В августе сорок первого

Глава восьмая Как начиналась война — 1

Москва. Кремль. 3 августа 1941 года. 3 часа утра.

Все участники событий ЭТОЙ войны в один голос признаются: именно день третьего августа сорок первого года стал самым длинным днем в их жизни. В этот день началась война. Иосиф Виссарионович Сталин находился в своем рабочем кабинете. Курил. Почти беспрерывно — трубку за трубкой. Никого не принимал с полуночи. Без пяти минут три в кабинет пришли Молотов, Ворошилов, Вознесенский, Маленков, Микоян, Булганин и Каганович. Никто из них тоже не спал, и собрались в Сталинском кабинете почти что спонтанно. Ровно в три появился Берия, который отвечал за связь с пограничными округами. Он и доложил, что по всем признакам, действительно, все начнется сегодня. Директива № 2 была разослана в военные части заранее. Ровно в полночь по радио трижды был передан кодовый сигнал: «Над Москвою рассвет задерживается на три минуты». Командиры частей приграничных округов вскрывали пакеты с красной полосой. 1 августа в этих частях были отменены увольнительные. 2 августа весь командирский состав был на местах. При массовой эвакуации населения из западных областей СССР, прилегающих к границе (зоне строгого карантина), семьи красных командиров были вывезены в первоочередном порядке. Никаких проволочек с выдачей оружия или боеприпасов быть не должно было: Одесский, Киевский, Западный и Ленинградский округа приводились в боевое состояние. Сигнал тревоги поднял в ружье гарнизоны военных баз в Прибалтике. Не спали моряки, флот находился в состоянии полной боевой готовности: в нейтральных водах болталась довольно внушительная эскадра немецких и финских ВМС, вышедшая, по официальной версии, на совместные учения. По авиационным частям был приведен в действие приказ перебазирования на полевые аэродромы. Надо сказать, что при подготовке к войне, в сорок первом году значительно увеличилось число часов учебных полетов непосредственно в частях. Уделялось внимание и такому элементу, как ночные взлет-посадка. И если взлет в ночное время не был реальной проблемой практически для всех летчиков ВВС, то посадка в темноте оставалась очень сложной задачей примерно для сорока процентов летчиков. Поэтому перелет на полевые и резервные аэродромы осуществлялся в две волны: сначала ушли те, кто мог уверенно совершить посадку в темноте, а немного позже в воздух поднялись те, кому садиться ночью было сложно. Они должны были кружить над запасным аэродромом до того времени, когда рассвет позволит совершить уверенную посадку, и только после этого садиться. В этом маневре не было ничего сверхизобретательного. В ТОЙ реальности, из которой пришел Андрей Толоконников, 22 июня 1941 года так приказал делать тогда еще начальник штаба Одесского военного округа генерал-майор Матвей Васильевич Захаров, он додумался. А в других округах не посчитали должным поломать голову над поставленной задачей. В ЭТОЙ реальности ничего подобного и быть не могло: приказ был точный и однозначный, маневр отрабатывался заранее, а на запасных полевых аэродромах был сосредоточен достаточный запас авиационного топлива, боеприпасов и запчастей. Этот «перелет» координировался из штаба ВВС, который был организован три месяца назад, взяв на себя управление всеми воздушными силами страны. Как ни странно, больше всего этому противилась группа летчиков во главе с Рычаговым, который до последних дней отстаивал концепцию «привязки» частей ВВС к конкретным полевым соединениям РККА начиная от корпуса и выше. И хоть кол на голове теши! Рычагов опять сумел нахамить всему высокому начальству, вплоть до Тимошенко, но от высказывания про «летающие гробы» мудро удержался, вспомнил предупреждение одного начдива, в итоге самого Рычагова понизили в звании, дали авиационный корпус, с понижениями должностей ушли в части и его сторонники, в том числе и «нейтральные» в этом споре Смушкевич и Жигарев, как сторонники смешанных авиасоединений, а к руководству ВВС пришла группа реформаторов, во главе с генерал-майором авиации Александром Александровиче Новиковым. В результате в РККА смешанные авиасоединения (вплоть до дивизии) исчезли как класс, только однородные: истребительные, бомбардировочные, штурмовые и транспортные полки, бригады и дивизии. Новиков считал необходимостью концентрировать основную массу авиации там, где она требовалась в первую очередь, рассматривая даже авиационную армию как единицу не постоянную, а переменную, отрабатывая маневр соединениями и логистику переброски крупных авиационных частей на большие расстояния, постоянно занимался улучшением технической и ремонтной базы авиации. Именно он настоял на том, чтобы истребительные части западных округов оставались на хорошо проверенных и изученных «Ишачках», правда, на которых установили пушечное вооружение. Хорошо освоенный И-16 с двумя 23-мм пушечками Таубина и одним крупнокалиберным пулеметом БС в умелых руках оставался кусачей «крысой»[1], чему немецким пилотам еще предстояло убедиться. А сейчас эти крысы одна за другой прятались от налета вражеской авиации.

В три часа десять минут в кабинете Сталина раздался звонок. Василевский сообщил, что наблюдатели отмечают признаки последней готовности: вражеская техника выдвигается к границе. Но первыми в войну вступили диверсанты. Те самые «специалисты» из Бранденбурга-800, которых массово забрасывали в СССР. Вот только многие схемы заброски пришлось менять на ходу: не было десанта из поездов на вокзалы Бреста (граница была еще на замке), не было забросов групп диверсантов самолетами (неожиданно кусачим стало приграничное ПВО, сбивающее любого нарушителя без предупреждения). Но цели и задания ученикам «учебного» полка Бранденбург остались такие же масштабные: захват переправ, уничтожение линий связи и командного состава РККА.

Окрестности Старого Самбора.

Лейтенант Абвера Отто Штраух был в последнее время вечно недоволен: с тех пор, как покинул милую его сердцу Германию, ему приходилось помотаться по всей Европе, в основном, недоразвитой Восточной, и небольшой эпизод — Франция, был всего лишь небольшим эпизодом. Больше всего Штрауху осточертела эта ненавистная Польша во время ее захвата, светлый промежуток — Франция, а потом опять отправили в Польшу для подготовки этого славянского контингента, который стоял герру Штрауху поперек горла. Отто Виллевич Штраух был родом из Виленского края, он был еще ребенком, когда там утвердилась Польша, вскоре вся его семья перебралась в Германию. Да, там было тяжело. Да, Германия выплачивала страшные репарации, но польские паны становились такими угнетателями, куда там русским! Немец в государстве Польском был человеком второго сорта! Ну ладно, эти, греко-католики, которые называли себя украми, нет, вот: украинцами, они-то да, люди второго сорта, с этим и спорить грешно, но они, представители великой германской нации! Удивительное дело, но выдавленные в Германию из окрестных государств и оккупированных победителями территорий немцы оказывались националистами куда как более ярыми, нежели жители самого Фатерлянда. Когда Гитлер и его партия стали воссоздавать армию, недавно прошедший солдатские курсы и подающий надежды Отто после ускоренного обучения стал офицером, а потом попал в Абвер (туда срочно потребовались немцы, хорошо знающие польский и русский языки).

Ну вот и сейчас — к цели осталось не так много, а впереди показался блок-пост русских на подъезде к городку Старый Самбор. Так все хорошо начиналось. Видимо, с окончанием эпидемии, пограничники ослабили контроль, во всяком случае, на границе появились «окна», пусть и немного, но все-таки… Была возможность просочиться диверсантам, тем более с комфортом, как они, на грузовике. И до важного перекрестка оставалось всего ничего, и их цель — мосты у Самбора, до нее было рукой подать. А тут, такая неожиданная встреча! Шлагбаум, пулеметное гнездо, обложенное мешками с песком, несколько автоматчиков с этими их новыми автоматами, где вместо круглого диска прямой, как у немецкого МР, магазин. Начальник караула с пистолетом, направленным на машину. Все на посту тут же взяли подъехавшую машину на прицел. Документы у Отто были изготовлены наилучшими специалистами Абвера, весь его отряд был в форме НКВД, от которой обычные рядовые РККА должны сразу же впасть в «бледный вид», как говорил один из членов его команды. Отто браво выскочил из кабины грузовика, одергивая чуть смявшуюся форму. Он не глядя знал, что в его отряде оружие было наизготовку и несколько гранат готовы к броску, если хоть что-то пойдет не так, или он подаст знак.

— Спецотряд НКВД! Едем по спецзаданию! Срочный приказ! Не задерживать! — выпалил Отто прямо в лицо старшему поста, который оказался, тем не менее, безучастен.

— Назовите себя, предъявите документы! — голос начкара казался глуховатым, может быть, немного простуженным, в такую-то жару? Отто молча протянул удостоверение и даже не успел удивиться тому, как в его тело впились пистолетные пули аккуратной такой линией — все в грудь. В этот же момент и пулемет, и автоматчики открыли огонь по машине, кто-то, скрытый кустарником, метнул в машину гранату, после чего все было кончено. Из диверсантов всего двое были ранены, их тут же без сантиментов добили.

Ларчик открывался просто: во вскрытых в полночь пакетах был приказ открывать по отрядам НКВД в старой форме и при предъявлении удостоверений старого образца огонь на поражение без разбора и предупреждения. Командирам и политрукам провести с бойцами разъяснительную работу. Что за новая форма? В приграничных округах все части НКВД были предупреждены 30 июля о вскрытии спецпакетов в ночь с первого на второе августа. Все части чекистов были собраны на своих базах заранее. Открыв объемистые свертки, проверенные чекисты обалдели: там были удостоверения нового образца (в два раза уже, чем те, которые были) и… погоны! Был зачитан приказ по НКВД, в котором говорилось о введении новых знаков различия в частях внутренних дел, как первом этапе введения новой формы в РККА, ну а дальше про преемственность, боевые традиции и все, к этому прилагающееся. За сутки в новые удостоверения проставили печати и вклеили фотографии (пока что безпогонные), после чего предупредили о приказе открывать огонь по диверсантам, которые будут одеты в старую форму НКВД и со старыми удостоверениями.

Это был самый большой провал Абвера, когда потери его диверсантов превысили восемьдесят процентов личного состава! Выжили только самые осторожные, которые сумели выяснить обстановку, взять языка, получить важную информацию и сообразить, что им делать нечего, либо самые тупые, которые умудрились заблукать[2] (несмотря на наличие местных кадров) и остались в стороне от главных событий. В любом случае, поддержка Абвером наступления Вермахта в виде захвата важных мостов (везде), повреждения связи (в меньшей мере), диверсий (кое-как) была минимальной. На несколько месяцев Абвер практически выбыл из игры, в условиях планируемого блицкрига не было смысла делать ставку на агентурную работу в тылу противника из-за того, что тыл должен был очень быстро превращаться в оккупированную территорию и основной упор делался на диверсионно-разведывательную деятельность в ближайшей полосе вероятных событий. А на осознание того, что правила игры изменились, что нужна подготовка агентов другого класса и уровня подготовки ушло какое-то время. А потом этих агентов надо было еще и подготовить! А это еще время и средства, что оказалось во внезапном дефиците.

Кремль. Кабинет Сталина. 3часа 22 минуты.

В кабинете неслышно появился Поскребышев, который передал вождю папку с несколькими документами. Иосиф Виссарионович пробежал глазами несколько строк в каждом из них, документы были короткими, напоминая оперативные донесения.

— Зашевелились, паршивцы! — прокомментировал хозяин кремлевского кабинета прочитанное. Он набил табаком очередной раз трубку, но на этот раз не закурил, а произнес:

— Из Белоруссии и Украины сообщают об активации диверсионных групп. Во многих местах повреждены линии связи, были совершены попытки захватов мостов и железнодорожных станций.

— Товарищ Сталин, наверное, надо решить окончательно с созданием Государственного Комитета Обороны. — Молотов посмотрел на часы. Думаю, что ближайшие полчаса ничего не решат, не будем терять времени. Надо окончательно распределить функции между участниками ГКО.

— Правильно считает товарищ Молотова, товарищи. Не будем терять время на ожидание того, что уже происходит. Есть такое мнение, что Государственный Комитет Обороны — это орган чрезвычайного управления страной в условиях немецко-фашистской агрессии. Было предложено включить в состав ГКО товарищей: Сталина, Молотова, Берию, Маленкова, Ворошилова, Тимошенко, Вознесенского, Кагановича.

Сталин сделал паузу, как бы взвешивая слова, после чего продолжил:

— Есть мнение дополнительно включить в состав ГКО товарищей Булганина и Микояна. Есть ли еще какие-то предложения?

— Есть предложение назначить главой ГКО товарища Сталина, а его заместителем товарища Молотова — подал голос с места нарком внутренних дел Лаврентий Павлович Берия.

Почти час члены уже созданного чрезвычайного руководства СССР занимались распределением должностных обязанностей. На восемь часов утра было назначено совместное заседание Совнаркома, Политбюро ВКП(б) и Президиума Верховного Совета СССР, на котором создание ГКО приобретет окончательно вид закона. Вторым по срочности делом было решено провести создание Ставки Верховного командования, а также назначение товарища Сталина председателем Совнаркома и наркомом обороны СССР.

В четверть пятого из наркомата по иностранным делам сообщили, что товарища Молотова срочно разыскивает посол Германии граф Шуленбург. Немецкому послу сообщили, что товарищ Молотов отдыхает на даче и дозвониться к нему не могут. Воскресенье, и в наркомате никого, кроме дежурного сотрудника, нет. Шуленбург нервничал и требовал немедленно найти министра Молотова, требуя, чтобы его немедленно приняли, «как только герр Молотофф найдется».

— Промаринуем немецкого графа часик, а лучше второй… — Сталин продолжал сохранять абсолютное спокойствие. До рассвета оставалось всего ничего. Раздался звонок. Это Кузнецов сообщил о обнаружении «исчезнувшей» ночью эскадры немецких кораблей, которые пересекли границы территориальных вод СССР и следуют курсом вглубь Финского залива. Еще через несколько минут пошло сообщение от командования ПВО, которое сообщило о больших группах немецких самолетов, направляющихся вглубь территории СССР. По данным постов наблюдения, уже более шестисот двухмоторных бомбардировщиков пересекли границу и на подходе наблюдаются большие группы воздушных целей.

— Ну что, товарищи, началось! — Сталин заметил, что словно гора сползла с его плеч, закончилось время ожидания, все-таки есть это: пусть один шанс на миллион, но, а вдруг? И эта возможность, что пронесет, что война не начнется была страшным грузом, самым страшным, который несет правитель. Ответственность — еще и в том, чтобы, предугадав события, не дать себе успокоиться. Он знал, что сделано не все и не так, но время, вот это неумолимое время из которого пришел некто Толоконников и заставил смотреть на события совершенно по-другому. Был такой туман войны, из-за которого мы не могли действовать с полной отдачей, казалось бы, комбриг Виноградов разогнал этот туман. И что получилось? Вместо этого тумана возник новый. Неопределенность событий, видимо, вещь постоянная и ничего заранее предопределенного нет. Сейчас предстояло убедиться в том, что курс был откорректирован в правильном направлении.

В кабинет Сталина стала стекаться первая информация о начавшемся вторжении, о первых жарких боях в воздухе, о переходе границы многочисленных частей Вермахта и его союзников. Пограничники смело встретили противника, задерживали его продвижение, наносили возможный ущерб, после чего отходили на резервные позиции. Хотелось верить, что все происходит именно так. В это хотелось верить: все-таки пограничники это элитные части НКВД, хорошо подготовленные, умелые, стойкие, поэтому их сопротивление должно было быть ожесточенным, именно они должны пустить врагу первую кровь и собрать очень приличный таможенный сбор за переход границы.

В шесть утра Молотов уехал в здание на Кузнецком мосту, где в бывшем доходном доме Первого Российского страхового общества размещался наркомат по иностранным делам. В НКИДе Молотов принял графа Шуленбурга, который выглядел смущенным и подавленным.

— Господин нарком, мое правительство поручило вручить вам срочную ноту. К сожалению, я не мог вручить ее заранее, потому что получил в только-только, в два часа ночи.

Молотов молча взял текст меморандума правительства Германии, в котором фактически предъявлялся ультиматум советскому правительству. Объявлялось, что вспышка чумы на границах Рейха стала результатом применения запрещенного оружия со стороны СССР, учитывая угрозу эпидемии для всей Европы, Германия заявила о вводе своих санитарных подразделений на охваченные эпидемией территории. Эти подразделения следуют в сопровождении и под охраной Вермахта. Германия требует от СССР не оказывать сопротивления гуманитарной миссии спасения пограничного населения и уничтожения опасного заболевания. Оказание сопротивления со стороны частей РККА будет означать начало войны СССР и Германии. Всю ответственность в этом случае Германия возлагает на Советский Союз.

— И что это означает, господин посол? — спокойно поинтересовался Молотов у взволнованного Шуленбурга.

— Это означает, что Гитлер совершил роковую ошибку. Я не смог переубедить его. Увы.

— Господин посол, по нашим данным, Вермахт нарушил границу на всем протяжении от Северного до Черного моря, скажите, вторжение тысячи бомбардировщиков похоже на введение санитарных частей? И какое отношение к спонтанно возникшей чуме, унесшей сотни жизней граждан СССР, имеет пересечение частями Вермахта границы в Молдавской ССР и введение войск Германии в Прибалтийские республики, которые входят в сферу наших политических и экономических интересов? Как известно, мы уже предупреждали правительство Германии, что появление германского солдата на территории этих республик будет рассматриваться актом агрессии против СССР и это однозначный casus belli. Поэтому мы не можем принять меморандум вашего правительства.

— Я уполномочен заявить, что в таком случае Германия и СССР находятся в состоянии войны.

— Мы приняли ваше заявление.

— Вячеслав Михайлович, мне действительно очень жаль…

— Ну что же, господин Шуленбург, мне тоже жаль, что началась война, и она будет вестись не в интересах наших народов, а в интересах враждебных нам государств. Я хотел бы попросить вас о большом одолжении: будьте осторожны. Нам бы очень хотелось, чтобы тогда, когда мы освободим Германию от нацизма, в ней было как можно больше наших влиятельных друзей… в живых.

[1] Крысами называли И-16 немецкие летчики во время боев в Испании.

[2] Запутаться, потеряться

Глава девятая Как начиналась война — 2

Москва. Генштаб. Узел связи.

Василевский пытался быть максимально сдержанным и осторожным в оценках. Данные, которые стекались в Генштаб были слишком разносторонними, отрывочными, а чтобы быстро воссоздать полноценную картину происходящего сегодня на всех фронтах Великой войны нужно было время, время и еще раз время. Но все-таки эмоции нет-нет, да и возьмут свое, вот, уже целых сорок четыре минуты молчит штаб ВВС! Они там спят, что ли? И начальник генштаба хватает трубку, мгновение — его соединяют с Новиковым, который тоже не спит всю ночь, все утро, но голос главкома ВВС звучит достаточно бодро. Ну-ну, послушаем, что у него там происходит.

— Новиков, давай, что там у тебя с обстановкой?

— Как мы и предполагали, товарищ начальник генштаба, первый удар наносился по аэродромам приграничных районов. На наиболее крупных были оставлены макеты самолетов, подготовлены артиллерийские засады средствами ПВО. По отходящим эскадрильям бомбардировщиков ударили наши истребительные части, учитывая, что сопровождение противника было слабым или отсутствовало вообще, были нанесены существенные потери. У нас потери на земле минимальны: на двух аэродромах Одесского округа, двух Киевского, одного Западного и трех Ленинградского не сумели совершить перебазирование самолетов из-за плохих погодных условий, пока провозились с полосой, началась атака противника, часть самолетов смогла взлететь и принять бой в самых невыгодных условиях. Потери с нашей стороны и у противника уточняются. Достоверно известно о семидесяти шести потерянных на земле самолетах и о сбитых средствами ПВО более ста двадцати единиц противника.

— Не преувеличивают твои пэвэошники? — выразил сомнение Василевский.

— Никак нет, товарищ генерал, думаю, потери врага будут существеннее. Сейчас идет уточнение данных.

— Учтем. Что еще?

— Определились основные направления ударов Люфтваффе. Север: 5-й воздушный флот под командованием генерала Штумпфа, наносит удары на Мурманск, Ленинград, Кронштадт. Над Кронштадтом особенно жарко. По нашим рассчетам туда бросили авиакорпус целиком, авиация Северного фронта переброшена на помощь балтийцам, морячки не справляются, не знаю, что там немцев так привлекает, флота в Кронштадте ведь нет, а они прутся, как осы на бочонок с медом… 1-й воздушный флот под командованием генерала Келлера действует в Прибалтике на Клайпеду, Ригу, Таллин, а также атакует Минск и Вильно. 2-й воздушный флот под командованием фельдмаршала Кессельринга атакует на Минск, Бобруйск, Житомир. 4-й воздушный флот под командованием фельдмаршала Рихтгофена сначала занималась Кишиневом и Бельцами, сейчас наносит удары по Виннице, Жмеринке, Вапнярке, Одессе. Как мы и предполагали, против нас действуют восемь авиакорпусов противника, которым противостоят наши четыре воздушные армии. На данный момент перевеса ни у нас, ни у немецкого командования в воздухе нет. К вам направлен вестовой с донесением.

— Хорошо. Докладывайте каждые три часа. В девять вечера мне к Главному.

— Так точно. Будет исполнено. — голос Новикова абсолютно спокоен. «Молодец! — сказал себе Василевский. — Держится! Вот так и надо себя держать! Успокоиться! Надо немедленно успокоиться!». Начальник генштаба точно знал, зачем рвется к Кронштадту авиация Пятого воздушного флота Люфтваффе. Не выдержал, набрал штаб ВМФ, трубку поднял Кузнецов.

— Николай Герасимович! Приветствую! Что там у тебя под Кронштадтом? Жарко?

— Не то слово, Александр Михайлович! Спасибо Новикову, отдал приказ, и Жигарев перебросил мне на помощь истребительную дивизию, а то не знаю, как бы отбились. Вроде выдыхается немец: четвертая волна жиденькая получилась.

— Значит, на кроншлотскую ловушку не клюнули? — уточнил Василевский свои опасения.

— Большие банки в ловушку не пошли, покрутились, чуток постреляли по Красной Горке и Первомайскому форту, обозначили свое присутствие, и ничего более. Пытаемся организовать удар торпедоносцами, но почти нет истребителей для прикрытия. Все над Кронштадтом. В общем, попробуем покусать. На мой взгляд это демонстрация старичков, не более того. Разведка говорит, что основные силы Кригсмарине прикрывают караваны с десантом на Ригу и Ревель.

— А Мурманск что?

— Отбили две атаки. Ждем третью. Наблюдатели противника зафиксировали наш флот на базе, маскировка сработала великолепно! Так что гостей ждать надо обязательно.

— Отобьетесь?

— Отобьемся… Штумпф бросил основные силы на Кронштадт. Мурманск должен будет выдержать.

Остров Котлин.

Мичман роты морского спецназа Балтийского флота Дмитрий Васильевич Рукавишников находился в засаде. Его рота заняла позиции у расположенного недалеко от Кронштадской крепости склада, как раз там, где пирс выходил в море. Склад был импровизированным, навесы, маскировочные сетки, и выложенные штабеля рогатых морских мин. Только небольшая часть всего этого находилась под таким же импровизированным ветхим навесом, остальное же — практически под открытым небом. По периметру — колючая проволока, парные посты солдатиков береговой охраны. В небе — кошмар, огненные росчерки, падающие с воем самолеты, разрывы зенитных снарядов, гром, грохот, скрежет, то нарастающая чехарда воздушного боя, то небольшое затишье и вновь ад у солдатиков над головой, ох и тяжело им, необстрелянным, в этом кошмаре. И сознание того, что при попадании в этот склад даже пикнуть не успеют, как разнесет их на атомы мало помогает душевному спокойствию солдатиков. Им не положено было знать, что тут, в штабелях, мин почти что и нет: одна-две, да и обчелся! А все вокруг — это макеты, обманка, муляж.

Дима Рукавишников, в отличии от большинства своих ротных побратимов, опыт боевых действий имел. Гражданская — революционным матросом с «Кагула» с первого дня и до Победы. Жаль не до победы Мировой революции. Потом учился, служил, дослужился до мичмана. В Финскую участвовал в единственном абордаже, когда захватили заблудившийся в тумане финский сторожевик. А потом набирали в спецназ. И Рукавишников пошел в роту спецназа Балтийского флота. Был в этой роте особый взвод подводной спецуры, в него по возрасту не прошел, но с аквалангом плавал, да и в своей роте оказался на месте. Сейчас его отделение затаилось недалеко от самого вероятного места высадки противника. Он даже не подозревал, что присутствует при окончании сложной игры спецслужб, начало которой было положено арестом комиссара безопасности Михеева. Сам Михеев успел покончить с собой, но его связной, которому прислали из Германии рацию, стал работать на НКВД. В ходе агентурной радиоигры «Михееву» организовали побег, во время которого человек, очень похожий на Михеева, был убит, а в руки встречавших агентов Абвера попал пакет с секретными документами, частично правдивыми, частично — нет, среди них была информация о том, что весь запас морских мин Балтийского и частично Северного флота временно хранится на складе недалеко от Кронштадта. И его должны перераспределить в августе на отремонтированные склады. Это более пятидесяти тысяч мин! Взрыв такого запаса был бы равен взрыву маленькой атомной бомбы![1] Кронштадт был бы разрушен до основания! Но самое главное было бы в том, что эти мины не были бы вывалены в Финский залив, и не могли бы помешать перевозкам по Балтике в пользу Германии. Особенно это касалось поставок шведской руды, которым Балтийский флот, даже москитный, мог серьезно помешать.

Расчет был на то, что часть Кригсмарине сунется в Маркизскую лужу, чтобы перемешать с землей кронштадтские бастионы. В крайнем случае, ожидалось совместная операция немецких моряков и летчиков. Но увы, ставку сделали на Люфтваффе, бросив на Котлин целый авиационный корпус. И пока что ни одна бомба вблизи Кронштадта не упала! Редер же на приманку не клюнул, лишь устроив демонстрацию своих сил, таким образом, опытный адмирал показал, что раскрыл замысел красных адмиралов. Но тогда еще начальник ГРУ Виноградов очень четко отметил, что так просто эту приманку Кригсмарине не бросит. Поэтому рота морского спецназа и страховала окрестности у Котлина, ожидая высадки диверсантов. Вот только не знали, будут это диверсанты-подводники (для такого дела могли одолжить специалистов из Италии, хотя их наши ребята вовремя проредили[2]) или десант на небольших катерах или лодках.

И все-таки это был десант. Четыре лодки с диверсантами с какими-то хитрыми моторами, которые тихо жужжали и в грохоте воздушного боя были практически не слышны, зашли с моря, совсем рядом с крепостной стеной, пользуясь тенью, высадились почти незаметно. Незаметно для постовых, которые больше смотрели на небо, чем по сторонам, а вот Рукавишников был настороже. Да и ребята его отделения очень быстро засигналили: «вижу противника». Как только диверсанты высадились, передовая группа приготовилась к тому, чтобы тихо снять часовых, а часть чуть в отдалении вытаскивала ящики со взрывчаткой, все отделение морского спецназа открыло ураганный огонь по врагу. Рукавишников выпустил в небо осветительную ракету, подсветив десант противника, оба ручных пулемета отделения и автоматы ППС залили плацдарм свинцовым дождем. Смачно щелкнула снайперская винтовка, потом еще и еще раз. Каким-то чудом не сдетонировала взрывчатка, надо было за это сказать спасибо снайперу Першину с его новой «Светкой», но с немецким десантом было покончено менее чем за две минуты. Из двадцати восьми диверсантов ранеными, но живыми остались четверо. Им оказали первую помощь и доставили в особый отдел флота.

Брестская крепость.

Генерал-майор Фриц Шлипер, командир 45-й пехотной дивизии, рассматривал мирно спящую крепость, в которой, по данным наблюдения, находилось, кроме 8–9 стрелковых батальонов, пограничники 17-го погранотряда, батальон конвойных войск НКВД, артиллеристы, вот последние интересовали генерала больше всего. Правда, особых неприятностей от русских трехдюймовок генерал не ждал. Разведка говорила о том, что, ликвидировав очаги чумы, русские продолжили обычную службу, а учения тяжелой артиллерии округа были назначены на 1-е августа и все серьезные стволы находились на полигонах, которые вот-вот накроет доблестная авиация. Для штурма крепости в его руках сосредоточилась невиданная мощь немецкой артиллерии. Кроме девяти легких и трех тяжелых батарей, ему придали для первого удара 2 самоходные сверхтяжелые мортиры «Карл» (600мм), три дивизиона 210 мм мортир, батарею Небельверферов, реактивных минометов, которой предстояло сделать первый залп по крепости. В Четыре тридцать ровно Фриц отдал команду «Огонь». И тут же в сторону крепости ушли дымные огненные хвосты «Ванюш»[3]. А тяжелая артиллерия начала обстреливать сначала восточную часть Бреста, через 12 минут артподготовки перенеся огонь на саму крепость. В четыре пятьдесят две началась общая атака укреплений Брестской крепости. Но… сначала рухнул от мощного взрыва железнодорожный мост через Буг, вместе с саперами, которые так и не нашли заложенную взрывчатку, чем поставил Шлипера в весьма неудобное положение: этот мост требовалось сохранить в целости и пылинки с него сдувать, но… чуть позже оказалось, что с первыми выстрелами войны все мосты через Буг и ближайшие к ним в окрестностях Бреста были уничтожены. А начавшие наступление на укрепления крепости три батальона отборной немецкой пехоты неожиданно стали нести потери от каких-то мелких мин противника, то тут, то там падал солдат, к которому спешили санитары, вынося раненого с поля боя, потеряв по нескольку десятков солдат, без единого выстрела со стороны укреплений, батальоны прекратили наступление. Саперы принесли генералу деревянные трубочки с патроном.

— Что это?

— Это дьявольская мина, герр генерал! — доложил командир саперной роты. — Она маленькая, сверху прикрыта тонкой дощечкой, при нажатии сверху капсюль пробивается снизу, патрон разносит стопу солдату. Дешево и сердито! А мы имеем или труп, или инвалида.

— Вижу. Что делать? Это можно как-то разминировать?

— Саперы тут бесполезны. И их легко начнут отстреливать из крепости.

— Тогда остается пустить танки… — после некоторого раздумья решил генерал. — Надо проделать танками проходы, по которым пойдет пехота. Мы начинаем выбиваться из графика, а вам еще надо заняться восстановлением моста через Буг. Выделите людей, я не уверен, что кроме этих простейших мин у русских не найдутся еще сюрпризы.

Что же, неожиданная атака на крепость оказалась не такой уж и неожиданной. Неприятность, но не смертельная!

Тяжелое утро 3 августа сорок первого года медленно, окутанное свинцовым дымом пожарищ, вставало над брестской крепостью. Ее защищал только один единственный 132-й конвойный батальон НКВД полного состава, имевший на своем вооружении, кроме винтовок и автоматов, 98 ручных и станковых пулеметов, им были приданы три батареи сорокапяток, батарея 100 мм минометов (кроме штатных минометов батальона), и дан приказ задержать противника на сутки — и не более того. Ночью им предстояло из крепости уйти, взорвав орудия. Изначально батальон готовился и к диверсионной работе, в Беловежской пуще было заготовлено для него дюжина баз с провиантом, боеприпасами и средствами связи. Командовал батальоном (и, фактически, всем гарнизоном крепости) капитан Александр Степанович Костицын[4], человек храбрый, даже отчаянно храбрый, грамотный военный, хорошо показавший себя на сборах и учениях. Его батальон формально считался все еще конвойным батальоном НКВД, но уже восемь месяцев проходил подготовку именно как батальон ОСНАЗа, с прицелом на диверсионно-партизанскую работу в тылу врага. Его задачей было осложнить противнику занятие Брестской крепости, а дальше предстоял сложный отход к базам дислокации в Беловежской пуще. Маневр отхода репетировался трижды, на месте просматривались варианты действий, так что каждое отделение этого батальона знало свой маршрут наизусть. Вроде бы не надо батальону ОСНАЗа выполнять работу линейной пехоты, засиживаться в крепости, но, учитывая уровень подготовки бойцов размещенных в Бресте кадровых дивизий, их решили использовать на флангах крепости и для укрепления пограничных застав в местах, где атаки врага будут наиболее жаркими. Тут, как говориться, сама крепость служила хорошим укрытием. Капитан Костицын руководил обороной из Тереспольского укрепления, считая это направление наиболее опасным, на Кобринском валу командовал его начштаба, капитан Василий Филлипович Бурлаченко, а Волынские укрепления, простите за тавтологию, укреплял своим присутствием батальонный комиссар Григорий Петрович Сорокин. Не так давно Костицын завел себе «Ворошиловские» усики, которые делали его волевое, с красивыми и правильными чертами лицо немного эксцентричным, но командовать ему этот налет несерьезности не мешал абсолютно: авторитет у бойцов и командиров у капитана был непререкаемый. Комбат рассматривал в бинокль позиции немецкой дивизии, наступление которой так внезапно захлебнулось.

— Как думаешь, Влас Елисеевич, полезут или будут обходной маневр совершать? — спросил капитан командира 1-й стрелковой роты, лейтенанта Павлова, который находился рядом с капитаном на НП батальона.

— Полезут! Танки погонят! У них же график и распорядок! Им крепость надо взять и обеспечить захват Бреста.

— Думаю, ты прав, значит, начнут нас опять артиллерией с грязью мешать. А тогда и танки пойдут. У тебя все в укрытиях?

— У меня порядок.

На НП появился замполитрука Шнейдерман[5], помощник командира взвода связи:

— Товарищ капитан, связь с Цитаделью восстановлена. Там что-то большое взорвалось. Воронка… еле по краю обошли, разрыв ликвидирован.

— Политрук Шнейдерман, погоны не жмут? — поинтересовался комбат.

— Никак нет, не жмут белогвардейские полоски, товарищ капитан! — браво отбурчал связист.

— Ты своих в укрытие увел? Проследи, чтобы все были целы. Сейчас начнется. — уже без тени юмора добавил Костицын.

В пять сорок пять в небе появились немецкие бомбардировщики: двенадцать «Штук» плотным строем готовились к пикированию на крепостные укрепления. Генерал Шлипер предпочел провести комбинированное наступление с применением авиации, артиллерии и танков. Но не все случилось гладко: на самолеты противника налетели две пары советских истребителей, «крысы» больно укусили, сбив ведущий самолет, еще два ушли в разворот, сильно дымя и быстро снижаясь, а звено «Мессеров», прикрывавших своих сцепилось с еще одной парой И-16. В итоге немцы потеряли еще один бомбер, а наши — два истребителя, но один из «Мессеров» тоже ушел к своим, волоча шлейф дыма за собой. Первый воздушный налет на Брестскую крепость так и не состоялся. Зато состоялся еще один обстрел. Шлипер вновь уговорил приданные мортиры соседних дивизий поработать по старым целям, и на крепость обрушился град крупнокалиберных снарядов, от 210 мм и выше. И тут на позициях немецких батарей довольно неожиданно стали рваться снаряды больших калибров — это отработали по врагу гаубицы двух дивизионов РГК, их поддержал бронепоезд «Сметливый», который до поры до времени стоял под Брестом, хорошо замаскированный, вооруженный морскими орудиями, среди которых оказалась четверка очень дальнобойных соток-универсалов, которые и как ПВО работали и для контрбатарейной борьбы очень даже оказались ничего (благодаря своей исключительной дальности и кучности стрельбы). Утверждают, что именно снаряд этой сотки влетел в штабель приготовленных для «Карла» боеприпасов. В результате взрыва один Карл был серьезно поврежден (но его восстановили), а вот второй оказался испорчен от слова «совсем». Вот только кто это был «Карл» или «Дора», история умалчивает[6]. Тем не менее, взвод танков-двоечек, вместе с двумя самоходками медленно и упорно поползли к Тереспольским укреплениям, за танками бежали саперы, отмечая флажками разминированную полосу, проход танков казался им самым надежным способом пройти опасные заминированные участки, но тут по танкам ударили из казематов крепости сорокапятки. Бронебойными сначала удачно разворотили ходовую первого танка, который тут же загорелся, чадя черным тягучим дымом, нехотя, из экипажа кто-то вылез, скорее всего, командир, но споткнулся, напоровшись на снайперскую пулю, и тут же затих на негостеприимной русской земле. Через несколько минут танк взорвался, а снайпера еще немного проредили личный состав саперного подразделения. И не надо считать немецких саперов каким-то второстепенным подразделением, в немецкой армии это были элитные части, которые фактически выполнял роль штурмовых подразделений. Хорошо вооруженные, оснащенные лучшей техникой, именно саперы первыми высаживались на плацдармах, чтобы обеспечить переправу полевых частей, именно саперы решали вопросы захвата и удержания мостов и переправ, проводили их разминирование, обеспечивали захват долговременных укреплений (дотов, дзотов, крепостей). Так что уменьшить количество этих «специалистов» для снайпера было делом важным, даже необходимым. Вот только противник не знал, что среди защитников крепости как снайпера подготовлены почти полусотня бойцов, да еще есть их резервные номера. А вооружены они все — на выбор: кто «Светкой», кто Мосинкой, а был среди них один старый белорусский охотник, так тот потребовал снайперскую винтовку Бердана[7]. И получил ее! И бил из этой древней однозарядки на удивление хорошо! Вскоре артиллеристы сбили гусянку и со второго танка, а вот самоходки никак не хотели подставлять борта, маневрировали, стараясь выцелить колючие сорокапятки, вели огонь по укреплениям.

К вечеру третьего августа защитники крепости отбили семь атак противника. Трижды крепость пытались бомбить, один раз «Юнкерсы» все-таки прорвались и смогли отметать бомбы по укреплениям, от их действий было больше всего потерь в батальоне. Убитыми потеряли 54 человека, остался в крепости и политрук Шнейдерман, убитый осколком авиабомбы, от судьбы ну никак… еще семьдесят три человека были серьезно ранены. Их забрал бронепоезд, который немцы так и не смогли обнаружить и уничтожить. Примерно в полдень тягачи забрали тяжелую артиллерию, прикрывавшую крепость, а к наступлению темноты все было готово для отхода батальона. В темноте защитники оставили крепость, где «затерялся» всего лишь один человек, который должен был привести в действие фугасы, заложенные защитниками крепости заранее в самых неожиданных для врага местах. Это был доброволец, лейтенант Николай Васильевич Доля, раненый в живот, с раздробленной ногой, он вряд ли смог пережить даже транспортировку. Медбрат уколол ему обезболивающее, оставив еще один шприц-тюбик с собой, чтобы тот продержался до утра. Он попросил еще гранату и оставить ему револьвер. Револьвер с одной пулей, граната да адская машинка — такая вот доля досталась последнему защитнику Брестской крепости.

В четыре утра четвертого августа разведка доложила генералу Шлиперу, что русские оставили крепость. По линии укреплений, которые вчера атаковала его дивизия, остались только поломанные пулеметы, противотанковые орудия без затворов, кучи стреляных гильз. Фриц был крайне недоволен прошедшим вчера сражением. Формально он его выиграл, враг отступил, так что победная реляция уйдет наверх, но какая это победа, если он потерял более двух батальонов убитыми и ранеными, введя в бой почти все силы дивизии, кроме двух батальонов резерва. И успеха не было. Очень сильно расстраивало генерала большое количество убитых унтер-офицеров и командного состава. Было впечатление, что за ними специально охотились, а эти дыры необходимо было срочно кем-то восполнять. Было много раненых. Очень много, причем плохо раненых — большая часть из них точно не сможет вернуться в строй. Да, инвалиды еще послужат экономике Рейха, но как подготовленные, опытные, обученные солдаты, они потеряны для Вермахта навсегда! Шлипер не знал, что при разработке концепции обороны, некто генерал Виноградов настаивал на том, чтобы мины, ловушки и снаряды имели максимальное осколочное действие. «Нам надо обеспечить врагу как можно больше раненых». Он аргументировал это тем, что: 1. Госпиталя будут перегружены, что увеличит нагрузки на логистику и еще больше людей они потеряют. 2. В госпиталях немцы кормят солдат и офицеров хуже, чем на фронте, что еще меньше будет способствовать их выздоровлению[8]. 3. Большое количество инвалидов ляжет тяжелым бременем на экономику. 4. Большое количество тяжелораненых угнетающе действуют на психику и моральный дух вражеской армии.

Кроме потерь в живой силе, сорок пятая дивизия потеряла шесть танков и одну самоходку, одну тяжелую мортиру, пять 210 мм мортир, почти полностью дивизион трехдюймовок, большое количество минометов и пулеметов. Очень большие потери были у саперов, что было для немецкого комдива очень неприятной темой.

Когда штурмовые группы из разведчиков и саперов проникли в Цитадель, раздался мощный взрыв, точнее, это было несколько взрывов, произошедших одномоментно: сработали фугасы, последний подарок защитников Брестской крепости, а генерал Шлипер был вынужден констатировать, что саперов у него действительно почти не осталось.

[1] В 1923 году группа моряков по тупости и разгильдяйству организовали пожар со взрывами на складе бракованных мин в форте Павел Кронштадской крепости, взрыв пытались предотвратить моряки «Авроры», но неудачно, вред форту был нанесен громадный.

[2] См. «Самый длинный день в году».

[3] Так за характерный свист прозвали немецкие реактивные системы советские солдаты.

[4] В РИ капитан Костицын к обороне Брестской крепости не успел, был на курсах в Москве, 22 июня оказался в районе города Кобрин, где около полудня встретил остатки своего батальона, возглавил их и отступающих из Бреста разрозненных бойцов и милиционеров, организовал успешную оборону моста через который отступали части 4-й армии. На базе остатков его батальона был создан 251-й полк конвойных войск НКВД. Командовал стрелковым полком, отличился в Битве под Москвой, дослужился до командира дивизии, получил звание генерал-майора, участвовал в Курской битве, погиб в 1943 году под Белгородом.

[5] Шиман Маркусович Шнейдерман, замполитрука, в РИ при обороне Брестской крепости возглавил оборону казарм 132-го батальона, храбро сражался, был контужен, попал в плен, погиб в плену. Кстати, про обилие евреев-политруков (как и про обилие политруков-идиотов): в батальоне НКВД единственным политруком-евреем был вот этот самый Шимон Маркусович Шнейдерман, двадцатилетний парень, который, не имея боевого опыта, не растерялся, и выполнил свой солдатский долг так, как умел, до конца.

[6] Немецкая пропаганда этот факт умолчала совсем. А в армейских архивах оба орудия значились «Карлами», кто из них был Дорой-трансвеститом, история твердо хранит молчание.

[7] Винтовка Бердана, или берданка — имеется в виду «скорострельная малокалиберная винтовка Бердана № 2» с продольно-скользящим затвором, которая была основной винтовкой Российской армии в конце XIX века, вплоть до введения в дело винтовки Мосина.

[8] Это действительный факт. Солдатам в некоторых госпиталях нормы питания были почти вдвое меньше фронтовых. В советских госпиталях солдаты и офицеры получали усиленное питание. Вот такая разница в подходах.

Глава десятая Северный блицкриг

Кандалакша. Штаб 13-й армии. Вечер 3-го августа 1941 года.

Это была авантюра. Действительная, наглая авантюра, мне так все сказали наперебой. И Антонов, и Баграмян, и Платонов. Но подумали, почесали репу, и согласились, что это один шанс из ста, который может сработать! Я исходил из того, что при внезапном нападении враг не будет ожидать решительных контрдействий прямо в первый же день войны. Это типичная психология: мы же внезапно нападаем! Следовательно, «они», то есть мы, должны потратить время на то, чтобы понять, осознать, начать воплощать в жизнь планы обороны. Недооценивать немецкую, тем более, финскую армию никто не собирался. Финны были вояками, которые мало уступали немцам, да еще и с опытом Зимней войны. Сразу скажу, что любой расчет на психологию должен был быть подкреплен соответствующими делами, так, чтобы предположения стали железными аргументами, способными подвигнуть противника действовать именно так, как выгодно тебе. И подготовка к операции «Буран» была начата еще ДО начала войны. И никаких угрызений совести по данному поводу я не испытывал. Был еще один фактор, который подтолкнул меня к разработке этого плана. Фактор не совсем обычный: 14 июля 1941 года после отплытия из Ливерпуля взорвалась яхта «Норд», которую королевская семья Британии подарила королевской семье Норвегии. На этой яхте находилась вся королевская семья и практически все правительство Норвегии в изгнании. Насколько я знал, к этому происшествию наша страна никакого отношения не имела, прямую выгоду получила Германия, так как правительство Квислинга сразу обрело хоть какую-то легитимность, а у британцев возник серьезный вопрос, кого посадить на трон Норвегии, тем более, что под рукой никого подходящего не нашлось[1]. Надо было вытаскивать кого-то из-под носа у немцев, тот еще геморрой. А нам воспользоваться этим фактором сам Бог велел.

Я в штабном вагончике. Мой штаб не в самой Кандалакше, чего уж там, в этом небольшом городке армейских управлений до чертиков понатыкано: и штаб 42-го стрелкового корпуса, и еще не перебрались штабы двух его стрелковых дивизий, а еще и штаб, и сама 1-я легкотанковая бригада в полном составе, вот мы и расположились на берегу озера Вирма. Места тут суровые. Пейзаж радует зеленью, но какой-то мелкой и чахлой. Дорога к штабу, и он сам укрыты маскировочными сетями. На столе большая кружка кофе: это единственное превышение служебных полномочий: заказал, оплатил, и мне доставили настоящий бразильский кофе: крепкий и горький, бодрящий с первого же глотка. Ситуация простая: кружка большая, а кофе в ней на донышке. Заварен крепко: на пять-шесть бульков жидкости, а остальное — черная, как смола, гуща. На столе карта. А там обозначения, которые сегодня рано утром стали не просто кружками, стрелками, надписями, они превратились в приказы, обязательные к исполнению.

Еще раз прикидываю расклад, во многом он повторяет первоначальную ситуацию ТОЙ реальности. Во многом, но не во всем. Итак, на Севере против нас играет армия «Норвегия» под командованием старой лисы Николауса фон Фалькенхорста. Вообще-то правильнее было бы назвать его старым ястребом, поскольку еще в начале этого века он носил фамилию Ястржембский (Ястребиный), силезский немец, сменивший перед началом Мировой войны славянскую фамилию на более звучную немецкую (но тоже содержащую ястребиную составляющую)[2], был опытным кадровым военным, имеющим стаж воинской службы за три десятка лет[3]. Его можно было бы назвать «специалистом по Северу». Именно он руководил захватом Дании и Норвегии в ходе блестящей операции Вермахта в сороковом году[4]. В первый же день войны армия «Норвегия» четко показала свои намерения, заранее сосредоточив свои силы на выбранных направлениях: Горнострелковый корпус «Норвегия» в составе двух дивизий (2-я и 3-я горнострелковые дивизии) под командованием генерала горных войск Эдуарда Дитля нацелена на Петсамо. Главной целью Дитля было захват никелевых рудников, крайне необходимых военной промышленности Германии. Немцы назвали эту операцию «Северный олень». Надо отдать им должное: немцы чертовски последовательны и логичны, вместе с Северным оленем на нашу землю пришли «Платиновая лиса» и «Песец»[5] — это удары немецкой армии на Мурманск с выходом к Архангельску и Полярному. А вот авиагруппа, действующая на Мурманск, в этом варианте событий была значительно усилена: более 250 самолетов[6]. Это было вызвано тем, что наш флот «засветился» на стоянке в Мурманске, значительно усиленный переходом большей части кораблей Балтийского флота. О том, что авиагруппа противника усилена, мы знали из данных разведки, но вот точных цифр не знал никто. Постучались. В мой «кабинет» ввалился человек, про которого только хотел рассказать, а тут и он сам явился, так это… работа у него такая. Знакомьтесь: майор госбезопасности Алексей Фёдорович Ручкин[7]. Отутюженная форма, новенькие погоны. А ведь хорош! Вроде бы простецкое крестьянское лицо, чем-то напоминает добродушного недалекого сельского увальня, вот только это маска — причем хорошая маска, проработанная, потому что за ней скрывается умный и опасный чекист, человек, преданный революции, партии и товарищу Берия лично. Уверен, что именно он отбирал в мою охрану верных и надежных ликвидаторов, которые не дадут попасть в плен. Мы познакомились с ним еще в Зимнюю войну. Он появился в моей дивизии, когда мы вышли к Оулу. Общий язык нашли быстро. Ручкин и его ребята стали плотно работать с местным населением, вербуя и создавая сеть агентов. Разведка — дело наипервейшее! А майор тогда уже далеко смотрел: его ребята и с норвежцами сумели контакты наладить. Как тут не помочь человеку! Ну и мы создали все условия! На созданную им тогда разведсеть мы сейчас и опирались!

— Что скажешь, Алексей Иванович? Пора?

Смотрю на часы. Действительно, пора. Киваю головой:

— Пора, Алексей Фёдорович! Давай своим сигнал отсчета. Начинаем через 10 минут. Все одновременно.

— Слушаюсь!

Измученный ожиданием, майор рванул на узел связи. Надо сказать, что формально он мне подчинен не был, но одна тонкая шелковая полоска с печатью и подписью давала мне очень серьезные полномочия по всему Заполярью и не только. Поэтому, оказавшись в июле месяце в Кандалакше, обрадовал Ручкина необходимостью забросить в тыл викингов диверсионные группы. И сейчас они должны были сказать свое веское слово.

Ладно, вернёмся к нашим норвежским баранам. Горный корпус «Норвегия» рвется в Петсамо… Отборные части горных стрелков, отличившиеся при оккупации Норвегии, сражавшиеся с десантом союзников, это твердый орешек. Да и задача у них чуть ли не главнейшая в этой войне — отобрать у СССР доступный источник никеля и обеспечить им промышленность Германии. Гитлер отличался собственным взглядом на ведение войн — не столько разбить главные силы врага и быстро захватить столицу государства (блицкриг в стиле Наполеона), сколько помешать отмобилизовать армию и вывести из игры промышленность противника, при этом особое внимание уделялось захвату ресурсных баз, необходимых для Рейха. Этот взгляд Гитлера на войну был хорошо известен Сталину, именно поэтому в ТОЙ реальности в сорок первом году основным направлением действие Вермахта считали Украину, сосредоточив там основные силы РККА, которые потом срочно перебрасывали, чтобы заткнуть дыры в Белоруссии. Неожиданностью было то, что победило мнение немецких генералов, предложивших блицкриг в стиле Наполеона, с выходом к Москве и отсечению крупнейших логистических узлов (Киев-Питер-Москва). О! Извините, увлекся общими рассуждениями. Продолжим!

С Петсамо ясно. У Коли Ястребова (Николауса фон Фанкельхорста) еще три немецких и две финские дивизии, полноштатные, усиленные и вооруженные до зубов. В глубоком тылу отряды норвежского легиона и финского ополчения. Плюс кораблики: эсминец, миноносец, да сторожевиков и тральщиков россыпью… Плюс часть самолетов 5-го воздушного флота. Сюда, на Кандалакшу, из района Куолаярви (озера Куола) уже сейчас рвется 36-й горный армейский корпус Вермахта под командованием опытного и острожного генерала от инфантерии Ханса Фейге, у него две хорошо подготовленные дивизии ветеранов: 163-я и 169-я пехотные дивизии, прошедшие Францию и Норвегию. Им приданы два танковых батальона. Серьезные ребята, и усиление им сделали совсем недурственное, вот только проходимость у немецких танков так себе, ну, как говориться, посмотрим. Еще южнее уже 3-й финский армейский корпус, можно сказать, старые знакомые. В ТОЙ реальности им командовал мой личный знакомый генерал Ялмар Сииласвуо. Тогда он мою 44-ю дивизию разгромил, после чего и стал генералом. А теперь вот фигушки! Я его дивизию полтора года назад на ноль помножил, а самого «Кровавого Ялмара», одного из вдохновителей Выборгской резни, торжественно повесили по решению трибунала в Ленинграде как военного преступника. Интересно, кто там вместо него генеральствует? По данным разведки вроде бы корпусом командует полковник Франц-Уго Фагернес (бывший комдив 3-ей финской дивизии). У него кроме 3-ей еще и 6-я финские дивизии, а в тылу их подпирает немецкая дивизия, вроде стратегического резерва, ее должны передать финикам, когда те успешно попрут на Кестеньгу, Ухту и Кемь. Вопрос в 6-й финской дивизии. Она может быть направлена на Кемь, а может ударить и на Кандалакшу, во фланг нашим войскам[8]. А я ведь начинал свой финский поход зимой тридцать девятого — сорокового года как раз из Кеми. Кемска волость! Йе! Йе! Будет вам и Кемска волость и Йе! Йе! — три раза. Задача всех трех ударов если не блокировать и взять Мурманск, то хотя бы перерезать Кировскую железную дорогу, или в Кандалакше или в Кеми.

А что у нас? 14-я армия — это раз! Северный флот со своей авиацией— это два. 1-я авиационная армия — это три. И моя 13-я армия, это четыре! Вроде грозная сила. Только ее надо опять суметь правильно использовать. Для этого я тут и оказался. Сама Четырнадцатая, на бумаге и грозная сила, но с нею не всё так просто. Извините! Не могу удержаться. Надо все-таки знать обстановку у соседей. Прошу соединить с командармом-четырнадцать, через минуту мне отвечают.

— Товарищ Липатов? Товарищ Щеглов на проводе! Как там у вас обстановка?

Кто придумал это заумное шифрование с псевдонимами начальников, я не знаю. Но ваш покорный слуга получил псевдоним «товарищ Щеглов», а вот Валериан Александрович Фролов, командующий Четырнадцатой армией, получил псевдоним «товарищ Липатов». Слышу в трубке спокойный уверенный голос:

— Здесь Липатов. Обстановка в рамках дозволенного. Прорывов нигде нет. Держимся. Думаю, что и удержимся. По плану.

Генерал-лейтенант Фролов был человеком, абсолютно приспособленным к войне в условиях крайнего Севера. Спокойный, рассудительный, неторопливый, очень внимательный и обстоятельный, дотошный и требовательный — именно такой человек должен командовать войсками в условиях, которые не терпят суеты. Валериан Александрович воевал в этих местах и знал их прекрасно еще с Зимней, когда был фактически моим соседом — его армия была крайней на Северном фланге, и против финнов действовала чуть ли не лучше других: с первого дня и до последнего. А сейчас у него и ситуация получше, и сил побольше.

Коротко обсудили самые насущные проблемы, после чего я опять уткнулся в карту. И что там нового нашел? Не знаю. Привычка такая у военных — карты рассматривать (не игральные, конечно же). Итак, 14-я армия это целых 5 дивизий и одна танковая бригада в придачу. Крайний Сервер — самый правый фланг 14-й армии держал оборону 23-й Мурманский укрепрайон, его строительство было ускорено и практически все (39 из 42)[9] долговременные укрепления успели закончить и ввести в действие, развернув в 7-ми узлах обороны все запланированные четыре пульбата (пулеметных батальона), как и планировалась, район был укреплен 135-м стрелковым полком 14-й стрелковой дивизии и 104-м армейским пушечным артиллерийским полком резерва Главного Командования, этот полк был одним из лучших в ЛенВО, имел на вооружении 12 122-мм пушек образца 1931/1937 года и 36 более старых 152 мм пушек образца 1910/1930 года. Кроме этого, в интересах укрепрайона могла работать и 221-я береговая батарея, состоящая из трех 130-мм орудий образца 1912 года, которой была придана одна из первых радиолокационных станций, созданная в Силиконовой долине советского разлива[10]. По общему плану, сюда должны были отойти и небольшие заслоны пограничников, впрочем, что там пошло по плану, а что нет, будет видно в ближайшее время. Против корпуса «Норвегия» были развернуты остальные два полка 14-й дивизии (95-й и 325-й стрелковые полки), но передовые позиции на границе демонстративно занимали только части разведбата, демонстрируя свое присутствие. Рано утром они должны отойти на настоящую линию обороны, состоящую из серии ДЗОТов на расстоянии 3–8 км от границы, расположенных в самых удобных местах и тщательно замаскированных. Там же были отрыты траншеи, в которых и расположились бойцы дивизии. 42-й стрелковый корпус из 104-й и 122-й стрелковых дивизий располагался в Кандалакше, к границе была срочно выдвинута 122-я дивизия, а 104-я расположилась в тылу в виде тактического резерва. В Кандалакше располагался и основной мобильный резерв: 1-я легкотанковая бригада, которую сформировали на основе 1-й танковой дивизии, убрав оттуда все танки, кроме Т-26, оставив только те из них, которые были ремонтнопригодные. Бригаду укомплектовали до полноценных трех танковых батальонов на Т-26 (162 танка), оснастив полностью автотранспортом, заправщиками и передвижными реммастерскими. Кроме этого, бригаде имела штатное число бронеавтомобилей и батальон (неполного состава) из 32-х самоходок САУ-76. Эти самоходки были, что называется, «сделаны на коленке» в условиях механических мастерских Петрозаводска на базе БТ-7[11], кроме этого, бригаде придали отряд инженерных танков на базе тех же БТ-7, роту зенитных спарок (та же импровизация) — 6 спаренных ДШК и 10 счетверенных Максимов. К сожалению, заводские СЗУ-223 (спарки на 23-мм пушке Таубина) на Север еще не поступили. А вот направление на Кемь защищает переданная из 7-й армии 54-я стрелковая дивизия, под командованием генерал-майора Ивана Васильевича Панина[12]. Вся дивизия развернута ближе к границе, на заранее подготовленных рубежах у поселка Ухта, по реке Писта, мимо озер Куйто (Верхнего и Среднего) до озера Нюк, а 337-й полк, который раньше прикрывал Реболы, был переведен в тыл и расположился за 81-м и 118-м стрелковыми полками.

Мои же части — сплошной сюрприз для врага. Понимая, насколько сложная задача мне предстоит, могу сразу сказать, что я разделил свою армию на две оперативные группы: ОГ «Север» под командованием полковника Баграмяна, и ОГ «Юг» под командованием меня, любимого. Как я собирался разбить противника? Самым бессовестным образом создав подавляющее преимущество в ключевых точках фронта. Вообще, мое предложение о создании отдельного Северного фронта под командованием того же генерала Фролова в Москве не поддержали. Это было жаль. Я отстаивал идею о том, что не очень большими соединениями учиться командовать по ходу войны все-таки легче, чем крупными, тяжеловесными формациями, но понимания в этом вопросе пока что не нашел. В итоге вместо восьми фронтов имеем пока что четыре. Ну, а дальше жизнь покажет. Нашим товарищам полководцам учиться еще и учиться, как говаривал один непререкаемый авторитет.

Боялся ли я? Не то слово. Операции такого масштаба и такой отпетой наглости РККА и наш доблестный флот не проводили еще никогда. На что у меня была надежда? На наших людей. Когда надо, когда надо защищать Родину они делают невозможное. Вот и сейчас — должны сделать! Посмотрел на часы. Вот оно: началось!

[1] Эта операция была разработана Абвером и санкционирована самим Адольфом Гитлером. Было очень важно упрочить фашистский режим в Норвегии, тем более, что нашелся и отдаленный родственник норвежского короля, согласившийся сотрудничать с Рейхом, которого тут же стали готовить к вступлению на трон.

[2] Фалькенхорст — ястребиное гнездо (нем.)

[3] С 1907 года Фалькенхорст на службе в армии, при этом после Мировой войны демобилизован не был и продолжал службу.

[4] Датско-норвежская операция еще известная под именем «Везерюбунг».

[5] «Северный олень» «Платиновая лиса» и «Песец» названия немецких операций. Этакая грубая поэзия нордлингов…

[6] В РИ на этом направлении было сосредоточено 160 самолетов 5-го воздушного флота.

[7] В РИ тоже был руководителем НКВД по Мурманской области, создавал шпионскую сеть в Финляндии и Норвегии, что помогло при довольно успешной обороне Севера, потом занимал руководящие должности в НКВД различных республик и областей. Был выброшен из органов в 1954-м году вместе с группой соратников Берии, при этом не арестован — ничего, кроме хороших личных отношений с Лаврентием Павловичем ему предъявить не смогли. Работал на руководящих должностях в хозяйстве, по отзывам коллег, подчиненных и знакомых — весьма достойная личность!

[8] В Ри финны ударили на Кандалакшу в обход 42-го стрелкового корпуса и были остановлены уже у

[9] В РИ было введено в строй 12 укреплений и 30 достраивались, на них развернули 2 пульбата вместо четырех, но и этого хватило, чтобы не пустить врага дальше государственной границы.

[10] В РИ на 221-й береговой батарее радиолокационной станции не было, но это была одна из самых эффективных береговых батарей РККА, которая уничтожила или повредила 50 судов противника (было рассчитано, что ее эффективность примерно вдвое превышала остальные батареи).

[11] В 1-й танковой дивизии было до неприличия большое число танков БТ-7 морально устаревших, которые и пошли под переделку местными силами.

[12] В РИ 54-я дивизия входила в подчинение 7-й армии и была раздергана на довольно длинном участке фронта: 81-й и 118-й полки с двух сторон перекрывали подступы к поселку Ухта, а 337-й полк закрывал направление на Реболы. В результате наступление финской армии на Ребольском направлении полк оказался в окружении, а Кемское направление тоже удалось удержать с очень большим трудом. На неприкрытом участке между 7-й и 14-й армии финны и немцы достигли наибольшего тактического успеха, захватив Кестеньгу и чуть было не прорвались к Кировской железной дороге, но в районе деревни Лоухи были отброшены назад и отступили к Топозеру.

Глава одиннадцатая Операция «Буран». Начало

Осло. Штаб 5-го воздушного флота. 4 августа 19411 года. Ночь, переходящая в раннее утро.

Генерал-полковник Ганс Юрген Штумпф был в настроении, близком к паническому. Он был вынужден сидеть в Осло, в то время, как все события развивались на Советской границе. Прошедшая ночь и утро, которое он провел в Киркенесе, были очень утомительными, а утренние результаты — разочаровывавшими, Потом дневной перелет в Хельсинки, который ни сил, ни спокойствия не прибавил. 5-й воздушный флот — очень большое хозяйство, в котором более 900 самолетов (если включить сюда и почти 300 самолетов ВВС Финляндии, которые пришлось подчинить себе в общих интересах)[1]. Так и направлений действий у него целых три. Во-первых, нельзя забывать о контроле неба над Норвегией, особенно районов Осло, Тронхейма, Бергена и Нарвика. Здесь сосредоточены основные транспортные силы, значительная часть самолетов-разведчиков, несколько подразделений самолетов ПВО, а почти все боевые самолеты переброшены на два основных направления, где были созданы и соответствующие оперативные командования: ОК «Киркенес» и ОК «Финляндия». Из 250 боевых самолетов, которые вошли в ОК «Киркенес», где Штумпф поставил командовать своего начальника штаба полковника Андреаса Нильсена, 120 были истребители, в основном Bf-109 (всего лишь 12 Ме-110), остальные бомбардировщики (в их числе не более 20 штурмовиков). В интересах этой группы действовали самолеты-разведчики из Норвегии. Против них действовала авиация Северного флота (245 самолетов) из района Мурманска, а также 1-я авиагруппа 1-й авиационной армии. Почти 300 с небольшим самолетов было задействовано в ОК «Финляндия», и действовали на Ленинград. При этом в ОК «Финляндия» было всего лишь 60 истребителей, 10 штурмовиков, а остальная масса — одно- и двух- моторные бомбардировщики. В Хельсинки сидел сам Йозеф Каммхубер, генерал авиации, выпускник Липецкой школы, которого Штрумпф выпросил у Геринга как раз потому, что Каммхубер знал особенности советской авиации. Ему, как и Йозефу, очень не нравилась операция «Крепость» с нанесением массового удара авиацией по Кронштадту. При этом бомбардировщики должны были пробиться к одной точке, в которой находился гигантский склад морских мин. Штрумпфу это казалось ловушкой, но данные Абвера подтвердились, в том числе аэрофотосъемкой. И добыть эти фотографии было непросто. Из Хельсинки в Осло командующий 5-го флота вернулся поздно ночью и очень расстроенным. Поспать ему так и не удалось. Правил отчет. Отправил отчет. Скрипел зубами над отчетом.

Раздался звонок. Это звонил начальник генштаба ВВС Германии генерал-полковник Ганс Ешоннек. Один из любимцев Геринга, ставший генерал-полковником после Польской компании (присвоено звание минуя генерал-лейтенанта). Один из самых молодых военных руководителей Германии (стал начальником Генштаба Люфтваффе в неполные сорок лет).

— Ганс, что у вас происходит? — голос Ешоннека[2] был спокоен, но Штрумпф понимал, как тяжело дается молодому генералу его спокойствие. Они знали друг друга давно, Ганс-2 сменил Ганса-1 на должности начальника Генштаба ВВС, но при этом у них сохранились вполне уважительные и даже доверительные отношения (в отличие от заместителя Геринга Эрхарда Мильха[3], с которым у обоих отношения не сложились).

— Ганс, буду откровенен: неожиданного нападения не получилось. Более того, я уверен, что нас ждали и к нашему нападению подготовились. В районах их передовых аэродромов вражеских самолетов почти что не было, а вот зенитные ловушки расставлены по всему фронту. К Мурманску мы сделали три попытки прорваться — безуспешно. Потери не критические, но ОК «Киркенес» требует усиления, чтобы воздействовать на передовую линию большевиков. Наша пехота стоит и дальше нескольких километров от границы не продвинулась. Требуют непосредственной поддержки.

— Неужели мы присутствуем при закате звезды «счастливчика Дитля»? — как нистранно, но генерал Ешоннек нашел место для иронии. Генерала Дитля[4], выскочку и любимчика фюрера в Вермахте очень сильно недолюбливали.

— На других направлениях не сильно лучше, но все-таки продвижение есть! У 1-го горного продвижение почти нулевое. Но это не самая худшая новость. Мы потеряли много самолетов в бойне под Кронштадтом. Ни одна бомба в нужный район так и не попала. Такого массового сопротивления я еще не встречал. Я не знаю, откуда у большевиков столько зениток! Но впервые огонь зенитной артиллерии был настолько плотным, что прорваться мы не могли, а их истребители — они уступают нашим, но не настолько. И все вооружены очень мощно! Мне кажется, что их всех перевооружили на пушки. Одно попадание — один сбитый истребитель! Так говорят наши асы.

— У русских есть новые самолеты, в частности, истребители?

— Нет, пока что никаких сюрпризов. Все истребители — хорошо известные «крысы», только очень верткие и кусачие!

— Ну, насчет зениток у русских могу подсказать: это наши зенитки! Мы передали их русским для защиты Баку от британцев, а они оказались тут, под Ленинградом.

— Наши восемь-восемь? — Штрумпф был шокирован.

— Именно они. И насчет «крыс», Бамлер предупреждал, что русские часть своих самолетов оснастили новыми скорострельными авиапушками. Скорее всего, Абвер добыл точную информацию, на которую мы не обратили должного внимания.

— Отвратительно! Ганс, вы получили отчет о наших потерях?

— Да, мы постараемся вас усилить. А что финские ВВС?

— У них ситуация хуже, чем у нас. Неделя таких боев, и финны будут воевать без воздушного прикрытия. Скоро нам придется действовать не только на Мурманск и Ленинград, но и на Петрозаводск и Кандалакшу.

— Понимаю, Ганс, но перспективы безрадостные. Тяжело всем. Наш блицкриг, кажется, закончился, не начавшись! Я посмотрю, что можно перебросить к вам в ближайшее время.

И генерал Ешоннек отключился. В пять утра Берлин не спал, просыпался и практически мирный город Осло. Тяжелый северные сумерки сопровождались сильным туманом. Паршивая погода, которая очень мешает работе авиации. Появился адъютант, но вместо заказанного кофе он принес встревоженную физиономию:

— Мой генерал, срочные новости: русские высадили десант в Киркенесе! Бои идут на аэродроме Хебуктен.

— Связь с Киркенесом?

— Связь отсутствует. В расположение 36-го горного корпуса прилетел посыльный самолет, который сумел вырваться из Киркенеса, по его сообщению, рано утром аэродром был захвачен десантом русских. Они вырвались чудом. Заметил высадку морского десанта в самом Киркенесе. И ни одна береговая батарея не пискнула!

— Надо срочно связаться с Хельсинки, пусть Каммхубер перекинет ударные части с сопровождением на Киркенес. Думаю, надо помочь Дитлю восстановить ситуацию.

— Мой генерал…

— Что еще? Отсутствует связь с Тромсе, Нарвиком и Буде. Связь с Хельсинки очень неустойчива, только проводная. С фронтом проводной связи нет, а радиостанции добить до частей на передовой не могут.

— Генрих, свяжитесь с моряками, сообщите о проблеме в Киркенесе, попросите выяснить по своим каналам, что происходит в Нарвике и вокруг него. Вышлите туда разведку, черт меня подери! Мне необходимо знать, что происходит!

И в совершенно расстроенных чувствах генерал Штрумпф смел на пол чашку с остывшим кофе, который не дал допить звонок генерала Ешоннека. Командующий 5-м флотом Люфтваффе еще не знал, насколько все у него плохо.

Киркенес. 4 августа 1941 года.

Полковник Василий Васильевич Рассохин, командир 13-й отдельной бригады морской пехоты Северного флота стоял у захваченного здания штаба 1-го горного корпуса «Норвегия» и осматривал труп генерала Дитля. Увы, счастливая звезда горного генерала Вермахта слишком быстро закатилась: при штурме штаба командир корпуса возглавил его оборону и погиб, а жаль, был бы первый пленный генерал Вермахта!

— Товарищ полковник! Есть! Вот тута есть!

Это был голос Егора Макаркина, командира взвода разведчиков, которые и брали приступом штаб. Через минуту из здания вывели шатающегося генерала, чей мундир был осыпан штукатуркой и весь в грязи. Генерал явно был контужен, соображал не слишком хорошо и удивленно озирался по сторонам. Ранняя побудка под шум боя была для него не самым лучшим августовским дебютом. Через несколько минут переводчик выяснил, что перед ними стоит такой себе генерал-майор Фердинанд Йодль[5], начальник штаба корпуса «Норвегия». Появившийся особист сразу же уволок первого пленного генерала Вермахта к себе, тем более, что это был ни много ни мало, а младший брат генерала Альфреда Йодля, на тот момент командующий штабом оперативного руководства верховного командования Вермахта.

— Ну что, Егорка, повезло тебе! Готовься к награде, заработал! — полковник Рассохин был в хорошем настроении. Десант на Киркенес оказался полнейшей неожиданностью для врага. Захват города прошел хотя и с шумом, но без тяжелых потерь.

— Так точно, повезло, товарищ полковник! Они собирались штаб в Петсамо переводить, поближе к месту событий. Мы их вовремя тут накрыли!

Операция на Киркенес начиналась в предрассветнее время, с налета на город отрядов диверсантов, среди которых были и норвежские патриоты, один из отрядов возглавлял Рольф Викстрём, рабочий-коммунист, с которым советская разведка установила контакты еще в самом начале сорок первого года. С моря Киркенес охранял морской охотник, а в порту находился небольшой «номерной» немецкий миноносец, команда которого находилась на берегу. Первую волну десанта высадили с небольших судов в нескольких километрах от Киркенеса, воспользовавшись туманом, проводники вывели отряды морской пехоты к окраинам городка, в котором кроме штаба горного корпуса находился еще и штаб ОК Люфтваффе «Киркенес», это штаб тоже был захвачен, а полковник Нильсен взят в плен. Атакующие захватили береговые укрепления и позволили войти в порт эсминцам «Сокрушительный» и «Стремительный», которые сделали решето из немецкого охотника, а миноносец, который не успел занять экипаж и подготовиться к бою, захватили при штурме порта на абордаж. Основная масса морских пехотинцев была высажена в порту с подошедших транспортных судов, завершив захват этого важного городка.

А вот самый подготовленный отряд отборных диверсантов проводники вывели к военному аэродрому Хебуктен. Сняв тихо охрану, диверсанты должны были обеспечить блокирование зенитных установок. После чего оставили маяки для тихо подбирающихся к аэродрому планеров. Сложность планирования в горах — неимоверная, но большие десантные планеры приземлились все же без особых происшествий, повреждения двух из них были не критичными. Эта высадка планерного десанта была дебютом 1-го отдельного десантного батальона Северного флота. Командовал этим подразделением еще не легендарный, и еще не генерал Василий Филиппович Маргелов. Так получилось, что майор Маргелов набирал первых воздушных десантников… среди моряков Северного флота. Ему нужны были отчаянные и технически грамотные ребята. Тем более, что первые десанты планировались планерными. Времени на полноценную подготовку высадки с парашютами, как часто бывает, не хватило. После зачистки Хебуктена[6] на него стали прибывать транспорты с тяжелым вооружением (горные пушки и минометы). В тылу горнострелкового корпуса Вермахта образовывалась пробка, которая окончательно ставила крест на поставках для него из Норвегии. Плюс крест на поставках норвежского никеля. Плюс крест на поставках железа из этого района. Но это было только вишенкой на тортике, тортик оказался совсем в другом месте.

Большая Лида. Передовой командный пункт 14-й армии.

Генерал-лейтенант Фролов прибыл на передовой командный пункт еще ночью, накануне, как говорил один его знакомый командарм «грандиозного шухера». Сейчас это направление было для него главным. Сюда и примчался, оставив «хозяйство» на начштаба, Льва Соломоновича Сквирского. Валериан Александрович был человеком среднего роста, грузным, спокойным, отличался одутловатым лицом, с правильными, хоть и резкими чертами. Под довольно крупным носом — мягкая щеточка аккуратных усов, гладко выбритый череп и лицо с массивным подбородком. Это был немолодой уже военный (хотя какое там немолодой, всего сорок шесть!), точнее, это был очень опытный военный, за плечами которого была и Мировая, и Гражданская, и Польская, и подавление белогвардейских мятежей, а к ним еще прибавьте Испанию и Зимнюю! Чему удивляться, что в любой реальности он был на своем месте, сумел не растеряться, твердо понимал, что ему предстоит делать. С планом командарма тринадцать согласился не сразу. Долго (по меркам генерал-лейтенанта Виноградова) обдумывал, взвешивал, после чего согласился: в части действий его, 14-й, армии план выглядит вполне реализуемым. В основном его части были уже обстрелянными в Финскую, местность знали, а мелкие неприятности и неожиданности никто исключить не может, главное, чтобы выполнению плана не помешали.

На КП находился начарт Мурманской группы, полковник Дмитрий Дмитриевич Кубеев, который сумел организовать не только аккуратный и незаметный подход главных сил артусиления, доставку боеприпасов, но и надежную связь с наблюдателями на передовых позициях армии. Здесь же находились командир 14-й дивизии, генерал-майор Николай Николаевич Никишин, и командир 52-й дивизии, полковник Георгий Александрович Вещезерский (с такими делами недолго ему ходить в полковниках), а также командиры 2-х групп прорыва, полковники Сергей Николаевич Александров и Владимир Николаевич Соловьев. Каждая из групп имела по танковому батальону (рота Т-34, рота легких Т-70[7] и рота Т-26), батальону мотопехоты на автомашинах, а также по артиллерийскому и минометному полку, каждый на механической тяге.

Ровно в четыре тридцать утра заговорила артиллерия, которая била по заранее разведанным целям. Обрабатывалась передняя линия обороны обеих горнострелковых дивизий, которую немцы еще не успели как следует обустроить. Они собирались продолжать наступать, поэтому никаких долговременных укреплений там не было. Да и что можно наукреплять за сутки. А что страшнее всего при внезапном наступлении на врага? Внезапное контрнаступление того самого супостата, которого никто обычно не ждет!

По наведению разведки, 1-й полк гвардейских реактивных минометов отработал по обнаруженной пробке: приданные горным стрелкам два танковых батальона застряли на дороге Тарнет-Петсамо, которая была для немецких танков не слишком уж проходимой (батальоны были вооружены трофейными французскими танками, которые немцы по странной причуде, загнали в самую неподходящую для этого местность). Там же, буквально в пяти-шести километров от пункта их назначения (Петсамо) скопились и несколько дивизионов горных орудий, которых ждали на передовых позициях, чтобы начать ковырять оборону большевиков, но те же танки не дали им возможности пройти. Полк отстрелялся двумя залпами, превратив большой кусок тундры в пылающую пустыню. И не говорите, что танку ракета не страшна! Фугасные боевые части ракет повреждали и переворачивали немецкие бронированные машины, от близких разрывов в некоторых из них крошилась изнутри броня, и соколки резали на смерть хорошо подготовленные экипажи[8]. По позициям 3-ей горнострелковой дивизии била вся артиллерия 23-го укрепрайона вместе с приданным артполком и двумя батареями береговой обороны (кроме 221-й батареи 130-мм орудий в веселье принимала участие и четырехорудийная батарея 100-мм дальнобойных морских орудий, которая спокойно доставало почти до Петсамо)[9]. На передовые позиции 2-й горнострелковой дивизии обрушили огонь два минометных, гаубичный и пушечный полки 14-й армии. Почти полчаса на позициях немецких горных стрелков творился ад! Связи у немцев не было — работали постановщики помех, по всей линии фронта, авиации на этом участке тоже практически не было: кроме того, что был выключен из игры Хебуктен (лучшее ПВО — десантники на вражеском аэродроме), почти все полевые аэродромы были выявлены разведкой, и по ним с утра прошлась и артиллерия, и советские штурмовики. Тут, на Севере, еще во время Финской (Зимней) войны очень хорошо зарекомендовали в качестве штурмовиков И-15бис, бипланы с не очень высокой скоростью могли нести подвешенные РС, а 1 крупнокалиберный и два пулемета винтовочного калибра позволяли обрушивать массу свинца на позиции пехоты, для чего он и предназначались, в первую очередь. «Чаек» было в РККА с избытком. Для этой операции командующий 1-й авиационной армией, генерал-лейтенант Павел Федорович Жигарев выделил три бригады И-15 (по 75 самолетов), две из которых отрабатывали на Керкенесском направлении, там же действовал полк бомбардировщиков СБ и приданная группа бомбардировщиков Северного флота. Вылет штурмовиков и бомберов обязательно прикрывался истребителями. И после штурмовки горной пехоты врага последовал еще один короткий, но мощный артналет, под прикрытием которого в атаку пошли части 14-й армии. 1-я ударная группа Александрова действовала на крайнем левом фланге, действуя вдоль дороги на Луостари и еще немного левее ее, в обход позиций 2-й дивизии на этом направлении, ударная группа Соловьева ударила в стык между 2-й и 3-ей горнострелковых дивизий врага вдоль по Русской дороге, с фронта обе немецкие дивизии были атакованы массой советской пехоты, которая действовала осторожно, иногда даже слишком осторожно. К середине дня были заняты Луостари и Петсамо, ударные группы соединились, а в прорыв были введены бригады морской пехоты, которые стали закрепляться на позициях у захваченных городков. К вечеру ситуация стала для немецкой армии очень тревожной: почти вся 2-я горнострелковая дивизия оказалась в мешке у Петсамо, пытаясь отбить этот город и вырваться из окружения, ночью один из сильно поредевших батальонов сумел на подручных средствах переправиться через Печенгскую бухту, но на утро они вновь оказались в окружении: поздно вечером четвертого августа был занят Тарнет, а дорога Печенга-Тарнет полностью контролировалась частями 14-й армии. Командир 3-ей горнопехотной дивизии Ганс Крейзинг сориентировался лучше своего коллеги, сумел организовать прорыв окруженных батальонов, вырвался, начал отводить свою дивизию на позиции у озер вдоль Арктического шоссе. 13-я бригада морской пехоты, занявшая Киркенес, к концу дня вышла к Тарнету, заняла позиции у Бухольмена и Бьёрневанна. К утру 5 августа на позиции 3-ей горнопехотной дивизии Вермахта отошли остатки (два батальона) 2-й дивизии, не оказавшиеся в окружении, несколько (14) чудом уцелевших танков и 6 горных орудий. Фролову понадобилась еще неделя, чтобы выбить остатки немецких войск и подошедшие им на помощь отряды финского шюцкора и норвежского легиона с территории Норвегии и перенести войну уже на земли Финского государства. Стрелков Дитля, привыкших воевать в окружении, добивали почти десять дней: горные стрелки сражались фанатично и упорно, но без снабжения (ни по морю, ни по воздуху оно оказалось невозможным) много не навоюешь. Совершили свой подвиг и советские железнодорожные войска, протянувшие линию на Петсамо, обеспечив поступление важнейшей никелевой руды в Советский Союз.

4 августа, ровно в полдень по европейскому времени, в Киркенесе было объявлено о создании Норвежской Народной республики, Норвежской Освободительной армии и правительства ННР. Главой норвежской народной армии стал рабочий Рольф Викстрём, показавший себя неплохим полевым командиром и толковым организатором, харизматичная личность, лидер рабочих и настоящий коммунист-сталинист. Главой правительства стал известный юрист и профсоюзный деятель, убежденный коммунист Харальд Вигго Ханстеен[10]. В правительство вошли не только коммунисты, но и представители других антифашистских сил Норвегии, готовые сотрудничать с большевиками. А в НОА появились несколько офицеров Норвежской королевской армии, которым удалось избежать ареста при оккупации. Естественно, и это правительство, и провозглашенная Норвежская Народная республика, были немедленно признаны правительством СССР.

[1] В литературе найдете цифру в 160 самолетов 5-го флота, но это учтены только самолеты, сосредоточенные на Киркенесском направлении. Мы же учитывали и финские самолеты, и авиацию, которую сосредоточили против Ленинграда и Кронштадта, и конечно же, самолеты, которые должны были контролировать воздушное пространство Норвегии. Из этих 900 самолетов чуть более 800 действовали против СССР.

[2] Ганс Ешоннек был начальником Генштаба ВВС до 1943 года, когда же начались массовые бомбардировки германских городов британской и американской авиацией, а Люфтваффе оказалось к этому не готово, застрелился.

[3] Эрхард Мильх был по отцу евреем. Но настолько ценен для Геринга, что по его поводу и была сказана фраза: «Я сам буду решать, кто тут еврей, а кто — нет». И Мильху сделали поддельные документы об истинно арийском происхождении. Это был один из примерно 5-10 тысяч евреев, служивших в Вермахте.

[4] Эдуард Вольрат Кристиан Дитль в РИ в 1941 году генерал горных войск, командир 1-го горного корпуса «Норвегия», герой Нарвика, который удерживал захваченный город в очень сложных условиях. Но на Крайнем Севере СССР больших успехов не имел.

[5] В РИ Фердинанд Йодль был в это время в Греции, на свою голову в этой реальности напросился в Норвегию, чтобы оказаться на острие вторжения в СССР. Вошел в историю ЭТОЙ реальности как первый генерал, оказавшийся в советском плену.

[6] Хебуктен бетонной полосы не имел, чтобы посадить транспорты, туда были заброшены решетки, из которых десантники очень быстро смонтировали импровизированную ВПП, способную принимать транспортные самолеты.

[7] Извините, называю так танк по-привычке. Он получился с учетом местных условий, очень похож на семидесятку, но имел и ряд важных отличий, вызванных необходимостью скорейшего введения изделия в производство.

[8] Многие немецкие танки обрезинивали изнутри, зная такую их особенность, а вот с французскими таким не заморачивались.

[9] В РИ эти две батареи попили крови у захватчика, причем успевали отметиться как на суше, так и на море!

[10] В РИ эти два антифашиста сумели в сентябре 1941 года организовать массовую забастовку в Осло, сильно напугавшую оккупационные власти. 11 сентября были арестованы и казнены немцами. В ЭТОЙ реальности решили такими кадрами не разбрасываться, они заранее готовились для борьбы за освобождение Норвегии от немецко-фашистских захватчиков.

Глава двенадцатая Буран. Продолжение

Район Кандалакши. Позиции 420-го СП 122-й СД. 4 августа 1941 года. Поздний вечер.

— Колян! Шоб ты был так здоров, тебе не кажется, что эта атака таки должна быть на сегодня последней?

Коля Афонченко[1], разведчик 420-го стрелкового полка 122-й стрелковой дивизии, посмотрел в ту сторону, куда уткнул пальцем его шебутной друг, неугомонный одессит Семен Рубинчик. Они сдружились еще в Северную войну. Призваны в одном году, попали служить куда еще холоднее — под Мурманск. Николай Афанасьевич Афонченко был родом из Витебской области, есть там такая деревенька Клиновое, недалеко от городка Невель. Судьба его была обычной, как на то время: окончил семилетку, работал в колхозе, парень был толковый, в технике понимал, с головой дружил, так очень скоро стал в своем клинском колхозе бригадиром. А это — ответственность и уважение! В армии быстро освоил ручной пулемет, молодого пулеметчика заметил командир разведвзвода их полка, присматривался, присматривался к парню, ну и взял в разведвзвод. «Нам такие парни нужны, а если он еще и с ручником на ты, так это находка!» — заявил начальник разведвзвода, командир полка не возражал, так Коля стал тренироваться с разведчиками, осваивая трудную военную науку. В разведке хочешь не хочешь, а надо и сапером быть: не только заминировать, но и разминировать, преодолеть любое препятствие, уметь бесшумно снять постового, захватить болтливого «языка», уметь подменить радиста на рации, если что… Лучше всего Афонченко умел стрелять: из любого вида оружия, но лучше всего пулемета. Свой Дегтярь он любил, холил и лелеял, не раз тот выручал бойца. Пару месяцев назад им во взвод хотели всучить новый ручник, но Коля посмотрел на него, сказал, что агрегат неплохой, но остался с надежным и проверенным Дегтярем. С Семой Рубинчиком они сошлись уже в Финскую. Этот невысокий крепкий парень был из одесских биндюжников, в разведку попал потому как очень умело размахивал ножиком, не замечая, что за его выставочными упражнениями для утверждения авторитета наблюдает командир разведки. «Запомни, паря, хороший разведчик — это очень тихий разведчик». — не раз и не два говаривал Сёме командир разведвзвода. Была у Семена Арнольдовича Рубинчика такая черта характера — был он неугомонный шутник-балабол. Анекдотов и смешных историй знал — на все случаи жизни, рассказывать их умел и любил. Но как попал в разведку, сразу научился быть тише воды и ниже травы. Для разведчика он обладал двумя сверхценными качествами — музыкальным слухом и соколиным зрением. В тот день тридцать девятого года они были в поиске языка и возвращались с добычей. Было предрассветное время, они спешили уйти в заранее оборудованную лежку у небольшого озера, где намеревались переждать и осмотреться, вроде бы погоня отстала, но всяко можно от местных ждать. Оттуда можно было выйти на связь, а потом уже, вторым заходом, пробираться к своим. Сёма первый заметил какую-то странность в окрестном пейзаже, о чем тут же тихо сообщил идущему рядом пулеметчику, они вместе упали в снег, Коля быстро уставился стволом пулемета на те странные холмики, так не понравившиеся глазастому одесситу. И тут прозвучал выстрел — язык, связист, который мог много чего рассказать, замолчал: пуля попала точно в голову. Второй выстрел прозвучал почти одновременно с первым, видимо, они наткнулись на снайперскую пару. Тут не повезло командиру — ранение оказалось смертельным. Он умер буквально через полчаса. Коля с выстрелами тут же открыл огонь по финским «кукушкам»[2], запрятавшимся в снегу. Скорее всего, его первые прицельные короткие очереди ранили или убили одного из снайперов.

— Позицию меняй! — Это крикнул Рубинчик, который пополз быстро, как змея, в сторону и чуть левее холмиков, надо же, умудрились почти в чистом поле лежку сделать, удивился про себя рядовой Афонченко. Он еще подумал, с чего бы это финские снайпера так неудачно залегли, но когда со своим Дегтярем попытался-таки сменить позицию, как вражеская пуля ткнула его в грудь. Это потом он узнал, что первой же очередью удачно завалил первый номер снайперской засады, а вторую (обе охотницы на русских были женщинами) прижал к земле их снайпер, а достал гранатой тот же Рубинчик. А потом Колю перевязали, и всю дорогу до родной части его на себе тащил все тот же неугомонный одессит. Ребятам крупно повезло в том, что снайперская засада не была по-настоящему засадой: финские «кукушки» наткнулись на нашу разведку случайно — уходили со своих позиций, а тут русская разведка, да еще и с товаром возвращается. Решили им помешать, на свои блондинистые головушки. С тех пор молчаливый белорус и говорливый одессит стали парой — не разлей вода!

— Сёма, присмотрись, там вроде движение в обе стороны наблюдается. Моноклю возьми!

Моноклем Николай назвал найденный им еще в Финскую испорченный цейсовский бинокль, принадлежавший какому-то офицеру. Один окуляр был разбит вдребезги, так неугомонный Рубинчик выпросил себе у друга сей агрегат, отпили половину и пользовался им как подзорной трубой, если что-то надо было очень-очень рассмотреть. Вот и сейчас он уставился в ту сторону, где заметил какое-то странное шевеление…

— Колян, шоб я так жил, как сегодня атаки не будет! Они меняются там на позиции, только этих, эсэсманов, меняют вроде, нет, точно! Это финны их меняют! Нашлися, родимые!

— Точно финны? — засомневался штатный пулеметчик разведвзвода.

— Сам гляди, зенки только не сотри! — обижено протянул «моноклю» товарищу Рубинчик.

Через несколько секунд Николай убедился, что товарищ его прав.

— К командиру, сообщи!

На всякий случай Афонченко убрал свой Дегтярь с бруствера окопа, отодвинул сумку с набитыми дисками, которую его второй номер, Сема бросил к ногам и помчался докладывать и улыбнулся. Впервые за эти долгие два дня. Второго числа вечером они были в поиске. Войны не было, но на границе появились свежие немецкие части. И форма у них была другая. Языка брать не имели права, но выяснить, что перед ними ребята из дивизии СС «Норд» было элементарным. Им показывали нашивки и знаки отличия этой дивизии[3]. Дело в том, что эта дивизия была в резерве у немцев и куда ее кинут — был вопрос, а тут оказалось, что немцы сделали рокировку, выведя из состава 36-го корпуса 163-ю пехотную дивизию и заменив ее дивизией СС. Новость была приятной для начальства, потому как «Норд» была облегченной дивизией, даже скорее, усиленной бригадой, имела в своем составе всего два пехотных полка и до уровня ветеранов 163-ей дивизии не дотягивала от слова совсем. А вот куда враг отправил этот резерв оставалось загадкой. Наша 122-я дивизия занимала оборону у городка Салла, на первом из трех уркепрайонов, сооруженных для прикрытия Кандалакши еще в конце сорокового года. У Саллы это были линии с ДЗОТами, более-менее хорошо вписанными в местность, но о многих из них финская (и немецкая) разведка знала — слишком близко эта линия проходила к границе. На позиции 420-го полка ударила немецкая дивизия СС «Норд», но, зацепившись за линию ДЗОТов, наши ребята держались весь день, хотя и потери несли, и пришлось разведчикам затыкать дыру в обороне — но справились. Повезло, что у немцев самоходки и танки не могли подойти по этим дорогам, против них действовала только пехота при поддержке минометов и артиллерии. А еще помогла «накачка» политруков, которые рассказали, кто такие части СС, чем занимались ребята дивизии «Мертвая голова», на основе батальонов которой создавали дивизию «Норд», так что отступать перед карателями, как говорят в Одессе, «было в западло»[4]. Вот и не отступали! Держались! Весь день держались! А под вечер вынуждены были все-таки отступить. Опытные австрийцы из 169-й пехотной дивизии[5] сумели-таки продавить оборону 715-го стрелкового полка у реки Тенние, и выйти во фланг остальным частям 122-й дивизии, заставив ее отступить к подготовленным позициям у поселка Кайрала. Очень неприятным сюрпризом оказалось наличие у немецких саперных ударных групп огнеметов, которыми выжигали древесно-земляные укрепления, а окопы рядом с ними забрасывали гранатами, которых у ударников было с избытком. Противник продвинулся за сутки на этом направлении на 10–15 километров вглубь советской территории. У Кайралы были куда как лучше подготовленные укрепления, имелись и бетонные (правда, только пулеметные) ДОТы, тут, у озер Куола и Ала разворачивались артиллерийские полки из резерва 14-й армии, а слишком борзых австрийцев решено было встретить двумя минометными полками. Минометчики заняли позиции до реки Нурми. Четыре дивизиона 120 мм минометов — это сила, которая может сказать свое веское слово. Австрийцы под командованием генерал-лейтенанта Германа Титтеля[6] сумели утром четвертого августа опять удивить — они умудрились подтянуть танки, причем кроме легких двоечек на поле появились и более наглые тройки и приземистые коротконосые «штуги» — самоходки с очень низким силуэтом, из-за которого они были очень неприятной целью для наших противотанкистов. Из своих трехдюймовых окурков они пытались погасить наши огневые точки и довольно метко прошлись по пулеметным гнездам, не прикрытым бетоном. Две батареи сорокапяток уже были выбиты вражескими танками и артиллерией, а неугомонные коробочки все ползали по полю, поддерживая наступление пехоты. Но когда в бой вступили минометные батареи, врагу стало совсем не до маневров — удачным попаданием была уничтожена одна «двоечка» чешского производства, еще две легкие машины перевернуло от близкого разрыва, пехота стала сразу же отступать — минный обстрел в чистом поле дело неприятное. Под этот шумок откатились и «штуги». Чтобы укрепить оборону, в подготовленные саперными танками с грунтоотвалами места подтянули батальон Т-26, танки хорошо замаскировали, а кое-где и присыпали землей. Это помогло отбить еще две атаки немцев. Один раз попыталась финская авиация помочь союзной немецкой пехоте, но им вломили сталинские соколы, потеряв два бомбардировщика и пару истребительного прикрытия, финские асы убрались восвояси. Эсэсовцы, приободренные опытом соседей, утром четвертого попытались использовать в атаке саперов и огнеметные команды. Но тут им опять обломилось: позиции 420–го полка были хорошо и продуманно подготовлены, бойцы эти позиции обживали еще во время маневров, так что несколько горящих и орущих факелов возвестили о неудачном дебюте эсэсовцев уже в боях у озера Ала.

Для разведвзвода это день прошел более спокойно: всего один раз вышли на подмогу своим, правда, ситуация была острая и Дегтярь Афончикова бил длинными очередями, что называется, на расплав ствола. Выдержали. А еще под вечер сменили понесший очень большие потери взвод на самом левом фланге позиции. Эсэсманы воевали упорно, пусть и не так умело, как горные стрелки или австрийские ветераны, но выучки и мотивации у них было с избытком. Отбивались благодаря 62-мм ротным минометам да полковым трехдюймовкам. И были признательны Богу, что по этим болотам, немцы сюда свои танки не притащили.

Потом пришел приказ и разведчики отошли во вторую траншею, а дальше вообще чуток в тыл, на отдых. Вот тут их нашел все тот же вездесущий Рубинчик, довольный собою, все-таки, птичка в клюве притащила ценную информацию. Это была правда, может быть, именно этого момента кто-то там, в штабе, наверху и ждал, кто его разберет?

— Вах! Сэмэн! Ты пришёл? Скажьи, дарагой! Как твоей еврейской душэ тут на войнэ не боязно? Вах! — это решил позубоскалить осетин Астан Бирагов, командир отделения из первой роты. Национальный вопрос был любимым местом для шуток над Рубинчиком, который эти шутки воспринимал со всем спокойствием истинного одессита.

— Астан, дарагой! Я сколько тебе объяснял, что если верить моей бабушке, потому что моей маме никто никогда не верил, то я наполовину румын, еще на четверть грек, чуть-чуть хохол и еще чуточку еврей. И поэтому по национальности я — русский человек Семен Рубинчик!

Привыкшие к подобным перепалкам бойцы засмеялись.

— А о чем мечтает русский человек Рубинчик? — спросил кто-то из бойцов, скорее всего, образованный, может, комвзвода — два? Он студентом был призван? Точно, он!

— Была у меня мечта, товарищи бойцы, вот, Коля молчит, но не даст мне соврать! Я вам говорю от всей своей широкой, как море, души: была у меня мечта: взять Маннергейма в плен. Так происки судьбы забросили меня в Финскую сюда, под Кандалакшу, я хотел пойти за маршалом в поиск, сам товарищ Ворошилов не возражал, шоб я так жил, и все мои товарищи тоже! Так меня друг Коля не пустил, говорит, что одного тебя не отпущу, а сам пойти не могу — у меня мозоля на пятом пальце правой ноги. Шоб я так жил, но пришлось Николашу до лазарету на себе тащить. Я же друга сбросить не могу, я советский человек, товарищи! А шо потом? А потом случился мир. А потом немцы говорят Маннергейму: надо опять напасть на СССР! Он им отвечает, мол я не против, но есть там такой разведчик, Сёма Рубинчик. Боюсь, возьмет меня в плен самым бесстыдным образом. Я тогда от горя застрелюся! Хоть взорвите меня, а я воевать против Рубинчика отказываюсь! Немец его и взорвал. Во так я и остался на какое-то время без мечты.

— А что, неужели сейчас мечта появилась? — раздался все тот же насмешливый голос.

— Конечно, товарищи бойцы и командиры доблестного 420-го полка! Есть у вашего товарища Рубинчика мечта!

Зал притих. Наступила мертвая тишина. Зрители застыли в ожидании развязки спектакля.

— Вот мы тут немца прижмем. И финна прижмем. Ну, сколько нам понадобиться, аж две-три недели, шобы финны затихли совсем. Так? Мамой клянусь, шо так! И как туча в море это к шторму, так мне ясно, шо нас перебросят брать Берлин, потому шо Варшаву возьмут и без нас, а Берлин — ну никак! И нашу разведку сбросят на парашютах в район рейхстага. И шобы разведчик Рубинчик вместе со своим первым номером товарищем Колей и всем нашим героическим разведвзводом не пробрались в логово Гитлера? И проберемся. И к Гитлеру в кабинет заявимся!

И вот когда я наведу на Гитлера свой пистолет, а он поднимет руки, то врежу я ему от всей солдатской души сапогом по яйцам! Вот такая у меня мечта, товарищи!

И уже, окрыленный грохотом смеха, Рубинчик продолжил:

— Так что если Гитлер не хочет на весь мир опозориться, пусть сразу застрелится, а лучше примет яду!

— А чэм эта лутшэ, дарагой? — сквозь смех пробился рык Берагова.

— Мне его опознать будет лучше, чем если с дыркой в голове…

— Трепло ты, Сёма, но товарыщ хороший… — подвел итог дискуссии Афонченко, как только стих громогласный смех.

— Поддерживаю мнение товарища пулеметчика. Как фамилия?

Афонченко вздрогнул. Ну на тебе! Расслабились, а что при трепе Рубинчика присутствует высокое начальство, так и не заметили. Перед бойцами стоял бледноватый, но вполне довольный комполка, замполит и командир их дивизии, генерал-майор Пётр Семенович Шевченко.

— Заместитель командира разведвзвода 420-го стрелкового полка Афонченко, товарищ генерал! — постарался отбарабанить пободрее пулеметчик.

— Ну, о товарище Рубинчике, не только мы были наслышаны, но и Маннергейм, так ведь, товарищи!

Бойцы опять рассмеялись, поддержав шутку начальника, но уже не так беззаботно, как ранее.

— Как вам немцы? Не жидковатый враг нам попался, есть с кем воевать? — генерал спросил Афонченко, глядя ему прямо в глаза. И что-то подсказало разведчику, что в этом вопросе уже шутки нет.

— Товарищ генерал, немец вояка серьезный, основательный. Даже посерьезнее финна будет. Но продержаться продержимся. И бить его можно и нужно! Так что придет время — вдарим!

— Вдарите? Это хорошо. Надо будет вдарить. Отсюда и до Гельсинфорса! — голос генерала окреп, бойцы притихли, ожидая привычной начальственной накачки, но тут вставил свои пять копеек Рубинчик:

— До Гельсинфорса пройдем не без форса, товарищ генерал! Шоб я так жил!

Генерал рассмеялся. Потом угостил пару разведчиков папиросами из своего портсигара, а ординарец генерала раздал немного курева бойцам, что поближе. Дружно закурили.

— А кто видел, что немцев финны меняют на передовой? — неожиданно спросил генерал.

— Первым заметил боец Рубинчик, у него глаз — алмаз. Ну а потом и я усмотрел, товарищ генерал, — абсолютно спокойно ответил Афонченко. Боевой день 4 августа 1941 года для 420-го стрелкового полка подходил к концу. Через несколько минут генерал-майор Шевченко покинул позиции полка.

[1] В РИ Николай Афонченко стал полным кавалером солдатской «Славы» (приравнивалось к статусу Героя Советского Союза, правда, получил эти награды уже не на Северном фронте.

[2] Кукушками финских снайперов называли наши ребята за то, что они любили делать снайперские позиции на деревьях. В Зимнюю войну финские снайпера доставляли много неприятностей бойцам и командирам РККА.

[3] Эмблемой Норда была черная снежинка на черном поле. Снежинка-то черная, а окантовка у нее была белая, не считайте автора идиетом, считайте лучше приколистом.

[4] Есть такое свойство у русских, вспомним Крымскую войну, когда французы бросили вслед за отступающими русскими частями зуавовов (свою лучшую колониальную пехоту, на голове которых были красные фески точь-точь как у турок). Увидев вроде бы турок, наши ребята остановились, потому что перед турками отступать было «западло», развернулись и наподдали зуавам по первое число. А шоб их турецкие морды сильно не радовались! (известный истерический факт)

[5] Эта дивизия была составлена из австрийцев, профессиональных военных, которые вошли в Вермахт после аншлюса Австрии, имели опыт боев в горах, вообще были достаточно неплохим соединением, которое ничем не уступало тем же горным стрелкам Дитля.

[6] Командир 169-й дивизии Курт Дитмар в июне 1941 года тяжело заболел и был отправлен в Берлин. На его смену пришел генерал-лейтенант Герман Титтель. Дитмар выздоровел, стал известным военным обозревателем (на радио) и писателем, соавтором Лиделла Гарта.

Глава тринадцатая Кобринский кризис

Москва. Кремль. Кабинет Сталина. 5 августа 1941 года.

— Товарищ Василевский, где сейчас ситуация складывается наиболее остро?

— Товарищ Сталин, мы считаем, что все направления, кроме Северного, требуют особенного внимания Генштаба. Больше всего внимание приковано к левому флангу Западного фронта, за который отвечает генерал армии Павлов. У нас сложилось впечатление, что он не совсем точно владеет информацией о состоянии и положении войск на своем направлении. Мы получаем донесения, которые не совпадают с нашими данными, полученными от контролеров на местах и по линии НКВД.

Начальник Генштаба Василевский подошел к карте, которая отображала ситуацию на Западном Фронте, в том числе в Белоруссии.

— Товарищ Сталин, мы не можем рассматривать ситуацию в Белоруссии без того, чтобы не упомянуть частично события в Литве. По нашим данным, на Шауляй движется 4-я танковая группа противника, а это более 600 танков, войска с наших баз действуют согласно плану, оттягиваясь к границе СССР, у противника нет пока что преимущества в воздухе. Литовская армия практически вся перешла на сторону врага. В Латвии и Эстонии так же неспокойно. У нас в руках осталась 1-я добровольческая Литовская дивизия, костяк которой составили местные спартаковцы и несколько сотен красных стрелков времен Гражданской войны, которые заняли там командные должности. Вооружение добровольцев не позволяет их использовать против танковых клиньев противника, так как у них нет противотанковых средств, продвижение танков сдерживают разрушенные переправы и минные постановки. Особенно удачным было уничтожение диверсантами мостов через Неман у Тильзита. В целом, на этом направлении пока все идет по плану, промежуточный рубеж обороны по линии Кельме — Расейняй — Арегола занят, отступление по плану продолжается. 3-я танковая группа действует на Вильно, придержать ее продвижение на границе не удалось, но ее сейчас остановили на реке Неман по линии Друскининкай — Алитус. Там подготовленная линия обороны с несколькими противотанковыми узлами. Мосты через Неман у Алитуса также взорваны. Для того, чтобы притормозить движение Вермахта планируется ночной удар по мостам и железнодорожному узлу Варшавы. Танковый корпус из 3-ей танковой группы остановлен на подготовленном рубеже у Гродно. На Белоруссию наступают исключительно силы 9-й и 4-й полевых армий Вермахта, за эти двое суток их пока удавалось удержать в приграничных районах, за исключением самого тревожного направления: Брестского. Немецкая армия обошла Брест, построила понтонные переправы и движется в направлении Барановичей двумя колоннами через Кобрин и Пружаны. Павлов доносит, что противник остановлен на линии Малорита — Черемха. По нашим данным, механизированные части 46-го корпуса Вермахта, в частности дивизия СС «Дас Рейх» вошла в Кобрин и ведет бои непосредственно у Пружан.

— Получается, что генерал Павлов или не владеет информацией, или сознательно вводит штаб в заблуждение. Что мешает воевать гражданину Павлову? Как вы считаете? Как считает наш генштаб?

— Считаю, что фронт для Павлова — тем более на таком сложном и важном стратегическом направлении оказался не по зубам. Его предел — танковый корпус, максимум — армия. Он пытается исправить положение, но…

— А что предлагает Павлов, что он делает?

— 4-го утром были нанесены контрудары частями 10-й армии на Ядув и Седльце, но они были плохо подготовлены и провалились. Готовит удар 3-ей легкотанковой бригады совместно с частями 4-го стрелкового корпуса на Сувалки. Мы одобрили это решение, а также рекомендовали использовать для развития наступления части 3-го кавкорпуса генерала Болдина, считаем, что угроза такого удара может притормозить движение танковой группы. Павлов планирует нанести удар 4-й легкотанковой бригадой из района Малориты в направлении на Брест, чтобы «обрезать» основание прорвавшихся колонн противника. На наш взгляд, этот удар не будет эффективным, потому что должен поддерживаться 75-й стрелковой дивизией, которая понесла самые большие потери в первый-второй день оборонительных боев.

— Почему все-таки сложилось такое положение? Это ошибка только Павлова, или недостаток подготовки РККА к войне?

— Сложность кризиса в Белоруссии стало результатом целого ряда ошибок командования БелВО, которое отвечало за это направление. В 7-м авиакорпусе, которым командует генерал Копец, оказался самый высокий процент потерь авиации на аэродромах, в результате чего мы вынуждены срочно перебрасывать в Белоруссию дополнительные авиабригады — одну истребительную, одну штурмовую и одну бомбардировочную. До их прибытия паритета в воздухе не будет. Крайне неудачной оказалась идея артиллерийской ловушки на Кобринском направлении — противник сумел быстро рассредоточиться, а его контрбатарейная борьба оказалась очень эффективной.

В этом моменте Василевский замолчал. Было видно, что Сталину этот момент особенно неприятен: в этом бою под Кобрином был тяжело ранен его старший сын, Яков, которого успели вывести в полевой лазарет, где провели ампутацию правой ноги на уровне верхней трети голени, врачи боролись за его жизнь, но пока что все было очень сложно.

— Мы еще будем думать, почему такие прославленные военные, показавшие себя хорошо в Испании, да и тут, в мирное время, были не на самом худшем счету, сейчас опростоволосились. Потеряли управление боевыми действиями, принимают поспешные и в корне неправильные решения. Есть такое мнение, не ждать, пока Павлов и Копец еще больше наломают дров, а отозвать их в резерв, чтобы использовать на должностях, которые больше отвечают их способностям. У нас, конечно, в командном резерве Гинденбургов нет. Но у нас есть товарищ Тимошенко. Думаю, пора сделать это направление отдельным Западным фронтом, а направление генерала Жукова делаем отдельным Северо-Западным фронтом. Есть такое мнение, что ответственным за эти два направления надо сделать товарища Ворошилова, пусть поможет товарищам Жукову и Тимошенко стабилизировать ситуацию. Я вижу, что никто против такого решения Ставки Верховного командования не возражает? Это хорошо, товарищи. А теперь предлагаю послушать, что у нас на море происходит.

Кандалакша. 5 августа 1941 года.

Я вернулся на КП своей армии ближе к полудню. Если тут, в районе Кандалакши, я за ситуацию не слишком переживал, то за район Ухта, где держала оборону 54-я стрелковая дивизия я, откровенно говоря, мандражировал. 54-й командовал генерал-майор Илья Васильевич Панин, с которым мой реципиент встречался во время «командировки» в Китай. Он меня очень тепло приветствовал на КП дивизии, и мы быстро согласовали все аспекты нашего взаимодействия. Панин был крепкий профессионал, который свою дивизию содержал в боевом порядке, он сумел вовремя занять позиции на приграничных укреплениях, опираясь на несколько эшелонов Дзотов, где сдерживал натиск 3-ей финской пехотной дивизии, у которой была неплохая поддержка артиллерии, в том числе немецкой. Но и наша артиллерия ворон не ловила. Там шла жаркая противобатарейная борьба. Сегодня рано утром началась артиллерийская подготовка. Накануне наша авиация нанесла по финским аэродромам несколько серьезных ударов, а немецкая авиация была слишком занята другими проблемами, поэтому появившиеся над полем боя наши штурмовики И-15е могли работать практически в полигонных условиях, зенитное обеспечение у финской дивизии было небольшим и сосредоточено на охране штаба и тылов дивизии, поэтому на передовой временно творился ад, под аккомпанемент которого стрелковые роты перешли в решительную атаку по всему фронту. В прорыв на Суомуссалми пошла 146-я стрелковая дивизия, которая была совершенно новой, но прошла подготовку на полигонах Приуралья. Дивизия Панина поддерживала прорыв, отжимая финские войска вглубь вражеской территории. Прорыв оказался достаточно успешным. К Суомуссалми путь шел по сложной местности, поэтому достигнуть этого важного пункта мы планировали только лишь завтра или послезавтра. Но главный удар был нанесен по Раатской дороге: рано утром на границе сосредоточилась ударная группа моей армии: 2-я механизированная бригада, 44-я Щорсовская стрелковая дивизия, которую удалось полностью посадить на автомобили, превратив, фактически, в мотопехотную дивизию, цель этого преобразования была простая: все части ударной группировки должны были двигаться с одной скоростью! И в качестве усиления им была придана 1-я самоходная артиллерийская бригада, в которой были по одному самоходному пушечному и гаубичному полкам, минометный самоходный дивизион (120 мм минометов на базе БТ-7), дивизион БМ-13 и самоходный зенитный дивизион (спарки 23-мм зенитных пушек). Они рванулись по Раатской дороге на Суомуссалми, впереди идущие танки были вооружены противоминными катками, но дорога, на ее начальном участке не была заминирована, чем меня финны, откровенно говоря, удивили совершенно! На Раатскую дорогу была направлена резервная группа 13-й армии: мобильный резерв в виде 3-ей механизированной бригады, а также 147-я стрелковая дивизия, которая должна была закрепиться и создать оборонительную линию вдоль дороги. Замысел был достаточно прост: после выхода к Суомуссалми и окружения части 3-ей финской дивизии, 54-я в полном составе занимается ее уничтожением, а подвижный кулак моей армии действует на Каяни, захватывая этот важнейший логистический узел, где мы снова, как я планировал когда-то действуем в двух направлениях: ударная группа действует на Оулу, с целью захватить и удержать, а остальные части будут действовать вдоль дороги Каяни-Котка, фактически, громя тылы Карельской армии Финляндии, возможно нанесения тактического удара на Нурмес в интересах Ребольской оперативной группы 7-й советской армии. Остановить движение по Раатской дороге можно было только мощным авиаударом, финны попытались нанести такой удар, потеряв здесь свои последние бомбардировщики. На этом участке фронта преимущество ВВС РККА было подавляющим.

Тут, в Канадалкше, меня ждал еще один генерал-майор Панин, только Роман Иванович, командир 42-го стрелкового корпуса. На его участке все тоже пошло хорошо. Его дивизии давили на немецкие: 122-я занялась крепко дивизией СС «Норд», а 104-я начала давить австрийцев, между немецкими дивизиями прорвалась 1-я легкотанковая бригада 14-й армии, которую немцы притормозили фланговым танковым встречным ударом, но в прорыв устремилась моя Оперативная группа «Кандалакша» из 1-й механизированной бригады, 2-х бригад морской пехоты на машинах (фактически мотопехоты), 11-го самоходного артиллерийского полка и 152-й стрелковой дивизии. Эта оперативная группа действовала на Рованиеми, создавая угрозу полного окружения дивизии «Норд». Эсэсовцы сражались упорно, но умения и военного опыта у них было, по сравнению с другими полевыми частями Вермахта из ветеранов, маловато. В условиях постоянной работы помеховых станций, забивающих работу вражеских радиостанций и серьезного преимущества в воздухе советской авиации, положение дивизии «Норд» оказалось совсем никудышным. У меня в районе Кандалакшы оставались силы 153-ей стрелковой дивизии и одна бригада морской пехоты, которые ждали автомобильного транспорта — эта группа должна будет вступить в действие при взятии Рованиеми, чтобы придать атакующей группе новый импульс. Конечная цель наступления — соединение ударной групы и Оперативной группы «Кандалакша» в районе Кеминмаа, замыкая еще одни клещи, но, что намного важнее, нависая над шведским рудным районом у Шелеффтео.

Я ждал новостей от оперативной группы Баграмяна, но пока что помеховые станции мешали и нашим радиостанциям добраться до нужного адресата. Поэтому оставалось только ждать, когда придут новости по другим каналам. Но первой пришла неожиданная новость из Москвы. Я получил письмо от жены. Она писала, что все у нее в порядке, что волнуется за меня и верит в меня и в нашу Победу, а, чтобы я не сомневался, что меня ждут, к письму была приложена ладошка моей Виктории, которая родилась 22 июня 1941 года, в день, когда не началась война. Я понимал, что в Москве пока еще война не чувствуется, что ограничения и тягости военного времени еще не отразились на наших людях, но понимал и другое: впереди время тяжелых испытаний, затяжная, требующая максимального напряжения сил, война. Но на душе стало как-то хорошо и спокойно. Я читал эти скупые строки, переполненные любовью и тоской, тревогой и надеждой, от этого было как-то и тепло на сердце и все проблемы, казалось, обязательно будут разрешены.

Постучались. Вошел начальник моего штаба, генерал-майор Антонов. Лицо его было совершенно спокойным. Он вообще был человеком очень сдержанным, умеющим скрывать свои эмоции, держать себя в узде. У нас не установились дружеские отношения, но деловые были достаточно хорошими.

— Что у вас, Алексей Иннокентьевич? — все еще сжимая письмо из дома, спросил, стараясь не показать голосом, что очень взволнован.

— Из дома? — спросил начштаб, взглядом указывая на письмо.

— От жены и дочки. — мой ответ вызвал легкую улыбку, мелькнула и исчезла. Вот и все эмоции.

— Донесение от Баграмяна. — и на стол легла бумага, в которой была вся моя дальнейшая судьба. Я аккуратно сложил письмо с рукой дочери, обведенной карандашиком, спрятал в нагрудный карман и раскрыл донесение.

Москва. Кремль. Кабинет Сталина. Ночь. 5 августа 1941 года.

Они покинули его кабинет ровно полчаса назад. Личный посланник Рузвельта Гарри Гопкинс и личный посланник Черчилля, посол Великобритании в СССР Стаффорд Криппс. Сегодня, в 19 часов 46 минут был подписано Советско-английское соглашение о совместных действиях против Германии. Вчера прибыл и Гарри Гопкинс, с которым у Сталина были весьма непростые переговоры. Этот болезненный, истощенный борьбой с раком человек, обладал железной волей и бульдожьей хваткой. Но общие точки соприкосновения они нашли. Вечером, после подписания Соглашения, Гопкинс с Криппсом о чем-то совещались, а потом потребовали аудиенции у Сталина. Он принял их. И состоялся почти часовой разговор, в ходе которого поднимался самый важный для них вопрос: о будущем Норвегии. Оба представителя буржуазного сообщества единым фронтом выступили против создания Норвежской Народной республики. Когда Криппс потребовал восстановить в Норвегии законную власть, то Иосиф Виссарионович попросил представить ему короля Норвегии. А без короля один-два министра правительства в изгнании правительством свободной Норвегии быть не могут. Конечно, СССР обязательно учтет позицию правительства Великобритании по Норвегии, особенно если Британия примет посильную участь в освобождении Норвегии: например, повторит десантную операцию, чтобы блокировать доставку норвежской руды Германии или пошлет свой флот, чтобы блокировать попытки немецкого флота выйти на трассы поставок военных грузов в СССР на Мурманск. Эта помощь будет бесценной, и в таком случае, конечно, в правительстве свободной Норвегии будут представлены проанглийские силы. В любом случае, судьба оккупированных Германией государств будет решаться в ходе послевоенной конференции союзников, которую необходимо провести не позже месяца после безоговорочной капитуляции Третьего Рейха.

Эти переговоры показали, что союзники наши вынужденные, а помощь их будет такой же, как и в прошлой войне: они вмешаются на континент только тогда, когда судьба Германии будет решена Советским Союзом. И придут, чтобы отрезать самые вкусные куски европейского пирога. Ну что же, посмотрим!

Глава четырнадцатая Наглеть так наглеть

Нарвик. 4 августа 1941 года.

Легион-штурмбаннфюрер СС Йёрген Бакке был разбужен ранним утром 4 августа 1941 года. Ничто не предвещало беды, Нарвик находился в центре германской оккупационной зоны и чувствовал себя в безопасности. Первая партия легионеров всего два дня назад вернулась из Германии, где они проходили краткосрочное, но очень интенсивное обучение, и временно разместились в Нарвике. Всего в город перебросили 1-ю роту Добровольческого Легиона СС «Норвегия» (160 человек), 1-ю полицейскую роту (130 человек) и штаб Легиона. Для охраны такого городка, как Нарвик этого было более чем в избытке. Кроме них в порту и окрестностях располагалась отдельная охранная рота базы Кригсмарине «Нарвик», но ее сферой ответственности были только порт и береговые батареи, общим числом три штуки, две из них, имевших на вооружение по три 152-мм орудия были уже построены и введены в строй, там оставалось провести работы по маскировке и созданию оборонительного периметра, а вот двухорудийная батарея из 210-мм орудий еще строилась и конца-краю строительству не было видно. Орудия были сняты с затопленного броненосца «Норге», и с 210-мм намучились больше всего. Кроме того, в Нарвике был расположен зенитный взвод «Бофорсов» и батарея 85-мм горных орудий, оставленная «в наследство» горными егерями Дитля[1]. Понимая значение Нарвика, рядом с городом, недалеко от Бьёсфьорда, был выстроен аэродром с хорошей взлетно-посадочной полосой, на который спокойно приземлялись 52-е Юнкерсы, как транспортники, так и бомбардировщики. Сейчас на нем было только звено разведчиков на Хенкелях, все «Тетушки Ю» улетели бомбить Мурманск и перебазировались на Хекбуктен, а имеющиеся у командования базы Нарвик две летающие лодки Дорнье Do18 располагались на стоянке в бухте Бьёсфьорда, они предназначались для патрулирования и отслеживания британских кораблей и подлодок. Сейчас, из-за плотного тумана, самолеты бесполезно отмокали в местах базирования.

Бакке выбежал на улицу почти не одетым, сжимая в руке Люгер, который стал его излюбленным личным оружием. С ним рядом бежал его ординарец, одетый в форму легионера и с карабином Маузер в руках. Норвежский эсэсовец мгновенно остолбенел. Сквозь туман был виден дым, который шел от носовой орудийной башни немецкого эсминца Z-7, стоявшего у причала в бухте Нарвика, вчера вечером вернувшегося из патрулирования, его сменили у входа в фьорд два сторожевика, ранее принадлежавших норвежским ВМС, но Бакке понимал, что происходит что-то страшное и непонятное, вроде повторного десанта англичан на Нарвик. Но почему? И этого никто не ожидал! Надо было бежать в штаб Легиона, где снабжением занимался отдел из десятка немецких офицеров, уж они-то должны были знать какую-то информацию!

— La oss løpe![2] — Йёрген крикнул ординарцу и помчался в сторону штаба, благо, было недалеко, квартал и сразу за поворотом, но добежав, легион-штурмбанфюрер понял, что опоздал, люди в пятнистой форме выводили из здания штаба немецких офицеров с поднятыми вверх руками.

— Det er russere her![3] — заорал ординарец, нервно пытаясь передернуть затвор карабина, не замечая, что он стоит на предохранителе. В какой-то ступор на пару секунд впал и Йёрген Бакке, и эти несколько секунд оказались в его жизни решающими. «Хенде хох!» — эта команда была ясна и понятна. Под прицелом автоматов русских десантников (звездочки на их пилотках не давали никаких шансов сомневаться: это были не англичане, а русские!) оба эсэсовца сложили оружие, им теперь осталось ждать плена и суда. Этим подразделениям Легиона очень повезло: они были взяты в плен почти всем составом, очень мало кто сумел оказать сопротивление при высадке советских войск. А вот остальные роты легиона СС «Норвегия» были сосредоточены у Киркенеса и попытались отбить этот важный порт. За сутких они потеряли убитыми и раненными более 70 % личного состава. Их выучка была далека от обычного уровня советского, тем более, немецкого пехотинца, эти легионеры должны были еще отправиться на обучение в Германию. Не судьба.

Шведский поход

Нарвик 5 августа 1941 года

Полковник Иван Христофорович Баграмян, командующий Оперативной группы «Норвегия» 13-й армии РККА спускался по трапу, переброшенному с эсминца «Сокрушительный», пока что высадка десанта шла по плану, Этот беспримерный поход был невозможен без знания Виноградова, который имел точную информацию о сильном тумане в начале августа 1941 года в Норвегии, никто не знал, что в основе всего были воспоминания немецкого летчика-аса, который начинал войну в составе 5-го Воздушного флота Люфтваффе. В этой операции был задействован почти весь состав Северного флота, включая «балтийцев», пришедших после июньского перехода. Эскадра вышла из Мурманска в несколько этапов, ночами в конце июля. Почти 600 мильный переход к месту сосредоточения эскадры и встречи с судами обеспечения, которые располагались в Шпицбергене, был проделан почти идеально. На эскадру перешли норвежские лоцманы, участники сопротивления, без них безопасный проход эскадры к Нарвику был, несомненно, невозможен. Единственной опасностью были патрульные суда и подводные лодки противника, которые могли попасться на пути. Но … завесу подлодок под Мурманск немцы забросили как раз на 3 августа, чтобы надежно блокировать Северный флот ВМФ РККА, который изображали два эсминца и группа сторожевых кораблей и тральщиков, стерегущих подходы к базам Северного флота, а в самом городе была построена гигантская обманка, декорация, которую с воздуха вполне можно было принять за корабли в Мурманской бухте. Вошедшие в Нарвик шесть эсминцев Северного флота (так называемая 1–я бригада эсминцев) несли два батальона 1-й бригады Осназа, имеющие задачи овладеть городом портом и аэродромом, что было сделано быстро и оперативно, воспользовавшись туманом, на лодках и малых катерах на берег примерно в час ночи высадились штурмовые группы, подобравшиеся и к береговым батареям, и к городским казармам, и к штабам Нарвика. Поэтому единственным большим шумом при захвате города стал разговор «Стерегущего» с эсминцем немцев, дежурная смена которого попыталась развернуть носовую башню, в нее, с близкого расстояния и засадили парочку 130 мм снарядов, чего отчаянным немецким морякам хватило с головой. Главное, что штурмовикам удалось захватить тихо и без шума телеграф и железнодорожную станцию, имеющую свою линию связи, в том числе с Швецией. Там посадили наших бойцов и матросов, а также норвежских патриотов, которые вместе должны были обеспечить «скромное молчание» Нарвика.

Приблизительно в девять часов утра в захваченный город прибыл караван транспортных судов, с которого начала выгружаться техника: пушки, минометы, автомобили, а также 7-я бригада морской пехоты в полном составе (почти 6 тысяч хорошо вооруженных бойцов). Из Норвежских патриотов формировалась и вооружалась 2-я добровольческая бригада Норвежской народно-освободительной армии, пока что в ней насчитывалось 220 бойцов и командиров, но лиха беда начало, тем более, что первая бригада в Киркенесе насчитывала чуть меньше (200 человек) личного состава. Благодаря помощи норвежцев был тихо захвачен Бьёсфьорд, сам городок, стоянка летающих лодок и военный аэродром на его окраине. Под вечер подошел второй караван, из которого были выгружены танки, бронетранспортеры и зенитные установки. Из 30 высаженных танков 10 — были КВ-1, 10 — Т-34, и 10 — Т-70.

На железнодорожной станции уже успели подготовиться к прибытию техники, фактически, создав менее чем за сутки импровизированный бронепоезд. На переднюю площадку загнали танк КВ, обложив борта полувагона мешками с песком, такая же машина была и на задней платформе бронепоезда. По бокам от паровоза располагались две платформы с зенитными 23-мм спарками, а еще две платформы представляли пулеметные гнезда, обложенные теми же мешками с песком. В следующие эшелоны грузились танки, артиллерия, минометы, броневики (закупленные в США полугусеничные машины, напоминающие немецкие Ганомаги), все бойцы ОСНАЗа — это была основная ударная группа, которую возглавил сам полковник Баграмян. Рано утром 5-го августа группа Баграмяна двинулась в самый авантюрный поход Второй мировой войны.

В пять утра 5 августа 1941 года на пограничной станции Риксгрансен ожидалось прибытия составов с разгруженными вагонами из Нарвика, накануне вечером звонили с норвежской станции и директор ее (под наблюдением советских сотрудников НКВД) сообщил о задержке с отправкой пустых вагонов на Кируну из-за проклятых военных, которые ничего в железнодорожном деле не понимают. Шведское руководство отнеслось к проблемам норвежской стороны с пониманием — в Кируне требовались срочно вагоны под загрузку — шведская железная руда жаждала отправиться морским путем в далекую Германию, чтобы стать сталью ее кораблей, пушек и танков. Вместо состава с пустыми вагонами на путях появился довольно странный состав, с надписью «Дружба» на шведском языке. Озадаченным шведским пограничникам ребята в пятнистой форме, появившиеся чуть-чуть ранее этого состава объяснили, что в связи с угрозой вторжения Германии в Швецию, по просьбе ее правительства СССР оказывает военную помощь дружественному и нейтральному государству с целью сохранения ее нейтралитета. Он убедительно говорили, похлопывая по плечам остолбенелых шведских пограничников, но почему-то при этом перерезался телефонный кабель, изымалась радиостанция, а на телеграфе был выставлен усиленный пост «русся». Почти что в восемь утра бронепоезд «Дружба» прибыл в Кируну, тут стал разгружаться роты осназа, быстро взявший основные пункты шведского городка под контроль и перерезавший все линии связи. В Стокгольме пока еще ничего не знали. Ударная группа с тем же полковником Баграмяном во главе понеслась дальше, вслед за бронепоездом, приблизительно около полудня эшелоны дружбы примчалась в Елливаре, где находился еще один рудный центр Швеции, в это же время совсем небольшой эшелон из Кируны прибыл в Сваппавера, где так же высадился советский десант, беря под контроль железодобывающие рудники (для этого достаточно было контролировать местный железнодорожный узел). Елливаре довольно крупный городок (по местным меркам) и его захват совершенно бесшумно и незаметно провести не удалось. Из него тревожные донесения ушли в столицу. Впрочем, там сообщениям из почти что центра страны не поверили. Откуда там русские? Они сейчас должны бежать под мощными ударами Вермахта вглубь страны, спасая свои шкурки! Государственная машина пока еще не раскачалась, и ее реакция была заторможенной, по-северному неторопливой. Из Елливаре драпанула дрезина, на которой несколько местных патриотов спешили уведомить правительство о вторжении большевиков. Дрезина была остановлена бдительным полицейским у станции Ниетсак. Полицейский был бдительным, к тому же еще добровольцем участвовал в финской заварушке (дважды)[4] и отправил сообщение по инстанциям, а сам с ротой ополчения из 12 человек, которые у него проходили обучение, выступил навстречу врагу. Засаду сделали по всем правилам воинского искусства: на рельсы бросили несколько шпал, чуть поодаль, на опушке леса, расположили пулеметную точку (один ручной пулемет и три ленты к нему нашлись у маневрирующих ополченцев), там же с винтовками расположилась вся грозная финская засада. Когда приблизился бронепоезд, на котором на русском и шведском было написано белой краской «Дружба», храбрые шведские парни открыли огонь по первой платформе. Трудно сказать, на что они надеялись, логичнее было бы попробовать обстрелять паровоз, хоть и прикрытый железом, но все-таки шанс поцарапать его был, а так… добились двух выстрелов из танка КВ, после чего вся засада предпочла ретироваться вглубь леса, оставив умирать излишне храброго и бдительного полицейского Ларса Ангстрема, единственной жертвы Шведского похода РККА. Почти в половину первого ночи Шведский поход закончился в Эребру, по дороге десантники взяли под контроль и район залежей железной руды в районе Гренесберга и прилегающих к нему местах. Фактически под частичным контролем РККА оказались все три самых важных рудных района Швеции.

Успеху этой операции способствовали несколько важных внутришведских фактора: активизировались шведские коммунисты, которые вывели 5 августа тысячи людей на антивоенную манифестацию в Стокгольме. Советские спецслужбы и сотрудники Коминтерна плотно работали с Шведским профсоюзом железнодорожников, который обеспечил «зеленую линию» движению поездов по внутренним шведским железным дорогам в режиме максимального благоприятствования. Прогерманские силы, как и антибольшевистские, которых в Швеции было с избытком, в это время концентрировались вокруг королевской семьи. Но они были ослаблены: более 300 самых активных их членов 11 июля отправились в Германию, чтобы пройти подготовку в частях ваффен СС, а полуторатысячный добровольческий батальон 25 июля по старой памяти отправился в Финляндию, где вскоре оказался на Ленинградском направлении. Коалиционное шведское правительство готово было сделать все, чтобы избежать войны и оккупации своей страны. Объявив о нейтралитете, Швеция готова была пойти на любые уступки Германии, чтобы только ее «нейтральный» статус так и не был нарушен.

Стокгольм. 5 августа 1941 года.

Премьер-министра Швеции Пера Альбина Ханссона подняли в семь утра срочным телефонным звонком из министерства иностранных дел. Секретарь МИДа сообщил, что Полномочный представитель СССР в королевстве Швеция, госпожа Александра Коллонтай требует немедленной аудиенции у господина премьер-министра. Господин Ханссон остался невозмутимым, попросил вызвать в министерство Кристиана Эрнста Гюнтера, без своего министра иностранных дел выслушивать напористую большевичку не был намерен. Аккуратно побрившись, премьер-министр Швеции вышел на улицу, прошел на трамвайную остановку[5], подождал свой номер, и проехал до своего рабочего места. Аудиенцию назначили на восемь, без пяти минут восемь появился министр Гюнтер, сообщивший, что он понятия не имеет, что хочет от него и королевства госпожа посол. Ханссон и его ближайшие соратники были представителями социал-демократической партии, которая, тем не менее, не была слишком дружественной советскому коммунистическому режиму. Это была та порода европейских социал-демократов, которые способствовали разжиганию Первой мировой войны, и которых нещадно критиковал Ленин за политику соглашательства с мировой буржуазией. Сейчас они создали в Швеции коалиционное правительство с аграрной партией, но все ключевые посты в правительстве все-таки были в их руках. Политика социал-демократов, с одной стороны, была предшественницей создания шведской модели социализма путем соглашения крупного капитала и основной массы населения страны с перераспределением доходов от самых богатых в пользу социальной поддержки самых бедных, в тоже время их политика строилась на подавлении крайне левых коммунистических тенденций в обществе и помощи правым силам, которые чувствовали себя в шведском политикуме намного комфортнее левых.[6] «Опять будет талдычить, что соглашения с Германией противоречат нейтральному статусу Швеции» — с некоторой долей раздражения подумал Ханссон, не понимая, зачем ради этого ему следовало так рано приезжать на работу. Без одной минуты восемь раздался стук каблучков. Александра Михайловна умела заявить о своём приближении самым явственным образом. Ровно в восемь она вошла в кабинет премьер-министра. Очаровательная улыбка, кивок головы как приветствие, чуть не по этикету, но женщина-посол не раз ставила себя выше некоторых условностей и политики-мужчины вынуждены были с этим смириться.

— Господин премьер-министр, господин министр иностранных дел, меня привел к вам неотложный меморандум моего правительства, который я обязана вам зачитать.

Гюнтер чуть заметно подмигнул своему премьеру, подчеркивая, что им предстоит полчаса выслушивать дипломатические изыски господина Молотова в скучном исполнении блестящей актрисы.

— 3 августа 1941 года Советский Союз подвергся вероломному, без объявления войны, нападению фашистской Германии и ее союзников, в том числе Финляндии.

— Извините, что перебиваю, господин Поверенный, но Германия официально объявила войну СССР. Я лично читал этот меморандум. — вставил свои пять копеек Кристиан Гюнтер.

— Война была объявлена в шесть часов утра по московскому времени, в тоже время, боевые действия начались с вторжения немецкой авиации в три часа утра по московскому времени. Таким образом, мы считаем, что Германия напала на СССР без объявления войны, чему имеются документальные подтверждения.

— Извините… — чуть смутился Гюнтер.

— Извинения приняты. — царственно снизошла до него Александра Михайловна и продолжила:

— В то время, как весь советский народ и наша доблестная Красная армия успешно отражают вражескую агрессию, правительство Швеции совершает действия, которые противоречат статусу нейтральной державы.

При этих словах премьер-министр непроизвольно скривился.

— Я имею ввиду разрешение немецкой пехотной дивизии, а это почти двадцать тысяч человек, отправиться через Стокгольм из Норвегии в Финляндию, переброску через территорию Швеции военных грузов для немецких войск в Норвегии и Финляндии, а также отправку батальона шведских военных в состав германских войск СС и так называемого добровольческого соединения из Швеции в Финляндию для участия в боевых действиях против СССР. Кроме того, мы считаем нарушением нейтрального статуса Швеции заключение Торгового договора с Германией о поставках ей шведской железной руды, а также других товаров военного назначения, список которых содержится в нашем меморандуме.

Вот тут физиономия Ханссона стала окончательно кислой, Швеция старалась «сделать хорошую мину при плохой игре» и о своих уступках германии особо не распространялась. То, что правительство СССР так хорошо владело информацией, в том числе по секретной части торгового соглашения, что стало сразу видно из предъявленной госпожой Полномочным представителем документа, было очень неприятным фактом для главы коалиционного правительства Швеции.

— В связи с этим, правительство СССР считает необходимым гарантировать нейтральный статус Швеции, с этой целью предлагается ряд мер: на территории королевства будут созданы военные базы союзников по антигитлеровской коалиции, Швеции будет гарантировано невмешательство союзников в государственный строй и систему управления страной, дана гарантия целостности страны и неприкосновенности королевской семьи. Советские военные базы предполагается создать в основных рудных районах Швеции. Никакого гарнизона в Стокгольме не будет. Королевство закрывает свое воздушное, водное и наземное пространство для войск Германии, разрывает торговое соглашение с Германией. СССР гарантирует закупку всех шведских товаров из списка, который лежит у господина премьер-министра на столе. На ответ советскому правительству дается шесть часов. В случае отрицательного ответа Советский Союз будет считать Швецию государством-союзником нацистской Германии и оставляет для себя право объявить ей войну в любое подходящее для СССР время. В этом случае правительство СССР не дает гарантий территориальной целостности Швеции после нашей победы над Германией. А отношение к королевской власти будет резко негативным.

— Госпожа посол, вы понимаете, что это, фактически, ультиматум? Швеция не потерпит на своей территории войск иностранных государств. — подал голос министр Гюнтер, но как-то не слишком уверенно.

— Но вы же терпите немецкие войска на своей территории? Потерпите и войска союзников: наши и британские, тем более, временно, до окончания войны.

— Мы донесем точку зрения СССР до короля и нашего правительства. — как можно тверже заявил Ханссон, после чего очень тихо спросил:

— А на каких условиях СССР собирается закупать товары?

— Половина — оплата золотом или товарами, необходимыми для шведского государства и промышленности, например, углем, продовольствием, это все легко решить. Вторая половина — на основании вашего кредита, который будет погашен в первые пять лет после победы над Германией.

— О! Вы рассчитываете взять с Германии репарации и рассчитаться ими за наши кредиты? Как интересно! — не без иронии заметил Кристиан Гюнтер.

— Немцы развязали эту войну, пусть теперь платят по счетам. Кстати, хочу сообщить, господа, что утром наши войска взяли Киркенес и Петсамо. — жестко ответила Александра Михайловна, коротко кивнула и покинула помещение.

Собравшееся через час правительство какое-то время не начинало заседания: ожидали короля или какого-нибудь представителя королевского семейства. Увы, оказалось, что накануне пропал, не вернулся с охоты, Густав Адольф, герцог Вестерботтенский[7], большой поклонник Германии, Гитлера, личный друг Геринга, наследник шведской короны (второй в очереди). Почему-то король был уверен, что его пропажа дело рук местных коминтерновцев и обещал жестоко с ними расправиться. Тем не менее, вся королевская семья была занята поисками пропажи и на заседание кабмина никто не пришел. Растерянные министры приблизительно в час дня получили сообщение, что по территории Швеции двигаются поезда с советскими военными, что в Елливаре точно, а в Кируне очень вероятно, видели русских военных с танками и артиллерией, контролирующих шведские города. При этом движение идет мирно, сообщают, что разбрасываются прокламации в которых объявляется, что СССР пришел, чтобы защитить Швецию от Германии, что гарантируется порядок и права собственности, а государственная (королевская) власть в Швеции объявляется неприкосновенной. Через какое-то время военный министр Пер Эдвин Скёльд подтвердил, что по его данным, в сторону Стокгольма движется бронепоезд и еще два эшелона вслед за ним, что в Елливаре точно есть советские войска, в том числе и танки. Растерянности социал-демократического правительства Швеции не было предела. Разрывать союз с Германией — это было страшно! Очень страшно! Но и с СССР связываться не хотелось. А если правда о Киркенесе? Если Германия встретилась с соперником, который ей не по зубам? Что тогда? И как? Как русские оказались на шведской земле? Из Нарвика? То есть, сумели захватить этот важнейший порт? Что же делать? Решено было вызвать снова госпожу Коллонтай и задать ей вопросы, на которые потребовать четкие ответы, время-то бежит!

Госпожа Коллонтай явилась не одна, а с английским послом, и уже вместе они стали давить на шведское правительство. При этом Александра Михайловна мило улыбнулась и заявила, что забыла сообщить о падении Нарвика, и о том, что ограниченный контингент РККА уже вошел на территорию Швеции для размещения в районах предполагаемых военных баз. Англичане уверили правительство Швеции что тоже не потерпят поставок стратегических материалов Рейху, что Гранд Флит готов оказать помощь шведскому флоту в борьбе с Гитлером, если он попытается связаться с королевством. За эти несколько часов госпожа Коллонтай сумела «дожать» английского посла, проведя их в здании английской дипломатической миссии. Времени на консультацию у посла не было. Он успел только отправить шифрограмму в Форин-офис, посол знал, что позиция правительства и самого Черчилля в том, что сил для вторжения на континент сейчас у Империи нет. Но дутый «нейтралитет» Швеции был выгоден Германии, Швеции и США, но никак не Британии. Поэтому посол, на свой страх и риск поддержал требования СССР. В конце-то концов, это большевики, а не британцы злостно попирают нейтральный статус небольшого северного государства.

Тут Ханссен не выдержал, подошел к госпоже Коллонтай, и, наклонившись, тихо произнес:

— Но зачем же вы так с нами жестко, госпожа посол?

— Знаете, хорошим словом и револьвером можно добиться намного большего, нежели просто хорошим словом. — так же тихо, но твердо и четко произнесла госпожа посол в ответ.

Когда Ованес Хачатурович Баграмян увидел, что в делегации шведских военных, которые 6-го августа утром прибыли в Эребру, подкрепив свое появление белым флагом, находится немолодая стройная женщина с поистине царской походкой, он понял, что Шведский бросок Красной армии успешно завершен.

[1] Эти орудия были захвачены у норвежцев, оборонявших Нарвик во время его первого штурма.

[2] Бежим! (норв)

[3] Тут русские! (норв)

[4] Шведские добровольцы участвовали как в Гражданской войне в Финляндии, так и в Советско-Финляндской войне 1939–1940 годов.

[5] Пер Альбин Ханссон добирался до работы на трамвае. В 1946-м году 6 октября именно на трамвайной остановке его застал сердечный приступ, после которого Пер Ханссон скончался.

[6] Довольно странная позиция была у шведских социал-демократов. По их настоянию Германия стала делать в паспортах евреев отметку J «юде», «еврей», а Швеция запретила въезд в страну людей с такой отметкой в паспорте! А сегрегационные законы в отношении малых народов, с предполагаемой их полной насильственной стерилизацией, принятые в тридцатые годы были тихо отменены только в конце шестидесятых.

[7] Большой любитель охоты на самом деле хорошо подзагулял и немного заблудился с такими же пьяными в доску товарищами. Их нашли вечером 7 августа егеря, впрочем, как и в РИ, увлечение охотой обошлось герцогу боком: в РИ его самолет разобьется 26 января 1947 года, когда он будет возвращаться с охоты, в этой истории он погибнет в автокатастрофе, также возвращаясь с охоты, страстным поклонником которой герцог слыл. Но на этот раз американская актриса Грейс Мур останется живой.

Глава пятнадцатая Южные ворота

Москва. Генштаб.

6 августа 1941 года.

Борис Михайлович Шапошников, заместитель начальника Генштаба, вошел в кабинет Василевского, когда тот разговаривал по телефону с командованием Южного фронта. Конев откровенно нервничал, не паниковал, нет, а именно нервничал, давая характеристику надвигающейся катастрофы максимально точно и без особенных эмоций. Вообще, 5 августа вечером было утверждено решение Ставки о создании нового, Норвежского фронта во главе с генералом-майором артиллерии Говоровым. В состав этого нового объединения вошли части 14-й и 13-й армий, в том числе ОГ «Норвегия» с генерал-майором (с 6 августа) Баграмяном во главе, которую планировалось преобразовать в 22-ю армию. Ленинградским фронтом командовал Мерецков, сдерживающий рвущиеся к Ленинграду части противника, Прибалтийским фронтом — Рокоссовский, но на его участке творился прибалтийский водоворот, в мутной воде которого пока никто ничего понять не мог. Северо-Западный фронт под командованием Жукова противостоял танковой группе Гудериана и с большим трудом удерживал минское направление, враг уже подбирался к Вильно. Западный фронт, который уже принял Тимошенко, был пока что наиболее проблемным из-за Кобринского кризиса, но, как оказалось, самые серьезные проблемы образовались на Украине. Если Украинский фронт под командованием Горбатова аккуратно отошел к перевалам Карпат, где были заранее созданы не самые плохие укрепления, то ситуация на Юго-Западном фронте (им командовал Штерн), где немецкие части вышли к рубежам Линии Сталина и уверенно взламывали заранее подготовленную оборону, казалась критичной. Танки Клейста рвались на Житомир и Винницу, а Готт в очень быстром темпе вошел в Кишинев, стремясь в самое ближайшее время взять Тирасполь и выйти за Днестр, создавая угрозу захвата Одессы. Конев, командующим Южным фронтом, оказался под угрозой окружения. Именно с ним сейчас и разговаривал Василевский.

— Пойми, в этой ситуации жертвы не могут быть напрасными! Да! Да! Да! Мы выигрываем время! Мы обязаны разменять время на жизни наших бойцов и командиров. У нас работа такая! Да! Работа! Приказ на операцию «Плавни» получишь сегодня же. В четыре утра надо начинать! И ни минутой позже!

— Что, Александр Михайлович, Украина? — голос Шапошникова, который умудрился простудиться и в августе месяце и чувствовал себя не слишком хорошо был хрипловатым.

— Борис Михайлович, вы же понимаете, нельзя быть одинаково сильным всюду, тем более, что мы имеем дело с очень сильным противником. Чтобы добиться успеха на Крайнем Севере, мы обокрали другие фронты, в первую очередь, по авиации, артиллерии, перебросили туда резерв в виде подготовленных в Приуралье соединений. А немцы опять нас удивили. Первый удар не вывел нашу ВВС на Украине из игры, так за 4-е и 5-е немцы сконцентрировали два воздушных флота на южном направлении. Один флот действует в интересах Готта, второй — Клейста. В результате и мы вынуждены перебросить туда все свободные авиачасти. В том числе 1-й отдельный авиакорпус, который имеет на вооружении новые самолеты, в первую очередь, истребители.

— Считаешь, что необходимо готовиться к обороне Одессы?

— Считаю, что да, но Одессой, скорее всего, займутся пехотные части, а вот куда пойдет Готт? Это главный вопрос. Если с Клейстом все понятно — его цель выйти к Киеву, то у Готта есть несколько одинаково интересных путей, а у нас противотанковый резерв не безразмерный, мы не в состоянии создавать противотанковые узлы обороны всюду — сил нет.

Северное море

Крейсер «Киров». 6 августа 1941 года.

Контр-адмирал Арсений Григорьевич Головко вел флот в бой на крейсере «Киров». Этот поход был не просто сложным, а архисложным. И самой большой проблемой была логистика: как организовать транспортные суда, которые должны перевезти десант, военную технику и огромное количество грузов, которые необходимы высадившимся войскам для ведения боевых действий. На военный корабль много людей не набьешь, а если набить, как сельдей в бочке, то при встрече с врагом такой корабль — беззубая цель, с которой можно справиться на раз-два-три. Туман помогал — избегать самолетов противника, но и мешал навигации, тем более, что на кораблях Балтфлота, которые переведены были на базу Северного флота, число людей, ходивших северными морями было весьма ограниченно. И транспортные суда надо было очень аккуратно загрузить заранее и отправить на позиции, откуда им будет просто выйти к точкам десантирования.

Тем не менее, удалось! Не все тютелька-в-тютельку, но удалось! 4 августа в шесть часов утра (с опозданием на полтора часа от расчетного времени) эскадра Головко подошла к Будё. Этот небольшой городок по норвежским меркам был далеко не самым маленьким, во время вторжения Вермахта авиация союзников разбомбила большую часть города. Сейчас в центре установили привезенные из Швеции сборные домики, в которых будут ютится выжившие жители. В городе был небольшой порт, но главный интерес представлял военный аэродром, который норвежские власти планировали построить, а немцы решили привести в действие, даже закончили бетонировать взлетно-посадочные полосы, правда, инфраструктура еще не была готова, но многое было сделано. На полосе был только один самолет — посыльный Шторьх, которому эта полоса и не слишком была и нужна. Этот аэродром был ключевым моментом всей операции, разработанной в штабе 13-й армии совместно с штабом Северного флота. В Будё было несколько сторожевых катеров, в туман сгрудившихся в порту, они были укомплектованы норвежскими «патриотами» из нацистской организации Квислинга, и дисциплина у них откровенно хромала. Немцев было в городе всего полтора десятка офицеров и унтер-офицеров, которые тренировали пехотную бригаду Норвежской армии, которую только-только набрали. В составе этой «бригады» пока что было чуть более семисот человек, набранных для защиты нацистской Норвегии и борьбы с СССР. Вояками они еще не были, две-три недели на подготовку — это разве что винтовки освоить, но, Будё планировалась как основная база тренировок частей Норвежской армии, сюда было стащена значительная часть захваченного у королевской армии оружия. Так, в качестве береговой батареи были установлены четыре когда-то норвежских горных 85-мм орудия, ничего серьезного, но и тут серьезных проблем не ожидалось. Полицейские силы тренировались в Тронхейме, а вот всю остальную территорию страны контролировали аж две дивизии Вермахта неполного состава.

К шести утра туман был не настолько силен, чтобы силуэты входящих в бухту эсминцев не насторожили матросов сторожевых катеров, которые успели седлать несколько предупредительных выстрелов. Храбро, но глупо! Высадившийся батальон морской пехоты оперативно разогнал полицейских, захватил арсеналы Будё, практически без стрельбы были захвачены в плен деморализованные видом эсминцев норвежские нацисты вместе с тренировавшими их немецкими офицерами и работниками Трудовой армии Тоддта, которые достраивали сооружения военного аэродрома. Взлетно-посадочная полоса поврежденной не была, следовательно, аэродром был мог стать отличной базой для ВВС РККА прямо в центре Норвегии. Десантом на Будё командовал генерал-майор Петр Кириллович Кошевой, командир 65-й стрелковой дивизии, которую к середине дня стали высаживать из подошедших транспортников. Эта дивизия вместе с бригадой морской пехоты и артиллерийским полком должны были обеспечить оборону Будё, а также действие в направлении Тронхейма, как только в порту прибудет транспорты с танками и самоходками. Тут же планировалось формировать и части армии Норвежской народной армии, тем более, что добровольцев было достаточно.

Головко старался не показать своего волнения: пока что самыми большими неприятностями было отставание от графика транспортных кораблей, идущими караванами из заранее намеченных районов. Вместе с «Кировым» высадку десанта в Будё обеспечивали крейсер «Максим Горький» и лидер «Минск». «Октябрьская революция» вместе с лидером «Ленинград» прикрывали вход в фьорд Нарвика. Десять эсминцев охраняли караваны с транспортными судами. Им помогло то, что почти все корабли, стоявшие в Норвегии, были отправлены на операцию против Кронштадта и обеспечение высадки десанта в Таллине и Риге. А отряд подводных лодок почти в полном составе отправился к выходу из Кольского залива, сторожить Северный флот. Два часа пополудни, и никаких неприятностей!

— Товарищ адмирал, радио от Августиновича. Операция «Вихрь» прошла успешно. Потоплены три единицы противника. Приступил к минированию фьорда.

Головко удовлетворенно кивнул головой. Кап-три Михаил Петрович Августинович командовал подлодкой К-1, самой первой из серии крейсерских подлодок. На этих кораблях была подготовлена возможность выхода подводных диверсантов. Именно они установили ночью на 4-е августа на три крупных корабля, находящихся в бухте Тронхейма, магнитные мины с хитрым механизмом активации: когда корабль трогался, запускался таймер, таким образом, чтобы мины сработали приблизительно на десятой миле хода корабля. Топить корабль в бухте, где его потом могут легко достать, да еще быстро разобраться, как вывели из строя, кому оно надо? Когда к полудню из Тронхейма немцы сумели выпихнуть легкий крейсер «Кёльн» и два номерных эсминца: Z-24 и Z-25, больше крупных кораблей в этом порту не осталось. Первым синхронно взорвались две мины под днищем «Кёльна»[1], не самому мощному крейсеру Кригсмарине этого хватило с головой, эсминцы тут же приступили к спасению утопающих моряков, отчаянно сигналя о произошедшем бедствии. Они посчитали, что наткнулись на минную банку, выставленную с подлодки, людей надо было срочно спасать, ведь даже летнее Северное море не благоприятствует плавательным процедурам. 24-й занимался собственно спасением, а 25-й накручивал круги в поисках возможной подводной угрозы, на третьем круге взрыв мины разорвал его пополам. Командир эсминца Z-24 корветтен-капитан Мартин Зальцведель решил, что имеет дело с атакой из-под воды, дал паническую телеграмму: «атакованы британскими подводными лодками», и отправился обратно, оставив несколько десятков моряков с «Кёльна» солиться в холодной морской воде. Через полмили эсминец настигло возмездие: сработала мина и у него под днищем. Прибывшие на место катастрофы спасательные суда так никого и не спасли[2].

Проконтролировав ситуацию, К-1 Августиновича провела постановку мин у входа в фьорды Тронхейма. На следующие сутки это доброе дело продолжила подлодка К-2. Загрузившись боезапасом на базе в Шпицбергене, оба крейсера сделали еще один рейс для минных постановок. 8 августа 1941 года К-1 открыла счет подводного отряда Северного флота, утопив торпедами шведский рудовоз, вышедший из Тронхейма, а 9 августа на минах взорвался небольшой норвежский транспорт, идущий порожняком из Тронхейма.

Но у Головко новости на шестое августа не закончились. Пришло сообщение и от Папанина, легендарного полярника, который отвечал за проводку кораблей Северным морским путем. Шифрованная фраза гласила, что доставка мяса на Диксон задерживается. Это означало только одно: строго по графику, 4 августа из бухты Провидения вышла Экспедиция особого назначения «ЭОН-18». Командовал экспедицией известный полярник Остальцев, а ледокольной группой полярник-капитан Белоусов. В составе экспедиции были лидер «Баку», два эсминца «Разъяренный» и «Разумный», вспомогательное судно «Волга», танкер «Камчадал», а также три иностранца под чилийским флагом: эскортный авианосец «Хуан» (в девичестве «Лонг-Айленд»), тяжелый крейсер «Хуанита» (экс-«Уичита») и какой-никакой, а линкор «Хуан и Хуанита» (ака «Вест Вирджиния»). Эти корабли попали сюда после сложной комбинации, проведенной нашей разведкой — сначала чилийское правительство закупило не самые новейшие американские корабли, которые под американским флагом направились «с дружеским визитом», «продемонстрировать флаг и мощь» как раз в бухту «Провидения», где сменили свои флаги на чилийские. Потом состоялась еще одна перепродажа, обошедшаяся Советскому Союзу в «круглую» сумму. Отдельно Северным путем должны были пересгнать авианосную группу «Лонг-Айленда». По графику, в первых числах октября эскадра должна была прийти в Североморск, где планировалось поднять на них военно-морской флаг СССР. Американцы легко расстались с той же «Уичитой»: крейсер обладал не самой лучшей остойчивостью из-за ошибок в проектировании, но сейчас шел без орудий среднего калибра, которые и переутяжелили корабль. Кроме орудий главного калибра в 203 мм на нем стояли только зенитки, при приходе в Североморск предстояло дооснастить его или 130-мм орудиями среднего калибра, или 100-мм универсалками. На место «Уичиты» уже были заложены 8 «Балтиморов», новых, самых удачных тяжелых крейсеров США, построенных в годы Второй мировой войны. «Вест Вирджиния» была последним супердредноутом, спущенным на воду в 1921 году. Эти корабли типа «Колорадо» были вершиной технической мысли времен Первой мировой войны. Но сейчас на дворе полыхала уже Вторая мировая, в которой эти груды металла были уже морально устаревшими, в первую очередь из-за слабости ПВО. Но 405 мм орудия главного калибра общим числом 8 штук — это все-таки фактор, который нельзя было сбрасывать со счетов. Американцы уже вводили в строй линкоры нового поколения, а вот это не совсем еще старье все-таки решились сплавить СССР. Коррупционеры США и Чили слились в страстном порыве насолить гитлеровскому режиму Третьего Рейха. Но этот корабль превосходил по своим показателям еще более древний «Красный октябрь», не взять его, если предлагают, было бы неразумно, тем более, что американцы заверяли, что эти корабли попадут в программу Ленд-лиза. Стратегически было решено основной упор делать на проводку атлантических конвоев. И на Северный флот пала основная нагрузка в этой войне, поэтому решено было его усилить максимально, даже за счет ослабления других флотов: Балтийского и Тихоокеанского. Черноморский должен был выкручиваться сам.

Москва. Кремль. Кабинет Сталина.

6 августа 1941 года

Этот разговор официально состоялся по поводу предстоящего отъезда личного представителя президента США Гарри Гопкинса. Но дипломатические расшаркивания заняли не более минуты. А потом Гарри решил «оседлать дикого быка»[3]:

— Господин президент[4], наше правительство крайне обеспокоено ситуацией с нарушением нейтралитета Швеции. Не скрою, мой патрон выразил свою озабоченность: это событие может помешать отменить «моральное эмбарго» СССР и провести закон о Ленд-лизе, чтобы наша помощь вам была как можно более эффективной.

Сталин спокойно прошел к окну, крепко сжимая трубку в руке. К этому вопросу вождь был готов, давно уже готов.

— Я думаю, господин посланник, что я смогу помочь вам и господину президенту в этом вопросе. В этой папке, которую я вам немедленно передаю, ряд документов, которые станут основой нашей идеологической борьбы в ближайшее время. Тут текст одного секретного указа Гитлера, в котором планируется тотальное уничтожение евреев в так называемых «лагерях смерти». Так же есть приказ Гиммлера айнзац-группам СС, с санкцией на массовые расстрелы евреев в оккупированных местностях. В ближайшее время мы получим задокументированные свидетельства о массовых расправах над евреями в Литве и других прибалтийских лимитрофах. Советский Союз предлагал лидерам еврейских общин этих государств эвакуироваться вглубь Советского Союза. Мы приняли не один миллион еврейских беженцев, нашли бы место еще для полумиллиона. Они отказались, за редким исключением. Это тоже подтверждается документами. Я думаю, что массовое уничтожение цыган и гомосексуалистов не слишком взволнуют общественность США, но уничтожение евреев может очень сильно возбудить активность этой диаспоры в вашей стране. Там еще есть документы о участии некоторых ваших бизнесменов, например, господина Форда, в организации массового уничтожения евреев. Думаю, этим документам вы сами сможете найти необходимое применение.

Сталин выдержал паузу, внимательно взглянул на предельно сосредоточенного Гарри Гопкинса, после чего продолжил:

— И еще, мы предлагаем всем заинтересованным странам выступить гарантом истинного «нейтралитета» Швеции, разместив в ней военные базы на паритетной основе. Я имею ввиду, в первую очередь, Великобританию и Соединенные Штаты.

— Я обязательно донесу вашу точку зрения господину Президенту.

— Я попрошу вас передать и мое личное послание, там все подробно написано, господин посланник.

— Я передам это прямо в руки господина президента.

— Я хочу сказать вам, господин Гопкинс, для вас эта война, в первую очередь бизнес. Для нас — вопрос выживания нашего государства и нашей идеи социальной справедливости. И мы победим, потому что не имеем никакого права быть побежденными. Передайте эти мои слова господину Рузвельту.

[1] Иногда при постановке мин подлодками они становились несколько штук вместе, или взрывались рядом, одна детонировала от другой. По инструкции, расстояния между минами должно было составлять не менее 200–300 метров, но добиться этого в реальности было очень сложно.

[2] В Северном море купаться не рекомендуется даже в августе месяце.

[3] Классический номер американского родео, когда ковбой должен 8 секунд продержаться на диком быке.

[4] Гопкинс нервничает, поэтому «на автомате» назвал Сталина президентом.

Глава шестнадцатая Августовская жара

Молдова. 7 августа 1941 года.

Он рвался в бой. Но не успел быть в самой первой волне тех, кто атакует большевиков. Точнее нет, не так. 2 августа он был на приеме у фюрера вместе со своим шефом. Разговор был довольно нервным, вождь требовал ускорить окончательное решение еврейского вопроса, обратив особенное внимание на территории, которые будут захвачены в ходе Восточного похода. Внезапно Гитлер остановился и заявил, глядя прямо ему в глаза:

— И не смейте рисковать собой! Вы обещали найти источник информации большевиков. Найдите мне его! А до этого времени вы нужны Рейху на месте, тут! Никаких отъездов на фронт! Вы слышите! Я категорически запрещаю вам боевые вылеты! Категорически!

К этому времени Гестапо уже вышло на след. Начальник связи Вермахта Эрих Фельгибель[1] был слишком заметной фигурой, которую проверяли одной из первых. И следователи долго ничего подозрительного найти не могли. Да, была у генерала связи интрижка с женщиной низкой социальной ответственности, слабости бывают у всех. Это был единственный фактик, который все же заставил следователей копать глубже. И они раскопали ниточки, ведущие к фон Боку и его группе заговорщиков, а когда принялись за любовницу генерала, фрау Нору Вангелер, выяснилось, что у этой истинной арийки не только бабушка — еврейка, но и былм подозрительные контакты с бывшим военным атташе в Германии от СССР. 3 августа поздно вечером генерал Эрих Фельгибель застрелился. На его конспиративной квартире, которую снимал, якобы для свиданий с госпожой Вангелер, была найдена секретная информация, в том числе системы кодов и шифров, которые только недавно были введены в Вермахте. По-видимому, генерал сумел заметить слежку и не вынес угрозы ареста и разоблачения. В тот же день Нору Вангелер сбил автомобиль, не приходя в сознание, женщина скончалась. И это были не люди Гейдриха! Сделав доклад фюреру, Рейнхард почувствовал себя свободным от обещания не рваться на фронт. Уже на следующий день ранним утром он прибыл в свой протекторат Богемию, оттуда уже на истребителе перелетел под Яссы, куда перевели его часть, в которой он привык сражаться. К сожалению, протектор Богемии так и не узнал, что Федот был не тот. Генерал Фельгибель был действительно связан через госпожу Вангелер с разведкой, но только английской. Когда резидент британцев понял, что генерал связи у Гейдриха «под колпаком», то поступил самым привычным для себя образом: генералу помогли застрелиться, а связную Нору сбила машина, которая почти пять часов ждала, когда женщина появится на улице.

Они вылетели на охоту рано утром. Тут, недалеко от Жмеринки, шли ожесточенные воздушные бои: немецкие бомбардировщики старались вывести этот важный железнодорожный узел из строя, чтобы перекрыть поставки военных материалов и подкреплений фронту. Сюда большевики бросали свои истребители, на них и вылетел поохотиться Рейнхард. Его напарник говорил, что русские крысы стали кусачими, и надо стараться не попадаться им в прицел — на этих самолетах поставили авиапушки, чуть улучшили моторы, так что верткие и кусачие крысы были не самым приятным соперником. 6 августа было безоблачным, пара охотников забралась повыше, стараясь усмотреть или звено русских истребителей, или какой-то отбившийся от строя красный бомбардировщик.

Гюнтер Липски был напарником Гейдриха уже несколько лет. В части Рейнхард узнал, что Липски был сбит, неудачно приземлился, сломал ногу, и теперь отправлен в госпиталь, поэтому с ним полетит один из самых опытных пилотов части, майор Рудольф фон Виденгорф. С Рудди Рейнхард несколько раз летал, это был очень аккуратный, осторожный и быстрый летчик. Гейдриху было немного сложно привыкнуть к манере пилотирования ведущего в их паре. Но, проведя учебный вылет и проведя пробный бой в паре против пары истребителей из их же части Гейдрих решился на полет. Вскоре они вылетели поохотиться. Из рассказов сослуживцев оказалось, что уже в первый день боев все пошло не так. Удары Люфтваффе были нанесены по практически пустым аэродромам. А когда бомбардировщики стали возвращаться на них набросились хищные «крысы» — большевистские истребители И-16. И вот уже несколько дней лучшие пилоты вермахта делают не свою работу: сопровождают бомбардировщики, охраняя их от вражеских истребителей. Иначе очень скоро нашей пехоте некого будет вызывать на помощь. Потери штурмовой и бомбардировочной авиации очень велики. Им удалось подтянуть на самые важные направления резервы, потеснить авиацию красных, но с очень большим трудом. Это был первый вылет на охоту за всю войну, до сих пор даже эксперты вынуждены был заниматься обычной рутиной войны.

Протектор Богемии и Моравии был человеком мужественным, но очень высокомерным. Он был уверен, что руководство СС и Германии — это весьма условные лидеры, никого из них Рейнхард не уважал, даже Гитлера. Он считал, что страна управляема только благодаря его действиям и мечтал взять всю власть в стране в свои руки, используя Гитлера как декоративную фигуру. Немного наивно, но… Над своим шефом, он откровенно потешался в домашнем кругу, утверждая, что этот тип (Гиммлер) больше похож на еврейского бухгалтера, чем на арийского рыцаря. Приказы Гитлера позволял себе игнорировать. Просто потому, что считал себя намного более истинным арийцем, чем другие «вожди». Правда, чтобы так считать надо было чуть-чуть подчистить биографию. Его враги так и не смогли найти доказательств, что в жилах Гейдриха течет еврейская кровь. Ну да, пропали кое-какие документы, записи, документы вообще имеют свойства исчезать, когда это крайне необходимо.

— Лево четыре! — коротко пролаял Рудольф. Рейнхард вытянул шею и увидел, что примерно на тысяче метров ковыляет советский двухмоторный бомбардировщик. За левым мотором тянулся предательский шлейф дыма. Не абы какой, но все-таки было видно, что самолет идет на одном моторе, постепенно теряя высоту. Два мессера свалились в крутой вираж, так, чтобы зайти с правильного угла, не дать стрелку шанса их задеть. Но их заметили, бортстрелок отчаянно пытался помешать атаке, но шансов у них уже не было. Длинная очередь ведущего прошлась по огневой точке на бомбардировщике, а Гейдрих ударил по рабочему мотору. Мотор тут же загорелся, а из кабины выпрыгнул один пилот, всего один! Тут же бомбардировщик резко свалился в штопор.

— Руди! Заход на круг! — дарить жизнь вражескому пилоту он не собирался. Сопливое военное рыцарство — это не его путь! Поймав в перекрестье прицела вражеского пилота, Рейнхард поставил в его жизни точку, перерезав очередью почти пополам. Когда же они с ведущим стали забираться вверх, то заметили, что на них сверху сваливается пара истребителей, хищных, остроносых, опасных и чем-то неуловимо красивых. Они неслись быстро, очень быстро! Виденгорф все еще пытался уйти подъемом, но ведущий красной пары уже открыл огонь, у «худого» отвалилось крыло, самолет в бешенном вращении ушел к земле, у Руди не было и одного шанса из миллиона выжить, а вот ведомый большевик промахнулся, каким-то чутьем Гейдрих бросился в резкий вираж с разворотом, решив прижаться к земле, набрать скорость и уже потом попытаться уйти на подъеме. Эти новые «крысы» были очень скоростными и вооружены, судя по всему, крупнокалиберными пулеметами или авиапушками. Он даже не понял, как так получилось, что противник уже заходит на него сверху и догоняет, имея преимущество в скорости! Очередь прошла левее, Рейнхард отчаянно «виражил», но вторая очередь прошила мотор, который тут же загорелся. Две пули ударились в бронеспинку, но не проломили защиту. Зато Гейдриху удалось выбраться из кабины и прыгнуть, надеясь, что его не решатся расстрелять в полете, все-таки, нас-то, арийцев расстреливать в воздухе не за что! Он надеялся, то ветер отнесет его к своим, но, когда приземлился на недавно убранное кукурузное поле, понял, что надежды его не оправдались. Недалеко от места его падения остановился грузовик, из которого повыпрыгивали несколько солдат в форме с погонами, у одного была собака — овчарка. Выстрелив в сторону большевиков из пистолета, не для того, чтобы кого-то убить, не та дистанция, а просто притормозить, Рейнхард колебался минуту, не более того. По нему не стреляли, видимо, хотели взять живым. Вот кинолог отпустил собаку. Он не имел права попасть в плен. Ствол к виску! Выстрел! Так бесславно закончилась жизнь высокопоставленного наци[2].

Балта. Военный аэродром. 55-й ИАП. 7 августа 1941 года.

Александр Покрышкин приземлился как всегда, лихо, но без сучка и задоринки. Его новый истребитель По-7 слушался еще не прославленного летчика без возражений, казалось, они понимали друг друга даже без слов. Путь Александра Ивановича Покрышкина в небо был непростым: он начинал как летный техник, проходил специальное обучение именно по этому направлению. И только потом, при первой же возможности, очень быстро освоил самолет, поступил в знаменитое Качинское училище, откуда выпустился лейтенантом, получил назначение в экспериментальную авиационную учебную часть Свердловск-11, как вы понимаете, она располагалась недалеко от Свердловска и там их начали обучать воевать на новых По-7, при этом делаю упор на работу парами, обучали работать эшелонами с разницей по высоте и глубине, делали особый упор на тактику прикрытия штурмовиков и истребителей. По-7 Александру понравился сразу, да, машина требовала строгого пилотирования, особенно при посадке, но ничего такого, чего не мог бы сделать даже средний пилот. Вот необученных птенцов за штурвал этой «птички» сажать не надо было. Успешно осваивая новую машину, очень быстро Саша Покрышкин стал командиром звена. А когда стали формировать новый полк, стал еще и инструктором, повышая квалификацию уже своих однополчан. В Балту, на полевой аэродром, его полк перебазировался утром 6 августа и сразу же включился в боевую работу. Первые два вылета были в сопровождение наших бомбардировщиков, громящих переправы у Тирасполя. Утром седьмого они вылетели шестеркой сопровождать двенадцать штурмовиков, новеньких Ил-2, на штурмовку колонны противника, которая шла к очередной переправе через Днестр, но уже в районе Могилева-Подольского. Переправу должны были сжечь бомберы, но там было очень горячо, вроде бы врагу удалось отстоять тонкую ниточку снабжения захваченного пладарма, у наших ребят были потери, в общем, надо было и переправу врага прошерстить, и колонну раздолбить. Вот только бы без потерь. По дороге к месту штурмовки все было спокойно, когда штурмовали, сумели отбиться от двух пар 109-х[3], был поврежден зенитным огнем только один штурмовик, приземлился на нашей земле, а когда отходили, было без происшествий: на хвост Илам никто не сел. А вот призыв нашего самолета СБ-2 был услышан. Поврежденный при атаке самолет попал на зуб паре «худых». Он старался уйти, прижимаясь к земле, на выручку ему и бросилась пара Покрышкина. Став свидетелем хладнокровного расстрела нашего летчика в небе ведомым немецкой пары, Александр впал в ярость. Это было против любых писаных и неписанных правил войны! С первого захода он завалил ведущего, а вот ведомый стал уходить, отчаянно закладывая вираж за виражом. Впрочем, поликарповские истребители сами могли прекрасно виражить, а по скорости и скороподъёмности спокойно крыли немецкие «худые», так что долго трепыхаться вражеский пилот не смог, зато сумел выпрыгнуть с парашютом. Бой был над нашей землей, поэтому мстить пилоту Покрышкин не стал, передав по рации наводку на парашютиста. Очень ему хотелось посмотреть в глаза вражине, когда его возьмут в плен.

Вечером Александра Покрышкина нашел комиссар полка.

— Сашко! Ищу тебя, ищу, а ты опять у техники ошиваешься. Тебе неба маловато, обязательно надо, по старой памяти, в моторе поковыряться?

— Виталий Всеволодович! Вот, выпала свободная минутка, решил помочь ребятам, нам машинки достались новые, прямо с завода, так что лишний раз где чего подтянуть не помешает.

— А что, были в воздухе проблемы? — озабоченно спросил комиссар.

— Нет, проблем не было, но мне так спокойнее воевать будет.

Покрышкин спокойно стал отмывать руки, которые были в масле — копаться в моторе дело увлекательное, но очень грязное!

— А я тебя, Александр Иванович, знаешь по какому делу ищу?

— Откуда, я же летчик, а не разведчик. Был бы в разведке, знал бы, наверное …

— Ты сегодня пару 109-х свалил? Западнее Жмеринки?

— Так точно. Я же в докладе указал, что, нет подтверждения?

— Почему же, есть! И фотопулемет сработал, и с земли подтвердили. Не в этом вопрос. Ты знаешь, кого сбил?

— Знаю. Сволочь последнюю сбил. Он нашего военлета сбил прямо в воздухе, когда тот на парашюте спускался. Сам видел, спокойно расстрелял, как в тире. Так его взяли?

— Эх, Сашка, бедовая у тебя голова, а вот руки — золотые! Ты самого Гейдриха с неба ссадил! Понимаешь! Одну из самых больших фашистских сволочей!

— Да ну! Взяли его, вот здорово!

— Нет, он предпочел застрелиться, а не в плен, когда его документы нашли, так просто очумели! Там особисты землю по сантиметру перерыли! Ты готовься, представим тебя к награде! Между прочим, у него чин был что-то вроде генерал-майора. Так что держись, завтра прибудут военкоры из штаба армии, будут тебя пытать. Бой им опишешь, чтобы красиво, понимаешь меня?

— Так точно. В лучшем виде сделаем.

ДОТ 112. Могилев-Подольский УР. 7 августа 1941 года[4].

Утро начиналось очень бурно. Еще ночью немецкие саперы смогли навести переправу через Днестр. Тут, напротив ДОТа, расположенного на высоком берегу Днестра, было очень удобное место для переправы — узкий пологий спуск к реке со стороны Молдавии и довольно обширный пляж с несколькими удобными дорогами. Внизу, на пляже, расположили пару секретов, но реально части заполнения заняли позиции на высоком берегу, откуда могли обстреливать реку, огородившись густыми зарослями колючей проволоки. ДОТ был отлично замаскирован и пока что о его существовании противник не подозревал. Утром немецкая пехота стала перебираться на левый берег Днестра. Светало, как только стало лучше видно, был открыт огонь всеми огневыми средствами ДОТа. Очень удачно подключилась батарея трехдюймовок, которую подтянули вчера почти под ночь, а минометы стали гвоздить по переправившимся с самой возможностью скоростью. Переправа была уничтожена через сорок минут боя, на пляже враг оставил не меньше двух рот погибших солдат и офицеров. Примерно до полудня ДОТ был под непрерывным обстрелом тяжелых немецких орудий, а затаившиеся на берегу и не попавшие под раздачу саперы попытались подорвать скалу около ДОТа, но ничего не получилось, только добились внимания со стороны отрядов заполнения, которые очень быстро вычистили элитных солдат Рейха. К концу дня перенесли одну бомбардировку, и еще два обстрела, но не таких мощных, скорее тревожащих. Враг явно искал другое место для переправы. Самой большой неудачей на этом участке было то, что немецкие саперы не смогли предотвратить взрыв железнодорожного моста через Днестр, на который очень рассчитывало немецкое командование.

— Поэтому, товарищи, могу сказать — мы не одиноки в этой борьбе. С нами солидарно все прогрессивное человечество! Уже сейчас подписано соглашение о совместных действиях с Великобританией против гитлеровской Германии. Надо только выдержать перый удар, а там будет легче!

Вечером гарнизон ДОТа расположился на отдых вместе с бойцами 443-го стрелкового полка, занявшего позиции у укрепления. На «огонек» заявился полковой политрук, толкнувший небольшую, но пламенную речь, а теперь отвечающий на вопросы бойцов. И было ему очень непросто.

— Скажите, товарищ младший политрук. Нам тут все время говорили про братский немецкий народ, про то, что он поднимет восстание, что не будет терпеть власть буржуазии. И где она, эта дружба и солидарность? Где немецкая революция?

Политрук, молодой, невысокий, смуглый симпатичный парень, скорее всего, грузин или армянин, не растерялся, видно, отбивался от таких вопросов.

— С немецкой революцией все просто: задавили ее, выступление спартаковцев смогли подавить в свое время. И мало сейчас сил у немецких коммунистов, слишком многих бросили в тюрьмы и концлагеря. А основная масса немецких рабочих оболванена, обманута хитрой нацистской пропагандой. Что им говорит Геббельс, главный немецкий кричала? Он говорит, что немцы самая высшая раса, что все остальные должны им служить. Пусть ты последний рабочий подсобный, а дома у тебя должны быть три раба, которые будут вести твое хозяйство и служить верой и правдой.

— А не жирно им будет? — не выдержал кто-то из бойцов.

— Жирновато! Поляк, чех да француз уже у них в рабстве, а им трех рабов мало, им еще и русских рабов подавай! Варежку раскрыли как следует! Богатая у вас земля, вот мы ее и заберем! А тех, кто не согласен — уничтожим! Вот так они и оболванили немецкий пролетариат. И идёт немецкий пролетарий на нас войной. И что тут скажешь? Вот, если есть у тебя брат, который напьется и потребует от тебя: отдай мне свою землю, свою жену, свое хозяйство, а сам вали, а то я тебя прибью, что будешь делать?

— В зубы дам без разговоров. — ответил кто-то из бойцов, которого соседи стали пихать локтями, мол, чего ты высовываешься, а политрук был очень рад, что есть такие активные слушатели, с ними работать легче!

— Вот и правильно это! И мы должны дать братскому немецкому пролетарию так по зубам, чтобы он крепко задумался, чтобы слетела с него вся эта пелена нацистской пропаганды! Крепко врезать! Для его же блага.

— Ну это мы завсегда пожалуйста!

На это «замечание из зала» весь «партер» ответил дружным смехом.

[1] В РИ — антифашист, участник заговора 20 июля, был арестован и повешен за участие в покушении на Гитлера.

[2] В РИ Гейдрих был в июле 1941 года сбит советским летчиком, но приземлился на своей территории. Пришлось его убирать чешским патриотам.

[3] Мессершмидт bf 109 — основной истребитель Вермахта 1941 года.

[4] В РИ ДОТы Могилев-Подольского Ура попили немало крови у фашистов. При уничтожении вражеских переправ в двух местах по Днестру немцы потеряли примерно по два батальона пехоты. Защитники УРа отступили после прорыва немцев под Ямполем, гарнизон 112-го ДОТа остался и сражался до последнего.

Глава семнадцатая Кризис

Болград. 7 августа 1941 года. Ранее утро.

Утро 7 августа Иван Степанович Конев встречал на КП под Болградом. Он смог выторговать у Василевского еще полчаса. Перед началом наступления командующий Южным фронтом прибыл на это КП, не выдержал, хотя и сильно рисковал. Вечером шестого немцы смогли прогрызть 80-й УР под Рыбницей, там создавалась критическая ситуация. Был захвачен плацдарм и на него наведены переправы. Попытки уничтожить ночным налетом авиации понтонные мосты не увенчались успехом: туда стянули почти все зенитки танковой группы и полевых частей, с прожекторами, которые успешно отбили ночной налет бомбардировщиков. А легкие У-2 сумели подкрасться незаметно, но особого вреда переброшенным понтонам не нанесли. Мы потеряли два экипажа ночных ведьм и три экипажа бомбардировщиков, обученных ночным полетам. Такого плотного зенитного прикрытия никто не ожидал. Зато тут, по реке Дунай, где занимал оборону 14-й стрелковый корпус, было относительно спокойно. Нашей 9-й армии противостояли на этом участке силы 4-й румынской полевой армии, конкретно против трёх дивизий нашего стрелкового румыны бросил три своих армейских корпуса, давление на этом участке было, но не такое, чтобы очень уж, но все-таки ощущалось. Учитывая, что под Рыбницей дела пошли очень уж паршиво, надо было, по идее, выводить части фронта из-за угрозы окружения, но приказ Ставки требовал совершенно другого. В Болграде и Вулканештах концентрировались резервы, и вот, рано утром на участке фронта Рени — Слобозея заработала артиллерия. Налет длился недолго, каких-то полчаса. Но эти полчаса работала артиллерия большого калибра, вся, которая имелась в распоряжении начарта фронта, это «всё» он сумел сконцентрировать на этом небольшом участке. Это еще не были те самые «триста стволов на километр фронта», но приближение все-таки ощущалось. Вал огня прошелся по линиям обороны румынской армии, взламывая ДЗОТы, уничтожая огневые точки и позиции полевых батарей. Когда артналет закончился, появились штурмовики. Сюда перебросили два полка на И-15 и полк на Ил-2. Это была почти вся 12-я авиаштурмовая дивизия, еще один полк которой на тех же И-15бис был переброшен под Рыбницу. Небо патрулировалось силами 4-й истребительной авиадивизии, которая полностью была на По-7 (в девичестве И-185) и обеспечило подавляющее преимущество над румынской авиацией, которая действовала на этом участке фронта. Чтобы прекратить это безобразие и не ослабить атакующий потенциал танковых групп, командование Вермахта перебросило сюда часть самолетов ПВО Плоешти. После бомбоштурмового удара авиации в бой пошли части 25-й стрелковой дивизии, в составе которых были подготовленные саперно-штурмовые группы. Им надо было взломать линию приграничных укреплений, созданных на новых рубежах Румынией после Освободительного похода РККА в Молдавию. Эти позиции занимала 2-я крепостная бригада 11-го румынского армейского корпуса, расположенная вдоль реки Прут, румыны периодически тревожили передовые позиции частей РККА обстрелами из стрелкового оружия и лёгкой артиллерии. Разведка пограничников давно вскрыла всю систему обороны румын в этой зоне, так что на позициях крепостной бригады сейчас было жарко! Не всюду одинаково быстро и успешно, но оборону румын ломали, заставляя «сворачиваться», отступать. Из Галаца срочно перебросили подкрепления: там стоял 17-й пехотный румынский полк и 1-й мотоциклетный батальон, но при приближении оных к Рени по ним отработал дивизион «Катюш», разогнав не привыкшую к таким обстрелам румынскую пехоту. А по Дунаю в утреннем тумане пошли катера Дунайской флотилии, которые очень быстро проскочили к Галацу и высадили десант, захвативший важнейшие мосты через Прут. Кроме катеров и пары мониторов в этой наглой высадке участвовали 20 плавающих танков Т-37А, которых модернизировали, поставив 20-мм пушку ТНШ-20 (танковая версия 20-мм авиапушки ШВАК). Это оказалось для остатков румынского гарнизона Галаца еще одним сюрпризом, а когда, в шесть утра по расчищенной саперно-штурмовыми группами в бой устремились танки 12-й легкотанковой бригады (124 танка Т-26), сопровождаемые батальоном мотострелков на Б-3 «Бородинец» — полугусеничных бронетранспортерах, часть из которых тащили на прицепе сорокапятки, румынский фронт окончательно рухнул. В образовавшуюся брешь пошли колоннами части второго, а за ним и седьмого кавалерийских корпусов. На легендарных тачанках были смонтированы станковые пулеметы Максима и ДШК ПВО корпусов. Оба корпуса были облегченными: состояли из двух дивизий, так, легендарный 2-й кавалерийский корпус имени Совета Народных Комиссаров Украинской Советской Социалистической Республики, первым командиром которого был не менее легендарный Григорий Иванович Котовский в своем составе имел 3-ю и 5-ю кавалерийскую дивизии, танковую разведроту на Т37А (как пулеметных, так и пушечных), зенитный дивизион, артиллерийский полк трехдюймовок на конной тяге. Командовал корпусом генерал-майор Павел Алексеевич Белов, именно ему был поручен важнейший этап операции «Плавни». Сразу, войдя вслед за танковой бригадой в Галату, корпус Белова повернул на запад вдоль левого берега реки Серет. Он должен был пройти по тылам танковой группы немцев, нарушая снабжение и внося хаос в тылах румынско-немецкой группировки. Поздним вечером 3-я кавдивизия ворвалась в Текуч, а 5-я вышла к окраинам Фокшан, в ночном бою овладев городом, начала наводить там порядок. Таким образом была перерезана важная транспортная артерия на Яссы, через которую осуществлялись основные поставки в танковую группу Гота. Один день ушел на то, чтобы разгромить крупные склады в Фокшанах, взорвать запасы бензина, в этом городе, под которым когда-то Суворов очень крепко обидел турка, корпус соединился и 9-го утром двинулся на Бакэу. Тылы немецкой танковой группы оказались под серьезной угрозой. 7-й кавалерийский корпус формировался в Шепетовке (Винницкая область)[1], в состав входила 2-я кавалерийская дивизия комбрига Горбатова, сейчас Александр Васильевич получил целый фронт, с которым действовал более-менее успешно. Кроме этой дивизии в состав корпуса вошла и 26-я кавалерийская дивизия, механизированный полк, легкий артиллерийский полк, дивизион истребителей танков, зенитный дивизион. Этим корпусом командовал генерал-майор Александр Фёдорович Бычковский, как и Горбатов, он был репрессирован, освобожден, реабилитирован, прошел переподготовку и сейчас его корпус, усиленный двумя танковыми батальонами Т-26, батальоном морской пехоты Дунайской флотилии, двумя ротами плавающих танков Т-37А, рвался по прямой от Брэила к Буззу, Брэила была захвачена ударом легких танков и морпехов, к полудню подошли захваченные в Галаце машины, на которые морячков и посадили, таким образом, это соединение стало батальоном морской мотопехоты, в войну и не такое случалось! Почти ночью танки и мотострелки ворвались в Буззу. До Плоешти оставался всего один переход — 60 км, но все понимали, что это будут очень сложные километры.

Днем Конев перелетел на армейский КП в Тирасполе. Тут располагался штаб 9-й армии, но в штабе он застал только генерал-майора Матвея Васильевича Захарова. Командарм, генерал-полковник Черевиченко отправился в район, где намечался прорыв немецких танков, которые ударили от Бендер вдоль Днестра, проломав противотанковые рубежи, понеся потери, продолжали рваться к Днестровскому лиману, намереваясь отсечь основные силы армии от снабжения и выйти на подступы к Одессе. Александр Филаретович Колобяков еще раньше поехал под Рыбницу, чтобы на месте разобраться с ситуацией, чем грозит прорыв у Рыбницы и как помочь соседям из 18-й армии.

— Что думаете, Матвей Захарович, прорыв под Рыбницей, чем нам грозит? — Конев внимательно смотрел на карту, где были нанесено положение 9-й армии и соседних частей 18-й армии, чье положение становилось угрожающим.

— Думаю, Иван Степанович, основной удар Гот нанес все-таки сюда, в направлении Днестровского лимана. Рыбница — отвлекающий маневр, там танков всего ничего, конечно, прорыв к Котовску — вещь в перспективе неприятная, но там дорог нормальных нет, а вот ударить по рокадной дороге вдоль Днестра на Тирасполь — это вариант возможный. В любом случае, сейчас решающее направление — Одесское.

— Может быть… Что думаете делать?

— Противник прорвал фронт 95-й стрелковой дивизии на довольно узком участке, но именно тут отмечены серьезные танковые массы, по предварительным данным, на противотанковых рубежах в районе южнее Тирасполя противник потерял не менее тридцати-сорока машин. Наши резервы выдвинуты в район старой границы Аккерманской области, сюда же, на линию Тарутинская — Бородино — Суворово — Красное, отходят части 95-й стрелковой дивизии. Яков Тимофеевич организует переброску из-под Одессы артиллерийского резерва. По данным авиаразведки, замечены танковые колонны, которые двигаются из Новых Каушан на Аккерман, извините, Белгород-Днестровский. Эту угрозу планируем парировать штурмовыми ударами. Нам бы авиацию подкинуть, хоть пару полков штурмовиков или бомбардировщиков.

— Нет, Матвей Захарович. До завтра, может быть даже послезавтра, никаких авиасоединений фронт тебе не выделит. А вот линию по старой границе удержать надо! Кровь из носу надо! Чем же я тебе помочь могу! А! Один черт! Держал на крайний случай, так вот он, крайний, можно так сказать. Дам тебе резерв. Истребительно-противотанковый батальон. Ты его тут, у старой границы поставь.

— Так точно, там даже есть подготовленное место для двух узлов обороны, только заполнить и колючку натянуть.

— Хорошо. 7-й отдельный ИПТАБ в Маяках, они успеют. Из Одессы перейдет в твое подчинение 5-я отдельная танковая бригада: батальон на КВ, два на тридцатьчетверках. В паре километров от рубежа обороны устроишь засаду. В центре КВ, можешь их вкопать — без тяжелой артиллерии их немцы не возьмут, ну, а на флангах тридцать четверки, не дадут маневрировать. Артиллерию тебе дам — чтобы закрыть направление Каушаны — Аккерман. Артиллерийскую бригаду и дивизион БМ-13. В общем, напрягай своего начарта, пусть готовит артиллерийскую засаду. И учти — у немцев артиллеристы с хорошей подготовкой. Контрбатарейная борьба у них на высоте, так что работать мощно, но аккуратно. Ничего, продержись, скоро легче станет. Белов и Бычковский пошли в рейд по румынским тылам, если все пойдет, как задумано, то скоро Гот напор потеряет.

— Плоешти?

— И не только, Бычковский ударит на Плоешти, а Белов идет на Фокшаны и дальше, чтобы немцам скучно не было.

— Да, у Белова не заскучаешь! Отчаянный рубака!

Небо над Румынией. 8 августа 1941 года.

Они вылетали с аэродрома под Одессой, все экипажи ТБ-3, которые удалось сконцентрировать для операции «Кукурузник». Фактически, сюда была переброшена вся Первая Дальняя бомбардировочная дивизия под командованием небезызвестного летчика Голованова, в том числе самолеты, разбомбившие варшавский железнодорожный узел и мосты у Варшавы. На лето сорок первого года в РККА числилось более полутысячи устаревших гигантов ТБ-3. Но … самолет был хорошо изучен, все его положительные и отрицательные стороны известны, имел обученные экипажи, большая часть которых уже летала в ночное время. Маршрут их следования был проложен вдоль моря, с поворотом над Болгарией и выходу к месту назначения примерно к трем часам ночи. Всего в этом ударе участвовало 132 экипажа, которые волна за волной поднимались с заранее подготовленных аэродромов. Ночью они летели над морем в режиме полнейшего радиомолчания. Совершив разворот, волна за волной бомбардировщики пересекли прибрежную полосу Болгарии у Коварны, а недалеко от Силистры — границу Румынии, основная группа пошла дальше — на Плоешти, а крайние 12 самолетов совершили резкий разворот и взяли курс на мост короля Кароля Первого, по которому проходил нефтепровод Плоешти — Констанца. Без четверти четыре самолеты были над мостом, сбросив на него груз полутонных бомб. Кроме того, что такое массивное сооружение было уже видно в предрассветных зарницах, наши диверсанты установили световые маркеры, которые помогли экипажам точнее выйти на цель. При этом бомбили со снижением, но всего было зафиксировано три попадания, и лишь одно из них нанесло мосту незначительные повреждения, остальные два закончились пшиком (впоследствии выяснилось, что подвели взрыватели и две бомбы просто не сработали). Зенитным огнем был поврежден один самолет, который, тем не менее, дотянул до Дуная, пересек его, а когда стал все-таки падать, почти весь экипаж его покинул (приземлились шесть человек, двое — бортстрелок и радист погибли от осколков еще над мостом). А в это время немцы и румыны поднимали экипажи ночных истребителей, до рассвета было еще время, при этом немецкое командование неверно решило, что целью удара будет Бухарест[2], оценили приближающуюся армаду в два десятка самолетов (почти что верно, 24 самолета шли в первой волне), а когда поняли, что целью удара было все-таки Плоешти, то столкнулись с сюрпризом: на месте боя появился весь 55-й ИАП на По-7. Самолетам вечером подвесили дополнительные баки, увеличив дальность полета, максимально облегчив: в бой пилоты шли без подвешенных бомб или ракетных снарядов. Всего над Плоешти крутились 32 самолета, отсекающие вражеские истребители от бомбардировщиков, опустившихся до 800 метров, откуда они и начали бомбометание. Первая волна и часть второй волны ушли дальше — к Кампине, а остальные начали бомбардировку Плоешти и Бразы, причем основное внимание сосредоточено было не столько на самих промыслах, сколько на нефтеперерабатывающих заводах, которых только у Плоешти было семнадцать штук (три еще только строились), пять из них были заводами-гигантами. В Кампине были такие же заводы, так что и этот город был обречен. Разведка постаралась — координаты заводов были хорошо известны, кое-где были установлены световые маркеры и радиомаяки. Понимая, что эта акция может быть одноразовой и только одноразовой, тут был использована большая половина экспериментальных боеприпасов объемного взрыва. Ими работали по заводам, по промыслам — зажигательными и фугасными бомбами. Эффект был поражающий воображение. Сорок точек объемного взрыва плюс огромное количество зажигательных бомб сделали свое страшное дело: город накрыл огненный шторм, выжигая военных и гражданских, уничтожая предприятия, дома, дороги, создавая на месте красивого промышленного города вулканическую пустыню. Среди боеприпасов были и такие, в начинку которых добавили уран. Это было еще одно важное решение: командование понимало, что немцы будут искать ответ на вопрос, чем были вызваны столь мощные разрушения, вот и решили подкинуть им ложный след.

Под Плоешти мы потеряли четыре самолета от зенитного огня, еще три экипажа были сбиты над Кампине, немецкие истребители на обратном пути сумели достать еще один, а почти три десятка машин вернулись с серьезными повреждениями, безболезненно этот налет не прошел ни для одного самолета.

Но завершающая точка в операции «Кукурузник» была поставлена уже поутру: с аэродрома под Татарбунарами с рассветом стартовали один за другим самолеты, которые двумя волнами пошли к тому же мосту Кароля. Первыми над мостом появились штурмовики Та-3, которые подавили зенитные точки у моста, эрэсы и бомбы были сброшены в один заход, но штурмовики, не смотря на строгий приказ не повторять штурмовку, пошли на второй круг, потеряв два самолета они окончательно подавили зенитное прикрытие, чем воспользовались пикировщики Коч-2, которые уложили пятисотки точно в мост, превратив его в развалины. Был уничтожен и нефтепровод, по которому пока что гнать было нечего. Подоспевшие истребители румынской ПВО на своей шкуре выяснили, что штурмовики русских, освободившиеся от бомб и ракет, могут работать и как истребители, а наличие у них 37-мм авиапушки и двух 23-мм пушек делает встречу с ними легких истребителей совершенно неприятным процессом. Потеряв шесть машин, румыны убрались восвояси.

Но это было только начало кризиса. Полярный лис был еще впереди.

Операция «Песец»

Смоленск. 7 августа 1941 года

Никогда еще командование ВВС РККА не решало такую сложную логистическую и боевую проблему. На эту операцию отправили ударную группу из более чем четырехсот дальних бомбардировщиков. В их числе: 252 ДБ-3 различных модификаций, 24 Ту-2Д (дальняя модификация Ту-2), 24 Ил-4х, 12 ТБ-7, 92 самолета БЕр-2бис с экипажами, освоившими и сами самолеты, и полеты в ночное время, среди них — 12 экипажей из французов, которые после поражения своей страны не смирились и оказались в СССР. Среди них был летчик, который имел богатый опыт ночных полетов, даже написавший книгу, которую так и назвал: «Ночной полет». Да, я имею ввиду французского аристократа по фамилии Экзюпери. Оказавшись после поражения Франции в Британии, боевые офицеры Французских ВВС никак не могли найти себе применения, в руководстве эмигрировавших из Франции военных разгорелась нешуточная свара, и кто выйдет из нее победителем, и что из этого получится, долго никто не понимал. Разведка СССР подсуетилась, и более сотни пилотов Франции, имевших боевой опыт войны в очень сложных условиях, оказались на территории Советского Союза. От них не скрывали, что война с Германией — дело ближайшего будущего. Так появилась эскадрилья бомбардировщиков «Нормандия — Русь». И командиром эскадрильи был назначен Антауан Мари Роже де Сент-Экзюпери, который категорически отказался только возглавлять центр ночного пилотирования РККА, а рвался в бой. Сейчас формировался под Липецком 7-й отдельный истребительный авиаполк «Гасконь — Дон». Старт армады не прошел бесследно: по техническим причинам потерпели аварию или не смогли взлететь 11 ДБ-3, 2 Ту-2Д, 7 БЕр-2. Остальные самолеты поднялись один за другим, заняли предписанные эшелоны и отправились в очень дальнюю дорогу. У линии фронта к ним присоединились 2 полка высотных истребителей Пе-3 с подвешенными дополнительными топливными баками, позволившими существенно увеличить радиус их действия. В районе Варшавы они отогнали ночные истребители ПВО Рейха, после чего повернули обратно. Главной целью операции стали заводы по производству синтетического топлива и крупные нефтехранилища, разведанные заранее. Так же заранее были выставлены радиомаячки, которые помогли летчикам выйти на правильный курс. В результате применения боеприпасов с объемным взрывом все заводы, кроме одного, были стерты с лица земли. Последний, четырнадцатый (он же самый первый завод в городе Лойна, Лойна-Верке) атаковала французская эскадрилья, которая новых объемных боеприпасов не имела, но зато французы, которые бомбили этот завод на рассвете, умудрились накрыть лабораторию, в которой погибли ведущие химики концерна IG Farben.[3] Нацистские ученые[4] проводили там заключительные эксперименты по значительному увеличению выхода жидкого топлива из угля. Увы… После бомбардировок промышленных объектов Третьего рейха, потерявшие от средств ПВО тридцать четыре экипажа (из них 26 — это были ДБ-3) самолеты ВВС РККА взяли курс на Британию. Там уже находились офицеры связи, имевшие нужные опознавательные коды. Британские истребители провожали советские самолеты-победители на свои аэродромы. Для большей точности удара приходилось снижаться до тысячи, а то и семисот метров, что делало самолеты более уязвимыми, теперь большинство из них несли следы повреждений от зенитного огня и атак истребителей ПВО тем не менее, они справились! После технического обслуживания, легкого ремонта, пополнения боекомплекта (британцы любезно предоставили нам запас бомб) и дозаправки самолеты отправились курсом на Норвегию, разнеся по дороге норвежские порты в Осло и Тронхейме. Особенно яростно бомбили Тронхейм, где не повезло только что прибывшему «Тирпицу», словившему три пятисотки и ставшему на длительный ремонт. Над Норвегией небо контролировалось советскими истребителями с аэродрома в Буде, куда садились поврежденные над норвежскими портами бомбардировщики, а остальные следовали на аэродромы в районах Мурманска и Архангельска: На родину того самого песца, который заглянул в гости к нацистской Германии.

[1] Позже Шепетовка вошла в состав Каменец-Подольской области. А еще позже — Хмельницкой.

[2] В РИ командование ПВО района Плоешти также решило, что целью союзников будет Бухарест. После чего армада дальних бомбардировщиков стала громить нефтеперерабатывающие предприятия Плоешти.

[3] Многие называли концерн IG Farben главным оружием Третьего рейха: кроме синтетического топлива (крови войны), производили взрывчатые вещества, синтетическую резину, отравляющие вещества (зарин и циклон Б), красители.

[4] В конце 30-х годов концерн был «очищен» от работников, нелояльных нацистскому режиму.