Великий Ноктюрн

IV

Мадмуазель Полина Бюлю деликатно провела надушенной замшей по мрамору камина и спинкам стульев, протерла несколько безделушек из поддельного севрского фарфора, хотя нигде не было ни единой пылинки.

На секунду она возымела некоторое сомнение: а не заменить ли сухие лунники свежими хризантемами? Однако придется наливать воду в тонкие и высокие вазы белого порфира, стоящие по краям камина, – сама мысль об этом ее смутила.

В ласковом свете люстры зеркало отразило малознакомый образ, ибо мадмуазель Бюлю слегка раскудрявила гладко зачесанные волосы и наложила на щеки немного розовой пудры.

Дома она обычно носила длинное грубошерстное коричневое платье несколько монашеского вида, но этим вечером на ней красовался легкий шелковый пеньюар в малиновых цветочках.

В центре стола, покрытого вышитой скатертью, блистал китайский лакированный поднос.

– Кюммель, анисовый ликер, абрикотин, – прощебетала она, любуясь искорками, вспыхивающими на граненых пузатеньких бутылочках.

И после минутного колебания вынула из буфета жестяную коробку, благоухающую ванилью.

– Вафельки… миндальное печенье… хрустящие палочки, – блаженно замурлыкала она, и затем деловито прибавила:

– Не так уж холодно сегодня. Действительно, от большой люстры расходилось достаточно тепла.

Шаги на молчаливой улице. Полина Бюлю предусмотрительным пальчиком отодвинула красновато–золотистую штору.

– Это не он. Я все спрашиваю себя… Проживая в одиночестве в своем маленьком доме на улице Прачек, она привыкла разговаривать сама с собой, равно как со всеми окружающими вещами.

– Накануне ли я серьезной перемены?

Она повернулась к довольно крупной терракотовой статуэтке, выделяющейся коричневым пятном на светложелтых обоях. Статуэтка изображала простоватую улыбающуюся женщину, которую скульптор назвал «Евлалией». Великий вопрос явно не потревожил безмятежности ее черт.

– Не с кем посоветоваться, решительно не с кем!

Она приложила ухо к шторе, но услышала только шорох первых сухих листьев, гонимых ветром по тротуару.

– Еще рановато, пожалуй. Мадмуазель Полине почудилась ироническая улыбка на простодушной физиономии Евлалии.

– Он обещал придти ближе к ночи. Понимаете, любезная, соседи – ничего не поделаешь. Один миг – и нет репутации.

Положив дрожащую руку на худую грудь, она прошептала:

– Первый раз я позволяю мужчине нанести мне визит. И так поздно. Добрые люди уже давно в постели. Господи, скажи, грешница ли я? Спущусь ли в бездну самого отвратительного из грехов?

Она долго смотрела на округлый огонь лампы.

– Это секрет. Упаси меня боже проговориться кому–нибудь.

Она не расслышала шагов, но до нее донеслось легкое постукивание крышки почтового ящика. Приоткрыла дверь гостиной, чтобы немного осветить темную прихожую.

– Это вы… – пролепетала она, раскрывая дверь шире. – Прошу вас.

Тонкой, трепетной рукой указала на кресло, бутылочки и сласти.

– Кюммель, анисовый ликер, абрикотин, вафельки, миндальные печенья, хрустящие палочки…

Только один удар – глухой, резкий.

Деловитая рука поставила в буфет ликеры и коробку с печеньями, потом прикрутила колесико лампы. На черной улице проснулся ветер и набросился на скрипучие ставни старых домов.

– Хе, хе!… Без крика, без шума, без красных пятен на пеньюаре… хе, хе… а мне помнится, нет, чушь, архичушь… без криков, без пятен… хе… хе…

Ветер унес к реке бессвязный шепот.

Это был вечер среды, когда месье Теодюль Нотт не принимал Ипполита Баеса. Он сидел в салоне капитана Судана возле шкафа с клавесином и медленно перелистывал книгу в красной обложке.

– Допустим, – бурчал он, – и что же?… Он словно ждал чего–то, но ничего не случилось.

– Стоит ли трудов? – вздохнул Теодюль.

Его губы горько искривились. Он вернулся в столовую, устроился под лампой с трубкой и с «Приключениями Телемаха».

– Два убийства менее чем за две недели, – простонал полицейский комиссар Сандер, ходя из угла в угол в своем кабинете на улице Урсулинок.

Его секретарь, толстый Порталь, перечитывал длинный рапорт.

– Приходящая служанка мадмуазель Бюлю показала, что в доме все цело, вплоть до подушечки для булавок. Хозяйка иногда навещала соседей и не принимала никого. Никаких следов вторжения, вообще никаких следов. Да и было ли преступление, если подумать?

Комиссар красноречиво посмотрел на него.

– Понятное дело, она сама себе проломила череп. Щелкнула по лбу, и готово.

Порталь пожал круглыми, жирными плечами.

– Что касается несчастного месье Майера, тут тоже ясности нет. Труп выловили из сточной канавы близ Мулен де Фулон. Крысы–таки попортили ему фотографию.

– Вы бы хоть выражались поделикатней, – поморщился комиссар. – Бедный Жером! Откуда у него враги? Горло перерезано, да как! Это не преступник, а зверь какой–то. Черт!

– Арестовали кого–нибудь? – поинтересовался секретарь.

– Кого! – чуть не заорал комиссар. – Пролистайте акты гражданского состояния и выберите любого новорожденного младенца!

Он прижал разгоряченное лицо к стеклу и заметил проходившего по улице месье Нотта.

– Остается надеть наручники на головореза Теодюля, – фыркнул он.

Порталь расхохотался.

Месье Нотт, пересекая площадь Песочной Горы, дружески подмигнул водокачке и свернул на улицу Корольков. Перед особняком Миню его сердце дрогнуло.

На секунду блеснули красные медные полосы на двери, потом надпись красивыми буквами: таверна «Альфа». Но, приблизившись, он обнаружил обычные серые фасады.

Проходя по старинной улице Гребешков, он заглянул в раскрытую дверцу какого–то садика: высокая худая женщина кормила истощенных кур. Теодюль задержался на мгновение, и когда она подняла глаза, снял шляпу. Но вид у нее был безразличный и в ответ она не поздоровалась.

– Где же, – размышлял Теодюль, – где я мог ее видеть? Я ее знаю, это факт.

Обогнув парапет моста Прокисшего Молока, он хлопнул себя по лбу.

– Пульхерия! – воскликнул он. – Ах! Как она похожа на святую с картины!

В этот день лавка была закрыта и, однако, Теодюль заторопился к родным пенатам.

– Сегодня вечером мы съедим курицу под винным соусом, и месье Ипполит унесет с собой парочку сосисок в тесте, что я специально зажарил у булочника Ламбрехта.

Пульхерия Мейр брезгливо отодвинула тарелку с простывшей и неаппетитной луковой похлебкой.

– Одиннадцать часов, – проворчала она. – Посмотрим, удастся ли заработать хотя бы несколько су.

С одиннадцати и до часу ночи она торчала у дверей поздних кафе, стараясь всучить пьяницам всякую дрянь вроде затхлых галет, крутых яиц и жареных бобов.

Когда–то ее считали очень смазливой девицей и весьма дорожили ее благосклонностью, но счастливые годы давно миновали. И сейчас, пройдя темную улицу Шпилек, она немало удивилась, заметив рядом фигуру мужчины.

– Могу ли я вам предложить… – заколебался голос в тени.

Пульхерия остановилась и кивнула на розовые окна ближайшего кабачка.

– Нет, нет, – запротестовал незнакомец, – у вас, если позволите.

Пульхерия засмеялась про себя, оценив мудрость поговорки, гласящей, что ночью все кошки серы.

Но эдак я могу потерять вечерний заработок, – прикинула вслух Пульхерия. – Иногда я «делаю» более ста су.

И тут она услыхала звон серебряных монет в своем кармане.

– Ладно. Оставим работу на сегодня. У меня найдется пиво и можжевеловка.

Пока они шли через пустынную площадь, Пульхерия попыталась завязать разговор:

– Жизнь тяжела для одинокой женщины. Я была замужем, но муж удрал с потаскухой, которая устраивала ярмарки в провинции.

Я ведь вправе пригласить кого–нибудь в гости, не так ли?

– Само собой, – послышался ответ.

– Но, знаете, я не смогу оставить вас до утра. Соседи так и пойдут чесать языками.

– Разумеется.

Она открыла дверцу маленького садика и подала ему руку.

– Позвольте… Осторожней, здесь две ступеньки.

Она ввела ночного визитера в бедную, но очень опрятную кухню: красный плиточный пол блестел и кровать в алькове радовала белоснежным бельем. Пульхерия горделиво осмотрелась.

– Какая чистота, не так ли? Потом кокетливо повернулась к нему.

– Стало быть, пристаем к дамам на улице, шалунишка?

Незнакомец что–то пробурчал, глядя на дверь.

– Пива или можжевеловки?

– Пива.

– Ладно. А мне, пожалуй, надо выпить капельку покрепче.

Пульхерия направилась к шкафчику и достала голубой керамический кувшин: в углу из покрытого влажной тряпкой бочонка сочилось пиво и капли монотонно булькали в фаянсовую миску.

– Это пиво от Дейкера, – объявила она. – Вам должно понравиться.

– Ладно, – нехотя согласился незнакомец. – Налейте немного.

Выпили.

Женщина зажгла стеклянную лампу с плоским фитилем, едва осветившую стол и стаканы. Мужчина решился на комплимент:

– А вы неплохо устроились здесь. Пульхерия Мейр ценила мужское внимание, которого была давно лишена.

– Видите ли, в моем маленьком доме чувствуется хозяйская рука. Старик Миню зачем–то отделил часть своего особняка и сдал внаем.

– Миню… – раздумчиво повторил ночной гость.

– Ну да, старый барон с улицы Корольков. Если пробить дыру в стене, можно попасть в его кухню.

Она захохотала.

– Пари держу, здесь побольше еды и питья, чем там. Еще пива? Я так выпью еще капельку.

Она наклонила бочонок и опустила стакан, чтобы пиво запенилось: перед этим забросила на спину концы синего шерстяного шарфа.

И вдруг шарф сжался, сдавил горло…

Пульхерия Мейр захрипела: сил у нее было маловато – она дернулась раз, другой и повалилась на пол.

Лампа опрокинулась – зеленоватый огонь побежал по масляной струе.

Входная дверь пронзительно скрипнула. Какая–то курица заклохтала, потревоженная во сне. Где–то в углу два кота сцепились в темноте, надрывая душу леденящими воплями. Башенные часы пробили полночь, когда полицейский Дирик засвистел, увидев высокое пламя над одной из кровель старинной улицы Гребешков.

– Несчастья уже просто наступают нам на пятки. Господи! – простонал комиссар Сандер. – Пожар и труп! Спрашиваю себя…

– Нет ли двойного преступления? – закончил Порталь. – Весьма вероятно. Каждое событие повторяется трижды, если верить морякам, хотя, с позволения сказать, «останки» Пульхерии Мейр нельзя назвать весомой уликой.

– И я так полагаю, – уныло одобрил комиссар. – Но повторяю, Порталь, воздух насыщен злом, как во время эпидемии.

Полицейский Дирик, дежуривший сегодня, просунул лисью мордочку в полуоткрытую дверь.

– Доктор Сантерикс хочет видеть комиссара. Комиссар вздохнул.

– Если есть что–либо подозрительное в деле Пульхерии Мейр, это обязательно разнюхает проклятый Сантерикс.

Так и случилось.

– Кладу рапорт на стол королевскому прокурору, – объявил доктор. – Женщина по имени Пульхерия Мейр была задушена.

– Как так! – запротестовал Порталь. – Осталось–то всего липкого пепла на хорошую лопату.

– Шейные позвонки сломаны, – невозмутимо продолжал доктор. – На виселице не получилось бы удачней.

– Вот он, третий повтор события, – горестно констатировал Сандер. – Теперь моя отставка неминуема.

Четкими убористыми строками он принялся покрывать линованные листки, передавая их по мере надобности секретарю. Принесли лампы, осветились окна кафе Мируар, а служители закона продолжали строчить страницу за страницей.

– Конец спокойной жизни, – проворчал Сандер, растирая сведенные судорогой пальцы.

– Если мы поймаем сукина сына, который нам преподнес такую дулю, – добавил Порталь, – я, пожалуй, избавлю палача от трудов.