Вам суждено всегда быть вместе

Перевод: Валерий Ледовской, valery@ledovskoy.com

Редактура: Фан-Клуб http://deankoontz.ru

Мой четырехсотфунтовый друг и наставник П. Освальд Бун, известный автор детективов, говорит, что хотя у него в холодильнике сыры старше меня, шестнадцать лет — вполне достаточный возраст, чтобы писать стоящую прозу, потому что я пишу о том, что знаю, что в моём случае означает девушку по имени Сторми Ллевеллин, призрак Элвиса Пресли, жестокое убийство и месть из-под могилы.

В конце мая в Пико Мундо, штат Калифорния, на границе с пустыней Мохаве, где я прожил всю свою жизнь, пришла ежегодная весенняя ярмарка. В пятницу я позаимствовал у Терри Стамбо машину, так что смог взять Сторми на карнавал, где на главной аллее ярмарочной площади было установлено множество аттракционов. Терри был моим боссом, владельцем «Пико Мундо Гриль», где я работал поваром блюд быстрого приготовления двадцать четыре часа в неделю во время учебного года и сорок часов в неделю летом.

Я не мог взять машину у отца, потому что он ушёл от нас несколькими годами ранее. Я не мог взять машину у матери, потому что подобная просьба вызвала бы у неё стресс. В стрессовом состоянии мама испытывала скрываемые позывы к суициду и иногда доставала из ящика прикроватной тумбочки в спальне пистолет и поглаживала его контуры, проявляя при этом больше любви, чем когда-либо по отношению ко мне. Когда я был ребёнком, а у меня это был более короткий период времени, чем у большинства людей, моя мать периодически намекала, что может забрать меня с собой, если решится заключить свой брак со Смертью. Моя мать красива, и для любого, кто с ней не жил, она казалась изысканной и милой леди, возможно, лишь немного холодной. Когда мне исполнилось шестнадцать, я переехал в крохотную квартирку над гаражом, за которую плачу, ухаживая за газоном и помогая в хозяйственной рутине своей домовладелице.

В 16:30 Сторми встретила меня за «Грилем», где был припаркован «Мустанг» Терри.

— Привет, странный мой. Ты выглядишь лучше, чем стопка твоих лучших блинов.

— Почту это за комплимент.

— Это он и был.

Мы поцеловались. Это был не дикий страстный поцелуй, а нежный и сладкий. Что касается страсти, она хотела продвигаться медленно, ну а мне хотелось того же, что и ей.

Она осиротела в семь лет, когда её родители погибли в авиакатастрофе. После этого некоторое время была жертвой плохого обращения со стороны приёмных родителей. Несмотря на всё, что она перенесла, мир её не сломал.

С чёрными смоляными волосами, средиземноморским цветом лица, загадочными тёмными глазами, она была прямо из мечты о египетской королеве, считавшейся среди своих подданных полубожеством, как считал бы и я, если бы она не мутузила меня за дерзость ставить её на пьедестал. Сторми Ллевеллин не нужен был пьедестал. Ей нужен был только кто-то, кто мог смотреть ей прямо в глаза и всегда говорить только правду.

Открыв пассажирскую дверь «Мустанга» для Сторми, я сказал:

— На заднем сиденье мистер Пресли.

— Элвис?

— Подумал, что ты должна знать. Хотя он не может говорить, он слышит всё, о чём мы говорим.

Сторми села в машину и посмотрела за своё сиденье, но, конечно, не могла увидеть Короля рок-н-ролла, потому что он умер несколько лет назад, на самом деле, несколько десятков лет, и с нами на карнавал отправлялся всего лишь его дух.

Большинство людей покидают этот мир, когда умирают их тела. Некоторые души задерживаются, сопротивляясь переходу на Другую сторону. Они приходят ко мне, потому что знают, что я могу их видеть, и что я помогу им, если смогу. Иногда они хотят отомстить своим убийцам. Мистер Пресли не был убит — за исключением многочисленных кинокритиков при жизни. Но он, как и некоторые другие, казалось, боялся того, что может его ожидать в Великой дали.

Он держался рядом со мной уже несколько месяцев, хотя не предпринимал попыток объясниться. Мёртвые не разговаривают. Я не знаю, почему. Но у них есть способы передать свои беспокойства и просьбы. Мистер Пресли, по-видимому, просто составлял мне компанию.

Когда я сел за руль, Сторми спросила:

— Что он надел на этот раз?

— Тот нелепый арабский наряд из «Каникул в гареме». Извините, сэр, но он нелепый.

Все остальные задержавшиеся души, известные мне, были ограничены в своём гардеробе одеждой, которая была на них в момент смерти. Однако мистер Пресли был способен появляться во всём, что надевал за время своей легендарной карьеры. Он старался избегать крикливых лас-вегасских костюмов, в которых выглядел как плохо причёсанный Либераче[1].

Бросив взгляд через плечо, я увидел, как он мгновенно сменил наряд из «Каникул в гареме» на костюм танцора фламенко, в котором он был в «Веселье в Акапулько»: облегающие чёрные брюки от смокинга, чёрный пиджак длиной две трети, белая рубашка в складку с искусным чёрным фуляром у горла.

— Так лучше, — сказал я.

Он сделал пистолет большим и указательным пальцами, наставил на меня и подмигнул.

Вы можете удивляться, почему Сторми Ллевеллин поверила в то, что я вижу духов. Она практичная девушка со здравыми планами на будущее. Она работает неполный день за прилавком «Барк энд Бейлис» в торговом комплексе, накладывая мороженое и смешивая молочные коктейли. Она планирует к двадцати четырём годам стать владелицей бизнеса мороженого с собственным магазином и построить сеть из шести магазинов к тридцати. Она уже откладывает половину своей зарплаты на финансирование этого плана. Сторми не такая шестнадцатилетняя девушка, которая верит всему, что я говорю, — или чему-либо, —просто потому что я её парень.

Я её парень. Не могу сказать, сколь сильное удовольствие мне доставляет писать эти три слова. Мой отец валяет дурака, мать психопатка, я повар блюд быстрого приготовления без собственной машины, чокнутый, живущий в одной комнате с ванной над гаражом, и вижу мёртвых людей или того хуже. Она самая клёвая девушка в школе, и каждого парня, который её видит, охватывает благоговейный ступор, а язык вываливается. И всё же я её парень, я и никто другой, возможно, из-за того, что могу держать язык во рту, когда смотрю на неё, и могу её рассмешить.

Как бы то ни было, она верит в мои паранормальные способности, потому что пережила некоторые события в моём присутствии, их подтверждающие. Например, она была со мной, когда злой полтергейст разбил мою новую стереосистему без достаточных на то оснований. И Уайатт Портер, шеф полиции, поручился за меня, потому что я делюсь с ним своими пророческими снами и предоставляю другую паранормально добытую информацию, которая помогла ему закрыть дела. Только шеф, его жена, Сторми, Оззи Бун и Терри Стамбо знают о моём шестом чувстве, и они все защищают меня от раскрытия другими.

Теперь, когда я вёл «Мустанг» по проезду за «Пико Мундо Гриль», Сторми скзала:

— Возможно, Элвис не хочет покидать этот мир, потому что столько людей любили его здесь. В день его похорон более пятидесяти тысяч людей собрались у ворот «Грейсленда»[2].

— Наверное, ты разговаривала с Терри, — ответил я. Мой босс в «Гриле» был заядлым фанатом Элвиса, хотя ей было пятнадцать, когда он умер, и он даже тогда давно прошёл пик своей славы.

— Очереди из ожидающих посмотреть на него в гробу простирались на две мили, — сказала Сторми.

Мистер Пресли подался вперёд с заднего сиденья, облокотился о приборную панель, чтобы увидеть лицо Сторми.

Она добавила:

— Потребовалась сотня фургонов и четыре часа, чтобы перевезти все цветы с похорон в «Грейсленде» на кладбище для службы у могилы.

Когда я притормозил в конце проезда, посмотрел на мистера Пресли, а он посмотрел на меня, и в его призрачных глазах стояли призрачные слёзы. Он всегда относился к своим фанатам с уважением, за исключением нескольких последних лет, когда употребление наркотиков и проблемы со здоровьем мешали ему показывать им высококлассные представления, за которые они платили.

Мы проехали квартал или около того в тишине, а затем Сторми сказала:

— Восьмидесяти полицейских и сорока помощников шерифов не хватило, чтобы контролировать скорбящую толпу. Губернатору пришлось позвать им в помощь тридцать национальных гвардейцев.

Мистер Пресли снова проскользнул в угол заднего сиденья, уставился в боковое окно, очевидно, смущённый.

Остановившись на красный свет, я посмотрел на Сторми, удивлённый тем, что она рассказала все эти подробности похорон.

Она встретилась со мной глазами, но сказала достаточно громко, чтобы убедиться, что другой мой пассажир её слышал.

— Может, он не хочет покидать этот мир, потому что столько людей любили его здесь, — сказал она снова, но затем добавила, — или… или, возможно, он пришёл в замешательство от того, как его жизнь ушла из-под контроля, и он боится переступить и встретиться с теми фанатами, которые почитали его, но видели, как он скатился по наклонной в конце. Может быть, сложно быть идолом для миллионов, но ещё сложнее, если ты не можешь соответствовать образу, который они о тебе составляют.

Я не был удивлён её прямотой. В конце концов, она была Сторми Ллевеллин. «Ллевеллин» — это вариант «Лео», который происходит от греческого leon, означающего «лев» и заключающего в себе избыточную силу характера, воли и тела, и всё это к ней подходило. И вы знаете, что означает stormy. Хотя и не был удивлён, я испытывал некоторое сочувствие по отношению к мистеру Пресли, и сказал:

— Это было немного слишком.

— Лекарство может быть горьким, — ответила она.

И, конечно, то, что она сказала ему, было, по крайней мере, настолько же целебным лекарством, насколько горьким. Он умер в 1977 году. Редко какой из духов задерживается здесь так долго после смерти. Ему требуется понять и принять причину, по которой он ещё не перешёл; и любые слова, требующиеся для того, чтобы привести его в чувство, даже если они трудные, окажутся проявлением заботы.

Вместо того, чтобы ответить Сторми, мистер Пресли проделал небольшую пантомиму, сначала энергично просверлил ноздрю пальцем, затем притворился, что намотал из неё несколько ярдов соплей.

— Как он это воспринимает? — спросила Строми.

— Не по-взрослому.

Мистер Пресли скатал воображаемые сопли в шарик размером с бейсбольный мяч и кинул в меня.

Сзади посигналили. Светофор сменил цвет. Несмотря на это, я задержался достаточно для того, чтобы перед тем, как пересечь перекрёсток, притвориться, что поймал отвратительный, но несуществующий мяч из слизи и кинул его через плечо ему обратно.

— Что это было?

— Соплебол.

— Снова?

— Он всегда был в душе большим ребёнком.

Вы можете подумать, что присутствие в моей жизни задержавшихся умерших должно было сделать мою жизнь мрачной, если не несчастной штукой, жестокой, тёмной и в постоянном страхе. Она такая и есть, временами жестокая, тёмная и наполненная страхом — и при этом не ничтожная, забавная и наполнена безрассудством.

Мы проехали несколько миль и находились в том месте, где Марикопа Лэйн сменила окрестности пригорода полусельским пейзажем, когда мужчина с мясницким ножом, застрявшем в его шее, вышел из ниоткуда и бросился под машину. Даже если бы я вёл Бэтмобиль, способный остановиться на десятицентовике и дать шесть центов сдачи, то не смог бы избежать столкновения с парнем. В любом случае, тормоза не потребовались, что я понял это по тому, что Сторми не стала кричать в тревоге. Я проехал сквозь призрака, когда он указал на меня. С лёгкой грацией задержавшегося умершего он прошёл сквозь переднюю часть машины, забравшись в автомобиль на скорости пятьдесят миль в час, сложился в сидячую позу и устроился на заднем сиденье рядом с мистером Пресли — законы физики больше его не касались.

Когда я замедлился и съехал на обочину, Сторми спросила:

— Что происходит?

— Только что к нам присоединился мёртвый парень.

— Какой мёртвый парень?

— Не знаю. Никогда не видел его прежде. Залитый кровью, с мясницким ножом в шее, выглядит немного взволнованным.

— Возможно, он фанат Элвиса.

Я остановился на обочине дороги и повернулся на сидении, чтобы рассмотреть нашего нового пассажира. Он выглядел на сорок. Бритоголовый. Голубые глаза. Без бороды. Без татуировок. На нём были брюки хаки и красно-белая клетчатая рубашка, выглядевшая, как будто сделана из скатерти итальянского ресторана, но пятна по всей её поверхности не были соусом для спагетти.

— Расскажи, — попросила Сторми, потому что не могла видеть нового парня так же, как и мистера Пресли.

— Ну, — сказал я, — его частично отрезанная голова болтается как у куклы, голова которой может качаться горизонтально. Глаза у него настолько широко открыты, что кажется, у него нет век, как у рыбы, и он кричит на меня так, как будто ещё не осознал, что мёртвых никто не слышит, даже я.

— Ясно, — сказала Сторми.

Несмотря на то, что мог быть напыщенным на сцене, мистер Пресли выглядел потрясённым гротескным спектаклем только что скончавшегося пассажира. Он похлопал вновь прибывшего по плечу (духи могут чувствовать друг друга) и помахал указательным пальцем правой руки.

— Думаю, он был убит всего несколько минут назад, — сказал я. — Поэтому он так взволнован.

Сторми вздохнула.

— Я думала, мы едем на ярмарку.

— Едем.

— Едем, да? То есть ты говоришь, что иногда мёртвые парни не хотят отомстить?

— Он бы, возможно, назвал это правосудием.

— И, я полагаю, он хочет, чтобы мы его ему предоставили.

— Не мы. Я. И после этого мы отправимся на ярмарку.

Дух, недавно освободившийся от своего тела, внял совету мистера Пресли и предстал в том виде, в каком был при жизни. Без крови. Без мясницкого ножа в шее. Он энергично кивал, подтверждая, что хочет правосудия.

Мгновением позже он уже находился вне машины, бежал перед ней, его ноги даже не касались земли.

Я поехал в погоне за призраком, свернув налево, на узкую просёлочную дорогу, и сказал Сторми:

— Он ведёт нас к убийце.

— Я надеялась на стаканчик льда с апельсиновым сиропом.

— На стаканчик со льдом ещё уйма времени, — заверил я её.

— И чизбургер, и халапеньо с жареной картошкой, и поездка на «Наклонись и вертись».

— У нас будет множество времени на всё это, даже на то, чтобы ты после этого проблевалась, но сначала мы предоставим немножечко правосудия.

— Это как быть замужем за каким-нибудь адвокатом Перри Мейсоном[4] с суперспособностями.

— У меня нет суперспособностей.

— А как ты их называешь?

— Причудами.

Двухполосный асфальт был настолько узким, что если бы нам навстречу ехала машина, мне пришлось бы частично ехать по гравийной обочине дороги. Следуя за спринтующим духом в хаки и клетчатой рубашке, мы оставили позади несколько простеньких домов с кактусами, которые выполняли роль кустов на газоне, а вместо травы там была галька, в условиях пустыни, в этих пригородах Пико Мундо, бороться с видом этого пейзажа было сложнее, чем в центре города.

— Позвони шефу Портеру, — сказал я, — и дай мне телефон, когда он возьмёт трубку.

Сторми раскрыла мобильный телефон и ввела продиктованный мной номер.

Дорога шла под уклон больше мили, через необитаемую область с мескитовыми деревьями и пурпурным шалфеем в полном весеннем цвету, к ложбине, в которой ветвилась роща дельтовидных тополей, поскольку водоносный слой находился в досягаемости их корней. У деревьев мощёная дорога оканчивалась тупиком.

— Мобильник здесь не ловит, — сообщила Сторми, положив телефон в карман. — Нет сотовых, вероятно, нет кабельного телевидения, нет централизованной канализации, скорее всего, нет хорошей воды, водопровода, но ставлю на то, что у них в достатке бензопил.

Испачканный машинным маслом проезд петлял среди деревьев. Через ширму веток виднелся двухэтажный дом. Скользя к этому зданию, дух умершего мужчины растворился в тенях тополей.

Припарковавшись поперёк узкой грязной дороги, дабы предотвратить чей-либо побег из дома на транспорте, я сказал:

— Лучше останься здесь, пока я осмотрюсь.

— Я не изящный цветок, — заявила Сторми. — Так как я достаточно взрослая, чтобы купить пистолет, я собираюсь оформить лицензию на скрытое ношение оружия.

Из-за проблем в детстве она знала, что настоящее Зло шагает по планете.

— Но ты ещё недостаточно взрослая, — сказал я.

— И поэтому я взяла это.

Она вытащила из сумочки трубку длиной шесть дюймов из нержавеющей стали, около двух дюймов диаметром, со штриховкой для захвата. Сверху был набалдашник из нержавейки, сияющий как зеркало. Она нажала на кнопку, и трубка мгновенно выдвинулась до восемнадцати дюймов, зафиксировавшись на этой длине. Улыбнувшись мне, она слегка постучала набалдашником дубинки по ладони левой руки.

— Заказала её по рекламе в журнале по боевым искусствам, — сказала она. — Она может раскрошить колено или даже череп.

Меня это не убедило, и я ответил:

— Ты всё равно должна остаться в машине.

— О, мой милый повар, я или иду с тобой, или пойду туда одна.

— Что это значит? Ты собираешься протестировать эту штуку на моей голове?

— Мне бы не хотелось тестировать её на твоей голове, — заверила она меня. — Но в этом деле мы или вместе, или нет, и я исхожу из предположения что мы вместе.

— В каком деле?

— В жизни.

Эти её тёмные глаза глубокие как галактики. В них легко утонуть.

Я сказал:

— Ну… смотри… это просто как… ещё у пещерных людей это было мужской работой…

— Ты не пещерный человек.

— Нет. Но традиционно…

— Бьюсь об заклад, что некоторые из пещерных женщин были ещё теми упрямыми мамашами. — Она открыла пассажирскую дверь и вышла из машины. — Элвис идёт с нами?

Мистера Пресли больше не было на заднем сидении. Я не знаю, куда он уходит, когда не со мной. Будучи призраком, он не может петь или играть на гитаре, и не может есть свой любимый сильно прожаренный сэндвич с арахисовым маслом и бананом, даже если бы мог кого-нибудь попросить сделать его для него.

— Он нас покинул, — сказал я, — издухарился куда-то, — и вышел из машины.

Присоединившись ко мне у входа на подъездную дорожку, Сторми спросила:

— Почему Элвис, а не Бадди Холли[5]?

— Не знаю.

— Бадди Холли умер в двадцать три. Такой молодой. Можно предположить, что он больше бы сопротивлялся переходу, чем Элвис.

Я ответил:

— Бадди Холли разбился в авиакатастрофе одной зимней ночью. С другой стороны, Элвис сидел во время смерти на унитазе, возможно, из-за передозировки, и упал в лужу собственной блевотины.

— То есть ты хочешь сказать, что он задерживается здесь, спасаясь от унижения?

— Не совсем так. Но это вероятный фактор.

Когда мы шли по тополиной роще, она сказала:

— Я сомневаюсь, что кому-то на Другой стороне есть дело до того, как мы умерли, только как мы жили. Скажи ему это. В смысле, если он появится снова.

— Появится. Даже если он не хотел получить от меня помощь в переходе, он появится, чтобы уставиться на тебя рыбьими глазами.

Она удивилась.

— Он смотрит на меня рыбьими глазами?

— Думаю, он в тебя влюбился.

— Это немного странно.

— Несмотря на другие его недостатки, при жизни он всегда был джентльменом. Он не материализуется в твоей ванной и не будет смотреть на тебя голую в душе или что-то подобное. В любом случае, думаю, я рад, что он мёртв, и поэтому мне не придётся соперничать с ним.

— Если бы он был жив, ему было бы где-то шестьдесят пять. Тебе в четыре раза меньше, вряд ли он составил бы тебе сильную конкуренцию.

— Хотелось бы, чтобы ты сказала какую-либо, а не сильную.

Она улыбнулась и ущипнула меня за щёку.

— Да, мой сладкий сковородочный мальчик, уверена, что хотелось бы.

Мы проследовали по измасленной дороге через лес не более двадцати футов или около, перед тем как вышли из покрова его деревьев. Я хотел обойти дом, оставаясь в лесу, чтобы разведать его под каждым углом перед тем, как решиться подойти.

Это была весенняя Мохаве, день был жарким, воздух абсолютно сухим и абсолютно неподвижным. Опавшие листья хрустели под ногами, и лишь изредка очередная испуганная птица, взлетая сквозь ветки, махала крыльями над головой.

Я чувствовал, что за мной кто-то наблюдает, но это ничего не значило. Из-за паранормальных способностей, так как мне приходилось прокладывать свой путь через мир живых и мёртвых, я иногда чувствовал, будто нахожусь под наблюдением вражеского присутствия, хотя на самом деле это было не так.

Сторми прошептала:

— Я чувствую, что за нами наблюдают.

Чтобы уберечь её от страха слежки со стороны злых и невидимых врагов, я сказал:

— Остерегайся гремучих змей.

Дом не был похож на место, где Норман Бейтс[6], надев одежду своей матери и затачивая ножи, убивал женщин в семейном мотеле. Не был он построен и из имбирных пряников и леденцов для приманки доверчивых детей в дом лесной ведьмы, чтобы потом зажарить их в печи[7].

Простое двухэтажное здание было недавно покрашено белой краской со светло-жёлтой отделкой. На переднем крыльце — качели; мужские папоротники, свешивающиеся с латунных цепей. Пара кресел-качалок из гнутого дерева на заднем крыльце. Убранство зелёного газона состояло из купальни для птиц, четырёх керамических садовых гномов, сидящих за столом, которым им служил огромный керамический гриб, полудюжины кроликов из пастельно-голубого литого бетона в четыре или пять раз больше натуральной величины и туманно-голубой тачки, используемой в качестве кашпо, переполненного вьющейся геранью, усыпанной алыми цветами.

Если бы это был День благодарения[8], я ожидал бы увидеть бабушку Нормана Роквелла[9], стоящую у парадной двери в длинном переднике, надетом поверх хлопчатобумажного платья, с мазком муки на одной щеке, машущую пришедшим внукам.

Издалека из тени тополей Сторми сказала:

— Жутко.

— Мегажутко, — согласился я.

— Голубые кролики? Предполагается, что они — результат воздействия ядерных отходов?

— Кролики-годзиллы, — ответил я.

— А гномы играют в покер?

— Думаю, они пьют чай.

Не забывая о змеях, мы продолжили двигаться сквозь деревья, пока не увидели ступеньки заднего крыльца, ведущие к открытой двери на кухню.

Сторми произнесла:

— Кто-то лежит в дверном проёме.

Я прищурился и ответил:

— Возможно, мёртвый человек.

— Какой мёртвый человек?

— Вероятно, мёртвый парень с мясницким-тесаком-в-шее.

Она снова попыталась воспользоваться сотовым телефоном, но как и прежде, сеть здесь была недоступна.

— Я передумала. Голубые кролики и теперь труп. Давай отъедем куда-нибудь, где работает телефон и позвоним оттуда шефу Портеру.

Когда холодок пробежался по моей спине вверх и застрял в волосах на затылке, я сказал:

— Слишком поздно.

— Это не тупой ужастик, странный ты мой. Никогда не поздно сделать умную вещь.

— Кому-то внутри нужна помощь прямо сейчас. Нельзя терять время.

— Откуда ты знаешь?

— Интуиция.

— Правда? Ну, моя интуиция говорит, что мы должны убираться отсюда сию же минуту или получим мясницкий тесак в шею.

— Когда я говорю интуиция, — напомнил я ей, — я имею в виду шестое чувство. У меня не такая интуиция, как у тебя. Она не подводит.

— Я втюрилась в повара, — сказала она, — а оказалось, что встречаюсь с ясновидящим.

— Ясновидящий — неправильное слово.

— А есть ли подходящее для тебя слово?

— Возможно, нет, — признал я.

Портьеры и шторы закрывали почти все окна, и дом был тих, словно будто покинутый.

— Она умрёт, если мы не войдём прямо сейчас, — сказал я.

— Кто?

— Я не знаю, кто, как и почему, но знаю, что у нас почти нет времени, чтобы её спасти.

Берёт смелость города или нет, мы пересекли газон и при этом удержались от того, чтобы бросаться от одного укрытия к другому. Четыре гнома вокруг керамической поганки не играли в покер и не пили чай. Каждый из них держал по кружке пива, и, судя по выражению их лиц, единственной причиной их собрания было напиться до чёртиков.

Лежащий в проходе между крыльцом и кухней оказался сорокалетним мужчиной с бритой головой и широкими голубыми глазами, тот же человек, чей страдающий дух привёл нас в это место. Тесак перерубил ему сонную артерию, и он истёк кровью на полу крыльца так недавно, что пролившаяся кровь ещё не покрылась коркой.

Чтобы не оставлять следы крови в доме, мне со Сторми пришлось наступить на спину умершего мужчины, а затем между его расставленных ног. Я не поклонник ковров из медвежьей шкуры, но по крайней мере у них удаляют все деликатные части тела прежде, чем постелить на пол. Из разорванной гортани доносились неприятные хлюпающие звуки, которые, как мне показалось, были закономерными.

На кухне Сторми выставила свою дубинку из нержавейки ища, какой бы череп ей раскрошить, а я схватил скалку, которая лежала на раскатанном тесте для пирога на мраморной доске для выпечки, приставленной к столу для разделки мяса. Теперь мы были готовы к чему угодно, только если у этого чего угодно не окажется пистолета.

— Свигурки, — прошептала Сторми.

Кто-то коллекционировал милых керамических, стеклянных и резных деревянных свинюшек, которые были выставлены в линию на холодильнике, выглядывали между бутылками на полках для специй, теснились в центре рабочего островка и на обеденном столе. Там были свинки в сюртуках, рабочих комбинезонах, костюмах Санта Клауса, смокингах и вечерних платьях. Здесь стояла свинья в полупируэте, а там свинья играла на банджо.

Там, где стены не были заставлены шкафами и приборами, они были заняты вышивкой в рамках с декоративными кромками и утешительными клише: Дом там, где сердце, За дождём всегда следует солнце…

Внезапно вышивка начала стучать по стенам, а свиньи — звякать друг о друга, как будто Пико Мундо содрогнулось от небольшого землетрясения.

Встревоженный, я развернулся, Сторми тоже развернулась, а позади нас стоял призрак. Он проявился с невредимой шеей.

— Ты что-нибудь видишь? — спросила она.

— Мертвеца.

— Что он делает?

Его глаза светились голубым пламенем, лицо было искривлено противоречивыми эмоциями. Как будто требуя правосудия, он показал пальцем на меня. Обнажая стиснутые зубы, он вознёс тот же палец к потолку, и как Кларк Кент[10] в случае крайней необходимости, когда не было времени на переодевание в плащ с колготками, вылетел из кухни через потолок, не нанеся гипсовой штукатурке никакого урона своим внезапным выходом.

— Что только что произошло? — спросила Сторми.

— Ну, в целом, указание пути: он вылетел через потолок. Убийца должен быть наверху.

— Давай доберёмся до него.

— Я могу справиться с этим сам.

— Друг мой, ты не пойдёшь наверх один.

Я поднял скалку.

— Это всё, что мне нужно.

Подняв стальную дубинку, она сказала:

— А это всё, что мне нужно.

— Иногда ты сводишь меня с ума.

Она улыбнулась.

— Ты бы не любил меня, если бы не сводила.

Мы пошли наверх.

Ступеньки скрипели. Они всегда скрипят, когда этот скрип может привести к твоей смерти, и никогда не скрипят, когда это не имеет значения. Вселенная антропична, а это означает, что её устройство делает возможной и обеспечивает разумную жизнь, особенно человеческую. И всё же я ощущаю какую-то силу, некоторое присутствие, некоего врага за кулисами, который с помощью бесчисленных устройств неуловимо или явно ищет, как нас уничтожить. На втором этаже хозяйская спальня, вторая спальня и кладовка оказались пусты, но все дверные петли скрипели, скрежетали или делали и то, и другое.

В третьей спальне, в задней части дома, оказались две женщины. Когда я толкнул дверь, они подняли глаза и испугались.

Та, что моложе, была привлекательной блондинкой, которая почти разменяла третий десяток. Она сидела на краю кровати, полностью одетая, но прикованная к стальному кольцу, приваренному к спинке кровати.

Другая женщина перебирала связку ключей, пытаясь освободить блондинку от наручника, который приковывал её к цепи. Она была костлявой, растрёпанной, её тонкие руки были покрыты синяками, правый глаз опух и не открывался. Когда она повернулась ко мне, ужас и робость читались на её бледном, как бумага, лице, но натянутые уголки её рта говорили о решимости, и мне подумалось, что в её зелёных глазах я прочитал дикий росчерк ликования.

Несмотря на скалку в моих руках и боевую дубинку Сторми, изначальный страх старшей женщины уступил чему-то похожему на безумную, но неустойчивую радость. Вот она казалась освобождённой и ликующей, как будто только что обезвредила бомбу, но мгновением позже её лицо пасмурнело, а ухмылку быстро сменил хмурый взгляд, словно она снова услышала тикающие часы бомбы.

Она бросила на меня сердитый взгляд.

— Ты кто? Что ты делаешь в моём доме?

— Там мёртвый мужчина… — начал я.

— Ага, Курт. Он использовал меня, и у него это получалось гладко, как по маслу. Я не видела, каким змеем он был, пока не стало слишком поздно. Ублюдок Курт, теперь абсолютно мёртвый, больной ублюдок, абсолютно мёртв. — Она лыбилась, как будто я сказал, что она выиграла в лотерею. — Я врубила ему весьма неплохо, чёрт меня подери, если это не так. Я, никчёмная старая Роберта, наконец, я это сделала. — Она выглядела поражённой тем, что оказалась способной убить Курта. — Я врубила ему, как будто он всего лишь кусок грудинки. Хотелось бы врубить ему пару сотен раз, рубить его снова и снова, пока он не сдохнет. Вот бы у меня хватило мужества на это много лет назад.

Очевидно, Сторми решила, что угрозы здесь нет, а может, подумала, что я выглядел нелепо, размахивая скалкой, поэтому передала мне дубинку из нержавейки. Эмоционально неустойчивая Роберта, пытающаяся справиться с замком от наручника, начала плакать. Сторми подошла к ней, положила руку ей на плечо, как будто хотела её утешить, и взяла у неё ключи, чтобы помочь.

Голосом, дрожащим больше от злости, чем от страха, блондинка сказала:

— Я шла на работу. Ещё даже не рассвело. Он подошёл ко мне сзади. Всё случилось слишком быстро.

Пока Строми изучала ключи, Роберта объяснялась через пелену слёз:

— Он привёл ту, другую девушку, в прошлом году, так же, как привёл Кристен этим утром. Он избил меня до полусмерти, потому что я попросила его отпустить Ханну. Её звали Ханна. Держал её в этой же комнате. Обращался с ней не иначе как с вещью. Он сломал ту девушку, как сломал и меня, сломал совсем.

Сторми никак не могла подобрать ключ к наручнику.

Дрожа, тревожась какого-нибудь внезапного нападения, Кристен спросила:

— Где полиция? Почему вы не позвонили в полицию?

— Сотовые здесь не работают, — сказал я.

— Позвоните по домашнему.

— Здесь его нет, — заявила Роберта, вытирая слёзы, всё ещё с непонятной смесью эмоций, которые теперь посекундно менялись от скорби до злости за секунду. — Этот ничтожный сукин сын никогда не позволял мне телефон. Когда он уходил, закрывал меня в подвале, как вы бы никогда не поступили даже с собакой.

Сторми сказала:

— У Курта было больше ключей, чем у тюремного надзирателя, но ни один из них не подходит. — Она посмотрела на меня. — Зачем ему вести нас сюда?

— Полагаю, что месть. Даже отморозки могут желать мести.

Я подумал о кухне, коллекции «свигурок» и вышивке, которые видали время до Курта, когда Роберта, очевидно, вела простую, но счастливую жизнь в этом доме. Я вспомнил момент, когда рамки стучали по стенам, а свиньи звенели друг о друга, как при небольшом землетрясении — прямо тогда, когда появился злой дух Курта.

Очевидно, выражение моего лица показывало мою тревогу, потому что Сторми спросила:

— Что не так?

Не успел я ответить, как в комнату поднялся дух Курта, как будто последние несколько минут он странствовал, скрытый от нас, между потолком кухни и полом спальни. Он снова предстал со смертельными ранами, истекающий кровью, демоническая фигура, воздух вокруг которой был дымящимся, сгущенным, как будто он захватил с собой немного темноты из царства мёртвых, к которому принадлежал. Сердито посмотрев на Роберту, а потом на меня, он постоянно показывал на мясницкий тесак в своей шее, как будто я мог не обратить на него внимания. Обличительно указывая пальцем в направлении женщины, которая его убила, он выглядел одинаково взбешённым и разгневанным, несомненно сделав заключение, что у меня IQ амёбы.

— Ты уже получил правосудие, которое заслужил, — сказал я ему. — Ты больше не принадлежишь этому месту. Просто уходи.

Роберта спросила:

— С кем ты говоришь?

Разъярённый невозможностью избить до смерти женщину либо дубинкой для боевых искусств, либо скалкой, Курт вытащил тесак из шеи и бросил в меня. Так как это был ненастоящее лезвие, только его идея, оно пролетело сквозь меня, не причинив вреда.

— Ты больше не можешь причинить вреда в этом мире, — сказал я ему.

— С кем он говорит? — спросила Роберта Сторми.

— Ни с кем, — ответила Сторми. — Он просто с причудами. Есть ли другие ключи?

— Причуды? — Кристен встревожилась от возможности того, что у незнакомца другое смертоносное сумасшествие. — Что ты имеешь в виду под причудами?

— Особенности, — сказала Сторми. — Но в хорошем смысле. Он с причудами, но милый. — Она снова повернулась к Роберте: — Есть ли ещё какие-нибудь ключи?

Его голова теперь надёжно сидела на шее, лицо искривлено бешенством, Курт поднял руки, и из его ладоней начали исходить концентрические импульсы энергии, видимые только мне и больше никому.

Я произнёс:

— Ой.

Духи, задержавшиеся в этом мире, могут навредить оставшимся только одним способом. Если их жизни были запятнаны множеством злых деяний, если они в достаточной степени духовно озлоблены, то способны преобразовывать свою демоническую ярость в разрушительную энергию и направлять её на неодушевлённые предметы.

Курт превращался в полтергейста.

— В этом нет смысла, — дал я ему совет. — Всё, что ты делаешь, так это оттягиваешь неизбежное и обеспечиваешь себе ещё большие страдания после того, как, наконец, перейдёшь в другой мир.

— Он странный, — сказал Кристен, имея в виду меня.

— С причудами, — настаивала Сторми.

Не обращая внимания на мои заклинания, Кристен закричала:

— Роберта! Есть ли где-нибудь другие ключи?

Роберта проверила карманы, она казалась удивлённой.

— Может быть, эти, — сказала она, передавая кольцо с десятью или двенадцатью ключами.

Импульсы энергии, которые выпускал Курт, становились ярче, концентрические волны исходили от него чаще, чаще.

Дверь спальни закрылась с хлопком до того, как кто-то успел к ней двинуться. Роберта уронила новую связку ключей, поспешив через комнату, и начала дёргать ручку замка туда-сюда.

Я сгрёб ключи и кинул их Сторми.

Когда дверь не поддалась, Роберта вернулась к нам, дрожа и тряся правой рукой, как будто дверная ручка была ледяной.

— Вот он! — сообщила Сторми, когда нашла правильный ключ к наручнику.

Освободившись, Кристен тут же спрыгнула с кровати, как будто она пропиталась чем-то губительным, несоизмеримо более ужасным, чем чёрная чума. Хотя Роберта и спасла её жизнь, она отшатнулась и от неё, как будто не уверенная, что всё было так, как казалось. Мы со Сторми тоже вызывали подозрение. Она побежала к двери, но достигла не большего успеха, чем Роберта.

Ящики прикроватной тумбочки открылись сами по себе, захлопнулись, выдвинулись, закрылись, и теперь ящики комода, шурша по направляющим, закрывались со стуком, стучали, стучали. Комод из красного дерева полностью выплюнул свои ящики полностью, раскидав их содержимое, и они загремели об пол.

Наплыв эмоций Роберты — скорбь, злость, безумная ярость — спал до низкой степени ужаса. Она стояла, охваченная благоговейным страхом, поворачиваясь туда и сюда, борясь с очевидной ясностью своих чувств — «Этого не может быть, никогда, нет, нет» — и поднимая свои руки, и так уже покрытые синяками, защищаясь от любых снарядов, которые могли полететь в её сторону.

Шестифутовая цепь, прикреплённая рым-болтом к спинке кровати, с грохотом поднялась с матраца, извиваясь в воздухе, как зачарованная змея, наручник был похож на голову кобры, готовую укусить.

Настольная лампа с абажуром взлетела в воздух, шнур от неё натянулся. Вилка выскочила из розетки в стене. Лампа пролетела мимо моего лица, разбилась о стену, осыпав Кристен керамическими осколками.

Несмотря на свои вспыльчивые разгромы и мстительный гнев, полтергейсты не могут контролировать злую энергию, исходящую от них, не могут выбрать кого-либо целью или точно прицелиться. Они способны навредить нам только опосредованно, рикошетом, самым удачным из удачных дуновений. Однако если кинутая каминная кочерга вонзится между глаз, пройдёт через мозг и выйдет с другой стороны головы, тот факт, что она нашла вас по абсолютно чистой случайности, вряд ли будет большим утешением.

Роберта начала кричать, к ней присоединилась Кристен, что, казалось, сподвигло покойника, неоплакиваемого Курта, на новые вершины сверхъестественного гнева. Матрац слетел с кровати, и стальные витки его пружин пели и бренчали, как будто тысячи когтей дёргали за них. Освобождённый от ящиков, комод отшатнулся от стены, качнулся влево, вправо, как будто был монстром Франкенштейна из мебели, громыхая так и сяк в поисках жертвы, внезапно взлетел до потолка с такой силой, что разлетелся на куски и свалился оттуда месте с градом отбитой штукатурки.

Через какофонию Сторми закричала мне:

— Делай что-нибудь!

— Что делать? — крикнул я в ответ.

— Откуда мне знать? Я работаю в магазине мороженого.

— Делай что-нибудь! — потребовала Кристен.

— Я просто повар, — солгал я. — Я не знаю, что здесь происходит.

Звякающие стальные кольца матрасных пружин начали высвобождаться из своего заточения, разматываясь, будто были плохо прикреплены, прорывая чехол, как маленькие змейки выползают из гнезда, встречаясь со змеёй из наручника и цепи, которая всё ещё колебалась, как кобра в рабстве музыки флейты.

Потолочные балки скрипели и дрожали. Штукатурка над головой покрылась трещинами, и на нас дождём посыпалась пыль. Арматура в стенах комнаты стонала, как будто согнутая каким-то громадным грузом, а пол под ногами начал бренчать, так что я подумал, что комната может рухнуть вместе с нами.

Рассерженный дух Курта, полтергейст исключительной силы, уникальной в моей практике, крутился как торнадо, носясь по усыпанной обломками спальне, исчезая в стенах — и снова появляясь из них. Он прошёл через дверь, и когда мгновением позже ворвался обратно в спальню, разделил дверь на две части. Часть на петлях распахнулась, а вторая половина грохнулась на пол.

Никому из нас не потребовалось особого приглашения. Мы пробежали по упавшей половине двери в коридор второго этажа и понеслись к лестнице. Спасаться от полтергейста не более трусливо, чем бежать вместе с быками в Памплоне[11] — храбро; первое — акт обоснованного благоразумия, а второе — безрассудство на грани помешательства. Я с радостью признаю, что в спешке при побеге от разгневанного духа Курта я только подумывал вырваться вперёд трёх женщин, но на самом деле проследовал за ними через дверь, по лестнице и из дома за ними. Благородство ещё живо.

Мы выбежали через переднюю дверь во двор и услышали звук, похожий на взрыв окна на втором этаже в задней части дома и душ из стекла, осыпавшийся там на крышу крыльца. Стук-шум-грохот посмертной вспышки гнева Курта продолжился в наше отсутствие, хотя я надеялся, что несмотря на его необычную силу, он не сможет последовать за нами. Инициировавший своё неистовое уничтожение, средний полтергейст глупо мечется, пока не истощается, после чего скитается где-то в месте вроде чистилища, находящегося между нашим миром и следующим; возможно, на некоторое время сбитый с толку, как любой живой человек с деменцией.

Дрожащая правая рука Роберты пауком скользнула по её лицу, как будто она ожидала обнаружить кровоточащие раны, и когда ничего не обнаружила, обхватила себя бледными руками с синяками, дрожа так, как будто в Мохаве было так же холодно, как в тундре на Аляске.

— Это он, — сказала она. — Это не может быть никто другой.

— Кто — он? — спросила Кристен. — О чём вы говорите?

— Я зарубила его тесаком, так что он вернулся за реваншем.

— Восстал из мёртвых? — сказала Кристен. — Я не верю в приведения.

— Я верю в то, что видела, — настаивала Роберта.

— Есть слово для разрушительного духа, — сказал я. — Что-то вроде… полиантуса.

— Это цветок, — подсказала Сторми.

— Или, возможно, полтрун.

— Это малодушный трус, — сказала она.

— Полонез?

— Польский танец.

— Ну, я всего лишь повар.

Скандал на втором этаже, казалось, утихал.

— Полтергейст, — сказала Роберта.

— Нет, — ответил я, — не думаю.

— Это так, всё верно, — сказала Сторми.

— Полтергейст, — настаивала Роберта.

Я покачал головой.

— Нет, мне так не кажется.

Кристен посмотрела на меня, как на кандидата в Зал славы идиотов, и это был взгляд, который я видел раньше на лицах множества милых девушек.

— Что с тобой не так? Конечно, это полтергейст.

— Я думал, ты не веришь в приведения, — сказал я.

— Не верю. Мы говорим не о том, что случилось наверху. Мы говорим только о слове.

— Ну, — спросил я, — если то, что было наверху, не поллиноз, то что это было?

— Сенная лихорадка, — произнесла Сторми, определяя слово поллиноз.

— Полтергейст, — повторила Роберта. — Но мы никогда не должны говорить о том, что это было, если хотим, чтобы у нас всё было хорошо.

— Полоний, — предложил я.

Сторми сказала:

— Радиоактивный элемент.

Избитая женщина продолжила:

— Нам лучше сказать, что Курт разнёс комнату, когда был жив. Также побил меня немного, подарив мне все эти синяки, фингал под глазом. Затем попытался отвести Кристен в сарай, в старый холодный подвал глубоко под землёй, где он убил бедную Ханну и повесил её тело, где он бы вскорости убил и подвесил и меня. Мы скажем, как я добралась до него, я вся была без ума от страха, и мой разум переклинило, и я зарубила его, чтобы спасти Кристен.

Начав снова сильно трястись, Роберта разрыдалась.

Кристен обняла её рукой и сказала:

— Ты спасла меня.

В доме всё стихло.

До того, как кто-то из женщин начала интересоваться, как мы со Сторми оказались наверху, моя девушка их опередила и произнесла:

— Теперь всё кончено. Вы двое ждите здесь. Мы выедем на шоссе, где работают сотовые телефоны, и вызовем полицию.

По моему опыту, духи действительно злых людей не задерживаются в этом мире надолго, если вообще задерживаются. Когда они сопротивляются переходу на Другую сторону, то их забирают против их желания, как коллектор у какого-нибудь должника, которому он должен большую сумму денег.

Так как я не мог поделиться этим знанием с теми женщинами, не раскрыв того, что я не просто повар, и беспокоился, что мы оставляли их здесь настолько испуганными.

— С вами здесь всё будет в порядке? Солнце очень жаркое. Вы можете зайти под тень крыльца. На крыльце будет безопасно.

— Я останусь прямо здесь, — сказал Роберта, — и к чёрту крыльцо.

— Всё закончилось, — заверил я её. — На самом деле. Вы можете зайти под тень тополей. В смысле, если вы не считаете, что на крыльце безопасно. Но там безопасно. Крыльцо, в смысле.

Кристи одарила меня смесью жалости и раздражения. У Сторми она спросила:

— Машину обычно водишь ты или он?

— Я поведу, — ответила Сторми. — Пошли, Одди.

Я со Сторми отправился к тополям, но затем мне пришлось сбегать к Роберте и вернуть её скалку. На Кристен я больше не посмотрел.

Пока Сторми везла нас на ярмарочную площадь, я позвонил шефу полиции Уайату Портеру, который был мне как отец, и рассказал о том, что произошло, когда и где. Как обычно, он должен был сделать всё, чтобы исключить меня от официальной версии.

На автостоянке ярмарочной площади Сторми захотела посидеть в тишине с поднятыми стёклами и включённым кондиционером. Мы наблюдали, как вечерний свет темнел от персикового к абрикосовому и затем к вишнёвому, и через несколько минут она закрыла глаза, после чего я посмотрел не на красочное западное небо, а на неё.

В конце концов она сказала:

— Когда мы закончим школу и начнётся реальная жизнь, ты можешь продолжать быть поваром блюд быстрого приготовления?

— Конечно. Почему нет?

— Со всем… со всем остальным в твоей жизни?

— Из-за этого всего остального работа повара позволяет мне сохранять рассудок.

— Раньше или позже это всё тебя погубит — что ты видишь, что ты можешь делать, что ты такое.

— Я постоянно работаю над этим и справляюсь всё лучше, — заверил я её. — Если мои упоротые родители не смогли свести меня с ума, я не слечу с катушек только из-за того, что могу видеть задержавшихся умерших.

— И видеть пророческие сны.

— Подумаешь, большое дело.

— И психический магнетизм, — сказала она, имея в виду ещё один мой дар, который не сыграл свою роль в приключении того дня.

Помолчав, я сказал:

— Возможно, то, чего ты действительно боишься, не погубит ли всё это в конечном счёте тебя.

— Возможно.

— Со мной не легко встречаться.

Она ничего не сказала.

Дальнейшее молчание было мучительным, и я в итоге разорвал его сам.

— Больше всего на свете я хочу не тебя. Больше всего я хочу, чтобы у тебя была счастливая жизнь.

Вдруг её густые ресницы заблестели слезами, которые она сдержала.

— Мне правда хочется собственный магазин мороженого.

— Ставлю, что у тебя будет сеть магазинов мороженого.

— Не так давно я была никем.

— Ты была кем-то для меня. Ты — всё.

— Я хочу быть кем-то, странный мой. Я хочу иметь дело, которым могу гордиться, место, куда людям нравится ходить. Когда люди будут слышать моё имя, я хочу, чтобы они думали о мороженом. Я хочу, чтобы моё имя делало их счастливыми, так же, как их делает счастливыми мороженое.

Если бы я заверил её, что она достигнет своей мечты, я не смог бы дать ей ту единственную вещь, которую она от меня требовала: правду, будь она лёгкая или тяжкая. Я не мог видеть будущее. Если бы я наобещал ей всего в этой ситуации, если бы настоял на том, что мои паранормальные способности могут только улучшить обе наши жизни и чуть ли не гарантировать успех, если бы я минимизировал сложности моей собственной борьбы с моим шестым чувством, я бы ей солгал.

Наконец, я спросил:

— Что ты хочешь делать?

Не открывая глаза, она протянула мне руку, и мы держали руки друг друга, пустыня темнела, а праздник на главной аллее раскрашивал ночь богаче северного сияния.

Через минуту она открыла глаза, улыбнулась мне и ответила на вопрос пятью словами, которые дали приятную передышку.

— Я хочу пойти на карнавал.

Мы ели лёд с апельсиновым сиропом, чизбургеры и острую жареную картошку. Мы проехались не только на «Наклонись и вертись», но также на «Вжике», «Большом Буме» и на «Гусенице». Никого из нас не вырвало.

Время от времени я видел мистера Пресли, бредущего по главной аллее. Он наблюдал за людьми, которые ели хот-доги, бургеры, жареное мороженое, жареные «Олмонд Джой»[13] и картофель-фри, который он сам уже больше съесть не мог.

Через некоторое время мы со Сторми подошли к большой палатке, где надпись причудливыми буквами над входом обещала: «ПРЕДСКАЗЫВАЕМ ВСЁ». Внутри от стены до стены тянулся пол из опилок. В пять рядов стояли тридцать три предсказывающих автомата. Некоторые были старомодными хитроумными изобретениями, которые датировались предыдущими и более магическими эрами карнавальной жизни, но другие были вполне современными, цифровыми.

В затемнённом углу палатки стоял автомат размером со старую телефонную будку. Нижние три фута были закрыты. Верхние четыре были стеклянными с трёх сторон. За этим стеклом сидел — так говорилось на плакате — мумифицированный труп цыганки-карлика, которая в восемнадцатом веке получила известность по всей Европе за свои предсказания.

На мумии цыганки были самые дешёвые драгоценности и цветастая шаль. Её глаза и губы были склеены, а её пятнистая кожа туго натянута на лицо. Для предсказательницы, которая предположительно давала советы троим королям, её ценник на прогнозы был на удивление приемлемым: всего лишь четвертак.

Когда мы подошли к машине, парочка, оба чуть за двадцать лет, возжелала откровения ещё до нас. Женщина прикоснулась губами к круглой сетке в стекле и спросила:

— Мумия цыганки, скажи, будет ли у нас с Джонни долгий и счастливый брак?

Мужчина, Джонни, нажал на кнопку «ОТВЕТ». В латунный лоток выскользнула карточка. Он прочитал сообщение на ней вслух: «ДУЕТ ХОЛОДНЫЙ ВЕТЕР, И КАЖДАЯ НОЧЬ, КАЖЕТСЯ, ДЛИТСЯ ТЫСЯЧУ ЛЕТ».

Сторми сжала мою руку, и мы улыбнулись друг другу. Джонни со своей подружкой не обрадовались. Они снова пробовали найти подтверждение от давно умершего мудреца.

Безжалостный негатив мумии цыганки поначалу не отпугнула их, и они стали закидывать дополнительные четвертаки в автомат. Они потратили два бакса до того, как с разочарованием кинули все восемь карт на пол с опилками и, споря о значении предсказаний, ретировались из палатки. В ответ на их вопрос о длительном и счастливом браке среди некоторых других предупреждений были: «ГЛУПЕЦ ПРЫГАЕТ С ОБРЫВА, НО ЗИМНЕЕ ОЗЕРО ВНИЗУ ЗАМЁРЗЛО»; и ещё более грозное: «САД ИЗ БОЛЬНЫХ ДЕРЕВЬЕВ ПРИНОСИТ ЯДОВИТЫЕ ПЛОДЫ»; и уж не менее беспокоящее: «КАМЕНЬ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПИЩЕЙ, КАК И ПЕСОК УТОЛИТЬ ЖАЖДУ».

— Может, это не такая хорошая идея, — высказала предположение Сторми, когда мы остались одни с многовековым трупом, который, скорее всего, был фигурой, собранной из гипса, проводов и латекса.

Тем не менее, я дал мумии цыганки четвертак, и она показала нам сообщение, которое надеялись получить Джонни и его невеста: «ВАМ СУЖДЕНО ВСЕГДА БЫТЬ ВМЕСТЕ».

— Она только что мне подмигнула, — сказала Сторми.

— Кто подмигнул?

— Мумия цыганки.

— Как может слепленный закрытый глаз подмигнуть?

— Я не знаю, Одди. Но она это сделала, она подмигнула.

Я суеверен, по веским причинам. Но не нужно быть суеверным, чтобы подумать, что это плохая идея — сомневаться в достоверности предсказания, когда оно слово в слово идеально подтверждает то, что вы отчаянно хотите услышать. У нас не было сомнений, когда мы там, в галерее игровых автоматов под названием «ПРЕДСКАЗЫВАЕМ ВСЁ», поцеловались, скрепив обещание.

Я написал это краткое воспоминание не просто ради поощрения от моего друга и наставника Оззи Буна, а по его настоянию. Из-за того, что мои паранормальные способности обязаны оставаться моим секретом, ничто из написанного не может быть опубликовано при моей жизни. Я сильно сомневаюсь, что я когда-нибудь напишу ещё что-нибудь подобное, потому что моя жизнь со Сторми Ллевеллин будет слишком насыщенной, чтобы найти время для мемуаров. У меня будет работа повара быстрых блюд, сковорода и фритюрница, а у неё будет карьера, связанная с мороженым, и у нас обоих будут нуждающиеся духи задержавшихся умерших, с которыми придётся иметь дело многие годы. Я верю в то, что у нас будут и дети, каждый из которых будет таким же красивым, как она, возможно, один или двое таких же странных, как их отец. Мы с ней состаримся вместе в Пико Мундо. Слишком занятые для обширного мира за его пределами, состаримся здесь вместе с множеством наших друзей, в теплоте семьи, которую она хорошо познала до того, как осиротела, и которую я никогда не знал с моими трудными родителями. Мы состаримся вместе, потому что так пообещала мумия цыганки, и если Бог милостив — а Он милостив — я буду со Сторми в тот далёкий день, десятилетия спустя, когда она покинет этот мир. Я буду держать её руку в конце, и уйду вскорости после, потому что у нас одно сердце, и никто из нас не найдёт места без другого.

Переводчик благодарит за помощь Оксану Шолохову из Санкт-Петербурга, Анну Михайлову из Минска и Наталью Саренпа из Миннеаполиса, благодаря которым удалость эту работу завершить.