Ведьмин пес

Глава 12

Они посидели немного молча, переваривая полученную информацию, наконец, Энджи спросила:

– Так ты расскажешь мне про первого ярчука?

– Ты слышишь? – насторожился Егорша и вскочил на ноги.

– Что?

– Здесь кто-то есть! – уверенно ответил он. – Но я, пожалуй, в лес проверять не пойду. Посижу лучше рядом с тобой – целее буду.

Энджи и сама встревожилась, но вида не подала. Всматриваясь в темноту, она ничего не увидела.

– Тебе показалось.

– Я слышал шаги, может, это твоя мать?

– Эта может, – вздохнула девушка, – она ведет себя здесь очень странно. Мама, это ты? – повысила она голос.

Ответом ей был шелест листвы и далекое уханье филина. Лишь черная тень мелькнула и скрылась в кустах, но ни Энджи, ни Егорша этого не заметили.

– Жутковато здесь, – поежился он.

– А мне нравится, – возразила Энджи, – здесь так тихо и спокойно, не то что в городе. Я раньше как-то редко на природе бывала, но сейчас, пожив здесь, начинаю понимать людей, которые стремятся уехать из города. Была бы здесь еще горячая вода и канализация, так вообще было бы прекрасно.

– Ты ведьма, – кивнул Егорша, – природа питает твои силы, а это место особенно. Да и кого тебе бояться, ведь никого страшнее тебя здесь нет.

Энджи довольно хмыкнула:

– А ведь ты прав.

Егорша опустился на крыльцо, вздохнул и начал рассказ:

– Когда Прокопий привез ярчука, все наконец могли вздохнуть спокойно. Это был самый настоящий ярчук. Говорят, он был огромный и очень злой. Звали его Ярый. Прасковья как-то учуяла его и сидела в лесу тише воды ниже травы, и с тех пор в деревню и носа не казала. Люди уже начали про нее забывать, но собачий век недолог, Ярый стал стареть, слабеть, и Прокопий отправился за новым ярчуком. Того тоже Ярым назвали. Он тоже был дюже лютый и со службой своей хорошо справлялся.

А потом война, мужиков всех позабирали, в том числе и Прокопия. У людей горя и без Прасковьи хватало, да и притихла она, как будто ее и не было, а может, Ярый ее отпугивал. Ведь бабы его берегли, хоть и самим не хватало, а ярчука всей деревней подкармливали. А потом война закончилась, много мужиков покосила, кто-то домой пришел, а кого-то за собой унесла. А Прокопий вернулся в деревню только лет через десять с малолетней дочкой на руках.

– Это с Балашихой, что ли?

– С нею, родимой. Война его хорошо потрепала, где он еще десять лет обретался, от кого дочку прижил и где ее мать, никто и не знал. Родаков-то его, чтобы рассказать, уже в живых не было, а сам он не особо и распространялся. Хмурый стал да замкнутый. Дом родительский подправил и стал с дочкой жить-поживать. Прасковья-то как узнала, что он вернулся, так снова вьюном завилась, видно, засел он ей в сердце занозой, и не вытащить. А тот опять на нее ноль внимания, а сам стал к одной вдове-солдатке похаживать. Не стерпела Прасковья да и ослепила его, видно, чтобы на баб и не смотрел совсем. Лег он спать зрячий, а проснулся уже слепым как крот. Видели ее люди, как она ночью под его окнами-то стояла. Перепугался народ, надо снова ярчука брать, пока крышу ей по новой не снесло. А кого посылать? Послали другого, привез он ярчука, но щенка. Уж не знаю почему, может, на взрослого денег не хватило, а может, и не было взрослого в наличии. Привез и слепому Прокопию на вырост передал.

Щенку на тот момент стукнуло шесть месяцев, и поселил его Прокопий у себя во дворе. Шевчуки-то ему говорили, что ведьма попытается избавиться от щенка, пока тот мал и волчий зуб еще не вырос, поэтому мелкого нужно сильно беречь.

– Волчий зуб? – переспросила Энджи.

– Ну да, тот самый, который и делает ярчука таким опасным. Поэтому положено щенка спрятать в глубокой яме и накрыть осиновой бороной, только там ведьма до него не доберется. Держать его в яме нужно до тех пор, пока ему год не исполнится, ведь после этого ведьме с ним уже не справиться.

– Если бы меня в яме до года держали, я бы тоже, наверное, злой стала, – хмыкнула Энджи.

– А ты – нет? – обернулся к ней Егорша и пытливо заглянул в глаза.

– Что – нет? – не поняла она.

– Ты не злая? – даже без намека на шутку спросил Егорша.

– Да вроде нет… – растерянно ответила она.

– Хорошо бы, – вздохнул он, – ну так вот. Прокопий не последовал этому совету. Или щенка стало жалко в яму сажать, а может, и забыл он этот наказ, ведь сам-то он взрослых ярчуков всегда привозил. Недели не прошло, как обнаружили щенка мертвым. Порешила его Прасковья, не дожидаясь, пока тот в силу войдет.

– Ничего себе, – охнула Энджи.

– Да, ярчук такое дело, мало его вывести, нужно еще и сохранить, чтобы ведьма раньше времени с ним не расправилась.

– И что дальше?

– А что тут сделаешь? Деньги на щенка потратили, на нового средств нет. Сдались, так сказать, на милость ведьме. Она вроде бы и не лютовала сильно, иногда по мелочи гадости делала, а в основном-то в лесу сидела. Видно, причина ее злости в Прокопии была, а теперь-то что, слепой да с малолетней дочерью кому он нужен.

– Да, – протянула Энджи, – сколько бед из-за любви этой. А теперь про этого пса расскажи, который за матерью хвостом ходит.

– Да чего рассказывать-то, – вздохнул Егорша, – этого пса мы сами вывели, да вот, наверное, технологический процесс где-то нарушился, – усмехнулся он.

– Сами? – удивилась она.

– Ну да, мой отец подумал, а чем он хуже Шевчуков? Когда у него от черной суки родилась черная девочка, он и решил попробовать.

– И что?

– Как видишь, не получилось, – вздохнул Егорша. – Уж не знаю, где он там ошибся, меня-то здесь несколько лет не было.

– Пес-то получился солидный, такой грозный и брутальный.

– Он и вправду злобный, но без волчьего зуба, а это решило все. Батя ведь его и в яме под бороной держал, чтобы ведьме не достался, а она его играючи увела и к себе приручила. Отца же наказала, чтобы неповадно было.

– Наказала? Как?

– Мной, – усмехнулся Егорша.

– Это как?

Он отвернулся и тяжело вздохнул.

– Отец мной очень гордился, я же окончил школу с золотой медалью и физмат с отличием в Москве, поступил в аспирантуру. В общем, большие надежды подавал, а теперь посмотри на меня, – горько усмехнулся он.

– Ты закончил физмат? – искренне удивилась девушка.

– Да, представь себе, еще я владею тремя иностранными языками. В общем, это уже неважно. В то лето я как раз к отцу в отпуск приехал, а уехать уже не смог. Ведьма сделала так, что не могу я Глухово покинуть, от слова «совсем». Когда я из отпуска тогда уезжал, то мне в поезде резко поплохело, да так, что на первой же станции скорая меня сняла и сразу в реанимацию. Пока до больницы довезли, я уже в коме, сахар резко упал. Врачи меня вроде вытянули, сахар препаратами поднимают, а он все падает и падает. Они руками разводят, ничего понять не могут. Ну, вроде выровняли более или менее, домой выписали. Купил я глюкометр, затарился шприцами, лекарствами, и отец меня домой-то и повез. Чем ближе к дому подъезжаем, тем мне все лучше и лучше. А как до Глухово добрались – я как огурчик. Пожил я дома пару недель, каждый день сахар мерил, все отлично, даже упаковку с препаратом не распечатывал. А отпуск давно закончился, надо в Москву возвращаться. Сел я в поезд, и история повторилась, правда, на этот раз до комы дело не дошло. Засуетился я сразу, как только почувствовал знакомые симптомы. Снова больница и врачи в недоумении, но тут мне в голову подозрение и закралось, что неспроста это. В общем, когда меня выписали и мы с отцом до дома добирались, я через каждые десять километров мерил себе сахар. И что интересно, чем ближе к Глухово, тем сахар все больше выравнивается. Как только до деревни добрались, все в норме. Чудеса! Это Прасковья так отца наказала. Мне теперь из Глухово никуда. Я свою теорию проверял, на велике в разные стороны отъезжал и сахар замерял. Понял, что максимальное расстояние, на которое я могу себе позволить удалиться, это пятьдесят километров. Если отъезжаю дальше, то сахар начинает падать. Вот так я здесь и застрял, и все мои амбиции и мечты полетели к черту. В общем, озлился я на всех, в депрессию впал, начал пить, а что тут еще делать, ну и… Результат налицо. А отец с горя через год помер, вслед за матерью. Вот и живу я здесь как привязанный, а зачем и сам не знаю.