– Фу-фу! Человеком пахнет! – раздался сухой голос, и из приоткрытой двери высунулась старуха с длинным-предлинным носом, вся в морщинах, с маленькими глазками. Из-под ярко-изумрудного платка в цвет местной травы торчали серо-белые пряди. – Чего пожаловал, мальчонка? И чего уставился, ворона в рот залетит!
Старуха издевательски захихикала, а Никита закрыл рот и обиженно сказал:
– Я тебе не мальчонка! Я Никита Михеевич, царский сын!
– Ох-ох! – всплеснула руками старуха. Дверь она открыла настежь, будто лишь для того, чтобы Никита в полной мере оценил этот трагичный жест. На ней оказался надет серо-коричневый балахон, подвязанный мятым коричневым же кушаком с чёрными пятнами. – И чего же тебе, царский сын Никита, понадобилось в Кощеевом царстве?
Никита, который полночи не спал и вспоминал сказки, читанные в детстве, ответил той фразой, которой богатыри всегда начинали разговор:
– Ты бы, старуха, сначала путника напоила, накормила да спать уложила, а потом расспрашивала! – Тут хорошо было бы погрозить ей мечом, но меч остался кучей шариков на дне местной речки. – Спать я, правда, не хочу… – спохватился Никита, а старуха, сложив руки на груди, важно покивала.
– Ну, коли порядок знаешь, то проходи, – ответила она. – Только коня пастись отпусти. Конь-то заморыш какой у тебя… В конюшнях батюшки для младшего сыночка получше не нашлось?
– Я не младший, – буркнул Никита, освобождая Горошка от сбруи и мешка. – А Горошек – не заморыш, он с характером!
– На старшего не похож! – заявила старуха. – Неужели средний? Ну, тогда ждут тебя в пути неудачи да незадачи, неурядицы да несчастья! А коли найдёшь счастье – тут же потеряешь!
– Пф-ф-ф! – фыкнул Никита на её слова и похлопал освобождённого Горошка по крупу.
– Пф-ф-ф! – фыркнул Горошек и погарцевал в сторону от избушки в поисках травки посвежее, распугивая по пути пёстрых кур.
Изнутри размер избушки оценить было трудно – крошечную прихожую отделяла от комнаты цветастая занавеска, а само помещение было также со всех сторон завешано тканью. Где-то за ней прятались окна, а тёплый, почти что солнечный свет шёл от диковинных, каплевидной формы, светильников, подвешенных на разной высоте под низким потолком. Вперемешку с ними болтались сушёные травы, нанизанные на ниточки грибы, кольца яблок… Несколько раз Никите пришлось пригнуться, чтобы не задеть одну из капель. Старуха вела его к дальней стене, где из-за очередной занавески выглядывал край белой печи, а у круглого стола на основании из дубового пня примостились два трёхногих табурета.
– Садись, я сейчас, у меня кухня-то отдельно!
Старуха шмыгнула за входную занавеску, хлопнула дверью и скоро вернулась с парой глиняных горшочков. Тут же метнулась за другую занавеску – миску с овощами вынесла, всколыхнулась третья – несёт старуха самовар, пыхтящий паром. Не успел Никита и глазом моргнуть, как на столе уже лежала белоснежная скатерть, появились металлические приборы, фарфоровая тарелка да тончайшая фарфоровая чашечка, один в один такая, из каких царица Искра ягодный чай пить любила.
– Каша пшённая с тыквой и приправами заморскими, ягнятина с горошком, овощи-фрукты, чай из горных трав, – ворковала Кощеева сестра, накладывая Никите из горшочков в тарелку. – Ой, щи ещё остались!
– Рано для тыквы-то, бабушка! – крикнул Никита вслед метнувшейся за занавеску старухе.
Хлопнула входная дверь. Старуха скоро вернулась, поставила на стол горшок с половником, миску и глиняную ложку.
– У тебя в царстве, может, и рано, – пожала плечами она, устраиваясь напротив.