Ведьма

1

Я никогда не занималась колдовством.

По крайней мере не в то время.

Их услышала мать. Мать могла услышать, как квакает лягушка в миле от нас. Она могла зашептать черноголовку, что гнездилась на дереве. Мать знала старые обычаи, пришедшие издалека – из-за морей. И она хотела научить нас. Может, это и стало причиной всего, что случилось. Кровопролития. Смерти.

Когда мать подала нам знак, я их не заметила. Дилл показала мне:

– Вон, Ивлин, там, внизу!

Тогда я увидела их. Охотники. Мужчины. Всадники. Они приближались. Они знали нас.

И не важно, что мать лечила их. Исцеляла их скот. Помогала их детям появиться на свет. Они приближались как хищные звери. Они должны были поймать нас. Напуганные. Злые. Мужчины.

– Дилл, бежим!

Мы припустили со всех ног, наперегонки с ветром, и нашли мать, опершуюся на палку. Она впихнула мне в руки мешок. Мать была бледна, как березовая кора. Она не могла бежать. Ее нога была искалечена, вся в рубцах и напоминала криво выросший корень.

– Они близко! – Дилл потянула мать за собой.

Та лишь нагнулась и стерла грязь с ее щеки.

– Вот, возьми, моя Дилли Ди…

Она раскрыла ладонь Дилл и что-то в нее вложила. Что-то круглое, черное и тяжелое лежало на тонких пальцах Дилл. Камень Волчьего дерева. Гадальный камень матери. Потом она посмотрела на меня, строго.

– Ступай в ковен[1]. Найди мою сестру. Позаботься о Дилл. Давай же, иди!

Я помню это. Ее лицо – как смола, застывшая на древесной коре. Трещина рта. Пламя в глазах.

– Иви, поклянись, что всегда будешь присматривать за Дилл.

Ее лицо было суровым – от любви. Я слышала крики. Они приближались.

– Ради моей крови, твоей крови, крови твоей сестры… – Она толкнула меня. – Поклянись и иди, Иви!

И это теперь навсегда со мной. Ее рот, искривленный криком, ее ярость, обращенная на меня.

– Я клянусь, мама…

А потом я взяла Дилл за руку, и мы побежали.

Мы бежали к ближнему лесу. Как зайцы от собак. Так ведь ими они и были. Не мужчинами – псами, которые воняют и пускают слюни. Мы добежали до деревьев, когда я услышала вопль, который вонзился в меня глубоко, как нож.

Дилл хотела вернуться, но этому не бывать. Она тянула меня, пинала и царапалась. Мать снова закричала. Я помню этот крик – визг лисы, пойманной в силки.

– Иви, они делают ей больно… ИВИ!

Но я держала Дилл крепко. Она сжимала в руке камень матери, так, что побелели пальцы.

– Тише, Дилл, – нас поймают.

Их было четверо. Они сломали ее палку. Порвали платье. Мать подняла руку к груди, пошатываясь на здоровой ноге, ее темные волосы развевались, глаза пылали, словно угли в костре.

И я поняла. Она увидела, что ее ждет.

И в тот же момент она увидела, что ждет их.

– Не троньте моих детей! – Ее голос, отдаваясь эхом, возносился к небу, которое смотрело на них. – Или, я клянусь, вы все… – Она показала на четверых, следивших за ней. – Вы все умрете!

Она была такой сильной, такой красивой, такой одинокой.

Тогда один из них подскочил к ней и ударил ее по лицу.

Как будто он ударил не ее – меня. Я едва не закричала от боли.

Мать упала.

Как же мне хотелось побежать к ней. Кинуться на них, порезать этих псов. Но у меня не было ножа. А их было слишком много. И я бы нарушила слово, данное матери.

Беги, Иви. Ради меня. Ради Дилл.

Моя сестра извивалась как дикая кошка. Но я держала ее крепко, когда высокий повернулся в нашу сторону, словно почуяв наш запах. Я быстро потянула Дилл вниз, к земле.

– Мама, мама, мама… – всхлипывала она. Ее пальцы хватались за мои.

Внутри у меня все сжалось – так стыдно было, что мы прячемся. Я отметила его, этого Высокого в его высокой черной шляпе. Он поднял руку, словно для приветствия. Затем опустил, и его люди кинулись выполнять приказ. Смеясь, крича, они подняли мать, которая сопротивлялась изо всех сил.

Я не могла пойти. Их было слишком много.

Иви.

Они бросили мать на землю и вытянули ей руку. И самый толстый из них разбежался и прыгнул, как заигравшийся мальчишка. Он прыгнул и сломал ей руку. Этот звук… словно надломилась старая ветка в лесу, где мы прятались. Он сломал ей руку. И мать кричала и каталась по земле, а они смеялись. Эти псы, эти мужчины смеялись.

Они обступили ее. Я не могла видеть.

Прошу тебя.

Четверо мужчин.

Ради меня.

Они избивали ее.

Ради Дилл.

Снова и снова.

Уходи. Сейчас же.

И тогда я осознала.

Я не могла побежать к ней, но я могла проклясть их.

Так я и поступила. Прокляла их со всей своей яростью.

Не будет мне покоя, пока не отомщу.

Вспять время поверну и свет я отыщу.

И псы падут в грязи, и смерть рассудит их.

Тогда лишь успокоюсь.

Я прижала лицо Дилл к своей груди, чтобы она не видела этих ударов.

Они кричали – им было весело. Они толкнули ее на землю. И все же мать поднялась на колени. Ее рука болталась, как паутина, порванная ветром.

– Мои дети!

Ее голос отдавался эхом – чтобы я слышала его впредь. Потом воцарилась тишина, и в этой тишине была мать, и мужчины, и мы, наблюдавшие за ними, и биение наших сердец.

Один из них выступил вперед. Он был совсем юн, еще не мужчина – мальчишка. Он поднял мушкет.

А мать подняла глаза на этого смельчака. И плюнула.

Он выругался, вздернул мушкет и выстрелил ей в голову. Она откатилась и застыла, не шевелясь, в грязи.

И мы поняли: мать мертва.

– Нет. НЕТ!

Дилл отталкивала меня, рыдала, но я зажала ей рот рукой. Она была тогда совсем крохой. Не очень-то сильной. Быстрой, как кошка, но легкой, как птичка.

– Ш-ш-ш или нас схватят! – Боль искажала мой голос. – Тихо, Дилл… слышишь?

Слезы Дилл текли по моей руке, в ее глазах застыл крик. И все же она кивнула, дрожа.

Они стояли над матерью. Негромко переговаривались – мясники, оценивающие свинью. Некоторые поджали хвосты. Как псы. Как псы. Высокий толкнул смельчака, убившего нашу мать, и заорал:

– Ведьму должны были судить, малец! Мы еще не поймали ее детей!

Холод разлился по моему телу, по коже побежали мурашки. Они знали о нас, они искали нас.

Мальчишка заорал в ответ – он не боялся:

– Ты видел – она прокляла меня! Нужно убивать таких быстро, чтобы проклятье не сбылось!

Он плюнул на тело матери и пнул ее искалеченную ногу. Я боролась с желанием выхватить у Дилл гадальный камень, подбежать и расшибить ему лицо. Но я не могла, я не могла.

– Найти их! – Высокий повернулся к своим псам – к тощему, к толстому и к тому смельчаку. – Найти их сейчас же!

Нам пришлось бежать, мама.

Я прокляла их – и прокляла как надо. Все, чему ты меня научила, я вложила в это.

Высокий погнал свою свору к лесу.

Мы побежали что было духу.

Мы бежали ради тебя.

Мы бежали через темный лес, Дилл не отставала.

Хоть и была она крохой, но бегать умела так же быстро, как и я. Помню, как гонялась за ней и ее загорелые ноги мелькали в летних сумерках. Тогда мы бегали как сестренки, а не как зайцы, которые дрожат за свою шкуру.

Мы припали к ручью и, сложив ладони, жадно пили. Потом стояли в бегущей воде. Крики звучали в отдалении, не близко. Эти псы были медлительны.

Воробей вспорхнул на ветку над нами и закричал: «Сюда, сюда, сюда!» Дилл прислушалась, тяжело дыша. Ледяной ручей омывал наши ступни. Мы видели свое отражение в воде. Дилл – кожа да кости, бледнее утреннего молока, с черными и густыми, как гнездо грача, волосами. И я – повыше, щеки и руки покрыты веснушками, словно капельками коричневого дождя, волосы длинные и рыжие. Цвет гнева, как, бывало, говорила мать. И та песня, которую она пела мне, зазвучала в журчащей зеленой воде.

Дилл улыбнулась девочкам в отражении. Младшая помахала ей. Но старшая нахмурилась:

– Глупая. Сейчас не время играть. Пойдем.

Мы перешли ручей по гладким камням и, держась за корни, выбрались на берег. Я внимательно прислушалась. Псов слышно не было. Рука Дилл, мягкая и маленькая, как мышка, лежала в моей руке. Мы прошли через лес и спустя какое-то время увидели вдали дым, поднимающийся над городом, как волосы на ветру.

– Почему ты смотришь туда, Иви? – Дилл показала на город рукой, в которой сжимала черный камень.

– Потому что туда псы вернутся на ночлег.

А я клянусь, мама: я сделаю все, чтобы у них теперь не было отдыха. Если только после смерти.

Только тогда.