В оковах льда

ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ А ритм все звучит…[61]

Круус явился сегодня ночью, как делает это всегда, крадя мой сон, раскрывая для себя мои губы и бедра, и оставляя перед рассветом на скомканном постельном белье, пропитанном запахом пота и позора.

В те редкие минуты передышки, которые мне удается урывать перед тем, как проснуться, меня преследует кошмар.

Шаркающей, нетвердой походкой умершей и восставшей из мертвых женщины я направляюсь к скрытому входу катакомб.

Марджери преграждает мне дверь из каменной кладки, ничем не отличающейся от любой другой выложенной ею стены, если ты не посвящен в эту тайну. Она выглядит сладострастно, с растрепанными волосами, дикими, горящими глазами, окутанная слишком мне хорошо знакомым его запахом. Она скалится на меня острыми, как у баньши зубами и говорит, что он ушел. Я опоздала.

С несвойственной для себя жестокостью я отшвыриваю ее в сторону, и когда она врезается в стену и сползает по ней, то так и остается лежать бесформенной кучей. Кровь растекается под ее головой, окрашивая алыми лепестками стену.

Озадаченная враждебностью в своем сердце я скрываюсь в дверном проеме и шаркаю дальше.

Уходящий вглубь коридор создает иллюзию полной слепоты, передвигаясь на ощупь вдоль влажных каменных стен. Это не то знакомое мне подземелье: сухое и хорошо освещенное, где все на привычных местах. Стены этого темного, сырого лабиринта покрыты толстым слоем мха, и под ногами хрустят кости. Ветер доносит запах разложения и земли. Здесь нет ничего, способного создать колебания воздуха, ведь здесь все бездвижно.

Я плотнее кутаюсь в свою мантию и в кромешной тьме, спотыкаясь на еле ковыляющих ногах, целенаправленно плетусь дальше. Я молюсь и, по прихоти сна, золотой крест, что, не снимая ношу на шее, озаряется светом. Я не заслуживаю таких благ в этой непроглядной ночи моей души!

Я плетусь несчетное количество времени сквозь темноту пока, наконец, не добираюсь до зала, где заморожен смертельно-сексуальный принц.

Там нет темноты, нет растущего мха и сочащейся влаги. В этом запретном месте нет никаких костей. Лишь плоть. Удивительнейшая, изысканнейшая плоть.

Стены в мое отсутствие покрыли позолотой. В помещении очень ярко.

Круус по-прежнему в клетке!

Обнаженный, высокий, с расправленными крыльями, он скалится с животной яростью.

Непоколебимый, как глыба льда.

Я плачу от счастья. Мои страхи были напрасны!

На дрожащих ногах я спешу к его клетке, чтобы проверить, что она цела.

Одной перекладины не хватает…

— Прекрати. Трястись. — Риодан подхватывает разлетевшиеся листы бумаги и прижимает их обратно к столу.

Интересно, он протирал его или как. Сколько из них побывали на этой штуковине? Ни за что и пальцем больше к ней не притронусь.

— Ничего не поделаешь, — бубню я с набитым батончиком ртом. Я знаю, как выгляжу: размытое пятно черной кожи и огонь рыжих волос. — Такое случается, когда я очень взволнована. Чем более возбужденной я становлюсь, тем сильнее вибрирую.

— Вау, потрясающая мысля, — выдает Лор.

— Если ты о том, о чем я подумал, то тебе лучше заткнуться и впредь больше не думать, — рявкает Риодан.

— Так, пришло в голову, босс, — бурчит Лор, — Только не говори, что сам не подумал об этом.

В кабинете Риодана присутствуют еще пятеро его бугаев, и находиться с ними в замкнутом тесном пространстве — все равно, что попасть в эпицентр грозы в окружении молний. Джейни тоже здесь, но я включила игнор, в противном случае давно бы уже голыми руками разорвала его на клочки, а это получилось бы очень грязно, и тогда, боюсь, Риодан, заставил бы меня драить шваброй его чертов офис.

Я никогда не понимаю и половины того, о чем эти чуваки лопочут, поэтому не особо-то и вникаю.

— Можешь потрогать меня, если хочешь, — великодушно разрешаю я Лору. Я так накачана адреналином и волнением, что чувствую себя необычно расположенной к общению. Я подставляю ему плечо: — Зацени. Ништячные ощущения.

Все головы с меня поворачиваются к Риодану.

— Мое плечо не его чертова собственность. С какого ты на него пялишься?

Лор гогочет, но не пытается коснуться меня.

Ну не знаю. Мне нравится касаться себя, когда я вибрирую. И сейчас я как раз на второй вибро-скорости. А если для кучи меня сейчас начало бы еще и колбасить от холода, то переключилась бы и на всю третью!

— Ну и как мы, черт бы все это побрал, собираемся это остановить?

Я сияю. Мы строим планы, что делать и как их осуществить. Я расцветаю в моменты подобные этим! Они выявляют во мне все самое лучшее! Вот такая вот я девушка, восстающая из событий! Я чувствую себя такой возбужденной и сильной, пройдя это опасное, клевое испытание на выживание, что нахожу сложным злиться сейчас на кого-то. У нас есть враг, который больше и круче всего, что я видела. Эх, как же классно оставаться живой! Потому что, к примеру, на секунду, там, в ангаре, я не была уверена что уцелею. Что вообще кто-то из нас уцелеет!

Возвращаясь назад к докам…

Мое настроение резко меняется, и я становлюсь сердитой. У меня все еще нет моего меча. Он остался погребенным подо льдом. Склад сейчас полон замороженными Невидимыми, потолок покрыт сталактитами, пол — сталагмитами. Мой меч во льду в сталактитах по пути вверх, и там было мертвецки холодно для любого вошедшего, так мгновенно-заморожу-вас-насмерть холодно. Мы были вынуждены оставить его застрявшим там, в огромной сосульке. Лор приказал Кастео и Фэйду оставаться его охранять, пока место происшествия не растает достаточно, чтобы можно было его извлечь. Последними кого я видела, были два шнырявших поблизости Принца Невидимых. Если Кристиан там и был, то оставался вне поля зрения. Никаких признаков Танцора. Я не хотела уходить, но Лор как мешок с картошкой закинул меня себе на плечо и, глядя, с какой легкостью, не хуже Риодана, ему это удается — сочла бессмысленным выкаблучиваться как-то дальше.

— Это все из-за тебя, — обвиняю я Риодана. — Тебе вообще не следовало позволять Джейни заграбастать мой меч. Теперь, кто знает, что с ним случится! Если это место взорвется, как остальные… — Я замолкаю, потому, что не в силах вынести мысли, что мой меч взорвется, разлетясь на алебастровые осколки.

— Это самая меньшая из наших проблем, — отзывается Риодан. — Расскажи мне в точности, что произошло.

— Лор тебе только что рассказал, — сердито бурчу я. — Что еще ты хочешь услышать от меня?

— Я хочу услышать от тебя все.

Я вскрываю очередной батончик и между откусываниями повторяю большую часть того, что уже сказал Лор о тумане и расширяющейся щели. Об испытанном нами чувстве паники. О том, как вдруг все потеряли слух, будто оглохли.

— Потом появилась это… эта штуковина, размером вдвое больше твоего офиса.

— Штуковина.

— А что, Лор, придумал лучше, со своим: «темная масса размером с составленные рядом два грузовика»?

— Попробуй ты лучше.

Я хмурюсь, задумавшись, потом меня осеняет:

— О, ты зырил фильм «Капля»? Точь-в-точь. Только оно было овальным. И, не знаю, было ли оно склизким и парящим над полом либо клубящимся. И не знаю, насколько оно плотное. Но точно не похоже на Тени. Абсолютно.

— Значит, как в фильме «Капля».

— Это древний фильм, еще со времен немого кино.

— Не настолько и древний, — возражает Джейни, — я смотрел его, когда был ребенком.

— Точно, это и было в эпоху немого кино, правда? Тебе слова не давали. Не разговаривай со мной. И вообще тебя не должно быть здесь. Мне следовало тебя убить. Радуйся, что я не сделаю этого прямо сейчас. Ты оставил меня умирать. — Я зыркаю на Риодана:

— А ты позволил ему это. Чертовы уроды. Все вы.

— Я отправился прямиком в «Честер» и сказал Риодану, где ты находишься, — начал оправдываться Джейни. — Я не собирался давать тебе умереть. Мне не хотелось оставлять тебя. Мне просто нужен был меч. Я не мог себе позволить упустить такой шанс.

«Он сказал Риодану, где я?»

— Повторяю, тебе слово не давали. И для тебя все вышло лучше некуда, да? Как думаешь, сколько лет тебе понадобится, чтобы перебить несколько сотен Невидимых?

Я уставилась на Риодана:

— А ты ничего не упомянул о том, что он сказал тебе, где я. И сам не пришел.

«Неужели ему фиолетово, что возможно я там уже умерла?»

— Босс послал меня за тобой в ту же секунду, когда появился Джейни, — заговорил Лор. — Тебя там уже не было, когда я пришел. Я пошел по следу твоей крови, но он исчез.

— Структура, — обращается ко мне Риодан.

— В смысле, имелась ли у той штуковины структура? Я не заметила.

— Продолжай.

— Оно проникло в склад и выглядело при этом очень весомым, потом изрыгнуло белый туман, который расползся во все стороны, и мы уже ничего не могли видеть. Это место полностью обледенело, хуже, чем в виденных нами других местах. Чувак, я хочу сказать, потолок с полом так густо оброс сталактитами и сталагмитами, что даже невозможно пройти! Мы никогда не видели ничего подобного в других эпицентрах.

— Твои предположения, почему то место заледенело сильнее.

Я задумывалась об этом на обратном пути. Там было только одно существенное отличие, которое смогла выделить.

— В этой сцене было значительно большее скопление людей и эльфов, чем в любой другой. Там были сотни Невидимых в клетках, которых покрыло льдом. Возможно, поэтому льда потребовалось значительно больше. Или, может, у этой штуковины по другой причине сегодня было больше энергии. Нас тоже подморозило, но лишь тонким слоем, но одно движение и лед тут же растрескивался. Но стоило остановиться, как в ту же секунду нас замораживало по новой, поэтому я стала подпрыгивать и, как овцы, которые сами не способны раскинуть мозгами — все скопировали мои движения, и вот так мы стояли на улице все и прыгали. У меня были опасения, что эта возня может спровоцировать существо повернуться и направиться в нашу сторону, но оно даже не замечало нас. Это было так, будто мы были рыбой, а оно хотело чипсов. Или может оно не приняло нас за пищу. Затем он исчез. На складе открылась еще одна из этих щелей, весь белый туман всосался в нее, а следом и это существо. Как только щель закрылась, мы снова могли слышать. Ну, вроде того.

— Уточни.

— Там не было шума. Вообще никакого. Ты считал, что на всех тех Невидимых лед трескался и раскалывался на мелкие кусочки, как ему свойственно, когда он подтаивает, потому что они были теплыми до того как обледенели, но это не так. Когда мы шли, наши шаги не были слышны на тротуаре. А когда мы разговаривали, это звучало как-то… плоско. Да нет, хуже, чем плоско. Словно какое-то безмолвие. Реально неприятное чувство.

— Разъясни, — говорит Риодан.

— Я пытаюсь. Тебе же все всегда надо разжевать.

Лор фыркает. Риодан смотрит на меня. Даже не знаю, почему я иногда заморачиваюсь ему отвечать. Может мне нравится слышать свой рассказ. У меня много чего интересного есть рассказать.

— Как тебе известно, звук создается движением, ну точнее его колебанием, так? А тут, типа, полная противоположность ее эффекту, потому что когда мир погрузился в мертвую тишину, он еще двигался, не воспроизводя ни звука. Короче говоря, после его ухода ничего не вернулось на круги своя. Как будто окружающие предметы уже не вибрировали по полной программе. Может, звуковые волны не отрикошечивали от стен как положено. Или предметы, от которых отрикошечивал звук, перестали являться нормальными.

— Итог.

Я пожала плечами:

— Недостаточно фактов для окончательных выводов.

— Сколько прошло времени межу его появлением и исчезновением.

— Было такое странное ощущение. Как будто все происходило в режиме замедленной съемки, но, думаю, секунды две, не больше. Оно пришло. Заморозило. И исчезло.

Иногда я теряю ощущение времени, потому что словно пребываю между ускоренной и замедленной съемкой и даже не понимаю, что мне кажется, когда что-то происходит медленнее. Единственное в чем я уверена это в том, что когда оно пришло, я была в взвинченном состоянии и наполовину в стоп-кадре. Я смотрю на Лора, он кивает:

— Две-три секунды — не больше, босс. Вырвался туман, появилась тварь, туман втянулся обратно — и это исчезло следом.

— Подозреваю, это был Фейри, — произносит Риодан.

— Стопудово, — отзываюсь я.

— Ты — ши-видящая. Подразумевается, что ты можешь почувствовать, прочитать это, вроде того, как Мак делала это с Синсар Дабх.

— В некотором роде смогла.

— Разум.

— По ощущениям — огромный. Ошеломляющий. — Хотела бы я иметь возможность «прощупать» Темного Короля. Чтобы можно было сравнить с ним.

— Эмоции.

— Не ощутимо. Беззлобно. У меня вообще сложилось такое впечатление, что разрушение — это скорее побочный результат, нежели цель. — Я замечаю, что на меня все смотрят с насмешкой. — Чувак, — не выдерживаю я и на всю комнату сверкаю своей лучшей улыбочкой уличного сорванца, — все-таки это было нереально круто! — Надо быть осмотрительней с подокном, когда я вхожу в раж.

— Считаешь, у него была цель.

— Было… ну не знаю… намерение что-то сделать. Ощущалось это так. Некоторые Фейри ощущаются просто, когда я фокусируюсь на них своим радаром ши-видящей. Они немые, действующие на голых инстинктах, способные на случайное разрушение. Потом есть такие, как Папа Роуч — тот распадающийся на мелкие фрагменты Фейри, — напоминаю я ему на случай, если он, вдруг, пропустил тот блистательный спецвыпуск моей «Дэни Дейли». — Папа ощущался… структурированным. У него имелись планы. То же самое и с Ледяным Монстром. Но между Папой и ним есть большое различие. Если у Папы ума — кот наплакал. То у этого… огромно в проектах и замыслах.

— Мотивы.

Я вздыхаю:

— Без малейшего понятия. Просто у него они были.

— Никаких мыслей, почему он выбирает это место, и почему все замораживает.

— Нет — отвечаю я. — Оно даже ничего не касалось, насколько я могла видеть. Оно просто, парило, что ли, надо всем. Разве что туман это своего рода щупальца, и оно высасывало ими жизнь из людей и тем самым нечаянно замораживало их в процессе. Бесполезняк, мне нужно больше времени. Надо прощупать это нечто, капнуть глубже.

У Джейни вырывается ругательство и он начинает бормотать, что никто по доброй воле не станет проводить с этим чудищем время, потому что это очень опасно, и даже Лор выглядит обеспокоенным идеей о еще одной встрече с Ледяным Монстром. Что, напоминает мне…

— Чего это у тебятак очко заиграло? — интересуюсь я — Вот уж не думала, что найдется нечто, способное васнапугать, ребятки.

Лор холодно смотрит на меня, будто мне все померещилось, и говорит:

— О чем ты, малышка? Единственное, что меня беспокоит, так это, что выкинет разъяренный босс, если это тебя убьет.

Ага, как же. Знаю я этих парней. Их ничто не заботит, кроме себя, а он испугался, что означает — это представляет угрозу для него самого. И я хочу знать, какую. Хочу выяснить, какой криптонит у Риодана. А пока: он тот, кто способен уничтожить то, что контролирует. Не то, чтобы я выходила на тропу войны, но когда вас припирают к стенке, выйти с двумя сверкающими пушками наперевес — в принципе, ваш единственный выбор. Придется поднапрячься, чтобы обзавестись достаточной властью, способной аннулировать контракт досрочно и с концами «уволиться». Я готова выйти на пенсию. Мне понадобиться нехилый рычаг управления, чтобы вызволить из детского подклуба Джо, при условии, что она вообще захочет от туда отчалить.

Ничего, уйдет. Когда втюрится в кого-то другого.

Что, по моим прикидкам, должно произойти уже совсем скоро.

Часом позже я за пределами «Честера», рассекаю на суперскорости по омытому дождем тротуару, жуя энергетический батончик, чтобы поддерживать себя на плаву. Я ждала, что Риодан что-то сделает с этой хренью, но он сказал, что должен заняться другими неотложными делами, чтобы мы могли заняться нашим расследованием. Он велел мне не высовывать нос из клуба, но бродить по «Честеру» без своего меча меня как-то не радует — уж кто-кто, а он-то должен был это знать, чтобы требовать от меня такое.

К тому же, без моего меча мне далеко не уйти. Как же меня бесит ожидание помощи, но реально понимаю — без нее мне не обойтись. Меня беспокоят Принцы Невидимых. Кое-какие образы с ними все еще бродят в моей голове, отвратительные картины, но, учитывая происходящее, не стоит сбрасывать со счетов и такой вариант развитий событий. А сейчас я отгородилась от этого и пока вроде срабатывает.

У меня в голове столько роящихся мыслей, что подозреваю, некоторые торчат из ушей. В одну секунду я так взволнована, что живу в эти времена, что почти не в силах усидеть на месте, а в другую — я на грани нервного срыва, от мысли, что мой народ сейчас там, на этих улицах, даже не подозревает о том, что большой ужасный Ледяной Монстр постепенно превращает наш мир в гигантскую морозилку! Мне срочно нужно всех известить, вот только что я им скажу? Если увидите мерцающие пятна в воздухе — бегите, куда глаза глядят? Предполагая, что они вообще заметят мерцающие пятна до того как будут заморожены!

Беда в том, что я знаю людей. Можно втемяшивать в их бошки, что пора рвать когти, но не так много народу последуют этому предостережению, пока не поймут, что их реально всосало в глубокую задницу, но тогда, как правило, становится уже слишком поздно. Они просто стоят и пялятся, как коровы (на случай, если кто не в курсе, то коровы часто стоят и просто пялятся). Рядом с аббатством когда-то простиралось большое пастбище, где я тестировала свою скорость и навигационные примочки, когда меня забрала Ро, и я была опьянена новообретенной свободой. Коровье пастбище наилучшим образом подходило для практики в стоп-кадре потому что: а) коровы передвигаются и непредсказуемы, от чего сложно выстроить в голове план, как и в реальном мире и б) если я врезаюсь в корову то мне гораздо больнее, чем ей. Все это время я была центром их внимания. Они жевали свою жвачку и вертели туда-сюда здоровенными жбанами, наблюдая за мной, как будто я была коровьим телевидением. Если бы все, что я делала целыми днями это непрерывно что-то жевала и пялилась на других коров, я бы тоже уставились на себя. Да с такой смертной скукой, я была бы восхищена возней мухи на коровьей лепешке.

Но вернемся к людям — мерцающие пятна не заставят их пересраться настолько, чтобы принудить к бегству. И есть еще такие, вроде «Увидимся-в-Фейри» цыпочки, сутками зависающие в «Честере», щеголяя новой осиной талией от «Папы Роуча», торгуя телом, и соревнуясь друг с дружкой, кто сожрет столько Невидимых, что станет бессмертной и первой зависнет в Фейри. Они скорее намеренно задержатся, если увидят мерцающие пятна просто потому, что это типа так мило. Гы-ы, некоторых цыпочек надо просто отстреливать. Вырезать из общего генофонда.

Стоит поместить в мою газету парочку фотографий, в качестве наглядного пособия ужасного конца деяний Ледяного Монстра. Нужно смотаться в Дублинский Замок и сделать пару-тройку кадров. Потом добраться до штаб-квартиры и запустить печатный пресс! Обожаю печатать свои листовки. К тому же у меня в два раза больше причин поторапливаться. После увиденных плакатов «мэд ин» Принцев Невидимых «РАЗЫСКИВАЕТСЯ», люди, несомненно, переживают по поводу увязавшегося за мной хвоста! Мне надо успокоить народ, дать знать, что я по-прежнему в строю.

— Ты наверное Дэни!

Я разворачиваюсь.

И резко подскочив на каблуках, продолжаю поворот дальше. Была б моя воля я бы и весь чертов путь до Китая проделала. Я крутанулась таким образом, чтобы она снова оказалась за моей спиной и замерла, переводя дух. Не хочу смотреть на нее. Не хочу, чтобы она видела мое лицо. Вот надо ж мне было так! Я не была готова к такому. Черт, и никогда не буду. Одно дело знать, что она где-то там, вместе с Мак. И совсем другое — смотреть ей в лицо.

Черт, черт, черт.

Я «нацепляю» на лицо маску, поворачиваюсь и начинаю игру в притворство:

— А вы Рэйни Лейн, — возвращаю я ей. Те же прекрасные светлые волосы, как у ее дочерей, даже притом, что они обе приемные. То же милое поведение: шикарная женственность глубокого Юга. Она прогуливается по холодному, мрачному послеобеденному Дублину, одетая так, будто кого-то заботит, как она подбирает цвета и аксессуары. Уверена, Джека Лейна заботит. В отличие от большинства встреченных мною женатых пар — не то чтобы я много их встречала — они, похоже, без ума друг от друга. Я видела их в фотоальбоме Алины. Потом в альбоме Мак. Я разглядывала фото этой женщины, держащей своих совсем еще маленьких дочурок. И размышляла над снимками, где она лучезарно улыбалась рядом с ними, когда те уже выросли.

Точно также она светится и сейчас.

Как будто не знает, кто убил ее дочь. Похоже, все же не знает. Видимо, последний раз Мак говорила с ней до того, когда та обнаружила, что именно я повела Алину в ту аллею навстречу ее смерти.

На секунду я воображаю глупую картину, как бы она смотрела на меня сейчас, если бы знала. У меня спирает дыхание и я цепенею на месте. Нужно лучше управлять внутренними позывами, иначе меня просто вырвет. Она бы ненавидела меня, на дух не переносила, смотрела на меня, как на самое отвратительное и ужасное существо на планете. И попыталась бы выцарапать мне глаза.

Вместо этого в ее глазах светится это… эта… материнская дребедень, с какой-то любовь, словно я — лучшая подруга ее дочери или что-то в этом роде, а не убийца ее старшей дочери. Я думала, что Мак — наихудшее, с чем я могла бы на этих улицах однажды столкнуться лицом к лицу.

Я задушена в объятиях до того, как успеваю от них увернуться, что показывает, как я ошарашена. В удачный день мне ничего не стоит уклониться от капли дождя! Я забываюсь на секунду, потому что у нее мягкие руки мамы, волосы и шея, в которые хочется зарыться и обнимать. Все заботы тают на материнской груди. Она приятно пахнет. Я окутана облаком, отчасти состоящим из ее духов, отчасти чего-то, что она не так давно пекла, и отчасти чего-то неопределенного, думаю это материнские гормоны, которые не источает кожа женщины, пока она не обзаведется ребенком. А в сочетании — это один из лучших запахов в мире.

После того, как умерла моя мама и Ро забрала меня в аббатство, я использовала любой подвернувшийся случай, чтобы сбегать домой каждые пару дней. Я пробиралась в мамину спальню, чтобы почувствовать ее запах на подушке. У нее была желтая подушка с вышивкой по краям, точь-в-точь, как моя любимая пижама. Однажды запах исчез. Исчез без следа. Для моего супернюха не осталось ни единого крошечного аромата. В тот день я поняла, что она никогда не вернется.

— Отпустите меня! — Я с трудом высвобождаюсь из ее объятий и отступаю, нахмурившись.

Она светится, как один из сверхзаряженных риодановских фонариков.

— И перестаньте мне так улыбается! Вы меня даже не знаете!

— Мак мне столько о тебе рассказывала, что теперь, смело, можно сказать: я знаю о тебе все.

— Это было бы глупо с вашей стороны.

— Я читала последний номер «Дэни Дейли». Мы с Джеком ничего не слышали о той дряни. Ты такая молодец, что информируешь всех. Уверена, это требует серьезной работы.

— И? — подозрительно спрашиваю я. Чувствую, что следующая фраза начнется с «но».

— Но тебе больше не надо этим заниматься, милая. Иди, отдохни, а взрослые обо всем позаботятся.

— Ага, щаз. А когда пали стены, взрослые тоже обо всем позаботились? И с тех пор они за все отвечают? Какую прекрасную работу вы все делаете!

Она смеется, и ее смех звучит музыкой для моих ушей. Материнский смех. Я таю, как ни от чего другого. Наверное, потому что так редко слышала его от собственной мамы. Кажется, я всего раза три заставляла свою мать смеяться. И все — до того, как я научилась «перемещаться». Может, и после этого случалось раз или два. Я старалась. Я вспоминала увиденные по телевизору смешные моменты, когда ее не было. Я смотрела мюзиклы, разучивала веселые песенки. Но это все было неправильно. Рэйни Лейн смотрит на меня с куда большим одобрением, чем я видела от своей матери.

— Вам пора. Нет, постойте. Вам нельзя оставаться здесь одной. Я найду кого-нибудь, кто сопроводит вас до места, куда бы вы ни направлялись. И что вы делаете, разгуливая по Дублину совсем одна? Неужели не знаете? Улицы кишат самыми разными монстрами! Скоро стемнеет!

В нее надо вдохнуть немного здравого смысла.

— Какая ты милая, так заботишься обо мне! Но в этом нет необходимости. Джек вон за тем углом, на стоянке, милая. Ближе к парку на улицах слишком много обломков. Я все время говорю мистеру Риодану, что надо бы расчистить вокруг клуба, но у него все руки никак не доходят. Я подумала, что надо бы ему с этим помочь. Он очень занятой человек, знаешь ли, у него много неотложных дел.

— На темные делишки уходит немало времени, не так ли?

Она смеется, и я впервые начинаю подозревать, что она, возможно, не в курсе.

— Какая ты забавная. Мистер Риодан не преступник. Он хороший человек. — Она качает головой и улыбается, как будто я безумно смешная. Точняк, она без понятия. — Дэни, дорогая, я так надеялась встретить тебя. Да и Мак тоже. Не хочешь придти к нам сегодня на ужин?

Ага, уже бегу. Сегодня в меню: «Дэни на шампуре», подаваемая с порцией овощей. Фигушки. Они втроем по очереди будут забивать мою тушку до смерти, когда Мак сдаст меня с потрохами?

— Еще я бы хотела, чтобы ты встретилась с кое-какими людьми. В городе появилась потрясающая новая организация, которая делает замечательные вещи, вносящие реальные изменения.

Я возвожу тяжелый, мелодраматический, обреченный взгляд к небесам, затем опять на нее:

— Вы же не о Хранителях. Пожалуйста, скажите мне, что вы говорите не о Хранителях.

— Ну, да, это я и говорю. Ты слышала о нас! — снова просияла она.

— Нас? Обалдеть! Пожалуйста, скажите мне, что вы к ним не причастны! Вы не можете быть с ними заодно! Вы в курсе, что они ненавидят меня?

— Нет, нет. Хранители никого не ненавидят. Мы все заняты восстановлением и помощью. Откуда ты это взяла?

— От вас же. — Она просто меня убивает. Неужели и Мак одна из них? — Ну, если судить по тому, как они копируют мою газету, переклеивают мои объявления, выдумывают обо мне разнообразную ложь.

— Я уверена, что верхушка Хранителей жаждет встречи с тобой. Они высоко тебя ценят так же, как и Мак.

Клево, просто супер, значит, они тоже жаждут моей смерти. Верхушка. Замечательно. Они могут втиснуться в очередь перед Кристианом. Который, стоит сразу за Темными Принцами.

— Они считают, что ты можешь стать бесценным активом. Я тоже так думаю.

Я смотрю на нее в ответ:

— Возможно, вам стоит перепроверить свою информацию. Думаю, вы что-то напутали. Люди, входящие в какие-либо организации, не считают меня ценным активом. Никогда такого не было и никогда не будет. — Ненавижу организации. Люди должны свободно дышать, и составлять собственное мнение о любой чепухе, независимо от политики партии. Ритуалы крошат мозг. Повторение — как трава для овец.

— Миссис Лейн, как приятно вас снова видеть, — раздается откуда ни возьмись голос Риодана, и я едва не хлопаюсь за землю. Мало того, что опять незаметно подкрался, так еще и сама галантность. Риодан никогда не был таким.

Я задираю голову, и изучающе разглядываю его.

— Чувак, ты здоров?

— Здоровее некуда.

— С чего тогда прикидываешься таким… ну… любезным?

— Мистер Риодан всегда любезен. Он был прекрасным хозяином, когда мы останавливались в «Честере».

— Вы там не останавливались, вы были заложниками. — Да что не так со всеми, почему они не могут видеть вещи такими, какие они есть в реале?

— Он и его люди оберегали нас, Дэни. Синсар Дабх была нацелена на дорогих Мак людей.

— За запертой дверью вашей комнаты? Хах, тогда вы были заложниками, — констатирую я.

— Наша дверь никогда не была заперта.

Хм?

— Ага, но разве вы знали, как из нее выбраться? У него повсюду эти хитрые панели.

— Мистер Риодан показал нам — и Джеку, и мне — принцип работы панелей.

Хм?!

— Да, но снаружи стояли охранники. Удерживающие вас внутри.

— Для нашей же безопасности. Мы были вольны прийти и уйти. Мы приняли решение остаться. В городе было не безопасно, пока Книга оставалась на свободе. Мы с Джеком очень благодарны за предоставленную помощь мистера Риодана на всем протяжении тех трудных времен.

Я хмуро поглядываю на этого лыбящегося, самодовольного засранца. Наверняка он какое-то время обрабатывал их — типа той хрени, которую применил ко мне в «хаммере», когда вынудил меня взять из его рук шоколадный батончик, пробормотав странные слова. Он делает из людей марионеток. Безмозглых рабов. Но только не меня.

— А вам известно, что он вынудил меня работать на него, взяв в заложницы Джо? — интересуюсь я у Рэйни. Ей надо проснуться и вдохнуть аромат кофе.

— А, ты про эту милую юную официантку? Я заметила, как она на него смотрит. Она от него без ума, — отмечает Рэйни.

И это окончательно выбешивает меня. Мать Мак может сказать, что Джо совершенно повернута на этом шизике, просто взглянув на нее? Гадство! Ну и гадство! В довершении всего, именуемый шизик настолько промыл мозги Рэйни, что дальше говорить с ней просто нет смысла! Но только не о том, на чем я собиралась поставить большую жирную точку в нашем разговоре:

— Вы знаете, что у него есть частные подклубы под Честером, где…

— Я только что говорил с Бэрронсом, — нагло прерывает меня Риодан. — Мак отправилась сюда, чтобы встретиться с вами, миссис Лейн. И с секунды на секунду уже должна быть здесь.

Я бросаю на него подозрительный взгляд. Возможно, он лжет. И ему прекрасно известно, что я не рискну это проверить.

Рэйни расцветает теплой улыбкой:

— Дэни, она так обрадуется, когда увидит тебя! Она неделями ищет тебя.

Ага, кто бы сомневался.

Я сворачиваю ментальную сетку, и с пробуксовкой напустив «выхлопного дыма» вхожу в стоп-кадр и сруливаю оттуда на своем «додже».

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ Не знаю, кто он такой, что скрыт за маской[62]

— Что ты делаешь.

— А те че? — От воинственности у меня аж спирает дыхание по непонятной причине. Иногда одно только нахождение вблизи Риодана, вызывает во мне такие эмоции.

— А то, что, если нет смысла в том, что ты делаешь, ты впустую тратишь мое время.

— Чувак, ты ослеп? Я собираю улики. — Наконец-то! Я пыталась еще хоть одним глазком взглянуть на эти чертовы взорвавшиеся места, но каждый раз это заканчивалось тем, что меня едва не убивало. О, и меня едва не пришибло еще раз. В Песни о Меге нет ни одного заунывного куплета. Ледяной Монстр взволновал бы меня куда больше, не будь мой мир уже под завязку набит монстрами всех мастей практически с самых пеленок: большими, маленькими, человекообразными, нечеловекообразными.

— В Зиплоковский пакет[63].

— А я думала, это Глэйдовский[64].

— Один хрен, на мой взгляд.

Я начинаю хихикаю, но тут же замолкаю. Это же Риодан. Я терпеть его не могу. Лживый бесконечно врущий скользкий ублюдок. Обманом заставляющий думать людей, что он весь такой из себя белый и пушистый, при этом выставляя меня круглой дурой.

— Думаешь, мой меч еще не разморозился?

— Нет.

Я наклоняюсь и зачерпываю еще. Я знаю себя. Я многое подмечаю. Но иногда могу пропустить какую-то мелочь. От сюда и мой беспристрастный Зиплок. Я собираюсь наполнить по одному пакету с каждого очага. Пробраться в замороженный центр взорвавшегося месива, загрести руками осколки льда, набить ими пакет, и аккуратненько его так пометить. Позднее, мы с Танцором вытряхнем их содержимое и поищем улики. Я вытаскиваю из кармана маркер и пишу на белой полоске «Склад, в Северной части Дублина». Потом бережно укладываю добычу в рюкзак, что болтался на плече. Для меня абсолютно логично собирать все в пакеты.

— Это бессмысленно. Просто тщательней рассмотри обломки прямо здесь, на месте.

— Чувак, твоих комментов спрашивали?

— Детка, ты когда-нибудь не ершишься.

Я роюсь в руинах, чтобы убедиться, что собрала все образцы, демонстративно повернувшись к нему спиной, потому что иногда видеть его физиономию — выше моих сил.

— Конечно. Например, когда мене никто не выносит мозг. Мы занимаемся расследованием или переходим на личности? Потому что у меня есть дело, которым еще сегодня надо заняться, а ты тратишь мое время. Скоро стемнеет.

— Наблюдения.

— Целых два. Все взорвалось на охренительные осколки и тут все еще холодно.

— Дай мне что-то посущественнее.

— Я бы с радостью, босс, но это… ну, тут полная каша. — Я откидываюсь назад на пятки, убираю волосы с лица и бросаю на него взгляд. Солнце почти вровень с горизонтом, прямо за его головой, отчего этот странный эффект вокруг его головы, ну вылитый нимб! Пф-ф, ну-ну. Удивительно, что от него не смердит серой. У этого чела, стопудово есть красные вилы, и где-то под своей шевелюрой прячет рога. Окрашивающее его сверкающим золотом солнце, делает Риодана совершенно сверхъестественным — спасибо Фейри[65], изменившей все в нашем мире — и он выглядит… ай, да кого колышет, как он выглядит? С какого перепуга я вообще это отмечаю?

Я отвожу взгляд, сосредотачиваясь на своем исследовании. И так мы имеем появляющегося из щели Фейри вкупе с обильным туманом. Который замораживает все на своем пути, а затем всасывается обратно в еще одну щель. Через какое-то время после этого сцена взрывается. Но почему? Это — главный вопрос. Почему все покрывается льдом, что все замораживает, и от чего эти места взрываются после? И почему у каждого места разный интервал времени, чтобы взлететь на воздух?

Я ощупываю землю ладонью. Она промерзла. Там холод, не рассеивающийся холод. Интересно, это когда-нибудь изменится. Кто знает, может, было бы здорово, если бы она так и не оттаяла. Тогда можно было бы расчистить участок, отгрохать на нем дом и не париться по поводу кондейшина. Но зимой, однако, тянуло бы из-под пола.

Я приступаю к обследованию сцены. На месте, где некогда находился склад, остались лишь груды осыпавшихся кирпичей, искореженный каркас, перекрученные балки, и повсюду стальные стеллажи, некоторые из которых накренившиеся, некоторые торчат прямо вверх. И почти каждый в ошметках плоти Невидимых…

Я хлопаю себя по лбу:

— Святая бесценная коллекция этрусских сеточек для волос, они не двигаются! — восклицаю я.

Где-то над моей головой раздается сдавленный звук:

— Этрусские сеточки для волос?

Я так вся и свечусь изнутри. Некоторые достижения куда круче других. Теперь меня официально можно окрестить Говнючкой. Отныне и вовек.

— Чувак, ты забылся с вопросительными знаками. Я только что вытянула один из тебя.

— Понятия не имею, о чем ты.

— Признайся, ты потерял свое извечное чертово равновесие.

— У тебя навязчивая идея о том, как я заканчиваю свои предложения. Что, черт возьми, значит это выражение: этрусские сеточки для волос?

— Ну не знаю. Это просто как одно из словечек Робина. Типа: «Святая клубника, Бэтмен, мы в полном джеме!»

— Клубника.

— Или: «Святой Клинекс, Бэтмен, он был прямо под нашим носом, а мы его просморкали!»

Снова сдавленный звук над головой. Я могла бы продолжать так часами.

— Зацени-ка вот эту, это одна из моих любимых!: «Дырявая ржавая посудина, Бэтмен! Пол. Он целиком из металла. И полон отверстий». Ну, знаешь — решето. — Я хихикаю. Обожаю чуваков, написавших Бэтмена. Они, наверное, сами уссывались все время, пока писали. — Или — «Святой хрустальный шар, Бэтмен, и как ты только углядел, что произойдет?» — Я смотрю на него.

Он смотрит на меня так, словно у меня выросло три головы.

Правда озаряет меня.

— Святые расстеленные ковры, ты соврал! Ты никогда не читал Бэтмена, я права? Ни одного выпуска. И не смотрел ни одного эпизода по телику! Это было твое типа единственное качество, и даже оно оказалось фальшивкой. Ты прикидывался, что мы партнеры супергерои, а сам даже ничегошеньки не знаешь о Робине! — Неудивительно, что с Риоданом так нудно зависать. Мне так противно, аж прям не могу!

Я подавляю свое раздражение и возвращаюсь к главному:

— Части Невидимых неподвижны. Мертвы, как люди. Позырь. Невидимые не умирают. Ничто, только мой меч и копье Мак, способны уничтожить их окончательно. Они бессмертны. Ты можешь перемолоть их как в мясорубке, любым человеческим оружием, и куски будут оставаться живыми вечно. Верняк. Эта штука убивает их насмерть. А мы даже не заметили. — Предубеждения. Они каждый раз обводят вас вокруг пальца. Когда что-то взрывается, вы ожидаете увидеть мертвые вещи. Может, в моей идее по поводу жизненной энергии людей, что-то и есть. Вроде высасывающих их до пустоты Теней, но вместо того, чтобы оставить после себя шелуху, он оставляет цельные замороженные оболочки. — И заметь, ни один из кусков — как человеческих, так и Невидимых — не разлагаются. Почему?

— Будь я проклят.

— Я о том же.

— И ты не заметила этого раньше.

Я кидаю на него взгляд.

— Как и ты. И я пыталась перепроверить сцены по второму кругу, но ты заставил меня киснуть в твоем офисе, пока сам ковырялся в бумажках. В третий раз, когда я замыслила о перепроверке сцен, я наткнулась на одну свежую и едва не взорвалась сама. — Я встала и отошла для лучшего обзора разрушений. Достав новехонький телефон, прихваченный на замену тому, что разбился, я делаю пару снимков. — Ну, — бурчу я, — куда дальше?

Пока мы направляемся к церкви, где я едва не отдала Богу душу, до меня доходит, что Риодан намеренно засыпал меня своими вопросами только затем, чтобы мне некуда было вставить свои.

— Так, что со мной произошло, когда меня заморозило той ночью? Когда я пришла в себя, там был Танцор с тобой и Кристианом. Поговорим о непредусмотренном. Как там оказался Танцор? Кто меня спас?

— Я вытащил тебя из церкви, или ты умерла бы прямо там, на полу.

— Ты — тот, кто притащил меня в церковь, и с самого начала не предупредил, что произойдет, если я чего-то коснусь. Ты — тот, из-за кого я едва не погибла, дружок. Так, кто меня спас?

— Мне пришлось медленно тебя выносить, иначе у тебя мог бы случиться удар.

— Да ты что? А разве это не Танцор предупредил тебя об угрозе удара? Потому что уж больно это смахивает на пережитый им случай.

— Почему ты смеялась прямо перед тем, как потерять сознание.

— Смерть — это приключение. Я отжигала по полной. Тяготы умирания навечно запечатлеваются на застывшем лице. Так что, кто знает, как бы я выглядела после того, как оттаяла?

— Смерть — это оскорбление.

— Можно сказать и так, — соглашаюсь я. — Думаешь, мой меч еще заморожен? Может, нам стоит пойти и проверить.

— Ты слишком молода, чтобы смеяться, умирая. И — нет. Сомневаюсь, что твой меч разморозился. Не отходи от темы.

— Ничего и не слишком.

— В некоторых обществах так бы и было. В других местах. В другие времена. Ты считалась бы уже достаточно взрослой, чтобы быть женой и матерью.

— Даже представлять не хочу. Так, значит, Танцор спас меня.

— Я такого не говорил.

— Вот поэтому-то я и догадалась. Может нам стоит использовать фен, чтобы растопить вокруг него лед.

— Тебе надо избавиться от него. Он — излишняя ответственность. Забудь о чертовом мече. Я позабочусь о нем.

Я разворачиваюсь к нему, уперев руки в бока:

— Он — ценный актив! Он — мой лучший друг! Ты ничего не знаешь о Танцоре!

— «Ничего» — здесь ключевое слово. Потому что это — то, что он есть. Ничего. Он всего лишь человек.

— Фигня, Танцор еще тот Говнюк, с большой буквы!

— Он носит очки. Держу пари, они ему отлично помогают в бою. Нет, постой, он не боец. И никогда не им будет. Слишком хрупкий. Разок ткнуть острой палкой и его кишки расползутся по всей улице. Сайонара[66] человечек.

— Нигде его кишки не расползутся. Он суперумный и… и… и он супер, суперумный…

— И что это за имя такое — Танцор.

— …и он что угодно способен сварганить. Он создал мои Противо-Тененвые гранаты и этот сверхяркий световой прибор, что заряжается от моего движения, и совершенно превосходит МакНимб! Кроме того, у Бэтмена был клевый костюмчик и лучшие игрушки и умные идеи, и каждый знает, что он самый лучший Супергерой всех времен! И вообще, я тоже всего лишь человек.

Вдруг Риодан стоит уже в дюйме от меня, держа за подбородок, притягивая мое лицо к своему.

— Тебе никогда не быть такой, как вообще что бы то ни было. Цунами никогда не может быть «просто волной».

— Убери от меня свои грабли.

— Мне нравится это в тебе. Волны — это банально. Цунами изменяют Землю. При определенных обстоятельствах — даже целые цивилизации.

Я ошарашено моргаю.

— В один прекрасный день ты станешь чертовски невероятной женщиной, Дэни.

Я и не знала, что моя челюсть может быть такой гибкой, чтобы упасть до тротуара. Мои руки не настолько длинные, чтобы ее подобрать. Ловлю ртом мух, моя ты задница, да в мой рот можно на грузовике въехать. Это что получается, Риодан только что отвесил мне комплимент? Типа что ад замерз? Или птицы задом уже полетели? Такое неуютное ощущение на коже, чувство, будто ее содрали. Позади него луна в три четверти и его лицо снова в тени.

— А черт, чувак, я и так это знаю. Все знают. Я — Мега. Сокращенно от «Альфа и Омега» — прихожу я в себя и протискиваюсь мимо.

Он смеется:

— Возможно, тебе придется побороться за это звание.

— Слушай, проехали, — сержусь я. Я так много не успеваю по работе, и это просто бесит. — Сегодня я в твоем распоряжении ненадолго. Нужно заняться следующим выпуском Дейли. Народ должен знать о Ледяном челе. — Я сворачиваю ментальную сетку и вхожу в стоп-кадр.

— Ты доиграешься, что однажды мальца убьют, — говорит Риодан позади меня.

— Болотная чушь, чувак! Бэтмен никогда не умрет. Танцор тоже.

Я вытаращиваю глаза, когда мы приближаемся к церкви.

Пятеро Видимых стоят перед разрушенным собором среди руин, страниц разорванных церковных книг, будто они попадали с неба, обломков органа и прочего хлама.

— Думаешь, мой меч уже оттаял? — интересуюсь я, сжимая кулак на пустом месте, где должна находиться рукоять меча. Я вижу просеявшихся Эльфов и все о чем могу думать это, что у меня его нет. Да, я на этом зациклена.

— Детка, ты становишься похожа на заезженную пластинку.

— Пусть так…

Видимые переговариваются между собой, и, хотя знают, что мы здесь, полностью игнорируют нас. Как и я. Несмотря на то, что они настолько прекрасны, что я вынуждена с усилием отрывать свои зенки от их лиц. Хренушки я совершу ту же ошибку, что совершила с В'лейном. Позволяя их великолепию ввести меня в заблуждение. Думая, что они чем-то отличаются от Невидимых. Только потому, что они — золото и бархат и у них радужные глаза и все из себя — супер-пупер. Кристиан тоже супер-пупер. Однако держал мертвую женщину в своей койке.

Я чувствую сильное возбуждение, излучаемое, по крайней мере, одним из них, но они приглушают его. Что беспокоит меня. Эльфы не приглушают себя пока им это не выгодно, к примеру, пытаются прикинуться чем-то, чем они не являются, чтобы усыпить нашу бдительность, когда нам реально надо быть начеку.

— Чертовы Фейри. Когда же они уже свалят отсюда.

— Тогда как бы мы развлекались.

Я хмыкаю. В точку. Затем достаю свой телефон, делаю панорамную фотку сцены, и, забив на Фейри, собираюсь уже достать пакеты и приняться за работу.

Как чувствую в воздухе передо мной какое-то колебание. Через секунду до меня доходит, что происходит. Один из Эльфов просеивается ко мне, чтобы сделать кто-знает-что. Риодан опережает его, и они сталкиваются. Фейри смотрит как разъяренный кот: прищурился, веки подрагивают, радужные глаза пылают огнем. Я уже видела этого в «Честере». Он обрабатывал человеческую женщину и тупая овца по нему просто сохла, по его узким кожаным брюкам, расстегнутой рубашки и гладким золотым волосам и коже.

Риодан стоит между нами, расставив ноги и скрестив руки на груди. Он — как гора. Ничто через него не пройдет, если он сам того не захочет. Как же меня корежит от того, что я нуждаюсь в нем здесь. С моим эльфийским мечом они не посмели бы даже рыпнуться в мою сторону! Я привыкла к большему уважению. Это задевает.

Эльф говорит как бы официально:

— Его высочество не позволяет запечатлевать свое изображение в маленьких человеческих коробочках. Коротышка отдаст мне ее.

Коротышка? Я? Да мой рост около ста шестидесяти сантиметров, даже в теннисных туфлях!

— Я не коротышка. Я молода и все еще расту. И мы называем их камерами, бестолочь.

— Чье высочество, — интересуется Риодан

— Наше. Ваше. Всего, чему он позволяет жить. Отдайте мне коробочку или коротышка умрет.

— Рискни, — шиплю я. — Лучшие Фейри, что у тебя есть. И худшие тоже. Они все объедение. С кетчупом. И горчичкой. И луковыми кольцами на закуску.

— На кетчупе стоило остановиться, — произносит Риодан. — Меньше, иногда лучше, чем больше, детка. — Затем обращается к Фейри:

— Королева Эобил…

— Никогда не была нашей истинной королевой. Она ушла. У нас новый лидер. Наш священный светоч, Король Р'джан.

— У Эльфов — матриархат, — говорит Риодан.

— Был. Мы решили, что пришло время новых порядков. Если бы не испорченность женщины, многие из нашей расы не пали бы. Если бы не ее идиотизм, не были бы освобождены мерзости. Она даже не Фейри. — Он гаденько усмехается: — Начала она свою жизнь, как одна из вас! Это — унижение, быть под правлением завуализированной смертной…

— Достаточно, Вельвет, — произносит Р'джан. — Мы не обязаны объясняться перед людишками. Убей коротышку и принеси мне коробочку.

— Сам ты коротышка. — Моя рука сжимается в кулак там, где была рукоятка меча.

— Потеряла что-то, малявка? — интересуется один из придворных стоящих рядом с новым «корольком» и все заржали. Стопудово уже каждый видел эти чертовы плакаты «Разыскивается». Я делаю мысленный снимок его рожи и приговариваю его к смерти. Когда-нибудь, где-нибудь, феечка.

Но Вельвет только начал изливать свое негодование:

— Она заставила нас предоставить людям права, на которые они прав не имели. И более не имеют. Таков новый порядок. Новый век. Мы больше не ослаблены немощной королевой.

— Я сказал достаточно, — гремит Р'джан. — Если мне придется повторять это еще раз — то это будет последнее, что ты услышишь в ближайшие десять тысяч лет. Тебе не понравится там, где ты их проведешь.

Я заговорщически подмигиваю Р'джану:

— Чувак, ты поставишь его в угол?

Вельвет выглядит шокированным:

— Если ты настолько глупа, чтобы обращаться к королю Р'джану, то будешь делать это так и никак иначе!: «Мой Король, Повелитель, Господин и Хозяин, ваш слуга молит позволения ему говорить».

— О-о-о-о, а это уже вообще пошел бред сумасшедшего.

— Удачи с этим, — хмыкает Риодан. — Она не будет вымаливать ничьего позволения говорить или что-то делать. Вы можете обступить ее сверху, снизу и с боков — но этого никогда не случится.

Я ослепительно улыбаюсь ему. Вот уж никогда бы не подумала, что он так высоко оценивает мои силы.

Затем он идет вперед. То же делает и Вельвет.

Я стою немного неуверенно, потому что Риодан не обозначил ни одного своего намерения прежде, чем они с Фейри исчезли. Я даже не уверена, кто на кого напал. Или — если кто-то удрал, то кто преследователь. Все, что я знаю — они оба пропали.

Я переступаю с ноги на ногу, глядя на Р'джана и находящихся рядом с ним трех когорт, а он смотрит на меня, и я думаю, чтобы такое сморозить. Лучшее, что я придумала, это:

— Так, ребятки, а что вы тут забыли?

— Убить коротышку, — рявкает Р'джан.

Я выхватываю два шоколадных батончика и заталкиваю их в рот вместе с обертками, и начинаю усердно жевать. От этих усилий обертка лопается и я могу заглотить децл шоколада для получения силы и ускорения, потому, что у меня нет меча и кто его нахрен знает, куда запропастился Риодан. Я грызу, глотаю, выплевываю фантики и лихорадочно пытаюсь выстроить свою сетку к стоп-кадру, когда внезапно, невесть откуда возвращается Риодан.

Он стоит прямо перед Р'джаном.

— На этих улицах, — говорит он так круто, что я почти таю от его ледяного тона, демонстрирующего явное превосходство, — Король, Повелитель, Господин и Хозяин — я. А ты — не более, чем «это».

И бросает к его ногам трупешник Вельвета.

ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ Тягостная жизнь у нас[67]

— Ты оказал мне услугу. Вельвет всех раздражал, — произносит Р'джан. — Он слишком часто и слишком много болтал, и всегда не по делу.

Риодан окидывает взглядом оставшихся прихвостней короля и говорит:

— Могу оказать тебе еще три услуги. Только слово скажи. Любое, мне все равно.

Жополизы с презрением усмехаются ему в ответ. Но заметно очкуют. Можно часами пыхтеть, пытаясь освоить властную позу, только что на раз продемонстрированную Риоданом, и никогда не преуспеть. Я учусь у него. Правда, он никогда не узнает об этом.

Р'джан открывает варежку, затем закрывает ее, не вполне уверенный — а не сказал ли сейчас Риодан, что убьет трех его остальных придворных, если вякнет еще хоть слово. Сообразительный малый. Да я сама не уверена, что Риодан не имел это в виду. Как, черт подери, он укокошил Вельвета? Я осматриваю труп, но очевидных ран нет. И порезов тоже… стоп, на его одежде несколько капель крови? Я украдкой сдвигаюсь влево, чтобы получше его рассмотреть, но Риодан передвигается, как будто мы привязаны, и удобно все загораживает. Точняк, он сделал это, чтобы я ничего не узнала. Как всегда чертовски скрытен!

Есть ли у него мой меч, заныканый где-нибудь? Или Мак одолжила ему свое копье? Да ни в жизнь! Очевидно, у него имеется другое оружие, способное мочить Фейри, и я хочу его. Прямо жажду.И он до сих пор скрывал это от меня! Когда я потеряла свой меч, он мог бы одолжит мне хоть что-нибудь из того, чем пользуется сам. Я так раздражена, что от злости готова плеваться ядом как гадюка. Ему известен способ убить Фейри. Неудивительно, что он так бесстрашен. Он быстрее меня, сильнее, и у него есть эльфо-мочильник. Где же те славные деньки, когда я была самым главным и самым опасным супергероем в городе, я так по ним скучаю!

Неожиданно в моей голове всплывают яркие сексуальные образы! Мне становится жарко и некомфортно в джинсах. Что б его! Р'джан — смертельно-сексуальный Принц Фейри. Именно он — я это чувствовала — глушил свой эротизм, чтобы не привлекать внимание к этой своей особенности, но сейчас, когда все дерьмо всплыло наружу, он будет использовать любое оружие из своего арсенала. Думаю, он попробует воздействовать на меня, чтобы добраться до Риодана.

Но Р'джан уставился на Риодана, будто ожидая, что его чары сработают. Че? Я думала, они гетеросексуальны, и этот убийственный эротизм работает только на противоположный пол. Теперь я осознаю, как ошибочно было так считать. Просто мне никогда еще не доводилось видеть Принцев Невидимых якшающихся с мужиками, а В'лейн всегда приглушал эротизм в окружении смертных. Как бы ни действовал этот механизм, нет причин, чтобы это не срабатывало на оба пола.

— На колени, человек, — Р'джан надменно вскидывает свою золотую гриву. — Ползай перед своим королем.

Риодан смеется:

— И это все, что у тебя есть.

Я стою чуть поодаль, навострив уши, никоим образом не собираясь приближаться. Это все, что я могу сделать, иначе начну раздеваться. Вот же зараза, да я уже начала! Сбросила плащ на землю и теперь принялась за кофту! У меня вырывается возглас протеста, но он звучит совершенно не так, как надо.

— Отключи это, — говорит Риодан, даже не взглянув на меня. — Ты беспокоишь Дэни. Никто не имеет права беспокоить ее, кроме меня.

— Я сказал: на колени, — повторяет Р'джан, будто не может поверить, что Риодан до сих пор на ногах.

— А я сказал: катись на хуй. Вырубай это или сдохнешь.

Р'джан так резко все вырубает, что я начинаю дрожать, замерзшая и несчастная, как будто только что загорала себе у бассейна, а тут раз и на меня падает айсберг.

— Зачем ты здесь, — говорит Риодан.

Р'джан сдержанно отвечает:

— А ты вообще, что за хрен?

Чертовски хороший вопрос. Сама им задаюсь.

— Еще один неверный ответ, и ты труп. — Он пинает безжизненную тушу Вельвета.

Р'джан ухмыляется. В отличие от Невидимых, выражения лиц Видимых мне понятны. Они схожи с нашими. Думаю, это потому, что они проводят много времени, следя за нами.

— Что-то убивает наш народ.

— Вот уж не знал, что ты считаешь Темных своими.

— Оно появлялось… и в других местах, кроме Дублина. Светлые тоже были убиты.

— Оно побывало и в мире Фейри.

— Дважды. Как смела эта мерзость ступить в наше Королевство? Никогда такого еще не бывало, чтобы кто-либо из Светлых пострадал в нашем мире!

Температура падает, и я замираю, выискивая мерцание в воздухе. Возле церкви стало уже холоднее, чем в остальной части Дублина, и теперь разбросанные по улице страницы церковных псалмов, блестят, покрытые тонкой коркой льда. Я вижу, что Риодан тоже оглядываться вокруг. Начинает падать снег. До меня, наконец, доходит — это происходит от настроения Р'джана, да и Риодан тоже разбавляет своей злостью. Я смахиваю снег с голых плечей, потом вздрагиваю, стушевавшись. Я была так поглощена происходящим передо мной, как не заметила, что уже только в лифоне. Я подхватываю свою одежду и рывком натягиваю кофту через голову. Сраные Фейри.

Обращаясь к Р'джану, я говорю:

— Круус жил в вашем мире сотни тысяч лет, и вы, ребятки, ни разу не догадались об этом. Он был для вас одним из Видимых в Фейри, был приближенным вашей королевы. Упс. Погодьте! — Я хихикаю. — Сори забыла. Она не ваша королева тоже. Так, всего лишь человек. Ребятки, вы конкретно протупили?

— Я буду говорить с тобой, — обращается Р'джан к Риодану, — когда заставишь эту коротышку заткнуться.

Я раздуваюсь, ожидая, что Риодан бросится мне на защиту.

— Остынь, детка.

Я разочарованно сдуваюсь.

— Ты уверен, что это Невидимый, — обращается Риодан к Р'джану.

— Я же сказала, да, — возмущенно соплю я.

— Однозначно.

— Ну, а я о чем.

— Что такое эта «мерзость»?

— Мы не знаем. Нам никогда не нужно было знать о наших дурных собратьях.

— Но все же вы серьезно обеспокоены, раз здесь. На темной дублинской улице. Новый Светлый Король собственной персоной.

Кажется, Р'джан смягчается, когда его величают Новым Светлым Королем. Он смотрит в сторону и секунду молчит. Потом вздрагивает:

— Оно несет окончательную смерть нашему виду.

— Как меч и копье, — встреваю я.

— Я сказал тебе заткнуть ее.

— Отвечай ей.

— Она не понимает, что это такое быть Фейри.

Риодан не издает ни слова. Он делает шаг вперед, и Р'джан тут же плавно отступает назад, как будто они танцуют хорошо разученный танец.

— Однажды, человечишка…

— Тебе стоит пересмотреть, как меня называть.

— Я раздавлю тебя каблуком и…

— А пока этот несбыточный день не настал, ты будешь отвечать мне, когда я с тобой говорю. — Он переступает через тело Вельвета, сократив расстояние между ними.

Р'джан отступает назад.

— Чем отличается «окончательная смерть» от того, что делает меч, — спрашивает Риодан.

— Ваши тупые головы не способны постичь все величие сущности Д'Ану[68].

Риодан скрещивает руки в ожидании. У него офигенно серьезная выдержка. Когда вырасту, хочу стать такой же, как он.

— Через три секунды ты лишишься своей головы. Это было два.

Р'джан говорит, поджав губы:

— Копье и меч обрывают жизнь бессмертных. Они разрывают связь, что объединяет материю в организм, и развеивают его по ветру.

— Скажи мне что-то, чего я не знаю.

— Даже когда мы умираем, то из чего мы созданы по-прежнему там, парит. Мы чувствуем свое родство сквозь время, чувствуем контакты с материей вселенной. Мы индивидуальны, но, тем не менее, как стая диких птиц, необъятны и прекрасны. Вам не дано понять, что значит принадлежать к такой огромной, божественной сущности. Это… это… существо…, чем бы оно ни было, подрезает наше древо. Оно делает больше, чем просто высвобождает нашу сущность. Оно рассеивает по ветру в ничто. В ничто. Это как если бы тех, кого оно забирает никогда не существовало. Его жертвы… стерты. Вам не понять, насколько это для нас болезненно. Смерть, будь то от меча или копья, оставляет нас связанными. Эта мерзость конечность за конечностью ампутирует нашу расу!

Ледяной Монстр истребляет Фейри на самом глубинном уровне. Это вносит лепту в мою теорию «жизненной силы»!

— У тебя есть серьезные основания желать, чтобы оно было остановлено.

Я бы перевела выражение лица Р'джана как королевское «Пф».

— Чем ты готов за это платить.

Р'джан бросает на него скептический взгляд:

— Ты же не надеешься, что сможешь его остановить. А я не торгуюсь со свиньями и дураками.

— Я остановлю это. И ты сполна заплатишь мне по счету за оказанные услуги, когда и как я потребую этого. И однажды ты встанешь передо мной на колени и присягнешь на верность. В Честере. Перед толпой Фейри.

— И еще мы фейерверки запустим, — возбужденно подвякиваю я.

— Никогда, — реагирует Р'джан.

— Я человек терпеливый, — отвечает Риодан.

Обмозгую это попозжа, а сейчас пора приступать копошиться в развалинах, заполнить зиплоковский пакет и засунуть его в свой рюкзак. Я грызу шоколадный батончик, чтобы освободить побольше места в рюкзаке.

— Это ты-то терпеливый? Ты как ракета — самонаводишься на цель и следуешь за объектом. Ты самый настырный манипулятор, каких я только знаю. А я знала, Ровену.

— Терпение и настырность не являются взаимоисключающими понятиями. Ты даже не представляешь, насколько я терпелив. Когда чего-то хочу.

— Что хочет такой, как ты? Больше власти? Больше игрушек? Больше секса?

— Все вышеупомянутое. Постоянно.

— Ну ты и жадная сволочь!

— Детка, позволь мне кое-что прояснить. Большинство людей в этом мире около половины своей короткой жизни тратят на то, чтобы жить полной жизнью. День за днем они блуждают в тумане ответственности и недовольства. Что всегда происходит с ними вскоре после рождения. Они противостоят своим желаниям и начинают поклоняться не тем Богам. Обязанность. Милосердие. Равноправие. Альтруизм. Ты никому ничего не должна. Делай, что хочешь. Милосердие — это не позиция природы. Она убийца равных по возможностям. Мы не рождаемся одинаковыми. Кто-то сильнее, умнее, быстрее. Никогда не извиняйся за это. Альтруизм — гиблое дело. Нет такого поступка, который ты можешь совершить и не думать о себе в это время. Не жадный, Дэни. Живой. И радуюсь этому каждый гребаный день.

— Это все? Меня еще ждет газета. — Я закатываю глаза, говоря это, чтобы он не заметил, насколько меня задели его слова. Думаю, это самая умная когда-либо произнесенная им в мире вещь.

— Слушай, как думаешь, мой меч…

— Ни слова больше о ебучем мече.

— Ладно, уже даже и спросить нельзя.

Мы заскакиваем еще в парочку замороженных мест, сначала в фитнес-центр, потом один из маленьких подпольных пабов. Это зияющая в асфальте дыра с накренившимися под опасным углом глыбами бетона. Никого вокруг, чтобы огородить ее и следить за тем, чтобы туда не угодили бродячие ребятишки. К счастью сейчас уже не так много маленьких бродяжек как было сразу после Хэллоуина. Большинство из них мы убрали с улиц. Некоторые из них отказались пойти с нами, решив вместо этого уйти в подполье. Пришлось уважать это. Хреново жалеть чью-то семью, зная, что на самом деле она даже не твоя. Интересно как сильно они деградируют за несколько лет. Не терпится увидеть, во что они превратятся. Полагаю, через несколько лет они станут бандой ублюдков. Взросление в одиночестве ожесточает.

До падения стен я и не знала что под Дублином столько места. Раньше я думала, что там всего-то несколько подземных речушек, пара склепов Церкви Христа и Святого Патрика, ну может еще какой редкий погреб. А Дублин хранит много секретов. С тех пор как пали стены я открыла для себя всевозможные подземелья и лазы. Мы ирландцы такие хитрые, что нам нравится, когда есть разнообразные пути отступления из сложной ситуации. А почему нет? Посмотрите сколько народу пыталось нас захватить, и сколько на это ушло времени!

Я заглядываю в засыпанную камнями дыру:

— У-у чувак и как мне наполнять свой Зиплок?

— Босс, у нас проблема.

Я оглядываюсь через плечо. Рядом стоит раздраженный один из риодановских людей. Этого чувака я вижу не часто. Никогда не слышала, чтобы кто-то называл его по имени. Про себя я зову его Тенью, потому что он проскальзывает в помещения едва колебля воздух. Ты едва замечаешь его присутствие, что равняется подвигу, учитывая, что он почти на полметра выше меня и весит, должно быть, где-то под сто тридцать кило. Наблюдает за всем, как и я. Не многословен, в отличие от меня.

Высокий и мускулистый, как и остальные, покрытый шрамами, как и остальные, волосы как ночь, а глаза как виски в бокале.

— Слушаю.

— Хуев Горец-полукровка забрал меч.

— Что? — взрываюсь я. — Кристиан забрал мой меч? Я же говорила, говорила тебе, что он мог разморозиться! Я говорила, что нужно пойти проверить! Какого хрена с вами не так, чуваки? Неужели так сложно защитить жалкий маленький меч от жалкого малюсенького получеловечка?

Тень одаривает меня взглядом:

— Он почти стал гребаным Принцем Невидимых и у него был огнемет, малыш. — Для Риодана он добавляет: — Лор и Кастео сильно обгорели.

Чертов огнемет! И как я сама не догадалась? Лучшее что я смогла предложить это какой-то фуфельный фен. Пора начинать мыслить в более глобальных масштабах. Я перевожу взгляд обратно. Я так взбешена, что начисто съехала с катушек от ярости.

— Ты не понимаешь, когда я была в его постели, то обнаружила мертвую женщину, засунутую между стеной и кроватью! Теперь он хочет моей смерти, и вы позволили ему забрать мой меч! Что мне теперь делать? Риодан нихрена не распространяется о том, каким оружием он владеет! Как я могу себя защитить? Вы парни ничего не можете сделать правильно? Один маленький меч! Это все, зачем вы должны были приглядывать! И почему мы не подумали об огнемете? У кого-нибудь из вас чуваки вообще мозги есть? Огнемет! Блестяще! Он не повредил мой меч?

— Когда ты была в постели Кристиана, — мягко спрашивает Риодан.

Моя в шоке:

— Чувак, у тебя запущенный случай выборочной глухоты, который не дает тебе услышать действительно важные вещи. Кому какое дело, когда я была в его дурацкой постели? Как, черт подери, ты убил Вельвета? Ты мне ничего не говоришь! Тебе надо научиться делиться оружием!

— Когда.

В том, как он произносит это слово, есть что-то такое, что заставляет меня задрожать, а меня вообще-то нелегко заставить нервничать.

— Ну да, я не переоделась в том магазине. Убей меня теперь за это! Мне нужен меч. Что ты собираешься делать, чтобы его вернуть?

Никогда не видела у Риодана такого гладкого выражения лица. Как будто с него стерли всю мимику. И так мягко и шелково он никогда не говорил:

— Отведи ее в Честер и запри. Я достану меч.

Тень выглядит зловеще. Как моя смерть. Ну нет.

Я скольжу рукой в карман. Запускаю гранату. Начинаю отсчет, потому что нужно правильно рассчитать время. Хренушки я опять буду сидеть там взаперти. Никаких больше клеток для Дэни «Меги» О'Мелли. За долю секунды до взрыва я швыряю ее к их ногам. Она взрывается яркой, Тене-убивающей вспышкой света, которую для меня сварганил Танцор.

— Хрен тебе, а не моя задница.

Хватаю все свои пожитки, и пулей улетаю оттуда в стоп-кадре.

ДВАДЦАТЬ СЕМЬ Так как я на шаг ближе к краю, И я могу уйти[69]

Кажись, я побила личный рекорд.

Ну дык, у меня был отличный стимул. Достаточно было просто взглянуть на физиономию Риодана. Это ни шло ни в какое сравнение с тем разом, когда я порубала всех тех Фейри в «Честере», и он заключил меня в темницу. День и ночь.

Несясь в режиме стоп-кадра, я прокручиваю в голове, как он в одночасье вторгся в мою жизнь, ступив, опять же, на мою водонапорную башню и заявив, что у него для меня есть работенка. Думаю, я его раскусила. С чего бы ему так обсераться из-за Кристиана — а также Танцора — если только он не боится, что я обзаведусь бой-френдом, что надерет ему зад, пиная его по всему Дублину, и разорвет этот мерзкий никчемный контракт, которым он меня заклеймил. Риодан явно против того, чтобы рядом со мной ошивались другие представители противоположного пола, потому что это будет препятствовать его умению использовать меня в своих целях. Кристиан — вроде как конкурент по физической силе. Танцор мог бы задавить его только одной силой разума.

Он не понимает, что я не заинтересована в бойфренде-супергерое.

Я сама собираюсь стать таким супергероем, который сможет надрать ему зад, пиная его по всему Дублину.

— Фух, наконец-то кердык дню сладкоежки, — блаженно выдыхаю я с набитым шоколадкой ртом, в предвкушении его конца. Орехи и шоколад у меня стоят уже поперек горла, давясь ими из последних сил. В последнее время у меня была настоящая обжираловка сладким, потому что я постоянно на бегу и это все, что у меня есть под рукой. Я жажду соли. Иногда, когда переем сахара, я начинаю бредить о солонине моей мамы, и о капусте со свежим розмариновым хлебом, и о картошке, и о зеленом лучке, и… о Пресвятой Водопад Эшли[70], мой рот наполняется слюной!

Я газую в ближайший продуктовый магаз. Пусто. Я направляюсь тремя кварталами севернее к магазинчику при заправке «Пэдди». Пусто. Я бросаюсь десятью кварталами южнее к «Портеру». Там тоже пусто. Все бы отдала за пакетик чипсов! Бесполезная растрата энергии, но я начинаю перескакивать с ноги на ногу, от одного только воспоминания о празднике Дня Святого Патрика[71]. Я истекаю слюнями, и так хочу что-нибудь счавкать помимо треклятого шоколада. Могу даже фасоль. Блин, да даже тунец улучшил бы мое настроение!

Я усмиряю себя. Растрата энергии не позволительная роскошь. Прямо сейчас другой еды нет и находясь в клетке, я усвоила одну вещь: либо ты притворяешься, что у тебя уже есть желаемое, либо просто об этом не думаешь. И если уж притворяешься, то представляешь это как можно более реалистичнее и смакуешь до мелочей — сочность, аромат, вкус. У меня нет сейчас времени для таких потаканий своим слабостям. Крезанутый Принц Невидимых, гоняется за мной с моим же собственным мечом. Помешанный хозяин ночного клуба, возомнил себе, что может выстроить вокруг меня забор и запереть у себя подальше от всех остальных. Еще кровожадная бывшая лучшая подруга, нацелившаяся на мой зад. А, и еще убивающий всех невинных людей Ледяной Монстр.

Я могу справиться с первыми тремя. Но Дублин должен знать о последнем!

У меня несколько точек в городе, где могу отпечатать свою газету. Риодану не составит труда их обнаружить, поэтому у меня не так много времени. Пусть даже если отпечатаю всего тысячу экземпляров и успею их расклеить, то слухи расползутся быстро. Тогда и разберусь с тем как забрать мой меч у Кристиана.

Я направляюсь к старому зданию «Бартлетт Билдинг», что на южной стороне реки Лиффи, просвистываю стоп-кадром по мосту Ха'Пенни параллельно воде. Звезды мерцают в ней ледяными кристаллами на серебристом катке. Это все слегка оттенено новыми металлико-лавандовыми тонами, привнесенными миром Фейри.

Через несколько секунд я врываюсь через двойные двери здания, сбрасываю рюкзак на стол и запускаю прессы, дуя на свои руки, чтобы их согреть. Я включаю свой минипринтер и подключаю к нему телефон, чтобы отпечатать фотки, которые наснимала за день. Мои руки неловкие из-за холода. Кажется, Морозко начинает портить нашу погоду или что-то в этом роде. Обычно в мае у нас днем где-то +15, ночью +5. А мне и того кажется, что теплее потому что я постоянно ношусь как ошпаренная. Но сейчас я целыми днями дубею. Такое ощущение, что за окном не больше 0 ну, накрайняк, +2. Было бы неплохо иметь здесь такой же камин, как у Мак в «Книгах и Сувенирах Бэрронса». Уже несколько недель я избегаю той части города. Не могу смириться с тем, что буду видеть, как она ходит туда-сюда и знать, что для нее я мертва. Знать, что никогда больше не переступлю порог КиСБ, не буду смеяться вместе с ней, ощущать принадлежность к месту. Как бы мне хотелось, чтобы у меня было такое место, как у Мак: «Книги и Сувениры Бэрронса».

— Желания. Пустая трата времени.

В детстве я часто оставалась в одиночестве и по ночам, когда по телику, бывало, ничего не транслировали, тишина становилась в десятки раз больше, чем весь наш дом. Чтобы заполнить ее, я разговаривала сама с собой. И при этом светилась, потому что всегда была в курсе всех последних событий и прочей белиберды, так как, находясь в клетке, только и делала, что смотрела все это. Наверно, оттуда и пошла моя страсть к распространению инфы. У меня было слишком много чего рассказать и никого, чтобы слушать. Зато теперь у меня целый город! Работая над газетой, я продолжаю внутренний монолог, в основном давая выход раздражению в связи со сложившейся ситуацией.

У меня не хватает времени на создание какой-нибудь развлекаловки, что всякий раз пытаюсь создать, выпуская «Дэни Дейли». Потому что любой писатель, заслуживающий так называться, знает, что от него ожидают «хлеба и зрелищ» наряду с информацией, касающейся спасения жизней. Когда мне было девять, по ТВ показывали целый сериал о том, как писать и поддерживать интерес читателей, тогда я просто приросла к экрану, потому что знала, что когда-нибудь сяду за мемуары.

Я и не представляла, что начну выпускать газету уже в тринадцать, а в четырнадцать напишу книгу!

— Они того не стоят.

Я едва не выскакиваю из собственной шкуры — как зубная паста из сдавленного тюбика. Я ожидала, что первым меня найдет Риодан.

И метнулась в стоп-кадре.

Чтобы вмазаться прямо в Кристиана.

— Я теперь полностью обрел способность просеиваться, девушка. Тебе больше никогда от меня сбежать. То, что тебе удавалось проделывать это раньше, просто доводило меня до кипения. Но впредь такого не будет. — Его руки смыкаются на моей талии, и я пытаюсь вырваться из их кольца, но хватка подобна стальным тискам, впивающимся прямо в плоть, вдавливая ее в кости. Я поднимаю на него взгляд. Неясные очертания торка проявляются люминесцентным свечением на его шее. Его глаза полны радужного огня. Если безумие имеет цвет, то он именно такой, как водоворот красок в его глазах.

— Люди, — холодно говорит он, и лицо его словно высечено изо льда. Бледное под полночными волосами. Переливающиеся татуировки обвивают его шею, охватывая скулы и сбегая обратно, вниз по его телу, калейдоскопическим штормом вихрясь под его кожей. — Жалкие. Глупые. Трясущиеся от собственной тени. Почему ты с ними? Зачем тратишь свое время? Ты стоишь больше всех их вместе взятых.

— Чувак. Вообще-то я одна из них. Отдай мне мой чертов меч. Он не твой.

— Нет, ты не одна из них. Ты абсолютно не человек. Интересно, к какой же расе ты принадлежишь. — Он наклоняется вперед, вдыхает запах моих волос, и выдыхает: — Твой запах перебивает смрад этого хуева Риодана. Черт, как же я ненавижу, когда от тебя им несет. От этого выворачивает все кишки.

Я лихорадочно напрягаю извилины, выискивая способ свалить от него. Желательно — со своим мечом. Интересно, он где-нибудь припрятан на нем? Я пробегаюсь глазами вниз по его телу. Только бы не спалиться. Его нигде не видать. Джинсы и походные ботинки, кремовый рыбацкий свитер, плотно обтягивающий его плечи, ставшие заметно шире с последнего раза. Потому что уже полностью сформировались его крылья? Он что, сожалеет о том, кем стал? Вот почему он оделся таким образом? Никаких видимых признаков оружия, но потом он так далеко зашел в своем превращении, что вряд ли теперь нуждается в нем. Он сам оружие. Кстати, его свитер весь в крови. Я даже не желаю знать, почему.

— Ты тоже человек, не забыл? — Очевидно, какой-то частью своего мозга он еще осознает себя человеком. Невидимые Принцы редко носят одежду.

— Больше нет моя милая, Дэни. Знаешь, почему я так в этом уверен? Потому что чертов детектор лжи. И когда я сказал: «Я — человек», то услышал свою собственную ложь. — Он смеется, и в этом смехе слышится безумие.

— Ты сам делаешь выбор, кем тебе быть, — говорю я.

И вдруг я не могу дышать, потому что его руки так сильно сдавливают мои ребра, что мне кажется — их вот-вот раздавит.

— Я бы НИКОГДА, мать твою, не выбрал быть таким!

— Ого! Отрегулируй громкость, Кристиан! И ты делаешь мне больно!

Он мгновенно берет себя в руки.

— Девушка, ты в порядке? У тебя кровь из ушей. У женщины, которую я видел в последний раз, тоже кровоточили уши. Нос. И ее… ну, не важно.

— Отпусти. У меня полно дел.

— Нет.

— Слушай, если собрался попытать счастье меня убить, так давай уже с этим покончим. — Я сжимаю руки в кулаки и выставляю их перед лицом. — Устроим махач!

Он смотрит на меня:

— И зачем бы мне это делать?

— Эй, Мистер-я-нафаршировал-свою-кровать-мертвой-женщиной!

— Я пытался тебе все объяснить. Но разве ты стала слушать? Нет, ты просто сбежала. Почему? Не я ли неустанно тебе твержу, что никогда не причиню тебе вреда?

— Ты убил ее?

— Нет.

Я одариваю его взглядом. Мне не нужно быть детектором лжи, чтобы узреть истину. Она и так там — в бегающих, скользких глазках.

— Попробуй еще раз.

— Ладно. О’кей. Это я. Но я не хотел. И не намеревался делать именно это.

— Ага, теперь все ясно. Ну, раз ты не хотел, тогда все путем.

— Я знал, что ты поймешь, — выдыхает он, как будто мой тон был не достаточно скептичен. Не уверена, что он все еще понимает тонкости человеческой речи. Думаю, он слишком далеко зашел.

— Я вся превратилась в слух.

Он пожимает плечами:

— Да особо-то и рассказывать не о чем. Мы занимались сексом — и все, вдруг она умерла.

— Вот так просто?

— Вот так просто. Это была какая-то чертова сверхъестественная херня. Я даже не знаю, что сделал.

— Твои руки не были на ее горле, или в них не было ножа или еще чего?

— Нет. Именно поэтому я и оставил ее. Я собирался ее осмотреть и выяснить, как это сделал, чтобы впредь такого больше не повторилось. Не собираюсь обходиться без секса до конца своих дней. Я едва могу продержаться несколько сраных часов. В один миг — она прекрасно, как и я, проводит время, издавая по-настоящему страстные звуки, когда я — прости, полагаю тебе неприятно слушать об этом. Я ни коим образом не пытаюсь тебя тем самым вывести на ревность, девушка — в следующий — она просто перестала шевелиться, и ты не представляешь, как это меня расстроило. Ну, по большей части. Не так, чтобы очень. Думаю, во мне пробудился Невидимый, которым я становлюсь, потому что стоило ей перестать извиваться, как вдруг…

— СМИ. Слишком много информации! Не могу тебя слушать!

Я начинаю напевать, чтобы его игнорировать. Ревную? О чем это он?

— Я растерялся и оставил ее на кровати, чтобы осмотреть позже, потом нашел тебя, истекающую кровью и принес к себе. Я не хотел, чтобы ты ее увидела и расстроилась. Я собирался выяснить, что с ней сделал после того, как ты уйдешь.

— Выяснил?

— По-прежнему ни какой зацепки. На ее теле нет ни следа. Я думал, что возможно был слишком груб и повредил ее изнутри, но если бы я это сделал, как думаешь, у нее проявились бы снаружи синяки или нет. Может, ты взглянешь на нее. Я подумываю о вскрытии, но не знаю ни одного гробовщика. А ты?

Так спрашивает, как будто это самый заурядный вопрос. Вроде человека, который расследует убийство, а не тот, кто его совершил.

— Нет. — Интересно, насколько он безумен. — Тебя беспокоит, что ты ее убил?

Он приходит в ужас:

— Разумеется беспокоит. Я не хочу никого убивать. Ну… вообще-то, это не совсем так. Кое-кого все же хочу. Многих. В последнее время особенно Риодана. На несколько часов мне удается погрузить себя в успокаивающую дымку своих мыслей, предвкушая убийство этого мудака.

— Кто бы спорил, — посочувствовала я.

— Но я никого не убивал. По крайней мере, до сих пор. И если мне так и не удастся сейчас разобраться, что сделал, то не смогу удержаться от убийств в будущем.

— Где мой меч. — Я произношу это как Риодан, без вопросительного знака на конце. Я начинаю понимать, почему он это делает. Это вкрадчивое требование, а не вопрос. Люди отвечают инстинктивно, вопреки их здравому смыслу. Таков уж Риодан, всегда играет с расчетом, выбивая нужные ему ответы.

Кристиан улыбается, и на секунду я вижу намек на того, кем он был. И сейчас, несмотря на то, что черты его лица завершили свой переход в Принца Невидимых, их выражение более читабельное. Наверное, мышцы просто не всегда борются, пытаясь сформировать образ. У него ослепительная улыбка, едва ли не убийственная, но не совсем. Это улыбка человека, который мог бы заполучить любую красотку в свою постель, ну может и попросту ее убить, пока она находится в ней.

— Признай, огнемет был чертовски гениальной идеей, правда? Я взрывал вещи прямо из сталагмитов и поджарил риодановских педиков. Им даже в голову это не пришло. Тупорылые. Если что-то хочешь, так пойди и возьми.

— Ты повредил мой меч? Погодь! — До меня начинает кое-что доходить, и не могу поверить, что мне потребовалось столько времени, чтобы догнать. — Ты не заставляешь меня чувствовать, будто я превращаюсь в При-йю!

— Я понял, как это отключается. Столь же легко и обратное. Все, что мне нужно сделать — это.

В меня врезается похоть, и я слышу, как начинаю издавать жуть какие неприличные звуки, от которых хочется умереть от стада.

Он удерживает меня от падения, обвив руками за талию.

— Девушка, не стоит на меня так смотреть. А хотя, смотри. Да. Да. Именно так. Принцесса, ты убиваешь меня.

— Выключи это, Кристиан! Я сама хочу выбрать мой первый раз!

Я грохаюсь наземь, ошеломленно моргая.

Кристиан исчез.

Без поддержки его рук я сложилась, как мокрая картонная коробка. Пытаясь прочистить голову, я сижу там и озираюсь по сторонам, но никого не вижу. Либо он вообще исчез, либо снова приглушил себя. Зато последствия не исчезли.

Его голос выплывает откуда-то со стропил над моей головой:

— Первый раз? Значит, я не ошибся, девушка, но мне нравится слышать это от тебя. Я подожду. Я тоже хочу, чтобы ты сама выбрала свой первый раз. Будут шоколад и розы. Музыка и сладкие поцелуи. Все о чем мечтают девушки. Хочу, чтобы для тебя первый раз стал идеальным.

Я становлюсь красная как свекла. Никто, ну просто никто не смеет решать учесть моей девственности, кроме меня!

— Не суйся в мои планы о потере девственности! Они тебя не касаются.

— Касаются, и только меня. Но нам не обязательно сейчас о них говорить. Пока.

Такое чувство, будто мне только что размозжили голову раскаленной сковородой. Он, что издевается? Неужели Кристиан решил своим полубезумным умом Темного Принца, что станет, типа, моим бой-френдом и первым мужчиной? Ёлы-палы, мне четырнадцать, а он Принц Невидимых! И он, типа, на десять лет меня старше! Я открываю рот, чтобы устроить ему взбучку и прояснить между нами кое-какие вопросы, как в голову приходит, что в целом, возможно, неплохо иметь при себе втюренного Принца Невидимых, и захлопываю варежку. Возможно, в обращении он сложнее любого оружия, даже первоклассного оружия, но Кристиан на поводке — это абсолютное оружие. Особенно в борьбе против Риодана.

Вопрос в том: удастся ли мне удержать его на поводке? И если удастся, то смогу ли я крепко ухватить его за ошейник, когда придет время?

Я осторожно подбираю слова. Принц, да в придачу еще и детектор лжи. Если удастся захомутать этот чувака, то удастся и все остальное! Это все равно, что отплясывать на минном поле. Такая перспектива приводит меня в восторг. Какой замечательный тест проверить себя.

— Спасибо за понимание, Кристиан, — говорю я.

— Без проблем. Ну, не совсем. Но я справлюсь. Пока.

— Другие Принцы Невидимых пугают меня.

— И должны. Они ходячие ночные кошмары. Ты даже не представляешь, какими грязными извращениями они занимаются.

Ирония сказанного только что, ускользнула от него, но не от меня. В один момент он приписывает себя к Принцам Невидимых, а уже в следующий — вдет себя так, будто это вообще никаким боком к нему не относится. Я не говорю: «Вообще-то представляю, потому что, чувак, ты такой же крезанутый на всю голову, как и они». Ставить все под сомнение — не принесет мне ни одного очка.

— Я чувствую себя такой уязвимой без своего меча.

Я искоса бросаю взгляды в сторону потолка. До реконструкции здание «Бартлетт» было складом. Они оставили открытыми стальные балки и опоры, когда въехали. И все равно не вижу там Кристиана.

Вот он передо мной, согнулся в низком официальном поклоне.

— Ваш меч, миледи. Я бы сравнял небо с землей, лишь бы вернуть его вам.

Он держит его двумя руками, протягивая мне. Он смотрит на меня, я с прямой спиной смотрю на него, оценивая безумие в его глазах. Чувствую давление влаги в уголках глаз, как будто они вот-вот начнут кровоточить. Мне сильно сдавливает переносицу. Не могу перестать на него смотреть. Создается такое ощущение, будто его глаза состоят из расплавленного серебра с примесью всех оттенков радуги по краям, подобно калейдоскопу татуировок, несущихся под его кожей словно река, в которую я падаю и иду ко дну. Я чувствую головокружение.

— Не смотри мне в глаза, девушка. Перестань! — Он легонько встряхивает меня за подбородок, прерывая зрительный контакт. Проводит пальцами по моей щеке, и когда отнимает руку — на ней кровь, которую он тут же слизывает. — Никогда не смотри в мои глаза слишком долго. Это ранит людей. — Затем он улыбается: — Заметила, что я могу касаться святыни? Я боялся, что не способен на это.

Я смотрю на Реликвию Светлых в его руках — одну из четырех Эльфийских талисманов, которой могут коснуться лишь люди и Видимые Светлого Двора. Я могу взять меч, загнать лезвие в его сердце и навсегда от него отвязаться.

Я тянусь к своему мечу.

Он тянет его обратно.

— Немного благодарности не помешало бы.

— Кристиан, ты тот еще Говнюк[72], — восклицаю я. — Сначала, спасаешь мою шкуру, а теперь еще и меч возвращаешь, когда никто другой не смог.

— Членоголовый точно не смог.

— Он — точно нет, — соглашаюсь я и снова тянусь за моим мечом. — Никто не заботится обо мне так, как ты.

— Ох, девушка, ты ни хрена так не думаешь, — говорит он почти шепотом. — Я вижу тебя насквозь.

— Можно, наконец, я уже его получу? — Я так сильно этого хочу, аж руки зудят.

Он поднимает голову и смотрит на меня, затем его голова поворачивается, прям как у Принцев Невидимых — словно его череп и шея не соединены между собой как положено. Меня передергивает.

— Ты же не думала меня им тут же убить, девушка.

— Не спорю, порывы были. Но не собираюсь. — Во всяком случае, пока.

Его улыбка ослепляет.

— Хорошо, потому что у меня для тебя приготовлен еще один подарок. Я знаю, как тебе нравится спасать людей, поэтому собираюсь с этим помочь. Можешь считать это одним из многочисленных предсвадебных даров.

Я моргаю. Э-э?? Походу, мне удалось срыть свое потрясение, или он просто не замечает выражения моего лица, потому что продолжает говорить:

— Невидимые Принцы знают, что появилось через щель на складе. Они называли это Гх'лак-ра д'Ж'ай.

— А по-нашенский? — Итак, предсвадебные дары? Он окончательно съехал с катушек?

— Трудно перевести. Невидимые имеют в своем языке сорок девять слов для определения льда, и есть один нюанс — д'Ж'ай, в значении которого я не совсем уверен, что понимаю правильно. В свободном переводе я бы назвал его Королем Морозного Инея.

— Король Морозного Инея, — повторяю я эхом за ним. — Что это? Как его убить? Этим мечом? — Предполагая, что кто-либо вообще способен подобраться к нему достаточно близко, и при этом до смерти не замерзнуть.

— Не знаю. Но зато знаю место, где мы могли бы это узнать. Если и можно найти где-то ответы, то только там. Бери меч, девушка, мне не нравится, когда ты такая уязвимая. Понятное дело, тебя не обрадует, если я постоянно буду висеть у тебя на хвосте. И не виню за это, потому что сам знаю, каким чудовищем я становлюсь.

Я тянусь обеими руками, почти не в силах сдержаться. И так вся и вибрирую от волнения.

Он наклоняется и вкладывает меч в мои ладони.

Я блаженно закрываю глаза и восторженно выдыхаю. Тяжесть холодной стали в моих руках… ну, это лучше, чем, как мне кажется, должен быть секс! Это все равно, что вам ампутировать обе руки, и вы уже думаете, как теперь обходиться без них, как вдруг получаете их обратно на свое законное место, совершенно целехонькими. Обожаю свой меч. С ним я непобедима. Мне не ведом страх с этой штукой в своих руках. Глубоко внутри моя кровь бежит немного иначе, чем у других, перестраиваясь и возвращаясь в идеальное русло. Я едина со своим мечом. Я — цельна.

— Ох, какой женщиной ты станешь однажды, — шепчет Кристиан. — Твоей страсти хватит управиться с целой армией. Не то, что одним мной. Так или иначе.

Я была бы не прочь иметь на поводке Принца Невидимых, но лучше сразу прояснить одну простую деталь.

— Я никогда не выйду замуж

— А кто говорит о замужестве?

— Чувак, ранние предсвадебные дары.

Он смотрит на меня, будто я чокнутая:

— Разве сейчас речь идет о предсвадебных дарах?

— И я не хочу управлять армий Невидимых.

— Армией? Дэни, мой милый блуждающий огонечек, о чем ты? Я имел в виду Короля Морозного Инея. Так ты идешь или как? Сегодня такая прекрасная ночь, чтобы радоваться жизни. Мы отправляемся ловить чудовище. — Он заговорчески подмигивает мне: — И речь сегодня не обо мне.

«Чувак». Иногда это — все, что ты можешь сказать.

ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ Я все ближе к небесам, я у самого края, чтобы увидеть под ногами мой мир[73]

Хороший лидер всегда в курсе происходящего в мире.

Я же не знаю о нем ничего.

Ну, не совсем так.

Я знаю, что в ста пятидесяти двух шагах от того места, где я стою, выглядывая из окна бывшей гардеробной Ровены, находится увитая зеленью беседка, сформированная из фигурной стрижки кустов, черепичной крыши, каменными скамьями и продолговатым мемориальным прудиком, которую почившая несколько столетий назад Грандмистрисс Дебора Сиобхан О'Коннор построила для медитации во времена массовых волнений. Довольно далеко до аббатства, чтобы обеспечить уединение, достаточно близко, чтобы часто использоваться. Зеркальный водоем облюбовали жирные лягушки, восседая на больших листьях водяных лилий, и спокойной летней ночью в моей прежней комнате, находящейся тремя этажами выше комнаты Ровены и двумя к югу, многими годами они убаюкивали меня своим ленивым баритонным кваканьем.

Также знаю, что в аббатстве в общем использовании четыреста тридцать семь комнат. Знаю, что только на первом этаже существует двадцать три дополнительных, на других трех этажах и того больше — несомненно, о существовании которых я даже не подозреваю. Разросшаяся за счет пристроек крепость — это настоящий улей тайных проходов скрытых панелями, каменной кладкой и половицами, сдвигающимися каминами, если знаете секрет их работы. То есть целое Тайное Подземелье. Именно так я всегда видела монастырь: Верхняя часть, где в окна брезжит солнце, и мы как нормальные женщины, печем, убираем; и Подземелье, где темные виляния и повороты подземного города с множественными проходами, катакомбами и сводами, и лишь бог знает с чем еще. Именно там, те из нас, состоящие в Хевене иногда становились чем-то еще, чем-то древним в нашей крови.

Я знаю, что в четверти мили позади монастыря стоит амбар на двести восемьдесят два загона, в котором когда-то содержались коровы, лошади и поросята. По соседству располагалась молочная ферма, в которой содержались сорок молочных коров, и находилась прохладная кладовая, где мы производили масло и сметану. Еще знаю, что за молочной фермой семнадцать рядов по пять грядок образуют большой огород, который со временем довольно сильно разросся, чтобы прокормить тысячи постояльцев аббатства, и еще оставалось на продажу за кругленькую сумму сельским жителям.

Все знакомые мне вещи принадлежали другому миру.

Мир, в котором я живу теперь, уже не тот, что я знала.

Сейчас полпятого утра. Я плотнее кутаюсь в халат и смотрю в окно на отбрасывающие длинные тени корявые дубы и падающий сквозь решетчатые скамейки на лужайку лунный свет. Утешающий меня вид знакомых форм преграждается одним из тех опасных отклонений законов физики, которые Мак прозвала Межпространственные Фейрийские Порталы или сокращенно МФП. Этот портал имеет вид кристаллической воронки торнадо источающей молочно-лиловое свечение. Это его тусклая, внешняя оболочка отражает лунный свет. При дневном свете эти прозрачные грани практически неотличимы от окружающей местности, которая маскирует их формы, текстуры и размеры. Я повидала МФП размером больше нашего заднего двора и меньше моей ладони. Этот портал оказался выше четырехэтажного здания и таким же широким.

Когда Мак впервые рассказала, как называет эти порталы, я рассмеялась. Это произошло практически сразу после гибели моей семьи, когда я была еще окрыленная свободой. Впервые в своей жизни, пока все окружающие меня ощущали тревогу из-за все более вырывающихся на свободу монстров, я упивалась пьянящим, необузданным умиротворением. Мои монстры сгинули. Они снова пытались вырвать меня из монастыря, и по возникшему в глазах матери триумфальному блеску на воскресной трапезе, я была уверена, что они с отцом, наконец, предложили Ровене за мое возвращение что-то, что та сильно хотела. На протяжении многих лет, миниатюрная Грандмистрисс управляла моей слепой преданностью только чтобы стоять между ними и мной.

МФП недолго вызывали у меня веселье. Больше не вызывают. Этот портал возник неделю назад и надвигался прямо к нашему монастырю. Мы впустую потратили несколько дней, отслеживая его продвижение, пытаясь найти способы повернуть обратно. Ничего не работало. Не похоже, что этот МФП можно было сбить с курса гигантским вентилятором. Я лидер этой территории, но не способна сделать что-то настолько простое, как защита ее от поглощения этим отколовшимся куском Фейри! МФП даже не живой противник. Это просто случайное обстоятельство.

Есть еще и живые враги, которых тоже не стоит сбрасывать со счетов. Завистливое мышление тех, кто остается на Поверхности, никогда не совпадают с теми, кто спускается в Подземелье, которые, без сомнения, даже сейчас говорят о кладези бесконечного знания и могущества всего мира, которое, как известно, мы заперли под нашей твердыней, что охраняется двухсот восьмьюдесятью девятью не обученными женщинами в возрасте от семи до — как Тэнти Анна — ста двух лет.

Они — моя ноша. Вверенная мне на попечение.

И я не вижу исхода, не предвещавшего гибель этих несчастных!

Нам требуется больше ши-видящих. Для укрепления наших рядов.

Прошлой ночью я собрала своих девушек вокруг МФП, когда он находился всего лишь в какой-то миле от аббатства. Мы вычислили его траекторию и с уверенностью в девяносто девять процентов могли сказать, что он собирался пройти через наш дом. Единственный спорный вопрос: часовню с юга от кельи Ровены это поглотит мгновенно и не разрушит каждый квадратный сантиметр нашего аббатства или оставит после себя груду щебня — возможно, пылающего — а раскаленные стены будут торчать тут и там?

Учитывая скорость его передвижения, чтобы пройти это расстояние до цели, ему потребуется всего около часа. Так точно рассчитать время и масштаб бедствий нам удалось по тому тянущемуся за ним на сотни миль кратеру, с пепелищем на выжженной земле. Большие здания превратились в маленькие горстки угольков постапокалипсиса.

Передвижной крематорий МФП на своем пути к аббатству нес фрагмент огненного мира ревущего ада, способного мгновенно испепелить цемент. Если он доберется до наших стен, мы станем бездомными. Не говоря уже о том, что такая раскаленная штука могла сделать с некой глыбой льда в подземелье нашей крепости.

Мы пытались наложить на него заклинания, развернуть обратно, уничтожить, привязать к месту. Я потратила целый день, роясь в старых фолиантах Ровены из ее прикроватной библиотеки, хотя изначально была уверена, что поиски бесполезны. Пока я так и не нашла ее «настоящую» библиотеку. Это мне еще предстояло, поскольку видела, как во времена кризиса она переносила книги, которые потом нигде не находили. Пока что.

Под конец мои девушки уже плакали. Мы были взвинченными и вымотанными, а вскоре еще и бездомными. Мы перепробовали все, что знали.

Позже подъехал черный «хаммер» и вышли трое риодановских людей.

С Марджери.

Мужчины предложили нам отступить за безопасный периметр. С помощью озадачившей нас темной магии они привязали МФП к месту всего в двадцати метрах от наших стен, где он и остался неподвижным. Где — как они заверили меня — и будет продолжать оставаться неподвижным все время.

— Но я не хочу, чтобы это оставалось здесь, — сказала я им. — Что же мне с ним делать? Мы можем передвинуть это куда-нибудь?

Они посмотрели на меня так, словно у меня выросло пять голов.

— Женщина, мы спасли вас от верной гибели, а тебе не нравится, как мы это сделали? Используйте эту чертову штуку, как утилизатор отходов. Сжигайте своих мертвых и врагов. Босс не отказался бы от чего-то подобного рядом с Честером. Это вечный огонь.

— Вот и заберите тогда себе!

— Единственный способ это сделать — оборвать связь. Сделаем это, и портал пройдет прямо через аббатство. Радуйся, что босс еще не решил, хочет ли этого или пожелает оставить это место нетронутым. По другую сторону ваших стен находится Дублин. Оставьте дверь открытой. Риодан заявится сюда через несколько дней, чтобы напомнить о долге.

Как только они ушли, Марджери вскинула кулак вверх призывая к празднованию по случаю миновавшей опасности, радуясь победе в борьбе за еще один день. Мои подруги обступили ее, ликуя, разразившись аплодисментами. Меня оттеснили и забыли в сторонке.

«Риодан заявится сюда через несколько дней.

Чтобы напомнить о долге».

В течение нескольких лет я скрывалась за этими стенами, пытаясь быть такой незначительной, насколько это возможно. Скромной. Незаметной. Я с радостью ходила на поля, мечтала о Шоне и нашем совместном будущем, изучала магию ши-видящих, наставляла девушек мудростью, и благодарила бога за свое благословение.

Я любила это аббатство. Этих девушек.

Я разворачиваюсь и прохожу мимо прозрачного видения Крууса, вольготно развалившегося на диване в моей гардеробной, наблюдая за мной с тех пор, как четыре с половиной часа назад прозвенели колокола на час магии. Он с расправленными крыльями и обнаженный в своей особой манере. Я вытираю лоб платком, промакивая его от пота, который в последнее время там постоянно. Когда Шон не смог прошлой ночью приехать, я не спала уже второй день подряд. Крууса это не остановило. Он нашел способ истязать меня и в бодрствующем состоянии. К счастью, все, что он в настоящий момент мог делать, это являть свое призрачное видение. Он не мог ни говорить, ни прикасаться ко мне. Что, безусловно, сделал бы, если б мог. Я мельком скользнула по нему взглядом.

И начала одеваться.

Вчера вечером моя кузина была лучшим лидером, чем я.

Потому что я не знаю свой мир.

Пришло время это исправить.

Поездка в Дублин была долгой и тихой. Больше нет радиостанций, которые можно было прослушать в дороге, а я не захватила ни телефон, ни iPod.

Это был трудный день, особенно с Марджери у власти во главе аббатства, на волне поклонения за спасение в самый последний момент, приправленной едкими комментариями о моих многочисленных промахах, которые вкупе с подстрекательными фразами настропаляли девочек и заставляли их чувствовать себя так, словно я, как Ровена, их ограничивала. Я смотрела на нее и думала: «Могу ли я повести менее трехсот детей, девушек и пожилых женщин на войну?» Позже я сказала ей:

«Бороться надо с умом и упорством, а не бесстрашием».

«Если бы мы боролись с умом и упорством, то остались бы без дома, — резко возразила она. — Бесстрашие — единственная причина, по которой все еще стоит наше аббатство».

На этот счет она была права, но сейчас, между нами и участью моих девушек, существовала проблема куда посерьезнее. Она ни о ком не заботиться. Для того, чтобы добиться контроля, Марджери привела бы ши-видящих прямиком к их погибели, потому что для нее лидерство — это забота не об их благополучии, а только об ее собственном. По иронии судьбы, ее самовлюбленность делает Марджери более харизматичной, чего нет во мне. По дороге в город я размышляю о необходимости очарования девушек для укрепления своего положения. Разрешение проблемы таково: либо уходить с поста, либо измениться настолько, что не уверена, смогу ли я выжить при этом и остаться самой собой.

Я подъезжаю к «Честеру» вначале одиннадцатого и с удивлением обнаруживаю вереницу очереди, охватывающую аж целых три разрушенных городских квартала. Даже не представляла, что в Дублине осталось столько выжившей молодежи, и вообще, что встречу такое скопление в одном месте, будто это обычный Вечер Вторника, на старом добром Темпл Бар. Неужели они не понимают, что мир отравлен и погибает? Неужели они не чувствуют стук копыт надвигающихся Всадников Апокалипсиса? Один такой, пока еще безлошадный, соблазнительно мне улыбался, вольготно развалившись на моем диване. Другой, на смену погибшему, правда, не окончательно еще изменился. Но скоро их снова будет четверо.

Я оставляю машину в переулке и тащусь в конец очереди, уже не надеясь превратить неизбежное всенощное ожидание в урок о моем новом мире.

Я едва успеваю бросить «привет» своим новоявленным компаньонам, когда сзади на мое плечо опускается рука.

— Риодан желает тебя видеть.

Это один из его ребят, высокий, мускулистый и весь в шрамах, как остальные. Он сопровождает меня в начало очереди, невзирая на все протесты и умасливания, от флиртующих до абсурдных. Когда мы спускаемся в клуб, я выставляю щиты, чтобы защитить свое эмпатическое восприятие.

Музыка молотом врезается меня, перемалывая внутренности. Эмоции глубоко ранят, несмотря на все мои усилия отгородиться от них. Такой неприкрытый голод, такое мучительное желание быть нужными и не быть одинокими! Но они идут неверным путем. Я вижу здесь самое настоящее безумие: в «Честер» стекаются в поисках любви. С таким же успехом можно пойти в пустыню, в надежде найти воду.

Они больше бы преуспели, отправившись грабить хозяйственный магазин, повстречав другого мародера за таким же занятием; по крайней мере, они бы знали, что он был ответственным, склонным к добрым намерениям человеком, собирающимся что-то отремонтировать. Или обнесли бы библиотеку! Любой читающий человек, хороший. Нашли бы себе молитвенную группу; они появились по всему городу, как грибы после дождя.

На первый взгляд каждый человек, мимо которого мы проходим, кажется счастливее предыдущего, но я все чувствую: боль, незащищенность, обособленность и страх. Большинство из них все равно переживут ли они эту ночь. Некоторые потеряли стольких близких, что это больше их не заботит. Они живут в брошенных домах и отдельных квартирах в зданиях без телевизоров и лишены способа узнать о нависающих над ними угрозах постоянно изменяющегося мира. Их первобытный инстинкт прост: не спать по ночам одним. Это люди, которые лишь на днях выяснили все, что хотели знать всего лишь мимолетным приоткрытием тайной завесы. Теперь же, лишенные внешних покровов, с пробитой защитой они плыли по течению и их это устраивало.

И я не могу не задаться вопросами…

«Смогу ли я до них достучаться? Смогу ли как-то собрать всех в одно место и указать цель?» При этой мысли чувствую головокружение. Они не ши-видящие… но молодые сильные, и восприимчивые.

Вот женщина танцует, запрокинув свою голову в притворном экстазе, улыбаясь окружающим ее мужчинам и Невидимым. Когда мы проходим мимо, я вижу, что у нее на сердце, словно в секундной вспышке: она считает, что мужчина никогда не полюбит ее, если она не будет постоянно доставлять ему удовольствие. Она уступила свое право быть человеком с индивидуальными потребностями и желаниями, и стала сосудом для выполнения потребностей любовника. Если она будет яркой, как бабочка, и сексуальной, как львица в брачный период то будет желанной.

— Это не любовь, — говорю я, проходя мимо. — Это сделка. Так что смело требуй за нее плату. Получишь хоть что-то взамен.

Раньше я любила классифицировать людей по нумерационной системе: от одного до десяти, насколько они потрепаны жизнью. У нее семерка. Ее сердце можно исцелить, но для этого потребуется исключительно преданный мужчина и вагон времени. Немногим удается достичь исцеления. Еще меньше находят родную душу, как мы с моим Шоном.

Пока поднимаемся на второй уровень, я осматриваю подклубы и вижу Джо, разодетую, как ученица католической школы. Мне не нравится такое богохульство над моей верой и до сих пор неловко от ее решения работать здесь, но она так страстно убеждала меня, решительно настроившись выполнять миссию по сбору информации в этом богатейшем источнике. Она еще не сказала мне ничего, и это заставляет меня чувствовать себя так, словно я бросила ее в эту помойку. Я знаю некоторые вещи о людях: кто и что мы — напрямую зависит от окружения. Среди хороших людей легко быть хорошим. Среди плохих людей легко стать плохим.

Когда мы дальше поднимается вверх по лестнице, я понимаю, что уставилась на подклуб, в котором на официантах лишь облегающие черные кожаные штаны и галстук-бабочка, выставляющие напоказ красивые мускулы под загорелой кожей или, в других случаях, крепкую обнаженную грудь. Здесь работали только те, чья внешность восхищала. Я задохнулась. У одного из официантов великолепная спина и прекрасные длинные ноги. Я могла бы часами наблюдать за его передвижениями. Я женщина и ценю отлично сложенную мужскую фигуру. Я успокаиваюсь, осознав, что Круус не отбил у меня это. Он не настолько меня развратил, чтобы я перестала считать человеческих мужчин привлекательными.

Мой провожатый ведет меня по коридору из гладких стеклянных стен по обе стороны от меня, на которых почти незаметны стыки. Все комнаты здесь построены из двухстороннего стекла. И в зависимости от того, как отрегулировано в них освещение, вы можете либо видеть, что твориться внутри с коридора, либо наоборот — что твориться снаружи, наблюдая из самой комнаты. Дэни описывала мне верхние уровни «Честера», поэтому, была готова к тому, что увижу прозрачный стеклянный пол, но знать о нем и идти по нему — это две огромные разницы. Людей нервирует видеть, что твориться у них под ногами. Но здесь в «Честере» владелец вынуждает вас смотреть под ноги с каждым сделанным шагом. Он — расчетливый человек и к тому же весьма опасный. Поэтому я и приехала сюда сегодня, чтобы определить мой долг, оплатить его и покончить на этом.

Мой сопровождающий останавливается перед, казалось бы, цельной стеклянной стеной и прижимает к ней свою ладонь. Стеклянная панель скользит в сторону, с еле слышным шипением гидравлического механизма. Его массивная рука, подталкивает меня в темную комнату.

— Босс присоединится к тебе через минуту.

Я вижу во всех направлениях, вверх и вниз. Из этого стеклянного орлиного гнезда Риодан изучает свой мир невооруженным глазом и камерой. По периметру комнаты, под самым потолком, в три ряда установлены сотни небольших мониторов. Я просматриваю их. Есть камеры, охватывающие комнаты полностью, почти из каждого ракурса. Есть комнаты, где происходят действия, которые настолько отвратны моей природе, что мой разум отказывается их воспринимать. Это — мир, который я должна изучить, если хочу оставаться лидером своих девочек.

За моей спиной с шуршанием открывается дверь, и я, молча, жду, пока он заговорит. Он этого не делает, и я открываю эмпатические способности, чтобы его почувствовать. В этой комнате кроме меня никого нет. Видимо кто-то открыл дверь, увидел вместо него меня и пошел дальше. Я продолжаю изучать экраны видеонаблюдения, медленно продвигаясь и впитывая лица, действия, сделки. Я должна изучить людей так тщательно, как никогда прежде.

Рука на моем плече вырывает из меня короткий, невольный крик.

Я испуганно разворачиваюсь и оказываюсь прижатой к груди Риодана, в его мягких объятиях. Я бы заговорила, но знаю, что максимум, на что я сейчас способна это только заикаться. В этой комнате никого кроме меня нет. Я не слышала, чтобы дверь открывалась еще раз. Тогда как он здесь оказался?

— Тише, Кэтрин. Я не для того спас тебя от беды прошлой ночью, чтобы причинить вред сегодня.

Я смотрю в нечитабельное лицо. Оно говорит об этом мужчине, что ему ведомы всего три выражения, и только: насмешливое развлечение, холодная отстраненность или гнев. И если оно выражает гнев — вы мертвы.

Я раскрываю свой дар эмпата.

Я одна в этой комнате.

Не могу подобрать слов, чтобы высказаться. Поэтому решаю задействовать свои ощущения:

— Я одна в этой комнате.

— Разве.

— Ты не реальный.

— Прикоснись ко мне, Кэтрин. И скажи, что я не реальный. — Он касается моей щеки легчайшим поцелуем, и я вздрагиваю. — Поверни свое лицо ко мне, и я поцелую тебя так, как подобает целовать женщину. — Он ждет, его рот, нежно касается моей щеки, в ожидании лишь моего движения, когда я едва повернусь, чтобы раскрыть свои губы и впустить его язык. Я вздрагиваю снова. Этот человек не поцеловал бы меня так, как мне нравится быть поцелованной, а только так, как это захочет сделать он. Его способ слишком суров, требователен, опасен. Его путь — не любовь. Это — страсть, и она опаляет. Сжигает дотла. Оставляя после себя лишь тлеющие угольки — точно так же, как МФП, который его парни привязали накануне у самого нашего аббатства.

Когда я отшатываюсь, он смеется и раскрывает объятия. Я пристально смотрю на него:

— Спасибо, что послал своих людей, чтобы привязали осколок Фейри. Они упоминали про плату. Нам особо нечем расплатиться. Что наше аббатство может предложить взамен на такую щедрую помощь?

Он слабо улыбается:

— Ах, так мы поэтому здесь. Ты весьма красноречиво изъясняешься для той, кто не произнесла ни слова, пока ей не исполнилось почти пять.

Отнекиваться нет смысла. Итак, он знает, что я не могла говорить в течение нескольких лет с самого рождения. Многие знают эту историю. Боль и эмоции этого мира захлестнули меня при рождении. Я была несносным ребенком, ужасным младенцем. Я плакала, не переставая. И никогда не говорила. Свернувшись в клубочек, я пыталась сбежать от страданий и скорби мира. Они называли меня аутисткой[74].

— Благодарю.

— Пока не появляется Ровена и не предлагает твоей семье сделку.

— Я пришла сюда не о себе разговаривать, а о том, как могу расплатиться с тобой.

— Она вытаскивает тебя из твоей аутичной скорлупы, а взамен по достижении твоего восемнадцатилетия ты становишься с потрохами ее. С последующим переездом в аббатство. Твои родители ухватились за эту возможность. Они уже отчаялись когда-либо заглушить твой рев.

Уже тогда, Шон был в моей жизни. И пока я металась в бреду своей агонии, он подошел ко мне и спросил: «Девочка, почему ты плачешь?» Я помню, как в то мгновенье наступила тишина. Он обнял меня своими пухлыми ручками, и вскоре боль ушла.

— Как бы они тогда вступили в могущественный союз с более влиятельными и грозными мафиози, если их единственная дочь при достижении брачного возраста была бы дефектной? — говорю я сухо.

Он издает смешок:

— Так вот что скрывается за этим извечным спокойствием. Женщина, способная чувствовать. Забавно, я ведь тоже думал, что никого кроме меня в этой комнате нет, пока ты не заговорила. Не один я здесь с недостатком эмоций. — Его улыбка исчезает, и он смотрит в мои глаза пристальным изучающим взглядом, настолько пронизывающим, прямым и смущающим, что я чувствую себя пришпиленным к доске насекомым, подготовленным к препарированию. — И в дальнейшем — ты мне ничего не должна.

Я моргнула:

— Но я тебе еще ничем не отплатила.

— Ты это уже сделала.

— Нет. Я ничего не дала.

— Плата стребована не с тебя.

Меня пробирает озноб, и я почти не могу вздохнуть. Этот человек опасен. Умен. Ужасающ.

— А с кого? Я — единственная, кто несет ответственность. Я — та, кто потерпела неудачу. Я — та, которая должна была обеспечить им безопасность, поэтому я и только я одна должна сполна заплатить любую цену!

— Забавно, но в определении размера цены не покупатель товара или услуги ее устанавливает. Это делает продавец. В данном случае это — я. — В этот момент его лицо — жесткое и холодное.

— Так какую же цену ты определил? — Я стараюсь дышать ровно и медленно в ожидании его ответа.

Он движется в мою сторону, поворачивает меня к стеклу и направляет мое внимание ниже.

— У меня возникли некоторые затруднения с кадрами. В последнее время мои официанты просто горят на работе.

По моей спине поползли мурашки.

— В одном из клубов, в частности, трудно сохранить персонал. В Смокинг-Клубе постоянно требуется замена.

Это тот подклуб, где официанты одеты лишь в облегающие черные кожаные брюки и галстуки-бабочки и обслуживают посетителей топлесс.

— Твой Шон достаточно хорош, чтобы заполнить вакантное место на какое-то время.

Желчь поднимается к горлу.

— Моему Шону здесь не место.

— Возможно. Но признай, он неплохо смотрится в униформе.

Я смотрю в ту сторону, куда он указывает. Спина, которой я восхищалась, поднимаясь сюда по лестнице, помнила мои руки, пока он двигался во мне. Я гладила ее бесчисленными ночами, когда он погружался в сон. Я разминала ее, когда он слишком долго ставил сети. Каждая мышца, каждая плавная линия на ней перецелована мною множество раз. Это, действительно, шикарная спина.

— Как долго?

— Еще не решил.

— Не поступай так со мной.

— Почему.

— Он… — Я останавливаюсь и вздыхаю. Этот человек не поймет моих слов.

— Продолжай.

— Шон — моя родственная душа.

— Родственная душа.

Он издевается надо мной. Насмехается над Богом.

— Такие вещи — священны.

— Для кого? Твой бог может и любит родственные души, но только не человек. Такая пара уязвима, особенно, если они настолько глупы, что демонстрируют всему миру, как ослепительно сияет их счастье. А во время войны риск повышается в десятки раз. И есть всего два варианта как в таком случае им поступить: отправиться вглубь страны и скрыться так далеко от цивилизации, как это возможно, надеясь, что никто их не найдет, пока мир катится в ад. Потому что мир приложит все усилия, чтобы их разлучить.

Он заблуждается. Ему ничерта не известно о родственных душах. Но все-таки я не могу не спросить:

— А второй?

— Погрузиться по самые шеи в зловоние, разврат и коррупцию истерзанного войной существования…

— Ты предлагаешь вести себя, как обычные преступники. Ты бы предпочел, чтобы мы стали безжалостными зверями? Тебя это больше устраивает?

— Оглянись, Кэтрин. Увидь вещи такими, какие они есть. Сбрось свои шоры, подними глаза и признай, что ты плаваешь в дерьме. Если не признаешь, что все дерьмо из сточной канавы несется в твою сторону, чтобы накрыть тебя с головой, ты не сможешь от него увернуться. Тебе придется столкнуться со всеми трудностями сразу. Потому что этот мир жаждет тебя растоптать, разорвать на куски.

— Ты — манипулирующий, циничный и низкий.

— Виновен… лишь потому, что обвинен.

— Жизнь не такая, какой ты ее видишь. Ты ничего не знаешь о любви.

— Я успел очень близко познакомиться со всеми превратностями судьбы во времена воин. Они были моими худшими и лучшими столетиями.

— Это не любовь.

— Я этого и не говорил. — Он расплывается в улыбке, белые зубы сверкнули в тени. — Я предпочитаю войну. Цвета искрятся, еда и напитки редкостны и тем слаще. Люди еще интереснее. Более живые.

— И более мертвые, — говорю я резко. — Мы потеряли почти половину населения мира, а ты находишь это «интересным»? Ты свинья. Варварская и жестокая свинья.

Я отворачиваюсь. С меня хватит. Если такова его цена, то я вольна уйти. Я больше ничем ему не обязана. Он уже все взял.

Я направляюсь к двери.

— Ты должна ему рассказать, Кэтрин. Если у тебя есть надежда.

Я останавливаюсь. Он не знает. Он не может знать.

— Сказать кому, что?

— Шону. О Круусе. Ты должна ему рассказать.

Я разворачиваюсь, прижимая к горлу дрожащие руки.

— О чем, во имя Бога, ты говоришь?

Я заглядываю ему в глаза и вижу в них знание моего глубочайшего позора. Его глаза таинственно улыбаются, и в этой улыбке читается смирение. Словно он уже столько раз наблюдал за разыгрываемыми перед ним человеческими заскоками, что они уже начали… нет не причинять страдание, но, пожалуй, просто надоедать. Словно он устал наблюдать, как крысы снова и снова бьются головами об одну и ту же стену в лабиринте. Я на полную катушку раскрываю свой дар эмпата, насколько хватает сил, и все равно не могу даже почувствовать, что он находится со мной в одной комнате. Там где он стоит — ничего нет.

— Если не скажешь Шону, что Круус трахает тебя во сне — это уничтожит то, чем вы с ним являетесь быстрее, чем могла бы сделать любая работа в моем клубе. Вот это, — он указывает на Шона, подающего выпивку хорошенькой, почти голой Видимой, — всего лишь ухаб на дороге, искушение, испытание верности. Если твой Шон любит тебя, он пройдет его с честью. Круус — это испытание для твоей гребаной души.

Я не собираюсь с ним спорить. Он знает. Так или иначе, он знает. Возможно, он может читать мысли, как я читаю эмоции. Ужасная мысль.

— Почему я не могу тебя чувствовать?

— Возможно, недостаток не во мне, а в тебе.

— Нет. — В этом я уверена. — С тобой что-то не так.

Он снова расплывается в улыбке:

— Или все так.

Возможно, путь, который я избрала, будет путем труса. А может и благородным. Не могу решить. В моей голове такой кавардак. Но я предоставляю делам в Смокинг-Клубе идти своим чередом и надеваю на голову капюшон плаща. Я не стану противостоять моему Шону, потому и уезжаю. Если он захочет, то мы это обсудим. Если он не заговорит об этом первым, то и не будем. Я говорю себе, что уважаю его границы, сохраняя его достоинство. Именно здесь он пожелал находиться вместо моей постели в ближайшие ночи.

Цена спасения аббатства — часть моего сердца и львиная доля моей сущности. Именно это Риодан посчитал достойной платой.

Мой Шон будет каждую ночь сталкиваться с искушением в «Честере», а я в одиночку сталкиваться лицом к лицу с этой проблемой в аббатстве, в своей постели.

Это не тот мир, который бы я хотела когда-либо познать.

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ В белой комнате[75]

Как-то ночью, когда мы с Мак, сражаясь спина к спине, расправлялись с Невидимыми, у нее случится своего рода срыв — она начала плакать и кричать, пока нарезала их соломкой и кубиками. Сказав, что собирается одним скопом отправить их в ад, потому что они отняли у нее все, что было, все, что имело значение. А еще, что раньше знала о своей сестре все, и это все включало в себя — любовь и разделенное знание опыта, но оказалось, что у Алины был парень, о котором она никогда не упоминала и совершенно другая жизнь, о которой она ничего не знала, и не только Алина не любила ее, но все ее существование было одной сплошной наглой ложью. Ее родители оказались ей не родными, ее сестра, скорее всего — тоже, никто не был тем, кем они казались, даже она сама.

В стопке дневников Ровены, служивших хроникой ее грязному, злостному правлению, я наткнулась на дневник сестры Мак. У меня под замком заныкано более четырехсот дневников с эмблемой Грандмистрисс, украшающей темно-зеленые лайковые обложки. Она скончалась в возрасте восьмидесяти шести лет, хотя не выглядела ни днем старше шестидесяти. В подземелье под аббатством у нее был заперт Фейри, которым по кусочку она питалась десятки лет. Я убила его, прознав об этом.

Обнаружив дневник Алины, я вырывала из него страницы и тайком относила Мак, пытаясь оправдать молчание ее сестры и показать ей, что для Алины она значила все.

— Какого черта мы здесь? — сердито бурчу я. Если б мы не были здесь, я бы даже не вспомнила о Мак. Кристиан переносит меня по городу в режиме просеивания, помогая расклеивать на столбах мои Дейли. Пришлось позволить ему прикасаться к моему мизинцу. Он все время порывается меня обнять. Последний прыжок привел нас через улицу по диагонали от «Книг и Сувениров Бэрронса».

Меня сейчас вырвет.

Я не была здесь с тех пор, как Мак узнала обо мне правду. Той ночью она испекла мне торт, накрасила ногти и спасла от Серой Женщины, но все закончилось тем, что несколькими минутами позже она готова была собственноручно меня убить.

Посереди разрушенного города «Книги и Сувениры Бэрронса» стоят нетронутые. Я мысленно произношу молитву: хоть бы он всегда такими и оставался. Это место чем-то особенное. Как будто само его существование означает, что у мира всегда есть надежда. Не могу объяснить, почему это чувствую, но все, кто когда-либо здесь побывал, в смысле остальные ши-видящие думают так же. На этом островке, этого города, на этой улице, в этом конкретном месте чувствуется некая отличительная особенность и экстраординарность. Такое ощущение будто, однажды, давным-давно на этой широте и долготе едва не произошло нечто ужасное, и некто основал на этом месте магазин, дабы предотвратить эту катастрофу вновь. Пока стоят эти стены и внутрь заходят люди — все в порядке. Я хмыкаю, представив его в том же виде, как он сейчас, в доисторические времена. Почему-то это не кажется шибко невероятным.

По левую и правую стороны на мощенной булыжником улице подметено. Вокруг заведения Бэрронса нет и следа погрома. Ни шелухи, оставшейся после того, что сожрали Тени. Цветочные горшки стоят ровным рядом на вымощенном камнем тротуаре, и в них пытаются прорасти молодые побеги, героически сражаясь с необычными холодами. Вход в высокое, узкое кирпичное здание — весь в отполированном до блеска темно-вишневом дереве и меди. Это место в стиле Старого Света изысканно, как и сам владелец, с колоннами и коваными решетками, и огромной массивной дверью с причудливыми фонариками по бокам и резными наличниками, которые я когда-то сносила, то входя, то выходя, то входя, то выходя, просто чтобы услышать, как звенит колокольчик над дверью. Это звучало реально круто в ускоренном ритме, пока я и его не сломала.

Медная вывеска-указатель висит перпендикулярно тротуару, на латунном штыре, прикрученном болтами в кирпичной нише над дверью, покачиваясь на легком ветерке.

За стеклами горит янтарный свет легким оттенком зеленого.

— Что за дела, чувак? — спрашиваю я, и это все, что я могу сделать, чтобы не пойти и не начать ломиться в эту дверь.

Мне никогда больше не постучаться в нее снова.

— Сваливаем отсюда, — сержусь я.

— Не получится. Нам надо быть именно здесь. А это еще что за херня?

Я смотрю на него. Он смотрит вверх, на крышу КиСБ, откуда десятки направленных вниз прожекторов освещают улицу. Мне приходится отступить на несколько шагов, чтобы увидеть то же что видит он и въехать в чем собственно дело потому, что я куда ниже его. И просто офигела.

— Какого хрена эти-то здесь забыли? — Вся крыша КиСБ кишит Анорексичными Призраками Трупоедами. Неуклюжие худющие грифы с сутулыми телами и такой мрачной изможденностью, что просто не поддается описанию, они неподвижно толпятся там в своих широких черных покрытых грязью и паутиной одеждах, словно падальщики поджидающие у смертного одра свою жертву. Если бы не Кристиан не уверена, что вообще заметила бы их. Они не галдят, и от этого становится как-то еще стремнее. — С чего это они тусят на крыше Мак?

— С хуя ли мне знать? Извини, девушка. В смысле — откуда мне знать?

— Да ладно, можешь матюкаться при мне. Все так делают. Уж ты-то мог бы и знать, все-таки ты Невидимый.

— Пока еще не совсем и изначально таковым не являлся. Смотри сколько «не». Если остальные мужики в этом городе свиньи, это не значит, что я отношусь к их числу. Вот тебе еще одно «не». Я сегодня само воплощение «не». И не я тот монстр, за которым ведется охота.

Я бросаю на него взгляд. Его глаза дикие. Чувак, внатуре стоит на самом краю и, балансируя, размахивает руками.

— Так что мы здесь делаем? — пытаюсь я вернуться к нашему разговору.

Вместо ответа он просто удаляется прямо в сторону книжного магазина. Я уже собираюсь перейти в стоп-кадр и свалить отсюда подальше, потому что ни в коем случае не зайду внутрь, даже если дома никого нет. Как вдруг он резко сворачивает и направляется по аллее между магазином и прилегающей Темной Зоной.

— Если хочешь остановить Короля Морозного Инея, придется пойти со мной, девушка. Я отведу тебя в библиотеку Темного Короля. Если и можно найти ответы на твои вопросы, то только там.

Библиотека Темного Короля!

— Святой коллекционер-библиофил, а ну гони книжицу! — Я бросаю последний взгляд на АПТ и перехожу в стоп-кадр, догоняя Кристиана. Если Мак в книжном магазине, она не заметит пятня, просто промелькнувшего мимо ее двери. Я дрожу, пока нагоняю его. Сегодня охрененно холодно. Я более чем жажду остановить Короля Морозного Инея. Я просто обязана. Дублин становится совершенно безжизненным, и у меня ужасное предчувствие, что положение дел только ухудшится.

Кристиан прет на кирпичную стену углового здания позади КиСБ — первого слева со стороны Темной Зоны — и исчезает, а я едва не оседаю на землю в припадке истеричного хохота. Я бросаю камень в то место, где он исчез. Камень отскакивает и гулко падает на булыжную мостовую. Такое ощущение будто я угодила на железнодорожный вокзал в «Гарри Поттере», и оно усилилось, когда Кристиан высовывает обратно бошку из стены и нетерпеливо зовет:

— Идем, девушка. Едва ли это мое любимое место, чтобы задерживаться здесь.

Я подхожу к стене и изучаю ее, гадая, удастся ли найти это место снова, не зная точно, где оно находится. Его голова исчезает. Что-то мне не охота этого делать. Так и подмывает на этом месте нарисовать большой жирный крест, на случай, если это место пригодиться мне в будущем — но чтобы другие его не видели, как в «Тайной метке»[76] — так что я прохожу с полпути обратно по переулку и хорошенько осматриваюсь, чтобы навечно все внести в свою карту-сетку. Я все отсканировала. Если я сознательно регистрирую что-то, то всегда могу найти это снова. Самое трудное — откапать потом в куче воспоминаний нужный файл. Обычно я так взбудоражена жизнью, которой живу, что частенько забываю забить что-то в память.

Затем решительно двигаюсь вслед за ним. Чуваки! Я шагаю прямо в кирпичную стену! Это самое странное ощущение из всего, что я когда-либо испытывала. Стена как губка, я тоже, и на секунду все наши пористые части в ней смешиваются в единое целое, и я не просто Губка Квадратные Штаны, вся такая же угловатая, потому что я — часть стены, а потом я снова — я, и стены в каком-то роде выдавили меня с другой стороны, в абсолютно белую комнату.

Белый пол, белый потолок, белые стены. Внутри белой комнаты десять зеркал. Просто зеркала и все. Стоят себе и стоят. Их можно обойти вокруг. Насколько я вижу, их ничего не держит. Все разных форм и размеров, в разных рамах. У некоторых стеклянная поверхность черная, как деготь, и в них ничего не увидишь. Другие окутаны серебряной дымкой, но то, что передвигается в этих мутных тенях, слишком быстрое, странное и не поддающееся определению.

— Отлично, — говорит он. — Именно там, где я их и оставил.

— А где же им еще быть?

— Раньше они висели на стене. Я поменял их местами, чтобы если кто и знал, где они, то потерял след. Нам надо то, что раньше было четвертое слева. Сейчас оно второе справа.

Я в последний раз оглядываюсь вокруг, не знаю, может, ища усталых скворцов[77], но их там нет, и ныряю в зеркало следом за ним. Я снова становлюсь эластичной, но на этот раз как будто прохожу через множество вещей. И когда меня это начинает уже малость меня напрягать, сомневаясь точно ли все части моего тела пройдут через все это не растерявшись, я врезаюсь в спину Кристиана:

— Ай! Какого хрена встал, заслонив собой зеркало?

— Тише кажется, я что-то слышал.

Я напрягаю суперслух:

— Ничего не слышу. А я слышу все.

— Тут, бывает, случается, — говорит он. — Никогда не знаешь, на что наткнешься.

— Что-то жуткое?

— Зависит от того, что ты считаешь жутким. И кто ты есть. Быть принцем дает некоторые преимущества.

Я осматриваюсь:

— Где мы?

— В Белом Дворце.

— А то я сама бы не догадалась, — бурчу я, пока мы переходим в очередную белую комнату. — Здесь все такое депрессивное? Неужели Фейри не в курсах о красках или обоях?

Он издает нежный звон.

— Чувак, ты звучишь как колокольчик.

Он резко прерывается, и я понимаю, что это он так смеялся. Видать, начинаю вникать, как находить общий язык с Принцами Невидимых.

— Девушка, Белый Дворец вовсе не депрессивный. Никогда не был таким. Этот огромный дворец Темный Король построил для своей Возлюбленной фаворитки. Это живая, дышащая любовная история, свидетельство самых бурных страстей, что когда-либо разгорались между нашими расами. Можешь сама понаблюдать за этими сценами, если у тебя достаточно времени и ты не боишься рискнуть затеряться на несколько столетий.

О Белом Дворце я знаю лишь понаслышке, но никогда особо не уделяла внимания сплетням. Меня всегда больше интересовала Синсар Дабх:

— В каком смысле — можешь сама понаблюдать за этими сценами?

— Отголоски их воспоминаний все еще здесь. Они любили так сильно, что фрагменты их жизни вплелись в саму материю этого места. Некоторые поговаривают, что Король все так и задумывал, на тот случай если в один день он потеряет ее, то сможет прийти жить с ней в воспоминаниях. А кто-то считает, что дворец был построен из самой материи памяти и является живым существом, с гигантским мозгом и сердцем, спрятанным где-то в доме. Мне не хочется в это верить, потому что в таком случае это означало бы, что Белый Дворец можно убить, а он никогда не должен быть разрушен. Фрагменты самой грандиозной за всю историю любви будут утеряны, а вместе с ними и артефакты из бесчисленного множества вселенных, которые уже никогда не смогут быть собраны вместе. Это место — дом, история любви, и музей — в одном лице.

— Так где же библиотека?

— Знаешь, девушка, — нежно говорит он, будто я вообще не открывала рта, словно нуждаясь в уроке любви, хотя вообще-то нет, — Темный Король влюбился в смертную женщину. Она стала его смыслом существования. Все важные моменты в его жизни произошли благодаря ей, и он ощущал покой только в ее присутствии. Она была его ярчайшей сияющей звездой. Она делала его лучше, а для мужчин, которые знают, как основательно и глубоко они несовершенны, такой женщине невозможно сопротивляться. Он не мог вынести мысли, что ей уготовано прожить меньше столетия, поэтому решил сделать ее Фейри, как он сам, чтобы вечно жить вместе. Работая в своей лаборатории над совершенствованием Песни Творения, он позаботился о ее сохранности в первозданном виде, какой она была на тот момент. Потому что понимал, что на овладение властью созидания могут потребоваться эпохи.

Если бы он был человеком, я бы заподозрила, что тот странный блеск в радужных глазах Кристиана в теории относится ко мне. Я не могу смотреть слишком долго, пытаясь это выяснить, потому что одно короткое пересечение с его взглядом — и мои глаза уже плачут кровью. Чувак с каждой минутой становится все могущественнее. И сверхъестественнее. Он думает, что мы с ним, как Темный Король и его фаворитка — какие-то несчастные возлюбленные?

— Так где, ты говоришь, эта библиотека?

— Он построил для своей Возлюбленной игровую площадку необъятных размеров, укрыв ее в надежном закоулке реальности, где она могла оставаться неизменной на все времена. Нестареющей. В абсолютной безопасности. Ничто и никто не способной причинить ей боль. Где ему никогда не придется беспокоиться, что он может ее потерять. — Его голос опустился до шепота, будто позабыв, что я все еще здесь. — Где они будут вместе навеки. Родственные души. И он никогда не будет одинок. Никогда не потеряется в безумии, ибо она всегда сможет найти его и вернуть обратно.

— Чувак, твой рассказ жуть какой увлекательный и все такое, но где здесь библиотека? Время поджимает. Мы собирались остановить Короля Морозного Инея.

— Если останешься здесь, Дэни, звезда моя, ты никогда не умрешь. И мне никогда не придется беспокоиться о тех, кто может причинить тебе вред. Навеки.

— Ага, и ко всему прочему, навсегда остаться четырнадцатилетней. Я вроде как подрасти немного хотела, хотя бы на несколько дюймов, — говорю я раздраженно. Более чем в нескольких местах. Он пытается удержать меня здесь из-за какого-то крезанутого бзика, что я, якобы, его королева, и мы вплетемся в материю этого места, и оставим свой новый отголосок, отвоевывая себе Белый Дворец.

— Как-то вылетело это из головы, — вздыхает он. — Ладно, девушка. Ну что идем дальше на поиски библиотеки?

— Чувак, я думала, ты никогда уже не спросишь об этом.

Мы выходим из белой комнаты на белый мраморный пол сверкающего белого коридора с огромными окнами, тянущимися к куполообразному потолку высотой не менее двенадцати метров. Там я вижу мой первый отголосок воспоминания. За высокими окнами в заснеженном саду прекрасная женщина, шелковые складки ее кроваво-красного платья струятся с белой мраморной скамьи. Прижав руки к лицу, она плачет.

— Это Возлюбленная Короля, — говорит он.

— Я думала, ты говорил, что они были безумно влюблены. Почему же тогда она плачет?

— Она истомилась в одиночестве, пока Король трудился над своими экспериментами. Она ждала его сотни тысяч лет совершенно одна, за исключением тех немногих существ, которых он к ней допускал и его редких визитов.

Кристиан рассказывает мне остальную часть истории, пока мы кружим по бесчисленным коридорам. Несмотря ни на что я полностью захвачена окружающим. Кто бы мог подумать, что такие фантастические места существуют бок обок с нашим миром, доступные через скрытые порталы и зеркала? Моя жизнь настолько офигенски захватывающая, что меня просто распирает!

Мы проходим мраморные полы лимонного цвета в солнечном крыле с высокими окнами, сквозь рамы которых сияют летние дни, затем полы из розового кварца, которые отражают солнечный закат с пурпурными бликами. Идем дальше, мимо бронзовых плит, что ведут через комнаты, где нет окон, только огромные, по-королевски величественные, кресла кушетки и кровати. Так же там еще есть камины, высотой с небольшой дом, и потолками выше шпилей на соборах.

— Насколько велико это место?

— Некоторые считают, что оно простирается в вечности: Король создал дом, который постоянно разрастается сам по себе.

— Как же ты здесь хоть что-то найдешь?

— Ах, вот в этом-то и загвоздка, девушка. Это не так просто. Все движется. Все эти декорации Король создал вовсе не для помощи в поисках. Чтобы лучше защитить опасные записи в своих дневниках, он создал во дворце несколько библиотек. Бэрронс думает, что ему удалось найти истинное хранилище. Он ошибается. Я видел книги, которые он притащил отсюда. Они из Королевского Зеленого Кабинета.

— Откуда ты знаешь, где настоящая библиотека?

Он колеблется.

— Что-то в этом месте взывает ко мне, — наконец, отвечает он. — В то время, пока я прибывал в ловушке в королевских покоях, я почувствовал, как что-то тянет меня из дворца за его пределами. Воспоминания в его покоях были столь сильны, что границы между реальностью и иллюзиями временами стирались. Иногда я слышал шепот, когда засыпал, и пока спал — я был Королем, бродил по своим залам. Я знал, где что находилось, как если бы я был создателем этого места. Я даже понимал, как все изменялось. Кое-какие воспоминания были верны. Другие — не столь надежны. Но я знаю, что после малинового зала, есть бронзовый коридор, пройдя по которому попадаешь в музыкальный зал с тысячами играющих самих по себе инструментов, когда повернешь ключ в дверях — будто гигантская музыкальная шкатулка. Я знаю, что есть огромное пространство в кобальтовом крыле, где нет гравитации, и вокруг разноцветными огнями сияют звезды; туда иногда он брал свою Возлюбленную и создавал вселенные в пустоте ради собственного развлечения. И я знаю, он опасался, что другие Фейри могли найти дневники, в которых он продолжал делать заметки о своих экспериментах, поэтому и забрал их в Белый Дворец. Он говорил, что спрятал рецепт каждого Невидимого, которого он когда-либо создал, и для множества других, еще нерожденных, и что высек предупреждение над входом, когда уходил. И если увижу эту надпись, то узнаю, что там — библиотека.

— И что там написано?

Он останавливается:

— Сама посмотри, девушка.

И я смотрю, поднимая взгляд все выше и выше. Мы стоим перед дверями, подобными тем в нашем аббатстве, за которыми находится заключенный в ловушку Круус. Символы неведомого языка пылают жутким иссиня-черным огнем; они высечены в камне по периметру дверей, а самые крупные из них прямо над аркой.

— Я не могу это прочесть. Они не на английском.

Кристиан перемещается из стороны в сторону арки, нажимая на разные символы, и через мгновение дверь бесшумно распахивается.

— Здесь говориться: «Прочти их и возрыдай». Пойдем, милая. Мы нашли иголку в стоге сена.

Королевская библиотека была самым шизанутым местом из всех, когда-либо виденных мною.

Кристиан исчезает в ту же секунду, когда мы входим в двери. Я стою в проходе, ловя ртом мух. Кажется, что это пространство бесконечно между неровных, идущих зигзагами книжных полок, уменьшающихся в дали до черной точки примерно в миле отсюда. В восхищении я делаю шаг внутрь.

Несмотря на гигантские двери, проход между стеллажами такой ширины, что, расставив руки в стороны, кончиками пальцев можно достать до корешков книг с обеих сторон. В один ряд с полками и стеллажами — встроенные рабочие столы, которые опускаются на невидимых стержнях и завалены бесчисленными книгами, бутылями и всякой непонятной ерундой, а каждая горизонтальная поверхность находится под перекошенными, абсурдными углами, бросая вызов физике. Вещи на этих полках просто не могут с них не свалиться. В некоторых местах книжные шкафы накреняются так низко надо мной, что, казалось бы, книги должны попадать мне на бошку. Стены взлетают до потолка за пределы моего поля зрения. Впечатление такое, словно я нахожусь на дне зазубренной книжной пропасти, и вокруг их миллионы, всех цветов, форм и размеров.

Проход между полками то расширяется до шести метров, то сужается так, что мне едва удается протиснуться боком. Шагая по этому крезанутому месту, я жую одну шоколадку за другой.

Книжные полки уходят в стороны перпендикулярно главному проходу, и отсюда кажется, что между ними остается не более двух-трех сантиметров.

— С таких полок никто не сможет даже взять книгу! — возмущаюсь я. — Как же мы сможем найти нужную?

— Любой Фейри может. — Его голос плывет откуда-то сверху надо мной. Видать, он просеивается вверх-вниз с полки на полку.

Я прохожу через низкий проем — верхняя, нависающая прямо над головой часть которого является перевернутой полкой с книгами. Им должно бы свалиться на мою черепушку, когда я прохожу под ними. Сверху бронзовая табличка, предположительно на ней написано наименование секции, но не могу прочесть ни слова на этом языке. Я тянусь и выдергиваю один из томов с полки. Приходится тащить его с усилием, словно книга присобачена на клею или в чем-то похожем, и она отрывается с влажным чавканьем; обложка бледно-зеленая, мягкая и мшистая, а сама книга пахнет как лес после весеннего дождя. Я открываю ее и понимаю, что было бессмысленно приходить мне сюда. Я не могу прочитать ни словечка. Это все на каком-то неизвестном мне языке, и я понятия не имею, что это за язык. Не думаю, что даже Джо могла бы перевести эти карявки.

Я только собралась закрыть книгу, как оживает предложение в верхней части страницы и словно сороконожка начинает бегать по странице. Я хихикаю, пока оно не останавливается на краю страницы, словно распсиховавшись из-за чего-то, бросается, оттолкнувшись от книги в могучем прыжке, и начинает ползти по моей руке. Я отдергиваю назад свою руку, чтобы его стряхнуть, но оно упирается заостренными буквами и держится. Схватив зловредную фразу с другого конца, выдергиваю ее из своей кожи, словно пиявку, шлепаю обратно на страницу и с силой захлопываю книгу. Часть этой дряни свисает с боку, волнообразно рыпаясь в мою сторону с таким видом, несомненно, выражающим самые враждебные намерения. Я ставлю книгу место на раскачивающуюся полку над моей головой, рассчитывая в первую очередь на то, что разозленное предложение приклеиться к странице, и этот клей — или что там на полке — достаточно крепкий, чтобы его удержать. Разозленное и слегка прибитое предложение, гоняющееся за мной по пятам — именно то, чего мне так сейчас не хватало.

Я открываю следующую, держа ее куда осторожнее. Происходит то же самое, только на этот раз стоило мне ее открыть, как со страницы прыгает уже целый абзац, повиснув у меня на животе. Я дубашу его, но слова липучие, как паутина, и все, что мне удается — это размазать их по своей футболке. Затем они все по отдельности расползаются в разные стороны, и я трачу еще несколько минут, пытаясь поймать их всех и затолкать обратно в книгу, но всякий раз, когда я открываю ее, оттуда выскакивает что-то еще.

— Дэни, ты там случаем не с книгами Бура-Бура развлекаешься? — откуда-то издалека доносится голос Кристиана. — А то ты что-то подозрительно притихла.

— Че еще за бура-бура такие?

— Это те, где слова выползают со страниц. Они названы так в честь своего родного мира. Там все устроено не так, как должно. — Он издает звук, подозрительно похожий на сдавленный смешок. — Тебе стоит быть осторожней — они жалят, как огненные муравьи, стоит их задеть.

— Ай! А раньше нельзя было сказать!— Не успел он произнести слово «жалят», как они начали это делать. Я с остервенением колошмачу их книгой, в которой, предположительно, они должны находиться. Они разбегаются под грудой балансирующих рукописей и исчезают. Я вздыхаю, надеясь, что они не были частью чего-то важного, чего-то, за чем через несколько сотен лет кто-то придется в надежде отыскать, и возвращаю том обратно на перевернутый вверх тормашками стеллаж. — Так не все здесь слова имеют привычку шастать самим по себе?

— Некоторые из книг — всего лишь книги. Хотя таких чертовски мало.

— Нашел что-нибудь там, наверху?

— Пока еще нет.

— Чувак, я не могу ничего прочесть. Здесь от меня никакого толку.

Я жду, но от него никакого ответа. Я прищуриваюсь, оглядывая потолок. Он может быть где угодно, просеиваясь от полки к полке. Когда он сказал, что возьмет меня в библиотеку Темного Короля, я ожидала чего-то вроде одной из тех, что у нас в аббатстве. Даже если бы я могла читать на всех языках, на которых написаны книги Темного Короля, потребовалась бы вечность, чтобы прошерстить это место, не говоря уже о паре газиллион-футовых лестниц уводящих вверх. Глупо было приператься сюда. Но я не жалею хотя бы потому, что теперь в курсе, как попасть в Белый Дворец. Чуваки! Это идеальное место, чтобы в случае чего сныкаться тут на какое-то время. И здесь так много чего можно исследовать. Кто знает, какие полезные штуки можно отрыть!

Я брожу по проходам между стеллажами, периодически окликая Кристиана. Книги составлены в беспорядочные стопки по сторонам, и я опасаюсь случайно врезаться в них. У меня есть смутное опасение, что если свалю стопку и с полдюжины книг откроются разом, я даже в режиме стоп-кадра вряд ли смогу обогнать все, что оттуда вырвется. По пути все-таки открываю еще несколько книг: ну, не могу я сопротивляться своей любознательности, хоть ты тресни. Из одной поднимаются клубы едкого дыма, едва я раскрыла обложку, что заставляет меня чихнуть и поспешно захлопнуть ее обратно. Прямо со страниц другой, выскакивают бурые жирные пауки с мохнатыми лапами! Я давлю тех, что успели выбраться. Еще в одной вместо слов — видео, но изображения настолько чуждые, что я не понимаю их смысла.

Среди книжных завалов я обнаруживаю какую-то небольшую лабораторию, забитую чем-то вроде чашек Петри[78], закупоренными бутылками и флаконами.

— Кристиан! — зову я снова, изучая их содержимое через толстые кривые стекла.

На этот раз я получаю ответ, но он так далеко, что я не могу разобрать ни слова.

— Чувак, если и откапаешь что, то все равно это пустая трата времени! Я бы предпочла вернуться в Дублин и заняться расследованием.

— Секунду, девушка, — отзывается он издалека. — Кажется, я что-то нашел.

В одной из заткнутых пробками бутылок на дне есть остаток чего-то бурого. Я поднимаю ее и верчу в руке, наблюдая, как темно-алая жидкость покрывает стенки легкой рябью. По ее поверхности калейдоскопическими узорами проносятся радужные цвета. Перевернув бутылку, я изучаю этикетку на ее донышке. Без понятия, что означают эти символы, похожие на резные глифы[79]. Когда переворачиваю бутылку обратно, то, видимо, случайно немного сдвигаю пробку, потому что чувствую дуновение аромата содержимого флакона и это похоже на то, как если бы твой нос уткнулся прямо в небеса обетованные. Это — цветущий в ночи жасмин и свежеиспеченный хлеб, рыба по-домашнему с картофельными чипсами и морской соленый бриз, это — запах маминых объятий, чистый и теплый, это — запах нагретой солнцем кожи Танцора. Это — запах всех моих самых любимых вещей, сплетенных воедино. Клянусь — от веяния этого аромата мои волосы взметнулись, как на ветру. Застонав, я вытаскиваю батончик, вдруг почувствовав зверский голод.

Ага, пока есть любопытство, кошки не переведутся.[80]

Думаете, я не в курсе?

Не прекращая жевать, я откупориваю бутылку.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ Ведьма при дворе кровавого короля[81]

— Какого хрена здесь чем-то воняет? — восклицает Кристиан.

— Просто охренительно, правда? — мечтательно выдыхаю я.

Багровый дым клубится в стеклянной колбе, осторожно протягивая свои усики к краю. Библиотеку наполняет умопомрачительный запах, вызывая головокружение. Так и хочется подтянуться в клубочек, охватить голову руками, и нежиться в истоме укутавшись в этот аромат. Хочу поделиться им с Танцором. Никогда не нюхала ничего восхитительнее.

— Пиздец ядовитый смрад, — слышится где-то совсем рядом, хотя все время был вдалеке.

— Как ты можешь так говорить?

— Да потому что так оно и есть.

Темно-алые струйки дыма выплывают из бутылки и вихрятся над ней. Через мгновение они начинают стремительно сплетаться между собой; то кружась все ближе, то бросаясь прочь, тонкие красные нити ткут из себя дымный силуэт.

— Чувак, пахнет прям, как на небесах! Что-то не так с твоим носом. Может, ты теперь чуешь им только как Невидимые? — Не могу дождаться, чтобы увидеть, что за удивительная вещь сплетется из этого!

— Смердит, — произносит он прямо надо мной, — как гниющие внутренности. Что ты открыла? Книгу? — Он опускается рядом со мной со стопкой книг под мышкой. Я рада видеть, что он что-то нашел. — Бутылку? Господи, девушка, ты не можешь просто так взять и откупоривать бутылки в этом месте!!! Дай это сюда. Сейчас глянем, что ты натворила.

Алый дым формируется в призрачное лицо — тонкое, с заостренным подбородком и огромными раскосыми глазами с поддернутыми вверх уголками. Я пытаюсь повернуть голову, чтобы посмотреть на Кристиана, но мне и в голову не приходит сделать то, что он просит. Он остолбенел, увидев материализовавшееся лицо. Я не могу заставить себя отвести взгляд, как ни стараюсь. Оно внимательно смотрит на меня. Никогда не видела лица прекраснее, не ощущала запаха притягательнее. Я хочу укутаться в него, вдыхать его, заполняя им свои легкие.

Когда он вырывает из моих рук склянку, чары рассеиваются. Он переворачивает ее, чтобы прочитать этикетку на донышке и облако алого дыма выплескивается наружу, заполнив проход между стеллажами. Дымные щупальца тянутся и лижут меня, как маленькие кошачьи шершавые языки.

Вдруг все резко меняется.

Теперь, когда больше не держу бутылку, я чувствую, что от нее действительно ужасно разит. Горечь заполняет мой рот, живот скручивает и меня выворачивает всеми теми шоколадками, что я только что слопала. Дымное лицо больше не кажется мне таким прекрасным. Оно прямо на моих глазах превращается в нечто чудовищное. Длинные клыки торчат из тонкогубого рта, окровавленные волосы извиваются змеями.

— Слушай, че за фигню я открыла? — сиплю я, шокированная увиденным.

Бутылка разлетается осколками на полу.

Моя кровь стынет, когда Кристиан выкрикивает единственное слово:

— БЕЖИМ!

В моем мире есть несколько не то, что правил, скорее прописных истин. Очень близко к верхним строкам их списка стоит: если Принц Невидимых от чего-то бежит, я, ломая ноги, бегу от этого тоже. Без вопросов. Я просто изо всех сил пулей лечу вперед.

И все же… не могу удержаться, чтобы не оглянуться через плечо. Ведь это я выпустила нечто. Нужно же знать, что там такое, чтобы потом за этим охотиться и прикончить.

— НЕ ОГЛЯДЫВАЙСЯ, — рычит Кристиан.

Я обхватываю голову руками, пытаясь удержать свою черепушку в целости до тех пор, пока не стихает головная боль.

— Прекращай орать на меня и уноси нас, чувак! — Я в режиме стоп-кадра, стараюсь идти с ним в ногу, но я не знаю этих залов. Они — лабиринт, а у меня нет карты. Каждый раз мне приходится тормозить, чтобы внести поправки на своей сетке, но снова и снова натыкаюсь на препятствия. Вонь разлагающейся плоти накрывает все плотнее. Волосы на загривке шевелятся от ужаса. Я все жду, что то, что гонится за нами, сомкнет ледяные когти на моем затылке, оторвет башку и прикончит меня. Все те ужастики, что я пересмотрела с Танцором, больше меня не смешат. Они наполняют мой мозг миллионами ужасных смертей, каждая из которых страшнее другой. Было бы легче, если бы я знала, что же за нами там гонится. Неизвестность всегда страшнее известности. Мое воображение разыгрывается на ничем не ограниченном просторе, грозя реальным срывом.

— В Белом Дворце просеивание не работает. Держись за мою руку. Я знаю эти переходы.

Я хватаю его за руку, игнорируя издаваемое им рычание. Он переплетает свои пальцы с моими, и меня накрывает волна сексуального голода.

— Прекрати это, Кристиан. Сейчас совсем не время для фейрийских смерть-от-секса игрищ.

— Прости, девушка. Просто твоя рука, да еще плюс опасность, а когда опасность, я всегда…

— Заглуши это, сейчас же!

Я снова могу дышать. Правда, лучше бы не дышалось. Вонь стоит удушающая, значит, нас уже вот-вот нагонят.

— Что за нами гонится?

— В вольном переводе — Багровая Ведьма.

— Как она убивает?

— Надеюсь, ты никогда этого не узнаешь.

— Она может убить даже тебя, Принца Невидимых?

— Нас она предпочитает живьем. Однажды она продержала в плену двух принцев почти сотню тысяч лет, пока Король ее не остановил. И еще одна мерзкая вещь — она пыталась завести от нас потомство. Я даже не подозревал, что он держал ее в своей библиотеке. Все считали, что он давно избавился от этой суки.

— И с чего ей брать вас в заложники?

— С того что мы бессмертны, и если она оттяпает от нас какой понравившийся ей кусок, наши тела его вырастят заново. Затем она делает это снова. Мы — нескончаемый источник. Она может просто держать нас закованными, сидеть и заниматься вязанием.

Вязанием? Представить Невидимого монстра, занимающегося вязанием — это за гранью моего воображения.

— Чего она этим от вас добивается? — Облако красного дыма струится поверх моего плеча. — Поторапливайся, Кристиан! Шевелись! Вытащи нас отсюда!

Мы проносимся через бронзовые залы, кружим по поворотам в лимонном крыле, пока, наконец, не тормозим на белом мраморе. Клянусь, я чувствую, как Ведьма дышит мне в затылок

Оказавшись в белом зале, мы без раздумий бросаемся к зеркалу, и не в силах удержаться, я оглядываюсь, и моя голова как на пружине тут же возвращается обратно.

Багровая Ведьма самое отвратительное и мерзопакостное существо, которое я когда-либо видела. На ее фоне Серая Женщина просто красотка, а Темные Принцы — лопочущие пупсы, даже папаня Роуч, хотя к тараканам у меня особая неприязнь. Они постоянно шныряют по полу. Моя клетка стояла на полу.

Кровавые, спутанные лохмы, обрамляют льдисто-белое лицо с черными провалами глазниц. Она облизывает кровавые клыки, когда видит меня. Но по-настоящему выводит из равновесия в ней то, во что она одета. Верхняя часть ее тела развратно затянута в сделанный из костей и сухожилий корсет. Насколько я вижу, нижняя часть тела отсутствует. Какие-то клочки, напоминающие алое платье, развиваются вокруг нее.

И тут до меня ходит почему она смердит гниющей плотью.

Ее наряд состоит из кишок.

Мой желудок снова переворачивается.

— Она коллекционирует внутренности Невидимых Принцев?

— И это тоже. Она и твои заберет. Правда, они быстрее сгниют.

— А нельзя ли бежать побыстрее? — Я люблю свои внутренности. И хотела бы сохранить их подольше.

Мы вырываемся из зеркала во вторую белую комнату и вперед головой ныряем в следующее зеркало. Пролетаем через кучу зеркал, подгоняемые неописуемой вонью.

— А-а-а, Кристиан, она выберется.

— Отлично. В Дублине больше потенциальных жертв. Она погонится за кем-то другим.

— Мы не можем допустить, чтобы она шаталась по моему городу!

— Но ведь именно ты открыла бутылку.

Я облажалась. По-полной. Но обязательно разберусь с этим. Поймаю ее и укокошу, чтобы мой город снова был в относительной безопасен. Пока она ни до кого не добралась. Не могу думать, что невинные жертвы погибнут из-за моего чертового любопытства.

— Ты должен был меня предупредить не открывать ничего!

— Я и предупреждал. Плюс ко всему, там было высечено над дверьми «прочитай и возрыдай». Какое из предупреждений ты не поняла?

— Но это было про книги, а не бутылки!

— Предупреждение относилось ко всему что там.

Мы оказываемся снаружи, и холод врезается в меня увесистым кирпичом. От мороза нас едва вытряхивает из собственной шкуры. У меня моментально перехватывает дыхание, а когда снова удается вздохнуть, из моего рта вырываются морозные клубы пара. Я поскальзываюсь, не успев сделать и шага, и, проехавшись через аллею по снегу и льду, врезаюсь в здание напротив. Кристиан врезается в меня. Мы так и стоим держа друг друга за руки, пока я озираюсь по сторонам, не веря своим глазам. Земля вокруг покрыта снегом толщиной в добрых пятнадцать сантиметров!

Неужели Король Морозного Инея заморозил что-то в этом переулке за те несколько часов, пока нас не было? Здесь не выше минус двенадцати и такая резкая перемена температуры просто убийственна. Мне никогда не было так холодно, как этой ночью! И никогда холод не обрушивался так внезапно, всего за каких-то пару часов. Я осматриваюсь, выискивая рядом ледяные изваяния.

— Вот, дерьмо, — вырывается у меня, потому что, похоже, оно теперь попало еще и на вентилятор. Снежные сугробы в переулке — не единственная фигня, встречающая нас в качестве сюрприза.

Позади КиСБ, из бэрронсовского «бугатти-вэйрон» выходят Бэрронс и Риодан.

Они оба смотрят на меня секунду, словно не веря своим глазам, потом взгляд Риодана фиксируется на том, что я держу Кристиана за руку. Я роняю ее, как горячую картофелину, но выражение его лица не меняется.

— Это не то, о чем ты подумал! Он не собирается быть моим супергероем-бойфрендом, который будет пинать твою…

— Как раз таки собирается, — подтверждает Кристиан.

— И не соберется, — говорит Риодан. — Где тебя черти носили. Знаешь ли ты, сколько у меня из-за тебя геморроя.

— Чувак, да меня не было каких-то пару часов. И сейчас у нас возникли проблемы покруче, — выпаливаю я.

— Нет, дерьмо. Весь город уже превращается в лед.

— Какого дьявола вы делали в Белом Дворце? — раздается требовательный голос Бэрронса. — Кто вам сказал, как добраться туда?

— Ты больше никогда и никуда без меня и шагу не сделаешь, — говорит мне Риодан. — А если сделаешь, я запру тебя в своей темнице, пока ты там не сгниешь.

— Что касательно гниения, то думаю…

— Хватит думать. С этого момента думать теперь за тебя буду я.

Я свирепею:

— Хрен тебе, а не думать за меня.

— Запечатывай стену, — обращается он к Бэрронсу, — И убирай ее нахер отсюда. Самое время прикончить Горца.

— Ну попробуй, — рычит Кристиан.

— Я сваливаю. Ну, — поправляю я саму себя, — чего и вам тоже советую. Нам пора убираться отсюда. — Я начинаю движение в стоп-кадре, но вмазываюсь в Бэрронса и отскакиваю. То, что происходит дальше, происходит так быстро, что я почти не успеваю уследить за процессом.

Воздух наполняется вонью гниющего мяса и мы с Кристианом уклоняясь, бросаемся в разные стороны, потому что знаем, что приближается, затем из стены вырывается Багровая Ведьма, держа по бокам как копья, что-то вроде почти двухметровых вязальных костяных спиц.

Она пронзает ими Бэрронса и Риодана и тут же взмывает прямо в воздух, волоча их за собственные внутренности за собой.

ТРИДЦАТЬ ОДИН Я купаюсь в дыму от сожженных мостов[82]

Я стою как идиотка.

Надо драпать, пока она не принялась за меня, но мои ноги будто вмерзли в землю.

Бэрронс и Риодан валяются на спинах в переулке, кровь пятнами растекается вокруг них, а я в шоке думаю: «Они не могут умереть! Супергерои бессмертны!»

Отбросим ложные надежды — они реально выглядят умирающими. Ничто живое не способно выжить после таких увечий.

Багровая Ведьма не просто пырнула их, она освежевала их от паха до шеи, мастерски отделив плоть от кости. Одним резким рывком она извлекла все их кишки и прочие внутренности. Это движение она довела до совершенства за сотни тысяч лет. Вспорола, провела, рванула. Их грудные и брюшные полости смотрят на меня уродливыми зияющими и начисто выскобленными открытыми пастями. Единственный вариант, как эта сука смогла это сделать — это застать их врасплох.

И о чем я вообще нахрен думала, стоя там и говоря что-то еще, кроме «Бегите!»? Как обычно начав препираться, будто у нас вечность в запасе и так будет всегда!

— Я думала, что вы, парни, улизнете в последний момент, — бормочу я над телами. Либо улетите стоп-кадром быстрее меня. Или может, Риодан использует то секретное оружие, которое применил против Вельвета. Никогда бы не подумала, что кто-то реально может оказаться сильнее их!

Но она вырвалась из стены и насадила их на свои копья до того, как кто-то из нас сумел среагировать. Они все еще шевелятся, но думаю, это совершаемые телом предсмертные судороги, перед тем, как внезапно и окончательно оборвется жизнь.

Я слышу странный щелкающий звук, который действует на меня так же, как чириканье Анорексичных Призраков Трупоедов — пробирает ужасом на подсознательном уровне. Теперь она собралась за мной? Я выхватываю меч и разворачиваюсь. Найти ее занимает ровно секунду. Я прослеживаю взглядом за кровавым следом.

Смотрю вверх.

Багровая Ведьма сидит на крыше здания позади КиСБ с мотками внутренностей, свисающих по сторонам, словно длинная блестящая пряжа, с которой на асфальт капает кровь. Костяные спицы, которые она использовала, чтобы пронзить Бэрронса и Риодана на самом деле ничто иное, как ее ноги, согнувшиеся самым немыслимым образом, вроде выдвинутых вперед лапок богомола, да еще и с изогнутыми крючками на концах.

С помощью отростков, как у насекомых, она вплетает их внутренности в край платья. Ее костяные ноги щелкают друг о друга, кишки переваливаются через край, укорачиваясь сантиметр за сантиметром, размазывая кровь по кирпичам.

Это настолько мерзко, что у меня все переворачивается в желудке; одновременно хочется взорваться слезами и все вокруг облевать. Я сглатываю слюну и давлюсь ею.

Затем слышу гортанный звук, сопровождаемый слабым вздохом и оглядываюсь на тела.

— Я прибью малявку, — слабо произносит Бэрронс.

Риодан издает булькающий звук, похожий на смех через кровь. Не думала, что у него хватит сил смеяться:

— Вставай в очередь.

Они оба выдыхают и становятся неподвижными.

Я тупо смотрю на них.

Они умерли как супергерои: отпуская шуточки. Как будто завтра встанут и снова вернуться в строй. Без страха. Яйца ап стену[83] до победного конца.

Я чувствую, словно кто-то вырвал и мои кишки тоже. Не могу стоять и смотреть на них больше, поэтому опускаю голову и плотно зажмуриваю глаза. В моей голове — сплошной кавардак. Как я сюда попала? Как решилась пойти в библиотеку Темного Короля, и как, в конечном итоге, Риодан и Бэрронс оказались мертвы? Не понимаю. Ну, вообще-то могу, если следовать по цепочке событий, но кто, к чертовой матери, мог предвидеть такой странной и нелепый исход? Как же мне принимать хоть самые малюсенькие решения, если они могут вылиться в такие крупные, непредсказуемые последствия?

— Вот это подфартило. — Кристиан обходит их тела и направляется ко мне, смеясь. — Двое убиты, осталось еще семеро. Интересно, можно ли на них натравить ведьму? А потом и на Мак.

Я вскидываю голову. Он ржет. Они умерли, а ему весело. Меня начинает трясти:

— Не. Подходи. Ко мне.

— Что я сделал, девушка?

— Ты взял меня туда — вот, что ты сделал. Ты не достаточно предостерег меня. Мне всего четырнадцать! Я не знаю всего! Я не могу знать всего! Ты старше! Ты должен был предупредить меня о всякой дряни! А теперь ведешь себя так, будто все путем, от того, что они мертвы.

— Я думал, ты хотела вывести Риодана из игры.

— Я всего лишь хотела, чтобы он оставил меня в покое! И никогда не желала смерти Бэрронса! Черт, Мак! — восклицаю я, и еще несчастнее прежнего, перевожу взгляд на задний двор КиСБ. Через сколько времени она выйдет на улицу и обнаружит на снегу истекшего кровью Бэрронса на аллее? Через сколько времени она узнает о моем причастии? Представляю, как она его находит, бросается на его тело, рыдает. Еще одна трагическая утрата в ее жизни.

Потому что я открыла чертову склянку.

Потому что я проявила любопытство.

Той ночью, когда умерла Алина, было такое чувство, словно меня там на самом деле и не было. Никогда не смогу избавиться от ощущения, что со мной что-то было не так. Я от корки до корки перечитала дневники Ро, но обо мне в них не упоминалось ни одного чертова словечка. Ни разу. Заставляя призадуматься, что у нее были и другие дневники, до которых я еще не добралась.

Но сегодня я полностью присутствую здесь.

Я страдаю, и такое неприятное чувство было у меня лишь однажды, когда ночью, я застукала в клубе задержавшуюся после работы, Джо. Я смотрю на себя со стороны — и мне не нравится то, что вижу. Я как уплывающая лодка, оставляющая тонущих за бортом? Нет, не лодка. Как там назвал меня Риодан? Цунами. Точно! Сметающая все на моем пути. Когда он это говорил, то понятия не имел, что сам окажется одной из тех вещей на моем пути. Или — что его не окажется в живых, чтобы увидеть, какой чертовски привлекательной женщиной я собираюсь стать.

Костяные спицы щелкают над моей головой. Я слышу влажное чавкающее шлепанье кишок о стену, когда они подтягиваются вверх. Я должна быть в ужасе. Должна мчаться со всех ног спасая свою шкуру, чтобы меня не постигла та же учесть. Может, спрятать тела, чтобы Мак не нашла их и не догадалась, что я натворила?

— Пойдем, красавица. Пора убраться отсюда, пока она занята. Ведьма становится одержима вязанием, но совсем скоро она с ним закончит, — торопит меня Кристиан.

Мои ноги сделаны из цемента, а вместо ступней — бетонные блоки. Я просто смотрю на Бэрронса и Риодана, а потом на книжный магазин и обратно. Сначала Алина. Затем Бэрронс. Скоро на поверхности планеты не останется места, где Мак не смогла бы меня отыскать, когда узнает, что сегодня случилось.

Я смотрю на Риодана. Как он может быть мертв? Кто же будет заправлять «Честером»? Кто будет удерживать в рамках заигравшихся Эльфов и людей? С уходом Бэрронса и Риодана останется ли хоть какое-нибудь безопасное место в Дублине? И кому достанутся КиСБ и «Честер»?

На мое плечо опускается рука, и я едва не выпрыгиваю из собственной шкуры.

— Нам надо валить, Дэни. Она уже закругляется.

Я остервенело стряхиваю его руку:

— Не смей больше никогда прикасаться ко мне, Кристиан МакКелтар!

Он резко выдыхает, словно я ударила его под дых.

— Ты не можешь так говорить.

— Не провоцируй меня. — Я сжимаю руку на рукояти своего меча.

— Именно я вернул его тебе, девушка. И именно я оберегаю тебя сейчас.

— Именно ты втянул меня во что-то, что я не знала, насколько это опасно. Тут столько народа убито. Может, ты хотя бы захватил с собой найденные книги?

— Мне было о чем позаботиться кроме них. Ты была в опасности.

И все оказалось напрасно. Книги брошены и забыты. Я смотрю на стену. Конечно, я вернусь туда, но все равно ничерта не могу прочесть из той библиотеки, так есть ли смысл тогда туда возвращаться? И кто знает, кого еще я могу выпустить, открыв там что-то еще?

Я смотрю вверх. Кровь стекает по стене здания. Уродливая карга отвлекается от своего вязания и вытаскивает небольшую косточку из вороха внутренностей, затем запихивает ее в корсет, занимаясь с минуту тем, что корректирует положение своей груди, выглядящей на человеческий взгляд просто непотребно. Вдруг она резко прерывается и смотрит на меня, как если бы вдруг поняла, что в переулке есть еще больше добычи, и эта добыча наблюдает за ней. Через минуту она забывает обо мне и возвращается к своему вязанию, но я чувствую себя… помеченной, что ли. Словно она зарегистрировала меня в своих темных паучьих мозгах.

— Как мне ее убить? Мой меч сработает?

— Возможно. Но ты никогда не подберешься достаточно близко. Ее спицы длиннее твоего меча. Она вплетет твои кишки в свое платье быстрее, чем тебе удастся им хотя бы взмахнуть.

— Ты говорил, что во время вязания она становится полностью одержима этим занятием.

— Не то чтобы одержима…

Атмосфера в переулке резко меняется и мне требуется минута, чтобы понять, почему. Оказывается, загорелся свет в задней части КиСБ и он пролился в окно на окровавленный снег.

Я знаю, что это значит. Мак ходит по дому, высматривая Бэрронса. Полагаю, займет немного времени, прежде чем она выглянет на задний двор посмотреть не появилась ли там его тачка.

Если бы Мак выскочила сейчас из двери и попыталась убить меня прямо сейчас, то не знаю, насколько эффективно я стала бы отбиваться.

Я бросаю последний взгляд на Бэрронса и Риодана. Мне нужно сделать это как-то правильно. Я должна уравновесить весы, а на противоположной их чаше — слишком многое против меня.

— Подойдешь ко мне снова, и я убью тебя, — говорю я мягким, как у Риодана, тоном.

И улетаю в ночь.

ТРИДЦАТЬ ДВА И если я счастливчиком останусь, То рот мой будет вечно на замке[84]

В течение следующих пары дней я отпечатала коротенькую «Дэни Дейли», в которой описала Багровую Ведьму с ее повадками, пыталась выследить Танцора, собрала недостающие образцы с обледенелых мест (за исключением клуба под «Честером», куда меня пока что-то не тянет), и упаковала свой рюкзак пакетами с уликами. Эти дни — одни из наиболее несчастных в моей жизни. Меня бросает из крайности в крайность — то вверх, то вниз как ненормальный лифт управляемый каким-то съехавшим с катушек психованным сопляком, который то и дело беспорядочно тычет на кнопки разных этажей. В одну секунду я абсолютно собой довольна, а в следующую — мой нос повисает уныло.

В один миг я в восторге, что мне больше не придется тащиться на работу. Моя жизнь принадлежит только мне. Джо может уйти из подклуба. И прекратить носить блестящую фигню на своих сисяндрах и чпокаться с Риоданом; в следующий — я вспоминаю, что если оставшиеся риодановские ребятки пронюхают, что я хоть как-то причастна к смерти их босса, то я — мертвее любого гвоздя в Дублине. И на десерт — Багровая Ведьма на свободе, Король Морозного Инея по-прежнему там же, Дублин медленно превращается в Ант-мать-вашу-арктику, мы с Кристианом пересрались, и у Мак теперь целых две причины меня замочить — с учетом, что она уже обо всем в курсе.

Не могу решить, знает или нет. В одно мгновение я думаю, что знает, в следующее — надеюсь, что нет.

Трупы исчезли. Я вернулась посереди ночи, чтобы их сныкать. Я бы сделала это сразу, но тогда нихрена не соображала. Помимо крови в переулке и вверху на кирпичной стене, от них не осталось и следа.

Сначала я подумала, что Мак, должно быть, нашла и увезла их куда-то для погребения, но потом решила, что ее не было, потому что вчера я видела ее, торопящуюся вниз по улице к «Честеру», одетую, но все же дрожащую от холода, и она не выглядела опечаленной. Я видела Мак в горе. Я знаю ее повадки. Она выглядела несколько напряженной, но в целом — нормальной. Она шла и вслед за ней — галдящие АПТ. Интересно, они как вороны предвестники смерти? Меня напрягает, что они таскаются следом за ней. Скорее всего, ее состояние обуславливается происходящим в Дублине. Все, кого я встречаю — напряжены до предела. И дрожат от холода. Минус двенадцать в Дублине днем, а ночью еще холоднее. Снег шел, сугробы росли. Город не приспособлен для проживания в такую погоду. Многие люди не врубаются, где находятся. В таких условиях долго они не протянут.

Я задаюсь вопросом: не съела ли Багровая Ведьма тела Риодана и Бэрронса. Повязала их кишки, а остальное пошло на обед. Все же думаю, хоть пару костей она бы выплюнула, а, может, ей все понадобились для ее корсета? Затем думаю, что, скорее всего, вернулся Кристиан, чтобы привести все в порядок и скрыть улики. Пытаясь вернуть мое расположение или еще что.

Интересно, где, черт возьми, носит Танцора?! Мне нужны его супермозги, чтобы помочь разгрести завал фактов и придумать, как спасти мой город от превращения в айсберг. И народ от превращения в пряжу.

У меня есть на примете еще парочка мест, где его можно поймать.

Я стоп-кадром проношусь вверх по О'Коннелл, срывая по пути листовки Хранителей с фонарных столбов. Тупое мудачье пытается помогать обессиленным людям, поощряя их собираться для общей молитвы, чтобы согреться и «обелиться». Я не въехала, что это значит, пока не увидела двоих выходящих из одной из церквей — которые теперь облюбовали Хранители, как свои собственные — облаченных в длинные белые хламиды поверх повседневной одежды.

Они несли в сумках консервы и улыбались. По моему опыту, вряд ли кто-то, кроме твоей мамы, которая кормит тебя, не будет хотеть чего-то взамен на это.

Я прискакала в пентхаус Танцора, где нам нравилось нежиться на солнышке, разоружила все его ловушки, просунула голову в дверь и окликнула его. Дом оказался тихим и пустым. С голодухи решаю заглянуть в кладовую в поисках хавки. Сунувшись туда, превозношу хвальбу. К груде банок, расположенных в центре пола, прикреплена записка. Это зашифрованное послание, которое мы все время оставляем друг другу.

Я вскрываю одну за другой консервированную фасоль с сосисками и наворачиваю их, пытаясь решить головоломку, что подскажет мне, где он есть.

В Дублине полно тайников, совсем как в аббатстве. Впервые зависнув в городе, я обзавелась одним из этих туристических путеводителей и побывала во всех достопримечательных местах, как любой послушный турист. Меня коробило чувствовать себя чужой в своем же городе, потому что никогда нигде не была, кроме клетки. Я хотела узнать все, что знали все остальные, увидеть все своими глазами вместо того, чтобы смотреть по телику или читать об этом в книгах.

Я посетила Тринити-Колледж и прошлась по всем злачным местам. Я никогда не ходила в школу, поэтому видеть классы, лаборатории и библиотеки, заполненные народом вместо пустых помещений, было прикольно. Я не могла представить свое взросление в подобном месте. Мама научила меня читать. Всему остальному училась самостоятельно.

Я совершала набеги на музеи, пробиралась на пивоварни, ошивалась на Темпл-Бар, побывала в катакомбах под собором Христа и церковью Св. Михаила, и, в конечном счете, даже пробралась до подземных рек. Я слушала ребят из колледжа, взахлеб рассказывающих о своих любимых местах, и тоже моталась туда. Я прислушивалась к болтающим на улицах старикам о том, что было когда-то.

Вот так я и открыла для себя подземный Дублин. Пару морщинистых старых перечников, что играли в шашки у Лиффи-ривер, как уже завелось по традиции, знали кое-что интересное. Под рестораном, принадлежащем челу по имени Роки О'Баннион — это криминальный авторитет, что исчез в прошлом году в сумасшедшие деньки После Падения Стен — я нашла это. Лабиринт туннелей и скрытых тайников, среди груды камней и множества замурованных входов был настолько сложным, что только кто-то, столь же любопытный, как я — или уголовники, пытающиеся скрыть расчлененку или контрабанду — решился бы сюда сунуться. Мы с Танцором кое-что уже облазили, но впереди нас ждало еще много неизведанного.

Сейчас мне удалось его разыскать в одном из тупиков подземных катакомб, под разрушенным туннелем (если вы знали, как найти скрытый обход) за стальными дверями с засовом, встроенными в камень, среди мин-ловушек.

Он обнаруживается в длинном и узком, полностью из камня, помещении, с такими старыми сводчатыми потолками, поддерживаемыми массивными колоннами, какие я видела только в древних склепах и библиотеках аббатства. У него — куча зажженных ламп, видимо работающих от батарей, потому что я не слышу шум генератора, и установлена вытяжка в вентиляционном отверстии; на все это здесь потребовалось немало трудов. Он стоит за одной из применяемых когда-то для препарирования трупов каменных плит, которая теперь погребена под блокнотами, конвертами, ноутбуками, бутылками, стаканами и горелками. Ага, это место Танцора, только телика не хватает, чтобы смотреть киношку, а так же холодильника и душа, хотя, зная его, скорее всего, у него имеется под боком укромный уголок со всеми удобствами. Вторая плита забита бутилированной водой и хавчиком. Его голова низко опущена и он над чем-то работает в глубокой задумчивости.

— Чувак, это офигенски ништячно! — восклицаю я, ступая внутрь.

Танцор поднимает взгляд и улыбка, которой он одаривает мою скромную персону, просто ослепляет меня. Вся его поза меняется, словно он был подвешен к потолку на тросах и они, наконец, полопались. Его плечи опускаются, конечности становятся более обтекаемыми, жесткие черты лица расслабляются, и вот он — Танцор, которого я знаю.

— Мега! — произносит он. Затем повторяет то же самое еще раз: — Мега!

— Это мое имя, чувак. Смотри не затри его до дыр. — Я развязно вхожу в комнату и вижу, что он тоже собирал образцы с замороженных сцен. За ним pièce de résistance[85] — настенная доска с таинственными пометками! Он притащил карты и собрал увеличенные топографические снимки Дублина и пригородов, наколол булавок и заштриховал это все. Я сияю. Не смогла бы сделать лучше даже я сама.

— Это место — Говнючное с большой буквы, — одобряю я.

— Знал, что тебе понравится. — Он берет очки с каменной плиты, нахлобучивает их себе обратно на нос и скалится мне. Его глаза красные, словно слишком долго занимался какими-то исследованиями. Он — высокий, худощавый и почти идеальный. Я кривлю ему губы в ответ, и мы просто улыбаемся так какое-то время, потому что чертовский рады видеть друг друга. Это — большой город. Иногда я чувствую себя в нем одинокой. Затем встречаю Танцора.

Бросив рюкзак на раскладной столик рядом, я вытаскиваю свои пакеты и фотографии, чтобы добавить на его доску. Он подходит ко мне, и мы их рассортировываем в счастливом молчании, соприкасаясь плечами и улыбаясь друг другу. Он продолжает смотреть на меня, словно все еще не может удостовериться, что я действительно здесь. Чувак ведет себя так, будто он действительно меня потерял. Мы всегда рады видеть друг друга, но сегодня — что-то иначе.

Я начинаю прикалывать фотки со сцен на доску, поглядывая на него, потому что что-то не складывается в цельную картинку, кроме того, как странно он себя ведет.

— В Дублине же не так много замороженных мест! — указываю я на приколотое к доске.

— Еще несколько недель назад так и было. Но потом ситуация обострилась.

— Чувак, было же всего десять. А у тебя уже, вроде, двадцать пять булавками на доске помечено! Хочешь сказать, что еще пятнадцать мест обледенело за последние несколько дней?

— Мега, в последний раз я видел тебя почти месяц назад. В день, когда мы пытались вернуть твой меч.

У меня челюсть отвисла:

— Это был не месяц назад. Это было пару дней назад.

— Нет. Я не видел тебя три недели, четыре дня, и… — он взглянул на часы, — семнадцать часов.

Я тихонько присвистываю. Мне было известно, что время в Фейри течет по-другому, но как-то не приходило в голову, что Белый Дворец был частью его. Неудивительно, что Риодан был так зол на меня! Я в течение нескольких недель не появлялась на работе. Я издаю нервный смешок. Это, должно быть, сводило его с ума. Мой смех замирает. На секунду я забыла, что он мертв. Меня мутит, словно только что вырвало леденцом, а после я его съела.

— Я волновался.

Я кидаю на него взгляд. Он смотрит мне прямо в глаза. Таким серьезным я его еще никогда не видела. Мне не по себе. Будто я должна что-то сказать, вот только не врублюсь, что.

Смотрю на него в ответ, и мы стоим так несколько секунд. Я перелопачиваю свой репертуар и выуживаю такую речь:

— Чувак, спокуха. Это же я, Мега. Никогда не переживай за меня. Я всегда сама по себе. И меня это устраивает.

Я ослепляю его фирменной улыбкой.

В ответ получаю лишь слабый его отголосок:

— Понял, Мега. Четко и ясно. — Он разворачивается и идет обратно к плите. Его походка уже не такая плавная. Как будто его обратно подвесили на тросы. Не нравятся мне они. Кажется… не знаю, старят они его что ли.

— Просто хотела сказать, не волнуйся за меня. Глупо обо мне волноваться. Я сама о себе неплохо забочусь.

— Теперь я еще и глупый.

— Я не говорила, что ты глупый. Я сказала, что волноваться обо мне — глупо.

— А данное действие, как беспокойство не надо путать с беспокоящимся.

— В яблочко. Я ведь Мега, помнишь? Которая кому угодно напинает задницы по всему Дублину! — Не знаю, что с ним такое. Он не дает правильных ответов на мои речи!

— Способность защитить самого себя абсолютно не релевантна[86]> к манерам индивида или эмоциональному отношению других.

— А?

— Не говори мне, что чувствовать, а что нет. Хочу волноваться о тебе, и буду, и плевал я на все.

— Вот только хамить не надо.

— Я не хамлю. Я обижен. Тебя не было почти месяц. Уворачиваясь от, гоняющихся за тобой день и ночь напролет уродов-психопатов, анализируя улики и пытаясь спасти этот город, я побывал на каждой образовавшейся ледяной сцене. По два-три раза на дню. Знаешь, зачем?

— Собрать больше образцов?

— Ожидая, когда они оттают, чтобы можно было увидеть, нет ли там внутри тебя. Мертвой. Которая, никогда больше со мной не заговорит.

Я смотрю на него. Мы никогда не говорили о таких вещах. Для меня это попахивает клеткой. Словно появился еще один человек, перед которым должна отчитываться. Как будто моя жизнь итак уже не принадлежит слишком многим другим людям.

— Теперь мой меч снова со мной, — сухо говорю я. — И льдом меня не сковать.

— Как бы не так. Эти два утверждения так же не релевантны. Неа. Мимо. Меч не защитит тебя от ледяных оков. Я оставлял записки для тебя в кладовой каждого своего убежища и всех твоих, которые смог найти. И знаешь, сколько вестей я получил? Нисколько. В течение почти целого месяца.

— Чувак, все понятно. Тебя выбесило, что ты не мог меня разыскать. Жаль, что меня не посадить на поводок, да? Тогда, может, сразу в клетку? — озверела я. Думаю, это наша первая с ним за все время ссора. Меня просто выворачивает от этого.

— Извини, что полон дерьма, но я забочусь о тебе.

— Чувак, да что с тобой? Мы совсем не те. Зачем все портишь?

— Заботиться о тебе — значит все портить?

— Забота это одно. А сажать на цепь — совсем другое.

Он одаривает меня непонятным взглядом. Как будто я туплю, хотя на самом деле тупит он. Я думала, что в нашем совместном зависании — все ясно и четко определено. Мы супергерои. И не придерживаемся сценария. Если его продолжит заносить, я сруливаю с комиксов.

— Мой косяк. Больше этого не повторится. — Вот так, легко и просто он снова стал Танцором, весь из себя деловым. — Тогда в Замке я впервые смог увидеть, что все замораживает. С тех пор многое произошло. Новые замороженные очаги появляются практически ежедневно. Риодан и его люди прочесали весь город в поисках тебя. Он нашел половину моих тайных убежищ. Мне пришлось перебазироваться сюда, чтобы к чертям свалить от него подальше. Он убьет тебя, как только найдет.

— Нет, если мне удастся убить его первой, — бормочу я с набитым батончиком ртом, делая вид, что уже не сделала этого. Если хранишь секрет, за который тебя могут прибить, ты держишь язык за зубами. И никому его не рассказываешь. Потому что, если бы я училась на своих ошибках, то убила бы Кристиана, вместо того, чтобы оставит его, как тех придурошныш шепелявых Фейри, что съели Алину и сдали меня Мак. Я чутка раздражена тем, что Танцор так быстро вернулся к своему прежнему состоянию, будто у нас не произошла только что первая размолвка, потому что для меня это много значит. Уйдет не один час, прежде чем утихнет тошнота и волнение. Меня пробивает на хавчик, когда я нервничаю. Я запихиваю еще один батончик в рот.

— Даже Бэрронс вышел на твои поиски. Как и те девчонки из аббатства, с которыми ты время от времени зависала. С каждым новым обледенелым очагом в городе становится все холоднее. Люди напуганы. Никто не знает, что делать, как это остановить, или, где удастся как можно дольше перекантоваться в безопасности. — Танцор отходит и смотрит на карту. — Я до сих пор не в состоянии распознать систематику. Надо понять, что он ищет.

— Что ты имеешь в виду под словом «ищет»? — Именно такое же чувство посетило мои ши-видящие рецепторы, но ведь у Танцора их нет. Меня немного отпускает. Не знаю, из-за конфет это в моем желудке или потому, что переключилась на рабочий лад.

— Если только оно не передвигается хаотически без всякой на то логики, не будучи ведомое каким-то биологическим императивом[87] — что я антитетический постулируюлюбому разумному существу — у него есть цель.

Я растягиваю губы в ослепительной широченной улыбке, наша ссора забыта. Я тащусь от этого парнишки, со всеми его: «постулирую»[88] и «антитетический»[89]! и восклицаю:

— Обожаю с тобой зависать!

Он отвечает взглядом старого доброго Танцора, но все же немного настороженным, поэтому я повышаю яркость своей улыбки, пока он не отвечает тем же.

— Наша цель достаточно чужеродна, — продолжает он, — поэтому и ускользает от обнаружения, но она прямо там. Наших методов не хватает. Нам стоит выйти за рамки ординарного мышления и добыть факты без предрассудков. Эта штука не из нашего мира. Она не подчиняется ни нашим правилам, ни законам физики. Похоже, она способна открывать портал там, где ей вздумается. Я дважды видел, как штуковина это проделывала.

— Ты снова ее видел? — Я испытываю такую офигенную зависть, что просто выплевываю эти слова.

— Я продолжал следить за Хранителями, пытаясь выяснить, кто за всем этим стоит. Кажется, никто не в курсе, кто это организовал. Несколько ночей назад я отправился на их молитвенное собрание. Церковь, в которой они его проводили, заледенела, когда я находился в полквартала от нее. В одно мгновение они пели, а в следующее — вообще не мог ничего слышать. Казалось, словно весь мир онемел или я оглох. Я стоял на улице и просто смотрел. Это оказалась та же самая штука, что орудовала в Дублинском Замке. Она появилась из портала, напустила туман, заморозила, открыла новый и исчезла.

Я вздрагиваю. Танцор находился всего лишь в каком-то полуквартале от места событий! «А что если бы он вышел всего на минуту пораньше?» Затем меня посещает мысль похуже. «А что если бы я не могла найти его месяц? Гоняла бы стоп-кадром от одной ледяной скульптуры к другой, ожидая, когда они, наконец, оттают, ломая голову, потеряла ли я своего лучшего друга?

Мне резко становится стыдно:

— Ну ладно прости меня, что так надолго пропала.

Танцор резко вскидывает голову и одаривает меня сражающей наповал улыбкой:

— Чувиха. Спасибо. Рад, что ты вернулась.

— Слышала, ты спас мою шкуру той ночью в церкви. Ты Говнюк.

— От Говнючки слышу.

Мы лыбимся друг другу, ощущая себя так, будто с часик покайфовали в раю, и между нами снова все по-прежнему.

Как ни в чем не было, мы начинаем трепаться о всякой бурде. Танцор рассказывает о новых группировках, образовавшихся в городе. Я о библиотеке Темного Короля. Не смогла промолчать о такой потрясающей хрени. И судя по тому, как загорелись его глаза, могла бы поклясться, что он жизнь отдал бы только за то, чтобы хоть одним глазком взглянуть на нее.

Он рассказывает, как огромный МФП едва не стер аббатство с лица земли! Эта штуковина превращала в пар железо с бетоном, и если могло проделать такое с аббатством, то ничто не могло ее остановить. Но люди Риодана остановили, каким-то образом привязав его к месту. Меня не радует, что эта штуковина зависла у аббатства под самым носом, и не важно, привязана она там или нет. Она вызывает у меня мандраж.

Я рассказываю ему о книгах Бура-Бура, и он ржет надо мной отбивающейся от настырных непоседливых разбежавшихся предложений. Он перебивает меня рассказом о том, что Хранители начали выкрашивать здания в белый цвет, тем самым оповещая людей, что те принадлежат им, и если ты входишь и подписываешься, и посещаешь встречи, они выдают тебе провизию и прочие вещи. Я рассказываю ему о возомнившем себя эльфийским королем, Р'джане, и что у ледяного монстра есть имя: Король Морозного Инея. Кажется это самое большее, что мы когда-либо говорили друг другу о ежедневных деталях наших жизней. Он говорит, что еду действительно становится все труднее и труднее достать. Я говорю ему о являющемся абсолютно инертным в движении Фейри, о том, что Р'джан поведал о мертвее мертвых убитых им Видимых и Невидимых, из которых вытянута вся жизненная энергия:

— Думаю, это как-то связано с жизненной силой, энергией людей, — говорю я ему.

— Но почему именно эти места? Как оно выбирает и замораживает именно их? А если оно гонится за жизненной силой, почему тогда не пошло туда, где большие скопления? В некоторых замороженных местах было отнюдь не многолюдно.

— В смысле, почему оно заморозило мини подклуб под Честером, хотя могло замахнуться на все здание разом?

— Оно заморозило часть Честера?

— Это было первым, о котором я узнала, замороженном месте. И стало причиной, по которой Риодан втянул меня во всю эту катавасию.

— Оно явно не гонится за жизненной силой. Оно ведь и в церкви шпиль уничтожило. В том месте вообще не было Фейри.

— Может, оно просто пролетало над ним и случайно его заморозило. А может, там была незначительная жизненная энергия, типа прошмыгнувшей мышки, и оно решило подкрепиться.

Он усмехается:

— Может.

— Но если честно, я в этом сомневаюсь. Думаю, места надо промаркировать в хронологическом порядке. Может, это поможет нам что-то увидеть.

— Что больше всего раздражает, — говорит он, — это то, что мы даже не можем сказать людям нечто простое типа: держитесь маленькими группками и вас пронесет стороной. Люди шугаются собственной тени, Мега. Весь город на краю пропасти, все на взводе, они на ровном месте устраивают драки. Нам надо выяснить, что происходит, потому что если их не заморозят раньше, то они просто-напросто поубивают друг друга. Они так много потеряли и так давно живут в страхе. Пока тебя не было, Дэни Дейли тоже не выпускалось, а в такие времена отсутствие новостей — плохая новость. Людям надо верить в то, что о них кто-то заботится.

— А как же Хранители? Они серьезно относятся к своему делу? Слушай, пока меня не было, им следовало бы воспользоваться возможностью и выпускать больше газет! Ведь это такая ответственность перед читателями!

— Единственное, что Хранители говорят людям: обратитесь в белое и все будет о'кей. Полгорода слепо спешит обратиться в новую веру, а вторая половина на это не покупается. Приплюсуй сюда недостаток продовольствия, воды и собачий холод — беспорядки на улицах могут разгореться со дня на день.

Я откидываю волосы с лица и смотрю на «доску-головоломку» на стене. Считаю — там двадцать четыре булавки. Мои девять пакетиков с уликами уже в пролете.

— Ты собирал улики?

Он бросает на меня ты-думаешь-я-совсем-идиот взгляд, ухмыляется и поднимает с пола ящик, в котором еще больше желтых пакетов, чем на столе:

— Я анализировал образцы с мест, раскладывал по категориям и выявлял общий знаменатель. Да, и фоткал тоже.

Я усмехаюсь в ответ, потому что у великих умов всегда мысли сходятся, и это так круто — быть горошинами в одном Мега-стручке.

Пока он открывает пакеты, я продолжаю прикалывать к «доске-головоломке» фотки с замороженных мест. Я считала свою гипотезу про жизненную силу верной, пока он не указал на два вопиющих недостатка. Черт. Хорошо, что я приперла свои зиплоки с «беспристрастными» уликам. Я начинаю хихикать, но тут же снова вспоминаю, что Риодан мертв. По какой-то причине мне тяжело думать об этом. Как будто я считала его бессмертным или что-то типа того. С чего всякий раз думая об этом, для меня это как удар в челюсть. Ну да, я выпустила Ведьму, но он сам облажался, дав ей себя нагнать. Я не такая быстрая, как он и то умудрилась вовремя сныкаться.

Спустя восемь часов я уже никакая и ничего не вижу перед собой. Поочередно вглядываясь в фрагменты осколков и изучая карту уже столько времени, кажется, мои глаза уже вот-вот скоро вылезут из орбит.

Я не спала целых три дня и выжата как лимон, все это время держась на лошадиной дозе сахара из конфет и содовой, и покрова что завис надо мной, делая меня такой разбитой. Вина. Вина для неудачников. Вина для людей, испытывающих такие бестолковые вещи, как сожаления. Я обдумываю мысль, что, возможно, сожаление это процесс накопления с возрастом, столь же неизбежного как ломящийся от шмотья шкаф и еще больше с ним чемоданов на чердаке. Так что накопленный багаж старит людей? В таком случае, им всего-то и нужно, что повыбрасывать к чертовой матери все барахло, отправить его в секонды и вспомнить, какого это бегать голышом, как карапузы, выпятив маленькие пузики, всегда готовые как следует порезвиться. Во-вторых, убив Багровую Ведьму, я отправлю свою вину гореть в ад, где ей и самое место. Проблема в том, что я застряла на этой стадии и это делает меня даже более вспыльчивый, чем гормоны. Мне до чертиков не нравится чувство ответственности за это дерьмо. Словно удерживающие меня на месте маленькие якоря в моем счастливом море, где новое приключение еще круче прежнего поджидает как раз за следующей волной.

В пакетах чего только нет. Щепки дерева с церковных скамей, осколки витражного стекла, волосы, кусочки костей, ковра, кожи, земли, пластика, продуктов, частей тел людей, Невидимых. Так же фрагменты белого хрусталя и ошметки коврика для йоги, детали телефонов, зубы, украшения, фрагменты разной электроники, куски железных плит, стиральной доски, часть ногтя с фалангой пальца, слуховой аппарат, половинка водительских прав, и прочего. Мы ведем перепись содержимого с каждой сцены, сопоставляем с местом происшествия и вычеркиваем все, что не повторялось в каждом пакете.

Остались «фрагменты - Х» — так мы окрестили остаточный мусор в каждом пакете — из металла и пластика.

— Не находишь в этих вещах… не знаю, ничего странного, Мега?

Я беру осколок хрусталя в ладонь и держу секунду:

— Он холоднее, чем должен быть, как будто до сих пор частично заморожен. Он не греется, неважно, сколько его держать в руке.

— Нет, тут есть что-то еще. И это что-то ускользает от меня.

Я жду. Я не ходила в школу, и всегда восхищаюсь тем, как много знает Танцор. Если он говорит «что-то еще», значит, так оно и есть.

Он размышляет вслух:

— Если оно ищет не жизненную силу, то как выбирает себе новые места? Это явно не сам металл или пластик, которых везде полно в той или иной форме, но вот какой-то в них ингредиент. Оно может гнаться за бесконечно малыми следами чего-то.

Я сгребаю кучу останков с края каменной плиты, растягиваюсь рядышком, закидываю руки за голову и пытаюсь мысленно восстановить сцены такими, какими они были до заморозки. Может, проще будет найти в них что-то общее до того, как все в пух и прах разлетелось.

— К примеру, за каким-то витамином или минералом, который ему необходим, чтобы завершить то, что он делает?

— Или за каким другим общим во всех случаях элементом, который его привлекает и заставляет быть именно там, — продолжает Танцор.

— А?

— Это как морская вода для рыбака, потому что он надеется поймать в ней кита. Нам не обязательно искать кита. Достаточно найти морскую воду. Если сможем выяснить, что его привлекает — мы на полпути к тому, чтобы его остановить.

— У нас есть три сцены, откуда еще нет образцов. Те две, о которых говорил Р'Джан, что обледенели в стране Фейри, и клуб, под Честером.

— Можешь попросить Риодана помочь с образцами? Судя по тому, что я слышал от кучи народа, этому парню много кто чего задолжал.

Все мои мысленные образы рассыпаются, как только Танцор произносит его имя, и вдруг я вижу два изображения одновременно: Риодана, смеющегося и занимающегося сексом на четвертом уровне, более живого, чем все, кого я когда-либо знала — за исключением меня, конечно; и Риодана, истекающего кровью в переулке, со свисающими со здания кишками, отпускающего в это время шуточки, пока умирает; и самая дрянная мысль: я даже не попыталась поближе его узнать!

— Да, так и есть, — бормочу я, мысленно отвешивая себе подзатыльник, потому что, если меня вырвет шоколадками, я не успею даже отвернуться, делая это.

— Что так и есть? — спрашивает Танцор.

Я всегда боролась с ним и повторяла, как я его ненавидела.

— Он это заслужил. Он был самым высокомерным, раздражающим ублюдком, которого я когда-либо знала!

— Заслужил — что? И — кто?

Похоже, мне теперь и Риодана придется звать ТП. Звучание его имени тоже вызывает у меня кишечные спазмы. Ненавижу его, хоть его уже и нет на этом свете.

— Значит ли это, что мой контракт автоматически аннулирован, или права перешли к кому-то из других чуваков? — Вы просто не имели дела с такими ребятками, как они. У меня навечно отпало желание заходить в «Честер», и в КиСБ — если бы теоретически это было возможно — потому что теперь это просто КиС, без самых важных составляющих элементов, что делали оба эти места захватывающими и значимыми.

— Какой контракт?

Теперь, когда эти важнейшие составляющие ушли навсегда, у меня плохое предчувствие — о Дублине, о мире в целом. Словно я смогла отклонить планету со своей траектории в какую-то странную, новую и совершенно неустойчивую позицию их устранением.

— Мега. — Танцор стоял передо мной. — Поговори со мной.

— Мы теперь ничего не попросим у Риодана, — говорю я ему.

— Почему это?

Я протерла глаза и вздохнула:

— Потому что я убила его.

Я просыпаюсь с одеревеневшей шеей и приклеенным к щеке слюнями пакетиком от улик. Я поднимаю голову сантиметров на пять и выглядываю из-под волос, надеясь, что меня не видит Танцор. И когда обнаруживаю его, уставившегося на нашу «доску-головоломку», я смущенно-облегченно выдыхаю, мол «пронесло».

Я отлепляю пакетик от щеки, оттираю натекшие во сне слюни с одежды и потираю вдавленные на лице отпечатки. Нащупала след от колечка и пару линий от застежки пакетика. Я даже не помню, как вырубилась. Но где-то посреди изучения материала я просто уронила голову на предмет изучения, и отключилась. На пару часов? Больше?

— Который час?

— Какой день, ты хотела сказать.

— Чувак, только не говори мне, я что, так долго продрыхла?

— Тебе это было необходимо. Сомневаюсь, что ты была в состоянии хоть шевельнуться. Я никогда не видел, чтобы кто-то сидя на табуретке, уронил голову на стол и не шелохнулся в течение пятнадцати часов. Я подумывал дать тебе вытянуться где-то в более удобном месте. Но, ты, похоже, думала несколько иначе. — Он оборачивается и улыбается мне. У него распухшая губа. — И явно не собиралась никуда перемещаться. Зарядила мне по роже прямо во сне.

— О-у, братан, прости! — Я ничего такого не припоминала.

— Не парься, Мега.

Мой живот урчит достаточно громко, чтобы разбудить мертвых, и он говорит:

— Я тут кое-что для тебя припас. — Он шарит в одной из своих сумок на полу, достает коробку и бросает ее мне.

Я сияю, как рождественская елка.

— Охренеть! Поп-тартс[90]! Где ты надыбал поп-тартс? Я не видела их уже несколько месяцев! — Даже до Падения Стен, их было трудно найти. — К тому же еще и мои самые любимые: шоколад с сахарной глазурью! — Я разрываю пакет и до неприличия счастливая начинаю активно хомячить. Первые два я заглатываю со скоростью вдоха, затем откусываю медленно по кусочку, смакуя вкус, вылизывая каждую крошку консерванта с упаковки, сахара, обсыпавшегося с оставшихся шести печенюшек. Когда рухнули стены, всю, что раньше считалась это-для-тебя-вредно вкуснятину — смели с полок в первую очередь. Содовая и спиртное тоже не заставили себя долго ждать. Конфеты, торты, печенье, пироги, и прочие подобные продукты. «Поп-тартс», вся сладкая выпечка — все это тоже улетело с полок. Я в этом так же виновна, как и все остальные. Смешно, но сейчас я готова отдать на отсечение правую руку за горячий обед, тушеное в горшочке с морковью и горошком свежее мясо, и за хлеб с подливкой.

У «поп-тартс» все такой же божественный вкус, и Танцор раздобыл их для меня, что делает их вдвойне вкуснее. Я ем, а он рассказывает мне все, что рассмотрел и отмел, пока я валялась в отрубе, так я могла заполнить пробелы в его теории, если таковые имеются. Когда он заканчивает говорить, мы по-прежнему не ближе к выводам, чем до моей отключки.

— Итак, все, что мы имеем — это то, что во всех местах была грязь, немного какого-то пластика и металла.

— На самом деле грязь — это пластик и железо. Металл во всех пробах оказался с железом.

— Железо — мы используем для удержания Фейри в клетках.

— Знаю. Помнишь, как много Невидимых в Дублинском Замке заледенело?

Я киваю:

— Думаю, это потому, что их было там тьма-тьмущая.

— А может и потому, что было полно железа. На конструкцию этих клеток его ушло тонны.

— А в других местах где было железо?

— Там, где семья устроила постирушки, недалеко располагаются заброшенные железнодорожные пути. Я сверился с картой и обнаружил, что они пролегают вблизи от последних четырех мест. В двух пакетах я обнаружил железные пули. С церковной колокольни — фрагменты огромных чугунных колоколов. С фитнес-центра часть чугунного чайника и железного звонка. С других мест от нескольких старых автомобилей, в которых были железные детали. Таких давно уже не выпускают. В Дублинском Замке установлены все эти железные клетки. Транспортер в одном из старых складов был сделан из железа, — он продолжает, подробно описывая место за местом.

— Почему железо? Почему, скажем…, не сталь. Разве сталь — не железо?

— Сталь — это сплав железа с углеродом. В общем, из обнаруженного в основном преобладает необработанное железо такое, как рельсы или колокола или прутья. Устаревшие вещи. На сегодняшний день его уже не так много. Чаще встречаются композиты[91]. Сталь крепче, а железо ржавеет. Ну, знаешь, когда старые рельсы становятся целиком рыжими из-за ржавчины?

— Думаешь, надо вернуться в те места и проверить, прихватило ли оно железо?

— Нет. Мне интересно, есть ли железо в этой «морской воде». Если это то, что его привлекает.

— Но чего он добивается?

Он пожимает плечами:

— Кто знает? Да и какая разница? Меня интересуют только две вещи: как его заманить, и как от него избавиться. Его цели не имеют никакого значения.

— Но Фейри не переносят железо.

— Я знаю. Что заставляет задуматься, как же это стыкуется между собой. Я не говорю, что он идет на железо, потому что оно ему нравится. Может, он пытается его уничтожить, замораживая. Может, кто-то из Фейри вызвал его уничтожить то, с помощью чего мы их держать в плену. Кто знает, возможно, пытаться понять его мотивы — вроде умения открыть многомерный портал, пройти сквозь него, открыть новый и исчезнуть — такое же пустое занятие, как и пытаться разгадать Божьи замыслы.

— Ты веришь в Бога?

— Чувиха! Только Бог мог бы создать физику.

Я хихикаю:

— Или Поп-тартс.

Он ухмыляется:

— Само собой. Вот и ты это нашла. Доказательство божественного. Оно — в шоколадном пятне вокруг рта.

— Я что вся в шоколаде?

— Трудно разобрать среди всех этих отпечатавшихся от пакетов полос.

Я вздыхаю. Когда-нибудь я предстану перед Танцором без кишок в волосах, в нормальном прикиде, без подбитых глаз, крови, и следов хавчика на моем лице. Вероятно, тогда он не узнает меня.

— Но как насчет тех двух мест, в Фейри? — спрашиваю я.

— А что насчет них?

— Ведь никакого железа в Фейри нет.

— Это в теории. Возможно — потенциально ошибочно, но… Стены пали. Все нарушилось, и реальность Фейри проникла в наш мир. Кто знает, может фрагменты нашего мира таким же образом просочились и в страну Фейри, и там теперь есть часть железной дороги, или колокола, что откололись. Нам нужны образцы из Фейри.

— И каким макаром мы собираемся их надыбать? Почему бы нам просто не попробовать заманить его туда, где полно железа, и посмотреть, что из этого выйдет?

— Это будет планом Б. Давай сначала попробуем достать образцы, и я постараюсь их исследовать. Я что-то упустил. Нутром чую. Мне нужно больше времени и материала. К тому же, даже если нам удастся его заманить, что мы будем делать с ним дальше? Надо выяснить, что его привлекает и как его остановить. Достань образцы. Я поработаю над ними. Если в Фейри нет железа, мы будем уверены, что иного выхода, кроме как собрать тонны чугуна и найти место, куда это все сложить, где никто не пострадает, у нас нет.

Я встаю и поворачиваюсь к двери.

Когда я уже почти у самых дверей, он окликает меня:

— Не суйся в Фейри сама, Мега. Пускай кто-нибудь просеивающийся сделает это за тебя. Мы не можем потерять еще месяц. У меня плохое предчувствие по поводу этих обледенелых мест.

— Потому что они могут взорваться?

Он снимает очки и потирает глаза.

— Нет. Как будто с ними случиться что-то похуже. Гораздо хуже. Не могу объяснить. Просто предчувствие.

Я знаю Танцора. Когда у него предчувствие, то это действительно означает, что его подсознание видит то, что он еще не понял своими сообразительными мозгами. Всякий раз, когда у него возникает какая-то интуиция — она оказывается реальным предвидением. Я доверяю ему, как никому. Если Танцору нужны образцы из Фейри и больше времени — он их получит.

Я киваю и выхожу в Дублин. Падал легкий снег. А вокруг луны полыхало кроваво-красное кольцо.

Есть одно место, где стопудово можно найти просеивающегося Фейри. И так кстати, что это третье место, откуда нам нужны образцы. Если повезет, я вернусь сюда уже через несколько часов, в течение которых заполню последние три пакета, чтобы завершить цепь наших доказательств.

Вот только что-то удача подводит меня в последнее время.

ТРИДЦАТЬ ТРИ Кто твой папочка?[92]

«Честер». Ёперный театр, я думала ненавидеть его еще сильнее уже некуда. Очередь перед входом просто сумасшедшая. На градуснике – 12, нешуточная метель, с ног сбивает просто убийственный ветрюган, и при всем этом толпится народ, жмется кучками, дрожа в очереди на пять кварталов, как луковицы покрытый слоями одежды, в ожидании попасть внутрь.

Я сбавляю скорость, пролетая мимо них, и по инерции еще чутка скольжу по снегу. Проношусь мимо риодановского вышибалы, слишком занятого контролем толпы, чтобы остановить меня, вскакиваю вверх по лестнице к главному входу и врываюсь в клуб через высокие черные двери.

Сегодня ночью такой же шум, как всегда: музыка грохочет, освещение сверкает, народ беснуется. У нас тут нечто замораживающее город попутно убивающее невинных и превращающее округу в арктическую зону в июне, и вот что люди делают в это время. Бьются в конвульсиях на танцполе, ржут, нажираются, валяются, ведя себя так, словно стены вовсе не пали, мир не утратил половину населения, и вообще ничего этого не было.

Я стою на платформе сразу за дверью, чтобы осмотреть все за секунду и, хмурясь, дую на руки, стараясь их как-то согреть. Пора обзавестись перчатками. И шарфом. И наушниками. Угрюмый вид сохраняется не долго, потому что я отвлеклась прибалдев от играющей сейчас песни. Это — одна из моих любимых старых композиций, рожденной несколько десятилетий назад, с тяжелыми басами, и таким громким звуком, что вибрируют подошвы моих военных ботинок, волнами разносясь вверх по моим ногам и выше через все туловище. Мои кости гудят, входя в резонанс. Я люблю музыку, потому что она охренительна. Музыка — это математика, а математика — структура всего и совершенна. Перед тем, как все полетело кувырком, Танцор преподавал мне уроки математики, что до чертиков бесило меня.

Ко мне возвращается хмурый вид.

Джо в детском подклубе, разодетая как потаскушка, смеется над чем-то сказанным какой-то убогой официанткой, грациозно и мило лавируя от столика к столику, воркуя с посетителями и иногда осматриваясь вокруг, будто следя за обстановкой в целом либо наблюдая за кем-то конкретным. У нее по-прежнему мелированные волосы и грудь вымазана блестящей фигней. Я буду реально рада, когда это закончится и Джо снова станет собой.

Сегодня я заставлю ее уволиться. Мы ничего не должны мертвецу, а если кто другой рыпнется потребовать выполнения наших контрактов, ну, мы все равно уйдем, пусть только попробуют что-то сделать.

Я издаю стон и закатываю глаза, осознав, что не заставлю ее сегодня уволиться, потому что не могу сказать, что он мертв. Никому.

Становится как-то не по себе. Меня не было почти месяц, а Джо ни капельки не выглядит опечаленной. Она вообще скучала по мне? Хоть волновалась?

Я гоню прочь эту мысль и смотрю вверх, пожирая глазами опоры, пытаясь выяснить, какой вид металла использовался для строительства «Честера». Если это место столь старо, как мне кажется, то, скорее всего железо, потому что сомневаюсь, что был известен метод создания стали до недавних времен. О’кей, недавних в отношении возраста этого места. И задаюсь вопросом, сколько тогда лет железу. Затем спрашиваю себя, что если Риодан и его чуваки просто все это наколдовали. Или возможно создали свой собственный вид металла или приперли с собой с родной планеты.

Интересно, кто у них сейчас за главного, после того, как я убила Бэрронса и Риодана. Лор?

Как будто одна сила моей мысли оживила его и я слышу, как он говорит у меня за спиной, прямо над ухом:

— Эй, сладенькая, и у тебя хватило наглости явиться сюда.

Я поворачиваюсь, чтобы подозрительно спросить:

— Ты о чем?

Но к тому моменту, как я оборачиваюсь, его уже нет. Я задаюсь вопросом, а не почудился ли он мне, как порождение моей совести. Затем решаю, если реально его слышала, то, скорее всего он намекал на то, что в течение месяца меня разыскивал Риодан и сейчас я вальсирую как никогда, и он думает, что Риодан собирается надрать мою задницу за столь долгий прогул. Поскольку, похоже, он не в курсе о смерти босса.

Вот поэтому-то я и ненавижу врать. Однажды ляпнув что-то, чего не знают другие ты вынужден постоянно себе напоминать вести себя как ни в чем не бывало, чтобы, не дай бог, они не заподозрили и не начали вынюхивать, что именно тебе известно, о чем не знают они. Если раскусят, то припрут к стенке и потребуют ответа на твое подозрительное поведение, и ты обязательно ляпнешь какую-нибудь ахинею, которую они используют против тебя, чтобы сбить с толку. И вот тогда все полетит кувырком, и ты попадаешь во все десять видов неприятностей! Короче, куда проще не лгать изначально.

Похоже, это будет нехилая такая попытка притворства. Напоминания о Риодане здесь куда не плюнь. Блин, Риодан и есть «Честер»! Это, черт побери, самое худшее место прикидываться, что он жив, но попытаться стоит. Мне нужны те образцы. КМИ повадился замораживать что-нибудь практически ежедневно, и Танцор подозревает, что все только ухудшиться.

Я рассматриваю под собой Смокинг-клуб и усмехаюсь. Серая Сука. Одна из тех, кого я собираюсь припереть тяжестью своего меча и взять верх. Maк обещала ей не охотиться на ее, но я-то нет, и к тому же, я не собираюсь «охотиться» на нее, так, всего лишь чутка припугнуть, чтобы она кое-что сделала для меня. Рука зависает над рукоятью меча, и я фиксирую все на свою сетку насколько могу, учитывая, что большинство существ там передвигаются — не то чтобы я против растолкать этих идиотов локтями — и в режиме стоп-кадра лечу вниз по лестнице. В последний момент меняю траекторию и направляюсь к Джо. Хочу видеть ее лицо, когда она заметит меня. Посмотреть, насколько рада она будет узнать, что я жива здорова. Она, должно быть, волновалась за меня не хуже Танцора, и это могло бы ее успокоить.

— Дэни! Что ты здесь делаешь? — Джо белеет как полотно, когда я со свистом останавливаюсь перед ней. — Ты с ума сошла?

Не такую реакцию я ожидала. Где счастливый взгляд, крепкие объятия, радость от того, что я жива и снова вернулась?

— О чем это ты?

— Риодан искал тебя целый месяц! Ты нарушила ваш контракт!

— А в случае его нарушения, — раздраженно шиплю я, — ты должна быть мертва. Но это не так. Что-то ты не особо похожа не мертвую. Видать, в тебя регулярно вколачивают «оживин», да? Все трахаешься с ним? Неужели он от тебя еще не устал?

Она краснеет:

— Он сказал, что будет несправедливо выплескивать на мне всю свою злобу по отношению к тебе. Он разумный человек. И принимает разумные решения. А не импульсивные, вроде некоторых. — Она смотрит на меня с легким сарказмом.

Меня переполняет отвращение:

— О, он… черт прямо святой получается, так что ли?

— Он прекрасный человек. Ты должна дать ему шанс.

— Он мертвый, вот какой он человек! — взрываюсь я, потому что больше не могу выносить, как она его защищает.

— Тебе еще не надоело угрожать ему всякий раз околачиваясь тут? Это начинает уже надоедать. — И тише добавляет: — Вали отсюда, пока он тебя не поймал. Я никогда не видела его таким, с тех пор, как он не смог тебя отыскать.

— Я не боюсь Риодана.

Жаль, что я не могу просто рассказать ей всего.

— А следовало бы. На этот раз ты перегнула палку, Дэни. Я не знаю, что он сделает, когда увидит тебя и не уверена, что смогу ему помешать. Не думаю, что он даже меня послушает на счет тебя.

Ничего он не сделает, потому что уже мертв, но не это сейчас главное.

— Что ты имеешь в виду говоря «даже меня» — ты что для него какая-то особенная?

Она краснеет и приобретает тот особый мягкий взгляд влюбленной женщины.

— Мы вместе, Дэни. Уже больше месяца мы с ним встречаемся. Все официантки об этом только и сплетничают. Они и подумать не могли, что кто-то сможет… ну, заставить остепениться такого мужчину как он.

Я, молча, смотрю на нее. Риодан ни с кем не встречается, просто трахает. Остепениться? Торнадо может осесть ненадолго. Он нет. Риодан оставляет разруху после себя. А не сияющих, счастливых людей. Мне становится тошно от одной только мысли, как они с Джо приобретут совместный уютный домик, построят планы на будущее. А какая роль достанется мне? Стану девочкой на побегушках? Я трясу головой, снова напоминая себе, что Риодан мертв. Как ей только удалось так заморочить мне голову? Все эти разговоры будто он жив, сбивают меня с толку.

— Мне некогда с тобой трепаться. И так полно дел. Может ты не в курсе, что Дублин превращается в Северный Полюс?

— Конечно, я в курсе. Это ты пропала на месяц, не сказав никому ни слова о том, что собираешься с Кристианом в Фейри.

— Чего? — я вытаращиваюсь на нее. — А ты откуда знаешь?

— Кристиан мне рассказал.

— Страшножуткий-Принц-Невидимых-Кристиан снизошел до того, что сообщил тебе, что со мной все в порядке?

— Не знаю, зачем он приходил, но услышав мой разговор с Кормаком вчера в Смокинг-клубе о том, как я за тебя волнуюсь, он сказал, что вы оба только что вернулись и ты в порядке. Я ни слова не скажу об этом Риодану, хотя мы обо всем друг другу рассказываем. Но мне не нравится, что ты ставишь меня в такое положение, когда я вынуждена ему лгать. А теперь убирайся отсюда, пока он не спустился вниз! Сегодня все было спокойно. И мне бы хотелось, чтобы так оно и оставалось.

Обо всем друг другу рассказывают? Она не права по всем пунктам. Из всех, кого я когда-либо встречала, именно о Риодане с уверенностью можно сказать, что он все держит в себе. Здесь не спокойно, все как обычно — в ожидании надвигающейся катастрофы. И он никогда больше не спустится снова.

Поэтому я отхожу от Джо, возвращаясь по направлению Смокинг-клуба, чтобы прибегнуть к «услугам» Серой Суки, когда кто-то с такой силой врезается в меня сзади, что я вмазываюсь в одну из рифленых колон на выходе из детского подклуба. Я прекращаю с ней обниматься, все еще держась за нее, чтобы не скатиться на пол. Я так сильно шваркнулась, что наверняка будет еще один чернющий фингал и вся левая сторона моего лица познает все прелести контузии. Интересно, какой псих мог отважиться напасть на меня, когда я несусь на такой бешеной скорости? Maк? Причина, по которой она ненавидит меня, делает ее столь неразумной? Я не прятала свой меч, когда входила. А напротив, распахнула плащ, чтобы каждый мог увидеть, что он снова мой!

Пошатываясь, я отстраняюсь от колонны и только начинаю разворачиваться, как меня снова в нее впечатывают. На этот раз, клянусь, я вижу звездочки и слышу пение птичек. Моя рука падает с рукояти меча, настолько я в ауте.

— Прекрати! Оставь ее! Остановись!

Как только я пытаюсь пошевелиться, меня снова вколачивают в колонну. Теперь у меня разбита губа. Это так выбешивает меня, что я перехожу в скоростной режим, хватаю меч и выбрасываю его в сторону. Если это Мак, не хотелось бы поранить ее. Я просто хочу сбежать. Но ей надо перестать нападать на меня перед всем чертовым клубом. У меня репутация, которую надо блюсти.

Меч исчезает из моей руки даже раньше, чем я оборачиваюсь. Меня снова размазывают по колонне, и на четвертый раз я прикладываюсь зубами.

— Еще одно движение, и я вырву твое чертово сердце.

Я неподвижно замираю, как замороженные Невидимые в тех сценах. Это не мог быть Риодан, кто обращался сейчас ко мне, потому что, у него как бы вырвали кишки и он слегка умер. Похоже, у меня начались глюки. Либо так, либо меня преследует призрак. Конечно, этот чувак вполне мог бы восстать из мертвых, просто чтобы превратить мою жизнь в ад. Он был реально профи в этом при жизни.

Меня зажало так сильно между колонной и тем, кто стоит позади, что я едва способна дышать.

— Тебя здесь нет, — хриплю я. — Ты мертв.

Он снова шваркает меня об колонну, и я невольно издаю писк.

— Впервые я узнал о твоем существовании, когда тебе было девять, — говорит он. — Фэйд сказал мне, что видел человеческого детеныша, который передвигается так же быстро, как мы. Он, как и все мои люди, выступил за твое немедленное устранение. Я редко считаю необходимым убивать человеческих детей. Они все равно недолго живут.

В этих словах узнаю старого доброго Риодана. Холодный, без интонаций голос. Может, у него есть брат-близнец, о котором я ничего не знала. Если нет, то у меня окончательно съехала крыша, и мое провинившееся сознание истязает меня очень странным и невероятно реальным образом. Он умер. На моих глазах. Ошибки быть не может. Я пробую двинуть рукой, чтобы вытереть кровь с лица. Он с силой сжимает мою руку в кулак, и я слышу, как прохрустели костяшки пальцев.

— Я сказал — не двигаться. Чтоб и волосинка не шелохнулась. Это понятно.

Еще одна риодановская привычка. Вопрос без вопросительной интонации. Ненавижу, когда мне диктуют, что делать. В моем мизинце щелкает косточка. Мягко. Четко. Как бы демонстрируя, что может переломать все кости по одной, если захочет. Я стискиваю зубы:

— Понятно.

— Когда тебе было десять, Кастео рассказал, что ты как-то достала меч. И снова мои люди выступили за то, чтобы я забрал его и убил тебя. И я снова решил, что хнычущий детеныш сам скоро загнется.

— Я не детеныш и не хнычущий. Ай! Ты сказал не двигаться. И я не двигаюсь. Я говорю!

— Молчать. Или до конца ночи ты будешь хныкать. А теперь я отступаю на шаг и отпускаю тебя. Ты разворачиваешься и следуешь за мной. Ты ни с кем не разговариваешь. Ни на кого не сморишь. Если кто-то, кроме меня, заговорит с тобой, ты игнорируешь. Ты не пошевелишь ни одной лишней частью своего тела без абсолютной на то необходимости кроме как для того, чтобы подняться по лестнице и оказаться в моем кабинете. Если ослушаешься моих приказов, я сломаю твою левую ногу перед всем клубом. Если попытаешься смыться, то и правую тоже. Тогда я отнесу тебя наверх, дам возможность подняться и сломаю обе руки. Я надеюсь, понятно выразился. Отвечай.

— Кристально, как пол в твоем офисе. — Нет, он не может быть жив. Я видела, как Ведьма выскребла его внутренности и вплела их в свое платье. Наверняка, он не переломает мне руки и ноги. Неужели он это сделает?

Некто за спиной отошел, и меня удивляет, как сразу же стало холодно. Я и не осознавала, какой жар исходит от этого некта, пока тот не отстранился.

Да хрена лысого он живой. Ну не может позади меня стоять Риодан. Получается, Бэрронс тогда тоже жив? Как такое возможно? Знаю, что их не так-то просто убить и все такое, но после лишения всех внутренностей выжить нереально! Откуда они взяли новые кишки? Кто-то отнял их у Ведьмы и сложил обратно? Он будет похож на франкенштейновского монстра?

Не хочу поворачиваться. Мне не улыбается ни одна из версий, которые могу увидеть. Если это не Риодан — я сумасшедшая. Если Риодан — то я вообще сразу покойник.

— Обернись, девочка.

Не могу заставить ноги пошевелиться. Не могу заставить мозг принять то, что Рио стоит позади меня. Я дрожу как осиновый лист. Я! Какого черта со мной происходит? Я круче вареного яйца! И ничего не боюсь.

— Сейчас же.

Сделав глубокий вздох, разворачиваюсь. Я жадно впиваюсь взглядом в его лицо, тело, позу, в которой стоит, его взгляд, надменную слабую улыбку.

Либо это Риодан, либо его двойник.

Я делаю нечто, чему сама не могу поверить. Ненавижу гормоны, ненавижу «Честер», и особенно Риодана. Я никогда не переживу того, что случилось.

Я взрываюсь слезами.

Риодан разворачивается и идет к лестнице.

С несчастным видом я плетусь следом. Весь чертов клуб наблюдает как Дэни «Мега» О'Мелли с ревом, молча, идет за Риоданом, как какая-то увязавшаяся по пятам собачонка. Черт, не верится просто! Ненавижу свою жизнь. Себя. Свою дурацкую физиономию. Так и хочется выкрикнуть: «Он сломал мне ребра и я плачу от боли, потому что у меня пробито легкое, но я сильная, я надеру ему задницу и все будет в норме а затем надеру и ваши!», чтобы спасти свою репутацию, но уверенна если вякну хоть слово, он реально переломает мне ноги. Я сердито вытираю глаза. Мои глупые, слабачные, предательские глаза с их глупыми, слабачными, предательскими слезными протоками.

Клуб наполняет тишина. Люди и Фейри расступаются, пропуская нас. Никогда еще не испытывала такого позора, и меня от этого разрывает на части. Побелевшая Джо, смотрит то на меня, то на спину Риодана, то снова на меня. Может она и очередное его увлечение, но по выражению ее лица понятно, что она боится оказаться назойливой. И произносит одними губами: Извинись! Подчинись. Или он сотрет тебя в порошок.

Только через мой труп. Мега не подчиняется. Я прохожу мимо Лора, стоящего у основания лестницы. Отворачиваюсь, потому что терпеть не могу, когда он смотрит на меня как на ребенка. Он наклоняется ко мне и едва слышно шепчет на ухо:

— Милая. Эти слезы только что спасли тебе жизнь. Я думал у тебя слишком много самолюбия и слишком мало здравого смысла, чтобы знать, когда нужно расплакаться. Он не переносит женского плача. И это каждый раз выводит его.

Я смотрю на Лора. Он подмигивает мне.

Я испепеляю его глазами, так как открывать рот запрещено. И огонь в них говорит: я не женщина, не плакса, и ничего не боюсь.

— Он может мириться с тем, что не в состоянии тебя контролировать, но только до тех пор, пока ты позволяешь миру поверить в обратное. Он здесь король, милочка. Королям не бросают вызов публично.

Никто не смеет меня контролировать. Никогда, кричат мои глаза. И я бросаю вызов кому хочу и когда, черт подери, захочу!

Он ухмыляется.

— Я слышу тебя, малышка. Четко и громко. Просто запомни, что я сказал.

Я выпячиваю челюсть вперед и следую за Риоданом вверх по лестнице.

Он набрасывается на меня в ту же секунду, когда за мной закрывается дверь.

— Перестань. Ты ведь не плачешь. Поверить не могу, что ты плачешь. Остановись. Прекрати сейчас же.

— Я не плачу! Мне просто что-то попало в глаза, когда ты впечатывал меня в колонну. А еще я рассчитываю, что мертвые остаются мертвыми! Похоже, мы оба нехило разочарованы друг в друге, а?

— Ты так это называешь? Разочарованы? Ты видела, как из меня выпускают кишки, а теперь, когда я стою перед тобой живой, ты чувствуешь разочарование?

— Неужели это было сразу три вопроса подряд?

— Сейчас не время дерзить! — Он снова с такой силой впечатывает меня в стену, что я чувствую, как она хрустит под моей спиной.

— А тебе не похрен, что я чувствую!? Тебе всегда было фиолетово. Ты просто гоняешь меня повсюду, требуешь послушания и становишься невыносимым, если что-то идет не по-твоему. Я ничто для тебя, так что не прикидывайся, что твоей королевской заднице есть хоть какое-то дело до моих чувств!

— Все зависит от того, что ты чувствуешь. Или не так. Ты не на тонком льду, детка. Ты под водой и моя рука удерживает тебя за голову. Так выбирай с толком дела: «Р» значит Разочарование от лицезрения меня. И Решение умереть. «П» — преданность. Продолжение жизни. Убеди меня, что я должен позволить тебе жить.

Его лицо в дюйме от моего. Он тяжело дышит, и я чувствую клокочущее в нем насилие. Лор сказал, что мне стоит прибегнуть к слезам, чтобы манипулировать им. Другого пути нет, я опускаюсь до таких девчачье-соплячьих глубин. Из-за того какой он большой и плохой.

Он жив. Он здесь. С наездами на меня. И, несомненно, в конце концов, собирается — как закончит меня убивать — снова приказать приступать к работе.

И снова есть «мы». Бэтмен и Робин.

Он жив.

Из моих глаз струятся слезы.

— Прекрати! — Он снова с такой силой шваркает меня об стену, что мои зубы клацают друг о друга, но эти идиотские слезы все не прекращаются.

Я отскакиваю и пользуясь мощью рикошета, изо всех сил врезаюсь в него. Он хватает меня за запястья и, падая, утягивает за собой. Мы валимся на его стол. Я подлетаю вверх, перекатываюсь и вскакиваю на ноги по другую его сторону, отбросив с лица волосы.

Шлепнув ладонями по столу, я рычу на ту сторону:

— А тебе не приходило в голову, что я давно бы так уже сделала, если б смогла! Думаешь, мне нравилось выглядеть изнеженной барышней перед всем твоим чертовым клубом? Перед тобой? Ты чертов тупой засранец! Что ты вообще делал у той стены! На кой черт тебе понадобилось находиться именно в том месте, из которого мы тогда вышли? Я имею в виду, ну кто, на хрен, еще может оказаться настолько везучим? С тех пор как я застряла с тобой, моя жизнь превратилась в настоящий кошмар! Ты не можешь просто оставаться мертвым?

Он ударяет руками по столу с такой силой, что тот трещит в центре.

— Не. Заговаривай. Мне. Зубы

Я пристально смотрю на него сквозь слезы:

— И не думала! Никому я ничего не заговариваю. Ты либо принимаешь меня такой, какая я есть, либо нет! Но я не собираюсь меняться, ни ради тебя, ни ради кого-либо еще, я не собираюсь притворяться, и если думаешь, что ломанием моих костей чего-то добьешься, кроме, сломанных костей, удачи с этим!

Я рыдаю и не имею никакого понятия, почему.Это копилось во мне с тех пор, как я вернулась из-за стены с Багровой Ведьмой, где видела, как она убила Бэрронса и Риодана. Во мне все было стянуто в один гигантский болезненный узел, и сейчас, смотря на него и понимая, что он жив, действительно, по-настоящему жив, и мне больше не придется весь остаток своей жизни жить с мыслью о его смерти, и потерянной возможности снова увидеть улыбку этой самодовольной задницы, узел начал во мне расслабляется, и когда это случилось, меня отпустило, и дало глубоко вздохнуть с облегчением. Я догадывалась, что есть что-то хорошее в этих слезах, может с каждым такое бывает, если ты сдерживал их, избегал, но расплакавшись, уже не в силах остановиться. Почему мне никто не рассказывал о принципах жизни? Если б я знала, что это происходит подобным образом, то давно забилась бы в уголок и ревела до тех пор, пока не израсходовала бы свой лимит. Это хуже чем неудачный старт в режиме стоп-кадра. Это бесконтрольный эмоциональный шквал.

Я смотрю на него и думаю: «Черт, если бы только Алина так же могла обойти то, что я сделала с ней. Тогда Maк могла бы вернуть свою сестру. И мне больше не пришлось бы все время метаться, каждую минуту каждого дня, ненавидя себя за содеянное, хотя и была уверена, что Ро что-то в ту ночь со мной что-то сделала, превратив в послушного робота, не имеющего собственной воли, но я была там. Я была там! Я привела девушку к месту ее гибели из-за лжи и обещаний, что у меня есть кое-что действительно важное, чтобы ей показать и что я — всего лишь ребенок, так что она поверила мне! Я стояла на той аллее и наблюдала, как Фейри, которых могла остановить одним взмахом меча медленно убивали сестру Maк, и мне никогда этого уже не изменить, и никогда не стереть эту картину перед глазами. Это всю оставшуюся жизнь будет жечь мою душу, если конечно она у меня есть после всего дерьма, что я сотворила!

Я обидела Мак сильнее, чем кто-либо в ее жизни, и этого никогда не исправить.

И все же… еще есть луч надежды: если Риодан не погиб, то и Бэрронс возможно тоже. По крайней мере у Мак все еще был он.

— Ты убила сестру Мак, — говорит Риодан. — Будь я проклят.

Я этого не говорила.

— Не смей лезть ко мне в голову!

Он обходит стол и практически нависает надо мной. Затем толкает меня спиной к стене, и сжимает мою голову обеими своими лапищами тем самым вынуждая смотреть на него.

— Что ты чувствовала, когда думала, что убила меня.

Он смотрит мне в глаза, как будто ему не нужно слышать ответ, а просто достаточно уловить мысли об этом. Я пытаюсь выстроить двойную защиту, чтобы он не пробрался в мою голову, но не выходит. Он по-прежнему крепко удерживает меня, но уже почти нежно. Ненавижу нежность с его стороны. Я точно знаю, на каких позициях мы оба находимся.

— Отвечай.

Я молчу. Не собираюсь ему отвечать. Я ненавижу его. Потому что когда думала, что убила его, то чувствовала себя как никогда одинокой. Словно не могла продолжать прогуливаться по городу, зная, что его в нем больше нет. Словно, так или иначе, но пока он был где-то там, и я влипла в какие-то неприятности, то знала, куда могу обратиться, даже понимая, что он не стал бы в точности делать то, что я от него хотела, зато точно помог бы мне выжить. Он сделал бы для меня все необходимое, чтобы встретить новый день. Думаю, это те чувства, которые испытываешь к родителям, если ты везучий ребенок. У меня таких не было. Я билась в клетке и каждый раз, когда мама пользовалась духами и косметикой, и что-то напевая, одевалась, я беспокоилась, что она собирается меня убить, забыв обо мне на сей раз. Я надеялась, ее новый друг окажется таким скучным, что она поскорее вернется домой. И неважно, какие бы дерьмовые дела не творил Риодан, я знаю, он никогда обо мне не забудет. Он дотошен. Его волнуют тысячи мелочей. Как минимум — моя жизнь. Особенно, когда я — одна из тех мелочей.

Я не могу отвести взгляд. Как, черт подери, он может быть жив? И похоже, он копается в моем мозгу. Меня просто убило то, как из его холодных ясных глаз уходил свет тогда на аллее за КиСБ. Я скучала по нему. Я охренительно по нему скучала.

Риодан очень мягко повторяет:

— Разочарование или преданность.

Я не спешу умирать:

— Преданность, — выбираю я.

Он отпускает меня и отходит. Я сползаю по стене, утирая слезы с лица. У меня все болит — лицо, руки, грудь, ребра:

— Но тебе придется…

— И не пытайся сейчас вступить со мной в переговоры.

— Но так нечестно, потому что я…

— Жизнь нечестна, да.

— Но я не могу работать каждую ночь!

— Справишься.

— Ты сведешь меня с ума! Мне надо от этого отдохнуть!

— Детка, ты никогда не сдаешься.

— Ну, я как бы живая. А как же иначе?

Я встаю и стряхиваю с себя мнимую пыль. Слезы исчезли так же внезапно, как и появились.

Он подталкивает ко мне кресло:

— Сядь. В доме новые правила. Запиши там себе. Нарушишь одно — и ты труп. Заруби это себе на носу.

Я закатываю глаза и падаю в кресло, перекинув ногу через подлокотник. Я — сплошная агрессия.

— Слушаю, — раздраженно бурчу я.

Достали правила. Они всегда только все портят.

ТРИДЦАЬ ЧЕТЫРЕ И куда ты собралась? Не уж толь не знаешь, что там темно?[93]

Шагая по коридору на «Джо-шагом» я проклинаю Риодана, стараясь при этом держать язык за зубами, поскольку он идет рядом.

Новые правила поведения — самая дикая чушь, которую я когда-либо слышала. Следование им точно приведет к моей смерти. Причем буквальной, поскольку совершенно невозможно было запомнить все, что он хотел, чтобы я выполняла, и при всем при этом не забывала, что мне делать запрещалось. В дополнение к «Ежедневно являться на работу к восьми вечера» добавилось другое, не менее оскорбительное: «Никогда не покидать «Честер» без сопровождения одним из моих людей».

— Так это что получается, мне вообще никогда нельзя будет остаться наедине? — взрываюсь я, пораженная таким заявлением. — Слушай, мне просто необходимо время о времени оставаться одной.

Большую часть жизни я сама по себе. Слишком много людей в моем личном пространстве через какое-то время начинают бесить. Я становлюсь раздражительной и непредсказуемой. А еще изможденной, как будто меня выматывает только одно их присутствие. Я предпочитаю релаксироваться в гордом одиночестве, накрайняк с одним челом тапа Танцора для подзарядки.

Мой вопрос остается проигнорированным.

А что еще меня дико бесило — так это то, что мне запрещалось задавать вопросы или вступать в спор прилюдно! «Все, к утру я точно трупак». Единственный вариант справиться с этим — хоть такая вероятность и равнялась нулю — начать носить намордник или оттяпать себе чертов язык.

— Все, что ты хочешь мне сказать, можно сделать наедине, — поясняет он. — Правда, это чертовски больше, чем я позволяю кому-либо.

— Я не желаю проводить свое личное время с тобой.

— Тем хуже, — отвечает он. — У меня в планах этого предостаточно.

— На кой хрен ты тут пудришь мне мозги? Почему бы просто не забыть обо мне и дать жить своей жизнью?

Как странно, однако, думать, что он с девяти лет следил за моей жизнью. Я его даже ни разу не видела. Похоже, он куда больше остальных уделял моей персоне внимание, даже больше моей родной мамы.

И снова игнор.

Я прохожу с ним до конца коридора третьего уровня. Он останавливается у затемненной черным стеклянной панели и достает из кармана матерчатый капюшон. Когда он протягивает его мне, я отшатываюсь восклицая:

— Издеваешься что ли?!

Он просто смотрит на меня, пока я не хватаю уродскую тряпку, нахлобучиваю ее на голову и позволяю вести себя за руку.

Я, молча, переношу унизительное ослепление и концентрируюсь на улавливании любых возможных деталей. Я вдыхаю через плотную ткань. Навостряю уши. Когда мы заходим в лифт и спускаемся вниз, я считаю секунды, чтобы понять на какой уровень он меня везет и воспользоваться этим когда, наконец, останусь одна, а я это могу гарантировать. Он не сможет держать кого-то типа меня под контролем каждую секунду каждого дня. Он устанет от этого. Необходимо вернуться к Танцору! Надо перетереть с Риоданом по поводу образцов, но стоило мне заикнуться про Ледяного Монстра, он сказал мне прекратить это.

Когда прибываем в пункт назначения и он сдергивает с меня капюшон, я выпадаю в осадок от того, что у Риодана имеется собственный Генштаб, и, конечно же, оборудованный по последнему слову техники, так что на его фоне наш, выглядел просто убого. Повсюду компьютеры: процессоры, мониторы, клавы, и прочая техника, половину из которой я даже не знаю названий, и поверьте — я знаю немало. Танцор здесь просто бы крезанулся!

И карта у него тоже есть, но в отличие от нашей бумажонки она электронная, на свисающем с потолка стеклянном табло размером примерно шесть на три метра. Прям, как в футуристической киношке. На ней полно линий и точек, а также триангулированных областей[94], закрашенных разными цветами.

— Садись.

Я плюхаюсь в кресло у огромного стола перед картой. За ним девять кресел. Интересно, как давно здесь эта комната, сколько столетий эти бессмертные чуваки в ней заседали и планировали свершения. А так же — какие именно события замышляли такие люди? Государственные перевороты? Экономические катастрофы? Мировые войны?

— Значит, Бэрронс тоже жив, — наугад выстреливаю я.

— Да.

— Аф-и-геть, заверните парочку! Не знаю чувак, что у тебя за суперспособности, но хочу такие же.

— Ты так думаешь.

— Знаю.

— Ты даже не знаешь, что это. Но взяла бы себе не глядя.

— Типа вечную жизнь? Ешкин кот, а то!

— А что, если цена слишком высока.

— Но мы же говорим о бессмертии. Никакая цена за него не может быть слишком высока.

Он слабо улыбается:

— Спросишь меня снова, когда станешь старше.

— А? Что? — не в понятках я. — Че серьезно? Когда стану старше, буду обладать всем, что есть и у тебя? А насколько старше? Пятнадцать?

— Я не сказал, что будешь обладать. Я сказал, что сможешь спросить у меня. И нет, не пятнадцать.

— Чувак, дай мне хоть немного надежды.

— Только что дал.

Он что-то нажимает на пульте управления, и вдруг я уже смотрю не на Дублин. Он уменьшает масштаб настолько, что я вижу карту прилегающих стран. Отмечены точки в Англии, Шотландии, Франции, Германии, Испании, Польше, Румынии и Греции. Он уменьшает еще, и я вижу две точки в Марокко и одну в Норвегии.

Я в ужасе издаю низкий свист. Мы с Танцором пялились лишь на малюсенькую картинку:

— Так существует больше одного Ледяного Монстра!

— Необязательно. Думаю, если бы их было больше, мы бы получали о них сводки по всему миру, а этого не происходит. На данный момент все ограничивается только этими регионами.

— Мне нужны образцы из Фейри и с первого замороженного места в Честере.

— Поясни.

— Мы с Танцором просмотрели все улики. В каждом пакетике присутствовало железо и…

— Нет.

— Ты не дал мне договорить.

— И не нужно. Железо здесь не причем.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что внутри или вокруг Честера его нет ни грамма.

— Тогда из чего вообще строили эту хреновину?

— Неважно. К тому же, — добавляет он, — если бы он гонялся за железом, то прихватил бы с собой клетки в Дублинском Замке, а этого не случилось. Он заморозил замок и испарился. Мы неделями изучали карты и замороженные места. И не выявили никакой схемы и связи. Я подключил к работе лучшего профи. Он не смог определить ключевой момент и найти закономерность во всем этом хаосе.

— И кто этот твой лучший профи?

Хочу с ним перетереть. Я тащусь от теорий профи. Если знаешь, где толкнуть фишку домино, ты владеешь всем домино! Естессьно, Риодан не отвечает ни на один вопрос, поэтому я рассказываю ему теорию Танцора о морской воде и китах и что, возможно, это что-то притягивает, потому оно это «что-то» и ищет.

— Возможно. Но не железо.

— Вы, ребьзя, уже тысячелетиями даете приют Фейри, не так ли? Это единственная причина, почему такое место не содержит железа!

— Есть и другие, кто его недолюбливает. Сообразительный человек обнаружит немало того, что отсутствует в Честере. — На его губах играет слабая улыбка, и я начинаю подозревать, что он подталкивает меня к тому, чтобы что-то найти.

— Если мне придется застрять здесь надолго, то обязательно так и сделаю. — Я указываю на карту: — Покажи-ка мне Дублин еще разок, — прошу я, — мне нужен пульт управления.

Он нажимает какие-то кнопки — стопудово, ставя от меня пароли — потом протягивает его мне.

— Дай мне немного времени поизучать карту.

Уходя, он запирает дверь.

Через несколько часов пристального разглядывания и ожидая прозрения, я чувствую самый офигительно-удивительный запах на свете. Пытаюсь сконцентрироваться на карте, но не выходит. Я закидываю конфетку в рот. На вкус как пенопласт. Насколько помню, я уже очень давно не чувствовала запаха свежеприготовленного мяса. Я никогда не получала его в аббатстве! Где-то, кто-то пировал в «Честере». Мой рот наполняется слюной. Я сползаю с кресла, откидываю голову назад и медленно глубоко вдыхаю, губы сладко причмокивают, будто это я тот счастливчик. Я ощущаю все специи! Думаю это мясо с картофельным пюре и овощами. Распознаю чеснок, соль и перец, сливочное масло! Улавливаю лук, орегано и розмарин! Этого почти достаточно, чтобы заставить меня разрыдаться, думая о такой вкуснятине. Я больше по леденцам, протеиновым батончикам и консервированным продуктам. Я так изголодалась по домашней стряпне, что даже мое любимое печенье с шоколадной начинкой не кажется мне сейчас таким аппетитным.

Когда дверь открывается, и, толкая тележку, входит Лор, словно в отеле при обслуживании номеров, я только сижу там и пристально смотрю, думая: «это такой новый вид пытки?» Я не двигаюсь. Не собираюсь выставлять себя идиоткой. Риодан, вероятно, решил истязать меня видом хавчика перед моим носом.

Лор останавливает тележку в десяти сантиметрах от пальцев моих ног. Мне приходится вцепиться в подлокотники кресла, чтобы не выпрыгнуть из него и не атаковать то, что скрывается под колпаками на этих тарелках.

— Босс велел поесть.

Он снимает крышку с самого большого блюда, а там, вы только погладите, еще шкворчащее мясо, будто его только-только сняли с гриля. Рядом пюрешка и овощная смесь, корзинка с горячим только что из печи хлебом. И сливочное масло! Я просто таю в сладостном предвкушении. Настоящая еда плюс целый графин молока! Думаю, это самое прекрасное зрелище за всю мою жизнь. Я застываю, вытаращив глаза и затаив дыхание.

— Ты тощая, — поясняет он.

— Это мне? — спрашиваю я недоверчиво, по-прежнему не двигаясь. Это должно быть уловка. Мясо — вырезка бифштекс, похоже, мраморная. Толстый шмат со следами полосок от гриля — как ярлык, что оно готово в совершенстве. Я только дважды в своей жизни ела такое. Однажды, когда мамочка была обручена — это не сработало, в конечном счете они порвали, потому что чувак кинул ее — и второй, когда она нанялась на новую работу, которая, как она думала, позволит нам навсегда выбраться из Ирландии, если бы она откладывала заработанное в течение трех лет. Она уволилась через месяц и в течение недель кричала во сне каждую ночь. Кажись, она полагала, что если бы смогла вывезти нас из Ирландии, то стало бы легче. Я знаю, что и другие семьи ши-видящих тоже бежали. Например, Мак.

Лор кивает.

Я вылетаю из кресла и в скоростном режиме бросаюсь на тележку.

— Малышка, не так быстро. Может, попробуешь вот этим.

Мои руки дрожат, когда я поднимаю вилку. Я начинаю сразу с бифштекса, разрезая его на малюсенькие ломтики. Первый кусочек взрывается в моем рту, полный мясистых соков и прочего сочного мясного совершенства. Я стекаю обратно в кресло и, прикрыв глаза, жую медленно, неспешно наслаждаясь каждым мигом совершеннейшего вкуса. Я принимаюсь за пышное картофельное пюре и черт, оно тоже божественно! Хлеб мягкий еще теплый внутри и хрустящий снаружи, и дышит розмарином, прям как мамочкин. Я задаюсь вопросом, кто здесь готовит. И где их кухня. Я собираюсь подчистую ее обнести, если найду. Я щедро намазываю масло на хлеб, затем слизывают его, и мажу еще. Затем заправляю свой желудок прохладным молоком. Заставляю себя считать до пяти между каждым глотком и откусыванием. Это наталкивает меня на мысль, что я никогда не видела, как ест Риодан. Наверняка, точит в одиночку. И каждый день у него бифштексы и молоко!

— Идет снег и температура падает, — сообщает Лор. — Люди выстраиваются в пять очередей, пытаясь попасть внутрь. Генераторы и газ стали дефицитными. Люди замерзают насмерть. Это июнь в Дублине. Кто поверит в это, черт побери?

Я благоговейно жую, прислушиваясь к нему уставившись в никуда.

— Возможно, это не из-за железа или чего-то подобного. Возможно все из-за эмоций. Может, кто-то занимался сексом на каждом месте происшествия, или… ел, или боролся, или молился, или… еще что.

— Шито белыми нитками. В шпиле не было ни единой души.

Это я и так знала. Просто запамятовала на секунду:

— Значит, возвращаемся к версии о неодушевленном предмете.

— Похоже на то.

Трапеза закончилась слишком быстро. Мой язык испытывает сейчас самые лучшие вкусовые ощущения, чем когда-либо. Я не буду есть конфеты, пока совсем не проголодаюсь, и какое-то время не собираюсь чистить зубы. Хочу насладиться послевкусием, пока оно не исчезнет. Потому что больше никогда не смогу насладиться такой ​​едой. После того как я подобрала последние хлебные крошки, каждую каплю говяжьего сока, прихватив тележку Лор уходит.

Я почти отключаюсь от пресыщения сытной пищей. Ее переваривание ненадолго одурманивает меня, и я растягиваюсь на полу, уставившись на карту.

Не могу избавиться от ощущения, что до сих пор не вижу общей картины. Вот так и лежу здесь, уставившись на огромную карту, зная, что есть в этих сценах что-то, что упускаю или неправильно читаю. Просто чувствую это. Как у Танцора, у меня возникает предчувствие, и я прислушиваюсь к нему. Раньше, будучи еще ребенком, я не могла сконцентрироваться, потому что слышала все, что твориться вокруг. Забрав меня из дома, Ро научила как «затыкать уши», игнорировать шум и фокусироваться. Старая ведьма открыла мне парочку клевых финтов, но их никогда не противопоставить всему тому злу, что она натворила.

В своем рюкзаке я раскапываю ушные затычки. Танцор сделал их для меня из какого-то материала, который поглощает шум лучше стандартных беруш. Я вставляю их, абстрагируюсь от мира и начинаю перелопачивать факты.

Первое: Это не из-за железа. Его в «Честере» нет. «Нужно как можно скорее сообщить эту инфу Танцору»

Второе: Это не из-за жизненных энергетических сил, потому что одно из обледенелых мест не имело никаких форм жизни, и я серьезно сомневаюсь, что мыши было бы достаточно.

Третье: Мусор из металла, и пластика — только эти физические элементы имелись на всех местах происшествий.

Я начинаю мысленно восстанавливать каждую осмотренную мной сцену, маркирую и кладу их в один из наиболее легкодоступных ящиков у себя в мозгу, прямо как, когда мы с Танцором играем в шахматы без доски. Это необходимое упражнение для твоих извилин, если хочешь оставаться сообразительным. Быть шаристым на руку, но без обладания живого ума далеко не уедешь, а застрянешь в рутине собственных фактов.

Сначала — подклуб. С сотнями людей и Фейри, ведущих различную социальную и сексуальную деятельность. Вплоть до мелочей я вырисовываю у себя в голове его обстановку - от пыточных виселиц до диванчиков, совокуплений под группу, что играла в углу, еды на столах, гобелены и зеркала на стенах. Я ищу что-нибудь, что запросто смогу опознать в каждом месте происшествия. Кто его знает, может, он охотится на гобелен или особое зеркало. Звучит глупо конечно, но поди разбери к чему тянет подобное существо? Может, он был проклят и требовался особый эльфийский предмет, чтобы освободится. С Фейри никогда не знаешь наверняка.

Далее — склад, забитый только Невидимыми, ящиками и коробками с огнестрельным оружием. Что связывает это место с клубом? Ни гобеленов или зеркал виденных мной, но, возможно, где-то и был один в ящике за аудио аппаратурой и электроникой.

Затем два подпольных паба с обычным материалом: деревянная барная стойка, бутылки, напитки, стулья, огромное зеркало позади бара, извивающийся народ, несколько бильярдных столов в одном углу, играющие в дартс — в другом. Древесина могла быть везде: стулья, стойка, рамы картин на стенах, пол. Пластик также мог подойти: бутылки, стулья, тарелки, телефоны, список можно продолжать до бесконечности.

В фитнес-центре было всего три человека в здании, полном беговых дорожек и прочих тренажеров со всевозможными примочками для тягания тяжестей и около двадцати кристально-молочных чаш для медитации[95]. Думаю, дерево в этом месте должно быть в самой конструкции здания. Я возвращаюсь назад и начинаю мысленно анализировать структуру каждого места, так чтобы можно было увидеть все в целом.

— Нереально, — бормочу я. Это хуже, чем искать иглу в стоге сена. Я ищу дюжину игл в дюжинах различных стогах, которых там даже больше нет, потому что они все взорвались. Это могло быть всего лишь красным пластиковым стаканчиком «Соло» из всего известного мне! В Марокко тоже были красные одноразовые стаканчики?

Я прохожу по остальным обледенелым местам и понимаю, что требуется больше информации о других происшествиях, произошедших во время моего отсутствия, чтобы представить и их. У Риодана, может, и охренительно-навороченный Генштаб, зато у Танцора все давно уже распределено по полочкам.

Жаль, что я заперта.

Я перевожу взгляд на дверь. Не помню, слышала ли щелчок замка. Лор любит играть на нервах, оставляя надежду.

Я вхожу в стоп-кадр, дергаю дверную ручку и усмехаюсь.

— Не думаю, что это хорошая идея, Дэни, — говорит Джо.

— Он сказал, что я не мог уходить без сопровождения его людей. Судя по твоим словам, вы с ним — как горошины в Джо-стручке. Это делает тебя одной из его людей. Разве нет? Потому что, я считаю, если чувак нажаривает тебя каждый день и не считает в доску своей, ты не просто пьяна, ты тупа!

Ненавижу манипулировать Джо. Когда вовлечено ее сердце, это чересчур просто. Особенно, когда оно на риодановском поводке.

— Чувиха, ты когда в последний раз выходила на улицу? — продолжаю давить я. Нам нужно спешить.

Мне понадобилось добрых двадцать минут, чтобы из Генштаба найти дорогу обратно к основной части «Честера». У меня дурное предчувствие, ведь Риодан не собирался же оставлять меня слишком надолго со всеми теми компьютерами. Я бы не стала. Если бы я действительно там застряла, то полезла бы в его систему, пытаясь взломать.

— Мир рушиться на части. Люди гибнут! Мне просо нужно быстренько выполнить одно поручение. Вот и все. Одно крошечное порученьйице. Это не займет много времени.

— Сначала пойду, спрошу у него — можно ли.

— У тебя есть идеи о том, где он? Потому что я не видела его уже несколько часов. Разве уже утро? Он еще не выходил на лестницу? Он по-прежнему вызывает тебя таким образом, чтобы обработать на его столе, или ты добилась, скажем, траха в постели и всего прочего? Может, у него какая-то прогрессивная система рейтинга? Продержишься целую неделю — получаешь возможность иметь его в кресле, а если две…

— А сейчас ты просто грубишь, — отрезает она. — Прекрати.

— Просто говорю. Я бы хотела, чтобы у тебя были настоящие отношения, Джо, потому что ты достойна лучшего. Ты здесь самая супер-пупер красотка и каждый хотел бы встречаться с тобой. Ты знала, что у него есть бифштекс, молоко, хлеб и прочее? Сегодня у меня была самая ништячная обжираловка. Тебя он тоже так кормит?

Она пытается скрыть удивление, но у нее плохо выходит:

— А он разве не в бешенстве от тебя?

— По мне так нет.

— Бифштекс?

Я облизываюсь, вспоминая его вкус:

— Говяжьи ребрышки.

— Молоко?

— Слушай, — киваю я. — Все, что мне надо — сгонять к Танцору и прихватить списки.

— И он серьезно принес тебе бифштекс и молоко?

Я бы засмеялась, вот только не смешно. Мы все изголодались по приготовленному по-домашнему ужину. Когда весна начала зеленить в аббатстве траву, девочки снова заговорили о выращивании овощей. Все продукты разлетелись в первый же месяц После Падения Стен. Если хотели что-то испечь, приходилось бежать к генератору, чтобы раскочегарить плиту. Либо так, либо то, как у Риодана устроено здесь, в «Честере», и даже в этом случае вы могли испечь только то, для чего не требовалось масло, молоко или яйца. Джо расстроилась, что он накормил меня сытным ужином, почти так же сильно, как из-за отсутствия романтики в их отношениях.

— Я бы позвонила или позвала Танцора через курьера, но подруга, нет ни телефонов, ни курьеров. Мы можем просто сходить? Вернемся до того, как кто-то прочухает, что мы вообще уходили. И если вы с Риоданом действительно вместе, то он не станет обращать внимание на такую мелочь. Он оценит женщину с крепким стержнем внутри и независимостью! — Ну, правда, Риодан презирает твердость и независимость. Ему нравятся маленькие кроткие роботы.

— Он дал тебе что-нибудь еще?

Если бы я с кем-то спала, а он угощал шикарным ужином кого-то кроме меня, я была бы в сто раз свирепее. Как по мне, интимные отношения дают право на привилегии. Если же нет, это просто пародия, как по ящику, где народ вечно меняется партнерами, раня чувства других.

— Свежую клубнику и мороженое… м-м-м, — гоню я.

— Мороженое? Издеваешься?! Какое именно?

На улице нас поджидает снег с дождем. Брошенные автомобили поблескивают коркой льда. Скелеты деревьев мерцают, будто орошенные бриллиантами. Сугробы растут. За пределами «Честера» стоит толпа людей, но это мрачная тихая толпа, и я понимаю, это не те люди, которые пытаются проникнуть на вечеринку, чтобы как следует оттянуться, эти люди пытаются спастись от того, что их ждет. Полагаю все тусовщики уже внутри. Кому не хватило электрогенераторов, в чьих домах ставшая опасно холодной температура, выгнала этих укутанных в одеяла, шапки, теплые наушники и перчатки людей на улицы в поисках источника тепла, пока не стало еще слишком поздно.

Проходя мимо, мы с Джо оглядываем этих людей.

— Впустите нас, — просят они. — Мы просто хотим погреться.

По тому, что площадь над «Честером» не обледенела, можно утверждать, что в клубе есть источник тепла и достаточно много. Тротуар — это фактически крыша клуба и он излучает тепло, от которого тает снег. Даже этого минимального признака тепла достаточно, чтобы удерживать кучкующихся вокруг людей, в ожидании и надежде.

Здесь даже старики, которым нечего предложить за еду, напитки и право доступа в «Честер». Огромные, мускулистые человеческие вышибалы, которых Риодан выставил для дежурства снаружи, оттесняли народ от двери, и толпа перемещалась к освобожденным от снега обломкам камней и дерева, что должны были быть возвышающейся частью клуба. Они жгут костры в мусорных баках, собирают в близлежащих строениях древесину и складывают в груды. Выглядит так, словно народ намеревается на долгое время оккупировать это место. Пока их не впустят внутрь. Они выглядят слишком разбитыми, чтобы бороться. Кучка людей начала петь «О, благодать». К песне присоединяется порядка пятидесяти голосов.

— Может ты могла бы вразумить своего дружка и заставить его пустить этих людей внутрь, — говорю я.

— Я попробую — отзывается она, — или мы могли бы отвести их в аббатство.

— А как же Хранители? Чего они, черти, не чешутся? Разве они не должны налево и направо раздавать генераторы?

— Даже если и так, — говорит Джо, — некоторые из этих людей слишком стары, чтобы выйти и достать достаточно бензина, чтобы их запустить. Тебя не было несколько недель. Многое изменилось за это время. Все только и говорят о погоде. Пережить прошлую зиму было не так трудно, потому что в магазинах все еще оставались запасы и ночи были всего лишь прохладными. Но вот запасы закончились. Никто не ожидал, что зима наступит в июне. Все генераторы растащены. Люди меняются. Они борются друг с другом, чтобы выжить. Нам нужно продолжительное теплое лето, чтобы дать достаточно времени вырастить и запастись продовольствием, прежде чем снова наступит зима. Мы вынуждены выходить и совершать вылазки за продуктами в соседние города.

— Они умрут, Джо. Если мы не остановим этого Айсмэна, то потеряем вторую половину нашего населения.

Я смотрю назад, на сгрудившуюся толпу вокруг костра над «Честером». Маму, помогающую детишкам приблизиться к одному из баков, и теперь они могут потирать ладошки над огнем. Пожилых людей, которые выглядят слишком хрупкими для пеших прогулок по этому льду и снегу за молодежью, с усталыми глазами, повидавшими три четверти века изменений, но никогда ничего подобного тому, что происходит с прошлого Хэллоуина. Людей, выглядящих офисными клерками до падения стен, удерживающих периметр вокруг женщин, детей и стариков. Сейчас они все потерянные. Ни рабочих мест. Ни зарплат. Ни одного правила, которым привыкли следовать. Они выглядят изможденными. Отчаявшимися. Это просто убивает меня. Они затянули новую песню, следующий гимн. В такие времена людям нужна вера. Ты не можешь вот так взять и кому-то ее подарить. Она либо есть, либо — нет. Но ты уверен, что можешь попробовать подарить им надежду.

Она бросает на меня мрачный взгляд:

— Если и было для тебя когда-либо время, чтобы поразить нас своим блистанием, то оно наступило.

— Я над этим работаю. Но мне нужен материал. Идем. Мы вернемся обратно, до того, как кто-нибудь заметит, что мы вообще уходили.

Мы разворачиваемся и шагаем по улице. Мне придется оставить ее снаружи. Я не собираюсь выдавать подземные тайны Дублина. Но подведу ее как можно ближе и оставлю в безопасном месте. Под моими ботинками снег прохрустывает дважды, когда я в нем утопаю — корка льда, снег, потом снова лед. Я слышу, как Джо хрустит через три слоя, потому что она тяжелее меня. Над головой белесое небо щедрое на пышные хлопья, которые затянут вас в головокружительный круговорот, если смотреть на них слишком долго. Они тают на моем лице — это единственная часть меня, которая не закрыта. Мы прошлись по гардеробной «Честера» перед вылазкой, закутались слоями, натянули шапки, варежки и сапоги. Если такая погода задержится на следующие день-два, мы можем остаться с трехметровым слоем льда, что целиком парализует город. Те, кто не выбрался наружу в поисках тепла, замерзнут в своих убежищах. Если в скором времени не засияет солнце, это никогда не растает, а будет намерзать все больше. С каждым проходящим днем время чувствуется все критичнее. Просто не верится, что я потеряла почти целый месяц в Белом Дворце с Кристианом!

И к слову, я внимательно озираюсь вокруг, проверяя все крыши, чтобы убедиться, что ни на одной из них не засела Ведьма, занятая своим вязанием, или еще хуже того, например, готовясь ввязать в свое платьице нас. Чертова любительница кишок и крови просто выбешивает меня. Я дрожу:

— Нам надо войти в стоп-кадр, Джо. Хватай меня за руку.

Она бросает на меня взгляд, словно я ненормальная:

— Нет, у тебя не получится это со мной! Тем более на льду. Половина твоего лица — синяк, а вторая — заживающий. Ты смотрелась в зеркало в последнее время?

— Это не из-за моего передвижения. Это из-за тупой задницы по имени Риодан.

— Тупая задница по имени Риодан собирается переломать твои ноги, если они сделают хоть еще один шаг, — раздается голос Риодана справа позади нас.

Я поворачиваюсь к нему:

— Почему ты всегда преследуешь меня?

— Ты меня вынуждаешь.

— Как у тебя получается меня находить?

Может у меня на лбу мигает маяк, который посылает сигнал прямо к нему всякий раз, когда я ослушаюсь приказа? Я отказываюсь верить в то, что с тех пор, как чувак меня грызанул, он может выследить меня, куда бы я ни пошла. Это удушающая мысль. Это неправильно и несправедливо.

— Вернись внутрь. Сейчас же.

— Ты не нашел меня в Белом Дворце, — зажигается лампочка в моей голове. Я была занята другими вещами, не то догадалась бы раньше. — Ты не можешь меня выследить в Фейри!

Вот почему он был так зол. Меня распирает от радости. Я нашла свою безопасную гавань. Если мне когда-нибудь понадобится от него улизнуть, надо двигать в Фейри.

— И это ты всегда заставляешь меня что-то выполнять, что вынуждает делать по-своему, а не то, чего от меня не хочешь ты. Это не моя вина. Я просто реагирую на тебя.

— Это твоя первая ошибка. Научись действовать, девочка.

— Я и действую. Пытаюсь сделать хоть что-то с нашими проблемами.

— А ты, Джо, — мягко обращается он к ней, — должна была знать лучше.

— Не вмешивай ее в это, — говорю я.

— Она помогла тебе не повиноваться мне.

— Она не помогала. Потому что, видишь ли, я не «не повиновалась тебе». Ты сказал, что я могу выходить с одним из «твоих людей». Ты чпокаешь ее каждый день, и если это не делает ее одной из твоих людей, то ты должен прекратить это дело. Либо она из твоих, либо нет, ты не можешь иметь все и сразу. Не можешь поиметь, а затем списать со счетов. Итак, Джо — из твоих людей? Или просто очередной кусок мяса в твоем бесконечном пищеводе?

— Дэни, перестань, — предупреждает Джо.

— Черта с два, я перестану. — Я так зла, что начинаю вибрировать. — Он не достоин тебя, и ты заслуживаешь гораздо лучшего!

Не помогло и то, что за Риоданом люди вокруг костра снова затянули песни и теперь исполняли зажигательный «Град Славного Святого Патрика», хлопали в ладоши, барабанили по банкам палками, раздражая еще больше. Чем громче они пели, тем горячее распалялся мой нрав.

— Он всегда наказывает всех вокруг, но никто не вызывает его на ковер. Я говорю, что это в прошлом. Либо ты имеешь для него значение, либо нет, и он должен сказать, ху-из-ху. Я хочу знать ответ.

— Она имеет значение, — отвечает Риодан.

Джо в шоке.

Это выбешивает меня еще больше. Опять этот ее мечтательный взгляд с сердечками в них. Кто угодно может увидеть, что она не в его вкусе.

— Ты лжец, она ничего для тебя не значит!

— Дэни, прекрати это, — шикает Джо.

Я знаю его. Я знаю,как он меня провел. Он умеет манипулировать словами. «Она имеет значение». Но не вставил: «Для меня». Она имеет значение для клуба, из корыстных соображений, потому что официантка.

— Значит, она важна тебе эмоционально? Ты ее любишь?

— Дэни, прекрати сейчас же! — ужаснувшись, восклицает Джо. Риодану она говорит: — Не отвечай ей. Мне очень жаль. Просто игнорируй ее. Это так нелепо.

— Отвечай, — давлю я на Риодана. Поющие уже раздухарились, пританцовывая и покачиваясь, и мне почти приходится кричать, чтобы меня услышали. Но ничего. Я как раз в настроении покричать.

— Да что за херня, — рычит Риодан через плечо, — они не могут пойти попеть в другое место.

— Они хотят внутрь, — говорю я. — Или умрут на твоей крыше, потому что ты настоящий кретин, чтобы спасти их.

— Мир — не моя забота.

— Очевидно. — Я вкладываю двадцать видов словесного осуждения в единственное слово.

— Она только хотела найти Танцора, — встревает Джо. — Мне кажется, это важно. Иногда тебе следует ей доверять.

— Ты любишь ее? — не отстаю я от него.

Джо стонет, как будто сейчас скончается от смущения:

— Господи, Дэни, заткнись!

Я ожидаю, что он начнет сейчас надо мной измываться, сказав что-нибудь унизительное, бросив мне в лицо оскорбление, но он просто говорит:

— Определи слово «любовь».

Я смотрю прямо в эти ясные, холодные глаза. В них есть какие-то изменения. Я не понимаю этого парня. Но определение, которое он хочет, просто. У меня в клетке было предостаточно времени подумать над ним. Однажды я смотрела телепередачу, где дали точное определение, и я отвечаю ему:

— Активный уход и забота о здоровье и благополучии тела и сердца другого человека. Активная. Не пассивная. — В общем, этот человек все время не выходит у тебя из головы. Ты постоянно о нем думаешь. Он постоянно с тобой каждый час, каждого дня. Чтобы ты не делал. И ты никогда не оставишь его где-нибудь запертым умирать.

— Подумай о том, что это влечет за собой, — говорит он. — Обеспечение едой. Укрытие. Защита от врагов. Место, чтобы отдыхать и восстановиться.

— Ты забыл о роли сердца. Но я и не ожидала ничего другого. Потому что у тебя его нет. Все, что у тебя есть — правила. О, да, и еще правила.

Джо говорит:

— Дэни, может, мы просто…

Риодан обрывает ее:

— Благодаря этим правилам происходит меньше смертей.

Джо пробует снова:

— Слушайте, ребята, я думаю…

— Эти правила не дают жизни людям, которые хотят свободно дышать, — теперь моя очередь ее перебивать. Все равно ее никто не слушает.

Неожиданно он хватает меня за грудки и я оказываюсь с ним нос к носу болтая в воздухе ногами.

— По твоему же собственному определению, — говорит он, — ты также никого не любишь. И можно утверждать, что для самых близких тебе людей тебе нужно совершить всего лишь одну из трех вещей: сделать из них врагов, убить дорогих им людей, или убить их самих. Осторожней. Ты находишься на более тонком льду, чем когда-либо со мной.

— Из-за того, что спросила: любишь ли ты Джо? — холодно спрашиваю, словно это не я беспомощно болтаюсь на своих шмотках. И он не нанес мне удара ниже пояса.

— Это не твое дело, Дэни, — говорит Джо. — Я сама в состоянии…

— Да высунь ты уже голову из жопы и посмотри на мир, — рычит Риодан.

— Я вижу мир, — огрызаюсь я. — Я вижу его лучше, чем большинство людей и ты это знаешь. Отпусти меня.

— …о себе позаботится. — Джо тоже начинает выходить из себя.

— Именно поэтому ты более слепа, чем большинство, — говорит Риодан.

— Полный бред. Слушай, я все еще тут болтаюсь. — Я пытаюсь дотянуться носком до земли, но думаю, не хватает где-то метра.

— Ты не видишь леса за деревьями.

— А леса-то и нет. Его уничтожили Тени. Пусти меня. Ты не имеешь права болтать людьми в воздухе просто потому, что тебе так вдруг захотелось.

Он бросает меня так резко, что я поскальзываюсь на льду и почти падаю, когда он подхватывает меня и ставит обратно на ноги. Я стряхиваю его кисть со своей руки.

— Не обязательно должна быть любовь, — говорит Джо. — Иногда дело не в этом.

— Тогда ты не должна его чпокать!

— Это мое дело, кого мне чпокать, — раздражается Джо.

— Я никого не чпокаю. Я трахаю, — говорит Риодан.

— Благодарю за столь необходимые разъяснения, — говорю я сахарным голоском. — Слышала, Джо? Ты трахаешься с ним. Даже не культурно «чпокаешься». Жестко. Просто и ясно.

Я в гневе. Мой взор застилает красная пелена. Чертовы люди, греющиеся возле огня, так громко горланят, что затрудняют мою способность мыслить. Мне нужно к Танцору. Риодан доводит меня до белого каления. Джо — безнадежное дело. Дублин на грани вымирания.

Не в силах этого больше выносить, я бью кулаком Риодану в носяру.

Мы все как бы замираем на секунду, и даже я не могу поверить, что я только что резко звезданула Риодану без предупреждения и даже без провокаций. По крайней мере, не больше провокаций, чем обычно.

Затем Риодан клещами сжимает мою руку и тащит обратно к «Честеру», выглядя более сумасшедшим, чем я когда-либо его видела, но Джо тянет меня за другую руку, пытаясь заставить его остановиться, крича на него и меня. Я спотыкаюсь и скольжу на льду, пытаясь обоих отцепить от себя.

Мы спотыкаемся о сугробы, борясь друг с другом, когда вдруг все затуманивается, и я не могу слышать издаваемые нами звуки. Мой рот движется, но ничего из него не выходит. Я не слышу людей у огня. И даже собственное дыхание в ушах. Паника сжимает мою грудь.

Мы с Риоданом смотрим друг на друга и переживаем момент абсолютного понимания межу нами, как иногда случается у нас с Танцором. Слова не нужны. Мы вылеплены из одного теста. В бою я не желала бы себе союзника лучше. Даже Кристиану или Танцору с ним не сравнится.

Я хватаю Риодана, он хватает меня, мы зажимаем Джо между собой.

Затем пулей сваливаем нафиг оттуда, как будто за нами гонится сам сатана.

A если точнее, Король Морозного Инея.

ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ Она ослепила меня наукой[96]

Словно привязанные друг к другу, или типа того, мы с Риоданом останавливаемся примерно тремя кварталами ниже. Отойдя как раз достаточно далеко, чтобы избежать опасности, и при этом достаточно близко, чтобы все еще видеть «Честер».

К тому времени, когда мы оборачиваемся, все уже подходит к концу. Температура, где мы стояли, упала до точки замерзания. Король Морозного Инея исчезает в щели в пространстве чуть выше по улице в метрах десяти от того места. Туман засасывает, темное пятно скользит в портал, щель закрывается, и шум возвращается в мир.

Если это можно так назвать. Джо плачет, но больше похоже на то, как если бы она нахлобучила себе на бошку бумажный пакет и зарылась в ворох одеял.

Однажды на лугу у аббатства меня в живот боднула корова, потому что я на скорости влетела в нее, разбудив и напугав животину. Сейчас я чувствую абсолютно то же самое. Не могу вдохнуть полной грудью. Я пытаюсь наполнить легкие кислородом, но они остаются плоскими, как слипшиеся вместе блинчики. Когда мне, наконец, удается вдохнуть, то получается жуткий отстойный, звучащий замогильно и неестественно, хрип, который на выдохе превращается в густое облако пара — настолько сейчас холодно.

Я с тяжелым грузом на сердце осматриваю улицу.

Они все мертвы.

Все, до единого.

Верхняя часть «Честера» стала скульптурой из погребенных подо льдом и тишиной застывших статуй.

— Черт, нет! — взрываюсь и одновременно завываю я.

Секунды назад люди говорили и пели, волновались и планировали, жили, черт подери, жили, а сейчас не осталось и искорки жизненной силы. Мужчины, женщины и дети — все в гуще которых мы стояли, мертвы.

Человеческая раса на несколько сотен еще сократилась.

Ледяной Король: 25. Человеческая Раса: 0.

Если так пойдет дальше, Дублин превратиться в чертов город-призрак.

Я внимательно изучаю эту сцену. Белые столбики с шишками голов и отростками рук — люди, покрытые инеем, а затем облитые толстым блестящим слоем льда. Сосульки свисают с их кистей и локтей. Дыхание заморожено плюмажами из матовых кристаллов в воздухе. От сцены веет нестерпимым холодом, даже отсюда — словно часть Дублина только что оказалась в открытом космосе. Детишки застыли, сгрудившись вокруг баков грея ручки над открытым огнем. Взрослые застыли, обнявшись, кто-то — покачиваясь, а кто-то — хлопая в ладоши. А вокруг тишина, поразительная тишина. Словно вся сцена отгорожена звукопоглощающим экраном.

Позади меня горько и навзрыд рыдает Джо. Черт, это единственный звук в ночи, единственный звук в целом мире! Ее плач похож на завывания зажиточного кота. А я…, я обычно вою, как жалкая гончая — грубыми захлебывающимися звуками, а не мелкими вздохами и мявками. Я стою, молча дрожа, скрипя зубами и сжав кулаки, чтобы не присоединиться к Джо.

Я ухожу в себя, как делаю иногда, когда события слишком серьезные, чтобы справиться с ними. Я притворяюсь, что под всем этим инеем и льдом нет людей. Я отказываюсь впустить в себя произошедшее, потому что скорбь не спасет Дублин. Я представляю, что это пазлы мозаики. Просто улики. Которые помогут предотвратить повторение этого ужаса, если смогу расшифровать оставленные ими подсказки. Потом они снова станут для меня людьми, и я поставлю здесь какой-нибудь памятник.

Они просто хотели погреться.

— Надо было пустить их внутрь, — говорю я.

— Лучше поразмышляй, почему оно оказалось в этом месте в этот момент, — отзывается Риодан.

— Катись ты в жопу со своими размышлениями. Чувак, ты еще холоднее, чем стали теперь вот они! Что, сейчас больше не о чем думать?! — Видеть его не могу. Если бы он позволил пустить их внутрь — они не были бы мертвы. Если бы я не стояла тут, споря на идиотскую тему, а потратила больше времени на то, чтобы уговорами добиться впустить их внутрь — они не были бы мертвы. Дрожа, я застегиваю плащ на все пуговицы прямо до самого горла и тру кончик своего, напрочь, окоченевшего носа.

— Мне кажется или наши с тобой голоса звучат как-то неправильно?

— Тут все неправильно. Вся улица кажется не такой.

— Потому что она такая и есть, — подает позади меня голос Танцор. — Абсолютно вся.

Я оборачиваюсь:

— Танцор!

Он одаривает меня слабой улыбкой, но она не озаряет его лицо, как обычно. Он выглядит изможденным, бледным и под глазами уже намечаются темные круги.

— Мега, рад тебя видеть. Я думал, ты вернулась. — Он косится на Риодана, потом, с насмешливым выражением, обратно на меня.

Я едва заметно киваю и пожимаю плечами. Последнее, что мне от него хотелось — упоминание о том, что я сказала ему, что Риодан мертв. Он неплохо читает мои жесты, как всегда. Позже мы перетрем тему, как Риодан пережил выпущенные кишки.

— Я собиралась вернуться.

— Нет, не собиралась, — прерывает Риодан. — Ты теперь живешь в Честере.

— Нет не живу.

— Я отлучался по делам, — говорит Танцор, — и подумал, что должно быть ты приходила меня искать, но пропустила оставленную мной записку.

Я стараюсь натянуть на лицо самую ослепительную улыбку, тем самым как бы говоря: как же я рада тебя видеть, но выходит не очень.

— Я тебя тоже, Мега.

Теперь моя ухмылка выходит искренняя, потому что мы всегда на одной волне.

— Она живет со мной, — подает голос Кристиан где-то над нами. — Я единственный, кто способен о ней позаботиться.

Я озираюсь по сторонам, но нигде не вижу его.

— Я сама способна о себе позаботиться. Я ни с кем не живу. У меня есть собственная берлога. И чем ты там занимался?

— Слежкой за ведьмой. И попыткой найти способ ее изловить. Она быстрая, но не способна просеиваться.

Я подскакиваю и с опаской озираюсь по сторонам. Это все, что нас должно волновать прямо сейчас.

— Она здесь?

— Если ты снова притащил эту сумасшедшую суку ко мне…, — Риодан не заканчивает предложение. А ему и не нужно.

— Я оставил ее на юге города. Вяжущей. Ненадолго ей есть чем заняться.

Внезапно раздавшийся свист рассекаемого как при полете воздуха заставляет меня инстинктивно пригнуться, словно утку или зайца при появлении ястреба. Кажись, шум крыльев Дикой Охоты навечно впечатался в подсознание ши-видящих. Я отряхиваюсь от черных кристаллов.

— Кристиан, да у тебя крылья!

Они огромные. Невероятные. Он может летать. Меня так распирает от зависти, что я еле сдерживаюсь.

Он поднимает голову и смотрит на меня. Я не вижу в его лице ничего человеческого.

— Не произноси это так, словно моя ебучая жизнь — это что-то чудесное. Разве ты где-то слышала перезвон колоколов? То, что ты слышала — это голос не ангела, а новорожденного демона. И, как и любой другой новорожденный, он нуждается в молозиве. — Он бросает на меня взгляд, в котором, я думаю, должна подразумеваться улыбка. — Ах, а ты, сладкая девушка — настоящее материнское молоко.

Я моргаю и вдруг он выглядит, как самый роскошный, самый умопомрачительный чувак, которого я когда-либо видела. Он стоит там, почти под два метра ростом, черноволосый, бронзовокожий Темный Принц с гигантскими крыльями, пугающими радужными глазами и мерцающими татуировками, как буря вихрящимися под его кожей, но все же, я по-прежнему вижу красавца-горца. Ну, вроде того. Это что-то новенькое. Так проявляется его эльфийская «смерть-от-секса» природа. Это можно контролировать…

— Да от тебя разит гламором! — Он ударяет по мне волной эротизма, которая подгибает мои колени. Он быстро учится его контролировать. Слишком быстро для моего спокойствия. Я хватаюсь за меч: — Прекрати!

— Ради тебя. Сегодня. Не всегда. И не забывай, девушка, кто его тебе вернул.

— Тронешь ее. Я вырву твои крылья и буду ими полы в Честере подметать, — предупреждает Риодан.

— Надо будет, трону. И ты ни хрена мне не сделаешь, — хмыкает Кристиан.

— Никто меня трогать не будет, — начинаю я закапать, — без моего разрешения. Я не общественная собственность.

— Да что с вами всеми такое? — встревает Джо. — Перед нами только что убили людей, а вы тут спорите…

— Людишки, — кривиться Кристиан, — пустое место. — Он смотрит на Риодана: — Ты жив. Какая жалость. Я так надеялся, что Ведьма уделала тебя навсегда.

— Не дождешься.

— Тебе надо было впустить их, — упрекает Джо Риодана. — Тогда все они остались бы живы.

— Не диктуй мне, что делать, — мягко говорит Риодан.

— Она права, — встреваю я. — Ты должен был их впустить. — Промелькнувшая в глазах Джо вспышка обиды взбесила меня: — И не смей на нее огрызаться.

— Во-во, кретин, — поддакивает Кристиан. — Ты должен был их впустить.

Когда я бросаю на него взгляд, он пожимает плечами:

— Так поддержка, девушка. Это часть здоровых отношений.

Я закатываю глаза:

— У нас нет никаких отношений, и я не нуждаюсь в твоей поддержке.

— Если бы я их впустил, эта хрень могла бы проникнуть внутрь в поисках хуй знает чего, что притягивает ее с самого начала, и тогда весь чертов клуб был бы уже заморожен, — снисходит до разъяснений Риодан.

Тут он прав, но я не собираюсь все так оставлять:

— Не смей на нее гавкать, — повторяю я. — Будь с ней повежливее.

— Разберусь без сопливых, — отрезает Джо.

— В это трудно поверить, — вмешивается Танцор, — но у нас есть проблемы посерьезнее ваших Эго. Слушай. Нам надо поговорить. Давайте зайдем внутрь. Тут мертвецки холодно.

Риодан смотрит на него не более секунды, и по выражению его лица я могу определить, что ему не нравится то, что он увидел своим рентгеновским зрением:

— Все, что ты хотел сказать, можешь говорить прямо здесь. Начинай.

— Ну ты и мудак, — огрызается Танцор. — Периодически на меня находит краткое заблуждение, что ты еще отрастишь мозги. Но только краткое.

Джо и Кристиан смотрят на Танцора так, словно думают, что ему жить надоело. Я пытаюсь скрыть смешок, притворившись, что поперхнулась. Риодан выглядит в высшей степени разъяренным, и я не в том настроении, чтобы быть переброшенной через его плечо раскисшей лапшой. Я хочу услышать, что скажет Танцор, потому что ради этого он сам меня разыскал, а значит это что-то важное. Я оглядываюсь на замороженную сцену, и веселье как рукой снимает. От вида этих мертвых людей у меня все скручивается узлом в животе. Они в одну секунду погибли ни за что. Смерть — это достаточно неприятно. Мертвые ничем не смогут ответить на оскорбление.

Я смотрю на скульптурную композицию изо льда. Фактически, это самое свежее из подобных происшествий. Тем утром, когда были заморожены все Невидимые в Дублинском Замке, я не успела осмотреть место. Хочу сегодня как можно ближе подобраться к нему без режима стоп-кадра, потому что по сравнению с той ночью в церкви, когда я утратила скорость и почти умерла, казалось, я могу почувствовать все в разы лучше.

Я направляюсь вверх по улице, зная, что остальные пойдут следом: Танцор — потому что ему нужно мне кое-что рассказать, Джо, потому что она… ну, Джо, Риодан и Кристиан — потому что у них возникли какие-то проблемы в плане монопольного прихватизирования, будто получили право собственности на меня. Они так заблуждаются, что это становится просто смешно.

Я открываю свои чувства ши-видящей. И едва не задыхаюсь от ощущения… чего-то неправильного. Словно во всех тех обледеневших людях не хватает некоторых важных компонентов, как будто больше они не трехмерные, а просто плоские стоящие на улице картонные модели.

— Говори, пацан, — приказывает Риодан Танцору.

Я знаю Риодана: его раздражает Танцор, специально дающий ему понять, что будет говорить только со мной.

— После твоего ухода, Мега, я сидел там часами, тупо уставившись в никуда. Зная, что что-то упускаю. И не смотрю на вещи прямо. А потом подумал о том, как прошлой осенью приехал в Дублин, чтобы поступить в Тринити и проверить свои представления об их физфаке. Желая знать, понравятся ли мне их профессора и лаборатории, если они достаточно хорошо оборудованы для тех исследований, в которых я планировал специализироваться. Впрочем, сейчас это к делу не относится. Теперь это просто хобби. Тогда мне так и не довелось все это проверить, потому что через два дня после моего приезда Стены пали, и поступление в колледж стало проблематичным.

— В пизду, думаешь, мне есть дело, до истории твоей жизни, — рычит Риодан.

— Он такой же засранец, как ты и говорила, Мега, — отзывается Танцор.

Я останавливаюсь в пятнадцати метрах от замороженных людей и оглядываюсь. Джо и Танцор остановились приблизительно в трех метрах позади меня и, бедняжки, дрожали как осиновые листья. Риодан и Кристиан — по бокам от меня. Я уверена, что Риодан мог бы подойти ближе, чем любой из нас, но он этого не делает. Когда я дышу, мое дыхание повисает замороженным шлейфом. Мои кости ломит от холода, легкие — нещадно горят. Не могу сделать и шага, не переходя в стоп-кадр. Я дрожу, вбирая в себя все, что вижу. Что за элемент, присутствующий в этой сцене, был в наличии и во всех остальных, подвергшихся заморозке? Ответ кроется прямо здесь, смотрит на меня, и если избавлюсь от привычных шор, то смогу его усмотреть.

Во всех местах найдены: дерево, пластик, металл и мусор. Но понимаю, что не все так просто.

Здесь нет зеркал. Гобеленов. Стен. Ковров. Вообще нет никакой мебели. Нет Невидимых. Реально, абсолютно спартанская обстановка. Только скопившийся вокруг небольших костров народ, чтобы согреться. А в других местах был огонь? Как та стремная Серая Женщина, которую притягивает то, чего она была лишена от рождения — красоты, может, Морозко тянет к теплу, которого у него отродясь не было?

— И в итоге, ты пошел и проверил колледж? — подбадриваю я.

— Ага, я сунулся в их лабораторию оптического анализа. Это местечко — просто мечта. Я хотел выяснить, что происходит с замороженной материей на молекулярном уровне. Почему эти вещи такие холодные. И кажутся неправильными.

Думаю, теорию с огнем можно сразу отбросить. В пяти сценах из моего мысленного списка его не было. Я прокручиваю свои воспоминания, желая откопать файл, где сохранила восстановленные изображения сцен, и бросаю их на воображаемый экран внутри своей черепушки. Пока слушаю Танцора, параллельно шныряю по ним взад и вперед, разбиваю на фрагменты, анализирую.

— И что же ты обнаружил?

— Тринити был почти нетронут. Кажется, люди не тащат вещи, которые не удовлетворяют их первостепенным потребностям. Я запер все, что отобрал для себя перед тем, как уйти. У них были сверхкороткие фемтосекундные лазерные системы[97]! Набор — просто конфетка. Почти все, что я когда-либо мечтал в свою коллекцию игрушек. Чувиха, у них Фурье-спектрометр[98] соединен с инфракрасным микроскопом «Николет Континиум»[99]!

— Чувак, — выдыхаю я одобрительно, хотя понятия не имею, что он только что там сказал. Я опять рассматриваю сцену перед собой; интересно, эти люди, как и многие другие до них, видели, как оно приближалось? Должно быть, да. Подо льдом рты открыты, лица искажены. Они кричали в конце. Беззвучно, но все же кричали.

— Имея достаточное количество работающих генераторов, я могу выполнить любой вид спектроскопического анализа, — счастливо говорит Танцор.

— Что еще за хрень такая, «спектроскопия»? — интересуется Кристиан.

— Изучение взаимодействия вещества и испускаемой им энергии, — поясняет Танцор. — Я хотел возбудить молекулы, чтобы их изучить.

— Как… возбуждающе, — комментирует Риодан.

— Предпочитаю возбуждать женщин, — замечает Кристиан.

— Я возбуждена просто аж по самое не могу, — рявкаю я. — Кончайте подкалывать Танцора. Он на порядки круче вас шарит во всем. И стопудово сможет придумать, как возбудить ваши молекулы и закоротить их насовсем.

— Возбуждение, — продолжает Танцор, — может быть достигнуто различными способами. Я особенно интересовался температурой и скоростью, касательно кинетической энергии детрита[100] в наших пакетах с образцами. Думаю, основное состояние атомов может что и подскажет.

Ну как не обожать чувака, который то и дело сыплет заумным словечками типа «кинетическая» и «детрит».

— Что такое кинетическая энергия? — встревает Джо.

— Все постоянно вибрирует, колеблется. Ничто не стоит неподвижно. Атомы и ионы постоянно отклоняются от положения равновесия, — объясняет Танцор. — Кинетическая энергия и есть та энергия, которую высвобождает объект благодаря своему движению.

— Звук — один из видов кинетической энергии, — говорю я. Я часто задавалась вопросом о свойствах моей способности двигаться стоп-кадром, почему я могу использовать энергию так, как могу, откуда я ее получаю, каким образом мое тело ее выделяет, если другие так не способны. Я очарована различными видами энергии, тем, что они могут делать, тем, как все вокруг нас постоянно находится в движении даже на совершенно незаметном уровне. — Когда бренчат на гитаре, молекулы сдвигаются и вибрируют на той частоте, какая им задается. Их кинетическая энергия создает звук.

— Точно, — говорит Танцор. — Другой пример кинетической энергии — когда вы взмахиваете кнутом в какой-то определенный отрезок движения, получается щелкающий звук, и это происходит потому, что часть кнута движется быстрее скорости звука, что создает небольшой звуковой удар.

— Не знала. — Теперь я завидую кнуту. Скорость звука — более семисот миль в час! Я не способна создавать звуковые удары. Хочу кнут! Мне нравится идея ходить и повсюду им щелкать. Поверить не могу, что он никогда раньше не говорил мне об этом.

— Ближе к делу, — прерывает нас Риодан.

— Это все — по делу, — возражаю я. — Танцор не тратит своего времени понапрасну.

— Зато тратит мое.

Что-то гложет меня на краю сознания. Но становится немного легче от понимания того, что эти люди умерли быстро и безболезненно, потому что по простым расчетам наиболее вероятной траектории движения Короля Морозного Инея с того места, откуда я видела, как он исчезает, я поняла, что была не права в моем первом предположении. Нет, никто из этих людей не видел, как оно приближалось. Никто из них не повернулся в направлении, откуда он появился. Они умерли мгновенно, даже не осознавая, что их убили. Я с облегчением вздыхаю. В отличие от меня, большинство людей, похоже, не хотят пережить свою смерть в замедленном режиме. Мама всегда говорила, что надеется умереть во сне, легко и без боли. Ей это не удалось.

— Не поверишь, что мне удалось выяснить, — продолжает Танцор. — Я смотрел прямо на результаты и по-прежнему отказывался это принимать. Я сотню раз проверял и перепроверял, подвергал образцы испытаниям, тестировал различные объекты. Даже вернулся и захватил больше пакетов и проверил их все, один за другим. Результаты оставались такими же, снова и снова. Тебе известно, что такое абсолютный ноль, верно, Мега?

— Типа та фигня, где я сейчас стою? — отвечаю, но не подразумеваю этого, потому что если это было бы так, я бы здесь не стояла. Я была бы мертва. Нахмурившись, я изучаю сцену, пытаясь понять что-то еще. Если они не видели, что происходит, то почему кричали? Они чувствовали ту же удушающую панику, которую почувствовала я в Дублинском Замке, сразу перед тем, как появилось оно?

— Разве абсолютный ноль не является теоретической величиной? — спрашивает Кристиан.

— Технически — да, поскольку невозможно полностью уничтожить энергию. Энергия состояния покоя продолжает существовать, хотя лазерное охлаждение смогло создать температуры ниже, чем биллионная часть одного Кельвина.

— Повторяю — к чему ты ведешь? — нажимает Риодан. — Хочешь сказать, что эти места были охлаждены до абсолютного нуля?

— Нет. Единственная причина, по которой я затронул эту тему — это чтобы продемонстрировать связь между экстремальным охлаждением и молекулярной активностью, и факт, что даже при самых низких температурах у всех объектах по-прежнему сохраняется энергия какого-либо типа.

— И? — подталкивает Джо.

— На молекулярном уровне, оставленные Ледяным Королем фрагменты не имеют энергии вообще. Ни капельки.

— Это невозможно! — восклицаю я.

— Знаю. Я проводил тесты снова и снова. Проверял многочисленные образцы с каждого места. Я поехал в Дублинский Замок, накопал кусочки обледенелых Невидимых и проверил их тоже, — говорит он. — Они химически инертны, Мега. Без энергии. Без колебаний. Ничего. Они обездвижены. Мертвее мертвых. Тестируемые мной образцы вообще не могут существовать, и все же я держал их своими собственными руками! Пора переписывать всю физику, что мне известна. Мы стоим на пороге открытия нового мира.

— То есть хочешь сказать, что его притягивает энергия, и оно ей питается? Заправляясь как топливом, чтобы передвигаться по измерениям? — предполагает Джо.

Танцор качает головой:

— Не думаю, что все так просто. Большинство замороженных им сцен не имеют внушительного запаса энергии. Если бы это было из-за энергии, то существует бесконечное число более богатых на «топливо» мест. Я предполагаю, что отсутствие исчезнувшей после заморозки энергии, является вторичным и, возможно, совершенно непредвиденным последствием того, что он делает, не имеющим прямого отношения к его основной цели.

Мои чувства ши-видящей в Дублинском Замке выдали точно такое же ощущение — что у него нет злых намерений, и разрушает он не специально. Я почувствовала, что он невероятно умен и охотится за чем-то конкретным.

— Какова его главная цель? — спрашивает Риодан.

Танцор пожимает плечами:

— Если б я знал. Пока я не смог в этом разобраться. Но это пока. Я работаю над этим.

— Ну, и что же нам делать? — спрашивает Джо, оглядываясь по сторонам. — Должно же быть хоть что-то!

— Встать в круг, надеясь, что эта чертова штука решит появиться перед нами, а затем жахнуть по нему всем, что у нас имеется в распоряжении за две секунды, что он реально находится в нашем мире? — презрительно фыркает Кристиан. — По крайней мере, я знаю, что Багровая Ведьма охотится за кишками, желательно бессмертных. — Он кидает взгляд на Риодана. — И я знаю, что можно использовать в качестве наживки.

— И я тоже, — парирует Риодан.

— О чем вы? — не понимает Джо, переводя взгляд с Кристиана на Риодана. — Что за Багровая Ведьма?

До меня доходит, что она не видела моего последнего выпуска Дэни Дейли. И так и не в курсе, что какое-то время Риодан был мертв. Она понятия не имеет, что ее «бойфренд» бессмертен. Я решаю придержать эту бомбу до более подходящих времен. А так же решаю, что не собираюсь сидеть сиднем, надеясь и выжидая, когда Кристиан и Риодан, наконец, разберутся с этой Каргой. Я ее выпустила. Мне ее и отправлять обратно в ад.

Риодан обращается к Танцору:

— Работай быстрее. Возвращайся в свою лабораторию и найди мне ответ. Дублин превращается в чертову Сибирь, а теперь еще эта хрень навалила такую кучку замерзшего дерьма над моим клубом.

— По крайней мере, дверь не замерзла, — говорю я. — А то мы не смогли бы вернуться обратно.

Риодан бросает на меня взгляд, дающий понять, что он знает — мне известен другой путь туда.

— Для такой роли отлично подходит огнемет, — советует Кристиан. — Беспроигрышный вариант. Чистая работа.

— Кстати, у тебя есть какие-нибудь идеи по поводу того, что заставляет эти места взрываться? — спрашиваю я у Танцора.

— Думаю, что при этом создается своего рода энергия вакуума, где вещи становятся неустойчивыми. Как я уже сказал, законы физики больше не работают так, как надо. Возможно, отсутствие этой энергии делает их хрупкими, и когда изменяются колебания других окружающих их объектов — они взрываются. Недостаток энергии может также вызывать отсутствие «клея», необходимого для удержания частиц вещества вместе. Без него в целости они держатся только за счет ледяной оболочки. Как только она нарушается, все разлетается в разные стороны. Чем сильнее изменение частоты колебаний молекул в предметах, окружающих сцену, тем мощнее взрыв. Когда вы изучали эти места в режиме стоп-кадра, ваше передвижение генерировало значительные колебательные возмущения.

Иногда я конкретно туплю и упускаю самое очевидное. Сколько сцен взорвалось, когда мы с Риоданом двигались через них в скоростном режиме, а я ни разу не сложила два и два? Я перетираю только что сказанное Танцором, хорошенько перемешиваю это с некоторыми другими фактами, и что получаю.

После исчезновения Короля Морозного Инея, никакой энергии не остается. Она словно вычищена из всего, что он заморозил.

Р'джан сказал, что когда КМИ заморозил места в Королевстве Светлых, Фейри были не просто убиты, они были стерты, словно никогда не существовали.

Оба раза, когда я видела появление КМИ, все звуки исчезали. Никто из нас не мог ничего слышать. Танцор подтвердил третий случай подобной тишины и странного «полого» звучания, которому стал свидетелем в замороженном соборе Хранителей.

По какой причине исчезает звук? По той, что при появлении КМИ все колебания прекращаются? А с чего бы им вообще прекращаться? Потому что он высасывает энергию? Что именно делает КМИ? Что привлекает его туда, куда он устремляется? Что такого общего, нафиг, в этих местах? Пока мы этого не поймем, можно даже не надеяться его остановить. И так и будем сидеть как утки[101].

Я рассматриваю ледяную картину передо мной. Мне нужны ответы, и они нужны мне сейчас. Перед тем как я отправилась в Белый Дворец, у меня было немного времени, чтобы хорошенько пораскинуть мозгами, но с тех пор как я ушла, обстановка в моем городе стала критической. В нем теперь чересчур много снега и мороз становится слишком лютым, и если Айсмэн не убьет людей раньше, то это запросто сделает холод.

Сколько еще сотен, быть может — тысяч людей погибнет прежде, чем до нас, наконец, допрет, как его остановить? Что, если он сунет свой нос в аббатство? Что, если отберет у меня Джо? Что, если во всех генераторах кончится горючее, и они все по одному замерзнут, отсиживаясь?

Я вздыхаю и закрываю глаза.

Встряхиваюсь. То, что мне нужно увидеть находится прямо здесь, передо мной. Я это чувствую. Просто не смотрю правильным взглядом — ясным, не затуманенным эмоциями взглядом. Мне нужны мозги, как у меня и глаза, как у Риодана.

Сконцентрировавшись на обратной стороне своих век, я погружаюсь в эту серую мглу и коконом обворачиваю ее вокруг себя. Воссоздаю умиротворенную утробу, где могу начать процесс стирания своей личности, отгораживаясь от мира, в котором существую здесь и сейчас, где я — часть реальности, и все, что я вижу, окрашено моими мыслями и чувствами.

Я сбрасываю все, что знаю о себе, все, чем являюсь, и погружаюсь в тишину пещеры в своей голове, где нет ни материальности, ни боли.

Во мраке этой пещеры я не ношу длинный черный кожаный плащ, или трусики с черепами и скрещенными под ним костями, и здесь я не отпускаю отборный стеб. Здесь меня не привлекает быть супергероем. Я не думаю, что Танцор — секси, а я — девственница, потому что на самом деле меня даже не существует.

В этой пещере я никогда не рождалась. И никогда не умру.

Здесь все вокруг обнажено до самой своей сути.

Я ухожу в свое подсознание и становлюсь той иной мной, той, о которой никому никогда не рассказывала.

Наблюдающей.

Она не ощущает сосущего голода в животе или боли в затекших мышцах от просиживания в клетке все последние дни. Она не Дэни. Она может пережить все, что угодно. Не испытывая никаких эмоций. Увидеть, что находится перед ней, и только то, чем оно является. Ее сердце не замирает всякий раз, когда мама уходит, и она не платит слишком высокую цену за выживание.

Я не часто ухожу в себя и ищу ее, потому что, стоит мне там застрять, она возьмет верх, и тогда натворит таких дел…

Я живу в страхе, что однажды не смогу снова стать Дэни.

Но, офигеть не встать насколько она умный крендель! И к тому же безжалостный. Она все видит. Невозможно понять, как она это делает. Заставляет меня чувствовать себя неудачницей. Она думает, что я слабачка. Но никогда не отказывает мне, когда я прихожу.

Я открываю глаза и изучаю сцену. Она — как приемник. Принимает входящий и исходящий сигнал. И обрабатывает. Нет эго или самосознаний. Ничего, кроме пазла, а все головоломки складываются, все коды декодируются, из всех тюрем можно сбежать. Нет слишком высокой цены за успех. Есть конечная цель, и есть средства, и все средства хороши.

Не окрашенные эмоциями факты, выглядят совершенно иначе.

Люди, стучащие по банкам. Размахивающие кулаками. Некоторые хлопают. Другие — притопывают, пытаясь согреться. Я перебираю и отсеиваю. Докапываясь до самой сути.

Их тела изгибаются и перемещаются таким образом, что движения выглядят намеренными, упорядоченными, даже расслабленными, а не инстинктивными, напряженными паническими рывками мышц и костей. Каждый, чьи уста застыли открытыми, кажется, произносит протяжное «E». Их глаза полуприкрыты, жилы выступают на шеях от напряжения.

Я не сумела этого рассмотреть, но не она.

Это прямо здесь, перед нами. И все время там находилось. Она думает, что это очевидно, а я — бестолочь. Полагаю, она просто бездушная гайка в механизме.

Теперь у меня есть свой ответ, но я не могу этому радоваться, потому что она не способна на чувства. Я закрываю глаза, чтобы от нее отделиться, но она не отпускает меня. Хочет остаться. Думает, что приспособлена лучше, чем я. Я пытаюсь покинуть пещеру, но она блокирует все пути отступления. Я представляю в пещере ослепительно вспыхнувшие прожектора — как те, что установлены на краше КиСБ. Она отворачивается от них.

Я открываю глаза, потому что терпеть не могу темноты.

Риодан пристально смотрит на меня.

— Дэни, — говорит он, — ты в порядке?

Он использует настоящую, чистейшую бона-мать-его-фиде[102] вопросительную интонацию, которая повышается на конце так же, как у любого нормального человека, и эта столь обычная вещь цепляет меня. И удивляет, что такая мелочь смогла ее отпугнуть. Ослабить хватку, так что мне удается уйти без потерь. Думаю, мое чувство юмора, более чем что-либо в нас принадлежит именно Дэни, нежели ей, потому что, когда он меня позабавил, она просто ушла. Я знаю, что снова забуду ее в течение нескольких мимолетных секунд. Думаю, это она заставляет меня забыть о себе, и я ничего не припомню, пока снова не буду нуждаться в ее услугах, или случайно не зайду слишком далеко.

И тогда даже не знаю, что еще может случиться.

Я по памяти воспроизвожу все сцены, чтобы пересмотреть их еще раз и обнаружить тот единственный общий в них знаменатель, на поиски которого угробила столько времени. Оно было прямо передо мной все это время, но я не могла отбросить свои предубеждения. Я видела то, что ожидала увидеть, а это — совсем не то, что было на самом деле.

— Святой замораживатель частот, Танцор[103], — выдыхаю я тихо. — Оно пьет звук, как Сларпи[104]!

— Что? — спрашивает Танцор.

Никто из них не кричал. Я думала, они вопили от ужаса, а народ вместо этого пел.

Раздававшаяся под моими ногами музыка, сменилась. В «Честере» мощно жахнула композиция в стиле хэви-металл, отчего вибрации увеличили темп и интенсивность. Я чувствую, как кровь отхлынула от моего лица.

Если я права…

А я точно права…

Под нами, в «Честере» — тысячи людей, и хотя не сказать, что я в восторге от выбора их образа жизни, сейчас, в этом обрушившемся на нас испытании нам нужны все люди, которые у нас остались.

— Мы должны выключить это! — рявкаю я. — Немедленно все прекратить! Народ, мы должны вырубить нахрен весь Честер!

ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ Ох, погода снаружи ужасна![105]

За разукрашенным узорами инея окном моей спальни на землю лениво опускаются густые снежные хлопья. В отличие от меня, им чужды безотлагательные хлопоты. В аббатстве снег придерживается лишь одного правила: падает безостановочно. Это началось через два дня после того, как Шон начал работать в «Честере», и не заканчивается уже двадцать три дня.

В моем сердце растет боль и страдание подобно тому, как промозглые сугробы снега постепенно заполняют все, начиная от маленькой рытвины до глубокой лощины. Несмотря на все наши усилия от нее отбиться, зима с каждым днем все прочнее утверждается в нашем мире. Дороги превратились в узенькие тропинки, прокопанные меж высокими — выше талии — белыми стенами наста. Не знаю, как ориентироваться на этой изменившейся местности. Я боюсь, что в этих сугробах притаились снежные гоблины, про которых рассказывала мне бабуля; они подстерегают заплутавших и утаскивают в ослепительную холодную белизну.

Шон не мог приехать в аббатство, и у меня не было возможности покинуть его в течение пятнадцати дней. Мы выбирались за поселения с топорами и пилами, чтобы добыть ветки с промерзших, срубленных деревьев, для поддержания огня. У нас заканчивается бензин, генераторы стоят в безмолвном напоминании о лучших временах, оставшихся далеко в прошлом. У нас слишком мало свечей и недостаточно компонентов, чтобы изготовить еще. Если бы не батарейки, которыми несколько месяцев назад Дэни запасалась как одержимая для защиты от Теней, возможно, мы были бы уже все мертвы, неспособные защититься от аморфных призраков, которые все еще могли скрываться в наших стенах, хотя едва ли мы видели хоть одну с той ночи, как в подземной келье был заточен Круус. Поговаривают, что Темный Король прихватил их с собой когда уходил. Остается только надеяться.

Ночь мы проводим вместе в комнатах отдыха, дабы сэкономить ресурсы. И предположить, когда закончится снег — не представлялось возможным. Небо по-ночному чернильное или свинцово-штормовое, и только изредка сквозь облака пробивался солнечный луч. Если в скором времени мы не очистим от снега крышу нашей часовни, мы лишимся ее, а следом за ней и внутренней опоры. Наш алтарь будет погребен под толщей льда, в то время, как ветры примутся свободно гулять меж церковных скамей. Рано утром стропила скрипели и стонали свою скорбную песнь, пока я молилась: «Боже, пошли мне спокойствие, мудрость, силу, храбрость и силу духа».

А не еще больше снега на наше аббатство. Только не это.

В наших стенах, все же, не очень холодно.

В моем крыле не менее восемнадцати градусов, но это — при постоянно горящем огне во всех печах.

В моей спальне около двадцати семи — настоящее пекло для того, кто вырос на Изумрудном острове[106]. Я промокаю платком испарину на лбу, заправляю за уши влажные волосы. Расстегиваю блузку и обтираю кожу.

За окном видны вращающиеся бритвенно-острые языки кристаллического огня — это воронка в материи нашего мира возвышается над аббатством, ярко сверкая, как бриллианты в капризных лучах солнца. Между ней и стеной моей спальни, снег, по очевидной причине отсутствует.

В этом узком, ограниченном пространстве растет трава.

Трава, клянусь всеми святыми, зеленая, как клевер Святого Патрика! По-настоящему зеленая — как несимметричный трилистник[107], символизирующий нашу миссию и цель: Видеть, Служить и Защищать.

Напротив моей спальни у стены с отваливающийся штукатуркой — экзотические южные цветы всех оттенков бойзеновой ягоды[108] и орхидеи, и византийский пурпур, изгибающиеся и раскачивающиеся на тонких стеблях, их тяжелые головки наклоняются и кивают под обманчиво приятным ветерком, изменчивые, как моя душа — сдержанная в один момент, и совершенно бесстрастная — в следующий.

Я стою у открытого окна, наполняемый комнату аромат опьяняет меня. Цветы пахнут пряностями, навеивая образ о персидских коврах и далеких землях, где на завтрак курят кальяны, султаны содержат гаремы, и жизнь ленивая, распущенная и скоротечная.

Но все же прекрасная, как мог бы сказать Круус.

Я вытираю потные ладони и разглаживаю копию плана на величественном столе Ровены. Как бы мне того не хотелось, но я должна знать, если то, что я начал подозревать — правда.

Хотя МФП привязан к конкретному участку земли, который выглядит так, словно обожжен в печи — гладкий, глянцевый, словно необычный черный фарфор — если к нему приблизиться, тепло не ощущалось. Жар Огненного мира не проникал в наш.

Тем не менее, между МФП и нашим аббатством, несмотря на снег, растет трава, и что самое отвратительное — это та трава, на которую меня в моих снах среди ароматных цветов нежно укладывает Круус и до рассвета заставляет испытывать такие вещи, за которые я себя презираю.

Я не очень сведуща в географии. Знаю, что восток там, где встает солнце, а запад там, где оно садится.

Ровена хранила множество тайн, ключи позвякивали на браслете, который неизменно находился на ее запястье с тех пор, как возглавила нас, и до самого дня, как умерла. Я открыла тайник в ее спальне четыре ночи назад, когда отчаянно пытаясь противостоять еще одному мучительному сну, занимала себя исследованием каждого дюйма жилища Грандмистрисс, ища признаки ложных панелей или выдвижных напольных досок. В тайнике в нижней части многовекового шкафа я нашла карты, эскизы, планы на многих из которых нарисованы такие места, которые ставят меня в тупик, потому что я не в силах понять, чем они могли ее интересовать.

Также в нем я обнаружила чертежи аббатства, свитки были скручены в два больших рулона — Поверхность и Подземелье. Именно эту копию подземной кельи, в которой некогда содержалась Синсар Дабх и прилегающих к ней помещений, я раскатываю на столе, и поверх нее сейчас разглаживаю прозрачный эскиз моего крыла аббатства.

Я накладываю одну на другую так, чтобы они угол в угол совпали и прижимаю язык к небу в молчаливом протесте — я усовершенствовала эту технику еще в детстве, чтобы не закричать, когда посторонние эмоции становились особенно невыносимы.

Келья Крууса — прямо под моей спальней!

Напрашивается вопрос: обманчивое лето, заставляющее расти траву и распускаться цветы, вызвано жаром соседнего мира или все же Принцем, скованным льдом подо мной?

Я решаю, что, возможно, смогу вынести Риодана, по крайней мере, сегодня, потому что, когда я сказала, что надо отключить «Честер», чувак даже не задал мне ни одного вопроса.

Он по периметру огибает ледовое изваяние и направляется прямиком к металлической двери в земле. Обледенение заканчивается в четырех с половиной метрах от нее, и я рада этому, потому что та дверь, о которой я якобы только знать и должна, находится далеко отсюда. Подземные переходы могут занять много времени. И, насколько я его знаю, как только он выяснил, что я пронюхала об этом лазе, он, вероятно, закрыл его и его люди сделали где-то другой. Но я и его тоже найду. Он словно играет со мной. Его попытки скрыть какие-то вещи просто добавляют мне больше решимости их отыскать.

Я спешу за ним, довольная тем, что он верит мне на слово. Джо и Кристиан, конечно, не верят. Они идут за мной, закидывая меня вопросами, на которые и Танцор не сможет ответить, думаю, потому что он до сих пор занят сбором воедино всех ответвлений всего того, что мы там надумали. Либо это, либо он, как и я, заразился навязчивой идеей как можно быстрее повырубать всевозможные приборы в пределах досягаемости.

Мне до сих пор недостает нескольких фактов, но не думаю, что смогу их найти, потому что все замороженные места повзрывались. Все, что нам остается — размышления. Я знаю, что Король Морозного Инея любит «мороженое», но не знаю, какое именно. Зато точно уверена, что в выборе он капризен. Иначе мы еще несколько месяцев назад были бы уже все заморожены.

Я следую за Риоданом в его офис, где он вырубает электричество в подклубах. С каждым прикосновением к тачскрину еще один подклуб умирает, и это все, что мы можем сделать, чтобы прекратить гул и вопли, особенно когда детский клуб так же погружается в кромешную тьму.

Свет гаснет. Музыка замолкает.

Люди — эти сраные овцы, которым еще несколько недель назад следовало повытаскивать из задниц свои головы и сплотиться, чтобы спасти свой город — шумно протестуют. Некоторые все еще продолжают танцевать, будто ничего не случилось, и они по-прежнему слышат музыку у себя в голове.

Другие пожимают плечами и снова принимаются за свои грязные, мерзкие извращения на танцполе в полуголом виде, словно всем вокруг хочется видеть, насколько они похудели от слияния с детишками Папы Роуча.

— А я могу обратиться ко всем клубам сразу? — интересуюсь я. — У тебя есть тут что-то типа системы громкой связи?

Он бросает на меня взгляд, говорящий: неплохая попытка, но хрена лысого я дам тебе обратиться ко всем посетителям.

Я хмыкаю. Хах, разумно. Я могла бы часами разглагольствовать перед этими тупарями:

— Объясни им, — растолковываю я, — чтобы они допетрили, что вообще происходит. Расскажи про Короля Морозного Инея, и что им не стоит высовываться наружу и поднимать шум, иначе окочурятся. И предупреди о взрывающихся ледяных местах, на случай если все же кто-то уйдет, чтобы не натворили глупостей с теми замороженными скульптурами, избежав участи оказаться нашпигованными ледяной шрапнелью. И не забудь сказать им, что даже находясь здесь, они должны сидеть как мышки и…

Риодан нажимает кнопку на рабочем столе:

— Огни и музыка будут выключены, ждите дальнейших объявлений.

— И это все?! — возмущаюсь я. Мля, какое счастье, что он не сочиняет что-то вроде «Клочка Риодана»! Сквозь стеклянный пол я наблюдаю за тем, как люди недовольно шумят. Многие из них пьяны и не согласны таким раскладом. Они хотят своих привычных хлеба и зрелищ. Собственно именно за этим они сюда и приходят. — Босс, это че за фигня была вот сейчас? Может, ты хотя бы сказал им, чтобы не вздумали покидать помещения, иначе могут подохнуть?

Он снова нажимает кнопку:

— Не выходите, или погибнете.

Все пространство наполняется «т-с-с» и «ш-ш-ш», как будто они считают его Богом или типа того. Фейри и люди прекращают все, чем занимались, и садятся. Только через продолжительное время они снова начинают шушукаться.

— Думаю, тебе стоит закрыть двери, — подает голос Джо. — Не выпускай их наружу ради их же собственной безопасности.

— Я бы предпочел, чтобы они убрались. Меньше шансов привлечь Ледяное чудище.

— Если тебе интересно мое мнение, то я считаю, что для поддержания безопасности этого места, — говорю я, — лучше обеспечить безопасность им.

— Я думал, тебе неприятны люди, которые приходят в мой клуб.

— Они все же люди.

Он снова нажимает кнопку:

— Если выйдете наружу, погибнете. Если будете шуметь, вас выкинут из клуба. Не раздражайте меня.

И тут «Честер» погружается в гробовую тишину.