Вдовья трава

Встретимся завтра, Лёля!

– Встретимся завтра вечером у этой же берёзы, слышишь? Ну, я побежал, Лёля, на пять минут всего отпустили-то.

Алёшка звонко чмокнул девушку в щёчку и тут же скрылся за широкими лапами густых елей. Лёля прижала к раскрасневшейся щеке свои тонкие пальцы, огрубевшие за время работы медсестрой, поправила повязку, с вышитым на ней красным крестом, и поспешила к палаткам, в которых временно разместился их госпиталь.

Бои шли совсем недалеко. Временами слышны были гулкие раскаты, похожие на то, как гремит летом гром в их родной деревне, словно там, далёко, рокочет гроза, собираясь тёмными тучами на горизонте, и готовясь пролиться на землю оглушительным ливнем. Там, в деревне, остались мать и младшие – Сенька и Любанька, а она, Лёля, год назад окончившая медицинское училище и работающая в городской больнице, призвана была на фронт в первые же дни войны.

С Алёшкой знакомы они были с самого детства, вместе лазили по соседским огородам и воровали сладкие яблоки и морковку, вместе строили зимой снежные крепости, и вместе бегали летом на речку купаться. А после… Лёля улыбнулась воспоминаниям. После они вдруг выросли. И тощая Лёлька с ободранными коленками как-то неожиданно превратилась вдруг в стройную девушку с русыми косами, которые она укладывала вокруг головы, и завязывала белыми ленточками. А Алёшка, смуглый, вечно грязный, с полными карманами всевозможных сокровищ – дохлым жуком, цветным стеклышком от бутылки, обрывком резинки, кусочком мела – тоже вдруг изменился и возмужал, стал серьёзным и взрослым. Он лихо управлялся с комбайном в родном колхозе. А Лёлю после медучилища оставили в городе, в хирургическом отделении, приглянулась она заведующей ещё на практике – скромная, ласковая, повязки больным накладывала она так ловко, будто всю жизнь только и делала, что бинтовала.

– Золотые у тебя руки, девочка, – говорила ей Алла Николаевна, – Хороший врач из тебя выйдет, поступай-ка ты в институт.

Но Лёля в институт не захотела, ей нравилось быть рядом с больными, помогать, утешать, облегчать боль, заботиться. А это работа сестры. Врач – тот строгий, занятой, зайдёт на обход и нет его. А сестричка, вот она – всегда рядышком. Слово доброе скажет и уже вроде легче больному. Осенью, на Покрова, хотели Алёшка с Лёлей пожениться, а в июне началась война.

Второй год уже шли бои за Родину. Люди верили, что это ненадолго, что скоро побьют они проклятого врага, остановят его, но отчего-то лучше пока не становилось, напротив, поубавилось пыла и уверенности, что война скоро закончится. Люди видели, что всё не так просто, как казалось вначале. Скольких развели фронтовые дороги, раскидали по разным уголкам необъятной Родины, разлучили любимых, мать – с детьми, отца – с семьёй. Эх, да что говорить! Всё смешалось нынче. А жить-то хочется, ой, как хочется. Домой вернуться, испить водицы из родимого колодца, к маминым ладоням припасть, в траву упасть некошеную, да глядеть-глядеть в небо синее, как бывало, маленькими лежали они с Алёшкой, угадывая какое облако на что похоже. А сейчас всё больше небо чёрным затянуто, гарью да дымом, и кругом горе, слёзы, разруха. Проклятая война, чтоб тебе неладно было.

Письма шли всяко, то ничего, то целой стопкой разом доставит полевая почта. Писем ждали. Прочтёшь в короткой передышке, под стоны раненых, прижмешь к губам листок, вдохнешь запах, и кажется будто пахнет оно маминым теплом, молоком парным, сеном, хлебом горячим из печи. А если от Алёшки письмо, то пахнет оно почему-то машинным маслом, солидолом. Странно, наверное это оттого, что весь он им пропитался, пока на комбайне своём работал. Каждую строчечку перецелует Лёля, а после спрячет конверт на груди. Живы. Раз пишут, значит живы. Хотя всякое могло быть, пока идёт письмо. Но нет, нет! Такие мысли гнала от себя Лёля прочь, даже думать о таком не хотела.

– Вот кончится война, вернёмся домой, я, Алёшка, батя мой и дядя Федя, Алешкин отец, устроим пир! Картошечки нажарим, много-много, огурчиков солёных мама достанет с погреба, наедимся вдоволь! А после плясать будем под гармошку… Ох, и отпляшусь я, за всё отпляшусь! А по осени и свадьбу сыграем.

Больше года не виделись они с Алёшкой и надо же такому случиться, что сейчас, когда стоял их полевой госпиталь в этих краях, сюда же перебросили и Алёшкину роту, они были всего в километре друг от друга. Лёля случайно узнала это, и, отпросившись у Аркадия Ивановича, прибежала к своему ненаглядному. Радости-то было! А сегодня вот Алёшка сам приходил повидаться. И завтра придёт.

– Мещалкина! Чего тут стоишь, мечтаешь? Бегом к раненым, эвакуация срочная, стоит она тут!

Голос Аркадия Ивановича, пожилого доктора, вмиг вырвал Лёлю из сладких грёз о доме, больно ударив о суровые реалии происходящего.

– Так ведь только что тихо было, – промямлила Лёля.

– «Только что», – передразнил её Аркадий Иванович, – Второй год воюешь, а всё не привыкнешь. В минуту всё может поменяться!

И устало протерев ладонью лицо, добавил:

– Беги, Олюшка, готовьте раненых, сворачиваемся. Немец рядом. Машины уже прибыли, помогать нам будут солдаты.

Девушка огляделась, и правда, к госпиталю уже подъехали три грузовика и солдаты спешно помогали выносить раненых. Лёля вбежала в палатку, кругом царила суматоха, но бардака не было. Все действия уже отточены были до автоматизма. Операционные сёстры собирали инструментарий и медикаменты, остальные грузили раненых в подъехавшие грузовики, те из раненых, кто мог ходить, помогали сёстрам переносить лежачих. Сворачивали палатки, походный скарб. В воздухе прожужжало. Засвистело. Ухнуло. И где-то совсем рядом вдруг раздался взрыв.

– С воздуха бомбят, – мелькнуло в голове.

Грузовики тронулись в сторону леса. Оставшиеся на месте поспешно заканчивали сборы. Враг кружил низко, издеваясь, высматривая, выжидая, словно зная, что никуда они от него не уйдут.

– Чтоб ты сдох, – злобно шептала Лёля в адрес немца, таща на своём плече солдатика с перевязанной головой, этот был тяжёлый, не ходячий. Последний раненый в грузовике. Уходим. Лёля запрыгнула в кузов и машина рванула с места.

Послышались оглушающие взрывы. Немец заходил на второй круг. Первые грузовики скрылись уже в лесу. Лёля была в числе последних. В грузовике было тесно, раненые лежали друг на друге. Лелю сильно прижали к борту, но она не чувствовала боли, продолжая держать на плече голову того самого, тяжело раненого, солдатика.

– Ничего, мой хороший, ничего, сейчас выберемся. Тут недалеко наши. Алёшка мой там, – шептала она горячо, – Они нас в обиду не дадут.

Громыхнуло позади. Послышался свистящий, режущий уши звук, и Лёля увидела чёрный дым, поваливший из-за елей.

– Сбили! – радостно закричала она, – Сбили гада! Молодцы ребята!

Послышался глухой удар и снова выстрелы. Грузовики тем временем въехали под сень деревьев и продолжили путь. Раненые стонали. Иные сидели молча. Аркадий Иванович хлопотал над усатым бойцом, у того пошла горлом кровь. Внезапно колонна встала.

– Что такое? Что случилось? Почему стоим? – послышалось со всех сторон.

Кто-то крикнул:

– Засада!

Медсестры побледнели. Бойцы, те, что были в сознании встрепенулись. Аркадий Иванович поднял усталые глаза.

Глаза… Последнее, что помнила Лёля это были глаза доктора, их доброго, умного Аркадия Ивановича, заменившего им, молоденьким девчонкам, на фронте и мать и отца. Сколько раз утешал он их, когда не было писем от любимых, или когда от усталости не хватало сил подняться, чтобы идти к раненым. Как хвалил он их, когда выносили они с поля боя на своих хрупких плечах очередного бойца.

– Молодцы, молодцы, девоньки вы мои! Ещё одну жизнь спасли! Всех к награде приставим, как война кончится!

Аркадий Иванович, который, казалось, никогда не уставал. Выкурит самокрутку, и снова к столу – оперировать, шить, вынимать осколки из израненных бойцов. Он и не спал почти. И правда, когда он спал? Лёля не видела.…

Глаза… Теперь мамины. Так близко. Да нет, это же Алёшкины. Он склоняется всё ниже и ниже над нею, Лёля тянет к нему свои руки, хочет обнять. И понимает, что это не глаза, это звёзды. Звезды, что светят с ночного неба.

– Погоди, какие звёзды? Ведь на дворе был день, когда они начали эвакуацию госпиталя.

Лёля попыталась встать, и у неё это получилось на удивление легко. Она поднялась на ноги и огляделась. Туман окутывал всё кругом, стлался понизу, свисал седыми рваными клочьями с ветвей деревьев.

– Аркадий Иванович, – прошептала тихо Лёля.

Ей было страшно. Тишина кругом. Ни звуков выстрелов, ни шума моторов, ни голосов людей, ничего.

– Где же вы все? – снова прошептала Лёля.

Она тихо, стараясь не шуметь, двинулась по тропинке, и внезапно увидела всё.

Раскорёженные грузовики, тела на земле, раскиданные взрывом носилки и медицинский скарб, клочья чего-то, бывшего живым ещё утром. Лёля зажала руками рот, чтобы не закричать от ужаса, и медленно присела.

– Что смотришь? Убили нас. Всех убили, – послышался сзади грубоватый знакомый голос.

Это же Катюха, её простуженный прошлой зимой, да так и оставшийся хриплым, голос. Лёля стремительно обернулась.

– Катюха! Как хорошо, что ты здесь. Что случилось? Я не помню ничего. Где наши?

– Так перед тобой все, Лёля, – ответила тихо Катюха, – Убили нас.

– Что ты такое говоришь, Катенька? – прошептала Лёля, а про себя подумала, – Контузило, точно контузило.

– То и говорю, пойдём, покажу тебе, – Катюха взяла Лёлю за руку и повела в туман.

– Гляди, – остановилась она и кивком головы указала куда-то вниз.

Лёля медленно опустила глаза и увидела Аркадия Ивановича, он лежал, широко раскинув руки, словно обнимая напоследок всех своих девчат, которых так жалел, будто говоря:

– Простите, что не уберёг…

Лёля подняла, полный ужаса взгляд, на Катюху.

– Дальше идём, – потянула она Лёлю за собой.

Они шли меж деревьев и Лёля видела то тут, то там своих девочек – Машу, Ниночку, Тамару, Олесю… Размётанные волосы, раскинутые руки, застывший взгляд. Все убиты, все.

– Катя, да как же?! – обернулась она к подруге, но сзади неё никого уже не было.

Лишь туман стлался по земле, укрывая своим саваном погибших.

Мысли лихорадочно прыгали в голове:

– Не может быть, вот ведь она я – стою посреди поляны. Значит живая. И наверняка должен быть кто-то ещё живой, надо только найти. Нужно обойти всё, осмотреть каждого. Где же моя сумка?

Лёля бросалась от одного лежащего к другому, склонялась, припадая к груди, тщетно пытаясь обнаружить хоть какие-то признаки жизни. Но все были мертвы.

Тем временем небо на востоке заалело. Подул первый утренний ветерок. Защебетала где-то пичужка. Лёля обрадовалась ей, как родному человеку:

– Запела миленькая, пой, пой. Возвращайся в своё гнездо. Ушёл враг.

– И наши все полегли, – с тоской добавила она, и упала в траву.

Сжимая руками высокие стебли, она кричала и билась в рыданиях, скребла ногтями, покрытую чёрной копотью, землю и кусала горькую траву до боли в зубах. А когда слёзы перестали душить её, Лёля встала на ноги, и покачиваясь, медленно побрела назад.

– Алёшка не мог её бросить, он где-то рядом, он вернётся за ней. А может их рота ещё там? Она пойдёт и проверит.

Внезапно на опушке показались несколько человек. Лёля пригляделась, это были наши. Да, точно! Эти солдаты помогали им сегодня грузить раненых в грузовики. Она так и знала, что кто-то уцелел! Со всех ног бросилась Лёля к ним. Она махала им руками, но они отчего-то не видели её. Лёля подбежала ближе:

– Ребята, я здесь!

Четверо бойцов прошли мимо неё, будто Лёли и не было тут вовсе. Ужас охватил девушку. Она подбежала к одному из солдат, самому молодому, попыталась схватить его за рукав, но рука её прошла сквозь него.

– Я не понимаю, – прошептала Лёля.

Тем временем солдаты начали собирать тела товарищей и таскать их к воронке от бомбы, что чернела меж сломанными берёзами. Лёля поняла, что они хотят захоронить усопших. Она медленно подошла к воронке, и, усевшись на краю, свесила ноги вниз и стала смотреть на тех, кого укладывали туда, на самое дно… Вот Верочка с чёрными косами, вот Полинка с рыжей чёлкой, Аркадий Иванович, Петька – молоденький солдатик, он уже шёл на поправку… Внезапно Лёля передёрнулась, словно от удара током, и вскочила на ноги. То, что она увидела, было выше её сил. Там, на дне воронки, лежала она сама без обеих ног. Комья земли летели на её широко открытые глаза, глядящие в небо.

– Я умерла! – стучало в висках, – Катюха не соврала.

Лёля вскочила с места и побежала, не разбирая дороги. Теперь ей было всё равно.

– Я только хочу знать, что Алёшка жив, – думала она, – Хоть бы он был жив.

Лёля пронеслась до того места, где стояла ещё утром рота. Никого. Пусто. Ушли. Медленным шагом Лёля вернулась к берёзе, под которой обещала она встретиться вечером с Алёшкой. Ей больше некуда было идти. Она будет ждать его здесь. Всегда. Теперь у неё в запасе вечность. Лёля села под деревом и прикрыла глаза, погрузившись в темноту.

II

– Ребята, кажется этот последний, – парнишка в пятнистой форме низко склонился над корнями дерева.

Отряд поисковиков работал здесь уже вторую неделю, вахта подходила к концу. Они искали на месте, где предположительно, шестьдесят лет назад, в 1942-ом году, шёл короткий бой, здесь немцы напали на эвакуирующийся госпиталь, погибли почти все, выжили лишь четверо. Они-то и захоронили наспех всех погибших в братской могиле, в воронке из-под бомбы. Отряд поднял наверх уже тридцать останков, теперь предстояло установить их личности, и попытаться отыскать родных. Среди погибших была установлена личность Мещалкиной Ольги Михайловны, медицинской сестры, уроженки деревни Алиповки Н-ского края, погибшей в возрасте двадцати одного года.

Стоял солнечный летний день, священник совершал отпевание, пахло ладаном и зеленью, перед собравшимися людьми стояло тридцать, обитых красным сукном, гробов, в которых покоились воины, положившие за Отечество живот свой. Приехавшие родственники утирали слёзы, старые раны вновь давали о себе знать, но теперь боль ушла – их близкие найдены, отпеты, и теперь упокоятся с миром. А в стороне, под берёзами, стояли сейчас молоденькие сестрички, пожилой доктор с добрыми глазами и самокруточкой в уголке губ, да солдаты в форме.

– Ну что, девчата, можно и на покой? – улыбнулся Аркадий Иванович.

– Теперь можно, – ответили ему Полина и Катюшка.

Лёля стояла чуть поодаль и напряжённо всматривалась вдаль.

– А ты кого ждёшь, Олюшка? – позвал её Аркадий Иванович, – Иди к нам, батюшка уже заканчивает.

– Сейчас, сейчас, – проговорила Лёля, не отрывая глаз от дороги.

Вдруг на горизонте показался силуэт, он шёл прихрамывая.

– Он пришёл, как и обещал, – обернулась Лёля к своим и глаза её засияли, как звёздочки.

– Ну беги, беги к своему бойцу, – махнул рукой Аркадий Иванович.

И Лёля, словно только и ждавшая приказа командира, рванула с места. Она бежала по дороге, раскинув руки. А ей навстречу бежал смуглый, высокий солдат и кричал:

– Лёлька! Лёлька!

Наконец, Лёля добежала и, упав в объятия Алёшки, осыпала его поцелуями:

– Вот и ты, родной, вот и ты! Пришёл!

– А я до Берлина дошёл, Лёля, – улыбнулся Алёшка, – И даже домой вернулся в нашу деревню. Только старые раны дали о себе знать, я умер в 47-ом, Лёля. И всё ждал тебя.

– Отчего же мы не встретились раньше, Алёшка?

– Душа твоя была не отпета, не могла ты уйти от своего места. Знаешь сколько раз я водил сюда их?

Алёшка махнул рукой в сторону поисковиков, стоящих рядом с гробами.

– И вот они вас нашли. Тебя нашли, Лёля. Теперь мы всегда будем вместе.

– Всегда, – прошептала Лёля и прижалась к любимому.

– Ребята, пора! – позвал их Аркадий Иванович, затушив папироску, и отбросив в сторону.

Лёля с Алёшкой подошли к своим. Батюшка закончил отпевание. Внезапно с неба полился тёплый яркий свет, постепенно обволакивающий каждого из бойцов, волны света обнимали, ласкали, качали, свет становился всё ярче и ярче. Лёля с любовью смотрела в глаза Алёши и руки их переплелись. Девчата улыбались, солдаты, из бывших раненых, подмигивали сестричкам, а Аркадий Иванович притворно сердито качал головой. В последний раз бросили они взгляд в сторону своих родных, провожающих их в последний путь, и растаяли в этом ярком, неземном свете.

– И нет больше той любви, ежели кто положит жизнь свою за брата своего, – произнёс священник, – Вечная память павшим за Родину и положившим за Отечество живот свой. Вечный покой. Аминь.