В Шотландском замке

ГЛАВА 3

С этого дня Мэри овладело странное и новое для нее состояние: лихорадочное любопытство и ненасытное желание учиться, чтобы все дальше проникать в таинственные области.

Ван-дер-Хольм также внушал ей новое чувство: он ей нравился и она желала его любви, но сердце ее оставалось холодным, одни лишь чувства были возбуждены, внушая ей мысли и желания, пугавшие ее. В это время она сделала странную находку.

Мы говорили, что в тот день, когда Мэри осматривала старую корзину и нашла полотенца, которые произвели переворот в ее жизни и направили ее на иной путь, она отставила в сторону, даже не открыв, ящичек с памятными вещами. Надо добавить, что теперь, благодаря жалованию Мэри и отдельным работам в виде переписки, переводов и т. д., которые Ван-дер-Хольм щедро оплачивал, нужда сменилась скромным достатком. Они сняли небольшую приличную квартиру, просто, но с некоторым комфортом, меблировали ее, взяли прислугу и с Наташей приходила заниматься немка, а с Петей — студент. Семья ожила, а Мэри любила украшать свое скромное гнездышко. И вот, устанавливая купленную недавно этажерку, она вспомнила о ящичке и безделушках, хранившихся в нем. Но каково было ее изумление, когда на дне, под пасхальными яйцами, рамками и другой мелочью, она нашла завернутое в шелковую бумагу ожерелье, подаренное ей на прощание баронессой Козен.

Мэри с любопытством и негодованием осмотрела драгоценность. Ведь в то время, когда они страдали от холода и голода, какую поддержку оказала бы им эта вещь, продай они ее в ту пору… После смерти отца, в самый разгар обрушившегося на них несчастья, Мэри даже забыла о существовании этого подарка ненавистной женщины, разбившей ее счастье, а потом она думала, что ожерелье продано с аукциона на покрытие долгов вместе с другими серебряными и золотыми вещами. Но каким образом попала эта вещь в старый ящик вместе с прочей мелочью — оставалось для нее непонятным.

По некотором размышлении она решила показать ожерелье Ван-дер-Хольму: он, знаток в произведениях искусства, оценит вещь и научит, как лучше продать ее, потому что ей сама мысль хранить воспоминание о баронессе Козен была отвратительна.

Оскар Оттонович с особенным вниманием и видимым интересом осмотрел ожерелье.

— Знаете, Мария Михайловна, что этот, по вашему мнению, "драгоценный камень" представляет человеческое сердце, настоящее сердце, приведенное в состояние окаменения каким-то неизвестным мне способом, но который я очень хотел бы узнать. Не менее любопытно узнать, зачем это странное сердце приделано к ожерелью, между прочим, очень древнему, и также, каким еще более удивительным образом эта вещь попала в собственность баронессы.

Бледная Мэри смущенно слушала его.

— А! Теперь я припоминаю, где видела ожерелье: это украшение Кали, а та ведьма ограбила статую богини, чтобы наградить меня ужасной вещью. Кто знает, какой фанатик посвятил свое сердце своей кровожадной богине! Я брошу ожерелье в Неву, — добавила она с отвращением.

— Что вы, что вы! Это было бы варварством с вашей стороны. Бросать в воду такую редкость и драгоценность? Ее стоит сохранить хотя бы ради того, чтобы найти химический секрет такого необыкновенного способа окаменения. А раз вы хотите его продать, то я покупаю его, Мария Михайловна.

Очень довольная, Мэри согласилась, а когда Ван-дер-Хольм вручил ей тысячу рублей, она не помнила себя от радости. Столковавшись с матерью, она решила положить эти деньги в сберкассу: пока у них было чем жить, а этот капитал будет запасным на случай смерти Оскара Оттоновича, если бы не удалось быстро найти другую работу.

Горячо и упорно продолжала она занятия под руководством Ван-дер-Хольма, а прежняя вежливая сдержанность сменилась полудружеской интимностью, никогда, однако, не переступавшей границ приличия. И вот, войдя однажды к нему, Мэри была поражена больным видом учителя: он тяжело дышал, по временам прижимая к груди или горлу руки, а порой невыразимое страдание искажало судорогой его бледное, мертвенное лицо.

— Может быть, вы не расположены сегодня работать? Мне кажется, вам следует отдохнуть. В таком случае, я приду завтра, — сказала Мэри.

Он сделал отрицательный жест и продолжал диктовать, но вдруг откинулся, мучимый конвульсиями. Он старался сорвать воротник, а из уст его вырывался странный свист и клокотание, точно вода вытекала из бочки. В эту минуту на него кинулся кот и вцепился лапами в горло. Оскар Оттонович отбивался, а во время борьбы упал с кресла и катался по полу, силясь оторвать душившее его животное.

— Оставь меня, исчадие ада! Дай мне выйти из этого блуждающего трупа! — рычал Ван-дер-Хольм, корчась, точно на горячих угольях.

Ошеломленная, смотрела Мэри на эту ужасную сцену, не зная, что делать и как помочь несчастному, но в эту минуту в библиотеку вбежал лакей, неся кусок черного сукна с вышитыми серебром кабалистическими знаками. Он схватил кота за шиворот и отшвырнул в другой конец комнаты, где мерзкая тварь упала замертво, вытянув окоченелые лапы. Затем лакей накрыл Ван-дер-Хольма сукном и, пожав плечами, обратился к Мэри:

— Успокойтесь, барышня, у барина сильный сердечный припадок. Обожающий его кот в таких случаях всегда бросается на него, а потом со страху лежит, как дохлый. Вот какое животное! Понимает ведь, что может лишиться своего хозяина. Я прикажу подать карету, а вы, барышня, потрудитесь пройти в залу, я должен помочь больному. Если же за вами завтра не приедут, значит барин еще слишком слаб для занятий.

Только на четвертый день после этого случая приехал за нею экипаж, но минувшие три дня были удивительно тяжелы для Мэри. Образ Ван-дер-Хольма, как кошмар, преследовал ее и, сверх того, мучила необъяснимая жалость и жгучее желание видеть его. Ночью ей слышался будто голос, звавший ее, и ее сердце тревожно билось. Эта внутренняя тревога была для нее еще и тем тяжела, что она должна была скрывать ее от окружающих. Она никогда не говорила матери, что очертя голову бросилась в изучение темной области магии, боясь волновать больную из-за страшного вынесенного ею удара и жизненных лишений, тяжело отразившихся на Суровцевой и маленькой Наташе, вообще слабой и малокровной.

С тяжелым сердцем, мучимая тоской, от которой трепетала каждый раз, вошла Мэри в таинственный дом.

Ван-дер-Хольм принял ее в библиотеке. Он сидел в кресле, бледный и осунувшийся, точно призрак, а лихорадочно блестевшие глаза его глубоко впали. Кот был на своем месте, на спинке кресла. Мэри выразила свое живейшее сочувствие.

— Разве нет средств, чтобы облегчить вашу страшную болезнь? — спросила она, дружески пожимая его влажную, ледяную руку.

Горькая усмешка искривила губы Оскара Оттоновича.

— Если даже такое средство и существует, то его трудно достать.

— Что же это за лекарство? — удивленно спросила Мэри.

— Смерть. Только она избавит меня от моих телесных страданий. Если бы я мог умереть… но я этого не могу!..

— Не можете умереть? Почему? Как можете вы быть лишены конечного освобождения, дарованного каждому Божьему творению! — возразила Мэри, смотря в красивое, мертвенное, искаженное страданиями лицо собеседника с любопытством, подернутым чувством страха и сожаления.

— Тсс! — произнес Оскар Оттонович, поднимая свою прозрачную, точно восковую руку. — Не произносите здесь никогда этого имени. Разве вы не понимаете, что здесь вы находитесь в области врага Неба? — Он стремительно встал и легкий румянец покрыл его бледные щеки.

— Мэри, освободите меня! Я завещаю вам все: мое имя, богатство, знание: все, все! Вы навсегда избавитесь от бедности, а я облеку вас в страшную мощь за бесценное благодеяние — дать мне умереть, выйти из этого обреченного разрушению тела и избавиться от переживаемых мною страданий. Увы! Ведь я же не всегда был проклятым и только нужда да голод толкнули меня в ад.

При этих словах кот вскочил, изогнул спину и зарычал со свистом, а зеленоватые глаза его сверкнули адской злобой и точно метнули искры.

Ван-дер-Хольм пришел в страшное раздражение.

— Молчать, чудовище!. — крикнул он, поднимая сжатый кулак и делая знак, фосфорически блеснувший в воздухе..

Кот пронзительно взвизгнул, а хвост и вся шерсть его встали дыбом, потом он пластом упал на ковер, вытянулся и замер.

— Что это за подозрительное животное? Точно в него вселился дьявол, — вздрогнув, заметила Мэри.

Не отвечая на ее вопрос, Ван-дер-Хольм упал перед ней на колени, схватил ее руки и привлек к себе. Все его существо дрожало, губы тряслись, а глаза горели.

— Сжальтесь, Мэри! Вы любите меня, я знаю: так освободите же меня и будьте моей наследницей!

Мэри сначала молчала, парализованная точно пронизывающим ее огненным взором. Затем она почувствовала, будто жизнь уходит из нее, а взамен охватывает неведомая сила, убившая волю и наполнившая не испытанным чувством любви и жалости к человеку, в отчаянии валявшемуся у ее ног. Под влиянием этого, непонятного ей чувства, она прошептала:

— Хорошо, я согласна!

С диким криком радости и торжества он вскочил на ноги и до боли сжал руку Мэри.

— Вы не отступитесь?

— Нет, — прошептала она, бледнея и волнуясь.

— Благодарю! А теперь, дабы вы не думали, будто я хочу обмануть вас ложными обещаниями, уверяя, что оставлю вам огромное богатство, я покажу вам часть моих сокровищ.

Он подошел к высокому резному шкафу и нажал пружину. Шкаф тихо повернулся на невидимых петлях, открывая дубовую дверь, тоже с секретным запором. Оскар Оттонович отворил ее, зажег свечу, и они по винтовой лестнице спустились в узкий, сводчатый коридор, в конце которого находилась дверь с железными засовами, украшенная посередине большой черно-красной эмалевой пентаграммой и кабалистической надписью.

Когда он отпер дверь, зажглась лампа, осветив небольшой подвал, наполненный самыми разнообразными предметами. В глубине помещался высокий и объемистый несгораемый шкаф, а в нем рядами хранились мешки с золотыми монетами всех стран и портфели с бумагами, предоставлявшими собою документ на собственные дома во многих европейских столицах, а также чеки разных иностранных банков на сумму, по крайней мере, около двух миллионов рублей, и разные меньшие обязательства. По стенам размещались сундуки и столы со шкатулками и ящиками различной величины, а в них хранились сокровища другого вида: золотые вещи, большей частью старинные, драгоценное оружие и шитые золотом и серебром шелковые материи, каких более не делают, изумительно прозрачные ткани — не то шелк, не то кисея — тонкие, как паутина, и с редкими вышивками, будто работа фей, наконец — баснословной цены уборы.

И посильнее, чем у Мэри, голова была бы поражена и очарована виденным. Дрожащими руками, с блестевшим взором, перебирала и рассматривала она диадемы, ожерелья и подвески, рубины, изумруды, бриллианты, сапфиры, жемчужные нити и т. д. Все, что таилось в душе ее — гордость, жажда наслаждения, властолюбие и даже месть, — все всплыло и охватило ее. Словно в волшебном фонаре с быстротой мысли проносились в ее памяти все унизительные сцены, следовавшие за их разорением, презрение, грубая беззастенчивость прежних «друзей», словом, все булавочные уколы, от которых страдаешь, как от удара ножа. Вооруженная этим богатством и собранными здесь сокровищами, да еще той оккультной, неуловимой, но страшной силой, могущество которой Мэри уже сознавала, как сумеет от отомстить, кровавыми слезами отплатить за презрение и двусмысленные улыбки. Целый поток злобы и гордости ударил ей в голову, возбуждая ее сильную и страстную натуру.

Прислонившись к стене, скрестив на — груди руки, внимательно следил Ван-дер-Хольм за игрой ее впечатлительного лица, и загадочная улыбка скользила по его губам.

Закрыв последний ящик, Мэри обернулась к нему. Глаза ее блестели и мрачная, но могучая сила слышалась в голосе, когда она сказала, протягивая ему руку:

— Свободно и добровольно принимаю я наше соглашение. Я делаюсь вашей наследницей и дам вам желанную свободу.

— Благодарю. Можете ли вы сегодня же повторить это обещание перед невидимым главою сил, которые будут служить вам?

— Да, — решительно ответила она.

Уже наступил вечер, когда они вернулись из подвала. Осмотр сокровищ занял много времени, но они не стали обедать, так как Оскар Оттонович объявил, что следует поститься до вызывания, которое наступит между одиннадцатью и двенадцатью часами.

Сначала Мэри смущала мысль обеспокоить мать столь поздним возвращением, но она решила придумать какой-ни-будь предлог.

Когда часы пробили полдвенадцатого, Ван-дер-Хольм взял Мэри за руку и повел ее к двери, по сторонам которой стояли скелеты.

За дверью открылся коридор, слабо озаренный красным светом, а затем, они спустились по лестнице и тайным уже ходом дошли до круглой залы, освещенной фонарем, тоже красным.

Ван-дер-Хольм зажег два факела, которые укрепил в стене, и тут Мэри увидела, что стены подземелья обиты черным сукном, расшитым красными кабалистическими знаками и буквами, но дверь, через которую они вошли, уже нельзя было различить. У одной из стен стояло что-то вроде накрытого черным сукном престола, а на нем виднелся семирожковый шандал с черными восковыми свечами. Посередине залы были расставлены, в виде треугольника, жаровни с сушеными травами.

Ван-дер-Хольм зажег свечи, потушил принесенные факелы и встал с Мэри в середине треугольника, образованного жаровнями.

— Где мы и что вы будете делать? — с дрожью спросила Мэри.

— Молчите. Мы в храме сатаны, а теперь становитесь на колени, чтобы воздать дань уважения царю преисподней, — ответил Оскар Оттонович, до боли сжимая ее руку.

Мэри безропотно покорилась, а Ван-дер-Хольм достал с груди жезл и принялся вращать его над головой, затянув мерную, своеобразную песню.

Через несколько секунд красное дымное пламя вспыхнуло на конце жезла, и он очертил их обоих кругом, который сверкнул в воздухе. Тем же таинственным огнем он зажег жаровни, загоревшиеся желтыми, зелеными, фиолетовыми огнями, распространяя острый, удушливый запах. В это время Ван-дер-Хольм проворно принялся снимать с себя платье, которое выкидывал за круг, и вдруг перед испуганной Мэри оказался в виде служителя тьмы.

Его высокую, стройную фигуру облегало черное, волосатое трико, из-за плеч торчали небольшие зубчатые крылья, а над головой из волос поднимались красные, точно раскаленные, рога. При этом, казалось, он даже помолодел: его глаза сверкали и весь он сиял мрачной красотой.

— Азрафиль! — три раза во все горло крикнул он, чертя в воздухе фосфорически горевшие призывные знаки.

Минуту спустя издали донесся шум, а затем глухой удар грома, и в зале засвистел точно ураган. Носились бурные порывы ледяного ветра и потрясали стены, огнистая молния сверкала в как-то сразу потемневшем воздухе, над треножниками заклубилось черное облако и стало быстро сгущаться. Наконец молниеносный зигзаг ударил в землю уже около вызывателя и тотчас по ту сторону фосфорического круга появилась человеческая фигура.

Появившееся из неведомого пространства существо было мужчиной высокого роста, худым, стройным и юношески ловким. У него была черная, покрытая шерстью кожа и правильное, надменное и зловеще-прекрасное лицо. Большие, сапфирового цвета глаза пристально смотрели на Мэри жгучим, дышавшим глумлением и жестокостью взглядом.

Ван-дер-Хольм упал на колени.

— Могущественный владыка, я нашел заместительницу, которая будет служить и повиноваться тебе так же, как и я, беспрекословно. Она принимает мое наследство, будет заведовать моими демонами и даст работу твоим слугам.

Таинственный посетитель протянул волосатую руку, а Ван-дер-Хольм схватил руку Мэри и соединил их со слезами:

— Клянись в верности, преданности и послушании Азрафилу, князю легионов адовых!

Голова Мэри закружилась, и она лишилась сознания.

Очнувшись, она оказалась в библиотеке, и голова ее была тяжела, а тело точно разбито. Она отчетливо помнила сцену в подземелье, но не могла уяснить себе: снилось ли все это ей или она действительно видела сказочного "князя тьмы".

Ван-дер-Хольм дал ей выпить стакан вина, что успокоило ее и подкрепило. Не теряя времени она вернулась домой. К ее великому удивлению входная дверь была приотворена, и все домашние спали так крепко, что никто из них не заметил ее прихода, а когда на утро Мэри проснулась довольно поздно, то ни мать, ни сестра не расспрашивали ее. Она ре-шипа в душе, что тут действовала оккультная сила.

Лишь день спустя за Мэри приехал экипаж, и когда она вошла в библиотеку, Ван-дер-Хольм сказал ей дружески:

— Теперь, милый друг, до вашего высшего посвящения и моей смерти нам надо привести в порядок все светские дела. Для того, чтобы вы могли беспрепятственно наследовать мое имя и состояние, вы должны считаться моей женой.

Мэри покраснела.

— Но как же мы обвенчаемся, если вы говорите, что не можете войти в церковь?

Слабая усмешка скользнула по лицу Оскара Оттоновича.

— Мы обойдемся без этой процедуры. Принесите мне вашу метрику, а я в скором времени принесу вам вполне законно составленное брачное свидетельство. Равным образом я передам и завещание, помеченное следующим за нашей свадьбой днем, которое утвердит за вами все права на наследование моим состоянием. Пока я буду устраивать эти два дела, вам следует также заняться вашими семейными делами. При вашем посвящении и в ближайшее за ним время вас не должны стеснять ни ваша матушка, которая, по вашим словам, очень набожна, ни брат и сестра. По моему мнению, следует всю эту публику куда-нибудь пристроить, а чтобы денежный вопрос не затруднял вас, вот на первое время пятнадцать тысяч рублей.

Он подал ей бумажник, но Мэри побледнела при его словах. Мысль расстаться со всеми, кого она любила, болезненно сжала ее сердце, но ее решительная и сильная натура быстро поборола это чувство. Отступать она не могла, потому надо было подчиниться тому, что от нее требовали.

— А после я могу с ними видеться? — после минутного раздумья спросила она.

— Разумеется, и не только видеться, а даже жить с ними, если пожелаете.

— В таком случае, в виду сильной болезни мамы и малокровия сестры, я временно поселю их где-нибудь на юге, а Петю помещу в учебное заведение, в какой-нибудь пансион.

— Превосходно, а так как посвящение произойдет за границей, то вы можете поселить родных в Италии. Подробности вы обсудите после, а теперь поговорим о себе и поближе познакомимся друг с другом. Опишите мне свою жизнь до момента нашей встречи, а потом я скажу вам какое стечение обстоятельств сделало меня тем, чем я стал…

— Я охотно передам "обыкновенную историю" нашего разорения, — ответила Мэри и сжато, но не опуская ничего, поведала известную уже читателю полосу ее молодой, но насыщенной тяжкими испытаниями жизни.

— В тот день, когда вы встретили меня, мы дошли до крайности и полного истощения сил. Я намеревалась, если ниоткуда помощи не придет и выхода не будет, покончить со всеми нами посредством угара. Мама не сделала бы этого, и я решила без ее согласия. Все-таки это было бы лучше голодной смерти. Ваш дар принес нам спасение и теперь, освобождая вас, я только плачу долг благодарности. Но эти люди… бывшие «друзья»… О, как я научилась их всех ненавидеть! — Она сжала кулаки. — Как я отомщу им! Однако, должна сознаться, что очень тяжела необходимость отказаться от веры и поддерживавшей меня во время испытаний молитвы, — она глубоко вздохнула.

Ван-дер-Хольм облокотился, с грустью глядя на нее, и что-то похожее на угрызение совести как-будто шевелилось в нем.

— Вы будете иметь возможность мстить, да еще так жестоко, как только пожелаете: ибо все ухищрения и средства, словом, все могущество зла окажется в вашем распоряжении, — сказал он минуту спустя. — Только для вашего собственного блага, чтобы избавить себя от страданий, надо отказаться от молитвы, от церкви, от всего, что соприкасается с миром света. Я не хочу судить, кто прав и кто избрал благую часть — избранник Неба или отверженный им, но раз наши души осуждены, надо с этим считаться и довольствоваться земными благами, которые доставляют богатство, удовлетворение честолюбия и злобы.

— Я это знаю и мой выбор сделан. Небо не пожелало меня, зато ад оказался милостивее, и ему я буду служить впредь! Надо же жить, если жизнь дана, хотя бы и помимо нашей воли!..

Он глухо засмеялся и мрачный огонь блеснул в его темных глазах.

— Да, нужда — плохая советчица, и я знаю это! — злобно и горько заметил Ван-дер-Хольм. — А теперь я расскажу вам свою историю, во многом сходную с вашей. Мой отец, врач, был человеком добрым, честным, трудолюбивым, но слишком доверчивым, как и большинство таких людей, которые будучи сами добры и честны, не допускают низости в других.

У отца был двоюродный брат, с которым он воспитывался и любил его, как родного. Этот негодяй, игрок и развратник, растративший все состояние, пустился в рискованные и грязные предприятия, а для этого, понятно, ему понадобились деньги. На наше несчастье в это время отец получил значительное наследство, а двоюродный брат, подлец, уговорил поместить деньги в его предприятие, В результате к концу года кузен исчез с капиталом всех акционеров, и отец мой остался нищим: все его сбережения ушли в это дело. Он не вынес удара и умер от апоплексии…

В то время я был студентом, но потерял возможность закончить курс. Не стоит рассказывать подробности нашего бедствия, которое привело нас почти к голодной смерти: вы сами прошли через это. Мать моя была при смерти, и вы также знаете, что переживает человек, когда не из чего сварить чашку бульона любимому больному. Я таскал в заклад последние жалкие остатки нашего скарба. В это время судьба столкнула меня с университетским товарищем и, видимо, я возбудил в нем сострадание.

— Послушай-ка, — сказал он, — не хочешь ли место секретаря у некой старой дуры, которая еще верит в дьявола и привидения? Мне надоели ее диктовки и чтения, а кроме того предстоит уехать в провинцию. Но так как она платит щедро, то я передам тебе свое место, а когда оперишься, ты можешь, коли захочешь, бросить ее, вот и все.

Вы можете себе представить: согласился ли я? В тот же вечер я был у этой дамы, и она не внушила мне особой симпатии. Но это впечатление скоро изгладила ее необыкновенная доброта.

Она расспросила меня о моем прошлом, приняла живое участие в моих несчастьях, подарила костюм своего мужа и пятьдесят рублей на лечение матери. Кроме того, она пригласила меня быть ее секретарем, пояснив, что мой предшественник, человек тупоголовый и совершенно ей не подходит. Я себя не помнил от радости, целовал ей руки со слезами благодарности и совершенно обожал ее. Увы! Я не думал, что очутился в когтях дьявола. Потом началась необременительная служба, но мало-помалу я прошел тот же курс магии, как и вы, среди разнообразных диктовок и завлекательного чтения под влиянием атмосферы, которой дышишь в этом доме. Словом, когда я увидел, что попал в западню, ту самую, что подлым образом подставил вам и за которую вы проклянете меня когда-нибудь — отступать было поздно.

Я получил состояние, передаваемое теперь вам, и ее одно, более ужасное наследие. Про все это я не говорил ничего своей матери: она была очень набожна и притом умирала. Но после ее смерти я бросился очертя голову в материальные наслаждения и жаждал мести. Я был молод и пылок. Прежде всего мне доставила неимоверное удовлетворение гибель погубившего нас подлеца… Но затем ведь все, даже наслаждения, теряют свои прелести, с течением времени страдание сменяет радость. Я еще не говорил вам, что жизнь сатанистов чрезвычайно длительна — мне девяносто пять лет, но я дошел до последнего предела, и мое тело не может более выносить переживаемых мучений. Я хочу умереть, и хотя знаю, что предстоящая мне смерть ужасна, я все-таки предпочитаю ее теперешней пытке! Что будет со мною после? Добровольно или насильственно моя душа останется во власти ада? Вот — вопрос!..

В эту минуту раздалось злобное мяуканье и черный кот вскочил Ван-дер-Хольму на плечо: его шерсть стояла дыбом, а зеленые глаза сверкали адской злобой.

Мэри попятилась.

— Это он погубил вас! — глухо вскрикнула она.

Резкий, точно змеиный свист вырвался у кота: одним прыжком он бросился на молодую девушку и с ожесточением вцепился ей в грудь, так что она едва не упала. Но Ван-дер-Хольм быстро схватил мерзкую тварь за шиворот и швырнул в угол, где она и застыла, словно мертвая.

— Какая странная эта гадина, — прошептала Мэри тяжело дыша.

— О, вам еще предстоит узнать много очень странного и страшные тайны, друг мой. Не жалкое какое-нибудь деревенское «колдовство», т. е. клочья темной науки, а высшая черная магия вооружит вас ужасающим могуществом. Вы проникнете в совершенно особый мир, который населен существами, наделенными двойной жизнью — материальной и вместе с тем духовной — своего рода амфибиями, блуждающими между жизнью и смертью. Вы еще не знаете, что такое лярвы, легионы демонов, оживленные скорлупы и прочее. В невидимом для вас пространстве адская область живет действительной жизнью, поддерживаемой материализованным человеческим дыханием, кровью боен или убийств, бедствий и катастроф, словом, всеми этими людскими выделениями, которые питают ад. Там — убежище демонов и великих жрецов сатаны; там царит настоящая, посвященная злодеянию жизнь. Вы проникаете, Мэри, в эту особую атмосферу, недоступную грубому глазу невежды и кажущуюся чистой и пустой. Разум человеческий отказывается постичь эту загадочную, населенную невидимыми существами сферу, управляемую законами, которых не подозревают великие ученые. Они воображают будто постигли тайны мироздания, а между тем проходят слепыми мимо сложного механизма зла.

— Да, я уже поняла, что меня ожидает множество необыкновенных сюрпризов, но я не из тех, кто отступает, раз что-либо решив, — возразила Мэри с мрачной решимостью. — А, кстати, скажите: почему мое посвящение должно произойти за границей, а не здесь? — спросила она минуту спустя.

— Потому что сосредоточение нашего общества сатанистов находится там, где все веками уже приспособлено для этой цели. Место это в Тироле, где люцифериане были очень распространены и чрезвычайно могущественны в средние века. Остальное я расскажу вам позже и покажу много любопытного. Но всему свое время. Пока мы расстанемся на неделю. Мне необходимо это время для изготовления документов и приведения в порядок разных дел, а вы займитесь устройством брата и подготовьте путешествие вашей матушки. Объясните ей, как найдете более удобным, чтобы она не особенно удивилась, что вы выходите за меня, а через неделю мы обсудим все остальное. Еще одно чуть не забыл, — он подошел к шкафу и открыл его. — Взгляните на эти три старые — в черном, желтом и красном переплетах — книги, которые послужат вам руководством: в них вы найдете все, что вам понадобится по части ритуалов и магических формул. А это, — он достал из шкафа большой граненый хрустальный флакон, заткнутый эмалированной пробкой в форме пентаграммы, — ликер, который вы должны пить каждый день вот таким стаканчиком, — он подал ей золотой шкалик.

— Это специально приготовляемое вещество будет подкреплять вас и избавит от страха, смертельно опасного в нашем мастерстве. Вы будете властвовать над злыми, лукавыми существами и не должны страшиться наших слуг: иначе они уничтожат вас или вы сделаетесь жертвой мужских лярвов. Потому что при страхе заклинания теряют силу над ними. — Побеседовав еще о разных светских и оккультных вопросах, они расстались как добрые друзья и союзники.

На другой день Мэри сообщила матери, какое ей выпало неожиданное счастье: их благодетель, многие годы больной, чувствует приближение смерти и, не имея никого из близких, решил передать ей, Мэри, свое огромное состояние путем брака. Но будучи слаб и притом большой мизантроп, он не хочет оглашать их свадьбу, и все должно произойти в тайне. Однако, узнав, что ее мать и Наташа больны, он великодушно вручил ей пятнадцать тысяч, и она не теряя времени отвезет их на юг. Петю же надо было немедленно поместить в училище. У слабой и больной Суровцевой не зародилось ни малейшего подозрения, и она благодарила Бога за чудесное облегчение будущего детей.

Благодаря деньгам все устроилось быстро, и когда спустя неделю Мэри вошла в таинственный дом, Петя был уже в учебном заведении и оставалось только взять дорожные билеты. Ван-дер-Хольм был очень доволен и чтобы доставить Мэри удовольствие, разрешил привезти мать к нему обедать. Когда приехала Суровцева, он был болезненно бледен и расстроен, и та ни минуты не усомнилась, что видит умирающего. Хозяин же был любезен и объяснил, что будучи совершенно одинок, он счастлив возможностью оставить состояние почтенной семье и вполне достойной, мужественной, заслужившей его уважение и любовь девушке. В конце визита он покорил сердце Суровцевой, вручив ей на прощание процентные бумаги для Пети и Наташи, каждому по двадцать тысяч.

Отъезд семьи был назначен через три дня. Ежедневно Мэри посещала своего жениха, но накануне отъезда вернулась очень поздно и, видимо, взволнованная. Матери она рассказала, что когда приехала, то Оскар жаловался на тяжелые приступы болезни, а потому нашел более надежным заключить брак до их отъезда и все приготовил: два часа спустя они обвенчались в ближайшей церкви в присутствии двух свидетелей, друзей Ван-дер-Хольма, и нотариуса, составившего завещание, которое будет подписано на следующий день. На ее пальце было обручальное кольцо, и у Суровцевой не появилось и тени сомнения. Она предложила отложить отъезд, но Мэри ответила, что муж просит их ехать непременно завтра, как было условлено, но только желает, чтобы она вернулась как можно скорее.

На другой день экспресс умчал Мэри с родными на юг Франции.