Вагон

– Папаша ему говорил… Ну и что твой папахен выслужил? Четвертной, от звонка до звонка, керзу стаптывал. Четвёртую звёздочку – только под дембель, в сорок три – на гражданку, десятком дворничих командовать, – Василий Быковенко на мгновение прервал гневный монолог, чтобы сплюнуть в колючку между шпалами недокуренную сигарету, – и дед твой в литюгах отходил, и прадед, и сам ты в них был, есть и будешь. Так что засунь и свои, и папашины соображения… Интеллигенты чаморошные, тля… Понял?

Здоровяк повернулся к Коростелю спиной, наклонился и выразительно похлопал себя ладонью по тому месту, где, по его разумению, должна находиться наука всяких там неудачливых папаш. Хороша задница у Быковенко, ничего не скажешь. Тяжелоатлет, краса и гордость. Любимчик начстроя и буфетчиц из чипка. Коростель с трудом подавил опасное желание осчастливить начальственное седалище пинком, вытянулся, как на плацу, и рявкнул:

– Так точно! Есть засунуть соображения в ж…у господина лейтенанта! Разрешите исполнять?

То есть желалось рявкнуть, столь же мощно и звучно, как умеет полковой «батя» на утреннем разводе по поводу бардака в расположении и во Вселенной. На деле голос сорвался, последние слова вознеслись в тональность писка болонки при встрече с мастиффом. Быковенко выпрямился, медленно повернулся к наглецу. Оправил мятый камуфляж, выпятил грудь и развернул плечи. Коротко врезал кулаком от бедра в солнечное сплетение провинившемуся. Коростель, предвидя подобное развитие событий, успел выдохнуть, натужить пресс, ссутулиться и чуть подать задницу вперёд. Так что удар, хоть и отбросил доходягу-лейтенанта на пару шагов назад, реального вреда не нанёс. Имея богатый опыт, Коростель согнулся, будто от нестерпимой боли, и начал разевать рот, имитируя сбитое дыхание.

Быковенко потер ладонью кулачище:

– Обращаться к старшему по наряду следует в соответствии с уставом: господин лейтенант, старший по наряду на станции. Вот из-за таких птиц, пренебрегающих субординацией, мы впопартунистов до сих пор и не передавили.

Коростель, усердно изображая боль и страх, подумал: «Этот долбокретин даже не понял насмешки…» Вслух же выкрикнул:

– Есть обращаться по уставу к господину лейтенанту, старшему по наряду на станции, господин лейтенант, старший по наряду на станции!

Господин лейтенант и прочее довольно ухмыльнулся и, видимо смягчившись, обратился к Коростелю почти просительно:

– Думай логически, Пичуга. Пока вагон не разгрузим, наряд не сдадим. Тебе самому, что, не надоело на досках спать и сухим пайком питаться? Боевое задание на передовой – оно, конечно – честь и ответственность, но отдыхать бойцу тоже надо. Чтобы боевой дух на высоте и всё такое. У меня от топчана уже всё тело ноет, будто сам вагоны в ночь разгружал. Знаешь, Птенчик, пойду я в кондейку, обдумаю тактические задачи. Ты поглядывай, если начальство – ори громче, чтобы услышал. Ну, старайся, – Быковенко почти дружески похлопал Коростеля по плечу и потопал в сторону кирпичной будки, в которой они квартировали последние три дня.

– Служу Единому Уставу! – это Коростель крикнул вслух, про себя же подумал:

«А ведь он, похоже, меня немного побаивается. Потому и придирается не в меру». А что? Быковенко – такой же лейтенант. Подумаешь, на полгода дольше служит.

«Даже дебилу должно быть понятно: если я вчера вагон разгрузил, за ночь он сам наполниться не мог. Новый подогнали, паразиты, бумаг не оставили», – пришло в голову сердитое соображение. От мысли о паразитах-снабженцах, Коростель ощутил хорошую согревающую злость, помогающую в бою и в работе. Эх, жизнь лейтенантская… Камуфляж – обноски, жратва – синтетика, курить – бычки-чинарики. Отыскал под рельсами и заначил почти целую сигарету, выброшенную Быковенко. Не курит ведь в затяжку, гадёныш, так, балуется и для солидности. Табак переводит. С другой стороны, пусть обидна несправедливость, бычки от Бычка остаются знатные.