Вампирский Узел

24

Она вновь была призраком будущего, поселившимся в памяти мальчика-вампира. Она скользила от тени к тени. Там была пещера, а внутри пещеры — дверь. За дверью — мерцание огня, лужица красноватого света во мгле. На стенах — таинственные письмена, вырезанные поверх других, еще более древних. Каменные стены напоминают вагоны нью-йоркской подземки, густо исписанные граффити. Но она не понимает слов. Большинство надписей — на древнегреческом; но есть и на латыни, и на других языках.

За дверью — музыка. Какой-то струнный инструмент, мелодичные переборы, чистый голос юного мальчика. Ее тянет к нему… ну конечно, она так хорошо знает… еще узнает… этот голос. Она боится разоблачения. Это — священное место. Она знает, что многие побоятся сюда войти — осквернить святыню. Мимо проходит жрец, держа под мышкой ягненка. Он направляется к жертвенному алтарю. Она пытается заговорить с ним, хотя не уверена, что он понимает по-английски… но он проходит прямо сквозь нее. Здесь я бесплотный призрак, думает Карла Рубенс. Теперь она чувствует себя увереннее. Песня оборвалась. Мальчик что-то тихонечко говорит. Карла не знает этого языка, но почти понимает слова. Они балансируют на тонкой грани между бессмыслицей и смыслом. Она входит в комнату. Поначалу она чувствует сопротивление. Что-то похожее на силовое поле. Но она здесь — бесплотный призрак, и ничто не сможет ее удержать. Инстинктивно она понимает, что магия этого места действует только на тех, кто живет в этом времени.

Теперь она видит мальчика. Здесь он гораздо моложе. Из этого следует вывод, что он еще не стал вампиром. Когда она входит, он поднимает глаза… видел он что-нибудь? Он пожимает плечами. Их взгляды не встречаются, хотя она и пытается привлечь его внимание. Может быть, он видел мельком какую-то тень, но духи — частые гости в этой пещере, так что он не особенно озадачивается. Теперь она слышит какое-то чириканье, как будто где-то лопочет маленькая обезьянка. Оно доносится из огромной стеклянной бутыли, подвешенной к потолку в сети, сплетенной из толстых веревок. Внутри копошится существо — маленькое, сморщенное, действительно похожее на обезьянку. Мальчик что-то ему говорит, потом поднимает с каменного пола свой инструмент — кифару — и продолжает прерванную песню.

Голос мальчика, усиленный каменным резонансом пещеры, чист, как свежая вешняя вода; он как будто рождается из самих камней. И хотя при переходе границы между жизнью и смертью Карла Рубенс забыла, как это — плакать, она по-прежнему чувствует — с нежеланной и отрешенной бесстрастностью — вечный соблазн его песни, парящие дуги ее мелодии, холодную мраморную чистоту ее тембра… создание в бутылке уже молчит, умиротворенное… похоже, оно заснуло… но песня все не кончается. Она захватила мальчика целиком.

Она сидит рядом с ним, дышит его дыханием, читает его мысли. Она не может произнести его имя — имя, которым его называют там, длинное имя на древнегреческом языке, — имя, которое говорит о его посвящении мистериям Сивиллы. Она не может произнести его имя, но зато она знает, почему она здесь оказалась. Эта пещера в Кумах — священное место, где бессмертную прорицательницу держат в стеклянном сосуде. Тимми рассказывал ей… в их самую первую встречу. «До того, как я стал вампиром, — сказал он тогда, — я служил Сивилле Куманской».

И теперь Карла видит, что создание в бутылке — человеческое существо. Крошечная, сморщенная старушка жмется к зеленой стеклянной стенке, нервно раскачивается взад-вперед… глаза закрыты… лицо, все в морщинах, напоминает сморщенный лист папиросной бумаги… подбородок зарос щетиной. Ее сухой рот, раздутый изгибом бутылочной стенки, шевелится за стеклом, но слышны только глухие хрипы.

Карла бесплотным духом скользит к бутылке, мимоходом касаясь зернистой стеклянной поверхности. Она пытается прочесть мысли Сивиллы Куманской, но слышит только скрипучие вздохи и слово: «устала… устала — устала…» Мысли мальчика гораздо живее. Они мечутся у него в голове, как косяк мелких рыбешек, и в сеть ее ловящего сознания попадаются только обрывки образов: «Эту фразу оформить почетче… высокие ноты выпеваются через диафрагму, вот так… подчеркнуть высоту тона… ой, не ту струну задел… будет она говорить, интересно? Старуха… Я хочу пить… только нормальную воду, без серы». У него не особенно развито чувство времени. Теперь она понимает, что он всю жизнь провел в этой пещере, прислуживая Сивилле — бессмертной пророчице, которая говорит о будущем с той же уверенностью и так же бессмысленно и неясно, как и о прошлом. Его мысли — хрупкие, бестелесные. Они ускользают, когда пытаешься к ним прикоснуться. Если цветы могут думать, их мысли должны быть как раз такими.

Теперь она чувствует, что в пещере есть кто-то еще. Мужчина в богатом персидском наряде, с черной завитой бородой. На руках — тяжелые золотые браслеты. Глаза ослепительно голубые. Карла пытается прикоснуться и к его мыслям тоже, и натыкается на глухую стену; он окружил свои мысли кольцом огня.

Он говорит:

— Я дождался ночи, Сивилла, и пришел к тебе. У нас есть проблема.

Она отвечает, и ее голос подобен ветру в ветвях олив:

— А ты. Маг, по-прежнему крепок и бодр.

— Я заплатил страшную цену. — Он улыбается, и теперь Карла видит, что он вампир. Потом он замечает мальчика. Мальчик уже не играет. Он прячется в сумраке, ибо никто из смертных не должен входить в это святилище неочищенным, и не в привычках Сивиллы обращаться к незваным гостям напрямую, разве что только за тем, чтобы бросить проклятие.

— Кто этот мальчик? — говорит Маг. — Я услышал его голос еще снаружи. Он и привлек меня сюда, к тебе. Этот мальчик поет, как Орфей.

— Он мое маленькое сокровище, — отвечает Сивилла. — Я купила его у пиратов, когда он был совсем маленьким. Он из какой-то далекой варварской страны.

— Мальчик. — Голос у Мага густой и темный, как дорогое красное вино. Карле он кажется смутно знакомым. — Задай ей вопрос. Который ей все задают.

— Какой вопрос? — не понимает мальчик.

— Ба! Ты не читал Петрония?

— Нет, domine.

— Он умер не так давно. В правление Нерона. На площади перед Флавиевым амфитеатром [30].

Мальчик вдруг понимает. Он даже не говорит — он выпевает на греческом, обращаясь к женщине за стеклом:

— Sibyla, ti theleis? Чего ты хочешь, Сивилла, чего желаешь?

Надтреснутый голос, приглушенный толщей стекла:

— Не насмехайся надо мной, старик! — А потом, почти неслышно, она отвечает: — Apothanein thelo.

— Я хочу умереть. — Мальчик зачем-то переводит ее ответ на латынь, хотя нужды в этом нет.

— Я тоже, — тихо говорит Маг, и Карла вдруг понимает, что они с Сивиллой — давние друзья. Может быть, они дружат уже целую тысячу лет, может быть, очень давно, когда мир был еще молодым, они даже были любовниками. Маг — жрец Ахурамазды, живого огня. — Но теперь, — продолжает он, — я, кажется, знаю, что делать. Тысячу лет я изучал свет и тьму, и серые сумерки между светом и тьмой, эту тонкую полоску ничейной земли, где существует все, что доступно нашему пониманию. Я знаю, как снять с нас проклятие, Сивилла Куманская.

Он обнажает меч. Мальчик кричит. Это — немыслимое святотатство. Маг отрывисто говорит:

— Ни звука, мальчик! Ты идешь с нами. У храма ждет колесница. А теперь помоги мне перерезать веревки и снять бутылку.

— Ты оскверняешь священное место… — Мальчик умолкает на полуслове. Он думает: меня изобьют, а потом продадут в латифундию [31] и уморят там до смерти работой…

— Подними ее.

Он должен слушаться. Она легкая — как его кифара. Он был уверен, что от нее будет пахнуть прогорклым — так пахло от всех стариков, приходивших в пещеру, даже от богатых и знатных римлян, натиравшихся розовым маслом, — но от нее пахнет гвоздикой, а ее тонкая, как пергамент, кожа удивительно мягкая на ощупь. Он берет ее на руки и выносит из дальней пещеры.

Стражники в первой пещере — в преддверии — либо мертвы, либо опоены сонным зельем. Где-то снаружи ржут кони. Он не помнит, что там — за пределами этой пещеры. Он даже не помнит, что он вообще там бывал. Он идет следом за Магом. Он не думает за себя — он делает то, что ему прикажут, как и пристало рабу.

Выход наружу скрыт фигурным фасадом из коринфских колонн. Они проходят под аркой ворот, и ветерок шевелит его волосы. Он потихонечку кашляет. Маг смеется.

— Колесница.

Старик и мальчик вдвоем водружают старуху на колесницу. Она закрыта какой-то тонкой и мягкой тканью. Даже в такой темноте он различает яркие расписные узоры, оттененные позолотой… работа сицилийских мастеров.

По-прежнему прижимая к себе Сивиллу, мальчик усаживается в уголке колесницы. Из открытого сундука, под завязку набитого драгоценностями, падает золоченый кубок. Мальчик боится, что сейчас его будут бить, но Маг только смеется. Может быть, он будет добрым хозяином.

Кони трогаются с места.

Маг говорит, обращаясь к мальчику, который не смеет поднять глаза:

— Ты такой молчаливый, мальчик. — Он оборачивается к вознице, суровому, нахмуренному нубийцу, у которого вырван язык, и объясняет, как выехать к главной дороге. Мальчик по-прежнему молчит. — У тебя есть имя, прекрасный певец?

— Нет, domine.

Ибо имя, данное в храме Сивиллы, священно. Оно — для богов. Не для смертных.

— Не бойся, kale mou, мой прелестный. — Маг легко переходит на греческий, как это принято у людей образованных (Карла, которая теперь стала отблеском позолоты на крышке сундука с сокровищами, без труда понимает, что он говорит; но его мысли по-прежнему скрыты глухой стеной). — Я не сделаю тебе больно… пока. А когда я все-таки сделаю тебе больно, за это будет такая награда, которую ты не в силах даже вообразить.

Сивилла тихонечко усмехается.

— Не смейся, подруга, — говорит Маг. — Мальчик нам нужен. Без него ничего не получится. У меня есть план. Сивилла:

— Я не верю в какие-то планы. Мои размышления о вечности не принесли никаких озарений. Прошлое, настоящее, будущее… все только горечь.

— Нет, Сивилла, — возражает ей Маг. Колесница как раз выезжает на мощенную камнями дорогу. — Я нашел способ, как обмануть вечность. У нас с тобой будет то, что есть даже у этого милого мальчика… величайший из всех даров. Мы с тобой станем смертными.

Мальчик замирает в леденящем страхе.

— Сейчас мы едем в Помпеи, — говорит Маг. — В мой новый дом.

— Я видела… — хрипит Сивилла.

— Я знаю, что ты видела. — Маг не дает ей договорить. — И это тоже — часть нашего плана.

Она снова смеется надтреснутым птичьим смехом. Маг говорит:

— Спой нам, мальчик.

— У меня больше нет кифары.

Маг роется в куче сокровищ. Звенят золоченые кубки, амфоры и кувшины стукаются боками, аметист размером с кулак падает из сундука на пол, но Маг даже не смотрит, куда он упал. Он достает кифару из черного дерева, инкрустированную неаполитанскими камеями, и каждый ее колок вырезан из какого-то полудрагоценного камня, причем двух одинаковых нет.

— Это должно подойти. — Маг передает кифару мальчику, и тот робко берет инструмент. Ни разу в жизни, за все одиннадцать лет, он не держал в руках такой ценной вещи. — Пой, — говорит Маг. — Облегчи мою тысячелетнюю боль.

Мальчик мнется — боится не угодить своему новому хозяину. Лунный свет проникает в повозку сквозь отверстие в пологе. Белое как мед лицо мага отсвечивает странным мерцанием. Мальчику страшно. По-настоящему страшно. Но разве можно не повиноваться этому человеку?! Он — всего лишь жалкий раб. Он ноет, и его голос срывается всякий раз, когда колесница подскакивает на выщербленной мостовой. Сивилла прислонилась к его плечу и вбирает в себя тепло его шерстяной туники… она то засыпает, то вновь просыпается, лихорадочно блуждая в сбивчивых сновидениях.

Мальчик — его звали Пи-Джей, а рыжий, как выяснилось, был ему просто другом, а никаким не братом — шуровал кочергой в камине. Стивен удобно расположился в кресле. Кейл Галлахер нервозно обхаживал важных гостей. Фрэнсис и Пратна устроились на диване.

Женщина — Шанна — сказала:

— Пойду сделаю кофе.

Брайен Дзоттоли тут же вскочил, готовый помочь. Стивен уже давно понял, что Брайену нравится эта женщина. Стоило лишь посмотреть, как он пожирает ее глазами, и все сразу же было ясно.

Снаружи выл ветер. Снег валил непрестанно. Когда Брайен и Шанна ушли на кухню, все остальные заговорили о вампирах.

— Только бы он прекратился скорее, этот проклятый снег, — сказал Кейл.

— Нужно еще дров принести, папа, — сказал Пи-Джей, однако не вызвался сходить во двор.

— Пойдем вместе сходим, — предложил его друг Терри. Взяв по распятию с каминной полки, они вышли из комнаты. Кейл пододвинулся поближе к огню.

— Ну вот, стало быть, что мы имеем, — сказал принц Пратна. Четверо стариков, у которых есть цель.

— А ты с годами становишься все сентиментальное, — заметил сэр Фрэнсис.

— Нам надо придумать какой-то план, — сказал Кейл.

— Дом стоит на горе, — начал Стивен. — Оттуда все происходит, и туда мы в итоге должны прийти. — Интересно, что стало с Карлой, подумал он. Может, она уже не человек? И какой будет их встреча? Слезливо-сентиментальной или наоборот?

— Мне вовсе не улыбается перспектива выходить из дома в такую погоду, — нахмурился Пратна. — В моем-то возрасте, право… о мои бедные кости… тем более я, как говорится, цветочек тропический, привыкший к теплу и солнцу. Я вот думаю… может, мне стоит лишь под конец появиться и нанести coup de grace [32].

— Снег может идти несколько дней подряд, — сказал Кейл. — Вон уже навалило… два фунта, не меньше. За окном ни хрена не видно. Дождемся утра…

— В окно лучше вообще не выглядывать, — заметил сэр Фрэнсис. — В свете… гм… кровожадных обычаев местного населения.

Стивен сосредоточенно наблюдал за тем, как в щелях между стенными панелями собирается влага. Ему вдруг стало зябко. Он пододвинул кресло поближе к огню.

Кейл повернулся к нему:

— Мне просто не верится… они все это серьезно?

— Серьезнее не бывает, — угрюмо отозвался Стивен.

— В голове не укладывается…

Стивен вздохнул:

— Несколько наших друзей уже погибли.

Кейл задумчиво пошуровал кочергой в камине. Он долго молчал, а потом произнес:

— В задней комнате есть три свободные кровати. Вообще-то это не комната даже, а что-то вроде складского чулана. Я там храню кое-какие лекарства, чтобы не загромождать склад в аптеке. Но там вполне можно спать. Правда, кому-то из вас придется лечь на диване в гостиной.

— Вот наш водитель и ляжет, — важно изрек сэр Фрэнсис. — Стивен поморщился. Его покоробил этот высокомерный тон, равно как и снисходительно-пренебрежительное отношение Фрэнсиса к Брайену. Интересно, подумал он, а что там делают Брайен и Шанна, уединившись на кухне.

— Ага, — с сомнением протянул Кейл. — Но они тут шастают вокруг дома, стучатся в окна… а он тут будет совсем один. Это не есть хорошо.

— Ничего. Как-нибудь справлюсь, — усмехнулся Брайен, входя в гостиную с подносом, уставленным кружками с кофе. Следом за ним вошла Шанна.

— У вас замечательная жена, — сказал сэр Фрэнсис. — Редкая женщина. — Это была обычная лесть. Комплимент вежливого человека хозяйке дома. Однако Стивен взглянул на Шанну Галлахер и подумал, что это правда. Но тут вернулись мальчишки с дровами, и ход его мыслей прервался. Он уставился на огонь. Терри с Пи-Джеем подбросили дров, и пламя плясало, завораживая, маня… Стивен чуть не забылся в этом огненном упоении. Но потом Кейл сказал:

— Займемся пока чем-нибудь конструктивным. Например, настрогаем кольев.

И наваждение рассеялось.

Снова вернулся страх. И он был сильнее, чем прежде.

А за окном падал и падал снег. Ночь сгущалась. Ветер выл непрестанно.

Три часа ночи. Все давно разошлись спать. Брайен остался в гостиной один. Он лежал на диване, зябко кутаясь в плед. В камине горел огонь. За окном ревел ветер.

Раздались шаги. Брайен поднял глаза и увидел Шанну Галлахер. Она стояла над ним в одной ночной рубашке.

— Тише, — она поднесла палец к губам. Он сказал:

— Ты пришла.

Она сказала:

— Не знаю даже, почему.

Он сказал:

— Потому что нам страшно, обоим. Мир, как мы его знали, подходит к концу. Больше нет никаких правил.

Она присела рядом с ним. Он приподнялся и поцеловал ее — страстно, настойчиво. Она ответила на его поцелуй. Но в ней была некая напряженная отстраненность — как стена, сквозь которую не пробиться. Он сказал:

— Завтра мы все умрем.

Они снова поцеловались. Он возбудился и неожиданно кончил. От одного поцелуя.

— Прости, я…

Она сказала:

— Я все понимаю. Это нормально. Кейл спит крепко. Давай попробуем еще раз.

— А ты не боишься, что он?..

— Нет.

Она забралась к нему под плед. Они обнялись, прижавшись друг к другу.

— Он был для меня как счастливый билет, чтобы вырваться из резервации. Но последние пятнадцать лет я только и думаю о том, как бы вернуться обратно.

— Ты его ненавидишь?

— Я из шошонов. — Медленно и игриво она расстегнула молнию у него на брюках. Потом ласково вытерла сперму кончиком простыни. Весь вечер он думал только о ней, о ее ароматной коже, о роскошных мягких волосах цвета ночного неба. Она шептала о чем-то своем, но больше всего — о сыне. Это был единственный человек на земле, которого она любила по-настоящему. — Я научила его понимать, кто он такой. Я рассказала ему про его народ. Я надеялась, что когда-нибудь мы вернемся вместе, и он пройдет ритуал посвящения в видение змея… ну, ты понимаешь… и станет мужчиной по обычаям моего народа.

Он опять возбудился. Но потом ему вспомнились номер в отеле на окраине Лос-Анджелеса, и женщина, которую он подобрал на дороге… мертвая женщина, истекшая кровью… и Лайза стоит на балконе… и водоросли у нее в волосах шевелятся под влажным ветром… и он…

— Но теперь я уже ничего не понимаю. Я больше не знаю, кто я, — продолжала Шанна. — Я не знаю, что делать: остаться здесь или вернуться… — Она тихо плакала у него в объятиях. Он подумал: а ведь я для нее совершенно чужой человек! А потом понял, что у нее действительно нет никого, к кому она могла бы обратиться за помощью и поддержкой…

Они занялись любовью как бы невзначай — как бы в продолжение разговора. Когда они оба кончали, она прошептала:

— Кто я? Кто я?

Прошептала, не переставая плакать. А потом что-то стукнуло в переднюю дверь, и Шанна сказала:

— Ветер, это ветер…

Но Брайен знал, что это никакой не ветер. И голос у двери:

— Миссис Галлахер, впустите меня, пожалуйста… мы с Пи-Джеем пошли на охоту за Дэвидом и Алисой, но они погнались за нами… пожалуйста, откройте дверь…

Шанна встала, надела ночную рубашку и пошла открывать, а потом…

Крик откуда-то сверху. На лестницу вылетели Пи-Джей и Терри с распятиями в руках.

— Это Дэвид, мама, не открывай!

Дверь распахнулась. В ту же секунду огонь в камине погас, и в дверях возник Дэвид. Брайен отметил, что он — точная копия Терри, вернее, был бы точной копией Терри, если бы не синюшно-бледная кожа и окровавленные клыки, которыми он впился Шанне в шею. Терри с Пи-Джеем отчаянно лупили его распятиями, отчего у него на лице оставались багровые волдыри, как от сильных ожогов, и кровь стекала у Шанны по шее, и Дэвид тянул ее в пелену снегопада, двигаясь с неестественной скоростью, а снег все валил и валил, и все было белым — земля и небо, — и Терри с Пи-Джеем бросились следом за Дэвидом, но в густом снегопаде было не разглядеть, в какую сторону он ушел, а потом на лестнице показался Кейл с распятием в одной руке и дробовиком в другой. Брайен, придавленный грузом вины и стыда, не мог выдавить из себя ни слова. Он просто стоял, глядя в потухший камин и застегивая рубашку; и Кейл сразу понял, что произошло, и зарыдал, но без слез — беззвучно, надрывно, — а двое мальчишек совсем растерялись и только таращились на Брайена с Кейлом. Наконец Кейл сказал:

— Закройте эту гребучую дверь.

Никто не сдвинулся с места.

— Я… — начал было Брайен. Но Кейл не дал ему договорить:

— Я убью тебя! Твою мать, я тебя убью!

— Прекрати, папа, — сказал Пи-Джей. Потом повернулся к Брайену. — Она должна различать разницу между ними и нами за милю. Даже я различаю, хотя я шошон только наполовину. Из-за вас она забыла, кто она. Вот почему она его впустила. Брайен хотел что-то сказать, но Пи-Джей продолжал:

— Вы ни в чем не виноваты, Брайен.

Брайен видел, что мальчик изо всех сил пытается держаться — как учила его мать. А вот старый Кейл просто сломался. Брайен угрюмо молчал. Да и что сказать мальчику, когда ты только что был в постели с его матерью, и она из-за этого стала вампиром? Господи Боже. Он не мог смотреть в глаза этому парню. Боялся его вполне справедливой ярости. Но больше всего он боялся, что Пи-Джей станет его жалеть.

В конце концов он все-таки выдавил:

— Мне очень жаль. Пи-Джей вскинул голову:

— Я никогда не забуду, кто я.

Повисла неловкая пауза. Все ждали, что кто-то хоть что-нибудь скажет и нарушит эту гнетущую тишину. Ставни гремели под ветром. Никто так и не закрыл дверь, и на порог уже намело снега.

А потом Кейл резко проговорил:

— Я всегда это знал… я для нее слишком старый. Он захлопнул переднюю дверь и поднялся к себе, по-стариковски шаркая ногами.

Брайен обернулся к Пи-Джею:

— Нам казалось, что так будет правильно… то есть все остальные — такие старые, а мы с ней… для нас это было как будто последний шанс… Господи, что я несу?! Как мне попросить у тебя прощения? Я…

Пи-Джей сказал:

— Мне всегда хотелось такого отца, как вы… молодого… с кем можно поговорить… ну, вы понимаете… но…

— Моя племянница умерла. — Брайен шагнул вперед и обнял обоих мальчишек, пусть это были чужие дети… Они все потеряли родных и близких. Они все знали, что это такое — терять. Всю ночь до рассвета они посидели на диване в гостиной, тесно прижавшись друг к другу. И каждый переживал свое горе — один.

25

Утро. Воздух прозрачен и свеж. Ветер стих. Двое Мальчишек как раз возились с передней дверью, когда Стивен спустился вниз. За ночь намело снега, и дверь открывалась плохо. Наконец дверь распахнулась, и в дом ворвался снег.

— Фута три, если не все четыре, — заметил Кейл Галлахер. Стивен выглянул в окно. Белым-бело. Крыша крошечной железнодорожной станции торчала из белого марева, как маяк… там и тут — темные ели… горные вершины искрятся оранжевыми отблесками рассвета.

— Мы доберемся до дома на горе?

— Это может занять целый день, по такой-то погоде. В супермаркете есть снегоступы, — сказал Кейл. — И дома у нас пары две должны быть.

— А где эти странные старички, которые так смешно говорят, с британским акцентом? — спросил Пи-Джей, разгребая лопатой снежный завал у порога.

— Они и вчера все проспали, и сейчас спят как младенцы. — Стивен повернулся к Брайену. — Брайен?

— Он с ночи молчит. Ни слова не произнес. — Пи-Джей указал взглядом на Брайена, который сидел на диване, вперив невидящий взгляд в огонь.

Все молча ждали. Стивен вдруг понял, что он теперь вроде как главный — до появления Пратны по крайней мере. Мысль не сказать чтобы очень уж утешительная.

Наконец он сказал:

— Все равно надо с чего-нибудь начинать. Чей тут ближайший дом?

— Наверное, мой, — отозвался Терри.

— Кейл, вы оставайтесь здесь. Будете за главного. А я пойду прогуляюсь до соседнего дома. Возьму только колья и все остальное.

— Я с вами, — вызвался Терри.

— А вдруг там будет твой брат… — начал было Кейл, но Терри не дал ему договорить:

— Вот поэтому я и хочу пойти.

— Я пойду с ними, папа, — сказал Пи-Джей. — Может быть, мама…

— Да, — отозвался Кейл. — Да.

— Вы, мистер, возьмите у папы что-нибудь из теплых вещей. — Пи-Джей повернулся к Стивену. — А то вдруг у вас с сердцем станет плохо или еще чего.

— Я не такой уж и дряхлый, — усмехнулся Стивен. Но он себя чувствовал именно старым и дряхлым. Впрочем, он и был старым. И когда он об этом подумал, холод пробрал его до костей.

Через час, после нескольких чашек горячего кофе и длительной процедуры по надеванию на себя теплых вещей в три-четыре слоя, пожилой дирижер и двое мальчишек вышли на улицу.

— Мы полчаса, если не больше, будем тащиться до дома Терри. По такому-то снегу, — заметил Пи-Джей.

— А это что за следы? — Стивен показал пальцем. В снегу было протоптано некое подобие тропинки. Следы какого-то зверя и рядом с ними — борозда от тела, которое тащили по снегу…

— Я думаю, стоит пойти по этим следам, — сказал Стивен. — Так будет быстрее, и вам не придется копать. Терри тут же напрягся.

— Я знаю, чьи это следы. И я ни за что…

— Все нормально, — перебил его Пи-Джей. — Сейчас белый день, Терри. Они ничего нам не сделают.

Они повернули на улицу — там, где следы резко сворачивали к дороге. Сугробы по обеим ее сторонам доходили чуть ли не до пояса.

— А где дом? — спросил Стивен.

— А вы разве не видите? — Терри показал. Поначалу Стивен разглядел только смутный белый силуэт на фоне ослепительной белизны. Небольшой деревянный дом был выкрашен белой краской и почти сливался со снегом.

— Ничего себе так маскировка.

— Но только не против вампиров, — угрюмо заметил Терри.

— На следы посмотрите! — воскликнул Пи-Джей. Впереди… когда следы уже приближались к крыльцу… их форма вроде бы изменялась. Вот они еще с когтями, но чуть подальше когти убрались, а уже на ступеньках крыльца отпечатки звериных лап превратились в следы босых ног подростка…

— Зачем он пошел сюда? — спросил Стивен.

— Может быть, он уже не успевал вернуться в дом на горе, — сказал Пи-Джей. Они уже поднялись на крыльцо, и мальчики принялись разгребать снег перед дверью. — Смотрите, там еще какие-то следы. На задах дома. Они ведут в лес.

— Он всегда был тупицей, — буркнул Терри себе под нос.

— А вдруг это ловушка, — заметил Пи-Джей. Стивен огляделся. Поблизости обнаружилось: еще пара-тройка домов, много-много деревьев и занесенная снегом дорога.

— Если это ловушка, — сказал он задумчиво, — она все равно сработает только ночью. Давайте войдем.

Отопление в доме отключено. Пол запорошен снегом. На снегу — следы. Много следов. Звериные, человеческие и такие… полузвериные-получеловеческие. В одном углу — подтеки свежей крови.

— Никого, — сказал Терри поспешно, нервозно.

— А наверху? — спросил Стивен.

— Там только спальни. — Терри умолк на мгновение и вдруг выпалил: — Пойдемте отсюда. Я здесь не могу…

— Тише. По-моему, все-таки стоит проверить второй этаж. Помогите мне. — Стивен направился к лестнице, занесенной снегом. В воздухе парила легкая туманная дымка — пар от дыхания. Мальчики обогнали Стивена, чтобы немного расчистить лестницу. — Откуда здесь столько снега? — вслух изумился Стивен. Все окна на первом этаже были закрыты.

Второй этаж. Спальня маленькой девочки… обои с героями сказок-мультиков… полог над кроваткой разорван, испачкан в крови… по полу разбросаны куклы, у многих оторваны головы. Снег на полу, хотя окна закрыты.

Спальня родителей. Повсюду — кровь. Много крови. Окна распахнуты настежь. Вот откуда здесь снег. Кровь на кровати, на стенах, на изодранных занавесках.

— Не могу я на это смотреть. — Терри аж побледнел.

— Он все видел… как это происходило. — Пи-Джей закрыл ему глаза ладонью.

Стивен увидел шкаф. Разбросанные коробки, одежда на вешалках вся в крови и изорвана в клочья, одинокая туфля в снегу. А за шкафом — еще одна комната.

— А там что?

— Наша… моя комната, — выдавил Терри.

Стивен сдвинул вешалки с одеждой и прошел через шкаф на ту сторону. Здесь — еще больше снега. На стене — большой снимок:

Терри и еще один мальчик, его точная копия, в футболках с эмблемой какого-то летнего лагеря. Улыбаются щербатыми улыбочками из серии «Улыбнитесь, ребята, сейчас вылетит птичка». Двухэтажная кровать, нижняя койка засыпана снегом… снег на полу… бейсбольная бита торчит из маленького сугроба… письменный стол, модель космического корабля… слабый утренний свет сочится в окно, ветер шевелит занавески, карточка-вкладыш с портретом какой-то бейсбольной звезды одиноко летает по комнате…

Ветер взметнул снег на нижней кровати, и из-под снега показалась чья-то бледная рука.

— Терри, Пи-Джей, — тихонько позвал Стивен. Они прошли через шкаф. — Смотрите. Там, на кровати. Он подошел поближе, пиная снег на ходу.

— У вас есть колья? Достаньте на всякий случай. Пи-Джей вытащил из-за пазухи заостренный кол. Стивен встал у кровати и разгреб снег руками… Мальчик, спящий в снегу. Руки сложены на груди. Глаза закрыты.

— Господи, Дэвид, — прошептал Терри, — ты же всегда ненавидел (нижнюю полку. — "Он смотрел на тело брата, и его била дрожь. — Господи, Дэвид, Давид. — Белый снег на черном смокинге… мертвый мальчик… его галстук-бабочка куда-то делся. Впрочем, Терри знал куда. — Господи. Как будто он просто спит. Я не смогу сделать над ним такое. Не могу и все.

— Все нормально, малыш, — сказал Стивен. — Я сам обо всем позабочусь.

— Не трогайте моего брата!

Лицо бледное-бледное, посинело от холода… рыжие волосы взъерошены, стоят торчком… пятно от вишневого сока в уголке рта. Стивен перевел взгляд с одного мальчика на другого.

— Дайте мне кол, — наконец выдавил Терри. — Наверное, это я должен сделать. Я… для него. — Потом он обратился к мертвому брату. — Сейчас ты будешь свободен, Дэйв. — Он взял у Пи-Джея кол и направил его в сердце брата. — Подержи кол, Пи-Джей, а я буду бить.

Пи-Джей взялся за кол двумя руками. Ставен вдруг почувствовал, что он здесь совершенно чужой. Посторонний. Это была странная сцена: кошмарная я трогательная одновременно. Но он сейчас думал совсем о другом. Он сейчас думал о Тимми Валентайне, о чарующем голосе Конрада Штольца и о Карле, которая ждала его на горе. Но когда Терри замахнулся деревянным молотком, глаза трупа внезапно открылись, и он проговорил безо всякого выражения, скучным будничным голосом:

— Терри, Терри… Это не то, что ты думаешь… теперь мы счастливы, мы настоящая семья. Не забирай меня от них, Терри, Терри…

— Заткнись. Господи Боже. Заткнись! — закричал Терри, отчаянно колошматя молотком по колу. Из раны сочилась темная маслянистая кровь. Потом, когда кол вошел глубже, ледяная кровь мертвеца брызнула Терри в лицо… а Дэвид Гиш все продолжал говорить… а когда кол вошел ему в сердце, слова посыпались сплошным потоком, как будто кто-то включил магнитофон на ускоренное воспроизведение:

— Ты за это поплатишься… они отомстят за меня… ты умрешь, ты умрешь, ты умрешь! — А потом Дэвид издал тягучий высокий вой, снег взметнулся, фотография сорвалась со стены, фонтан крови забрызгал куртки всех троих, ударил им прямо в лицо, две кровавые слезы вытекли из мертвых глаз и застыли на снежно-бледных щеках, как два граната на белом золоте, а крик все тянулся, сливаясь с ветром, и тело дернулось… раз, еще раз… а потом застыло, и Терри отпрянул от мертвого брата, и закрыл лицо руками, испачканными в крови, и Стивен увидел, что мальчик плачет, но плачет бет слез, и лицо у парнишки стало как маска. Стивен знал, какие противоречивые чувства сейчас раздирают его изнутри, но не знал, как его успокоить. Он хотел протянуть руку и хотя бы погладить мальчика по плечу, но рука как будто наткнулась на стену непроницаемого огня…

— Теперь он уже никогда не вернется, — сказал Терри, убирая руки от лица. Сказал без ярости и без горечи. Просто… Дети так не говорят. Но он уже не был ребенком.

— Наверное, это теперь твой дом, — прошептал Пи-Джей.

— Да и хрен бы с ним! Можете сжечь его, если хотите. Мне наплевать.

И вот тогда Стивен понял, зачем он сюда приехал. Великая цель — та, что не давала ему покоя с того самого дня, шестьдесят лет назад, когда он увидел, как его папа с мамой сгорели в огне в доме на улице Уоркворт, — привела его сюда, в Вампирский Узел.

— Мы сожжем его, — с жаром прошептал он. — Весь город.

— Вы что, на голову больной? — вырвалось у Пи-Джея.

— Я больной?! Я два года провел в психушке, а он меня спрашивает, больной я или нет! — Стивен расхохотался совершенно безумным, маниакальным смехом. С плеч упала гора, которая давила без малого шесть десятков лет. — Вот он, путь к дому на горе. Сжечь весь город. Выкурить вампиров из их убежища. Растопить снег, чтобы нам было проще подняться к месту последней битвы.

— Блин, да он пироман! — воскликнул Пи-Джей и добавил с искренним восхищением: — А вы крутой дядька, хоть и старый уже. Нет, правда.

— Спички есть? — В голове у Стивена прозвучала начальная фраза сцены великого жертвоприношения из «Гибели богов»: «So werf ich den Brand in Walhalls prangende Burg… Итак, я бросаю горящий факел в сияющую Валгаллу». Он принялся лихорадочно шарить по карманам и наконец нашел зажигалку. — Подарок от бывшей жены. Давайте, ребята, тащите сюда все, что горит… чтобы обложить тело.

— Пойду расскажу всем про ваш план. — Терри не терпелось убраться из этого дома.

— А я пока тут побуду, — сказал Пи-Джей. — Ох и ни хрена себе. Пироман… Я просто фигею!

Стивен пробурчал себе под нос:

— Ага, фотографии, коробки из-под обуви… — Он принялся собирать все, что могло гореть — даже пластмассовую модель космического корабля, — и сваливать поверх мертвого тела. Потом ему не понравилось, что все навалено в беспорядке, и он разложил «растопку» вокруг тела наподобие погребальных даров. Терри уже убежал, а Пи-Джей, воодушевленный порывом Стивена, ползал по полу и собирал «горючие материалы», выуживая их из-под снега: игра «Монополия», бейсбольные карточки и — радостный вопль — коробка с петардами.

— Искры, горящие колеса, блин, мать твою за ногу, да тут целый пиротехнический арсенал. Терри мне не говорил, что у них есть такая байда.

— Давай сюда. Обложим Давиду голову.

— Я сейчас снег расчищу, чтобы вся кровать загорелась. — Пи-Джей на мгновение умолк и вдруг резко выпалил: — Мистер, вы просто чокнутый.

— Да, я чокнутый, чокнутый, чокнутый.

— А что вы такое поете?

— Вагнер. «Гибель богов», — выкрикнул Стивен на немецком, прекрасно осознавая, что парень примет его ответ за бред сумасшедшего. — А теперь отойди подальше.

Он поджег в руках какие-то бумажки и бросил их на кровать.

В первый миг огонь чуть не погас — он как будто дразнился, — но потом пламя вспыхнуло ярко-ярко. Сердце у Стивена радостно застучало. Огонь разбежался по потрепанным книжкам — фантастика в мягкой обложке, — по кругу, сложенному из бейсбольных карточек. Вот он уже прикоснулся к плоти — зашипел, заискрился. Ярко вспыхнул, слегка закоптил и вспыхнул опять. Пламя облизнуло лицо мертвого мальчика, горящие колеса и другие петарды у него над головой взорвались снопом разноцветных огней…

— Как красиво, — прошептал Стивен. — Господи, как же красиво.

— Надо бы уходить. — Пи-Джей потянул его за руку. На пороге они задержались. Огонь уже добрался до верхней полки. Пластмассовый космический корабль с треском взорвался, дым окутал лицо Дэвида. Еще пару мгновений Стивен как завороженный смотрел на огонь. Он чувствовал бурную радость огня, он так хотел стать огнем, чтобы прикасаться к человеческому телу вот так — самым интимным и тесным прикосновением, — чтобы любить запредельно и беспредельно, чтобы сжигать дотла. Поглощать целиком, без остатка. Теперь перед ним стояла стена огня.

— Пойдемте, мистер… подожжем остальные дома… нам еще нужно поджечь целый город. Спалим здесь все на хрен! — закричал Пи-Джей, и Стивен вдруг понял, что у них не осталось уже ничего, только эта последняя радость… что им нужно отдаться этой безумной радости, слиться с огнем и гореть вечно. Он закрыл глаза, но по-прежнему видел огонь, а там, за стеной огня, была темная дверь, а за дверью — еще огонь, и человек в огне, как в том сне, и на мгновение ему показалось, что он сейчас вспомнит… то, что было не с ним и не могло быть с ним… вспомнит, что было с бессмертным в персидских одеждах, с золотыми глазами… с бессмертным, который размахивал окровавленным ножом у подножия извергающегося вулкана… но странное воспоминание оборвалось, и Пи-Джей поволок его вниз по лестнице, и распахнул дверь на улицу, но там, за дверью, была еще одна дверь — в огонь, а за огнем — еще дверь в огонь, и еще дверь в огонь, и еще…

Дом Мага стоит между винной лавкой и мастерской какого-то ваятеля. Мальчик (и вместе с ним Карла, в сером мареве, в месте, где его тень встречается с мерцающим светом факела) пришел в винную лавку. Его послали туда за кувшином лесбийского вина. Хозяин лавки говорит, оглаживая бороду:

— Ты новый мальчик нашего перса? Какой красавчик. Я бы тоже хотел завести такого. Для услады взора.

— Да, domine.

— Еще и скромный. И какая улыбка. Прелесть что за улыбка. Я слышу, как ты поешь по ночам. Его двор выходит как раз на зады моей лавки. Расскажи мне про этого человека. Кто он такой?

— Мне надо поторопиться, domine. — Мальчику не нравится в лавке. Здесь пахнет кислым вином и уксусом. Здесь нечем дышать. Но он боится рассердить торговца.

— Он вчера заходил, сразу после заката. Собирался купить вина. Я ему дал на сдачу серебряный динарий, а он уставился на него и сказал: «Я передумал. Завтра утром пришлю к тебе мальчика». И вид у него был такой… испуганный. Он отшатнулся от моего серебра, как от проклятия какого-то, честное слово. А монета была настоящая. Я честный торговец и в жизни не прикасался к фальшивым деньгам.

Мальчик сильно в этом сомневается, но он не в том положении, чтобы спорить.

Он берет приготовленный кувшин с вином и поспешно выходит на улицу. Несмотря на столь поздний час, там полно народу: шлюхи, уличные мальчишки, утонченные молодые люди богемного вида на изящных носилках, воры-карманники, солдаты в тяжелых плащах и шлемах… ночная жизнь бьет в Помпеях ключом. Он стучится в ворота, и раб-привратник — нубиец с вырванным языком, которого каждую ночь сажают на цепь у ворот — впускает его во двор хозяйского дома.

Мальчик оставляет вино на кухне. Сам dominus вина не пьет, но держит запас для гостей. Ему говорят, что Маг ждет его во внутренних покоях. Испуганный и смущенный, он идет к своему хозяину. Он входит в хозяйскую спальню, слышит, как Маг ругается с Сивиллой, и прячется в тень, не желая невольно навлечь на себя их гнев. Они спорят в полголоса, как будто не хотят, чтобы кто-то подслушал их разговор. И даже — в целях дополнительной предосторожности — говорят на греческом.

— Откуда я знал, что она такая слабенькая?! — возмущается Маг. — Я не хотел выпивать ее до конца… — Он умолкает. Он видит мальчика. — Проходи, мальчик, не бойся. Скажи мне, ты девственник?

— Конечно, девственник. — Старуха почему-то хихикает.

— Воn и славно. Тогда все в порядке. Мне нужен именно девственник. Подойди к столу. Который у окна. Там стоит чаша.

Он делает, как ему велено. Чаша из чистого серебра полна водой до краев.

— Подать ее вам, хозяин?

— Нет, идиот. Она же серебряная! Даже близко не подходи ко мне с этой чашей.

Только теперь мальчик замечает молодую девушку — одну из рабынь-наложниц. Она лежит на полу у стены. И она не дышит. В полумраке ее изломанное обнаженное тело показалось ему фрагментом эротической фрески — из тех, которыми расписаны стены. Мальчик дрожит. Он смотрит на воду в серебряной чаше.

— Скажи мне, — велит Маг, — что ты там видишь. И не вздумай выдумывать, слышишь?! Просто говори, что видишь.

— Я вижу Везувий.

— Хорошо. — Маг, похоже, доволен. — А что еще?

— Я вижу огонь. Вижу, как человек падает из окна или с крыши какого-то здания. — В жизни мальчик ни разу не видел такого здания. В Помпеях точно нет ничего подобного. И одет мужчина из видения как-то странно. Но мальчик не хочет, чтобы его обвинили во лжи. Поэтому он не вдается в подробности.

— Хорошо. — Маг оборачивается к Сивилле. — Вот видишь. Все идет по плану. Сейчас как раз подходящий момент. Три мойры прядут миллионы нитей человеческих жизней; иногда эти нити сплетаются и безнадежно запутываются, и тогда кто-то из мойр сердится и дергает узел, и катастрофа становится неминуемой. Но в этом — наше с тобой преимущество. Двадцать тысяч смертей — и никто не заметит, что мы тоже умрем. В этот короткий миг всеобщей сумятицы и смятения мое последнее колдовство протянется к невозможному и изменит течение нескольких жизней, когда они все сплетутся в опасный узел… Неужели ты не понимаешь. Сивилла? Мы обменяем нашу холодную вечность на дар умереть, которым владеет вот этот мальчик…

— Хозяин… — говорит мальчик. Он видел фигуры в чаше с водой. Он видел трех мойр или кого-то похожего на трех мойр, вот только одеты они были странно… и двое из них были похожи на дряхлых стариков, хотя мойры должны быть старухами, а та, что была посередине, сидела в кресле с большими колесами, и они разговаривали на каком-то гортанном наречии, отдаленно похожим на германский язык.

— Что такое, дитя?

— Мне страшно, domine.

— Тебе и должно быть страшно. — Маг хлопает в ладоши. Входят двое мужчин из особо доверенных слуг. Им заранее объяснили, что надо делать. Они сразу хватают мальчика, кладут на стол, привязывают ремнями и затыкают рот кляпом.

Нож поблескивает в свете факелов.

— Не думай, что я хочу тебе зла, дитя. — Маг вздыхает, — воспринимай это как дар; маленькое, незначительное препятствие на пути к бесконечному будущему… и твой голос, это роскошное слияние невинности и боли, восторга и проникновенной грусти… теперь он останется таким навсегда. Возьми с собой песню в дорогу… путь будет длинным… и песня тебе пригодится… смягчать суровые сердца царей, трогать людские души до слез… чтобы смертные не заподозрили страшную правду о том, во что ты превратишься… и к тому же яички мальчика-девственника — очень сильный магический ингредиент…

Мальчик его не слышит. Один из слуг — тот, который задрал его тунику — ловко проводит ножом по его гениталиям. Он не может кричать — из-за кляпа во рту. Он ничего не видит — из-за горячих слез.

— Поверь, мальчик, мне жаль, что приходится причинять тебе боль, — говорит Маг печально, хотя мальчик его не слышит. Он чувствует только нож, разрезающий плоть. — Если бы был другой способ, я бы избавил тебя от страданий. Я знаю, что это такое — сочувствие чужой боли. Знаю. Но твоя боль — это тоже необходимая составляющая ритуала. И увы, я не могу даже заплакать над твоей болью. Умозрительно я способен представить, как тебе больно, но какой тебе в этом толк? Я должен скрепить свое сердце и быть жестоким. Потому что так надо.

Весь мир стал одной сплошной болью. В мире нет ничего, кроме боли. Но Карла — луч лунного света — слышит, что говорит Маг:

— Из боли, мальчик, рождается красота, как цветок гиацинт родился из крови убитого Гиацинта [33], смертного, которого любил Бог. — Пауза. А потом: — По-своему, я люблю тебя, мальчик. Насколько это вообще возможно в моем положении. Постарайся понять.

В обычной жизни Карла бы разозлилась от этих слов, но сейчас ей попросту грустно. Она чувствует то же, что чувствует ветер, что чувствует пламя. И хотя его боль пронзает и ее тоже, хотя она делает все, чтобы разделить с ним его боль, она не чувствует ничего — она потеряла способность испытывать боль.

Поэтому мальчик страдает один, отгороженный от всего временем и благословенным даром — когда-нибудь умереть.

Брайен Дзоттоли пробежал вдоль горящих домов до поворота на Главную улицу. Сэр Фрэнсис, Кейл Галлахер и принц Пратна ковыляли следом.

— Неплохо придумано. Молодец этот Майлс, — сказал Пратна. — Сжечь все дома. Замечательная идея. Теперь я не замерзну до смерти, пока буду уничтожать вампиров. Тем более что это достойное оформление для моего грандиозного спектакля…

— Быстро дайте мне вампира, — воскликнул сэр Фрэнсис. У них у всех были сумки, набитые кольями, чесноком, распятиями и деревянными молотками. Сэр Фрэнсис и Пратна поддерживали друг друга, медленно поднимаясь в гору по талому снегу. Брайен, который все еще не отошел после ночных волнений, угрюмо молчал.

— А где остальные?

Терри стоял перед входом в аптеку и отчаянно махал руками. По Главной улице было никак не проехать. Машина, которую Брайен оставил у аптеки, была почти полностью погребена под снегом.

— Что там парнишка кричит? — нахмурился Кейл Галлахер.

— Керосин, мистер Галлахер! И бутан! И горючая жидкость!

— В чем дело?

— У вас в аптеке! В подсобке!

Дверь аптеки открылась. Стивен с Пи-Джеем вышли на улицу, волоча за собой по громадной канистре.

— Господи Боже, — прошептал Кейл. — Весь город. Дотла. Брайен заметил, что сэр Фрэнсис весь дрожит от возбуждения. А вот Пратна, наоборот, был спокоен и невозмутим. Лицо у него было как маска — непроницаемая, непонятная. Терри крикнул:

— Мы хотим подорвать вашу машину. Можно?

— Вы все сумасшедшие! — закричал в ответ Кейл. Стивен захохотал, как безумный ученый из фильма ужасов. Его смех пронесся зловещим эхом по пустынной улице. Терри побежал им навстречу — по тропинке, которую они со Стивеном и Пи-Джеем протоптали в снегу, добираясь до аптеки.

— Пойдемте, Брайен, — крикнул он на бегу. — В зал игровых автоматов.

— В зал игровых автоматов?

— Там может быть кто-то из них.

— Мы с вами, — высказались в один голос сэр Фрэнсис и Пратна.

— Да на хрен надо, — огрызнулся Терри, к Брайен увидел, что глаза у парнишки горят словно у одержимого. — Я уже прибил родного брата и, блин, еще штук шесть вампиров, пока вы там дома сидели.

Опять налетел ветер. Улицу заволокло дымом. Брайен вошел в зал игровых автоматов. Кровавая бойня… Все автоматы работали: сверкали, гудели, свистели, мерцали и требовали дополнительных четвертаков настойчивыми электронными голосами. Рядом со старым «Пэкманом» стоял подросток в пижаме и с коробкой для школьных завтраков в руках. Из двух крошечных ранок у него на шее сочилась кровь. На полу перед «Пьющими кровь» сидела женщина средних лет. Ее сложенные на груди руки были забрызганы кровью — давно засохшей. Повсюду валялись части человеческих тел: левая стопа, палец, целая кисть, часть щеки с ухом… Стены были буквально залиты кровью, к которой прилипли кусочки мозгов и ошметки кожи.

— Роскошно, — выдохнул Пратна, но без особого энтузиазма. Боги Хаоса и отец Пи-Джея вошли в зал следом за Брайеном с Терри.

— Идите сюда кто-нибудь и подержите кол, — сердито окликнул Терри.

Принц достал из сумки заточенный кол и склонился над женщиной на полу. Терри ударил молотком. Женщина открыла глаза и закричала. Кровь пролилась на пальто Пратны.

— Ну и ну! — только и вымолвил принц.

— Теперь разберемся с Алексом Эвансом. Интересно, там у него в коробке еще остались четвертаки? — Терри открыл коробку и опрокинул ее вверх дном, оттуда вывалилось сердце — человеческое сердце — и с влажным хлюпом шмякнулось об пол. Все замерли в ужасе. Но Терри, похоже, ни капельки не испугался. Такое впечатление, что ему было скучно. Просто скучно и все. — Господи, да помогите же кто-нибудь поднять тело. Я, блин, всего лишь ребенок. Мне сил не хватает.

Теперь первым успел Брайен. Он достал кол и аккуратно приставил его к сердцу мертвого мальчика. Когда Терри ударил, тело дернулось и заерзало, как мешок с живой рыбой.

— Давай я. — Сэр Фрэнсис дышал сбивчиво и тяжело. — Уж очень мне хочется самому…

— Подождите своей очереди, — осадил его Терри. — Это наш город, и это мои друзья… а вы, дяди, взялись неизвестно откуда и ждете, что вам поднесут весь город на блюдечке с голубой каемочкой…

— Какой грубиян! — возмутился Фрэнсис. Но Брайен подумал, что парнишка все правильно сказал. Снаружи раздался взрыв.

— Ваша машина! — воскликнул Кейл.

Они вышли на улицу. Пятно огня на снегу, клубы пара… Стивен с Пи-Джеем собрали в аптеке все горючие материалы и свалили их в кучу на той стороне улицы…

— В аптеке были еще двое. Мы их уже добили, — крикнул Пи-Джей.

Языки пламени взвились вверх. Из-за дыма витрину аптеки было уже не видно. Брайен сморщился от едкого запаха горящей пластмассы. Автомобиль разлетелся на куски. Раскаленный металл и обожженная резина… Огонь перекинулся на аптеку.

Еще один взрыв.

— Пригнитесь! — заорал кто-то, и все бросились под укрытие мрачного зала игровых автоматов.

— Ни хрена себе, — выдохнул Пи-Джей, озираясь по сторонам. — Ни хрена себе!

Стивен принялся поливать трупы керосином.

— Отлично, отлично, — бормотал Пратна, пытаясь восстановить контроль над ситуацией. Он тоже схватил канистру и вылил ее содержимое на пол. «Пьющий кровь» любезно напомнил, что ему нужен очередной четвертак, чтобы продолжить игру. Опустошив две канистры, они вышли на улицу и прошли полквартала — к супермаркету с париками в витрине. Стивен лил на ходу керосин прямо на снег вдоль тротуара. Потом поджег керосиновую «дорожку». Полоска пламени побежала по снегу, ворвалась в зал игровых автоматов, и буквально через секунду там вспыхнул уже настоящий пожар, черный дым вырвался из открытой двери, раздался пронзительный вопль… наверное, это был еще какой-то вампир, которого они не нашли и не добили колом… и теперь он сгорал как бы «заживо»… стена пламенеющего жара внизу, а выше по улице — по-прежнему замороженной, по-прежнему под завалами снега — тянулись железнодорожные рельсы, и возвышалась гора.

— А вы говорили, что они все обретаются там. — Кейл указал вверх, на гору.

— Может, они не успели вернуться туда до рассвета, — предположил Пи-Джей.

— Или, — добавил Брайен, — им нужно спать в своем доме. Или где им удобней всего. Может быть, даже после обращения они сохраняют свои человеческие привычки. — Он почему-то подумал о Лайзе, для которой все было кончено уже давно.

— Автомобили! — воскликнул Стивен. — Есть тут еще автомобили?

— Папин есть, — сказал Терри. — Он так и стоит на стоянке, на станции.

— Сначала закончим с супермаркетом, потом попробуем добраться до железнодорожных путей, потом…

— До заката успеем? — спросил сэр Фрэнсис.

— Уже четыре часа. Сейчас рано темнеет, — сказал Кейл. Брайен смотрел на гору, за которой даже не виднелись, а скорее угадывались еще горы, затянутые туманной дымкой. Белая смазанная перспектива. Город, объятый огнем, станет лишь крошечной точкой пламени посреди этих замерзших пустошей… а наверху, наверху… что я скажу Шанне Галлахер при встрече? — подумал он. Вчера ночью я едва в нее не влюбился… и влюбился бы, наверное…

Руди, выйди сюда, на крыльцо. Смотри. Город. Кажется, он горит. Жар поднимается даже сюда. А ведь солнце еще не садится…

Да, мастер Тимоти. Что бы это могло быть?

Они уже близко. Быстрей, позови Марию. Я должен вам кое-что сказать. Вам обоим.

Ока все еще полирует гроб мисс Карлы, но… а вот и она.

Смотрите. Деревья дымятся. Скоро снег на дороге растает, и они смогут подняться сюда. За мной.

Сходить за ружьями, мастер Тимоти?

Нет. Пусть приходят. Пусть… Мария, слушай. Я уже слышу их голоса. Я так и не научился отгораживаться от звуков смертного мира. Огонь вверг их в безумие. Они придут сюда со своими кольями и молотками, и те из моих новых сородичей, кто укрылся здесь, умрут навсегда. Но вы не окажете сопротивления убийцам.

Что, мастер Тимоти?!

На самом деле время пришло… Руди, Мария, мои верные друзья… нам пора расставаться. Потому что истории скоро закончится. Мария… Мария, не плачь. Ты любила меня больше всех. И мне так нужна была эта любовь. Часто случалось, что она поддерживала меня даже лучше, чем горький вкус крови. И ты, Руди, ты всегда был терпеливым со мной, ты никогда ни на что не жаловался… Теперь я признаюсь: были такие времена, когда я продолжал петь только из-за моей старой клятвы, которую я тебе дал в Освенциме.

Мастер Тимоти…

Хватит. Сейчас не время для слез. Радуйтесь, смертные люди, которые сумели меня полюбить… если мойры спрядут свои нити, как нужно, если на Вампирском Узде встретятся правильные поезда, тогда я пойду дальше… к чему-то возвышенному и прекрасному… туда, где мне будет лучше, чем здесь. Слушайте. Скоро дорога очистится, пусть всего лишь на пару часов, пока огонь не погаснет и опять не начнется снег… я не знаю, как далеко вы успеете уйти, но все будут думать, что я погиб при пожаре, который устроил какой-то маньяк-безумец… Мое завещание лежит в конторе Stupendous Sounds Systems. Любой из тамошних адвокатов поможет вам разобраться со всеми тонкостями. Слышите этот треск? Похоже, это упала сосна… и подожгла еще деревья. Уходите. Пора.

Мастер Тимоти… мы с Марией все обсудили еще вчера. Мы решили остаться с вами, что бы ни случилось. Если хотите, мы с радостью перейдем черту и присоединимся к вам в вечности…

Мария, Руди, если бы только вы знали… вы бы не просили меня о такой запредельной муке… Это наше решение, мастер Тимоти. Нет! Этого никогда не будет! Уходите! Я вам приказываю! Руди, я не хотел вас обидеть. Руди! Руди! Уже ушли, стало быть? Даже не дождавшись заката? Ага, вот он завел лимузин. Рева мотора почти не слышно за ревом огня. Но я-то слышу… вот они едут по талому снегу. А до заката еще далеко. Здесь никого не осталось — одни мертвецы. Пока они не проснутся, я буду совсем один.

Ага, гарью запахло… лучше мне войти в дом. Я буду лелеять холод. Я буду ждать, пока не проснется Карла. Я буду рядом. Я… Я остался один. Один.

26

Машина съехала вниз с холма, перескочила на полном ходу через рельсы и понеслась по Главной улице между рядами горящих зданий.

— Остановите их! — крикнул Кейл.

— Да пусть себе едут. Они нам не нужны. До заката еще четверть часа. — Пи-Джей лишь на мгновение оторвался от своего занятия. Он поливал керосином отрезанные головы в разбитой витрине. Терри с принцем пошли поджигать железнодорожную станцию. Раздался взрыв, и Стивен не услышал окончание фразы Пи-Джея.

Головы в витрине занялись огнем. Зал игровых автоматов выгорел почти дотла. На грязном снегу дымился старый добрый «Пэкман», весь искореженный от жара… по льду и воде растекались тонкие струйки крови… едкий черный дым валил из дверей аптеки… солнце уже садилось… гора погружалась во тьму.

— Господи, вы поглядите! — заорал Пи-Джей. Из дверей супермаркета вывалилась обугленная фигура. — Мистер Кавальджан!

Обгоревший вампир набросился на Кейла Галлахера и вцепился ему в горло. Стивен с Пи-Джеем рванулись ему на помощь, выставив перед собой распятия.

— Возвращайся в огонь, мать твою, мерзость ходячая! — выкрикнул Пи-Джей, тыча распятием вампиру в лицо. Тот завопил от боли. К ним приближался еще один живой труп, охваченный пламенем. Он горел весь: горела одежда, горели волосы, щеки обуглились и свисали лохмотьями, обожженные губы злобно скалились, острые зубы сверкали…

— Мы окружены, — прохрипел Кейл. — Это конец. Стивен понял, что старик сдался. Он даже не попытался вытереть кровь с лица.

— Папа, не кисни! — крикнул Пи-Джей. — Все остальные там, наверху. У нас все получится…

— Да ладно тебе. Мы все умрем, по любому.

— Нет, не умрем. Пойдем, папа.

Стивен увидел глаза Кейла Галлахера. Там не было страха — только презрение и ужасная усталость. Черная от сажи рука схватила Кейла за плечо. Поначалу Пи-Джей растерялся, но потом рванулся к отцу, схватил его за руку и потянул на себя. Однако вампир, пусть и весь обгоревший, оказался сильнее. Он утащил Кейла с собой в огонь…

— Блин, папа, — прошептал Пи-Джей. Пламя плясало вокруг мертвого тела, и Стивен крикнул парнишке, чуть ли не лопаясь от безумной и жгучей радости:

— Пойдем, нам еще нужно много чего поджечь. Мальчик взглянул на него. Просто взглянул и все… А потом Брайен Дзоттоли вышел из дома напротив, где он убивал вампиров, и Пи-Джей вновь повернулся к Стивену и сказал:

— Это не игра, мистер. Вы сумасшедший, совершенно безбашенный. Абсолютно.

И пошел к Брайену, оставив Стивена одного. Тот постоял еще пару секунд, глядя в огонь, а потом поспешил вдогонку за остальными.

Терри, Фрэнсис и Пратна дожидались их у железнодорожных путей.

— Они просыпаются, — сказал Брайен. — Здесь, внизу, их несколько дюжин.

— Нам надо подняться наверх, — сказал Стивен. У него в голове звучала тема огня, триумфальная, всеобъемлющая. Все отступило на задний план. Осталась только одна дорога. Ему уже не терпелось познать эту страшную радость, обрушить полыхающую Валгаллу в воды Рейна…

— У нас есть распятия, — сказал Пи-Джей. — Они ничего нам не сделают.

— Вот тут ты ошибаешься, мальчик, — невесело усмехнулся Брайен. — На их предводителя распятия не действуют.

— Какого хрена вообще? — вдруг взвился Терри. — Надо же что-то делать. Мы прорвемся с боем…

— Мне уже восемьдесят, — сказал Пратна. — Я готов встретить свою судьбу. Что бы меня ни ждало.

— Стало быть, решено.

Темнело быстро. Жар от пожара внизу стал почти невыносимым, удушливый дым ел глаза. Стивен сказал мальчишкам, чтобы они шли первыми.

Первым в дом вошел Фрэнсис Локк. Все шторы на окнах были плотно задернуты. Света не было — только тусклые отблески пожара, что уже бесновался в лесу. Вот он — момент истины! Сэр Фрэнсис поднял распятие над головой.

— Я вызываю тебя на бой! — хрипло выдохнул он. — Кто бы ты ни был. Я вызвал тебя в наш мир, и я же отправлю тебя обратно в ад.

Тишина. Пылинки пляшут в полумраке.

— Выходи! — Он вспомнил все очень живо. Как сверкнул, опускаясь, нож. Как влажно хлюпнул мягкий живот девчонки, расходясь под ножом. Как на алтарь Святой Сесилии пролились кровь и моча.

Он прошел чуть дальше в комнату. Темно. Темно. И очень тихо. А потом, откуда-то сверху — соблазнительный, чарующий смех. Обидный, насмешливый. В темноте он различил силуэт лестницы. Пошел вверх по ступеням. Молодость не вернешь, — думал он. Но я как будто вновь стал молодым. Сердце лихорадочно колотилось в груди, пытаясь влить силу в усталые ноги. Лестница круто уходила вверх. Сколько здесь, интересно, ступенек? Временами казалось, что это истертый камень, как на той лестнице в Итоге, где они с Пратной играли в мяч еще детьми… временами, что это — скрипучее дерево… временами, что мрамор, покрытый мягким ковром… а смех все звучал, рождаясь как будто из самой темноты… а потам к нему примешался еще один звук, как будто огромная хищная птица хлопала крыльями.

— Я убью тебя! — повторял он опять и опять, постепенно замедляя шаг. На плечи как будто давил груз всех прожитых лет, а распятие в руках становилось все тяжелее и тяжелее.

И вот наконец последняя ступенька. А там — тот же самый алтарь, и та же самая девушка, и он уже занес нож, готовый вонзить его ей в живот, и полуволк-полумальчик выступает из темноты в облаке курящихся благовоний, и Фрэнсис говорит: «Уходи, уходи…», — и размахивает распятием, но волк, сотканный из темноты, тянет лапу и прикасается к святому кресту, и крест вместе с Иисусом распадается на две зазубренные половинки, как будто расколотый молнией, и падает по ступеням вниз… вниз… метал бьется о камень, о мрамор, о дерево, о металл…

— Глупый смертный, — говорит призрачное существо. Это голос ребенка, но в нем звучат отголоски бесчисленных прожитых лет. — Не ты вызвал меня в мир. Твоя жестокость была бессмысленной и неоправданной; у нее не было никакой цели, кроме как ублажить твои собственные садистские наклонности. Все эти годы, все шестьдесят лет, ты обманывал себя, строил умозрительные теории о великом противостоянии света и тьмы, в котором тебе уготована не последняя роль — роль защитника света… Глупец! Посмотри на себя. Неужели ты правда считаешь, что ты из тех, кто достоин играть в столь грандиозном спектакле?!

— Я тебя сотворил! — прохрипел Фрэнсис. — Я убил человека и тем самым вызвал тебя из ада…

— Нет, Фрэнсис, жалкий ты человечишка.

И он наконец понял, что это правда. Он всю жизнь прожил во лжи, питая свои кошмары самообманом. И жалость в голосе существа, которое он все эти годы почитал своим творением, ввергла его в последнее — предельное — отчаяние. Фрэнсис Локк просто не мог жить дальше, узнав о себе эту страшную правду — правду о том, кто он на самом деле, — и его сердце не выдержало, и он упал, уже мертвый, на лестницу вечности, и покатился вниз по ступеням… и мертвая кровь билась о камень, о мрамор, о дерево, о металл.

Когда остальные вошли в дом и увидели, как тело Фрэнсиса Локка катится вниз по лестнице, Стивен с Пратной тут же схватились за колья — на тот случай, если их друг тоже был заражен вампиризмом. А потом все рванулись наверх, бросив бездыханное тело, и лестница стала ветвиться и расходиться многочисленными пролетами, и сам дом казался почти что живым существом…

Пи-Джей скрылся за игровым автоматом высотой чуть ли не с дом. На огромном экране сменяли друг друга сцены из «Пьющих кровь», только все было по-настоящему, и вампиры в игре были точными голографическими копиями Тимми Валентайна, и прорезь для монет истекала кровью прямо на Терри, и он истошно звал друга, а потом бросился следом за ним, но за автоматом не было ничего, только пустынные коридоры, которые разветвлялись и разветвлялись…

— Пи-Джей! — закричал Терри в очередной раз. Его голос отдался от стен гулким эхом, и стены покрылись кровоточащими царапинами. Они подрагивали, словно, внутренности громадного организма. Один раз Терри показалось, что он догоняет Пи-Джея, но это был кто-то из скрывавшихся в доме вампиров, и Терри набросился на него и принялся бить распятием, пока вампир не убежал в другую сторону — туда, где огонь разливался по коридорам обреченного дома…

И вот теперь он действительно оказался внутри «Пьющих кровь», потому что голографическая проекция не бывает такой настоящей, он перепрыгивал с рельсов на рельсы стилизованной железной дороги, пути которой пересекались внутри совершенно живых пейзажей: горных кряжей и маленьких городочков, полыхающего вулкана и древнего города, и даже концентрационного лагеря…

— Я потерялся, — заключил Терри, сбавляя шаг. Мимо на полном ходу проносились поезда, охваченные огнем. Горящие поезда неслись прямо в лесной пожар. Он звал Пи-Джея, пока не сорвал голос, пока не понял, что ему никогда его не найти, что он запутался в чьем-то чужом сознании, что ему надо скорей выбираться отсюда, но никто ему не поможет, и надо рассчитывать лишь на себя, и…

Еще коридоры. Зомби. У них из глаз сочится темная кровь, руки раскинуты… их преследует «Пэкман» ростом с мальчишку-подростка, размахивая колом и распятием. Темнота, вопли, смех, злобные голоса, от которых мороз по коже… из потайных дверей выскакивают скелеты. Он останавливается, чтобы прибить очередного вампира — миссис Холлидей, которая всегда приносила им какие-то старые книги и пыталась заставить его их читать. Он загоняет ее в угол, выставив перед собой распятие, и вбивает ей в сердце кол. Она ссыхается и рассыпается в прах. Теперь пламя бушует уже в коридоре, а на стене загорается надпись: БОНУС 20 000 ОЧКОВ БОНУС БОНУС ВЫ ПРОШЛИ ПЕРВЫЙ УРОВЕНЬ, — и включается писклявая электронная музыка на мелодию «Вампирского Узла», и…

ПЕРЕРЫВ! ПЕРЕРЫВ! Надпись продолжает мигать на стене, Потом — темная комната. Там стоит кто-то, кого он знает. Да, это принц Пратна. А с ним… Господи Боже, это же мама Пи-Джея. Терри прячется в тени игрового автомата, только это не автомат, а огромный надгробный камень с видеоэкраном в том месте, где обычно бывает надпись. На экране мигают слова: ЛУЧШИЙ РЕЗУЛЬТАТ: ТЕРРИ ГИШ — ЗАЛ СЛАВЫ ВАМПИРСКОГО УЗЛА — ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД, — Терри напуган до полусмерти, до усрачки, как говорили в школе, он не знает, что делать. Он слышит, как принц говорит скучным голосом:

— Я перепробовал всех. Мальчиков, девочек, карликов и великанов… я бил их плеткой, заковывал в цепи… и ничто меня не возбуждало, я был пресыщен… но вампир! Мертвый и живой одновременно! Теперь ты понимаешь, зачем я пришел. Я просто не мог не прийти. Одна только мысль о возможности вновь поиметь эрекцию после целых десяти лет вынужденного воздержания уже могла бы сорвать меня с места и погнать прочь из дворца с его садом утех… теперь ты понимаешь, моя дорогая, почему мне так нужно…

И Шанна Галлахер ответила, пародируя голос опытной соблазнительницы, и прозвучало это так странно, так жутко:

— У меня никогда не было настоящего принца.

Она сняла ночную рубашку — ту самую рубашку, в которой пришла к Брайену той ночью, — и Терри затаил дыхание. Ему всегда хотелось увидеть маму Пи-Джея голой — всегда, сколько он себя помнил, — и даже теперь у него в штанах встало, и он покраснел от ужаса и стыда, и отступил еще дальше в тень от гигантского автомата, но и оттуда он видел, как Шанна Галлахер заигрывает с принцем Пратной. Как она гладит его по щеке, как запускает руку ему под рубашку, как расстегивает пуговицы у него на брюках. Он слышит, как она шепчет:

— Мой принц, мой принц, я покажу тебе штучки, которых ты точно не знал…

И принц дрожит от ее леденящих прикосновений, но и от возбуждения тоже, и Терри видит, как его набухающий член вываливается наружу, а сам принц шепчет:

— Да, вот оно. Вот. Сейчас исполняется моя сокровенная мечта — любить живой труп. Твои губы такие холодные… как сама смерть… и сейчас я тебя трахну в рот. Я буду ебать обжигающий холод.

И Терри видит, как Шанна Галлахер опускается на колени и дразняще проводит языком по набухшему члену, и принц кончает, а она издает жуткий вой… как волчица… на какую-то долю секунды она превращается в волчицу, и откусывает ему член, и выплевывает его на пол, и принц закрывает глаза, забывшись в какой-то нездешней, уже запредельной боли, в невыносимом экстазе, а из огрызка члена фонтаном бьет кровь, алая и дымящаяся, и Шанна вновь принимает человеческий облик, и приникает к ране, и жадно пьет, и кровь горячит ее ледяные губы, а принц все кричит — то ли от боли, то ли в оргазме, — и она выпивает из него последнюю каплю жизни, и рвет его тело когтями тигрицы, и терзает его плоть волчьими клыками, и в это мгновение в комнату врывается Стивен Майлс, держа перед собой распятие, и Терри выходит из ступора и тоже наступает на Шанну Галлахер с распятием, и она воет, как волчица, рожающая волчат, и Терри слышит, как Стивен кричит:

— Зачем, Карла, зачем?

Только это никакая не Карла, а Шанна, и Терри решает, что старик окончательно спятил… и кто такая вообще эта Карла… Кто-то тянет его за руку. Пи-Джей.

— Слава Богу, Пи-Джей. Пи-Джей. — Терри мертвой хваткой вцепляется в руку друга.

— Что случилось? — В голосе Пи-Джея сквозит отчаяние. Стивен гонит из комнаты Шанну Галлахер, размахивая распятием.

— Кто эта женщина?

И Терри с облегчением понимает, что Пи-Джей ничего не видел. И решает молчать. Потому что как скажешь другу, что его мать откусила член у какого-то озабоченного старика… такое просто нельзя говорить. И он вспомнил, как у него самого встало, когда он на это смотрел, и весь покраснел, и сказал:

— Я не знаю, Пи-Джей. Не знаю. И ради Бога, давай больше не разделяться…

Они вместе вышли из комнаты и снова попали в живую игру про вампиров. Они попытались пройти обратно той же дорогой, по которой пришли, — мимо пылающих поездов и миниатюрных печей наподобие тех, в которых сжигали людей в концлагерях, и Терри запнулся о модель средневекового замка, и увидел мужчину с синей бородой, который размахивал длинным кинжалом, но это была просто иллюзия, и он только крепче сжал руку Пи-Джея, когда мимо пронесся очередной полыхающий поезд…

И Стивен увидел лестницу, уходящую вверх крутым изгибом пролетов, ее хрустальные парапеты выгибались подобно летящим опорам готического собора. Вершины лестницы было не видно, но Стивен знал — эти ступени ведут в ад и в Валгаллу, к спасению и погибели.

Потом ей услышал голос Тимми Валентайна — или Конрада Штольца, — выпевающий арию из «Волшебной флейты». Это была песня трех гениев храма, которые вели принца Тамино во владения загадочного Сарастро. Да. Однажды он дирижировал эту оперу. В Тауберге. Это была музыка из его прошлого. Прошлое, — понял Стивен, ступив на лестницу, — никуда не исчезает. Оно сосуществует, неизменное, вместе с настоящим. Музыка доносилась с заоблачных высот, потому что потолок на чердаке особняка на горе был настолько высок, что доставал до звезд.

Песня не умолкала, но под ту же музыку зазвучал и отдельный голос мальчика, как будто передавали запись, сделанную на нескольких звуковых дорожках, наложенных друг на друга: Стивен, Стивен. И Стивен вспомнил тот мимолетный обмен взглядами — шестьдесят лет назад, — который навсегда определил его судьбу. И голос проговорил: Их больше нет, ваших глупых Богов Хаоса. Да и кем они были? Самообманщиками и не более того. Посторонние наблюдатели, не сумевшие уразуметь смысл космической драмы, за которой они наблюдали, не понимая. Но все это время они полагали себя центром вселенной, той точкой, откуда исходят добро и зло, где свет и тьма сливаются воедино. Какая гордыня! Какое непомерное самомнение! Но их больше нет, и мы, Стивен, можем списать их всех со счетов, этого принца из комической оперы, эту ведьму-шарлатанку, этого усталого старика-убийцу. Иди ко мне. Вверх, вверх, вверх. Мертвая точка космического колеса — это зеркальный зал в вампирской комнате смеха.

Стивен ответил:

— Я сожгу за собой лестницу.

И, оглянувшись в последний раз, он вылил остатки керосина на полусгнившие деревянные ступени и поджег их. Пламя взметнулось ввысь, реки огня потекли вниз по лестнице. Огонь разлился по всему пространству, в комнате внизу вспыхнули занавески, и пламя слилось с лесным пожаром снаружи, и охватило надгробный камень в саду, и растопило снег… Стивену в лицо дохнуло невыносимым жаром, глаза заслезились, и он отвернулся. Теперь он смотрел только вверх. Поднимался, перепрыгивая через две ступени, и вовсе не чувствовал себя старым и дряхлым. И его не пугало громадное расстояние до вершины. Лестница проходила через черный лес, где под вязом спал черный шахматный король в виде стилизованной человеческой фигурки, сквозь забор из колючей проволоки, по улицам Оксфорда и по средневековому замку, а следом бежал огонь, отставая лишь на пару ступеней, так что пути назад не было…

А голос шептал ему в ухо: Добро пожаловать, Стивен, в перевернутый мир Зазеркалья и всего, что там нашли Карла, Стивен и Тимми. Добро пожаловать в смерть, в мир, где заурядный психоаналитик становится мудрой, как сама Сивилла, где сумасшедший становится магом, а маленький мальчик-вампир — Иисусом Христом…

Вдруг навалилась усталость. Легкость в ногах как-то разом иссякла. Сколько еще оставалось ступеней? Неужели шестидесяти лет безумия и осознания собственной серой посредственности еще недостаточно… неужели он должен пройти некий олимпийский марафон, чтобы добраться до места последней битвы?!

На вершине этой бесконечной лестницы…

Он упал в объятия музыки, льда. Длинные волосы — острые, как бритва — ткнулись ему в лицо, больно, до крови. Он почувствовал запах гнили и заметил, какое бледное у нее лицо, и когда он назвал Карлу по имени, она улыбнулась, и он увидел, кем она стала.

Огонь как будто знал, куда он идет. Каждый раз, когда Брайен сворачивал на развилке расходящихся коридоров, пламя следовало за ним. Он ворвался в комнату, где убил Лайзу. Огонь влетел следом. Телеэкраны оплавились от жара, стеклянный гроб растаял дымящейся лужицей. Брайен бежал, не разбирая дороги. В другой комнате его брат по-прежнему насиловал Лайзу, но он знал, что все это ненастоящее, что это — бесплотные призраки, и он пробежал прямо сквозь них, и они растворились в пламени.

Сырая темная комната, холодная, тесная… наклонные стены в виде конуса, сквозь отверстие в потолке видны звезды… типи, сообразил Брайен… индейский вигвам… гремучая змея свернулась кольцами на буйволовой шкуре, огонь облизывает стены из шкур…

— Внутрь огонь не войдет. Он не сможет войти в заколдованный круг. Здесь нам ничто не грозит, Брайен.

Он оборачивается и видит ее. Она полулежит на шкурах, скрытая в сумраке. Стены мерцают, полупрозрачные в свете огня. На ее бледной коже пляшут теплые оранжевые отсветы. На ней нет ничего, даже рубашки. Длинные волосы распущены по плечам и спине.

— Шанна… но ты же…

— Нам надо закончить начатое. — Ее губы слегка приоткрылись. Яркие, влажные — как будто раскрашенные застывшей кровью. — Или ты думал, что что-нибудь может нас разлучить?! Пусть даже и смерть?!

Она поднялась и выпрямилась в полный рост. Он не мог вымолвить ни слова. У него был бумажный пакет с кольями и распятиями, но он его уронил. От ее взгляда — бездонного, темного, как сама смерть — у него перехватило дыхание. Она сказала:

— Почему так происходит, что всех женщин, с которыми ты спал после того, как поехал на поиски Лайзы, убивают вампиры?

— Я…

— Может быть, это какое-то наказание?

— За небрежение… — Мысль, которая не давала ему покоя с самого начала, наконец прозвучала вслух. Раньше он пытался не думать об этом… но теперь не думать об этом было уже невозможно. Он дошел до конца. — Да, — прошептал он. — Я всегда знал, что надо было забрать ее от родителей. Я ей обещал, что заберу ее к себе, хотя и знал, что вряд ли на это решусь. Даже после того, как узнал, что у них происходит дома. Господи, я сам себе противен.

— Это можно поправить.

— Нет, для меня все кончено.

Но она уже потянулась к нему, и он как зачарованный упал в ее ледяные объятия, и его тело мгновенно застыло, лишившись тепла… это было похоже на то, как если бы он обнимал холодную мраморную статую… он не мог ее согреть… но не мог и сопротивляться. Именно к этому он стремился с той самой минуты, как вогнал острый кол в сердце племянницы, и увидел себя в образе Марка, и понял, что он тоже способен на предельную низость.

— Мне взять тебя прямо сейчас? — прошептала Шанна. Снаружи ревело пламя. Ее глаза сверкали, неумолимые, непроницаемые, как черное стекло. Он прикоснулся к ее щеке, пытаясь уловить источник этого хрупкого переливчатого сияния. Но оно ускользало от понимания. И даже ее волосы были как черный огонь. — Мне взять тебя прямо сейчас? — повторила она. — Да? Да?

— Да, — сказал он в отчаянии.

И бросился в жуткий холод, и почувствовал легкий укол на шее, и там стало пощипывать, и это пощипывание разлилось по венам, как слабенький электрический ток, и он почувствовал, как остывает его тело, стремительно теряя тепло…

Вдалеке — за стеной огня — крик:

— Мама, зачем ты так, мама?!

И внезапно вернулось тепло. Жарким потоком влилось обратно в тело. И мальчик встал между ними и вжег распятие в лицо матери — мальчик в набедренной повязке и волчьей шкуре вместо плаща, с лицом, разрисованным алыми полосами. А его друг замер как истукан, ошеломленный.

Брайен увидел, что зубы у Шанны красные.

— Кто та? — закричала она. — Я тебя больше не узнаю… Кол опустился, оборвав крик, рвущийся с ее губ. Она пошатнулась и упала. Огонь облизнул ее руки. Она широко распахнула глаза, умоляюще глядя на Брайена. Он смотрел на нее, завороженный пустотой в ее черных глазах. Мальчики потянули его за руку. А где-то в глубинах его естества шевельнулось желание. Щит на стене превратился в диск пламени. Фигуры мальчиков на его фоне казались смазанными силуэтами.

— Тащи его отсюда, — крикнул Терри.

— Он тяжелый… помоги мне… — Сдавленный голос второго парнишки.

Жесткие черты Шанны разгладились. В смерти ее лицо стало мягким и нежным. Голос Пи-Джея донесся до Брайена как будто откуда-то издалека:

— Смотри, Терри. Хотя бы теперь она снова знает, кто она. И Брайен начал осознавать, что он медленно погружается в зыбучий песок огня, и что в глубине души его отчаянно тянет к этой последней погибели, и что мальчишки держат его за руки и пытаются удержать, не дать ему погрузиться в пламя, но если он им не поможет, они его точно не вытащат… он напрягся, отгоняя пылающую темноту… и они все-таки выдернули его наружу, и он увидел снежинки за стеной бледнеющего огня… они были похожи на искрящиеся звездочки, розовые и оранжевые в отблесках пламени… потом он увидел горы, а потом его накрыла безбрежная темнота.

Лестница вывела Стивена на вершину горы, подсвеченную пламенем. На снегу лежали тела героев, которым хватило запала пройти сквозь стену волшебного огня. Но для Стивена огонь был другом; разве он не играл с огнем еще в детстве? Огонь знал Стивена и не обжег его. Стена пламени расступилась, чтобы его пропустить.

Он оказался в бесконечном зеркальном зале. В центральной комнате чердака-лабиринта — в темном сердце человеческого сознания.

Рельсы игрушечной железной дороги выстилали весь пол. Поезда со свистом проносились по импровизированным мостам на подпорках из книг, по лугам из зеленых пледов, по пластмассовым тоннелям. Мимо миниатюрного оперного театра в Тауберге, мимо часовни Святой Сесилии, и даже вдоль кладбища, где когда-то была могила Конрада Штольца. На горных кряжах из перевернутых кресел темнели мрачно средневековые замки. Был здесь и сосновый лес из крошечных деревьев. И все это отражалось в бесчисленных зеркалах.

Он узнал диванчик из нью-йоркского кабинета Карлы. И сама Карла тоже была здесь. Она сказала:

— Он ждал нас целую вечность, Стивен. Смотри, я тут набросала схему. — Она протянула ему блокнот, открытый на нужной странице.

— Видишь, — продолжала она, — какие нас связывают сложные отношения.

Он молчал. Огонь — он чувствовал огонь, как чувствуют живое существо, как чувствуют любимого человека — уже выжигал дом изнутри.

— Помнишь, когда мы встретились в первый раз? Не в клинике, а гораздо раньше. Это была случайная встреча. Я тогда была студенткой, а ты отдал мне свой пончик в Карнеги-Холле. Конечно, ты ничего не помнишь. Но я тебя не забыла. С того самого раза. Видишь, нас постоянно сводило вместе. На первый взгляд, вроде случайно. Но это была не случайность. Это была судьба. Судьба толкала нас вперед, отсекая все побочные вероятности, пока каждому из нас не осталась только одна дорога…

— Дорога в Вампирский Узел. — Пауза. И потом: — А ты теперь…

— Да. Теперь я вампир. — Но он понял это и так. По ее плавным кошачьим движениям. По сиянию, исходившему от ее кожи. По сверкающей взвихренной тьме у нее в глазах. — Послушай. Это не то, что ты думаешь. Тысячу лет назад Тимми начал меняться. Способность сочувствовать людям была только началом метаморфозы. А все началось с… беспредельной тоски по завершенности. Он безотчетно искал свою женскую половину и свою тень. А поскольку он сам был созданием теневой вселенной, для него данные архетипы существовали в нашем мире… хотя в то время они еще не родились на свет. Ты понимаешь? Мы втроем, спроецированные вперед во время, были созданы друг для друга. И теперь мы вступаем в тигель трансформации, мы как бы кристаллизуемся и станем другим, мы возродимся, как феникс, из пламени — преображенные, непобедимые.

— В это трудно поверить. — Он чувствовал, что истина вот она, рядом. Но пока что боялся взглянуть на нее в открытую. Ему хотелось забыться в прежней огненной радости, в торжестве пламенной пляски, охватившей и город, и дом. — А наш брак поэтому и распался… потому что тогда у нас не было Тимми?

— Что-то вроде того.

— А Боги Хаоса? Они тут при чем?

— Да ладно тебе. Ты же и сам всегда знал, что они почти ни при чем. В ту ночь, в часовне, когда ты и эти твои Боги Хаоса увидели дитя ночи… что они видели на самом деле? Призраков или чудовищ. Олицетворение их собственной внутренней сути. Но ты не дал себя обмануть, хотя тебя и пытались сбить с толку. Ты был единственным, кто сумел разглядеть первозданную невинность за тысячелетним ужасом… ты увидел не зверя, не какое-нибудь страшилище, ты увидел ангела… не ненависть, а любовь!

Дрожащее марево пламени в воздухе между ним и Карлой… из дымки выходит фигура… мальчик… наконец они снова встретились лицом к лицу. Шестьдесят лет обратились в ничто. Зеркальный зал и часовня стали едины. Мальчик тоже совершенно не изменился, ибо он был субстанцией вечности.

Стивен заглянул в глаза — черные, как отполированный обсидиан, и, как и обсидиан, закаленные в жаре вулкана. Лицо как тончайший дрезденский фарфор. Иссиня-черные волосы. Фигура в сумраке. Стивена била дрожь. Сейчас он чувствовал то же самое, что чувствовал десятилетний хорист. Дрожь страха, который был чуть ли не чувственным. Беспомощность. Потрясение при встрече с совершенной красотой.

Он сказал:

— Я поджег лестницу. Пути назад все равно нет.

Тимми наконец заговорил, и его мелодичный голос был лишь слегка тронут проникновенной грустью:

— Ну что ж, здравствуй, мой тень. Жалко только, что во все наши предыдущие встречи я не решился признать эту правду.

— Здравствуй и ты.

Они бы, наверное, обнялись, но Стивену было страшно. Его пугала пылающая темнота в глазах Тимми.

— Он такой старый, — оказала Карла. — И такой одинокий. Только он пережил свое вампирское «детство», с его первозданной яростью и жаждой крови, с его ребяческим и суеверным страхом перед предметами религиозных культов. Он составил себе представление о сочувствии, а теперь он приближается к новому рубежу. Он — наше духовное "я", а мы воплощаем его человечность.

— Почему я не отражаюсь в зеркалах? — спросил Тимми и сам же себе ответил: — Потому что моя душа — это вы двое.

Стивен увидел тяжелую дубовую дверь, обитую железом. Интересно, почему он не заметил ее сразу? Тимми как будто прочел его мысли. Он сказал с легким раздражением в голосе:

— Она всегда здесь была, эта дверь. Если умеешь смотреть и видеть. Вы, поклонники Вагнера, такие сентиментальные. И в вас очень сильно стремление к театральности. Вы вообще ничего не видите, пока вам не напоют лейтмотив — Он рассмеялся, мягко, обворожительно.

— Ты хочешь сказать, что всего этого можно было бы избежать, если бы я попытался заговорить с тобой тогда, в часовне…

Снова — смех, как перезвон колокольчиков на ветру.

— И в этом весь Стивен. Всегда будет искать самый простой ответ. Ты хочешь прожечь свой путь через жизнь наподобие шаровой молнии.

Где-то в глубинах дома пробили часы. Раз… два… три… тринадцать раз.

— Пора, — сказала Карла. Ее губы подрагивали от нервного предвкушения.

Пламя прорвалось сквозь паркет, растеклось по игрушечным рельсам, охватило мосты из книг и пластмассовые горы. Клыки Тимми и Карлы влажно заблестели в пляшущих отсветах.

Стивен воскликнул, ошеломленный:

— Как ты можешь говорить, что я видел любовь, когда я видел только пылающий холод и темноту?!

Улыбка мальчика-вампира сверкнула, как море на солнце.

— Я — темная сторона любви, — сказал он. — Океан хаоса, на котором стоит вселенная. Без меня любовь не имеет смысла. В самом сумрачном средоточии вселенской тьмы я — память о свете.

Он указал на дверь.

Дом сотрясся от грохота. Землетрясение? Извержение внезапно проснувшегося вулкана?

— Так ты готов пройти на ту сторону? — Тимми нетерпеливо топнул ногой, в точности как капризный ребенок. — У нас мало времени.

Мальчик и женщина распахнули Стивену объятия. Мальчик был луной, женщина — землею, а сам он станет горящим солнцем. Дверь со скрипом отворилась. За дверью открылась щель ослепительного раскаленного сияния. Оттуда тянуло серными испарениями. Они были плотными, как густая дымка — кружились, туманили зеркала, окутывали всех троих едким маревом. Тошнота подступила к горлу. Стивену было нечем дышать. Я умираю, — подумал он. Я умираю!

— Это дверь в ад? — выкрикнул он, вспомнив дона Жуана и доктора Фауста, которых живьем утащили в геенну огненную.

— Не говори ерунды! — Карла улыбнулась ему сквозь клубы желтого дыма. — Разве ты совершил много зла?

Чистый голос мальчика перекрыл даже рев пламени:

— Зла нет! И ада тоже нет!

И тогда Стивен шагнул в их ледяные объятия. Ему в ноздри ударил запах их кожи — приятный, но все же слегка отдающий гнилью. Когда дверь распахнулась шире, он уже целовал губы, скрывающие клыки, и ласкал снежно-белую плоть. Ему казалось, что он вновь стал молодым. Дверь раскрылась, как вход во чрево космической матери-земли, и они танцевали — втроем, — вкладывая в этот танец всю их любовь друг к другу, и Стивен почувствовал, как огненное тепло покинуло его тело и объяло двоих партнеров, и в этом тесно сплетенном треугольнике их смешавшихся страстей он наконец почувствовал себя собой…

…и теперь Маг ласкал сморщенную плоть Сивиллы, и Карла со Стивеном тоже были там, соединившиеся с содрогающейся землей. Сивилла, одержимая духом Карлы, отвечает на ласки. Ее древнее, давно усохшее тело пробудилось к неистовой страсти. Земля трясется под ними. За окном мальчик видит сияние и чувствует запах смерти. Обжигающий ветер, искрящийся переливчатыми пылинками, врывается в убежище Мага. Они намазали свои тела жирным бальзамом, составленным из самых невообразимых компонентов, среди которых есть и яички изуродованного мальчика. Они — все трое — соединились в любовном действе. Эта не та любовь, которую Карла, Стивен и Тимми разделят в будущем, — это эгоистичное, собственническое вожделение, и Маг часто отвлекается от своей подруги, чтобы совершить колдовские ритуалы, которые осуществляются через сексуальную магию содрогающейся земли. Снаружи слышится грохот. Это упала мраморная колонна. Охваченный пламенем, Маг выпрямляется в полный рост и обнажает острые зубы. Мальчик кричит от пронзительной боли, когда Маг-леопард бросается на него и удовлетворяет и голод, и вожделение, он ликует, его торжествующий рев заглушает крики умирающих, а Сивилла бьет в ладоши, и ее сморщенные веки дрожат, и она со смехом падает в объятия своей долгожданной смерти…

…и Стивен смотрел, ошеломленный, как Карла становится землей, а ее женское естество — входом в пещеру Сивиллы, и Тимми со Стивеном заползают в тесный тоннель, раскаленная магма блестит, стены тоннеля раскалены от жара, стены дрожат и трясутся… горячая лава обжигает ноги, но они продолжают идти вперед, вверх… и во чреве, которое есть свет солнца, время содрогается и останавливается, клыки вонзаются в его плоть, и он отдается тьме, которая уже не тьма, а слепящий свет, он содрогается в мощном оргазме, еще и еще, и он уже не понимает, где его оргазм, а где оргазм Тимми и Карлы, они сносят последнюю дверь в замке герцога Синяя Борода, и сливаются воедино, теперь они трое — одно существо, а вот теперь их снова трое… они парят в вышине, в неописуемом жгучем сиянии, а потом…

…вершина Везувия взрывается сотнями разноцветных огней…

…они рождаются в пламени…

…они входят в покои Мага и видят, как лава вливается в атриум из проломленной стены винной лавки, они — в сознании мальчика, а мальчик уже из последних сил пытается вырваться из любовных объятий взбешенного леопарда и обезьянки-старушки, и хотя они невидимы, хотя они из другого измерения, они чувствуют его ужас и боль в ранах от когтей и зубов, они пытаются стать настоящими, ворваться в эту реальность, и на мгновение им это удается — они наяву попадают в Помпеи, а потом их сметает волна невыносимого жара и уносит обратно в мир бесплотных теней. Маг, пораженный, возвращает себе человеческий облик, и в тот краткий миг, когда его сознание захватили тени из будущего, мальчик все-таки вырывается из его смертоносных объятий, и бежит прочь, и видит, как лава врывается в двери, и поворачивает к окну, и Маг в облике орла бросается ему в лицо, его острый, как бритва, клюв бьет мальчика по щекам, кровь течет ручьями, а раскаленная лава шипит, и Маг выкрикивает скрипучим орлиным голосом:

— Мы должны завершить ритуал… мы должны… иначе мы не умрем и не будем жить, жизнь нас отринет, а смерть не примет… призрак бессмертия все же останется с нами, мы утратим тела, но при этом не растворимся в смерти… мы будем бродить по земле, как эхо кошмарных снов, как тени теней, как отголоски немых голосов…

И Сивилла пытается удержать мальчика своими хрупкими ручками, но он уворачивается от нее, и пламя пляшет на стенах дома, и земля содрогается и воет, как будто в агонии родов…

…следы детских ступней на растрескавшейся мозаике, едкий запах горящей плоти… обугленной… оглушительный грохот, потом… кровь, брызжет брызжет брызжет брызжет брызжет кипит на горячих камнях брызжет брызжет брызжет

…последние вампиры с криками выбегают из супермаркета и аптеки, обугленный игровой автомат вылетает из разбитой витрины игрового зала и врезается в дымящийся остов Пратновского автомобиля, двое мальчишек — они по-прежнему волокут на себе Брайена, который так и не пришел в сознание, — поднимают глаза, — снег на Главной улице весь растаял, и грязевая лавина увлекает тела вампиров вниз по улице, и…

…черный Везувий взрывается белым пламенем…

…Карла, Стивен и Тимми устремляются в небеса, извергаясь в потоке пылающей магмы…

…и обжигающий пепел падает прямо на мальчика, который уже полумертв от леопардовых укусов, и Карла со Стивеном вместе с ним чувствуют тошноту от серных испарений, и боль в рваных ранах — как раскаленные угли, и пыль не дает дышать, и его кровь брызжет брызжет на мозаичных камнях…

…крыша аптеки обваливается, банки с кока-колой разлетаются по всей улице…

…Маг и Сивилла раскрывают объятия смерти, Сивилла ликует — она обманула вечность, но Мага терзают сомнения, когда он погружается в кипящую лаву, и потолок обрушивается на них, сминая плоть и кроша кости, и с неба падают камни, погребая тела под собой, а потом…

…мальчик кричит:

— Бог есть любовь!

…на горных вершинах сдвигается снег. И катится вниз, и обрушивается на город со странным названием Узел — лавина, рожденная пронзительным криком мальчика…

…статуя Конрада Штольца падает с надгробного камня и разбивается на две зазубренные половинки, как будто расколотые молнией…

…три духа из будущего воспаряют к самому небу, поднимаются к солнцу из города, объятого пламенем, поток огня льется со склона вулкана и затопляет Помпеи, и колонны ломаются, словно сухие ветки, и тысячи тысяч живых людей застывают в сияющем алом море, точно букашки в застывшем янтаре…

…они родились из пылающих недр вулкана…

…огонь добрался до Валгаллы, где боги — первые обуздавшие хаос — восседают неподвижные, как изваяния, на своих золоченых тронах и изнывают по смерти…

Стивен трепещет в объятиях женщины и мальчика. Прикасается к их рукам и лицам, которые больше не обжигают холодом.

И поэтому он понимает, что он уже перешел черту. В едином затяжном оргазме их тройственного союза он пережил смерть и великое возрождение вселенной. Он потрясен и подавлен свершившимся чудом. За ревом огня его чуткий слух различает даже музыку сфер. Вечность входит в него во всей своей боли и исступленном восторге. Вокруг него рушатся стены дома. Его обуревает неутолимая жажда — из тех, которая не насытится никогда, — и совершенная красота замораживает его сердце.

27

…вдалеке — грохот взрыва. Отблески пламени на снегу цвета близящегося рассвета.

— Не оглядывайся, — сказал Пи-Джей Терри. — Давай поднимай эту проклятую штуку, я один не справлюсь.

Терри взялся за палки, на которых было натянуто одеяло. Носилки, которые Пи-Джей соорудил для Брайена. Брайен так и не пришел в сознание.

— Мне холодно.

— Да, мне тоже. Давай, потащили.

Они подняли носилки с Брайеном со снега.

— А откуда ты знаешь, как эта штука делается?

— Это травва, дубина. Трав-ва. Шошоны пользуются такими, когда переносят лагерь в другое место. Я таких, хитростей знаю навалом. Мама меня научила.

— А куда мы идем?

— Наверное, в резервацию.

— И как мы туда доберемся, по-твоему? Блин, опять снег пошел.

— Мой народ знает много чего полезного, — продолжал Пи-Джей. Терри ни разу не слышал, чтобы Пи-Джей говорил вот так. Нет, он частенько заводил разговоры о том, что ему бы хотелось пожить в резервации и, может быть, поселиться там навсегда, но теперь в его словах появилась уверенность, которой не было раньше. — Я знаю, как построить из снега хижину, которая будет хранить тепло. Я знаю, как надо охотиться на зверей. Правда, я никогда не охотился, но я, наверное, смогу сообразить, как это делается.

— А с ним чего? Вдруг он умер?

— Он не умер.

— А если умрет?

— Мы его похороним.

— А если… ну… твоя мама… она ведь его укусила…

— У нас есть колья.

— Ага.

Ветер дул прямо в лицо. Согнувшись, они пошли вперед — сквозь снег. И хотя было ужасно холодно, его горе как будто растаяло в обжигающем жаре. У них за спиной полыхал лес. Это было красиво, очень красиво. И отсюда было не видно, что весь город охвачен пламенем и безумием.

— Мы уцелели, — сказал Пи-Джей, но без радости. И издал дикий крик, который тут же затерялся в пронзительном вое ветра.

К концу зимы железная дорога вновь станет пригодной для езды. К обожженным руинам станции в Узле подойдет поезд. Это будет ночью, на небе будет светить луна, и если кто-нибудь из пассажиров выглянет в окно, он увидит обугленные останки сгоревшего города. Зрелище будет весьма колоритное, хотя и унылое. Даже гнетущее. Лунный свет отразится в миллионах осколков битых зеркал, которые осыпались в горы после того, как сгорел особняк. Лунный свет ляжет бледными бликами на потускневших петлях в пустых дверных проемах, засверкает на боках опустошенных игровых автоматов, сваленных в кучу в конце Главной улицы. Но скорее всего никто не посмотрит в окно. Все пассажиры поезда будут спать. Узел — тихая станция. Здесь редко кто сходит или садится в поезд.

Однако на этот раз в поезд сядут сразу трое новых пассажиров. У них будет отдельное купе первого класса. Только для них троих. Женщина средних лет, крепкий старик и молоденький мальчик с нежным, почти девичьим лицом. Может быть, наш гипотетический пассажир — тот, который не спит и глядит в окно — заметит, что их бледные лица странно светятся в темноте. И он, ясное дело, решит, что все дело в изменчивом лунном свете.

Когда наша тройка сядет в купе, они заведут разговор, но не на том языке, на котором говорят люди. Это будет язык ночи, который мы, смертные, воспринимаем как стрекот цикад, или как волчий вой вдалеке, или как шелест ветра в ветвях. Но даже если бы мы понимали их темный язык, мы все равно не смогли бы проникнуть в смысл этого загадочного разговора. Однако наш гипотетический наблюдатель, более или менее знакомый с ночной речью и не считающий, что подслушивать — это плохо, мог бы услышать примерно следующее:

— Это была замечательная история. Очень красивая. Жалко, что нельзя пережить ее снова, с начала.

— А ведь я рассказал далеко не все. Карла. На самом деле там было еще столько всего… Например, как мы ссорились с Караваджо… в Риме, на площади под дождем… или как я пил кровь из изящной ножки китайской императрицы.

— Выдумки. Все это выдумки.

— Правда, друзья мои, это всего лишь превалирующий процент наших личных иллюзий…

— Огонь погас. Теперь я успокоился.

— А куда мы теперь направляемся?

Не важно, кто из них что говорит. В каком-то смысле эти трое — одно существо. Они существуют в другом срезе реальности.

Но пусть они и ушли за пределы, пусть они поднялись на иной уровень, на еще один оборот колеса бытия, они отнюдь не похожи на умудренную и серьезную троицу. Они будут много смеяться. Их глаза будут гореть (но не так, как горят человеческие глаза, а так, как сверкает ночная роса в лунном свете); их улыбки будут веселыми и беззаботными, и смертоносные клыки вовсе их не испортят. И если кто-то из них на мгновение загрустит, если задумается о том, что уже было и что еще будет, остальные его утешат и ободрят. Потому что даже мертвые знают, что такое любовь.

— Я была в этой истории Сивиллой, а Стивен — Магом?

— А доктор Швейц? А Синяя Борода? А Пото? А Жанна д’Арк?

— Может быть. А может быть, все дело в том, что эхо этих персонажей, их отголоски во времени, зацепили вас сильнее, чем всех остальных.

— Мне кажется, что они все — в нас.

— Даже Синяя Борода.

— Узнать в себе Синюю Бороду…

— Не побояться открыть последнюю дверь…

— Есть начало мудрости.

— Так куда же мы едем?

Куда они едут…

Миновав сожженный город, поезд въедет в лес, который еще сохранился на склонах горы. Ну… может быть, не весь поезд. Остальные вагоны поедут туда, куда им положено следовать по расписанию. Но этот вагон обязательно въедет в лес. В дремучую чащу непроницаемой темноты. Темнота накроет весь мир. В ней растворится все, даже поезд… или образ поезда… и они побегут, радостные и свободные, по прохладному лесу — в темноте, посреди запахов земли, дерева, камня и диких зверей, в переливчатой симфонии лесных шорохов. В темноте они станут сильными. И хотя время здесь вроде бы остановилось, когда-нибудь поезд выйдет из леса — так же, как мальчик вышел из пещеры Сивиллы, чтобы сделаться вампиром в умирающем городе, так же, как Карла бросила свою доходную практику по утешению богатеньких неврастеников, так же, как Стивен сломал стену своей посредственности и отдирижировал гениальное представление «Гибели богов». Всему на свете приходит конец. Даже смерти. Но возрождение наших героев — это уже другая история.

А город со смешным названием Узел? Что тут рассказывать? В общем-то, нечего. Он так и будет заброшенным и нежилым. Никто не захочет там жить, да и просто заехать-взглянуть захотят немногие. Аура беды и тревоги еще долго будет витать над руинами города, но и она тоже рассеется. А жители Ключей, соседнего городка, станут называть этот опустошенный город Вампирским Узлом. А если вы спросите, почему, они вам ответят, что есть такая старая песенка, и рассмеются — немного нервно. Но никто не поймет этой шутки. Никто даже не вспомнит мелодии. Эти попсовые песни… эфемерные однодневки.

Александрия, Нью-Йорк, Рим, Женева 1980-1983