В погоне за Тайной

Пролог.

Сознание вернулось смесью неприятных ощущений.

Жар — как в разогретой печке.

Вонь — словно лежишь в ворохе протухших овощей, залитый подсохшими помоями.

Боль — во всем теле. Но острее всего — в большом пальце правой ноги, который грызла какая-то зараза.

Бэй дернул ногой и услышал тонкий визг, в секунду заставивший его принять вертикальное положение. Одного затяжного мгновения — бывают и такие, когда слишком многое вмещается в короткий миг, — хватило, чтобы он увидел больше, чем достаточно.

Вокруг него плескалось кривыми волнами вонючее море отходов и суетилась целая стая огромных, с крупную кошку, крыс. Кобейн был в одном белье и рваном панцире из застывшей грязи и крови. Кроме прокушенного пальца, болел нос, не обошлось без ссадин на голове и плечах. Короткая борода торчала иглами дикобраза.

Была ночь, но он все же смог хорошо осмотреться при свете совершенно ненормальной Луны. Слишком большой, слишком яркой, затмившей еще одну, висевшую в стороне над темной полоской острых, словно вырезанных из черного картона, гор. Вторую луну?!

Всего этого было достаточно, чтобы снова лишиться чувств! Но мысль, что в следующий раз он очнется без нескольких пальцев и, может, даже без многострадального носа, сработала лучше нашатыря.

Пытаясь отогнать кошко-крыс, Бэй завертелся на месте, отмечая больные места в теле, размахивая руками и издавая крики, достойные американских индейцев. Хвостатое полчище метнулось в стороны, но осталось невдалеке, сверкая круглыми глазами.

Совершенно не к месту и не вовремя вспомнился рождественский Мюнхен — весь в снегу и огнях иллюминации. Карина — в теплой куртке, из капюшона которой выбивались каштановые волосы и смешивались с меховой оторочкой. Ее смех. Разговор о Мышином Короле. Бэй предлагал распугивать хвостатое войско наточенными коньками.

Странный выворот памяти, потому что вокруг него все было наоборот! Ни холода, ни коньков, ни Мюнхена..

Ни даже, кажется, Земли..

Где он оказался?!

В одной из мусорных волн торчала длинная палка. Потянувшись за ней, Бэй едва не улетел головой в отбросы.

Какая вонь!

Зато у него появилось оружие против хозяев свалки, желавших поживиться свежим мясом. Мясо было против.

«Как далеко ты готов пойти за Тайной?» — спрашивал себя Кобейн не так давно. Слишком. Слишком далеко!

Приступ безудержного, громкого смеха согнул его пополам, скручивая мышцы живота, заставляя кашлять и выплевывать напряжение и страх резкими рваными звуками.

Помогло. И разогнать крыс, и справиться с неестественным волнением, взять себя в руки и, завершая сольное выступление в ночи, Бэй выпрямился и крикнул в незнакомые небеса:

— Привидение на свалке? Нет! Только вывалившийся из другого мира влюбленный придурок!

1 глава

Телефон зазвонил, когда Кобейн выходил из дорожного ресторана с бумажным стаканчиком кофе на вынос. Пришлось остановиться у невысокого каменного бордюра, оставить на нем горячий напиток, прижать на мгновение пальцы к мочке уха, как учила Зося, и ответить на звонок.

— Привет, Бэй, ты не забыл, сегодня вечером в Убунту на пляже, сюрприз для Сэма.

— Привет, Кайт, без меня. Я не смогу прийти, да и забыл, если честно, хотя это все равно ничего не изменило бы.

Взгляд Бэя неспешно скользил вдоль скоростной дороги, припаркованных машин, невысокого здания дорожного ресторана. Недалеко от входа в него на таком желанном весеннем солнце стояло несколько дешевых столиков — неудивительно, что свободных мест за ними не было.

— Почему не сможешь, а ты где?

— Германия, А9, по дороге в Мюнхен.

Кайт на другом конце связи присвистнул.

— По работе или личное?

— Да можно сказать и то, и другое.

Стоянка для мотоциклов находилась в стороне от машин. Взгляд Бэя остановился на небольшой группе байкеров, сидящих верхом на своих железных конях. Трое парней и три девчонки. Солнце припекало, и одна из девчонок спустила кожаную куртку, оголив плечи, едва прикрытые свободной белой майкой с широкими бретелями, грозившими свалиться с тонких рук.

Что-то привлекло взгляд Бэя. Заставило остановиться, начать разглядывать незнакомку, вальяжно сидевшую на мотоцикле спиной к нему и погруженную в разговор с друзьями.

Наверное, контрасты.

Большая, грозная и агрессивная, как железный крокодил, машина — и хрупкая девушка с прямыми светлыми волосами, переброшенными вперед так, что были видны изящные линии плеча и длинной шеи.

Грубая, черная куртка и белая, слишком свободная майка.

Золотистая кожа, наверное, бархатного на ощупь тела и острая железная серьга в аккуратной мочке уха.

Перед взором Бэя появилось несколько кадров, в которых участвовала бы эта спина. И не только. Он почему-то не сомневался, что если девушка обернется, то не разочарует его фотографический глаз своим лицом.

От основания шеи вдоль плеч вилась сложная вязь татуировки, спускалась между лопаток, заползала на плечи… Набор из перетекающих друг в друга символов. Бэй различил волны или переплетающихся змей, ломаный прямоугольник, сцепления из линий, мелких запятых и точек, в которых при желании можно найти много форм. Какофония знаков могла означать что-то, но скорее, была философским бредом рисовальщика в пирсинг-салоне. Необычным оказался цвет краски. И хотя разноцветными тату давно уже никого не удивишь, красный рисунок на нежной коже вызывал ассоциацию с кровью и болью.

Его хотелось стереть.

На фото можно или убрать фотошопом или, наоборот, подчеркнуть при черно-белой обработке фильтрами.

— Эй, Кобейн, заснул ты там? — донесся голос Кайта, отрывая Бэя от созерцания чужой спины.

— На девчонку засмотрелся.

— А как же Карина?

— К ней тоже еду. Ты спрашивал — по личному или по делам? Так вот, мой благородный родственник пригласил меня по работе. Его молодая жена сделала в частной клинике под Мюнхеном коррекцию груди, и пока ее второй размер превращали в четвертый, кто-то стащил фамильное кольцо. Не спрашивай, зачем ложиться на операцию в драгоценностях.

— Про драгоценности не спрошу. Интересно другое. Если это тот самый родственник, о котором я думаю, разве он поднимает четвертый размер без помощи сиделки? Или старик готовит себе необычное место, чтобы расстаться с жизнью, задохнувшись от счастья?

— Кайт, во-первых, ты непроходимый пошляк. Во-вторых, учу тебя, учу, что внешность обманчива. Мой родственник переживет еще парочку жен и даже успеет добавить несколько детей к своему обширному потомству. И да, у него нездоровое влечение к большим грудям, так что бедная четвертая жена осталась с небольшим выбором — или терпеть любовницу, или добавить в свое тело силикона. Роман за спиной мужа исключен. Дядюшка большой собственник и за своим следит пристально.

— Понятно, ну а тебя попросили по-тихому, без скандала, найти кольцо, чтобы не выносить сор из дома?

— Молодец. Дедукт. Возьму тебя как-нибудь на дело.

Бэй осторожно отпил несколько глотков еще обжигающего кофе, посмотрел на часы у себя на руке, прикидывая время в пути. К опросам в больнице хотелось приступить уже сегодня, значит, надо спешить.

— А личное каким боком?

Бэй пристроил телефон между ухом и плечом и, взяв в руку бумажный стаканчик, пошел в сторону машины.

Взгляд опять вернулся к незнакомке, скользнул по ее спине. Девушка смеялась, и до слуха Кобейна донесся голос. Приятный. Девушка качнула головой, откидывая волосы назад, и они упали до линии куртки, скрывая голую спину и красную татуировку.

Жаль. Приятная была картинка. Достойная фотографии.

— Карина с понедельника в Мюнхене. Участвует в каком-то благотворительном шоу и будет неделю тренироваться дома.

— Ты еще не оставил затею влюбить в себя чемпионку мира?

— Разве я когда-то останавливался на полпути?

— Не припомню. Ты упертый, а Карина — как раз твой уровень. Вот только причем здесь спина, которую ты только что разглядывал?

Бэй как раз проходил мимо байкеров. Легкий порыв ветра поиграл с его волосами, добавляя к аромату кофе в руках запах автострады, и среди него — едва уловимый аромат олеандра. Сладковато-горький. Заставивший вспомнить о курортах средиземноморья и дорогах южной Европы, забитых машинами паломников на море.

— А что спина? Красивая. Сфотографировал бы. Может, даже и подошел бы к девушке с предложением моделью поработать, камера у меня с собой, но времени нет.

Ветер прилетел оттуда, где стояли байкеры, и почему-то Бэй подумал, что аромат олеандра принадлежит девушке, которая привлекла его внимание. Появилась неожиданная мысль, что сок цветка ядовит.

Через пять минут Кобейн уже выруливал со стоянки к автостраде, прокручивая в голове последовательность действий, которые он должен будет совершить, как только доедет до частной клиники. Дядюшка Анджи наверняка ждет его у главного врача. Еще пара часов пути…

На А9 велось много дорожных работ, дорогу расширяли небольшими участками, перекраивая полосы. Из-за медленного движения перед такими местами собирались машины. Хорошо еще, что было рано для часа-пик.

Кобейн медленно ехал через один из заторов, когда сзади послышался рев мотоциклов, и он увидел в зеркала группу байкеров. Им приходилось притормаживать, но они ловко, один за другим, обходили машины, двигаясь сквозь тяжелый транспортный поток, словно нож, разрезающий вязкое масло.

Их было трое, и Бэю показалось, что он узнал в одной из обезличенных кожаной одеждой и шлемом фигур олеандровую девушку. Толстая ткань не скрывала ее грациозности, почти изящности. Сливаясь с мотоциклом, девушка дерзко и на слишком большой скорости для подобных маневров скользила между машин.

Контраст между хрупким и прочным, тяжелым и изящным. Неподвижным и скользящим…

Так привлекавшие Кобейна контрасты.

Минута — и байкеры исчезли впереди.

Ожила рация, сообщая о двойном полицейском кордоне, который будет выставлен через тридцать километров для проверки по наводке на возможный трафик наркотиков. Досмотру будут подвергаться дешевые машины и мотоциклы.

Идея у Бэя появилась внезапно. Захотелось еще раз увидеть девушку и на этот раз по возможности оценить ее лицо. Может, даже сфотографировать, раз уж она так сильно привлекла внимание детектива.

Здравые вопросы — зачем ему это и есть ли время на подобные глупости — остались где-то на обочине сознания. Как раз приближался съезд, и Кобейн быстро проверил по картам навигатора, сможет ли объехать пробку по проселочной дороге и вернуться на автостраду перед вторым полицейским кордоном. Сможет. А это значит, что он застанет байкеров, которых будут досматривать.

Через полчаса Кобейн притормозил неподалеку от заграждения, показал подошедшему полицейскому свои документы и одно из удостоверений — у него был целый набор на каждый случай жизни — и стал ждать. Но прошло пятнадцать минут, потом еще столько же, а мотоциклисты не появлялись. Потеряв из-за этой бредовой идеи кучу времени, Бэй уже не мог просто так уехать. Он вылез из машины, направился к офицеру из оцепления, чтобы выяснить, что байкеры, которые его заинтересовали, через кордон не проезжали. Но ведь троица не могла проскочить место до перекрытия дороги! Скорость их движения получилась бы нереальной для забитой машинами дороги. Съездов с автострады, кроме того, что использовал сам Бэй, не было. Значит, в нарушение правил ребята остановились по какой-то причине на обочине, с которой запоздало вернулся пылившийся уже минут сорок здравый смысл Кобейна.

Пришлось признаться самому себе в совершенной глупости и непростительной потере времени и продолжить путь к Мюнхену.

— Возомнил себя фотохудожником в погоне за вдохновением, — усмехнулся Бэй, отъезжая от кордона.

Байкеры были выкинуты из головы, а после планирования первых шагов расследования осталось время подумать о личном. И улыбнуться, вспоминая красивое девичье лицо, обрамленное каскадом волнистых каштановых волос, лицо с широкими славянскими скулами, высокими бровями и мягкими карими глазами, взгляд которых мог быть теплым как горячий шоколад.

Карина Волжская, чемпионка мира по фигурному катанию прошлого года, была слабостью и наваждением Кобейна, его прекрасной целью. Эльбрусом, в покорении которого он не сомневался, но подошел к процессу достижения вершины серьезно и творчески. Считая себя мужчиной, которому все девушки с радостью сказали бы «да», на этот раз Бэй сменил тактику стремительного натиска на долгий и необычный путь, что делало победу еще более желанной.

Впервые он увидел Карину по телевизору совершенно случайно, когда зашел проведать любимую из бабушек.

Зося смотрела фигурное катание и отказалась разговаривать с внуком, пока не закончится танец Королевы. Так что Бэю ничего не оставалось делать, как опуститься на ковер рядом с бабушкиным креслом и тоже уставиться на экран. Никогда не интересовавшийся этим видом спорта, Кобейн был зачарован девушкой на льду, которая ярким, красным платьем и стремительными движениями напоминала ему огонь.

Огонь на холодном льду. Красное на белом. Одинокая фигура на окруженной сотнями зрителей арене.

Контрасты…

Бэй был настолько околдован, что даже забыл, куда и зачем пришел, когда закончилось выступление. Зося не торопилась напоминать о себе, и они молча посмотрели выставление оценок, которые оказались, по-видимому, недостаточно высокими. Камера показала лицо фигуристки, в ее глазах блестели слезы, но она улыбалась, прощаясь с публикой.

Зося обронила несколько грубых слов. Любимая из бабушек обожала вставлять в разговор крепкие слова, с удовольствием ругаясь на четырех языках и не стесняясь в выборе выражений.

— Что-то лицо у тебя внучек больно мечтательное, — сузила она глаза, подозрительно рассматривая молодого мужчину, сидящего у ее ног, — королева понравилась?

— Понравилась, бабушка. Может, покорить? Как думаешь, подойдет она мне в невесты?

Бабуля смерила Бэя оценивающим взглядом и кивнула.

— Думаю, подойдет. Вот эта самая как раз тебе и подойдет.

Бэй рассмеялся.

— Осталось только имя невесты узнать. А то прочитать забыл.

— Карина Волжская. Она сейчас в Лондоне на соревнованиях, потом не помню, куда поедет, но я предоставлю тебе полный список ее перемещений.

— Так уж и весь? — дразнил Зосю внук.

— На этот сезон. А ты уж решай, по зубам тебе такая королева, или нет.

— Есть ее я не собираюсь. И ты опять ругалась. Тван. Рядом со мной ты используешь слово Тван. Забыла?

— Сам ты Тван и рожи у тебя тванские. Так лучше? — Зося недовольно нахмурилась.

— Ревность тебя не красит, — продолжал подкалывать бабушку внук. — Придуманные тобой мне имена ты используешь, а творчество моего отца забываешь.

— Дурацкая выдумка твоего папаши не прошла испытание временем и людьми.

— Лукавишь, ба. Тван очень даже прижился среди моих друзей.

— Ну я-то не твоя подруга. И не уходи от темы. Будешь покорять Королеву, или мне список можно не составлять?

— Составляй. А я потом решу.

С этого шуточного разговора немецкая фигуриста с русскими корнями и появилась в жизни Кобейна. Сначала как видение, своим дерзким танцем нарисовав яркую картину огня на льду. Захотелось ее фотографировать. Чтобы была как ломаная линия на цветном полотне. А потом решить — лишать кадр цвета или все-таки сохранить красный на белом…

Верная своему слову, через два для Зося отправила на почту внука график соревнований сезона Карины Волжской. А к нему — перечисление благотворительных акций или шоу, в которых участвовала фигуристка. Бабушка у Кобейна была современная, продвинутая в области пользования компьютером и Интернетом.

Может, на этом и закончилась бы история Королевы, если бы еще два события не подтолкнули Бэя на следующий шаг.

Сначала появилась работа в Праге. Прочитав ради интереса присланный бабулей график, Кобейн вспомнил, что как раз в это время в городе будет находиться фигуристка.

Потом была вечеринка в Зандворте, в заканчивающем летний сезон павильоне. Временные рестораны исчезали на все зиму с широкой полосы пляжа, оставляя его на милость ветра и волн. Погода была отвратительной, вернее, вполне нормальной для конца октября и Зандворта — серое небо, моросящий дождь и стылый ветер. Кроме компании из человек пятнадцати, в павильоне никого не было.

Кобейн, как всегда, опоздал и приехал едва ли не единственный без спутницы. С его образом жизни иметь долгие связи было неудобно, а брать с собой в компанию случайных девиц он не считал нужным. Просто раньше Кобейн не выделялся среди остальных парней. Но его друзьям, так же, как и самому Бэю через пару лет, исполнялся тридцатник. Какая бы ни была веселая и бесшабашная компания, законов жизни еще никто не отменял, и среди часто менявшихся девчонок все больше оставалось постоянных. Друзья остепенялись, звучали разговоры о женитьбе и совместной покупке домов. Почти все знакомые Кобейна хотя бы раз уже поиграли в серьезные отношения. Соответственно, разговор на тему холостяцкой жизни Бэя был неизбежен. Полились рассуждения о женоненавистничестве или о том, что он адепт культа «ни к чему не обязывающих отношений». Не обошлось без сарказма по поводу золотой молодежи с проседью на висках, неумеренно завышенных стандартах отбора, и так далее, в том же раздражающем духе. В какой-то момент уже подвыпивший Кобейн выхватил из кармана телефон, нашел в интернете фото Волжской и показал всем лицо на экране. Совершенно некстати среди собравшихся обнаружилась поклонница нетрадиционного для Голландии вида спорта. И вдруг Бэй услышал самого себя, заверявшего, что это его девушка, и что скоро она будет представлена друзьям.

Его девушка! Чемпионка мира по фигурному катанию.

Самое удивительное, что знакомые Бэя, гулявшие в тот вечер в павильоне, не усомнились в его словах. Да, подтрунивали и недоверчиво дули губы, но искренне считали, что Кобейн настолько крут и хорош, что только девушка уровня чемпионки Волжской будет ему достойной партией.

После всеобщего одобрения Бэй, в глубине души веривший в судьбу, решил познакомиться с Кариной, пока будет в Праге. А там станет ясно, девушка она его жизни и мечты, или нет.

Пражское дело было личной просьбой родственника Кобейна по материнской линии из рода Вальдштейн, бравшего начало на землях Австро-Венгерской Империи, но не затерявшегося в веках, а превратившегося в могущественный клан.

Невысокий и невзрачный герцог Анджи Готтенберг Вальдштейн, с юности прикованный к инвалидной коляске, которая менялась и совершенствовалась на протяжении долгих лет его жизни, был непростым членом клана, и его желания исполнялись всегда, даже если оказывались непопулярными среди других ветвей расползшегося по всему миру невероятно удачливого и влиятельного семейства. У Анджи было немало прозвищ: Черный кардинал, Магистр, а также Великий Комбинатор — они вполне давали представление о нем самом, уровне власти и возможностей этого человека.

Кобейн принадлежал к линии семьи, запятнавшей себя скандалом. Его прабабка Юлиана, мать любимой бабушки Зоси, вышла замуж за циркача и сбежала с ним в Нидерланды еще перед началом первой мировой войны, за что была вычеркнута из жизни клана. Потомки Юлианы до сих пор оставались верны дождливой стране упрямых грубиянов, как называла Зося свою родину, и в Голландии проживало уже третье поколение детей беглой Вальдштейн.

Когда Анджи уже в возрасте лет тридцати подобрался к невидимым нитям управления клана, о потомстве черной овцы не только вспомнили, но стали активно возвращать в семью, а для этого — повышать его статус. Например, важным результатом успешной политики Кардинала стала свадьба дочери Зоси с представителем родовитой семьи Ван Дорнов, которая могла похвастаться связями в узком кругу голландской знати и парочкой тетушек, кичившихся дружбой с королевой.

Программы воспитания и обучения Бэя, которого тогда еще звали Анджи-младший, его старшего брата Куна, как и еще восемнадцати потомков Вальдштейнов, были расписаны самим Кардиналом. Анджи-старшему, правда, пришлось пойти на уступки голландской тетке, заявившей, что она не даст забирать внуков из родительского дома, и что до двенадцати лет их жизнь будет максимально приближена к жизни обычных детей — чтобы мальчики смогли обзавестись друзьями.

Кардинал был невысокого мнения о системе образования в Нидерландах и особенно — молодежной культуре, по его мнению, удивительно пассивной и с низкими запросами. К тому же, несмотря на заверения воинственной бабули, обычных детей рядом с ее внуками не было, Ван Дорны жили в деревне, где дома принадлежали представителям жиденького класса богатых и знатных голландцев. Этаком элитном гетто, расположенном недалеко от Амстердама в тени огромных деревьев и в непосредственной близости к дюнам Северного моря. Не привыкший менять свои планы Кардинал столкнулся с человеком, сравнявшимся с ним если не силой духа, так упрямством. Но, похоже, Анджи Австрийский был сильно заинтересован во внуках Зоси, чье имя выговаривал с трудом, потому что согласился с ее требованиями.

К десяти годам старший брат был выпущен из цепких лап Кардинала и последовал дорогой местного образования, правда, тоже элитного. У Куна были правильные школы, правильный клуб для игры в хоккей на траве и футбольный клуб. Он занимался с самыми дорогими в округе репетиторами и ходил в бары и кафе, где тусовалась золотая голландская молодежь, уверенная в своем безбедном будущем. Учился наследник Ван Дорнов на техническом факультете Университета в Делфте, «печенью»* заработав место в первом студенческом сообществе. Том самом, что гарантировал правильных знакомых для будущей карьеры. После защиты диплома Кун легко нашел работу в консалтинговой компании и быстро заработал на свою первую Феррари — Ласточку.

*В старых Университетах Голландии хранятся традиции студенческих организаций, имеющих влияние на годы учебы и последующую карьеру. Место в такой организации нужно заслужить — пройти отбор, похожий на добровольную дедовщину. Часто связано с соревнованиями по количеству выпитого спиртного — пива.

Бэй остался в специальной программе Кардинала, что означало часто менявшиеся школы и множество дополнительных учителей, живших в большом доме родителей, а еще летние языковые курсы, участие в проектах и конкурсах, занятия спортом на почти профессиональном уровне. Некоторое время младший Ван Дорн даже играл в национальной сборной по водному поло и с двенадцати лет серьезно занимался восточными единоборствами.

Удивительно, но Кобейн спокойно принимал почти полное отсутствие свободного времени и при совершенно ненормальном режиме жизни умудрился не только обзавестись кругом друзей и знакомых, но среди этого круга выходцы из богатого гетто составляли абсолютное меньшинство.

Во времена начальной школы Бэй редко видел Кардинала, но знал, что тому поступают подробные отчеты о его развитии и успехах, и особенно — о неудачах.

Было что-то в Кобейне, заинтересовавшее родственника, потому что после четырнадцатилетия его потихоньку приближали к герцогу. Появились дополнительные встречи и поездки, семейство Ван Дорнов стали приглашать на элитные собрания или совместный отдых. Влияние Анджи чувствовалось не только в подборе преподавателей, но и в казавшихся на первый взгляд случайных знакомствах и встречах младшего Ван Дорна с интересными людьми.

Вот только конечный результат многолетней программы оказался незапланированным и непредсказуемым даже для самого Кардинала.

Частным сыском Кобейн увлекся еще со средней школы. Началось все с мелких и случайных расследований для друзей, потом их знакомых, вскоре — знакомых знакомых. Шестнадцатилетний Бэй стал брать заказы со стороны, стараясь связываться с клиентами по телефону, а если личной встречи избежать было невозможно, одевался удачливым юппи, и с ростом в метр девяносто и при внушительной ширине плеч чаще всего сходил за взрослого. Отказывали ему редко. Заказы поначалу тоже были редкими, но постепенно их количество увеличивалось. Анджи прознал о странном бизнесе своего подопечного спустя годы, что само по себе было достижением или знаком, что Кардинал не слишком серьезно относился к увлечению своего гвардейца, так что разговор на тему частного сыска случился, когда Ван Дорну было уже восемнадцать.

Любимый внук упрямой голландской тетки оказался не менее упрям, к тому же, по словам герцога, безнадежно отравлен пренебрежением к чинам и условностям, отличавшим голландскую молодежь. Напряженный разговор закончился тем, что Бэй обязался завершить план обучения, но вопрос с выбором рода деятельности после получения всех дипломов оставался открытым.

Успешно закончив гимназию, Кобейн направился в Университет. Двойной профиль мирового права и технических инноваций осложнялся дополнительными предметами и работой над проектами, связанными с интересами клана. Из гвардейцев Кардинала до этого этапа добралась едва ли половина — начался активный отсев тех, кто увлекся развлечениями и выпивкой или бросил спорт. Но грезивший о карьере частного сыщика Бэй прилежно учился, фанатично тренировался и оставался под пристальным надзором родственника.

После Университета Кобейну устроили стажировку в Италии в отделе маркетинга на семейном предприятии по производству пармской ветчины. За годом изучений рынка сушеной свинины последовал год работы в консалтинговой компании и следом — бизнес-школа Вортона.

В Италии, во Франции и в Филадельфии Кобейн находил редкие заказы или они находили его, и ему удалось сохранить сыскную деятельность незаметной для официальных инстанций. Он брался за дела, от которых не пахло неприятностями с законом: мелкие кражи, пропавшие семейные ценности, искал сбежавших из дома подростков. Выступал, так сказать, в качестве очистительного средства для грязных семенных уборных.

После возвращения Бэя из Америки состоялся судьбоносный разговор с Кардиналом. Перед герцогом лежала стопка красных дипломов, отличительных грамот, свидетельств спортивных достижений, характеристики с мест работы и учебы. И все это богатство грозило превратиться в украшение стен туалетной комнаты. Герцог решил оставить бумаги племянника в своем личном сейфе.

Через месяц Ван Дорн зарегистрировал фирму частного сыска в Бельгии и стал заниматься любимым делом официально. Анджи не заслужил бы своих прозвищ, если бы не умел извлекать выгоду из любого положения. Поэтому, приняв выбор бывшего гвардейца, стал время от времени пользоваться его услугами.

Четыре года спустя Кобейну не на что было жаловаться. Его жизнь складывалась именно так, как хотелось. Количество клиентов позволяло выбирать интересные заказы. В повседневности было место опасностям, физические нагрузки являлись не данью моде, а необходимостью, и для раскрытия дел требовалось напряжение ума. Но самое главное, Бэй все время находился в дороге, лишь ненадолго появляясь в своей квартире в Зандворте, чтобы насладиться днями, когда Северное море становится серым и скучным.

Заказы Ван Дорна тянулись по всей Европе, и он носился по странам, городам и маленьким селениям, не представляя себе жизни тех, кто выбирался в путешествия лишь в период отпусков. Несомненно, часть его дел была связана с делами клана и, если хорошенько потянуть за нити, многие бы закончились в руках Кардинала. Но какая разница?

Клан Вальдштейнов представлялся Кобейну густой сетью лимфатической системы, тянувшейся по тем самым дорогам и странам, по которым ездил частный детектив. Узелками этой системы были люди, иногда им требовалась помощь, в том числе, и его.

В Праге предстояло встретиться с давним знакомым Анджи и помочь ему разобраться с пропажей документов из сейфа столичного дома. Подозрения касались наследников, поэтому привлечение полиции было нежелательным. Пострадавший тоже принадлежал к одному из немногих знатных родов, которые сумели сохранить не только титулы, но и реальные деньги, продолжая наслаждаться родовыми замками, не сдавая их в аренду в надежде наскрести на ремонт и содержание.

После советского периода знакомый Кардинала выкупил в центре Праги дом, принадлежавшей раньше его семье, и влюбился в город светлых сказок о спящей красавице и тайнах Майринга и рабби Леви.

Бэй мог понять эту любовь, он и сам был очарован Прагой. Особенно в плохую погоду, когда город терял краски, а вместе с ними и налет сказочности, оголяя свои темные черты и наполняя ароматами опасных тайн. Или когда от реки расползались щупальца тумана, превращая улицы в места, достойные призраков и существ из других миров.

Встретившись с клиентом и составив план расследования, Бэй выяснил, в какой гостинице живет известная фигуристка, и придумал, каким будет его знакомство с чемпионкой мира.

Недалеко от гостиницы располагался городской парк. Следующим утром Кобейн выждал, пока Волжская, в неброском спортивном костюме, натянув на лоб тонкую шапочку и отгородившись от внешнего мира наушниками, начнет утреннюю пробежку, и побежал рядом, подстраиваясь под темп ее движений. Девушка не сразу обратила внимание на неожиданного спутника, но когда поняла, что это не случайность, резко остановилась.

Бэй хоть и ожидал подобного, все равно пробежал два шага вперед, прежде чем замереть на месте и обернуться к Карине, изобразив на лице одну из самых приветливых своих улыбок.

— Извините, что я без спроса, — проговорил он на английском, слегка разводя руками и открываясь перед девушкой.

Он беззастенчиво демонстрировал себя. Свой рост — Бэй возвышался над спортсменкой почти на голову. Широту плеч, унаследованную от деда-циркача и усиленную многолетними занятиями водным поло. Накачанные регулярными тренировками руки — не грозди выпирающих мышц, а линии более аккуратные, но безоговорочно свидетельствующие о развитой мускулатуре и физической силе.

Кобейн не рассчитывал на сногсшибательный эффект, который обычно производил при знакомстве. Спортсменку уровня Волжской, принадлежавшую к особой группе людей, занятых поиском границ возможностей человеческого тела, сложно удивить прекрасной фигурой, но тем более важно представить себя достойным ее внимания.

Лицо?

Кобейн был красив.

В нем не было ничего смазливого, нежного, трогательного. В его внешности можно было найти недостатки, но они терялись, складываясь в убедительный пример мужской красоты, в котором тонкие аристократичные черты смешивались с настойчивыми каплями южной крови, говорившими о сильном характере или о настойчивости до упрямства.

По словам Зоси, грубость черт и достойное осла упорство вместе с атлетической фигурой достались Бэю от прадеда-циркача, однажды почти победившего самого Поддубного.

И победившего бы, если бы не желудочный грипп, оставивший молодого борца в плохой форме накануне самого важного боя его карьеры.

Благородные аристократические линии лица Бэя напоминали беглую австрийскую прабабушку Юлиану, саму Зосю и, как ни странно, Анджи — Старшего. Страстные южные вливания нужно было искать в прошлом обедневшей линии Ван Дорнов. Но общий результат был впечатляющим. Бэй прекрасно знал, какое впечатление производит на женский пол карими глазами с расходившимися от зрачка желтыми лучами. Его густые темно-русые волосы широкой волной ложились за уши, а когда нужно было — непослушно падали на глаза. Нос был достаточно прямым и не слишком широким, высоким скулам завидовали модели, с которыми Бэй работал на редких фото-проектах, а нормального размера губы могли быть соблазнительными, насмешливыми, ухмыляющимися, могли стягиваться в натянутую линию — в общем, легко передавать любую эмоцию.

Удивительно, что с подобными внешними данными Кобейн избежал участи самовлюбленного павлина.

Если Карина и была впечатлена, то не показала этого. Хотя, с ее самоконтролем и привычкой находиться под пристальным взглядом зрителей и жюри, прятать эмоции было несложно.

— Парк оказался слишком маленьким?

— Очень маленьким, — лучисто улыбнулся Бэй, продолжая подпрыгивать на месте, желая сохранить тонус в мышцах. — Я тоже люблю бегать наедине с музыкой, — он показал на висевшие на шее наушники, — но сегодня такой неуютный день, я в Праге проездом, увидел вас — и не смог устоять перед искушением пробежаться рядом.

Карина пожала плечом, возвращаясь к движению.

Не прогнала. Значит, он ее заинтересовал.

— Дорожка широкая, — сказала она и, надев наушники, быстро увеличила скорость бега.

Бэй не отвлекал Волжскую. Просто двигался рядом, с интересом оглядываясь по сторонам. Он неоднократно бывал в Праге, даже в этом самом парке, но всегда по-разному видел город, манивший своими бесчисленными тайнами. Он чувствовал, что Карина осторожно поглядывает на него, а заметив направление его взгляда, тоже начинает рассматривать парк. Наверняка теряясь в догадках — случайный он спутник или нет? Узнать в ней блистательную чемпионку мира было непросто, но даже в самой невзрачной одежде и без косметики Карина оставалась очень привлекательной девушкой, достойной мужского внимания.

Она понравилась Кобейну такой — немного домашней, без щитов и лат яркого макияжа и без маски успешной спортсменки. Он только еще не решил, напоминает она ему Анну Каренину или нет. Героине Толстого был посвящен один из номеров фигуристки для свободной программы, который Бэй посмотрел в ютубе. В танце Волжской удалось передать уязвимость и страстность натуры Анны. По мнению Кобейна, Каренина была символом душевной слабости и неумения принимать решения, потерявшейся в любви и одиночестве. Но какой мужчина не мечтает зажечь всепоглощающее пламя в женщине? Успех созданного фигуристкой образа сыграл свою роль в том, что этим серым пражским утром Бэй бросал осторожные взгляды на бегущую рядом Волжскую и искал в ее глазах и изгибе губ способность к глубокой страсти и самоотдаче в любви. Он даже придумал, как заставить девушку остановиться на минутку и повернуться к нему, когда замедлил бег, осторожно касаясь плеча Карины.

— Смотри, — Кобейн показал на крышу одного из домов, по которой уверенно ползла черная кошка, приближаясь к задремавшему голубю. — На доме Фауста. Символично.

Девушка бросила быстрый взгляд на улицу, потом ее карие глаза посмотрели на Бэя, и он подумал о горячем шоколаде. Дернулось сердце, напоминая, что способно не только к механической работе по перекачиванию по телу литров крови.

— Может, они их специально разводят и выпускают на улицы для одурманивания туристов, — пожала плечом Карина и продолжила бег.

Через десять минут пробежка закончилась у входа в гостиницу.

— Мне пора, — сказала девушка, потянувшись руками над головой, чтобы расправить после нагрузки мышцы. Она возвращала Кобейну маленькую демонстрацию себя, неторопливой сменой поз подчеркивая линии совершенного тела.

Это был хороший ответный ход. Достойный интереса Бэя.

— Спасибо за компанию, — улыбнулся он, — и хорошего дня!

Собрался бежать прочь, потом сделал вид, будто что-то вспомнил, хотя на самом деле ничего не забывал, и приступил к последней части хорошо продуманного плана, выудив из кармана брелок с видом Праги.

— Хочется подарить что-то на память, а кроме этого сувенира — ничего нет.

Почти насильно сунув брелок в руки Карине, Кобейн побежал прочь, не оборачиваясь в сторону фигуристки и быстро набирая темп, чтобы компенсировать недостаток нагрузки.

Если он не привлек внимание Карины Волжской «собой красивым», то точно удивил необычным окончанием этой якобы случайной встречи. Девушка наверняка привыкла к назойливым поклонникам и к тому, что даже не знающие о ее славе мужчины постараются воспользоваться возможностью познакомиться. Кобейну же хотелось оставить ее с чувством досады, а значит — запомниться.

Пока все шло по плану. И после двадцати минут, проведенных рядом с настоящей Кариной, Бэй понял, что не остановится на встрече в Праге. В глубине ее шоколадных глаз он видел нити своей судьбы.

Подарок в виде брелка был неслучайным. Кобейна привлекали замки, ключи и все, что с ними было связано. С момента официального создания своей фирмы молодой детектив сдался на волю древней программы выживания, доставшейся от предков — собирателей и охотников — и стал коллекционировать брелки из всех мест, по которым вели его дороги частного сыска. Выбор показался удачным и символичным. С каждым сувениром Бэй забирал с собой малую толику энергетики места, откуда его вез, и столбил карту Европы, как завоеватель новых территорий.

Если у индейцев Северной Америки существовал культ ловцов снов, у Кобейна были ловцы дорог. Он прибивал брелки на стену, подвешивал их с помощью лески на потолок, и целый угол его квартиры в Зандворте блестел, сверкал, привлекал взгляды и испускал невидимые волны — ни с чем не сравнимый зов дороги, которому Бэй не способен противостоять.

К брелку из Праги добавились брелки из Ниццы, Парижа, Будапешта, Обесдорфа. Бэй появлялся на одной из утренних пробежек в следующем городе, куда приезжала Карина, и исчезал, оставив в ее руках ставший традиционным сувенир.

Волжская быстро включилась в игру, скрывая удивление и не задавая вопросов. Но с каждым разом между ней и Бэем добавлялось несколько новых фраз, разговоры становились длиннее. Следуя выбранной тактике, во время пробежек Бэй рассказывал какую-нибудь таинственную историю, связанную с тем местом, в котором пересеклись их с Кариной пути. Люди любят пугать себя страшными сказками, поэтому нет такого места на земле, где когда-нибудь не появлялся злобный дух или не бродил неприкаянный призрак. Там, где не хватало мистики, Кобейн выбирал истории из прошлого или литературы.

Каждая новая встреча — новый город.

Еще один сувенирный брелок и история на память — как сувенир.

Игра увлекла обоих. Ветер дорог переносил их из города в город, из страны в страну, наполняя знакомство разными ароматами и красками, все больше наполняя нетерпеливым ожиданием следующей встречи.

Бэй наслаждался подготовкой каждой из них. В четко организованной жизни Карины не хватало непредсказуемого Бэя и тайн.

Знакомству, начавшемуся в городе Майринга и Голема, было суждено перейти на новый уровень отношений в Вене. Тоже городе Майринга и Ангела Западного окна.

В этот раз, когда заканчивалась традиционная совместная пробежка, Волжская не стала ждать, пока Бэй протянет руку с брелком, а сама достала из кармана брелок с Москвой.

— У меня тоже для тебя подарок.

Совершился обмен сувенирами и улыбками.

— Думаешь, пора познакомиться? — спросил Кобейн, излучая лукавство во взгляде.

— Думаю, тебе пора представиться, мое имя тебе давно известно, не так ли? — Еще более лукаво улыбнулась Карина. Ее глаза снова стали шоколадными, соблазняя в свою сладкую, вязкую глубину. — И первая наша встреча в Праге тоже была неслучайной… — закончила фигуристка маленький допрос-утверждение.

Бэй открыто любовался ее лицом — с высокими скулами и выразительными глазами.

— Кобейн, — представился он, протягивая руку для пожатия и не разрывая связь взглядами.

— Это который Курт? — насмешливо спросила Карина, протягивая свою.

— Это который Бэй, для друзей и близких. У меня есть другие имена, но только для паспорта.

— Почему Кобейн? Опять таинственная история?

— Догадайся сама.

— Ты увлекаешься фотографией в стиле Курта Кобейна или просто его поклонник.

— Первое. За бесстыжее подражание стилю Кобейна меня назвала так близкая родственница, и имя приклеилось.

— Так ты фотограф?

День был солнечным, и мягкие лучи играли в волосах Карины, наполняя ее кожу матовым блеском, отражались в глазах.

— Нет, частный детектив. Но иногда фотографирую и почти всегда вожу с собой фотокамеру.

Брови Карины удивленно взлетели вверх.

— Детектив? Ты не похож на частного сыщика.

— Почему?

— Для меня они должны быть как Шерлок Холмс из русского сериала — невысокими, худыми, с тяжелым носом, хриплым голосом и обязательно со скрипкой в руках. А ты по крайней мере в два раза выше, шире, моложе и вообще больше похож на…

Карина остановилась, внимательно изучая Кобейна. Бэй в очередной раз развел руки и даже немного повертелся, позволяя рассмотреть себя со всех сторон.

— На самом деле ты много на кого похож, но почему-то не на сыщика. Вот самовлюбленность у тебя точно от Шерлока. И самоуверенность.

Бэй рассмеялся.

— Я до завтрашнего вечера в Вене. Если мы познакомились, то, может, проведем это время вместе?

К моменту первого настоящего свидания Кобейн знал о Волжской все, что можно было выудить из мировой сети разрозненных знаний. Он просмотрел записи всех ее выступлений и даже присутствовал на некоторых соревнованиях, не выдав себя среди зрителей. Изученного материала хватило не только чтобы серьезно увлечься Кариной, но и получить представление о жестоком и волнительном мире фигурного катания. После пары месяцев погружения в новое приключение Кобейн смотрел выступления Карины не как случайный зритель — он уже мог поспорить с Зосей на роль начинающего судьи.

О личной жизни Волжской, как и о ее спортивной судьбе, Бэй тоже узнал немало. Русская по происхождению, девочка начинала заниматься фигурным катанием в России, но в десять лет вместе со старшей сестрой уехала в Германию, и скоро обе стали гражданками новой страны, и все достижения и победы Волжской свершались под знаменем новой родины. История спортсменки состояла из побед, травм, возращения к вершинам, снова травм, тренировок с нуля — кривая взлетов и падений. Взлетов было больше, и на острых вершинах одиночного катания Карина чувствовала себя на своем месте. В личной жизни фигуристки случился один роман, длиной впять лет, который закончился разбитым сердцем и очередным званием чемпионки мира. Сильные люди умеют превращать боль в стимул для победы. Летом Волжской исполнялось двадцать шесть лет, и ходили упорные слухи, что она собирается оставить спорт после Олимпиады следующего года.

Пока молодые люди бродили по Вене — вечерней и суетливой — ужинали в тихом ресторане и снова бродили по городу, ночному и притихшему, Кобейн, как опытный следователь, забрасывал удочки хитрых вопросов и выуживал золотых рыбок ответов и тайн, скрытых от большой публики. История из Интернета оживала подробностями и живыми эмоциями.

Только о планах на будущее Карина говорить избегала. Обмолвилась лишь, что мечтает выиграть Олимпиаду, но до сих пор фигуристке не везло — ее преследовали травмы, болезни, семейные неурядицы, и результаты оказывались намного ниже ожидаемых.

Бэя привлекало в Карине отсутствие кокетства. Она не прятала того, что приняла решение относительно необычного знакомого и смело шагала в новые отношения, не скрывая, что Кобейн, который не Курт, ей нравится.

Их зарождающиеся чувства танцевали под музыку знаменитых композиторов, прославивших Вену, и вдыхали аромат венских тайн, о которых рассказывал верный традиции Бэй. Первый поцелуй случился на мосту под ажурным фонарем, и затаивший дыхание город поглядывал за обнимавшейся парочкой желтыми глазами-окнами притихших домов.

После Вены в повседневной рутине жизни частного детектива появились ежедневные звонки и обмен сообщениями с чемпионкой мира. Девушка была далеко, но становилась с каждым днем ближе, а в сердце Бэя начинали проступать крупные буквы «Карина».

Улыбаясь воспоминаниям, Кобейн машинально следил за дорогой. Согласно навигатору, оставалось не больше двадцати минут пути — и можно будет приступить к поискам украденного кольца Кардинала.

Бэй и так собирался ехать на встречу с недавно вернувшейся из Японии Кариной, но благодаря расследованию оказался в Баварии на несколько дней раньше, и если быстро разберется с кражей — то попадет в столицу Мюнхена уже в середине недели. На выходные он планировал увезти Карину в сторону гор и озер. Может, доехать до Инсбрука, а от него всего пара часов до Северной Италии? Или, добравшись до озера Тейгер, на берегу которого детектив зарезервировал номер в гостинице и столик в трехзвездочном ресторане, никуда дальше не спешить и два дня наслаждаться компанией Карины?

Кобейн улыбался, как Чеширский кот, и посмеивался над самим собой — после единственного романтического вечера с поцелуями, сначала трогательными и осторожными, потом более смелыми и требовательными, он был уверен в том, что случится в ближайшие выходные. Если не случится внезапная катастрофа мирового значения, Карина станет его женщиной. Трепет ее тела в его руках и отклик на его почти невинные ласки не оставляли места сомнениям. Да, Волжская была права, когда говорила, что Кобейн самолюбив и очень самоуверен. Но для этого имелись веские причины. Он почти всегда был прав.

И редко проигрывал.

2 глава

Частная баварская клиника примостилась на высоком холме в окружении больших, почти сказочных деревьев, с видами на горы и переливающиеся волнами холмы с красочными деревеньками. Больничный комплекс состоял из нескольких корпусов, с небольшим парком, и если бы не машины с красными крестами и мелькающие время от времени люди в белых и синих халатах, то напоминал бы больше отель. В принципе, он и являлся отелем для богатых туристов, охотящихся за здоровьем. Или, как в случае четвертой жены Анджи, за красотой.

Кобейна ждали. Как только он показал визитку в приемной, хорошенькая девушка с большими голубыми глазами подскочила с места и позвала за собой в кабинет главного врача. Милое создание заметно волновалось, то ли из-за главного врача, к которому вела гостя по светлым, украшенным картинами и живыми цветами коридорам, то ли из-за самого детектива.

В кабинете находился еще один посетитель. Он сидел в инвалидной коляске недалеко от окна и любовался пейзажами за безупречно вычищенным стеклом.

После обмена приветствиями и короткого разговора, врач удалился, оставляя родственников наедине. С момента появления Кобейна Анджи лишь быстро взглянул на него и вернулся к рассматриванию пейзажа за окном.

Как только закрылась дверь, Кардинал нажал на пару кнопочек на пульте в руке и подъехал к массивному столу со стопками бумаг. Взял пару документов со столбиками отпечатанных слов.

— Это список сотрудников с пометкой, кто из них находился утром на работе.

Бэй взял листы, скользнув взглядом по их содержимому.

— Половину моей работы вы уже сделали, Анджи.

— Твой гонорар от этого не изменится, найди мне это кольцо как можно быстрее, — раздраженно проговорил Кардинал. — Воспользуйся, если понадобится, своими новыми привилегиями.

Месяц назад, как раз перед пражским делом, Анджи вызвал Бэя в Вену на разговор и объявил, что Кобейну придется время от времени сотрудничать с правительственными и международными организациями. Что иногда к нему будут обращаться те, кому не отказывают.

Прочитав на лице Бэя удивление, Кардинал скривил тонкие губы.

— Пытаешься понять, был это мой выбор или его делают за меня? Не пытайся. Потому что и то, и другое. Многие частные сыскные конторы сотрудничают с властями. Тебе не следует отказываться. И да, я не всесилен, хоть и могу очень и очень многое.

Кобейну оставалось только пожать плечом.

— Я не занимаюсь убийствами и не буду связываться с подобными расследованиями даже ради тех, кому не отказывают.

— Это оговорено. Теперь о плюсах. Ты сможешь получать доступ к базам данных и документам совсем другого уровня, у тебя будут позывные и специальные каналы для связи, чтобы быть в курсе, чем занята местная полиция.

— Информационный рай, который попахивает рабством, — обронил тогда Кобейн.

До сих пор Бэй еще не получал заказов от тех, «кому не отказывают», но уже несколько раз пользовался преимуществами инфо-рая. Как пару часов назад, когда узнал о полицейском кордоне.

Слушая Кобейна, Кардинал медленно поднялся из кресла. Постоял, позволяя ногам привыкнуть к тяжести тела, и сделал несколько осторожных шагов к окну.

Полтора года назад увидев подобное впервые, Бэй остолбенел и не смог выжать из себя ни слова, кроме тванских ругательств.

Кардинал ответил тогда, не дожидаясь полноценных вопросов.

— Ты не представляешь, сколько ошибок делают люди, в том числе умные люди, недооценивая своего собеседника, — и, выдержав короткую паузу, продолжил: — Телесная немощь автоматически переносится на умственные способности или слабость характера. Даже те, кто способен смотреть дальше физических недостатков, не желают проигрывать инвалиду и тоже начинают делать ошибки. Поверь, мало кто может избежать эффекта инвалидного кресла.

Анджи сделал еще несколько шагов и опустился в стул на колесах, о котором говорил.

— В человеке заложены врожденные программы защитить ребенка, но прогнать больного или инвалида, как источник возможных болезней или проблем. Даже сочувствие к немощному или уроду имеет привкус отвращения.

— А как же альтруизм и сострадание? — пришел в себя от удивления Бэй.

— Матерями Терезами не рождаются, ими становятся. Милосердие приходит через сознательный труд, вырабатывается как результат личных драм или потрясений. Разве ты не стараешься во время разговора со мной смотреть только в глаза?

— Я прекрасно помню, как меня привлекала ваша коляска в детстве. Она казалась мне космическим кораблем, и я даже мечтал в ней покататься.

Анджи рассмеялся, но покачал головой, не соглашаясь.

— Тебе была интересна коляска. Тот, кто в ней сидит, скрючившись и пуская слюни, вызывает только отвращение.

— Вы так не делаете и сидите достаточно прямо.

— Поверь мне, я могу выглядеть немощным, когда мне это выгодно.

И Бэй ни секунды не сомневался, что так оно и есть.

— Разве эффект инвалидной коляски стоит того, чтобы постоянно притворяться? — недоверчиво спросил он.

— Я инвалид с ранней юности. Моя ситуация начала медленно улучшаться благодаря развитию медицины, сознательному поиску альтернативных методов, ну и, конечно, техническому прогрессу, превратившему коляску с колесами в космический корабль, — усмехнулся Анджи. — Только я не делаю улучшение своего здоровья всеобщим достоянием, потому как привык пользоваться эффектом кресла и стереотипом инвалида-глупца.

В тот день, полтора года назад, Бэй понял, что его подпустили на круг доверия ближе. Пожалуй, он попал даже в первый круг.

— Кто такой Тван? — Кардинал закончил разговор вопросом об услышанных из уст Бэя ругательствах. — Опять выдумка Зосьи-и-и?

Кобейн засмеялся. Никто не мог произнести имени бабушки без ошибки, что забавляло саму Зосю, по ее словам обеспечивая ей вместо одного тысячу имен. Сколько людей, столько звучаний, и вариантов множество — от Сося до Зоса, на любое настроение…

— На этот раз это выдумка моего отца. Заменяет мне все грубые слова сразу. Начал использовать в детстве, как игру, и привык.

— Старший Ван Дорн устал от сквернословия тещи? — довольно усмехнулся Кардинал.

— Скорее не хотел, чтобы его сыновья стали с ней соревноваться.

Воспоминание унеслось, оставив Бэя в кабинете главного врача. Он просматривал список, но потом все-таки перевел взгляд на Анджи.

Кардиналу уже исполнилось семьдесят, но время оставалось к нему милостиво, несмотря на его малоподвижный образ жизни. Хотя оценить, насколько малоподвижен Кардинал, было невозможно. Кроме стандартной и альтернативной медицины, дядюшка являлся приверженцем физиотерапии и специально разработанных тренировок. Так что пока Анджи стоял у окна, удерживаясь одной рукой за подоконник, ничего не говорило о том, что он испытывал неудобства. Его спина оставалась прямой, и, кроме как в руке, ни в единой части его тела не чувствовалось неестественного напряжения.

Бэй отметил, что родственник двигается лучше, чем полтора года назад. Анджи осторожно развернулся, словно почувствовал, что племянник рассматривает его. Узкое лицо Кардинала с правильными чертами не знало глубоких морщин, наталкивая на мысль о работе косметологов. Он, несомненно, выглядел намного моложе своих лет и вел себя соответствующе. У герцога продолжали появляться жены и дети, а сам он не дряхлел, а выглядел с каждым разом больше в тонусе, чем в прошлые встречи.

— Бенджамин Баттон, — хмыкнул Бэй и снова взял в руки списки сотрудников.

— Приступай к работе, а я отправляюсь в гостиницу. — Анджи вернулся в кресло и уже с помощью пульта поехал на нем в сторону входной двери. — Кольцо ценно для меня не столько своей стоимостью, сколько эмоционально, — обронил он, прежде чем исчезнуть в коридоре. — Найди его.

Дело оказалось несложным, и узнать, кто решился на кражу, не составило большого труда. Приболевшая в день операции санитарка пристроила поработать вместо себя племянника. Юноша тоже был санитаром в областной больнице, поэтому обладал всеми необходимыми для работы документами и, с согласия управляющего частной клиникой, уже несколько раз подменял разболевшуюся в последнее время тетушку.

Излишним благородством племянник не отличался и поспешил воспользоваться ситуацией, когда увидел большой перстень на руке богатой пациентки. На кражу его толкнуло отчаяние. Пару месяцев назад парень подсел на наркотики и грезил о спасении от зависимости или о новой дозе. Но и на то, и на другое нужны были деньги.

Гораздо больше времени у Бэя ушло на преследование кольца, запущенного по цепи скупки-продажи полдня назад. Пришлось использовать и силу убеждения, и физическую силу, и даже протестировать свои способности к бегу с препятствиями. Как обычно, частный сыщик оказался на высоте.

Уже на следующее утро он приехал в гостиницу, где остановился Анджи с женой, чтобы найти чету за завтраком в накрытой только для них двоих стеклянной пристройке ресторана. Высокая красивая блондинка со светло-голубыми глазами, выделявшимися на загорелом в любое время года лице, привычно возвышалась над мужем, равнодушно скользнув взглядом по подошедшему родственнику.

Подсев к столу, Кобейн заказал двойной эспрессо и, не скрывая наслаждения, втянул в себя аромат крепкого напитка. А потом, как конфету к чаю, положил перед Анджи кольцо.

Жена Кардинала испуганно — от внезапной радости тоже иногда пугаются — вскрикнула и закрыла ладонями рот. Хорошо, что не прижала их к новым грудям, наверное, было бы больно, ухмыльнулся про себя Бэй, с нескрываемым торжеством следя за реакцией родственника.

Своих эмоций Кардинал никогда не выдавал, вот и на этот раз лишь позволил слегка подняться одной из бровей.

— Впечатляет, — сказал он, взяв в руки кольцо, и поднес его поближе к лицу, подставляя свету, льющемуся из окон.

Перстень был старинным. Массивная ажурная оправа надежно пленяла крупный круглый камень, цвет которого менялся, в зависимости от освещения, от песочного до насыщенно-зеленого. На перстень упал тонкий луч солнца, и круглый, как кошачий глаз, камень прорезала яркая полоса желтого света.

Пальцы Кардинала слегка подрагивали и, если бы Бэй не видел, насколько уверенно двигался мужчина предыдущим днем, то отнес бы дрожание на счет болезни. Но это было волнение. Герцог испытывал большую привязанность к возвращенной пропаже, хотя старался это скрыть.

— Какое вознаграждение ты хочешь за оперативность?

— Информацию, — Бэй смотрел раскованно, даже немного вызывающе.

Анджи кивнул и впервые за то время, что Кобейн находился рядом с супругами, обратился к жене.

— Кики, оставь нас.

Женщина покорно поднялась и, не проронив ни слова, удалилась, бросая в сторону Бэя обиженные взгляды.

— Какую информацию ты хочешь?

— Что это за перстень?

— А что ты успел узнать сам?

— Камень — скаполит. В семью к драгоценным камням попал не так давно. Достойные обработки камни стали находить в двадцатые годы прошлого века. Ценятся как раз вот такие экземпляры, — Бэй кивнул на перстень, что снова лежал на столе перед Кардиналом, — которые в форме кабошона проявляют эффект кошачьего глаза — блеск в виде полоски при определенном освещении.

— Что еще тогда ты хочешь знать? — удивился Кардинал. Или сделал вид, что удивился.

— Судя по огранке и стилю оправы, перстень должен быть намного старше, чем когда скаполиты появились на рынке камней. Откуда он?

— У частного сыщика Кобейна горят глаза и вытянулся нос от предвкушения тайны? — язвительно усмехнулся Кардинал. — К сожалению, должен огорчить, никакой тайны нет. Оправа действительно конца девятнадцатого века, но камень был заменен где-то после первой мировой войны. Вот и все… Ах, нет… принадлежал моей матери, но подарил его мой отец, так что перстень, но не сам камень, находился в семье гораздо дольше.

— Ари?

На лице Кардинала скользнула быстрая тень недовольства. Неужели Кобейну удалось вызвать настоящую живую эмоцию у Кардинала?

— Откуда такое предположение?

— Достаточно случайное, — успокоил Кобейн, — когда-то я задался вопросом, как вы выбираете потомков для своей спецпрограммы. Нет, талантливых ребят в огромном клане, безусловно, обучают на высшем уровне, но тем не менее есть избранные. Так вот, я пытался найти критерии: интеллект, таланты, черты характера, спортивные достижения, все перебрал. Нужно было еще что-то объединяющее. Потом как-то рассматривал фамильные древа и пришел к выводу, что у всех избранных есть одна общая точка, и это Ари, бабушка моей любимой Зоси и вашего отца.

— Молодец, — похвала была сдержанной, но искренней. — Я решил, что она может быть хорошей отправной точкой для поддержки более близкой части клана. С перстнем ошибка, мне неизвестно, принадлежал он Ари или нет. Вполне возможно, что да. Но мне нравится этот камень. Считай, что это моя личная маленькая слабость. Кики не должна была брать его с собой.

— А в чем критерии вторичного отбора? — спросил Бэй. Он не верил тому, что говорил Кардинал, вернее, был уверен, что родственник напоил его коктейлем изо лжи, истины и воздушных пузырей удержанной информации.

Вместо ответа на вопрос герцог позвал официанта и попросил Бэя написать подробный письменный отчет о поисках кольца, а потом удалился, вежливо распрощавшись.

Особого разочарования от результатов разговора Кобейн не испытал. Он не ждал откровений, ему как раз было интересно узнать, что скажет или утаит Анджи, потому что рассказ самого Бэя тоже был неполным.

Скупщик краденного, ставший конечным адресом в поиске кольца, после заверений в серьезности намерений высокого мускулистого парня с визиткой частного сыщика, стал разговорчивым. Более того, оказался искренне увлеченным человеком, так сказать, романтиком драгоценных камней. Настолько, что Кобейн в который раз подумал, что судьба порой жестока к талантливым людям. Вместо блестящей карьеры в ювелирном мире, сидевший перед ним человек играл с законом и дразнил тюрьму. Невысокий, полненький, с заплывшими глазками, заговорив о перстне, он начал гореть тем внутренним светом, который отличает влюбленных в свое дело людей.

Украшение Кардинала произвело на него такое сильное впечатление, что скупщик не удержался, чтобы не поделиться своими восторгами.

— Кольцо с Марса! — начал он, осторожно погладив украденную ценность, лежавшую на столе между хозяином подпольной ювелирной лавки и настойчивым посетителем.

— Ученые уверяют, что скаполита на красной планете значительно больше, чем на нашей, и наверняка там встречается много подобных чистых самородков. А вот на Земле их очень мало, и первый, достойный относиться к драгоценным камням, был обнаружен только в 1913 году в Бирме. Потом добавились находки в Африке и Южной Америке, сейчас скаполит добывают еще в Скандинавии, Бразилии, на Мадагаскаре. Но среди моря дешевых камней высококачественные, подходящие для огранки экземпляры, настолько редки, что многие обработанные скаполиты исчезают в частных коллекциях. Камень в перстне не только крупный, но отличается удивительной чистотой! Посмотрите на игру света! А цвет! Насыщенный, со стойким эффектом кошачьего глаза, который проявляется далеко не у всех скаполитов. — Мужчина потер переносицу влажными от пота пальцами, вытер их о серый носовой платок и продолжил: — Самое невероятное то, что оправа сделана в середине или в конце девятнадцатого века и вряд ли подвергалась изменениям. Посмотрите сами, каким образом вставлен камень, — в руках ювелира появилась лупа, под ней края оправы крепко обнимали желтый камень. — От замены остались бы следы. А их нет. Вот и получается, что перстень намного старше, чем появление первого скаполита на рынке, значит, этот камень может оказаться самой ранней находкой! Не говоря о том, сколько возникает нерешенных вопросов — откуда и каким образом, сам факт превращает это кольцо в уникальный предмет, за который будут бороться коллекционеры, и цена его от этого может весьма и весьма увеличиться. А если сыграть на таинственности происхождения, то еще и взлететь до серьезных высот, стать намного больше оценочной стоимости и так удивительного по качеству скаполита. Сдается мне, что владельцу просто неизвестно, что за сокровище досталось ему в наследство.

Скупщик даже набрался наглости предложить Кобейну или его клиенту сделку. Бэй ответил отказом.

— Советовать поменять род деятельности на законопослушный, думаю, поздно, — проговорил он, прощаясь, и попросил прощения за распухший нос подпольного ювелира, ставший доказательством серьезности намерений частного детектива.

До встречи с Кардиналом Кобейн успел насмотреться на перстень и даже в нарушение собственных правил сфотографировал его на телефон. Но желтый камень, подмигивающий белой полосой, обладал притягательной силой. До него хотелось дотронуться. Бэю даже казалось, что он чувствует едва различимое тепло, исходящее от перстня. Всегда равнодушный к драгоценностям, он впервые заинтересованно смотрел на чужое украшение. И от кольца исходил густой аромат Тайны. Инвалидная коляска ожидаемо увезла ее прочь в руке Кардинала, который и сам был кладезем тайн и секретов.

Расставшись с родственником, Кобейн заказал двойную порцию кофе и стал быстро писать отчет. Имена, адреса, хронология действий. Отправив плоды своего труда электронным письмом, он поехал в Мюнхен к Карине.

Волжская участвовала в благотворительной акции и до конца недели оставалась дома. Первые два дня Бэй ночевал в гостинице и виделся со своей чемпионкой только на утренней пробежке и за ужином в ресторане, а в остальное время разбирал почту и занимался финансовыми отчетами. Занятием нудным, но необходимым. И тренировался сам. В Мюнхене находилась неплохая школа по восточным единоборствам. В поездках Кобейн старался не бросать занятий, а когда была возможность, посещать знаменитых учителей, о которых собирал информацию и договаривался о встречах заранее.

В пятницу вечером Бэй приехал в пригород Мюнхена, в дом Волжских, где его ждал ужин и знакомство со старшей сестрой Карины с ласковым именем Таша. К середине совместной трапезы Кобейн присвоил ей иное имя, потому что перед ним во всей своей мощи и красе находился ящер, взрастивший сокровище и теперь его ревниво охранявший.

Успешная карьера Карины была не ее собственным достоянием, а драгоценностью сидящего во главе стола Улыбчивого дракона, внимательно наблюдавшего за гостем и оценивающего степень его опасности.

Королевой льда и елкой для блестящих медалей собиралась стать именно она, Наталья Волжская, талантливая молодая фигуристка, которой автомобильная катастрофа смешала все планы. Лишившись будущего в спорте, Наталья не смогла расстаться с мечтой и с недетской серьезностью наблюдала за младшей сестрой, с которой их разделяло двенадцать лет. Смешливая девочка Карина, залезавшая перед всеми гостями на стульчик, чтобы прочитать стихи, лишилась театрального будущего в тот момент, когда тренер по фигурному катанию поставил ей оценку — очень перспективная, а рядом, едва дыша от волнения, стояла старшая сестра, фанатизма которой хватило на двоих. Настоящим и будущим девочки Карины стал жесткий, холодный лед. Когда после перестройки в спортивном мире России царил хаос, Наталья Волжская приехала в Германию с единственной целью — сделать свою младшую сестру чемпионкой, взяв на себя все заботы и роль матери, оставшейся в России. Так что карьера Карины, за которую было заплачено детством, родиной, болью и травмами, была не ее выбором.

Хотя, оборвал собственные рассуждения Бэй, если бы судьба Волжской сложилась иначе, он никогда бы с ней не познакомился. Да и разве его собственное детство и юность не были расписаны в соответствии с волей и желаниями других людей и положены на алтарь процветания клана? Возможно, даже сейчас Кардинал создал иллюзию, что у Кобейна есть выбор, извлекая из талантливого потомка выгоду.

Направление рассуждений Бэю больше не нравилось, и он вернулся к наблюдению за Ташей, которая, прячась за вежливыми улыбками, пристально изучала знакомого сестры, претендующего на время и эмоции Карины, а значит, становившегося потенциальным соперником. Выверенными фразами и замечаниями она дала понять Кобейну, что на этом этапе карьеры ничто не должно мешать Карине. Следующий сезон был Олимпийским, а без этого ускользавшего от Волжской золота ее спортивная дорога считалась ущербной.

Несмотря на ощутимое напряжение за столом, вечер прошел спокойно, даже почти уютно.

Уже после полуночи Бэй уехал в гостиницу, чтобы вернуться за Кариной следующим утром и украсть чемпионку мира у всего мира на целых два дня.

Темная BMW Бэя скользила в сторону гор, поменяв широкую полосу автострады на вьющиеся между полей и холмов дороги. Как бусины огромного ожерелья, на них были нанизаны аккуратные дома с красочными рисунками на светлых стенах.

Кобейн и Карина останавливались в понравившихся местах. Два раза выпили кофе в придорожных кафе, любуясь природой и друг другом. На обед заехали на какую-то биологическую ферму традиционного сыроварения и до тошноты напробовались сыра. Потом, взявшись за руки, ходили кругами в роще рядом с фермой и болтали. Карина рассказывала о том, как привыкала к жизни в Германии, Бэй о своих первых детективных историях.

Гостиница на берегу озера Тейгер появилась перед ними к четырем часам дня, когда свет солнца был мягок, вода на озере казалась бархатной, а несмелая листва на ветвях ив и берез особенно хрупкой и кружевной.

Бэй шиковал, выбрав дорогую гостиницу с мягкими коврами, пастельными стенами и услужливым, почти невидимым персоналом.

Окна номера выходили на озеро, и, закутавшись в теплые пледы, Кобейн и Карина сидели на балконе, наслаждаясь шампанским под аккомпанемент багряно-синего заката.

— Частный детектив спас корону английской королевы? Или нашел потерянный ключ от мира? — Заигрывала словами, взглядом, изгибом губ Карина.

Раскрасневшаяся от шампанского и суматошного, счастливого дня, девушка была пьяна не столько от алкоголя, сколько от предчувствия того момента, который непременно случится уже этим вечером. Зарождающееся волнение и просыпающаяся страсть прятались в ее потемневшем взгляде, блестели на припухших, покрасневших губах. Глядя на нее, Бэй подумал, что видит перед собой Каренину, готовую броситься в омут любви, устав сопротивляться собственным чувствам и притяжению мужчины. Глаза Карины притягивали, сверкали на губах капельки шампанского, и Бэю хотелось пить ее вместе с игристым вином, наслаждаясь вкусом напитка и девушки. Он радовался, что холодный ветер помогал сохранять трезвость ума, иначе ужина в трехзвездочном ресторане могло не случиться, а заказать столик к самому знаменитому шеф-повару этой части Баварии было очень сложно.

— Ты спас корону или нашел ключ? — допрос возобновился в ресторане. Карина разглядывала стол, уставленный маленькими тарелочками с непонятными закусками и аперитивами, разноцветной солью и четырьмя видами оливкового масла цвета янтаря.

— Пусть будет ключ.

— Откуда у частного сыщика такие средства?

— Тебе не нравится? — Бэй выразительно поднял брови жестом крайнего удивления.

— Что ты, очень нравится, просто я изумлена.

— Обычно я рад простым вещам, — очаровывал Карину Кобейн, прекрасно осознавая, какое действие оказывает на девушку своим открытым дерзким взглядом, оглаживающим ее оголенные плечи, застывавшим на молящих о поцелуях губах. — Но сегодняшний вечер — исключение.

Карина подняла в его сторону бокал.

— Мне очень приятно, что ради меня ты готов делать исключения.

Волжская надела строгое коктейльное платье черного цвета с тонкими бретелями, подчеркивающее ее стройную фигуру. И это было правильным — драгоценности не требуют изощренной оправы, которая только отвлекает взгляд от камня и не дает ему возможность раскрыть всю свою завораживающую силу.

Бэю вспомнился перстень со скаполитом. Его сложная ажурная оправа наверняка была данью моде или тот, кто изготавливал перстень, не был уверен в ценности малознакомого камня.

Но Кобейн быстро отогнал мысли о драгоценностях, возвращаясь в ресторан на берегу озера и к прекрасной спутнице, напоминавшей героиню Толстова в этот волшебный вечер… Который плавно перетек в волшебную ночь.

Бэй много раз представлял себе, какой будет эта необычная девушка в постели. Сильной, решительной и дерзкой или стеснительной и сдержанной? Женщины с сильным характером порой бывают очень зажатыми и неспособными потерять контроль. Карина была Карениной! Нетерпеливая, доверчивая, готовая тонуть в глубоких водах страсти.

Кобейн быстро определил чувствительные места на ее теле и остался доволен собой и тем, как легко он направлял Карину к вершинам наслаждения и будил в ней чувственность. Ему тоже было очень хорошо. Незабываемо. А то, что Бэй не пылал, а плавился, было нормальным. Он не верил в потерю разума от любви или страсти. Даже если где-то и для кого-то существовало подобное влечение, Кобейн был уверен, что в его жизни этого не случится. После многолетних жестких тренировок с целью добиться максимального самоконтроля, он гордился, что мог сохранить трезвость ума в любой ситуации. Если получалось не терять контроль в минуты опасности, зачем терять его в водовороте приятных чувств?

Засыпал Бэй под тихий шепот Карины, целовавшей его ухо со словами, очень похожими на признания в любви, и на его лице блуждала беззаботная, самоуверенная улыбка.

Приснившийся Ван Дорну сон оказался более чем странным. Перед ним стелилась лента дороги. Убегала сверкающей на солнце янтарной лентой, извивалась змеей между золотых полей созревшей пшеницы. Бэй несся на совершенно бесшумном мотоцикле в блистающем мире без звуков, пока его не оглушил треск приближающихся сзади байков.

Его обогнали. Медленно. Трое. В черных кожаных костюмах.

И стали вырываться вперед.

Изо всех сил выжав газ, Бэй вцепился в ручки руля, словно мог ускорить машину собственным телом, но черные байкеры ускользали от него. Кобейн не любил проигрывать! Он возмущенно посмотрел на спидометр мотоцикла с дрожавшей на пределе стрелкой, на свои побелевшие от напряжения руки, на сверкающую под колесами дорогу, и не смог найти ответов, почему он, Великолепный Бэй, неспособен удержать скорость?

Вернув взгляд на байкеров, он увидел, что один из них потерял шлем, и кожаная куртка спустилась с плеч, оголяя спину, изящную шею и тонкие плечи, едва прикрытые свободной белой майкой. Светлые волосы развевались на ветру, открывая взору перепутанные линии красной татуировки.

— Как она может ехать в таком положении? — удивился во сне Кобейн, не в силах оторвать взгляда от девушки впереди него.

Троица стала удаляться все быстрее. Бэй приходил в ярость от бессилия и гнал, гнал по сверкающей ленте сквозь золото полей, пока байкеры не растворились в ярком свете восходящего солнца, проникшего сквозь окно в гостиничный номер и разбудившего Кобейна.

Он сам открыл ночью тяжелые шторы, чтобы видеть свет звезд и забыл об этом перед тем, как заснуть.

После позднего завтрака в отеле Кобейн повез Карину по горным дорогам. Детектив и фигуристка часто останавливались, выходили из машины и гуляли, наслаждаясь солнечным днем и видом заснеженных гор, в которых еще властвовала зима.

Добравшись до ближайшего подъемника, они взлетели на самый верх и стояли на крыше мира, взявшись за руки, оглушенные величественным пейзажем под ногами. Потом на смену торжественности пришло желание шалить и дурачиться, и они играли в снежки, пока не повалились в сугроб, разглядывая небо с высокими перьями вместо облаков. Бэй обнимал свою девушку и кричал, выделяя, рыча, прокатывая во рту букву «р»:

— Ка-ррри-на, Ка-рррре-ни-на…

— А ты — мультяшный герой в чалме и в бесформенном халате.

Волжская рассказывала про какой-то рисованный фильм из ее детства о жадном хозяине, к которому смышленый мальчик слуга обращался словом — бей, хозяин.

— Как жадный хозяин, я требую тебя всю себе. А для начала — чтобы ты приехала ко мне в Голландию. Хочу познакомить тебя с моими друзьями и Зосей.

— Что за девушка? — ревниво спросила Карина, когда они сидели в одном из дорожных ресторанов, пытаясь согреться после сугробов горячим супом-гуляш.

— О! Этой девушке уже почти сто лет, и если бы не она, мы не сидели бы в этом ресторане и не ели один суп на двоих.

— Очень хочу увидеть ту, кому обязана партнером по бегу, стремительно занявшим место рядом со мной, а теперь еще и претендующего на мое свободное время…

Расставаясь с Кариной у порога дома сестер Волжских, Бэй чувствовал себя абсолютно счастливым.

— Передавай от меня привет Таше. И, что бы ты о ней не рассказывала, она — Улыбчивый дракон.

Карина стукнула Бэя по плечу и, еще раз поцеловав на прощание, убежала в дом.

Ночь в гостинице, дорога длиной в восемьсот километров. Кобейн вернулся в Голландию.

Бэй встретился с Зосей в кафе недалеко от ее дома в самой середине торговой улицы с множеством маленьких магазинов. У бабули было настроение показывать себя и рассматривать людей. Она оделась в один из самых ярких своих нарядов из тех, что Кун называл «из циркового сундука прадеда», и заняла место напротив окна.

Внук заказал два стакана чая с имбирем и две порции яблочного пирога с взбитыми сливками. В этом кафе традиционный голландский пирог был особенно хорош — без избытка корицы и изюма, яблоки в нем не превращались в пюре, а корочка песочного коржа рассыпалась во рту. Все как любили Зося и Кобейн.

После обмена несколькими фразами о предстоящем сборе австрийской ветви семьи в Швейцарии, Бэй перешел к теме, которая стала причиной скорой встречи.

— Расскажи мне об Ари, своей бабушке, — попросил он, вынудив Зосю своим вопросом потерять интерес к происходящему за окном и обратить взгляд на внука.

— Почему ты ею вдруг заинтересовался?

— Не могу объяснить, но у меня есть предположения, что с ней могут быть связаны какие-то тайны.

— Например?

— Кардинал Анджи-первый, например, выделяет своим вниманием именно ее потомков.

Зося нахмурилась и на несколько минут погрузилась в себя, едва заметно шевеля губами. Наконец, ее взгляд ожил и в нем появилась искра восторга.

— Чертов засранец, а ты, пожалуй, прав.

— Тван, Зося, мы ругаемся словом тван.

— Хорошо, — покорно качнула головой Зося, — тванский умный засранец. Или мне надо сказать — затванец?

Бэй рассмеялся, обреченно махнув рукой, а Зося посерьезнела, возвращаясь к своему куску пирога.

— Меня, конечно, удивило, когда молодой племянник, я говорю об Анджи-старшем, вдруг объявился в начале семидесятых и стал настаивать на восстановлении нашей ветви в семье. У него даже был готов план, как этого добиться. Например, приглашения на те самые вечера, где твоя мать познакомилась с твоим отцом. Признаюсь, я сначала отказывалась. И не смотри на меня недоверчивым взглядом. Считай это унаследованной от матери гордостью. Она никогда не сожалела о своем выборе, была счастлива, отец носил ее на руках всю жизнь. О большом семействе Вальдштейнов и всем, что с ним связано, я узнала только когда меня начал окучивать новообретенный австрийский родственник. Но в деньгах мы не нуждались. Мы и с родителями жили неплохо, а потом я удачно вышла замуж. Маркус обладал хваткой бульдога в делах, так что нам и детям было всего достаточно.

— Но Анджи умеет быть убедительным и настойчивым, — продолжил Бэй.

— Умеет ждать и может увлечь красивыми историями романтичных девиц вроде твоей матери. Взрастить ростки тщеславия — как в душе твоего дяди, — добавила ему в тон Зося. — Но возвращаясь к Ари… если твое предположение верно, то среди гвардии Кардинала не будет потомков Германа, брата моего деда Кристофа, мужа Ари. Хотя почему ты думаешь, что все интересное должно быть связано с ней, а не самим Кристофом, например?

— Не знаю. Предчувствия или жажда романтики. Гораздо приятнее думать, что тайны связаны с прекрасными женщинами, — обворожительно улыбнулся Кобейн. — Кстати, она хоть была прекрасной? Что ты о ней знаешь?

Зося покачала головой, неуверенно разводя руками.

— Почти ничего. Она умерла вскоре после рождения двойняшек, Юлианы, моей матери, и Рихтера, деда Анджи. Мама рассказывала лишь об отце: строгом, слишком правильном, холодном, который не участвовал в жизни детей, отдав их заботам гувернанток. Он на несколько лет оборвал все связи с дочерью после неугодного союза с цирковым борцом и бегства в Голландию. Дед ненадолго появился в наших жизнях, когда мне было лет десять. Но я его почти не помню. Какая-то равнодушная, серая тень. Однажды мама сказала, что Кристоф слишком сильно любил Ари и не смог оправиться после ее смерти. Она даже думала, что отец винит близнецов в потере жены, отсюда его холодность к детям. Что он искал во внуках сходство с Ари, поэтому и объявился спустя много лет, словно хотел посмотреть на нас, но не нашел того, что хотел.

— А ее портреты сохранились?

— У меня — нет. Но я видела один в доме дяди Рихтера. Я специально поехала в Вену, когда восстановились связи с семьей, захотелось посмотреть на лица предков, в том числе, и на бабушкино. Я придумала себе полупрозрачную фею неземной красоты, хрупкую, как хрусталь.

Зося рассмеялась.

— Какая она на протрете?

— Непохожая на ту, которую я придумала, — призналась бабуля, — Кобейн, не мне тебе рассказывать, что может сделать со светом и тенью фотограф, что уж говорить о художнике, в котором желание самовыражаться может победить над необходимостью передавать правду.

— А если без философских отступлений?

— Ари не произвела на меня неизгладимого впечатления. Лицо с правильными чертами, достаточно выразительные большие глаза. Но я бы никогда не назвала ее красавицей. Хотя, опять возвращаясь к фотографии, ты же знаешь, что притягательность некоторых людей исчезает на бумаге, теряется в двухмерном пространстве. Чтобы почувствовать их очарование, нужно оказаться рядом.

Бэй отмахнулся от разглагольствований.

— Еще что запомнилось?

— Помягче, тванский внук, — возмутилась вдруг Зося и утащила с его тарелки последний кусок пирога. — А то я чувствую себя на допросе.

— Еще пирога или чай?

— Я подумаю, — обиженно протянула бабуля, отворачиваясь к окну.

Внук терпеливо молчал пару минут, но потом не выдержал и позвал официантку. Заказал себе эспрессо.

Зося, потеряв интерес к происходящему за окном, заговорила после того, как улыбчивая девушка оставила на их столе чашечку с кофе.

— Она не показалась мне хрупкой или слабой здоровьем. Наоборот, в ней была непривычная для стандартных портретов того времени сила. Ну, как бы это выразить… Когда смотришь на спортсмена, во что бы он ни был одет, чувствуешь тонус его мышц. Так и Ари. Мне запомнилась линия шеи, переходящая в круглые, точеные плечи. Я подумала тогда, что у нее должна была быть грация кошки и сила львицы.

Кобейн улыбнулся описанию Зоси. Оно шевельнуло какие-то тонкие струны внутри него, только он не разобрал прозвучавших нот. Может, когда-то позже поймет. А пока он достал телефон и показал фото кольца со скаполитом.

— Видела когда-нибудь этот перстень?

Бабуля бросила быстрый взгляд на фотографию и равнодушно пожала плечами.

— Нет, сам знаешь, я равнодушна к камням.

Они помолчали некоторое время, погрузившись каждый в собственные мысли. Зося вернулась к рассматриванию людей за окном и соскребывала остатки взбитых сливок с пустой тарелки. Бэй отгонял тонких призраков разочарования. Хотя чего он ждал от этого разговора? Что Зося поведает ему тайны женщины, которую не знала даже ее собственная дочь? Или узнает кольцо на снимке, подтвердив, что ничем пока не подкрепленный интерес детектива к Ари — не плод жадного до тайн воображения, а что-то более реальное, основанное на интуиции, в которую сам Кобейн слишком верил?

Для сохранения благодушного настроения следовало поменять тему размышлений.

— Я намерен познакомить тебя с чемпионкой мира прошлого года, — сказал он, наблюдая за реакцией бабушки.

Зося осталась, как всегда, на высоте. Она бросила рассматривать чужых людей и вцепилась взглядом во внука, старательно изображая равнодушие.

— Получишь от меня конфетку в награду за скорость.

— Я не знал, что участвовал в каком-то соревновании или испытании на прочность.

— Не криви душей, Бэй. Испытываешь на прочность себя ты, причем во всем. А достать до звезды — как раз цель, достойная твоего самолюбия. Теперь ответь мне на главный вопрос — стоила цель достижения? Ты хочешь познакомить меня с мисс Волжской в доказательство собственной победы или же у вас все действительно серьезно?

— Действительно серьезно, Зося. Она замечательная, сильная, красивая. Ты обязательно ее полюбишь.

— Главное, чтобы полюбил ты, — улыбнулась бабуля.

— Думаю, у меня есть огромный шанс, — вернул ей улыбку Бэй.

— Если думаешь, то шанс не такой уж и огромный, — проворчала Зося и стала звать официантку. — Я решила. Хочу тоже кофе, — объяснила она внуку, потом, мило улыбнувшись подошедшей девушке, заказала себе капучино и стакан воды внуку.

Бэй незаметно посмотрел на часы. Ему нужно было собираться в Бельгию, но торопить бабушку не хотелось. Капучино, медленная прогулка к машине, потом от машины к квартире. За полчаса можно уложиться.

— Я видела ее, — голос Зоси выдернул его из размышлений.

— Кого? — не понял Бэй.

— Любовь. Видела. Потому знаю, что она существует не только в фантазиях и художественных произведениях.

— Ты о себе и Маркусе?

Зося удивила, покачав головой.

— Нет, Бэй. Мне было двадцать пять, я боялась ждать неизвестно чего неизвестно сколько времени и хладнокровно выбрала себе мужа. Не криви тванскую рожу и с честью принимай правдивые признания родственников.

— Я хорошо помню деда Маркуса, и вы казались мне образцовыми супругами, — в голосе Бэя звучало искреннее сомнение.

— Это и есть прямое подтверждение успеха моего рационального выбора. Маркус устраивал меня со всех сторон. Характером, перспективами, в постели. А главное, у него было чувство юмора. Без него со мной не выжить, сам знаешь. Так что моя семейная жизнь была счастливой, обеспеченной и удобной со всех сторон.

Бэй был явно обескуражен.

— Тогда я не совсем понимаю, о чем ты, Зося.

— О моих родителях. У них был свой мир на двоих.

Бэй, конечно, знал эту историю о цирковом представлении в Вене, на котором выступал молодой силач и борец, и как из зала попросили выйти двух девушек, которых он должен был поднять на руках, и одну из них он так никогда больше и не выпустил из своих объятий.

— Как они смотрели друг на друга! Это расхожее выражение, что с милым рай в шалаше, уверена, было про них. До шалаша, правда, дело не дошло. Но если они просто брались за руки, зажигалась огромная электрическая лампа.

Бэй недоверчиво ухмыльнулся.

— Почему же, имея перед глазами такой пример, ты выбрала себе другую судьбу? Может ты просто не видела себя и своего мужа со стороны? У вас с электричеством тоже все было в порядке.

Зося рассердилась, потому что беспокойно стукнула ложечкой по уже пустой чашке из-под кофе.

— Ты не знаешь, о чем говоришь.

— Я видел вас.

Ложечка шмякнула по тарелочке с такой силой, что официантка бросила в их сторону беспокойный взгляд.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, тванский внук, — повторила Зося. — Я с Маркусом лампы не зажигала. Не летала над землей, когда он получал повышение на работе, и не умирала вместе с ним. Живу уже вот двадцать пять лет одна, и ничего. А мои родители не могли друг без друга. Ушли в один год. И месяца мать без отца прожить смогла. Не спала, не дышала почти, никого из нас не видела, смотрела остекленевшим взглядом. Вот и решай сам, мечтать о такой любви или выбрать более щадящий вариант для сердца.

— А у них был выбор? У твоих родителей?

Зося задумалась, корча совсем не старческие рожи.

— Кажется, у них его не было. С того самого момента, как они встретились и друг друга коснулись на том цирковом представлении.

Кобейн опаздывал и поспешил закончить романтический опус бабули, тем более что тот не произвел на него впечатления.

— Мне сложно представить то, о чем ты говоришь, Зося, но я точно знаю, что постараюсь выбирать сам, и выберу твой вариант. Подобные смятения чувств меня не привлекают и пусть остаются романам и фильмам.

Зося наградила внука задумчивым взглядом и, пожав плечом, постановила, что пора попросить счет и отвести ее домой, потому что она пресытилась компанией внука и созерцанием народа.

3 глава

Следующие недели пролетели незаметно. Бэй был доволен жизнью и самим собой. Ему удалось найти зацепки для затянувшегося дела о пропаже документов пражского клиента, и на этот раз у Кобейна появилась стойкая уверенность в своих последующих действиях и успехе. Он успел встретиться с друзьями и пригласил Кайта приехать в Бельгию, пока он будет сидеть там целых три дня и разбираться с бумагами и отчетами.

И Бэй был очарован Кариной. Чемпионка мира была в мыслях, на экране телефона, планшета, в ежедневном обмене сообщениями. И она обещала вырваться между своими перелетами на полдня в Брюссель.

Столица Бельгии стала официальным местом регистрации фирмы детектива Ван Дорна неслучайно. Для Кобейна этот город был сердцем Европы. Ее политическим центром. При том, что его клиенты были по большей части интернациональными, а их проблемы вели детектива по дорогам европейских стран, это было удобно и символично.

Частный сыщик снимал небольшую квартиру в самом центре города недалеко от Большой рыночной площади и, приезжая в Брюссель, всегда старался выкроить первый вечер для того, чтобы прийти на площадь, когда сгущаются сумерки и она кажется огромным перстнем, где дома — ажурная оправа, а темнеющее небо — драгоценный камень-сапфир.

Избежав национальной болезни голландцев под названием «антибельгизм», Бэй не стеснялся своей любви к столице соседней страны. После кукольного уюта Амстердама и Харлема Брюссель с широкими авеню, проспектами и современными высотками бизнес центров казался настоящим мегаполисом, прячущим бесценную жемчужину в самом сердце.

Если вечерами и ночами от старого центра веяло тайной, то днем он превращался в огромный стрип журнал. Как типичный голландец, отец Бэя смаковал уничижавшие соседей анекдоты, но был ярым поклонником бельгийских рисованных историй. В огромной библиотеке родительского дома в книжных шкафах и на полках подпирали друг друга тома приключений Эрика Нормана, капитана Роба, Том Пуса, Кауфье и еще множества менее известных героев. В детстве Бэй любил рассматривать картинки на полу отцовского кабинета под бильярдным столом. Само место и бордовый полумрак комнаты добавляли романтичности рисованным историям. Попадая в очередной раз в Брюссель, взрослый Кобейн чувствовал себя поменявшимся местами с фигурками из книг — он превращался в лилипута под пристальными взглядами великанов. Рядом с ним герои рисованных историй шагали по стенам домов, перепрыгивали со здания на здание и с усмешкой смотрели на прохожих. Толстые волосатые кабаны предлагали потрогать завитушки своих хвостов, джентльмены протягивали руки дамам и нежно шептали им на ухо непристойности. Романтические девицы утопали в страницах книг, а уверенные в своей неотразимости парни печатали мостовую башмаками. На стенах домов жили вертлявые собаки, рассеянные старушки и сердитые толстяки.

А еще Бэй обожал брюссельские вафли! На углу Рю де Ломбардс располагалось его любимое кафе, в котором можно было заказать свежеиспеченные вафли — бельгийские, льежские, а еще вафелины со сладкими добавками или сыром, колбасой, ветчиной.

Поэтому, встретив в аэропорту Карину, Бэй повез ее сразу в это кафе, где и назначил встречу Кайту, приехавшему из Голландии.

Карина произвела на друга детства оглушающее действие — появившись на лестнице с первого этажа и увидев Бэя и его спутницу, обычно уверенный в себе парень покрылся сначала красными пятнами, потом споткнулся, задел по дороге несколько углов и, пытаясь присесть к столу, едва не промахнулся мимо стула, развеселив немногочисленных посетителей кафе.

— У тебя появился еще один зачарованный твоей красотой поклонник, — рассмеялся Бэй, притягивая Карину к себе собственническим жестом.

Когда Кайт обрел способность к разговору, он вспомнил о своей болтливости и умении сорить шутками и веселыми историями, но его глаза слишком часто скользили в сторону девушки друга.

Дегустация вафель с редкими поцелуями Бэя и Карины, вызывавшими оцепенение Кайта, проходила на втором этаже кафе перед окном во всю стену, открывавшим вид на оживленный перекресток. Кобейн взял себе льежскую с ветчиной и сыром, Карина — бельгийскую с клубникой и взбитыми сливками, Кайт — традиционную с шоколадной пастой.

После вафельного обеда Кобейн водил своих гостей по любимым улицам и закоулкам, фотографировал их на фоне разукрашенных домов и с каждым изображением писающего мальчика, потом в совершенно идиотских позах рядом с писающей девочкой. Карина накупила несколько килограммов бельгийского шоколада на сувениры, объясняя это болезненным стремлением русских одарить всех знакомых подарками. Когда пришло время расставаться, Бэй отправил Кайта с ключами на квартиру, а сам повез Волжскую обратно в аэропорт. В машине она быстро растеряла ауру беззаботного веселья, становясь все более грустной по мере того, как автомобиль удалялся от центра города.

— У тебя очень забавный друг, — призналась она, положив руку на колено Бэя. — Но я предпочла бы провести эти несколько часов наедине с тобой.

— Я тоже, — ответил он, чувствуя тепло женской ладони на своей ноге, которое расползалось по его телу, поднималось почти до самого сердца. — Неудачно получилось с Кайтом. Я обязательно приеду к тебе в Лондон через месяц.

Карина одарила его грустной улыбкой и, прислонившись к холодному стеклу, тихо проговорила:

— Я так устала от дорог. А ты?

Сначала Бэй не услышал вопроса, а когда девушка повторила еще раз, растерялся. Что ему нужно было ответить? Правду? Что он не только не устал от дорог, но постоянно жил ими и слышал их зов в любом, даже самом уютном доме?

Кобейн пожал плечом, продолжая смотреть на дорогу,

— Иногда, — стало его вариантом подходящего ответа.

Клан Вальдштейнов, членом которого являлся детектив Ван Дорн, напоминал гигантского спрута с удивительно длинными, цепкими и многочисленными щупальцами — этакий огромный межгосударственный монстр. Щупальцами могли быть ветви наследования или многочисленные направления финансовой деятельности. Для уменьшения рисков и стабилизации доходов деньги семьи вращались по разным рынкам — в банках, сетях дистрибьюции товара, в производстве, транспорте, немного в добыче сырья, строительстве, пищевой отрасли и, конечно же, компьютерных технологиях и живущей собственной жизнью мировой Сети. Единственное, чем клан не увлекался — это открытой политической деятельностью, предпочитая избегать повышенного к себе интереса. Отследить финансовую структуру Вальдштейнов со стороны было сложно.

Многие предприятия не имели прямого отношения к семье — представители клана хотели избежать лишнего внимания и расследований истоков своего богатства. Бэй не сомневался, что с европейской историей двадцатого века Вальдштейнам было что прятать от голодного до скандалов и разоблачений современного общества.

Понятное дело, что подобной сложной структуре требовалось надежное руководство. Вальдштейнов, обладавших полной информацией о клане, было немного, и одним из них являлся Кардинал. Об уровне власти и размахе связей подвластных ему людей оставалось только гадать. Чтобы многонациональная межгосударственная структура клана оставалась единым целым, много времени и сил уходило на поддержание связей между ее членами. Поэтому раз в пять лет собиралась вся семья. Встречи эти были расточительными и требующими умелой организации. Кроме большого сбора, на разных щупальцах и лимфатических узлах монстра проходили более частые мероприятия для близких родственников, чтобы сохранить линию в общесемейных делах, потому что внутриклановой конкуренции никто не отменял.

Ежегодный сбор, на который ехал Бэй, касался лишь ветвей Готтенбегов и Вальдштейнов, берущих начало от союза двух семей, и за четыре поколения превратившихся в пушистый веник. Прутики по очереди становились организаторами встреч и определяли место и программу. На этот раз заказывало парад семейство, перебравшееся в Швейцарию и владевшее несколькими клиниками пластической хирургии и потому склонное к позерству.

Ван Дорны вместе с Зосей оказались в отеле Кемпински на высоком берегу Женевского озера напротив величественной стены Альп.

Широкая терраса отеля давала возможность наслаждаться фантастическими видами, а бассейн, представлявший из себя прозрачный купол, напоминал космический корабль, приземлившийся на склоне горы.

Близкая семья из почти пятидесяти человек всех возрастов заняла треть отеля и оккупировала на полдня бассейн, захватив на вечер огромный конференц-зал.

Бэй хоть и не любил семейные сборища, но привык к ним, как к неизбежной части своей жизни, научившись извлекать из этого действия пользу.

По мнению людей, определявших политику клана Вальденштейнов, в двадцать первом веке залогом богатства и процветания становились не земли и финансы, а накопленный семейством интеллект, так что к обучению детей подходили серьезно. В результате среди собиравшихся на встречи было много интересных и полезных для Бэя людей. А некоторые родственники и вовсе становились клиентами молодого Ван Дорна. Кроме этого, были и просто приятные люди, которых хотелось увидеть. Такие как, например, Ричард Вермонт Готтенберг, Вальденштейн по матери или просто Рич.

Темноволосый кареглазый великан с квадратным лицом не был частью гвардии Кардинала, несмотря на свой высокий интеллект и хорошие физические данные. Он закончил Оксфорд, получил работу в управлении одного из семейных банков и был помешан на горнолыжном спорте.

Бэй и сам был неплохим лыжником, не опасаясь красных трасс и фрирайда но соревноваться с Ричардом, вставшим на лыжи, едва научившись ходить, бросил еще в молодости. Иногда нужно вовремя признать поражение. Рич был не просто лучше, он летал по склонам на такой дозе адреналина, которая была неприемлема для Кобейна. Чтобы понять это, стоило совершить вместе с Ричем один спуск с диких вершин, когда вертолет доставил небольшую группу лыжников на острые пики, разрывающие белое полотно девственного снега. Спускаться пришлось между темных скал и скрытых снегом камней, вызывая оползни и маленькие лавины. Тогда-то Бэй и понял, что хоть и любит скорость и испытывает определенную зависимость от адреналина, но не хочет печальной судьбы голландского принца или Шумахера. Он слишком дорожил жизнью на широкой ленте бескрайних дорог, поэтому открыто признал первенство Ричарда в горных лыжах и вывел родственника из разряда соперников, что улучшило их отношения.

Рич и Бэй нашли друг друга в первый же день. Наплескавшись и наигравшись в бассейне, как дети, они закончили вечер в баре, погруженные в беседы о жизни и карьере. Рич признался, что Анджи вынудил его подписать договор о благоразумии, что-то вроде обязательства отказаться от опасных спусков под угрозой безжалостного увольнения без права работать в семейном бизнесе. Услышав о Кардинале, Бэй вспомнил подробности родства на уровне прадедов и то, что Ричард, который не был правнуком Ари и не стал гвардейцем, только подтверждало теорию о прародительнице. Рич тем временем рассказывал, что отказавшись от вертолетных забросов и игр с лавинами, продолжает участвовать в любительской гонке среди непрофессионалов в Италии. Ему удалось выиграть ее два раза будучи студентом и в прошлом году. Второе место этого сезона вызывало у родственника поток брани и «неупокоенное» раздражение.

— Понимаешь, что-то было не так с этим победителем. Не должен он был обогнать меня. Никто не знает трассы лучше, чем я, и разница в несколько секунд — это слишком много. Нереально много.

Рич плевал слюной от возмущения и доказывал Бэю, что победа соперника была нечестной.

— Я докопаюсь до его секретов, вот увидишь. Уже запустил в сети поиск любительских видео и записей на телефон.

— И что за хитрость он мог бы придумать?

— Двойника! — убедительно зашептал Рич, его тон, достойный шпионских романов, был данью частному детективу или количеству выпитого спиртного. — На старте и у финиша были два разных человека.

Бэй усмехнулся, не скрывая сомнений, и даже не удержался, чтобы не сказать:

— Детективы бы тебе писать, Ричард Кристи.

— И напишу, организатору гонки. И на возбуждение уголовного дела в мошенничестве.

На том родственники и расстались, но когда утром Бэй получил записку, что Рич ждет его у себя в номере, то сразу догадался, о чем пойдет речь.

Копаясь в файлах и настройках, Ричард повторял информацию о гонках.

Люк Вератти, который их устраивал, сидел в коляске, как и Кардинал. Рич называл итальянца «богатым уродом» за отвратительный характер и манеру вести дела. Вератти вырос в горах в Северной Италии, и трасса, использовавшаяся для гонок, была разработана им самим: узкая, вьющаяся среди леса, с резкими поворотами и перепадами углов наклона. Люк проезжал ее по несколько раз в год, устанавливая персональные рекорды, до тех пор пока, уже будучи удачливым бизнесменом, не сломал на ней себе позвоночник. Так что инвалидное кресло и парализация нижних конечностей стали результатом адреналиновой зависимости и одного неудачного спуска. Но вместо уныния или депрессии увечье Вератти удесятерило его деловую хватку и уничтожило и так небольшие запасы человечности, так что в следующие десять лет после аварии Люк настолько преуспел на рынке временного труда, что мог позволить себе сумасшедшие капризы. Например, устраивать раз в год любительские гонки по трассе, на которой и получил свое увечье, присвоив ей название — Адская лента — и назначив высокий денежный приз победителю. Участники не могли быть профессиональными горнолыжниками и подписывали отказ от претензий при любом исходе. Так что люди, получившие в результате гонки увечья, должны были гарантировать искреннюю улыбку из инвалидного кресла. Сам Вератти наслаждался атмосферой поединка в окружении полногрудых красавиц из крытой беседки, выраставшей на несколько дней недалеко от финиша.

— Теперь посмотрим, — проговорил Рич, показывая на экран компьютера. — Поможешь мне резать файлы и составить из них маленький ролик?

Через полчаса из десятка видео-файлов получился небольшой клип на восемь секунд, на котором было видно начало гонки и тот момент, когда победитель пересекает финишную черту. А еще — когда идет на пьедестал, застывая рядом с Ричем, берет вознаграждение и направляется в толпу, чтобы бесследно исчезнуть.

Бэй прокрутил скудные записи старта несколько раз, останавливая изображение, чтобы рассмотреть победителя. Тот был высок, но не слишком широк в плечах, наверное, мог даже показаться худым, но в каждом шаге, повороте головы, движении плеч чувствовалась сила и выдержка, как у легкоатлетов или поклонников марафонов.

— И почему ты к нему прицепился? — недоумевал Бэй. — Кроме того, что лицо и руки этого победителя остаются все время скрытыми, я ничего подозрительного не вижу.

— Ну, во-первых, если посмотреть на время его спуска, то парню олимпийские рекорды нужно бить, а не в любительских гонках подрабатывать. Его скорость равна рекорду мира прошлого года, и то если учесть, что чемпион спускался по специально подготовленному спуску, а этот петлял среди леса. То есть, если нет ошибки в измерительных приборах, скорость его была нереальной. Второе, разве то, что он не показывал свое лицо, не наталкивает на подозрения? Иначе как подменой я его результат объяснить не могу.

— Вынужден тебя огорчить, — сказал Кобейн, потирая уставшие от напряженного разглядывания экрана глаза, — стартовал и финишировал один и тот же человек.

— Да как ты можешь быть в этом уверен! — взорвался Рич. — Это просто невозможно, понимаешь?! Не-воз-мож-но.

— Почему я уверен? — Бэй отвалился на спинку стула, с улыбкой наблюдая за яростью родственника. — Если тебе нужны будут доказательства, разберу запись по долям секунды, чтобы нарезать нужные моменты. Но это будет стоить денег, потому что мое время дорого. Вкратце скажу, что человека можно изменить до неузнаваемости одеждой и гримом, но вот заставить его тело разговаривать по-другому очень и очень сложно. А победитель твой до начала гонки и во время раздачи призов сделал несколько движений, выдающих его с головой. Вернее, подтверждающих, что это один и тот же человек.

Рич замотал головой, отказываясь принимать объяснения.

— Я навел справки, имя у него было фальшивое. Деньги он получил в течение получаса после окончания гонки — на низко бреющем самолете, что ли, с пьедестала летел, чтобы успеть? Говорю же тебе, это группа трудилась на благо общего обогащения, а не один человек.

Бэй пожал плечом, но при этом более внимательно просмотрел в запись. Сработала привычка. Человек на видео не вызывал у него подозрений, но слова родственника насторожили. Хотя влезать в историю с незаконными гонками не хотелось, пусть с мошенничеством обычно были связаны самые забавные из его дел.

— А что Вератти?

— А что он… Ему с девками покрасоваться нравится, впечатление на гостей произвести, знаешь, сколько он богатого народа в зрители собирает? Расстраивается каждый год, что никто его судьбы не повторил.

Бэй поморщился, последняя характеристика богача в коляске вызвала неприязнь, но не удивила.

— Поможешь мне их на чистую воду вывести, а? Бэй?

— Ты хоть представляешь, сколько времени я убью на то, чтобы доказать тебе, что на гонках был один человек, а не криминальная группа горнолыжников, и что отгадка твоего второго места скорее всего кроется в неисправности приборов? Скучно…

— Бэй, а если я прав, и это группа мошенников? — во взгляде Рича появилась мольба.

— Вот, если сможешь раскрутить Вератти на финансирование моей работы, то поверю, что в этой истории есть что-то действительно стоящее, и не откажу инвалиду с дурным характером.

— Ну и ладно, — упрямо поджал губы Рич. — Вот и заинтересую. Готовься.

— Хорошо, — согласился Кобейн, поднимаясь, — а пока я с удовольствием буду учить тебя проигрывать. Партию в шахматы?

— Бэй, ты самовлюбленный урод!

— А ты тванский красавец. Завтракать пойдем?

Человек из разряда тех, кому не отказывают, объявился в конце апреля.

Бэй уже привык время от времени пользоваться позывными полиции, что спасало его от штрафов на дороге, и пару раз поковырялся в разных базах данных, облегчив себе работу. Просто так частного сыщика к информации не допускали, его запрос отправлялся человеку по имени Н. Келли, и через какое-то время приходили коды доступа. До сих пор Кобейну не отказывали.

Необычных заказов не появлялось, но стоило Кобейну решить, что они могут просто не выделяться среди обычных, как на телефон пришло сообщение с указанием времени и места. А также распоряжение проверить почту и уничтожить письмо после прочтения.

В электронном ящике висело послание от Нормана Келли с лаконичным описанием молодого парня двадцати шести лет, гражданина Германии, с фотографией.

Бэй прочитал, запоминая слова, цифры и изображение, и письмо самоуничтожилось, перепугав детектива подсаженным вирусом. Пришлось повозиться в настройках и потратить час на чистку дисков, чтобы не обнаружить ничего подозрительного. Обругав самого себя за паранойю с одной стороны, и безалаберность — с другой, Бэй отправился на встречу.

Кафе в торговом центре было из разряда тех, где никто не обращает внимания на сидящих за соседним столом. Кобейн успел заказать кофе, когда к нему подсел невысокий коренастый мужчина лет тридцати пяти, со смуглым лицом, коротко остриженными темно-русыми волосами и светлыми голубыми глазами, казавшимися неестественно прозрачными на фоне загорелой обветренной кожи.

— Норман Келли, — представился мужчина, не протягивая руки для приветствия, и подозвал официанта: — Двойной эспрессо. Хорошо запомнили лицо? — без вступления перешел он к делу. — Завтра в Схипхоле с пяти часов вечера прогуливайтесь в первом терминале в зале вылета. Это ваша зона. При необходимости подозреваемого нужно задержать.

Бэй не сдержался и поднял брови.

— Участие в задержании? Вы предлагаете это делать незнакомому детективу, даже не убедившись в уровне моей подготовки?

— Почему вы думаете, что он мне неизвестен? — На квадратном лице появилась вполне человеческая, даже заразительная улыбка. — А как же стрельба в Зандворте полгода назад? Это происшествие стало важным дополнением к собранной о вас информации, и дало хорошее представление, как вы поведете себя в рабочей ситуации. У меня есть еще несколько примеров показательных выступлений частного сыщика Ван Дорна. Называть?

— Не стоит, — буркнул Бэй. Не думал же он, что человек, сидящий перед ним, не знает о перестрелке.

Полгода назад не по своей воле Кобейн едва не стал героем Зандворта, оказавшись в ненужном месте в плохое время. Хотя для кого как посмотреть. Иногда в городке у моря, популярном не только среди немцев и обычных голландцев, но и в криминальном мире Амстердама, случались преступные разборки и звучали выстрелы. Как, например, в тот вечер, когда наемный киллер попытался убить хозяина кафе в центре городка с плохой репутацией. Попытался, потому что у него ничего не получилось из-за случайного прохожего, вооруженного не огнестрельным оружием, но собственным тренированным телом и множеством приемов восточных единоборств. Все случилось так быстро, что люди вокруг не успели испугаться. Потом Бэю пришлось потратить немало сил, чтобы избежать славы в местных газетах.

— Человек с фотографии может воспользоваться нашим аэропортом для вылета. Оденьтесь соответственно. Как пассажир. На всякий случай все должно выглядеть натурально.

— Вы тянете меня на задержание тванского террориста?

— Подозреваемого в возможных связях с террористами, и не тванского, а тунисского. И кроме наводки на него ничего нет. Брать не за что, а присмотреть за ним, и в случае опасности обезвредить, нужно. Пистолет возьмете свой. Вот рация для связи. Она должна быть как можно менее заметной.

Перед Кобейном появилась небольшая картонная коробка.

Норман Келли поднялся, одним глотком осушил свою чашечку и удалился, оставив Бэя скрежетать от досады зубами.

Отправляясь на следующий день в аэропорт, Кобейн понимал, что его могло ждать настоящее задержание или проверка. И что, скорее всего, он никогда не узнает, кем на самом деле является молодой человек из письма и насколько он опасен. Предъявленная история могла быть правдивой. Намеками на теракт не раскидываются. Ничего необычного в сотрудничестве частных сыскных фирм с правительственными организациями не было, только чаще всего оно сводилось к обмену информацией, слежению, совместным поискам подозреваемых. Но участие в оперативной ситуации?

В зале первого терминала Бэй прохаживался с небольшим чемоданом, спортивной сумкой за плечом и озабоченным видом. Время от времени он проверял табло, сверялся с часами, кому-то звонил, на самом деле изучая людей вокруг. Нормана Бэй приметил почти сразу. Квадратный человек сидел за стойкой одной из авиакомпаний. Кроме увеличения охраны, людей с автоматами наперевес в терминале не наблюдалось, значит, подозреваемый не мог расцениваться, как очень опасный.

Парень появился из лифта с этажа зала прилетов и выглядел подозрительно только потому, что вместо багажа с ним был лишь небольшой рюкзак. А еще настораживали его быстрые взгляды и резкие движения.

Голос Нормана ворвался в шум аэропорта позывным Бэя и приказом срочно обездвижить объект. Кобейн направился в сторону парня, застывшего под табло, налетел на подозреваемого, заключая его между собой и чемоданом.

Ответом был крик на немецком и попытка оттолкнуть или ударить.

— Куда прешь! Глаз нет?

Бэй увернулся и зафиксировал парня железными объятиями, почувствовав под курткой какой-то странный предмет, отчего лоб его тут же покрылся испариной и вспомнились Зося, Кардинал и мама. В этом странном порядке. Руки затекли, словно Ван Дорн напрягал их уже не менее часа, и перестали слушаться сигналов из головного мозга. Осталась лишь потребность держать незнакомца так, чтобы тот продолжал едва трепыхаться, возмущенно кричать и брыкаться, привлекая внимание, пугая людей в зале, быстро отступавших в стороны.

— Какого черта! — орал в его руках подозреваемый.

— Ты меня пытался ударить, — рычал в ответ по-немецки Бэй.

К ним уже подбежала охрана, оторвала друг от друга и под щелчки телефонов любопытных повела в комнаты для выяснения обстоятельств драки, как было объявлено свидетелям.

В служебной комнате четыре человека охраны и младший офицер обыскали обоих задержанных. У парня не обнаружили ничего подозрительного, а под курткой оказалась пухлая кожаная сумочка для документов. Бэй усмехнулся, вспоминая замораживающий мозги и мышцы страх. Что делают с воображением средства массовой информации! Содержимое чемодана Бэя лежало на столе и в нем копались полицейские. Из двух задержанных подозрительным оказался именно он — пассажир без билета, но с пистолетом, хоть и имеющий разрешение на ношение оружия. Рация волшебным образом из вещей исчезла.

Парня, с которым Бэй полчаса назад обнимался, отпустили первым.

— На меня напал какой-то гребаный частный детектив, — орал он на арабском в телефон, пряча копию допроса и направляясь из комнаты, — ты ему устрой хорошую жизнь.

Когда бывший подозреваемый удалился, Бэй назвал имя Нормана Келли и отказался отвечать на вопросы. Даже если офицер знал больше, чем показывал, никто не спешил спасать частного сыщика, и прежде чем появился квадратный человек, прошло еще полчаса.

— Что, если бы я ему голову свернул, когда под одеждой что-то почувствовал? — спрашивал Бэй, сдерживая клокотавшую внутри него горячим вулканом ярость.

— С твоей установкой на ненасилие?

— Вы сделали достаточно, чтобы я поверил в опасность объекта. — В голосе Бэя звучала неприкрытая неприязнь.

— Она могла оказаться реальной, — спокойно отозвался Норман.

— А если бы я свернул шею невинному, то свалить это можно было на частного сыщика?

Келли остановился, показывая, что с этого момента их пути расходятся и почти равнодушно кивнул.

— Не драматизируйте Кобейн. Ничего непоправимого не случилось, — и направился прочь, оставив Бэя только догадываться, в каком виде на его имя придут претензии со стороны пострадавшего.

Их не последовало. Или угрозы парня были просто красивыми словами, или же к тишине приложили руку какие-то инстанции. Неважно.

Ничего не смог объяснить даже Кардинал, которому Бэй позвонил с подробным отчетом о происшествии. Скорее всего, на этот раз Анджи действительно ничего не знал. Он же не был всемогущим.

4 глава

Дождливое серое лето превращало пляжи Зандворта в унылое зрелище. Осенью, зимой и ранней весной Бэй любил курортный город именно за подобную некурортную погоду, но не летом, когда душе хотелось солнца и тепла. Поэтому Кобейн без сожаления оставлял свою квартиру и отправлялся в дорогу, тем более что кроме заказов у него теперь была еще одна важная причина для поездок. Ка-ре-ни-на.

Летний график фигуристки состоял из тренировочных блоков по несколько недель в Чехии, Швейцарии и Канаде.

Роман Кобейна и Карины расцветал огромной, разлапистой розой, яркой и приторно-ароматной. Им удавалось пока избежать внимания прессы, которое значительно уменьшилось в межсезонье, когда, собственно, и стали более определенными их отношения. На редких фотографиях в интернете, в заметках о новом увлечении фигуристки, Бэй оставался неопознанным объектом. Он успел оценить неудобства увлечения известной спортсменкой, радуясь, что фигуристы находились на более низких ступенях популярности, чем, например, артисты. Карину редко узнавали случайные прохожие, не преследовали папарацци, а слишком настойчивые поклонники были скорее исключением, чем правилом. Кроме того, солнечные очки и неброская одежда творили чудеса. Бэй носил бесформенные куртки с капюшонами или кепки. Как раз ему лишняя огласка была совершенно не нужна. Даже опасна. Так что приходилось сыщику играть в шпионские игры, что добавляло остроты роману. О настоящей профессии Кобейна знала только сама Карина, для остальных, даже для Таши, он работал страховым агентом. Этой легендой Бэй пользовался неоднократно, и она вполне выдерживала не слишком пристальную проверку.

Зато росло давление со стороны родственников, мечтавших о личной встрече с Кариной. Особенно недовольной была бабуля, потому что, устроив личное счастье Бэя, до сих пор не посмотрела этому счастью в карие глаза. Вместе с Зосей изнывали от нетерпения увидеть знаменитую фигуристку друзья Кобейна, а Кайт откровенно сходил с ума от неразделенной любви.

Такая глупая ситуация случилась между друзьями впервые, и оба не знали, как быть. Кайт не говорил о своих чувствах, но проявлял слишком настойчивый интерес к Карине и к ее отношениям с другом. Просился третьим в компанию, и порой Бэй не мог отказать. Ему до сих пор не верилось, что циничный, сдержанный Кайт способен влюбиться с первого взгляда. Он продолжал думать, что это временное затмение или затянувшаяся шутка, испытывая к другу странную смесь из жалости и раздражения.

Кайт появился на полдня в Праге, куда приехали Бэй и Карина, пока она тренировалась на базе недалеко от города, и на день — в Женеве. Каренина относилась к своему влюбленному рыцарю со снисхождением и теплотой, с улыбкой принимая от него букеты цветов и делая вид, что не замечает редкие, жаркие взгляды. Кроме этих редких и жарких взглядов, Кайт вел себя, как известный Кобейну с детства друг, быстрый на слова и с огромной коллекцией смешных рассказов и анекдотов про бельгийцев.

Когда Кайт травил свои глупые анекдоты, Карина задорно смеялась, становясь похожей на девчонку из средней школы, цеплялась за руку Бэя и особенно радовалась тем шуткам, что один в один были похожи на русские анекдоты про чукчей и украинцев.

У каждого народа есть соседи, за счет которых хочется национально утвердиться, а набор мотивов человеческой фантазии ограничен.

Новый клиент вызвонил Бэя в Швейцарии, куда Кобейн приехал к Карине на два дня. Когда раздался звонок, он ждал в гостиничном номере, пока девушка оденется после душа, чтобы пойти поужинать. На хорошем английском, но с жутким шепелявым акцентом, делающим определение возраста говорившего почти невозможным, Давид Гашик пригласил Бэя провести выходные в его доме на Майорке, конечно же, за счет потенциального клиента, разрешив взять с собой жену, невесту или подругу.

Прозвучали привычные слова — конфиденциально, неофициально — и заверения, что если Ван Дорн не согласится взяться за расследование, то сможет просто насладиться прекрасным островом.

Во время разговора Кобейн успел набрать в поисковом окне интернета имя шепелявого собеседника и запиской спросил Карину, прислушивающуюся к его словам — «Выходные, Майорка? Вместе?»

Увидев ее реакцию, согласился. Со всем, кроме того, что остров был прекрасным. Правда, последнее Бэй не высказал вслух.

Щедрое приглашение потенциального клиента пришлось очень кстати. Карина как раз закончила сессию тренировок, и впереди ждали две свободные недели перед отъездом в Канаду, куда Бэй следовать за девушкой своей мечты не собирался. У них были планы на Голландию, но лето заблудилось в соседних странах и звало в Италию или Францию. В Испанию, и пусть Майорка не стала бы выбором Кобейна, но за чужой счет могла считаться местом, достойным романтического приключения.

Единственным пострадавшим оказалась Таша, у которой были планы на сестру на конец недели. В Берлине должна была состояться встреча нескольких спортсменов с новым спонсором, русским олигархом Тажинским.

Пока Бэй шерстил просторы Интернета в сборах информации о Гашике, разговор сестер успел вылиться в громкий скандал, но Карина, как настоящая Каренина, выбрала не финансовые планы Улыбчивого Дракона, а Великолепного Бэя.

— Таша, там будут представители тридцати проектов, которым, как сладкую конфету, пообещали встречу с Тажинским, и еще не факт, что он появится. Даже если и появится, мое отсутствие никто не заметит.

Улыбчивый Дракон попытался призвать сестру к здравомыслию, но тщетно, и закончил ссору гневным заявлением, что сестра окончательно потеряла голову и может потерять еще и спонсора.

Так что в пятницу вечером Карина и Бэй, потные и оглушенные детскими криками, выходили из переполненного самолета Vueling в аэропорту Майорки.

— Кажется, я начинаю понимать твою нелюбовь к острову, — проговорила Карина, обмахиваясь брошюрами с красочными турами, ожидая багаж и содрогаясь от плача уставших детей и гомона возбужденной молодежи.

— Подожди, ты еще не видела Магалуфа, — рассмеялся Бэй.

— Уверен, что это была хорошая идея — сюда приехать? Может, не стоило ссориться с Ташей, и нужно было провести выходные в Берлине?

Бэй пожал плечом.

— Если человек уровня Гашика имеет здесь дом за десять миллионов, а кроме него в интернете мелькает еще десяток регулярно приезжающих на Майорку знаменитостей, наверное, остров может предложить больше, чем пляжи, усыпанные пьяной молодежью.

Карина наградила Бэя недоверчивым взглядом. Время ожидания багажа не добавляло положительных эмоций для первой встречи с жемчужиной Балеар.

— Что ты хочешь? Середина лета, пик сезона. Каждые две минуты приземляется самолет, полный туристов. — Бэй привлек отбивающуюся из-за жары от его объятий девушку и поцеловал в нос. Как обычно, на молодых людях было слишком много широкой бесформенной одежды, и они прели в ней, как овощи в консервной банке.

— А нам пора проверить силу чувств испытанием массового туризма. Моя первая девушка его не выдержала. Магалуф убил нашу любовь и посеял в моей душе неприязнь к острову.

— Значит, это проверка на прочность? — включилась в шутливую игру Карина.

За спиной ожила лента транспортера, и из стены, наконец, выехали первые чемоданы.

В свой единственный и неудачный приезд на Майорку Кобейн с группой друзей, только что закончивших среднюю школу, остановился в самом дешевом отеле недалеко от Пальмы, главного города острова. Всю неделю он вытаскивал пьяных ребят из неприятностей и ругался с девушкой, с которой действительно расстался после поездки. Она злилась, что Бэй проводит слишком мало времени с ней, бросаясь спасать друзей. Бэй решил, что если каждый раз он выбирает не ее, а ребят, то бросать нужно девушку. Настроения и денег ездить по острову ни у кого из компании не было, и кроме как в удушающе жаркой Пальме, ребята нигде не побывали.

На этот раз испытание массовым туризмом закончилось уже на стоянке перед аэропортом, когда Бэя и Карину встретил услужливый, но молчаливый молодой испанец с табличкой в руках и отвел к Хаммеру. Залезая в огромный салон, Бэй вспоминал узкие улицы испанских городов и думал, что подобная машина могла служить лишь для того, чтобы встретить людей в аэропорту и доставить их в имение ценой в десять миллионов евро.

На вопрос Бэя на испанском водитель ответил, что они держат путь на юго-восток острова, между Манакором и Филаничем. Услышав названия, Карина оживилась:

— К Надалю в гости! — и защебетала Бэю о второй ракетке мира, теннисисте, который, несмотря на статус, жил не в дорогом отеле, а в Олимпийской деревне, и стирал свои потные футболки в общие прачечной. Даже самостоятельно выносил мешки с мусором.

Услышав фамилию теннисиста, оживился молчаливый водитель, выдав на английском с грубым акцентом целых два предложения о том, как любим на острове простой парень Надаль с его честно заработанными миллионами. Бэю оставалось только отвернуться к темному окну и спрятать легкое раздражение, слишком напоминавшее ревность. Почувствовав его настроение, Карина придвинулась поближе и положила голову Кобейну на плечо, нашла своей ладонью руку.

Владения Гашика были удалены от асфальтированной дороги извилистой проселочной и спрятаны за высоким глухим забором. Из-за темноты невозможно было определить, как далеко находился дом от моря, но Бэй подозревал, что вряд ли они увидят утром пляж за освещенными постройками. В горячем воздухе ночи не хватало соли и запаха водорослей.

Прошуршав между оливковыми деревьями щебенкой, Хаммер остановился у двухэтажного дома традиционной для острова каменной кладки и нелогичной формы, которая достигается спонтанными пристройками. Хозяин, невысокий мужчина с грушевидной формой тела, расширяющегося как раз там, где должна была находиться талия, вышел встречать поздних гостей на просторное патио.

Оставив пассажиров у входа, водитель повез их багаж к гостевому домику, и Хаммер исчез в темноте огромного сада.

— Давид Гашик, — представился хозяин, обратившись сначала к Карине и старомодно целуя ей руку.

Ожидаемо — обмен приветствиями вылился в возгласы изумления и восторженные комплименты. Перепало даже Бэю за то, что взял чемпионку с собой. После этого, извинившись, Давид оживленно заговорил по-русски, вычеркивая тем самым Кобейна из разговора.

Для гвардейцев Кардинала изучение языков было важной частью программы обучения, и Бэй говорил на пяти языках, мог сносно объясниться или догадаться, о чем идет речь, еще на нескольких, но русский в его наборе отсутствовал. Ощущение полного выпадения из разговора было непривычным и абсолютно неприятным. Единственное, Бэй мог позлорадствовать, что Гашик одинаково шепелявил на любом языке.

Несмотря на дорогую одежду, хозяин дома при низком росте и форме тела, свойственной еврейским мужчинам, казался милым, смешным и нелепым. Однако внимательный взгляд и заметная аура человека привыкшего принимать решения, не оставляли сомнений, что перед ними находился умный и влиятельный человек. Гашику было пятьдесят, но выглядел он моложе. Не за счет хорошей формы, а, наоборот, благодаря инфантильности рыхлого, плохо оформленного тела и нежной молочной коже лица.

— Извините нас за разговор на русском, — спохватился хозяин в просторном холле высотой на два этажа. — Моя мать из одесских евреев, и я всегда радуюсь возможности поговорить по-русски.

— Да еще и с одесским колоритом, — добавила Карина. Она была очарована хозяином. — Я попробую тебе потом объяснить, что это такое, и даже буду пытаться иногда переводить.

— Попробуйте, — улыбнулся Давид, — у меня не получается. Одесские шутки на английском теряют если не смысл, то свой шарм.

В холе появился дворецкий, по-другому назвать молодого человека в джинсах и белой рубашке с подносом в руках, с аккуратно сложенными мокрыми полотенцами и маленькими стаканами, называть не хотелось. Даже несмотря на его молодость.

— Предлагаю что-нибудь выпить на балконе, Хосе приготовил маленькие закуски, а потом отправлю вас отдыхать. Поездка наверняка была утомительной.

— Два часа задержки вылета, час ожидания чемоданов, — бросил Бэй, так же, как и Карина, осматриваясь по сторонам, пока хозяин вел их через дом.

Как представитель быстро разбогатевших людей, Гашик не избежал любви к статусным вещам и антиквариату, но при этом или обладал врожденным чувством меры, или ему хватало мудрости привлекать к работе талантливых дизайнеров.

— Да, да, — тон хозяина дома был почти извиняющимся, — сейчас самый сезон. Но для Майорки это очень важно, очень важно. Остров почти десять лет страдал от отсутствия туристов. Сектор был наполнен на двадцать-тридцать процентов, представляете, какой это был удар по туристическому бизнесу? И не год, не два, а почти десять лет! Сколько фирм прогорело! Я тоже неудачно вложил деньги в строительство. Слишком люблю этот остров. Всегда верил в его возрождение. Кто бы мог подумать? Помогли террористы и фанатики, отпугнувшие европейских обывателей от Турции и Египта. Так что отдыхающие возвращаются на Майорку. Теперь важно удержать нужного туриста, с деньгами. А это вложения, много вложений.

Следуя за хозяином, Бэй и Карина оказались на крыше дома, словно собранного из конструктора Лего ребенком с буйной фантазией, и как результат представлявшую из себя набор разноуровневых крытых и открытых балконов, связанных между собой лестницами и переходами. Свечи и ночные лампы грамотно подсвечивали пространство, создавая уют. На балконе с видом на море — правда, в темноте об этом можно было только догадываться по ароматам, что приносил с собой ветер — был накрыт стол на троих, с множеством тарелок с мелкими закусками.

Его Величество Испанский Тапас.

— Сейчас слишком темно, но завтра вы сможете насладиться видом на море, — подтвердил догадки Кобейна хозяин дома. — А с других балконов видны небольшие горы с развалинами замка и монастырем или сады. На любой вкус и любое настроение, — рассмеялся Давид, довольный собой и своими владениями.

Без труда уговорив гостей на кампари со свежевыжатым апельсиновым соком, Гашик шепелявил восторженную песню острову.

Бэй больше следил за выражением лица потенциального клиента, чем прислушивался к словам. И любовался Кариной, забывшей усталость и наслаждавшейся компанией, жаркой ночью, наполненной треском цикад и ласковым ветром. Лицо девушки сияло в свете свечей, блестели глаза, казавшиеся влажными, и она была очень красивой в этот момент.

Новый порыв ветра принес горьковато-сладкий запах олеандра, и Бэй вдруг вспомнил дорогу в Германии, группу байкеров, спину незнакомки. Похожий аромат, только едва различимый, а не густой и насыщенный, как на балконе в доме Гашика. Похоже, надо было ее сфотографировать, эту спину, если она продолжает приходить в воспоминаниях. Сначала дурацкий сон, теперь аромат олеандров.

После коктейля было терпкое красное вино, удивительно сочетающееся с запахами и звуками мягкой, как шерсть персидской кошки, ночи. Разговор вертелся вокруг Карины, ее прошлого, карьеры, фигурного катания.

— Поймите, Бэй, я родом из Советского Союза, а фигурное катание было для нас главной зимней сказкой и предметом гордости за страну, — стал вдруг оправдываться Давид, — ну после космонавтики, конечно. А еще очень удивительно, что ваша девушка, уехав в Германию в раннем возрасте, осталась настолько русской! Понимать одесский выговор и юмор! Даже моим детям это сложно.

— Думаю, что знаю причину этого феномена, — сказал Бэй и засмеялся, увидев, как Карина строит ему гневные рожицы. Продолжил, заслужив пару толчков ногами под столом. — Это Улыбчивый Дракон по имени Таша.

Со снисходительной улыбкой наблюдая за перепалкой гостей, Давид спросил, что имел в виду Бэй.

— Мою старшую сестру он имеет в виду, — ответила за него Карина.

Ночь, дорога, жара, вино вернули усталость на лица гостей, так что с нескрываемым сожалением Гашик предложил расстаться до утра.

— Я, знаете ли, полуночник. Тем более здесь, летом, ночи — это самое лучшее время. А вот вам пора отдыхать. О делах поговорим завтра, детектив Ван Дорн. У вас будет почти два дня, чтобы решить, возьметесь ли вы за мое дело.

Водитель Хаммера ждал у выхода из главного дома и проводил гостей в глубину сада к небольшому отдельному домику, облитому масленым светом фонарей, висевших под крышей.

— Вот это да, — шептала Карина, застыв посреди просторной комнаты, поделенной на спальню и гостиную, с отдельной ванной. С противоположной от входной двери стороны находилась терраса с двумя лежаками и столиком.

— У Давида нет недостатка в гостях, и он привык встречать их с шиком, — рассмеялась девушка, пока Бэй с улыбкой наблюдал за ее реакцией.

Он видел много богато обставленных домов и даже замков, но для Карины владения Гашика стали, по-видимому, одним из первых свиданий с большими деньгами.

О своей семье и клане Вальдштейнов Бэй ничего ей не рассказывал. Эта часть его жизни оставалась пока за пределами их отношений.

Решение проверить перед сном телефон немного подпортило благодушное настроение вечера. Среди вполне ожидаемой корреспонденции и сообщений Бэй увидел короткое сообщение от Нормана Келли.

— Соглашаться.

Давид Гашик был результатом смешения кровей нескольких национальностей с ярким преобладанием еврейской крови во внешности и характере. Еврейский нос был увеличен и дополнительно изогнут армянскими генами, а темно-голубые глаза можно было отнести на счет русских, белорусских или немецких предков. Давид родился в Одессе, и как только открыли границы, уехал вместе с мамой из Союза в Израиль. Первые годы он активно богател за счет разваливающейся страны, с бульдожьей хваткой удерживая табачные потоки, потом создал крупную компанию по оптовой продаже лекарств. Как только на смену президенту со склонностью к выпивке пришел президент с прошлым в органах, Гашик продал весь бизнес в России и отказался от русского гражданства, перенеся свои интересы в другие части мира. Основными партнерами финансовой империи Гашика стали китайские и индийские компании, появлялась в Интернете информация о его вложениях в Танзании и Кении. Кроме направлений деятельности, Давид поменял место жительства, выбрав вместо жаркого Израиля туманный Альбион. Образом жизни Гашик напоминал Ричарда Бренсона — его компании продолжали богатеть, а сам хозяин успевал наслаждаться богатством и вдохновлялся на новые идеи в путешествиях, но чаще всего за высокими заборами своих владений на Майорке.

С первого вечера стало понятно, что Давид умеет располагать к себе людей и быть очаровательным, а его по-доброму смешной вид помогает находить союзников и сбивать с толку соперников. Бэй даже подумал добавить к эффекту инвалидного кресла Кардинала эффект нелепой внешности и грушевидной формы тела Гашика.

Утро следующего дня началось с криков павлина.

— О дом контрастов, — простонал Бэй, отказываясь открывать глаза. — Умный хозяин, который выглядит, как добродушный идиот, птицы, потрясающие не хвостами, а противными голосами. Уставшая девушка, которой почему-то не спится по утрам.

Карина действительно уже встала и, услышав бурчание Бэя, открыла шторы, запуская в комнату безжалостное испанское солнце.

— Жестокая, — завыл он, сжимая глаза, — ты не добавляешь мне любви к острову!

— Время утренней пробежки. То, что мы проводим ночи в одной постели, не отменяет ухаживаний, а значит, мой верный компаньон, запрыгивай в спортивные трусы. И я жду от тебя брелка с островом мечты Давида Гашика.

Пришлось подчиниться.

Выйдя из домика, гости застыли, пытаясь сориентироваться, куда идти. Один из работников сада оставил тяпку у дерева и, подойдя поближе, обратился к Бэю на испанском, предлагая отвести к хозяину. Значит, появления гостей ждали, и обслуживающему персоналу уже было известно, что Кобейн говорит на испанском языке.

— Смотри, — Карина показала рукой куда-то за спину и вверх.

На крыше домика, из которого они только что вышли, сидел белый павлин с облезлым хвостом, свисавшим вниз несвежего вида тряпкой.

— А вот и обладатель волшебного голоса и хвоста, подобного голосу. И он…

Хотел продолжить Бэй, но Карина сделала это за него:

— Не добавляет тебе любви к острову.

Гашик не спал не только по ночам, но и просыпался с петухами. Или с павлинами.

— Может, прекрасная птица сначала ходит вокруг окон хозяина? — прошептал Бэй на ухо Карине, не упустив возможности поцеловать.

Птицы оказались ни при чем, Давиду хватало четырех-пяти часов сна, о чем он сам и поведал ранним гостям.

— Вот такие ментальные киборги и становятся миллиардерами, — говорил Бэй, пока они с Кариной бежали вдоль узкой, пыльной дороги ведущей к морю, — Нам с тобой нужна физическая нагрузка и часовые тренировки, пока Гашики лупят палками по мячикам для гольфа.

— Это зависть, детектив Ван Дорн?

— Это констатация факта.

Утром субботы гости были предоставлены самим себе, с возможностью осмотреться и составить планы на следующий день, а за вторым завтраком представлены жене Давида, возвышавшейся над мужем на целую голову. При модельной внешности и увлечении пластической хирургией Лори не производила впечатления говорящей рыбы. Кроме жены, в угоду клише были гольф, теннисный корт, гараж с набором дорогих машин и парой мотоциклов, вертолетная площадка и конюшня. А еще дрон, который запускали в саду упитанные невысокие дети.

Владения Гашика оказались не только огромными, но напоминали мини-город, состоявший из множества разных по размеру и форме строений, соединенных дорожками. Кроме гостевых домиков и двух пулхаусов, отдельные помещения были тем, чем являются комнаты в обычных домах — библиотекой, личными апартаментами жены, домиком мамы, парой кабинетов хозяина, комнатой для занятий детей, игровой, бильярдной, даже отдельным баром — в добавление к тому, что располагался на крыше главного здания.

— Я украл идею у Пабло Неруды, — объяснил хозяин, встретив гостей после обеда в библиотеке. — Не доводилось бывать в Чили? Нет? Если будете в Сантьяго, обязательно посетите музей поэта. Удивительный дом удивительного человека. Правда, отдельные строения, превратившиеся в библиотеку, гостиную и кабинет, были сначала домами соседей, которые Неруда постепенно выкупал, а у меня недостатка в пространстве нет, сами понимаете, но мне так понравилась идея, что захотелось растащить дом по частям. Моя одержимость собирать интересные вещи со всего мира тоже нашла подтверждение в коллекции поэта — что в хаосе стилей, цветов и форм есть своя гармония. Я даже секретную дверь в шкафу в основном доме сделал, — рассмеялся Давид, — и не только в нем.

— Зачем? — удивилась Карина.

— Неруда настаивал, что в каждом доме должна быть потайная дверь, чтобы спрятаться от нежеланных гостей. Кариночка, не возражаете, если мы оставим вас в библиотеке? Вы, как русская, наверняка любите книги, а вашего кавалера я украду на некоторое время, — закончил разговор Гашик.

Он привел Кобейна в очередное отдельно стоявшее здание, на первый взгляд похожее на кабинет, оформленный в традиционном бордово-кожаном стиле.

Хозяин дома опять удивил, предложив не соответствующий обстановке дорогой напиток в пузатых бокалах, а зеленый чай, и расположился с гостем в креслах.

Все для того, чтобы не подчеркивать разницу в статусе и положении.

— Скажите, Кобейн вы догадываетесь, зачем я вас пригласил?

Бэй готовился к этому вопросу.

— Исходя из рода моей деятельности, мне нужно будет что-то искать. Потерянное или украденное, скорее всего, второе, и быть может, это будет связанно со слухами о попытке ограбления в огромном имении на Майорке два месяца назад.

Давид одобрительно кивнул.

— К сожалению, это была не попытка, а удачное ограбление.

Бэй не стал скрывать удивление. Он успел оценить качество охраны владений Гашика и ожидал, что успешная кража будет связана с другим местом. Заметив его реакцию, Давид грустно усмехнулся.

— Да, я тоже считал свой дом неприступной крепостью, но высокомерие в любой форме наказуемо, не так ли?

Было что-то во взгляде Давида, что совсем не понравилось Бэю, он не любил, когда люди пытались изрекать мудрости, слишком похожие на предсказания или программирование судьбы. Глубоко внутри тревожно зазвенела едва слышная струна. Но Кобейн ничего не сказал, лишь поморщился, ожидая следующих слов.

— У меня большое сердце, — опять нетрадиционно начал потенциальный клиент. — В нем очень много места для любви. Взаимной и, к сожалению, порой безответной, — Гашик рассмеялся, довольный собственной шуткой. — К маме. Детям. Жене. Успеху, во всех его проявлениях. Люблю путешествовать. Этот остров. К сожалению, иногда безответно, потому что он продолжает уничтожать фруктовые деревья в моем саду и сжирает метал, стекло, дерево, заставляя меня тратить бешеные деньги на ремонт. И к камням. Я очень люблю камни, Бэй. И эта любовь взаимна. Мне кажется, что я умею разговаривать на их языке, чувствовать энергию, спрятанную в кристаллических решетках. Я не сумасшедший. Безумные люди могут быть успешными в политике, но не в бизнесе. И у меня есть деньги на собственные увлечения, а значит, коллекция редких камней. Больше всего меня интересуют не просто дорогие экземпляры, а те, что несут в себе тайну, поют уникальную песню, связаны с необычной историей. Вы интересовались когда-то камнями?

— До недавнего времени мало, — усмехнулся Бэй, вспоминая о перстне со скаполитом.

— Свою коллекцию я держу здесь. Уровень охраны вы уже оценили. И из моего хорошо охраняемого сейфа два месяца назад украли подвеску с красным рубином в форме сердца. Информация не попала в прессу, но полиция ищет мою пропажу.

— Зачем тогда вам я? И почему именно я?

— Давайте я покажу сначала коллекцию, потом будут ответы на вопросы.

Бэя ждала секретная дверь в шкафу, за которой оказалась пещера Али-бабы. Или Давида Гашика?

— Волшебными словами «Сезам откройся» здесь не обойдешься, — сказал Ван Дорн, выхватывая взглядом толщину стен, дверей, сложность замков, видеокамеры, спрятанные в стены.

Как отсюда можно что-то украсть?

Давид повернулся к детективу, и впервые его шепелявый голос был почти стальным.

— Семья и близкое окружение в ограблении не замешаны. В любом случае зацикливаться на подобных версиях, если вы согласитесь на работу, не стоит.

В уникальности места, куда попал Кобейн, сомнений не возникало.

Он чувствовал себя застывшим посреди огромного оркестра, где каждый музыкант самозабвенно добавлял звуки в энергичный концерт любви к драгоценной химии, глиняным и каменным фигуркам и предметам старины.

Понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя от первых эмоций.

— Вы в растерянности? — спросил Давид, заметив реакцию гостя и явно наслаждаясь произведенным впечатлением.

— Я иначе представлял себе коллекции камней, — признался Ван Дорн. — С ровными рядами ящиков, может быть, стеклянными витринами. Но попал… — он развел руками в поисках определения. — В музей? Причем мне сложно решить, в какой именно — археологический, этнический или все-таки геологический?

Высокий и непосредственный, как у ребенка, смех стал ответом на его слова.

— Мне было бы скучно среди обычных витрин и безликих коробочек, — объяснил Гашик, насмеявшись. — Мои камни рассказывают свои истории или становятся частью той, которую выдумываю для них я. Говоря о музеях, вы забыли упомянуть, — он показал на засохшие ветви сакуры и морские раковины, — еще и естественно-исторический.

Взгляд Кобейна метался среди ярких пятен света и множества самых разнообразных предметов. Теперь, когда Гашик обозначил принцип представления камней, становилась понятной тематика личного музея. Он был в первую очередь геологическим, но для многих экспонатов вместо подставок и безразличных витрин были созданы мини-театры. Помосты, на которых главным актером выступал камень или минерал. Камнем для себя Бэй называл все, что имело отшлифованные грани, минералами стали необработанные экспонаты. Геологическая составляющая музея была всех размеров и цветов. Декорациями служили различные предметы — похожие на исторические объекты или атрибуты религиозных культов, сувениры-куклы, глиняные фигурки, маски. Произведения и следы разных стран и культур. Страсть Кобейна к темным и загадочным историям разливалась горячей лавой от извержения любопытства и собирала богатый материал для фантазий.

— В вашей библиотеке камней не обошлось без книги Фрезера «Золотая ветвь», — предположил Кобейн.

— Браво, детектив Ван Дорн. Браво. — Давид отреагировал на слова Бэя короткими аплодисментами. — Так как это самый обширный и знаменитый труд о культах и религиозных традициях мира, то ее использование для моего вдохновения неудивительно. Удивляет то, что «Золотая ветвь» знакома частному сыщику.

Кобейн пожал плечом.

— Люблю страшные сказки. Хотя не скрою, читать Фрезера было нелегко. Иногда я просто задыхался от переизбытка информации.

Посмеиваясь, Гашек прошел в самый центр комнаты и обвел взглядом свои владения, его глаза при этом блестели не хуже чистых бриллиантов.

— До пяти тысяч ограненных камней и двухсот пятидесяти тысяч суммарных каратов Королевской Коллекции мне, конечно, далеко. К тому же, я не соблюдаю никаких правил коллекционирования — не придерживаюсь классификации, внешних либо химических характеристик для создания тематики. Камень должен прежде всего заинтересовать меня своей уникальностью, историей или местом в истории.

Давид подошел к небольшому столику, на котором в стеклянном футляре лежала потемневшая от времени толстая бечевка, скорее всего, даже кожаный шнурок с двумя крупными, плохо обработанными бусинами зеленого цвета.

— Варисит, — сказал Гашик, — вместе с бирюзой он использовался нашими предками в качестве украшений еще с Каменного века.

— Возраст этого нашейного шнурка исчисляется сотнями лет? — спросил Бэй, подходя поближе.

— Тысячей… — Давид приблизился к столу, на котором были камни и изделия из камней, судя по окружающим их предметам, связанные с морем и викингами. Давид взял в руки выточенную из темно-синего камня розу. В толстых с нежной детской кожей пальцах Гашика цвет камня показался скорее фиолетовым.

— Кордиерит. Обладает свойством менять цвет от фиолетового до желтого, в зависимости от угла падения света и направления взгляда. Поэтому его еще называют дихроитом. Или компасом викингов. Заблудившись в тумане или сбившись с пути, викинги крутили его, пока не добивались наиболее светлого цвета и отправлялись в ту сторону, куда звали боги.

От компаса викингов Давид повел Кобейна к большой витрине, вмещавшей предметы культур доиспанской Южной Америки, и показал на простой серебряный перстень с круглым, непрозрачным и обработанным без граней камнем насыщенного зеленого цвета.

— Редкий и очень дорогой жадеит. У Ацтеков он считался священным. Знаменитый Зеленый Будда Тайланда, что хранится в Королевском дворце в Бангкоке, тоже сделан из жадеита, хоть и называется Изумрудным. Еще один пример исторического интереса…

Давид подвел Кобейна к высокой тумбе, закрытой черным бархатом, на которой лежали три предмета — овальный, грубо отшлифованный камень, переливающийся оранжевым и красным цветом, круглая брошь из слоновой кости с подвеской из трех оранжево-красных капель, и еще одна брошь в виде скарабея, держащего у головы красный непрозрачный круг из плоского, вставленного в простую оправу камня.

— Один из моих любимых камней, потому что он связан, наверное, со всеми человеческими цивилизациями и культурами с древних времен. Его почитали в Древнем Египте, Месопотамии, ценят тибетские буддисты и любил Наполеон. Карнеол, от латинского «цвета плоти». Может, поэтому он и использовался первыми христианами как символ застывшей крови. Вынужденные прятаться, они, между прочим, придумали своеобразную систему отличительных знаков, чтобы узнавать друг друга. Одним из сигнальных камней, говоривших, что носивший его человек — последователь Христа, был карнеол.

— Очень интересно, — фраза была до идиотства глупой, но Бэй хотел аккуратно прервать монолог Гашика, потому что начинал опасаться, что хозяин Пещеры Давид-баба решит рассказывать ему обо всех своих экспонатах, и Кобейн не увидит солнечного света и Карину до следующего утра.

Внутри комнаты-сейфа Гашик шепелявил еще сильнее. То ли от волнения, то ли от того, что стены, обитые мягкими тканями, и избыток темного дерева, смягчали звуки. Но особенности акустики не мешали ему самозабвенно вести экскурсию.

— Меня привлекает не только история, люблю играть, например, с размерами, — Давид показал на метровую призму черного цвета, — амфибол или роговая обманка, этот минерал часто встречается аморфной массой в вулканических породах, но кристаллизуется очень редко, зато кристаллы могут достигать внушительных размеров.

У дальней от входа стены располагался шкаф высотой до потолка, состоявший, как соты, из множества ячеек, открытых или закрытых стеклом, с отдельными экспонатами или мелкими композициями. Давид достал из одной из них маленькую коробочку и протянул Кобейну. На темном бархате лежала крохотная точка правильной формы и, несмотря на размер, блестела и переливалась подобно сверхновой — чистым белым светом.

— Это, конечно, не самый маленький ограненный брильянт в мире, но очень достойный пример таланта истинных мастеров. Кстати, Бэй, самый маленький алмаз был обработан ювелирами Амстердама. На камень величиной всего в 0,00012 карата было нанесено рекордное количество граней — пятьдесят семь! Это все равно что блоху подковать! — Увидев вопросительный взгляд Кобейна, Давид рассмеялся: — В Европе эта сказка, написанная русским писателем, незнакома. О мастерстве. Об умельце, который смог подковать блоху… Ну что, хватит бахвальства и пора заканчивать экскурсию?

Кобейн облегченно перевел дух. Ему было интересно погружаться в мир увлечений Гашика, но каждое новое знакомство с предметами коллекции напоминало о ее ценности. Иногда лучше не знать чужих тайн и не видеть чужых сокровищ.

Давид показал на небольшой письменный стол из красного дерева, на котором стояла фотография его жены, мягкая подушечка около него было пустой.

— Простая презентация. Лори — мое сердце, так что подвеска с рубином в виде сердца лежала именно здесь. Камень цвета голубиной крови размером в восемнадцать карат. Лори так хотела его надеть! Три месяца назад мы были с женой на свадьбе в Италии, совсем небольшая свадьба, всего человек сто тридцать. В основном, наши знакомые, уважаемые люди, никого лишнего. Проверенные люди, если вы понимаете, что я имею в виду. И уже через месяц после торжества случилась кража.

— До этого момента никто не знал о том, что вы обладаете камнем?

— Ну зачем лишний раз подобные раритеты демонстрировать? В закрытой компании можно.

Закрытой. На сто тридцать человек, подумал Бэй, а вслух спросил:

— И вы хотите…

Давид замотал головой, останавливая детектива.

— Из всех моих домов, из всех зданий на этой территории воры пришли именно сюда. С помощью камер нам удалось выяснить, что им понадобилось десять минут, чтобы суметь проникнуть внутрь и успешно скрыться. Согласитесь, это кажется нереальным. Но в этом ограблении много странных моментов. Например, воры оказались очень аккуратными — ничего не ломали, не крушили, может быть, опасались дополнительных ловушек и хитростей сигнализации на разных экспонатах, так что не пытались вскрывать другие витрины, даже те камни, что лежали без защиты, не тронули. Значит, пришли именно за подвеской. Поиском грабителей уже занимаются соответствующие отделы полиции и интерпола. Вы тоже получите всю информацию и возможность контакта с работающими над делом людьми и официально будете искать рубин. Но…

Давид подошел к пьедесталу, на котором находился камень, напоминающий кусок оплавленного металла с космической тематикой вокруг (кусок метеорита?), и с трудом отодвинул его в сторону, потом по очереди нажал на три места в разных углах комнаты.

— Заметьте, что последовательность и ограниченное время между следующим сигналом — это тоже часть секретного кода.

В стене, состоящей из ячеек, одна из сот выехала вперед, и когда Гашик нажал на нее, в другой части стены открылась дверца, скрытая за выставленными фигурками и камнями. Сейф был отделан темно-синим бархатом, горела мягкая подсветка с голубым оттенком, и в центре небрежно валялось несколько кусков коралла.

— Воры пришли за рубином. О существовании камня, что находился здесь, они не могли знать. Это невозможно. Вернее, до того дня я был уверен, что невозможно.

Давид волновался, его лоб покрылся испариной.

— Грандидьерит — второй по стоимости камень на Земле после красного бриллианта. Никогда не слышали названия? Неудивительно. Это очень редкий камень. Химически — ничего интересного и необычного, боросиликаты встречаются в земной коре почти повсеместно, и впервые рудник с камнями, достойными называться драгоценными, был обнаружен месье Грандидье в 1902 году на Мадагаскаре. Потом открыли еще одно месторождение на Шри Ланке, но камень встречается настолько редко, что до двухтысячного года было огранено не более пары десятков камней. А официально признаны достойными стандарта всего восемь камней. Восемь! — выделил Давид и продолжил: — Я уже говорил, что моя любовь к камням взаимная. Знающие меня люди считают, что я притягиваю удачу, и раритеты и уникальные вещи сами находят меня. Украденный грандидьерит — это сокровище, попавшее в мои руки случайно. Немного, я бы даже сказал, мистически. Он никогда официально не регистрировался, и, тем не менее, я уверен в его качестве. Кроме того, мой камень уникален своим насыщенным цветом. Изумрудный с теплой синей волной. Кораллы — символичны, — Гашик толкнул толстым пальцем каменные веточки, — потому что грандидьерит считается камнем Бога Морей, который скрывал его долгие века от людей. Ему приписывают непостоянность моря. — Увидев поднятые брови Бэя, Давид добавил: — За те несколько десятилетий, что грандидьерит находился у меня, насыщенность его цвета и прозрачность менялись. — Хозяин сокровищницы закрыл тайник и повернулся к Бэю. — Теперь вы догадываетесь, какую работу я собираюсь вам предложить. Давайте продолжим разговор в более удобном месте, и я отвечу на второй вопрос, почему именно вы. — Гашик направился к выходу. Активируя сигнализацию, он окинул свои богатства задумчиво-довольным взором и с улыбкой сообщил: — Мне понравилось ваше определение, Бэй. Думаю, оно больше всего подходит моей коллекции — Библиотека камней, так что спасибо за название.

Разговор продолжился в креслах кабинета, на этот раз с пузатыми стаканами, наполненными янтарной жидкостью дорогого виски.

— Так вот второй вопрос, почему вы… Моя уникальная коллекция, как вы догадываетесь, была бы невозможна без значительных вложений, связей и порой не совсем законопослушных методов. Ничего криминального, боже упаси. Но мне известны определенные люди, и обо мне знают особые люди, которые могут столкнуться с интересующими меня предметами. Часть подобных раритетов течет по неофициальным рекам. Украденный у меня грандидьерит официально не существует, и я не могу привлекать к его поиску полицию. Отсюда — частный сыск. Некоторое время назад ваше имя прозвучало из уст знакомого мне человека, чутью и опыту которого я доверяю. Я навел кое-какие справки и решил, что вы меня устраиваете. Так что теперь вам решать, устраиваю ли я вас, и соответствует ли моя просьба уровню вашего любопытства и стремления к раскрытию тайн.

— В самый раз, — не задумываясь, ответил Кобейн. Виски на голодный желудок и переизбыток дорогостоящей информацией тянули на безрассудство. Хотелось нарушить серьезность обстановки неуместной шуткой. — У меня, кажется, нет выбора. Боюсь даже думать, что со мной станет, если откажусь, после того, как узнал столько тайн о вашей коллекции.

Давид равнодушно пожал плечом и подхватил игру:

— Как что? Ноги в бетон, и в глубины Средиземного моря, вы слишком много видели и знаете.

— Вы восполнили мной недостаток в слушателях, — парировал Кобейн. — У вас их мало, а показать сокровища и похвастаться ими хочется.

Давид рассмеялся:

— Вы оказались внимательным слушателем.

— А вы — интересным лектором.

Кобейн достал телефон и, найдя фотографию перстня Кардинала, протянул его Гашику.

Бросив быстрый взгляд на экран, Давид кивнул.

— Перстень со скаполитом. Если позволите, — он взял в руки телефон и приблизил изображение, внимательно изучая оправу вокруг камня. — Это фото намного качественнее, чем то, что я видел первый раз. Если показываете мне перстень, то уже догадались, кто тот самый человек, от которого я узнал о вас. Если есть возможность поговорить с хозяином скаполита, то я буду рад с ним встретиться. Этот камень, разумеется, за высокое вознаграждение, просится в мою коллекцию.

— Не думаю, что мой клиент захочет расставаться с перстнем, и не думаю, что подобный вопрос будет уместным из моих уст. Этот человек расстроится, узнав, что о камне стало известно другим людям, — ответил Бэй, — могу я узнать, чем вас привлекает этот скаполит?

— Размер, необычная чистота и насыщенность цвета камня, сильный эффект кошачьего глаза. И оправа середины девятнадцатого века. Невозможно. Вернее, коли оно есть, то возможно, но удивительно. Значит, уникально и просится ко мне в руки. Я уже люблю этот камень и уверен, что он отвечает мне взаимностью.

Бэй не смог сдержаться и рассмеялся. Он чувствовал непонятное — то ли напряжение, то ли волнение, не страх, но что-то совершенно неприятное. И от этого неопределенного чувства хотелось отделаться внезапным движением или вот так — смехом.

— Вы уверены в ответных чувствах камня?

Давид посмотрел на Кобейна укоризненно, едва ли не с обидой, естественной для его смешного, несоответствующего крупному бизнесмену, лица.

— Я чувствую в нем тайну. Он просит антураж другого мира. Возможно, чужых звезд.

Бэй хотел рассмеяться в голос, но заставил себя остановиться и качнуть головой.

— Может, похитителей ваших камней тоже стоит искать среди звезд?

Фраза задумывалась, как шутка, но Гашик не нашел ее веселой. Проигнорировал, задав вместо этого интересовавший его вопрос.

— Вы согласны на сотрудничество?

Тванский перец, подумал Кобейн, этот привыкший к богатству и блеску камней миллионер задает вопрос, считая себя клиентом, которому не отказывают. И он прав.

— Да. Но я не могу дать гарантий успеха. И не могу предсказать, сколько времени пройдет, прежде чем я найду ваш камень или признаю поражение.

Давид удовлетворенно кивнул.

— Меня устраивает. Желательно, чтобы вы задержались еще на день. Я предоставлю всю информацию по ограблению, известную или нет официальным инстанциям. Позвольте сегодня пригласить вас с очаровательной Кариной на семейный ужин, а завтра воспользуйтесь свободным днем и насладитесь островом.

Гашик и Кобейн нашли Карину в библиотеке, кроме книг собравшей множество фигурок и сувениров со всего мира. От них почему-то не веяло дорогой, Бэю слышалась скорее какофония ссорящихся за внимание звуков, но результат хаоса оставался притягательным.

— О, Кариночка! — восторженно воскликнул Давид. — Я польщен! Из всей обширной библиотеки вы выбрали для чтения книгу, которая никогда не была издана!

— Но? — удивление читалось в голосе и взгляде Карины. — Я же держу ее в руках?

— Все в нашем мире вопрос денег. Маленький тираж, только для семьи. Это рассказы моего прадеда из Одессы. Он мечтал прославить Привоз и город портовых контрастов еще до Бабеля, но у него ничего не вышло. Вам нравится?

— Я читаю первый рассказ, но стиль вашего предка напоминает мне больше Грина, чем Бабеля. О циркачке на трапеции. Очень красиво. Только я еще не дочитала. Можно взять книгу с собой до завтра?

Давид замахал руками,

— Конечно, берите. Если понравится, оставьте себе, это будет мой маленький подарок.

Остаток дня до позднего по испанским традициям ужина, Бэй и Карина провели на пляже. Вернее, сначала в поисках хоть одной каменистой бухты, где между потных тел всех размеров можно было найти свободное место. Лишь после шести вечера, когда навстречу потянулись вереницы машин, наполненных распаренными и разморенными туристами, первый же пляж оказался удачным. Не потому, что быстро опустел, а из-за какой-то дикой красоты черных, изгрызенных соленым морским ветром скал и приятной музыки, доносившейся из бара, расположенного прямо на песке. Уезжать не хотелось, Бэй и Карина остались до тех пор, пока совсем не стемнело и не закрылся бар, оставив немногочисленных пляжников музыке волн и треску цикад.

Поздний ужин оказался очень приятным. Не только сам хозяин умел произвести хорошее впечатление. Его высокая жена, несмотря на долю высокомерия, была интересной собеседницей. Грузная мама неопределенного пенсионного возраста смешила всех выговором, напомнившим Кобейну амстердамский Йордан, и повышенной заботой о мальчиках — сыне Давиде и внуке Гошеньке.

Дети в аккуратных костюмчиках, девочка и мальчик, вели себя скромно и казались искренними в увлечении учебой и в стремлении в будущем стать полезными отцу.

— Секреты еврейского воспитания, — удивлялась Карина по дороге к гостевому домику, — Почему их дети не только очень умные, но и прилежные ученики и труженики?

— Не могу ничего сказать на тему воспитания, к тому же я видел много разных школ, в которых приходилось конкурировать с прилежными учениками не только еврейского происхождения.

— Похоже, что это были не обычные школы, а с большими счетами для оплаты, — рассмеялась Карина и получила в ответ небрежный кивок. — Насколько наше восприятие испорчено стереотипами, — Волжская продолжала делиться впечатлениями от совместной трапезы с хозяевами, — увидев нормальную семью и нормальных людей, не веришь, что они могут быть миллионерами.

Бэй улыбнулся.

— Ты путаешь старые и новые деньги. В семьях, где богатству и положению несколько поколений, обычно придерживаются строгих традиций воспитания и обучения детей. Для новых денег, таких, как у нашего хозяина, подобные отношения в семье и сам он, наверное, исключение. Будем считать, что у Гашиков врожденное чувство меры и такта.

К концу дня детектив Ван Дорн был вынужден признать, что ни королевские условия владений Гашика, ни восторженные песни Давида острову, ни усилия Карины не изменили его отношение к Майорке. Волжская готовилась покорять и покоряться жемчужиной Балеар с помощью интернета, путеводителей из библиотеки Гашика и советов самого хозяина. В результате Бэй промчал свою девушку вокруг всего острова, отметившись на маяке Форментера, пролетел по серпантину Северных гор, потоптавшись в местах, где бывали Бред Пит, Майкл Дуглас и Клаудия Шиффер. Кроме чтения, русские, оказывается, любили классическую музыку, поэтому в программе дня оказался монастырь, где прятались от туберкулеза и недоброжелательных майоркинцев Жорж Санд и Шопен. Парочка знаменитостей шокировала старомодных островитян стилем одежды, незаконными отношениями при разнице в возрасте и манерой поведения, достойной парижских салонов, но не унылых зимних кафе Пальмы, и вынуждена была сбежать из города за стены небольшого горного монастыря. Холодные взгляды местных жителей убивали последние крохи тепла в выстуженных ветром и сыростью стенах, и никакие красоты открывающегося с балконов вида не смогли исправить впечатления Жорж Санд. Здоровье ее возлюбленного гения ухудшалось, и в отместку погоде и негостеприимному острову она написала гневную книгу «Зима на Майорке», которая продавалась теперь на нескольких языках в каждом сувенирном магазине.

После монастыря была Пальма, все такая же пыльная, жаркая и, кажется, еще больше переполненная народом, чем лет десять назад.

Да, Бэй и Карина видели невероятные места. Наслаждались танцем острых, изгрызенных эрозией скал и морского ветра, видели контрасты черного гранита и бирюзовой воды бухт. Сады из апельсиновых, оливковых и инжирных деревьев. И эту красоту можно было бы принять всей душой, как это сделал Гашик, выделив острову место в сердце, если бы не было так жарко, не толпились везде люди, если бы песок пляжей не скрывался за потными телесами, разноцветными полотенцами и надувными игрушками. Красота острова, поделенная с туристами, каждые две минуты рекой вытекающими из самолетов, теряла свою уникальность.

Если бы еще можно было гнать на мотоцикле и не быть осторожным, не слышать визга за спиной и настойчивой просьбы снизить скорость. Если бы, сделав кучу кадров с Кариной, не закончить снимком фигуристки, сидящей верхом на мотоцикле и спустившей с плеча лямку майки — спиной к камере, на фоне отвесной каменной стены, уходящей в небо…

Этот кадр, который Бэй увидел сначала на сетчатке своих глаз и потом воспроизвел на экране камеры, будил в его душе безотчетное чувство неловкости, как будто требовал извинений перед Карениной.

Наверное, виной было немилосердное солнце, разрывающее мир на две яркие грани света и тени, настойчивый запах олеандра и Хонда, на которой хотелось гнать и гнать, словно догоняя байкеров из сна.

Бэй уезжал с Майорки убежденным, что вряд ли будет спешить вернуться, если только его не заставят обстоятельства. Последнее было вполне вероятным в свете того, что он согласился искать для Давида камень, который официально никогда не существовал и никогда, соответственно, не был украден. Ожидая в душном и переполненном зале аэропорта посадки на самолет, Бэй просматривал файлы, которые получил от Гашика, а Карина читала книгу прадеда Давида. Устав ломать голову над тем, с какой стороны начинать поиски, Кобейн решил взять паузу. Запретить себе думать до тех пор, пока перегруженный информацией мозг после долгих часов обработки не выдаст какую-то золотую идею. Или поможет Его Величество Случай, или интуиция, в которую Бэй свято верил.

— И как тебе прадед Давида? Потерянный для мира гениальный писатель?

Девушка выглянула из-за огромных очков — детектив и фигуристка снова скрывались в широких бесформенных одеждах, кепках и очках, изнывая от духоты.

— На гениальность он бы не потянул, но одна из его историй мне понравилась. Оживающая, как картинка, и трогательная до слез, с детективной линией, позволяющей почувствовать колорит Одессы. Все последующие рассказы уже какие-то скучные и ненастоящие.

— И о чем живая?

Бэй прислонился к плечу Карины и прикрыл глаза.

Карина перебирала руками его густые волосы, с готовностью приняв тяжесть на свое плечо.

— Это грустная история. О неразделенной любви. Сам знаешь, именно такие и получаются красивыми и трогательными.

— Большая и глубокая любовь у них семейное, — в тон Карине добавил Бэй. — Прадед хоть был влюблен в девушку, а не в камни или остров.

Карина щелкнула Кобейна по носу.

— Давид очень мил. А прадед его был влюблен в циркачку, танцующую на трапеции, словно она умела летать, как фея. И выступала она в необычном платье из сверкающих нитей. Герой влюбляется в нее, конечно же, с первого взгляда и ходит на каждое представление, мечтая познакомиться. Но! У него есть соперник из богатых, который тоже влюблен и тоже не пропускает ни одного выступления зеленоглазой нимфы. Потом у героини крадут кольцо и оба поклонника бросаются его искать. Найдет прадед Гашика, получив в награду глубокую благодарность и дружбу, но сердце в виде награды получит богатый соперник.

— О! Это уже целая детективная история! Причем с кольцом в главной роли. Отвергнутый поклонник отдает свое разбитое сердце камням и завещает любовь потомкам, и вот результат — влюбленный в камни Давид.

Карина громко рассмеялась. Еще раз стукнула Бэя по носу, потом поцеловала в нос, губы и прикрытые от удовольствия глаза…

5 глава

— Кайт, вот если тебе нужно было обвинить меня в высокомерии, что бы ты сказал?

Бэй вместе с тремя друзьями сидел на террасе ресторана, глядя на падающее в море солнце. Лето заскочило на несколько дней в Низкие земли, превратив их в сауну. Дышать можно было только вечером и только у берега моря, где чувствовался легкий оживляющий ветер, наполненный пусть не прохладой, но чем-то похожим на нее. Что там думал Бэй о пыльной, знойной и забитой людьми Майорке? Там хоть можно было глотать ртом воздух. Голландия, нывшая половину лета о солнце и тепле, завыла о прохладе и дожде после одного жаркого дня.

Друг детства молчал, первой его реакцией на вопрос было отмахнуться, и Бэй ожидал из его уст что-то вроде — «Высокомерие и ты рядом не стояли, именно за то и любим выходца из богатого рода», — но Кайт вдруг задумался, нахмуренные брови и внимательный взгляд выдавали напряженную работу мысли.

— Самоуверенность — это же тоже своего рода высокомерие? — проговорил он, потягивая джин-тоник. — И если покопаться в твоих жестких правилах, тоже что-нибудь зашкаливающее можно найти. А зачем тебе?

— На острове в Средиземном море встретил золотую ворону, и такое впечатление было, что она пыталась мне наказание за высокомерие накаркать. Вот и думаю, может, провести домашнюю работу и поработать над собой, на случай, если ворона окажется провидцем.

— Бэй, золотые вороны только к деньгам каркают, а не к их потере, так что расслабься и скажи, когда ты нам королеву льда представишь. Может, хватит ее прятать? — долговязый Сэм потягивал пиво в позе мертвеца, вытянув ноги вперед, растянувшись на диванчике и закрыв глаза.

— Хочешь, чтобы она вот прямо тут, на раскаленном песке Северного моря, и растаяла?

— А мы ее в море, в море. Оно всегда холодное, — добавил Марк.

— Злые вы, потому и прячу, — рассмеялся Бэй. Потом добавил: — На выходные она приедет.

Глаза Кайта сверкнули, ему с трудом удалось скрыть свою радость. Друзья не знали, что он уже знаком с девушкой Кобейна и тем более не были в курсе того, что Кайт неровно дышит в ее сторону.

Дурацкая ситуация, в сотый раз подумал Бэй, неужели правда можно так — с одного взгляда и до стонущего сердца? Снеся стол в кафе в Брюсселе? До собачей тоски в глазах? И как им теперь дальше быть?

Кайт словно прочитал его мысли и прошептал, едва шевеля губами:

— Тванская задница.

Выходные пришли и ушли, оставшись на ленте памяти ярким концентрированным пятном из оранжевых и красных тонов. Каренина была в коротком бордовом платье и красном купальнике. Краснел и горел от едва сдерживаемого восторга Кайт, рядом наливались помидорным цветом от жары друзья. Бэй впервые был среди них своим, с девчонкой, на которую бросал собственнические взгляды, и за которой с удовольствием ухаживал, спасая Карину от обезвоживания водой и коктейлями. Женская половина компании приняла знаменитую спортсменку без страха и воздыханий. Проявлялась та самая голландская болезнь настырного равенства, что так не нравилась Анджи Австрийскому — отрицание титулов и разницы положений.

Оранжевым было солнце и песок Зандворта, кампари со свежевыжатым апельсиновым соком, платье Зоси, обещавшей в ближайшие дни умереть счастливой в общественной сауне под названием Голландия. Выглядела бабуля при этом более бодрой, чем Карина и Бэй, приехавшие на встречу после нескольких часов, проведенных на пляже. На мотоцикле. Кобейн забрал у отца из гаража старенькую Хонду, как только вернулся с Майорки. Передвигаться на машине в полосе голландских дюн в хорошую погоду было невозможно из-за пробок, а традиционный велосипед уступал в скорости мотоциклу, и на велосипедных дорожках было тесно.

— И не смотри на меня так, — гневно вещала Зося, тараня внука взглядом, — столько, сколько я, живут только овощи в домах престарелых и то таких немного. Мне давно приходится скрывать от соседей возраст, чтобы не прослыть ведьмой. А так как я не ведьма, то помереть от этой чертовой, ну ладно, тванской жары — самое нормальное, что может со мной случиться.

Карина хохотала. Они понравились друг другу, его девушка и любимая бабуля.

— Почему вас зовут Зося, если я могу спросить? Это же совсем не голландское имя. Больше русское или польское? Или даже еврейское. Мне кажется, что голландцам сложно произносить его?

— Уже спросила, — отрезала бабуля с широкой, зубастой улыбкой. Как и у Тажинского, у нее был хороший протезист. — Зовут меня София Катарина. Но отец с рождения называл Зося, в память о смешливой девчонке-акробатке, выступавшей с ним в цирке. Иногда они ставили общий номер, и он кидал девочку в воздух, поднимал на одной руке… до тех пор, пока однажды не поднял на руках мою будущую мать. Эта девочка была для него кем-то вроде младшей сестры.

— Замечательная девушка, нет, молодая, сильная, красивая женщина, — удовлетворительно сказала Зося, когда Карина вышла из комнаты, — надежная, как мой Маркус.

— Значит, одобряешь мой выбор? Но сравниваешь со своим, а не родительским? — съязвил Бэй.

— Это был и мой выбор… Без рваного сердца. — Пожала плечом Зося, наградив внука внимательным взглядом, в котором присутствовало сомнение.

На две ночи, что Карина была в Голландии, Бэй зарезервировал номера в двух отелях. В свою квартиру он привел фигуристку только на полчаса — чтобы оставить чемодан перед тем, как встречаться с друзьями на пляже, и потом, чтобы его забрать. Кобейну хотелось показать своей девушке Голландию, а времени на это было совсем немного. Играло на руку то, что в солнечную погоду любое место казалось прекрасным. Скромное величие центра Гааги, приятная тень огромных деревьев в лесах Вельюве, Маастрихт, пропахший сладкими ароматами традиционного пирога флай. Изумленная Карина фотографировалась с памятником Д’Артаньяну, сложившему голову под стенами брабандского города. В читающей стране России французский мушкетер оказался почти национальным героем. После ночи в Маастрихте Бэй и Карина возвращались к аэропорту через торфяные озера Лоусдрехта и, взяв в аренду велосипеды, несколько часов наслаждались речной Венецией — сражались за место на дороге с другими велосипедистами, мотоциклистами и редкими автомобилями. Рядом по каналам, вдоль домов всех размеров и стилей — от дворца до сарая, от строгого Ренессанса до странных воплощений современных архитекторов — спешили наполненные людьми лодки.

— В следующий раз, когда я приеду в Нидерланды, давай просто останемся у тебя и никуда не поедем, — попросила Карина, взглядом Карениной прощаясь в аэропорту, — мне все понравилось! Уйма впечатлений, даже не знала, что Голландия может быть такой разнообразной, просто хочется подольше побыть только с тобой.

Бэй привлек Волжскую к себе, обрывая слова и желание жаловаться.

— Дороги, города, отели — надоели… — говорила Карина в перерыве между поцелуями.

— Зато я никогда не устаю от дорог и поэтому приеду к тебе в конце недели, чтобы провести вместе несколько дней и проводить тебя в Канаду.

Карина только тяжело вздохнула и покачала головой.

— Ты — первый из моих знакомых, которого не только не раздражает моя жизнь на колесах и в самолетах, но тебе это нравится.

— Еще одна причина думать, что мы встретились неслучайно.

Только бы она не заговорила о постоянном доме и совместном будущем, подумал Бэй, чувствуя, что не готов к подобному разговору и даже самой мысли об этом. К счастью, его Каренина пока принимала неопределенность их отношений. У нее самой оставались непокоренные вершины, взмывавшие в небеса выше личного счастья.

— Мне понравилась твоя квартира, в которой мы хранили мой чемодан. С огромным окном на море и стеной, вернее, даже углом с брелками. И мне приятно, что ты стал дарить мне именно брелки, — лукаво улыбнулась Волжская, прощаясь. — Я буду видеть в этом проявление твоих серьезных намерений.

— А если я скажу, что всем девушкам дарил брелки, поверишь? — соврал Бэй.

Карина покачала головой и прошептала одними губами:

— Нет.

А длинный хвост пассажиров, текущих сквозь столы и двери контроля, тащил ее за собой прочь от Кобейна.

Рубин цвета голубиной крови…

Приблизительная стоимость одного карата около пятнадцати тысяч долларов.

Но важен был не только цвет, но и размер, форма. И если самый крупный рубин, размером в двадцать пять карат, был продан на аукционе за рекордные тридцать миллионов долларов, то подвеска Гашика с восемнадцатью в форме сердца смело тянула на десяток. Грандидьерит— сто тысяч за карат, но камни высокого качества были настолько редкими, что продавались по свободной цене, не попадая на аукционы и оседая в руках коллекционеров.

Что ты собирался искать, Бэй!? И главное, где?

Как найти похитителей, которые не оставили следов, кроме скользящих теней на камерах? Техслужба так и не смогла объяснить, что произошло с несколькими записывающими устройствами сразу, и что за темные полупрозрачные мазки появлялись на видео в момент кражи.

Ограбление заняло не больше пяти минут. И десять минут в общей сложности провели похитители на территории владений Гашика. Сам факт, что они смогли проникнуть в суперсекретный бункер, разгадать код сейфа, придуманного самим Давидом, наталкивал на мысль о причастности к ограблению людей первого круга, но Гашик не хотел ничего об этом слышать. Он зашел так далеко, защищая своих близких, что говорил про обследование на раздвоение личности, чтобы перестать подозревать самого себя. В день кражи, буквально часом раньше, именно сам Давид заходил в сокровищницу и да, доставал грандидьерит. Он привык смотреть на камень Бога Морей каждый раз, когда оставался в своем музее.

— Что, если раздвоение личности не у вас, а у кого-то, кому вы безгранично доверяете? — настаивал Бэй в ответ на заверения Давида о непричастности близких людей.

Разговор состоялся еще на Майорке.

— Нет, нет, — мотал головой Гашик. — Ни у кого нет кодов доступа, про камень знают только мама и Лори. Начальник охраны знает о существовании сейфа, но не о том, что в нем хранилось.

Бэй смотрел на милое, смешное лицо обладателя миллионных счетов в банках, домов, машин, невероятной коллекции дорогих камней и видел в нем тонкие следы отчаяния. Веру в любимых терять трудно. Даже больнее, чем украденные ценности. По роду деятельности Кобейну приходилось не раз сталкиваться с подобной болью. Самым невероятным историям чаще всего находятся простые или чуть менее простые объяснения, и слишком часто нити ведут к тем, от кого не ждешь предательства.

Поэтому Бэй загонял далеко в глубины мозга мысли о странных скользящих тенях, о том, что сейф был открыт без следов взлома грабители не заботились о сработавшей сигнализации, камерах видеонаблюдения, исчезнув из владений Гашика под звуки сирен и избежав встречи с охраной и собаками… Как бесплотные тени. Две. Бэй был уверен, что внутри домика, пещеры и сада было два человека. Полиция предполагала, что скрылись воры на мотоциклах, следы которых начинались через пятьдесят метров от забора. Удалось найти свидетеля, видевшего летящих на большой скорости байкеров. В черных кожаных одеждах. Их было трое.

Аэропорт и морские порты перекрыли уже через час после ограбления, но следы мотоциклистов терялись. Проверка документов и подозрительных пассажиров тоже ни к чему не привела. Начинать поиски нужно было в первом круге и на свадьбе в Италии, но чтобы не повторять шаги, которые прошагала полиция, желательно было с ней подружиться.

Поэтому Бэй попытался договориться о встрече с мистером Стенли Гордоном, возглавляющим расследование, но получил в ответ вежливый отказ по причине занятости. Ван Дорн не ждал, что полиция с раскрытыми объятиями встретит конкурента в виде частного детектива. Откуда им знать, что цели у них разные, хоть воры и общие?

Проводив Карину, Бэй отправился в Лондон и заявился к английскому детективу, назвавшись свидетелем по делу о рубине Гашика. Внутри заветного кабинета Ван Дорн сел на стул напротив начальника отдела и руководителя расследования и протянул свою визитку.

— Мне не оставалось выбора, — объяснил он свой обман.

Гордон оказался высоким и широким в плечах мужчиной совсем не английской внешности — темноволосый, темноглазый, смуглый. Он нахмурил брови и презрительно ухмыльнулся.

— Настырная блажь миллионера?

— Предпочитаю, когда меня зовут Кобейн. Неуважительно вы как-то о клиенте.

— Это для тебя он КЛИЕНТ, — выплюнул Гордон вместе с шариком жевательной резинки, прицельно исчезнувшей в небольшой мусорке рядом со столом, — для нас он пострадавший. Зажравшийся, потерявший связь с земной поверхностью индюк. Тебе клиента любить полагается за вознаграждение, нам — просто свою работу делать.

— И все же в наших общих интересах, чтобы мы если не помогали, то не мешали друг другу.

— Его идиотский камушек ищет полиция испанская, английская, курирует представитель интерпола, настроение портят представители страховой компании… Не думаешь, что твое лицо в этой картине совершенно лишнее? Не рассчитывай получить от меня какую-то информацию. И постарайся не дышать мне в затылок.

— Предпочитаю быть впереди.

Дверь открылась, и Стенли вызвали в коридор.

Бэй остался один в опустевшем, безликом кабинете, с полным отсутствием личных вещей хозяина, не считая спортивной сумки у стола. Из коридора доносились обрывки слов, ругательства, удар по стене, снова брань. Быстрые удаляющиеся по коридору шаги.

Через некоторое время дверь открылась, и в кабинет зашел совсем другой человек, среднего роста и малозапоминающейся наружности. Того особого типа, из которого получаются успешные сотрудники, добивающиеся повышений умением угождать и быть полезными.

— Эндрю Смит, — представился он, протянув руку Кобейну, — детектив Ван Дорн? Мистер Стенли был вынужден отойти, я введу вас в курс дела и отвечу на вопросы. Связь на время расследования будем держать через меня.

Не стоило показывать удивления, лучше просто следовать за Смитом в другую комнату…

Пока полицейский ушел за документами, Бэй нашел в коридоре автомат с напитками. Вокруг кипела повседневная жизнь отдела расследований. Организованная суета, в которой роли были настолько четко расписанными и привычными, что нарушения порядка разного уровня поглощались и перерабатывались без эмоциональных всплесков, свойственных американским фильмам.

Когда через полчаса ожидания дверь в комнату раскрылась ударом ноги, Бэй снова увидел Гордона, на лице которого к раздражению и презрению добавились насмешка и интерес. Для детектива у Стенли было слишком выразительное лицо, хотя наверняка он специально демонстрировал свои эмоции навязанному партнеру для расследования. Небрежно свалив несколько папок на стол перед Кобейном, Гордон отодвинул стул от стола и уселся на него лицом к спинке, как на коня. Загорелый и темноглазый, он гармоничнее бы смотрелся верхом на лошади посреди американских прерий, чем в невзрачном кабинете серой и дождливой Англии.

— А ты, оказывается, слуга двух господ, и обстоятельства с вескими аргументами даже заставляют меня с тобой дружить, — выплюнул Гордон.

— Кобейн, — спокойно повторил Бэй, — меня зовут Кобейн.

— На дружбу не рассчитывай. Терпеть — придется, даже инфой делиться буду, но не больше. Не мешайся под ногами, Кобейн, и общайся со Смитом, ему все равно, чьи ноги облизывать, лишь бы его старания оценили.

На том и расстались. Поблагодарив за вмешательство Нормана Келли — больше играть роль доброго фея было некому — Бэя потратил несколько часов на ознакомление с материалами следствия. Как он и ожидал, первые шаги полиции были теми же, что сделал бы он сам — протоколы допросов первого круга, охраны, сбор информации о гостях и обслуживающем персонале на свадьбе, на которой жена Гашика появилась с украшением.

«Норман Келли, — подумал Бэй, выпрямляя спину после долгого сидения за столом, — что тебе нужно во всем этом деле?»

И своевременность вмешательства наталкивала на неутешительные мысли пристального контроля за самим Ван Дорном. Зачем?

В конце недели Бэй колесил на машине по дорогам Германии.

Незапланированное расследование задержало его в дороге настолько, что к Мюнхену он подъезжал, когда из центра города возвращались служащие и работники из пригородов. Пришлось встать в длинный поток скучающих машин и раздраженных, уставших водителей. Пробки всех городов пахнут этой смесью усталости, раздражения, выхлопными газами и жареной картошкой. Почему-то в пробках Бэй всегда думал о плохо приготовленном картофеле фри, потерявшем хрупкость граней и впитавшем аромат прогорклого, недостаточно горячего масла. Может, этот запах исходил от шин, вытирающих профили об асфальт?

Но когда Кобейн подъехал к дому Волжской, мысли были уже не о работе или пробках на загруженных дорогах, а только о еде. Волжские наверняка ждали его с накрытым столом. Таша прекрасно готовила, Бэй уже успел оценить поварские таланты старшей сестры Карениной. Сама Карина появлялась на кухне только чтобы разогреть полуфабрикаты или содержимое контейнеров, заботливо приготовленных для нее Улыбчивым Драконом.

— Научусь, — убежденно заявляла она Кобейну, — вот получу золотую медаль на Олимпиаде и сразу запишусь на курсы, например, итальянской кухни. Или какой-нибудь другой. Ты какую предпочитаешь?

Бэй пожал в ответ плечом и ответил:

— Вкусную.

Ужин на троих не отличался уютом и теплом, Карина привычно светилась радостью от встречи, не стараясь сдерживать или прятать эмоции, но Таша бросала в сторону Бэя напряженные взгляды, и ее улыбки были более чем сдержанными. Приближение сезона, подумал Кобейн. После тренировочного блока в Канаде оставалась лишь пара недель, и холодный лед ждал возвращения своих гладиаторов, одетых в яркие костюмы и вооруженных острыми лезвиями коньков.

Чтобы немного успокоить Улыбчивого Дракона, Бэй специально завел разговор о карьере Карины и намекнул, что поддерживает все спортивные планы Волжской и пока не претендует на сокровище Таши. Намеков оказалось мало, потому что после ужина сестра Карины выждала подходящий момент и заговорила с ним.

— Ты понимаешь, Кобейн, что начинающийся сезон — самый непростой для Карины? Олимпиада! Если вы все еще будете вместе в период игр, то в недели перед Олимпиадой и во время нее от тебя требуется только поддержка. Карине нужно спокойствие и отсутствие сильных эмоций вне льда.

Таша и Бэй сидели в гостиной, пока фигуристка в другой комнате разговаривала по телефону с тренером.

— Если ваши отношения для тебя это игра, уходи сейчас. Чтобы у Карины было время переболеть и восстановиться.

— Я кажусь игроком, Таша?

Старшая Волжская пожала плечом.

— Красивый, самовлюбленный, самоуверенный, судя по одежде, машинам и поездкам — успешный. Но при этом в тебе есть стержень. — Таша выговаривала слова, словно рубила большим ножом овощи на разделочной доске. — Такие, как ты, могут стать опорой и подарить счастье или разбить сердце, а уходя — забрать с собой часть души. Так что шанс один к одному. Потому и говорю. Если не уверен в своих чувствах, оставь Карину сейчас.

Бэй хотел что-то ответить, но ясных мыслей не было, скорее всего, в его положении нужно было давать обещания, заверять в чем-то. Но… Прерывая его внутренние метания, из комнаты вышла Карина, собранная, сдержанная, какой она выходила на лед, и ее строгий вид, в котором не было признаков Карениной, успокоил неприятный скрип в душе, вызванный словами Таши. Улыбчивый Дракон просто нагнетал обстановку и пытался убрать возможную помеху на пути к самой важной цели. Пусть даже таким путем. Угрозами того, что Бэй может стать палачом для главной мечты фигуристки Волжской. Буйная фантазия Таши.

Кобейн был уверен в своих чувствах, просто избегал слова «навсегда». Это было слишком долго. Но легкое чувство вины преследовало его и заставляло быть слишком домашним и уютным, как пушистый кот, которым Кобейн совершенно себя не чувствовал. Он отказался от плана доехать до Северной Италии, и два дня до отъезда Карины были подчинены исполнению ее желаний. Не было дорог, поездок, лишних впечатлений. Только желанный дом, совместные пробежки по утрам, как в самом начале знакомства, походы вдвоем по магазинам и добровольная помощь Таше на кухне.

Бэй и Карина заслужили право чистить картошку и нарезать соломкой морковку и кабачок. Сдавшись на уговоры, которые были не столько словами, сколько горячим шепотом на ухо и взглядами потемневших до цвета шоколадной глазури глаз, Кобейн даже отказался от номера в гостинице и впервые остался у Волжских.

Неудивительно, что после такого супер-домашнего викэнда расставание в аэропорту Мюнхена прошло легко и без зашкаливающих эмоций. Карину сопровождали тренер, Таша, и физиотерапевт, и с каждой минутой, приближавшей к разлуке, она все меньше напоминала Каренину и становилась спортсменкой с мировым именем, погружаясь в ту часть жизни, в которой не было Бэя. Он быстро попрощался и исчез в толпе провожающих. Всего месяц! Это не время, особенно когда слишком о многом нужно подумать. И заняться поисками камня.

Погружение в мир редких драгоценных камней, аукционов и коллекционеров подогрело интерес Бэя к скаполиту Кардинала и Ари. С некоторых пор прабабка не выходила из головы. Интуиция кричала, что перстень мог принадлежать именно ей, выбранной Анджи точкой отсчета в какой-то особой классификации. Еще до поездки на Майорку Кобейн послал несколько запросов и запустил удочки для ловли Ари Вивьен, в девичестве Гроссман, и у него уже был неплохой результат в информационной рыбалке. Отец Ари, немецкий граф, подростком иммигрировал в Америку после того, как ее дед потерял почти все состояние из-за карточных долгов.

Приехав из Европы без денег и с никому не нужным благородным именем, граф Гроссман не затерялся на просторах Америки, а стал адвокатом и сделал завидную карьеру в Бостоне, добившись успеха в делах и безбедного существования для своей семьи. Ари Вивьен была младшей из трех дочерей и получила домашнее образование по причине слабого здоровья. В возрасте девятнадцати лет она уехала из Америки в Европу, вроде бы на лечение к какому-то знаменитому врачу в Швейцарию. Почти сразу после ее отъезда из дома все контакты были прерваны, и американская семья сочла Ари умершей во времена Первой мировой войны. Им не было известно ни о свадьбе родной дочери с влиятельным аристократом, ни о близнецах, что казалось достаточно странным. Может, отношения родственников не отличались особым теплом или же связи оборвались в воронках двух разрушительных войн. О слабости здоровья Ари Вивьен говорили и Вальдштейны, объясняя этим ее раннюю смерть.

В ровную картинку не укладывалось лишь описание портрета Зосей.

Субъективное восприятие субъективной реальности…

Но Кобейн привык доверять внимательному взгляду бабушки и решил напроситься в гости к Кардиналу, в его дом недалеко от Инсбрука.

Небольшой охотничий замок в Австрии принадлежал сначала мужу Ари — Кристофу Петерсу Вальдштейну Эдлеру. Им пользовались лишь короткое время года в периоды охот, но во времена Первой мировой войны хозяину пришлось расстаться с большим городским домом в Вене, и многие вещи, хранившиеся раньше в столичных владениях, были перевезены в горный замок, в том числе, картины предков и членов семьи. После смерти Кристофа охотничий дом достался его сыну Рихтеру, брату-близнецу сбежавшей с циркачом матери Зоси, и уже Анджи выкупил его у деда лет пятнадцать назад. По слухам, ходившим внутри семьи, замок под Инсбруком стал особым местом среди владений Кардинала, потому что в него допускалось лишь близкое окружение. Тем не менее, Кобейну не отказали во встрече и, проводив Карину в аэропорту Мюнхена, он направился в сторону австрийской границы.

Замок имел простую квадратную форму, привычную для взгляда благодаря строгости и скромности домов голландской знати, но с огромной территорией, которая в далеком прошлом простиралась еще на несколько гектаров леса. Оставшийся кусок былой роскоши и так не уступал по размеру, например, владениям Гашика на Майорке, а дополнительные постройки существовали с изначальных времен, а не были данью экстравагантным вкусам чилийского поэта. Конюшни, гостевой домик, дом для прислуги до сих пор использовались по назначению. В гараже стояло несколько дорогих машин, мотоцикл, квадрациклы — современный автопарк на все возраста и вкусы. Кто бы на всем этом ездил? Сыновья Анджи? Машинка для гольфа. Велосипеды. Судя по тому, что видел Бэй, хозяева дома вели активный образ жизни. Может, слухи о том, что здесь почти не бывает гостей, просто преувеличены?

Пока невзрачный слуга (знатные и важные люди любят окружать себя не привлекающими взгляд людьми) вел Кобейна в кабинет Кардинала, детектив смог осмотреться. Прошлое замка сохранялось с уважением и любовью, но создавалось впечатление, что хозяин никак не мог определиться с тем, что делать с множеством накопившихся вещей. Предметы мебели и искусства лепились к стенам и углам, стояли островками непонятного назначения посередине больших комнат, оставляя везде достаточно места для инвалидной коляски. Попалось и несколько картин, но быстрого взгляда хватило, чтобы понять, что портрета Ари среди них не было.

Кардинал встретил Кобейна в инвалидном кресле и выглядел, как всегда, слишком бодрым. Бэй поймал себя на мысли, что постоянно сравнивает Кардинала с Зосей. Причудами законов наследования этим двум родственникам из полноводной генной реки рода Вальдштейн досталось много похожих генов. Или они напоминали друг друга, потому что с определенного возраста пожилые люди начинают приобретать одинаковые черты? В век победившего альтруизма за подобное высказывание могли закидать гнилыми помидорами с гневными выкриками о том, что старость не болезнь, а рисунок времени на лицах тех, кто получил милость богов дойти до преклонных лет. Но Зосю и ее племянника объединял не похожий рисунок из морщин, а то, что оба выглядели слишком хорошо для своего возраста.

Бесспорно, мир был полон долгожителей. Не так давно Кобейну попалась статья с фотографией улыбающейся беззубой старухи из Южной Африки, почившей в сто двадцать два года. На своем дне рождения, незадолго до смерти, долгожительница делилась рецептом долголетия с Манделой — дешевые сигареты и побольше кока-колы. Так что у Зоси еще оставался запас времени для того, чтобы попасть в книгу рекордов Гиннеса с собственным рецептом: неисчерпаемый оптимизм, густо замешанный с цинизмом, и готовность наслаждаться жизнью во всех ее проявлениях.

Возраст Анджи пока не выделялся из средних показателей продолжительности жизни европейских мужчин, и даже тот факт, что он продолжал жениться и производить потомков, (младшему сыну Анджи было семь лет), не являлся чем-то невообразимым. Но каждый раз, когда Бэй встречался с Кардиналом после продолжительного перерыва, его не покидала иррациональная, бредовая мысль, что родственник выглядит лучше, бодрее, (моложе?), чем в прошлый раз. Словно время не гнуло его узкие плечи, а расправляло, не углубляло морщины, а разглаживало. Сам Анджи намекал на хороших врачей, физиотерапию, пластических хирургов и правильное питание. Но странное чувство нереальности было не от отсутствия морщин или расправляющихся плеч, а от слаженности движений, мелкой моторики, которая в случае Кардинала становилась с возрастом более четкой.

Разговор с родственником прошел без неожиданных поворотов и всплесков новой информации, быстро перетек на дела семьи, и Кардинал попросил Бэя проверить реальность существования фирмы юридических услуг из Антверпена. В заключение встречи Бэй получил возможность свободно передвигаться по дому и прилегающей к нему территории, а также приглашение к ужину. К свободе передвижений в нагрузку прилагался слуга Кардинала — Рай Грем, бессменный помощник герцога. Его личный страж и живая трость. Немногословный до такого уровня, что многие считали его немым, с лицом породистого арийца, напоминавшим безразличную маску, с фигурой человека, владеющего своим телом в совершенстве, и в том самом трудно определяемом возрасте, от тридцати пяти до пятидесяти, он давно превратился в тень герцога.

Бэй замечал Грема на небольшом расстоянии слишком часто, чтобы решить, что это случайность. Кардинал не доверял гостю или ему было что прятать? Или это привычка скрытного, склонного к контролю человека? Разыгрывая праздное любопытство, Кобейн слонялся по комнатам замка. Даже попав в длинный и плохо освещенный холл с портретами, он продолжал делать незаинтересованный вид. Предки смотрели на Бэя из-за плотной вуали теней, словно хозяин дома не испытывал к ним должного уважения или хотел, чтобы их лица оставались в сумерках прошлого. Кобейн прошел вдоль холла, не задерживаясь ни у одного из портретов дольше, чем у других, лениво скользя взглядом по лицам давно ушедших в небытие носителей фамилии Вальдштейн. Он достанет картинки из памяти потом, кадрами из видеосъемки.

Как положено охотничьему дому, в замке нашлась просторная комната с оружием, маленький арсенал, где Кобейн задержался подольше. Кроме старинного оружия на стене висели современные охотничьи ружья и пистолеты для спортивной стрельбы. Судя по блеску и отсутствию пыли, все предметы убийства находились в хорошем состоянии. Даже больше, их использовали. На вопрос Кобейна Рай равнодушно кивнул головой.

— У нас есть тир и площадка для стрельбы по глиняным голубям. Герцог любит посмотреть, когда тренируется охрана и практикуется сам.

Во время ужина за длинным, безупречно сервированным столом сидели только трое — Анджи, его жена и Кобейн. Детей герцога в замке не было.

Ночью, лежа на спине на кровати гостевой комнаты, Бэй рассматривал на темном потолке портреты предков, выкладываемые один за другим его феноменальной зрительной памятью. Запомнить имена он не смог из-за недостатка освещения в холле, но портрет Ари узнал по описаниям бабули. Она единственная была запечатлена художником очень молодой. Наверняка невысокая и стройная, не красавица, но что-то притягивало взгляд к ее лицу и фигуре. Как и говорила Зося, выделялась четкая линия шеи и плеч, и чувствовалась сдерживаемая сила тренированных мышц. Грация кошки с силой львицы.

Как человека, знающего цену хорошей физической формы, Бэя всегда привлекали спортсмены и люди, в совершенстве владеющие своим телом.

Ари была не похожа на человека с плохим здоровьем. Правда, это не исключало смерть от инфекций. Например, после трудных родов двойняшек. На ее руках не было украшений, и вопрос, принадлежал ли перстень со скаполитом именно этой женщине, оставался открытым.

По многолетней привычке начинать утро пробежкой Бэй повторял путь, который проехал прежним днем перед ужином на велосипеде, пока не заметил пропущенную развилку и не побежал по ней. Он наслаждался запахами и пастельными красками раннего утра, пока его слух не уловил звуки, не принадлежавшие лесу. Кобейн направился к источнику шума.

На земле под деревом, рядом с упавшим велосипедом, сидела Кики и поскуливала от боли. На лице, руках и ногах женщины темнели ссадины и синяки с кровоподтеками.

Бэй склонился над женой Анджи, пытаясь определить степень повреждений, и быстро понял, что обошлось ушибами и царапинами. И что, несмотря на раннее утро, Кики была пьяна — уже или еще. Его едва не снесло тяжелой волной спиртного перегара.

— Кобейн!

— Рыжий Тван, зачем же ты в таком виде на велосипед полезла? Со своими новыми грудями… — от нелепости ситуации хотелось язвить.

— Я всегда утром езжу, перепутала велосипед, взяла Анджи и не удержалась.

— Что — Анджи? — не понял Бэй.

— Велосипед! Его чертов новый велосипед. Этот, — Кики показала рукой в сторону лежавшей у дерева машины.

— Велосипед?!

Ответом на неприкрытое изумление Кобейна был совершенно одержимый, царапающий слух женский смех.

— А ты все веришь в его немощность? Он хороший актер, Анджи… И мечтатель, если недавно спортивный велосипед себе купил.

Смех быстро превращался в истерику, Кики попыталась подняться, но свалилась обратно на землю, заходясь новым приступом нервного хохота.

Бэй достал с пояса бутыль с водой и плеснул в лицо женщине, потом схватил ее за плечи и настойчиво удерживал, пока Кики немного успокоится. Смех сменился мелким сотрясением тела и всхлипами, превратившись в другую форму истерики.

— Как же ты умудрилась так нажраться… — шептал Бэй.

— Я боюсь, Кобейн, боюсь!

— Чего?

— Кого… Я боюсь Грема. Ты видел его глаза? — застывшие, с покрасневшими белками и расширенными зрачками глаза уставились на Бэя. Похоже, дело было не только в алкоголе. — У него взгляд убийцы. Холодного убийцы, — шипела женщина. — И Анджи. Я боюсь его. Мне надо бежать, но куда мне бежать? Где я смогу спрятаться?! У меня никого нет, кто бы мог меня защитить.

— Кики успокойся, это пьяный бред.

— Бред, что семидесятилетний инвалид покупает себе велосипед. Он учится ходить и скрывает ото всех свое состояние. У него есть любовница, Бэй. Может, даже две. Я нужна лишь для произведения потомства, а у меня не получается. И скоро меня выбросят в канаву.

— Эй-ей-ей. Попей-ка водички. Канава… Любовницы у герцога были всегда… Каких грибов ты напробовалась, — усмехнулся Бэй, — что к тебе пришел Мескалито?

Бутылка тряслась в руках Кики, вода текла мимо рта на дорогую одежду, уже выпачканную в земле. Но немного все же попадало в ее рот, и Кобейн не позволил Кики отвернуться, пока бутылка не опустела.

Женщина глубоко вздохнула и вдруг вцепилась в руку Кобейна, не разрывая напряженного дикого взгляда. Глаза в глаза.

— Я не верю, что Лиана умерла своей смертью. Не верю! И Гледис. Молодые жены Анджи умирают от внезапных болезней, а он молодеет. Почему? Разве не потому, что забирает их здоровье?

— Первые две жены с ним в разводе и прекрасно живут на оставленные бывшим мужем деньги, Гледис была его любовницей, совсем недолго, и после Анджи встречалась еще с кем-то из семьи Ден Резингов. Очнись, Кики, и давай-ка подниматься…

Шаги за спиной показались слишком громкими, Кобейн обернулся, чтобы увидеть приближающегося Рая. Они обменялись короткими приветствиями и многозначительными взглядами.

Бэй повернулся к жене Анджи, но вместо женщины, испуганной появлением одного из ее кошмаров, на земле сидела прежняя Кики — сдержанная, с легким налетом высокомерия, без излишнего интеллекта во взгляде, но с примесью эмоций, соответствующих ситуации — падению, ссадинам и да, легкому алкогольному опьянению. Хотя при исходящем от нее амбре легким оно быть не могло. Перемена случилась, словно по щелчку скрытой кнопки, пока Бэй переглядывался с Гремом. Мгновения назад глаза Кики темнели от страха и дрожали уголки рта, но вот на Рая уже был устремлен почти равнодушный взгляд.

— Грем, как ты вовремя. Я упала с велосипеда.

Бэй поднялся с земли, уступая место рядом с пострадавшей помощнику герцога, который уже звонил кому-то из слуг и жестом показывал Кобейну, что тот может продолжить пробежку, оставив заботы о леди другим.

Размеренность привычных движений, красота природы вокруг помогли отвлечься от странной встречи. Стоило ли обращать внимание на слова пьяной женщины и относиться к ним серьезно?

За завтраком Кики не было. Только Анджи и Бэй за длинным столом. Кардинал любил условности и с удовольствием сохранял традиции, например, старомодную сервировку стола, присутствие молчаливых, как тени, слуг в форменной одежде.

То, чем Бэя невозможно было смутить, но к чему он сам был совершенно непривычен. Кобейн представил на своем месте Зосю и едва сдержался, чтобы не рассмеяться в голос, слишком живым и правдоподобным было видение бабули, не выносившей излишний официоз. Она наверняка сидела бы с перекошенным лицом и потоком ругательств на четырех языках.

Разговор за завтраком подходил сервировке стола — с тщательно подобранными словами, как и серебряные приборы рядом с тарелками, с витиеватыми оборотами речи, соответствующими ажурным рисункам на тонком фарфоре. Об организации большого сбора клана следующим летом и о борьбе за влияние среди двух банковских ветвей. Нудно. Долго. Бэй поймал себя на мысли, что Кардинал старается превратить завтрак в светскую пытку, чтобы у гостя не появилось желания вскоре сюда вернуться. Еще вчера за ужином Анджи дал понять, что место определяет набор ритуалов, а в этом замке, переполненном историей рода и вещами, впитавшими величие семьи, ему хочется хранить дух минувших столетий. Услышав в минуты затяжной тишины царапающий звук коготков по дереву в углу столовой, Бэй усмехнулся. Захотелось сказать, что в дополнение к традициям прилагалась застарелая пыль в коридорах и аромат сырости, исходивший от тяжелых штор.

О происшествии в лесу разговор не заходил.

Вещи Кобейна уже лежали в машине, поэтому, поднимаясь из-за стола, он стал прощаться с хозяином, когда Анджи подъехал на коляске к двери и позвал за собой.

— Это не займет много времени, — сказал он.

В кабинете Кардинал протянул Кобейну толстую папку со стола.

Внутри лежали листы с заключениями исследований, диагнозы разных психиатров. У пациентки Кики Тин Хавер Вальдштейн были признаки развивающейся шизофрении, она страдала от навязчивых состояний с элементами преследования и грозивших ей опасностей. К заключениям прилагались листы с предлагаемым лечением и списком лекарственных препаратов. Не вчитываясь в подробные описания состояний, Кобейн поднял вопросительный взгляд на Анджи.

— Теперь ты понимаешь, почему я провожу много времени в этом месте? Несмотря ни на что, я люблю Кики и не хочу прятать ее в сумасшедший дом. Когда состояние жены ухудшается, мы обычно приезжаем в сюда и не приглашаем гостей.

— Давно она уже больна?

— Когда мы познакомились, у нее были проблемы с наркотиками. Моим условием для продолжения отношений и последующей свадьбы был обязательный и полный курс лечения. Она его прошла. К сожалению, за последние два года случилось два срыва и, как следствие лечения, начались психические расстройства.

— Мне очень жаль, Анджи.

— Мне тоже.

6 глава.

Встреча с изготовителем сейфа для грандидьерита ничего полезного не принесла и вылилась в подробное и обстоятельное объяснение, почему вероятность вскрытия замка без знания кода невозможна. К отчаянию Гашика, даже полиция, искавшая рубин, слишком серьезно рассматривала версии о причастности лиц из первого круга, продолжая допросы родственников и охраны. Копии этих допросов Бэй и изучал в Лондоне, но не обнаружил в них ничего подозрительного.

Вторым активным направлением поисков была проверка тех, кто присутствовал на свадьбе в Италии. Полиция успела выяснить, что фирмой-контрактером на обслуживание торжества, в нарушение договора, в последний момент было заменено два человека из обслуги. Среди гостей тоже выделили двух приглашенных, которые оказались на торжестве почти случайными лицами с неизвестными спутниками. Кроме имен и описаний шести подозрительных лиц со свадьбы, других зацепок у полиции не было. Сеть поиска оставалась тонкой и жидкой, напоминавшей чистое поле с редкими линиями, а избыток свободного пространства означал высокий шанс на ошибку. Оставалось пока накачиваться информацией о рынке ценных камней, грузить настойчиво молчавшую машину в глубинах мозга и надеяться, что хваленая интуиция все же проснется.

С Кариной Бэя разделяли тысячи километров, несколько часовых поясов, но соединяли ежедневные сообщения и частые разговоры. Несмотря на хорошую связь, голос Волжской звучал иногда удаленно, словно она пряталась в прочный кокон приближающегося сезона, подстраивая под жесткие будни профессионального спорта не только тело, но и душу. Запускала процесс строгого отбора нужных и лишних раздражителей. И хотя Бэй находился в первой категории, он все равно ощущал происходящие в Карине изменения. Она все больше становилась фигуристкой Волжской, и все меньше оставалось в ней влюбленной Карениной.

Между тем незаметно закончилось лето.

В Голландии установилась привычная погода — околодождливое, околосерое, околопрохладное время года.

В Брюсселе ковер из осенних цветов украсил Большой рынок.

В Австрии и Германии наряжались в свои лучшие наряды бордово-желтых тонов деревья, чтобы, исполнив страстный танец, скинуть одежды и обнаженными встречать зиму.

Над испанским островом солнце все так же поднималось высоко в небо. Палило днем и тонуло вечерами в аквамариновом море.

Ничто не предвещало изменений для привычного хода вещей.

Удар пришел с неожиданной стороны.

Бэй только прошлым вечером добрался до своей квартиры и, бросив сообщение Кайту, что проведет пару дней в Зандворте, отключился после горячего душа. Дорога, длиной в два с половиной дня от одного свидетеля или возможного информанта до другого, вымотала даже Ван Дорна. Гашик звал на встречу на свой любимый остров, но детектив выпросил у него и у самого себя пару дней отдыха.

Разбудил Кобейна настойчивый, уверенный звонок в дверь. Не просто разбудил, он выдрал его из глубокого сна, а Бэй, как корнеплод, цеплялся длинными, разветвленными отростками за уютную черную толщу забытья. Потребовалось несколько мгновений, чтобы сообразить, где он находится. Стремительная смена мест ночевок и бесконечная дорога сыграли с детективом злую шутку, сделав непривычным вид собственной квартиры. А немилостивый подъем плохо сказался на настроении. Так что, открывая дверь, Кобейн едва сдерживался, чтобы не спустить с лестницы непрошеного гостя.

На пороге стоял Кайт.

Без лица…

Так вроде бы описывают людей в состоянии потрясения — что на них нет лица?

— Какого твана? Кайт! Сколько время?

— Время? А… не знаю. Часов десять.

Незваный гость вломился в квартиру, решительно отодвигая хозяина в сторону.

— Слушай, Бэй. Ты только не руби с плеча, старик. Спокойно. Хотя кому я говорю, ты же у нас пример хладнокровия и самоконтроля.

Кайт был не только без лица, но и не в себе. Дерганый, взведенный, с бегающим взглядом.

— Да что происходит? — потребовал объяснений Бэй, захлопнув входную дверь и направляясь к кофеварке. Судя по состоянию друга, вернуться ко сну больше не получится.

— Нет, ну это, конечно, тванская жопа, но еще же ничего не известно. Все может оказаться не тем, чем кажется. Просто вопли папарацци.

— Кайт! — Кобейн взревел, как разбуженный зимой медведь. — Если ты сейчас же не начнешь изъясняться так, чтобы я понял, о чем идет речь, я вышвырну тебя из моей квартиры и не пущу обратно, пока не научишься говорить.

Решимость во взоре добавила грозности к крику и привела друга в чувство или лишила его избыточного волнения.

Он протянул Кобейну свежий выпуск журнала о знаменитостях, из тех, что с большими картинками и короткими подписями мелким шрифтом.

— У тебя смена интересов? — поморщился Бэй.

Кайт настойчиво помотал головой, всовывая ему в руки журнал.

С кривой улыбочкой Кобейн взял номер желтой прессы и вдруг тот раскрылся у него в руках фотографиями Карины и Тажинского. Заголовки кричали о новом романе известной фигуристки или новой пассии олигарха. Целый разворот пестрел фотографиями плохого качества, снятых из-за угла тысячекратными зумами. Короткие подписи под мутными снимками сливались в черные линии. Яхта Тажинского в Средиземном море. Фоном — Ницца, берега Италии. На фотографиях Карина и русский олигарх — близко друг к другу, разве что не в объятиях. Волжская скрывалась за очками и широкополыми шляпами, но ее можно было узнать. На двух фото — на пристани, в небольшой лодке, и у входа в ресторан — лицо фигуристки оставалось открытым. Она не светилась от счастья, но и не выглядела несчастной.

Красивая пара, против воли отметил Кобейн. Тажинский был не только богат, но и хорош собой. Грубой мужской красотой, сглаженной годами работы хороших парикмахеров и стилистов. От него веяло самоуверенностью на грани самовлюбленности, которая приходит от успеха.

Тванство…

— Бэй!

Кайт, оказывается, звал его уже несколько минут, пока Кобейн вывалился на некоторое время из собственной квартиры, утянутый в реальность фотографий перед ним.

— Ты как?

Глупый вопрос. А главное, на лице Кайта была такая гримаса боли, словно это ему, а не Бэю, изменила девушка.

— Эти фотографии еще ничего не значат. Между ними могло ничего не быть, — продолжал уговаривать самого себя и Кобейна друг детства.

— Скромный мальчик олигарх катает несколько дней на своей лодочке принцессу и сдувает с нее капли соленой воды, боясь прикоснуться невинным поцелуем в щеку, — раздраженный голос Бэя был удивительно сухим.

Он выхватил телефон и, разложив перед собой на столе журнал, набрал номер.

— Таша, это Бэй. Где Карина?

Неуверенная тишина стала ответом. Поиск слов сквозь бессвязное мычание.

— Таша, когда она вернулась из Канады? Где она?

Улыбчивый Дракон никогда не отличался трусостью, поэтому ответ прозвучал почти равнодушным голосом.

— Карина не заезжала домой. Она сейчас в Италии. Где точно, не знаю. Я ничего не знаю, Бэй. — Таша врала и не пыталась этого скрыть.

— Ну вот видишь, твои опасения разрешились сами собой. Проси теперь большого и серьезного спонсора не волновать сестру во время Олимпиады. Душевного покоя, Таша.

— Бэй, это что? — Кайт вырос перед ним, заглядывая в глаза. — Ты же не собираешься все так закончить? Из-за фотографий папарацци, без объяснений? Без разговора?

— Не из-за фотографий. А лжи. Вернее, лживого молчания.

Бэй был зол, как же он был зол. Кислотой разъедала мысль, что Каренина могла в этот самый момент находиться в объятиях другого мужчины. Тван!

Его еще никогда не бросала ни одна девушка.

Никогда!

Правда, впервые соперником оказался очень богатый красавец-олигарх.

Кобейн привык считать себя неотразимым. Особым. Тем, о ком мечтают, и к кому стремятся. Нет, конечно же, были девушки, которым он приходился не по вкусу, но, как правило, подобные чувства были взаимными. Что это? Первое пророчество золотой вороны?

Захотелось есть и выпить. Несмотря на то, что часы показывали всего половину десятого утра.

Стонало и выло самолюбие. Или все-таки чувства? Ведь тошно на душе и тяжело на сердце? А еще предстоит посмотреть в глаза всем знакомым. И пред Зосиными очами предстать.

Великолепный Бэй!

Ради Тажинских вежливо оставляют даже таких замечательных парней, как ты! Хотя какая к Твану вежливость?

Ни одного звонка. Трусливое молчание. Дурак, он думал, что охлаждение в голосе Карины объяснялось приближающимися соревнованиями и изнуряющими тренировками. А имя ее охлаждению — олигарх Тимур Тажинский.

Мужчина из тех, у которых за декорациями из дорогих костюмов и бизнес школ прячется завоеватель — тот, что схватит через плечо или перекинет через седло и утащит к себе на яхту, напомнив, что никакая цивилизация не отменяла первобытных и животных инстинктов.

Похоже, половину текста Бэй говорил вслух, избивая каждым своим словом стонущую от боли душу Кайта. Влюбленный циник и шутник страдал за двоих. Бедный, ему было тяжело — за себя, за друга, за то, что испытывал непозволительные чувства к чужой девушке.

— Что ты будешь делать? — выдавил из себя Кайт, как из пустого тюбика каплю зубной пасты.

— Жить дальше. Оплеванная репутация выдержит. Она у меня такая безупречная, что немного дерьма ей не помешает.

— Не пытайся меня убедить, что все дело только в самолюбии. Тебе больно, Бэй.

— Мне, конечно же, больно, Кайт. Но тебе, кажется, еще больнее.

— Что ты будешь делать? — повторил друг.

— Если выходной начался паршиво, то поеду и поработаю. К брату, чтобы не отвлекаться.

— Так и поработаешь?

— Так и поработаю. И будь уверен, смогу сделать это не менее плодотворно, чем обычно.

Быстро собрав кое-какие вещи, главное, лэптоп и пару жестких дисков с информацией, Бэй направился к выходу, так и не вспомнив о завтраке или кофе. Голос Кайта вывел его из мысленного составления плана работы.

— У меня билеты на завтра на музыкальный фестиваль в Бреде. Может, поедем?

Кобейн задрал вверх бровь.

— На фестиваль? Ты? Со мной? Мы даже желторотыми птенцами в такие места не летали.

— Билеты брата, но ему пришлось срочно уехать. Может, сделаем что-то совершенно ненормальное и сходим?

Кобейн покачал головой.

— Нет, работать буду, работы много.

— Ты же сейчас и так работать собираешься?

— У меня ее всегда много. Не могу, извини.

И убежал вниз по лестнице, оставляя Кайта у дверей лифта. Оседлал Хонду и направил ее вдоль дюн, не оглянувшись.

Кун встретил брата оценивающим взглядом и, бросив, что его дом в распоряжении Бэя, исчез на втором этаже.

Первый день выходных Кобейн пять раз вполне успешно медитировал, сделал три коротких тренировки на траве перед домом и перелопатил уйму документов, отрабатывая версии и раздирая догадки на составляющие.

Продуктивность со сжатым сердцем и с вонью в душе оказалась очень высокой.

К вечеру на его телефоне было десять пропущенных звонков от Карины, двадцать от Кайта, пять от Зоси, и еще несколько — не связанных с фотографиями в журнале.

Бэй написал только Зосе.

«По-твански. Но без рваного сердца».

Кайту сказать было нечего.

Карина опоздала со звонками на целую вечность.

Впереди была ночь и еще один день выходных, и их нужно было чем-то загрузить. Домой Бэй не поехал, оставшись спать на диване в гостиной. Умница Кун ничего не спрашивал, принес вечером младшему брату тарелку со спагетти и бросил для него поздно ночью плед на диван.

— У меня гости — внизу, в баре. Может, кто останется.

— Ничего, — ответил Кобейн, закутываясь в плед, — вы мне не мешаете.

— Ну, ну… — усмехнулся Кун и исчез за дверью.

Спасение, заставившее забыть о Карине, тоже пришло с неожиданной стороны.

Когда следующим утром Бэй открыл свой планшет, первым письмом в ящике оказалось письмо из Бостона. В архиве нашлась фотография семьи немецкого аристократа. Сомнительное качество и разрушительное действие времени на снимок усиливала небрежность, с которой был сделан кадр телефоном. Но лица можно было рассмотреть. Родители чинно сидели на стульях, три дочери стояли за их спинами. Узнать Ари было несложно даже без подписей, и не только потому, что она была младше сестер, но по болезненности лица, хрупкости, почти эфемерной худобе тела. Бэй почувствовал, как сердце пропустило один удар, и застучало, расплескивая по венам будоражившее волнение.

Ни плохое качество снимка, ни время, прошедшее между фотографией в Бостоне до портрета, сделанного в Австрии, не могли привести к подобной разнице черт.

Бабушка Зоси, хоть и звалась Ари Вивьен, от рождения ею не была. Между женщинами была небольшая схожесть — невысокий рост, светлые волосы, выразительные глаза.

Но если во взгляде настоящей Ари сквозила мудрость больного человека, жизнь которого слишком близка к грани смерти, то взгляд Ари-прародительницы был таким, словно ей известны опасные тайны смотрящего.

Кобейн вскочил с дивана и рванул в кухню за стаканом воды. Закончил тем, что стащил из холодильника бутылку газировки и вернулся к компьютеру.

Прародительница, та самая, потомков которой выделял Кардинал, возможно, обладательница кольца, опередившего время, носила чужое имя и выдавала себя за того, кем не была. Зачем? Почему? Какова ее история?

Знал ли правду ее муж, так и не примирившийся со смертью Ари?

Известно ли об этом Кардиналу?

Конечно же, известно! И не только. У Анджи есть причины стремиться, чтобы тайны Ари оставались тайнами. Вряд ли только из-за маловероятной опасности быть удаленным с древа клана по чистоте крови. Выделяя ее потомков, он только рисковал привлечь лишнее и ненужное внимание. Знать бы еще, почему Кардинал выбрал именно Ари Вивьен для поисков среди наследников?

Не зря портреты предков висят в наименее посещаемом доме, в неосвещенном коридоре — видимо, чтобы оставаться в тени прошлого.

Бэю нестерпимо захотелось отступить от поисков чужих богатств и покопаться в прошлом собственного рода и конкретно — одного родственника.

Вернее — двух.

Узнать побольше о лже-Ари было сложно до невозможного. Если только постараться уточнить причины ее смерти. Своими секретами Анджи делиться не будет, к тому же, не стоит раскрывать перед Кардиналом свой интерес к прародительнице. Но можно еще раз поговорить с Зосей. Даже неловкость от личного поражения уступала желанию покопаться в воспоминаниях бабушки.

После Майорки.

Как раз пройдет несколько дней, и улягутся обида и отступившая сейчас на задний план боль.

Зато можно пока заняться изучением самого Кардинала, начиная с его болезни. Почитать о чудотворных улучшениях состояния людей с отграниченной мобильностью после десятилетий болезни.

Таких не оказалось. Из инвалидных колясок вставали лишь те, кто оказывался в них после травм и операций. Но Кардинал не был жертвой несчастного случая. У него было какое-то заболевание, приведшее к частичной парализации нижних конечностей и нарушению общей координации движений. Выяснить более точный диагноз без привлечения внимания самого герцога пока было невозможно. Здоровье влиятельного родственника являлось запретной темой в клане.

Теперь о его многочисленных женах…

Как и говорил Кобейн, две первые супруги были живы после развода с герцогом, получив хорошие алименты. Первая, правда, уже год находилась в доме престарелых, но болезнь Альцгеймера вряд ли была вызвана воровством здоровья, как считала в бреду Кики.

Самой интересной казалась фигура третьей жены. Лиана Флин единственная не происходила из знатного рода и до замужества долгие годы была лечащим врачом Анджи. Потом продолжила работать в частной клинике в Швейцарии. Умерла после десяти лет замужества от болезни. От этого брака у Кардинала росли двое старших детей. После Лианы и до встречи с Кики у Кардинала было несколько недолгих связей, в том числе, с Гледис, потом с Крис, с которой Кардинал прожил пять лет — женщина погибла в аварии. Странно, что Кики не назвала ее имя в лесу. Когда случилась катастрофа, сыну Анджи и Крис исполнился год, и полным ходом шла подготовка к запоздалой свадьбе. Горевал после похорон герцог недолго и уже через полгода начал ухаживать за Кики. У длинноногой танцовщицы к набору амбиций и неосуществленных планов прилагалось имя обедневшего баронского рода. Несмотря на то, что за окнами было начало двадцать первого века, для Анджи-старшего родословные имели значение. На Кики он женат уже шесть лет.

Кобейн вытащил из памяти имена психиатров из папки. Частная клиника в Швейцарии. Университетская клиника во Франкфурте. Сами специалисты наверняка связаны с Кардиналом больше, чем обычным знакомством. Значит, стоит попробовать выйти на помощников или секретарей.

Бэй наметил несколько путей для поиска информации и составил список желательных встреч.

К середине воскресенья, несмотря на все еще ноющее сердце, Бэй вернулся в привычное состояние и был доволен собой. В душе царило легкое опьянение от аромата тайны. На этот раз даже не чужой, а напрямую связанной с Анджи, Зосей, им самим, Кобейном.

Отвалившись на спинку стула у стола и сцепив на затылке руки, Бэй понял, что на сегодня работа закончилась, а освобождение головы и времени ничего хорошего не обещало. Может, пересмотреть свое отношение к фестивалю в Бреде? Вдруг потянуло на глупости и непривычные действия. Или это была заторможенная реакция на оплеванную любовь и возбуждение от зова Тайны?

Тайна.

Она расцветала на глазах детектива яркими красками. Притягательная, соблазнительная, заигрывающая с ним! Тайна рода добавилась к тайне украденных камней… И тван! Обе начались с перстня Ари!

Кобейна потряхивало от предвкушения.

Нужна была разрядка. Спиртное, желательно физическая нагрузка, что-то сумасшедшее.

Бэй сам позвонил Кайту, отметив, что пропущенных звонков от друга и Карины добавилось.

— Билеты еще целы? Тогда едем. Заберешь меня у брата? Да, и захвати с собой пива, нет, лучше бутылку с чем-нибудь покрепче. Боб*? Кто будет Боб? Нет, сегодня я буду пить. Позвони Роби, он живет там поблизости. Если пообещаешь ему ящик Баварии, он заберет нас ночью к себе, а потом разберемся с машиной. До встречи.

(*Прим. Боб — человек из компании, который не пьет, чтобы отвести остальных по домам)

Не полагаясь на друга, Бэй вытащил из бара Куна бутылку дженивера*.

— И не смотри на меня так, — бросил он Кайту, глотнув прямо из бутылки, как только машина отъехала от дома брата. — Я провернул кучу дел, доволен собой, теперь хочу напиться. У тебя есть возражения?

Кайт покачал головой, следя за дорогой.

— С Кариной разговаривал?

— А кто это такая?

— Не дури, Бэй.

— Это случаем не та Карина, что Волжская? Чемпионка мира? Кажется, даже неоднократная. Нет, не разговаривал. Ни к чему. Звезды пусть остаются со звездами. А мне лучше в тени.

— Бэй! Она же пытается тебе звонить. А ты, Тванский козел, рогами уперся. Ничего же еще даже не выяснил!

— Вот именно. Козел! Рогатый. Звезды так по лбу бьют, что сразу два рога вылезают.

Кайт хотел что-то возразить, потом посмотрел на Бэя с бутылкой ячменной водки в руке и обреченно кивнул.

— Хорошо. Сегодня пьем, отрываемся, как безмозглая молодежь, а завтра начнем думать.

— Так-то лучше, Кайт. Так-то лучше. А то я уже почти передумал ехать с тобой дальше.

(*Прим. Дженивер — традиционная голландская водка из ячменя)

Кобейн отдался во власть шального возбуждения, рожденного из боли дня предыдущего и эйфории дня заканчивавшегося. Отчаянное веселье не омрачили ни долгая дорога с пробками, ни ожидание на парковке, а потом в очереди, чтобы попасть на территорию, огороженную для фестиваля. Ни низкие тучи, честно кричавшие о том, что прохудятся в ближайшее время и добавят дождя к прохладному ветру.

Бесспорно, помогал дженивер, которым Бэй стал делиться с Кайтом в очереди сквозь турникет, потом еще с какими-то шумными соседями. Он сам выпил уже больше трети бутылки, но этого было мало для опьянения. Люди вокруг беспокойно толкались в предвкушении веселья, пританцовывали под музыку, льющуюся из огромных динамиков, и впервые за много лет Кобейну захотелось раствориться в толпе.

Но сначала поесть. Поэтому, попав за ограждения, он потащил Кайта в очередь за бутербродами с теплой сосиской Юнокс.

— Опять очередь, Бэй!

— Я ничего не ел с… дай подумать… Тван! Я ничего не ел со вчерашнего вечера. Не хочешь здесь стоять — иди за пивом, моя бутылка пуста.

Отправив Кайта за выпивкой, Кобейн заигрывал с девчонками, стоявшими в очереди и проходившими мимо. Безобидно, до широких улыбок, но заигрывал, как во времена средней школы, и с удовольствием ловил заинтересованные улыбки в ответ. Через десять минут с булками в руках он проталкивался поближе к другу, светлая голова которого виднелась около прилавка с пивом.

Колышущее море разных, и от этого кажущихся одинаковыми лиц, оглушающий ритм музыки, усиливающий впечатление принадлежности ко всему вокруг и в то же время — полного одиночества… И вдруг — один взгляд, и весь мир сузился до размеров серых, с зелеными крапинками глаз с темным ободком на радужке. Бэй застыл с бутербродом у рта, рассматривая девушку напротив него — светловолосая, почти блондинка, с тонкими чертами лица. Нарушением изящества были густые брови и большие мягкие губы. Она засмеялась, увидев его реакцию, и этот смех Бэй услышал сквозь грохот музыки и множество голосов. Странное дело — несколько секунд для него существовал только один взгляд, один голос.

Девушка наградила Кобейна изучающим взглядом, в котором скользнуло одобрение, и развернулась. Толпа увлекла ее прочь, а легкий ветер донес до Бэя едва различимый аромат олеандра.

Он смотрел в спину незнакомки, одетой в джинсовую куртку с высоко поднятым воротником и короткую широкую юбку, из тех, что танцуют собственный танец, привлекая внимание к ногам хозяйки. Смотрел и сравнивал с воспоминанием из дорожного ресторана в Германии. С неснятой, но уже увиденной и отложившейся в памяти фотографией девушки, сидевшей на мотоцикле с приспущенной кожанкой.

Не сходи с ума! Таких совпадений не бывает, подумал Бэй.

Все, что было в его памяти для сравнения, это вид со спины. Слишком мало, чтобы быть уверенным.

Таких совпадений не бывает — повторил он себе еще раз.

Минутное наваждение исчезло, и Кобейн решил, что нужно поесть и выпить пива. Вернулось состояние шального веселья. Кайт и Бэй танцевали, отрываясь вместе с толпой, среди которой оказались в меньшинстве, но не единственными мужчинами в возрасте к тридцати.

Оказалось по-твански правильным отдаться на милость чужих эмоций и плыть по течению. Правда, Бэй ловил себя на том, что время от времени кого-то высматривает, скользит взглядом по лицам вокруг.

Неужели ищет обладательницу кошачьих глаз?

Кобейн увидел ее, когда в очередной раз с пивом в руке возвращался от киосков к скоплению народа. Незнакомка танцевала на кромке разноцветного моря двигающихся людей, и ее тело было физическим воплощением ритма и музыки. Взлетала беспокойной птицей широкая юбка, открывая стройные, длинные ноги. Движения девушки были настолько заразительными, что Бэй почувствовал, как отзывается его собственное тело. Но отзывалось оно не только желанием двигаться, его топила горячая волна возбуждения. Тванская рожа! Возбуждения?! Как у подростка с зашкаливающими выбросами гормонов?

Девушка качнула головой и посмотрела прямо на Кобейна. Взгляд серых глаз коснулся его лица, обжег и так разгоряченную кожу. Она видела его. Тван! Она танцевала для него.

Для него?!

Откровенность движений и пристальный взгляд оставляли мало места для сомнений, и тело Кобейна недвусмысленно реагировало на красноречивый призыв.

Рука Кайта легла на плечо, приводя в чувство и ослабляя невидимую связь с сероглазой незнакомкой.

Что происходит?!

Бэй же никогда не реагировал на подобные заигрывания! Всегда презирал охотников за быстрым сексом! Почему же теперь ему так тяжело оторвать взгляд от этой девушки?

— Роберт здесь, у него получилось купить билет, давай встретим его у входа? — спросил Кайт.

Кобейн покачал головой. Он понял, что не хочет уходить. Боится потерять из виду незнакомку с такими трогательными, пухлыми губами, словно он уже истерзал их жадными поцелуями. Что за идиотские мысли?

Надо было отвернуться от девушки и следовать за другом, но сила захвативших его чувств оказалась настолько неожиданной, что смутила Бэя. Он не испытывал раньше таких ярких эмоций. И решил, что перед ним неожиданный тест! Вызов, которому одновременно хотелось и противостоять, и поддаться.

Необъяснимая женская притягательность против самоконтроля Бэя.

Потому что короткие романы и случайные встречи — не для него.

Наверное, это была оговорка, слабая попытка сопротивления неизбежному.

На самом деле Бэй сорвался в неведомую глубину, когда увидел серые глаза и почувствовал запах олеандра. Может, у него был еще шанс сохранить себя, если бы он ушел вслед за Кайтом, оставался рядом с друзьями, а еще лучше — бежал как можно дальше от танцующей толпы, громкой музыки, заразительной эйфории вседозволенности.

Но тванское самолюбие сыграло с ним злую шутку, предоставив предлог остаться. Или высокомерие, поющее, что нет такого соблазна, с которым бы не справился Великолепный Бэй.

Наказуемое, как уверял Давид.

С того момента, как Кобейн вручил полную бутылку пива какому-то парню, чтобы освободить руки для танца, было только приближение к невидимой черте.

Даже когда Бэй направился в другую сторону от того места, где танцевала девушка, он чувствовал спиной ее взгляды — жаркие и почему-то отчаянные. Словно за смелым призывом прятался страх, что Бэй не ответит.

Когда он начал танцевать в кругу, ближе к сцене, боковое зрение и словно прорезавшийся на затылке третий глаз фиксировали каждое движение незнакомки.

Бэй почувствовал аромат олеандра, усиленный жаром разгоряченного тела, когда девушка проталкивалась сквозь танцующих недалеко от него, и до боли сжал кулаки, чтобы не обернуться стремительно, а сделать это неспешно, словно случайно.

Кому он врал? Себе? Ей?

На этот раз во взгляде серых глаз были вызов и насмешка. Тван! Она знала, что делает с ним. Была уверена в своей соблазнительности и видела, как лживое безразличие сползает с Кобейна размокшей картонной маской.

Но девушка привлекала не только его внимание. Ее касались чужие руки, пытались остановить другие мужчины. Вовлечь в свой круг. Кобейну требовалось все больше усилий, чтобы сдерживаться и не рвануть вперед, отталкивая остальных.

Чушь, какая чушь, испытывать подобные чувства по отношению к совершенно незнакомому человеку! Разве у него есть право испытывать ревность? И Бэй держался. Даже когда девушка оказалась на небольшом возвышении и вокруг нее расступилась толпа, высвобождая место для заразительного, красивого, но такого провокационного танца. Даже, когда, глядя прямо ему в глаза, она прикусила сочную нижнюю губу и выгнулась назад, открывая изящную линию тонкой шеи.

Последним ударом, сокрушившим сопротивление неизбежному, стала все-таки банальная ревность. Яркая, безжалостная, уничтожившая последние всплески самоконтроля, превратившая Кобейна из существа думающего в существо чувствующее.

Остро и волнительно. До боли. Как никогда в жизни.

Девушка развернулась к высокому парню — из тех, кто давно облизывал ее взглядом и тянул в ее сторону руки — и посмотрела на него с призывом, словно устала от сопротивления Кобейна.

Или провоцировала его.

Но последняя мысль больше не коснулась сгоревшего от первобытных желаний ума Великолепного Бэя.

Что они здесь разливают вместе с пивом?!?

Он оказался рядом с девушкой раньше, чем понял, что делает.

Захватил ее в жесткие объятия и услышал едва различимый выдох, словно она облегченно перевела дух, почувствовав его руки на своем теле. Глотнув аромата ее тела, Кобейн потерял возможность дышать полной грудью, а когда встретились взгляды, осталась лишь вязкая, сладкая до горечи страсть, которая захлестнула его всего без остатка.

И потребность оказаться с девушкой наедине, далеко от чужих взглядов.

Сцепившись руками и прерывая связь глазами только, когда это было необходимо, чтобы двигаться вперед, они молча вышли из толпы и без слов направились в сторону небольшой лесополосы, за которой находилась парковка.

Небо, наконец, не выдержало тяжести туч, и мелкий дождь полил на землю. Прохладные капли падали на волосы и разгоряченное лицо Кобейна, но не остужали разбуженного внутри пламени. Когда полная людей поляна скрылась за несколькими рядами деревьев, и шум музыки и толпы перестал быть оглушающим, Бэй остановился и рывком развернул девушку к себе. Она вздрогнула и замерла перед ним, потянувшись взглядом к его губам, тонкие пальцы нашли его ладони и спрятались в них. И в особой, окутавшей обоих невидимым коконом тишине раздавались только короткие звуки рваного дыхания. Его. Ее.

«Что я делаю?» — появилась холодная мысль, и Бэй качнул головой, пытаясь привести себя в чувство. Какой там!? Он безвозвратно сходил с ума, потому что видел в серых глазах драгоценные изумруды. Они тонули в волнах сомнений, нет, страха, будто девушка тоже задавала себе вопрос — что я делаю?!

И это проявление уязвленности и ранимости той, что мгновение назад казалась беспринципной соблазнительницей, вместо того, чтобы отрезвить, лишило последнего желания сопротивляться. Бэя затопила нежность. Его ладони оказались на лице девушки, и он осторожно дотронулся большими пальцами до влажных губ.

Глубокий вздох, почти всхлип, был общим.

Бэй видел, как задрожали на длинных ресницах капли дождя, словно слезы. Почернела бездна глаз, поглотив изумруды, и разливался румянец смущения на высоких скулах…

Нежность… Она может поглотить как ласковое море, потянуться к сердцу мягкой лапой котенка… И, прочертив на нем глубокие царапины, исчезнуть, оставляя тело на растерзание разгоревшегося как пламя желания.

Быстрые легкие руки девушки уже танцевали на лице Кобейна, чертили горячие линии на шее, спустились по плечам. Они торопливо забрались под футболку и замерли, коснувшись волос на мужской груди.

— Сними, — прошептала девушка горячо и влажно прямо в ухо Бэю.

Вечер был совсем не теплым, прохладный дождь уже намочил волосы и одежду, но Бэй задыхался от жара, в котором плавилось его тело, кажется, вместе с мозгами.

Мысль раздеться показалась спасительной.

Кобейн никогда так быстро не сбрасывал с себя тяжелую куртку, за ней полетела на землю едва не разорванная белая футболка.

Руки девчонки тут же устремились к его груди, дотронулись до волос в районе солнечного сплетения, спустились по темной дорожке вниз, к джинсам. Рваный выдох опустошил легкие, заставляя Бэя жадно глотать сырой и прохладный воздух леса. На лице девушки промелькнуло что-то, похожее на удивление, страх, любопытство, смущение. Слишком быстро для затуманенного взгляда Кобейна, чтобы разобраться в мимолетных эмоциях.

— Я старомоден, как видишь, — хрипло просипел он, не узнавая своего голоса.

— Мне нравится, — тонкие пальцы уже смелее исследовали его тело, накрывали плечи вместе с каплями дождя, скользили по рукам и снова возвращались на грудь. Сердце Бэя билось так, словно хотело вывалиться в женские ладони.

Он не мог больше сдерживаться. Это было сумасшествие. Мучительный приступ желания, похоти на грани безумия, уничтоживший его хваленный самоконтроль и принципы, превративший Бэя в дикаря, желавшего только одно — женщину перед ним. Трогать её, словно от прикосновений зависела его тванская жизнь, чувствовать тепло упругого тела, заключать в себя и наконец оказаться внутри, чтобы сделать своей, стать с ней одним целым.

Времени на раздевание девушки не было, и не хотелось выставлять на ветер и дождь ее изящное тело. Руки Бэя и так успевали везде — под свободную кофту, задрав с груди наверх бюстгальтер… Короткая юбка тоже была уже в районе пояса. Оставалось только освободить самого себя. Срочно, пока не задохнулся от страсти и не отравился смелыми, дерзкими поцелуями девушки с ароматом олеандра.

Бэй ворвался в нее одним коротким ударом и поэтому был совсем не готов к тихому стону и тому, как напряжется от боли женское тело в его руках.

— Задница Твана! — прошипел он. — Извини, извини, сейчас, все будет хорошо.

Осознание того, что случилось, было подобно удару. Из состояния штормового огня сжигавшая Кобейна страсть расплавилась до состояния лавы, неотвратимой, но неторопливой, в которой снова появилось время для нежности, и короткой паузы, пока под его умелыми руками и губами от волны настойчивых ласк девушка не расслабилась, пока он не почувствовал, что она начинает отвечать ему и звать вдаль, пока не услышал горячий шепот:

— Не надо больше ждать.

Смятение чувств, взрыв. Если бы не дождь превративший его волосы в мокрые провисшие пряди, Бэй бы сгорел. Остался в осеннем лесу почерневшим бесформенным куском плоти.

В какой-то момент он развернул девушку спиной к себе, торопливым движением спустил до половины спины ее куртку, отбросил потяжелевшие от дождя волосы на одно плечо, чтобы исследовать пальцами шею, изгиб плеча, сравнивая с тем образом, что сохранила память.

Таких совпадений не бывает. Но Тван! Они случаются!

Красная татуировка спускалась от основания шеи вдоль позвоночника, расползалась на лопатки. Попадая на линии рисунка, капли дождя окрашивались красным, и казалось, что это кровь, что татуировка не нарисована, а вырезана острым ножом на изящной спине. Два желания боролись друг с другом — смотреть на замысловатый рисунок и скрыть его от глаз. Хотелось пожалеть девушку, но в то же время ее склоненная голова будила потребность обладать, словно кровавый знак отдавал его обладательницу на милость Бэя безгранично. И новая волна возбуждения смела прочь все мысли, оставляя Ван Дорна в потерявшем краски лесу, в котором ярким пятном были только они двое, сцепившиеся, растворившиеся друг в друге, сдавшиеся на волю самого древнего желания, самой сильной потребности.

Кобейн даже ничего не мог видеть первые мгновения после разрядки, с трудом успокаивая дыхание, чувствуя дрожь во всем теле. Его натренированном, сильном теле! Девушка перед ним тоже дышала урывками, ее шальные глаза блестели, а губы опухли от его жадных поцелуев. Мокрые волосы оголяли шею, по лицу стекали капли дождя, и она слизывала их с губ, словно испытывала жажду, и Бэй почувствовал, что тоже испытывает жажду. Иную.

Отвернулся, разрывая наваждение. Нельзя. Не в первый раз. Он и так был не слишком нежен. Но кто бы мог подумать?! Что откровенно заигрывавшая с ним соблазнительница, окажется девственницей!

Бэй поднял свои вещи и с трудом натянул на себя мокрую майку, совсем не чувствуя холода. Помог девушке привести себя в порядок и поправить одежду. Касаться салфетками нежной, горячей кожи на внутренней стороне бедер, снимая свои следы, показалось Кобейну таким же важным, как сама близость, от этого чувства кружилась голова, как и от взгляда серых глаз, наполненных удивлением и благодарностью. Захотелось вдруг опуститься на колени прямо в мокрую землю, обхватить стройные бедра руками и уткнуться головой в живот, вдыхая ароматы сырого леса, желанного тела, разделенной страсти.

Бэй никогда не испытывал подобных все сметающих желаний.

Опуститься на землю?!

Испугавшись собственных чувств, он поспешно отвернулся. Стал заниматься своей одеждой, заправляя мокрую футболку под ремень джинсов.

— Похоже, ты пришла сюда с одной лишь целью?

Глупо, наверное, но первые слова были сказаны с ревностью и глухим раздражением. Грубо.

Что происходит?! Бэй никогда не позволял себе подобного отношения к женщинам. Но ревность поднималась внутри него лавиной. Незнакомка выбрала его из сотен парней, собравшихся на фестивале. Или использовала. Выбрала, чтобы использовать… Как тебе такая трактовка, Великолепный Бэй?

— Ты тоже, похоже, кому-то мстил или пытался забыться, — с вызовом, глядя на небо из-под нахмуренных бровей, ответила она.

— Пойдем, потанцуем. Нужно согреться, чтобы не заболеть.

— Тебе холодно? — недоверчиво хмыкнула девушка.

Приятный голос, пока с непонятным акцентом.

— Нет, но скоро будет.

Бэй взял ее за руку и уверенно повел в сторону громкой музыки и пьяной толпы. Ему казалось, что он еще никогда не был настолько трезв. Похоже, весь алкоголь сгорел в пламени страсти. Прохладный дождь и ритм шагов помогали успокоиться и взять себя в руки.

— Кто такой тван? — спросила девушка, когда они подошли близко к шуму, но еще могли услышать друг друга.

Бэй напряженно рассмеялся.

— В детстве придумал. Отец предложил выбрать собственное ругательство, ему надоело, что его теща все время сквернословит. Мне понравилась идея.

Растворяясь в громкой музыке и в волнах танцующих людей, Кобейн вспомнил, что до сих пор не представился и не спросил имени девушки.

Было в этом вечере что-то сюрреалистическое, из наркотических снов Кортасара и мира галлюцинаций Кастанеды. Мистического реализма Маркеса.

Незнакомка, с которой Бэй только что в лесу пережил мгновения даже не близости, нет, а головокружительного единения, дикого и естественного, как вдох полной грудью, танцевала, прикрыв глаза, отдавшись на волю ритму, словно была одна во Вселенной, и тащила Бэя за собой в шальной, соблазнительный мир. Ему казалось, что лицо девушки светится. Капли дождя вспыхивают, коснувшись разгоряченной кожи, словно их заряжало неостывшее или вновь просыпавшееся желание. А может, они начинали гореть там, где Бэю хотелось касаться ее губами прямо сейчас?

Мысль кружила голову, сводила с ума. Остатки разума говорили, что девушка не была красавицей, ее глаза могли смотреть отчужденно и холодно, но взгляд притягивался к все еще опухшим красноватым губам и лишал покоя. Она двигалась, как двигаются только профессиональные танцоры или спортсмены, в совершенстве владеющие своим телом. Образ Карины появился в воспаленном мозгу и исчез.

— Я видел тебя! — крикнул Кобейн сквозь оглушающую музыку.

Девушка пожала плечами. Бэй испытывал ни с чем несравнимое удовольствие смотреть на нее и чувствовать ее запах на своих руках, губах. Он даже коснулся ладонью своего лица и с удовольствием отметил, как заблестел ее взгляд, расширились зрачки. Еще более наэлектризованными показались капли дождя, отлетавшие от покрасневшего лица. Кобейн чувствовал, что его тело все еще было отравлено женскими прикосновениями в лесу.

Девушка-яд, как цветок, аромат которого она носила на своей коже.

— Полгода назад, в Германии. А-9, дорожный ресторан. Ты была на байке.

Она засмеялась, снова приподнимая в такт музыке плечи. Музыка оглушала, лишая возможности говорить, и слова потерялись в тяжелом ритме басов.

Бэй смотрел на прикрытые глаза с густыми ресницами и вспоминал их ошалевшими, помутившимися от наслаждения.

Девушка плыла на волне их общего возбуждения, рассказывая своим танцем, как ей было хорошо с Кобейном. Едва шевелила губами, словно шептала что-то или целовала воздух. Поцелуи падали Бэю на лицо горячими каплями дождя, вызывая волны дрожи во всем теле.

Лукаво улыбнувшись, девушка повернулась к Кобейну спиной, отбрасывая мокрые волосы на одну сторону, и спустила куртку с плеч, открывая танцующие кольца татуировки. Как сделал это в лесу Бэй.

И он не выдержал, схватил ее в охапку, с глухим стоном прижался сзади, заставляя двигаться в танце вместе с собой. Близко! Очень близко! Чувствуя возбуждение друг друга… Разделенные лишь слоями мокрой одежды.

Со сторон понеслись одобрительные пьяные крики.

Хладнокровный, кичившийся своим самоконтролем Кобейн без экстази заводил толпу вокруг себя и был одурманен без травки, ошалев от аромата олеандра и загадочной девушки, сводившей его с ума каждым своим движением, каждым взглядом, подрагиванием губ. Ему было наплевать, что под жаркими взглядами случайных людей он стал участником откровенного эротического шоу, не оставлявшего сомнения у тех, кто их видел, какие чувства испытывают двое танцующих.

— Бэй, — мужской голос вырвал из наваждения. Из диалога телами и органами чувств.

Рука друга дернула за плечо, отрывая от девушки и разворачивая.

— Какого твана! — недовольно прокричал Кобейн, пытаясь освободиться.

— Ну ты красавец, Бэй! Зажигаешь?! — раздраженное лицо Кайта выросло перед ним. — Я тебя потерял. Звонил раз двадцать.

— В этом шуме? Нашел же.

— Ты где был? И что здесь вытворяешь? На кого ты похож? Словно… — Кайт закрыл собой девушку, оттесняя Бэя каждым словом и мелким шагом назад, в танцующую толпу. В глазах друга сверкнула невероятная догадка: — Ходил в кусты? Ты?! Ты трахнулся с этой девчонкой в отместку Карине? — лицо Кайта искривила недоверчивая гримаса. — За фотографии в газете? Карине?! Даже ничего не выяснив?

Бэй недовольно огрызнулся, опасаясь, что девушка услышит слова подвыпившего друга и отодвинул его в сторону, чтобы увидеть только чужие лица.

— Да что с тобой! Что на тебя нашло?

Кобейн оттолкнул Кайта от себя, но, не рассчитав силы, бросил его в толпу, создав тем самым небольшое волнение в море двигающихся в едином ритме тел. А сам завертелся в поисках стройной фигуры с мокрыми, светлыми волосами, пока не заметил девушку, скользившую между танцующих людей. Как она могла уйти далеко так быстро?

Услышав недовольный рык, Бэй не сразу понял, что сам его издает, начал расталкивать людей перед собой, пытаясь догнать незнакомку. Опять он видел только ее спину.

Преследовать получалось плохо. Пока Кобейн едва двигался вперед, девушка уходила все дальше. Бэй шел, отпихивая в стороны людей, как тяжелый грузовик, подминающий под себя детские велосипеды, вспоминая на все манеры Твана и кучу слов из набора ругательств любимой бабули, но все равно потерял из вида ту, которую пытался догнать.

Через полчаса толкания среди людей, едва не став причиной драки и вызвав к себе внимание полиции и охраны, Кобейн понял, что стоит прекратить поиски.

Его внезапное Затмение и Падение со светлыми волосами и серыми с зелеными крапинками глазами исчезло.

Он даже имени не спросил…

У своего Сумасшествия.

Кобейн не привык проигрывать. Злость и незнакомая боль охватили его. За короткие два дня Великолепного Бэя бросили две женщины. Правда, в этот момент в его мыслях была лишь одна — незнакомка с кошачьими глазами. Какая-то девчонка, заставившая его играть по своим правилам, воспользовавшаяся им и исчезнувшая, получив то, что ей было нужно. Как ни унизительно выходило для самолюбия Бэя, похоже, что его только что использовали как красивого, сильного самца.

Не больше.

Он стал продираться к краю толпы, к машине, чтобы как можно скорее оказаться подальше от орущей и беснующейся толпы. Кобейн даже забыл, что приехал на фестиваль вместе с Кайтом, и собрался выискивать номер машины, которой никогда не было на парковке. Тело сотрясало мелкой дрожью, как от лихорадки. То ли простыл, то ли отравился спиртным. Чтобы хоть как-то обелить себя в собственных глазах, хотелось думать именно последнее. Отравился дешевым, дрянным спиртным, а не девушкой с запахом олеандра. Ядовитого цветка.

Он, Бэй, не склонный к безумствам и неконтролируемым чувствам, позволил себе превратиться в бездумное животное, управляемое инстинктами на пути к искушению и наслаждению. Воспоминание ударило горячей волной, прокатив по телу крупную волну дрожи.

Идиот. Ошалевший идиот! Злость выдавила из души другие чувства, оставляя Бэя выжатым, как половинка апельсина после соковыжималки — оранжевая корка с раскуроченными внутренностями.

Так плохо и пусто ему еще никогда не было. Может, все-таки алкогольное отравление? Или ему в стакан подмешали какой-то наркоты? Наверняка, это сделала сама незнакомка, еще до того, как начала привлекать его внимание. Поэтому он сошел с ума. Сорвался с катушек к тванской заднице.

Да. Других объяснений не было.

Сероглазая зараза.

На смену мистическому затмению поднялись штормовые волны ярости и поруганного, изнасилованного самолюбия. Кобейн пытался обмануть себя, добавляя к теории наркотического опьянения НЛП. Нет, это грозило бы еще большим разочарованием в себе. С его подготовкой и тренировками самоконтроля он видел методы психологического программирования, как белые нити вокруг ауры собеседника. Их не было. Не было…

Бэй шел, погруженный в невидимый бой с самим собой, пошатываясь, как пьяный, вдоль припаркованных автомобилей, когда кто-то дернул его за плечо, жестко разворачивая.

Произошедшее дальше случилось так быстро, что Кобейн едва успел записать себе все в память для последующего анализа.

Высокий парень в черном и кожаном. Что-то было с ним не так, но что? Потом, он вспомнит об этом потом.

— Тварь!

Низкий голос на английском.

Бэй почувствовал угрозу, и тут же — несколько коротких ударов. Острая боль в правой руке лишила зрения, и он стал оседать в мокрую грязь под тот же голос с акцентом, прошипевший над ухом:

— Радуйся, что не сломал тебе что-то другое, урод.

Дальше была темнота.

— Бэй! — голос Кайта.

Кобейн пришел в себя на грязной земле между машин, и его сразу же скрутило приступом тошноты. Кайт склонился над ним, помогая сесть и привалиться к орущей сигнализацией машине.

Бэя снова вывернуло, прямо под ноги друга.

— Он сломал мне руку, — прошептал он, отплевываясь.

— Сейчас, Роби уже убежал за помощью, здесь должен быть дежурный врач.

— Он СЛОМАЛ мне руку! Он сломал МНЕ руку! ОН сломал мне руку!

Бэй повторял это как в бреду, пока не появился врач, пока ему не вкололи обезболивающее, не наложили на руку шину… С помощью хозяина оравшей машины Кайт засунул Кобейна в свою Ауди.

— Все хорошо, Бэй, мы скоро будем в больнице, туда уже позвонили, ждать не придется.

— Кайт, ты что, идиот? Ты не слышишь меня? Он сломал мне руку!

— Да слышу, ты как пришел в себя, ничего другого не говоришь. Ну сломал он тебе руку. Сейчас полечат, до свадьбы заживет. Она все равно не скоро случится. Ты вон как жизнь себе усложняешь. Кто это был? Тебя узнал кто-то из обиженных детективом Ван Дорном?

Бэй упрямо покачал головой.

— Это связано с ней.

— С той девчонкой, с которой ты был в лесу?! Кто бы мне сказал, Бэй, что ты способен на такое! Она исчезла совсем в другой стороне. Когда я тебя нашел, рядом никого не было, только мужик весь в черной коже уходил между машин, высокий вроде, но не особенно крепкий, сказал бы даже, худой.

— Он сломал мне руку.

— Да слышал уже. Хватит ныть. Ты на себя не похож.

— Ты идиот, Тванский идиот. Я даже не успел ни одного блока поставить!

Теперь в машине ненадолго установилась тишина.

— Ну… ты же не один такой крутой и быстрый, — осторожно проговорил Кайт. — Чемпионы мира вон тоже регулярно меняются. Нашелся и на тебя более умелый.

— Тванская задница, — прорычал Бэй, привалившись головой к холодному стеклу. Начинали действовать обезболивающие, наверняка с седативными, потому что от ленты дороги у него кружилась голова, закрывались глаза.

Прежде чем отдаться на волю слабости, Бэй позвонил Анджи. Он чувствовал, что обычным переломом не отделается, и не хотел рисковать.

Как всегда, Кардинал ответил на звонок почти сразу, словно ждал его.

Рука оказалась сломана со смещением кости, требовалась операция. Пока делались снимки, готовилась операционная, прошло часа три. Когда Кобейн оказался на столе, в руках и профессионализме хирурга сомневаться не стоило.

Ясность ума вернулась лишь к концу следующего дня — Бэй тяжело отходил от наркоза. И пользуясь тишиной отдельной палаты — небывалая роскошь в голландских клиниках — он начал восстанавливать события предыдущего дня.

Боль, операция, строгость больничных стен и белизна потолков, литры лекарств оказали прочищающее мозги действие. От вчерашней бури чувств и мыслей остались холодная ярость и желание разобраться с тем, что случилось на парковке.

Незнакомку с ароматом олеандров и то, что случилось между ними, Бэй старательно заблокировал, потому что, несмотря на злость, почти ненависть к самому себе, несмотря на боль в руке и обезболивающие в крови — стоило представить перед собой влажное от дождя женское лицо и хрупкую тонкую линию шеи и плеч, как вниз от солнечного сплетения начинала течь жаркая волна.

Нет, у Кобейна была задача собрать по крупицам, слепить как мозаику короткие мгновения с того момента, как его плеча коснулась чужая рука, и до того, как он оказался лицом в грязи, выворачиваясь наизнанку от боли. Нужно было понять, кто отомстил ему вчерашним вечером и за что. Потому что перелом со смещением был не чем иным, как местью, целью незнакомца было причинить боль и заставить запомнить того, кто это сделал.

Способность фиксировать и удерживать в памяти огромное количество информации была многолетней привычкой. А еще результатом долгих тренировок и врожденной особенностью памяти. Кобейн регистрировал все, что видел, на всякий случай, чтобы прокрутить при необходимости воспоминания в поисках мелких деталей, которые могут оказаться важными. Словно он владел временем, разворачивая его назад в своей памяти, как ленту фильма. Для его работы это был незаменимый талант, который часто обеспечивал детективу успех.

Через полчаса своеобразной медитации картинка сложилась в четкую фотографию.

На ней был молодой мужчина. Ровесник или немного старше Бэя. У него были правильные, немного хищные черты лица. Хищность усиливал прямой длинный нос и изогнутые в презрительной ухмылке ровные губы. Мужчина был, несомненно, красив. Из разряда типажей, которые нравятся женщинам тем, что таят в себе опасность и тайну. Такими стараются изобразить в фильмах вампиров или королей темного мира, что взирают на мир холодным взглядом светло-голубых глаз.

Тот, кто сломал ему руку, был в ярости, с трудом сдерживался и не скрывал желание убить.

Похоже, Бэю повезло? Потому что если бы нападавший захотел сломать ему шею, он бы это сделал, и Кобейн не смог бы его остановить. Необычными были волосы незнакомца — белые, прямо спускавшиеся до плеч, с темной прядью почти посередине, отброшенной направо. Они казались слишком светлыми, их холодный оттенок плохо сочетался со смуглым лицом. Цвет кожи мужчины больше подходил темной пряди, как если бы волосы были осветлены искусственно. Всякое бывает. Крашеными мужчинами давно никого не удивишь.

Нападавший был выше Бэя, значит, около двух метров. Не так широк в плечах, как сам Кобейн, и более изящен — настолько, что мог показаться худым. По словам Кайта. Но правая рука Кобейна с шурупами, повязками и гипсом прочувствовала на себе силу железных мышц.

Бэй с черным поясом по карате и многолетним увлечением восточными многоборствами, изнурительными тренировками, реакцией и скоростью движений на уровне лучших телохранителей не успел поставить ни одного блока и ничего не сделал для самозащиты.

Кем тогда был нападавший? Какого уровня боец? Тванский супермен?

Те несколько слов, что он плюнул Кобейну, были сказаны на английском, с легким акцентом, как и у девушки, говорившей на ломанном голландском. Немного грубый, резкий у мужчины, у сероглазой отравы акцент казался привлекательным. Его отличала немного рычащая, тягучая буква «р», словно обоим стоило усилий ее произносить.

Чем дольше Бэй играл с картинкой в воображении, тем сильнее становилась уверенность, что мужчина был связан именно с девушкой, а не с одним из его прошлых или нынешних дел.

А значит, нужно попробовать заглянуть в свою память еще глубже. Почти на полгода назад.

А-9, Германия, придорожный ресторан.

Девушка сидела на мотоцикле, спиной к нему, он рассматривал ее, мечтая сфотографировать, привлеченный контрастами нежного и грубого, светлого и темного, мягкого и стального. И линиями изящного, но сильного женского тела. Бэй оказался прав, представляя, какой бархатной должна быть у нее кожа. Что легкий аромат олеандров принадлежал ей, девушке с серыми с зелеными крапинками глазами и чувственными губами. Что она может быть опасной, как ядовитый сок цветка. Сильной и гибкой, как спортсменка.

Не отвлекаться.

Из леса и от лица незнакомки, нужно было вернуться к тому моменту, когда она сидела на мотоцикле, приспустив куртку, весело болтая с другими байкерами. Их было шестеро. Теперь понемногу, осторожно, нужно восстанавливать образы ее спутников или собеседников.

Голова уже раскалывалась от боли, но Бэю казалось, что если он прервется сейчас, то уже никогда не сможет собрать все нити и кусочки вместе. Нужно потерпеть, приложить еще немного усилий.

Напавший на него не стоял перед девушкой, он был справа, немного впереди нее, тоже одетый в темное и кожаное. Белые волосы с черной прядью были стянуты тогда в хвост. В левом ухе темнела длинная металлическая серьга, как и у девчонки. Мужчина не принимал участия в разговоре. Стоял, облокотившись на свой байк, на его лице играла легкая, снисходительная улыбка, и он смотрел на девушку с красной татуировкой на спине так, как смотрят на свою собственность.

Взгляд из прошлого вызвал в душе Бэя укол ревности.

Не-нор-маль-но испытывать подобные чувства.

Кобейн открыл глаза и, рассматривая тени на потолке, начал дыхательные упражнения, чтобы привести себя в порядок. Помогла боль в руке. Вернула в больницу, на больничную кровать, к прозрачному мешку капельницы, висевшему рядом.

Рассказывать полиции о своих подозрениях не имело смысла. Они ничем не смогут помочь. Кем бы ни был мужчина с нереальной скоростью движений и девушка, сумевшая на час свести с ума самого Кобейна, их наверняка уже нет в Голландии.

Зато он угодил на аттракцион из непривычных чувств! То кипел от злости, перемешанной с острой тоской, то с радостью принимал доводы здравого смысла, что исчезновение этой парочки только к лучшему. Сердце детектива Ван Дорна начинало заводиться от проснувшегося охотничьего азарта, требовавшего погони. Уязвленное самолюбие Великолепного Бэя требовало мести.

Обоим.

Тому, кто сломал руку, и той, что сломала представления Кобейна о самом себе.

Следующий день вышел утомительным. Разговор с полицией. Множество вопросов для протокола. Хорошо, что пришла совсем молоденькая девушка, которая сильно стеснялась, краснела и пряталась в бумагах, торопливо записывая ответы на вопросы. Бэй, никогда не отличавшийся стеснительностью или заниженной самооценкой, понимал, какое производит на нее впечатление своим полуголым торсом, пока ему меняли повязки. Взгляд полицейской тянулся к темным волосам на груди, которых вчера касались тонкие женские руки. Стоило вспомнить о них, в комнате стало жарко… Очень жарко.

Может, вся эта буря чувств от новизны? Он же по-своему фанат острых ощущений? Быстрый секс с незнакомкой в лесу недалеко от тысяч развлекавшихся людей случился у него впервые. И виной всему адреналин, который еще никогда в жизни не был связан с обладанием женщиной? А еще злость, что по вине ее взбесившегося парня он лежит теперь на больничной койке и выбит из работы, рутины, кучи начатых дел на неизвестное количество времени?

То, что полицейская была молода и неопытна, имело и свои недостатки — она слишком долго и аккуратно все записывала, боясь нарушить правила протокола. Может, надеялась на номер телефона?

Спас, как всегда, Кайт. Заехал после работы с парой помятых апельсинов.

— Вот, захватил из дома еще утром, еле выжили целый день, но для тебя как раз сойдет.

Увидев посетителя, полицейская быстро собрала свои вещи и исчезла.

— Рассказывай, — потребовал друг, присаживаясь на стул рядом с кроватью, — не надоела она тебе? Стул вон уже нагрелся.

— Что ты хочешь от меня услышать?

— Что тебе сломали руку, мне уже ночами будет сниться, так что лучше к этой фразе что-то добавить.

— Мне прооперировали руку и стараниями таинственного ниндзя я теперь неизвестно сколько буду восстанавливаться.

— Кто это был, вы с полицейской решили? Она как-то мне не очень, если честно.

— Мне тоже не очень, — согласился Бэй. — С ней мы решили, что это был пьяный отморозок.

— А то, что пьяный отморозок тебя не смог бы ударить, ты промолчал?

— Зачем забивать не слишком симпатичную голову всякими трудностями?

— А что решила симпатичная голова частного детектива Кобейна?

— Что это не пьяный отморозок, и он не связан с теми, кого я обидел по долгу работы.

— Значит, связан с той девчонкой, с которой ты перепихнулся в лесу?

— Кайт! — Бэю захотелось ударить в знакомую с детства физиономию здоровой рукой, и друг понял это по выражению его лица и на всякий случай отодвинулся от кровати.

Как бы сам Кобейн не терялся в попытках назвать то, что случилось в лесу, оно не могло называться тем словом, что использовал Кайт.

— Ну ладно, что там у вас было с ней в лесу? Короткий и страстный роман? — друг детства вдруг растерял веселье и браваду, и на его лице остались осуждение и укор, невысказанные, но без слов понятные обвинения в предательстве, тяжелым грузом опускавшиеся на плечи Бэя. — Оно того стоило? Никогда раньше не замечал в тебе склонности к изменам или желания отомстить таким подлым способом. Разве Карина это заслужила?

— Это мое дело, — буркнул Бэй.

Оставалось еще признаться, что на самом деле им воспользовались как орудием для потери девственности, похоже, назло своему бешеному, но очень ловкому парню, который тут же отыгрался на Бэе, как на сопливом мальчишке.

Тем более Кобейн не собирался оправдываться. Он и сам не мог найти объяснений своему поведению. В его глазах предательство перед Кариной выходило не более страшным, а может, немного уступало предательству самому себе. Своим принципам и правилам, работавшим всю жизнь до вчерашнего вечера.

Какое-то время друзья молчали. Кайт бросал осторожные взгляды на часы, словно ждал чего-то. Заметив это, Кобейн потребовал:

— Выкладывай.

— Карина. Ты бы поговорил с ней.

Бэй качнул головой.

— Ну разве можно так рубить с плеча, ничего даже не выяснив? Ты теперь тоже не ангелочек и самому есть, чего стыдиться. Может, в этом был великий замысел твоей выходки? Чтобы уравнять положение?

— Пытаешься склеить наши отношения? Почему, Кайт? Разве не лучше воспользоваться моментом, защищая собственные интересы?

Лицо друга исказила ярость.

— Я не дал тебе в морду только потому, что ты уже лежишь на больничной койке. Неужели ты так хреново обо мне думаешь? Я что, похож на тванскую сволочь?

Бэй закрыл глаза и покачал головой.

— Извини. Нет. Ты даже сам не понимаешь, насколько ты на нее не похож.

— Да брось, про себя я все понимаю. Это ты меня последние два дня сильно удивляешь.

— Я сам себя удивляю, — голос Бэя был уставшим.

Они помолчали несколько минут, потом Кайт снова заговорил. Спокойно, без следов недавней эмоциональной вспышки.

— Карина пытается связаться с тобой с того самого дня, как эти чертовы фотографии попали в журнал. Ты не отвечаешь на звонки. Выслушай хотя бы. Она хорошая девчонка. Лучшая из всех, что у тебя были, Бэй. И не делай вид, что тебе все равно. Тебя никогда и ни от кого так не сносило с катушек.

Кобейн закрыл глаза, подумав о том, что друг даже не догадывается, от кого его снесло с катушек на самом деле. Может, выгнать Кайта прочь сейчас? Или подождать?.. Но тут зазвонил телефон, сбивая с мысли.

— Да. Я попробую, — услышал он тихий голос Кайта,

— Тоже мне, адвокат дьявола нашелся, — проворчал Бэй, сразу догадавшись, что его ждет.

— Пожалуйста, — прочитал он по губам безмолвную просьбу.

— Давай сюда, — протянул здоровую руку Бэй. Хорошо, что спец по расщеплению костей не знал, что он левша. Иначе бы уровень ярости и раздражения частного детектива, неспособного к полноценной работе на ближайшие месяцы, был бы на порядок выше.

— Бэй, Бэй, как ты? Как ты себя чувствуешь? — раздался в трубке дрожащий голос Карины. Заботливый и взволнованный. Кайт, без сомнения рассказал ей про больницу и операцию. Интересно, как друг объяснил причину перелома?

— Хорошо, — бросил Кобейн и замолчал.

Кайт осторожно вышел из палаты в коридор.

— Поговори со мной Бэй, пожалуйста.

— О чем? Спросить, как ты провела время на яхте? Или ты еще на ней?

— Ничего не было, Бэй! Что бы ты ни думал, ничего не было.

— Зачем мне это знать? Чтобы приготовиться к тому, что все еще случится?

— Ты разве не понял, о ком идет речь? Это же Тажинский!

— И что? Таким, как он, не отказывают?

— У него есть возможности меня заставить, — голос Карины стал едва различимым, — моя мама, ты не понимаешь… Я не могу отказаться, могу только тянуть время. Россия — другой мир. А моя мама, брат, его семья с маленьким ребенком живут в России.

Предательски заныло сердце.

— Так ты звонишь, чтобы попрощаться?

— Я не хочу тебя потерять.

Карина заплакала. В каком-то далеком городе… Где сейчас она? Ах да, на Средиземноморье, где плавала яхта Тажинского.

— Я не знаю, Бэй. Может, он отстанет от меня, ну, если, если…. Потеряет интерес. Откажется… Если ему откажу я, куда бежать моей больной маме? Брат останется без работы.

— Почему ты не сказала, что у тебя проблемы?

— Надеялась, что смогу справиться с ними сама. Да и чем ты можешь помочь? За мной следят каждую минуту. Телефон вот новый купила, чтобы просто тебе позвонить.

Бэй молчал. Может быть, Карина и говорила правду, что между ней и Тажинским еще ничего не было. Красавица-фигуристка и тот, кто не оставил ей выбора. Ведь такой умеет ждать, забавляясь трепыханием жертвы, смакуя и растягивая удовольствие от приближения того момента, когда сделает ее своей игрушкой или раздавит.

В глазах Бэя Карина предала, когда не сказала ему ничего, не поделилась проблемой. Хотя теперь именно он, со всеми его принципами и правилами, стремлению к доверию и честным взаимоотношениям, оказался предателем.

— Ты можешь куда-нибудь исчезнуть? Снять номер в отеле, спрятаться от тех, кто за тобой следит, исчезнуть на полдня? Лучше на день?

— Попробую… — тихий голос Карины, почти шепот, был похож на шуршание веток вяза за больничным окном. Они покачивались на ветру, роняя пожелтевшие листья.

— Попробуй. Я перезвоню на этот номер.

— Бэй, я не хочу тебя потерять!

Отчаяние в ставшем родном голосе отзывалось в теле глухими ударами сердца. Или оно так бьется от обиды? Что потерял самого себя?

Или ту, с кем был вчера вечером?

Все так стремительно перемешалось в его жизни!

Когда он ступил в стремительный поток, потащивший к водопаду? К ревущей пропасти?

Когда Бэй увидел по телевизору Волжскую в красном платье на белом льду или когда взглянул на спину девушки-байкера, отметив плавную линию ее шеи и плеч, и да, зачем врать самому себе, сразу запавшую ему в душу… Бархатистой кожей, которой захотелось коснуться кончиками пальцев… красной вязью татуировки, требовавшей его губ.

Кольцо.

Кобейн оказался на А-9 из-за украденного кольца со скаполитом. Если бы не было этого кольца, Давид Гашик не пригласил бы его на Майорку, и Бэй не привез Карину на остров, значит, не состоялась бы и ее встреча с Тажинским. Или же состоялась, но когда-нибудь гораздо позже. Не появилось бы фотографий в субботнем выпуске журнала, и Кобейна не занесло на музыкальный фестиваль.

Не было бы сломанной руки и раздиравших внутренности боли и обиды. И почти ненависти к самому себе.

Бэй еще никогда не был в состоянии такого хаоса. Тванская задница, нужно взять себя в руки. Только как это сделать, когда даже собственное ругательство напоминает о девушке с серыми глазами, подарившей ему свою девственность вместе с самым большим удовольствием, испытанным в жизни?

«Кто такой Тван?» — звучал ее хриплый голос с едва различимым акцентом.

Тихий голос Карины вернул Кобейна в больничную палату и к телефонному разговору.

— Я не могу тебя потерять.

— Сейчас не время говорить о нас, — нашел он честный ответ. — Постарайся скрыться от своей охраны.

Бэй отключил телефон, запомнив номер Карины, и достал свой аппарат.

Он не любил обращаться за помощью к Кардиналу. А тут два звонка за последние пару дней. Но первый был продиктован необходимостью и желанием избежать плохих последствий от перелома, так что дядюшка сам становился заинтересованным лицом, ведь Кобейн нужен ему сильным и здоровым, хоть и неизвестно, для чего. За вторую просьбу Бэй останется в долгу. Но других вариантов нет.

Анджи молча выслушал имена и суть проблемы и ответил, как обычно, без эмоций:

— Если найду что, наберу тебя сам. Пусть твоя девочка пока не высовывается.

«Моя девочка, — подумал Бэй, обрывая связь, — моя девочка».

Карина Ка-ре-ни-на.

Кардинал позвонил уже следующим утром.

— Элементов принуждения в этих отношениях больше не будет, — голос родственника холодил спокойствием и равнодушием. — С тебя знакомство с фигуристкой Волжской.

Хорошо было бы знать, что такое накопал или придумал Великий Комбинатор, но за подобное любопытство личный долг перед Анджи возрастет, а по счетам платить может быть накладно. Лучше оставаться в неведении.

— Тебя завтра выписывают из больницы. Я пришлю Рая, чтобы сопроводить тебя в клинику в Швейцарии. Рядом с Нидершерли.

— Спасибо, Анджи, но это слишком. Здесь тоже есть врачи.

— Таким не шутят, Кобейн. А мое мнение о голландской медицине ты знаешь. Бесплатное качественным не бывает. Бесплатно только милостыню подают.

Бэй вспомнил, что клиника в Швейцарии была той самой, куда он сам хотел попасть, правда, не пациентом, и согласился.

После разговора с Кардиналом он набрал номер Карины.

— Можешь возвращаться в свою нормальную жизнь. Тебя больше не потревожат, только если сама не захочешь искать встреч с хозяином яхт и вертолетов.

Удивленный возглас оборвался, чтобы смениться тихим:

— Зачем ты так… и спасибо.

Карина заплакала, не стесняясь и не сдерживаясь, выворачивая наизнанку душу Бэя. Его девушка плакала… Прав был Кайт, говоривший, что Кобейн заигрался в оскорбленного жениха. Пора перестать раздувать вину Карины до немыслимых высот, тем более что каяться и просить прощения нужно ему самому. Он даже почувствовал укор совести. Но каяться Бэй не собирался.

Самому бы разобраться в том, что произошло, и в себе.

— Кто ты, Бэй? — долетело из трубки.

— Человек… — не понял он вопроса.

— Я думала, что ты частный сыщик, но каким бы хорошим детективом ты ни был, из больницы со сломанной рукой не достать русского олигарха уровня Тажинского. Кто ты?

— Просто хороший парень, Карина. И мне очень хочется, чтобы мне доверяла моя девушка. А решение проблем и есть как раз прямая обязанность мужчины.

— Я не могла представить, что ты что-то можешь изменить. Извини. Я всегда буду тебе доверять. Мы можем начать все сначала?

Бэй долго молчал, прежде чем ответить. На душе было скверно, просто воняло. Как он смел требовать доверия от Карины? Лицемер… Еще одна новая характеристика вдобавок к тем, что вскрылись гнойным нарывом из-под блестящей брони воспитанности и строгих принципов? Если так продолжится дальше, то скоро его начнет тошнить от самого себя.

— Не знаю, Карина. Мы можем попробовать.

— Тогда я прилечу к тебе, как закончатся сборы?

— Завтра я выписываюсь из больницы, и Анджи настаивает, чтобы я ехал лечиться дальше в Швейцарию. Я дам тебе знать, где и когда буду. А сейчас, извини. Я немного устал. Хочу спать.

— Да, да, конечно. И еще раз спасибо, просто хороший парень Бэй, за то, что сразил дракона, не вставая с больничной койки.

— Улыбчивый Дракон — это твоя сестра Таши. Тажинский — это причесанный цивилизацией Атилла.

Кобейн был знаком с частными клиниками, чтобы заранее составить мнение, но даже он оказался не готов к тому, что увидел. Мини-город из небольших зданий не нарушал красоты природы, а в духе немецких санаториев использовал ее как дополнительное лекарство. Даже главное здание с удобными подъездами для машин и высокими окнами удачно вписывалось в ландшафт. Рядом с ним располагался двухэтажный отель с номерами для пациентов, соединенный с больницей стеклянными переходами. На удалении от главных зданий и друг от друга прятались отдельные домики — виллы для тех клиентов, кто стремился к уединению и конфиденциальности. Последнее, похоже, было едва ли не главным критерием для выбора клиники. Какими же должны быть в ней цены? Бэй не сомневался в том, что лаборатории, диагностические кабинеты и операционные оснащены новейшей аппаратурой.

Кобейна встречал сам главный врач. Щедрость Кардинала, оплачивающего лечение племянника за счет семьи, превратило детектива в важного пациента. Но герцог настаивал, что к травмам такого уровня стоит относиться серьезно. Бэй решил не сопротивляться. Ради руки и душевного покоя, которое нужно было собирать вместе с костями после перелома. Кобейна определили в одну из вилл — с двумя спальнями, гостиной с камином и небольшой открытой кухней, хотя еда доставлялась из кафе клиники. Кроме этого, можно было заказать меню из дорогого ресторана или пригласить персонального повара. Не хуже Карины, впечатленной гостевым домиком во владениях Гашика, Бэю хотелось по крайней мере присвистнуть от изумления. Но от кулинарных излишеств он отказался, выбрав непритязательную кухню столовой.

Кардинал позвонил в первый же вечер, чтобы выяснить, как устроился его подопечный, и поставил в известность о своем скором приезде. Также сообщил, что персональный физиотерапевт Анджи уже в Нидершерли и начнет работать с Кобейном для поддержания и укрепления мышц с завтрашнего дня. Массажист клиники был достаточно высокой квалификации. Тренер Бэя из Голландии приедет к концу недели.

Положив трубку, Кобейн посмеялся. Похоже, жизнь превращалась в более не подконтрольный ему фарс. Стоило начать копаться в тайнах Кардинала, как последний сделал из Бэя нечто, похожее на личный проект.

Это впечатление только усилилось в последующие дни. Даже появилось подозрение, что Анджи воспользовался переломом Кобейна как поводом, чтобы отдать племянника в руки врачей для полного медицинского обследования. Назвать иначе некоторые исследования было невозможно. Из вен Кобейна выкачали литры крови, сняли все биометрические показатели, он провел не один час в электродах и проводах и даже испытал степень своей клаустрофобии в трубе МРТ.

Клаустрофобией он не страдал.

Можно было попробовать посопротивляться роли подопытного кролика, но Кобейну стало любопытно посмотреть, как далеко хотят залезть в тайны его тела врачи, а с ними и Анджи. Может, тогда появятся какие-то подсказки о том, что ищет в потомках Великий Комбинатор? Интересно, были ли другие члены семьи объектами объявленного или скрытого медицинского исследования? Стоит заглянуть в списки прошлых пациентов клиники и поспрашивать некоторых родственников.

Преимуществом тщательного обследования стало то, что Кобейн получил возможность увидеть почти всю клинику и узнать ее персонал. Работа небольшой больницы была отлажена, как надежные швейцарские часы — никакой суеты, только чинное спокойствие. Создалось впечатление, что весь механизм вращается только ради одного пациента. Большинство врачей работали лишь несколько часов в неделю или появлялись под конкретного гостя, как называли постояльцев в Нидершерли. Иных приглашали для консультаций.

Постоянный штат состоял из небольшого набора специалистов, (в их числе был психиатр, наблюдавший жену Анджи), младшего медперсонала и старших медсестер. Кобейном занимался хирург, ортопед, и еще с ним регулярно встречался главный врач. Слишком много внимания, которое на это раз оказалось кстати, потому что давало возможность смотреть, слушать, делать выводы и заводить полезные знакомства.

Например, с секретарем главного врача — Розой. Бэй подарил ей букет нежно-розовых далий со словами, что розы женщине наверняка надоели, и заработал восхищенную улыбку и заинтересованный взгляд. Секретарь была неудачно замужем, не очень молода и в том возрасте, когда даже мимолетное внимание молодого привлекательного мужчины ценится особенно высоко.

Или с Тессой, главным физиотерапевтом. Физиотерапия в клинике ценилась в духе времени, поэтому ее назначали практически всем пациентам, независимо от диагноза. Оказалось, что в детстве Тесса увлекалась фигурным катанием, но травма колена заставила девушку оставить спорт. Бэй нынешний знал о фигурном катании так много, что без труда превратился в желаемого собеседника.

Немногочисленные пациенты, проживающие в клинике, избегали встреч с другими больными, пользуясь предоставленной конфиденциальностью, и знакомиться с кем-то из них в планы Бэя не входило. Хотя узнать, кто лечится в Нидершерли, было любопытно. Может, президенты? Если не стран, то крупных компаний? Тажинские? Или Атиллы не болеют?

Первые две недели Кобейна-пациента оказались насыщенными. Ежедневные встречи с врачами, процедуры, новые исследования и обследования — кто бы знал, зачем? Занятия с физиотерапевтом Кардинала, с собственным тренером Барном, оказавшимся то ли в командировке, то ли в отпуске, потому что, кроме Кобейна, пациентов у него в Нидершерли не оказалось, зато была куча свободного времени, номер в гостинице неподалеку в деревне и приличная оплата за то, что на некоторое время оставил привычную жизнь.

Бэй много работал на компьютере и по телефону, небольшими шагами приближаясь к сокровенным секретам частной клиники.

Как, например, в тот день, когда он подслушал разговоры в приемной и после этого пришел к главному врачу в правильное время — почти сразу же господина Венсприлен позвали встретить важного пациента, и Кобейн несколько минут оставался в кабинете один. Он успел просмотреть документы на столе и запомнить названия отчетной организации и нескольких спонсоров клиники. И нашел, где находился сейф.

Проведя некоторое время за компьютером, Кобейн выяснил, что фирма, владелица клиники, и несколько крупных спонсоров через сеть фондов и организаций принадлежали не кому иному, как самому Кардиналу.

Как любил повторять Кайт, у богатых — дорогие игрушки. Бэй всегда подозревал, что герцог интересуется медициной, и как оказалось, делал он это серьезно и творчески. У Анджи Австрийского была собственная клиника — центр, где использовали традиционные методы лечения, но охотно экспериментировали с альтернативными. Например, время от времени приходил теолог, а также специалист по философским течениям и верованиям Востока, чтобы настраивать пациентов на выздоровление. Холистический подход. Так это называлось. Лечение болезней начиналось с поиска психологических или социальных причин недуга. Не хватало только шаманов, хотя, может, на договорной основе были и они, переодетые в халаты врачей.

Кроме Кики, в свое время в клинике сначала работала, потом была пациентом Лиана. Сам Кардинал не скрывал, что наблюдается у специалистов Нидершерли. Логично было предположить, что самые интересные документы и личные дела важных пациентов будут скрыты за толстыми стенками сейфа у главного врача, и Бэй решил познакомиться с его содержимым, обратившись за помощью к знакомому, у которого был долг чести перед частным сыщиком. Он запланировал опасное занятие на конец своего пребывания в клинике. Пока же детектив со сломанной рукой только собирал информацию об охране заветного кабинета и работе разных обслуживающих служб больницы. Пластины и винты из руки Бэя вытащили уже в начале второй недели. Невероятно быстро! Кобейн выслушал невнятный рассказ главврача о передовых методиках и повышенной способности его организма к регенерации, а покопавшись в памяти, вспомнил, что все ссадины и травмы заживали на нем гораздо быстрее, чем у сверстников, просто он никогда не придавал этому значения.

Постоянное пребывание в клинике становилось лишним, но Кардинал настаивал, чтобы Бэй остался или проводил в Нидершерли несколько дней в неделю, пока не снимут гипс. Кобейн не стал сопротивляться. Он выехал пару раз по делам, но в остальное время работал из Швейцарии, наслаждаясь роскошью природы и виллы.

Безликий, но уютно обставленный домик оказался приятным местом для жизни. После эмоциональных бурь последних недель Бэй с удовольствием принимал одиночество и ограниченность общения. Невидимые слуги поддерживали огонь в камине, оставляли утром на столе фрукты, днем — маленькие закуски, вечером — набор петифур или шоколад. Перед сном Бэй мог заполнить лист пожеланий на следующий день и в любое время позвонить и оставить заказ. Например, на букеты далий. Словно домик в горах обслуживали не люди, а брауни или домовые духи.

Кардинал отметился в начале первой недели пребывания Бэя и появился еще раз.

Гашик, принявший известие о состоянии своего сыщика с нескрываемым разочарованием, отправил на почту несколько файлов с информацией о работе полиции и обещал приехать через неделю.

Постоянно напоминали о себе родные, не привыкшие к тому, что Кобейн может находиться в больнице. Друзья. Бэй зазвал в гости Кайта, наобещав незабываемые впечатления о медицине в Швейцарии и вкусную еду. Слукавил, потому что такого уровня больниц, наверное, больше и не существовало, даже в Швейцарии.

Карина. Она звонила каждый день и была сдержанной, прикрывая волнение рассказами о тренировках и первых соревнованиях. И ждала приглашения.

За насыщенными днями наступали ночи. Первую неделю Кобейн смотрел одни и те же сны, наполненные прерывистым, горячим дыханием и едва различимыми стонами наслаждения. Он слышал немного резкую букву «р» и голос, говоривший — «Кто такой тван?» И видел перед собой незнакомку с серыми кошачьими глазами. Касался бархатной кожи, чувствовал грацию и силу гибкого, послушного его рукам, тела. После таких снов Бэй просыпался утром мокрым от пота и с дырой в груди. Пустотой, которую нужно было срочно заполнить. Чем он и занимался, надеясь прогнать непрошеные сны. Кобейн работал над собой, изнуряя специально подобранными тренировками тело, и утомлял свой мозг сбором информации. В случившемся на Фестивале он начинал видеть странный урок и насмешку Судьбы. Может быть, той самой мести высокомерию, о которой говорил Гашик?

Потому что хваленый самоконтроль Великолепного Бэя оказался небезграничным. Кроме этого, Кобейн испытал глубины и вершины эмоций, которые раньше считал невозможными. Он узнал в себе наличие черт, о которых не подозревал. Например, способность к сжигающей, безумной страсти. И к ослепляющей ярости от мысли, что стал игрушкой в чужой игре. Он не знал, что способен испытывать щемящую тоску от одной мысли, что не увидит больше девушку с красной татуировкой на спине.

Бэй-рациональный не принимал страданий новорожденного Бэя-чувствующего. И отрицал глубину испытанных чувств. Он списывал их на гремучую смесь из боли, обиды от предательства любимой девушки и взбесившегося самолюбия, требовавшего отмщения любым путем. На зажигающую энергию толпы и алкоголь. И на зов Тайны, прозвучавший после открытий того дня. Разбуженный азарт подготовил почву для эмоциональной бури.

Кроме этого, Кобейн до сих пор не оставлял мысль, что ему подсунули в пиво легкие наркотики. Вот и получалось, что его страсть была усилена не только эмоционально, но и химически. Разве можно испытывать тягу к человеку, с которым обменялся лишь парой слов, даже не именами? Тосковать о той, которая просто воспользовалась им, как привлекательным мужчиной, и подставила под удар? Жгучая обида и злость помогали Бэю-рациональному окрашивать образ незнакомки в малоприглядные одежды, чтобы свести короткую встречу только к яркому сексу.

Через неделю подобной психотерапии душевное состояние выровнялось, и Бэй почувствовал себя прежним. Он был готов оставить постыдное предательство по отношению к своей девушке и самому себе в прошлом и идти дальше, вернувшись к привычным нормам. Так что к концу второй недели пребывания в Нидершерли Бэй решил помириться с Кариной. Он соскучился. По ее мягким прикосновениям, легкому, немного ванильному аромату тела и томному взгляду влюбленной Карениной. Привычному теплу и спокойствию их отношений.

Без рваного сердца.

Восстановление руки Кобейна протекало стремительно. После снятия пластинок количество наблюдавших его врачей сократилось до главврача и один раз появившегося консультанта. По некоторым репликам и заинтересованным взглядам Бэй понял, что его организм проявляет чудеса регенерации и уникальные способности к восстановлению. Толстый гипс был заменен плотными повязками. Благодаря тренировкам и физиотерапии, Кобейн находился в прекрасной форме и почти не потерял мышечной массы. Он выезжал из клиники по делам и возвращался на несколько дней, заполненных новыми обследованиями. К концу третьей недели, после очередного осмотра, доктор Венсприлен заговорил о скорой выписке, и наступила пора готовить вскрытие сейфа.

А пока Кобейн гулял с Давидом по лесу, заказав на ужин для гостя и клиента меню из мишленовского ресторана.

— Вы продолжаете меня удивлять, Бэй, — проговорил отчаянно шепелявивший Гашик.

Несмотря на форму тела и внешнюю нелюбовь к физическим нагрузкам, Давиду нравилось ходить пешком, и делал он это в хорошем темпе.

— Я, конечно, навел справки еще до того, как позвал вас к себе, поэтому знал о вашем непростом происхождении и принадлежности к могущественному семейству с дворянскими корнями. Но эта клиника… Знаете, Бэй, она недешевая даже для меня.

— Догадываюсь, — усмехнулся Кобейн. — Если вас это успокоит или примирит с ситуацией, я не оплачиваю счета сам.

Гашик покивал головой, словно получил подтверждение своим мыслям.

— Так почему же вы, человек, достойный такого лечения, а значит, важный для империи Вальдштейнов, занимаетесь частным сыском и довольствуетесь скромным уровнем достатка?

— Мне нравится моя жизнь. И моя работа.

— В чем тогда ваша ценность клану? В пикантных заказах? Кому принадлежит ваша преданность в моем деле?

— Я не выполняю грязных или пикантных заказов ни для семьи, ни для других клиентов. Мой профиль — мелкие или крупные семейные кражи. В моем и в вашем круге они случаются часто, и пострадавшие стараются избегать лишней огласки. Сбежавшие подростки и раздраженные невесты тоже часто значатся среди моих заказов. А так как мои клиенты — состоятельные люди, то сохранение их тайн — непременное условие моего успеха. Так что не сомневайтесь, что для внешнего мира, будь то даже семья, я так же, как и полиция, ищу рубиновую подвеску.

— Это очень красивое место, — вдруг резко сменил тему Гашик. — Очень хорошая клиника. Но я бы никогда сюда не приехал. Не из-за дороговизны. Нет. Ее окружает такой частокол документации, подписок о неразглашении, согласий на альтернативные или нетрадиционные методы лечения, что создается впечатление опасных тайн. И дерзких экспериментов. И это чувство после личного посещения места только укрепилось. Я интересовался, но не нашел никого из обширного круга моих знакомых, кто бы здесь лечился. Остается только догадываться, что за пациенты появляются в этом центре.

— Не слишком удивлюсь, что случайных пациентов почти не будет. У Вальдштейнов есть личные самолеты, базы отдыха и огромные городские виллы в некоторых крупных городах. Так почему бы не быть медицинскому центру? — спокойно рассуждал Бэй. Для себя он этот текст уже придумал, когда размышлял на тему клиники.

Гашик остановился и внимательно посмотрел на Кобейна.

— Скажите, вам лечили только руку?

— Мне лечили только руку, но меня досконально изучили с применением множества новейших методов диагностики. И даже заставили пройти кучу диагностик нетрадиционных. Никогда, например, не сталкивался с мезотерапией, — и, понизив голос для таинственности, добавил: — Мне даже ауру рассматривали, очень было похоже, что еще немного, и лакмусовую бумажку начнут вокруг головы водить, для прокрашивания.

— Зачем вы на это согласились? — Гашик не скрывал своего удивления, густо смешанного с неодобрением.

Бэй пожал плечом.

— Я обычный человек. Мне нечего скрывать. Тем более что вся информация обо мне будет свято храниться в тайных кладовых клана, — усмехнулся Кобейн. — Кроме того, теперь я знаю, что, не считая перелома, в настоящий момент абсолютно здоров, и мои ближайшие предки не согрешили с незнакомцами.

— Абсолютного здоровья не бывает. Это само по себе уже подозрительно. И нам всем есть, что скрывать.

— Скрытность у вас врожденная, Давид? Или от советского прошлого? Или приобретенная с необходимостью прятать любовные отношения с камнями? — Бэй язвил, но не боялся задеть собеседника.

Так и было. Гашик лишь рассмеялся.

— Наверное, и та, и другая… Так вот о камне. Пришло время рассказать вам, как он ко мне попал.

Дорога петляла среди раскрасневшегося, как пристыженная девица, леса. В просветах между деревьями виднелись горы. Самые высокие вершины уже спешили натянуть снеговые шапки. Но здесь, в лесу, еще хозяйничала осень. Упавшая листва шуршала под ногами. Приносил ароматы сырой земли и грибов беспокойный ветер и старался забраться под одежду, жадный до человеческого тепла.

Гашик быстро семенил рядом с Кобейном, на его лице блестели капельки пота, поэтому он с готовностью подставлялся порывам ветра. По-видимому, предстояла длинная история, если Давид резко сбавил темп, позволяя себе отдышаться, чтобы заговорить ровным голосом.

— У этого камня долгий путь ко мне, через поколения. Я получил его от своего отца, преподавателя русской литературы в Одесском университете. Тот, в свою очередь — от своего отца. Тоже преподавателя. Профессора геологии. Моего деда. А первым влюбленным в камни в нашей семье был его отец. Вот так мы и добрались до моего прадеда, ходившего в экспедиции еще в царские времена, до революции, в первые годы становления советской страны, когда она отчаянно нуждалась в деньгах. Попал прадед в первую поисковую партию случайно, как разнорабочий, потом втянулся, пошел учиться, академических высот не достиг, но собрал большую коллекцию камней. В 1925 или через год, опасаясь ареста, вместе с сыном запрятал коллекцию в катакомбах за городом. Один особый камень они прятали отдельно, и прадед умолял хранить его существование в тайне. Сказал, что получил его в экспедиции, когда в притоках алтайской реки намывали золото, чтобы определить целесообразность создания прииска. Одним вечером старик из старателей пришел к нему, отозвал в сторону и осторожно вложил в руки тряпицу с завернутым в нее камнем. И сказал: «У тебя доброе сердце. Без черной капли. Как у этого камня. Сохрани его. Он как кусок сытого летнего неба или холодного озера. У него даже имени еще нет. А придумают, тоже прячь. Нельзя ему в плохие руки. За ним придет тот, кому он нужен. Ты узнаешь этого человека и отдашь ему камень». Вот такая странная история. — Гашик собрал ногами перед собой небольшую горку из яркой листвы. Примял ее с боков, увлеченный рассказом, и медленно пошел дальше. — Прадед под репрессии не попал, но вскоре умер от воспаления легких. Дед, хоть и пошел в геологию, камни из катакомб доставать побоялся. В сорок первом, перед отправкой на фронт, он отвел сына, то есть моего будущего отца, к тайнику и передал историю прадеда. С фронта он не вернулся, погиб в битве за Берлин, что называется, за пять минут до Победы. Отец мой камни тоже доставать не хотел. Все чего-то боялся. Да и не интересовали они его, он книги любил. Так что коллекция прадеда лежала в надежном сейфе одесских катакомб и страха. Ждала. Меня камни привлекали, сколько себя помню. Сначала я булыжники домой таскал, гальку с пляжа, куски гранита. А когда мне исполнилось восемнадцать, отец отвел к тайнику, и наследие прадеда научило меня любить весь мир. Любовь — она такая. Если настоящая, то ее только больше становится, и ей делиться хочется.

Гашик замолчал, переводя дух, они только что поднялись на холм и теперь любовались открывшимся видом на горы.

— Так, может, ваш камень и забрали те, кто должен, — попытался пошутить Бэй, понимая, что шутка останется непринятой, но задать этот вопрос было нужно.

Гашик не рассердился. Он повернулся к Ван Дорну и совершенно серьезно посмотрел в его глаза.

— Я думал об этом. Но история камня прошла через двух детей-подростков. Насколько велика вероятность, что слова сохранились неискаженными или что-то не было добавлено дедом или отцом? Даже если напутствие существовало, старик говорил о том, что человек придет еще в то время, когда владельцем камня будет прадед. И что они друг друга узнают. Получается, что тот, кто должен был появиться, никогда не пришел. А теперь нас отделяет от старателя из Сибири больше ста лет. Так что сделать из грабителей истинных владельцев таинственного камня не смог даже мой романтический мозг.

Не сговариваясь, Бэй и Гашик повернули к тропинке, ведущей обратно к клинике. Некоторое время шли молча, наслаждаясь пронзительной свежестью поздней осени.

— Это мы еще не коснулись самой большой загадки, — проговорил Бэй, отвернувшись к дереву, на котором яростно закричали две сойки.

Гашик кивнул головой, тоже повернувшись в сторону птичьего гомона,

— Ну да. Как грандидьерит мог оказаться в руках какого-то простого старателя на Алтае, когда он впервые был обнаружен в 1902 году на Мадагаскаре, название свое получил позже, а описан и официально зарегистрирован был только в шестидесятые годы.

— Гашик остановился и развернулся к Кобейну. — Ответа на этот вопрос у меня нет. Конечно, камни не возникли в природе в тот момент, когда их находили геологи, они существовали всегда. И наверняка нам не известны все месторождения. Но до сих пор грандидьерит высокого качества находят изредка на Мадагаскаре и Шри Ланке. Менее качественные камни я не учитываю. Они есть на рынке, но их даже нельзя сравнить с украденным экземпляром. Или тем десятком, который официально подтвержден. Наверное, поэтому слова прадеда про старателя, что камень без названия, что за ним придут, делают всю эту историю чуть ли не мистической загадкой, хотя проверить их истинность невозможно.

Сказал и пошел дальше, подкидывая время от времени носком дорогого ботинка яркую листву на утоптанной тропинке.

Бэй шел рядом и вспоминал перстень в изящной оправе. Камень из глубин Российской Империи опередил время, как и скаполит Кардинала.

Кобейн посмотрел на небо, вершины деревьев и подумал, что невидимые нити тянутся сквозь купающийся в холодном осеннем солнце мир и связывают события, людей, предметы. Превращаются в паутину, блестящую капельками росы. И Бэй уже почти завяз в ней. Знать бы, кем заброшена эта сеть и не прячется ли под тенью какого-нибудь сухого листа голодный паук?

Может, это все игра разгулявшегося воображения, и все нити случайны, и нет непонятного плана Судьбы? Но что, если два несвоевременных камня окажутся связанными друг с другом?

Мысль казалась почти абсурдной. Таких совпадений не бывает.

Когда среди деревьев показались первые строения гостиничных домиков, Бэй нарушил молчание:

— Тогда, к сожалению, мы остаемся в первом круге. С теми, кто, кроме вас, знал о камне. Что он существует, что есть в вашей коллекции. Или с теми, кто знал о дополнительном сейфе. Может, воры вскрыли его, не представляя, что в нем находится?

Первый раз в ответ на подобные слова Гашик не бросился все отрицать. В его взгляде сквозила усталость. Или от прогулки, или от долгого сопротивления неизбежному.

В коттедже Бэя горел свет, обещая тепло, запах горящих в камине поленьев и накрытый стол. Заслуженную трехчасовой прогулкой роскошь. Открывая дверь для гостя и пропуская его первым в дом, Бэй спросил:

— Это случайно не тот самый прадед, что писал рассказы?

— Он самый. Он самый, — подтвердил Гашик.

Давид вернулся к прерванному разговору, когда они с Кобейном уже сидели за столом, после обмена незначительными фразами о еде и дорогом вине.

— Я внимательно читал рассказы прадеда, даже пытался разбираться в его черновиках. Мне все казалось, что какая-нибудь из историй обязательно должна быть так или иначе связана с камнем. Но, к сожалению, нет. Да и вообще в его рассказах совсем нет геологии. Все про Одессу, Привоз. Прадед-писатель искал возможность смешать местный колоритный юмор с романтикой моря и свободным духом большого порта, но, честно говоря, у него не очень получилось. Только один раз упоминается кольцо, и то в рассказе про неразделенную любовь.

— Знаю, что за рассказ, — улыбнулся Бэй. — Он Карине понравился.

Гашик внимательно посмотрел на Кобейна. Даже немного вызывающе.

— Тимур. Он был нежеланным ребенком в семье. Это никогда не проходит. Остается потребностью доказать, что достоин любви. Пусть даже ценой излишней настойчивости.

— Извините, Давид, — прервал Бэй, — мне это неинтересно.

Гашик взял бутылку и стал подливать вина в бокалы, продолжив:

— Я посоветовал ему, чтобы он не позволил распространиться ненужным слухам и объяснил вышедшую в печать историю так, чтобы репутация девушки не пострадала.

Действительно, через пару дней после номера с фотографиями вышла статья, в которой Тажинский объяснял присутствие Карины на его яхте чисто деловыми отношениями, связанными с благотворительным проектом с привлечением мастеров фигурного катания, в подготовке которого будет участвовать сама Волжская. Бэй даже позвонил по этому поводу Анджи, но узнал, что Кардинал не имел никакого отношения к опровержению. Человек, приложивший к этому руку, сидел сейчас напротив Бэя.

— Мне, оказывается, есть за что поблагодарить вас? — хмуро огрызнулся Кобейн. Хотелось сказать насмешливо, но вышло иначе. Хмуро.

— Первая встреча произошла на моей территории. Я чувствовал себя ответственным за то, что случилось. Вашей золотой девушке не нужны лишние сплетни.

После отъезда Давида Бэй договорился о встрече с двумя известными ювелирами, мастерские которых находились не дальше часа пути от клиники, понимая, что вряд ли эти знакомства обогатят его важными знаниями. Камни, которые интересовали его, не продавались в обычных ювелирных магазинах. Но это было похоже хоть на какие-то действия.

Кроме этого, он пригласил на выходные Карину, зная, что у нее будет возможность приехать между сборами и соревнованиями.

А за день до ее приезда Бэй запланировал вскрыть сейф с документами в кабинете главного врача.

Знакомый, который обещал помочь ему в этом деле, появился днем раньше. Это был невысокий молодой человек с толстенными очками на половину лица, слывший лучшим медвежатником Бенилюкса. Благодаря худобе и прыщам на лице, он выглядел гораздо моложе своих лет, напоминая больше студента, чем тридцатилетнего мастера с нездоровым интересом к чужим сбережениям. По мере развития и усложнения замков и кодов для сейфов, бизнес по их вскрытию тоже развивался и совершенствовался. А специалист был больше похож на задохлика-программиста, которым, по сути, и являлся. Правда, с расширенной квалификацией в виде навыков вскрытия более примитивных замков.

Бэй поймал Гари Зельмана на месте преступления совершенно случайно и по делу, не связанному с заданием самого Кобейна. Ограбления не случилось, и сыщик с медвежатником разошлись в разные стороны, обменявшись контактами. С тех пор частный детектив связывался с Зельманом несколько раз для экспертного мнения. Вскрытие домашних сейфов было обычным делом в расследованиях Кобейна. Но за сохранение свободы Зельман обещал оплатить более серьезной помощью, чем просто информация. Настало время выплаты долга.

Кобейн продумал операцию по взлому в мелочах. По пятницам главный врач проводил совещание всех специалистов и старшего медицинского персонала в маленьком зале клиники, и его кабинет оставался на три четверти часа свободным. Бэй собирался отвлекать Розу, для которой приготовил ставший традиционным букет далий. Зельман уже находился в клинике под видом разнорабочего.

В соответствии с жанром, вся операция грозилась сорваться не менее трех раз: когда зазвонил телефон в опустевшем кабинете врача и Зельман прятался за шторами, пока Роза отвечала на звонок; когда раньше времени вернулся хозяин кабинета — но Бэю удалось перехватить Арно Венсприлен в коридоре и задержать вопросами о скорой выписке в тот момент, когда охрана стала обыскивать показавшегося им подозрительным чернорабочего. Но у Зельмана не было с собой ничего лишнего. Инструменты для работы принес Бэй, и они вернулись после вскрытия сейфа в шкаф для инвентаря. Зельман лишь делал снимки, которые тут же уходили на номер Кобейна и удалялись с телефона очкастого медвежатника.

Так что, не считая потери пары сотен нервных клеток, что можно было считать издержками профессии, операция прошла успешно.

— Как же я соскучилась! — Карина выглядела очаровательно в белой куртке и узких джинсах, подчеркивающих фигуру. Волны густых каштановых волос разметались по пушистому меху капюшона. Волжская улыбалась, а в ее огромных глазах блестели слезы. Она пахла ванилью и немецкими кренделями.

Бэй обнял девушку здоровой рукой и прижал к себе, пряча лицо в море волос, и улыбнулся привычному ощущению уюта, которое испытывал, когда Карина напоминала Каренину.

— Как же я соскучилась, — повторила она, прижимаясь к широкой груди Кобейна. — У меня для тебя четыре брелка и золотая медаль.

— А у меня только один брелок, но могу показать справку о том, что кости руки удачно срослись, и меня готовы отпустить на свободу.

— Не ври! Это слишком быстро для перелома.

— Не вру. Мне объяснили это чудо ускоренным обменом веществ, повышенной концентрацией факторов клеточного роста и уникальной способностью моего организма к восстановлению. Даже предлагают стать подопытным кроликом. Как думаешь, соглашаться?

— А кто же будет воров ловить и помогать фигуристке Волжской завоевывать новую золотую медаль?

— Значит, не стоит?

— Не думаю…

Парк вокруг клиники, остуженный ветром с гор, был прекрасным местом для прогулок после долгой разлуки. От холода хотелось прижаться друг к другу и идти, обнявшись. За короткую неделю, что Бэй ходил теми же дорожками с Гашиком, деревья успели потерять листву, а сырая земля — краски. Шапки на вершинах гор уже спускались ниже, расползались ушами вдоль долин. Возвращались из леса Карина и Бэй под первым снегом.

Домик, в котором Кобейн прожил три недели, готовился проститься со своим постояльцем особенно ярким и уютным огнем в камине, букетиками цветов во всех комнатах, даже в спальне, и ароматами свежеиспеченного хлеба и терпкого красного вина.

— Значит, вот как лечатся и отдыхают частные детективы? — изумилась Карина, оглядевшись внутри коттеджа: — Теперь я верю, что ты можешь победить Атиллу, не вставая с кровати.

Видимо, что-то отразилось на лице Бэя, девушка спохватилась и тут же прошептала:

— Извини.

Был вкусный ужин, уютные посиделки у камина с бокалом вина на двоих и близость. Там же, на мягком ковре под треск горящих поленьев, потом в спальне на кровати, в тишине. Бэй был настойчив и неутомим. Словно хотел доказать самому себе, что может быть очень страстным, а не только уверенным и умелым. От его неторопливых губ и смелых ласк Карина плавилась и танцевала в руках Бэя танец огня, скользящего на льду.

Она соскучилась по Кобейну.

Он по ней — тоже.

Все вернулось на круги своя.

И, проснувшись рядом с Кариной, Бэй был рад, что прошедшей ночью его не преследовал взгляд серых глаз, хранивших в своей глубине изумруды его стремительного падения и самого высокого наслаждения. Хотя, быть может, сама мысль об этом была своего рода нежеланием забыть и отпустить навсегда?

Расставшись с клиникой, Бэй поехал в Вену, где находился Кардинал, и остановился в квартире, которую снимал каждый раз по БМБ, когда приезжал в австрийскую столицу. Небольшая, удобно расположенная недалеко от центра, рядом с остановками всех видов транспорта, она идеально подходила детективу. За углом располагалась большая спортивная школа, где можно было тренироваться.

В первый же вечер Бэй пригласил Анджи в один из самых дорогих ресторанов Вены, в знак благодарности за заботу. Ужин прошел без сюрпризов или важных откровений. Вертелся около семейных дел, изменения статуса некоторых родственников — в такой обширной группе людей, как клан Вальдштейнов, все время что-то происходило — кто-то женился, рождались дети, умирали старики. Разводы не приветствовались и случались редко, поэтому хватало пикантных историй. Ни Кобейн, ни Кардинал любителями сплетен не были, и непривычное направление разговора больше напоминало заполнение пустоты или избегание иных тем. Кобейн, правда, не удержался от замечания, что Анджи хорошо выглядит.

— Не удивлюсь, если чудесным образом вы подниметесь в ближайшее время из своего кресла и смените его на изящную трость.

Кардинал наградил собеседника долгим, изучающим взглядом.

— Может быть, может быть, — не спеша проговорил он. — Медицина развивается стремительно. А разумное комбинирование традиционных методов и альтернативных, как в клинике, откуда ты возвращаешься, способно творить чудеса. И я не боюсь экспериментов.

Бэй покивал, якобы соглашаясь с логичным ответом Кардинала. Вот только историй болезни Анджи и Кобейна в сейфе главного врача не оказалось.

В Вену Бэй приехал не только для ужина с Кардиналом.

Проверив фотокопии от Зельмана, он сделал несколько звонков и выяснил, что все дети Анджи хотя бы раз находились в Нидершерли на обследовании. Кроме них, в списках пациентов за последние несколько лет оказалось еще несколько знакомых имен из гвардии Кардинала и… Ричард. Рич попал в клинику два года назад после сложного перелома и похоже было, что его тоже подробно обследовали. Банк, в котором трудился родственник, находился в Вене, и врач, которого посоветовал Гашик для конфиденциальной консультации, тоже жил в пригороде австрийской столицы. Так что ужин с Кардиналом был скорее поводом, чем причиной поездки.

Кобейн встретился с Ричем во время обеденного перерыва в кафе, расположенном недалеко от главного офиса банка.

— Ты надумал взяться за моих шарлатанов? — прокричал вместо приветствия Ричард.

Строгий костюм превращал его в среднестатистического клерка, но блеск глаз выдавал страстную натуру. Опустившись на стул напротив Бэя, первым делом Ричард растянул галстук на шее и взъерошил себе волосы. С удовольствием. С выдохом облегчения. И улыбка на его лице стала, как у мальчишки, припрятавшего в кармане рогатку.

Бэй покачал головой, наблюдая, как недовольно прокисает лицо Ричарда.

— Был проездом, решил пообедать вместе.

— Да не дури, Бэй! Я почти уговорил Вератти. Если ты согласишься встретиться с ним и произведешь на него впечатление, а ты произведешь, он выделит деньги для расследования.

Бэй опять покачал головой.

— Извини, Рич. У меня сейчас совершенно нет времени заниматься чем-то еще, кроме тех дел, над которыми работаю.

Ричард стукнул ладонью по столу, привлекая внимание сидящих вокруг.

— Ты мне так и не веришь. Не веришь!

— Не верю, Рич, — признался Кобейн, — и не думаю, что в твоем деле есть что искать. А тратить время для того, чтобы закончить советом тщательно проверять работу измерительной аппаратуры, мне не хочется.

— Козел, ты Бэй, — разозлился Ричард, отворачиваясь к окну. — Я еще придумаю, как доказать тебе, что я прав. У меня чутье, я уверен, что-то с этим победителем нечисто.

Кобейн поморщился,

— Ну хорошо, Рич, перестань дуться, как школьник. У меня действительно нет времени ехать к твоему итальянскому миллионеру. Давай ты дашь мне его телефоны, и я постараюсь переговорить с ним лично. Обещаю, если почувствую интерес в его голосе, то возьмусь за твое дело. Рич?

Ричард вернулся от созерцания Вены через окно к созерцанию Бэя в кафе. Кивнул.

— Хорошо.

Мир и дружба между родственниками были восстановлены. В середине обеда Бэй рассказал о клинике в Нидершерли, вызывая ответный рассказ Ричарда о переломе ноги со смещением, заработанным во время спуска с гор после вертолетной заброски.

— Понимаешь, этот идиот Хяйнрих потащил с собой знакомого, которой вообразил, что умеет кататься на лыжах, пока не оказался на вершине, тогда он навалил в штаны. Ладно бы признался сразу, но начал спускаться за мной, сорвал лавину. Короче, мне не повезло оказаться в зоне вызванных им разрушений. Но повезло, что не сильно засыпало, и ребята смогли откопать и быстро прилетел вертолет помощи.

Ричарда оперировали уже в клинике и продержали там около трех недель.

Да, были обследования, какие-то альтернативные методы, гомеопатия, волны, жужжащие древние аппараты и аппараты, похожие на технику для подготовки космонавтов, много, очень много физиотерапии. Потом Рич лечился дальше в Вене. А после выздоровления Анджи заставил его подписать тот самый договор.

Кобейн выяснил, что хотел. Ричарда обследовали, восстановление после перелома и операции протекало быстро, но не стремительно, как у Кобейна. Хотя разве можно сравнивать два совершенно разных организма, два перелома, последствия охлаждения в случае Рича и прекрасную физическую форму Кобейна? Но даже придумывая разные объяснения, Бэй понимал, что его костные и мышечные ткани совершили рекорд в скорости регенерации.

— Смотри, не проболтайся о моем участии в итальянской гонке, — бросил Рич, расставаясь, — любимчик Кардинала, который жил в коттедже! Я на них только из окна палаты смотрел…

Прежде чем идти на консультацию к доверенному врачу Гашика, Бэй тщательно изучил фотокопии документов из сейфа, списки сотрудников клиники и списки пациентов за несколько лет.

Пусть истории болезни Анджи в сейфе не оказалось, у Бэя были имена нескольких старших сестер и ассистентов, работавших в Нидершерли с момента ее создания пятнадцать лет назад, вышедших на пенсию или поменявших место работы. Если Кардинал приезжал на лечение с самого начала, то эти люди будут помнить его на протяжении долгого периода. Может, кто-то сможет дать зацепку, где лечился Анджи до этого.

Кроме общих списков, к врачу на консультацию он взял копии трех файлов.

Третья жена Анджи Лиана долгое время работала в клинике и находилась в ней последние дни жизни. Официальной причиной смерти стала остановка сердца. У Лианы был сильный грипп, высокая температура не спускалась несколько дней, несмотря на жаропонижающие и курсы антибиотиков от развивающейся пневмонии, через два дня интенсивной терапии не выдержало нагрузки сердце.

Файл Кики соответствовал тому, который Бэй уже видел в замке Кардинала. Правда, Кобейн нашел упоминание клиники, где она лечилась от наркотической зависимости, и где впервые проявились признаки шизофрении.

Третьим файлом была тоненькая папочка Крис, любовницы и несостоявшейся жены Анджи, оставившей ему внебрачного младшего сына. Ее привезли в Нидершерли вертолетом сразу после аварии, и женщина умерла через двое суток, не приходя в сознание.

Вооружившись бумагами, Бэй поехал на встречу с врачом в пригород Вены. Он не ожидал чудес или того, что специалист Гашика сразу увидит серьезные нарушения в бумагах, и оказался прав. Но они понравились друг другу. Частный сыщик и невропатолог. Франс Ноббе признался, что с Давидом их связывает долгая дружба и глубокое взаимное уважение, поэтому он готов оказать посильную и конфиденциальную помощь Кобейну. Лишь попросил оставить документы для более внимательного изучения.

После встречи с Ноббе у Бэя оставалась еще куча времени до вечера, и он решил наградить себя прогулкой по городу.

Размышляя о сложных переплетениях событий, в которых он оказался, Кобейн думал, что Судьба увлеклась искусством макраме, выложив из его личной жизни и работы затейливый узор. Гораздо проще и полезней было наслаждаться неповторимым рисунком города, серым днем, замечать людей вокруг, двигающихся в выверенных кругах привычной рутины. Работа, магазин или бар, дом. Время подходило к обеду и улицы потихоньку наполнялись счастливчиками, которым перерыв позволял дойти до ближайших кафе или снэкбаров. Молодые мамы и молодящиеся бабушки вели детей из детских садов. Из парка доносились голоса мелкой ребятни. Даже туристы, и те казались двигающимися по заранее расписанным маршрутам, отмеченным в путеводителях и на экранах телефонов. Наблюдая за жизнью вокруг, Бэй чувствовал себя иным. Вечным странником. Он сливался с толпой, но оставался чужим. Мог насладиться тайнами и красотами чужого города и исчезнуть по первому зову дорог. Этот зов и сделал его детективом. В поиске тайн Бэй все время находился в пути.

А сейчас слонялся по улицам без цели. Оказавшись в незнакомом переулке перед музеем цирка, о существовании которого в Вене даже не подозревал, Кобейн решил, что это очередной узелок нити макраме, и, не раздумывая, зашел внутрь вслед за беспокойной стайкой школьников. Отец Зоси выступал в Вене — что, если получится найти упоминание о нем среди экспонатов и сделать неожиданный подарок бабуле?

Музей оказался небольшим и похожим на ларец с разноцветными сокровищами. Что бы ни говорили противники циркового искусства, цирк затрагивает невидимые струны детства, не исчезающие даже у взрослых, и начинает смело на них играть, вызывая восторг и ожидание чуда. Бэй с улыбкой рассматривал фотографии, пропылившиеся и потерявшие форму костюмы в стеклянных витринах, разные предметы бутафории и задержался в комнате, увешанной афишами разных времен и из разных стран. С наслаждением охотника, схватившего за пестрый хвост птицу Удачу, он изучал черно-белые фотографии Поддубного на рекламе его боев с Лурихом, выиграв которые, молодой борец впервые получил европейскую известность. Бэй сделал несколько фотографий на телефон. Рауль де Буше, Паппи. Это были знакомые фамилии из рассказов Зоси о ее отце. О! Есть! Афиша, на которой в списке участников значился Андре Паломо! Что, если она была из того самого дня, когда прадед заключил в объятия прабабушку, чтобы никогда ее из них не выпустить?

Пусть Зося сверяет даты.

Кобейн тут же переслал фотографии, не рассчитывая на быстрый ответ. При всей своей продвинутости в использовании интернета и современных аппаратов, привычки всегда иметь под рукой телефон у Зоси не было.

Получив заряд хорошего настроения, Бэй направился к выходу, когда услышал голос смотрителя зала, предлагавшего подойти к столу:

— Я вижу, вас заинтересовали старые афиши? Вот, посмотрите еще несколько новых экспонатов. Они недавно попали в музей, и их только оформляют в коллекцию. Частный дар.

Кобейн уже насмотрелся афиш, но отказываться от подобной любезности чужого человека было неудобно, так что он покорно склонился над столом, разыгрывая заинтересованность. Смотритель, хотя, скорее, реставратор, надев перчатки, осторожно перекладывал перед ним пожелтевшие, местами помятые листы.

Сначала глаза выхватили слово «Одесса», написанное на кириллице и латинскими буквами. Потом Бэй охватил взглядом всю афишу, и его сердце пропустило удар. Неуверенно толкнулось и забилось — гораздо быстрее, чем обычно.

«Танцовщица на трапеции, Селена. Укутанная в лунные нити. Девушка-легенда, победившая законы гравитации и открывшая тайны невесомости». Портрет на красочной афише был прорисован четкими линиями.

Когда Кобейн делал фотографию на телефон, то заметил, что его рука едва заметно дрожит. Отдельно — фото даты выступления. Еще раз лицо с портрета, максимально приближенно.

Февраль 1900 года.

Бэй не помнил, как распрощался со служителем музея и попал на улицу. Глотнул освежающе-холодного осеннего воздуха и тут же отправил сообщения Зосе с вопросительными знаками вместо подписи.

Ответ пришел, когда он подходил к остановке автобуса.

«Ха, ха, ха… Не понимаю, почему дед Кристоф ненавидел цирк».

«Это то, что я думаю?» — тут же написал Бэй.

«Это Ари. Узнаю черты матери. Как?!»

«Послезавтра — кофе? Одиннадцать тридцать?»

«Несомненно».

Таких совпадений не бывает, но они, похоже, случаются.

Если Бэй и заодно с ним Зося не сходят с ума, то женщина, выдававшая себя за Ари Вивьен, хотя бы очень непродолжительное время была циркачкой, потому что, кроме нескольких выступлений в Одессе в цирке Бушэ, Кобейн не смог найти никакой информации о танцовщице на трапеции.

Селена, Ари-Ариадна, не отсюда ли имя в рассказе? Она не только танцевала на невидимой трапеции в ореоле серебряных нитей в городе на Черном море, но и украла сердце прадеда Давида Гашика.

Слишком невероятно, чтобы быть правдой! Но в рассказе было упоминание о кольце с желтым камнем, сверкавшим, как кошачий глаз, именно оно было украдено у артистки и возвращено влюбленным потомком Гашика. И, возможно, именно Кристоф, если он бывал когда-то в Одессе, был счастливым избранником и соперником прадеда Давида!

Бэй чувствовал себя пьяным без вина.

Летающим без крыльев. Орущим на весь свет, не открывая рта.

Таких совпадений не бывает, но они случаются!

Правда, пока было непонятно, что делать со всей этой совершенно невероятной и нереальной информацией. Сказать Гашику о том, что они могут оказаться связаны друг с другом общим прошлым их прародителей?

Еще по дороге в Голландию Кобейн начал узнавать подробности смерти Ари. И сразу же натолкнулся на несоответствие того, что говорили в семье, и что произошло на самом деле. Через неделю у него была достаточно полная картина.

Прародительница успела пожить чуть больше года после рождения близнецов. В семейной части кладбища присутствовала соответствующая надгробная плита с датой, а запись в церковных реестрах говорила, что церемония похорон прошла на неделю позже. Ровно столько времени заняла перевозка бренных останков из Марселя, где Ари умерла в больнице от внезапной болезни.

Нужно было проверить записи в госпиталях Марселя.

Выделив на это три дня, Бэй отправился во Францию.

Сначала был Париж, Карина, выигравшая золото на Гран-при Франции и три романтических дня в городе влюбленных.

Таша настолько радовалась победе, что едва не призналась в теплых чувствах Кобейну. Похоже, что твердый лед, защищавший ее сердце от мужских посягательств на сестру, начинал подтаивать.

— Она еще никогда не катала программы с таким вдохновением, Бэй! — призналась Таша в порыве эмоций после церемонии награждения. — С таким настроением она сможет выиграть Олимпиаду!

Телефон Кобейна завалила вереница сообщений.

От Зоси. Первая. Через минуту после выставления оценок.

От друзей и родителей, которые были в курсе его отношений с известной фигуристкой.

От Гашика и даже Кардинала.

Оставалось только изумляться, как быстро личная жизнь становится общественным достоянием, если ее связываешь со звездами. И это при том, что пресса и большой мир были еще не в курсе подробностей романа Волжской. Бэй держался в стороне и на расстоянии, и пока это работало.

А чтобы провести вместе выходные в Париже, детектив и спортсменка разыграли самый настоящий побег. Для репортеров Волжская уехала домой на непродолжительный отдых перед поездкой в Токио на финалы Гран-при. Помахав на прощанье провожавшим, Карина переоделась в ближайшем туалете в ставшую привычной бесформенную куртку, натянула кепку, скрылась за большими очками. Потом вернулась в зал вылета, чтобы уже вместе с Бэем отправиться на квартиру, которую он снял недалеко от Собора Парижской богоматери.

Три дня прошли, как один. Это было очарование не теряющим от холода и плохой погоды городом и друг другом. Милая болтовня под аромат кофе и свежих круассанов в многочисленных кафе, где приходилось прятаться от настойчивого дождя и промозглого ветра. Теплые вечера перетекали в горячие ночи. Бэй изменился. Был более настойчив, менее сдержан, ему хотелось не контролировать ситуацию, а плавится в чувственном огне. Иногда казалось, что у него получается. Всплеск его страсти сводил с ума Карину, она таяла в умелых руках, умирала и возрождалась, подобно Афродите в волнах наслаждения. Отпустив последние сдерживающие оковы воспитания или предрассудков, она перестала стесняться самой себя. Кричала от избытка чувств, стонала от сладкой пытки, которой подвергал ее Бэй, шептала, выдыхала, выкрикивала его имя, растекаясь после последнего взрыва золотой рекой.

И Кобейн пользовался эмоциями своей женщины, чтобы обострять собственные чувства. Он был снова доволен собой и очень рад, что Карина потихоньку вытесняла из его памяти, души и тела воспоминание о совсем другой женщине. Соблазна, которому Бэй оказался не способен противостоять.

Он вытравливал из памяти аромат олеандров ванильным запахом, искал глубины в мягких, карих глазах. Подменял непонятное притяжение к незнакомке страстью его Карениной.

У него получалось.

У рационального-Бэя с небольшой помощью Бэя-чувствующего получалось.

Улетали Карина и Кобейн из Парижа почти в одно и то же время, но в разных направлениях. Фигуристка — в Мюнхен, частный детектив — в Марсель.

Приютившись на двух стульях в углу в зале ожидания, скрытые привычной маркировочной одеждой, они говорили о прадеде Гашика. Вернее, по просьбе Бэя Карина читала и переводила рассказ об Ариадне, серебряных нитях, потерянном и обретенном кольце и безответной любви прадеда Гашика.

Давид был прав, в рассказе не чувствовалось повышенного внимания к кольцу, ничего, что могло бы выдать интерес писателя к геологии и тайнам камней. Но два момента все-таки насторожили Бэя. Знакомство главного героя и девушки состоялось необычно. Влюбленный парень проводил свои дни и ночи в мечтах о лунной фее, пока одним утром не вышел из своего дома во двор, чтобы увидеть посреди него девушку своей мечты, растерянно прислушивающуюся к доносившимся из открытых окон голосам. Дальше следовало описание типичного многоквартирного дома-колодца с общим двором в бедном еврейском районе Одессы. Девушка облегченно перевела дух, увидев героя, и призналась, что ей нужна помощь, у нее украли кольцо. После того, как у влюбленного рыцаря получилось невозможное — он смог разыскать и вернуть пропажу циркачки с помощью уличных мальчишек, он получил в награду ее растроганный взгляд и дружбу, но потерял надежду. А в конце рассказа герой стал думать, что встреча была неслучайна, но он неправильно понял зов Судьбы и заговорил с ней не на том языке. Душевная боль и разочарование отвлекли его от самого главного. Иногда у встречи двух людей может быть иное предназначение, чем любовь.

Был ли в этих словах намек? И на что? Следовало относиться к этому с повышенным интересом, или нет? Бэй не стал торопиться. Сложил информацию в кладовую памяти и сел на самолет в портовый город.

К концу четвертого дня работы с различными архивами Кобейн был уверен, что раскопал еще одну тайну Ари, чтобы только утонуть в другой. Ари Вивьен никогда не попадала ни в одну из больниц Марселя и, соответственно, не умирала там от внезапной простуды… В полицейских архивах нашлась запись о пропаже гражданки Австрии, графини Эдлер, заполненное служащим отеля Ритц, но через день дело было остановлено мужем пропавшей и вновь обретенной женщины, которая не смогла предстать самостоятельно перед полицией из-за болезни. Через неделю после этого Ари Вивьен была похоронена на семейном кладбище. Какие выводы делать из всей этой информации, было непонятно.

В коллекцию. В копилку в голове. До лучших времен.

А пока снова в самолет — по просьбе Давида. Гетвик.

Туманный Альбион.

Декабрьский Лондон подарком не был, несмотря на раннюю Рождественскую иллюминацию. Может, холодный город в плохую погоду всегда напоминал предпраздничный, давно превратившись в живописные декорации мирам Диккенса? Первые полдня моросил дождь. Даже привыкшему к промозглости Голландии Бэю было холодно и неуютно. Чтобы убить время и не посинеть от холода, он залез в экскурсионный автобус и катался в тепле туристовоза, лениво поглядывая в широкие окна.

Кобейн редко бывал в Англии, и Лондон не переставал удивлять его своей чопорной красотой. Немного рафинированной, чуть высокомерной, по средневековому завораживающей и обещающей темные тайны. Особый восторг вызывали англичанки, не подстраивающиеся под непогоду — в тонких чулках, коротких офисных юбках и в туфлях-лодочках.

Подчиняясь неожиданному порыву, Кобейн вылез на Трафальгарской площади и отметился у льва, чтобы быстро спрятаться от немилости погоды в картинной галерее Тату. Холл музея показался логичным местом, чтобы выполнить обещание Ричарду. Бэй уже звонил несколько раз итальянскому миллионеру с плохим характером, беседуя то с секретарем, то с помощником и, наконец, добился возможности прямого разговора с Вератти.

Характер у Люка был непростым, потому что, услышав хороший итальянский Бэя, он перешел на северное наречие, размазанное близостью к границе, густо разбавленное швейцарскими и французскими словами и искореженное необычными интонациями. Кобейн не сдавался, продолжая общаться на итальянском, хоть и приходилось скрипеть мозгами, чтобы понимать собеседника, говорившего мало того, что непонятно, так еще и очень торопливо, словно Вератти опаздывал заработать очередной миллион.

Никаких сюрпризов разговор не преподнес. Кроме Ричарда, никто не воспринимал версию о нечестной победе всерьез. Более того, Вератти было абсолютно все равно, кто побеждал на его гонках, лишь бы не было сильных нарушений правил. Легкие отступления и хитрости его только забавляли.

— Это шоу! Только шоу моему тщеславию! Будет желание поучаствовать, добро пожаловать. — Вератти спешил закончить разговор. — Но советую оформить хорошую страховку.

Скрипя зубами от раздражения, Бэй вежливо распрощался и сразу отправил сообщение Ричарду. По крайней мере, теперь у него не осталось долга чести перед родственником.

Картины в галерее не впечатляли, а может, Кобейну слишком хотелось спать. Карина была в Японии, и он старательно жертвовал сном, чтобы говорить с фигуристкой в удобное для нее время. Поддержать, напеть романтической чепухи, рассказать, как сильно скучает, и как нигде не может согреться без тепла ее улыбки и тела. Карина счастливо смеялась с другой части планеты и обещала брелок и медаль.

В Лондоне Кобейн оказался благодаря Гашику. Давид вызвонил его пару дней назад, чтобы сказать об аукционе, где будет выставляться много интересных камней, так что если Бэй сочтет нужным оказаться на торгах, то он пришлет ему приглашение. Бэй счел нужным. Из-за любопытства и потому что потянула тонкие струны в душе интуиция, подсказывая направление движения.

На аукцион Ван Дорн заявился в строгом и очень дорогом костюме от Бриони. Был по настоянию старших родственников и такой в гардеробе детектива, появляющийся из шкафа пару раз в году. Как, например, в этот. Кобейн сам не узнавал себя в блистательном, прилизанном молодом человеке, бесспорно, заслуживающем повышенного женского внимания. Так как внимания как раз не хотелось, он спрятал свой восхитительный образ в дальнем углу за пышными шляпами, оставлявшими достаточный обзор на сцену.

В этот день на торгах было много камней, привычных и нет, антикварных и современных, в виде ювелирных изделий или неограненных. Красный берилл, таафеит, еремеевит — за него шел долгий торг между несколькими людьми, желающими его приобрести. Конечно же, бриллианты, сапфиры, а еще мелкий, как песок, жадеит, за который, кажется, именно Гашик отдал баснословную сумму денег. Бэй не слишком следил за драгоценной геологией на показ и продажу, его интересовали люди, которые покупали камни. Коллекционеры раритетов. Камней, о которых почти никто не слышал. Детектив присматривался к публике и запоминал лица, напитываясь обстановкой и атмосферой.

Едва заметно щелкнул телефон, требуя внимания.

Норман Келли.

— Будь на постоянной связи. В Сити чрезвычайная ситуация с заложником-ребенком.

Приказу Бэй не удивился. Частных сыщиков привлекали к большим полицейским операциям и в чрезвычайных ситуациях. Как говорится, на войне дополнительное ружье лишним не бывает. И пара натренированных глаз…

Он решил выйти в коридор, чтобы через Смитта или Гордона узнать подробности. Наверняка, им что-то известно. Слишком серьезно — заложник-ребенок.

Кобейн поднимался со своего места, когда увидел идущую ему навстречу по проходу женщину. Она была в ярком красном платье-чулке до пят, плотно облегавшем стройную фигуру, с разрезами по бокам до середины бедра, открывавшими при ходьбе стройные длинные ноги в туфлях на высоком каблуке.

Шаг в сторону Кобейна, и тяжелая жаркая волна прокатила по телу, в твердый камень сжалось сердце и шмякнулось о ребра. Бэй резко покачал головой, отгоняя наваждение.

Что с ним такое? Только раз на фестивале у него была непривычно сильная реакция на незнакомку с серыми кошачьими глазами. И вот теперь снова? Прямо на аукционе? Разве есть что-то общее между этой женщиной в Лондоне и той девушкой в Голландии?

Рост, хотя каблуки искажают картину, фигура? Да, именно она — линии шеи и плеч были удивительно похожими.

Но это же совсем другая женщина! Она старше, иначе держит спину, выносит вперед при ходьбе стройные ноги. У нее густые и волнистые каштановые волосы, как у Карины. Очень яркая алая помада, превращающая большие губы в мишень для мужских взглядов. Остальную часть лица скрывала шляпа с вуалью.

Кобейн застыл в проходе, ожидая приближения незнакомки, и глубоко вдохнул, когда она проходила мимо. Сильный запах горьковатых духов подходил вызывающему образу женщины, но в нем не было оттенков знакомого аромата. Все равно вокруг Кобейна стало мало воздуха. Он с трудом заставил себя дышать размеренно, чтобы не привлечь внимание рваными вздохами, как если бы пробежал марафон.

У него получилось. И справиться с дыханием, и вернуть к нормальному ритму сердце. Кобейн проводил женщину взглядом к двери. Внимательно осмотрел контуры тела, открытую спину, спустился между лопаток. Татуировки не было.

Бэй тяжело опустился обратно на свое место, вызвав несколько недовольных замечаний со стороны.

Перевел дух.

Придя к заключению, что величественная дама в красном не может быть юной соблазнительницей с Фестиваля, он не знал, радоваться этому или нет.

Со всех сторон получалось паршиво. И то, как он отреагировал бы на сероглазую девушку, окажись она в зале, и тем более эта настолько сильная реакция на другую женщину.

Что с ним происходит? Второй переходный возраст? Гормональный срыв? Может, стоит провериться у эндокринолога? В Нидершерли?

Немного успокоившись, Бэй привел в порядок мысли и чувства. Сообщений с номера Келли больше не поступало, и Кобейн смог остаться до завершения аукциона и переброситься несколькими словами с Гашиком. О своих находках в Вене он промолчал, договорившись о скорой встрече в Голландии, куда Давид собирался прилететь по делам.

К вечеру Бэй был занят только делом о заложнике. У него был постоянный доступ к линиям связи оперативников. Ситуация выглядела паршиво. Был похищен восьмилетний сын индийского миллионера, с недавнего времени проживавшего в Лондоне. За возвращение ребенка похитители требовали солидный денежный выкуп. Не сдерживая угроз, они слали фотографии и запись голоса испуганного мальчика.

На телефон Кобейна пришло несколько фотороботов подозреваемых, и до полуночи он слонялся на ближайшей станции метро и станции железной дороги, всматриваясь в лица спешивших с работы пассажиров.

Преступники шли на контакт, вели себя дерзко, не желали тянуть время или идти на уступки. И требовали обмена уже на следующее утро. Последним аргументом стало видео привязанного к стулу ребенка с шарфом на глазах. Оперативная сеть взорвалась проклятиями и угрозами. Бэй тоже чувствовал непреодолимое желание добраться до отморозков, игравших детской психикой в угоду собственным желаниям, но частных детективов не использовали для задержаний, только для сбора информации — как дополнительные глаза.

После короткой ночи Кобейн вернулся на улицы, высматривая среди прохожих подозреваемых, пока не получил короткий приказ подъехать к отелю в самом сердце Сити. Преступники были уже внутри одного из номеров отеля. Кобейн получил распоряжение оставаться в холле, наблюдать за людьми и оказать помощь или предоставить защиту, если появится такая необходимость.

Вся операция проходила на верхних этажах, незаметная для обычного глаза, на тот случай, если среди гостей или посетителей отеля окажется наблюдатель от преступников. Если бы не рация и редкие сообщения на телефон, даже Бэю казалось бы, что ничего необычного не происходит.

— Отец внутри номера. С мальчиком все в порядке, группа захвата через окно. Этаж перекрыт. Ребенок и отец в безопасности. Преступники скрылись в подсобке. Будут пытаться уйти через крышу. Находящимся в холле сотрудникам — приложить усилия, чтобы обстановка выглядела нормальной. Избегать возникновения паники. Ситуация под контролем.

Бэй перевел дух. Похоже было, что полиция справлялась, и арест похитителей оставался вопросом недолгого времени.

А холл огромного отеля продолжал жить своей жизнью. Собралось в маленькую очередь несколько человек около стойки регистрации, был занят разговором с клиентом консьерж. В лобби в мягких креслах тонули немногочисленные любители газет и многочисленные жертвы телефонов, исчезая в бездонных информационных глубинах.

Бэй тоже тонул в одном из высоких кресел в центре зала, чтобы иметь возможность видеть все пространство холла. Краем зрения он отметил, что со стороны кафе в левом углу лобби поднялась женская фигура и направилась к выходу. Ее заслонили несколько человек, недавно зашедших с улицы и теперь направлявшихся к столикам бара. Когда снова ударила горячая волна и уже знакомая цепкая лапа вцепилась в сердце, Бэй не удивился, как накануне днем. Только пару раз глубоко вздохнул, успокаивая дыхание, заставляя сердце снова найти рабочий ритм, и повернулся в кресле, чтобы внимательно рассмотреть незнакомку. Не считая роста и линий фигуры, у нее не было ничего общего ни с девушкой из Голландии, ни со вчерашней волнующей дивой. Короткое темно-синее платье, дизайнерские спортивного стиля туфли, иссиня-черные волосы, постриженные под каре, длинная челка. Широкие очки закрывали половину лица. Кобейн заметил светлую помаду, может быть, только блеск на полных губах, и немилостивая рука снова сжала сердце. Девушка была уже почти у вертушки входных дверей.

Рация и телефон молчали, интуиция или взбесившиеся гормоны толкали вперед, поэтому Бэй подскочил со своего места и быстро направился вслед за незнакомкой, уже надевшей черную дутую курточку и ступившую на холодную улицу. Ветер подхватил короткие волосы, заставляя девушку поднять руку и убрать пряди с лица. Этот жест! Движение рукой! Язык тела сложно подделать или изменить, он способен выдать даже под самой надежной личиной. Показалось, или его воспаленный мозг придумал, что девушка быстро обернулась, посмотрев прямо на Бэя, уверенная, что он следует за ней? И, качнув головой, словно отбрасывая в сторону длинные волосы, она пошла прочь.

Кобейн не имел права привлекать к себе повышенное внимание, поэтому ему приходилось идти, когда хотелось бежать. Сердце неслось вскачь, опьяненное слишком сильными эмоциями — волнение, ожидание, злость, почти ярость.

Слишком ярко! Слишком непривычно!

Теряющий терпение Кобейн выскочил на улицу. Мимо него текла густая река людей: офисных работников, спешивших на ланч, туристов, просто прохожих. Его взгляд нашел черное каре. Как за такое короткое время незнакомка смогла уйти так далеко?! Ситуация настолько напомнила похожую на фестивале, что Бэй больше не сомневался. Ни одежда, ни черный парик не могли обмануть его. Правы были его глаза и тело, узнавшие девушку, несмотря на другой вид и невероятность встречи.

Его сумасшествие, соблазн, перед которым Бэй не в силах был устоять! Она снова ускользала от него сквозь толпу.

Кобейн бросился вперед, расталкивая встречных прохожих, рыча от злости и отчаяния, чтобы, вырвавшись вперед, увидеть, как на углу проезжей части затормозил мотоцикл. Водитель в черной кожаной одежде — на этот раз не оставалось никаких сомнений в том, кто это был — повернул скрытую шлемом голову в сторону девушки, дождался, пока она легко сядет сзади него, надежно прижимаясь всем телом и обнимая руками за талию, и с громким рычанием скрылся за углом. Бэю достался прощальный взгляд из-под очков и острый укол ревности.

Ожила рация, требуя немедленного внимания.

— Преступников в подсобке нет. Один из похитителей в лифтовой шахте, двигается вниз. Двое других пропали без следа. Среди скрывшихся — женщина. Среднего роста. В лобби проверять всех спускающихся с лестниц и выходящих из лифтов, следить за служебными входами. Перекрыть выходы из отеля до прибытия полиции и оперативников с этажей.

Бэй бросился бежать обратно. По течению движения людской реки сделать это было легче. Через несколько минут с улицы и из глубин здания стали появляться оперативники. Полиция, находившаяся до этого момента на удалении, быстро образовала кордон, вперед вышли люди в неприметных костюмах, призывая к спокойствию и объясняя ситуацию проверкой документов. Якобы поступила наводка, что в отеле может находиться беглец от налогов. Пока не поступало никаких указаний, детектив направился к кафе, откуда уходила девушка. Подошел к высокому официанту, который, несмотря на события в холле, с улыбкой сновал среди столиков, подбадривая растерянных клиентов.

Он запомнил симпатичную клиентку. Девушка подошла со стороны лифта, попросила меню, но когда он вернулся за заказом, уже поднималась из-за столика, оставив кое-что для того, кто будет ей интересоваться.

— Того, кто будет ей интересоваться?! — переспросил Бэй.

— Я так полагаю, для вас, — равнодушно произнес молодой человек, направляясь к стойке бара и возвращаясь со сложенной вдвое салфеткой. — Берете?

Кобейн молча взял протянутую ему салфетку.

Развернул.

Красной губной помадой большими буквами на ней было написано: «ТВАН».

Снова, как после перелома в больнице, Бэй лежал на кровати лицом кверху и прокручивал на потолке собственные воспоминания — кадры, запечатленные его феноменальной памятью.

Помада на салфетке была той же пронзительной красноты, что и губы женщины на аукционе. Кобейн лепил яркий образ, прикрепляя к нему движения, словно собирал компьютерного героя. И чувствовал, что его тело реагирует на получившийся результат. Конечно, не так ярко, как на аукционе, но ощутимо. Он восстанавливал в памяти девушку из отеля. Кошачью грацию ее движений, скрытую силу львицы в коротких жестах, линию шеи и плеч, и снова горел в прохладном номере гостиницы и ловил губами сухой воздух. Ему казалось, что быстрый взгляд из-под очков был вызывающим, насмешливо кривились соблазнительные губы. И жар превращался в приступ злости и раздражения. Оскорбленное самолюбие, что кто-то вздумал играть Бэем, стонало израненным зверем.

Пришлось брать себя в руки, чтобы двигаться дальше по ленте памяти, до ускользающей сквозь людское море фигуры в черном парике к мотоциклисту, ожидавшему девушку. Кобейна бесила уверенная, собственническая поза мужчины, легкое движение плечами, когда пассажирка садилась сзади. Интуиция Бэя не просто звонила в колокольчики, она била в тяжелый набат: ищи сходство. Ты видел этот короткий жест — то ли поджимание, то ли передергивание плеча, сопровождаемое легким наклоном головы.

Воспоминание вкрутилось штопором в солнечное сплетение, вызывая крик изумления и торжества. Кобейн слетел с кровати, подскочил к столу, вцепился в свой телефон и быстро набрал номер Ричарда. Звонить пришлось пару раз, прежде чем раздался раздраженный голос. Родственник не сдерживался в выражениях.

— Не знаю, сколько времени, но явно середина ночи. Мне завтра на работу, Бэй!

— Перешли мне видео с соревнований, что мы с тобой составили. Нет. Все видео, которые ты нашел в интернете. Без вырезаний, целиком!

Градус недовольства Рича быстро понизился, сменившись удивлением.

— Ты уговорил Вератти?

— Нет, неважно. Я сам берусь за твое дело.

— Здорово! А что случилось-то?!

— Присылай все, что накопал. Считай, что я тебе поверил.

— Все, спокойно, детектив, не ори. Убедил. Тебе сейчас нужно или до утра потерпишь?

— Да, сейчас. Нет. Извини, до завтра потерпит.

Стоило огромных усилий не потребовать материалы немедленно. Как можно лечь спать, не двигаться, не ходить по комнате из угла в угол, когда требовалось срочно убедиться в точности своих подозрений.

Обрадоваться или разочароваться.

Хотя Великолепный Бэй был слишком уверен в себе.

Чтобы хоть как-то справиться с бурлившей внутри энергией, он сделал разминку, отжимания от одной руки, еще осторожно напрягая пострадавшую, отозвавшуюся тоскливой болью, словно она тоже вспомнила своего обидчика и требовала мести.

Спасительной музыкой раздались щелчки телефона, возвещавшие полученные сообщения. По-видимому, Ричард не вытерпел до утра. Файлы сыпались один за другим, пока Бэй бегал к бару за коньяком и солеными орешками, потом достал компьютер и приготовился к виртуальной рыбалке.

Закончилась ночь, серое утро сменилось солнечным и морозным днем. Кобейн иногда отрывался от экрана компьютера, чтобы сделать несколько быстрых приседаний, отжиманий или комбинацию упражнений, чтобы не затекали конечности или чтобы успокоить похожее на роящихся пчел возбуждение, лишавшее покоя тело и душу.

Когда таймер на телефоне безжалостно подал сигнал о том, что самолет Бэя отправляется через три часа, пришлось прерваться.

На экране было десять пропущенных звонков, в том числе от Карины, но Кобейн не почувствовал укола совести. То, что он делал сейчас, казалось вне понятий стыда и верности. Жизненно важным.

Всю дорог — такси до Гетвика, самолет, такси от Схипхола до Зандворта — мозг Бэя продолжал лихорадочно просчитывать комбинации, выделять последующие шаги и критерии поиска. Забросив вещи в квартиру, Кобейн тут же включил компьютер, чтобы проверить, как работают поисковые программы и, быстро переодевшись, отправился на пробежку в дюны.

На его плечи привычно лег толстый серо-коричневый плед из низких облаков, ложившийся на землю моросящим дождем, Бэй вдохнул сырой воздух и побежал. Ему требовалось движение, физическая нагрузка, чтобы привести в подобие порядка расшалившиеся чувства и эмоции.

Итак, что он узнал за три четверти суток.

Он был уверен, что парень, сломавший ему руку, парень, поджидавший девушку на лондонской улице на мотоцикле, байкер на А-9 и победитель гонки, укравший приз у Ричарда, был одним и тем же человеком. Мелкие движения, язык тела, который невозможно, вернее, очень трудно обмануть, говорили об этом. Бэй смог найти похожие и идентичные жесты и движения на видео. Для себя самого ему было достаточно доказательств.

Придя к такому выводу, Кобейн стал искать среди людей на гонках девушку. И нашел ее! Вычисляя не только по жестам, но и больно толкавшимся сердцем каждый раз, когда его взгляд выхватывал изящную фигуру. Жаром вокруг солнечного сплетения. Бэй реагировал на нее, как желудок собаки Павлова на свет лампочки!

И как же его это бесило!

На старте девушка стояла в толпе, выделяясь, наверное, только тем, что ее лицо уже было скрыто и шапкой, и очками, и даже приподнятым шарфом. Но она была не одна такая закутанная среди зрительниц. Во время короткой церемонии награждения Бэй тоже нашел свою беглянку, стоящей в стороне, и на этот раз лицо девушки тонуло в глубоком капюшоне с густой меховой оторочкой. Удалось найти один короткий момент, на котором была видна ее улыбка. Искренняя, какую Бэй запомнил во время танца на фестивале — после того, как они вернулись из леса, объединенные общей тайной. Тело недвусмысленно реагировало на воспоминания. И больно колола мысль, что на видео девушка улыбалась успеху другого мужчины. Как же Кобейну не хотелось сильных эмоций в жизни! Ему не нужны были подобные чувства, связанные с женщиной, но они были.

Поэтому требовался коньяк в гостинице Лондона и движение, размеренный бег вдоль заросших кустами облепихи дюн в Голландии.

Два человека, которых нашел на видео Бэй, держались отдельно, словно не хотели, чтобы кто-то заметил связь между ними, и Кобейну пришла в голову идея, что, может быть, это неспроста, и он снова позвонил Ричарду. Еще утром, из Лондона.

— Проводился женский вариант гонки?

— А? Ну да… за день до нашей. Я на ней никогда не бываю. Времени нет. И эта гонка для папиков, которых Вератти собирает на крепкие женские задницы посмотреть.

Но Бэй уже разорвал связь. Вот оно. Он был прав. Два участника, наверняка, победителя разных гонок не хотели находиться рядом друг с другом, чтобы не вызвать ненужный интерес.

Все утро в гостинице детектив писал поисковые программки для сети интернета, а потом начал обрабатывать первые выловленные видео. Даже первых двух оказалось достаточно. Победительницей, заработавшей приличную сумму денег, была его беглянка. Кошка, вздумавшая играть им как мышкой, была такой же талантливой лыжницей, как и ее бешеный спутник. Цепной Пес.

Во время женской гонки она не носила париков и не меняла внешность, но старалась быть почти всегда в шлеме, очках, поднимала до носа шарф-трубу, пряталась в глубине капюшона куртки. Ее спутник присутствовал на расстоянии, в тени.

Бэй почувствовал себя гончей, взявшей след желанной добычи.

Если предположить, что на аукционе девушка что-то покупала и связать это с гонкой, получалось, что физически талантливой парочке нужны были легкие деньги. И по каким-то причинам эти люди избегали огласки. Оба победителя тут же исчезли после награждения и получили деньги, по заверениям Рича, невероятно быстро. Проверять имена не имело смысла. У участников трассы Вератти никто не требовал паспортов для проверки.

Что если существуют другие неофициальные гонки или соревнования с денежными призами? Что-то вроде боев без правил в подворотнях и на виллах избалованных деньгами миллионеров?

Это стало следующим этапом работы программ поиска, шерстивших интернет, пока Бэй находился в дороге и бегал шестнадцать километров вдоль дюн. Мимо пуганых кроликов, осторожных легконогих оленей и косуль, которых в Зандворде было больше, чем мышей, и равнодушных громадных быков Висентов. Мохнатые толстогубые коровы, завезенные для восстановления экосистем пару лет назад, уже успели превратиться в привычный элемент пейзажа голландских дюн.

Карина позвонила, когда, подчинившись громкому зову пустого желудка, Бэй быстро поглощал разогретую в духовке пиццу из морозилки и составлял на листке схему найденных соревнований, время проведения, место. Если была информация, выдернутая из чатов и групп, то и размер награждения.

— Бэй?! С тобой все в порядке? Я звонила вчера. И утром, и вечером?

— Угу, — сказал он с набитым ртом, не отрывая взгляда от экрана. — У тебя же, кажется, сейчас очень раннее утро?

— Я волновалась.

— Был в Лондоне, только вернулся.

— Тебе понравилась моя вольная программа?

— А?

Тван, он совсем забыл включить телевизор, ничего не смотрел, пялился только на экран компьютера, но сознаваться в том, что забыл, было страшнее, чем попробовать соврать.

— Да.

— Что скажешь? — Каренина улыбалась на другом конце мира и ждала какого-то особого ответа от своего парня, судорожно вбивавшего данные в поисковик.

Надо было выиграть немного времени.

— Карина, это было просто здорово! Как обычно!

— И?

Что она ждет от него? Какого ответа?

— Ты лучше всех!

Счастливый смех Волжской, такой доверчивый, открытый, искренний пробудил чувство вины.

— Как тебе сюрприз?

Тван! О чем она? Где же записи в ютубе? Должны уже быть… Вот оно, наконец. Танец произвольной программы фигуристки Волжской — «Осенние сказки Праги». Ого!

— Мне было очень приятно.

— Я хотела сделать тебе подарок. Мы познакомились в Праге больше года назад.

— На Олимпиаде будешь катать Ангела Западного окна? В память первого поцелуя в Вене? — Бэй отвалился на спинку стула, не сдерживая довольную улыбку. Послание Карины, завуалированное в танец, представленный всему миру, но для него одного — это было круто! Здорово! Необычно! — Или очарование баварских озер? О нашей первой ночи?

Снова беззаботный женский смех с другой части земного шара.

— Я думала об этом. Но нет. На Олимпиаде будет другой танец. Мы остановились на классике. И еще раз классике.

Когда разговор закончился, Бэй взял в руки схему, решая, с чего начать. Если его гипотеза верна, то можно будет попробовать предугадать, где эти физически одаренные ребята объявятся в следующий раз.

Если Сероглазая Кошечка хочет поиграть, Мыш согласен, только по своим правилам. И главным сюрпризом станут стальные когти оскорбленного Мыша.

Это был необычный и непривычный день в небольшой квартире Бэя. Нет, квартира-студия с огромным окном во всю стену, выходившим на море, его самого более чем устраивала, но Кобейн редко приглашал в нее гостей, предпочитая встречаться на нейтральной территории.

В этот раз он тоже никого не приглашал, но гости все равно пришли, да еще какие!

Первым удивившим его посетителем оказался Давид. Он прилетел в Амстердам по делам, вызвонил Бэя и поставил перед фактом, что едет в Зандворт, но ему не хватает адреса.

Гашик находился еще в пути, когда раздался звонок домофона, и у двери внизу оказалась Зося.

— Ты же ждал меня внук, не так ли? — уверенно заявила бабуля, потрясая перед камерой видеофона коробкой из своей любимой пекарни.

Третьим гостем стал тот, кто единственный из всех друзей и знакомых имел доступ к квартире по причине слишком долгой и неразрывной дружбы. Кайт.

Самопригласившиеся гости заявились со съедобными подарками, и каждый считал своим долгом похозяйничать в чужой квартире.

Гашик оценил угол с брелками, пообещав сделать такой же в одном из своих домов, и пошел на кухню резать белый багет, мазать его сливочным маслом и наваливать сверху горки черной икры.

— Бэй, ты даже представить себе не можешь, сколько романтики и восторга прячется в воспоминаниях о простой белой горбушке с куском масла и сахаром. Нет такого десерта, который победил бы волшебство советского батона за три копейки.

Зося вытащила из коробки яблочный пирог и застыла рядом с Давидом. С большим кухонным ножом в руках она возвышалась над Гашиком на полголовы, ревниво следя за его работой.

— Толстый кусок помидора с сахаром, вот что было еще вкуснее, — уверенно добавила она.

По-детски возмущенный и искренний взгляд Гашика демонстрировал глубину его несогласия.

Кайт протиснулся в дверь с ящиком пива и громадным пакетом чипсов и сник на мгновение, увидев, что не является единственным гостем.

На удивление всех собравшихся, эта невероятная компания, состоявшая из трех поколений, оказалась веселой и легкой.

— Это кто? — заговорщически прошептал Кайт, пока Давид и Зося спорили на кухне о том, как правильно произносится ее имя.

— Представь, как если бы ко мне в гости заявился весь такой простой из себя парень Ричард Бренсон. Приблизительно такой уровень. Но тебя же не напугать моими родственниками и знакомыми.

Кайт самоотверженно сдержал присвист и сохранил нейтральное выражение лица, лишь покачав головой. Нет, друга детства трудно было напугать уровнем общения Кобейна.

— Ладно, не удивил. Готов к любым сюрпризам, кроме симпатяги Путина у тебя на кухне или Зоси, читающей нотации английской королеве.

Тем временем спор на открытой кухне перетек в разговор о цирке, цирковом прошлом прадеда, Одессе, влюбленном в артистку цирка предке Гашика. Зося повернулась к Бэю и наградила внука многозначительным взглядом, добавив на голландском:

— Черт возьми, почти родственник.

Чем повергла Кайта в новый приступ изумления, которое не стоило проявлять.

Когда на низкий столик в гостиной были наставлены тарелки с бутербродами с икрой и пирогом, выстроились чашки для чая и банки с пивом, а также застыла горка пакетиков чипсов, Зося торжественно включила телевизор, и началось, собственно, то самое событие, ради которого к Кобейну пришли гости.

Заключительная часть соревнований Финалов Гран-при, прямая трансляция из Японии.

Нарушая все законы нормальности, черная икра была в ошеломляющем количестве! Зося требовала, чтобы Бэй ел ее с яблочным пирогом и запивал пивом, дабы не обойти вниманием ни одного из гостей.

Разговор на английском вертелся около разных тем, возвращаясь к главной — Карине Волжской.

По сложившейся традиции Бэй не звонил своей девушке накануне выступления, чтобы не внести разлад в выработанную годами рутину, но всегда говорил с Ташей, голос которой становился с каждым звонком все менее стальным и неприветливым. Она даже обронила пару раз, как важно для Кариночки знать, что разговор «накануне» двух очень дорогих для нее людей состоялся.

Не вдаваясь в рассуждения о нормальности того, что с ним происходило, Кобейн искренне переживал и желал Карине победы и в то же время продолжал методично просчитывать варианты собственной охоты на Сероглазую Кошку и Цепного Пса.

Прозвища сложились сами собой и помогали Бэю направлять раздражение и злость, понижая их уровень. Потому что именно эти две эмоции стали доминировать в душе Бэя, пока он копался в Интернете и собирал по клочкам и кусочкам из сотен любительских видео то, что ему было нужно, изучал чужие записи до звезд в глазах.

За несколько дней многочасовых поисков он нашел свою дерзкую, физически одаренную парочку еще на двух неофициальных соревнованиях, и парочка ушла с них, победив, и с денежными призами. Когда было возможно, Бэй вытаскивал имена, хоть это и была пустая информация. Имена и фамилии не повторялись, а их проверка заканчивалась тупиками несуществующих персонажей. На подобных соревнованиях, больше похожих на неформальные тусовки собратьев по фанатизму, подлинность документов никого не интересовала.

Бэй был уверен, что байкеров, которых он ищет, трое. Они были втроем на А-9, втроем на мотогонке в Абу-Даби, которую выиграл Цепной Пес. Лица третьего парня нигде не было видно. Невысокий, коренастый — как правило, он оставался в тени или среди сторонних наблюдателей. Охранник?

Убедившись в правильности своей теории, Бэй пытался решить, куда направится троица в следующий раз. Вариантов было несколько. Паркур в Дубае, опять же мотогонка в Тунисе, парочка лыжных соревнований в Альпах, в том числе, спуск Вератти.

Стоило ограничить выбор. Если брать весь мир, список вариантов становился нереально длинным. Приходилось гадать о предпочтениях ребят. Да, мотоциклы. Несомненно, горные лыжи. Но из приближающихся вариантов самый высокий приз был за паркур.

Кроме того, его организовывал один из эмиратских шейхов, а значит, могла быть связь с Абу-Даби. Из Альпийских горнолыжных гонок большую сумму денег предлагал лишь Вератти, но второй год подряд троица вряд ли там появится, а до итальянского спуска оставалось еще много времени.

— Карина, — толкнул его в бок Кайт, выдирая из глубоких размышлений. — Она уже на льду. В каких подземных реках ты гребешь?

— Знал бы ты, — хмыкнул Кобейн, прилипая взглядом к экрану.

Лицо Кайта говорило само за себя. Неодобрение было написано в каждой его части.

Вскоре эмоции захватили Бэя, они выстраивали мост, сначала подпитанный энергией людей в его квартире, потом протянувшийся сквозь тысячи километров в спортивный комплекс, утопавший в ярком свете ламп, блеске льда, где рисовали коньками красочные картины лучшие фигуристы мира. Эмоции и чувства Бэя были рядом со спортсменкой, только что закончившей выступление и застывшей в финальной позе. Она слушала овации зрителей, широко и счастливо улыбаясь от осознания, что откатала программу без ошибок. Бэй видел бисер пота на лице Карины и легко мог представить, как касается ее кожи кончиками пальцев, снимая соленые капли! Как прижимает к себе, чтобы разделить с ней момент облегчения и в то же время самого большого напряжения.

Карина подъехала к тренеру и Таше, всегда находившейся рядом. Три застывших взгляда на табло, секунды, разделяющие ожидание и вынесение приговора. Ликование! Острое, яркое. Там, далеко в Японии, и в квартире Бэя.

— Ура! У тебя есть шампанское? Долбануть бы его об экран! — закричал Кайт.

Он светился от счастья, от которого отлетали тусклые искры боли. Или их рисует богатое воображение Кобейна, и грусть в глазах друга заметна только ему? Судя по быстрым и внимательным взглядам Давида и Зоси, не только…

— Не расслабляться, — строго скомандовала бабуля. — Впереди еще выступление Ракитиной и Кортнер.

На экране началась реклама, и Давид поднялся, собираясь уходить.

Бэй вышел с ним на улицу. Дежуривший все это время у двери охранник подошел поближе к Гашику и двигался на небольшом расстоянии к припаркованной на бульваре машине. Давид заговорил уже на улице, зыбко поводя плечами и прячась в меховой ворот своей куртки, как черепаха в панцирь. Зандворт накрыло густым облаком холодного тумана, пришедшего с моря. Не совсем тумана, потому что не менялась видимость, но такого влажного, что он казался зависшим в воздухе дождем.

— Главными подозреваемыми, по крайней мере, в передаче информации остаются девушка и парень из обслуживающей фирмы Белрон, — сказал Гашик,

— Я читал последние отчеты полиции, — подтвердил Бэй.

— Пока только для тебя, — Давид застыл рядом с машиной, не открывая дверцы. — Один из моих старших охранников, из местных ребят, признался мне, что незадолго до кражи на вечеринке выпил лишнего и был слишком болтлив, рассказывая о месте работы, не исключает, что мог бы назвать, в каких домах что находится. Рядом с ним крутилась одна девчонка, настолько привлекательная, что он не помнит, как напился. Давай, ты сам с ним поговоришь? Не хочется парня полиции на растерзание отдавать. Сам сознался, и если не наврал, то увольнять пока не буду. Кто не оступается? А полицейские файлы к его имени лепить на острове все равно, что очернить. Там же, как в большой деревне, шила в мешке не утаишь, все про всех знают. Скажи, куда его к тебе на разговор отправить и получишь моего молчаливого Адровера в самом лучшем, разговорчивом виде.

Бэй пообещал устроить встречу как можно скорее.

Едва машина Гашика скрылась за поворотом, зазвонил телефон, и густой голос Келли заставил Кобейна задержаться и не спешить обратно в теплую квартиру.

— Поведаешь мне о девушке, за которой ты бегал в Лондоне, оставив без разрешения холл отеля?

Бэй усмехнулся.

— Тотальный контроль?

— Слишком много глаз и включенных камер. Не по твою душу, так что не зазнавайся. Что за девушка?

— Случайная свидетельница в моем деле, не ожидал ее увидеть, хотел задать пару вопросов.

— Она не может быть связанной с нашими похитителями?

— Заложника? — Кобейн уверенно помотал головой, словно его жест мог стать дополнительным аргументом к словам. — Нет. Исключено.

— Уверен? Похитителей было трое. Девушка по росту и сложению подходит.

— Она вышла из отеля еще до того, как поступил сигнал, что преступники скрылись.

— Пока вскрыли подсобку, они уже покинули каким-то образом здание.

— Слишком мало времени. Нет. Невозможно. Я проверял, когда она появилась в холле.

— Ок.

Гудки оборванной связи. Как всегда на грани невежливости.

Кобейн влетел в квартиру как раз к подведению итогов. Карина Волжская заняла первое место. А значит, взяла золото Финалов Гран-при!

Когда звучал гимн, а камера показывала крупным планом взволнованное лицо Карины, фигуристка вдруг посмотрела прямо на оператора и едва пошевелила губами сквозь мягкую, счастливую улыбку.

— Бэй, — прошептал друг детства, — тванская задница, она говорит твое имя!

Кайт тяжело опустился рядом с Кобейном на диван и протянул ему бутылку пива.

— Меня бы так на весь мир шепотом позвали! Это же даже круче, чем признание в любви!

Зося многозначительно кивала, подтверждая слова Кайта. Но казалось, что ее взгляд живет отдельно от улыбающегося, довольного лица. Он впился в глаза внука, обращенные в сторону угла ветров. Бэй прислушивался к зову своих ловцов дорог. И вроде бы даже что-то услышал, потому что принял решение.

Паркур.

Через четыре недели… между Рождеством и Новым годом.

— Кайт, ты же знаешь этих ребят из Роттердама, — настаивал Кобейн.

— Ну да, едва шею с ними вместе не свернул. Это когда было, Бэй. У меня с тех пор пару раз сим-карты горели или тонули. Где я теперь их искать буду? Ребят, не симки.

— Нашел я их уже. Через чаты и группы в инстаграме, а тебя прошу связаться и представить меня, — уговаривал друга Кобейн.

— Да зачем тебе это нужно?

— Если я тебе скажу, ты обещаешь молча выслушать и помочь?

На уговоры пришлось потратить не менее получаса и несколько банок пива, прежде чем Кайт залез сначала в инстаграм, а потом, увидев знакомые лица, начал писать сообщения.

— Учти, если не будет быстрой реакции от твоих друзей, завтра ты начнешь им звонить, у меня слишком мало времени.

Кайт обреченно кивнул, обозвав Кобейна сумасшедшим.

Бэю не нравилось, что приходилось недоговаривать и даже врать о внезапном, причем не терпящем отлагательств увлечении паркуром. Он понимал, что все его предположения начертаны рукой в облачном небе, но не мог остановиться. Желание найти девушку, подорвавшую в нем самооценку и заставившую сомневаться в том, что он знает самого себя, превратилось в потребность. Жизненную необходимость, чтобы получить возможность разобраться с тем, что с ним происходит. Чтобы узнать, были их встречи случайностью или игрой, и если игрой, то почему именно с ним? Кобейну требовалась какая-то определенность, чтобы решить, как быть дальше.

Повинуясь зову интуиции и логическим рассуждениям, Бэй поставил на паркур. Чтобы получить самую полную информацию о соревнованиях, желательно было попасть в число участников, а для этого требовалось прислать видеозапись самого себя за преодолением полосы препятствий, по которой будет определяться уровень физической подготовки, владение техникой и решаться вопрос допуска. Кобейн стал искать группы любителей паркура и наткнулся в инстаграме на ребят из Роттердама, а потом вспомнил, что Кайт пусть недолго, но когда-то увлекался паркуром, и при социальных талантах друга наверняка остался с ребятами в приятельских отношениях. Бэй выдумал какой-то идиотский конкурс среди экстремалов семьи, но правдивость его слов невозможно было проверить, и Кайт реагировал на подобную чушь как нормальный обыватель — разве богатых поймешь? На сомнения друга о недостатке времени для подготовки Кобейн отшучивался тем, что он физически разносторонне талантлив. На вопросы о руке говорил, что будет осторожен. И напоминал, что левша.

В самом себе Бэй не сомневался. Он не видел особых причин, почему паркур может оказаться непостижимой наукой. С его подготовкой, уровнем владения телом, техниками единоборств? К серьезным нагрузкам Кобейн был готов и даже с нетерпением их ждал, как тест, как вызов, как важный шаг, приближавший к таинственной троице хищников до призов.

Ребята из Роттердама оказались блогерами в духе времени — на постоянной связи, поэтому уже через несколько часов Бэй и Кайт ехали в Роттердам. Чтобы получить доступ к тренировкам, нужно было понравиться основателям группы, которые назначили проверку новечку, предложив присоединиться к вечерней тренировке, проходившей на спортивной площадке в пригороде.

Бэй ехал подготовленным. Он изучил тему в интернете. К счастью, всемирные мозги не знали лимитов, и можно было найти записи тренировок, познакомиться с основными движениями, которыми пользовались приверженцы паркура. Даже почитать о философии и идеях. И чем больше он углублялся, тем сильнее становилась уверенность, что он не ошибся с выбором места для засады. Злой Мыш верил, что его ждет встреча с коварной кошкой.

Движения паркура напоминали танец, как во многих восточных единоборствах, берущих свое начало из наблюдений за природой. Человек был тоже частью природы, а при правильном развитии мышц и тренировках становился совершенной машиной, приспособленной к движению в разных плоскостях. Для многих приверженцев паркура город был просто бетонными джунглями. С ним не надо было бороться, не стоило видеть в нем стены и преграды, нужно было отпустить сознание, вобрать все неровности и шероховатости, изгибы громадного тела мегаполиса и, став волной, ветром, ловким животным — течь, скользить по железным руслам рек, взбираться на каменные и алюминиевые вершины, пробираться сквозь железные заросли. И роттердамские ребята почувствовали Бэя и приняли за своего, разрешив участвовать в тренировках, когда у него будет время.

О своей настоящей цели Кобейн пока не распространялся.

Неделю он одержимо тренировался. Дома с Бартом, подогнав упражнения к нуждам освоения техники основных движений паркура. С тренером по единоборствам — много времени уделяя растяжке и медитации, чтобы контролировать расшалившиеся эмоции. Приезжал через день в Роттердам к ребятами из группы.

Девушка с грацией кошки и силой львицы не покидала его сновидений, танцевала в огнях разноцветных софитов, как на фестивале, летела на байке вдоль залитых золотом созревшей пшеницы полей, укутанная в серебряные нити раскачивалась на тонкой трапеции, стояла, прислонившись к дереву, под мелким дождем. Бэй просыпался от возбуждения и в поту и встречал утро в ярости. Порой ему казалось, что он готов задушить незнакомку, лишь бы она оставила его в покое и дала ему возможность вернуться к самому себе.

Такой эмоциональный мир, насыщенный взлетами и падениями, Кобейна не устраивал. Ему хотелось обратно — к привычному спокойствию и контролируемым чувствам.

И к своей Карениной.

После Японии Волжская взяла паузу в соревнованиях и оставалась дома до Нового года, так что, сняв квартиру на окраине, чтобы не терять много времени на переезды, Бэй переехал на несколько недель в Мюнхен.

Он был искренне рад видеть Карину, хотя иногда казался сам себе чересчур радостным, словно усиливал собственные эмоции, чтобы отогнать те, что не давали ему покоя. Слишком отчаянно пытался заглушить сексом с Кариной ночные видения. Настойчиво смотрел в ее глаза цвета молочного шоколада и искал в них глубину, способную затянуть достаточно сильно, чтобы забыть притяжение другого взгляда.

И продолжал тренироваться, выматывая себя физически.

Роттердамские ребята передали его по эстафете группе паркура в Мюнхене, и транзакция прошла успешно. Уровень подготовки баварских покорителей бетонных джунглей оказался выше, но они тоже легко приняли новичка. Их подкупило его желание работать над собой и физическая подготовка. Не слишком задумываясь на тему правильности своих действий, Бэй втянул в свое новое увлечение Карину. Иначе и не могло случиться. У нее было свободное время и желание находиться рядом со своим парнем, а значит, следовать за ним на спортивные площадки и в дешевые спортивные залы, где тренировались приверженцы паркура, а потом снимать их на телефон, обзывая людьми-пауками и чокнутыми бэтманами. Бэтманы строили Чемпионке мира глазки и посвящали ей новые трюки.

Это вообще оказалась на удивление комфортная тусовка и на удивление приятное время.

Ребята были, несомненно, фанатиками, но больше романтиками, чем адреналиновыми наркоманами. Каждый из них по-своему прятался от реалий жизни и городской суеты, отвергая торжество металла, но среди них не было изгоев общества. В свободное от паркура время, ребята из группы учились или работали на вполне прозаических должностях. Как, например, гуру, тренер и основатель группы Курт Фриман, тридцатидвухлетний инженер с завода BMW.

Высокий худой мужчина с длинными волнистыми волосами, которые он носил в тугом хвосте, вполне мог бы сниматься во Властелине колец как воинствующий эльф, всего-то и нужно было удлинить ему уши. Не красавец, но с тонкими, выразительными чертами и пронзительными светло-синими глазами. Группа была его детищем, а он сам ее вдохновителем, пропагандирующим идеи свободы от мира потребительства и тотального психологического контроля с помощью средств массовой информации и Сети. Управлял он ребятами, как признанный вожак стаей.

— Свободный дух у меня в крови. И даже в фамилии, — рассказывал он Бэю после знакомства. — Фриман означает свободный человек. Мои предки бежали в Черный лес от феодальной повинности и выбирали себе опасные профессии, например, клали черепицу на крыши, за что получали деньги и право на свободу. И фамилию в придачу.

— Ты тоже — свободный дух, — заявил Фриман Кобейну через пару дней после внимательного наблюдения за пришельцем из Голландии. — Перекати-поле, знаешь такое степное растение? Оно нигде надолго не задерживается, прикрепляется отростками в любом месте, пока не налетит сильный ветер и не унесет его в новые дали. А вот твоя знаменитая девочка с сильными корнями. — Быстрый взгляд пронзительных, светло-синих глаз в сторону Карины. — Значит, или станет обузой или, наоборот, домом, куда захочется возвращаться.

Бэй рассмеялся,

— Я люблю дороги. И возвращаться домой.

— Поэтому ты и подходишь в группу. Наша география — мегаполис, но мы прокладываем в нем собственные тропы. Ты можешь принять участие в Рождественской трассе.

Группа Фримана сидела в кафе недалеко от спортивной площадки. День был солнечным, и тренировка прошла на улице, а не в зале. Слова Курта понеслись по ребятам волной, подхватывая удивленные и сдержанные реакции. Одну раздраженную. От Стефана, или Лиса — невысокого парнишки с вьющими светлыми волосами и веснушками вперемешку с прыщами на щеках. Была ли тому причиной неказистая внешность, но Лис быстро выходил из себя и хмурился, не получая, как ему казалось, должного внимания со стороны других ребят.

— Лис, говори, — потребовал Курт, заметив реакцию парня.

— Бэй — чужак.

— Уже нет, я принял его в группу.

— Он у нас всего неделю, и ты допускаешь его к Рождественской тропе. А я после полугода тренировок все еще не могу участвовать? Разве ты не видел, что я быстрее этого Пришельца! — парень не скрывал своего несогласия с решением Курта.

— Дело не в твоей подготовке и не в скорости, Стеф, — уверенно говорил Фриман, — в тебе слишком сильный страх, он заставит сделать ошибку.

— А он что, бесстрашный? — бросил, почти плюнул парень в сторону Бэя.

Фриман покачал головой, наградив Кобейна насмешливым взглядом.

— Нет, не бесстрашный, но паркур ему не нужен, чтобы всем доказать, что он не хуже остальных, значит, и страх сможет контролировать. Я много раз тебе говорил, покоряй вершины для себя, а не назло или ради чего-то.

После этого разговора Бэй признался Курту, что ему нужен допуск к соревнованиям в Дубае.

— Я частный детектив, — сказал он, внимательно следя за реакцией мужчины — в виде выразительно поднятой брови. — Так я смогу близко подобраться к тем, кого ищу.

— Адептов одной религии не сдают…

— Они не преступники, это личное. И не адепты, а скорее, случайно прибившиеся, как я, за новыми впечатлениями.

Вторая приподнятая бровь, взгляд в сторону Карины, весело болтавшей с кем-то из ребят.

— Личное, — с нажимом повторил Бэй, выдерживая пристальный взгляд Курта.

— После Рождественской, если пройдешь трассу, составим тебе показательное выступление. Снимать Карина будет? Для твоего личного?

Кобейн только нахмурил брови и упрямо кивнул. Ему необходимо было разобраться в самом себе, а значит, это касалось и интересов его девушки. Пусть ей лучше и не знать подробностей.

Усиленные тренировки возвращали покой в душу и заставляли сердце работать ровнее. Кобейн расслабился, словно оказался среди давно знакомых людей. Терзавшие его монстры неконтролируемых чувств тоже улеглись и мирно посапывали в дальних углах души. Но желание попасть в Дубай от этого не исчезло, а только закрепилось. Обманчивая легкость предрождественских дней давала Кобейну уверенность, что он сможет решить свою проблему раз и навсегда, не побоявшись взглянуть в ее серые с зелеными крапинками глаза.

Тем временем город нарядился к праздникам, как огромная рождественская елка. На всех углах пахло медовыми пряниками и жареными каштанами. А на крупных площадях проходили знаменитые ярмарки с глинтвейном, засахаренными орешками, горячими сосисками и красочной ерундой, которая кажется такой необходимой. И, конечно же, марципаном! Немецкий марципан был слабостью Кобейна, в остальном он прохладно относился к сладостям. Приторно-сладкий в Голландии и липко-вязкий от добавленных к миндальным орехам бобовых в Германии, он казался божественным. И его вкус принадлежал зимним вечерам, расцвеченным огнями старинным городам и рассказам Гауфа и Гофмана. Воображение Бэя бурлило, и он дарил Карине рассказы на ночь, сплетенные из собственных и чужих фантазий.

— Я люблю этот город зимой, — шептала ему на ухо Карина.

Они бродили вдоль прилавков очередной Рождественской ярмарки.

— Он словно ожившая сказка про Щелкунчика. В одной из темных подворотен прячется Мышиный король, и стоит всегда носить с собой запасной ботинок, чтобы было чем отбиваться от его острозубой армии.

Бэй смеялся, уплетая очередной кусок марципана, и предлагал носить с собой коньки для повышения убойной силы оружия.

— Сколько можно покупать игрушек? — возмутился он, увидев, что Карина направляется к прилавку с елочными украшениями.

— Ты ничего не понимаешь! Это исполнение детской мечты. Таша вон завалила весь дом книгами, потому что долгие годы страдала от книжного голода, а я собираю стеклянных зайцев, домики, балерин.

Волжская стала делиться воспоминаниями из детства. Как открывалась входная дверь в их квартиру и отец вносил спеленатую, словно грудной ребенок, елку, а вместе с ней — густой аромат сказочного леса. Как, получив свободу, осторожно расправлялись ветки, и елка занимала почти полкомнаты, стараясь дотянуться до потолка. Мама и Таша доставали с антресолей две картонные коробки, полные чудес в виде хрупких стеклянных игрушек. И что самые красивые елочные украшения были из Германии, но больше не продавались в Союзе, поэтому их хранили особенно бережно, как бесценные дары, закутанными в несколько слоев бумаги. Только маме и Таше можно было доставать их из коробок, из газетных оберток, а Карине разрешали лишь смотреть, затаив дыхание, очень редко ей удавалось вешать разноцветные шары и зайцев на невысокие ветки. Как она мечтала побыстрее вырасти только для того, чтобы получить возможность самой, как добрый сказочник, выбирать игрушки и сочинять для них новые истории, определяя для каждой место на елке.

Но талантливую девочку увезли в столицу.

— Когда мы переехали в Москву, заветная коробка осталась дома на антресолях, и елка больше никогда не была такой волшебной и красивой. Толстые шары и страшные звери советского производства не способны были зазвать в гости сказку.

Бэй притянул Карину к себе, уткнулся носом в распахнутый ворот меховой куртки, погладил по волнистым волосам, словно девчонку, которую хотелось спрятать от мышиного короля и холода. Карина смеялась от счастья…

И потащила Кобейна к прилавку со стеклянными домиками, зайцами, колокольчиками, требуя, чтобы он что-нибудь выбрал сам для ее коллекции.

Разукрашенной елке Волжских суждено было сверкать в Рождественскую ночь в пустом доме, Карина и Бэй провели этот вечер у Курта, в компании его стаи, и утащили с собой Ташу.

Ребят Фримана было не узнать, они сменили спортивные штаны на приличные одежды и привели своих подружек или жен. Под ногами взрослых даже бегало несколько детей.

На столе не было спиртного. Совсем. Что произвело неизгладимое впечатление на Улыбчивого Дракона.

— Завтра трасса, — пояснил один из ребят, заметив удивленный взгляд Таши.

Курт жил в пригороде Мюнхена, правда, совсем в другой стороне, чем Волжские, в маленьком доме с небольшим садиком. У гуру местного паркура оказался шестилетний сын, хрупкий мальчик с такими же выразительными, как у отца, глазами, по имени Марк. Он издалека наблюдал за собравшейся компанией, но держался отдельно даже от других детей, пока вдруг не выбрал старшую Волжскую для того, чтобы забраться Таше на колени с фотографией мамы в руках и поведать, что она следит за ним с небес. Таша растерялась, потом вполне ожидаемо прониклась рассказом мальчика, и ее глаза заблестели готовыми пролиться слезами. Но Улыбчивый Дракон не был бы драконом, если бы даже в соленом море не смог найти острова с запрятанными сокровищами.

— Тогда твоя мама очень обрадуется, если ты немного поешь, а потом поможешь мне приготовить десерт для гостей твоего папы. Хочешь резать клубнику, взбивать сливки, распределять по тарелочкам безе или просто смотреть, чтобы все шло, как надо?

— Смотреть, — ответил мальчик, соскочив с коленей Таши, и скрылся в другой комнате, но на его лице мелькнула легкая улыбка, словно гостья сдала какой-то тест.

— Бэй, посмотри на Ташу, — прошептала Карина после наблюдения за только что произошедшей сценой. — Она же ни с кем не встречалась все эти годы. Я ни разу даже мужского имени из ее уст не слышала, не видела ни одного мужчину рядом. А она же у меня еще такая красивая! И заслуживает счастья. Своего. Собственного. Не моего.

Волжская прижалась к Кобейну.

— Это ты сейчас имеешь в виду Марка?

— Дурак, — Карина шлепнула его по носу, — я имею в виду его папу. Какие взгляды он бросает на Ташу! Мне кажется, что мальчик это первым заметил и поэтому стал ее… проверять, что ли…

— Не заметил.

Бэй все видел: и взгляды Курта, и смущение старшей Волжской, но хотелось подразнить Карину.

— И как результаты?

— Испытание она, по-моему, прошла, взгляды папы стали смелее. Таша краснеет и опускает глаза, как школьница, — едва слышно прошептала Каренина, — как школьница, представляешь?

Рождественская трасса проходила почти за чертой города в районе, где располагались склады и мусороперерабатывающий завод. Основной сложностью становилась температура и возможное обледенение поверхностей зданий. Поэтому к ней допускались лишь избранные Куртом. И хотя избежать соревновательного духа было невозможно, главной задачей была не скорость, а возможность дойти до финиша без травм. Кобейн справился, пусть его время и оказалось одним из самых худших, но даже раздутое самолюбие Великолепного Бэя приняло результат, как удовлетворительный.

Верный своему обещанию, Курт помог составить трассу для видео, Карина сняла приличный клип на телефон, и результатом совместных усилий стал заветный код доступа на соревнования.

Кобейна ждал Дубай, переполненный в рождественские каникулы европейскими туристами.

В дешевых отелях мест не было, дешевых отелей тоже почти не было. Бэй уже собирался вспомнить о своей принадлежности к клану Вальдштейнов, но в последний момент списался с одним из роттердамских парней и получил место для ночлега в снятой ребятами квартире.

В соревнованиях Кобейн участвовать не собирался. Ему нужна была подробная информация о трассе и возможность выбрать место для встречи. Он был уверен, что если его троица появится, то только в последний момент, и не станет тратить много время на тренировки. Те, кого он ищет, слишком высокого мнения о себе и своих способностях. Это была особая форма высокомерия, знакомая и Кобейну.

По мере того, как приближался час Х, все больше территорий в душе Бэя отвоевывали эмоции. Опять вернулись сны, благо не такие яркие и возбуждающие, но в них появилась тоска и желание увидеть девушку с кошачьими глазами. Убедиться, не игра ли она его воображения? При свете дня тоска уступала место раздражению и злости. И страху, что все зря: часы, проведенные за компьютером, занятия паркуром, его приезд в Дубай.

Что он ошибся.

И что он будет делать, если окажется прав? Потребует ответов на вопросы — зачем и почему именно он? Попросит оставить его в покое?

На всякий случай Бэй появился в городе песка и мечты в привычном режиме бесформенных курток и кепок с очками. Первым делом он зарегистрировался в холле недостроенного дома, где расположились организаторы гонки. Несколько человек азиатского происхождения, с малопонятным английским, свойственным выходцам из Поднебесной, отмечали прибывших. Галочка рядом с его фамилией и именем, (ненастоящим, у Кобейна было несколько удостоверений на всякий случай), никаких бумаг, договоров, ничего. Если кто-то из участников сломает себе шею, то окажется просто одним из одержимых фанатиков паркура.

Ему выдали карту маршрута. Разрешалось потренироваться, желательно так, чтобы не создавать помехи прохожим, не привлекать повышенного внимания, особенно со стороны полиции, потому что из участка пострадавших вытаскивать никто не собирался. Официально никаких гонок не проходило. В заключение — номер, определяющий время старта.

Вот и вся информация. Ах, да — сегодня вечеринка для участников, в городе. Название бара. Угощение за счет организатора. Эмир платит.

На вечеринку Бэй не пошел. Он потратил вечер на внимательное изучение маршрута. Нафотографировал его в память, чтобы к следующему утру наметить одно или два места для возможной встречи. Интуиция подсказывала, что встречаться с кошкой мышу нужно втайне от Цепного Пса с белым хвостом. А потом Бэй отправился по адресу квартиры и оказался в районе дешевых высоток, где жили рабочие из Китая, Индии, Бангладеша, Шри Ланки. Когда-то Бэй смотрел телепередачу о подобных квартирах, но никогда не мог подумать, что сам окажется в одной из них. Тесная двухкомнатная квартира была заполнена многоуровневыми кроватями так, что не оставалось ни одной свободной стены. В случае полного заселения придется рассчитывать на двенадцать человек. Хозяин, пожилой китаец, встретивший Кобейна в холле высотки, выдал ему спальный мешок.

Ну что ж, член клана Вальдштейнов, сын графа Ван Дорна, хоть и не титулонаследный, добро пожаловать в Дубай.

Кроме него, в этот час в квартире было еще два человека, приехавших из Черногории. Они едва говорили на английском и общения не получилось. Бэй занял одну из высоких кроватей и завалился спать.

Шумная компания появилась под утро. Быстро расползлась по свободным кроватям, и на несколько часов воцарилась относительная тишина, потому что даже мирное посапывание десяти мужиков — еще один до квартиры не доехал — в маленьком пространстве создавало порядочный шум.

Утро началось с заунывного пения в мечетях, которые, казалось, обступили высотку со всех сторон, потом проснулся город, загудев непрерывной стройкой. Кобейн бесшумно встал с кровати и поспешил в ванную комнату, чтобы успеть перед тем, как в нее выстроится напряженная очередь. И вовремя, потому что сразу за ним проснулась и загудела тусовка. Если бы не предательство собственных нервов, он бы не спешил уходить из квартиры, но сдерживать напряжение получалось все хуже. Самыми надежными лекарствами были движение и физические нагрузки. Поэтому, распрощавшись с ребятами до вечера, но прихватив на всякий случай свои вещи в небольшом рюкзаке, Бэй убежал прочь.

К вечеру ему казалось, что он пробегал весь день.

Сначала определил место, где будет ждать встречи, потом принял решение «исчезнуть» уже этим днем и не появляться на старте. Лучше было не светиться лишний раз и спокойно поджидать ту, за которой приехал в бетонную Фата Моргану Аравийской пустыни. Бэй заставил себя посмотреть город. Чередуя бег, быструю ходьбу и нетерпеливое подпрыгивание, в вагончике метро он пересек Дубай из одного конца в другой, отметившись в самых интересных местах и на самых главных стройках.

Перед ним был город, который множился, менялся, тянулся ввысь с такой скоростью, словно боялся оказаться разрушенным цунами или песчаной бурей, и надеялся, что в случае катастрофы хоть что-то, но останется целым.

Город-мираж, город, забывший, что тени создают глубину, слишком увлекающийся блеском — солнца, золота, больших денег, яркими окнами высоток, драгоценными ларцами многочисленных торговых центров.

Кобейн устал от него. От его блеска и высокомерного задирания ввысь остроконечных зданий.

Захотелось остаться одному, чтобы справится с охватившим его беспокойством.

Спасение пришло в виде рекламы нового отеля в пустыне за чертой города. Бэй позвонил и отвалил кучу денег за ночь под холодным одеялом из блестящих зимних звезд. Масляная луна висела над головой, желтая, жирная, отрезанная сверху плоским ножом. Она росла не в ту сторону — снизу вверх, и была похожа на отрезанную ковригу крестьянского хлеба. Может, это была игра заблудившегося облака, но луна висела вниз головой, нарушая привычную картину и отвлекая на себя внимание. Ветер, сыпавший на Бэя мелкие песчинки, охлаждал разгоряченное тело и помогал найти покой в душе.

Что будет делать, если окажется неправ, Бэй решил. Включит, наконец, умерщвленный с самого Мюнхена телефон и вернется к себе, к своей девушке, к своей жизни, запретив думать о сероглазой незнакомке.

Но что он будет делать, если окажется прав? Разве он не отправился в Дубай, чтобы освободиться от непонятного влечения и вернуть себе привычный мир, каким

тот был до того, как его коснулась девушка-отрава? Но разве для достижения подобной цели не было бы лучшим избегать возможных встреч и не тратить время и усилия, чтобы оказаться под холодным черным небом пустыни с разлетевшимися на звездные осколки мыслями?

Было слишком поздно для сомнений.

Проснувшись еще до восхода солнца, Кобейн обежал территорию отеля несколько раз, чтобы успокоить нервы, и отправился в город.

Участники соревнований стартовали с разницей в пять минут, начиная с десяти утра. Уже в половину десятого Кобейн стоял на выбранном заранее месте, прислонившись к стене дома, словно рассматривал сообщения по телефону. Несмотря на то, что блестящий город просыпался рано, в этой его части было мало прохожих. Местные давно привыкли к экзотическим вкусам своих шейхов, а туристов смотреть на неофициальную гонку не приглашали.

Девушка появилась слишком быстро, значит, оказалась в группе первого старта. Быстрее, чем рассчитывал Бэй, и поэтому он едва не опоздал. В темном трико и короткой спортивной майке, с платком на голове, скрывающим волосы, она ловко перепрыгивала через частокол низкого забора, еще больше напоминая кошку. От неожиданности и страха опоздать после всех усилий, Бэй сорвался со своего места и оказался рядом с незнакомкой так стремительно, что не запомнил собственных движений. Он сорвал ее со стены в полете. Девушка дернулась в его руках так сильно, что Кобейн еле удержался на ногах.

Как только гибкое, стройное тело оказалась в его объятиях, Бэя накрыла такая лавина чувств, что закружилась голова. Захотелось раздавить, потрясти, уткнуться носом в волосы, почувствовать вкус губ.

И держать в руках вечно.

Разве можно испытывать подобные чувства к незнакомой девушке?

Но он испытывал. Она подходила его рукам!

Ему же нужно было сделать что-то совсем другое?

Все, на что оказался способен Бэй, это издать болезненный рык:

— Какого Твана ты меня преследуешь?

Она дернулась, пытаясь освободиться, но Кобейн развернул девушку к себе, крепко удерживая за плечи. Увидел взлетевшие от удивления брови, искаженную ухмылку — и утонул в серых с зелеными крапинками глазах. Она, конечно, его узнала, и яростное возмущение на ее лице сменилось растерянностью, испугом, радостью? А еще удивлением.

— Я?!

Сзади послышался шум приближающихся участников, и Бэй, не выпуская из рук свою добычу, сделал два шага в сторону, освобождая обозначенную трассу. Необходимость заставила вспомнить заготовленный текст.

— Почему ты играешь со мной? Отвечай, — он тряхнул девушку, словно куклу, чувствуя, как дрожат от напряжения руки.

— Потому что не могу забыть, — четко, со злостью сквозь сжатые губы прошипела она, и дернулась так сильно, что вырвалась от захвата. Стремительно бросилась к стене, запрыгивая на нее, как испуганная кошка, и оставляя Злобного Мыша стоять, глядя ей в след.

Кобейн был оглушен словами и прикосновениями, понимая, что ничего не осталось от его злости, только желание снова увидеть девушку и почувствовать ее в своих руках. Решение пришло стремительно. Было слишком мало времени. И стоило убираться с того места, где он застыл, потому что Цепной Пес мог появиться в любое мгновение. Но Бэй не зря потратил время на изучение трассы. Недалеко от финиша располагалась доска объявлений. Вспомнив, что в кармане остался красный маркер, который Бэй использовал вчера, он побежал напрямую, а не по трассе через множество препятствий, и потому оказался на месте раньше участников первого старта. Подлетев к доске, Кобейн сорвал одно из объявлений, быстро написал на нем свой адрес в Зандворте, телефон, электронный адрес. Перевернул листок, крупными буквами вывел ТВАН и шипом от бугенвиля, который оторвал по пути, приколол листок к доске на видном месте.

Теперь нужно было уходить. В сторону, к крытой остановке для транспорта. Бэй видел, как появилась стремительная гибкая тень, застыла на мгновение и, сорвав листок, исчезла за забором в сторону финиша.

Подъехавший автобус забрал Кобейна с собой. Сердце стучало так громко, что, казалось, весь Дубай слышал его и двигался под его беспокойный ритм. Решив больше не испытывать самого себя и судьбу, Бэй пересел в метро и отправился в аэропорт. Он поменял билет на самолет и спешил покинуть Дубай.

Он чувствовал себя оглушенным собственными эмоциями и уставшим от борьбы противоречивых чувств. Итог поездки вышел противоположным задуманному. Вместо свободы Кобейн получил подтверждение своей зависимости. И вместо того, чтобы порвать ненужную связь, оставил новую нить.

Что было теперь думать о самом себе? Как смотреть в глаза Карине?

Как смотреть в зеркало, не узнавая в нем молодого мужчину с шальными, блестящими глазами?

Еще не измена, но готовность к ней.

Еще не подчинение, но отказ от сопротивления.

Еще не потеря себя, но принятие того, что сам для себя стал непостижим.

Слоняясь по аэропорту перед посадкой, Бэй решил, что не поедет в Мюнхен, а встретит Новый год с друзьями под оглушающий свист фейерверка и даже по голландской традиции залезет первого января в Северное море. Он не собирался сознаваться в душевной измене, но ехать к Волжским, когда все мысли — только о недавней встрече, было неправильным.

Однако первый же звонок телефона, когда детектив включил его, приземлившись в Схипхоле, заставил поменять планы.

Звонила Карина, но вместо выяснений, почему Бэй был недоступен три дня, в трубке раздались рыдания. Как вор, на голове которого горела шапка, Кобейн сначала испугался, что Волжской все известно. Пришлось срочно брать себя в руки, взывая к здравому смыслу, который кричал, что это невозможно. Причина слез была в другом. Мама сестер Волжских заболела, а российские визы девушек находились на продлении, и значит, раньше, чем второго или третьего января выехать в Москву они не могли.

Бэй никогда не пытался выяснять подробности семейной ситуации своей девушки и разбираться в принятых решениях. Таша уехала вместе с сестрой в Германию, когда появилась возможность, и стала единственной семьей для Карины, совмещая в себе роли матери, сестры, менеджера, помощника, тренера. Почему мать Волжских не последовала за дочерьми, было неясно. После отъезда девочек она вернулась из Москвы в родной город, где жил брат Волжских, который и позвонил, чтобы сообщить нерадостную новость. Иногда Кобейну казалось, что он видит у обеих сестер признаки чувства вины по отношению к матери, и слезы отчаяния Карины стали подтверждением его догадкам. Его прекрасная фигуристка была настолько искренней и открытой в своем горе, с такой надеждой тянулась через тысячу километров за поддержкой, что Ван Дорн не смог поступить иначе, и через час уже сидел в машине по дороге к Мюнхену.

Для встречи Нового года к Волжским собралась почти вся тусовка романтиков бетонных джунглей. Курт находился в доме с той же целью, что и Бэй, чтобы поддержать сестер, хотя открыто не проявлял особых знаков внимания Таше. Но быстрые взгляды в ее сторону говорили о многом.

Мама Волжских лежала в больнице на капельницах, ее состояние было тяжелое, но стабильное, поэтому страх дочерей, что могут не застать ее живой, отступил, позволяя обеим немного расслабиться и приготовить праздничный стол, содержавший множество незнакомых Бэю традиционных русских блюд. Отправляясь в Мюнхен, он запретил себе проверять телефон и гнал прочь мысли, что кто-то может оказаться у закрытой двери его квартиры. Находиться в доме Волжской, в пестрой беспокойной компании разновозрастных любителей физических нагрузок и адреналина, было его выбором.

А ближе к полуночи пришли еще несколько ребят из группы и привели с собой не кого-нибудь, а только что вернувшегося из Дубая роттердамского Тима. Не ожидавшему такого поворота событий Кобейну пришлось срочно выдумывать несуществующую травму, якобы полученную накануне соревнований во время разминки. А свое внезапное исчезновение объяснять раздражением, что так глупо выбыл из трассы. Его ложь была принята с пониманием.

Курт хлопнул Бэя по плечу.

— Не расстраивайся! Ты давно уже вычерпал ковш везения для новичка.

Волжская наградила Кобейна обиженным взглядом.

— Ты открываешься мне с новой стороны и не уверена, что она мне нравится.

— Мне тоже, — честно признался Бэй, — извини, нужно было сказать тебе.

— Нужно, — согласилась Карина, — я даже не буду спрашивать, зачем ты отключал телефон, захочешь, расскажешь. Но желательно — правду. Заодно, может, объяснишь, зачем тебе это было нужно.

— По работе, чтобы подобраться к кое-каким людям и обратить на себя их внимание.

Главное, что на этот раз он почти не врал.

— И как? Получилось?

Бэй неуверенно пожал плечами.

— Думаю, что да, — ответил он, презирая двойственность своего положения и ситуацию, в которой оказался.

Новый год был принят в компанию под бокалы шампанского и конфетти, которое разбрасывал сын Курта. Когда гости разбрелась по разным углам и интересам, Карина и Таша колдовали на кухне, готовя десерт по просьбе Марка.

Безе, ягоды и взбитые сливки — беспроигрышная комбинация даже для покорения детских сердец.

Бэй мог бы тоже остаться на кухне или поговорить с Фриманом, зависнуть перед телевизором, найти спокойный угол в просторной гостиной. Но он оказался рядом с Тимом из Роттердама, от которого требовали рассказов о Дубае. Разве так важно было знать, кто выиграл трассу?

Венгры, талантливая семейка ловких засранцев.

Какая они семейка? Трудно представить менее похожих друг на друга родственников! Зато выбор национальности был удобным, чтобы избежать нежелательного общения, мало кто знает этот сложный язык. Может, эти трое и на самом деле венгры?

Победил на этот раз, остававшийся раньше в тени, третий. Бэй вспомнил его из редких кадров, что насобирал в интернете — коренастый, широкоплечий, с темными, коротко стрижеными волосами. С тяжелой грацией медведя, который хоть и кажется неповоротливым увальнем, на самом деле ловкий и стремительный хищник.

— Девчонки в паркуре участвовали?

Спрашивала Милана — девушка одного из мюнхенских ребят, что часто просилась на тренировки и доводила Курта просьбами принять ее в группу.

— Две. Не для зачета… неплохое время показали. Особенно та, из венгерской семейки.

Сестра, беззвучно хмыкнул Кобейн, отворачиваясь, и едва не задохнулся, услышав следующую фразу.

— Она такое сильное впечатление произвела на эмира, что тот придумал для нее специальный приз, обвешал девушку золотыми цепями и увез к себе во дворец.

— В гарем потащил? — пошутил кто-то из слушавших.

А Кобейну показалось, что в комнате стало тускло и душно.

— Полегче, ты сейчас стакан раздавишь, — Курт вытащил из его рук пузатый бокал с виски. — Пойди подыши, а то на тебе лица нет.

Бэй выскочил на морозный воздух первой ночи Нового года.

Разве он мог себе представить, что ревность бывает ошеломляющей? Эта девушка ему никто, он даже не знает ее имени, но невидимым скальпелем она снимала кожу с его души, оголяя все чувства.

Зачем ему это? За что?

Бэй пытался успокоиться, но женский образ — то в длинном платье, то в короткой юбке — скользил среди украшенного огнями двора. Он видел фотографии эмира в сети, пока собирал информацию, поэтому легко мог представить, как сломал бы ему руку.

Воспоминание о собственной сломленной руке заставило подумать о парне с белым хвостом. Цепной Пес не допустил бы серьезных притязаний со стороны шейха. Эта мысль принесла облегчение.

Что с ним происходит?! И как лечиться от этой сероглазой болезни?

— Бэй, — голос Карины. — Курт сказал, что тебе нехорошо?

Какая теплая, нормальная, приятная забота звучала в привычном голосе!

Как глоток горячего чая с ароматом ванили.

— Все уже в порядке, — Кобейн развернулся к спешившей к нему из дома девушке.

— Это из-за ребра? Травмы из Дубая?

Он поморщился и улыбнулся:

— Да. Но мне уже лучше, пойдем в дом, здесь холодно, простудишься, а тебе скоро в дорогу.

Сами обстоятельства помогали Кобейну врать и крутиться на горячей сковороде, на которую он себя посадил. Несуществующий перелом ребра объяснил желание спать в отдельной кровати, и слишком погруженная в переживания о матери Карина не возражала, предпочитая по ночам тонуть в чувстве вины и бессилия перед обстоятельствами.

Проводив сестер в Москву, Бэй поехал в Брюссель, по дороге договорившись о встрече с двумя бывшими работниками клиники Нидершерли и с новым клиентом. В эмоциональных поисках последнего месяца Ван Дорн не забывал о работе и даже взялся за дело о подмене картины.

Богатый родитель презентовал на свадьбу дочери картину Брайтнера, которую купил по настоянию молодой супруги. Через год дочь со скандалом разводилась с мужем и не могла поделить картину, которая, к тому же, оказалась подделкой, как выяснил приглашенный эксперт. Кто решился на подмену и в какой момент — предстояло выяснить детективу. Дело оказалось веселым, потому что круг пострадавших и подозреваемых состоял из одних и тех же людей, и никто из них не стеснялся в красочных описаниях подвигов, прегрешений и подробностей личной жизни других. У всех четырех были причины возжелать легких денег.

Зато дело Гашика топталось на месте. Как и обещал, Кобейн незадолго до Рождества встретился с охранником в аэропорту Мюнхена. Давид отправил нерадивого сотрудника на пару часов для разговора, но много узнать не удалось. Девушка, лишившая парня ума и доверия работодателя, была местная, потому что говорила как житель Пла, юго-западной части острова, хоть и с акцентом. Описание ее привлекательной внешности вышло слишком общим. Невысокая, хрупкая, светлые волосы, глаза, кажется, серые или все-таки желто-коричневые?

Опросы сотрудников обслуживающей фирмы Белрон позволили выяснить, что незадолго до свадебного торжества со складов было украдено несколько комплектов форменной одежды, и что замена двух работников прошла несанкционированно. Появились двое подозреваемых. Но работа с фотороботами стопорилась — нет ничего более раздражающего в детективной деятельности, чем подозреваемые без особых примет. А эти двое старались быть незаметными.

Для укрепления хлипкой дружбы с Гордоном и создания видимости совместной работы, Бэй сообщил о краже формы лондонской группе расследования. Даже если полиция знала об этом, стоило сделать красивый жест.

Если по возвращению из Дубая Кобейну хотел сидеть дома, проверять звонки и почту, ругая самого себя за слабохарактерность, то после встречи Нового года в Мюнхене он приехал в Брюссель и остался там почти на две недели, хваля себя за силу духа. Подчистил долги по администрации и подвел итоги своим встречам с персоналом Нидершерли.

Здоровье Кардинала, несомненно, улучшилось за прошедшие годы, но вместо того, чтобы стать достоянием мира медицины, успех врачей держался в тени.

Бэй придумал своеобразную таблицу — приблизительные изменения в состоянии пациента и время увольнений из клиники. Получалась интересная картина. Медперсонал, знавший герцога немощным, был уволен или переведен из клиники первым, потом за ним последовали те, кто стали свидетелями первых успехов. Ухудшение здоровья Анджи и потом резкое улучшение приходилось как раз на то время, когда умерла от гриппа Лиана. Бессменно с Кардиналом оставались только Рай и физиотерапевт, который работал с рукой Кобейна.

К концу первой недели Нового года позвонил Рич.

— Что ты мне скажешь, старик?

— Начать с плохого или хорошего?

— Давай с хорошего.

— Я в тебя верю. В этом году у тебя есть шанс.

— Ты хочешь сказать?..

— Только то, что против этих ребят тебе не выиграть, а в этом году на гонке они вряд ли появятся.

— Ребят?

— Их как минимум трое, но они не двойники и не меняются на старте и финише.

— А плохая?

— Я не буду их искать или даже пытаться ловить, потому что пока против них нет никаких доказательств в мошенничестве. Похоже, что это живые люди-пауки, очумело талантливые ниндзя или называй их как хочешь.

— Ну, — Ричард растерялся на другом конце связи, — у меня нет оснований тебе не доверять. Рад, что хоть из твоего голоса ушла эта противная снисходительная насмешка. Решим, что ребятам не нужны золотые медали и всемирная слава. Про этот год уверен? А то проигрывать я так и не научился.

— Скажем так, не без оснований думаю, что в этом году они не появятся.

— Спасибо. Бэй.

— С наступившим, Рич.

После родственника неожиданно позвонил доверенный врач Гашика. Он растягивал слова и казался неуверенным на другом конце телефонной связи.

— Кажется, я пересмотрел детективных фильмов и никак не решусь разговаривать с вами без мысли о прослушивании.

Бэй рассмеялся.

— Тогда мне стоит приехать. От Брюсселя до Вены всего десять часов пути.

Дорога никогда не утомляла Кобейна.

Информация, которую собрал Франц Ноббе, касалась нескольких сотрудников Нидершерли, в том числе невропатолога, наблюдавшего Кики. Получалось, что в клинике герцога работало много специалистов, отмеченных в медицинском мире слухами или неприятными подозрениями. От нарушений в хранении и пропаже наркотических средств до чрезмерного увлечения нетрадиционными методиками лечения. Два года назад невропатолога, еще не работающего в тот момент в Нидершерли, обвиняли в нарушениях протокола эвтаназии и слишком легком назначении пациентам серьезных препаратов.

— Всем этим делам и слухам не было дано хода, они не подтверждены документально, в одном случае даже сделано официальное опровержение. Но я счел нужным сообщить вам об этом, а вы уж сами решайте, что делать с информацией дальше. Среди персонала есть два специалиста, которые давно занимаются только альтернативными методами лечения, недоказанными и официально непринятыми для использования. За последние несколько лет с их именами были связаны случаи чудесных выздоровлений и очень плохих результатов. Тех самых, когда обычная медицина могла бы дать пациентам шанс на выздоровление. Что касается Кики, к сожалению, подобная реакция психики, как развитие шизофрении в ответ на наркотическую зависимость или на лечение от нее, встречается нередко. Чаще у молодых людей, но также и в более старшем возрасте. В случае с Лианой Флин я бы отметил лишь один факт. У нее была аллергическая реакция на определенный препарат. Можно считать врачебной ошибкой, что это не учитывалось при лечении, и да, небольшое количество этого лекарства в тяжелом состоянии пациентки могло спровоцировать остановку сердца. Но сейчас мы с вами находимся в области субъективных догадок и пустых предположений.

Поблагодарив врача и выспавшись в гостинице, на следующий день Бэй снова наведался в музей цирка, чтобы попытаться узнать побольше о Селене, танцовщице на трапеции, но безрезультатно. Правда, еще раз посмотрел на афишу о ее выступлении в цирке Буша.

И направился в Брюссель.

Чтобы через день обычным утром снова сорваться в дорогу.

Не было звонков, писем, сообщений, ничего не было.

Но, подойдя к окну во время завтрака, Кобейн почувствовал, как сжалось на мгновение сердце и накатило необъяснимое понимание, что ему нужно оказаться совсем в другом месте. Что он уже опаздывает на необъявленную встречу.

Ругаясь и злясь, но отказываясь следовать логике или здравому смыслу, Бэй стремительно собрался и выехал в сторону дома.

Погода была не зимняя даже в Бельгии, а по мере приближения к побережью становилось еще теплее, а значит, сыро и неуютно. Накрапывал вездесущий голландский дождь. Тучи провисали все ниже, так что захотелось пригнуться под их тяжестью. В Зандворде хозяйничал порывистый ветер, разогнавший людей по домам. Пляж исчез под напором сильных волн, как взмыленные лошади покрытых желтой пеной. Заброшенная хозяином квартира казалась пустой и холодной.

Первым делом Бэй заварил кофе, чтобы наполнить пространство ароматом, выкрутил до двадцати трех градусов датчик отопления и зажег несколько свечей. Еще было светло, просто тускло и серо, и свечи наполнили комнату шорохом огня, запахом воска, ожили в углу брелки, перемигиваясь таинственными бликами.

К свечам Кобейна приучила мама. В доме родителей их всегда было много — на журнальных столиках, у камина, на подоконниках… огромные, как тумбы, на полу, обязательно на столе — даже за обычным, повседневным ужином. В детстве братья лепили из горячего воска незатейливые фигурки или катали из них шарики, чтобы обстреливать друг друга, пока не видят родители.

Закончив со свечами, Бэй заглянул в холодильник, проверил содержимое шкафов и пришел к неутешительному выводу, что кроме очередной пиццы в морозилке и нескольких видов тостов, у него в доме ничего съедобного нет. Он собрался в магазин и вдруг понял, что не сможет уйти из квартиры. Нелогичное ожидание, терзающее его внутренности, не позволит отойти далеко от здания.

Пусть будет смешно завтра, пусть он назовет себя утром тванским идиотом и успокоится, но сегодня он не был способен справиться с воплем интуиции, что к нему едет, идет, приближается девушка с серыми глазами.

Звонок прозвенел церковным набатом.

Бэй не стал смотреть в глазок домофона и остался ждать у входной двери, прислонившись горячим лбом к шершавой стене. Несколько минут, переворачивающих представления о самом себе, показались ему вечностью. Какое спокойствие и контроль эмоций? Удары сердца, тяжелые, оглушающие, отзывающиеся во всех частях тела — до кончиков пальцев. Он боялся, что может не услышать звонка из-за тяжелого гула в голове и, теряя терпение, рывком распахнул дверь, чтобы найти на пороге девушку, какой он увидел ее впервые в Германии. В кожаной куртке, короткой свободной юбке и в невысоких сапогах. Она вздрогнула от неожиданности и вскинула голову, выпрямляясь, с вызовом глядя ему прямо в глаза. На ее лице растерянность, почти испуг, сменился отчаянной решимостью.

Между ними не прозвучало еще ни слова, только звуки напряженного дыхания наполняли звенящую тишину встречи.

Взгляд серых глаз оторвался от лица Бэя и потянулся ему за спину, к витражному окну, за которым тяжелое небо слилось с бушующим морем. Когда девушка снова посмотрела на Кобейна, зрачки ее глаз заполнили почти всю радужку, превращая их бездны.

Рваный вдох. Его? Ее? Тело Кобейна скрутило волной возбуждения до спазма натянутых мышц, словно его включило невидимым тумблером, безжалостно и грубо, сминая все чувства.

Девушка сделала шаг в сторону и медленно направилась к окну. Женская рука уверенно потянулась к молнии куртки. Звук упавшей на пол кожанки показался выстрелом из пистолета. Оглушающим.

Бэй забыл, что можно ровно дышать, теряя способность мыслить и провожая гостью тяжелым взглядом. Внутри него остались только незамутненные словами чувства. Звуки, образы, запахи складывались в изящную фигуру, идущую к окну и ронявшую одежду себе под ноги. Скользнула на пол юбка, упал резко сдернутый через голову свитер. Застыла на паркете светлая лужица белья. Изящный наклон, и в сторону отлетели сапоги. Девушка выпрямилась, качнула головой, лениво расправляя плечи, откинула руками волосы на одну сторону, оголяя тонкую, беззащитную шею, чтобы открыть кольца красной татуировки. Она знала, как действует на Бэя этот жест. Эта поза, поймавшая его в сети неизведанных чувств с первого взгляда! Расправив руки и прижав ладони к стеклу, девушка замерла молчаливым призывом, которого Бэй не мог ослушаться.

Он никогда не испытывал ничего подобного. От желания темнело в глазах, но, включаясь в безжалостную игру, Бэй продлевал сладкую муку. Рывками снимал с себя одежду, наслаждаясь видом красивого тела на фоне окна. Стекла не было видно и казалось, что девушка летит в кипящем тучами и волнами серо-коричневом небе. Плавные линии тела и кошачья грация изогнутой шеи казались совершенными на фоне штормового мира за стеклом.

Мозг Кобейна лихорадочно снимал кадр за кадром.

И накрыло понимание, что в его квартире никогда не будет других женщин, у этого окна, в мерцающем свете свечей. Только одна. Эта, ожидавшая его приближения и уверенная, что Бэй подойдет. Дрожавшая от волнения и желания. Вид открытой шеи сводил с ума и будил древние инстинкты. Но добровольное подчинение означало не только принятие власти другого живого существа, но и доверие, поэтому желание обладать боролось с потребностью защитить.

Подойдя очень близко, Кобейн жадно втянул воздух, различая горечь олеандра, и наконец коснулся пересохшими губами тонкой шеи. Девушка всхлипнула, и он ответил ей глубоким выдохом, похожим на рычание. Бэй очертил руками узкие плечи, спустился к острым локтям, чувствуя, как бежит по женскому телу волна дрожи, сливается с волной его собственного возбуждения. И накрыл собой спину девушки, переплетаясь пальцами, чувствуя спасительный холод стекла, пока внутри него бушевал огонь.

Его глухой стон слился с ее тихим рыданием. Глухой стон слился с тихим рыданием.

Кобейн не подозревал, что бывают вершины наслаждения, которым не придумано слов на человеческих языках. Как можно описать состояние, когда ты одно целое с миром, потерявшим все определения? Не существовало ни дня, ни ночи, ни неба, ни моря, ни песка — одна бушующая стихия, поглотившая и объединившая двух людей.

Не было ничего прекраснее и естественнее, чем заниматься любовью перед витражным окном, познавая бесконечность мира и самих себя.

Танец разгоряченных тел продолжился на широкой кровати. Не было слов, только бессвязный шепот и стоны. Звериное рычание Бэя, когда ему казалось, что он разорвется новогодним фейерверком. Горячие женские слезы от невероятного напряжения и долгожданного освобождения. Удивительная нежность рук, от которой Бэй то плавился, как свеча, то все мышцы его тела скручивало от напряжения в какой-то гневной потребности обладать. Сумасшествие продолжалось и продолжалось, без насыщения, оставляя желание чувствовать близко, ярко, до боли. Не позволяя оторваться друг от друга, даже когда догорели свечи и квартира погрузилась в темноту.

Включатель искали, не разнимая объятий и снеся по дороге стул.

Когда Бэй направился к шкафу на кухне — ему хотелось предложить что-нибудь поесть после нескольких часов безумного танца — сильные тонкие руки коснулись его спины, горячие губы — шеи, и о еде было забыто.

Когда девушка поднялась и как кошка скользнула на кухню, чтобы достать из холодильника воду, Кобейн тенью последовал за ней, чтобы задохнуться от возбуждения, как только несколько капель скатилось по опухшим губам и упало на небольшую, упругую грудь.

Еще вечность или мгновение спустя — время потеряло определение — он нес девушку на руках, чтобы вместе зажигать свечи рядом с ловцами дорог. Но стоило ему поставить свою ношу на пол и выпрямиться, как она с тихим стоном запрыгнула ему на плечи, сплетая руки на его широкой спине, крепко сцепив ноги на талии. На блестящих от пота телах отражались мягкие блики огня и сверкали металлическим дождем брелки из сотен мест.

Кружила голову громкая песня дорог.

Это было сумасшествие. Лихорадка чувств.

Бездна в серых глазах и сладкий яд на губах.

Неистовое желание, густо переплетенное с нежностью.

Разговор, в котором слова — это ласки и движения.

Бесконечный… Словно дана только одна ночь.

Как счастье или наказание.

Под утро сил у Бэя осталось лишь, чтобы едва прикасаться к женскому лицу, скользить рукой по стройному телу, рисуя на нем линии и круги, как кольца странной татуировки.

Девушка была истощена его и своей страстью и лежала с закрытыми глазами, едва заметными движениями откликаясь на ласки. С грацией кошки и силой львицы. Правда, сейчас сытая львица уже давно отключилась и только уставшая, довольная, ленивая кошка наслаждалась прикосновениями. Таяла от нехитрой ласки, а у Кобейна щемило сердце от нежности и тоски.

— Бэй, — тихо проговорил он, изучая самое прекрасное женское лицо, от которого он не мог оторвать взгляд.

— А как же Тван? — едва шевеля от усталости губами, прошептала она, сонно улыбаясь.

Это были первые слова, прозвучавшие между ними, и Бэй поразился тому, как приятно ласкает его слух тихий голос с небольшим акцентом.

В девушке не было ничего, что бы ему не нравилось.

— Это ругательство, я же тебе говорил, — тихо рассмеялся он. — А меня зовут… подожди, — Кобейн запутался, с чего начать и как рассказать историю своих прозвищ, используя как можно меньше слов, и решил не пытаться объяснять.

— У меня много имен, но я привык, когда меня зовут Бэй. А тебя?

Она потянулась за его рукой, только что скользнувшей рядом с опухшими губами и, не открывая глаз, едва касаясь, стала целовать подушечки пальцев. Словно благодарила его руки за подаренное наслаждение. От этой мысли и легких прикосновений по телу Бэя понеслись электрические разряды.

На грани боли.

— У меня только одно имя, и знать его тебе не надо. Так будет лучше.

Откуда-то нашлись силы вскочить и, схватив девушку за плечи, жестко, немилостиво тряхнуть, не контролируя внезапной ярости, больше похожей на отчаяние.

— Кому лучше! Кому?

Она не ожидала подобной атаки и не сопротивлялась, только широко распахнула глаза, показавшиеся Кобейну такими огромными, что в них можно было потеряться, как в океане.

— Отпусти, — прошептала, — ты делаешь мне больно.

— Извини, извини, — Бэй испугался ее робкого взгляда. Расслабил захват рук, прижал девушку к себе, как ребенка, и стал успокаивать, мягко гладя по спине.

— Я не хотел причинить боль. Я хочу знать, кто ты.

Она качала головой в его объятиях. Упрямо и лениво, удаляясь, несмотря на то, что была так близко. И Кобейн скрипел зубами от бессилия, понимая, что не может заставить ее сменить условия далеко зашедшей игры.

Но разве Великолепный Бэй когда-нибудь сдавался?

Он найдет подходящий момент — когда она расслабится. Или отдохнет. Он не выпустит из своей квартиры и объятий, пока не узнает больше. А пока нужно успокоить упрямицу прикосновениями и теплым дыханием в висок. Сделать вид, что смирился.

Долго не потребовалось. Она доверяла ему, показывая это всем своим уставшим телом и взглядом, в котором отступила непонятная боль и осталось лишь томное наслаждение и немножечко тоски. А потом серые с зелеными крапинками глаза закрылись. Когда девушка уже почти заснула, беззаботно и доверчиво устроившись в кольце его рук, Бэй ласково прошептал ей прямо на ухо, удивляясь мягкости собственного голоса:

— Тогда я буду звать тебя Шенми.

— Что это значит? — вопрос донесся издалека, почти из сна.

— Тайна… на китайском.

Она спала, а Кобейн изо всех сил боролся с усталостью, превращавшей веки в чугунные заслонки. Он боялся провалиться в глубину, чтобы, вынырнув обратно, не найти Тайну рядом с собой, и плавился от затопившей его нежности, наслаждаясь теплом и приятной тяжестью женского тела в руках.

Девушка в его объятиях будила в нем слишком сильные чувства. Хотелось спрятать ее от всего мира. Почему-то вспомнилась коробка с елочными украшениями, о которой рассказывала Карина. Хрупкие, стеклянные игрушки, бережно закутанные в толстые слои бумаги. И не появилось ни одного укола совести, пока пальцы осторожно касались нежной кожи, пока воспоминание связывало драгоценность в его руках с драгоценными воспоминаниями Карениной. То, что происходило между Бэем и Тайной, не имело ничего общего с миром за окном, в котором он был частным детективом Ван Дорном. С друзьями, огромным кланом влиятельных снобов, чемпионкой мира по фигурному катанию. В полумраке квартиры, уставший и пропитавшийся ароматами олеандра и буйной ночи, Кобейн был другим. Еще не познанным самим собой. Чувствующим настолько остро и ярко, что все, существовавшее за пределами мира на двоих, в лучах зарождавшегося дня казалось выцветшей фотографией.

Но как он ни сопротивлялся, сон — глубокий и без сновидений — завладел им, и когда Бэй открыл глаза, то понял, что остался один.

Один в постели.

В квартире.

В мире, показавшемся пустым..

Боль от потери была такой пронзительной, что сев на кровати, Бэй обхватил руками голову и застонал.

Открыв глаза в следующий раз, он уставился на стену перед собой, увешенную брелками, где между разноцветными пятнами сувениров горело написанное красной губной помадой слово: «ТВАН».

Как кровоточащая рана, разрывающая привычное бытие, перекрывая даже зов дорог.

Что с ним происходит? Зачем ему эти рваные чувства. Рваное сердце? За что?!

Когда после долгого и холодного душа Кобейн посмотрел на себя в зеркало, то увидел в нем не человека после самой страстной ночи в жизни, а его тень. Как если бы Бэя выжали и лишили всего содержимого. Как после фестиваля — корка от апельсина. На этот раз даже она была помятой. Потемнели глаза, наметились резкие линии скул, казались обветренными потрескавшиеся губы. Даже загорелая кожа выглядела серой.

Не считая пары затяжек марихуаны и единственной таблетки экстази на выпускном Кайта, Кобейн никогда не принимал наркотики или галлюциногенные вещества, потому что слишком дорожил собственным здоровьем и ясностью ума. Но сейчас он был уверен, что глубокое опустошение сродни ломке наркомана после того, как желанная доза выработала себя, оставляя на растерзание бесцветной реальностью и болью.

Разве его влечение к Тайне не болезнь? Не наркотическая зависимость?

Бэй заставил себя одеться и поехал к единственному человеку, которого хотел видеть.

Зося жила недалеко от Зандворта, в небольшой деревне или в городке. В Голландии с этими определениями было трудно. Гаага, например, никогда не получала статуса города, да и вся страна напоминала огромный парк из миниатюрных строений — сплошной Мадуродам*. А в полосе перед дюнами все населенные пункты давно переплелись между собой, слепились, разделенные лишь табличками с названиями.

(* Мадуродам — парк Миниатюрные Нидерланды, расположенный рядом с Гаагой).

Двухэтажный десятиквартирный комплекс стоял в стороне от дороги, рядом с небольшим искусственным водоемом, на который выходили балконы или сады всех квартир, спроектированные так, чтобы в них было удобно жить в инвалидных колясках. Подобные дома привлекали пенсионеров и пожилых людей, задумавшихся о грядущих проблемах, связанных с возрастом.

Ключ был у Бэя с собой, и он позвонил Зосе на телефон, когда заходил в подъезд. Спохватившись, что даже не узнал, дома ли она. Но бабуля сразу же ответила на звонок.

— Я на пороге. Примешь внука?

— Я на террасе. Проходи.

Зося сидела в коляске у кромки воды и кормила лебедей, пребывая в образе старой и немощной, но наслаждающейся жизнью в соответствии с оставшимся энтузиазмом. Утро было прохладное, серое, околодождливое, располагающее к думам и самосозерцанию. Изредка Зося пользовалась коляской при гостях или если ей было лень ходить, заявляя, что таким образом тренируется для неизбежного немощного будущего и успокаивает нервы соседей, которые иначе бы утонули в зависти к чересчур подвижной старушке. Добрососедские отношения бабушка ценила. К тому же, в коляске можно было подъехать к кромке воды, чтобы кормить лебедей, вместо того, чтобы перетаскивать с места на место стулья.

По заверениям бабули, красивые птицы обладали прескверным характером, и с тех пор, как пару лет назад облюбовали маленький пруд, жестоко расправлялись со всякой крылатой конкуренцией. Забыв, что являются перелетным видом, они оставались в Голландии весь год, иногда выползая из пруда на близлежащие поля, чтобы покормиться. Но дурной нрав прощался лебедям за красоту, в чем Зося видела доказательство несправедливости и близорукости мира. Тем не менее, сама регулярно подкармливала белых нахалов, наслаждаясь грацией их движений.

Бэй подошел к бабушке, быстро поцеловал три раза в щеки (голландцы лидировали среди европейцев по числу обязательных поцелуев), и молча опустился на свободный стул. У Зоси везде стояло по паре стульев. Во всех местах, где она могла бы находиться в тот момент, когда к ней пожаловали гости. А гости к бабушке ходили часто и не только преклонного возраста, но и относительно молодые, подхваченные в ее обширный дружественный круг в разных обществах по времеубиванию: кафе, театрах, спортивной школе, где у Зоси нашлось много поклонников среди тренерского состава, тоже появлявшегося иногда на кофе в бабушкиной квартире.

Молча изучив лицо внука, бабуля проговорила:

— Ты же не откажешься сделать мне кофе. Как всегда черный, без сахара… Хотя сегодня у меня настроение шалить. Захвати из шкафа, сам знаешь из какого, коньяк. Подходящее утро для кофе с коньяком.

Конечно, это был рецепт первой помощи для гостя, но Зося никогда не отказывалась от веской причины выпить.

Горячий, терпкий кофе с резким ароматом и вкусом алкоголя обладал тонизирующим действием. И обезболивающим. К концу первой чашки Бэй почувствовал, что наконец способен дышать нормально, а не урывками, словно сломаны ребра.

Зося тоже заметила перемену во внуке и решила, что настал момент для начала разговора.

— Даже не знаю, радоваться мне тому, что я вижу, или нет.

Вместо ответа Бэй лишь наградил бабушку хмурым взглядом.

— Последний и, кстати, единственный раз, когда я видела такое же лицо и пустоту в глазах, был день, когда я смотрела на мать после похорон отца.

Бэй пытался осознать прозвучавшие слова.

— И что в этом может быть радостного?

Зося скорчила совсем нетипичную для пожилых людей гримасу.

— Ой, а можно я не буду разводить романтические сопли о величии чувств? Сам их себе навешаешь. Неси еще кофе и лей мне еще коньяка. — Приказ бабули не позволил внуку снова погрузиться в серое бездумье.

На середине второй чашки Зося снова открыла рот, и в ее взоре на внука появилось лукавство.

— Нет, ну я всегда была уверена, что это должно случиться именно с тобой. Хотя с годами ты заставил меня посомневаться в даре провидения. Стал слишком уж хорош, я начинала волноваться, что никто не сможет, оказавшись рядом, не потеряться или не потерять твое внимание. Даже чемпионку мира тебе случайно сосватала и считала, что не прогадала. Но… — последовала многозначительная пауза: — Это же не она? Не Карина?

Бэй устало потер глаза:

— Не она.

— А кто? — осторожно спросила Зося.

— А тван его знает кто! Даже имени не знаю!

Таким голосом, как у Бэя, должно было говорить отчаяние.

И он рассказал Зосе, опуская подробности и множество деталей, о фестивале, о том, как впервые у него снесло крышу, и к чему это привело. О долгом времени без встреч, и как Тайна напомнила о себе одним словом на салфетке. Как Бэй придумал, где ее искать, чтобы отделаться от ненужных чувств, и закончил тем, что оставил свой адрес. О том, что незнакомка появилась на пороге его квартиры вчера вечером, чтобы провести с ним всю ночь и исчезнуть, оставив его таким каким, каким он заявился к Зосе.

Одиноким на весь мир.

И испачкала помадой стену в его в доме.

Зося отреагировала неожиданно — рассмеялась. Громко.

— Значит, нахальная хищница, поймавшая моего внука в цепкие лапы, зовет тебя Тван? А кому мы теперь подарим задницу? Бэю? Бэйская задница — не звучит. — И залилась, закатилась в смехе, до красноты и до икоты, вызывая раздражение и злость у Кобейна.

— Любимая бабушка, ты проявляешь поистине глубокое сочувствие к любимому внуку, — прорычал он и понял, что впервые с момента пробуждения чувствует что-то иное, чем боль и опустошение. И испытал за это благодарность. И даже сам улыбнулся.

Когда закончился приступ смеха, Зося уменьшилась в размерах, сникла — устала. Все-таки три чашки кофе с коньяком в начале дня были серьезным испытанием для почти столетнего возраста.

— Бэй, — сказала бабушка, борясь с веками, пытавшимися слепиться вместе, и проигрывая сражение, — отвези меня в комнату. И отнеси все на кухню, пожалуйста. Оставь в раковине или на столешнице, неважно. Мне нужно немного подремать.

Когда Кобейн вез Зосю в коляске в комнату, у нее был виноватый вид. Бэй оставил бабулю напротив телевизора и положил рядом на столик пульт. А сам удалился, чтобы прибрать на террасе. Когда он направлялся к выходу, из кресла доносилось тихое похрапывание, но возмущенный голос остановил его на пороге:

— Ты же не собираешься уйти, не поцеловав меня? Со стариками никогда не знаешь, какой поцелуй будет последним.

Зося шутила, а ее слова отозвались в душе Кобейна совсем другим воспоминанием — о его последнем поцелуе в кончик носа спящей Тайны…

Бэй подошел к бабушке и склонился к мягкой щеке, когда Зося вцепилась в его руку, привязывая к себе настойчивым взглядом.

— Она не смогла забыть и не смогла не прийти. Значит, ей тоже плохо без тебя, мой мальчик. В этом твоя надежда. То, что ты описывал — это чувство на двоих.

— Я не знаю, бабушка, хочу ли я этого чувства. Слишком много. Слишком остро. Слишком.

— Оно не спрашивает, — напомнила Зося давнишний разговор. — И не оставляет выбора.

Бэй упрямо покачал головой,

— Выбор есть всегда. Что это за жизнь с рваным сердцем?

Не хотелось признаваться в этом самому себе, но слова Зоси зародили в душе Кобейна маленький росток надежды, что прошедшая ночь с Шенми не была расставанием. Что девушка не сможет исчезнуть навсегда.

Оставалось разобраться, чего хочет сам Бэй.

Покидая дом бабули, он понял, что не вернется в квартиру, хранившую слишком яркие следы и воспоминания о прошедшей ночи. Инстинкт самосохранения подсказывал, что не стоит оставаться наедине с самим собой. Так что день Кобейн провел с матерью, напугав ее своим истерзанным видом. Лилит Ван Дорн бросилась задавать вопросы, но, быстро поняв, что ничего от сына не добьется, перешла в режим ненавязчивого присутствия. К вечеру объявился Кун, не иначе как после звонка обеспокоенной родительницы, и утащил Бэя к себе домой, где снова собирались гости. На этот раз брат не позволил ему исчезнуть в гостевой комнате, отдав заботам своей девушки Джини, и Бэй был благодарен ему за это. Он разговаривал с людьми или слушал чужые разговоры, и погружение в малозначащую информацию немного отвлекало от настойчивых рассуждений.

Кобейн всегда дорожил своей свободой, заслуженным годами тренировок и самосовершенствования контролем над эмоциями, и как следствие — правом выбирать и претендовать на независимость. Но появилась сероглазая Тайна и исчезла в никуда, не оставив ни имени, ни намека, где ее искать, и его тело и разум отказывались подчиняться здравому смыслу. Что будет дальше?

Кто она такая, и почему их отношения не вписываются ни в какие принятые между людьми рамки? Как назвать чувство, возникшее между ними? Болезненная страсть?

С этим даже не стоит спорить.

Или то самое — на двоих, как утверждает Зося?

Не-е-е-ет. Как можно говорить о подобном чувстве к незнакомому человеку, с которым обменялся лишь парой слов?

Значит, у Кобейна был выбор.

Он верил в это. Хотя до сих пор Шенми выбирала, а он подчинялся ее выбору, как преданный пес.

Цепной пес… Преданный пес… Не очень-то лестно звучало для самолюбия Кобейна.

Шенми…

Имя не подходило сероглазой незнакомке.

Хотя какая она незнакомка?

Бэй знал о ней так много — нежность ее кожи, дурманящий запах, какие ласки заставляют Шенми глубоко дышать, или, наоборот, затаить дыхание, какие сводят с ума, и от каких он сходит с ума вместе с ней… Она боялась щекотки, если осторожно провести по стопе ног, мягкой, как у ребенка. У нее был легкий смех, и она немного рычала букву «р», как сытая львица, и заснула у него на груди довольной кошкой.

Но у Бэя не было имени.

Тайна. Его Тайна и Сумасшествие.

Он так много о ней не знал!

Шенми пришла на фестиваль с одной целью (не хотелось даже гадать о причинах). И выбрала для ее достижения именно Кобейна. Но, использовав, не смогла забыть. Или он — наивный дурак и принимает желаемое за действительное, а Тайна играет с ним при каждой встрече?

Теперь даже то, как Бэй задержался в пути, чтобы ждать у полицейского кордона появления мотоциклистов, казалось ходом с ее стороны. Он никогда раньше не делал таких глупостей. Девушка даже не заметила его присутствия на стоянке у дорожного ресторана, но уже тогда заставила рассудительного Кобейна вести себя, как полный идиот. Ничего не сделав, не подозревая о его внимательном взгляде. Только своим ароматом и изгибом гибкой шеи, плавно перетекающей в линию плеч и рук.

А встреча на паркуре? Стоило Шенми сказать пару слов, и Бэй растаял, как мороженое на солнце. И вместо того, чтобы искать пути к освобождению, сам полез в расставленный капкан.

Даже вчера, когда Тайна пришла к нему, это могла быть всего игра, блажь, удовлетворение потребностей тела.

Не-е-ет, Бэй снова пытался обманывать себя. Нельзя так играть. Не может вчерашняя девственница быть ядовито-хладнокровной искусительницей.

Или может? Он же видел ее на аукционе в Лондоне, яркую и дерзкую, видел в гостинице, напомнившую ему сдержанную и стремительную Никиту. Или Натали Портман из Леона Киллера.

Но, может, права Зося? Какой бы ни была игра Шенми, ей тоже плохо без него? У нее болит сейчас сердце и холодит душу одиночество?

— Бэй, ты где вообще сейчас? — вырвал его из размышлений насмешливый голос Джини, бессменной девушки Куна с самого раннего детства. — Ты уверен, что с тобой все в порядке?

— Я просто смертельно устал. Пойду.

Кобейн редко оставался у брата, предпочитая в любое время суток и в любом состоянии преодолеть пятнадцать километров, отделяющих дом Куна от его квартиры у моря, но сегодня не хотелось возвращаться к развороченной холодной постели и стене с кровавой надписью «Тван».

Следующий день Ван Дорн провел в Амстердаме, забивая каждый час казавшегося бесконечным дня встречами со старыми друзьями, посещением Эрмитажа, снова встречами. Даже залез в экскурсионную лодку и проехал по каналам города, как самый настоящий турист, поразившись, насколько безликой стала записанная на четырех языках экскурсия, потеряв живое общение с гидом. После лодки Бэй зашел в бар Хоппе, недалеко от старого здания Университета и, стиснутый со всех сторон дружелюбной толпой любителей выпить и поговорить, успешно справлялся с воспоминаниями.

Почувствовав, что к нему возвращается способность контролировать эмоции, Кобейн отправился в Зандворт.

Вечер был серым, как и весь прошедший день. Погода четырех сезонов, когда, чтобы определить время года, приходилось искать ответы в величине листьев на деревьях, наличии или отсутствии цветов, в поведении птиц. Море все так же сливалось с небом, но после буйства прошлых дней казалось безликим.

Подъезжая к дому, Кобейн взял в руки дистанционное управление для въезда в подземный гараж, когда заметил припаркованный в тени мотоцикл. Взгляд тут же потянулся к темному окну кухни. Ван Дорн привык доверять своим инстинктам. Кто-то ждал его возвращения у квартиры или внутри нее. Глядя на мотоцикл, он даже мог предположить, кто.

Проехав свой дом, Бэй оставил машину на пустой парковке у дюн и вернулся к морю так, чтобы его невозможно было заметить из окна. Он внимательно изучал притихшие к ночи улицы, хоть и был уверен, что гость приехал один. Цепной Пес был слишком уверен в собственных силах, слишком ослеплен яростью и ревностью, глубину которой Кобейн способен был себе представить.

Запомнив номер мотоцикла, Ван Дорн обошел дом, проник в подвал через заднюю дверь и вывел из строя пожарную сигнализацию. Через пять минут вечерний воздух уже разрывали сирены летевших вдоль набережной пожарных машин. Осталось выйти им навстречу, сделать вид, что шел домой из центра городка, и окунуться в созданный им самим переполох. Коридоры дома заполнились испуганными жителями и пожарными, проверявшими здание на предмет возгорания, которого не было. Капитан бригады сердито шумел в телефон, сообщая полиции о хулиганстве. Разыгрывая любопытного жителя, Кобейн следовал за ним до собственного этажа, пока всем не стала видна приоткрытая дверь его квартиры.

Значит, инстинкт не подвел, а факт хулиганства превратился в вандализм со взломом. Квартира Бэя оказалась перевернутой вверх дном. Разбито все, что могло быть разбито, разломанный об стену стул оставил на ней темный след удара и, расколотый на части, валялся у входа, кровать была сдвинута с места, словно огромная волна отшвырнула ее в сторону, сметая на пол подушки, матрас, простыни. Угол с брелками пострадал больше всех. Блестящие сувениры были сметены, выдраны вместе с креплениями и кусками штукатурки, оголяя стену с красной надписью, от которой осталось лишь «АН».

Брелки валялись по квартире вместе с осколками вазы и стаканов из открытого шкафа.

Полицейский за спиной Кобейна присвистнул:

— Это кому же ты так насолил? Больше похоже на месть, чем на простое хулиганство. Пиши заявление.

Бэй покачал головой, с трудом сдерживая душившую его ярость. Хотелось подойти и выплеснуть ее сильным ударом о стену, чтобы не осталось даже букв «АН» в его квартире.

— Не буду. Я частный детектив. Разберусь сам.

— Хорошо, но ты мне должен объяснительную с причинами отказа от следствия.

Кобейн не ответил. Он смотрел на трещину, застывшую звездой на витражном окне. При свете люстры на стекле виднелись отпечатки рук, лба его, ее. Удар был нанесен в середину, как разорванное сердце.

Бэй мучительно и в тоже время мстительно ухмыльнулся, представив боль того, кто крушил его дом в слепой ярости.

Сероглазая Тайна и Цепной Пес превращали жизнь Кобейна в осколки, которые сорванными брелками валялись по всей квартире. Бэй подошел к окну на кухне, выходившему на улицу. Мотоцикла в тени больше не было.

Полиция уже опрашивала соседей, выяснив, что из квартиры Кобейна доносился шум одновременно с первыми звуками пожарной сиреной. Да, шум был сильный, словно кто-то носился с огромным молотом и бил им по стенам, но пары минут на подобное разрушения квартиры не хватило бы.

— Этому должно быть логичное объяснение, — заявил полицейский, проводивший опрос. — Преступник, обзовем твоего вандала именно так, потому что урона он тебе нанес немало — считай, что всю квартиру вынес — мог находиться внутри больше суток. Соседи не все это время были дома. Вроде бы хватает время для разрушений. Ну а стены крушил в последний момент, швыряя тяжелые предметы. Силища-то какая должна быть! Может, сразу среди боксеров тяжеловесов или дзюдоистов подозреваемого искать начнешь?

— Спасибо за совет, — усмехнулся Бэй, — обязательно прислушаюсь.

Он уже вызвонил Кайта, чтобы тот приехал на помощь, захватив побольше мусорных мешков, и набрал брата — попросить ключ от сарая и дома, чтобы попасть внутрь, когда закончит подбирать осколки своей жизни и выбрасывать мусор.

— Почему вид твоей квартиры вызывает у меня стойкую ассоциацию со сломанной после фестиваля рукой? — спросил Кайт, сгребая ногой осколки вазы на полу.

Бэй промолчал. Он собрал шваброй в горку брелки и теперь горстями забрасывал их в мешок, испытывая иррациональное чувство вины, что духи дорог должны оказаться в закрытом пространстве черного полиэтилена.

— Знаю, почему, — продолжил Кайт, не дождавшись ответа. — Это всего два примера бесцеремонного вмешательства в неприступную крепость твоей жизни. Такое и представить почти невозможно! Великолепный Бэй на коленях перед обстоятельствами или чужой волей.

Кобейн фыркнул от раздражения:

— Испытываешь прочность нашей дружбы?

— Ага, или твоего самообладания. Ну так как, я прав? И если да, то во что ты вляпался, не знающий промахов частный детектив?

— У меня нет доказательств, но думаю, что ты прав.

Кайт выпрямился, награждая друга выразительным взглядом.

— Означает ли твое признание, что ты снова был с той девчонкой?

— Да, — голос Кобейна был глухой, но решительный.

— Черт возьми, Бэй! — взорвался Кайт, отбрасывая на пол мешок, в котором зазвенели осколки посуды. — Ты что творишь?

Кобейн молчал, продолжая складывать брелки.

— А это, значит, месть ее психопата? Кто она? Что ты делаешь, Ван Дорн?

Кобейн поднялся, уронив мешок из рук, и застывая напротив друга.

— Не знаю я, кто она. И не знаю, что делаю.

Кайт развел руками, растеряв все слова. Покачал головой, потом прошел к треснутому окну, и выразительно посмотрел на отпечатки пальцев на стекле. Снова покачивание головой, едва слышный шепот из ругательств:

— Что ты творишь?

Не вопрос, а утверждение. С неверием в голосе.

Бэй подошел к стене и стал срывать уцелевшие брелки.

— Это серьезно? — раздалось за его спиной. Кайт вернулся к сбору мусора с пола. — С девушкой психопата? Хотя как может быть серьезно с тем, кого даже не знаешь? Не понимаю, Бэй.

— Я сам себя не понимаю.

Друг снова бросил мешок на пол и подошел ближе, застывая над Кобейном, засунув руки в карманы брюк, напряженный, как струна.

— Мать Карины в больнице, через пару недель начинается Олимпиада. Тванская задница, Бэй! Ты не можешь бросить ее в такой момент!

— Что я должен, по-твоему, сделать? Признаться в измене? Или делать вид, что ничего не случилось?

— А ты все-таки собрался расставаться?! — почти закричал Кайт. — Расставаться с Кариной из-за какой-то девчонки, свернувшей твои мозги набок? И не говори мне о внезапно случившейся любви. На страсть безумную это похоже, а не на чувства.

— Что ты знаешь о моих чувствах, — огрызнулся Бэй, забрасывая в мешок последний брелок и поднимаясь на ноги.

— Я видел тебя с Кариной. Она дорога тебе. Ты никого так долго не добивался, ни на кого не смотрел с такой нежностью. Так что не обманывай себя, что ничего к ней не чувствуешь…

— Чувствую, я, конечно, что-то чувствую к Карине. Теплоту, нежность. Желание защитить. Уважение. Я даже думал, что это любовь, та самая, что может согревать долгие годы. Но я предал. И девушку, и чувства. Разве это не значит, что я ошибся, и никакой любви не было? И что мне со всем этим делать Кайт? — Неужели в голове Бэя проскальзывали ноты отчаяния? — Признаться в измене — значит, нанести удар. Молчать, вести себя, будто ничего не случилось — подло. Да я даже не знаю, получится ли у меня. Разве скроешь, что желаешь другую женщину?

Кобейн тяжело дышал и с трудом подбирал слова.

— Желаешь… другую… — передразнил Кайт. — Что, не насытился? Мало оказалось?

Бэй сжал кулаки и дернулся в ответ на слова друга. Но во время остановился.

Кайт снова покачал головой, словно не заметил движений Кобейна, и продолжал обвинять, не опасаясь последствий, уверенный в своей правоте.

— Тебя любит такая женщина, а ты ведешь себя недостойно. Недостойно ее. Недостойно себя. Я не знаю тебя таким, Великолепный Бэй! Ты же у нас спокойный, уравновешенный, надежный! Ну ладно, может, все дело в том, что ты всегда таким был и не успел наделать глупостей в юности? Или просто зажрался успехом, не хуже олигарха Тажинского? Рядом с тобой женщина, о которой грезят тысячи мужчин, а ты готов разбить ей сердце какой-то бессмысленной интрижкой?

Бэй подошел к холодильнику, достал бутылку с водой, глотнул прямо из горлышка.

Друг разволновался не на шутку. Пыхтел как паровоз, дымился праведным гневом. Говорил вещи, которые Бэй сам уже успел себе наговорить за последние два дня сотни раз.

— Это сильнее меня, Кайт, — признание далось особенно трудно, потому что было признанием в одержимости или слабости, а и то, и другое иначе как ударом для самолюбия не являлось.

Кайт понял это, удивленно приподняв брови, пожал плечами, и выразительно уставился на Бэя, ожидая продолжения исповеди.

— Я не хочу делать больно Карине, дорожу нашими отношениями. Наверное… — голос стал неуверенным. Бэй в сердцах махнул рукой и направился к бару.

Коллекция крепких спиртных напитков в его доме состояла из пары бутылок хорошего виски, традиционного дженивера и джина. Она тоже пострадала от ярости незваного гостя, все бутылки валялись на полу в желтой, излучающей алкогольные пары луже, но одна бутылка виски уцелела. Увидев действия Кобейна, Кайт достал бокалы, стоявшие в закрытом шкафу и потому не пострадавшие.

— До содержимого шкафов твой одержимый фанат не добрался, — прокомментировал он свою находку.

Бэй плеснул немного виски в стаканы. Молча, одним залпом опорожнил свой.

— Устал я сегодня, — проговорил он, оставляя стакан среди заваленного мусором стола, и вернулся к уборке.

Бокал друга детства остался пока нетронутым.

— Я и так облажался, а если еще начну врать и притворятся, что останется от меня, Кайт?

— Ты хочешь расстаться с Кариной и начать отношения с этой девчонкой?

Бэй покачал головой.

— Я не знаю. Нет. Наверное, не хочу. И если хочу, то как я ее найду?

— Двух жарких встреч не хватило, чтобы познакомиться? — не удержался от сарказма Кайт. Но быстро взял себя в руки и уже ровным голосом продолжил: — Если внутри тебя такая каша, может, стоит задуматься прежде всего о Карине? Оставить ее сейчас будет подло.

— Предлагаешь врать?

— Душу свою всклокоченную точно не выворачивать. Промолчать!

— Обмануть твою драгоценную Карину?

— Мою драгоценную? Бэй! Мою? — Взорвался Кайт. — Жестоко, друг детства… — Он наградил Кобейна взглядом, в котором возмущение мешалось с отчаянием и болью. У Бэя неприятно сжалось сердце. — Знаешь, что самое паршивое в нашей ситуации? Даже если вы с Кариной расстанетесь, у меня нет шансов. Не было, нет и не будет. Эта женщина не для меня, простого, хорошего, наверное, надежного парня. Ей нужен кто-то особый, вроде Великолепного Бэя. Или того олигарха, которого она послала ради тебя. Это не значит, что я не попробую обмануть судьбу, если твоя голова не встанет на место, и ты действительно потеряешь Карину. Только вот сейчас, в этот момент, твой уход станет слишком сильным ударом. Сумей поддержать ее! Заткни куда подальше свою не к месту вылезшую совесть и разгулявшиеся гормоны!

Бэй покачал головой.

— Я не могу даже сейчас говорить с ней. Не смогу.

Кайт оценивающе посмотрел на него, кивнул, соглашаясь.

— Нужно потянуть время. Ты переболеешь, Бэй. Я уверен в этом. Самым идиотским будет, если сейчас наломаешь дров, а когда придешь в себя, начнешь кусать локти. Некоторые шрамы не залечиваются. Так что не спеши с решениями. По крайней мере, пока в себе не разберешься.

Кобейн удивленно смотрел на друга. Кайт, который всегда искал поддержки и совета, сейчас учил его жизни и отчитывал, как мальчишку? И вид у него был серьезный и уверенный. Когда он успел так повзрослеть… или неразделенная любовь заставила стать мудрее?

Пора было возвращаться к уборке. Мусорные мешки быстро наполнялись, Бэй ловил себя на мысли, что них исчезает тот мир, к которому он привык, становится чужой любимая квартира.

Телефонный звонок показался слишком громким. Друзья переглянулись и посмотрели на часы. Почти полночь. Поздно для звонка из России, но когда Бэй взял в руки мобильный, то увидел номер Карины. На его лице отразилась растерянность, и Кайт быстро выхватил телефон, оттолкнул Бэя в сторону, показывая знаками, чтобы молчал.

— Кариночка! — Сколько тепла звучало в голосе друга! И плохо скрываемого волнения.

Бэй устало опустился на кровать, уже возвращенную на законное место со сложенной стопкой постелью. Обхватил голову руками, оперевшись локтями на колени и слушал разговор.

— Это Кайт. Нет, ты права, номер Бэя. Он спит в метре от меня. Нет, мы у него дома. С ним все в порядке. С домом — нет. Кто-то вскрыл квартиру и разломал все, что успел, и поверь, это почти все. Что? Нет, с Кобейном все действительно в порядке, не считая поруганного самолюбия. Он устал, ну мы и выпили лишнего, наверное. Я фото пришлю. Оценишь. Есть повод напиться. Как мама? Очень рад слышать. Будить пьяного потерпевшего? Хорошо. Он завтра обязательно перезвонит…

Когда связь оборвалась, лицо Кайта быстро потеряло улыбку и снова превратилось в маску обвинителя.

— Считай, что я спас твою задницу. У тебя есть время до завтра разобраться в собственных чувствах и включить здравый смысл.

— Что ж ты опять в благородство играешь, — бросил Бэй, поднимаясь с кровати, — нет, чтобы ситуацией воспользоваться и свою личную жизнь устраивать, уговариваешь меня враньем твою любимую девушку удерживать?

Удар в челюсть был неожиданным. Бэй улетел обратно на кровать и, подчиняясь инстинктам, быстро вскочил, занял стойку, сжимая кулаки. В чувство привела отчаянная решимость друга, знавшего, что у него нет ни малейшего шанса против Ван Дорна.

Друзья топтались друг напротив друга, тяжело дыша и борясь с эмоциями, пока Кобейн не расслабил кулаки. Опустил устало плечи, отвернулся, признавая свою вину.

— Когда ты последний раз ел? — Неожиданный вопрос был задан еще дрожащим от напряжения голосом, но тем не менее разрядил обстановку. Кайт направился к холодильнику. — Ты настолько сейчас не в себе, что лучше сделать вид, что болен. А больных нужно кормить. И выглядишь ты тоже погано.

Бэй выдохнул, отпуская раздражение, и прислушался к себе, выискивая чувство голода, которого не было. Попытался вспомнить, когда последний раз ел.

— Не помню, кажется, вчера вечером, или днем.

— Понятно, — Кайт уже лазил по шкафам, потом выудил из морозилки одинокую пиццу и включил духовку.

Через двадцать минут, освободив место на столе, он поставил нехитрый ужин среди уцелевших стаканов и глотнул виски из своего бокала.

— Иди есть.

В квартире уцелел лишь один стул, на котором уже сидел Кайт и, чтобы не возвышаться над ним столбом, Бэй вернулся с куском пиццы в руке к кровати. Присел на самый край, заставляя себя есть. Он, кажется, слишком устал, чтобы испытывать голод.

— Слушай, — в голосе Кайта появились привычные насмешливые интонации, — может, у тебя гормональное отравление? Ну посмотри на себя. На кого ты похож? — Кайт, в отличие от Бэя, ел с удовольствием. — А я скажу… на подростка в самом пике полового созревания, который после длительного воздержания попал на халяву в публичный дом и выполз оттуда, отравленный гормонами.

— Что, был опыт? — язвил Кобейн, дожевывая кусок плохо пропеченного теста. Друг детства слыл отвратительным поваром, подтверждая титул испорченной пиццей.

— Подобного опыта не было, но воображение у меня богатое. И выглядишь ты действительно паршиво.

Бэй не протестовал, чувствовал он себя плохо. К усталости примешивалась тяжесть в голове, легкая тошнота. Он так редко болел, что подобное самочувствие относилось к незнакомой территории жизни. Нежелательной и снова связанной с Шенми. Мысль о девушке заставила посмотреть на окно, вспомнить застывшую на фоне бушующей стихии фигуру. Сердце, душа, внутренности — что именно заворочались и заскулили.

Бэй даже подумал о Кики и диагнозе раздвоения личности. Может, он тоже сходит с ума, если голова и тело больше не могут понять друг друга?

— Основываясь на опыте всех моих бурных романов в подростковом и юном возрасте, — продолжал между тем Кайт, — с уверенностью могу сказать, что это проходит. Иногда процесс протекает болезненно, иногда легко. Но все проходит. Каким бы ни был всплеск чувств, он успокаивается, как волна после шторма. — Друг кивнул в сторону окна, за которым в черноте ночи ничего не было видно, кроме отпечатков на стекле, наталкивающих на не совсем спокойные воспоминания, но жест был понятен. После двухдневного шторма прошедший день был спокойным, и море колыхалось огромным, тяжелым студнем.

— Может быть, ты прав, — согласился Бэй.

Он хотел верить в то, что говорил друг.

— Ну а если ты со мной даже сейчас согласен, значит, нужно помочь тебе переболеть. И не вздумай в честность и откровения на фоне чувства вины играть.

Бэй разглядывал кусок непропеченной пиццы у себя в руках и видел в ней картину — неровные пятна соуса, огрызок красного перца, белые с оранжевым подтеки растопленного сыра и зеленые крапинки приправ. Кандинский… или Малевич…

С сомнением в голосе он сказал:

— Если это случилось, значит, мои чувства к Карине не те, на которых стоит строить серьезные отношения…

— Бэй, одна интрига! Сумасшедший секс. Ну, может, у тебя и правда гормональный срыв. Не делай таких далеко идущих выводов. Дай себе и Карине время. Шанс. Вы — такая красивая, гармоничная пара. Даже если ты не изменишь своего мнения, до окончания Олимпиады ты — идеальный парень для нашей чемпионки, и от тебя она должна получить поддержку, внимание и любовь на расстоянии.

Бэй упал спиной на кровать, удерживая Кандинского в руке и чувствуя легкое головокружение.

Кайт продолжал и поглощать с аппетитом пиццу, и рассуждать на тему личной жизни друга:

— Считай, что звезды за вас — Карина в России и оттуда сразу улетает в Канаду на Олимпиаду. Телефонную любовь ты же сможешь изобразить?

— Да иди ты… — огрызнулся Бэй, глядя на белый потолок, безликий и безразличный, и испытывая благодарность… за что? Помощь? Нравоучение? Или за то, что Кайт пришнуровывал его своими рассуждениями к тому, о чем твердил Кобейну здравый смысл?

Шенми, девушка с серыми глазами, грацией кошки и силой львицы, разрушала его жизнь и его самого.

Последующие два дня ушли на уборку квартиры, оформление страховки, улаживание бумажных дел с полицией и соседями. Исчезнувший в ночь погрома мотоцикл отследить по шведскому номерному знаку не удалось.

Неудивительно.

Все это время Кобейн жил у брата. Мама попыталась расспрашивать сына о причинах его болезненного и растерзанного вида, о разгроме в квартире, но, не получив никаких ответов, смирилась и ограничилась помощью по организации уборки, искала мастеров для ремонта и замены витражного окна, готовила ужины по любимым рецептам из детства и приносила их в дом Куна. Просто ненавязчиво была рядом.

К концу недели, глядя на опустевшую и казавшуюся чужой квартиру, Бэй понял, что не хочет в нее возвращаться, и попросил Лилит Ван Дорн сдать ее в аренду, а сам собрал вещи и, поставив родных перед фактом, что поживет полгода в Брюсселе, отправился в Бельгию.

Красноречивые фотографии разгрома, которые Кайт отослал Карине, определили направление телефонных разговоров, а то, что мать Волжских чувствовала себя намного лучше, дало пространство для темы Олимпиады. Бэю даже не приходилось притворяться или обманывать. Его интерес и волнение за Карину были искренними. Во время ее коротких пересадок по пути из заснеженной Москвы в заснеженный Торонто времени на встречу не было, и разлука затягивалась еще на месяц, вмещавший самые важные для фигуристки соревнования.

— Мне хотелось, чтобы ты был рядом со мной в Канаде, но я понимаю, что это невозможно, — призналась она в одном из разговоров.

— Представь, я бы сидел среди зрителей на каждом выступлении и в пустом зале на каждой тренировке и ждал тебя в постели каждый вечер или еще хуже — в соседней комнате делал бы вид, что не жду… Помогала бы тебе такая ситуация концентрироваться на пути к победе?

Карина смеялась в ответ и честно признавалась, что нет.

Кобейну казалось, что он хорошо играет свою роль, но в голосе девушки накапливалось напряжение и появлялись сомнения. Особенно после того, как Карина приехала в Канаду и начала активно тренироваться. Натянутые нервы обостряли женскую интуицию, и в разговорах появилась тема холодности, вопросы… Все ли между ними, как прежде? Испытывает ли Бэй такие же чувства, как раньше? Карина нервничала и становилась все больше похожа на Каренину.

Пока Волжская находилась в Канаде, Кобейн обосновался в Брюсселе. Квартира в историческом центре города во всем отличалась от квартиры-студии с окном во всю стену в Зандворте. Она состояла из двух маленьких комнат, ванной, по размеру чуть больше шкафа, и крошечной кухни, на которой места хватало лишь на узкую плиту и стол для двух человек с единственным стулом. Из трех узких длинных окон квартиры одно выходило в глухой колодец близкостоящих зданий, а два других — на шумные улицы центра.

Обычно Бэй не задерживался в бельгийской столице дольше, чем было необходимо по работе, но в этот раз ему не хотелось уезжать из тесной квартиры. Она дарила ему долгожданный покой, потому что в ней ничего не напоминало о девушке с серыми глазами, и даже ночами, в которые Шенми уверенно врывалась, беззастенчиво срывая со своего стройного тела одежды, а с души Бэя — защиту от ее чар, скрип половиц и шум за окном помогали прогнать видения и проснуться.

Никаких сообщений от девушки не приходило, и Бэй не ждал их, но иногда его начинала терзать такая тоска и желание вновь увидеться, что он с трудом останавливал себя от попыток засесть за компьютер и начать поиски. Хорошо, что вовремя включался разум, напоминая, чем заканчивалась каждая встреча, и пугая тем, что следующая поглотит Кобейна, он растворится в сероглазой Тайне, потеряв самого себя.

Вот только даже отрицая лишившую его покоя девушку, Бэй не мог представить рядом с собой другую женщину и отгонял от себя мысли, что будет после возращения Волжской из Канады.

10.

Неизвестно, что бы произошло, если бы Карина не проиграла Олимпиаду. Но она упала во время обязательной программы и сделала одну маленькую, но серьезную ошибку в вольной, отбросившие шансы Волжской на медаль в недостижимые дали. Мир взорвался вокруг Бэя сообщениями от родственников и друзей. Звонками Кайта, требующего от друга участия и поддержки. А потом был звонок Таши.

Улыбчивый Дракон плакал в трубку. Рыдания неслись сквозь океан и лишали Кобейна слов, заставляли сердце сжиматься от жалости и сопереживать.

— Ты видел, как она танцевала умирающего лебедя? Бэй! Она умирала на льду от боли. И не только. Она умирала от страха, что теряет тебя. Что между вами происходит? Умоляю, подхвати ее, иначе она сорвется, — быстро говорила Таша между рыданиями. — Ты же будешь встречать нас послезавтра в аэропорту? Бэй?

— Да, Таша, буду. Обязательно буду.

Перед глазами Кобейна на исчерканном коньками льду скользила Карина в черном платье, легкая, воздушная, теряющая с каждым па танца частичку себя, пока ее стройная фигура не замерла, став похожей на сломанную фарфоровую статуэтку. Танец Волжской в заключительном шоу был настолько сильным и впечатляющим, что зрители встали со своих мест. Камеры показывали людей, смахивающих с лиц слезы. Перед ними была фигуристка, достойная главного приза, но потерявшая шанс и, похоже, надежду, что когда-нибудь сможет завоевать медаль Олимпиады. Умирающий лебедь прощался с мечтой, и что-то надломилось в душе Бэя, выпустив напряжение последних недель, примирив его с самим собой и со своей жизнью. Поддержать свою женщину, окружить ее теплом и заботой стало важнее собственных душевных метаний. Как он мог сомневаться в том, кто ему дороже? Поэтому Кобейн приехал встречать Волжских в аэропорт Мюнхена, впервые не прячась от поклонников фигуристки, с телефонами ожидавших ее прилета. У него в руках был букет белых роз, на лице светилась улыбка искренней радости, которая стерла напряжение с лица Карины и вернула блеск ее глазам.

Из аэропорта встречающие и вернувшиеся поехали в дом Волжских, и Бэй не смог уйти. Потом остался еще на один день. Потом прошла неделя. Он съездил за некоторыми вещами в Брюссель и снова вернулся.

Сестры Волжские не отпустили его, ни разу не попросив остаться.

От обеих исходила такая искренняя радость оттого, что он был рядом, что Кобейну было тепло и комфортно. Иногда он задавался вопросами, кто кому помогает и кому из них важнее вернуть душевный покой? Ему? Или Карине? Или ее сестре?

Комнаты сестер находились в разных сторонах просторного дома, так что даже Бэй, привыкший жить один, не испытывал неудобств, и ему была приятна организованная суета дома Волжских.

Уже на следующий день после возращения сестер из Канады, появился Курт и, увидев Бэя, позвал на тренировки. В совершенствовании паркура больше не было необходимости, но Кобейн с энтузиазмом включился в занятия, замечая, что легко увеличил нагрузки и даже заработал задумчивый взгляд Фримана и завистливые перешептывания некоторых ребят, когда уже через неделю на маленьких пробных трассах стал приходить одним из первых.

— Признайся, ты занимался. Все это время активно занимался, — настаивал Лис, еще более раздражительно реагируя на присутствие Чужака, как ребята называли между собой Кобейна. Фриман был недоволен прозвищем, но правила группы не запрещали выбор имен, если они всех устраивали, а Кобейн не возражал. Какая разница? Не сурок, не куница, и то хорошо.

— Занимался, — согласился он, решив, что ложь будет более удобным объяснением тому, чему он сам не мог придумать объяснений.

Но факт оставался фактом — его физическая форма резко улучшилась. Заметно это было не только на паркуре. Когда объявился Кардинал, настойчиво предлагая приехать в Нидершерли, чтобы якобы проверить, как восстановились после перелома кости руки, Бэй догадался, что кто-то из его тренеров, скорее всего, Барт, докладывает герцогу об успехах подопечного. Можно было, даже нужно было отказаться, но Ван Дорн обещал приехать в ближайшее время.

После того как Кобейн был допущен Ташей в семью, он получил доступ к спортивным планам фигуристки на будущее и узнал, что следующей Олимпиады не будет. Старая травма бедра все больше напоминала о себе, и Карина устала терпеть постоянные боли — кроме бедра, было еще плечо, спина, колени. Карина и раньше иногда постанывала во сне, но после возвращения с Олимпиады ее состояние ухудшилось. Несмотря на сильные обезболивающие и противовоспалительные, она с трудом засыпала по ночам и прятала слезы после ежедневных разминок и физиотерапии. Казалось, что виной было не только падение. Осознав, что олимпийской медали в ее карьере не случится, фигуристка лишилась сил и желания сопротивляться. В карих глазах поселилась тоска. Только рядом с Бэем на лицо Карины возвращалась искренняя улыбка. Так что его внимание и забота стали главными лекарствами. И Кобейн старательно раздавал пилюли разного цвета и разного свойства. Увозил девушку на выходные в горы и на озера, чтобы часами наслаждаться природой, водил в кино и рестораны, а уезжая по делам, оставлял в доме в разных местах записки с глупыми, но теплыми словами.

Временно работая из Мюнхена, Бэй взял себе парочку мелких дел. Поиск камней Гашика не продвигался, полиция тоже пока топталась на месте. Лучше обстояло дело со Срайтнером, как обозвал загадку пропавшей картины Кайт. Бэй был уверен в том, что картину подменила молодая мачеха пострадавшей, чтобы скрыть крупную растрату из семейного бюджета. Оставалось вынудить женщину признаться в связи с художником, от большой любви решившимся на подделку, и можно было закрывать дело.

Пока Карина собиралась в Италию, Бэй поискал и быстро нашел сбежавшую из дома дочь крупного банкира. Чтобы вразумить девчонку и заставить вернуться к отцу, хватило информации о том, что полиция разыскивает участников акции Гринписа, вылившейся в акт вандализма. Прежде чем отправиться домой, разъяренная девица успела расцарапать Бэю руки и щеку и порвать новую рубашку. Растерзанный вид детектива, когда он вернулся из Лондона в дом Волжских, привел сестер в восторг, вызвав у них желание поиграть в больницу. Карина лечила царапины Кобейна, как боевые раны, и в ее взгляде оставалось меньше тоски, привезенной с Олимпиады. Через месяц почти семейной жизни она вернулась к соревнованиям, а частный детектив — в Брюссель. Как в самом начале их отношений, встречи стали происходить в разных городах. Короткие, яркие, украшенные иллюминацией и историями разных городов, они расставляли все на свои места. Девушка с серыми глазами все дальше исчезала в прошлом, а чувства, связанные с ней, начинали казаться Кобейну чужими.

Оттягивая посещение Нидершерли, он придумывал причины для встречи с Кардиналом, когда Анджи сам нашел их, прислав сообщение, что в конце марта будет проездом в Амстердаме и предлагает Кобейну и его девушке присоединиться к нему на ужин в Эксельсиоре.

На цветочных полях уже протянулись яркие ленты гиацинтов, а вдоль дорог вытягивались к серому небу желтоголовые солдаты-нарциссы. Вместо букета Кобейн подарил своей девушке целый парк первоцветов. Пришлось, правда, посоветоваться с матерью, как не задохнуться в цветочном раю от многочисленных туристов. Бэй привез Карину в Кеукенхоф* во второй половине дня, когда вереницы посетителей потянулись к экскурсионным автобусам, заводившим моторы на стоянках. Через час выстуженный промозглым ветром парк принадлежал только им двоим. Еще было слишком рано для ярких и сочных тюльпановых композиций, в грунте цвели гиацинты, подснежники, незабудки, фиалки и еще какие-то нежные первоцветы, названий которых Бэй даже не пытался запомнить. Голые деревья с крохотными листочками добавляли хрупкости призрачному миру, Кобейн достал фотоаппарат и стал снимать Карину, используя резкие линии и грани света, размазывая кадры широкой диафрагмой и дрожащим полотном вечернего тумана, впервые не преследуя контрасты.

(*Кеукенхоф — парк первоцветов, расположенный недалеко от города Лиссе. Открыт только два месяца в году — с конца марта до середины мая).

К Зосе Бэй и Карина приехали промерзшими, но счастливыми.

Бабуля встретила их довольным взглядом и заявила, что появление гостей — это всегда приятная новость для стариков, а появившиеся вовремя гости — большой праздник. И тут же отправила Бэя за бутылкой дженивера и красного вина.

— Кариночка, — ласково обратилась Зося к мировой знаменитости, — если на часах больше пяти, в Голландии наступает время выпить рюмочку ячменной водки, желательно, в приятной компании. Кроме того, спиртного требуют ваши посиневшие от холода лица.

— Бабуля, ты забыла, что моя девушка — спортсменка и пить не будет. Карине — чай. К тому же, нас еще ждет званый ужин у моих родителей в компании Куна.

Карина заметно нервничала и при упоминании приближающегося знакомства с семьей Бэя еще больше побледнела.

— Они тебя не съедят, — рассмеялась Зося, — моя дочь убежденная вегетарианка, а ее муж до неприличия воспитан, опасаться нужно только Куна. Он хорош собой и падок на красивых женщин, правда, у него еще никогда не получалось отбить девушку у брата.

— Кун будет вместе с Джини.

— Ну если с Джини, то Кариночке не грозит даже невинное заигрывание. Эта пигалица держит Куна в железных рукавицах с самой песочницы.

Через полчаса и парочки стаканчиков голландской водки, выпитых Зосей, гости стали собираться. Улучив момент, когда Волжская ушла на кухню, чтобы помыть бокалы, бабуля подозвала к себе внука и тут же растеряла признаки веселья, наградив его серьезным, пронзительно трезвым взглядом.

— Я выбираю твой вариант, — прошептал Кобейн, отвечая на незаданный вопрос. — Не хочу рваного сердца.

И это было правдой. Он сделал свой выбор — ужин с родителями и встреча с Кардиналом были тому доказательством. Бэй решил допустить Карину в круг своей родни.

Лилит Ван Дорн умело подавляла любопытство и желание задавать слишком много вопросов, они оставались в ее внимательных взглядах и желании говорить о мелочах, выуживая информацию о девушке сына, что она и делала не хуже детектива. Отец, давно не видевший сыновей вместе, уделял больше внимания им, чем их девушкам. Джини заводила друзей с той же настойчивостью, что отбирала в песочнице у всех игрушки, поэтому уже к середине вечера считала Карину едва ли не самой близкой подругой. Так что расставались гости и хозяева огромного, дорого обставленного дома вполне довольными самими собой и компанией.

— Мне показалось, или я одна из немногих твоих девушек, которых ты знакомил с родными? — спросила Карина по дороге в гостиницу.

Бэй снял номер в Пулитцере в самом сердце Амстердама, сказав Карине, что в квартире еще идет ремонт после погрома.

— Первая, — признался он.

— Не боишься, что я сделаю из этого факта определенные выводы?

Бэй привлек девушку к себе и поцеловал в висок.

— Делай.

Испытание открывшейся частью жизни Бэя, в которой огромные дома, дорогие машины и звездные рестораны были нормой, Карина выдерживала с достоинством и старалась держаться непринужденно. Несомненно, помогала многолетняя привычка скрывать чувства и контролировать эмоции. Так что знакомство с Кардиналом тоже прошло легко. Чтобы не накалять ситуацию, Бэй ограничился лишь тем, что назвал родственника богатым и влиятельным дядюшкой из Австрии.

Анджи любил рестораны с антуражем роскоши начала двадцатого века, поэтому выбрал Эксельсиор в Отеле Европа. Отель был выстроен после Второй мировой войны пивным магнатом в подарок своей многолетней любовнице в том месте, где река Амстел выпускала щупальца каналов. Классический стиль преобладал над добавленным позже модерном во всем — в архитектуре здания, дизайне помещений, длинных старомодных ливреях портье. Как почти во всех звездных ресторанах мира, блюда на столе боролись за экстравагантность, а официанты теряли индивидуальность, становясь похожими между собой настолько, что при разнице возраста, внешности, даже пола казались на одно лицо благодаря одинаковой мимике, заученным вежливым фразам и позам, в которых они застывали рядом со столом.

Карина бывала в дорогих ресторанах, и холод официальной обстановки успешно разбавлял Анджи, который был непривычно разговорчивым, очаровывая спутницу Бэя. Наблюдать за таким Кардиналом оказалось забавно и поучительно. Опытный сердцеед ухаживал за понравившейся женщиной, и ни возраст, ни инвалидное кресло не мешали ему производить положительное впечатление — Кобейн ловил во взглядах Карины искры искреннего интереса. Увлекшись ухаживаниями, Анджи немного забывал о другой важной игре — еще никогда инвалидная коляска и сидевший в ней человек не казались настолько чужими и несовместимыми друг с другом.

— Я решился на операцию, — сказал Кардинал за десертом, глядя на Бэя. — Опасная, многочасовая, с месяцем или двумя на восстановление, но я готов рискнуть. К тому же риск вполне оправдан и ограничен.

— В Нидершерли? — спросил Бэй, зная ответ.

— Конечно. И если восстановительный период пойдет по плану, то к большой встрече в Сэнт-Морице я смогу ненадолго подниматься из инвалидной коляски. Она мне порядком надоела. Кариночка, надеюсь, вы согласитесь осчастливить нас своим присутствием на семейной встрече в Швейцарии? Обещаю, что вам не будет скучно среди Вальдштейнов. Мы умеем быть очаровательными.

— Не сомневаюсь, — рассмеялась в ответ Карина и поблагодарила за приглашение.

Бэй смотрел на дядюшку и девушку — и видел, что они нравились друг другу.

Время до встречи в Швейцарии пролетело стремительно. Бэй много работал, Карина заканчивала сезон, разбогатев еще на две медали и получив звание Чемпионки Европы, но вопрос о продлении карьеры оставался пока открытым. По возрасту она могла бы еще выступать несколько лет, если будет найдена хорошая терапия для травмы бедра и поясницы. Но ее пока не было, и Волжской даже пришлось отказаться от участия в нескольких ледовых шоу, потеряв значительный гонорар.

Жили Бэй и Карина по прежнему на два дома и десяток отелей, но если Кобейна такая жизнь устраивала, не оставляя времени и причин для скуки, то со стороны фигуристки раздавалось все больше замечаний по поводу усталости от дорог. Как и раньше, Бэй делал вид, что не замечает намеков. В Брюссельской квартире уже появилась стена с брелками и пела ему песни свободных ветров.

Несмотря на все усилия, дело Гашика обрастало непрямой информацией, именами покупателей редких камней, но не двигалось с места, и даже Бэй, знавший, что некоторым семенам требуется много времени, чтобы прорасти, испытывал чувство, слишком похожее на разочарование.

Он не знал, где и как искать.

И не только он. Полиция тоже топталась на месте или ходила кругами.

Гордон даже соизволил самостоятельно связаться с навязанным ему частным детективом. Прислал скриншот от рисунка, похоже, собственного творения в виде висельника. У бедняги были выразительно выпученные глаза и свисал набок язык. Качественнее всего была прорисована толстая, переплетенная как канат веревка и несколько знаков вопроса вместо подписи.

Бэй потратил полчаса, чтобы изобразить спокойное море и что-то похожее на утопленника, лицом вниз и ногами в воде. Перевернуть несчастного на спину не хватало художественного таланта.

Ответ на послание пришел почти сразу же.

— Узнаю, что скрываешь инфу, висеть на моей веревке тебе.

— Узнаю, что скрываете инфу, найду сердце первым.

Обмен любезностями состоялся.

Из-за отсутствия результатов Бэй начинал испытывать небольшое чувство вины перед Гашиком. За почти год общения отношения клиента и детектива от уважительных медленно сдвигались в сторону дружественных. Давид настаивал, что тоже обладает чутьем, и оно утверждает, что именно Бэй раскроет дело о камнях. Вот и в этот раз, в ответ на сухой отчет об отсутствии новостей Гашик заявил то же самое. Кобейну осталось только поблагодарить клиента за веру и пригласить в Сэнт-Мориц. Для влиятельного клана в городе блеска и софитов устраивался аукцион и несколько презентаций, в программе встречи стояло название крупной компании по продаже обработанных и сырых драгоценных камней, и на открытые мероприятия члены семьи могли приглашать полезных клану людей.

— Я польщен, — ответил Давид. — Но, к сожалению, не смогу принять приглашение. На конец июня у меня запланирована поездка к важным партнерам, которую я не смогу отложить. Зато предлагаю вам стать моими глазами, ушами и, может быть, загребущими руками.

На прямой телефонной связи Сэнт-Мориц-Шанхай, во время презентации-аукциона, клиент и детектив и договорились.

Настойчивое присутствие камней в жизни Кобейна подстегивало желание копаться в тайнах семейных. Кардинал находился в Нидершерли на реабилитации после длительной и сложной операции, и Бэй решил воспользоваться травмой Карины и выполнить обещание показаться в клинике. Зачем ему это было нужно, он и сам до конца не осознавал. Но клиника была полна тайн, связанных с Великим Комбинатором, и Кобейна тянуло на эти тайны, как муху на отходы.

— Признайся, мы здесь не ради меня, а ради принимающего солнечные ванны дядюшки Анджи, — заявила Карина, когда после разговора с главным врачом и определения тестов и процедур на следующий день, гуляла с Бэем по парку вокруг клиники.

Они сняли номер в гостинице в самом Нидершерли. Цена за ночь в коттедже оказалась такой, что у Бэя пересохло во рту после быстрого подсчета, сколько времени он сам провел в одном из них.

Кардинал нашелся на берегу озера. Он любовался Альпами из недр коляски и из-под горы мягких пледов — последние дни погода была прохладной.

— Мне нужна была уважительная причина увидеть Его Сиятельство герцога Анджи Готтенберга Вальдштейна, пока он находится в клинике после операции. А если в результате моей хитрости тебя подлечат, то это станет важным бонусом.

— Герцога? — Карина подавилась собственным возгласом.

— А разве я вас не представил по всем правилам в Амстердаме? Ай-яй-яй… Какое упущение с моей стороны, — рассмеялся Бэй над увеличившимися от испуга глазами Карины. — Кстати, мой отец носит титул графа, к сожалению, Зося и мать титулов лишены из-за пристрастия женщин этой линии семьи к цирку.

— И ты решил сказать мне об этом только сейчас?!

— Не хотел нагнетать обстановку. У меня же титула нет, он у старшего брата.

— Но ужинать в Амстердам герцог позвал безтитульного тебя и в клинике этой особенной тоже ты лечился.

Бэй привлек Карину в объятия, поцеловал в нос и без тени скромности заявил:

— Я — герцогский любимчик.

— На встрече в Сэнт-Морице будет много титулованных? — озабоченно спросила Карина.

— Очень, — прорычал Бэй, скалясь, как породистый оборотень из фильмов ужаса. — А разве вы, сударыня, с вашей-то фамилией, не из русских дворян?

Карина закатила глаза и покачала головой,

— При всем благозвучии моей фамилии, сколько не копайся в прошлом — оно у меня самое настоящее рабоче-крестьянское. Между прочим, когда-то это было причиной гордости моей мамы. Во времена ее юности. Настоящее, породистое, рабоче-крестьянское…

Бэй снова прижал девушку к себе, утонул лицом в густых карих волосах, вдыхая легкий запах ванили.

— Зато сколько у тебя титулов! И мира, и Европы, и Гран-при! Никакому герцогу столько даже и не снилось.

— Мне кажется, что гости шли ко мне, но задержались на подходе, — раздался голос Кардинала. Он развернулся вместе с коляской в сторону Бэя и Карины. — Если вы застыли там надолго, то буду вынужден вас оставить на волю ветра и красот природы, потому как сам уже порядочно замерз.

К Кардиналу склонился Рай, чтобы поправить сбившийся под колеса плед.

— Мы приехали показать Карину волшебникам медицины Нидершерли и проверить мои кости и мышцы, как вы на том настаивали, — сообщил Кобейн. — Как прошла операция?

— Спасибо, удачно. Даже очень удачно. Скоро мне можно будет вернуться домой. Как долго вас задержат в клинике?

— Пока всего на два дня для обследований и тестов, потом через пару недель станет известно, смогут ли местные звезды предложить что-то новаторское в лечении спортивных травм.

— Тогда жду вас завтра на обед в моем коттедже, а сейчас прошу меня извинить, я нагулялся и устал.

На том и расстались. Рай повез коляску к основному зданию клиники, а Бэй и Карина направились к стоянке машин.

На следующий день главный врач придумал историю, «почему и для чего», а Бэй сделал вид, что его убедили, и прошел обследования. Отлил в пробирки литры крови и проехал сквозь трубу МРТ. Потом, отдав Карину на растерзание врачам, занялся сбором информации. Букет далий и шоколад, а также обещанная встреча с чемпионкой мира помогали течению разговоров. Осторожно и не настойчиво Кобейну удалось собрать немного информации об операции Анджи, успешно произведенной две недели назад за закрытыми дверьми, потому что, несмотря на длительность и сложность, на ней присутствовало минимальное количество персонала — приглашенный специалист и несколько сотрудников, наиболее долго работавших в Нидершерли. За процессом восстановления Кардинала наблюдал сам главный врач.

Совместный ланч информации не добавил.

— Много часов физиотерапии, иглоукалывания, рефлексологии, снова тренировок и физиотерапии, и я надеюсь удивить родственников тем, что смогу стоять и недолго ходить, опираясь на крепкое плечо Рая, — довольно рассказывал Анджи за биском из лобстера.

Бэй узнавал блюда из меню звездного ресторана, которым воспользовался сам, когда его навещал в клинике Гашик.

Слушать вранье Кардинала было неприятно, стоять и делать несколько шагов без коляски Анджи мог уже давно, но на этот раз решил сделать улучшение своего состояния достоянием мира. Что наводило на мысли о том, что операция могла быть только ширмой.

— Почему Кики не с вами? — поинтересовался Бэй, окидывая взглядом гостиную коттеджа, в которой не было признаков женского присутствия. Только легкий шлейф духов Карины, смешивающийся с ее природным ароматом — ванили.

Анджи наградил родственника задумчивым взглядом и без желания проговорил:

— К сожалению, ей стало хуже в последний месяц, и она отдыхает в санатории.

Брови Бэя поднялись немым вопросом, и он получил ответ в виде едва заметного движения головой. Значит, Кики в сумасшедшем доме, интересно бы узнать, в каком?

Следующим днем была пятница, а значит, совещание врачей. Бэй специально подгадал с приездом, рассчитывая захватить последний рабочий день недели. Пока Карина находилась на обследовании, Анджи на сеансе физиотерапии у себя в коттедже, а главный врач на встрече с другими специалистами клиники, Кобейн смог проникнуть в кабинет главврача. Через крышу и окно, пользуясь навыками передвижения в бетонных джунглях. И сделал то же самое, что когда-то Зельман — сфотографировал документы на столе и в шкафу, а услышав голоса в коридоре, торопливо скрыл следы своего присутствия и исчез за окном.

Успокаиваясь после всплеска адреналина и удачно завершившегося приключения, Кобейн снова приятно удивился собственной прекрасной форме. Он не чувствовал излишнего напряжения в мышцах, растянутых сухожилий и, кроме нескольких ссадин, забег по зданию в стиле человека-паука прошел без следов — и для здания, и для паука.

Вот только результат его приключения был неудачным — он рассчитывал найти дела Кардинала или результаты собственных исследований, но, похоже, они хранились в сейфе, недоступном для Бэя без помощи Зельмана.

Собираясь на встречу, Карина и Бэй приехали в Цюрих на день раньше, чтобы походить по бутикам и купить подходящую одежду. Гала-вечер и аукцион требовали настоящих вечерних платьев, которых не было в гардеробе Волжской.

Светило солнце, город пах летом и заигрывал цветами на клумбах, в плошках у входов в дома и на подоконниках. Хотелось пить горький кофе, наслаждаться швейцарским шоколадом и болтать обо всем. Даже поход по магазинам не испортил прекрасного настроения Кобейна. С фигурой и внешностью Карины выбрать наряд было несложно. Ей шло все, и она так искренне наслаждалась процессом, что это забавляло ее кавалера. В двух магазинах встретились родственники Кобейна, занятые похожими поисками.

— Представляешь, если завтра несколько дам окажется в одинаковых платьях? — испугалась Карина, но продавщица заверила, что в магазине продается только эксклюзивная одежда и все наряды сделаны в единственном экземпляре.

Пока выбранное темно-бордовое платье подгоняли по фигуре Карины, Бэй ждал в удобном кресле, проверяя сообщения на телефоне и наслаждаясь чашечкой кофе. Через огромное окно была видна витрина магазина напротив, а в ней парило воздушное платье салатового цвета, легкая ткань струилась мягкими волнами. Наверное, виной была поза манекена, но сероглазая Тайна ворвалась в мысли Бэя нежеланным вихрем. Салатовый цвет подчеркнул бы зеленые крапинки в ее глазах, а струящаяся ткань обнимала бы изящную фигуру, обрисовывая длину ног и стройность талии.

—…нужно взять, — донесся издалека голос Карины.

Разрывая видение, Кобейн обернулся к Волжской. У нее в руках змеилась длинная накидка из той же ткани, что и платье.

— Что?

— Мне советуют купить шаль, потому что вечером в горах может быть прохладно. Брать?

Кобейн рассеяно кивнул:

— Может пригодиться.

— Все хорошо, Бэй?

Стоило ему немного напрячься, и в голосе Волжской тут же зазвучала тревога. После Олимпиады и проведенного вместе времени Каренина стала слишком чувствительной к его настроениям.

— Ты не выглядишь здоровым.

— О чем ты? — ответил он с трудом, скрывая легкое раздражение. — Я задумался о работе. Все хорошо…

Соврал. Не признаваться же в болезни?

Следующим днем удобный и чистый швейцарский поезд отвез Карину и Бэя в Сэнт-Мориц. Кобейн купил билеты в обычный вагон, чтобы встретить меньше родственников, которые предпочитали вагоны первого класса, пока самые большие снобы клана чертили росписи в небе личными или арендованными самолетами.

В столице Альпийского тщеславия дул прохладный ветер, заставляя кутаться в теплые кофты или надеть легкие куртки.

Вальдштейны захватили город, сняв несколько домов, отметившись почти во всех гостиницах и оккупировав Беариц, где должны были проходить общие мероприятия. Привыкшая к протестантскому аскетизму Нидерландов, семья Кобейна выбрала отель в двадцати минутах ходьбы от центра, роскоши блестящей предпочитая роскошь спокойную. Джини, впервые допущенная до большого сбора клана, сыпала за ужином шутками и саркастическими замечаниями.

— Оцени свой стремительный успех, — говорила она спутнице Бэя, — у тебя на приглашение от клана снобов ушло чуть больше года, а мне понадобилась почти вся жизнь. Похоже, я в детстве не тому брату голову песком засыпала.

— Почему она совсем не волнуется? — шептала Карина на ухо Кобейну, пряча беспокойство за ослепительной улыбкой.

— Джини слишком голландка, чтобы показывать трепет перед блеском и титулами. Но дождись завтра и увидишь, как резко возрастет или понизится уровень ее болтливости.

— Если возрастет, то моя голова просто лопнет, потому что я собираюсь использовать ее общество, как спасательный круг, если тебе придется куда-то отойти.

Первый день встречи включал в себя бранч в Беарице, перетекающий в аукцион и презентации, завершавшийся торжественным ужином. Второй предлагал набор развлечений для разных возрастов и предпочтений, от конной прогулки и горных велосипедов, до рыбалки на озере и партии в бридж в холле отеля, пока за закрытыми дверьми конференц-залов будут проходить стратегические встречи между руководителями и влиятельными представителями клана. Вечерний банкет, опять же в Беарице, обещал участие мировых звезд и настоящие бальные танцы, как дань традиции балам дворянства. Да, да, это была не шутка, уверял Кобейн, только через час обязательное действие превращалось в подобие современной дискотеки.

Огромная столовая зала отеля была украшены цветами, звучала классическая музыка, официанты провожали прибывавших Вальдштейнов на отведенные за столами места. Кобейн и Карина оказались в компании четы из Гонконга и двух пар из Дании.

— Какая географически разносторонняя у вас семья… — шептала Карина в очереди за блинчиками с черной икрой. Ее глаза блестели, и на щеках горел румянец. — По крайней мере, теперь я понимаю, как обычный парень Кобейн смог договориться с олигархом Тажинским.

Бэй только рассмеялся в ответ и подвел Карину к Кардиналу. Анджи сидел за небольшим столом в самом центре. Сзади него в дорогом черном костюме возвышался Рай. Инвалидной коляски не было.

— Все получилось? — Бэй после приветствия кивнул на приставленную к столу трость.

Анджи довольно улыбнулся.

— Без ощутимой физической поддержки Рая я бы не справился, и мой космический корабль хоть и потерял уровень сложности, но преданно ждет у входа, — кивок в сторону широких дверей, у которых стояло кресло. — Кариночка, позвольте вас представить, — к столу как раз подходила Кики с полной тарелкой еды. — Моя супруга, Кики, а это, дорогая, самая титулованная гостья этого собрания — фигуристка Карина Волжская.

Жена Анджи скользнула равнодушным взглядом по Карине, едва задержалась на Кобейне и молча опустилась за стол. Ее лицо напоминало восковую маску. Бэй отметил бледность кожи и заторможенность движений, словно женщина не совсем проснулась, такой же неестественной казалась и ее улыбка.

— Как ты себя чувствуешь, Кики? — тихо спросил он.

Женщина полыхнула в его сторону гневным взглядом.

— Лучше всех, — и вновь погрузилась в странное спокойствие.

— Увидимся на аукционе, — проговорил Кардинал, бросая на жену недовольный взгляд.

В ближайшие два часа Кобейн натер шею о твердый воротник рубашки, наклоняя голову в знак приветствия, и до ломоты в челюстях был вынужден говорить с соседями по столу и рассказывать Карине о людях в зале.

— Удивительно породистое общество, — нервно хихикнула Волжская, — добрая треть выглядят так, словно перенеслась сюда из девятнадцатого века.

— Это ты их во время охот не видела! Дамские седла, породистые гончие, мужчины, одетые в бархат.

— Обманываешь? — округлила глаза Волжская.

— Нет, — рассмеялся Бэй, — даже такое еще бывает, правда, весьма ограниченным составом. Например, моя бабушка по отцу очень гордится тем, что раз в году принимает участие в королевской охоте и рассказывает истории про Беатрикс. Для всего клана Вальдштейнов дичи хватит только в Тайге.

После бранча многочисленное семейство неспешной разноцветной многоязычной рекой перетекало из ресторана в большой зал гостиницы. Расположение в зале было свободным, и Бэй нашел Рича, к ним присоединились Кун с Джини и еще несколько молодых пар из Австрийской ветви. Попав в компанию к ровесникам, Карина, наконец, позволила себе расслабиться.

— Потерпи еще немного, — Бэй поцеловал ее в висок, — скоро осыплется золотой песок и ударит в головы спиртное, и клан Вальдштейнов превратится в обычное сборище обычных людей.

— Ну да, простых парней типа тебя и Анджи. Что ждет нас вечером?

— Твое бордовое платье, мой дорогой костюм и бесплатное шоу драгоценностей. Не волнуйся, просто представь, что попала на костюмированный бал или в массовку экранизации «Войны и Мира». Русская классика должна тебе по… мочь… тванство…

Если бы Кобейну нанесли внезапный удар в челюсть, наверное, шок был бы меньше. Сначала он узнал то самое платье из витрины в Цюрихе. Потом понял, насколько был прав, представляя, что сероглазая Тайна будет выглядеть в нем очень привлекательной. Настолько, что Бэй лишится способности говорить. Он глотнул пересохшим горлом воздух и сжал челюсти, опасаясь, что выплюнет собственное сердце.

На этот раз Шенми не носила парик, не меняла цвета волос, не скрывала половину лица челкой или огромными очками. Была сама собой. Светлая помада подчеркивала чувственные губы, блестели выделенные карандашом и тушью глаза. Длинные светлые волосы спускались широкими прядями на плечи и спину. Бэй еще не видел ее спины, но полагал, что татуировка скрыта тканью.

Девушка зашла в зал вместе с высоким мужчиной лет сорока пяти, смутно знакомым Бэю по прошлым встречам клана. Она держала его за руку и с интересом разглядывала убранство помещения и собравшихся людей. Повернулась к своему спутнику и что-то сказала ему, улыбаясь солнечно и нежно, а Кобейна пронзило ржавое лезвие ревности.

— Бэй, я с тобой говорю, — Карина потянула его за рукав, заставляя сесть рядом с собой за круглый стол. — Что случилось?

Кобейн опустился на стул, не отрывая взгляда от девушки, направлявшейся вместе со своим спутником в другую часть зала. Он чувствовал охватывающую тело мелкую дрожь как от внезапного приступа лихорадки.

— Кто это? — потребовал он ответа у Рика, не узнавая свой голос.

— А? — Ричард был занят разговором с Джини и смотрел совсем в другую сторону.

— Рич! Кто? — прорычал Бэй, хватая Ричарда за плечо и разворачивая к столику, за который садилась девушка в салатном платье рядом с малознакомыми Кобейну людьми.

— Полегче. У меня всего один костюм, подходящий для этого балагана. Порвешь, и я лишусь ужина и танцев. Кто?

Кобейн показал рукой, Рич неуверенно пожал плечом.

— Кажется, кто-то из американцев или канадцев. Ты же у нас в Америке учился.

— В чем дело, Бэй? — требовала разъяснений Карина, но Кобейн не мог собраться с силами и посмотреть на нее, сказать что-то в ответ, только качнул головой и отвернулся, выискивая глазами Анджи.

— Это по работе. Важно. — Соврал он, поднимаясь.

И пошел, обрушивая заботливо выстроенный за последние месяцы мир, который оказался из цветной бумаги. Разрывал в клочья стены и растаптывал их обломки. Летели под ноги слои защиты и снова на поверхности оказывались оголенные нервы и рваные чувства, лишающие воздуха, заставляющие делать необдуманные поступки.

Как, например, идти сейчас по всему залу, оглядываясь по сторонам в поисках высокого худого мужчины с длинными белыми волосами и черной прядью. Не может же его не быть поблизости? Возвращаться и возвращаться взглядом к девушке за столом. Она уже увидела его. Узнала, побледнев, и прикрыла ладонью губы.

Кобейн нашел, где сидел вместе с Кики Кардинал, и шел к ним, оставляя за спиной возмущенные голоса. За ним следили несколько пар встревоженных глаз, в том числе Карины, но важен был только один — девушки, появившейся здесь необъяснимым образом и лишившей Бэя разума.

— Кто это, Анджи, вон за тем столом? — Кобейн склонился к Кардиналу, рукой показывая в сторону, где сидела Шенми со спутником. Ему хотелось вышвырнуть этого мужчину из зала, просто за то, что обнимал тонкую женскую талию собственническим жестом, касался ладонями ее тела, передавал Тайне бокал с шампанским, словно она была его спутницей.

Она и была его спутницей на этом вечере. Какого Твана!

— Энди Лойд Фишер, американец, из банкиров, высший эшелон семьи, — спокойно ответил Анджи, внимательно изучая Кобейна.

— Высший эшелон, говоришь. — Полученная информация усилила раздражение, заставляя Бэя шипеть.

— Воды? — ленивым голосом спросила Кики, придвинув к Кобейну полный бокал.

Бэй смотрел только на Шенми, бросавшую на него растерянные взгляды. Она наклонилась к своему спутнику, касаясь его лица волосами, и Кобейн схватил бокал и выпил его залпом, не отрывая глаз от девушки. Она прятала от него свой взгляд. Поднялась из-за стола и быстро направилась к выходу из залы.

— Ты хотел с ним познакомиться поближе или это праздный интерес? — Анджи взял с подноса официанта бокал шампанского для своей жены, потом еще один для себя. — Будешь? — кивнул он в сторону Бэя, но тот ничего не слышал, только смотрел, как спешит — нет, быстро скользит — по залу девушка в салатовом платье.

— Мне нужно, — бросил он Кардиналу и бросился к выходу.

Казалось, что через раскрывшиеся и захлопнувшиеся двери в огромный зал ворвался холодный ветер, мешая Кобейну идти. Кроме ветра, были еще люди, попадавшиеся на пути, которых нужно было отодвигать в сторону или обходить. Он боялся, что, выйдя в коридор, не увидит Тайны, снова оказавшейся невероятно далеко от него.

Она была уже в конце прохода и вскоре исчезла за дверью женского туалета.

Кобейн бросился за девушкой и, не задумываясь, что делает, залетел в уборную. Просторная, вся в зеркалах комната пахла духами и цветами, расставленными в маленьких вазочках рядом с раковинами. Шенми еще не успела далеко отойти от двери, когда Бэй схватил ее за руку, развернул, дернув на себя, и поймал в жесткие объятия, коснулся губами виска, лба, зарылся носом в ее волосы, жадно вдыхая тонкий аромат олеандра и шалея от него, как наркоман от долгожданной дозы.

Грубо, жестко, совсем несочетаемо с нежностью рук и губ, прорычал:

— Какого твана ты преследуешь меня?

— Откуда? — женский голос был раздраженным, но тонкие сильные руки уже нырнули под пиджак Бэя и выдергивали рубашку из штанов. Выдернули, отодвинули ткань и замерли, добравшись до голой спины, заметно подрагивая. — Я здесь по приглашению.

— Я тоже, — выдохнул он в ответ.

Его губы нашли ее. Горячий, торопливый, жадный поцелуй сразу превратился в глубокий, до головокружения. Шенми не сопротивлялась, отвечая торопливо и отчаянно. Потом со стоном отклонилась и зашептала:

— Уходи или дай уйти мне. Это опасно.

— Что ты тут делаешь? Опасно? Твой Цепной Пес?

— Ты не понимаешь. Отпусти… — она отталкивала словами, но ее губы были на лице Бэя, скользили по щекам, подбородку, возвращались к губам, ее горячие руки прижимали его к себе.

Приближающийся стук каблуков остановил безумие, и девушка стала вырываться из объятий,

— Пусти!

— Не могу. Не хочу! — рычал Бэй, сильнее вжимая Шенми в себя.

— Пусти, Тван!

Она могла быть неожиданно сильной, эта сероглазая Тайна, вот и в этот раз оттолкнула Кобейна и метнулась к ближайшей кабинке. Вовремя, потому что дверь из коридора открылась и на пороге застыла Карина.

— Бэй?!

За спиной Волжской возвышалась Джини. Как живое воплощение Вселенского Укора.

— Я… — он закрыл на мгновение лицо руками, переводя дух. — Я… ухожу. Перепутал двери.

— Какого черта ты творишь, Ван Дорн? — Джини ступила вперед. — У тебя глаза, как у нарика.

— Я уже выхожу.

Бэй протиснулся между двумя женщинами и вышел в коридор, поправляя одежду.

В нескольких шагах от входа в туалеты топтался Цепной Пес. Он ждал появления Кобейна, стянув узкой полосой губы и прищурив глаза. Ледяной взгляд скользнул к рукам Кобейна, заправлявшим рубашку, и рот мужчины исказила кривая усмешка. Кивок головой в сторону одного из коридоров, и мужчина пошел прочь, не оборачиваясь, уверенный, что Бэй последует.

Так и было, словно невидимый канат связал обоих и тянул. Но встречаться надо было на условиях Кобейна, если Цепной Пес заведет его в темный угол, неизвестно, чем закончится разговор. Вряд ли только сломанной рукой. В ближайшем коридоре Бэй изменил направление движения, выбрав выход в огромный холл гостиницы, прошел через величественные двери на улицу к пустой в это время дня террасе. Быстро обернувшись, он увидел, что мужчина идет за ним, прожигая ненавидящим взглядом.

Бэй выбрал столик у стены и место лицом к преследователю, чтобы начать встречу с более выгодной позиции. Но что-то опять пошло не так! Быстрой реакции тренированного тела Кобейна снова не хватило против этого человека. Неверным оказался даже расчет времени, потому что, когда Цепной Пес должен был еще пересекать холл гостиницы или, в крайнем случае, подбегать к дверям, тяжелая волна снесла Кобейна с ног, бросив на ближайший стул и, прежде чем он успел что-то сделать, железная рука впечатала лицом в стол. Хрустнула переносица, рот Бэя тут же наполнился горячей кровью.

Он еще успел вывернуться и с наслаждением ударить мужчину локтем в живот. Но на этом его успехи закончились. Удар по шее — и в глазах Кобейна потемнело, почти до потери сознания.

— Если ты приблизишься к ней еще раз, я убью тебя, — проговорил с грубым акцентом Цепной Пес, даже не пытаясь хорошо выговаривать слова. — Ты меня услышал?!

Женский крик сзади остановил Бэя от провала в темноту. Испуганный и возмущенный. Самый желанный и сводящий с ума голос! Ему захотелось улыбнуться даже в этой идиотской ситуации. Шенми что-то быстро заговорила на незнакомом языке. Кобейн не мог вычленить ни единого знакомого слова из всех языков, что знал. Рубленый удар в плечо лишил-таки его света дня и звуков и, когда Бэй пришел в себя, он уже лежал на полу, а над ним суетились незнакомые люди, плакала Карина, белело лицо Джини, и к отелю подъезжала машина скорой помощи.

— Бэй! — простонала Карина, увидев, что он открыл глаза.

— Кажется, танцы отменяются, — пошутил он, посмотрев в полыхающие злостью глаза девушки брата.

Итак, он снова побывал в больнице по вине Цепного Пса, человека-паука или сумасшедшего ниндзя с невероятно быстрыми движениями. На этот раз с расквашенным лицом, будто несмышленый мальчишка. Спасибо местным пластическим хирургам! Они обещали, что кроме неудобств на ближайшее время и синего заплывшего лица Бэй обойдется без незапланированной смены формы носа. Передние зубы немного качались, но вываливаться не собирались. Больше всего пострадало самолюбие. Бэя ткнули носом в стол, и теперь он должен был несколько дней являть миру опухшее и расцветающее фиолетовыми красками лицо.

Постыдные удары и не менее постыдные их последствия возымели отрезвляющее действие и включили здравый смысл. Уже к вечеру в номере отеля началось тяжелое похмелье.

Что он вытворял пару часов назад?

Как одержимый, расталкивал всех на своем пути в зале. Ввалился в женский туалет? Не иначе, как прав Кайт — и у Бэя тяжелая форма гормонального отравления. Не может здоровый человек так реагировать. Не бывает таких чувств. Это ненормально, чтобы женщина сводила так с ума. С этим нужно что-то делать, но так сложно бороться! Стоит только закрыть глаза, и он тонет в серо-зеленых омутах, и скулы сводит от нестерпимого желания дотронуться до соблазнительных губ. Спина еще горит воспоминаниями от касаний сильных тонких ладоней, скользивших вдоль позвоночника вниз, к поясу. Аромат олеандра еще не убили запахи больницы и дезинфектантов.

Впору идти к психиатрам.

Вот хоть прямо сейчас, пока родители и Кун с Джини увели Карину на ужин. Сесть в машину, которой здесь нет, уехать в психбольницу, спрятаться там от самого себя и выйти с вычищенной и выправленной головой.

Если бы это было возможно…

Даже подобные мысли — проявление слабости.

Эта женщина делала Бэя зависимым от нее слабаком.

Звонок в дверь заставил подняться с постели и отогнать на время беспокойные мысли. На пороге стоял, вернее, сидел в коляске Кардинал, за его спиной привычно возвышался Рай с непроницаемой маской на лице. Он хорошо бы смотрелся в музее Мадам Тюссо. Вряд ли кто-нибудь догадался бы, что экземпляр в черном костюме — живой человек, а не восковая кукла. Даже цвет лица у него был подходящий — желтоватый.

— Как же большой семейный ужин? — вместо приветствия проворчал Бэй и посторонился, пропуская неожиданных посетителей.

— Успею. Тебя проведаю и сразу на ужин отправлюсь.

Рай подвез коляску с Анджи к столу и молча вышел в коридор, оставляя родственников наедине.

Несколько минут Кардинал хмуро рассматривал лицо Кобейна в пластырях, Бэй сквозь заплывшие веки глаз смотрел на гостя.

— Красавец, — постановил Кардинал. — Можешь объяснить, что случилось?

— Откуда такой повышенный интерес к моей особе, Анджи? Из всех многочисленных родственников? — накопившееся за несколько часов раздражение зашкаливало, толкая на грубость. — Работа у меня нервная. Иногда приходится кому-то на пятки наступать, иногда по морде за это получать.

— В Сэнт-Морице?

— Дороги Судьбы, как говорится, непредсказуемы.

— Успокойся, Бэй, — почти приказал Кардинал, недовольно поморщившись. Поднялся из кресла и прошел к окну. Спокойно, уверенно, не подрагивая руками, как человек, привыкший искать опору. Даже палка, которая стояла рядом со столом за бранчем, была не нужна, отметил Кобейн. — Моему повышенному вниманию к твоей персоне ты отвечаешь тем, что копаешься в моих личных делах.

— Настало время говорить начистоту? Вы это практикуете, уважаемый родственник? — Бэй хотел скривиться в усмешке, но плохо получилось от боли. Он продолжал внимательно следить за движениями Кардинала. Кобейну было, с чем сравнивать. В тот период, когда Анджи делился с ним теорией инвалидной коляски, он иногда поднимался из нее в присутствии Бэя — осторожно, неуверенно переставляя ноги, опираясь на предметы мебели. Сейчас его движения были как у человека, для которого ходьба — это привычная часть жизни.

— Я практикую откровенные и честные разговоры, когда мне это выгодно.

— В чем причины вашего повышенного интереса к моему здоровью или нездоровью? — Бэй опустился на кровать, не спуская глаз с родственника.

Разве может быть грация в движениях бывшего инвалида, нарушаемая лишь резкими и рублеными пассами? Но Кобейн видел короткие периоды плавного взаимодействия мышц.

— Почему тебя так интересует Нидершерли? Например, моя операция?

Слова Кардинала служили подтверждением мыслей Бэя, но вместо того, чтобы их озвучить, он задал другой вопрос.

— В том, что со мной случилось сегодня, вас больше всего беспокоит, как я мог пропустить удар и оказаться с разбитым носом?

— Удивляет… — поправил Кардинал.

— Удар был слишком неожиданным, — Бэй даже не врал, но смотрел прямо в глаза Анджи, пытаясь уловить хоть какую-нибудь реакцию на его слова.

Кардинал пожал плечом, посмотрел на часы на руке, проверяя время.

— Не ожидал, что с твоей подготовкой ты станешь легкой жертвой.

— Противник оказался сильным, а хороший первый удар — это уже почти выигранный поединок.

— Кто они, эти люди? Девчонка, за которой ты несся, как щенок за сладкой косточкой, и напавший на тебя мужчина?

— Женщина проходила свидетельницей по одному делу, она уклонялась от дачи показаний, вот и решил воспользоваться внезапной встречей. Дело еще не раскрыто. Не ожидал, что она окажется с охранником. Или мне сильно не повезло, и на меня напал какой-нибудь случайный психопат.

— Ты сам веришь в то, что мне рассказываешь?

Бэй рассмеялся.

— Про психопата — не очень. Остальное сомнений не вызывает.

Кардинал достал из кармана блейзера телефон.

— А как же разговор начистоту?

Анджи повернулся к племяннику.

— Ты ведь сам догадался? Меня интересуют определенные характеристики, связанные с наследованием. У нас с тобой есть что-то общее, а именно — хорошие физические данные. Скажем даже, уникальные. Мне они помогают бороться с инвалидностью. Куда приведут тебя — вопрос, который мне кажется очень интересным. У нас с тобой разные исходные точки, я с ранней юности серьезно болен, ты — изначально здоров. Для этого я и провожу исследования в Нидершерли. Моя операция? Ты так хотел узнать подробности о ней в клинике. Мог бы спросить меня сам. — Анджи подошел к столу и налил себе из бутылки воды в стакан, не спеша выпил, разглядывая инвалидное кресло, темневшее в нескольких шагах от него. — Мне надоело мое кресло. Тем более, надоело скрывать, что оно мне скоро не будет больше нужно. Операция была пластической, чтобы убрать несколько старых шрамов, не люблю безобразные следы на своем теле, и я решил использовать ее как ширму, выдав за более серьезное и на самом деле невозможное вмешательство. К счастью, мир обывателей хоть и любопытен, но недалек. Ему не нужны скучные детали, и его легко сбить с толку непонятными терминами. Пересадка костного мозга, куска нерва, искусственный сустав. Придумывай, что хочешь, смешивай с тем, что на слуху, и в это поверят. Так что все теперь уверены, что медицина, как добрая фея, поднимает меня из инвалидного кресла. Во многом так и есть, потому что за спиной десятилетия поиска средств и методов, но ничего бы не помогло без врожденной способности к восстановлению. Так же, как твои кости. Ты же понимаешь, что переломы со смещением не излечиваются так быстро и без последствий?

Бэй не ожидал подобной откровенности от Кардинала, парой фраз разрешившего давние подозрения, и, пользуясь настроем Анджи, поспешил задать вопрос:

— Ари Вивьен. Вы думаете, что гены нашей исключительно хорошей формы берут начало с нее?

Кардинал помедлил, прежде чем ответить.

— У меня есть основание так думать.

— Вам многое известно о самой прародительнице?

— Думаю, достаточно, — последовал осторожный ответ Кардинала.

— И о том, что она совсем не Ари и на самом деле была артисткой цирка?

Кардинал не стал скрывать удивление, проступившее тонкими линиями на аристократическом лице. Взлетевшие брови, напрягшаяся линяя губ, блеск во взгляде. Руки герцога отложили на стол телефон и сложились вместе, начиная отсчет тихим хлопкам. Один, два… пять.

— Почти овация, Кобейн! Как плату за мою откровенность, жду от тебя подробностей о цирковом прошлом Ари.

— Спасибо, за комплимент. И много нас таких одаренных в семье?

— Очень немного, — ответил Кардинал и нажал вызов телефона. — Но я вынужден прервать обмен информацией. Рай, я готов, — сказал он в телефон, а потом снова Кобейну: — Открой дверь моим вечерним ногам. Рассуждать на темы генетики и прошлого прародительницы нам придется в другое время и в другом месте.

Когда в номер вошел Грем, Кардинал спокойно вернулся к коляске, оставшейся посередине комнаты, и опустился в нее, позволив плечам немного провиснуть. Актер был готов к спектаклю. Прошедший день должен был утомить начинавшего ходить благодаря чудотворной операции инвалида.

— Зачем это все? — с легким презрением в голосе спросил Бэй. — Весь театр?

— Я предпочитаю задавать вопросы и не люблю, когда их задают мне. Даже если они касаются моего здоровья. Особенно, когда они его касаются. Тем более, когда у меня нет на них ответов.

Оставшись один, Кобейн подвел итог состоявшемуся разговору.

— Искупались в полуправде и проявили недоверие друг к другу, — и закончил использованием нескольких грубых выражений из разряда Зосиных, которые растворились в желании зевнуть.

Чувствительном, но неостановимом.

Обезболивающие, противовоспалительные, остатки наркоза и насыщенная цепь событий лишили Бэя желания продлевать и так затянувшийся день.

Он без ужина лег в кровать и провалился в глубокий сон без сновидений, но в котором не хватало свежего воздуха.

Тяжелый, потому что сон придавливал его тело к матрацу.

Проснулся Кобейн от напряженной тишины. Бывает, оказывается, и такое. Тишина разорвала покрывало сна, оставив детектива в освещенной почти полной луной комнате рядом с молчавшей женщиной. Не спавшей, переполненной мыслями и эмоциями настолько, что они превратились в ощутимые прикосновения и лишили Кобейна сна.

— Карина? — Бэй решил не притворяться. То, что он проснулся, понятно по изменившемуся ритму дыхания.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Карина.

— Удивлен.

Света луны было достаточно, чтобы хорошо видеть друг друга, только глаза обоих казались бездонно-черными.

— Удивлен, что видишь меня рядом с собой, а не в соседней комнате, сотрясающейся от рыданий?

Бэй поморщился и признался:

— Да…

— Что ты мне скажешь? Что это было связано с твоей работой?

Бэй поразился спокойствию женского голоса. Усталого, но совершенно лишенного ярости или обиды. Безразличной Карину тоже нельзя было назвать, потому что слишком настойчивым был ее взгляд.

В больнице и когда Кобейн оставался один в номере, он представлял себе, как будет плакать и тонуть в горе его Каренина, обманутая любовью и раздавленная предательством, и собирал слова, которыми скажет ей, что запутался в себе и собственных чувствах, и предложит прервать их отношения. Временно или навсегда. Но Бэй оказался не готов к встрече с Кариной, посеребренной светом луны и смотревшей на него бездонными глазами.

— Не скажу.

— Кто она? У тебя с ней… отношения? — голос Карины все-таки предательски дрогнул.

Бэй повернулся на спину, разглядывая темно-серый, холодный от лунного света потолок.

— У меня с ней случайные встречи.

Как еще он мог ответить на этот вопрос? Получилось предельно правдиво.

Вернувшееся в комнату напряженное молчание прерывалось глубокими вдохами и выдохами. Профессиональная спортсменка и помешанный на спорте частный детектив, каждый по-своему, были заняты дыхательными упражнениями для самоконтроля.

— Знаешь, с того самого момента, как ты увидел ее в зале, и до того, как получил в нос, ты изменился. До неузнаваемости. Ты был не в себе, Кобейн.

Бэй почувствовал, как заныло сердце, стоило вспомнить гибкий силуэт в легком струящемся платье, подумать, что еще несколько часов назад он держал Шенми в руках и чувствовал ее прикосновения, но она снова исчезла — неизвестно куда и неизвестно на сколько.

— Вот и снова глаза заблестели, забегали, — Карина шумно вздохнула, отворачиваясь, уставилась взглядом в потолок. — Джини правильно сказала, ты выглядел, словно накурившийся наркоман. И тебя не узнавали ни твои родители, ни Рич, ни другие.

Раздражение было похоже на стаю кусачих муравьев, набросившихся на его тело со всех сторон. Заканчивалось действие обезболивающих, и заболело лицо. Или все тело? Или только тот орган, что должен качать кровь по сосудам?

— Зачем ты мне это говоришь? Достаточно будет сказать, что уходишь оскорбленная предательством.

— Бэй, выпусти пар. Не стоит так заводиться, мы просто разговариваем.

Он повернулся к Карине и увидел, что она прикрыла глаза, и из-под век скатилась блестящая слеза. Каренина была не так спокойна, какой хотела казаться.

— Я бы ушла, если бы у меня была уверенность, что это сделает счастливее хотя бы тебя. Но ты выглядел больным и закончил в больнице.

— Об этом вы весь вечер говорили? — взорвался Кобейн, резко поднимая голову,

но тут же уронив ее обратно на подушку, от боли и навалившейся тошноты — О том, как спасать меня от самого себя? Вам всем известно, когда я болен, а когда здоров? — Последние слова вышли полушепотом.

— Только не пытайся мне сказать, что все эти месяцы, то время, что мы вместе, ты притворялся и изображал из себя счастливого человека! — Наконец, раздражение проявилось и в голосе Карины.

Кобейну хотелось крикнуть: «Да, притворялся!» Но это было бы ложью, а наносить больше ударов, чем уже были им нанесены, не хотелось.

— Молчишь… — Карина снова повернулась к нему лицом.

Они так и лежали на неразобранной постели в одежде — Бэй в рубашке и брюках, Карина в банном халате, друг напротив друга, на расстоянии в полметра. Бездонные глаза Карины напоминали переполненные водой колодца, но она не плакала и не вызывала желания пожалеть ее или отвернуться.

— Я вспоминала всю нашу с тобой историю. И мне кажется, что не ошибусь, когда скажу, что ваших встреч было не больше трех. И каждый раз ты сначала отдалялся, но потом возвращался ко мне, и мы снова долгие месяцы были счастливы — до следующего провала. Перелом руки… Скажи, Бэй, — голос Карины зазвенел, — ведь это случилось, когда я была на яхте у Тажинского? Когда ты решил, что у меня с ним что-то было?

Бэй прикрыл ладонью глаза,

— Если бы я мог списать все на глупую месть.

— Первая встреча, она случилась тогда?

Кобейн кивнул и услышал шумный выдох, почти рыдание Карины.

— Черт, черт, черт возьми… — прошептала она. — Я не хочу чувствовать себя виноватой, но я все-таки виновата в том, что это случилось… — она перевела дух, сделав несколько торопливых глотков воздуха. Продолжила: — Когда мы помирились, ты стал другим… — и добавила едва слышно, шепотом, спотыкаясь на каждом слове: — Другим в постели… о черт, — жадный вдох, — я думала, о черт, черт…

— Не надо, Карина, — поморщился Бэй, но девушка не слушала, приподнялась на локте, глядя на него. Приковывая Кобейна взглядом, стоило ему убрать руку с глаз.

— Второй раз был в Голландии, когда у тебя разбили квартиру? Ведь так? Отсюда твоя холодность по телефону…

Получив молчание, как подтверждение, Карина откинулась на спину.

— Тогда ты тоже был не в себе. Но ты вернулся, Бэй!

— Ты проиграла Олимпиаду, я не мог оставить тебя в такой момент.

Рыдание Карины было похоже на крик раненного животного, и Волжская впервые потеряла спокойствие и контроль.

— И из-за жалости ты сначала преданно болтал со мной по телефону, потом встретил в аэропорту, чтобы переехать ко мне жить? Возился со мной, как с любимой игрушкой, писал милые записки? Я их все сохранила. Берегу, как драгоценность. Они у меня с собой. Давай почитаем вместе и решим, пишут ли такие без чувств! Не верю, Бэй! — Волжская почти закричала. — Не верю! У жалости другой вкус! Тепло, что было между нами, нельзя сыграть из жалости.

— Нельзя, — тихо признался Кобейн, чувствуя, что в душе разливается темнота и стонущая тоска. То ли чувство потери, то ли вины.

Опять в номере хозяйничала ледяная тишина, сначала она звенела напряженным дыханием, потом растаяла весенним сугробом и закапала пролившимися из глаз Карины слезами.

— Что теперь? — спросил Кобейн, борясь с навалившейся усталостью.

— Спать. Я очень устала.

— А завтра?

— Я буду бороться, Бэй. За нас.

«Какой же я был дурак, когда решил, что Карина напоминает Каренину?» — подумал Кобейн, проваливаясь в сон. Она Волжская. Многократная чемпионка мира и Европы, привыкшая к победам и тому, что они достигаются тяжелым путем.

Бороться за Бэя, похоже, решили всем миром. Даже официанты, принимавшие заказ на кофе, казались подозрительно нейтральными вместо навязчивой внимательности. Хотя в случае обслуги дело было в профессионализме.

Но настроение за столом! Кобейну хотелось грубым словом стереть сочувствие и заботу с лиц окружающих. Они все считали, что он действительно болен. Ну да, распухшее и посиневшее лицо вызывало жалость, но к Бэю относились, как к умалишенному. Теперь он понимал, как чувствует себя Кики, улавливая настороженность во взглядах вокруг, навязчивое желание помочь и ложное понимание.

Ситуация бесила бесконечно. Если еще вчера вечером он сам хотел укрыться за высокой оградой сумасшедшего дома до выздоровления от болезни по имени Шенми, то сегодня его злили заботливые взгляды родных.

Кобейн с трудом сдерживался, чтобы не опуститься до грубости. Порадовала только насмешка во взгляде Джини, когда даже Кун, и тот оказался способен на сопереживание, в то время как от старшего брата привычнее было бы получить порцию сарказма и насмешек. Лучше злые шутки, чем встревоженный взгляд.

Не считая унизительной заботы, во время завтрака все было так, словно вчерашним днем не случилось ничего необычного. Не было больницы и сломанного носа, вызывающего интерес людей в ресторане от мала до велика. Еще бы, такое зрелище. Бэй выглядел, как боксер после ринга. Хоть автографы раздавай.

Родители, брат и девушки были заняты милой околосемейной беседой.

«Джини, дорогая, Кариночка, дорогая…» — звучало из уст мамы. Бэй вынужден был признаться самому себе, что Волжская очень органично смотрелась среди Ван Дорнов. Как часть семьи. Словно фигуристка с русскими корнями прошла все возможные отборы и принята кланом, веткой Вальдштейнов, по всем параметрам.

Он попробовал представить на месте Карины Шенми… и не смог. Почему? Необъяснимо, но сероглазая Тайна выглядела бы чужой даже в салатном платье вчерашнего аукциона. Вечная гостья, появляющаяся на несколько мгновений и исчезающая.

И от этих мыслей снова заболело в груди. Сердце не желало больше выполнять нормальную работу и доказывало ему, что способно к сильным чувствам. Только слишком сильным. Может быть, с непривычки? Кобейн качнул головой, пытаясь вернуться в ресторан Кемпински, за стол к своей семье.

Из насыщенного второго дня большого сбора он согласился лишь на прогулку в горах и то отдельно от других родственников, только с Кариной, Джини и братом. Появляться с цветущим лицом и опухшими глазами на банкете и на танцах совсем не хотелось, но красивое вечернее платье висело в шкафу и покорно ожидало своего часа.

— Наташа Ростова, похоже, остается без первого бала, — проговорил старший Ван Дорн.

— Очень жаль, если Кариночке придется остаться в отеле. На банкете будут выступать звезды, иллюзионист из Лас Вегаса, — мама оценивающе посмотрела на лицо младшего сына и покачала головой, — но если ты поведешь ее в первом танце, это будет сценой из Красавицы и Чудовища.

Бэй криво улыбнулся.

— Сказка, между прочим, заканчивается обращением монстра в прекрасного принца, — съязвила Джини, выразительно посмотрев на Волжскую.

Карина хорошо скрывала разочарование. В ответ на слова девушки Куна она посмотрела на Бэя, и в ее взгляде он почувствовал заботу. И понял, что не может закрыться от чувства вины. Кобейн слишком хорошо помнил, с каким волнением Карина ехала в Сэнт-Мориц, как блестели ее глаза, когда она выбрала себе бальное платье…

Захотелось укрыть ее от боли, что сам причинил.

Как же он все-таки запутался в самом себе и в своей жизни!

Может, права была его семья, занимая позицию выжидания. Кобейн придет в себя после буйного всплеска эмоций прошлого дня. Карина ему дорога. Он испытывает к ней чувства. Нормальные, понятные, удобные и уютные чувства. После ночного разговора он же так и не сказал слов о расставании? Вместо этого, проснувшись утром, решил не сопротивляться попыткам Волжской «бороться за них», хоть и почувствовал себя вожделенной золотой медалью Олимпиады.

Даже запретил себе вести расследование о том, каким образом Шенми и Цепной Пес оказались на аукционе. Ребята зарабатывали своими спортивными талантами серьезные деньги и тратили их на дорогие украшения или на камни. Для самих себя или по чьему-то заказу, это его не касалось. Значит, оказались здесь из-за аукциона. По приглашению от Ллойда Фишера.

Кобейн запоздало вспомнил об уговоре с Гашиком, для которого обещал стать глазами и загребущими руками, и решил, что наберет Давида, как только окажется в одиночестве. Нужно будет объяснить причину отсутствия на аукционе. Расскажет про больницу и повторит то, что говорил Кардиналу — сбежавшая свидетельница, ее телохранитель.

Тайна и Цепной Пес.

Называть эти имена Давиду он, конечно, не будет.

На прогулку в горы отправились впятером, к братьям присоединился Рич и захватил место души компании рассказами о горах и об экстремальных спусках.

Бэй не прислушивался к историям, он заставлял себя вдыхать кристально чистый горный воздух, наслаждаться солнцем и летним теплом, замечать буйство красок вокруг. Находиться в мире, в котором не было девушки с серыми кошачьими глазами, убеждая себя, что ему без нее лучше.

Рука Карины грелась в руке Бэя, он обнимал ее иногда, позволяя себе и ей легкие проявления внимания.

Только один раз разговор вернулся к вчерашнему дню.

Карина и Бэй отошли в сторону от остальных, больше случайно, чем специально. Он рассказывал историю о том, как подростком попал вместе друзьями и отцом-энтузиастом одного из них в Швейцарию, чтобы прошагать сотню километров по Альпам, и как все, что могло пойти не так, как надо, случилось. Отвратительная погода, сломавшаяся горелка, боязнь высоты у одного из ребят, сбитые коленки, заболевшие спины, долгие переходы без возможности найти место для установки лагеря и переполненные горные сторожки. Как изможденные дорогой и недоеданием горе-туристы спустились с гор на три дня раньше, чтобы отмокать в дешевом отеле на берегу Лаго Маджоре.

Карина смеялась, ветер бросал локоны волос ей в лицо, и она забавно с ними сражалась. Ее глаза блестели, словно не были бездонными, полными водой колодцами пару часов назад.

— Вот сейчас ты такой, каким я тебя знаю, Бэй, — вдруг очень тихо произнесла она, неуверенно глядя на Кобейна.

— Какой?

— Твой взгляд, голос, улыбка — такие родные и привычные. Вчера…. — Карина отвернулась в сторону глубокой долины. — Знаешь, русские очень суеверны. У нас есть множество примет, что надо делать, что нет, чего стоит опасаться и где искать удачу. И мы верим в наговоры и привороты.

Бэй вопросительно поднял брови и поморщился от некомфортного ощущения в глазах и около носа. Не больно, на том и спасибо, и стал ждать продолжения.

— Колдуньи, колдуны, просто люди с сильной энергетикой могут запрограммировать другого человека, лишить его воли и заставить испытывать определенные чувства. Вчера ты был сам не свой, словно весь мир сошелся в одной точке и сводил тебя с ума.

Бэй прикрыл глаза. Слова Карины так точно описывали то, что он почувствовал, когда увидел в зале Шенми. Что весь мир заключался только в ней, имела значение только ее улыбка, только ее глаза, тело. Он испытывал только одно желание — оказаться рядом. И этому желанию невозможно было противостоять.

— Это не настоящие чувства, — едва слышно, но настойчиво проговорила Карина. — Это было очень похоже на приворот.

— Какими бы кривыми они не были, это мои чувства… — Бэй злился, и Карина испугалась, осторожно прикоснувшись пальцами к его руке.

— Извини, Бэй. Вернемся к ребятам?

Она сделала шаг в сторону голосов, но Кобейн удержал ее.

— И что делают в России с привороженными? — спросил он вместо извинения.

— Их лечат от приворота. С этим очень сложно справиться самому. — Взгляд Карины был осторожным и изучающим. Словно она ступала на тонкий лед, неуверенная в его прочности.

— И ты в это веришь, фигуристка с мировым именем?

— Конечно. — Легкая улыбка на лице. Почти робкая. — Пока все ритуалы не завершу, на лед не выйду. Надеть невидимку, которую мне давала на первые соревнования мама. Подойти к выходу с левой стороны. Досчитать до семи, прежде чем коснуться правым коньком льда. Последний год — спросить у Таши, о чем вы говорили…

Да, Бэй всегда звонил сестре Карины в день соревнований.

Улыбка Волжской стала уверенней.

— Я же русская. В России космонавты в ракету не садятся, пока на колеса машины, что их на поле привезла, не пописают.

Об этом Кобейн уже слышал — от Андрэ Кауперса, единственного голландского космонавта, который выступал однажды на благотворительном приеме с целью найти спонсоров для дельфинов Амазонии, устроенном соседями Ван Дорнов. Кобейн напросился тогда разносить гостям напитки, чтобы увидеть космонавта.

Легкий смех Бэя немного снял напряжение, и Карина продолжила:

— В приметы я верила всегда. В привороты — нет. До вчерашнего дня. Где только теперь искать русскую бабку…

И это сказала немецкая фигуристка, стоя на склоне Швейцарских гор, чувствуя на своих щеках теплый ветер, захвативший с собой ароматы вереска и пиццы из Италии.

Первый бал и первый танец Карины Волжской все-таки состоялся. Кобейн отдал себя на милость маминым рукам и советам Джини, вытерпел, пока на его лицо накладывали килограммы тонального крема, и исполнил роль Чудовища, стойко выдержав косые взгляды и перешептывания за спиной. Впрочем, Карина выдержала их тоже с честью, чем заслужила уважение Чудовища.

И она была Красавицей.

Во время банкета ведущий объявил о присутствии среди гостей Карины Волжской и попросил ее выйти вперед, чтобы весь клан мог созерцать мировую звезду спорта. Овацией дело не закончилось, потому что фигуристке вручили подарок в виде янтарного колье, одного из тех, что были представлены днем раньше на аукционе.

Наблюдая за Кариной и ее раскрасневшимся лицом и сверкающими глазами, проследив взглядом за Кардиналом, Бэй понял, что без Анджи дело не обошлось.

Волжская была одобрена кланом…

Кобейном?

Глядя на Карину, принимавшую подарок, он представлял на ее месте Шенми. Сероглазая Тайна снова казалась лишней на этой ярмарке тщеславия.

Но у него так щемило и болело сердце при воспоминании о ней.

Наверное, он действительно болен.

Начавшийся курс лечения был нарушен случайной встречей с Энди Ллойд Фишером в поезде по дороге в Цюрих. Бэй увидел его в вагоне ресторане, куда сбежал от заботливых родственников, чтобы проверить электронную почту в компании черного кофе. Увидел и нарушил данное самому себе обещание, подсев к американцу за столик. Хваленая принципиальность Ван Дорна тоже исчезала, если дело касалось сероглазой Тайны. Разговорить Фишера из высшего эшелона оказалось нетрудно. То, что Кобейн связан с внезапным исчезновением девушки, и что его распухшее лицо тоже имеет к ней отношение, для широкой публики семьи и самого Фишера осталось неизвестным. А услышав, что Ван Дорн — частный детектив, американец пожелал найти эту девушку. Кто бы сомневался? Настойчивое желание мужчины вызвало приступ плохо контролируемой ревности. Все-таки эта женщина — болезнь, яд олеандра.

Бэй услышал очередное выдуманное имя и получил короткий рассказ о случайной встрече в Торонто. Канада?! На аукционе. Место встречи как раз не удивило. Знакомство началось с разговора о камнях. Энди Ллойд Фишер был настолько очарован собеседницей, что узнав, что она направляется в Европу, пригласил ее в Сент-Мориц.

Кобейн смотрел на мужчину и злился. «Высший эшелон» был тоже околдован Тайной или, как говорила, Карина — приворожен? Просто мужчина лучше контролировал свои чувства, но Бэй видел неутоленный интерес во взгляде американца.

Фишер так настаивал на том, чтобы частный детектив взялся за дело! Кобейн отказался и быстро распрощался, пока еще сдерживал себя от желания ткнуть настойчивого американца носом в белую скатерть стола так, чтобы на ней остались красные пятна крови. Шел из вагона в вагон, печатал шаги под стук колес и удивлялся неведомым ранее желаниям и чувствам, овладевшим его разумом и душой! Что делает с ним и, похоже, не только с ним эта таинственная девушка? Разве не таких женщин искала и сжигала Инквизиция Средневековья? Лишавших мужчин воли и способности здраво мыслить? Толкавших на глупости и преступления?

Из Швейцарии Бэй поехал вместе с родителями в Голландию. Карина снова удивила его мудрым решением, отклонив предложение Лилит Ван Дорн присоединиться к ним, и вернулась в Мюнхен. Расставание далось ей тяжело, она с трудом прятала волнение, но останься Карина рядом, это сыграло бы против нее, вызывая у больного реакции отторжения и раздражения от чрезмерной заботы и навязчивости. Так что, замирая от страха потерять, она оставляла Кобейну пространство. Доказывая своим поступком еще раз, что Карина Волжская могла стать идеальной спутницей жизни. Оставалось только уговорить глупое сердце, которое переставало нормально биться от одного воспоминания о серых с зелеными крапинками глазах.

Квартира Бэя была занята туристами, но он бы и не вернулся в нее, даже если бы мог. Вместо этого Кобейн напросился к Зосе.

Погода была прохладная, но без дождя, и бабуля проводила много времени на улице, наблюдая за лебедями. На террасе появилась керамическая тумба, которая должна была быть похожей на бегемота и на дереве висели глиняные кольца, проткнутые проволочной стрелой, на которую можно было прикрепить яблоко, — уникальное изобретение Зоси для кормления птиц. Кормушки пустовали, играя роль несвоевременных рождественских украшений, и терпеливо ждали зимы, чтобы пройти испытание. Полгода назад бабуля почувствовала зов нереализованного таланта и теперь раз в неделю ваяла произведения искусств из глины.

— У тебя снова потрепанный вид, к тому же побитый, — констатировала она, увидев внука. — Сборы клана теперь сопровождаются мордобоем?

— Из всех собравшихся эта привилегия досталась только мне.

— За дело хоть получил?

— Тот, кто кулаки распускал, был в этом уверен.

— Расскажешь?

— Расскажу, — Бэй дотронулся до переносицы, — позже.

Наблюдая, с какой любовью Зося подкармливает птиц, он вспомнил радостный возглас матери, как рада она была вернуться к своим розам в саду, и как отец спешил в любимый кабинет к сигарам и бильярдному столу, а Кун всю дорогу домой говорил о ласточке — Феррари. Даже Джини болтала о кошках, а Карина вздыхала о коньках. И Бэй поймал себя на мысли, что он единственный, кто просто ехал из одного места в другое, а не возвращался. Что он легко мог бы оставить все, что у него есть. Как перекати-поле, о котором говорил Курт, он слышал только ветер и нигде не хотел оставаться навсегда.

— Как дела у Кариночки? — прервала его размышления Зося, и Кобейн устало выдохнул.

— Кариночка покорила всю семью и даже почти заняла в ней свое место.

Зося удивленно подняла брови.

— Сначала она покорила тебя, не так ли?

— Карина как мой дедушка Маркус. Надежно, красиво, удобно, чтобы все завидовали и слюни пускали. Ты же сама мне об этом говорила. — Скрывать подкатившее к горлу раздражение получалось с трудом. Где его хваленый самоконтроль?

— У тебя все-таки появились сомнения? Не далее, как пару месяцев назад ты сам уверял меня в правильности выбора без рваных чувств? — Бабуля расщедрилась на сарказм, а в ее прищуренных глазах светилось лукавство.

Бэй устало потер глаза.

— Я не знал, как это бывает по-другому.

— Проблемы выбора, внук?

— Да нет никакого выбора, — взорвался Кобейн, отпугивая подплывших к берегу лебедей, — есть я, моя жизнь и незнакомая девушка, от которой у меня сносит крышу. Я становлюсь сам не свой и влипаю в неприятности. И теперь от этой сероглазой болезни меня всем миром хотят лечить.

Зося присвистнула, отчего белые птицы еще быстрее поплыли в дальнюю часть пруда. Да, бабуля умела и любила свистеть. А как она это делала во время футбольных матчей! Или когда приходила посмотреть важную игру во времена занятий Кобейна водным поло. Зосю знала вся команда, а тренер называл счастливой пожарной сиреной, потому что когда в зрительном зале свистела бабуля, его подопечные ни разу не проиграли.

— Я за то, что утопающие должны себя сами вытаскивать. А если это их сознательный выбор — пусть тонут.

— Если бы я только знал, где ее искать! — Признание вырвалось само собой.

— То? — настойчиво спросила Зося.

— Расскажи мне о своих родителях и почему ты выбрала другой путь?

Зося встала с кресла и направилась в дом.

— Принесу нам что-нибудь попить или выпить.

Ходила бабуля бойко, снова забыв игры с коляской, потому что ваять бегемотов из недр инвалидных кресел было слишком сложно. Зато желание найти компанию для бокала вина у Зоси никогда не пропадало. Она как никогда напоминала Бэю Кардинала игрой в старость и немощность, чтобы не вызывать зависть и лишние вопросы.

— Оба утверждали, что это была любовь с первого взгляда, — начала бабуля, удобно устроившись в своем кресле и любовно обняв бокал с темно-бордовой жидкостью. Брунелло, семилетней выдержки. — Увидели, дотронулись, притянулись как магниты друг к другу душой и сердцем. И на все трудности стало наплевать. Не забывай, моя мама была беглянкой — дворянкой, которая ушла из дворцов в никуда за циркачом. Не побоялась осуждений и отчуждения семьи. Училась готовить, стирать, шить, убирать дом. А вчерашнему циркачу хотелось соответствовать своей принцессе и сделать ее жизнь такой, чтобы любимая женщина никогда не пожалела о своем решении бежать вместе с ним. У них все получилось, — закончила рассказ бабуля, бойко опустошая свой бокал.

Бэй молчал, и Зося продолжила:

— Почему я выбрала Маркуса? Я выбирала его, как надежного спутника в жизни, но не вместо того, кто завладел моим сердцем. Таких сильных чувств, как у моих родителей, в моей жизни не было. Не знаю даже, считать это везением или наказанием. А вот ты, похоже, совсем запутался, внук.

Бэй качнул головой.

— Я еще и не распутывался. Стоит только все наладить, как налетает сероглазый смерч и оставляет мой дом и меня в руинах. Разве на развалинах строят отношения?

— Образно говоря, строить проще как раз на развалинах, а не на месте крепких домов.

— Кстати, Кардинал знает об Ари, — сказал Бэй, меняя тему разговора.

— И про цирк?

Он покачал головой.

— Анджи думает, что нам, как избранным, достались от нее гены уникальной физической формы.

— Нам?

— Кардинал имел в виду себя и меня. Я увеличил компанию.

— За что мне такая честь? — пожала плечами бабуля.

— За твою прекрасную физическую форму и здоровье. — Бэй подлил вина себе и бабуле и сделал большой глоток, смакуя дорогой напиток. Терпкий, немного тяжелый, с приятным и легким послевкусием, напоминавшим о жарком солнце и ароматах средиземноморских трав. — У меня срастаются кости в рекордные сроки. А Кардинал в преклонном возрасте собирается восстать из кресла и придумывает чудеса медицины, чтобы объяснить это окружающим.

— Значит, объявленная в клане операция всего лишь ширма?

Бэй не боялся доверять тайны бабуле. Она прекрасно чувствовала, чем стоит делиться с другими, а чем — нет, и была хранителем многих секретов.

— Его состояние улучшается вопреки всем знаниям медицины и настолько, что держать в секрете прогресс становится все сложнее. Хотя долгое время у Анджи это получалось. Наш Великий Комбинатор — талантливый актер, впрочем, как и ты, Зося, разыгрывающая из себя обычную старушку.

— Я и есть обычная старушка, просто в хорошей форме. Зачем мне зависть и повышенный интерес окружающих? — призналась Зося. — И там, где нет знакомых стариков, я позволяю себе быть самой собой. Ты даже не представляешь, сколько у меня поклонников в спортивной школе! Особенно среди тренеров!

Зося задорно, как юная девчонка, покачала головой, рассыпав волнистые седые волосы по плечам.

— Ты убежал от темы, Бэй. Что собираешься делать со своей жизнью?

— Честно? Не знаю. Теперь я официально объявлен больным на сердце и голову, меня также отнесли к заговоренным и собираются лечить терпением, временем и колдунами.

Зося громко расхохоталась, распугав подплывших к берегу лебедей.

— Оставлю за собой экстравагантное место почитательницы безумия.

Поставить вагон на рельсы — а как раз вагоном, потерявшим связь с дорогой, чувствовал себя Бэй — помогала работа. Ее накопилось много. Кобейн вернулся в Брюссель, по дороге закрыв парочку мелких заданий от Келли. Ничего сложного, интересного или необычного. Сбор информации, неформальный разговор со свидетелем. Получив гонорар за Срайтнера, он оставил развалившееся на части семейство собирать осколки двух разводов и утонул в таблицах, списках, графиках, которые составлял уже почти год. На них были данные аукционов, продаж редких камней и имена покупателей. Все зафиксированные случаи краж драгоценностей и камней за последние два года, которых оказалось на удивление немного, а тех, что оставались нераскрытыми и казались интересными, и совсем ничего — кража со взломом, подлог на аукционе, еще одна кража из сейфа, на торжестве.

Из листов с именами Кобейн выбрал трех человек, регулярно покупавших драгоценности в разных частях мира, и собирал на них информацию уже несколько месяцев. Его заинтересовала не столько широкая география, для тех сумм, которые тратились, способность легко передвигаться по миру казалась естественной, но тем, что этих любителей раритетов никто не знал в лицо, и все покупки совершались через посредников. Спасибо доступам, которые были у Бэя благодаря Норману Келли, он выяснил, что из трех любителей драгоценностей следует проверить лишь двоих, третий оказался достаточно известной фигурой, использовавшей имя матери, чтобы не привлекать лишнего внимания к увлечению камнями. Так как с полицией следовало дружить, одного из двух покупателей Кобейн отдал Гордону, второго оставил себе. В ответ от художника и ковбоя Ван Дорн получил подробности о краже фамильного украшения из сапфиров, случившегося месяц назад в Нью-Йорке на закрытой презентации фирмы Де Бирс. Приглашенным дамам предлагали примерить новые украшения с баснословно дорогими камнями и принять участие в шоу. В середине демонстрации сработала сигнализация, закрылись двери, отрезая собравшихся гостей вместе с камнями и драгоценностями в помещении-сейфе. После проверки оказалось, что или кража была предотвращена, или срабатывание сигнализации произошло из-за технической неполадки. Только когда участницы шоу стали обменивать новые образцы на свои собственные драгоценности, выявилась пропажа. На месте фамильного колье лежала качественная подделка. К моменту истины двери комнаты были давно уже открыты, а из зала исчезла пара гостей. Они-то и стали главными подозреваемыми, к тому же, выяснилось, что попали они на закрытое мероприятие по подложным документам.

В описании преступников особых примет не указывалось.

Интуиция Бэя шептала, что воры могут оказаться связанными с камнями Гашика. Об этом же кричала интуиция Гордона, самолично отправившегося в Америку. Поиск велся и по документам, и по мастерам, способным изготовить подделку. Фальшивка не проходила проверки при хорошем освещении, но в суматохе после срабатывания сигнализации в приглушенных тонах презентационного зала сыграла свою роль. Значит, преступникам были известны подробности мероприятия, и поиск шел на утечку информации.

Слишком занятый расследованием, Кобейн отказался от встречи с Кардиналом. Да, его бесконечно интересовали тайны Ари Вивьен и причины, по которым герцог считал себя и Бэя особенными, но он отложил их на некоторое время. Анджи задавал вопросы о девушке и Цепном Псе, Кобейну хотелось забыть обоих.

Собираясь на встречу с человеком, от имени которого за последний год на аукционах были приобретены два рубина и крошечный красный бриллиант, Кобейн чувствовал легкое покалывание в ладонях. Дело, наконец, начинало сдвигаться с мертвой точки. Послание от Гордона в виде рисунка прокручивающихся колес и надписью — «Секреты под колеса не закладывать», говорило о том, что интуиция пела песни не одному ему. В том, что отношения с неприветливым английским полицейским от враждебных перешли в рисовально-партнерские, была заслуга Кобейна. В течение года медленного продвижения и топтания на месте в деле Гашика он аккуратно делился своими шагами с английской полицией. Чтобы найти камень, который официально не был украден, Бэю было важно первым добраться до преступников. Когда их скроют толстые стены камер предварительного заключения, узнавать судьбу грандидьерита станет сложно. Но на начальном этапе поисков важна была любая информация, любые нити следствия и совместные усилия могли привести к лучшему результату. Настоящая конкуренция и забег на скорость начнется позже. Может быть, уже совсем скоро, главное — не упустить момент.

Шок Рамирес, потомственный испанский граф, по официальным источникам уже больше полувека жил в Барселоне и преподавал в Университете математику. Прилетев в город Гауди ранним утром, Кобейн сразу отправился в Храм знаний, чтобы выяснить, что Рамирес там давно не работает. Потребовалось почти полдня, чтобы выяснить, что дворянин по происхождению потерял не только работу, но и уважение коллег, и был, по мнению многих, близок к потере человеческого облика. Лет десять администрация Университета закрывала глаза на пагубное увлечение талантливого преподавателя тотализатором, заставлявшее его балансировать на грани банкротства, но потом игровая зависимость перетекла в алкогольную. Покидал Университет Рамирес по настоянию ректората, чудом избежав скандала на предмет вымогательства у студентов денег за хорошие оценки.

Так что сомнений в том, что покупать драгоценные камни на аукционах Шок Рамирес не мог, даже не возникло. Встряхнувшись, как породистая ищейка, Кобейн бросился по следам бывшего преподавателя. Несколько часов ушло, чтобы найти, где он живет. Небольшая квартира под крышей старого дома в центре, у двери которой пыль десятилетий смешалась с запахами одиночества и спиртного, оказалась пустой. После разговора с соседями Бэй отправился искать потомственного графа в парке у открытого бара, где Рамирес напивался, когда были деньги, или недалеко от которого он просил милостыню, когда они заканчивались.

Этим жарким летним днем Рамирес был в состоянии «между». Невысокий худой мужчина с землистого цвета лицом и пустыми глазами сидел на тротуаре, раскидав в стороны ноги в пыльных брюках, жалостливо вещал историю брошенного всеми одинокого старика, и от него уже стойко несло спиртным.

Бэй опустил несколько монет в шапку бывшего преподавателя и присел на корточки, чтобы блуждающие глаза Рамиреса могли легче сфокусироваться на нем.

— Готов заплатить намного больше.

— Чем могу быть полезен? — с готовностью протянул мужчина.

— Мне нужно ваше имя. Вы же потомственный дворянин Шок Рамирес?

Шок был в небольшом шоке, но потом кивнул и даже немного подобрался, расправляя спину, вспомнив о гордой осанке, положенной ему по происхождению.

— Имя есть, но связей давно не осталось. И подписывать больше ничего не буду.

— А что, уже приходилось?

— Ну да, что-то вроде доверенности.

Через полчаса, оставив Рамиресу пятьдесят евро, Бэй унес с собой информацию о том, что покупки на имя испанского графа совершали его знакомые. Сероглазая Тайна и Цепной Пес. Был еще третий. Коренастый, с колючими черными глазами и темными волосами, стриженными коротким ежиком. Ван Дорн приблизился на один шаг, только не к камню, а к собственному Сумасшествию. Их дороги продолжали пересекаться, и осознание этого грозило помешать процессу лечения и борьбе Карины за них двоих.

Волжская прилетела в Барселону, пока Кобейн шагал по следам титулованного алкоголика, и ждала его в гостинице, чтобы поужинать в одном из ресторанов на пристани.

На следующий день Бэй будет фотографировать Карину в храме оживших фантазий великого Гауди. Фотографировать Карину, но представлять на её месте совсем другую женщину, такую желанную, что судорогой будет сводить пальцы рук, которые не имеют возможности коснуться нежной кожи с ароматом олеандра.

После Гауди будет переполненный туристами Рамблас, крытый продовольственный рынок с огромным выбором закусок тапас и экзотических фруктов.

В музее Пикассо Кобейна снова начнут преследовать видения сероглазой Тайны. С грацией кошки она будет скользить среди посетителей, прятаться за изломанными линиями картин и с силой львицы разрывать самообладание Бэя, заставляя вертеть головой в поисках девушки с серо-зелеными глазами.

Вечер у музыкальных фонтанов закончится долгой дорогой по никогда не спящему городу и сексом в номере отеля, когда опьяневший от запаха цветущих на улицах олеандров и настойчивых видений Бэй будет очень страстен и трепетно нежен — то срываясь в пропасть жгучего желания, то плавясь от потребности едва касаться, словно женщина рядом подобна хрупкому бутону. И он будет шептать, выдыхать, рычать имена, но не Карины, не замечая женских слез.

Утром Кобейн проснется в пустой постели и в опустевшем номере, чтобы найти записку,

«Слишком больно. Я переоценила свои силы. Мне нужно время, чтобы решить, хватит ли мне веры. Ты знаешь, как меня найти».

Бэй поднесет листок бумаги к лицу, вдыхая аромат ванили, и обхватит голову руками, опираясь локтями на колени. Ему тоже будет слишком больно. Но совсем не захочется хватать телефон, бежать к стоянке такси, спешить в аэропорт. Он представит себе лицо Карины с глазами-колодцами, полными воды, и почувствует горький вкус вины с тонким привкусом свободы.

Как каждый нормальный пользователь электронной почты, Кобейн удалял сообщения от неизвестных адресатов. Он удалил бы и это, присланное без темы, но в последний момент открыл вопреки здравому смыслу, потому что забилось раненой птицей сердце в груди. Открыл, чтобы увидеть быстро загрузившуюся фотографию моря, узкой полоски пляжа и невысокого берега с темно-оранжевой, почти красной почвой. В углу кадра было поваленное дерево, недалеко от него виднелась протоптанная тропинка, а на большом темном камне, застывшем у кромки воды, краснело небольшое пятно. Используя максимальное увеличение, Бэй приблизил красную точку и с трудом разобрал буквы: «т», «н», наверное, «а»… Как если бы красной помадой по салфетке или на стене в его квартире.

ТВАН…

Лоб покрылся испариной, а тело отреагировало волной мелкой дрожи. С экрана компьютера на него смотрел вызов или приглашение. Или и то, и другое. И Кобейн с радостью принял боль призрачной надежды. Он больше не сомневался, что безнадежно болен, и не желал бороться с болезнью.

Разве он смог бы удалить сообщение, когда сердце уже отплясывало бешеный танец в груди, и охватывала душу безумная радость, словно Бэй уже знал, где и как искать свою Тайну?

После поездки в Барселону и размолвки с Кариной прошло больше недели, и Кобейн не собирался звонить или искать встреч с Волжской. Не стоило пытаться склеивать отношения, которые разлетались на тысячи осколков, стоило появиться другой женщине. Он даже не чувствовал себя больше виноватым. Разве может быть изменой то, что необходимо как глоток воздуха или воды, как свет солнца? Изменой было, когда он ложился в постель с Кариной ради памяти о тех временах, когда им было хорошо вместе. Да, им было хорошо вместе, и в прошлом навсегда останется множество сказочных дней, наполненных ароматами разных городов и их историй. Наверное, детектив и фигуристка могли быть даже счастливы вместе… Если бы не появилась сероглазая Тайна и не оставила выбора.

Она лишила Бэя покоя, играла с ним и звала голосом, которому он не мог не подчиниться. Голосом Дорог и Тайн.

Сколько в сети похожих фотографий пляжей? Наверняка, тысячи, но разве может Бэй не верить в удачу? Разбить кадр на куски и линии контрастов, выделяя основные формы, разложить на растр, составить алгоритм для сравнения и поиска похожих элементов. Запустить в работу.

Когда через неделю с другого незнакомого адреса пришло письмо с датой и временем, до встречи оставалось лишь два дня и три наиболее вероятных места — Сардиния, Майорка, Корфу. Времени на сомнения не оставалось, и нужно было заказывать билет на самолет. Прислушиваясь к голосу своей хваленой интуиции, Бэй выбрал любимый остров Гашика. С некоторых пор он начал скучать по шепелявому Давиду.

Самолет задержался, и Кобейн чувствовал, что внутри него разгораются костры беспокойства. Время тянулось, как покушающийся на розы слизняк в саду у Лилит Ван Дорн. Бесконечно! Разметывая в клочья спокойствие…

Пока Бэй ждал, когда откроется дверь самолета и Боинг выпустит пассажиров в светло-мраморное нутро аэропорта. Пока стоял в очереди на такси.

Молодой парень повез Кобейна на север острова. Дорога петляла между острыми пиками гор и начала спускаться в Порт Дез Канонхе. Еще в аэропорту, услышав название и посмотрев на фотографию, таксист стал уверять, что ошибки быть не может, и речь идет о пляже рядом с маленьким портом.

— Это там. Такого цвета земли нет ни в каком другом месте Майорки.

«Если это место на Майорке», — хмуро подумал Бэй и тут же отогнал от себя сомнения.

— Мы с моей девушкой любим исследовать остров, когда становится меньше туристов, — торопливо говорил шофер, словно боялся опоздать с рассказами, — в начале весны или в октябре, если выдается теплый месяц. Я хорошо знаю это место. Вдоль моря от Порта идет дорога до деревни с множеством террас с оливковыми и миндальными деревьями. Очень красиво! Там везде указатели. На Баньябафур.

Дорога была отвратительная. Сплошные зигзаги в одной наклонной плоскости. Машина такси не вписывалась в повороты, водитель толкал ее вперед и назад, рыча сцеплением и тормозами, и без умолку болтал, словно автомобиль не зависал рядом с заросшей колючим кустарниками пропастью.

Бэю вдруг стало смешно. Его захватили мысли о том, что он все понял неверно, что фотография в его почтовом ящике никак не связана с сероглазой Тайной.

Ведь тот, кто хочет встретиться, не станет так усложнять приглашение? Что, если это было случайное послание или чья-то дурацкая шутка? И какими своевременными были все эти рассуждения на узкой опасной дороге, под болтовню молодого парня, который, похоже, только вчера получил права?

Достаточно причин, чтобы смеяться.

Если не умения, так наглости парню было не занимать. Он подвез Бэя к самой кромке, обрывающейся парапетом дороги прямо под кирпич. Бросил машину с открытыми настежь дверьми и повел Кобейна за дома, к протоптанной вдоль берега дороге, показывая, куда нужно идти, чтобы найти тот самый пляж с землей цвета охры.

— Геологически это самая древняя почва на всем острове! — пыжась от гордости, повторял таксист. — Дорога до Баньябафура! Не забудь!

Порт оказался совсем маленьким — всего несколько домов и несколько лодочек у короткой пристани. Пляжи вдоль тропинки, что указал ему таксист, были дикими, но летом на Майорке не оставалось ни клочка побережья, на котором бы не нашлось желающих насладиться морем. Солнце медленно падало в бездонную синеву Средиземноморья, и Бэй шагал против течения, пропуская раскрасневшихся за день туристов, возвращавшихся к машинам.

Место, похожее на фотографию, Кобейн нашел быстро. Осмотрелся, с удовольствием отмечая, что оставался один, не считая небольшой компании молодежи, что неспешно собирала свои вещи и наблюдала в процессе за садящимся солнцем. Первым делом Бэй направился к черному камню у воды и обошел гранитную глыбу со всех сторон, определяя позицию, соответствующую фотографии, не увидев ни слова, написанного красной краской, ни даже следов краски.

Неужели все-таки ошибка?

В чем? В самом приглашении? В определении места из тысячи мест? Или из последних трех?

Кобейн отошел от камня и раздраженно бросил в сторону рюкзак, опустился на песок, чтобы смотреть на садящееся солнце, прислушиваться к шепоту волн и ждать. Глубоко дышать, отгоняя тоску и мысль, что все было напрасно.

За его спиной медленно удалялись голоса — маленькая компания уходила в сторону порта.

Решив подсластить горечь в душе единственного зрителя на самом геологически древнем пляже острова, природа устроила красочное представление. На огромной палитре из неба и моря смешивались невероятные цвета. Разные оттенки синего — от пронзительно голубого до насыщенно-сапфирового — мешались с красным, оранжевым, желтым. Коричневым! Почти таким же, как терракотовая земля в полях Майорки.

В надменном танце играющей цветами невидимой кисти не было нежности, только вызывающая красота. Перед Кобейном складывалась картина величиной в полмира — смотри, удивляйся, наслаждайся.

Но вместо умиротворения Бэй чувствовал скручивающийся внутри него ком напряжения. С тихим рыком раненого зверя он стукнул кулаками по песку рядом с собой, поднимая веер пыли.

И вдруг услышал за спиной тихий голос, взорвавший Вселенную.

— Я тоже очень соскучилась…

Кобейн вскочил на ноги, стремительно разворачиваясь. Сероглазая Тайна стояла в паре шагов от него, как видение больного воображения, потому что чуткий слух Бэя не уловил ни звука шагов по песку.

Она была в коротких джинсовых шортах, высоких сапогах мягкой кожи с ажурным перфорированным рисунком и в свободной белой майке, не скрывающей изящную линию плеч, лишь притягивающую взгляд к небольшой высокой груди. В левой руке была зажата спустившаяся до песка кожаная куртка.

На лице Тайны не было косметики, и эта смесь тонких черт, хищного цвета глаз и трогательных губ казалась самой прекрасной. Локонами светлых волос играл прохладный ветер. Бэй посмотрел в серые глаза и, не боясь разбиться, отдался наслаждению свободного падения.

Как долго можно стоять у кромки беспокойного моря и жадно рассматривать друг друга, исследовать, ласкать, складывать в память каждую черточку дорого лица, скользить взглядом по плечам, груди, охватывая всю фигуру до пальцев ног, босых у него, выглядывающих сквозь рисунок сапог — у нее?

Как могло так случиться, что весь мир Кобейна вдруг сошелся на этой невысокой стройной девушке, хранившей в своих глазах и улыбке его тайны? Тайны о том, как их обладательница могла превратить Бэя — рационального и цивилизованного — в первобытное существо, лишив всего, кроме способности чувствовать. Могла подарить наслаждение и стать причиной острой боли.

— Ну здравствуй, моя Тайна… — прошептал Бэй, привлекая девушку к себе и жадно впиваясь губами в ее губы.

Она задрожала в ответ, выдавая, как напряжена была до этого момента, и потянулась к нему, но Бэй не позволил, опустил руки, сохраняя небольшое расстояние между ними, пока они покрывали лица друг друга торопливыми поцелуями, заводясь и мучаясь от потребности более близкого контакта и настоящих объятий. Это была его маленькая и такая сладкая месть. Кобейн выдержал до тех пор, пока у него самого не закружилась голова, а девушка перестала сдерживать рваные, болезненные вздохи, тогда он отпустил ее ладони и дал волю рукам. Своим. Ее. Срывавшим мешавшую одежду. Безошибочно находившим чувствительные точки. Губам — мягким, настойчивым, жадно и щедро дарившим ласку.

Возбужденные, разгоряченные, Бэй и Тайна переплелись руками и ногами, вжимаясь друг в друга и забыв обо всем на свете, кроме неистовой потребности стать одним целым, раствориться в необъятной Вселенной, слиться с ней под быстро темнеющим небом на песке самого геологически древнего пляжа Майорки.

Успело погаснуть солнце, и небо зажгло миллиарды звезд, прежде чем вернулась способность говорить.

У Бэя было так много вопросов. Или на самом деле всего один?

— Кто ты?

— Твоя ошибка, Тван. Как и ты — моя, — ответила девушка с глубоким вздохом, прижимая голову к плечу Кобейна, едва касаясь пальцами его груди, чертя на его коже замысловатые рисунки.

До сих пор между ними было сказано так мало слов, что Бэю было непривычно и в то же время приятно слышать ее голос. Он наслаждался его звучанием. Низким, каким-то бархатным, с резкими звуками рычащих согласных, словно это острые когти, спрятанные в мягких подушечках кошачьих лап.

— Меня зовут Бэй.

Они лежали на скомканных полотенцах. Спина Кобейна была наполовину на песке, еще хранившим тепло ушедшего дня. Голова девушки — у него на груди, и Бэй не спеша перебирал мягкие влажные локоны светлых волос.

— Тван. Это ругательство. Я тебе уже говорил.

— Именно поэтому. Ты мой Тван. Тван, тван! — Тайна засмеялась, оттолкнулась от Кобейна, падая на мягкий песок, раскинула в стороны руки, открывая всю себя огромному звездному небу.

Бэю захотелось попробовать на вкус ее смех. А еще закрыть собой небо, чтобы серые глаза, казавшиеся черными в темноте, смотрели не на звезды, а только на него. Нависнув над девушкой, он стал ловить губами ее губы, пока Тайна игриво уворачивалась.

— Тебе бы хотелось, чтобы кто-то звал тебя задницей или еще чем похуже?

Она отчаянно вертела головой, смеялась и кивала в знак согласия.

— Ты — это и есть, и еще гораздо хуже. На мою голову и все остальные части тела. Мой! Личный! Тван!

Бэй наконец поймал ее лицо в свои ладони и оборвал все разговоры требовательным поцелуем.

— Как твое имя? — шутливо прорычал он, требуя ответа.

— Шенми. Тайна — по-китайски.

— Оно тебе не подходит. Я передумал. Хочу знать твое настоящее имя.

— Тван?

— Нет. Хочу настоящее имя. Кто ты? Куда и почему все время исчезаешь?

Смех оборвался под натиском его вопросов, и девушка замолчала, ускользая от него в неведомые дали своих тайн. Уклонилась от очередной ласки, и Бэй почувствовал прохладный ветер, остудивший безрассудное веселье. Шенми молчала.

Он ждал ответа, с каждой минутой понимая, что его не будет.

— Черт! — не сдержавшись, Бэй стукнул ладонью по песку рядом с головой девушки и резко сел рядом. — Почему? Почему ты все время молчишь?! И ничего не хочешь мне рассказывать! — Он не мог сдерживать злость, а главное, боль — от непонимания ситуации. Толкнул ладонями песок — так, что он зашелестел в темноте. — Тогда зачем все это?

Наливающаяся луна освещала пляж достаточно для того, чтобы Кобейн рассмотрел растерянность в женских глазах. И подозрительный блеск, слишком похожий на слезы. Шенми отвернулась от него в темноту.

— Не задавай мне вопросов, на которые я не буду давать ответы.

— Не будешь?! Тванская задница! Тогда зачем ты пришла, если не собиралась отвечать на вопросы? Провести хорошо время? Получить свою порцию крышесносного секса?

Эта женщина свергала Кобейна с высот полученного образования и привычных ему норм общения, потому что вместо приличных слов на языке вертелись одни ругательства. Он едва сдерживался, чтобы не засыпать ими геологически самый древний пляж Майорки. Может, потому что грубые слова в любом языке больше других пропитаны эмоциями произносивших их людей? Настолько, что способны выразить водоворот непонятных чувств, раздирающих сердце на части?

— Конечно, за своей порцией секса! У нас это хорошо получается, правда? — выкрикнула Шенми. Потом тоже села, отворачиваясь от Кобейна, и сжалась, пряча голову между руками.

Некоторое время была только ночь, висевшая над горами луна, затмевающая намазанный звездной кистью Млечный путь и ночные звуки острова. А еще черное море рядом и шелест травы, и стрекот цикад, и резкие крики ночных птиц.

Бэй и Тайна сидели очень близко друг к другу и были бесконечно далеко. Без защитного слоя одежды и с оголенными чувствами. Заметив, что девушка дрожит, Бэй потянулся за своей рубашкой и накинул ей на плечи. А почувствовав под пальцами тепло женского тела, он не выдержал и привлек девушку к себе, заключил в кольцо своих рук, сломав попытки сопротивления. Вжал ее в себя, так, словно хотел сделать частью собственного тела.

— Я никуда тебя не отпущу. Можешь молчать сколько угодно. Но я тебя больше не выпущу из объятий. И звать буду всеми именами, которыми захочу. И сам придумаю тебе историю. Разные истории. Под каждое имя.

Тайна вздохнула и с трудом качнула головой, прижатой руками Кобейна к его плечу, выдохнула ему подмышку:

— Ты не сможешь меня удержать.

— Уже. Держу, — с нажимом припечатывая к себе каждым словом, ответил Бэй. — И не собираюсь отпускать.

— Ты не сможешь держать меня вечно.

— Закрою в четырех стенах.

— Я уйду сквозь стены.

Ему послышалась грустная улыбка в мягком голосе.

— Нет! — ответил Кобейн со злостью и отчаянием.

Ему было совсем не до шуток. Он был очень даже серьезен.

— Ты не сможешь меня удержать, — повторил спокойный голос уже без следов улыбки.

И Кобейн поверил в то, что услышал, и с рычанием разжал руки, едва сдержавшись, чтобы не оттолкнуть от себя девушку. Они снова сидели спиной друг к другу. Голый Бэй, разразившейся гневной тирадой ругательных слов из набора Зоси на четырех языках, и Тайна, кутаясь в мужскую рубашку, ожидая, пока мужчина немного успокоится.

— Я же говорила, что ты — моя ошибка, — повторила она. — Я не думала, что мы снова встретимся. Там, в Швейцарии, я очень испугалась за тебя. И… не сдержалась. Так сильно захотелось еще раз увидеться. Я слабая? Да? — и, не дожидаясь ответа, она торопливо продолжила: — Придумала это дурацкое фото, пытаясь таким образом обмануть саму себя. Позвать, но так, чтобы не пришел. Но ты нашел… Как? По одной фотографии без подписи?

Бэй ничего не ответил. У него не было ни сил, ни желания объяснять. Просто ждал, что скажет Тайна дальше своим бархатным голосом, в котором царапали слух резкие звуки акцента, как острые когти в лапе котенка. Она и сказала, нанося глубокие царапины:

— Это последний раз, что мы видимся. Давай просто побудем вместе, без вопросов, потому что, если ты будешь настаивать на ответах, я уйду.

— Почему?

Бэй едва сдерживал злость или это была рвущаяся из сердца боль? Он бросил все к тванской матери. Привычную жизнь, семью, работу, почти невесту, чтобы примчаться сюда, мечтая оказаться рядом с женщиной, которая не желала ничего о себе рассказывать. Пришла, чтобы уйти навсегда. И не получалось даже заставить ее объясниться, не то что остаться рядом!

— Я не могу.

— Мне важно хотя бы понять, почему?

Шенми снова покачала головой. Не заигрывая, но уверенно и безжалостно.

— Если ты будешь настаивать, я уйду. Твой выбор, Бэй…

Его имя из ее уст прозвучало как музыка, которую хотелось слушать вечно.

Теперь настала очередь Кобейна сдерживать легкую дрожь. Ему стало холодно под черным небом на пустынном пляже, потому что с острой колющей ясностью он поверил, что все так и будет. Шенми останется его Тайной. Уйдет, исчезнет, стоит ему отвернуться или на мгновение ослабить захват рук. И он не сможет остановить.

— Давай просто побудем вместе. Без вопросов, — просила она. Теплые ладони осторожно коснулись напряженной спины, и Бэй выпрямился, потянулся к ее рукам за нехитрой лаской.

— Сколько? Сколько времени? — он был не способен бороться с притяжением Тайны.

— Я не знаю. Несколько дней?

— А что потом? — рваные эмоции прорывались в голос.

— Снова вопросы…

— Не бывает таких ситуаций, которые нельзя попробовать изменить.

— Бывает.

— У меня большой опыт решать трудные вопросы.

Бэй спешил, пытаясь убедить. Развернулся к девушке лицом, захватывая ее руки в свои.

— Да поверь ты! — ночной пляж оглушил вопль отчаяния сильного мужчины, застывшего перед хрупкой женщиной. Упрямой и своенравной. Каждый раз ускользавшей от него.

— Бэй! — в женском голосе тоже звенело отчаяние.

И Кобейну стало страшно. Показалось, что Шенми исчезнет прямо в этот момент, превратится, как русалочка, в морскую пену, и он снова останется один во Вселенной.

Похоже, он и так останется один. Но позже.

Сероглазая Тайна опять вынуждала его играть по своим правилам. Как каждый раз с самой первой их встречи. И разве Великолепный Бэй был способен не подчиниться и уйти с гордо поднятой головой? Нет. Он до тванского черта боялся лишиться возможность касаться этой женщины, чувствовать рядом ее дыхание, слушать биение ее сердца и голос. Если суждено потерять, пусть это случиться не сейчас.

Нет, Кобейн не собирался сдаваться. У него будет время, чтобы узнать о Тайне что-нибудь важное, что-то, что поможет найти ответы. И он сделает все возможное, чтобы ей стало трудно от него отказаться. Чтобы сама мысль о расставании стала для нее такой же невозможной, как и для него самого.

— Хорошо…. — напряженно проговорил Бэй, признавая свое поражение. — Я перестану пока задавать вопросы, потому что слишком сильно хочу быть с тобой. Но не думай, что я перестану искать ответы. И назови мне имя, которым ты привыкла пользоваться. Я не хочу больше звать тебе Шенми. Не хочу, чтобы ты оставалась Тайной.

Выдох облегчения выдал волнение девушки.

— Упрямый, упрямый Тван. Будешь звать меня Ана?

— Ана… Ана, — повторил Бэй, пробуя имя на вкус, послушал, как оно звучит из его собственных уст, и кивнул, притягивая девушку к себе и шепча сквозь губы: — Пусть будет Ана.

И поцеловал, жадно, жестко, срываясь в приступ страсти. Отчаянной — словно от каждого прикосновения зависела жизнь. Ана ответила ему с такой же настойчивостью.

На этот раз было мало нежности. Только острая потребность чувствовать, трогать, терзать. Получать и доставлять удовольствие. Разочарование от разговора выходило в резких движениях и торопливых ласках. Необходимость подчиняться сменялась потребностью подчинить. Хотелось наполнить собой, касаться не только тела — души, чтобы оставить следы… На сердце. Ана не уступала Кобейну в настойчивости и горячей страсти, принимая и смешивая его напор со своим упрямством. Им было, о чем поспорить своими телами, но разделить на двоих всплеск наслаждения. Ослепительный, оглушающий, чтобы когда схлынула жаркая волна, осталась только усталость и нежность. Желание дышать одним воздухом и в едином ритме, под музыку волн и теплого ветра. Под оглушающий треск цикад.

Бесконечно долго, прижимая Тайну к сердцу.

…Пока у нее не проснулись иные желания.

— Я хочу есть, и нам пора ехать, — сказала Ана, поднимаясь и отряхиваясь, как большая кошка. Бэй последовал за ней.

С того момента, как Бэй принял решение оставить на потом вопросы и размышления о прошлом и будущем, все стало на свои места, и стало легче на душе. Он позволил себе радоваться каждому мгновению и наслаждаться тем, что Ана была рядом — его сероглазая Тайна, рядом с которой Кобейн, существовавший до их случайной встречи, сгорел до горсти пепла и возрождался совсем иным, ему самому незнакомым человеком.

Они толкались, и обнимались, мешали и помогали друг другу, превратив сборы в игривый и чувственный танец. Мысли были уже не об одевании, а раздевании. И очень хотелось удержать хрупкое чувство, что они одни во всем мире. Что на этом пляже, на этом острове, под намазанной звездной кистью млечной рекой, они принадлежат только друг другу.

В опустевшем ресторане в порту, не чувствуя вкуса, Бэй ел паэлью и тонул во взгляде серых глаз. Он не мог перестать следить за движениями опухших от его поцелуев губ, заставляя себя вслушиваться в слова.

Кажется, Ана рассказывала, что секрет хорошей паэльи прячется в свежем номере «Майорка сегодня», которым нужно накрыть широкую сковороду на несколько минут, снимая с огня. И что единственный раз, когда она готовила паэлью, у нее нашлась лишь газета на немецком, и блюдо пришлось выбросить.

— Почему этот остров? — спросил Бэй, когда Ана замолчала. — Это вопрос из допустимых?

Изумруды в серых глазах сверкнули, и Ана качнула головой.

— Я его хорошо знаю. Ты бывал здесь раньше?

— Несколько раз. Но мы не прониклись взаимной любовью.

Девушка рассмеялась ленивым смехом сытой кошки.

— Разве, отведав девушку и паэлью, ты не начал влюбляться в остров?

Кобейн упрямо покачал головой.

— Слишком много риса и слишком мало девушки.

— Придется задержаться на острове, пока ты не найдешь ему место в своем сердце.

— Меня устраивает, — быстро согласился Бэй, — потому что это значит, что мы останемся здесь навсегда. Мне не нравится Майорка.

— Ты не сможешь устоять, Бэй. Вот увидишь. Ты не сможешь остаться равнодушным, — уверенно заявила Ана, поднимаясь из-за стола. — Пойдем. Нам пора. Нас ждет остров.

Остр-р-р-роф — таким царапающим получалось рычащее р-р-р-р, таким шелковым ф-ф-ф-ф.

— Слишком много риса, слишком мало девушки, — бурчал Кобейн, любуясь фигурой Аны, идущей впереди него к припаркованному на стоянке мотоциклу. — Мне всегда будет тебя мало, — проговорил он, садясь сзади.

Ана развернулась и протянула шлем.

— Не бурчи, как старый дед. Мы найдем тебе место на Майорке, где ты оставишь кусочек своего сердца.

— Он передо мной, — настаивал Бэй, — не кусочек, ты — мое сердце.

Ана хотела сделать лицо серьезным и попыталась сжать в линию губы. Но они опухли от поцелуев, и линия получилась широкая и чертовски возбуждающая. Не удержавшись, Кобейн накрыл ее рот своим, прихватывая зубами. Ана задохнулась от возмущения и застучала ладонями по его плечам.

— Я девушка, а не паэлья!

Кобейн рассмеялся, наслаждаясь видом ее широко распахнутых глаз.

Тайна натянула ему на голову шлем и стукнула обеими ладонями по гладкой поверхности.

— Держись крепче, Тван.

Впервые Кобейн ехал на мотоцикле пассажиром, обняв гибкое, упругое женское тело. Мотоцикл рычал, как злой зверь, но был послушен Ане, как хорошо выдрессированный пес. Она уверенно и дерзко направляла машину по пустынному серпантину. Казалось, что они или летят в черноте ночи, или скоро в нее сорвутся, оглушив ревом мотора Вселенную. Бэю хотелось и самому рычать от поглотивших его чувств. Что он и делал, вызывая счастливый женский смех. И его руки! Они не могли спокойно лежать на тонкой талии. Им хотелось быть везде. На упругой груди, на напряженном животе. В горячих подмышках.

— Сумасшедший! — кричала впереди него Тайна и рисовала зигзаги на дороге, когда ладони Бэя вели себя чересчур вольно.

Ночевали Кобейн и Ана в большом монастыре двенадцатого века, ютившемся в широкой долине высоко в горах. От ворот тянулась пристройка с гостевыми комнатами, существовавшими с давнишних времен для богатых паломников. Сохранились даже каменные кольца, чтобы привязывать лошадей, и места для корма животных напротив каждой кельи. Монастырь был действующим, а гостевые использовались по назначению — как дешевый хостел, где можно остановиться на ночь. У Аны был ключ от одного из номеров с двумя узкими кроватями, между которыми стоял маленький столик с толстым томиком Библии. После жаркого дня внутри было на удивление прохладно. Толстые стены строения и малюсенькое, закрытое ставнями окно не пропускали внутрь тепло, храня приятную прохладу.

Кобейн потянул Ану за собой на одну кровать. Он не боялся, что она исчезнет к утру, как в его квартире. Еще не следующим утром. Но ему было необходимо ее чувствовать каждое мгновение. Даже во сне.

— Кровать слишком узкая, Бэй! — попыталась сопротивляться девушка, но только словами. Она уже прикрыла от удовольствия глаза, повертелась как котенок, устраиваясь поудобнее на широкой мужской груди, и быстро заснула с улыбкой на лице. И Бэй плавился от счастья, что его объятия дарят Ане чувство защищенности, необходимое для безмятежного сна взрослого человека.

Сам он долго не мог расстаться с ускользавшим в прошлое днем. В душе плескалось так много тепла и нежности, что не осталось желания понять, почему он испытывает такие сильные чувства. Бэй слушал ровное дыхание у себя под ухом и каждой клеточкой своего тела чувствовал тепло прижавшейся к нему женщины. Необходимое ему тепло. Теперь нужно было придумать, как удержать Ану навсегда.

Утро началось еще до рассвета. Кобейн почувствовал, что теряет приятную тяжесть женского тела и вцепился в него, еще не успев окончательно проснуться.

— Раздавишь, — рассмеялась Ана, падая на него обратно. — Подъем, Тван. Нам пора покорять остров, тебе же хочется взаимной любви.

— Взаимной — только с тобой. — Голос Бэя был глухим от сна, шальных чувств и острого желания близости.

Взгляд серых глаз стал немного обвиняющим, словно то, что сказал Бэй, было под запретом. Но Кобейн не обещал быть послушным.

— У тебя, надеюсь, есть хорошая обувь? — спросила девушка, кивнув на свои ботинки.

Обуф-ф-фь, как и остроф-ф-ф — бархатом лилось среди холодных каменных стен монастыря.

Через пятнадцать минут с рюкзаком за плечами Бэй шел вслед за Аной к окружавшим долину горам, в сторону глубокого ущелья, ведущего к морю. Восходящее солнце бросало длинные тонкие тени им под ноги.

С поздней осени и до начала лета по тому пути, что выбрали два ранних путника, неслись потоки пересыхающей весной реки, за многие века прорезавшей среди острых гор узкое, извилистое русло, заваленное камнями всех размеров. В начале ущелья они были острыми, ниже к уровню моря — отшлифованными водой, как гигантская галька. Ана легко скользила между ними, безошибочно находя дорогу, и своим темпом испытывала уровень подготовки Бэя, и ему нравился ее немой вызов, сила и ловкость. Он наслаждался грацией и собранностью ее движений, ловил тихий девичий смех и часто ее саму в свои объятья, стоило Ане немного замешкаться.

Грация кошки и сила львицы. Вот на что это было похоже. На описание Зосей портрета Ари.

Когда узкое ущелье несколькими последними поворотами и завалом камней, сквозь которые шла едва заметная дорожка, вывели их в широкую часть устья, Бэй громко свистнул, выпуская в дрожащий утренний воздух вопль восторга.

Его клич подхватило эхо и понесло по кругу вдоль высоких каменных стен. Пересохшее устье, в котором воды осталось лишь на ручей, напоминало пасть смыкающего челюсти дракона. Из узкого отверстия между двумя клыками виднелось аквамариновое море с одиноким белым парусом вдалеке.

— Песчинки, мы просто мелкие песчинки! — прокричала Ана, раскидывая в стороны руки, словно крылья, и поднимая к чистому небу голову.

Кобейн хотел обнять ее, но она увернулась. И на ходу сбрасывая одежду, смешно подпрыгивая на гальке, побежала к морю. В это раннее утро пляж и огромная пересохшая пасть дракона принадлежали только им.

— Догоняй! — крикнула Ана и вдруг застыла у кромки воды. Вся вода бухты белела мелкими опасными медузами.

— Вот видишь, остров не только скалит мне зубы, но и ядовито плюется, — проговорил Бэй, поймав Ану в крепкие, жаркие объятия, и они стояли взмокшие, потные, голые у такой желанной прохладной воды и не могли в нее войти. — Значит, стоит повернуться к нему правильной частью тела, — предложил Кобейн, чувствуя себя мальчишкой, которому хочется шалить.

— К кому? — Не поняла Ана.

— К остроф-ф-фу. Нашими тванскими задницами. Ну же. Давай, держись за руку, стоим лицом к морю, оборачиваемся к горам и острову через одно плечо и застываем в позе Леннона и Йоко Оно. Культовая, между прочим, фотография. Из альбома — «Незаконченная музыка N1: два девственника».

Бэй и Ана постояли несколько секунд, демонстрируя голые зады горам, пока растерявшаяся Ана не пришла в себя и не спросила:

— А кто это такие?

— Ты шутишь? Девственники? Или кто такие Джон Леннон и Йоко Оно?

Ответом Бэю был почти испуганный взгляд.

— Откуда ты родом, Тайна?

Кобейн рассмеялся, но ему показалось, что девушка напряглась и поспешила отвести взгляд.

Из Са Колобры Бэй и Ана возвращались в монастырь на такси, посмеиваясь, пока водитель ругался, разъезжаясь с автобусами, спешившими вниз, к морю, чтобы выпустить на свободу визжащий от страха груз туристов. Любители красот природы еще не знали, что на пляже их ждет лишь созерцание наполненной медузами прохладной воды вместо обещанного гидами купания.

После простого обеда в кафе во дворе монастыря Ана потащила Бэя к кресту. Весь остров был полон примитивных символов. Триста шестьдесят пять ступеней к символу Голгофы, четыре места для молитвы, отмеченные работами Гауди. Страшный металлический крест, как творческое выражение ненависти то ли к прогрессу, то ли к орудию распятия божьего сына.

— Высокомерию люди учатся у богов, — проговорил Бэй, разглядывая долину у себя под ногами и крыши монастыря. — Они смотрят на людей свысока и, чтобы быть к ним поближе, верующие всех религий стараются забраться как можно выше.

— Боги бывают разные, — пожала плечом Ана. — А над головой только звезды. Теперь пойдем смотреть на черную мадонну, и я расскажу тебе ее легенду.

Бэй поднял брови,

— Как, и здесь? На этом острове? — он дурачился, стараясь смутить Тайну. Слишком забавным было выражение растерянности на ее лице, когда оказалось, что она не знает, кто такие Леннон и Оно. — Пастух или маленький ребенок, ну, может быть, старик… в общем, кто-то чистый душой и помыслами или очищенный годами страданий нашел в кустах изображение богоматери, и оно возвращалось под те же самые кусты, пока тугодумы-жители не начали строить новую часовню на месте кустов? Угадал?

Они уже спустились от креста на половину дороги. Вид у Аны был не расстроенный, а почти оскорбленный тем, что Бэй лишил ее возможности рассказать историю.

— Признайся, ты прочитал, — настаивала она.

Бэй рассмеялся, удивляясь наивной обиде во взгляде.

— Ана, это же стандартная легенда. Она повторяется во многих местах, ну разве что с мелкими изменениями деталей.

— Да? А мне казалась красивой… — тихо проговорила девушка, глядя на приближающиеся крыши монастыря и церкви. — Но мы все равно пойдем на нее посмотреть, — уверенно добавила она.

Откуда она была, его Тайна?

— Почему она черная? — шепотом спросила Ана после долгого рассматривания статуэтки в часовне.

— Ты же здесь не в первый раз? — догадался Бэй.

Девушка покачала головой.

— Мне нравится здесь бывать. Но я не люблю черных мадонн. Они внушают мне страх вместо положенного благоговения.

— Может, это просто наследство от темнокожих мавров, что хозяйничали на острове?

Ана округлила глаза и покачала головой, как учительницы в школе, получив возможность учить Кобейна прописным истинам.

— Глупый, необразованный Тван. Они чернеют от горя и слез.

— Тогда в чем вопрос, если ты сама знаешь на него ответ?

Бэй впечатал Ану в себя, шумно втянул аромат ее волос, елозя ладонями по спине красноречивым жестом защиты и обладания.

— Почему от слез и горя должны чернеть? Не синеть, не зеленеть, не становиться малиново-фиолетовыми? Черный цвет — это спокойствие. В нем удобно прятаться. Правда, в нем прячутся опасные тени.

— Тебе так часто хочется прятаться? Или ты боишься теней?

Ана отвернулась без ответа, и Кобейн продолжил, заполняя тишину:

— С точки зрения оптики белый цвет — это все цвета сразу, черный — отсутствие цвета. Может, чернеют не от горя, а от того, что оно уничтожает все чувства?

Выходя на яркий свет улицы, Бэй рассмотрел сережки Аны — три гвоздика с маленькими камушками в правом ухе и одна — золотая — в левом. В Германии на месте черного камня висела длинная серьга в виде ромба, и такая же была у Цепного пса. Воспоминание всколыхнуло волну ревности. Бэй не собирался спрашивать о спутнике Аны, но был уверен, что таинственность встречи связана именно с ним. Что у свидания на острове будет цена для оплаты. Хорошо бы не головой. Кобейн снова посмотрел на сережку с черным камушком. Разделить украшение с Тайной показалось хорошей идеей. Словно это могло связать их вместе, проложив маячок, к которому можно будет идти, если она исчезнет.

Дорога раскрывалась жаркой, извилистой лентой под колесом мотоцикла. На этот раз за рулем сидел Кобейн, чувствуя настойчивость женских рук, забиравшихся под футболку и исследовавших его грудь, спускавшихся к пряжке ремня, рисуя на нем кольца татуировки. Ана наслаждалась своей чувственной местью, а Бэй — ее прикосновениями и скоростью. Он не сдерживался, рычал от удовольствия и заставлял рычать мотор мотоцикла. Девушка за его спиной была еще более отчаянной, чем Кобейн.

Когда на дороге показалось большое здание стекольной фабрики, Тайна потребовала остановиться. Она потянула Бэя мимо огромного сверкающего стеклом всех цветов и форм магазина в здание цеха, потемневшее от времени и копоти.

Тайна дурачилась, строила глазки пузатым рабочим, раздувавшим на потеху публики стекольные шары и лепившим из горячей вязкой массы фигурки лошадей, крокодилов, лебедей. Она говорила на местном диалекте и громко смеялась, наполняя пустоту цеха своим весельем. Бэй злился и пытался увести девушку прочь, ему не нравилось, что она была ярче огня, горевшего в огромных печах, и что привлекала к себе слишком много внимания. Ему хотелось спрятаться с Тайной от всего мира и терзать ее поцелуями. Хотя почему — спрятаться? На виду у всех, открыто заявляя свои права на нее. Что он и сделал, пьянея от вкуса и звонкого смеха.

Когда Бэй выпустил Ану из своих объятий, в горячем цеху не осталось ни одного посетителя, кроме них двоих, и немолодой, залитый потом рабочий позвал Ану к себе. Он позволил ей взять в руки щипцы, чтобы попытаться слепить из застывающей на глазах блестящей капли коня.

Получилось «чудо-юдо рыба-кит». Смех Аны напоминал звон колокольцев — такой он был беззаботный, ребячий и заразительный. Тот самый, что расправляет морщины и убирает года, делая привлекательными самые хмурые лица.

Его Тайна была чудом.

Как только приблизится к ее разгадке? Когда с каждой минутой ускользает драгоценное время?

В магазин для туристов, набитый сувенирами, искусственным жемчугом и изделиями из оливкового дерева Бэй тоже попал только из-за настойчивого желания Аны. Но на ее лице светился неподдельный интерес, оказавшийся таким же заразительным, как и смех. Захотелось понять, что привлекает ее среди дешевой ерунды на продажу. Ана медленно ходила вдоль полок с тарелками и подносами из дерева, пока не застыла рядом с глиняными фигурками — примитивной формы свистульками, выкрашенными в белый цвет и разрисованными скупыми мазками красного, синего и зеленого, словно их делал ребенок.

— Куклы на любой возраст, — сказала Ана, взяв в руки одну из фигурок. — Когда уже стыдно с ними играть, можно сделать вид, что покупаешь сувенир на память.

Подняла взгляд на Бэя, услышав его короткий смешок. Он вспомнил о сокровищнице Гашика, полной камней и кукол со всего света.

— Не смейся, это неспроста. Кукла может быть опасным оружием, — шутливо корила Ана.

— Ну да, ну да. Особенно, если она большая и тяжелая, — в тон добавил Кобейн.

Гримаса несерьезной серьезности на лице Аны вызывала желание смеяться. А еще — снова укусить соблазнительные губы. Что Бэй и сделал. Быстрым, легким, но тем не менее головокружительным поцелуем.

— Или ты имеешь в виду практики вуду? — спросил он, возвращая Ане свободу.

— А? — она с трудом возвращалась к реальности, и Бэй наслаждался тем, какое действие производят его прикосновения.

— Злобные африканские колдуны делают куклу, олицетворяющую конкретного человека и наносят ей раны с тем, чтобы причинить ему вред.

Она и этого не знала, его Тайна.

— Жестоко, — задумчиво протянула Ана и добавила: — Ну да, кукла — это изображение того, что существует.

Она взяла в руки фигурку с двумя ногами и рогами.

— А это что, по-твоему?

— Черт?

Ана заулыбалась.

— Отображение страха и попытка с ним справиться. Сначала страх обретает форму, потом черты, потом ему можно заглянуть в глаза. Унизить пренебрежением или задобрить поклонением. Бросить вызов. Это же очень смело! Посмотреть в глаза собственному страху…

— Какую мне нужно сделать куклу для тебя? Но предупреждаю, рисовать и лепить никогда не значилось среди моих талантов. — На рисунок утопленника Бэй потратил полчаса и пять листов бумаги. — Но мы можем подписать то, что получится.

Ана покачала головой.

— У меня уже есть. Чудо-юдо рыба-кит.

— И какой страх она отображает? Все сразу?

Какие все-таки у Аны необыкновенные глаза! То блестят, как у хищницы, то наполняются влагой и становятся трогательными. То в них появляется удивительная глубина, затягивающая своей тайной.

— Так чего ты боишься?

Серые глаза смотрели прямо на Кобейна, и он мог сосчитать зеленые крапинки, если бы захотел.

— Я боюсь потеряться. Как думаешь, получилось отобразить этот страх в моей рыбе?

— Нет, — уверенно заявил Кобейн и припечатал девушку к себе. — Чтобы не теряться, оставайся со мной.

Ана раздраженно вырвалась из рук и шагнула в сторону.

— Не порть все. Бэй!

Холодная волна злости, была такой же жесткой, как и реакция Тайны на его слова. Кобейну захотелось сжать Ану до синяков на изящных плечах, прилепить к себе. Или трясти до тех пор, пока не услышит ответы и объяснения — почему?

Он выругался, не по-твански, и отвернулся от девушки, сжав в кулаки слегка задрожавшие от напряжения руки, заставляя себя успокоиться. Ну же, Бэй. Это не ты. С безумными всплесками эмоций и руганью, достойной Зоси.

— Хорошо, я не буду больше… — у него получилось быстро прийти в себя. — Иди ко мне, — Кобейн спрятал руку Аны в своей и, не заметив протеста, притянул к себе Тайну. Она покорно прижалась к его плечу.

— А чего боишься ты?

«Потерять тебя», — хотелось сказать Бэю, но вместо этого он ответил:

— Высоты?

— Ты? — она недоверчиво засмеялась.

— Ну, совсем чуть-чуть… — заверил Бэй, радуясь, что напряжение момента развеялось.

Ана вела их на самый известный и популярный дикий пляж острова, но Бэя больше не пугали места массового туризма. Даже в центре Магалуфа он мог бы раствориться в серых глазах. Весь остров давно превратился в яркую декорацию фильма на двоих.

Мотоцикл летел вдоль соляных полей и гор бело-серой соли, без труда пропуская вереницу машин, выезжавших с пляжа.

Ес Тренк протянулся изогнутым серпом белоснежного песка, и отсутствие строений подчеркивало его природную красоту. Беспокойный ветер приятно ласкал кожу. Уставшее за день солнце готовилось упасть в море.

Бэй сидел на мелководье, Ана впереди, откинувшись ему на грудь, настойчивые волны толкали их, незаметно засыпая песком. Над морем начиналось красочное представление заката.

Когда девушка наклонялась вперед, Бэй рассматривал красные линии татуировки на ее спине и скользил по ним пальцами.

— Волны поперек волн. Вода, бесконечность или символ времени?

— Времени, бесконечности, вечности… — подтвердила Ана, поднимая над водой руку с горкой песка и наблюдая, как он стекает сквозь пальцы обратно в волны.

— Две переплетенные восьмеркой змеи — снова бесконечность? И круг… У хинду это знак космоса.

Кивок.

— Да, Вселенной, но еще и космоса отдельной личности.

— Под ней арка или радуга… космический змей. Это связь неба и земли…

— Угу. А еще процесс. Начало и конец.

Кобейн продолжал неторопливое путешествие по линиям сложного рисунка.

— Крест анх. Дай вспомнить… Исида и Осирис?

— Кто?

— Темная моя девочка, ты историей в школе не интересовалась?

Покачивание головой и шлепки песка, падающего с ладоней Аны в воду.

— Боги древнего Египта. Женское и мужское начало, их единение.

Смысл был понятным, и Ана снова кивала.

— Торжество над смертью, вечность. А еще ключ, открывающий иные миры.

— Хорошо. Идем дальше, — ладони Бэя скользнули вдоль спины, под руками Анны, и накрыли грудь. Она засмеялась, откидываясь ему на спину и совершенно не стесняясь откровенной ласки. Хотя стесняться особо было не перед кем. В воде осталась лишь парочка купающихся, далеко от того места, где сидели Бэй и Ана, а другие люди находились у них за спиной. Собирали вещи или тоже любовались закатом.

— На моей груди татуировки нет.

— Хорошо, тогда продолжим, пока совсем не стемнело, — Бэй нехотя выпустил свою добычу и аккуратно наклонил Ану вперед, возвращая ладони ей на спину.

— Неправильный прямоугольник с острым углом вверху. Это что такое? Не получившаяся стрела? Нарушение гармонии?

Девушка качала головой.

— Модель кривого мира? Если квадрат — это модель нормального.

Смех и покачивание головы.

— Что?

— Камень.

— Ага, поэтому такой интерес к камням.

— Я люблю камни. — Ана подняла со дна круглую гальку и закинула далеко в море. — А острый угол — это разрыв пространства, и да, нарушение гармонии.

— И еще какие-то точки, то ли для уравновешивания рисунка, то ли со смыслом. Еще линии… Ты сама придумывала всю эту какофонию знаков?

Ана покачала головой.

— Не нравится?

— Нет, почему же. Все вместе смотрится вполне гармонично. Даже красиво. Но иногда мне хочется стереть все эти линии с твоей спины.

— Иногда мне тоже… Но это часть меня.

— Почему? — Бэй осторожно задавал вопрос, опасаясь, что снова коснется запретных тем и Ана закроется от него. Она закрылась и так. Выпрямляясь и промывая ладони от песка.

— Обещали что-то красивое, я доверяла художнику по телу. А символы, что он собирался использовать, меня вполне устраивали.

Бэй начинал чувствовать свою Тайну — как, например, сейчас. И он был уверен, что Ана говорит неправду. В такие моменты в ее теле появлялась едва заметная напряженность и осторожность в голосе.

— Я видел у тебя в багажнике мотоцикла набор для тату. Ты умеешь наносить татуировки?

— Умею.

— Тогда нарисуешь мне тоже что-нибудь красивое?

Ана развернулась, чтобы посмотреть на лицо Кобейна, наверняка раскрашенное в оранжевые тона заходящим солнцем.

— Зачем тебе?

— Хочу. Чтобы ты нарисовала на мне, что пожелаешь.

— Что пожелаю? — Серые глаза лукаво сверкнули в сгущающихся сумерках. — Доверяешь мне как художнику?

— Доверяю.

— А если цвет не понравится?

— Хочу такого же цвета, как у тебя.

Ана задумалась, потом снова посмотрела на Кобейна с насмешкой.

— Рисунки могут оказаться символами и иметь значение.

— Я тебе доверяю.

— Некоторые символы меняют человека или его судьбу. Ну, например, ты начнешь привлекать к себе еще больше внимания, не сможешь в темных очках затеряться на пляже.

— Понял, понял, — Бэй тронул пальцем пухлые губы. — Я и так уже другой человек, татуировка на спине лишь сделает это более очевидным.

— Хорошо! — Ана обхватила его голову руками. — Я поставлю на тебе клеймо моего раба. Ты согласен?

— Согласен, — выдохнул Бэй и прикрыл глаза, и когда Тайна начала покрывать его лицо быстрыми поцелуями, он почувствовал легкий танец ее языка на своей соленой от морского ветра коже.

За их спиной в ресторане, где осталось еще человек двадцать молодежи, бармен включил музыку, начав дискотеку под зажигающимися в небе звездами. Последний раз, когда Кобейн танцевал, был на фестивале, где он опьянел от аромата незнакомой девушки и потерялся в глубине ее серых глаз. Сейчас эта самая девушка в ярко-желтом бикини танцевала для него у кромки воды на фоне чернеющего неба, еще разделенного цветной полосой от моря.

Как человек, в совершенстве владеющий своим телом, Бэй был не согласен с библейским «Сначала было слово».

Изначальным было движение. И ритм. Стоило поймать его — и терялись слова, вместе с ощущением места, времени, самого себя. Подобное состояние единения со Вселенной и наполненности Бэй испытывал во время медитаций. Правда, в этот момент не было ни тишины, ни спокойствия, только жар, разливающийся по телу в ответ на бессловесный призыв женщины перед ним. Диалог их движений и взглядов. Признания, не принявшие пока форму слов.

В какой-то момент музыка закончилась. Работники ресторана и большинство туристов ушли с пляжа и остались лишь Бэй, Ана и пятеро молодых парней.

Энергия танца еще бурлила в крови и требовала продолжения.

У ребят нашлась гитара, Бэй вспомнил свое подростковое помешательство на ударниках. Пустая канистра из-под воды. Вторая, наполненная морской водой, столик, пластиковый стул, лежак. Он собрал вокруг себя несколько предметов и задал ритм. И дискотека под свет восходящей луны и разложенных кругом телефонов накрыла ее участников, как стихия. Как танцы шаманов, способные отключить разум, оставив только чувства.

Бэй смотрел только на Ану, понимая, что она становится ему необходима, как воздух. Снова появилась странная мысль, что эту, на первый взгляд вовсе не блистательно красивую девушку, легко могли бы наделить ведьминскими силами. Каждое движение, взгляд, приоткрытые, что-то шепчущие губы, такие чувственные и манящие, обещали ему наслаждение, лишая желания сопротивляться притяжению. Мысль появилась за несколько мгновений до того, как нашлось подтверждение ее истинности.

Кобейн был слишком поглощен ритмом и танцем Аны, чтобы заметить, что она сводит с ума не только его, но и парней, продолжавших распалять свое веселье алкоголем. Девушка была слишком яркой и соблазнительной — ее кожа блестела от пота в свете телефонов и восходившей луны, метался раненными птицами желтый купальник. Слишком горячо, слишком откровенно и чувственно, и в какой-то момент девушка затронула дикие струны похоти пьяных мужчин. Пробудила в них варваров, увидевших перед собой легкую добычу на опустевшем диком пляже. Корабли, оставшиеся в бухте на ночь, были слишком далеко, берег отделяли от них расстояние и темнота, создавая обманчивую иллюзию безнаказанности.

Трое парней бросились на Кобейна сзади, и если бы сразу нанесли сильный удар по голове, то все могло бы сложиться иначе. Но они были слишком пьяны для выверенных движений, и в последний момент Бэй успел уклониться от первого удара. На него навалились двое, пытаясь скрутить руки, двое других слишком быстро оказались рядом с Аной.

Ребята были не слабыми, но не атлетами, слишком молодые, слишком пьяные, поэтому Кобейн справился с ними без особого труда, но на это ушло время. Десятки секунд, может, пара минут, пока он нанес сначала защитные удары, потом — поражающие, чтобы причинить боль и отбить желание продолжать драку. И все это время Ана оставалась одна против двух высоких, ошалевших от похоти мужчин.

Бидон с водой в руке стал дополнительным аргументом, и, оставив троих нападавших на песке, Бэй бросился к воде, где мелькал желтый купальник.

Ане удалось вырваться из неожиданного захвата в момент нападения, она уворачивалась от хрипевших от злости парней, тщетно пытавшихся схватить ее. Тайна оказалась слишком быстрой и гибкой, скользкой от пота для их рук и нарушенной алкоголем координации.

Пятилитровая бутыль воды и тяжелый кулак снова оказались убедительными, и разъяренный Кобейн, быстро отшвырнув парней в сторону на песок к их друзьям, застыл рядом с Аной, задвигая ее себе за спину. Они стояли вдвоем у кромки воды напротив разозленных ребят, медленно поднимавшихся на ноги, нарушая тишину пляжа грязными ругательствами.

— Оставайся у меня за спиной, — проговорил Бэй, удерживая в правой руке баклажку с водой.

Первая победа осталась за Кобейном, но сумма пьяной одержимости и массы тела была не на его стороне, а значит, срочно требовалась жесткая демонстрация силы.

Резко рванув вперед, к ближайшим двоим парням, Бэй коротким ударом отбросил одного из них на стоявших дальше троих, вызвав замешательство, и заломил руку второму так сильно, что пляж оглушил визг боли.

— Поиграли, и хватит, — проговорил Кобейн, — убирайтесь или вам придется полгода вашего друга в больнице навещать.

Он не испытывал жалости, только холодную ярость, и новый крик парня под ногами стал тому подтверждением.

— Все, все, мы все поняли, — раздались недовольные, раздраженные голоса. — Отпусти его. Мы уже уходим.

Бэй качнул головой, продолжая удерживать руку парня в захвате, слушая ругательства на немецком, испанском, английском. У кого-то от боли проснулись недюжинные лингвистические способности.

— Побыстрее.

Еще пятнадцать напряженных минут — и Ана с Кобейном остались на пляже одни.

Бэй громко выдохнул, освобождая тело от напряжения, и наконец развернулся к девушке, остававшейся все это время у него за спиной. Неполная луна холодно освещала ее. Ана смотрела с улыбкой и совершенно не выглядела испуганной. Издав короткий радостный вопль, она запрыгнула на Бэя с ногами и повисла на его шее, прижимаясь всем телом.

— Совсем не испугалась?

— Я в тебя верила.

— Даже после того, как твой Цепной Пес два раза избил меня, как мальчишку?

— Кто?

— Цепной Пес, с белым хвостом и черной полосой волос.

Перемена была мгновенной. Ана сжалась в его руках, попыталась встать на ноги, но Бэй не позволил, прижимая ее к себе еще сильнее.

— Не пущу. Побудь со мной так. Я испугался, ты меня успокаиваешь.

Тайна бормотала что-то непонятное себе под нос, сначала раздраженно, потом поняв, что Бэй не ослабит руки, сдалась, расслабилась. Притихла, словно заснула.

Бэй осторожно пошел вместе со своей драгоценной ношей в руках к месту, где лежали их вещи. Когда поставил девушку на ноги, она покачнулась и стала опускаться на песок, словно не держали ноги.

— Ана? — испугался Бэй, снова подхватывая ее на руки.

— Все хорошо. Все уже хорошо. Поставь меня. Ну же!

Она действительно быстро пришла в себя. Может, все-таки сильно испугалась из-за драки, но не хотела этого показывать, и страх выходил внезапно навалившейся слабостью?

Кобейн продолжал держать девушку, пока не услышал возмущенный голос:

— Да все со мной хорошо! Бэй! Отпусти! — Ана оттолкнула его руки. — Они больше не вернутся. Как смотришь, чтобы переночевать на отвоеванном у диких племен пляже?

Положительно. Ему никуда не хотелось ехать.

Адреналин, еще гулявший по телу, обострял все чувства, а всплеск только что пережитых эмоций требовал выхода, выплеска, разрядки. Звезды и море, и сытая луна стали безмолвными свидетелями страстного танца, слушателями бесконечного количества стонов и вздохов, рычания Бэя и легкого смеха Аны. Шепота… Его. Ее… Ласкового, как крыло бабочки…

В бездонном багажнике мотоцикла нашлось несколько больших полотенец, печенье, бутылка с водой и пакет с орешками. Дергая бутылку воды, Бэй и Ана то кормили друг друга, то сражались за кусочек печенья. Еще одно прикосновение, еще один жадный поцелуй.

Неутолимый голод!

Луна уже начала спускаться к горизонту и тысячи звезд шептали острову колыбельные, когда Бэй положил Ану на себя, не в силах отпустить ее даже на короткое время, чувствуя, что совсем ошалел от этой девушки и не желает приходить в себя. Она не возражала, устроилась на его широкой груди, словно это было самое привычное место для отдыха, и быстро заснула. Безмятежно, как котенок.

12.

Утро началось еще до восхода солнца. Бэй проснулся, не почувствовав Аны рядом с собой. Вместо легкого аромата олеандра в нос ударил запах моря и водорослей, накатили звуки — шум волн, пение птиц, спешивших наполнить мир голосами до того, как он замрет под немилостивыми лучами летнего солнца, и останется только треск цикад. Ночь дрожала, уползая прочь и уступая место зарождающемуся дню.

Ана колдовала над маленьким огнем, маленькими чашечками, маленькими ступками — как алхимик, подготавливая акт вандализма над человеческим телом. И Кобейн снова подумал, что он безумен. Совершенно. Бесповоротно. Лишился разума и желания мыслить здраво, потому что даже не подумал ее остановить. Он желал, чтобы женские руки оставили на его спине метки, которые невозможно будет стереть.

Ана усадила его перед морем любоваться зрелищем, как восходящее за его спиной солнце прогоняет остатки ночи, и стала рисовать горячим острым металлом, как это делали до изобретения салонов пирсинга и татуировки.

Бэй ловил себя на том, что пьянеет от легкой боли и осознания того, кто оставляет несмываемые знаки на его коже. Что он наслаждается утром, словно это первое утро новой жизни, в которой клеймо, уже стоявшее на его сердце, становилось видимым на спине и плечах.

Будто в краску было добавлено что-то наркотическое, весь последующий день показался Кобейну слишком ярким, переполненным звуками и сильными ароматами.

Недолгая дорога, небольшой старинный городок, облюбованный немецкими художниками и гончарами. Завтрак в переполненном туристами кафе и вдруг — концерт классической музыки в огромной и неуютной церкви. Звуки органа отражались от высоких стен, заполняя все пространство, сливались на головы и плечи немногочисленных слушателей тяжелым потоком.

От непонятной тревоги Бэю хотелось вести себя нелогично, например, смеяться.

— Чем тебе нравится эта смесь волынки и рояля? Громко, пронзительно и безжалостно.

Ана положила голову на его плечо и, едва заметно улыбаясь, впитывала звуки.

— Ваша музыка прекрасна в своей примитивности.

— Прекрасная пытка.

— Бэй, — Ана возмущенно толкнула его локтем в ребра. — Это попытка поговорить с духами и богами.

— Такие разговоры возможны только через боль и испытания.

Снова удар острого локтя.

— Такие разговоры возможны только без слов.

Слово «ваша» царапнуло края сознания, но тут же забылось под оглушающие финальные аккорды Гейделя.

Плавящийся от жары, задыхающийся от туристов остров понемногу открывал Бэю свои маленькие тайны. Наверное, даже начинал ему нравиться. Или все дело было в девушке у него за спиной, которая старалась не касаться горевших под футболкой знаков, когда кричала на ухо Кобейна направления на дороге. Он крепко держал ручки мотоцикла, и машина летела вдоль сухих полей, переваливавшихся, словно неспокойные волны огромного терракотового моря. Бэй не гнался за Тайной. Она смеялась у него за спиной, и ее горячие руки у него на груди вели свой собственный разговор с его сердцем.

Теряя скорость, мотоцикл прошуршал по гравию и застыл у невысокого длинного дома в окружении традиционного сада. На звук мотора из дома вышла невысокая женщина и, увидев гостей, поспешила на встречу, вытирая руки полотенцем, отбрасывая его себе на плечо. Широко улыбаясь, она бросилась к Ане и крепко обняла ее. Пожала руку Бэю. Он молчал, вслушиваясь в слова каталонского наречия острова. С его испанским и французским получалось поймать нить разговора.

Для хозяйки фермы его Тайна тоже была Аной.

Как давно на острове? Надолго? Спасибо за лекарство. Оно помогает.

Девочка моя…

Вскоре Бэй и Ана сидели под тенью огромного дерева за небольшим столом.

— Рассказывай, — потребовал он, наклоняясь и захватывая ладони Аны в свои. Ему необходимо было ее все время касаться.

Тайна улыбнулась, поглаживая пальцами его ладони и начала говорить.

Хозяйку звали Мария и очень предсказуемо — Адровер. Весь остров, казалось, был разделен между Адроверами, Надалами, Феррерами. Семейная ферма давно превратилась в маленький отель для агротуризма. Ана останавливается здесь, когда бывает на острове. И да, она неплохо говорит по-майоркински. Вот и все секреты. Легкий поцелуй в нос, и девушка выскользнула из-за стола в дом, чтобы принести еды, оставляя Кобейна наедине с его мыслями.

Как далеко собиралась исчезнуть Тайна, если привела его в дом Адроверов, приоткрывая часть своей настоящей жизни?

Прерывая тревожные мысли, вернулись женщины с двумя большими тарелками.

Паэлья для Бэя, смесь из темного риса, киноа, каких-то бобовых с яркими крапинками перца и специй — для Аны.

— Это не похоже на местную кухню.

Не спрашивая разрешения, Бэй зачерпнул ложку странной каши. Попробовал. Остро. С необычными специями.

— Нет, — рассмеялась Ана, придвигая к нему свою тарелку, — это блюдо совсем не местное. Мария готовит из моих продуктов.

— Ты приверженец какого-то малоизвестного культа, чтобы так необычно питаться?

Ана неопределенно пожала плечом.

— Так лучше для моего здоровья.

Два дерева, под которыми стоял стол, переплетались корнями и накрывали кусок земли зонтами необъятных крон. Прочные ветви с большими темно-зелеными листьями тянулись почти параллельно земле. Каждый широкий лист с тонкой вершиной был похож на пронзенное стрелой сердце… Кроны дарили живительную тень, а стволы пугали острыми шипами.

— Расскажи мне что-нибудь, — попросил Бэй, жадно вдыхая ароматы моря, хвои, розмарина, растущего пушистыми зарослями вдоль камней… И олеандра. В олеандрах — белых, розовых, красных — утопала Майорка. Ана была ее жемчужиной. И Тайной.

— Это остров тысячи лиц. Он все время разный. Особенно необычный в феврале, когда цветет миндаль и кажется, что деревья усыпаны белым снегом, апельсиновые и лимонные рощи горят яркими шарами плодов, и вся земля покрыта зеленым ковром травы с красными и желтыми пятнами полевых цветов.

И мне нравится цвет неба, особенно вечернего. Он напоминает мне дом.

— Где твой дом? — осторожно спросил Бэй, не ожидая ответа.

И получил вместо него разговор о планах на оставшуюся часть дня. Ана была неугомонна и полна идей, словно спешила изъездить все дороги и пройти по улицам всех городов. Спешила, словно у них оставалось мало времени. Бэй чувствовал это в каждом жарком взгляде. Почему она должна исчезнуть, когда желает остаться? Почему закрывается каждый раз, когда он касается ее секретов?

— Ты сказал два раза? — вдруг спросила Ана, когда Бэй перетащил ее себе на колени и осторожно играл локонами светлых волос, вдыхал горько-сладкий аромат, исходивший от девушки и огромных кустов, растущих неподалеку.

— Теперь я знаю, почему ты так пахнешь! Ты просто пропиталась олеандрами на этом острове.

— Бэй, когда был второй раз?

— Первый, Ана. На фестивале, после того, как ты исчезла, твой Цепной Пес сломал мне руку.

Она напряглась, и Бэй почувствовал едва различимую дрожь в ее теле.

— Я не знала.

— Я перестал быть героем в твоих глазах?

Ана повертела головой, едва заметно дрожа, и Бэй привлек ее к себе, укрывая руками, пытаясь согреть в середине жаркого дня.

— Он слишком быстрый.

— Ты боишься его? Мы из-за него не можем быть вместе?

Да, Бэй рисковал своими вопросами, но Ана сама начала разговор.

— Он никогда не причинит мне боль.

— Кто он?

— Бэй! На этом все. Мы заканчиваем разговор и едем в Пальму вместе. Иначе ты отправишься в нее один. На такси до аэропорта.

— Ты посадишь меня в машину насильно? — в душе Кобейна снова поднималось раздражение.

Ана вырвалась из объятий и вскочила с его колен.

— Мы едем в Пальму? — она смотрела пристально, почти с вызовом, и Бэй сдался. Вернее, решил отступить. Если Тайна сама начинает приоткрываться, у него будет шанс узнать побольше.

— Оставим часть вещей в комнате и поедем.

Пока девушка принимала душ, Бэй принес по ее просьбе пакет с вещами из багажника, который оказался до верха забит всякой ерундой. Он увидел знакомую джинсовую куртку, туфли на высоком каблуке. Парик, набор грима, какую-то служебную форму.

Бэй закрыл крышку и пошел к Ане.

Пальма встретила суетой большого курортного города в антураже наследия длинной истории и огромного собора, возвышавшегося над набережной. Город расправлял спаленные жарой легкие и наполнялся долгожданной прохладой наступающего вечера.

Бэй и Ана слонялись по переполненным людьми улицам, целовались на Большой площади и около Собора, на узкой улице с магазинами, где их едва не снес поток туристов и покупателей, рядом с оливковым деревом, заботливо обнесенным забором с табличкой о его древности. И в каком-то из этих мест Майорка снова огрызнулась почти влюбившемуся в нее Кобейну ловкими руками карманника, оставив частного сыщика без денег и документов. Поразительно, насколько глубоко Бэй утонул в своих чувствах и был ослеплен Аной, что ничего не заметил, пока не захотелось купить воды.

Обворованный детектив и его девушка остались посреди большого города без средств. Можно было вернуться в гараж, к чудо-багажнику или к Марии, но магия вечернего города манила, а на его улицах появлялось все больше артистов.

Кобейн даже не понял, как это случилось, как Тайна смогла подбить его на подобное действие, но скоро он танцевал капуэру на одном из углов Большой площади. Ана сидела на мостовой, подложив под джинсовые шорты кусок картона от обувной коробки из ближайшего магазина, и выбивала ритм ладонями, из ее телефона лилась музыка. А он! Великолепный Бэй! Танцевал на потеху публики. Нет, не так. Важным был только взгляд бросившей ему очередной вызов девушки и получившей в ответ горячее представление. Вечернее шоу было для сероглазой Тайны. Кобейн знал, как он выглядит, чувствовал, какое впечатление производит на собравшихся прохожих, и не стеснялся показывать силу и акробатическую ловкость своего тренированного тела. Ана сидела на каменной мостовой, оставив Бэя жадным женским взорам и завистливым или одобрительным мужским, и горела от ревности. Он видел это в ее напряженном взгляде и в почти болезненной ухмылке пересохших губ, и наслаждался, как лучшей наградой. А еще слышал падающие к ногам монеты.

— Откуда ты такой, — прочитал Бэй по губам Аны.

— Твой. Заклейменный тобой, в сердце и на теле, — отвечал он словами и своим танцем.

Первый ужин в жизни Кобейна, на который он заработал как уличный актер, состоялся под открытым небом в небольшом ресторане на одной из площадей ночной Пальмы. Представитель клана Вальдштейнов и сын Ван Дорна с аппетитом уплетал антрекот и рассказывал Ане о том, что у него сильные гены лицедейства, доставшиеся от предков-циркачей. Борца, едва не сразившего самого Поддубного, (Тайна, конечно же, не знала, кто это такой), и танцовщицы на канате.

Безумный день не спешил заканчиваться.

Бэй снова был за рулем рычащей машины, уносившей их на юг острова, мимо жаркой сковороды Лукмайора и темневшей гряды редких гор, одна из которых была горой ведьм. Ана кричала ему на ухо о крестьянах, сходивших с ума от пораженной грибком пшеницы, и о женщинах, которых за выразительный взгляд, уродство или красоту обвиняли в колдовстве.

И Бэй вспомнил о Карине. Как он рассказывал ей истории в каждом городе, где они встречались, и почти год назад вез Волжскую по этой же самой дороге на мотоцикле от Пальмы на юг во владения Гашика. Он тогда ненавидел остров, который был готов полюбить сейчас. Но Кобейн готов был полюбить любое место на земле. Лишь бы мягкие руки Аны касались его тела, и она кричала ему на ухо свои рассказы. Наверное, это было неправильно и жестоко, но Бэй не испытывал чувства вины. Он был там, где не мог не быть. С женщиной, лишь встретив которую, понял, насколько был до этого момента одинок.

Ана заставляла Кобейна петлять по узким дорогам, разрезая темноту ярким светом фар и заглушая звон колокольцев пасущихся овец рычанием мотора. Бэя не покидало ощущение, что они оказались совсем близко от владений Гашика, когда Тайна попросила остановиться, а потом спрятать мотоцикл в кусты от случайных глаз. И повела за собой по узкой тропинке, вдаль от асфальтированной дороги, пока перед ними не выросла высокая стена забора. Девушка застыла на несколько секунд, прислушиваясь, покачнулась, теряя равновесие, но быстро пришла в себя в руках Кобейна.

— Ничего страшного, — прошептала она, отстраняясь. — Я не больна.

Лукаво улыбнулась в свете огромной, почти полной луны, и стала карабкаться через забор.

От удивления Бэй лишился речи.

— Жарко! — сказала Ана уже сидя наверху. — Не хочешь искупаться в бассейне? Здесь никого нет. Ни собак, ни хозяев. Смелее, Тван!

— Сумасшедшая! — задохнулся Бэй. — А если мы загремим в полицию? Я еще и без документов.

— Не трусь! — задорно рассмеялась Тайна. — Если не пойдешь сам, то жди меня на этом самом месте! — и исчезла в темноте сада.

— Сдурел. Я совсем одурел от тебя! Ана! Подожди!

Ругаясь и поминая твана на все лады, Бэй полез на забор.

Тридцатилетний частный детектив шел по чужому, слабо освященному фонарями саду. На его спине горела свежая татуировка, и еще он чувствовал легкое покалывание в мышцах после первого в жизни уличного выступления.

Что следующее?

Как далеко он готов следовать за девушкой с серыми глазами и тайной во взгляде? И если не готов, то все равно ведь идет, удивляя самого себя?

Свет в окнах говорил о том, что дом был обитаемым, и его хозяева находились где-то на острове.

— Ты сумасшедшая, совершенно ненормальная, — прошипел Бэй, догнав Ану и поймав ее за руку.

— Да, — смеялась она, — но это так заводит! Признайся, тебя это заводит!

— Куда еще больше, — почти рычал Кобейн, притягивая девушку к себе, пытаясь то ли укусить, то ли поцеловать, сходя с ума от желания.

— Подожди, сейчас, — раздался горячий влажный шепот ему на ухо.

Перед ними лежала тарелка бассейна со студнем черной воды, в котором дрожали звезды.

Ана быстро скинула одежду, отбросив ее в тень, и соскользнула в воду. Бэй последовал за ней. Сразу, не раздумывая, схватил девушку в объятья, испытывая потребность прикасаться всем телом, губами, чтобы почувствовать вкус и вдохнуть горьковато-сладкий запах. Это было блаженство и безумие, страсть, обостренная чувством опасности и нереальностью происходящего. В чужом саду, в темном бассейне, в теплой воде, приятно холодившей горевшую спину Бэя. Он так и не видел еще, какой рисунок наколола ему Тайна.

— Надеюсь, ты написала мне на спине свое настоящее имя? — спросил он ей прямо в губы.

— Зачем? Это пошло, — рассмеялась она, обвивая его ногами, и потерлась об него всем телом.

— Чтобы Вселенная видела, кто украл мою душу…

В ответ Ана запрокинула голову и рассмеялась — довольно, сыто, как хищник, получивший свою жертву. Вселенная смотрела на них сквозь бархатное полотно неба глазами далеких миров.

Вспышка страсти закончилась взрывами удовольствия, переросла в волну нежности и оборвалась шумом колес по гравию и голосами. Хозяева вернулись домой. Ана едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться, так что Кобейну пришлось закрыть ей рот своим и утащить ее в темную часть бассейна. Луна светила над ними, как огромный фонарь.

— Что теперь будем делать? Два голых незваных гостя в чужом бассейне? — прошептал он.

— Ждать… надеяться… любоваться звездами… прятаться от луны…

— Ты ошиблась, что в доме никого нет.

— Мы слишком задержались в бассейне, — хихикала она, как нашкодившая девчонка.

Люди были около дома — не близко, но и недостаточно далеко. Адреналин и какое-то безрассудное веселье разливались по венам. Когда послышались незнакомые голоса и фразы о том, что жарко, и хорошо было бы освежиться, Ана испугалась, вжалась в Бэя, а его потянуло на безрассудство. Он стал играть на чувствительных точках ее тела, потеряв весь страх и наслаждаясь остротой момента. Раззадоривая девушку и отмечая, как быстро она отзывается на его ласки, насколько ЕГО она стала за эти дни. Нет, не так. Ана всегда была только его, с того самого вечера на фестивале. Она слышала Бэя, словно прикосновения были словами. Он чувствовал ее тело как свое… Их жажда росла, не зная утоления, обостренная обозначенным расставанием.

Под черным небом Майорки, под музыку звуков чужого сада…

Невозможно было понять, сколько времени прошло. Наверное, много, и была уже глубокая ночь, потому что сломанная тарелка луны опустилась за крыши притихшего дома. Бэй чувствовал приятную тяжесть во всем теле. Только немного горела спина. Ему даже казалось, что стоит закрыть глаза, начать медитировать, и он сможет представить себе рисунок, наколотый на его теле. Девушка неторопливо одевалась рядом с ним. Даже его неугомонная, сумасшедшая Тайна устала и льнула к нему, как соскучившаяся по ласке кошка, прижимаясь на мгновения к его спине, касаясь руками. Зося была права, их чувство было на двоих, и какие бы тайны ни прятала Ана, у него есть шанс.

Из темных кустов прямо на Кобейна выскочила огромная, похожая на серое привидение птица. Мелькнул длинный ободранный хвост. Павлин соседа Гашика! Как напоминание о том, кем являлся Ван Дорн, и чем занимался перед тем, как оказался в порту Дез Канонхе два дня назад. Кобейна словно окатило ледяной водой, безжалостно выдирая их состояния ленивой, сытой усталости, в холод подозрений. Тревожно забилось сердце.

Он молчал по дороге от бассейна, но, помогая Ане подняться на забор, спросил, не узнавая своего голоса:

— Откуда ты знаешь этот сад?

— Купалась здесь раньше. Хозяева редко бывают на острове. И мы не так далеко от фермы Марии, а бассейна у нее раньше не было.

Она ответила так уверенно и спокойно, будто освежиться в чужих владениях было самым обычным делом для тех, кто не обладал собственным бассейном.

— Что тебя беспокоит? — спросила Ана в гостевом домике Марии после короткой, молчаливой дороги. — Разденься, я проверю татуировку.

— Что ты мне нарисовала? — Бей оставил футболку в руках, чтобы сразу надеть обратно, когда закончится осмотр.

— Пока не скажу. Завтра будешь угадывать.

Уставший беззаботный голос не успокаивал тревогу, отрастившую острые зубы и вгрызающуюся в Бэя голодными челюстями здравого смысла и не к месту проснувшейся интуиции.

Обглоданному Кобейну было так плохо!

Хотелось как можно быстрее стать под холодный душ и остаться в нем, пока вода не смоет с души грязь подозрений. Он так и сделал, не позвав Ану с собой и обрадовавшись, что она не присоединилась. Побыл какое-то время наедине со своими мыслями.

Бэй никогда не был трусом.

И он умел смотреть своему страху в глаза.

— Можно взять краску, которую ты использовала утром? — бросил он, выйдя из душа, как можно безразличнее, отворачиваясь от Тайны, чтобы не выдать волнение.

— Конечно, в багажнике мотоцикла, возьми сам, — Ана лежала поверх покрывала на одной из кроватей, ожидая своей очереди в душ. Она протянула руку к столику, взяла ключи и бросила их Кобейну. — Голый не ходи, а то нас Мария выгонит.

Бэй оделся, пока Ана раздевалась, и вышел на улицу, как только она закрыла дверь в ванную комнату. Направился к мотоциклу, открыл багажник и начал торопливо копаться в нем. Набор для татуировки лежал сверху, он был ему не нужен. Несколько париков в прозрачном пакете, наборы грима, обувь, платья и… светлым пятном сверкнула ткань, напомнившая форменную одежду. Бэй вытянул ее наверх и при свете телефона расправил в поисках нашивок или печатей. Они были аккуратно срезаны, кроме одной, маленькой, на рукаве. Едва различимое лого. Белрон.

Руки задрожали, как у алкоголика со стажем, и, отбросив рубашку обратно в багажник, Бэй обхватил ладонями лицо и, опустившись перед мотоциклом на корточки, захрипел:

— Тван, тван, тва-а-а-ан…

Ему понадобилось какое-то время, чтобы прийти в себя. Унять дрожь, вернуть способность говорить. Он раскурил бы сигарету, не куривший Бэй… Но нужно было возвращаться, пока затянувшееся отсутствие не станет слишком подозрительным. Затолкав вещи обратно в багажник и захватив с собой набор для тату, Кобейн медленно отошел от черного металлического зверя, который скалился ему вслед при тусклом свете фонарей.

Форменная одежда…. Значит, даже если Аны не было в доме Гашика, она была на вечеринке в Италии. Стоит ли засовывать голову в песок, прячась от подозрений? Слишком много совпадений. Которых не бывает, но они продолжают случаться в его жизни. Местная девушка с акцентом, которая споила и разговорила охранника Давида, соседний сад, в котором они купались и занимались любовью в бассейне всего час назад. Парики, наборы грима в багажнике мотоцикла. Слишком безрассудно, но так подходит характеру самой Аны, какой Бэй успел ее узнать за короткое время, проведенное вместе.

Высокомерие физически одаренных людей, соответствующее всей троице.

Впервые Кобейну не хотелось хватать нити улик и преследовать тайну.

Перед тем, как зайти в дом, он послал Гашику сообщение: «Давид, тебе важно найти камень или наказать того, кто его украл?»

И прошел внутрь, не ожидая быстрого ответа, но телефон щелкнул полученным сообщением. Гашик снова не спал, наслаждаясь бархатной ночью в своих владениях недалеко от фермы, где находился сейчас Бэй.

«Мне нужен камень».

Ана уже разобрала обе кровати и лежала на одной из них, казавшейся более обжитой, с маленькими глиняными фигурками рядом на столике. Черт с посохом в руке и петух. Кобейн усмехнулся, заметив, что к ним добавился «чудо-юдо рыба-кит».

Во взгляде девушки мелькнуло едва различимое напряжение.

Бэй решительно подошел, молча поднял Ану на руки и сел, посадив к себе на колени. Потом лег на узкой кровати, укладывая девушку рядом с собой. Она облегченно выдохнула и тихо рассмеялась:

— В комнате есть две нормальные кровати.

— Мне нужна лишь одна. Та, что с тобой. Разве ты не чувствуешь, что подходишь моим рукам, моей груди? А как ты пахнешь!

Ана поворочалась, смеясь и устраиваясь поудобнее.

— Ты ничего не спрашиваешь обо мне, — сказал Бэй, прежде чем Тайна забудется безмятежным сном.

— Мне достаточно того, что я уже знаю, — лениво отмахнулась она.

— Мне недостаточно, — сказал и остановил возможные протесты громким поцелуем в нос, — Я собираюсь не задавать вопросы, а рассказывать. Если ты ничего не хочешь говорить о себе, то я хочу, чтобы ты побольше узнала обо мне.

— Хорошо, — согласилась Ана, но Бэй чувствовал, что она борется с зевотой и сонливостью.

— Я частный детектив.

Легкий, едва заметный отклик в женском теле. Еще не напряжение, но едва различимая дрожь. Реакция, которую ожидал и не хотел заметить Кобейн.

— Ищу я в основном пропажи и сбежавших из дома подростков, — продолжил он, — занимаюсь иногда фальсификациями произведений искусств. Мои клиенты — богатые люди, которые хотят решить свои проблемы без привлечения полиции. А еще в последнее время мне приходится вести расследования, связанные с драгоценными камнями. Поэтому мы и встретились с тобой в Лондоне на аукционе. Ты ведь тоже интересуешься камнями.

Прижал к себе, прежде чем Ана попыталась вырваться.

— Я не спрашиваю. Рассказываю, не забыла? — повторил он, чтобы лишить ее возможности оборвать едва начавшийся монолог. — Сад, в котором мы купались, например, находится рядом с домом одного моего клиента. Представляешь, какое совпадение? Ты, может, слышала о нем, миллионере Давиде Гашике?

— Слышала, что он живет где-то здесь рядом. — Никаких эмоций в женском голосе не было, и как раз это говорило о сознательной попытке Тайны их не показать. Она перестаралась. Настолько бесцветное безразличие было ей несвойственно и странно даже для незаинтересованного слушателя.

— С ума сойти, за последний год я несколько раз бывал на острове, и все это время находился так близко от тебя!

Бэй замолчал, наслаждаясь тяжестью тела Аны у себя на груди, слушая ее немного прерывистое дыхание. Она давно перестала вертеться и молчала.

— Я ищу для Давида пару камней, украденных почти год назад из его владений здесь, на острове. Рубин в виде сердца и переменчивый камень Повелителя морей, грандидьерит. С твоей любовью к камням, ты, наверное, знаешь и такое название?

— Зачем ты мне это рассказываешь? Разве это не следственная тайна? — спросила Ана вместо ответа на вопрос.

— Ты — моя Тайна. — Бей приподнял девушку над собой и, обхватив ладонями лицо, жадно, отчаянно поцеловал, словно хотел поглотить ее всю, растворить в себе. Она ответила с готовностью и такой же настойчивостью. Но Бэй остановился, чтобы не потерять способность мыслить. Разговор не окончен. Главное еще не сказано. Оторвался от сладких губ с привкусом горечи.

— Я рассказываю потому, что белый павлин, который напугал нас у бассейна, тоже залетает в сад Гашика. Я даже не подозревал, что мы были так близко к его владениям. Давиду важно вернуть камни.

— А что важно для тебя? Найти их? Это дело чести для частного детектива?

— Да, важно, — уверенно проговорил Бэй. — Но я не полиция. Я решаю сложные и неприятные ситуации и умею хранить тайны. Ана! — Он все-таки не выдержал и снова заключил ее лицо в свои руки, заставляя смотреть на себя. — Я тот, кто решает проблемы. Любые. У меня есть возможности и много связей.

— Да иди ты со своими возможностями и связями, — взорвалась девушка, пытаясь освободиться. Но не тут-то было. Руки Бэя уже оставили ее лицо и поймали в надежный капкан тело. — Ищи свои камни! Зачем ты мне все это рассказываешь?

Она билась в его руках испуганной птицей. Такая сильная и отчаянная.

Бэю приходилось прикладывать много усилий, чтобы удержать ее. Ана извивалась змеей, царапалась кошкой, только распаляясь от того, что у нее не получается освободиться из плена его рук. Рычала львицей.

— Пусти меня!

— Тихо, тихо, успокойся, — шептал Бэй, не ослабляя захвата.

Тш-ш-ш…

— Ты все время преступаешь границы! Нарушаешь наш договор! Мне надоело! Отпусти! — раздался почти визг, и Ана, извернувшись, сумела укусить его за плечо. Больно, почти до крови.

— Да, я упертый, — выдохнул Бэй, не ослабляя захвата рук. — Ты хочешь исчезнуть. Я хочу тебя оставить.

— Этого не будет! Пусти!

— Все, успокойся. Ана! Я больше не буду. Не буду!

Она все так же извивалась и билась в его руках. Они оба вспотели, была растерзана одежда, всклочены волосы, горели глаза. Бэй опустил руки, отчего Ана взлетела над ним, присаживаясь и едва не потеряв равновесие. Пришлось одним быстрым движением удержать ее от падения с кровати.

— Я не хочу тебя терять! Не могу! Как же ты это не поймешь? — проговорил он, не сдерживая эмоций в голосе. — Поэтому я все время преступаю черту, как ты говоришь.

Ана замерла, слишком измученная бесконечным днем или сражением. Закрыла лицо руками, и ее плечи провисли, как от тяжелой ноши или сильной усталости.

— Я понимаю. Извини, — едва слышно проговорила она. — Я сделала ошибку, Тван. Думала, если провести какое-то время вместе, то этого будет достаточно. Захотелось наесться запретного до оскомины во рту. Но ты прав, так тяжелее. Теперь намного тяжелее.

Господи, да почему же он не может заставить ее открыться и рассказать?! И что, если он теперь испугал Ану и спровоцировал исчезнуть как можно скорее?

— Я больше не буду, слышишь? Не буду! — торопливо заговорил Бэй, касаясь руками ее спины, опущенных плеч. Заставлять ее было нельзя, только просить, чтобы осталась. — Иди ко мне, пожалуйста… Ана? Я соскучился.

На несколько бесконечных минут установилась тишина, которую прерывали только звуки медленно успокаивающегося дыхания. Наконец, Ана прошептала:

— Давай спать, частный детектив. Я очень устала.

Бэй осторожно потянул ее на себя и с облегчением выдохнул, когда его Тайна покорно легла на него сверху. Уже привычно повозилась, устраиваясь поудобнее.

— И не вздумай исчезнуть. Иначе я буду караулить всю ночь. А мне надо отдохнуть. Обещаешь? Что не исчезнешь?

— Спи, — сдалась она, — пока не исчезну.

После сложного дня и короткой ночи утро получилось совсем не раннее. К счастью, Ана вела себя так, словно размолвки и разговора перед сном не было. Она вскочила с постели, увидев время на часах, и стала торопливо собираться, подгоняя Кобейна.

— Куда мы опаздываем теперь? — спросил он, потирая глаза.

— Бороться с твоим страхом.

— Каким? — напрягся Бэй.

— Высоты.

В кладовке гостевого домика, отданного во владения Аны, оказалось еще больше интересных вещей, чем в багажнике мотоцикла. Бэй охватил быстрым взглядом широкий набор спортивного снаряжения для разных видов спорта и решил заглянуть в кладовку этим же вечером.

— Быстрее, собирайся. Хлеб в зубы, — командовала неугомонная Тайна, — а то будет слишком жарко и слишком много людей.

Бэй не обманывал Ану, что у него была боязнь высоты, в которой он неохотно признавался даже самому себе. Много лет назад в Альпах именно Кобейн оказался тем самым парнем из группы, впавшим в панику. Дорога вела через знаменитый подвесной Европейский мост, тянувшийся на полкилометра в длину на высоте в неполных девяносто метров. Через десять шагов над пропастью Бэй почувствовал легкую тошноту, а через двадцать его уже выворачивало наизнанку от страха. Добравшись до конца моста на трясущихся и полусогнутых ногах, он повалился на землю, скуля как побитый щенок, и всей группе горе-туристов пришлось остановиться и ждать, пока Кобейн придет в себя. С гор он спустился с чувством проигравшего в важных соревнованиях. Ему было двенадцать лет, он не принимал собственных слабостей, и на борьбу с вертиго ушли годы. Упражнения, упражнения, работа с психологом. В результате страх высоты из панического превратился в обычный, как у большинства людей, с опаской относящихся к открытым высотам. Но Великолепному Бэю, конечно же, хотелось холодного спокойствия альпинистов. К сожалению, фобии оказались слишком цепкими тварями. Запрятавшись глубоко в сознание, сделав вид, что приручен, страх высоты высовывал иногда свою уродливую голову. Например, во время вертолетного заброса и спуска с Ричем — хватило одного раза, чтобы отказаться от повторения. Подъем на Килиманджаро, стоивший литров холодного пота, подарил Кобейну захватывающие дух виды на прародину всего человечества, но во всей красе пережитых волнений продемонстрировал контролируемый, но непобежденный страх.

В ночных кошмарах Бэй оказывался на шатком Европейском мосту или был готов сорваться с отвесного склона в бездонную пропасть. Гора, с которой он почти падал, всегда была одной и той же. Необычного красно-рыжего цвета с зеленоватыми прожилками, как кровеносными сосудами.

К счастью Кобейну редко снились сны.

В бухте Ломбардс на высокой, изъеденной соленым ветром стене береговой линии, между двумя пляжами, находилось место, которое использовали для тренировки скалолазы. Скала была не слишком высокой, и впереди Кобейна поднималась Ана в спортивной майке и шортах, настолько коротких, что Бэй мог думать только о той части тела девушки, которую эта легкая тряпочка почти не скрывала. Наверняка, выбор одежды был не случайным, и шорты стали частью коварного плана Тайны. Вернее, дерзкого и успешного, потому что страх высоты был забыт. Бэй наслаждался кошачьей грацией и ловкостью девушки, слышал шум моря внизу и высокий голос ветра рядом и совсем не боялся высоты. Ничуточки.

После подъема было море и поздний завтрак в ближайшем городке.

— Ты меня обманул, — улыбалась Ана, цедя прозрачную воду, пока Кобейн заканчивал вторую чашку кофе. — От страха так быстро не отделаешься.

— Я смотрел ему в глаза.

Тайна рассмеялась, откидывая за спину волосы.

— Смотрел ты на другую часть тела.

— Твой план сработал. И это был очень маленький страх. Большой ты знаешь. Я боюсь потерять тебя.

— Значит, ты обманщик, Тван? Наврал вчера о своем страхе и о своем обещании.

— Меня зовут Бэй. Я не задаю вопросы и схожу с ума от мысли, что ты опять исчезнешь неизвестно насколько.

Серые глаза стали бездонными, когда Ана посмотрела на него. Они потемнели настолько, что Бэй не увидел зеленых крапинок. А потом девушка отвернулась в сторону, и Кобейн услышал:

— На этот раз навсегда.

Или не услышал, потому что не было звуков. Слова появились внутри него необлаченными в одеяния из букв. Как понимание. Чистая эмоция. Незамутненное знание.

И, болезненно поморщившись, Бэй сказал:

— Я продолжу жить без тебя, и мир не обрушится карточным домиком, но потеряет краски, даже смысл.

— А ты не теряй его, — тихо ответила Ана, не поворачиваясь. — Мы не можем изменить судьбу. А наша… В ней нет такой дороги, по которой мы идем вместе.

— Я упрямый, — проговорил Бэй, наклонившись над столом и захватывая женские ладони в свои.

В ее глазах в глубоких лужах слез неверие мешалось с надеждой.

Центр городка, где они завтракали, был заполнен прилавками традиционного рынка и людьми. Ана вела Бэя от одного продавца серебряных украшений до другого, пока не остановилась рядом с товаром высокой полной женщины, напоминавшей черными глазами и смуглой кожей цыганку. Среди изделий было много колец и сережек с мелкими камушками. Отдельно лежали горки отшлифованных разноцветных горошин неправильной величины.

— Только не говори мне, что у тебя взаимная любовь с камнями, — рассмеялся Бэй, увидев блеск в серых глазах.

— Ты даже не представляешь, сколько сокровищ можно найти на таких вот дешевых рынках. Здесь не знают цену камням. А некоторым даже не дали правильных названий.

— Тогда выбери мне подарок, — решился вдруг Бэй. А когда Ана подняла на него вопросительный взгляд, дотронулся до мочки ее правого уха. — Хочу, чтобы одна из этих трех была у тебя на память обо мне.

Ана прищурила глаза, ожидая продолжения.

— Татуировку ты мне уже наколола, выбери сама, в каком ухе оставить сережку.

Тайна засмеялась так громко, что стали оборачиваться и смотреть прохожие. Потом прижалась к Бэю, приложив ухо к груди.

— Если я скажу — остановись, оно перестанет биться, Тван?

Кобейн прижал девушку к себе до легкого вскрика и проговорил сквозь сжатые зубы:

— А тебе бы этого хотелось?

— Мне бы хотелось, чтобы ты был только мой, — прошептала Ана.

— Я и так твой. Тогда почему ты хочешь уйти?

— Я не могу остаться.

Сказала и оттолкнулась от Бэя, склонилась над столом с множеством украшений.

— Другое. Нам нужно что-то другое. Пойдем.

Избегая смотреть на Кобейна, она повела его вдоль прилавков, пока после долгих и жарких поисков в руке Аны не оказалась пара простых сережек с желтым камнем.

— Скаполит, мне почему-то хочется подарить тебе скаполит, — проговорила она, показывая простые украшения.

«Сколько может быть совпадений? — беззвучно простонал Кобейн. — И какие из них имеют значения, а какие — просто случайность?»

Ана проколола правое ухо Бэю на автомобильной стоянке рядом с мотоциклом, прокалив на огне зажигалки иглу из набора для татуировки, и сразу вставила серебряную сережку. Кобейн, не отрываясь, смотрел на ее сосредоточенное лицо, следил за уверенными движениями и с радостью принимал боль. Это был всего лишь слабый отголосок той, что разливалась в душе! Время просыпалось, как песок сквозь пальцы, а у него было слишком мало информации, чтобы искать, когда Ана вздумает уйти. Наверное, поэтому хотелось привязаться к ней любыми способами. Оставить следы не только на сердце, но и на теле, любые, лишь бы помогали в поисках. А еще убрать с нее печать другого мужчины. Поэтому, внимательно глядя на Ану, он молча вытащил черную сережку из ее правого уха и вставил вместо нее вторую из пары со скаполитом. Не прозвучало ни слова, но Бэй мог поклясться, что в этот момент свершалось что-то более важное, чем просто обмен украшениями. Признание. И что он заменил именно ту сережку, которую хотел снять с тела свой Тайны.

И она это допустила.

Для восстановления украденных документов Кобейну нужно было вернуться в Пальму. Еще прошлым вечером он сделал несколько звонков Кардиналу и родителям, и теперь требовалось зайти в полицию для оформления заявления о краже.

— Представляю, как будет ухмыляться местный капитан, выяснив, что пострадавший от уличных карманников — сам сыщик. Может, прикинуться страховым агентом? Бестолковым и рассеянным?

— Тебе придется слишком постараться, чтобы твое лицо выглядело бестолковым, но я научу, смотри, вот так. Представляешь себя обожравшейся жабой, перед которой застыла цапля.

С этими слова Ана надула щеки и выпучила глаза, вызывая у Бэя оцепенение от неожиданности, прежде чем он удивленно выдал:

— Причем тут жаба?

Поймав на себе опустевший, застывший взгляд серых глаз, он на мгновение забыл, как дышать, перед тем, как рассмеяться.

Слишком потешным было лицо Аны, лишенное тайн.

— Ну ты же бестолково хочешь выглядеть? А не увидеть цаплю.

— Что ты несешь? — Бэй набросился на корчившую рожи Тайну с поцелуями. Прямо у входа в полицейское отделение.

— Книжка у меня была… в детстве… с картинками… про глупую Пипу, — лепетала между поцелуями Тайна, — ее съела цапля.

— Я! Это я тебя сейчас съем.

Пока обворованный сыщик заполнял бумаги, Ана хотела пройти по магазинам, но Бэй не пустил. Путешествие по острову не могло продолжаться бесконечно. Особенно после разговора прошлой ночи. Бросая на девушку быстрые взгляды, пока писал объяснительную, Кобейн начинал сходить с ума от растущей тревоги, не соответствующей покорному ожиданию и легкой улыбке на лице Аны, и вдруг подумал о наручниках. Может, задержать ее до выяснения обстоятельств? Уже завтра утром. Или сегодня вечером? Но готов ли Бэй к тому, что сероглазая Тайна может оказаться причастной к краже? И если это так, разве сумеет он остановить запущенный каток следствия? Поймет ли Ана, что железо наручников — его последняя надежда удержать ее? Его шанс заставить открыться и позволить помочь. Вместе они справятся с любыми тайнами.

Но что, если он только все испортит? И не удержит… Но потеряет навсегда.

Чувство надвигающейся разлуки усиливалось, несмотря на то, что Ана не отходила от Бэя ни на шаг. Она говорила о планах на ближайшие дни, объясняя их тем, что без паспорта Кобейн все равно никуда от нее не денется. Как если бы ему куда-то хотелось деваться! Может, именно настойчивое желание Аны бесконечно касаться его и поток ее обещаний и беспокоили больше всего, словно девушка пыталась обмануть и обмануться.

Впрочем, очередной сумасшедший план требовал немедленного исполнения.

Около пяти часов вечера мотоцикл остановился у пятизвездочного отеля, расположенного выше города, с ошеломляющими видами на огромную чашу залива и зажигающую огни Пальму. К парадному входу подъезжали дорогие машины, выпуская женщин в коктейльных платьях и мужчин в белоснежных рубашках. Таблички с надписями говорили о приеме, устроенном банком Сантандер совместно со страховой компанией.

Ана заговорщически подмигнула Бэю и повела его к лестнице на второй этаж, к туалетам, сунула по дороге в руки один из двух темных пакетов, которые достала из багажника мотоцикла. Багажника с множеством сюрпризов. Кобейн решил заглянуть в него еще раз этим вечером. Заодно и в кладовку со спортивным инвентарем. И решить по поводу наручников.

— Переодевайся, сегодня вечером мы гуляем, — бросила ничего не подозревающая о его планах Ана, направляясь в женский туалет.

— Ты же не хочешь сказать, что купания в чужом саду…

— Было мало, — закончила она, — теперь мы будем пить шампанское и есть канапе на чужом приеме. У нас как раз есть около сорока минут, чтобы рубашка на тебе немного разгладилась, — она послала ему воздушный поцелуй и исчезла за дверью.

Почему он согласен на все, что предлагает эта ненормальная женщина? Что стало с гордым представителем клана Вальдштейнов — рациональным, кичившимся способностью здраво мыслить в любой ситуации? А главное, Бэю все это нравилось.

Из зеркала на него смотрел незнакомец с потемневшими от возбуждения глазами и красными пятнами на скулах, словно Кобейн выпил или накурился травки. Ана и была для него дурманной травой. Он открыл кран и умылся холодной водой, успокаивая волнение.

Бэй часто бывал на приемах и знал, что чем больше группа приглашенных гостей, тем легче затесаться между ними случайным людям, и торжество в гостинице идеально подходило для цели Аны повеселиться за чужой счет. Он снова посмотрел на себя в зеркало, остановившись взглядом на сережке в ухе, и сразу подумал о Цепном Псе. Кто он, мужчина с белыми волосами, разделенными посередине черной полосой, и почему ведет себя так, словно имеет на Ану полное право? Но не он, а Бэй стал ее первым мужчиной и оставался единственным. Все, что было между ним и Аной, было слишком личным и созданным вместе.

Паника, что Аны не окажется за дверью, смела прочь все мысли, и Кобейн выскочил в коридор, чтобы найти девушку рассматривающей незамысловатые картины на стенах. Она повернулась к нему, и Бэй в который раз был ослеплен, очарован, приворожен, понимая, что в его сердце больше не осталось места, еще не занятого этой Тайной.

— У каждой женщины должно быть маленькое черное платье? — проговорил он, пожирая ее глазами. Разве можно быть такой желанной?

— И высокие каблуки, — добавила она, поднимая по очереди ноги, демонстрируя обувь, и вдруг сказала дрогнувшим голосом: — Ты красивый, Тван! Какой же ты красивый в этой белой рубашке!

От низкого бархатного голоса бросило в жар, и Бэя накрыла внезапная волна ревности.

— Чья она? — слишком резко выдохнул он. — Откуда у тебя мужская рубашка?

Рубашка не могла принадлежать Цепному Псу, иначе оказалась бы слишком узка Кобейну. Тогда чья? Третьего байкера?

— Она прилагается к маленькому черному платью и каблукам, — рассмеялась Ана, уворачиваясь от жадных рук Бэя. Смеялась, а ее глаза были шальными и блестели.

Сумасшедшие. Они оба были сумасшедшими и сводили друг друга с ума.

— Чья? — Бэй поймал девушку и притянул к себе грубо, властно, почти лишая возможности двигаться.

— Успокойся, Тван, — она осторожно дотронулась пальцами до его лица. — Ты надел ее первым.

И посмотрела так, что он поверил.

«Не отпущу, — думал Бэй, следуя за Аной по коридору отеля. — Надену вечером наручники и никуда не отпущу!» — рычал он ей в спину, не произнеся ни звука.

Мысль о наручниках принесла успокоение тревоге, не покидавшей весь день. Кобейн принял решение. Сначала нужно не дать Тайне исчезнуть, а потом он придумает, как справиться с теми проблемами, которые она настойчиво скрывает.

Но он опоздал со своим решением — на день, полдня, несколько часов, и момент, которого опасался, все равно случился неожиданно.

Вот Бэй любовался Аной, вот повернулся на звук знакомого голоса, увидев недалеко от себя Давида с семьей. Гашик улыбался, не скрывая удивления от неожиданной встречи. Рядом с ним возвышалась его жена в длинном изумрудном платье. Вышли вперед поздороваться тщательно причесанные, одетые в аккуратные костюмчики дети. А сердце Кобейна полоснул ножом безотчетный страх. Удар был такой сильный и стремительный, что на секунду потемнело в глазах. Забыв о Гашиках, Бэй развернулся и не увидел рядом с собой Аны. Он искал ее среди гостей, отгоняя воспоминание о Тайне, удалявшейся под дождем Голландии, скользившей среди пестрой толпы Лондона, понимая, что на этот раз он тоже опоздал. Не было даже силуэта, исчезающего за чужими спинами.

— Неожиданная встреча, Кобейн, — раздался голос Давида.

Бэй не ответил. Он бросился в одну, потом другую сторону зала, побежал в сторону выхода. Острую боль в сердце и чугунную тяжесть в душе нужно было вынести из закрытых стен, на улицу, чтобы наполнить воздухом легкие. Кобейн метался между коридорами, выходами в сад, побежал к парковке. Надежда все больше становилась похожа на павлина в саду у Гашика, — потерявшую белизну оперенья птицу, что пытается открыть свой куцый хвост и исполнить прекрасную песню, но издает лишь хриплое карканье.

Мотоцикла на стоянке не было.

Несмотря на отступившую жару, Бэю не хватало воздуха. Даже на вершине Килиманджаро дышалось легче, чем пока он ловил такси и ехал на ферму Марии. Почему Ана исчезла именно сейчас? Увидела Гашика? Или того, кто стоял за спинами семейства Давида? Разговорчивого Адровера, что прилетал для встречи с Кобейном в Мюнхен и говорил о светловолосой девушке, давно живущей на острове? Настолько привлекательной, что ей хотелось открыть все тайны, лишь бы удержать подольше рядом с собой.

Кусочки затейливого пазла сами собой складывались в обрывки картины, оставалось только перестать строить из себя идиота. Ана и ее Цепной Пес связаны с ограблением Давида. И вряд ли это было первое и последнее преступление, и куда дальше могут завести нити подозрений и улик?

Такси увозило Бэя в черную майоркинскую ночь, и вокруг него была пустота, к которой он прислушивался и принюхивался, как опытная сыскная ищейка, пытаясь почувствовать призрачный голос интуиции, что Ана еще где-то в пределах досягаемости. Но ответом ему было молчание.

Выйдя на звук подъехавшей к дому машины, Мария поняла вопрос прежде, чем Бэй задал его по-испански, вызвав удивление, быстро сменившееся покачиванием головой.

— Исчезла? — и, получив ответ в глазах Бэя, женщина пожала плечами. — Она часто исчезает внезапно. Но всегда возвращается. Правда, не говорит, когда.

Стоило расспросить женщину обо всем, что она знает о сероглазой Тайне, но этим вечером Кобейну было слишком больно. Настолько, что он потерял возможность говорить. Стрекот цикад разрывал голову на части, и даже звон колокольцев из темноты тяжелым набатом отдавался в груди. Может, так болит душа?

Он зашел в комнату, в которой еще утром был вместе с Аной, где кровать еще хранила отпечаток и запахи их тел. Упав на смятые простыни, вдохнув аромат олеандра и свой собственный, Кобейн провалился в глубокий сон.

Как в черную пропасть.

13.

Когда Бэй очнулся, за окном началось утро следующего дня. Только сейчас он заметил на столике рядом с кроватью маленький бархатный мешочек. Сердце забилось в горле, пока он сел на кровати, неловко потянулся к мешочку, едва не уронив его на пол, доставая его содержимое. Увидев оставленный для него подарок, Бэй удивился. Он ошибся в предположении, какой камень окажется внутри. На его ладони лежала подвеска с красным рубином.

Когда Ана оставила ее? Осторожно вернулась в комнату, пока он спал? Или еще прошлым утром, перед тем, как увезти Бэя на встречу с высотой? Если утром, то исчезновение не было случайным. Но планы в Пальме звучали искренне, в них пряталось отчаяние и желание обмануться, но не как у того, кто врет, а как у того, кто теряет надежду.

Почувствовав непривычную слабость и дрожь в руках, Бэй дотронулся до лба, кажется, он снова был болен. Тошнило, кружилась голова, пересохли губы, и ныло, болело все внутри, словно тело заполнилось пульсирующей лавой. Он заставил себя принять душ, одеться и отправился искать Марию.

Хозяйка фермы нашлась в огороде, пропалывающая грядки с перцем. Она встретила Бэя озабоченным взглядом, но не стала таить ответов на вопросы. Нет, девушка не возвращалась вчера вечером или ночью, и Мария привыкла к ее внезапным исчезновениям и появлениям, поэтому для Аны всегда готова комната, а в сарае хранится множество ее вещей. Когда-то девушка приезжала лишь на несколько недель во время каникул, но последние годы она платит за проживание за целый год, и нет, Мария не знает, чем она занимается, и как зарабатывает на жизнь. А как познакомились…

Хозяйка предложила Кобейну пройти на пачио и выпить в тени огромного фикуса по чашечке кофе.

Тринадцать лет назад Мария с мужем и детьми стали помогать девочке Ане из детского дома в Аре. Она была из семьи беженцев из Югославии, но потеряла обоих родителей уже в Швеции. Что с ними случилось, Мария не знала. Финансовым опекуном незнакомой девочки майоркинская семья стала совершенно случайно, через гостей, которые останавливались у них летом и рассказали об акции поддержки беженцев. Адроверы год как начали принимать туристов и хотели сделать доброе дело, в знак благодарности небесам, что надоумили их избежать банкротства, превратив ферму в отель. Несколько лет Адроверы пересылали деньги на счет Детского дома на имя Аны Сокол и обменивались редкими письмами с учителем и самой девочкой. Когда Ане исполнилось четырнадцать лет, она впервые приехала на Майорку во время каникул и сразу покорила сердца финансовых опекунов. С тех пор она стала для них пусть не дочерью, но близким человеком. Хуан даже настаивал на полной процедуре удочерения, чтобы девушка осталась с ними навсегда, училась на острове, работала тоже где-нибудь рядом, но Ана отказалась и не пустила их в свою жизнь.

— Она сразу была взрослой, — призналась Мария, — и вела себя порой так, словно это не мы помогаем ей, а наоборот, она нам дает советы и помогает.

Нет, Ана всегда приезжала одна и никогда ни словом не обмолвилась о каком-нибудь парне. Бэй — первый, кого она привела в их дом. На вопросы об учебе девушка отвечала, что изучает социальные науки и языки. У нее и правда был талант к языкам, так легко освоить местное наречие! Почти без акцента! О работе в последние годы Ана говорила, что та связана с журналистикой, именно поэтому девушка постоянно в дороге. Когда разговор зашел о прошлом лете, Мария не могла назвать точных дат и с уверенностью сказать, о каких днях шла речь, но очень вероятно, что девушка была на острове в момент ограбления Гашика.

К концу разговора Бэй едва сидел за столом, его мутило от всех запахов, и раскалывалась на тысячи частей голова. Преодолевая хворь, он осмотрел сарай Аны. Мария позволила. То, что девушка впервые приехала не одна и не скрывала близких отношений с Кобейном, наделило его почти неограниченными полномочиями. В сарае хранился внушительный набор спортивного инвентаря, в комнате в сундуке под кроватью лежала одежда, в том числе, красное платье, которое он видел на аукционе в Лондоне. В ящике стола нашелся старый авиабилет на имя Аны Сокол. Но никаких личных вещей, кроме двух свистулек на столике у кровати, к которым добавилось «чудо-юдо» со стеклянной фабрики, Бэй не нашел.

Он вызвал такси и поехал со своим скромным рюкзаком к Гашику. Его состояние ухудшалось с каждой минутой. Кобейн еще помнил, как дожидался у въезда во владения Давида, пока охранник свяжется с хозяином, и как на Хаммере его отвезли к дальней части сада, к миндальным деревьям, под которыми лежали сети, очень похожие на рыбацкие.

Бэй вышел из машины на нетвердых, словно после тяжелой пьянки, ногах и застыл перед Давидом, одетым в неприметную одежду и с широкополой шляпой на голове. Потом было кровавое пятно рубина на пухлой руке Гашика.

Изумленный взгляд на широком, блестевшем от пота лице, стал последним, что запомнил Бэй перед тем, как в его мире наступила внезапная ночь, и он повалился на высохшую от солнца землю.

Сознание возвращалось урывками, выбрасывая Кобейна из мира грез и больного бреда в комнату со светлым потолком и стойким запахом олеандров, от которого хотелось провалиться обратно в темноту. Правда, темнота не всегда оказывалась спасением, потому что часто наполнялась видениями. Гибкое, блестящее от пота тело Аны и вкус ее поцелуев, налитые кровью глаза Цепного Пса и его руки, тянущиеся к горлу Бэя, отвесная красная стена с зелеными прожилками, лица Кардинала, Зоси, Кайта, Карины с теплым шоколадным взглядом и — приторный вкус ванили. Кобейн боролся со своими видениями, искал выход из лабиринта бредовых картин, чтобы, ослепнув от яркого потолка и задохнувшись олеандром, с радостью принять новое забытье.

Сколько времени он провел в этой карусели, прежде чем вынырнул из сновидений и остался в комнате гостевого домика, Бэй не знал.

Но настал момент, когда пришлось встретиться взглядом с незнакомым мужчиной лет пятидесяти, который, увидев, что больной пришел в себя, тут же позвонил по телефону и сообщил кому-то о случившемся. Знакомая комната, где Бэй когда-то останавливался с Волжской, на этот раз напоминала больничную палату из-за стоек для капельниц и стойкого запаха лекарств, мешавшегося с ароматом цветов. Судьба играла запахами и образами, чтобы терзать Кобейна воспоминаниями о двух женщинах.

Через несколько минут дверь открылась, пропуская посетителей, одним из которых был Гашик. Вместо приветствия он кивнул на своего спутника.

— Доктор Антонио Феррер, он вас сначала осмотрит, а если разрешит, мы поговорим, — и Давид отошел в сторону, опустился в кресло и утонул в своем телефоне, быстро печатая сообщения.

Кобейн чувствовал сильную слабость, но не испытывал боли, если только в сердце, но не ту, что лечилась врачами. Жар или, наоборот, мучивший его в бреду арктический холод он больше не испытывал. К такому же выводу пришел и врач после короткого осмотра. Собрав свои вещи и сделав знак караулившему Бэя мужчине, он оставил хозяина дома и его гостя вдвоем.

Гашик тут же поменял кресло в стороне на стул поближе к кровати Кобейна.

— Ну здравствуйте, частный сыщик Бэй. Анджи Вернон Кристоф Ван Дорн.

— Я настолько сильно провинился, что меня наказывают собственными именами? — голос Бэя был слабым, но вполне внятным.

— Тем, что едва не умер. Хорошо, что обошлось без переливания крови. Очень необдуманно делать татуировку в нелицензированном салоне. В любом случае стоит сообщить организациям, чтобы проверили горе-специалистов, что разукрасили вам спину. — Гашик покачал головой. — Безобразная красная татуировка, серьга в ухе — вы открываетесь мне с незнакомой стороны, Кобейн. Вот я и подумал, может, новый внешний образ больше соответствует родовому имени?

Бэй усмехнулся, прикрывая глаза.

— Утренняя пилюля сарказма? Что не так с татуировкой?

— Вы едва не получили из-за нее заражение крови. Сколько антибиотиков было влито в ваш организм! Неосмотрительно так рисковать здоровьем.

— Зато результат неожиданно приятный, да, Давид? Я не вернул тот камень, который должен был, но этот тоже имеет много нулей на ценнике.

— Признаюсь, это было очень неожиданно и впечатляюще. Достойно шпионского романа, — довольно усмехнулся Гашик, и продекламировал, словно читал по памяти из книги: — Рубиновое сердце вывалилось на руки хозяина из дрожащих ладоней полуживого детектива. — Давид потянулся к небольшому столику, заставленному медицинскими принадлежностями, и налил из большой бутылки воды в два стакана, протянул один из них больному гостю. — Я пока не сообщал о находке полиции. — Он внимательно рассматривал жадно пьющего воду Кобейна. — Решил, подождать пока вы придете в себя. И признаюсь, после последнего сообщения я надеялся на другой камень, так что хочу получить разъяснения.

— Зато я не рассчитывал на камень, — усмехнулся Бэй и прикрыл глаза. Даже приглушенный шторами солнечный свет оставался для его глаз болезненно-ярким.

— Также я пока никому не сообщал о том, что последние пять дней детектив Ван Дорн находился у меня под пристальным наблюдением врачей и под капельницами всевозможных лекарственных препаратов.

— Спасибо, — тихо поблагодарил Бэй, — это было очень кстати.

Значит, его путешествие из бредовых видений в сознание и обратно продолжалось пять дней.

— В этой комнате очень сильно пахнет олеандрами, — пожаловался он.

— Конечно, под окном цветет огромный куст. Обычно гости хорошо спят в этой комнате. Если вам не нравится аромат, выкорчевать куст не обещаю, но закрыть окна и включить кондиционер могу.

— Да, пожалуйста, — Бэй так еще и не придумал, какую историю рассказывать Гашику, что плести полиции, и как вообще объяснять находку рубина. Гордон намылит для него не менее пяти веревок. Сам того не желая, Ван Дорн обскакал англичанина и не ждал теперь от него поздравлений. — Давид, вы не будете против, если я задержусь на несколько дней и воспользуюсь вашим компьютером?

Чем яснее становилась голова, тем темнее становилось на душе. Внезапная болезнь оказалась спасением, иначе сразу после исчезновения Аны Бэй задохнулся бы от боли. Выброшенный на берег реальности, он должен найти ответы на множество вопросов и разобраться с множеством вещей. Но было и так понятно, что Ван Дорн завяз в плохой истории — с серыми кошачьими глазами. Теперь требовалось собрать все нити вместе, чтобы понять, насколько глубоко он утонул.

— Мой дом в вашем распоряжении. Я даже готов еще подождать объяснений. Но недолго. Даже моего терпеливого характера не хватит на длительное обуздание любопытства.

Городок Аре на склоне невысокой шведкой горы лениво смотрел окнами светлых домиков с широкими крышами на замерзшее озеро и лес за ним. Суета, свойственная местам зимнего туризма присутствовала, но была какая-то более размеренная и ненавязчивая. Кобейн катался на пузатых склонах Аре с одной из своих девушек в последний год перед Университетом. Девушка была иммигранткой из Ирана, черноокой, черноволосой, с большими чувственными губами — похоже, Бэя всегда привлекали чувственные губы — и совершенно не умела кататься на лыжах. Пологие склоны Аре посоветовал Кайт, изучивший их во времена своего детства — у его матери были родственники в Швеции. В памяти Бэя остались гонки по замерзшему озеру на снегомобилях, замерзший водопад, езда на собачьих упряжках и толстогубые лоси. Их огромные круглые глаза с длинными коровьими ресницами смотрели на него настороженно и любопытно. Огромные звери могли показаться милыми, если бы не их запах, преследовавший Кобейна долгие дни. Что сыграло злую шутку с его воображением — толстые губы или запах, Бэй уже не помнил, но после возвращения из Аре он расстался с научившейся сносно кататься на лыжах подружкой. Она стала напоминать ему неправильного темношерстного лося. И некоторое время после этого у девушек Бэя даже были обычные или тонкие губы.

Значит, пока он задыхался от лосиного запаха, Ана могла находиться совсем близко?

Ходить по тем же улицам, кататься на тех же склонах?

Последующие дни Кобейна разделились на перемещения между гостевым домиком, библиотекой Гашика, в которой стоял компьютер, и кабинетом хозяина рядом с пещерой сокровищ, где хорошо думалось в строгой обстановке, напоминающей английский дом, а не средиземноморскую финку. С разрешения хозяина Бэй сидел иногда даже в самой пещере, когда хотелось освободиться от мыслей. Комната была настолько переполнена энергетикой далеких углов мира, что в ней легко было оставлять тревоги.

Все это время хозяин многогектарного поместья продолжал разыгрывать из себя крестьянина. Нарядившись в неброскую одежду и водрузив на лысеющую голову широкополую соломенную шляпу, он рассекал по своим владениям на тракторе.

— Я все-таки потомок Моисея, а значит, жаркий климат у меня в крови. И тяга к сельскому хозяйству, доставшаяся от советского прошлого, но на средиземноморский лад. Собирать урожай миндальных орехов намного приятнее, чем картошки, — объяснял Давид свои предпочтения за редкими совместными чаепитиями.

В остальное время Бэй старался оставаться в одиночестве, умело избегая компании. К счастью это было нетрудно, семейство Гашика никогда не отличалось навязчивостью. Их жизнь текла своим чередом, словно не было загостившегося частного детектива. Даже сам Давид не приставал с расспросами и терпеливо ждал, когда Кобейн начнет разговор, только сообщил через пару дней после того, как Бэй встал на ноги и начал передвигаться между строениями, что к концу месяца будет вынужден уехать.

Описать свое состояние Бэй не смог бы, даже если бы от него кто-то потребовал это сделать. Ему казалось, что он очнулся от одного больного бреда, чтобы оказаться в другом. С нормальными красками и привычными декорациями, но тем не менее сильно отличавшимся от душевного здоровья. Из чувств осталась только тупая боль в груди и ноющее ощущение черного бездонного колодца, в который он проваливался, теряя эмоции. Рабочие привычки заставляли открывать компьютер, включать поисковые программы, читать письма и делать звонки, но стоило прикрыть глаза, как запускалось бесконечное кино с яркими картинами недавнего прошлого, и во всех была Тайна, аромат олеандра и — в виде декорации — остров, на котором он окончательно потерял себя.

Чтобы успокоить родных, Кобейн отослал несколько сообщений, объясняя свое отсутствие работой, и поменял карту. В его мыслях было место только для одного дела.

Наконец, пригодились списки имен, которые он составлял уже больше года. Бэй примерял множественные комбинации из тех, что повторялись. Неограниченная человеческая фантазия не так свободна, как кажется, и, потеряв ограничения, стремится к повторениям. Поэтому он и сравнивал имена с аукционов, продаж драгоценных изделий, неформальных спортивных соревнований, списки из детских домов недалеко от Аре. Вычислял, где с большой долей вероятности появлялись сероглазая Тайна и Цепной Пес. Выяснил, что под именем Аны Сокол на Майорку приехала совсем другая девушка, Татия Корвел, которая недолгое время находилась в том же приюте, что и Ана. Сама Сокол давно вышла замуж, жила в Аре и работала парикмахером. Как все творцы причесок и стрижек, она оказалась разговорчивой и сносно владела английским. От настоящей Аны Бэй узнал о приступах паники и навязчивых видениях Татии и выяснил, что из детского дома сероглазая Татия попала в лечебницу для душевнобольных с широким набором диагнозов — клептомания, раздвоение личности и синдром Бонетта, который означал, что у больного было много видений, часто сказочно-красочных, иногда правдоподобных, которые для пациента становились реальностью.

Бэй долго рассматривал фотографии девушки из личного дела больницы — ребенок, выглядывающий на мир из глубины прищуренных глаз и из-под спасительной шторки густой челки. Такая похожая на себя и совсем другая. И более поздняя фотография уже подростка, на которой девушка казалась на удивление спокойной и «нормальной».

Кобейн искал внутри себя отвращение, злость, но пока находил только жалость и желание закрыть девушку от жесткого мира. Татия? Теперь он пробовал на вкус и на звук это имя и не чувствовал его. Разве оно подходит его Тайне? Но факты упрямая вещь. Девушка была знаменита своей изворотливостью, прекрасными физическими данными и умудрялась неоднократно сбегать из лечебницы. Последний ее побег был совершен полтора года назад, и с тех пор Татия находилась в розыске. Может, она обладала особой формой сумасшествия, заразной для окружающих? Или передающейся половым путем? Потому что Бэй явно сходил с ума и лишился здравомыслия с того самого момента, как впервые дотронулся до девушки на фестивале в Голландии. Может, даже раньше, едва почувствовал аромат ее тела на стоянке в Германии? За именем Татии тянулся целый шлейф мелких преступлений в подростковом возрасте. Она была арестована несколько раз в разных городах Скандинавии, но чаще всего сбегала еще до суда или до больницы.

Фоторобот работал теперь с заданным лицом, делая его старше, но сохраняя черты и линии. Бэй начал с Адровера и совсем не удивился положительному ответу. Повинуясь зову интуиции, Кобейн запросил данные о подозреваемых в краже на презентации в Нью-Йорке. Всего несколько дней спустя Ана познакомилась на аукционе в Канаде с Фишером из высшего эшелона клана Вальдштейнов. Когда из Большого яблока пришли фотороботы и описания без особых примет, то линии густых бровей и рта оставляли мало пространства для сомнений. Еще убедительнее был портрет Цепного Пса.

— Черт, черт, черт… — Бэй вылетел на улицу и пошел по первой же дорожке сада под безжалостным солнцем, чувствуя, как оно сжигает его снаружи и внутри, выжимая эмоции в рассохшуюся землю вместе с каплями пота. Бесцельное движение вывело Кобейна к хозяину владений. Давид вырос перед ним огромной грушей, даже айвой, судя по цвету одежды. Гашик все еще пребывал в образе фермера, а не миллионера.

— …году… — до слуха Кобейна дошло лишь последнее слово, хотя губы Давида двигались какое-то время, и хозяин разводил руками, показывая в сторону ближайших деревьев.

Оторопевший, ошалевший или обезумевший — каким был вид Бэя, что Давид покачал головой и спокойно повторил еще раз?

— Время собирать стручки с дерева Ивана Крестителя, его еще зовут хлебом Иоанна. Богатый урожай в этом году.

Кобейн проследил за руками Давида и бросил быстрый взгляд на деревья с мелкими круглыми листьями и длинными плоскими стручками шоколадного цвета. Под некоторыми стволами возвышались кучи из разломанных плодов, такой же коричневой массой был заполнен прицеп трактора, стоявшего невдалеке.

— Зачем? — обронил Бэй, с трудом возвращаясь из ниоткуда, потому что в его голове не было мыслей, только пустота.

— Ну… у этих стручков тысяча и одно применение… — протянул Давид. — Из них делают местный спиртовой напиток — пало, редкостная гадость. Это прекрасный корм животным, муку мелют, раньше ее использовали для бедных в голодные годы, сейчас — лишь в дань моде, в парфюмерной промышленности… чем-то помочь, Кобейн?

— Что?

Взгляд у Гашика был внимательный и немного напряженный, на этот раз взгляд не фермера, а бизнесмена.

— Уже прошло семь дней с тех пор, как вы свалились мне под ноги с украденным рубином.

— Я знаю, кто воры, но пока не могу гарантировать их поимки и возвращения второго камня. — Кобейн взял, наконец, себя в руки и вернулся к тому настроению, с которым полчаса назад копался в уликах и предположениях. — Мне нужна ваша помощь, Давид. В Лондоне во время аукциона, на котором я присутствовал, был украден сын индийского бизнесмена. Мистера Ракшивази. Вы с ним знакомы?

Он решился на разговор, откладывать который не имело смысла.

— Не так чтобы близко, но да, я немного знаком с ним.

— Преступники, взявшие в заложники его сына, требовали большую сумму денег, но удачная полицейская операция освободила ребенка и не позволила Ракшивази лишиться части состояния.

— Я слышал об этом. К счастью, мальчик не пострадал и отделался только испугом.

— Это официальная версия, — Бэй жадно глотнул раскаленного дневного воздуха, обжигающего как глоток коньяка, — Ракшивази случайно не испытывает похожей любви к камням, как и вы?

— Случайно испытывает, — подтвердил догадки Кобейна Гашик, — у него тоже есть уникальная коллекция камней. Ракшивази планировал присутствовать на аукционе, если бы не происшествие с сыном. У нас с ним нет дружеских отношений, потому что прежде всего мы конкуренты — и в бизнесе, и в коллекционировании. Несколько раз мы даже портили друг другу планы. А его отсутствие, например, позволило мне без проблем приобрести жадеит на том аукционе. Но могу заверить, что между нами достаточно взаимного уважения.

Бэй смотрел на высокий забор, возвышавшийся за деревьями, разговор проходил в одном из дальних углов владений. Глухую высокую стену требовалось поставить ему в душу, в грудь, чтобы оградить рассуждения холодного рассудка от чувств и закрыть высоким частоколом беспокойное сердце, отбивающее в этот момент тревожный ритм.

— Давид, вам нужно встретиться с господином Ракшивази и поговорить о происшествии в Лондоне. Узнать, такой ли удачной была на самом деле полицейская операция? Слишком легко скрылись преступники, словно были готовы отказаться от денег. А мне нужно попасть в Аре, Швецию.

Гашик растерял последние следы фермерства, его рыхлая грушевидная фигура стала вдруг пусть не менее рыхлой, но более собранной, что ли, наполнилась энергией. Колючий взгляд коснулся лица Бэя в районе обросшего щетиной подбородка, и Гашик подал сигнал в сторону, откуда почти сразу же послышался шелест шин по мелкому гравию, и перед говорившими остановился Джип.

— Тогда не будем откладывать. Я свяжусь с секретарем Ракшивази. Если встреча подтвердится, завтра полетим частным самолетом. Сначала высажу вас в Швеции. До вечера времени хватит? А сам отправлюсь в Лондон. Нужно будет договориться о приеме самолета на аэродромах. Подвести к домику?

Бэй кивнул и молча сел на заднее сидение машины.

Через полчаса он стоял, раздетый по пояс, в ванной комнате у длинного зеркала и рассматривал свое отражение. Перед ним застыл незнакомец. Все такое же литое, мускулистое тело с широким разлетом плеч, смуглая, блестевшая от воды кожа — Бэй почти не вытерся после душа. Но лицо и глаза чужого человека. До приезда на Майорку Кобейн не успел сходить в парикмахерскую, теперь, две недели спустя, темные локоны волос отрасли настолько, что еще немного, и их можно будет собрать в маленький толстый хвост на затылке. Щетина давно превратилась в подобие короткой бороды, слившейся с усами. Бэй отметил, что волосы на лице были ровного темного цвета, а не как у Кайта, у которого в усы лезла неизвестно откуда бравшаяся рыжина, и борода Кобейна росла, как у гордого горца или араба — только отращивай. Кобейну шло. Делало его внешний вид более опасным и хищным. Или это впечатление создавал напряженный взгляд потемневших глаз? Тяжелый взгляд, иногда срывающийся с одного места и мечущийся в поисках покоя.

Несмотря на длинные волосы, серьга в ухе блестела желтой точкой, и Бэй знал, что на его спине горит татуировка, которая почти стоила ему жизни. Он уже успел ее сфотографировать в отражениях, чтобы рассмотреть, что наколола ему Ана. Не получалось называть ее другим именем. Их было слишком много, и нужно было остановиться на каком-нибудь, тогда почему не на том, которое он шептал и стонал в минуты страсти и всепоглощающей нежности?

Она оставила на его спине замысловатый рисунок из плавных волн, рассекающих их молний и спиралей, похожих на притаившихся перед броском змей. И — как у самой Аны — набора точек то ли со смыслом, то ли для красоты. И камень с острой вершиной — разрывающий пространство.

Что ты позволил сделать с собой, Тван?

Звонок в дверь гостевого домика, потом настойчивый стук заставили Кобейна накинуть рубашку на мокрое тело и выйти к посетителю. Телохранитель Гашика сообщал, что поездка состоится, и в пять утра он должен быть готов выехать в аэропорт.

Утром следующего дня Бэй шел по улицам Аре к небольшой парикмахерской в самом центре городка.

Настоящая Ана Сокол оказалась совсем другой, чем та, которая Аной называлась. Можно сказать, полной противоположностью. Вместо светлых, почти прямых волос Тайны — темные кудри, красиво обрамляющие круглое лицо с высокими славянскими скулами и ямочками на щеках. Ана много улыбалась, и из карих глаз плескалось счастье. Невысокая, полненькая, округлившийся живот говорил о том, что она ждет ребенка.

Бэй рассматривал ее, пока женщина заканчивала укладку волос ранней клиентке, и ловил себя на мысли, что совсем иначе представлял себе человека, выросшего в детском доме. Ему казалось, что выходцы из приюта не могут так беззаботно смеяться, так беззастенчиво радоваться жизни и казаться уверенными в себе, как эта молодая беременная женщина у парикмахерского кресла, спокойными движениями создававшая сейчас красивую прическу. Кобейн думал, что на лицах сирот или в их взглядах должны оставаться тени несчастливого, одинокого детства. Шаблоны. Ко всей и так не укладывающейся в шаблоны картине у Аны оказался приятный голос, и общение с ней напоминало теплый солнечный день, расцветающий за окном парикмахерской.

Разговор проходил в подсобном помещении за маленьким столом. Ана заварила душистый кофе и поставила на середину стола тарелочку с печеньем.

— Мы в детский дом почти в одно время попали. Она всего на месяц раньше. Сначала оказались в группе новичков с проблемами, с которыми психологи работали. Потом жили в одной комнате, вместе по ночам не спали. У меня было посттравматическое и еще какое-то там состояние. В общем, тяжело переживала потерю родителей. Войны, слава Богу, особо не видела, но дом пришлось бросить, бежать, ехать, под бомбежку попали один раз. Этого моей детской психике и так хватило. Проблемы были не только со сном, но и с речью, я отказывалась говорить, а когда говорила, сильно заикалась. А Татия… Вы знаете, почему она Татия? Потому что, когда ее нашли, она совсем ничего не говорила, кроме «та-та-та».

Укол тонким стилетом прошил и так больное сердце. Вот почему это имя не подходило его Тайне. Оно было не именем, а издевкой, вечным напоминанием о какой-то детской травме. Неудивительно, что у девушки было так много других. Все лучше, чем такое.

— Вот две молчуньи, мы и сидели по вечерам в одной комнате. Смотрели друг на друга. Я — испуганно. Татия — как-то по-взрослому внимательно, и когда она замечала, что меня пугал ее пристальный взгляд, то всегда отворачивалась. А потом Татия стала ходить по ночам. Просыпалась в разных местах… сначала комнаты — то на полу, то в углу. То под столом. Мы сначала даже немного посмеялись с ней. Другой раз она меня сильно напугала, навалившись на меня посреди ночи. А потом она оказалась за пределами комнаты, и ее стали закрывать на ночь в отдельной спальне, но она и оттуда иногда умудрялась исчезнуть.

Бэю захотелось воды, холодной, лучше ледяной. И закрыть на несколько мгновений глаза.

— Мне очень повезло в жизни, — продолжала щебетать Ана. — Я приглянулась одной из воспитательниц и начала быстро приходить в себя. Может быть, у меня просто такая сильная жажда жизни? Ну вот не верю я в плохое навсегда. Хочешь быть счастливым — просто будь им, — Ана рассмеялась, показывая ямочки на щеках. — Так что я быстро попала к другим детям, подружки у меня появились, а потом самый главный друг — Крис. А Татия так под присмотром психологов осталась. Оказалось, что она ни писать, ни читать не умеет. Так что с ней сначала отдельно занимались. Татия еще когда со мной в комнате жила, начала немного жестами общаться. Я все время ей что-то рассказывала, и она так внимательно слушала, будто понимала. Только не говорила ни с кем. Была рядом с нами, другими детьми, слушала и молчала. И так полгода, а потом взяла и заговорила сразу на трех языках. У нас в приюте было несколько детей из Югославии, так что мы на своем часто болтали, и парочка англичан. Татия на этих языках и начала говорить. Правда, о себе ничего не вспомнила и ни на одном из языков у нее ничего не смогли узнать. Возраст ей по росту и виду придумали, днем рождения записали день, когда полиция ее на железнодорожной станции нашла.

— Можно мне воды? — все-таки попросил Кобейн.

— Ой, да, конечно, — Несмотря на размеры, передвигалась Ана очень легко, как воздушный шарик на ветру, ступая почти неслышно.

— По телефону вы говорили про видения, состояния паники, — спросил Бэй хриплым голосом и тут же выпил полстакана воды, чтобы промочить пересохшее горло.

— Ну вот как заговорила, так и началось. О черных тенях, которые хотели выпить из нее весь воздух. Красных горах, цветках ядовитых и живых как змеи. Я уже и не помню всего. А потом она пропадала из здания, потом и совсем на улицу умудрялась выскочить. После того, как Татия чуть под машину не попала, потому что посередине перекрестка рядом с интернатом стояла, ее и перевели в другой дом.

— А как она попала вместо вас к Адроверам?

— Так Татия еще раз в нашем доме оказалась. Уже когда нам лет четырнадцать было. Совсем другая стала. Не узнать. Никаких видений, криков, лунатизма. С ней в тот период многие дружить захотели. Особенно мальчишки, всем она почему-то нравилась. Девчонки завидовали. А у меня был Крис, он, кроме меня, никого не видел, вот мы с Татией и подружились снова. От меня она об Адроверах и узнала, и о том, что они летом в гости зовут, а мне ехать не хочется. Я же говорю, неправильная я сирота. Меня все в приюте устраивало. А после того, как в моей жизни Крис появился, ни я, ни он ни разу себя одинокими не чувствовали.

На несколько секунд женщина утонула в собственном счастье. Потянулась руками к круглому животу, и не нужно было даже спрашивать имя мужа.

— Вот Татия и предложила поменяться, чтобы не расстраивать добрых людей отказом, и обещала их ничем не обидеть. Я согласилась. С поездкой нам та самая воспитательница помогла, что за мной ухаживала, почему-то поверила нашей истории и согласилась в ней участвовать. Когда после каникул Татия вернулась с подарками, фотографиями и восторженными рассказами, то еще раз поклялась, что никогда ничего плохого этой семье не сделает. И даже когда полиция ее забрала, я в клятву верила. — Ана махнула рукой, словно отгоняя назойливую муху, и призналась: — Да даже если бы не верила, все равно бы Адроверам ни за что в обмане не решилась бы признаться. И воспитательница мне запретила что-нибудь рассказывать, чтобы работу не потерять. Уговаривала молчать, если сами Адроверы всем довольны.

— Почему полиция?

— Нам, детям, многого не объясняли, но слухами приют, конечно же, наполнился. Так вот, говорили, что до того, как к нам во второй раз попасть, Татия какое-то время с группой малолетних преступников ездила по крупным городам и занималась кражами из богатых домов.

Ана пожала круглым плечиком, поправила выбившиеся из хвоста кудри, а потом продолжила:

— Вы не подумайте обо мне плохо, я очень переживала из-за обмана, особенно после полиции и слухов, но через полгода после того, как Татию забрали, я получила от нее письмо с фотографией, на которой она была вместе семьей Адроверов, и с подписью — «Свою клятву я не нарушу. Пусть останется нашей тайной». Вот тогда я со своими сомнениями рассталась. Не умею я долго переживать. — На лице Аны появились следы смущения, словно она извинялась перед Кобейном. — Я решила для себя, что все рассказы про полицию просто выдумка. С Татией мы больше никогда не встречались, но иногда я получала от нее фотографии, даже когда адрес поменяла. Следила она за мной, что ли? Я их с собой из дома захватила, показать?

Бэй молча кивнул.

Через минуту перед ним на столе оказалась небольшая стопка фотографий со знакомыми лицами — Мария, ее семья, Ана. Недалеко от дома, за столом с огромной плоской сковородой паэльи, у бассейна, наверное, недавно построенного. Совсем по-семейному — с искренними счастливыми улыбками на лицах.

— Клятву она сдержала, Ана, — сказал Бэй, поднимаясь, — Адроверы ее очень любят.

— А почему вы ее ищете? Она все-таки что-то украла?

— Это личное, хоть я и частный детектив, — соврал Кобейн, прощаясь с жизнерадостной парикмахершей.

Перед тем, как отправиться на следующую встречу, Бэй купил в ближайшем магазине сигареты и выкурил одну за другой четыре штуки. С непривычки закружилась голова и тут же подкатила тошнота. Но в мазохистском приступе отвращения к самому себе, он был рад неприятным ощущениям. Они напоминали состояние в душе. Бросив оставшуюся пачку сидевшему на улице бомжу с картонкой жалостливого содержания, Бэй направился к станции такси.

Даже несмотря на отсутствие колючей проволоки, психиатрическая лечебница напоминала тюрьму с большим садом для прогулок, — тоже ощущение схлопнувшегося пространства, существующего отдельно от мира за высоким забором. Тот же уловимый аромат несвободы, кислого метала и сырости.

Бэй договорился о встрече с двумя врачами. Первая была назначена внутри лечебницы в кабинете, похожем на среднестатистический врачебный кабинет, другая должна была состояться во второй половине дня за пределами клиники, в городке расположенном недалеко от Аре.

Кобейн слушал, задавал вопросы, но ощущал себя наполовину выключенным. Он давно привык пользоваться зрительной памятью, чтобы фотографировать все на всякий случай для последующего спокойного изучения. В этот раз он фиксировал памятью без активной обработки информации. Похоже, снова сработала самозащита.

Стена в душе не выросла, поэтому эмоции, чувства, воспоминания крутились внутри него разрушительным смерчем. И чтобы не быть раздавленным, Бэй то вслушивался в слова психиатров, то складывал их словесными файлами в дальние части мозга на потом.

Поэтому воспоминания об этих разговорах получились похожими на стенгазету, собранную из вырезок новостей, прилепленных без особого порядка, где прямо, где криво, где залезая строчками друг на друга.

— Удивительного таланта девочка, особенно к побегам. Из двадцати трех лет ее жизни только три года так или иначе официально зафиксированы. Все остальное время она была в бегах, в неизвестных местах, жила неизвестно, какой жизнью и даже, можно сказать, играла неизвестные роли. Какую Татию вы видели, господин Ван Дорн? Или какую вы ищете? Потому что она может быть очень разной. Нежной, ранимой, которую почти невозможно не пожалеть. Искусительницей, нет, не блистательной, но с таким сильным зарядом женского начала, что невозможно устоять. Есть Татия-воровка. Со склонностью к клептомании, та, что участвовала в грабежах вместе с подростковой бандой. Наверняка, существуют еще и другие роли.

— Разве не должно чувствоваться притворство, невозможно же бесконечно играть?

Кобейн спрашивал и вспоминал Кардинала. А еще Ану на фестивале, на аукционе, на пляже Эс Тренка и в Сэнт-Морице. На фотографиях рядом с Адроверами.

— Это не совсем игра. Пациентка искренна в каждой из своих ролей, и в каждой чувствует, думает, ведет себя иначе. Искренность до маниакального состояния. И настойчивая привязанность, жесткие привычки. К людям, местам, вещам.

— Скажите, как вы думаете… — тяжелый вопрос, но Бэй должен был его задать. — Она способна на жестокость?

— Ответить со стопроцентной уверенностью на такой вопрос я не могу. В периоды, когда Татия находилась под наблюдением, редкие вспышки агрессии случались, примеров жестокости не зафиксировано. Но исключить возможность такого за пределами этих стен я тоже не могу.

— Даже к детям?

Долгое молчание седовласого врача, обдумывающего свой ответ, стало испытанием.

— Видите ли, Кобейн, у Татии было непростое, я бы даже сказал, травматическое детство. Настолько, что определенная часть его, до семилетнего возраста, полностью заблокирована в ее памяти. Став взрослыми, такие люди могут впадать в крайности. Или становиться очень сочувствующими или, наоборот, неспособными испытывать сострадание к другим, даже детям. Особенно детям, потому что они напоминают им об их собственном детстве, вызывая сравнения.

— От чего зависят эти роли? От места? Времени? Возраста?

— Скорее всего, от набора триггеров. Самыми важными будут место, связанное с определенным мироощущением, и люди, присутствие которых будет запускать модель поведения.

— Она опасна для окружающих? — Слова не выходили изо рта, пришлось их выдавливать, выплевывать, как сгустки мокроты во время бронхита.

— Последний раз мы обследовали Татию два года назад. Чтобы принимать подобные заключения, нужна комиссия специалистов, информация о жизни пациентки за прошедшие годы и о ее поведении. Поверьте, этот случай уникален по многим причинам — набору диагнозов и состояний. Множественному расслоению личности. Тому, как протекали и развивались болезни. Возрастные изменения. У девушки большой опыт выживания в реальном мире. Она очень талантлива, изворотлива, умна. У нее просто уникальные физические данные и способность к обучению. В том числе, лингвистические способности. Вы знаете, что Татия говорит, по меньшей мере, на шести языках, и ей достаточно пассивного восприятия в течение короткого времени, чтобы начать изъясняться и понимать на незнакомом языке? Все это помогало ей часто и надолго исчезать. Поэтому скажу мое субъективное мнение, правда, основанное на фактах и наблюдениях. Да, Татия может быть опасна или для самой себя, или для других людей. Для благоприятного психического состояния самой пациентки ей лучше находиться в специализированной клинике и под присмотром специалистов до тех пор, пока всесторонние исследования и врачебная комиссия не придут к иному заключению.

Второй врач был в отпуске, поэтому встреча и проходила в кафе в городке недалеко от Аре. Этого специалиста по человеческим мозгам Кобейну хотелось ударить. Или еще лучше — ткнуть носом в белую скатерть, как когда-то ткнул его самого Цепной Пес.

Рассказ не добавил ничего нового к тому, что Бэй уже слышал в клинике. Но, в отличие от седовласого профессора, этот врач был еще молод, или, вернее сказать, отчаянно молодился — слишком молодежный стиль в одежде, закрашенная седина в волосах, аккуратный маникюр на ногтях, отсутствие волос на руках и на груди, выглядывающей из расстегнутой сверху рубашки. Когда врач говорил о Тайне, в его глазах появлялся похотливый огонь, и он рассматривал Бэя так, словно хотел найти на нем следы прикосновений девушки. Его ноздри едва заметно раздувались, словно он принюхивался. И разговор слишком часто сводился к притягательности Татии. К ее способности воздействовать на мужчин так, что они теряли голову и были готовы помочь ей во всем. Как иначе она каждый раз умудрялась бежать даже из отделения повышенного надзора?

Карэн Ривз. Бэй запомнил это имя.

Оборвав встречу, когда Кобейн понял, что больше не в состоянии сдерживать себя, он вышел на улицу и долго глотал свежий воздух. Ветер принес с озера запахи кувшинок и с другого берега — хвойного леса.

Бэй прислушался к себе и вдруг понял, что совершенно ничего не ощущает. По-видимому, от переизбытка информации и эмоций у него случилась потеря чувствительности. Ведь говорят же, что после определенного порога боли мозг начинает вырабатывать анестезирующие гормоны. Бэй даже не чувствовал ставшей привычной тяжести в сердце.

Водитель, заказанный Гашеком, уже ждал на ближайшей парковке, чтобы отвезти в аэропорт. Сааб впечатлял своим удобством, рассчитанным всего на четырех пассажиров. Вместо привычных рядов кресла располагались напротив друг друга у небольшого стола. В пределах досягаемости находился бар с хорошим набором напитков разной крепости. После взлета охранник Гашика поставил на стол два подноса с закусками, распаковав их от прозрачной пленки, и ушел на переднее место, которое располагалось рядом с кабиной пилотов, за звуковой ширмой.

Гашик выглядел немного уставшим и был явно голоден, потому что тут же схватил бутерброд с красной икрой.

— А как же советский батон с маслом и сахаром?

Гашик наградил Бэя внимательным взглядом.

— Выглядите вы ужасно, но если способны шутить, то все не так плохо.

— Вполне верный диагноз, доктор Гашик, — усмехнулся Кобейн.

По-хозяйски Давид достал из мини-бара бутылку коньяка и два широкопузых бокала, налил в оба янтарной жидкости.

— Тост за то, что этот день подходит к концу, — Давид сделал глоток, наслаждаясь вкусом напитка. — Некоторые дни не должны тянуться бесконечно долго.

Подтверждая слова своего клиента, Кобейн кивнул и выпил сразу пол бокала. Обжог гортань, задохнулся, с трудом удержав кашель, обрадовался неприятным ощущениям во рту.

Давид спокойно наблюдал за тем, как детектив бесцеремонно отнесся к дорогому напитку, но ничего не сказал, вернувшись к начатому бутерброду.

— Грандидьерит, — проговорил он, дожевав второй кусок белого хлеба, смазанный маслом и щедро посыпанный черной икрой. — У Ракшивази в коллекции был грандидьерит. Правда, без таинственной истории, приобретенный несколько лет назад у другого коллекционера. Из уникальности следует отметить то, что это один из официально подтвержденных по качеству камней. Цвет, как и положено, сине-изумрудный. Свойства к изменению оттенка и насыщенности камень тоже проявлял, но не в той мере, как мой.

Кобейн молчал, прислушиваясь к самому себе. Слова Давида не вызвали никакой реакции, ни одного нового укола, удара, приступа дрожи. Ничего. Чувствительность или не возвращалась, или у него не осталось больше чувств. Выключило. Вырубило от большого напряжения.

— Грандидьерит, Бэй. — Давид подлил коньяк в бокал Кобейна и глотнул из своего. — Только вот о моем никто не мог знать. — Столкнувшись с взглядом Бэя, Гашик отвернулся. — Ну хорошо, о моем камне почти никто не мог знать. Не пора ли вам что-то объяснить мне?

Кобейн прикрыл глаза и выпил, на это раз проявляя должное уважение напитку. Выдох, глоток, несколько секунд без дыхания, потом еще один выдох, опустошающий легкие, и наконец — вдох, наполняющий живительным воздухом, подхватившим богатый аромат коньяка.

— Я просто очень везучий сукин сын, — проговорил он, еще не открывая глаз. — Похитители нашли меня, а не я их.

— С тем, чтобы отдать один из украденных камней? — недоверчиво переспросил Гашик.

Бэй кивнул и посмотрел на Давида.

— Чтобы отдать один из камней. И наследить так, что их можно теперь найти, — помолчав недолго, он продолжил: — Я не смогу подобраться к преступникам без полиции. А значит, мое дальнейшее участие перестает быть необходимым. Решайте сам, Давид, насколько я не справился с вашим делом. Но рассчитываю на небольшое вознаграждение наличными за рубин. Завтра я подготовлю всю информацию для полиции и спецслужб, занимавшихся делом Ракшивази, не упоминая грандидьерит. Сам участвовать в дальнейшем расследовании и ловле преступников не буду, — спокойно и четко закончил и замолчал, отвернувшись к окну.

Если Гашик и хотел что-то сказать, то передумал. В салоне самолета установилась относительная тишина. Давид пил, ел, иногда шумно дышал, пользовался носовым платком. Бэй прислонился к прохладному иллюминатору и провалился в глубокий сон.

К концу следующего дня файлы для полиции и Нормана Келли были готовы.

Информация из Лондона стала последним грузом, сдвинувшим баланс принятия решения. Она не стала неожиданностью, но безжалостно разорвала последние нити надежды. Бэй не чувствовал горечи в душе, не испытывал отвращения к самому себе, как день назад, поэтому спешил все сделать, пока не вернулись чувства. Перед глазами крутились кадры из видео, которым пользовались похитители, и испуганные глаза привязанного к стулу ребенка.

Были границы, переступив которые, невозможно вернуться или заслужить прощения. Иные двери захлопываются навсегда.

Еще в Аре Бэй понял, что его не зовут больше тайны — скользящие тени на камерах в пещере Давид-бабы. Его не интересует, каким образом был вскрыт сейф, как могла троица преступников раз за разом уходить от полиции, не оставляя следов. Пусть с тайнами разбираются Гордон и Келли.

Нарушая все свои принципы, частный детектив Ван Дорн досрочно прервал свое участие в расследовании.

Подумаешь, одним принципом больше! Он столько их уже нарушил из-за девушки с серыми глазами и красной татуировкой на спине.

Дороги молчали. Но нужно было выбрать направление для движения.

Прохладно распрощавшись с Гашиком, который считал себя преданным и не скрывал этого, Бэй направился с небольшим рюкзаком в аэропорт, чтобы проститься с Майоркой, и желательно — навсегда.

Первый же рейс, на который он смог купить билет, был в Ниццу.

Переночевав во французском аэропорту, Кобейн отправился на следующее утро в автомагазин и купил себе мотоцикл, красавицу Хонду, так похожую на машину его юности. Стоило коснуться прохладного металлического бока, как появилось чувство встречи со старым знакомым. Оставалось только позаботиться о тех, кто может волноваться. Бэй достал телефон и в последний раз с привычного аппарата написал несколько сообщений.

Родителям и Кардиналу, сообщив о длительном отпуске после сложного дела.

Кайту — о том, что расстался с Кариной, и это навсегда.

Карине одно слово — «Прости».

Зосе — «Рваное сердце. Отправляюсь в дорогу, чтобы выжить».

Потом, сломав симку, Бэй оставил телефон на витрине магазина и вышел на улицу к ожидавшему его мотоциклу. И поехал.

Просто вперед.

Три недели спустя…

— Это даже не ложь, поэтому вся ваша хваленая интуиция и не способна почувствовать обман. Вера в придуманную реальность слишком искренняя.

Улыбка на губах, улыбка в серых с крапинками глазах. Щемящая нежность прикосновений.

Под черным колесом мотоцикла пылила дорога, извивалась вдоль полей. Не золотых, как во сне, а потемневших после уборки урожая, но таких же крутобоких и равнодушных, отдавшихся на милость солнца и ветра. Ранним утром машин на дороге было мало, иногда встречались шумные тракторы, небольшие комбайны, грузовики с прицепами. Лето заканчивалось ежегодным священнодействием — уборкой урожая. Живородящий цикл года завершался и впереди ждал зимний сон, необходимый отдых, чтобы набраться сил. Как маленькая смерть.

И кто обещал земле и суетившимся на ней людям, что будет продолжение?

Привычная уверенность в завтрашнем дне основывается на том, что после тысячи ночей были тысячи рассветов, и что даже после затяжной зимы наступала весна. Но разве прошлый опыт является гарантией будущего? Несмотря на это, человек настолько привык верить в нерушимость своих наблюдений, что осмеливается строить жизнь в соответствии с предположениями и мечтами. До тех пор, пока непостижимое и незапланированное не стирает все представления о будущем. Цунами уносит тысячи жизней и разрушает сотни домов, землетрясение ломает города, как карточные домики, погребая людей под превратившимся в пыль и мусор бетоном. Даже без природных катаклизмов одна болезнь или авария способна нанести непоправимый удар отдельно взятой судьбе.

Или встреча с сероглазой Тайной, растопившая привычный мир, как сахарный домик, оголит душу, оставляя множество вопросов в беспокойной голове и абсолютное нежелание их задавать и искать на них ответы. В прошлом был Великолепный Бэй, красивый, холеный, избалованный Судьбой и собственными успехами, высокомерный и самовлюбленный. Наверное, даже не без причин.

Юг Европы на стареньком мотоцикле рассекал совсем другой человек. Новенькую Хонду он обменял на байкеровской тусовке на старенькую, надежную и с номерами, которые невозможно было связать с его именем. Подобие покоя давала только дорога — своей бесконечностью и непредсказуемостью. Именно в отсутствии обещаний была ее надежность.

Бэй спешил от одного места к другому без планов и направлений, даже не сверяясь с картами. Заставлял себя смотреть по сторонам и не думать.

Сначала было легко, потому что он покидал дом Гашика в состоянии, похожем на добровольную амнезию. Но с каждым днем память начинала подсовывать обрывки воспоминаний. Короткие видения или куски из разговоров. Словно его мозг, перестав подчиняться приказам сердца, продолжал искать ответы и объяснения, почему Кобейн, оставив за спиной привычный мир, гнал мотоцикл, прячась от самого себя и от боли, поселившейся внутри него.

— Мы всего лишь управляемые гормонами машины. Комбинации из атомов углерода, кислорода, азота и водорода заставляют нас испытывать чувство голода или жажды, управляют нашим страхом, пробуждают физическое влечение и даже симпатии, заставляют испытывать удовольствие или неприятие. Делают нас рабами своих привычек и, может быть, даже стоят у истоков такого чувства, как любовь. Что есть болезнь, Кобейн? Прежде всего, это нарушение гормонального баланса организма, а значит, того, как мы воспринимаем мир и самих себя.

Гениальность — это тоже отклонение от нормы или среднестатистических показателей. Будь то уникальные способности к наукам или исключительная физическая форма, которую ты описываешь…

Чтобы избавиться от мыслей и сопротивляться воспоминаниям, Бэй практиковал новую форму затяжной медитации, и у него даже иногда получалось. Не думать, вернее, только самую малость мыслить, малость, необходимую для того, чтобы передвигаться вперед, где-то ночевать, находить и потреблять пищу. И использовать как можно меньше слов. Окружающий его мир не нуждался в них. Он пел песни голосами птиц, ветра и волн, рассказывал истории цветом, светом и ароматами. И все истории были без прошлого и будущего. Бэй смотрел, слушал и чертил рассказы о себе колесами мотоцикла. Его устраивал такой диалог с Вселенной.

Только ночи не подчинялись железной воле. Непослушный мозг подсовывал в сны видения, всегда сероглазые, и начинал транслировать вопросы, как азбуку морзе.

Зачем? Как? Почему?

Временно исчезнуть из мировой сети с помощью наличных оказалось несложно. После покупки билета на самолет в Ниццу, Кобейн избегал мест, требующих документов и регистрации, а также больших дорог и крупных населенных пунктов. Нашлась сотня возможностей заработать — на фермах разнорабочим или грузчиком в каком-нибудь порту. На улицах. С некоторых пор Кобейн неплохо танцевал капуэру. Вопрос, где остановиться на ночлег, решался еще легче — существовало так много дешевых мест для туристов с низким бюджетом, а теплые ночи оставляли возможность для сна под открытым небом. Чаще всего Бэй выбирал спальный мешок и твердую землю, потому что яркие звезды подмигивали ему, манили тайнами далеких цивилизаций, и в такие ночи он иногда обходился без сновидений и моральных пыток.

Для Великолепного Бэя долг перед обществом оказался важнее долга перед самим собой и собственными чувствами. Покидая владения Гашика, он был уверен в том, что поступил правильно, записав себя в жертвы обстоятельств и Сероглазой Тайны. Девушки, непостижимой даже для знатоков человеческих мозгов и душ. Он примирился с мыслью, что с ним Ана была искренней, насколько позволял набор ее необычных состояний и болезней, но запрещал себе думать о том, какой она могла быть с другими людьми и в других обстоятельствах.

К сожалению, действие анестезии заканчивалось и стали возвращаться чувства. Первым стала обида, порой закипавшая и превращавшаяся в почти ненависть. От нее Бэй гнал мотоцикл по дорогам, не останавливаясь, не разбирая названий пролетавших мимо поселков и деревень. Но чем дальше он ехал, тем меньше оставалось обиды, и она уступала место тоске. Оказалось, что память есть не только у глаз и ушей, но у рук, губ, языка, кожи.

Все его тело и органы чувств требовали прикосновений, аромата олеандра, горячего шепота, нежности изящных рук, жара необузданного желания. Настало время уезжать от тоски. Потом стали появляться сомнения. Беспокойные мысли, что Бэй упустил что-то, поспешил с выводами. Решениями. Что он совершил ошибку. И тогда прятаться от неприятия и к обществу, и к самому себе стало совсем трудно. Поэтому все меньше оставалось от баловня Судьбы из клана Вальдштейнов, появлялся обросший, хмурый Тван.

Проезжая по центральным улицам небольших городков, он ловил в витринах и витражных окнах отражение незнакомца и ухмылялся, думая, узнали бы его при случайной встрече родственники или друзья? С хвостом, серьгой в ухе, короткой бородой и усами, скрывавшими пол-лица и темной загоревшей кожей, на которой еще сильнее выделялись глаза.

В смысле привлекательности Кобейн ничего не потерял, даже, похоже, приобрел, потому что, и прежде не обделенный женским вниманием, он никогда еще не чувствовал его настолько сильно. Образ бандита или романтика дорог пользовался популярностью среди женщин. Кобейна преследовали, звали взглядами, улыбками, осторожными или откровенными призывами. Еще никогда не было так легко пуститься во все тяжкие. Бэй даже подумывал, может ли это принести обезболивающий или терапевтический эффект, но каждый раз останавливался. Даже не на полпути, а раньше, когда понимал, что случайная избранница обладала серыми глазами и светлыми волосами или была похожа на темношерстного лося. Очнувшийся Кобейн спешил покинуть город, деревню, группу случайных знакомых и раствориться в дороге, изучая бессловесный язык мироздания.

Он преуспел в новом знании, потому что был уверен, что его органы чувств становятся более чуткими, раздвигая границы восприятия. Богаче становилась палитра звуков и цвета, Бэй начинал не просто лучше видеть и слышать, но и чувствовать мир вокруг. Его физическая форма улучшилась настолько, что впору было признать себя суперменом. Кроме того, обострилась интуиция, словно он получил возможность заглядывать в недалекое будущее и предвидеть развитие некоторых ситуаций. Такие моменты помогли пару раз избежать опасности разоблачения или нежелательного интереса со стороны властей.

В то время как женское внимание усилилось, мужское становилось более сдержанным, словно Кобейн источал феромоны опасности и заставлял случайных встречных относиться к себе с настороженностью и уважением.

Иногда Бэй напоминал сам себе Цепного Пса, только шире в плечах, с темными волосами, но с таким же отсутствием сомнений во взгляде.

В своем бесцельном путешествии он не искал общения, наоборот, избегал длительных контактов с другими людьми, пересекался, чтобы, коснувшись, тут же расстаться и забыть — и имена, и лица.

Но один случайный встречный все-таки вошел в его судьбу так, словно имел на это право, избрав для этого символичное место — на парковке недалеко от дорожного кафе.

Был поздний вечер и заправка опустела. Четыре длинных фургона застыли вдалеке для ночевки, и похоже было, что уставшие водители уже нашли свои кровати. Только на стоянке для мотоциклов собралась небольшая компания байкеров. Оставив старенькую Хонду на другой стороне от кафе, Бэй взял себе порцию салата и картофеля фри и ел свой скромный ужин на улице, в углу террасы. Разбитая лампочка позволила ночи заползти на веранду и скрыть единственного посетителя в тени.

Скрипя тормозами и нарушая тишину заунывной музыкой, лившейся из опущенных окон, на стоянку заехал старенький побитый форд. Вскоре мимо Бэя прошел высокий худой мужчина неопределенного возраста с длинными распущенными волосами, в мешковатой одежде и увешенный разноцветными цепочками, нитями, кулонами. За спиной этого хиппи или последователя всех восточных философий сразу темнел бесформенный мешок. Через несколько минут длинноволосый вышел обратно, мурлыкая себе под нос незатейливый мотив и сжимая в руках булку с сосиской.

Реальность изменилась неуловимо быстро. Вот Бэй раздраженно прислушивался к звукам, издаваемым незнакомцем, как вдруг почти не соприкасающиеся друг с другом чужие люди, двигающиеся в плоскостях собственных жизней, оказались скомканы вместе.

Из темноты, откуда раньше доносились голоса байкеров, потянулся внимательный хищный взгляд, и длинноволосый хиппи отреагировал сильным запахом жертвы. В ответ хлынула волна агрессии, и к запаху жертвы добавился вкус страха, настолько яркий и сильный, что Кобейну пришлось сжать кулаки, чтобы усмирить прилив темного желания воспользоваться чужой слабостью. В нескольких метрах от него другие хищники возжелали легкой добычи и не собирались сдерживать свои порывы. Не ради наживы, что было брать у этого длинного хиппиоза? Но чтобы напитать кисло-сладким страхом темную силу, требующую предъявления миру.

Участники почти случившейся стычки не видели Бэя, скрытого темнотой веранды, и не могли знать, что он решил разрушить чужие планы.

Отложив в сторону приборы и отодвинув почти полную тарелку, Кобейн поднялся вслед за длинноволосым хиппи, который дерганными, торопливыми шагами приближался к месту своего унижения. Из темноты ему навстречу уже выступили три огромных волосатых мужика, одетых в кожу и покрытых темными татуировками.

— Поделись ужином, сморчок, — грубый голос одного из байкеров нарушил тишину.

Бэй молча отодвинул хиппи в сторону, выходя вперед и становясь перед мужчинами, которым хотелось развлечения. Бэю хотелось драки. Короткой, жестокой, без правил.

Без проигрыша.

Потому что, несмотря на разницу мышечных масс, количества кулаков и твердых голов, у стероидных титанов не было ни шанса. Кобейн еще никогда не испытывал подобного состояния. Словно ему подчинялось само пространство и время — и он мог тянуть тонкие нити сахарной ваты, удлиняя или укорачивая их по своему желанию. Точно зная, какие движения могут последовать, что нужно делать, чтобы предупредить опасность. На раздутых на гормонах и вседозволенности телах словно фосфоресцировали точки для нанесения безжалостных ударов. И Кобейн нанес их, быстро и безжалостно, упиваясь пьянящей эйфорией резкого выброса адреналина. Через несколько даже не минут — мгновений, один из байкеров сидел перед ним на коленях и в пыли, двое других согнулись пополам, пытаясь удержаться на ногах. Из темноты выступили еще двое, но не спешили вступать в драку. Тупая сила уважает проявление еще более беспощадной и тупой силы, а демонстрация Бэя получилась красноречивой. Его до сих пор трясло от пьянящего возбуждения легкой победы.

— Ну ты Шварценеггер, — подскочил сзади хиппи, подпрыгивая вокруг Кобейна, как длинноногая гончая. — Пойдем отсюда! — он потащил его за рукав в сторону своей машины, прикрываясь неожиданным защитником, как щитом, пока не оказался внутри салона форда. Хлопнула дверца, зарычало зажигание, машина рванулась с места и исчезла, оставляя спасителя на опустевшей стоянке.

Бэй захохотал. Схватка оказалась слишком быстрой, чтобы принести настоящую разрядку, и напряжение выходило вместе с нервным смехом. Похоже, именно так Цепной Пес ломал ему руку и нос, потому что движения Кобейна на стоянке были стремительными и слишком быстрыми для того, чтобы противники успели отреагировать. Или ему все это только кажется, и он начинает сходить с ума?

Но вон они, байкеры, уже расправившие свои тела, бросают в его сторону взгляды, в которых сквозит больше удивления, чем злости. Их пятеро, но они решили отказаться от мести.

Пора возвращаться к теории заразного сумасшествия… или Бэй что-то упускает?

Отъехав на несколько километров от стоянки, Кобейн заметил, что его преследует машина, и остановился на обочине, чтобы увидеть приближающийся старенький и побитый форд. Машина затормозила рядом с мотоциклом, и через открытое окно высунулась волосатая голова, потом рука для пожатия.

— Я Милош, извини, не успел тебя поблагодарить. Спасибо! Я твой должник, Шварц.

Кобейн пожал протянутую руку, не спеша представляться. Милош говорил по-английски со славянским акцентом — слишком открытые звуки, резкие согласные. Характерная шелестящая «ш»…

— Тебе стоит прятать свой страх. Им просто несло на стоянке. Если бы ты шел и кричал — «хочу получить в морду», и то было бы менее заметно.

Лицо Милоша скисло, Бэй решил, что мужчина перед ним должен быть приблизительно его возраста. Тонкие черты лица, наверняка светлая кожа, которая в темноте уже случившейся ночи казалась бледно-серой, очень подвижные брови — во всем его облике чувствовалась нервозность. Особенно после слов о страхе.

— Да знаю я, знаю. Ну как только это сделать? Постоять за себя я не могу, вот в чем правда. И боли боюсь. Так что стараюсь по ночам в опасные места не заезжать, но есть слишком хотелось. Меня, кстати, Шрам зовут. Вот, — он ткнул себе в правую бровь. — В десять лет с яблони свалился и распорол себе половину лба. Шрам над бровью остался. С тех пор так и зовут. А тебя?

— Бэй.

— А куда ты путь держишь? Ты похож на того, кто рассекает дороги без цели.

— Откуда такое впечатление?

— От твоих глаз. Они у тебя безразличные. А лицо при этом человека с интеллектом, а не тупого отморозка, как там, на стоянке.

— Ты, значит, чтец по лицам?

— Работа такая, — Милош, наконец, выключил мотор, и дорога окунулась в звуки ночи: ветер, цикады, шелест опавших листьев.

— И какая у тебя работа? — спросил Бэй.

— С людьми. Мне нужно быстро догадаться, кто есть кто. Я потому на стоянке испугался, что на лицах этих амбалов свои синяки и ссадины прочитал. Если бы не ты, Шварц, то пришлось бы мне с нетоварным видом группу принимать. Гуру я… проводник заблудших и страждущих душ.

Кобейн снова рассмеялся. Это был удивительно веселый вечер.

— И что ты смеешься? — оскорбился Милош. — Каждый зарабатывает, как умеет. Я рассказываю сказки, пою песни, которые мои клиенты хотят слышать, шепчу им в уши мудрости из книжек, которые они сами уже прочитали. Помогаю им меняться и искать новые пути. И прекрати гоготать. Этот мир болен на голову. Мы сами придумываем собственные тюрьмы и страдания. Ну а если наше несчастье это самообман, то и счастье тоже. Ко мне приходят те, кто хочет самообмануться, и я говорю вслух то, что им нужно услышать, и если после этого они возвращаются домой, веря в собственное выздоровление, то я и есть врач.

Смех наконец закончился, и Бэй с интересом посмотрел на врачевателя в дешевой машине.

— Меня ты тоже собираешься лечить?

— Я лишь помогаю тем, кто этого хочет. Но кто знает, может, мы встретились неслучайно? Поехали со мной, пока тебе все равно — куда? А? — Длинное лицо Милоша вытянулось, как у избалованного ребенка, привыкшего добиваться своего нытьем и жалостливыми рожицами. — Побудешь мне пока охраной. А захочешь, можешь как помощник какие-нибудь занятия придумать — тай-чи, капуэра, тхеквандо, вопливое топтание маори — сейчас все в моде, да хоть пляски шаманов из Африканских джунглей. Судя по тому, как ты дерешься, без восточных единоборств не обошлось, а значит, придумаешь. Главное, чтобы ритм был. Ритм, он мозги здорово прочищает. Посмотришь, как наши клиенты тебе отплясывать начнут, еще и сам кайф поймаешь.

Бэй покачал головой, то ли соглашаясь, то ли, наоборот, отказываясь, то ли с трудом сдерживая новый приступ смеха.

Поехать вместе с Проводником душ и даже сочинить какую-нибудь полезную разминку для заблудившихся в поисках самих себя показалось забавной идеей. У слепых незрячие проводники, решил Кобейн и согласился. Так у его дороги без цели появилась временный пункт назначения — Румыния, аэропорт Барашов, где два гуру должны были встретить страждущих истинного пути и увести их в горы, чтобы через неделю вернуть цивилизации обновленными.

— Не волнуйся, Шварц, у нас все получится. Я отбираю желающих, у меня нюх на своего клиента.

Милош оказался на удивление болтлив.

Они перемещались из одного пункта в другой, от остановки до остановки каждый на своем средстве передвижения. Но стоило моторам получить передышку, как включался другой вечный двигатель в лице длинноволосого хиппиоза, и каждое действие худого тела сопровождалось потоком слов. Похоже, Шрам соскучился по компании или же нашел в лице Кобейна идеального слушателя, со всем соглашающегося и отвечающего в меру заинтересованными взглядами. Кроме того, Бэй сразу попал в ранг «компаньона», а значит, ему не нужно было запудривать мозги, а можно было делиться мастерством. Удивительно, но разговорчивый гуру не раздражал Кобейна, а вызывал интерес. Особенно тем, что был по-своему счастливым человеком. Без места, где его ждали, привязанностей и обязательств, Шрам считал себя хорошо устроившим собственную жизнь.

— Жизнь как большая полноводная река, текущая по пересеченной местности, в ней есть омуты и спокойные заводи, опасные водовороты и течения, всякие — слабые, сильные, смертельные. Я свое течение нашел, и меня пока все утраивает. Подбираю и пасу заблудших овец. А таких вокруг — огромное глазастое стадо.

Слушая болтовню Милоша, Бэй улыбался.

Они расположились на ночлег недалеко от границы с Румынией. Нашли спокойное место и уже привычно делили роли — пока Милош ставил палатку, Кобейн развел огонь, потом вдвоем занимались приготовлением непритязательной пищи. Пара картофелин в золе и куриные крылья на решетке. Улыбка Бэя работала, как зеленый цвет семафора, и машина из слов и мудрых мыслей двигалась дальше.

— В мире миллиарды людей. А сколько среди них счастливых? Тех, кто доволен жизнью и осознает это? Единицы! Остальные сидят в тюрьмах безрадостной рутины и мечтают о глотке свежего воздуха. И хотят что-то менять, но не знают, как. А вокруг все кричат, пишут, показывают по средствам массовой истерии о восточных мудростях, о дорогах, проложенных философами древности, о поисках высшего смысла и освобождении от оков потребительского общества. О правильном питании, правильном мышлении, медитации, лечебном воздухе гор. У кого есть деньги и оформленные идеи, едут в Азию, Тибет, Бутан, а что делать тем, у которых более скоромный бюджет или они не могут решиться, куда именно отправиться? Их подбираю я. И везу в Румынию. Начинал с Хорватии и Черногории, но цены там растут с повышением интереса туристов.

— Не боишься ответственности, лжеучитель? — Крылышки были готовы, и Бэй ковырял золу в поисках шаров из фольги, прячущих картофель.

— Какой ответственности? Моя задача — повозить группу людей по красивым местам, а меняться они сами будут. Нужно только подслушать, кто во что верит, и повторить их же слова вслух. А у меня на это нюх. Не волнуйся.

Подслушать, кто во что верит…

Сны Кобейна в эту ночь состояли из обрывков фраз, застрявших в рыболовной сети памяти, но до этого забытые. И вопросов, на которые он искал ответы. Во что верила та Тайна, которая была с ним? В то, что куклы — это мощное оружие, потому что иногда позволяют смотреть в глаза своим страхам. А еще она боялась черных мадонн, но любила черный цвет. Она говорила — ваша музыка примитивна, и это попытка разговаривать с богами и духами. И о звездах…

— Тысячи лет люди ходят по земле, и вокруг них все меняется, кроме звезд, сверкающих над головой, поэтому с созвездиями и связаны самые красивые легенды. Расскажи мне о своих звездах.

— Моих?

— Для каждого они свои…

— Синдром Чарлза Боннета обычно связан с нарушением зрения. Иногда это случается на фоне однообразия зрительных восприятий. Например, у тех, кто сидит в камерах, закрытых помещениях. Человеческому мозгу не хватает информации для обработки, и он спешит самостоятельно утолить свой голод. Люди начинают видеть очень необычные, красочные картины. Вам, как голландцу, наверняка знакомы работы Иеронимо Босха? Это наглядный пример излишне богатой фантазии. Скажем так, нормальный среднестатистический мозг не способен произвести подобное. Видения людей с синдромом Боннета могут быть самыми разнообразными. В деле Татии есть описания ее рассказов из детского периода. В них присутствуют страшные элементы, непременно в темном и без лиц, и описания мира красных гор и ярко-синих закатов, мира, полного необычных существ. Вот, я покажу вам один из ее рисунков. Когда после побега Татия вновь попала в клинику в возрасте четырнадцати лет, то видения больше не регистрировались. Но, честно говоря, я склонен думать, что она просто о них молчала, понимая, что они дополняют картину ее нездоровья. Она не шла больше на контакт.

Рисунок Аны, который показал Кобейну врач, был в красно-оранжевых тонах. С ярким то ли закатом, то ли восходом оранжевого солнца, окрашивающим небо в сине-серый с зеленым оттенком цвет. Это напомнило Бэю пляж рядом с Портом Дез Канонхе — самой геологически древней землей Майорки — в тот вечер, когда он ждал появления Тайны. Небо на острове похоже на ее дом, говорила Ана.

Но было еще что-то на рисунке, что Кобейн упорно списал на очередную случайность и совпадение и поспешил забыть до тех пор, пока настойчивая память не занялась прокручиванием недавних событий. По красной горе в левом углу листа ветвились зеленые линии, как кровеносные сосуды.

Это было слишком похоже на скалу из его собственных кошмаров, когда Бэй застывал над пропастью, пришпиленный к горячему камню животным страхом высоты.

В день прибытия клиентов Милош претерпел значительные изменения во внешности, словно облачился в новый костюм, не меняя при этом одежды. Его лицо приобрело умиротворенное выражение, а из фигуры и даже движений исчезла дерганность. Гуру достиг состояния душевного равновесия и был готов к прибытию страждущих прозрения. Бэю ничего не оставалось делать, как немного отзеркалить выражение лица своего предводителя. Хотя одна мысль о том, что бородатый и хвостатый пират дорог обзавелся многозначительным взглядом, вызывала приступы смеха. Он годами так много не смеялся, как рядом с Милошем. Из Бэя вполне мог бы получиться мускулистый и смеющийся Будда. К сожалению, гуру отверг это предложение.

— Ну думаю, что нашей группе подойдет такая манера общения. Но в следующий раз наловим себе других клиентов, тех, что захотят травить печали смехом. Обязательно, Шварц! Мне нравится идея! Это круто!

И Бэй не усомнился ни на минуту, что, задавшись целью, Милош соберет желающих, потому что он действительно чувствовал своего клиента. Пестрая интернациональная группа уже через полдня вела себя так, словно ее участники прошли тесты на совместимость.

В глазастом стаде Милоша оказалось двое англичан, пятеро человек из Восточной Европы, один грек, двое немцев и молодая мама с десятилетним сыном из Италии. Объединяла их ограниченность средств, которая была заметна не только в самом факте присутствия в группе Милоша, но в одежде и скудности вещей. И беспокойство на лицах — у каждого разное. Недоверчивый взгляд из-под насупленных бровей у одного, мечущийся у другого, подергивание век у третьего. Итальянская мама, оказавшаяся эмигранткой из Чехии, все старалась делать «слишком» — быть заботливой по отношению к ребенку, полезной на привалах, внимательной слушательницей. И слишком резко отвечала в первый вечер на замечания, что ее сыну подобная поездка не нужна, утверждая, что учиться видеть настоящий мир нужно как можно раньше.

— По такой же неспокойной мимике ты и меня определил? — спросил Бэй на одной из стоянок в самом начале пути.

Милош покачал головой.

— Нет, у тебя лицо выключенное. Словно ты все свои эмоции запретил, запрятал. Ну кроме тех моментов, когда ты надо мной потешаешься. И еще похоже, что ты наказываешь себя за что-то.

Кобейн резко поднялся на ноги и отошел в сторону от лагеря.

Наказывал. Длинноволосый хиппи был прав. Бегство от боли все больше напоминало наказание. Под высоким небом над головой спрятаться от сомнений было сложно. Этой ночью оно было по-особому красивым — рассыпало звезды щедрыми гроздями. Вываливало их из огромного сита на плечи небольшой группе искателей новых путей под предводительством Шрама и Шварца.

А в голову Кобейна настойчиво лезли мысли о низком потолке в камерах предварительного заключения или о белых безразличных стенах клиник для душевнобольных, от однообразия которых привыкший к ярким впечатлениям мозг начинал выдумывать собственные видения.

Кроме роли охранника, которая в горах была пока лишней, Милош потащил с собой Кобейна как носильщика. Как Шрам собирался нести многочисленные мешки и рюкзаки без Бэя, оставалось загадкой — наверное, привлекая к процессу клиентов. Но Милош не скрывал своей радости по поводу подъемной силы Шварца.

На время работы гуру поменял предпочтения в еде. Забыты были сосиски в тесте и белый хлеб, жареные крылышки и дешевая колбаса, а в меню оказались только веганские блюда. По вечерам среди Румынских гор расцветали ароматы восточной кухни. В рюкзаках, которые нес Бэй, лежали тканевые мешочки с наборами трав и специй. Некоторые из них напомнили ему еду Аны, и вскоре каша Кобейна приобрела именно эти вкусы.

— Не скучаешь по сосискам? — подшутил он над Милошем, когда они вдвоем готовили очередной ужин, и наступила короткая пауза. Постоянное присутствие людей иногда утомляло.

— Ты что! Какие сосиски! Каши и трава. Представляешь, сколько мы на расходах экономим? Заодно и кишки нашим клиентам прочищаем. Им полезно. И нам с тобой тоже. Сосиски будут потом, когда людей на путь истинный поставим.

Поход за мудростью протекал на удивление спокойно и гармонично, словно Милош действительно собрал просторный плот и уверенно направлял его по знакомому ему течению жизненной реки. Кобейну удавалось быть и частью группы, и оставаться в стороне, познавая собственные расширяющиеся горизонты восприятия. Он невольно прислушивался к тому, что звучало у костров, когда солнце касалось кромки гор, на привалах или в пути, и не слышал ничего нового. Но на склонах гор знакомые высказывания и идеи звучат иначе, чем в городских квартирах и под шум городского транспорта. Как и обещал, Милош повторял разные мудрости и по реакции слушателей чаще всего угадывал, с кем о чем говорить. С каждым вечером покой все чаще возвращался на лица людей у костра. Может быть, это был кратковременный успех, но он явно был.

Спокойно шагая замыкающим в группе туристов за счастьем, Бэй признавался самому себе, что его забавляет собственное участие в необычном походе. Наверное, он тоже нуждался в уверенности Милоша и душевных терзаниях малознакомых ему людей, они помогали ему в поиске, как жить дальше. Просто быть счастливым, как Милош или настоящая Ана Сокол, у него не получалось. Для Счастья Кобейну нужна была та, что отказалась от него. От которой отказался он сам.

Иногда, очень редко, Бэй думал, что бы случилось, если бы Тайна ему поверила, открылась, позволила попробовать решить свои проблемы? Но он упирался в забор из диагнозов и застывал в размышлениях. Иногда ему представлялся необитаемый остров, и казалось, что на нем, без связи с внешним миром и триггерами, запускающими другие программы поведения и роли, он мог бы какое-то время быть счастлив с сероглазой Тайной. От ярости и обиды давно не осталось и следа. Все, что он узнал о прошлом девушки и ее душевных проблемах, больше не помогало думать о ней плохо. Оставалась тоска, болезненная потребность увидеть и дотронуться, почувствовать.

Пришлось признаться самому себе в своих чувствах. И в том, что они были ответными. В одной из ролей Тайны. Но было бы этого для него достаточно?

Привыкший к разговорам с Кобейном, Милош умудрялся найти моменты для откровений только на двоих, и при каждом удобном случае продолжал свою проповедь длиной уже в пару недель.

— Правил на самом деле мало, и они повторяются во всех религиях. Не убий, не воруй, уважай, люби. Расскажи их новыми словами, укрась примерами и людям кажется, что им открывают новые истины. Я же предупреждал, они приходят сюда каждый со своими собственными идеями и нуждаются в подтверждении того, что встали на правильный путь. Горы лечат любые души. Здесь нет привычных соблазнов, а стоит у социоманьяков отнять телефон и интернет, как после пары дней ломки они вспоминают о том, как радоваться мелочам. Завтра твой выход, супермен, подари им радость движения. И посиди с нами рядом, когда я буду медитировать с группой на рассвете. Я видел, как ты это делаешь сам. Получается убедительно.

Да, получалось убедительно и легко. Кобейн мог перейти в состояние единства с Миром в любой момент. Просто выключить беспокойный мозг на некоторое время и отдохнуть от раздирающих на части мыслей. С успехом медитаций продолжали накапливаться странности восприятия. Бэй все чаще ловил себя на том, что чувствует изменения в настроениях людей вокруг и может предвидеть их поступки. Порой просто движения. Но никогда — слова. Словно сама Вселенная говорила с ним на языке без слов.

А еще он чувствовал свою татуировку, как если бы она была живым организмом. Во время медитаций стоило потянуться мысленно к спине — и тонкие линии начинали жечься. Не больно, но ощутимо. Складывались в образы, и Бэй мог воспроизвести рисунок по частям или целиком на сетчатке закрытых глаз.

Душой группы стал мальчишка Стан. Подвижный и любопытный, не скупившийся на улыбки и смех, он купался во всеобщем внимании. Во время долгих переходов, мальчик тащил на спине собственный рюкзак и не ныл, даже когда уставал, чем заслужил всеобщее уважение. На остановках он превращался в фонтан неисчерпаемой энергии, успевая везде — натаскать веток и помочь развести огонь, повертеться рядом с теми, кто устанавливал палатки, принести воды, служил почтовым голубем и средством связи. У него было врожденное чувство момента, когда помолчать во время разговоров взрослых, а когда задавать вопросы. Или сделать это настолько не вовремя, что на самом деле получалось правильно. Его нелепые и часто не по-детски мудрые высказывания вносили приятный диссонанс в размышления о смысле жизни. И сам мальчик служил для собравшихся в группе живой пилюлей от хандры.

Милош признался Бэю, что никогда не брал клиентов с детьми и не собирался менять своего правила в будущем, но для Иванки из Италии сделал исключение.

— Иногда я не могу объяснить своих решений. Просто чувствую, что оно правильное и не задаюсь вопросом, почему? Как, например, тебя с собой позвать. Ты мой герой — Шварц. А когда ты с нашими клиентами по утрам танцуешь, потому что по-другому вашу разминку называть и не хочется, это вообще — песня на тебя смотреть. Песня совершенству человеческого тела.

Утренний танец привлекал не только Милоша, но и Стана, потому что сильные мужчины всегда становились кумирами мальчишек. Парнишка заглядывал Кобейну в глаза, искал поводы остаться рядом или наблюдал из какого-нибудь угла, когда Бэй медитировал или делал набор упражнений. Когда Кобейн отправлялся на пробежку, Стан поджидал его возвращения на окраине лагеря и с восторгом оценивал, измерял мужское тело, потное после физической нагрузки.

Иванка убежала в горы, разочаровавшись в мужчинах, о чем и поведала группе в один из вечеров. Всю жизнь ей требовалось сильное плечо, на которое можно склонить голову, спина, чтобы спрятаться за ней от невзгод, и внимательный слушатель. Но чужие плечи оказывались слабыми, спиной поворачивались к ней, и никому не было дела до ее трудностей и проблем. После очередного расставания Иванка поняла, что пора научиться ценить саму себя и поверить в собственные силы, надо растить сына, а не метаться в поисках мужчины. Вот она и приехала со Станом в Румынию, уверенная, что поездка пойдет на пользу обоим. И все шло хорошо, только Стан оставался, прежде всего, просто мальчишкой, которому хотелось карабкаться на стены и камни, не видя реальной опасности.

Все случилось слишком быстро.

Шли привычные приготовления к ночевке. Большинство людей группы были заняты палатками и кострами, мальчишка вертелся недалеко от Бэя и Милоша, которые обговаривали следующий день пути. Вместо запланированного перехода нужно было укоротить и желательно поменять маршрут, потому что Бэй настаивал на том, что будет плохая погода, а Милош с самого начала их знакомства решил ему доверять.

Внезапный крик Иванки был оглушающим. Шрам и Шварц повернулись сначала к источнику звука, потом, следуя направлению рук и застывшему взгляду женщины, обратно к склону — и увидели, как потеряв опору, мальчишка скользит вниз, как камни крутятся под его ногами, рождая лавину. Голова Стана уже скрывалась за краем. И в этот момент Кобейн увидел волну. Прозрачную, ленивую, словно маслянистые круги, расходящиеся от невидимой точки. И по ним можно было скользить. Как в паркуре или в танце, или на сноуборде. Потянуться к тому моменту, где нога мальчика наступает на опасный камень, и оказаться рядом, вырывая ребенка из прозрачного полотна, чтобы упасть вместе с ним на жесткие камни, стирая в кровь руки и плечи. Теряя на мгновение сознание.

— Почему от горя чернеют? Черный цвет — это спокойствие…

— Я боюсь потеряться…

В ночной тишине потрескивание костра казалось очень громким. Лагерь заснул, успокоилась в своей палатке Иванка, прижимая к себе сына. Бэй лежал недалеко от огня, там же, где они с Милошем планировали завтрашний день. Шрам сидел на другой стороне от костра и бросал в его сторону напряженные взгляды.

— Да хорошо я себя уже чувствую, хорошо, — с усилием в голосе проговорил Бэй в ответ на очередное пристальное изучение.

У происшествия на склоне оказалось мало свидетелей, большинство людей были заняты в тот момент веревками, дровами, брезентом палаток и запасами еды, которую еще нужно было приготовить. Только Милош, Иванка и сам Кобейн находились у обрыва. Но Кобейн был непосредственным участником, Иванка дрожала от паники, и доверять ее глазам не стоило, а больше никто ничего не успел увидеть. Когда к склону повернулось множество глаз, все уже закончилось, и мать выдирала перепуганного мальчишку из исцарапанных рук спасителя. Кобейн попытался подняться на ноги, и не смог. Его скрутил сильный приступ тошноты. Потом еще пару часов при каждой попытке не то что сесть, но просто повернуться, выворачивало наружу все внутренности. Пока вдруг не вспомнился вкус ставшего привычным ужина и не показалось, что только он может принести облегчение. До наступления ночи Бэй выпил целый чайник горячей воды с приправами, просто разведенными в чашке. И тошнота, наконец, отступила.

— Помогли твои вонючие порошочки. Где ты их только взял?

— В Индии, Непале, Мьянмаре… Тибете, — Милош пожал плечами. — У местных философов собирал, йогов, что в медитациях месяцами сидят.

Ты что же думал, что я только по книжкам… Я сам сначала путешествовал… В этих мешочках наборы от разных монахов и из разных монастырей. Для просветления, ясности третьего глаза, очищения от балласта… да куча всего. Только я не подписал их сразу, а теперь уже и не вспомнишь. Так что использую все подряд. Хуже-то не будет. Видишь, вот тебя от твоей тошноты отпоили. Не иначе как каким-нибудь прочищающим составом.

Шрам опустился на матрас, укутываясь в одеяло до подбородка и прикрывая глаза. На какое-то время установилось молчание.

— Знаешь, Шварценеггер. Не повезло мне, что никто ничего не видел, потому что то, что видел я, не дает мне покоя. Если бы верил в инопланетян, то решил, что ты — не человек, — проговорил Милош, не открывая глаз. — На стоянке дрался, как супермен из боевика, погоду мне предсказываешь лучше любой метеослужбы. А сегодня что ты сделал… — он то ли устало, тол и обреченно выдохнул. — Так просто не бывает. Не бы-ва-ет! Мальчишка уже из вида скрылся, а потом вдруг вы лежите с ним на камнях все расцарапанные. Во времени ты, что ли, скользить умеешь? Или совсем я заигрался. До галлюцинаций…

Милош затих, и скоро сквозь потрескивание костра стал доноситься его то ли храп, то ли полудетское посапывание.

А Бэй лежал на спине, изучая рисунок звезд, и слова Шрама стучали в висках вместе с каждым напряженным ударом сердца.

Тугая, бесцветная волна, по которой он скользил к падающему ребенку…

И скользил он не просто к месту, а к моменту перед тем, как покатились под детской ногой камни.

Милош, гуру-самозванец, Проводник заблудших душ. Но ведь иным суждено видеть больше, чем другим, и родиться с потребностью помогать…

Он назвал его скользнувшим во времени…

Может, поэтому они были такими быстрыми, его загадочная троица? На дороге в Германии, на фестивале, на улице в Лондоне, в отеле на Майорке, каждый раз, когда Тайна исчезала от него. Слишком быстрые удары Цепного Пса. Легкость спортивных побед. И тени! Скользящие тени на видео с камер Пещеры Сокровищ Гашика.

Они умели скользить?

Что, если исчезновения девочки Татии из комнат, не были проявлением лунатизма, а чем-то совсем другим, пока не поддающемся объяснениям, но похожим на то, что случилось несколько часов назад на склоне горы?

Как далеко мог зайти Бэй в своих предположениях?

И что получалось?

Что он тоже может скользить? Почему? Откуда?

Заразное сумасшествие?

Или… Или это именно то, что ищет Анджи?

Что известно на самом деле Кардиналу?

Кобейна раздирали на части эмоции, какими бы химическими конструкциями они не были вызваны. Мешали свободно дышать, спокойно лежать, разглядывать звезды.

Волнение, страх, мерзкое чувство предательства и свершенной ошибки, растерянности перед неизведанным и необъяснимым.

На склонах гор, где мир видится всегда иным, он раскрылся для Кобейна с такой необычной стороны, что мозг, опиравшийся на полученные знания, отказывался спокойно перерабатывать новую информацию. Ясности размышлений не способствовало и шальное сердце. Оно пульсировало и горело, билось, заставляя оставить все другие мысли и думать только об одном.

О девушке с серыми глазами, скрывающими вместе с изумрудами множество тайн в своей глубине.

О выборе Бэя, теперь еще больше напоминавшем предательство.

Но, несмотря на боль и тревогу, у Кобейна появилась надежда, что над головой его Тайны все еще звездное небо, а не низкий потолок тюрьмы.

Она была Скользящей…

С грацией кошки и силой львицы…