Золотые земли. Вампирский роман Клары Остерман

Что я чувствую?

Я хочу шею свернуть этой маленькой гадине Остерман.

Я знал, что девчонка лишь притворяется слабой и немощной. Такие невинные глазки строила, ну просто овечка. Волк в овечьей шкуре!

Пока все теории мои кажутся безумными, но, если найду остальные записи Остермана, может, это окажется не лишённым смысла. Пусть пока доказательств нет, но я готов поклясться, что за всеми убийствами в Курганово или хотя бы частью из них стоит эта Клара Остерман.

И мой новый знакомый Афанасьев, пусть и не напрямую, но подтверждает эти опасения.

Так, надо рассказать по порядку.

Всё началось, когда Усладин закончил допрос Остерман. Её вынесли на руках без сознания. Сказали, она начала бредить и её вправду стошнило кровью. Видел следы в кабинете. Такого у чахоточных не бывает. Слишком много крови. Любой человек давно умер бы, если бы его так обильно рвало кровью, а судя по словам Остерман, с ней это случилось не впервые.

Попросил протокол допроса, перечитал нашу с ней беседу. И, чтоб меня леший побрал, она буквально призналась, что помогала своему отцу. Девчонка может притворствовать и разыгрывать из себя жертву обстоятельств, но она далеко не так проста. Много ли юных девиц, которые вообще решатся присутствовать при операции, не говоря уже про ассистирование хирургу?

Готов поспорить, она с самого начала прекрасно знала об экспериментах отца, а потом влюбилась в этого Белорецкого. Может, он пообещал ей что-то? Нашептал романтичной ерунды, очаровал, и девица предала родного отца ради возможности выскочить замуж? Женщины и так не слишком умны от природы, а уж от чувств вовсе теряют голову.

Так или иначе, Остерман куда лучше осведомлена о делах отца, чем кажется на первый взгляд. Она не боится крови, умеет держать в руках скальпель и сведуща в анатомии и хирургии. А милое личико и эти огромные оленьи глазки придают ей совершенно невинный вид. Мужчины на такое падки. Ох, я болею. Ох, я умираю. Помогите-спасите. Столько лицемерия и жеманства, что блевать охота.

Итак, меня со Смирновым отправили за врачом в Орехово. К счастью, до самого города Смирнов со мной почти не разговаривал. Только в начале попытался обсудить Остерман и сказал, что она похожа на лунатика, такая бледная и странная. Что, если она и вправду страдает сомнамбулизмом? Это объяснило бы её плаксивость, некую слабость (или, скорее, раздражительность и нервозность) ума, странные шорохи в спальне. Несколько ночей я вызывался сторожить под дверью её комнаты, во-первых, потому что не доверяю другим, во-вторых, потому что надеялся поймать её на попытке побега или подкараулить самого доктора Остермана. С трудом верится, что он оставил любимую дочь насовсем. Скорее всего, он попытается или уже смог с ней связаться, минуя нас.

Выйти из спальни ночью Клара не пыталась, к её комнате снаружи тоже никто не приближался, но из-за двери постоянно доносились шорохи и голоса. Причём, несмотря на то что я никогда не замечал за собой галлюцинаций (даже в самых расшатанных своих состояниях), готов поклясться, что голоса эти были не только женские.

Я встречал пару раз умалишённых. Некоторые из них, особенно те, что верят, будто в них обитает больше одной души, порой пытались вполне правдоподобно имитировать чужие голоса, но никогда ни один из них не мог издать звуков настолько для них от природы не естественных.

И между тем готов поклясться, что по ночам в спальне Клары Остерман не раз звучал мужской голос, но, когда я пытался подглядеть через замочную скважину, не заметил ничего, кроме её мечущегося из угла в угол силуэта.

Клара Остерман слишком хилая и тщедушная, чтобы изобразить такой голос. И слишком маленькая и слабенькая, чтобы убить кого-либо, а между тем в Курганово и Заречье всё завалено трупами.

В Орехово мы не нашли местного доктора, он уехал в деревню и, как нам сказали, вернётся не скоро. В округе подозрение на эпидемию неизвестной болезни, и доктор планировал задержаться на несколько дней.

Но нам неожиданно повезло встретить иностранного доктора, который по удивительному (ни разу не удивительному, но я упорно подыгрывал им поначалу) стечению обстоятельств как раз направлялся в Великолесье.

Итак, назад мы возвращались уже с профессором Афанасьевым и доктором Шелли. Оба – личности интригующие, которых никак не ожидаешь встретить в глуши, подобной Курганово.

Афанасьева я узнал сразу. Это он написал заявление в Первое отделение на Ферзена, и это о нём Остерман и Белорецкий рассказывали в своих записях. Профессор преподавал пропавшему без вести Белорецкому. Видимо, на его поиски он и едет. Клара говорила, что прошлый его приезд оказался безуспешным.

Мне было интересно понаблюдать за ними со стороны, не выдавая себя, поэтому я не спешил представляться сыскарем.

Профессор оказался человеком степенным, на первый взгляд добродушным, очень интеллигентным, ровно таким, каким представляешь себе университетского преподавателя. Он с самого начала, когда подошёл и спросил, не подвезём ли мы его до Камешка (это усадьба по соседству с Курганово), выглядел обеспокоенным, даже встревоженным. Вещей у него с собой почти нет, только небольшой полупустой саквояж.

Доктор Бернард Шелли из Брюфомора – лицо в этом деле новое, незнакомое. Афанасьев рассказал уклончиво, что они познакомились с Шелли в Новом Белграде, доктора спасли с корабля, застрявшего во льдах Океана Ледяных духов. Там он путешествовал с научной экспедицией. Почти весь экипаж погиб, и выжил едва ли не один-единственный доктор.

– Я свалиться профессор на голову! Прямо на голову! – повторил Шелли несколько раз, безудержно хихикая. Видимо, ему очень понравилось это ратиславское выражение. Не помню, есть ли близкое по значению выражение в брюфоморском языке.

Афанасьев и Шелли утверждают, что навещают в Камушке старых друзей, но очевидно, что они приехали на поиски Белорецкого. Если заинтересованность Афанасьева понятна, то намерения Шелли остаются неясны.

Я успел шепнуть Смирнову, чтобы он молчал о нашей работе. К счастью, мы оба надели шубы, найденные в Курганово в хозяйских вещах. Наша форма хороша для столицы, но не спасёт от мороза в долгом пути. В общем, поначалу мы не вызывали подозрений и ничем не выдавали своей профессии, поэтому можно было попробовать разболтать наших новых спутников.

Но Афанасьев будто бы что-то заподозрил и начал нас расспрашивать.

– Вы впервые в Великолесье? – спросил он, стоило нашим саням отъехать от Орехово.

– По нам так заметно? – вопросом на вопрос ответил я.

– Вы не знали, где искать доктора Дериглазова, – улыбнулся Афанасьев весьма добродушно. – Местные вызывают его, когда больничный врач занят. Пусть я бывал в этих краях всего однажды, но уже успел с ним познакомиться. В прошлый приезд меня мучили головные боли.

– То есть вы, доктор Шелли, не местный доктор?

– Ай? Нетъ, нетъ, – замотал головой брюфоморец. – Я есть в экспедишьон. Мы изучать льды.

– Изучаете лёд? В стакане уйджи? – попытался пошутить я.

Если и есть за что уважать брюфоморцев, так это за их напитки. За всё остальное хочется плюнуть им в лицо. Пираты есть пираты, пусть они и разбогатели, нацепили дорогие костюмы и важный вид, но суть их не изменилась. Как предки грабили западное побережье, так и потомки их продолжают обкрадывать целые народы. Не может ли доктор принадлежать к Историческому обществу Думнорга?

Доктора моя шутка повеселила, и он сразу стал чуть разговорчивее. Понимать его сложно. Он говорит на жуткой смеси ратиславского, лойтурского и брюфоморского. Признаю, мой брюфоморский весьма плох. Матушка по настоянию деда наняла лойтурского и литторского гувернёров, которые обучили меня своим родным языкам (а также троутоскому), но вот с брюфюморским, который пытался объяснить мне господин Дроссельмейер, так и не задалось. Зато я знаю парочку ругательных стишков (опять же, от господина Дроссельмейера. Хороший был малый, особенно когда выпивал. Жаль, что мучился от собственных бесов. Они его и сожрали. Ну, они, бутылка и чахотка).

Стишки мои весьма развеселили доктора, и он стал ещё разговорчивее.

В Новый Белград Шелли прибыл недавно в составе экспедиции с островов. Зачем и как они изучали Океан Ледяных Душ и каким попутным ветром их занесло в столицу, так и осталось непонятным. С Афанасьевым, если верить обоим, их свёл интерес к фольклору.

– Вы, доктор, тоже изучаете фольклор? – удивился я.

– Да, доктор Шелли, – поспешил ответить за него Афанасьев, – большой знаток мифологии разных стран. Сами понимаете, когда живёшь на Брюфоморе, иначе и нельзя.

Об островах говорят столько всего, что поверить во все эти небылицы образованному человеку просто сложно. Я видел в княжеском Белградском музее редкостей много любопытных существ, но, в отличие от большинства посетителей, и, опять же, благодаря господину Дроссельмейеру, познакомился со старым экскурсоводом.

Иван Демидович сразу проникся ко мне симпатией благодаря нашим зеркальным именам. Он разрешал без билета навещать выставку, даже закрытые залы, и показал, как все эти диковинки якобы из-за моря мастерят буквально в подвале музея. Я видел, как младенцу пришивают поросячий пятачок, а взрослому мужчине – чешую и рога. Мастера, лепившие этих диковинных уродцев, пили чистый спирт. Видимо, только так и получается выдержать такую работёнку. И, наверное, только оставаясь мертвецки пьяным, можно придумать что-то настолько уродливое и странное. А потом они всё это заливают формалином, помещают в стеклянные сосуды и подписывают сложными заумными словами на троутоском, выдавая или за мутантов, или за данийцев.

Мерзкое зрелище, зато теперь точно могу выдержать вид любого, даже самое преотвратного места преступления. Удивить меня сложно. Впрочем, благодаря Ивану Демидовичу мне и поручили дело Ферзена. Отличить настоящих чудищ и мутантов от поделок из музея не каждый сможет. Большинство неспособны преодолеть отвращение, чтобы обратить внимание на детали. Волков же знает о моем опыте, верит, что я не сделаю всё тяп-ляп, лишь бы побыстрее развидеть это. Он надеялся, я привезу несколько образцов экспериментов Остермана в Белград, только мы до сих пор ничего не обнаружили. Доктор и граф всё уничтожили. Если, конечно, эти существа и вправду существовали. Не стоит исключать вероятность, что Белорецкий – судя по записям, он юноша нежный, впечатлительный и с богатым воображением. А ещё с больной головой – всё придумал. И если это так, то все опыты Остермана не увенчались успехом, и это такие же музейные уродцы, не пригодные к жизни.

Но Шелли будто бы не на шутку заинтригован Великолесскими сказками о леших и водяных.

– Я верить, это существа одна природа, – заявил он.

Я уточнил, не имеет ли он в виду жителей Драконьих островов.

– Да-да, их самих, – сказал он на ломаном ратиславском. Как я уже упоминал выше, говорит он на жуткой смеси из нескольких языков, поэтому передать его манеру речи на письме – настоящая головоломка. Лучше буду записывать основную суть. Я не писатель какой-нибудь, хотя, пожалуй, мог бы написать однажды целую книгу о своей деятельности как сыскаря. А, может, и вправду в отставке на старости и напишу. Буду сидеть, потягивать уйджи, греть под пледом старые кости и ностальгировать по былым временам.

Если Шелли и вправду доктор и родом из Думнорга, он, так или иначе, должен хоть отдалённо разбираться в данийцах. Этого могло хватить, чтобы Афанасьев попросил того заняться мутантами Остермана.

Если верить дневникам и записям, у себя в лаборатории Остерман создавал таких же уродцев, что и наши мастера в Музее редкостей, за тем исключением, что порождения его больного воображения всё же не застывали замертво в формалине, а дышали и ходили, а некоторые даже говорили.

А пропавший Белорецкий и вовсе утверждал, что сам доктор Остерман приобрёл подобные чудовищные свойства. Кажется, он описывал, что глаза доктора стали красными и звериными. Впрочем, Клара ни о чём таком не упоминала. Она будто вовсе не заметила никаких перемен в отце. Значит, один из них врёт. Вопрос, о чём? Есть ли хоть толика правды в их словах, и кому можно верить?

Или же Белорецкий не зря сомневался в своём здравом разуме, и он просто лишился ума и всё придумал.

Методом же исключения можно сказать, что в словах Белорецкого чуть больше правды. Это он пропал без вести, это его пытались убить граф с доктором. А вот у лицемерной Клары Остерман вполне есть основания лгать. Она отчаянно защищает любимого папеньку и собственную крысиную шкурку.

Крысы. Твою ж мать. Грёбаные крысы.

Ладно, рассказываю дальше по порядку.

Итак, пытаясь выведать больше подробностей о занятии доктора Шелли (узнал я немного, он называет себя просто корабельным доктором), я проболтал всю оставшуюся дорогу с нашими новыми спутниками.

– А для кого вы искали доктора? – уточнил Афанасьев. – Вы же из Курганово?

Он явно сразу нас заподозрил.

– Оттуда. Юной воспитаннице графа стало нехорошо. Чем-то приболела.

– Разве её отец не доктор?

Афанасьев осторожный. Ничего напрямую сразу не выдаёт. А на вид кажется таким простодушным старичком.

– Доктор Остерман в отъезде.

– Надолго он уехал?

Ответил, что не знаю. И ни словом не соврал.

– Но с графом у нас получится встретиться?

– Он тоже в отъезде, – сказал я.

И Афанасьев едва смог сдержать радость. Зачем ему в Курганово? Несмотря на то что профессор не в списке подозреваемых, всё же раскрывать перед ним все подробности я не спешил. Хотелось понаблюдать со стороны, пользуясь своим инкогнито.

– Как хорошо, что доктору Шелли по пути, – будто бы невзначай сказал Афанасьев. – Уверен, он сможет помочь бедняжке Кларе.

– Вы с ней знакомы?

– Постольку-поскольку.

– Потолку-потолку? – переспросил Шелли, чем вызвал наш общий смех и сменил тему разговора.

В общем, всё шло весьма неплохо до момента возвращения в Курганово.

И Афанасьев сразу подметил, что в усадьбе пугающе тихо.

– Даже конюха нет, – заметил он удивлённо.

До недавнего времени Курганово славилось как одно из самых богатых поместий Империи. И вот, часть зданий сгорела в чудовищном пожаре, хозяева исчезли, а крепостные…

Хм, мне начинает нравиться вести дневник. Строчу и строчу, а тем временем свеча уже наполовину прогорела.

Итак. Мы вернулись в Курганово. И даже учитывая все обстоятельства, изложенные в протоколе осмотра места преступления номер № 14 [2], выглядело место слишком безлюдно. Даже мы со Смирновым, зная все обстоятельства, почуяли неладное.

Дверь едва получилось открыть. Пришлось толкать – что-то навалилось с другой стороны.

И как только мы едва протиснулись внутрь, в холле на первом этаже раздался оглушительный писк.

Крысы были повсюду!

В сумраке холла мы и не сразу сообразили, что это такое. Весь пол выглядел тёмно-серым, как вдруг ожил, зашевелился и хлынул в разные стороны. Это были самые настоящие, чтоб их, крысы, и было их столько, что я за всю свою жизнь раньше не видел. Не десятки даже, а сотни, точно их собрали со всей округи. Они запищали и кинулись прочь, исчезая в коридоре и проталкиваясь под мебель, в незаметные прежде щели, за шторы и под столы. В одно мгновение их почти не осталось, и если бы я один это видел, то всерьёз усомнился бы в собственной вменяемости. К счастью, у меня есть свидетели.

Мы – четверо взрослых мужчин – ринулись в стороны, опасаясь попасться по пути этим тварям. Смирнов вскрикнул, указывая рукой, но я и сам заметил раньше него.

Стоило крысам броситься врассыпную, как из-под их тел показалось уже другое тело. То самое, что подпирало дверь.

Усладина мы узнали только по сохранившимся именным золотым часам. Их твари сожрать не успели. Сомневаюсь, что не смогли. Удивляюсь, что они весь дом не обглодали.

Всё остальное – в протоколе доктора Шелли. Он любезно согласился засвидетельствовать смерть Усладина и всех остальных.

Все в Курганово мертвы. Все. Только тело Клары Остерман не обнаружено. Её нигде нет ни живой, ни мёртвой.

Пусть доказательств нет, да и всё это может показаться бредом, но готов поклясться, что за всем этим стоит девчонка.

5 лютня

Уже поздняя ночь. Отправил Смирнова в Орехово на почту. Сами ждём подкрепления. К счастью, гобеленная гостиная, в которой мы проводили все предыдущие ночи, осталась почти нетронутой, не считая крысиного помёта. Но тут хотя бы никого не загрызли.

Мы плотно закрыли двери и заткнули все щели, свет гасить не стали и решили дежурить по очереди. Сейчас и до трёх часов как раз моя смена. Вот пишу, чтобы не заснуть. Раньше не понимал людей, которые ведут дневники, а теперь пожалуйста, сам строчу, и будто в голове проясняется.

Итак, по возвращении в Курганово, уже не было смысла скрывать от Афанасьева и Шелли, что мы со Смирновым из Первого отделения. Тем более, они согласились с нами сотрудничать.

Половину оставшегося дня осматривали мёртвых, наводили порядок и искали Клару. Её нигде нет. И, кстати, только в её спальне не нашлось следов крыс. Только помёт, но мебель и одежда целы, все вещи в порядке. Пропал один лишь саквояж (я подмечал, что он стоял на одном месте все эти дни).

Остерман сбежала, и в этом нет никаких сомнений.

Какого лешего произошло в этом доме, пока нас со Смирновым не было?

Всю ночь воют волки. Не то чтобы я считал себя суеверным или пугливым, но сегодня даже мне не по себе после увиденного.

Хотелось бы поскорее (если вообще получится) забыть обгрызенное лицо Усладина. Эх, вредный старик. Вот вроде бы ужасно раздражал всегда своими придирками, а теперь, когда его нет, я готов хоть каждый день писать объяснительные записки, лишь бы он оставался доволен, сидел сейчас рядом со мной у камина и отчитывал за ругань и нарушение устава.

Настроение в усадьбе удручающее. Доктор Шелли и вовсе пребывает в состоянии пугающем. Очень чувствительной натурой оказался этот иноземец, а вроде доктор, должен быть привычен ко всяким зрелищам.

Не отрицаю, я тоже впечатлился. За свои годы многое видел, но такого – нет.

Доктор с удивлением отметил, что у всех погибших сильная кровопотеря. Это ввело его в замешательство. Смирнов составил протокол под его диктовку (Афанасьев помогал переводить). Протокол я распорядился сразу же отправить Волкову вместе с другими документами. Опасаюсь об их сохранности.

Вечером собрали остатки пищи, уцелевшей после крысиного нашествия, засели в гобеленной гостиной, но аппетита ни у кого особо не было.

Афанасьев долго писал. Он уже знает, кто такие мы со Смирновым, поэтому не скрывает больше своей личной заинтересованности в деле. Он признался, что вернулся не столько ради поисков Белорецкого, сколько ради Клары. Профессор беспокоится за её безопасность, ведь девчонка осталась с опасными преступниками совсем одна.

Вот уже не знаю, кого стоит больше опасаться.

– Получается, это вам мы с моими студентами отправляли письма? – спросил Афанасьев меня во время ужина.

– Не напрямую мне, но в итоге да, мне поручили заняться этим делом, – признал я.

– То есть вы в курсе всех ужасных подробностей случившегося в Курганово?

Надо сказать, несмотря на то что я обычно не придаю событиям и словам никакого мистического значения, на этот раз даже меня проняла инфернальная атмосфера усадьбы. Мы – чужаки, вторгшиеся в чужой дом, – сидели в пустой усадьбе, где столь жестоко убили моих коллег, а за стенами то и дело скрежетали мыши. В камине горел огонь (граф Ферзен, насколько известно, большой поклонник лойтурской моды, да и сам по происхождению выходец из древнего лойтурского рода, поэтому Курганово его полно портретов аристократов, старинных украшений и книг. Вот и в гостиной камин вместо печки). За окном в эту ночь выли волки, а им подпевала метель. Надеюсь, Смирнов успел добраться до какой-нибудь деревни, прежде чем попасть в самое ненастье.

Так вот. Всё в усадьбе способствовало нагнетанию мрачного настроения. Профессор сидел спиной к камину, и лицо его было тяжело разглядеть в свете нескольких свечей, поэтому даже добродушный Афанасьев со своими соломенными усами вдруг приобрёл вид подозрительный и даже немного пугающий.

Теперь, не скрываясь, мы смогли честно и прямо обсудить всё, что случилось в Курганово: исчезновение Михаила Белорецкого, множественные смерти крепостных, пожар в лаборатории и, конечно, же гибель всех моих коллег.

Афанасьев, впрочем, знал немногим больше меня.

– Я, как и вы, Демид Иванович, узнал обо всём из письма Клары. Она прислала дневник Михаила мне, его учителю, и я, прочитав его, немедленно приехал сюда, в Курганово, надеясь найти своего студента.

– У вас были хоть какие-то зацепки?

Афанасьев помотал головой, но вдруг как-то засомневался, открыл рот несколько раз, не решаясь сказать:

– Вы верите в чудовищ, господин Давыдов?

Вопрос его, надо признать, заставил меня усмехнуться.

– Вы про небылицы, которые записывал Белорецкий? Он же фольклорист, это его работа.

– Это и моя работа, Демид Иванович, – очень серьёзно произнёс профессор. – Именно я научный руководитель Белорецкого. Мы с Михаилом знакомы со дня, когда он поступил в Университет, я сам принимал у него вступительные экзамены. Михаил – чудесный юноша, но очень ранимый и чувствительный. Он и вправду всегда воспринимал мир очень… тонко. И всё же… это была не первая его фольклорная практика.

– Что вы имеете в виду?

– Михаил уже не раз ездил по деревням, собирал сказки и былички, записывал их. Мы обсуждали его экспедиции, он охотно делился всеми подробностями. И да, он обладает очень богатым воображением, но точно не душевнобольной и умеет отличать выдумку от реальности.

– Вы же читали его дневник? – уже с некоторым сомнением, которое из-за усталости не получилось скрыть, уточнил я.

– Конечно.

– А в его дневнике сплошные волки-оборотни, ведьмы, вештицы, опыты над людьми…

– Именно, – подтвердил совершенно невозмутимо Афанасьев, и я ощутил толику разочарования.

– Послушайте, Фёдор Николаевич, вы же учёный…

Настолько, насколько фольклористику можно назвать наукой, конечно.

– …Человек образованный. Вы не можете верить, что всё это происходило по-настоящему.

– А вы можете поверить, что сотни крыс загрызли насмерть несколько сотрудников Первого отделения?

Шелли усмехнулся с покрякиванием, и я впервые за долгое время вспомнил про него. Мне казалось, иноземец давно выпал из беседы из-за своего скудного знания ратиславского языка, но, оказывается, он внимательно нас слушал всё это время.

– Признаю, – сказал я, – случай с крысами даже меня поразил. Никогда не слышал о таком. Может, в Века Тени что-то подобное и было возможно…

– Всё возможно, – произнёс доктор Шелли.

Это прозвучало настолько неожиданно и загадочно, что я замешкался.

– Что возможно?

– Всё, – улыбнулся доктор Шелли, сверкая в полумраке стёклышками очков.

Если профессор – крепкий, коренастый, весьма мужественный, пусть и добродушный на вид человек, то доктор – его полная противоположность. Щуплый, темноволосый, с длинными тонкими, точно паучьи лапки, пальцами и широкой белозубой улыбкой рептилии. И глаза за стёклышками очков-полумесяцев, даже когда он в хорошем настроении, остаются холодными, совершенно равнодушными.

Наверное, этим двум нравилось забавляться надо мной, потому что я от их загадочности начал раздражаться и потребовал выражаться конкретнее.

– Вы видеть их? – спросил Шелли.

– Кого?

– Мутант доктор Остерман?

Мы прибыли в Курганово спустя несколько седмиц после описываемых в дневниках событий. У Ферзена была уйма времени, чтобы скрыть все улики. Даже вход в лабораторию оказался завален настолько плотно, что мы не смогли пробраться внутрь. Пытались найти рабочих, но Стрельцовы (это хозяева соседнего поместья) отказались отправлять своих людей в «это Создателем проклятое место», а все крепостные Ферзена разбежались или мертвы. Мы ждём со дня на день подкрепления из Златоборска.

Кратко описал сложившуюся ситуацию своим новым знакомым.

– Конечно, – понимающе закивал Афанасьев. – Вряд ли доктор Остерман настолько глуп, чтобы оставлять после себя улики. Если что-то и осталось после пожара, он увёз это подальше от Курганово, в надёжное место.

– И оставить Клара? – усомнился Шелли.

– А при чём тут Клара?

– Клара, – вздохнул с неподдельной печалью Афанасьев. – Чудесная милая девушка. Насколько хорошо вы успели узнать её?

Успел, но вот не нахожу её ни милой, ни чудесной. Лицемерная лживая манипуляторша. Как она ловко юлила, уходя от вопросов. Говорить об этом очарованному девицей профессору я не стал, потому что ожидал, что тот встанет на её защиту, но он меня удивил:

– Клара опасна, – неожиданно произнёс Афанасьев. – И для себя самой, и для окружающих.

– В каком плане?

– Вы же читали дневники Белорецкого?

– Конечно. Сколько раз можно повторять?

– Значит, вы знаете, что Клара – вештица?

Белорецкий и о таком писал.

– Хотите сказать, что Клара на самом деле ведьма?

– Не ведма, – вставил Шелли, наклоняясь вперёд. Он уткнулся локтями в колени и переплёл между собой длиннющие жутковатые пальцы. – Мутант.

Честно, я пытался сдержать смех. Но после всех событий минувшего дня, это было уже едва ли возможно. И в этом безумном диком доме, полном крыс-людоедов, трупов и загадок, я расхохотался посреди ночи так громко, что даже воя волков на короткое время не стало слышно в нашей забаррикадированной гостиной.

– Мутант? – повторил я. – Доктор, вы это серьёзно?.. Профессор?

Но они, оказывается, совершенно не шутили.

– Раз вы читали дневник Мишеля, – сказал Афанасьев, – то должны помнить, что он рассказывал о вештицах. Это люди, которые приобрели колдовской дар в силу инородного вмешательства.

– Инвазивное… ве… вед… тык, – Шелли ткнул себе пальцем в руку, изображая иглу шприца, введённую в вену, – Золотой сила. – И он взмахнул рукой, точно фокусник из уличного балагана, сотворивший заклинание.

– Что?

– Про Золотую силу вы слышать?

– Её изучал граф Ферзен. Якобы источник находится в Великом лесу. Это какое-то… явление природы?

– Ископаемое! – воскликнул Афанасьев так громко и восторженно, точно ждал этого весь вечер. – Понимаете, Демид Иванович, магия – это не вспышка – взрыв – и кролик появляется из шляпы. Магия существует на самом деле. Она живая, настоящая, её можно потрогать руками.

– И это называться Золотая сила, – добавил Шелли. – Aurea potentia на языке мёртвых. А на языке Исток… о… я бы желать это произносить правильно, но даже бояться, – он наклонился ещё ближе, почти впритык к моему лицу, – кто знать, что случиться, если ошибаться? Кто знать, как сильно оскорбить это боги?

– Язык Истока? Боги? Доктор, вы о чём?

На самом деле хотелось спросить, в своём ли он уме.

– Мы здесь, в Великолесье, почти так же близки к боги, как дома, – и он расплылся в широкой полоумной улыбке. – Вы напугаться, детектив?

– Чего я должен напугаться?

– Боги.

– Я не верю в богов.

– Даже в Создателя?

– Даже в Аберу-Окиа.

– Зря, – прошептал с наслаждением серийного убийцы, что четвертует свою жертву, Шелли. – Вы поверить во всё, детектив, если послушать нас.

Он откинулся на спинку кресла, созерцая меня с каким-то триумфальным превосходством.

– Господин Давыдов, – произнёс Шелли неожиданно чётко и даже чисто, – если вы хотите найти доктор Остерман, то должны найти Клара. А чтобы найти Клара, вы должны поверить в чудовищ-щ-щ. В мутант!

– И для этого, Демид Иванович, – добавил Афанасьев, – предлагаю вам отправиться вместе с нами в Новый Белград. Вы должны увидеть всё своими глазами, чтобы поверить.

– Но вы же хотели найти Клару, – напомнил я. – И помочь ей.

– Думаю, теперь Клару стоит искать там, где будет её отец.

– А где же он будет?

Афанасьев нахмурился ещё сильнее.

– Если я правильно всё понимаю, то где-то в Новом Белграде в местах, куда не так легко попасть.

– Это где же?

– В императорском дворце, например. Точно в высшем обществе, куда вхож граф Ферзен.

Они знают куда больше, чем говорят, и мне придётся довериться им. На время. Выезжаю в столицу.

Ничего не понимаю пока что, но догадок много.

Пришло письмо на имя К. Остерман. Если она куда и отправится, так это к своему другу в Новый Белград, что подтверждает теорию Афанасьева. Я оставляю Курганово на местного сыскаря, передал ему дела и велел Смирнову связаться с Волковым.

Медлить больше нельзя. У Остерман почти два дня форы.

Что ж… раз цель у нас с Афанасьевым одна – найти Густава Остермана и его дочь – значит, есть смысл объединить усилия.

Всё слишком удачно совпало. Подозрительно удачно.

Выезжаем в Златоборск.

Несколько дней спустя

Я свободна!

Этот страшный затянувшийся сон, наконец, прерван.

Он появился во мраке, развеял кошмар. Я даже совсем не испугалась, когда в собственной спальне услышала чужой голос. Да и голос вовсе не был для меня чужим. Не раз он разговаривал со мной во сне, когда мы танцевали под звон хрустальных люстр и пение зимних звёзд.

– Клара, – позвал он.

И пусть я сразу узнала его – из своих снов, – а всё равно точно увидела впервые, хотя мы же уже встречались.

– Вы, – оробев, только и смогла произнести я.

– Я, – улыбнулся он.

У него чарующая улыбка. Очень… ох, неловко писать такое, это отдаёт пошлостью любовных романов, но нет слов, что лучше подойдут. Чувственные. Его губы и его улыбка очень чувственные.

Как бы описать, чтобы не обмануть бумагу, ведь образ его столь… и вправду литературный. Наверное, Николя пожурил бы меня за романтизацию, сказал бы, я придаю ему слишком много мрачного чарующего флёра, но ведь мой принц, точнее, барон, и вправду словно сошёл со страниц приключенческих книг о замках эпохи Теней, погонях, перестрелках, сражениях на мечах, о балах, тайных письмах, страстных признаниях и встречах утайкой… я не придумываю и не приукрашиваю! Правда-правда! Мне и самой не верится, что такой человек существует, что он из крови и плоти и что он рядом со мной.

Даже внешность его словно нарочно придумана Создателем, чтобы писать портреты, которые покажут в лучших галереях мира!

Что внешность?! Имя – само имя моего дорогого друга – с рождения наделено особой силой.

Итак, моего нового-старого, точно в прошлой жизни встреченного друга зовут барон Теодор Генрих Карнштейн. Он, кстати, так и сказал, что встреча наша предопределена самой судьбой, и, наверное, мы встречались в прошлых воплощениях, потому что он, пусть и видит меня впервые, но тоже чувствует своей душой, точно мы всегда были вместе.

Сердце оглушительно громко бьётся в груди, и в голове жуткий кавардак. Нужно умыться, привести себя и мысли в порядок.

Итак, начну с самого начала, там, где оборвала своё повествование. В моей одинокой, пропитанной печалью и отчаянием спальне, где я теряла разум и надежду.

Честное слово, я почти поверила, что сошла с ума. Возможно, так оно бы и случилось, если бы не мой дорогой Тео. Он разрешил называть его просто Тео, так зовут его родные и близкие друзья. А мы с ним стали друзьями с самой первой встречи или ещё до неё, с прошлых воплощений. Ведь это судьба, как он и сказал, а я не могу не верить тому, что он говорит, хотя это совершенно безрассудно и глупо, а я никогда не слыла ни безрассудной, ни глупой, но если вы услышите всю историю, то поймёте, что иначе и быть не могло.

Итак, наша встреча произошла в моей спальне. Я пришла в себя, точно вынырнула из жуткого кошмарного сна. Там, в клокочущей тьме комнаты будто ожили стены. Тени, словно волны ледяного океана в бурю, перекатывались, шурша. Дом раскачивался и скрежетал, как если бы готовился вот-вот обрушиться, обвалив крышу прямо нам на головы.

В голове гудело, и голод, жуткий оглушающий голод схватил меня за горло и не позволял сделать ни вдоха…

Я сидела, оцепенев, умоляя (кого я могла умолять, кого просить? Создателя? Папу? Мишеля?) о помощи. Никто не услышал меня. Никто не мог услышать, а может, и не желал. И вдруг жуткое, поглощающее целиком осознание настигло меня: я никогда никому и не была нужна. Ни папе, целиком отдавшему себя работе, ни матери, сдавшейся перед ликом смерти и оставившей дочь, ни Мишелю, влюбившемуся в безродную недостойную женщину старше себя, что бессовестно играла с его чувствами, ни Николя, который легко оставил меня наедине с чужаками и даже не попытался спасти.

Я никому никогда не была по-настоящему нужна. За что всегда хвалил меня папенька? Конечно же за послушание. Клара тихая вежливая девочка. Клара сидит целыми днями в библиотеке и учится, а если закончила учиться, то опять же или спряталась у себя в спальне или, если погода хорошая, гуляет где-нибудь в парке, или читает свои книжки. Клара никому не мешает. Клара прилежная и покорная. Я слышала это всю свою жизнь и искренне верила, что это есть добродетель, за которую меня ценят. Но нет! Нет, нет и ещё раз нет! Только теперь я прозрела.

Просто всем было удобно, что я не мешаю. Просто всех устраивало, когда меня не слышно и не видно.

И стоило появиться более важному делу, стоило повстречаться более нужному, интересному человеку, как меня тут же позабыли, променяли. Мишель оставил меня, весь мир оставил ради жестокой коварной ведьмы. Родной отец сбежал из дома вместе с калекой-графом, бросив единственную якобы любимую дочь на произвол судьбы. Любимую дочь! Какое лицемерие! Какая отвратительная гадкая ложь! Да он всегда любил свои цветочки в оранжерее больше меня. Любая формула, статья в научном журнале занимательнее, чем вечер в моей компании. О чём мы беседовали? О его увлечениях и работе. Дочка, давай обсудим новое открытие доктора Шелли! Дочка, а ты читала об анестезии? Вот учебник по анатомии. И я читала, зубрила это всё, лишь бы поддержать разговор. Да и с Мишелем так же. Сказочки ему разыскивала, записывала, всё старалась угодить, а что получила в ответ? Плевок в лицо.

Ох, Создатель. Я даже не знала, что во мне столько подавленного гнева. И знаете что? Мне он нравится. Мне нравится эта злая, жестокая, яростная Клара. Она не будет плакать в своей одинокой тёмной спальне, умоляя кого-нибудь прийти спасти её. Ох, нет. Эта Клара сбежит из дома.

И никому нет никакого дела до моих мольб о помощи. Никому, кроме него. А он пришёл, точно из ниоткуда, и сказал:

– Клара, не плачьте.

Я так растерялась. Ведь до этого мгновения я вовсе не осознавала, что плачу, я вообще плохо соображала, что происходило. Ночь, тьма и болезнь раскачали мой разум, точно лодчонку посреди бушующего моря, и солёная ледяная вода уже залила её и тянула на дно. Я вот-вот должна была утонуть, когда появился Тео, протянул руку, в которой держал белоснежный накрахмаленный платок и произнёс – Пожалуйста, дорогая моя Клара, не плачьте. Это разрывает мне сердце.

Да-да, я понимаю, как безрассудно это всё звучит со стороны. В моей скромной девичьей спальне появился незнакомый мужчина, и я убежала с ним из дома. Но вот как это произошло:

– Вы, – повторяла я. – Это же вы…

– Я, – снова улыбнулся он.

– Вы были на допросе.

– Был, – подтвердил он.

– Значит, мне ничего не привиделось, и я не схожу с ума.

– Вовсе нет, Клара. – Он присел на пол прямо напротив меня. Свет из окна упал на лицо. У него удивительная внешность. Большие светлые глаза, какие бывают обычно у лойтурцев из старых знатных родов, мягкие черты лица, очень чувственные. И светлые длинные волосы, собранные в хвост.

Мне показалось, что я когда-то видела его портрет, но, думаю, это могло оказаться изображение одного из его славных предков. Теодор Генрих Карнштейн происходит из древнего рода лойтурских баронов, чей замок находится у северного подножия Холодной горы. Подумать только! Он приехал с моей родины, где я ни разу и не была, но вот мы встретились в глухом, окружённом зачарованными дикими лесами Великолесья Курганово.

Наша встреча сквозила магией ночи и зимы. Клянусь, даже воздух звенел от очарования момента. Но всё же я взяла себя в руки и весьма недоверчиво (сейчас мне стыдно, что я отнеслась к Тео столь насторожённо, ведь он показал себя как верный и надёжный друг) спросила:

– Кто вы такой? Почему остальные вас не замечают? Это какой-то трюк? Обман?

– Никакого обмана, дорогая Клара. – Его будто вовсе не обидел мой сердитый взгляд. – Не бойтесь. Я ваш друг и пришёл спасти. Я хочу помочь найти вашего отца.

Отца, который бросил меня. А незнакомый человек (всё же, если оставаться здравомыслящей, как бы близок и дорог ни стал мне уже Тео, но он человек новый), получается, готов помогать, рисковать собственной жизнью и тратить время на поиски человека, который за меня в ответе.

– Понимаете, Клара, я старый друг вашего отца по переписке. Мы работали вместе над… некоторыми исследованиями.

Учитывая исследования моего отца, страшно представить, какое отношение имеет к этому Тео. Но всё же я склонна доверять ему. Моё сердце точно коснулось его сердца, и не довериться ему целиком и полностью я уже не могла.

– Доктор Остерман пригласил меня в Курганово для продолжения исследований, но, как видите, обстоятельства сложились столь трагично, что наша встреча сорвалась. Но я не могу оставить в беде дочь моего дорогого друга. Ваш отец столько рассказывал о вас, Клара, что мы будто бы уже давно знакомы. Поверите ли, но я ощущаю, точно вы мой старый друг, которого я очень хорошо знаю.

А потом…

Не помню почему, но пальцы мои оказались в чернилах. Наверное, я так яростно, так гневливо писала что-то в дневнике, что случайно пролила чернильницу и вся перемазалась.

Отчего-то пугающе отчётливо помню: мои пальцы все чёрные, по рукам стекают горячие капли, и я беззвучно рыдаю, захлёбываясь, а Тео нежно вытирает своим белоснежным платком мои руки и губы.

Было очень холодно. Ужасно холодно. Всё Курганово опустело, умерло. Всё во мне умерло в ту ночь, когда я наконец осознала, что осталась совсем одна, и только чужестранец с волшебным именем может меня спасти.

Огонь во всей усадьбе потух. Свечи мы тоже не зажигали, и зимняя ночь быстро выдула всё тепло из дома. Курганово окрасилось в чёрное и серое. Даже снег и звёзды на улице потеряли краски.

Медленно, точно во сне, я брела по скрипучим ступеням со второго этажа, а Тео нёс мой саквояж, бережно придерживая меня второй рукой.

– Идём, дорогая моя, – прошептал он.

У Тео удивительно баюкающий, очень нежный голос. Он обволакивает, ласкает. В него хочется укутаться, словно в плед, свернуться клубочком и никогда-никогда не отпускать.

– Куда мы направляемся?

– На поиски твоего отца, – Тео подал мне руку, когда мы вышли на крыльцо, чтобы я не поскользнулась. – Куда бы он ни направился, мы его найдём.

И там, в дверях Курганово – тёмной безжизненной громадины за спиной, что стояла безмолвно чёрным могильным изваянием моей юности – я замешкалась.

Никогда прежде мне не приходилось бывать далеко от поместья графа Ферзена. Я выросла в этих стенах, стала с ними одним целым. Весь огромный пугающий мир за пределами Великолесья манил меня так же сильно, как и ужасал. Разве справлюсь я со всеми своими скудными навыками и знаниями одна, без родителя? Да и могу ли я просто взять и уйти?

– Но… а если он вернётся?

– Клара, – мне ужасно нравится, как звучит моё простое невзрачное имя в устах Тео. В звуках этих столько нежности, столько любви и заботы. – Клара…

Не знаю, что со мной. Воспоминания сохранились лишь обрывками, зато самочувствие моё и общее состояние совершенно переменились. Больше не ощущаю ни слабости, ни боли, ни тревоги, не падаю в обморок. Но разум до сих пор будто затянут дымкой.

Помню дорогу, ночной зимний лес и, наконец, постоялый двор «За ореховым кустом», что вынырнул из непроглядной тьмы снежной бури, точно сказочный домик, и поманил нас горящими огнями.

Мы вошли внутрь уже после полуночи, оставив уставших лошадей конюху. Покрытые снегом, бледные и молчаливые, мы заняли столик в тёмном углу вдали от таких же припозднившихся посетителей. Я скрывала лицо за воротником своей шубки, а руки – в рукавичках, хотя кровь до этого оттерла с пальцев колючим, обжигающим кожу снегом.

Да, если не знать всех подробностей, можно принять меня за преступницу.

Пожалуй, теперь так и есть. Тео считает, меня объявят в розыск за побег. Но оставаться более в Курганово под стражей сыскарей – обречь себя на печальную судьбу. Они будут допрашивать меня раз за разом и держать в заложниках, надеясь, что отец всё же вернётся за мной. Или, что хуже, с моей помощью попытаются отыскать его.

Это называется «ловля на живца», как на рыбалке. Пусть мой отец – преступник. Я знаю это наверняка. Я видела лабораторию. Очевидно, с Мишелем случилось нечто ужасное, и отец может быть тому причиной. Уверена, он сбежал не просто так. Невиновному человеку не от чего скрываться.

Но мой отец – гениальный врач. Однажды он уже вытащил меня из лап смерти, буквально оживил мертвую. И раз я умираю от чахотки или иной болезни, значит, он способен меня спасти.

Другой надежды у меня не остаётся. Я должна найти его. Мне жизненно необходимо спасти его. Так мы рассудили вместе с Тео.

Итак, мы остановились в «Доме за ореховым кустом» – очаровательном, пусть и не самом гостеприимном постоялом дворе, где мрачные хмурые хозяева, словно серые тени, соседствуют рядом с милыми ковровыми дорожками, пучками сушёных трав, узорными скатёрками, ратиславскими пейзажами и торчащими из-под потолка веточками орехового куста, с которых свисали самые настоящие орешки (я не удержалась, сорвалась и расколола один, но он оказался разочаровывающе пуст. Тео пошутил, что пустой орешек – к исполнению желания. Я не получаю заветное ядрышко, зато могу загадать что угодно. Я посмеялась его шутке, но скорлупку спрятала в карман. Сижу, гадаю, каково же моё заветное желание. Только прошлым вечером я уверенно могла дать ответ на этот вопрос, но теперь…)

Так вот, мы сели за дальний столик, укрытые полумраком и аурой тайны.

– Нам нужна легенда, – сказал Тео.

– Легенда? Как… для прикрытия?

Это всё точно в настоящем приключенческом романе! А ведь Тео подошла бы чёрная полумаска и широкополая шляпа с плащом. Так и представляю, как он нападает на карету какого-нибудь злого губернатора где-то в прериях Диких земель, грабит его и возвращает золото бедным рабочим, из которых на налоги выбили последние деньги.

Да и без прерий, а здесь, на постоялом дворе Великолесья, мы с Теодором составляли весьма таинственную парочку.

– Именно, – подтвердил Тео. – В путешествии. Как мы будем представляться, куда направляемся. Предлагаю назваться мужем и женой. Вы, как и я, лойтурка…

Теодор обладает почти классической аристократической лойтурской красотой. Светлые (пусть и не столь белые, как это водится у знати, а почти пепельные) волосы, серые ледяные глаза, пронзающие насквозь. Он не очень высок, но невероятно изящен. Скулы, прямой нос, полные губы – Теодор Генрих Карнштейн – само совершенство. С него можно лепить скульптуры лойтурских королей, что своим задумчивым и мудрым видом вдохновляют потомков даже спустя многие века.

Кажется, я опять увлеклась, расписывая, насколько прекрасен мой дорогой друг. Дело в том, что бумага и чернила не смогут передать его черты. Они не столь совершенны по принятым в обществе меркам. Пожалуй, кто-нибудь мог бы сказать, что для аристократа у него слишком выпученные глаза и до пошлости пухлые, не чётко очерченные губы, а причёска устарела (молодые люди в наше время не носят длинные волосы, эта мода давно уже в прошлом). Но когда он в движении, когда горячо рассуждает или заглядывает в глаза, когда рот его подёргивается в лёгкой бесовской улыбке, особое очарование его облика завораживает и поглощает собеседника целиком. И если поначалу я ловила только себя на этом, то стоило пересечься с унылой хозяйкой «Дома за кустом», как буквально после пары фраз Тео, она совершенно преобразилась, глаза женщины заволокло туманом, речь оживилась, и в целом она перестала быть настолько унылой, какой показалась вначале.

Пусть прошло совсем мало времени с нашего побега из Курганово, но будто бы и я уже не та Клара, что рыдала целыми днями в спальне, сокрушаясь от собственной беспомощности.

Новая Клара нашла в себе смелость впервые в жизни нарушить правила, и не просто папенькин наказ, а закон! Подумать только, я, Клара Остерман, дочь провинциального доктора, нахожусь в розыске, а стоит согласиться с Тео, что почти наверняка меня объявят в розыск как важного свидетеля.

Ох, папа, во что ты нас всех втянул?

Но, если именно запретные бесчеловечные эксперименты отца подарили ему знания, которые вернули меня однажды к жизни, можно ли считать их благим делом, если эти же знания излечат меня повторно?

Стоит ли одна-единственная моя жизнь мучений десятков и сотен людей?

Не знаю.

Подумаю об этом позже. Мысли скачут, словно кузнечики, когда врываешься в заросли полевых цветов. Нырнули в разные стороны – не поймаешь. Нужно сосредоточиться и продолжить как прежде вести повествование в хронологическом порядке.

Начну ещё раз. Мы сбежали из Курганово и прибыли на постоялый двор где-то по дороге от Камушка к Орехово. Начиналась пурга, поэтому Тео предположил, что нам будет безопаснее переждать в укрытии.

Оказавшись под крышей, в обогретом очагом большом зале, за столом, полным яств (Тео, распережевавшись, что я голодна, заказал и несколько салатов, и солений, и закусок, и рыбный суп, чтобы я обязательно поела горячего после нескольких часов на морозе), мы смогли наконец-то обсудить всё произошедшее и решить, что делать дальше.

– Сыскарь объявит вас в розыск, – решительно заявил Тео. – Я видел, как он в вас вцепился, Клара. Вы слишком важный свидетель и буквально единственный ключик к разгадке местонахождения доктора Остермана, а вместе с ним и графа Ферзена, потому что сомнений нет, что они путешествуют вместе.