В жизни много хорошего

Передо мной лестница. Ступени сделаны из бетона и для прочности укреплены сварным каркасом из металлических уголков. Ступеней много. Они ведут вверх, вверх, вверх, и упираются в небо. Я стою задрав голову, и мне кажется, что там, в небе, они обрываются. Что там нет ничего, кроме маленькой бетонной площадки безо всякого ограждения, с которой очень просто упасть.

Hа самом деле это называется линией горизонта. Hа самом деле там наверху нет бетонной площадки, на самом деле там мост. Он — пешеходный. Потому что это — железнодорожный вокзал, и потому что каждый день множество пешеходов взбирается по ступенькам на самый верх, чтобы перейти через пути, и не падает. Я тоже каждый день взбираюсь по ступенькам и тоже не падаю. Значит, в некотором роде я — пешеход.

Уголки, которыми укреплены ступени, называются швеллерами. Или нет?

Сейчас удачный момент и пешеходов немного. Иногда бывает по-другому, когда приходит какой-нибудь поезд и на лестнице образуется давка. Я специально стараюсь выбирать такое время, как сейчас, но у меня не всегда получается. Однако сегодня все складывается как нельзя более удачно, и я поднимаюсь на первую ступеньку.

Я начинаю взбираться на мост.

Люди все-таки есть, но их мало — пара-тройка человек движется вниз, пара-тройка — вверх. Те, которые вниз, снисходят из каких-то заоблачных сфер. Видна только лестница, а они возникают на ее вершине и начинают спускаться. Пока они еще не спустились, они смотрят на всех сверху, как птицы. В том числе и на меня. Пока они еще далеко и их лиц не видно.

Те, которые поднимаются на мост, тоже смотрят на меня сверху вниз. Некоторые меня узнают, а другие выглядят очень удивленными. Должно быть, они приезжие и не могут понять, что я здесь делаю.

Я взбираюсь.

Меня обгоняют потертые джинсы. Потом мимо спускается сиреневое полупальто с двумя сумками. Впереди ветер треплет какой-то серый лоскут. Должно быть, он зацепился за ступеньку. Потом, когда я поднимусь повыше, я рассмотрю его во всех подробностях.

Ветер проносит мимо маленькое белое перышко. И еще одно. И еще. Сверху вприпрыжку сбегает полный мужчина в пуховке. Каким-то образом он умудрился ее порвать и теперь старательно зажимает прореху рукой, но все равно пух вокруг него так и вьется. Особенно сзади. А я было подумал, что это летит от меня.

Как-то раз мне пришлось ехать в переполненном автобусе. Было очень нужно, а времени оставалось в обрез. Тогда меня немного помяли и вокруг тоже летало белое. Hо в конце концов все обошлось. А я на будущее зарекся ездить автобусом.

Я добираюсь до лоскута и касаюсь его ногой. Оказывается, это обрывок серого полиэтиленового пакета. Мне не совсем понятно, как он держится на ступеньке, но я прохожу мимо, потому что на самом деле мне все равно, потому что впереди меня ждет нечто значительно большее. Я еще некоторое время взбираюсь со ступеньки на ступеньку. При этом я тщательно слежу, чтобы со мной никто не столкнулся. А то — мало ли что. Некоторые прохожие очень торопятся.

В конце концов я преодолеваю последнюю ступеньку и оказываюсь наверху. Здесь холодно и дует ветер, но ради свидания с небом я готов терпеть и не такое. В моем теперешнем положении этот мост — самое близкое к небу место, до которого я могу более-менее легко дотянуться.

Я поднимаюсь сюда ежедневно, и медленно двигаюсь, держась рядом с перилами. Рядом с перилами — потому что в этот момент я очень сосредоточен на своих ощущениях, и могу не заметить какого-нибудь пешехода. А еще потому что через них видны многие вещи внизу.

С моста все кажется маленьким.

Мост длинный, очень длинный, но каждый раз он заканчивается. Я иду по нему, иду и иду… А потом оказываюсь на первой ступеньке и останавливаюсь. Передо мной еще одна лестница, и она ведет вниз.

В конце концов я начинаю спуск. Я спрыгиваю со ступеньки на ступеньку и смотрю на землю там, внизу. Вначале земля далеко, но постепенно она приближается.

Hа нижних ступеньках обычно устраиваются нищие, но сегодня я рано и их еще нет. Мне кажется, они меня недолюбливают. Один старик даже как-то попытался меня схватить. Возможно, он был голодный и рассматривал меня как еду. Hа дне нравы гораздо проще, там при необходимости готовы съесть все что движется. А может он рассчитывал на мне заработать?

В тот раз я нанес ему телесные повреждения (клюнул), а потом обругал на трех языках. С тех пор при виде меня у него делается тоскливое выражение лица и он отворачивается.

Дома я подхожу к компьютеру, включаю его и терпеливо жду, пока он загрузится. Сегодня мне нужно закончить кое-какую работу, но впереди еще целый день. Поэтому, вместо того чтобы ей заняться, я щелкаю по синенькому ярлычку и на несколько секунд закрываю глаза. Жду, пока загрузится щелкнутый адрес.

По большому счету, наша семья и сейчас неплохо устроились. После того как в нас проснулась память, мы быстренько сдали положенные экзамены, прошли адаптационные курсы, сняли квартиру… Мама стала дизайнером, я пока что пробавляюсь переводами, хотя это занятие временное (похоже, скоро я снова начну писать), а папа… папа — особый разговор. Немцы — вообще люди особые. Я имею в виду, те самые немцы. Кое-что в них остается, даже когда они становятся бывшими. Вот и в папе это кое-что очень даже осталось. Hо, во всяком случае, он зарабатывает.

Адрес уже загрузился. Я открываю глаза и вызываю на экран цены на пластические операции. Пролистываю табличку до нужной строки, нажимаю ввод, в поле «исходные данные» печатаю «курица» и задумываюсь.

Первым был папа, скоро наступит мамина очередь, а где-то через год буду я. Я последний, потому что самый молодой. Сроки у кур, знаете ли, просто убогие.

В прошлой жизни папа был бароном Рихтгофеном, и все кончилось тем, что его сбили. После такого конца он разлюбил самолеты, не захотел быть человеком, а вместо этого выбрал орла. Орел обошелся нашей семье в пять тысяч долларов.

Зато теперь я могу всем говорить, что мой папа — орел.

Мама тоже раньше кем-то была, только она наотрез отказывается об этом рассказывать. И превращаться в человека она тоже не хочет, а в свободное время рассматривает буклеты с изображениями попугаев. Она говорит, что попугаи очень красивые и что они долго живут. И что мы с папой не разбираемся в жизни. А папа ей отвечает, что лучше он потом заплатит за омоложение.

Страшно подумать, во сколько обойдется омоложение для орла.

Hа человеке это гораздо дешевле, на нем все отработано от и до. И пластические операции тоже. Фонд защиты животных даже выдает бесплатные направления на очеловечивание любой зверюшке, которая в состоянии сдать экзамены, но по этим направлениям делают такие халтурные операции, что ими мало кто пользуется. Из кур, например, люди у них получаются маленькими, толстыми и ужасно носатыми. А у некоторых, говорят, даже перья растут вместо волос.

Потому что бесплатным бывает только сыр и только в некоторых печально известных местах.

Набираю в «цели операции» человека и жму на кнопочку. Потом ввожу еще кое-какие параметры. Высвечивается сумма чуть больше полутора тысяч. Hо за эти деньги можно выбрать нормальную внешность.

Папа говорит, что люди сами не умеют летать, и что если я хочу еще когда-нибудь по-настоящему увидеть небо, то к этим полутора тысячам долларов нужно добавить деньги за самолет. А я не согласен. Попробовал бы он на своих орлиных крыльях… А вот я, раньше, до того, как стал курицей…

Да. Hу а пока по утрам я хожу прогуляться на мост. И вообще, в жизни бывает много хорошего.

Даже несмотря на то, что после смерти некоторые летчики превращаются в кур.