В дебрях времени. Палеонтологическая фантазия

РАЗОРЕННОЕ СТОЙБИЩЕ

Шестьсот тысяч лет назад там, где сейчас расположен Китай, в сырой мрачной долине, покрытой редкой пожухлой травой, можно было увидеть двуногое существо в мохнатой медвежьей шкуре. Боязливо озираясь, оно быстрыми перебежками кралось от дерева к дереву, от камня к камню, продвигалось по унылой низине. Кое-где осколками зеркал сверкали болота, листва желтела и осыпалась, и в воздухе чувствовалось приближение зимы.

Синантроп был низкоросл, но мускулист. Пегая шерсть на его ногах, груди и спине была почти неотличима от шерсти на шкуре, бородатое лицо иссечено грубыми морщинами. Маленькие глаза под огромными надбровными дугами пугливо и хитро бегали по сторонам. Над мясистым носом нависал покатый лоб, убегавший к затылку, подбородка не было, и челюсти, будто срезанные наискось, торчали вперед. Его трудно было назвать красавцем, но он был крепок и, видимо, очень ловок, хотя ступал несколько по-обезьяньи, на согнутых в коленях ногах.

Он был вооружен — держал на весу большой сук, к которому сыромятными ремнями был привязан грубо выделанный камень. Синантроп был голоден и испуган — никогда еще он не заходил так далеко от своей стоянки. Но, хотя он был еще по-звериному упрям, и ему уже было знакомо человеческое чувство долга. Он должен был вернуться с дичью, или даже старухи встретят его насмешками. Необычные запахи, подымавшиеся с болот, чей-то тяжелый топот вдали и голодные крики зверей в сумерках заставляли его поминутно вздрагивать. Сердце его стучало и готово было выпрыгнуть из широченной волосатой груди.

Мысли его были подобны земляным червям, медленным и ленивым, в беспорядке ворочающимся в кромешном подземном мраке. Сейчас мы сказали бы, что ему недоставало четкости и дисциплины мышления. И только зрительные образы, четкие и примитивные, быстро сверкали в его мозгу один за другим, так что мысль лишь изредка успевала связать их между собой и позволить ему сделать какие-нибудь выводы. Он еще не привык думать.

Тем не менее он думал — об огне. Он никогда не видел горячих лав, ибо огонь передавали из поколения в поколение и сохраняли его, как самую дорогую ценность племени. Только старики рассказывали о стремительных реках бушующего огня. Этот огонь вышел из земли, и они укротили его. Он не ревел, как в лесных пожарах, а жил в пещерах, и образ его вызвал в памяти синантропа дразнящий запах жареного мяса…

Пора было передохнуть. Первобытный человек огляделся. Это была бесплодная местность, вся в песке и галечнике, а неподалеку, между наклонными глыбами, зияла щель провала.

Синантроп постоял, заглядывая внутрь. Затем он протиснулся в щель. И, когда померкло небо и начал накрапывать мелкий дождь, он подобрал два подходящих камня и, сидя на корточках, принялся бить их друг о друга. Его мысли медленно кружились вокруг форм, которые принимали камни. Он знал, что был в этом деле искуснее других, и верил, что хорошо отточенное оружие вернее поразит врага и удесятерит силы самых слабых рук. Он продолжал обивать два кремня, а искры летели от них подобно падающим звездам, в осенние ночи роями мчавшихся по небу.

Искры были холодными, огонь, который заключался в них, был безвреден и не помогал развеять холод. Синантроп давно уже его не замечал. Но, когда особенно яркая искорка упала на сухой мох и красная дымная улитка поползла по желтому стебельку, он отпрянул. Все исчезло, только горьковатый дымок щекотал ему ноздри. Тогда он снова присел на корточки и снова принялся за свое однообразное занятие, ибо стук рождающегося оружия согревал его и вселял бодрость. И вот снова запахло паленым, и опять по стебелькам мха поползла блестящая улитка. И вдруг быстрее, чем он мог сообразить, мох под его ступнями запылал, и темная щель в камнях осветилась. Синантроп в страхе выскочил из своей норы под дождь. Здесь было холодно и сыро, но он ничего не замечал, весь поглощенный непостижимостью случившегося. Расселина дохнула на него теплом, и он осторожно сунул в нее голову. Самого огня он давно не боялся, но это был какой-то странный огонь: он возник из камней! И этот огонь угасал в каменной темнице — мох уже только тлел. Синантроп присел в стороне, напряженно стараясь удержать расползающиеся мысли и разбегающиеся образы. Затем он снова взял кремни. Он бил их долго, и вот снова появилась красная улитка. Тогда синантроп подгреб мох кучкой и стал дуть на нее. Кучка запылала!

Схватив чудодейственные кремни, он кинулся назад к племени, смутно понимая, что несет в этих двух камнях покоренный огонь и отныне не надо будет бояться, что огонь когда-нибудь может умереть…

За веком питекантропа, синантропа и других предшественников древних людей следовали тысячелетия первых людей древнего каменного века — неандертальцев. Наступало время, которым сейчас занимается не столько палеонтология, сколько археология. Последний день вне нашего времени я решил посвятить наблюдению над медленно занимающейся зарей человечества.

Дул ровный постоянный ветер. Было достаточно тепло, но не жарко. Мой указатель времени свидетельствовал, что до наших дней остается пятьсот тысяч лет.

Я слез с машины в прозрачном саловом лесу и сразу принялся маскировать ее срезанными ветвями. Невдалеке росли магнолиевые деревья, увитые лианами, и одно из них, довольно крупное, нависало над обрывом, за которым начиналась горная долина с маленьким пенистым ручьем, рощами мыльных деревьев и конскими каштанами. Ближе к горам жался нарядный желто-зеленый лес высокоствольных древовидных папоротников, а в стороне, у самого подножия горы, плотной зеленой стеной стояли бамбуки.

Я взял бинокль и взобрался на дерево над пропастью до средних его ветвей. Прямо на западе передо мной находилась большая стоянка синантропов.

Вокруг трех костров сновали люди в шкурах. Шкуры были наброшены на воткнутые в землю большие сучья, образуя грубые кривобокие шалаши. Я застал их в момент, когда взрослые охотники покидали стойбище.

Я долго следил, как эти люди с гривами темных волос до середины спины неторопливо, гуськом выходили из пологой низины и направлялись к теснинам горных отрогов.

Ленивый покой овладел деревней с уходом охотников.

Женщины что-то стряпали на больших камнях, окружавших пылающие очаги, старики неподвижными серыми истуканами сидели на корточках у входов в шалаши, подростки таскали хворост. Дети беспорядочно бегали или ползали под ногами у взрослых, не привлекая ничьего внимания. Многие с удовольствием рылись в кучках кухонных отбросов, возвышавшихся посреди стойбища, и что-то проворно запихивали себе в рот.

Небо над долиной помрачнело, начался дождь. Все попрятались в шалаши и под навесы из шкур, а очаги забросали золой и прикрыли ветвями. Когда же через час дождь прекратился и засияло солнце, развернулись новые события.

На стойбище возвратились четыре девушки, неся прутики с нанизанными на них небольшими рыбками. Я засмотрелся на их трофеи и некоторое время раздумывал над тем, каким способом они ловят рыбу. Мысли мои были прерваны странным ревом со стороны горной гряды. На минуту в стойбище все замерло. Женщины и старики, заслонив глаза от солнца, вглядывались в далекий горизонт, а затем начался невообразимый переполох. Все бегали и кричали. Дети плакали, размазывая слезы и грязь по своим старообразным мордочкам. Подростки и старики, схватив оружие, выбежали на окраину становища. Они возбужденно переговаривались между собой, неуклюже размахивая руками. Я навел бинокль на горы и внезапно поймал в поле зрения громадный, медленно летящий камень. Как пушечное ядро он влетел в рощицу каштанов, и на его пути рухнули два дерева, взметнув в воздух листья и щепки. Несколько мгновений камень, подпрыгивая, катился по земле, ломая кустарник, как тростник.

Прошло еще минут десять, на становище вновь воцарилась тишина. Один из подростков с тонкими кривыми ногами побежал к кряжистому дереву в полусотне метров от стойбища и начал неуклюже карабкаться на него. Обезьянья сноровка была уже утрачена людьми, и он с трудом добрался до первых сучьев. Лезть стало легче, а боязнь высоты была ему, видимо, незнакома. Неожиданно он замахал рукой и что-то закричал тем, кто стоял внизу. Его мальчишеский голос походил на кваканье с хрипотцой и завыванием. Должно быть, ему не поверили и переспросили, но он уже проворно спускался, спрыгнул с нижней ветви и затараторил, описывая руками окружности и показывая на дерево. Женщины столпились, глядя то на него, то на дерево, затем почти разом повернулись в сторону гор. И тогда, словно бурые и серые листья под сильным порывом осеннего ветра, они кинулись бежать в глубину долины, подхватив оравших детей. Старики, покрытые уродливыми шрамами, ковыляли по стойбищу, ища, по-видимому, куда бы спрятаться. Двое зарылись с головой в кухонные отбросы, один притаился в груде хвороста, а две страшные старухи, подобрав с горячих очагов какие-то коренья и печеные клубни, укрылись под корнями большого дерева, навалив на себя охапку шкур. Снова разнесся рев, но уже гораздо ближе… И вот перед стойбищем показались чудовищные обезьяны! Ничего подобного я никогда не видел. Это было стадо гигантопитеков, огромных гориллообразных чудовищ, ростом около трех метров; их было голов двадцать или более. Они рысью, враскачку бежали по долине. Один из гигантопитеков держал в лапе дымящийся факел, как мы держали бы в кулаке карандаш, и размахивал им.

Тут я заметил крошечные фигурки охотников и понял, что это их преследовали разъяренные чудовища. Синантропы мчались во весь дух, теряя оружие, но гигантопитеки быстро настигали их. Охотник, оказавшийся в цепочке бегущих последним, на миг остановился и метнул в ближайшего из преследователей увесистый камень. Чудовище взмахнуло лапой, поймало камень будто мячик и отбросило его далеко в сторону. Тогда я понял, кто швырнул огромную глыбу.

Шум могучего дыхания гигантопитеков доносился даже до меня. Изредка они издавали короткие рыкающие звуки, а иногда один из них гоготал и разевал, как пещеру, розовую пасть. Только одиннадцать синантропов вместо ушедших восемнадцати бежали, едва двигая ногами от усталости. Их лица с остановившимися от ужаса глазами блестели от пота, изо рта текла пена.

Гигантопитек взмахнул огромной лапой, еще один брошенный с огромной силой камень, крутясь, грохнулся о землю, сбив с ног двух коротконогих охотников. Удар был так силен, что мое дерево покачнулось, и я с опаской оглянулся на замаскированную машину.

Синантропы жалобно завопили, над их головами с жужжанием пронесся дымящийся факел, подобранный где-то гигантопитеком, и они как подкошенные повалились в траву. Только один еще не оставил надежду достичь стоянки, хотя спасение лучше было бы искать среди деревьев. Остальные охотники, распростертые в высокой траве, лежали совершенно неподвижно, уткнувшись лицом в землю. Гигантопитеки набежали на них, и я отвернулся, содрогнувшись от жалости и ужаса.

Когда я взглянул опять, гориллообразные чудовища, размахивая лапами толщиной в человеческий торс, с воем и воплями ковыляли к стоянке, ударяя огромными кулачищами себя в грудь. Из травы позади них встали четверо уцелевших охотников. Камни взлетели и поразили одну обезьяну в лопатку и левую лапу у плеча. Но гигантопитек даже не заметил этого. Шалаши синантропов в мгновение ока оказались разрушены, шкуры и колья разлетелись в разные стороны. Какой-то хлам попал на тлеющие уголья очагов и вспыхнул смрадным, коптящим пламенем. Высоко в небо взлетали искры. Ружейным выстрелом треснула горевшая ветка, тлевшие угольки брызнули в разные стороны, и несколько их упало в груды хвороста. Дымные струи протянулись по ветру. Сучья затрещали, стали быстро обугливаться, и вдруг, словно взмах ослепительно белого крыла, над стойбищем встало жаркое море пламени. Рев и вопли огласили долину. Гигантопитеки в ужасе уставились на огонь. Вертя головами, они глядели, как вспыхивала сухая трава, как занимались и тлели шкуры и палки. Ветер резко переменился, и голубовато-серые чудовища закашлялись, хватаясь лапами за грудь. Они кинулись бежать, испугавшись, вероятно, впервые в жизни. За ними неслись и крутились в вихрях клубы густого серого дыма, а они бежали вразвалку по равнине, упираясь в землю то правой, то левой передней лапой. Инстинкт уводил их в горы, в огромные пещеры и гнезда на тысячелетних деревьях. Там они были дома, там соперничали с пещерным медведем, и туда они стремились, уходя от едкой гари степного пожара, преследовавшего их по пятам.

Дымная полоса ушла к отрогам гор, рощи каштанов и магнолий горели гигантскими кострами, рассеивая тучи искр, и деревья издали напоминали колеблющиеся языки свечей на ветру. Только тогда из дальнего леса и из прерии стали возвращаться на уничтоженную стоянку остатки племени. Из восемнадцати охотников племени уцелело только шесть, из четырех десятков женщин, детей и стариков — двадцать семь. Остальные были обнаружены и убиты гигантскими обезьянами. Плач, вой и стоны стояли над стоянкой. Раненые по-собачьи зализывали кровь. И только беззубые старики и сморщенные, с заросшими лицами уродливые старухи, казалось, не испытывали горечи и не разделяли печали племени. Они по-прежнему были многословны и болтливы; назойливыми и капризными оставались дети. Потом могучий, заросший шерстью до глаз вождь собрал всех вокруг себя и что-то сказал. Скорбь уступила место угрюмой сосредоточенности…

Солнце садилось, и я, усталый, переполненный впечатлениями этого страшного дня, побрел к машине.