В воздушном океане (фантазия)

Глава 2. Перелет Москва — Брест

Мне еще ни разу не приходилось летать на больших аэропланах международного сообщения. Поэтому я с интересом начал осматривать устройство нашего аппарата. Внутренние стенки кают, сделанные из толстой прессованной бумаги, пропитанной несгораемым составом, были раздвинуты, и все каюты образовали один обширный зал, с мягкими диванами. У легких, но прочных, колоннок висели какие-то свертки. Я обратился к проходившему мимо служителю-кондуктору с просьбой объяснить мне их назначение. Однако, шум моторов заглушал мои слова. Кондуктор, сделав мне какой-то знак, вынул из особого шкафа специальные наушники и, пригласив пассажиров по очереди подходить к нему, начал одевать их каждому на голову. Оказалось, что это особого рода слуховые трубки, снабженные аппаратами, пропускающими звуки человеческого голоса, но не доступные для шума моторов. Одев эти трубки на уши, я сразу очутился точно в каком-то царстве тишины, и стал ясно слышать разговоры окружающих.

Когда все пассажиры надели эти трубки, кондуктор объяснил нам назначение заинтересовавших меня свертков. Это оказались спасательные парашюты. В случае аварии, пожара и тому подобной причины, пассажир в несколько секунд может прикрепить этот сверток себе на спину; затем ему следует решительно, без колебаний, выброситься из широкого окна. При выбрасывании, парашют автоматически раскрывается, и пассажир медленно опускается на землю. Каждый из нас с интересом примерил свой парашют и убедился в его исправном состоянии.

Пока мы испытывали парашют, прошло около получаса.

Выглянув в окно, я увидел, что мы несемся довольно высоко, метрах на 1.500. Кругом расстилались бесконечные поля, напоминавшие раскрашенную географическую карту, виднелись села, церкви и кое-где небольшие рощи.

Хотелось узнать, где мы. Ответ на это давала большая карта, висевшая в конце зала. Она состояла из длинного полотнища, навернутого на два валика. Сбегая с одного, она могла наматываться на другой. Пилот, из своей рубки, при помощи особой передачи, по временам сматывал карту. Особый неподвижный указатель, в виде стрелки, показывал, где мы находимся. Наш путь был обозначен на карте толстой красной линией. Вся карта была раскрашена теми же цветами, как казалась местность под нами. Поэтому легко было сравнивать местность с картой, и мы быстро ориентировались.

Курс мы держали на Смоленск. Барограф, висевший рядом с картой и записывавший высоту полета, указывал на медленное поднятие аппарата; в 9 часов утра мы были уже на высоте 2.000 метров, каковой и продолжали далее держаться. Чудный солнечный день, спокойная погода, роскошные виды и чистый, живительный воздух, врывавшийся в раскрытые окна, создавали особое бодрое настроение и как-то приподнимали дух. В особенности было приятно отсутствие шума моторов.

У одного из столов каюты стояла телефонная разговорная трубка. Я полюбопытствовал у кондуктора, как ею пользоваться. Он сообщил мне, что это радио-телефон. Радиус действия его около 1000 верст.

Так как мы в это время шли над Смоленском, то я попросил кондуктора соединить меня с Петроградом, отстоящим отсюда лишь на 600 верст, желая переговорить с семьей. Через несколько минут мне уже ответил Петроград, и коммутатор по обыкновенному городскому телефону соединил меня с квартирой.

«Алло, кто говорит?», услышал я голос своей жены.

«Это я, говорю с тобой из аэроплана у Смоленска, с высоты 2 километров. Лечу в воздушном океане через Берлин, Париж на Брест. Все ли у нас благополучно?».

«Счастливый. Возьми как-нибудь и нас с Левой (сын) с собою за границу на аэроплане. А когда ты вернешься?».

«Недели через две. Поцелуй Леву и передай всем родным привет. До свидания».

Казалось как-то необычным, почти сверхъестественным, говорить с человеком, отстоящим на несколько сот верст, и слышать его так, как будто он находится рядом, не имея с ним видимой материальной связи, хотя бы в виде проволоки.

Между тем, под нами промелькнули Витебск, Вильно, и вот — мы уже над Ковно с его рекою Неманом, который казался нам узкою сверкающею лентою.

В это время кондуктор зазвонил в колокольчик и пригласил занять места за столом, возвещая время завтрака. Меня заинтересовало, как он один справится с обслуживанием 50 пассажиров; однако, дело обстояло очень просто. Он выкатил из кухни небольшую тележку, нагруженную соломенными корзинками. В каждой из них находился завтрак для одного пассажира, с тарелкой, стаканом, ножом, вилкой, ложкой и бумажной салфеткой. Посуда также была сделана из непромокаемой бумаги. В своей корзинке я нашел лишь съедобные вещи, которые можно было съесть без остатка, т. е. не было ни костей, ни жил, ни скорлупы. Все это было сделано с целью уменьшить вес. Холодная телятина, прессованные яйца, винегрет и хлеб, все это в количестве, вполне достаточном, чтобы быть сытым. Кроме того, пассажирам предлагалось подходить со своими стаканами к баку у кухни и наливать себе горячий бульон или кофе.

После завтрака бумажная посуда и салфетки были выброшены за окно, а корзинки с ножами, вилками и ложками кондуктор собрал и увез в кухню.

Постепенно я перезнакомился со всеми спутниками. Большинство было американцы, возвращавшиеся из Пекина в Нью-Йорк. Один немец ехал в Берлин, два француза — в Париж и человек пять — в Брест.

Особое оживление вносила семья американцев, состоявшая из отца, матери, двух молоденьких мисс и сына. Все они были завзятыми спортсменами, и даже ухитрились, несмотря на тесноту помещения, устроить в каюте игру в лаун-теннис, при чем пара мячиков все же вылетела в окно. Между прочим, один из мячиков сильно ударил в оконное стекло. Я ожидал, что оно разлетится вдребезги. Однако, оно осталось целым. Оказалась, что оно сделано из несгораемого и небьющегося целлулоида.

Скоро должен был показаться и Кенигсберг. В это время перед нами вдали показались облака и чем дальше, тем больше. Понемногу они начали под нами закрывать землю и, наконец, она совершенно скрылась под облаками.

Мы неслись над морем облаков, испытывая полную иллюзию полета над водным океаном, при чем рваные верхушки облачных волн очень походили на пену морских волн.

Меня заинтересовало, как пилот будет держать курс корабля, не видя земли. Я подошел к рубке и, получив, разрешение войти туда, начал рассматривать ее устройство. На столе перед аэронавигатором лежала карта, подобная находившейся в нашей каюте. Рядом находилось несколько инструментов и приборов: компас, указатель сноса ветром, измеритель скорости полета, радиопеленгатор, радиотелеграф, радиотелефон, навиграф, счетчики числа оборотов винтов, уклономеры, высотомеры, барометры, термометры и проч. Вообще, все это помещение походило на какую-то лабораторию и наглядно показывало сложность, но в то же время и точность ведения аэрокорабля. Аэронавигатор сообщил мне, что он окончил курс на факультете воздушных сообщений в Петрограде и имеет уже двухгодичный практический стаж. Он мне указывал места на карте, над которыми мы пролетали. Было около часу дня. В это время зазвонил телефон от пилота, и аэронавигатор, получив какое-то приказание, стал посылать радиотелефонограмму.

«Сейчас мы будем грузить бензин», ответил он на мой вопрос.

«Как? Мы разве будем спускаться?».

«Нет, вы увидите».

Действительно, неожиданно, справа от нас, из волн облачного моря вынырнул сравнительно небольшой быстроходный аэроплан, который быстро пошел нам наперерез, поднимаясь в то же время над нами. Затем, он пошел по тому же направлению, что и мы, держась все время над нами и постепенно спускаясь. Когда расстояние между нами было метров 15 и скорости наших полетов сравнялись, казалось, что он стоит на одном месте. В это время сверху была спущена проволока с грузом. Один из наших механиков поймал ее и закрепил ее так, чтобы она все же допускала некоторый ход, на случай увеличения расстояния между аппаратами. Затем, по этой проволоке соскользнула сверху широкая резиновая трубка, конец которой был опущен в пустой бензиновый бак. По данному сигналу по этой трубке пустили с верхнего аэроплана сильной струей бензин, который в несколько минут наполнил наши баки. После этого верхний аэроплан отцепился и быстро исчез внизу, в облаках, возвращаясь в Кенигсберг. Все это произошло так быстро и было так необычно, что казалось сном. Главное, что мы не потеряли ни минуты времени.

Однако, облака все более и более сгущались и заполняли все пространство. Пилот пробовал подниматься выше до 3.000 метров и спускаться почти до 300 метров, тем не менее мы всюду встречали их сплошную серую массу и неслись как бы в молочном тумане. Густота его была такова, что я почти не видел хвоста нашего аппарата.

Аэронавигатор, по-видимому, мало смущался этим обстоятельством. У его столика все время работал радиопеленгатор, и через каждые пять минут стрелка показывала на карте местонахождение аппарата. Несколько внимательнее приходилось следить за уклономером, так как в тумане теряется ощущение горизонтальности и вертикальности, и легко сделать мертвую петлю, даже не заметив этого, но, впрочем, в этом нет особенной беды.

Меня, да и других пассажиров, беспокоил вопрос, не грозит ли нам столкновение со встречным аэропланом. Но нас успокоил ответ, что, во-первых — наша зона полета — 2000 метров, и другие аэропланы летят на других высотах. Во-вторых, звуковые приемники аэроплана укажут приближение другого аппарата верст за 10, так что будет достаточно времени связаться с ним радиосигналами и изменить курс, и, наконец, все пассажирские аэропланы теперь снабжены радио и своевременно сообщают друг другу о своем приближении. В частности, за время нашего отхода от Кенигсберга, мимо нас уже пролетело три аэроплана, один из Берлина в Кенигсберг, другой из Рима в Гельсингфорс и третий — из Копенгагена в Варшаву, но все они были невидимы для нас.

Скорость нашего полета, благодаря попутному ветру, иногда доходила до 250 кил. в час, так что можно было ожидать прибытия в Берлин раньше расписания. Однако, пилот, уменьшив немного работу моторов, довел скорость до такой величины, чтобы прибыть туда точно в 5 ч. дня.

Так как туман мешал видам из окна, то многие пассажиры, чтобы скоротать время, обратились к небольшой библиотеке, находившейся в каюте. Главную часть книг составляли путеводители по странам, над которыми мы пролетали, описание замечательных полетов, история авиации и ряд романов новейших писателей. Некоторые пассажиры уселись за шахматы и шашки. У одного стола образовался винт. Молодежь же устроила разные игры, фанты и т. д., чувствуя себя не хуже, как и на нашей матушке-земле.

Около 5 часов дня пассажир немец начал собираться к высадке. Распрощавшись с соседями, он отправился по коридору в другую часть корпуса аппарата, где находился небольшой посылочный аэроплан со складными крыльями. В каюте его поместились пассажир и пилот. Затем, механики раскрыли верхний люк и выдвинули особыми рычагами аппарат на спину нашего аэроплана. Пилот расправил крылья аппарата, пустил в ход мотор и, выждав момент, отцепился, взлетел над нашим аэропланом и через несколько мгновений исчез в тумане.

Я узнал, что и на этом аппарате есть радиоприемник, который позволяет пилоту в тумане точно найти аэродром и место спуска.

Минут через пять мы, как сообщил навигатор, уже неслись над Берлином. Радиограмма сообщила, что немец пассажир благополучно высадился, и что наш посылочный аэроплан возвращается с другим пассажиром. Всех пассажиров озабочивал вопрос, не столкнется ли наш аппарат с тем. Однако, в этом не могло быть опасности, так как недавно были изобретены радиобуфера, которые, при приближении одного аэроплана к другому, на 100 метров, давали летчикам сигналы и, в случае его невнимания, автоматически меняли курс аэроплана.

Действительно, скоро зазвонил наш радиоприемник. Навигатор начал передвигать один из рычагов его, управляя посредством радио скоростью и направлением посылочного аппарата. Наконец, сверху, почти над нами, в тумане показалась масса этого аэроплана. Еще момент, и он, убрав свои колеса, мягко коснулся спины нашего корабля. Операция закрепления, складывания крыльев и уборка аппарата в ангар заняла минуты две, и в нашей каюте показался новый пассажир — дама, жена немецкого посланника в Париже, возвращающаяся к мужу со своей хорошенькой собачкой — фокс-терьером, который сразу освоился с нашей каютой и ее обществом и внес значительное оживление.

Между тем, над нами появился опять аэроплан и тем же порядком добавил нам порцию бензина и, кроме того, масла, для чего были спущены сверху уже не одна трубка, а две.

Одновременно, по той же самой проволоке, был спущен нам мешок срочной почты.

«Сегодня мы немножко задержались над Берлином, — сообщил нам навигатор, — так как высадку и посадку производил наш же пилот, которому нужно лететь по своим делам в Брест. Обыкновенно же над Берлином нас ожидает в воздухе другой посылочный аэроплан, так что вся операция занимает не более 5 минут. Скорость же малого аппарата до 300 километров в час, так что он легко догоняет нас».

Постоянный туман доставлял нам мало удовольствия. Тем сильнее была неожиданность, когда мы вдруг из молочной мглы вылетели в яркое голубое пространство, залитое солнцем. Оглянувшись, я увидел необъятные клубы облаков, заволакивавших весь горизонт сзади нас. Впереди же было совершенно ясно. Сразу изменилось у всех настроение. Начинавшаяся было хандра и скука уступили место жизнерадостности и веселью.

Однако, вместе с ясным небом мы получили и довольно сильный встречный ветер. Наш полет замедлился, но не надолго. Пилот приказал пустить центральный запасный мотор в 450 лошадиных сил, и опять по-прежнему замелькали под нами города, реки и местечки.

В 6 час. вечера кондуктор снова снабдил нас корзинами с провизией — это был уже обед, притом горячий, даже корзинки были горячие — они хранились в особом металлическом шкафу, игравшем роль термоса, где температура доходила до 100°. На этот раз мы получили пирожки, котлеты с картофелем, цветную капусту и печеные яблоки. Бульон и кофе — по-прежнему — приходилось наливать из баков самим.

Около 7 часов показались величественные башни Кельнского собора и река Рейн. Как он велик в истории народов и как он мал с высоты 2000 метров.

Воздух внизу был подернут дымкой от бесчисленных фабрик и заводов, дымивших сотнями своих труб. Вот Аахен, Люттих, Намюр. Мы уже несемся над Францией. Нам чаще стали попадаться встречные аэропланы; некоторых мы обгоняли; один раз нас быстро обогнал и оставил далеко за собой небольшой, весь блестящий от особой серебристой окраски, аэроплан с какими то странными не то окнами, не то амбразурами на носу и по бортам. Его скорость была не менее 350 километров в час. Это, как объяснил пилот, был аэроплан пограничной французской таможни. Он снабжен мотором в 2000 сил и несет команду в 10 человек. В амбразурах его помещаются электрические мины, действующие при помощи радиоволн, генераторы которых находятся в мощных земных станциях. На аэроплане имеются лишь приемники и выключатели. Если нужно пустить в цель мину, машинист замыкает ток, и мина, скользя среди серии катушек, выбрасывается на расстояние около 2 километров. Для поглощения силы отдачи, в аппарате устроен особый киль и ряд амортизаторов.

Так как ветер был все время чисто западным, мы же должны были держать курс на Париж, то нас могло бы снести южнее; поэтому аппарат, сохраняя курс на Париж, держал нос по карте правее, подобно лодке, переплывающей поперек реку с сильным течением. Она держит нос косо, вверх по течению.

В 9 часов вечера я обратил внимание, что солнце еще высоко над горизонтом. Оказалось, что в действительности, благодаря нашему полету против вращения земли, мы вместе с землей подвинулись назад к солнцу почти на 33°, что соответствует 2 часам 18 мин., так что истинное время было не 9 часов вечера, а всего лишь 6 ч. 42 мин вечера. Однако, мы свои часы не переводили, так как «лётное» время, как сказал навигатор, мы изменим в Бресте. Поэтому, несмотря на то, что часы и показывали 9 часов, было вполне ясно и можно было прекрасно различать местность.

Вдали показалась. какая-то мгла и точно игла. Это — Париж и Эйфелева башня. Вот он все ближе и ближе, и, наконец, мы несемся над ним. Все наслаждаются видом гигантского города: Эйфелева башня, Собор Парижской Богоматери, Сена — все это проходило под нашими глазами, но, к сожалению, чрезвычайно быстро.

Не успели мы присмотреться к Парижу, как над нами пронесся вдруг колоссальный дирижабль, на котором была крупная надпись: «Лондон — Калькутта». Во всех окнах его длинной каюты виднелись многочисленные пассажиры.

Не доходя до Парижа, мы повторили в воздухе процедуру высадки и посадки пассажиров и нагрузки почты, бензина и масла. Я получил запечатанный пакет, который содержал новые данные о вооружении аэропланов, подлежащих через меня заказу в Нью-Йорке.

Пакет, по своим размерам (это были чертежи), привлек внимание многих пассажиров. Один из них, довольно неприятного вида, с военной выправкой, особенно настойчиво расспрашивал меня, кто я, откуда и что это за пакет.

Я, в пределах вежливости, сначала коротко отвечал ему, наконец, когда он коснулся содержимого пакета, резко повернул разговор на другую тему, сказав, что это картины, которые мне поручили отвести знакомым. Удовлетворил ли его этот ответ, или нет, не знаю, однако, назойливый пассажир после этого оставил, казалось, меня в покое.

Тем не менее, я возымел против него подозрение, не шпион ли он какой-нибудь державы, подбирающийся к моему поручению, и поэтому решил принять меры, чтобы не дать себя провести. Пройдя в уборную, я осторожно вскрыл пакет, чертежи переложил в портфель, а пакет набил газетами и вновь тщательно зашил. Выйдя оттуда, я положил портфель на сетку у сидения и как бы перестал обращать на него внимание. Пакет же я держал в руках и делал вид, что он для меня весьма важен.

Около 10 часов вечера кондуктор спустил у хвостовой части каюты серебристый экран, занавесил окна и предложил посмотреть радио-кино-пьесу, сопровождаемую радиоконцертом. На экране перед нами проходила американская драма в красках, с невероятными приключениями.

Проекционный аппарат состоял из маленького столика, с ящиком и трубкой. Картина же — лента — двигалась где-то в Париже, и радио-волны, попадая в наш ящик и проходя через кино-приемник и трубку, давали на экране прекрасные, полные жизни, картины. Радио-музыка, восхитительная по тембру и мелодичности, усиливала впечатление.

Я уселся в глубине погруженной в полумрак каюты, положив сверток с газетами слева от себя на стол. Далее, у открытого окна «случайно» расположился- подозрительный незнакомец. И вот, когда, как ему казалось, я, увлеченный экраном и музыкой, перестал обращать внимание на пакет, он протянул руку к нему, схватил его, затем быстро сорвал со стены парашют и прицепил его к спине. В этот момент я, с криком «держите вора», вскочил и хотел схватить его. Но он выхватил револьвер и выстрелил в меня. Однако, темнота и быстрое мое движение в сторону спасли меня. Сам же он через мгновение выскочил в окно и я, высунувшись из него, видел лишь глубоко внизу исчезающее белое пятно раскрывшегося парашюта.

Я забыл сказать, что пассажиры, для того, чтобы слышать радио-музыку, были снабжены другими слуховыми наушниками. Выстрел был достаточно силен, чтобы обратить внимание, а дальнейшая сцена исчезновения вора взбудоражила всех. Сеанс был прекращен. Зажгли свет. Прибежали кондуктор, аэронавигатор и помощник пилота, которым я и рассказал о похищении пакета, упомянув также о своей мере предосторожности и что вор похитил не документы, а ненужные газеты.

«Тем не менее, этого нельзя оставить безнаказанным. Это уже второй случай воровства на этом участке. Но мы уж предприняли кое-какие меры».

С этими словами помощник подошел к радио-телефону, соединился с ближайшим воздушным полицейским постом и указал время, место и обстоятельства похищения.

«Если вы желаете подождать в Бресте, то пакет будет Вам туда доставлен», уверенно заметил мне помощник пилота.

«Нет», ответил я, «пусть эти газеты останутся вору на память. Я же не заявляю на них никаких претензии».

Позднее, уже в Нью-Йорке, я узнал, что вор был пойман через два часа следующим образом. Из полицейского, ближайшего к месту кражи, аэродрома вылетел бесшумный геликоптер с 5 полицейскими. Приблизившись к месту кражи, он начал медленно крейсировать над полями, освещая прожектором каждую рытвину и кустик. После недолгих поисков, вор был замечен и, хотя он старался скрыться бегством, однако, геликоптер быстро настиг его. С аппарата, при помощи парашюта, спустился на землю вооруженный полицейский и, под угрозой выстрелов, заставил вора остановиться. Пакет мне впоследствии был прислан в Россию, а вор понес должное наказание.

Все это приключение ни на минуту не задержало нашего полета.

Приближался Брест. Никому не хотелось спать. Все смотрели в окна; в одном углу певица-француженка услаждала слух своим приятным голосом, в другом — азартно играли в поккер. Я же вел свой дневник и, немного возбужденный происшедшим нападением, подозрительно косился на окружающих, как бы опасаясь повторения воровства. К 12 часам ночи (8½ ч. вечера) стало уже значительно темнее. Кое-где виднелись мерцающие огни аэромаяков. Красив был закат солнца, которое долго еще нам светило в то время, когда земля уже вся была в сумерках.

Но вот уже земли почти не видно. Наступила ясная звездная ночь. Маяки блистали почти через каждые 50 километров.

В промежутках между этими маяками, через каждые 3 километра светились автоматические малые маяки, которые не требовали за собой ухода около 4 месяцев. При пасмурной погоде и ночью они сами зажигались, а при ясной погоде {и} днем — потухали.

Благодаря всем этим огням, наш путь вдоль земли казался бесконечной линией, усеянной как бы фонарями.

Уже давно на западе блистал брестский аэромаяк. Колоссальное сооружение. Сила света его достигает 2-х миллиардов свечей. Он в ясную ночь с большой высоты виден за 400 километров, в обычную же погоду его заметно за 250 километров. Он, ведь, указывает путь аэро-кораблям, летящим на Францию через Атлантику из Северной и Центральной Америки.

Вот маяк все ближе и ближе. Полет делается медленнее, мы быстро спускаемся; чтобы не закладывало в ушах, приходится часто глотать воздух. Еще несколько минут, и я вижу обширный аэродром, освещенный, как днем, снопами света, бросаемого сверху вниз серией прожекторов, расположенных с подветренной стороны поля. Так как мы спускаемся против ветра, то свет приходится сзади нас и не слепит глаза. Да, впрочем, это и не важно. У пилота одеты очки, не пропускающие ярких лучей.

Центр аэродрома, кроме того, обозначен серией круглых окон в уровне земли, как и на Ходынском аэродроме.

Через несколько секунд мы касаемся колесами земли. Небольшой пробег, замедленный веревками с привязанными по концам мешками и уложенными по земле поперек нашего пути. Крючок, спущенный с аэроплана, задевает за веревки, тянет мешки за собой и это быстро задерживает наш аппарат.

С удовольствием мы выходим из каюты, где провели безвыходно 15½ часов. Наше прибытие в Брест отмечено по времени в 12 час. ночи. А ведь мы вылетели еще только сегодня в 8 час. утра из Москвы и сделали не много-не мало 3.100 километров. В Бресте нам предстояла пересадка на транс-океанский гидро-аэроплан. Отправление было назначено на 10 часов вечера по местному времени.

Мы перевели часы назад почти на 2 часа. Я вместе с другими направился к великолепному многоэтажному зданию, с совершенно плоской крышей. Это был аэровокзал. Местные пассажиры направились в таможню. Транзитные же, и я в том числе, были освобождены от этой формальности, и, после визирования паспортов французским, а также находившимся здесь американским чиновниками, я отправился осматривать здание.

Вокзал этот обслуживает местное воздушное сообщение с Францией, международное — с Англией, Испанией и Португалией и, главное, транс-атлантическое — с Северо-Американскими Соединенными Штатами, Канадой и Мексикой.

Нижний этаж предназначен для таможни, паспортного отделении, аэрополиции, касс, багажа. Тут же находятся уборные, парикмахерская, ванна, вестибюль для пассажиров, дамская и курительная комнаты, почта, медицинский кабинет, телеграф и буфет.

Во втором и третьем этажах находится гостиница для приезжающих. В остальных — служебные помещения и квартиры служащих. На самом же верху — радио и метеорологическая станции, при чем на плоской крыше была установлена серия всевозможных приборов. Кругом аэродрома виднелись многочисленные ангары, погреба с бензином и маслом, электрическая станция, а вдали возвышался величественный аэромаяк, вращающийся купол которого попеременно освещал весь горизонт и отбрасывал в то же время сноп света вверх.

Подобный этому маяк, как мне сказали, стоит на другой стороне океана.

«Вы его увидите завтра», заметил мне один из служащих.

«Как завтра?», изумился я.

«Да так. Ваш отлет из Бреста назначен сегодня, в 10 часов вечера. Перелет через океан — 5.200 километров — потребует всего лишь 17 часов; следовательно, вы и будете в Нью-Йорке завтра, в 5 часов дня по Брестскому или в 1 час 22 минуты дня по Нью-Йорскому времени».

Я невольно вспомнил свое первое путешествие в Америку в 1904 году на пароходе, когда я более короткое расстояние из Квинстауна (Ирландия) в Нью-Йорк шел 5½ суток, а обратно — из Нью-Йорка в Гамбург — почти 7 суток. Теперь же более длинный, чем первый путь, я пролечу всего лишь в 17 часов.

«Ваш перелет будет обычным», продолжал мой собеседник. «Теперь экстренные транс-атлантические аэропланы с дипломатической почтой или с американскими миллиардерами покрывают это расстояние в 12 часов, делая по 400 километров в час».

В это время загудела сирена автомобиля, и я поспешил занять в нем место, чтобы ехать в порт, где нас ожидал гидро.

Минут через 5 мы медленно въезжали на широкий помост обширной гавани. В конце помоста виднелись серебристые крылья гигантского аэроплана, напоминающего при свете электричества какую-то чудовищную птицу. Он величественно держался на воде, опираясь на нее своей длинной двухэтажной каютой, сквозь окна которой, в потоках света, я видел группы людей — моих будущих спутников.

Новая, краткая проверка паспортов. Погрузка почты. За мной захлопывается дверь. Слышится звук сирены. Я спешу в носовую каюту, перед которой имеется крытый и остекленный балкон, возвышающийся метров 6 над водой. Внезапно из двух глаз нашего аппарата вспыхивают два снопа света, освещающие далеко вперед пустынный гидродром.

Вот заработали моторы. Сначала тихо, потом сильнее. Аппарат содрогнулся, и сдвинулся с места. Вода стала уходить под нами быстрее и быстрее. Несколько прыжков. Брызги фейерверком разлетаются во все стороны. Вот прыжки слабее и слабее. Наконец, мы, пробежав около 1½ километров, медленно и величественно поднимаемся над водой. Оглядываюсь назад. Вижу огни города, суровые громады французских броненосцев в отдаленной военной гавани, мол, ограждающий нашу гавань, впереди же виднеется темная масса Атлантического океана.

Мы вылетели строго по расписанию в 10 часов вечера. Неизведанное пространство манит и пугает меня. Ведь я углубляюсь сразу в два океана: водный и воздушный. У каждого свое очарование, но и свои опасности. Как то выдержит наш аэроплан этот перелет?

«Но ведь не первый же этот полет», успокаиваю я себя. «Уже сотни и тысячи людей благополучно совершили этот перелет, почему же со мною должно случиться несчастье».

Оглянувшись назад, я увидел аэромаяк, который в этот момент осветил на мгновение наш аппарат, как бы посылая последний привет от старушки Европы.

Однако, усталость и новизна впечатлений взяли свое. Я нашел с помощью служителя свою каюту и через минуту уже спал крепким сном.