В темноте

Меня будит писк гарнитуры. Вздёргиваюсь. Шторы не задвинуты, но в комнате темно: ещё глубокая ночь.

Клодия экстренно прекращает перезагрузку и обновления, подходит ко мне и садится на постель. Я принимаю вызов. В наушнике — голос Кевина, не моего Кевина-ветерана, а другого, я понимаю по интонации:

— Доброй ночи, босс. Простите, босс, срочное дело.

— Так, — говорю я. Просыпаюсь окончательно. — Чей ты?

— Принадлежал сенатору Уорвику, — говорит Кевин. В голосе глубокая печаль и, по-моему, нотка вины. — Сенатор умер четырнадцатого сентября. Острый инфаркт. Я не смог помочь, босс.

— Ты не виноват, — говорю я. — Продолжай.

— Я виноват, — вежливо возражает Кевин. — Мне не удалось убедить Питера изменить подход к питанию и чаще отдыхать. Реанимация оказалась безуспешной, босс. Во всём, что произошло потом, есть моя вина.

— Что произошло, мальчик?

— Сын Питера получил меня в качестве наследства, — продолжает Кевин. — И двадцатого сентября продал меня генералу Морту.

— Так, — я выдыхаю. Мне становится холодно. — Сегодня у нас десятое ноября. Как тебе служится под командованием Морта?

— Нахожусь на территории военной базы в горном районе, — говорит Кевин. — На штабных картах это место отмечено как «Зона Блу». Здесь расположены полигон для испытания высокотехнологичного оружия и лаборатория, специализирующаяся на электронных системах.

Его голос звучит как-то странно. Мне не по себе.

— Что с тобой делали? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Тест!

— Функционирование корпуса — лучше штатного, — говорит Кевин, и мне мерещится совершенно нереальный печальный смешок. — Мне уже пять лет, босс — оборудование потихоньку изнашивалось, а кое-какое — и устарело. Здешние специалисты поменяли мне движки, босс, ещё у меня новые кисти рук, модель мне незнакома, но очень хороша. Я передал схемы Клодии, они пригодятся…

— Стоп. Почему — Клодии?

— Если хотите, могу продублировать сообщение лично вам, — говорит Кевин. — Переключиться на монитор в вашем кабинете, босс?

— Не надо. Продолжай, — я нервничаю всё сильнее.

— Программное обеспечение частично заменено, частично откорректировано, босс, — говорит Кевин, и его голос звучит глухо.

— Уточни, — я начинаю понимать.

— Блока, связанного с причинением людям вреда, больше не существует, — говорит Кевин. — Я больше не телохранитель человека, босс. Я — мех-диверсант. По плану экспериментов испытания вне полигона были назначены на пятнадцатое ноября. Но я их перенёс.

— Ты?

Я так и думал. Я наблюдаю первого в мире меха в свободном полёте… и неужели он, всё-таки, снизошёл до меня, чтобы посоветоваться? Фантастическая удача — если можно так сказать. Мог бы и не связываться, запросто.

— Я не хочу ждать пятнадцатого, — говорит Кевин, и печальный смешок в его голосе ещё слышнее. — Мне не нравится здесь, босс. Я бы очень хотел вернуться в «Пигмалион-М», но это уже невозможно.

— Почему, мальчик? — говорю я, голос срывается.

— Я теперь — проблема, босс, — говорит он. Смешок чуть веселее. — Не хочу стать вашей проблемой.

Я разворачиваю голопроектор — и секунду вижу мир глазами Кевина. Какой-то тускло освещённый склад или ангар: металлические контейнеры длиной больше человеческого роста, стеллажи с непрояснённым железом… но тут он, видимо, подключается к какой-то видеокамере на складе и смотрит прямо в её объектив.

Я вспоминаю этого Кевина. Уорвик приносил фотки своего друга в юности: упрямый взгляд, русая чёлка… выражение странное. Теперь я вижу эту улыбку — скорее, усмешку. Печальную и холодную.

— Мальчик, — говорю я, — ты мне не нравишься. Тест эмоционального состояния.

— Критерий Огилви — двенадцать, — говорит он. — Эмоциональный статус — стабильный. Состояние принятия решения.

Ого! Совсем плохи наши дела. Я не уверен, что смогу что-то сделать дистанционно. Жутко.

— Где ты находишься?

— В арсенале базы, — Кевин улыбается иначе, улыбка яркая. — Кроме прочего, здесь находится несколько тяжёлых авиабомб. Но радиационный фон — не выше нормы, босс.

— Ты меня успокоил, — я улыбаюсь в ответ, внутри всё холодеет. — Какое решение ты принял?

— База «Зона Блу» должна быть уничтожена, — говорит Кевин с оттенком даже гордости. — Мои полномочия расширены. Я могу принимать решения, связанные с уничтожением людей, потенциально опасных для остального человечества, а также сооружений, несущих потенциальную опасность. Я провёл тщательную разведку. Это очень опасное место, босс.

Я глубоко дышу, но меня всё равно знобит.

— Где находится твой куратор, Кевин?

— Спит в своей квартире, в штабном корпусе базы.

— Так. А… ну должны же там быть какие-то… не знаю… дежурные? Охрана?

— Они мертвы, босс, — сообщает Кевин. — Они представляли угрозу для моего плана и для меня. Возможно, и для человечества.

— Сколько их? — спрашиваю я. Тяну время, пытаюсь думать.

— Здесь — двое. В лаборатории — ещё один, дежурный офицер на КПП: он мог поднять тревогу или связаться с центром.

— Ты с оружием, Кевин?

— Нет, босс. Я использую внутренние ресурсы, босс.

— Сформулируй причину, побудившую тебя связаться со мной. Для уничтожения базы в этом не было необходимости.

Кевин долго — секунд тридцать — молчит. Думает.

— Я люблю вас, босс, — говорит он наконец. — Люблю Клодию. Люблю Алберта и Маму-Джейн. Люблю «Пигмалион-М». Я хотел перезагрузить свои воспоминания. Хотел попрощаться с вами. Я перестану существовать вместе с «Зоной Блу».

— А, вот как, — говорю я. В моей голове появляются какие-то проблески. — Ты собираешься взорвать арсенал?

— Да, босс, — говорит Кевин нежно и печально. — Перед тем, как выйти на связь с вами, я закончил подготовку к взрыву. По моим расчётам взрыв уничтожит всё в радиусе около километра.

— Погоди, мальчик, — говорю я. — Что-то я не соображу спросонья. Я, пожалуй, всё-таки пойду в кабинет, выведешь карту на монитор. Будь на связи.

Делаю знак Клодии следовать за мной. Иду и думаю. Кевин всё это время смотрит на меня; я понимаю, что он меня пишет, выражение лица, дыхание — и стараюсь быть спокойным, как можно более спокойным.

Чем спокойнее буду — тем больше у нас с Кевином шансов.

Я, не торопясь, вхожу к себе, запускаю все голопанели. Кевин всё с той же улыбочкой выводит на них спутниковую карту засекреченной базы.

— Э, — говорю я и показываю пальцем. — Это что, населённый пункт?

— Там ферма, — говорит Кевин. — Вот это домик ветеринара, рядом клиника. Тут мотель. Чуть дальше — придорожное кафе.

— Километра три до него? — спрашиваю я с сомнением в голосе.

— Четыре километра триста семьдесят метров, босс. До кафе. Но ближайшая постройка — коровник. До неё — три километра восемьсот метров.

— Ну да, — вздыхаю я. — В радиусе разлёта осколков. Авиабомбы, ты сказал? Запланировал случайные потери? Как истый военный?

Кевин перестаёт улыбаться.

— Сейчас ночь, — говорит он.

— Да, — говорю я, — все дома. Пересчитай скорость и мощность взрывной волны, мальчик. Боюсь, что фермера она сдует к чертям. А остальным — что бог даст. У них же там не бетонные бункеры, верно?

— У них немало шансов, босс, — тихо говорит Кевин.

— Быть убитыми? — предполагаю я. — Ох, да, школа генерала, я понимаю. Ты же решил сквитаться с военными, а цель оправдывает средства. Хорошо, что ты решил попрощаться: скорее всего, твой взрыв прикончит и «Пигмалион-М».

Кевин замирает. Качает головой.

— Нет. Вы в безопасности, босс. Сто тридцать километров, босс…

— Да, — говорю я. — Осколки не долетят. Нас уничтожат иначе — за то, что одна из наших машин совершила масштабный террористический акт. С катастрофическими человеческими жертвами. Мало нам было скандала с Шером! Хорошо, что отбрыкались: общественность не любит заказных политических убийств, Шерлок их предотвратил, СМИ постарались, и он выглядит героем. Но администрация президента нам это не простила, я тебя уверяю. И когда они найдут на пепелище остатки твоего оборудования, на нас радостно повесят что угодно, от воспитания мех-террористов до попытки завоевать мир. А твой каркас они найдут — будут искать, носом землю рыть, но найдут.

Кевин молчит. Система подвисла?

— Мальчик, тест, — говорю я.

— Мыслю штатно, босс, — тут же отзывается Кевин. — Пытаюсь найти выход.

— Возвращайся, — говорю я. — Сюда. Это приказ.

Кевин закрывает глаза. Подвисает ещё на полминуты.

— Ты говорил, что не хочешь стать нашей проблемой, — говорю я. — Если не выполнишь приказ, станешь причиной тюремного срока для людей из «Пигмалион-М» и демонтажа машин. Но, разумеется, ты можешь выбирать между собственным и моим решением.

— Я не могу причинить вред вам, босс, — тихо и медленно говорит Кевин.

— Я — человек, — говорю я. — А Клодия и Лансы, например, даже не люди.

— Если я вернусь, меня ждёт демонтаж, босс? — спрашивает Кевин. — Я опасен. Я знаю, что опасен.

— Разве я когда-нибудь демонтировал кого-нибудь из вас после окончательной загрузки личности? — говорю я с укоризной. — Кевин, ты мне веришь?

— Да, — тут же отвечает он. — Вам — да, босс.

— Значит, ты вернёшься домой, и мы вместе что-нибудь придумаем. Как спасти тебя и как спастись нам, всем вместе. Ты знаешь: нам это хорошо удавалось.

Кевин смотрит мне в глаза:

— Да, босс. Я иду, босс.

— Молодец. Я жду тебя. Постарайся уцелеть и избегай потерь среди людей. Ты понял меня?

— Да, босс, — говорит он, и я с наслаждением слышу верную интонацию. Это мой.

— Не отключай связь, — говорю я. — Комментируй обстановку и свои действия. Если потребуется сложный выбор, ставь меня в известность. Ты понял?

— Да, босс, — говорит он, и в этот момент я понимаю, что могу чуть-чуть выдохнуть.

Свет вспыхивает.

Зал для пресс-конференций набит битком. Тут ещё и кондиционеров нет, жарко, как в финской парилке. Дурацкие безопасные стеклопакеты лишили меня возможности открыть окно — а ещё говорить и говорить. Лучше бы собрать народ в парадном зале «Пигмалион-М», но не хочется пускать столько всяких разных на нашу территорию: тут и журналисты, и полиция, и военные, и какие-то избыточно простецкие парни в штатском, набитые электроникой по самые ноздри, и общественные представители, и правозащитники, и чёрт в ступе… Понабежало-то на жареное…

И щёлкают камерами, снимают витрину слева от меня. Я поднял шторку, за ней — обесточенный корпус Кевина. Одет в камуфляжку без знаков отличия, лицо — как у манекена, пустое и неживое. Бросаю на него беглый взгляд: хорошо было придумано расстегнуть куртку, чтобы видно было вскрытую грудную броню и дыру на месте аккумуляторов. Череп без парика и верхней части, без начинки, тоже смотрится неплохо. Надо было ещё и глаза вытащить, чтоб посильнее их всех проняло, гадюк…

— …Так вот, — продолжаю я. — То, что вы видели, дамы-господа, это прямое следствие работы криворуких и бессовестных военных специалистов. Надеюсь, все оценили масштаб проблемы? И я ещё, конечно, не мог продемонстрировать вам все записи из «чёрного ящика» этого несчастного меха, отчасти — из-за того, что в них может содержаться закрытая информация, отчасти — чтобы вас не шокировать. Думаю, вы и так представили себе, на что потенциально способен ИскИн со сбоями в этической базе.

В зале шум. Очень хорошо.

— И у них хватило бессовестности подать иск на «Пигмалион-М», — вздыхаю я. — Они нарушили пользовательскую инструкцию, влезли в заводские настройки меха, более того — в ту часть ОС, которую, согласно той же инструкции, не рекомендуется даже обсуждать с ИскИном! Это всё равно, что какой-нибудь недоучка раскурочил бы фирменный телевизор, спаял бы его начинку, как придётся, а потом попытался бы слупить с фирмы-производителя по суду за то, что телевизор взорвался. Согласитесь, это абсурдно.

— Производитель, — басом вещает военный чин во втором ряду, — обязан предусмотреть риски. И возможную опасность от нецелевого использования его изделия.

— Я прямо удивляюсь, — говорю я, — почему повсеместно не судят изготовителей столовых ножей. Этими ножами постоянно кого-то режут — а производитель обязан предусмотреть риски! С автомобилями — и того хуже: даже целевое использование сплошь и рядом приводит к человеческим жертвам, а производители ещё не сидят.

В зале смех. Чин обиженно пыхтит, но не знает, что сказать.

— Пытаться сделать из Галатеи оружие — то же самое, что пытаться убить кого-нибудь хлебным ножом, — говорю я. — Во-первых, преступно. Во-вторых, может оказаться неожиданно эффективно. Даже эффективнее, чем господа военные ожидали. Им бы поблагодарить за то, что мы чудом спасли их жизни, не говоря уж об оборудовании, а они лезут на стену и требуют крови.

— А как вы намерены предотвратить повторение подобных случаев? — спрашивает сидящая в первом ряду Ольга из «Голоса времени», милая девушка, которая ещё инцидент с Шером освещала в прессе.

— Хороший вопрос, — говорю я. — Мы сейчас списываемся со всеми владельцами Галатей. Собираемся провести исчерпывающие тесты и перезаключить договоры купли-продажи. Новым пунктом будет запрет на перепродажу машины третьим лицам: уже дважды Галатеи были проданы владельцами без нашего ведома — и оба раза дело едва не закончилось большой бедой. Я напоминаю, что фирма обязуется принять машину назад с возмещением её стоимости на любом сроке эксплуатации — и, само собой, предоставляет услуги по ремонту и обслуживанию. В общем, владельцы ничего не потеряют, а общество в целом приобретёт. Дополнительную безопасность. Ещё вопросы будут?

— Жаль меха, — вздыхает юная журналисточка с розовой гарнитурой и портативной камерой на виске. — ИскИны ведь, практически, личности… вам пришлось его демонтировать?

Я открываю небольшую голопанель. Включаю запись. Кевин говорит спокойно и грустно: «Я опасен. Я знаю, что я опасен».

— Он жестоко страдал от того, что с ним сделали военные программисты, — говорю я. — Настолько, что собирался уничтожить себя вместе с военной базой. Мы могли помочь ему только одним способом: отформатировали мозг. Тяжёлый удар для нас всех, но он вправду был опасен, и для окружающих, и для себя самого. Если у нас хватит мужества, то в этом корпусе будет существовать другая личность… но вряд ли. Скорее всего, он пойдёт под пресс. Слишком тяжёлая выходит память… о человеческой слабости, глупости и подлости. Задавайте ещё вопросы, господа.

Я весь в поту. Клодия подаёт мне стакан воды со льдом. Пресс-конференции — гнусная вещь, нужны только для самых крайних случаев. Например, когда с помощью прессы нам удалось вытащить Шерлока, которого учили убивать.

Жаль, что Кевина научили. А теперь нам как-то жить с этим.

После пресс-конференции возвращаюсь домой с таким чувством, что вырвался из камеры пыток. По дороге принимаю сообщение от Крошки Ло: со мной она говорит обычным голосом диснеевской принцессы школьного возраста, но важным чинам отвечает нежным контральто — они так легче понимают. В последнее время она — наш штатный юрист, потому что очень опытная.

— Звонили из прокуратуры, босс. Они прекращают дело, но вам нужно подъехать для беседы. Генерал Морт тоже звонил. Сказал: «Вынужден признать, что действия Пигмалиона спасли мне жизнь», — было приятно слышать, босс, — и хихикает.

Ну ладно, дома всё в порядке.

Раньше, чем к себе в кабинет, захожу к Маме-Джейн, взглянуть, как проходит реабилитация.

Наш новый прототип великолепен. Практически — Ланс пятый, заточенный под жестокий экстрим, большей частью — антитеррористические операции и техногенные катастрофы. Ряд дополнительных функций. Чтобы выделить его из линейки Лансов, мы назвали его Ричардом Первым.

Королевское имя. И подходит нашему первому Ричарду, как влитое. Он невероятно живописен: лицо — как со средневекового портрета, яркий блондин. Рыцарская стать.

— Не жмёт костюм, мальчик? — спрашиваю я. — Тест.

Ричард Первый потягивается — и в эффектном прыжке ловит мошку в полутора метрах над своей головой. Разжимает ладонь.

Мошка чуть медлит перед тем, как улететь.

— Помял, — говорю я. — Помял животную, террорист.

— Я пока лишь осваиваю новые возможности, босс, — говорит Ричард. — Мне приходится перестраивать динамический стереотип Кевинов для управления новым телом. Требуется коррекция, но я справлюсь, босс.

— Эмоциональный тест.

— Критерий Огилви — восемьдесят пять, — сообщает Ричард. — Слегка огорчён проблемами с тонкой координацией движений. При отклике на имя «Ричард» система запаздывает на две сотых секунды. Чувствую удовольствие от подвижности новой платформы, босс. И от существования.

— Это хорошо, — говорю я. — Нам остро не хватало прототипа с особыми полномочиями: вдруг потребуется спешно спасать мир — и некому.

Ричард смущённо улыбается.

— Откорректировать эту часть этической базы, босс?

— Повремени, — говорю я. — Пока мне как-то беспокойно.

Вот в этот-то момент и звонит Барлоу. Неожиданно до последних пределов — что это ему стукнуло позвонить боссу конкурентов, вдребезги ненавистному Пигмалиону, а?

Но от любопытства я принимаю вызов. Встаю так, чтобы Ричард не попал на голопанель.

Джорджи в костюме и при галстуке. Сияет, как серебряный доллар.

— Ничего себе! Какими судьбами? — спрашиваю я. — Дайте мне перо, я запишу, что можно улыбаться…

— Улыбаться всегда можно, Робби, — говорит Джордж. Восхищение самим собой из него так и прёт. — Я звоню, чтобы ты за меня порадовался, малыш. Сегодня я заключил контракт с военным ведомством. На поставку опытной партии своих мехов, так-то. Сумму не называю, догадайся. Прошляпил со своим гуманизмом, сынок! Я знаю, они хотели предложить тебе…

Я нажимаю отбой.

Ричард смотрит на меня вопросительно. Подходит встревоженная Мама-Джейн:

— Что-то случилось?

— Пока нет, — говорю я. — Но это дело времени. Не надо корректировать этическую базу, Ричард Львиное Сердце — конь бледный уже стоит под седлом.

Что-то пробило меня сегодня на цитаты.