Вечность сумерек, вечность скитаний

ГЛАВА 1

Полено, прогорев посередине, сложилось пополам и провалилось на дно пламени, а к ночному небу взметнулся сноп искр, через мгновение затерявшихся среди звёзд, не по-осеннему ярких и, как всегда, холодных.

– Вот так… – Старик Тоббо проводил их рассеянным взглядом и снова уставился на костёр. – Вот так и бывает: искра, оторвавшись от пламени, – гаснет, родич, покинувший своих близких, – погибает, род, ушедший на чужбину от могил предков, – всё равно что дерево, лишённое корней…

– Тоббо, расскажи о Горлнне, могучем альве, – попросил старика Трелли – мальчонка, едва разменявший вторую дюжину зим. Рассказ о Горлнне-воителе старик Тоббо повторял уже сотни раз, и юные альвы знали его почти наизусть, но слушать славную историю о славном прошлом было всё-таки приятнее, чем ловить вздохи и причитания, которые, может быть, и полны великого и вечного смысла, но очень быстро надоедают и вгоняют в тоску.

– О Горлнне, могучем альве… – как эхо повторил старик и умолк – долгой истории, если следовать обычаям, должно предшествовать долгое молчание.

– Смотри, что у меня есть, – воспользовавшись тишиной, шепнула на ухо Трелли маленькая Лунна, показывая своё тонкое запястье, на котором блестела тусклым золотом цепочка – маленькие литые зай-грифоны следовали друг за другом, поджав длинные остроконечные уши, вцепившись зубами в хвосты своих братьев-близнецов, и каждый смотрел в сторону крохотным изумрудным глазом.

– Откуда? – изумился Трелли и тут же закрыл рот, с опаской глянув на старика, но тот, похоже, не прислушивался ни к чему, кроме треска костра.

– Нашла на болоте, – похвасталась Лунна. – Ходили позавчера за брусникой, а я на Беглом Камне мох поковыряла – и вот…

– А почему ты не…

– А я хотела, – предвосхитила вопрос Лунна. – Я отнесла её вождю Китту, а он сказал, чтобы я себе оставила – теперь, говорит, уже всё равно.

– Что «всё равно»? – успел спросить Трелли, но ответа не услышал – старик Тоббо начал свой рассказ.

– Никто не знает, сколько с тех пор прошло столетий – после того как люди сожгли величественный город Альванго, альвам стало слишком горько считать прожитые годы… Но за тысячу лет до этого могучий воин Горлнн был владыкой Кармелла, неведомой нам обширной и славной страны, лежащей за пределами этого, чужого нам мира. Он долго воевал и в конце концов взял под свою защиту земли всех соседних народов. Когда Внутригорье стало подвластно ему, Горлнна постигла великая печаль – он знал: за горным кольцом, окружающим его обширные владения, расположены богатые земли, но через перевалы вело лишь несколько узких и опасных троп, по которым невозможно провести ни всадников, ни боевые колесницы, чтобы на равных сразиться с вождями Внешних Племён. Горлнн хотел нанять подгорных альвов, чтобы те пробили тоннель сквозь горы, но они сказали, что всего золота Кармелла не хватит, чтобы расплатиться с ними. Тогда Горлнн решил живым лечь в свою гробницу, потому что жизнь без войны, сулящей победу, была ему не нужна. Но, прежде чем он решился познать смерть при жизни, из-за гор к стенам Кармелла явился чародей Хатто, знаток древних заклинаний, которому, как и славному Горлнну, целый мир казался тесен…

Трелли посмотрел на Лунну и обнаружил, что девочка успела уснуть, привалившись к его плечу. Из детей, собравшихся вокруг костра, половину тоже одолевал сон. Старик то ли ничего не замечал, то ли ему было всё равно, слушают его или нет. Лучше было не слушать… Любое напоминание о великом и давнем прошлом альвов наполняло сердце горечью: небольшой холм, окружённый со всех сторон непроходимым для людей болотом, – всё, что осталось от великого царства Альванго, в пределы которого люди когда-то давно могли ступить только с медным ошейником раба. И вот эти полторы дюжины юных альвов – всё, что оставит будущему некогда великий народ. Есть ещё два малыша, едва научившихся ходить, которые спят сейчас в землянке, но они – последние… Они последние, потому что никто не хочет больше продолжения рода, который всё равно обречён. Так говорят, но в это не хочется верить. Слишком тяжело быть одним из последних…

– …и он сказал: не важно, что изобразит его кисть. Вокруг бесконечное множество невидимых миров. Как бы краски ни легли на полотно, за гранью холста откроется иная земля, и мудрецы альвов издревле хранят заклинание, отпирающее вход. И Горлнн приказал построить ворота посреди поля и натянуть в их створе полотно, а Хатто взял кисти и краски из тёртого камня. Прошёл лишь день, и за воротами показался белокаменный город с высокими стенами и широкими площадями. На узких улицах застыло множество странных существ, похожих на альвов, только кожа у них была смуглее и сами они казались медлительными, шумными и неуклюжими, как болотные жабы…

Про жаб, наверное, старик добавил от себя… Скорее всего, в славном Кармелле не было, и быть не могло никаких жаб – это здесь почти нет иной пищи, кроме жабьего мяса, которое, даже сдобренное диким чесноком, продолжает отдавать тиной. Хорошо хоть вчера охотники наткнулись посреди болота на полудохлого заблудившегося оленя и смогли дотащить его до землянки Тоббо. И старик так разговорчив сегодня, потому что сыт…

– …все воины Горлнна. Их было множество – тысячи и тысячи. Жёны и дети воинов уселись в повозки, запряжённые мандрами, и их вереница несколько раз опоясала стены опустевшего Кармелла. Чародей Хатто произнёс заклинание – оно было подобно долгому плачу, – и город, изображённый на полотне, начал постепенно оживать. А когда из ворот потянуло тёплым ветром, Горлнн первым пересёк границу, за которой начинался этот мир, мир людей, который тогда казался лёгкой добычей, а стал вечной западнёй для альвов…

Западнёй для альвов… Странно – старик никогда не говорил об этом так. Раньше горечь в его словах появлялась, когда рассказ доходил до осады людьми Альванго и истребления альвов в Серебряной долине, когда с юга пришли орды неведомых медноголовых варваров. Наверное, Тоббо стал совсем плох и предчувствует, что жить ему осталось недолго. Шутка ли – коптить небо четыреста с лишним лет… Редкие из женщин доживают до такого возраста, а мужчинам вообще положено быть воинами и погибать молодыми…

Трелли почувствовал внезапную неприязнь к старику, у которого только и осталось сил, чтобы сидеть у костра с малышнёй, рассказывать байки о былом величии, смотреть на звёзды и ждать собственной смерти.

Если о славных победах могущественных предков говорить с такой тоской, можно подумать, что и побед никаких не было, как и не было великого царства Альванго, перед которым трепетали даже свирепые жители Окраинных земель – худшие, злейшие и самые страшные из людей…

Трелли вдруг поймал себя на том, что думает о великом городе Альванго и свирепых жителях Окраинных земель, как будто ему приходилось видеть этот чудесный город и сталкиваться с этими беспощадными существами… На самом деле, за всю свою пока недолгую жизнь он не отходил от этого островка дальше, чем до края Лохматой топи, а люди никогда ещё не добирались до последнего убежища альвов.

– …и главным оружием его были не мечи и стрелы, не отвага воинов, не беспощадность, не решительность, не искусство полководца – всё это было у Горлнна, но то же, наверное, было и у его врагов. Главным был страх, который внушали людям наши славные предки. Страх несут те, от кого не знаешь, чего ждать. Когда люди узнали, было уже поздно – их шумные уродливые города лежали в руинах, а для них самих оставалось только два способа выжить – скрыться в Окраинных землях или надеть рабский ошейник.

И снова кажется, что старик сочувствует людям, самым жутким и безжалостным существам, которых только можно себе представить… Кто разрушил неприступный Альванго? Кто загнал альвов на это болото? Кто пытается истребить последних потомков славного Горлнна? Люди! Люди! Люди!

– Тоббо! – вмешался Трелли в рассказ старика. – Мудрый Тоббо, ты сказал, что страх несут те, от кого не знаешь, чего ждать… Но ведь мы-то боимся людей именно потому, что знаем, чего от них ждать.

Старик умолк, продолжая смотреть на огонь, и молчал до тех пор, пока очередное прогоревшее полено не разломилось, отпуская на волю очередной сноп умирающих искр.

– Страхи бывают разными, малыш, – в конце концов отозвался он слабым голосом. – Есть страх неизвестности, но есть и страх неизбежного, а порой случается, что оба страха сливаются воедино. Но о страхе лучше не думать прежде, чем он сам придёт к тебе.

Вот так. У старика на всё найдётся ответ. И он уже успел рассказать много такого, чего лучше бы не знать… Знать о том, что где-то за болотами находится безбрежный мир людей, – значит хранить в себе страх неизбежного, а безвылазно сидеть на этом кривом холмике, не пытаясь даже изредка появляться там, где обитают люди, – значит не расставаться со страхом неизвестности… Жизнь в страхе ничем не лучше смерти, и, наверное, лучше бы не знать ни того, что было, ни того, что может случиться сегодня, завтра, через год, через столетие…

– Скажи, мудрый Тоббо, зачем нам знать о прошлом, если у нас всё равно нет будущего? – Так дерзко со стариком ещё никто и никогда не говорил.

– Может быть, мы не единственные альвы, которые ещё остались в этом мире. Может быть, есть и другие…

– Но никто не пытается их найти.

– Уже многие ушли искать собратьев, но никто не вернулся сюда.

– Может быть, они нашли…

– Может быть. Не знаю…

– А почему ты остался, мудрый Тоббо?

– Я единственный знаю заклинание, которое может открыть нам путь в Кармелл.

– Но почему ты не произнесёшь его? – Трелли почувствовал внезапное волнение – не столько от тех ответов, что давал старик, сколько оттого, что решился задать вопросы, которые мучили его ещё с прошлой осени.

– Чтобы открыть ворота, нужно видеть путь, малыш… – Теперь старик оторвал взгляд от пламени и смотрел Трелли прямо в глаза. – А путь увидит лишь тот, кто отыщет картину, написанную чародеем Хатто. Потом надо сложить вместе фрагменты и произнести заклинание. Только тогда откроется путь в Кармелл, туда, где нет людей, но много альвов.

– И где её искать?! Где искать эту картину? – встрепенулся Трелли. Наконец-то Тоббо упомянул о чём-то таком, ради чего стоило прожить долгую жизнь альва или за что не жаль когда-нибудь отдать её…

Лунна проснулась и теперь смотрела на Трелли, не скрывая удивления. Она вообще не умела скрывать своих чувств, как и все прочие альвы, не прожившие сотни лет…

Старик молчал, а все, кто сидел вокруг угасающего костра, устремили на него взгляды, полные жадного ожидания.

– Пока я не могу об этом сказать… – Казалось, Тоббо был смущён и теперь говорил даже тише, чем обычно. – И, наверное, никогда больше не смогу… Незачем и некому. Да я и не знаю.

– Но зачем ты продолжаешь хранить в памяти заклинание? – не унимался Трелли. – Значит, ты на что-то надеешься, мудрый Тоббо…

– Да. – Старик обвёл взглядом всех и заглянул каждому в лучистые глаза, горящие в темноте изумрудным светом. – Может быть, однажды кому-то из вас повезёт больше, чем ушедшим раньше. Может быть…

– Мудрый Тоббо, позволь мне… Позволь мне отправиться на поиски Кармелла. – Трелли поднялся с поваленного ствола вековой ивы и шагнул к старику, вдруг с удивлением обнаружив, что почти сравнялся с ним ростом. – Я смогу…

– Как ты можешь знать, что тебе по силам, а что нет! – Мудрый Тоббо превратился в сердитого Тоббо. – Ты никогда не видел людей, ты не сможешь понять их речи, ты не знаешь их обычаев, ты не знаешь о них ничего, кроме того, что они свирепы и беспощадны, ты никогда не держал в руках меча, тебе неведомы хитрость и коварство, ты не умеешь лгать. Да, ты бесстрашен, но бесстрашие твоё – не от твёрдости сердца, а от невежества. Мальчишеская храбрость доживает лишь до первой настоящей опасности – потом ты либо становишься трусом, либо погибаешь.

Старик посмотрел на луну, которая уже поднялась над вершинами редких деревьев, прикидывая, не пора ли отправлять малышню спать – разговор и так уже слишком затянулся.

– Мудрый Тоббо, а ты встречал людей? – набравшись храбрости, спросила маленькая Лунна. – Правда, что они такие ужасные?

– Я полжизни прожил среди них, – ответил старик, обращаясь почему-то к Трелли. – Они похожи на нас, только у немногих из них бывают изумрудные глаза, их кожа смуглее, а на лицах у мужчин растут волосы.

– Как у лесных ёти? – удивилась Лунна.

– Они думают, что альвов больше нет, и легко верили в то, что я пришелец из далёких северных стран. – Тоббо по-прежнему не обращал внимания на назойливую девчонку, зато не отрываясь смотрел в глаза Трелли и даже положил ему на плечо свою узкую сморщенную ладонь. – Но за всё это время я нашёл только два обрывка, два лоскута от полотна чародея Хатто, а их ещё не меньше полудюжины разбросано по свету, и не все из них могли уцелеть. Не найдётся хотя бы одного из них – и все труды будут напрасны.

– Мудрый Тоббо, – продолжал Трелли настаивать на своём, – если я чего-то не знаю – скажи мне… Если я чего-то не умею – научи меня. Научи меня понимать их речь и говорить на их языке, расскажи мне об их обычаях и о том, что такое хитрость и коварство. Я буду стараться, мудрый Тоббо. А вождь Китт научит меня обращаться с мечом. Если надо ждать, я согласен ждать, мудрый Тоббо!

Видимо, он сказал это слишком громко – так, что даже лягушачьи трели утихли и на время рассеялся комариный гул. Как-то старик Тоббо говорил, что у людей кровь красного цвета и её пьют эти самые комары – только поэтому люди обычно и не суются на болота. Значит, комары, которым не по вкусу голубая кровь альвов, и есть последние защитники остатков древнего народа… Эта странная мысль сначала слегка позабавила Трелли, но уже через мгновение он ощутил всю её горечь.

ГЛАВА 2

Прошлой ночью небольшой отряд спустился по верёвкам из бойниц северной башни, и воины ценой собственных жизней спалили метательную машину горландцев, но поутру враг подтянул ещё две. До полудня уже полторы дюжины огромных камней перелетели через стены осаждённого Литта, круша деревянные бараки и мраморные палаты, а одна глыба из чёрного базальта разнесла вдребезги статую Орлона ди Литта, основателя замка, грозного воителя, изгнавшего с этих земель высокомерных альвов. Оставалось только благодарить судьбу за то, что горландцы не успели подвезти огненный припас и с неба не валятся пылающие шары из пакли, пропитанной древесной смолой. Но и этого следовало ожидать со дня на день…

– Мой лорд, с запада подходят всадники. Их сотни, – обратился к лорду Робину ди Литту командор Франго. – Может быть, кто-то из ваших родичей спешить вам на помощь.

– Франго, у меня нет родичей, которым такое могло бы взбрести в голову, – отозвался лорд. – И ты это прекрасно знаешь. Нам неоткуда ждать помощи, и тебе это тоже известно. Я бы сдал замок хоть сейчас, если бы от этих варваров можно было ждать пощады хотя бы для женщин и детей.

Лорд широкими шагами двинулся вдоль парапета, и командор последовал за ним. Те, кто приближался с запада, не могли быть друзьями, но они могли быть врагами его врагов, и это давало ничтожный шанс на спасение. Сейчас на верхней галерее, на виду у неприятеля, было самое безопасное место во всём замке, потому что камни летели над гребнем стены, а самый расторопный лучник не успел бы прицелиться в силуэт, мелькающий в просветах между зубцами. А если кому-то из них повезёт, то это уже всё равно… Почти всё равно.

Замок был невелик, и, чтобы обойти его по периметру, много времени не требовалось. Главное – не останавливаться, а отдавать бесполезные приказы и раздавать никому не нужные похвалы и посулы можно и на ходу…

Колонна всадников неторопливо двигалась по распадку между двумя холмами, не поднимая ни шума, ни пыли, и над передовым отрядом колыхалось жёлто-чёрное имперское знамя.

– Может быть, император решил положить конец бесчинству проклятых горландцев, – предположил командор Франго, не отстававший ни на шаг от своего господина.

– Император считает, что бесчинство – это когда его не берут в долю, – бросил через плечо лорд. – Просто его мытари пришли раньше времени, когда делить ещё нечего. Сейчас они подыщут безопасное место, станут лагерем, а потом начнут развлекаться охотой в моём лесу и грабежами в моих селеньях.

– А вот с этим они точно опоздали, – заметил командор. – Горландцы уже наверняка и там, и там постарались.

– Да, умеешь ты сказать приятное своему господину, – негромко отозвался ди Литт и тут же во весь голос крикнул, обращаясь к воинам, уныло взирающим со стены на кольцо осады: – Держитесь, мои храбрецы! Помощь близка!

– Рады служить! – нестройным хором отозвались те, кто стоял поближе, но лорд уже прошёл мимо – к лестнице, ведущей в подвал Чёрной башни, единственной в замке, которая сохранилась ещё со времён альвов – самой высокой, мрачной и без единой бойницы.

Эту башню даже не нужно было оборонять, она сама защищала себя – чёрные глыбы полированного камня были подогнаны так, что нечего было и думать засунуть штурмовой крюк в стык между камнями… И как только славный Орлон ди Литт в своё время брал крепости альвов? Если бы сейчас замок остался таким же, каким его впервые увидел основатель рода ди Литтов, сейчас нечего было бы опасаться… Ни в какую, даже самую тупую или отчаянную башку не могла бы прийти такая мысль – попытаться штурмовать крепость, от одного вида которой в дрожь бросает. Видите ли, славный Орлон ди Литт не пожелал проживать в замке, построенном нелюдями. Что ж, победитель мог позволить себе иметь причуды…

– Франго, останься здесь, – распорядился лорд, обнаружив, что командор продолжает идти следом, не отставая ни на шаг. – Не надо бегать за мной как собачонка. Или ты чего-то боишься, мой храбрый Франго?

– Ходят слухи, будто в замке есть подземный ход и вы, мой господин, намерены бежать, как только враг окажется на стенах, взяв с собой только вашу дочь и носильщиков, которые понесут сундуки с казной, – на одном дыхании выпалил командор. – Я полагаю, что вам не стоит ходить без охраны: не ровён час, кто-нибудь сорвётся…

– А сказать тебе, кто эти слухи распускает? – поинтересовался лорд.

– Как скажете, мой господин…

– Эти слухи распускаешь ты! А до этого их распускал тот, кто шепнул об этом тебе. – Робин схватил Франго за серебряный командорский медальон, и, казалось, вот-вот одним рывком разорвёт алую шёлковую ленту. – Скажи Тренту – пусть допросит того, кто тебе сказал об этом, а потом того, кто сказал ему, и так далее – пока не доберётся до того, кто это выдумал.

– А если кто-то откажется говорить? – на всякий случай спросил Франго, не сомневаясь, впрочем, что в волосатых лапах палача Трента заговорит кто угодно.

– Повесить! Только не на стене. Горландцам не обязательно знать, что в замке есть трусы и предатели.

Командор кивнул, ударив себя в грудь железной рукавицей, а лорд двинулся своим путём, вниз, к подвалам башни, куда, кроме него, никто не смел спускаться под страхом смерти. Чем дальше вниз, тем круче становилась лестница, тем уже были ступени… Перед последним пролётом лорд забрал из рук караульного факел и, освещая себе путь, начал спускаться туда, где за последние шесть столетий не бывал никто, кроме его предков, полновластных лордов ди Литт, владетелей замка и всех земель между Серебряной долиной и Альдами, горным хребтом, за которым начинались Окраинные земли. О том, что в замке такое место есть, знали многие – наверное, и слухи о возможном бегстве господина начали расползаться именно из-за этого… В этом подземелье не было запаха затхлости, наоборот, снизу тянуло тёплым сухим воздухом, какой бывает только солнечным летним днём, и временами казалось, что к нему примешивается лёгкий аромат цветущего сада… Ди Литт воткнул факел в щель между двумя камнями и потянулся к тяжёлой связке ключей, висящей на поясе. Замков на двери, окованной бронзой, было семь – магическое число альвов. Магическое число… Нельзя было доверять чародеям! Их тоже было семеро в замке Литт, но накануне вторжения горландцев все они под разными предлогами попросили отпустить их на время – кому-то потребовалось срочно попасть в Имперскую библиотеку, другим вдруг приспичило отправиться за травами, чтобы составить снадобья, третьи просто отпросились до ближайшей деревни по личным делам… И никто не предупредил своего лорда о предстоящем вторжении. А ведь они знали, не могли не знать… Один из них даже имел наглость требовать жалованье за год вперёд, но получил вместо этого двадцать ударов по пяткам – и как только он смог после этого уйти – не иначе, повозку нанял…

Тяжко заскрипел механизм последнего замка, и лорду пришлось отогнать подальше теперь уже нелепую мысль о том, что его надо бы смазать. Он ухватился за бронзовую скобу и потянул на себя – дверь медленно, со скрежетом начала поддаваться.

– Опять ты здесь… – донеслось из темноты, и могло показаться, что лорд уже утомил своего пленника частыми визитами. На самом деле ди Литт не появлялся здесь уже полгода, но у того, кто находился в темнице, был свой счёт времени.

– Тебе чего-то надо, или просто пришёл проведать, как тебя там… – Пленник пережил не одну дюжину хозяев замка, и в том, что он не помнил имени нынешнего, не было ничего удивительного.

– Робин. Робин ди Литт, – на всякий случай представился лорд. На этот раз у него действительно было дело к пленнику, а значит, следовало быть с ним повежливей.

Он распахнул дверь пошире, и из темноты на него уставились два светящихся изумрудных зрачка.

– Убери факел, человек, – потребовал альв. – Ты же пришёл не любоваться мной, а говорить.

Нет, лорд Робин желал ещё и видеть пленника, которого его предки передавали друг другу по наследству вместе с замком. Хрустальная ёмкость с водой была ещё наполовину полна, из фруктов и ягод, которые он сам, будто лакей, принёс сюда полгода назад, тоже осталось не меньше половины – альв мало пил, а ел ещё меньше.

Давным-давно, когда другой замок с тем же названием, стоявший на этом же месте, принадлежал альвам, здесь располагалось хранилище провианта, и до сих пор вода и пища могли находиться здесь годами, не портясь – и эту тайну альвов не могли разгадать многие поколения чародеев.

Пленник был прикован к стене длинной бронзовой цепью, вцепившейся последним звеном в медный ошейник. Альв мог свободно передвигаться по своей темнице, но сейчас он сидел на каменном полу, обхватив руками колени.

– Я вижу, тебе здесь неплохо, – начал разговор лорд, садясь в мягкое кресло, стоящее справа от входа – в одном из немногих мест, до которых цепь не позволяла пленнику дотянуться. – Но, по-моему, ты по-прежнему не очень-то благодарен нам за то, что мы сохранили тебе жизнь.

– То, что твои предки мне сохранили, нельзя назвать жизнью, – спокойно ответил альв. – Да и откуда вам, людям, знать, что такое жизнь…

– Ты по-прежнему дерзишь, – удивился лорд. – Дерзишь, даже зная, что ты в полной моей власти и тебе не на что надеяться.

– Мне уже поздно менять привычки, лорд. – Пленник едва заметно усмехнулся. – А вот тебя, похоже, ждут большие перемены, и ты их страшишься.

– С чего ты взял? – Лорд вцепился обеими руками в подлокотники кресла так, что пальцы его побелели.

– Я видел немногих людей, которые могли скрыть свои чувства, – ответил пленник. – И те всю жизнь прожили среди альвов. Я думаю, что ты пришёл ко мне просить помощи.

– Я?! Просить?! – Самое время было прийти в ярость, но ди Литт не чувствовал в себе сил для праведного гнева. – А может быть, у меня приступ милосердия, и я пришёл убить тебя…

– Не смеши меня, лорд.

– А ты умеешь смеяться?

– Уже нет. Поэтому и не смеши. – В глазах пленника вспыхнули изумрудные огни, и пламя факела померкло перед их сиянием. – Говори, чего ты хочешь, или уходи.

Затягивать разговор действительно было ни к чему, да и некогда – в любой момент мог начаться штурм.

– Я знаю – отсюда есть подземный ход…

– Ах вот оно что… Но если ты о нём знаешь, то зачем тебе я?

– Я знаю только то, что он есть. И я, и мои предки не раз посылали людей, чтобы они нашли выход из него, но из тех, кто вошёл, никто не вернулся.

– Да, это так – чтобы пройти этим путём, нужно быть альвом.

– А может ли альв вывести отсюда человека?

– Ты хочешь бежать, храбрый лорд? Твой замок в осаде, и ты хочешь бежать… Да, тебе действительно приходится несладко, если ты пришёл ко мне.

– Да, замок в осаде, и сегодня или завтра мои враги будут здесь, – признался Робин. – И я не хочу, чтобы ты им достался. Я согласен тебя отпустить.

– Если я возьму тебя с собой… Так? – Пленник наконец-то сделал попытку подняться, опираясь на скамью, стоящую рядом с ним. – Но скажи, зачем это мне? Я не стремлюсь на волю. Вы, люди, истребили мой народ, и теперь для меня нет разницы между свободой и заточением, жизнью и смертью…

– Я отдам тебе всё, что могу, только выведи отсюда мою дочь и двух слуг, – прервал его Робин. – Это всё, что мне нужно. Я не смог бы уйти отсюда, даже если бы хотел, – честь дороже.

– А вот твой давний предок по имени Орлон даже не знал такого слова – честь. Поэтому, наверное, всегда и добивался всего, чего хотел.

– Не смей…

– Почему? Я всё помню, как будто это было вчера, а до тебя дошли только фамильные легенды. Рассказать, как всё было на самом деле?

– Нет! – крикнул лорд. – Нет. У нас слишком мало времени, чтобы заниматься воспоминаниями. Так ты согласен?

– Нет, – просто ответил альв.

Это был конец. Значит, маленькая Ута обречена. Значит, как только падёт замок, прекратится и род ди Литтов…

– Что же ты не спросишь, почему я отказываюсь? – вторгся в тишину голос пленника.

– Это не важно. – Лорд поднялся и отодвинул засов, запиравший дверь изнутри.

– Но у меня есть два пожелания, – сказал ему вслед альв. – Если ты их исполнишь, я могу изменить своё решение.

– Говори. – Лорд замер, опершись ладонью на тяжёлую створку.

– Мне нужны два обрывка полотна, которые достались твоему пращуру в Альванго.

– Какие ещё обрывки?

– Ты даже не знаешь… После того как был разрушен Альванго, Орлон пришёл ко мне – сообщить, что пала наша главная твердыня… А чтобы я не усомнился в правдивости его слов, показал мне два обрывка полотна, испачканного краской…

– Хорошо, я поищу. Что ещё?

– Никаких слуг – только твоя дочь и я.

– Чего ради я должен тебе доверять?

– У меня ещё меньше причин доверять тебе, лорд… – Теперь в голосе пленника звучала лёгкая укоризна. – Но ты же знаешь, что альвы не лгут. Разве об этом не говорится в семейных преданиях рода ди Литтов?

– Альвы не лгут лишь тогда, когда сила на их стороне, а ты мой пленник – тебе не зазорно и солгать.

– Нет, лорд, вот тут ты не прав. Сейчас жизнь твоей дочери зависит лишь от меня, а значит, я сильнее, чем ты, и я не могу солгать. Ты должен мне верить, лорд. Тебе просто некому больше верить…

ГЛАВА 3

Ломкие страницы древней книги могли рассыпаться в прах от неосторожного прикосновения, и, чтобы переворачивать их без ущерба, приходилось аккуратно поддевать каждую заточенным под бритву ланцетом с широким лезвием. Раим Драй, известнейший маг, к услугам которого прибегали многие знатные дамы и кавалеры, в том числе приближённые самого императора лабов, бреттов, саков, аббаров, горландцев, саритов и ещё полутора сотен мелких народов, вместо того чтобы заниматься своими прямыми обязанностями, уже больше года потратил на переписывание этой книги, сборника трактатов альвийских чародеев. К этому фолианту нельзя было подпускать переписчиков: одного уже пришлось приказать бить палками за то, что под его неуклюжими пальцами распался титульный лист, другого – за то, что подложил под лист пергамента восковую дощечку, пытаясь таким образом скопировать бесценные письмена – то ли он сам решил ими воспользоваться, то ли собирался продать врагам империи, третьему снесли голову на всякий случай – он смотрел на причудливые знаки альвийского письма так, как будто понимал, что они могут означать, и перо в его руке двигалось подозрительно быстро…

Пока шла война, люди стремились уничтожить всё, что было создано руками альвов: их замки, оружие, посуду, инструменты, книги – всё, что когда-то принадлежало альвам, считалось нечистым, несущим несчастье, отравляющим разум, призывающим гнев богов. Даже сейчас, когда с той поры минуло несколько столетий, невежественные землепашцы и ремесленники, даже иные благородные господа, старались предать огню те немногие древности, которые до сих пор попадались то в земле, то в пещерах Верхнего Берга, то на дне мелеющих озёр или рек, меняющих русло. По счастью, эта книга обнаружилась не где-нибудь, а в хранилище императорской библиотеки – вероятно, в ком-то из воинов, ворвавшихся в пылающий Альванго, любопытство оказалось сильнее брезгливости. А потом о книге забыли…

Двойной узелок с двумя хвостами, тройной с одним… А вот кружок, у которого вмятина в левом боку, перечёркнутый вертикальной чертой, встречается редко – его следует воспроизвести с особой тщательностью… Всего девяносто три повторяющихся знака – не слишком ли мало, чтобы передать хоть какой-то смысл… Может быть, все труды напрасны, и злобные альвы таким вот образом в последний раз насмеялись над победителями, над истинными хозяевами земли? Может быть… Но сам император одобрил его намерение начать этот труд в надежде, что когда-нибудь удастся изловить какого-нибудь случайно уцелевшего альва, доставить его ко двору, а потом с помощью раскалённого штыря…

– Господин! Мой добрый господин! – В кабинет с воплем ворвалась Толстая Грета, домоправительница. – Мой добрый господин! Радость-то какая!

Рука дрогнула, и перо оставило на пергаменте уродливую жирную загогулину.

– Гадина! – В Грету полетела чернильница из яшмы, и домоправительница замерла с открытым ртом, наблюдая, как по переднику расползается чёрное пятно. – Пошла вон! Дура.

– Я…

– Что «я»?! Ты сюда посмотри! – Он сунул ей под нос безнадёжно испорченный лист, который был исписан почти до конца – целый день нудной кропотливой работы. – Смотри, что ты натворила, стерва!

– К…

– Молчи, мерзавка!

– Я только…

– Хворостины захотела?!

– К нам император! – выкрикнула она наконец то, что хотела. – Уже из дворца выехал. А внизу барон ди Остор дожидается. – Грета подбоченилась и глянула на мага сверху вниз, как на дохлую крысу.

Раим Драй бросился вперёд, к выходу из кабинета, но наткнулся на могучий бюст домоправительницы, которая и не думала уступать дорогу своему доброму господину.

– Посторонись, шалава старая! – Он всё-таки протиснулся между её телесами и дубовым стеллажом, на котором покоились собранные им за долгие годы редкие списки магических трактатов и древние талисманы на все случаи жизни.

Внизу, в комнатах, прилегающих к гостиной, уже суетилась челядь, две хорошеньких служанки застилали столы свежими скатертями, виночерпий волок из погреба корчагу молодого вина, а со двора доносился визг поросёнка, которому была уготована славная судьба – быть вкушённым самим императором Лайей Доргоном, да будет вечным его царствие…

Барон Иероним ди Остор, сокольничий императора, держа под мышкой лёгкий золочёный шлем, стоял у входной двери и взирал на все эти хлопоты с высокомерным благодушием. Впрочем, он не упустил случая ущипнуть одну из служанок пониже спины, когда та неосторожно оказалась поблизости.

– О! Достопочтенный сир, мой дорогой друг, – сердечно приветствовал вельможу императорский маг, раскрыв свои объятия во всю ширь. – Какая честь для меня! Я, право, не заслужил…

– Конечно, не заслужил, – как ни в чём ни бывало, ответил барон. – Ты самый большой бездельник во всей империи, и знающие люди мне недавно шепнули, будто ты половину своего жалованья раздаёшь всякому отребью, чтобы они болтали на всех углах о творимых тобой чудесах. Разве не так?

У мага мгновенно всё похолодело внутри, и он не нашёл в себе сил сделать очередной шаг навстречу дорогому гостю. Барон пользовался исключительным влиянием при дворе, и стоило ему шепнуть кому следует…

– Шучу. – Сокольничий похлопал мага по плечу и широко улыбнулся. – Мало ли что болтают базарные бабы, пьяные извозчики и тупая солдатня. Я-то различаю, где правда, а где попытки опорочить верного слугу престола и отечества. Да, друг мой Раим, времена сейчас трудные…

Маг вздохнул с облегчением, и его побледневшее лицо вновь обрело обычный бледно-розовый оттенок. На этот раз речь шла всего лишь об очередном взносе в карман вельможи – две-три сотни червонцев, и дело будет улажено.

– Я не столь тщеславен, чтобы творить чудеса в присутствии челяди, – отозвался маг, отвесив барону поклон, несколько более глубокий, чем полагалось по этикету. – Но, чтобы услужить лично вам, я готов призвать любые Силы – в пределах разумного, разумеется.

– Позже, дружище. – Барон взял мага под руку и повёл его вдоль накрытого стола. – А сейчас нам надлежит исполнить волю императора – Их Величество желает увидеть какое-нибудь превращение. Надеюсь, сегодня тебе не составит труда превратить какого-нибудь мелкопоместного выродка в мокрицу или, например, медь в золото…

– Воля императора сильней любой магии, – уклончиво ответил Раим, на ходу соображая, чем можно удивить государя, не вызвав при этом его гнева.

– Не надо словоблудства, дружище, – заметил барон. – Император должен остаться доволен – в этом ты заинтересован гораздо сильнее, чем я.

– Я должен подготовиться.

– У тебя будет время – между второй и третьей переменой блюд я займу императора приятной беседой о достоинствах моны Кулины, и ты сможешь удалиться. Только постарайся не слишком злоупотреблять нашим терпением.

Входная дверь с грохотом распахнулась, и на пороге показался запыхавшийся герольд.

– Их Величество, император лабов, бреттов, саков, аббаров, горландцев… – Герольд спешил, поскольку до появления самодержца нужно было успеть перечислить все народы, согретые солнцем имперской короны.

Челядь стремительно удалилась в сторону кухни, поскольку за столом императору и его свите могли прислуживать лишь пажи, юные отпрыски благородных семейств. Маг отчаянно пожалел о том, что не успел надеть свой парадный халат из синего бархата, расшитый серебряными звёздами.

– …самритов, мелонцев, ризов…

По лестнице, ведущей в кабинет, заставляя натужно скрипеть каждую ступеньку, начала спускаться домоправительница, успевшая сорвать с себя испачканный передник, но маг, оглянувшись, зыкнул на неё, и Толстая Грета начала торопливо пятиться назад.

– …йотов, асогов, дайнов…

Сквозь распахнутое окно донёсся топот многочисленных копыт и весёлый гомон всадников – имперская гвардия, как положено, начала оцеплять прилегающие к дому дворы и переулки.

– …хорсов, капфов, ракидов…

С улицы послышался чей-то вопль, который тут же оборвался – видимо гвардейцы поймали какого-то бедолагу, притаившегося за забором, чтобы поглазеть на своего императора. Скорее всего завтра в полдень его вздёрнут на площади Трёх Колонн, а дворцовая стража запишет на свой счёт очередное спасение государя от коварных заговорщиков.

– …ягуров, гадайцев и лиохов – Лайя Доргон XIII Справедливый! – Герольд шагнул в сторону, прижался спиной к дверному косяку.

Наступила неловкая пауза, и хозяин дома, готовый бухнуться на колени, едва устоял на ногах. Звук неторопливых шагов раздался из прихожей, когда Раим уже утомился стоять на полусогнутых, поскольку распрямиться он так и не решился.

На сей раз император предстал перед подданными в обычном мундире гвардейца – сером, с синей перевязью, чёрным кружевным воротником и такими же манжетами.

– Иероним, что это за улитка копошится возле тебя? – поинтересовался он, кивая на мага, упёршегося лбом в отполированный паркет.

– Это, государь мой, знаменитейший маг Раим Драй, внук карточного шулера, сын балаганного жонглёра, двоюродный дядя одного из юных балбесов, которые по праздникам носят за вами шлейф, – ничуть не смутившись, ответил барон. – Я, кстати, не стал ему сообщать причин вашего визита. Сюрприз решил сделать…

– Раим, перестань собирать пыль своими коленями, – милостиво обратился государь непосредственно к магу. – Вчера, после третьего бокала мелонского меня постигло непомерное благодушие, и я приказал вписать фамилию Драй в Реестр Благородных Домов Империи. Отныне ты и твои потомки, увидев меня, могут ограничиться почтительным поклоном. И не забудь сегодня же купить себе меч и кинжал, а то чернь будет по-прежнему принимать тебя за своего.

Изысканная шутка тут же вызвала громовой хохот подтянувшейся свиты. Два графа, шесть баронов (не считая ди Остора), капитан императорской гвардии, походный казначей, закованный в железо с ног до головы, и две дамы, одна из которых, несомненно, была моной Кулиной, широко известной в придворных кругах как явный предмет тайной страсти государя, – все смеялись весело и беззаботно, как и полагается людям, беззаветно преданным престолу. Только какой-то бледный мальчонка лет двенадцати, в бледно-розовом камзоле, перешитом из мундира стражника внутренних покоев, молчал, затравленно озираясь по сторонам.

– Мой меч – моя магия, – скромно ответил Раим, когда смех поутих, и бросился целовать руку самодержца, обтянутую белой кожаной перчаткой. Он хотел добавить, что магия – самое грозное оружие против врагов империи, но в тот же миг барон схватил его за загривок.

– Не пора ли нам как следует перекусить и отведать славного вина из погребов нашего мага, нашего нового благородного собрата, – предложил барон, похлопав Раима по плечу. – А наш благородный маг покажет нам, как он собирается досадить своим искусством тайным и явным врагам империи.

– Я должен хотя бы принести инструменты, – шепнул Раим на ухо барону, пока гости рассаживались, а за их спинами выстраивались пажи.

– Иди. – Барон ему заговорщически подмигнул. – Иди. До четвёртого бокала государь обычно не отвлекается от еды. Но смотри – не подведи меня. А пока идёшь, постарайся сообразить, кто посоветовал императору не обойти тебя своей милостью…

Так… Значит, придётся расплатиться с бароном и за это. И услуга, видимо, будет стоить недёшево… Но это дело, пожалуй, того стоит. Во всяком случае, старшина цеха чародеев и магов не будет отныне требовать, чтобы Раим Драй (нет, отныне – Раим ди Драй) раз в два года демонстрировал цеховым магистрам своё искусство, как и все прочие мастера и подмастерья, желающие заиметь или сохранить за собой личное клеймо. К тому же теперь не надо платить ни имперских податей, ни цеховую десятину, а многие благородные господа, которым, в отличие от государя, было почему-то зазорно обращаться к простолюдину, теперь пойдут сюда толпами, и с новой силой начнут наполняться сундуки в подвале, единственный ключ от которого висит на груди как самый драгоценный талисман. Золото – воистину магический металл, он способен превратиться во что угодно… Узнать бы ещё, почём нынче услуги барона Иеронима ди Остора… Но не будет же он резать индюшку, несущую жемчужные яйца, – барон всегда отличался исключительно здравым рассудком, он за последние шесть лет даже ни разу не подрался на дуэли – все, кого он вызывал, почему-то предпочитали тайно покинуть столицу и оказывались то на рубежах Окраинных земель, то под крылышком северных баронов, то в какой-нибудь выгребной яме с распоротым животом.

Раим наконец-то добрался до своей кладовой, где за двойной железной дверью хранилось самое драгоценное – магические предметы, сохранившееся со времён альвов, всё, что досталось по наследству от деда-мошенника и отца-жонглёра, но и, конечно, то, что самому удалось найти в древних руинах или выкупить у тупой солдатни, невежественных землепашцев и погонщиков скота.

Надо выбрать что-нибудь такое, что ещё ни разу не приходилось демонстрировать – ни императору, ни барону ди Остору, ни кому другому при дворе. Чтобы сохранить благосклонность сильных мира сего, нужно либо самому стать сильным, либо удивлять и радовать, радовать и удивлять…

Свет сюда пробивался лишь сквозь крохотное зарешеченное окно, и по полкам пришлось шарить почти на ощупь – благо, каждая вещь знала своё место…

После недолгих раздумий он решил взять Плеть – вещицу, которую год назад посчастливилось отобрать у одного глупого и наглого пастуха возле руин альвийской крепости Ехинн. Солдаты как раз собирались вздёрнуть двух нерадивых землекопов, которые почему-то не пожелали копать там, где было сказано, и в это время тот самый пастух прогонял мимо стадо тощих коров. Он издал леденящий душу звук, напоминающий одновременно и волчий вой, и соловьиную трель, и, размахивая короткой чёрной, отполированной до блеска палкой, набросился на солдат, стоявших в оцеплении. Те, прежде чем поднять деревенщину на копья, решили поднять его на смех, и для четверых бойцов ветеранской когорты это оказалось роковым – один буквально развалился на части, иссечённый невидимой плетью, ещё трое погибли, пытаясь заработать дюжину золотых, – именно столько Раим обещал тому, кто возьмёт пастуха живьём.

В конце концов солдаты сделали своё дело – связанный пленник был доставлен магу, и особо ценный магический предмет пополнил его коллекцию. К счастью, в округе у того пастуха оказалось немало родственников, чья жизнь ему была дорога, и он рассказал всё – и то, что вещица досталась ему по наследству от далёкого предка, который ещё при альвах пас неведомых зверей, мандров и зай-грифонов, что именно надо кричать, чтобы невидимая плеть рубила сталь или чтобы она лишь щёлкала по тощим коровьим спинам. Труднее всего было научиться воспроизводить эти нечеловеческие вопли, древние альвийские заклинания – что-то среднее между волчьим воем и соловьиными трелями…

Когда Раим с Плетью вернулся в гостиную, веселье было уже в разгаре. Мона Кулина сидела на коленях у императора и старалась ущипнуть нос, который ей дурашливо подставлял барон ди Остор.

– О! Наш маг вернулся! – взвизгнула вторая девица, которая, несмотря на обилие за столом эрцогов и баронов, была почему-то обделена вниманием. – Давайте тяпнем! За мага, за благородного…

Император отсалютовал растерявшемуся магу бокалом, полным золотистого вина.

– Кстати, мне кажется, что наш приветливый хозяин сегодня в ударе, – заметил барон ди Остор, после того как все выпили. – Он наверняка готов продемонстрировать нам настоящее чудо…

– Просим! – крикнула мона Кулина, и остальные поддержали её аплодисментами.

Раим вдруг почувствовал себя в шкуре своего папаши-жонглёра, теперь он желал лишь одного – чтобы после исполнения номера аплодисменты грянули вновь, но с утроенной силой. Он взял стоявший у стены напольный канделябр с дюжиной свечей, прошёл к столу, держа его в вытянутой руке, поставил. Щелчком пальцев высек огонь и поднёс пламя, дрожащее в сложенной лодочкой ладони, к каждому фитильку.

Над столом повисло напряжённое молчание – слышен был только скрип паркета под его ступнями. Маг отошёл от канделябра на несколько шагов и извлёк из складок своей мантии Плеть. Сейчас… Сейчас… Главное – не промахнуться, главное – сделать всё так, как он делал уже не раз наедине с собой.

Заклинание начиналось с низкого гортанного звука, потом рёв раненного медведя сменился звоном хрустальных колокольчиков, завершившимся скрипом несмазанных петель. Плеть мелко задрожала в его руке, и это значило, что заключённые в ней Силы проснулись и готовы повиноваться воле того, кто их вызвал. И не важно, как размахнётся рука, – Плеть поразит то, на что направлена воля мага.

Невидимая нить рассекла спёртый воздух гостиной, и обрубки всех двенадцать свечей, срезанных точно посередине, упали на пол и, раскатившись в разные стороны, погасли. Второй удар разрубил бронзовую подставку канделябра, и его верхняя часть с грохотом обрушилась на паркет.

Аплодисментов не было, но Раим ощутил исходящее от публики чувство, более сильное, чем восторг, – приступ неосознанного страха сковал и самого императора, и приближённых к нему благородных господ. Это продолжалось всего долю мгновения, но Раим понял, что будет дорожить этим сладким воспоминанием всю оставшуюся жизнь, если, конечно, не проживёт достаточно долго, чтобы это воспоминание стёрлось из памяти.

– Браво. – Император позволил себе несколько сдержанных хлопков, остальные, кроме подружки моны Кулины, внезапно лишившейся чувств, повторили его движения, и только бледный худощавый мальчонка в бледно-розовом камзоле, продолжавший сиротливо стоять возле двери, смотрел на мага неподвижным взглядом, полным то ли ненависти, то ли жалости, то ли затаённого трепета.

Теперь, как полагается, следует уйти за кулисы – не стоит слишком баловать публику своим вниманием, иначе она становится чрезмерно капризна и придирчива. Раим отвесил лёгкий поклон, развернулся на каблуках и двинулся обратно к своей кладовой, услышав напоследок, как барон, его благодетель, объясняет государю:

– Магия забирает силы магов, и, чтобы восстановить их, нужна другая магия, которая бесполезна и скучна для всех, кроме самого мага…

Эти слова тоже наверняка будет записаны в счёт, который барон обязательно предъявит в скором времени… Теперь надо положить Плеть на место, выдержать некоторую паузу и возвратиться к гостям, которым наконец-то подали поросёнка, запечённого с яблоками, и густые черничные вина. И ещё на обратном пути надо успеть продумать благодарственную речь, восхваляющую мудрость, отвагу, личную доблесть и величие императора, – без этого всё, что волею богов произошло сегодня, было бы смазано, а значит, не принесло бы пользы. Магия золота должна усилиться в сиянии имперской короны…

– Ну как, доволен? – поинтересовался барон Иероним, незаметно подкравшийся сзади, – подобные шутки были в его стиле, и можно было предвидеть, что такое возможно. Но сейчас его внезапное появление заставило мага вздрогнуть.

– Да, сир. Весьма признателен, сир, – торопливо отозвался Раим, понимая, что барон пришёл получить свою долю от будущей выгоды, которую маг его стараниями скоро должен поиметь. – Позвольте преподнести вам скромные дары в знак моего восхищения вашими неустанными трудами на благо престола.

Несколько небольших ларцов с золотом маг хранил здесь же, рядом с альвийскими магическими предметами, большая часть которых ещё не открыла своих тайн. Он взял обеими руками ларец из чёрного дерева, в котором лежало не меньше двух фунтов монет древней чеканки, и почтительно протянул его своему благодетелю.

– Ну что ты, друг мой, – неожиданно изумился барон. – Не стоит… Я достаточно богат, чтобы бескорыстно помогать людям, которые имеют несомненные заслуги перед империей. Я лишь хочу дать тебе возможность умножить эти заслуги.

– Но смею ли я… – Маг вдруг замялся, не зная, чего именно он смеет ли. Отказ барона взять деньги пугал и настораживал.

– Эй, Хенрик! – позвал кого-то барон, и на пороге появился всё тот же мальчишка в розовом камзоле. – Видишь этого волчонка? Это мой двоюродный племянник, Хенрик ди Остор, прошу любить и жаловать. И поверь мне, друг мой, любить и жаловать его тебе придётся довольно долго, пока ему самому не надоест твоя любовь и твоя жалость.

Маг не нашёл ничего лучшего, как просто кивнуть юному баронету, и тот ответил ему церемонным поклоном.

– К моему глубокому сожалению, все его близкие родственники погибли во время резни, которую прошлым летом устроили бунтовщики в провинции Дайн, и на мою долю выпало всячески заботиться об этом мальце. Но только ты, маг, сможешь ему дать то, чего он хочет.

– Вы хотите, чтобы он стал моим учеником? – на всякий случай спросил Раим, хотя и так было уже понятно, к чему клонит барон.

– Да, он отныне будет жить в твоём доме, и ты должен учить его как следует, и у тебя не должно быть секретов, которые ты утаил бы от него.

– Да, я понял… – обречённо выдохнул из себя маг. Было ясно одно – барон просто не желает брать на себя заботы об отпрыске своих невезучих родичей и хочет унизить парня, делая его судьбой не службу, подобающую его званию, а ремесло. И ему было, в общем-то, всё равно, к кому в обучение определить этого мальчишку – к магу или к сапожнику…

– До тех пор, пока он в твоём доме, я намерен и впредь оказывать тебе покровительство, причём это не будет отныне стоить тебе ни гроша.

– Я благодарен вам, сир, – поспешил заверить Раим своего благодетеля, хотя не сомневался, что в его предложении кроется какой-то подвох. Ди Остор, как и сам маг, больше верил в магию власти и золота, чем в истинное чародейство, вернее, в то, что от него осталось после истребления альвов.

Маг искоса глянул на мальчишку, и оказалось, что тот направил на него взгляд, полный то ли затаённого трепета, то ли жалости, то ли ненависти, то ли презрения.

ГЛАВА 4

– А теперь перемножь в уме семьсот сорок два на девятьсот тридцать четыре, – потребовал старик Тоббо, задумчиво разглядывая замшелый камень, торчащий из болотной жижи.

– Шестьсот девяносто три тысячи двадцать восемь, – после короткого раздумья выдал ответ Трелли. Он мог бы ответить ещё быстрей, но старик, замечая, что ученик слишком легко справляется с его заданиями, сразу же усложняет свои вопросы. Такие маленькие хитрости – часть учения… Люди лживы, и, чтобы выжить среди них, надо превзойти их во всём, в том числе и в коварстве.

На самом деле счёт не требовал почти никаких усилий – ответ как будто приходил сам собой, и Трелли каждый раз пытался понять, как это происходит, но в голове лишь пробегал ряд ломанных цветовых линий, а потом оставалось лишь назвать полученное число.

– Знаешь ли ты, в чём главная разница между людьми и альвами? – задал старик следующий вопрос.

– У людей кровь красная, а у нас голубая, – тут же ответил Трелли, уже усвоив, что ближе всего к истине должно оказаться то, что первым приходит в голову.

– Этот ответ слишком прост, чтобы быть верным. – Тоббо едва заметно усмехнулся. – Подумай.

– Люди неуклюжи и жестоки, они не отличают прекрасного от безобразного.

– А альвам, значит, свойственны ловкость, изящество, добросердечность и умение ценить красоту – так?

– Наверное, учитель.

– Как же тогда неуклюжие люди сумели истребить ловких альвов?

– Ты, помнится, говорил о коварстве, учитель… Может быть, в этом они превзошли нас?

– Что ж, возможно, ты и прав… – Казалось, теперь Тоббо был доволен. – Но среди людей много искусных мастеров, умелых и храбрых воинов, а рабы-менестрели в давние времена услаждали слух высокородных альвов своим пением… Далеко не все люди жестоки и невежественны – в это тебе придётся сначала поверить, а потом ты и сам сможешь убедиться. Что касается их жестокости – вспомни, как альвы относились к людям, когда сила была на нашей стороне.

Учитель оказался прав, как всегда… Но если есть вопрос, значит, на него должен быть ответ.

– А ты скажи мне, учитель, и я буду знать…

Некоторое время Тоббо молча наблюдал трепетный полёт медленных, слишком ранних снежинок, таявших на лету, и Трелли вдруг показалось, что учитель сам не знает, что сказать.

– Да, малыш, на этот вопрос слишком много ответов, чтобы выбрать из них единственно верный… – Старик теперь говорил тихо, как будто сам с собой, и голос его был едва слышен сквозь лягушачьи трели. – Но врагами нас и людей делают вовсе не различия, а сходство… Не знаешь ли ты, в чём наше главное сходство?

Теперь в самом вопросе содержалась подсказка, и Трелли ответил почти сразу:

– И мы и они считаем друг друга чудовищами…

Слова, сорвавшиеся с его языка, показались ему чужими. Что значит – считают?! Люди, эти злобные уродливые твари! Пусть они думают что хотят, но лучше, чем они есть, им от этого не стать…

– Ты никогда не встречал людей, – заметил старик, как будто прочитав мысли своего ученика. – Как ты можешь судить о тех, кого ни разу не видел?..

– А разве мало того, что от великого народа альвов осталась лишь горстка отчаявшихся трусов, которые прячутся на этом проклятом болоте… – Трелли вдруг вспомнил, что и раньше, чем больше старик рассказывал о славных победах и великих свершениях далёких предков, им овладевали злость на собственное бессилие и щемящее сожаление о том, что он родился слишком поздно. – Разве мало того, что разрушены наши города, разграблены могилы предков… Почему после всего этого я не должен считать людей чудовищами?!

– Пойми, малыш… Чтобы собрать воедино полотно славного чародея Хатто, тебе придётся долго жить среди людей, видеть их каждый день, говорить с ними. И самым главным твоим врагом будет твоя же ненависть к чудовищам, истребившим альвов. И чем сильнее будет эта ненависть, тем скорее она обратится против тебя. Ты просто погибнешь, ничего не успев сделать. И тебе не просто предстоит выучить их язык – ты должен научиться смотреть на вещи их глазами, думать как они и даже чувствовать как они.

– А ты умеешь?

– Когда-то умел. Сейчас – не знаю. Я жил среди людей, но это было давно.

– Как же ты сможешь научить меня тому, чего сам не умеешь?

– Этому тебя могут научить только люди.

– Но здесь их нет.

– Не торопи события, малыш… Всему своё время. – Учитель тяжело вздохнул и вновь обратился к созерцанию снежинок. – А теперь иди к вождю, наверное, он уже вернулся с охоты.

Тоббо явно хотел остаться наедине с замшелым камнем, торчащим из болотной жижи, шелестом начинающей желтеть листвы, кваканьем лягушек, ещё не почуявших приближения холодов, и трепетным полётом медленных, слишком ранних снежинок, таявших на лету… Когда старик погружался в такую задумчивость, могло показаться, что ему в этом мире уже никто не нужен и ничего не нужно, как будто он уже смирился с тем, что последним уцелевшим альвам, укрывшимся на крохотном островке среди болот, уже не на что надеяться. Скорее всего он даже не верил, что его последний ученик, Трелли, сможет сделать то, чего прежде не смог никто, даже в те времена, когда на окраинах людских владений несколько альвийских крепостей ещё казались неприступными. Если старик предавался задумчивости, следовало оставить его в покое…

Только непонятно, с чего Тоббо взял, будто вождь Китт уже вернулся с охоты? Вождь с полутора дюжинами самых умелых бойцов ушёл три дня назад, и никто не говорил, что они отправились на охоту. Никто вообще ничего не говорил, куда и зачем они ушли…

– Трелли! Трелли! – Навстречу ему, не глядя под ноги, бежала маленькая Лунна. – Трелли! Там такое!

– Тихо! – Он приложил палец к губам. – Тихо, Лунна. Не мешай, Тоббо думает.

Старик стоял спиной к ним возле тонкой покосившейся берёзы, и, казалось, он настолько ушёл в себя, что едва ли крики Лунны могли дотянуться до его ушей. Но почему-то именно сейчас казалось, что здесь может шуметь лишь ветер.

– Китт вернулся. – Лунна послушно перешла на шёпот, а потом заговорила ещё тише, как будто собственные слова внушали ей страх. – Они привели человека. То есть, принесли…

– Что!? – не сдержал Трелли изумлённого возгласа. – Как «человека»…

– Не видела я – мне сказали, – поспешила добавить Лунна. – И ещё вождь тебя зовёт.

– Вот и пойдём. – Трелли взял её за руку, и они двинулись в обход холма на другую сторону острова, где располагалась просторная землянка вождя.

Всего несколько сотен шагов – и можно пересечь всё, что осталось от некогда казавшихся бескрайними владений могучих и славных предков… Всего несколько сотен шагов – и впереди вновь откроется болото, за которым, через какую-то дюжину лиг, всего день ходу по колено в болотной жиже, начинаются места, где альвам нечего искать, кроме смерти от рук своих бывших рабов…

Трелли замедлил шаг. Он вдруг почувствовал странное беспокойство, для которого, казалось бы, не было особых причин… Да, ему сейчас предстоит впервые увидеть одно из чудовищ, именуемых людьми, но, если его приволокли сюда альвы, значит, оно безопасно, укрощено, обессилено. Волноваться нечего, и нечего опасаться: связанный человек не страшнее дохлой жабы… И всё же как-то зябко было оттого, что в маленьком, но привычном и спокойном мире появился чужак.

– Ты чего? – Лунна тянула его за руку, ей, видимо, не терпелось увидеть пленника. – Пойдём же скорее, тебя ведь ждут.

Да, надо идти. Люди, люди, люди… Ещё предстоит выучить их язык, научиться смотреть на вещи их глазами, думать, как они, и даже чувствовать, как они. Так сказал Тоббо… И вот сейчас надо сделать первый шаг навстречу тому, что предстоит, навстречу судьбе, навстречу предназначению, навстречу неизбежности. Идти надо легко, оставив за спиной все прошлые страхи и будущие сомнения – так тоже говорил Тоббо. Но ему легко говорить – самое страшное в его жизни уже давно позади, и всё, чем можно дорожить, – наверное, тоже… У него сталась только кроткая надежда, что когда-нибудь кто-то из воинов, посланных им на верную гибель, вернётся и принесёт заветные лоскуты чудесного полотна…

И всё-таки сейчас увидеть человека – всё равно, что повстречаться с шестиглавым огнедышащим змеем, но это пройдёт – надо только сделать этот шаг. А вот Лунна, похоже, ничего такого не чувствует – никакого беспокойства, только любопытство и нетерпение… Но тем, кто пережил всего пять зим, ещё не дано ни тревог, ни сомнений.

– Ну, идём же. – Она вновь дёрнула его за руку, и на её запястье звякнул браслет из золотых зай-грифонов.

– Да. Идём, – ответил он и двинулся вперёд, стараясь не думать о том, что случится через считанные мгновения.

Тропа обогнула гранитный выступ, поросший серым мхом, и сразу же показался костёр, который обступили охотники. Вождь стоял чуть в стороне – его издали можно было отличить от прочих по короткому кафтану из голубоватой шкуры зимнего мандра. У ног Китта копошилось что-то маленькое, серое, бесформенное и жалкое.

Тропа теперь вела вниз, и Трелли шёл по ней спокойно и уверенно – теперь его видели соплеменники, теперь никак нельзя было показывать свою слабость и неуверенность. С тех пор как старик Тоббо решил, что именно Трелли предстоит отправиться за чудесными лоскутами полотна чародея Хатто, взрослые альвы начали почему-то сторониться его. Раньше никто не упускал случая показать ему, как правильно натянуть лук, как бесшумно ходить по болотной жиже, как отличить топь от места, где ступня найдёт опору, как разжечь огонь выпуклым шлифованным куском хрусталя… Теперь всё новое он узнавал только от Тоббо… Разве что сам вождь Китт недавно начал учить его фехтованию на прямых, длинных и тонких, как стебель травы, альвийских мечах, от ударов которых крошится гранит, а на отточенных под бритву клинках не остаётся ни единой зазубрины.

Вот и сейчас вождь держал в руке такой меч, один из пяти, что удалось сохранить с давних времён, когда альвы ещё не утратили секрета их ковки. Китт раскручивал меч над головой, лезвие гудело, рассекая воздух, и неяркое серебристое свечение возникало вокруг него – древний альвийский клинок чуял близость человека…

Человек казался маленьким и слабым, он лежал на земле, теряясь в груде серых лохмотьев, которые когда-то были одеждой, и не решался поднять головы.

– Трелли! – Вождь замедлил вращение меча над головой, а потом бережно отправил его в ножны, убранные серебром и изумрудами, заляпанные подсохшей коричневой грязью. – Трелли, а мы тебе подарок принесли. Сам идти не захотел, вот и пришлось нести всю дорогу.

– Какой ещё подарок? – удивился мальчишка, со страхом и любопытством глядя на человека, который, как оказалось, был невелик ростом и едва ли слишком силён.

– А тебе Тоббо ничего не говорил? – с сомнением спросил вождь и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Ну и ладно, сейчас всё и узнаешь. – Он склонился над человеком, схватил его за воротник из облезлой волчьей шкуры и одним рывком поставил на ноги.

Как ни странно, пленник не упал, когда Китт перестал его держать, – он продолжал стоять на трясущихся ногах, со страхом глядя, то на рослого воина, одетого в шкуры с бледно-голубым мехом, то на светловолосого мальчишку в рубахе до колен, сплетённой из травяных стеблей.

И тут до Трелли дошло, что перед ним всего лишь человеческий детёныш – может быть, его одногодок, может быть, чуть постарше… И внешне он мало чем отличался от альва, только глаза у него были серого цвета, нос пуговкой, и от переносицы разбегались стайки рыжеватых крапинок.

– Пойдём, Трелли. – Вождь подтолкнул пленника и, придерживая его за воротник, двинулся к навесу, где располагалась кузница мастера Зенни. – Пойдём, Трелли… Того, что ты сейчас получишь, давно не было ни у кого из альвов. Ты счастливчик, Трелли.

Дорожка к кузнице пролегала по самому краю островка и была выложена плоскими, обкатанными водой, разноцветными камнями. Шли они молча, только Лунна, увязавшаяся за ними, что-то мурлыкала себе под нос, продолжая сгорать от нетерпения и с трудом сдерживая себя, чтобы не забежать вперёд.

Со стороны кузницы донеслись размеренные удары металла о металл и запах горького торфяного дыма. Двое подмастерьев, мальчишки чуть постарше Трелли поочерёдно подбрасывали в топку плавильной печи куски торфа, а сам мастер, похоже, уже заканчивал свою работу, выбивая последние знаки на узком медном ошейнике.

– Ага! – Зенни искоса глянул на человеческого детёныша, а потом на свою работу. – Как раз ему будет. Давайте-ка прикинем.

Вождь, ни слова не говоря, схватил пленника за плечи, а кузнец распрямил медную ленту, а потом обернул её вокруг тонкой детской шеи.

Человек не проронил ни звука. Если бы его точно так же захватили люди, он, наверное, молил бы о пощаде, но сейчас вокруг были чудовища, а значит, не было и надежды спастись, умоляй не умоляй.

– Как раз, – удовлетворённо сказал кузнец. – Эй, Улессо, давай заклёпки!

Один из подмастерьев погрузил в жаровню большие щипцы и вытянул оттуда кусочки раскалённой меди, смахнув их в каменную ступку, а вождь с кузнецом подвели не сопротивлявшегося пленника поближе к наковальне. Он даже не вздрогнул, когда Зенни ударил молотком по заклёпке и в его шею вонзилось несколько искр. Похоже, страх, который его сковал, был сильнее боли.

Прежде чем последняя, третья, заклёпка заняла своё место, Трелли успел прочесть надпись на ошейнике: «Сид, человек Трелли-альва». Точно так же, как ныне слово «человек» означало у альвов «чудовище», в былые времена оно значило «раб» – это тоже сказал учитель Тоббо, ещё вчера…

– Ну вот и всё. – Зенни сгрёб в одну кучу инструменты. – Теперь этот малец никуда от тебя не денется. – Он протянул Трелли круглую бронзовую бляху на тонкой цепочке. В центре её был тщательно отчеканен какой-то сложный магический знак, а под ним блестела свежая надпись «Повелитель Сида». – Теперь он от тебя дальше чем на триста шагов не отойдёт – ошейник его душить начнёт, а если он позволит себе непослушанье, ошейник начнёт раскаляться. Только не вздумай его за общий стол сажать, пусть сам себе еду добывает…

– Что мне с ним теперь делать? – спросил Трелли у вождя, который с лёгкой завистью смотрел на бронзовую бляху.

– А вот это ты у Тоббо спроси, – посоветовал Китт. – Он нам сказал поймать детёныша, мы и поймали, а зачем – не наше дело. Я и сам не знаю, какая нам здесь польза от раба.

ГЛАВА 5

Отец взял её на руки и прижал к себе. Ута с удивлением заметила одинокую слезу, стекающую по глубокому косому рубцу на его правой щеке.

– Что с тобой, папа?! – Ей вдруг стало страшно, она даже не знала, что Робин ди Литт, полновластный лорд, суровый правитель, никогда ничего не боявшийся, умеет плакать.

– Ты уже большая девочка, Ута, – с трудом произнёс лорд. – И ты должна знать всё… И запомни каждое моё слово, иначе жизнь твоя не будет ни долгой, ни счастливой…

– Но ведь ты никуда не денешься?.. – Она высказала то, чего боялась больше всего на свете, и крепко обняла его за шею. – Правда?

– Так не бывает, малышка…

– Но ты сам сказал, что я большая девочка!

За узким высоким окном раздался грохот очередного булыжника, перелетевшего через стену, – на этот раз, подняв густые клубы серой пыли, обрушился угол летнего дворца.

– У нас мало времени, Ута… – Лорд Робин в последний раз присел на свой трон и посадил дочь на колени. – Сегодня или завтра враги ворвутся в замок, и мне остаётся только одно – с честью погибнуть рядом с моими воинами.

– Но я… – Ута хотела сказать, что она тоже желает сражаться, но лорд приложил палец к её губам.

– А ты, большая девочка, должна остаться в живых. Понимаешь? Мой долг – погибнуть, а твой – выжить, чтобы когда-нибудь вернуть нашему роду и замок, и трон, и преданность наших подданных. И ты это сделаешь.

– Я? Я не хочу без тебя.

– Есть один… человек, который знает, как отсюда выйти. – Лорд, казалось, не слышал её слов. – Но он может взять с собой только тебя.

– Но почему?

– Потому что я могу заставить тебя спастись. Я могу приказать, а ты обязана повиноваться.

– Но…

– Помолчи, наследница моя. – На этот раз лорд нахмурился и пригрозил ей пальцем, а это означало, что он очень сердит и лучше с ним не спорить. – Слушай и не перебивай, а то я не успею сказать всего. Итак, для начала запомни, кто твои враги: горландцы – это те, которые сейчас штурмуют наш замок, – и император Доргон, который предал нас с тобой ради сомнительной корысти. Ещё один твой враг – некая мона Кулина… Её капризы слишком дорого обходятся нашему императору, а все разбойники в империи исправно выплачивают ему долю от награбленного. Но, слава богам, здесь им не так уж много достанется. А о том, где скрыта наша родовая сокровищница, скоро никто, кроме тебя, знать не будет…

– Но я не знаю… – сумела выговорить Ута, все её силы уходили на то, чтобы не позволить себе разрыдаться.

– Запоминай, моя хорошая – это должно быть только у тебя в голове: ущелье Торнн-Баг, старые каменоломни. Если идти с востока на запад – седьмой вход справа. Потом нужно, проходя мимо двух поперечных штолен, поворачивать поочерёдно сначала налево, потом направо – и так до тех пор, пока не упрёшься в бронзовую дверь. Вот, это тебе. – Он повесил ей на шею тяжёлый, тронутый ржавчиной ключ с тремя фигурными бородками.

– Не нужны мне никакие сокровища… – Ута закрыла лицо ладошками. – Ничего мне не надо.

– Это сейчас тебе так кажется, – холодно ответил лорд. – Потом это пройдёт. К тому же, дочь моя, без этих сокровищ ты едва ли сможешь выполнить мою последнюю волю.

– Какую волю, папа? – Она старательно размазала слёзы по лицу и теперь старалась говорить спокойно и уверенно, как и полагалось наследнице замка Литт и прилегающих к нему угодий.

– Ты должна вернуть себе этот замок.

– Но я…

– Да, ты маленькая, и сил у тебя не много, но, поверь мне, и это пройдёт – даже скорее, чем тебе кажется. – Лорд Робин положил ладони на её худенькие плечи и посмотрел ей в глаза, холодно и спокойно. – А теперь нам пора прощаться. И никогда – ты слышишь? – никогда не смей плакать и жаловаться на судьбу. Никогда не впускай в своё сердце жалость к врагу, даже если он повержен и умоляет о пощаде, и никогда не скупись на милости преданным слугам, за верность плати верностью, а за предательство – скорой расправой.

– Я постараюсь, папа. – Теперь она уже смирилась с неизбежным. Показать слабость или неуверенность означало огорчить отца перед его последним боем, перед расставанием навсегда, а этого уже нельзя было бы исправить. – Я очень-очень постараюсь.

Он поднялся, посадив Уту на плечо, и двинулся к выходу из тронного зала. В стену ударили осколки очередного булыжника, но ни отец, ни дочь, даже не вздрогнули.

Когда впереди показалась лестница, ведущая в подвал башни, лорд Робин опустил Уту на пол и развернул её лицом к спуску, погружённому в полумрак.

– Иди, – сказал лорд, снимая руку с её плеча. – Иди и не оглядывайся. Там, внизу, тебя ждёт тот, кто выведет тебя отсюда. Иди же. И ещё одно запомни: самый лёгкий путь не всегда ведёт к цели…

Он дождался, пока Ута сделает первый шаг и, развернувшись, пошёл прочь. Теперь он и сам с трудом сдерживался, чтобы не оглянуться, и внезапно обострившийся слух ловил её затихающие шаги…

Боковой коридор выходил прямо на стену. Лучники, занимавшие позиции между каменными зубцами, мальчишки, подносчики стрел и мастеровые, подкладывавшие дрова в огонь под котлами с кипящей смолой, – все посмотрели на лорда, кто с радостью, кто с удивлением. Скорее всего многие считали, что он уже покинул замок и оставил их наедине с беспощадным врагом. Поймать бы того, кто распускает эти слухи и сбросить со стены, чтобы другим неповадно было…

– Франго!

– Да, мой лорд! – Командор тут же оказался рядом, и, похоже, он был удивлён не меньше, чем остальные.

– Все к воротам, – негромко распорядился Робин ди Литт. – Строиться «утюгом». Погладим их напоследок.

– Ты что – не слышал?! – рявкнул Франго на стоявшего рядом с ним сотника, и тот, словно мальчишка-посыльный, побежал со всех ног вдоль стены передавать приказ лорда.

Всего лишь мгновение назад все, кто был за этими стенами, деловито готовились к смерти или просто делали всё, чтобы отсрочить её хотя бы до завтрашнего утра. Теперь же замок гудел, как растревоженный улей, – воины наперегонки бросились в нижние галереи, где лежали большие, почти в полный рост, окованные медью щиты и длинные копья – такого оружия на всех могло и не хватить, и каждый хотел уцепиться за возможность встретиться с врагом в открытом бою и, если повезёт, продержаться до наступления темноты, затеряться в расселинах гор, обступивших замок с трёх сторон.

– Мой лорд, позвольте мне идти на острие, – сказал командор, сняв шлем и слегка склонив свою начинающую седеть голову.

– Нет, Франго. Мне нужно, чтобы ты остался в живых, – ответил лорд, с помощью двух оруженосцев надевая на себя тяжёлую кирасу. – Оставь себе инвалидную команду и забирай всех коней, которые уцелели. Как только к нам стянутся все горландцы, выводи мастеровых, женщин и детей через северные ворота. Ясно?

– Да. – Франго знал, что спорить с лордом бесполезно, но уже начал прикидывать, успеет ли он довести людей до перевала, за которым начинаются Окраинные земли, и вернуться, чтобы…

– И не смей сюда возвращаться! – Лорд как будто прочёл его мысли. – Даже не думай об этом. Как только стемнеет, я выпущу храпуна. Здесь никто не уцелеет.

– Что? – Франго не сразу понял, о чём речь, – храпуны уже не одну сотню лет считались легендой, выдумкой сказителей, детской страшилкой.

– Что слышал. – Лорд хлопнул командора по плечу железной рукавицей. – И ещё… – Он склонился к уху Франго. – Побереги себя. Когда-нибудь Ута тебя найдёт. Ей нужны будут верные люди. Ты меня понял?

Франго едва заметно кивнул.

Внизу, у южных ворот, уже собралось четыре сотни копьеносцев и полтораста лучников, а неприятельские войска продолжали неторопливо строиться в штурмовые колонны. Сегодняшний приступ, третий по счёту, должен был стать последним и решительным, а лазутчики, прошлой ночью проникшие в лагерь противника, донесли, что эрцог Горландский пообещал лично казнить каждого десятого, если замок Литт и на этот раз выстоит.

Едва солнце успело миновать зенит, распахнулись южные ворота, и из них, шеренгами по семеро, начали выходить воины в тяжёлых доспехах, потом выкатилась повозка с высоким настилом, запряжённая четвёркой лошадей, за ней гуртом высыпали лучники. Когда ворота за спиной последнего из них закрылись, воины, несущие тяжёлые щиты и длинные копья, построились клином, окружив плотной стеной щитов и лучников, и повозку. С мерным топотом ощетинившийся копьями клин неторопливо двинулся туда, где возвышался жёлтый шатёр, над которым развевалось синее полотнище с изображением саблезубой кошки – штандарт эрцогов Горландских.

Во вражеском лагере надрывно взвыли хриплые трубы, началась беготня, несколько гонцов вскочили в сёдла и, погоняя коней, помчались к штурмовым отрядам, уже построенным в боевые порядки и готовым с трёх сторон атаковать замок. Стройные шеренги мгновенно смешались в людской водоворот, и в общем гомоне и лязге доспехов тонули команды военачальников. Прежде чем первые сони горландцев преградили путь дружинникам ди Литта, «утюг» проделал больше половины пути к шатру эрцога. Первая волна атакующих накатилась на частокол копий и почти сразу же отхлынула назад, оставив на земле несколько скрюченных окровавленных тел. Из-за спин копьеносцев вслед отходящим полетело полторы сотни стрел, из которых не меньше трети достигли цели, умножив потери горландцев…

Франго смотрел на всё это со стены замка, терпеливо дожидаясь, когда вражеские войска увязнут в сражении.

– Командор, у нас всё готово, – доложил однорукий сотник Нейт, командир инвалидной команды – почти трёх сотен воинов, не слишком тяжело раненых в недавних боях, получивших увечья в прошлых военных походах лорда Робина, и просто ветеранов, достигших преклонного возраста, но ещё сохранивших достаточно сил, чтобы носить оружие. – Все собрались у северных ворот, мы ждём только приказа.

– Хорошо, Нейт, хорошо… – Франго, не отрываясь, смотрел на сражение – люди эрцога, словно саранча, заполнили почти всё пространство между крепостной стеной и соседними холмами. – Пока ждём…

– Командор, позвольте мне…

– Не позволю! – прервал сотника Франго. – Ты думаешь, я сам не хочу быть там? – Он указал рукой туда, где горландцы готовились ко второй атаке, собирая в кулак латную кавалерию. – А ты знаешь, что такое воля лорда?! Тем более последняя воля… Не я здесь командую, Нейт, не я, а наш лорд – даже когда смерть его настигнет, его воля будет выше воли любого из нас.

Сотник приложил ладонь к груди, коротко кивнул и удалился дожидаться команды, но ждать ему пришлось не слишком долго… Атака конных латников заставила «утюг» слегка попятиться, но теперь не меньше полусотни обезумевших коней, потерявших всадников, врезалось в ряды личной гвардии эрцога. Почти все горландцы подтянулись к месту сражения, и те, кому не хватало места в первых рядах, с любопытством смотрели на происходящее издалека. Теперь можно было не спеша выводить людей, оставшихся в замке, – всего через несколько лиг начиналось широкое ущелье, а к вечеру можно было добраться до перевала, за которым начинались Окраинные земли, куда горландцы не посмеют сунуться… Есть ещё имперская кавалерия, расположившаяся лагерем к западу от замка, но они не станут ни во что вмешиваться, пока всё не будет кончено…

Командор отвернулся от поля боя, но вой труб, конское ржание, лязг металла и крики раненых преследовали его до тех пор, пока он не спустился по узкой крутой лестнице, ведущей к руинам летнего дворца. Теперь следовало забыть обо всём, что осталось за спиной…

Створки северных ворот распахнулись почти бесшумно – видимо, мастеровые успели смазать петли. Несколько всадников из инвалидной команды неторопливо выдвинулись вперёд и, осмотревшись, подали сигнал остальным. Все – и мужчины, чьи руки привыкли не к боевому оружию, а к кузнечному молоту или плотницкому топору, и женщины, и дети – шли вперед, не оглядываясь и не издавая ни единого лишнего звука.

Солнце медленно клонилось к закату, шум сражения давно остался далеко позади – за несколькими изгибами дороги, петляющей между поросшими лесом холмами. Потом ущелье, ведущее к перевалу, будет постепенно сужаться, дорога превратится в узкую тропу, а с обеих сторон вырастут Альды – горная цепь, отделяющая имперские владения от Окраинных земель… Там, в Окраинных землях, довольно места и для пашен, и для пастбищ, горы богаты серебром и медью, люди свободны и радушны… Не все, конечно, но сейчас лучше думать именно так. Лордам Пограничья поневоле приходилось быть щедрыми и милостивыми к челяди, мастеровым и землепашцам, иначе все они очень скоро остались бы без подданных…

Погони не было, оставалось только дремать в седле и терпеливо ждать, когда же узкий людской ручеёк начнёт перетекать через узкую седловину между двумя вершинами и исчезать за перевалом. Потом настанет ночь, и можно будет вернуться туда, где проклятые горландцы со своим проклятым эрцогом сейчас хоронят своих мертвецов и празднуют победу.

– Командор, мне кажется, дальше они сами найдут дорогу, – сказал сотник Нейт, ехавший рядом на пегой кобыле. – Может быть, воля лорда в том, чтобы его верные слуги покарали его врагов?

– Может быть… – Франго придержал коня. – Может быть и так…

Он не успел договорить, как с той стороны, откуда они шли, донеслись едва слышные раскаты грома, внезапный порыв ветра ударил в спину и по земле пробежала мелкая дрожь.

«Как только стемнеет… Выпущу храпуна… Никто не уцелеет…»

Последние слова лорда Робина тенью промелькнули в голове командора. Значит, всё это правда, и ди Литтам удалось сохранить храпуна – на крайний случай, на чёрный день…

Храпун… Невидимый меч, разящий своих и чужих… Дух разрушения, выпущенный на волю… Страх, позволивший забыть о себе… Если всё это правда, то не один год пройдёт, прежде чем кто-то сможет приблизиться к тому, что осталось от замка Литт. И даже хоронить там, скорее всего, уже некого – всё смешалось в единый прах: и каменные стены, и деревья, и живая плоть…

– Лорд сказал, что мы ему нужны живыми, – прохрипел Франго, не узнавая собственного голоса. – Не останавливайся, Нейт. И не оглядывайся назад. Нам не на что больше оглядываться…

ГЛАВА 6

За окном моросил дождь, мелкий, долгий, монотонный, но он не усыплял, не убаюкивал… Ночь была на исходе, а Раим ди Драй всё продолжал ворочаться в своей постели. Стоило сомкнуть веки, как ему начинали чудиться кошмары – то шестиглавый змей начинал распевать над его ухом застольную песню на шесть голосов, то из темноты выскакивали полчища жёлтых хохочущих крыс, то его новый ученик, Хенрик ди Остор, этот благородный ублюдок, катался по мастерской верхом на здоровенной мокрице и выкрикивал всяческие непристойности про мону Кулину, язык бы ему оторвать, поганцу!

И вроде бы не было никаких причин для беспокойства, переживаний, а тем более для страха – сам император был в восторге от его искусства, многие знатные господа из свиты бросали на мага завистливые взгляды, и даже всесильная мона Кулина шепнула ему на прощанье, что очень скоро они могут оказаться друг другу полезны…

Но после того как этот придворный хлыщ, барон ди Остор, привёл сюда своего племянничка, всё пошло наперекосяк. Мальчик был холодно вежлив со всеми обитателями этого дома – и с самим хозяином, и со стражей, и со служанками, и даже с полотёром. Он взирал на них на всех с высоты своего происхождения и не видел особой разницы между Раимом, только что причисленным к благородному сословию, и прочей чернью. Даже Толстая Грета, замечая его приближение, прижимала к животу связку ключей, висящую на поясе, чтобы они не вздумали своим звяканьем утруждать слух молодого господина.

Уже неделю Раим ди Драй не чувствовал себя хозяином в собственном доме, и, за что бы он ни брался, всё валилось у него из рук, мысли путались в голове, а язык начинал заплетаться, стоило ему заговорить с учеником. Пришлось даже забросить переписыванье древнего альвийского манускрипта – руки дрожали, и было страшно прикоснуться к ломким бесценным страницам. Раим даже начал сомневаться – кому решил досадить таким образом барон ди Остор, мальчишке или магу… А может быть, обоим?

Нет, Хенрик не держал себя ни заносчиво, ни вызывающе, и то, что он отказался поселиться в отведённой для него просторной комнате в южном крыле дома, а занял крохотную каморку под самой крышей, было даже к лучшему – это было дальше от опочивальни, мастерской и кабинета самого мага, и оттуда было ближе к чёрному ходу, чем к парадному… Мальчишка не докучал вопросами и, казалось, был совершенно равнодушен к ремеслу мага, чего, собственно, и следовало ожидать от отпрыска благородного семейства, имеющего семнадцать поколений предков голубой крови…

Стоп! Вот оно! Вот он ответ… Голубая кровь… Ещё не иссякли предания, за одни только упоминания о которых простолюдинов запарывали до смерти, а родовитых особ ссылали на дальние рубежи империи или просто травили ядом, подсыпанным в вино… Все благородные семейства произошли от беглых рабов чудовищ, именовавшихся альвами, от полукровок, знающих тайны ремёсел, магии, искусства войны и лицемерия… Они многому научились у своих господ, и это возвысило их над прочими людьми. Они ненавидели своих господ и подняли людей на войну против альвов. Они истребили своих господ, но сохранили их кровь в собственных жилах. Прошли века, и голубая кровь альвов почти растворилась в красной человеческой крови, но иногда, порой через множество поколений, она прорывалась наружу… Вот почему этот мальчишка так худ, так изящен, вот почему его кожа столь бледна, вот почему в его глазах временами вспыхивает изумрудный огонь, вот почему барон так торопился избавиться от племянника, этого выродка, которого ещё полстолетия назад прирезали бы сразу после рождения…

Внезапная догадка окончательно прогнала сон – в доме поселилось чудовище, и оттого, что он, Раим ди Драй, величайший из магов, должен обучить его своему непревзойдённому искусству, бросало в дрожь – кошмарный сон превращался в ужасную явь. Альв опасен, даже если он не считает себя альвом, тем более если тайны магии станут доступны ему… И отказаться уже невозможно – лишиться покровительства барона означало бы утратить расположение императора, а потом закончить жизнь или в нищете, или на дыбе. Да, немалую цену пришлось заплатить за «ди» перед родовым именем…

Раим спихнул на пол подушку, сел на кровати и с третьей попытки сумел засунуть ноги в тапочки. Если не удаётся заснуть сейчас, то можно и днём наверстать своё, если, конечно, не припрётся какая-нибудь дамочка из свиты императрицы, которой приспичило приворожить какого-нибудь юного пажа или свести застарелую бородавку пониже поясницы. Таким лучше не отказывать, тем более что всегда находились способы помочь, не прибегая ни к какой магии… Пажи обычно бывают более охочи до денег, чем думают придворные дамы, а насчёт бородавок – в доме несколько лет назад поселилась приживалой старуха-знахарка…

Было несколько способов переждать бессонницу. Можно было, например, направиться в кабинет и просидеть там всё утро и начало дня, перелистывая те страницы книги альвов, которые уже переписаны, или запереться в кладовой и перебирать там магические артефакты, пытаясь сообразить, для чего они были предназначены и как пробудить дремлющие в них силы… Если припрётся Толстая Грета, то всегда можно крикнуть, чтобы она пошла вон, а гадёныш-баронет всё равно спускается из своей каморки только к обеду.

Раим вышел из опочивальни и, взяв канделябр с двумя свечами, шаркающей походкой направился в сторону кладовой – до неё было несколько ближе, чем до кабинета, и не надо было подниматься вверх по лестнице. После бессонной ночи он чувствовал себя совершенно разбитым и лишних усилий делать не хотелось. Но на полпути к кладовой маг вдруг остановился и направился-таки в кабинет – он вспомнил, что уже три или четыре дня не просматривал почту, и была слабая надежда на то, что хоть в одном из нескольких свитков, скопившихся на столе, обнаружатся приятные вести – например, кто-нибудь из нанятых им искателей магических артефактов обнаружил что-то совершенно особенное, но у него не хватает денег, чтобы выкупить вещь, или сил, чтобы отнять… Через несколько дней несговорчивому владельцу интересующей мага вещицы придётся иметь дело с имперскими гвардейцами – пусть барон отрабатывает обучение своего племянничка, этого получеловека-получудовища. Интересно, император знает, какого цвета кровь у юного монстра?

Последняя мысль слегка взбодрила его – неплохое начало для несложной, но действенной интриги, которая когда-нибудь поможет перешагнуть через труп «благодетеля» и приблизиться к ступенькам трона – лучше пользоваться благосклонностью самой царствующей особы, а не придворных прихлебателей… Это соображение показалось магу столь многообещающим, что он от волнения не сразу попал ключом в замочную скважину, но второй попытки не понадобилось – дверь неожиданно скрипнула, и из образовавшейся щели пробилась узкая полоска слабого дрожащего света.

Раим оцепенел от неожиданности, ноги мгновенно стали ватными, и только это помешало ему бежать прочь от этой двери, за которой окопался неизвестный злоумышленник, проскользнувший мимо дрыхнущей стражи. Язык прилип к нёбу, и высохшая гортань не могла издать ни единого звука, кроме слабого сдавленного хрипа – позвать на помощь тоже было невозможно…

То ли в помещение проник сквозняк, то ли, находясь в полуобморочном состоянии, маг всё-таки задел створку двери, за которой таилась неведомая опасность. Он готов был увидеть там кого угодно – обыкновенного вора, оборотня, обнаглевшего призрака, ожившего мертвеца… В подвале, в мраморных саркофагах, лежали две мумии альвов, два скелета, обтянутых синей сморщенной кожей, и Раиму вдруг представилось, будто они когда-то просто прикинулись мёртвыми, и вот сейчас дождались своего часа…

За его столом, склонившись над бумагами, сидел Хенрик… Ещё недавно маг с ужасом думал о том, что в его доме поселилось это чудовище, но теперь оставалось только вздохнуть с облегчением. Теперь было понятно, почему этот проклятый мальчишка спит почти до обеда… Выходит, он не первую ночь торчит в кабинете, роется в бумагах, щупает амулеты и, может быть, уже добрался до нижнего ящика стола, где лежит заветная тетрадь, в которой записаны заклинания, от которых знаешь, чего ждать… Но как он проник в кабинет? Ведь ключей всего два – один всегда висит на поясе, а с другим никогда не расстаётся Толстая Грета.

– Как ты попал сюда?! – спросил Раим, ощущая, как на смену страху приходит гнев.

Мальчишка даже не вздрогнул. Он продолжал водить глазами по строкам одного из писем, крутя в пальцах сломанную восковую печать.

– Хенрик! Я, кажется, задал тебе вопрос! – Раим вспомнил, что барон требовал не делать племяннику никаких поблажек и советовал даже пороть, если тот не проявит достаточного рвения и прилежания. Повод для строгости нашёлся достаточно веский…

– А не скажешь ли ты, маг, что такое «храпун»? – Мальчишка даже ухом не повёл, он только коротко взглянул на Раима, продолжавшего стоять в дверях, держа в левой руке канделябр. Возможно, маг выглядел забавно в длинной, до пят, ночной сорочке, но Хенрик умело скрыл усмешку…

– Храпун? Какой храпун? – переспросил маг. Мальчишка не мог знать ничего такого… О храпунах вообще знали немногие – только маги, получившие в наследство тайны, которые удалось раскусить несколькими поколениями предков, либо благородные господа, те, что вели свой род от славных воинов, поднявших людей на битву против проклятых альвов… Но о храпунах, об этом древнем всесокрушающем оружии, и сам маг знал лишь понаслышке.

– Вот, тут написано. – Хенрик протянул Раиму распечатанный свиток.

«…вместе с отрядом императорской конницы. Смею заверить, что эрцог Горландский, да упокоит земля его прах, проявил немалое рвение, и всё несомненно завершилось бы наилучшим образом, но, как вы, мой господин, и полагали, лорд ди Литт оказался колдуном, злобным и безжалостным…»

Зрение выхватило лишь кусок текста, но стало ясно, что это было письмо от Кайта Трана, маркитанта, который порой сбывал Раиму различные древности, скупленные по дешёвке у воинов или жителей Пограничья. Кайт не стал бы утруждать себя письмом, если бы на то не было серьёзной причины.

«…землю трясло так, что почти все стены замка Литт обрушились, а на месте сражения не осталось даже тел погибших. Эрцог погиб вместе со всем своим войском, но и воины ди Литта, которые вышли из замка, чтобы принять бой, разделили его участь. К счастью, я в тот момент находился в лагере имперской конницы, расположенном в пяти лигах от места сражения, но и нам пришлось несладко, когда проклятый лорд выпустил на волю демона-разрушителя, именуемого храпуном…»

Вот оно что! Если бы государь мог знать о том, что лорды сохранили храпуна, то не было бы никакого вторжения горландцев в земли ди Литтов. Храпун – мечта любого мага, любого властителя, любого, кто стремиться повелевать…

– Так что же такое храпун? – повторил свой вопрос мальчишка, направив на мага всё тот же неподвижный взгляд, полный то ли затаённого трепета, то ли жалости, то ли ненависти, то ли презрения. – Дядя приказал тебе ничего от меня не скрывать. Разве не так?

– Да, так… – Раим вынужден был согласиться. – Но сначала ты мне скажешь, как ты проник сюда.

– А ты не догадался? – Казалось, Хенрик был слегка удивлён.

Маг успел заметить, что мальчишка теперь смотрит мимо него, на приоткрытую дверь, и вдруг услышал хлопок за спиной, а потом до него донёсся лязг запирающегося замка.

– Ты… – выдохнул Раим, почувствовав, как к нему возвращается недавний страх. Теперь надо постараться не подать виду, что холодеет спина и начинают дрожать коленки, – иначе можно навсегда перестать быть хозяином в собственном доме. – Откуда ты знаешь…

Костяная бляха, сплошь покрытая резными знаками альвийского письма, которая становилась ключом к любому замку, стоило произнести нужное заклинание, лежала здесь же, на полке, но то, что ей можно воспользоваться, находясь даже за дверью, для Раима было новостью. Хотя, конечно, можно было догадаться…

– Ну, я ответил – теперь твоя очередь. – Хенрик усмехнулся и откинулся на спинку стула.

Маг только сейчас обратил внимание на то, что ученик сидит в присутствие учителя, а уж за это точно полагалась порка… Пожалуй, самое время применить Плеть не для того, чтобы вызвать восхищение невежественных придворных, а для дела, действительно полезного и важного. Тем более идти за ней никуда не надо – вот она, лежит здесь же, среди прочих древностей, назначение которых ещё не вполне понятно, или вполне непонятно…

– Значит, ты хочешь знать о храпунах? – переспросил маг, медленно отступая к полке.

– Да, я хочу знать всё и даже больше, – негромко сказал Хенрик, обращаясь скорее к самому себе, чем к магу. – Ты даже представить себе не можешь, учитель мой, чего я хочу…

– А ты не боишься, что я тебя просто уничтожу?! – Раим сам не ожидал от себя таких слов, но сейчас, когда Плеть была уже почти под рукой, он вдруг обрёл уверенность в себе. – Не думаю, что твой дядюшка будет сильно расстраиваться, если ты куда-то исчезнешь…

– Я тоже не думаю, – спокойно отозвался Хенрик. – Но тебе лучше не рисковать. Ты ведь не знаешь, на что я…

– А теперь слушай меня! – прервал его хозяин дома. – Слушай и запоминай! Либо ты уберёшься отсюда, либо будешь почтителен со мной и перестанешь лапать всё подряд. И не смей больше входить сюда без спросу.

– Ты хотел рассказать о храпунах. – Мальчишка, казалось, пропустил мимо ушей вспышку гнева, которую позволил себе маг.

– Хорошо, хорошо… – Раим решил, что не стоит торопить события – в конце концов, пользу можно было извлечь даже из самых, казалось бы, бесполезных вещей, нелепых ситуаций или никчемных людей. Если, конечно, можно считать человеком этого нахального юнца… – Храпуны – это древние духи разрушения… Это колдуны, когда-то давно потерпевшие поражение в магических поединках. Победитель заключал своего врага в бронзовый кувшин и держал его там сотни лет. Чем дольше длилось заключение, тем яростней был гнев того, кого выпускали на свободу. Когда храпун вырывается на волю, рушатся стены, закипает земная твердь, гибнут целые армии, а потом дух разрушения уничтожает и самого себя. Имея лишь одного храпуна, можно полмира держать в страхе… Только считалось, что последний из них разрушил Альванго, столицу альвов. Это всё. – Раим наконец-то дотянулся до Плети. – Ты услышал то, что хотел, а теперь ты будешь наказан. Положи руки на стол ладонями вверх!

– Что?!

– Что слышал! – Раим издал протяжный вопль, и его рука почувствовала, как Плеть наливается неведомой силой. Удар – и от стола, за которым продолжал сидеть наглый мальчишка, полетели щепки, а через мгновение обломки столешницы обрушились на пол. – Ладони вверх, и не смей вопить!

До Хенрика дошло: если не подчиниться, следующий удар рассечёт его пополам. Он раскрыл узкие длинные ладони, но не позволил себе зажмуриться… Маг что-то пробормотал себе под нос, и вновь раздался свист невидимого хлыста.

Боль в ладонях проступила не сразу. Раим успел заткнуть Плеть себе за пояс и склониться над свежей бороздой, пересёкшей обе ладони ученика. Из неглубоких ран выступили капельки крови, и маг вздохнул то ли с облегчением, то ли разочарованно – кровь была красной, обыкновенной, человеческой, но от его внимания не ускользнуло, что в глазах мальчишки мгновенно вспыхнули и начали медленно гаснуть отблески изумрудного огня…

ГЛАВА 7

Зима – самое опасное и трудное время. Мало того, что холодновато, так и болото покрывается ледяной коркой, становясь проходимым для людей… И, хотя они предпочитают, как только наступают холода, не отходить далеко от своих жилищ, нельзя терять бдительности… Это не слишком трудное дело – не спускать глаз с людского селения, а самому оставаться незамеченным. Только холодновато. День прошёл, и ночь на исходе… Скоро придёт смена, и можно будет идти домой, туда, где есть тепло очага, кусок жареной оленины, пресные лепёшки и горячий отвар трав, приготовленный Энной, самой старшей женщиной народа альвов, самой доброй, самой мудрой и самой внимательной… Она, правда, молчит всё время, но хватает и того, как она смотрит и что она делает. Да, сидеть в дозоре, накрывшись шкурой белого оленя, – дело скучное, и ума для него большого не надо, но это настоящее дело. Если кого-то из людей вдруг понесёт в сторону островка посреди болот, нужно только послать мысленный сигнал, и незваного гостя или гостей встретят на границе болота. Был человек – и нет человека… Стрелы альвов не знают промаха, а зимний лес скроет все следы. Такого на памяти Трелли ещё не случалось, но учитель говорил, будто раньше среди людей было гораздо больше любопытных, но и теперь они только потому опасаются приближаться к последним владениям альвов, что этот лес пользуется у них дурной славой и немало их соплеменников когда-то исчезло в нём без следа.

Нет, человек ни днём, ни ночью не сможет подобраться к дозорному незамеченным – во-первых, откуда людям вообще знать, что с них не спускают глаз, во-вторых, ни один человек не сравнится с альвом по остроте зрения и чуткости слуха. Ни один… Речь их груба и примитивна. Зачем им вообще говорить друг с другом, если в их речи так мало звуков и слов…

С тех пор как вождь подарил ему раба, прошло два с лишним года, но человеческую речь Трелли освоил всего за несколько дней, и теперь ему казалось, что ради такого простого дела и не стоило брать пленника – учитель Тоббо знал гораздо больше человеческих слов, чем этот мальчишка, Сид. Конечно, чтобы остаться неприметным среди людей, нужно было ещё научиться быть таким же неловким в движениях и шагать неуклюжей людской походкой, ковыряться в носу, чесаться… Но учитель сразу сказал, что и в этом нет особой нужды – все люди говорят и двигаются по-разному. Тогда зачем нужен этот раб? Ведь и отпустить его на волю уже нельзя, а он с каждым днём становится всё сильнее и смышленее, а недавно Трелли показалось, что Сид понимает то, что говорят альвы, общаясь между собой.

Сейчас Сид сидит на цепи возле землянки вождя, потому что Трелли ушёл в дозор, и именной ошейник просто убил бы раба, отойди хозяин на пару лиг. Нет, он, конечно же, не сидит – он ходит вокруг столба, к которому привязана его цепь, пляшет, притопывает… Сидеть он бы не смог – слишком холодно, а люди гораздо труднее переносят мороз, чем альвы.

Трелли поймал себя на том, что ему немного жаль собственного раба, но тут же постарался думать о чём-нибудь другом – например, о том, как они завтра будут снова беседовать с учителем и Тоббо расскажет что-то новое о дальних неведомых странах, о великих сражениях прошлого, о том, как живут люди, населяющие каменные замки, те люди, которые не ровня тихим, невежественным и, в общем-то, беззащитным жителям крохотных хуторов, разбросанных неподалёку от кромки леса… Здесь, под этими соломенными крышами живёт даже меньше людей, чем альвов, поселившихся на острове, но люди почему-то живут здесь спокойно и мирно, а альвам надо таиться, не позволяя людям даже догадываться, что у них под боком расположились чужаки, бывшие хозяева их земель и их самих… А ведь если вдруг вождь решит, что пора альвам вернуть себе былое величие, то ничего не стоит расправиться с этими неуклюжими существами – во всём селении нет ни одного меча, а охотничьи луки его жителей посылают стелы не дальше чем на полсотни шагов.

Правда, Тоббо как-то говорил, что в полусотне лиг к югу есть замок, а в нём сотни воинов, и как только до них дойдёт слух, что где-то неподалёку скрываются альвы, они придут сюда и просто выжгут эти леса… Но что они могут против магии альвов?! На них можно наслать морок, заставить обратить своё оружие друг против друга, пробудить дремлющих призраков, наводящих страх на всякого, кто их увидит, погрузить всю долину в туман, непроглядный для людей.

Тоббо часами заставлял своего ученика зубрить заклинания и учил его чертить в сумеречном воздухе огненные знаки, но всегда: заклинания – отдельно, знаки – отдельно. Магические силы следовало беречь и не применять их без крайней нужды. Но сейчас Тоббо рядом нет, и можно попробовать сотворить какое-нибудь тихое, незаметное чудо. Учитель не раз повторял: чтобы магические силы сделали своё дело, мало без ошибок произнести заклинание, мало начертить нужный огненный знак – надо ещё и верить в них. Силы подчиняются лишь тому, кто в них верит… А как верить в то, чего толком и не видел?

Трелли пристально вгляделся в нагромождение тёмных горбатых крыш, сгрудившихся внизу под холмом, густо поросшим соснами, – ни одного огонька в низких крохотных окнах, ни одного шороха или скрипа. Люди спят, даже не выставив дозорных на ночь, и они едва ли заметят, что на исходе ночи на их селение спустился обжигающий морозный туман. Опустился и рассеялся с первыми лучами солнца… Только заклинание надо произносить шёпотом, а это нелегко – здесь каждый звук имеет значение и смысл, который не всегда бывает понятен даже старому мудрому Тоббо…

Боязнь в чём-то ошибиться несколько охладила его пыл, но Трелли уже не мог отказаться от своей затеи. Конечно, от учителя не скрыть, что он попытался сделать, и наказание за самовольство последует неминуемо, но мысль об этом только подхлестнула его.

Первый звук походил на шелест редкой упругой травы на слабом тёплом ветру, потом трава стала гуще, и ветер накатывался на неё быстрыми и плавно затихающими порывами, на трепетных стеблях начали вызревать лазурные капли искрящейся росы. Затем с его губ сорвался ледяной хруст, и росинки на заиндевевшей траве смерзались, превращаясь в прозрачные кристаллики, которые, сталкиваясь друг с другом, издавали тихий хрустальный перезвон, а потом рассыпались в сухую снежную пыль. В белой непроглядной пелене исчезла смёрзшаяся трава, в которой увяз ветер, и растворились все звуки, уступая место безбрежному молчанию…

Заклинание было закончено – теперь настало время начертить огненный знак, и Трелли почувствовал, как всё тепло его тела постепенно перетекает в левую ладонь, собираясь на кончике указательного пальца. Стало холодно – оленья шкура уже не спасала от мороза, который начал забираться под кожу, и только левая рука пылала жаром, готовым вырваться наружу. Такого раньше не случалось никогда, даже если приходилось чертить самые замысловатые знаки. Раньше Тоббо всегда был рядом, и бояться приходилось только одного – как бы не осрамиться перед учителем, проведя неправильно любую из множества линий. Но теперь ему стало страшно по-настоящему… Казалось, холод вот-вот превратит его самого в ледышку, а пламя охватит ладонь. Когда над крышами людских жилищ вспыхнула первая грань магического знака, она показалась Трелли необычайно, непозволительно яркой, но он уже не мог остановиться и продолжал плести огненное кружево – до тех пор, пока свет не померк в его глазах. Исчезло сплетение пылающих линий, исчезло тягучее пение ветра в оголённых ветвях, не стало холода, леденящего сердце, и в тёмную пустоту, заполнившую всё его существо, вторгался лишь звук чьих-то быстрых шагов, под которыми потрескивал снежный наст…

Он не чувствовал боли, он только знал, что она есть, что он сам превратился в эту боль. И ещё стало безмерно тоскливо оттого, что нет больше того маленького мира, в котором он прожил всю свою маленькую жизнь. Пустота окружала его со всех сторон, и сам он стал пустотой, молчанием, собственной тенью. Трелли, Трелли, последняя надежда последних альвов… Зачем только мудрый Тоббо выбрал его, мальца, который не может справиться даже с собственным нетерпением? И оказалось, что покинуть этот мир – вовсе не значит найти путь домой, на неведомую родину альвов, туда, где серебряные ручьи стекают с малахитовых гор, где растут поющие цветы и два голубых солнца сменяют друг друга в вечнозелёных небесах.

– Трелли, Трелли… – донёсся голос ниоткуда, голос, почти ничем не отличающийся от молчания.

Нет, магия беспощадна к слабакам, не сумевшим справиться с теми силами, которыми вызвались повелевать. За собственные глупости надо платить всем, что имеешь, – и прошлым, и будущим…

– Трелли, Трелли… – Теперь голос маленькой Лунны звучал уже ближе. Но зачем она зовёт его? Зачем? Ведь отсюда, где ничего нет, не может быть возврата…

– Тоббо, ну сделай что-нибудь… – Тень ветра коснулась щеки, и проснулась слабая боль в левой руке.

– Я сделал всё, что мог, – отозвался учитель. – Теперь ему осталось только поверить, что он жив. Если он нас слышит, то вернётся…

Поверить, что жив… А вдруг недавняя неосторожность погубила не только его самого, но и людей из соседних селений, и всех альвов, нашедших себе убежище на островке среди болот? И теперь он слышит их голоса только потому, что они вместе оказались за пределами жизни… От этой мысли он ощутил боль, холодную и непреклонную, такую, что в ней утонуло и жжение ладони, и холод, обжигавший его изнутри. Он кричал, не слыша собственного крика, он кричал до тех пор, пока тьма, окутавшая его глаза, не рассыпалась на сотни радужных огней.

– Трелли, очнись!

Теперь он увидел личико Лунны, склонившееся над ним, и слезу на её щеке, и серое небо над её головой, перечёркнутое чёрными ветвями деревьев.

– Я… – Он попробовал подняться, и чья-то рука поддержала его затылок.

– Лежи. – Учитель отвернулся и пошёл прочь, не оглядываясь. Тут же начали разбредаться и остальные – видимо, пока он лежал без чувств на нескольких сваленных друг на друга шкурах, вокруг него собрались все, кто был на острове.

Трелли попытался подняться, но тут же почувствовал приступ слабости, перед глазами всё поплыло, и напомнила о себе боль в обожжённой ладони. Когда прошло короткое забытьё, он обнаружил, что рядом сидит только маленькая Лунна. Хотя какая она теперь маленькая – вымахала с ёлку, дожив до восьмой зимы…

– Трелли, ты, как сможешь, поднимайся, и пойдём в землянку. – Она смахнула слезу и едва заметно улыбнулась. – Только к Тоббо не подходи, пока сам не позовёт. Сердит он очень на тебя.

Одно радовало: больших бед из-за его фокусов как будто не случилось, а гнев учителя едва ли мог длиться слишком долго, самое большее – до завтрашнего утра. И ещё неплохо было бы узнать, что он всё-таки успел натворить и как оказался здесь, неподалёку от землянки вождя. Кстати, почему-то среди тех, кто стоял рядом, ожидая, когда он очнётся, вождя Китта не было.

– А где вождь? – спросил он, тронув Лунну за рукав, но та в ответ только смахнула ещё одну слезу. – Ты чего это? Со мной же всё хорошо.

– Да… Мне Сида жалко, он был такой забавный, такой добрый…

Лунна говорила о рабе Трелли, как о ручном сурке, хотя, бывало, малышня во время общих игр вроде бы переставала замечать рабский ошейник на шее человеческого детёныша… Но и тогда никто не интересовался его настоящим именем. «Сид» – это лишь кличка, данная ему после отлова. Только почему Лунна сказала о нём – «был»?

– А где Сид? – Трелли мгновенно забыл о вожде.

– Ой, ты ведь не знаешь! Сбежал Сид. Нашёл камень, разбил цепь и сбежал. И вождь, и Селлак, и Мерри, и Ронно, и почти все охотники сейчас его ищут. Наверное, нашли уже.

Нашли… Да, от вождя Китта едва ли мог скрыться маленький неуклюжий человек. Но если они его настигли, то их наверняка опередила стрела, альвийская стрела, не знающая промаха… Трелли почти зримо представил себе, как, провалившись в глубокий снег, скорчившись, лежит Сид, из его груди торчит стрела, а вокруг по снежной белизне расползается пятно красной человеческой крови; потом охотники тащат за ноги тело маленького раба, чтобы бросить его в таком месте, где по весне откроется бездонная топь, и постепенно побледневшее, круглое, в мелких конопушках, лицо заметает позёмка, а в невидящих серых глазах отражается слепое серое небо…

– Как? – Трелли сделал попытку подняться, но ему удалось только перевернуться на живот и стать на четвереньки.

– Тоббо учуял, что магией пахнет. Ну, оттуда, где ты в дозоре сидел… Все сразу туда бросились, а Сид увидел, что за ним не смотрят, вот и решил, наверное… – Лунна говорила торопливо и сбивчиво, но дальше она могла и вообще не рассказывать – всё равно получалось так, что и в гибели Сида виноват всё тот же Трелли, которому со скуки вдруг приспичило поупражняться в магии.

Случилось то, что уже невозможно было исправить, и странное холодное щемящее чувство вины было сильнее, чем страх перед возможным наказанием, в которое он не очень-то и верил. Должен же Тоббо понять, что его ученик и так себя достаточно наказал…

– …а ещё Тесс, ну, который тебе на смену пришёл, сказал, что у людей в селении два дома горело оттого, что ты слишком жаркий знак чертить начал, а Тоббо сказал, что немногие могут в себе такие силы найти и что из тебя сильный маг получится, если до времени не перегоришь и не будешь лезть куда не надо, – продолжала рассказывать Лунна, но слушать дальше Трелли не хотелось – мало ли, что он там ещё натворил… Конечно, узнать об этом всё равно придётся, но лучше не сейчас…

– Ты пока тут побудь, – прервал он разговорившуюся девчонку. – Ты тут побудь, а я к Тоббо схожу.

– Не боишься?! – восторженно спросила Лунна, видимо, восхищаясь его смелостью. – Я вот ужасно боюсь, когда Тоббо сердится.

– Это правильно, надо бояться, – несколько невпопад ответил ей Трелли и, как мог, поплёлся на другую оконечность острова, где одиноко и едва заметно возвышалась над землёй просторная землянка учителя, которая была домом и для малышни старше года, и для юных альвов, ещё не встретивших свою пятнадцатую зиму…

Каждый шаг давался с трудом, ломило затылок, ноги казались ватными, но Трелли чувствовал, что учитель ждёт его. И почему-то было очень важно найти в себе смелости прийти именно сейчас, когда гнев старика ещё не иссяк – пусть завтра гнева не будет, но завтра не будет и прощения…

– Тоббо… – Трелли увидел учителя, стоящего к нему спиной возле сваленных у входа в землянку вязанок хвороста. – Учитель, я виноват…

– Да, ты виноват, – отозвался Тоббо, не оборачиваясь. – Но ты сам себя наказал. Только признайся – ты нарочно попросился в дальний дозор, чтобы поиграть с огнём?

– Нет, – поспешил ответить Трелли, но вдруг осёкся – нет, ничего такого он, конечно, не замышлял, но желание сделать что-нибудь этакое возникло у него давно. – Не знаю…

– Не вздумай ещё раз попробовать.

– Никогда, учитель…

– Вечером приходи.

– Да, учитель… – Трелли понимал, что теперь-то уж точно надо уйти, но что-то ему мешало. – Учитель…

– Что ещё?

– Можно, я тоже пойду искать Сида?

– Ты надеешься его спасти?

– Да, учитель, – признался Трелли.

– Зачем? Он тебе больше не нужен.

– Не знаю, учитель… Просто хочу.

– Когда ты помогал Зенни надевать на него ошейник, ты ведь знал, чем всё может кончиться.

– Да, наверное…

– А теперь забудь о своей жалости. Это единственное, что тебе никогда не пригодится.

ГЛАВА 8

На базарной площади вольного портового города Тароса было немноголюдно. Солнце начинало потихоньку клониться к закату, и торговцы либо уже успели продать свой товар, либо им просто надоело сидеть на жаре… Упорствовали лишь те, что торговали утренним рыбным уловом, – уже на два дня запаздывал обоз с солью, и их товар мог просто не дотянуть до следующего утра. К тому же по городу прошёл слух, что на горизонте появились два корабля с невиданными доселе зелёными косыми парусами, и толпы народа направились в порт, причём большинство мужчин прихватило с собой оружие – на случай, если корабли надумают завернуть в гавань и у неведомых гостей окажутся не слишком мирные намерения.

– Хо, пойдём отсюда. Всё равно сегодня нам больше ничего не дадут. – Ута дёрнула старика за рукав, но тот продолжал глядеть куда-то вдаль, перебирая струны своей лиры. Казалось, он ничего не видел, ничего не слышал и ничего не хотел. – Хо, пойдём отсюда, мне жарко…

– Сейчас везде жарко, девочка, – отозвался старик, мельком заглянув в кружку для подаяния: там, на дне, лежало несколько мелких бронзовых монет местной чеканки и даже один серебряный дайн со стёртым профилем прадеда нынешнего императора – вполне достаточно, чтобы не голодать сегодня вечером и получить ночлег под навесом на постоялом дворе. – Помоги мне встать.

Ута подставила ему плечо, и старик начал подниматься, придерживая свободной рукой пятиструнную лиру. Казалось, за последний день Хо постарел ещё на несколько лет, и сеть морщин на лице стала гуще, и поредевшие волосы, выбивавшиеся из-под головной накидки, утратили ослепительную белизну и выглядели, как скомканная паутина. А ведь прошло всего два с половиной года с тех пор, как они вышли из длинного извилистого сырого подземелья, которое казалось бесконечным… Ута даже слегка поёжилась, вспомнив тот путь, – кругом темнота, и только тепло твёрдой крепко сжатой руки перетекает в её маленькую ладошку. Тогда Хо выглядел вовсе не старым и даже не слишком пожилым… Теперь Ута знала, что скоро ей предстоит остаться наедине с этим миром, от которого первые восемь лет жизни её отгораживали высота положения и стены замка.

– Пойдём на берег, – предложил Хо. – Мне нужно тебе кое-что сказать…

– Скажи здесь.

– Нет, Ута, здесь нельзя. Мне нужно многое сказать тебе, девочка… – Старик шаркающей походкой двинулся в сторону городских ворот, не снимая ладони с её плеча. – Может быть, я не доживу до утра… А здесь слишком шумно.

Ута почувствовала, как комок подступает к горлу, но ей вспомнилось, как отец сказал ей на прощанье: «Никогда не смей плакать и жаловаться на судьбу…» Не выполнить его последнюю волю было выше её сил, хотя теперь она знала, чего стоит сохранять сухими глаза, когда неизвестно, что сулит завтрашний день, когда во всём зависишь от милости проходящих мимо людей – тех, что раньше падали бы на колени, завидев ее издали, – когда вот-вот потеряешь своего спасителя, человека, который хранил верность данному слову и оберегал её, как мог, от всех невзгод и опасностей…

– Ты должна знать… – Хо начал говорить, едва они миновали ворота и, свернув с дороги, ступили на тропу, ведущую на берег океана. – Твой отец доверился мне… Ни один из его предков не сделал этого, и вряд ли мог… Теперь я должен довериться тебе. Я бы не стал… Но иначе нельзя. Ты ведь даже не знаешь, кто я…

– Я не знаю?! – удивилась Ута, глядя на человека, которому её отец доверил само дорогое, что у него было. – Ты спас меня, и больше мне ничего не надо знать.

– Пойдём, пойдём… – Хо едва заметно улыбнулся и сделал ещё шаг вниз по тропе. – И постарайся помолчать. Я должен успеть.

Некоторое время они медленно, шаг за шагом, спускались туда, где на пологий берег, усыпанный мелким гравием, набегали изумрудные волны, но вскоре старика вновь оставили силы, и он, держась за нависший над тропой валун, присел на скальный уступ.

– Твой отец не сказал тебе, кто я… Ведь так? – Теперь, когда он сидел, говорить ему стало легче.

– Нет, но мне…

– Так слушай, девочка, слушай, – не дал он ей договорить. – Да, я знал твоего отца. И твоего деда, и прадеда твоего я тоже знал. Все они приходили ко мне, чтобы посмотреть на диковину, на пленника, которого захватил ещё основатель вашего рода Орлон ди Литт. Но только двоих твоих предков я запомнил – это твой далёкий пращур и твой отец, потому что один из них отнял у меня свободу, а другой вернул мне её остатки.

Ута решила, что у старика начался бред, она растерялась, зная, что у неё не хватит сил вытащить его наверх, чтобы там попросить о помощи какого-нибудь сердобольного прохожего. В том, что люди изредка могут быть добры к несчастным странникам, ей уже приходилось убеждаться… Но никакой лекарь не возьмётся лечить бродягу за те гроши, что звенят в её тощем кошельке.

– Нет, не пытайся мне помочь. – Как ни странно, голос его звучал твёрдо и ясно, а в глазах не стояло мутной пелены. – Себе помоги, девочка…

Хо почему-то очень редко называл её по имени, он вообще мало говорил, особенно в последние дни. И мелодии, которые выговаривали пять струн под его худыми бледными пальцами, становились всё печальнее и тише.

– Ута, я не человек. Я думал, твой отец скажет тебе, кто я…

– Хо, ну что ты говоришь… – Она схватила его за руку, но, ощутив не привычное тепло, а леденящий холод, испуганно отдёрнула пальцы.

– Когда альвы умирают, их тела превращаются в лёд. А лёд тает…

Она не поверила. Альвы, древние враги человеческого рода, державшие людей вместо домашних животных, давным-давно истреблённые своими бывшими рабами… Хо вовсе не походил на синемордое чудовище со стальными когтями, безжалостное и свирепое, какими теперь лишь пугали детей, чтобы спали крепче. «Горлнн-альв явился из бездны чёрной с ратью несметной, распевая гимны гневные, и Хатто-колдун наслал на людей сонный ветер, и многие погибли, не обнажив мечей…» А по утрам принято было рассказывать героический эпос о том, как Гиго Доргон, первый император, залил землю голубой кровью, обратив оружие альвов против их самих же…

– Хо, ну а почему ты живой? – Уте хотелось убедить себя в том, что того, о чём пытается сказать её спаситель, просто не может быть. – Даже альвы столько жить не могут, я знаю.

– Послушай меня и поверь всему, что я скажу, – в который раз потребовал Хо. – Когда-то меня звали Хатто, и я был тем самым колдуном, тем самым чародеем, который открыл альвам путь в ваш мир… Я наслаждался величием, славой, богатством, страхом врагов и завистью соперников. Сам Горлнн-воитель не смел и шагу шагнуть без моего совета. Я мог всё, потому что знал тайны, которые никому, кроме меня, не были доступны. Я знал, как одним только словом или взглядом подчинить себе любого из альвов и любого из людей, я мог одной только волей своей за день воздвигнуть замок и за мгновение его разрушить. Я мог превратить медь в золото, а золото – в прах. Я мог жить вечно, потому что душа моя обратилась в лёд. Но я не знал одной тайны – той, рядом с которой все остальные меркли, терялись, казались ничтожными. Но её я открыл лишь после столетий, проведённых в заточении. Я открыл её лишь после того, как заглянул внутрь себя и увидел там пустоту. Если бы ты могла знать, как это страшно, как это больно – смотреть внутрь себя и ничего не видеть…

Никогда не смей плакать и жаловаться на судьбу… Так сказал лорд Робин ди Литт своей маленькой дочери. Тот, кто потерял всё, вновь поднимется на вершину – если будет непреклонен и не будет жалеть себя… Так сказал однажды кто-то из ди Литтов, давным-давно покинувших этот свет. Едва ей исполнилось пять лет, как отец представил ей трёх недоучившихся школяров – один начал обучать её чтению и письму, другой – основам магии, в которой сам едва ли много смыслил, а третий, самый старательный, знакомил её с историей рода ди Литтов, в которую сам вникал на ходу, читая древние хроники, занимавшие несколько полок в библиотеке. В итоге, к тому дню, когда пришлось покинуть замок, она научилось довольно бегло читать, умела вызывать говорящего гномика, который нёс несусветную чушь, и знала наизусть имена всех своих предков по отцовской линии. Но главную науку – науку властвовать – преподавал ей сам отец, и главный урок состоялся перед самым расставанием, и заключался этот урок не в словах, а в том, что тот лорд ушёл, не оглядываясь…

Ута старалась вспоминать всё, что сейчас могло укрепить её волю, лишь бы не прислушиваться к тому, что говорит Хо. Она знала, что когда-нибудь вспомнит всё, что он сейчас говорит, но пусть это случится лишь после того, как иссякнет боль в её сердце, когда она обретёт силу и власть над людьми, когда не надо будет бояться встречных незнакомцев и незнакомцев, идущих сзади, когда можно будет не скупиться на милости преданным слугам, за верность платить верностью, а за предательство – скорой расправой… Так сказал лорд Робин ди Литт своей маленькой дочери, покидая её навсегда. Так сказал…

– …так сказал мне твой отец. Он доверился мне, хотя никто не сделал вам, людям, большего зла, чем я. Но за столетия, проведённые на цепи, я понял и другое: альвам я сделал не меньше зла, чем людям. Знаешь, девочка, я надеялся, что хоть кто-то из моих соплеменников ещё остался в живых в этом мире и хотел открыть им путь обратно, туда, где серебряные ручьи стекают с малахитовых гор, где растут поющие цветы и два голубых солнца сменяют друг друга в вечнозелёных небесах. Но я ошибся – альвов больше нет, и я не могу искупить того зла, которое принёс своим соплеменникам, соблазнив их призрачным могуществом. Но я ещё могу отдать хотя бы ничтожную часть своего долга людям, и ты поможешь мне, Ута, дочь благороднейшего из лордов… Ты ведь поможешь мне?

– Не знаю… – Она сейчас думала о том, как исполнить последнюю волю отца, а к этому старику, который, к тому же, оказался вовсе не человеком, она испытывала лишь лёгкую жалость, и даже не пыталась понять, почему скорое расставание с ним её вообще огорчает. Ди Литты не оглядываются назад, ди Литтам пристало смотреть только вперёд и стремиться к цели – неустанно и непреклонно, преодолевая препятствия, снося невзгоды. – А чего ты хочешь от меня?

– Я просто надеюсь на твою благодарность. Может быть, и не стоит этого делать, но ничего другого я уже не могу. – Он помолчал, напряжённо глядя ей в глаза, и она выдержала этот пронзительный взгляд. – Загляни в мою суму.

Ута послушно заглянула в холщовый мешок, сползший с плеча старика, хотя и не ожидала, что увидит там что-то новое для себя. Обычно там лежали несколько сухарей, две глиняные миски, ржавый нож с деревянной ручкой в потрёпанных кожаных ножнах, несколько кристалликов сахара… Первым, на что наткнулась её рука, был тугой свиток, и сразу же показалось, что в ладонь вонзилось множество крохотных холодных игл.

– Доставай, доставай, – подбодрил её Хо, и она извлекла из сумы свёрнутый в трубочку кусок полотна, сверкающий свежими яркими красками, как будто в нём отражалось небо, тронутое лёгким росчерком высоких белых облаков. – Обещай мне, девочка, что, если когда-нибудь встретишь хотя бы одного альва, ты отдашь это ему.

– Но что это? – Любопытство пересилило тревогу в её душе, и она неотрывно смотрела на небо, которое держала в руках. Оно казалось реальнее того неба, которое над головой…

– Когда-то давно в центре великолепного города Альванго, во внутреннем дворе дворца Горлнна-воителя стояли ворота, сквозь которые можно было войти в страну альвов и вернуться обратно, – начал было рассказывать Хо, но вдруг осёкся. – Нет, тебе лучше этого не знать. Просто скажи, что исполнишь мою просьбу.

– Да, я исполню твою просьбу, – вторя ему, произнесла Ута. И отец, и все учителя говорили ей, что альвов больше нет, а значит, едва ли когда-нибудь представится случай исполнить это обещание. Но если представится – тогда, конечно… Тогда обязательно… Дело чести владетелей замка Литт – как же иначе…

Ута вдруг заметила, что Хо молчит и смотрит мимо неё, в сторону горизонта, где прочь от входа в гавань Тароса летели два наполненных ветром зелёных паруса. Несмотря на неблизкое расстояние, можно было отчётливо различить серебряную отделку высокой кормы каждого из кораблей, сами же борта почти сливались с водной лазурью. Из-за приземистой башни прибрежной крепости выплывала четвёрка галер, но они распахивали волны, словно плуг каменистую почву, а корабли чужестранцев, казалось, совсем не касались воды, и, конечно, никто не смог бы их настичь, как бы гребцы ни налегали на длинные тяжёлые вёсла.

– Ута, девочка, – вдруг прохрипел старик. – Это корабли альвов! Значит, там, на островах… Там… Ещё кто-то остался. Ута, ты обещала.

– Да, я обещала. – Она взяла протянутую руку и не отдёрнула ладонь, несмотря на обжигающий холод прикосновения умирающего альва. – Я обещала, и я всё исполню. Будь спокоен, Хо. Благодарю тебя за всё. – Ута вспомнила, что отец завещал ей никогда не скупиться на милости преданным слугам, и это «благодарю» стало единственной милостью, которой она сейчас могла вознаградить своего спасителя. Конечно, надо будет когда-нибудь встретить каких-нибудь альвов и передать им посылку от старика… Слово дочери лорда стоит не меньше, чем слово самого лорда, и, что бы ни случилось, всё обещанное должно быть сделано. И не важно, сколько на это потребуется времени – день, год, половина жизни, вся жизнь… Только сначала следует вернуть себе замок или то, что от него осталось, и это тоже произойдёт не завтра и не через год…

ГЛАВА 9

Его так и подмывало ляпнуть привычное: «Покорнейше благодарю», но маг вовремя прикусил язык. После того как он волею императора влился в благородное сословие, Раиму не пристало получать плату за работу, и тот кошелёк с золотыми дорги, что протягивала ему мона Кулина, был просто подарком, знаком дружеского расположения, как и тот флакон с драгоценным снадобьем, который маг только что ей вручил. Обмен подарками – это не купля-продажа, и благодарить, разумеется, надо, но только не покорнейше… К тому же расположение высокопоставленной особы куда ценнее любого кошелька, как бы туго он ни был набит.

– Весьма польщён вашим вниманием к моей скромной персоне, достойнейшая мона Кулина. – Раим отвесил лёгкий поклон, прижав к груди широкополую бархатную шляпу с серебряным шитьём.

– Если твоё средство подействует должным образом, то моя благодарность возрастёт многократно, – пообещала мона Кулина, самолично подавая гостю трость, тем самым давая понять, что аудиенция закончена и гость может катиться восвояси. – А если не подействует, тебе же хуже.

Раим пропустил мимо ушей обращение на «ты», полагая, что фаворитка императора оговорилась в девятый раз за время их краткой беседы – в конце концов, мона Кулина ещё недавно считалась вторым лицом во всей империи по силе своего влияния… Правда, в последнее время ходили слухи, что государь несколько охладел к ней, особенно после внезапной кончины некой юной камеристки, на которую он положил глаз. И что бы там ни говорила достопочтенная мона Кулина, будто снадобье понадобилось ей для какой-то высокопоставленной особы, чьё имя слишком известно, чтобы его называть, шила в мешке не утаишь… На всякий случай, надо будет по пути заглянуть в Пантеон и принести жертвы всем богам и каждому в отдельности – вот из этого же кошелька, – если поделиться с богами, они не выдадут.

– Смею лишь напомнить, что достаточно десяти капель на стакан вина. – Маг отвесил ещё один поклон, на этот раз значительно более глубокий. – А от двадцати капель клиент может и умереть среди сладких снов. С этим снадобьем следует быть осторожной, достойнейшая мона Кулина.

Он постепенно пятился к выходу, держа в одной руке трость и кошелёк, а в другой – шляпу, но моне Кулине, похоже, было некогда наблюдать его учтивый уход – она уже развернулась на каблуках и торопливо удалилась вверх по мраморной лестнице, перешагивая через ступеньку.

Теперь можно было выйти спокойно, безо всяких церемоний, – привратник уже открыл двери, а два лакея держали наготове чёрную кожаную накидку, готовясь сопроводить гостя до экипажа. Оказалось, что, пока продолжалась недолгая беседа с хозяйкой этого роскошного особняка, начал моросить мелкий противный дождичек. Раим тут же представил, как он выходит на высокое мраморное крыльцо, поднимает руки к небу, выкрикивает какое-то заклинание – и над его головой в серых облаках образуется голубой просвет… Но, увы, об этом приходилось только мечтать – во всех трактатах по обычной человеческой магии даже пытаться как-то влиять на любые погодные явления, кроме, разве что, ветра, настоятельно не рекомендовалось, а магия альвов, которая, несомненно, была сильнее и изысканней, пока скрывала большинство своих тайн…

Раим глянул на дверцу своего экипажа, и это отвлекло его от не слишком весёлых мыслей – герб рода ди Драев сверкал свежей краской на чёрной лакированной поверхности, напоминая магу о его титуле. Два с лишним года государь думал, какого герба достоин род ди Драев, и только прошлой весной вручил Раиму бараний рог и пурпурную ленту с надписью: «Магия – сила». Девиз сразу же привёл мага в полный восторг: и коротко, и звучит, и лучше не скажешь… А вот по поводу герба Раим довольно долго расстраивался, едва ему попадался на глаза чей-нибудь лев, орёл или скрещенные мечи, – пока имперский советник по геральдике лично не объяснил ему, что бараний рог олицетворяет упорство в достижении цели, беспредельную верность и силу духа.

Когда Раим уселся в коляску, настроение его улучшилось настолько, что он даже замурлыкал себе под нос какой-то фривольный мотивчик, но тут же осёкся, сообразив, что напевает запрещённую специальным императорским эдиктом песенку о том, как некий пьяный эрцог громко пёрнул в присутствии дамы, а та сначала сказала ему: «Будь здоров» – и только потом поняла, что он вовсе не чихнул…

На самом деле всё обстояло не так уж и плохо: если снадобье подействует, то мона Кулина, несомненно, как давно уже обещала, похлопочет насчёт усадьбы, подобающей нынешнему положению Раима ди Драя, или даже небольшого замка неподалёку от столицы; а если снадобье, напротив, не подействует, то та же мона Кулина едва ли сможет ему навредить, поскольку без благосклонности императора она – ничто, пустое место, кукла плюшевая… Опасаться следует лишь одного – что её замысел будет раскрыт, прежде чем она вольёт в кубок государя драгоценное снадобье. Но это вряд ли… Скорее всего, император и моргнуть не успеет, как ни с того ни с сего проникнется безмерным обожанием своей пассии – это чувство быстро проходит, но никогда не забывается, а если государю когда-нибудь изменит память, то опыт можно и повторить – в склянке не меньше полусотни драгоценных капель…

Капли дождя стучали по кожаному верху экипажа, копыта пары вороных выбивали неторопливую дробь по булыжной мостовой, мимо проплывали мокрые фасады особняков… И чем ближе был его собственный дом, тем мрачнее становился маг. Проклятый мальчишка, навязанный ему в ученики, с каждым годом, да что там годом – с каждым месяцем, с каждым днём становился всё несноснее и наглее. Была слабая надежда, что он ушёл к учителю фехтования, и можно будет хотя бы недолго спокойно посидеть в своём кабинете, не ожидая дурацких вопросов, на половину из которых можно было дать только такие же дурацкие ответы, а для второй половины ответов вообще не существовало. Раим и так платил учителю фехтования, какому-то бывшему наёмнику, двойную цену, чтобы тот как можно дольше держал при себе юного наглеца, и согласился бы добавить ещё столько же, если бы Хенрик вообще переселился в Оружейную слободу. Да, благородным отпрыскам, не получившим наследства и не сумевшим выдвинуться при дворе, место в армии, на поле брани, в луже крови, пролитой за империю! Может быть, нанять пару негодяев, чтобы встретили мальчишку где-нибудь около моста через Айн? Нет, слишком опасно… А вдруг барон к нему приставил тайного блюстителя и тот следит за каждым шагом юного наглеца? Это, конечно, вряд ли… Но рисковать не стоит. Чем ближе вершина, тем меньше доверяй тропе – так, кажется, сказал славный мудрец Кашим Каш, наставник прапрадеда нынешнего императора…

Чем ближе вершина… Можно идти к ней всю жизнь, обливаясь потом, а она так и останется за тридевять земель, ни разу не исчезая из виду. О! Мысль, достойная мудрецов древности, это надо будет записать сразу же, как только под рукой окажется перо.

Он даже не стал дожидаться, когда лакей откроет перед ним дверцу, и распахнул её сам, как только экипаж остановился перед домом. Стражники, охранявшие вход, отшатнулись, когда грузная фигура мага с тяжёлым топотом промчалась мимо них. Раим стремительно, насколько мог, миновал короткий коридор, пересёк гостиную, зацепив полой своей мантии напольный канделябр, который едва не упал, и, на ходу нащупывая нужный ключ в связке на поясе, начал подниматься по лестнице, ведущей в кабинет. Но на пятой ступеньке ему пришлось замедлить свой бег – дверь была слегка приоткрыта, и это заставило мага вспомнить о чувстве досады, которое преследовало его каждый день уже более двух лет. Конечно, этот паршивец, племянник барона, снова торчит за его столом и копается в его бумагах, а может быть, и хуже того – лапает своими грязными руками бесценные альвийские магические предметы, бесценные артефакты, хранящие дремлющее могущество, до которого ещё предстоит добраться…

Так и есть!

Правда, за столом Хенрик не сидел – он стоял между двумя стеллажами и в одной руке держал Плеть, а в другой Ларец, который Раим безуспешно пытался открыть несколько лет, но года три назад бросил это занятие как не сулящее скорого успеха. Как ни странно, Ларец был открыт, и от него исходило изумрудное искрящееся сияние.

– Ты! Это… – выдавил из себя маг, задыхаясь от гнева. – Ты, это… Не смей!

– Что не сметь? – как ни в чём не бывало, отозвался Хенрик. – Не сметь делать того, чего ты сам не можешь?

– Ты… Положи. Закрой. Что там? – Раим попятился и чуть не упал, споткнувшись о приступок двери, в которую только что вошёл.

– Интересно? – Хенрик издевательски ухмыльнулся. – Может быть, я тебе и скажу. – Он захлопнул ларец, и сияние исчезло.

– Ну, говори. – Маг слегка осмелел, увидев, что Ларец закрыт, – если бы там оказалось что-нибудь вроде храпуна, то от неосторожности ужасного мальчишки половина столицы, вместе с императорским дворцом, могла бы уже лежать в руинах. – Говори, зачем и как ты это сделал.

– Не так быстро, учитель мой, не так быстро… – С лица юного мерзавца не сходила самодовольная ухмылка. – Ты ведь не слишком охотно делишься со мной своими тайнами. Почему я должен даром открывать тебе свои? Разве дядя не требовал, чтобы ты не смел от меня ничего скрывать? А если я ему пожалуюсь? Просто скажу, как ты темнишь, и тебе не поздоровится, учитель.

Это была пустая угроза – за всё время, пока Хенрик жил в этом доме, барон ни разу не навестил своего племянника, а на приёмах во дворце, куда мага изредка приглашали продемонстрировать изысканной публике своё искусство, старательно избегал любых разговоров о своём родственнике, отданном в ученичество… Нет, барону на Хенрика, скорее всего, просто наплевать с высоты своего положения…

– Не смей пугать меня, щенок! – огрызнулся маг, но тут же смягчил тон – тайна открытия Ларца была хорошей платой за любые секреты его мастерства, тем более что малец постепенно и сам мог взять всё, что хотел. – Ну, и чего же ты хочешь?

– Ключ от подвала, – не задумываясь ответил Хенрик. – Самое важное ты наверняка хранишь там, но тот замок слишком хорош, я не могу его открыть.

Мумии альвов в мраморных саркофагах были, пожалуй, самыми ценными предметами в коллекции древностей, которую собирал Раим, собирал долгие годы, но ничего магического в них, скорее всего, не было. Просто кости, обтянутые кожей… Среди аристократов совсем недавно стало входить в моду собирание вещей эпохи альвов, и скоро эти мумии станут воистину бесценны, и единственным связанным с ними чудом может стать превращение двух высохших тел в звонкую монету.

– Ладно, – выдержав паузу, согласился маг и потянулся к поясу, где висела связка ключей. Замок, на который была заперта тяжёлая бронзовая подвальная дверь, сам по себе был вещью поистине удивительной – изделие альвов не поддавалось ржавчине, не требовало смазки и не открывалось никакими ключами, даже точными копиями того единственного, который сейчас пытался нащупать Раим. – На, возьми. – Он положил ключ на полку. – Только не забудь потом вернуть. И, ради богов, не трогай там ничего, а то без рук останешься. А теперь говори – я слушаю.

– Смотри. – Хенрик положил на стол Плеть и поставил рядом Ларец. – Видишь знаки? – Он ткнул пальцем в Плеть.

Аккуратно вырезанные знаки альвийского письма тянулись ровной линией от одного конца Плети к другому, но толку от этого не было никакого – письмо альвов оставалось тайной, которая канула в небытие вместе с последним голубокровым.

– Ну и что?

– А теперь слушай. – Хенрик ткнул пальцем в первый знак и начал произносить заклинание, приводящее плеть в действие. Его ноготь продвигался от одного знака к другому, а из гортани вырывались звуки, напоминающие то шум ветра, то треск костра, то крик неведомого зверя – и каждому звуку давно известного заклинания соответствовал знак, вырезанный на рукояти Плети.

Раим с трудом удержался от того, чтобы не схватиться за голову и не завыть, – ответы, которые он искал долгие годы, были так близки, на любой альвийской вещице можно было найти цепь причудливых узелков, но кто мог знать, что это – запись заклинания, которое приводит этот предмет в действие! Кто знал… Здесь же был спрятан и ключ к альвийской книге, которую он недавно закончил-таки переписывать – теперь, по крайней мере, можно будет узнать, как звучат эти древние записи, – правда, их смысл так и останется тайной, но разгадка всё равно станет ближе. Намного ближе…

Глупый мальчишка смотрел на него всё с той же самодовольной улыбкой, и Раим вдруг понял, что тот, даже не получив ключа от подвала, всё равно поделился бы своей догадкой – только ради того, чтобы похвастаться, чтобы показать стареющему магу своё превосходство. Что ж, не он первый, не он последний – наглость и самоуверенность погубила многих…

Знаки альвийского письма, все девяносто три, Раим успел выучить наизусть, пока переписывал рукопись, и мог начертить любой из них даже с закрытыми глазами, и теперь оставалось только выучить, какой звук соответствует каждому из них.

– А ну-ка, Ларец открой, – потребовал Раим, поднимая со стола только что ожившую Плеть. – Открывай, смотреть будем…

Плеть в руке – серьёзный аргумент, чтобы тебя слушались… Мальчишка даже огрызнуться не посмел, он только склонился над Ларцом и начал медленно читать первую строку знаков, вытравленных в бронзовой крышке. С каждым произнесённым звуком на мгновение вспыхивал очередной знак, а когда первая строка иссякла, раздался мелодичный щелчок, и крышка откинулась, открывая вожделенные внутренности Ларца. Раим тут же оттолкнул ученика в сторону и заглянул в изумрудную бездну, полную мерцающих огней. Внутри было явно что-то необычайно могущественное и невыразимо прекрасное…

Маг даже не придал значения тому, что Хенрик обошёл стол, так, чтобы видеть крышку, и продолжил чтение – да, там оставалась ещё одна строка, короткое, но изящное сплетение узелков, заклинание, которое должно открыть суть того, что скрывалось там, внутри этого чудесного ящичка. Не успел мальчишка закончить чтение, как Раим обнаружил, что изумрудное сияние уже не только перед глазами, но и вокруг него. Более того – вокруг нет ничего, кроме роя мерцающих зелёных огоньков… А потом сверху раздался грохот, как будто хлопнула крышка гигантского сундука, и свет померк в его глазах, уступая пространство бездонной темноте…

Хенрик смотрел на закрытую крышку, и сердце его наполнялось тихой радостью. Сначала, когда маг превратился в облако серой пыли, стало страшно, но когда оно, свернувшись в смерч, втянулось в Ларец, страх исчез. О такой удаче можно было только мечтать – толстый старикашка, этот тупица, вырядившийся в мантию мага, сам поставил себе ловушку и сам же в неё залез. Оставалось только захлопнуть крышку – только последний простак поступил бы иначе.

Сверкающая начищенной бронзой крышка ларца вскоре почернела, как будто её облили дёгтем, но сначала прежняя надпись в две строки исчезла, а вместо неё проступила другая, всего в пять знаков: хвах, рср, ауиа, паау, ооунн.

Хенрик, едва шевеля губами, прочёл надпись ещё раз, и получившееся заклинание показалось ему знакомым – что-то подобное он слышал, причём совсем недавно, уже здесь, в этом доме… Хвахрсрауиапаауооунн! Язык сломаешь, но на что-то похоже.

Только стоит ли сейчас об этом думать… Вот он, дом, полный сокровищ, вот они, сокровища, которых полон дом. Бесценные трактаты, древние вещицы, от которых так и веет могуществом… По закону имущество умершего, если он не оставил прямых наследников и принадлежал к благородному сословию, передаётся в казну… Но дядя вполне мог бы устроить так, чтобы всё получил единственный ученик мага – верный путь избавиться от дальнейших хлопот и от слухов, что барон оставил в беде своего осиротевшего племянника. Правда, можно обойтись и без барона – где-то здесь, где-то здесь, в кабинете, спрятана личная печать мага. А составить бумагу о том, что Раим ди Драй, благородный маг объявляет своего благородного ученика, Хенрика ди Остора, собственным сыном и наследником, не составит никакого труда. Можно дать дворнику пару золотых монет, и он подтвердит, что маг вышел из дома чёрным ходом. Пропавший без вести признаётся умершим только через пять лет, и всё это время можно безраздельно властвовать в этом доме, а потом, когда придут имперские приставы описывать имущество, в одном из ящиков стола обнаружится покрытое пылью, засиженное мокрицами завещание… Хенрик ди Остор ди Драй! Звучит неплохо.

Увлёкшись составлением планов на будущее, Хенрик не сразу заметил, что столешница, на которую он облокотился, едва заметно вибрирует, а от Ларца исходят едва слышные хрипы. Он приложил ухо к Ларцу, и до него донёсся размеренный храп, прерываемый то булькающими звуками, как будто со дна омута поднимаются пузыри, то обрывком вопля человека, летящего в бездну. Храп… Хвахрсрауиапаауооунн… Храпун! Вот оно что… Значит, если выдержать мага в этом ящике, как хорошее вино, то получится храпун – мечта любого мага, любого властителя, любого, кто стремиться повелевать.

ГЛАВА 10

– Видишь? – Голос учителя Тоббо звучал откуда-то издалека, и невозможно было понять, слышен ли он на самом деле, или это только эхо собственных мыслей, затерявшихся среди вязкой пустоты.

Странный вопрос… Чтобы ответить, нужно по крайней мере знать, что именно надо увидеть. Здесь, наверное, есть на что посмотреть, но размытые серые пятна, стремительно, словно облака на ветру, меняющие форму – не то, во что стоит вглядываться… А больше здесь ничего нет, даже звуков, кроме далёкого голоса учителя, задающего простые вопросы, на которые не может быть ответов.

Призрачный мир, место, где смешались прошлое и будущее, а настоящего не бывает… Место, где сходятся нити земного бытия… Место, которого нет…

– Видишь? – Теперь голос едва угадывался, зато силуэты призраков, окруживших Трелли со всех сторон, на долю мгновения обрели чёткость очертаний, но тут же вновь превратились в лохмотья серого тумана.

Огромный змей прошелестел возле ног и тут же исчез… Синяя птица с золотым хохолком бесшумно вспорхнула из зарослей жёлтых цветов и тут же канула в пустоту. Видишь? Наверное, да…

Оказывается, мало знать заклинания, мало чертить огненные знаки, мало верить в свои силы… Надо уметь проникать в Призрачный Мир, надо уметь устрашить одних его обитателей и задобрить других. Без этого не стать мастером, без этого так и останешься подмастерьем, дешёвым фокусником, творцом иллюзий. Так сказал Тоббо. Он знает…

Трелли вытянул вперёд руку, чтобы убедиться хотя бы в том, что сам он ещё существует, и увидел свою ладонь, прозрачную и бесплотную, похожую на отражение в тёмном омуте, по которому пробегают медленные волны.

Может быть, стоит позвать кого-нибудь? Но кого? Трелли сказал, что здесь каждый должен сам найти свой путь. Чужие советы не пойдут на пользу, потому что здесь нет правил, общих для всех. Ты сам устанавливаешь правила и сам подчиняешься им, а если хватает духу, то и перешагиваешь через них. Может быть, стоило схватить того змея за горло или вцепиться ему в хвост? А может быть, следовало что-то крикнуть вслед той синей птице?

– Эй, Трелли, ты где?

Кто знает…

Чья-то прохладная ладонь прикоснулась ко лбу, потом твёрдые пальцы вдавились в виски, а перед глазами замелькали осколки кривых зеркал, и перепуганные духи с недовольным уханьем разлетались в стороны, уступая дорогу. День – ночь, день – ночь, день – ночь… Стоит опустить веки и наступит ночь, а как только откроешь глаза, они наполняются ослепляющим светом дня. День – ночь…

– Очнись, малыш… – Теперь это был шепот, прозвучавший возле самого уха.

Очнуться… Открыть глаза… Тряхнуть головой… А вдруг ничего не произойдёт, и всё останется как прежде. Наверное, так же чувствует себя тот, кого с головой накрыла бездонная топь. Шаг в сторону от проторенной тропы – и спасения уже нет, и никто не успеет протянуть руку, и каждое движение только помогает пучине всё крепче сжимать свои вязкие объятия…

Боль охватила его внезапно, как будто в тело впились сотни раскалённых гвоздей. Трелли катался по мокрой траве, стараясь сбить охватившее его невидимое пламя, и лишь когда он скатился в неглубокий ручей, боль собралась в одну точку на правой стороне груди и начала понемногу утихать.

Учитель стоял над ним, держа в руке дымящуюся головешку, а над его головой, запутавшись в ветвях, висели клочья облаков.

– Прости, малыш, но по-другому не получалось. – Тоббо отбросил головешку, и юный альв проследил её медленный полёт – обугленная ветка упала в костёр, подняв сноп искр, и в тот же миг пространство наполнилось звуками, шелестом мелких, едва вылупившихся листьев и утренним птичьим гвалтом. – Жаль, очень жаль…

Странные слова сказал учитель… Жаль. Чего ему жаль? «…забудь о своей жалости», – так однажды сказал ему Тоббо… Но почему тогда ему самому жаль? Чего жаль? Сейчас у альвов нет ничего такого, о чём стоило бы жалеть. Кроме разве что надежды…

Трелли попытался приподняться и заметил, что его белая холщовая рубаха прожжена на правой стороны груди и льняная ткань продолжает дымиться. Он хлопнул ладонью по тлеющему месту и снова скорчился от боли – под полотном была обожжённая кожа. Теперь всё ясно. Учитель, чтобы вернуть его к реальности, ткнул своего ученика головешкой в грудь и теперь жалеет, что пришлось причинить боль…

– Мне жаль, но, кажется, я ошибся…

– В чём ты ошибся, учитель? – Трелли мгновенно забыл о боли – тон, с которым учитель произнёс последние слова, показался ему куда более пугающим.

– Боюсь, что я ошибся в тебе, малыш. – Тоббо протянул ему руку и помог юнцу выбраться из ручья, который тот запрудил своим телом. – Боюсь, что всё зря…

– Что зря? – Сбывалось худшее, что Трелли мог предположить.

– Зря я всё это затеял. И ты напрасно надеешься на что-то. – Тоббо вздохнул, усаживая Трелли спиной к костру, так, чтобы ожог остудила утренняя прохлада, а мокрая спина побыстрей высохла. – Только… Если не на что надеяться, то зачем жить…

– Я не смог?

– Не смог… – словно эхо отозвался Тоббо. – И беда не в том, что ты не сумел прозреть и обрести слух в Призрачном Мире. Беда в том, что ты не смог сам вернуться оттуда. Это же так просто, если хочешь… Значит, ты не очень-то хотел. Значит, эта жизнь тебе не слишком дорога, если покой небытия так долго мог не отпускать тебя. Ты ещё толком не начал жить, но уже устал. Устал от одного только предчувствия жизни. В этом нет ничего странного, малыш… Странно то, что мы до сих пор ещё существуем. Странно то, что в племени, пусть редко, но ещё рождаются дети. Странно то, что мы до сих пор не превратились в диких зверей, в чудовищ, которыми нас считают люди.

Учитель расстелил на земле полотенце и начал раскладывать на нём баночки из обожжённой глины. Сейчас он сделает смесь целебных мазей и начнёт залечивать ожог… А когда рана затянется, закончится и ученичество… Всё. И тогда у альвов больше не будет надежды. А значит, скоро и самого племени не будет – пройдёт год, пять, может быть, сто, прежде чем немногие оставшиеся в живых превратятся в диких зверей, наводящих ужас на людские селения. Но и это продлится недолго…

– Учитель, позволь мне попытаться ещё раз… – Трелли с трудом поднялся и стал рядом с Тоббо, склонив голову. – Я смогу. Я не смогу не смочь. Позволь, учитель…

– Нет, ты слишком слаб.

– Но я стану сильнее.

– Душа взрослого не сильнее души ребёнка, – бесстрастно отозвался Тоббо. – Телом ты станешь сильнее, душой – никогда. К тому же ты уже не ребёнок, ты уже почти взрослый. Наверное, я сам ошибся, что слишком поздно начал тебя учить, слишком поздно…

Чувствовалось, что учитель огорчён не меньше ученика, и ему самому не хочется верить в собственную правоту. Он накладывал пахучую мазь на свежий ожог, стиснув зубы, как будто это он, а не Трелли, испытывал боль.

– Значит, ты решил, что я ни на что не годен? – спросил Трелли, чувствуя, как досада переполняет его. Теперь он уже жалел, что не остался там, среди бесплотных призраков, которых даже не мог толком разглядеть.

– Разве я это говорил? – удивился Тоббо. – Ты ничем не хуже и не лучше других альвов. И ты вполне достоин разделить их судьбу.

– Ещё триста лет барахтаться в этом болоте? Ловить жаб и всё время бояться, как бы люди не пронюхали о нас? И это судьба? – Ему вдруг захотелось, чтобы вернулась боль от ожога, та боль, что была в самом начале, та безумная боль, которая вернула его к реальности. – Нет, учитель, нет! Я всё равно уйду и попытаюсь сделать то, что должен. И никто меня не удержит. Лучше прикажи кому-нибудь убить меня. Китт не откажется.

После того как прошлой зимой исчез Сид, не стало и былого восхищения вождём, его силой, ловкостью, спокойной уверенностью в своей правоте. Тогда, вернувшись после погони, Китт был раздосадован тем, что ему не удалось самому настигнуть беглого раба, – оказалось, что тот, заблудившись, направился не на юг, к своему селению, а на север, где не было ничего, кроме замёрзших болот, непроходимых лесов и далёких гор, на вершинах которых стояла вечная зима. Следы, ведущие на север, обнаружили не сразу, а потом стало поздно – метель замела всё: и следы, и, наверное, самого беглеца. Но вождь ещё несколько дней не мог успокоиться, сокрушаясь, что не его стрела, а стужа настигла человеческое отродье…

– Знаешь ли ты, малыш, как люди смогли уничтожить альвов? – вдруг спросил Тоббо, глядя на угасающий костёр.

– Нет, учитель. – Можно было и не отвечать. Кому, как не Тоббо, знать, что известно его ученику, а что нет…

– Прошло лет триста, или чуть больше, с тех пор, как альвы поработили людей, – начал рассказывать старик, негромко и спокойно, как будто не было недавней размолвки. – И альвы уверились в том, что их главная и единственная забота – господствовать над людьми. Сначала альвы решили, что землепашество – дело не достойное голубокровых, потом, когда люди-рабы освоили альвийские ремёсла, и у мастеров, пришедших сюда с Горлнном-воителем, не стало альвов-учеников. Прошло ещё несколько веков, и потомкам грозных завоевателей показалось, что прикосновение к оружию также их не достойно, с тех пор одни рабы начали охранять их покой от других рабов и диких людей, скрывавшихся по лесам и горам. Одна лишь магия считалась запретной для людей, но почему-то с каждым веком оставалось всё меньше альвов, способных овладеть её премудростями… А люди оказались слишком внимательны и терпеливы – кто-то из них сумел проникнуть в тайны альвийской магии. Краткость человеческой жизни заставляет их спешить, малыш, и они больше успевают…

– Но они ведь такие неуклюжие… – Трелли снова вспомнил Сида, который никак не мог даже допрыгнуть до еловой ветви, нависающей над землёй в шести локтях. Почему-то вновь вернулась недавняя щемящая тоска. Неужели это от жалости к человеку?

– Альвы, пребывая в вечной праздности, стали ещё более неуклюжи, а некоторые вообще утратили способность ходить. И по улицам наших городов грохотало множество тачек – люди-рабы возили своих разжиревших хозяев. Это было, Трелли, и от этого никуда не деться.

– Я…

– Ты не веришь?

Трелли посмотрел в глаза учителю и тут же отвёл взгляд. Нет, он не мог не верить, хотя в этот миг вера давалась ему непросто…

– Я никому не говорил об этом, малыш… Все наши соплеменники думают, что они потомки народа, который всегда был велик и славен, и только коварство людей погубило наших великих предков.

– Но почему мне…

– Потому что ты – моя единственная надежда. И ты должен знать всё, что знаю я. Даже больше, чем я.

– Значит, ты лгал, мудрый Тоббо?

– Нет, малыш, я просто не говорил всей правды. Я не мог. Это погубило бы наш род – стремительно и неотвратимо. Сказка о Горлнне-воителе и Хатто-чародее – это всё, что пробуждает в последних альвах желание жить. Наши женщины не захотели и не смогли бы иметь детей, если бы не было хотя бы крохотной надежды на лучшее.

Мудрый Тоббо был, как всегда, прав… Иногда лучше не знать правды… Но ведь были и Горлнн-воитель, и Хатто-чародей, и воины, покорившие всю бескрайнюю долину от южных гор до северных, когда-то был кузнец, ковавший тот славный клинок, которым так гордится Китт, и искусный ювелир, сделавший золотых зай-грифонов, которых нашла на болоте маленькая Лунна, хотя какая она теперь маленькая…

– Праздность, сытость и иллюзия ложного величия когда-то сыграли с нами страшную шутку, – продолжил Тоббо. – Чародей Хатто прожил долгую жизнь, и он видел, как наши предки медленно, но верно превращались в рабов своего величия. При третьем после Горлнна правителе Альванго он ходил по улицам города и спрашивал всякого встречного альва: «Зачем ты убил себя?» Его посчитали безумцем, а обезумевший маг страшен, поскольку никто не мог знать, что у него на уме… И тогда правитель приказал людям-рабам схватить Хатто, заткнуть ему рот, чтобы он не смог произнести заклинания, связать ему руки, чтобы он не сумел начертить огненный знак… А потом его навечно заточили в подземелье какого-то замка и постарались забыть о том, что он когда-то был…

– А что с ним стало потом? – спросил Трелли, придвинувшись поближе к учителю.

– Кто знает… Подземелья альвийских замков были пропитаны магией вечной свежести… Еда там никогда не портилась, а живые существа не старели. Но замки альвов разрушены, малыш… Может быть, люди нашли его и убили. Может быть, он до сих пор спит чутким сном под руинами. Всё может быть.

До Трелли вдруг дошло, что учителю говорить о тех далёких временах не легче, чем ему самому слушать.

– Мудрый Тоббо, так ты позволишь мне ещё раз попробовать проникнуть в Призрачный Мир? – сменил он тему, хотя почти не сомневался в ответе.

– Знаешь, малыш… Да, наверное, я позволю тебе… Но ты должен знать: если ты не пожелаешь оттуда вернуться, или страх снова удержит тебя там, я не стану тебе помогать. Либо ты вернёшься сам, либо не вернёшься совсем.

– Я согласен. – Он согласился бы на что угодно, лишь бы не утратить надежды.

– Значит, завтра перед рассветом…

– Учитель.

– Что?

– Только не называй меня больше малышом.

– Хорошо, малыш…

ГЛАВА 11

Из-за холщового занавеса раздался топот, свист, сумбурные хлопки и конское ржание. Потом наездница, которую лысый Айлон представил публике как «мону Лаиру ди Громмо, амазонку из Заморья», затащила за кулисы слегка упирающуюся белую кобылу в серых яблоках, бросила поводья конюху, взяла с подноса, который держал наготове лакей, стакан охлаждённого разбавленного вина, сделала пару мелких глотков и выбежала на поклон публике. Толпа подмастерьев, наёмных солдат и мелких торговцев, оседлавшая подковообразный склон холма, ответила нестройным гулом, который перекрыл чей-то громогласный выкрик: «Эй, красотка, а лошадь твоя где?! Может, на мне покатаешься?» Гул сменился хохотом, и «мона Лаира» поспешно удалилась в шатёр, не успев стереть с лица застывшую улыбку.

– Уточка, ты готова? – слащаво спросил карлик Крук, глядя на арену сквозь дырку в занавесе, проделанную на уровне его роста.

– Сам ты уточка, – огрызнулась Ута, шлёпнув его по макушке веером.

Айлон, в синем бархатном камзоле с кружевным воротником, вышел на арену и, стараясь перекричать публику, объявил следующий номер:

– Ута-кудесница, заклинательница весёлого гнома! Гном-говорун предскажет будущее и скажет правду в лицо любому, кто не боится его услышать!

Свист, хлопки и нестройные выкрики, заглушившие половину последней фразы, сменились разочарованным стоном, когда вместо очередной красотки в обтягивающем трико на арену вышла тощая девчонка в длинном лоскутном платье и пёстром платке.

– Почтенная публика! – выкрикнул Айлон, и в его голосе, отразившемся гулким эхом от прозрачного купола, потонул гомон толпы. – Гном-говорун ни с кем не будет разговаривать бесплатно. Кто хочет спросить его о чём-то, должен заплатить три дайна.

Из-за занавеса мелкими быстрыми шажками выбежал карлик Крук, стуча себе по голове посеребрённым ведёрком для сбора монет и выкрикивая на ходу:

– Чем больше денег, тем лучше вести! Всё исполнится, чтоб мне от смеха лопнуть!

Айлон мимоходом отвесил ему затрещину, и карлик, ко всеобщему восторгу, неуклюже повалился под ноги Уте, прижимая пустое ведёрко к груди, как самое дорогое сокровище.

Прозрачный купол начал медленно темнеть, заставляя голубое небо померкнуть, и вскоре золотой ослепительный солнечный диск стал выглядеть пепельной кляксой на чёрном своде. Би-Цуган, молодой хозяин бродячего цирка, наследник недавно умершего чародея, на сей раз не проспал нужного момента и сделал всё как надо… При свете дня публика едва ли сумела бы разглядеть маленького полупрозрачного светящегося гномика, которого Уте предстояло вызвать.

– Солнце спряталось за тучу, туча спряталась в камыш. Милый гномик, самый лучший, ты проснись и нас услышь. – Старое детское заклинание действовало безотказно, но Ута почувствовала, что её старый приятель, её любимая детская игрушка, сегодня не в настроении, а значит, любители заглянуть в своё будущее сегодня услышат не слишком много приятного. – От жаровни тянет стужей, тянет жаром с ледника. Милый гномик, ты нам нужен, без тебя у нас тоска.

Конечно, это заклинание звучит слишком глупо, слишком по-детски, чтобы что-то значить… Скорее всего, оно совершенно ни при чём, а гномик появляется лишь потому, что его очень хотят увидеть – даже среди всей этой разношёрстной публики наверняка найдётся с полсотни людей, которые в душе остались детьми и теперь с замиранием сердца ждут появления крохотного существа в потешном колпаке, у которого из бороды торчит лишь нос пуговкой и глаза то лезут на лоб от удивления, то округляются от притворного страха, то закатываются от безмолвного смеха…

Оркестр, три дуды, лира, бубен и свирель – затянул тревожную трепетную мелодию, которая казалась Уте совершенно неуместной перед номером, который был скорее комичным… Ута уже говорила об этом Би-Цугану, но тот резко заявил, что лучше знает, как заставить публику раскошелиться, а если мелкая фокусница ещё раз попробует ему указывать, то живо вернётся туда, откуда пришла, – в толпу побирушек… Би-Цуган был совершенно непохож на своего отца, Ай-Цугана, – тот никогда не позволял себе повышать голос на артистов, а если кто-то из них покидал труппу, то не только рассчитывался сполна, но иногда давал сверх положенного. Его доброта обычно окупалась – лучшие артисты старались попасть в труппу чародея Ай-Цугана, хозяина древнего альвийского Купола, способного укрыть больше тысячи человек от непогоды, жары или вражеских стрел. Уту Ай-Цуган тоже подобрал лишь по доброте – грязная, голодная, оборванная, она шла по дороге от портового города Тароса до крепости Ан-Торнн, прикрывающей вход в ущелье Торнн-Баг. Только потом выяснилось, что Ута умеет вызывать гномика, может сделать свой номер, и хозяин цирка, в общем-то, не прогадал.

– Ну, и чего тебе опять надо?! – сурово спросил гномик, возникнув из слабого пятна света, похожего на размытый солнечный зайчик. – Старовата ты уже меня беспокоить, как тебя там…

Да, вызвать гномика мог только ребёнок, и большинство её сверстников, с которыми она играла в далёком безмятежном детстве, утратили эту способность годам к пяти. Он сама не верила, что у неё получится, когда она, однажды разуверившись в том, что в её жизни случится хоть что-нибудь хорошее, хотела просто лечь посреди степи и, глядя на звёзды, просто дождаться смерти… Но что заставило её тогда пробормотать: «Солнце спряталось за тучу, туча спряталась в камыш…» Гномик явился и сразу же начал её утешать, сообщив, что однажды она вернётся домой, и всё будет хорошо. Ута, конечно, не поверила, но и умирать ей сразу же расхотелось.

– Эй, кудесница! – крикнул сидящий прямо за ограждением торговец, доставая из пояса три монеты. – Спроси, почём через шесть дней будут лимоны в Сарапане.

Карлик Крук тут же бросился к нему с ведёрком, и, как только монеты со звоном упали на дно, гном начал говорить:

– А это – как торговаться будешь. Дурак отдаст по дайну за большую корзину, а умный и за полцены возьмёт.

Удовлетворённый торговец бросил в ведро ещё одну монету.

– Когда с нами Культя расплатится? – выкрикнул пожилой наёмник и метнул на арену большую серебряную монету, которую Крук поймал на лету, подставив своё ведёрко.

– Когда сдохнет, тогда и расплатится, – тут же ответил гном.

Наёмник удовлетворённо хмыкнул.

Культя, командир наёмного отряда в полторы сотни всадников, охранявшего обозы, слыл своей скупостью и расплачивался с бойцами, только когда его припирали к стенке остриями кинжалов.

– Где мужик мой деньги прячет? – спросила, держа монеты наготове в зажатом кулаке, упитанная тётка, видимо служившая кухаркой в доме богатого судовладельца.

– Тебе лучше об этом не знать, – сообщил ей гном. – А то вернётся и прибьёт.

Ответом был общий хохот. Кухарка гневно глянула на арену и засунула свои деньги обратно в потайной карманчик. Зато повеселевшая публика начала швырять мелкие монеты, от которых карлик Крук неуклюже и забавно уворачивался.

Прежде чем гномик утомился и начал потихоньку таять, ведёрко заполнилось почти наполовину, и это считалось неплохим уловом. Сегодня Би-Цуган должен быть доволен, а труппа, которой полагалась треть от сбора, могла рассчитывать на славную пирушку.

На поклон Ута решила не выходить, да и утомлённая долгим представлением публика не слишком долго настаивала на её возвращении.

– Уточка, возьми, пока не пересчитали. – Карлик Крук украдкой протянул ей горсть монет, которые успел выловить из ведёрка. – Мне половину отдашь.

Такие вещи карлик проделывал с мастерством хорошего фокусника, но о его грешке прекрасно знали и Айлон, и сам Би-Цуган. Его самого и его повозку обыскивали почти каждый вечер, и, если там обнаруживались хоть какие-то монеты, даже полученные при дележе выручки, наёмные охранники били карлика по бугристой спине широкими кожаными ремнями до чёрных синяков.

Оглядевшись, Ута убедилась, что на них никто не смотрит, и ссыпала монеты в один из многочисленных кармашков, нашитых на платье. Завтра цирк собирался двинуться в сторону Сарапана, а это было в двух днях пешего пути до ущелья, где, по словам отца, находится тайная сокровищница ди Литтов. Пора было начинать делать то, что завещал ей лорд Робин, и сейчас никакая мелочь, звенящая в кармане, не была лишней.

– Половина моя, – напомнил карлик и выкатился на арену вслед за акробатами, братьями Терко.

Конечно, конечно… Половина так половина. Только едва ли карлик сам успел прикинуть, сколько монет заграбастала его рука, так что его половину можно поделить ещё пополам… О благородстве можно вспомнить потом, когда она перестанет быть маленькой и слабой. Отец говорил, что это пройдёт, а значит, так оно и есть. Это уже проходит…

И всё же казалось, что со временем заветная цель – вернуть себе имя, титул и замок – становится всё дальше и всё невозможнее. Однажды Ута заметила в среди зрителей одного из ветеранов отцовской дружины, который нередко стоял на страже у дверей её опочивальни. Она смотрела на него в упор и даже пару раз улыбнулась, глядя ему в глаза, но старый воин так и не узнал её. Либо она так сильно изменилась, либо сейчас уже никто не смог бы поверить, что маленькая наследница замка Литт сумела спастись.

Ута вышла из шатра с противоположной от арены стороны и прошла сквозь прозрачную стенку купола, которая едва колыхнулась от её прикосновения. Купол свободно выпускал наружу любого, но пройти внутрь него не мог никто – помнится, Ай-Цуган говорил, что даже огромный камень, брошенный метательной машиной, отскочит от его поверхности и обрушится на тех, кто его послал. Если бы такая вещь была в замке, то никакие горландцы не посмели бы даже приблизиться к его стенам. Если бы…

Самое время забраться в крытый фургон, который она делит с «моной Лаирой», упасть на матрац, набитый соломой, и уснуть – так, чтобы даже во сне не возвращались воспоминания о лучших днях, безмятежных днях, днях, когда не нужно было ничего бояться. После заката наездница наверняка дёрнет её за ногу и потребует, чтобы «эта проказница Ута» немедленно присоединилась к общему веселью. Последнее представление в Таросе, шумном портовом городе, где когда-то умер старик Хо, где она впервые осталась одна…

Сон не шёл. Жёсткая солома, впивалась в бока, а солнечный зайчик, пробивавшийся сквозь дыру в штопаном-перештопаном полотняном верхе, норовил забраться ей под веки. Ей захотелось снова вызвать гномика и сделать то, чего всегда хотела, но так ни разу и не решилась, – спросить у него, а что же ждёт её саму. И вдруг стало совершенно ясно, что гномик больше к ней не придёт – ни сюда, ни на арену, никуда и никогда. Наверное, именно сегодня она стала взрослой, может быть, в тот момент, когда решила не отдавать карлику всей его доли. Значит, и из цирка её выгонят – Би-Цугану не нужны дармоеды…

– Нет, конечно, нет. Предложение твоего почтенного господина заманчиво, но эта вещь мне слишком дорога. Пойми, чужестранец, это память о моём дорогом родителе… Для меня это – всё равно что для какого-нибудь благородного правителя его замок. Нет, не надо меня уговаривать. – Голос хозяина цирка прозвучал где-то рядом, и тут же на полог фургона упала его тень. Горбатый нос и далеко выступающий вперёд заострённый подбородок – ни с кем не спутаешь…

– Но я предлагаю целое состояние. С такими деньгам можно поселиться даже в столице империи и прожить припеваючи всю жизнь. А если ты сумеешь верно распорядиться этими деньгами, то и твоим потомкам хватит. Подумай, Би-Цуган, подумай. То, что не продаётся, можно ведь и отнять. Ты сам не понимаешь, чего тебе будет стоить твой отказ. – Какой-то незнакомец говорил хриплым, надтреснутым голосом, и чувствовалось, что заключённая в нём угроза – не пустые слова.

– Двадцать… – осторожно заявил Би-Цуган. – Купол – это всё, что у меня есть…

– Двадцать тысяч дорги?! – Незнакомец был явно возмущён. – А у тебя ничего не треснет?

– Ты прекрасно знаешь, что эта вещь стоит гораздо дороже…

– Семь, и ни одной монетой больше. Тебе и столько-то не унести.

Они торговались ещё некоторое время и сошлись на девяти тысячах золотых дорги. Ута замерла, стараясь не издать ни единого звука – ей явно пришлось услышать то, что не предназначалось для её ушей, а это было опасно – там, где звенит золото, человеческая жизнь становится дешевле меди.

– Придёшь после заката в «Кривую кобылу». Принесёшь Купол – получишь деньги…

– И ещё я хочу хорошую повозку с парой хороших скакунов.

– Мою заберёшь.

Всё было ясно – хозяин решил продать Купол и бросить труппу на произвол судьбы. Это всё равно должно было случиться рано или поздно – Би-Цуган, несмотря на свою молодость, не раз и не два вскользь упоминал, что ему надоело это кочевье, что он хочет иметь большой дом в большом городе, где не надо будет устраивать развлечения почтенной публике, где он сам будет почтенной публикой… Значит, завтра Би-Цуган погрузит в свою повозку сундучок с золотом, наймёт в гильдии охранников пару дюжин крепких молодцов и отправится на северо-запад, в Дорги – столицу империи. Нет, это не будет бегством от тех людей, чьим трудом он кормился всю свою жизнь. Просто Би-Цуган сразу же забудет о существовании тех, кто ему уже не нужен. Лучшие артисты не останутся в цирке без Купола, они разбредутся в разные стороны, надеясь найти себе другую работу, и цирк превратится обыкновенный балаган, один из множества, дающих представления на рынках или у городских ворот, – таким платят только медью, и едва ли сбор от представления будет больше того, что поместилось сегодня в горсти карлика Крука…

«Кривая кобыла»… После заката… Может быть, не всё ещё потеряно? Может быть, что-то можно изменить? Сребристый медальон, звезда с семью короткими лучами и зелёным камнем посередине, всегда висел на груди у хозяина, как нательный талисман. Когда нужно было развернуть Купол, он брал его в руки, нажимал на камень и что-то едва слышно шептал, погружая губы в изумрудное сияние, которым озарялся самоцвет… Спрятать его куда проще, чем девять тысяч монет, каждая весом в унцию. Едва ли Би-Цуган далеко уйдёт с таким богатством, даже если не поскупится на охрану. Надежда в одночасье разбогатеть может свести с ума любого, а звон монет разносится далеко…

Ута осторожно выбралась наружу. В тени самого дальнего фургона, сидя на траве, дремал охранник, и больше никого рядом не было. Видимо, большинство актёров отправились в город развлекаться, а оставшиеся скорее всего улеглись спать – на раннее утро планировались сборы, и к обеду цирковой обоз должен был уже отправиться в путь.

«Кривая кобыла»… Ута вспомнила эту таверну, пристроенную к городской стене неподалёку от спуска в порт…

– Шла бы ты отсюда, – сказал Культя, глядя на Уту поверх пивной пены, громоздящейся над кружкой. Бывший имперский сотник, а ныне командир наёмного отряда был скуп, потому что знал: богатство никогда и никому не достаётся быстро и легко, разве что по наследству, да и то ненадолго – детки обычно быстро проматывают родительские денежки. – Или просто сядь со мной – выпьем, поболтаем, а россказни свои оставь для молодых дурачков. Ты, поди, ещё и на картах гадаешь, на петушиных перьях, да?

– Почтенный Культя, там девять тысяч золотых, а может быть, и больше… – Ута уже знала, что Культя не сможет отказаться от такого богатства – в его маленьких бесцветных глазках уже засверкал огонь алчности. Да, он был скуп, и пользовался любой возможностью, чтобы недоплатить своим людям, но с клиентами всегда был честен – это было выгодно, репутация стоила дорого. Но теперь случай сулил ему настоящее богатство, с которым он мог уехать из этого города, покинуть Окраинные земли и барином поселиться в столице империи. – Ты можешь просто прийти туда с верными людьми и увидишь, что я говорю правду – Би-Цуган и торговец с севера будут там…

– А ты-то сама чего хочешь с этого?

– Мне нужна только одна вещица, – тут же ответила Ута. – Тебе она всё равно ни к чему, а мне дорога как память…

– Если соврала – выпотрошу, – предупредил её Культя.

Ута лишь усмехнулась в ответ. Судьба торговца с противным голосом и его золота была решена, едва она переступила порог этого длинного барака в Кузнечной слободе, где размещался отряд наёмных охранников. И судьба Би-Цугана была ей теперь тоже безразлична – кто владеет Куполом, тот и хозяин цирка. Гномик больше не придёт, а значит, единственная роль, которая ей осталась среди артистов, – стать их хозяйкой. И она будет щедрее, чем Би-Цуган… Теперь она уже не маленькая и слабая… Отец говорил, что это пройдёт, и это прошло…

ГЛАВА 12

– Племянничек, а не слишком ли ты обнаглел, претендуя на имущество этого дохлого плута? – Барон Иероним ди Остор, похоже, был не на шутку раздосадован неожиданной наглостью бедного родственника. У него были свои планы на огромный арсенал магических предметов, которые успел собрать в своём доме бесследно пропавший Раим ди Драй. В том, что мага нет в живых, барон уже нисколько не сомневался – у старика не хватило бы смелости, чтобы скрыться или без личного разрешения императора отправиться в дальнее путешествие. «Раим, славный верный Раим, кто же нас удивит чем-либо чудесным, если тебя не будет под моей царственной рукой», – так обычно сокрушался государь, стоило ди Драю заикнуться о своём намерении посетить, например, имперскую провинцию Сабия, где найдены удивительные артефакты… Нет, Раим наверняка мёртв, и, кто знает, может быть, здесь не обошлось без Хенрика.

– Разве в роду ди Осторов принято упоминать слово «слишком»? – заметил Хенрик, даже не глядя на родственника, он искал глазами мону Кулину, но она, судя по всему, уже прошла в трапезную – проверить, должным ли образом накрыты столы. Первая перемена блюд, по её мнению, должна была выглядеть образцово, так, чтобы каждый, кто решится взять в руки вилку, испытывал благоговейный страх перед совершенной красотой каждого салатика, каждого кусочка копчёной лососины, читал немой укор во взгляде жареного поросёнка, приправленного тёртым хреном. Потом она с затаённым трепетом, испытывая приятное возбуждение, наблюдала, как чинный обед постепенно превращается в оргию, а стройные ряды изысканных блюд – в мешанину отбросов.

Раз в месяц во дворце устраивался обед в честь высоких родов империи, надежды и опоры трона. И с тех пор как приготовлениями стала заниматься лично мона Кулина, должности императорского виночерпия, кулинара и распорядителя трапезы перестали быть синекурой.

– Послушай, Хенрик… – мягко сказал барон, глядя на племянника даже с некоторым сочувствием. – Ты даже не понимаешь, во что ввязываешься. Да, многие скороспелые вельможи начинали именно с интриг, а кончали под топором палача. Ты этого хочешь?

Барон имел в виду выходку, на которую решился его племянник на прошлом обеде. Сначала он выложил полторы тысячи золотых постельничему императорского мажордома, чтобы тот выхлопотал для него приглашение, а попав во дворец, первым делом нагло подошёл к моне Кулине, к которой не всякий эрцог или лорд смел вот так запросто приблизиться, и вручил ей какой-то огрызок пергамента. Потом барон через своих осведомителей выяснил, что это была страница дневника покойного мага, где было написано буквально следующее: «…а если боги отказывают в помощи, в этом нет большой беды. Не так уж и важно и то, что древняя магия альвов была почти забыта людьми и теперь приходится восстанавливать по крупицам могучие заклинания. Но, как ни старайся, невозможно понять суть явлений, которые можно вызвать, произнося звуки, для которых не очень-то приспособлен наш язык. Но те, кто жаждет чуда, получат его, даже если никакого чуда не произойдёт – все видят то, что желают увидеть. Вера ослепляет клиента, и это великое благо. Веру, засевшую в размягчённых мозгах богатых и знатных особ, легко превратить в золото, звенящее в собственном кармане – в этом-то и заключена самая чудесная магия, в которой, в отличие от чародейства альвов или воли богов, нет ничего непонятного…»

По сути, Раим ди Драй сам признался в том, что он – всего лишь мелкий шарлатан, который просто годами обирал столичную знать. Это вносило некоторую ясность в дело его исчезновения – скорее всего мальчишка уже давно выдрал эту станицу из дневника мага и пригрозил своему учителю, что отнесёт её куда следует, если чего-то не получит… Раим, вероятно, сообразил, что спастись ему всё равно не удастся, и предпочёл тихо утопиться в каком-нибудь загородном пруду. Мальчик, конечно, повёл себя как достойный отпрыск древнего рода ди Осторов, но его выходка могла оказаться в итоге губительной не только для него, но и для прочих родственников, даже тех, кто имел влияние на самом верху…

Хенрик по-прежнему никак не реагировал на разумные слова дяди, и барон, демонстративно отвернувшись от него, направился к группе гвардейцев, чтобы поддержать их приятную беседу о неоспоримых достоинствах племенных йотских скакунов. У него уже созрел не слишком замысловатый, но действенный план, каким образом обезопасить себя от выходок племянника…

Двери в просторную трапезную медленно отворились, а из глубины зала донеслось пение флейт и перезвон больших многострунных лир – звуки были под стать высоким стенам из резного мрамора, высокому хрустальному своду, проходя сквозь который солнечный свет рассеивался и обретал мягкость… Эта часть дворца была построена по образцу резиденции правителя альвов в Альванго, как описывали её летописцы времён Гиго Доргона, первого императора людей. Перед тем как разрушить все уцелевшие после штурма здания Альванго, император приказал подробно описать всё, чтобы величием и красотой всего низвергнутого им в прах подчеркнуть величие и красоту своего подвига.

– Их Величество, император лабов, бреттов, саков, аббаров, горландцев, самритов, мелонцев, ризов, йотов, асогов, дайнов… – Герольд, надутый, как голубь на морозе, почему-то начал сообщать о приближении государя раньше, чем гости почтительно замерли за спинками своих стульев, и это внесло в церемонию некоторую сумятицу. – …хорсов, капфов, ракидов, ягуров, гадайцев и лиохов – Лайя Доргон XIII Справедливый!

– Ну, и чего вы уставились на этого толстого болвана? – Голос самодержца неожиданно донёсся не со стороны парадного выхода, откуда появился герольд, а из прихожей, где ещё недавно толпились гости. – Спиной должны чуять своего императора!

Начало не предвещало ничего хорошего. Обычно, будучи в приятном расположении духа, Лайя Доргон XIII Справедливый позволял себе подначивать своих подданных только после шестого бокала густого бреттского вина, а тут начал прямо с порога. Но после того как император сделал первый шаг, собравшиеся вздохнули с облегчением – государь двигался к своему месту во главе длинного стола нетвёрдой походкой, а когда шпоры на его сапогах сцепились между собой, он даже чуть не упал на мраморный бордюр, за которым благоухал зимний сад. Два безземельных эрцога бросились ему на помощь, но Лайя Доргон устоял на ногах самостоятельно и протестующе замахал обеими руками.

– Наш путь прям и светел! – заявил он во всеуслышанье. – И никаких баб.

Только теперь собравшиеся обнаружили отсутствие в зале всесильной моны Кулины, которая последние три года сопровождала государя повсюду, даже на соколиной охоте, куда дамы по старинной традиции вообще не допускались.

– Ну, что я тебе говорил… – шепнул барон племяннику, неслышно подойдя к нему со спины. – Теперь сам выкручивайся, как можешь.

Всё было ясно: мона Кулина, хоть и продержалась несравненно дольше прежних фавориток государя, но неизбежное должно было случиться – она впала в немилость и теперь наверняка находилась либо в подвалах Серого замка, либо на пути в одно из северных поместий, где ей предстояло провести остаток жизни. Это означало, что всех, кому она когда-либо оказывала протекцию, всех, чьи доносы доходили до императора через её сочные уста, могла ожидать куда худшая доля, чем её саму.

– Дядя, ты кем тут при дворе? – вдруг ни с того ни с сего спросил Хенрик.

– Главным егерем соколиной охоты. – Вопрос племянника был столь неожиданным и странным, что барон сначала ответил, а потом уже начал соображать, чем вызван интерес наглого юнца.

– Звучит неплохо…

Император наконец-то добрался до своего мягкого стула с обивкой из пурпурного бархата, а это означало, что и все остальные должны занять свои места, прежде чем распорядитель трапезы произнесёт первый тост – «За государя и державу!». Барон проследовал на четвёртое место по правую руку императора, ближе к государю сидели только лорд-канцлер, лорд-советник и мажордом. Когда все расселись, оказалось, что место, предназначенное для моны Кулины, пустует, но это ещё ничего не значило – Справедливый, будучи в подпитии, обычно не ограничивался одной шуткой, он балагурил до тех пор, пока сохранял способность сидеть.

Последние слова племянника почему-то окончательно испортили барону настроение – наглый мальчишка явно намекал на то, что он не прочь занять место дяди Иеронима при дворе, и это не могло быть пустым бахвальством – наверняка после последнего обеда случилось что-то такое, о чём барону не донесли его осведомители.

– За государя и державу! – За первым тостом, сигналом к началу беспощадного разрушения изысканной сервировки стола, последовал торжественный вой флейт и грохот отодвигаемых стульев – по правилам, заведённым ещё при Доргоне III лет триста назад, первый кубок золотого мелонского вина следовало пить стоя.

– Эй! Ты… Как тебя там… – Осушив в три глотка свой кубок, император беспорядочно замахал руками, глядя на противоположный конец стола, где сиротливо приткнулись юные отпрыски благородных семейств, получивших приглашения по протекции влиятельных родственников. – Эй! Иероним! – Теперь государь, навалившись на плечо лорда-канцлера, обращался к барону. – Ты это… Племянника своего сюда давай. Я с ним говорить желаю…

– Рад услужить, мой император. – Барон не спеша поднялся и двинулся вдоль стола. Две сотни шагов оставляли время, чтобы сообразить, что могло означать внезапное желание самодержца. Такие приглашения прямо во время обеда делались крайне редко, и у них могло быть только две цели: первая – публично наказать, подвергнуть опале, отправить в ссылку или на виселицу, вторая – осыпать милостями за какие-то особые заслуги. Но разоблачение Раима ди Драя как жулика и шарлатана не могло считаться выдающимся подвигом, к тому же император предпочитал награждать доносчиков безо всякой торжественности и только через легатов Канцелярии Хранителей Престола… Значит, скорее всего малец будет наказан. Видимо, мона Кулина сумела так досадить государю, что он решил покарать и последнего доносчика, который воспользовался её посредничеством. Это утешает. Только бы государь не вспомнил, кто его в своё время познакомил с моной Кулиной… Впрочем, это вряд ли – он тогда был уже не слишком трезв, и при сём присутствовало немало знатных господ, от распорядителя императорских конюшен до лорда-канцлера.

– Вставай, дорогой племянник, – ласково сообщил барон Хенрику, мимоходом заметив, что его кубок, который следовало после первого тоста осушить в обязательном порядке, был полон почти на две трети. – Пойдём-ка со мной.

– Куда?

– Император зовёт. Чую, достанется тебе на орехи…

– Ну, это мы ещё посмотрим, кому чего достанется. – Хенрик встал, отпихнув ногой стул. Всем своим видом он показывал, что не ждёт никаких неприятностей. – Кстати, как уж называется твоя должность при дворе? Я что-то запамятовал.

– Не паясничай.

– Не слишком хлопотно?

– Хочешь попробовать?

– А почему бы и нет…

– Скоро поймёшь – почему…

– Это угроза?

– Нет – просто трогательная забота о бедном родственнике.

Хенрик молча улыбнулся в ответ. Со стороны казалось, дядя и племянник заняты приятной беседой, направляясь к императору, который уже схватился за второй кубок, в котором плескалось уже не лёгкое мелонское, а густое бреттское вино цвета тёмного янтаря.

Государь что-то шепнул распорядителю трапезы, который на протяжении всего обеда должен был стоять за его спиной, и тот, глянув, у всех ли налито, выкрикнул второй тост:

– За верных слуг короны, за славный род ди Осторов!

Такое продолжение было неожиданно для всех – обычно второй тост был за славных предков государя и продолжение рода Доргонов во веки вечные. Очередь «верных слуг» наступала только в самом разгаре празднества, когда уже всем было безразлично, за что пить.

Перед ди Осторами немедленно возник слуга с двумя кубками на подносе. Барон понадеялся на то, что Хенрик и на сей раз только пригубит вино, это сразу же вызовет крайнее недовольство императора и одним махом перечеркнёт неведомые заслуги юного выскочки. Но племянник, поймав на себе слегка замутнённый взгляд справедливого Лайи Доргона, влил в себя всё без остатка, причём даже кадык на его тонкой шее не колыхался от глотательных движений – вино как будто само находило себе дорогу.

«Может, захлебнётся…» – успел подумать барон, но надежды его не оправдались.

– Узнаю повадки! – одобрил император Остора-младшего. – Садись-ка. – Он хлопнул ладонью по мягкому бархатному сиденью стула, предназначавшегося для моны Кулины, и по рядам пирующих прокатился удивлённый ропот. – Значит, говоришь, что ты превзошёл в магической силе этого поганца Раима Драя?

Все притихли, даже те, кто в этот момент жевал, замерли с кусками во рту, прислушиваясь к словам императора.

– Я лишь прикоснулся к тайнам магии, мой государь, – скромно ответил Хенрик. – Но ведь Раим без альвийских штучек вообще ничего не мог. Его нетрудно было превзойти.

– А ну-ка, изобрази нам чего-нибудь.

Барон, продолжавший стоять рядом с распорядителем трапезы, тихо порадовался – мальчишка наверняка осрамится: едва ли он мог чему-нибудь научиться у мага-шарлатана.

Но Хенрик нисколько не смутился, он запрокинул голову, прикрыл глаза, а из его гортани вырвались отрывистые хрипы. Со стороны могло показаться, что ему вдруг стало дурно. Хрипы превратились в трель сверчков, а её сменило завывание ветра. Лицо мальчишки порозовело, он поднял ладонь с растопыренными пальцами и сжал её в кулак. А когда пальцы вновь раздвинулись, на ладони обнаружилось бледное серебристое свечение, которое на глазах у всех превратилось в небольшой серебряный кубок.

– Вот, мой государь, – произнёс он, едва шевеля губами. – Это вам… В этом кубке может быть только вино… Только чистое вино или чистая вода… Если кто-то посмеет подлить в него яд или иное подлое снадобье, вино сразу же закипит и выплеснется… Никто не смеет навязывать государю чужую волю. Власть императора – высшая, самая грозная магия…

Лайя Доргон осторожно взял кубок и подставил его виночерпию – через мгновение он был полон.

– Значит, говоришь, закипит… – Государь с подозрением посмотрел на Хенрик и обратился ко всем сидящим за столом: – Эй, у кого с собой яд есть? – Ответом было испуганное молчание. – Ну и ладно. – Он повернул большой рубин на одном из своих перстней и тряхнул им над кубком.

– Осторожно, мой государь! – успел крикнуть Хенрик и резко наклонился вправо, прикрывая императора.

Вино в кубке сначала лениво фыркнуло, а потом стремительно поднялось вверх высоким пенным столбом, разливаясь на скатерть и бросая брызги на новенький серый камзол Хенрика. На ткани остались мгновенно подсохшие мелкие рыжие пятна.

– О как! – воскликнул император, когда суматоха улеглась, а лакеи торопливо поменяли посуду и скатерть, от которой отваливались превратившиеся в труху ошмётки ткани. – Вот теперь вижу: маг ты толковый… Полезный ты маг. Эй, барон, – обратился он к Иерониму. – Будем племянника твоего награждать. Угодил.

– Я ведь не ради наград… – поспешил заявить Хенрик.

– Ты не скромничай! – Император похлопал его по плечу, но тут же отдёрнул руку, заметив, что на месте пятен возникают дырки, сквозь которые виднеется нательное бельё. – Ты проси чего хочешь, а я уж если смогу, то всегда пожалуйста…

– Я хотел бы служить Вашему Величеству…

Случилось то, чего барон и опасался. Желание «служить Вашему Величеству» означало желание служить при дворе, причём о мелкой должности здесь речь идти не могла. Не зря, значит, мелкий паршивец интересовался, не слишком ли хлопотно быть сокольничим – на место родного дяди метит, гадёныш!

– Мой государь, – вмешался в разговор Иероним. – Я полагаю, что мой племянник достоин высокой награды, и только его природная скромность не позволяет ему просить то, чего он действительно заслужил.

– Вот ты и попроси за него. У тебя-то нет никакой природной скромности. Так ведь?

– Воистину, ваша проницательность не знает границ.

– Это я уже слышал. Скажи что-нибудь новенькое.

– Замок Литт.

– Что? – переспросил император.

– Я думаю, будет уместно, если вы пожалуете моему племяннику титул лорда и замок Литт с прилегающими землями.

– Но ведь там же одни руины. Мои доблестные горландцы там постарались на славу.

– Если вы согласитесь передать Хенрику имущество шарлатана и заговорщика Раима Драя, то у него будут средства и на восстановление замка, и на продолжение его весьма полезных изысканий. Вы же только что изволили убедиться, что опыты моего славного племянника не всегда бывают небезопасны. А так без малейшего ущерба для казны будет восстановлена твердыня империи на юго-западе и будет по достоинству вознаграждён человек, чьи заслуги несомненны.

– Умно, – одобрил император предложение барона после недолгих раздумий. – Эй, лорд-канцлер! Прикажи своим канцелярским крысам подготовить указ. Я желаю его подписать здесь и сейчас, пока обед не кончился.

Барон победно посмотрел на племянника, но тот, казалось, совершенно не был смущён неожиданным поворотом событий – на его лице красовалась довольная улыбка. И улыбка эта была вполне искренней – за годы, проведённые при дворе, барон Иероним ди Остор научился без особого труда распознавать по глазам и скрытое недовольство, и затаённую радость.

ГЛАВА 13

Ещё одна зима осталась позади, и, наблюдая за таянием остатков последнего сугроба, притаившегося в ложбине, Трелли вдруг ясно осознал, что в следующий раз он, наверное, не скоро увидит снег. Почему? Кто знает… Ещё вчера учитель вскользь заметил, что он, пожалуй, передал своему ученику почти всё, что знал сам. Почти… В этом «почти» таилась некая загадка: почему у старика Тоббо остались немногие тайны, которыми он не пожелал делиться со своим единственным учеником? А ведь именно от Трелли сейчас зависела судьба всех, кто ещё остался в этом мире от некогда великого народа… Почему? Наверное, есть вещи, которые нужно постигнуть самому, которые не могут обрести ясность с чужих слов. Наверное… А может быть, всё проще: старик на самом деле не очень-то верит в то, что у Трелли что-то получится. Просто Тоббо решил продлить жизнь надежде, которая питает продолжение жизни. Кто меньше знает, тому легче верить…

– О чём задумался? – Повзрослевшая Лунна сидела рядом на длинном плоском камне и уже не в первый раз пыталась о чём-то заговорить. Но сейчас Трелли было не до неё… Скоро придётся покинуть этот остров посреди болота и вернуться можно будет лишь после того, как все фрагменты полотна чародея Хатто будут в его руках. Иначе и возвращаться не стоит.

Тоббо говорил, что многие уходили, но никто не вернулся. Может быть, кто-то до сих пор продолжает поиски? Может быть, кто-то из соплеменников, окунувшихся в мир людей, уже что-то нашёл? Может быть, кто-то из них встретится ему на пути? Может быть…

– Трелли, ну скажи хоть что-нибудь, – потребовала Лунна, ткнула его в бок маленьким кулачком, и цепочка из золотых зай-грифонов звякнула на её запястье.

– Я хочу побыть один, – ответил он, стараясь, чтобы слова не прозвучали слишком резко.

– Ну побудь. – Лунна не стала возражать. – Только я рядом посижу.

– Сиди. – Против этого Трелли ничего не имел – лишь бы не лезла с разговорами.

То, о чём умолчал Тоббо, можно было попытаться выспросить у духов, но эти бестелесные твари могли с самым серьёзным видом нести несусветную чушь, и со звонким хохотом говорить о серьёзнейших, действительно полезных вещах. Чтобы видеть и слышать духов, отличать звучащую в их устах правду ото лжи, нужно самому стать духом, оставив неподвижному телу лишь одну заботу – не забывать изредка вдыхать густой влажный прохладный воздух. То, что вначале было столь мучительно, на деле оказалось не так уж и трудно – не нужно было ломиться в Призрачный Мир, нужно было лишь впустить его в себя. Если б было возможно, освободившись от тела, облететь все долины, леса, горные склоны, заселённые людьми, проникнуть в тайные места каменных замков, то, прежде чем отправиться в путь, нетрудно было бы сначала узнать, где спрятано то, что следует искать… Но Призрачный Мир и мир людей почти не соприкасаются – разве что в том месте, где остаётся тело, лишённое способности мыслить, видеть, слышать, двигаться. Впрочем, странные существа, населяющие бесплотное пространство, многое знают о мире людей и альвов, зверей и птиц, деревьев и трав. Откуда? Например, Тоббо, однажды вернувшись из бестелесного странствия, сообщил, что Сид каким-то чудом избежал смерти, но в этом нет никакой опасности для альвов – там, где он сейчас, и так знают всё, что он может сказать. Однажды, когда Трелли сам продирался сквозь дебри бесплотного леса одуванчиков, из зарослей высунулась сонная морда какого-то призрачного существа, похожего на огромную взлохмаченную дикую кошку, и, прежде чем растаять, неведомая зверушка, сдерживая зевок, заявила: «Трелли, Трелли… Сначала будет тяжело, а потом – ещё труднее…». Призрачная кошка откуда-то знала его имя и посмела рассуждать о том, что его ждёт…

– Трелли, ты чего?! – Обеспокоенная Лунна хватает его за руку, но уже поздно – опустевшее тело будет терпеливо ждать своего хозяина, а сам Трелли уже мчится над зелёными холмами, окружённый хороводом блуждающих огней.

Здесь нет расстояний и времени, прошлого и будущего, страха и боли… Здесь нет ничего такого, что однажды сумел преодолеть. Тогда, в первый раз, был страх, что он не сможет вернуться, и окружающее пространство казалось вязким и тёмным… Теперь же всё было наоборот: там, куда он должен был вернуться, его угнетала невозможность оторваться от земли, необходимость принимать пищу, теснота собственного тела… Почему бы всем оставшимся альвам не переселиться сюда, где нет ни жизни, ни смерти, ни радостей, ни скорбей – потому что всё это позади…

Блуждающие огни вдруг превратились в сверкающих золотом зай-грифонов, рассыпающих холодные искры при каждом взмахе маленьких крылышек, а над дальними холмами взошло личико Лунны.

– Трелли, ты чего?! – повторила настырная девчонка свой вопрос. – Что с тобой, Трелли? Мне страшно.

– А ты как сюда попала? – удивился Трелли – её старик Тоббо ничему такому не учил, он вообще держал Призрачный Мир в тайне ото всех, кроме Трелли, видимо, опасаясь, что альвы, не дождавшись своего срока, переселятся туда, где нет расстояний и времени, прошлого и будущего, страха и боли…

– Мне страшно стало, – ответила Лунна. Теперь она летела рядом, а ожившие зай-грифоны сцепились в браслет на её запястье. – Ты сидел там и не моргал, по-моему, и не дышал почти…

Понятно… Наверное, тот браслет, найденный ею на болоте, был не просто украшением, в нём таилась своя магия, неведомая сила, способная преодолевать грань между мирами. Подобные находки были не такой уж большой редкостью, но все вещицы, которые альвы находили раньше, и оружие, и украшения вождь Китт хранил в своей землянке, а этих зай-грифонов почему-то решил оставить Лунне… Тоббо, помнится, был недоволен, но и перечить вождю тоже не стал.

– Сейчас и ты не моргаешь, – со вздохом заметил Трелли. – Давай-ка назад вернёмся.

– Назад?! А мне и здесь нравится. Смотри! – Она указала на висящий в искрящемся воздухе белокаменный дворец, увенчанный несколькими высокими шпилями. – Давай сперва посмотрим, что там.

Трелли схватил её за руку, а свободной ладонью прикрыл глаза, чтобы не видеть зелёных холмов, белокаменных кружев дворца. На самом деле ладонь была почти прозрачна, но само движение означало действие – отгородиться от здешних чудес означало покинуть их. Лунна не знала, не могла знать, что угодить сюда, не имея сил на возвращение, означало умереть в своём мире. Чем дольше задерживаешься среди несравненных красот, ощущая лишь лёгкость и свободу, тем меньше шансов вернуться. А здесь тоже выживают не все – слабые растворяются в этом дивном краю без остатка. Умереть при жизни – значит умереть навсегда. Так говорил Тоббо. Не совсем понятно, но лучше просто поверить, что так оно и есть… Вот только удастся ли вытащить отсюда Лунну, если она этого не хочет?

Лишь почувствовав, что его окружили звуки и запахи, Трелли решился открыть глаза. И деревья с начинающими набухать почками, и мелкая зелёная трава, едва пробившаяся сквозь толщу прошлогодней листвы – всё было на месте, всё, кроме сугроба, который успел расплавиться под полуденным солнцем. Несколько мгновений, проведённых вне этого мира, продолжались здесь почти половину дня.

– Лунна…

– Что? – Казалось, что она ещё не успела осознать, что полёт к белокаменному дворцу, висящему над зелёными холмами, уже кончился.

– Отдай мне браслет.

– Это я нашла! – Теперь Лунна готова была обидеться. – Мне вождь сказал, что это моё.

– Вождь сам толком не знает, что это такое, – спокойно сказал Трелли. – Не хочешь мне отдавать – отдай Тоббо или самому Китту. Только не носи его на руке – занесёт куда-нибудь, и обратно не вернёшься.

– Нетушки! – Она вдруг снова превратилась в маленького капризного ребёнка, который ни за что не желает расстаться с любимой игрушкой.

– Ладно… – Не отнимать же, в самом деле… Может быть, станет старше – сама всё поймёт…

По тропе, выложенной мелкими камушками, медленно шёл Тоббо, за ним показалась сгорбленная фигура Энны, самой старшей из женщин племени, а следом – вождь Китт. Они шли медленно, и почему-то все, кроме Тоббо, старались не смотреть на Трелли.

Вот и всё… Значит, прямо сегодня и придётся отправиться в путь. Наверное, к миру людей будет труднее привыкнуть, чем к Призрачному Миру, – люди жестоки и коварны, люди угрюмы и насмешливы, их жизнь коротка, и они не слишком ею дорожат. Одни люди подчинили себе других, и они ненавидят даже друг друга… Вот и всё – остаётся найти двенадцать обрывков родины далёких предков, даже не зная, уцелели ли они, эти обрывки… Но последним уцелевшим альвам не выжить без надежды.

– Ты готов, Трелли? – спросил учитель. Мог бы и не спрашивать… Если речь идёт о предназначении, следует быть готовым всегда – сам же говорил, сам же учил, сам же повторял сотни раз…

– Да, учитель. – Наверное, таков обычай: задавать вопрос, ответ на который и так знаешь, – если спросить больше не о чем…

– Возьми. Переоденешься, когда через болото пройдёшь. – Тоббо бросил ему под ноги свёрток с одеждой, человеческой одеждой. Значит, не зря Китт и ещё несколько охотников где-то пропадали несколько дней… Значит, кто-то из людей поплатился за то, что альвам понадобилась его одежда. А может быть, даже не один – нужно было выбирать, одежда должна быть впору, и посланцу альвов нельзя было выглядеть нищим бродягой – только благородным господином, путешествующим по своим делам или посланным за чем-то каким-то ещё более благородным господином…

Трелли развернул узел и обнаружил там рубаху из маленьких стальных колец, лёгкий бронзовый нагрудник с выбитыми на нём скрещёнными стрелами, поддёвку из тонко выделанных беличьих шкур, серый кожаный плащ, не слишком стоптанные сапоги… Вот и всё. И никаких долгих прощаний. И никто не отвлёкся от повседневных дел, чтобы проводить в дальний путь своего героя…

– Держи. – Китт протянул ему свой меч в драгоценных ножнах, убранных серебром и изумрудами, настоящий древний клинок, который, может быть, помнит те времена, когда альвы ещё не покинули Кармелла. – Это тебе точно пригодится.

Трелли не мог представить себе вождя без этого меча, и чувствовалось, что Китт расстаётся с ним с большой неохотой.

– Бери, бери, – подбодрил Трелли учитель. – Только учти: альвийский меч бесполезен против альва. Если вдруг встретишь альва и он окажется твоим врагом, оставь меч в ножнах. И вообще, старайся как можно реже им пользоваться. Не всякий путь к цели можно прорубить мечом.

– Разве альвы могут быт врагами друг другу? – спросил Трелли, поражённый последними словами учителя.

– Всё может быть, малыш…

Энна молча вручила ему котомку, полную мешочков и глиняных флаконов со снадобьями, спасающими от хворей и ран, молча погладила его по плечу и молча, не оглядываясь, ушла. Она вообще всё делала молча… Тоббо говорил, что однажды она поняла, что уже сказала всё, что могла сказать, и больше ей слова не нужны.

– Ты, если чего найдёшь, сразу сюда неси, – посоветовал ему вождь. – А то, чего доброго, половину найдёшь, а потом тебя кто-нибудь убьёт. Люди, они такие… С ними ухо востро надо. Чик – и все труды тогда насмарку.

Трелли вопросительно посмотрел на учителя.

– Поступай как знаешь, – сказал Тоббо. – Тебе виднее. Теперь ты всё должен решать сам. Только сам.

Значит, закат предстоит встретить в пути, и, прежде чем стемнеет, надо преодолеть топь… Внезапно мелькнуло воспоминание – полузабытое ощущение холодного страха, как перед первым прикосновение к Призрачному Миру, предчувствие чего-то далёкого, чего-то неотвратимого…

– Страшно? – поинтересовался учитель, слегка нахмурившись.

– Да, – признался Трелли. – Но это пройдёт. Скоро.

– А ты бы попрощалась, что ли, с героем нашим, – обратился вождь к Лунне, которая потихоньку отошла в сторону, но девчонка только фыркнула и отвернулась. Золотой браслет, единственное её украшение, единственное её сокровище, позвякивал на тонком запястье, а спина выдержала недавнюю обиду…

– Учитель, а почему именно сейчас? – Трелли вовсе не собирался оттягивать миг расставания, он действительно хотел знать: почему не вчера, почему не завтра?

– Зелёные холмы, белокаменный дворец, дивные птицы, журчание хрустальных рек… Помнишь?

– Да, учитель. Но откуда…

– И ты вернулся. Ты смог вернуться оттуда. Это было последним испытанием. Однажды ты преодолел страх, а сегодня справился с искушением. Значит, ты в силах попытаться сделать то, что должен. Время дорого, малыш, время дорого… Я должен тебя дождаться, а это будет нелегко. Я слишком стар, мальчик мой. Моей душе давно пора сменить одежды. Иди и не оглядывайся. Иди.

Несколько шагов – и под ногами хлюпает вязкая жижа. Там, впереди, местами придётся идти по пояс в грязи. И главное, чтобы заплечный мешок с одеждой человека остался сухим… Если сейчас оглянуться, то ещё будет видно остров, последняя земля, населённая альвами, и все, кто не занят иными делами, сейчас наверняка стоят на краю суши и смотрят ему вслед. Но оглядываться нельзя. Чем чаще оглядываешься, тем труднее идти вперёд…

– Трелли! Трелли! – звонкий голос раздался почти рядом. – Трелли, подожди. – Лунна, как была в длинном, до колен, платье, сплетённом из стеблей трав, догоняла его, расталкивая коленями болотную тину. – На, возьми. Возьми, пожалуйста. – Она протянула ему браслет. – Пусть он у тебя будет. Только, когда вернёшься, отдай. Это я нашла.

ГЛАВА 14

– Госпожа, сегодня здесь как-то неспокойно. Может быть, нам стоит поберечься? – Айлон обратился к Уте со всей почтительностью, на которую был способен. Молодая хозяйка Купола, а значит и всего бродячего цирка, быстро, слишком быстро для простой маленькой бродяжки, заставила и наездников, и жонглёров, и акробатов, и фокусников либо уважать себя, либо старательно делать вид, что они только рады недавним переменам.

Айлон имел в виду буквально следующее: местность в окрестностях Сарапана кишит разбойничьими ватагами, и неплохо было бы этой ночью укрыть Куполом весь табор, притулившийся у обочины дороги.

– А вчера здесь было спокойно? – невпопад спросила Ута, продолжая думать о своём. Отсюда до входа в ущелье Торнн-Баг было всего три дня пути, и надо было сообразить, как убедить труппу двигаться туда, где нет никакой почтенной публики и не от кого ждать сборов. Всё-таки власть её над этими людьми была небезгранична, а идти к цели в одиночестве было слишком опасно, даже имя при себе Купол.

– «Вчера», госпожа моя, вчера и кончилось, нас оно уже не касается. – Айлон отёр полотенцем капли пота, выступившие на его лысине. – А вот насчёт «завтра» надо сегодня позаботиться, а то костей не соберём.

С Би-Цуганом Айлон так разговаривать не смел, с ним он был кроток как овечка, всё время кивал и, на памяти Уты, не сказал бывшему хозяину ни одного слова поперёк… А тут вдруг расхрабрился перед лицом наступающей ночи!

– Айлон, а не слишком ли много у тебя завелось смелости? – В ней проснулась дочь лорда, наследница замка. – И не пытайся здесь командовать.

– А теперь на арене Ута Неприступная, повелительница слонов и людей! – немедленно заявил Айлон и кисло ухмыльнулся. – Ута, госпожа моя, ты ведь совсем не такая, какой хочешь казаться. Да, ты здесь хозяйка. Да, некоторые вообще страху натерпелись только оттого, что Купол у тебя оказался. Я даже не спрашиваю, как это получилось… И никто не спросит. Ты ведь, наверное, думаешь: почему этот Айлон, этот старый перечник, перед Би-Цуганом пресмыкался, а тут много воли взял? А я тебе скажу… Би-Цуган, хоть о покойниках плохо не говорят, редкостным был болваном, он иного обращения и понять бы не смог. Никогда. А ты же умная девочка, ты же знаешь, что и другие могут дело говорить. А что до смелости моей – то со страху любой осмелеет. Лучше уж твой гнев как-нибудь перетерпеть, госпожа моя, чем завтра зарезанным лежать. – Он вздохнул, махнул рукой и направился к своей повозке, где его поджидала «мона Лаира ди Громмо, амазонка из Заморья». Ута в который раз удивилась, что нашла молодая наездница в тощем, пожилом, лысом, как сырная головка, распорядителе. Разве что голос – сильный, бархатный, уверенный… Голос, при звуках которого почтенная публика, это галдящее сборище черни, благоговейно умолкает и ждёт чуда за свои гроши…

– Вот нахал! – Из-за повозки, пританцовывая, показался карлик Крук в рыжем парике. – Он и Ай-Цугану, земля ему пухом, так же грубил, а при Би-Цугане притих. Ты, Уточка, построже с ними, а то на шею сядут.

– Называй меня «моя госпожа», – охладила его пыл Ута. Карлик, видимо вспоминая времена, когда она прятала краденные им деньги, иногда пытался держаться с ней панибратски. – И не смей наушничать. Не люблю…

– Как скажешь, моя госпожа, как скажешь… – Крук был разочарован, обижен, огорчён, раздавлен, разбит, смят. – Моё почтение… – Он снял парик, словно шляпу, торопливо поклонился и, пятясь, удалился.

Солнце уже легло на склон недалёкого холма, и стало тихо, если не считать шелеста травы на ветру и негромкого ржания лошадей. Обычно циркачи подолгу не могли угомониться, порой веселье продолжалось далеко заполночь, как бы рано ни надо было подниматься. Сегодня же все разошлись по своим фургонам ещё до заката, и только полдюжины охранников заняли свои посты вокруг табора.

«Госпожа, сегодня здесь как-то неспокойно…» Наверное, Айлон прав – если поблизости притаилась ватага разбойников, то от них не отбиться и, тем более, не откупиться… Зачем им часть, если они без особых трудов смогут забрать всё. Однако наследнице замка Литт не пристало слушать советов какого-то бродяги, даже если он тысячу раз прав. Можно просто не спать этой ночью, и, если из-за придорожных кустов донесётся шорох осторожных шагов, если где-то хрустнет сломанная ветка, если ветер донесёт вонь немытого тела, то Купол поставить недолго – надо лишь произнести заклинание, несколько слов на непонятном языке. Би-Цуган, похоже, не надеялся на свою память, и при нём, кроме серебристой звезды с семью короткими лучами и зелёным камнем посередине, был свиток, в котором подробно излагалось, как развернуть Купол, как сделать его чёрным, словно безлунная ночь, как сделать его прочнее бронзового шлема или тонким и лёгким, спасающем лишь от дождя.

Когда люди Культи вломились в «Кривую кобылу», купец и Би-Цуган были слишком увлечены торгом, чтобы сразу заметить опасность. Купол был уже продан, но бывший его хозяин желал получить ещё столько же за свиток с заклинаниями и, кажется, почти добился своего. Что-что, а торговаться Би-Цуган умел не жалея ни сил, ни времени. Купец как раз захлопнул ларец, полный полновесных золотых кругляшей, едва не прищемив пальцы своему несговорчивому собеседнику, но было уже поздно: Культя успел заметить деньги, много денег – ему и сотой доли такого богатства видеть не приходилось. Купец сразу же повалился под стол с метательным ножом в горле, а Би-Цуган накрыл руками лежащие на столе Купол и свиток, но не успел понять, что сделал он это зря. Всё кончилось ударом кистеня по голове, и он упал навзничь, продолжая прижимать к груди свои сокровища.

Культя и его подручные сразу же столпились вокруг ларца и моментально забыли про Уту – ей оставалось только разжать окостеневшие пальцы бывшего хозяина цирка, забрать то, за чем пришла, и тихо уйти восвояси.

Если бы Айлон и прочие знали, как всё произошло, то в их глазах не читалось бы столько суеверного страха, когда Ута-кудесница, заклинательница весёлого гнома, явившись под утро, ни слова не говоря, взмахнула руками, и над ней раскрылся Купол. По преданию, Купол сам находил себе нового хозяина, когда старый умирал, и все были, в общем-то, довольны уже тем, что диковина не ушла на сторону, а досталась кому-то из своих. Нет, лучше им не знать, что никакого чуда не произошло, что всё решило обыкновенное человеческое коварство, трезвый расчёт, счастливый случай.

Тогда Ута, понимая, что эти люди ей ещё пригодятся, поспешила объявить, что отныне труппе будет перепадать не треть сбора, а половина, и все расходы на ремонт повозок, корм для лошадей, содержание охранников и реквизит она берёт на себя, а карлику Круку, если снова вздумает воровать, руки поотрывает. Последнее вызвало общий смех – видимо, все очень живо себе представили, как худенькая девчушка отрывает длинные, едва не волочащиеся по земле, руки карлика, который, хоть и доставал Уте едва до плеча, но был не слабее любого из акробатов.

Итак, до ущелья Торнн-Баг три дня пути, но стоит ли именно сейчас пытаться найти сокровищницу ди Литтов? Не рано ли? Почти шесть лет прошло со дня падения замка, а сделан лишь первый шаг к заветной цели: теперь её жизнь уже не зависит от первого встречного, наоборот, есть люди, которые почти во всём зависят от неё, но едва ли это те люди, которые смогут помочь ей вернуть замок и трон… А если кто-то узнает о сокровищнице, то в них наверняка проснётся алчность, и каждый станет опаснее тех разбойников, которые, возможно, сейчас крадутся в ночи.

Айлон, конечно прав… Ута даже вспомнила, что и отец обычно не пренебрегал советами верных людей, но откуда ей знать, кого из циркачей можно считать верными людьми. Скорее всего – никого… Времена сейчас трудные, и каждый – себе на уме и не упустит случая в одночасье разбогатеть. Лучше пока никуда не спешить – отец не назначал ей сроков, да и не мог он их назначить, знал, наверное, что, пока человек слаб, судьба вертит им как хочет, а чтобы обрести силу, нужно время.

Все разошлись по своим фургонам, но едва ли кто-то спит – не слышно ни храпа, ни сонного бормотанья.

Да, Айлон был прав, но нельзя допустить, чтобы остальные подумали, будто она унизилась до того, что выполнила чужую волю. Лучше уж не спать всю ночь и прислушиваться, прислушиваться, прислушиваться… Как только из густых зарослей, покрывающих склон холма за дорогой, донесётся какой-нибудь подозрительный звук, Купол сразу же укроет собой цирковой табор. И тогда все поймут: Ута знает, что ей делать и когда… На всякий случай, сначала надо произнести заклинание, и тогда, если что, останется только слегка надавить на камень в центре медальона, и пусть после этого кто угодно беснуется вокруг – хоть разбойники, хоть оборотни, хоть упыри, хоть горландцы… Правда, замок Литт тоже казался ей когда-то таким огромным, таким грозным, таким неприступным… По слухам, что доходят из-за Альд с беглыми землепашцами и бродячими трубадурами, родные стены лежат в руинах и над ними возвышается единственная башня, та, которая сохранилась ещё со времён альвов. Но, когда в эти земли пришёл Орлон, славный воитель, давший начало роду ди Литтов, замок выглядел точно так же – одна башня, торчащая из руин. Сейчас Ута жалела лишь об одном – что она не мужчина и не воитель…

Полог одного из фургонов откинулся, и в темноте мелькнули стройные ноги, обтянутые белым шёлком – «моне Лаире ди Громмо, амазонке из Заморья», похоже, не спится, решила подышать свежим воздухом. Это хорошо – если занять себя слушаньем её болтовни, то будет легче справиться с подкрадывающимся сном. Но тогда исчезнут звуки, которые доносятся из глубины ночи… Не лучше ли и вправду поставить Купол и спать спокойно?

– Караулишь? – издали спросила «мона Лаира», а попросту – Лара, цирковая наездница в пятом поколении, с которой Ута делила одну повозку до того, как ей достался роскошный фургон бывшего хозяина цирка. – Мне вот тоже чего-то не спится.

– Странно, – отозвалась Ута. – Помнится, тебе бы только в подушку уткнуться – и готово.

– Уснёшь тут. – Лара зевнула, прикрыв рот ладошкой. – Айлон ворочается, кузнечики трещат, лошадь, дура, хвостом обмахивается. Да и боязно как-то… Вот ты смелая, ничего не боишься – мне Айлон так и сказал, что ты страху не знаешь, а значит, долго, наверное, не проживёшь…

Ларе по старой памяти Ута позволяла обращаться к ней просто по имени, если этого никто больше не мог услышать. Временами ей хотелось забыть, кто она такая, – иногда становилось невмоготу жить, видя перед собой цель, которая кажется невыполнимой и от которой невозможно отказаться.

– А мы здесь уже бывали, – как бы невзначай сообщила Лара. – Ещё до того, как тебя подобрали… Ой, прости! – Напоминать владелице Купола, что та не так уж давно была всего лишь нищей бродяжкой, вовсе не стоило, и нечаянно вырвавшиеся слова напугали саму наездницу. – А вон там, за холмом, кладбище упырей, – поспешила она сменить тему. – Они, говорят, по ночам бродят, одиноких путников ловят и всю кровь выпивают.

Значит, всё-таки это Айлон её подослал – чтобы своими россказнями страху нагнать… На самом деле кладбищами упырей чернь называла древние альвийские захоронения, и в них не было ничего опасного – просто нагромождения изъеденных временем каменных плит… Иногда землепашцы даже строили себе дома из надгробий альвов, и никакие упыри к ним потом не являлись. Вот разбойники – это другое дело, и эти места в предгорьях Альд, близ извилистой дороги, ведущей из Окраинных земель в имперские владения, давно пользовались дурной славой.

– Ой, что это?! – вдруг крикнула Лара и тут же перешла на шёпот. – Смотри, смотри…

Несколько теней отделилось от кустов, и тёмные силуэты бесшумно двинулись вниз по склону. Ута запустила руку себе под блузку и начала лихорадочно искать медальон, но, прежде чем её пальцы нащупали семиконечную звезду, темноту рассёк свист стрелы – и один из охранников повадился навзничь, прижав руки пробитому нагруднику из тонкой бронзовой пластины. Ещё несколько стрел со звоном ударились в Купол, а чёрные кляксы на склоне приближались и множились – теперь их стало не меньше сотни.

– Таго… – прошептала Лара.

– Что?

– Таго. Так этого парня звали… Ну, которого убили.

Имя погибшего охранника Ута и сама знала… Наездница, конечно, не могла напрямую обвинить хозяйку в его смерти, но намёк и без того был ясен.

Табор мгновенно превратился в гудящий улей – как будто и артисты, и конюхи, и охранники, чья очередь была отдыхать, только и ждали внезапного нападения. Все были уже при оружии – как будто луки, копья, бердыши, боевые топоры лежали у каждого под матрацем. Последним появился Луц Баян, метатель ножей. Он неторопливо протолкнулся сквозь ощетинившийся сталью строй и вразвалочку двинулся к прозрачной стенке Купола, отделявшей его от нападавших. Луц будто вышел на арену – на нем был чёрный камзол, белый тюрбан, белые перчатки и сапоги из белой кожи, только вместо одной перевязи с ножами через его плечо было перекинуто три.

Видимо, ночные грабители не сразу сообразили, в чём дело, и кто-то из них, подойдя к Куполу почти вплотную, выпустил в Луца болт из самострела.

– Дурачина, – почти ласково сказал ему Луц и незаметным стремительным движением отправил в темноту первый нож.

Послышался сдавленный хрип, а когда тени отступили на безопасное расстояние, на траве, освещённой ополовиненной луной, лежали уже три бесформенные чёрные кляксы. Купол свободно выпускал наружу всё, что угодно, но внутрь себя не пропускал ничего.

– Эй, бродяги! – раздался из рядов нападавших уверенный голос, явно привыкший командовать. – Давайте-ка поговорим, а там, глядишь, может быть, и миром разойдёмся…

– А ты попробуй – подойди! – весело крикнул Луц, доставая очередной нож.

– А что, думаете, я не знаю, что ваша крышка до рассвета не достоит? – спокойно сказал предводитель разбойников, медленно приближаясь. – Видал я такие штуки. Не вы первые – не вы последние. – Он подошёл достаточно близко, чтобы его можно было разглядеть при свете костра, рядом с которым лежало тело убитого охранника. Широкоплечий бородач в рогатом шлеме и дорогих чешуйчатых доспехах держал руки на виду, показывая, что никакого оружия, кроме короткого кривого меча, остающегося в ножнах, при нём нет. – Нам ведь многого не надо – ведро серебра, и мы уйдём. Ну, ещё по дюжине золотых за каждого нашего убитого – тоже ведь люди… Не стыдно вам?

– Убирайтесь прямо сейчас, тогда, может, и уцелеете, – ответил Айлон, становясь рядом с Луцем.

– А вы и не знаете, с кем дело имеете, – сочувственно сказал бородач. – Тука Морковку ещё никто не перехитрил, и вы не пытайтесь, а то скоро здесь будет море крови.

Луц метнул ещё один нож, но Морковка ухитрился уловить его движение и успел пригнуться.

– Значит, не будет разговора… – Теперь его голос доносился из темноты с безопасного расстояния.

– Айлон! – позвала Ута.

– Что, госпожа моя? – отозвался он, приближаясь.

– Может быть, отдать им то, что они просят? – спросила она вполголоса, когда Айлон подошёл почти вплотную.

– Нет, госпожа… Они всё равно не отстанут.

– С чего ты взял?

– Знаю. Встречались уже. Пока Купол стоит, ждём. А потом только драться. Может, и отобьёмся… А ты, госпожа моя, верно сделала, что сразу Купол не поставила. Теперь на дольше хватит.

Последние слова приободрили Уту – теперь никто не посмеет ей сказать, что она была не права и что охранник Таго погиб по её вине. А ведь разбойники ещё не знают того, что вчера Купол простоял два представления, и теперь его хватит даже на меньший срок, чем они думают…

В тишине время тянулось особенно медленно. Изредка в поверхность Купола ударялись стрелы – разбойники проверяли, не утратила ли прочность магическая защита их будущих жертв. Купол пока держался, но Ута уже начинала чувствовать, как тончают его стенки. Сейчас она и Купол были единым целым, и семь лучей серебристой звезды понемногу впитывали тепло её тела, её собственные силы.

– Уточка, ну продержись ещё чуть-чуть. Меня ведь первого прирежут, а я жить хочу – долго и счастливо, – верещал где-то рядом карлик Крук, видимо забыв со страху, как надлежит обращаться к госпоже.

– А ну, ставь повозки кольцом! – Крик Айлона заглушил скрип колёс.

– А она ничего держится, – мимоходом заметил один из братьев-акробатов Терко, наверное полагая, что Ута уже впала в беспамятство. – Я-то думал, она раньше спечётся.

Хриплые вопли и звон металла слились для неё воедино трелью диковинных птиц в чудесном саду. Теперь она не чувствовала ничего, кроме холода, но и о нём можно было не думать. Можно забыть обо всём, кроме того, что стоит перед глазами, можно забыть обо всём, кроме того, чем наполнен слух… Медленный ветер колышет ветви цветущего сада, и дорога, прямая, как полёт стрелы, ведёт к далёкому замку… Но расстояний здесь тоже нет, и путь, который кажется бесконечным, можно преодолеть за одно мгновение. Но можно не торопиться – если далёкая цель так близка, то можно насладиться движением к ней. Шаг, ещё один, и ещё… Только бы успеть, прежде чем сердце покроется льдом…

– …а тут лучше вообще не останавливаться. Если бы выехали затемно, кляч своих не жалели, то, глядишь, к закату бы и добрались до заставы. Да за каким бесом вас сюда потянуло? В империю, что ли, собрались? – Голос, пробившийся сквозь её забытьё, показался Уте знакомым. Он как будто доносился из тех давних времён, о которых больно было вспоминать. – А это кто?

– Хозяйка наша, госпожа… – отозвался Айлон. – Если бы не она, от нас бы только кости палёные остались. Да и вы вовремя подоспели. Я и не знал, что здесь кто-то дорогу караулит.

– Ишь, малявка какая. Наследство, что ли, получила?

– Вроде того…

Ута, наконец, нашла в себе силы приоткрыть глаза, но увидела лишь два тёмных силуэта, загораживающих от неё давно взошедшее солнце.

– Ну, значит, договорились: с вас представление для моих бойцов – бесплатно. А то у нас тут тоска зелёная, а смены ещё месяц ждать.

– Тут не со мной надо… Вот, Ута, госпожа наша, очнётся, тогда и договоримся. Тут ей решать. Как скажет, так и сделаем.

– Ута?! А ну-ка подвинься. Дай-ка я на неё посмотрю.

Худое скуластое лицо со шрамом на щеке склонилась над ней как раз в тот момент, когда её глаза действительно обрели способность видеть, а сама она сумела осознать, что всё происходящее вокруг – вовсе не продолжение забытья.

– Франго… – Она не могла поверить в такую удачу. Командор Франго, верный Франго, славный Франго…

– Вот ведь… Я уж и не надеялся… Ута, это ты? Ты это, что ли? – Он жадно всматривался в её черты, пытаясь разглядеть в этой худенькой девушке ту пухленькую девчушку, которую помнил, которую надеялся найти все эти годы.

– Франго… Франго всегда приходит вовремя. Да? – Ута приподнялась на локте и только теперь обнаружила, что лежит на матраце, брошенном прямо на землю.

– Да, госпожа моя. Франго всегда приходит…

ГЛАВА 15

За окном извозчик от души хлестнул тройку меринов, и очередная, шестая за этот день, тяжёлая повозка, гружённая скарбом, отправилась в долгий путь под охраной четырёх всадников, закованных в латы и двух лучников, притаившихся среди тюков.

– Нет, ну ты только посмотри, какие у них рожи! – Геркус Бык, мастер меча, ветеран трёх походов в Окраинные земли, участник бесчисленных пограничных стычек, в своё время сумел дослужиться до сотника имперской линейной пехоты и до сих пор питал острую неприязнь к конным латникам, которые на его памяти вступали в бой лишь после того, как пехота уже добывала победу, а драпали первыми, едва начинало пахнуть жареным. – Или сопрут что-нибудь, или смоются, если ночью рядом кто чихнёт.

– А ты думаешь, я доверил бы что-то действительно ценное кому-нибудь, кроме тебя? – Хенрик усмехнулся и похлопал Геркуса по плечу. – Через неделю тронемся в путь, и я спалю эту хибару.

– А это ещё зачем? – удивился Бык. – Мы что, насовсем отсюда срываемся? Это ты зря. Здесь, всё-таки, столица. Там, в глуши, ты беса лысого добьёшься, хоть и лорд. Там развалины, здесь пепелище, а жить-то где будешь?

– Там же, где и ты, – отозвался Хенрик. – Я прикупил для начала небольшое поместье на границе Горландии и Литта – день пути до моего замка.

– Да ну, здесь двор и всё такое… Вон дядюшка твой, как в столице поселился, так и руки себе отрастил – кого хошь достанет. Нет, зря ты это.

– Слушай, Бык… Мы с тобой, кажется, договорились: я приказываю, а ты делаешь, что сказано. И уж поверь мне – не прогадаешь. Может, год пройдёт, может, пять, но потом где я, там и столица будет. Понял?

– Ну-ну. Мне-то что, – недовольно проворчал Геркус и отправился командовать погрузкой очередной повозки. Он знал, что Толстая Грета вполне и сама справилась бы с этим нехитрым и почётным делом, но ему просто надоело мотаться полдня без дела по пустеющему дому.

Хенрик ещё раз проверил, целы ли восковые печати на сундуках, в которые были упакованы магические предметы, собранные Раимом Драем за долгие годы, а теперь призванные сослужить хорошую службу новому хозяину. Печати были целы, но иначе и не могло быть – в кабинет с некоторых пор Хенрик не допускал никого, кроме себя самого, Геркуса Быка, бывшего имперского сотника, перебивавшегося последние годы уроками фехтования, а ныне командора их милости, Хенрика ди Остора, лорда Литта. И ещё Толстой Грете было позволено изредка вытирать здесь пыль, но только в присутствии новоиспечённых лорда и командора.

Вот так самые сокровенные мечты становятся реальностью… Удача, трезвый расчёт и уверенность в себе – всё, что нужно для того, чтобы стать хозяином собственной судьбы и ещё множества судеб. Сначала казавшаяся неуязвимой мона Кулина стала пешкой в его игре, передав императору страницу из дневника Раима Драя. Она, наверное, думала, что так лишь уничтожит опасного свидетеля, хотя у мага никогда не хватило бы смелости выдать тайну слепого обожания императором своей фаворитки… Так Хенрик был замечен, так он зарекомендовал себя преданным слугой короны, так он получил доступ к уху самого императора. Откуда моне Кулине было знать, что Раим ди Драй записывал в свой дневник не только то, что успел сделать, но и то, что только собирался сотворить…

«Не знаю, зачем сей благонравной особе понадобилось зелье, заставляющее верить каждому сказанному слову и обожать того, кто говорит, но меня и не должно это интересовать…»

К вырванной странице Хенрик приложил и склянку с точно таким же зельем, и государь не преминул сразу же испытать его сначала на одном из пажей, а потом – на строптивом гвардейском сотнике.

Теперь мона Кулина – уже и не мона, и не Кулина, а просто безымянная узница одной из крепостей на южных окраинах империи, где слякотная зима и невыносимо жаркое лето. Государь великодушен – он оставил ей жизнь. И эта слабость когда-нибудь может выйти ему боком…

Удача и трезвый расчёт… Всё надо делать вовремя или вообще не делать. Чтобы достичь успеха, нужно сотни раз принимать верные решения, но достаточно одной ошибки, чтобы всё пошло прахом. Хенрик ди Остор, лорд Литта, никогда не позволит себе ни излишней поспешности, ни губительной медлительности. Всё, что нельзя изменить, – считать верным!

Этот престарелый увалень Раим Драй сидел на горе сокровищ долгие годы, но так и не сумел понять простейших вещей. Ключ был у него в руках, а он пытался пользоваться грубой отмычкой. Значит, он заслужил свою судьбу.

Ларец, в котором вызревал храпун, был спрятан на самое дно одного из сундуков – эта штуковина теперь долго не пригодится, до тех пор, пока безумие окончательно не овладеет пленником. Знать бы ещё, когда это случится… Через год? Через сотню лет? Как только стены замка Литт снова поднимутся над окрестными холмами, по постоялым дворам империи поползут слухи, что у нового лорда, как и у прежнего, есть храпун, потом торговки на рынках начнут болтать, что владетель замка Литт повредился умом. Кто посмеет связываться с сумасшедшим, который владеет храпуном?! Никто. Даже у императора кишка тонка… И тогда появится время. Много времени. Его будет достаточно, чтобы в полной мере овладеть теми силами, что таятся во множестве полезнейших вещиц, которые свозили в этот дом из всех провинций и вассальных владений империи, из Окраинных земель и даже с рубежей вечной зимы.

Главное – не спешить. Главное – всё делать вовремя… Сначала будет восстановлен замок, потом нужно будет собрать армию наёмников из отребья, населяющего пограничные области империи, и потихоньку начать щипать Окраинные земли. Император даже будет доволен, что пределы подвластного ему Литта будут расширяться… Но этим пусть занимается командор Бык, а он, Хенрик ди Остор, лорд Литта, тем временем постигнет все тайны, к которым так и не смог подступиться Раим Драй, бывший маг, а теперь – лишь орудие мага, которое вскоре посеет страх и в сердцах варваров, обитающих южнее Альд, и в мелких душонках имперских военачальников, которые уже забыли, что такое настоящая война, и как выглядит достойный противник. Когда-нибудь Литт станет столицей империи. Новой империи! Империи, в которой всё будет подчинено железному порядку, где любое неповиновение будет караться мучительной смертью, куда будут стекаться все богатства мира. Но всё это будет потом, а пока следует оставаться верным вассалом имперской короны и хранить в тайне великие замыслы, которые сначала низвергнут этот мир в хаос, а потом скуют его железным порядком. Может быть, до поры стоит даже от себя скрывать конечную цель, даже не вспоминать о ней, пока она не станет достаточно близка, чтобы в её осуществление можно было поверить… Тем более что смертному и ни к чему подобное величие. Зачем создавать то, что развалится в тот же день, когда это тело превратится в бесполезный мешок с костями… Но альвы жили долго, и легенды гласят, что иные из них веками не старели. Значит, в той книге, что Раим так старательно переписывал, может быт скрыта и тайна вечной жизни. А если достичь бессмертия, то можно стать не только властелином, но и живым богом. И тогда можно будет сокрушить кумиров! Тронн, владыка времени и судьбы, Гинна, царица жизни и смерти, Таккар, даритель радостей и скорбей, и прочая мелочь под рёв толпы, опьянённой могуществом и безнаказанностью, обратятся в груду мраморных обломков. И это верно! Вообще непонятно, почему люди, уничтожив альвов, продолжают поклоняться их богам. Почему Гиго Доргон, первый император, заливший эту землю голубой кровью, обративший оружие альвов против их самих же, не тронул их богов и сам же принёс им богатые жертвы в благодарность за победу!? Скорее всего, это была просто слабость. И все его потомки отличались беззаботностью и мягкотелостью… Как только эта династия до сих пор удержалась у власти? Всё должно когда-нибудь кончиться – и даже эта вопиющая несправедливость, которая продолжается уже несколько веков.

Но великая мечта – пока лишь сладкий сон, который может так сном и остаться, если совершить хотя бы одну ошибку, недооценить врага, оказаться однажды слишком доверчивым или недостаточно щедрым, проявить излишнюю жестокость или милосердие… Тропинка, ведущая к вершинам власти, слишком узка, и любой шаг в сторону приведёт к падению в бездонную пропасть. Чем ближе вершина, тем меньше доверяй тропе.

Хенрик нетерпеливо считал дни, оставшиеся до отъезда, и каждый новый день казался ему длиннее предыдущего. Раньше, чем государь возложит на его голову венец лорда, уезжать было нельзя, а церемония почему-то откладывалась, и не в первый раз – императору то приспичивало внезапно отправиться на соколиную охоту, то придворный гадатель сообщал ему, что выбранный день неблагоприятен для каких-либо торжеств, то внезапно приходил обоз от какого-то наместника провинции с дарами государю, и Лайя Доргон был слишком увлечён рассматриванием свежедобытых самоцветов, дорогих тканей, а в последний раз какие-то доброхоты прислали ему новую наложницу… За всеми этими проволочками чувствовалась рука дяди Иеронима, но Хенрик прекрасно понимал, что, стоит ему хоть раз открыто выразить недовольство, всё может пойти прахом – и замыслы, и надежды, и даже то, чего он уже сумел достичь.

Время шло, одна за другой отправлялись повозки, гружённые скарбом и утварью, какой-то старый перечник, дальний родственник, седьмая вода на киселе, принятый на должность мажордома, потихоньку приводил в порядок поместье на границе Литта и Горландии… Кстати, это поместье, по сути небольшой замок, воздвигнутый как пограничная крепость ещё во времена императора Гиго, когда-нибудь может стать законным предметом территориального спора между лордом Литта и эрцогом Горландским, форпостом будущего наступления на обломки империи…

Хенрик тряхнул головой, чтобы изгнать мысли, время для которых ещё не пришло. Лучше было заняться насущными делами – среди них было одно такое, что нельзя было доверить никому, но и справиться в одиночку тоже было невозможно. Доставленные накануне два огромных дубовых ящика из толстых досок, скреплённых массивными бронзовыми скобами, нужно было перетащить в подвал, а потом загрузить в них мраморные саркофаги с мумиями альвов. Теперь Хенрик каждый день навещал эти два скелета, обтянутые синей сморщенной кожей. Подавляя брезгливость, он подолгу всматривался в надписи, высеченные на мраморных гробах, пытаясь понять их смысл. «Агор Вианни» и «Ойя Вианна» – так, скорее всего, звучали имена покойников, а вот что означало остальное, понять было невозможно, а произнести – страшно. Любые сочетания альвийских слов могли быть заклинаниями, и что последует после их произнесения, едва ли даже Тронну известно, владыке времени и судьбы…

Когда-то эти гробы были найдены среди руин одного из предместий легендарного Альванго, разрушенного Гиго Доргоном до основания. Начальнику тамошнего гарнизона спьяну захотелось испытать новые метательные машины, и здоровенное чугунное ядро обрушилось сверху на отёсанный ветрами гигантский булыжник, испокон веков лежавший у развилки дорог. Камень неожиданно оказался пустотелым, а внутри оказалось древнее альвийское захоронение. Золото и прочие драгоценности растащили солдаты и охранники проезжавшего мимо обоза, с которым ехал один из посланных Раимом Драем скупщиков древностей.

В отдельном кодексе Раим Драй составлял список всех находок, подробно описывая каждую, и, когда Хенрик обнаружил этот толстый том в кожаном переплёте с серебряной застёжкой, оказалось, что в доме не хватает полутора дюжин вещиц – в основном, сделанных из золота. С этим тоже ещё предстояло разобраться…

Хенрик вышел из кабинета, заперев за собой дверь, и, минуя гостиную, двинулся к спуску в подвал. Желание немедленно разобраться с мумиями возникло у него внезапно – если в них нет никакой магии, то и тащить такую тяжесть за тридевять земель не стоило. Наверняка за такую диковину можно было содрать с кого-нибудь из столичных собирателей древностей неплохие деньги. Магию золотых кругляшков, способных превращаться во что угодно, Хенрик ценил не меньше, чем бывший хозяин этого дома.

В подвал вела длинная крутая лестница – полсотни ступеней, высеченных из природной гранитной плиты, на которой стоял весь квартал, и всё подземелье было вырублено в этом гранитном монолите. Скорее всего, этот дом был построен на месте древнего строения альвов, и три подземных камеры – всё, что осталось от него.

Два грузчика, тяжело дыша, тащили по коридору короб с серебряной посудой. Поравнявшись с Хенриком, они поставили свою ношу, как положено, поклонились и двинулись дальше, к чёрному ходу, откуда доносились крики Геркуса и Толстой Греты, которые отчаянно спорили, что грузить на повозку сначала – тюки с простынями или ящики с канделябрами. Эти крики вернули Хенрику чувство реальности, и он даже на мгновение задумался, а стоит ли рисковать неизвестно чего ради… Но, в конце концов, мертвецов бояться – в склеп не ходить, а рисковать всё равно придётся – не сейчас, так потом.

Он решительно двинулся вниз, перешагивая через ступеньку. Двойная дверь, два замка, и ещё нужно нащупать в полумраке два нужных ключа. Древние замки открываются почти бесшумно, а в конце мелодичным звоном сообщают, что можно войти внутрь – ничего подобного теперь не делают, секрет утерян после того, как не стало альвов… Первая створка отворяется наружу, вторая – вовнутрь. Главное – не перепутать, замки чувствуют хозяина. Любое неверное или просто неуклюжее движение, и тонкий механизм вновь вставит стальной язык в массивную скобу.

В этом подземелье не стоял дух затхлости, и сыростью здесь не пахло. Наоборот, когда последняя дверь отворилась, снизу повеяло свежим ветерком, полным ароматом цветов – тоже, наверное, какая-то магия…

Хенрик произнёс вполголоса нужное заклинание, и под потолком холодным пламенем вспыхнули зеленоватые шары. Их было три, но один пришлось отдать императорскому пажу, чтобы тот доставил государю донос на мону Кулину… Но и двух хватает для того, чтобы здесь было почти как при свете дня.

Так, Агора Вианни можно пока оставить в покое. Лучше уж посмотреть, как поведёт себя мумия по имени Ойя Вианна. А почему, собственно, лучше? – наверное, всё равно, но надо же с чего-то начать.

Он стал в ногах женского скелета, обтянутого синей сморщенной кожей, произнёс имя мёртвой альвийки и начал медленно, каждый звук в отдельности, читать дальше надпись, высеченную на задней стенке саркофага. Внезапно стало холодней, а гранитный пол под ногами едва заметно дрогнул. Хенрик оторвал глаза от надписи и посмотрел на мумию.

Её глаза открылись, и на дне зрачков вспыхнули тусклые изумрудные огоньки.

– Человек… – Альвийка Ойя Вианна едва заметно раздвигала щёлку рта, но в её голосе не было ни хрипа, ни шепелявости. – Человек, дай мне воды.

Её тело оставалось неподвижным, и Хенрик сообразил, что успел вовремя остановиться. Мгновенный страх сменился радостным возбуждением – вот кто откроет ему смысл книги, которую так старательно и так долго переписывал Раим Драй, вот кто поможет понять суть альвийской магии и воистину овладеть силами, которые в ней заключены! Но, конечно, не сейчас… Всякое заклинание имеет свой срок действия, если его не закрепить огненным знаком, и скоро эта старуха снова успокоится – до тех пор, пока Хенрик ди Остор, лорд Литта не пожелает с ней снова побеседовать. Перед тем как уложить саркофаги в ящики, надо накрыть их простынями, чтобы грузчики не могли видеть, что они упаковывают. А если кто-то что-то заметит, то ему же хуже.

– Человек, дай мне воды, и ты увидишь, как я прекрасна. – Мумия постаралась улыбнуться, и обнаружился ровный ряд ослепительно белых зубов.

Хенрик решил не отвечать. Он пошёл прочь. Сейчас разговоры ни к чему – довольно и иных забот. Но когда замок Литт будет восстановлен, можно будет и поговорить. Он захлопнул за собой вторую дверь и только после этого сообразил, что забыл погасить светящиеся шары. Что ж, пусть светят. Пусть эта тварь думает, что он просто ушёл за водой и скоро вернётся. Он ждала, может быть, тысячу лет, и теперь ей, наверное, всё равно, сколько времени придётся ждать живительной влаги…