, как он сам.

Его собственные воспоминания, его жизнь до Рам-Сина, наверное, никогда не вернутся. Но теперь это уже неважно. Он может начать новую жизнь. Ведь перед ним лежал целый новый мир!