Ведарь Берендей. Книга 1

Глава 7

Запах. Снова возникает тот самый запах, что я ощутил в доме у соседки. Источник этого запаха летит ко мне со скоростью спортивной машины. Огромный получеловек-полумедведь со знакомой одеждой в пасти кажется в наступившей темноте страшным привратником славянского ада. Глаза горят янтарным пламенем, клыки чуть не прорывают несомую ткань.

— Нравлюсь тебе такой? — выплюнув из пасти одежду, рычит страшное существо.

— Нет, такой я тебя не хочу, — вырывается у меня.

— Оторвать бы тебе сейчас руку, да я уже потренировалась. Раздевайся! — рявкает Марина-оборотень.

— Что с парнями?

— С ними всё в порядке. Поломала их немного, но зато на будущее запомнят, что нечего у таких парней телочек отбирать!

Из её пасти несёт тем самым сладким запахом, но мне не до этого — я сосредотачиваюсь на чёрном звере. На убийце. На жестокой твари. Вспоминаю его глаза и окровавленные клыки.

Но запах из её пасти…

Снова мышцы завывают от бьющего тока, ноги по мохнатости не уступают заросшему мхом березовому боку. Скромно прикрытые причандалы действительно втягиваются в тело — и как это я первый раз не заметил?

Мир начинает новыми красками. Темнота отступает, вместо неё отчетливее проступают очертания трав и растений. Вижу, как по шершавой коре ползет крошечная тля. За ней спешит недовольный муравей. Я щелкаю пастью, ловя на лету пролетающего жука. Только хитиновые крылышки хрустнули на клыках.

— Хорош оборотень! — рычит Марина. — От него подвигов ждали, а он жука сожрал.

— Сейчас догоню и заставлю червяка слопать!

— Ха-ха-ха! Ты сначала догони! Мудила!

Она срывается с места, я прыгаю за ней. Оказывается на четырех лапах гораздо удобнее бегать, чем на двух. Передние проносятся между задними. Тело летит подобно камню, выпущенному из рогатки. Из-под лап бегущего впереди оборотня вылетают комья и застряют в моей шерсти. Я лечу за ней следом и испытываю чувство невообразимого восторга, будто я снова малыш и открываю подарок от деда Мороза. Ветер дико свистит в ушах, так же воет воздух в приоткрытом окне летящей по трассе машины.

Огромная масса впереди несется выпущенной торпедой, я еле поспеваю за ней. Лапы сами выбирают дорогу. Мы мчимся сквозь время и пространство. Лапы взрыхляют землю. Сквозь зубы залетает холодный воздух. По шерсти пробегают искры.

Я догоняю бегущую медведицу, и мы катимся огромным клубком в зелень оврага. Её ярко-желтые глаза сверкают из косматой шерсти, язык слегка свешивается мокрым лоскутком на клыках.

И запах, вновь раздается этот раздражающий и такой сладкий запах…

— Слезь с меня, озабот! — щелкает у моего уха клыкастая пасть. — Иначе останешься без половины морды.

Я невольно отодвигаюсь, в человеческом обличье она мне нравилась больше, а тут… Извращение какое-то. Бухаюсь на спину рядом с лежащей оборотицей, её глаза смотрят в небо, мохнатая грудь мерно вздымается, будто и не было получасовой гонки с препятствиями.

Ночь накрывает небо огромным дуршлагом, сквозь дырочки которого перемигиваются далекие звезды. Большой дырой светит круглая ноздреватая луна. Хочется двигаться ещё и ещё, я постоянно держу в уме образ того самого черного зверя, не позволяю ему пропадать ни на минуту. По жилам течет горящий бензин, вместо мышц ощущаю сжатые пружины, кости же из титановой арматуры. Я могу сделать многое, но лежу и впитываю ощущения ночи, её шумы и ароматы.

— Вот то самое время, когда мы наиболее могущественны и наиболее уязвимы, — вместе с хриплым рычанием доносится из пасти Марины.

— Почему? — я вздрагиваю от её голоса.

— Мы забываем, что смертны, и идем до конца, даже не оберегая свою шкуру. Ведари этим пользуются и ловят нас на ярости ночи. Днем мы ещё можем с собой совладать, но по ночам луна заставляет терять все препоны. Мы бесстрашны, но этим и уязвимы. Поэтому не выходи по ночам, даже в туалет, — грохочет оборотица и, легонько оттолкнувшись передними лапами от земли, встает на задние, словно наклоняют и отпускают игрушку-«неваляшку». Впечатляет, я такое видел только в фильмах.

— Даже если зеленых яблок обожрусь?

— Грх-грх-грх.

Я не понимаю сначала, что она так смеется — будто над самым ухом раскаркалась огромная стая ворон, причем каждая особь норовит каркнуть громче. А потом Марина показывает мне язык. Вот тут я действительно едва не сходил в туалет, причем под себя. Вид дразнящегося оборотня леденит кровь до такой степени, что прямая кишка стремится распрямиться ещё больше. Огромная машина для убийства стоит на задних лапах, шкура переливается в серебристом свете, глаза светятся потусторонним светом, и между огромных клыков плещется красная ленточка языка. Жуть!

— Со своим телом разобрался? — спрашивает Марина.

— Да, более-менее.

— Тогда догоняй!

Коричневая молния несется по прошлогодней траве, по молодым стебелькам, по канавам и рытвинам.

Я дергаю следом, но, как ни стараюсь, не могу догнать. Когда подбегаю к березе, то Марина стоит одетая и завязывает в хвост густые волосы.

Опять облом!

Пора бы уже привыкнуть, но я всё еще не оставляю надежду хоть краем глаза огладить округлые формы. Чтобы она была без одежды!

— Дыши медленно, смотри на что-либо успокаивающее!

— Ты хотя бы отвернись, а то увидишь меня во всей красе под лунным светом и воспылаешь неземной любовью!

— Болтушка! — прыскает Марина и отворачивается к деревне.

Я отпускаю из мозга образ черного зверя и стараюсь смотреть на шершавую кору, на мельтешащих жуков, на сережки березы. Шерсть втягивается, по телу снова идет зуд, от которого хочется сорвать несколько пластов кожи и вдоволь начесаться. Грязные ступни сую в собранные гармошкой штаны, чтобы не испачкать. Руки тоже мало отличались от ног, но их хотя бы отряхиваю, а вот с ногами проблематично. Прикидываю расстояние до деревни, вспоминаю о коровьих подарках и натягиваю на ноги кроссовки. Уж лучше помыть изнутри, чем шлепать по колючим стеблям и втюхиваться в лепешки.

— Слушай, чего хотел спросить! Вот объясни мне такую ситуацию — если людей не трогать, то тогда ведари не будут лезть?

— Да. Но у тебя пока ещё не было Предела, поэтому ты не знаешь, как это тяжело.

— Что это за Предел?

— Раз в месяц приходит такой день, когда ты не в силах соображать и рвешь и мечешь. В этот день люди все представляются одним большим куском мяса, а ты чертовски голоден.

— То есть это как месячные у женщин?

— Чтобы тебе стало понятнее — да! Но только в тысячу раз хуже. Для этого и надеваются на ворота веревочки с мешочками.

— А почему тогда на наших воротах веревочка не затянута?

— Не можем мы её касаться, вплетена в веревку заговоренная медь, а в мешочках зверобой и ещё что-то. Но что я тебе рассказываю, придем домой, и там сам всё попробуешь.

Пока мы идем по полю, я обращаю внимание на торчащий из Марининого кармана бумажник. Вроде бы на выходе из дома у неё ничего не было. Или это привет от парней?

— Марин, а что такого ты сделала ребятам, что они тебе отдали свои сбережения?

— Да я у них и не спрашивала. Настучала по лысым головам, да забрала, пока они в отключке лежали. У меня же ещё один нахлебник появился, так что нужно запасаться едой — неизвестно, когда еще появятся Иваныч с ребятами.

Ни капли сожаления не проступает на её чистом лице, освещенном серебряным светом луны. Будто так и надо. Парни похвастались — парни получили. Спокойно и буднично. То, что это подсудное дело, или что ребята вернутся и не одни — она вряд ли догадывается. Сама простота.

— А чем ты вообще на жизнь зарабатываешь? И Иваныч с ребятами тоже вряд ли на работу ходят. Чем вообще занимаются оборотни, когда не кушают людей?

— Зря смеешься, Евгений, — Марина легко перепрыгивает через ложбинку, — у меня за плечами Палехская художка. Рисую шкатулочки на заказ, а заказов немало, так что не бедствую. У ребят руки к нужному месту приделаны, они в машинах хорошо разбираются, а Иваныч по дереву мастер — видел же дракона на коньке?

— То есть у вас все при деле?

— Ага. Или ты думаешь, что раз стал оборотнем, то и жизнь кончена. Впереди одни убийства и разрывания человеческих тел?

— Ну, так показывают по телеку.

— Там ещё и мультики показывают — им ты тоже веришь?

Я молчу, мы почти подходим к дому. На горизонте светлеет полоска неба, скоро должен проснуться оглашенный петух. Со стороны соседского дома, где мы были, еще раз доносится легкий запах чего-то неизвестного, но такого желанного.

Я намекаю Марине, что у меня через пару дней диплом намечается. Вроде как нужно что-то с ним решать.

— Хорошо, сегодня у нас баня, а вот завтра, как ты и обещал родителям, поедешь домой. Я поеду с тобой, чтобы в случае чего сберечь их жизни и жизни окружающих от твоего возможного превращения.

— А спинку…

— А спинку тереть не буду, и веником меня хлестать не нужно. Вот палкой могу отходить, если у тебя наклонности такие. Попробуй, возьмись за веревочку.

Если вам приходилось, когда-нибудь касаться раскаленной иглы или включенной проволоки кухонной плитки, то вы можете понять, что я чувствую, когда беру в руки веревку. С ойканьем отбрасываю в сторону, на пальцах моментально вздуваются волдыри. А ведь совсем недавно я спокойно развязывал…

Марина наблюдает с усмешкой за моими подергиваниями. Потом кивает на свой дом и проходит вперед, покачивая соблазнительной пятой точкой.

Я обижаюсь на весь мир, прохожу в дом, смотрю в понимающие глаза кота, горестно вздыхаю, и щелкаю пультом телевизора. Новости, опять где-то взрывы, где-то убийства, но обязательно в конце какого-нибудь котенка показать, или умильного ребенка — чтобы осталось хорошее впечатление.

За полчаса ни слова об оборотнях, будто нас не существует. О педиках и лесбиянках пожалуйста, а оборотней побоку, что за дискриминация такая? Может тоже парад устроить? Хотя в этом случае вместо милицейского кордона встанут в оцепление ведари.

После целого дня ничегонеделания и сна наступает вечерняя баня, омовение, после которого жить хочется со страшной силой. Чистый воздух, запахи и ароматы, всё будоражит и срывает с места. Хочется бежать, кувыркаться, по-детски радоваться, петь и плясать.

Но нос упорно поворачивает лицо в сторону соседского дома, туда, где свежим мясом пахнет безголовая курица.

— Ты не можешь себя контролировать! — раздается позади, когда я распаренный и потный сижу на приступках и внимаю закатным краскам.

— Чего?

— Ты не можешь себя контролировать, — повторяет Марина. — Я вижу, как ты косишься на соседский дом. Тебя тянет туда?

— Да. Тянет, словно магнитом, еле на месте стою.

— Пойдем, покажу, как снимать голод, — кивает Марина и быстро добавляет, глядя на меня. — Не сексуальный, естественно, а обычный голод оборотня.

Я с щелканьем смыкаю зубы и прохожу за приветливой хозяйкой. На столе, в пакете лежит обезглавленный кролик, резкая вспышка радости и я, откинув в сторону табуретку, кидаюсь к столу.

Когда от зверька остается слипшаяся шкурка, я нечаянно ловлю отражение в зеркале. Отражаются дикие глаза, омерзительно красный рот и подбородок, бордовые засохшие дорожки на горле. Приходит лёгкое насыщение, но вместе с ним возникает какое-то отчаяние — я жрал сырое мясо. Те века, что отделяли меня от неандертальцев, исчезают в единый миг, и я снова первобытный человек.

А человек ли?

Хотя, почему нет? Ведь убивают же люди ради своего пропитания других существ — все магазины ломятся от колбас и мясных изделий. Это только вегетарианцы могут себе позволить жевать травку, остальные же с большим удовольствием завтракают бутербродами, заказывают средней прожарки биштексы с кровью, запекают, жарят, режут…

Какая всё-таки странная вещь человеческий мозг — любой гадости найдет оправдание. Меня передергивает от своего отражения, когда я представляю человека на месте кролика.

— Я же говорила, что ты не готов быть один! Спокойно, я буду рядом, и ты со всем справишься. Завтра, всё будет завтра, а сегодня отсыпайся, когда еще успеешь?

— Расскажешь мне сказку о хороших и добрых оборотнях? — оборачиваюсь я к Марине.

— Нет таких, и никогда не было. Мы другие, для нас нет добра и зла, есть только то, что хорошо для нас, и то, что плохо. Чем быстрее ты это примешь, тем лучше будет для тебя. Умывайся и ложись, я ещё прогуляюсь до магазина, хлеба прикупить.

Когда я раздеваюсь, перед тем как нырнуть в кровать, то осматриваю раны. На руке остались небольшие ямочки, обтянутые свежей кожей, на груди тоненькая ниточка шрама — никакой сеточки и чего-либо подобного не наблюдалось. Будто и не кусали меня позавчера, будто и не умирал я на полу, будто и не было ничего.

Сквозь сон слышу, как заходит Марина. Тоненькие ароматы свежего хлеба перемежаются снова тем чудесным запахом, что иногда идет от неё. Что это за запах? Нужно будет спросить… Завтра… Сейчас же спать…

Этот сумасшедший петух вообще потерялся во времени и пространстве, если вздумал так рано орать. Даже кот со мной согласен, хотя и приоткрывает всего один глаз. Я уверен — он просто кипит от возмущения глубоко внутри. Где-то очень глубоко.

Сегодня мы едем к родителям, они пока не догадываются, что со мной что-то не так.