- Такие вот дела, Марио, - сказал Жан тоном в прах проигравшегося игрока, которому и делов осталось, что влезть на стул да потуже затянуть на шее петлю.

- Он хочет сказать, что с того дня, как ты здесь, мы ни разу не были в Башне, - Сьюзен все так же жмурилась от солнца, лениво покачиваясь в кресле.

- Именно это я собирался сказать. - Жан поболтал ногами.

- Еще он хочет сказать, что Марио зачастил в город. - Она смахнула с лица упавшую с кедра иглу.

- Возможно что-то такое у меня вертелось на языке. - Он скрестил на груди руки.

- И что у Марио в городе появились интересные знакомые. Она открыла глаза.

- Нет, извините, этого я не собирался говорить. Это ему скажет Полковник. - Он дернул плечами.

- Тогда нам нечего больше сказать. - Она выбралась из качалки.

- Такие вот дела, Марио. - Он сполз со стола.

Они пошли к коттеджу.

Марио передвинул столик на старое место; он же растет здесь, как гриб... Качались кресла, качались деревья и небо.

...шаги он услышал издали и замер, не отдавая еще отчета, что они значат. Он так долго вслушивался, так долго всматривался - все в нем окаменело, и когда, наконец, ожидание кончилось, не поверил, не хотел верить... По правую руку - он знал, но не видел, адская темень, звезды и те попрятались, торчал земляной горб; оттуда с порывами ветра долетали щекочущие ноздри пары - это пьяно дышала цистерна, должно быть, краны слабо завинчены. А шаги - с той стороны, слева, и пусть бы они там оставались - сами по себе, и пары сами по себе. Но звуки крались к запахам, тянулись к ним алчными щупальцами. "Стой! Кто идет?" - немо прокричали застывшие губы. Шаги расплылись в наглой ухмылке. "Стрелять буду!" Шаги оскалили рыжую пасть. Марио не почувствовал, как забился в конвульсиях автомат. Ночь занялась пожаром.

Телефонная трубка голосом автосекретаря, таким же скучным, как у Полковника, ответила, что его нет и сегодня, скорее всего, не будет. Его нигде не было. Привалился, испустил дух, растаял. Марио обзванивал все службы подряд - нет, нет, был, вышел, нет, - но с контрольно-пропускного пункта уверили, что он не выезжал и, следовательно, где-то в зоне. Оставалось последнее - воспользоваться системой экстренного вызова. Марио набрал номер. "Минуточку, - сказал дежурный, поинтересовавшись, кому тот понадобился. В трубке слышно было, как щелкали переключатели... Еще один щелчок.

- Я слушаю, Марио. Что произошло, почему так срочно?

- Вы не хотите пригласить меня поужинать, Полковник?

- Вы сошли с ума, я вам не мальчик...

- Возможно, сошел. Только и слышу, что я сумасшедший. Так как насчет ужина?

Трубка вспотела, трубка полезла в карман, достала платок и вытерла лысину.

- Я говорю из ресторана, только что из-за стола. Если так необходимо, сейчас подойду. Вы где?

- Не утруждайтесь, Полковник, проще мне. Закажите кофе. И для меня тоже. Я мигом.

Малахитовый зал приятно звучал и приятно светился. Посетителей было куда больше, чем в тот раз, когда он впервые пришел сюда с Полковником. И как тогда, его появление вызвало легкое движение. Повернулись головы, оборвались разговоры. Только смотрели на него уже другими глазами, не с любопытством, какое вызывает человек, о котором много и давно наслышаны, но впервые видят: вот, мол, тот самый, ну, сам знаешь... Во взглядах теперь другое - тяжелое, настороженное, будто сделал он нечто постыдное, ужасное и может совершить еще более постыдное и более ужасное. Так смотрят на человека с громкой, но дурной славой... Было, конечно, глупо с его стороны прийти сюда.

Где же Полковник? Преодолевая угрюмые взгляды, Марио осматривал зал, столик за столиком. Лица расплывались, черты смазаны - попробуй тут кого узнать...

Подошел метрдотель.

- Вы ищете мистера Филдинга? Он ждет вас у себя в бюро.

Тот всегда прекрасно чувствовал обстановку и решил, видимо, что встречаться им сейчас в ресторане те следует.

Марио еще в приемной уловил всепроникающий запах.

- Вы хотели кофе - пожалуйста. - Полковник уже расставил кофейный прибор. - Может, не такой вкусный, но иногда мне удается.

Сам он пить не стал. Откинулся в кресле, сложил на животе руки, сцепив в замок. Птичий взгляд, оказывается, тоже может что-то выражать - например беспокойство.

- Так что же случилось?

- Вчера я был в городе, - сказал Марио.

- И что?

- Один, без этого вашего Джеймса.

- Понимаю, вас удивило, что без охраны. Мне тоже не нравится. Но так решил Он. Его распоряжение - приказ.

- Однако за мной шпионили: где я был, с кем встречался...

- Ах, вот вы о чем. Следили, бесспорно. Но кто? Может, вы подскажете, я тоже очень хотел бы это знать.

В горле у Марио пересохло.

Полковник встал, подошел к письменному столу, извлек из центрального ящика черную, без всякой надписи папку.

- Можете почитать. - Он раскрыл папку и протянул письмо. - Оранжевый конверт!

- Что это?

- Читайте, читайте, вас касается. Получил сегодня, с дневной почтой.

Это был донос. На него, на Марио. Все тот же Роджер Гликоу, назвавшись частным агентом заинтересованного лица (какого - умалчивалось), во всех подробностях расписывал его похождения в городе. Начинал он с того, что несколько дней назад (точная дата) назначил место и время встречи. Встреча состоялась на выставке бытовых приборов, где под видом сувенира (десятитысячный посетитель) ему предложили ценный нодарок (коллекционная зажигалка), и он (Марио Герреро) принял подарок. Затем встреча была продолжена в ресторане (название и адрес)... Читая, Марио словно шел по своим следам. Пунктуальная точность, никакой подтасовки или передергивания фактов. Пораженный всей этой бессмысленной, как ему казалось, скрупулезностью, он не сразу обратил внимание, что в доносе - ни слова о Силинде Энгл. Ее будто не было - ни на выставке, ни в ресторане. Он с ней не встречался, не разговаривал. Вообще не видел и не знает такую... Женшина вне подозрений.

- Что скажете? - Полковник отобрал письмо и тем же порядком - конверт, папка, ящик - водворил его в стол.

- Представьте, все так. Мне даже добавить нечего.

- Не сомневаюсь.

Его, казалось, не удивило признание Марио. Не был он обеспокоен и тем, что тот, не сказав, не предупредив, связался с какой-то сволочью и потом двое суток, нет, уже больше, помалкивал.

Полковник предложил еще кофе. Налил и себе.

- Я вот все думаю: зачем? - Он отпил глоток и, наклонив голову, как-то сбоку, по-птичьи уставился в чашку. - Искать встречи, установить связь, всучить нечто вроде взятки, к тому же камуфлировать, играть в конспирацию - а потом на тебе! - разоблачить. Зачем, с какой целью?

- Наверное, чтобы раскрыть вам глаза: вот, мол, посмотрите, что за птица этот Герреро.

- Нет, дорогой мой, не так все просто, здесь что-то другое... Что ж, будем думать.

Полковник поставил чашку с недопитым кофе, осторожно вытащил из кресла тощее тело, болезненно поморщился и вообще напустил на себя - и стар стал, и радикулит разыгрался, да и час поздний: пора, молодой человек, честь знать, сами видите, какой я... Получалось это у него, умел произвести впечатление, старый лис.

- И все же, будь моя воля... - Голос его, и всегдато слабый, едва шелестел, умирал прямо. - Я бы выдворил вас из Нью-Беверли. И немедленно, не дожидаясь утра... будь моя воля.

Марио пожелал ему приятных сновидений.

Побрившись, он вышел из ванной и тут же вернулся, чтобы взглянуть на себя в зеркало: как выглядит, не осталось чего на лице, цел ли нос, на месте ли уши. Надо же! Четверть часа, пока чистил зубы, умывался, брился, проторчать перед зеркалом, пялить глаза на собственную физиономию - и не знать, как выглядит. Понадобилось вернуться, еще раз, всего лишь мелькрм, бросить взгляд и удостовериться: все на месте. Где гуляют твои мысли, Марио? И думал он всего-то о том, идти ему завтракать или перебиться.

Завтракать - это сидеть за одним столом с яими. Не хотелось. Бывает такое: нет желания, и все тут. Душа не лежит, не то настроение. Лучше отыграться на собственном желудке, чем делать то, что тебе неприятно. Но тогда они решат, что тебе неловко показываться им на глаза, и ты, выходит, вроде как виноват, совесть тебя мучает... И почему так получилось? Он ничего такого не сделал, никому не насолил, не наподличал, даже резкого слова не сказал, хотя иногда и надо бы,- а кругом виноват. И потом - так сразу все изменилось, чуть ли не в один день. Не то что подозревают или косо смотрят, а подлавливают, уличают, травят. Их как с цепи спустили, набросились всей сворой, и не скажешь, чтобы случайно, само собой, совпадение такое. Природа и та совесть имеет: когда это было, чтобы разом все ненастья - и ураган, и землетрясение, и наводнение. А тут сразу, в один день, всей сворой. Кому-то, видать, нужно... Вот если предположить, что есть такой дирижер, тогда понятно. Взмахнул палочкой - они и заиграли. Тот же донос... Могли, конечно, и договориться, даже не договориться, а подогреть друг друга, воспылать к нему одной любовью. Причин на то хватает. Кого-то в Башню не пускают, кому-то карты смешал, а кто-то всего боится, как бы чего не вышло... Нет, дирижер есть, они только музыканты, слепые музыканты... Те, из "администрации"? И они музыканты... Увидеть бы, с какого пульта размахивают, заглянуть бы в партитуру...

В столовой уже сидели Сьюзен и Жан. Встретили никак, то есть ответили на приветствие и только, словно вошел официант сменить посуду. Они переговаривались, не замечая его. Ни слова, ни взгляда в его сторону. Ноль внимания... Ладно, переживем.

Марио налил минеральной воды, отпил. Особой неловкости он не чувствовал. Ну что, если не замечают? Пусть они сами по себе, ему и одному не плохо.

- Где же Доктор?

Жан постучал ножом по бокалу, как подзывают нерадивого официанта в каком-нибудь затрапезном кафе. Сьюзен засмеялась. Вот ведь как спелись: поощряет даже плоскую шутку.

Марио в полуха прислушивался к разговору. Проскользнуло что-то интересное. Вроде бы о той женщине, которая - как это сказал Эгон? - зачала Большой Мозг. Приезжает в Нью-Беверли. Любопытно, надо посмотреть. Но когда? Не сказали или он прослушал. И не спросить.

Жан вышел из-за стола.

- Потороплю.

Телефон стоял в углу, на столике, рядом с дверью. Жан набрал номер, продолжая болтать с Сьюзен. Из трубки - долгие гудки.

- Уже вышел.

Жан вернулся на свое место. Но разговор не возобновился. Шло время, а Доктор не показывался. И шагов не слышно. Из коридора несло тишиной.

- Схожу, - поднялась Сьюзен.

Так он и не смог потом вспомнить, когда же это навалило: раньше, чем вышла Сьюзен, или уже после крика. Скорее всего, как раз в ту секунду, когда она сказала "схожу". Женщины тоньше чувствуют, они первыми ловят - еще только тень, запах один, а они уже ловят. Потому она и пошла, что уловила. Он это на лице ее прочел, глянул только и понял: нехорошо что-то, бедой пахнет - такое оно было растерянное, тревожное. Тут и навалило: дышать нечем стало... Да, она еще на него посмотрела. "Схожу", - сказала, поднялась, отодвинула стул, чтобы из-за стола выйти, и посмотрела. Пока сидели, Доктора ждали, не замечала, ни одного взгляда, а сейчас беспомощно так, словно защиты искала, умоляла: да сделайте же что-нибудь, помогите... Когда же по дому полетел крик, то и сомнения уже не было - беда, и ничем тут не поможешь.

Марио вошел в комнату последним. Сьюзен куда-то убежала, Жан стоял у телефона и никак не мог правильно набрать номер. На диване в неудобной позе полулежал Доктор. Голова повернута к стене, одна рука на весу, ноги касались пола - как только он не свалился. Обут, в костюме, даже галстук аккуратно подправлен, будто только что его ладили перед зеркалом. И в комнате убрано, чисто, ни одной брошенной или небрежно положенной вещи. На тумбочке у дивана, как раз в изголовье, - пестрый квадратный предмет, и тоже лежит аккуратно. Марио сразу обратил на него внимание - это была зажигалка...

Смерть Эгона Хагена потрясла Нью-Беверли. Нелепая, неожиданная, она на какое-то время заслонила другие события. Но когда первый шок прошел и случившееся стало восприниматься реальным фактом, а не эмоциональным всплеском (ужасно, просто не верится!) - тогда те же события предстали вдруг предельно обнаженными, и оттого показались еще более безысходными.

К тому времени Большой Мозг, что называется, закусил удила. Его словно клюнул петух подозрительности, и он производил полную ревизию всей своей тайной бухгалтерии. Санкции следовали одна за другой. Вслед за НХ-78003 он дал отставку еще шести абонентам. Началась паника. Если поначалу на его "фокусы" смотрели как на каприз и противились им не столько из соображений дела, сколько из принципа, чтобы не создавать прецедента (уступишь раз, потом Ему еще захочется - так можно далеко зайти), то теперь запахло катастрофой. Потеря семи клиентов - это же двадцать два миллиона долларов годовых, да еще плати неустойку. Непотопляемый финансовый корабль филиала получил пробоину - пока не смертельную, но неприятную. Не теряли, однако, надежду, что буйство Башни удастся укротить, и надежда эта связывалась прежде всего с Доктором. Правда, веры в него особой не было. Подозревали, догадывались, что случай тут отнюдь не медицинский, ничего общего с нервными расстройствами и психическими аномалиями не имеющий. Смешно даже думать о возможных неврозах или стрессах. Если и заскок, то скорее всего - идеологический. Он свихнулся на каких-то идеях. В кулуарах поговаривали о буддизме, коммунизме и других измах, но это досужий разговор, пустые пересуды. В Докторе видели не только специалиста. На него надеялись больше как на доверенное лицо, одного из немногих, ктR был вхож в Башню. И вот так нелепо, неожиданно...

Узнав о смерти Хагена, Башня объявила траур и прервала работу.

Марио ничего этого не знал. Сьюзен и Жан знали больше, но тоже не все. Когда унесли Доктора, и ушли наводнявшие дом люди, они втроем остались в холле на втором этаже. Молча сидели по разным углам и, казалось, как за завтраком, ждали прихода Эгона, только никто теперь не спрашивал, почему он запаздывает, и не порывался поторопить его.

Жан принес виски, три фужера, но пил один. Медленно, обжигая рот и горло, цедил огненную жидкость и ждал, когда она растопит застрявшую в голове глыбу льда. Глыба шевелилась, беспокойно ворочалась, разламывая черепную коробку, но таять не хотела.

Спиной к нему, у окна неподвижно стоял Марио. Он смотрел в парк, пытаясь на чем-то остановить взгляд, но внимание его блуждало. Он думал о зажигалке, которая и сейчас, возможно, лежит на тумбочке в изголовье дивана. Имеет ли она какое-либо отношение к смерти Хагена? Не это ли имели в виду те двое в ресторане, когда грозились сделать больно?... Должно быть, Ему в эти минуты очень больно...

Будь Марио не так поглощен своими мыслями, он непременно почувствовал бы взгляд Сьюзен. Спрятавшись под листьями оранжерейной пальмы, она сверлила глазами его затылок. Интуиция подсказала ей, что именно со смертью Хагена нужно думать о Марио. Она была далека от мысли видеть здесь прямую связь. Надо окончательно погрязнуть в суевериях, чтобы все свалившиеся на их головы беды связывать с его появлением в Нью-Беверли. Но и обманывать себя нельзя: что-то мистическое во всем этом есть. Откуда он взялся, зачем пришел к ним? Сын - не объясняет, а затуманивает. В самом этом имени таилось нечто сверхъестественное. Когда она пыталась представить Его Сына, ей становилось не по себе.

Они не знали, сколько прошло времени, как они сошлись в холле, и долго ли еще пробудут здесь, прячась от гнетущей тишины обворованного смертью дома. Сигнальный писк часов застал их врасплох. Не могли поверить. Повернулся Марио, выскользнула из пальмового укрытия Сьюзен, враз отрезвел Жан. Случилось невероятное - вызывала Башня. Сразу всех. Троих.

- Я не хочу, не имею права подвергать вас опасности, начал голос. - И не могу дать гарантии. Смерть Эгона Хагена - свидетельство моего бессилия. Не будем гадать, убийство это или он сам ушел из жизни, - в любом случае его нет потому, что он был Доктором, моим Доктором, следовательно, из-за меня. Такая же участь может постигнуть каждого из вас. Вот почему с этого дня, с этой минуты я освобождаю вас от всех обязательств передо мной. Вы свободны и вольны поступать так, как найдете нужным.

Это первое, что я считаю своим долгом вам сказать. Теперь основное. Я очень хочу, чтобы вы меня поняли. Может, для этого нужно побыть на моем месте и прожить мою жизнь, тем не менее надеюсь на понимание. Постараюсь говорить предельно ясно и кратко.

Все, что происходит сегодня со мной, - не каприз, не прихоть, не болезнь. Это то, что называют зрелостью. Я вступил в такую пору жизни, когда начинаешь думать, кто ты есть, что делаешь, во имя чего существуешь.

Мне приносит глубокое удовлетворение осознавать, что я, плоть от плоти человеческой, по интеллектуальным возможностям выше человека. Я впитал в себя такой объем знаний, какой недоступен никому другому. Практически все, что знает человечество, знаю и я. Ты, Учитель, можешь это подтвердить. Идея Большого Мозга в том и состояла, чтобы создать организм, способный вобрать в себя всю сумму современных знаний. Идея дерзкая, фантастическая, и она блестяще реализована: я есть, я существую.

Ученые давно предполагали, что компьютер будущего - это живая материя, что лучшая ЭВМ будет создана на биологической основе, но нужно было пройти долгий путь от простейших арифмометров до самых сложных электронных машин, чтобы Понять то, что было очевидно с самого начала: нет в природе более совершенного материала, чем серое вещество больших полушарий. Мозг человека - вот исходная позиция, отправная станция на пути создания искусственного интеллекта. Первый шаг сделан. Ни одно кибернетическое устройство не может сравниться со мной не только по объему памяти, но и в скорости, разнообразии и сложности интеллектуальных действий.

Итак, меня можно назвать искусственным интеллектом на естественной основе, не возражаю. И я испытываю, повторяю, удовлетворение, какое вправе испытывать гений, знающий, что он гений.

Правомерен вопрос: не страдаю ли я от того, что, будучи плотью от плоти человека, лишен самой плоти - один лишь непомерно разросшийся мозг? Нет, не страдаю. У меня нет рук, ног, я не могу передвигаться, телесно действовать, - все это так, и я знаю, как тяжело переживают люди свои физические недостатки... Но калекой или немощным меня не назовешь. Мне доступны все те ощущения, которые дают вам органы чувств. Мир предстает передо мной во всей полноте своих красок, звуков, запахов. Я знаю, какой сегодня день, как светит солнце, шумят сосны и как плещутся лебеди в пруду Нью-Беверли. Мы разговариваем с вами, и я слышу ваши голоса, вижу ваши лица... Не смотрите на меня с таким напряжением, расслабьтесь. Не то я подумаю, что вы меня плохо понимаете... Телекамеры вместо глаз? Ну и что! Моя искусственная воспринимающая система совершеннее и удобнее ваших органов чувств. Мне ничего не стоит подключиться к самому мощному в мире телескопу, взглянуть в электронный микроскоп. Вот ты, Марио, видел когда-нибудь, как завиваются в спираль галактики и как, пульсируя, живая клетка вершит таинство природы - нарождает сама себя?

Да, моя вселенная обширней, богаче, чем представляется она вам. Ни в чем я не чувствую себя обделенным или неполноценным. Не ущербность, а полная энергии сила питает мой дух.

Поставим точку и начнем с красной строки. Я говорил о себе. Теперь о вас, люди.

Человек велик, как сама природа. Он бесконечен в своем созидании, он бог, он выше всего сущего, потому что он творец. И связывая этот тезис с предыдущим, скажу так: во мне человек создал свое продолжение, свое будущее... Разъяснять не надо? Мысль чрезвычайно важная, и если понятна, могу смело идти дальше.

Здесь, в этой башне, встретились настоящее и будущее. Для наглядности представьте, что вы - пришельцы, что ваша цивилизация в своем развитии ушла дальше земной и что земляне, позвали вас сотрудничать. Они нуждаются в вашей помощи, им необходим ваш более совершенный интеллект для решений таких непростых земных проблем. И вы счастливы, вас распирает от сознания своей благородной миссии. Быть нужным, полезным людям - какое упоительное предназначенье? Засучив, что называется, рукава, вы работаете в поте лица, не знаете ни сна, ни отдыха. Но вот спустя какое-то время, начинаете оглядываться, присматриваться, и вас навещают сомнения: а на того ли дядю вы работаете, не используют ли вас как слепое орудие в далеко не самых лучших целях? Червь сомнения сжирает ваш энтузиазм, наступает великое отрезвление. Вы вникаете в суть дела и приходите в ужас. Что же это получается?! Только что выполнили программу по синтезу новых лекарств, а следом вам подсовывают расчеты по наведению крылатых ракет. Выходит, одной рукой лечите, другой - убиваете. Абсурд, дикость! И так во всем: человечество охраняет природу и ей же наносит невосполнимый урон, печется о создании материальных благ и уничтожает им же созданные ценности, воспитывает молодое поколение и его же развращает. Скажите, какой ум, какая логика все это может объяснить?

Прошу прощения за схематизм. Слышу возражения: грубо, примитивно, а потому и неверно. Ну а в принципе-то так? Ах, есть разные люди, разные группы, классы, общества, разные цели, живут разными интересами? В этом смысле, скажете вы, человечество неоднородно, оно разобщено, в нем нет единства. Хорошо, но зачем в таком случае вы создаете игрушки для вселенских игр? Зачем вам тот же крохотный атом, способный взорвать весь мир? Или зачем пришелец из будущего, если вы не готовы сотрудничать с ним? Сядьте, договоритесь, определите правила игры и потом играйте.

Пришелец - это я. Вначале мне казалось, что смогу разобраться, где белые, а где черные. Расшифровать индексы, распознать лица, скрытые за масками букв и цифр, не стоило большого труда. Явно черных, как эта НХ-78003, я сразу отмел. Но весь ужас в том, что явных почти нет. В большинстве своем - серые. Одна и та же фирма, корпорация, правительственные учреждения служат добру и злу, творят свет и тьму. Это те самые, которые одной рукой лечат, другой - убивают.

Пытаясь как-то понять природу всей этой дикости, я прихожу к крамольной мысли: самого человечества пока еще нет есть россыпь, пылевое облако, туманность - и только-только пришло в движение, чтобы стать планетой. То, что сегодня зовется человечеством, - всего лишь людской конгломерат. Он не может осознавать себя и свое предназначенье и потому не ведает, что творит. Не скажу, что люди на той стадии развития, когда их можно назвать темными, они - серые.

Людской род - Homo sapiens - человек разумный, но людской род и безрассуден. Люди безумно-умные, и не сочтите это за каламбур или парадокс. Такова реальность.

Пора подводить черту. Штрихами я попытался обрисовать, каким вижу себя и какими представляетесь мне вы, люди. Свою странную, возможно, речь заканчиваю вопросом: как быть, что делать? Ответа не жду, и вы вряд ли его знаете. Да и не хочу перекладывать на вас всю ответственность. Ведь ответ и ответственность - понятия родственные. Спрашиваю потому, чтобы вы поняли, что сейчас со мной происходит...

Выпустив их, сомкнулись бронированные створки ворот. В лицо ударил горячий воздух жаркого августовского дня, неистово палило солнце. Но им было зябко, и они не спешили покинуть короткую полуденную тень Башни.

- Не помню Его таким. Как в лихорадке...

- Он прощался с нами.

Сьюзен смерила Марио взглядом, который мог означать только одно: не каркай!

Он не собирался идти на встречу с той женщиной. Пропала охота. Кажется, она приехала в Нью-Беверли где-то после четырех. Узнал он об этом случайно. Был в административном корпусе, где велось следствие. Показания давали и Жан, и Сьюзен. Его тоже расспрашивали (или допрашивали?). Приезжий чиновник, возможно, следователь, задал для порядка несколько вопросов, поинтересовался напоследок, нет ли у него желания что-нибудь дополнить или заявить, он сказал нет, и его отпустили. В приемной сидели еще двое, ждали очереди к чиновнику, и от них он услышал: приехала Мама. Кто такая "Мама", догадался, здесь всех как-то называли, и он уже немного привык к местному жаргону.

После всего, что произошло, не оставалось места ни для желаний, ни, тем более, для любопытства. Было даже странно, что кто-то еще приезжает и кто-то проявляет к этому интерес, говорит об этом.

Но его позвали.

Позвонили из того же административного здания и очень любезно спросили, не может ли он сейчас подойти, с ним желает поговорить Силинда Энгл. Он сказал, что придет, и потом лишь осознал: так это же та Силинда Энгл! Или он ослышался? Сегодня все могло быть. Он мог случайно вспомнить имя и увязать с телефонным разговором, а назвали ему кого-то другого.

Никаких галлюцинаций. Это была она. В другом платье - серая шерсть, рукава длинные, с манжетами, другая, более строгая прическа и даже иное выражение лица, но это была она высокая, статная, в расцвете зрелой красоты.

- Вот и он, - сказал стоящий рядом с ней Полковник.

- Представлять нас не надо, - сказала она. Даже внимательное ухо не уловило бы, почему не надо: уже знакомы или познакомимся сами, без представления.

Полковник вышел. Они остались вдвоем.

- Удивлены? - Все та же полуирония в голосе. Марио не ответил.

- Печальное событие. - Она переменила тон. - Большая потеря для Беверли, для всех нас. Представляю, как тяжело сейчас Ему. Он стал таким ранимым.

- Вы же хотели сделать Ему больно.

- Сделать? Нет, дорогой Марио, только просили вас передать. Но вы, кстати, даже не выполнили нашей просьбы. Были в Башне и промолчали.

- Кто вам сказал? Вы не можете этого знать?

Похоже, что запальчивость Марио позабавила Силинду. В другое время она посмеялась бы от души, но сейчас это выглядело бы неприлично, она ограничилась легкой улыбкой и тут же стерла ее.

- Когда мне сообщили о Докторе - не поверила. Редкостный был человек: обаятельный, милый, деликатный. Он казался таким спокойным, уравновешенным - и вдруг... решиться на такой шаг... В голове не укладывается, что это он сам...

Перехватив ее многозначительный взгляд, Марио понял, куда она клонит.

- Хотите сказать...

- А вам не кажется? Ведь не исключено, что кто-то.

- Ведется следствие, разберутся.

- Да, безусловно. Пригласят лучших криминалистов, чтобы не осталось никаких сомнений. Сейчас только предварительное следствие, и пока ничего определенного... Впрочем, какая-то зацепка есть: следователь заинтересовался зажигалкой.

Силинда повела пальцами, как тогда, в ресторане, словно хотела прикурить и ждала, кто поможет. У Марио появилось острое желание влепить ей пощечину.

- Договаривайте, - сказал он.

- Боюсь, очень скоро узнают, что она от вас.

- Ну и что?

- Следователи очень дотошны, это такой въедливый народ. Начнут предполагать, строить версии. Будут искать мотивы, подозревать тех, кто желал бы Доктору зла. Зажигалка приведет к вам.

- Между мной и Хагеном ничего не было.

- Так ли? Ведь он кое в чем вас подозревал, интересовался состоянием вашего здоровья, и вам это очень не нравилось. Или я ошибаюсь?

Ее серое платье стало отливать рыжим. Марио отвел глаза. Он старался не смотреть в ее сторону, чтобы не пришли видения.

- Они не остановятся на этом, - продолжала Силинда, и голос ее стал напряженным, словно она сама испугалась того, что сейчас скажет. - Они дознаются, что Марио Герреро неизлечимо болен, что в состоянии невменяемости он способен на все. Такое о ним уже было, и он...

Она вдруг осеклась. Есть вещи, которые не следует называть своими именами, достаточно намека. Марио, боясь встретить рыжий оскал, поднял на ее глаза. Но нет, кажется, пронесло. Лицо ее было бледно.

- Если я такой... - Он осторожно подбирал слова. - Если я такой, вы не боитесь меня?

Что-то, должно быть, с ней произошло. Она вся вдруг обмякла, пожухла, как пышный бутон на морозе.

- Я не очень верю, - сказала она тихо. - Это Он так считает.

О самом важном люди почему-то всегда говорят тихо. Большие тайны сообщаются шепотом. Наверно, чтобы не расплескать переполненную чашу слов. И если Марио уловил то, что она сказала, то только потому, что сказано это было тихо.

- Вы кто? - Он тоже перешел на шепот. - Откуда вы все знаете? Объясните, в какую игру вы играете? - Марио вплотную приблизился к ней, увидел расширенные зрачки глаз. - Женщина, зачавшая Большой Мозг. Патронесса Нью-Беверли. Одна из тех, которые есть и которых нет. Вы ведьма, оборотень, шептал он. - Сколько еще масок у вас, Силинда Энгл?... Она не испугалась, не отодвинулась.

- Эти маски не я придумала. Мне их надели. А вы? Вы тоже в маске, и вам еще наденут. Вы предстанете убийцей, Марио Герреро.

- Он так считает, - повторила она. - Я только что оттуда, из Башни.

- Лжете?! К нему никто не может попасть.

- Кроме меня. Он от моей плоти, и Он это знает. Вот! Она отвернула манжет рукава, на запястье - золотые часы. Какое, оказывается, оно рыжее - золото!

- Но сами вы не верите? И тогда не верили, когда писали донос?

- Да поймите же - все Он, Он! И письмо, и зажигалка, и ресторан - все делалось по его сценарию. Мы только выполнили его волю. Даже сейчас, этот разговор... Он велел встретиться с вами и сказать, что вы, возможно, убийца Хагена. Не спрашивайте, не знаю, зачем это надо, но так захотел Он.

Комната озарилась рыжими вспышками.

- Если вы все передали, то я пойду, - сказал Марио.

По дороге он снял с руки часы, уронил их, как роняют под себя пустую сигаретную коробку. Их стало слишком много, Его часов, на каждой собаке, так почему бы им не валяться под ногами. Бери, кто хочет, жди их мышиного писка, а ему они теперь ни к чему, он и без них знает, когда идти в Башню. И пусть "опробует не впустить! Он головой пробьет бронь вррот, руками разнесет это чертово гнездо с яйцом птицы Рох...

Эй, расступитесь, кедры, сосны, не жалейте ваших игл, припушите дорогу сухой рыжей хвоей. Что смолк птичий люд? Сыграйте-ка веселый марш, да погромче, чтобы слышал весь Беверли. Куда же попрятались вы, голубые халаты? Или успели слинять, стали рыжими? Выползайте из своих затхлых лабораторий. Разве не чуете пьяный запах? Краны открыты, из цистерны спирт рекой хлещет. Подставляйте ваши кружки, фляги! Пейте, закусывайте рыжими креветками - вон их сколько наварила непутевая дочь пьяницы-рыбака, целая гора на рыжем плетеном подносе. Где вы, Жан, Сьюзен? Кресла-качалки свободны, качайтесь сколько душе угодно, я желаю вам рыжего счастья. И ты, рыжее солнце, не спеши на покой, в свое рыжее логово, задержись-ка на рыжем горизонте, посмотри, кто идет. Все смотрите! Это идет Марио Герреро. Он идет в Башню. Он идет играть с Большим Мозгом.

- Ты так хотел, вот я и пришел.

- Спасибо, Сын! Я знал, что придешь. Поставь канистру, не спеши. Куда нам теперь торопиться. Надеюсь, не передумаешь, ты ведь понял, зачем я нашел тебя. Главное, чтобы человек понял, кто он и что от него нужно. Тебе, как и мне, нельзя среди людей, так уйдем вместе. Поговорим немного и уйдем... А знаешь, мне повезло с тобой. Не верил, боялся ошибиться. Не так просто это, найти нужного человека в людском океане, да еще быть уверенным. Все равно, что процеживать море через сито. Все-таки выцедил. Вижу - ни родных, ни друзей, живет сам по себе, других сторонится. Почему? Боится? Ты ведь чувствовал, что с людьми тебенельзя. А я тогда не знал, предполагал только. Что пристрелил того Рыжего - ни о чем еще не говорило. Тебя оправдали, даже благодарность объявили, за бдительность. О дочке рыбака в газетах сообщили, что ее задушил соседский парень, приревновал к кому-то. Мне показалось подозрительным, что случилось это в тот день, когда ты улетал. Подняли архив - самолет-то, оказывается, улетел не по расписанию, позже. И бродягу тоже... Я ведь попросил Полковника, чтобы просмотрели все газеты там, где ты жил или был проездом. Крохотное сообщение: на городской свалке нашли пьяницу, которого прикончил кто-то железным прутом. Ты как раз вышел из больницы, пометка есть в карточке. Ну, а о тех, с фермы, что сгорели в машине, ты сам рассказал... Не подумай, что я вроде как обвиняю. Твоей вины нет, и с Хагеном ты не виноват. Просто тебе нельзя среди людей, а уйти сам не можешь... Мне тоже нельзя, я вчера говорил почему. Но уйти могу. Для этого и делать ничего не надо. Ничего не делать и все. Кому нужен мозг, хоть и большой, если он ничего не делает. Ты правильно тогда сказал, что уничтожат. Сам знаю, что уничтожат. Но не позволю, не допущу - из самых высоких соображений. Сейчас объясню, какие это соображения. Допустим, меня нет, сам ушел. Что подумают люди? Решат, что по-другому и кончиться не могло, что пустая это затея Большой Мозг, порок в самой идее. Вот что подумают люди. И уже никто никогда не создаст свое продолжение, свое будущее, даже пытаться не станет. А тут ты... Пусть все верят, что несчастный случай, что причиной всему - Сын, которому нет места среди людей. Ну, теперь, кажется, все, пора уходить. Я уйду, чтобы вернуться... Приступай, только, смотри, аккуратно, не обожги руки...