Ваша честь

Глава первая

У меня было время немного подумать перед тем, как я решительно и бесповоротно сказала этому человеку «нет».

— Анастасия Дмитриевна, вы же все понимаете, — вкрадчиво пел адвокат, а я смотрела и морщилась: не люблю эту братию. Забудьте про сериалы, где лощеные джентльмены в бешено дорогих шмотках уверенно разбивают противную сторону в пух и прах, потому что их подзащитный, конечно же, невиновен, и вообще все против него, а зря. Адвокат — это просто подсчет просчетов оперативно-следственной группы. Улику положили не в тот пакет, понятой спал или пришел позже, или не пришел, у подозреваемого на скуле оказался синяк… 

Или вот как сейчас: давление на судью. Которое для обывателя и не давление вовсе, так, тщетная, но необходимая попытка пробудить у бессовестной жестокосердной старухи остатки эмпатии.

— Он пожилой человек, здоровье, срывы… Заключение окажется для него фатальным.

Следствие, которое так легко подвести под доследование, не люблю, кстати, тоже. Коллег, которые работают спустя рукава. Дело надо делать отлично или не делать его вообще. Адвокаты, надо отдать им должное, работают нередко намного лучше… гонорары у них другие. Но только не в этом процессе: здесь был общественный резонанс, и головы могли послетать легче легкого. Здесь адвокат осторожничал и заявлений в прессу не делал.

— Он и так убит и раздавлен. Но сделанного не вернуть, вы же меня понимаете?

Все головы, начиная с моей, послетали бы, если бы я дрогнула в фальшивом сочувствии.

— Подумайте, стоит ли ломать и без того сломанную жизнь?

Я хмыкнула. Любят у нас сопереживать тем, у кого ни ума, ни совести. Что еще худо-бедно простительно малообразованному человеку, строчащему комментарии под статьями на новостном сайте… 

Адвокат меня искренне разозлил.

— Он знаменитость мирового уровня, — и адвокат слегка наклонил голову, выдавая последний аргумент.

У меня было время подумать, но я не стала. Возможно, напрасно.

— Убирайтесь отсюда вон, — отчеканила я, развернулась и пошла на парковку. Мрачный вечер, осень, уже темно, и только чей-то кот перепутал времена года и протяжно орал, требуя ласки. Расстегнутые полы пальто путались, на лицо мелкой изморосью падал дождь.

Знаменитость — и внимание прессы приковано к процессу, как ни крути. Я была сама с собой откровенна: никакой знаменитости я не стану смягчать приговор потому, что у него здоровье от пьянства уже никакое и он «деятельно раскаялся». Еще бы не деятельно, оперная звезда, но, правда, мало кто ему во всей стране верил, несмотря на весь отпущенный артистизм. Пропил не только совесть, но и талант. Нет, не жаль, как говорил небезызвестный Жеглов: «Вор должен сидеть в тюрьме». Если не вор, а убийца — тем более должен.

Потому что никакой звезде — хоть какого масштаба — не позволено устраивать то, что устроил он, и размахивать огнестрельным оружием в состоянии алкогольного опьянения. Все это кончилось смертью двух ни в чем не повинных людей и ранением еще троих. Страна негодовала, и я была на их стороне. Граждане хотят чувствовать себя в безопасности — наша задача дать эти гарантии. «Я здесь закон», — говорила я себе, входя каждый раз в зал заседаний, и ни одно мое решение с самого начала моей карьеры — а это как судьи уже двадцать семь лет — не было пересмотрено. Никогда. И рука моя на томике уголовного кодекса была как безмолвная клятва.

У меня было время подумать, и у той стороны оно тоже имелось. Хотя бы та пара минут, пока я подходила к своей машине. Пустой практически паркинг, совсем новый дом, и даже гараж закрытый еще не сдан, но я устала жить в том районе, где прожила всю свою долгую жизнь. Когда-то — уютные пятиэтажки, и в мае прямо в окна захлебывались восторженными песнями соловьи, и в ветках лип терялся одуряющий запах, и смеялись дети, и слышен был каждое утро школьный звонок. И последние двадцать лет — стройка, огромные небоскребы — «Корускант», называл их мой внук, и правда, похоже, — новая трасса городского значения, шум, гам, мосты, эстакады, и липы спилили в угоду раскаленному асфальту, и соловьев я не слышала больше весной, и окна открыть было невозможно ни днем, ни самой спокойной ночью. Я плюнула, продала еще родительскую уютную «трешку» и купила квартиру здесь. Дочь помпезно называла это сложным английским словом, а я, посидев немножечко в «Гугле», обнаружила, что это просто жилой район. Новый, уютный, тихий, и пусть я слышала, как взлетают и садятся в аэропорту самолеты, они мне не мешали, наоборот, в их полете было какое-то ожидание чуда.

Но сдали в эксплуатацию пока только часть домов, стройка еще длилась, и в окнах горел свет лишь там, где обосновались самые нетерпеливые. В основном, конечно, семьи и молодежь, вылетевшая из гнезда, или такие вот… старики, как я, усмехнулась я, ненароком вспомнив, что мне уже стукнуло шестьдесят пять и скоро пора мне будет на пенсию. Не потому, что я не справляюсь, потому что, возможно, мне намекнут. Еще пять лет у меня есть в запасе, но… как это мало, когда тебе шестьдесят пять. И все равно кажется, что вся жизнь еще впереди и столько важного еще не случилось.

Брелок пискнул, я открыла дверь и нырнула в пахнущее кожей нутро, бросила на соседнее сиденье сумочку, пристегнулась, завела двигатель. Этот оперный певец не моложе меня, и на это мне тоже уже намекали. «Представьте себя на его месте» — нет, господа, судьям свойственно сострадание, но оно направлено все же на жертв. Случаи, подобные провокациям и прочим «невиноватикам» — еще одно слово внука, мне нравится молодежный сленг — оставьте это все создателям сериалов. У них же сказка — может быть, потому я и смотреть ее не могу. Потому что знаю, как бывает на самом деле. Справедливее, лучше и правильнее.

Глава вторая

— Хоть какая-то от тебя будет польза! Так что возьми себя в руки и хоть раз в жизни веди себя как положено!

И женщина отшвырнула меня от себя, выпрямилась, и я в полусне-полуяви разглядела на ней длинное платье из тяжелой и темной ткани, и единственными светлыми пятнами были старомодный отложной воротник и такие же манжеты, широкие, едва ли не на треть предплечья, с остро вырезанными краями. Как и воротник. Мода… Не то чтобы я за ней не следила, но, пожалуй, все же не успевала. Когда в моду вошло подобное ретро? 

Дверь хлопнула, женщина ушла, и я услышала, как провернулся ключ в замочной скважине.

С улицы все еще доносились голоса. Я закрыла глаза, пошевелила ногой. Боль ослабла, это немного утешило. Значит, нога точно на месте… Я пошевелила другой — и совсем успокоилась, ощутив ее… привычно. 

А эта женщина определенно была не врач.

Я пошевелила руками — они тоже были на месте. Зрение вернулось, я поняла, что могу нормально воспринимать реальность — реальность ли? — и думать, и…

Что все это вообще значит? Что все это такое?

Больно, значит, все это не сон? Я часто слышала, что во сне боль не чувствуется, но свои сны я никогда не запоминала, так что сама проверить истинность этого утверждения не могла. Какие у меня имеются факты? Сердце бьется, дыхание есть, я вижу, слышу, могу говорить, и даже меня понимают. Работают все мои привычные пять чувств. Разгибаются пальцы…

Но все остальное было более чем непонятно. 

Для начала меня называли — Йоландой. И это было далеко не самым загадочным в происходящем. 

Я открыла глаза — глупо бегать от очевидного. Факты и только факты. На их основе и будем делать выводы. Что же произошло? Меня не спасли, и я умерла? В тот момент, когда я тронула машину с места… Свет, грохот, полет — да полно, разве это инсульт или инфаркт? Выходит, те угрозы были совсем не пустыми? Сколько лет миновало с тех пор, когда личные машины взрывали? Будто лихие девяностые вдруг вернулись. Или это случайность? Или намерение? И главное — где теперь я, что со мной? Мой рассудок, мой разум, но странное… не мое тело? Как это возможно?

Я сумела поднять руки и теперь их рассматривала. Не мои. Они определенно, абсолютно точно были чужими. Еще молодые… пухлые. Не слишком, нет, но я настолько привыкла видеть на тыльной стороне кисти выпирающие возрастные, острые суставы, что нынешняя гладкая, мягкая даже на вид кожа и аккуратные пальчики вызывали у меня недоумение. Молодые руки, не крюки шестидесятипятилетней женщины. Короткие ногти без лака, впрочем, очень аккуратные. Вот в этом ничего для меня необычного нет… Рукава. Широкие, сужающиеся к запястью. С манжетами, узкими и неудобными, сплошь расшитыми металлической нитью серебряного цвета. Кольца — странные… тяжелые, отвратительного насыщенно-желтого золота, которое я так не люблю. Старинные? Камни большие и почему-то все кабошонами. На мне длинная юбка, тяжелая и неудобная до ужаса, и мои ноги в ней, похоже, запутались, а на грудь давит повязка — или, может, корсет? — или что-то на него очень похожее.

Во всем этом мне было… не по себе, хотелось выпутаться и сбежать. Я никогда не чувствовала себя так, словно меня втиснули не только в чужую одежду, но и чужое тело. Вопреки ситуации, жуткой донельзя, я улыбнулась: втиснули, хотя это и кажется вымыслом или бредом. Так некомфортно носить отвратительное белье или давящие джинсы, или туфли не по размеру… 

Я оторвалась наконец от созерцания того, что сейчас было моим телом, и огляделась. Комната была небольшой, и через окно — тоже маленькое и настежь распахнутое — было видно, что на улице солнечно. Тепло и шумно. И оттуда адски, нестерпимо воняло. 

То, что ожидало меня снаружи, понравилось мне еще меньше, чем то, что окружало меня внутри.

Я увидела французское окно… нет, скорее балкон, и дверь приоткрыта. У противоположной стены — кровать, похожая на огромный ящик, но это несомненно кровать, я вижу там подушки и одеяла, и похоже, они не лучшей-то свежести. Свечи — немного, сейчас они не горят, в тяжелых подсвечниках, в углу емкость… ванна? Что-то смахивающее на ночной горшок. Мангал, боже, откуда, зачем он тут, попал по ошибке? И камень, камень, везде серый камень, казарма какая-то, не иначе, и неудобное кресло, куда меня швырнули.

Кто я? Где я? Бестолковая уродина Йоланда, которая обязана стать королевой, потому что ей не стала ее сестра?..

Окажись на моем месте кто-то иной, возможно, он начал бы с комнаты. Или, может, с нарядов, с украшений, с радужных перспектив. Первое же, что сказала себе я: это другая жизнь. Там, где остались семья, друзья, коллеги, квартира, машина, судебный процесс над мировой знаменитостью, авиабилеты на следующий год — там меня больше нет. И черт его знает, как так получилось.

Это было… странно. И паники не было, как и предистеричного состояния. Я не верила ни в теории о загробных мирах, ни в мифы о перерождении. Я и рассказы про «свет» воспринимала скептически, предпочитая верить врачам, а не их пациентам. Где-то теплилась мысль, что я в бреду, но слишком все было… реально. Слишком… 

…Последовательно. Это не сон. И нога у меня прежде так никогда не болела.

Все уже случилось и назад ничего не вернуть.

Я выпрямилась, села нормально и задрала тяжелую длинную юбку. Под ней обнаружилась еще одна… Две. Потоньше и белые. А вот на ногах у меня были чулки из какой-то гладкой и плотной ткани, и заканчивались они почти что сразу над коленями и держались с помощью широких лент. И еще меня удивили туфли: мягкие, кажется, вообще тряпичные… бархатные?! Красиво расшитые, сделанные словно на одну ногу, без учета анатомических различий. Я с любопытством присмотрелась, что надето на левой ноге, и убедилась, что не ошиблась. 

Глава третья

Женщина встала, закрыла окно, и в комнате стало душно, тепло и тихо. Я оказалась замкнута в каменных гулких стенах, на жестком стуле, с хромой ногой и с перспективами, которые не радовали совершенно.

Отбор невест. Здесь его называли так. То, о чем когда-то читала в монографиях я, называлось похоже — смотр. 

Популярная забава у византийских и русских царей, один Иван Грозный из них чего стоил… хотя еще в моей памяти отпечаталась история первого Романова и несчастной Марии Хлоповой. И это лишь то, что проходило официально, то, на что съезжались посмотреть со всех концов. Казалось бы, все просто: коронованный властелин, невесты, красота, чувства, но не было там никаких чувств. Хроники сохранили, как несчастных представляли душевнобольными, эпилептичками, развратницами, воровками. Как вытряхивали грязное белье поколений, рушили судьбы, губили людей — на кону была будущая царица, фигура в те времена безвольная и незначимая, до тех, разумеется, пор, пока за ее спиной тенью не вставал тот, кому нужна была власть.

Мне нужна власть? 

Не там, где она одна сплошная угроза. Там, где я ничего не знаю и узнать ни от кого не могу так, чтобы не вызвать никаких подозрений. 

— И когда начнется этот отбор?

Неправильный был вопрос, но, казалось, служанка уже приняла то, что я — Йоланда — в этом доме недавно. 

— Завтра к вечеру, милая госпожа.

Она хлопотала: открыла сундук, начала перебирать какие-то вещи. Интересно, здесь ведь должна быть куча вшей и других насекомых… блох, подумала я, но прислушалась к своим ощущениям: вроде бы я не чесалась. Привычка? Судя по историческим фактам, нет, к подобному невозможно привыкнуть. Хотя читала я как-то про комаров и прочий подобный гнус и что местные считают, что тут главное перетерпеть. А потом привыкнешь — и укусы чесаться не будут. 

А еще я читала, что голого человека в тайге в сезон комары могут полностью выпить часа за два. Кажется. Или нет, за два — половину человека, значит, всего целиком — за четыре, но через два часа это уже не будет иметь никакого значения. 

— Ветки свирры! — воскликнула служанка. — Какая роскошь! Милая госпожа, вы позволите взять одну? Малыш Юннеке расчесал себе тельце до крови! Я положу ему в кроватку.

— Бери сколько хочешь, — охотно разрешила я и подумала, что служанка себе на уме. Какой вывод я могу сделать из ее слов? Вшей, по крайней мере, у меня нет, и пусть Йоланда была нелюбимой дочерью, бракованной уродкой, от которой поспешили избавиться, видимо, сразу после того, как она заполучила свою хромоту, а было ей тогда мало лет, раз уже после родилась ее ныне умершая сестра, — несмотря на все это, она была всем обеспечена, в том числе и украшениями, и дорогими средствами местной загадочной гигиены… 

— Да благословят вас Все Святые, милая моя госпожа! — обрадовалась служанка и проворно сунула веточку за пазуху платья.

— Расскажи мне, — попросила я. — Все решили, что я могу просто исполнить дочерний долг. 

Принято ли здесь говорить о любви к родителям?

— Как вы знаете, госпожа, его высочество наследный принц Арье должен выбрать себе жену, — подумав, сказала служанка. — Никто не знает, что он за человек: он так же, как вы, воспитывался в дальних краях, а его брат не вынес лихорадки. И злые языки говорят, что он выберет деревенскую девку… — Пальцы, лоб. — Да простят меня Все Святые за то, что язык мой повернулся так сказать о милой госпоже. 

Она забормотала какую-то молитву, а я отстраненно подумала, что у меня тоже не так уж и много шансов дожить до результатов отбора. Что здесь — вершки, корешки, костоправы с повивальными бабками. Если кто-то возьмет и отправит меня в полет с лестницы — а сомнительно, чтобы у Йоланды достало сил на сопротивление и бегство — никто меня не соберет так, как было. Или мне накапают в алкогольное пойло какой-то яд. Принцу явно не интересно ее прихрамывающее величество, но соперница есть соперница, конкурентку следует устранить.

Хотя, конечно же, все зависит от их критериев — они ведь могли быть совсем не такими, какими мне представлялись. Вдруг хромота здесь — преимущество? Ну мало ли… метка богов? Личный фетиш будущего жениха? Нет, ведь мать Йоланды считает ее уродкой. К лучшему, значит, для меня моя кривая нога, меня сбросят со счетов? Очень вряд ли. Не так важно, кого выберет царь, или не царь, принц, суть не в этом, а в том, настолько мощные силы стоят за чьим-то тщедушным тельцем.

Я ощутила острейшее раздражение на собственное незнание. Как, как прикажете работать в условиях, когда тебе неизвестны правила? 

Я перевела взгляд на служанку. Сколько же у тебя, милая, было детей в твоем счастливом браке с незнакомым мне Хакке, и насколько тебя еще хватит? А я? Королевы ведь тоже мерли от родов как мухи… 

— Его величество слаб здоровьем еще с войны, — зачем-то сказала служанка и посмотрела на меня… Нет, так не пойдет. Не нравится мне такой взгляд. 

— А что там, на площади, происходит? — перевела разговор я, не желая, чтобы моя собеседница сочла мои расспросы слишком… неуместно подробными. Я пока что боялась спрашивать слишком много, не понимая, что я точно должна знать, а о чем нормально оказаться не в курсе.

— Городской суд, — улыбнулась служанка и вернулась к своим делам.

Видимо, она должна была перетряхнуть весь сундук — это было вполне логично: я тоже время от времени перекладывала все вещи в шкафах и комодах. Тем более, что здесь с глажкой точно было куда сложнее, чем там, куда мне уже никогда не вернуться. Это было кстати: я могла спокойно подумать, а заодно рассмотреть, что тут носят. 

Глава четвертая

Выжить. Не самая простая задача. В книгах, которые изредка мне попадались, все было до удивления просто — почти как в незатейливой игре, за которыми я коротала время в полетах. «Спаси рыбку»… Меня ожидало участие в шоу «Последний герой», причем весьма антиутопичном.

Выжить. Задача номер один. Мария Хлопова всего лишь заболела расстройством желудка — я горько усмехнулась, покосившись на графин. Мне хотелось пить, но воспоминание о судьбе несчастной девушки комом встало в горле. 

Чаю хотелось просто до одури. И странно, вроде бы я должна мучиться без кофе, но нет, про него я почти забыла. А вот чай — чего бы я сейчас не отдала за чашку да хоть поганого «Липтона»! Только нет здесь чая, даже самого дрянного. Но должны быть травы, да и фрукты. Я, конечно, не смогу заставить слуг кипятить пустую воду — дохлый номер, не поймут, даже будь я королевой. Но будь я королевой с такими претензиями, может быть, не поволокут на костер, только не слишком ли это большая жертва — здоровье в обмен на спокойную жизнь?

Но вот бросить в воду травы или фрукты, и получится что-то вроде компота, морса или узвара… небольшая, но приемлемая страховка от фатальной дизентерии. Эту мысль стоило обдумать, но после. 

Мне не давала покоя случайно пришедшая на память несчастная Мария Хлопова. Она прошла смотр невест, и это не понравилось некоторым знатным людям, у которых были свои понимания о влиянии на престол. Мария пустячно захворала, и ее никто ни о чем не спрашивал — только раз осмотрели врачи, чьи диагнозы те самые влиятельные люди тотчас переврали и изложили царю так, как им было угодно, и объявили девицу «к царской радости неугодной», и царь — а что царь, царь такая же марионетка, Марии дважды не повезло — покорно согласился отправить бедняжку по ссылкам на долгие семь лет. И даже после того, как заговор был раскрыт, после того, как ушлые деятели легко отделались по тем временам — кто отправился в вотчины, кто в монастырь, и так будучи человеком несветским, — мать царя опять прогнула властелина под свои капризы: нет и нет, чем-то ей Хлопова не угодила. Победившая всех соперниц Мария прожила еще десять лет и мирно почила все там же, в далеких ссылках. Впрочем, гораздо ближе к Москве, чем была отправлена изначально…

Хорошо, подумала я, примеряя перспективы к себе. Марию мне было искренне жаль, но такой вариант — со ссылкой — меня бы устроил. Но мне мало было отпущенных семнадцати лет, и Мария все-таки была, судя по всему, вполне здорова. А вот что со здоровьем у Йоланды — я не слишком представляла, и совсем не факт, что если меня куда-нибудь запрут, я поживу там сколько-нибудь долго. 

Люди все-таки жадные до всего, что касается их лично. Особенно жизни — и если учесть, что судья Анастасия Еремина прожила бы еще приблизительно двадцать лет, столько ли мне и здесь отмерено?..

Однако оставим Россию. Византийский правитель из всего многообразия потенциальных императриц выбрал себе поэтессу Кассию. Та оказалась не промах и «уязвила императора словом» — замечательно, и жила своей жизнью, но то ли у жениха выбор был, то ли он по натуре был довольно сговорчив. Уязвить я могла, но не сократило бы мне это отведенные неизвестными силами дни? Кто знает, не укажут ли мне за это на плаху?

А Марфа Собакина, третья супруга Ивана Грозного, прожила после свадьбы недели две… А если обратиться к истории стран Европы? Анна Клевская, которую по портрету Генрих Восьмой посчитал красавицей, а по факту ужаснулся и шарахнулся, словно от прокаженной? Да, такой вариант меня тоже мог бы устроить, пусть придворные творят с королем что хотят, мне бы лучше забиться в тень и просидеть там все эти годы.

Хотя зачем мне такая жизнь? Моя деятельная натура еще не успела устать от многообразия, новых людей, обычаев, мест, но это там — там, где всего десять часов, и ты на другом краю света, и оставшиеся в занесенной снегом Москве знакомые смотрят фотографии пляжа с белым песком и поникшими от жары пальмами. Здесь поездка в соседний город превращается в событие жизни… 

У меня была привычка забираться в огромное кресло, поджимать под себя ноги, раскладывать на столе материалы предстоящего слушания и заниматься их изучением. Сейчас я этого была лишена, служанка не поняла бы такой привычки.

Стоп, подумала я и даже потерла рукой глаза и лоб. На минуточку — стоп. У меня, похоже, кончились варианты и воспоминания хоть каких-то подробностей отборов царских невест, но зато у меня был гнев матери Йоланды — и этот гнев можно было считать за факт. Она так обозлилась на строптивую дочь, что надавала ей пощечин и потребовала вести себя в кои-то веки прилично, и если правда то, что я помню, а медики непременно должны осматривать всех невест, то у меня есть отличный шанс сойти с дистанции, не дожидаясь, пока меня решат устранить. Наверняка не самыми приятными методами.

Итак, если первый этап — это оценка — господи, как коровы на рынке! — невесты медиками и кем-то еще, то меня могут отправить домой из-за кривой ноги. Стоит на это надеяться? Наверное, нет, потому что рожать наследников кривая нога еще никому не мешала. В России, тогда еще на Руси, обращали внимание на плодовитость женщин в семьях невест, но тут это может не считаться за плюс. Первый этап по моему состоянию я могу и пройти, почему бы и нет. Я опять покосилась на служанку, которая торчала задом из сундука, не ворует она оттуда что-нибудь, интересно? Она не хотела такой участи прежней своей госпоже, но и мне она тоже ее не желает. Поверим. Поверим и сделаем так, чтобы доктора определенно посчитали меня… недостойной его высочества.

Моя мать — мать Йоланды — не знала собственную дочь, которую вышвырнула как некондиционный товар в сельскую глушь. За это спасибо. И, судя по всему, здесь нет никого, кто мог бы заинтересоваться странностями в ранее абсолютно адекватном поведении Йоланды. Столько лет я наблюдала, как подсудимые корчат из себя душевнобольных, что должна была чему-нибудь научиться. У меня преимущество — здесь точно не умеют диагностировать заболевания психики так, как там, где я жила раньше.

Глава пятая

Знаете, господа, я готова бороться за свою жизнь до последней капли крови. Отличный вышел каламбур, почти пророчество. Какого черта в этой проклятой комнате нет ничего, чем я могла бы проломить своим мучителям пустые головы? Подсвечник? 

Он стоял слишком далеко, а я допустила одну ошибку. Я вскочила, намереваясь в два прыжка добраться до орудия своего спасения, но забыла о хромой ноге.

И она подвела меня, подвернулась, я взмахнула руками, теряя равновесие, и оказалась прямо в железной хватке цирюльника Бака. Я дернулась, взвыла, лягнула здоровой ногой подоспевшего ко мне Дамиана, достала, и он болезненно вскрикнул: обута я была в тряпку, но попала точно под коленную чашечку. Да, как и многие коллеги, я не пренебрегала тренировками по элементарной самообороне еще с тех пор, как работала в прокуратуре. Не то чтобы хоть раз появился повод тогда, зато сейчас пригодилось.

— Я же заплатила тебе, свиной сын, — прошипела я, расслабляясь и рассчитывая, что это даст мне фору. — Заплачу еще, если ты оставишь меня в покое. 

— Придется тебе, Дамиан, — не обращая на меня никакого внимания, предупредил парнишку цирюльник. — Ты уже пускал кровь госпоже Урфике, знаешь, как это делать. А я буду ее держать.

— Тронешь меня, я тебя ночью найду и кишки знаешь на что намотаю? — пригрозила я, но больше уже от отчаяния. Ничего, кроме фраз моих бывших клиентов, на ум мне не приходило, но местных целителей угрозы российских уркаганов почему-то не испугали. Что он сказал? Дурная кровь? Кипящая кровь?

Дамиан со скальпелем в руке стоял теперь вне пределов моей досягаемости, и я даже на расстоянии нескольких метров видела отвратительные потеки на тусклом металле. Конечно, они меня не зарежут, люди они опытные, но все дело в том, чем мне это аукнется. Если никто не счел преступлением то, что лекари сотворили с Джорджем Вашингтоном — хотя казалось бы, в мои-то откровенные времена, когда на публику выносили все, что только могли, а не было, что вынести, так придумывали, — так и во времена «Гугла» всезнающего не требовали эксгумации, не писали разоблачительных статей… 

Кого будет заботить моя судьба?.. 

Вопреки моему ожиданию, цирюльник не ослабил хватку. Скорее всего, он был научен многолетним горьким опытом и оплеухами, поэтому я поступила иначе: коротко вскрикнула и обмякла в его руках.

Хитростями подследственных со мной охотно делились и коллеги по прокуратуре, и обычные опера — еще тогда, когда я была следователем. Будучи судьей, я узнала намного больше из материалов дел, из показаний, заключений экспертов и видеозаписей. Я думала, что когду-нибудь выйду на пенсию и буду писать детективы — не то чтобы это было мечтой, так, не самыми честолюбивыми планами, проектами, чем угодно, потому что я не видела ничего расслабляющего в том, чтобы что-то писать, а детективы и так, и так не пользовались популярностью. И все равно память хранила, а тело само подсказывало, чем воспользоваться в опасный момент.

— Вот Нечистый! — выругался цирюльник. — Дамиан, давай положим ее.

Я не спешила, лишь прилагала все усилия, чтобы не напрячься. Тело должно быть максимально расслабленным для того, чтобы… чтобы произошло уже что-нибудь, что избавило бы меня от попытки кровопускания. Я осмелилась чуть приоткрыть глаза и сквозь ресницы рассмотрела, как Дамиан положил скальпель, подошел ко мне, взял меня за ноги — осторожно, обмотав ноги тканью юбок, и вдвоем с цирюльником они перенесли меня обратно в кресло.

— Давайте, — нетерпеливо скомандовал доктор. — Дамиан, в первую очередь — сосуд, — и указал на металлическую емкость.

«Я его сейчас вколочу тебе в глотку», — мысленно пообещала я. Как только они надо мной наклонятся, я моментально приду в себя.

Цирюльник начал заворачивать мне рукав. Я открыла глаза полностью, телом все еще притворяясь, что я без памяти — все равно мне в лицо никто не смотрел — и встретилась взглядом с Дамианом.

Красивый паренек, немного испуганный, но заинтересовало меня не смазливое личико, а то, с каким напряжением он уставился на меня. Уже заметив и, безусловно, поняв, что я не без сознания, что я дурю их тут всех и морочу им головы. 

У него был слишком обдуманный взгляд для этой эпохи — на мгновение мне показалось, что он такой же, как и я. От неожиданности я затрясла головой, а цирюльник, заметив это, схватил меня за руку и сильно дернул. Сверкнуло лезвие в опасной близости от моей кожи, и тут я сделала то, что временами устраивали прямо в зале суда не самые удачливые подсудимые. 

Меня это злило, и кто мог знать, что я воспользуюсь их рецептом?

— Падучая? — воскликнул цирюльник, выпуская мою руку. Я усиленно корчилась и очень старалась изобразить что-то вроде идущей изо рта пены, отчаянно жалея, что у меня нет банального кусочка мыла. Или хотя бы зубного ополаскивателя, хотя тут меня выдал бы его запах. И ведь как назло, слюны у меня во рту почти не было! — Доктор?

В средние века отношение к этой болезни было двойственным. Где-то считали, что это происки дьявола, где-то — что это признак гениальности и отметки богов. Я не была уверена, что здесь среди известных эпилептиков были Калигула и Петрарка, но надеялась на то, что доктор доложит о болезни кому следует. В конце концов, если я правильно поняла, даже собственная мать не слишком-то знала дочь, ведь так?

Я могла рассчитывать на любую реакцию, вплоть до того, что доктор решит не церемониться, отберет у цирюльников скальпель и положит конец моему представлению. Но он сделал неожиданную для меня вещь: я почувствовала, как в лицо мне плеснули вязкой водой, которая попала мне на язык, и я даже не взялась определять, что это такое — вонючее, кислое и липкое.

Глава шестая

Уцелевшей рукой я колотила по кровати — по матрасу, или что подо мной было, и куча тряпок скрадывала мой гнев от тех, кто мог оказаться ему свидетелем. Я скрипела зубами и про себя орала такими словами, которые в любом обществе поостерегутся произносить, чтобы не получить административный штраф. Но длилось это недолго, и злость была больше на саму себя. Мне стоило быть осмотрительней, мне стоило предположить, что доктор не первый раз врачует несговорчивых девиц. И что моя пламенная речь не усыпила его подозрения — напротив, он, похоже, окончательно определился с диагнозом. И дал он мне что-то, что местная жительница легко могла спутать с тем самым отваром, и то, что он мне дал, вырубило меня… на продолжительное, как я теперь понимала, время. 

Надо это запомнить, сказала я самой себе. Как он это назвал? Арсмела. Нужно будет выяснить, как она действует, и понять, что мне подсунули под ее видом. Пока что я даже не представляла, как это сделать, но была уверена, что рано или поздно найду способ. 

Но это позже. Сейчас надо понять, что со мной. 

Я повернула голову и посмотрела, что с рукой. Простое движение оказалось невозможным — стенки кровати поплыли перед глазами, меня замутило, опять захотелось пить. Сколько крови они из меня выпустили?.. 

Кто-то — и я очень надеялась, что это была моя служанка — переодел меня в просторную тканую рубаху. Крови не было видно, и я с огромным трудом задрала рукав. Жест почти машинальный, но я потратила на него массу сил и, наверное, времени. Предплечье было перебинтовано — туго, но не настолько, чтобы рука отекла, и, слава всем богам, тряпка — корпия? — была чистой. Хотя какая корпия? Я даже поморщилась. У меня в голове был туман… нет, надо сосредоточиться. Корпия, проговорила я про себя, это же вата. А это — бинт. Аналог бинта. Надеюсь, что чистый. 

Да, медицинские тряпки стирали, но не кипятили, не стерилизовали. У меня, кроме адской слабости, нет пока никаких признаков сепсиса, но неизвестно, какую еще заразу мне занесли…

— Эй?..

Тишина.

— Кто-нибудь?

Тишина, как в могиле. Неловко, переводя дух после каждого движения, я принялась переворачиваться на бок. Вылезти из этого гроба и напиться. Неважно, какой уже дряни. И еще я видела где-то ночной горшок… 

Глупо было рассчитывать, что я всех умнее и всех сильнее. Еще глупее считать, что все мне желают зла. Это только в книгах у героини враги с большой буквы — в жизни, как шутила наш секретарь, врагов у людей не бывает, одни хейтеры… Но здесь и ненавидеть меня было некому. Даже мать — графиня, мать Йоланды — всего лишь не испытывала к дочери никаких материнских чувств. Но в данный момент, вероятно, ценила — как ценят дорогую выставляемую на торги вещь или породистую собаку. 

Сесть мне удалось только с пятой попытки. Еще масса усилий понадобилась, чтобы спустить ноги с кровати и встать, цепляясь за стенки. Руку саднило, и я со страхом ждала, что через повязку проступит кровь, но нет. Доктор и цирюльник знали свое дело. Я убрала с лица прядь волос, как могла, выпрямилась, не отпуская стенки кровати, и комната кружилась, кружилась, кружилась перед глазами…

А ведь сегодня этот проклятый отбор. Кто-то рассчитывает, что я буду не в состоянии держаться на ногах? Я заставила себя отцепиться от стенок кровати и сделать шаг, не думая, как переставлять ноги. 

Могло ли это все быть не просто так? Мнимая сговорчивость, отвар, который меня вырубил на столько времени, слабость? Крови нет, но кто сказал, что ее мне вообще выпускали? Может быть, это то, о чем я думала изначально: меня убирают из числа участниц, воспользовавшись случаем? 

Я осмотрела комнату. Было сложно — в глазах все расплывалось. Это эффект от кровопускания или от зелья, которое мне подсунули? И если мое состояние — дело рук уважаемых лекарей, то — сами того не ведая, не на моей ли они стороне?

И, кстати, где в таком случае мои кольца?

Но нет, я не видела ни следа от колец, которыми я вчера подкупала доктора, цирюльника и его ученика. Или этот Дамиан — ученик лекаря?

Мои мучители ушли, то ли сделав то, за что им заплатила графиня, то ли сотворив нечто, за что они получили плату заранее от кого-то еще. И кольца прибрали… они не боятся, что я выдам их? Обвиню в воровстве? Видимо, нет, вероятно, у них есть на это причина. Они пришли по просьбе графини, это факт, но — что дальше? Есть еще третье лицо, заинтересованное, чтобы я не дошла до отбора? Я после дозы невнятного отвара и кровопускания в состоянии передвигаться хоть как, значит, не сошла с длинной дистанции, и до меня еще раз попытаются добраться — очевидно. Кому-то мешаю не именно я, но я как лишняя девица среди прочих. 

Несмотря на то, что — казалось бы! — мне стоило взвыть и начать биться о стену, я подумала о Дамиане. У него не было ни спокойного согласия доктора, ни абсолютного безразличия цирюльника: те получили плату за то, что будут держать язык за зубами, в дополнение к тому, что им уже заплатила графиня и — скорее всего — кто-то еще, и убрались восвояси. Почему же Дамиан вел себя по-другому? Возраст? Отсутствие опыта? Он был не в курсе и просто считал, что я слегка поехала кукушкой, а могу и еще раз кинуться?.. 

Дамиан незаметно для остальных смотрел на меня так, словно… боялся? И я не могла понять почему. Возможно, его смутили мои внезапные психи? Доктора-то с цирюльником они совершенно не впечатлили. Нет, тут что-то другое. Предположить, что он тоже человек из другого мира? Реально? И да, и нет.

Глава седьмая

Кажется, что-то я пропустила.

— И я сказала себе: Тина, он…

Тина, ее зовут Тина.

— Какого подмастерья?

— Ученика цирюльника, — Тина понизила голос. — Думаю, почему бы ее сиятельство допустила его в наш дом? 

Наверное, она говорила о Дамиане, подумала я. Но что странного? Вряд ли графиня собирала местечковые сплетни, хотя как знать. 

— Милая госпожа, вам стоит омыться, — теперь Тина почти шептала. — Не знаю, что удумала ее сиятельство, но колдун — плохой знак. — Пальцы-лоб. — Я добавлю в ванну благословенной воды. Она смоет дурной глаз колдуна.

Во все времена люди бежали от неизвестного, с раздражением подумала я. Жгли на костре невинных рыжих женщин, пытались поймать от привитого соседа халявный вай-фай. Было бы так все плохо, никто не взял бы этого паренька в обучение, и уж тем более доктор не прибегал бы к услугам господина Бака. А взгляд?.. 

— Колдунов не существует, — не слишком уверенно возразила я.

— Вы не видели, как человек обращается в птицу, — а вот Тина была совершенно уверена в своих словах и напугана. — Вы не видели, как он гасит огонь одним движением руки.

— А ты видела? — насмешливо поинтересовалась я. С улицы донеслись загадочные громкие крики, но наш разговор в комнате меня сейчас занимал больше.

— Видела, милая госпожа. Именно так все и было. Он погасил пламя, обратился в птицу. И все, кто был на площади, онемели от ужаса, только королевский стражник не растерялся и выстрелил в колдуна. Он так и упал на площадь — уже человеком. Не ушел от своей судьбы. 

Если все было так, как она говорила, то мне стоило тоже задуматься, что мне грозило. Дамиан не взял с меня платы — хорошо это или плохо? Кольцо, конечно, забрали, но кто, и как быть с тем, что…

— Но он ученик цирюльника, — сказала я мне прекрасно известное, — значит, он не колдун. Кто бы взял в его в ученики?

— У господина Бака доброе сердце, — вздохнула Тина. — И он верит, что Дамиан не унаследовал проклятье отца. Но колдуны, они же такие. 

Какие — такие, поморщилась я. Мне грозила какая-то опасность, но почему? Графине выгодно посадить меня на трон. Еще как ей это выгодно — так, что она решила подстраховаться и выпустить из меня драгоценную кровь для того, чтобы я потом все не испортила. Может быть, не в ее власти указывать, кто придет вместе с доктором? Колдовство здесь реально и оно передается по наследству? Нет, тогда бы и Дамиана давно отправили на костер, значит, у них есть веские доказательства — боже, какая же чушь! — что не каждый потомок колдуна колдун тоже? Это проявляется, это не скрыть? 

Или все еще хуже, и оба — и доктор, и сам господин Бак — отлично знают, на что способен подмастерье, более того, это знает и графиня, и визит должен был что-то изменить в моей жизни? 

Об этом мне было рано задумываться. Но опыт — опыт заставлял меня анализировать все, что я видела и что слышала. И сейчас у меня не было ни видеозаписей, ни результатов экспертиз, ни протоколов осмотра — даже проклятых свидетелей, которых я так ненавидела, не было. И с тоской я подумала, что уже не увижу тот судебный процесс, о котором втайне мечтали все судьи. Процесс без показаний свидетелей — участие их оставалось предусмотрено всеми законами, несмотря на то, что в людях с их предвзятостью и заблуждениями уже никто не нуждался. Показания свидетелей, те самые, порождающие судебные ошибки. Я уже никогда не войду в зал суда, где все, чем я буду руководствоваться, это наука. Бесстрастная, логичная, не дающая никаких осечек.

Добро пожаловать во времена «слово и дело», мрачно хмыкнула я. Но колдуны — кто это? Почему надо их опасаться?

И надо ли? 

— Принеси мне поесть, — попросила я. — И… мне пора готовиться к вечеру?

Тина рассматривала меня так, словно впервые видела, но потом кивнула и вышла.

Вздохнув, я села в кресло и начала разглядывать повязку на руке. Мне было о чем подумать: что меня ждет, как мне себя вести… Было очевидно, что чем дальше, тем больше во мне прорывается судья Еремина, что не есть хорошо. Мне следует помнить, что девица должна держать глазки долу и не отсвечивать, украшать ее должны скромность и куча побрякушек, что танцы мне, если не изменяет память, не грозят — в эти времена танцы были привилегией короля и придворных, некий спектакль, остальные просто любовались и старались не умереть при этом от скуки. Хотя о чем я — у меня же больная нога. Я хромоножка. Меня точно никто и никогда не вынудит танцевать! Повезет, и придворный доктор найдет меня в некондиции, мать мою — Йоланды — сочтут не слишком хорошим примером того, сколько наследников трона должно доживать до половой зрелости, откопают какие-нибудь дефекты у отца… 

Деревенская жизнь? Так ли уж оно будет плохо? В своем имении я могу понемногу превращать отсталость в цивилизованный островок, по идее, я там царь и бог, никто не мне указ? Сделать медицинский пункт, хоть какой-никакой, знаний на минимум у меня хватит, это программа средней школы и игры «Зарница», не говоря уже о курсе, который я прослушала, когда училась в автошколе, и массы, непостижимой массы прочитанных мной заключений экспертов. Можно научить детей грамоте. Элементарно облегчить жизнь себе и другим и научиться правильно хранить запасы, чтобы не умирать с голоду. Я знаю, как их хранить?.. Конечно, нет, но обязательно что-нибудь вспомню.

Глава восьмая

Время текло как-то вязко. Слишком вязко, а может, это мне требовалась перезагрузка всего и вся. 

Я выбралась из ванны, закутанная в еще одну простыню, как я надеялась, чистую, Тина усадила меня в кресло и принялась расчесывать волосы. Для многих — не жизнь, а мечта, но я даже обычный гигиенический маникюр в салоне переносила с трудом. Сорок минут! А окрашивание? Однажды я подписалась на модный «шатуш» и за четыре часа прокляла все на свете… Скука, скука!

— Тина? — окликнула я. — Как ты думаешь, чем я могу здесь заняться?

Она от неожиданности чуть не уронила гребень.

— Церковь? — попыталась я пояснить. — Благотворительность? М-м… я имею в виду: ходить на службу Всем Святым? Помогать обездоленным?

— Милая госпожа, это дело монахов, — удивленно проговорила Тина, и по ее тону я поняла, что сказала нечто немыслимое. — Да, Хакке мне рассказывал, что в деревнях и имениях господа устраивают Святые Дни, и тогда все, кто нуждается, может прийти и получить помощь, но… — Она осторожно и чудовищно медленно расчесывала мои пряди. — В Вельдериге ведь никто не голодает. Святой Орден заботится об этом, если у кого наступает крайняя нужда.

И хорошо это или плохо? 

— Шить? — упиралась я. Кого мне было еще расспрашивать? — Играть на музыкальных инструментах?

— Милая госпожа умеет играть?

Хороший вопрос. В точку. Вот теперь Тина уронила гребень, наклонилась, подняла, и что мыла мне голову, что нет — как чесала, так и продолжала, но я решила не заострять на этом внимание.

— Нет, Тина, не умею… 

— Шить не пристало благородной даме, ежели она не бедна, — наставительно и даже, кажется, укоризненно сказала Тина. — А играть — то пусть скоморохи играют.

— И что мне делать? — проворчала я, с трудом скрыв раздражение. 

Нормальный человек из моего времени спросил бы — а что я делала в деревне. Разумеется, я все равно не ответила бы, но Тина загадочно протянула «м-м-м» и ничего не сказала.

Так все-таки, чем мне заниматься? Сидеть, наверное, на балконе, как Йоланда сидела в тот момент, когда в ее тело попала Анастасия Еремина, а потом по расписанию — есть, спать и причесываться. Господи, в моем мире в стародавние времена женщины были хоть чем-то заняты! Да что там, уже в эпоху Екатерины Великой женщины могли быть признанными учеными, а уж права быть монахинями, благотворительницами, да и просто вести хозяйство их никто никогда не лишал!

Я усмехнулась: что я там говорила, что мне повезло? Да лучше бы я попала в служанку! Не потому ли доктор и цирюльник, а также Дамиан, сочли меня умалишенной, потому что я наплела себе перспективы, сравнимые разве что с привычными мне «вот выйду замуж в Париж» и «дождусь, когда придет письмо из Хогвартса, ну и что, что мне тридцать, почта где-то потеряла его»? 

— Я закончила, милая госпожа, — проговорила Тина и пошла к сундуку. 

Видимо, мне предстояло наконец-то одеться. 

Я знала, конечно, что это был долгий процесс, но даже не представляла, до какой степени! Сперва мы сменили — снова! — рубашку, и эта новая была куда тоньше прежней. Я бы сказала, что это был батист — но точнее понять я попросту не успела, потому что на нее почти сразу надели другую, почти такую же, но плотнее. И тоже белую. 

А потом был корсет, по счастью, заканчивавшийся под грудью, а не заходящий на нее. И вот тут я возблагодарила и местные небеса, и местную моду: пытаясь сделать меня немного менее худой, нежели я была, корсет этот Тина не то что не затянула — он почти что болтался на мне. Да я счастливица! Если бы мне досталось тело пышечки, а мода требовала бы худобы и изящества, я бы тут же и задохнулась от попыток превратить меня в инстадиву. Что там постоянно ставили в упрек моим современницам — фильтры, грудь, бедра, брови? Вся красота веками перемещается с одной части тела на другую. Куда мы в этом десятилетии поставим акцент?

Затем последовала светло-коричневая юбка — похоже, из плотного шелка, но я бы не поручилась. Вискоза, как вариант, но откуда бы ей тут взяться, одернула я себя. Шелк или еще какая-то похожая на него местная ткань. Мне в прямом смысле этого слова придавали вес — я спрогнозировала еще килограмма три и приуныла.

Тина помогла мне сесть в кресло и натянула на меня бледно-розовые чулки. Тоже словно шелковые, плотные, и подвязала их широкими лентами прямо над коленями. До поясов и резинок тут пока не додумались, так что опытным путем выбрали самое подходящее место. По крайней мере, оттуда ничего не сползет. 

А вот туфли мне очень понравились. Тряпочные… снова шелковые? — они были мягкими и ощущались практически тапками. Я вспомнила, как несчастные служанки разнашивали обувь для господ, и снова посчитала, что в теле аристократки я везунчик. Да, определиться с собственной судьбой мне было сложновато.

Затем меня снова поставили на ноги — в этот момент я почувствовала себя куклой — и надели еще одну юбку, бежево-золотистого шелка, вышитую спереди золотистыми же цветами и листьями. Она жутко, до раздражения шуршала при каждом моем движении, и я старалась шевелиться как можно меньше — так меня бесил этот звук, почти как пенопластом по стеклу. 

За юбкой последовала — я подавила нервный смешок — еще одна юбка. Конца и края тряпочкам не видать. В очередной раз юбка шелковая, но ткань была очень плотной, из такой, подумала я, вполне можно сшить добротный плащ или куртку. Шоколадного, очень красивого, на мой взгляд, цвета, она вся была расшита золотыми листьями и оказалась ужасно тяжелой. Не знаю, сколько килограмм она весила — пять? Семь? Как я буду в ней двигаться? Меня словно тянуло к земле, и делать перерасчеты собственного веса в одежде уже не хотелось. Спереди эта юбка не сходилась, оставляя видимым приличный кусок нижней, и мало того, надев ее на меня, Тина ловко принялась закалывать ткань по бокам, так что вскоре я уже толком не могла опустить руки. Зато нижнюю юбку стало видно гораздо лучше.

Глава девятая

Камень. Неудивительно — богатые дома всегда и везде были из камня: в старину достаточно было искры, чтобы полгорода выгорело за пару дней. Никаких украшений: возможно, из тех же соображений. Камень давит, потолки низкие — а это, скорее всего, связано с тем, что небольшие помещения проще обогревать. Мне попались несколько слуг, которые поклонились при виде меня, а вот графиня — мать — даже не соизволила выйти. Все, дочка сплавлена с рук? Можно сосредоточиться на других делах и других детях?

— Тина? А как мои братья и сестры? Другие? 

В псевдоисторических фильмах актрисы слишком резво бегали. Костюмы, как бы они ни были хороши, не весили как багаж на неделю. Я не шла — практически семенила, и проклятые серьги болтались в моих ушах.

— Все Святые приняли их в Чертоге своем, — с улыбкой ответила она, в очередной раз нимало не удивившись и опять показав мне пальцы-лоб. — Но я с радостью разделю с вами вечернюю молитву, милая госпожа, за их покой.

И это неудивительно. Ни ее реакция, ни ее ответ. Молиться — хоть какое-то развлечение, но тут я ступила на первую ступеньку лестницы, схватившись за перила, и сообразила: значит, сегодня я вернусь сюда, я не останусь во дворце!

Почему-то меня обрадовала эта новость. Наверное, потому, что все же здесь у меня было убежище, был какой-никакой, но информатор, и я была не готова к новым людям и новым обычаям. 

Настолько не готова, что забыла подхватить подол платья, и если бы не Тина, я бы точно не попала ни на какой отбор, просвистев по всей длине лестничного пролета. Но Тина меня даже не упрекнула, только помогла спуститься. Ох, как было бы замечательно, если бы она отправилась со мной, но, судя по ее одежде, на это не стоило даже рассчитывать.

Я попала в мир, где у меня есть крыша над головой, куча побрякушек и титул, но где никому не интересно мое мнение.

И когда я дошла до конца пролета, решение пришло ко мне само собой.

Оно было настолько простым и изящным, настолько очевидным, настолько грамотным в сложившейся ситуации, что первое, о чем я подумала после — почему я сразу не увидела этот выход? Да, будут трудности, еще какие, но я же смогу полноценно жить! Выбирать, что мне делать, смотреть мир, я буду избавлена от риска стать чьей-нибудь женой и помереть в адских муках от пятых родов за четыре года, и я обязана была подумать об этом еще тогда, когда увидела тело Йоланды!

Только бы пережить этот вечер, вернуться, а дальше я все сделаю. Непременно. И это воодушевило.

Настолько, что на себя, на свой нелепый, неудобный наряд я смотрела уже как на костюмированную вечеринку. В прежней жизни мне в голову не приходило устроить тематическую фотосессию или пойти на имитацию бала, но раз выпал шанс покрасоваться в подлинном историческом платье с драгоценностями стоимостью в полмиллиона — вполне возможно, что и не привычных мне рублей — я использую его по полной. 

Я наконец вышла на улицу. Вонь, крики, люди, кони, духота. Перед подъездом стояла карета, запряженная парой сытых лошадей. 

Экипажи, дожившие до двадцать первого века, я видела. И в Оружейной Палате, и в европейских музеях. От того, что предстало моему взору, у музейных экспонатов было два огромных отличия: те кареты принадлежали в основном представителям правящих династий и были изготовлены в более поздний период, чем тот, в котором оказалась я.

Ни резьбы, ни позолоты, ни росписи: четыре колеса практически одинакового размера, тряпки, деревянный остов — больше всего экипаж потенциальной королевы напомнил домик, которые дети сооружают из стола и пары пледов. В детстве я сама устраивала такой, забиралась туда с фонариком и книжкой и читала, как отважные мушкетеры отправляются спасать несчастную королеву от бесчестья, а страну — от войны. Перечитав эту книгу уже лет в двадцать, я пришла к выводу, что эпиграфом к сему роману можно было бы написать «слабоумие и отвага»: люди, которые лезут в политику, будучи даже не мышами, а семечками. В двадцать лет я решила, что им была жизнь не мила, а в шестьдесят пять осознала, что и без политических авантюр они могли долго не протянуть, и не в дуэлях одних было дело.

Карабкаться — вот теперь было слово, которым я описывала все, что отличалось от ходьбы по ровной поверхности. Тина осталась на пороге дома, мне помогал садиться тощий разряженный мужик — тоже в темной одежде, но все равно он был при параде, и я не могла сказать, что создало у меня такое впечатление: выучка, вероятно? Все его жесты были нарочитые, как у плохого певца. Я удержалась на подножке, неловко развернулась, чуть не запутавшись в юбках, села, и карета была продуваемой, наверняка тряской, жесткой — вот это определенно. С непривычки платье у меня завернулось, сидеть мне было неудобно, но я решила лишний раз не шевелиться. Было лень, да и вряд ли здесь огромные расстояния. 

Я оказалась права во всем: и в том, что экипаж тряский, и в том, что я отобью себе за четверть часа все кости, и что я не успею как следует рассмотреть город. Высовываться я опасалась — вдруг для дамы моего сословия это ужасающий моветон, — но украдкой разглядывала узкие улицы, похожие на каменные ущелья.

Очень щедро загаженные, констатировала я. Так выглядели где-нибудь в далекой глубинке посещаемые общественные туалеты в середине лихих девяностых, и тут отличий практически не было, не стеснялись ни люди, ни лошади, и все, что мне приходило на ум: я в дерьме. По уши. Надо быстрей реализовывать план, потому что глаза разъедало от вони и от безысходности захотелось завыть.