Венец терновый

Глава 1

– Зима близко, скоро снег выпадет, – Юрий огляделся – желтое промокшее покрывало степи на него всегда действовало удручающе. Даже здесь, в Крыму, дыхание зимы уже отчетливо ощущалось, пасмурное небо давило своей набухшей массой.

В Керчь он приплыл на калиуте неделю назад, выбрав удачный солнечный день – маленькая галера быстро пересекла Азовское море, выйдя рано утром из устья Кальмиуса и достигнув Керченской бухты, когда заходило солнце. Прошли при попутном ветре под парусом и веслами более двухсот верст за двенадцать часов – отличный результат.

– Жаль, пулеметов у меня нет, а то эта кишка как нельзя лучше подходит для обороны!

Киммерийский вал, как его называли в этом времени, или турецкий, как он знал раньше, являлся грандиозным сооружением древних эпох. Протянулся с севера на юг на добрые сорок верст, чуть ли не от моря до моря. И предназначался для отражения атак то ли скифской, или сарматской, но судя по названию киммерийской конницы, о которой Юрий даже в этом времени имел смутное представление. Не о всадниках, понятное дело, а о древнем народе как таковом.

Однако знать было необходимо, и ему усердно объясняли ученые греческие мужи в рясах прошлое этого края, предъявив немало свитков, которые прочитать он был не в состоянии, а потому приходилось верить на слово своим советникам, что часто приводили ему в качестве доказательств переведенный наскоро текст.

Юрий и царем боспорским стал именно благодаря их настояниям, с искренним изумлением узнав летом, что от Кафы до Керчи на всем полуострове тысячу лет назад было сильное греческое царство. Владения Боспора или Понта распространялись на соседнюю Тамань и шли по восточному побережью до Азова, который назывался в те дальние времена Таном. Потом все подгребли под себя римляне, что воевали с царем Митридатом, в память которого назвали две горы в Керчи, та, что собственно с именем, и с его «стулом». Да и город тогда назывался Пантикапей.

Потом здесь правили бал ромеи, которых в школе называли почему-то византийцами, их сменили генуэзцы, а двести лет тому назад закрепились турки. И это не считая всяких хазар с половцами и татар с мунгалами, с какими-то их непонятными ханами «тохтамышами» и разными «мамаями». Из всего творившегося сумбура Юрий вынес главное – историкам тут прорва дел, ибо право на владения нужно доказывать не только оружием, но и документами.

С последними дело обстояло хорошо – из приморских городов выгребли всю бумагу и древние свитки с пергаментами, а книги забрали подчистую, под угрозой применения репрессий.

Так что Юрий не воспользовался этим добром в целях утилитарных, он мгновенно оценил перспективы. Сразу учредил Совет с архивом при «Государевом» Приказе, положив ученым людям серьезное жалование, выделил здания с прислугой, как здесь, так и в Галиче с Тмутараканью, приказав возвести дома еще во Владимире и новом Феодоро.

С первых дней закипела работа по разбору «завалов» того, что в прежние времена он посчитал бы макулатурой. А ныне важным средством политической и информационной войны, о которой в 21-м веке не знают только ленивые. Однако, понимая здешние нравы, требовал наглядной отчетности, а не пустых слов – работа буквально закипела.

Теперь посетив Керчь, он видел комнаты со стеллажами и полками. На которых уже стояли многочисленные коробки с надписями. Причем не только на греческом, но и на русском языке, и с краткими пояснениями содержимого емкостей. Новые поступления проверял лично, используя собственных толмачей – так здесь именовали переводчиков. Для тщательной проверки – чтобы не «впаривали» туфту и не «лепили» – «разводка лохов» и здесь имела место, ибо нравы и пороки человеческие неискоренимы временем. А потому правители должны быть суровы даже с учеными мужами.

Из вчерашнего пространного доклада он понял главное – сейчас составляется его генеалогия, что корнями уходит в такую древность, что охренеть можно. Понятно, что шельмовали стервецы знатно, натягивая «сову на глобус». Но вот опровергнуть шаткие доводы, что благодаря женитьбам его пращуры получили определенное право наследования, крайне сложно, ввиду полного отсутствия документов у его политических противников. Так что Юрий Львович только хмыкал, узнав, что он не просто потомок знаменитого Рюрика, но и константинопольских базилевсов, и феодорийских автократоров, и легендарных готских «рексов». Так что принятый в качестве государственного, Феодорийский герб с двуглавым орлом пришелся кстати – Юрий здраво решил, что законные притязания на наследство «империи ромеев» ему не помешают – чем наглее требования, тем больше возможность, что их удовлетворят хотя бы частично.

Так что пришлось приказать «родословец» немедленно издать, причем отпечатать с благословления сразу двух митрополитов Готского Мефодия, и Кафского Агафона. Епархия последнего и помещалась как раз на отвоеванной территории провозглашенного Боспорского царства, за исключением, понятное дело, оставленной разъяренным туркам добротно ограбленной Кафы – Феодосии, из которой увели большую часть христиан со священниками, и вывезли все, что имело мало-мальскую ценность.

Однако старому митрополиту Агафону, с умным и циничным взглядом много чего повидавшего человека, он взамен потерянной Кафы пообещал перестроить мечети в Азове и Тмутаракани, превратив их в церкви. И кое-что уже выполнил – уже возвели храм на «стрелке», который владыка освятил собственноручно, не побоявшись приехать в осажденный турками Арабатский укрепрайон, названный городом.

Только в последнее время Юрий оценил огромную мощь и влияние православной церкви, несмотря на то, что она находилась под жестким прессингом османов. Целых два митрополита фактически вырвались из татарско-турецкого «плена», и теперь проявляли редкостную предприимчивость, расширяя зоны своего влияния.

Мефодий все свое время посвящал северному Приазовью, без устали мотаясь из края в край, освящая построенные церкви и школы, учреждая новые епархии. И так же повел себя этой осенью Агафон – Юрий не ожидал, что в столь старом человеке может быть неуемная энергия. За короткий срок он распространил влияние даже до Азова, и не скрывал желания утвердить положение митрополии по всем донским городкам, «окормляя» вольнолюбивое донское казачество.

Галицкий всячески поддерживал «собственных» митрополитов – быстро сообразил, что те фактически закрепляют территорию за ним, ведь в каждой церкви прихожане искренне молились именно за самого Юрия как правителя, за его власть и войско, что защищало их. Причем христианская вера не разделяла людей на народы, она их сплачивала – только сейчас Галицкий осознал, какое мощное идеологическое оружие получил в свои руки. И не откладывая дел в долгий ящик, выделил финансирование и повелел учредить семинарию с четырехлетним сроком, для подготовки будущих священников и учителей, с обязательным знанием нескольких языков.

Из всего опыта собственной жизни здесь, Юрий сделал для себя важный вывод – под все нужно подводить серьезную и хорошо продуманную базу, дела на самотек пускать нельзя. И обязателен строгий контроль, который позволит выявить нерадивых и отметить рачительных, а также исправить недостатки и устранить ошибки. Потому сейчас и выехал за тридцать верст от Керчи, чтобы рассмотреть, как идет подготовка встречи османского вторжения, которое лучше принять на дальних подступах. И тем значительно ослабить первый удар, самый сильный.

Киммерийский вал произвел впечатление. Беда в том, что сейчас свои оборонительные функции он практически потерял, несмотря на высокую насыпь, на скорую руку усиленную кое-где эскарпами, и достаточно глубокий ров. Как препятствие для татарской конницы вал еще вполне годился даже сейчас – в проходах наскоро поставили редуты, а за гребнем расположилась артиллерийские батареи, растянутые вдоль позиции.

Конечно, лучше бы врага было встретить в самом узком месте перешейка, у самого входа на полуостров – и там были остатки двух древних валов, которые можно всячески укрепить, а еще лучше соединить с мощными стенами Кафы, протянув дополнительную линию. Но от такой мечты пришлось отказаться сразу – и дело тут в одном крайне скверном обстоятельстве, которое напрочь опрокидывало все расчеты.

На Черном море господствовал турецкий флот, который мог в любое время высадить многочисленные десанты по всему побережью, от Феодосийского залива до Керченского пролива. Прикрыть стоверстное побережье невозможно, противостоять высадке, что будет прикрыта огнем корабельных орудий, крайне затруднительно.

Так что надвигающаяся война ввела свои коррективы, и ждал он ее с нарастающим страхом и волнением…

Глава 2

– Это очень много, княже. Такое количество оружия, мы, конечно изготовить сможем, но к лету следующего года не получится никак!

Юрий отвечал очень осторожно, приходилось подбирать слова – любая сказанная невпопад, или неосторожная фраза, могла быть использована против него. Надрывно заныли плечи – воспоминание о московской дыбе, на которой ему пришлось повисеть, да отведать на собственной спине знаменитого палаческого кнута.

Только страха в душе не ощущал совершенно – тогда он был жалкий, никем не признанный изгой, вымаливающий милость. Но за два с половиной года ситуация кардинально изменилась, особенно теперь, после потери московитами гетманской столицы Чигирина и полученной летом от турецкого визиря громкой оплеухи.

Посол от московского царя Федора Алексеевича, о прибытии которого известили заранее, прибыл в Галич по первому снегу, что лег белым покрывалом на степные просторы Донбасса. И был он знатен, родовитый боярин с княжеским титулом. Образован и любезен, почтительный, с умными и усталыми глазами – облик и манера разговора вызывала непроизвольную симпатию к собеседнику.

Вот только Юрий был уже изрядно побит жизнью, и в прямом и переносном смысле, чтобы доверять Голицыну, наоборот, сделался крайне осторожным. Ведь угодить в разговоре в поставленный капкан легче простого, зато освободиться будет сложно, и с немалыми затратами.

Прибыл Голицын с помпой – его сопровождала огромная свита, заполонившая Княжий Двор, посольского здания на всех не хватило. Да и подкреплена она силой изрядной – на той стороне Северского Донца расположились на биваке не меньше трех тысяч солдат из полков «иноземного строя», наиболее хорошо подготовленных в русской армии. И по слухам, именно эти два полка наиболее храбро сражались под Чигирином.

Подарки от имени царя поражали богатством, и Юрий моментально понял, что это банальный откуп, заглаживание той жестокой обиды, что была нанесена в Москве. Хватало и связок шкурок, в том числе соболиных, и пресловутая шуба с царского плеча, уйма драгоценных безделушек со всяческой посудой, и церковная утварь с иконами, а также оружие в подарочном варианте – в золоте и серебре, с камнями.

Но самым главным подношением являлась царская грамота, в которой скрупулезно и тщательно были выписаны все его титулы, включая приобретенные в последнее время, и с нахальством, вернее с невероятной наглостью, объявленные во всеуслышание.

Юрия от строк ошпарило словно кипятком. Он никак не ожидал, что царь с Боярской Думой, а без согласия оной – «великий государь повелел, а бояре приговорили» – послать такую грамоту невозможно, признали его как «государя и самодержца, царя боспорского, короля готского и Червонной Руси, и прочая, защитника веры православной».

Посол оказался хватким, пока Юрий пребывал в столбняке от оказанной ему чести, его принялись «доить», и от этого занимательного процесса он сразу отрезвел.

«Заявка не хилая – десять тысяч ружей и полсотни «единорогов», что нужны для вооружения солдат. Причем в полной комплектации, а пушки с зарядными ящиками, передками и упряжью. И это в тот момент, когда я сам вооружаюсь до зубов. И от трофейного оружия категорически отказался – но то ладно, найдем куда приспособить.

Как бы «отшить» его с такими запросами, но никак нельзя, надо идти на уступки. Выпуск «гладкостволов» можно довести до трех десятков в день, но нарезных винтовок и штуцеров никак – станки нужны, и так дюжину еле осилили. Придется поторопиться с открытием еще одной мануфактуры – сроки капитально поджимать начали».

– Великий государь решил твоему царскому величеству отправить три тысячи лучших солдат в помощь, удержать владения твои боспорские. Но снаряжение воинское ты им, государь, свое положишь, а жалование от казны из Москвы пойдет. Полки сии за Донцом стоят, и припасами всяческими на полгода служивые обеспечены.

– Новые ружья будут изготовлены до мая – их изготовим до шести тысяч, больше никак не сможем, люди и так работать станут днями и ночами. Железа ведь отлить много нужно. Еще четыре тысячи будут переделаны из османских ружей, что в Крыму захвачены были, по нашим правилам. Поверь, княже, точно такие же мы передаем запорожцам и донцам с пулелейками – они ничем не хуже будут!

После «выпада» Голицина Юрий жадничать не стал. За зиму три тысячи солдат будут должным образом выучены, а вооружить их можно без проблем прямо сейчас, забрав часть ружей из стрелецких полков. И следовало немедленно поторопиться:

– Князь Василий Васильевич, солдат царя Федора Алексеевича поспешить перевезти нужно, как морозы ударят, море замерзать начнет. Я по слободам приказы отправлю, чтоб повозки готовили, не мешкая. В лимане Донском калиуты на якоре стоят – на берег их не вытащили еще. И по дороге воинство православное кормить будем, и привечать всячески. Только нужно, чтобы они немедленно выдвигались – каждый день до полутысячи человек, так легче их будет в Крым переправить.

– Я гонца немедленно отправлю, прикажу генералу Гордону с авангардом «выборных полков» идти без промедления.

«Ноябрь на дворе, торопиться надо, а то шторма нагрянут – хана будет. Каждая калиута до ста человек примет на борт с грузами, тридцать рейсов нужно – по два на каждую. Если три мавны с галерами вместе отправить, то вообще за один рейс всех на южный берег перевезем. Так что перевозку осуществить можно быстро. Если непогоды не будет, а день ясным и тихим, с ветром попутным. В любом случае, должны успеть!»

– Буду вам признателен, князь.

– Великий государь Федор Алесеевич желает отношения между нашими державами учинить добрые. А потому товары приказано собирать, дабы по зимникам на санях, а в мае на стругах по Донцу и Дону отправить. По списку в точности все велено исполнить, а кроме того отправить и сверх того, в сто семьдесят тысяч рублей. Тут перечень всего, о чем ты, государь, в грамоте своей жалился.

Юрий впился в глазами в бумагу, и второй раз впал в состояние столбняка – немыслимое богатство, которого отчаянно не хватало в его владениях. Порох и селитра, причем три тысячи пудов, сукно доброе и ткань льняная – если дорожкой от Галича рулоны размотать, то до Владимира дотянется. Бумаги три десятка возов, да книг всяких отпечатанных на Москве воз полный. И целый перечень еще всего, с указанием точной цены – в рублях и алтынах с копейками и деньгами.

«Так, ружья наши по семь рублей, орудия в восемьсот. Итого на сто десять тысяч. Торг неуместен – цены с нашей стороны заранее определены, а тут все с надбавками, причем серьезными. Так понятно – война идет, напряг у них полный. Нужно соглашаться, и благодарить».

– Великий государь приказал дьякам ружья и пушки ваши принять за сто тысяч рублей, и еще семь тысяч. На три тысячи взять у вас товара всяческого – киновари и красок, они у вас добрые, да посуды, что хрустальная, мастерами вашими сотворенная. А остальное деньгами забрать, золотыми и серебряными – монеты добрые, чекан уж больно хороший. Приказано гривны взамен ефимков использовать при торге во всех городах наших, да червонцы готские принимать безбоязненно. Но то только четверть суммы, в доле равной полновесных гривен и кун, а также червонцев. А все другие чеканить по персоне великого государя Федора Алексеевича, оттиски царственные у дьяков моих находятся, что на Монетном Дворе присмотр чинить будут, как по уговору с послом твоим было.

«Отдать придется сто тысяч гривен, вся казна пуста будет. Но лучше заплатить, чем потом расплачиваться за жадность», – Юрию стало грустно – на уплату уйдет большая часть золота и треть серебра из Крымской добычи. Но платить надобно, куда деваться.

– Четверть заплатим гривнами и червонцами ныне, не откладывая. Поперед, мешки с монетами дьяки ваши хоть сегодня начинать считать могут. Все серебро к июню, как и червонцы отдадим – монеты начеканить нужно, князь, а то дело хлопотное и долгое.

«Ничего не понимаю – зачем им деньги с моим ликом на аверсе?! Договаривались на чеканку парсуны царя Федора. Не верят, что все в точности выполним?! Но мне обманывать резона нет. Да и дьяки следить будут за чеканкой, чтобы в пробе обмана не было. Где подвох?!»

Но не успел Юрий додумать мысль, как Василий Васильевич негромко произнес, сверкнув глазами:

– У турок люди наши служивые в плену находятся, и сын князя Григория Ромодановского с ними в тяготах обретается. Полон азовский, что в прошлом месяце взяли, на них обменять можно, и тем самым облегчение православным сделать великое!

Глава 3

«Сразу же руки выкручивают, да еще так, что сопротивляться нельзя. Начнешь копытом бить, обвинят в нежелании спасать православных. Да, ситуация! Надо соглашаться – врасплох он меня застал с подкатом этим, иначе бы придумал что-нибудь!»

– Да, православных воинов обменять нужно, сие важное дело – ведь им очень в полоне тягостно! Но они ратники, а дело служивое терпеть и умирать на поле боя! Но сколько тысяч христиан под владычеством османов томятся, в унизительном рабстве изнывая, и подсчитать невозможно, – слова сами ложились на язык. Юрий потянул время, лихорадочно отыскивая возможность или отказать под благовидным предлогом, либо хоть что-то заиметь на обмене военнопленных. Отдавать просто так ценный ресурс он не желал категорически, и всячески оттягивал четкий ответ.

– На то у твоего царского величества жители есть азовские, да из городов крымских басурмане уведенные, чтобы обмен вершить, – Голицын с интересом посмотрел на Юрия, тому на секунду показалось, что князь усмехнулся глазами, и тем мысленно его спрашивая – «а на сей довод, чем мне ответствовать будешь».

– Жители сии грехи свои искупают работой во благо христиан, а многие склоняются к православию, и принять его хотят всей душою. Отдавать таких туркам на растерзание грех великий!

«Ишь на что роток раззявил – шиш тебе без масла. Женщин молодых и девок я донским казакам отдал в счет добычи. Мальчишек и девчонок полностью забрал – своих янычар «лепить» нужно, только мне преданных. Работники, а их большинство – всех трудоустроил – куда они теперь денутся, фактически в заложниках вместе с семьями. А неисправимых и юнцов фанатично настроенных черкесам в Тмутаракани продал, они им по цепочке перепродажу устроят и пойдут новые рабы по кавказским горам. Там этим промыслом многие занимаются, и прибыль на работорговле имеют изрядную, единоверцев охотно продают и покупают».

– А вот души православные на пленных османов обменять можно – я всех несчастных во владениях своих устрою, призрение окажу милостивое. Народец мне сильно надобен, край, почитай, заселен скудно, татары войска одного столько вывести в поле смогут, сколько у меня тут людишек собрано. И ратники мне зело нужны – землю ведь от ворога оборонять нужно, от татарских набегов остерегаться.

Юрий посмотрел на князя самым честным взором, который только смог придать, и тот, судя по искоркам в глазах, и произнесенным словам, его отлично понял:

– Азовский полон твой, государь, это все в нашем войске хорошо знают. И воины, что из плена будут обменяны, твоему величеству обязаны в том будут. Народ на Правобережье от турецкого владычества и татарских набегов страдает, и следующим летом рады будут куда угодно сбежать, ибо великий государь Федор Алексеевич повелел войска двинуть и разоренный Чигирин обратно забрать, османов вышибить.

«Дух перевести можно, война продолжится и меня один на один с турками теперь не оставят. Тогда понятно, откуда такие плюшки идут и отчего так щедро ими наделяют. Царь Федор заинтересован во мне как в союзнике, и в то же время в любой момент может моей головой откупиться. Это ведь демонстративная провокация – вернуть султану азовский гарнизон, не московитами захваченный в плен, и тем самым показать, что я его подручником являюсь. Идеальный ход, дающий выигрышную позицию!»

– Весь гарнизон Азовский отправлю за Северский Донец в любое время, как уговор с османами достигнут будет. Они сейчас на мысе Таган-Рог крепость с городом возводят, там верфь будет для флота Азовского. Ход войны на море теперь определяться будет!

Юрий внимательно посмотрел на Голицына, поймет ли тот его посыл – тот только улыбнулся в ответ и пояснил:

– Для того «выборные полки» великий государь повелел на Керчь отправить. Надобно только продумать, как войну с османами будущей весной повести, и поход вражеский отразить. Турецкая армия лишь частью к Перекопу отошла, к Очакову до пятидесяти тысяч направилось – зимой ведь не воюют. А татары и ногайцы по кочевьям разошлись.

– Я зимой всем своим войском татарам и туркам урон наносить буду, набеги устраивать, – Юрий говорил своим обычным голосом, стараясь, чтобы Голицын не стал задавать вопросы, на которые придется лгать. А так вроде как и показал свои намерения, но не намекнул. И тем более не рассказал, какими же они будут на самом деле.

– Необычно сие, государь, так никогда не воевали.

– Все когда-нибудь в первый раз происходит, князь Василий Васильевич. Только не хочется сидеть ровно и дожидаться турецкого нашествия – врага нужно бить тогда, когда он не ждет, и лучше в феврале, перед самой весной, когда степь подморожена, и двигаться войскам по ней легко будет. А потом за грязью месяц отсидеться можно.

Юрий медленно раскурил сигару, наклонив голову, стараясь, не встретится взглядами в эту минуту. Голицын к его удивлению, на курение не обратил внимания.

– Великий государь повелел к твоему царскому величеству помощь по весне отправить, если османы от Перекопа через степь на города ваши пойдут в силе тяжкой. Войско стольник Григорий Бологов возглавит – там пять тысяч «выборных солдат» у него будет, да конницы столько же – казаки слободские и гетманские.

«Дареному коню в зубы не смотрят и под хвост не заглядывают. Итого двадцать тысяч – сила серьезная, если ей правильно распорядится. Наступать надобно – обороной войны не выигрывают. У меня преимущество в оружии – такой момент нельзя упускать. Вот и хорошо, будет, чем фронт прикрыть, но удар нанесем там, где он станет для врага неожиданным. Как говорил один знакомый – удивить, наполовину победить!»

– А еще повелел царь Федор Алексеевич боярам Волынским разрешить перейти на службу к тебе, как их пращуры честно служили королям Галицким и Волынским, дабы тебе опорой верной были. И за службу, из крымского полона принятому сыну боярскому Ивану Волынскому, сыну Петра, жалует поминки, кои дьяк вручит.

Слова Голицына обрадовали Юрия – царская опала на всех трех Волынских могла обернутся им, если не плахой, то ссылкой в Сибирь, попади они в руки приказных людишек. А так их «дезертирство» прощено, да и другие родственники могут припожаловать – всем место на службе найдется при жутком кадровом голоде на образованных людей.

– А еще, тебе, Юрию Львовичу, королю готскому, светлейшем автократору и господину княжества Феодоро, желают служить новики и бояре родов знатных. Бояре Ховрины, что царям московским верно служат, род свой от Стефана Ховры ведут, князя Готийского, что с сыном Григорием великому князю Московскому Василию Дмитриевичу служить присягнули. От них рода Головиных потянулись, ибо одного из Ховриных «Головою» прозвали, и Третьяковых, от сына третьего, коего обычно так называют в обиходе. И тот Стефан Ховра, что родоначальник, троюродный дядя первого базилевса Феодоро Алексея, которому жена твоего пращура князя Льва Данииловича, Василиса, родная сестра.

«Ай-яй-яй, как нехорошо проявлять неведение относительно всех своих родичей. Самозванец вы батенька, на сем действе они и горят. Удружил отец Фотий, если не с подделкой свитков, то с некоторым их исправлением. А я ни сном, ни духом, что аж три рода боярских мне в какой-то мере родственники, пусть седьмая вода на киселе».

– А еще бояре Кафтыревы, что свой род из Кафы ведут, в старину подручниками ближними у базилевсов Готии были, а после победы османов бежали в Псков. Со мной новики и сыны боярские всех родов этих, что пожелали вернуться на землю пращуров, и саблей сей край защищать, и твоему царскому и королевскому величеству служить верно. Великий государь Федор Алексеевич, в знак великой милости, всем им разрешил вернуться на землю дедич и отчич. Со мной прибыло представители всех родов, числом два десятка – новики и сыны боярские, что по молодости своей решили царю Боспорскому верно послужить.

Юрий сидел помалкивая и курил, демонстрируя безмятежность, но внимательно слушая князя. В голове на галопе проносились мысли, и отнюдь уже не радостные, а скорее тревожные.

«Засланные казачки, не иначе – и отказать нельзя, ибо блюдо под таким соусом подано, что отвергать невозможно. Все секреты пронюхают… И что с того? Пусть, то во благо пойдет! К тому же младшие сыновья служить мне будут, и с моей руки кормиться, а, значит, почти все верны будут. И это стяжка великолепная, родственные связи ведь останутся и переплетаться начнут – и свои люди на Москве появятся!»

– Зело обрадован я, княже, что рода боярские не забыли корней своих. А потому десять лет служить будут на жаловании в двадцать гривен в месяц. После десяти лет пожалую каждого вотчиной в двести десятин, или четыре сотни чатей. И податей платить не будут, токмо людей должны сами уговаривать к ним селиться – у нас народ везде вольный, холопства нет, и никогда не будет на моих землях.

– То мне известно, – кивнул головою Василий Васильевич. – необычны порядки сии, царство сильно службой. И бояре с дворянами в том могучая опора. А как служить, если деревеньки в кормление не дают?!

– Жалование всем платится – у сотника оно уже достойное. Пусть лучше все время государевой службе уделяют, чем хозяйству. Тут все служат и воюют, а при этом тягло несут. А от него освобождение только тем, кто ровно десять лет в походы ходил и от службы не отказывался. А то есть дворяне скверные и ленивые, как мне говорили – что хотят быть на царской службе, но сабельку из ножен не вытаскивать.

Юрий посмотрел на Голицына – тот от слов чуть заметно скривился лицом. Видимо, знал действительное положение в войсках гораздо лучше – все же воевода Большого Полка.

– А ведь Ховрины приходятся родней дальней великому государю Федору Алексеевичу, – Голицын сменил тему, уж слишком она стала острой. – Девица Дарья Ивановна за боярина Никиту Юрьевича Романова замуж вышла. Потому бабушкой является царя Михаила Федоровича, которого на престол Земским Собором призвали, дабы Смуту пресечь. Великий государь почитает то за знак великий, что в прошлом узами связывал. Но они хоть и были раньше, но должны еще крепче стать между вашими царскими величествами, защитниками веры православной!

«Это на что он намекает, ни хрена не пойму. Подходцы интересные. Все по вдоль и вкось», – Юрий непонимающе посмотрел на улыбающегося Голицына, и задумался…

Глава 4

«Совсем отморозки, даже шрапнель их остановить не может! Ничего, минут через десять, самое большее, мои стрельцы с них дурь выбьют раз и навсегда, и орать перестанут!»

Накатывающие орты янычар производили жуткое впечатление – огромные толпы лишь с неким, весьма отдаленным подобием воинского строя, шли широкой приливной волной красных оттенков, по цвету обмундирования. И поневоле верилось, что такими бешеными атаками лучшие войны султана на раз сносили русских стрельцов и дворян, австрийских фузилеров и венгерских "хусар". А также кого только не побеждали в постоянных сражениях бушевавших беспрерывных войн. И стойких германских ландскнехтов со смелыми сербами и валахами, храбрых запорожских казаков и знаменитых польских «крылатых гусар».

Да и вообще – кого только не побеждали за три прошедших века турки, которых сейчас не без оснований считали сильнейшими в Европе! И если не боялись панически, то страшились и опасались!

Однако развернутые в линию, в соответствии с боевым распорядком, вбитом намертво в командиров, стрелецкие полки стояли с непоколебимым спокойствием. На треть версты вперед были выдвинуты застрельщики – белые пороховые дымки нескольких сотен винтовок уже наносили туркам серьезные потери – можно промахнутся в коня с тысячи шагов, но не в большое плотное людское скопище.

Над головами атакующих янычар вспухали белые разрывы шрапнельных гранат. С виду несерьезные, но несущие большие потери вековому врагу. Дюжина «единорогов» уже перешла на скоростную стрельбу, расчеты, благодаря постоянным тренировкам, могли держать такой темп еще несколько минут, а потом в ход пойдет уже картечь.

– Начали огребаться! Город возьмем и разграбим!

Юрий оглядел поле сражения – вдали виднелся Перекоп, как вал, так и крепость с городом. В нем остановились на зимовку несколько орт, когда как главные силы турок были размещены в южных прибрежных городах Крыма, отдыхая после победной чигиринской кампании. И набираясь сил для нашествия на Донбасс.

Однако у Галицкого на этот счет имелось свое мнение – отдавать инициативу противнику последнее дело, чреватое серьезными последствиями. А потому в ноябре была проведена мобилизация полевых войск, и после сбивания полков и проведения учений, «русско-готская армия» во второй половине декабря начала поход.

Юрий торопился нанести превентивный удар по татарам и туркам перед Рождеством, ведь никому не придет в голову ожидать наступление православного воинства в канун его главного праздника. Да и вообще – зимой здесь не воевали, вроде как не сезон, да и сложившиеся традиции блюли. Так что нашествие девяти тысяч галичан, с которыми пошли две тысячи донских казаков и пять тысяч запорожцев, да при поддержке двух тысяч московских солдат с таким же числом гетманских черкас, оказалось для татар совершенно неожиданным.

Двадцатитысячное союзной войско прошло по степям Тавриды «огнем и мечом». Кочевья и становища уничтожались подчистую, русские невольники освобождались, а их хозяева ногайцы сами превращались в рабов. Увозилось все добро, угонялся скот, или истреблялся – северная Таврия сознательно превращалась в «выжженную землю», обезлюдившие пепелища. А союзное войско, уменьшившись на четверть, перешло через замерший Сиваш и неожиданно для татар ворвалось в Крым.

Заходили на сам Перекоп с тыла, отсюда нападения русских ожидалось меньше всего. Да и погода сыграла на руку – долго стоял знатный морозец, земля промерзла. Но снега выпало очень мало, так что препятствий для орудийных упряжек и обозных повозок не было.

– Государь, застрельщики отступили к стрельцам, орудия на картечь перешли! Надобно дать сигнал!

– Еще рано, генерал, – Юрий с ухмылкой посмотрел на поседевшего в походах московского воеводу. Глаза Григория Ивановича Бологова горели нешуточным азартом, словно он скинул с плеч тридцать с лишним лет и превратился в новика – юного дворянина, впервые вышедшего на царскую ратную службу, и тут же окунувшегося в бой.

Царь Федор активно вводил не только «солдатские полки иноземного строя», но командный состав получал в них чины на иностранный манер. Проще говоря, заимствованы были и капитан, что означало на латыни «голову», и майор, «старший», значит. И разные генеральские звания, от «главного» так называемые. В общем, полный кавардак творился в вооруженных силах, когда в ходу одновременно как прежние порядки, так и новые. А так проводить реформы нельзя, ничем добрым это не окончится – что и показала оборона Чигирина прошлым летом.

Свою армию Юрий создавал кропотливо с осени 1675 года, и к январю этого 1679 года получился хорошо функционировавший боевой механизм. Те пять десятков стрельцов, с которыми он принял первый бой на Перекопе вместе с казаками Сирко против янычар, давно стали полковниками и есаулами, то есть помощниками командира. Все же боевой опыт получили изрядный, Стрелецкой школы первый выпуск. Те воины, что летом следующего 1676 года беспрерывно сражались в степи, давно ветеранами стали. Лучшие из них произведены в сотники и хорунжие. Именно они составляли командный состав пехоты, кавалерии и артиллерии. Все прочие являлись взводными и отделенными урядниками, «головними» и «молодшими», как он их приказал именовать по старой памяти. Оказались на своем месте – тут уровень определенный должен быть, как говорится – выше головы не прыгнешь!

Прошедшие горнила сражений и схваток в позапрошлом и прошлом году воины являлись уже старослужащими. Именно к каждому из них прикреплялся новобранец, которого им приходилось, как учить военному ремеслу, так и стоять рядом с ним в их первом бою. И неважно, что понюхавший пороха юнец обучал годящегося ему в отцы, давно перешагнувшего за тридцатилетний рубеж хлебороба, что бежал вместе с семьей из Правобережной Украины, спасаясь от татар.

– Можно начинать! Подать сигнал!

Не успели отзвучать трубы, как ряды стрельцов окутал густой пороховой дым, далеко разнесся гром первого слитного залпа. И загрохотало – каждые полминуты три тысячи фузей и винтовок обрушивали град свинца на надвигающихся янычар.

– Не нравиться, болезные?! А вы что хотели?! Сигнал к общему наступлению! Кавалерию вперед!

Янычарское воинство словно споткнулось – вместо яростных воплей раздался тоскливый вой многих сотен раненых. Но убитых было больше – унция раскаленного свинца, попади она в грудь или живот, просто опрокидывает с ног смертельно раненного человека.

Шквал ружейного огня и снопы орудийной картечи не просто остановили набегавший красный вал, они его опрокинули, и повернули вспять волну. Янычар понять можно – они готовы были умирать, но сражаться и убивать врага, а тут пошел не бой, а беспощадное избиение, кровавая бойня. Тут дрогнут даже безусловно храбрые люди, видя бесцельную гибель товарищей, с которыми много месяцев ел из одного котла кашу и смеялся над незамысловатыми шутками.

Турки побежали к городу, вот только давать им возможность удрать было бы последней дуростью – казаки немедленно начали преследование. Всадник ведь легко догонит пешего бегуна, даже если тому будет очень страшно. Нестись по мерзлой земле к заветному месту своего спасения, беглец будет сноровисто, но лошадь все равно быстрее.

Черкасы, запорожцы и донцы быстро настигли бегущих янычар и началась безжалостная рубка. Мольбы и хрипы умирающих людей перемешались с топотом тысяч стрельцов, что устремились к перекопу бегом – зеленый вал вскоре поглотил красный, и захлестнул город, куда уже на плечах убегающих турок ворвались казаки…

Глава 5

«Не похож он на десять гривен, совсем не походит на свой портрет. Или раньше просто от балды парсуны писали, и в обиход их запускали?! Вернее, сейчас рисуют мазилы и всячески приукрашивают портреты, чтобы подольститься к заказчику и содрать с него денег побольше. Все же правящие особы, и все те, кто к власти дело имеет, всегда стремятся свой образ прихорошить, дабы к себе симпатию вызвать. Так же и меня нарисовали, что я вначале зеркалу не поверил!»

Юрий сдержал усмешку и внимательно посмотрел на посланца Ивана Самойловича, «гетмана Войска Запорожского обеих сторон Днепра». Был он в весомой должности генерального есаула, и личностью весьма примечательной в современной Украине самого Галицкого, пока он в прошлое не провалился в пещере у Святогорской лавры.

Настолько известным сей деятель был, что на всех банкнотах номиналом в 10 гривен, с первых выпусков купюр «незалежной» печатался его лик, причем всегда разный, но схожий. Однако на сидевшего сейчас перед Юрием человека совершенно непохожий.

– Ваши заслуги в защите православных людей известны не только в Слобожанщине и на землях Гетманщины, про оные знают в Червонной Руси – оттуда люди идут поклониться короне галицких королей, ваших сиятельных предков, великий государь!

– Не приукрашивай мои заслуги, Иван Степанович, – лесть сильно не понравилась Юрию, особенно сравнение с царем Федором Алексеевичем – сейчас обращение «великий государь» могло сулить многие неприятности, и вызвать сильное раздражение Москвы.

– Я просто государь и самодержец, и на «великого» не претендую. Пока все наследие свое древнее себе не верну!

«Вот так и надо – возвратить ни польские владения, что прежде были Галичиной и Волынью, я никак не смогу, ни сокрушить Крымского хана, освободив Феодоро, что вроде как моя родовая вотчина тоже. Так что угомонись, льстец, на дешевые провокации не поддаюсь. Хотя уверен, что ты, стервец, «прощупать» мои настроения решил, и не только по гетманскому приказу, но имея собственный шкурнический интерес».

– Как угодно вашему царскому и королевскому величеству, которого я искренне уважаю и преклоняюсь.

Мазепа учтиво и почтительно склонил голову. Выходец из православного шляхетства имел отточенные при польском королевском дворе манеры, был очень обходителен, галантен и прекрасно образован. И это мягко сказано – знания впечатляли, и он вызывал симпатию у тех, кто с ним общался. Хорошо знал с десяток языков, и не только главные местные – польский, татарский, украинский или русский говора. Но включая даже такие далекие от здешних краев немецкий, французский и итальянский. Его начитанности Юрий просто поражался, казалось, что генеральный есаул знает чуть ли не все на свете, но только в отведенных временем рамках.

– Печальное зрелище представляет наш край, Малая Русь, все мое сердце обливается кровью, – Мазепа так красноречиво вздохнул, что на это любой бы «повелся». Вот только Юрий был достаточно просвещен о том змеином клубке, что шевелился и брызгал ядом на все стороны, помещенный под красочную вывеску под названием «Гетманщина».

Иван Самойлович, по отчеству тоже Самойлович, являлся правителем полунезависимого государства, причем со своим духовным владыкой – митрополитом Антонием, что был экзархом Константинопольского патриархата. Впрочем, такими же экзархатами управляли совершенно лояльные к Юрию митрополиты Мефодий и Агафон.

Полной самостоятельности Гетманщина просто не могла иметь, поделенная на сферы влияния между Московским царством и Польским королевством. А если учесть еще двух влиятельных игроков – Турцию, что завладела Правобережной частью Гетманщины, и крымского хана, которому наплевать на все соглашения, ибо он рассматривал северного соседа как свои привычные «охотничьи угодья» – то ситуация становилась совсем не радужной, а откровенно унылой, даже тоскливой.

Самойлович лавировал между разными по векторам силами, крутился как уж под вилами. Тянувшаяся почти столетие борьба с поляками, что вели себя на землях Малой Руси крайне вызывающе, местных жителей принимая за скот, привела к тому, что гетманы стали искать спасительное «лекарство» от «зловредных ляхов и их коварства».

И когда началась широкомасштабная война «за вольность», а на самом деле за расширение казацкого реестра польской короной, Богдан Хмельницкий в качестве союзника нашел крымского хана, с которым заключил соглашение. Это как раз такой случай, когда само «лекарство» оказалось намного страшнее болезни.

Потому пришлось обратиться за помощью к единоверцам – православному московскому царству, что имело давние счеты с поляками. Война затянулась на тринадцать лет, и гетманщина попала под влияние и полную опеку Москвы. И сейчас в Киеве воевода боярин Троекуров весил гораздо больше, чем Самойлович, да и сам город уже открыто признавался именно принадлежащим московскому царю. Тот обменял право на владение им у поляков, отдав Речи Посполитой сразу три городка Белой Руси.

Бояре в Думе о том открыто разговор вели, который сводился к одному вопросу – «а зачем мы тогда воевали?»

Теперь сам гетман и казацкая старшина сильно насторожились – притязания Москвы их стали пугать не на шутку. Слобожанщина давно под царем находится, и порядки там устанавливает именно Федор Алексеевич со своим боярством. И на самой территории Малороссии власть гетмана ущемляется при каждом удобном случае, и уже забрали возможность вести посольские дела, прямо запретив вести сношения даже с соседями. Да и Приказ по делам Малой Руси учредили, дьяки и подьячие дела там вершат, а не войсковая старшина, чьи права серьезно урезаны.

«Иван Самойлович о наследственной власти мечтает, семейство у него большое. Дурашка неразумная – кто тебе такое позволит?! Ты московский выдвиженец, с рук царя кормишься, только с московской помощью левобережье удерживаешь, куда буджакская орда с бугскими и очаковскими ногайцами в январе ввалилась для грабежа. И тем самым мне помогла орды, что кочевали по Таврии на ноль помножить.

То, что сейчас творится на гетманщине до ужаса напоминает ту современную Украину. Полковая старшина стремиться к наследственной власти, причем им это уже удается. Вынужденный лавировать гетман признает этих новоявленных губернаторов, что по совместительству олигархами являются – под себя откупы на горилку, табак и деготь сделали, а также повадились в свой карман часть податей класть.

На «конституционные права граждан», если высокопарно выражаться современным сленгом, нынешний президент и гарант Державности с губернаторами и олигархами вкупе на все хрен звенящий давно положили и «болт забили». Причем хвала небесам, что нет телевидения Коломойского, да и газет с интернетом тоже нет.

Может идею подкинуть, типографии ведь есть?!

Нельзя, эти упыри доморощенные и так в конец охренели. Селянам два дня барщины ввели, а кое-где больше – там монастырская братия старается, что государством в государстве является. Но это еще цветочки, ягодки будут, когда крепостничество утвердиться. А казацкая старшина уже собственных казаков в рабов превратит, а сами российским дворянством станут, титулы из рук императоров получат – не помню, кто и какие конкретно, но то, что им плюшек немало вкусных скормят, то точно.

Совсем как те, из будущего – с упоением будут служить любому владыке, кто их богатствам гарантии даст!

Общенародное достояние всячески расхищается и растаскивается по ворам, во всей красе идет «приватизация». Делят как ранговые имения, так и «свободные военные», которые вообще не подлежат раздаче, а являются государственной собственностью.

Но тут все объяснимо – было ваше, общее, а стало наше, уже сугубо частное и индивидуальное!

Полковники не желают, чтобы их выбирали казаки, а всячески тянут с этим делом. Пока не навербуют или не подкупят себе сторонников и не уберут несогласных и недовольных.

Вот такие «свободные выборы» власти! Люстрации на вас нет!

А президенты каковы, тьфу ты, гетманы наши!

Дорошенко вылитый «Поросенко» – народ закладывал всем, и ляхам, и туркам, а теперь москалям. Те последние – более не заложит, сидит у царя в почетном плену, допрыгался!

Зато здесь есть такой же «двух векторный» и «пророссийский» Янукович, что сдал власть американцам. И Самойлович также себя ведет, как приживалка – вроде сел на московский стул плотно, деньги охотно берет, контракты заключает. Но теперь тихо старается одну ягодицу на польское кресло примостить, тайные письмеца королю Яну Собескому шлет с предложениями всяческими, как шлюха клиента заманивает.

На коленку ему пытается сесть, но скорее на иной орган!

Хочется и себе власть приобрести, и деткам своим передать по наследству власть и все добро, неправедно нажитое. Ворюга первостатейный, податями и поборами всех обложил!

А вот еще один кандидат в президенты, тьфу еще раз, в гетманы! Этот будет как наш артист погорелого театра, шутник, однако! Только Мазепа совсем много векторный, с хитрой попой.

Слишком ушлый, собака, несмотря на свой благообразный вид – вылитый кандидат на «всенародно избранный» пост гетмана!

Кошевой атаман и люди разные многое про Мазепу рассказали, причем очень нехорошего. Как за осьминогом чернильный шлейф тянется! Такому доверять – собственноручно спиной подставляться, чтобы предателю было удобней в нее острый нож вонзить!

Нет, моя несчастная родина изменяться никак не желает – что в прошлое глянь, что в настоящее – пожар в борделе!»

Глава 6

– Беды Малороссии в том, что старшина наша, во все времена в стороны разные смотрит, покровителя высокого ищет, – осторожно произнес Мазепа, вильнув взглядом. Но гораздо четче и громче произнес следующие слова, как бы подведя черту.

– То к Москве прислонились, как сейчас, то на ляхов смотреть продолжают, кто с турками призывает дружить. А некоторые из них и вовсе полагаются на крымского хана, слепые глупцы, будто хищный волк откажется овец резать!

– А народ малороссийский тоже косоглазием страдает?!

– О нет, государь, население наше в отличие от старшины уже определилось – все помыслы свои уповают на ваше царское и королевское величество, и за здравие ваше каждодневно молятся.

– Это с чего так?

Юрий поощрительно улыбнулся, включив «дурачка» – необходимо вывести Мазепу на откровенность, хотя такой соврет, что сморгнет. Уж больно у него репутация скверная – служил королю Яну Казимиру, да сбежал. Женился на вдове, тесть, генеральный обозный, помог сделать карьеру. Подобрал и обогрел Мазепу по его протекции гетман Дорошенко, у которого тот стал ротмистром «надворной» гвардии, а потом генеральным писарем, и во многие делишки грязные влез.

Так четыре года тому назад захватили запорожцы с Сирко караван с гетманцами, во главе которых Мазепа плыл посланником к крымскому хану, и вез полтора десятка заложников, левобережных казаков. Хотели сгоряча казнить, но отправили к другому гетману, «правильному». Мазепа все рассказал о своем покровители Дорошенко и был обласкан за предательство. Самойлович назначил его вначале воспитателем своих детей, потом присвоил звание «войскового товарища» и совсем недавно пожаловал его весомым чином генерального есаула.

– Народ понимает не только как хорошо жить, но и где лучше проживать. И выбирает земли вашего царского величества – бегут толпами не только с Правобережья, но и с Левобережья, а еще с моей родной Волыни и Галичины. И с московских владений тоже бегут, и со Слобожанщины, из других мест тоже, как я хорошо знаю.

Мазепа говорил очень взвешенно, в его голосе не слышалось ни лживого одобрения, ни затаенного порицания.

– Токмо за прошлый год до тридцати тысяч таких беглецов насчитывалось. Да и невольники, которых вы из татарской неволи освободили, во владениях вашего королевского величества и остались в огромном числе – в родные места мало кто пожелал возвратиться. А говорят еще, что вы, пресветлый государь, их до пятидесяти тысяч за три года освободили. И только зимой этой еще до пятнадцати тысяч несчастных из татарского полона вернули, янычар на Перекопе истребив.

– Преувеличивают, Иван Степанович, шибко. Зимой этой девять тысяч всего освободили от неволи, да две сотни из них перехода не сдюжили, померли по дороге. А так да – тысяч двадцать всего на этих землях бывших невольников осталось, да готов с кафцами еще пятнадцать привели, да тысяч двадцать христиан в Керчь направили.

Юрий говорил спокойно, рассказывая об освобожденных христианах. А вот то, что Мазепа пронюхал где-то цифирь о беглых и переселенцах, ему сильно не понравилось, но вида не подал. В прошлом году настоящий вал грянул – прибыло за год столько же народа, сколько за все года вместе взятые. А потому голодно сейчас было на Донбассе, где населения стало чуть больше ста десяти тысяч, да на Боспоре и на Тамани почти сорок тысяч всех жителей собралось.

Но то видимое многолюдство – на самом деле рабочих рук хронически не хватало. Бездонные кладовые Донбасса и керченская железная руда породили индустриальный бум – оружие требовалось всем покупателям, причем сразу и в большом количестве.

Население городов росло как на дрожжах – в Керчи двадцать, в Галиче двадцать три, во Владимире больше десяти тысяч народа. По местным меркам мегаполисы. Еще пять городов достигли уровня более трех тысяч жителей каждый, включая приобретенный осенью Азов.

Сейчас бы везде царил голод, люди стали бы умирать тысячами, если бы не кукуруза, посевы которой занимали две трети пашенной земли. Выручало подсолнечное масло и рыба, которую тоннами вылавливали в Азовском море, солили и коптили впрок, благо соли избыток. Даже сейчас активно велась подводная ловля – возы с замороженной рыбой бесконечной вереницей шли по городам и слободам…

– Гетман Самойлович приказал караулы везде ставить и в Новую Русь переселенцев и беглецов не пускать. Но казаки своих полковников не слушают, говорят, что все готовы вашему царскому и королевскому величеству служить верой и правдой. А потому людей пропускают, благо по реке Самаре теперь стоят городки и слободы ваши.

«То же самое в Слобожанщине твориться – караулы казачьи глаза закрывают на происходящее. Особенно сейчас, когда добычей с ними щедро поделились. И в том умысел мой – привязать население верой в «доброго царя», что дает людям «землю и волю». Это подкоп под власть гетмана и ты это не можешь не понимать, хитрец этакий. А еще защита на будущее от московской напасти боярской – когда народ на твоей стороне, то понимаешь, что в случае чего, учинить можно Смуту страшней, чем Стенька Разин устроил со всеми своими атаманами».

– Полковнику Черниговскому Харченко не понравилось, что закупы его к вам, государь, убежали. И приказал он их сыскать, и живота лишить. И так несколько семей погубили его людишки, что здесь пригрелись, как змея ядовитой гадюкой на груди свернуться может.

– И кто же эти лиходеи?

Вопрос Юрий задал небрежным тоном, но в душе все напряглось подобно струне. Погибло несколько семей, грешили на харцизов, поймали и люто казнили несколько шаек. Пытали зверски – но никто из них не сознался в нарочитых убийствах. И самое интересное, что все погибшие семьи следовали как раз из Чернигова.

Теперь ларчик открылся, и стало очень интересно, почему Мазепа поведал о сих преступлениях, и откуда есаул про них прознал?

– Гетман приказал мне надзор над землями вашими вершить. И людишки его преданные здесь обретаются, и даже два подьячих из Поместного Приказа вашего, государь. Вот список злодеев этих, я собственноручно имена выписал, и списки с их донесений сделал.

Мазепа положил несколько листов бумаги на стол и наклонил голову. Юрий быстренько их просмотрел, но мотнул головою, отказавшись от мести – то было бы преждевременно, и даже вредно, если его мысль верна. И решил проверить свою догадку:

– Для чего вы меня о том известили, Иван Степанович?

«А ведь он сам идет на вербовку и сдает мне Самойловича, своего благодетеля. Кто-то мне говорил, что Мазепа его продал с потрохами царю, а теперь я вместо него. Решил опередить события? Или сделать ставку на другую «лошадь»? Как все интересно!

Ведь он сам себя мне подставил. Собственноручные написанные признания дал. Натуральная добровольная вербовка, он прямо напрашивается на мою службу. Но почему он на нее идет, да еще таким образом? Ведь такой шаг неимоверная глупость!»

– Государь, за вами будущее, вы умный и решительный правитель, – Мазепа неожиданно поднялся из кресла и встал на одно колено перед Юрием, склонив голову. – Я буду служить вашему царскому и королевскому величеству верно и честно!

– Я принимаю вашу клятву, Иван Степанович. Но лучше вам вернутся к гетману, и ставить меня в известность обо всех его делах и задумках. А также сообщать о том, что будет иметь интерес к моей державе. А милостями своими я вас не обижу, награжу по достоинству. Людишек гетмана я не трону, хотя с убийцами счеты сведут, но то будет выглядеть совершенно правдоподобно, тем паче сейчас, когда мы ждем летом похода турок и татар на наши земли. Гетман вас не заподозрит, что вы присягнули мне.

Юрий поднял Мазепу с колен и усадил его в кресло. Собственноручно, так сказать, оказал величайшую милость. А сам лихорадочно размышлял над сложившейся ситуацией.

«Он же всех своих покровителей сдает, прах подери. И царя Петра предал, хотя ему на Евангелие и на кресте поклялся, за что анафеме был предан. Правда, спустя триста лет президент Украины добился снятия сего проклятия, или что-то вроде того, не помню точно. Но все равно не понимаю, почему он так поступил, где логика?!»

– Ваше царское величество, я привез вам в дар часть моей библиотеки, отобрав самые лучшие книги.

– А какая вам нравится больше всего, Иван Степанович?

– Вот эта, – Мазепа положил фолиант в тисненой кожей обложке, а рядом толстую стопочку исписанных листов. И пояснил:

– Написал сей труд Никола Макиавелли, и назвал его «Государь». Там описал мысли правителя, и как он должен поступать, чтобы держава его становилась могучей, а он сам правил твердо!

«Странно, я и не знал. Тогда почитаю ее, может там и не дурь написана, а зело полезная вещь», – Юрий раскрыл книгу и огорчился – текст был непонятный и написан латынью.

– Я сделал перевод сей книги, ваше царское величество, насколько это было возможно в моих скромных силах, – Мазепа поклонился и пододвинул стопку листов. – Прошу не серчать на меня, пресветлый государь, я старался, как только мог…

Интерлюдия 1

Керчь

24 апреля 1679 года

– В Кафу прибыло пять больших парусных кораблей, на каждом от двадцати пушек и более, а один вообще в полсотни. И галер больших до дюжины снуют безостановочно от Царьграда – на каждой до двухсот янычар привозят, да припас воинский разный. И суда грузы всякие везут – провианта много, да парк осадный, мортиры да пушки.

Царский джура Семен Бородай остановился – двадцатилетний парень с суровым лицом много чего повидавшего воина, задумался, сцепив крепкие пальцы широких ладоней. К его мнению Волынский всегда прислушивался, прекрасно понимая, что зачастую именно через джуру государь передает ему свои взгляды на ту или иную проблему и способы ее решения. И не учитывать такие предложения было бы чревато последствиями.

– И что замыслил, боярин?

Воевода и наместник Боспорский Иван Петрович Волынский задал вопрос, хотя ответ напрашивался сам по себе. Пережив в Керчи осень и зиму, он понял главное – сидя в обороне, неприятеля не победишь. Не совладать с турками, если волю свою не навязать басурманам, нападать на них беспрерывно и урон всяческий наносить, как приказывал государь.

В самое Рождество, выполняя предварительную договоренность с царем Юрием, Волынский вывел стрелецкие полки из Керчи, и с восьмитысячным войском двинулся спешным маршем на Ак-Монай через весь Керченский полуостров, сумев уничтожить татарские разъезды на подходах к Арабату, достигнув внезапности.

Всеми силами подошедшие русские напали на осадный корпус османов, что безуспешно стоял перед высокими валами Арабатской крепости. Командовавший турками паша был не в силах решиться на новый штурм укрепрайона, устрашенный опытом трех неудачных попыток, которые закончились тяжелейшими потерями.

Нападение деблокирующего отряда стало одной неприятностью, но другая обернулась поражением – гарнизон Арабата пошел на вылазку. Атакующие русские взяли турок с двух сторон, крепко ударив всеми полками. И хоть османов вдвое больше по счету было, но победы добились впечатляющей. Гнали разбитое воинство Оттоманской Порты до предместий Кафы, где те и укрылись, найдя спасение за крепкими каменными стенами.

Победителям достались большие запасы продовольствия, в котором все жители Керчи отчаянную нужду имели, и благодаря им протянули зиму, не сильно голодая. А еще получили порох в трех сотнях бочонков, много свинца в пулях и слитках, сукно и одежду всякую, ружья и пушки с мортирами, и много чего другого.

Гонцы по Арабатской «стрелке» известие доставили от царя, что галицкие стрельцы с казаками, гетманцами и московской ратью степные кочевья разорили, Перекопом овладели, истребив зимовавших там янычар. Город сожгли, орудия в Сиваше утопили, взяли огромную добычу, что на возах не уместилась. И много невольников из Крыма увели, как освобожденных христиан, так и попавших в плен магометан.

И только тогда Волынский в полной мере осознал, что значит, когда войну готовят заранее, рассчитывая все приготовления чуть ли не по дням. Ивана Петровича данное открытие ошеломило, и он стал в тщательности выполнять все распоряжения государя, понимая, что многое непонятное сейчас, станет ясным позже.

И решил воевать с турками и татарами всерьез, постоянно тревожить набегами, всячески причиняя ущерб!

В начале марта венецианец Брайя вывел пять своих каравелл в море и устроил самую настоящую охоту за турецкими судами, каждый раз приводя в гавань знатную добычу. Всего в Керчь зашла добрая дюжина взятых на абордаж кораблей, из них семь с зерном и кукурузой – больше десяти тысяч пудов на каждом. В Очаков суда эти плыли, армии самого визиря провиант поставляя – теперь янычарам голодовать придется.

Зато в Керчи стали жить более сытно, да еще половину зерна по Азовскому морю, как только оно ото льда освободилось, в Феодоро сразу перевезли, благо стало «внутренним озером».

Турки постарались блокировать пролив – от попыток прорваться отказались осенью, потеряв два весельных корабля на заграждении, да одно было расстреляно из береговых пушек. Однако недавний шторм разметал сторожевые османские суда по всему Черному морю.

Пролив снова оказался свободным, что позволило удачливому венецианцу немедленно выйти в море на очередную «охоту» за османскими «торговцами», что пока плавали без опаски…

– У нас здесь дюжина калиут, воевода – команды на них как жеребцы стоялые. Невтерпеж им, драки хочется. На привязь возьмут по стругу с «особой миной», и к Кафе направимся вечером. Перед рассветом атакуем османский флот – уничтожим всех минными атаками, кого только сможем. А галеры наши на рейде транспорты абордажем брать станут. Добыча может быть богатой, воевода, если всю до Керчи приведем.

– А если османы к проливу подойдут, и вход в него закроют? Ты о том помыслил, боярин?

– Надо рисковать, Иван Петрович, грех такой случай упускать. Погода хорошая встала, день упустим, потом все проклянем!

– Хорошо, готовься к выходу в море! Вечером на Кафу набег устроишь. Если турки пролив перекроют, то на все воля Божья, поможет Господь православному воинству! Тогда попробуй к Тамани отойти, в Анапе вроде турецких галер пока нет.

Отпустив царского любимца, Волынский крепко задумался. В том, что турки вскоре предпримут поход на Керчь, Иван Петрович не сомневался – им нужно пролив освобождать. Ибо пока русские на обеих его сторонах, угроза крымскому ханству будет висеть «дамокловым мечом». Да и набеги венецианца Брайи по Черному морю предотвратить невозможно, и с каждым днем ущерб от пиратства будет только расти.

Так что большое турецкое войско припожалует к лету обязательно – ответную месть вершить султану надобно!

Вот только везде быть сильными турки никак не может – главная армия под Очаковым стоит, а воевать надо сразу на трех направлениях – на Чигирин и Киев против московских войск и гетманцев, как прошлым летом. Или идти на Галич, против короля Юрия Львовича, либо вначале Боспором овладеть перед этим походом, ибо гораздо легче перевезти пушки и припасы через море, чем через всю степь тащить.

– Куда басурмане пойдут? Если в Кафу будут прибывать их корабли с янычарами, то по нашу душу!

Волынский задумался – у него под рукою, не считая Арабатского гарнизона, едва двенадцать тысяч. Из них третья часть либо юнцы, или зрелые мужики со стариками, которые в поле воевать не смогут никак, сил телесных просто не хватит. А из тех восьми тысяч, что готовы выступить против неприятеля в поле, три тысячи московские ратники под командой шотландца-наемника, генерала Патрика Гордона. За прошедшую зиму их всех перевооружили на новые фузеи и хорошо выучили стрелять, и под Арабатом себя хорошо проявили.

Наместник подошел к окну – лучшее двух этажное здание в городе было отведено под его резиденцию. Захолустный турецкий городок за девять месяцев совершенно преобразился – словно возродился древний и славный Пантикапей, столица канувшего в небытие Боспорского царства. На старинных кладках возводили новые здания в два этажа, в каменоломнях, которые находились рядом с городом, ломали ракушечник.

Уже осенью дома стали расти, как грибы после дождя – людям ведь где-то зимовать надо, и желательно под крышей, и чтобы печка была. От Кальмиуса плыли дощаники с каменным углем – запасы этого топлива сделаны были изрядные, с расчетом на выплавку железа, для чего завозился уже особый уголь. Обратно суда шли наполненные железной рудой – к ледоставу смогли вывезти сорок тысяч пудов руды, которая залегала везде, буквально под ногами, даже в самом городе. Ее было много на удивление, и шла с окатышами и ракушками.

Вот и сейчас у пристани стояли три дощаника – с двух выгружали блестящие черные камни угля, заполняя ими возы с упряжками волов, а на одно судно, наоборот, загружали куски железной руды, насыпая с возов деревянные тачки. Живые людские цепочки постоянно передвигались, напоминая наместнику муравейник.

К зиме поставили первые новые криницы, в дополнение к старым, что возводились тут еще с древности. Металла тогда плавили мало по одной простой причине – местность практически безлесная, а потому древесного угля заготавливали ничтожно мало.

Волынский не переставал удивляться – к западу от Боспора выжженная солнцем степь, речки пересыхают, колодцев мало. А к востоку земли совсем иные – болотистые, сплошные зеленые кустарники с деревьями, полноводная Кубань расходится рукавами, закрывая вход на Таманский полуостров, везде лиманы и озера. И там значительно теплее, чем в Керчи, хотя это прозвучит странно – но зима наступила на неделю позже.

Наместник тяжело вздохнул – дел было невпроворот. Каждое утро он старательно обходил город, подмечая недостатки и наказывая нерадивых. Впрочем, последние среди жителей редки – повторное наказание могло закончиться либо посылкой на добычу железной руды, а на такой работе не забалуешься. Или отправкой на Волынь – а там лодырей или преступников вообще опускали под землю рубить горючий камень на куски, что в печах давали сильный жар.

А еще нужно было смотреть за белением будок над отхожими местами, за тем, чтобы из города вывозили нечистоты, за устройством ям для получения селитры. А еще за порядком и чистотой на улицах, за гаванью и мастерскими, за кузницами. За выплавкой металла, даже за тем, чтобы у жителей вшей не оказалось – требования царя Юрия здесь были самые жесткие, а подьячие Аптекарского Приказа ревностно их выполняли.

– Надо укрепления сегодня еще осмотреть, да и как редуты возведут правильно без догляда…

Иван Петрович задумался, и развернул большую карту, на которую раз в неделю наносил все нужные дополнения. Теперь с запада и юга город был отмечен сплошной красной линией, с массой изгибов строившихся укреплений и квадратиками уже готовых редутов. Такие земляные укрепления были для него внове, о подобном и не помышлял раньше. Зато теперь был полностью уверен в том, что на данном рубеже удастся отбиться, благо оборона Арабатской «стрелки» показала все достоинства подобной защиты…

Глава 7

– Царские войска снова заняли Чигирин, государь, – Григорий Незамай внимательно посмотрел на спокойное лицо Юрия, и осторожно добавил. – Османские войска пойдут теперь туда снова. Но только после того, как достигнут победы здесь!

– Чтобы достигнуть полной победы над нами, нужно что-то лишиться важного там, боярин. Османы потеряют все Правобережье, если бросят на нас большую армию! Нельзя быть одинаково сильным везде. Потому турки лишь со второй попытки Чигирин взяли, что сильно недооценили они московитов. А за два прошедших года мы значительно укрепились, как только можно было в наших силах. Выиграли не только время, но значительно увеличили территорию с населением.

– Опасаюсь, что нам войска хватить не может, государь. Османов двадцать тысяч идет, да татар столько же. А против них мы в поле вывести можем вдвое меньше, даже если вместе с отрядом генерала Бологова посчитаем. А ведь там служивые хуже, чем у нас…

– А если посчитать гарнизоны всех городов и слобод, донских и запорожских казаков, то у нас больше народа на рать выйдет. Однако воюют не числом, а уменьем. Эту мысль я давно усвоил, как и то, что побеждает всегда тот, кто лучше стреляет, и при этом более собран и дисциплинирован. И окончательно в правильности сего постулата уверился после Перекопа, где мы знаменитых янычар ружейным и пушечным огнем истребили, а они нам никакого урона, почитай, не нанесли.

Действительно – потери зимой оказались смехотворными, сотня убитых и раненых стрельцов, и то при штурме Ор-Капу, когда замком овладели, где богатства многие скопились – теперь у московитов заказы крупные можно делать. Но запомнилось иное – у янычар была взята почти полутысяча ружей с пулями Нейслера, которыми они пользовались в том сражении, к счастью, из рук вон плохо.

Юрий усмехнулся – из той жизни он знал, что с турками русские воевали много раз. Войны между ними тянулись чуть ли не бесконечной полосой. Нет, он их не изучал, просто однажды беседовал с одним человеком, что помотался по свету, воюя за деньги. И тот ему сказал твердо, что хорошо обученные «регуляры» всегда бьют «иррегуляров» действуя наступательно, но терпят поражение, если отдают туземцам или повстанцам инициативу, переходя к обороне, причем пассивной.

– Видишь ли, Григорий, настоящей армии нет ни у турок, ни у царя Федора. Необученная настоящим образом военному делу толпа, толком не вооруженная – вот это и есть их армии. Напором берут и массовостью, наваливаются всем скопом. А если и есть достойное оружие, то его применять толком не умеют. Мы три года тому назад московитам фузеи с коническими пулями передали – и что?! Они только сейчас, получив жестокий урок, зашевелились – и то у нас все необходимое покупают!

– Но ведь османы взяли Чигирин…

– Взяли – подлетели сто дятлов к скворечнику, где засели десять скворцов, и принялись долбить стены клювами. А полсотни скворцов только летали рядом, в схватку не шли, но как крыльями махали?! Это разве война?! Подкопы под стены копать, да из пушек по ним день и ночь долбить – большого ума не нужно. Только народа груды положили на растерзанье воронам. А если мы так воевать начнем, то за месяц населения не станет! Просто наша земля обезлюдит!

Юрий взмахнул огорченно рукою и раскурил сигару, с кривой ухмылкой взирая на висевшую карту, что заняла кусок стены. На ней были изображены красные ромбики слободских редутов и более крупные пятна городских укреплений, вытянувшихся тонкой цепью с севера на юг, от Донца, до устья Кальмиуса и побережья Азовского моря.

Пятнышки то вытягивались цепочкой, то наоборот, окружали крупные отметины городов, превращая их, если включить воображение, в настоящие укрепрайоны. И было их много – не меньше полусотни, на двести верст расстояния. Но эта цепочка уже не одна – в прошлом году от нее выдвинуты вперед две «грозди» – по Волчьей и Кальчику поставлен десяток слобод, прикрытие стратегического предполья. Без их взятия любое наступление на главную линию обречено с самого начала.

– Вот смотри, боярин, – Юрий хлопнул ладонью по карте. – Туркам едва хватило ста тысяч войска для блокады одного единственного Чигирина. Линию коммуникации с крепостями на Днепре охранять тоже нужно, иначе подвоз бы прекратился – Сирко с запорожцами не зря нападал на тылы. И провозились османы с гетманской столицей долго.

Незамай внимательно смотрел за ладонью Юрия, который обвел пальцами вынесенные далеко вперед укрепленные слободы – из набега татарской орды были сделаны определенные выводы.

– Тут впереди десяток маленьких «чигиринов», которые наскоком просто так не взять. Ведь там кроме сотни ополченцев, в каждом засели по два десятка стрелков с винтовками, и для поддержки целая батарея «единорогов» с прорвой гранат и шрапнелей. И баб с детьми уже нет, мешать воевать не будут. Турки замаются перед каждой осадный парк развертывать, на все лето забот хватит, и то не все слободы наши возьмут.

Надеюсь, что провозятся!

Войска и лошадей поить в безводной степи надо, а речушки пересохнут, колодца опустеют. И кормить людей нужно – а припасы через всю степь возить, потому что у нас запасов продовольствия своих мало – до урожая бы дотянуть, все подъели.

Юрий усмехнулся, постучал пальцами по столешнице, пыхнул сигарой и негромким голосом подвел черту:

– Бесперспективное дело они затеяли столь малыми силами! Армия османам нужна по численности не меньше, чем та, что под Чигирином собрали, тогда бы одним разом с нами и покончили! Раздавили бы так, что кровушка в разные стороны брызнула.

– Так они вперед татарскую конницу бросят, у нас разрывов много между слободами, она и войдет в них. И разорят все вокруг, как в прошлый раз. А там и османы подоспеют…

– Как прошлый раз у нового крымского хана уже не получится – разрывы в линии в основном на балки и овраги приходятся, спуски и подъемы мы заранее испохабили. Нужно время, чтобы их снова исправить и по ним подняться. А мы что на это спокойно смотреть будем?! Не зря ведь всю орудийную прислугу на коней посадили, и выездку зимой начали. У нас полевые войска на несколько групп распределены – реагировать начнут сразу, шрапнелью татарскую конницу засыпать.

– Тогда через слободы начнут прорываться, даже там где они близко стоят друг к другу!

– Ты ведь сам там засеки ставил, и препятствия против лошадей устраивал. За полчаса их можно пройти всей ордой?

– Пара часов нужна, государь.

– А пять верст ровной степи пройти упряжкам «единорогов» за сколько можно? Полдня ехать, или за полчаса управятся?!

Юрию нравилось, что Незамай выступает в роли «адвоката дьявола» – на каждый довод приходилось выдвигать контраргумент, и пока успешно. Но Галицкий хорошо знал старую истину, что «гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить».

Да еще есть несколько крайне паршивых штук, о которых нельзя забывать и постоянно помнить. Такие, как «человеческий фактор» – ведь людям свойственно ошибаться, а тем более тупить, либо проявлять лень или безалаберность. И удачу следует воспринимать в расчет, это когда одному повезло, а его противнику не очень, а совсем даже наоборот. И природные явления, что могут подорвать на корню всю логистику, ибо коммуникации есть основа победной кампании. А затяжные дожди все степные проселки могут превратить в знаменитую украинскую грязь, которая по колено. Да и других пакостей уйма, и все их приходится учитывать.

«Никогда бы не подумал, что штабы на самом деле решают уйму работы во время войны!

Просто они должны нормально работать, со всей ответственностью. Надо после войны собрать всех тыловиков, что здесь обозными именуются и штабных товарищей, которых есаулами называют – да толковый устав написать с рекомендациями. К обычным воинским школам, стрелецким и пушкарской, где обычных ратников с урядниками готовим, нужно командирскую срочно создавать, а не полагаться на один лишь боевой опыт. «Головную» школу, так сказать. Вот тогда, при централизованном обучении командного состава, прошедшего хорошую выучку рядовыми стрельцами и урядниками, отличные кадры лейтенантов и капитанов получу, то есть хорунжих с сотниками».

– Урон у нас будет, Грицай, и серьезный – слободы по Кальчику мы все потеряем! И по Волчьей тоже. Но должны выиграть время – дотянуть до осенних дождей. Однако лучше попробовать поджечь степь – тогда туркам и татарам не до веселья станет. И учти, что у нас есть винтовки и полторы сотни «единорогов», а у противника их пока нет!

– Но османов много – не меньше двадцати тысяч…

– Это у них только инфантерия, добавь топчи и обозников – тогда вдвое больше будет, или в полтора раза, не меньше. Плюс татары – полсотни тысяч на нас пойдут в мае. Это много, очень много – но они нас сильно недооценили! И разработали неправильный план войны!

– А как нужно было?

– На Керчь всеми силами ударить и пролив разблокировать! Ввести флот в Азовское море, высадить десант у Феодоро в тылу нашей оборонительной линии. Снабжать войска исключительно по морю, это куда проще и надежней, чем возить на телегах. А так они решили две задачи выполнить одновременно, забыв, что нельзя быть сильными везде! На одной цели нужно сосредоточиться, и бить по ней кулаком, а не тыкать пальцами.

Юрий задумался, посмотрел на карту и тяжело вздохнул, в его голосе впервые ощущалась горечь:

– Однако мою правоту или трагическое заблуждение, только война показать может!

Интерлюдия 2

Верхний Кальчик

26 июня 1679 года

– В Ратове все замолчало, Павло…

Сотник Степан Алексеев прислушался еще раз – действительно, пальба уже не разносилась по степи, не звучало рявканье османских пушек. А это говорило только об одном – казачий городок, гораздо хуже укрепленный, чем слобода и с менее многочисленным гарнизоном, отбивался долго, но все же взят янычарами. В участи реестровых запорожцев можно было не сомневаться – во вражеский плен они никогда не сдавались, впрочем, турки их никогда и не брали.

– Однажды наступит рассвет и мы все купно изопьем последнюю чашу, пан сотник…

– Ты себя преждевременно не хорони, хорунжий! Мы третью седмицу бьемся, и что? Взяли они нас, Павло?!

– Нет, батька, кровью только умылись, запах мертвечины кругом стоит не перебиваемый.

– Вот то-то и оно! А теперь спи, летняя ночь короткая, я хоть пару часов вздремнул, а ты которую ночь глаз почти не смыкаешь.

– И то ладно, пан сотник, хоть очи сомкну…

Молодой парень даже не договорил, как тут же уснул, с приоткрытым ртом. А двадцатисемилетний сотник раскурил сигару, благо их запас был изрядный – тютюн сильно перебивал трупный запах, что буквально обволакивал земляные валы крепости. И запас сигар имелся изрядный – с легкой руки государя Юрия Львовича такие скрутки из табачных листьев разошлись по всем его землям, хотя многие служивые этим не баловались. Впрочем, как и он сам до прошлого года, а там пришлось как-то закурить, и потихоньку попривык к запаху зелья.

И сейчас, попыхивая сигарой, он вспоминал свою прежнюю жизнь, которая раздробилась на три неравных части. Обычный посадский мальчишка, сын бондаря, и сам стал бондарем, пусть подмастерьем – и рухнула прежняя жизнь в одночасье, под кривой саблей татарина, в дыму пожарища родного посада, на улочках которого лежали окровавленные трупы, в которых он признал отца с матерью.

С арканом на шее поволокли его по степи скорбным путем. По которому до него брели многие десятки, если не сотни тысяч несчастных русских, кого за два века увели в крымскую неволю вышедшие из степи «людоловы». И трудился он на богатого татарина в Гезлеве, причем бондарем – бочки ведь и в Крыму нужны.

Четыре тягостных года запечатлелись многочисленными шрамами и рубцами от татарских плетей – к невольникам, что не желали менять веру, относились хуже, чем к шелудивым собакам – тех, по крайней мере, не убивали и не истязали.

И мечтал он все четыре года превратить хозяина в мычащий кусок мяса – и как водится, если чего-то сильно желаешь, то это сбывается. Нагрянул дикий ужас всех «людоловов» – «урус-шайтан», кошевой атаман Иван Сирко с запорожскими казаками. Хозяин сбежать не успел, и был буквально растерзан на куски, причем Степан первым нанес удар кривым бондарским ножом. А заодно прирезал и его сына с женою – за все «хорошее», что творил этот убийца, насильник и истязатель.

А потом был поход по степи к Перекопу – и он стал стрельцом, получив османский мушкет, тяжелый и с кривым прикладом. Учил его стрелять из него сам Юрий Львович, про которого уже тогда шептались, что он княжеского рода, да и сам кошевой говорил с ним всегда уважительно. Иной был князь, резко от всех отличался. Нет, не исполосованной спиной и лицом, такие были все в неволе, а манерами, другой речью и тонкими пальцами, что никогда не знали тяжелой работы.

Природным воителем оказался изгой – за несколько дней научил не только заряжать мушкет и стрелять из него, но воевать. И силу свою Степан только тогда осознал, когда увидел, как падают под картечью янычары. А после этого увязался за князем как нитка за иголкой, став стрельцом, одним из трех десятков, что присягнули Юрию Львовичу. И, пожалуй, единственным среди них, кто до сих пор служит в чине сотника, хотя другие уже стали есаулами и полковниками.

Всю первую зиму сам князь и его боярин Григорий Зерно занимались с ними попеременно, даже грамоте и счету научили. Тяжело давались последние науки, зато Степан стрелял метко, и бегал лучше других. Но потом, с годами, осознал, что лучше бы он учился добре и мимо ушей знания не пропускал. Однако влюбился он тогда в Аленку, бывшую невольницу, что его женой стала – вот в командиры и не вышел. Зато стал отцом двух сыновей, что сами возьмут в руки оружие и станут в одном строю рядом с отцом – иной жизни, кроме военной, Степан для них не видел.

Однако сам службу нес вполне справно, во все походы ходил, и видел, как быстро преображается пустынный прежде край, как строятся города и слободы. Как люди преклоняются перед Юрием Львовичем, что на самом деле оказался потомком древних королей Руси и христианских царей Крыма, и первым правителем, что наделил людей вольностью и землей, и всегда относился ко всем по справедливости.

Край наполнялся народом, а войска стрельцами – всех мужчин, кто млад, и кто стар, обязали служить. И то правильно – раз ты вольный, то умей свою свободу с оружием в руках защитить. А потому вскоре стал Степан десятником, или «молодшим» урядником, а потом и «головним», или пятидесятником по старому, что на самом деле четырьмя десятками командовал. А вот путь до хорунжего, единственного помощника сотника, занял два года. Зато после татарского набега сей чин получил, а зимой, после того как снова на Перекопе с янычарами воевал, чином сотника его наградили.

В начале мая, как народ посевную закончил, «сполох» объявили, что иноземным словом «мобилизация» называется. Из каждого двенадцати стрелецких полков забрали по одной сотне из четырех, самую лучшую. И определили по приграничным крепостям по Кальчику и Волчьей, что были должны на себя первый удар принять.

Построили крепости за осень, ему досталась в самых верховьях Кальчика, небольшой речушки. Правда, архимандрит со Святой Горы, освятивший часовню, рассказал, что давным-давно называлась эта речка Калкой, и здесь приняли свой последний бой русские князья, сражаясь с татарами. И сводил их к курганам, что Каменными Могилами назывались – там стойко оборонялся киевский князь Мстислав, но подался на лживые посулы ногайцев, сдался и был умучен – на русских положили дощатый помост, на котором сели пировать победители, и так всех умертвили.

Историю все запомнили накрепко, и когда в конце мая у земляных валов появились татарские всадники с криком «урус сдавайся», то их встретили свинцом. И после этого метко стреляли в каждого врага, кто призывал сдаваться. Да и зачем милости просить у врага служивому, у которого в руках имеется оружие?!

Чтобы свою свободу на неволю променять?!

Степан Алексеев надеялся отбиться от османов – гарнизон Верхнего Кальчика был крепкий. Кроме его стрельцов, еще прибыла сотня ополченцев из Владимира, хмурых мужиков, что уголь в шахтах рубили – среди них не было ни стариков, ни юнцов. Просто все вызвались по собственной охоте, прекрасно понимая, на что идут.

Опору обороны составила батарея из четырех тяжелых «единорогов», с двойным боекомплектом из двух с половиной сотен гранат и шрапнелей на каждый ствол. И плюс три десятка воинов – пластунов, что должны были осуществлять разведку, «охотников» с винтовками, на которые сверху поставлены трубки, да сапер – исправлять повреждения. Прибыли еще лекарь с помощником, да священник отец Феодор, грек, хорошо говорящий и на русских наречиях.

Всего набралось ровно три сотни служивых, настроенных крайне решительно, а потому налеты татар отразили с легкостью. Зато когда подошло нескончаемое османское воинство, Степан похолодел в душе – крепостицу обложил, по меньшей мере, пятитысячный отряд.

И потянулись бесконечной чередой дни, всего девятнадцать, но слившиеся воедино. Запомнился второй день – османы дружно пошли на штурм со всех четырех сторон, и были истреблены во множестве, даже до валов не добравшись. Над их головами взрывалась шрапнель, осыпая с неба картечью, ружья и винтовки встретили вековых врагов убийственным огнем. Понеся чудовищные потери, турки в страхе отступили – до глубокой ночи хрипло стонали раненые янычары, а перед самым рассветом навечно смолкли последние умирающие.

Такое неудачное начало отрезвило турок, они начали разбивать лагерь. Причем на солидном удалении, что свидетельствовало о том, что врагу прекрасно известно расстояние, на которое может забросить шрапнель четверть пудовый «единорог». Вот только в крепости находились полупудовые, что стреляли на полуверсту дальше.

И средь белого дня накрыли беглым огнем скопище палаток – потери османов оказались еще ужаснее, чем при штурме.

Целую неделю турки старательно рыли траншеи. Ломанной линией особые окопы, что назывались «сапами». Тихо подбирались к валам каждую ночь, ибо днем «единороги» обстреливали любые группы, которые можно было разглядеть с возвышения.

На девятый день в крепость полетели бомбы – турки установили мортиры с навесами над ними, предохраняясь тем самым от шрапнели. Тогда «единороги» пустили в ход гранаты весом в двадцать больших гривен – удалось подавить одну батарею, зато другая продолжала досаждать днем и ночью – крепость содрогалась от взрывов.

Восемь дней тому назад на вылазку по подземному ходу пошли пластуны. В ночи раздались мощные взрывы – мортиры были подорваны. А вернулось обратно всего трое – утром турки выставили семь колов с насаженными на них головами погибших героев.

На следующий день обстрелы продолжились, не нанеся значительных потерь – на валах находились лишь наблюдатели да «охотники» с винтовками, все остальные отсиживались круглыми сутками в полуподземных казематах. Но люди все же гибли – по двое или трое, война каждодневно собирала свою кровавую жатву.

Затем последовали два штурма, отраженные уже с большими потерями – погибло в бою или было смертельно ранено почти сорок стрельцов, да еще тридцать стонали и хрипели от ран в госпитале, что развернули в потерне у часовни, где постоянно проводил службы священник, отпевая погибших. И там же отец Феодор вел с уставшими воинами беседы в этот ночной час, когда наступала тишина.

И приходили его слушать многие…

Глава 8

– Верхний Кальчик до сих пор держится, прах подери! Всего три сотни стрельцов и канониров против половины турецкого войска! Это, конечно, не Чигирин, но для турок такая крепость сейчас гораздо хуже трех гетманских столиц вместе взятых!

Юрий усмехнулся, вот только улыбка больше походила на оскал. Новые земляные крепости начали строиться целым десятком на передовом рубеже с осени прошлого года.

Устройство простое – вкопать на две трети четыре сруба, что являлись казематами, с бойницами во внутренний двор. Они соединялись между собой потернами – специальными коридорами. И все сооружение обсыпалось толстым слоем земли, шириной в четыре сажени и высотой в одну или полторы, которую выбирали изо рва. Во внутренних углах делали капитальные капониры для «единорогов» – орудия из них могли спокойно обстреливать неприятельские войска с закрытых позиций, также имели прекрасную возможность смести картечью с вала солдат противника, заберись они на него во время приступа.

Капониров было восемь – они, как и внутренние стенки казематов, с пороховыми погребами, возводились из камня или кирпича, и спокойно выдерживали попадания мортирных бомб. Юрий в свое время познакомился с полевыми укрытиями, верхний накат которых позволял держать 122-х мм снаряд, что гораздо опаснее здешних ядер.

Внешние углы представляли выдвинутые вперед бастионы для фланкирующего огня, подберись враг к валам вплотную – любой человек, спрыгнувший в ров, немедленно расстреливался ружейным огнем. И более того, по специальным желобам вниз могли скатить бомбу с горящей запальной трубкой и нашпигованную чугунной картечью и тремя фунтами пороха – почти идеальное средство истребления живой силы противника по нынешнему, жестокому и суровому, времени.

По валу шла круговая траншея, с брустверами по обе стороны и амбразурами в них, защищенная сверху от шрапнельных взрывов. Вообще, стрельцы сейчас массово обучались рытью окопов и строительству полевых укреплений, оценив их по достоинству – проливать кровь, а тем более нести потери от вражеского огня понапрасну, никто не собирался.

Так что такие крепости взять было необычайно трудно – долбить природные бугры ядрами можно хоть до посинения во втором пришествии. Во время обстрела пудовыми бомбами из тяжелых мортир гарнизон находился в надежных укрытиях. А вот сами осаждающие несли серьезные потери от гранат «единорогов», что накрывали позиции раз за разом.

Вся местность от валов на расстояние до трехсот саженей превращалась в игру со смертью. «Охотники» находили цели и безжалостно расстреливали из винтовок не только попавших под прицел жертв, но и всех тех, кто пытался их вытащить.

Все делалось специально, с жестоким расчетом – на нервы солдат всегда действует не вид убитых, а дикие крики раненых товарищей, особенно тех, кому очень нехорошо.

Турки осадили сразу три таких крепости, с одной провозились десять дней, с другой две недели. Но третья стойко держалась под обстрелами два десятка дней, отбив несколько приступов. Возможно, именно сейчас турки осознали всю бесцельность и бесперспективность возни, и роют подкоп, чтобы заложить под вал мину на сотню пудов пороха.

Вот тогда все, полный капец!

Даже если кто и уцелеет после такого подрыва, но только контузии получат такие, что воевать не смогут. Хотя кое-какие меры против этой напасти предприняли заранее, но гарантировать, понятное дело, они ничего не могли – на войне всякое случается.

Однако весь план кампании строился на выверенном расчете – измотать турецкие войска обороной. И потом перейти в решительное наступление, используя военно-техническое преимущество в виде винтовок и «единорогов», а также новых тактических приемов из будущих войн.

Татарская конница моталась перед линией укрепленных слобод, пытаясь найти место для прорыва через них. И дважды у крымчаков «получалось» это занятие, и конница втягивалась в заботливо приготовленный для нее «огневой мешок». Понеся ощутимые потери от огня «единорогов», татары резво откатывались – степняки пришли за добычей и умирать просто так, выполняя приказы даже хана, не желали категорически.

В войне наступила зловещая пауза – теперь стало ясно, что татарско-турецкое войско уже не победит, но может отойти, как в позапрошлом году от Чигирина. Вот только отпускать противника Юрий не собирался, помня сказанный завет одного из полководцев, имя которого запамятовал – «недорубленный лес вырастает». А потому повернувшись к Григорию Зерно, подозвал его к себе.

– Пора пускать пал, воевода, как ты думаешь?!

– Ветер на закат, государь, ты прав!

– Отправь гонцов и выезжай к своей рати. Наступать начнем вечером, когда пламя уйдет. Ногайцы с татарами может, и сбегут, но только османы останутся на Кальчике, им деваться некуда! Возьмем их после пала в клещи и уничтожим, если не сдадутся. А потом начнем воевать всерьез – грех упускать момент, когда у тебя есть, образно говоря, пулеметы, а враги о том не подозревают и точат о камень наконечники копий!

Юрий усмехнулся, Смалец понимающе кивнул – в свое время ему рассказали, что такое пулемет. Который, понятное дело, в это время не создашь, даже если все ресурсы московского царства привлечь удастся. Просто технологически невозможно, хоть все золото мира собери. Зато сотня нынешних нарезных винтовок, заряжаемых с дула, вполне его заменят в бою.

– Мехмет-бей, подойди ко мне!

– Да, мой повелитель и падишах!

Стоявший на отдалении ногаец резво поспешил к Юрию, и пал ниц, прижавшись к земле. Отучать его от этой привычки Галицкий не стал, хотя она ему лично не нравилась. Но таковы здешние нравы, особенно у степняков, они очень ценят такое высокомерное обращение.

– Встань, мурза!

Ногаец поднялся с побледневшим и вытянувшимся лицом – этими словами ему была оказана невероятная честь. Из захудалого бея, попросту главного в роду, его назначили мурзой. Это примерно как лейтенанта в полковники произвести, или дворянина незнатного происхождения княжеским титулом пожаловать.

Но зимой Мехмет не просто пропустил русские войска и не предупредил соплеменников о нашествии. Нет, его нукеры шли в авангарде, вырезая сторожевые заставы ногайцев, которые не ожидали от них такой подлости и вероломства. Хотя, надо отдать должное, не все степняки его рода пожелали перейти на русскую службу. Вот только сделать ничего не смогли, или не успели – несогласных просто вырезали верные бею воины. Причем проделали это на пиру, повязав всех сторонников и союзников хитроумного Мехмета пролитой кровью.

Понятно, что оставаться в степи для его ногайцев после таких выкрутасов было смерти подобно – около пяти тысяч народа, включая стариков, женщин и грудных детей переселилось за Кальмиус. Юрий отвел им для кочевий около двух тысяч квадратных верст – восточная часть Феодоро являлась практически пустынной. Там только харцызы по балкам и оврагам прятались, степные разбойники, теперь ставшие легендой здешних краев. Нукеры Мехмета всех отловили за месяц и привезли их головы в дар падишаху – незатейливые нравы царили у степного народа.

Да и к чему бывшим разбойникам и «людоловам» в соседях самые натуральные бандиты?!

Юрий снова повернулся к стоящему перед ним Мехмету, согнувшемуся в три погибели. Странно, но он доверял этому ногайцу больше, чем единоверцу Мазепе. Коварен, конечно, но сейчас ему деваться некуда, служить будет верно. Да и открыто перешел на его сторону, усилив конницу шестью сотнями нукеров – а это два полка без малого отличных кавалеристов, их бы только вооружить и снарядить соответственно.

– Пусть нукеры степь поджигают полосой в тридцать верст в разные стороны отсюда. Факелы у них есть?!

– Есть, великий падишах, всем дали!

– Тогда пусть поджигают! А потом вырежем всех османов, если не сдадутся! А ты, мурза, приведешь ко мне на аркане Ибрагим-пашу!

– Все выполню, великий падишах!

Мехмет-мурза кланяясь и согнувшись, попятился, отодвинулся так за «крылатого гусара», и резво кинулся к своим нукерам, что сидели на лошадях поодаль. Там все повторилось как под копирку – ногайцы распростерлись ниц, живо соскочив с седел, видимо поразившись величием нового мурзы. Спина одного даже послужила ступенькой, на которую ступил старик, запрыгивая в седло.

– Надо будет им черные халаты пошить, на них грязь не видна. И «огнестрелом» вооружить, чтобы все видели, что это мои ногайцы. А то белые повязки на рукавах старых и грязных халатов как-то нехорошо выглядят. Еще скажут, что я, их падишах, жадный. Старый мурза мне предан поневоле, ибо бывшие свои его не пощадят, шкуру снимут и на барабан натянут. А молодой бей, его сын, уже полгода в стрельцах служит, причем верно. Так что в виде милости разрешу особую гвардейскую сотню создать – в такие халаты их обряжу, что все степняки с крымчаками от зависти сдохнут.

Юрий размышлял вслух, посматривая на другой берег Кальмиуса. Там скакали ногайцы, поджигая факелами сухую траву – к прозрачному синему небу поднимались первые черные дымки…

Интерлюдия 3

Верхний Кальчик

26 июня 1679 года

– Бомбы поджигайте! Желоба выдвигай на склон!

Османы пошли на штурм сразу с четырех сторон, отчаянно лезли на вал, приставляя лестницы, толпами спрыгивая в ров. Из капониров надрывно гремели два оставшихся «единорога» – и можно было представить, как лихорадочно перерубают бомбардиры медные дистанционные трубки, оставляя короткую палочку всего на одно деление – сто саженей, ближе стрелять гранатой невозможно, слишком велика опасность подрыва в орудийном стволе. А там только на картечь переходить, осыпая чугунными шариками вал, а потом и стволы подрывать – на этот счет был особый приказ.

– Вываливай!

Алексеев подхватил руками большую и тяжелую круглую бомбу – даже из мортиры, что походит на огромную ступку, такой не выстрелишь. В ствол она просто не войдет, и к тому же чугунная стенка очень тонкая. Из вставленной пороховой трубки струился дымок – стрелец поджег запал от масляного фитиля, раздув пламя.

– Пошла!

Поднатужившись, Степан бросил бомбу на выдвинутый деревянный желоб – через секунду тяжеленный шар покатился вниз, в ревущую толпу янычар, что остервенело, с громкими криками, яростно лезли на невысокий вал, желая вступить с ненавистными гяурами в схватку.

Внизу ухнуло так, что земля содрогнулась – амбразуру заволокло дымом, перед ней что-то шлепнулось, и Степан увидел оторванную руку – пальцы на кисти сжимались, будто она жила отдельно от человека. А затем прогремело еще пару раз – тряхнуло здорово, надсадно и хрипло завыли раненные турки. Что сейчас творилось внизу, можно только гадать – скатили в ров три мины, а в каждой по четверти пуда пороха.

– Турки на восходе!!!

Отчаянный крик рядом мгновенно вызвал подступивший к сердцу холодок. И тут стрелец рванул его за рукав, и Степан живо повернулся к воротному валу. Сами ворота, понятное дело, давно завалены камнями и землей – южная потерна проходила под ними.

На вершине вала сразу заметил красные одеяния янычар – на первый взгляд, их всего два десятка, но можно не сомневаться, что вскоре будет намного больше. Потому что, как только турки пройдут по главной траншее, они перебьют засевших на бастионах стрелков – те просто не успеют перезарядить свои ружья.

Рядом раздались выстрелы – несколько стрельцов уже повернулись в траншее, и принялись палить по врагу на южном валу, перезаряжая с хриплыми матами фузеи. Несколько торжествующих османов свалилось на землю, но тут из нижнего капонира ухнул единорог. Сноп ближней картечи буквально смел добрый десяток турок, но их число за несколько секунд утроилось на глазах.

Часть османов скатилась по внутренней лестнице во двор – лучше бы они этого не делали, так как там нашли собственную скорую погибель. Из бойниц казематов торчали ружья, выплескивая клубы дыма и языки пламени – свинцовые пули поражали живые человеческие тела, делая их мертвыми. Промаха с дистанции в тридцать саженей никто из стрельцов никогда не делал даже из сотни выстрелов.

Захват одного вала, даже двух, ничего не означал – можно было продолжать борьбу, были бы только стрельцы и боеприпасы. Но если последнего хватало, то с людьми стало совсем плохо. Вряд ли в крепости осталось больше сотни защитников, и то в большинстве своем раненых, но еще воюющих – сдаваться на милость победителя никто не собирался.

За два десятка дней люди вымотались, с землистыми лицами и красными от недосыпания и пыли глазами, оглохшие от постоянной канонады. Но они дрались отчаянно, до последнего патрона в газырях.

– Турки на полдне!!!

Степан не смог посмотреть вправо, как рядом с ним в траншею спрыгнули несколько янычар, перемазанных кровью с ног до головы. Сотник успел выхватить из открытой кобуры пистоль и взвести замок. Турок рубанул ятаганом стоящего рядом стрельца, тот словно на учениях выставил ствол. Отвел клинок в сторону и воткнул штык в грудь янычара. Однако другой басурманин уже рубанул сверху вниз, лицо русского парня было надвое рассечено – удар оказался убийственно страшным.

Сотник выстрелил прямо в оскаленный рот торжествующего победителя – тот рухнул вниз, под затылком кость черепа превратилась в кровавую кашу, пистоль ведь нарезной, пуля в нем гораздо тяжелее.

– Всем уходить в потерну! Слушать приказ! Уходить в потерну по одному с крайних! Прикрываем друг друга, стрельцы!

Сотник отдал приказ от безнадежности – если враг на двух валах закрепился, то другие два участка траншеи возьмет вскорости. Шансов отбиться от врага никаких – их сомнут наверху, ведь приступ продолжается, турки продолжают лезть на валы со всех сторон. Нужно принимать решение, по крайней мере, борьба затянется.

Степан отер лицо изорванным рукавом кафтана – моргнул. Нет, не показалось – на восходе тянулась протяженная дымчатая полоса.

– От Кальмиуса наши пал пустили!

Рядом раздался звонкий крик, и на Степана нахлынуло чувство ликующей радости, от которого он закричал:

– Уходить всем в потерну, государь с войсками к вечеру по пепелищу подойдет на выручку! Отстреливаемся и уходим!

Сотник лихорадочно зарядил пистоль, потом фузею, примкнул штык – у него не будет возможности для перезарядки оружия. И стал пятиться к угловому бастиону – туда выходила лестница из потерны. Таких было четыре, но только по этой еще можно безопасно опуститься вниз, к спасительным казематам и там дальше держать оборону.

Османам ведь придется повозиться – вырыть на валу колодец и провести вниз подкоп, чтобы заложить мину. А это не так просто – из казематов ведь будут стрелять, причем «единорог» может жахнуть гранатой. До ночи продержаться запросто – а там начнется игра со смертью.

Причем гибель грозила отнюдь не от подведенных на крышу казематов мин – можно услышать подкоп и уйти по потерне в соседний каземат. Туркам надо провести не меньше четырех подрывов, чтобы сопротивление окончательно прекратилось – а на это нужно время, причем длительное, которого у них уже просто нет.

Огненный пал подойдет через несколько часов и тут все накроет погибельным дымом и смрадом, в котором задохнутся многие. И в первую очередь сами осаждающие, если не поторопятся уйти на правый берег Кальчика. Через реку пламя не перекинется, зато на долгие часы турецкий лагерь накроет дымный вал, пусть не такой плотный, как здесь – но дышать людям будет крайне трудно, да и животина взбесится.

– Отходим, стрельцы, живо отходим!

Сотник встал у проема лестницы, что вела в потерну. По деревянным ступеням уходили вниз мимо него стрельцы, многих раненых тащили на себе сослуживцы. Но как мало их было живых защитников крепости – Степан насчитал едва три десятка. Последние из уходивших подожгли запалы на бомбах, и под прикрытием выстрелов бросились к лестнице. Степан пропустил их мимо себя – выпалил в проворного турка, что первым подбежал к лазу и буквально скатился вниз. Крепкие руки подхватили сотника и втянули вовнутрь, с лязгом закрылась толстая, сбитая из плах дверь, обитая для крепости железными полосами.

И тут громыхнуло…

– Был на моей родине в Элладе в древности народ, по имени своего города именовались они спартанцами. Двадцать веков прошло с лишним, как жители Спарты отказались признать власть персидского царя, что двинул на них огромное войско. Знаете ли вы персов, дети мои?!

– Лет десять назад дрались с ними на Хвалынском море. На схватку крепкие они, но перетопили мы весь флот басурманский.

Степан только хмыкнул – из короткой реплики явствовало, что стрелец из тех «голутвенных казаков», что с атаманом Стенькой Разиным ходил в поход за «зипунами» – разбойничали, короче.

– Вот царь персидский и отправил к ним послов, потребовал «земли и воды». Вроде как дани и подчинения полного.

– Ага, завсегда оно так – вначале землю требуют, потом в холопство обращают. Одни нравы!

– Но спартанцы послов в колодец побросали, сказав, что там они найдут много воды и земли!

– Лихо!

– Молодцы!

– Батюшка, ты продолжай!

Степан прикрыл глаза – дышать было плохо, дым просачивался сквозь щели двери, хотя их заткнули мокрыми тряпками. Война в крепости давно прекратилась – уцелевшие защитники засели в казематах и потернах, спасаясь от губительного дыма. И было бы совсем худо, но отец Феофан либо молился, приобщая всех, или рассказывал разные поучительные истории, приободряя стрельцов.

– И вышли на поле боя всего триста спартанцев, но позицию хорошую выбрали, загородив проход в Фермопилах – слева отвесные горы, справа обрыв крутой в море. Посмотрели на них персы и изумились – три сотни вышли против ста тысяч на битву. Потребовали сдать оружие и получили короткий ответ – «приди и возьми». Стали пугать – наши стрелы и копья закроют от вас солнце. А царь Леонид, вождь спартанцев ответил им так – «хорошо, тогда будем сражаться в тени!»

– Надо же – «приди и возьми»!

– Коротко послали! Как мы ногайцев!

– Молодцы!

– А дальше что было, батюшка?!

В наступившей тишине прозвучал голос священника – дышать было тяжело, но он говорил спокойно:

– Спартанцы семь дней отражали атаки. Нашелся предатель – провел персов через горы, и ударили они в тыл. Погибли все воины вместе с царем, но не отступили. Им памятник установили на месте гибели, написав – «о путник, поведай всем, что мы здесь погибли, защитив народ свой и клятве не изменили». Может быть, и не так написано, сам я не видел, из рассказа помню. Говорю, же две тысячи лет тому назад они погибли!

– Доблестные воины, не испугались…

– Честь им и хвала!

– А вы чем хуже, дети мои?! Вас тоже три сотни всего было – но три седмицы вместо одной дрались против всего басурманского воинства! И не отступили, и не сдались, и честь свою не запятнали изменой или трусостью, присягу своему царю исполнили! Однако, дети мои, идти я должен к страждущим, утешение им дать, ибо лекари только раны телесные врачуют, а мне о душах побеспокоится надо!

– А ведь так и есть, нас ведь триста тоже, – послышался в темноте потрясенный голос, но другой стрелец спросил, с какой-то непонятной злостью в голосе:

– Батюшка, а если турки в каземат с ранеными ворвались бы, пощадили бы они вас за смирение?!

– А я и не отдам им детей своих на растерзание. Помолились бы все, отпустил грехи, да прочел отходную. И поднес горящий фитиль – у меня там три бочонка пороха на такую беду припасено…

Глава 9

– Вот и окончена война, – Юрий внимательно посмотрел на огромный османский лагерь – не меньше Галича размерами, все заставлено повозками, шатрами, палатками. Тысячи лошадей, волов и даже верблюдов, как павших от пала и обстрела, так уже притихших, после всего того безобразия, что его войска тут учинили.

Пустив пал, стрельцы с казаками и ногайцами Мехмета сразу двинулись следом, по еще горячему пеплу. Впрочем, идти было недалеко, тридцать с небольшим лишком верст не расстояние по большому счету, османы толком опомниться не успели, как на них навалилось двадцатитысячное русское войско.

Разгром был полный – сопротивление сломлено массированным артиллерийским огнем, попытки прорыва янычар отражены ружейными залпами. Впрочем, большую часть османского воинства составляли не эти оголтелые фанатики, а, к несказанному удивлению Юрия, православные люди – валахи, греки, молдаване, сербы и болгары. Так что с ними, особенно с последними двумя народностями, удалось быстро договориться. После истребления янычар они наотрез отказались драться с единоверцами.

Так что командующему этим разно-племенным воинством Ибрагиму-паше по прозвищу «Шайтан» пришлось сдаваться. И сейчас старик стоял перед ним на коленях, склонив седую голову в степную пыль.

– Поставьте его на ноги, – негромко приказал Галицкий, и два стрельца его гвардии, подхватив пленного за руки, живо подняли турка. Юрий подошел вплотную, взял пальцами за подбородок и поднял голову – на него смотрели белесые глаза, давно похоронившего себя живым старика. Однако жалости и почтения к сединам в душе, как раньше, не появилось. Теперь мир в его глазах давно стал иным – есть свои, но чужих гораздо больше. Первых нужно всячески оберегать, а вторых беспощадно уничтожать, если с ними нельзя договориться.

– Я тебя отправлю к султану, старик, и ты усядешься на кол.

– На все воля Аллаха…

– Кисмет, я понимаю. Но могу тебя немного утешить – рядом с тобой на кол усадят и визиря. Я думал, что против меня воюют люди дальновидные, но они оказались тупицами. Ты зачем через степь полез на линию крепостей, старый дурак?! Ты что не понимал, что сам залез в ловушку, из которой тебе не выбраться?! Но ты сделал гораздо хуже – ты погубил не только свое войско, сын самого тупого ишака и ослиный помет!

Юрий провоцировал старика руганью, стараясь правильно выговаривать турецкие слова, но тот стоял совсем безучастно, никак не реагируя на грязные оскорбления.

«Крепкий старикан, таких стоит уважать. А потому он мои слова передаст в точности, не испугается – живому мертвецу смерть уже не страшна. Пусть не надолго, но османы будут введены в заблуждение касательно моих планов, а тем самым я снова выиграю время – а каждый день работает исключительно в мою пользу».

– Этим летом я разорю Крым до основания, оставлю только пепелище – то будет месть за мою жену, которую татары предательски убили. Так что смерть за смерть! И ты увидишь все собственными глазами, старик, а потом с горестным известием отправишься к султану.

Юрий убрал пальцы и турок опустил голову. Тем лучше – он не увидит его глаз, старые люди могут замечать разные мелочи, по которым сделают верные выводы – но тем лучше.

– Каплан-паша пошел походом на Керчь – и мы туда отправимся со всем войском. Азовское море мое, и там только одни корабли – мои! Так что через месяц никто не помешает мне истребить оба ваших воинства, разорить Крым и двинуться через Перекоп на Очаков. Думаю, визирю очень понравится уничтожение еще одной османской армии, что окажется между молотом и наковальней – Чигирин уже вернули себе московиты.

– Зачем ты мне рассказываешь о своих планах, царь Юрий?

– А чтобы ты поведал султану, что я выполняю их в точности.

– Ты настолько самоуверен, что ты все выполнишь? Повелитель правоверных отправит сюда огромную армию…

– Которую, я здесь и закопаю, – Юрий жестко осадил старика. – Причем, овраги трупами заложу и курганы над ними насыплю. И буду водить на них ваших посланников каждый раз, когда твоему султану в очередной раз захочется меня напугать. К чему пустые угрозы, старик, если вы их исполнить не в состоянии?! Я тебе скажу другое – ты уверен, что видел всю мою армию?! И точно знаешь, что у меня нет иного оружия чем-то, с помощью которого истребили твое воинство?!

– Даже если это так, то султан отправит вдвое большую армию, чем та, которая была под Чигирином в прошлом году…

– И потеряет владения под ударами цезарцев и поляков. Они ведь только и ждут, когда Оттоманская Порта ослабнет в войне со мною и московитами. Шакалы ждут своего часа, чтобы вцепиться израненному в схватке с медведем льву в глотку. А война со мной для османов выйдет тяжкой, причем, в конечном итоге вы потеряете все, что приобрели с невероятным трудом. Как овладели Чигирином и снова потеряли его – московиты дождались момента и вошли на Правобережье.

И такого же случая ожидают поляки с цезарцами и венецианцами – они мне шлют порох и свинец, дают золото, моими кораблями командуют моряки, посланные дожем. Так кому выгодна эта война – туркам или мне?! Или кому-то другому?!

– Зачем ты мне это говоришь?!

– А потому сказал, что я в точности в таком же положении – мои войска могут победить любого противника! И вас в том числе – чтобы вы убедились в том, достаточно показать те ружья и пушки, которых еще не видели на поле боя. И поверь – они у меня есть!

– Я знаю – ты говоришь сейчас правду.

– Я потомок королей Галиции и Людомирии, земель захваченных ляхами! Мои предки правили в Феодоро и Готии – которые, захватили вы, турки, двести лет тому назад. И возвратить наследство – мое полное право! Как и обменять его на что-то достойное!

Юрий остановился, и медленно закурил сигару – фитиль тут же раздул слуга, подбежавший к нему по жесту. Паузу сделал намеренной, он хотел, чтобы сказанные им слова накрепко отложились в памяти старого турка, а для того нужно привлечь внимание к пустяку.

– Мои союзники московиты сейчас оказывают мне любую помощь – а я чеканю у себя для них их деньги. Бояре хотят, чтобы мы обескровили друг друга в этой войне, а они пришли и захватили все, что под руку попадется. Хочешь пример? Царь подминает под себя обе стороны Днепра, и в этом году получил знатный выигрыш – вернул себе Чигирин. Разве не так, Ибрагим-паша, или ты этого не заметил?!

– Почему же, царь Юрий, я стар, но пока не слеп.

– А у меня хорошая память – я запомнил пытки, которым меня подвергли в Москве, и всегда плачу достойно по таким старым счетам. Однако начать войну смогу только тогда, когда Оттоманская Порта начнет сражаться с цезарцами и поляками – те выступят совместно.

– Верни все то, что захватил с помощью своего нечестивого оружия, и повелитель правоверных удостоит тебя мира.

– Про нечестивое оружие говорят всегда те, кто был крепко побит им. А если ты побил врага, то оружие очень даже полезное и достойно восхваления на всех площадях!

Юрий искренне расхохотался – пассаж старого османа был по-детски наивен. Но только на первый взгляд!

– Верните мне захваченные земли моего наследства в Крыму – и я забуду все обиды. Вернее, признайте за мной то, что я заберу силой в течение месяца – я говорю о Готии. И тогда не будет смысла продолжать войну дальше – главные мои интересы на севере, а на юге ноги упираются в волны. А крымский хан пусть остается вашим данником – мы договоримся – ему степи, мне горы!

– Визирь Кара-Мустафа на такое никогда не пойдет!

– Так кто с побежденными разговаривать будет?! Будет другой визирь – и если он не внемлет доводам – причем не словесным, то предъявим свои аргументы следующему визирю – и с каждым годом повелитель правоверных будет что-то терять. Отщипнут свое цезарцы, венецианцы, поляки, венгры, московиты. Видите, как много у Порты врагов?! Хотите и меня к их числу добавить?! Так я не против – в такой кампании всегда есть чем поживиться, если к твоим доводам не прислушиваются!

Глава 10

– Здесь совсем иные люди, Смалец, чем в моем бывшем времени. Я только сейчас понял фразу – на миру и смерть красна. На миру – то есть в глазах окружавших человека людей. Здесь огромная ценность семья и род, вера и традиции. И воля – именно как возможность жить ради себя, своих близких, а не в угоду барину или пану.

Юрий задумался, налил в стакан из массивной прозрачной бутылки, что по нынешним временам представляла нешуточную ценность, крепкой настойки на терне и пахучих степных травах. Жахнул душистую жидкость одним глотком, как в былые времена, раскурил сигару – дым пополз в распахнутое настежь окно – на нынешних кораблях до иллюминаторов еще не додумались, да и не нужны они в корме галеаса, где стоит большая надстройка. Единственное помещение, где вполне сносные условия обитания, даже собственный гальюн есть.

– Будь здрав, государь, – Смалец опрокинул немалый стакан горилки, налив себе из точно такой же бутылки, где в прозрачной жидкости плавал длинный красный стручок перца. Чуть скривился, закусил кусочком сала. А вот бутыль со стаканом в поставец сунул, как и Юрий – тяжелый корабль качался от мерных взмахов гребцов, а терять драгоценную посуду как-то не хотелось, ведь любому стеклу свойственно разбиваться при падении.

Оставшись вдвоем, они решили по старой памяти отметить четыре года с первого дня знакомства, которое давно переросло не просто в крепкую дружбу – стали единомышленниками.

– Я даже не понимал поначалу, что поселив вместе людей, которые друг другу совершенно разные, они сами найдут и внедрят правила общения и механизмы взаимодействия…

– Эко ты завернул, государь. Тут все намного проще – купно и общинно жить проще, а люди нуждаются в помощи друг друга. Они на Новой Руси новые семьи обрели, и в рода сплотились – пусть не кровные, но по ремеслу. Ты смотри как в Галиче и других городах живут – тут кузнечная слобода, тут мануфактурные, там стекольщики, а за озером гончары и кирпичники. Про оружейников я вообще не говорю – ты для них батька и отец родной, как и для всего народа, впрочем.

Смалец хмыкнул, взял свежий зеленый лучок, посмотрел на заставленный блюдами стол, и выбрал отварную, молодую картошку. Захрустел с аппетитом так, что Юрий прицелился вилкой на кусок жареной белужины – такая рыба водилась в Азовском море и на Дону в изобилии, это в его времени стала чрезвычайной редкостью, реликтом на грани вымирания.

– Будем здравы, боярин, – по стаканам разлита горячительная жидкость, что тут же исчезла. Снова задымились сигары – Смалец сам перешел на них, отказавшись от доброй казацкой люльки.

– Ты людям не только землю и волю дал, Юрий Львович, ты им оружие вручил, чтобы они могли защитить тобой дарованное. Они казаками по духу стали, вот только отличие одно – ты для них царь, а не выборный атаман, коего за грехи можно в мешок и в воду.

Воля у наших людей есть – но нет вольницы!

И это хорошо – у нас теперь никогда не будет голытьбы, что только гулять может – все работают на благо державы. А, значит, на общину, на мир – и ответно защиту получают.

Смалец задумался на минуту, раскуривая сигару, пыхнул дымком и строгим тоном закончил:

– По нраву мне с самого начала многое показалось, по душе пришлось. Земской Собор осенью собрать нужно. Дело важное. Люди тебя поддержат, и любое решение, что всей «землею» примут, в жизнь воплощено будет. А кто супротив всей земли выступить похочет – раздавим!

«Раздавят, какие сомнения могут быть. Странное у меня государство вышло – по устройству на запорожцев и донцов походит – видимо сама жизнь на краю «Дикого Поля» свободных людей требует. С низовым самоуправлением похоже на казачьи порядки – выборные старейшины, старосты и «головы» всеми мирскими делами управляют. Налоги со всех сами собирают, причем честно – доходы ведь у всех на виду, как тут утаишь. Призрение убогим и вдовам оказывают, а судей выбирают по честности их. Все правильно, так и надо – люди устройство по себе подгоняют, так как нужно, чтобы порядок везде был и справедливость.

А вот с военной структурой – шалишь!

Никакой вольницы я тут не допущу – командный состав выбирать прямой путь в пропасть анархии. Потому казачьи области и были подчинены царями со временем, и там им быстро «выборность» офицерского состава прикончили, насколько я помню прошлое. Запорожцев так вообще приструнили, на Кубань переселили. Донцы повоевали с Москвой, да присмирели, сами под царскую руку попросились. Сейчас они соображать начали, выбирая между боярами и мною, ставку на меня уже сделали.

Надо только продумать, чтобы новых бояр не появилось – может быть нужно этот чин за личные заслуги каждого человека давать, не по происхождению и богатству?!

Олигархов ведь взращивать опасно – они всю страну под себя подминают. А потому их мотыгой гасить надо в зародыше, чтобы не тявкали! И сделать ставку только на служивых – тянешь лямку и не боишься кровь за страну пролить, так возглавляй дела государственные и неси ответственность, а если паразитировать у власти хочешь, то таких давить сразу надо, отсекать еще на подходе.

Тот же Смалец первый помощник, но деревенек и землицы не просит, против крепостничества яростно выступает, на поле боя первый, командует толково. Но я его давно знаю, других многих тоже – но число жителей растет непрерывно, как тут за всеми уследишь?!

Ставку надо делать на армию – это основа общества, в котором каждый обязан воевать и защищать державу, проливать за нее кровь, и если надо, то отдать жизнь!

Это и есть фильтр, что отсеивает людей на достойных и тех, кому доверять нельзя. Перед смертью все качества проявляются, и шелупонь всякая сразу сквозь сито проскочит как песок, останутся камни. Так-так, а ведь все верно – от глаз товарищей поганцы не спрячутся, они как на ладони и выбор будет падать на достойных.

А как это сделать?! Как?!»

Юрий задумался, лихорадочно прокручивая мысли в голове. Он даже не видел, как внимательно на него смотрит Смалец – тот давно понял, что когда государь неожиданно замолчал и смотрит с отсутствующим взглядом, будто ничего не видит, то лучше притаится и дышать через раз, чтобы с мысли не сбить неосторожным словом или движением.

– Надумал я, боярин, воинов моих самых достойных особой наградой отметить. Подвиг тех стрельцов, что крепость Верхний Кальчик удержали – в памяти остаться должен. Всем, и живым и мертвым, жалую особый знак, что под газырями носиться должен – прикажу его из серебра начеканить. Как там их священник сказал – «стояли насмерть как триста спартанцев»?! Что ж – подвиг древних я знаю – фильм смотрел. Трусов у них ни одного не было – так что достойны все этой награды!

Юрий задумался – но кроме этих героев есть и другие, чьи заслуги отметить нужно обязательно. И тут его озарило – «так ведь это и станет фильтром, что позволит выявить самых достойных – я ошибиться смогу, но народ гниль интуицией чует!»

– Учреждаю наградной знак, боярин! В виде креста, в золоте и серебре, двух степеней. Нет, трех – еще будет знак с золотым медальоном в центре и лучами креста из серебра – то будет вторая степень награды. На ленте красной – символе пролитой крови. Сей знак только за храбрость на поле боя даваться будет, за мужество и доблесть, за умение воинское, с помощью которого враг разбит был!

И назову его в честь архангела Михаила, что мечом своим веру христианскую защищает. Да будет так, нынче прикажу начеканить триста серебряных крестов! И награды эти получат также и те воины, кто в прошлых походах отличился, чьи имена на слуху у многих были, когда доблесть с умением при победах славили!

Юрий радостно потер руки и тут же решил отметить удачно пришедшую в голову мысль. Налил настойку в стакан, а воодушевившийся Смалец щедро плеснул себе горилки. Выпили дружно, и Юрий, не желая потерять мысль, тут же продолжил излагать мысль:

– Эксперимент проведем. На «спартанцев» сразу выделю сорок крестов – пусть сами решают, кто достоин из них наград более всего. У тех кто креста не получит, обид не будет – кавалеров определить по большинству поданных голосов. Могут отметить только десять главных героев, ну, или двадцать, а дальше бросить жребий среди отличившихся, отведя менее достойных. Пожалуй, так даже лучше. И выбор народа будет, и также глас Божий – он укажет на того, за кого белый камень выпал. Или картечь всыпать – одни в белой краске, другие синим покрасить.

Юрий улыбнулся, мысль ему понравилась, и он стал по своему обыкновению ее развивать:

– В остальные полки дам по двадцать крестов – пусть отметят заслуженных по прошлым походам вплоть до сотника. Сами отберут достойных – будет больше число – первые десять получат по приговору, а остальной десяток крестов распределит судьба – нужно метнуть жребий.

А потом соберу только кавалеров ордена – от урядников до сотников и попрошу их выбрать двадцать самых заслуженных есаулов, полковников и воевод. Будет больше – за них потянут жребий, а я всем награды вручать буду. Выбор за воинами, но только из моих рук ордена получать будут, и грамоту с подписью. Ты как, одобряешь?!

– Еще как, государь! Объявить о том всем нужно!

– Объявим, конечно, – Юрий потер ладони и налил себе настойки. – А теперь выпьем, воевода еще раз! За фильтр…

Глава 11

«Единороги» громко рявкали, отправляя в турецкие корабли гранату за гранатой. Десять взрывающихся «приветов» дополнялись еще двумя калеными шарами – у каждого из орудий стояли по две дымящихся жаровни, в которых до алого цвета доводились ядра.

– Напрасный перевод боекомплекта, – Юрий пробормотал себе под нос, наблюдая за последними лодками, что отвалили от берега и направились к стоящим на якорях кораблям. По беглецам стреляли из винтовок, и было видно, что некоторые «счастливцы» превращаются в мертвецов, падая в воду из переполненных лодок.

Сражение за Керчь закончилось полным разгромом экспедиционного турецкого корпуса Каплан-паши. Все же противостоять массированному артиллерийскому и ружейному огню турки еще не умели. Пока не смогли, но старались найти противоядие.

Вот только времени у них не было, да и высадка пяти тысячного отряда в тылу сыграла свою роль – стиснутые с двух сторон османы сопротивлялись с бешеным отчаянием обреченных до позднего вечера. Но после разгрома западной группировки, дрогнули главные силы Каплан-паши, что осаждали Керчь с юга. Османское воинство стало поспешно отходить к бухте, где в будущие времена должен появиться порт Камыш-Бурун.

Их преследовали, всячески досаждая орудийным огнем, не жалея гранат и шрапнели – скопление людей на открытой местности привело к чудовищным потерям. Впавшие в отчаяние турки бросались в воду, стремясь доплыть до столь близких кораблей, палубы которых сулили несчастным спасение. Набивались в лодки так, что когда те отваливали от берега, то чуть не зачерпывали бортами воду, как поварешка в кастрюле с супом. Но средств для спасения жутко не хватало, к тому же многие суда разрушены близкими разрывами гранат.

Османские гребные корабли также включились в перевозку, однако две калиуты были сильно повреждены – одна выбросилась на мель чадящим костром, другая завалилась у самой косы, затонув. Большие корабли, непонятно как должны называться такие на взгляд Юрия, пытались помочь эвакуации. С них гремели пушки, не переставая, борта покрывались белыми клубами дыма. Вот только пользы от этого было не просто немного, а ничтожно мало. Попасть ядром в стрельца на расстоянии с версту – из разряда немыслимой случайности. А «единороги» стреляли на пределе собственной дальности в тысячу саженей, или две версты.

«В этом году надо брать все возможное, в следующем грянет настоящая война, для нас, уже не вероятно, а возможно, убийственная. Потому что любым количеством всегда можно перебить качество, особенно когда двинут стотысячную армию.

Пока мы побеждаем за счет обычной дальности стрельбы – винтовок еще немного, три тысячи стволов играют свою роль в локальных боях и сражениях, таких как это. Но при столкновении с огромной армией придется туго – турки не дураки, у них уже есть пуля Нейслера и шрапнель, и как только они наладят производство, то мы начнем умываться юшкой. Просто количественные показатели станут не в нашу пользу – если шапками не закидают сразу, то бесконечным напором дожмут.

Вначале возьмут Керчь и Тмутаракань, откроют для себя вход в Азовское море. Это произойдет либо этой осенью, что не так вероятно – им потребуется время, чтобы переварить два разгрома. Скорее в следующем году выбьют «боспорскую пробку». Заведут свой флот в Азовское море, зажав наши корабли в Донском лимане у Таган-Рога. За зиму накопят резервы, обучат и вооружат солдат, и запасы создадут под это дело. Так что через год проведут десантную операцию – снабжать войска на кораблях намного лучше и проще, чем возить через степь на телегах.

Самое хреновое это то, что высадка будет в тылы нашей укрепленной линии, как раз в угодьях Мехмета. Да, там мелководье – мы с них крови попьем, но армия будет порядком обескровлена при обороне Керчи. Да, казаки придут на помощь, возможно и сбросим турок в море, но потери будут жуткие, абсолютно неприемлемые. Тогда все…

Так, а ведь попали – турок горит!»

Юрий отвлекся от размышлений – турецкий корабль действительно горел. Черные дымки вырывались через открытые орудийные порты. Над палубой появились пляшущие языки алого пламени.

– Видимо, каленым ядром в боезапас засадили, вон, как весело горит! А ведь турки отваливают, поднимают паруса – они что, своих на берегу бросают?! Да, похоже! Я бы на месте султана, капудан-пашу за такую трусость на кол бы посадил, впрочем, от судьбы ему не уйти, у османов это норма. Горячие люди – если первую атаку отбить, и самим в наступление перейти, то в бегство обращаются сразу, да так что не угонишься, что на суше, и выходит, и на море! Не самураи!

Турецкие корабли уходили в пролив, кроме двух – один горел, с него прыгали люди в воду. Их подбирали на калиуту. А второй было пошел вперед, но резко вильнул в сторону и вылетел на косу – видимо, получил повреждение руля. Теперь команда покидала обреченный корабль, к нему поспешили сразу две галеры. В самой бухте из-под воды торчали несколько мачт из чуть возвышавшихся над голубой гладью деревянных «туш» – то были жертвы ночных атак миноносок Бородая – подвиги джуры уже давно стали легендой в новоявленном русском флоте.

– Теперь понятно, почему они столь быстро покидают пролив – мой драчливый венецианец выводит свою эскадру! Нарочитая демонстрация, явно для устрашения, но османам этого за глаза хватило. Все же репутация великая вещь – половина успеха…

Юрий с интересом смотрел на русского генерала, шотландца по происхождению, Патрика Гордона, что растопырился перед ним в поклоне согласно принятым европейским традициям.

– Ваше величество, позвольте вас поздравить – ваши войска великолепны! Я прошел множество войн и сражений, но только тут осознал, как я мало понимаю в военном деле.

– Рад был оказать вам эту услугу, генерал. Все же мы союзники, и я бы не хотел воевать с вами, Петр Иванович, – Юрий усмехнулся, глядя на сорокапятилетнего шотландца, которого назвал по принятому в Москве русскому имени-отчеству.

– Знало бы ваше царское и королевское величество, как я бы не хотел воевать с вами, – шотландец перешел на немецкий язык, и его глаза округлились, когда он услышал от монарха пусть корявую, но достаточно уверенную английскую речь.

– Почему, сэр Патрик?

– Простите, ваше величество, я не рыцарь, хотя очень знатного рода!

– Вы давно достойны быть рыцарем, милорд. И это в моей власти – думаю, мой брат царь Федор не обидится. Как и брат Яков, династии Стюартов, как мне сказали, вы очень преданы. Ее девиз, как мне помнится – «мужество крепнет в ране»? Я не ошибся, генерал?

– Я потрясен, ваше королевское величество, – Гордон склонился в самом почтительном поклоне, хотя Юрий выпалил все сведения, что ему смог рассказать дьяк из Посольского Приказа.

– Никогда бы не подумал, что встречу венценосного монарха, который столь хорошо говорит на языке моего далекого королевства. Говорю об Англии, а не Шотландии, ваше царское величество, я предан всем сердцем королю, но я шотландец!

– Я учредил орден святого Иоанна Готского – тысячу лет назад он возглавил борьбу моего народа против хазар, – Юрий перешел на готский язык – от немецкого он пусть и отличался, но в разговоре звучал гораздо лучше, чем вымученный английский.

– Ваше кавалерство, сэр, достойная награда, и я посвящу вас в рыцари. Но вернемся к вашим словам – почему вам не хотелось сойтись в бою с моими войсками?!

– Чтобы победить ваших солдат, нужно менять все правила, по которым воюют европейские армии. Потому что ваши стрельцы, государь, расстреливают прислугу орудий с большего расстояния, чем летит картечь. А конические пули ваших ружей опустошают плотные построения – я сам командовал здесь, и мои солдаты стреляли по османам с пятисот шагов. У вас есть взрывающиеся в воздухе бомбы, которые называют «шрапнель» – и я теперь понимаю, что любые атаки будут сопряжены с огромными потерями. И ваши орудия, именуемые «единорогами» в двадцать фунтов, если считать по европейским меркам, бьют очень далеко.

– Вас познакомили с орудиями и картечными гранатами?

– О нет, государь, к этим пушкам запрещено приближаться. Ваши канониры очень внимательны и строги, они сразу грозят оружием и «Государевым Приказом». Просто я много долго воевал и сообразил, что фейерверкеры вставляют в гранаты обычные пороховые трубки, длина которых отмеряна заранее, и они взрываются в воздухе прямо над головами.

– Вы умеете замечать детали, генерал. А что скажите про «единороги»? Вы ведь видели, как из них стреляют?!

– О да, ваше величество. Эти орудия необычны тем, что у них зарядные каморы в виде конуса. Я видел щетку на баннике – она именно такой формы. Думаю, весь секрет именно таков.

– Вы наблюдательны, генерал. Это именно так. «Единороги» я передал царю Федору, как и десять тысяч фузей. И вооружил точно же такими ружьями все московские полки, что сражались под моим командованием с турками. И ваши в том числе, генерал.

– Они великолепны, ваше величество. Но ныне в бою с османами я заметил, что у вас появились и другие ружья, что стреляют гораздо дальше и намного точнее.

– Вам не показалось, такие ружья есть – это очень дорого, но моя армия будет перевооружена очень скоро.

– Ваше величество сами ответили на вопрос, почему мне очень не хотелось бы воевать с вашими стрельцами.

«Так, этот шотландец, как и его соотечественники, мне нужны – к секретам подпускать их не буду, но нужно отправлять посланников во все европейские страны. Надо строить свои корабли, два заложенных лишь первый опыт. Нужны моряки – английские королевские корсары хорошо в фильмах разрекламированы. Хотя венецианцы тоже неплохи! Так, а теперь спросить его о полученном опыте – со стороны виднее».

– А чем оборона Керчи отлична от Чигирина?!

– Чигирин небольшой город, буквально забитый массой солдат – его расстреливали насквозь, огромные потери. У Керчи укрепленная линия намного длиннее, фортификация из редутов. И на ней очень мало защитников, оттого потери от огня османов были незначительные. А в глубине конные упряжки из «единорогов» и стрелецкие полки, да два моих. Так три приступа отбили – резервы подводили и сметали всех шрапнелью. А вот привычных вылазок не случалось, ваше величество.

– Почему?!

– А потому что они не нужны, государь! Просто выходили несколько полков ваших стрельцов, сметали огнем заслон и наносили удар. И уходили за линию укреплений почти без потерь – я заметил, что ваши воеводы крепко спрашивают, если погибло много стрельцов, хотя по мне такая убыль ничтожна. Войско османов было вчетверо больше, но оно само растянулось по всей линии – Каплан-паша забыл про штурм, он боялся внезапного удара из-за линии укреплений. Нам бы так воевать под Чигириным, но тогда я просто не знал, что так возможно…

Глава 12

– Теперь ты можешь отправляться в Константинополь, Ибрагим-паша! Я всегда держу свое слово! Там фелука – ветер попутный, через несколько дней ты будешь на Босфоре.

Старый осман поклонился, прижав ладони к груди, и хотел было повернуться, но прозвучали холодные по своей бесстрастности слова, сказанные Юрием равнодушно:

– Я верну свое любым способом! И если за мной наследственные владения не признают, то Порта потеряет гораздо больше! Намного больше! И во всем Крыму вы не найдете к осени ни одного подданного хана! Я сказал – а будут ли услышаны мои слова или нет, мне безразлично!

Два стрельца подхватили Ибрагим-пашу под руки и поволокли его к небольшому парусному судну, на котором суетилось несколько турок, отпущенных из плена – Юрий такую миссию не хотел перепоручать рыбакам-грекам по простой причине – зарежут пашу и сбросят в море на корм рыбам. Так с парламентерами не поступают – а в том, что паша выскажет все султану честно, сомнений не было.

«Я добился своего – «великого сгона» пока не будет! А потом пойдет только ко мне! Московиты потихоньку заняли Чигирин и лихорадочно возводят кольцо из редутов, настроились серьезно. Хорошо, что город не зажгли в прошлом году. Царь Федор не откажется от Правобережья, но я не желаю отдавать московским боярам земли Малой Руси, у меня на нее свои имеются виды».

Юрий оглядел бухту – далеко в море еще можно было разглядеть паруса кораблей Брайи. Венецианец пошел в очередной пиратский набег, на этот раз к берегам Босфора – опередит Ибрагима-пашу, и устроит нешуточное потрясение на весь Константинополь.

К осени его эскадра получит существенное приращение – два трофейных турецких корабля спешно ремонтировались в Керчи, еще один был захвачен здесь, в Кафе, с другими судами, что не успели вывести в море. Сам город турки не обороняли, слишком их было мало среди христианского населения, пусть даже сократившегося наполовину.

Да и как это можно сделать?!

Османы даже толком не восстановили разрушенную стену в цитадели, и одно прясло в крепостном обводе, что сделано умышленно в прошлом году. Да и с пушками у них ситуация не ахти – привезли всего три десятка стволов. Ведь из Кафы вывезли все подчистую прошлым летом, и сами орудия, которые можно пустить на переплавку, источник такого стратегического металла, как бронза.

Так что когда русские ворвались в Кафу, турки постарались побыстрее покинуть город, страшась неизбежной резни – за недолгое время оккупации они окончательно настроили против даже вполне лояльно относившихся к ним раньше христиан.

А теперь наступило страшное время отмщения!

Юрий сознательно обманывал старого пашу на счет участи татар, хотя вряд ли это возможно, тот и умен, и умеет предвидеть. И прекрасно понимает, что когда у тебя преимущество и сила, то только последний идиот не реализует это, и не станет добиваться сокрушительной победы с уничтожением противника как такового.

Тут нет других вариантов, кроме одного – помножить неприятеля на ноль любым способом!

Война зашла слишком далеко, чтобы можно было уже остановиться, наоборот, требовалось самое радикальное решение дальнейшего существования «людоловов». Договариваться с крымским ханом просто бесполезно и бессмысленно – походы за невольниками и торговля ими стали основой бытия и сознания местных работорговцев.

Да разве можно договориться с волком, чтобы тот не резал овец?! Да проще перебить всю стаю и на какое-то время жить спокойно, пока в соседнем лесу не заведутся новые хищники!

После разгрома и пленения турок Ибрагим-паши, русские высадились на Керченском полуострове лишь частью сил. Остальные войска начали поход в Ногайскую степь, благо Арабатская стрелка совсем рядом. А там прошли до устья Салгира и переправились к нему через Сиваш по понтонному мосту – лодки с мостиками заранее перевезли на калиутах.

Первыми в Крым ворвались шесть тысяч запорожцев старика Сирко, который буквально помолодел за последние два года – исполнилась его давняя мечта уничтожить заклятых врагов, с которыми воевал всю свою жизнь. Сечевики получили изрядное усиление – три тысячи донских казаков повел атаман Фрол Минаев, а полторы тысячи слободских черкас возглавил полковник Лысенко.

Десять тысяч казаков страшная и сокрушительная, все сметающая на своем пути грозная сила!

Нынешние многотысячные армии совсем не походили на регулярные войска, а тем более несравнимы по духу ни со спецназом будущего, ни с казаками нынешнего времени. Именно осознание себя свободными людьми, крепко вбитые в голову каждого мысли о том, что ты слитная частица единого воинского братства – и позволяли нескольким тысячам казаков одерживать победы над многократно превосходящим по численности противником. Турки это хорошо усвоили на собственной шкуре, и там где они мимоходом давили европейские армии, с казаками несли серьезные потери при отсутствии, зачастую, даже мизерного результата.

Нынешняя война стала для татар фактически самоубийственной – теперь за вековую вражду приходилось расплачиваться кровью целого народа!

Противник, превосходя их по духу и выучке, имел самое великолепное для этого времени оружие, и очень хорошо умел им пользоваться. Да и какое может быть противостояние на открытой местности у простенького лука кочевника и штуцера в руках меткого стрелка?!

Да и те восемь тысяч стрельцов, что вошли в степь со стороны Керчи, мало чем отличались по духу от казаков – многие, познавшие рабство, кипели яростью. И по выучке казакам нисколько не уступали, прекрасно осознавая, за что воюют. Тем более, стрельцы привыкли к победам, и не раз видели спины бегущих в панике врагов. И вооружены превосходно, намного лучше «вольных» союзников. Противопоставить конным батареям «единорогов» с убийственной шрапнелью, и нарезным винтовкам «охотников», татарам просто нечего!

И грянула не война, а безжалостное истребление!

К стрельцам воеводы Григория Зерно, посаженных на коней, добавили и кавалерию – тысячу реестровых казаков, да пятьсот ногайцев мурзы Мехмета, что с радостью отправились грабить пусть единоверцев, но заносчивых и высокомерных крымских татар, с которыми они имели давнюю вражду, с длинным перечнем обид.

Сдавшиеся «союзники» турок, в подавляющей массе сербы и болгары, охотно присягнули своим освободителям. Вести их на новую войну Юрий не стал – необученные новобранцы на ней ни к чему.

Валахи и молдаване принесли клятву верности лишь на треть, а греки наполовину – люди умоляли отправить их домой после заключения мира, и Галицкий согласился, мысленно рассмеявшись.

Наивная простота!

Да после всего того, что произойдет в Крыму султан прикажет удавить или посадить на колья всех вернувшихся из плена воинов, что сдались своим единоверцам. И как только это простое соображение дойдет до мозгов вчерашних пленных, они поголовно останутся в его владениях, выбрав «землю и волю» – не они первые, и тем более, не последние.

А пока такие «возвращенцы» задействованы на строительстве укреплений, добыче железной руды и угля, и гребцами на галерах, что позволило начать комплектование новых корабельных команд проверенными кадрами – бывшими невольниками, что прежде ворочали тяжелым веслом на турецких мавнах и калиутах…

– Как видите, генерал, я свое слово держу. Вы хотели видеть Кафу? Она в полном вашем распоряжении, Петр Иванович. Я назначаю вас комендантом гарнизона, но это не значит, что вы сами, и ваши солдаты не получат положенную долю от крымской добычи!

«Мне не жалко поделиться с вами чужим добром, ибо я выигрываю», – Юрий внимательно посмотрел на побагровевшего шотландца. – «Семь тысяч московских солдат уже никогда воевать с нами не будут – просто дезертируют, или перейдут на нашу сторону. И хорошо будет, если обратно вернется их гораздо меньше – воевать с такими ветеранами хлопотно и накладно. А турки сократят их число – османы обязательно постараются вернуть Кафу с другими городами любой ценой. А зачем мне губить своих стрельцов, если на это есть московиты?! Надо только постараться заранее отделить зерна от плевел – сберечь нужных мне людей, и помочь верным царю Федору сражаться как можно дольше!»

Глава 13

– Ты не побоялся приехать сам, великий визирь Блистательной Порты Мерзифонлу Кара Мустафа-паша?! Как видишь, я держу свое слово – Крым мой! А род Гиреев или Гераев, на готский лад, уничтожен! Я обещал это сделать за убийство моей жены – и клятву исполнил…

– Не совсем, царь Боспора, король Готии и Червонной Руси, государь Новой Руси, автократор Феодоро и прочая, прочая, – к удивлению Юрия, великий визирь совершенно правильно произнес его титул, но на этом знания русского языка у него закончилось, видимо зазубрил перечень. И бородатый осман, с умными проницательными глазами, заговорил на татарском языке, которым Галицкий владел на достаточном уровне.

– Нуреддин Саадат Герай выжил в той резне, что учинили твои гяуры – и жаждет мести.

– Это он напрасно, я ведь могу рассердиться всерьез. Но раз он жаждет мести, то придется с ним покончить – тогда некому будет мстить! А заодно истребить ногайцев на левом берегу Днепра – это докучливые соседи, не умеющие держать слова. А насчет резни кто бы говорил – я сюда пришел во второй раз и не нашел свой народ – его вырезали полностью. Так что у нас правильно говорят, турок – долг платежом красен!

Юрий оскалился, он всеми фибрами души ненавидел рабовладельцев и считал, что единственной мерой наказания может быть только смерть. А так как во всех крымских кочевьях были русские невольники, то война пошла на истребление, безжалостная и беспощадная.

– Вы сеяли смерть кругом, торговали русскими рабами, истязали их – так что получайте отместку сполна. И это еще малая толика того, что вы заслужили! На моей спине, также как на лице, следы татарских плетей – так что я в полном своем праве!

– И мы в своем праве, король Юрий, по прозванию «Лев». Война с тобой будет страшной, я прекрасно это понимаю. Но мы победим и вышвырнем тебя из Крыма. А потом высадимся в твоем новом Феодоро и пройдемся по нему с огнем! Так что в живых никого не оставим…

– Ты меня только не смеши, визирь. Крымский хан тоже угрожал – теперь голова над входом во дворец торчит. Янычарский начальник здесь тоже кочевряжился – и что? Украшает собой главные ворота! Татары и турки этим летом тоже грозились всех уничтожить! И что вышло…

Разговор пошел без восточных славословий, визирь приехал с целью запугать, показывая собственное бесстрашие. Вот только не на того нарвался – Юрий уже явственно ощущал собственную силу, но нужно было выиграть время, хотя бы год. Тогда можно было плевать с самого высокого минарета на любые угрозы.

А раз нужно выиграть время, то нет нужды притворяться – на «наезд» следует отвечать большей наглостью, которая даже «отморозков» заставляет призадуматься и начать сомневаться в собственных силах.

– Да, кстати, визирь – тебе понравился мой подарок – целый воз копченых правых ушей?! А это ведь как раз те люди, которые могли быть живы, если бы у одного визиря, пока еще живого, и уже мертвого хана, хватило бы ума и терпения прислушаться к доводам, не лезть, сломя голову, в безнадежную драку. И кто тогда здесь виноват?!

– Это война, «Лев» – кто прав, и кто виноват – решают только мечи, которые скрестили в битве!

– Вот я про то и говорю, визирь. Полтора года тому назад, крымский хан через Абая-мурзу предложил мне перемирие. Я ему показал свои ружья и пушки – он убедился в их смертоносности. И что?! На меня подло напали, причем вначале отдали полтысячи моих готов, чтобы я поверил лживым словам. Я решил довериться, и что?! Да получил набег, в котором убили мою жену! И тогда мне пришлось мстить!

Пусть дело было не совсем так, как говорил Юрий – но на «беседах» всегда нужно обвинять противоположную сторону во всех смертных грехах. И не стесняться при этом!

– Теперь позволь спросить тебя, визирь – ты видишь эту степь? На ней уместится сто тысяч лучших османских воинов, хотя столько янычар у вас не наберется! Так уместится?!

– Даже больше, «Лев», наше войско…

– Оно здесь и будет похоронено, визирь. Места хватит за глаза! Копчеными ушами в связках нагрузим калиуту и отправим ее в Константинополь! Следуй за мной визирь – ты должен увидеть многое, чтобы принять мои слова не за пустую похвальбу! Возьми с собою двух своих людей – а то сочтешь, что тебя глаза обманывают!

Юрий быстрым шагом направился к пригорку, на котором застыли три фигурки. Там стояли лучшие из «охотников», тех, кого в будущем времени принято называть снайперами. Вот только вооружены они были не привычными дульнозарядными нарезными ружьями, а казнозарядными винтовками Шарпса – почти год ушел на их доводку. Их было ровно десять штук – изготовить такую винтовку оказалось баснословно дорого, армию не вооружишь, а вот для «показухи» вполне подходит.

Прошли мимо снайперов, у ног которых на земле были дощатые «лежаки», и Юрий негромко попросил:

– Считай, шаги визирь!

Бородатый турок зашептал себе под нос, а Юрий пошел дальше, прикрываемый личной охраной, которая бдительно взирала за тремя османами.

– Пятьсот сорок семь шагов, «Лев», – с хриплой отдышкой отозвался визирь, с интересом поглядывая на три беленых известью щита. Юрий похлопал ладонью по одному из них, на середине которого был нарисован скалящий зубы янычар с ятаганом:

– Как видишь, рисунки чистые, визирь, хотя по твоей вере нельзя изображать живые существа и людей. Но у нас принято так учиться. Каждый из моих стрелков сделает по пять выстрелов, а ты посчитаешь, сколько было попаданий с пятисот… сорока семи шагов.

– Очень далеко, «Лев». Даже твоими коническими пулями, редкий из стрелков сможет попасть сюда. Да и Аллах сохранит этих изображенных воинов, так похожих на янычар.

– Посмотрим! Мои «охотники» выстрелят по пять раз каждый. Результат ты посмотришь сам. Отойдем в сторону.

Юрий отошел в сторону, охрана и турки устремились за ним. И тут же стрелки исчезли из глаз, к нескрываемому удивлению визиря. Но белые дымки вырвались из винтовок, гром выстрелов разносился по полю, и по чуть дрогнувшим щитам стало ясно, что попадания последовали. Через минуту стрельба стихла.

– Это невозможно, – негромко произнес побледневший визирь. – Как они лежа могли заряжать ружья?!

– Умеючи, секрет есть такой, – отозвался Юрий и пошел к мишеням, внутри душа напряглась как струна. Но подойдя, он хотел протереть глаза от удивления – обычно было несколько промахов, но теперь все полтора десятка пуль попали в нарисованные фигурки янычар.

– Колдовство, – только и смог вымолвить потрясенный Кара Мустафа, вот только его глаза говорили об ином – визирь просчитывал ситуацию, каково будет оказаться в поле под огнем противника, стреляющего очень быстро и которого вообще не видно.

– За минуту эти три стрелка поразят полтора десятка янычар. Да, они хороши, но поверь – даже худший из моих стрельцов попадет не меньше двух раз из пяти. А в большую толпу янычар промах исключен – так мы расстреляли воинов Ибрагим-паши. А теперь нам подведут коней – пятьсот шагов можно сделать ногами, но не пять тысяч. Ты посмотришь, насколько далеко и точно стреляют мои пушки.

– Не может быть такого! Ни одна пушка не выстрелит на такое безумное расстояние!

– Ты увидишь все собственными глазами, и тогда подумаешь, стоит ли вам воевать за крымского хана! Поехали…

Юрий без улыбки смотрел на потрясенного визиря – картина овечьей бойни была впечатляющей. По заранее пристрелянной балке жахнули тремя залпами первые четыре казнозарядных нарезных орудия, отлитых из бронзы. Вводить их на вооружение Юрий не собирался – для «ноу-хау» оказались чудовищно дорогими чугунные гранаты. Ведь для шестикилограммовых снарядов требовался взрыватель из гремучей ртути, что делал чех, отчаянно влюбленный в это смертельно опасное взрывчатое вещество. И, самое дорогое, свинцовая оболочка – расходовать в таком количестве металл, столь нужный для отливки пуль, стало бы безумным расточительством. Но для показухи все подошло как нельзя лучше.

Визирь поверил, как в свое время был потрясен и Абай-мурза – только последнему показывали серийные образцы оружия, а турку «залепили туфту» – Юрий отчаянно блефовал.

– Я тебе скажу больше, Кара Мустафа – если бы договор с ханом был соблюден, я бы не передал врагам Порты секрет конических пуль и «единорогов» – и сейчас вы начинаете пожинать плоды своей поразительной недальновидности. Я ведь предупреждал, что раскрою тайну врагам султана! А теперь ты сам выбирай, Кара Мустафа – хочешь ли ты, чтобы все враги Порты вооружились таким убийственным оружием?!

– Что ты хочешь, Лев?!

– Многое, визирь, многое…

Глава 14

– Ни мира, ни войны – и непонятно, чем все это перемирие закончиться может?! В чем меня обманул великий визирь Блистательной Порты Мерзифонлу Кара Мустафа-паша, пока не знаю. Но думаю, к лету все прояснится, и начнется большая война!

Юрий подошел к окну, внимательно обозрел с высоты раскинувшийся на все стороны света, Галич. С третьего этажа «Золотого Дома», его новой резиденции, выкрашенной в золотистый цвет, отлично рассматривался как Славянск, так и Торское городище, так и восемь слобод из десяти, входивших в почти сорокатысячное поселение, превышающее по размерам даже тот хорошо знакомый ему город 21-го века.

– Все же здешние люди имеют привычку к самоорганизации и взаимному контролю, в отличие от потомков. Иначе бы не знал, что здесь будет. А так будто все идет помимо меня – все вкалывают до посинения, причем на общее благо, и никакого разгула преступности.

Юрий хмыкнул – в его времени на улицу выйти было страшновато, сплошной криминал вокруг, даже он сам, как не крути, из этих самых незаконопослушных слоев. А тут банальный «гоп-стоп» фактически невозможен – хотя любители находятся, только участь незадачливых грабителей печальна. Сами жители очень быстро находят преступника, и слободские судьи выносят один и тот же приговор – конфискация всего имущества и пять лет работы в шахте. И та же мера наказания для всех пособников и скупщиков краденного, тех, кто видел и не сообщил о «татьбе».

Сурово, но справедливо, да и обходятся как то без помощи государства. Сами разбираются, причем куда жестко, даже жестоко, чем в его времени. Зато порядок наведен суровый!

Обходятся сами как-то без сонмища милиции-полиции, прокуратуры с адвокатурой и следствия в придачу, а о подкупленных судьях тут даже разговоров нет. Жители слобод сами выбирают тех судей, на честность которых можно положиться, вне всякого сомнения. Потому что тут живут вольные люди, стараются поступать по совести и справедливости.

Но то в обыденной жизни, а вот «воровство», сиречь государственные преступления, такие как взяточничество, казнокрадство и измена в полной его власти. И наказания за них куда страшнее – причем заложниками сами семьи являются. И не кнутом били дьяков и подьячих, что решили по милой московской привычке взятки вымогать и дела затягивать – соляные рудники и добыча киновари здорово перевоспитывают, правда, уже посмертно. А семьи всего имущества лишаются, тяжкой работой нагружаются – другим приказным людям в пример постоянный, чтоб перед глазами был. И вина эта годами или кровью на поле боя искупаться должна.

Типа – оцени перспективы и подумай, стоит ли волокитой заниматься и безответственностью всякой?!

Можно сказать круговая порука – а как без нее?! Да и понятна она всем в эти времена – за вину одного род расплачивается, или слобода, где жил. Так что на всех ответственность лежит, и никто ее не избегает. Дезертирства при мобилизации нет как такового, все торопятся прийти с оружием и в обмундировании исправном как можно быстрее, и на воинских сборах регулярных поголовная явка, и воюют истово, живота не жалея.

Причем, служить в стрельцах дело добровольное – трусов или лодырей изгоняли сразу. И все – они теперь в обществе никто, вечные изгои, позор для семьи, укор для слободы. Впрочем, на памяти Юрия таких случаев за все года и сотни не набиралось по всем городам и весям – понятно, что поговорка «в семье не без урода» всегда имеет конкретные примеры.

Галицкий подошел к большой карте, хотя очертания на ней земель и рек были весьма далеки от реальности. Так, набрасывал на глазок, используя разные карты, причем взятые в качестве трофеев у турок, оказались намного лучше нескольких европейских образцов.

– По меньшей мере, Крым составляет почти половину от всех моих владений, а по населению две трети приходится на его счет. И это только по первым прикидкам, крайне неточным и далеким от истины. Да уж – тяжелая ноша, раздавить может.

Юрий закурил сигару и задумался – население Донбасса перевалило за двести тысяч, причем совершенно неожиданно оказались новые подданные. Три небольших ногайских рода, или соблазненных предложениями Мехмета-мурзы, или смертельно испуганных поголовным бегством татар из Крыма – а сбежать за Перекоп смогла большая часть «людоловов» – сами прислали заложников и присягнули «белому падишаху».

И самым интересным оказалась совершенно спокойная реакция кошевого атамана Сирко, который одобрил решения Юрия, заметив, что «московским царям много татар верно служат».

Еще бы ногайцам не опасаться – разгром их кочевий и выход на левый берег Днепра стал жизненно важной необходимостью в новой реальности. Потому что моментально отпадала нужда в защитных линиях, обеспечивалась связь с Крымом по суше, а широкая река служила надежным оборонительным рубежом, и защитой для многих тысяч переселенцев из Правобережья. Так что война неизбежна, если ногайская орда не согласится присягнуть, или уйти на правый берег.

А еще более удивительным оказалось то, что запорожцы, беспощадно и непримиримо относящиеся к работорговле, совершенно не тронули десяток кочевий в Крыму – там не оказалось христианских невольников, хотя иной веры люди имелись. Причем, на положении чуть ли не членов рода, или, по меньшей мере, работников. Все эти татары – пара тысяч человек – также поспешили присягнуть новому «хану», и обещали преданно служить «людно, купно и оружно».

Вот этим присягнувшим ногайцам и татарам и передали часть женщин и детей, выкупленных у запорожцев, что взяли их своей добычей. Несколько десятков совсем маленьких татарчат забрал на собственный кошт сам Галицкий – идея создать собственный, своего рода янычарский корпус, показалась ему очень привлекательной.

Проводя зимой занятия с мальчишками, которые в его времени должны ходить если не в детский сад, то в первый класс, он уверился в ее правильности – они воспринимали и почитали его как отца. А потому надеялся, что новая партия «ясырей» скоро обрусеет, тем более в постоянном общении с точно такими же сиротами, но славянского происхождения. Под кадетский корпус он отвел бывший Княжий Двор, и постарался привлечь лучших учителей из тех, кто имелся – с кадрами дело было туго. Только лет через десять, никак не раньше, когда через школы пройдет значительная часть молодежи, ситуация станет благоприятной, а пока нужно исходить из существующего положения вещей.

«Война начнется следующим летом, османы взяли оперативную паузу, чтобы оценить степень угрозы, численность и вооружение противника. Провести десантную операцию им будет крайне сложно – тем более, в Крыму не осталось лояльного к ним населения среди «райя». Все в той или иной степени кровью «повязаны», столько запорожцы не перебили басурман, сколько бывшие невольники своих хозяев.

А вот значительная часть местных христиан сильно зашугана работорговцами. Воевать с османами они боятся, особенно греки. Готов едва пара тысяч осталась, в горах отсиделись в своих поселениях – татары не до всех добрались. Повезло!»

Освобожденных от рабства людей набиралось примерно до двухсот тысяч, да еще тысяч сто местных христиан. Было также много «новообращеных мусульман» – кто ислам принял или добровольно, но в большей массе по принуждению, а также тех, чьи отцы были еще христианами, и раньше говорили на готском или греческом языках.

То есть не стойкие в вере люди, не фанатично настроенные – а таких со временем можно вернуть в лоно церкви, благо на полуострове религиозных оппонентов не осталось. Недаром митрополит Мефодий отбыл в Крым со священниками и теперь всячески «окормлял» свою прежнюю паству, причем при полной поддержке государства.

По договоренности с визирем, Юрий выпустил из Крыма беспрепятственно всех турок и татар, что засели в горных цитаделях и прибрежных крепостях. Вряд ли их оборона затянулась надолго – не имея больших запасов продовольствия, гарнизоны неизбежно погибли, находясь в кольце окружения враждебного к ним населения. А так все получили «путевку» в Очаков или Константинополь, да и вывезли таких счастливцев немного – казаки прошлись по земле древней Тавриды «косой смерти».

Захвачено множества имущества в совершенной исправности, и самое нужное – небольшие запасы пороха и свинца. Впрочем, последнего металла в Крыму оказалось достаточно, собрали все что можно, прибегнув к реквизициям – на несколько лет непрерывной войны хватит.

– Зато вся Порта чумазой ходить будет, – Юрий хмыкнул – главным экспортным товаром, если так можно сказать, сейчас являлись моющие и отбеливающие глины, месторождения которых встречались на северных склонах гор. А вот соль из Сиваша шла исключительно на север – крымские ханы имели неплохой «навар» на ее продаже в Украину.

– Я у них весь бизнес «отжал», а такое не простят. Ну и пусть, зато теперь есть время для подготовки к войне!

Христианское население Крыма поставили под «ружье», причем буквально. Все жители теперь прекрасно понимали, что пощады никому не будет – турки уничтожат всех, ибо считают христиан мятежниками. В мастерских спешно переделывали немногие трофейные мушкеты, в Керчи с осени прошлого года наладили производство гладкоствольных фузей и пистолей, благо железная руда под ногами в гигантских количествах, а кокс поступает из Донбасса бесперебойно.

И собирали там нефть уже целый год, что выступала на северном побережье из земли – по пять-семь бочек в месяц выступало. А в сочетании с мылом, селитрой и прочими ингредиентами выходил аналог напалма или «греческого огня» – при всей нелюбви к истории, Юрий в свое время прочитал книжку о «ноу-хау» воителей с древнейших времен. Вот и запомнил рецептуру всяких «адских зелий», благо на память не жаловался.

«Шести месяцев должно хватить, чтобы создать регулярную армию из восьми призванных возрастов, а других христиан готовить поочередно, по мере поступления ружей. Благо есть, кому их готовить – урядники и приказные дело знают люто, а за успехи новые чины получат!

Вот только хватит ли тридцати тысяч новых стрельцов, чтобы парировать угрозу высадки десанта?

«Единорогов» не достает хронически, хотя льют их беспрерывно из трофейного металлолома, который нельзя использовать. Зачем напрасно порох нам тратить?! Московский заказ выполнили, так что сотню орудий могут успеть сделать к лету. Расчеты тоже подготовить успеем, благо есть резерв кадров. Одна беда – имелся бы нормальный флот – то можно было начхать на все угрозы десанта. Полсотни миноносок и боевые пловцы урон врагу, конечно, нанесут. Венецианцы пиратствовать снова начнут – но только высадку по-настоящему крупного десанта они не отразят.

Те два корабля, что венецианцы строят в моем новом княжестве на Дону, погоды не сделают – но что станут опасными для османов, к бабке не ходи! Но таких надо десятка три – тогда вопросов больше не возникнет, кто в море хозяин. Лет десять пройдет, никак не меньше. Нанимать срочно опытных моряков и капитанов надо, где только возможно».

Юрий хмыкнул – в прошлом году на кругу донские казаки решили передать ему земли по левому берегу Дона, напротив Семикаракорского городка, на Ногайской стороне. Там было решено устроить верфи для постройки небольших кораблей, способных пройти через донское гирло. На острове нашли остатки приличной крепости, причем казаки указали на развалины еще двух городков поблизости.

Митрополиты в один голос заявили, что это легендарный хазарский город Саркел, который стал русским княжеством Белая Вежа, погибшим то ли от набега половцев, то ли его разрушили «злые татары», что разбили княжеские дружины на Калке. В общем, мутная история, но новой крепости вернули прежнее имя.

Расчет казаков понятен с самого начала – с одной стороны им нужен крепкий заслон от постоянных набегов ногайцев и воинственных калмыков, хотя те и буддисты. А с другой, надежная опора, если разразится война с царем Федором. Ибо войсковая старшина почти открыто отшатнулась от Москвы и перешла на его сторону…

Интерлюдия 4

Москва

26 октября 1679 года

– Ох, и томит сердечко, как томит, спасу нет…

Софья Алексеевна тяжело вздохнула, рассматривая через большое прозрачное стекло просторный двор за парадным крыльцом царских палат. Хоть одно развлечение стало, а то поздней осенью и забав никаких нет, царским дочерям и сестрам оные не положены, окромя молитв и посещений монастырей и святых мест. Но то летом, хоть докуку рассеять можно, а вот с осени до весны тоска заживо съедает.

С глупыми тетками и няньками, даже с родными сестрицами, скорбным умишком блещущими, Софья разговоры не вела – времени у нее много, но зачем бесплодно его тратить, постоянно из пустого в пустопорожнее переливать, да слухи со сплетнями слушать.

Софья посмотрела на стопку книг – девушка хорошо знала греческий и латынь, могла вести на них беседы. И все благодаря наставнику, отцу Симеону Полоцкому, что с детства был приставлен царем Алексеем Михайловичем к обучению братьев. И она сама напросилась пройти учение вместе с ними, и отец, удивленно крякнув, подумал и разрешил – в Москве не приветствовалось обучение женщин.

Считалось, что жен без книжки любят, их дело за домом смотреть, да детей рожать – что еще от бабы нужно?!

Учеба, и главное, познавательные книги, к чтению которых юная царевна приохотилась, словно распахнули перед ней окно в удивительный мир. Это было не только религиозное чтение – Софья рассматривала рисунки европейских городов, «латинских», как говорили на Москве, где дома имели черепичные островерхие крыши, торчали шпили на костелах и кирках. Надувались ветром паруса кораблей на море, на парсунах надменно смотрели лики королей – безбородых и в париках. А еще дамы в пышных платьях, сходились в танцах с кавалерами – пышные подолы и низкие корсажи, и, стыд и срам – оголенные плечи и приоткрытая мужским глазам грудь.

Тьфу, непотребство какое!

Но сладостное, и томление в сердце вызывающее. Софья почувствовала, что от мыслей греховных у нее часто забилось сердце, а в низу живота стало очень горячо. На минуту представила, как радостно оказаться в объятиях любимого мужчины, ощутить то, о чем судачили порой бабы, а она невольно подслушивала.

И остро захотела быть желанной и любимой, как в той книге, что принес ей почитать ученик отца Симеона, Сильвестр Медведев. Ученый инок сильно отличался от московских монахов, всегда неопрятных и дурно пахнувших. Он был всегда учтив и любезен, борода подстрижена, от дорогой рясы приятно пахло благовониями. Руки ухожены, под его ногтями Софья никогда не видела черную окаемку грязи, столь привычную даже для родовитых бояр, что кичились своей знатностью.

Вот из-за этого она с родными тетками и сестрицами навечно заточена во дворце как в пыточном порубе, только роскошном. За князей и бояр царевен выдавать замуж нельзя, дабы их роды не могли потребовать венца царского для родившихся сыновей, и тем смуту устроить великую в православном государстве. А принцы земель иноземных католики и лютеране поганые, как им в жены православную невесту царских кровей отдавать?

Да и давний случай с датским принцем Магнусом отец Симеон рассказал – приехал он жениться на племяннице царя Иоанна Васильевича Грозного, да помер в одночасье на свадьбе – не попустил Господь, чтобы невеста отказалась от истинной веры!

Софья сжала зубами тонкую ткань рукава от нахлынувшего желания – она уже давно старая дева, двадцать третий год уже пошел, перестарок. А естество требует своего – старшие сестры уже «огулены», срамницы, тайком встречались со стольниками. Был бы отец жив, лишил бы осквернителей уда мужского, а сестриц гулящих в монастырь накрепко заточил. Но брат Федор болеет часто, не до царевен-блудниц ему, заботы державные гложут, да интриги боярские с местничеством.

Софья старалась изо всех сил, помогая царственному брату в его заботах. Но что она могла по большому счету, находясь в заточение в своей светлице, и взирая на мир только через окно?!

Недавно смотрела через мутные пластинки слюды, что были вставлены в свинцовые переплеты – но летом в палатах царя и только у нее поставили большие светлые окна с одним большим литым стеклом дивной прозрачности. То подарок доставили от царя Новой Руси и Боспора, короля Готского и Червонной Руси Юрия Львовича, второго этого имени.

Появление могучего православного государства за Северским Донцом вызвало ненависть московского боярства со скрежетом зубовным. И потому, что порядки в нем были устроены казацкие – всех вольными там считали. И побежали людишки скопом – вначале поодиночке, а теперь целыми семьями. Даже бояре худородные туда переселяться стали, тайком, правда, как тати шатучие – за такую измену великому государю велено лишать чести и отправлять в ссылку в дальние сибирские остроги.

Софье в прошлом году инок Сильвестр передал две монеты – большой ефимок с названием «гривна», и маленький золотой кругляш – «червонец», то есть золотой. Она с удивлением отметила превосходную чеканку монет, даже венок из маленьких листиков был отчетливо виден. И пристально рассмотрела лик монарха, повернутый боком – еще молодой (тут девичье сердце екнуло), вид горделивый и шрамы видны.

Попросила зимой узнать о нем как можно больше, инок обратился за помощью к князю Василию Васильевичу Голицыну, что принят в южном Галиче послом, и тот рассказал удивительные вещи.

И есть чему поражаться!

Сразу после смерти Софьиного отца, князь Галицкий, владения которого были тогда совсем маленькими, прибыл в Москву по царской ввозной грамоте. Вот только боярин Артамон Матвеев приказал князя пытать – и это потомка королей Галицких и Волынских, что Червонной Русью называлась поляками, которые сейчас сими землями владели?!

Однако беззаконие уняли, Матвеева с чадами и домочадцами выслали в острог, дабы место свое знал. Софья такому шагу только обрадовалась – она смертельно боялась мачехи, вдовой царицы Натальи Кирилловны, которую «Медведихой» не зря прозвали.

И опасалась Софья не просто так – за той многие боярские рода стояли, что противились нововведениям отца и брата, и даже сам патриарх ей покровительствовал. И хотели на престол посадить сводного братика Петра, чтоб ему пусто было – и править от имени четырехлетнего тогда мальчишки. И ссылались они на то, что братья Софьи Федор и Иван рождены от дурного семени Милославских, больны немочью, а их старшие братья умерли давно. А царем должен стать здоровый Петр, за которым весь Нарышкинский клан с Матвеевым. Вот такие тогда велись разговоры и пересуды, хорошо, что царю Федору о том вовремя донесли, и брат принял меры.

Софья зажмурилась – если с Федором что-то случиться, то тринадцатилетний Иван не сможет царствовать по болезни. Тогда на трон взойдет Петр, а править за него станет «Медведиха». В собственной участи Софья не сомневалась – ее с сестрами заточат в монастырь, а это навечно. И как в спасение всматривалась в монету – стать царицей Новой Руси, что завоевала этим летом страшное крымское ханство – что может быть лучше?!

Ведь Юрий Львович православный царь, да еще при этом и король, признанный иноземными монархами!

Многое ей рассказал Сильвестр Медведев, а ему князь Василий Васильевич – жаль, что тот женат, образованный и родовитый князь, как мужчина понравился Софье, но девушка отогнала греховные мысли. Ибо пожелала стать женой именно короля Юрия, тем более он стал вдовцом – татары убили его жену, готскую принцессу.

Софья молилась за убиенную царицу, но к своему стыду, и радовалась. И уже несколько раз осторожно намекала брату на свои желания, говоря о выгодах подобного брака. И зная, что и сам отец Симеон, и князь, и Сильвестр также сказали о том царственному брату…

– Послушай меня, моя милая Сонюшка, – Федор зашел к ней в светлицу внезапно, и сразу же присел в кресло – ноги у брата сильно разболелись в последнее время.

– Благоверный князь Дмитрий Донской выдал свою сестру замуж за изгоя князя Боброк-Волынца, что помог ему побить многих врагов, и хана Мамая на Куликовом поле. А потому решил я тебя выдать замуж за Юрия Львовича, что от старшей ветви королей Галицких род свой ведет. А по женской линии от готских королей и ромейских базилевсов кровь в его жилах течет. Мыслю, взбурлила она от тех унижений, что зловредный Артамошка Матвеев ему в Москве учинил по незнанью моему.

Царь тяжело вздохнул, посмотрел внимательно на Софью и улыбнулся тихо и приветливо:

– В Думе многие бояре были против сватовства царя Юрия – но их я переупрямил. Его победа над Крымским ханством потрясла всех, а с могучим соседом надо дружить, тем паче с единоверцем, которого по вине же боярской смертельно оскорбили. И обиду ту загладить надо!

Федор тяжело вздохнул:

– Князь Голицын недавно вернулся из Галича, где предложил царю Юрию взять тебя, или одну из наших младших сестриц в жены – год вдовца он отбыл, так что все по обычаю сделано. Царь Юрий сразу же выбрал только тебя! Вот медальон с парсуной жениха, ларец с подарками принесут позже к тебе в светлицу.

Софья ошарашенно посмотрела на брата, не в силах поверить сказанному им. Ведь ей уже много лет, перестарок – как Юрий согласился на сватовство? Дрожащей рукой открыла медальон, и девичье сердце захолонуло от счастья – государь Новой Руси был изображен в золоченых латах «крылатого гусара», лик суровый, покрыт шрамами боевыми, а глаза ласковые и добрые. И весь такой уверенный из себя воитель!

– Токмо мне сейчас правду скажи, сестрица – ты девичью честь сохранила?! Ибо сорома великого я не желаю, а то про старших сестер такое говорят, что щеки горят от стыда!

– Да, великий государь! Блюла себя честной всегда, и позора сама себе не желала в прелюбодеянии срамном! Можешь отправить ко мне жен честных, боярынь, и те осмотр надо мной учинят!

Софья вспыхнула до корней волос, и в то же время испытала неимоверное облегчение, что старшие сестры Евдокия и Марфа оказались «огулены» – в ином случае по традиции нельзя младшую впереди старших замуж выдавать. Но их бы и так Юрий замуж не взял – «старухи» уже, 29 и 27 лет им. Да и она сама перестарок – а ведь Екатерина моложе, ей 21, Маше 19, а Федосье так 17 лет всего.

Почему именно ее выбрали?!

– Царь Юрий сказал, что имя Софья означает «мудрость», а ты с нами учение и премудрости книжные проходила – о том ему поведали, – Федор словно прочитал ее мысли.

– Греческий язык тебе знаком, готскому тебя учить будут со следующей недели – в Немецкой Слободе язык схожий. Будущий муж твой образован и зело знающий, и ты под стать ему должна быть. Не подведи меня, сестрица, ибо в союзе этом, породнившись с Юрием, много замыслов великих в дела будет воплощено…

Олха. 2021–2022 год.

Заключительный роман трилогии – «Царский зять»