Вавилонские сестры и другие постчеловеки

ПОЖИЗНЕННОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Перевод: Т. Бушуева, 2006.

Безымянный мужчина – совершивший убийство, пойманный, представший перед судом, приговоренный к смерти и заключенный в тюрьму до исполнения приговора – наблюдал, как власти готовятся казнить подставное лицо.

Убийца сидел в одном ряду с теми, кто был приглашен стать свидетелем отправления долгожданного правосудия. Его не представили ни одному из них. Охранники холодно и даже несколько бесцеремонно подтолкнули его к стулу, и с этого момента ни одна живая душа не обратилась к нему по имени и не подала руки.

Что неудивительно. Более чем неудивительно, ведь близился кульминационный момент – момент, когда произойдет символический обмен жизнями, юридическое и духовное действо, которое завершит весь этот спектакль.

Но как только казнь состоится, для убийцы все станет по-другому. По крайней мере так ему было обещано.

И все равно ему с трудом верилось в это обещание.

Несмотря на все то, через что ему довелось пройти.

С такими мыслями – в последние мгновения не сосредоточенными на малоприятном зрелище, какому он вот-вот станет свидетелем, в котором, если бы не череда событий, он сам сейчас был бы главным действующим лицом, – безымянный осужденный попытался раздать роли тем, кто находился с ним рядом.

Он моментально узнал начальника тюрьмы, равно как нескольких членов Комиссии по Ренормализации. Небольшая компания, активно клацающая по клавишам своих ноутбуков, судя по всему, была журналистской братией. Мужчину и женщину, которых роднило напыщенное выражение лиц, он инстинктивно записал в политики. Его слегка передернуло, когда взгляду его предстало трио – двое мужчин в строгих костюмах и такая же расфуфыренная дамочка, явно врачи, которые здесь для того, чтобы наблюдать за ним. От их дорогих нарядов все еще исходил едва уловимый запах врачебного кабинета, нет, скорее даже операционной.

Но большинство присутствующих, сделал он для себя вывод, – родные и близкие того, кто сейчас примет вместо него смерть.

Стараясь незаметно вытирать глаза, обнимая друг друга – они были живым укором безымянному мужчине. Наблюдать это зрелище было выше его сил. Он даже не мог толком сосчитать, сколько их здесь и кого больше – мужчин или женщин, молодых или старых.

Что ж, вскоре ему придется – хочет он того или нет – рассмотреть их поближе.

Ведь уже сегодня он станет близок с этими заплаканными, убитыми горем людьми – близок, как никто другой, не зря же он вот уже несколько долгих месяцев изучал по фотографиям их лица.

Что касается родственников его самого – то таковых здесь не было. Даже если бы какой-нибудь дальний родственник – как в географическом, так и эмоциональном отношении – изъявил желание присутствовать при его казни, ему было бы в этом непременно отказано.

Да и вообще, к чему это? Тот, кем он был до сих пор, вскоре будет мертв.

В следующее мгновение, на другом конце помещения, по ту сторону широкого глухого окна началось какое-то движение, мгновенно приковавшее к себе взгляды безымянного мужчины и всех, кто находился вместе с ним в зальчике.

Техники закончили проверку машины смерти – капельниц, игл, биомониторов и видеокамер. Судя по всему, какие-то сигналы передались дальше, тем, кто находился вне поля зрения непосредственных наблюдателей. Потому что в помещение вкатили того, кто сейчас примет смерть.

Этот человек полулежал на каталке, поддерживаемый специальным матрацем из пенопласта. Тощий, как скелет, и изможденный, однако благодаря болеутоляющим уколам и прочим медицинским снадобьям в полном создании и отдающий себе отчет в происходящем. Как только каталку, на которой он лежал, поставили в самом центре машины смерти и заблокировали колеса, осужденный на смерть нашел в себе силы приподняться на локте, окинул прощальным взглядом присутствующих, слабо улыбнулся и даже, насколько хватило сил, помахал им рукой.

За какое-то мимолетное мгновение, прежде чем он бессильно рухнул на смертное ложе, сознание безымянного человека успело запечатлеть лицо умирающего. Теперь оно останется с ним до конца его собственных дней.

Вокруг обреченного поправили подушки, после чего ему в руки дали конец шнура, приводящего в действие механизм смерти.

Затем в помещение проследовал священнослужитель культа Прагматических Панденоминационалистов Великой Геи. Нервно поправив на себе свое зеленое одеяние, духовный отец по другую сторону стеклянной перегородки встал лицом к публике. Техник нажал какую-то кнопку, и из громкоговорителя безымянному человеку стали слышны звуки с той стороны – какие-то электронные сигналы, шарканье ног, покашливание и перешептывание.

После чего раздался голос священника.

– Мы собрались здесь сегодня, чтобы стать свидетелями высшего самопожертвования, на какое только индивид способен по отношению к обществу, частью которого, причем благодарной частью, он был с самого своего рождения. Его жертва куда большая, нежели желание поделиться с кем-то своей кровью или жизненно важным органом, – по сравнению с его жертвой подобные вещи мельчают и бледнеют. Он отказывается от собственного имени, от собственного «Я», чтобы другой мог жить и занять его место. Обреченный погибнуть от неизлечимой болезни, добровольно предпочетший смерть, этот человек – юридически и морально – берет на себя грехи своего заблудшего брата, даруя тем самым виновному возможность начать новую жизнь. При этом справедливость торжествует, и зло не остается безнаказанным. Совершено преступление – самое омерзительное преступление на свете, и кара за него одна – смерть того, кто его совершил. Мы не можем позволить себе пренебрегать законом, пытаться перетянуть чашу весов правосудия.

В мои намерения не входит долго восхвалять того, кто сейчас лежит рядом со мной. Накануне вечером, в больнице, я уже провел прощальную церемонию, на которой присутствовали любящие его родные и близкие. Мы все долго говорили с ним, сидя у его постели, и он улыбался нам в ответ. То были незабываемые мгновения, когда радость способна высушить слезы. Он уходит из жизни, зная, что любим и уважаем, и благодарен за эти чувства. Так что все слова прощания уже сказаны.

Вслед за этой фразой раздались рыдания безутешных родственников. Безымянный мужчина поморщился и нервно потер вспотевшей рукой отросшую щетину на черепе, мысленно представив себе красный шрам, украшавший его обритую голову наподобие венца. Хотя, сказать по правде, шрам этот сделался уже почти незаметным.

– И вот теперь, – вновь заговорил священник – этот человек берет себе новое имя, он надевает на себя кровавые одежды настоящего убийцы, он возлагает на себя грех того, кто до сих пор был известен как... – Священник произнес имя человека, что сидел по ту сторону стеклянной перегородки.

Как ни странно, звук собственного имени оставил его бывшего владельца равнодушным – оно уже ничего для него не значило, далекое и пустое, словно взятое из учебника истории.

– И все же эта ноша не тяжка, – продолжал тем временем священник. – Бремя это стало легкой пушинкой, как только легло на плечи другого. Даже Христос, и тот не смог бы сделать большего. А теперь давайте помолимся.

В этот момент звук отключили. Безымянный человек видел, как священник беззвучно склонился над тем, кто лежал на каталке. Те, кто пришел, чтобы стать свидетелями казни, тоже притихли.

Безымянный человек также про себя произнес нечто, что в его представлении было молитвой.

И вот камера казни пуста. В ней остался лишь тот, кто лежал на каталке. Лица его не было видно. Присутствующие заметили лишь, как пошевелился большой палец, приводя в действие машину смерти. В то мгновение человек этот действительно стал убийцей – пусть даже лишь себя самого.

За происходящим, запечатлевая каждое мгновение, следили видеокамеры. Спустя десять минут, в течение которых яд, впрыснутый себе в вены смертником, проник во все клетки его тела, и дыхание постепенно замедлилось, в камеру вошел тюремный врач, провел освидетельствование и поднял глаза. И хотя он забыл нажать кнопку громкоговорителя, присутствующие смогли по губам прочесть, как он произнес: «Мертв».

Начальник тюрьмы поднялся и подошел к безымянному человеку. Тот моментально весь внутренне сжался. Последовали вспышки фотокамер. Служитель правосудия изобразил дежурную улыбку и протянул безымянному человеку руку. Тот машинально ответил на рукопожатие.

– Мистер Глен Суон. Благодарю вас за участие в этом событии. Мы задержим вас ненадолго – остались кое-какие формальности, ваша подпись и все такое прочее. После чего вы будете свободны. А теперь позвольте мне представить вас вашей новой семье.

В подземке было душно – воздух здесь провонял машинным маслом, нагретой электропроводкой, жареной картошкой и мочой. На платформе народу оказалось гораздо больше, чем предполагал будущий убийца. Он не знал, что в театре по соседству идет новая постановка, и потому в этот обычно малолюдный час станцию подземки наполнили зрители. Подобное развитие событий не входило в его планы, и он бы проявил большую предосторожность, если бы не слова, которые его ухо уловило в толпе.

Человеку было слегка не по себе, однако он все-таки решился довести свой план до конца.

Необходимость, а также нечто такое, что отдаленно напоминало профессиональную гордость, толкали его вперед.

Наконец глаз его выхватил из толпы жертву. Это была дамочка средних лет в натуральной шубе, судя по всему, одна, без спутников, под мышкой небольшая сумочка. Похоже, ридикюль без ручки. Он начал подбираться поближе к жертве. Со стороны никто не мог ничего заподозрить, но только со стороны.

Откуда-то из глубин тоннеля донесся грохот и скрежет приближающегося поезда. Народ заранее подался ближе к краю платформы.

К этому моменту мужчина уже стоял позади ничего не подозревающей жертвы, почти вплотную к лакированному черному ридикюлю, который та держала под мышкой.

Еще мгновение – и ридикюль уже у него в руках, осталось лишь только потянуть и выдернуть.

Он так и поступил, но ридикюль остался на месте. Судя по всему, на запястье у женщины была тонкая металлическая цепочка.

Он дернул еще раз. Женщина покачнулась и, чтобы удержать равновесие, взмахнула руками. Тогда он схватил ее за запястье, чтобы снять сумочку. Однако женщина при первом же прикосновении тотчас отдернула руку. Цепочка лопнула, его собственная рука соскользнула с ее запястья, а сама женщина полетела куда-то вниз, на рельсы.

Преступник бросился наутек, однако не успел пробежать и десятка ярдов, как путь ему преградили двое крупных мужчин. В следующее мгновение они обрушились на него с кулаками и били до тех пор, пока он не превратился в безвольную, распростертую на полу окровавленную массу.

А поскольку его собственное лицо было прижато к грязному, бетонному полу, преступник пропустил момент, когда поезд на всем ходу наехал на женщину, а сам он из вора превратился в убийцу.

Однако ему навсегда врезался в память пронзительный скрежет тормозов, крики стоящих на платформе людей и последний, леденящий душу вопль жертвы.

– Как нам кажется, в вашем случае мы можем рассчитывать на успех, – произнес глава Комиссии по Ренормализации, оторвав на мгновение взгляд от ноутбука и закрывая файл. Тот самый файл, в котором содержалась подробная информация на безымянного человека. – Однако в конечном итоге все зависит от вас самих. Придется как следует поработать над собой, возможно, даже больше, чем вам когда-либо приходилось за всю вашу жизнь. Ваша реинтеграция в общество будет далеко не гладкой и потребует очередных жертв. Вы уверены в том, что способны пройти этот путь до конца? Только честно, без каких-либо оговорок.

Сидя по другую сторону огромного полированного стола, убийца попытался скрыть недоумение и недоверие, чтобы чувства эти не проступили на застывших, словно каменных чертах его лица. Просидев полгода в камере смертников – пока суд высшей инстанции рассматривал его апелляцию и в конечном итоге отклонил ее, – чувствуя, как смерть дышит ему в лицо, ощущая на себе ее ледяное дыхание, он был готов дать согласие на что угодно. Разумеется, им это известно. Что бы они ни предложили – даже пожизненное заключение куда предпочтительное того, что светит ему сейчас. Он смутно осознавал забрезживший перед ним выбор – судя по всему, ему предлагали нечто куда более приятное, нежели возможность провести остаток дней своих за тюремной решеткой.

Но стоило ему произнести слова согласия, какие хотели от него услышать эти новые судьи, как Комиссия принялась подробно излагать ему, что, собственно, его ждет. И он тотчас пожалел о том, что поторопился.

– Первое, что мы намерены сделать, – это, наверное, самый смелый шаг, хотя и не самый главный. Мы снимем крышку вашей черепной коробки и вставим туда, скажем так, небольшого помощника.

Мы накроем вашу кору головного мозга дополнительным слоем паранейронов, известных как Этико-Глиальный Ассистент, который вскоре выстроит дендритные связи с подсистемами вашего мозга. Этот ЭГА не имеет своих собственных функций и потому не способен изменить ваши личностные характеристики, ваши эмоциональные и интеллектуальные качества. Скажем так, это просто небольшая кнопка в вашем черепе с одной-единственной функцией. Она будет отслеживать агрессивные импульсы в вашем мозгу. Как только те достигнут определенных пороговых значений – кстати, вы сами ощутите их приближение, так как ваше общее самочувствие при этом резко ухудшится, – эта кнопка просто вас вырубит. Вы потеряете сознание и будете оставаться в таком состоянии от получаса до суток, в зависимости от того, насколько сильным был приступ.

И здесь мы бы хотели еще раз подчеркнуть то, чего не может ЭГА. В большинстве случаев он не помешает вам физически постоять за себя, хотя при некоторых обстоятельствах вы можете перейти в агрессивную стадию и включить его действие. Кроме того, ЭГА никоим образом не способен подавить вашу свободу воли. Вы всегда вольны предпринять агрессивные действия. Иное дело, что вам всякий раз придется за это расплачиваться. – Голос говорящего зазвучал суше. – Нам также известно, что в большинстве случаев меняется стиль вождения автомобиля. Тем не менее в наши намерения не входит превращать вас в подобие робота. От этого нет никакой пользы ни обществу, ни планете. Кроме того, ЭГА не застрахован от ошибок. Он не способен предотвратить умышленное убийство с целью извлечения материальной выгоды. Он действует только по отношению к лимбическим импульсам гнева и насилия.

Однако, как нам кажется, судя по вашему личному делу, у вас не замечено склонности к умышленному убийству. И тот антидот, который мы для вас приготовили, рассчитан именно на личность вашего психического и морального склада. Или по крайней мере каким вы сумели себя зарекомендовать. С помощью ЭГА вы даже получите возможность нормально общаться с другими людьми. При этом ни вам, ни им ничего не грозит. В той мере, в какой это бывает, когда люди общаются между собой. Надеюсь, до сих пор вы меня понимали?

Мысли убийцы занимала одна омерзительная картина: ему вскрывают черепную коробку и помещают туда студенистую массу вроде медузы. Однако в следующее мгновение его мысленному взгляду предстала иная картина – его тюремная камера, а с ней вернулось осознание скорого конца.

– Да, – произнес он.

– Что ж, отлично. Итак, отныне мы будем полагаться на ЭГА. В некотором роде он – наша последняя надежда. Вы подвергнетесь интенсивной психосоциальной обработке, и в конце курса лечения, если к тому времени вы продемонстрируете стремление к сотрудничеству, вас признают полноценным членом общества.

Заключенный не смог удержаться и задал самый главный вопрос:

– И меня выпустят? Я буду свободен?

Член комиссии сухо улыбнулся.

– В некотором роде да. Вы будете совершенно свободны. Однако это не снимает с вас обязанностей. Обязанностей, какие любой из нас несет по отношению к обществу и планете в целом. Вы получите брошюру, в которой все подробно изложено. В принципе все довольно просто.

После этих слов глава Комиссии по Ренормализации открыл на своем компьютере новый файл.

– Одну минуточку... Если вы пройдете стандартный шестимесячный курс лечения и мистер Суон к этому времени будет еще жив, чтобы вместо вас участвовать в процедуре смертной казни, то да, думаю, мы с вами сможем назначить дату исполнения приговора на пятнадцатое мая. Ну, что вы на это скажете?

– Меня она устраивает.

В сотый раз, вернувшись к себе в камеру после напряженных занятий, таких утомительных и вместе с тем вселявших надежду, заключенный принялся читать брошюру.

Ключевое понятие – это соразмерность преступления реституции вкупе со стремлением восстановить нарушенные семейные связи путем включения недостающего элемента.

Предыдущие попытки вернуть бывших заключенных в общество полноценными его членами оказались безуспешными. Их результатом стал высокий уровень рецидивизма, главным образом потому, что отсутствовал механизм безболезненной адаптации заключенного к новым условиям. Бездушная система надзора не могла соперничать с такими вещами, как стабильный заработок, коллеги по работе, поддержка со стороны семьи – все то, что так нужно человеку, чтобы вновь ощутить себя полноценным членом общества.

Разумеется, такую поддержку невозможно создать на голом месте. Однако если заключенный возьмет на себя роль недостающего элемента существующей структуры, моментально создаются условия для его интеграции в человеческий коллектив.

Убийца пролистал дальше, чтобы прочитать то, что касалось непосредственно его самого.

Заключенный, ожидающий исполнения смертного приговора, представляет собой яркий пример применения такой философии. Собственно говоря, человек, ожидающий своей смерти, уже мертв как личность. Своими действиями он лишил себя собственного «Я» и права на будущее, своей ниши в жизни планеты. В своей старой роли он не представляет для общества и планеты никакой ценности, за исключением, пожалуй, того, что служит примером нашего неприятия некоторых моделей поведения.

Тем временем другой сегмент общества по иронии судьбы является зеркальным отражением той роли, которая уготована осужденному на смерть. Это смертельно больные люди, обреченные природой на безвременный уход из жизни. Не повинные ни в чем, за исключением того, что несут в себе наше общее смертное наследство, они приговорены уйти из жизни раньше, чем мы все. В большинстве случаев обреченный человек, мужчина или женщина, является членом семьи, он любим своими близкими и друзьями, он – составная часть разного рода человеческих коллективов, а порой и единственный добытчик в семье.

Как, однако, разумно, что смертельно больному человеку, решившему воспользоваться своим правом на добровольную эвтаназию (см. постановление Верховного суда по делу Кеворкяна против штата Мичиган, 2002) и при этом обеспечить нормальное существование своих родных и близких после добровольного ухода из жизни, будет даровано своеобразное продление жизни путем обмена именем с тем, кто осужден на смерть.

Заключенный перелистал еще несколько страниц.

Все усилия приложены к тому, чтобы осужденный на смерть и его двойник подходили друг другу по целому ряду параметров. Среда, в которой впоследствии окажется бывший смертник, должна быть для него комфортной и оказать ему максимальную поддержку. С другой стороны, его новая семья получает неоценимый шанс вновь вернуться к нормальной, полноценной жизни.

Иными словами, заключенный и его двойник совершают обмен собственными «Я». Для двойника этот путь короток. Для заключенного он растягивается на всю оставшуюся жизнь. Дороги назад для него нет.

Заключенный принимает полную моральную и юридическую ответственность, обязательства, семейные связи – иными словами, всю биографию того, чью личность он себе берет. Во все базы данных, как государственные, так и корпоративные, вносятся изменения, отражающие этот обмен (в том числе отпечатки пальцев больного, его фото, подписи, параметры тела, медицинские данные и так далее заменяются на соответствующие данные заключенного). После того как обмен имел место, власти прекращают какой-либо надзор за бывшим заключенным. Он вновь становится полноценным членом общества.

Как же происходит подобная реституция? Всего лишь вследствие согласия бывшего заключенного взять на себя личность своего двойника как отца или матери, сына или дочери, того, кто содержит семью или ведет дом.

Мы отнюдь не беремся утверждать, что подобные перемены произойдут мгновенно. Без небольших изменений в образе жизни не обойтись, а возможно, не обойтись и без значительных. Любое решение, принятое в свое время двойником, может быть пересмотрено тем, кто занял его место. Точно так же, как двойник мог подать заявление о разводе, усыновить ребенка, сменить работу или место жительства, таким же образом может поступить и бывший заключенный. Разница в том, что все подобные решения принимаются отнюдь не в вакууме. Как действовали, так и продолжают действовать финансовые, семейные и прочие соображения, какие не мог не принять во внимание оригинал, и бывший заключенный будет вынужден с ними считаться. Тем не менее опыт этой программы показывает, что восстановленные таким образом семьи бывают на редкость стабильны.

И, разумеется, любое преступление, совершенное тем, кто принял на себя новую личность, не останется безнаказанным. Виновный понесет наказание, как того требует закон. Например, родители, которые оставляют своих детей, могут быть арестованы и понесут стандартное в таких случаях наказание за то, что бросили несовершеннолетних на произвол судьбы. Равно как насилие по отношению к супругу или супруге чревато самым строгим наказанием.

Заключенный на мгновение отложил книжку на колено и задумался. Когда же он снова взял ее в руки, то открыл на самой последней странице.

Возможно, кому-то покажется, что государство поступает капризно, если даже не своевольно, позволяя подобные замены. Люди не взаимозаменяемы, как запчасти машины, скажет кто-то. Эмоции, чувства – все это якобы самым бессовестным образом попрано. Каждый человек индивидуален, его нельзя подменить другим по прихоти власть предержащих. Утилитаризм имеет свои пределы, скажет он. Государство возомнило себя равным самому Господу Богу.

Да, но какова же альтернатива? Позволить индивиду, зачастую в самом расцвете сил, погибнуть, так и не принеся обществу никакой пользы? Почему его следует убить, как когда-то в старые времена? И это в то время, когда другая семья вследствие потери кормильца зачастую оказывается, образно выражаясь, у разбитого корыта, и ее финансовые трудности ложатся очередным тяжким бременем на и без того скромный государственный бюджет. Разве такое можно терпеть? Как государству, так и рядовым гражданам? К тому же история дает нам немало прецедентов.

Так что несогласным с такой политикой можно посоветовать посмотреть на это как на брак по расчету.

Машина завернула в короткий проезд, весь в пятнах бензина и колдобинах, длиной не больше, чем сам видавший виды крошечный автомобильчик на водородном топливе. Какое-то мгновение двигатель продолжал работать на холостых оборотах. Из дома никто не вышел. Вскоре мотор заглох; мистер Глен Суон открыл дверь рядом с пассажирским сиденьем и вылез наружу.

Двор размером с почтовую открытку по щиколотку зарос пышной зеленой травой. Цементная дорожка вела от проезда к обшарпанной входной двери небольшого дома, который во всех отношениях был клоном подступивших почти вплотную к нему соседей. Желтая краска, какой когда-то были выкрашены его стены, почти полностью облупилась. Возле дома валялся пластиковый трехколесный велосипед – наполовину на дорожке, наполовину на газоне, одно колесо бессмысленно крутилось в воздухе.

Суон обвел взглядом двор и дом. Что ж, здесь куда приятнее, чем там, где ему пришлось обитать до сих пор.

Особенно по сравнению с тюремной камерой.

Где-то слева от себя он уловил слабое движение, и это вывело его из задумчивости. Господи, он даже не расслышал, как хлопнула дверца рядом с сиденьем водителя.

Не сводя глаз со своего нового жилища, он сказал первое, что пришло ему на ум:

– М-м-м, а здесь неплохо.

– Вот мы и дома, – ответил ему женский голос, довольно безучастно, если не сухо.

Суон не сразу сообразил, что на это следует сказать. Он продолжал стоять, глядя на дом, и машинально повторил то, что сказал за день уже не раз.

– Извини, что тебе пришлось сесть за руль. Я за всю свою жизнь так и не научился водить машину.

Голос женщины остался безучастным, в нем не было ни горечи, ни сострадания, хотя в словах ее чувствовалось и то, и другое.

– Ты уже принес достаточно извинений. Не переживай. Вскоре научишься. А пока можешь ездить автобусом. Остановка отсюда через пять домов.

И вновь молчание.

– Может, все-таки зайдем внутрь? – первой заговорила женщина.

– Да-да, спасибо.

– Не надо меня благодарить. Это дом теперь твой, – вздохнула женщина.

Скромные стены передней гостиной украшала лишь деревянная табличка, на которой был начертан девиз Прагматистской церкви («Главное, что выходит из черного ящика!»), идиллический пейзаж в рамочке и пыльный букет искусственных цветов. Диван и кресла были уже далеко не новыми. На журнальном столике молча валялось несколько звуковых журналов, их дешевые батарейки давно сели.

Во всей гостиной он не заметил ни единого фотоснимка того, кто вместо него принял смерть. Но Суону не составило большого труда представить себе лицо этого человека.

В комнате сидела еще одна женщина – подтянутая, невысокого роста, с коротко стриженными волосами. Одета она была в зеленые леггинсы и модный белый свитер с вышивкой. Картинка изображала земной шар в окружении облаков.

– Привет! – произнесла она и изобразила улыбку. – Как хорошо, что ты вернулся.

Занятия не прошли даром – Суон тотчас узнал в ней Салли, сестру своей жены.

– Привет, Салли, – сказал он и протянул ей руку.

Салли ответила крепким рукопожатием. Суону было приятно, что ему пожимают руку. Он даже начал проникаться верой в реальность происходящего, в то, что он действительно прощен, хотя ему по-прежнему казалось, что в любой момент у него из-под ног могут выдернуть ковер этой вновь обретенной свободы. И тогда он опять окажется за тюремной решеткой.

– Билли в спальне, – произнесла Салли, заметно нервничая. Слова ее предназначались скорее другой женщине, нежели ему. – Все утро он был как шелковый. Но как только увидел машину...

Воодушевленный, как ему показалось, довольно радушным приемом со стороны обеих женщин, Суон ощутил легкое головокружение от свободы, которую обрел уже во второй половине дня своей казни. Ему на ум пришли несколько девизов Прагматистской церкви, призванных вселить уверенность в своих силах, и он произнес:

– Пойду посмотрю, как он там.

Он хорошо изучил планировку дома и потому безошибочно направился к комнате сына.

– Это я, твой папа! – крикнул он, постучав в дверь детской.

Обе женщины за его спиной застыли, затаив дыхание. Ответом на его призыв было молчание за дверью, хотя и было слышно, что там кто-то есть.

Суон поднял руку, чтобы постучать еще раз, однако дверь открылась сама.

Ростом Билли был выше своих четырех лет. Суон успел выучить его лицо по фотографиям, но в данный момент на него смотрел кто-то другой.

На мальчике была резиновая маска какой-то рептилии, возможно, из шестой серии «Звездных войн».

– Теперь ты Глен. – Голос мальчика из-за слоя резины прозвучал глухо.

Суон присел на корточки, чтобы оказаться лицом к лицу с уродливой маской.

– Верно. А ты Билли.

– Нет, – упрямо возразил мальчик. – Я больше не Билли.

Их первый ужин как семьи из трех человек прошел в молчании, если не считать нескольких дежурных замечаний, вопросов, просьб и ответов. Суон почти не почувствовал вкуса блюд, что были поданы на стол, за исключением пива, которым он решил себя побаловать. В принципе раньше он почти не пил, но сегодня сам удивился тому, что вдруг захотелось промочить горло. Наверное, причиной тому было желание расслабиться, ощутить себя среди людей, чего ему так не хватало в тюрьме.

Билли удалось уговорить, чтобы он снял свою дурацкую маску хотя бы на время ужина. Суон то и дело улыбался мальчику. Тот и впрямь был симпатичный. Суон даже начал в душе мечтать о том, что в один прекрасный день он найдет нечто общее между лицом Билли и тем, что каждое утро представало его взгляду в зеркале. Пока на его улыбку мальчик отвечал взглядом, пусть даже и не враждебным, но далеким и отрешенным, словно с дальних звезд.

Но большую часть ужина Суон провел, украдкой рассматривая свою супругу.

Эмма Суон, с одной стороны, содействовала, с другой – до известной степени мешала этому, потому что почти все время сидела, склонив голову над тарелкой.

Ростом и телосложением она в принципе была похожа на свою сестру Салли. Но лицом симпатичнее. Особенно Суону понравились длинные светлые волосы. И хотя некоторые ее движения выдавали внутреннее напряжение, в целом Эмма держалась естественно и приветливо.

А этот Глен Суон был счастливчик, подумал он про себя.

Да нет же, он сам теперь Глен Суон.

Выходит, мне тоже повезло?

Ужин закончился. Глен даже вызвался помочь убрать со стола, а для Билли наступило время идти спать.

Мальчик, в трикотажной пижаме, вышел из детской. Его лицо скрывала новая маска – на сей раз уродливое лицо диснеевского персонажа, принца, превращенного злой колдуньей в чудовище, или что-то в этом роде.

Эмма подвела мальчика ближе к «отцу».

– Пожелай папе «спокойной ночи».

Вместе с новой маской Билли обрел и новый голос.

– Спокойййной ночччи, – прочирикал он из-за маски каким-то птичьим голоском.

После чего мать и сын ушли в детскую. Суон остался сидеть на месте.

Ему было слышно, как Эмма читает мальчику перед сном. Вскоре свет погас, и она вышла к нему, тихонько закрыв за собой дверь.

Затем она села на диван рядом со Суоном и впервые за день посмотрела ему в глаза, словно минуты, проведенные в спальне сына, даровали ей силы или помогли принять некое решение.

– Ты не хочешь посмотреть телевизор?

– Хочу.

Суон отметил про себя, что смотреть телевизор – значит сидеть молча.

Что ж, может, в первый вечер оно даже к лучшему.

Но не могут же они молча смотреть по вечерам телевизор до конца своих дней.

Прошел час, другой. Эмма смеялась над какой-то комедией. Суону было приятно слышать ее смех.

Где-то около двенадцати ночи она выключила телевизор, встала и потянулась.

– Тебе на работу к восьми. Мне тоже.

– Да-да, я помню, – ответил Суон. – А как же Билли?

– Я по дороге подвезу его в детский сад.

Диван, на котором они сидели, судя по всему, раскладывался в двуспальную кровать. Суон обвел глазами комнату, стараясь угадать, где хранятся постельные принадлежности. Но слова Эммы вернули его к куда более прозаической действительности.

– Когда Глен... когда в наш дом пришла болезнь, я купила две раздельные кровати. Так мне и ему было легче. В общем, я много об этом думала. Мы с тобой не можем вести себя как совершенно незнакомые люди, прятаться друг от друга. Как-никак нам придется жить вместе под одной крышей. Делить ванную, одеваться в присутствии друг друга. Поэтому мы должны научиться жить бок о бок. Как в общежитии. Что-то большее – этого я пока не могу тебе обещать. На это требуется время. Ну, что скажешь? Тебя устраивает?

– Как в общежитии. Идет. – Суон попытался не выдать разочарования в голосе.

Было видно, что у Эммы отлегло от души.

– Вот и договорились. Отлично, а теперь давай ложиться спать. Я уже с ног валюсь от усталости.

Лежа в темноте, Суон прислушивался к ее дыханию. Постепенно оно сделалось ровным и спокойным, и он понял, что Эмма уснула.

Он ожидал, что она непременно разрыдается. Однако, призадумавшись, пришел к выводу, что слезы уже давно иссякли. Последние были пролиты во время казни.

И, разумеется, не по нему.

Его начальником оказался крупный мужчина с поразительно изящными, прямо-таки женскими ручками. Звали его Тони Юбэнкс. Тони руководил бригадой из десяти человек, которые работали на пяти грузовичках. Обычно Тони оставался в офисе, выполняя роль диспетчера при своем крошечном машинном парке, выписывал наряды, ведал всеми бумажными делами. Однако на период ученичества Суона он сам решил сесть за баранку, чтобы одновременно исполнять роль наставника и коллеги.

Суон понимал, что это своего рода знак внимания. Впрочем, интерес к его особе проявляли все. Люди, ответственные за его будущее, старались делать это ненавязчиво, и все равно их стараниями он оказался в окружении разного рода менторов и покровителей.

Суон старался не воспринимать Тони как надзирателя или стража. К своему великому облегчению, он вскоре обнаружил, что характер у Тони покладистый, и потому его можно считать чем-то вроде доброго наставника, если даже не друга.

Отношение к нему других товарищей по работе было определить не так легко.

Первые несколько недель, пока он входил в курс обязанностей, Суон старался об этом не задумываться.

Они с Тони тянули кабель. Целые мили нового кабеля. По всей видимости, это был какой-то специальный кабель, который втрое увеличивал проходимость сигнала. Суон толком так и не понял, благодаря каким физическим законам такое возможно, но, с другой стороны, зачем ему это знать? Главное – овладеть практической стороной дела. Инструменты, протоколы, коробки соединений и прочие примочки. На них он сосредоточил все свое внимание и вскоре с гордостью за самого себя сделал вывод, что схватывает все на лету, причем без особых усилий.

Физическая сторона его ежедневных трудов тоже была приятна. Карабкаться вверх и вниз по столбам, ползти по канавам и тоннелям, нырять в люки, тащить за собой катушки кабеля, вертеть баранку грузовика – все это было для него в новинку и доставляло немалое удовольствие.

Тони в отличие от него был в меньшем восторге. Сидя в грузовичке за очередной кружкой кофе, он то и дело говаривал:

– Господи, кажись, я слишком стар для такого напряга. Уснуть не могу – все тело ломит, повернуться с боку на бок больно. Хорошо, что ты оказался парень смекалистый. Никогда не думал, что скажу такое, но не могу дождаться, когда снова усядусь за стол в конторе.

Что касается Суона, то тяжелый физический труд имел на него совершенно иной эффект. Каждый раз после ставшего уже привычным вечернего ритуала – безмолвный ужин, телевизор и краткий обмен ничего не значащими фразами с Эммой – он моментально вырубался, проваливаясь в сон – крепкий, без сновидений.

Часть его обязанностей заключалась в работе с клиентами. Входить в чужие офисы и дома, иметь дело с совершенно незнакомыми людьми – это было для него в новинку и потому давалось нелегко. Поначалу он заикался и переминался с ноги на ногу. Бланки, которые приходилось заполнять, сбивали с толку, и тогда ему на выручку приходил Тони.

Спустя какое-то время Глен освоился и с этой работой. А однажды удивился самому себе, обнаружив, что ему не терпится взяться за особо сложный заказ по установке оборудования, который, помимо всего прочего, требовал от него постоянного общения с хорошенькой женщиной, менеджером проекта.

Тони был доволен Суоном, в том числе и его умением работать с клиентами. Однажды, когда они вместе уходили с работы, он заметил:

– А ты гладко с ней говорил, парень. Не то эта бабенка прожужжала бы нам все уши про то, что мы якобы срываем график. Я бы однозначно так не сумел. Но ты смотри, не слишком высовывайся, не то начальство живо просечет твои таланты, и прежде, чем сам сумеешь сообразить что к чему, засадит тебя на весь день просиживать штаны за столом, как и меня.

Суон просиял. Он ощущал себя едва ли не закадычным другом Тони. По крайней мере он осмелел до такой степени, что на следующий день решился задать вопрос, который мучил его уже давно.

Тони как ни в чем не бывало приподнял свои холеные ручки.

– Эти грабли? Замена. Мои собственные ушли давно, во время несчастного случая, еще на старой работе. Я тогда малость зазевался и проворонил промышленного робота. Кстати, я один из первых, у кого все прижилось. В ту пору пересадку надо было успеть провести в первые же двадцать четыре часа и чтобы донор подходил по черт знает скольким показателям – теперь этим уже не забивают головы. В общем, обстоятельства сложились так, что я либо вынужден был согласиться на то, что мне предлагают, либо мне вообще ничего не светило. – Тони на мгновение задумался. – Эта женщина погибла в автокатастрофе, как раз когда я лежал на больничной койке. Голова в лепешку, зато руки остались целы. Я до сих пор изредка навещаю ее родителей.

Суон не знал, что на это сказать, и потому промолчал.

– В принципе ничего особенного, – произнес наконец его собеседник. – Сейчас могут заменить все что угодно.

Это произошло в течение последующих восьми месяцев, причем как и когда, Суон не взялся бы определить.

Но постепенно – причем на довольно глубоком уровне сознания – он действительно стал тем, кем ему полагалось быть.

Как в собственных глазах, так и в глазах своей новой семьи.

Причиной же тому было не что иное, как ежедневная рутина, ежечасное воплощение в жизнь предписанной государством лжи во благо общества. И нескончаемое притворство постепенно приняло вид реальности. Под тяжкой ношей неизбежных ежедневных обязанностей, повторенных сотни раз ритуалов, принятия тысячи мелких домашних решений, реальность стала почти неотличима от вымысла.

Надо отдать Суону и Эмме должное – они сделали все для того, чтобы стать ближе, чтобы заполнить пустоту, что царила, пусть даже по разным причинам, в душе каждого из них, и потому были рады всему, что могло заполнить ее.

Путь к этому лежал через тысячу самых ничтожных мелочей.

У Суона почти не было собственной одежды, так что ему не оставалось ничего другого, как воспользоваться гардеробом своего предшественника. На его счастье, вещи пришлись ему впору – не иначе, как Комиссия по Ренормализации учла и такой факт.

Билли нравилось лепить всякую всячину из специальной мнемоглины. Суон вскоре обнаружил у себя способности к лепке, что подарило ему возможность проводить в обществе мальчика больше времени.

Его свояченица Салли, кажется, преодолела первоначальное сдержанное отношение к нему и теперь наведывалась в гости вместе с мужем по имени Эл и двумя дочерьми – Мелиндой и Мишель. Обе семьи часто проводили время месте – ходили в кино, ездили на пикники, на пляж, в парк, чтобы покататься на каруселях. Судя по всему, новости, которые новые близкие Суона сообщали в письмах своим родственникам, звучали вполне оптимистично. По крайней мере большое семейное сборище, какое каждый год устраивалось на День Труда, решили не отменять, несмотря на довольно странное стечение обстоятельств.

Голова Суона шла кругом от того, что ему то и дело приходилось здороваться с новыми для него людьми, которых он знал только по фотографиям, от жары, от обильной пищи и выпитого пива. К концу дня он удостоился нескольких похвал от Эммы.

– Ты им понравился. Ты уже почти свой.

Эмма. Она научила его водить машину. Они вместе ездили за покупками, на родительские собрания в детский сад к Билли, вместе проводили бесконечные часы перед экраном телевизора, сидя бок о бок на диване, затем держась за руки, а спустя какое-то время он уже обнимал ее за плечи.

Но каждую ночь, даже спустя год, Суон спал в своей постели, а она – в своей.

Суон несколько месяцев проработал в паре с одним парнем по имени Чарли Спраул. Чарли был молчун и настроен не слишком дружелюбно, не то что Тони, но Суон как мог пытался поддерживать с ним нормальные отношения.

Однажды во второй половине дня, когда Суон переодевался после работы, Чарли и пара других коллег пригласили его выпить. Предложение это явилось для него полной неожиданностью, однако он его принял.

– Я только позвоню домой, – сказал он.

– Зачем тебе это, – возразил Чарли. – Мы ненадолго.

На своих машинах они поехали в незнакомую для него часть городка. Бар оказался довольно затрапезной забегаловкой под названием «Сад». Единственное, что бросилось Суону в глаза, – это нацарапанные люминесцентной краской граффити на глухих, без окон стенах.

Прежде чем переступить порог, Суон втянул носом воздух. Царивший внутри дух ему не понравился – пахло затхлостью, как в тоннеле или подземелье. Одновременно возникло ощущение, словно он когда-то уже здесь был, отчего ему стало еще больше не по себе.

Суон тотчас попытался убедить себя, что это глупость, и через силу переступил порог.

В помещении было душно и накурено, разговоры велись неинтересные и какие-то натужные. Где-то посередине второго стакана пива Суон начал мысленно прокручивать в голове отговорки, чтобы пораньше уйти домой. Однако коллеги сказали, что хотели бы сыграть в бильярд. Суон был не любитель гонять шары, но согласился остаться, чтобы посмотреть.

Как только его коллеги ушли в другой конец зала, оставив Суона сидеть одного, к нему тотчас приблизились несколько незнакомых типов и обступили со всех сторон.

– Эй, ты, яйцеголовый, – произнес один из них. – Да-да, ты, с яйцом в башке. Признавайся, как это – стибрить чужую жизнь?

Суону показалось, будто лоб ему сжали раскаленные клещи, или нет, это колючие шипы невидимого тернового венца впились ему в кожу. Он поднялся с места, но шагнуть было некуда – обидчики стояли почти вплотную. Сзади в спину упиралась высокая табуретка.

Во рту у него пересохло.

– Я не знаю, о чем вы...

– О том, что на тот свет упекли не того, кого нужно. По идее, на его месте должен был быть...

Мужчина произнес имя. Суону оно показалось смутно знакомым, но почему-то это еще больше сбило его с толку. Они говорили о ком-то, кого он успел позабыть, кого уже больше не было на этом свете.

– Я ничего не понимаю. Мое имя Глен Суон.

– Видали? Он и вправду в это верит! – недобро расхохотались его обидчики.

– Да, видать, с черепушкой у него и впрямь не все в порядке!

Суон попытался оттолкнуть одного из них.

– Дайте мне пройти! Я ничего не знаю!

– Сейчас узнаешь! – произнес один из них и с силой вогнал ему под дых кулак.

Суон согнулся пополам. Сверху на него обрушились пинки и удары.

Он позвал на помощь, но никто не откликнулся, даже его новые «друзья».

Суон почувствовал, что теряет сознание.

Почему-то одновременно он твердо знал, что это произошло само по себе и эта штука в его голове здесь ни при чем.

Выписавшись из больницы, Суон обнаружил, что его перевели на новую работу. Благодаря стараниям Тони он получил место в отделе по работе с клиентами – как и было обещано.

И все же все было не так, как раньше.

Так кто же он на самом деле?

Или он и впрямь вор, который украл и пытается присвоить себе чужую жизнь?

Или же он тот, кем согласился стать, сначала с неохотой, а потом с горячим желанием и благодаря помощи и поддержке других людей?

Эти вопросы донимали Суона с утра до ночи. Обычно голова его была занята размышлениями о самых малоприятных вещах.

Как вообще он мог надеяться, что можно с легкостью вжиться в образ другого человека? Он не кто иной, как самозванец. А все вокруг него лишь разыгрывают комедию, притворяясь, будто любят его, будто он им небезразличен, будто они принимают его за того, кем он никогда не был и никогда не станет.

Даже Эмма?

Даже она.

Эмма в ее холодной постели.

Однажды, когда его сомнения стали совершенно невыносимы, он потихоньку начал зондировать почву.

Пока в один прекрасный день, потратив целую неделю на поиски и расспросы, не решился набрать телефонный номер, чтобы записаться на прием.

Он уже готов был отправиться на работу, когда Эмма неожиданно сказала:

– Глен, я понимаю, последнее время тебе приходилось несладко. Но хочу, чтобы ты знал: я в тебя верю. Ты ни в чем не виноват. Вот увидишь, тех, кто тебя избил, все же поймают. Но даже если не поймают, им все равно воздастся в конце концов. Я серьезно так считаю и хочу, чтобы и ты думал так же.

Вспомнив, как его били, Суон внутренне поморщился, однако не стал опровергать воззрения Эммы на справедливость. Справедливость или месть – вскоре он будет способен сам решать, нужна она ему или нет.

И если он решит отомстить, то сам выберет как.

Было видно, что Эмма пытается достучаться до него, словно почувствовав, что он задумал нечто для себя важное.

– Ты все это время хорошо относился ко мне и к Билли. И если я относилась к тебе не так, как тебе хотелось бы, то просто потому, что мне требовалось время. Вот увидишь, я все для этого сделаю. И у нас все получится.

Суон не ответил. Эмма перевела взгляд вниз, на сложенные на коленях руки. Когда же она подняла лицо, на щеках ее блестели слезы.

– Поверь, я не хочу терять тебя во второй раз.

Не говоря ни слова, Суон шагнул за порог.

По двери, перед которой он очутился в обеденный перерыв, трудно было заподозрить, что она ведет в кабинет врача. Это была бедная часть города. Внутри также не оказалось привычных для таких заведений примет – ни диплома в рамочке на стене, ни приветливой сестры в регистратуре, ни вороха старых журналов на столике, ни даже других пациентов.

Только хозяин кабинета. Он сидел за своим столом на стуле с высокой спинкой и, как только Суон вошел, моментально повернулся к нему спиной, чтобы гость не сумел рассмотреть его лица. Так что Суону остался только его голос, но даже голос этот скорее всего был изменен каким-нибудь электронным устройством.

– ...не несем ответственности за побочные эффекты, – говорил тем временем хозяин кабинета, – все это еще находится на стадии эксперимента. – Он усмехнулся. – Никаких печатей министерства здравоохранения. Но красота и простота заключается в том, что это всего один укол в спинной мозг. Вжик! Препарат моментально поступает в головной мозг, и крошечный паразит, что засел в вашей голове, моментально растворяется и поглощается лейкоцитами. То есть если все пройдет гладко. После чего вы свободны.

Свободен? Но чего ради? Если бы ему захотелось убежать от всего на свете, он бы уже давно это сделал. Ведь чтобы убежать, нет нужды уничтожать то, что сидит у него в мозгу. В конце концов, штуковина эта не забор и не короткий поводок.

ЭГА не более чем символ. И тут до Суона дошла вся хитрость государства по его перевоспитанию. Ведь эта штуковина может и не действовать вовсе. Кто знает? Вдруг это безобидное плацебо, уловка, трюк? И все равно трюк оказался действенным – своего рода монумент, неизгладимая печать, знак сделки, которую он заключил с государством. Удостоверение узаконенного обмена (или обмана?), в результате которого угасла жизнь другого, но не его собственная. Знак новых обязательств, которые он возложил на себя. И убить то, что сейчас сидит у него в голове, – значит перечеркнуть все, что произошло за последний год, отречься от права на свою новую жизнь.

И вместо этого думать только о мести? О том, чтобы причинить кому-то страдания, боль?

От таких мыслей Суону стало муторно. Неужели она и впрямь действует, эта штуковина? Или же это естественная реакция того, кем он стал?

Врач тем временем продолжал говорить, и Суон попытался сосредоточиться на его словах.

– ...и это не ваша вина, черт возьми...

Перед глазами Суона всплыло лицо Эммы.

– Ты ни в чем не виноват, Глен.

Суон встал.

– Я принял решение.

– Прекрасно. – В голосе эскулапа послышалось предвкушение солидного гонорара. – Значит, теперь можно обговорить самое главное.

– Верно, – согласился Суон и направился к двери.

– Эй, куда же вы? – окликнул его врач.

– Домой, к своей работе, к своей жене. К своей старой новой жизни.