Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна

I

Портовый город.

Небо вечно в ржавом мареве, думал генерал. Выбросы и выхлопы окрашивают вечер в оранжево-розово-лиловые тона, но их заглушает резкий красный. На западе пелену облаков прошивают транспортные корабли: везут грузы к звездоцентрам и спутникам. Нищий город вдобавок. Генерал повернул за угол; в этом месте к кромке тротуара прибились наносы мусора. С начала Вторжения – шесть жестоких эмбарго по нескольку месяцев каждое. Они задавили город, вся жизнь которого – в межзвездной торговле. Как ему выстоять в изоляции? За последние двадцать лет он задавал себе этот вопрос шесть раз. И всякий раз отвечал – никак. Беспорядки, бунты, погромы; дважды – вспышки каннибализма…

Генерал перевел взгляд с погрузочных башен, высившихся за обветшалым монорельсом, на закопченные здания. По узким улицам в этой части города сновали транспортники и грузчики, изредка проходили космолетчики в зеленой форме и толпами текли бледные, чинные мужчины и женщины, сотрудники огромной бюрократической таможенной службы. Сейчас все спокойны, думалось генералу, каждый занят мыслями о доме и работе. Но все они уже двадцать лет живут в эпоху Вторжения. Они голодали под эмбарго, громили витрины, мародерничали, с воплями разбегались от водометов, крошащимися зубами обгладывали руки трупов.

Кто он такой, этот животный человек? Генерал задавал себе этот абстрактный вопрос, чтобы смазать резкость воспоминаний. Будучи генералом, легче рассуждать о «животном человеке», чем думать о женщине, которая во время последнего эмбарго сидела посереди тротуара, держа за ногу своего младенца, усохшего до скелета, или о трех костлявых девчушках, которые напали на него средь бела дня с бритвами (целя поблескивающим лезвием в грудь, одна сквозь почерневшие зубы шипела: «Иди сюда, бифштекс! Дай мяска!» Он тогда отбился приемами карате), или о слепом, который брел по дороге с истошными воплями.

Теперь-то эти бледные чинные люди разговаривают полушепотом, нейтральное выражение лица меняют как бы нехотя, и идеи у них такие же бледные, чинные и патриотические: трудиться ради победы над захватчиками; Алона Стар и Кип Райак отлично сыграли в «Космических каникулах», но из больших, серьезных актеров лучший, конечно, Рональд Квар. Слушают музыку хай-лайт (да и слушают ли, думал генерал, когда смотрел на эти медленные танцы, где никто не дотрагивается до партнера). Таможня – служба хорошая и надежная; работать прямо на транспорте, наверное, интереснее, и в фильмах про это увлекательно показывают, но, честно говоря, там такой народ…

Кто поумнее и с запросами, обсуждают стихи Ридры Вон.

О Вторжении говорят часто, но за двадцать лет в газетах и новостных программах сложился определенный канон из нескольких сотен приличествующих теме фраз. Эмбарго если упоминают, то предельно кратко.

Люди из масс. Кто они? Чего хотят? Если дать им слово, что они скажут?

Ридра Вон – голос нашей эпохи (звонкая фраза из восторженной рецензии). Парадокс: именно с ней на встречу и шел генерал, причем по служебной необходимости.

Зажглись фонари, и вдруг на широких окнах бара отлилось его изображение. Точно! Я ведь в штатском. Он увидел высокого мускулистого мужчину; на суровом лице – печать полувекового опыта. В сером костюме ему неловко. Лет до тридцати он казался неуклюжим верзилой; с тех пор – как раз началось Вторжение – человеком-скалой.

Если бы Ридра Вон пришла в Штаб-квартиру Альянса, он бы себя чувствовал куда увереннее, но сегодня зеленую форму космолетчика пришлось сменить на штатское. Бар какой-то незнакомый, а Ридра – самая знаменитая поэтесса пяти обследованных галактик. Впервые за долгое время генерал почувствовал себя неуклюжим.

Вошел.

И прошептал: «Боже, какая красивая!» Даже не пришлось выискивать ее глазами среди других женщин. «По фотографиям и не скажешь…»

Она обернулась к нему (женщина в зеркале за барной стойкой, заметив его, повернулась спиной), встала, улыбнулась.

Генерал сделал несколько шагов вперед, протянул руку; слова: «Добрый вечер, мисс Вон» – застряли в горле, и он так и проглотил их, не выговорив. Теперь же приготовилась говорить она. Помада у нее на губах медного оттенка, и кажется, будто зрачки тоже выкованы из меди.

– Что касается Вавилона-семнадцать, генерал Форестер, я пока его не разгадала.

Трикотажное платье цвета индиго. Волосы стремительным ночным потоком струятся по плечу.

– Это неудивительно, мисс Вон.

Удивительно, подумал он. Она кладет руку на стойку бара, прислоняется к высокому стулу, под синей тканью движется бедро, и каждое движение удивляет, поражает, ошеломляет. Что же я так растерялся? Или она и вправду…

– Но я продвинулась дальше, чем ваши военные спецы.

Нежная линия губ чуть изогнулась, послышался нежный смех.

– Если учесть, что́ мне о вас рассказывали, это тоже неудивительно.

Кто она? Этот вопрос он обратил к абстрактным людским массам, к своему собственному отражению, к ней самой. Наплевать на остальных, но в ней я должен разобраться. Это важно. Обязательно.

– Начнем с того, – продолжала она, – что это не шифр.

Вихляя и выписывая восьмерки, его сознание вновь вырулило на главную тему.

– Как не шифр? Но в криптографическом отделе установили…

И он запнулся. Во-первых, сам толком не знал, что́ там установили, а во-вторых, все никак не мог сойти с утесов ее скул, выбраться из пещер ее глаз. Стиснув зубы, генерал приказал мыслям вернуться к Вавилону-17. Не исключено, что с его помощью удастся остановить это двадцатилетнее бедствие.

– То есть мы пытались расшифровать белиберду?

– Это не шифр, – повторила она. – Это язык.

Генерал сдвинул брови:

– Какая разница, шифр, язык… Надо разобраться, о чем там речь. А пока мы ни черта не знаем – только ходим вокруг да около.

Усталость и волнение последних месяцев словно ударили его под дых, тайком вцепились в язык, огрубили его слова.

Ридра перестала улыбаться и положила обе руки на барную стойку. Генералу захотелось смягчить свою резкость.

– Вы ведь сами не работаете в криптографии? – спросила она.

Голос ровный, успокаивающий.

Он отрицательно мотнул головой.

– Тогда немного поясню. Есть два типа шифрования. При первом буквы или заменяющие их символы перемешиваются по определенной схеме. При втором вместо букв, слов или сочетаний слов пишут другие буквы, значки или слова. Оба метода можно использовать вместе, но у них есть одно общее свойство: если известен ключ, вводишь его – и получаются логичные предложения. Но у языка своя внутренняя логика, своя грамматика, свой способ осмысления мира при помощи слов, своя понятийная сетка. Тут не может быть ключа, который выдаст точное значение. В лучшем случае можно получить приблизительный перевод.

– Получается, тексты на Вавилоне зашифрованы с помощью какого-то другого языка?

– Нет. Я это сразу проверила. Можно сделать вероятностное сканирование по ряду элементов, даже если они перемешаны, и проверить на корреляцию с известными языковыми явлениями. Пусто. Вавилон-семнадцать – это язык, который мы не понимаем.

– Вы намекаете, – генерал Форестер попытался улыбнуться, – что раз это не шифр, а инопланетный язык, то надежды нет.

Если это поражение, услышать о нем от Ридры почти награда. Но она покачала головой:

– Вовсе нет. Неизвестные языки порой расшифровывались и без перевода. Те же линейное письмо Б и хеттский. Но если браться всерьез, мне нужно знать о Вавилоне-семнадцать гораздо больше.

Генерал удивленно приподнял брови:

– Куда уже больше? Мы дали вам все образцы. Если получим новые, обязательно…

– Генерал Форестер, мне необходимо знать все, что вам известно о Вавилоне-семнадцать. Где, когда, при каких обстоятельствах к вам попали эти записи. Все, что может дать зацепку, подсказать, о чем речь.

– Мы передали всю информацию, которую…

– Вы мне дали десять страниц напечатанной через двойной интервал абракадабры с кодовым названием «Вавилон-семнадцать» и спросили, что она значит. Если других сведений не будет – не знаю. Если будут, может, узнаю. Все просто.

«Если бы это было просто, если бы только это было так просто, мы бы к вам, Ридра Вон, не обратились», – подумал он.

– Если бы это было просто, если бы только это было так просто, вы бы ко мне не обратились, – сказала она.

Он замер. На долю секунды им овладело нелепое убеждение, что она прочитала его мысли. Да нет, просто верно оценила положение. Разумеется.

– Генерал Форестер, шифровальщики ваши догадались, что это язык?

– Мне, по крайней мере, не доложили.

– Почти уверена, что не догадались. Я обнаружила кое-какие грамматические структуры. А они?

– Нет.

– Они, конечно, собаку съели на шифрах, но о природе языка ничего не знают. Вот, в частности, из-за этой идиотской однобокости я с ними уже шесть лет не работаю.

«Кто она?» – вновь подумал он. С утра ему принесли на нее досье, но он передал его помощнику, а сам только заметил – уже позже, – что на нем стоит: «Допустить». Неожиданно для себя он сказал:

– Мисс Вон, не расскажете немного о себе? Тогда мне будет легче говорить с вами откровеннее.

Не очень логично, но произнес он эти слова с неторопливой уверенностью. Она вроде посмотрела как-то вопросительно?

– Что вас интересует?

– Пока я знаю только ваше имя и то, что раньше вы работали в военной криптографии. Еще я знаю, что, хотя вы ушли со службы в совсем юном возрасте, репутация у вас такая, что сейчас, шесть лет спустя, люди, которые вас помнят, промучившись месяц с Вавилоном, в один голос сказали: «Зовите Ридру Вон». – Он помедлил. – И вы говорите, что уже кое-что обнаружили. Значит, они не ошиблись.

– Давайте выпьем.

Бармен мягко приблизился и удалился, оставив на стойке два небольших бокала с зеленоватой жидкостью. Она пригубила, поглядывая на генерала. Ее глаза, подумал он, как взмах удивленных крыльев.

– Я не с Земли, – сказала она. – Мой отец работал инженером-связистом в Звездоцентре Икс-одиннадцать-Б, за Ураном. Мать была переводчицей в Совете внешних миров. До семи лет я росла в Звездоцентре этакой избалованной дочерью полка: детей там было мало. В пятьдесят втором мы подались на твердую почву: переехали на Уран-двадцать семь. К двенадцати годам я знала семь земных языков и могла объясниться на пяти инопланетных. Языки заседают у меня в голове, как у большинства людей – слова популярных песен. Родителей я потеряла во время второго эмбарго.

– Вы тогда были на Уране?

– Вы знаете, что случилось?

– Я знаю, что внешние планеты пострадали гораздо сильнее внутренних.

– Ничего вы не знаете. Но это правда: пострадали. – Ридра сделала глубокий вдох; неожиданно нахлынули воспоминания. – Хотя, чтобы об этом рассказывать, одного бокала мало. Из больницы меня выписали с подозрением на повреждение мозга.

– Повреждение мозга?

– Недоедание – об этом вы слышали. Плюс нейрочума.

– О чуме я тоже слышал.

– В общем, меня отправили на Землю к тете с дядей на лечение. Только нейротерапия мне была не нужна. И я не знаю, в чем тут дело, в психологии или физиологии, но после всего этого у меня развилась абсолютная вербальная память. В принципе она почти такой у меня и была всю жизнь, так что ничего удивительного. Но добавился и абсолютный слух.

– Обычно у таких людей еще и способность к молниеносным вычислениям и превосходная зрительная память? Да, шифровальщику очень кстати.

– Я неплохо знаю математику, но считать, как калькулятор, не могу. В тестах на визуализацию и пространственные отношения у меня довольно высокие показатели – цветные сны и все такое, – но абсолютная память относится только к словам. К тому времени я уже начала писать. Летом устроилась на госслужбу переводчицей и начала осваивать шифры. Скоро стало ясно, что у меня есть особый… дар. Шифровальщик из меня так себе. Не хватает терпения корпеть над чем-то, что написала не ты. И нервничаю страшно. В итоге целиком ушла в поэзию. Но этот «дар» иногда меня даже пугал. Бывало, навалится куча работы, а хочется заниматься совсем другими делами, да еще и боишься схватить от начальника нагоняй, и вот в такие моменты вдруг все, что я знала о вербальной коммуникации, как-то разом сходилось в голове в одну точку и мне становилось легче взять и прочитать зашифрованный текст, чем сидеть, и переживать, и мучиться с ним дальше. – Она взглянула на свой бокал. – В общем, понемногу я научилась своим даром управлять. К девятнадцати годам меня уже знали как девчушку, которая может разгадать что угодно. Наверное, пригодилось чувство языка: я быстрее улавливала закономерности – вот как с Вавилоном по наитию почувствовала грамматический строй.

– А почему оставили службу?

– Две причины я уже называла. Третья же в том, что мне просто-напросто захотелось попользоваться даром для себя. В девятнадцать я уволилась из армии, ну и… вышла замуж и начала писать всерьез. Через три года появилась первая книга. – Она пожала плечами, улыбнулась. – А что было дальше – читайте стихи. Там все написано.

– И теперь на планетах пяти галактик все ищут в ваших строках ключ к тайне совершенства, любви, одиночества.

Эти три слова вскочили в конец его предложения, как бродяги в товарняк. Она стояла перед ним и была совершенна. А он, вырванный из привычного военного окружения, чувствовал себя безнадежно одиноким и влю… Стоп! Этого не может быть, это смехотворно, да и чересчур примитивно, чтобы объяснить, что́ бьется в его глазах, дрожью пробегает по пальцам.

– Еще бокал?

Рефлекторная защита. Но она воспримет ее как рефлекторную вежливость. Или нет? Бармен пришел и ушел.

– На планетах пяти галактик, – повторила она. – Так странно… Мне всего двадцать шесть.

Взгляд ее ушел куда-то за зеркало. Ее первый бокал был еще наполовину полон.

– Китс до вашего возраста не дожил.

Она пожала плечами:

– Мы живем в странное время. Оно подхватывает кумиров совсем молодыми, вдруг. И так же внезапно отбрасывает.

Он кивнул, вспомнив пять-шесть певцов, актеров, даже писателей, которые попадали в разряд гениев, когда им не было еще и двадцати или чуть за двадцать, а потом года через два бесследно исчезали. Да и слава самой Ридры держалась пока всего три года.

– Я тоже человек своего времени, – сказала она. – Хотелось бы, чтобы мои стихи его пережили, но я такая, какая есть, во многом потому, что живу в эту эпоху. – Она отвела руку от бокала. – Вам в армии, наверное, тоже так кажется. – Она подняла взгляд. – Ну что, удовлетворены?

Генерал кивнул. Солгать жестом легче, чем словами.

– Отлично. Тогда расскажите про Вавилон-семнадцать.

Он оглянулся было в поисках бармена, но, заметив краем глаза какое-то сияние, вновь перевел взгляд на лицо поэтессы. На самом деле она просто улыбнулась, но ему и впрямь показалось, что зажегся свет.

– Берите. – Она придвинула ему свой второй бокал. – Мне и одного хватит.

Он взял, отпил:

– Понимаете, мисс Вон… он как-то связан с Вторжением.

Она оперлась на локоть, сузила глаза.

– Все началось с цепочки несчастных случаев… По крайней мере, так мы сперва думали. Теперь уверены, что это диверсии. Они происходят с декабря шестьдесят восьмого по всей территории Альянса. То на боевых кораблях, то на верфях космофлота. Обычно выходит из строя важное оборудование. Дважды взрывами убило высокопоставленных чиновников. Несколько раз такие «аварии» случались на ключевых военных заводах.

– Какая связь между всеми этими «авариями», кроме того, что они имеют отношение к войне? В конце концов, у нас сейчас вся экономика на военных рельсах, любой несчастный случай на производстве бьет по оборонному заказу.

– А связь, мисс Вон, – это Вавилон-семнадцать.

Она допила и поставила бокал точно на мокрый круглый след.

– Непосредственно перед несчастным случаем, – продолжил генерал, – во время него и сразу после в районе происшествия идет активный радиообмен с применением неустановленных устройств. Причем диапазон их в основном не превышает пары сотен ярдов. Хотя иногда по гиперстатическим каналам приходят мощные сигналы с расстояния в несколько световых лет. Мы транскрибировали радиоперехваты с трех последних «аварий» и обозначили их кодовым словом «Вавилон-семнадцать». Ну что? Пригодится?

– Да. Вполне вероятно, что это указания для диверсантов и их отчеты в центр…

– Но мы ничего не можем обнаружить! – В голосе генерала прорезалось раздражение. – Только эта чертова белиберда по радио молотит. В конце концов кто-то заметил повторы – вдруг шифр? Шифровальщики заинтересовалась, месяц мудрили, ничего не добились и в итоге связались с вами.

Пока он говорил, Ридра размышляла.

– Генерал Форестер, мне бы хотелось получить исходники этих перехватов и подробный отчет, если можно посекундный, о том, что́ в это время происходило, с привязкой к записям.

– Не знаю, есть ли…

– Если нет такого отчета, сделайте во время следующей аварии. Если этот радиошум на самом деле разговор, я хочу проследить, о чем идет речь. Может, вы не заметили, но на вашей распечатке не обозначено, где чей голос. Выходит, надо расшифровать текст сложнейших инструкций, набранный без пунктуации и даже без разбивки на слова.

– Я вам, наверное, смогу предоставить все, кроме исходных записей…

– Так не пойдет. Я должна сделать транскрипцию сама, тщательно, на своем оборудовании.

– Мы сами сделаем по вашим указаниям.

Она покачала головой:

– Или я транскрибирую сама, или ничего не обещаю. Тут же еще проблема фонем и аллофонов. Ваши люди не подозревали, что это язык, так что им и в голову не пришло…

– Проблема чего? – перебил он.

– Слышали, как некоторые люди с Востока, говоря на западных языках, путают «л» и «р»? Это потому, что «л» и «р» во многих восточных языках – аллофоны, варианты одного и того же звука. Они и записываются, и слышатся одинаково. Примерно как в английском межзубный звук «th» – в начале слов «they» и «theater».

– А что, есть разница?

– Прислушайтесь: один звонкий, второй глухой. На самом деле они различаются не меньше, чем «в» и «ф», но только в английском они аллофоны, и вы привыкли воспринимать их как одну и ту же фонему.

– Гм.

– Теперь представьте себе, что язык пытается расшифровать «иностранец», который им не владеет. В речевом потоке он может выделить слишком много звуков. Или, наоборот, слишком мало.

– И как же быть?

– Ну, я знаю фонетические системы многих языков, да и чутье поможет.

– Опять ваш «дар»?

– Он, – улыбнулась Ридра.

Она ждала его согласия. Да на что бы он не согласился ради нее? Но модуляции ее голоса генерала на мгновение отвлекли.

– Разумеется, мисс Вон. Вы же наш главный эксперт. Завтра приходите в криптографию, и вам предоставят все, что нужно.

– Спасибо. Я тогда же и подам рапорт.

Он замер в луче ее улыбки. Надо идти! Что же сказать напоследок?!

– Прекрасно. Тогда до завтра.

Да нет, не то! Нужно что-то…

Он с трудом повернул корпус (надо уходить)… что же еще сказать… спасибо вам, хорошо с вами, люблю вас… Пока он шел к двери, мысли его приобрели членораздельность: кто она? Господи, как мало удалось сказать! Хорош я был: все так лаконично, четко, без нежностей! А моя душа, а глубина мысли? Дверь была открыта, и вечер провел голубыми пальцами ему по глазам, дунул прохладой в лицо.

Боже, во мне столько всего, а она и не подозревает! Я ничего, ничего не смог выразить! Где-то в глубине за этим словом – «ничего» – маячило: «Так безопаснее». Но на поверхности бушевала ярость против собственной немоты. Не смог выразить ничего…

Вцепившись в край барной стойки, Ридра поднялась и устремила взгляд в зеркало. Бармен подошел убрать бокалы, потянулся к ним, нахмурился:

– Мисс Вон!

Она не реагировала.

– Мисс Вон, у вас все…

Костяшки ее пальцев побелели, и, пока бармен смотрел, эта белизна расползалась по рукам, превращая их в дрожащий воск.

– Мисс Вон, вам плохо?

Она зыркнула на него. И – резким саркастическим сдавленным шепотом:

– А что, заметно?!

Развернулась и быстрыми шагами пошла к выходу. Закашлялась, на секунду замешкалась и снова побежала.

II

– Моки, ты мне нужен!

– Ридра?

Доктор Маркус Т’мварба оторвал голову от подушки. В темноте над кроватью засветилась мутноватая картинка с лицом поздней гостьи. Доктор Т’мварба прищурился, потом медленно открыл глаза:

– Ты где?

– Внизу. Моки, пожалуйста, очень нужно поговорить.

Все черты выдают крайнее волнение, глаза бегают из стороны в сторону, чтобы не встречаться с его.

– Заходи.

Картинка погасла.

Он провел рукой над пультом в стиле рококо, и роскошную спальню залил мягкий свет. Откинул золотистое одеяло, спустил ноги на меховой ковер, взял с узловатой бронзовой колонны черный шелковый халат, накинул, и контурные нити автоматически запахнули полы и расправили ткань на плечах. Т’мварба вновь скользнул пальцами по индукционной панели – распахнулись алюминиевые створки серванта, и из его глубин выехал дымящийся кофейник и графинчики с ликерами. Другим жестом хозяин выпустил из-под пола шарообразные кресла и запустил наддув.

Он повернулся ко входному шлюзу, что-то скрипнуло, распахнулись слюдяные дверцы, и на пороге возникла запыхавшаяся Ридра.

– Будешь кофе? – Он подтолкнул кофейник, его подхватило силовое поле и аккуратно понесло к ней. – Что стряслось?

– Моки, я… тут…

– Выпей кофе сначала.

Она налила чашку, поднесла к губам:

– Успокоительного не подсыпал?

– Шоколадный или кофейный? – Он протянул две рюмки. – Если, конечно, не боишься, что алкоголь – это тоже нечестно. Кстати, с ужина остались сосиски с фасолью. Были гости.

Она мотнула головой:

– Только шоколадного.

Рюмка отправилась по силовому лучу вслед за кофейником.

– У меня был чудовищный день. – Он сложил руки на груди. – После обеда сидел без работы. Потом пришли гости – и давай спорить. Не успели уйти – шквал звонков. Добрался до постели десять минут назад. – Он улыбнулся. – А как твой вечер?

– Моки… ужасно.

Доктор Т’мварба пригубил ликер:

– Отлично. Иначе я бы тебе такое устроил, что разбудила.

Ридра против воли улыбнулась:

– Д-да уж… д-дождешься от тебя сочувствия.

– От меня дождешься здравого смысла и компетентной психиатрической помощи. Сочувствия? После половины одиннадцатого – вряд ли. Садись. Что случилось?

Еще один пасс рукой – и к ней сзади подъехал стул, легко коснулся ног, приглашая сесть.

– Рассказывай уже, хватит заикаться. Ты еще в пятнадцать лет от этого вылечилась.

Голос хозяина стал ласковым и в то же время излучал уверенность.

Она отпила кофе:

– Помнишь, я работала над шифром?

Доктор Т’мварба опустился в широкий кожаный гамак и пригладил взъерошенные после сна седые волосы.

– Я помню, что к тебе обращались военные. Ты еще фыркнула.

– Да. И… в общем, это не шифр, кстати, а язык… но сегодня вечером я говорила с генералом, главным у них, Форестером, и… оно опять случилось… как тогда. Я знала!

– Что знала?

– Как в прошлый раз. Я знала, о чем он думает!

– Ты читала его мысли?

– Нет. Все было как в прошлый раз! Я угадывала, что́ он собирается сказать, по тому, что́ он делал, как вел себя…

– Ты мне пыталась объяснять, но я так и не понял. Это что, телепатия?

Она покачала головой. Потом еще раз.

Т’мварба сцепил пальцы и откинулся назад. Вдруг ровным голосом Ридра произнесла:

– «Нет, я примерно представляю себе, что́ ты имеешь в виду, но давай, дорогая, формулируй яснее». Ты ведь это хотел сказать, Моки?

Доктор приподнял седые щетки бровей:

– Да. И что, ты не прочитала мои мысли? Сколько раз уже так делала…

– Я знаю, что хочешь сказать ты, но ты не знаешь, что хочу сказать я. Это несправедливо! – Она даже привстала с кресла.

– Вот почему ты такой хороший поэт, – произнесли они одновременно.

Ридра продолжила:

– Да, Моки, согласна. По идее, поэт тщательно продумывает каждую идею, преобразует ее в строку, чтобы читатели поняли. Но у меня уже десять лет все по-другому. Как? Люди бросают мысли и фразы на полуслове, чувствуют что-то сумбурное и не могут толком выразить что́, и мне от этого больно. Я прихожу домой, навожу порядок, оттачиваю, полирую, привариваю к ритмической раме, тусклое заставляю светиться, аляповатое приглушаю до пастели – и вот, уже не больно. Так рождаются мои стихи. Я знаю, что́ пытаются сказать другие, и говорю за них.

– Голос нашей эпохи…

Ридра разразилась непечатной тирадой. На ресницах у нее заблестели слезы.

– А что я сама хочу сказать, что у меня-то внутри… – она вновь покачала головой, – этого выразить не могу.

– Если хочешь расти как поэт, придется научиться.

Она кивнула:

– Моки, я ведь только год назад поняла, что говорю чужими мыслями. Раньше думала, что своими.

– Любой молодой автор, если он хоть чего-то стоит, проходит этот этап. Так и учишься ремеслу.

– А теперь у меня действительно появились свои мысли. И это не то, что говорили до меня, только в оригинальной упаковке. И не попытка ниспровергнуть предшественников – что, в сущности, то же самое. Это действительно новые вещи, и я боюсь до смерти.

– Без этого из начинающих маститым не станешь.

– Моки, повторять за другими легко – свое говорить трудно.

– Молодец, начинаешь понимать. Может, теперь расскажешь, как у тебя получается это… угадывание?

Она помолчала секунд пять, потом еще пять.

– Хорошо, попробую еще раз. Перед тем как уйти из бара, я стояла у стойки и смотрела в зеркало. Бармен спросил, в чем дело.

– Он почувствовал, что тебе плохо?

– Да ничего он не почувствовал, он посмотрел на мои руки. Я вцепилась пальцами в стойку, и кожа побелела. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: что-то у меня творится на душе.

– У барменов на такие штуки глаз наметанный. Работа такая. – Он допил кофе. – Говоришь, пальцы побелели? Ну и что же сказал генерал? Или что не сказал, но хотел сказать?

У Ридры дважды дрогнул желвак на щеке. «Просто нервы? Или тут что-то поконкретнее?» – подумал Т’мварба.

– Это человек энергичный, прямолинейный, знаток своего дела, – начала она. – Судя по всему, не женат. Кадровый военный – со всей вытекающей отсюда неуверенностью в себе. Разменял шестой десяток и к возрасту еще не привык. Когда он вошел в бар, сначала прищурился, потом распахнул глаза; рука у него свободно лежала на бедре, но вдруг пальцы сжались и распрямились; шаги он сперва замедлил, но, подойдя поближе, ускорился; а руку мне пожал так, будто боялся сломать.

Т’мварба улыбнулся и не смог сдержать смеха:

– Да он влюбился!

Она кивнула.

– Ну и чего ты расстроилась? Даже лестно.

– Конечно. – Она подалась вперед. – Мне и было лестно. И я наблюдала за всем этим как бы изнутри его головы. Один раз, когда он никак не мог сосредоточиться на этом шифре, Вавилоне-семнадцать, я сказала в точности то, о чем он подумал. Хотела, чтобы он знал: я совсем близко. Ему на секунду показалось, что я читаю его мысли…

– Подожди-ка. Не понимаю. Как ты поняла, о чем конкретно он подумал?

Она показала себе на лицо:

– Вот здесь у него все было написано. Я попросила дополнительную информацию. Ему это не понравилось. Я сказала, что либо они мне ее дают, либо с расшифровкой ничего не выйдет – все просто. Он чуть приподнял голову и замер: собирался покачать. А если бы он покачал головой и чуть выпятил губы, что, на твой взгляд, это бы значило?

Доктор пожал плечами:

– Что все не так просто, как ты думаешь?

– Да, но он заменил этот жест другим. Что это значит?

Т’мварба показал, что не знает.

– Он заменил этот жест другим, потому что связал эту «непростоту» со мной. И не покачал головой, а приподнял ее.

– Видимо, что-то вроде: «Если бы это было так просто, мы бы не позвали вас».

– Точно. Но он приподнял голову не одним движением, а чуть помедлил на полпути. Понимаешь, что за этим стоит?

– Нет.

– «Если бы это было просто, – тут пауза, – если бы только это было так просто, мы бы к вам не обратились».

Она развернула сложенные на коленях руки ладонями кверху.

– И я выдала ему в точности эту фразу. Он сжал зубы…

– От удивления?

– Да. Тогда-то он и задумался на секунду, не читаю ли я мысли.

Доктор покачал головой:

– Больно гладко у тебя выходит. Да, интерпретация мимики дает неплохие результаты. Особенно если знать, на чем примерно человек сосредоточен. Но слишком уж верное попадание. Давай вернемся к тому, почему ты так распереживалась. Что, внимание этого… неотесанного вояки оскорбило твою скромность?

В ответ Ридра выдала нечто не особо скромное и отесанное.

Т’мварба прикусил губу и подумал, заметила ли она.

– Я уже не девочка, – сказала она. – Да и ни о чем таком неотесанном он не думал. Как я и сказала, было даже приятно. И этот трюк я проделала только затем, чтобы он понял: мы на одной волне. Мне он показался очень милым. И если бы он считывал так же точно, как я, он бы понял, что у меня к нему самые добрые чувства. Но когда он развернулся и пошел… – в ее голосе вновь послышалась хрипотца, – последняя мысль у него была: «Она и не подозревает! Я ничего не смог выразить».

Ее глаза потемнели – точнее, она немного наклонилась вперед и полуприкрыла веки, чтобы глаза показались темнее. Этот переход он видел уже тысячу раз, с тех пор как тощую двенадцатилетнюю девочку с аутизмом впервые привели к нему на нейротерапию, которая затем сменилась психотерапией, а в итоге переросла в дружбу. Но только сейчас он впервые уловил, от чего получается этот эффект. Точность ее наблюдений подтолкнула и его быть к людям внимательнее. Вышло так, что, когда курс лечения официально закончился, они словно вернулись на исходную и врач присмотрелся к своей подопечной с новым любопытством. Что означало это потемнение глаз, кроме перемены? Он понимал, что выдает свой характер тысячью мелких подробностей, которые она считывает, как под микроскопом. Доктор Т’мварба, человек небедный, тертый калач, знавал многих людей, чья репутация не уступала славе молодой поэтессы. Репутации мало его впечатляли. А вот Ридре это часто удавалось.

– Он решил, что я не поняла. Что ничего не удалось высказать. И я разозлилась. Мне стало обидно. Все эти нелепости, которые разобщают людей и обволакивают мир паутиной, словно заплясали у меня перед глазами – чтобы я их распутала, объяснила, а я не знала как. Не могла подобрать нужных слов, не понимала, какая здесь нужна грамматика, синтаксис. И…

Какая-то новая мысль пробежала по ее восточному лицу, и он попытался ее ухватить:

– Что?

– Язык этот еще… Я ведь рассказывала про свой «дар».

– Ты вдруг поняла этот язык?

– Форестер упомянул, что их запись, оказывается, не монолог, а диалог. Я как раз что-то такое смутно подозревала. И тут я поняла, что сама могу определить, где меняются голоса. А потом…

– Но ты понимаешь смысл?

– Кое-что уже лучше, чем сегодня днем. Но что-то в самом этом языке меня пугает – даже сильнее, чем генерал Форестер.

– В самом языке? – Лицо Т’мварбы отразило недоумение. – Что?

У Ридры на щеке вновь дернулась мышца.

– Во-первых, кажется, я знаю, где произойдет следующий несчастный случай.

– Несчастный случай?

– Диверсия, которую планируют захватчики. Если это, конечно, захватчики, в чем я не уверена. Но сам язык, он… странный.

– То есть?

– Компактный. Сжатый. Скомпрессированный. Тебе это ни о чем не говорит, да? В отношении языка?

– Мне казалось, для языка компактность – хорошо. Нет?

– Хорошо… – прошелестела она. – Моки, мне страшно!

– Почему?

– Потому что хочу кое-что предпринять, но не знаю, выйдет ли.

– Если дело стоящее, и должно быть чуточку страшно. А что ты задумала?

– Я решила еще там, в баре, но подумала, что сперва надо с кем-то обсудить. «С кем-то» обычно значит с тобой.

– Выкладывай.

– Я хочу разобраться с Вавилоном-семнадцать сама.

Т’мварба наклонил голову вправо.

– Я должна найти тех, кто на нем говорит, понять, откуда он идет и что́ пытаются сказать.

Т’мварба наклонил голову влево.

– Спрашиваешь зачем? В учебниках пишут, что язык – средство выражения мысли. Но язык – это и есть мысль. Мысль – это оформленная информация, а форму придает язык. И форма у этого языка… поразительная.

– Что тебя поразило?

– Понимаешь, Моки, когда учишь чужой язык, узнаешь, как другие люди видят мир, Вселенную.

Он кивнул.

– Но когда я всматриваюсь в этот язык, вижу… слишком много.

– Прямо поэзия.

Она усмехнулась:

– Умеешь ты спустить с небес на землю.

– Что приходится делать нечасто. Хорошие поэты – люди, как правило, практические, не выносят мистики.

– Нечто просится в реальный мир – ты угадываешь, – сказала она. – Хотя, если цель поэзии – соприкоснуться с чем-то реальным, может, тут и правда вопрос поэтический.

– Ладно, все равно не понял. А как планируешь разбираться с Вавилоном?

– Тебе действительно интересно? – Ее руки упали на колени. – Хочу найти корабль, собрать экипаж и слетать к месту следующей аварии.

– Ну да, капитанское удостоверение у тебя есть. А денег хватит?

– Государство заплатит.

– Пожалуй. Но тебе-то зачем?

– Я знаю шесть языков захватчиков, и Вавилон-семнадцать не из них. В Альянсе такого тоже нет. Я хочу найти того, кто на нем говорит, – я должна понять, кто – или что – в нашей Вселенной мыслит таким образом. Как думаешь, Моки, получится?

– Выпей еще кофе. – Он потянулся за спину и снова подтолкнул ей кофейник. – Да уж, вопрос… Тут много факторов. Твоя психика не отличается стабильностью. Чтобы управляться с космическим экипажем, нужны особые психологические свойства, которые… у тебя есть. Свое удостоверение, если не ошибаюсь, ты получила благодаря тому странному, гм, замужеству пару лет назад. Но до этого у тебя были только автоматические корабли. А для долгого перелета понадобится экипаж, транспортный народ?

Она кивнула.

– Я в основном общался с таможенниками. И ты в целом человек таможни.

– Оба родителя у меня с транспорта. До эмбарго я была транспортник.

– Хорошо. Предположим, я скажу: «Да, у тебя получится».

– Тогда я скажу спасибо и улечу завтра.

– Предположим, я скажу, что лучше бы мне пройтись по твоим психоиндексам с микроскопом, а ты недельку поживешь у меня – не будешь ни преподавать, ни выступать, ни ходить на приемы?

– Я скажу спасибо и улечу завтра.

Он хмыкнул:

– Ну и чего тогда ты мне голову морочишь?

– Потому что… – она пожала плечами, – завтра дел будет по горло… и я не успею попрощаться.

Скептическая ухмылка на его лице сменилась улыбкой. И он опять вспомнил о случае с майной.

Ридре было тринадцать. Худая, нескладная девочка вдруг влетела в тройные двери оранжереи поделиться открытием: оказывается, изо рта иногда вылетает занятная штука – смех. Т’мварба испытывал отеческую гордость: всего за полгода этот ходячий скелет снова превратился в девочку – которая носит мальчишескую стрижку, порой скандалит и дуется, забрасывает его вопросами и нянчится с морскими свинками, которых зовет Комочек и Комочкин. Под потоком кондиционированного воздуха ветки отошли в сторону, и сквозь стеклянную крышу ударило солнце.

– Что это, Моки? – спросила она.

Улыбаясь девчушке в белых шортах, крошечном топике и солнечных зайчиках, он ответил:

– Эта майна, говорящий скворец. Скажи: «Привет!»

Черный глаз смотрел мертвой изюминой с точкой живого света в уголке. Влажно отсвечивали перья, лениво приоткрытый острый клюв обнажал толстый язык. Подражая майне, Ридра наклонила голову и прошептала: «Привет».

Т’мварба уже две недели кормил скворца свежевыкопанными червями – дрессировал, чтобы порадовать подопечную. Птица обернулась и прогнусавила: «Привет, Ридра. Хороший сегодня денек. Мне так весело».

Вопль.

Резкий, без предупреждения.

Он сперва решил, что Ридра засмеялась, но она с перекошенным лицом начала будто от чего-то отмахиваться, попятилась назад, чуть не упала. Крик стал сиплым, от нехватки воздуха она закашлялась, снова захрипела. Он рванулся к бьющейся в истерике девчушке, подхватил ее, а все это время контрапунктом к Ридриному вою шло гнусавое: «Привет, Ридра. Хороший сегодня денек. Мне так весело».

Ему и раньше доводилось видеть острые приступы паники, но от этого он и сам опешил. Когда Ридра пришла в себя, сказала только сквозь сжатые побелевшие губы: «Она меня напугала!»

И на том бы дело и кончилось, если бы три дня спустя треклятая птица не улизнула из оранжереи и не запуталась в сетчатой антенне, которую Т’мварба с Ридрой соорудили для ее любительского стазиоприемника, на который она ловила гиперстатические обмены между кораблями в этой части галактики. У майны застряли крыло и лапка, она забилась, и от одного из проводов под напряжением пошли искры, заметные даже на солнце.

– Надо ее вытащить! – закричала Ридра и зажала пальцами рот.

Несмотря на загар, было видно, как кожа у нее белеет.

– Я сейчас, – заторопился доктор, – ты не беспокойся.

– Если она еще пару раз заденет провод – конец!

Но он уже побежал за стремянкой. Принес – и встал как вкопанный. За это время Ридра влезла почти до самого верха по выпрямляющему тросу, привязанному к наклонившейся на стену дома катальпе. Еще через пятнадцать секунд девочка тянулась рукой к комку перьев. Оголенный провод ее явно не пугал, она сама его протягивала. Опять заискрило, и Ридра решилась – раз! В следующую минуту она уже шла по двору, держа взъерошенную птицу на отлете, с таким лицом, будто его обсыпали лаймовой пудрой.

– Унеси ее, Моки, – еле выговорила она дрожащими губами. – А то она опять что-нибудь скажет, и я заору.

И вот тринадцать лет спустя с ней опять что-то заговорило и она испугалась. Он знал, как сильно ее можно напугать; но знал и то, с какой отвагой она способна смотреть страхам в лицо.

– До свидания, – сказал Т’мварба. – Рад, что ты меня разбудила. Если бы не пришла, я бы рвал и метал, как ошпаренный петух.

– Спасибо, Моки. Но мне все равно страшно.

III

Сквозь очки в тонкой оправе Данил Д. Эпплби, который редко и вспоминал-то, как его зовут (сотрудник таможни – и все), уставился на приказ и взъерошил свой рыжий ежик.

– Сказано, что вам в принципе можно…

– И?

– И подпись генерала Форестера.

– Тем более.

– Но надо оформить разрешение…

– Тогда поедемте со мной, оформите на месте. Отправлять бумаги и ждать обработки нет времени.

– Но так быстро не получится…

– Получится. Поехали.

– Но, мисс Вон, я по транспортным районам ночью не хожу.

– А я – с удовольствием. Испугались?

– Да нет, но…

– К утру мне нужен корабль и экипаж. Подпись генерала Форестера есть. Можем действовать?

– В общем, да…

– Тогда пойдемте. Надо всех оформить.

Настаивая и возмущаясь соответственно, Ридра и чиновник покинули здание из бронзы и стекла.

Минут шесть прождали монорельс. Приехали и оказались в переплетении узких улиц, где над головами не утихает вой двигателей.

Склады, мастерские и магазины запчастей перемежались обшарпанными многоквартирниками и отдельными домами, где комнаты сдавались внаем. По дороге попалась улица пошире – грохот машин, грузчики, космолетчики. Прошли мимо неоновых увеселительных вывесок, ресторанов с кухней всех мыслимых миров, мимо баров и борделей. В толпе таможенник съежился и старался не отставать от вышагивающей на длинных ногах Ридры.

– А где вы возьмете…

– Пилота? С него и начнем.

Она остановилась на углу, засунула руки в карманы кожаных брюк и огляделась.

– Есть кандидаты?

– Парочка. За мной.

Они свернули в тесный переулок, залитый ярким светом.

– Куда мы? Вы знаете этот квартал?

Но она только рассмеялась, взяла его под руку и, как танцор, ведущий умело и без нажима, развернула его к металлическим ступеням.

– Сюда?

– Вы здесь раньше бывали? – спросила она с такой невинной серьезностью, что на секунду таможеннику показалось, будто это он ее сюда привел.

Он покачал головой.

Вдруг из подвального кафе по лестнице взметнулась чернота – темнокожий мужчина с красными и зелеными самоцветами, вживленными в грудь, лицо, руки и бедра. С плеч ниспадают влажные мембраны, на ходу чуть пузырящиеся вокруг тонких перемычек.

Ридра схватила его за руку:

– Привет, Ломе!

– Капитан Вон!

Голос высокий, белые зубы обточены до игольного острия. Он резко обернулся, крылья за спиной разлетелись, и заостренные уши дернулись вперед.

– Как ты здесь?

– Ломе, Коготь сегодня выходит?

– Пришла смотреть? Да, против Серебряный Дракон, жарко будет. Слушай, я тебя искал на Денебе. Покупал твоя книга. Читаю мало, но покупал. Тебя не нашел. Где ты ходишь половина года?

– На Земле, преподавала. Но опять собираюсь в космос.

– Хочешь Когтя пилотом? Идешь на Спечелли?

– Ага.

Ломе приобнял ее за плечи, обернув мерцающим крылом, как плащом.

– Ты лети на Цезарь – зови Ломе, да! Знаю Цезарь… – Он сморщился и покачал головой. – Никто не знает, как я знаю.

– Обязательно. Но пока мы на Спечелли.

– Тогда Коготь хорошо. Ходили с ним раньше?

– Как-то раз на планетоидах Лебедя застряли на неделю в карантине и вместе напились. Кажется, дело говорит.

– Все говорит, говорит, – засмеялся Ломе. – Да, помню тебя. Капитан, который говорит. Смотри, как этот разбойник будет биться, – тогда понимай, что за пилот.

– Само собой, затем и пришли, – кивнула Ридра и обернулась к таможеннику, скукожившемуся у перил.

«Господи! – задрожал он. – Сейчас будет знакомить!» Но она лишь слегка улыбнулась, качнула головой и вновь повернулась к Ломе:

– До встречи! Вернусь – увидимся.

– Да-да, всегда говоришь «до встречи, Ломе», потом половина года – нет никого, – засмеялся Ломе. – Но я тебя люблю, женщина-капитан. Возьми меня на Цезарь – покажу тебе.

– Если туда полечу, то только с тобой.

Острозубая ухмылка.

– «Полечу, полечу» – всегда говоришь. Надо идти. Прощай, женщина-капитан.

Он поклонился, отдал честь и был таков.

– Его не надо бояться, – сказала Ридра таможеннику.

– Но он ведь… – Подбирая слово, он задумался: как она догадалась? – Из какой он вообще преисподней?

– С Земли. Хотя родился, кажется, по дороге от Арктура до Центавра. Мать его вроде служила Капралом, если не врет. Ломе любит присочинить.

– То есть вся эта экзотика – косметохирургия?

– Точно.

Ридра уже спускалась по лестнице.

– На кой черт они такое с собой творят? Дикость. Вот приличные люди с ними и не связываются.

– Раньше моряки набивали татуировки. А вообще Ломе больше нечем заняться. Он уже лет сорок пилотом не ходил.

– Что, плохой пилот? А чего тогда про туманность Цезаря плел?

– Наверняка он ее хорошо знает. Но ему уже лет сто двадцать минимум. А после восьмидесяти рефлексы не те – и с пилотированием приходится завязывать. Так что Ломе теперь салажит, мотается из порта в порт, все про всех знает – ну его и берут, чтоб не скучно было или посоветоваться.

В кафе они вошли через балкон, который опоясывал помещение футах в тридцати над головами посетителей, сидящих за столиками и у барной стойки. Сбоку и сверху от них под потолком в лучах софитов висела наполненная дымом сфера полсотни футов в диаметре.

Взглянув на нее, Ридра заметила:

– Еще не начинали.

– Это там дерутся?

– Да.

– Но ведь запрещено!

– Закон так и не приняли. Обсуждали, обсуждали, потом отложили.

– Вот оно что.

Спускаясь, они пробирались через толпу веселых транспортников, и таможенный сотрудник таращился во все глаза. Большинство посетителей были обычные мужчины и женщины, но что они наворотили косметохирургией!

– Первый раз в таком месте, – прошептал он.

Куда ни глянь – амфибии и рептилоиды смеются и что-то громко доказывают грифонам и сфинксам в металлической чешуе.

– Одежду оставите? – улыбнулась девушка в гардеробе.

На голове – исполинская копна розовых завитков. Голая кожа – леденцово-зеленого цвета; на губах, сосках и в пупке что-то поблескивает.

– Нет! – выпалил таможенник.

– Надо снять хотя бы обувь и рубашку, – сказала Ридра, расстегивая блузку. – А то будете выглядеть нелепо.

Она передала девушке сандалии и начала расстегивать ремень на брюках, но заметила панику в его взгляде, улыбнулась и снова затянула.

Он аккуратно снял пиджак, жилет, рубашку и майку. Только присел развязать шнурки, как кто-то схватил его за локоть:

– Эй, таможня!

Он выпрямился. Перед ним стоял громадный голый мужчина; изрытое оспинами лицо с недовольной гримасой напоминало подгнившую и надорванную апельсиновую кожуру. Из украшений у него были только механические светящиеся жуки, выписывающие фигуры на груди, плечах, руках и ногах.

– Простите?

– Ты чего здесь забыл, таможня?

– Я вас, кажется, не трогал…

– И я тебя не трогаю. Давай выпьем, таможня. Я сегодня добрый.

– Спасибо большое, но я бы…

– Я сегодня добрый. А ты нет. А если ты не добрый, таможня, я тоже не буду добрый.

– Ну я не один…

Он бросил беспомощный взгляд на Ридру.

– Пойдем. Угощу обоих. Доброта так и прет.

Другой рукой он уже хотел взять Ридру за плечи, но она перехватила его кисть. В ладонь незнакомца был вживлен расчерченный многочисленными шкалами космометр.

– Навигатор?

Он кивнул, и она отпустила его руку, дала себя обнять.

– Ну и почему ты сегодня такой добрый?

Мужчина пьяно покачал головой. Черные волосы у него были заплетены в косу, заложенную за левое ухо.

– Да вот хочу подружиться с таможней. Вы мне понравились.

– Спасибо. Давай, угости нас, а следующий – с меня.

Он было пошел, но тут его зеленые глаза сузились. Он потянулся пальцами к ее груди и ухватил золотой диск на цепочке.

– Капитан Вон?

Ридра кивнула.

– Тогда с вами шутки плохи, – засмеялся он. – Пойдем, капитан. Надо вас с таможней развеселить.

Они протиснулись к бару. Зеленую жидкость, которую в приличных заведениях разливали по небольшим фужерам, здесь отпускали кружками.

– На кого будешь ставить, капитан? Если на Дракона, запущу в тебя кружкой. Шутка, конечно.

– Я пришла не ставки делать, а экипаж набирать. Знаешь Когтя?

– Был у него навигатором. Только неделю назад вернулись.

– И ты сегодня такой добрый потому же, почему он борется?

– Можно и так сказать.

Таможенник в недоумении потер ключицу.

– Коготь на последнем рейсе прогорел, – объяснила Ридра. – Теперь экипаж без работы, а пилот выступает перед публикой. – Она обернулась к навигатору. – Как думаешь, многие попытаются его сегодня заполучить?

Он выпятил языком верхнюю губу, прищурил один глаз, уронил голову. Пожал плечами.

– Только я, что ли?

Кивнул. Глотнул из кружки.

– Как тебя зовут?

– Калли. Навигатор-два.

– Где твои Первый и Третий?

– Третий там где-то напивается. Первый был чудесной девушкой, Кэти О’Хиггинс. Погибла.

Он допил и потянулся за новой кружкой.

– Угощаю, – сказала Ридра. – Как это случилось?

– Нарвались на захватчиков. Выжили только Коготь, я, Третий и наш Глаз. Потеряли весь взвод, вместе с Капралом. Отличный был Капрал, мать его. Вообще, попали мы на этом рейсе. Глаз без Уха и Носа с катушек съехал. Они десять лет вместе бестелесными ходили. Нас с Роном и Кэти строи́ли только пару месяцев назад, но все равно… – покачал он головой, – хреново.

– Позови Третьего, – попросила Ридра.

– Зачем?

– Мне нужен полный экипаж.

Калли наморщил лоб:

– Но у нас нет первого.

– И что, так и будешь сидеть и скулить до бесконечности? Тогда иди сразу в Морг.

Калли фыркнул:

– Хочешь видеть Третьего – пошли за мной.

Ридра пожала плечами, и они вместе с таможенником пошли за навигатором.

– Эй, дубина, смотри сюда!

Развернувшемуся на барной табуретке пареньку было лет девятнадцать. У таможенника в голове возник образ скрученных металлических лент. Если Калли – округлый, уютный здоровяк («Познакомься, капитан: это Рон – лучший Третий во всей Солнечной системе»), то этот Рон – маленький, поджарый, с неестественно резко прочерченной мускулатурой: грудные мышцы – как покрытые шрамами металлические пластины под натянутой восковой кожей, живот – гофрированная труба, руки – скрученные тросы. Даже огромные жевательные мышцы выпирают у краев нижней челюсти и словно бьются о рельефные колонны шейных мышц. Льняные волосы всклокочены, глаза горят сапфирами, но из косметохирургии заметна только яркая роза на плече. Мелькнула мимолетная улыбка, и Рон приложил указательный палец ко лбу. Ногти на пальцах, напоминающих узловатые веревки, немилосердно обкусаны.

– Капитан Вон собирает команду.

Рон пошевелился, приподнял голову, и все мышцы его тела пришли в движение, словно клубок змей в молоке.

Таможенник увидел, как у Ридры расширились глаза, но не понял с чего бы и не придал значения.

– Первого нет.

Рон снова улыбнулся короткой и грустной улыбкой:

– А если я найду?

Навигаторы переглянулись. Калли потер большим пальцем переносицу:

– Понимаешь, триплет навигаторов…

Ридра крепко сцепила руки:

– …должен быть вот такой. Знаю. И принимать мою кандидатуру или нет – решать, само собой, вам.

– Человеку со стороны тяжело…

– Да просто невозможно. Но выбор будет за вами. Я только посоветую. Но советы у меня обычно что надо. Согласны?

Калли потер мочку уха, пожал плечами:

– Что ж, заманчиво.

Ридра посмотрела на Рона. Тот поставил одну ногу на табуретку, обхватил ее руками и глядел поверх колена.

– Ладно, посмотрим, кого вы предложите.

Ридра кивнула:

– Резонно.

– Знаешь, разбитым триплетам работу нечасто предлагают…

Калли приобнял Рона:

– Да, но…

Ридра подняла голову:

– Посмотрим схватку.

Остальные сидящие за стойкой тоже уставились вверх. Люди за столами щелкнули рычажками в подлокотниках, и спинки кресел наполовину откинулись.

Калли отставил кружку, Рон забрался на табурет с обеими ногами и облокотился на стойку.

– Куда они смотрят? – спросил таможенник. – Что там…

Ридра положила руку ему на шею, сделала движение пальцами. Таможенник хихикнул, задрал подбородок и замер. Через некоторое время глубоко вдохнул и медленно выпустил воздух.

В помещении стало темно, зато парящая под потолком сфера теперь переливалась всеми цветами. Лучи тысячеваттных прожекторов проходили через пластмассу и отражались на лицах зрителей, наполнявший сферу дым понемногу рассеивался.

– Что сейчас будет? – спросил таможенник. – Они там борются?

Ридра прикрыла ему рот рукой, и он замолк.

Появился Серебряный Дракон. Разгоняя клубы дыма, бьют, словно скрещенные клинки, серебряные перья крыльев; вздымается на огромных бедрах чешуя; в антигравитационном поле десятифутовое тело зыблется, извивается; зеленые губы искривляет глумливая усмешка, серебряные веки трепещут над зелеными глазами.

– Это женщина! – выдохнул таможенник.

Зрители одобрительно защелкали пальцами.

В сфере вновь взметнулся дым…

– Это наш Коготь! – прошептал Калли.

…и Коготь зевнул и тряхнул головой. Влажно поблескивают клыки саблезубой пасти; на плечах и руках вздуваются мускулы; из мягких желтых лап выскочили шестидюймовые латунные когти. Изгибается рифленая арка напружиненного живота, кончик хвоста с шипами на конце бьет по стенке сферы. Грива, подстриженная, чтобы противнику не было за что зацепиться, переливается, как вода.

Калли вцепился в таможенника:

– Щелкай давай! Это же наш Коготь!

Бедняга никогда не умел щелкать пальцами и чуть их себе не вывихнул.

Сфера вспыхнула красным. Пилоты разлетелись по сторонам и повернулись лицом друг к другу. Голоса смолкли. Таможенник огляделся: все вокруг задрали головы к потолку. Навигатор-три собрался в комочек на табурете в позе эмбриона. Как живое изваяние из меди. Ридра тоже опустила взгляд, чтобы полюбоваться на сцепленные худые руки и напружиненные жилистые бедра розовоплечего паренька.

А над головами противники, паря в невесомости, растягивались и примеривались. Вдруг Дракон сделала выпад, Коготь отпрянул, оттолкнулся от стенки.

Таможенник рефлекторно за что-то ухватился.

Пилоты сошлись в борьбе, закружились, сплелись конечностями, ударились в стенку. Зрители затопали, но тут Коготь выскользнул из захвата и отлетел к верхней точке сферы. Тряхнул головой, сгруппировался. Под ним извивалась чешуйчатым телом Дракон, пристально следя за каждым его движением и подергивая от нетерпения крыльями. Коготь рухнул вниз, молниеносно развернулся и ударил Дракона задними лапами. Отмахиваясь, она неуклюже шагнула назад. Клыки-сабли сомкнулись, но схватили только воздух.

– В чем цель? – шепотом спросил таможенник. – Как понять, кто побеждает?

Он глянул перед собой: оказывается, ухватил он плечо Навигатора-два.

– Тот, кто бросит другого о стену, а сам на отлете коснется противоположного края только одной точкой, получает очко, – объяснил Калли, не отрываясь от схватки.

Дракон распрямилась, как стальная пружина, и Коготь распластался по стене, но сама она, попытавшись самортизировать отскок одной ногой, потеряла равновесие и приземлилась на обе. Зрители выдохнули, защелкали пальцами. Коготь сориентировался, бросился, прижал ее к стене, но срикошетил слишком резко и ударил в стену тремя лапами.

Снова танец в центре. Дракон зарычала, изогнулась, вздыбила чешую. Коготь сурово наблюдал за ней из-под толстых век глазами, похожими на золотые монеты. Раскачиваясь, сделал движение назад, затем – резкий выпад вперед.

От удара по плечу Дракон закрутилась в воздухе и врезалась в стену. Снаружи казалось, будто она пытается взобраться вверх по прозрачному пластику. Коготь легко отплыл назад и мягко оттолкнулся одной лапой.

Сфера загорелась зеленым, и Калли врезал кулаком по барной стойке:

– Так ей, этой дуре с блестками!

Снова переплелись лапы и сцепились когти – клинч; но, ничего не добившись, противники разошлись. Еще два нерезультативных броска, и тут Дракон ударила головой Когтю в грудь, а сама приземлилась на хвост. Зрители затопотали.

– Фол! – заорал Калли, отцепившись от таможенника. – Твою мать, это фол!

Но сфера полыхнула зеленым. Второе очко записали Дракону.

Борцы теперь кружили с удвоенной осторожностью. Дважды Дракон имитировала атаку, и дважды ее визави уворачивался, отдернув когти и втянув живот.

– Чего она все мурыжит?! – громогласно вопрошал Калли. – Хорош душу выматывать. Дерись как следует!

Словно услыхав, Коготь прыгнул, опять ударил в плечо, но чистого очка не получилось, потому что Дракон вцепилась ему в руку, сбила с траектории и заставила неуклюже врезаться в пластмассу.

– Нечестно! – заорал теперь уже таможенник и снова вцепился в Калли. – Так разве можно? По-моему, это не по…

Тут он прикусил язык, потому что в этот миг Коготь в противоходе оттянул Дракона от стены, прокинул у себя между ногами, швырнул на бортик, а сам элегантно тормознул предплечьем и завис в центре сферы, поигрывая мышцами на публику.

– Есть! – завопил Калли. – Два из трех!

Сфера вспыхнула зеленым; щелчки сменились аплодисментами.

– Он победил? – забеспокоился таможенник. – Он победил?

– Само собой! Пошли к нему. Капитан!

Но Ридра уже пробиралась сквозь толпу. За ней кинулся Рон, а в арьергарде Калли тащил за собой таможенника.

По выложенной черной плиткой лестнице они попали в комнату с диванами, где группки мужчин и женщин стояли вокруг великолепного ало-золотого Кондора, готовившегося к поединку с Мавром, одиноко дожидавшимся в уголке. Дверь на арену открылась, и вошел взмыленный Коготь.

– Коготь! – бросился к нему Калли. – Молодчина ты! А вот капитан, хочет с тобой поговорить.

Коготь потянулся, встал на четыре лапы, издал глухой рык. Он тряхнул гривой, но тут его золотые глаза расширились: он узнал.

– Ка’итан Вон! – Рот, растянутый имплантированными клыками, был не в состоянии произносить взрывные губные согласные. – Как я сегодня?

– Хорошо. Хочу позвать к себе пилотом в рейс через Спечелли. – Она взъерошила желтую шерсть у него за ухом. – Ты мне как-то говорил, что при случае покажешь класс.

– ’окажу, – кивнул Коготь, – если это все не сон.

Он стянул с себя набедренную повязку и комком промокнул пот на шее и под мышками.

– Да ладно, – сказал он обалдевшему таможеннику и продолжил вытираться, – косметохирургия все.

– Дай ему свою психокарту, – сказала Ридра, – он оформит разрешение.

– Значит, вылетаем завтра?

– С утра.

Из сумочки на поясе Коготь достал тонкую металлическую пластину.

– Держи, таможня.

Сотрудник проглядел строчки, напоминающие рунические записи, вынул из заднего кармана металлический панель-блокнот и отметил смещение индекса стабильности, но решил интегрировать его позже, когда будет делать полный анализ. По опыту, он сразу понял, что получится результат намного выше среднего.

– Мисс Вон… то есть капитан Вон, а этих карты? – Он повернулся к Калли и Рону.

Рон почесал лопатку:

– Разберемся, когда найдем Навигатора-один.

На его подростковом лице появилось очаровательно-воинственное выражение.

– Проверим их потом, – сказала Ридра. – Надо сперва других найти.

– Нужен полный экипаж? – спросил Коготь.

Ридра кивнула:

– Может, ваш Глаз?

Коготь покачал головой:

– У них с Носом и Ухом очень тесный триплет был. Когда вернулись, Глаз ’родержался часов шесть, может, а ’отом назад в Морг.

– Ясно. Посоветуешь кого-нибудь?

– Не-а. Надо идти в Бестелесный сектор. Кого-нибудь ’рисмотрим.

– Если экипаж нужен к утру, надо выходить, – вставил Калли.

– Пойдем, – сказала Ридра.

Таможенник приотстал и дождался Ридру, которая шла сзади:

– В Бестелесный сектор?

– А что?

– А то. Не нравится мне это.

– Потому что там мертвые? – рассмеялась Ридра. – Не бойтесь.

– Кроме того, телесным запрещено заходить в Бестелесный сектор.

– Только в некоторые зоны, – уточнила Ридра под хохот остальных. – Но мы постараемся в них не соваться. Если получится.

– Одеваться? – спросила гардеробщица.

Все вокруг поздравляли Когтя с победой, отвешивали ему дружеские тумаки, щелкали пальцами. Он накинул на голову контурный плащ, и тот сам застегнулся на шее, обхватил руки под мышками и мощные бедра. Коготь помахал толпе и пошел вверх по балкону.

– А что, действительно по такой схватке можно оценить пилота? – спросил таможенник.

Ридра кивнула:

– На корабле нервная система пилота напрямую подключена к органам управления. Во время гиперстатических переходов он в буквальном смысле борется с флуктуациями стазиса. Вот и смотришь на его рефлексы, на умение управлять своим искусственным телом. Опытный транспортник сразу определит, как он будет работать с гиперстатическими течениями.

– Я, конечно, и раньше слышал, но увидел в первый раз. Было… здорово.

– Точно.

Когда они подошли к выходу, сфера вновь заиграла огнями. Теперь в ней кружили Кондор и Мавр.

На улице Коготь опустился на четыре лапы и пошел рядом с Ридрой.

– А Ка’рал и взвод?

– Хочу взять из учебки.

– Зачем таких желторотых?

– Хочу обучить по-своему. Кто поопытнее, с теми уже поздно.

– Дисци’лина будет та еще. И толку как от козла молока. Сам с желторотиками не летал, но говорят.

– Лишь бы явных психов не было, а так ничего страшного. И потом, времени совсем нет. Самое быстрое, если взвод нужен к утру, – это сейчас подать заявку во Флот.

– Ты уже подала?

– Хотела сперва уточнить у пилота, нет ли у него предпочтений.

Они как раз проходили мимо телефона-автомата у фонаря на углу. Ридра нырнула под пластмассовый колпак. Через минуту донесся ее голос:

– Да, взвод на рейс до Спечелли на завтрашнее утро. Понятно, что в последний момент, но особо опытных необязательно. Можно из учебки. – Она подмигнула своим спутникам. – Отлично. Потом тогда позвоню насчет психоиндексов для таможни. Да, сотрудник тут со мной. Спасибо.

Она повесила трубку.

– В Бестелесный сектор ближе всего сюда.

Улицы сужались, переплетались, становились все безлюднее. Вдруг они вышли на бетонную площадь, где в сложном порядке, крест-накрест, высились опутанные проводами металлические башни. Отсвечивающие голубоватым опоры отбрасывали неясные тени.

– Так это… – начал было таможенник, но замолчал.

Группа замедлила шаг. В темноте между башнями сверкнуло красным.

– Что это?

– Перенос. Они идут всю ночь, – сказал Калли.

Слева треснула зеленая молния.

– Перенос?

– Мгновенный энергообмен, который происходит при перемещении бестелесных состояний, – охотно пояснил Навигатор-два.

– Что-то я…

К тому моменту, когда они оказались между колоннами, мерцание уплотнилось, сквозь смог проступило серебристое облачко с прожилками красных огней, образовались три фигуры: им навстречу двигались три женщины, три усыпанных блестками скелета, глядящие пустыми глазницами. Холодная дрожь пробежала по спине у таможенника: очертания решетчатых опор просвечивали за призрачными телами.

– Лица… – прошептал он. – Посмотришь в сторону – и не помнишь, как они выглядели. Смотришь прямо – вроде бы люди, но отвернешься… – Еще одна прошла мимо них, и у него перехватило дыхание. – И уже не можешь вспомнить!

Он обернулся и проводил их взглядом.

– Мертвые? – Он покачал головой. – Десять лет проверяю психоиндексы транспортников, телесных и бестелесных. Но сегодня в первый раз вот так – лицом к лицу с мертвой душой. Видел, конечно, фотографии. Иногда на улице с кем-то разминешься, из тех, кто поприличнее. Но это…

– На транспортном корабле, – голос Калли от выпитого звучал тяжело, под стать его набрякшим от мускулов плечам, – есть такая работа, которая живому человеку не под силу.

– Ясно, ясно, – сказал таможенник. – Поэтому приходится брать мертвых.

– Например, Глаз, Ухо и Нос. Если бы обычный человек попробовал просканировать все, что творится на гиперстатических частотах, он бы для начала умер, а потом сошел с ума.

– Теорию я прекрасно знаю, – сухо ответил таможенник.

Калли сгреб его лицо в ладони и притянул к своим корявым щекам.

– Да ни черта ты не знаешь, таможня! – Тон его напоминал тот, которым он заговорил с ними в кафе. – Вы прячетесь в своей таможенной клетке в надежном гравитационном поле Земли, которая прочно привязана к Солнцу, которое держит постоянный курс на Вегу, и все тут в этой спирали летает и движется по понятным правилам. – Он показал рукой на Млечный Путь, различимый над менее светлой частью города. – А на свободу и не выбираетесь никогда! – Он оттолкнул маленькое раскрасневшееся лицо в очках. – Иэхх! Да что ты мне будешь рассказывать!

Убитый горем навигатор зацепил рукой за трос, идущий наклонно от опоры к бетону, и тот звякнул. От низкой ноты в горле у таможенника что-то булькнуло, и во рту появился металлический привкус обиды и гнева.

Он собрался дать ему выход, но медные зрачки Ридры уже смотрели на его лицо почти в упор, как минуту назад – мрачная физиономия в оспинах.

– Он еще недавно, – голос был ровный, отчетливый, глаза вцепились в его зрачки, – жил в триплете. В тесном, сложном эмоционально-половом союзе с двумя людьми. И один из них погиб.

Своим жестким тоном Ридра, как ножом, отсекла значительную часть его раздражения, но кусочек остался и выскользнул наружу.

– Извращенцы!

Рон склонил голову набок, и в движении его мышц явно изобразились удивление и боль.

– На транспортном корабле, – повторил он за Калли, – есть такая работа, которая двум людям не под силу. Слишком сложно.

– Я понимаю.

«Эх, и мальчишку обидел», – подумал он.

Калли прислонился к опоре. У таможенника просились на язык еще какие-то слова.

– Что? – спросила Ридра.

Он так удивился, что она догадалась, что не смог промолчать. Переводя взгляд между Роном и Калли, он сказал:

– Мне вас жалко.

Калли было вскинул брови, но тут же успокоился:

– И мне тебя жаль.

Коготь встал на ноги:

– В четверти мили отсюда, в ’олосе средних энергетических состояний, сгусток ’ереносов. Там должны быть ’римерно такие Глаза, Носы и Уши, какие нужны для С’ечелли. – Он клыкасто ухмыльнулся таможеннику. – Это как раз в за’ретной зоне. Галлюциногенность зашкаливает, и у телесных ’сихика иногда не выдерживает. Хотя, если человек нормальный, ничего с ним не случится.

– Если зона запретная, подожду лучше здесь. Посмотрю на их индексы, когда вернетесь.

Ридра кивнула. Калли обнял одной рукой исполинского пилота за талию, другой – Рона за плечи.

– Пойдем, капитан. А то до утра экипаж не соберем.

– Если за час не найдем подходящих, вернемся, – сказала она.

Таможенник проводил их глазами…

IV

…Что-то с землей, цвет комьев земли, которые отламываются и падают в прозрачный омут глаза; она вроде бы вскинула ресницы и заговорила.

Он сказал:

– Сотрудник таможни.

Черт возьми, остроумно. Он сперва удивился и немного обиделся, но сразу улыбнулся.

Ответил:

– Почти десять лет. А вы давно бестелесная?

Она подошла ближе, волосы пахнут чем-то вроде… И острые полупрозрачные черты напоминают о… Опять говорит, теперь он засмеялся.

– Да, удивительно, конечно. Все так неопределенно, не поймешь, что происходит. Вы не замечали?

Ответила – опять как-то остроумно и лестно для него.

– Да уж, – улыбнулся он, – вам, пожалуй, не нужно.

Ее игривое настроение передалось ему, и не то она кокетливо взяла его за руку, не то он, к своему изумлению, взял ее, но под его пальцами призрак показался материальным, словно… кожа на ощупь была гладкой, словно…

– Такая бойкая. Я и не ожидал, что молодая девушка может вот просто так подойти… и так себя вести.

Она вновь очаровательно парировала, и он почувствовал, что она ему близка, ближе, совсем близко, а ее милая болтовня казалась музыкой, фразой из…

– Ты бестелесная, и это, конечно, не важно, но…

Она его прервала – словом? поцелуем? грозным взглядом? улыбкой? Это было уже не забавно – теперь в нем вспыхнуло ошеломление, страх, восторг; прикосновение ее тела – ни с чем не сравнимое чувство. Запомнить, запечатлеть – форму, ощущение в мышцах, испаряющееся по мере того, как ослабевает контакт. Она уходит. Она смеется так, словно… как будто…

Таможенник стоял, и смех ее уходил вместе с ней, а в его сознании, отступающем отливной волной, на месте этой пустоты только закручивались водовороты недоумения…

V

Коготь уже на подходе возвестил:

– Все отлично. Нашли кого нужно.

– Ребята позже подойдут, – добавил Калли.

Ридра передала таможеннику три психокарты:

– Они прибудут на корабль за два часа до… что случилось?

Данил Д. Эпплби протянул руку за картами:

– Я… она…

И больше ничего выговорить не смог.

– Кто? – спросила Ридра. И под ее встревоженным взглядом исчезли – да что ж такое-то! – последние обрывки воспоминаний о… о…

– Суккуб! – расхохотался Калли. – Пока мы ходили, к нему суккуб подкатил!

– Да уж, – сказал Коготь. – Только гляньте на него.

Рон тоже засмеялся.

– Женщина… вроде бы. Помню, что я говорил.

– На сколько она тебя нагрела? – спросил Коготь.

– Нагрела?

– Он не в курсе, – сказал Рон.

Калли ухмыльнулся Навигатору-три, потом таможеннику:

– Проверь бумажник.

– Чего?

– Проверь.

Он недоверчиво полез в карман, раскрыл отсвечивающий металлом конверт:

– Десять, двадцать… Но после кафе было же пятьдесят!

Калли хлопнул себя по ляжкам и загоготал. Отсмеявшись, приобнял таможенника за плечи:

– Еще пару раз – и станешь настоящим транспортником.

– Но ведь… Я…

Зияющая пустота на месте украденных воспоминаний отдавалась настоящей болью. Выпотрошенный бумажник был не важен и пошл. На глаза навернулись слезы.

– Но ведь она была… – Он смущенно увяз в концовке предложения.

– Что она была, дружище? – спросил Калли.

– Она… была… – Как ни грустно, прибавить было нечего.

– Знаешь, бестелесность – штука не такая уж бестелесная, – сказал Коготь. – Ну и ’риемчики у них довольно сомнительные. Сам сколько раз ’о ’адался – даже вс’оминать стыдно.

– На дорогу домой она вам оставила, – сказала Ридра. – Но я возмещу.

– Да нет, я…

– Брось, капитан! Он заплатил и получил за свои деньги сполна. Разве не так, таможня?

От смущения он не смог ничего выговорить и только кивнул.

– Тогда проверьте, пожалуйста, индексы, – сказала Ридра. – Нам еще нужен Капрал и Навигатор-один.

Из автомата Ридра снова позвонила в управление Флота. Ага, есть взвод. И капрала порекомендовали.

– Отлично, – сказала Ридра и передала трубку таможеннику.

Он взял у штабного индексы и ввел в систему, чтобы проверить на интеграцию с данными Глаза, Уха и Носа. Показатели Капрала выглядели очень прилично.

– Похоже, талантливый координатор.

– Чересчур хороших ка’ралов не бывает. Особенно если взвод необстрелянный, – тряхнул гривой Коготь. – Этих салаг держать надо вот как.

– Должен удержать. Я такого высокого индекса совместимости уже сто лет не видел.

– На кой черт твоя совместимость! – рявкнул Калли. – Лучше скажи, как у него с озверимостью? Может при случае дать хороший поджопник?

Таможенник пожал плечами:

– Вес – двести семьдесят фунтов, а рост – всего пять футов девять дюймов. Под слоем жира любой толстяк, по-моему, тот еще тиран.

– Тогда ладно, – рассмеялся Калли.

– Куда ’оедем заделывать ’робоину? – спросил Коготь.

Ридра не поняла.

– За Навигатором-один.

– В Морг.

Рон нахмурился. Калли выглядел озадаченным. Разноцветные жучки опоясали его шею и снова разбежались по груди.

– Ты же понимаешь, что нам нужна девушка, которая…

– Все будет.

Они вышли из Бестелесного сектора, сели на монорельс, проехали над петляющими улицами транспортных районов, выбрались к космодрому. В черноте за окнами горели голубые сигнальные огни. Корабли взлетали белыми всполохами; отдаляясь, синели и совсем вдалеке превращались в ржавом воздухе в кроваво-красные точки.

Первые минут двадцать они под гудение рельсов еще перешучивались. От флуоресцентных ламп по лицам и коленям сидящих переливались зеленые пятна. Но постепенно боковое покачивание вагона сменилось ровной тягой, и пассажиры один за другим смолкли. Таможенник всю дорогу сидел тихо, пытаясь восстановить в памяти ее лицо, слова, тело, но воспоминания не давались. Словно вдруг возникла потребность что-то высказать, ты начал было говорить, а мысль ускользнула – и во рту пустота, утраченный текст о любви.

Когда они вышли на открытую платформу станции «Туле», пахну́л теплый ветер с востока. Рваные края облаков разошлись, обнажив луну цвета слоновой кости. На неровных краях платформы серебрились гранит и гравий. Красный городской смог остался за спиной. Перед ними на фоне изломанной ночи высился черный Морг.

Спустились по лестнице и бесшумно прошли по каменистому парку. В темноте сад воды и камней производил зловещее впечатление. Ни одного живого растения.

Когда приблизились ко входу, из темноты выступила массивная металлическая, ничем не освещенная дверь и несколько ступеней перед ней.

– Как войти? – спросил таможенник.

Ридра сняла с шеи капитанский жетон и приложила к небольшому диску. Что-то зажужжало, и дверь раздвинулась, словно рассеченная светом. Вслед за Ридрой все прошли внутрь.

Калли задрал голову к металлическим сводам:

– Да уж, транспортного мяса в этой морозилке хватит на сотню звезд со всеми их планетами.

– Здесь лежат и таможенники, – вставил Эпплби.

– А что, – простодушно поинтересовался Рон, – кто-то когда-то вызывал из сна таможенников?

– На кой? – хмыкнул Навигатор-два.

– Подобные случаи бывали, – сухо ответил таможенник.

– Только реже, чем транспортников, – добавила Ридра. – Сейчас таможенное обеспечение межзвездных перелетов превратилось в точную науку. А транспортная работа, гиперстатическая навигация, по-прежнему остается искусством. Да, конечно, лет через сто и она может превратиться в науку. Но пока людей, овладевших искусством, все-таки меньше, чем тех, кто освоил науку. Есть и влияние традиции. Транспортники привыкли, что их после смерти вызывают, привыкли работать бок о бок с живыми и мертвыми. Для таможни это все диковато. Так, нам к самоубийцам.

Из главного вестибюля они свернули в соответственно обозначенный коридор, пол которого уходил вверх. Дойдя до конца, они оказались в высокой, просторной комнате с приглушенным фоновым освещением, до самого потолка заставленной стеклянными ящиками. Вдоль ящиков исполинской паутиной растянулась сеть лестниц и переходов. В гробах за покрытым инеем стеклом угадывались темные формы.

– Я только не понимаю, – прошептал таможенник, – как это – вызвать назад? То есть любого мертвого можно вернуть в телесное состояние? Вы правы, капитан Вон, в таможне такие вещи обсуждать почти… неприлично.

– Вызвать можно любого самоубийцу, который в Морге прошел стандартную процедуру развоплощения. Но если человек погиб насильственной смертью и в Морг только доставили тело, ну или стопятидесятилетний старик тихо скончался от старости, то смерть – уже навсегда. Хотя в Морге, когда тело оформляют по стандартной процедуре, записывают структуру мышления покойника, и потом, если кому-то понадобятся его соображения, эту структуру можно воспроизвести. Но сознание уходит навсегда – куда уж там оно уходит.

Рядом с ними, словно кварцевая игла, переливался картотечный кристалл.

– Рон, – позвала Ридра. – Хотя нет, вы оба.

Навигаторы в легкой растерянности подошли к кристаллу.

– Ты что, знаешь кого-то из недавних самоубийц, кто…

Ридра покачала головой. Провела рукой перед кристаллом, и на вогнутом экране у его основания вспыхнули слова. Пальцы замерли.

– Навигатор-два… – Поворот руки. – Ага, Навигатор-один…

Она махнула пальцами в другую сторону:

– Пол мужской, мужской, мужской… Женский! Так, Рон, Калли, говорите.

– О чем?

– О вас. Чего бы вам хотелось.

Ридра переводила взгляд то на экран, то на стоящих рядом мужчину и юношу.

– Ну это… – Калли почесал голову.

– Красивая, – выпалил Рон. – Хочу, чтобы была красивая.

Он подался вперед, голубые глаза его загорелись.

– Конечно, – вмешался Калли. – Но только, знаешь, не милая полненькая ирландка, не брюнетка с карими глазами и веснушками, которые высыпают на солнце через четыре дня. И она не должна чуть шепелявить и заставлять тебя всего покрываться мурашками, даже когда она строчит координаты – быстрее и точнее, чем компьютер, но всё своим детским голоском. Или когда она положит твою голову себе на колени и говорит, как сильно она…

– Калли! – крикнул Рон.

И могучий навигатор осекся, тяжело дыша, прижал кулак к животу.

Ридра перемещала пальцы над экраном, то на несколько сантиметров в одну сторону, то в другую, а сама всматривалась в высвечивающиеся имена.

– Но все равно красивая, – продолжил Рон. – Спортивная, пожалуй. Чтобы любила побороться, когда мы на планете. Кэти спорт особо не интересовал, а мне всегда было жаль. У меня как-то лучше получается найти контакт, если я с человеком могу выйти на ковер. Но серьезная, конечно, если мы о работе. И чтобы соображала быстро, как Кэти. Только…

Ридрины пальцы двинулись вниз, потом резко прыгнули влево.

– Только, – убрав руку от живота и немного придя в себя, продолжил Калли, – это должен быть цельный человек, новый человек. Сам по себе, а не набор наших воспоминаний о другой девушке.

– Да, – сказал Рон. – Главное – чтобы она была хороший навигатор и любила нас.

– Могла полюбить нас, – уточнил Калли.

– Если она будет такая, как вы хотите, но при этом останется собой, – спросила Ридра, занеся руку над двумя именами, – вы-то сможете ее полюбить?

Медленный кивок после небольшой паузы со стороны большого, быстрый – со стороны маленького.

Ридра дотронулась до экрана, и на нем засветилось: «Моллья Тва, Навигатор-один». Далее – ее координаты. Ридра ввела их в панель на столе.

В семидесяти пяти футах над их головами что-то блеснуло. Один из сотен тысяч гробов спускался по индукционному лучу. На поверхности контактной площадки появился сложный узор из блестящих штифтов, отвечающих за перезапись. Ящик опустился, но разглядеть его содержимое сквозь заиндевевшее стекло было невозможно. Штифты вошли в пазы на основании гроба, тот слегка качнулся, затем плотно сел, раздался щелчок.

Но тут иней разошелся, и стекло изнутри покрылось испариной, которая стала растекаться каплями. Они подошли ближе.

Темное на темном. Смутное движение. И вдруг стекло истаяло, сошло с ее теплой кожи, открыв испуганные глаза с трепещущими ресницами.

– Не бойся. – Калли тронул ее за плечо.

Она приподнялась, взглянула на его руку и снова откинулась на подушку. Сзади придвинулся Рон:

– Привет.

– Гхм… мисс Тва, – снова начал Калли, – вы вернулись. Вы будете нас любить?

– Ninyi ni nani? – На лице ее было недоумение. – Niko wapi hapa?[1]

– По-моему, она не говорит по-английски, – изумился Рон.

– Ага, – улыбнулась Ридра. – Но во всем остальном – само совершенство. Зато не наговорите глупостей, пока не познакомитесь поближе. Кстати, ей нравится бороться.

Рон взглянул на молодую женщину. Волосы графитового цвета острижены по-мальчишески коротко, полные губы посинели от холода.

– Умеешь бороться?

– Ninyi ni nani? – снова сказала она.

Калли убрал руку с ее плеча и сделал шаг назад. Рон почесал голову и нахмурился.

– Ну? – спросила Ридра.

– Не знаем даже, – пожал плечами Калли. – В принципе навигационные приборы везде стандартные. Тут трудностей возникнуть не должно.

– Она красивая, – сказал Рон. – Ты красивая. Не бойся. Ты теперь живая.

– Ninaogapa! – Она схватила Калли за руку. Глаза ее расширились. – Jee, ni usiku au mchana?[2]

– Ты только не бойся! – Рон взял вцепившуюся в Калли руку в свои ладони.

– Sielewi lugha yenu. – Она покачала головой – не споря, а как бы в глубоком изумлении. – Sikujuweni ninyi nani. Ninaogapa[3].

С чуткостью людей, только что переживших большое горе, Рон и Калли ободряюще закивали. Ридра стала между ними и заговорила. В ответ женщина сперва долго молчала, потом медленно кивнула головой.

– Говорит, что пойдет с вами. Семь лет назад она потеряла двоих из своего триплета: тоже захватчики. Пришла в Морг и убила себя. Но готова пойти с вами. Вы ее примете?

– Она боится, – сказал Рон. – Ты не бойся! Я тебя не обижу. И Калли не обидит.

– Если она согласна, – сказал Калли, – мы ее принимаем.

Таможенник тактично кашлянул:

– Где взять ее психоиндексы?

– На экране под кристаллом. Они там собраны по группам.

– Ну, – таможенник начал вводить данные, – хоть не сразу, но почти всех вы нашли.

– Интегрируйте.

Закончив расчеты, он взглянул на нее с искренним удивлением:

– Капитан Вон, есть экипаж!

VI

Дорогой Моки!

К тому времени когда ты получишь это письмо, я уже два часа буду в полете. Сейчас полчаса до рассвета, и мне хочется поговорить с тобой, но не хочу снова тебя будить.

Я решила поностальгировать и взяла старый корабль Фобо, «Рембо» (название, как ты помнишь, придумал Мюэлс). По крайней мере, я его знаю вдоль и поперек: столько всего хорошего на нем пережили. Отправляемся через двадцать минут.

Мое текущее местоположение – сижу на раскладном стуле в грузовом шлюзе, смотрю на космодром. На западе небо еще в звездах, а на востоке уже сереет. Кругом черные иглы ракет. Цепочки голубых сигнальных огней тускнеют к востоку. Покой.

Предмет размышлений – суматошная ночь, проведенная в поисках экипажа, которая началась в закоулках Транспортного квартала, привела в Морг и закончилась здесь. Сперва – яркие огни, шум, грохот, под конец – умиротворение.

Пилотов присматривают на борьбе. Опытному капитану стоит только увидеть, как человек держится на арене, и ему сразу же ясно, что это за пилот. Только я-то не опытный капитан.

Помнишь, ты говорил об интерпретации мышечных движений? Кажется, ты попал в десятку. Я тут встретила парнишку, навигатора, – прямо ожившая скульптура Бранкузи[4] (ну или сон Микеланджело об идеальном теле). Транспортник до мозга костей и про борьбу, надо полагать, знает все, что можно. В общем, он смотрел, как борется мой пилот, а я наблюдала за ним, и его подергивания с поеживаниями дали мне полный анализ того, чего я сама не заметила бы.

Ты ведь знаешь теорию Дефора о том, что психоиндексы соответствуют определенным напряженностям в мышцах (которая на самом деле восходит к старой гипотезе Вильгельма Райха[5] о мышечном панцире)? Я как раз вчера об этом думала. Этот паренек – из расколотого триплета: их было двое мужчин и девушка, и девушка не пережила встречи с захватчиками.

При виде этих ребят мне захотелось плакать, но плакать я не стала, а поехала с ними в Морг и нашла им новую партнершу. Любопытно получилось. Они, наверное, решили, что это какое-то колдовство. Но фактически все основные параметры уже были в картотеке: нужна женщина – Навигатор-один, оставшаяся без двух партнеров-мужчин. Как подобрать остальное? Я понаблюдала, как Рон и Калли разговаривают, и считала их индексы. Покойники занесены в систему со всеми своими параметрами, так что оставалось только найти точки пересечения. Правда, окончательный выбор, скажу без ложной скромности, получился гениальный. У меня осталось шесть кандидаток, но надо было определиться поточнее, а поточнее, по крайней мере по наитию, не выходило. Одна девушка была из провинции Н’гонда в Панафрике. Рассталась с жизнью семь лет назад. Потеряла двух мужей во время атаки захватчиков и вернулась на Землю в разгар эмбарго. Ты помнишь, какие тогда были отношения между Панафрикой и Америказией, и я решила, что по-английски она не говорит. Так и оказалось. Сейчас, пожалуй, их индексы идут чуть вразнобой. Но когда они как следует помучаются и научатся друг друга понимать – а выбора у них нет, – их графики пойдут по всей логарифмической шкале как под копирку.

Правда, я умница?

Но на самом деле я села писать из-за Вавилона. Помнишь, я сказала, что знаю, где произойдет следующий несчастный случай? Так вот – на военных заводах Альянса в Армседже.

Чтоб ты знал, куда мы летим. На всякий случай. Слова, слова, слова… И какой мозг способен говорить так, как говорят на этом языке? И зачем он так говорит? До сих пор трясусь, как школьница на олимпиаде по английскому, но настроение бодрое. Взвод прибыл час назад. Лентяи, шалопаи – одним словом, замечательные ребята. Через пару минут встречаюсь с Капралом (толстяк с черными глазами, волосами и бородой; двигается медленно, зато соображает быстро). Знаешь, Моки, когда я подбирала экипаж, мой главный критерий был не профессионализм (они все профессионалы), а чтобы с ними можно было поговорить.

С этими – можно.

Твоя Ридра

VII

Светает, но теней нет. Стоя на аэроглайдере, генерал разглядывал черный корабль, светлеющее небо. Подлетев, сошел с двухфутового летающего блюдца, забрался в лифт и поднялся на сто футов к шлюзу. В капитанской каюте ее не было. Толстый бородач отправил его по коридору в грузовой шлюз. Генерал забрался по лестнице и остановился перевести дыхание.

Она спустила ноги со стены, села на стуле ровно и улыбнулась:

– Генерал Форестер! Что-то мне подсказывало, что мы с вами еще увидимся.

Она сложила лист бумаги для донесений и запечатала край.

– Хотел с вами поговорить… – тут ему снова пришлось перевести дух, – пока вы не улетели.

– Я тоже надеялась с вами встретиться.

– Вы сказали, если я дам добро на экспедицию, вы мне сообщите, куда…

– Я еще вчера вечером отправила рапорт, довольно подробный, и он либо лежит у вас на столе в Штаб-квартире, либо там появится в течение часа.

– Вот как.

Она улыбнулась:

– Вам скоро придется идти. Вылетаем через несколько минут.

– Да. На самом деле я сам уезжаю, так что с утра на аэродроме. Ваш рапорт мне пару минут назад вкратце пересказали по звездофону, и я только хотел сказать…

Но ничего не сказал.

– Как-то раз я написала стихотворение. Называется «Наставления тому, кто полюбил поэта».

Генерал чуть опустил нижнюю челюсть, не размыкая губ.

– Начиналось как-то так: «О юноша, она твой выгрызет язык. О женщина, он руки твои свяжет…» Будет желание – почитайте, как там дальше, во второй книге. Да уж, с поэтами так: если не готов терять их по семь раз на дню, будет одно сплошное разочарование.

Искренне и просто он сказал:

– Вы знали, что я…

– Знала и знаю. И я рада.

Сбитое дыхание вернулось в нормальный ритм, и с лицом генерала произошло нечто странное – он улыбнулся.

– Знаете, мисс Вон, когда я был рядовым, мы в казарме все время болтали о девушках. Постоянно. И кто-нибудь иногда говорил: «Она была такая красивая – даже могла не давать, просто пообещать».

Напряжение в спине вдруг исчезло, и, хотя плечи его на полдюйма опустились, со стороны показалось, будто генерал стал на два дюйма шире в плечах.

– Вот что я чувствовал.

– Спасибо, что сказали. Вы мне нравитесь, генерал. И обещаю: когда мы в следующий раз увидимся, вы мне не разонравитесь.

– Спасибо. Просто спасибо вам… за то, что знаете и что обещаете. – Он помолчал и добавил: – Мне пора, да?

– Скоро пуск.

– Если хотите, отправлю ваше письмо.

– Спасибо.

Она передала ему конверт, он взял ее ладонь и на долю секунды задержал в своей руке. Потом повернулся и вышел. Через несколько минут Ридра увидела, как аэроглайдер заскользил над бетоном. Его обращенная к востоку сторона ярко вспыхнула в первых лучах восходящего солнца.

I

На рабочем экране бежали строки заново сделанной транскрипции. Рядом с компьютерной панелью лежали четыре листа с толкованиями слов, которые она вычислила, и тетрадь, исписанная заметками о грамматике. Закусив нижнюю губу, она просмотрела таблицу частотности зажатых дифтонгов. На стене висел большой лист с тремя графами: «Возможная фонематическая структура», «Вероятная фонетическая структура» и «Неоднозначные семиотические, семантические и синтаксические явления». В последней колонке были собраны задачки, которые еще предстояло решить. По мере обнаружения ответов содержимое третьей графы перемещалось в первые две в качестве установленных закономерностей.

– Капитан!

Она развернулась в круглом кресле.

Зацепившись коленками, из входного люка свешивался Дьявало.

– Чего?

– Что прикажете на ужин?

Миниатюрному коку-альбиносу было семнадцать. Из-под спутанных белых волос торчали два косметохирургических рога. Он почесывал ухо кончиком хвоста.

Ридра пожала плечами:

– Все равно. Спроси у ребят из взвода.

– Да они что угодно слопают! Хоть жидкие органические отходы. Воображения – ноль. Может быть, жареного фазана под соусом демиглас или куропатку?

– Потянуло на дичь?

– Ну… – Он перестал держаться одним коленом и пнул стену, закачавшись вперед-назад. – Хочется чего-то птичьего.

– Если никто не возражает, давай тогда курицу в вине и картошку, запеченную с томатами «бычье сердце».

– Вот это дело!

– А на десерт, может, слоеные пирожные с клубникой?

Дьявало щелкнул пальцами и рванулся в люк. Ридра хмыкнула и снова повернулась к экрану.

– Курицу – в рислинге. К столу – майский пунш.

И мордочка с розовыми глазами исчезла.

Ридра только-только наткнулась на третий возможный случай синкопы, как кресло просело, а тетрадь бухнула в потолок. За ней последовала бы и сама Ридра, если бы не вцепилась в стол. Плечи от резкого толчка пронзила боль. Оболочка кресла порвалась, и по каюте разлетелся силикон.

Ридра обернулась: через люк ввалился Дьявало, попытался уцепиться за прозрачную стену и с треском приложился бедром.

Удар.

Она поскользнулась на влажной оболочке сдувшегося кресла. На экране интеркома заплясало лицо Капрала.

– Капитан!

– Какого черта!.. – рявкнула она.

Замигал датчик машинного отделения. Корабль опять дернулся в судороге.

– Дышать есть чем?

– Одну се… – На обрамленном черной бородой мясистом лице проступило неприятное выражение. – Да, воздух в норме. Там что-то в машинном отделении.

– Ну, если эти долбаные детишки…

Она переключилась на них.

Ответил Флоп, старший бригады обслуживания:

– Е-мое, капитан, что-то взорвалось!

– Что?

– Не знаю.

Лицо Флопа выглянуло из-за спины Капрала.

– Маневровые двигатели «А» и «Б» в порядке. «В» искрит, как салют в День независимости. А где мы вообще?

– Первый часовой перегон между Землей и Луной. Даже не прошли еще Звездоцентр-девять. Навигация?

Она снова щелкнула переключателем, и на экране возникло темное лицо Молльи.

– Wie geht’s?[6] – спросила Ридра.

Навигатор-один выдала их вероятностную кривую и прикинула координаты между двумя неопределенными логарифмическими спиралями.

– В общем, мы на орбите Земли, – вклинился Рон. – Что-то нас мощно сбило с курса. Тяги нет, летим по инерции.

– Высота орбиты? Скорость?

– Калли пытается разобраться.

– Ладно, посмотрим, что снаружи.

Она переключилась на сенсорный отсек:

– Нос, чем там пахнет?

– Ничем хорошим. Пусто. Угодили в какой-то суп.

– Ухо, ничего не слышно?

– Ни звука. Все статические течения в округе заглохли. Мы слишком близко от массивного небесного тела. Есть слабенькое эфирное журчание спектрах в пятидесяти в направлении К. Но на нем далеко не уедем, разве что по кругу. Нас сейчас несет инерция от последнего порыва ветра из земной мангосферы.

– Глаз, что видно?

– Угольная шахта, вид изнутри. Не знаю, что произошло, но надо же было в таком гиблом месте. Правда, в моем диапазоне это журчание посильнее. Может, вынесет на хорошую волну.

Вмешался Коготь:

– Прежде чем за’рыгивать, надо ’онять, куда оно течет. А для этого нужны координаты.

– Навигация?

Пауза. Потом – три лица на экране:

– Не знаем, капитан.

Гравитационное поле стабилизировалось со смещением на несколько градусов. Силиконовый наполнитель собрался в углу каюты. Малыш Дьявало тряхнул головой, поморгал; лицо его скривилось от боли.

– Что случилось, капитан? – прошептал он.

– А хрен его знает. Будем выяснять.

Ужин прошел в молчании. Весь взвод – мальчишки, не больше двадцати каждому, – старался не издавать ни звука. За офицерским столом навигаторы сидели напротив полупрозрачных сенсорных наблюдателей. Во главе стола Капрал разливал вино. Ридра с Когтем ужинали отдельно.

– Не знаю, – покачал он своей гривастой головой, крутя в лапе бокал. – Летели гладко, ’о курсу никаких ’омех. Это что-то на самом корабле.

Дьявало с наложенной на бедро шиной угрюмо принес пирожное и вернулся к взводу.

– Итак, – подытожила Ридра, – летим по земной орбите, все приборы вышли из строя, и мы даже не можем определить, где находимся.

– Оборудование для ги’ерстазиса в ’орядке, – напомнил он. – Мы только не знаем свое место’оложение на этой стороне ’рыжка.

– А раз не знаем, откуда прыгаем, то и прыгнуть не можем. – Она оглядела столовую. – Как думаешь, Коготь, они считают, что все обойдется?

– Они надеются, что ты их с’асешь.

Она прикоснулась кромкой бокала к нижней губе.

– Если кто-нибудь не с’асет, так и будем здесь ’олгода есть Дьявалину стря’ню, пока не задохнемся. Если не ’рыгнем в ги’ерстазис, даже сигнал не сможем ’ослать: обычная рация замкнула. Я ’росил навигаторов что-нибудь ’ридумать, но черта с два. Они только ’оняли, что мы гоняем ’о кругу.

– Жаль, окон нет. Хоть бы по звездам засечь время витка. Там, наверное, пара часов, не больше.

– Да уж, – кивнул Коготь, – вот тебе и блага цивилизации. Был бы иллюминатор и старый добрый секстант – в два счета бы разобрались. Но нет – всё на электронике. Те’ерь сидим. И не выкрутишься ни фига.

– По кругу, говоришь? – Ридра поставила бокал.

– Что?

– Der Kreis. – Она сосредоточенно сдвинула брови.

– Чего-чего?

– Ratas, orbis, cerchio. – Она прижала ладони к поверхности стола. – Это все «круг». На разных языках!

В растерянности Коготь со своими клыками-саблями выглядел устрашающе. Блестящая шерсть над его глазами встала торчком.

– Сфера, – продолжала Ридра, – globo, gumlas. – Она встала. – Kule, kuglet, kring!

– Да какая разница? Круг – он и есть кр…

Но Ридра рассмеялась и выбежала из столовой.

У себя в каюте она схватила свой перевод. Пробежала глазами страницы. Хлопнула по кнопке интеркома. На экране появился Рон, вытирающий с губ взбитые сливки:

– Слушаю, капитан. Что нужно сделать?

– Найти часы и… кулек шариков.

– Чего? – не понял Калли.

– Пирожное потом доедите. Встречаемся в Т-центре. Прямо сейчас.

– Ша-ри-ков? – с недоумением по слогам протянула Моллья. – Шариков?

– Кто-нибудь из взвода наверняка взял с собой стеклянные шарики – играть. Найдите и живо несите в Т-центр.

Она перепрыгнула оболочку кресла, взобралась в люк, свернула в радиальную шахту номер семь и понеслась по цилиндрическому коридору в сторону Т-центра. Эта пустая сферическая камера тридцати футов в диаметре, точно рассчитанный центр тяжести корабля, постоянно пребывала в состоянии свободного падения; здесь помещались чувствительные к гравитационным воздействиям приборы. Минуту спустя в люке по другую сторону камеры возникли три навигатора. Рон держал в руках сетчатую сумочку с шариками.

– Лиззи просит, если можно, вернуть их завтра после обеда. Ребята из машинного предложили матч, а она не хочет терять звание чемпиона.

– Если все получится, вернем сегодня же.

– Получится? – оживилась Моллья. – Идея? Твой?

– Да. Только она не моя.

– А чья тогда? И что за идея? – спросил Рон.

– Чья? Наверное, того, кто говорит на другом языке. В общем, надо распределить здесь шарики в виде правильной сферы, засечь время и следить за секундной стрелкой.

– Зачем? – спросил Калли.

– Чтобы посмотреть, куда они сместятся и насколько быстро.

– Не понимаю, – сказал Рон.

– Наша орбита – это примерно большой круг с Землей в центре, так? Значит, все на корабле тоже перемещается по большому кругу и, если убрать внешние воздействия, будет выстраиваться по этой траектории.

– Ну да. И что?

– Давайте расставим шарики, – сказала Ридра. – У них железные сердечники. Намагнитьте стены камеры – прикрепим их, потом отпустим все одновременно.

Рон в недоумении пошел исполнять.

– До сих пор не понимаете? Вы же математики. Что вы знаете о больших кругах?

Калли взял пригоршню шариков и начал по одному прикладывать их – дзынь, дзынь – к сферической стене.

– Диаметр большого круга равен диаметру сферы, – сказал Рон, вернувшийся от рубильника.

– Сумма углов треугольника, образованного на сфере пересечением трех дуг больших кругов, приближается к пятистам сорока градусам. Сумма углов N-угольника, образованного на сфере пересечением N дуг больших кругов, приближается к произведению N на сто восемьдесят градусов. – Это Моллья подвижным музыкальным голосом отчеканила определения, которые она как раз утром начала вводить в свою память на английском с помощью персонафикса. – Шарик сюда, да?

– Да, по всей сфере. По возможности на равных расстояниях друг от друга, но как получится. Про пересечения расскажите поподробнее.

– Большие круги на любой сфере, – начал припоминать Рон, – либо пересекаются, либо подобны друг другу.

– Вот как, – улыбнулась Ридра. – А есть еще окружности на сфере, которые обязаны пересекаться в любом положении?

– По-моему, все остальные окружности можно расположить так, чтобы они были равноудаленными друг от друга в каждой точке и не соприкасались. А любые два больших круга пересекаются как минимум в двух точках.

– Посмотрите теперь на эти шарики, которые летают по большим кругам. В голову ничего не приходит?

У Молльи вдруг изменилось выражение лица; она оттолкнулась от стенки, в возбуждении сцепила руки и быстро заговорила на суахили.

– Все верно, – улыбнулась Ридра и перевела для растерянных навигаторов: – Они поплывут навстречу друг другу, и их пути пересекутся.

Калли широко раскрыл глаза:

– Точно! Ровно за четверть нашего витка они выстроятся в круг.

– …расположенный на плоскости нашей орбиты, – закончил Рон.

Моллья нахмурилась и развела руками, как бы что-то растягивая.

– Ну да, – сказал Рон, – круг с двумя вытянутыми хвостами. Так и поймем, где Земля.

– Ловко, а? – сказала Ридра и направилась в коридор. – Сперва прикинем, потом выстрелим ракетами и сместим орбиту миль на семьдесят-восемьдесят вверх или вниз. Думаю, ни во что не попадем. Далее рассчитаем протяженность орбиты и скорость. Этого хватит, чтобы вычислить координаты относительно ближайшего крупного гравитационного центра. Ну и вперед в гиперстазис. Там уже сможем запросить помощь и подлатаем что нужно на стазисной станции.

Изумленные навигаторы вышли за ней.

– Даю обратный отсчет, – сказала Ридра.

Услышав «ноль», Рон отключил ток и размагнитил стены. Шарики медленно поплыли навстречу друг другу и стали выравниваться.

– Да уж, век живи… – протянул Калли. – Честное слово, я уж думал, мы тут застряли с концами. А ведь такие вещи навигатор должен знать. Как ты догадалась?

– Увидела, как будет «большой круг» на… другом языке.

– Язык говориль слов? – спросила Моллья. – Не понимать.

– Сейчас. – Ридра достала панель-блокнот и стилус. – Я, конечно, упрощаю, но смотрите. Допустим, на этом языке «круг» будет «О». – Она сделала пометку. – Сравнительные степени в этом языке передаются тонами. Мы их запишем диакритическими значками: ˇ, ¯ и ˆ, то есть: самый маленький, обычный и самый большой. Что тогда значит «Ǒ»?

– Наименьший круг? – предположил Калли. – То есть, по сути, точка.

Ридра кивнула:

– Далее, когда речь идет об окружности на сфере, вслед за обозначением обычного круга, Ō, может идти один из двух символов. Первый показывает отсутствие соприкосновений, ||, второй – пересечение: Х. Что тогда значит «ÔХ»?

– Большие круги, которые пересекаются, – ответил Рон.

– А поскольку все большие круги пересекаются, в этом языке понятие «большой круг» всегда обозначается как «ÔХ». То есть информация об объекте заключена уже в самом слове. Это как «вертолет» или «подкоп». Да, у нас есть словосочетание «большой круг», но в нем нет того, что помогло бы выбраться из этой переделки. Значит, надо перейти на другой язык, на котором думать о проблеме можно четче, не ходить вокруг да около и сразу увидеть ключевые для нас нюансы.

– И что это за язык?

– Как на самом деле называется, не знаю. Пока что условно – Вавилон-семнадцать. Я с ним только начала разбираться, но уже ясно: там в словах заключено больше информации о вещах, на которые они указывают, чем в соответствующих лексемах на любых четырех-пяти языках, которые я знаю, вместе взятых. Притом что слова Вавилона еще и короче.

Ридра вкратце перевела для Молльи.

– Кто говорит? – спросила та, желая по максимуму использовать свои скудные познания в английском.

Ридра прикусила губу. Когда она задавала тот же самый вопрос себе, у нее начинало сосать под ложечкой, руки сами простирались навстречу чему-то и жгучее желание найти ответ отдавалось чуть ли не болью в горле. Так произошло и сейчас. Через несколько секунд отпустило.

– Не знаю. А очень хотелось бы. Это главная цель нашей экспедиции – узнать, кто на нем говорит.

– Вавилон-семнадцать, – повторил Рон.

Сзади раздалось покашливание. Парнишка из трубопроводной бригады.

– Что, Карлос?

Коренастый, вихрастый, с буграми ленивых мышц, Карлос напоминал молодого черненького бычка.

– Капитан, вы не могли бы посмотреть? – сказал он с легким присвистом; неловко переминаясь, он постучал о порог босой ступней, покрытой мозолями от карабканья по горячим приводным трубам. – Там, в коллекторе. Вам бы лично взглянуть.

– Тебя за мной Капрал прислал?

Карлос почесал за ухом пальцем с обкусанным ногтем:

– Аха.

– Справитесь тут без меня?

– Само собой, – ответил Калли, взглянув на шарики.

Ридра нырнула в проход вслед за Карлосом. Они спустились на лестничном подъемнике, пригнувшись, прошли по подвесному переходу.

– Сюда, – смущенно сказал Карлос и повел капитана под проложенными над головой электрическими шинами.

Дойдя до сетчатой платформы, он остановился и открыл щит на стене.

– Посмотрите. – Он вынул печатную плату. – Вот.

По пластмассовой поверхности шла тонкая трещина.

– Кто-то сломал.

– Как?

– Вот так.

Карлос взял плату обеими руками и сделал вид, что сгибает.

– Сама не могла?

– Нет. В щите она очень надежно закреплена. Кувалдой не разобьешь. Здесь все схемы для систем связи.

Ридра кивнула.

– А вот гироскопические дефлекторы поля для обычной космической навигации…

Он открыл другую дверцу и достал новую панель.

Ридра провела ногтем по еще одной трещине.

– Значит, сломал кто-то из своих. Отнеси в мастерскую. Скажи Лиззи, чтобы перепечатала и принесла мне – я сама установлю. И заодно шарики отдам.

II

Бросьте драгоценный камень в густое масло. Сияние понемногу желтеет, становится цвета янтаря, краснеет, наконец угасает. Так корабль уходит в гиперстатическое пространство.

Задумавшись над таблицами, Ридра сидела за компьютером. С начала путешествия ее словарь вырос вдвое. Половина ее сознания испытывала удовлетворение, как желудок после сытного обеда.

Слова, послушные ее пальцам, ее языку, легко собирались перед ней в логичные комбинации, открывали, определяли и снова открывали.

Но был предатель. Эти вопросы, кто, что и почему, этот вакуум, никак не желавший заполняться ответами, зиял в другой половине ее сознания пустотой, которая до боли стремилась схлопнуться. Кто-то специально испортил платы. Вот и Лиззи подтвердила. Какими словами это описать? Перечень имен всех членов экипажа, и напротив каждого – вопрос.

Бросьте драгоценный камень в россыпь других камней. Так корабль выпрыгивает из гиперстазиса вблизи военных заводов Альянса в Армседже.

Ридра за пультом управления надела сенсорный шлем.

– Переведете?

Замигал подтверждающий индикатор. Бестелесные наблюдатели воспринимают нюансы гравитационных и электромагнитных флуктуаций статических течений всеми своим органами чувств на определенных волнах, каждый в своем диапазоне. Таких нюансов – огромное множество, и пилот ведет корабль по этим течениям, примерно как рулевые водили парусники по водной глади. Но сенсорный шлем позволяет капитану оценить общую матрицу, воспринять эти нюансы в упрощенном виде, без подробностей, которые мозг телесного наблюдателя не в состоянии вынести.

Она надела шлем, закрывающий глаза, уши и ноздри.

Комплекс станций и планетоидов, составляющий военные заводы, теперь плыл у нее перед глазами словно проброшенный сквозь синие кольца и прохваченный спиралями цвета индиго. В наушниках звучал мелодичный гул, прерываемый всхрипами помех. Обонятельные излучатели выдали смесь парфюмерных запахов с горячим маслом плюс воспроизвели горький привкус жженой цитрусовой кожуры. Ощущение реальности корабля пропало, и Ридра поплыла в море чувственных абстракций. Только где-то через минуту ей удалось совладать со всеми этими ощущениями и приготовиться слушать перевод.

– Так что у меня перед глазами?

– Огни – это планетоиды и кольцевые станции заводов, – заговорил Глаз. – Синее пятно слева – радарная сеть, развернутая к Звездоцентру-сорок два. Красные всполохи в правом верхнем углу – просто отражение Беллатрикс от полуматового солнечного диска, который вращается в четырех градусах от границы твоего поля зрения.

– Что это гудит?

– Наши двигатели, – вступил Ухо. – Не обращай внимания. Если хочешь, я отфильтрую.

Ридра кивнула, и гул прекратился.

– Щелчки… – продолжил Ухо.

– …это морзянка. Узнала. Надо думать, два радиолюбителя не хотят светиться на видеоканалах.

– Точно.

– А что так воняет?

– Основной запах, – сказал Нос, – гравитационное поле Беллатрикс. Обонятельный канал у тебя не стерео, но жженая кожура – это электростанция в зеленом свечении прямо по курсу.

– Где швартуемся?

– В районе ми минора.

– В кипящем масле слева.

– Вон там, в белом кружке.

Ридра переключилась на пилота:

– Давай, Коготь, садимся.

Глайдер соскользнул вниз по пандусу. Удерживать равновесие при восьмидесятипроцентной гравитации было удобно. Сгущались искусственные сумерки, ветер раздувал волосы за спиной. Вокруг простирался главный арсенал Альянса. А ведь в границах Альянса она родилась по воле случая; появись она на свет в соседней галактике – вполне могла бы сейчас быть захватчиком. Стихи ее любили и там, и там. Неприятная была мысль, и она отмела ее в сторону. В самом сердце военных заводов Альянса думать о таких вещах было не очень умно.

– Капитан Вон, прибыли по договоренности с генералом Форестером?

Она кивнула, останавливая глайдер.

– Он сообщил, что в настоящий момент вы главный эксперт по Вавилону-семнадцать.

Она снова кивнула. Другой глайдер замер перед ней.

– В таком случае очень рад познакомиться. Готов предоставить любую посильную помощь.

Она протянула руку:

– Спасибо, барон Вер Дорко.

Его черные брови приподнялись, прорезь рта на темном лице закруглилась.

– Вы разбираетесь в геральдике?

Он указал своими длинными пальцами на герб у себя на груди.

– Да.

– Весьма похвально. В наше время все так разобщены, почти никто не общается с соседями, как будто каждый говорит на своем языке.

– Я говорю на многих.

Барон кивнул:

– Иногда мне кажется, капитан Вон, что, не случись Вторжения, если бы Альянсу не пришлось на чем-то сосредоточить все силы, наше общество совсем бы распалось. Капитан Вон… – Он запнулся, морщины у него на лице задвигались, сошлись вместе, затем вдруг расправились. – Ридра Вон?

Она кивнула, улыбнулась в ответ, но внутри насторожилась: что дальше?

– Я не сообразил…

Он опять протянул руку, как будто заново знакомился.

– Ну конечно…

Его прежняя маска и вся манера держаться осели, как пласт песка, и, если бы она не видела этого преображения, сейчас бы искренне прониклась симпатией к этому сердечному человеку.

– Ваши книги, знаете…

Он не закончил фразы и только слегка покачал головой. Карие глаза чересчур распахнуты; улыбка чересчур смахивает на ухмылку; руки безотчетно пытаются сцепиться в замок – все это выдает слишком уж большую жажду ее присутствия, ненасытную страсть к тому, что есть или что он видит в Ридре, разгоревшийся аппетит…

– Ужин у меня дома подают в семь, – прервал он ее размышления как-то очень впопад. – Сегодня вечером вы ужинаете с баронессой и со мной.

– Спасибо. Но я хотела обсудить с командой…

– Мое приглашение распространяется на всю вашу свиту. У нас просторный дом; к вашим услугам – комнаты для совещаний, не говоря уже о развлечениях; вам, несомненно, будет вольготнее, чем на корабле.

Этот отливающий фиолетовым язык, который мелькает за белоснежными зубами, эти коричневые губы, думала Ридра, порождают слова лениво, неспешно, словно движутся медленные жвала богомола-каннибала.

– Приходите, пожалуйста, пораньше: мы хотим вас приготовить…

Она чуть не вскрикнула – и тут же почувствовала себя по-дурацки. Он сузил глаза: заметил ее испуг, но не понял его причину.

– …к экскурсии по заводам. Генерал Форестер предложил посвятить вас во все, чем мы занимаемся для борьбы с захватчиками. Это большая честь, капитан Вон. На заводах служат немало бывалых офицеров, которые никогда не видели кое-чего из того, что увидите вы. Хотя в основном ничего увлекательного. Выйдете оттуда нашпигованной массой утомительных подробностей. Впрочем, есть и довольно остроумные вещи. Стараемся, так сказать, подогревать воображение на медленном огне.

Я с ним параноиком стану, подумала она. Не нравится он мне.

– Не хотелось бы излишне затруднять вас, барон. И на корабле меня ждут определенные дела, которые…

– Но я прошу вас! Если примете мое приглашение, это немало облегчит исполнение вашей миссии. Кроме того, визит столь талантливой и всеми почитаемой гостьи сделает честь моему дому. А я, признаться, в последнее время изголодался… – темные губы сомкнулись на сияющих зубах, – по просвещенной беседе.

Ее челюсти невольно сжались, перед тем как произнести третий церемонный отказ. Но барон уже говорил:

– Буду ожидать вас и ваш экипаж около семи, когда вам будет удобно.

И его глайдер побежал в обратную сторону.

Ридра обернулась к «Рембо»: команда стояла у входа на пандус, на фоне искусственно вечереющего неба четко вырисовывались силуэты. Она пустила глайдер вверх.

– Ну, Дьявало, – сказала она альбиносику, которому только день назад сняли шину, – ты сегодня выходной. Капрал, экипаж пригласили на ужин. Надо ребят поднатаскать насчет этикета. Каким ножом зеленый горошек накладывают и все такое.

– Вилка для салата – маленькая с краю! – Капрал щеголевато повернулся ко взводу.

– А та, что еще меньше и еще дальше, для чего? – спросила Аллегра.

– Для устриц.

– А если не будет устриц?

Флоп согнутым пальцем потер нижнюю губу:

– Наверно, тогда в зубах ковырять.

Коготь положил лапу Ридре на плечо:

– Как себя чувствуешь, капитан?

– Как поросенок на вертеле.

– Что-то ты будто в пани…

– В панировке? – вскинулась Ридра.

– В панике, – озадаченно договорил Калли.

– Может, переработала. Сегодня вечером идем на ужин к барону Вер Дорко. Надеюсь, все немного отдохнем.

– Вер Дорко? – спросила Моллья.

– Он координирует работу оборонных лабораторий.

– Это там придумывают всякие большие и страшные штуковины? – спросил Рон.

– Делают и маленькие, еще страшнее. Думаю, узнаем много нового.

– Если такой «несчастный случай», – сказал Коготь (Ридра вкратце ввела его в курс дела), – устроят здесь, вся наша оборонка может накрыться медным тазом.

– Да уж, самый центр. Хуже – только Штаб-квартиру Альянса подорвать.

– А ты сможешь им помешать? – спросил Капрал.

Ридра пожала плечами, повернулась к мерцающим бестелесным пустотам.

– Есть кое-какие задумки. Ребята, можно вас попросить нарушить сегодня законы гостеприимства и немного пошпионить? Глаз, останься, пожалуйста, на корабле и последи, чтобы никого больше тут не было. Ухо, когда пойдем к барону, сделайся невидимым и, пока не вернемся, не отходи от меня больше чем на шесть футов. Нос, ты за связного. Не нравится мне все это. Может, конечно, воображение разыгралось.

Глаз сказал что-то зловещее. Вообще, телесные могут общаться с бестелесными – так, чтобы разговор запоминался, – только через специальные приборы. Но Ридра нашла другой выход: все, что они ей говорили, она мгновенно переводила на баскский, пока не успели разорваться синапсы. И хотя сами сказанные слова терялись, перевод оставался в памяти. «Сломанные платы – это не воображение» – так примерно прозвучала фраза на баскском.

Она оглядела экипаж, и на душе у нее заскребли кошки. Если бы у кого-то из солдат или офицеров просто были патологические деструктивные наклонности, они отразились бы в психоиндексах. Значит, тут сознательный саботаж. Мысль об этом причиняла боль, как заноза в ноге, которую никак не можешь найти, но которая при ходьбе то и дело колет. Она вспомнила, как сколотила команду за ночь. Гордость. Теплая гордость при мысли о том, как спаянно они работали, ведя ее корабль между звездами. Тепло происходило от чувства облегчения: как же хорошо, что с машиной под названием корабль не случилось всего того, что бывает, когда машина под названием экипаж работает несогласованно и нечетко. Другую часть ее сознания наполняла холодная гордость – за то, как гладко и ловко скользят отполированные до блеска детали этой машины: и ребята без жизненного и служебного опыта, и старшие, выдержавшие такие удары, что могли бы покрыться шрамами и заусенцами и начать цепляться за других. Но нет: она выбрала их мудро, сделала так, чтобы на корабле, в ее мире, было радостно ходить, жить, работать – на протяжении всей экспедиции.

Но завелся предатель.

И что-то замкнуло. «Где-то в Эдеме… – вспомнила она, вновь оглядывая своих спутников. – Где-то в Эдеме – червь, червь». Сломанные платы означали, что червь хотел погубить не только ее, но и корабль, его команду, содержимое – погубить медленно. Она вошла в темную каюту – ни лезвия во тьме, ни выстрела из-за угла, ни удавки на горле. Хватит ли Вавилона-17, чтобы выговорить на нем себе жизнь?

– Капрал, барон попросил меня прийти пораньше – посмотреть новейшие методы убоя. Приведи ребят вовремя, хорошо? А я пошла. Глаз, Ухо, присоединяйтесь.

– Будет сделано! – Это Капрал.

Бестелесные развоплотились. Она вновь вывела глайдер на пандус и заскользила вниз под взглядами салажат и офицеров, недоумевающих, что́ ее так встревожило.

III

– Это все грубо, примитивно. – Барон указал на выстроенные в ряд по размеру пластмассовые цилиндры. – Жаль даже время тратить на такую нелепость. Этот маленький бочонок уничтожает все на площади около пятидесяти квадратных миль. Большие оставляют воронку глубиной двадцать семь миль и диаметром сто пятьдесят. Сущее варварство. Не одобряю. Вот эта штучка слева действует уже потоньше. Первого взрыва хватает, чтобы уничтожить приличных размеров здание. Но внутренний корпус под развалинами остается невредимым. А через шесть часов – второй взрыв, примерно как у средних размеров атомной бомбы. То есть у жертв как раз достаточно времени, чтобы подтянуть спасателей, тяжелую технику, экспертов для оценки ущерба, сестер Красного Креста, или как они там называются у захватчиков. А потом – бабах! Водородный взрыв, и воронка на тридцать-сорок миль. С точки зрения разрушительной силы она проигрывает даже самым маленьким из этих, зато уничтожает массу техники и активистов-хлопотунов. И все равно это детские игрушки. В личную коллекцию добавил, просто чтобы было ясно, что стандартный арсенал у нас есть.

Через арочный проход они переместились в следующий зал. Вдоль стен стояли картотечные шкафы, а в центре располагалась единственная витрина.

– А вот этим я по-настоящему горжусь.

Барон подошел к витрине, и прозрачные стенки раскрылись.

– Что это?

– А на что похоже?

– Гм… на обломок камня.

– На железку, – поправил барон.

– Она что, разрывная? Или особо твердая?

– Нет, взрыва от нее не будет, – заверил барон. – Твердость чуть выше, чем у сплава стали с титаном, но есть гораздо более твердые пластики.

Ридра сделала было движение рукой, но решила сперва спросить:

– Можно взять посмотреть?

– Вряд ли у вас получится. Можете попробовать.

– А что будет?

– Посмотрите сами.

Она протянула руку, но пальцы сомкнулись дюйма на два выше матовой поверхности. Ридра нахмурилась, взяла чуть левее, но опять промахнулась мимо загадочного обломка.

– Минуточку. – Барон с улыбкой взял его в руки. – Если бы такой просто валялся на земле, вы бы и внимания не обратили, да?

– Отравленный? Или деталь от чего-то?

– Нет. – Барон задумчиво осмотрел вещицу со всех сторон. – Просто отличается высокой избирательностью. И услужливостью.

Он поднял руку:

– Предположим, вам нужен пистолет… – В его руке вдруг оказался новейший вибралайзер, каких Ридра даже и не видела. – Или разводной ключ… – Он подкрутил винт головки. – Или мачете… – В воздухе сверкнуло лезвие. – Или компактный арбалет…

У него была пистолетная рукоятка, а плечи в длину не превышали десяти дюймов, но пружина была двойная, закрепленная болтами диаметром четверть дюйма. Барон нажал на спусковой крючок (стрелы не было), и от хлопка тетивы и протяжного звона плеч челюсти у Ридры сжались.

– Это иллюзия, да? – спросила она. – Поэтому я не могла его взять?

– Кувалда, – сказал барон.

В руках у него появился молоток с внушительной головкой. Он размахнулся и ударил по основанию витрины – раздался оглушительный лязг.

– Смотрите.

Ридра увидела круглую вмятину; в середине выделялся нечеткий рельеф герба Вер Дорко. Она провела пальцами по выпуклому металлу: поверхность от удара еще была чуть теплая.

– Нет, не иллюзия, – сказал барон. – С сорока ярдов этот арбалет пробьет навылет трехдюймовый дубовый брус. Ну а вибралайзер – сами знаете. – Он вытянул руку (сейчас в ней снова был простой кусок металла) над витриной. – Вы не положите на место?

Она подвела свою ладонь под его, он разжал руку, она сомкнула пальцы, но предмет сам по себе оказался на подставке.

– Никаких фокусов. Только избирательность и… услужливость.

Он прикоснулся к краю демонстрационного короба, и пластмассовые створки закрылись.

– Занятная игрушка. Пойдемте дальше.

– Но как она работает?

Вер Дорко улыбнулся:

– Нам удалось так поляризовать сплавы тяжелых элементов, чтобы они существовали только в определенных матрицах восприятия. Во всех других они не поддаются обнаружению. Их можно только увидеть, – кстати, визуальный канал при желании тоже можно заблокировать. Нет ни массы, ни объема – из физических свойств остается только инерция. А значит, стоит пронести такую вещь на гиперстатический корабль, и его приборы выйдут из строя. Два-три грамма таких сплавов поблизости от инерционно-стазисной системы создают огромное количество не поддающихся учету нагрузок. Вот вам и главное предназначение: если внедрить такие элементы в корабли захватчиков, о нападениях можно будет забыть… Остальное – так, детские забавы. Оказывается, поляризованное вещество обладает эффектом памяти. – Они подошли к проходу в следующий зал. – Если его отжечь в определенной форме и медленно охладить, то молекулярная структура формы запишется до мельчайших подробностей. Под любым углом к направлению поляризации у каждой молекулы абсолютная свобода движения. Но стоит встряхнуть – и вся система возвращается к первоначальной структуре, как смятая резиновая фигурка, когда разжали кулак.

Барон оглянулся на витрину.

– На самом деле довольно просто. А вон там, – он махнул рукой в сторону картотечных шкафов, – настоящее оружие. Примерно три тысячи чертежей того, во что можно превратить этот поляризованный обломок. «Оружие» – это понимание, что можно сделать с тем, что у тебя есть. В рукопашной схватке смерть могут нести шесть дюймов ванадиевой проволоки. Если вогнать ее во внутренний угол глаза, она по диагонали прошьет лобные доли мозга. Если потом резко повернуть вниз, то проткнет мозжечок – вот и полный паралич. Если загнать целиком в глубину – размолотит сочленение спинного мозга и продолговатого мозга. Смерть. И той же проволокой можно вывести из строя систему связи «Тип двадцать семь-Кью-Икс», которая в настоящее время используется в стазисных системах у захватчиков.

У Ридры вдоль хребта пробежал холодок: отвращение, которое все это время ей удавалось в себе подавлять, накрыло с новой силой.

– Следующие экспонаты – дело рук «Борджа»! – засмеялся он. – Так я называю наш токсикологический отдел. Опять же весьма грубые вещи.

Он взял с полки на стене запечатанный стеклянный флакон.

– Чистый дифтерийный токсин. Здесь хватит, чтобы заразить водохранилище крупного города – до смертельного уровня.

– А как же обязательная вакцинация… – начала Ридра.

– Дифтерийный токсин, дорогая моя. Токсин! Раньше, когда еще были заразные заболевания, при вскрытии умерших от дифтерии обнаруживали что? Всего несколько сотен тысяч бацилл, причем только в горле, больше нигде. Будь это другие бактерии, обошлось бы легким кашлем. Годы ушли на то, чтобы понять, в чем дело. Это крошечное количество бактерий вырабатывало совсем уже микроскопическое количество вещества, которое до сих пор считается самым смертоносным органическим соединением в природе. Чтобы убить человека – да даже тридцать-сорок человек, если на то пошло, – достаточно, по сути, незаметной, не поддающейся обнаружению капли. До сих пор, несмотря на весь прогресс, получить это вещество можно было только от услужливой дифтерийной бациллы. Но «Борджа» придумал другой способ. – Он указал на другую бутылочку. – Цианистый калий. Старая гвардия! Правда, характерный запах миндаля… Вы не проголодались? Только скажите – и прервемся на коктейли.

Она быстро и решительно помотала головой.

– А это катализаторы. Деликатес! – Он водил рукой от склянки к склянке. – Дальтонизм. Слепота. Тональная глухота. Полная глухота. Атаксия. Амнезия. И так далее. – Он опустил руку и ухмыльнулся, как голодный грызун. – И все это можно спровоцировать этим. Обычно, если нужен настолько специфический эффект, приходится вводить огромное количество вещества: десятую часть грамма и больше. Потому-то и нужны катализаторы. Можно выпить любой из этих флаконов хоть целиком, и ничего не будет… – Он взял последний в ряду контейнер и нажал на штырек, еле слышно зашипел высвобождающийся газ. – До этого момента. Совершенно безвредный пульверизированный стероид…

– Но он активизирует яды, которые вызывают у человека… такое?

– Совершенно верно, – улыбнулся барон. – Причем катализатор требуется почти в таких же микроскопических дозах, как токсин дифтерии. Если выпьете эту голубую баночку, полчаса немного поболит голова и живот, и все. Зеленую – полная атрофия головного мозга за неделю. Человек превращается в овощ. Фиолетовую – смерть. – Он повернул вверх ладони и со смехом развел руками. – Страшно проголодался. – Руки опустились. – Может быть, поднимемся к ужину?

Спроси, что вон в той комнате, сказала она сама себе и не придала бы значения этому мимолетному всплеску любопытства, но мысль пришла в голову на баскском: сообщение от ее бестелесного телохранителя.

– Когда я была маленькая, – сказала она, подходя к нужной двери, – после прилета на Землю меня повели в цирк. Я тогда впервые увидела так много увлекательных вещей так близко и в одном месте сразу. Меня час не могли уговорить пойти домой. А что в этой комнате?

Мышцы у него на лбу чуть дернулись, выдавая удивление.

– Покажите! – улыбнулась она.

Он поклонился, изображая шутливую покорность:

– Современная война ведется на многих восхитительно разнообразных уровнях. – Он поравнялся с ней и продолжил экскурсию, как будто все так и было задумано. – Можно выиграть сражение с помощью боевых топоров и мушкетонов, которые вы видели в первом зале, а можно – удачно воткнув ванадиевую проволоку в систему связи «Тип двадцать семь-Кью-Икс». Если определенные приказы опоздают, схватка и не начнется. Оружие, экипировка плюс обучение, проживание, довольствие: за два года службы на космолетчика приходится истратить три тысячи кредитов. Гарнизон из полутора тысяч солдат влетит в четыре с половиной миллиона. Для его размещения понадобятся три боевых гиперстатических корабля, каждый из которых с полным снаряжением потянет на полтора миллиона. Итого получается девять миллионов. На подготовку одного шпиона или диверсанта мы тратили иногда по миллиону кредитов. И это в исключительных случаях. А шесть дюймов ванадиевой проволоки стоят, если не ошибаюсь, треть цента. Война – занятие дорогое. И в Штаб-квартире Альянса, хоть и с запозданием, начинают понимать, что выгоднее действовать тонко. Сюда, мисс… капитан Вон.

И вновь они оказались в помещении с единственным демонстрационным шкафом, но только он был семь футов в высоту.

Статуя, подумала Ридра. Да нет, настоящее тело: прочерчен каждый мускул, каждый сустав. Хотя нет, не может быть: настоящее тело, мертвое или в анабиозе, никогда не выглядит таким… живым. Такого эффекта может добиться только скульптор.

– Так что, как видите, от подготовки шпионов зависит многое. – Барон из вежливости придержал и без того раскрывшуюся автоматическую дверь. – Перед вами одна из самых дорогих моделей, хотя все равно гораздо дешевле миллиона. Одна из моих любимых, хоть и не без недостатков. Когда доработают отдельные нюансы, хочу ввести ее в базовый компонент арсенала.

– Модель шпиона? Это какой-то робот? Или андроид?

– Ни в коем случае.

Они подошли к стеклянному коробу.

– Мы изготовили шесть «ТВ-пятьдесят пять». Проделали огромную работу по подбору генетического материала. Сейчас благодаря медицине живет и со страшной скоростью размножается столько бездарного человеческого шлака – еще несколько столетий назад у них бы не было шансов. В общем, тщательно выбрали наших родителей, провели искусственное оплодотворение и получили шесть зигот: три мужские и три женские. Как мы над ними тряслись! Питательная среда рассчитана до мелочей. Рост подогнали гормонами и еще кое-чем. Но самое замечательное – экспериментальный импринтинг. Великолепные, здоровые создания. Вы бы знали, какой тщательный за ними уход.

– Я раз провела лето на ферме, – буркнула Ридра.

Барон коротко кивнул:

– Мы применяли экспериментальный импринтинг и раньше, методика уже существовала. Но никогда еще не удавалось полностью смоделировать сознание шестнадцатилетнего человека. До шестнадцати мы их, кстати, дорастили за шесть месяцев. Вы только посмотрите, какой экземпляр! Рефлексы в полтора раза быстрее, чем у обычных людей в этом возрасте. Роскошная мускулатура. Даже если он полгода будет страдать от тяжелой миастении и на три дня останется без пищи, то на нужных стимуляторах все равно сможет перевернуть полуторатонный автомобиль. При этом погибнет, но все равно – КПД невероятный. Можете представить, на что способно совершенное тело, которое в любой момент работает на пределе возможностей? Даже просто с точки зрения физической силы.

– А я думала, гормонное стимулирование роста запретили. Разве от него продолжительность жизни не сокращается как-то очень резко?

– Если пользоваться в таком объеме, то сокращение составляет семьдесят пять процентов и больше. – Он улыбался так, будто наблюдал за каким-то чудны́м зверьком, вытворяющим странные штуки. – Но позвольте, мисс Вон, мы ведь делаем оружие. Если «ТВ-пятьдесят пять» проработает с предельным КПД двадцать лет, это уже на пять лет больше, чем среднестатистический крейсер. Не забывайте про экспериментальный импринтинг! Чтобы найти среди обычных людей того, кто мог бы, хотел бы стать шпионом, нужны кандидаты на грани невроза, даже психоза. А такие отклонения хотя и могут усиливать одну какую-то область, в целом всегда личность ослабляют. Когда шпион работает за пределами этой области, эффективность его снижается до опасных уровней. А захватчики тоже следят за психоиндексами, и обычный шпион никогда не попадет в те места, где он нам мог бы пригодиться. Если хорошего шпиона поймают, он для нас в десять раз опаснее плохого. Постгипнотические суицидальные установки и все такое прочее легко сбить медикаментами – никакого смысла в них нет. А «ТВ-пятьдесят пять» при интеграции выдает совершенно нормальные показатели. В него заложено примерно шесть часов светских бесед, краткое изложение новейших романов, политических событий, критических статей о музыке и живописи. По-моему, кстати, за вечер он должен упомянуть вас дважды – такой чести удостаивается еще только Рональд Квар. Запрограммирована одна тема, на которую он способен рассуждать полтора часа оригинально и со знанием дела. У этого, если не ошибаюсь, «гаптоглобиновые комплексы у сумчатых». Если его прилично одеть, он не ударит в грязь лицом ни на посольском балу, ни в кулуарах правительственной конференции. Убийца высшей категории, превосходно обращается со всем оружием, которое вы видели, и многим другим. Способен на четырнадцати диалектах, жаргонах и с разными акцентами двенадцать часов рассказывать о любовных похождениях, карточных баталиях, потасовках и забавных и не вполне легальных затеях, которые оканчивались неизменным провалом. Если надорвать на нем рубашку, измазать лицо и надеть комбинезон, легко сойдет за самого обычного механика с одного из сотни звездоцентров или звездоверфей на той стороне Пояса. Он выведет из строя любой двигатель, систему связи, радарную установку и сигнальное устройство, которые стояли на вооружении у захватчиков за последние двадцать лет, причем всего лишь с помощью…

– Шести дюймов ванадиевой проволоки?

Барон усмехнулся:

– Отпечатки пальцев и рисунок радужной оболочки он может менять по своему усмотрению. С ним поработали наши нейрохирурги, и теперь все лицевые мышцы у него управляются сознательно. То есть при желании он может кардинально изменить структуру лица. Под кожу головы зашиты резервуары химических красителей и гормонов, так что цвет волос он может изменить за секунды. А если нужно, вообще сбросит волосяной покров и отрастит новый за полчаса. «ТВ-пятьдесят пять» – непревзойденный мастер психологии и физиологии принуждения.

– То есть пытки?

– Если угодно. Он всецело послушен людям, по отношению к которым ему внушили чувство подчиненности; всецело беспощаден к тому, что ему приказали уничтожать. В этой прекрасной голове нет и намека на супер-эго.

– Он… – сказала она и сама удивилась своим словам, – прекрасен.

Глаза с темными ресницами и веками, словно подрагивающими от желания раскрыться, широкие ладони на уровне голых бедер, полусогнутые пальцы, готовые распрямиться или сжаться в кулак. Подсветка создавала на загорелой, но почти прозрачной коже эффект легкой дымки.

– Говорите, это не модель? Он живой?

– Более или менее. Но сейчас он в глубоком трансе, примерно как у йогов, или, как ящерица, в спячке. Могу, если хотите, его активировать – но уже без десяти семь. Не хотелось бы заставлять остальных гостей дожидаться за столом.

Она перевела взгляд с человека в стеклянном шкафу на обтянутое тусклой кожей лицо барона. За слегка впалой щекой нижняя челюсть у него непроизвольно двигалась в суставе.

– Цирк – вещь хорошая, – сказала Ридра, – но я выросла. Пойдемте.

Усилием воли она заставила себя взять его под руку – невесомую и сухую на ощупь, словно папиросная бумага. Ридре с трудом удалось не поморщиться.

IV

– Капитан Вон, как я рада!

Баронесса протянула мясистую руку розовато-серого оттенка, как бы слегка отваренную. Ее полные веснушчатые плечи вздымались под бретельками вечернего платья, пошитого со вкусом, но все же смотрящегося на разбухшем теле довольно гротескно.

– У нас на заводах так мало развлечений, что, когда выпадает честь принимать такого блестящего гостя…

Она закончила мысль тем, что предполагалось как восторженная улыбка, но обвислые, словно обсыпанные мукой щеки изобразили нечто вздувшееся и поросячье.

Ридра продержала в своей руке мягкие, податливые пальцы кратчайшее позволенное этикетом время и улыбнулась в ответ. Она вспомнила, как в детстве ей запрещали плакать, когда ее наказывают. Но улыбаться было еще хуже. От баронессы исходила огромная, бессмысленная, задушенная тишина. Ридра привыкла, что контрапунктом к любому разговору идут сообщения от неуловимых мышечных движений собеседника, но здесь они были еле заметны под слоем жира. И хотя слова баронессы вылетали из толстых губ резкими вскриками, казалось, будто говорит она через толстое одеяло.

– Но как же ваша команда? Мы приглашали всех.

Я-то знаю, что полный экипаж – это двадцать один человек. – Она шутливо погрозила пальцем. – Тоже кое-что читаю. А вас тут только восемнадцать.

– Я подумала, бестелесным лучше остаться на борту, – объяснила Ридра. – Чтобы с ними общаться, нужны специальные устройства. Да и другим гостям может стать не по себе. На самом деле они предпочитают общество друг друга и вдобавок не едят.

«У них на ужин жареный ягненок, а за вранье попадешь на том свете в ад», – сказала она сама себе – по-баскски.

– Бестелесные? – Баронесса поправила лакированные завитки своей сложнейшей высокой прически. – То есть мертвые? Ну конечно! Я совсем не подумала. Вот видите, как мы живем – каждый будто на необитаемом острове. Я распоряжусь, чтобы их тарелки убрали.

Ридра задумалась, не включил ли барон датчики бестелесности, но тут баронесса наклонилась к ней и конфиденциально прошептала:

– Ваши мо́лодцы тут всех очаровали! Пойдемте?

Так из отделанной белым камнем прихожей они и проследовали в зал: слева Ридру вел барон (будто ее руку подвесили на пергаментную повязку); справа напирала на плечо баронесса, сырая и одышливая.

– Капитан! – гаркнул Калли и устремился к ним. – Недурное местечко, а?

Локтями он показал на заполненный гостями зал, потом приподнял бокал – продемонстрировать его размер. Выпятил кубы и одобрительно кивнул:

– Сейчас принесу тебе этих штучек. – В другой руке у него была тарелка с крошечными бутербродами, оливками, фаршированными печенкой, и рулетами из чернослива с беконом. – Где-то тут был парнишка с целым подносом.

Он опять показал локтями.

– Мэм, сэр, – перевел он взгляд с баронессы на барона, – вам, может, тоже взять?

Он закинул в рот бутерброд и прихлебнул из бокала:

– Мммагм.

– Я подожду, пока он сюда подойдет, – ответила баронесса.

Ридра с любопытством взглянула на хозяйку, но ее толстое лицо было растянуто улыбкой, на этот раз гораздо более естественных размеров.

– Как вам? Вкусно?

– Очень, – проглотив, сказал Калли; затем сморщился, оскалился и потряс головой. – Только вот эти, жутко соленые, с рыбками, – эти мне совсем не понравились, мэм. Остальные что надо.

– Честно говоря, – баронесса наклонилась, улыбка ее перешла в утробный смешок, – мне соленые тоже никогда не нравились!

Она посмотрела на Ридру с бароном и с выражением шутливого бессилия пожала плечами:

– Что поделаешь! Поставщики провизии такие тираны.

– Я бы, – Калли решительно дернул головой, – просто сказал им больше таких не приносить!

Баронесса подняла брови:

– Знаете, вы совершенно правы. Так и сделаю! – Она бросила взгляд на стоявшего позади Ридры барона. – В следующий раз, Феликс, так и сделаю.

Подошел официант с бокалами на подносе:

– Желаете?

– Этих карликовых ей не надо, – сказал Калли, показывая на Ридру. – Принеси ей нормальный, как у меня.

Ридра засмеялась:

– Калли, ну я же сегодня дама на званом ужине.

– Глупости! – воскликнула баронесса. – Я тоже хочу пить из большого. Так, где я устроила бар? Там вроде бы?

– Пять минут назад был там, – сказал Калли.

– Мы сегодня будем веселиться, а с такими бокальчиками какое веселье?

Она подхватила Ридру под руку.

– Феликс, не будь нелюдимым! – бросила она мужу через плечо и увлекла гостью за собой.

– Это доктор Киблинг. Крашеная блондинка – доктор Крейн. А это мой деверь Альберт, я вас познакомлю на обратном пути. Коллеги мужа. Занимаются этими ужасами, которые он вам показывал в подвале. Мне не нравится, что он свою коллекцию дома держит. Брр, даже мурашки по коже. Я всегда боюсь, как бы к нам ночью что-нибудь оттуда не заползло и головы не отрезало. По-моему, это он из-за сына. Мы ведь потеряли нашего мальчика, Найлза, – лет восемь уже как. С тех пор Феликс помешался на работе. Что-то заболталась я совсем! Вы, наверное, думаете, что мы дремучие провинциалы?

– Совсем нет.

– А как вам еще думать? Впрочем, вы ведь нас толком не знаете. Какие сюда приезжают умненькие мальчики! С таким бойким, живым воображением. А тут надо целый день сидеть и изобретать новые способы убийства. Такое в нашем обществе умиротворение, что даже невыносимо. Оно и ясно: всю агрессию выплескивают на работе. Но все равно с людьми тут что-то происходит. Воображение нужно не для того, чтобы выдумывать, как убивать поизощреннее, вы согласны?

– Да.

Баронессу стало жаль. Но тут им пришлось остановиться из-за скопления гостей.

– Что происходит? – спросила хозяйка дома. – Сэм, что они делают?

Сэм улыбнулся, отступил назад, и баронесса вклинилась в толпу, не отпуская руки Ридры.

– Раздвинь народ!

Ридра узнала голос Лиззи. Закрывавший ей обзор человек отошел, и Ридра увидела: ребята из машинного отделения расчистили площадку футов десять в ширину и охраняли его по периметру, как юные полицейские. В середине на корточках сидела Лиззи и трое парнишек – судя по одежде, отпрыски местной знати.

– Вы поймите, – поучала она, – тут кистью надо.

Ногтем большого пальца она запустила шарик, тот стукнул по одному, отскочил от другого, а один из ударенных попал еще и в третий.

– Еще раз покажи!

Лиззи взяла другой шарик:

– В пол упираться одной костяшкой, чтобы поворачивать можно было. Но главное – кисть.

Шарик вылетел из ее руки – щелк, щелк, щелк. Пять-шесть человек зааплодировали, Ридра в том числе.

Баронесса прижала руку к груди:

– Прекрасный бросок! Загляденье! – Опомнившись, она обернулась. – Сэм, мы тебя, наверное, согнали. Ты же эксперт по баллистике.

С миной благовоспитанного смущения она уступила место и снова повела Ридру по залу.

– Вот почему я так счастлива, что вы со своими товарищами к нам пожаловали. От вашей компании такой свежий, сочный, бодрящий дух!

– Вы так говорите, будто мы яблоки! – рассмеялась Ридра.

«Аппетит» баронессы выглядел менее пугающе.

– Да, если бы вы здесь задержались, мы бы вас скушали. У вас есть то, по чему мы очень изголодались.

– Что же?

Они подошли к барной стойке, взяли бокалы. Лицо баронессы посерьезнело.

– Вот вы приезжаете… и мы сразу узнаем массу нового – о вас, а в конечном счете и о себе.

– Не понимаю.

– Взять вашего навигатора. Ему нравится пить из больших бокалов и все закуски, кроме анчоусов. А я ни про кого здесь даже таких вещей не знаю. Нальешь им виски – пьют виски. Нальешь текилы – глотают текилу. И вот только что я узнала… – она перевернула руку ладонью кверху и покачала из стороны в сторону, – что главное – кисть. Раньше и не подозревала.

– Мы привыкли друг с другом разговаривать.

– Да, но вы говорите о важном. Что вам нравится, что не нравится, как что делается. Вы действительно хотите познакомиться с этими пыльными мешками, которые убивают людей?

– Не особенно.

– Вот и я так подумала. Так что не будем тратить время. Есть тут три-четыре человека, которые вам, пожалуй, понравятся, но я еще успею вас представить до конца вечера.

И она ринулась в толпу.

Ридра задумалась о приливах и отливах. Об океанах. О течениях гиперстазиса. О перемещениях большого количества людей. Она двигалась по пути наименьшего сопротивления, выбирала пустоты, которые то приоткрывались, то заполнялись, по мере того как люди подходили друг к другу поздороваться, тянулись за новыми бокалами, начинали и прекращали разговоры.

Вдруг в углу – винтовая лестница. Она поднялась на два витка и взглянула сверху на сборище гостей. Там, где лестница заканчивалась, были полураскрытые двойные двери, тянуло свежим ветерком. Она вышла на балкон. Сиреневое небо стало фиолетовым и было украшено изящными прочерками облаков. Скоро хромакупол планетоида перейдет в режим ночи. По перилам мягко шуршали влажные листки. С одного края белый камень полностью скрылся под ковром вьющихся растений.

– Капитан…

В самом углу, в тени вьюнов, обхватив руками колени, сидел Рон. Кожа не серебро, подумала она, но когда он так завязывается узлом – как будто клубок проволоки из белого металла. Он оторвал подбородок от коленей и откинулся на заросшие перила; теперь его серебристо-ржаные волосы оказались в венчике из листьев.

– Что ты здесь делаешь?

– Там слишком много народу.

Она кивнула, наблюдая за тем, как он опустил плечи, как вскочили и разгладились бугорки трицепсов. Каждый его вдох превращался в песню из крошечных движений молодого жилистого тела. Примерно с полминуты Ридра слушала это мускульное пение; он же смотрел на нее не шевелясь, в окружении чарующих ноток. Наконец она спросила:

– Что-то не так у вас с Молльей и Калли?

– Да нет… просто…

– Просто что? – улыбнулась она и облокотилась на перила.

Он опять положил голову на колени:

– У них-то все нормально вроде. Но я самый молодой… и… – Вдруг его плечи вздернулись. – Да не понять вам! Конечно, вы знаете о таких вещах, но ничего вы на самом деле не знаете. Пишете о том, что видите. А не о том, как живете.

Все это он выпалил полушепотом, резкими очередями. Она слушала его слова и смотрела, как на щеке дергается, скачет и бьется зверек жевательной мышцы.

– Извращенцы, – продолжал он. – Вот что вы, таможенники, о нас думаете! Барон, баронесса, все эти люди – таращатся на нас, не понимают, как это так – три человека! И вы не понимаете.

– Рон…

Он ухватил зубами лист и оторвал его от стебля.

– Пять лет назад я сама… была в триплете.

Его лицо медленно повернулось к ней, словно растягивая пружину, затем снова запрокинулось назад. Он выплюнул лист.

– Вы все-таки из таможенных, капитан. Да, вы держитесь рядом с транспортниками, но как вы даете им пожирать себя глазами, как они таращатся на вас, когда вы проходите мимо… Вы королева. Но королева таможни. Вы не с транспорта.

– Рон, я человек публичный. Поэтому и смотрят. Я пишу книги. Да, таможенные их читают, но смотрят только потому, что им интересно, кто это все понаписал. Их писала не таможня. Когда сталкиваюсь с таможенными, они мне говорят: «Вы с транспорта». – Она пожала плечами. – Я ни то ни другое. И все-таки я жила в триплете. Я понимаю, как это.

– У таможенных не бывает триплетов.

– С двумя мужчинами. Если когда-нибудь у меня это еще случится, то лучше с мужчиной и женщиной. Так мне, наверное, будет легче. Но я жила в триплете три года. Это в два с лишним раза дольше, чем ты.

– Значит, ваш не сросся. А наш сросся. По крайней мере, пока была жива Кэти.

– Один погиб, – сказала Ридра. – Другого в Гиппократовской держат в анабиозе, пока не изобретут лекарство от болезни Колдера. Вряд ли я доживу, но если доживу…

Рон посмотрел на нее.

– Что?

– Кто они были? – спросил он.

– Таможенные или транспортные? – Она пожала плечами. – Ни то ни другое, как я. Фобо Ломз был капитан межзвездного корабля. Это он заставил меня пройти подготовку на капитана. На планете он занимался гидропоникой, разрабатывал методы хранения при гиперстатических перевозках. Что он был за человек? Стройный, светловолосый, удивительно нежный. Порой любил выпить; бывало даже, что после рейса напивался, ввязывался в драку и попадал за решетку – приходилось залог за него вносить. На самом деле так случалось всего два раза, но мы над ним еще год смеялись. И он не любил спать в середине: нравилось ему свешивать руку с кровати.

Рон улыбнулся; его ладони, которыми он обнимал себя за плечи, съехали вниз к запястьям.

– Он погиб в Катакомбах на Ганимеде: обрушились стены. Это было второе лето, когда мы втроем участвовали в Программе геологического обследования Юпитера.

– Как Кэти… – помолчав, сказал Рон.

– Ну а Мюэлс Эрлиндиел…

– «Звезда Империи»! – вытаращил глаза Рон. – И серия про Джо Комету! Вы были в триплете с Мюэлсом Эрлиндиелом?!

Ридра кивнула:

– Занятные были книжки, правда?

– Еще бы! – сказал Рон, разводя колени в стороны. – Да я их, наверное, все перечитал. Какой он был? Похож немножко на Комету?

– Вообще-то, Джо поначалу был списан с Фобо. Фобо ввязывался в очередную заварушку, я нервничала, а Мюэлс садился за новую повесть.

– То есть это все было на самом деле?

Она покачала головой:

– В основном это фантазии насчет того, что могло бы случиться. Или того, чего мы опасались, но что не случилось. Сам-то Мюэлс? В книжках он всегда в роли компьютера. Смуглый, темноволосый, углубленный в себя, он был человек невероятно терпеливый и невероятно добрый. Это он научил меня всему, что я знаю о предложениях и абзацах (ты знаешь, что в книжках эмоциональная единица – это абзац?), показал, как отделять то, что говоришь прямо, от того, что подразумеваешь, и когда выбирать одно, а когда – другое. – Она помолчала. – Давал мне рукопись и говорил: «Что со словами не так?» И у меня никогда не возникало никаких замечаний, кроме того, что их бывало многовато. Когда Фобо погиб, я впервые всерьез занялась поэзией. Мюэлс мне всегда говорил, что, если постараюсь, из меня может получиться большой поэт: с таким-то фундаментом. Мне надо было уйти во что-то с головой, потому что без Фобо… Ну ты понимаешь. А примерно через четыре месяца у Мюэлса обнаружили Колдер. Ни тот ни другой не увидели мою первую книгу, хотя большинство стихотворений раньше видели. Может, Мюэлс еще прочитает… Может, даже напишет еще о приключениях Кометы. Пойдет в Морг, вызовет мою структуру мышления и спросит: «Ну? Что со словами не так?» Сколько, сколько всего я тогда смогу посоветовать! Только сознания моего уже не будет…

Она почувствовала, как на нее накатывают опасные эмоции. Ничего, пускай. Эмоции – хоть опасные, хоть нет – ее уже три года как не пугали.

– Сколько всего…

Рон теперь сидел по-турецки, положив кисти на колени.

– «Звезда Империи», Джо Комета… Так здорово было с ними возиться! Просиживали всю ночь за кофе, обсуждали, спорили, вместе держали корректуру, в магазинах, пока никто не видит, выставляли их на полке в первый ряд.

– Я так тоже делал. Просто потому, что они мне нравились.

– Здорово было даже спорить, кто будет спать посередине.

Словно по команде, Рон снова сжался в комок, обхватил колени руками, вдавил в них подбородок.

– У меня, по крайней мере, оба живы. Должен радоваться.

– Может, и должен. Может, не должен. Они тебя любят?

– Говорят, что любят.

– А ты их?

– Ну конечно! Вот говорю я с Молльей, она пытается что-то объяснить, а по-английски у нее пока не очень, и вдруг до меня доходит, и это…

Он выпрямился и взглянул вверх, как будто искал слово на небе.

– Чудо? – подсказала она.

– Да… – взглянул на нее Рон. – Чудо.

– Ну а как вы с Калли?

– Да что Калли! Большой добрый медведь. С ним и потолкаться можно, и дурака повалять. Только вот с Молльей у них… Он плоховато ее понимает. А думает, что раз он старше, то учиться должен быстрее меня. Но у него не выходит. И он теперь нас чурается. Я-то ничего: когда он хандрит, я с ним всегда справлюсь. А Моллья новенькая, думает, он на нее злится.

– Знаешь, что надо сделать? – сказала Ридра, подумав.

– А вы знаете?

Она кивнула:

– Раз проблема в них, то тебе, конечно, тяжелее: кажется, что помочь ничем не можешь. Но на самом деле это решить даже легче.

– Почему?

– Потому что они тебя любят.

Рон навострил уши.

– Калли хандрит, а Моллья не знает, как к нему подойти.

Рон кивнул.

– Моллья говорит на другом языке, а Калли его не понимает.

Снова кивнул.

– Ты же хорошо общаешься с обоими. Быть между ними посредником не вариант, так никогда ничего не выйдет. Но ты их можешь научить.

– Научить?

– Что ты делаешь, когда Калли начинает капризничать?

– Дергаю его за уши. Он орет: «Прекрати!» – потом начинает хохотать. А я валю его на пол.

Ридра скептически поморщилась:

– Оригинально. Но раз помогает, то ладно. Так покажи Моллье. Она девушка крепкая. Пускай, если надо, на тебе потренируется.

– Мне не нравится, когда дергают за уши.

– Иногда приходится идти на жертвы, – улыбнулась она, хоть и пыталась сохранить серьезную мину.

Рон потер левую мочку основанием большого пальца:

– Пожалуй.

– А Калли ты должен научить словам, которые понимает Моллья.

– Да я их сам не всегда знаю. Просто догадываюсь быстрее.

– А если бы знал, помогло бы?

– Само собой.

– У меня в каюте лежит учебник суахили. Когда вернемся, возьми.

– Класс! Только… – он опять слегка вжался в темные листья, – Калли не читает особо.

– Вот ты и поможешь.

– Значит, научить?

– Именно.

– А он согласится? – спросил Рон.

– Чтобы сблизиться с Молльей? А ты как считаешь?

– Согласится. – Рон внезапно распрямился металлической пружиной. – Согласится.

– Пойдешь назад? – спросила Ридра. – Через пару минут начнется ужин.

Рон повернулся к перилам и взглянул на красочное небо:

– Красивый у них щит.

– Чтобы не сожгла Беллатрикс.

– Чтобы не думать о том, что они творят.

Ридра вскинула брови. Даже среди семейных неурядиц – разговоры о добре и зле.

– И это тоже, – сказала она и задумалась о войне.

По напрягшимся мышцам его спины она поняла, что он спустится попозже, сейчас хочет еще подумать. Она направилась вниз по винтовой лестнице.

– Видел, как вы вышли, и решил дождаться.

Дежавю, что ли? Да нет, не могла она его раньше видеть. Иссиня-черные волосы, резкие, грубые черты, непривычные для молодого человека (еще нет и тридцати). Чтобы пропустить ее, он отступил назад – движение ловкое, скупое, невероятно точно просчитанное. Она взглянула на его руки, лицо: не подскажут ли что мимика и жесты? Но он наблюдал за ней, оставаясь непроницаемым. Наконец обернулся и кивнул на толпу внизу. Показал на барона, одиноко стоявшего в центре:

– А Кассий тощ, в глазах холодный блеск[7].

– Интересно, он сильно проголодался? – сказала Ридра и снова почувствовала что-то странное.

Баронесса пробивалась к мужу через толпу – верно, хотела посоветоваться, начинать ли сейчас или подождать еще пять минут или насчет еще чего-то жизненно важного.

– И как подобные люди сосуществуют друг с другом? – холодно произнес незнакомец со снисходительным изумлением.

– Наверное, сравнительно легко, – сказала Ридра. – Беспокоиться приходится только друг о друге.

Вежливо-вопросительный взгляд. Поняв, что пояснений не последует, незнакомец вновь повернулся к толпе:

– У них такие занятные лица, когда они смотрят наверх и гадают, вы ли это, мисс Вон.

– Плотоядные, – буркнула она.

– Бандикуты. Вот они кого напоминают. Стаю бандикутов.

– Может, у них от искусственного неба такой нездоровый вид? – В голосе ее послышались неприязненные нотки, впрочем тщательно отмеренные.

Он рассмеялся:

– Бандикуты с талассемией!

– Что-то вроде. Вы сами не с заводов?

Для человека, живущего под искусственным небом, его цвет лица был слишком цветущий.

– Да нет, я местный.

Она удивилась и хотела было задать новый вопрос, но из динамиков донеслось: «Ужин подан!»

Они спустились вместе, но не успела Ридра смешаться с толпой, как ее спутник исчез. К столовой она пошла одна.

Под арочным сводом ее уже дожидались хозяева. Баронесса взяла ее под руку, и тут заиграл рассаженный на помосте камерный оркестр.

– Сюда, пойдемте.

Маневрируя вдоль извивающегося С-образного стола, Ридра старалась держаться поближе к пышнотелой матроне.

– Мы сидим там.

Вдруг – слова на баскском: «Капитан, запустилась твоя машинка на корабле, стенограф». Она резко остановилась, будто в голове у нее прогремел маленький взрыв: Вавилон-17!

– Что с вами? – обернулся барон.

От непонимания, что происходит, лицо его покрылось напряженными морщинами.

– Есть у вас… какие-нибудь места, где хранится что-то особо ценное или идут важные исследования, а охраны нет?

– У нас все в автоматическом режиме. А что?

– Вот-вот начнется диверсия или уже началась.

– Откуда вы…

– Некогда объяснять. Лучше проверьте, все ли в порядке.

Напряжение разрешилось действием.

Баронесса тронула мужа за плечо и неожиданно ровным голосом сказала:

– Феликс, вот твое место.

Барон сел, бесцеремонно оттолкнул приборы. Под салфеткой скрывалась панель управления. Гости начали рассаживаться, и Ридра футах в двадцати увидела громадную блестящую фигуру Когтя; для него к столу подставили специальный гамак.

– Вы садитесь, моя дорогая. Продолжаем, как будто ничего не случилось. Так будет лучше.

Ридра села рядом с бароном, а хозяйка дома осторожно опустилась на стул слева от нее.

Барон что-то шептал в ларингофон. На восьмидюймовом экране перед ним мелькали картинки (Ридре сбоку было плохо видно). Наконец ненадолго оторвался от панели:

– Пока ничего.

– Бог с ним, – сказала баронесса. – Взгляните – у меня тут гораздо интересней.

Она положила себе на колени небольшой пульт, присоединенный к нижней поверхности столешницы.

– Отличная штучка. – Баронесса огляделась. – Вроде бы пора. Начали!

Пухлый палец нажал кнопку, и свет в зале стал приглушенным.

– Отсюда можно управлять всем ужином. Смотрите!

Она нажала другую кнопку. В центре стола раздвинулись створки, и перед гостями явились огромные блюда с фруктами: засахаренными яблоками, обсыпанным сахарной пудрой виноградом и половинками дынь, заполненными орехами в меду.

– Вино! – сказала баронесса и вновь потянулась к пульту.

На огромном пространстве стола появились пенящиеся сосуды с чем-то искристым. Заработали фонтанные механизмы, зашипели струи.

– Подставляйте бокал. Пейте, – напомнила баронесса, наполняя свой.

Хрусталь окрасился пурпуром.

– В Арсенале, кажется, все спокойно, – сказал барон. – Оповещаю теперь спецпроекты. А эта диверсия точно уже началась?

– Или началась, или начнется в ближайшие две-три минуты. Может быть взрыв, или выйдет из строя какое-то важное оборудование.

– Да уж, конкретики маловато. Хотя наши связисты перехватили ваш Вавилон-семнадцать. Меня предупреждали, как все обычно происходит.

– Попробуйте, капитан Вон.

Баронесса положила ей четвертинку манго, которое – откусив, поняла Ридра – было вымочено в киршвассере.

Почти все гости уже заняли свои места. Ридра заметила, как неподалеку паренек из взвода, по имени Майк, ищет карточку со своим именем. А вот и незнакомец, что остановил ее на лестнице, – быстрым шагом идет к ним вдоль стола.

– Вино не виноградное – сливовое, – сказала баронесса. – Для начала тяжеловато, но с фруктами и ягодами сочетается идеально. Клубникой я особенно довольна. Да и бобы тоже. В гидропонике с ними замучаешься, но в этом году удались.

Майк нашел свой прибор и обеими руками потянулся к вазе с фруктами. Незнакомец обогнул последний изгиб стола. Калли держал в руках кубки с вином и переводил взгляд с одного на другой: пытался, наверное, определить, который побольше.

– Может, их чуть поддразнить и выставить шербет? – спросила баронесса. – Или сразу калду верде? У меня его готовят очень легким. Вот никогда не угадаешь…

Незнакомец подошел к барону, наклонился над его плечом, взглянул на экран и что-то прошептал. Барон оглянулся на него, медленно, не убирая рук со стола, повернулся назад – и рухнул на скатерть! Из-под его щеки зазмеилась красная струйка.

Ридру словно пронзило: убийство! Мозаичная картинка в голове наконец сложилась: убийство. Она вскочила.

Баронесса хрипло выдохнула и поднялась, опрокинув стул. В истерике затрясла головой, замахала руками, начала тянуться к мужу.

Ридра крутанулась, увидела, что незнакомец выхватил из-под пиджака вибралайзер, и дернула баронессу на себя. Выстрел пришелся в пульт управления.

Выведенная из ступора, баронесса на нетвердых ногах подошла к мужу, обхватила его. Сквозь хриплые стоны прорезался голос, и она завыла. Огромная, бесформенная, как сдувающийся аэростат, она оттащила тело Вер Дорко от стола, опустилась на колени, обхватила его руками и начала легко покачивать, все это время не переставая кричать.

Гости были уже на ногах. Стоял страшный гвалт.

Пульт был испорчен, и теперь на столах, расталкивая фрукты, появлялись жареные павлины, приготовленные по частям и вновь собранные в целые фигуры – с засахаренными головами и внушительными хвостами. Механизмы, отвечающие за уборку блюд, не включались, так что супницы с калду верде начали наползать на винные чаши, пока все они в итоге не перевернулись и не залили стол. Фрукты покатились на пол.

Несмотря на ор, она слышала, как шипит вибралайзер: слева, опять слева, теперь справа. Разбегающиеся люди перекрывали обзор. Еще один выстрел – доктор Крейн согнулась пополам, крашеные волосы разметались по лицу; ее в недоумении подхватил стоявший рядом человек.

Павлинов сбросили со стола появившиеся из его недр барашки на вертелах. Длинные перья замели по полу. Фонтанчики обдавали сияющую медовую корочку вином – оно шипело и превращалось в пар. Еда проваливалась назад в открытые панели и падала на раскаленные докрасна нагревательные элементы. Ридра почувствовала запах горелого. Она рванулась вперед, поймала за руку чернобородого толстяка:

– Капрал, выводи ребят!

– А я чем занимаюсь?!

Ридра метнулась в противоположную сторону, перепрыгнула стол. Из курящейся расселины как раз поднимался прихотливый восточный десерт: горячие обжаренные бананы сперва окунались в мед, а потом должны были катиться на тарелки по горкам из толченого льда. Но только теперь искристые сласти выбрасывало прямо на пол, мед на них застывал блестящими шипами и хрустел под ногами. Люди скользили, беспомощно взмахивали руками, падали.

– Вот что называется поскользнуться на банане по-богатому! – заметил Калли. – Что будем делать, капитан?

– Бери Моллью и Рона – и живо на корабль!

Поднялись кофейники, врезались в тушки на вертелах, перевернулись, и кругом разлетелась кофейная гуща и кипяток. Прижимая к груди обваренную руку, завизжала женщина.

– Что-то настроение пропало, – сказал Калли. – Поищу ребят.

Мимо пробегал Капрал. Ридра ухватила его за руку:

– Слушай, что такое бандикут?

– Злобный такой зверек. Сумчатый, кажется. А что?

– Да, точно. Вспомнила. А талассемия?

– Ну ты нашла время спрашивать. Типа анемии.

– Это я знаю. А поточнее? Ты же наш корабельный врач.

– Так, секунду… – Он прикрыл глаза. – Было про это в гипнокурсе. Ага, вспомнил. Это наследственное. Примерно то же самое, что серповидноклеточная анемия, только у европеоидов. Эритроциты разрушаются, потому что разрываются гаптоглобиновые связи…

– …гемоглобин выходит в плазму, и клетки разрывает осмотическое давление. Все ясно. Делаем ноги.

Озадаченный Капрал двинул к выходу, Ридра побежала за ним, поскользнулась на винном шербете и схватилась за Когтя, чья туша теперь поблескивала над ее головой.

– ’олегче, ка’итан!

– Давай, красавчик, сматываться надо!

– Садись – ’одвезу.

Он с ухмылкой приставил полусогнутую в локте руку к бедру; Ридра ухватилась за нее и вскарабкалась ему на спину; руками вцепилась в плечи, ногами обхватила бока. Под ней вздулись одолевшие Серебряного Дракона огромные мускулы. Их обладатель скакнул вперед, перемахнул через стол и приземлился на четыре лапы. Гости перед саблезубым золотым чудищем бросились врассыпную. Ридра и Коготь устремились к арочному проходу.

V

В голове мутной пеной плещется исступленное изнеможение.

Пробившись сквозь эту муть, она влетела в каюту на «Рембо», включила интерком:

– Капрал, все ли…

– Весь личный состав на борту, капитан.

– Бестелесные…

– Все трое на месте.

Тяжело дыша, проход во входной люк загородил Коготь.

Она переключилась на другой канал – комнату наполнили звуки, напоминающие музыку.

– Хорошо. Еще идет.

– Это оно? – спросил Коготь.

Она кивнула:

– Вавилон-семнадцать. Пишется автоматическая стенограмма, изучу позже. Ладно, была не была.

Она щелкнула тумблером.

– Что?

– Я заранее надиктовала кое-какие сообщения. Хочу отправить. Может, пройдут.

Она закончила первое и запустила второе.

– Я пока язык так себе знаю. Самую малость. Сейчас такое чувство, будто на сцене идет Шекспир, а я кричу из зала непотребности на пиджине.

Загорелся индикатор вызова по внешней линии. Встревоженный голос заговорил:

– Капитан Вон, это Альберт Вер Дорко. Случилось большое несчастье, у нас тут страшная неразбериха. Я вас у брата не застал, но диспетчеры доложили, что вы запросили разрешение на немедленный взлет и гиперстатический прыжок.

– Я ничего не запрашивала. Только вывела экипаж в безопасное место. Вы выяснили, что происходит?

– Но мне сказали, вы уже готовитесь к взлету. У вас чрезвычайные полномочия, и я не могу отменить ваше распоряжение, но я бы хотел попросить вас задержаться, пока мы во всем не разберемся. Если, конечно, у вас нет неотложных…

– Мы не взлетаем, – перебила его Ридра.

– Еще не хватало, – влез Коготь. – Я еще и к кораблю не ’одключился.

– Ваш автоматический Джеймс Бонд, кажется, сошел с ума. – Снова Ридра.

– Бонд? – переспросил Вер Дорко.

– Мифологическая аллюзия, извините. «ТВ-пятьдесят пять» спятил.

– Знаю. Он убил моего брата и еще четырех важнейших сотрудников. Уничтожены ключевые люди, как будто все специально спланировано…

– Так и есть. «ТВ-пятьдесят пять» кто-то взломал. Нет, не знаю как. Свяжитесь лучше с генералом Форестером в…

– Капитан, диспетчеры говорят, что вы подаете сигнал на взлет! Это вне моей компетенции, но вам следовало бы…

– Капрал, мы что, взлетаем?!

– Конечно. Ты же сама отдала приказ, экстренный выход в гиперстазис.

– Коготь еще даже не подключился, идиот!

– Но ты ведь дала добро тридцать секунд назад. Да подключился он. Я только что говорил…

Коготь, громыхая, подошел к Ридре и рявкнул в микрофон:

– Я стою рядом с ней, ту’ица! Хочешь врезаться в Беллатрикс? Или вынырнуть в центре новой? Без у’равления сносит в сторону самой большой массы!

– Но вы только что…

Позади них что-то заскрежетало. Резкий рывок.

В динамиках голос Альберта Вер Дорко:

– Капитан Вон!

Крик Ридры:

– Идиот, вырубай генераторы стас…

Но свистящие звуки генераторов уже перекрывали фоновый рев.

Еще рывок. Она еле удержалась за край стола, увидела, как взмахнул когтем пилот.

И…

I

Абстрактные мысли в голубой комнате. Номинатив, генитив, элатив, аккузатив-один, аккузатив-два, аблатив, партитив, иллатив, инструктив, абессив, адессив, инессив, эссив, аллатив, транслатив, комитатив. Шестнадцать падежей финского существительного. Странно: а есть языки, где только единственное и множественное. Американские индейцы обходились даже без числа. Кроме сиу, но там множественное было только у одушевленных. Голубая комната круглая, теплая, гладкая. А по-французски и не скажешь просто – теплая: либо жаркая, либо еле теплая. Если нет слова, как об этом подумать? Да даже если и есть слово, но нет нужной формы – то как? Надо же, в испанском пол есть у всего: у собаки, у стола, у дерева, у консервного ножа. А в венгерском все бесполые: он, она, оно – одно и то же слово. Ты мой друг, но вы мой король – так говорили на английском времен Елизаветы I. Но в некоторых восточных языках, где почти нет ни родов, ни чисел, вы мой друг, вы мой родитель, а ВЫ мой священник, а ВЫ мой король, а Вы мой слуга, а Вы – мой слуга, которого я завтра же рассчитаю, если Вы не возьметесь за ум, а ВЫ – мой король, с чьей политикой я совершенно не согласен, и в голове у ВАС не мозги, а опилки, а ВЫ, может, мне и друг, но если ВЫ еще раз мне такое скажете, я ВАМ такую затрещину влеплю…

И кто вы вообще такой?

Как тебя зовут? – думала она в круглой теплой голубой комнате.

Мысли без имени в голубой комнате: Урсула, Прискилла, Варвара, Мария, Мона, Натика: соответственно Медведица, Старая Дама, Болтушка, Горькая, Обезьяна и Ягодица. Имя. Имена? Что в имени?[8] В каком я имени? В земле моего отца его фамилия шла бы на первом месте: Вон Ридра. В родных краях Молльи я бы вообще носила не его фамилию, а фамилию матери. Слова – имена вещей. Во времена Платона вещи были именами идей – как еще лучше описать платоновский идеал? Но действительно ли слова – это имена вещей, или произошла смысловая путаница? Слова символизируют категории вещей, имя же выделяет одиночный объект. Имя у чего-то, для чего нужен символ, выглядит нелепо, смешно. Символическое обозначение чего-то, что требует имени, тоже нелепо. Воспоминание: порванная занавеска, его пьяное дыхание, ее негодование, скомканная одежда под обшарпанной дешевой тумбочкой. «Иди сюда, женщина!» И она шепчет, до боли в руках сжимая латунный карниз: «Мое имя – Ридра!» Индивидуум, вещь, выделенная из своего окружения и отделенная от остальных вещей в этом окружении. Для индивидуумов символы не годились, так были изобретены имена. Меня изобрели. Я не круглая теплая голубая комната. Я – кто-то в этой комнате. Я…

Все это время глаза ее были полуприкрыты. Теперь она подняла веки, решила встать – и наткнулась на сеть. От неожиданности она задохнулась, упала назад; повернулась набок, чтобы посмотреть на комнату.

Нет.

Она не «посмотрела на комнату».

Она «что-то на что-то».

Первое «что-то» было крошечной вокабулой, которая означала непосредственное пассивное восприятие: не только визуальное, но и слуховое или обонятельное. Второе «что-то» – три такие же микроскопические фонемки разных тонов: одна сообщала, что помещение кубическое, примерно двадцати пяти футов в длину, вторая указывала на цвет и вероятный материал стен (некий голубой металл), третья служила одновременно и заполнителем, обозначающим место для отсутствующих индикаторов функции (которая пока Ридре неизвестна), и грамматической меткой, позволяющей, если нужно, дать отсылку ко всей этой ситуации при помощи одного символа. Причем четыре звука пронеслись у нее в мозгу и оформились во рту быстрее, чем громоздкие три слога только одной «комнаты». Вавилон-17. Она и раньше ощущала подобное с другими языками: что-то распахивается, расширяется, принуждает сознание расти. Но сейчас, сейчас чувство было такое, будто линзу, расфокусированную с незапамятных времен, вдруг навели на резкость.

Она снова попыталась сесть. Функция?

Для чего это помещение? Медленно приподнимаясь, грудью она уперлась в сетку. Что-то вроде больничной палаты. Она посмотрела вниз на… нет, не на сеть, а на созвучие из трех гласных, каждая из которых обозначала соединение в трехточечном переплетении, причем самый низкий тон созвучия соответствовал самым слабым точкам сети. Стало очевидно, что, если разорвать нити в этих точках, вся паутина распадется. Но если просто биться и дергаться, не выберешься. Все решило название на этом новом языке. Переход от «запоминания» к «знанию» произошел, пока она была…

А где она была?

Предвкушение, восторг, страх! Она заставила себя вновь свернуть на английский. Думать на Вавилоне-17 было все равно что вдруг глубоко-глубоко увидеть воду на дне колодца, который только секунду назад казался мелкой ямкой. У нее закружилась голова.

Через мгновение она увидела остальных. Коготь лежал в огромном гамаке у дальней стены; она заметила свешивающуюся через край лапу. Два силуэта поменьше с другой стороны – это, наверное, ребята из взвода. Во сне один повернулся, и показались блестящие черные волосы – Карлос. Третьего она разглядеть не могла. Любопытство маленьким противным кулачком сдавило какой-то важный орган у нее в животе.

И тут стена истаяла.

Ридра как раз пыталась внести в свое положение ясность. Установить если не время и место, то хотя бы некий спектр возможностей. Но с исчезновением стены эти попытки прекратились. Она наблюдала.

Верхняя часть левой от нее стены засветилась, стала прозрачной, на ее месте образовался металлический язык, который, чуть наклонясь книзу, протянулся в ее направлении.

Трое мужчин.

У первого, стоящего у входа на пандус, лицо будто грубо и наспех высечено из коричневого камня. На нем старомодный наряд, какие носили до контурных плащей. Тоже автоматически принимает форму тела, но сделан из пористого пластика и выглядит как броня. Одно плечо и руку укутывают глубокие складки черного материала. Видавшие виды сандалии высокой шнуровкой обхватывают икры. Полоски меха на внутренней стороне ремешков – чтобы не натирали. Из косметохирургии – только искусственные серебристые волосы и отливающие металлом кустистые брови. На одной растянутой мочке висит толстое серебряное кольцо. Переводя взгляд с гамака на гамак, он прикоснулся к висящей на поясе кобуре вибралайзера.

Из-за его спины выступил второй – фантасмагорическое порождение косметохирургических фантазий. Помесь грифона, обезьяны и морского конька: в поджарое тело – которое, подумалось Ридре, когда-то напоминало кошачье – были вживлены перья, чешуя, когти и клюв. Он присел сбоку от первого на искусственно увеличенных задних лапах, тронув костяшками пальцев металлический пол. Взглянул на первого, тот машинально почесал ему за ухом.

Ридра ждала, пока они заговорят. Слово как паспорт: гражданин Альянса или захватчик. Мысленно она приготовилась вцепиться в любой готовый зазвучать язык, выжать из него все, что она знает о мышлении его носителей, характерных логических двусмысленностях, жестких или мягких требованиях к лексической строгости, воспользоваться любой возможностью, чтобы…

Второй мужчина отошел назад, и тут она увидела третьего. Он был выше и мощнее сложен, чем остальные, но с мягкими, округлыми плечами. В кисти и пятки имплантированы петушиные шпоры – такие иногда носила шпана транспортного мира; они символизировали примерно то же самое, что в стародавние времена кастеты и кистени. Из одежды – только штаны. На недавно обритой голове отрастает темный ежик. Один бицепс опоясан красными пятнами: словно кровоподтеки или воспаленные порезы. Лет пять назад это клеймо так часто фигурировало в детективных романах, что теперь его почти повсеместно списали в утиль как набивший оскомину штамп. Отметина заключенного из Титинских рудников. Что-то звериное в его облике заставило ее отвернуться. Что-то благородное заставило приглядеться снова.

Двое первых обернулись к третьему. Ридра ждала слов – чтобы определить, установить, идентифицировать. Они посмотрели на нее, затем направились обратно в стену. Пандус начал втягиваться.

Она поднялась на локтях, крикнула:

– Послушайте! Где мы?

Сребровласый мужчина ответил:

– Джебель-Тарик.

Стена за их спинами сгустилась.

Ридра взглянула на сеть (которая на другом языке называлась иначе), разорвала одно звено, второе. Натяжение ослабло, паутина распалась, и Ридра спрыгнула на пол. Выпрямившись, она сообразила, что второй паренек – это Кайл, который работал с Лиззи в ремонтной бригаде. Коготь завозился.

– Погоди.

Она начала надрывать нити.

– Что он тебе сказал? – спросил пилот. – Свое имя? Или сказал лечь и заткнуться?

Она пожала плечами и разорвала следующую.

– «Джебель» на старомавританском – «гора». Может быть – «Гора Тарика»[9].

Коготь выпутался из обрывков сети:

– Как ты с ней с’равилась? Я минут десять тре’ал – и ничего.

– Потом расскажу. А «Тарик», наверное, чье-то имя.

Коготь взглянул на разодранную паутину, поскреб за ухом, в недоумении потряс головой и встал на задние лапы.

– По крайней мере, это не захватчики, – сказала Ридра.

– С чего ты взяла?

– Вряд ли среди людей на той стороне оси многие слышали о маврах. С Земли туда эмигрировали только жители Америк, и это было еще до Америказии и до того, как Панафрика проглотила Европу. Кроме того, Титинские рудники находятся в туманности Цезаря.

– Ну да, – хмыкнул Коготь. – Но мало ли откуда взялся их вы’ускник.

Она взглянула на то место, где открывалась стена. Ухватить суть их положения казалось такой же бесперспективной задачей, как пробовать ухватиться за голубой металл.

– Что, черт возьми, случилось-то?

– Мы взлетели без пилота, – сказала Ридра. – Надо полагать, тот, кто вещает на Вавилоне, может передавать сообщения и на английском.

– Вряд ли мы взлетели без ’илота. А с кем тогда говорил Ка’рал? Если бы не было ’илота, мы бы не сидели здесь, а размазались бы ’о ближайшему солнцу.

– Может, это тот же, кто сломал платы. – Ридра окинула мыслью предшествующие события, и гипсовая стена бессознательного обратилась в прах. – Видимо, диверсант не хочет меня убивать. «ТВ-пятьдесят пять» мог уложить меня там же вместе с бароном.

– Интересно, ш’ион на корабле тоже говорит на Вавилоне?

– Вот и мне интересно.

Коготь огляделся:

– Это что, все? А где остальные?

– Прошу прощения.

Они обернулись.

Стена опять раскрылась. Худенькая девочка с зеленым платком на коричневых волосах держит миску.

– Хозяин сказал, что вы встали. Вот я вам принесла.

Веки на больших карих глазах заморгали, словно птичьи крылышки. Она указала на миску.

Ридра распознала в голосе искренность, но в то же время и страх перед чужаками. Однако тонкие пальчики держат посудину крепко.

– Спасибо большое! Ты очень добрая.

Девочка слегка поклонилась и улыбнулась.

– Я знаю, ты нас боишься. Не надо.

Страх отступал, острые плечи расправлялись.

– Как зовут твоего хозяина? – спросила Ридра.

– Тарик.

Ридра выразительно глянула на Когтя.

– А мы в «Горе Тарика»? – Она взяла миску. – Как мы сюда попали?

– Он оттащил ваш корабль от центра новой Лебедь-сорок два. Вы выпрыгнули из стазиса, и у вас отказали генераторы.

Коготь зашипел (так он обычно присвистывал):

– Те’ерь ясно, ’очему мы вырубились. Если дрейфовать с такой скоростью…

От этой мысли у Ридры словно пробку из живота вышибло.

– Значит, мы и правда неслись прямо в новую. Может, все-таки не было пилота.

Коготь снял с миски белую салфетку:

– Ка’итан, ’оешь курочки.

Обжаренные куриные бедрышки были еще горячие.

– Сейчас. Надо кое-что прояснить.

Она вновь обратилась к девочке:

– То есть «Гора Тарика» – это корабль, правильно? И мы на нем?

Девочка убрала руки за спину и кивнула:

– Хороший корабль.

– Но явно не пассажирский, – продолжала Ридра. – Что за грузы вы возите?

Неудачный вопрос. Снова страх. Не просто личное недоверие к чужакам, а что-то более укоренившееся, официальное.

– Мы не возим грузы, мэм. – И тут же скороговоркой: – А вообще мне с вами говорить нельзя! Пусть вам Тарик скажет.

И девочка отступила в стену.

– Коготь, – сказала Ридра, почесывая в затылке, – космических пиратов ведь больше нет?

– Транс’ортные корабли не угоняли уже лет семьдесят.

– Так я и думала. Ну и куда мы попали?

– Без ’онятия.

Но тут на сияющих пластинах его щек зашевелились голубые отсветы. Шелковистые складки над бровями наползли на темные диски глаз.

– Оттащил «Рембо» от Лебедя-сорок два? Ясно, ’очему они его называют горой. Эта хреновина размером, наверно, с военный корабль.

– Да, но Тарик совсем не похож на космолетчика.

– И бывших зэков в армию тоже не берут. Куда мы угодили, ка’итан?

Она вытащила из миски куриную ножку.

– Поговорим с Тариком – узнаем. – (В гамаках зашевелились.) – Только бы с ребятами все было в порядке. И почему я ее не спросила, здесь ли все остальные? – Она подошла к Карлосу. – Как мы себя чувствуем?

Тут наконец она заметила, что сеть пристегнута к нижней части гамака на кнопках.

– Голова раскалывается, – ухмыльнулся Карлос. – Кажется, похмелье.

– Когда похмелье, так не скалятся. Да и что ты знаешь о похмельях-то?

Расстегивать кнопки было в три раза дольше, чем разорвать сетку.

– На ужине винища напился, – ответил Карлос. – А что случилось?

– Когда выясню, скажу. Подъем!

Она перевернула гамак, и он скатился на пол. Смахнул челку с глаз.

– Где остальные?

– Кайл вон там. Нас тут четверо.

Коготь тем временем освободил Кайла, который сидел свесив ноги с гамака и пытался запихнуть в нос костяшки пальцев.

– Эй, дружище, – сказал Карлос, – ты как?

Кайл пальцами одной ноги провел по ахиллову сухожилию другой ноги, зевнул и в то же время пробормотал что-то неразборчивое.

– Да нет, – ответил Карлос. – Я сам проверил, когда вернулся.

М-да, подумала Ридра, есть еще языки, которые осваивать и осваивать.

Теперь Кайл чесал локоть. Вдруг надавил языком на краешек рта и взглянул вверх.

Ридра посмотрела туда же.

Из стены вновь выдвигался пандус. На этот раз он дошел до пола.

– Пройдемте со мной, Ридра Вон.

В темном проеме, вооруженный и сребровласый, показался Тарик.

– Что с остальными членами моего экипажа? – спросила Ридра. – С ними все в порядке?

– Они в других палатах. Если хотите их увидеть…

– С ними все в порядке?

Тарик кивнул.

Ридра шлепнула Карлоса по затылку. Шепнула ему:

– До скорого!

В столовой под арочными сводами и галереями тусклые, словно сложенные из камня, стены были украшены зелеными и бордовыми гобеленами со знаками зодиака и батальными сценами. И звезды… Сперва она решила, что пустота с мигающими огоньками за подпирающими галерею колоннами, – панорамный иллюминатор. Но это была огромная, сто футов в длину, проекция окружающей корабль ночи.

Мужчины и женщины разговаривали за деревянными столами, стояли вдоль стен. Широкая лестница вела вниз к увешанному кастрюлями, сковородками и блюдами длинному окну со столом раздачи, уставленным едой и кувшинами. По другую сторону окна помещался бело-алюминиевый камбуз, где люди в фартуках готовили ужин.

Когда они вошли, все обернулись к ним. Кто поближе, приложили пальцы ко лбу, отдавая честь. Ридра вслед за Тариком поднялась на возвышение с мягкими скамьями.

Подбежал грифон:

– Хозяин, это она?

Тарик обернулся к Ридре, его каменное лицо смягчилось.

– Вот он меня развлекает, он меня отвлекает, укрощает гнев. В нем, капитан Вон, мое чувство юмора, которого, как вас заверит тут любой, у меня нет. Эй, Клик, приготовь-ка нам места! Будем совещаться.

Пернатая голова кивнула, подмигнула черным глазом, и Клик принялся взбивать подушки, на которые через минуту опустились Тарик и Ридра.

– Тарик, каким курсом идет ваш корабль?

– Мы держимся в Поясе Спечелли. – Он отбросил плащ со своего трехглавого плеча. – Каковы были ваши координаты, прежде чем вы попали в воронку новой?

– Мы… вылетели с военных заводов в Армседже.

Тарик кивнул:

– Вам повезло. Другой теневик прошел бы мимо, и вы без генераторов угодили бы прямо в звезду. Из такой бестелесности не возвращаются.

– Да уж…

При мысли об этом у Ридры засосало под ложечкой.

– Теневик? – переспросила она.

– Да. Как «Джебель-Тарик».

– Я, честно говоря, не знаю, что такое теневик.

Тарик хохотнул мягким, круглым, глубоким смешком:

– Может, оно и к лучшему. Надеюсь, вам не придется пожалеть о том, что теперь узнали.

– Я вся внимание.

– Пояс Спечелли радионепроницаемый. На относительно большом расстоянии любой корабль, даже такая гора, как «Тарик», не поддается обнаружению. Кроме того, Пояс идет вдоль гиперстатической стороны Рака.

– Эта галактика находится под захватчиками, – непроизвольно насторожилась Ридра.

– Пояс – граница Галактики Рака. Мы… ее патрулируем и делаем так, чтобы корабли захватчиков… ее не пересекали.

В его лице Ридра заметила колебание.

– Но неофициально?

Тарик снова хохотнул:

– А как иначе, капитан Вон? – Он погладил перья между лопатками Клика, шут выгнул спину. – Даже военные корабли регулярных частей, находясь в Поясе, из-за радионепроницаемости не в состоянии получать приказы. Так что в Штаб-квартире Альянса смотрят на наши дела сквозь пальцы, лишь бы мы свою роль исполняли. Они не могут отдавать нам приказы, не могут и снабжать оружием и припасами. Приходится игнорировать некоторые правила захвата и положения о трофеях. Космолетчики называют нас мародерами. – Он пристально взглянул на нее. – Мы верные слуги Альянса, капитан Вон. Но… – Он поднял руку, сжал пальцы в кулак и ударил себя по животу. – Но если мы хотим есть, а кораблей захватчиков поблизости не видно, то что поделать? Берем, что пролетает мимо.

– Ясно, – сказала Ридра. – Значит, меня взяли?

Ей вспомнился худосочный барон, всегда словно размышляющий, не наброситься ли.

Тарик разжал кулак:

– Разве у меня голодный вид?

– Да нет, вполне упитанный, – усмехнулась Ридра.

Он кивнул:

– Месяц выдался удачный. В противном случае мы бы так любезно сейчас не беседовали. Но вы наши гости – пока что.

– Тогда не поможете отремонтировать генераторы?..

Жестом руки Тарик ее прервал.

– Пока что, – повторил он.

Пока говорили, Ридра сдвинулась к краю скамьи; теперь же вновь откинулась назад.

– Подай книги, – попросил Тарик Клика.

Тот проворно нырнул в стоящий рядом с топчанами шкаф.

– Мы живем в постоянной опасности, – продолжил хозяин. – Потому, возможно, умеем жить. Ценим культуру – когда есть время. Когда увидел название вашего корабля, решил послушаться Мясника и вытащить вас. Хотя мы тут и не совсем проклятые, нечасто нас посещает поэт.

Ридра постаралась улыбнуться аллюзии как можно вежливее.

Клик принес три тома – в черных переплетах с серебряным обрезом.

– Мой любимый – второй. – Тарик взял их в руки. – Особенно меня поразили «Изгнанники во мгле». Вот вы говорите, о теневиках никогда не слышали, но вам знакомы чувства, которые «опутывают ночь, чтоб тебя связать», – так ведь у вас? Третью книгу я, честно говоря, не понял. Но там много аллюзий и пародий на современные события, а мы тут за всем следить не успеваем. – Он пожал плечами. – Первую книгу мы… изъяли из собрания капитана захватнического транспорта, который сбился с курса. Вторая… гм, вторая снята с военного корабля Альянса. Там еще, кажется, надпись была.

Он открыл обложку и прочитал:

– «Моему Джонни по случаю первого вылета. У нее так хорошо все сказано, что я сама очень хотела сказать. Люблю очень-очень. Твоя Ленья». – Он захлопнул книгу. – Трогательно. Третью я раздобыл месяц назад. Но говорить о ней мы не будем, пока несколько раз не перечитаю. Я поражен прихоти судьбы, которой было угодно свести нас. – Он положил все книги себе на колени. – Когда вышла третья?

– Почти год назад.

– Есть ли четвертая?

Она покачала головой.

– Можно полюбопытствовать, над чем вы сейчас работаете?

– Сейчас ни над чем. Написала несколько коротких стихотворений. Издательство хочет выпустить их книгой, но я планирую подождать, пока напишется большая, выдержанная поэма – чтобы уравновесить.

– Понимаю. Но ваше молчание лишает нас огромного удовольствия. Если пожелаете создать что-нибудь на борту «Джебеля», почту за честь. Во время трапез у нас звучит музыка, а артисты – под управлением хитроумного Клика – дают драматические и комические представления. Если вам будет угодно сочинить для нас пролог или эпилог, в любой угодной вам манере, можете рассчитывать на благодарную аудиторию.

Он протянул ей коричневую твердую руку. Когда тебя ценят, чувство не теплое, поняла Ридра, а холодное; ты улыбаешься, а в спине пропадает напряжение. Она в ответ протянула свою:

– Спасибо, Тарик.

– Вам спасибо. С вашего позволения, я распоряжусь выпустить ваших людей. Могут ходить по всему кораблю свободно.

Тут взгляд его карих глаз сместился в сторону.

– Мясник.

Тарик кивнул, Ридра тоже обернулась.

Ниже на ступенях стоял тот самый осужденный, который в первый раз появился на пандусе.

– Что там за пятно в квадрате Ригеля? – спросил Джебель.

– Альянс убегает. Захватчик догоняет.

Лицо Тарика нахмурилось, затем разгладилось.

– Ничего, пускай. Этот месяц – тучный месяц. Зачем расстраивать наших гостей сценами насилия? Это Ридра…

Мясник влепил правым кулаком в свою левую ладонь. Люди в столовой обернулись. От резкого звука Ридра вздрогнула и теперь пыталась осмыслить легкое подрагивание этих мышц, застывшее выражение полногубого лица: стремительная, но неясная враждебность, бунт против тишины, страх перед прерванным движением, безопасность в молчании, наполненном бешеной деятельностью…

Вновь заговорил Тарик, но голос его звучал уже ниже, тише, жестче:

– Ты прав. Хотя какой цельный человек не бывает по любому вопросу о двух разных мнениях, а, капитан Вон? – Он поднялся. – Мясник, идем на сближение. Они в часе от нас? Прекрасно. Сперва понаблюдаем, затем ударим, – он улыбнулся Ридре, – по захватчикам.

Руки Мясника разомкнулись, и Ридра прочитала в них облегчение (или высвобождение). Он снова задышал.

– Готовь «Джебель», а я провожу нашу гостью туда, откуда будет удобнее смотреть.

Мясник молча развернулся и пошел вниз по ступеням. Стоявшие неподалеку всё слышали, и новость разлетелась по залу. Люди поднимались из-за столов; один опрокинул свой рог для питья, и Ридра увидела, как прислуживавшая им в палате девочка побежала с полотенцем вытирать.

Поднявшись на галерею, Ридра обернулась: теперь столовая была пуста.

– Пойдемте. – Тарик подозвал ее к звездной черноте за колоннами. – Корабль Альянса движется здесь. – Он указал на голубоватое облако. – Наши приборы этот туман пробивают, но там, на корабле, наверное, и не знают, что их преследуют захватчики.

Он подошел к пульту и нажал выпуклый диск. В тумане засветились две точки.

– Красная – захватчики, синяя – Альянс. Наши «пауки» будут желтые. Отсюда можете наблюдать за схваткой. Все наши навигаторы и наблюдатели, вся аналитика сенсорной информации остается на борту «Джебеля», руководство боем удаленное, чтобы не рассеивался строй. Но на своем ограниченном пространстве каждый катер сражается за себя. Славное развлечение для моих молодцов.

– Что это за посудины, капитан?

Она с удивлением отметила, что перенимает из речи Тарика архаичные нотки.

– У Альянса – военное судно снабжения. За ним по пятам идет небольшой истребитель захватчиков.

– На каком они расстоянии друг от друга?

– Контакт произойдет примерно через двадцать минут.

– И вы собираетесь ударить по захватчикам лишь через час?

Тарик усмехнулся:

– В бою с истребителем у судна снабжения шансов мало.

– Я знаю.

Ридра видела, как он, улыбаясь, ждет от нее возражений. Она прислушалась к себе, но дорогу возможным возражениям преградил пучок легчайших звуков, запевших на маленьком, меньше монеты, участке ее языка: Вавилон-17.

В этих звуках отразилось понятие абсолютно необходимого целесообразного любопытства, которое на любом другом языке потянуло бы за собой нелепую цепочку многосложных слов.

– Никогда не наблюдала за космической перестрелкой.

– Я бы вас пригласил к себе на флагман, но хоть опасность там невелика, а все же есть. Отсюда вам все происходящее будет гораздо яснее.

Она загорелась:

– Я бы хотела с вами.

Вдруг он передумает?

– Оставайтесь здесь. На этот раз со мной полетит Мясник. Если захотите понаблюдать за течениями стазиса, вот сенсорный шлем. Хотя когда работает боевое оружие, такой электромагнитный шум, что вряд ли даже редукция поможет.

На пульте побежали огоньки.

– Прошу меня извинить. Надо проверить, все ли в порядке с бойцами и с моим катером. – Он коротко поклонился. – Ваши люди пришли в сознание. Им покажут дорогу сюда, а вы уже сами им объясните, как сочтете нужным, что они теперь мои гости.

Ридра проводила взглядом Тарика и повернулась к экрану. Через пару минут ей пришла в голову мысль: «Ну и кладбище в этой громадине! Чтобы прочувствовать все диапазоны для „Джебеля“ и катеров, нужно душ пятьдесят бестелесных» – на баскском. Она оглянулась: на галерее мерцали контуры Глаза, Уха и Носа.

– Как я рада вас видеть! – воскликнула она. – Не знала, есть ли на «Джебеле» отсек для бестелесных.

– И еще какой! – ответили ей по-баскски. – Мы тебя, капитан, как-нибудь проведем по местному подземному царству. Тут каждый чуть ли не Аидом себя считает.

Из динамка послышался голос Тарика:

– Внимание! План «Психбольница». Повторяю: план «Психбольница». Пациенты – равнение на Цезаря. Психотикам приготовиться у шлюзов К. Невротикам собраться у шлюзов Р. Маньякам приготовиться к выходу через шлюзы Т. Ну, смирительные рубашки долой!

В нижней части стофутового экрана появились три сгустка желтых огоньков – три группы катеров, которым предстоит напасть на захватчиков, когда те догонят судно Альянса.

– Невротики, вперед. Не терять контакта с действительностью.

Средняя группа стала осторожно выдвигаться. Из вспомогательных колонок зазвучали приглушенные, пробивающиеся через помехи голоса пилотов, переговаривающихся с навигаторами «Джебеля».

Держи курс, Киппи. Веди ровнее!

Ладно, Хок. С рапортом не затягивай.

Полегче! У меня шутиху клинит. Какой идиот приказал вылетать без ремонта?

Ладно вам, девочки. Хоть сегодня давайте поласковей.

Эй, Копыто, тебя как запускать, по высокой или низкой?

По низкой. Жестко и быстро.

Как слышно?

Отчитываться не забывай, красавчик.

В главном динамике Тарик сказал:

– Охотник догнал добычу…

Красная и голубая точки на экране замигали. Сзади подошли Калли, Рон и Моллья.

– Что тут тво… – начал было Калли, но Ридра жестом его оборвала:

– Красная точка – корабль захватчиков. Скоро нападаем. Наши – вот эти желтые.

Этим объяснением она решила ограничиться.

– Удачи, наши, – сухо сказала Моллья.

Через пять минут голубой точки не осталось. За это время к компании, прогрохотав по ступеням, присоединился Коготь.

Снова голос Тарика:

– Охотник стал добычей. Маньяки, распсиховаться!

Левая группа желтых огоньков выдвинулась вперед и начала рассосредотачиваться.

Захватчик здоровый, зараза. А, Хок?

Ничего.

Придется повозиться.

Черт, не люблю вкалывать!

Рапорт мой получил? Добро.

Копыто, вали оттуда. Перекрываешь луч Букашке!

Ладно, ладно, ладно!

Кто-нибудь проверял тягачи девять и десять?

Вот сейчас самое время, да?

Просто спросил.

Красивые спиральки, а?

И снова Тарик:

– Невротики, включить манию величия. Наполеон Бонапарт, ты первый. Иисус Христос, идешь последним.

Корабли справа выстроились ромбовидным строем.

– Симулируем тяжелую депрессию. Необщительность. Подавленная враждебность.

Позади послышались молодые голоса: Капрал вел по лестнице взвод. Вблизи исполинского ночного экрана ребята притихли. Комментариями о ходе сражения обменивались уже шепотом.

– Начинаем первый психоз.

Желтые огоньки побежали вперед в черноту.

Видимо, захватчики наконец их заметили, потому что корабль начал ускоряться. Но убежать от катеров такая махина не могла, а чтобы перескочить на другое течение, не хватало свободного пространства. Три группы желтых точек – одна в боевом порядке, другая бесформенная, третья рассосредоточенная – нагоняли. Через три минуты захватчики решили принять бой. На экране вдруг появилась россыпь красных огней: вражеские «пауки», которые тоже разделились на три стандартные атакующие группы.

– Смысл жизни рассеялся, – объявил Тарик. – Не впадать в уныние!

Пусть эти сосунки только сунутся!

Давай, Киппи: низко, жестко и быстро!

Если сдрейфят и нападут первыми, им крышка!

Тарик:

– Приготовиться к преодолению враждебных защитных механизмов. Так. Выписать успокоительное!

Но катера захватчиков построились не в наступательном порядке. Одна треть рассеялась веером в горизонтальной плоскости; вторая группа курсировала в плоскости, смещенной относительно первых на шестьдесят градусов; третья отклонилась еще на шестьдесят. Таким образом, головной корабль оказался в трехсегментной защитной решетке. «Пауки» доходили до конца своей траектории и двигались в обратном направлении, насыщая оборону, плетя вокруг корабля что-то вроде паутины.

– Осторожно. Противник усилил защитные механизмы.

Что за строй такой?

Ладно, пробьемся. Боишься?..

По одному каналу вдруг зашипели помехи.

Твою мать! Попали в Копыто!

Киппи, выводи нас. Вот так. Копыто, слышишь меня?

Как они его? Уходим.

– Применить активную терапию на правом фланге! Усилить внушение! По центру – принцип удовольствия. Левый фланг – к чертям.

Ридра неотрывно следила за тем, как желтые огоньки пытаются пробить гипнотически пульсирующую красную решетку, паутину, сеть…

Сеть! Картинка в ее уме вдруг перевернулась, и в таком ракурсе появились все недостающие штрихи. Эта решетка по строению была идентична той трехточечной сетке, которую она пару часов назад разорвала над гамаком. Только добавилась еще переменная времени. Вместо нитей были траектории кораблей, но принцип был тот же. Она схватила с пульта микрофон:

– Тарик!

По сравнению со звуками, которые сейчас плясали у нее в сознании, эта последовательность переднеязычного взрывного, дрожащего и велярного тянулась целую вечность.

– Калли, Моллья, Рон! – рявкнула она. – Координаты зоны боя, живо!

– А? – удивился Калли. – Хорошо.

И начал настраивать на ладони циферблат космометра. Как медленно, подумала она. Как медленно они все движутся. Она знала, что́ нужно, необходимо сделать, и теперь наблюдала за развитием событий.

– Ридра Вон, Тарик занят, – раздался суровый голос Мясника.

– Координаты: три-Б, сорок один-Ф и девять-К, – вынырнул Калли из-за ее левого плеча. – Быстро мы, а?

Ридре показалось, что запросила она их час назад.

– Мясник, записал координаты? Так, через… двадцать семь секунд катер пройдет через точку… – Она назвала три координаты. – Пусть ближайшие невротики по нему ударят.

Пока ждала ответа, сообразила, куда надо бить дальше.

– Через сорок секунд от этого – три, два, один – момента через точку… – она назвала другие координаты, – пройдет другой катер. Весь огонь по нему. Первый вывели из строя?

– Да, капитан Вон.

Колоссальное изумление и облегчение. По крайней мере, Мясник прислушался. Она назвала координаты еще трех кораблей в сети.

– Теперь избавьтесь от них, и все развалится!

Раздался голос Тарика:

– Приготовиться к групповой терапии!

Желтые «пауки» вновь рванулись в ночь. На месте, где должны были быть катера захватчиков, теперь зияли дыры; там, откуда должно было прийти подкрепление, теперь царил хаос. Сперва один, потом другой красный огонек отступил с позиции.

Желтые пробились за оборонительный кордон. Красную точку головного корабля встряхнуло от виброудара.

Держась за плечи Карлоса и Флопа, Ратт запрыгал верх-вниз.

– Ура, мы победили! – заорал маленький инженер-реконверсионщик. – Мы победили!

Взвод начал перешептываться, а Ридре показалось, будто она где-то далеко-далеко. Они все говорят так медленно, тратят такую уйму времени, чтобы выразить вещи, которые укладываются в несколько простых…

– Ты как, ка’итан? – Коготь положил желтую лапу ей на плечо.

Она попыталась ответить, но из губ вырвался только низкий всхлип. Она повисла на его руке.

Подошел Капрал:

– Как себя чувствуешь?

– Т-т-т-т… – начала она и поняла, что не знает, как это будет на Вавилоне-17, – тошнит. Черт, меня тошнит.

Стоило ей это выговорить, головокружение прошло.

– Может, тебе прилечь? – спросил Капрал.

Она отрицательно мотнула головой. Напряжение в плечах и спине, тошнота отступали.

– Да нет, все нормально. Перевозбудилась, наверное.

– ’рисядь, – сказал Коготь, предлагая ей опереться на пульт.

Но она выпрямилась:

– Не надо. Мне правда полегчало. – Она глубоко вдохнула. – Видите? – Высвободилась из-под руки пилота. – Прогуляюсь. Приду в себя.

И Ридра, все еще пошатываясь, зашагала по галерее. Она чувствовала, что остальные опасаются ее отпускать, но ей вдруг захотелось оказаться в другом месте.

Когда добралась до верхних уровней, дыхание нормализовалось. От перекрестка расходились шесть коридоров с пандусами и спускались на другие уровни. Она остановилась, соображая, куда дальше, затем обернулась на звук.

По коридору шли несколько человек из экипажа «Джебеля», в том числе Мясник. Он облокотился на закраину шлюзового проема, ухмыльнулся Ридре и, видя ее замешательство, указал вправо. Говорить не хотелось, так что она просто улыбнулась в ответ и отдала ему честь. Пока она шла к правому пандусу, до нее дошел смысл его ухмылки. Да, в ней сквозила гордость их общей победой (благодаря чему можно было обойтись и без слов) и непосредственное удовлетворение тем, что он оказался ей полезен. Но и всё. Не хватало вполне ожидаемой иронии по адресу заблудившегося человека. Эта ирония ее бы не обидела, но ее отсутствие приятно удивляло. Впрочем, оно хорошо согласовывалось с полученными ранее впечатлениями о нем: жесткость, брутальность и в то же время невероятная животная пластика.

Когда Ридра дошла до столовой, на лице у нее все еще блуждала улыбка.

II

Ридра нагнулась над перилами, наблюдая за происходящим на изогнутой площадке грузового шлюза.

– Капрал, гони ребят вниз, пусть помогут с транспортными лебедками. Тарик говорил, нужна помощь.

Капрал привел взвод к подъемнику, опускавшемуся в недра «Джебеля».

– Так, спу́ститесь – подойдете к тому человеку в красной рубашке. Он вам работу назначит. Да, работу. Чего так вылупился, болван? Кайл, застегни ремни, а? Тут высота двести пятьдесят футов; свалишься – головка заболит. Вы двое, отставить! Не важно, кто первый начал. Марш вниз – и за дело…

Ридра смотрела, как демонтажные бригады снимают с останков кораблей – дружественного и вражеского – и их многочисленных катеров оборудование, органические припасы, передают их принимающим, как в погрузочной зоне растут штабеля рассортированных ящиков.

– Катера скоро будем сбрасывать за борт. К сожалению, «Рембо» тоже. Если хотите, капитан, можете что-нибудь оттуда забрать.

Она обернулась на голос Тарика.

– Мне нужно будет взять кое-какие важные бумаги и записи. Оставлю взвод здесь, сходим с офицерами.

– Прекрасно. – Тарик встал рядом с ней у перил. – Как только закончим здесь, отправлю с вами бригаду. Если понадобится принести что-нибудь тяжелое.

– В этом нет необ… – начала было она. – Понимаю. Вам ведь нужно топливо.

Тарик кивнул:

– И стазисное оборудование, и запчасти для катеров. Но мы ничего не тронем, пока вы не закончите.

– Что ж, справедливо.

– На меня произвело большое впечатление, – сменил тему Тарик, – как вы пробили оборону захватчиков. Такой их строй всегда вызывал у нас определенные трудности. А Мясник сказал, вы управились буквально за пять минут. Причем потеряли мы только одного «паука». Это рекорд. Я не знал, что вы не только поэт, но и вдобавок искушенный стратег. У вас много талантов. Повезло еще, что Мясник решил вам довериться. Мне бы не хватило проницательности разом отбросить сомнения и последовать вашим указаниям. Если бы не столь похвальные результаты, я бы спросил с него по всей строгости. Хотя признаю: от его решений я еще никогда внакладе не оставался.

Тарик посмотрел вниз. Бывший заключенный вальяжно расположился на зависшей по центру шлюза платформе и молча присматривал за работами.

– Загадочный он человек, – сказала Ридра. – За что его посадили?

– Я не спрашивал, – приподнял подбородок Тарик, – а он сам не говорил. На «Джебеле» много загадочных людей. Но в таком маленьком мирке свобода от посягательства на частную жизнь очень ценится. Да-да, через месяц вы убедитесь, какая крошечная на самом деле наша «Гора».

– Прошу прощения. Не стоило любопытствовать.

По огромному, двадцати футов в ширину, снабженному зацепами конвейеру ползла носовая часть развороченного взрывом катера захватчиков. По бокам зависли вооруженные пробойниками и точечными лазерами рабочие. Краны подцепили гладкий корпус и начали его медленно поворачивать.

Вдруг демонтажник, расположившийся около стыковочного люка, вскрикнул и резко качнулся вбок. Его инструменты с грохотом попадали. Люк откинулся, из него с высоты двадцати пяти футов выпрыгнула фигура в серебристом облегающем одеянии, упала на ленту, прокатилась между зацепами, спрыгнула с десятифутовой высоты на пол и побежала. С ее головы слетел капюшон, и длинные, по плечи, каштановые волосы дико взметнулись, когда она отпрыгнула в сторону, чтобы не угодить в змеящийся по полу грязевой поток. Двигалась она быстро, но неловко. И тут Ридра догадалась: захватчица была не полновата, а как минимум на седьмом месяце беременности. Механик швырнул в нее гаечный ключ, она увернулась, так что он задел только бедро. Она устремилась к проходу между ящиками с припасами.

Воздух прорезало вибрирующее шипение – захватчица остановилась. Вновь шипение – она с размаху села на пол, завалилась вбок, лягнула ногой, затем еще раз.

Мясник на платформе убрал вибралайзер в кобуру.

– Ну зачем? – сказал Тарик с поразительной мягкостью в голосе. – Разве нельзя было…

Но как закончить мысль – он, судя по всему, не знал. На его лице читались боль и любопытство. Боль, как догадалась Ридра, происходила не из-за двойной смерти на нижней палубе, а от досады джентльмена, которого застали за чем-то недостойным. С любопытством же он ждал ее реакцию. И отреагировать на это ощущение скручивания в животе было необходимо: от этого могла зависеть ее собственная жизнь. Он приготовился заговорить, и Ридра сказала его фразу за него:

– Отправляют на военные корабли беременных. У них рефлексы острее.

Ну что, так лучше? Ридра увидела, как напряжение Тарика начало спадать.

А Мясник тем временем поднялся на лифте и шел к ним, нетерпеливо похлопывая кулаком по напружиненному бедру.

– Прежде чем затаскивать на разборку, надо все просвечивать. Не слушают. Уже второй раз за два месяца, – проворчал он.

Внизу люди с «Джебеля» и из Ридриного взвода сгрудились над телом.

– В другой раз послушают, – тихо, мягко и холодно сказал Тарик. – Мясник, тобой тут капитан Вон интересовалась. Спрашивала меня, что ты за человек, а я и не нашелся, что сказать. Может быть, объяснишь, почему тебе пришлось…

– Тарик, – перебила Ридра; ее глаза, пытаясь заглянуть в глаза капитана, зацепились за мрачный взгляд Мясника, – можно сейчас сходить на наш корабль, пока вы не начали?

Тарик выдохнул остаток воздуха, который он так и держал в легких с момента выстрела.

– Разумеется.

– Да нет, Коготь, он не чудовище. – Она отперла дверь в капитанскую каюту «Рембо» и зашла. – Просто так было целесообразнее. Это как…

И она ему начала объяснять, пока пилот не ухмыльнулся своей распяленной клыками пастью и не покачал головой:

– Ты на английском говори, ка’итан. Не ’онимаю.

Она взяла с пульта управления словарь и положила на стопку таблиц.

– Прости. Коварная штука. Когда освоишь как следует, она все так упрощает. Вытащи пленки из рекордера, хочу послушать.

– Что на них? – спросил Коготь, подавая ей записи.

– Разговоры на Вавилоне-семнадцать, перехваченные на военных заводах до нашего взлета.

Она запустила первую пленку.

По кабине растекся мелодичный поток звуков, ее захлестнули волны десяти- и двадцатисекундных всплесков, смысл которых был ей ясен. План взлома ТВ-55 вырисовывался со сверхъестественной отчетливостью. Тут начался фрагмент, который она не разбирала, и ей показалось, будто она бьется о стену некоммуникации. Пока она слушала, пока понимала, словно перемещалась среди психоделических видений. Но смысл ушел – и как будто резким ударом выбили из легких воздух. Ридра заморгала, затрясла головой, даже прикусила язык, пока наконец не пришла в себя и снова не смогла воспринимать действительность.