В когтях неведомого века

5

– Странный вы человек, шевалье! – Развалясь на затертой тысячами задов скамье будто в роскошном кресле, Леплайсан потягивал арталетовское вино, нисколько не пьянея. – Очевидных вещей не знаете, в мелочах путаетесь… Зачем вам, к примеру, знать, в каком именно году от Рождества Христова мы имеем счастье жить? Добрых три четверти из собравшихся здесь пейзан, – он обвел глиняным кривобоким «бокалом» гомонящее заведение дядюшки Мишлена, – да какие там три четверти – девять десятых понятия не имеют, какой на дворе год. Ни к чему им это. Им, знаете ли, достаточно помнить имя короля, сидящего в Париже (да и то, замечу, не обязательно), да скоро ли Пасха или Троица с Рождеством… Эй! – дотянувшись длиннющей рукой, хлопнул он по плечу сидящего за соседним столом мощного – Шварценеггер удавится от зависти – селянина. – Какой сейчас год, дубина?

Ничуть не обидевшись на «дубину», крестьянин (а может быть, и дровосек) ухмыльнулся и пожал саженными плечами, продолжая пережевывать что-то хрусткое.

– Вот видите?..

За прошедшие несколько часов кабак успел наполниться самым разнообразным народом, как говорится, под завязку. На одном полюсе здешнего общества находились Арталетов, пардон, шевалье д’Арталетт с его визави, то есть люди весьма приличные, на другом – мерзкого вида оборванцы, а все остальные – от молчаливых немецких рейтар, каким-то не известным никому способом умудрившихся выцыганить-таки у кабатчика пиво, до жуликоватого вида личностей, шепотом обсуждавших что-то явно не предназначенное для чужих ушей, – между ними.

Вино, кстати довольно приличное, вроде «Токая», притупило интерес Георгия к окружающей действительности, и теперь изумление тем фактом, что он, экс-инженер, находится в средневековой Франции, сидит за одним столом с «взаправдашним» шутом, запросто с ним беседуя, робко подавало голос откуда-то с задворков сознания. Случалось такое и раньше, но чтобы в подобной обстановке…

Леплайсан, который, как выяснилось, в самом деле был и дворянином, хотя наотрез отказался сообщать новому знакомому подлинные имя и титул, и шутом, правда в отставке, оказался человеком бесконечно обаятельным и приятным в общении. Едва поприветствовав гостя папаши Мишлена, он легко согласился присоединиться к Жориной трапезе, и уже через полчаса как-то забылось, кто именно, кого и за чей счет угощает.

Шут подтвердил все догадки Арталетова относительно того места, куда он попал, правда, датировка его была весьма странной. По его словам, шел всего лишь пятьсот девяносто первый год от Рождества Христова, но правил Францией король Генрих Третий, которому, по тем отрывочным данным, которые помнил Жора из школьного курса истории и книг Дюма-отца, полагалось уже лет пять, как спокойно почивать в склепе какого-то там Собора, заколотым монахом-киллером Клеманом. Более того, никаких религиозных войн тут не было и в помине, уже несколько лет подряд царил мир, а о законном претенденте на королевский престол, Генрихе Наваррском, которому предстояло стать Генрихом Четвертым, Леплайсан либо не знал, либо не хотел говорить.

– А почему вы все разговариваете по-русски, а французского не понимаете? – задал наконец давно мучивший его вопрос Арталетов.

– А вы уверены, что это именно так? – по-одесски ответил вопросом на вопрос шут и при этом так улыбнулся, что Жора совсем запутался. – А не наоборот?

– Но я же сейчас говорю по-русски…

– А я по-французски!

– Но мы понимаем друг друга?

– А почему бы нет?

Винные пары совсем сгустились в бедном Жорином мозгу, и он, обхватив голову руками и упершись локтями в стол, принялся напряженно размышлять над вопросом почище злополучной теоремы Ферма.

– Не мучайтесь, я пошутил! – сжалился над ним Леплайсан. – Да, мы все тут разговариваем по-русски, но подавляющее большинство французов этого просто не знает…

– Как так? – опешил Арталетов, совсем уже ничего не понимая.

Шут громко, словно кастаньетами, прищелкнул в воздухе сухими пальцами, сделал новый заказ прибежавшему кабатчику (даже отзываясь за глаза о Леплайсане не слишком лестно, он не рисковал спорить с ним) и, пока тот выполнялся, поведал грустную историю.

Все дело оказалось в том, что лет триста пятьдесят тому назад вся Европа, включая Францию, естественно, была завоевана пришедшей с Востока иноземной ордой. Французы тогда французами еще не были, а прозывались галлами, жили патриархальной жизнью, поклонялись своим богам и приняли завоевателей благосклонно…

– Не может быть! – перебил рассказчика Георгий. – Галлию же завоевали вовсе не русские, а римляне. И не триста пятьдесят лет тому назад, а почти полторы тысячи…

– Ну вы хватили, шевалье! – рассмеялся шут совершенно искренне. – Полторы тысячи лет назад наши предки еще за мамонтами бегали… Знаете, были раньше такие мохнатые слоны. Тоже, говорят, из России притопали – там же родина этих странных животных… Да и вообще всех людей на Земле, включая тех же русских. Некоторые (но я им не совсем верю) даже утверждают, что истинная прародина человечества лежала там, где сейчас находится Ледовитый океан, и прозывалась Гипербореей…

– Да ну?

– Утверждают именно так, не сомневайтесь…

Русские, которых тогда все называли просто ордой или монголами (почему именно монголами, Леплайсан объяснить затруднился, предположив, что слово это происходит от латинского «магнум», то есть «мощный», «великий», или от подобного же греческого), построили города, дали покоренным народам письменность, приобщили к христианству…

– Почему же на карте Франции, да и Европы вообще никаких следов от них не осталось?

– Как не осталось? А Руссильон, а Ля-Рошель, а Руан, наконец? Да сам Париж так называется благодаря знаменитым баням, построенным теми же завоевателями. Слово «париться», думаю, вам переводить не надо?… Фамилии, опять же. Рошфор, Рош-Сегюр, Руссо… Везде монгольские, то есть русские, корни…

– А вот…

Разговор прервался сам собой, когда дядюшка Мишлен приволок охапку новых бутылок. Наклонившись к уху Леплайсана, он громко прошептал, подозрительно косясь на Арталетова:

– Есть фалернское, прямо из Рима…

– Настоящее? – заметно оживился шут. – Не фуфло какое-нибудь паленое, подвального бургундского разлива?

– Обижаете, господин Леплайсан! – очень натурально расстроился кабатчик. – С римскими акцизными печатями, можете сами убедиться…

– Ну тащи…

– По двадцать три денье за амфору, – осторожно уточнил хозяин.

– А чего так дорого? Контрабандный товар?

Дядюшка Мишлен при этих словах перепугался не на шутку.

– Господь с вами, господин Леплайсан, – залебезил он, оглядываясь по сторонам. – Тара-то невозвратная, вот и приходится продавать дороже…

– Врешь ты все, Мишлен. Да ладно, тащи… Когда еще фалернского попробуешь в нынешние времена! – подмигнул шут Арталетову. – Раскошеливайтесь, раскошеливайтесь, сударь, не пожалеете. Оно того стоит…

Получив щепотку тонких, как лепестки, монеток, кабатчик упорхнул к себе, и тут же двое мальчишек, прислуживающих за столами, под завистливые взгляды выпивох приволокли из подвала настоящую античную амфору литров на десять, запотевшую от холода.

– Гляди-ка, не соврал, подлец! – радостно удивился Леплайсан, сковыривая кинжалом с узкого горлышка древней бутыли, выглядевшей, правда, подозрительно новенькой, цветной воск. – Точно, печать акцизного ведомства Остии,[15] как доктор прописал! Угощайтесь, дорогой мой д’Арталетт…

– Позвольте, но и Остия, и фалернское… – попробовал вставить слово Жора, но густое ароматное вино мгновенно вышибло из головы остатки сознания, резко сузив поле зрения.

Оно действительно «того стоило»…

В полуяви-полубреду Георгию виделось, будто к столу, гремя котурнами, присаживаются то римский легионер в шлеме с высоким, смахивающим на выкрашенную хной швабру плюмажем, то кочевник в лохматой шубе и малахае, то кто-то непонятный, невеликий росточком, носатый и горбатый… Когда же по столешнице запрыгали, кувыркаясь и играя в чехарду, совсем уже мелкие пришельцы, большинство из которых имело кричаще яркую окраску, словно у китайских резиновых игрушек, преимущественно – ядовито-зеленую, он понял, что пора прекращать банкет.

– Отзынь, гнида! – сообщил он особенно нахальному микрогостю, пытавшемуся, чтобы добраться до вина, наклонить глиняный стаканчик, эквивалентный для такого крохи двухсотлитровой бочке, бесцеремонно отбирая у охальника сосуд. В ответ наглец запустил прямо в голову «шевалье» глиняной же тарелкой, куда угощавшиеся кидали кости и прочие несъедобные объедки. И как только поднял, зараза!

Врезавшись в голову Георгию, миска разлетелась на звонкие осколки, и последнее, что он успел увидеть перед тем, как пол и потолок стремительно поменялись местами, был тот самый зеленый коротышка, кривляющийся и строивший рожки… А впрочем, как знать: может быть, рожки-то у него были свои, так сказать, натуральные?..