В дебрях Даль-Гея

Глава 7

На елшанский бивак Лобов прилетел на глайдере и эффектно посадил его — оверхедом. Пройдя над лагерем, он положил глайдер на спину, сделал полупетлю и в нижней ее точке притер машину к траве. Вздыбившись от энергичного торможения реверсом двигателя, точно горячий конь, глайдер как бы уперся в воздушную стену, с натугой прополз два десятка метров и замер возле дуба, сторожившего вход в лукоречье. Все было готово к встрече командира. На дубе висела златая цепь, она и в самом деле была золотая и весила семь фунтов — больше трех килограммов, и объявление, написанное старославянскими буквами: «Леший здесь. Русалка отсутствует». Возле дуба стояли три закрытые палатки индивидуального пользования и одна большая, односкатная, перед ней горел небольшой, но жаркий, умело разложенный костер. Над костром сверкающий, будто медный чайник лениво шевелил крышкой и из по-лебединому изогнутого носика попыхивал парком. А возле костра, перед односкатной палаткой на белой скатерти была разложена всякая натуральная снедь, приправы, столовые приборы и кружки. Все это было аккуратно прикрыто тонкой, почти невидимой прозрачной пленкой, пришпиленной к земле.

Подбегая к глайдеру, Клим намеревался, как это было заведено, отдать шутливый рапорт командиру. Но сценарий встречи был неожиданно нарушен. Спрыгнувший на траву Иван протянул руку и помог спуститься высокой стройной девушке с русыми волосами, одетой, как и все торнадовцы, в светло-серый спортивный костюм. Штурман и инженер переглянулись и, не сговариваясь, перешли с бега на обычный нескорый шаг. Недоумение их было вызвано тем, что бивак на Елшанке был у торнадовцев особым, храмовым, как говорил Алексей Кронин, местом. Они отдыхали тут втроем, заново притираясь друг к другу, налаживая несколько расшатанные каникулярным отдыхом привычные связи, в рамках той почти неуловимой для чужого глаза субординации, которая и отличает слетанный экипаж от простого коллектива. Посторонние, вне зависимости от их общественного и профессионального ранга, на бивак не допускались. Исключения делались только для близких друзей или для тех, кто в очередной патрульный рейд шел в составе экипажа «Торнадо». Но и в этих случаях гостей приглашали на Елшанку лишь на денек-другой, по общему согласию и предварительной договоренности. Появление рядом с Иваном незнакомой девушки, о прилете которой Клим и Алексей и понятия не имели, не лезло ни в какие ворота. Хорошо еще, что интуитивная смена бега на неспешный шаг позволила им сориентироваться и прийти в себя.

— Явление Христа народу, — пробормотал на ходу Клим.

— Если уж пользоваться культовыми аналогиями, то надо говорить не о Христе, а о деве Марии, — шепотом отозвался Алексей.

Девушка стояла рядом с Иваном плечом к плечу, похоже было, что она робеет, а поэтому и жмется к своему спутнику. У девушки были мягкие приятные черты лица и тревожные темные глаза. Она была всего на полголовы ниже Ивана, но какой тоненькой казалась она по сравнению с ним! Какой беззащитной, доверчивой!

— Как бы мне, рябине, к дубу перебраться, — еще более приглушая голос, пробормотал Клим.

— Кто это?

— Понятия не имею.

— По-моему, я где-то уже видел ее, — подумал вслух инженер.

Эта реплика словно повязку сорвала с глаз Клима.

— Это же Лена!

— Кто?

— Лена Зим, — одними губами, глайдер был уже рядом, шепнул штурман.

Сделав несколько ускоренных шагов, он чуть обогнал сознательно притормозившего Алексея, шутливо раскланялся на мушкетерский манер и сказал, что он и его друг рады приветствовать дорогих гостей на этой священной земле.

Девушка испуганно поклонилась сначала Климу, а потом и поравнявшемуся с ним Алексею.

— Лена Зим, — представил девушку Лобов.

Теперь поклонились Клим и Алексей. И хотя ничего подобного им и в голову не приходило, со стороны можно было подумать, что этим сдержанным поклоном они просто передразнивают девушку. Глаза у Лобова стали сердитыми.

— Да вы хоть узнали ее? — спросил он укоризненно.

— Узнали! — хором ответили торнадовцы, переглянулись и расхохотались. Глядя на них, рассмеялся Иван, а вслед за ним заулыбалась и Лена. Несмотря на этот смех, все они чувствовали себя не совсем ловко. Разряжая эту неловкость, Клим начал расспрашивать Лену о том, как ей понравилась посадка оверхедом и как ей вообще жилось на Земле в эти месяцы. Как это и принято при обращении с крестницами, Клим сразу перешел с Леной на ты. Она естественно приняла эту манеру, скоро совсем оттаяла, заулыбалась и при тактичной поддержке со стороны Кронина включилась в шутливый разговор обо всем и ни о чем. Лобов облегченно вздохнул, кивком головы отозвал инженера, открыл в глайдере багажник и достал оттуда портплед.

— Тут палатка для Лены и ее личные вещи. — Он виновато заглянул в глаза Алексея. — Она погостит у нас, не возражаешь?

— Нет проблем.

Лобов покосился на оживленно беседующего с Леной Клима:

— Полагаю, и Клим возражать не будет?

— Правильно полагаешь. — Алексей присматривался к Лобову и так и эдак, точно не узнавал его. — Не понимаю только, почему ты не сообщил о прилете Лены заранее. Мы бы все приготовили. Никаких хлопот!

Иван мельком глянул на Кронина и отвел взгляд.

— Да я и сам толком ничего не знал. — Он снова глянул на Кронина и усмехнулся. — И рисковать не хотелось.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Кто вас знает! Вдруг бы вы вздумали возражать. Бивак — место священное.

Все еще приглядываясь к командиру, Алексей забрал у него портплед.

— Надо полагать, что миссия по установке палатки возлагается на нас с Климом, не так ли?

Лобов кивнул:

— Лена вам поможет.

— Лена? — удивился инженер. — А ты?

Иван шлепнул широкой ладонью по борту глайдера:

— Я отлучусь. Кое-какие дела. В общем, к ужину я вернусь.

— Что-то ты темнишь!

— Да нет, все очень просто. Пусть Лена тут пообвыкнет. Ты уж проследи, чтобы ей было хорошо. И чтобы Клим не переусердствовал с шутками и розыгрышами.

— Будет сделано.

Инженер собрался было подробнее расспросить Ивана, но, умудренный недавним крахом своей неудачной любви, вдруг понял, почему так скован Иван и что все это, собственно, значит. Мысленно он вздохнул. Еще неизвестно, что из этой истории получится! И теперь, на Елшанке, и в особенности потом. Подводя итог своим размышлениям, Кронин машинально проговорил со свойственной ему флегмой:

— Поступай, как знаешь. Все равно потом пожалеешь!

— Что? — удивился Иван.

Алексей очнулся от своих мыслей и рассмеялся:

— Не обращай внимания. Это я так, мысли вслух для собственного пользования.

На том, что Лобов должен на некоторое время испариться, оставив Лену Зим в обществе Клима и Алексея, настаивал Кирсипуу и настаивал решительно.

— Мне не хочется входить в детали. — Глаза психолога смотрели на Ивана доброжелательно, но Ивану чудилась в них легкая усмешка. — Вы уж поверьте мне на слово! Сами убедитесь, что Лена легко найдет общий язык с вашими друзьями.

Лобов молчал, поэтому Кирсипуу счел нужным усилить аргументацию:

— Во всяком случае, с ними ей будет заметно проще, чем с Иваном Лобовым.

— Это почему? — импульсивно обиделся Иван.

— Да хотя бы потому, что ни Алексею, ни тем более Климу и в голову не придет обращаться с Леной, как с малознакомой дамой на торжественном приеме! Пусть они знакомятся и дружатся без прямого вашего участия. Так будет лучше и для ваших друзей, и для Лены, и для вас. Право, вы уж поверьте мне, дипломированному психологу, на слово.

Иван ему и верил и не верил. Не хотелось ему расставаться с Леной! Не хотелось еще и потому, что уговорить ее отправиться с ним на Елшанку Ивану стоило больших трудов. Когда Иван рискнул предложить Лене вместе покинуть профилакторий, сказав в ответ на ее беспомощное «А как же я?» — «А вы — со мной», радость, мелькнувшую в ее глазах, тут же затопила волна испуга.

— Это невозможно!

— Почему? Не вечно же вам сидеть в профилактории.

Упоминание о профилактории позволило Лене тут же уцепиться за подходящий предлог.

— А что скажет доктор Кирсипуу?

— Ничего не скажет. Вернее, одобрит — вот и все.

— Вы уверены?

— Уверен. Честно говоря, я уже советовался с ним, — покаялся Иван. — Взял этот грех на свою душу!

Теперь, уже грустно, Лена повторила:

— Это невозможно!

— Да почему?

— Неловко. — Лена заглянула Ивану в глаза. — Неловко, понимаете?

— Вы же моя крестница, в конце концов!

— Правда, — с некоторым удивлением припомнила девушка и нерешительно спросила: — Куда же мы отправимся?

— Куда угодно. — И, помедлив, Лобов пояснил: — Мне ведь скоро в космос, в очередной патрульный рейд. Надо повидать Землю, потолкаться среди людей, знакомых и незнакомых, побывать в музеях-полисах и в декорумах. Составьте компанию!

Видя, что Лена колеблется, Иван уточнил:

— Можно слетать в Сан-Франциско, это рядом. Или в Ленинград, там моя родина. Можно побывать в Турции на каскадах Памукале или в Африке на водопаде Виктории. Можно заглянуть на мыс Канаверал, посидеть в кафе космонавтов. Там вы наверняка встретите кого-нибудь из старых друзей.

— Нет! — вырвалось у девушки. — Только не это!

Она задумалась, словно позабыв о существовании Лобова, потом встряхнула головой, прогоняя нечаянное раздумье, и подняла теперь уже спокойные карие глаза.

— Мне надо слетать в Месопотамию, на Двуречье. Проводите меня? — Лена слабо улыбнулась. — Одна я побаиваюсь.

— Одну вас и доктор не пустит. Со мной — другое дело. Лететь до Багдада на орбитальном корабле в общей сложности минут сорок, сущие пустяки по космическим меркам.

Он вопросительно смотрел на девушку, ожидая пояснений.

— До Багдада, — согласилась она. — Там вы и подождете меня. Я отлучусь ненадолго, на несколько часов. Хочу проститься с Виктором.

— Это дело святое, — одобрил Иван после паузы.

Он решил, что Виктор Антонов родом откуда-то из Двуречья, поэтому Лена и летит туда. Но оказалось, что дело обстоит гораздо менее прозаично — трогательно, наивно, а поэтому, может быть, и чуточку смешно. Когда Лена наводила справки в Йеллоустонском орбитальном порту, Иван понял, что она собирается посетить развалины древнего Вавилона, и, никак не связывая это посещение с Виктором, принялся расспрашивать ее об этом историческом месте, где побывать ему не довелось. А оказалось, что все связано. На берегу ручья, что протекает через территорию древневавилонских развалин, растет огромное, очень старое тутовое дерево. Перед первым полетом в дальний космос, который завершился стажировкой на Орнитерре, Виктор и Лена посетили эти места и посидели на берегу ручья в тени этой красноягодной шелковицы. Поскольку объяснений этому поступку от Лены не последовало, Лобов позволил себе полюбопытствовать:

— Наверное, в этом посещении был не только туристический, но и какой-то другой, ну, ритуальный, что ли, смысл?

Лена на секунду подняла на него глаза.

— Был. — Поколебавшись, она пояснила: — По одному из преданий именно под этой шелковицей погибли Пирам и Тисба. Понимаете, ягоды у нее были белые, а когда они погибли, покраснели. И такими остались уже навсегда.

— К стыду своему, — признался Иван, — я и представления не имею, кто такие Пирам и Тисба.

— Герои новеллы Овидия.

— По-моему, древнегреческий поэт?

— Древнеримский. Публий Овидий Назон. Его любил Пушкин. Любил и Виктор.

— Тутовые деревья не живут по две с половиной тысячи лет, — практично заметил Лобов.

— Конечно, не живут. Но разве в этом дело? Дело в легенде.

— А в чем ее суть? — осторожно спросил Иван.

— Суть в том, что даже дерево, даже дерево, ощутило трагедию погибшей любви.

— Это мне понятно. Я спросил о Пираме и Тисбе.

Лена грустно улыбнулась, разглядывая Лобова.

— А о Ромео и Джульетте вы знаете?

— Конечно.

— Ну вот. Пирам и Тисба — это овидиевы предшественники шекспировских героев.

И поскольку, явно не удовлетворившись этим, Иван ждал подробностей, Лена рассказала ему содержание овидиевой новеллы. Пирам и Тисба жили в Вавилоне в соседних домах, которые разделяла глинобитная стена и давняя вражда родителей. Но юноша и девушка полюбили друг друга. Каждый вечер они встречались у глинобитной стены, в которой был пролом, шепотом разговаривали, а когда наступала ночь, прощались. Их тяга друг к другу была так сильна, что они решились однажды нарушить запрет родителей и встретиться ночью далеко за городом у могилы Нина, основателя Ассирийской империи и покорителя Вавилона, под старой белоягодной шелковицей, росшей на берегу ручья. Тисба пришла первой, но, испугавшись свирепой львицы, спряталась в пещере. Убегая, она уронила свое покрывало, и львица разорвала его, испачкав кровью только что убитого ею быка. Пришедший позже Пирам рассмотрел при лунном свете следы львицы, пошел по ним и с ужасом обнаружил разодранное в клочья, забрызганное кровью покрывало Тисбы. Поцеловав остатки покрывала, Пирам сказал: «Обагрись теперь и моей кровью!» — поразил себя в грудь мечом и остался лежать под шелковицей. В тумане смерти он еще успел увидеть лицо Тисбы, живой и невредимой, в ужасе склонившейся над ним. Но того, как Тисба поднялась на ноги, приставила острие меча к своему сердцу и бросилась на него. Пирам уже не видел. Влюбленных соединила не жизнь, а смерть. В одной могиле похоронили их.

Со сложным, противоречивым и переменчивым чувством разглядывал Иван погрустневшее лицо Лены. Словно некая пелена спала с его глаз. Как-то разом прозрев, он увидел в ней не женщину и даже не девушку, а девочку. Конечно, Ян Кирсипуу говорил ему об этом. Но одно дело слушать слова другого и верить и не верить ему, и совсем другое вдруг самому увидеть эту девочку, еще живущую частью своей души в придуманном мире туманных грез и до конца не осознанных желаний, еще не успевшую по-настоящему шагнуть в жестковатый, но ясный в определенности своих отношений взрослый мир. Кто в детстве не мечтал о чистой и самоотверженной, вечной любви? История Виктора и Лены трогала сердце Ивана. Но так же как история Пирама и Тисбы, придуманная Овидием в укор растлению и распутству римской знати, она была придуманной, слишком театральной для действительной жизни, ненастоящей. Сердце Ивана было полно жалости, но была в этом чувстве и доля неловкости. Ему было неловко представлять себе Лену рядом с Виктором в тени старой шелковицы, растущей на берегу ручья среди развалин, покрытых пылью минувших тысячелетий. Неловко за их искренние, но наивные клятвы в вечной любви. Той самой, никем и никогда до конца не понятой любви между мужчиной и женщиной, о которой они лишь мечтали, не зная ее сути. Дети! Сущие дети, приблизившиеся к любви как к красивой, но пугающей игрушке, которую очень хочется и очень страшно взять в руки. И надо же было случиться такой нелепости, что эта больше выдуманная, чем настоящая любовь попала в чужом и чуждом земным законам синем мире в самую настоящую, а не выдуманную трагедию! Где же справедливость? Да и есть ли она вообще?

— Я думал, — негромко сказал вслух Иван, — Шекспир сам придумал историю Ромео и Джульетты. А он только повторил ее! И повторил по-своему, по-другому.

— Все повторяется по-другому! А значит, и не повторяется по-настоящему.

Помедлив, Лобов осторожно спросил, стараясь не обидеть девушку:

— Нужно ли тогда возвращаться в прошлое? Еще и еще раз терзать сердце?

Лена подняла на него карие глаза, и Иван подивился неожиданному спокойствию ее взгляда.

— Прошлое… Мне кажется, что с тех пор, как мы стояли с Виктором под старой шелковицей, прошло не полтора года, а целая жизнь. Я уже не та Лена Зим, что раньше! Иногда мне хочется сменить имя. Прошлое… оно прошло, я выросла из него, Иван. Поэтому и хочу проститься с Виктором. Но это мое прошлое! Не слишком ли я легко расстаюсь с ним?

— Не надо бояться солнца, Лена.

Девушка непонимающе смотрела на Ивана.

— Солнца?

— Солнца, — подтвердил Лобов. — Я не большой любитель поэзии. Но Пушкина я люблю. Я люблю и финал его Ариона. По-моему, это по Овидию, впрочем, не уверен в этом.

С новым интересом глядя на Лобова, Лена переспросила:

— Арион? — И покачала головой. — Не помню!

Немного смущаясь, он всегда смущался, когда ему случалось декламировать стихи — непривычным для него было это занятие, Иван прочитал вполголоса:

— Погиб и кормщик, и пловец! Лишь я, таинственный певец, на берег выброшен грозою. Я гимны прежние пою и ризу влажную мою сушу на солнце под скалою. — Иван помолчал и улыбнулся девушке. — Так что не надо бояться солнца, Лена. Всем нам приходится тонуть в бурях! А потом сушиться под какой-нибудь скалою, распевая прежние гимны.

Поездка в Месопотамию по-новому сблизила Лену и Лобова, но сблизила в русле все тех же дружеских отношений, может быть, сердечных, но все-таки только дружеских. Как ни странно, дальнейшему развитию отношений мешала именно их дружественность. У настоящих людей, у порядочных, искренних в своих чувствах мужчин и женщин барьер дружбы на пути к любви часто оказывается гораздо более жестким, чем это может показаться на первый взгляд. А то и непреодолимым! Чтобы перешагнуть этот незримый барьер, нужна некая бесшабашность, толика смущающегося самим собою бесстыдства. Характеры Лобова и Лены были чужды тому и другому, поэтому их отношения, скорее всего, так и остались бы дружескими, если бы они не хитрили, хитрили довольно искусно, хотя делали это бессознательно, инстинктивно. Нимало не считая свое поведение преднамеренной хитростью. Любовь вообще хитра по своей природе и склонна к самым удивительным превращениям, из-за чего порою не сразу распознается даже теми, кто ею уже безнадежно болен. В своей неосознанной хитрости любовь может оборачиваться подчеркнутой холодностью, досадой, демонстративной вежливостью и непонятной злостью, ученическим восхищением и пылкой ненавистью. Не отдавая в этом отчета, хитрили между собой и Лена с Иваном, инстинктивно охраняя неторопливо расцветающую любовь: несмотря на сердечность и теплоту установившихся отношений, они так и не перешли на ты!

Когда Иван предложил Лене погостить на елшанском биваке, девушка, расспросив, что представляет собой этот бивак, просто испугалась.

— Это невозможно!

— Почему?

— Неловко, — пояснила она уже мягче. — Там все свои. И вдруг я! Неловко будет — и всем вам, и мне самой.

— Вы наша крестница, Лена, — напомнил Лобов.

— Понимаю. Но к этому надо привыкнуть.

— Вот и привыкнете.

— Пока привыкну, испорчу вам каникулы. — Она прямо взглянула на Ивана. — Я же их совсем не знаю — ни Алексея, ни Клима!

— Они мои друзья, — напомнил Лобов. — А стало быть, и ваши друзья.

Лена затрясла головой и, поправляя рассыпавшиеся волосы, призналась:

— Не знаю. Неловко все это!

— В конце концов глайдер всегда стоит на биваке. Не понравится, — по первому же слову отвезу вас куда угодно: хоть в профилакторий, хоть даже на Луну!

Лена невольно улыбнулась. Соображение, высказанное Иваном, и решило вопрос о посещении бивака на Елшанке.