Вампиры пустыни

Кларк Эштон Смит СКЛЕПЫ ЙОХ-ВОМБИСА

Как интерну госпиталя для землян в Игнархе, мне был доверен загадочный случай Родни Северна, единственного оставшегося в живых члена экспедиции Октава в Йох-Вомбис; нижеследующий рассказ записан под его диктовку. Северна доставили в госпиталь марсианские проводники экспедиции. Кожа его головы и лба была чудовищно изрезана и воспалена. Порой он впадал в горячку и лихорадочно бредил, и его приходилось привязывать к кровати во время периодически повторяющихся маниакальных припадков, яростный характер которых был вдвойне необъясним ввиду его крайней слабости и истощения.

Порезы на голове, как указано в рассказе Северна, были в основном нанесены им самим. Наряду с ними были обнаружены многочисленные маленькие круглые ранки, легко отличимые от ножевых порезов и расположенные правильными кругами, через которые, очевидно, в кожу головы Северна был введен неизвестный яд. Причину появления этих ранок было трудно объяснить, если только не считать, что рассказ Северна был правдой, а не плодом его расстроенного болезнью воображения. В свете случившегося позднее лично я считаю, что у меня нет иного выбора, кроме как поверить его словам. На красной планете происходят странные вещи, и я могу лишь поддержать пожелание, выраженное обреченным археологом в отношении будущих исследований.

На следующую ночь после того, как Северн закончил рассказывать мне свою историю, на дежурство заступил другой врач, и больному удалось сбежать из госпиталя. Без сомнения, это случилось во время одного из тех непонятных припадков, о которых я вскользь упоминал; побег его вызвал крайнее удивление, поскольку Северн казался слабее обычного после длительного напряжения, вызванного ужасным повествованием, и смерть его ожидалась в ближайшие часы. Еще более поразительно то, что следы его босых ног были обнаружены в пустыне; цепочка следов шла в направлении Йох-Вомбиса и обрывалась там, где на пути археолога разыгралась небольшая песчаная буря; однако сам Северн до сих пор не найден.

Если доктора не ошибаются в своих предсказаниях, жить мне осталось всего несколько марсианских часов. За это время я попытаюсь рассказать — в назидание тем, кто может опрометчиво пойти по нашим следам — о необычайных и страшных событиях, положивших конец нашим исследованиям руин Йох-Вомбиса. Я попытаюсь рассказать о них, хотя испытываю чрезвычайную слабость, так как сделать это больше некому. Повествование по необходимости будет утомительным для меня, вам же покажется обрывочным и неполным. Когда я завершу его, вернется безумие, и я прошу, чтобы несколько санитаров удерживали меня, иначе я, понукаемый болезнетворным и зловещим вирусом, проникшим в мой мозг, покину больницу и побреду по пустыне, за много лиг, к тем ужасным склепам. Быть может, смерть станет освобождением от чужой и жуткой воли, что побуждает меня вернуться в бездонные подземные лабиринты ужаса, равных которым не знают более безмятежные планеты Солнечной системы. Я говорю «быть может»… ибо, памятуя то, что я видел, я не могу быть уверен, что даже смерть избавит меня от рабства…

Нас было восемь человек, все профессиональные археологи с тем или иным опытом земных и инопланетных исследований. В сопровождении местных проводников мы вышли из Игнарха, торговой столицы Марса, чтобы осмотреть древний, тысячелетия назад опустевший город. Официальным руководителем экспедиции был назначен Алан Октав, знавший о марсианской археологии больше любого другого землянина на этой планете. Прочие члены нашего отряда, как например Уильям Харпер и Йонас Халгрен, сопровождали его во многих предыдущих экспедициях. Я же, Родни Северн, был скорее новичком и пробыл на Марсе всего несколько месяцев; мои внеземные изыскания главным образом ограничивались Венерой.

Я часто слышал о Йох-Вомбисе, но в основном это были туманные легенды, и мне никогда не доводилось встречать тех, кто там побывал. Даже вездесущий Октав никогда не видел этого города. Построенный вымершим народом, чья история была забыта в поздние, упадочные эпохи жизни планеты, он оставался смутной, манящей тайной, раскрыть которую никто не пытался… и которая, я полагаю, навсегда останется недоступной для людей. Во всяком случае, я безусловно надеюсь, что никто не захочет повторить нашу попытку.

Вопреки впечатлению, сложившемуся у нас благодаря марсианским легендам, полумифические руины, как оказалось, располагались сравнительно недалеко от Игнарха с его земной колонией и консульством. Голые, мягкогрудые туземцы предостерегали нас, рассказывая, что Йох-Вомбис лежит за бескрайними пустынями, над которыми постоянно кружатся песчаные смерчи; несмотря на предложения более чем щедрой оплаты, нанять проводников было нелегко. Мы запаслись большим количеством провизии и подготовились ко всем неожиданностям, какие могли возникнуть во время долгого путешествия. Надо ли говорить, что мы были удивлены и обрадованы, когда после неторопливого семичасового перехода по плоской, лишенной растительности, оранжево-желтой пустыне к юго-западу от Игнарха достигли руин? По причине меньшей силы тяжести, дорога была далеко не такой трудной, как мог бы ожидать человек, плохо знакомый с марсианскими условиями. Однако мы не спешили — воздух здесь разреженный, как в Гималаях, и мы опасались сердечной недостаточности.

Наша первая встреча с руинами Йох-Вомбиса была неожиданной и зрелищной. Взобравшись на пологий склон тянувшейся на лигу возвышенности, сложенной из голых и изъеденных временем камней, мы увидели перед собой разрушенные стены города. Самая высокая из башен словно царапала маленькое, далекое солнце, светившее тусклыми кроваво-красными лучами сквозь летучую дымку огненных песков. Сперва мы подумали, что треугольные башни без куполов и разбитые монолиты принадлежали какому-то другому, менее известному и легендарному городу. Но местоположение руин, простиравшихся в виде дуги почти на всем протяжении низкой гнейсовой возвышенности, а также тип архитектуры вскоре убедили нас, что мы достигли цели нашего путешествия. Никакой другой древний город Марса не был выстроен подобным образом, а странные ступенчатые контрфорсы могучих стен, напоминавшие лестницы забытых анаким[7], были характерны для доисторической расы, создавшей Йох-Вомбис. Мало того, Йох-Вомбис был единственным уцелевшим образчиком этой архитектуры, если не считать отдельных развалившихся строений поблизости от Игнарха, которые мы уже успели осмотреть.

Я видел в пустынных Андах древние, вздымающиеся в небо стены Мачу-Пикчу; я видел теокали[8], похороненные в мексиканских джунглях. Видел колоссальные, замерзшие зубчатые стены Уогама в ледяной тундре ночного полушария Венеры. Но все они казались сравнительно недавними и хранили в себе хотя бы память о некогда дышавшей в них жизни, тогда как руины Йох-Вомбиса казались внушающими трепет останками проникнутой смертью древности, вековечным фатумом окаменевшей безжизненности. Вся эта область находилась вдалеке от животворных каналов, вне окрестностей которых редко встречается даже самая стойкая и ядовитая флора и фауна; с тех пор, как мы вышли из Игнарха, мы не видели ничего живого. Казалось, никакая жизнь не могла существовать в этой юдоли вечного одиночества и запустения. Голые, выветрившиеся камни были словно нагромождены руками мертвецов, построивших эти обиталища чудовищных вурдалаков и демонов первобытной пустыни.

Думаю, у всех нас сложилось одинаковое впечатление, пока мы молча глядели на город, а бледные, кровянисто-гнойные лучи закатного солнца падали на темные мегалитические руины. Я помню, что немного задыхался и ловил ртом воздух, в котором был как будто разлит цепенящий холод смерти, слыша рядом такое же резкое, затрудненное дыхание остальных.

— Это место мертвее египетского морга, — заметил Харпер.

— И, конечно, гораздо древнее, — согласился Октав. — Согласно наиболее достоверным легендам, йорхи, построившие Йох-Вомбис, были стерты с лица земли нынешней господствующей расой по крайней мере сорок тысяч лет назад.

— Если я правильно припоминаю, — сказал Харпер, — одна из легенд гласит, что последние йорхи были уничтожены какой-то неведомой силой — чем-то настолько ужасным и непредставимым, что даже мифы обходят это молчанием.

— Разумеется, я слышал эту легенду, — отозвался Октав. — Возможно, мы найдем в руинах свидетельства, которые помогут нам доказать или опровергнуть ее. Йорхи могли погибнуть от какой-либо ужасной эпидемии наподобие чумы Яшта — своеобразной зеленой плесени, разъедающей все кости и твердые ткани тела, начиная с зубов и ногтей. Но нам не следует бояться заражения: даже если в Йох-Вомбисе сохранились мумии, после стольких циклов высыхания планеты бактерии так же мертвы, как и их жертвы. Айхаи всегда более или менее избегали этого места. Немногие из них побывали здесь и ни один, насколько мне известно, внимательно не осматривал руины.

Солнце скрылось за горизонт с удивительной быстротой, как будто его исчезновение было сценическим трюком ловкого фокусника. Мы мгновенно ощутили прохладу голубовато-зеленых сумерек. Небеса нависали над нами, словно громадный, прозрачный купол мрачного льда, усеянный миллионами тусклых искорок звезд. Мы надели куртки и шлемы, подбитые марсианским мехом, которые обязательно носили по ночам; затем мы направились к западу от стен и разбили лагерь с их подветренной стороны, чтобы хоть немного защитить себя от джаара, жестокого предутреннего ветра пустыни, всегда дующего с востока. Потом мы зажгли спиртовки, захваченные для приготовления пищи, и сгрудились вокруг них. Ужин был приготовлен и съеден, и мы — не столько из-за усталости, сколько ища уюта — довольно рано забрались в спальные мешки. Двое Айхаи, наши проводники, завернулись в складки похожих на погребальные саваны серых накидок-басса; даже при минусовой температуре их дубленая кожа, похоже, не нуждалась в большей защите. Я же и в своем плотном, с двойной подкладкой мешке чувствовал пронзительный холод ночного воздуха; уверен, что именно это и ничто иное долго не давало мне заснуть, и по той же причине сон мой, когда я наконец смежил глаза, был беспокойным и прерывистым. Понятно, что странность этого места, жутковатая близость вековых стен и башен в какой-то мере способствовали моему беспокойству. Но, как бы то ни было, у меня не было ни малейших тревожных предчувствий или ощущения надвигающейся опасности; я посмеялся бы над мыслью, что в Йох-Вомбисе может таиться какая-либо угроза, ибо среди этих невообразимых и поразительных древних руин даже сами призраки мертвых, казалось, давно истаяли и превратились в ничто.

Я мало что помню, кроме ощущения, что сон тянулся бесконечно, как бывает, когда спишь чутко и то и дело просыпаешься. Помнится, около полуночи над нами застонал ледяной ветер, отзывавшийся холодом в костях, и песок обжег мне лицо, как мелкий град, когда ветер порывисто пролетел из одной древней, забытой пустыни в другую. Помню, как недвижные, немигающие звезды затмила на миг эта древняя пыль. Когда ветер утих, я снова задремал, в полусне часто вздрагивая и открывая глаза. В один из моментов пробуждения я смутно осознал, что в небе взошли обе маленькие луны, Фобос и Деймос; в свете их руины отбрасывали гигантские призрачные тени, а закутанные тела моих спутников одела мертвенно-бледная пелена.

Вероятно, я пробудился не до конца — память об увиденном кажется такой же расплывчатой, как воспоминание о любом сне. Я смотрел слипающимися глазами на маленькие луны, повисшие на треугольными, лишенными куполов башнями, видел долгие тени, почти подобравшиеся к телам моих спящих товарищей.

Повсюду царила мертвая тишина, и никто из спящих не шевелился. Затем, когда мои веки стали закрываться, я краем глаза уловил в застывшем мраке какой-то намек на движение, и мне показалось, что часть ближайшей к нам тени отделилась и поползла к Октаву, лежавшему с края, со стороны руин.

Даже сквозь тяжелую дремоту я ощутил тревожное предчувствие чего-то сверхъестественного и, возможно, зловещего. Я попытался сесть, но стоило мне двинуться, как этот темный предмет, чем бы он ни был, отполз назад и вновь слился с длинной тенью. Его исчезновение так удивило меня, что всякая сонливость прошла; и все же я не мог быть полностью уверен, что видел предмет. В то краткое мгновение, когда я бросил на него взгляд, он показался мне похожим на округлый, темный и измятый обрывок материи или кожи диаметром примерно в двенадцать или четырнадцать дюймов; он полз по земле, как гусеница, самым поразительным образом сокращаясь и распрямляясь.

Почти час я не мог уснуть и, если бы не страшный холод, наверняка бы встал и занялся осмотром местности, чтобы понять, действительно ли я видел странный предмет или же мне все это приснилось. Я лежал, глядя на глубокую черную тень, где он исчез, и прихотливые, причудливые объяснения увиденного проходили в моем сознании шутовской чередой. Но даже тогда, будучи несколько встревожен и озадачен, я не испытывал ни страха, ни предчувствия беды. Постепенно я убедил себя, что настолько невероятный и фантастический объект мог являться лишь порождением сна. С этой мыслью я снова задремал.

Меня разбудил холодный, демонический гул джаара в иззубренных стенах, и я увидел, что бледный лунный свет начал сменяться бесцветной ранней зарей. Мы встали и приготовили завтрак; пальцы так окоченели от холода, что не помогали и спиртовки. Мы ели, дрожа, пока солнце выкатывалось на небо, как мячик циркового жонглера. В сумеречном утреннем мареве руины высились перед нами, грандиозные и мрачные, без переходов от света к теням, словно усыпальницы первобытных гигантов, которые вот-вот выступят из канувших во тьму тысячелетий навстречу последнему рассвету умирающей планеты.

В свете утра мое странное ночное видение казалось еще более фантасмагорическим и нереальным. Я не слишком задумывался над ним и ничего не сказал своим спутникам. Но даже неощутимые, искаженные тени снов часто окрашивают утренние часы, и видение, должно быть, сказалось на моем непонятном, невыносимо-гнетущем настроении, вызванном нечеловеческой чуждостью нашего окружения и черной, бездонной древностью руин. Чувство это слагалось, похоже, из миллионов призрачных эманаций, незримо, но ощутимо струившихся из величественных неземных строений; они теснились вокруг, как стаи вырвавшихся из гробниц инкубов, но были лишены формы и смысла, доступных человеческому пониманию. Меня словно окружала не открытая пустыня, а давящий мрак погребальных склепов, где я задыхался в пропитанной смертью и тысячелетним разложением атмосфере.

Мои спутники горели нетерпением поскорее приступить к исследованиям руин, и я, конечно, не мог даже упомянуть о своих переживаниях, казавшихся донельзя абсурдными и нелепыми. Люди на других планетах часто испытывают такого рода симптомы легкого нервного или психического расстройства, порожденные незнакомым характером и непривычными свойствами внеземной среды. Но, когда мы направились к руинам для предварительного осмотра, я отстал от других и, в параличе паники, несколько мгновений не мог ни пошевелиться, ни вздохнуть. Нечто темное, леденящее и вязкое будто опустилось на меня, заставив разум и тело оцепенеть. Затем приступ миновал, и я поторопился нагнать остальных.

Как ни странно, двое марсиан отказались нас сопровождать. Бесстрастные и немногословные, они не объяснили причин своего отказа, но было очевидно, что они никогда не согласились бы ступить в Йох-Вомбис. Мы не сумели определить, боялись ли они руин; их загадочные лица с маленькими раскосыми глазами и огромными раздувающимися ноздрями не отражали ни страха, ни каких-либо других чувств, понятных землянам. В ответ на наши вопросы они лишь сказали, что уже много столетий в развалины не проникал ни один Айхаи. По-видимому, с Йох-Вомбисом было связано какое-то таинственное табу.

В качестве снаряжения для предварительной разведки мы взяли с собой только ломик и две кирки. Прочее снаряжение, включая патроны с мощной взрывчаткой, мы оставили в лагере, собираясь воспользоваться им позже, когда достаточно ознакомимся с местностью. У одного или двух из нас имелось автоматическое оружие, которое мы также оставили в лагере — глупо было бы считать, что среди руин может встретиться какая-либо форма жизни.

С первых минут осмотра Октав пришел в явное возбуждение и не переставал осыпать нас градом восторженных замечаний. Остальные подавленно молчали; думаю, многие в какой-то степени разделяли мои чувства. Было невозможно избавиться от мрачного благоговения и изумления при виде этих колоссальных каменных строений.

У меня нет времени детально описывать руины; я должен спешить со своим рассказом. Многое я и не смог бы описать, так как большая часть города осталась неисследованной.

Мы углубились на некоторое расстояние, следуя мимо треугольных, уступчатых зданий по зигзагообразным улицам, соответствовавшим этой своеобразной архитектуре. Башни, в большинстве своем, находились в более или менее разрушенном состоянии; повсюду мы видели следы глубокой эрозии: ветер и песок на протяжении тысячелетий осаждали город и во многих местах закруглили острые углы могучих стен. Мы обследовали некоторые башни, войдя в них через узкие и высокие проемы, но внутри обнаружили одну пустоту. Обстановка, если и была, давно рассыпалась в пыль, а пыль была сметена стремительными ветрами пустыни. Кое-где мы замечали на внешних стенах следы резьбы или высеченных надписей, но все это было настолько изъедено и стерто временем, что остались лишь немногочисленные фрагментарные контуры, которые нам ничего не говорили.

Наконец мы достигли широкой улицы, выходившей к стене громадной террасы длиной в несколько сотен ярдов и высотой около сорока; в центре ее, как цитадель или акрополь, стояла группа зданий. Ряд полуразрушенных ступеней, рассчитанных на конечности более длинные, чем у землян и даже долговязых современных марсиан, позволял подняться на террасу, вырубленную, по всей видимости, прямо в скальном плато.

Посоветовавшись, мы решили отложить осмотр высоких центральных зданий, так как они более других были подвержены воздействию стихий, пострадали вдвойне сильнее и едва ли могли вознаградить нас за труды. Октав начал вслух выражать свое разочарование по поводу наших бесплодных попыток найти что-либо наподобие артефактов или резных изображений, которые могли бы пролить свет на историю Йох-Вомбиса.

Затем, правее ступеней, мы заметили проем в главной стене, наполовину заваленный древними обломками. За грудой обломков и наносов мы обнаружили верхние ступени ведущей вниз лестницы. Темнота истекала из отверстия, словно бурный поток, несущий запах плесени и первобытной затхлости разложения; мы ничего не могли рассмотреть ниже первых ступеней, казалось, висевших над черной пропастью.

Мы с Октавом и некоторые другие захватили на всякий случай электрические фонари, поскольку в Йох-Вомбисе могли обнаружиться подземные склепы или катакомбы — ведь даже в более поздних городах Марса подземная часть зачастую намного превышает наземную; в подобных катакомбах и следовало искать остатки цивилизации йорхов.

Направив в пропасть луч фонаря, Октав начал спускаться по ступеням, нетерпеливо подзывая нас.

И вновь неизъяснимый, безотчетный страх на миг приковал меня к месту. Другие уже столпились сзади, а я все медлил; затем, как и раньше, ужас рассеялся и я, недоумевая, как мог поддаться чему-то столь бессмысленному и несуразному, стал спускаться вслед за Октавом. Остальные последовали за мной.

У подножия лестницы с высокими, неуклюжими ступенями располагался длинный просторный зал, похожий на подземный вестибюль. Пол был покрыт густым слоем пыли, скопившейся за бесчисленные века; местами виднелись кучки грубого серого порошка, какой мог бы остаться при разложении определенных видов грибов, произрастающих в марсианских катакомбах под каналами. Подобные грибы, вероятно, росли некогда и в катакомбах Йох-Вомбиса, но в результате длительного и интенсивного обезвоживания давно исчезли. Не было сомнения, что в этих катакомбах долгие тысячелетия не существовало ничего живого — здесь не могло выжить ничто, даже грибы.

Воздух был на редкость спертым, как будто остатки древней атмосферы, не такой разреженной, как нынешняя атмосфера Марса, просочились под землю и сгустились в этой затхлой темноте. Дышать было труднее, чем наверху: в воздухе витали зловонные миазмы и при каждом шаге поднималась легкая пыль, распространяя слабый запах древности и тлена, подобно пыли рассыпавшихся в прах мумий.

В конце зала, перед узкой и высокой дверью, лучи наших фонарей выхватили из темноты огромную неглубокую урну или блюдо на коротких, кубической формы ножках, изготовленную из тусклого черно-зеленого материала, напоминавшего странное сочетание металла и фарфора. Урна была около четырех футов в диаметре, а ее широкий ободок был украшен глубоко, как кислотой, протравленным узором из непонятных извивающихся фигур или знаков. На дне урны мы заметили осадок, состоявший из темных, похожих на пепел или шлак частиц, издававших легкий, но неприятный островатый аромат, подобный тени более сильного запаха. Октав, наклонившийся над урной и вдохнувший этот запах, тотчас начал кашлять и чихать.

— Вероятно, это вещество, чем бы оно ни было, являлось очень действенным препаратом для окуривания, — заметил он. — Жители Йох-Вомбиса, надо полагать, использовали его для дезинфекции катакомб.

Дверь за неглубокой урной привела нас в обширный зал; пыли здесь было меньше, а пол сравнительно чист. Мы обнаружили, что на темных плитах под нашими ногами были высечены разнообразные геометрические узоры; в линии была втерта охрообразная минеральная краска, а среди фигур, как в египетских картушах, встречались иероглифы и чрезвычайно формалистические рисунки. Разобраться в значении большинства из них мы не смогли, однако изображения, несомненно, представляли самих йорхов. Как и Айхаи, они были рослыми и угловатыми, с широкой бычьей грудью; тела их были снабжены дополнительной третьей рукой, выходящей из середины груди, что в остаточной форме иногда встречается и среди Айхаи. Их уши и ноздри, насколько мы могли судить, не были такими огромными и раздувающимися, как у современных марсиан. Все йорхи были изображены обнаженными, однако на одном из картушей, далеко уступавшем в отделанности другим, мы разглядели две фигуры, чьи высокие конические черепа были обвернуты чем-то наподобие тюрбанов, которые йорхи собирались не то снять, не то поправить. Художник, казалось, старался особо подчеркнуть странный жест, с которым гибкие четырехфаланговые пальцы цеплялись за эти головные уборы, причем сами йорхи необъяснимо корчились, как в конвульсиях.

Из второго зала во всех направлениях разбегались галереи, которые вели в настоящий лабиринт катакомб. Там, выстроившись торжественными рядами вдоль стен и оставляя лишь узкие проходы, где двое из нас, идя рядом, едва могли протиснуться, стояли громадные пузатые урны, сделанные из того же материала, что и курильница; они были выше человеческого роста и снабжены тяжелыми крышками с прямоугольным ручками. Когда нам удалось снять одну из огромных крышек, мы увидели, что сосуд был доверху наполнен пеплом и обожженными фрагментами костей. Без сомнения, йорхи (как принято и у современных марсиан) хранили в каждой такой урне кремированные останки целого семейства.

Мы шли все дальше, и даже Октав замолчал; его прежнее возбуждение уступило место задумчивому и благоговейному созерцанию. Остальные, я думаю, были все до одного совершенно подавлены плотным мраком непроницаемой древности, в которую, казалось, мы погружались все глубже и глубже с каждым шагом.

Тени трепетали перед нами, как чудовищные безобразные крылья призрачных летучих мышей. Нигде не было ничего, кроме обратившейся в атомы пыли тысячелетий и урн с прахом давно вымершего народа. Но на высоком потолке одного из дальних склепов я заметил темный и сморщенный округлый нарост, похожий на высохший гриб. Достать его мы не смогли и, обменявшись множеством бездоказательных предположений, продолжали путь. Как ни странно, в этот момент я не вспомнил об измятом темном предмете, который я наяву или во сне увидел минувшей ночью.

Не могу сказать, какое расстояние мы прошли, прежде чем достигли последнего склепа; казалось, мы веками бродили по этому забытому подземному миру. Воздух становился все более спертым, зловонным и непригодным для дыхания, и наконец сделался густым и влажным, как будто в нем колыхалась какая-то гниющая взвесь. Мы едва не повернули назад — как вдруг, в конце длинного, уставленного урнами прохода, неожиданно уперлись в глухую стену.

Здесь нас ждало одно из наиболее странных и таинственных открытий. У стены, выпрямившись, стояла мумифицированная и невероятно иссушенная фигура. Она была выше семи футов ростом, темно-коричневого, битуминозного цвета, и полностью обнажена, за исключением своего рода черного капюшона, который покрывал верхнюю часть головы и спускался по бокам измятыми складками. Судя по трем рукам и общим очертаниям тела, это явно был один из древних йорхов — возможно, единственный представитель этой расы, чье тело сохранилось в нетронутом виде.

Мы ощутили невыразимое волнение при мысли о возрасте этого высохшего существа, которое пережило в сухом воздухе склепа все смены исторических и геологических эпох планеты, став связующим звеном с затерянными веками.

Направив на мумию луч и фонарей и приглядевшись поближе, мы поняли, каким образом она сохраняла вертикальное положение. Ее лодыжки, колени, талия, плечи и шея были прикованы к стене тяжелыми металлическими обручами, такими изъеденными и почерневшими от ржавчины, что с первого взгляда мы не смогли различить их в тени. Странный капюшон на голове даже при ближайшем рассмотрении оставался загадочным. Он был покрыт тонкими, похожими на плесень ворсинками, грязными и пыльными, как старая паутина. В этом капюшоне было что-то необъяснимо отталкивающее и тошнотворное.

— Богом клянусь! вот это настоящая находка! — воскликнул Октав, поднося фонарь к высохшему лицу. Тени, как живые, забегали в бездонных впадинах глазниц, огромных тройных ноздрях и широких ушах, выступающих из-под капюшона.

Все еще поднимая фонарь, Октав протянул свободную руку и легонько дотронулся до тела. Прикосновение было чрезвычайно осторожным, однако нижняя часть бочкообразного торса, ноги, кисти и предплечья внезапно рассыпались в пыль; лишь голова и верхняя часть торса и рук остались висеть в металлических оковах. Разложение, как видно, протекало до странности неравномерно, поскольку оставшиеся части тела не выказывали признаков распада.

Октав смятенно и горестно вскрикнул и принялся кашлять и чихать, когда его окутало облако поднявшейся в воздух коричневой, невесомой пыли. Все остальные отступили назад, уклоняясь от праха. Внезапно, глянув поверх расходящегося облака пыли, я увидел нечто невероятное. Черный капюшон на голове мумии начал извиваться и подергиваться по краям; отвратительно изгибаясь, он упал с высохшего черепа и, падая, стал судорожно сворачиваться и разворачиваться в воздухе. Затем он опустился на обнаженную голову Октава, который, забыв обо всем после гибели мумии, в отчаянии стоял у стены. В этот миг, испытывая глубочайший ужас, я вспомнил о предмете, выползшем из теней Йох-Вомбиса при свете лун-близнецов, том самом предмете, что отпрянул, как порождение сна, стоило мне проснуться и пошевелиться.

Существо облепило голову Октава, как ткань, скрыв под собой его волосы, лоб и глаза. Он испуганно закричал, бессвязно призывая на помощь, и стал бешено срывать с себя капюшон. Все было напрасно; пронзительные крики Октава взмыли безумным крещендо агонии, словно он корчился под каким-то орудием дьявольской пытки; он приплясывал и метался по склепу, со странным проворством ускользая от нас, пока мы пытались схватить его и избавить от чудовищной ноши. Сцена казалась таинственной, как ночной кошмар; и однако, существо, сжимавшее голову Октава, было реальным и, очевидно, представляло собой какую-то неизвестную форму марсианской жизни, которая, вопреки всем законам науки, сохранилась в этих первобытных катакомбах. Мы должны были во что бы то ни стало вырвать Октава из его пугающей хватки.

Мы попытались окружить обезумевшего начальника экспедиции — что в отнюдь не просторном закоулке между последними урнами и стеной, казалось, не должно было составить труда. Но Октав ловко и даже вдвойне ловко, если учесть, что он ничего не видел, бросился в сторону, обогнул нас и помчался прочь, скрывшись среди урн в лабиринте пересекающихся подземных ходов.

— Боже мой! Что с ним случилось? — воскликнул Харпер. — В него будто дьявол вселился!

Обсуждать загадку, разумеется, было некогда, и мы кинулись за Октавом со всей скоростью, какую позволяло наше изумление. В темноте мы потеряли его из виду и у первой развилки остановились, не зная, какой коридор он выбрал. Затем мы услышали пронзительный, несколько раз повторившийся крик в крайнем левом зале. В этих криках звучало что-то потустороннее, неземное; возможно, виной был застоявшийся воздух или особая акустика ветвившихся каверн. Но мне трудно было представить, что подобные вопли могли слетать с человеческих губ — по крайней мере, с губ живого человека. В них звучала бездушная, механическая агония, как будто их издавал труп, ведомый вселившимся в него дьяволом.

Направляя лучи фонарей в качающиеся, неверные тени, мы бежали между рядами громадных урн. Крики смолкли в могильной тишине, но далеко впереди мы уловили легкий приглушенный топот бегущих ног. Сломя голову, мы бросились туда, но, задыхаясь в смрадном, насыщенном миазмами воздухе, вскоре вынуждены были перейти на шаг, так и не догнав Октава. Слабые, затихающие звуки его шагов исчезали вдали, как поступь уходящего в могилу призрака. После и они смолкли, и мы больше ничего не слышали, кроме собственного судорожного дыхания и шума пульсирующей в висках крови, подобного тревожному бою барабанов.

Мы двинулись дальше и у тройной развилки каверн разделились на три группы. Харпер, Халгрен и я углубились в средний проход. Казалось, мы шли без конца, пробираясь по склепам, до потолка заставленным колоссальными урнами, хранившими, должно быть, прах сотен поколений. Не обнаружив никаких следов Октава, мы вышли наконец в огромный зал с геометрическими узорами на полу. Вскоре к нам присоединились остальные, которые также не смогли найти исчезнувшего руководителя экспедиции.

Мне незачем подробно описывать наши возобновившиеся и многочасовые поиски, что привели нас в мириады ранее не обследованных склепов. Мы не обнаружили в них никаких признаков жизни — все они были мертвы. Помню, как я вновь пересек склеп, где видел на потолке темный округлый нарост, и с дрожью заметил, что он исчез. Каким-то чудом мы не заблудились в этом подземном лабиринте и вышли в конце концов к последнему залу с прикованной к стене мумией.

Приближаясь к нему, мы услышали размеренный, повторяющийся лязг металла — тревожный, загадочный звук, как будто вурдалаки колотили молотками по какому-то забытому саркофагу. Когда мы подошли ближе, свет фонарей открыл нам зрелище, в равной степени необъяснимое и неожиданное. Рядом с тем, что осталось от мумии, спиной к нам стояла человеческая фигура; голову ее скрывал раздутый черный предмет, напоминавший по размерам и форме диванную подушку. Октав бил в стену заостренным металлическим стержнем. Мы не знали, как долго он находился здесь и где нашел этот стержень. Под его яростными ударами глухая стена осыпалась грудой щебня и окаменевшей известки, обнажая маленькую узкую дверцу, сделанную из того же загадочного материала, что и урны с курильницей.

Пораженные, обескураженные, донельзя озадаченные, мы безвольно застыли на месте, не в силах что-либо предпринять. Все казалось слишком фантастическим и ужасным, и было ясно, что Октав действовал под влиянием некоего безумия. Я ощутил сильный приступ внезапной тошноты, когда опознал омерзительное существо, которое охватило голову Октава и свисало жуткой опухолью ему на шею. Я боялся даже предположить, почему оно так раздулось.

Не успели мы опомниться, как Октав отбросил металлический стержень и начал шарить по стене. Вероятно, там находилась скрытая пружина; но никакие догадки не могли объяснить, как Октав узнал о ее существовании или местоположении. Вскрытая дверь, массивная и тяжелая, как плита саркофага, с глухим отвратительным скрипом приоткрылась внутрь, и из щели хлынул адский полуночный мрак, словно поток тысячелетиями погребенной скверны. В тот же миг наши электрические фонари почему-то замигали и потускнели, и мы вдохнули удушающее зловоние, подобное сквозняку из глубин этого мира вековечного разложения.

Октав повернулся к нам и праздно опустил руки, стоя перед открытой дверью в позе человека, завершившего порученную ему работу. Мне первому удалось сбросить парализующие чары; выхватив складной нож — единственное имевшееся у меня подобие оружия — я подбежал к нему. Октав отступил, но не успел уклониться, и я вонзил четырехдюймовое лезвие в черную раздувшуюся массу, которая охватывала всю верхнюю часть его головы и свисала на глаза.

Я не в состоянии даже вообразить, чем было это существо — если вообще можно представить себе нечто подобное. Оно было бесформенным, как большой слизень, и не имело ни головы, ни хвоста, ни каких-либо внешних органов — отвратное, раздутое, кожистое создание, покрытое тонкими, похожими на плесень шерстинками, о которых я уже упоминал. Нож пронзил его, как прогнивший пергамент, оставив длинный разрез, и это кошмарное существо, казалось, опало, как лопнувший пузырь. Из него хлынула тошнотворная струя человеческой крови, перемешанной с кусками темной массы, вероятно, полупереваренными волосами, плавающими в крови студенистыми сгустками, напоминавшими осклизлые, не до конца растворившиеся кости, и волокнами свернувшейся белой субстанции. В тот же миг Октав пошатнулся и рухнул на пол, растянувшись плашмя. Прах рассыпавшейся мумии, потревоженный его падением, поднялся клубящимся облаком и скрыл Октава; он лежал недвижно, как мертвый.

Преодолевая отвращение и задыхаясь от пыли, я склонился над ним и сорвал с его головы вяло повисшее, сочащееся кровью ужасное существо. Оно отделилось с неожиданной легкостью, как будто я снял мокрую тряпку; Господь свидетель, я пожалел, что не оставил его на месте. Под существом больше не было человеческого черепа — все было выедено до самых бровей. Когда я поднял это похожее на капюшон создание, открылся наполовину съеденный мозг.

Я выронил неведомое существо из внезапно онемевших пальцев, и в падении оно перевернулось брюхом вверх, открыв ряды многочисленных розоватых присосок, расположенных концентрическими кругами; в центре находился белесый диск, опутанный нитевидными волосками нервных волокон и, очевидно, служивший нервным узлом.

Мои товарищи сгрудились позади, но долгое время никто не произносил ни слова.

— Как долго, вы думаете, он был мертв? — прошептал Халгрен жуткий вопрос, который мы все себе задавали. Никто, по-видимому, не мог или не хотел отвечать — не в силах двинуться, охваченные неизъяснимым страхом, мы стояли и смотрели на Октава, как завороженные.

Наконец я заставил себя отвести глаза. Мой взгляд случайно упал на останки прикованной мумии, и я с каким-то механическим, неестественным ужасом впервые заметил, что высохшая голова была наполовину выедена. Затем в глаза мне бросилась приоткрытая дверь. Сперва я не мог понять, что привлекло мое внимание. И вдруг в луче фонаря я увидел далеко за дверью, словно в бездонной преисподней, легион извивающихся, ползущих как черви теней. Темнота, будто набухая ими, изрыгнула на широкий порог склепа омерзительный авангард бесчисленной армии существ, подобных чудовищной, дьявольской пиявке, что я сорвал с выеденной головы Октава. Некоторые были тощими и плоскими и походили на складывающиеся и распрямляющиеся округлые лоскуты материи или кожи, другие казались более или менее тучными и ползли медленно, с сытым довольством. Не знаю, чем они могли питаться в запечатанном мраке вечной ночи, и молюсь о том, чтобы никогда этого не узнать.

В судороге ужаса и отвращения я отскочил назад, а черная армия нескончаемым потоком с кошмарной быстротой изливалась из отворенной бездны, как тошнотворная рвота пресыщенных ужасом адских подземелий. Существа, накрыв тело Октава копошащейся волной, приближались к нам. Я заметил, как казавшееся мертвым создание, которое я отбросил в сторону, стало подавать признаки жизни; с отвратительными усилиями оно пыталось подняться и присоединиться к остальным.

Ни я, ни мои спутники не могли больше выносить этого зрелища. Мы обратились в бегство, мчась среди рядов величественных урн. Ползучая масса дьявольских пиявок не отставала, и у первой развилки, позабыв друг о друге и мечтая лишь о спасении, мы в слепой панике рассеялись и наугад нырнули в ветвящиеся коридоры. Я услышал, как кто-то позади споткнулся и упал и как его проклятие перешло в безумный крик. Но я знал, что если остановлюсь и поверну назад, я навлеку на себя ту же ужасающую смерть, что постигла бежавшего последним.

Все еще сжимая в руках электрический фонарь и складной нож, я кинулся в небольшой проход; насколько я помнил, он шел сравнительно прямо и должен был привести меня к просторному внешнему склепу с разрисованным полом. Здесь я очутился в одиночестве. Мои спутники побежали по главным коридорам, и я слышал вдалеке приглушенное столпотворение безумных криков, как будто преследователи одновременно схватили нескольких человек.

Судя по всему, я неверно выбрал направление: проход оказался незнакомым и все время петлял и изгибался, часто пересекая другие коридоры. Вскоре я понял, что заблудился в черном лабиринте, где ноги живущих бесчисленные столетия не тревожили пыль. Похоронные звуки охоты замерли вдали, и в мертвой тишине я слышал только свое безумное, громкое и хриплое дыхание, подобное вздохам титана во тьме.

Я снова двинулся вперед, и внезапно луч фонаря выхватил из темноты приближавшегося ко мне человека. От неожиданности я вздрогнул, но не успел я совладать с собой, как человек прошел мимо длинными и ровными шагами автомата, возвращаясь, очевидно, во внутренние склепы. Думаю, это был Харпер, так как он был примерно того же роста и телосложения; но я не могу сказать наверняка, поскольку его глаза и верхняя часть головы были обвиты темным, раздувшимся капюшоном, а бледные губы плотно сжаты и будто скованы пыткой столбняка — или смертью. Кем бы он ни был, фонарь он где-то выронил и вслепую, в полной темноте шел к средоточию освобожденного ужаса, направляемый волей потустороннего вампира. Я знал, что ему уже ничто не поможет и даже не пытался его остановить.

Весь дрожа, я снова бросился бежать. Навстречу мне попались еще двое из нашего отряда; они вышагивали с механической быстротой и уверенностью, подняв головы с сатанинскими коронами пиявок. Остальные, вероятно, направились обратно по главным коридорам — я их не встретил и больше никогда не видал.

После все превратилось в размытую муть демонического ужаса. Помню, я решил, что нахожусь уже близко к внешней каверне, но вновь обнаружил, что сбился с пути и побежал вдоль бесконечно тянувшихся рядов чудовищных урн, через уходящие в неведомую даль и неисследованные нами склепы. Казалось, я бежал так годы; воздух мертвых тысячелетий разрывал мне легкие, ноги подкашивались. И тогда я увидел далеко впереди крошечную точку благословенного дневного света. Я кинулся к ней сквозь проклятые дрожащие тени, оставляя позади все ужасы чужеродного мрака, и оказался в склепе, который заканчивался низким полуразрушенным входом, заваленным обломками; солнечный свет узкой дугой падал на камни.

Это был, очевидно, другой вход, мы же проникли в смертоносное подземелье через главный. Я был уже в дюжине футов от него, когда неожиданно и беззвучно что-то упало мне на голову с потолка, мгновенно ослепив меня и затянувшись на голове, как сеть. В кожу головы и лба огненными уколами вонзились миллионы иголок — нарастающая агония пытки, казалось, пронзала черепные кости и сходилась со всех сторон в самой сердцевине мозга.

Ужас и страдания этого мига были хуже ада земного безумия или лихорадочного бреда. Я ощущал смрадную вампирическую хватку чудовищной смерти — нет, чего-то ужаснее смерти.

Вероятно, при нападении я выронил фонарь, но пальцы правой руки еще сжимали раскрытый нож. Инстинктивно — я был едва ли способен мыслить и действовать сознательно — я поднял руку и стал вслепую бить и резать ножом, снова и снова, гибельные складки существа, сжимавшего мою голову. Лезвие, должно быть, много раз пронзило цеплявшееся за меня чудовище и нанесло мне самому множество порезов, но в пытке миллионов пульсирующих иголок я не чувствовал боли от ран.

Затем я увидел свет. Черная полоса, упавшая с глаз, свисала вдоль щеки, сочась моей кровью. Она чуть извивалась, и я сорвал ее, а после, лоскут за влажным, окровавленным лоскутом, стал сдирать со лба и головы изрезанные останки существа. Покончив с этим, я побрел к выходу и, пошатываясь, стал выбираться из склепа. Тусклый свет превратился в искру пляшущего пламени, уходившую вдаль, как последняя звезда творения, что сверкает над зияющим, подбирающимся все ближе хаосом и забытьем, и я полетел вниз, в эту черную бездну…

Говорят, я недолго пробыл без сознания. Придя в себя, я увидел, что надо мной склонились загадочные лица двух марсианских проводников. Мою голову терзала режущая боль, полузабытые ужасы вставали в мозгу, как тени слетевшихся гарпий. Я приподнялся и посмотрел на вход в каверну. Марсиане, видимо, оттащили меня на некоторое расстояние от подземелья. Вход находился под уступом террасы одного из центральных зданий; поодаль был виден наш лагерь.

Черная пасть отверстия одновременно завораживала и ужасала меня, и я различил во мраке смутное движение — тошнотворные, извивающиеся корчи существ, которые наползали из темноты, но не осмеливались выйти на свет. Вне сомнения, эти создания космической ночи, эти порождения тысячелетнего разложения не могли выносить солнечные лучи.

В эту минуту я ощутил высший ужас подступающего безумия. Предельное отвращение, тошнота и страх побуждали меня бежать от этого гнусного входа, но вместе с тем во мне зародилось чудовищное и совершенно противоположное желание — вернуться, проделать обратный путь через все катакомбы по следам моих спутников, спуститься туда, где не побывал ни один человек, кроме них, непостижимо обреченных и проклятых, разыскать под властью жуткого принуждения адский подземный мир, какой и вообразить не может человеческая мысль. Я видел черный свет, в потаенных уголках мозга звучал безмолвный призыв, зов существ проникал в тело и ядом разливался по моим жилам, как колдовское зелье. Тот зов манил меня к подземной двери, замурованной умирающим народом Йох-Вомбиса, чтобы заточить дьявольских бессмертных пиявок, этих паразитов мрака, наделяющих своей омерзительной жизнью по- лусъеденные мозги мертвецов. Он манил меня в далекие бездны, где обитают Они, отвратные властители царства мрака, повелители мертвых, Они, для кого адские пиявки со всем их вампирическим могуществом являются лишь жалкими слугами…

Только благодаря двум Ахайи я не вернулся в катакомбы. Я бешено, яростно отбивался, когда они пытались удержать меня своими губчатыми руками. Видимо, я был до крайности обессилен вследствие пережитых в тот день нечеловеческих приключений, так как вскоре снова провалился в бездонное ничто; приходя время от времени в себя, я сознавал, что Ахайи несут меня через пустыню по направлению к Игнарху.

На этом заканчивается мой рассказ. Я пытался рассказать обо всем подробно и связно. Человек в здравом уме никогда не поймет, чего мне это стоило… как я боролся с подступающим безумием. О, оно скоро вернется — уже возвращается… Да, я поведал свою историю… и вы все записали, не так ли? Теперь я должен вернуться в Йох-Вомбис — пересечь пустыню и спуститься вниз через все катакомбы к громадным склепам, что лежат под ними. Что-то в мозгу приказывает мне… Оно укажет мне путь… Говорю вам, я должен идти…