Ваше Благородие

Глава 1. Крым наш!

Седьмого числа в сопровождении эскадрона малороссийского пикинерского полка отряд прибыл во Вторую русскую армию. Барон немедленно убыл в её штаб. Особой команде егерей было пока тоже предписано находиться при нём и следовать вместе со всеми к Перекопской оборонительной линии.

Основной целью всех военных действий 1771 года для России было взятие Крыма под контроль империи и выведение из войны всего Крымского ханства. Давние походы русских войск под командованием князя Голицына, Миниха и Ласси показали, что успешное завоевание полуострова зависит не столько от самой численности войск (у Голицына и Миниха их было около ста тысяч), сколько от организации баз снабжения армии, чёткого планирования и выбора места удара.

Целый год готовился этот удар. Строились многочисленные крепости и даже целые линии снабжения. Само же планирование Крымского похода проводилось вице-президентом Военной коллегии и начальником Генерального штаба Российской империи графом Захаром Чернышевым. Именно к нему-то и прибыл фон Оффенберг с необходимыми для его осуществления документами. Ведь помимо подготовки к прямым военным действиям шла ещё долгая и кропотливая работа наших дипломатов и разведки, склонявших местные элиты к переходу под российское покровительство, как это уже недавно сделали ногайцы. Очень многие влиятельные крымские мурзы и беки получили весьма щедрые дары. А тут ещё как раз перед самым русским наступлением турецкий султан вдруг решил заменить крымского хана Каплан-Гирея на Селим-Герея, что только подлило масло в костёр недовольства большой части татар.

Нужного подкрепления из Стамбула к лету 1771 года в Крым не пришло. Султан был вынужден держать большие силы возле Дарданелл из-за угрозы русского десанта Средиземноморской эскадры. В самом Стамбуле шли беспорядки, вызванные дефицитом продовольствия из-за его блокады с моря и отсутствия всякого подвоза.

Блистательной Порте пришлось заново комплектовать свои разгромленные на Дунае и на Днестре армии, и отправить значительный контингент на Кавказ, где русские и грузинские войска одержали также ряд побед. Турецкие гарнизоны крымских крепостей остались без поддержки извне, а их союзники – крымские татары, самостоятельно воевать против сильной русской армии не желали.

Так ещё даже не начиная активных боевых действий, русские переиграли своих врагов на всём этом крымском направлении. Но нужно было ещё взять несколько крепостей приступом, и первой из них должна была пасть крепость Ор-Капу и всё сильнейшее Перекопское укрепление.

Командующим русских войск после отставки Панина императрицей был назначен князь Василий Михайлович Долгоруков, человек удивительной судьбы. Сам он происходил из знаменитого рода, имевшего в своих пращурах самого Рюрика. Род Долгоруких попал при императрице Анне Иоановне в опалу и 13-летний Василий под фамилией Михайлов был записан капралом в драгунский полк. Ему было строжайше запрещено именоваться своим княжеским именем, также запрещалось и его производство в следующие чины. Никакого образования Василий не получил и был абсолютно безграмотен, до самой своей смерти с трудом ставя подпись. Но он был храбр и честолюбив и мириться со своей тяжёлой долей опального не желал. Так вот в чине простого капрала он и попал на войну с Турцией и в тот давний поход на Крым. Командующим русской армии Минихом было объявлено, что он пожалует в офицеры любого, кто только первым взойдёт на вал Перекопа. Василий как раз-то и был тем самым первым, кто на него взошел и уцелел, за что он и получил свой первый офицерский чин прапорщика. Авторитетный Миних, несмотря на высочайший запрет, своё слово сдержал. Далее Василий воевал с турками, со шведами и с пруссаками, участвовал во многих больших и малых баталиях и был при них несколько раз ранен. С воцарением на престоле Елизаветы Петровны опала с него была снята, и он очень быстро продвинулся в чинах. Императрица Екатерина II в день своей коронации произвела князя Долгорукого в генерал-аншефы, и сейчас Василию Михайловичу предстояло во второй раз брать Перекоп. И он, не забывая свой опыт юности, пообещал награды для всех тех, кто отличится и при этом штурме.

Согласно генеральному плану генерал-аншеф разделил свою армию на несколько частей. Главный его корпус с 24 тысячами человек шёл непосредственно на Перекоп, Сивашский отряд генерала Щербатова в четыре тысячи солдат под прикрытием Азовской флотилии бил восточнее по Арабатской косе, а часть войск прикрывали растянутые тыловые коммуникации.

12 июня главный русский корпус вышел к Перекопу, который на этот момент защищали 7 тысяч янычар и 50 тысяч татарских воинов.

Лёшка со своей командой стоял в рассыпанном строю за батареями. Вот уже сутки, не переставая, вели огонь русские орудия. Их главной целью было выбить артиллерию турок и постараться разрушить бастионы Перекопского вала. Вал этот длиной в семь километров имел глубокий ров, насыпь и уже поверх неё высилась каменная и кирпичная кладка стен. Первыми нанесли демонстрационный удар левые колонны у мелководного приазовского Сиваша. В этом месте вал имел значительные разрушения и турки, уверенные, что русские именно здесь и нанесут свой главный удар, собрали тут свои основные силы.

Слева уже более полутора часов шла ожесточённая стрельба, и слышались отдалённые крики.

– Вперёд! В атаку, братцы! За матушку-императрицу! Ура! – крикнул генерал-майор Мусин-Пушкин и главная штурмовая колонна, состоящая из двух егерских и девяти гренадёрских батальонов, ринулась на приступ со стороны Чёрного моря.

– Прикрываем друг друга как на учениях! – крикнул Лёшка и присел около рва, выбирая цель.

До противника было, где-то около ста пятидесяти – двухсот шагов, трудное расстояние для прицельного боя фузей и очень удачное для нарезного оружия, поэтому команда, снабженная винтовальными ружьями, рассредоточилась цепью и вела огонь на поражение. Как Лёшка и сам уже убедился, круглая фузейная пуля после ста пятидесяти – двухсот шагов имела отклонение в полтора и даже уже в два метра, но егеря были стрелками опытными и даже с такого расстояния они умудрялись отстреливать тех янычар, что суетились сейчас на валу. Слабая баллистика гладкоствольного оружия компенсировалась здесь отчасти высокой скорострельностью, и то один, то другой турок падал, скатываясь с вала, поражённый их пулями. Да и армейские и полковые орудия-единороги, мортиры и гаубицы, ведя свой огонь поверх голов атакующих, давали им весомую поддержку. Русская пехота побросала в ров навязанные заранее из лесин и канатов лестницы, плетенные из ивняка корзины и огромные связки прутьев – фашины. По ним, как по шатким мосткам, первые атакующие солдаты, спрыгивая вниз, рванули к противоположному краю рва.

– Братцы, за мной! – рявкнул Лёшка и сам, спрыгнув на шаткую поверхность из плетёного ивняка, кувыркнулся вперёд.

Быстрее под защиту земляной стены! Здесь в образовавшейся мёртвой зоне можно будет хоть немного передохнуть перед следующим броском. Рядом пристраивались егеря из своей команды, солдаты из чужих егерских и гренадёрских батальонов, слышалось их заполошное дыхание и матерки.

– Лёшка, ты?! – толкнул его вдруг кто-то сзади. Алексей обернулся и с удивлением узнал в здоровом подпоручике своего давнего знакомого гренадёра из Черниговского полка, с кем ему когда-то довелось познакомиться ещё при том давнем взятии Бендер.

– Жив, чертяка! – обнимал его тёзка. – А я-то гляжу, лицо как будто знакомое в егерском доломане мелькнуло. Обознался, что ли, думаю. Ну, никак не может это Егоров быть! Он же ведь в Первой дунайской армии у Румянцева служит. Ооо, да ты уже с офицерским горжетом, Егоров! Поздравляю с производством, друг, а я уже тогда под Бендерской крепостью знал, что ты надолго не засидишься в унтерах! – кипучая энергия так и била ключом из гренадёра, подогреваемая, как видимо, ещё и выбросом адреналина.

– Да мы только неделю как сюда прибыли, – улыбнулся ему Лёшка. – На охране своего старшего офицера в пути состояли, а тут видишь вон – штурм наметился, ну вроде бы как и нас отпустили тоже сюда. Всех ведь егерей в одну общую цепь сейчас бросили.

– Ну и правильно! Нечего по этим штабам свои камзолы обтирать! – хохотнул Бестужев. – Мы молодые, нам с тобой нужно в чинах расти, пока вон здесь баталии кипят, да пока продвинуться вперёд можно. А баталия, брат, это самое удобное место для этого продвижения. Что дальше-то делать будем, так и будем здесь всё время стоять? Я же помню, как ты ловко при Бендерском штурме по лестницам скакал.

Лёшка огляделся вокруг. В мёртвой зоне, у края рва действительно скопилось уже много народу. Пули сюда не долетали, и пока что тут было безопасно. Но стоило только штурму провалиться, и все находящиеся рядом непременно бы здесь оказались как в мышеловке. Нужно было прорваться наверх на вал, а там дальше и на саму крепостную стену.

– Все лестницы и шесты сюда! – рявкнул Егоров, и десятки голосов офицеров и унтеров продублировали его команду. Скоро стена рва была уставлена лестницами и шестами.

– Тамбовский гренадёрский, за мной! – крикнул капитан и первый полез наверх по лестнице.

– Владимирцы, за мной! – подхватил в отдалении незнакомый поручик.

– Черниговцы, за мной! – крикнул Бестужев и, обнажив шпагу, полез наверх. За ними по лестницам спешно поползли вверх рядовые и унтера, придерживая свои фузеи.

Лёшка оглядел своих егерей, сгрудившихся около командира. Похоже, все из них были пока целы.

– Особая команда, проверить и перезарядить всё оружие! – и он сам закинул уже свой заряженный штуцер себе за спину. – Вперёд, братцы! Поддержим огоньком наших гренадёров!

Метр, другой, третий, карабкался Лёшка по шаткой лестнице, вот он отклонился чуть в сторону, и мимо него пролетело тело прострелянного солдата. А на самом валу уже вовсю кипела схватка. Подошедшие резервы янычар пытались сейчас с ходу выбить русских солдат.

– Onları atın! Rusları şafttan atın! (– Скиньте их вниз! Выбейте русских с вала! (тур.)) – истошно орал янычарский полковник, возвышаясь над каменным бастионом и потрясая при этом булавой. Рядом с ним стояли знаменосец и два трубача, что натужено дули в большие трубы, вызывая к себе подмогу.

– Весь огонь по этому бастиону! Штуцерники, снимите с него эту обезьяну! – заорал Лёшка, указывая цель, и сам прижал к плечу приклад штуцера.

«Бах! Бах! Бах!» – громыхнули двенадцать винтовок, и вся башенка разом опустела. Только слетело к её подножию выпавшее из мёртвых рук байрактара знамя, да шлёпнулось грузное тело чорбаджи с зажатой в руках булавой.

В четырёхметровой кладке стены уже были проделаны многочисленные осыпи от русского артогня. Вот к этой-то стене сейчас и приставили несколько лестниц, а по ним сразу же начали карабкаться вверх осаждающие.

– За мной! – прокричал Бестужев и, призывно взмахнув шпагой, первый полез вверх.

«Бах!» – перегнувшийся вниз янычар разрядил в русского офицера пистолет. Подпоручик пошатнулся и слетел вниз. Хлоп! За ним следом слетело и тело турка, подстреленного с подножия бастиона.

– За мной! – подхватил призыв упавшего Лёшка и сам полез вверх.

Егеря действовали так, как до этого не раз уже тренировались на многочисленных учениях. Фитиль гренады поджечь, раз, два, три считаем, а потом её в проём стены Наа! «Бабах! Бабах! Бабах!» – разорвались доработанные ранее в Бухаресте гранаты. А из-за этих стен сейчас несся истошный визг и вой.

– Вперёд, братцы! – особая команда, расчистив себе дорогу, взошла первой на крепостной бастион! А с самой высокой башни, встав в полный рост, отбивал барабанную дробь сигнал «на штурм!» барабанщик особой команды егерей Сергей Гусев. И слышалась эта дробь с высоты башни на целую версту.

– Урааа! – разнесся снизу рёв штурмовых колонн. – Наши бастион взяли, круши турок! – и гренадёры с удвоенной яростью ударили в штыки.

В это самое время кавалерия Второй армии под командованием генерал-майора Прозоровского обошла Перекопский вал по флангу через Азовский мелководный Сиваш и зашла в тыл за крепостные сооружения. Развернувшись, она организованно отразила атаку татарской конницы, а затем преследовала бегущих на протяжении 20 вёрст.

Егеря, зацепившись «когтями и зубами» за камни, держались внутри бастионов, отбиваясь в их боковых переходах от наседающих со всех сторон турок. «Бах! Бах!» – один за другим разрядил свои пистолеты Лёшка. Двое из набегающих янычар упали на пол, а он, выхватив саблю, начал рубиться, прикрывая проход на башню. Раз за разом отбивал он удары янычарских ятаганов и уже отступал, не в силах сдержать их яростного напора.

– Командир, пригнись! В сторону! – крикнул позади Тимофей.

Лёшка отпрянул за арку, и трое его фузейщиков ударили залпом в выскакивающих из прохода турок.

– Раз, два, три, – считал Егоров и резко метнул туда же последнюю свою гренаду.

«Бабах!» – прогремел близкий взрыв, выбивая облако каменной крошки, пыли и окутывая проход пороховой гарью. «Вжик!» – и один из осколков, с визгом отрикошетив от стены, срезал ему кожу на щеке.

– Там-тара-дам, там-тара-дам, там-тара-дам-там-там-там-там! – бил сигнальной дробью русский барабан на крепостной башне, призывая на штурм русских солдат. Волна гренадёров перехлестнула через вал и влетела на крепостные стены. Всё, теперь штурмующих было уже не остановить.

Гарнизон крепости, увидев, что он отрезан от основных своих сил русской кавалерией, их союзники татары сбежали, а внутри бастионов уже кипит рукопашный бой, запросил о сдаче на милость победителей.

Потери у турок и татар составили более 1200 человек, потери у русских – 31 убитый и 135 раненых. На валу и в крепости было захвачено 178 пушек и 17 знамён.

Раненым оказывали помощь тут же у подножия бастиона, перевязывали и накладывали шины из подручных расщепленных досок, стянутых обрывками холстины, поили водой перед отправкой в лазарет.

У особой команды был один убитый из недавнего пополнения, егерь Касьян, перешедший в команду из Новгородского пехотного. Из восьми раненых одного пришлось поместить на лечение, остальные с лёгкими ранениями решили идти с командой. Туда же, в лазарет отнесли и Черниговского подпоручика. Пистолетная пуля пробила мышцы руки и сломала ему плечевую кость.

– Эх, не повезло мне сегодня, Лёшка, – кручинился Бестужев. – Не смог я увернуться от этого турка. И откуда он только вынырнул гад.

– Ничего, Алексей, не переживай, подлечишься вот в лазарете. Ещё будут у тебя подвиги. Ты, главное, за костью гляди, чтобы всё срослось ровно. Пусть постоянно всё на жёсткой повязке будет, чтобы ничего не шевелилось даже, – поучал товарища Егоров. – Подожди, выбьем турок отовсюду, и я тебя навещу.

Всего день был дан войскам для отдыха и для приведения себя в порядок.

Главные силы турок бежали в Кафу (Феодосию), хан Селим-Герай, испугавшись сначала, сам прислал Долгорукову предложение о мире, но по мере продвижения русских войск по полуострову он сел на турецкий корабль и, бросив свои войска, скрылся в Стамбуле.

Отдельный отряд генерал-майора князя Щербатова, наступавший в это время от Генеческа по Арбатской косе, 18 июня захватил турецкую крепость Арабат, затем, отбив 20 июня контратаку татар, и уже 21 июня безо всякого сопротивления взял города Керчь и Еникале. Общие потери отряда Щербатова были всего 13 человек убитыми и 45 ранеными. Потери же у татар составили более пяти с половиной сотен.

22 июня отряд генерал-майора Брауна двинулся в направлении Кафы, куда уже отступили основные силы турок. Этим своим манёвром он прикрывал тыл главных сил князя Долгорукова, давая ему возможность сосредоточиться на самом штурме города. До 60 тысяч татар с 24 по 29 июня непрерывно пытались атаковать идущий отряд Брауна, но все их атаки были безрезультатны. Всего лишь двух с половиной тысячный русский отряд смог отбиться от многократно превосходящего его числом противника. При этом русскими было потеряно всего 7 человек убитыми и 8 ранеными, и это против несколько сотен убитых у такого многочисленного противника!

29 июня основные силы князя Долгорукова подошли к Кафе.

За пять вёрст от крепости на войсковые колонны вынеслось около двадцати тысяч татар.

– Отходим, братцы! – крикнул Лёшка, и под барабанный сигнал «отход» стрелковые цепи кинулись под защиту пехотных каре.

Вражескую кавалерию встретили залпы орудий, а затем в неё ударила вся конница Второй армии. Конные полки под командой самого генерал-майора Прозоровского обратили татар вспять и подскочили к самой крепости, но потом были вынуждены повернуть обратно. Слишком плотный огонь вёлся из предкрепостных земляных укреплений-ретраншементов. И тут уже дело было за артиллерией и пехотой.

Разворачиваясь с ходу в батальонные колонны, русские части ударили по этим полевым укреплениям.

Егерская особая команда, рассыпавшись в цепь на тройки, вела частый огонь по туркам.

– Этот мой! – крикнул Лёшка и прицелился в подбадривающего своих солдат турецкого офицера.

«Бах!» – облако от чёрного дымного пороха не дало увидеть результат от выстрела, и Лёшка, встав на одно колено, спешил поскорее перезарядить штуцер. Щёлкнул курок, встав на предохранительный взвод, открыта крышка полки замка. Ага, затравочное отверстие основательно забито нагаром от предыдущих четырёх выстрелов. Алексей вытащил шильце из бокового кармашка патронташа и быстро прочистил им затравочный ход. Так, кремень в порядке. Бумажный цилиндр патрона из плотной бумаги зажимаем в зубах и скусываем его кончик. Немного пороха насыпаем на полку и закрываем крышку замка.

«Бах! бах! Бах!» – слышалась россыпь выстрелов фузейщиков-егерей, ведущих свой скорострельный бой.

Ну, вот теперь и собственно основная часть перезарядки – засыпать основной пороховой заряд и забить саму пулю в ствол.

Осадив пулю в кожаном пластыре до дульного среза, Алексей вынул из креплений шомпол и, постукивая деревянным молоточком, начал прогонять её вниз по стволу. Казалось, что она аж скрипит, заходя в него вниз по винтовым нарезам. Всё, теперь уже пуля на месте и можно отжимать курок на боевой взвод.

А сзади мерной поступью под барабанный бой двигались шеренги пехотных батальонов.

– На плечо! – послышалась команда.

– Все вниз! – заорал Лёшка и потом пронзительно засвистел.

Сейчас на линии огня перед батальонами лучше не быть. Ладно ещё первый-второй залп плутонгов, когда там есть хоть какой никакой прицел. Но все последующие будут палить в это сплошное клубящееся облако только наугад.

«Бах! Бах! Бах! Бах!» – все четыре плутонга колонны отстрелялись. И командиры, не дав перезарядить ружья, бросили своих солдат в штыковую атаку. Деморализованные турки не приняли рукопашной и откатились к крепости.

«Бах!» – разрядил штуцер в убегавших Егоров и спрыгнул в земляной ретраншемент.

Всё, теперь дело было за артиллерией. Они своё отработали по полной, не дав здесь врагу закрепиться.

А напротив крепостных стен Кафы уже разворачивалась многочисленная русская артиллерия. Началась методичная бомбардировка крепости. Удачным попаданием был взорван центральный пороховой погреб, и большая часть крепостной стены была обрушена. Теперь для русской армии был открыт огромный проход. Под барабанный бой батальоны гренадёров пошли в эту брешь. А в крепости в это время царила паника. Центрального управления здесь уже не было, и некому было организовать сопротивление русским. Турки орущей толпой и, давя друг друга, ринулись в порт к стоящим там на рейде кораблям. Шлюпок для всех не хватало, и люди плыли к ним по морю сами.

По приказу князя Долгорукова канониры подогнали свои пушки ближе к берегу и ударили по судам ядрами. Те, пользуясь попутным ветром, снялись с якорей и вышли из гавани в открытое море. Все татары и турки, пустившиеся вплавь к судам, потонули.

Потери неприятеля под Кафой были более чем в 3,5 тысячи человек убитыми и утонувшими. Потери у русской армии – один убитый (инженер, генерал-майор Сент-Марк) и 55 раненых.

Узнав о взятии Кафы, турки, находящиеся в Керчи и Еникале, тоже поспешили отплыть в Стамбул. Русские войска взяли эти города уже без боя.

Из Турции в Крым в это время шёл десятитысячный корпус янычар под предводительством Абазы-паши. Но у ханства больше не было удобных гаваней для высадки большого десанта. И он, опоздав буквально на сутки, был вынужден уйти обратно.

После этого крымские татары прекратили всякое сопротивление и вступили в переговоры с князем Долгоруким.

Итого весь Крым был взят всего за 16 дней!

Среди крымских татар после бегства Селим-Гирея царило полное безвластие. Даже когда ещё шли активные боевые действия, крымская верхушка уже тогда находилась в постоянной переписке со штабом русского командующего, оценивая возможность выхода из войны и примирения с русскими.

Императрица была крайне обрадована столь очевидными успехами русского оружия в Крыму. Теперь нужно было сделать всё, чтобы навсегда оставить этот полуостров за Россией и не ждать от него угрозы в будущем. И, наконец, после того, как уже стихли пушки, нужно было приложить все дипломатические усилия, чтобы закрепить за Россией эту героическую победу. И тут уже начиналась невидимая никому со стороны ожесточённая, кровавая и тайная война.

Глава 2. Особое задание

Барон фон Оффенберг был полностью поглощён своими делами, и команда егерей наслаждалась предоставленным им законным отдыхом.

Стояло жаркое Крымское лето, вода в море была тёплая как парное молоко. Уже поспевали фрукты и овощи, хватало денег на покупку местного сыра, мяса, рыбы и лепёшек. Тот, кто очень хотел, аккуратно выторговывал себе вино у местных греков. Никаких глупостей и излишеств личный состав себе не позволял, и Лёшка сквозь пальцы смотрел на его мелкие шалости. Людям сейчас были нужны отдых и спокойствие. Слишком тяжёлым был этот год для всех, да и самого Алексея потрепало изрядно. И сейчас он сидел у своей палатки, натянутой прямо на пляже, и смотрел, как взрослые мужики, словно малые дети, резвятся в морских волнах. Ни один из них, кроме разве что героев войны с Пруссией, дядьки Матвея да Макарыча с Карпычем, не видели ещё в своей жизни такого огромного морского простора и не вдыхали полной грудью этот солёный воздух.

«Эх, сюда бы мою Анхен, – думал прапорщик. – Искупаться, поесть вдоволь винограда и персиков, поваляться на пляже в горячем песке, хм… ну а потом укрыться от многих глаз в этой палатке. Как бы было им хорошо вместе», – и Лёшка окунулся в свои юношеские мечты.

Ничего, ещё каких-то три с половиной месяца и он уже будет женатым человеком! Кончится эта война, и он сможет поехать в батюшкино поместье, показать ему свою молодую жену, а может быть даже и детишек. Теперь-то он не просто недоросль – Лёшка. Никак нет, перед вами, господин майор, его благородие боевой егерский офицер, подпоручик или даже поручик, прошедший через десятки баталий. Честь имею, ваше высокоблагородие! И Лёшка аж тряхнул головой, находясь в своих грёзах.

«Эх, мечты! Увлёкся я что-то», – подумал Лёшка. А ведь нужно было ещё письменный рапорт по всей форме составить на имя самого командующего армией. Князь Долгорукий своё слово сдержал, на подчинённые ему войска должна была просыпаться обильная россыпь высоких наград. Успехи его армии были просто ошеломительные, и матушка-императрица благоволила крымским героям. Теперь нужно было только закрепить всё это на бумаге и подать её как положено оформленную в штаб.

Особая егерская команда проявила высокую доблесть во взятии главной твердыни полуострова – Перекопской укреплённой линии, а затем и приморской крепости Кафы. В штабе это хорошо знали, и по отличившимся офицерам списки на досрочное представление к следующему чину уже ушли в военную коллегию, а потом лягут они на высочайшее утверждение и к самой императрице. Отдельное представление было отправлено и по герою Перекопа барабанщику Гусеву, поднявшего своей барабанной дробью штурмующие колонны на валы. Теперь предстояло только ждать высочайшей милости из далёкого Санкт-Петербурга. И решать на месте о награждении всех нижних чинов.

А в главной квартире русской армии шли сейчас беспрестанные советы и консультации по приведению крымских татар в союзнические отношения с Россией. Среди татар же никакого единения не было, за власть сейчас ожесточённо боролась прорусская и протурецкая партии. И эта борьба зачастую не обходилась без большой крови.

15 июля Лёшка был вызван в штаб армии вестовым.

– Егоров, долго времени объяснять подноготную всего этого дела нет, скажу только, что от его исполнения зависит, будем ли мы с крымчаками врагами или же станем союзниками. Ну, или хотя бы, что не будем уж такими явными врагами, как сейчас, – объяснял суть предстоящего дела барон. – Нам предстоит встреча с одной из сторон, претендующих на власть в крымском ханстве. Если я и вот этот человек, – и фон Оффенберг кивнул на высокого человека в штатском, – сможем удачно договориться, то не прольётся много русской и татарской крови, и после этого два народа смогут жить бок о бок рядом. Но всё осложняется тем, что нам противостоят очень сильные враги.

– А теперь задача для вас, Алексей. Подумай, что можно сделать, чтобы провести эту встречу безопасно и передать очень важный и ценный груз нужным людям. На всё про всё у тебя есть только пять часов. В 16 часов мы должны быть у этого мыса за Коктебелем. Тут, на открытой площадке у старой крепости, как раз и должна состояться наша встреча, – и он показал на карте это место.

– Дело осложняется тем, что сторона, с кем нами будут вестись переговоры, разрешила иметь из верховых только десять всадников. Есть большой риск попасть в засаду и утратить очень важные документы и ценности. А теперь думай, что можно предпринять, и я оставлю тебя на двадцать минут, извини, больше времени тебе дать не могу, – и Генрих Фридрихович вышел за дверь.

Двадцать минут пролетели незаметно, и когда он вернулся, у Алексея уже был хоть какой-то начальный план.

– Первый вопрос, господин подполковник, на чём вы вообще планировали приехать на встречу?

Барон ответил не задумываясь:

– Планировалось взять закрытую фельдъегерскую коляску.

– Это хорошо, – кивнул Лёшка, – если их будет три, это может вызвать подозрения у противоположной стороны?

– Хм, – хмыкнул иронично Генрих Фридрихович. – Определённо, да, может. Две коляски, это ещё куда бы ни шло, всё-таки этот наш груз обещает быть весьма тяжёлым, но вот три, это действительно может наших будущих друзей насторожить.

– Второй вопрос, – продолжил разговор Егоров. – В соглашении сказано, что верховыми разрешено иметь только лишь десять всадников, но не сказано про запрет иметь в закрытых экипажах какое-то определённое количество людей, которые, кстати, могут быть потребованы… ээ… ну скажем, для переноски этого самого тяжёлого груза. Почему бы в этом качестве и не привлечь моих егерей?

– Очень интересное предложение, – покачал головой барон, – продолжайте, прапорщик, оно мне уже нравится.

– Пусть кучера будут вашими людьми. Но в каждую из закрытых карет можно будет поместить по пять человек из моих егерей. Остальных стрелков-штуцерников я думаю тайно разместить на некотором отдалении, взяв саму площадку для встречи и дорогу к ней на прицел. Шагов за двести-триста от того места они смогут смело замаскироваться, нужно будет только пораньше их туда отправить. Расстояние от места встречи до Коктебеля составляет версты три-четыре, в нём самом нужно будет выставить наш конный эскадрон. Он и должен прийти к нам на помощь пока мы будем там держать оборону, если, конечно, до этого вообще дойдёт дело.

– Мы сможем найти хороших кавалеристов для такого дела?

– Хоть целый полк, – кивнул, соглашаясь с общим планом барон. – Действуйте, как и запланировали, Егоров. Через четыре часа все мы должны быть на месте!

Команда егерей была поднята по тревоге. Через десять минут все они стояли в общем строю перед своим командиром. Посвящение в план заняло времени немного. И совсем скоро два десятка егерей, топая своими укороченными сапожками по каменистой дорожке, унеслись в западном направлении. А оставшийся десяток начал готовиться к погрузке в закрытые кареты.

Из старичков были взяты Тимофей, Макарыч, Петар, Никитич и Ваня Кнопка, все остальные были из молодых и проворных стрелков-фузейщиков. Лёшке и самому пришлось взять гладкоствольное ружьё. Если случится бой, то он на самой площадке будет вестись накоротке, и тут уже главное не дальняя дистанция выстрела, а боевая скорострельность оружия.

– Перезарядите оружие, всё проверьте по десять раз, – напутствовал своих Алексей. – Чтобы у каждого по два пистоля при себе было, по две гренады и по сабле из тех, что досталось нам трофеем от беслы.

Наконец, прибыли и сами кареты, а с ними верхами подскакал с десяток гусар.

– Поручик Ильинский! – представился командир гусар с озорными глазами, – Сумской полк, вас, что ли, тут охранять нужно, прапорщик?

– Мы и сами себя охранять сможем. Тех, кто в каретах будет сидеть, нужно сберечь, – буркнул Лёшка, изучая конструкции фельдъегерских карет.

Были они достаточно громоздкими, но объёмными, и пятёрку в них спрятать вполне было можно.

– Разбились по пятёркам, Макарыч, ты в той, я в этой буду старший. Загружаемся, выгружаемся, загружаемся, выгружаемся, чтобы по десять раз всё повторили – потребовал от своих Егоров. – А с шестого раза по-быстрому это делаем, потом рассыпаемся вокруг и ведём понарошку огонь. Всё, братцы, начали!

Для сумских гусар наступила потеха наблюдать, как эти странные егеря со смешными волчьими хвостами на своих коротких чёрно-зелёных картузах скачут туда-сюда из больших карет.

– Чудачат зелёные! – смеялись бравые и лихие кавалеристы, подкручивая свои усы.

Наконец-то всё стало получаться, и Лёшка дал передышку команде.

Из штаба, занимавшего самый большой дом в Кафе, вышли несколько штаб-офицеров во главе с каким-то незнакомым генералом. От их группы отделился барон фон Оффенберг с уже знакомым человеком из штатских, и они проследовали к каретам.

Распахнулась боковая дверь и под охраной десятка солдат с примкнутыми к фузеям штыками из полуподвального помещения штаба армии вышли несколько дюжих фельдъегерей. Они с натугой несли небольшие чёрные кожаные мешки, опечатанные коричневым сургучом. Лёшка взглянул на одну из пломб и прочёл: «Санкт-Петербург, казначейство», и изображение двуглавого орла с расправленными крыльями.

«Вот вам и ценности», – подумал Егоров. Золото и очень-очень много золота было сейчас под их охраной. Наконец-то все влезли в кареты и небольшой обоз в сопровождении десятка верховых выехал на пыльную просёлочную дорогу, а потом покатил в сторону Коктебеля.

Дорога заняла минут сорок. За это время в тесной духоте и в тряске все порядком вымотались, а когда кареты остановились, и послышался голос на русском с таким характерным горловым акцентом, всем стало понятно, что они прибыли на нужное место.

– Не высовывайтесь, сидите тихо, – напомнил барон и вышел из кареты.

Из второй одновременно с ним вышел человек в штатском, и они вдвоём с Генрихом подошли к группе всадников, стоящих впереди. Десяток сумских гусар стоял чуть в отдалении, так же как и десяток верховых воинов из охраны татар. Всё это, так же как и окружающую панораму местности, Лёшка сейчас отчётливо разглядывал в боковые отверстия. С одной стороны от площадки был глубокий обрыв в ущелье, и оттуда сейчас веяло прохладой. С другой стороны, в зарослях кустов и деревьев был виден каменистый склон и стояли развалины какой-то древней крепости, и именно там должны были засесть егеря-штуцерники, если они только успели занять своё место.

Дорога тут огибала холм, уходя одной восточной петлёй к Коктебелю, а другой западной в сторону горного массива Кара-Даг и уже дальше шла к Судаку. Тут же была довольно большая ровная площадка шагов в пятьдесят-семьдесят в поперечнике, и именно посредине её сейчас и шли важные переговоры.

Солнце нестерпимо пекло чёрную кожу карет. Прошло всего-то каких-то десять минут, но они всем в этой тесной духоте показались часами. Вдруг верховые, стоявшие с западной стороны, встрепенулись и, выхватывая сабли, развернулись в сторону Кара-Дагской гряды. На них с улюлюканьем и с визгом выкатилось с полсотни всадников в таких же, как и они одеждах.

– Отряд, к бою! – рявкнул Лёшка и первый выскочил из кареты.

Дальше время словно спрессовалось в тугую струну. В их сторону с середины площадки выбежали двое русских и трое татарских переговорщиков. Сидящие на облучках кучера фельдъегерей попытались развернуть свои кареты, но они лишь запутались упряжью между собой.

– Гусары, вперёд! – прокричал поручик и мимо выстраиваемой цепи в сторону схватки пронёсся небольшой русский отряд. У западного выхода на площадку сейчас шла ожесточённая сеча. Стрелять егеря не могли, там мелькали тела русских кавалеристов и татар, и кто из них был «потенциальным союзником», а кто врагом, было вообще непонятно.

– Примкнуть штыки! – отдал распоряжение Егоров и сам пристегнул свой на фузею. – На колено, товьсь!

Было видно, что ворвавшиеся на площадку татары выбивают её конных защитников. И один за другим падают на землю срубленные русские гусары. Вот в последний раз взмахнул своей саблей поручик и тоже вылетел с седла.

– Алгаа! (Вперёд!) – завопил всадник в чёрной меховой шапке, размахивая окровавленной саблей.

«Пли!» – и одиннадцать фузей залпом выбили первых конников.

«Бабах!» – раздались выстрелы с недалёкого горного склона и от развалин крепости, и ещё более десятка атакующих выпали со своих коней. Затаившиеся в кустах егеря наконец-то смогли определить свою цель, и татары теперь оказались меж перекрёстного огня.

Часть всадников заметалась по площадке и даже бросилась назад, поняв, что они сами попали в засаду и сейчас представляют из себя удобную для стрелков мишень. Но человек восемь из самых отважных бросились на эту редкую цепочку русских егерей, желая их всех перебить и всё-таки добраться, наконец, до тех, кого им было приказано убить.

«Ших!» – сабля татарина прошлась прямо над самым картузом. И не успей Лёшка пригнуться – быть бы ему без головы. «На!» – и он вогнал штык фузеи прямо в бок атакующему. Времени на то, чтобы вырвать его, уже не было, и Лёшка, выдернув из кобур пистолеты, разрядил их оба в мечущихся конников буквально наугад.

– Ура! – неслось со склона, это бежали на подмогу выскочившие из засады егеря.

– Ураа! – раздались далёкие крики с восточной стороны, это летел эскадрон Сумких гусар.

Командир верховых татар что-то резко прокричал, и оставшаяся пятёрка кинулась к западному выходу. «Бах! Бах! Бах!» – в последний раз хлопнули выстрелы со склона, и на дорогу с площадки ушло только четверо всадников.

По месту недавнего боя бродили подскочившие гусары, егеря и татары из «союзников». Враги потеряли почти три десятка воинов, троих из них удалось взять в плен ранеными. Из гусарского десятка было ранено трое, всех остальных посекли насмерть так же, как и их поручика.

Лёшка потерял ещё одного убитого, Илью, был также тяжело ранен Ваня Кнопка, два сабельных удара взрезали ему плечо до кости, зияла длинным разрезом и кровоточила глубокая рана на голове. Сам же егерь лежал без сознания. Кровь ему удалось остановить, и теперь вся надежда была только лишь на сильный организм парня.

Минут через десять на площадку подскочил верховой отряд союзных татар, и они начали относить в сторону своих людей. Из всего их десятка выжил лишь один, сам посечённый в нескольких местах.

– Вот тебе и тайная война, – думал Лёшка, наблюдая, с каким оживлением ведут переговоры их подполковник, человек в штатском и те трое татарских мурз или беков, которых они только лишь недавно с таким ожесточением прикрывали от яростного наскока всадников.

Похоже, к согласию там удалось прийти, а недавно пролитая кровь сблизила и смягчила позиции сторон. Со стороны переговорщиков послышались одобрительные выкрики, зашелестели свитки бумаг и зачиркали по ним гусиные перья, обмакнутые в походные чернильницы. А затем из карет были вынуты те тяжёлые мешки с оттисками печатей, с орлами на коричневом сургуче, и они были споро перегружены на стоящих рядом коней.

Всё это время егеря стояли с примкнутыми к ружьям штыками наготове, оглядывая окрестности. Особая команда была к бою готова. Но всё вокруг было спокойно, и через несколько минут стороны участвующие в высоких переговорах разъехались по своим лагерям. Кто-то из них поехал считать золото, а кто-то – докладывать об успехе в переговорах и отписывать в столицу победную реляцию. Ну а кто-то – хоронить павших в бою товарищей. Кому какая выпала доля или судьба в этой войне.

Глава 3. Домой!

28 июля к князю Долгорукову прибыли ширинский мурза Измаил и два знатных татарских бека с вестью об избрании в Карасу-базаре нового крымского хана – Сагиба Гирея.

– Посланные от имени всего народа мы ручаемся, что Крымское ханство отныне не имеет никакой привязанности к Порте, от которой оно и вовсе теперь отторглось, – заявили посланники, – что и подтверждаем личной клятвой и документами от нашего хана с подписями от ста десяти знатных татар на присяжном листе. С Российской же империей мы вступаем в вечную дружбу и в неразрывный союз под высочайшую протекцию и ручательство самой императрицы Екатерины.

Долгоруков потребовал от нового хана незамедлительного освобождения всех русских и прочих христианских рабов.

Чтобы не возбудить негодования черни, как выразились татарские мурзы и духовенство, за каждого отпущенного раба владельцу выплачивалась солидная денежная компенсация: за мужчину 100, а за женщину 150 левков. Но как только между рабами пронеслась радостная весть, что их освобождают, те не стали ждать определённого для этого выкупа срока, и сами бросились бежать к русскому войску. Таких беглецов к августу месяцу набралось уже больше десяти тысяч. И многие солдаты с малороссийской укреплённой линии, что были из военных поселений, нашли среди этих рабов своих похищенных ранее татарами жён и детей.

По уговору с ханом русский главнокомандующий велел поднять кресты на греческих церквях в Крыму, снабдить их колоколами и начать восстанавливать храмы. Во всех крымских крепостях начали размещаться армейские гарнизоны.

Успехи русского оружия заставили турецкие власти начать задумываться о бессмысленности ведения всей этой войны, слишком большие материальные и людские потери несла сейчас Порта. Но у султана ещё была надежда на коренной перелом во всей компании, если на стороне Турции в неё вступит Австрия. Тем более что на это сейчас шли такие огромные средства, миллионы и миллионы пиастров отправлялись тайно в Вену. Австрийский же двор всячески оттягивал принятие своего окончательного решения, не отказываясь, тем не менее, от самого турецкого золота.

Вене явно не улыбалась война на два фронта, как с Россией, так и с её нынешней союзницей Пруссией. Утечки же сведений по ведущимся между этими двумя странами постоянным консультациям не раз как бы «случайно» попадали к габсбургским дипломатам.

Огромное впечатление производили на Порту с Австрией и события, происходящие в Польше. Польские мятежники там раз за разом несли постоянные и тяжёлые поражения от русских войск. Особый ужас на них наводил генерал-поручик Александр Васильевич Суворов, непредсказуемый, решительный и всегда уверенный в победе русского солдата. Всем в Европе уже было очевидно, что раздел Польши между Россией, Пруссией и Австрией не за горами. Австрия же, ведя свою двойную игру, поняла, что можно вот так вот лавируя между Россией, Турцией и Пруссией «урвать себе пирог» от территории южной Польши пожирней, и, в общем-то, смысла в этой рискованной войне с Россией она уже не видела. Разве что если получить ещё те миллионы, которые пока что не все пришли от обещанной им общей суммы в 10 миллионов пиастров.

Теперь уже и Австрия была готова склонить Порту к миру с Россией.

Султана, глядевшего со стороны на всё то, что сейчас происходило с Польшей, глодало страшное предположение – а вдруг те же державы, что сейчас начинают так рьяно делить Польшу, подобно этой стране, задумают поделить ещё и Оттоманскую империю? Нужно было срочно решаться на мир или же доводить всю компанию до безусловной общей победы. В Крыму всё уже было потеряно, но оставалось ещё западное, Дунайское направление.

Шёл конец августа месяца. Самое хорошее время для пребывания в Крыму. Войска отдыхали от боёв и готовились к убытию на зимние квартиры за Днепровскую линию. На полуострове в основных крепостях должны были остаться русские воинские гарнизоны. Такие города, как Керчь, Кинбурн и Еникале полностью переходили под российскую руку. Азовская флотилия получила беспрепятственный выход в Чёрное море, а Российская империя могла теперь закладывать большие корабельные верфи и строить полноценный морской флот.

Выход Второй армии на зимние квартиры был запланирован на 5 сентября. Перед этим состоялся большой молебен в честь Крымской победы, и был зачитан высочайший рескрипт императрицы к своим доблестным войскам.

Особая команда егерей, как ей и предписывалось, стояла в четырёхшереножном строю. Все были вычищены, подшиты, постираны и выбриты до блеска. Всё, как и положено, по такому торжественному случаю. Белые накрученные букли с косой, подвязанной чёрным бантом и осыпанные толстым слоем муки, смотрелись весьма необычно на команде, привыкшей уже и вовсе обходиться без них. Ко всему уже привык Алексей в этом веке, но эти парики, это было что-то! «Ну да бог с ними, с этими косами, – думал он. – Коли положено, так и ладно, хорошо, что есть официальное разрешение на боевых выходах и в полевых дозорах егерям действовать без них. А тут уж и потерпеть было не грех, награда, как подсказали из штаба, ждала каждого участника похода».

На всех «старичках» стоявших в первой шеренге блестели надраенные медали «За Кагул», очень уважаемые в армии. Выглядели они в своих егерских шапочках-картузах с пришитыми на них сбоку волчьими хвостами необычно и грозно. И не раз уже ловили они на себе удивлённые взгляды мечущихся перед общим строем всевозможных интендантских и штабных офицеров, в сотый раз проверяющих войска.

Странная это была егерская команда, так и «чесались руки» указать на несоответствие в их форме и в амуниции, на все эти дополнительные патронташи и на наличие пистолетов, сабель и кинжалов даже у рядовых стрелков.

Но уже пару таких вот проверяющих тихо и твёрдо отвадили от небольшого строя два старших штаб-офицера из главного квартирмейстерства. Остальные всё сразу же поняли и пробегали теперь мимо, только лишь косясь на отдельную команду и тираня соседние.

– Долгорукий, Догорукий сам, – пронёсся глухой шёпот по рядам. Войска приготовились приветствовать своего командующего.

– Высочайшим указом за проявленную личную доблесть в разгроме неприятеля в Крыму следующим по табелю чином в производстве вне всякой очереди жалуются: Подполковник Мясницкий Яков Васильевич, командир Тамбовского пехотного полка – полковником, секунд-майор Уральцев Сергей Семёнович, командир отдельного гренадёрского батальона – премьер майором, капитан Стрельников Михаил Ильич, командир роты Черниговского пехотного полка – секунд-майором…прапорщик Егоров Алексей Петрович, командир отдельной особой команды егерей – подпоручиком…

Лёшкино сердце сжалось от радости, новая ступенька служебной лестницы была им пройдена. А кому из настоящих воинов не было приятно повышение по службе?

Так же сейчас радовался за своего командира и весь замерший по стойке «смирно» строй стрелков в зелёных доломанах. «Наш-то орёл! Подпоручика от самой матушки императрицы получил, „это вам не халм-балам вовсе“, настоящий офицер уже, а не какой-то там прыщавый выскочка-прапор!»

Ждал Лёшка продолжения списка производства в чины, но далее перешли на зачитывание общего приказа о награждении войск.

«Как же так, а где слово про моего Гусева?! Парень ведь такой подвиг совершил, под пулями на бастионную башню со своим барабанным боем взошёл и призывным сигналом войска на штурм сподвигнул. Что же это?! Ведь я сам тот отдельный рапорт по нему подавал. И знаю, что как положено представление готовили по нему в военную коллегию. „Замылили“, жабы тыловые!» – со злостью думал Лёшка. – «Ну как же так! Видать, всё та же история со Шлиссельбургским мятежом так до сих пор и сказывается. Даа, неприятно, конечно». Настроение у Лёшки немного упало, и уже без того прежнего начального восторга он слушал общий приказ о награждении.

– Все рядовые солдаты, принимавшие непосредственное участие в походе, награждаются премиальными в 10 рублей, капралы – в 15, а унтер-офицеры – в 20. Офицерский состав получает свои премиальные особым приказом, о коем им будет доведено каждому лично впоследствии. Продвижение в низших чинах производится приказами по полкам и отдельным подразделениям особливо, их приказами.

Всё, Крымский поход заканчивался, войска начали сборы для ухода за Днепр. Отдельной же команде было предписано готовиться к возвращению в Первую дунайскую армию.

– Ваше высокоблагородие! Ну как же так с Гусевым-то нехорошо получилось?! – в сердцах высказывал Лёшка барону. – Ведь сами знаете, парень такой подвиг совершил, да за такое ведь нужно сразу подпоручика давать, а не то, что прапорщика! Герой же он!

– Ага, полковника, – согласно кивнул фон Оффенберг. – Ты чаем ничего не попутал тут, господин подпоручик? Может быть, хочешь государыне всероссийской указывать, что ей надлежит делать, кого казнить, а кого и как миловать, а? – и он эдак остро взглянул на разошедшегося не в меру егеря.

– Ухх, ну вы и сказали, да нет, конечно, ничего я не хочу, – вздохнул Лёшка. – Просто жаль парня…

– А ты бы лучше себя пожалел, господин офицер. Будешь ещё раз дальше так орать, неизвестно где тогда окажешься вовсе. Чай не на Новгородском вече сейчас стоишь, а при военной службе государыни императрицы Екатерины Алексеевны, и указы её с её же решениями уж не тебе-то лично, господин обер-офицер, обсуждать. Это если ты, конечно, не хочешь кайлом в шахте махать и уголь с рудою там рубить. Доходчиво ли я тебе всё объяснил, Егоров?

– Так точно, ваше высокоблагородие! – вытянулся по стойке смирно Лёшка. – Виноват! Больше не повторится!

– Ну вот и хорошо, верю, – улыбнулся Генрих Фридрихович. – А всё-таки за языком своим следи, да и за языком своих подчинённых. Чтобы они, эти языки, куда не нужно бы вас не завели.

– Ну да ладно, сменим тему, ты с претензиями, оказывается, ко мне, а я-то уж думал, что поздравить пришёл, – и он хитро посмотрел на Лёшку.

Егоров нахмурился, не понимая, о чём речь, и вдруг увидел отличие во внешнем виде своего «куратора». Как же он раньше-то этого не заметил! На груди барона офицерский горжет был полностью золотым, а ранее имевший серебряный цвет ободок изменил свой цвет на жёлтый. А это значит что? А это то, что перед ним стоял целый господин полковник!

– Господин полковник! – просиял совершенно искренне Лёшка! – Поздравляю вас с производством в столь высокий чин! – и аж притопнул от радости ногой.

– Ну, вот это другое дело, а то прибежал тут, кричит, ругается. Подчинённого у него, вишь ли, наградой обошли, а на начальство своё даже и не смотрит вообще. Эдак, как поручика получит, так и совсем замечать всех перестанет вокруг, – ворчал немец.

– Никак нет, – опять вытянулся по струнке Лёшка. – Виноват, ваше высокоблагородие! Исправлюсь.

– Конечно, исправишься. Куда же ты денешься, – снова усмехнулся барон и достал откуда-то с полки из стоящего тут же турецкого резного шкафчика тёмно-зелёную бутылку, а с ней и два хрустальных фужера.

Тёмно-красное вино струилось с журчанием в бокал. Полковник полез в карман и положил на стол рядом такой же горжет, какой сейчас был на Лёшке, только было в нём одно важное отличие – это золотой цвет ободка.

– Ну, за наши чины, господин подпоручик, ты, я гляжу, форму нарушаешь, не поменял ещё на себе знак отличия прапорщика?

Бзымкнули сблизившись бокалы, и крепкое терпкое вино побежало в горло. – Гишпанское, – пояснил барон, – выдержанное.

– Миссия наша тут, Алексей, закончена. Исполнили мы её безукоризненно, чем и поспособствовали присоединению сиих земель к России-матушке. Всё, что не доделано пока тут, без нас уже до ума доведут. И будет этот полуостров ярким бриллиантом в короне российского самодержавия. Помяни моё слово, лет десять-двадцать пройдёт, и уже не узнать будет этот нынешний Крым. А о его тёмном прошлом с его разбойничьими набегами, с рабством и с долгим жестоким турецким владычеством все скоро забудут. Подожди, отстроятся тут новые города и селения, раскинутся вокруг сады и виноградники, может быть, даже самое высокое общество сюда на отдых будет приезжать из этого холодного и туманного Санкт-Петербурга, – и он посмотрел с улыбкой на Лёшку. – Ты не веришь, небось, мне, Егоров?!

– Никак нет, верю ваше высокоблагородие! – усмехнулся Алексей. – Ещё как вам верю!

– Ну-ну, – покачал Генрих. – Теперь бы только удержать его в своих руках.

– Это точно, – кивнул Лёшка, вспоминая лихие девяностые из далёкого двадцатого века.

– Так, Алексей, больше мы с тобой не пьём, нам сегодня ещё работы много, – стал снова серьёзным фон Оффенберг. – Через три дня у нас отправка к себе на Дунай. Чай заждалась невеста своего молодого офицера, – и он лукаво подмигнул егерю.

– Уходим мы на тех же судах, что сюда и пришли, в сопровождении с нами ещё парочка будет для усиления Дунайской флотилии, так что считай, что назад домой мы уже обратно целой эскадрой пойдём. Да, и вот ещё что, держи, Егоров, зачитаешь сам перед строем команды приказ о производстве Сергея Гусева в чин фурьера, – и он передал заверенную главным квартирмейстером Второй армии копию приказа. – Там и по другим твоим людям есть изменения, что ты сам ранее предлагал. Всё, что могу, Алексей, всё, что могу, – и барон развёл руками.

– Спасибо, Генрих Фридрихович, – искренне поблагодарил его Лёшка. – Не забыли о ребятах. Вы есть настоящий русский офицер!

– А то, конечно, русский! – усмехнулся, весело щурясь, барон фон Оффенберг.

– Отдельным приказом по главному квартирмейстерству Второй армии, во временно прикомандированной до особого распоряжения отдельной егерской команде присвоены следующие чины для нижнего состава, – зачитывал приказ подпоручик Егоров.

– Дубкову Иван Макарычу присваивается чин младшего сержанта, Лыкову Матвею Никитовичу – чин подпрапорщика, Осокину Тимофею Захаровичу – чин каптенармуса, Андреянову Трифону Кузьмичу – капрала.

Лёшка сделал паузу и выделил последнюю часть приказа:

– За особый героизм, проявленный при взятии укреплённой Перекопской линии, барабанщик отдельной особой команды егерей, рядовой Гусев Сергей Владимирович удостаивается производства через чин и сразу же в фурьеры! Поздравляю вас, господа унтер-офицеры, с производством!

– Рады стараться, ваше благородие! – грохнул в ответ хор голосов.

Тридцать шесть егерей команды грузились в гавани Кафы ровно по девять человек в каждый из галиотов. В сопровождении до устья Дуная им был представлен новый, недавно сработанный на Азовских верфях 36-пушечный фрегат и галера. Русский флот уже выходил в свободное плаванье в ранее закрытое для него Чёрное море.

Встречи с неприятелем на море можно было теперь уже больше не опасаться и четвёртого сентября, за день до выхода второй армии на свои зимние квартиры, отряд в шесть вымпелов взял курс на запад. Ему предстояло пройти вдоль всего южного берега Крыма, а потом пересечь открытую часть моря и, не прижимаясь, как прежде, к берегам, пройти в устье Дуная. Ну и дальше уже двигаться по самой реке вверх.

На борту галиота «Дунаевец» был всё тот же капитан Кунгурцев со своей командой, старавшейся не показываться по возможности на глаза барону. Обида ими забыта не была, ну а немец, казалось, на это вовсе не обращал никакого внимания и вёл себя как ни в чём не бывало. У барона вообще, как видно, было превосходное настроение, и он просто фланировал по палубе, любуясь на проплывающие мимо красоты.

Вот проплыла мимо Коктебельская бухта. С моря было прекрасно видно то место, где команда, когда-то вела последний бой, прикрывая высокие тайные переговоры с татарскими мурзами. Здесь погиб егерь Ильюха, и был сильно посечён Ваня Кнопка. Сам он за эти полтора месяца уже весьма оправился от ран и тоже, как и все смотрел на проходящий мимо высокий каменистый берег, поглаживая свою раненую руку.

Карадагская гряда чёрной громадой проплыла мимо. Через несколько часов прошли выступающий треугольником в море мыс Алчак и взяли направление на Судакскую бухту. В Судаке нужно было переночевать и уже с рассветом двигаться дальше.

Городок был небольшой и очень пыльный. Из достопримечательностей здесь были только древние храмы Святого Пророка Илии и Великомученицы Параскевы, построенные ещё во время давнего Византийского владычества. Да ещё на западе города прилично сохранилась старинная генуэзская крепость.

Утром ещё солнце не взошло над горизонтом, а суда уже подняли якоря и пошли курсом на юго-запад. Нужно было успеть добраться до Балаквавской бухты, заночевать и уже дальше двигаться по открытому морю. По правому борту прошли места, которые через век с небольшим станут красивейшими и гостеприимными курортными местами.

Названия-то какие у них чудесные: Алушта, Гурзуф, Ялта, Гаспра, Форос, от них на Лёшку так и веяло солнечным светом. Правда, сейчас тут были лишь небольшие татарские аулы да редкие селения греков рыбаков.

Алексей с интересом разглядывал подробную морскую карту Кунгурцева и сравнивал её с проплывающим мимо них берегом.

Наконец, к вечеру показалась и сама Балаклвавская бухта. Здесь была прекрасная гавань, защищённая с моря покинутой турецкой крепостью. Деревня в самой бухте была небольшой, жили в ней и потомки греков, и татары, было тут несколько семей болгар, оставалось и несколько семей из турок, не пожелавших уплыть прочь от русских.

– Тут рядом, братцы, чуть-чуть к северу на несколько вёрст будут развалины древнего города Херсонеса, основанного ещё эллинами две тысячи лет назад, – рассказывал своим егерям у костра историю этих мест Егоров.

– Мало того, сюда, в так называемом нашими пращурами городе Корсунь, была прислана Константинопольская царевишна Анна с сопровождавшими её православными священниками. И тут же наш древнерусский Благоверный Святой князь Владимир Красное Солнышко со всею своей дружиной-то и прошёл обряд Святого Крещения. А вот после него он и совершил церемонию бракосочетания с Анной и уже дальше направился с ней в стольный град Киев, где сразу же и повелел опрокинуть все языческие идолы, ну и крестил весь народ в Днепре. Вот какие тут знаменитые места, братцы!

Буквально с открытыми ртами слушали эти рассказы стрелки и матросы, и сама история этих мест проходила мимо них век за веком. А в больших котлах, позаимствованных на время у местных, булькала на костре уха из закупленной у греческих рыбаков ставриды и пеламиды.

Рыбы в Балаклаве было много, и была она очень дешёвой, бери хоть всю огромную корзину за несколько серебряных монет, не зря это место с крымско-татарского переводится как «рыбная погода», ну а с турецкого так и вовсе как «рыбный мешок».

Тёплая погода благоволила путешественникам, штормов и волнения в открытом море не было, и через пять дней отряд из четырёх галиотов вошёл в устье Дуная.

Фрегат и галера сопровождения отсалютовали на прощание пушечными выстрелами и взяли обратный курс на восток. Отряд дунайской флотилии двигался тем же маршрутом, что и четыре месяца назад, только теперь идти ему приходилось под парусами против течения реки.

Глава 4. Бой на реке

Дунайское гирло раскинулось на десятки вёрст речных разливов среди многочисленных островов и плёсов. Это было излюбленное место для гнездовий миллионов птиц, и отовсюду слышался их неумолкаемый ни на секунду гомон.

По заболоченным берегам здесь рос сплошной лес из тростниковых и камышовых зарослей, где вполне себя вольготно чувствовали звери.

Сама река разделялась тут на множество рукавов, в прошлый раз для выхода в Чёрное море лейтенант Кунгурцев использовал Килийское гирло. Течение здесь было сильнее, чем у всех остальных, и спускаться по нему было удобно. В нём не требовалось даже помощь паруса, и команда галиотов шла тогда по течению, внимательно вглядываясь в реку, чтобы только не сесть на мель или же не напороться на потопленный ствол дерева.

Обратно в реку заходили уже по Сулинскому гирлу, оно было более широким и удобным для плаванья, и четыре судна под Андреевскими флагами скользили по водной глади, подгоняемые лёгким ветерком.

Два новых галиота, приписанных к Дунайской флотилии, были только чуть длиннее и шире «старичков». А вот по своему вооружению и по числу матросов в команде они их значительно превосходили. Против четырёх трёхфунтовых пушек, как у первых, эти имели каждый по шесть шестифунтовых орудий, да на полтора десятка человек больше состояло в каждом из этих экипажей. Плюсом ещё шло с ними около полутора сотен матросов из Азовской флотилии, что предназначались для пополнения команд всех тех судов, что уже год дрались с турками на этих речных просторах.

Кунгурцев оставался верен своему родному судну, и флаг командующего отрядом гордо реял на впередиидущем флагмане «Дунаевце».

– Да мне этот привычнее галиот. Я ведь на нём уже в стольких переделках был, чувствую его и наперёд знаю, как он себя поведёт, а к новому, Лёшка, нужно будет месяцами привыкать. У тебя егеря вон, небось, по сотне выстрелов из только что полученного ружья сделают, пока его бой не почувствуют? Да и надо сказать, что юрче наши старички, легче они, чем вот эти новенькие, – объяснял он своё решение Егорову. – Им бы ещё новую артиллерию с большим калибром поставить, цены бы им вообще тогда не было. Ну да ладно, перевооружим их на зимнем доковании в Браилове, вот тогда и повоюем ещё.

Лёшка не стал распылять силы отряда на все четыре судна и собрал перед входом в устье всех егерей у себя, потеснив часть «азовцев» с Дунаевца на другие.

Шли галиоты настороже, этой рекой и этим гирлом пользовались так же активно и турки, и всегда можно было ждать, что вот-вот вынырнет из-за поворота или из-за заросшего камышом острова их остроносая галера или качебас, и придётся тогда сцепляться в абордаже или же бить в упор. На верхних реях постоянно дежурили матросы, чтобы только успеть разглядеть подход противника загодя и дать время своим подготовиться к встрече.

– Вижу парус! – крикнул вдруг впередсмотрящий. – Ещё один по левому борту выходит из-за острова.

– Тревога! К бою! – прокричал капитан и взглянул на фон Оффенберга.

– Действуйте, лейтенант, действуйте, как считаете нужным! Сейчас вы у нас в походе за старшего флотоводца, – кивнул тот и поднёс к глазам подзорную трубу.

На палубе галиотов сейчас царила суета, опытные команды натягивали сверху защитные сети, разбирали оружие и готовили его к бою. Пять минут времени было у русского отряда, чтобы приготовиться к встрече «гостей». И он их использовал по полной.

Флагман Кунгурцева и следующий за ним шестипушечник приняли резко вправо, а другие два судна его отряда, по флажковому сигналу, переданного от командующего, взяли круто влево, выставляя свои вооружённые борта. Отряд расходился в стороны, готовясь к огневому бою. В бортах откинулись крышки и из орудийных портов высунулись жерла пушек.

Первым из-за острова выходил галиот, он как брат-близнец походил на флагманский корабль русских, что был и сам «затрофеен» в своё время у турок. За ним показалась остроносая галера, а потом выплыл парусно-гребной лансон.

– Вижу ещё три паруса за островом, какие суда идут, не разобрать! – выкрикнул матрос с верхней реи, вглядываясь с высоты вдаль.

Итого шесть судов турок против четырёх русских, и бой был уже неизбежен! Расстояние до противника было около четырёх кабельтовых, чуть более семисот метров, и оно неуклонно сокращалось.

На турецких судах сейчас царила суета. Как же, они прошли самые опасные участки у Браилова и Измаила, где базировалась русская речная флотилия, и теперь им оставалось всего-то около десяти вёрст хода по Дунайскому гирлу, а потом уже будет открытое море. И тут такая встреча!

До галиотов донеслись заполошные крики и свист дудок. Было видно, как по их палубе снуют люди.

– Заряжай книппели! Канониры! Прицел на среднюю рею переднего галиота! Огонь! – отдал команду Кунгурцев, и два его орудия выплюнули цепные ядра, предназначенные для удара по рангоуту и такелажу.

На палубу ближайшего османского галиота, прямо на головы его команды посыпались обломки от рей. Одну мачту зацепило растянутой в полёте цепью, и она, переломившись в своей верхней половине, рухнула со скрежетом и треском в воду.

Всё, это судно уже не боец! Пока её команда освободит и сбросит в воду обломок мачты, да пока развернёт свой корабль, пройдёт уже масса времени, и русский капитан указал новую цель.

– Огонь по галере, два книппеля по передней мачте! Огонь!

Канониры закончили перезарядку и вкатили орудия на свои боевые места. «Бах! Бах!» – сцепленные между собой полусаженной кованой цепью ядра с воем унеслись к уже разворачивающемуся судну. Само строение галер с её ходом на вёслах за счёт мускульной силы гребцов давало этим судам весомое преимущество перед парусными там, где требовалась быстрота манёвра. Практически на одном месте оно умудрилось развернуться и уже чуть было не юркнуло в ближайшую протоку. Но канониры с «Дунаевца» работали слаженно, и уже со второго сдвоенного залпа они сбили на нём косую мачту, рухнувшую в реку.

– На абордаж! – проорал Кунгурцев, выхватывая шпагу.

В это время раздался взрыв, и в небо взлетели обломки лансона. Это двухмачтовое судно было единственным из всех турецких, кто принял огневой бой, и оно даже влепило пару своих трёхфунтовых ядер в ринувшегося к нему «Слона». Но два новых русских галиота вели свой прицельный и убийственный огонь на расстоянии из всех своих шести мощных бортовых орудий. Одно из раскалённых ядер пробило борт судна и влетело в пороховой склад. На вытягивающиеся из-за поворота турецкий галиот и два 24-вёсельных кончебаса посыпались сверху многочисленные обломки и разорванные тела их товарищей. Они резко развернулись и, не принимая боя, устремились прочь.

Канониры с новых галеотов сосредоточили свой огонь на застывших без мачт посреди реки турецких подранков, а к ним уже спешили на абордаж «старички».

– Рассредоточиться вдоль бортов! Огонь по готовности! – рявкнул Лёшка и сам прицелился в того османского матроса, что сейчас перерубал такелажный канат. «Бах!» – и его стоявшего верхом на сбитой мачте с топором скинуло ударом пули в воду. Команда турок явно не успевала освободить сбитую мачту и уйти из-под атаки. «Бах! Бах! Бах!» – послышалась россыпь фузейных выстрелов. Пули егерей начали прореживать команду противников. Между кораблями расстояние сократилось до одного кабельтова (185 метров), и тут у гладкоствольного оружия появилось преимущество перед штуцерами.

– Заходи правым бортом! – скомандовал рулевому Кунгурцев и кивнул старшине – Готовь кошки, Захарыч!

Уже немолодой, широченный, словно бочка боцман, кивнул бритой наголо головой и махнул рукой абордажной команде.

При подходе к галере от борта русского галиота вылетело с десяток штурмовых якорей на длинных канатах. Их лапы, намертво скреплённые между собой, были заточены до остроты гарпунов. Впиваясь в снасти, в борта и даже в людей, вырвать их во время боя задача была практически невозможной. Здесь оставалось лишь одно средство – это перерубать сам канат, но под шквальным и точным огнём егерской команды сделать это не удавалось. И теперь два судна подтягивались друг к дружке под дружные рывки матросов.

– Ура! На абордаж! – прокричал капитан и в числе первых сиганул на палубу неприятеля. На его верхнюю палубу вслед за своим лейтенантом ринулось и два десятка матросов «Дунаевца» и ещё около трёх десятков из тех азовцев, что следовали к новому месту службы. Теперь это была их личная вотчина и уже такое привычное поле боя, а Лёшкины егеря им здесь только лишь помогали, отстреливая тех турок, что наиболее открывались, но и это было хорошим подспорьем для атакующих.

Очень скоро вся верхняя палуба была очищена от турок. Часть из них сиганули в воду и поплыли к зарослям тростника, часть сдалась на милость победителей. А с нижней палубы на верхнюю через лестничный проход вырвалась толпа измождённых гребцов. Они, освободившись во время боя, передушили внизу нескольких надсмотрщиков и подоспели к самому концу схватки. Всё, галера была в руках у русских. На соседнем османском галиоте ещё был бой, но и там уже всё шло к своему закономерному концу.

– Поздравляю вас, лейтенант, со столь впечатляющей победой, – пожал барон руку Кунгурцеву. – Надеюсь, что теперь-то вы не в обиде за то наше небольшое недопонимание в самом начале плаванья?

– Никак нет, ваше высокоблагородие, – улыбнулся сконфуженно моряк, обтирая кровь со шпаги. – Мне Егоров только недавно объяснил суть всего дела, и я бы хотел извиниться за свою горячность. Прошу прощения, виноват, никак не думал, что мы тогда рисковали такими важными бумагами.

– Ну ладно, это уже всё в прошлом, – кивнул полковник. – Что думаете дальше делать, капитан?

– Мы в дне переходе от Килии, ваше высокоблагородие, – нахмурился Кунгурцев. Имеем три повреждённых судна. У нашего «Слона» турецким ядром пробит борт, парусиновый пластырь там, конечно, завели, а потом ещё и укрепили его щитом, но вода всё равно немного просачивается в трюм. Так что полностью течь устранить на месте нам не удалось, а далеко с такой заплаткой идти опасно. На двух призовых турецких судах сбиты передние мачты, их уже обрубили и все обломки выбросили. Галера почти не пострадала, а вот у их галиота несколько хороших дырок в бортах есть. Пока ещё волнения нет, передвигаться-то, конечно, на них можно, но лучше бы сейчас сделать небольшой ремонт, а потом уже идти дальше со всей уверенностью.

– Тут рядом на нашем левом берегу есть приличное селение Липованское, в нём имеются большая пристань и ремонтная артель. Ходу до него от силы миль пять-шесть, не больше. Вот там я и предлагаю причалить и подремонтироваться.

– Добро, идём к Липованскому, – согласился фон Оффенберг, и отряд взял курс к северной протоке.

Липованское было действительно большим селом. Основали его в своё время староверы-липоване, отчего оно и получило такое название. Затем сюда заселились валахи, молдаване, малороссы, русские, и очень скоро оно расшириться до статуса городка, а благодаря серпантину многочисленных каналов-ериков его в недалёком будущем станут называть «Дунайской Венецией».

Вся жизнь местных жителей проходила у воды. Передвигались тут по прорытым вдоль улиц каналам и в основном только на лодках. Эти каналы (ерики) соединяли продольно-поперечной сеткой два параллельных рукава Дуная, и они были всегда полноводными. Жители здесь в основном занимались рыбной ловлей, речным извозом грузов вдоль реки, постройкой или ремонтом лодок или даже небольших судов.

Оценив объёмы работ, седобородый и степенный старовер Пахомий сторговался по цене и пообещал за три дня привести корабли в надлежащий вид. По мачтам и такелажу за работу он не взялся, а вот всё остальное, что касалось самого корпуса, обещал поправить.

Особая команда устроилась на одном из многочисленных островков. Егеря стирались, купались, отдыхали, а многие из них занимались рыбной ловлей, выуживая рыбу для вечерней ухи. Кто-то же просто бродил по окрестностям или плавал по ерикам на небольших лодочках, с интересом наблюдая за бытом местных старообрядцев.

Рядом с ними приходили в себя и освобождённые из неволи галерные гребцы. Было их около пяти десятков. Три десятка погибших во время боя уже похоронили на отдельном кладбище.

Кого только тут не было в этой команде гребцов! Большая часть их состояла из захваченных и обращённых в рабство христиан: островных греков, балканцев и малороссов из приднепровских селений. Но были тут ещё и персы, сирийцы, арабы и даже несколько феллахов из Египта, из тех, что принимали участие в недавнем восстании против османов, а потом были захвачены ими в плен и брошены на галеры.

Были они все худыми и жилистыми. Казалось, ни одной жиринки не оставалось в теле бывших рабов. Всё было выжато изнурительной работой на галере – «кадерге». Именно с названия гребного судна – «кадерга», это турецкое слово и перекочевало потом в русский лексикон, правда, уже в слегка изменённом виде – как «каторга».

Снова кипела наваристая уха в больших медных котлах. Готовили её по обычному рецепту. И тут в команде егерей, оказывается, были свои знатоки этого дела.

Вначале они отваривали свеженаловленную и выпотрошенную мелкую рыбёшку, состоявшую в основном из ершей и окуньков.

Потом эту подготовленную рыбёшку хорошо промывали, чтобы она не давала горечи и чтобы бульон из неё не был бы мутным.

– Эта рыбка хороша для навара, а особую сладость в ней ерши-бирючки дают, – учил Иван Макарович молодых егерей.

После того как вся мелкая рыба у него хорошо проваривалась, он оставлял в котле немного отстояться этому навару и уже только после того всё с него сливал. Всю же оставшуюся мелкую рыбёшку он либо выкидывал, либо отдавал на съедение самым голодным и нетерпеливым зрителям.

Затем в процеженный бульон Макарыч клал рыбу покрупнее: судака, голавля, язя, леща, ну и всех прочих, кроме сома.

– Потому как сом пригоден только для жарки, и нечего его вообще сюды совать, – вот и весь был его ответ, почему он его отложил в сторонку.

Крупная рыба уже к тому времени у него была, конечно же, очищенной, выпотрошенной и хорошо промытой. Знатоки этого дела добавляли в кипящие котлы и жировые прослойки с брюшек да ещё и рыбьи пузыри туда же клали.

– Для доброго навара это совсем хорошо будет, чтобы аж ложка в ём от жира стояла, када он потом остынет, – пояснял Макарыч и тоже всё это запустил в котёл.

Дальше всё варилось ещё минут сорок. После этого крупную рыбу он достал из бульона, просолил её и отложил в сторонку.

– Будем отдельно кушать, – объяснил он любопытным.

А на полученном бульоне уже дальше продолжил варить саму уху, добавляя в неё репчатый лук, морковку, петрушку, сельдерей, перчик, соль, ну и закладывая следующую партию из самой крупной подготовленной рыбы.

К тому времени вода уже у немного подвыкипела, и главный на сегодняшний вечер повар добавил в огромный котёл немного из приготовленной кипячёной.

Много специй он не клал. Ведь главное составное хорошей ухи – это сама рыба. В задачу же специй входило только лишь слегка дополнять и усиливать вкусовые качества всего этого блюда.

Далее уха варилась ещё минут тридцать на самом слабом огне. Мешать ложкой во время варки Макарыч не разрешал принципиально.

– Спортишь весь скус ухи, – как он говорил. – А чтобы рыбка не прилипла к стеночке, я уж лучше почаще встряхивать сам тот котёл буду или же проверну его над костром малясь.

– И крышкой закрывать уху тоже последнее дело будет! – поучал он голодных зрителей, уже пускающих слюну. – Правильная уха на костре должна все запахи природы впитать, вот тогда-то она и будет по-настоящему скусной да душистой. И вот ещё что нужно, чтобы у неё особый дух был, – и он на глазах у зрителей опустил в котёл тлеющее, обугленное полено. – Вот так вота, теперь-то уж больно хорошо!

Легонько зачерпнув ушицу и подув на ложку, Макарыч её попробовал, закрыл глаза, выдержал небольшую паузу и потом аж крякнул эдак смачно – Эх, и хороша же ушица! Но-но, рано ещё! – проворчал он, увидев, как потянулись к ней с котелками и мисками оголодавшие. – Теперяча ей ещё упреться будет нужно! – и он закутал котёл своим старым камзолом.

– Всё, братцы, вот теперь налетай, только язык себе не отъешьте! – Он откинул камзол с котла и чуть отошёл в сторону, наблюдая за сутолокой.

Уха была действительно изумительной!

Через три дня, как и было обещано, лейтенант Кунгурцев принял работу у артельного старшины Пахомия. Всё тут было выполнено добротно, и придраться ему было не к чему, староверы работали ответственно. Отряд поднял якоря и продолжил свой путь вверх по реке.

Снова прошли мимо Килии и сделали остановку в крепости Измаил. Была середина сентября, ночи в Валахии стояли пока тёплые, и все расположились на свежем воздухе прямо у речной пристани. В сумрак и в кислый дух Измаильских крепостных казарм никому окунаться не захотелось, здесь же было свежо, просторно и чисто. Да и привыкли уже егеря за это путешествие спать у воды.

Наутро из крепости к причалу явился сумрачный полковник. Отряд погрузился на суда и направился в сторону Браилова. За этой крепостью Дунай поворачивал резко на юг и уже потом, делая большую и изгибистую петлю, уходил он западнее в сторону Силистри и Журжи.

– В Браилове делаем остановку и следуем пешим путём в Бухарест, – объявил егерям фон Оффенберг. – Обстановка на Дунайском фронте резко обострилась. Турки нанесли нам несколько сильных ударов, а войска князя Румянцева вновь оставили крепость Журжи и откатились на север. На нашем левом берегу теперь вновь стало неспокойно. По нему рыщут турецкие конные разъезды, поэтому будьте особенно бдительны и внимательны!

– Журжи взята османами? Журжи, та крепость, где было столько пролито русской крови, чтобы только её отбить у турок. Как же так? – не верил своим ушам Алексей. – Что же вообще произошло тут за время его отсутствия?

Глава 5. Страшная весть

Через два дня отряд достиг крепости Браилов.

Здесь предстояло расстаться с судами речной дунайской флотилии. Кунгурцеву нужно было тут вставать на докование и приводить свои и захваченные призовые суда за зиму в боевое состояние. А уже по весне продолжать речную войну вместе со всем своим разросшимся отрядом.

У освобождённых из плена гребцов был выбор, добираться на родину попутными судами или сухим путём, пополнить арнаутские местные иррегулярные военные части или же вообще осесть в качестве жителей в этой Валахии. В любом случае у них теперь был хоть какой-то выбор.

Совершенно случайно до Егорова дошла причина пребывания их барона в плохом настроении за все эти последние сутки. Здесь в каземате крепости содержались офицеры из гарнизона Журжи, сдавшие русскую крепость врагу. Полевой суд армии приговорил их всех к «расстрелянию перед строем». Но суровый приговор должна была ещё утвердить сама императрица, и теперь комендант ждал её решения и письменного приказа. А полковнику фон Оффенбергу предстояло их допросить по новой, чтобы в Военной коллегии Санкт-Петербурга можно было оперировать всеми непредвзятыми сведениями и вообще иметь полное представление обо всём здесь произошедшем.

– Что же случилось-то у них, как так-то вообще могли они её сдать? – расспрашивал Лёшка знакомого ротмистра Гущинского, состоявшего со своей сотней из ахтырских гусар в охране конвоя штрафников.

– Скверная это история, Лёшка, – покачал тот головой. – И нас гусар в неё ещё втянули, жди теперь или высочайшего решения или приказа об отправке в полк. А без него-то и вернуться к армии нельзя, если только твой полковник нас с собой заберёт. Лучше бы в сечу с татарами идти, чем своего брата офицера на смерть конвоировать.

– Ну, так вот, Лёшка, слушай, ты же и сам принимал участие во взятии этой крепости в феврале месяце?

– Именно так, – подтвердил Алексей. – Чуть было не порубили меня насмерть тогда беслы.

– Да, слышал я про это, – кивнул ротмистр, – потрепали вы их, конечно, хорошо, но жив их отряд, нет-нет, а мелькают они на нашем берегу, рыщут, словно те волки, и вырезают наши малые отряды напрочь до единого солдата, любого, кто им под руку попадётся, режут, и даже мирных насмерть секут. Мирные ведь им сейчас словно предатели. Вон они как все в наше подданство просятся.

– Так пущай они бы просто в бою врагов убивали, нет же – и пытают ещё того, кого только в плен смогли взять, ох и жутко пытают, Алексей.

Ладно, сейчас не про это. В общем, генерал Олиц перед смертью оставил в Журжи шесть сотен солдат при офицерах и под началом секунд-майора Гензеля, а весь его корпус двинулся обратно в Бухарест. Пожалуй, это и правда был весьма неосмотрительный шаг. Крепость-то была сильно разрушенной нашим штурмом, гарнизон в ней остался слабый, а напротив, на правом берегу реки стоит мощная турецкая крепость Рущук, с большим гарнизоном и полевым войском при ней. И вот в конце мая почти пятнадцать тысяч турок переправились на наш берег на многих судах и высадились чуть ниже по реке. Видать, они не думали затевать долгой осады и хотели взять нашу крепость быстрым штурмом, в отряде у них на тот момент было всего-то два мелких орудия. Гензель, как и положено отважному офицеру, повёл сам своих солдат на вылазку, но был отбит после чего и закрылся в крепости. А османы обложили крепость вокруг и сразу же без подготовки ринулись на наши укрепления. Как не превосходил неприятель русских солдат своим большим числом, однако отбили они его с большими потерями и отбросили прочь от крепости.

– Тут бы Гензелю укрепиться самому духом, воодушевить своих солдат и дальше держаться до подхода подмоги, – продолжал с жаром рассказывать Гущинский. – Однако турки начали хитрить, показали всю свою численную мощь и сказали, что сейчас им подвезут по реке много орудий, и они сравняют все форты и всех их защитников с землёй. Ну и предложили нашему майору почётную капитуляцию. Гензель почему-то посчитал, что дальнейшая оборона крепости теперь будет невозможной и начал с османами переговоры.

– С кем?! С кем он вести переговоры затеял, Алексей?! – горячился ротмистр. – Это с этими-то?! Да я с турком за один стол в карты играть не сяду, потому что у него вся колода там краплёная.

– В общем, Гензель посчитал, что выторговал у противника удачные условия по сдаче крепости. Гарнизону по ним позволялся свободный проход к Бухаресту при всей своей амуниции, со всеми тыловыми обозами, при личном оружии, барабанном бое и с развёрнутыми знамёнами.

А в это самое время на помощь к осаждённым уже рвалась дивизия князя Репнина. Войска шли ускоренным маршем и вот-вот должны были уже к ним поспеть!

К тому моменту, как осаждённые вышли из крепости, наши войска были всего лишь в нескольких часах хода! Гневу князя Репнина и, как сказывают, самого Долгорукова не было предела! Когда этот Гензель с эдаким пафосом докладывал об его самой почётной капитуляции по всем европейским меркам (это с его слов), Репнин собственноручно разорвал сей рапорт и бросил его в лицо майора, а потом уже всех офицеров лишили шпаг и посадили под арест в подвал.

Репнин попытался было исправить всё это гиблое дело и бросился к Журже. По пути он разбил несколько турецких отрядов, но главные силы османов просто откатились назад и заперлись в крепости. Всё! У наших войск осадных пушек с собой не было, шли-то ведь они налегке, и бить бастионы Журжи было попросту теперь нечем!

Ну а потом был этот суд, вот он-то и приговорил всех офицеров Гензеля к смертной казни через расстреляние перед общим строем. Теперь вот только осталось дождаться решения самой матушки императрицы, – показал ротмистр пальцем наверх.

– Всё может и обошлось бы с ними помягче, всё-таки и сам главный штаб тоже просчитался, оставив там, в этой крепости, такой слабый гарнизон, да и измена, какая-то, возможно, была, или вообще шпиён туркам-то дело подсказал. Ты сам же знаешь, так-то наш старик, командующий весьма отходчивый, бывает, покаешься искренне ему, он и простит, – продолжал излагать Гущинский. – Да вот в это же самое время под Гирсовом случилось подобное же этому дело. Там раненько утром, когда ещё густой туман висел над рекой, две тысячи турок переправились на своих лодках через реку и набросились на один из наших укреплённых постов. В гарнизоне том было, где-то от силы около роты солдат и тоже, кстати, под началом секунд-майора, ну и опять же с немецкой фамилией, только теперь уже, Таубе. Ну, так вот этот наш малый пост там более шести часов бился с превосходящим его многократно неприятелем. И всё это время он отражал его непрерывные атаки, положив там более 200 османов под самыми стенами. А потом наши сделали удачную вылазку и отбросили их к берегу. Турки попробовали было отплыть на судах, да те, видно, не стали их дожидаться и сами быстрее отошли от берега. Вот им и пришлось броситься вплавь. Сколько их там утопло, одному Богу только известно. В итоге большой турецкий отряд нашими полутора сотнями был на голову разбит. При этом было захвачено два знамени, множество трофейного оружия и пленных. Таубе у нас стал героем, и на него была отправлена реляция в Санкт-Петербург к награждению.

– Даа, – озадаченно проговорил Лёшка. – А что с Журжи-то вообще? Так она и стоит теперь под османским флагом?

– Эээх, Лёшка, – махнул рукой в сердцах рассказчик. – Если бы она просто так стояла. Там ведь вообще чёрное дело недавно для нас случилось.

Командующий-то хорошо понимал, что оставлять такую большую крепость врагу на этом нашем берегу ну никак было нельзя, вот он и попытался её отбить буквально через пару месяцев после её потери. К ней была отправлена сводная дивизия под командованием генерала Эссена. Вот это всё там и случилось совсем недавно, а если уж быть точнее, то в ночь с 6 на 7 августа. Наши войска несколько раз за эту ночь ходили на приступ и потеряли под стенами более двух тысяч человек одними только убитыми. Лёшка! Убито две тысячи солдат, это тогда, когда в больших баталиях мы по две три сотни их от силы теряли! Погибли почти все офицеры, которые вели своих солдат на штурм бастионов. Огромные потери сейчас во всём нашем офицерском корпусе! Унтера вон даже теперь повсюду на полуротах стоят. Ни разу за всю эту войну не было у нас такого кровавого поражения!

– Даа, обстановочка тут у вас, – протянул озадаченно Лёшка. – Сплавали мы, называется, в Крым, а дома тут, оказывается, такое твориться!

– И не говори, поздравляю тебя, кстати, с производством в подпоручики, рассказывай сам как у вас там, в Крыму-то всё было? Да пошли к моему шатру, что тут у всех глаза-то мозолить! – пригласил приятеля гусар, и офицеры отправились к месту стоянки кавалеристов.

Следующую неделю отряд следовал верхами в охранении небольшого обоза, шедшего с Браилова на Бухарест. С ними же следовала сотня ротмистра Гущинского, исполнившая свою конвойную службу и теперь возвращавшаяся в свой Ахтырский гусарский полк.

Был конец сентября месяца с жарким днём и уже довольно прохладными ночами. Обстановка вокруг была тревожная, о чём даже говорило хмурое и озабоченное лицо барона. Что-то неладное затевалось сейчас к югу от Бухареста. Фон Оффенберг был в пути не склонен к разговорам, а донимать его Лёшке не хотелось, так они и прибыли в спешке все пропылённые в город Бухарест.

В городе царила суета. Маршировали куда-то плутонги и команды солдат, скакали верхами гонцы. В сторону Браилова, по тракту, ведущему на север, попадалось немало подвод и карет из состоятельных горожан.

«Похоже на то, что в Бухаресте становится жарко, – подумал Лёшка. – Вот вам и первые беженцы потянулись на север. Боятся люди возвращения османов».

Гусары ускакали к себе, барон заспешил в штаб армии, а Лёшка, разместив и проверив свою команду, не смог дождаться вечера и рванул на западную окраину города, туда, где его уже должна была ждать его невеста, дорогая и милая Анхен. Ноги сами несли его по дороге, вот показался пустырь с часовней и со строящимся на нём храмом, а вот эти ворота и знакомая калитка. Лёшка со всей дури забарабанил по ней кулаками:

– Ну же открывайте поскорей!

Но тихо было в доме и во дворе оружейника. Никто не вышел встречать Егорова. Странно! Куда же все подевались? И он всё продолжал стучаться в надеже, что его услышат. Через пару минут открылась калитка у соседей, а пожилой валах вышел на улицу и всмотрелся в егеря, приложив руку козырьком ко лбу.

– Что хочет русский господин офицер? Хозяев этого дома уже с августа месяца не видно, а старого хозяина с внучкой так и вообще даже с конца мая. Никого тут нет. Нет, ничего они не слышали и не знают, где они. Один только младший из Шмидтов, Курт, сюда приходил недавно, но он весь какой-то странный был, худой очень и потемневший, а потом и он тоже куда-то пропал.

На душе у Лёшки потянуло холодком тревоги, что же такое? Где вообще все? Что случилось-то тут? Он задавал себе десятки вопросов, но не мог найти на них ответов. Ноги сами несли его в штаб армии. Нужна была хоть какая-то определённость и цель, что делать и к чему готовиться. И тут дать ответ мог только его прямой командир, полковник генерального штаба военной коллегии, барон фон Оффенберг Генрих Фридрихович.

Около штаба армии, большого двухэтажного каменного дома, на прилегающей площади шла такая же суета, как и во всём городе. Вокруг появились мешки с песком, были расставлены рогатки, и стояло ещё две небольшие пушки с командой канониров при них.

«Похоже, дело серьёзное, коли даже из штаба бастион делают», – подумал Лёшка и прошёл мимо караула вовнутрь. Комендантские его хорошо знали, и никаких проблем с проходом не было. По своей сути команда эта так же, как и они, была приписана к главному квартирмейстерству армии и считалась здесь своей.

Егоров прошёл по длинному коридору и остановился у массивной двери в кабинет барона. Он сбил пыль с доломана и сапог, поправил офицерский егерский картуз с саблей и решительно постучал.

– Разрешите войти, ваше высокоблагородие! Подпоручик Егоров прибыл для получения задач для своей команды.

– Проходите, Алёша, – каким-то сдавленным голосом пригласил его барон. – Ты присаживайся вот сюда, – и с дивана, стоящего у стены, освобождая ему место, отошли в сторону двое. С одним из них, майором Барановым, Лёшка был уже хорошо знаком, это был тот офицер, который и занимался противодействием шпионам. Так сказать, начальник службы контрразведки в реалиях XVIII века.

В комнате повисла какая-то неловкая пауза, когда было что-то такое, о чём так не хочется говорить, а надо бы.

– Кхм, кхм, – откашлялся полковник. – Ты, Лёш, команду-то разместил свою уже по домам? За порционом отправил людей в интендантство? Может, чего не хватает вам или какие-нибудь ещё трудности у вас есть?

– Да нет, вашвысокоблагородие! – вскочил с дивана Лёшка. – Всё хорошо у нас. Люди себя в порядок приводят после такой долгой дороги, подшиваются и моются сейчас. Никитич чай уже провизию получил в интендантстве, сейчас вот все варить ужин начнут. Из 38 человек по штату в команде сейчас 36 наличествуют за убылью двух погибших, раненый Иван Кнопка уже у меня в строй вернулся.

– Да знаю я, знаю я всё это, Алексей. Ты, Лёш, садись пока, а ну что ты вскакиваешь-то всё время тут? – тихо проговорил барон и отвернулся, не глядя в глаза Егорову.

– Давай, Сергей Николаевич, ну что мы тянуть-то здесь будем, всё равно ведь говорить придётся, – бросил он стоявшему рядом Баранову.

Тот как-то неловко переступил с ноги на ногу, чуть сдвинул стол и прокашлялся.

– Около месяца назад, уже после занятия Журжи неприятелем, наш казачий дозор из Третьего донского полка наткнулся за Свиштовым, это там, где Дунай расходится на два рукава, наткнулся на то место, где лежали побитые гражданские, – начал деревянным голосом рассказывать Баранов. – Как видно, какое-то речное судно шло с верховьев реки на Журжи, но ввиду занятия этой крепости неприятелем они высадились на местной пристани, чтобы уже оттуда дальше выбираться на Бухарест.

– На месте побоища лежало изрубленными тридцать два человека. У одной из находящихся там девушек в руке была зажата вот эта бумага. – Майор нагнулся и медленно положил перед Алексеем смятый лист. На нём, на этом окровавленном листе чернели такие знакомые ему строчки:

«Сия девица, Шмидт Анхен Оттовна, есть невеста офицера русской императорской армии, дворянина, прапорщика Егорова Алексея Петровича. Просьба всякому начальственному лицу любого подданства оказывать ей всякое содействие и не чинить никаких препятствий.

За сим, с глубоким почтением, Егоров А. П. Подпись, число, личная печать».

Лёшка ничего не понимал, в его голове была какая-то пустота, а виски вдруг начало сдавливать болью.

– Что это, откуда это у вас, это же письмо, данное мной Анне? Объясните, господа?! – Егоров озирался вокруг, просто не желая ничего понимать. – Господин полковник, господин майор, что это?!

Барон сжал зубы подошёл к подпоручику и положил ему руки на плечи.

– Мужайся, Алексей, Анны больше нет. Прими наши соболезнования и извини нас, – и все трое вышли из комнаты, оставив Егорова одного.

Время замерло на месте, Лёшка сидел в ступоре и смотрел на этот листок в кровавых пятнах, на то последнее из этого мира, что связывало его теперь с самым дорогим для него человеком. Оставалась только ещё его любовь и эта невыносимая боль, которая словно тисками сжала всё в груди. Догорели сальные свечи в светильнике на столе, а за окном потемнело. В комнату бочком протиснулся какой-то незнакомый капрал, поменял свечи на новые и всё так же боком вышел в коридор.

– Ваше благородие – пойдёмте уже домой, – смуглая мордаха Цыгана выглядывал в щель двери.

– Ваше благородие, мы вам уже постель постелили, – протиснулся Макарыч. – Пойдёмте, а, там ужин на печке томится, вас дожидается.

– Пошли вон, дурни, отсель! Какой там ужин вам! Не лезьте вы сюда! – в комнату зашёл дядька Матвей и присел рядом с Лёшкой на табурет.

– Лёшенька, пойдём уже к себе. Ну что ты тут в казённом доме-то сидишь и душу себе рвёшь… Пойдём, пойдём со мной, милоой, – и как когда-то в сопливом детстве, он прижал Лёшкину голову к груди…

Два дня Алексей не выходил из дома и глядел молча на стену. Тихо заходил дядька, ставил на стул возле кровати еду с водой, так же тихо через какое-то время заходил и молча её же забирал нетронутой.

– Всё ляжит его благородие, Матвей Никитич? – спрашивал Лёнька, принимая холодную глиняную чашку из рук интенданта.

– Ляжит, ох и ляжит, – качал головой старый солдат и, кряхтя, шёл к команде.

У егерей всё шло, как и было заведено командиром. Ранняя побудка под барабан, умывание и обтирание колодезной водой по пояс. Затем пробежка три, а то и по четыре версты вокруг озера, потом построение с проверкой внешнего вида, амуниции и всего оружия. После того были завтрак и всякие учения. Только вот барабан Гусева отбивал все свои сигналы вполголоса и как-то приглушённо.

На третий день из дома вышел подпоручик. Лицо у него осунулось, скулы на нём резче выпирали, и на левой багровел тот полученный на Перекопе шрам.

– Гусев, резче сигналы давай, резче, совсем твой барабан не слышно! – и он блеснул потемневшими и изменившимися с голубого на стальной цвет глазами.

– Усё, вернулся его благородие, ну, теперяча держитесь, братцы, вот теперь-то самая-то учёба и начнётся, засиделись а то, – пробормотал Игнат.

– Разговорчики в строю! – рявкнул Лёшка. – Сегодня отрабатываем науку пешего боя с кавалерией. Направо! На полигон бегом марш!

После обеда Алексей отправился в расположение Третьего донского казачьего полка. Ему было нужно найти того, кто был на том месте, где среди порубленных мирных жителей нашли и его близких.

Есаул Писаренко молча выслушал егеря и крикнул вестового:

– Хорунжего Платошку живо ко мне! Садись пока, подпоручик, погоди, сейчас он сам сюды прибежит, евойная сотня там была в дозоре, вот ты из первых уст-то всё сам об этом и услышишь.

Хорошо знакомый хорунжий прибежал быстро. Своего командира эскадрона он, видать, шибко уважал, и долго ждать себя не заставил. Поздоровались, как уже хорошо знакомые приятели.

– Расскажи мне Платон, что ты видел сам. Всё расскажи, – попросил Лёшка, пристально вглядываясь в глаза казака.

– Ну как дело-то было, – почесал тот затылок. – Фёдор Ефграфыч, значится, нас дозором послал пройтись выше по течению Дуная. Турка-то Журжу эту у нас отбила, да начала там людишек своих собирать поболее, а ещё и конницу они подтянули к себе. Ну а те-то, что, знамо дело, озоруют в окрестностях. Где наш отряд фуражиров вырежут, а где и на наш малый дозор даже наскачут. А особенно эти там злобствовали, беслы с волчьими хвостами на шапках. Вон, с такими, что у тебя на картузе-то нацеплено, – и хорунжий кивнул на егерскую шапку Лёшки. – Да ты их знаешь ведь, Ляксей, мы с тобой их зимой хорошо эдак пощипали.

– Давай, давай Платон, ты лучше дело сказывай, что ты всё вокруг да около ходишь, – поторопил подчиненного есаул.

– Да я и так сказываю, Фёдор Ефграфыч, – кивнул казак. – Ну, так вот Полусотня Лутая прямо под берегом шла и как раз на то место-то и выскочила. Он потом вестового ко мне заслал, и мы подскочили все тоже на это самое место. Там у Свиштова, небольшого валашского селения, пристанька была такая малая, баркас или ещё какое речное судёнышко людей там местных с реки высадило, на Журжу-то им никак нельзя было идти, под туркой же она к тому времени уже была. А тут, видать, этот разъезд турецкий мимо проходил, ну вот он всех-то там и того…

– А что спрашиваете-то, господин подпоручик, уж не из близких ли случаем кто оказался? Вроде бы местные все там лежали, по большей части одни валахи были. Ну, был там ещё дядька пожилой да девица при нём, такая красивая вся, чистая! Эх, только вот платье её в крови, конечно же, было, а так лицо такое доброе, светлое. Лежит как будто бы живая, глаза у неё большие, зелёные и улыба такая ясная. – И Платон, вспоминая былое, едва не прослезился, перекрестясь на походную икону в углу командирского шатра.

– Это была моя невеста и её отец, Платон, – хрипло проговорил Лёшка, буквально выталкивая эти слова из горла.

– Да ладно! – ошарашенно уставился на него казак. – Ой-ёй, как же это так-то! Я ведь и не знал и не думал, что так выйдет-то! У неё ещё бумага какая-то с печатью была зажата в кулачке. Насилу расцепил я ей тогда пальчики. Всё-таки бумага с печатью же, а это ведь документ. Вот я и взял её, чтобы, значится, нашим в штаб передать. Сам-то я грамоте не обучен вовсе, – оправдывался, тараторя, подхорунжий.

– Я ей её дал, – с тоской проговорил Лёшка и развернул лист в кровавых разводах. – Платон, ты мне покажешь потом это место? Мне бы там побыть надо, понимаешь?

– Да конечно, Ляксей, конечно, покажу, – закивал хорунжий. – Мы там со станичниками похоронили всех их чин по чину. Всё ж таки христиане ведь были и смерть свою от басурман приняли ни за что. Там место такое красивое, холмик над рекой как раз возвышается, и деревца растут. С него далеко вокруг видно.

– Кто это были, хорунжий? – Алексей пристально вглядывался своими стальными глазами в казака. – Вы это смогли узнать?

– Да что там узнавать-то, – отмахнулся тот. – Мы же когда в Свиштове лопаты и кирки брали, чтобы те могилы нарыть, спросили у местных, что да как, ну вот они-то нам всё и рассказали тогда. Опять беслы это были. Они и несколько жителей из селения посекли, из тех, кто попрятаться не успел, когда они вверх по реке уходили через их село. Видаки хорошо рассказали и про чёрное одеяние их и про шапки эти с хвостами, и что кони у них были на загляденье, да и про почерк их особый. Они ведь в отличие от других турецких конных редко когда мирных мучают, секут их сразу же на смерть и всё, и женщин они никогда не насильничают, а сразу же вместе со всеми режут.

– Ой, что это я дурак! – прикусил свой язык Платошка, увидев огромный кулак есаула.

– Понял я тебя, Платош, спасибо тебе, значит, не мучили эти мою Анечку? – посмотрел на него Лёшка.

– Неет, господин подпоручик, Христом Богом клянусь, что не мучили её, быструю смерть они с отцом тогда приняли.

Спасибо тебе, Платон. Помни наш уговор, ты обещал показать это место мне! – ещё раз поблагодарил его егерь и вышел из шатра. Дальше его путь лежал в штаб.

– Господин полковник, особая отдельная команда егерей готова к ведению боевых действий, некомплект в команде один человек. Больных у нас нет. Дайте нам дело, ваше высокоблагородие!

Барон прохаживался по кабинету.

– Дело вам дать? Ты, я смотрю, в себя ещё не пришёл. А ну как положишь всю команду свою в горячке? Тут, брат, нельзя спешить, прости.

– Я в порядке, господин полковник, – ледяным тоном ответил Егоров. – И сам я, и моя команда к бою готовы. Мне теперь долго жить надо ваше высокоблагородие. Чтобы за невесту отомстить и эту сволоту выбить, уж я-то теперь так просто не умру! – и он твёрдо взглянул в глаза барона.

– Хм, ну-ну, – хмыкнул тот и немного помолчал. – Ладно, будет тебе дело, коли так сам просишь. Слушай меня внимательно, подпоручик и пока никому об этом не слово.

– Нашему командующему Первой дунайской армией генерал-фельдмаршалу Румянцеву никак не удаётся выманить противника в большое полевое сражение. Турки уже хорошо обожглись в предыдущих битвах и, как видно, более рисковать не желают. Их тактика заключается в том, чтобы вымотать нас кровопролитными осадами у своих многочисленных крепостей и раздёргать всех по всей протяжённой дунайской линии. И вот пока мы не выбили всю их основу, все эти полки янычар и регулярной кавалерии, что сюда уже стянул султан, никакого успеха у нас на этом направлении не будет. Сейчас, по нашим сведеньям, около крепости Журжи наконец-то начинают стягиваться всё большие силы османов. Если это действительно так, то есть шанс оттянуть их подальше от реки и сюда к нам поближе, навязать им большое полевое сражение, а потом и всех разом в нём разгромить.

– В данный момент мы всячески показываем всю слабость наших сил под Бухарестом. Что у нас тут три, ну от силы четыре полноценных полка всего есть и лишь несколько отдельных батальонов. Полевые укрепления здесь слабые, войск, защищающих город, очень мало, а в самом городе и в находящихся при нём войсках царит неорганизованность и даже паника. Да и действительно, ведь после того последнего неудачного штурма Журжи наши полки Бухарестской дивизии весьма серьёзно ослаблены. В них сейчас только половина личного состава находится в строю. Войска страдают от болезней, от большой нехватки продовольствия, амуниции, транспорта и боевых припасов. И что-то мне сейчас подсказывает, что про все эти наши сегодняшние трудности турки прекрасно осведомлены.

Как ты думаешь сам, подпоручик, клюнут ли на всё это османы?

Лёшка посмотрел на барона, подумал и усмехнулся:

– Я думаю, что они клюнут, ваше высокоблагородие. Я бы на их месте точно клюнул. Они вот только недавно нанесли нам такое тяжёлое поражение под Журжи, столько людей у нас там положили, небось, и в Стамбул уже кучу реляций о своей победе отправили. Теперь султан от них ждёт продолжения побед, а тут уже и зима не за горами. Так что самое время именно сейчас туркам по нам бить.

– Вот и я так же думаю, Егоров, – согласился с ним фон Оффенберг. – Для нас главное – знать, что турки собрали тяжёлую, серьёзную армию для удара и для захвата территории, а не просто пригнали сводные отряды для набега. А в чём здесь самая очевидная разница, ты знаешь?

Лёшка покачал головой:

– Никак нет, господин полковник, никак этого не соображу. Наверное, в количестве людей и знамён?

– В пушках, Алексей, да-да, не удивляйся, в пушках вся разница, – покачал головой Генрих. – По нашим сведениям, турки хорошо подготовились к этой кампании на нашем дунайском направлении. Помимо регулярных, дисциплинированных и вооружённых хорошим личным оружием войск, они изготовили 60 полевых орудий по самым передовым французским образцам. И как до нас дошло, должны были они с французскими же советниками выслать их к дунайскому войску. Орудия те предназначены для поддержки своей наступающей пехоты, и двигаться они должны в её же порядках. Если это так и если эти орудия уже здесь, то что тогда получается, а? – и барон пытливо посмотрел на Лёшку.

– То значит, турки собирают тяжёлое ударное войско для взятия Бухареста, – ответил Егоров.

– Так точно, подпоручик, так точно! – воскликнул фон Оффенберг. – Эти орудия они просто так уже никуда на второстепенное направление не бросят, и беречь их так же, как и французских офицеров, они будут, словно бы зеницу ока, вот как они их будут беречь, как личный дар султана. Ты понимаешь?

– Найди их, Алексей, найди и постарайся там посчитать. Француза притащить я тебя не прошу, это, конечно, невыполнимое дело, – усмехнулся Генрих. – Но сами орудия найди и вернись. От твоих сведений будет зависеть, как нам планировать всю свою кампанию – как на отражение лёгкого набега или же как на подготовку к большому полевому сражению. Ты ведь это понимаешь?

– Так точно! – вытянулся Лёшка. – Всё он прекрасно понимал, как и понимал, какое трудное и опасное задание ему сейчас доверили. – Когда выход, господин полковник?

– Сквозит у нас, Егоров, сильно тут сквозит, – поморщился Генрих. – Поэтому послезавтра в ночь ты уходишь официально меня охранять. Мы снова едем к Браилову. Наконец-то пришли документы из Санкт-Петербурга по этому дурачку Гензелю, что сдал туркам крепость. Смертный приговор всем офицерам императрицей заменён на бессрочную каторгу, и их приказано переправить в Россию. Вот с этими-то бумагами вам при гусарской сотне и приписано убыть в Браилов, охраняя меня как драгоценность. Как-никак, а я-то целый полковник ныне, – и барон демонстративно задрал вверх нос.

Лицо Лёшки оставалась бесстрастным, и Генрих, поняв, что ему не до шуток, снова перешёл на официальный язык.

– Итак, весь штаб завтра узнает про эти важные бумаги, а уже послезавтра в ночь мы выйдем с сотней на север, в сторону Браилова. Затем через пяток вёрст я продолжу путь с полусотней, а другая её половина переправит вас на заводных лошадях туда, где вы уже не раз уже были, то есть как можно ближе к самой Журжи. Ну а дальше ты будешь действовать уже по обстановке, и тут мне тебя учить нечему.

– Всё понятно, – кивнул Алексей. – Через два дня к вечеру мы уже будем готовы к выходу.

– Что вам нужно, Егоров? Ты говори, не стесняйся, дело очень важное, всё, что тебе нужно, достанем, ну разве что окромя штуцеров.

Лёшка хмыкнул:

– Деньги, только деньги, господин полковник, на деньги всё, что нам нужно, мы сможем себе купить. Ну, разве что гренад бы ещё пару ящиков достать, да с хорошим порохом и фитильным шнуром. Гренады сейчас не выпускаются, трудновато стало найти их для нашей переделки.

– Ясно, – покачал головой барон, – посиди здесь немного, сейчас мы всё это решим.

И уже через десять минут перед Лёшкой лежали стопочкой сто серебряных екатерининских рублей.

– За гренадами своих интендантов чуть позже пришлёшь, будет тебе их пара ящиков из старых запасов.

Лёшка шёл из штаба в своё расположение. На сердце у него была пустота. Как же хотелось забыться от всего. Но из глубины души накатывала волна холодной ярости. Нет, не сможет он сейчас отлёживаться, зная, что по свету бродят убийцы его невесты и проливают кровь. Хотелось схлестнуться в бою, глаза в глаза, сабли в сабли с этим сильным врагом, что уже забрал здесь много жизней. Схватиться с ним, чтобы хоть как-то утолить эту ноющую душевную боль.

– Нельзя себя распалять, никак нельзя, – успокаивал сам себя Алексей. – Нельзя давать выход ярости и гневу. Голова всегда должна оставаться холодной. В подчинении у меня столько солдат состоит. Нужно как-то научиться контролировать себя, набраться выдержки и уже тогда разить врага со всей концентрацией всех сил и в нужный момент!

Егоров задумавшись, проходил мимо одного из пустырей, на нём сейчас, как видно, проходило какое-то общее дело у одной из пехотных частей. Громко бил барабан, слышались какие-то хлёсткие удары и чьи-то крики. Алексей присмотрелся. Он уже давно разбирался в форме и в принадлежности частей, вот и тут разглядел две шеренги мушкетёрской роты пехотного полка, стоявшие друг напротив друга. В руках у рядовых были длинные гибкие прутья, и они с силой наносили удары по спине того солдата, которого волокли вдоль строя привязанным к фузеям два дюжих капрала. Впереди процессии вышагивал барабанщик, отбивающий ритм: «Бом! Бом! Бом!» И под этот-то ритм и хлестали сейчас по спине того солдатика его сослуживцы. А позади шёл красномордый подпоручик и визгливо орал:

– Сильнее, сильнее хлещите, сволочи, этого мерзавца! Кто хочет тоже сквозь строй пройти?! Я сейчас это мигом вам устрою, орясины бестолковые!

«Опять в Выборском полку у Думашева солдат порют», – подумал Лёшка и присмотрелся к солдатику, которого как раз развернули в его сторону. Что-то было знакомое в его лице и этих огненно-рыжих волосах. Что-то из той далёкой до армейской ещё жизни.

Алексей подошёл к строю и вгляделся в лицо снимаемого с ружей солдатика. Тому, как видно, было сейчас очень больно. Вся его спина сейчас представляла из себя кровавую кашу, но ни один стон не вырвался из его уст. Крупный выдающийся вперёд подбородок был крепко сжат, а глаза были в полу прищуре. Солдат стоял на своих двоих, и его шатало из стороны в сторону. Было видно, как тяжело ему приходится стоять, но он всё же держался.

– Мало, как видно, тебе дали, Васька! В следующий раз десять раз по всей роте пройдёшь! – проорал пехотный подпоручик.

«Васька! Точно, да это же Васька Рыжий из соседней к Егорьевскому Татьяновки. Тот, что был бит, когда-то у помещика Горюнова за свой строптивый нрав. А всё потому как жена при родах, Февронья, вроде бы её звали, померла, а он оттого в тоску впал», – вдруг отчётливо вспомнил Лёшка.

– За что бит солдат этот, господин подпоручик? – спросил Алексей у наблюдавшего уже за ним со стороны пехотным офицером.

Тот приблизился и оценивающе разглядывал его с боку.

– А вам-то, что с того, господин егерский офицер, вы чай не с нашего полка вовсе будете, чтобы этим интересоваться, – и пехотинец дерзко сплюнул себе под ноги.

Лёшку накрывала та же волна ярости, как когда-то в отцовском поместье при порке его дружка Харитошки. Но он был другим, хорошая у него уже была школа за спиной! И вздохнув, Алексей ответил пехотинцу как можно дружелюбнее.

– Вы, наверное, меня не совсем поняли, господин подпоручик мушкетёрской роты пехотного полка. Я командир отдельной особой егерской команды главного квартирмейстерства армии подпоручик Егоров, и у меня есть право отбора в свою команду любого из нужных мне солдат. Поэтому я вас здесь и спрашиваю, как должностное лицо, за что бит сей солдат и как его фамилия?

Пехотному подпоручику очень не хотелось отвечать что-либо этому егерю, но и дерзить пока было не на что, говорил тот с ним совершенно сухо и официально, не придерёшься при желании к тону даже, а ведь так хотелось это сделать при всех здесь присутствующих подчинённых.

– Афанасьев Васька это, из самого последнего рекрутского набора мужик. Мозги вот на место вправляем ему через спину, – и он хохотнул над своей удачной шуткой. – Дерзок он уж больно у нас. Нет почтения у него к господам командирам. Быком вон всё время смотрит на всех и молчит, а с быками, подпоручик, нужно что? – И сам же ответил на свой вопрос: – А быков забивать нужно прилюдно, чтобы не лезли на хозяев вдруг, когда ты отвернёшься от них.

– А он что же, лез уже? – совершенно спокойно переспросил Егоров. – Или, может, перечил вам чем-нибудь, господин подпоручик?

Красномордому начал уже надоедать весь этот диалог, был он сам по себе здоровым мужчиной, причём гораздо старше, чем вот этот сухенький юнец в зелёной егерской форме, но уже, кстати, с горжетом подпоручика.

«Как же, знаем главное квартирмейстерство, там только в чинах-то и растут как на дрожжах, не то что у нас тут, в этой пехоте», – подумал красномордый и всё-таки решил хамануть этому самоуверенному чужаку.

– А шёл бы ты к себе, что ли, егерь, да в штабах штанишки свои обтирал. Нечего мне мешать тут на моей земле! – и он геройски оглядел подошедших поближе унтеров.

Со стороны улицы к ним направлялся высокий пехотный капитан, и тут красномордый вообще раздухарился.

– Знаем мы вас, тыловых крыс из штаба, никого я вам давать не собираюсь. А некоторым так и вообще помолчать бы, толкни их, слабаков, так они и покатятся к себе. Толку-то с них, мелкие, словно блоха на кобеле.

– Да ладно! – ухмыльнулся егерь. – Это ты никак, пехотный, про меня да про своё нежелание исполнять приказы сейчас ляпнул, а?

– А хоть бы и так, – совсем уже обнаглел мушкетёр от безнаказанности. – Иди-ка давай отсель, а не то я тебе сам помогу!

– А давай помоги! – Лёшка словно броском ласки преодолел разделявшее их расстояние и, встав в упор, наступил остриём каблука на то место, где пальцы ноги подпоручика выходили из стопы. Раз! – и он вдавил каблук как можно сильнее в сапог, да ещё с проворотом.

– Что такое, господин подпоручик! Никак у вас ножка вдруг заболела? Ну, так вы осторожнее ходите, тут ведь камней-то вон как много вокруг! – и уже гораздо тише нагнувшемуся от боли пехотинцу. – Ты, стервец, можешь теперь сам выбрать, на чём драться со мною будешь, – сабля, шпага, пистолет, да хоть штыками или кулакам, всё к твоим услугам, подпоручик. Ровно через месяц я буду ждать твоего решения, свинья красномордая. Как тебе меня найти, ты уже теперь знаешь. Если через месяц ты передо мной не появишься, то я тебя тогда сам найду, и тут уже ты пеняй на себя!

И снова громко обратился для всех и прежде всего для подошедшего к ним капитана.

– Ногу вот зашиб ваш господин подпоручик. Ох, и болит она, видать, у него. Ну ладно, пошёл я, простите, дела-с, знаете ли. А по Архипову бумага сегодня же к вам придёт. Вы уж будьте любезны, чтобы к вечерней поверке он уже у меня в строю стоял! – и Лёшка, дурашливо поклонившись, отправился снова в штаб. Ну а что, господин барон сам сказал, что перед выполнением особого задания ему ни в чём отказа не будет. А своё слово здесь дворянам положено держать.

– Что это было-то сейчас, Семён? – спрашивал командир Третей мушкетёрской роты Выборгского полка у своего заместителя.

– Ну и дурак же ты, Семён! – покачал он головой, выслушав сбивчивый рассказ подчинённого. – Никогда теперяча тебе не быть уже поручиком. Всё, отвоевался, так и помрешь, поди, теперь в этом чине.

– Как так-то? – округлил глаза красномордый. – Да я же его вот этими вот руками как щенка порву! – и он потряс здоровыми своими кулачищами в воздухе.

– Да ты, Сёма, ещё и идиот, – невесело усмехнулся капитан. – Это же особая команда егерей, дурень, и сам собственной персоной её командир. Он уже два раза на крепостной вал в числе первых всходил и до сих пор жив ещё и вовсе не покалечен даже. Он уже десяток битв прошёл. Из-под Журжи по осени цельного османского полковника на себе вытащил и ещё с сотню турок мимоходом там перебил. Да он с целым десятком беслы резался, с беслы, Семён, с беслы-ы! Трое насилу на конях от него вырвались тогда, ускакали прочь, а всех остальных он лично зарезал. А последнего так и вовсе, говорят, в рукопашной зубами загрыз. Тот на него сверху со своей лошади сиганул и вроде бы как даже к земле подмял, ну вот, а егерь этот-то его и того, аха! Этого беслы, когда с подпоручика потом оттаскивали, так у него всё лицо в крови тогда было, он его вообще, похоже, снизу загрыз. Ты видел волчий хвост на его шапке?

Побледневший Семён судорожно кивнул головой.

– Ну так вот это хвост с шапки того самого сотника будет, которого он и приел тогда. У них у всех в команде такое правило есть. Ежели ты зарезал лично беслы, так спарывай у него хвост с его волчьей шапки, пришивай к своей да носи. Слышал, как их команда-то называется теперь промеж наших солдат?

– Как? – переспросил уже порядком перепуганный подпоручик.

– Как-как – «волкодавы», вот как!

– Эх, Семён, Семён! – покачал укоризненно головой пехотный ротный. – Я с ним ссориться не собираюсь, мне до майора ещё по выслуге всего ничего осталось. Так что гляди, чтобы уже к вечеру у егерей был этот рыжий и со всей лучшей амуницией, а не с рваниной, и уж пусть они сами там потом с ним нянькаются у себя. Всё ли тебе понятно?

– Так точно, – уныло протянул Семён. – Сам прослежу, чтобы в лучшем виде Ваську спровадили.

Глава 6. Секретный выход

Через два часа на вечерней проверке Егоров представил егерям нового солдата. Василий стоял шатаясь и с полуприкрытыми глазами. Было видно, как тяжело ему это всё сейчас даётся.

– Отведите новенького в избу, спину ему обиходьте, как и положено, пусть он там отлежится пока. С нами на выход он не идёт, пусть тут отдыхает недельку да за нашим добром здесь пока присматривает. Никитич, сам потом переодень и перевооружи его, мушкетёры с ним на удивление всё новенькое отдали, так что тебе в интендантство можно теперь без стыда идти. А ты, Афанасьев, можешь быть свободным до утра!

– Я могу ещё стоять, – натужено промычал рыжий.

Строй замер. Лёшка подошёл в упор к Ваське и с интересом его оглядел.

– У нас по два раза приказы не принято повторять, Василий. Ты это, отдохни там, утомился уж больно в мушкетёрской роте, как я погляжу, – как-то так мягко и по-доброму проговорил подпоручик. – Федя, ты отведи новенького к себе.

Цыган вылетел из строя и, подхватив рыжего, утащил его в сторону того дома, где и сам стоял на постое.

Лёшка проводил взглядом парочку и повернулся снова к команде.

– Братцы, нам велено сопровождать нашего барона в крепость Браилов с важными документами. Пробудем мы там долго, поэтому готовьтесь все как будто бы на полевой выход.

– Никитич, твоя задача – взять человек семь-восемь в помощь и закупить всё то, что мы берём на такие дела, из расчёта на неделю, ну пусть даже на десять дней.

– Потап, ты мужик у нас хозяйственный. Тебе с утра быть на рынке с пятью рядовыми. Найдёшь там рыбаков и суконщиков. Закупишь у них побольше рыбацких сетей, лучше, чтобы они с некрупной ячеей сами были. Хорошего плотного парусинного полотна ещё там закупи, такого, что мы зимой на выходы для своих пологов берём, и снеси это всё местным красильщикам. Пусть там срочно прокрасят нам всю эту парусину в зелёно-коричневый цвет. Главное для нас, Потап, – это скорость, пусть они даже с «непрокрасом» получатся, в разводах или же полосах все, это даже и лучше для нас. Да, и тряпья заодно в красильне этой ещё закупи всякого, у них ведь всегда обрезков там много остаётся с дела, так что тебе задёшево его отдадут. Деньги на всё я вам выдам.

– Всем остальным, как обычно, подготовиться к выходу. Пули отлить, наготовить патронов на три нормы, форму, обувь и оружие тщательно проверить. Да вы и сами всё знаете, что и чего вам там нужно делать.

Сбоку из переулка показалась какая-то фигура, и Алексей, мимоходом окинув её взглядом, продолжил инструктаж. Вдруг у него как будто что-то щёлкнуло в голове, и он резко повернул голову в сторону подходящего. К ним со стороны города подходил Курт! Курт – родной брат его Анхен, которого он уже вообще не чаял когда-либо увидеть.

Лёшка стремглав бросился к нему навстречу. Строй егерей с открытыми ртами наблюдали, как их суровый командир обнимает, тискает, что-то шепчет этому невысокому широкоплечему белобрысому парню в форме местного арнаутского полка.

– Макарыч, – крикнул Лёшка, – ты сам тут продолжай, я пока занят буду! – И двое парней удалились в тот дом, которой занимал на постое командир.

– Ну вот, – продолжал свой рассказ Курт. – Прошу прощений, мой язык не очень корош, и я сильно сейчас волноваться. Поэтому могу неправильный сказать, но мне надо учить язык, и я буду говорить только русский.

– Да говори, как ты хочешь, – успокоил его Егоров. – Я тебя всё равно пойму.

– Корошо, – кивнул Курт. – Когда пришёл этот ужасный новость, я болел долго, очень долго болел. А потом решил идти и воевать осман. Я не хотеть оставаться дом, там трудно на всё смотреть и напоминать мой дед и Анхен. Я идти в русский штаб и проситься в ваш армий. Но мне там сказать, что я есть подданный другой держава, и потом послать в полк арнаутов, – и Курт показал на свою весьма странную форму, состоящую из широкой белой юбки с оборками, чёрных высоких сапог, синего цветастого кафтана с четырьмя рядами медных пуговиц и небольшой чёрной круглой шапочки на голове.

Зрелище, конечно, было ещё то!

– У меня не быть выбор, и я идти в арнаут, только чтобы бить осман. Осман убил всех мой близкий. Мать, отец, дед, сестра, – всех, – загибал он пальцы на руке. – Он всех убил, кого я любить. – Немец сжал кулаки. – И теперь я убивать осман. Но арнауты плохой солдат, они всё только спать, есть и пить много вино. Сегодня я вдруг увидеть один русский егерь с волчий хвост на шапка. Ооо, я хорошо знать, кто носит такой шапка, и пошёл тебя искать. Я хочу быть твой егерь, Алексей, ты не пожалеть это. Я очень хорошо стрелять штуцер. Мне девятнадцать лет, и я десять много стрелять штуцер и фузей. Я много охотиться утка у озер, вальдшнеп в поле дробью, косуля и кабан пулей в лес. Я очень хорошо знать оружий, порох и сталь. Я буду короший егерь.

– Хорошо, хорошо, Курт, – положил ему руку на плечо Алексей. – Ты, главное, не волнуйся и кушай, кушай, не отвлекайся, – кивнул он на ополовиненную глиняную миску с едой. – Буду решать это дело в штабе. Ты, конечно, не подданный Российской империи, но право подать на это своё прошение имеешь. У нас вон и так двое сербов в команде служат, отменные стрелки, надо тебе сказать, почему бы и немцу теперь не служить у нас, да ещё и моему родственнику, – и он с тоской прижался головой к его голове.

Двое суток, данные команде на подготовку, неслись с ужасающей быстротой. Сделать нужно было всем массу дел.

Вопрос по Курту в штабе был решён быстро. Фон Оффенберг сам принял в этом участие, и составленное по всей форме прошение о принятии в подданство Российской империи оружейного мастерового Шмидта Курта Оттовича ушло, заверенное печатью главного квартирмейстерства, в столицу фельдъегерской почтой.

По поводу его перевода в особую команду вообще не заморачивались, в арнаутский полк было просто отправлено уведомление о переводе его в русские егеря. Там, похоже, вообще на это всё и всем было безразлично, иррегулярные войска жили какой-то своей особой и непонятной жизнью. И уже после обеда подтянутый и переодетый в русскую зелёную форму егерь ушёл домой собирать вещи. От многих его сейчас отличало только отсутствие волчьего хвоста на головном уборе.

Провизии закупили с избытком и теперь прокладывали вяленое и сырокопчёное мясо, колбасы и сало хорошо провощённой бумагой и холстиной. Отдельно прибирали топлёное масло, сыр, орехи и крупу.

Потап притащил плохо прокрашенную парусину, всю в серо, жёлто и зелёных разводах. На удивление у всех командир такой плохой работе очень обрадовался. Он весело хлопнул капрала и показал большой палец:

– А теперь делите всё на пологи, обшивайте у них кромку и затем тщательно сушите. Это как раз то, что нам нужно!

Для чего была нужна груда рыболовных сетей, стало ясно, когда командир прямо перед построенной на загородном полигоне командой отхватил ножом от одной кусок в два аршина и прямо там же за три минуты нарезал от кучи тряпья пару десятков тесёмок. Народ смотрел с открытыми ртами, совершенно не понимая, для чего их Петрович навязывает всю оную тесьму на этот кусок сетки. А потом он ещё и обсыпал своё изделие всякой соломой, пучками травы и прочего мусора. Никак чудить его благородие изволило!

Всё стало понятно, когда он скомандовал всем:

– Кругом! Считать до двадцати и уже только потом оборачиваться.

Гусев добросовестно досчитал, народ обернулся, и командира на поляне не нашёл. Один только Федька Цыган знал, где он залёг, потому как был этот егерь плутом, и от соблазна подглядеть, он, конечно же, не удержался. Одно только удерживало сейчас Фёдора от того, чтобы не проболтаться, это тот кулак, который он увидел из-за сетки перед тем, как та размазанная фигура залегла. И теперь он молчал, хитро поглядывая на удивлённых товарищей. Тайны Фёдор хранить умел, особенно если они так грамотно аргументировались.

В общем, к вечеру у всех уже были пошиты свои индивидуальные маскировочные сетки, украшали и обвязывали их так, как хотел сам хозяин. Он же сам и проверял их качество, прячась по очерёдности от своих товарищей.

Вернувшийся из дома Курт зашёл вечером к Алексею.

– Дед готовить подарок на свадьба, – и он положил перед Егоровым отличный штуцер и два пистолета с удлинёнными стволами. – Я сам собирать его и делать с дедом. Пистолет очень корош. Калибр как у ваш драгун, ствол длинный и там есть небольшой нарез. Но это не мешать скорость зарядка, а только помогать прицельный расстояний стрельбы. Драгунский пистолет стрелять два десяток шагов, а этот пять десяток.

– Спасибо, Курт, – обнял его Лёшка, – спасибо тебе за такой царский подарок, брат.

– Это подарил дед, – покачал тот головой. – Он хорошо думать о тебе, Алексей. У тебя уже есть свой штуцер, я это видеть. Давай этот только хороший стрелок, – и он погладил красивое ореховое ложе. – И себе я тоже свой личный штуцер взять, ты же не будешь против, командир?

– Да я-то только рад буду, – улыбнулся Егоров. – Теперь у нас четырнадцать штуцеров в команде собралось, это я не считаю ещё ту дуру, – и он показал на стоящую у стены большую винтовку, доработанную в своё время дедом.

– Курт, тебе у нас теперь за своего оружейника быть. Будешь доводить его до ума у всех. Хорошее оружие ведь больше турок на тот свет отправит. И ещё нужна твоя помощь в подготовке гренад. Никитич уже притащил два ящика из интендантства, теперь нужно снарядить их по новой. Старый запальный колпачок с фитилем вынимаем, пороховую смесь изнутри убираем, а на её место новый порох с пороховой мякотью и с крупной дробью засыпаем, потом новый фитиль с замедлением 6–7 секунд, колпачок ставим на место, зажимаем им фитиль, а на саму гренаду снаружи наносим толстый слой смолы и клея, и сажаем ещё десятков пять дробин. Всё! Сам справишься? – и Лёшка положил на стол свою гренаду.

Курт внимательно её оглядел и потом задал только один вопрос: – Сколько?

– Восемь десятков нужно, – кивнул головой Лёшка. – Это только если на один выход.

– Корошо, – согласился оружейник. Мне нужен три помощник и все этот деталь: фитиль, гренада, порох, дробь.

Четвёртого октября в ночь сотня Ахтырских гусар с егерской командой на заводных лошадях убыла сопровождать карету с важными бумагами в Браилов. Весь штаб уже знал, насколько важно, чтобы бумаги попали в целости туда, куда нужно, и такой серьёзный конвой вызвал у всех понимание.

Через пять вёрст пути отряд разделился. Карета с одной гусарской полусотней убыла на северо-запад, а вторая полусотня с егерями ушла резко на запад, и уже потом, обогнув Бухарест большим полукругом, она свернула в южном направлении. До рассвета было ещё часов десять, и нужно было успеть преодолеть расстояние перед большим лесным массивом.

– Удачи вам там, Лёха! – пожелал Гущинский. – Через пять дней будем вас обратно ждать.

Командир егерей махнул в ответ рукой, и цепочка фигур скрылась в лесу. До рассвета оставался еще где-то час.

– Тройка Фёдора идёт первая головным дозором в двух десятках шагов от всех. Боковыми тройками идут тройки Потапа и Тимофея. Позади, в арьергарде, прикрывает тройка Трифона. Все идём в полсотни шагов от лесного тракта. Соблюдаем полное молчание и осторожность. Вперёд! – И команда начала движение к крепости.

В конце сентября – начале октября в Валахии среди лесной растительности всё ещё преобладали зелёные цвета. Зелень, конечно, уже не была такой яркой и сочной, как ранее, и, наверное, она уже предчувствовала своё скорое увядание и холода. Но жёлтых и красных тонов пока что ещё здесь было мало, и листва крепко держалась на кустах и деревьях. Для маскировки знающего и понимающего лес человека это было очень удобное время. Первый заслон на пути егеря почувствовали шагов за триста. Сначала пахнуло дымом костра, потом каким-то кислым чужим духом, ну а уже после, подкравшись поближе, Федька разглядел и несколько человек, что лежали под деревьями рядом с дорогой.

– Хитро они прячутся, командир, – шептал цыган. – Не похожи они на привычных турок, как лесовики прямо себя ведут. Сноровки-то, конечно, у них поменьше, чем у наших, но всё равно не степные это уже люди.

– Понятно, – кивнул Лёшка. – Похоже, турки с Балкан албанцев своих подогнали. Слышал я, что есть у них несколько таких отрядов. Ну, значит, будем уходить от дороги и самой чащей теперь дальше пойдём. Лучше полдня потерять на буреломе, чем нам вот эти на хвост насядут.

После этого направление движения с южного сменили на юго-западное, оставив лесной тракт далеко слева. Ночью по такой чащобе идти было невозможно, и, забравшись поглубже, егеря устроились на отдых. Опять были разложены костры разведчиков, на земле растянули пологи, а сверху натянули тенты. Временный лагерь был хорошо замаскирован, только натолкнувшись в упор, можно было понять, что тут вообще кто-то есть. Десять раз прошлись вокруг чуткие Фёдор с Тимохой, ни запаха, ни мелькания искр не было видно, и всё равно всю ночь сторожились двумя дежурными тройками. С рассветом отдохнувшая команда продолжила свой путь вперёд, и уже к следующей ночи она вышла на опушку леса. Здесь чуть было не натолкнулись на второй заслон, выручило то, что в небо в шагах тридцати от передового дозора, как ракета, ушла искра, видать, от треснувшего в костре полена. Обошли это место большим полукругом.

«Хорошо себя сторожат турки, видать, боятся наших дозоров», – подумал Лёшка.

– Всем попрыгать и надеть на себя сетки! – скомандовал он. – Всё, лес кончается, кусты цеплять так уже не будут, так что теперь передвигаемся везде только в ней.

Дальше всю ночь команда бежала в сторону Дуная. Несколько раз в отдалении проскакивали конные отряды, и приходилось порой залегать, дожидаясь, когда они удалятся. К рассвету пахнуло близкой сырой свежестью, и показались обширные поля из тростника. Всё, команда вышла к Дунаю. По Лёшкиному предположению, крепость должна была находиться верстах в трёх-четырёх ниже по течению, а они были примерно в том районе, где, когда-то приняли бой с отходящей поймой реки турецкой кавалерией. Нужно было успеть пройти ещё пару вёрст, иначе с рассветом это будет сделать очень сложно. Невдалеке уже слышался перестук копыт, пасущихся коней, а с берега были видны многочисленные костры. Совсем рядом был огромный турецкий стан.

Команда перешла через небольшой речной рукав, где глубина воды была им по грудь, и затаилась на одном из островков. Теперь только оставалось ждать и наблюдать за всем тем, что происходило вокруг.

Рассвело, и осеннее солнце начало припекать не по-осеннему. Затаившиеся егеря наблюдали, как подводили к водопою коней всадники. Как зачерпывают в большие котлы воду солдаты и потом уже ее куда-то утаскивают в стан. Как стирают одежду и какое-то тряпьё. Вот подошёл небольшой отряд, офицер отдал команду, и десятка три человек скинули ботинки, задрали шаровары и зашли в воду по колено. Кто-то из них пил, кто-то умывался или мочил голову. Наконец офицеру, видно, надоело всех ждать, он резко выкрикнул команду, и солдаты выскочили на берег, ещё три минуты и их топот затих вдали.

Как видно, сход в воду с берега был не такой крутой, как в других местах, здесь, в этом месте он был более пологим и удобным, вот и пользовалось у турок повышенным вниманием.

Османская армия XVIII века была устроена интересно. Помимо регулярной и иррегулярной конницы и пехоты, были в её составе и достаточно необычные подразделения.

«Джебеджеки» – это что-то типа оружейников, отвечающих за производство и хранение оружия и боеприпасов. Правда, кроме вооружения артиллерийского, ибо там была уже своя отдельная служба.

«Топ арабаджилары» – это перевозчики орудий, отвечающие как за изготовление повозок и лафетов, так и за транспортировку самих орудий и их боеприпасов. И это опять же не «топчу» – такие привычные для русских артиллеристов.

Имелись и вовсе интересные службы палаточников, устраивающих полевые лагеря и перевозящих палатки и шатры, музыкантов, предназначенных для поднятия духа воинства и увеселения командующего, и даже службы водоносов-сакка.

Видно, представители последних и приходили сюда на бережок чаще всех прочих. По трое, пятеро спускались к воде крепкие солдаты в белых тюрбанах и в серых халатах и наполняли в реке свои кожаные мешки-бурдюки.

Вот и очередная пятёрка спустилась к берегу и что-то там болтала, как видно, отдыхая от трудной работы. Был уже вечер, ещё час и темнота всё вокруг укроет своим покровом. А Лёшка так пока и не придумал, как же можно было выполнить их задание. Попробуй выползи к лагерю, какой бы ты ни был ловкий пластун, а всё равно тебя там заметят, и никакая тут сетка уже не могла помочь. Слишком большое движение шло вокруг, везде сновала масса народа, и были разложены сотни больших костров.

Водоносы, сидящие через протоку, что-то залопотали и один из них с силой толкнул другого. Тот упал в воду, вылез на берег, отряхнулся, и между ними возникла потасовка. Наконец, победитель среди них был выявлен, честь пострадавшего восстановлена, и вся пятёрка взвалила завязанные бурдюки на спину да пошлепала, переругиваясь наверх.

Лёшка следил за ними глазами, и к нему в голову пришла занятная мысль. А что и, правда, можно было попробовать. Кто-кто, но менее всего подозрение могут вызвать эти сакка-водоносы. Те, кому сама служба предписывает шататься по всему лагерю и обносить водой страждущих. План был прост, захватить нескольких сакка, воспользоваться их одеждой и орудиями труда и разведать в лагере всё то, что было нужно. А нужны были ещё люди, свободно владеющие турецким, и в егерской команде такие были. Себя за полиглота Лёшка не считал, понимать и говорить-то он, конечно, на турецком мог, но вот в прошлый раз его акцент чуть было не стоил всей команде провалом. Поэтому его роль в общении с османами была вторая. На первой же роли могли выступать только лишь сербы и немец Курт, прожившие всю жизнь бок о бок с турками и прекрасно разговаривающие на их языке. Вот им-то и растолковывал сейчас свой план Лёшка.

– Главным тебе здесь быть Живан, – распорядился Алексей. – Ты когда-нибудь на представлении бывал, может быть, на ярмарке видел, как артисты сценки играют?

– Обижаешь, командир, – усмехнулся его волонтёр. – Я в театре был и даже в самой Вене оперу слушал.

– Вот это да! – покачал головой Егоров, не простые под его началом солдаты служат, ох и не простые. – Ну да тем лучше для нас.

– Будешь играть как в театре тогда, Живан, ты теперь у нас за первую скрипку как в венской опере, – и он подмигнул весело сербу. – Помните, главное не переигрываем, мы забитые, усталые и простые водоносы, самая низшая ступень во всей этой огромной османской армии. Нам нужно только найти топчу с новыми пушками и вдосталь напоить водой всю их команду, всё всем понятно?

– Так точно, – тихо пробормотала тройка полиглотов.

Дело было к ужину, и на берег всё ещё выходили сакка, наполняя свои бурдюки. Наконец-то начали спускаться сумерки, и Лёшка махнул рукой. Десяток егерей с накинутыми поверх маскировочными сетками перешли протоку и затаились в тростнике у тропы. Минут через десять с возвышенного берега к воде спустились три водоноса. Наверное, это была их последняя ходка, уж больно они спешили, даже не переругиваясь, как это обычно делали. Да и мешки свои они наполнили только лишь наполовину. «Последняя ходка». Десяток егерей вынырнул из темнеющей стены тростника, секунды, и три тела водоносов исчезли среди зарослей.

«Так, придётся теперь идти втроём», – думал Лёшка, вытирая кровь с кинжала о траву. Может быть, так даже и лучше будет, уж больно рожа у Курта не походила на обычного турецкого водоноса. Типичный «дойче зольдатен», хоть ты ему каску, а хоть тюрбан на голову натяни. Поэтому план, немного переиграли, халаты быстро замыли, и на береговой косогор забрались лишь три фигуры с мешками.

Открывшийся глазам полевой лагерь впечатлял. Огромное пространство было заставлено телегами, шатрами и палатками, какими-то мешками, связками хвороста и ещё Бог знает чем. И всюду, куда не кинь взгляд, горели костры, костры, костры. Лёшка даже вначале растерялся от всей той сутолоки, что сейчас тут стояла. Выручил его Петар, он затянул какую-то заунывную песню и пошёл вслед за Живаном. Лёшка встряхнулся и, пригнув голову пониже, тоже потянулся следом.

– Сюда, сюда ходи, – крикнули им от одного костра. На нём сейчас булькала вкусно пахнущая наваристая мясная похлёбка. И здоровый янычар в войлочной шапке помешивал там большой длинной ложкой. Рядом на войлочных кошмах лежал с десяток солдат и что-то там лениво обсуждал.

– Вон в то ведро воды плесни, мало ваши бездельники принесли её в прошлый раз, – приказал здоровяк, и Лёшка, развязав горловину бурдюка, молча поклонившись, наполнил кожаное ведёрко водой.

– Скажи мне, уважаемый, – нагнулся в глубоком поклоне Живан. – Где я могу тут найти топчу? Нас ведь только недавно из-за реки пригнали и сказали всю эту сторону водой обносить. А тут какие-то важные топчу с новыми пушками, требуют, чтобы им много воды носили, вот нас тоже теперь туда гонят.

– Ааа, – протянул янычар. – Так вас, наверное, к этим неверным, что пришли к нам с далёкого запада, в услужение отправили. Они ещё в таких чёрных широких шапках ходят и в длинных чёрных плащах. Ну да, им воды много подавай, как же трясутся над ними, словно они золотые яйца несут. Посмотрим, как себя ещё в бою с этими русскими покажут, а то тоже, как и наши будут палить в одно место, а потом сбегут.

– Да, да, уважаемый, – кланялся угодливо Живан. – А нам теперь таскай им туда воду.

– Вон туда идите, – показал рукой суповар. – Там будет небольшой ручей, через него пройдёте, а дальше будет заставленное повозками и всяким там хламом место. А да, и ещё там у них всё рядом плетнём обнесено, вот там-то, за этим самым плетнём они-то свои пушки и держат.

Подошли к нужному месту уже затемно и значительно ополовинив свои бурдюки. Многим по пути, увидев сакка, потребовалась эта вода, и под конец даже пришлось буквально убегать от настойчивых и злых просителей. Наконец-то прошли ручей, а там добрались и до нужной стены из плетней.

Новые пушки прятались за изгородью из плетня, правда был он привязан к столбам довольно небрежно, а кое-где и вовсе зиял окнами брешей. Но всё равно на центральном его входе стоял пост из пяти солдат при длинных ружьях, да и вокруг забора ходило пара человек.

– Давайте, давайте, где вас только носит столько времени? Ночь уже на дворе, а вы всё воду принести не можете, господа с запада давно просили побольше им её наносить, а вы, дармоеды, всё шляетесь.

– Да нас там янычары ограбили, – оправдывался, нисколько не обманывая Живан. – Мы ели донесли вон её на дне.

– Ну, так ещё пойдёте, – взъярился начальник поста, мне вообще всё равно, хоть вы её всю ночь теперь носите.

– Хорошо, хорошо уважаемый, – поклонился серб. Сколько надо вам воды, столько мы вам её и принесём. Так тут пушек-то всего ничего, да и так себе мелкие они какие-то, – и он позволил себе сморщить с пренебрежением морду.

– Ты дурной, что ли! – изумился командир. – Для тебя пятьдесят с лишним орудий, что султан специально сюда с иностранными офицерами прислал, это что же, мало?! Может, тебе палок дать, чтобы ты свой рот зря не разевал, просто так вот самое лучшее османское оружие сейчас обхаивая? – И он действительно поднял большую палку с земли.

– Нет, нет, нет, уважаемый. Прости мне мои глупые слова. Я же простой водонос и ничего в этом деле не смыслю, – захныкал Живан, снова подобострастно кланяясь.

– Ну вот и носи дальше свою воду в бурдюках, и нечего тут лишнего болтать впустую, – буркнул сержант, освобождая проход.

Воду вылили в два огромных чана, стоявших у составленных рядами зарядных ящиков на колёсах, корзин и мешков, накрытых сверху большими пологами. Похоже, и вправду здесь стояли пятьдесят орудий новых систем, произведённых в Стамбуле по той самой французской технологии. С другой стороны ряда стояли такие же пустые бадьи для воды, служащие, по всей видимости, ёмкостями для тушения возможного пожара. Всё было по европейским меркам чётко и логично. Пройдясь мимо ряда пушек, темнеющих под пологом, Лёшка насчитал их ровно пятьдесят две. Всё сходилось с рассказом словоохотливого караульного сержанта.

Теперь бы можно было спокойно себе и уходить, задание-то было уже фактически выполнено, но что-то всё же Лёшку удерживало, и он сел рядом с пустыми бурдюками в тени.

Возле одного большого шатра, рядом с которым горел костёр, стояли люди в чёрных, уже виденных, когда-то Лёшкой плащах. До него донёсся их громкий смех и выкрики явно не турецкого языка. А вот это уже интересно, мышцы Егорова напряглись, словно перед броском. Он кивнул в сторону разговаривающих, и Живан посмотрел ему в глаза. Его глаза тоже понимающе прищурились, и он тихо кивнул.

– Ну что, была не была! – кровь аж кипела в жилах у егеря. Теперь так просто они отсюда уже не уйдут.

Наобум действовать было глупо, нужно было ещё придумать, как вообще провернуть всё это дело. Но и назад уже сдавать не хотелось.

– Будем брать языка!

– Пойдемте, – прошептал Лёшка сербам. – Посмотрим, как западные офицеры тут живут.

Перекинув через плечо свои пустые бурдюки, водоносы приблизились к шатру.

– Куда вы прёте, скоты! – вдруг вынырнул из темноты солдат с ружьём, с заметным презрением оглядывая этих грязных и мокрых водоносов со своими кожаными бурдюками на плечах.

– Мы хотели спросить у западных офицеров, не нужно ли им принести чистой воды, – правдоподобно захныкал Живан. – В два жбана у пушек мы уже залили из своих мешков, а сейчас вот и ещё пойдём за новой.

Солдат перехватил ружьё как палку и зашипел сербу прямо в глаза:

– Знаю я, зачем вы сюда прётесь! Хотите у этих неверных монет выпросить да?! Идите отсюда, всё равно они ничего вам здесь не дадут.

Лёшка в это время наблюдал за самими французами, что это были они, у него уже теперь никаких сомнений не было. Этот характерный язык он не с чьим бы уже не спутал. Половинка шатра была немного приподнята, и внутри его был виден стол, за которым сидело ещё несколько человек. На столе стояла целая батарея самых разных бутылок, а несколько из них и вовсе уже лежали прямо под столом, тускло отсвечивая в отблесках костра и факелов.

«Понятно, месью изволят здесь пить и играть в карты, конечно, что же ещё остаётся им делать этими долгими и скучными вечерами, вдали от своей Родины да на чужой войне. Ну, ничего, скоро повеселитесь, лягушатники, – зло подумал Лешка, окидывая всё вокруг быстрым взглядом. – Так, тут у них как бы внутренний двор, всё вокруг затенено, есть свой караульный, но это, конечно, не проблема. А вот как выкрасть французика и потом его вынести к реке, вот это как раз-то и будет их основная задача».

– Ладно, будем действовать по обстановке, – решил Егоров и потянул Живана за халат.

– Всё, всё уважаемый, мы уже уходим, – поклонился тот в последний раз караульному, и тройка отошла снова к затенённым пушкам.

– Будем брать языка, – прошептал Лёшка. Где у них здесь есть охрана, мы уже разглядели. Сейчас отвязываем у тёмного участка изгороди плетень от опорного кола, выходим как ни в чём не бывало наружу через караульный пост, а потом тихонько прокрадываемся вовнутрь, через подготовленный нами проём. Затем затаимся и ждём, что будет дальше.

Как спланировали, так егеря и сделали.

– Побольше воды несите, бездельники, нечего вам тут по половине мешка таскать! – прокричал им вслед караульный сержант и прикрыл за водоносами ворота.

Разведчики прошмыгнули в отвязанный проём. Пересекли через затенённый двор половину участка и стали ждать развития событий за наваленными тут огромной кучей корзинами. Ночь вступила в свои права, луны на небосводе не было, и видно было только то, что освещалось кострами или редкими факелами. Неподалёку от французского шатра прогуливался всё тот же турецкий караульный. Наконец и он угомонился и присел на лежащие поодаль ящики. Только лишь в самом в шатре раздавались громкие крики, и слышался звон посуды и бутылок.

«Да когда же они нажрутся-то! – думал с досадой Лёшка. – Если мы за два часа здесь не управимся, всё бесполезно будет, при рассвете-то далеко вообще не уйдёшь».

Наконец из-за полога шатра вылез первый клиент, постоял молча и пустил струю прямо на дорожку возле самого входа.

– Прощайте друзья, – крикнул он, сильно покачиваясь. – Я уже весьма утомился, да и проигрался сегодня в пух и прах. Пойду-ка я лучше к себе спать!

– Оставайся ещё, Жерар! – раздался из шатра нестройный гул голосов. – У тебя ведь есть, на что ещё играть, а ты опять смываешься при первом же крупном поражении. Скоро вот разобьём здесь этих тупых славян, и тогда мы все получим много денег от султана. Ну же, оставайся, друг?!

– Нет, нет, нет, – покачал Жерар головой. – Я просто сильно устал возиться с этими глупыми турками. Их учить высокому искусству войны всё равно, что курицу дрессировать. Пойду-ка я лучше спать! – и француз отправился мимо часового в сторону белеющих шатров.

– Да не останется он с нами, даже не уговаривайте вы его, – выкрикнули из шатра. – Наш Жерар нашёл тут в крепости какую-то пленную полячку у одного местного толстяка и теперь придаётся с ней усладой платной любви. Скажи, Жерар, так ли она хороша, чтобы за неё платить серебро?

Пьяный офицер ничего не сказал в ответ, он лишь махнул рукой и свернул в тёмный проход.

Три тени мелькнули за его спиной, раздался глухой стук, и егеря затащили оглушённого француза за пологи, туда, где в полной темноте стояли ряды орудий.

Теперь всё нужно было делать очень быстро. Лёшка проверил языка – вроде бы дышит, хотя Петар приложил его по затылку хорошо. Подпоручик сдёрнул с одного из зарядных ящиков полотняный белый полог, забил матерчатый кляп в рот пленному и кивнул сербам:

– Заматывайте его плотнее.

Как вынести оглушённого из огромного лагеря? Пришлось снова повторяться, Егоров видел лишь один способ отсюда выбраться. И через пять минут троица вытащила обёрнутого полотном, словно саваном, мумию француза через уже подготовленный заранее проём. По пути к реке их остановили раз пять, и каждый раз его ответ, что они несут покойника, умершего от плохой болезни убирал все вопросы и сомнения у караульных. Никто проверять подлинность тела не полез, что они враги себе, что ли, были?!

– Быстро, быстро уходим, нам всего-то часов пять или шесть осталось до рассвета! – скомандовал отряду Егоров. – Языка тащат по очереди наши здоровяки, Кудряш, ты несёшь первым. Потом тебя сменяет Тимоха, а дальше уже Ермолай. И проверьте у него кляп во рту, чтобы он не заорал, когда очнётся. Ходу, братцы, ходу!

Полтора часа команда выбиралась из тростниковых зарослей поймы реки, уходя в сторону от турецкого лагеря. Затем все поднялись на косогор берега и кинулись бегом по степному участку. Сейчас главным было пересечь эти десять вёрст открытого пространства, дальше уже начнутся перелески, ну а там будет и сам лес. С восточной стороны послышался топот конного отряда. Неужели в стане всё-таки заметили пропажу артиллериста и теперь во все концы выслали разъезды? Если это так, то жить егерям осталось всего-то ничего! В ровной степи от конной погони пешим не уйти. Команда приготовилась уже принять свой последний бой, но разъезд проскакал мимо, буквально в двух десятках шагов.

– Вперёд! – махнул рукой Егоров, и гонка снова продолжилась.

С правой руки краешек неба уже начал светлеть, и командир увидел впереди большое тёмное пятно. Уже три более мелких перелеска они оставили позади, этот же представлял собой весьма крупную рощицу, к тому же сплошь заросшую кустарником.

– Схоронимся в ней, – решил командир, и егеря нырнули под лесной полог. Солнце всходило, освещая всё вокруг, оглядевшись, все поняли, что место было выбрано довольно удачно, вокруг было несколько более мелких лесных участков. Этот же был самым большим и густым. В самой его середине сейчас егеря и затаились.

– Командир, очнулся язык-то, брыкается вон и мычит что-то, – пробасил Ваня Кудряш, глядя своими круглыми глазами на Егорова.

– Тащи его сюда, Вань, говорить будем, и Гусева ещё с Живаном и Цыганом позови, – распорядился подпоручик и присел на толстое бревно.

Похоже, французу было очень плохо, его бледно-синий цвет лица говорил, что ночные возлияния не прошли для его организма даром, а тут ещё этот удар по затылку и потом многочасовая тряска по пересечённой местности.

Но он же был французский дворянин, офицер, и его глаза гневно сверкали на осунувшемся лице.

– Ноги развязать, руки пока оставьте связанными, кляп изо рта не вынимать – распорядился Лёшка и усмехнулся, увидев, как месью брыкнул в гневе ногой, когда его развязывали солдаты.

– Слушайте меня внимательно, уважаемый шевалье, и сразу же прошу вас извинить меня за мой плохой французский. Во всём виноват ваш соотечественник, скверный, знаете ли, был из него учитель, – начал разговор Алексей.

– Итак, сейчас вы находитесь среди русских егерей, и я их командир, подпоручик императорской армии Егоров Алексей Петрович. От того, станете ли вы с нами сотрудничать, зависит, выберетесь ли вы вообще живым из этого леса или останетесь навсегда в нём. Надеюсь, вы меня поняли, месью?

Француз помолчал и потом нехотя кивнул головой.

«Ну ладно, начало контакта есть», – подумал Лёшка.

– Вынимайте у него кляп. И я предупреждаю: один лишь ваш специальный или даже неосторожный крик, и вот он перережет вам горло! – и Егоров перечеркнул горло ребром ладони, кивая на Цыгана. – Федя, шугани французика, покажи, как ты глотки плохим людям режешь, только пострашнее уж.

Уговаривать Цыгана было не нужно, такой цирк он всегда любил. И скоро шевалье понял, какой страшной может быть его смерть.

– Ну всё, вынимай, – кивнул Алексей, и Кудряш вытащил изо рта тряпку.

Минуты две француз отплёвывался и дышал полным ртом, только сверкая вокруг глазами. Наконец он сплюнул на землю и заговорил с каким-то гневным повизгиванием в голосе.

– Как вы только смеете так обращаться с подданным его величества короля Франции Людовика XV? Я, шевалье, капитан Королевского бомбардирского полка Жерар де Лорм, требую немедленных извинений и готов принять от вас почётную капитуляцию. Обещаю, что в этом случае, исходя из статуса военнопленных, вам всем сохранят жизнь, а вам, подпоручик, хоть вы вовсе и не похожи на настоящего офицера, оставят при себе личную шпагу. И знайте, что турки меня будут очень искать и поднимут на ноги все свои конные части!

– Записывай, Гусев, самую суть разговора записывай, зря я тебя, что ли, сейчас к этому балаболу позвал, – кивнул на француза Егоров. – Вот видишь, уже хоть что-то есть интересного из беседы – капитан Королевского бомбардирского полка Жерар де Лорм собственной персоной перед нами, и это ещё только начало его песни.

И он снова обернулся к французу.

– Значит, говорите, предлагаете нам капитуляцию, а мне так даже и шпагу оставите как военнопленному?

– Именно так, – спесиво выпятил губы шевалье.

– Ну-ну, – усмехнулся Лёшка. – Тогда слушайте меня внимательно один раз, и больше я уже повторяться не буду. Мы-то, может быть, и попадаем в случае сдачи в плен под определение статуса военнопленного. Но вот вы, господин Жерар де Лорм, вовсе нет. Россия ведёт войну с Турцией, и захваченные в плен с обоих этих враждебных сторон военнослужащие попадают под это определение. Вы же вовсе нет. Да-да, вы, капитан, сейчас тут находитесь в положении бандита или же пирата, ведь с Францией-то у нас нет войны, и представлять эту страну сейчас вы никак не можете. За деньги одной из воюющих сторон вы хотите убивать солдат другой стороны, но вы ведь не подданный воюющей Османской империи. Значит, вы находитесь в глазах Российской империи тут незаконно и, по сути своей, пиратом как раз-то сейчас и являетесь. А с пиратами поступают обычно как? Так что я вправе прямо сейчас отдать команду, и вас за минуту вздёрнут на ближайшем суку. Вам всё теперь ясно?! Да, и искать нас и вас с нами никто даже не будет, ведь вас украли турецкие водоносы – сакка, и вынесли из лагеря тайно. А для всех остальных вы ушли после попойки в крепость к своей пленной польке, проводить с ней весьма долгий и тайный досуг. Мы всё про вас знаем, Жерар, всё!

Такой логики и вывода от этого разговора француз явно не ждал и буквально «завис» на пару минут.

– Чтобы вам лучше думалось, господин капитан Королевской бомбардирской роты, вот вам ещё один повод для размышления, – решил окончательно добить шевалье Егоров. – Сдаваться в плен мы ни за что не будем, по своей сути мы ведь все смертники перед османами и личные враги очень влиятельных тамошних сил. Поглядите на эти волчьи хвосты на наших картузах. Думаю, вы видели такие же именно на шапках конной султанской гвардии – беслы. Итак, если нашей команде будет угрожать малейшая опасность – вы будете первый, кого мы убьём, опять же, повторюсь, исходя из вашего особого статуса пирата. И с нас за это никто и никогда не спросит. А убьёт вас вот он, посмотрите на него! – и Лёшка опять кивнул на насторожившегося Федьку.

Тому хватило лишь подмигивания командира, чтобы он всё сразу же понял, и уже через секунду он своим длинным кинжалом с каким-то садистским наслаждением начал резать кусок вяленого мяса, закинул его в рот и, разжевывая, с жуткими глазами навыкате в упор уставился на капитана.

– Он у нас из Сибири, – развёл руками Алексей. – Жерар, это в Тартарии за Уральскими горами. Я даже и не знаю, чем они там питались, но когда его забирали в рекруты, то у него отобрали ожерелье с человеческими ушами. И он нам рассказывал, что его избу на толстой цепи всегда караулил большой медведь. Так что вы уж его не нервируйте и без моего разрешения не издавайте при нём ни звука, а то он очень нервничает.

– Да, и жаловаться вам на нас некому, представьте сами, что скажет ваш король, когда ему придёт нота из нашего посольства о вашем нахождении в османском войске. Для Франции вас тут нет, господин Жерар, учтите это! И никто теперь за вас не заступится. У вас теперь один шанс выжить – это полное сотрудничество с нами. Итак, быстро рассказывайте, где вы служили, как вас вербовали в Турцию, сколько обещали платить, сколько новых пушек поставлено Султану?! Ну же, Жерар, говорите или мы все сейчас уходим к остальной команде и оставляем вас один на один с этим человеком с Сибири!

– Пишите, Гусев, пишите, – кивнул Лёшка, вслушиваясь в сбивчивую речь капитана. – Пишите, не зря же вы учили французский в Сибири.

Находясь в роще, команда вела постоянное наблюдение за окрестностями. Подзорная труба Алексея была здесь большим подспорьем. Никакой особой активности в окрестностях пока не наблюдалось. Проходили неспешно в отдалении конные турецкие дозоры, с северной стороны в сторону крепости проскакал по набитой копытами дороге приличный отряд. Всё было пока как обычно.

– Не спохватились пока французика, – решил Лёшка.

Всё это было на руку егерям. До ночи время у них ещё будет, а там, пока турки поднимут тревогу да поищут его в самой крепости. Потом найдут эту польку с её толстым хозяином да допросят хорошо. Так что до утра время у них точно было. Как же хорошо, что не срезали они этого часового у французского шатра, а рука-то ведь так чесалась. Зато вот теперь у них была большая фора по времени.

– Бегом, бегом, братцы, не останавливаться, быстрее, – подбадривал егерей командир. – Лес уже рядом, нужно успеть в нём укрыться, а уж в нём они нас точно потом не найдут.

Вот уже четвёртый час после небольшого привала неслась особая команда егерей в северном направлении, подгоняя не привычного к такому темпу француза, бегущего вообще среди них налегке.

До рассвета оставалось ещё часа полтора-два, когда впереди показалась его тёмная громада леса. Передовая тройка Тимофея первой нырнула в чащу, проверяя кустарник опушки. Всё было тихо, засады здесь не было. И авангард подал свой сигнал криком совы – «всё в порядке, опасности нет».

– Вперёд! – махнул рукой Егоров. – Пошли, пошли, пошли!

И одна за другой фигуры в маскировочных сетях нырнули за тёмный полог леса. Вот и последние две прикрывающие отход тройки во главе с самим командиром попятились с оружием наготове вслед за остальными. Самое плохое – это расслабляться в конце выхода, когда думаешь, что уже всё уже закончилось и все теперь удачно выбрались. На памяти был прошлый отход с тем захваченным толстым османским инженером на плечах. Скольким людям он стоил жизни в Лёшкиной команде под самый уже конец этого поиска. Но тогда-то они сильно наследили, вырезав всю охрану сапёра. И Егоров в какой раз похвалил себя за сдержанность. Всё, теперь все были в лесу, и Лёшка нырнул за первый куст опушки, а где-то в степи и по дальним перелескам уже скакали конные дозоры, тщательно осматривая всё вокруг и ища следы врагов.

Лес проходили не спеша, тихо и осторожно. Впереди шли самые лучшие егеря-лесовики, с их природным острым зрением, слухом и чуйкой были они в своём деле здесь незаменимы. Раза три натыкались у вырубок и у лесных тропинок на небольшие засады, видели как-то в отдалении и конный отряд, мелькнувший в редколесье. Показалось даже, что знакомые шапки с волчьими хвостами на тех всадниках узнали. Но пронесло и на этот раз, а на шестой день команда вышла к месту встречи с гусарами.

– Задание выполнено, ваше высокоблагородие, – докладывал Егоров выскочившему в ночной сорочке и спешно натягивающему камзол барону. – Новые орудия нашли, захвачен важный пленный, от которого получена ценная информация!

– Стой, Алексей, подожди пока, – остановил его Генрих. – Сам с пленником подождёшь у меня в кабинете, возьмёшь пару своих человек конвоирами. Команду отправляй на постой, нечего ей тут перед штабом всем глаза мозолить, а я сейчас пойду главного квартирмейстера разбужу.

Дело было действительно столь важным, что был поднят сам начальник главного штаба армии, получивший недавно бригадирское звание, Денисов Иван Фёдорович, с ещё несколькими высшими штаб-офицерами. Вот им-то всем и доложил подпоручик итоги своего выхода.

– У крепости Журжи собрано более 8 тысяч регулярной пехоты, в основном из янычар, и около 40 тысяч конницы, также в большинстве из состава регулярной кавалерии. Командует всем этими войском сераскир Эмир-Махмет.

– Там же у крепости собрано более 120 орудий, 52 из которых новой системы, стоящей на вооружении Франции, я лично их видел, и по моим прикидкам, это полевые и полковые орудия 8– и 12-фунтовики с возможностью маневрирования на поле боя. Также при них имеются зарядные повозки и всё прочее снаряжение. Топчу турецкой армии прошли переподготовку французскими офицерами. В собранной у Журжи армии французов их 12. Виноват, теперь уже 11, один сидит в соседней комнате под караулом.

– Чтоо?! Вы выкрали французского офицера из-под Журжи?! – Денисов аж вскочил с места, не веря только что им здесь услышанному.

– Так точно, ваше высокоблагородие! – вытянулся в струнку Егоров. – Захвачен из своего лагеря шевалье Жерар де Лорм, капитан Королевского бомбардирского полка. Основные сведенья, что могут нас заинтересовать, он уже нам дал, они записаны отдельно и уже поданы господину полковнику, – и Лёшка кивнул головой на своего «куратора». – Француз к сотрудничеству с русским командованием готов, так как теперь хорошо понимает, что, являясь, по сути, наёмником, он не попадает под категорию военнопленных, а жить шевалье очень хочет, оттого он и говорит много. Правда, у нас времени не было с ним качественно беседовать, – пожал огорчённо плечами Лёшка. – Мы-то всё больше бегом бежали, чтобы побыстрее донести сюда эти вести.

Бригадир внимательно оглядел егеря:

– Подпоручик, ты скажи мне прямо, ты саму пушку-то, надеюсь, сюда не приволок с собой, а?!

– Нет, ваше высокоблагородие, – с грустью ответил Лёшка. – Приказа ведь не было тащить, да и тяжеловата она, чтобы её по лесу волочить! – Под дружный грохот штаб-офицеров Егоров вышел за дверь.

– Пленного к господину бригадиру, живо!

Глава 7. Последний бой

У егерской команды была неделя отдыха после последнего выхода. Всё говорило о том, что намечается грандиозное сражение. Постоянно куда-то бежали вестовые, и скакали во все стороны гонцы. К Бухаресту в спешном порядке стягивались войска. Первая дунайская армия была растянута по всей линии реки и по многочисленным крепостям, к тому же основные её части успели встать на зимние квартиры. На то, что турки решатся на большое полевое сражение, командующий армией Румянцев попросту даже не надеялся. Сейчас же нужно было время, чтобы подготовиться к встрече с неприятелем.

Два дня дал Егоров побездельничать своим людям, а затем началась традиционная учёба. Больше всего унтера и старослужащие гоняли новеньких. С Куртом было полегче, парень прекрасно стрелял, хорошо знал оружие и сам был дисциплинированным человеком. Рыжий Васька всё воспринимал туго, по привычке бычась и нарываясь на скандал. Нет, он, конечно, не перечил и не дерзил своим новым командирам, но весь его вид говорил о крайне негативном восприятии всей службы.

Отработав на полигоне, поужинав и пройдя вечернюю проверку, егерская команда под барабанный сигнал «отбой» начала устраиваться на ночь. Пока ещё на улице было тепло, и Василий спал в сеннике. Запах высушенной травы и мычание скотины за стенкой, всё напоминало ему его родную Татьяновку, мамку, тятю и Февроньюшку. На душе тут было как-то полегче, хотя и щемило, конечно, её от серой тоски.

– Не спишь чай исчо, а, Васятка! – из тёмного проёма вышли двое и присели с ним рядом. Рыжий напрягся и тоже присел. В одном госте он узнал авторитетного и дерзкого Цыгана из старослужащих, а вот вторым был унтер Карпыч, тоже вам «не халам-балам», а один из самых пожилых и уважаемых егерей в команде.

– Мы что хотели тебе сказать-то, мил человек, – спокойно произнёс дядя Ваня. – Нехорошо, неправильно ты себя тут у нас ведёшь, паря. Не по-людски вовсе даже. Ладно, службу солдатскую ты вот не любишь и даже тяготишься ею. Но ты же перед всеми нами мараешь её, всю команду назад нашу тянешь своим недобрым отношением. Вон из-за тебя мы как на дольше по этому полигону ползали да под дождём там мокли. А в зарядке-разрядке оружия вместо часа аж два часа стволы и казённики шомполами тыркали. Уважение командира опять же подорвать всё пытаешься – это вообще куды?

– Дядь Вань, да что ты с ним сюсюкаешь, я же говорю, тёмную ему устроить, этому поросёнку рыжему, – ругнулся Фёдор. – Что мы цацкаемся-то с ним?! Это всё ты вот, «по-людски надо, по-людски надо с Васькой»! А он сам хочет, чтобы с ним по-людски было, спроси?

– А я вот сейчас как дам тебе в ухо! – набычился Василий. – Вот и будет тебе тогда тёмная, почто пришёл ко мне, ещё и обзываешься тут!

– А ну, тихо вы! – прикрикнул Карпыч. – В бою орать вон на турку будете, а тут разговаривать друг с другом моги! – и приблизил голову вплотную к рыжему. – Ты пойми, Васька, у нас ведь тут не обычный мушкетёрский плутонг. Мы, егеря, друг от друга зависим, ну вот как колесо от оси, сломается та ось у телеги, вылетит колесо, и хана всей повозке тогда. Спина к спине воюем и друг друга прикрываем в бою, и спим спина к спине на полевом выходе, и едим из одного котелка. Своих мы никогда не бросаем нигде, даже покойников выносим из сечи. Вот как нам на тебя надеяться, когда ты так себя тут ставишь среди всего нашего обсчества, скажи? Ты же сам из крестьян и понимаешь, что только общиной можно жить в энтом мире.

– Да кончилось моё крестьянство, – опустил голову Василий. – Ни семьи, ни жены у меня нет, ничего в этой жизни у меня уже не осталось, удавиться, что ли, мне совсем, чтобы другим неудобство не нести?

– Да ты дурной, что ли?! – воскликнули одновременно Карпыч с Федькой. – Это что же теперь всем нам нужно было давиться тут, ведь каждый под рекрутчину попал и в солдаты записался на цельный век? По-твоему говорить, так и наш подпоручик должен на суку повеситься, у него вон горе, у него свадьба была на носу, а он невесту только что потерял. Турки зарезали её! А он почернел аж от горя, но не сломался, за нами присматривает вон, бережёт. Тебя вон, дурака, вытащил из мушкетёров, чтобы не забили там насмерть, дуэлию эту баринскую смертельную твоему обидчику из подпоручиков назначил, за тебя просит нас, чтобы помогали, как-никак земляк ведь он твой, знал же тебя, дурака.

– Кто земляк? – встряхнул головой Васька. – Его благородий, что ли, земляк?

– Ну ты точно дурак, Васятка, – усмехнулся Цыган. – Мы тебе уже сколько талдычим здесь, что опекает он тебя, а ты так и не понял ничего. Сам-то ты из-под Калуги?

– Нуу, – промычал Рыжий.

– Баранки гну! – ощерился Цыган. – Козельский уезд?

– Он самый, – кивнул Василий. – Деревня Татьяновка, помещика Горюнова.

– А он Егоров Алексей по батюшке Петрович, тебе ничего это не говорит, а, остолопина?

– Да лааадно! – ошарашенный Василий вскочил и ударился головой о балку. – Оёёй! – взвыл он.

– Вот так тебе и надо, дубина ты стоеросовая, – мстительно хохотнул Федька. – Это тебя Боженька за дурь твою несусветную наказывает.

Фёдор обхватил голову и сидя качался из стороны в сторону.

– А я же смотрю, лицо мне его знакомое. Ну, видел я его где-то! Да думал, среди местных офицеров же он мелькал, вот я и запомнил оттого. А тут-то вона чёё! Да как же это так-то, братцы? Вы ведь не брешете мне? Скажите как на духу всё!

– Да надо больно нам тебе брехать, – отмахнулся Карпыч. – Много внимания такой персоне великой!

– Нет, не брешете, точно, он это, Егоров-младший. Он ещё Харитошку, сына конюха из Егорьевского, из-под кнута вытащил, говорят, забивали пацана там насмерть. А он супротив родного старшего брата пошёл, чтобы только холопа от забоя вытащить. А батюшка его, помещик тамошний, потом мухрыжил на солнце под ружжом его ещё. А потом чать на войну пацаном-то и отправил, как вот меня. О ёёй! – аж взвыл Васка. – Да я ж не знал-то всего!

– Ну, вот и знай теперяча, – буркнул Карпыч и толкнул Цыгана локтем – Пошли отсель, Федька. Пущай посидит теперь да покумекает тут, дурья его башка. – И егеря растворились в темноте.

Лёшка уже собирался ложиться спать. Свеча догорала, портить глаза долгим чтением не хотелось, устал он за суматошный день сильно. А следующий обещал быть не легче, и организму требовался отдых. Одно было хорошо, за этой постоянной суетой и делами чуть меньше болела душа, оттого он, наверное, и загонял себя в постоянную работу и не знал ни минуты покоя.

– Господин офицер, Лексий, там человек к тебе просится, – тихонько постучав в дверь, заглянул хозяин избы Стефан. – Я говорю ему, ночь уже, поздно, спать офицер ляжет скоро, а он говорит, что очень надо ему, упрямый такой, рыжий.

– Упрямый, рыжий, – поднял удивлённо брови Алексей. – Ага, ну если и упрямый, а ещё и рыжий, значит, я понимаю, о ком сейчас речь. Запустите его, отец, пусть он ко мне заходит.

Знакомая фигура здоровяка нагнулась, проходя вовнутрь комнаты. Егерь из новеньких вытянулся в струнку по стойке смирно и с самым уставным видом рявкнул что только было мочи:

– Ваше благородие, разрешите обратиться к вам лично, егерь особой команды Афанасьев!

– Тише ты, Афанасьев, чё орёшь-то так! Сейчас вся команда сюда сбежится с ружьями, подумает, что тревогу объявили и уже турка наступает. Что, хочешь панику, что ли, тут поднять?

– Никак нет, Ляксей Петрович, – прогудел, как только мог тише, Василий. – Я повиниться тут к вам пришёл. Я же не знал, я же не думал, я ведь дурак как… – и лицо егеря сравнялось по цвету с волосами своей шевелюры.

– Ооо, – протянул Алексей. – Ну тогда садись, Афанасьев, скоро спать мы не ляжем точно уж нонче, садись, садись, говорю, да приказываю я, в конце-то концов, сесть уже! – прикрикнул подпоручик.

– Чевой там, разговаривают, что ли, они? – спросил, переминаясь на месте, Карпыч.

– Аха! Толкуют о чём-то, – шёпотом ответил Фёдор, отрывая ухо от окошка.

– Тихо хоть толкуют-то? – переспросил старый унтер у Цыгана.

– Душевно, – ответил тот со счастливой улыбкой.

– Ну а чё ты ушанишь-то тогда, пошли отсель, нечего нам за командиром здесь подслушивать! – взрыкнул Карпыч. – Пошли, говорю, дурень, мы своё дело ужо сделали, пущай теперяча они сами тут по душам потолкуют. Пошли, шкодина.

19 октября 1771 года собранные под Журжи огромные силы турок двинулись в направлении Бухареста. Под командованием сераскира Эмир-Махмеда было около 10 тысяч пехоты и более 40 тысяч кавалерии. Семь тысяч пехотинцев составлял только лишь корпус янычар. Турецкий командующий спешил ударить по русским до наступления затяжных дождей. По его сведениям, в Бухаресте на тот момент было всего три-четыре полка, из которых только два были пехотными. Наконец-то он переиграл этих русских, растянув их силы по огромной территории. Теперь же их можно было бить по частям.

Навстречу османской армии вышла сводная дивизия под командой генерал-поручика Эссена. Предупреждённые загодя о готовящимся на них наступлении, русские успели собрать под Бухарестом три отборных отдельных гренадёрских батальона, восемь пехотных и три казацких полка. Наконец-то им удалось выманить турецкую армию из-под защиты крепостных стен и навязать ей большое полевое сражение. Под командованием у Эссена было 13 тысяч солдат и офицеров, почти в четыре раза меньше, чем у его противника. Но русские были уверены в своей победе, им выпал шанс рассчитаться за недавнее поражение под Журжей.

Противоборствующие армии встретились у местечка Вокарешты. Эссен построил свою пехоту в четыре каре с конницей в интервалах между ними и контратаковал турок.

Особая команда егерей бежала опять в россыпном строю впереди пехотной колонны генерала Гудовича. С ними вместе бежали полковые егеря и стрелки охотники.

Всё повторялось, так же как и почти полтора года назад на Кагульском поле. Густая пыль, поднятая турецкой конницей, застилала всё поле. Наша артиллерия встретила её, загодя обстреливая издалека ядрами, а потом перешла и на дальнюю картечь. В приблизившихся на четыреста шагов сипахов ударили штуцера стрелков, и русские единороги перешли тут же на ближнюю картечь.

«Бах!» – первую пулю в этом сражении штуцер вогнал в турецкого всадника со знаменем. Оно выпало на землю вместе с кавалеристом, а Лёшка уже засыпал порох на полку замка из откусанного патрона. Зарядить оружие он явно не успевал, а вот и заговорили гладкоствольные фузеи его егерей. Подпоручик оглядел поле боя и просвистел команду отхода. Стоявший рядом с ним Гусев пробил марш «цепи в каре», и стрелки стремглав кинулись в свободный проход между пехотными плутонгами.

«Бах! Бах! Бах! Бах!» – в упор, со ста шагов ударили фузеи пехотинцев. И сплошная стена из штыков вынырнула перед мечущейся кавалерией.

В это время с тыла пехоту турок атаковали два кавалерийских полка генерал-майора Текелли, которых Румянцев выслал сводной дивизии на помощь. Рассеяв наступающую на них конницу, по янычарам также ударили и подоспевшие каре генерала Эссена. Янычарский корпус, оказавшись между двух огней, был дезорганизован и начал бегство, не помогли туркам и новые присланные султаном вместе с французскими советниками пушки. Они просто не успели развернуться и встретить огнём русские боевые порядки. Всё было брошено прямо на поле боя.

Но Эмир-Махмет был опытным и решительным полководцем. Видя, что его войска терпят поражение в центре баталии, он, тем не менее, вывел часть своей конницы из боя и приказал ей переправиться на левый берег реки Дембовицы, после чего совершить рывок и взять оставленный без прикрытия Бухарест с наскока.

Опасный манёвр турецкой кавалерии был вовремя замечен бригадиром князем Долгоруковым, который немедленно бросил на левый берег Дембовицы весь имеющийся у него резерв.

Два конных полка, Третий донской казачий и ахтырских гусар, рубились на поле насмерть, связав прорывающуюся конницу турок. Эссен, заметив угрозу обхода, направил туда же и каре Гудовича с артиллерией.

«Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!» – частили барабаны, задавая повышенный ритм марша. Колонна практически бежала, стремясь успеть перерезать путь туркам и выручить свою кавалерию. Впереди, как всегда, неслись бегом цепи лёгкой пехоты. Перевалив через холм, им открылось место сшибки больших конных масс.

– Огонь с колена по готовности! – скомандовал Егоров, сам выбирая для себя цель.

Вот крепкий и немолодой казак, срубив одного своего противника, теперь еле отбивался от двух. Лёшка выцелил того, что был более открыт, и нажал на спусковой крючок. «Бах!» – приклад ударил отдачей, а поражённый пулей всадник рухнул на шею своего коня. Лёшка скусил новый патрон и всыпал четверть заряда на полку замка, начиная перезарядку штуцера.

Фузейщики, пробежав чуть дальше штуцерников, начали вести свой частый огонь со ста пятидесяти и с двухсот шагов. По берегу реки в это время выходил большой плотный отряд конницы, и среди этих всадников мелькали головы, покрытые волчьими шапками.

– Ну, вот мы и снова встретились, беслы! – прищурился подпоручик, добивая пулю в нарезы ствола.

На вершину холма орудийная прислуга, надрываясь, выкатила три полевых единорога, и канониры вокруг них засуетились, забивая заряд и закладывая картузы со свинцовыми шариками. Грохнули три громовых выстрела, жерла орудий окутались облаком сгоревшего пороха, и во фланг кавалерийского отряда ударил с визгом рой картечных пуль. Словно бы гигантской расчёской выкосило десятки конных турецких гвардейцев. А егеря ещё больше прореживали их порядки. К стрелковой цепи со штыками наперевес уже выходили пехотные батальоны. Артиллеристы разошлись не на шутку, скорострельность полевых орудий вообще превышала скорострельность всех тогдашних ружей, а уж единороги были самыми скорострельными орудиями из всех имеющихся на вооружении систем. Более шести-семи выстрелов в минуту били они поверх своих атакующих пехотинцев, смешивая ряды конницы. Турки не смогли развернуться навстречу противнику и бросились от штыковой атаки и разящей картечи, отходя за реку. Потрёпанные сотни беслы, словно стаи волков, оставили общий строй и бросились тоже отходить отдельной группой.

«Бах!» – Лёшка в последний раз выстрелил в далёкого уже врага и присел на корточки чистить свой штуцер. Закоптило его от боевой работы сегодня прилично. Теперь нужно было вычистить канал затравочного отверстия, ударно-кремневый замок и сам винтовальный ствол до идеального состояния, а потом всё ещё и тщательно смазать. И делать это нужно было сейчас, пока появилось время, ведь неизвестно, что будет уже через пять минут. Точно таким же делом сейчас занимались и все его егеря. Оружие для них было вопросом самой жизни и смерти.

– Драй, драй лучше фузею, Васька, глядишь, она тебя и выручит когда-нибудь и отблагодарит за твою заботу и ласку, – поучал Карпыч новенького солдата.

– Да я драю, дядь Вань, сейчас вот весь нагар сбил и шмальцем всё ещё смажу как следует, – ответил егерь, вглядываясь в блестящий полированной чистотой ствол.

Разгром турок был полный. Их толпы, спасаясь от преследования, устремились по трём основным направлениям: на юго-восток к древней Силистре, на юг к крепости Журжи и на юг-запад к переправе через Свиштов.

За всеми этими потоками убегающих русским командованием были снаряжены отдельные отряды в погоню. Преследуя отступающих турок, кавалерия князя Долгорукова блокировала Журжи, а подошедшая за ней пехота ворвалась на бастионы и после непродолжительного рукопашного боя с деморализованным гарнизоном овладела крепостью.

Командование Третей дивизии, получив сведенья, что турки оттянули основные свои силы для удара на Бухарест, решило воспользоваться удачной ситуацией и организовало пять успешных набегов на правый, османский берег Дуная. И если первые три из них были сделаны малыми подразделениями, то в последующих двух генерал-майоры Вейсман и Милорадович переправились через реку с четырьмя тысячами пехоты, одной тысячью конницы и при двадцати пушках.

Шокированные численностью и дерзостью десанта, турки почти не оказали сопротивления. Отряд Вейсмана взял и превратил в руины Тулчу, Исакчу и Бабадаг.

Одновременно с Вейсманом отряд генерал-майора А. С. Милорадовича при 1740 солдатах и четырёх сотнях казаков захватил Мачин и Гирсово. Всего этими двумя отрядами было добыто 214 пушек, 58 судов, огромное количество боеприпасов, военного имущества и провианта. С правого берега на левый русский было перевезено более 16 тысяч мирных жителей. Общие потери турок составили около полутора тысяч человек, и большое их количество попало в плен. Общие потери русских отрядов были всего 27 убитых и 134 раненых.

Но главное, что с учётом разгрома основных турецких сил под Бухарестом были созданы все условия для переноса боевых действий на правый берег Дуная, а там уже были земли Болгарии. До самого же Стамбула оставалось всего-навсего 500 вёрст.

Всё это сейчас было от Егорова далеко. Он со своей командой преследовал после недавнего сражения под Бухарестом отступающего врага в юго-западном направлении. Там под Свиштовым три месяца назад погибла его Анхен. И теперь сама судьба вела его по пути убийц. Именно в эту сторону бежал разгромленный отряд конной гвардии султана, и одной из его составляющих были беслы, элитные воины из «волчьего полка султана».

– Платон, нам нужны лошади, – попросил Лёшка казачьего хорунжего. – Без них мы просто не поспеем за «волками». Сейчас, после разгрома, они усталые да ещё без своих заводных, и у нас есть все шансы их нагнать.

Казачий сотник подумал немного и кивнул, соглашаясь:

– Будут вам лошади, Ляксей, свежие будут! Там Лутай табунок отбил небольшой из породистых скакунов. Для себя их хотели схоронить, ну да ладно, коли такое дело наметилось. Их как раз на всех вас хватит. Вместе пойдём, у меня тоже за моих станичников свой счёт к этим есть.

За Свиштовым широкий и полноводный Дунай расходился на два больших русла и затем огибал несколько более мелких островов. Там издавна была переправа, и даже без неё было проще переплыть эту огромную реку, протекающую тут более узкими рукавами. Именно сюда и рвалась сейчас часть конницы турок, потрёпанная в недавнем сражении.

– Быстрее, быстрее! – настёгивал коня Егоров.

Егеря и всадники русской кавалерии растянулись по широкой и выбитой полосе грунта. Было видно, что именно тут совсем недавно прошли сотни лошадей, а иной раз встречалась часть упряжи, какие-то тряпки и даже порою лежали на земле турецкие всадники, как видно, уходящие ранеными и теперь брошенные умирать своими товарищами в этой степи.

Ни одного воина беслы среди них не было, «волки» своих не бросали. К исходу светового дня передовая казачья сотня настигла отходящий арьергард и разметала его. Часть турок после небольшой сечи сдались, а часть рассыпались по степи, надеясь, что с наступлением ночи можно будет укрыться в придунайской низменности, ну а потом уже потихоньку переправиться на свой правый турецкий берег.

Вот и показались прибрежные холмы, и с какого-то из них сейчас смотрела на Лёшку его Анхен. Казачий отряд рубился с сипахами, спешно отходящими к реке. Лёшка интуитивно чувствовал, что беслы среди них нет, эти воины были хитрее и коварнее всех, и просто так они не дадутся. Нет, этих нужно было искать где-нибудь чуть в сторонке от всех, и он повёл свою команду правее, вверх по течению реки. От казаков отделилась сотня Платона и тоже поскакала к тем дальним холмам, к которым сейчас подходило около двух сотен всадников. Ни Лёшка, ни все его егеря не были природными кавалеристами, и, конечно же, они уступали в верховой сноровке умелым станичникам с Дона. Сотня Платона прошла через них и опередила на пару сотен шагов.

– Урааа! – раздался рёв множества глоток, и казаки рассыпались лавой, заходя подковой на отступавший в отдалении отряд.

Лёшка приподнялся, опираясь на стремена, и вгляделся вперёд. От отходящего отряда отделилось с полсотни всадников и кинулось навстречу казакам, и на них всех были одеты волчьи шапки!

Конный бой – это всегда сплав быстроты и ярости одновременно. Здесь некогда думать, тут действуют лишь выработанные годами рефлексы, настолько всё здесь быстро происходит. Удар клинка, уклон, удар в ответ, отбил сам – сразу же бей в отмах, пока тебя не просекли первого. Казаков было больше, чем этих смертников, и они их почти всех порубили, потеряв при этом и сами пару десятков, но человек восемь беслы всё же прошлись сквозь их строй, и теперь на их пути уже были егеря. У Лёшки стоял какой-то звон в ушах, он вырвал свою саблю из ножен и каким-то чудом отбил первый удар наскочившего на него «волка». От второго смертельного удара его спас только конь, который встал на дыбы и принял рассекающую сталь на себя. Заваливаясь набок, Лёшка откатился в сторону, роняя свой клинок на землю.

«Всё, ну теперь тут меня и похоронят, прямо рядом с ней на холме», – мелькнуло в голове. На него наезжал этот воин с волчьим хвостом на шапке и уже заносил саблю для последнего удара. Время как будто бы замедлилось, и Лёшка просто не успевал ничего сейчас сделать.

«Бах!» – грохнул фузейный выстрел, и вместо головы у «волка» оказался кровавый ошмёток.

– Лёшенька, держись! – подскочивший Никитич выпрыгнул с седла в двух шагах от Егорова, а в его левой руке дымила стволом старенькая егерская фузея.

«Ших!» – проскакивающий мимо всадник словно встряхнул рукой и на глазах у Лёшки прорубил шею Матвея! Фонтан кровавых брызг хлестнул егеря по лицу, приведя в чувство. Убили дядьку! Его, Никитича, убили! Лёшка выхватил оба пистолета и, уклоняясь вправо от очередного удара сабли, разрядил свой пистолет в упор с левой руки. В шагах десяти другой беслы зарубил Петара и теперь уже заходил на Карпыча, покручивая сверкающим клинком. Лёшка расставил широко ноги, подложил опорой под вооружённую правую руку свою пустую левую и медленно надавил на спусковой крючок. «Бах!» – свинец ударил точно в середину спины «волка».

Всё, здесь бой был закончен, пара «волков» уходила в степь, все остальные лежали на земле так же, как и пять неподвижных егерей. Дальше Лёшка действовал как на автомате. Сняв с окровавленной спины Петара его фузею и малый патронташ, он бросился к береговому обрыву. По реке, держась за гривы своих коней, к ближайшему острову напротив плыли полторы сотни всадников. До них уже было метров сто, и с каждой секундой они удалялись всё дальше.

«Бах!» – раздался первый выстрел фузеи, и один из них скрылся в глубине. Двенадцать секунд потребовалось на перезарядку ружья. «Бах!» – и ещё один взмахнул руками и пропал с поверхности воды.

«Бах!» – рядом раздался выстрел фузеи Василия. «Бах!» – выбил дальнюю цель Лёнька. Скоро на большом участке берега била из ружей и штуцеров вся команда егерей и присоединившиеся к ним казаки. Скоро стрелять можно было только из нарезного оружия, и Лёшка сорвал со спины свой верный штуцер: – «Бах!»

Последний выстрел в этот день сделал Курт. Длинное винтовальное ружьё, когда-то доработанное его дедом, грохнуло, подскакивая на сошках, и выскакивающий на берег острова всадник уткнулся лицом в траву. Оставшаяся сотня беслы скрылась из глаз.

На высоком холме у реки, рядом с небольшой аккуратненькой могилкой, вырос второй холмик побольше. Воинские почести для пятерых русских солдат отгремели барабанным боем и последним салютом. И теперь на вершине холма оставалось лишь двое молодых егерей, один – худенький невысокий офицер в звании подпоручика со шрамом на левой щеке и второй – рядовой, крепкий, коренастый и с большими светлыми глазами на широком лице.

У обоих здесь оставались самые близкие люди, которых эта война у них забрала навсегда. А перед глазами Лёшки стояли картины из прошлого: Егорьевское ли поместье с охотой и рыбалкой или с весёлыми детскими шалостями, везде в них присутствовал образ дорогого дядьки. Везде где-то он был рядом, опекал, оберегал, советовал и успокаивал непоседливого сорванца. Дунайская армия, Крымский поход, атака в рассыпной стрелковой цепи или лесной бой на выходе, сколько раз прикрывал его Никитич и спасал от верной смерти, а вот он сам не смог его здесь защитить. Только теперь по-настоящему понял Лёшка, как дорог был для него его воспитатель, его дядька Матвей, и как мало тёплых слов он ему сказал при жизни. И вот теперь он лежит в братской могиле с другими погибшими в бою егерями, а рядом с ним могилка Анхен с её дедом.

И перед глазами у Алексея стояли бело-розовые лепестки цветов с фруктовых деревьев в саду, падающие на них обоих сверху. Зелёные, такие красивые глаза его невесты и её сладкие нежные губы.

– Прощай, Анхен, прощай, Никитич, прощайте, братцы-егеря, я буду вас помнить всегда, сколько бы ни было мне отмерено в этой жизни!