Ведьма и князь

Глава 1

944 год

Новгородское вече – это нечто особенное. Студневый[2] морозный воздух, толпа на площади, возбужденные споры, выкрики, толчея. Городские бирючи[3] то и дело принимаются стучать в било, призывая народ к порядку, однако общее оживление, возможность показать себя да высказать свои чаяния заводили толпу, и люди шумели, чего-то требовали, отталкивая один другого, чтобы ближе протиснуться к вечевой степени[4], где стоял прибывший в Новгород великий князь Руси Игорь Рюрикович.

Князя окружали бояре и старшины городских концов.

– Видишь, княже, каково дело тут, – говорили они. – Давно бы тебе следовало явиться в свою северную столицу да разобраться, что к чему. А то народ совсем ошалел от самоуправства.

Стоявший немного позади Игоря воевода Асмунд поглядывал на князя с опаской. Не нравилось ему спокойствие князя. Асмунд еще со времен Олега Вещего знал Игоря, знал его натуру: не в гневе он страшен, а когда вот так спокоен среди всеобщей сутолоки. За этой сдержанностью скрывается тихий гнев. А гневаться Игорю на новгородцев сейчас, когда он готовит новый поход и ему необходимо спокойствие внутри державы, никак нельзя. Поймет ли это князь? Без мудрых советов жены, княгини Ольги, он мог порой и норов показать. А это сейчас ох как некстати.

Новгородцы же словно чуяли все. Вообще здесь, на севере Руси, люд был бойкий, шумливый. Не боялись и князю свое недовольство высказывать, указывая на то, с чем не согласны. Кричали так, что только пар летел из открытых глоток в морозном воздухе:

– Пошто нам в пояс кланяться варягам пришлым да мыта[5] с них не брать?! Неужто ты, князь, удумал варягов над словенами[6] поставить? Позабыл, что именно мы, словене, отца твоего некогда к себе покликали править на наших условиях? И если не по нам что будет – можем и за моря прогнать. Бывало уже такое, старики сказывали.

– А пошто мерянские и чудские племена[7] от дани освободил? Такого и Олег себе не позволял. И что же это получается, братцы? Теперь любой чудин белоглазый себя едва ли не выше новгородца почитает, раз воля ему дана!

– Верно! Князь все богатство Руси в Киеве копит, только запамятовал, поди, что именно здесь, в Новгороде князья-то поднялись. И Рюрик Белый Сокол, и Олег Вещий. Да и сам ты, князь, не тут ли родился, не тут ли тебя растили, берегли, чтобы ты потом родину-то позабыл, думая лишь о Киеве?

Игорь возвышался над толпой, озирая ее соколиным взором. И только то, как он сжимал пояс из наборных блях, опоясывавший полушубок, выдавало его напряжение. Внешне же Игорь оставался спокоен. Синие глаза его быстро перебегали с одного лица на другое, ноздри тонкого носа трепетали. Из-под пышной черно-бурой лисьей шапки на плечи князя падали слегка волнистые длинные волосы под цвет чернобурки – темные, с обильной проседью, короткая холеная бородка была тронута сединой. Был князь Игорь высок и статен, широк в плечах – перед таким впору стан гнуть да скидывать шапку, а он стоит перед толпой разгоряченных новгородцев, как юнец, которого отчитывают.

За Игорем, едва ли не посмеиваясь довольно, стоял его родич Псковский князь Володислав, женатый на сестре Игоря Предславе. Предслава родилась уже от второго брака его матери Эфанды, вдовы Рюрика. Сам же Володислав происходил из местных, кровь в нем была словенская, а Псковское княжество получил вместе с рукой Предславы. И был Володислав честолюбив сверх всякой меры, мечтал даже, чтобы недовольные Игорем новгородцы вообще прогнали варяга, и тогда придет время Володислава встать над Северной Русью, вокняжиться с родом своим на веки вечные.

– Что ж ты молчишь, Игорь-князь? – чуть тронул князя за плечо Володислав, поглядывая на рослого Игоря снизу вверх. Ростом Предславин муж не вышел, зато спеси – хоть отбавляй. В голосе дерзкие интонации проскальзывают: – Отвечай людям, когда всем миром за обиды спрашивают!

Игорь только плечом повел, сбрасывая руку родича. Шагнув вперед, поднял десницу[8]. И вече, шумевшее до сего момента, вмиг стихло, как отхлынувший от берега прибой.

– Глоток у вас много, новгородцы, – начал князь, – спрашивать можете и до сумерек. Мне же каждому отвечать недосуг, да и не княжье это дело. Вот вы скликали вече, меня к ответу призываете, а только о том не подумали, что уже немало лет живете в мире и покое, забыв, как прежде те же варяги били вас, как сами родами на роды шли, не ощущая над собой сильной власти. А ныне, получив мир и порядок, норовите над властью подняться да с князей своих спрашивать. Могу ли я вас за то к ответу призвать да покарать, как некогда князь Олег карал за своеволие? Отвечу – мне это раз плюнуть. Однако, несмотря на все укоры, не забыл я, что родина моя тут. Потому и отвечу. Вы недовольны, что на этот год я варягов беспошлинно впустил? В том больше мне да казне государственной убыток, а то, что вы в торге своего не упустите, – и у ведунов гадать не надо. А мир с варягами да и приток их нынешний на Русь нужны мне теперь особенно. Сами знаете, что рать собираю, варягов кличу под себя, дабы за былые поражения и обиды с ромеями[9] поквитаться. Потому и северные племена не тронул. Мор и недород у них был прошлым летом, а им подняться надобно. Да к тому же хочу ими дружину свою пополнить, ибо земли на полудне[10] после походов обезлюдели, воев не стало, а рать все одно собирать надо. Причем большинство витязей для дружины я не в Новгороде, а под Смоленском собираю. И уж если смоленцы терпят их постой и не жалуются, то отчего же вы, люди моего родного города, бучу учиняете да поклеп на меня возводите, причитая, как старухи у колодца над разбитым кувшином?

Вече притихло, слушая, как князь перед ними отчитывается да в свои государевы дела посвящает. Со своего места Игорь видел внимательные глаза, море торсов и высоких меховых шапок, видел пар, поднимающийся над присмиревшей толпой от дыхания множества людей. Нет, он все же любил свой народ, по недомыслию дерзкий и строптивый, однако уважительный и понимающий, когда с ними говоришь по-хорошему.

Асмунд за его спиной даже одобрительно крякнул. Ишь, укротил свой норов Игорь Рюрикович, а то Асмунд уже побаиваться начал, как бы в ярости не повелел разогнать толпу нагайками. Но тут все дело испортил Володислав Псковский.

– Пусть-ка лучше князь поведает нам, отчего он все о походе на Царьград думу имеет, когда городам нашим не победы и войны, а мир да торг с ромеями нужны.

В толпе тотчас загудели. Игорь быстро оглянулся на Володислава.

– Что-то не припомню, чтобы много стругов от Пскова на полдень в прошлые годы хаживало. Вы все больше в Варяжское море[11] устремляетесь. С варягами же у нас ныне мир, как никогда ранее. Это ли вам не любо?

Но по толпе уже пошел ропот:

– Наш удел князя не волнует. Все на полдень рвется. А в Новгород, бывает, и не явится в какой год. Что князю нужды наши, если ему Киев люб?

Игорь даже ногой в посеребренном сапожке топнул.

– Во имя всех богов!.. Али совсем у вас разум помутился, новгородцы! Как же я про вас не пекусь, как не почитаю вас, если сына своего старшего вам в князья дал?

Кажется, против такого и сказать ничего нельзя, да только потупились люди на вечевой площади, переглядываться стали. Наконец вперед вышел старшина одного из городских концов.

– Говоришь, княже, ты вроде все верно. И мы учли твою волю, когда ты над нами сына своего Глеба князем поставил. Да вот не ведет себя с нами как князь Глеб Игоревич. Уж мы и послов к нему засылали, и на пиры-братчины кликали, и ни разу вече не созывали, не поставив его о том в известность. Но только нет ему дела до Новгорода. Живет князь Глеб у себя в Городище[12], а к нам и носа не кажет. То с христианами дела водит, постится да молится, а то чародейкой некой увлекся, слушает во всем эту Малфриду, забыв ради нее как христиан ранее почитаемых, так и нас, народ свой. Вот и приходится нам чаще к Володиславу Псковскому обращаться, если нужда придет. И порешили мы тут…

Говоривший замялся, оглянулся на толпу. И приободрясь от устремленных на него взглядов и согласных кивков, продолжил:

– Станем челом тебе бить, княже, да просить, чтобы Глеба оставил в покое с его чародейкой. Нам же иного князя дай. Володислава того же. Родич он как-никак твой, оттого и обиды тебе в том не будет. Так ли говорю, новгородцы?

В толпе одобрительно загудели, раздались возгласы:

– Володислава на княжение! Володислава и княгиню Предславу. Любы они нам!

Асмунд покосился на Володислава, заметил, как тот бороду оглаживает, словно хочет скрыть довольную улыбку. Не иначе как сам и научил народ, о чем с князем на вече говорить. А потом и другая мысль пришла воеводе: о какой такой чародейке люди бают? Неужто о той, которая… И задохнулся, поняв, что это для Игоря может значить.

Игорь же стоял, будто онемев. Вече шумело, а он застыл, глядя прямо перед собой. Потом медленно стал поворачиваться к Володиславу. Тот подбоченился, выдержал смятенный взгляд князя Рюриковича.

– Что скажешь народу, княже? Люди ответа ждут.

– А?.. Что?.. – словно приходя в себя, отозвался Игорь. И спросил совсем о другом: – Кто эта Малфрида, о которой упоминали?

Володислав только задвигал темными бровями, соображая, что князю надо. Малфрида? Ну да, есть такая, ответил. Али Игорь в Городище по пути в Новгород не заезжал? Там бы ему многое поведали: и отчего это князь Глеб христианство свое оставил, и отчего пиры-братчины новгородские пропускает, на Думу его и калачом не заманишь. И если прежде его христиане к смирению призывали, то потом явилась эта чародейка Малфрида, заворожила, завлекла…

Володислав не договорил, попятился, когда князь вдруг схватил его за меховой ворот, притянув к себе.

– Так Малфрида в Городище?

Народ снизу наблюдал, как до этого державшийся спокойно князь вмиг изменился в лице и, не простясь с людом, не ответив на последнее столь важное прошение, вдруг кинулся прочь, велев подвести коня.

Уже позже Володислав спрашивал у Асмунда:

– Что это князь как белены объелся, едва про Малфриду узнал?

Асмунд задумчиво покручивал длинный светлый ус.

– Два года тому была у князя некая лада[13], Малфридой прозывалась. Кто такая, откуда? Никто не ведает. Да только была она нашему князю, что солнышко по весне. Все нарадоваться на нее не мог, наглядеться не успевал. Крутила она им так, как даже княгине Ольге не удавалось. Вреда в том особого не было, если не брать в расчет, что негоже князю да мужу в летах настолько девкой увлекаться. Ну а после сгинула эта Малфрида, как и не было ее. А князь затужил. Пил много, тосковал. Потом прошло. Да видать, не совсем: как только услышал имя Малфриды, так и кинулся ее искать. А эта Глебова Малфрида, она кто?

Володислав больше не слушал. О другом думал. Он-то уже размечтался княжью шапку примерить, с народом толковал, уговорились почти. А тут Игорь умчался, так ничего и не ответив. Может, вече и без князя выберет себе угодного? Да только люди, озадаченные странным поведением правителя, уже начали потихоньку расходиться. В пылу они свое князю высказали, пар выпустили, теперь же все больше о повседневных делах заботились – о кузнях оставленных, торговых лотках. Студень – не тот месяц, чтобы годящиеся для трудов дни понапрасну терять. Пошумели, покричали, душеньку потешили – теперь самое время и о делах вспомнить. Володислав хмуро глядел на них, понимая, что подходящий момент упущен. Что ж, он еще своего добьется. Отступать не намерен.

А Игорь тем временем уже подъезжал крупной рысью к частоколам Рюрикова Городища. С дозорной вышки князя заметили еще издали, поспешили отворить ворота. Игорь быстро въехал во двор, бросил поводья подскочившему холопу, огляделся. Здесь немало изменилось со времен его детства и отрочества, только возвышавшаяся в центре двора обширная хоромина осталась почти такой, как ее еще при Рюрике возвели: из мощных бревен, посеревших от времени, под двускатной дерновой крышей с резными головами драконов под стрехами. Но вокруг уже виднелись разные постройки позднейших времен: галерейки с резными столбцами, крылечки с шатровыми навершиями. На одном из таких крылечек князь заметил свою невестку, варяжку Сфандру.

– Где Глеб? – сразу спросил он, поднимаясь по ступеням и на ходу стягивая расшитые перчатки.

– С утра отбыл на капище в Перынь[14].

– А эта… чародейка Малфрида, с ним?

По красивому холеному лицу княгини Новгородской промелькнула досада.

– Как же! Одни боги знают, куда она отбыла пару седмиц[15] назад. Глеб же покоя себе не находит. Вот и отправился к ведунам расспросить, отчего лада его негаданная сгинула невесть куда перед самыми днями Корочуна[16]. Глеб с той поры все мается.

И Сфандра, откинув на спину длинную белую вуаль головного покрывала, начала подниматься в хоромину, однако тесть удержал ее.

– Погоди, Сфандра. Расскажи мне об этой чародейке. Кто она да откуда? Какова из себя?

Невестка глянула на князя исподлобья. Понятно, ей не больно мила была новая зазноба мужа. Ответила угрюмо:

– А леший ее знает! Кто говорит, что она из варяжьего племени. Это судя по имени. Ну а некоторые бают, что из финнов. Волосы у нее светлые, челка над бровями, как у финских баб. Глаза же черные, аки ночь темная. Но что сила в ней особая есть – все заприметили. Она даже Глеба моего сумела от христиан отвадить, что до нее никому не удавалось. Если прежде он только ими и жил, все постился да поклоны бил перед иконами, то по воле бойкой Малфриды всех выгнал, даже амулет с крестом подальше забросил.

– Так она полюбовница его? – невольно повысив голос, спросил Игорь. Рванул ворот у горла, так что отлетела золоченая застежка.

Стоявшие неподалеку дворовые оглянулись на громкие слова князя, даже тиуны[17] приостановились, посмотрели с интересом. Игорю же было все едино. Дышал тяжело, с дрожью.

Но Сфандра – умная баба – не захотела перед челядью семейные дела обсуждать, сделала жест, приглашая с собой в дом. Там, в пустующей по нынешней поре гриднице[18], села у заиндевелого окошечка, расправила меховую оторочку на полудлинном утепленном свитке[19].

– Вот теперь, батюшка, и поговорим ладком. Спрашивайте.

Игорь чуть поморщился. Не нравилось ему, когда невестка называла его «батюшкой». По обычаю, конечно, так и полагалось обращаться к отцу мужа, но не для того Игорь столько лет воду чародейскую, живую и мертвую, пил, чтобы ему на годы его указывали. Чего таиться, седьмой десяток уже ему подходил, да только тот, кто чародейскую воду пьет, не стареет. Вот и было князю Игорю на вид не более тридцати с лишним, лишь седина ранняя, еще в отрочестве появившаяся, зрелости придавала. Поэтому и называли его в народе Игорем Седым, а еще чаще Игорем Старым. Но все равно выглядел Игорь ненамного старше миловидной невестки. Ей-то самой сколько? Около тридцати. Но и она, как все в семье князя, воду живую пьет. Потому и бесплодна, ибо чародейская вода, придавая сил и молодости, несет с собой бесплодие. Хотя, может, и не все так… Сфандра и лицом мила, и румяна, синеглаза, да только Глеб не больно-то жену жалует. По молодости лет мало в нем было мужской силы, потом христиане внушили, что лучше блюсти чистоту и жить с супругой как с сестрой, посвящая себя только Богу. Теперь же… Игоря особенно интересовало, что теперь.

– Глеб, как я слышал, христиан со двора прогнал. Так? Значит, вспомнил покон[20] предков и должен мужем тебе стать, как полагается. Спите ли вместе?

Сфандра чуть повела плечиком, обтянутым свитком с золотыми узорами. Щеки ее вспыхнули румянцем, но потом даже побелели.

– Я верная жена Глебу, батюшка. И если он пожелает, я свой супружеский долг исполню. Да только он, кроме Малфриды этой, никого знать не хочет.

– И он… Глеб-то… С Малфридой, что ли, любился?

У князя даже рык в голосе пробился, задышал тяжело, брови гневно сошлись к переносице. Ждал ответа, как приговора.

Но у Сфандры только глаза злорадно сверкнули под полуопущенными ресницами.

– Как же! Нужен он ей больно. Да ей никто не нужен. Только власть свою и ценит. А водила она Глеба, как козла на поводу. Даже челядь посмеивалась.

В голосе невестки явственно слышались злые интонации. Да и как не злиться, если муж, едва замечающий свою прекрасную варяжку-княгиню, при появлении той Малфриды прямо светился весь, голос дрожал. И все, что чародейка прикажет, кидался исполнять. Сфандра же, как княгиня и законная жена, попробовала было поставить на место Малфриду, спесь сбить да место указать, однако обычно смиренный Глеб едва ли не за кнут схватился, защищая возлюбленную. Той даже вмешаться пришлось, заступаться за обидчицу. Вот и приходилось после этого Сфандре ублажать Малфриду, заискивать перед ней. Да что ей, христиане, и те перед кудесницей трепетали, но она все равно их невзлюбила, велев Глебу гнать со двора. Прямо в ночь, сказала, что иначе ноги ее больше в Городище не будет. И Глеб повиновался. Только зря усердствовал. Была Малфрида – и сгинула. Одно слово – чародейка. В Городище тогда и ворот не отворяли, а она исчезла, будто ветром сдуло.

Рассказывая все это, Сфандра невольно подивилась, как внимательно слушает ее речь Игорь, как смотрит пристально. Она и не припомнит, когда тесть ей столько внимания уделял. И догадывалась: в Малфриде все дело. Вот чародейка проклятая!.. Хотела даже высказать свое суждение о Малфриде, но тут разговор князя с невесткой был прерван звуками со двора. Слышалось, как гудят в рожок, гомонят люди, ржут лошади.

Сфандра сразу поднялась, поправила подвески-колты у висков.

– Видать, князь Глеб прибыл. Что ж, пойду распоряжусь насчет вечерней трапезы.

Спокойная и величественная, Сфандра осталась госпожой в Городище, ее ничем не выведешь из равновесия. Игорь же волновался, не зная, чего ждать от сына. И то, что они с Глебом по одной бабе сохли… Постаравшись взять себя в руки, Игорь степенно вышел на крыльцо.

Его первенец Глеб стоял посреди двора поникший, плечи опущены, богатый плащ на меху сбился на сторону, свисает жалко. И выглядел Глеб таким потерянным…

У Игоря невольно кольнуло сердце – не от жалости, с досады. И почему боги послали им с Ольгой такого сына? Вот младший княжич Святослав, что в Киеве с княгиней остался, хоть и малец еще, а уже видно – настоящий князь будет. Этот же… Ни рыба ни мясо, все бы им кто-то руководил. То отец, князь русский, то христиане хитрые, потом Малфрида. Но, видимо, не сладилось что-то у Глеба с ней, раз так угнетен. И это, как ни странно, обрадовало Игоря.

Заметив, что Глеб смотрит на него, Игорь жестом велел сыну приблизиться. Тот повиновался. Шел через двор, такой же поникший, головы не поднимал, мел по снегу съехавшим плащом…

Они проговорили до глухой ночи. Пустая просторная гридница, чадящая плошка с огнем на длинном столе, бревенчатые стены, на которых развешаны пушистые шкуры, ветвистые лосиные рога, щиты, скрещенные копья. Хорошо, что Глеб хоть иконы снял, отметил князь, и не пялится больше со стен сурово христианский Бог, писанный по византийскому образцу, – темноглазый, со сросшимися бровями. Но Глебу от этого неуютно.

– Все поменялось в моей жизни, я во всем разуверился, отец. Холод и пустота завладели душой моей. Думаю, может, снова позвать христиан? Знаю, тебе это не любо, однако они всегда добры со мной были, учили милосердию, вере своей учили, на путь истинный наставляли. Я с ними себя нужным чувствовал, силу некую ощущал…

– Ты бы лучше вспомнил, для какого дела тебя в Новгороде поставили, – резко оборвал сына Игорь.

Великий князь Руси сидел от Глеба по другую сторону стола с крытой вышитым сукном столешницей. Рядом с сыном он выглядел витязь витязем – очи сверкают, стать горделивая. Возвышался над слабым сутулым Глебом, как утес. У сына же лицо рано постаревшее, круги под глазами, жиденькие волосы зачесаны наверх, открывая длинные залысины.

– Тебя я княжить в Новгороде поставил, – произнес Игорь, – а ты так правил, что новгородцы сегодня хотели скинуть тебя да просили князем к себе этого зарвавшегося Володислава.

Глеб только пожал плечами.

– Может, это и к лучшему? Дядька Володислав и тетка Предслава всегда Новгородом интересовались, меня к действию побуждали, ругали даже, что дела забросил.

– И поделом тебе, соколик. Ишь, что удумал – христианам во всем потакать! Слышал, ты даже церковь их в Новгороде возводить начал?

Глеб вздохнул.

– Где-то они теперь? Вот погонят меня новгородцы – уйду к ним. Стану жить в дальних пределах, где Иисуса Христа почитают, где люди хотят изменить мир к лучшему. Чтобы вражда прекратилась, чтобы милосердие снизошло на земную юдоль.

Игорь, запустив пальцы в седую шевелюру, смотрел из-под руки на сына. Этот все о христианах. Игорь не считал христианство чем-то вредным, однако полагал, что достойные люди невосприимчивы к подобным побасенкам. Те же, кто поверил россказням о распятом Боге, – слабы и не стоят того, чтобы о них беспокоились. И Игорю было горько, оттого что его первенец Глеб оказался из таковых – слабых. Но ведь изгнал он все же христиан, хоть и по воле Малфриды! И князь спросил:

– А как Малфрида опять к тебе придет?

Глеб сразу встрепенулся, глянул на грозного отца ожившим взглядом. Игоря это гневило.

– Забудь о ней. Уж лучше с христианами…

Даже сплюнул с досады. И отчего это краса Малфрида его сына выбрала? Отчего не вернулась к нему, к Игорю? Уж он бы для нее… Ветру бы дунуть не позволил.

– Иди, Глеб, – как-то устало проговорил Игорь. – И помни: первое твое дело – помогать мне над Северной Русью стоять. А не справишься… Пеняй на себя. Я сам отдам тебя твоим жалким христианам!

Глеб вжал голову в плечи, выскользнул бесшумно. Игорь остался на месте, вспоминая, о чем ему сын поведал. О том, как этой осенью, будучи на охоте, Глеб отстал от спутников, заплутал по бездорожью и неожиданно выехал на лесную прогалину, где увидел странную картину: среди деревьев стояла рослая статная девица и кормила с руки сбежавшихся к ней лесных ланей. Зверье дикое к ней шло, словно к своей хозяйке. Лани те же, потом барсук появился, едва не о ноги терся, будто кот домашний, зайцы подбегали без страха. И так эта картина Глебу глянулась, что он застыл на коне, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть дивное видение. А девица вдруг его по имени окликнула, поманила рукой. И такой пригожей вдруг ему показалась… Позже люди говорили, что не больно она и красива – нос с горбинкой, лицо худое, щеки впалые, рот большой, губастый. Ту же Сфандру многие краше находили. Да только стоило Малфриде на кого внимание обратить, как тот сразу же попадал под ее очарование.

Игорь это понимал. Не забыл еще, как сам терял разум от чародейки. Ну, правда, в том, насколько она чародейка, он очень сомневался. По рассказам ее выходило, что она и с нежитью лесной знается, и Cмока-змея видела, и Ягу, летающую на помеле, даже с мавками дружбу водила. Слушать о том Игорю было интересно, да и рассказчицей Малфрида была получше иных кощунников[21] известных. Однако кроме россказней чудесных, ничем колдовским Малфрида себя не проявила. Вот только когда обнимала она князя… Дух захватывало! Жить да радоваться хотелось, любить так, как и в юные годы не получалось. Может, и впрямь Малфрида кудесница? Но одно Игорь понял: с ней у него любое дело ладилось, любое начинание успешным выходило. Так, по ее подсказке, он сумел вновь увлечь народ планами о походе на Царьград, снова стал войска собирать. Да и с хазарами мир заключить получилось, а там, словно по воле Малфриды, год урожайный вышел, люди повеселели, песни петь начали, в долю лучшую верить, князя славить. Да и самого князя радость не покидала, вера в то, что все по его разумению получится. Ольга, та его подле себя удержать хотела, доказывала, что казна опустела после походов, что люд ропщет. Малфрида же иное говорила, а как скажет что, так по тому и выходило. Была в ней все же некая сила…

Игорь понял все это, когда Малфрида вдруг исчезла из его жизни. Как сейчас ушла она от Глеба, так же и тогда таинственно пропала. С утра была с князем мила да приветлива, даже вышла проводить, когда он за данью в мерянские пределы отбывал, а потом люди и объяснить не могли князю, как исчезла его лада, когда за ней такой надзор был, когда каждому ее слову повиновались, услужить желали. Асмунд, сперва ворчавший на Малфриду за самоуправство, и тот со временем смирился, даже дела князя с чародейкой обсуждал. Но именно из-под опеки верного Асмунда и ушла Малфрида. А куда? По велению князя Игоря где только ее ни искали. Но ни в городах, ни в весях и селищах никто ничего не мог о ней поведать. И вот она появилась снова…

Князь вздохнул. Огонек в открытой чашечке глиняного светильника перед ним почти погас. Заметался на самом донышке, вспыхнул на миг и потух, осветив напоследок гридницу желтоватым пламенем. Игорь остался сидеть во мраке. Слышал отдаленные звуки: перекличку стражей на стенах Городища, слабый гул голосов в людской, шаги охранника в сенях, различил даже крик вылетевшей на охоту совы. И еще шорох в подполье, словно крыса скреблась по закромам. Ночь. Князю следовало бы уже идти к себе почивать. Что толку в потемках сидеть?

Игорь встал. Хоромину в Городище он знал как свои пять пальцев, шел в потемках, не велев осветить себе путь. Поворот бревенчатой стены, потом крутая лестница наверх, под рукой знакомо угадывается резьба перил. В опочивальне князя было тепло. Здесь не так давно ввели новшество: печь каменную с вытяжкой, чтобы дым выходил в трубу, не скапливаясь под сводом. Но темень тут такая же, как и везде в тереме в позднюю пору. Игорь не стал звать челядинца, чтобы тот принес свечу да разостлал ложе. Сам справится. Нащупал на полке в углу глиняную лампу с носиком, достал из сумы у пояса огниво – темная полоска железа, изогнутая в сплющенное кольцо, холодила его ладонь. Сейчас чиркнет по ней кресалом. Но что-то не выходило: при ударе искры сыпались, но сразу гасли во мраке. Игорь даже ругнулся тихо. И тотчас… Показалось или впрямь кто-то засмеялся приглушенно?

Масло в лампе вдруг вспыхнуло словно само по себе, да так высоко и ярко, что князь даже отшатнулся. И в этот миг кто-то и вправду сзади весело рассмеялся.

– Что, напугала тебя?

Голос был низкий, со знакомой легкой хрипотцой.

Игорь медленно, нарочито медленно, повернулся. Глядит – на полу в углу она, Малфрида.

Девушка сидела, обхватив одной рукой колени, другой же помахивала в воздухе, будто сбивала пламя. А ведь и действительно было похоже, что мелькнуло красноватым у нее между пальцами. Но Игорь об этом не думал. Просто смотрел на нее… Узнавал.

Все те же толстые светлые косы, переброшенные на грудь, а вот над темными глазами волосы обрезаны ровно, как в северных племенах девки подстригают. На груди, там, где расходятся края темной шубейки, видны костяные амулеты, согнутые колени обтянуты длинной одежкой из светлого сукна, обшитой по краю подола бронзовой извилистой проволокой. Поглядеть – так и впрямь финка али чудская девка. Будто и ничего особенного в ней, только показалось князю, что глаза ее темные странно отливают мерцающей желтизной. Свет ли отражают или светятся из глубины? Он и не заметил, когда мерцание погасло.

Игорь долго смотрел на нее, стремясь успокоить бешеный стук сердца. Потом спросил намеренно грубо:

– Отчего, как собака, в углу жмешься?

– Да вот сижу, тебя поджидаю. Аль не рад?

«Еще как рад!» – хотелось крикнуть Игорю, но смолчал. Когда-то она сама его покинула, страдать заставила. Теперь же сына его родного пленила, не подумав, как отец к этому отнесется. А ведь знала, поди, как разыскивал ее князь. Эта странная девка много чего знала.

– Кто впустил тебя ко мне?

– А никто. Сама захотела и пришла. Мне другие не указ.

Все та же своевольная, горделивая Малфрида, столь не похожая на прочих баб. Но тем и была она мила князю, тем приворожить к себе сумела. Вот уж действительно – приворожить.

Игорь поправил ярко горевший фитилек лампы, зачем-то разгладил на столе складки скатерти. Потом молвил негромко:

– В опочивальню ко мне стражи кого попало не пускают.

Али усыпила всех?

Она стала смеяться – неслышно, легко.

– Догадался, княже. И впрямь усыпила. Слышишь, какая тишина?

Вокруг действительно было непривычно тихо. Ни одного человеческого голоса, только вдали, как и раньше, кричит ночная охотница сова. А в самой хоромине будто вымерли все.

– Ты мне голову своими волховскими россказнями не морочь! – сказал князь, усаживаясь в большое деревянное кресло у двери, словно загораживая Малфриде выход, опасаясь, что улизнет. – Наслушался я тебя уже вдосталь. Ответь-ка лучше, пошто меня тогда оставила? Иль не мил стал?

Игорь и себе боялся признаться, как страшится ответа девки. Она же поднялась, перекинула одну косу на спину, теребя кончик другой быстрыми пальцами. Ни дать ни взять обычная дворовая девка, убоявшаяся сурового тона владыки. Да только у дворовых девок нет такой горделивой осанки, нет привычки так надменно вскидывать подбородок.

– Как такой сокол, как ты, немилым может стать? Нет, княже, по другой причине ушла. А поймешь ли… Просто почуяла, что пришло мое время идти учиться. Я ведь мало чего знала, вот и захотелось науку ведовскую постичь.

Игорь покосился на ярко горевший в лампе огонь, который не он зажег, и отчего-то мурашки прошли по спине. Но показывать свой страх он, князь, не имел права. Да и верить не желал. Все это страсти, какими старики молодежь любят пугать. Поверить в них умудренному годами Игорю было так же нелепо, как уверовать в христианского Бога. Ну да, конечно, он знал, что где-то существуют Ирий[22], небесные божества, Перун-Громовержец. Принимал Игорь в расчет и то, что леший может водить в лесах по бездорожью путников, водяной тянуть в темные глубины, да только вся эта нежить, если и существовала где-то, людей опасалась. И чем меньше о ней думаешь, тем больше силы в себе удержишь. Хотя вот Перун… Нет, князь Руси Игорь Старый ни в один поход не отправлялся, не принеся Громовержцу жертву, никакое дело не начинал, не погадав прежде у ведунов. Однако это было всего лишь данью старым обычаям, поэтому не больно волновало. Человек могуч своей силой да уверенностью, а все это колдовское… Если и есть что-то необъяснимое – взять ту же воду чародейскую, живую и мертвую, – думать об этом себе же во вред. Отвлекает от насущного, ослабляет.

– О чем задумался, княже?

Малфрида чуть склонилась к нему, заглядывая в глаза.

– Я правду говорю: уходила учиться. Я ведь умелая, а многое позабыла, да и силы свои, любясь с тобой, растеряла. А как отбыл ты за данью, я и почувствовала: вернуть свое умение хочу и новые знания получить. Вот с тех пор и ходила по священным рощам и ведовским местам, спускалась в чародейские пещеры да науку волховскую у мудрых ведунов постигала, училась ею пользоваться. Много нового мне узнать удалось. И как финские колдуны погоду вызнают да бури насылают, и как грозный Укко[23] град собирает в тучах грозовых. Даже птицу Гамаюн[24] однажды послушать довелось, пока та, чуткая, не упорхнула, не успев донести до меня все, о чем знать хотелось. Однако то, что к тебе мне пора возвращаться, – поведала.

– Ко мне али к сыну моему?

В голосе князя теперь отчетливо слышались ревнивые нотки. Но это понравилось Малфриде, она вновь стала смеяться. Даже повалилась, хохоча, на пышные перины ложа, болтая ногами в расшитых зубчатыми мерянскими узорами чеботах[25]. А потом резко смеяться перестала. Приподнявшись, смотрела на князя своими огромными темными глазищами, дышала еще тяжело.

– Ты, Игорь пресветлый князь, в мое волховское умение никогда не верил, а то сказала бы тебе, что прибыть к Глебу-княжичу означает для меня тебя найти. Тебя-то где носило по всей Руси? Разве угналась бы за тобой? О том же, что ты сына навестишь этой зимой, я вызнала. Да и надо было отогнать от Глеба христиан поганых. А то они вообще все чародейское в этих краях развеяли бы.

Игорь смотрел на нее, видел ее необычное лицо с интересными впадинками под скулами, видел яркий влажный рот. И такое желание его вдруг охватило, что даже в висках застучало. Не забыл еще, как это с ней… Как это ее… Однако сдержался. Спросил:

– Тебе-то что за беда от христиан? Они безвредные.

– Ну, это как сказать. Сами они, может, и ничего собой не значат, а вот вера их многое вокруг изменить способна. Потому и велела их прогнать.

– И Глеб мой тебя послушал? Никого не слушал, а тебе поддался?

– Да.

Игорь вдруг быстро подошел к ней, схватил за косу, притянул, так что лица их почти вплотную одно к другому оказались.

– А что обещала за то Глебу?

– Себя!

Игорь едва не рыкнул от гнева, Малфрида же рассмеялась. Мягко отстранив князя, стала говорить, что обманула Глеба, что не люб он ей, только помочь ему хотела да жизнь его болезную продлить, когда, разуверив его в словах христианских проповедников, заставила чародейской водицы испить. А ее она для князя Глеба сама в чаще лесной отыскала. Не так и много ее тут, в северных землях, но уж она постаралась добыть, заговорила на хранение да сцедила в долбленные из тыквы бутыли. Ну и Глеб не устоял, когда мертвой водой его омыла, а потом с заговорами живой водой напоила. Хоть хворобы вечные Глебовы отогнать смогла. Но разве Игорь и сам не заметил, что Глеб лучше выглядеть стал?

– Я заметил только, что по тебе он сохнет, – буркнул князь, отходя от Малфриды.

Они помолчали. Где-то по-прежнему кричала сова, гудел огонь в печи, тихо было так, что впору поверить во все небылицы чародейки. Положив руки на стол, Игорь всем телом оперся на сжатые кулаки. Много разных чувств бродило в его душе. Вот, думал, обниму сейчас ее, как раньше, зацелую до дрожи, покрою собой… Но отчего-то и подойти боялся. Боялся той власти, какую Малфрида всегда над ним имела. Как и над сыном его. И даже с каким-то злорадством поведал ей, что Глеб вновь о христианах помышляет. Что ж, выходит, и не так сильна ее власть над сыном?

Это Малфрид е не понравилось. Притихла огорченно, задумалась. Потом попросила:

– Сделай, как я скажу, княже. Вели гнать из земли Новгородской христиан пришлых, а тех из местных, кто речам их прельстительным поддался да крест на шею повесил, вели задавить налогами. Здесь, в Новгороде, как я проведала, принявших христианство немало, вот и будет тебе дополнительный прибыток в казну. А там, глядишь, и не захотят люди распятому Богу поклоняться, зная, какой оброк с них возьмут за веру. Но ты сделай, как велю, князь. Поверь мне, ибо я никогда еще тебе дурных советов не давала. Помнишь ли?

Да, Игорь помнил. Именно по совету Малфриды он решил сделать в Киеве стольном иудейский квартал, а это принесло мир с Хазарией могучей[26]. По совету той же Малфриды Игорь решил освободить от налогов торговых варягов, отчего их немало явилось на Русь, он смог набрать новую рать и после неудачных походов на Царьград усилить русское войско. Так же некогда Малфрида отсоветовала ему примкнуть к походу большого отряда варягов, уходивших на далекий полдень к Каспию, на страну Арран[27]. А Игорю тогда страсть как хотелось присоединиться к той рати, дабы победами на берегах Каспия прикрыть свое позорное поражение под Византией. Прямо горел идеей этого похода, уже и собирать дружину велел, но Малфрида отговорила. Игорь послушался свою чародейку, но одно время все же кручинился, особенно когда Малфрида пропала внезапно, а весть о победах на Каспии легкой птицей долетела до берегов Днепра. Однако потом… Полегли варяги в том походе, даже следов не осталось. А тех, кто выжили, погубили болезни[28]. Игорь же, оставшись на Руси, уцелел, да войска свои пополнил с тех пор.

Вот и выходило, что не зря тогда Малфриду послушался.

– Да, ты никогда мне дурного не советовала, – согласился Игорь, задумчиво водя пальцем по выпуклым узорам наручня. – Но советы твои, как и советы суложи[29] моей Ольги, все к одному сводятся: сиди дома, князь, забудь о походах да о славе. Только тяжко мне от того. Душа болит. Люди вон Олега Вещего по сей день славят, а обо мне что скажут? Какие песни споют гусляры о походах моих?

Малфрида внимательно поглядела на сникшего князя, потом подошла, приобняла за плечи, в глаза заглянула участливо.

– Ой ли, князь? Не ты ли дикое племя пришедших из степей печенегов отгонял от Руси? Не ты ли удержал восстававших против тебя северян и радимичей? Я уже молчу… – отчего-то вздохнула протяжно, – молчу уж о том, как ты вольное племя древлян после смерти Олега под себя заново взять сумел.

Игорь, чувствуя ее близость, ее ласку, взволнованно задышал. Сдерживался, не желая показать строптивой девке, как его тянет к ней, какую власть она над ним имеет. Потому и отстранился, молвив сурово:

– На Руси, Малфрида, знаешь, какие песни сейчас поют? Что не столько я, сколько мой воевода Свенельд смог древлян удержать в Руси. Мол, он и нежить древлянскую побил, и чародеев их разогнал, даже змея-ящера ужасного трехголового одолел в жестоком единоборстве[30].

– Свенельд! – страшным голосом вдруг вскричала Малфрид а и так резко выпрямилась, что косы ее отлетели за спину, стукнули амулеты на груди. А глаза так и полыхнули. – Все Свенельд проклятый!

Она заметалась по опочивальне под удивленным взглядом князя. Тот даже усмехнулся в бороду.

– Ох, погляжу я, больно не любишь ты воеводу моего Свенельда. А ведь певцы-кощунники вещают, что он самый удачливый из всех, кто под моей рукой ходит. И племя уличей[31] покорить сумел, и со степняками бьется лихо, да и древляне присмирели у него.

Малфрида продолжала метаться. Потом неожиданно остановилась так, словно налетела на невидимую стену. Пробормотала негромко:

– Варяг Свенельд… Варяг Свенельд. Гад заговоренный! Помню, как поведали мне, что связаны мы. Что его гибель и меня сгубить может. Как же отвязаться от связи той роковой?

Игорь не разобрал ее слов. Стал спрашивать, но Малфрида уже сама к нему шагнула.

– Вот что, княже, неспроста я к тебе пришла в этот раз. Я гадала о тебе: по звездам гадала, по горящему огню, по птичьему полету и по жертвенной крови. И вижу, что пришел час, когда прославишься ты и станешь знаменит даже более Свенельда. Так что хватит советы княгини своей и послушных ей волхвов слушать да по мирным племенам разъезжать, дань собираючи. Но скажи мне: тешит ли еще тебя мысль с ромеями за прошлые поражения поквитаться?

Теперь Игорь встал. Глянул на ведунью, тяжело дыша от волнения, так что блики от светильника скользили по навесным медальонам на его гривне[32].

– Говори, Малфрида!

Она захохотала громко, торжествующе. Резко оборвала смех.

– Скажу, князь. Скажу, что пришло время, когда и звезды удачу тебе сулят, и вода о том плещет, даже вещая птица Гамаюн о том криком оповещает. Чтобы поверил мне, напомню: войска ты собрал достаточно, силу накопил большую, а ромеев пока другие ослабляют. Венгры те же царя ромеев били, хазары, враждующие ныне с Царьградом из-за гонений на своих единоверцев. Все ли верно я прознала, Игорь мой? Ну а дела, что тут держат… Разве что горделивого князя Володислава посоветую с собой в поход позвать, чтобы он Глеба власти окончательно не лишил. От ратного похода Володислав Псковский постыдится отказаться, пойдет с тобой, а Глеб во время его отсутствия опять в силе в Новгороде будет. Гм… Насколько это возможно для Глеба Игоревича.

Игорь стремительно шагнул к советчице, прижал порывисто к себе.

– Все-то ты знаешь, краса моя. Обо всем-то подумала. Но не оставишь ли опять меня? С тобой мне и удача, и радость, без тебя же… Душа моя замирает без тебя, холодно и пусто становится.

Князь принялся целовать ее, а она тихо смеялась, ерошила тонкими пальцами его седеющие густые кудри. Потом все же отстранилась:

– Погоди, Игорь. Хоть и люб ты мне, но не пришло еще время мне от чародейства отказываться. Любовь же твоя меня силы лишает. Так уж выходит. – Она вздохнула еле слышно. Но быстро взяла себя в руки, взглянула на растрепанного, бурно дышащего Игоря. – Повремени немного, все одно твоя буду. А пока… Сперва поворожить тебе хочу да показать кое-что. Чтобы знал ты, что супротив тебя Свенельд замышляет. Чтобы видел, кому охрану Киева доверил!

Игорю сейчас не было никакого дела до Свенельда. Что Свенельд!.. Куда он денется? И Игорь только досаду ощутил, когда лада его из объятий выскользнула. Но сдержался, сел на прежнее место, у самого же глаза горели, как у голодного волка. А Малфрида словно вмиг забыла о нем. Встав перед горевшим в лампе огнем, начала делать непонятные движения руками, что-то шептать беззвучно. И огонь вдруг будто загорелся ярче, светлее в опочивальне сделалось, сияние некое пошло, и показалось князю Игорю…

Вроде бы видит он княгиню свою Ольгу, видит ее румяное лицо с богатыми подвесками у висков, светлые очи под сенью ресниц загнутых. И глядят эти очи… Неужто на Свенельда? Да, так и есть, а вон и сам посадник древлянский стоит в стороне, то оглянется на княгиню, то вновь отвернется. Но и этих коротких взглядов показалось Игорю достаточно, чтобы заподозрить свою верную жену Ольгу и воеводу Свенельда… Глупость какая-то! Да Ольга при Игоре… Само положение княгини ее обязывает! Игорь облегченно перевел дыхание, когда заметил, что Ольга отвернулась от приближавшегося к ней Свенельда, стала уходить торопливо. Игорю хотелось вглядеться повнимательнее… да словно мешало что-то. Вроде бы темное пятно начало разрастаться на ясном только что изображении, заслонять все. И постепенно стал вырисовываться некий черный силуэт. Будто приближался кто-то в темной развевающейся накидке, даже дыхание сиплое было различимо, холодом потянуло, ветром подуло.

И тут Малфрида вдруг закричала. Пронзительно, страшно, испуганно.

Игорь мотнул головой, прогоняя наваждение. И вновь оказался в сумеречной опочивальне, среди крепких надежных стен хоромины Городища отцовского. А Малфрида так и кинулась к нему, приникнув к сильной груди князя и дрожа всем телом.

– Спаси, защити меня! Он… Опять он, жуткий, страшный… Не хочу!

И зарыдала истошно. Князь обнял ее, стал гладить по голове, успокаивая. Она же бормотала сквозь всхлипывания:

– Видать, нельзя мне ворожить. Видать, выдаю я себя тем. А кому? Боязно мне, жутко… Возьми же меня, сокол мой ясный, Игорь-князь. Люби, сделай своей.

Более сладких слов Игорю, казалось, и слышать не доводилось. А то, что померещилось… Но ведь Игорь всегда знал: именно неверие в нечисть и дает силу смертным. А такая Малфрида, без чародейства, со всеми ее обычными девичьи ми страхами, была князю особенно мила.

И он целовал ее, упиваясь сладостным вкусом горячих, влажных губ, ласкал все еще дрожащее тело, пока оно не перестало биться, замерло в его сильных руках, прижалось доверчиво.

– Люби меня, князь, – шептала между поцелуями чародейка. – Люби меня, мой победитель, мой воин, моя защита.

Она увлекала его, тянула к себе, опрокидывая на мягкие перины. И Игорь не знал, что ему в этот миг слаще: ее ли слова о будущих победах или ее покорность… ее упоительная, манящая слабость… страстность.