Ведьма и Христос

Глава 1

Да никто толком вам и не расскажет, как она появилась в нашей деревне. Кто-то говорил: из леса заявилась. А кто-то видел, как сошла с поезда. Скорого, кажется. Того, который стоит пару минут. Вечером, около десяти проезжает. На ней была темно-синяя майка с нарисованным посередине черепом, на ногах – рваные, на коленях, джинсы-клеш и красные кроссовки. Да, на правом плече у нее еще татуировка была. Поди-разбери, что она означала, никто ведь не подходил и не спрашивал.

И стрижка: почти наголо выбритый затылок и закрывающая пол лица челка. И очки, хоть и смерклось уже, темные и круглые. Непривычно выглядела для села, где писком моды у женщин и девушек были выкрашенные раствором гидроперита волосы. В общем, поймала она попутку и прямиком в правление. Почему туда? Да кто его знает. Кто довез – то же потом так и не выяснили. Говорят, кто-то и не на попутке вовсе, а на мотоцикле ее подбросил. На «Минске». Но так и не выяснили кто – вроде кто из нездешних.

Колхоз в селе уже развалился. Вместе со зданием фермы и сельхозтехники – одни стены да оконные проемы остались, окутанные бурьяном. А правление все работало. Председателем был бывший участковый Бляшкин. Или, как его называли односельчане, Петрович. Он на работе в тот вечер засиделся. С женой нелады у Бляшкина были. Ибо участковый часто поддавал и ругался.

Тем вечером он был трезвым и потому еще более злым. И с женой еще не помирился после того как побрехались они в который раз. Вроде и рабочий день закончился. И августовские сумерки окутывали село. На улице, вон, зябко стало, петухи уже из катухов прокукарекали, ночь возвещая.

Бляшкин вышел на крыльцо правления. Поежился: в старой милицейской рубахе, без погон и с короткими рукавами, холодно; было. Даже загрустил, что лето подходит к концу. Достал папироску и замер. Она как раз, с дорожной сумкой на плече и в уже накинутой кофте, подходила к правлению, к калитке, точнее.

«Симпатичная какая» – отметил про себя Бляшкин. И вместо того, чтобы прикурить, стал таращить глаза и пережевывать папиросу. Да – и еще потеть он тоже начал. Даже мятый платок, чтобы лоб протереть, из кармана вытащил, заодно вывернул его наизнанку. Из украшенного прорехой кармана посыпались на уже покрытую росой траву какие-то крошки, перемешанные с семечками.

– Добрый вечер – голос был слегка охрипшим и оттого казался несколько грубоватым. Она остановилась перед калиткой и улыбнулась, переместив очки на лоб.

– Здрасьте, – пробормотал в ответ участковый и папироса вывались у него изо рта.

– Можно мне войти? – спросила она не слишком уверенно.

– Куда? – задал глупый вопрос Бляшкин, но тут же, спохватившись, поправился:

– Да заходите, конечно.

Калитка была закрыта изнутри. Она просунула руку и отворила. Вошла. Бляшкин так и остался стоять на крыльце. Признаться, понять его можно. К своим шестидесяти годам он отвык от красивых женщин, а жена – чуть младше его – давно уже обабилась. Утратила формы.

Правда, Бляшкин, с его пьянством и руганью, а то и затрещинами, был тому виной. Не ценил. Ему главное, чтоб пожрать было что, пол подметен и еще чтоб не пилила. Мужицкое счастье. Была ли счастлива жена Бляшкина? Да кто ее знает. Во всяком случае, она следовала железобетонному принципу: все так живут.

В общем, она зашла и остановилась возле калитки. В нерешительности.

Бляшкин спохватился:

– Да, проходите, не стойте там-то.

Он чуть подвинулся, пропуская ее вперед. Она поднялась по ступенькам и сняла, на пороге, кроссовки.

– Да проходите так – махнул рукой бывший участковый. Хотя в другие дни с другими посетителями терпеть не мог, когда кто-то заходил в правление в сапогах, непременно грязных и с источавшим запах, представлявший собой смесь навоза и солидола.

– Я, собственно, к вам ненадолго. На месяц-другой. Мне по дороге сказали, что вы можете помочь с жильем. Мне бы угол. Деньги у меня есть. А работать я бухгалтером могу. Образование у меня высшее.

Выдержав секундную паузу и сев на краешек подвинутого ей Бляшкиным стула – сам он остался стоять, густо покраснев, ибо незнакомка ему положительно нравилась – она спросила с тревогой и надеждой в голосе:

– Вам бухгалтера нужны?

– Нужны-нужны – ответил Блишкин и даже руками взмахнул – мол, очень бухгалтера нужны. Хотя тут же холодок пробежал по его спине и внутренний голос зашипел: «Мелишь-то, мелишь что? На кой тебе тут бухгалтера сдались? Работы-то нет».

– Ничего, пригодятся, найдем работу, найдем – ответил бывший участковый вслух и даже громко, потому как ему очень не хотелось, чтобы незнакомка вот прям сейчас встала и ушла в другое село бухгалтером устраиваться.

– Что? – несколько удивленно поинтересовалась гостья.

– А, да ничего.

Бляшкин тоже сел и, хлопнув себя ладонями по коленям, сказал уверенно:

– Найдем для вас работу энту самую бухгалтерскую. И пожить…

Тут у бывшего участкового чуть с языка не сорвалось: «Пожить и у меня можно». Но как представил свою жену, аккурат горбатившуюся на огороде, и понял: не одобрит. Скандал закатит. И тотчас, подобно спасательному кругу, на память пришел дом, на самой окраине их затерянной в глуши деревни. Пару лет как пустовал. А до того в нем Митька Фитилев жил. Было время – моторы мотал в сельхозтехнике.

Потом колхоз и сельхозтехника развалились. И Митька – как, впрочем, и многие на селе – стал разваливаться вместе с ними. Митьку, давно уже век коротавшего бобылем, редко видели трезвым. Жил тем, что доил корову и продавал молоко, а еще сено косил – тем, кто попросит. А потом корова сдохла: чем-то там заболела, да и сено для нее Митька на зиму не накосил. Другим косил за стакан, а на свою корову запамятовал. А тут на беду и печка у Митьки развалилась.

Махнул Митька на себя и прозимовал без печки. Иногда соседи пускали его погреться. К весне помер Митька. Отчего-то в деревне его колдуном считали. Оттого, верно, что болезни у животных заговорами лечил и бородавки у односельчан умел выводить. Впрочем, Митька был совсем безобидным и на колдуна не похожим: с русыми волосами и светлыми голубыми глазами.

Из дома его осиротевшего соседи потащили, кто что мог. Сам Бляшкин, как Митька-то помер, и не был там ни разу. А пока жив был Митька, за что-то, по пьяне, по морде ему пару раз съездил. А потом, как Митька помер, тошно Бляшкину от тех воспоминаний становилось. Митька ж совсем беззлобный был. Только и твердил, облизывая окровавленные губы: «За что, Петрович?»

Вспомнилось участковому, некстати, как одна деревенская баба, Клавка, которая раньше в сельпо работала, вдруг ударившись в религию, все требовала Митьку за оградой кладбищенской похоронить. Была Клавка выпить не дура. И повадилась, когда Митька-то помер, шастать по деревне, и орать: «Нельзя Митьку-то в ограде церковной хоронить. Грех». Встретил ее Бляшкин накануне похорон. Злой шел. Потому как пистолет табельный, давеча напившись, где-то оставил – потом, правда, нашел, – навстречу Клавка. Как затороторила свое.

Бляшкин был не в духе и так на Клавку глянул. Тяжелым таким взглядом, что та враз замолчала и тему Митькиных похорон больше не поднимала.

В общем, фитилевский дом был не самым лучшим обиталищем для приезжей из города женщины. «Модной» – отметил про себя Бляшкин. Но другого предложить было участковому нечего. Незнакомка – имени ее Бляшкин все стеснялся спросить, искоса только все пытался разглядеть татуировку на плече, – сидела и молча ждала своей участи на предстоящую ночь.

Одним словом, помялся немного Бляшкин, поерзал на стуле и произнес, снова хлопнув себя по коленям обеими ладонями.

– А поселим вас в доме одном. Я провожу. Он того, правда, не…

– Да ничего страшного, я не прихотливая – перебила его незнакомка.

Ага – вот и хорошо – проговорил довольным голосом бывший участковый, вставая, – пойдемте, я вас провожу.

Когда они вышли на крыльцо, село было окутано сумерками, пахло дымом – где-то, неподалеку – горел костер, слышались голоса, вдали прогрохотал товарняк, а на небе высыпали вдоль Млечного пути звезды.

Глава 2

Шли минут пятнадцать. Хвала звездам – туч не было. А то ж в августе темень такая стоит, что сами знаете, кто ногу сломит, коли звезд не будет видно. Но вместо тьмы, вдобавок к звездам, еще луна выплыла огромным желтым диском. Отчего-то, глядя на нее, Бляшкин поежился. По дороге он вспомнил, что в бывшем Митькином доме электричество не работало еще при его жизни. Вот незадача.

«Может, все-таки, к себе ее пригласить?» – в которой раз подумал бывший участковый. И в который раз образ его жены, распрямляющейся на грядке, заставил отказаться от столь елозящего в мозгу – и не только в нем – намерения.

По пути пришлось перейти небольшую речку, в низине, с едва уловимым шумом, протекающую и словно схороненную вековыми ветлами, по узкому и ржавому мосту. Бляшкин галантно, хоть и несколько неуклюже – первый раз в жизни? – подал руку гостье. И все пытался взять ее, то за локоть, то под локоть, но, того, не решился. И все корил себя за неуверенность и неуклюжесть.

Шли молча. Бывший участковый откровенно мерз в своей милицейской рубашке с короткими рукавами и из-за этого дрожал – одновременно от волнения и холода, и все боялся, что гостья это заметит. Может и заметила, но промолчала. Дошли. И тут новая напасть: все вокруг Митькиного дома поросло непролазным бурьяном, уж который год некошеным.

Но здесь уже Бляшкин не растерялся.

– Давайте, за мной – и даже руку протянул во тьме, чтобы, значит, помочь, но взять за нее опять так и не решился. Бурьян оказался с председательский рост. Но он справился. Почти героически. Вытоптал, хотя штаны, носки и даже рубашка оказались утыканы репьями. Пока пробирался сквозь репейник все думал: закрыта дверь на висячий замок или нет?

Не было никакого замка. Только ступени порога сгнили и потому, при наступлении на них, неприятно скрипели.

– Осторожней – предупредил Бляшкин – не провалитесь.

– Ага – послышалось в ответ. И бывшему участковому показалось, что гостья улыбнулась.

Отворил. В доме пахло гнилью и пылью, и не жизнью. Лунный свет попадал в дом через единственное окно с разбитым, в серых и грязных разводах, стеклом. Занавески, равно как многое другое, односельчане покойного утащили. На подоконнике было навалено невесть что. Стола не было. В углу стояла полуразвалившаяся печка, а напротив нее железная, ничем не застеленная, с пружинами кровать.