Утеха падали

Глава 1

Мелани

Время для меня теперь — сплошная мешанина. Я так ясно помню те последние часы в Чарлстоне и совсем плохо — дни и недели, последовавшие затем. Другие воспоминания выбиваются на передний план. Я помню стеклянные глаза и проплешины выпавших волос на голове мальчика в населенной призраками детской в Грамблторпе. Странно, что я вспоминаю именно это; я провела там так мало времени. Помню, как дети играли, а маленькая девочка пела в свете зимнего дня на склоне холма над лесом в то утро, когда вертолет врезался в мост. Разумеется, я помню ту кровать — завораживающие белые холмы этой тюремной площадки, где покоилась моя настоящая тюрьма — собственное тело. Помню, как Нина очнулась от своего смертельного сна — синие губы растянулись, обнажив желтые зубы, голубые глаза вернулись в глазницы на гребне поднимающейся волны личинок, кровь снова хлынула из дырки с небольшую монетку в бледном лбу. Но это не настоящее воспоминание. По крайней мере, я так думаю.

Когда я пытаюсь вспомнить те часы и дни после нашей последней встречи в Чарлстоне, первое, что я ощущаю, — это чувство восторга, бодрости вернувшейся молодости. Я думала тогда, что самое худшее уже позади.

Как глупо. Глупо было так думать.

Я — свободна!

Свободна от Вилли, от Нины, свободна от Игры и от всех тех кошмаров, связанных с ней.

Я выбралась из «Мансарды» при шуме и смятении и медленно пошла сквозь тишину ночи. Несмотря на всю боль, причиненную мне в тот день, я чувствовала себя моложе, чем когда-либо за многие-многие годы. Свободна! Я шла легко, наслаждаясь темнотой и ночной прохладой. Где-то неподалеку выли сирены, но я не обращала на них внимания. Я — свободна!

Я подошла к «зебре» у перекрестка с интенсивным движением. Загорелся красный свет; рядом со мной остановилась длинная машина синего цвета, «Крайслер», насколько я понимаю в машинах. Шагнув с тротуара, я постучала в окно автомобиля. Водитель, грузный пожилой человек с остатками волос вокруг лысины, наклонился и подозрительно глянул на меня. Потом он улыбнулся и нажал какую-то кнопку; окно опустилось.

— Что-нибудь случилось, мэм? Я кивнула и села в машину. Сиденье, крытое каким-то искусственным бархатом, было очень мягким.

— Поехали, — велела я.

Через несколько минут мы уже выезжали из города по шоссе, ведущему в соседний штат. Я говорила лишь тогда, когда нужно было отдать приказания. Держать водителя в своей власти было легко, мне почти не требовалось прилагать усилия. Бодрое чувство вернувшейся молодости принесло с собой уверенность в своих силах, которой я уже давно не ощущала. Откинувшись на спинку сиденья, я смотрела, как мимо проплыли и исчезли огни Чарлстона. Мы уже отъехали от города на несколько миль, и тут водитель закурил сигару. Терпеть не могу сигарного дыма. Он опустил окно и выбросил ее. Я мысленно приказала ему включить кондиционер, и мы поехали дальше на северо-запад — все так же молча.

Незадолго до полуночи мы миновали темную полосу болот, в которые упал самолет Вилли. Я закрыла глаза и вызвала воспоминания тех ранних дней в Вене: веселье в Biergartens, освещенных цепочками желтых лампочек, прогулки поздней ночью вдоль Дуная, возбуждение, которое испытывали тогда мы трое в обществе друг друга, восторг первых осознанных Подпиток. В те далекие годы, когда мы встречались с Вилли в разных столицах, на разных курортах, мне иногда казалось, что я вот-вот влюблюсь в него. Только моя преданность памяти дорогого Чарлза мешала мне предаться каким-то чувствам по отношению к нашему молодому, блестящему спутнику в ночи.

Открыв глаза, я взглянула на темную стену деревьев и кустарника справа от дороги. Представила себе, как изуродованное тело Вилли валяется где-то там, в грязи, среди насекомых и гадов. И ничего не почувствовала.

В Колумбии мы остановились на заправке. Когда водитель платил за бензин, я взяла его бумажник с сиденья. Там оставалось долларов тридцать, все остальное обычный хлам — визитные карточки и фото. Мне было все равно, как его зовут, я лишь взглянула на водительские права, но не стала запоминать фамилию.

Вести машину — действие почти рефлекторное, мне не приходилось особо напрягаться, чтобы заставлять его делать все, что нужно. Я даже слегка задремала, пока мы ехали по шоссе 1-20 мимо Огасты в штат Джорджию. Когда я проснулась, он начал уже что-то бормотать, рассеянно тряся головой, но я сжала тиски, и он вновь устремил взгляд на дорогу, прямо перед собой. Я опять закрыла глаза, и передо мной замелькали отраженные огни фар и рефлекторов.

Мы въехали в Атланту в четвертом часу утра. Мне никогда не нравился этот город — в нем не было очарования и элегантности культуры юга, а ныне он расползался во все стороны, превратившись в бесконечную череду промышленных парков и бесформенных новых районов. Мы свернули с шоссе у большого стадиона, улицы в центре Атланты были пустынны. Я велела водителю отвезти меня к банку, который и был целью моего путешествия, но стеклянный фасад банка не был освещен. Я почувствовала неприятное разочарование и раздражение. Когда-то мне понравилась идея держать запасные документы для своей новой легенды в ячейке сейфа — откуда мне было знать, что они понадобятся мне в три тридцать утра в воскресенье?

Я пожалела, что во время всех этих бурных событий потеряла свою сумочку. Карманы моего светло-коричневого плаща были набиты вещами, которые я переложила из своего изодранного и испачканного кровью пальто. В бумажнике по-прежнему лежали: ключ от сейфа и кредитная карточка. Я велела водителю несколько раз объехать центр города, но это было явно бесполезно. На большей части перекрестков горели желтые фонари; иногда мимо проезжал полицейский автомобиль; выхлопные газы поднимались вверх, клубясь как пар.

В центре города, неподалеку от банка, располагалось несколько приличных отелей, но мой непрезентабельный вид, да еще без багажа, не давал возможности искать там пристанища. Я мысленно приказала водителю направиться по одному из скоростных шоссе к пригороду. Минут через сорок мы нашли мотель с вывеской: «Есть свободные места». Подкатили к одному из этих ужасных заведений с названием вроде «Супер-6», «Мотель-8» или тому подобный вздор, словно люди — такие кретины, что не могут запомнить название, если к нему не добавить номер. Я подумала, не надо ли послать водителя зарегистрироваться, но это было рискованно: он мог вступить в разговор, а я слишком устала, чтобы использовать его как надо. Жаль, конечно, что у меня было недостаточно времени запрограммировать его как следует. В конце концов я причесалась как смогла, заглядывая в зеркальце заднего вида, затем вошла в мотель. За стойкой сидела заспанная женщина в шортах и заляпанной тенниске Мерсерского университета. Я придумала все: как нас зовут, откуда мы, придумала номер машины, но женщина даже не потрудилась выглянуть наружу, где стоял «Крайслер» с незаглушенным мотором. Как и всегда в этих глупых заведениях, она лишь попросила заплатить вперед.

— На одну ночь? — спросила она.

— На две, — ответила я. — Мой муж завтра будет целый день отсутствовать. Он — коммивояжер, продает кока-колу и поедет на завод. А я хочу...

— Шестьдесят три доллара восемьдесят пять центов, — бросила женщина.

Она дала мне ключ, привязанный к пластиковой бомбочке.

— Номер двадцать один шестнадцать. Объедете кругом и поставите машину возле мусорных ящиков.

Мы сделали, как она велела. Это было нелепо, но на стоянке теснилось множество машин; а у заднего забора стояло даже несколько полутрейлеров. Я отперла номер ключом и вернулась к машине.

Водитель сгорбившись сидел за рулем и дрожал. Лоб его был покрыт потом, щеки тряслись — он пытался выскочить из того малого пространства, что я оставила его свободной воле. Я здорово устала, но по-прежнему уверенно контролировала его. Да, признаться, мне ощутимо не хватало мистера Торна. Уже много лет мне даже не приходилось вслух высказывать свои пожелания — он и так выполнял все беспрекословно. Используя же этого незнакомого грузного человека в «Крайслере», можно было дойти до отчаяния: все равно что работать с окалиной, когда привык иметь дело с благородными металлами. Я пребывала в нерешительности. Конечно, были определенные преимущества в том, чтобы держать его при себе до понедельника. Самое главное — автомобиль. Но риск перевешивал эти преимущества. Его отсутствие уже могли заметить. Полицейские, возможно, ищут его машину. Все это очень осложняло ситуацию, но главное, из-за чего я решилась избавиться от него, была та ужасная усталость, которая навалилась на меня после прежних восторгов. Мне необходимо было поспать, оправиться от потрясений, вчерашнего кошмара. Этого глупого водителя нельзя было оставлять без присмотра: он может выйти из пассивного состояния, пока я буду отдыхать в мотеле.

Наклонившись к нему поближе, я легко коснулась рукой его шеи.

— Ты вернешься на шоссе, — прошептала я. — Поедешь вокруг города. Каждый раз, когда будешь проезжать съезд с шоссе, увеличивай скорость на десять миль в час. Когда проедешь четвертый съезд, закрой глаза и не открывай их, пока я тебе не велю. Кивни, если все понял.

Он кивнул. Глаза его остекленели; он смотрел прямо перед собой. С этим хорошей Подпитки не получится, даже если бы я этого захотела.

— Поезжай, — приказала я.

Я наблюдала, как «Крайслер» выехал со стоянки и повернул влево, к скоростному шоссе. Закрыв глаза, я воочию видела длинный капот, слепящий свет приближающихся фар, рефлекторы, мелькающие мимо машины, набирающей скорость. Я слышала тихий гул кондиционера и чувствовала, как голые руки царапают шерстяной свитер. Во рту был противный привкус недокуренной сигары. Я вздрогнула от отвращения и немного отстранилась. Миновав первый съезд, водитель плавно переключил скорость до шестидесяти пяти миль в час. Он отъехал уже довольно далеко, и мое восприятие немного ослабло, смешиваясь со звуками на стоянке и прикосновением ветерка к лицу. Я едва ощутила тот момент, когда машина разогналась до скорости девяносто пять миль в час и водитель закрыл глаза...

Номер мотеля был именно такой, каким я себе его представляла: пустой и тоскливый, ничего, кроме самого необходимого. Порез на правом боку оказался тонюсенькой царапиной, но платье и комбинация были безнадежно испорчены. Рана на мизинце пульсировала намного болезненнее, чем бок. На некоторое время я отогнала сон — ровно настолько, чтобы принять горячую ванну и вымыть голову. Затем, завернувшись в два полотенца, я села и заплакала. У меня не было с собой ни ночной рубашки, ни смены нижнего белья. Боже мой, не было даже зубной щетки! Банк будет закрыт до утра понедельника — значит, ждать еще больше суток. Я сидела и плакала, чувствуя себя старой, забытой и никому ненужной. Мне хотелось вернуться домой, забраться в свою кровать и чтобы утром мистер Торн, как всегда, принес кофе с бриошами. Но возвращаться было некуда. Мои рыдания скорее походили на плач покинутого ребенка.

Потом, все еще закутанная в полотенца, я улеглась набок, укрылась одеялом и заснула.

Проснулась я лишь после полудня, когда в номер пыталась войти горничная. Потом прошла в ванную, попила воды, стараясь не смотреть на себя в зеркало, и вернулась в кровать. Толстые занавески не пропускали дневной свет в комнату, вентилятор тихонько урчал, и я снова прибегнула к спасительной силе сна, как раненое животное возвращается в свое убежище. Никаких сновидений не было.

Вечером я встала, все еще пошатываясь и чувствуя боль во всем теле еще сильнее, чем до этого, и попыталась привести себя в порядок. Платье никуда не годилось, придется не снимать плащ. Волосы тоже требовали ухода. Но при всем при этом, моя кожа ожила, плоть под подбородком сделалась более упругой, а морщинки, наложенные резцом времени, разгладились. Я ощущала себя гораздо моложе, чем прежде. Несмотря на весь ужас вчерашнего дня, Подпитка сослужила мне хорошую службу.

За бесконечно тянувшейся автостоянкой находился ресторан. Совершенно бесчеловечное место — освещение, как в операционной, на столике клеенка в красную клетку, все еще влажная после того, как помощник официанта провел по ней своей невообразимо грязной губкой, и огромные, завернутые в пластик меню с цветными фотографиями «специальных блюд» этого заведения. Я подумала, что фотографии, наверно, предназначены для неграмотных посетителей, неспособных расшифровать цветистые описания «восхитительной, хрустящей домашней поджарки» или «самого любимого блюда южан на все времена — мамалыги с овсянкой, как его делала бабушка». Меню было невозможно читать из-за этих бесчисленных отступлений и восторженных восклицаний, снабженных неграмотными комментариями. Как странно: одно поколение пробавляется паршивой, всем надоевшей пищей — только потому, что люди эти слишком бедны или слишком невежественны, чтобы вкусно питаться; для следующего же поколения эти блюда становятся традиционной едой «для души». Я заказала чай с горячей английской булочкой и ждала целых полчаса, когда мне ее принесут, все это время страдая от ругани и чавканья за соседним столом, где сидела огромная семья этих скотов северян. Не в первый раз я подумала, что нация была бы гораздо более здравомыслящей, если бы закон запрещал детям и взрослым питаться в одних и тех же заведениях.

Когда я вернулась в мотель, было уже темно. От нечего делать я включила телевизор. За десять лет, что я не смотрела его, почти ничего не изменилось. На одном канале — безмозглые футбольные баталии. По «образовательному» каналу рассказывали об эстетике борьбы сумо — гораздо подробнее, чем мне хотелось бы об этом знать. С третьей попытки я попала на телефильм, часто прерываемый рекламой, про компанию несовершеннолетних проституток и молодого общественника, который посвятил свою жизнь спасению героини, погрязшей во грехе. Эта идиотская картина напомнила мне скандальные бульварные газетки, популярные в дни моей молодости; и те и другие обличали возмутительные стороны порочного поведения, — но если тогда это была «свободная любовь», то теперь в средствах массовой информации это называли «детской порнухой», не стесняясь демонстрировать нам весь набор щекочущих нервы деталей.

На последнем канале шли местные новости.

Молодая цветная женщина, все время улыбаясь, рассказывала про «убийства в Чарлстоне», как это было названо: полиция занята поисками подозреваемых и мотивов преступления; свидетели описывают массовую сцену резни в хорошо известном отеле «Мансарда»; полиция штата и ФБР интересуются местонахождением мисс Фуллер, много лет проживавшей в Чарлстоне. Один из убитых являлся ее слугой. Фотографий этой леди нет. Весь рассказ длился меньше сорока пяти секунд.

Я выключила телевизор, погасила свет и лежала, дрожа в темноте. «успокойся, — приказала я себе, через сорок восемь часов ты будешь на своей вилле на юге Франции, в тепле и безопасности». Закрыв глаза, попыталась представить себе маленькие белые цветы, растущие там между плитами дорожки, ведущей к колодцу. На секунду мне показалось, что я улавливаю соленый запах моря, который всегда усиливался после каждого налетевшего с юга шторма. Представила черепичные крыши близлежащей деревни, красные и оранжевые, возвышающиеся над зелеными прямоугольниками плодовых садов, разбитых в долине. Но на эти приятные образы вдруг наложилось воспоминание о Нине: голубые глаза, широко распахнутые в изумлении, приоткрытый рот, дырочка во лбу — ничего ужасного, просто пятно, которое она вот-вот сотрет движением своих длинных пальцев с прекрасным маникюром. Потом, когда я уже совсем засыпала, я увидела кровь — она хлестала не только из раны, но и изо рта Нины, из ее носа и из широко раскрытых, укоряющих глаз.

Я подтянула одеяло к самому подбородку и постаралась ни о чем не думать.

Мне обязательно нужна была сумочка. Если я поеду в банк на такси, у меня не останется денег на сумочку. Но и в банк приехать без сумки я не могла.

Снова пересчитала наличность в бумажнике — даже вместе с мелочью денег было явно недостаточно. В нерешительности стояла я там, в номере мотеля, а на стоянке уже нетерпеливо гудело вызванное мною такси.

Проблему мне пришлось решить так: я велела таксисту остановиться по дороге у магазина уцененных товаров и купила за семь долларов совершенно ужасную соломенную корзинку. Поездка на такси, включая остановку для покупки этого сокровища, обошлась мне в тринадцать долларов. Я дала доллар водителю на чай и оставила себе последний доллар — вроде как на счастье.

Вероятно, вид у меня был ужасный, когда я вот так стояла и ждала часа открытия банка. Прическе моей уже ничто не могло помочь. На лице не было никакой косметики. Наглухо застегнула я свой светло-коричневый плащ, все еще припахивающий порохом. Правая рука крепко сжимала новую соломенную сумку. Оставалось лишь натянуть кроссовки, и я превратилась бы в вылитую «даму с кошелкой» — так их, кажется, теперь называют. Тут я вспомнила, что на мне все еще прогулочные туфли на низком каблуке, а они и впрямь похожи на кроссовки.

Это было невероятно, но помощник управляющего банком узнал меня и, казалось, пришел в восторг, увидев меня снова.

— А-а, миссис Строн, — приветствовал он, когда я робко приблизилась к его столу. — Рад снова вас видеть.

Я была изумлена. Прошло почти два года после моего последнего посещения этого банка. Денег у меня на счету было не столь много, чтобы со мной так любезно беседовал сам помощник управляющего. На несколько секунд я ударилась в панику, будучи уверенной, что полиция меня вычислила и устроила мне здесь ловушку. Я поглядела на редких посетителей и служащих, пытаясь определить, кто из них полицейские в штатском, но этот помощник был спокоен, со своей любезной улыбкой, и я облегченно вздохнула. Просто мне попался человек, гордящийся своей способностью запоминать имена клиентов, ничего больше.

— Давно вас не было видно, — приветливо сказал он, бросив быстрый взгляд на мой костюм, если его можно было так назвать.

— Два года, — уточнила я.

— Как ваш муж? Здоров?

Мой муж? Я отчаянно пыталась вспомнить, что я им тут рассказывала во время предыдущих посещений. Но я ведь никогда ничего не говорила!.. Вдруг поняла, что он имеет в виду того высокого лысого джентльмена, который всегда молча сопровождал меня во время этих визитов.

— А-а, — потянула я, — вы, наверное, говорите про мистера Торна, моего секретаря. Боюсь, он у меня уже не служит. А мистер Строн, тот умер еще в пятьдесят шестом году. От рака.

— Весьма сожалею. — Цветущее лицо помощника управляющего еще больше раскраснелось.

Я кивнула, и мы несколько секунд помолчали — наверно, в память о мифическом мистере Строне.

— Так что я смогу сегодня для вас сделать, миссис Строн? Надеюсь, вы хотите увеличить сумму вклада.

— Боюсь, нет. Мне нужны деньги, — сказала я. — Но сначала мне необходимо взглянуть на свою ячейку в сейфе.

Я подала ему нужную карточку, стараясь не перепутать ее с карточками из полудюжины других банков, которые я так долго носила в бумажнике. Мы торжественно проделали церемонию с двумя ключами. Затем я осталась одна в небольшой комнате, похожей на исповедальню, и подняла крышку, под которой хранилась моя новая жизнь.

Паспорт, выписанный четыре года назад, был все еще действителен. Это был паспорт особого выпуска, по поводу двухсотлетия Дня Независимости, с красно-голубым фоном; джентльмен на почте в Атланте тогда еще сказал мне, как сейчас помню, что когда-нибудь они будут много стоить. Наличные деньги, двенадцать тысяч долларов купюрами разного достоинства, тоже имели право на существование. Пачки были тяжелые. Я затолкала их в раздувшуюся кошелку, моля Бога, чтобы дешевая солома выдержала. Облигации и сертификаты акций на имя миссис Строи мне не требовались, но они хорошо прикрывали тяжелые пачки денег. Я не стала брать ключи от своего «форда». Мне вовсе не хотелось заниматься этими скучными делами — забирать автомобиль из гаража, где он находился, и прочее; к тому же могут возникнуть проблемы, если его найдут на стоянке аэропорта. Последнее, что там хранилось, — крошечная «беретта», пистолет для мистера Торна, если бы обстоятельства потребовали, чтобы он им пользовался, но там, куда я отправлялась, он мне вряд ли понадобится.

Я вернула ящик в ячейку с той же похоронной торжественностью, что и в предыдущем ритуале, затем стала в очередь к кассиру.

— Вы хотите забрать все десять тысяч? — спросила девушка за перегородкой, жуя резинку.

— Да. Я ведь там написала.

— Значит, вы закрываете свой счет?

— Именно это и значит. — Можно было только диву даваться, как годы обучения уходят на то, чтобы в конце концов выдать вот такой образчик компетентности. Девушка глянула в ту сторону, где стоял помощник управляющего. Сложил руки на животе, словно платный плакальщик на похоронах. Тот коротко кивнул, и девушка быстрее задвигала челюстями, гоняя жевательную резинку.

— Хорошо, мэм. Как вы хотите их получить? У меня был соблазн сказать: «Перуанскими копейками» — Дорожными чеками, пожалуйста, — улыбнулась я. — Тысячу долларов чеками по пятьдесят долларов. Тысячу, — по сто долларов. Остальные по пятьсот.

— За это надо платить. — Девица слегка нахмурилась, словно эта перспектива могла заставить меня передумать.

— Прекрасно, милочка, — согласилась я. Утро раннее, я тоже чувствовала себя ранней пташкой, совсем юной. На юге Франции будет прохладно, зато воздух густой, как топленое масло. — Можешь не торопиться, детка. Мне торопиться некуда.

Отель «Атланта Шератон» размещался в двух кварталах от банка. Я сняла там номер, воспользовавшись вместо кредитной карточки пятисотдолларовым дорожным чеком, а сдачу положила в бумажник. Номер был не такой плебейский, как в том мотеле с цифрой в названии, но такой же стерильный. Из номера я позвонила в туристическое агентство в центре города. Молодая особа несколько минут лазила по компьютеру, потом сообщила, что у меня есть выбор: вылететь сегодня в шесть из Атланты рейсом ТВА, сорок минут подождать в Хитроу и дальше лететь в Париж либо лететь прямо в Париж десятичасовым рейсом Пан Америкэн. В обоих случаях я успевала на вечерний рейс из Парижа в Марсель. Она посоветовала лететь более поздним рейсом, ибо так дешевле. Но я предпочла более ранний рейс — и первым классом.

Недалеко от отеля располагались три респектабельных универсальных магазина. Я позвонила во все три и выбрала тот, где их меньше всего шокировала мысль доставить покупки в отель клиента. Затем вызвала такси и поехала в магазин.

Там я купила восемь платьев от Альберта Нипона; четыре юбки — одна из них оказалась восхитительной шерстяной юбкой от Кардена; полный набор чемоданов и сумок от Гуччи; два костюма от Эван-Пикон, один из которых всего несколько дней назад показался бы мне неподходящим для моего возраста; достаточное количество нижнего белья, две сумочки, три ночные рубашки, удобный синий халат, пять пар обуви, включая пару черных туфель-лодочек на высоком каблуке от Балли, полдюжины шерстяных свитеров, две шляпы — одна из них соломенная, с широкими полями, довольно хорошо подошла к моей семидолларовой корзине; дюжину блузок, принадлежности туалета, флакон духов от Жана Патона — с претензией на то, чтобы быть «самыми дорогими духами в мире», что вполне могло оказаться правдой; цифровой будильник и калькулятор всего за девятнадцать долларов; косметику, капроновые чулки (не эти ужасно неудобные колготки, а настоящие капроновые чулки), полдюжины бестселлеров в мягких обложках в книжном отделе, путеводитель по Франции, вместительный бумажник, несколько разных шоколадок, английских бисквитов и небольшой металлический сундучок. Потом, пока продавец побежал искать кого-нибудь, чтобы доставить покупки в отель, я зашла в соседний салон красоты — надо было привести себя в полный порядок.

Позже, посвежевшая, даже немного расслабленная, одетая в удобную юбку и белую блузку, чувствуя, как кожу, особенно на голове, все еще покалывает, словно иголочками, я вернулась в «Шератон». Заказала в номер кофе, сэндвич с холодным ростбифом и с дижонской горчицей, картофельный салат, ванильное мороженое и дала юноше-коридорному, который принес все это, пять долларов на чай. В полдень по телевизору передавали программу новостей, но больше ничего о событиях в Чарлстоне сказано не было. Я пошла в ванную и долго нежилась в горячей воде.

Лететь я решила в темно-синем костюме. Потом, все еще в комбинации, я принялась упаковывать вещи. В небольшую сумку, которую можно брать с собой в самолет, я уложила смену одежды, ночную рубашку, принадлежности туалета, кое-что из еды, две книжки и большую часть наличных денег. Мне пришлось послать коридорного за ножницами, чтобы срезать ярлыки и перерезать шпагат. К двум часам все было за кончено, хотя небольшой сундучок оказался заполненным лишь наполовину. Пришлось затолкать туда одеяло, которое я нашла в шкафу, чтобы в сундучке ничего не болталось. Я прилегла на кровать — еще оставалось время поспать. В четыре пятнадцать лимузин должен был отвезти меня в аэропорт. Мне нравилось смотреть на бегущие черные цифры на серой поверхности экрана моего нового дорожного будильника. Я представления не имела, как работает эта штуковина. Мне вообще многое было непонятно в этой последней четверти двадцатого века, но это не имело значения. Заснула я с улыбкой на устах.

Аэропорт Атланты походил на все крупные аэропорты, в которых я бывала, — а бывала я почти во всех. Мне очень не хватало великолепных железнодорожных вокзалов прошлых лет: мраморного благородства Большого Центрального в его лучшие годы; открытого небу великолепия довоенного вокзала в Берлине и даже безвкусно-пышной архитектуры и крестьянского хаоса Виктории-стейшн в Бомбее. Аэропорт в Атланте был воплощением современных средств передвижения, где понятие класса отсутствует: бесконечные вымощенные променады, сиденья из пластика, ряды видеомониторов, немо отмечающие прибытие и отправление рейсов. По коридорам бегали бизнесмены и семейные толпы в пастельных тряпках, потные, громко кричащие. Все это не имело значения. Через двадцать минут я буду свободна.

Я сдала все вещи в багаж, кроме ридикюля и сумки с самым необходимым. Служащий авиалинии провез меня через весь зал на небольшом электрокаре. Сказать по правде, артрит действительно беспокоил меня, а ноги страшно болели после перенесенной нагрузки. Меня снова зарегистрировали у стойки отправления, предупредив, что в моем отделении первого класса курить запрещается. Я села, пережидая эти последние минуты до посадки.

— Мисс Фуллер. Мисс Мелани Фуллер! Пожалуйста, возьмите ближайший белый телефон.

Я вздрогнула всем телом и застыла, напряженно вслушиваясь. Громкоговоритель все это время беспрерывно болтал, прося кого-то позвонить по телефону, угрожая, что такие-то автомобили, оставленные в зоне посадки, будут оштрафованы и отбуксированы, отказывался нести ответственность за религиозных фанатиков, бродящих по аэровокзалу, как стая шакалов, вооруженных брошюрами. Конечно, это ошибка! Если бы мое имя действительно называли, я бы услышала его раньше. Выпрямившись, еле дыша, я слушала, как бесполый голос читает, словно молитву, имена людей, которых просят куда-то позвонить. Я немного успокоилась, когда услышала, что вызывают некую мисс Рене Фаулер. Естественная ошибка. Мои нервы были напряжены уже несколько дней и даже недель. С ранней осени я все думала о нашей Встрече.

— Мисс Фуллер. Мисс Мелани Фуллер! Пожалуйста, возьмите ближайший белый телефон, — повторил голос.

Сердце мое на секунду остановилось. Я чувствовала, как болезненно сжались мышцы в груди. «Это ошибка. Такое распространенное имя. Конечно, я что-то не так поняла...»

— Мисс Строи. Мисс Беатриса Строн! Пожалуйста, возьмите ближайший белый телефон... Мистер Бергстром. Харольд Бергстром...

Я почувствовала, с тошнотворной уверенностью, что вот сейчас упаду в обморок, прямо здесь, в зале ожидания пассажиров, отлетающих за океан рейсом TWA. Перед глазами заплясали мириады крошечных точек, поплыли красно-голубые стены зала. Шатаясь, я поднялась с сиденья и пошла, крепко прижимая к себе ридикюль, соломенную кошелку и сумку. Мимо пронесся мужчина в синем блейзере, с пластиковой биркой с именем. Я схватила его за руку.

— Где это?

Он тупо уставился на меня.

— Белый телефон, — прошипела я. — Где он? Он ткнул пальцем в сторону ближайшей стены. Я подошла к аппарату и с минуту — или целую вечность — не могла заставить себя поднять руку и взять трубку, словно это была гадюка. Затем все же подняла ее и хрипло прошептала свое новое имя. Незнакомый голос в трубке сказал:

— Мисс Строн? Одну минуту. Тут вас спрашивают. Я не шевелилась, пока в трубке раздавались какие-то щелчки: соединяли с нужным номером. Когда наконец я услышала голос, он звучал, как глухое эхо в пустоте, словно говорили из тоннеля или из голой комнаты. Или из могилы. Я очень хорошо знала этот голос.

— Мелани? Мелани, дорогая, это Нина... Мелани? Мелани, дорогая, это Нина...

Я уронила трубку и шагнула назад. Шум и суета вокруг меня отдалились, остался только какой-то еле слышный, ничего не значащий гул. Казалось, я смотрела сквозь длинный тоннель на крохотные фигурки, мелькающие туда-сюда. Охваченная внезапной паникой, я повернулась и побежала по залу, забыв свою сумку, забыв про деньги в сумке, про рейс и вообще про все, кроме этого голоса из преисподней, который все еще звучал у меня в ушах, словно крик в ночи.

Я уже приближалась к выходу из аэровокзала, когда ко мне бросился служащий в красном головном уборе. Не думая ни о чем, я просто взглянула на торопящегося ко мне негра, и он рухнул на пол. Вряд ли я когда-либо раньше использовала кого-то так быстро и так свирепо. Негр забился в тяжелом припадке, голова его снова и снова билась о плитки пола. Люди бросились к нему, а я выскользнула через автоматически открывающиеся двери.

Стоя у края тротуара, я тщетно пыталась унять охватившую меня панику. Казалось, каждое из проходивших мимо лиц вот-вот обернется бледной, улыбающейся маской смерти — я ждала этого ежесекундно. Оглядываясь по сторонам, я прижимала к груди ридикюль и соломенную кошелку, — жалкая старая женщина на грани истерики. «Мелани? Дорогая, это Нина...»

— Такси, мадам?

Я повернулась и увидела, что рядом со мной остановилось зеленое с белым такси, а я даже не заметила. За ним стояли еще несколько, на специальной полосе для такси. Водитель был белый, лет тридцати с небольшим, гладко выбритый, но с прозрачной кожей, — того типа, сквозь которую видна щетина завтрашнего дня.

— Такси?

Я кивнула и схватилась за ручку дверцы. Водитель потянулся и открыл ее. Внутри пахло табачным дымом, потом и винилом. Мы двинулись вниз по дуге выезда, а я повернулась и выглянула в заднее окно. Сказать, преследует ли нас кто-нибудь, было невозможно из-за слишком плотного потока машин.

— Я говорю, куда едем? — крикнул водитель. Я моргнула. В голове было пусто.

— В центр? — спросил он. — К отелю?

— Да. — Было такое впечатление, что я не говорю на этом языке.

— К какому отелю?

За левым глазом у меня вдруг вспыхнула слепящая боль. Я почувствовала, как она перетекает из мозга к шее, а потом заполняет все тело, словно жидкое пламя. С секунду я не могла дышать. Просто сидела, сжимая ридикюль и соломенную корзинку, и ждала, пока боль утихнет.

— ..или как? — спросил водитель.

— Извините? — Голос мой звучал, словно шелест мертвых стеблей кукурузы на сухом ветру.

— Мне как, выбираться на скоростное шоссе?

— "Шератон". — Слово прозвучало для меня полной бессмыслицей. Боль начала уходить, но к горлу подступила тошнота.

— В центре или в аэропорту?

— В центре. — Я совершенно не понимала, о чем идет речь.

— Понял.

Я откинулась на холодный винил. Полосы света пересекали зловонную внутренность такси через равные промежутки времени, создавая гипнотический эффект. Я сосредоточилась на том, чтобы выровнять дыхание. Шорох шин, катящихся по мокрому асфальту, медленно пробивался сквозь гул в ушах. «Мелани, дорогая...»

— Как тебя зовут? — прошептала я.

— А?

— Как тебя зовут? — резко повторила я.

— Стив Лентон. Вот тут написано. А что?

— Где ты живешь?

— А зачем?

Мне это надоело. Я нажала. Несмотря на головную боль и подступающую тошноту, нажала крепко — от толчка он на несколько секунд скорчился за рулем, затем я велела ему выпрямиться и снова смотреть на дорогу.

— Где ты живешь?

Картинки, образы, женщина со светлыми редкими волосами перед гаражом. Говори.

— Бьюла-Хайтс. — Голос водителя звучал глухо, монотонно.

— Далеко отсюда?

— Пятнадцать минут.

— Ты живешь один?

Печаль. Чувство потери. Ревность. Исполненный болью образ блондинки с сопливым ребенком на руках, громкий злой голос, красное платье удаляется по тротуару. В последний раз мелькает ее машина. Жалость к себе. Слова из песни в стиле «кантри», соответствующие ситуации.

— Едем туда, — сказала я. Наверно, я действительно сказала это. Закрыв глаза, я слушала, как шуршат шины по мокрому асфальту.

Дом таксиста был погружен в темноту. Он походил на все остальные жалкие маленькие домишки в этом районе, которые мы проехали: оштукатуренные стены, одно большое окно, выходящее на крохотный прямоугольник сада, гараж размером с весь остальной дом. Никто на нас не смотрел, когда мы подъезжали. Водитель открыл двери гаража, и мы въехали внутрь. Там стоял «Бьюик» новой модели, темно-синий или черный, трудно было сказать при таком плохом освещении. Я заставила его выкатить «Бьюик» на дорожку перед гаражом, а потом вернуться. Мотор такси по-прежнему работал. Водитель закрыл дверь гаража.

— Покажи мне дом, — тихо попросила я. В доме было все так, как я и предполагала, и оттого еще тоскливее. В раковине лежали грязные тарелки, по полу в спальне разбросаны носки и белье, везде валялись газеты, а со стен на это безобразие смотрели дешевые фотографии детей с глазами лани.

— Где твой пистолет? — спросила я. Мне не было нужды прощупывать его мозг, чтобы выяснить, есть ли у него оружие. В конце концов, это юг. Таксист повел меня вниз по лестнице, в плохо освещенную мастерскую. На голых шлакоблочных стенах висели старые календари с фотографиями обнаженных женщин. Мужчина мотнул головой в сторону дешевого металлического шкафчика, где у него хранились дробовик, охотничий карабин и два пистолета. Пистолеты были завернуты в промасленные тряпки. Один из них оказался длинноствольным тренировочным пистолетом небольшого калибра и притом неавтоматическим. Другой — более знакомое мне оружие: револьвер тридцать восьмого калибра со стволом сантиметров восемнадцать длиной, немного похожий на антикварный револьвер Чарлза, Я уложила в кошелку револьвер, три пачки патронов, и мы вернулись на кухню.

Он принес ключи от «Бьюика», и мы присели вдвоем за стол, пока я сочиняла записку, которую он должен был оставить. Записка получилась не очень оригинальная. Одиночество. Угрызения совести. Невозможность жить дальше так. Власти могли заметить исчезновение револьвера, и уж конечно, они будут искать машину, но убедительность записки и выбор способа должны снять подозрения, что здесь что-то не так. Во всяком случае, я на это надеялась.

Водитель вернулся в свое такси. Дверь из кухни в гараж осталась открытой всего на несколько секунд, но и этого хватило, чтобы глаза мои заслезились от выхлопных газов. Когда я в последний раз мельком глянула на таксиста, он сидел в машине, выпрямившись, руки его крепко держали руль, а глаза смотрели прямо перед собой, за горизонт невидимого шоссе. Я закрыла дверь.

Надо было сразу уходить, но мне пришлось на секунду присесть. Руки мои дрожали, в правой ноге что-то пульсировало, уколы артритной боли доставали до бедра. Я судорожно схватилась за пластиковую крышку стола и закрыла глаза. «Мелани? Дорогая, это Нина...» Спутать этот голос с чьим-то другим было невозможно. Одно из двух: либо Нина все еще преследует меня, либо я лишилась рассудка.

Дырочка у нее во лбу была величиной с десятицентовую монету, идеально круглая. И не было никакой крови.

Я порылась в кухонных шкафчиках — нет ли там вина или бренди. Нашла только полбутылки виски — «Джек Дэниэлс». Взяла чистый стакан и выпила немного. Виски обожгло горло и желудок, но руки мои почти не дрожали, когда я аккуратно вымыла стакан и поставила его на место.

Секунду я размышляла — не вернуться ли мне в аэропорт, но тут же отбросила эту идею. Мой багаж уже летел в Париж. Я могла его догнать, если бы села на более поздний рейс «Пан Америкэн», но сама мысль о том, что придется лететь в самолете, заставила меня содрогнуться. Я живо представила себе все это: Вилли спокойно сидит, разговаривает с кем-то из своих спутников. И вдруг — взрыв, вопли и долгое падение сквозь тьму в забвение. Нет, после этого я больше решительно не собираюсь летать.

Сквозь дверь из гаража доносился звук работающего мотора — глухое безостановочное биение. Я здесь не более получаса; пора уходить.

Убедившись, что вокруг никого нет, я закрыла за собой входную дверь. Замок щелкнул, и в этом звуке было нечто законченное. Я села за руль «Бьюика»; отсюда работающего мотора такси было почти не слышно. Я пережила несколько панических секунд, когда мне показалось, что ни один из ключей не подходит, но потом я попробовала снова, на этот раз без спешки, и мотор сразу завелся. Еще с минуту повозившись, я подвинула сиденье вперед, поправила зеркальце заднего вида, нашла выключатель освещения. Мне уже много лет не приходилось самой водить машину. Сдав чуть назад по подъездной дорожке, я медленно поехала по извилистым улицам жилого района. Только сейчас мне пришло в голову, что у меня нет пункта назначения, нет никаких альтернативных планов. Я была нацелена лишь на виллу близ Тулона и на свое новое воплощение, ожидавшее меня там. Личность Беатрис Строн являлась вещью временной, так, инкогнито на время путешествия. Я вздрогнула, вспомнив, что двенадцать тысяч долларов наличными остались в той сумке, брошенной в аэропорту у телефона. У меня все еще было больше девяти тысяч долларов туристскими чеками в ридикюле и соломенной кошелке, вместе с паспортом и разными карточками, но синий костюм, что на мне, — это все, что осталось у меня из одежды. Горло мое сжалось при воспоминании о чудных покупках, сделанных утром. Все это улетело с багажом... Глаза мои чуть не обожгло слезами, но я встряхнула головой и поехала — загорелся зеленый, и какой-то кретин позади нетерпеливо загудел.

Мне как-то удалось разыскать кольцо, которое делала здесь федеральная дорога, и я поехала по ней на север. Увидев зеленый знак поворота на аэропорт, я немного притормозила. Моя сумка, вполне вероятно, все еще стоит там, рядом с телефоном. Я легко могла улететь другим рейсом. Но я проехала знак, не останавливаясь. Ничто на свете не смогло бы теперь заставить меня ступить в тот хорошо освещенный мавзолей, где меня ждал голос Нины. Меня пробрала дрожь, когда перед глазами возникло непрошеное видение: картина зала ожидания для отлетающих пассажиров, где я была всего два часа назад — или вечность? Там в чопорной позе сидела Нина, все еще в своем элегантном розовом платье, в котором я видела ее в последний раз; руки сложены на сумочке, лежавшей на коленях, во лбу — дырочка с десятицентовую монету и все увеличивающийся синяк; она широко улыбалась, показывая белые зубы, сточенные до игольной остроты. Нина собиралась сесть в самолет. Она ждала меня.

Я все время поглядывала в зеркальце, переходила с полосы на полосу, дважды съезжала с шоссе и тут же возвращалась обратно с противоположной стороны. Невозможно было сказать с уверенностью, преследует меня кто-нибудь или нет, но я решила: скорее всего, нет, фары встречных машин слепили глаза. Руки снова стали дрожать. Я слегка приоткрыла окно, и холодный ветер царапнул меня по щеке. Я пожалела, что не взяла ту бутылку виски.

На дорожном знаке мелькнула надпись: 1-85, Север, Шарлотт, Северная Каролина. Я терпеть не могла север, отрывистую речь янки, блеклые города, резкий холод и дни без солнца. Человек, хорошо знавший меня, знает также, что я ненавижу северные штаты, особенно зимой, и постараюсь игнорировать их, если только это будет возможно.

Вместе с потоком автомобилей я въехала на «клеверный лист» на выезде из города. На знаке поперек дороги виднелась люминесцентная надпись: ШАРЛОТТ, Северная Каролина, 240 миль; ДАРЕМ, Северная Каролина, 337 миль; РИЧМОНД, Виргиния, 540 миль;

ВАШИНГТОН, Округ Колумбия, 650 миль.

Изо всех сил вцепившись в руль, пытаясь не отставать от остальных машин, летящих с сумасшедшей скоростью, я помчалась в ночь, на север.

— Эй, миссис!

Мгновенно проснувшись, я непонимающе уставилась в некое видение всего в нескольких дюймах от своего лица. Яркий солнечный свет падал на длинные жидкие волосы, наполовину закрывавшие лицо, больше похожее на морду какого-то грызуна. У видения были крохотные бегающие глазки, длинный нос, грязная кожа и тонкие обветренные губы. Оно выдавило улыбку, и я на мгновение увидела острые желтые зубы. Один передний зуб был сломан. Мальчишке лет семнадцать, не больше.

— Эй, миссис, вы не в мою сторону едете? Я выпрямилась на сиденье и тряхнула головой. От солнечного света позднего утра в машине было тепло. Я оглянулась вокруг, поначалу не понимая, почему это я сплю в машине, а не дома, в своей кровати. Потом вспомнила эту бесконечную ночь, проведенную за рулем, и жуткий груз усталости, которая в конце концов заставила меня свернуть на площадку для отдыха. Сколько я проехала? Смутно вспомнилось, что незадолго до того, как остановиться, я проехала знак поворота на Гринсборо, штат Северная Каролина.

— Миссис? — Это существо постучало в окно машины костяшками пальцев с грязными ногтями.

Я нажала на кнопку, чтобы опустить окно, но ничего не произошло. На секунду меня охватило острое чувство клаустрофобии, но тут я догадалась включить зажигание, Все в этом нелепом автомобиле, оказывается, работало на электричестве. Судя по индикатору, бак был почти полон. Я вспомнила, что несколько раз за ночь останавливалась, потом ехала дальше, прежде чем нашла заправочную станцию, где не было сплошного самообслуживания. Что бы ни случилось, я не собиралась опускаться до того, чтобы самой качать бензин. Окно с тихим гудением опустилось.

— Подвезете меня, миссис? — Голос мальчишки, эдакое гнусавое нытье, был таким же отвратительным, как и весь его вид. На нем была грязная военная куртка, а из багажа — небольшой рюкзачок и скатка одеял. За его спиной по федеральному шоссе катили автомобили, на ветровых стеклах поблескивали солнечные лучи. Я вдруг снова почувствовала себя свободной, словно удрала из школы с уроков. Парень шмыгнул носом и утерся рукавом.

— Далеко вы направляетесь? — спросила я.

— На север... — Мальчишка пожал плечами. Я не в первый раз изумилась тому, как можно было вырастить целое поколение людей, неспособных ответить на самый простой вопрос.

— Ваши родители знают, что вы путешествуете по дорогам?

Он снова пожал плечами, точнее, одним плечом, словно на большее у него не хватило энергии. Я сразу поняла, что мальчишка определенно убежал из дому, он, скорее всего, воришка и, очень возможно, опасен для любого, кто сделает глупость и возьмет его к себе в машину.

— Садитесь. — Я нажала кнопку, отпирающую дверь справа от водителя.

В Дареме мы остановились, чтобы позавтракать. Мальчишка некоторое время хмуро рассматривал картинки в меню, напечатанном на пластике, потом искоса глянул на меня.

— Я не могу... То есть у меня нет денег, чтобы заплатить. У дяди много, он мне даст, а пока вот...

— Ничего, — усмехнулась я. — Я угощаю. Он ехал к своему дяде в Вашингтон; так, по крайней мере, мы оба предположительно считали. Я еще раз попыталась уточнить, куда же он направляется, он бросил на меня свой косой взгляд, так похожий на взгляд грызуна, и спросил:

— А вы куда едете?

Я ответила, что мой пункт назначения — Вашингтон, и тогда он подарил мне еще одну свою мимолетную улыбку, точнее, коротко показал желтые от никотина зубы:

— Вот-вот, там мой дядька живет. Туда я и еду. К дяде. В Вашингтон. Вот...

Теперь этот молодой человек пробурчал свой заказ официантке и, поигрывая вилкой, сгорбился над столом. Как и в случае со многими другими молодыми людьми в эти дни, мне трудно было предположить — то ли он действительно умственно отсталый, то ли просто до жалости плохо воспитан и образован. Мне кажется, люди моложе тридцати сейчас неизбежно попадают либо в одну, либо в другую из этих категорий.

Я сделала глоток кофе и спросила:

— Вы говорите, вас зовут Винсент?

— Ага.

Мальчишка опустил физиономию к чашке, как лошадь на водопое. При этом издаваемый им звук напоминал то же самое.

— Приятное имя Винсент. А дальше как?

— А?

— Как ваша фамилия, Винсент?

Мальчишка снова нагнулся над чашкой, чтобы выиграть время и подумать. Быстро, как зверек, он глянул на меня.

— М-м... Винсент Пирс.

Я кивнула. Он чуть было не сказал Винсент Прайс. В конце шестидесятых я как-то познакомилась с Прайсом на аукционе предметов искусства в Мадриде. Он был очень мягким и по-настоящему интеллигентным человеком; его большие ухоженные руки постоянно находились в движении. Мы говорили об искусстве, кулинарии, испанской культуре. В то время Прайс покупал предметы оригинального искусства для какой-то чудовищной американской компании. Мне он показался восхитительным. И только много лет спустя я узнала о его ролях в этих мерзких фильмах ужасов. Возможно, они с Вилли какое-то время работали вместе.

— И вы предполагаете добраться к своему дяде в Вашингтон автостопом?

— Ну...

— У вас сейчас, конечно, рождественские каникулы. Занятий в школе нет.

— Ну...

— В каком же районе Вашингтона живет ваш дядя? Винсент сгорбился над чашкой. Его волосы свисали, как засаленная гирлянда. Каждые несколько секунд он лениво поднимал руку и отбрасывал прядь волос с лица. Жест повторялся бесконечно, как тик, и просто бесил меня. Я наблюдала этого бродягу меньше часа, а его манеры уже выводили меня из себя.

— Возможно, в пригороде? — подсказала я — Ага.

— В каком именно, Винсент? Вокруг Вашингтона довольно много пригородов. Возможно, мы будем проезжать то место, где живет дядя, и я подвезу вас к дому. Он, наверно, живет в дорогом районе?

— Ну. Мой дядя... у него полно бабок. У нас вся семья такая. Ага...

Я невольно взглянула на его вонючую армейскую куртку — под ней виднелась драная футболка. Перепачканные джинсы в нескольких местах протерлись до дыр. Понимаю, конечно, что в наши дни одежда ничего не значит. Винсент с его гардеробом вполне мог оказаться внуком миллиардера вроде Дж. Пола Гетти. Я вспомнила великолепно отутюженные шелковые костюмы, которые носил мой Чарлз. Вспомнила, как тщательно подбирал подходящую к случаю одежду Роджер Харрисон: плащ и дорожный костюм даже для самых коротких поездок, бриджи для верховой езды, черный галстук и фрак вечером. В том, что касается одежды, Америка определенно достигла вершины равенства всех со всеми. Для всей нации выбор в одежде ныне был сведен к наименьшему знаменателю — рваным грязным джинсам.

— Чеви-Чейс? — спросила я.

— А? — Винсент покосился на меня.

— Я имею в виду пригород. Возможно, это Чеви-Чейс?

Он мотнул головой.

— Бетесда? Силвер-Спринг? Такома-Парк? Парень усиленно наморщил лоб, словно перебирая в уме все эти названия. Он уже хотел что-то сказать, когда я его перебила:

— А-а, знаю. Если ваш дядя богат, он скорее всего живет в Бел-Эйр. Так?

— Ага. Вот-вот. — Винсент облегченно вздохнул. — В этом... самом, Я кивнула. Мне принесли чай с тостами. Перед Винсентом поставили яичницу с колбасой, рубленое мясо, ветчину и вафли. Ели мы молча; тишину нарушали лишь чавканье и сопенье хиппи.

За Даремом шоссе 1-85 снова повернуло прямо на север. Через час с небольшим мы пересекли границу Виргинии. Когда я была маленькой, наша семья часто ездила в Виргинию навестить друзей и родственников. Обычно мы путешествовали по железной дороге, но больше всего я любила плавать на небольшом, но комфортабельном пакетботе, который шел всю ночь, а утром причаливал в Ньюпорт-Ньюс. А теперь я вела «Бьюик», огромный, но со слабеньким мотором, и ехала на север по шоссе с четырехрядным движением, слушая по радио классическую музыку и слегка опустив стекло, чтобы как-то выгнать запах пота и засохшей мочи, исходивший от моего спящего пассажира.

Мы проехали Ричмонд; Винсент проснулся далеко за полдень. Я спросила, не хочет ли он немного повести машину. От напряжения у меня болели руки и ноги, я пыталась не отставать от других машин, так как никто не соблюдал ограничения скорости — пятьдесят пять миль в час. Глаза мои тоже устали.

— Что, в самом деле? Я кивнула.

— Надеюсь, вы будете ехать осторожно.

— Ага. Ну да...

Я остановилась на площадке для отдыха, где мы смогли поменяться местами. Винсент ехал с постоянной скоростью — шестьдесят восемь миль в час, придерживая руль одной рукой. Глаза его были полуприкрыты, так что на секунду я испугалась — не заснул ли он. Но тут же напомнила себе, что современные автомобили настолько просты в управлении, что их могут водить даже шимпанзе. Я откинула сиденье назад, насколько было возможно, и закрыла глаза.

— Разбудите меня, когда мы приедем в Арлингтон, хорошо, Винсент?

Он что-то буркнул. Я положила сумочку между передними сиденьями, зная, что Винсент на нее посматривал. Когда я вытащила толстую пачку денег, расплачиваясь за завтрак, ему не удалось достаточно быстро отвести глаза. Конечно, я рисковала, собираясь подремать, но я очень устала. Какая-то вашингтонская радиостанция передавала концерт Баха. Ровный гул мотора, звуки органа и мягкий шорох пролетающих мимо машин усыпили меня меньше чем за минуту.

Проснулась я от тишины. Машина стояла. Мотор не работал. Я проснулась мгновенно, словно вовсе не спала, готовая ко всему, — так просыпается хищник при приближении жертвы.

«Бьюик» остановился на недостроенной площадке для отдыха. Судя по косым лучам зимнего солнца, я проспала около часа. Движение на шоссе стало интенсивнее, вероятно, мы были недалеко от Вашингтона. А вот нож в руке Винсента предвещал несколько более мрачные вещи. Он отвлекся от пересчитывания моих дорожных чеков и поднял глаза. Я безмятежно встретила его взгляд.

— Ты сейчас подпишешь эти... — прошептал он. Я продолжала смотреть на него.

— Ты перепишешь эти сучьи бумажки на меня, — прошипел мой пассажир. Волосы снова упали ему на глаза, и он резким движением откинул их. — Подпишешь. Сейчас.

— Нет.

От удивления его глаза широко раскрылись. Пена выступила на его тонких губах. Я думаю, он убил бы меня прямо тут, средь бела дня, хотя в двадцати метрах катил сплошной поток автомобилей, а спрятать тело старой дамы было совершенно негде, разве что в Потомаке, — но даже милый тупой Винсент соображал, что ему сначала нужна была моя подпись на чеках.

— Послушай, ты, старая сука. — Он схватил меня за плечи и потряс, — ты сейчас подпишешь эти блядские чеки или я отрежу твой свинячий нос. Тебе ясно, ты, старуха? — Он поднес стальное лезвие прямо к моему лицу. Я глянула на эту немощную руку с грязными ногтями, вцепившуюся в мое платье, и вздохнула. На какую-то секунду я вспомнила, как когда-то вошла в свой гостиничный номер из нескольких комнат лет тридцать назад, в другой стране, в другом мире даже, и застала лысого, но статного джентльмена приятной наружности, во фраке, копошившегося в моем ларце с драгоценностями. Тот вор всего лишь иронично улыбнулся и коротко поклонился мне, когда я его застукала. Мне всегда будет не хватать этого изящества, легкости использования людей и неброской эффективности, которую невозможно заменить никаким воспитанием.

— Давай, — прошипел этот грязный мальчишка, все еще держа меня за плечи и прижимая лезвие к моей щеке. — Ты, падла, сама просишь. — В глазах его появился наркотический блеск, и блеск этот был вовсе не от алчности — Да, — сказала я. Рука его замерла на полпути Несколько секунд он что-то пытался сделать — у него аж вены вздулись на лбу. Но тут лицо исказилось гримасой, глаза расширились, а рука с лезвием потянулась теперь к его собственному горлу и лицу.

— Пора начинать, — тихо приказала я. Острое, как бритва, лезвие прошло между его тонкими губами.

— Время пришло, — прошептала я. Лезвие скользнуло дальше, разрезая десны и язык, затем коснулось мягкого неба и обагрилось кровью.

— Пора учиться. — Я улыбнулась, и мы начали первый урок.

Глава 2

Вашингтон, округ Колумбия

Суббота, 20 декабря 1980 г.

Сол Ласки простоял без движения минут двадцать, глядя на девочку. Она тоже смотрела на него не мигая, так же неподвижно, словно время застыло. На ней была соломенная шляпка, слегка сдвинутая на затылок, и серый фартук поверх простого белого платья без пояса. Волосы у нее были светлые, глаза голубые. Руки она сложила перед собой, слегка вытянув их с неловкой детской грацией.

Кто-то прошел между ним и картиной, и Сол отступил назад, потом подвинулся вбок, чтобы лучше видеть. Девочка в соломенной шляпке продолжала смотреть на пустое место, где он только что стоял. Сол не мог сказать, почему эта картина так трогала его; работы Мэри Кассат с размытыми пастельными контурами казались ему, в общем, слишком сентиментальными, но вот эта картина взволновала его до слез еще лет двадцать назад, когда он впервые пришел в Национальную галерею, и теперь он почти никогда не уезжал из Вашингтона, не совершив паломничества к «Девочке в соломенной шляпке». Иногда он думал, что пухлое лицо и задумчивый взгляд чем-то напоминали ему сестру Стефу, умершую от тифа во время войны, хотя волосы у Стефы были гораздо темнее, а глаза — вовсе не голубыми.

Сол отвернулся от картины. Когда он приходил в музей, он обещал себе, что походит по другим новым отделам, проведет больше времени среди еще невиденных работ, но всякий раз слишком долго задерживался возле этой «Девочки». «Ну, в следующий раз», — подумал он.

Был уже второй час, и к тому времени, когда Сол добрался до входа в ресторан галереи и остановился у двери, оглядывая зал, народ почти схлынул. Он сразу увидел Арона за небольшим столиком в углу, рядом с каким-то высоким растением в кадке. Сол помахал ему рукой и прошел через зал.

— Здравствуй, дядя Сол.

— Здравствуй, Арон.

Племянник встал, и они обнялись. Широко улыбаясь, Сол взял молодого человека за плечи и оглядел его. Да, это был уже не мальчик. В марте Арону исполнится двадцать шесть. Но он оставался все таким же худым, и еще Сол отметил, что улыбается он, как и Давид, — утолки губ так же слегка загибались вверх. Темные же вьющиеся волосы и большие глаза за стеклами очков — это от Ребекки. Но было в нем что-то и от самого Арона — возможно, более темная кожа и высокие скулы, доставшиеся ему в наследство из-за того, что он — сабра, человек, родившийся в Израиле. Арону и его братишке-близнецу было тринадцать, а на вид и того меньше, когда началась Шестидневная война. Сол тогда прилетел в Тель-Авив, но опоздал на пять часов — уже незачем было идти на фронт, даже в качестве санитара, но он вдоволь наслушался от ребят, Арона и Исаака, историй о подвигах их старшего брата Авнера, капитана ВВС. И еще они в подробностях рассказывали о храбрости их двоюродного брата Хаима, который командовал батальоном на Голанских высотах. Два года спустя Авнер погиб, сбитый египетской ракетой во время войны на истощение, а потом, через год, в августе, погиб и Хаим — подорвался на израильской мине во время йом-киппурской войны. Арону было уже восемнадцать в то лето, но он имел слабое здоровье, мучился астмой с раннего детства. Его отец Давид одну за другой разрушал те хитрости, к которым Арон прибегал, чтобы попасть на войну.

Арон решил, что любыми путями станет коммандос или десантником, как его братишка Исаак, но во все виды войск его забраковали из-за астмы и плохого зрения. Тогда он закончил колледж и поставил все на свою последнюю карту. Он пошел к отцу и попросил его использовать свои старые связи с секретной службой и найти ему в ней применение. В июне семьдесят четвертого он стал работником Моссада.

Из него не стали готовить полевого агента, в распоряжении Моссада было слишком много бывших коммандос и других героев для этой трудной работы, чтобы взваливать ее на плечи хлипкого интеллектуала, который мог заболеть в любую минуту. Правда, Арон получил обычную подготовку по самозащите и обращению с оружием и даже научился неплохо стрелять из «беретты» двадцать второго калибра, популярной в то время в Моссаде, но по-настоящему он нашел себя в криптографии. Он проработал три года в Тель-Авиве в спецсвязи, еще год — в полевых условиях где-то на Синае, а затем его послали в Вашингтон, в группу, прикомандированную к израильскому посольству. Назначение было шикарное, и то, что он являлся сыном Давида Эшколя, наверное, сыграло свою роль.

— Ну как ты, дядя Сол? — спросил Арон на иврите.

— Неплохо, — ответил Сол и попросил:

— Говори по-английски, пожалуйста.

— Ладно. — В его английском не было и намека на акцент.

— Как твой отец? Брат?

— Лучше, чем в последнюю нашу встречу, — сказал Арон. — Врачи считают, что этим летом отцу удастся провести какое-то время на ферме. А Исаака уже произвели в полковники.

— Прекрасно, прекрасно. — Сол глянул на три досье, которые его племянник положил на стол. Он все пытался найти способ вернуть события назад, сделать так, чтобы мальчик не оказался вовлеченным во все это, и в то же время получить информацию, которую удалось собрать Арону.

Словно прочитав его мысли, Арон наклонился вперед и прошептал:

— Дядя Сол, во что ты тут впутался? Сол удивленно заморгал. Шесть дней назад он позвонил Арону и попросил его раздобыть какую-либо информацию о Уильяме Бордене или разузнать, где находится Френсис Харрингтон. Конечно, он сделал глупость. Уже много лет Сол избегал обращаться за помощью к родственникам либо к их связям, но на этот раз исчезновение юного Харрингтона просто повергло его в смятение, он был просто в отчаянии: если он поедет в Чарлстон, он может пропустить что-то существенно важное, какую-то новую информацию о Бордене. Арон позвонил ему тогда по телефону, который не могли прослушивать, и спросил: «Дядя Сол, это насчет твоего немецкого полковника, да?»

Ласки не стал отрицать этого. Все родственники знали о том, что Сол помешан на таинственном нацистском оберете, с которым сталкивался в лагерях во время войны. «Ты же знаешь, что Моссад ни за что не станет действовать в Соединенных Штатах, ведь так?» — добавил тогда Арон. Сол ничего не сказал, но его молчание было красноречивее слов. Он работал вместе с отцом Арона, когда «Иргун Звай Луми» и «Хаганах» были вне закона и очень активно скупали американское вооружение и целые оружейные заводы, по частям перевозили в Палестину, там собирали и пускали в действие, готовясь к тому моменту, когда арабские армии неизбежно перейдут границу нового сионистского государства. «Ладно, — вздохнул тогда Арон. — Я сделаю, что смогу».

— О чем ты? — спросил он. — Просто я хотел разузнать побольше об этом Бордене. Френсис — мой бывший студент. Он полетел в Лос-Анджелес, чтобы выяснить кое-что о нем. Возможно, он собирал материал для развода, кто его знает? Френсис вовремя не вернулся, а мистер Борден, по-видимому, погиб в авиакатастрофе; и вот один мой знакомый спросил, не могу ли я помочь. Я вспомнил о тебе, Арон.

— Ну да. — Арон некоторое время молча смотрел на своего дядю, наконец кивнул, вздыхая печально. Оглянувшись, нет ли кого-либо поблизости, кто мог бы их подслушать, он открыл первую папку. — В понедельник я полетел в Лос-Анджелес, — сообщил он тихо.

— Куда? — Сол был потрясен. Он всего лишь хотел, чтобы его племянник позвонил кое-кому в Вашингтоне, воспользовался весьма совершенными компьютерами в израильском посольстве, особенно банками данных в офисе, где работали шесть агентов Моссада. Ну, может, смог бы заглянуть в секретное досье израильтян или американцев. Но он вовсе не думал, что Арон на следующий же день полетит на западное побережье.

Арон улыбнулся.

— Да, чепуха, нет проблем! У меня накопилось несколько недель неиспользованного отпуска. Ты же никогда ничего не просил у нас, дядя Сол. С самого моего детства ты всегда нам что-то давал, ничего не прося взамен. Я учился в университете Хайфы на твои деньги, хотя мы вполне могли заплатить за обучение сами. И вот ты просишь о таком пустячке — и что же, разве я не могу сделать этого для тебя?

Сол потер лоб.

— Но ты же не Джеймс Бонд, Модди, — сказал он, назвав Арона его детской кличкой. — И потом, Моссад не проводит операций в Штатах.

Арон никак не отреагировал на это замечание.

— Я просто был в краткосрочном отпуске, дядя Сол, — повторил он. — Так ты хочешь послушать, что я делал в свободное время?

Сол кивнул.

— Твой мистер Харрингтон остановился вот здесь. — Арон подвинул к нему черно-белую фотографию отеля «Беверли-Хиллз». Сол не стал брать ее в руки, посмотрел и отодвинул назад.

— Я узнал очень немногое, — продолжал Арон. — Мистер Харрингтон зарегистрировался в отеле восьмого декабря. Официантка вспомнила, что молодой рыжеволосый мужчина, описание которого совпадает с внешностью Харрингтона, позавтракал в кафе отеля утром девятого числа. Один из швейцаров видел, как какой-то молодой человек уехал со стоянки отеля около трех часов во вторник — на желтом «Датсане», точно таком, что твой Харрингтон взял напрокат. Но он не уверен. — Арон подвинул Солу еще пару листков. — А вот фотокопии заметки в газете — всего один абзац — из полицейского рапорта. Желтый «Датсан» найден на стоянке возле офиса «Хертца» в аэропорту в среду, десятого числа. Люди из офиса в конце концов послали счет за прокат машины матери Харрингтона. Анонимныи перевод на триста двадцать девять долларов сорок восемь центов в уплату за номер в отеле пришел по почте в понедельник пятнадцатого. В тот день, когда я туда прилетел. На конверте стоял штемпель Нью-Йорка. Ты разве ничего не знал об этом, дядя Сол? Сол тупо смотрел на него.

— Я так и думал. — Арон закрыл досье. — Тут есть один очень странный момент. Два временных помощника мистера Харрингтона по его любительскому детективному агентству, Денис Леланд и Селби Уайт, в ту же неделю погибли в автомобильной катастрофе. В пятницу, двенадцатого декабря, они ехали из Нью-Йорка в Бостон на автомобиле после того, как им кто-то позвонил... В чем дело, дядя Сол? — забеспокоился Арон.

— Да нет, ничего... — Ласки снял очки и стал машинально протирать их.

— Мне показалось, что вам плохо. Вы знали этих двух парней? Уайт учился вместе с Харрингтоном в Принстоне... Он из команды Хайнис Порт Уайте.

— Я их видел всего один раз, — сказал Сол. — Продолжай.

Арон глядел на него, слегка прищурившись. Сол вспомнил, что у племянника бывало такое же выражение лица в детстве, когда он начинал сомневаться в правдивости фантастических историй, которые дядя рассказывал им на ночь.

— Итак... Если там действительно что-то произошло, сделано это было весьма профессионально, — жестко проговорил Арон. — Примерно так действовали бы уголовные «семьи» в Америке, их новая мафия. Три убийства, и все чисто. Двое погибают в автомобильной катастрофе; грузовик, который налетел на них, до сих пор не найден. А третий вообще исчез. Но вопрос вот в чем: что такое делал Френсис Харрингтон в Калифорнии, если он так расстроил профессионалов, что они занялись этим делом в своем старом стиле? И почему убрали всех троих? У Леланда и Уайта была настоящая работа, они выполняли отдельные поручения этого детективного агентства лишь по субботам и воскресеньям, для забавы. За весь прошлый год у Харрингтона было всего три дела, и два из них — услуги друзьям, которые хотели получить развод. В третьем случае он просто тратил время, пытаясь найти биологических родителей какого-то бедного старого придурка — через сорок восемь лет после того, как они его бросили.

— Откуда ты все это узнал? — тихо спросил Сол.

— Я поговорил с секретаршей Френсиса — она тоже работает у него время от времени. Потом как-то вечером я навестил его офис.

— Беру свои слова назад, Модди. В тебе действительно есть нечто от Джеймса Бонда.

— Ага, — согласился Арон. Обеденное время в ресторане закончилось, за столами почти никого не осталось, кроме нескольких человек, не торопившихся с едой. Сол и Арон не сильно бросались в глаза, но метрах в пяти от них уже никого не было. Где-то в подвальном помещении за дверью ресторана заплакал ребенок — голос у него был, как у автомобильного клаксона. — Но эт-то еще далеко не все, дядя Сол, — протянул Арон, совсем как киношный ковбой.

— Ну, продолжай.

— Секретарша сказала, что Харрингтону часто звонил человек, который никогда не называл своей фамилии, — сообщил Арон. — Полиция интересовалась, кто бы это мог быть, но она сказала, что не знает... Харрингтон же не вел никаких записей по этому делу, кроме заметок насчет расходов на дорогу и прочего. Как бы там ни было, этот новый клиент настолько загрузил Френсиса работой, что тот попросил своих старых товарищей по колледжу помочь ему.

— Понятно, — кивнул Сол. Арон глотнул кофе из чашки.

— Ты сказал, что Харрингтон был твоим студентом, дядя Сол. Но в Колумбии на этот счет нет никаких записей.

— Он прослушал у меня два курса, — пояснил Сол. — «Война и человеческое поведение» и «Психология агрессии». Френсис ушел из Принстона не потому, что плохо учился. Наоборот, он был блестящим студентом, но ему было скучно. Правда, на моих лекциях ему скучать не приходилось... Продолжай, Модди.

Арон сжал губы, и это немного напомнило Солу, какое упрямое выражение лица было у Давида Эшколя, когда они на ферме неподалеку от Тель-Авива до рассвета спорили о моральной стороне партизанской войны.

— Секретарша сказала полицейским, что клиент Харрингтона говорил с еврейским акцентом. Она заверила меня, что всегда может отличить еврея по манере говорить. У этого был иностранный акцент. Возможно, немецкий или венгерский.

— Ну и?..

— Так ты наконец скажешь, в чем тут дело, дядя Сол?

— Не сейчас, Модди. Я сам толком ничего не знаю. Рот Арона был все так же упрямо сжат. Он постучал пальцем по двум другим папкам. Они выглядели потолще, чем первая.

— У меня тут еще кое-что есть. Кое-что похлеще, чем тупик с Харрингтоном. Мне кажется, обмен может получиться равноценным.

Сол слегка поднял брови.

— Значит, речь идет уже об обмене, а не о доброй услуге?

Арон вздохнул и открыл вторую папку.

— Борден, Уильям Д. Предположительно родился восьмого августа тысяча девятьсот шестого года в Хаббарде, штат Огайо, но в деле нет совершенно никаких документов между свидетельством о рождении в девятьсот шестом году и внезапным изобилием разных бумаг: карточек программ соцобеспечения, водительских прав и так далее — в сорок шестом. Обычно компьютеры ФБР обращают внимание на такие вещи, но в данном случае, похоже, всем было наплевать. Я так думаю, что если поискать на кладбищах вокруг Хаббарда, штат Огайо, или как там эта дыра называется, мы найдем ма-аленький надгробный камень над могилой малютки Билла Бордена, упокой Господи его невинную душу. А вот взрослый мистер Борден, похоже, выскочил на свет Божий в Ньюарке, штат Нью-Джерси, где-то в начале сорок шестого года. В следующем году он уже переехал в Нью-Йорк. Кем бы он ни был, деньги у него имелись. В сорок восьмом и сорок девятом он был среди невидимых спонсоров пьес на Бродвее. Он купил свою долю у заправил шоу-бизнеса, но, похоже, не очень-то общался с ними. Во всяком случае, я не могу найти каких-либо следов в светской хронике тех лет, и никто из стариков, работавших тогда на продюсеров и агентов, ничего о нем не помнит. Как бы там ни было, в пятидесятом Борден перебрался в Лос-Анджелес, в том же году вложил деньги в какой-то фильм и с тех пор стал там крупной и заметной фигурой, особенно в шестидесятых. Те, кто знают всю подноготную жизни в Голливуде, звали его Фриц, или Большой Билл Борден. Иногда он закатывал вечеринки, но никогда ничего по-крупному, всегда обходилось без участия полиции. Этот парень был просто святой — не нарушал правил дорожного движения, не болтался по улицам пьяным, в общем, ничего такого... А если и случалось, то у него имелось достаточно денег и связей, чтобы от его прегрешений и правонарушений в официальных бумагах не оставалось ни следа. Что ты на это скажешь, дядя Сол?

— Что еще у тебя есть?

— Ничего. Ничего, кроме кое-каких сплетен с киностудии, фото входа в поместье герра Бордена в Бел-Эйр — самого дома не видно — и вырезок из "Лос-Анджелес Таимо и «Вэрайети» о его гибели в авиакатастрофе в прошлую субботу.

— Можно мне взглянуть на все это? Когда Сол кончил читать заметки, Арон тихо спросил:

— Это он, дядя Сол? Твой оберет?

— Возможно, — кивнул Сол. — Я хотел выяснить.

— И ты послал Френсиса Харрингтона выяснять это в ту самую неделю, когда Борден погиб в авиакатастрофе.

— Да.

— А твой бывший студент и оба его помощника погибли в те же самые три дня.

— Я не знал про Дениса и Селби, пока ты мне не сказал, — промолвил Сол. — Мне и в голову не приходило, что им может угрожать реальная опасность.

— Опасность со стороны кого? — настаивал Арон.

— Честно, не знаю. Пока, — сказал Сол.

— Расскажи мне все, что знаешь, дядя Сол. Возможно, мы сможем тебе помочь.

— Мы?

— Леви. Дэн. Джек Коуэн и мистер Бергман.

— Они из посольства?

— Джек — мой начальник, но он еще и друг, — заверил Арон. — Расскажи нам, в чем тут дело, и мы поможем тебе.

— Нет.

— Что «нет»? Не можешь мне рассказать или не хочешь?

Сол оглянулся через плечо.

— Ресторан через несколько минут закроется. Пойдем куда-нибудь в другое место.

Мышцы в уголках рта Арона напряглись.

— Трое из этих людей — вон та пара около входа и молодой парень поблизости от тебя — это наши. Они будут сидеть, пока нам нужно присутствие других людей.

— Значит, ты им уже все сказал?

— Нет, только Леви. Да он в любом случае был нужен — делать снимки.

— Какие снимки?

Арон достал фото из последней, самой толстой папки. На нем был изображен небольшого роста человек с темными волосами, в рубашке с открытым воротом и кожаной куртке. Глаза чуть полуприкрыты набрякшими веками, жесткий рот. Он пересекал узкую улицу; куртка расстегнута, полы разлетались.

— Кто это? — спросил Сол.

— Хэрод, — ответил Арон. — Тони Хэрод.

— Компаньон Уильяма Бордена. Ею имя упоминается в заметке в «Вэрайети».

Арон вытащил еще пару фотографий из папки. На снимке Хэрод стоял перед дверью гаража, держа в руке кредитную карточку, явно готовясь вставить ее в небольшое приспособление в кирпичной стене. Сол уже как-то видел такие замки.

— Где это было снято? — спросил он.

— В Джорджтауне. Четыре дня назад.

— Здесь, в Вашингтоне? — удивился Сол. — Что он тут делал? И зачем ты его фотографировал?

— Это не я, а Леви, — улыбнулся Арон. — В понедельник я присутствовал на панихиде по мистеру Бордену в Форест-Лоун. Тони Хэрод держал там речь. У меня было мало времени, но я немного покопался и обнаружил, что мистер Хэрод и мистер Борден были очень близки. Когда Хэрод во вторник вылетел в Вашингтон, я отправился следом. Мне все равно пора было возвращаться.

Сол потряс головой.

— А потом ты поехал за ним в Джорджтаун.

— Да нет, в этом не было нужды, дядя Сол. Я позвонил Леви, и тот следил за ним от самого аэропорта. А я присоединился к нему позже. Вот тогда мы и сделали снимки. Я хотел поговорить с тобой — до того как показать это Дэну или мистеру Бергману.

Нахмурившись, Сол еще раз глянул на снимки.

— Я не вижу в них ничего особенного. Тут что, важно, где это происходит?

— Нет. Этот дом снимает «Бехтроникс», филиал «Ейч-Ар-Эл Индастриз». Сол пожал плечами.

— Ну и что?

— А вот это важно. — Он подвинул Солу еще пять фотографий. — Леви был на этот раз на своем фургоне из «Белл Телефон», — сказал Арон с некоторым удовлетворением. — Он делал эти снимки, сидя наверху десятиметровой вышки, когда они выходили из дома. Со всех других точек этот переулок идеально защищен. Эти ребята проходят по крытому тротуару вот здесь, открывают калитку, тут же садятся в лимузин и отъезжают. Соседи видеть их не могут. Из переулка их тоже не видно. Идеально.

Все черно-белые снимки были сделаны как раз в тот момент, когда изображенный на них человек делал шаг от калитки к лимузину; снимки были сильно увеличены, поэтому изображение получилось несколько зернистым. Сол тщательно рассматривал один за другим, потом сказал:

— Мне это ничего не говорит, Модди. Арон схватился руками за голову.

— Сколько ты уже живешь в этой стране, дядя Сол? — Сол ничего не ответил, и племянник ткнул пальцем в фото человека с маленькими глазками, жирными висящими щеками и густой, вьющейся сединой. — Вот это — Джеймс Уэйн Саттер, более известный среди почитателей как преподобный Джимми Уэйн. Это тебе что-нибудь говорит?

— Нет, — вздохнул Сол.

— Телевизионный евангелист. Начинал в церкви на открытом воздухе, куда въезжали на автомобиле — в Дотане, штат Алабама, в шестьдесят четвертом году. Сейчас он — владелец спутниковых и кабельных каналов, его доходы, не облагаемые налогом, составляют примерно семьдесят восемь миллионов долларов в год. В политическом плане он несколько правее Аттилы, предводителя гуннов. Если преподобный Джимми Уэйн заявляет, что Советский Союз — инструмент Сатаны (а он делает это ежедневно, когда появляется в ящике), примерно двенадцать миллионов человек говорят «Аллилуйя». Даже премьер-министр Бегин делает реверансы этому придурку. Часть даров в духе любви доходит до Израиля в виде покупок оружия.. Ради спасения Святой Земли можно пойти на что угодно.

— Тут нет ничего нового. Давно известно, что Израиль связан с фундаменталистами правого толка, — возразил Сол. — Значит, вы с твоим другом Леви из-за этого переполошились? А может, мистер Хэрод — верующий?

Арон заметно нервничал. Он положил снимки Хэрода и Саттера назад в папку и улыбнулся официантке, которая подошла, чтобы подлить кофе в чашки. Ресторан был уже почти пуст. Когда она отошла, Арон взволнованно сказал:

— Джимми Уэйн Саттер беспокоит нас здесь меньше всего, дядя Сол. А вот этого человека ты узнаешь? — Он тронул пальцем снимок мужчины с худым лицом, темными волосами и глубоко посаженными глазами.

— Нет.

— Ниман Траск. Близкий советник сенатора Келлога от штата Мэн. Помнишь? Келлог чуть было не попал в кандидаты в вице-президенты от партии, прошлым летом.

— Правда? От какой партии? Арон покачал головой.

— Дядя Сол, чем ты, интересно, занимаешься, если совершенно не обращаешь внимания на то, что происходит вокруг тебя?

Сол улыбнулся.

— Да так, всякой всячиной. Читаю три курса лекций, каждую неделю. Все еще числюсь научным руководителем, хотя мне уже можно этого не делать. Работаю по полной исследовательской программе в клинике. Шестого января должен сдать издателю свою вторую книгу...

— Ну хорошо... Не спорю, — перебил его Арон.

— Прошлая неделя была для меня необычной, я всего лишь председательствовал на одном обсуждении в университете. И потом, комиссия при мэре и Комитет советников штата отнимают как минимум два вечера в неделю. Скажи, Модди, почему этот мистер Траск — такая важная шишка? Потому что он — один из советников сенатора Келлога?

— Не «один из». Он — единственный и неповторимый. Ходят слухи, что Келлог не смеет в туалет сходить, не посоветовавшись с Траском. И еще. Во время последней кампании Траск собрал массу денег в поддержку партии. О нем говорят так: где проходит Траск, текут деньги.

— Очень мило, — усмехнулся Сол. — А это что за джентльмен? — Он постучал по снимку, где был изображен человек, слегка напоминающий актера Чарльтона Хестона.

— Джозеф Филлип Кеплер. Бывший номер три в ЦРУ при Линдоне Джонсоне, бывший госдеповский «пожарник», а сейчас советник по делам прессы и комментатор на Пи-би-эс.

— Мне кажется, я его видел. У него, по-моему, вечерняя программа в воскресенье?

— "Беглый огонь". Он приглашает бюрократов из правительства, а потом размазывает их по стенке. А вот это, — Арон постучал пальцем по фотографии приземистого лысого индивида с хмурой физиономией, — Чарлз Колбен, специальный помощник заместителя директора ФБР.

— Очень интересный титул. Он может ничего не значить или, наоборот, играть большую роль.

— В данном случае он играет чертовски большую роль. Колбен, пожалуй, единственный из подозреваемых среднего уровня в уотергейтском скандале, кто не сел за решетку. Он был связным между Белым домом и ФБР. Некоторые утверждают, что с его подачи Гордон Лидди выкидывал свои фортели. Вместо того чтобы пойти под суд, он стал еще более важной птицей, когда полетели все остальные головы.

— Что же все это значит, Модди?

— Погоди, дядя Сол, мы тут напоследок приберегли самое интересное. — Арон убрал все фото, кроме снимка худощавого человека лет шестидесяти, в изумительно сшитом костюме. Седые волосы придавали ему импозантный вид, прическа была безукоризненной. Даже на черно-белой фотографии такого паршивого качества Сол различил то сочетание загорелой внешности, отменной одежды и подсознательного ощущения собственной власти, которое приходит только с очень большим богатством.

— К. Арнольд Барент. — Арон секунду помолчал и продолжил:

— "Друг президентов". Начиная с Эйзенхауэра, все президенты с семьей проводили по крайней мере один отпуск на каком-нибудь из уютных уголков мира, принадлежавших Баренту. Отец Барента занимался сталью и железными дорогами. Обычный миллионер. Но по сравнению с Барентом-младшим и его миллиардами — просто нищий. Попробуй полететь над Манхэттеном, в любом месте, выбери небоскреб, тоже любой, и можно держать пари, что на верхнем этаже этого небоскреба будет офис корпорации — филиала компании, которая сама является филиалом конгломерата, а конгломерат управляется консорциумом, где главный владелец — К. Арнольд Барент. Возьми что угодно — средства массовой информации, компьютеры, микрочипы, нефть, предметы искусства, детское питание — и везде Баренту принадлежит хороший кусок.

— А что стоит за инициалом К.?

— Никто не имеет понятия. К. Арнольд старший так и не открыл секрета, и сын тоже не собирается этого делать. Как бы там ни было, служба безопасности обожает, когда президент с семьей отправляется к нему в гости. Дворцы Барента по большей части находятся на островах — он владеет островами по всему свету, дядя Сол, — и там, уверяю, все устроено получше, чем в Белом доме — обстановка, средства охраны, вертолетные площадки, спутниковая связь и все такое прочее. Один раз в год, обычно в июне, «Фонд наследия Запада», принадлежащий Баренту, устраивает «летние лагеря» — развлечение на полную катушку, примерно на неделю, для самых крутых ребят в западном полушарии. Туда попадают только по приглашению, а чтобы получить приглашение, нужно по крайней мере быть членом кабинета министров с блестящим будущим или живой легендой, человеком с блестящим прошлым. За последние несколько лет ходили разные слухи — про бывших немецких канцлеров, танцующих вокруг костра и распевающих похабные песни вместе со старыми госсекретарями США и парой экс-президентов. В общем, место, где все могут по-настоящему «оттянуться» — так, кажется, говорят американцы, а, дядя Сол?

— Да. — Сол смотрел, как Арон убирает последний снимок. — А теперь ответь, что все это значит, Арон? Почему Тони Хэрод отправился из Голливуда на тайное собрание этих пятерых — которых, видит Бог, я должен бы знать, но не знал?

Арон убрал папки в портфель и скрестил руки на груди, уголки его рта были плотно сжаты.

— Нет, это ты мне ответь, дядя Сол. Продюсер и бывший нацист, тот самый, за которым ты охотишься, погибает в авиакатастрофе — вероятнее всего, в результате диверсии. Ты посылаешь богатого юнца с университетским образованием в Голливуд поиграть в детектива, разузнать что можно о прошлом продюсера — и его крадут, а затем наверняка убивают. Как и его коллег-любителей. А неделю спустя компаньон твоего бывшего эсэсовца — человек, который, по всем отзывам, сочетает шарм шарлатана и уголовника, насилующего детей, — летит в Вашингтон на встречу с компанией темных дельцов из коридоров власти, похлеще первого Исполкома ООП Ясира Арафата. Что происходит, дядя Сол?

Сол по привычке снял очки и протер стекла. Он молчал чуть ли не целую минуту. Арон ждал.

— Модди, — наконец сказал Сол, — я не знаю, что происходит. Меня интересовал только оберет — человек, которого звали Вилли фон Борхерт — он же Уильям Д. Борден. Я не знал, кто такой Борден, пока не увидел его фото в воскресном номере «Нью-Йорк Тайме»... Я узнал того негодяя — оберста Вильгельма фон Борхерта из войск СС... — Сол замолчал, снова надел очки и приложил трясущиеся пальцы ко лбу. Он понимал, что, на взгляд Арона, выглядит сломленным, потрясенным стариком...

— Дядя Сол, ты можешь все рассказать мне, — доверительно проговорил Арон на иврите и положил руку на плечо Ласки. — Позволь мне помочь тебе, дядя.

Сол кивнул. Он вдруг почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы, и быстро отвернулся.

— Если это в каком-то смысле важно для Израиля... Если это представляет угрозу, — продолжал настаивать Арон, — нам надо работать вместе, поверь же!

Сол выпрямился. «Если это представляет угрозу...» Он вдруг воочию увидел, как отец, неся на руках маленького Йозефа, уходит вместе с цепочкой бледных, нагих мужчин и мальчиков там, в Челмно... Как ушли мама и сестры — в никуда, в небытие... Он вновь ощутил боль пощечины и стыд унижения и вдруг ясно понял — как когда-то его отец, — что спасение семьи иногда становится самым главным и даже единственным приоритетом. Сол благодарно сжал руку Арона.

— Модди, тебе придется довериться мне во всем. Мне кажется, тут происходит много такого, что совершенно не связано друг с другом. Человек, про которого я подумал, что это тот оберет из лагерей, возможно, не имеет к нему никакого отношения. Френсис Харрингтон был блестящим студентом, но с довольно неустойчивой психикой. Все, за что он брался, он почему-то всегда бросал, — как бросил Принстон три года назад. Я дал ему до нелепости большой аванс под его расходы на то, чтобы покопаться в прошлом Вилли Бордена. Я уверен, скоро мать Фрэнсиса, или его секретарша, или подружка, — кто-нибудь да получит от него открытку с почтовым штемпелем Бора-Бора или еще какого-нибудь такого местечка. Не сегодня, так завтра.

— Дядя Сол...

— Пожалуйста, выслушай меня, Модди. Друзья Френсиса — они просто погибли в автокатастрофе. У тебя что, нет знакомых, погибших в автокатастрофе? Вспомни своего двоюродного брата Хаима, как он поехал с Голанских высот на своем джипе навестить девицу...

— Дядя Сол...

— Не перебивай, Модди. Ты сейчас играешь в Джеймса Бонда, как когда-то играл в Супермена. Помнишь, в то лето, когда я приехал к вам в гости? Тебе было девять, а в этом возрасте уже не стоило прыгать с балкона, обвязав полотенцем шею. Ты потом все лето не мог играть со своим любимым дядей из-за того, что нога у тебя была в гипсе.

Арон покраснел и опустил глаза.

— Эти снимки — это все интересно, Модди. Но что они значат? Заговор против Иерусалима? Ячейку «Фатаха» Арафата, готовую начать отправку бомб к границе? Модди, ты всего лишь видел, как богатые и влиятельные люди имели встречу с порнушником в этом городе, полном богатых и влиятельных людей. Ты думаешь, что это — тайная встреча? Ты же сам сказал, что К. Арнольд Барент владеет островами и дворцами, в которых даже президент находится в большей безопасности, чем у себя дома. Это была всего лишь встреча, на которую не допустили публику, вот и все. Кто знает, какие делишки с порнографическими фильмами обделывают эти люди, на какие порнофильмы дает деньги твой Дважды Рожденный преподобный Уэйн Джим — Джимми Уэйн, — уточнил Арон — Какая разница. Ты что, думаешь, нам стоит беспокоить твое начальство в посольстве? Чтобы они отрядили настоящих агентов заниматься этим делом? Ведь это может дойти до Давида, а он так болен... И все из-за какого-то дурацкого сборища, где обсуждались порнофильмы или не знаю что еще?

Арон густо покраснел. На какую-то секунду Сол испугался, что он заплачет.

— О'кей, дядя Сол. Значит, ты мне ничего не скажешь?

Сол снова коснулся руки племянника.

— Клянусь могилой твоей матери, Модди, я рассказал тебе все, в чем сам смог разобраться. Я пробуду в Вашингтоне еще пару дней. Возможно, смогу выбраться к тебе, повидаюсь с Деборой, и мы снова потолкуем. Это за рекой, да?

— В Александрии, — ответил Арон. — Ладно. Сегодня не сможешь?

— Мне нужно еще кое-кого навестить. А вот завтра... Я соскучился по домашней еде. — Сол глянул через плечо на трех израильтян — кроме них, в ресторане уже никого не осталось. — Что мы им скажем?

Арон поправил очки.

— Только Леви знает, почему мы здесь. Мы так или иначе собирались пойти пообедать. — Арон посмотрел в глаза Солу. — Ты сам точно знаешь, что ты делаешь, дядя Сол?

— Да. Знаю. Пока что мне хотелось бы делать как можно меньше, немного отдохнуть до конца отпуска, подготовиться к январским лекциям. Модди, надеюсь, ты не станешь посылать кого-нибудь из них следить за мной, — Сол мотнул головой в сторону израильтян, или еще что-нибудь такое, а? Это было бы неудобно по отношению к одной моей... коллеге, с которой я собираюсь пойти сегодня в ресторан. Арон усмехнулся.

— В любом случае у нас для этого нет людей. Здесь только Леви — в каком-то смысле полевой агент. Гарри и Барбара работают со мной в шифровальном отделе. — Они поднялись из-за столика. — Значит, завтра, дядя Сол? Мне заехать за тобой?

— Нет, я взял машину напрокат. Около шести?

— Раньше, если сможешь. Чтобы у тебя было время поиграть с близнецами до обеда.

— Тогда в четыре тридцать.

— И мы потолкуем?

— Обещаю, — кивнул Сол.

Они дружески обнялись и разошлись. Сол постоял у входа в магазин подарков, пока Гарри, Барбара и смуглый парень, которого звали Леви, не ушли. Затем он медленно поднялся наверх, в отдел импрессионистов.

«Девочка в соломенной шляпке» все еще ждала его, глядя немного вверх, со своим немного испуганным, немного озадаченным, немного обиженным выражением, которое так задевало какую-то струнку в душе Сола. Он долго стоял у картины, думая о таких вещах, как семья, месть и страх. Он втянул двух гоев в схватку, которая ни при каких обстоятельствах не должна была стать их делом, и это заставляло его усомниться в собственной этике, хотя сомнений в разумности сделанного не было.

Он решил вернуться в отель, как следует пропариться в ванной и почитать книгу Мортимера Адлера, Потом, когда настанет время льготного тарифа, он позвонит в Чарлстон и поговорит с ними обоими — с шерифом и с Натали. Он скажет им, что разговор вышел удачным, что продюсер, погибший в авиакатастрофе, определенно не тот немецкий оберет, который привиделся ему в кошмарных снах. Он пожалуется, что в последнее время находился в состоянии стресса, и пусть они сами сделают нужные выводы из его истолкования роли Нины Дрейтон в чарлстонских событиях.

Сол все еще стоял там погруженный в свои мысли, когда тихий голос за его спиной произнес:

— Очень милая картина, не правда ли? Какая жалость, что девочка, которая позировала для нее, должно быть, уже давно умерла, а тело ее сгнило.

Сол резко обернулся. Перед ним стоял Френсис Харрингтон собственной персоной, но ужасно похожий на фашиста. Глаза его странно светились, бледное веснушчатое лицо выглядело посмертной маской. Вялые, безвольные губы марионетки дернулись, будто кто-то потянул их за веревочки, и сложились в трупную гримасу, обнажив зубы в страшном подобии улыбки.

— Guten Tag, mein alte Freund, — сказало это подобие Френсиса Харрингтона. — Wie geht's, mein kleiner Bauer? Моя любимая пешечка?

Глава 3

Чарлстон

Четверг, 25 декабря 1980 г.

В вестибюле больницы, в самом центре, где обычно толклись посетители, стояла украшенная серебряная елка. Пять подарочных пакетов, пустых, но очень ярких, лежали у ее основания, а с ветвей свисали бумажные игрушки, сделанные детьми. На вымощенные плитки пола белыми и желтыми прямоугольниками падал солнечный свет.

Шериф Бобби Джо Джентри кивнул дежурной у столика, пересек вестибюль и направился к лифтам.

— Доброе утро и счастливого Рождества, миз Хауэлл, — крикнул он, нажал кнопку лифта и стал ждать, обеими руками придерживая огромный белый бумажный пакет.

— Счастливого Рождества, шериф! — откликнулась семидесятилетняя старушка, дежурившая сегодня добровольно. — Можно вас на секунду?

— Конечно, мэм. — Джентри повернулся спиной к открывшейся двери лифта и подошел к столику дежурной. На ней был пастельно-зеленый халат, цвет которого совсем не гармонировал с темной зеленью пластиковых сосновых ветвей на ее столе. Там же лежали два прочитанных и отложенных слащавых романа. — Чем могу служить, миз Хауэлл?

Старушка наклонилась вперед и сняла очки, которые повисли на цепочке с нанизанными на нее бусами.

— Я насчет этой цветной женщины на четвертом, которую привезли прошлой ночью, — начала она взволнованным, почти заговорщицким шепотом.

— Да, мэм?

— Сестра Олеандер сказала, что вы сидели там всю ночь, вроде как охраняли ее... и что ваш помощник сменил вас утром, когда вам надо было уходить...

— Это Лестер, — пояснил Джентри, переложив пакет из одной руки в другую. — Мы с Лестером единственные в нашей конторе холостяки, поэтому обычно работаем по праздникам.

— Ну да. — Миссис Хауэлл была немного сбита с толку, — но мы с сестрой Олеандер просто подумали... сейчас рождественское утро и все такое... Ну, за что эту девушку арестовали? Я, конечно, понимаю, тут официальные дела, но правду говорят, что ее подозревают в связи с убийствами в «Мансарде»? И что ее пришлось доставить сюда силой?

Джентри улыбнулся и подался вперед.

— Миз Хауэлл, вы можете хранить тайну? — шепотом спросил он.

Дежурная снова нацепила очки на нос, сжала губы, выпрямилась и кивнула.

— Конечно, шериф. Что бы вы ни сказали, это останется при мне.

Джентри кивнул, придвинулся к ней и зашептал на ухо:

— Мисс Престон — моя невеста. Ей это не очень нравится, поэтому мне приходится держать ее взаперти в подвале. Вчера я немного погулял с ребятами, а она попыталась в это время выбраться и убежать, так что мне пришлось всыпать ей разок. Вот Лестер держит ее наверху под дулом пистолета, пока я не вернусь.

Входя в лифт, Джентри обернулся и подмигнул мисс Хауэлл. Она сидела, все так же выпрямившись, с раскрытым от изумления ртом.

Джентри вошел в бокс из двух комнат, который занимала Натали. Девушка подняла глаза.

— Доброе утро и счастливого Рождества! — Он подтянул поближе столик на колесиках и положил на него белый пакет.

— Счастливого Рождества, — ответила Натали шепотом. Шепот был хриплый и напряженный. Она поморщилась и поднесла левую руку к горлу.

— Видели свои синяки? — спросил Джентри, наклоняясь, чтобы еще раз получше рассмотреть их.

— Да, — прошептала Натали.

— У того, кто это сделал, пальцы длинные, как у Вана Клиберна. Только не для игры на рояле предназначены. Как голова? — поинтересовался шериф.

Натали дотронулась до широкой бинтовой повязки.

— Что же все-таки произошло? — хрипло спросила она. — Я помню, как меня душили, а как ударилась головой, не помню...

Джентри принялся извлекать из пакета белые пластиковые коробки с едой.

— Доктор еще не заходил?

— С тех пор как я проснулась, нет.

— Он говорит, что вы, наверно, ударились головой о дверцу, когда дрались с этим мерзавцем. — Джентри достал большие пластиковые чашки с дымящимся кофе и апельсиновым соком. — Просто ушиб и немного крови. А сознание вы потеряли от того, что он душил вас.

Натали снова потрогала горло и поморщилась, вспомнив, как все было.

— Теперь я знаю, что чувствуешь, когда тебя душат, — прошептала она, слабо улыбаясь. Эта мысль не давала ей покоя.

Джентри покачал головой.

— Это не совсем так. Он применил особый захват, вы потеряли сознание оттого, что он перекрыл доступ крови к мозгу, а не воздуха к легким. Он знал, что делает. Еще немного, и у вас был бы поврежден мозг — это в лучшем случае. Хотите горячую английскую булочку к яичнице?

Натали, широко раскрыв глаза, смотрела на завтрак из множества блюд, разложенный перед ней: кофе, поджаренные булочки, яичница, ветчина, колбаса, апельсиновый сок, фрукты.

— Где вы все это достали? — удивленно спросила она. — Мне уже приносили завтрак, только я не смогла его съесть — резиновое яйцо-пашот и слабенький чай. Разве в рождественское утро работает хоть один ресторан?

Джентри снял шляпу и приложил ее к груди с самым обиженным видом.

— Ресторан? Вы сказали «ресторан» ? Мадам, здесь у нас богобоязненный христианский город. Сегодня не работает ни одно заведение, кроме, пожалуй, забегаловки Тома Делфина на федеральном шоссе. Том — агностик. Нет, мэм, этот завтрак приехал прямо из кухни вашего покорного слуги. Ну-ка, налетайте, пока все не остыло.

— Спасибо... шериф, — поблагодарила Натали. — Но я же не в силах все это проглотить...

— И не надо. Я помогу вам. Мне тоже не вредно позавтракать. Вот перец.

— А как же мое горло?..

— Док говорит, что оно немного поболит, но кушать вам можно. Ешьте.

Натали открыла было рот, но ничего не сказала и взялась за вилку.

Джентри вытащил из пакета небольшой приемник и поставил на стол. Большинство радиостанций передавали рождественскую музыку. Он нашел станцию, которая обычно транслировала классическую музыку, сейчас исполнялась «Мессия» Генделя. Прекрасная музыка наполнила палату.

Яичница, похоже, Натали понравилась. Она отпила глоток кофе и сказала:

— Все это прекрасно, шериф. А как же Лестер?

— — Ну, про Лестера не скажешь, что он — прекрасен.

— Нет, я имею в виду... Он еще здесь?

— Он отправился назад, в участок. До двенадцати. А потом его сменит Стьюарт. Не беспокойтесь, Лестер уже позавтракал.

— Отменный кофе, — похвалила Натали. Она взглянула на Джентри, склонившегося над множеством пластиковых коробок и чашек. — Лестер сказал, что вы провели здесь ночь.

Джентри с набитым ртом ухитрился ухмыльнуться.

— Эти чертовы яйца остывают еще до того, как их уложишь в эти дурацкие пластиковые штуковины.

— Вы думаете, что он... кто бы это ни был... Что он вернется? — спросила Натали.

— Не обязательно. Но нам не дали поговорить вчера — вам сразу сделали усыпительный укол. Я подумал, что вовсе не помешает, если тут будет кто-нибудь, с кем можно потолковать, едва вы проснетесь.

— Значит, вы провели канун Рождества на больничном стуле? — заключила Натали.

Джентри широко улыбнулся.

— А что тут такого? Все веселее, чем смотреть двадцатый год подряд, как мистер Магу играет роль богатого дядюшки Скруджа.

— Как вам удалось так быстро разыскать меня вчера? — шепот Натали был все еще хриплым, но уже не таким напряженным.

— Ну, мы ведь все-таки договорились встретиться. Вас нигде не было, у меня на автоответчике не оказалось никаких сообщений, так что я вроде как нечаянно завернул к дому Фуллер по дороге к себе. Я-то знал — у вас вошло в привычку проверять, как там и что.

— Но вы не видели того, кто на меня напал?

— Нет. В машине сидели только вы, эдак скрючившись, с окровавленным фотоаппаратом в руке. Натали покачала головой.

— Я все еще не могу вспомнить, как я ударила его фотоаппаратом... Все пыталась дотянуться до папиного пистолета.

— Да-а, кстати, про пистолет, — вспомнил Джентри. Он подошел к стулу, на который повесил свою зеленую куртку, вытащил «ламу» тридцать второго калибра из кармана и положил его на столик, рядом с апельсиновым соком. — Я поставил его на предохранитель. Он все еще заряжен.

Натали взяла в руку тост, но есть не стала.

— Так кто же все-таки это был? Джентри качнул головой.

— Вы говорите, что он был белый?

— Да. Я видела только его лицо... Ну, немного щеки... Потом глаза. Но я уверена, что он белый.

— Возраст?

— Я не знаю. У меня такое ощущение, что ему примерно столько же, сколько вам... Тридцать с небольшим.

— И вы больше ничего не вспомнили из того, что не успели сказать мне вчера? — спросил Джентри.

— Нет. Пожалуй, нет. Он был уже в машине, когда я вернулась. Скорее всего, спрятался на заднем сиденье... — Натали положила тост, ее передернуло от страшного воспоминанья.

— Он разбил лампочку в машине, — сказал Джентри, уплетая яичницу. — Поэтому она и не зажглась, когда вы открыли дверь. Значит, вы говорите, что видели свет на втором этаже дома Фуллер?

— Да, сквозь жалюзи, но не в холле и не в спальне, — скорее, в гостиной наверху.

— Ладно. Доедайте. — Джентри пододвинул к ней небольшую тарелку с ветчиной. — А вы знали, что электричество в этом доме было отключено?

Брови Натали изумленно поднялись.

— Не-нет...

— Наверно, кто-то светил там фонарем. Скорее всего, большим, батареек на шесть.

— Значит, вы мне верите?

Джентри перестал складывать пластиковые коробки и чашки, которые собирался выкинуть в корзину для мусора, и удивленно посмотрел на нее.

— А почему это я должен вам не верить? Интересно, как бы вы сами наставили себе этих синяков на шее.

— Но зачем кому-то понадобилось убивать меня? — спросила Натали слабым голосом — слабым не только из-за поврежденного горла.

Джентри закончил убирать со стола.

— Этот человек, кто бы он ни был, вовсе не пытался вас убить. Он просто хотел причинить вам боль.... — О, в этом он преуспел. — Натали осторожно потрогала забинтованную голову.

— И еще припугнуть.

— Это ему тоже удалось. — Натали повела взглядом по стенам палаты. — Бог мой, как я ненавижу больницы!

— Повторите-ка, что он вам сказал.

Натали закрыла глаза.

— "Хочешь найти ту женщину? Ищи в Джерман-тауне".

— Еще раз, — попросил Джентри. — Попробуйте сказать это тем же тоном, с той же интонацией, как вы это слышали.

Натали повторила фразу — глухим голосом, без всякой эмоциональной окраски.

— Вот так? — спросил Джентри. — Без акцента, без намека на диалект?

— Совершенно. Очень монотонно. Вроде диктора, читающего сводку погоды по радио.

— Не южанин, — определил Джентри.

— Нет.

— Может, какой-нибудь северный диалект? — Джентри повторил фразу с нью-йоркским акцентом, настолько точно, что Натали рассмеялась, несмотря на свое больное горло.

— Нет, — сказала она.

— Он мог быть из Новой Англии? Или немец? Или американский еврей из Нью-Джерси? — Джентри несколько раз безукоризненно имитировал диалекты.

— Нет. — Натали рассмеялась. — У вас здорово получается. Но голос был просто... ровный, бесцветный.

— А по высоте?

— Низкий, но не такой низкий, как у вас. Нечто вроде мягкого баритона.

— Это могла быть женщина? — спросил Джентри. Натали заморгала. Она пыталась вспомнить то, что мельком увидела в зеркальце, когда красный цвет уже застилал ей глаза: худое лицо, изгиб щеки, кажется, небритой... Но, возможно, лицо было замотано колючим шарфом. Какая-то шапка не то кепи. Но руки в перчатках? Они были ужасно сильные, пальцы — длинные.

— Нет. — Натали покачала головой. — Это всего лишь мое ощущение, но мне показалось, что это был все-таки мужчина, — если вы понимаете, о чем я говорю. Хотя, конечно, до этою мужчины не нападали на меня. И тут не было ничего сексуального... — Она запнулась.

— Понимаю, о чем вы говорите, — сказал шериф. — Как бы то ни было, это еще одно доказательство, что он, кто бы это ни был, не пытался убить вас. Люди обычно не передают какие-то сообщения тем, кого они убивают.

— Сообщения? Кому?

— Возможно, вернее было бы сказать: «предупреждение», — выразил свою догадку Джентри. — В общем, мы записали это как случайное нападение и возможную попытку к изнасилованию. Трудно было бы зарегистрировать это как попытку ограбления, раз он не взял ни вашу сумочку, ни что-либо еще. — Он вытащил небольшой термос из изрядно похудевшего пакета. — Хотите еще кофе?

Натали немного подумала, потом кивнула.

— Выпью. От кофе у меня обычно расходятся нервишки, но сейчас он, похоже, сглаживает действие укола, который мне сделали вчера.

— А кроме того, сегодня Рождество. — Джентри снова разлил ароматный кофе по чашкам. Некоторое время они сидели, слушая триумфальную концовку генделевской «Мессии».

Когда музыка кончилась и ведущий принялся обсуждать программу, Натали сказала:

— Мне ведь не обязательно оставаться здесь, правда?

— Вы перенесли довольно тяжелую психическую травму, — констатировал Джентри. — Почти десять минут были без сознания. На голову пришлось наложить восемь швов — вы сильно ушиблись...

— Но я все равно могла бы поехать домой, ведь так?

— Возможно, — признал Джентри. — Но я бы не хотел, чтобы вы это делали. Оставаться одной вам сейчас небезопасно, а если бы я предложил вам поехать ко мне, вы вряд ли меня правильно бы поняли. Кроме того, мне самому не очень хотелось сидеть в рождественскую ночь в машине у вашего дома. Да и док сказал, что вам следует провести ночь в больнице под наблюдением.

— Знаете, я бы поехала к вам, — тихо произнесла Натали. В голосе ее не было и намека на кокетство. — Мне страшно, — добавила она просто.

Джентри кивнул.

— Ну да. — Он допил кофе. — Мне и самому страшно. Не знаю почему, но мне кажется, что мы по уши увязли в вещах, которые недоступны пониманию.

— Значит, вы все еще верите в историю, рассказанную Ласки?

— Я бы больше верил, если бы от него пришла хоть какая-нибудь весточка. Шесть дней прошло, как он уехал, а от него ни слуху ни духу... Но вовсе не обязательно безоговорочно верить всему, что он рассказал, и так ясно: вокруг нас происходит какая-то чертовщина, это ясно...

— Вы думаете, вам удастся поймать того, кто напал на меня вчера ночью? — Натали внезапно почувствовала усталость. Она откинулась на подушки, шериф помог приподнять изголовье кровати.

— Вряд ли, если мы будем полагаться на отпечатки пальцев и лабораторные исследования, — сказал Джентри. — Мы проверяем кровь на «Никоне», но от этого проку мало. Единственный способ что-то узнать — это продолжать расследование, так или иначе.

— Или подождать, пока он снова на меня нападет...

— Нет-нет, этого вряд ли можно ожидать. Я думаю, они уже передали нам то, что хотели.

— "Хочешь найти ту женщину? Ищи в Джерман-тауне", — снова повторила Натали. — А женщина — это Мелани Фуллер?

— А вы можете назвать кого-нибудь другого?

— Нет. А где этот Джермантаун? Это место действительно существует? Как, по-вашему, это не связано с оберстом Сола — вроде какого-нибудь кода?

— По крайней мере, я знаю два Джермантауна. Кварталы в северных городах. Кажется, в Филадельфии есть историческая часть города с таким названием. В моем маленьком атласе их не оказалось, но я собираюсь пойти в библиотеку, покопаться в справочниках. На код не похоже. Просто название местности.

— Но зачем кому-то сообщать нам, где она находится? — спросила Натали. — И кто это может знать? И почему именно нам?

— Замечательные вопросы. Только ответов у меня пока нет. Если то, что рассказал Сол, правда, тогда здесь замешано нечто гораздо большее, чем он сам понимает.

— А не мог этот вчерашний мерзавец быть... ну, чем-то вроде агента самой Мелани Фуллер? Кто-то, кого она использовала — наподобие того, как оберет использовал Сола? Может, она все еще в Чарлстоне и пытается навести нас на ложный след?

— Может быть, только все эти сценарии, когда начинаешь их продумывать, рассыпаются в прах. Если Мелани Фуллер жива и по-прежнему в Чарлстоне, зачем ей вообще понадобилось давать знать о себе? Особенно нам. Кто мы такие, в конце концов? Этим делом занимаются две городские организации, три отдела органов правопорядка штата плюс это чертово ФБР. Все три телекомпании на прошлой неделе показали программы на эту тему, в понедельник на той неделе окружной прокурор провел пресс-конференцию, на которую сбежалось полсотни репортеров, кое-кто из них все еще пытается что-то разнюхать... Кстати, я именно поэтому не записал в журнале происшествий, что ваша машина вчера стояла прямо напротив дома Фуллер. Представляю, какие были бы заголовки, скажем, в бульварных газетенках: ЕЩЕ ОДНА ЖЕРТВА ЧАРЛСТОНСКОГО УБИЙЦЫ!

— Так какой же сценарий кажется вам наиболее правдоподобным? — спросила Натали.

Джентри отодвинул столик на колесиках в сторону и присел на край кровати. Несмотря на свою массивную фигуру, он двигался легко и почти грациозно: создавалось ощущение, что под этой массой скрывается пластичный и хорошо тренированный атлет.

— Допустим, Сол рассказал нам чистую правду, — тихо проговорил Джентри. — Значит, мы столкнулись с ситуацией, когда несколько этих вампиров мозга сражаются друг с другом. Нина Дрейтон мертва. Я видел ее тело до и после морга. Чем бы она ни являлась при жизни, сейчас она просто прах. Люди, забравшие ее тело, кремировали его.

— А кто забирал тело Нины Дрейтон?

— Не родственники. И даже не друзья. Нью-йоркский адвокат, который был ее душеприказчиком, и два члена корпорации, где она была одним из директоров.

— Значит, Нины Дрейтон нет. Кто же остается? Джентри поднял три пальца.

— Мелани Фуллер, Уильям Борден — этот оберет Сола...

— Значит, только двое. — Натали пристально глядела на оставшийся палец. — А кто же третий?

— Множество из миллионов неизвестных, — вздохнул Джентри, пошевелил всеми десятью пальцами и перевел разговор на другую тему. — Знаете, у меня для вас рождественский подарок. — Он вытащил из кармана куртки конверт. Там оказалась рождественская открытка и билет на самолет.

— Рейс в Сент-Луис, — прочла Натали. — На завтра.

— Ага. На сегодня билетов не было.

— Вы меня выгоняете, шериф? Хотите избавиться?

— Можно и так сказать. — Джентри широко улыбнулся. — Я знаю, что позволяю себе вольности, миз Престон, но я буду чувствовать себя гораздо лучше, если вы уедете к себе — пока не развеется весь этот вздор.

— Просто не знаю, что думать... Почему я буду в большей безопасности в Сент-Луисе? Если за мной кто-то охотится, он найдет меня и там.

Джентри сложил руки на груди.

— Это вы хорошо подметили, но я не думаю, что за вами кто-то охотится, ведь правда? — Натали молчала, и он продолжил. — В любом случае вы мне сказали недавно, что у вас там друзья. Фредерик мог бы пожить у вас...

— Мне не нужны ни телохранитель, ни нянька, — холодно бросила Натали.

— Возможно. Но там вы будете заняты чем-то, окружены друзьями, а главное, вы выйдете из этой чертовой игры, в которую тут играют, убивая людей, заставляя их убивать других, нападая на девушек...

— А как же быть с поисками убийцы моего отца? Кто будет следить за домом Фуллер до того, как Сол даст о себе знать?

— Один из моих помощников присмотрит за домом. Я получил разрешение миссис Ходжес, чтобы кто-то пока пожил у нее — наверху, в кабинете мистера Ходжеса. Окна его как раз выходят в общий с Фуллер двор.

— А вы что будете делать?

Джентри взял шляпу с кровати, смял тулью и нахлобучил ее на свой вспотевший лоб.

— Я решил взять что-то вроде отпуска, — вздохнул он и почему-то покраснел.

— Отпуск? — изумилась Натали. — В разгар всей этой истории? Когда ничего еще не ясно? Джентри улыбнулся.

— Примерно так же отреагировало мое начальство. Но дело в том, что я не был в отпуске два года, графство мне должно недель пять по крайней мере. Наверняка я могу себе позволить уехать на пару недель, если мне так уж захочется.

— И когда же вы уезжаете?

— Завтра.

— Куда? — В голосе Натали было не только любопытство.

Джентри потер щеку.

— Ну, я думаю, что можно смотаться на север, посетить, скажем, Нью-Йорк. Давненько я там не был. А потом я мог бы провести пару дней в Вашингтоне.

— Будете разыскивать Сола? — догадалась Натали.

— Да, возможно, загляну и к нему. — Джентри глянул на часы. — О-о, уже поздно. Часов в девять к вам должен зайти док. А потом вы можете сразу уезжать. — Он помолчал. — Давайте вернемся к тому моменту, когда вы сказали, что могли бы пожить немного у меня...

Натали приподнялась на подушке.

— Это что, предложение?

— Да, мэм. Мне было бы спокойнее, если бы вы до отъезда поменьше находилась одна в своем доме. Конечно, вы можете снять номер в отеле на сегодня, а я попрошу Лестера или Стюарта подежурить по очереди со мной...

— Шериф, нам надо уладить один вопрос, прежде чем я скажу «да».

Джентри посерьезнел.

— Слушаю вас, мэм.

— Мне надоело называть вас «шерифом», и еще больше надоело слушать, как вы говорите мне «мэм». Или будем звать друг друга по имени, или вообще никак.

— Отлично, мэм. — Джентри ухмыльнулся во весь рот.

— Но тут есть маленькая проблема. Я никогда не смогу заставить себя называть вас «Бобби Джо».

— Родители тоже меня так не называли. Эта кличка прилипла ко мне, когда я работал тут помощником шерифа. А когда пришла пора баллотироваться в шерифы, я так ее за собой и оставил.

— А как вас звали друзья и ваши близкие?

— Друзья в основном обращались ко мне «Жирный». А мама звала меня Роб, — и Джентри вновь покраснел как мальчишка.

— Хорошо. Спасибо за приглашение, Роб. Я принимаю его.

Они ненадолго заехали домой к Натали, она быстро уложила свои пожитки, потом позвонила поверенному отца и некоторым друзьям. Дело с вступлением ее в наследство и продажей фотомагазина затягивалось как минимум на месяц. У Натали не было причин задерживаться в городе.

Рождественский день выдался теплым и солнечным. Джентри неторопливо вернулся в город кружным путем. Хотя был четверг, но создавалось ощущение, что сегодня воскресенье.

Они пообедали рано. Джентри приготовил запеченный окорок, картофельное пюре, брокколи с соусом из сыра и шоколадный мусс. Круглый обеденный стол был придвинут к большим окнам-"фонарям"; они сидели, неторопливо попивая кофе и глядя, как ранние сумерки окутывают в серый цвет дома и деревья вокруг. Питом, когда на небе зажглись первые звезды, они оделись и отправились гулять по улицам. Детей звали домой, а они не могли оторваться от своих новых игрушек. В затемненных окнах вспыхивали разноцветные огоньки телевизоров.

— Как вы думаете, с Солом все в порядке? — спросила Натали. Они впервые после утреннего разговора вернулись к серьезным вещам.

Джентри зябко засунул руки глубоко в карманы куртки.

— Я не уверен. У меня такое чувство, что с ним что-то случилось.

— Мне совсем не хочется прятаться в Сент-Луисе. Что бы тут ни происходило, я должна разобраться с этим — это мой долг перед памятью отца.

Джентри не стал спорить.

— Давайте сделаем так. Я выясню, куда запропастился профессор, а потом мы свяжемся и спланируем наш следующий шаг. Мне кажется, одному человеку с этим делом проще будет справиться.

— Но ведь Мелани Фуллер может находиться и здесь, в Чарлстоне. Мы ведь даже не знаем, что хотел сказать тот вчерашний бандит.

— Нет, не думаю, что старуха здесь. — Джентри рассказал Натали про то, как Артур Луэллин в ночь убийства поехал на минутку купить сигары, кончилось же тем, что он налетел на опору моста в окрестностях Атланты на скорости девяносто семь миль в час. — Кстати, тот табачный киоск, куда направлялся мистер Луэллин, находился неподалеку от «Мансарды».

— Значит, Мелани Фуллер вполне способна сделать то, о чем говорил Сол?..

— Да... Чистейший вздор, а между тем это — единственное объяснение.

— Значит, вы думаете, что она прячется в Атланте?

— Нет, не думаю. Это слишком близко отсюда. Скорее всего, она улетела или уехала оттуда при первой возможности. Поэтому я и сидел на телефоне почти всю неделю. В прошлый понедельник, через два дня после здешних событий, случилось недоразумение в Хатсфилдском международном аэропорту. Какая-то леди оставила двенадцать тысяч долларов наличными в сумке — и никто не смог ее описать. Местный носильщик, сорокалетний мужчина, до этого вполне здоровый, забился в припадке и умер. Я проверил все происшествия той ночи. На шоссе 1-285 в дорожной катастрофе погибла семья из шести человек — их протаранил сзади полуприцеп, шофер грузовика заснул за рулем. Мужчина в Рокдейле застрелил своего зятя после ссоры из-за лодки, которая уже много лет принадлежала всей семье. Найден труп бродяги у стадиона в Атланте. Люди шерифа утверждают, что труп пролежал там почти неделю. И наконец, таксист по имени Стивен Лентон покончил жизнь самоубийством у себя дома. По данным полиции, его друзья утверждают, что он находился в состоянии депрессии с тех пор, как от него ушла жена.

— А как это все связано с Мелани Фуллер? — спросила Натали.

— Можно только догадываться. Строить догадки — самое интересное в этом деле. — Они добрались до небольшого сквера, Натали присела на качели и стала потихоньку раскачиваться. Джентри, держась за цепь качелей, стоял рядом. — Самое забавное в случае с мистером Лентоном то, что он покончил с собой на дежурстве. У таких людей вообще не принято тратить рабочее время на самоубийство. Вы ни за что не догадаетесь, где он находился, когда передавал в диспетчерскую данные о своей последней поездке...

Натали перестала раскачиваться.

— Я не... В аэропорту?

— Да.

Она тряхнула головой.

— Нет, здесь что-то не стыкуется. Если Мелани Фуллер улетала куда-то из аэропорта Атланты, зачем ей было оставлять там деньги или убивать носильщика, а потом таксиста?

— Давайте представим себе: ее что-то спугнуло. Или, скажем, она вдруг передумала. Автомобиль, принадлежавший таксисту, исчез — его бывшая жена надоедала полиции почти неделю, пока его наконец не нашли.

— Где?

— В Вашингтоне. Прямо в центре.

— Ничего не понимаю. Разве не естественно предположить, что этот человек просто совершил самоубийство, а кто-то угнал его машину и бросил в Вашингтоне?

— Конечно, конечно. Но у истории, рассказанной Солом Ласки, есть одно несомненное достоинство: она заменяет длинную цепь случайностей одним-единственным объяснением. Я вообще большой сторонник бритвы Оккама.

Натали улыбнулась и снова принялась раскачиваться.

— Только ею надо осторожно пользоваться. А то она затупится, и можно порезать собственное горло.

— Верно. — У Джентри было прекрасное настроение. Вечерний воздух, скрип ржавых качелей, напоминающий о детстве, и присутствие этой чудесной девушки, — от всего этого он чувствовал себя счастливым.

— И все равно я не хотела бы выходить из игры, — упрямо заявила Натали. — Может быть, мне стоит отправиться в Атланту и заняться этим делом там, пока вы будете действовать в Вашингтоне?

— Но это всего на несколько дней, — заверил Джентри. — Отправляйтесь на свою базу в Сент-Луисе, и через некоторое время я с вами свяжусь.

— Сол Ласки говорил то же самое.

— Послушайте, у меня есть автоответчик и еще аппарат, с помощью которого я могу прослушать по телефону все, что записано на автоответчике. Я всегда все теряю, поэтому у меня две эти штучки... ну, которые дают сигнал определенной высоты тона. Я дам вам одну из них. Обещаю звонить по своему телефону в одиннадцать, каждое утро и каждый вечер. Если у вас будет, что мне сообщить, просто наговорите это на автоответчик. Вы можете связываться со мной точно таким же образом.

Натали моргнула.

— А не проще вам просто позвонить мне?

— Да, проще, но вдруг возникнут какие-нибудь трудности ?

— Но... У вас же там могут быть ваши личные записи...

Джентри усмехнулся в темноте.

— От вас у меня секретов нет, мэм... мисс... Нат... — поправился он. — Или, скажем так, не будет — как только я передам вам эту электронную чертовщину.

— Я прямо сгораю от нетерпения. — Натали плотнее запахнула пальто и, сойдя с качелей, взяла шерифа под руку.

Когда они вернулись к дому Джентри, их кто-то поджидал там. В глубокой тени длинного крыльца мерцал огонек сигареты. Они остановились на мощенном каменными плитами тротуаре, шериф медленно расстегнул «молнию» своей куртки, и Натали увидела рукоятку револьвера, засунутого за пояс.

— Кто тут? — тихо спросил Джентри. Огонек сигареты вспыхнул ярче, потом исчез, с крыльца спустилась темная фигура. Натали схватила Джентри за руку, когда высокая тень двинулась к ним.

— Привет, Роб, — сказал кто-то низким, немного охрипшим голосом, — хорошая ночка для полетов. Я заглянул спросить, не хочешь ли ты полететь вверх вдоль побережья?

— Привет, Дэрил, — произнес Джентри, и Натали даже через руку почувствовала, как расслабился после напряжения шериф.

Глаза Натали привыкли к темноте, и теперь она различила высокого худого мужчину с длинными, седеющими на висках волосами. Он был одет вовсе не по погоде: в коротко обрезанных джинсах, сандалиях и футболке с выцветшей надписью: КЛЕМСОНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ. Грубоватое лицо и задумчивый вид...

— Знакомьтесь, Натали: это Дэрил Микс, — представил незнакомца Джентри. — У Дэрила чартерная контора там, за гаванью. Воздушный извозчик. Несколько месяцев в году он летает с рок-группой, а заодно и сам играет на ударных. Он считает себя наполовину Чаком Нигером, наполовину Фрэнком Заппой. Мы с ним вместе бегали в школу. Дэрил, а это миз Натали Престон.

— Рад познакомиться, — кивнул Микс. Рукопожатие было твердым, дружеским, и Натали оно понравилось.

— Усаживайтесь. Я пойду раздобуду пива, — сказал Джентри.

Натали села в плетеное кресло на крыльце. Микс потушил сигарету о перила веранды, кинул окурок в кусты и устроился в шезлонге, положив ногу на ногу, одна из сандалет повисла на ремешке.

— В каком колледже вы учились с шерифом? — поинтересовалась Натали. Ей показалось, что Микс старше Джентри.

— В Северо-западном, — дружелюбно пояснил Микс, — но Роб закончил с отличием, а меня выперли и забрили в армию. Пару лет мы жили в одной комнате. Так, двое перепуганных ребят с юга в большом городе.

— Вот-вот, — подхватил Джентри, вернувшись с тремя охлажденными банками «Микеланджело». — Дэрил и вправду вырос на юге, точнее, на южной окраине Чикаго. Он никогда не бывал южнее линии Мейсон — Диксон, за одним-единственным исключением, когда однажды провел у меня летние каникулы. Но потом хороший вкус в нем победил, и он переехал сюда — после возвращения из Вьетнама. И вовсе его не выперли из колледжа — он сам ушел и записался добровольцем, хотя еще раньше отслужил в морской пехоте, в самом же колледже был активным пацифистом.

Микс сделал большой глоток пива, глянул на банку в тусклом свете и сморщился.

— Черт, Роб, и как ты пьешь эти помои? Пей «Пабст» — настоящее пиво. Сколько раз тебе говорить...

— Значит, вы были во Вьетнаме? — спросила Натали. Она вспомнила Фредерика и его упорное нежелание говорить об этом, его ярость при одном упоминании той войны.

Микс улыбнулся и кивнул.

— Да, мэм. Я был воздушным наблюдателем, целых два года. Просто летал кругами в своем малюсеньком «Пайпер-кабе» и сообщал настоящим пилотам в больших истребителях-бомбардировщиках, куда бросать груз. За все время моего пребывания там я ни разу не выстрелил в кого-то по злобе. Самая непыльная работенка, какую только можно себе представить.

— Дэрила дважды сбивали, — добавил Джентри. — Он — единственный сорокалетний хиппи из всех, кого я знаю, у которого целый ящик стола забит орденами и медалями.

— Все куплено в военторге, — пошутил Микс. Он прикончил пиво, икнул и сказал:

— Я так понимаю, что сегодня не самое удачное время для воздушной прогулки, а, Роб?

— В следующий раз, амиго, — улыбнулся Джентри. Микс кивнул, встал и поклонился Натали.

— Очень рад был познакомиться, мисс. Если вам нужно опылить с воздуха поля, или зафрахтовать рейс, или вдруг понадобится хороший барабанщик, заглядывайте ко мне, в аэропорт на Маунт-Плезант.

— Обязательно, — улыбнулась Натали. Микс хлопнул Джентри по плечу, легко сбежал по ступенькам крыльца и исчез в темноте.

Весь вечер они слушали музыку, рассказывали друг другу каждый о своем детстве, играли в шахматы, толковали о том, каково расти на юге, а учиться в колледже на севере, потом вымыли посуду и выпили немного бренди. Натали вдруг заметила, что между ними почти нет никакого напряжения: как будто они знают друг друга уже много лет.

Она пришла в восторг, когда Джентри провел ее в комнату для гостей, чистую и тщательно прибранную. Пол без ковра, мебели, кроме простенькой кровати с веревочной сеткой, почти не было, но ее спартанскую суровость скрашивали цветастое покрывало на кровати и украшенные похожим на ананасы орнаментом стены.

Джентри показал Натали чистые полотенца в ванной, пожелал ей доброй ночи, в последний раз проверил дверные замки и свет во дворе и вернулся в свою спальню. Переоделся в чистые, удобные тренировочные брюки и футболку. За последние восемь лет Джентри четыре раза попадал в больницу с приступами почечно-каменной болезни, и каждый раз приступ случался ночью. Избавиться от камней было совсем невозможно, хотя он старался придерживаться диеты с низким содержанием кальция, но каждый раз невероятная боль в начале приступа лишала его сил — их хватало только на то, чтобы набрать номер и вызвать «скорую», которая затем везла его в приемный покой. Джентри всегда было неприятно сознавать, что из-за этого он иногда оказывался совершенно беспомощным, и от этой беспомощности никак нельзя было избавиться или предотвратить ее, сколько ни планируй и ни готовься, поэтому он давно уже отказался от пижамы в пользу тренировочного костюма: если уж ему суждено попадать в больницу в среднем раз в два года, его повезут туда все-таки одетым, а не в пижаме.

Джентри повесил кобуру с «ругером» на спинку стула рядом с кроватью. Он всегда вешал ее там, даже в самую темную ночь стоило ему потянуться — и пистолет оказывался у него в руке.

Джентри долго не мог заснуть, сознание, что через две комнаты от него спит привлекательная молодая женщина, лишало его покоя, но он знал также, что сегодня он не встанет и не пойдет в эту комнату. Он понимал, что это напряжение между ними вовсе не неприятное, и на основе своего собственного влечения к ней мог вычислить, насколько ему отвечают взаимностью, Джентри смотрел, как по потолку движутся отражения автомобильных огней, и слегка хмурился.

Нет, только не сегодня. Какие бы возможности ни таили в себе их отношения, время было решительно неподходящее. Инстинкт подсказывал ему, что Натали надо немедленно убрать из Чарлстона, подальше от всего этого безумия, что разыгрывается вокруг них. А инстинкты Джентри никогда не подводили, они не раз спасали ему жизнь, и он им верил.

Он пошел на огромный риск, позволив ей провести ночь у себя, но он не знал, как еще можно обеспечить безопасность девушки до утреннего рейса. Кто-то за ним следил — и кто-то не один, а несколько людей. Он не был в этом уверен до вчерашнего дня — среды, сочельника, кануна Рождества. Утром он провел в машине почти полтора часа, разъезжая по городу, чтобы убедиться в этом и вычислить все автомобили, задействованные в слежке. Теперь это сделали не так грубо, как на прошлой неделе, наоборот, слежка была настолько профессиональной, что Джентри догадался о ней только благодаря своей интуиции.

Задействовано было по крайней мере пять машин; одно такси, четыре же других абсолютно не так бросались в глаза — самый ходовой ширпотреб, какой только выпускают автозаводы в Детройте. Но три из них оказались похожими на тот «Бьюик», с которым он недавно играл в кошки-мышки. Одна из машин следовала за ним далеко позади, не приближаясь, а когда он резко менял направление, за ним увязывалась другая. Лишь через пару дней Джентри догадался, что вторая машина иногда не шла сзади, а обгоняла его. Чтобы организовать такую слежку, нужна была — он это знал точно — по крайней мере дюжина автомобилей, вдвое больше людей и радиосвязь. Джентри прикинул, способен ли чарлстонский отдел внутренних дел организовать такое, но сразу же отбросил эту мысль: во-первых, его прошлое, его образ жизни, те дела, которыми он сейчас занимался, никак не могли вызвать такого внимания; во-вторых, бюджет полиции Чарлстона просто не выдержал бы подобной нагрузки; а в-третьих, те полицейские, которых он знал, не смогли следить за подозреваемым с такой ювелирной точностью, даже если бы от этого зависела их жизнь.

Кто же тогда оставался? ФБР? Джентри терпеть не мог Ричарда Хейнса и не доверял ему, но он не мог назвать какие-либо причины, по которым ФБР может подозревать чарлстонского шерифа в связи с авиакатастрофой или убийствами в «Мансарде». Может, это ЦРУ? Но с какой стати? Джентри сразу отмел эту мысль, не отрывая взгляда от потолка.

Он только начал засыпать — ему даже успело присниться, что он в Чикаго, ищет какую-то аудиторию в университете и никак не может найти, — когда услышал крик Натали.

Еще толком не проснувшись, Джентри схватил «ругер» и кинулся в коридор. Раздался еще один крик, на сей раз приглушенный, затем рыдание. Джентри опустился на колено рядом с дверью, попробовал ручку — дверь была не заперта, — и рывком распахнул ее, отскочив назад, чтобы его не было видно из комнаты. Он выждал немного, потом, пригнувшись, бросился вперед, держа «ругер» в вытянутых руках и поводя дулом по все стороны.

Кроме Натали, в комнате никого не было, она сидела на кровати и рыдала, сжав руками лицо. Джентри оглядел комнату, проверил, закрыто ли окно, тихонько положил «ругер» на тумбочку и присел рядом с ней на кровать.

— Из... извините меня, — заикаясь, пробормотала девушка сквозь слезы. В голосе ее не было аффектации, только страх и смущение. — Ка-каждый раз, как я на-начинаю з-засыпать, эт... эти руки об-обхватывают меня сзади... — Усилием воли она заставила себя перестать плакать и потянулась к коробке с бумажными салфетками на тумбочке.

Джентри обнял ее левой рукой. Она с секунду сидела неподвижно и вдруг прижалась к нему; ее волосы щекотали его щеку и подбородок. Еще несколько минут она продолжала мелко дрожать — страх, который разбудил ее, все еще не отпускал.

— Все хорошо, — пробормотал Джентри, поглаживая ее плечи. — Все будет хорошо. — Он чувствовал себя так, будто гладит котенка, — рука касалась чего то мягкого и неземного.

Немного спустя, когда Джентри уже подумал, что она уснула, Натали подняла голову, обхватила его шею теплыми руками и поцеловала. Поцелуй получился долгим и страстным, и у них обоих закружилась голова. Он чувствовал, как ее полная мягкая грудь прижимается к его груди.

Когда Джентри наконец смог взглянуть на Натали, он увидел ее запрокинутое в экстазе нежное лицо, их пальцы были крепко сплетены, и ему передалась дрожь, пробегающая волной по ее телу, но то была не дрожь страха, нет, на сей раз не страх владел телом девушки...

Самолет Натали вылетал в Сент-Луис на два часа раньше, чем самолет Джентри — в Нью-Йорк. На прощанье она поцеловала его. Они оба родились и выросли на юге, впитали в себя привычки и понятия юга, и оба знали, что поцелуй черной женщины и белого мужчины в общественном месте, даже в восьмидесятом году, вызовет молчаливые упреки — кое-кто обязательно фыркнет и удивленно поднимет брови. Но им было в высшей мере наплевать на это.

— Подарки на память, — сказал Джентри и протянул ей номер «Ньюсуик», местную утреннюю газету и передатчик тоновою сигнала для автоответчика. — Я сегодня проверю, что там будет.

Натали кивнула, решила ничего не говорить и быстро пошла к выходу на посадку.

Через час, в небе где-то над штатом Кентукки, она отложила «Ньюсуик», взяла газету и наткнулась на заметку, которая навсегда изменила ее жизнь.

"ФИЛАДЕЛЬФИЯ (Ассошиэйтед Пресс) (АП). Полиция Филадельфии еще не обнаружила каких-либо улик или подозреваемых по делу об убийстве в Джермантауне четырех членов молодежной банды, которое лейтенант Лео Хартвелл из городского отдела по убийствам назвал «одним из самых диких преступлений, виденных им за десять лет службы в полиции».

В рождественское утро, — сообщалось далее, — четверо членов молодежной уличной банды «Душевный Двор» были найдены мертвыми неподалеку от Рыночной площади Джермантауна. Имена жертв и конкретные детали преступления не сообщаются, однако известно, что жертвам было от четырнадцати до семнадцати лет и что тела их были обезображены. Лейтенант Хартвелл, возглавляющий расследование, отказывается подтвердить или опровергнуть сообщение с места преступления, о том что все четверо юношей были обезглавлены.

«Мы приступили к тщательному и непрерывному расследованию, — сказал капитан Томас Морано, начальник отдела по делам убийств. — Сейчас разрабатываем все возможные версии».

Район Филадельфии, под названием Джермантаун, всегда отличался высоким уровнем преступности, связанной с молодежными бандами: в 1980 году в разборках между бандами здесь погибло два человека, а в 1979 — шестеро. Преподобный Уильям Вудс, директор Благотворительного дома в Джермантауне, сказал:

«В последние десять месяцев разборки между уличными группировками утихли, каких-либо данных о распрях или вендеттах сейчас нет».

Группировка «Душевный Двор» — одна из дюжины молодежных банд в районе Джермантауна; по некоторым данным, в ней около сорока постоянных членов и примерно вдвое больше приставших к банде. Как и большинство других уличных группировок в Филадельфии, она издавна конфликтует с органами правопорядка, хотя в последние годы были предприняты попытки улучшить имидж таких группировок посредством выдвинутых городскими властями программ типа «Дом Завета» и «Доступ к Обществу». Все четверо погибших юношей — члены банды «Душевный Двор».

Натали инстинктивно, в одно мгновение и без всяких сомнений, поняла, что это как-то связано с Мелани Фуллер. Она понятия не имела, как эта старуха из Чарлстона может быть вовлечена в разборки между уличными бандами в Филадельфии, но снова как бы ощутила пальцы, сдавившие ей горло, и услышала горячий шепот прямо над ухом: «Хочешь найти ту женщину? Ищи в Джермантауне».

В Международном аэропорту Сент-Луиса, который старожилы все еще называли Поле Ламберта, Натали приняла решение прежде чем успела испугаться последствий. Она знала, что стоит ей позвонить Фредерику и встретиться с друзьями — и она никогда уже не уедет из Сент-Луиса. Натали закрыла глаза и вспомнила своего отца: как он лежал в пустой комнате бюро похоронных услуг, один, его лицо еще не было приведено в порядок, и раздраженный работник морга снова и снова повторял: «Но мы не ждали никого из родственников до завтрашнего дня».

Она купила себе билет до Филадельфии на следующий рейс TWA, воспользовавшись кредитной карточкой. В бумажнике у нее оставалось долларов двести наличными и шестьсот пятьдесят — дорожными чеками. Она проверила, сохранилось ли у нее удостоверение представителя прессы с прошлого лета, когда она работала на «Чикаго Сан-Тайме», и затем позвонила Бену Йейтсу, редактору фотоотдела этой газеты.

— Ната! — донесся до нее голос сквозь треск в трубке и шум аэропорта. — Я думал, ты в колледже до самого мая.

— Так и есть, Бен, — подтвердила Натали, — но сейчас я на несколько дней отправляюсь в филадельфию, и я подумала — может, тебе нужны будут фотографии по этому делу об убийстве членов уличной банды.

— Конечно, нужны, — неуверенно сказал Йейтс. — А что это за дело?

Она вкратце передала смысл заметки.

— Какого черта! Не будет там никаких фото! — воскликнул Йейтс. — А если и будет, так их передадут по фототелеграфу.

— Ну а если я раздобуду что-нибудь интересное, тебе это может понадобиться, Бен?

— Конечно, конечно. А что происходит, Ната? У вас все в порядке? Как отец?

Натали чуть согнулась и охнула, будто ее ударили в живот. Очевидно, Бен еще не знал о гибели ее отца. Она подождала, пока дыхание немного успокоится, потом сказала:

— Я тебе все расскажу, Бен. Как-нибудь позже. А пока — если тебе позвонят из филадельфийской полиции или еще откуда-нибудь, ты сможешь подтвердить, что я выполняю работу для «Сан-Тайме» ?

Короткое молчание.

— Да, конечно, Ната. Определенно скажу. Но ты дашь мне знать, в чем там дело, ладно?

— Конечно, Бен, конечно. Как только смогу. Честно. Перед отлетом Натали связалась с университетским компьютерным центром и попросила передать Фредерику, что скоро позвонит. Потом она набрала номер Джентри в Чарлстоне, услышала его голос на автоответчике и после сигнала продиктовала в трубку:

«Роб, это я, Натали», рассказав о том, что у нее поменялись планы и почему. Немного поколебавшись, она добавила: «Будь осторожен, Роб».

В салоне самолета, летевшего прямым рейсом до Филадельфии, было много народу. Мужчина, сидевший рядом с ней, черный, очень хорошо одетый, привлекательный, если не обращать внимания на толстую шею и крупную челюсть, — не отрываясь, читал «Уолл-стрит Джорнел». Натали сначала смотрела в окно, затем немного подремала. Проснулась она минут через сорок пять, чувствуя себя одиноко и дискомфортно. И сразу пожалела, что отправилась в эту погоню за привидениями. Она вытащила из своей сумки фоторепортера чарлстонскую газету и в десятый раз перечитала заметку. У нее было впечатление, будто она уже давно уехала из Чарлстона, что все случившееся с ней — и Роб тоже — это сон.

— Я вижу, вы читаете про это безобразие, которое случилось недалеко от моего дома.

Натали повернула голову. Ее сосед в прекрасно сшитом костюме отложил «Уолл-стрит Джорнел» и теперь улыбался ей, держа в руке стакан виски.

— Вы спали, когда стюардесса разносила напитки, — сказал он. — Хотите, я ее позову?

— Нет, спасибо. — Что-то не понравилось Натали в манерах этого человека, хотя трудно было сказать, что именно: все в нем — улыбка, негромкий голос, непринужденная поза — выражало открытое дружелюбие. — А что вы имели в виду, когда сказали про безобразие недалеко от вашего дома?

Он указал рукой со стаканом виски в сторону газеты.

— А вот эти разборки между бандами. Я как раз живу в Джермантауне. Эта мерзость происходит там постоянно.

— Вы можете мне рассказать про все это? Про банды и про... убийства?

— Про банды могу, — кивнул сосед. Его голос напоминал Натали раскатистый бас актера Джеймса Эрла. — А вот про убийства — нет. В последние несколько дней меня не было в городе. — Тут он широко улыбнулся. — И потом, мисс, я из другого района города, несколько повыше классом, чем эти бедные ребята. Вы собираетесь посетить Джермантаун, пока будете в Филадельфии ?

— Не знаю. А что? — Он улыбнулся еще шире, хотя в его темно-карих глазах трудно было что-нибудь прочесть.

— Просто я подумал, что это будет хорошо, — непринужденно сказал он. — Джермантаун — историческое место, очень интересное для туристов. Там есть богатство и красота, а не только трущобы и банды. Мне бы хотелось, чтобы вы знали про обе эти стороны — если вы просто навещаете кого-то в Филадельфии. Но, может быть, вы там живете? Может, я делаю какие-то поспешные выводы?

Усилием воли Натали заставила себя расслабиться. Нельзя ведь всю жизнь проводить в состоянии параноидального беспокойства и тревоги.

— Нет, я просто еду в гости, — улыбнулась она. — И мне хотелось бы услышать как можно больше про Джермантаун. И плохое, и хорошее.

— Вот это правильно, — одобрил негр. — Знаете, мне хочется попросить еще виски. — Он поманил стюардессу. — Вы действительно ничего не хотели бы выпить?

— Пожалуй, стакан кока-колы. Он заказал напитки, потом снова повернулся к ней, все так же улыбаясь.

— Ну что ж, если я буду вашим официальным гидом по Филадельфии, нам, по крайней мере, следует познакомиться...

— Меня зовут Натали Престон, — сказала Натали — Рад познакомиться, мисс Престон, — произнес мужчина с вежливым полупоклоном. — А я — Енсен Лугар. К вашим услугам.

«Боинг-727» плавно скользил в облаках, без усилий приближаясь к быстро надвигавшейся зимней ночи.

Глава 4

Александрия, штат Виргиния

Четверг, 25 декабря 1980 г.

За Ароном и его семьей пришли в третьем часу рождественского утра.

Арон спал плохо. После полуночи он встал, спустился вниз и стал уничтожать вкусное домашнее печенье — подарок от соседей, Уэнтвортов. Они провели приятный вечер. Третий год подряд они собирались за рождественским столом вместе с Уэнтвортами и Доном и Тиной Сиграм. Жена Арона, Дебора, была еврейкой, но ни он, ни она не принимали свою религию всерьез; Дебора не совсем понимала Арона, когда он называл себя сионистом. Арон часто думал о том, что жена здорово вписалась в американский образ жизни. Она готова была пропускать через себя любые проблемы, даже такие, которых нет в природе. Арону всегда было неудобно на приемах и вечеринках в посольстве, когда Дебора вдруг начинала защищать точку зрения ООП. Нет, не ООП, поправил себя Арон, доедая третье печенье, а палестинцев. «Сделаем такое допущение...» — предлагала Дебора и затем лихо развивала эту тему. У нее это здорово получалось, гораздо лучше, чем у Арона. Ему иногда казалось, что он вообще мало в чем разбирается, кроме кодов и шифров. А дядя Сол ( удовольствием вступал в спор с Деборой.

Кстати, о дяде Соле. Арон потратил четыре дня, обдумывая, не сообщить ли о его исчезновении Джеку Коуэну, своему начальнику и главе отделения Моссада в вашингтонском посольстве. Джек был тихий мужчина невысокого роста, от него исходило ощущение слегка небрежного дружелюбия. И еще он служил капитаном-десантником, когда участвовал в налете на Энтеббе четыре года назад. Кроме того, о нем говорили, что это он разработал план захвата египетской ракетной установки САМ во время йом-киппурской войны. Джек никак не мог решить, стоит ли придавать серьезное значение факту исчезновения Сола или нет. Но Леви настаивал на осторожности. Леви Коул, друг Арона, работавший вместе с ним в шифровальном отделе, сделал снимки и помог выяснить, кто есть кто. Он был полон энтузиазма, считая, что дядя Арона наткнулся на нечто очень важное, но не хотел обращаться к Джеку Коуэну или мистеру Бергману, атташе посольства, не имея более подробной информации. Именно Леви помог Арону без шума проверить в воскресенье все местные отели, но поиски Сола Ласки оказались безрезультатными.

Было десять минут второго, когда Арон выключил свет на кухне, проверил сигнализацию в коридоре внизу, поднялся в спальню и лег, уставившись в потолок. Сна не было...

Близнецы были ужасно разочарованы. Арон сказал Бекки и Рии, что в субботу вечерком приедет дядя Сол. Он приезжал в Вашингтон всего раза три или четыре в год, и близняшки, четырехлетние девочки, обожал, когда дедушка (они приходились Солу внучатыми племянницами) навещал их. Арон мог это понять; он помнил, как сам всегда ждал визитов Сола, когда был мальчишкой и жил в Тель-Авиве. В каждой семье дол жен быть дядя или дедушка, который не подлаживается к детям, но обращает на них внимание, когда они говорят что-то важное, приносит именно тот подарок, какой нужен (не обязательно большой, но всегда интересный ребенку), который рассказывает истории и шутит ироничным, спокойным тоном, и это получает ся гораздо веселее, чем натужное веселье некоторых взрослых. И это было совсем не похоже на Сола когда он обещал, он непременно выполнял обещание...

Леви сказал, что Сол, возможно, как-то связан со взрывом в офисе сенатора Келлога в ту субботу. Связь с Ниманом Траском была слишком очевидной, чтобы ее можно было отбросить, но Арон знал, что его дядя ни за что не станет прибегать к акту террора в любой форме: у Сола был шанс заняться этим делом в сороковых, когда все, от отца Арона до Менахема Бегина, занимались такого рода деятельностью, — теперь же эти бывшие партизаны осуждали ее как терроризм. Арон знал, что Сол участвовал в трех войнах, всегда был на передовой линии, но всегда в качестве санитара, а не бойца. Он вспомнил, как засыпал в квартире в Тель-Авиве или на ферме летними ночами, слушая голоса своего отца и дяди Сола, споривших о безнравственности бомбардировок; Сол при этом громко напирал на то, что от актов возмездия «Скайхоков» грудные дети погибали точно так же, как от налетчиков из ООП с их «Калашниковыми».

Леви и Арон потратили четыре дня, пытаясь расследовать взрыв в здании Сената, но так ничего и не добились. Обычные источники Леви в Министерстве юстиции и ФБР не сообщали ничего. Арон несколько раз звонил в Нью-Йорк, но след Сола потерялся.

"Да ничего с ним не случилось, — успокоил себя Арон и вслух проговорил, имитируя голос дяди Сола:

— Не надо играть в Джеймса Бонда, Модди".

Сон пришел внезапно, в усталом мозгу уже мелькали картинки: близнецы прыгают у елки Уэнтвортов... И тут вдруг он услышал какие-то звуки в коридоре.

Мгновенно стряхнув сон, Арон откинул одеяло и, схватив с тумбочки очки, вытащил из ящика заряженную «беретту».

— Что?.. — спросонья начала было Дебора.

— Тихо, — прошипел Арон.

По идее никто не мог проникнуть в дом так, чтобы не сработала сигнализация. В прошлом посольство использовало дом в Александрии как конспиративную квартиру. Он стоял в тихом тупичке, довольно далеко от проездной дороги. Двор хорошо освещался, в воротах и стенах были вмонтированы сенсоры, приводившие в действие сигналы тревоги на панели в главной спальне и внизу в холле. Войти в дом можно было только через укрепленные стальными плитами двери, снабженные системой запоров, перед которой у самого профессионального взломщика опустились бы руки: сенсоры на дверях и окнах также соединялись с системой сигнализации. Дебору раздражали многочисленные ложные тревоги на внешнем периметре, и она даже отключила часть системы вскоре после того, как они переехали сюда. То был один из редких случаев, когда Арон накричал на нее. Дебора постепенно смирилась с системой безопасности, как и с той ценой, которую приходилось платить за то, что они жили так далеко в пригороде. Арону тоже не нравилась удаленность от работы, от товарищей по посольству, но он не возражал, поскольку близнецам хотелось жить за городом, и Дебора в конце концов тоже была довольна. Преодолеть оба уровня системы безопасности невозможно: обязательно должна сработать сигнализация, — так полагал Арон.

Из коридора донесся еще один звук, откуда-то со стороны черной лестницы и детской. Арону показалось, что он слышит тихий шепот.

Он махнул Деборе, жестом велев ей лечь на пол с другой стороны кровати. Она так и сделала, стащив вместе с собой и телефон. Арон подошел к открытой двери спальни. Он глубоко вдохнул, левой рукой плотнее надвинул очки, вогнал патрон в патронник и выскочил в коридор.

Трое парней, а может, и больше, стояли не далее чем в пяти метрах от него. На них были плотные полевые куртки, перчатки и лыжные маски. То, что увидел Арон, было ужасно: два террориста держали в руках пистолеты, приставив длинные стволы к головам Ребекки и Рии. Руками в перчатках они зажимали рот близняшкам, на фоне темных курток виднелись только расширенные от ужаса глаза да белели ножки в пижамах.

Не раздумывая ни секунды, Арон принял стойку для стрельбы, как его учили на бесчисленных тренировках: широко расставил ноги и вскинул «беретту». В ушах у него зазвучал неторопливый и строгий голос Элиаху, его старого инструктора: «Если они не готовы, стреляй. Если они готовы, стреляй. Если у них заложники, стреляй. Если целей больше одной, стреляй. Два выстрела в каждого. Два. Не думай — стреляй» Но это же не заложники, это его дочери — Ребекка и Рия Арон видел картинки с Микки Маусом на их пижамках. Он навел маленькую «беретту» на первую маску. В тире, даже при плохом освещении, он мог бы держать пари на кучу долларов, что может всадить две пули в любую мишень величиной с человеческую голову, повернуться всем телом, все так же выпрямив руки, и послать еще две пули во второе лицо. На расстоянии пяти шагов Арон всаживал полную обойму из десяти пуль двадцать второго калибра в кружок размером с кулак.

Но ведь здесь — его дочери!..

— Брось оружие, — прозвучал голос человека, приглушенный лыжной маской. Его пистолет — длинноствольный «люгер» с черной трубкой глушителя — не был даже направлен точно в голову Бекки. Арон знал, что мог уложить обоих, прежде чем они выстрелят. Деревянный пол словно горел под его босыми ступнями — не прошло двух секунд, как он выскочил в коридор. «Никогда не отдавай своего оружия, — внушал им Элиаху в то жаркое лето в Тель-Авиве. — Никогда. Всегда стреляй на поражение. Лучше убить противника, даже если придется самому или заложнику погибнуть или быть раненым, чем сдать оружие».

— Брось, тебе говорят.

Не выходя из стойки, Арон осторожно положил заряженную «беретту» на пол и широко развел руки.

— Пожалуйста. Пожалуйста... Не трогайте детей.

Их оказалось не трое, в восьмеро. Они связали Арону руки за спиной лейкопластырем, у них его был целый моток, вытащили Дебору из-за кровати и отвели всех четверых вниз, в гостиную. Двое мужчин в масках отправились на кухню.

— Модди, телефон не работал, — успела выдохнуть Дебора, до того как тащивший ее захватчик заклеил ей рот.

Арон кивнул. Он не решался заговорить. Его посадили на пуфик около пианино, а Дебору с девочками на пол, спиной к белой стене. Они не залепили рты детям и не связали их, обе девочки рыдали в голос, обнимая маму. Справа и слева от них присели на корточках двое — в камуфляжных куртках, джинсах и лыжных масках. Главарь кивнул, и все шестеро стянули маски.

«О Боже, значит, они собираются нас убить», — подумал Арон. В эту секунду он отдал бы все, что когда-то имел или надеялся иметь, лишь бы повернуть время вспять на три минуты. Он бы выстрелил дважды, повернулся, еще выстрелил дважды, еще повернулся бы...

Все шестеро — белые, загорелые, хорошо ухоженные — совсем не походили на палестинских агентов или коммандос из организации Бадер-Майнхоф. Они выглядели скорее как обычные люди, которых Арон видел каждый день на улицах Вашингтона. Тот, что стоял перед ним, наклонился, его лицо было теперь совсем близко от лица Арона. У него были голубые глаза и идеальные зубы. Легкий акцент выдавал в нем уроженца Среднего Запада.

— Мы хотим поговорить с тобой, Арон. Арон кивнул. Его руки были связаны за спиной так туго, что он уже не чувствовал их. Если упасть на спину, еще можно дать хорошего пинка в рожу этому красавчику, склонившемуся над ним. Остальные пятеро были вооружены и стояли слишком далеко — он не смог бы дотянуться до них ни при каких условиях. Арон почувствовал желчный привкус во рту; усилием воли он попробовал замедлить сумасшедшее биение сердца.

— Где фотографии? — спросил этот человек приятной наружности, что стоял перед ним.

— Какие фотографии? — Арон не верил своим ушам: он не только смог заговорить — его голос звучал твердо, не выдавая никаких эмоций.

— Да ну, Модди, не надо играть с нами в прятки. — Главарь кивнул худощавому парню, стоявшему у стены. Все с тем же безучастным выражением тот ударил четырехлетнюю Бекки по лицу.

Девочка закричала. Дебора попыталась освободиться, она тоже кричала, хотя ее голоса не было слышно. Арон встал. «Сучий сын!» — крикнул он на иврите. Главарь свалил его на пол ударом ноги. Арон упал на бок, сильно ударившись носом и скулой о полированный пол. Теперь уже закричали обе девочки. Арон слышал, как они с треском отмотали пластырь, и крики прекратились. Худощавый подошел, поднял Арона и с силой снова посадил на пуфик.

— Фотографии в доме? — тихо спросил главарь.

— Нет. — Арон покачал головой. Кровь из носа потекла на верхнюю губу. Он запрокинул голову и почувствовал, как кровоподтек на щеке наливается кровью. Правая рука онемела. — Они в сейфе в посольстве, — сказал он, слизывая кровь с губы.

Главарь кивнул и слегка улыбнулся.

— Кто их видел, кроме твоего дяди Сола?

— Леви Коул.

— Начальник отдела связи, — сказал тот тихо, подбадривающе.

— Исполняющий обязанности начальника, — уточнил Арон. Возможно, какой-то шанс все же есть. Сердце его снова бешено забилось. — Ури Давиди в отпуске.

— Кто еще?

— Больше никто, — еле выдавил из себя Арон.

Главарь покачал головой, словно Арон его разочаровал. Он кивнул одному из своих подручных. Дебора вскрикнула — нога в тяжелом ботинке с силой пнула ее в бок.

— Никто! — закричал Арон. — Клянусь! Леви не хотел обращаться к Джеку Коуэну, пока мы не получим больше информации. Клянусь... Я могу раздобыть фотографии. А негативы у Леви в сейфе. Можете забрать...

— Тихо, тихо. — Вожак повернулся к тем двоим, что вошли из кухни. Один из них кивнул. Человек рядом с Ароном приказал:

— Наверх.

Четверо стали подниматься по лестнице.

Арон вдруг ощутил запах газа. «Они открыли газ на кухне, — подумал он. — Открыли вентили. Зачем, о Боже, зачем?»

Трое оставшихся внизу связали детям руки и ноги, потом скрутили ноги Деборы. В отчаянии Арон пытался что-то придумать, о чем можно было поторговаться, предложить им хоть что-то...

— Я могу вас повести сейчас прямо туда, — сказал он. — Там в это время никого нет. Почти никого. Вы можете послать кого-нибудь со мной. Я достану фотографии — какие угодно документы. Скажите, что вам нужно? Я поеду с вами, клянусь...

— Тс-с-с... — прошипел главарь. — Хейни Адам видел их?

— Нет, — выдохнул Арон. Он смотрел, как они укладывали Деб и близнецов на пол, укладывали осторожно, чтобы их головы не ударились о дерево. Дебора была очень бледна, глаза ее закатились — Арон подумал, что она, наверно, потеряла сознание.

— Барбара Грин?

— Нет.

— Моше Герцог?

— Нет.

— Пол Бен-Бриндси?

— Нет.

— Хаим Тсолков?

— Нет.

— Зви Хофи?

— Нет.

Этот допрос мог продолжаться бесконечно, главарь называл имя за именем, перебирая всех сотрудников израильского посольства, вплоть до помощников посла. Арон понял, что с самого начала это была всего лишь игра, просто безобидный способ убить время, пока идет обыск наверху и у него в кабинете. Он был согласен играть в эту игру, выдать любой секрет, лишь бы они не причиняли боль Деборе и близнецам. Одна из девочек застонала, попыталась перекатиться набок. Худощавый похлопал ее по крохотному плечику.

Четверка вернулась. Тот, что был выше всех, отрицательно мотнул головой.

Красавец вздохнул и сказал:

— Что ж, приступим.

Один из тех четверых, что вернулись, держал в руке белую детскую простынку. Он прилепил ее лейкопластырем к стене. Потом к стене прислонили Дебору и детей.

— Приведите-ка ее в чувство.

Худощавый достал из кармана ампулу с нюхательной солью и разломил ее у Деборы под носом. Она сразу пришла в себя и вскинула голову. Два человека схватили Арона за плечи и за волосы, подтащили к стене и поставили на колени.

Худощавый отступил назад, вытащил небольшой «Полароид» и сфотографировал Арона. Подождав, пока они проявятся, он показал снимки главарю. Еще один из налетчиков вытащил небольшой магнитофон «Сони» и поставил его рядом с Ароном.

— Пожалуйста, прочитай вот это, — сказал вожак, разворачивая листок с напечатанным на машинке текстом и поднося его к глазам Арона.

— Нет. — Арон напрягся, ожидая удара. Он хотел любым способом поломать им сценарий, хоть как-то выиграть время.

Главарь задумчиво кивнул и отвернулся.

— Убейте одну из девочек, — тихо приказал он. — На выбор.

— Нет! Постойте! Прошу вас! — пронзительно закричал Арон. Худощавый приставил глушитель к виску Ребекки, взвел курок пистолета и глянул на своего предводителя.

— Одну секунду, пожалуйста, Дональд, — тот снова поднес листок бумаги к лицу Арона и включил магнитофон.

— Дядя Сол. Деб, детишки и я, мы все в порядке, но я прошу вас — сделайте все, что они вам скажут... — начал Арон. Он медленно прочитал те несколько абзацев, что были напечатаны на бумажке. Это заняло меньше минуты.

— Прекрасно, Арон, — похвалил главарь. Два человека снова схватили Арона за волосы и с силой запрокинули его голову назад. Арон едва мог дышать — так напряглось его горло; скосив глаза, он пытался хоть что-то увидеть.

Простынку сняли со стены и унесли. Один из банды вытащил из кармана куртки кусок черного полиэтилена и расстелил его на полу перед Деборой. От него несло запахом дешевой клеенки.

— Тащите-ка его сюда, — приказал главный, и Арона снова поволокли к пуфику. В ту секунду, когда они отпустили его волосы, Арон распрямился, как пружина, ударил головой вожака в подбородок, повернулся, боднул еще одного в живот, уворачиваясь от множества потянувшихся к нему рук, ногой нацелился противнику между ног, но промахнулся, и тут его свалили — один потянул на себя, двое навалились сверху, он снова сильно ударился лицом, но ему уже было не до этого...

— Что ж, начнем сначала, — спокойно сказал красавец, ощупывая разбитый подбородок. Позевывая, он пытался натянуть мышцы челюсти. Синяк, скорее всего, окажется ниже подбородка.

— Кто вы? — выдохнул Арон, когда они снова рывком усадили его на пуфик. Один из них стянул его щиколотки липкой лентой.

Ему никто не ответил. Худощавый подтащил Дебору и поставил ее на колени на черный полиэтилен. У двоих в руках были тонкие проволочки сантиметров по пятнадцать, заостренные с одного конца, а с другого заделанные в деревянные конусовидные рукоятки. В комнате страшно воняло газом. Арон чувствовал, что его вот-вот стошнит от запаха.

— Что вы хотите делать? — Горло Арона так пересохло, слова звучали хрипло. Главарь что-то отвечал ему, но мысли Арона, казалось, пошли юзом, словно автомобиль на черном льду, мозг его переключился в какое-то другое измерение, и Арон стал смотреть откуда-то сверху на все происходящее, отказываясь принять, осознать то, что должно случиться, и все же зная, что это непременно случится, чувствуя, что нет никакой возможности изменить что-либо хотя бы на один миг — ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем... Сердце сдавило от невероятной, неумолимой безнадежности, той самой безнадежности, что ощущали до него сотни поколений евреев — у дверей крематориев или смертельных «душегубок», или перед стихией огня, пожирающего их храмы, города, гетто, или под ударами бичей свирепых гоев. «Дядя Сол знал», — подумал Арон, крепко зажмурившись и отказываясь понимать разумом происходящее.

— Сейчас произойдет взрыв газа, — звучал будто где-то далеко ненавистный спокойный голос главаря. — Потом пожар. Обгоревшие тела будут обнаружены в постелях. Опытный коронер или врач может установить, что люди умерли незадолго до пожара, в котором обуглились тела, но он этого не обнаружит. Проволочка вводится в угол глаза — и идет прямо в мозг. Остается очень маленькая дырочка, даже если тело не обгорело. — Он повернулся к остальным. — Я думаю, миссис Эшколь найдут в коридоре наверху — она будет обнимать руками своих детей. Им почти удастся ускользнуть от пламени. Женщину — первой. Потом близнецов.

Арон пытался вырваться, кричал, сучил ногами, бился головой, но его держали крепко.

— Кто вы?! — кричал он.

— Кто мы? — переспросил красивый мужчина. — Да никто. Абсолютно никто. — Он отошел в сторону, чтобы Арон мог лучше видеть то, что будут делать остальные.

Когда к нему подошли с проволочкой, Арон больше не сопротивлялся...

Глава 5

Мелани

Направляясь к северу и наблюдая из окна автобуса бесконечную вереницу трущоб Балтимора и промышленной клоаки Вилмингтона, я вспомнила строчку из Блаженного Августина: «На севере дьявол обоснует свои города».

Я всегда испытывала ненависть к большим северным городам — к их смраду неперсонифицированного безумия, мрачным, давящим столбам угольного дыма, ощущению безнадежности, которое словно окутывало грязные улицы и их не более чистых обитателей. Всегда считала, что самое очевидное проявление предательства Нины Дрейтон — это то, что она променяла юг на холодные каньоны Нью-Йорка. Однако я не собиралась углубляться на север так далеко.

Внезапно обрушившийся снегопад скрыл унылые удручающие картины, мелькавшие за окном, и я вновь переключила внимание на то, что происходит в салоне автобуса. Женщина, сидевшая по другую сторону прохода, оторвалась от книги и лукаво улыбнулась мне, уже в третий раз с тех пор, как мы выехали из пригородов Вашингтона. Я кивнула ей и продолжала вязать. Я уже начала подумывать, что эта робкая дама, сидевшая неподалеку, вероятно, лет пятидесяти с небольшим, но отмеченная печатью дряхлости старой девы, может мне помочь разрешить кое-какие проблемы.

По крайней мере, одну из них.

Когда мы выехали из Вашингтона, я ощутила облегчение. В молодости мне еще нравился этот сонный, южного типа город; вплоть до самой второй мировой войны в нем царил дух свободной раскованной неразберихи. Но теперь этот мраморный муравейник казался мне претенциозным мавзолеем, кишащим суетящимися насекомыми, стремящимися к власти.

Я взглянула в окно на снежные завихрения и какое-то мгновение не могла даже вспомнить число и месяц. Первым в памяти всплыл день недели — четверг. Две ночи — со вторника на среду и со среды на четверг — мы провели в каком-то жутком мотеле в нескольких милях от центра Вашингтона. В среду я приказала Винсенту отвезти «Бьюик» к окрестностям Капитолия, оставить его там и вернуться в мотель пешком. Это заняло у него три часа, но он не жаловался. В будущем он тоже не станет жаловаться. Во вторник ночью я заставила его позаботиться о некоторых необходимых частностях, снабдив его обычной ниткой и иголкой, которую накалила на пламени свечи.

Покупки, сделанные мною в среду утром, — несколько платьев, халат, нижнее белье — удручающе контрастировали с теми изысканными вещами, оставленными в аэропорту, в Атланте. Однако в моей дурацкой соломенной сумке все еще оставалось почти девять тысяч долларов. Конечно, можно было получить деньги из сейфов и сберегательных счетов в Чарлстоне, Миннеаполисе, Нью-Дели и Тулоне, но пока у меня не было намерения воспользоваться этими суммами. Раз Нине было известно о моем счете в Атланте, она может знать и об остальных.

«Нина мертва», — в который раз твердила я себе.

Но из нас всех она обладала самой сильной Способностью. Она использовала одну из пешек Вилли, чтобы уничтожить его самолет, в тот самый момент, когда сидела и болтала со мной. Возможно, она могла добраться до меня и из могилы, ее Способность не умирала, пока астральное тело Нины Дрейтон разлагалось в гробу. Сердце мое стало учащенно колотиться, и я искоса взглянула на лица, едва различимые в автобусном полумраке...

«Нина мертва».

Сегодня 18 декабря, четверг, значит — до Рождества остается ровно неделя. Мы встречались двенадцатого. С тех пор, казалось, миновала целая вечность. За последние двадцать лет в моей жизни происходило не так уж много видимых перемен, если не считать вынужденных поблажек, которые я делала себе. Теперь псе переменилось.

— Извините меня, — не выдержала та дама, что сидела по другую сторону прохода, — но я не могу удержаться, чтобы не выразить свое восхищение вашим вязанием. Это свитерок для внука?

Я одарила женщину своей самой лучезарной улыбкой. Когда я была совсем маленькой и еще не знала о существовании вещей, которых не положено делать барышне, я ездила с отцом на рыбалку. И больше всего ему нравились первые подергивания лески, робкие подрагивания и рывки поплавка. Именно в тот момент, когда рыбка готова была проглотить наживку, рыболов должен был проявить все свое умение.

— О да! — ласково ответила я. От одной мысли о хнычущем внуке меня чуть не стошнило, но я давно уже открыла для себя целительное влияние вязания и психологический камуфляж, обеспечиваемый им в общественных местах, — Мальчик?

— Девочка, — ответила я и проникла в сознание женщины. Это оказалось так же просто, как войти в открытую дверь. Я не встретила ни малейшего сопротивления. Как можно осторожнее и незаметнее я скользила по мозговым коридорам и переходам, минуя все новые и новые распахнутые двери, не оказывая насилия, пока не добралась до центра удовольствия. Представив себе, что ласкаю персидскую кошку, хотя терпеть не могу котов, я принялась поглаживать ее, ощущая, поток удовольствия, вытекающий из нее неожиданной струей теплой мочи.

— Ax! — воскликнула она и залилась краской, сама не понимая, отчего. — Внучка, как чудесно.

Я стала поглаживать ее медленнее, меняя ритм, соотнося его с каждым робким взглядом, который она бросала на меня, и увеличивая давление, когда до нее доносились звуки моего голоса. Некоторые люди поражают этой своей способностью при первой же встрече. Среди молодежи это называется влюбленностью. У политиков это носит название плодотворной притягательности. Когда подобный талант проявляется у оратора, обладающего хотя бы намеком на Способность, это приводит к массовой истерии толпы. Например, современники и соратники Адольфа Гитлера часто упоминали, как хорошо они ощущали себя в его присутствии, однако почему-то этому факту — психологического воздействия личности на толпу — уделяется мало внимания. Несколько недель подобной обработки, начатой мною сейчас, — и у этой женщины разовьется потребность в этом состоянии, гораздо большая, чем потребность в героине. Нам нравится быть влюбленными, потому что это единственное чувство, позволяющее людям максимально приблизиться к психологической наркомании.

По прошествии нескольких минут малосодержательного, ни к чему не обязывающего диалога эта одинокая женщина, выглядевшая настолько же старше своего возраста, насколько я — моложе, похлопала рукой по свободному сиденью рядом и предложила, снова залившись краской:

— Здесь достаточно места. Может, вы присоединитесь ко мне, чтобы мы могли продолжить беседу, не повышая голоса?

— С радостью, — откликнулась я и засунула вязанье и спицы в сумку — они уже сделали свое дело.

Ее звали Энн Бишоп, она возвращалась домой в Филадельфию после длительного и неприятного пребывания в Вашингтоне в доме своей младшей сестры. Через десять минут я уже знала о ней все необходимое. В уюзговом поглаживании не было никакой надобности — эта женщина изнемогала от жажды общения.

Энн происходила из благопристойной и благополучной филадельфийской семьи. Трастовый фонд, основанный ее отцом, оставался главным источником ее дохода. Она никогда не была замужем. В течение тридцати двух лет этот усохший призрак женщины опекал брата Пола, страдавшего параличом нижних конечностей, который медленно переходил в полный паралич под воздействием какого-то нервного заболевания. В мае Пол умер, и Энн Бишоп еще не привыкла к состоянию, когда не нужно постоянно думать о нем. Ее визит к сестре Элейн — впервые за восемь лет — оказался неудачным: Энн раздражали неотесанный муж Элейн и ее плохо воспитанные дети — короче говоря, тетя Энн, в силу своих привычек старой девы, испытывала к этой семье лишь отвращение.

Я была хорошо знакома с этим типом женщин, поскольку за время своей долгой спячки не раз прибегала к образу несчастной женщины-неудачницы с целью маскировки. Она была спутником в поисках планеты, вокруг которой можно было бы совершать свои обороты. Ее устраивал любой, лишь бы он не требовал холодного и одинокого эллипса независимости. Парализованные братья были даром Божьим для таких женщин, их могла бы заменить бесконечная и безраздельная преданность мужу или ребенку, но именно уход за умирающим братом представлял массу оправданий для пренебрежения другими обязанностями, проблемами и утомительными подробностями бытия. Неослабевающая забота и беззаветность этих женщин всегда превращают их в эгоистичных монстров. В ее робких, скромных и нежных упоминаниях о дорогом усопшем брате я ощущала извращенный фетишизм судна и кресла-каталки, тридцатилетнее мазохистское отрицание юности, женственности, зрелости, материнства, принесенных в жертву смердящим потребностям полутрупа. Я прекрасно поняла Энн Бишоп — она испытывала наслаждение из-за того процесса медленного самоубийства. При мысли об этом меня охватил стыд, что мы с ней принадлежим к одному полу. Зачастую, встречая таких несчастных, я с трудом преодолеваю искушение помочь им затолкать собственные руки в глотку, пока они не захлебнутся блевотиной и уже окончательно не распрощаются с этим миром.

— Ну-ну. Я понимаю. — Я похлопала Энн Бишоп по руке, пока она, заливаясь слезами, рассказывала о своих страданиях. — Я понимаю, что это такое.

— Вы понимаете, — восторженно прошептала она. — Так редко можно встретить другого человека, который понимает чужое горе. Я чувствую, что между нами много общего.

Я кивнула и посмотрела на Энн Бишоп. Ей пятьдесят два, ей вполне можно было дать все семьдесят. Она была хорошо одета, но из-за ее сутулости дорогой костюм на ней сидел мешковато, казался просто безвкусной домашней одеждой. Темно-русые крашеные волосы были расчесаны на прямой пробор, не менявший своего направления в течение сорока пяти лет, грудь безвольно свисала, в глазах, обведенных темными кругами, всегда стояли непролитые слезы. Тонкий поджатый рот явно не был приспособлен для смеха. Все морщины на лице шли сверху вниз, глубоко запечатлев в себе непреодолимый закон земного притяжения. Мысли скакали беспорядочно, были отрывочны, как у перепуганной белки.

Она подходила идеально.

Я рассказала ей свою историю, назвавшись Беатрисой Строн, поскольку при мне все еще оставались документы на это имя. Мой муж был преуспевающим банкиром в Саванне. После его смерти, восемь лет назад, дело перешло к сыну моей сестры... Тодд — так звали моего выдуманного племянника, — похоже, собирался спустить не только все свои деньги, но и мои, пока осенью этого года не погиб вместе со своей развратной женой в страшной автомобильной катастрофе, оставив меня оплачивать расходы на похороны, огромные долги и своего сына Винсента. Мой родной сын со своей беременной женой жили на Окинаве, они преподавали там в миссионерской школе. Я как будто бы только что продала дом в Саванне, расплатилась с последними долгами погибшего олуха Тодда и теперь направлялась на север в поисках новой жизни для себя и своего внучатого племянника.

Это была полная ахинея, но я помогала Энн Бишоп поверить в себя, сопровождая каждое откровение легкими поглаживаниями ее центра удовольствия.

— У вас очень красивый племянник, — промолвила Энн.

Я улыбнулась и взглянула через проход, туда, где сидел Винсент, На нем была дешевая белая рубашка, темный галстук, синяя ветровка, отглаженные брюки и черные ботинки, купленные для него в Вашингтоне. Я хотела постричь ему волосы, но потом по какому-то наитию решила оставить их длинными — они теперь были чистыми и аккуратно собраны назад в хвостик.

Он безучастно смотрел в окно на снегопад и проносившиеся мимо пейзажи. Изменить его лицо, напоминавшее мордочку хорька из-за отсутствия подбородка, или уничтожить на нем прыщи оказалось мне не под силу.

— Спасибо, — улыбнулась я. — Он пошел в мать... да упокоит Господь ее душу.

— Он такой спокойный, — продолжила Энн. Я кивнула и позволила слезам увлажнить свои глаза.

— Несчастный случай... — начала было я и умолкла, выдержав паузу. — Бедняжка почти лишился дара речи после той автомобильной катастрофы. Мне сказали, что он уже никогда не сможет говорить.

— Боже мой, боже мой, — закудахтала Энн. — Нам не дано понять Божью волю, остается лишь терпеть.

Так мы утешали друг друга, пока автобус с шипением проносился по виадуку над бесконечными трущобами южной Филадельфии.

Энн Бишоп была в восторге, когда мы приняли ее приглашение погостить у нее несколько дней.

Окраины Филадельфии были перенаселены, изобиловали шумом и грязью. Вместе с Винсентом, который нес наши сумки, мы добрались до метро, и Энн купила билеты до станции «Челтен-стрит». Пока мы еще ехали в автобусе, она успела рассказать мне о своем очаровательном домике в Джермантауне. И хоть она упомянула, что за последние десятилетия квартал сильно пришел в упадок в силу появления «нежелательных элементов», я все же представляла его себе как нечто обособленное от неуклюже расползшейся металло-кирпичной Филадельфии. Однако все оказалось иным. В тусклом дневном свете за окном поезда мелькали ряды одноквартирных домов, разваливающиеся кирпичные заводы, осевшие пристани, узкие улочки, запруженные металлическими каркасами брошенных автомобилей, пустые стоянки и негры. Казалось, город полностью населен черными, за исключением нескольких пассажиров и водителей машин, мчавшихся по шоссе параллельно рельсам поезда. Уставшая и отчаявшаяся, я взирала сквозь грязное окно поезда на негритят, носившихся по пустым стоянкам, на негров, бредущих с тупой угрозой на лице по пустым улицам, толстых негритянок, толкавших перед собой краденые тележки с продуктами, случайные черные лица, мелькавшие за темными окнами...

Прижавшись лбом к холодному стеклу, я с трудом сдерживалась, чтобы не заплакать. Мой отец был прав, когда в те последние солнечные дни перед войной предсказывал гибель страны, если цветным будет предоставлено право голоса. Они превратили когда-то великую нацию в рассеянные обломки собственной отчаянной лени.

Нина никогда не найдет меня здесь. Последние несколько дней я двигалась на ощупь, поступая наугад. Неделя или, возможно, несколько недель, проведенных у Энн, даже если они означали сосуществование с безработными неграми, еще больше усугубят непредсказуемость уже и так довольно сумбурного плана моих действий.

Наконец мы вышли из поезда на станции под названием «Челтен-стрит». Рельсы здесь пролегали между голыми бетонными стенами, а сам город нависал сверху. Мне вдруг стало страшно, и, чувствуя, что слишком устала, чтобы подниматься на улицу, я опустилась на неудобную скамейку цвета желчи и несколько минут приходила в себя. Поезд с ревом промчался мимо, устремившись к центру города. По лестнице поднималась группа цветных подростков — они выкрикивали непристойности, толкая друг друга, а также всех попадавшихся им на пути. Издали доносился уличный шум. Дул нестерпимо холодный ветер. Неизвестно откуда пошел снег. Винсент, однако, даже не шелохнулся и не стал застегивать свою ветровку.

— Давайте возьмем такси, — сказала Энн. Я кивнула, но продолжала сидеть, до тех пор пока не увидела, как из расщелины в бетонной стене напротив появились две крысы, размером с небольших кошек, и начали рыться в отбросах и пересохшей сточной канаве.

Водитель такси оказался угрюмым негром. Он содрал с нас немыслимую плату за расстояние в восемь кварталов. Джермантаун представлял из себя смесь камня, кирпича, неоновых вывесок и рекламных стендов. Челтен и Джермантаун-стрит были запружены машинами, изобиловали дешевыми магазинами и барами и кишмя кишели человеческими отбросами, характерными для любого северного города. Однако далее по Джермантаун-стрит ездили настоящие троллейбусы, а между банками, барами и лавками старьевщиков кое-где виднелись прекрасные старые каменные дома, или вдруг попадался кирпичный магазинчик постройки прошлого века, или небольшой клочок парка с позеленевшими статуями за железной изгородью. Пару веков назад здесь, вероятно, находилось крохотное поселение с изысканными коттеджами и воспитанными фермерами или антикварами, предпочитавшими жить в десяти милях от Филадельфии. Еще сто лет назад это был тихий городок в нескольких минутах езды от Филадельфии, сохранявший свое очарование, с большими домами вдоль тенистых улиц и редкими тавернами, жавшимися к проезжей дороге. Сегодня Филадельфия поглотила Джермантаун, как какой-нибудь огромный донный карп заглатывает гораздо более прекрасную, но маленькую рыбку, оставив лишь обглоданные белые косточки прошлого, которым суждено перемешаться со свежим хламом в ужасающем пищеварительном процессе прогресса.

Энн так гордилась своим домиком, что, показывая его нам, постоянно заливалась краской. Он представлял собою явный анахронизм — с белеными стенами (вероятно, когда-то здесь жили фермеры) располагался он в нескольких десятках ярдов от самого Джермантауна на узкой улочке под названием Квин-лейн. Высокий деревянный забор, почти скрывавший домик из виду, был жестоко исцарапан и расписан, несмотря на явные попытки поддерживать его в аккуратном состоянии; пятачок двора был еще меньше моего в Чарлстоне, перед входной дверью находилось крохотное крылечко, два мансардных окна намекали на наличие второго этажа, рядом с домом виднелось единственное чахлое персиковое дерево, которому, похоже, никогда уже не суждено расцвести. Сам домик был зажат между химчисткой, рекламирующей дохлых мух в витринах своих окон, и заброшенным трехэтажным зданием, которое можно было бы принять за пустующее, если бы не черные лица, маячившие за окнами. На противоположной стороне улицы высились разнообразные склады из осыпающегося кирпича, переделанные под жилье, а через полквартала, к югу, тянулась вереница вездесущих одноквартирных домов.

— Не слишком шикарно, но зато свое, — промолвила Энн, ожидая, что я опровергну первую часть ее заявления. Я опровергла.

Большая спальня Энн и комната поменьше — для гостей — располагались на втором этаже. Крохотная спальня за кухней принадлежала ее брату, там все еще пахло лекарствами и сигарами. Энн, вероятно, собиралась предложить нижнюю комнату Винсенту, а маленькую гостевую — мне. Я ненавязчиво продиктовала ей: уступить нам две верхние комнаты, а самой перебраться вниз. Пока она переносила свою одежду и личные вещи, я осмотрела остальной дом.

Здесь была еще маленькая столовая, слишком официальная для своих размеров, крохотная гостиная, забитая мебелью и изобиловавшая большим количеством пятен на стенах, кухня, такая же холодная и неприютная, как и сама Энн, комната брата, ванная и миниатюрное заднее крыльцо, выходившее во дворик размером не больше собачьей конуры.

Я открыла заднюю дверь, чтобы впустить немного свежего воздуха в затхлый дом, и мимо моих ног проскользнул толстый серый кот.

— Ой, Пушок! — воскликнула Энн, застыв с целой охапкой одежды. — Это мой ребеночек. За ним присматривала миссис Пагнелли, но он почувствовал, что мамочка вернулась. Ты без меня не плакал? — обратилась она к коту.

Я улыбнулась и сделала шаг назад. Считается, что женщины в моем возрасте должны любить котов, тащить их к себе в дом при каждой возможности и вообще прыгать как идиотки вокруг этих надменных и предательских животных. Когда я была девочкой лет шести-семи, не больше, моя тетка каждое лето привозила с собой толстого сиамца. Я всегда боялась, что как-нибудь ночью он уляжется на мое лицо и я задохнусь. Помню, как задушила этого кота в мешке, пока взрослые пили лимонад на заднем дворе. Потом запихала его в корыто с водой и оставила за соседским сараем, где часто собиралась свора рыжих собак. Когда обработка Энн будет закончена, я не удивлюсь, если с ее «ребеночком» произойдет подобный несчастный случай.

Человеку, обладающему Способностью, весьма несложно использовать окружающих, гораздо сложнее подвергнуть их успешной обработке. Когда Нина, Вилли и я почти полвека тому назад начали в Вене Игру, мы забавлялись тем, что использовали посторонних людей и мало задумывались о необходимости последующей ликвидации этих одушевленных инструментов. Позднее, когда мы повзрослели и усовершенствовались в применении своей Способности, каждый из нас ощутил потребность в компаньоне — полуслуге-полутелохранителе, — который был бы так идеально настроен на восприятие наших нужд, что использование его не требовало бы от нас почти никаких усилий. До того как двадцать пять лет назад я нашла мистера Торна в Швейцарии, я путешествовала с мадам Тремон, а до нее — с молодым человеком, которого я называла Чарлзом, из дешевой юношеской сентиментальности дав ему имя своего последнего возлюбленного. Нина и Вилли сменили целую вереницу пешек, пока рядом с Вилли роковым образом не оказались два его последних компаньона, а рядом с Ниной — ненавистная Баррет Крамер. Такая обработка требует некоторого времени, хотя решающими становятся первые дни. Сложность заключается в необходимости сохранить пустую оболочку личности, но исключить для нее какую-либо возможность независимых действий. И хотя поступки становятся регулярными, они должны оставаться автономными в том смысле, что простые ежедневные обязанности и действия осуществляются самостоятельно без какого-либо прямого руководства. Чтобы появляться на людях с такими обработанными ассистентами, в них необходимо сохранять некое подобие неповторимой индивидуальности Преимущества такой обработки очевидны. Тогда как использовать одновременно двух людей трудно, даже почти невозможно, хотя Нина и была способна на это, управлять действиями двух обработанных пешек не представляет никакого труда. Вилли никогда никуда не отправлялся без двух своих «приятелей», а Нина, до того как впала в феминизм, разъезжала с пятью-шестью молодыми красивыми телами.

Обрабатывать Энн Бишоп было просто — она сама стремилась к тому, чтобы подчиниться. За те три дня, что я отдыхала в ее доме, она была доведена до соответствующей кондиции. С Винсентом дело обстояло иначе. Хотя мое начальное «обучение» уничтожило в нем все проявления воли высшего порядка, его подсознание продолжало оставаться необузданным и плохо управляемым клубком страхов, предрассудков, желаний, похоти и взрывов ненависти. Я не хотела их вытравлять — ведь они были источниками той энергии, которая могла потребоваться мне позднее. В течение этих трех длинных дней перед Рождеством 1980 года я отдыхала в чуть спертой атмосфере дома Энн Бишоп и изучала темное подсознание эмоциональных джунглей Винсента, оставляя в нем пути и механизмы для дальнейшего использования.

В воскресенье, 21 декабря, я завтракала тем, что приготовила Энн, и расспрашивала ее о друзьях, средствах к существованию и прочих житейских подробностях. Выяснилось, что друзей у нее нет, да и жизни как таковой тоже. Время от времени ее навещала миссис Пагнелли, соседка, она же иногда присматривала за Пушком. При упоминании о пропавшем коте глаза Энн наполнились слезами, и я почувствовала, как мысли ее заскользили в сторону, будто машина по черному льду. Я увеличила мозговое давление и вернула ее обратно к новой и главной страсти — желанию доставить мне удовольствие.

На банковском счете Энн находилось 73 тысячи долларов. Как многие эгоистичные старухи, ощущающие приближение унылого конца своей унылой жизни, в течение многих десятилетий она жила на грани нищеты, копила деньги и акции, как сумасшедшая белка, складывающая желуди, которые ей никогда не понадобятся. Я предложила Энн перевести все ее ценные бумаги в наличные деньги на следующей неделе, и она сочла, что это прекрасная мысль.

Мы как раз обсуждали источники ее доходов, когда она упомянула Ропщущую Обитель.

— Общество платит мне небольшую стипендию за то, что я приглядываю за ней, вожу туда иногда частные экскурсии, проветриваю, когда она закрывается на долгое время, как, например, сейчас...

— Что это за Общество? — поинтересовалась я.

— Филадельфийское Общество сохранения достопримечательностей, — пояснила Энн.

— А что это за достопримечательность — Ропщущая Обитель? — спросила я.

— О, мне бы очень хотелось показать ее вам! — с энтузиазмом откликнулась Энн. — До нее отсюда всего один квартал ходьбы...

Три дня отдыха и обработки этих двоих утомили меня, и я с готовностью кивнула.

— После завтрака, — промолвила я. — Если у меня возникнет желание пройтись.

Даже сейчас мне трудно передать все очарование и внешнюю несуразность Ропщущей Обители. Хотя она и была довольно несуразна. Располагалась Обитель непосредственно на вымощенной разбитым кирпичом Джермантаун-стрит — несколько прекрасных старых зданий в окружении баров, лавок старьевщиков, гастрономов и дешевых магазинчиков. Переулки, отходящие от главной улицы в этом месте, упирались в самые настоящие трущобы, ряды одноквартирных домов и пустующие стоянки. Но здесь, под табличкой «Джермантаун-стрит 5267», за рядом парковочных счетчиков и двумя почерневшими от копоти дубами, немилосердно изрезанными ножами, в десяти футах от оживленного движения, громыхающих троллейбусов и бесконечного шествия цветных пешеходов, высилось старинное каменное чудо, покрытое дранкой, с настоящими резными ставнями на окнах.

Внутрь вели две парадные двери. Энн достала ключи на искореженном кольце и открыла восточный вход. Внутри было темно — сквозь окна с тяжелыми шторами и плотно подогнанными ставнями свет не проникал. Пахло стариной, вековым деревом и мебельным лаком. Мне показалось, что я вернулась домой.

— Здание построил в 1744 году Джон Вистер, — начала Энн. Голос ее становился громче, постепенно приобретая интонации гида. — Он был филадельфийским купцом и пользовался этим домом в летнее время. Потом дом стал круглогодичной резиденцией семьи.

Мы перешли из маленькой прихожей в гостиную. Пол, выложенный резным паркетом, был натерт до блеска. Лепнина потолка была выполнена в элегантном и скромном стиле «обручального кольца». У камина стояло кресло. Рядом, на столике XVIII столетия, высилась единственная свеча в старинном шандале. Ни электрических лампочек, ни штепсельных розеток не было видно.

— Во время битвы при Джермантауне, — продолжала Энн, — в этой комнате скончался британский генерал Джеймс Энью. Здесь до сих пор видны следы его крови. — Она указала на пол.

Я посмотрела на едва различимые пятна на дереве.

— Но снаружи нет никакой вывески, — удивилась я.

— Раньше в окне была маленькая табличка, — пояснила Энн. — Дом был открыт для посещения по вторникам и четвергам с двух до пяти. Кроме того, Общество организовывало частные экскурсии для тех, кого интересовала местная история. Но теперь дом закрыт и будет закрыт по меньшей мере еще месяц, пока не будут получены фонды для завершения реставрационных работ, начатых на кухне.

— А кто здесь живет сейчас? — спросила я. Энн рассмеялась, и смех ее прозвучал, как слабый мышиный писк.

— Никто здесь не живет. Здесь же нет электричества, нет отопления, за исключением каминов, отсутствует какая-либо канализация. Я регулярно слежу за домом, а раз в полтора-два месяца сюда с инспекцией приезжает миссис Вейверли из Общества.

Я кивнула.

— Вон потайная дверь влюбленных, — промолвила я.

— Ах да, вы знакомы с обычаями! — улыбнулась Энн. — Она также использовалась при похоронах.

— Покажите мне остальные помещения, — распорядилась я.

В столовой стояли деревенский стол и кресла, своим видом напоминающие скромную красоту раннеко-лониального стиля. Здесь же находилась потрясающая деревянная скамья ручной работы. А Энн указала на кресло, выполненное Соломоном Фасселем, тем самым, что изготовлял кресла для Зала Независимости.

Окна кухни выходили на задний двор, и, несмотря на темную замерзшую землю и следы снега, мне удалось различить намек на прекрасный старый цветник, который должен был благоухать здесь летом. Пол на кухне был каменный, а камин — настолько большой, что в него можно было войти не склоняясь. На стене висел странный набор древней утвари и инструментов — огромные ножницы, коса длиной в шесть футов, мотыга, старинные грабли, железные щипцы и другое, а рядом стоял огромный педальный точильный станок. Энн указала на развороченный угол — вынутая каменная кладка была сложена рядом, отверстие прикрывалось уродливым куском черного пластиката.

— Здесь располагались незакрепленные плиты, — пояснила Энн. — Во время работ в ноябре рабочие обнаружили под камнем сгнивший деревянный пол и частично засыпанный коридор.

— Подземный ход?

— Возможно. — Энн кивнула. — Когда дом строился, индейцы еще продолжали свои вылазки.

— И куда же он ведет?

— Рабочие выяснили, что каменный выход из него должен находиться где-то за соседним гаражом. — Энн указала сквозь подернутые морозцем окна. — Но у Общества нет денег на то, чтобы продолжать раскопки, пока в начале февраля оно не получит пособие от филадельфийского Исторического комитета.

— Винсенту, я вижу, ужасно хочется заглянуть в этот подземный ход, — попросила я.

— Ну, разумеется, — согласилась Энн. В гостиной стояла свеча, но мне пришлось отослать тинэйджера обратно в дом Энн за спичками. Когда он отодвинул пластик и спустился по короткой лесенке в проход, я прикрыла глаза, чтобы лучше все рассмотреть.

Грязь, камни, запах сырости и могилы. Проход выходил на поверхность не далее чем в десяти футах от заднего дворика. Влажные бревна подпирали потолок частично раскопанного хода. Я вернула Винсента обратно и открыла глаза.

— Хотите посмотреть комнаты наверху? — спросила Энн.

Не отвечая ей ни жестом, ни словом, я поднялась наверх.

Как только я вошла в детскую, до меня донесся шепот.

— Существует легенда, что эту комнату посещают призраки, — промолвила Энн. — Собаки миссис Вейверли никогда сюда не забегают.

Я подумала, что Энн тоже слышит шепот, но когда прикоснулась к этому участку ее сознания, то обнаружила там пустоту, если не считать всевозрастающего желания угодить мне.

Я двинулась к середине комнаты. Окно, выходившее на улицу и закрытое деревянными ставнями, почти не пропускало свет. В сумраке я различила устаревшую, уродливую низкую металлическую колыбель — эдакую позорную клеть для злобного младенца. Здесь же располагались две детские кроватки с сетками и стульчик, но что по-настоящему обращало на себя внимание, так это игрушки и куклы в натуральную величину. В углу стоял огромный кукольный дом. Вероятно, он был создан по меньшей мере век спустя после строительства самого дома, но поражало в нем то, что он сгнил и частично обрушился, прямо как настоящий покинутый дом. Я была почти готова увидеть крохотных крыс, снующих по маленьким коридорам. Рядом с кукольным домом на низкой кровати с сеткой лежало с полдюжины кукол. Лишь одна из них была довольно старой, чтобы относиться к XVIII веку, остальные же настолько походили на настоящих детей, что их вполне можно было принять за трупики младенцев.

Над всем этим кукольным царством высился манекен ростом с семи-восьмилетнего мальчика. Он был одет в древнюю реконструкцию костюма эпохи Войны за Независимость, но за прошедшие десятилетия ткань поблекла, швы разошлись и комнату заполнил запах гниющего дерева. Розовое покрытие на руках, шее и лице во многих местах облупилось, из-под него выглядывала темная фарфоровая основа. Глянцевитый парик когда-то был изготовлен из настоящих человеческих волос, но теперь изрезанный трещинами череп покрывали лишь редкие шершавые заплатки. Глаза выглядели как настоящие, и я поняла, что для них были использованы стеклянные, искусственные, какие вставляют и людям. Лишь они сохраняли блеск и лучезарность на этом разваливающемся манекене — любопытные мальчишеские глаза на стоячем трупе.

Почему-то я решила, что шепот исходит от манекена, но когда я приблизилась к нему, смутное бормотание сделалось тише, а не громче. Это говорили стены. Под безучастными взорами Энн и Винсента я прислонилась к оштукатуренной стене и прислушалась. Шепот слышался отчетливо, но слов разобрать было нельзя. Похоже, звучало несколько голосов, но у меня создалось впечатление, что они обращаются непосредственно ко мне.

— Вы что-нибудь слышите? — поинтересовалась я у Энн.

Она нахмурилась, пытаясь отгадать ответ, который доставит мне больше всего удовольствия.

— Только шум уличного движения, — ответила она наконец. — Где-то на улице кричат мальчишки.

Я покачала головой и снова приникла ухом к стене. Шепот продолжал звучать, и в нем не было ни настойчивости, ни угрозы. Мне показалось, что в тихих переливах звуков я различила отдельные слоги своего имени.

В привидения я не верю. Не верю в сверхъестественные явления. В полтергейст. Но, становясь старше, я начала понимать, что точно так же, как радиоволны продолжают поступать в пространство даже тогда, когда передатчик уже выключен, некоторые индивидуумы продолжают излучать силу воли даже после своей смерти. Однажды Нина рассказывала мне об археологе, обнаружившем голос гончара, который был мертв уже несколько тысяч лет, — он был записан на ложбинках сделанного им горшка — металл, впечатанный в глину, и вибрации кончиков пальцев действовали, как граммофонная пластинка и игла. Не знаю, насколько это соответствовало действительности, но зато вполне согласовывалось с той мыслью, к которой я пришла самостоятельно. Люди — особенно те, немногие, обладающие Способностью подобно нам, — могут внедрять свою силу воли не только в одушевленные существа, но и в предметы.

Я снова подумала о Нине и поспешно отстранилась от стены. Шепотки умолкли.

— Нет, это не имеет никакого отношения к Нине, — произнесла я вслух, — Это дружелюбные голоса.

Мои спутники молчали — Энн не знала, что сказать на это, а Винсент, даже если и знал, то не мог сказать. Я улыбнулась им, и Энн одарила меня ответной улыбкой.

— Пошли, — сказала я. — Устроим второй завтрак и вернемся сюда позже. Мне очень понравилась Ропщущая Обитель, Энн. Вы правильно сделали, что привели меня сюда.

Энн Бишоп расцвела от счастья.

К полудню понедельника Энн и Винсент доставили в Ропщущую Обитель складную кровать и новые матрацы, купили свечей, подсвечников и три масляных обогревателя, заполнили кухонные полки банками и консервированной пищей, установили небольшую плиту, работавшую на бутане, посреди массивного кухонного стола, а также вымыли и пропылесосили все комнаты.

Я распорядилась поставить свою кровать в детской. Энн принесла чистые простыни, одеяла и свое любимое амонитское покрывало. Винсент расставил вдоль кухонной стены ряд новых совков и ведер. Относительно отсутствующей канализации я пока ничего не могла сделать, к тому же большую часть времени я собралась по-прежнему проводить у Энн. Просто мне захотелось обустроить Ропщущую Обитель и сделать ее более удобной для своих неизбежных будущих визитов.

В понедельник днем Энн сняла все свои деньги с текущих и сберегательных счетов — почти сорок две тысячи долларов — и начала переводить акции, бонды и страховки в наличные. В иных случаях ей приходилось платить пени, но никто из нас не возражал. Деньги я складывала в свой багаж.

К четырем часам дня — когда за окном едва брезжил зимний свет — все помещения Ропщущей Обители ярко сияли от света десятков свечей; гостиную, кухню и детскую обогревали приятно мерцающие масляные батареи, а Винсент уже три часа как копался в подземном ходе, вынося землю в дальний угол двора и складывая ее под массивное гингко. Это была грязная, тяжелая и возможно опасная работа, но Винсенту было полезно выполнять такие задания, физический груд помогал ему избавляться от затаенной ярости. Я знала, что Винсент очень силен — гораздо сильнее, чем можно было предположить, глядя на его сухопарое сутулое тело, — но теперь мне удалось установить истинные размеры его жилистой мощи и чуть ли не демонической энергии.

Я не осталась ночевать в Ропщущей Обители, по крайней мере в ту первую ночь, но пока задувались свечи и выключались обогреватели, я поднялась в детскую и остановилась там при свете одной-единственной свечи, пламя которой отражалось в пуговичных глазах тряпичных кукол и стеклянных очах мальчика-манекена.

Шепот стал слышнее. Если я и не могла различить слов, то по крайней мере в их интонации ощущала благодарность. Они желали мне добра и просили вернуться.

Накануне Рождества, во вторник, Винсент вытащил из подземного хода около полутонны земли. Расчистив следующие двенадцать футов, мы выяснили, что дальше тоннель сохранился почти полностью, если не считать осыпавшихся за последние два столетия камней и земли. В среду утром Винсент разобрал большую часть выхода, открывавшегося на поверхности невдалеке от аллеи, которая шла с тыльной стороны одноквартирных домов на расстоянии одного квартала от нас. Он заложил выход досками и вернулся в Ропщущую Обитель. На него стоило посмотреть — парень весь был покрыт грязью, старая рабочая одежда разорвана и испачкана землей, длинные волосы, свисающие жирными прядями, распущены, глаза горят. У меня с собой оказался лишь один большой термос с водой; я заставила Винсента раздеться и устроиться на кухне возле обогревателя, а сама отправилась в дом к Энн, чтобы выстирать и высушить его одежду.

Энн весь день обслуживала праздничную рождественскую трапезу. На улице было темно и почти пусто. Мимо прошуршал одинокий троллейбус с уютно освещенным салоном. Начал падать снег.

Я вдруг обнаружила, что совсем одна и полностью беззащитна. В обычной ситуации я бы и квартала не прошла без сопровождения хорошо обработанного спутника, но целый трудовой день в Ропщущей Обители и странные предупреждения шепотков в детской, поглотившие все мои мысли, заставили меня потерять бдительность. К тому же я размышляла о Рождестве.

Я всегда относилась к Рождеству с особым чувством. Вспоминала большую елку и праздничный обед, которые устраивались, когда я была маленькой. Отец разделывал индейку, а в мои обязанности входило делить прислуге маленькие подарочки. Помню, что за несколько недель я начинала сочинять краткие слова благодарности персоналу, а основном состоявшему из пожилых негров и негритянок. По большей части я высказывала похвалу, а некоторых осторожно журила за недостаток усердия, опуская в поздравлении значимые фразы. Самые лучшие подарки и самые теплые слова неизменно приберегались для тетушки Гарриэт, толстой стареющей негритянки, которая вынянчила и вырастила меня. Гарриэт родилась рабыней.

Интересно, что много лет спустя в Вене Нина, Вилли и я вспоминали похожие детали своего детства, и в частности доброту к прислуге. Да, в Вене Рождество для нас было изумительным праздником. Я помню зиму 1928 года с катанием на санках с крутого берега замерзшего Дуная и пышным банкетом в арендованной вилле к югу от города. Лишь в последние годы я перестала отмечать Рождество так, как мне того хотелось бы. Всего две недели назад, при нашей последней встрече, мы как раз обсуждали с Ниной прискорбное обнищание духа Рождества. Люди перестали понимать, что же на самом деле означает этот праздник.

Мальчиков было восемь, и все цветные. Не знаю, какого они были возраста. Но все выше меня, у троих или четверых над пухлой верхней губой уже виднелся черный пушок. Они показались мне каким-то одним существом, состоящим из локтей и коленок и издающим крики и хриплые непристойности. Выкатились из-за угла на Джермантаун-стрит и оказались прямо передо мной. Один из них держал большой приемник, изрыгающий какофонию звуков.

Вздрогнув, я остановилась и посмотрела на них, все еще погруженная в свои размышления о Рождестве и своих отсутствующих друзьях. Не обращая на них внимания, я ждала, когда они сойдут с тротуара и уступят мне дорогу. Возможно, было что-то такое в выражении моего лица или гордой осанке, отличающейся от обычного раболепствующего поведения белых в негритянских районах северных городов, что заставило одного из них обратить на меня внимание.

— Ты на что уставилась, тетя? — осведомился высокий подросток в красной кепке. На лице — смесь тупости и презрения, выработавшаяся в его расе вследствие многовекового племенного невежества.

— Жду, мальчики, когда вы уступите дорогу леди, — промолвила я тихо и вежливо. В обычной ситуации я бы промолчала, но голова моя была занята другими мыслями.

— "Мальчики"! — воскликнул тот, что был в красной кепке. — Кого это ты называешь мальчиками? — Они образовали полукруг. Я уставилась в одну точку, чуть повыше их голов.

— Эй, ты что это себе думаешь? — осведомился один из них — толстяк в грязной серой парке. Отвечать я не стала.

— Пошли, — бросил другой, пониже, и с менее грубым выражением лица. У него были голубые глаза. — Пошли, старики.

Они собрались уходить, но негр в красной кепке решил поставить последнюю точку.

— В следующий раз смотри, с кем имеешь дело, старая шлюха! — заявил он и сделал жест, будто намереваясь толкнуть меня в грудь или плечо.

Я поспешно сделала шаг назад, чтобы он не мог ко мне прикоснуться, зацепилась каблуком за бровку тротуара, потеряла равновесие и, взмахнув руками, рухнула на снег, усеянный собачьими экскрементами, между тротуаром и проезжей частью. Толпа подростков разразилась громовым хохотом.

Низенький мальчик с голубыми глазами махнул рукой, призывая всех к спокойствию, и сделал шаг ко мне.

— С вами все в порядке? — Он протянул руку, словно намереваясь помочь мне встать.

Но я лишь смотрела на них, не обращая никакого внимания на его руку. Через мгновение он пожал плечами и двинулся дальше вместе с остальными. Их дикая музыка отдавалась эхом в безмолвных витринах магазинов.

Я сидела до тех пор, пока они не скрылись из виду, затем попыталась встать, поняла безнадежность этого и поползла на четвереньках к парковочному счетчику, который можно было использовать вместо опоры. Некоторое время я стояла дрожа, опираясь на счетчик. То и дело мимо проносились машины — наверное, люди спешили домой к рождественскому столу, — обливая меня фонтанами грязи. Мимо прошли две полные молодые негритянки, переговариваясь базарными голосами. Никто не остановился, чтобы помочь мне.

Когда я добралась до дома Энн, меня все еще колотила дрожь. Позднее я поняла, что с легкостью могла призвать ее на помощь, но в тот момент я была неспособна мыслить отчетливо. Навернувшиеся на глаза от порывов холодного ветра слезы так и застыли на моих щеках.

Энн тут же налила мне горячую ванну, помогла выбраться из грязной одежды и приготовила чистую, пока я мылась.

Когда я села за стол, было уже девять вечера — я ела одна, Энн сидела в соседней комнате. Покончив с вишневым пирогом, поданным на десерт, я уже точно знала, что мне делать. Достав ночную рубашку и остальные необходимые вещи, я заставила Энн принести постельное белье, смену одежды для Винсента, запас еды и напитков, а также пистолет, позаимствованный мною у таксиста в Атланте.

Мы быстро и без приключений добрались до Ропщущей Обители. Снег уже валил вовсю. Проходя мимо того места, где я упала, я отвернулась.

Винсент сидел там же, где я его оставила. Он оделся и начал с жадностью есть. Я не слишком беспокоилась о регулярном питании Винсента, но за последние два дня раскопок в нем сгорели тысячи калорий, и мне хотелось восстановить его силы. Он ел как животное. Его руки, лицо и волосы все еще были грязными и запекшимися от красной глины, а его вид и чавканье были просто звериными.

Поев, Винсент принялся натачивать косу и одну из лопат, которую за два дня до этого Энн купила в хозяйственном магазине на улице Челтен.

Было уже почти двенадцать, когда я поднялась в детскую, закрыла дверь, разделась и легла. В трепещущем пламени свечи за мной следили блестящие стеклянные глаза мальчика-манекена. Энн сидела внизу, в гостиной, сторожа входную дверь — она слегка улыбалась, держа на коленях, прикрытых фартуком, заряженный револьвер тридцать восьмого калибра.

Винсент выбрался подземным ходом. Лицо его стало еще более грязным и мокрым, пока он волочил по темному проходу косу и лопату. Я закрыла глаза и отчетливо увидела, как в тусклом свете аллеи падает снег, как Винсент выбирается возле гаража, вытаскивает следом длинные инструменты и устремляется вниз по аллее.

Морозный воздух благоухал чистотой. Я ощущала мерные сильные удары сердца Винсента, чувствовала, как гнутся и трепещут заросли его мыслей, словно от порывов ветра, по мере того как все больше адреналина вбрасывалось ему в кровь. Мышцы моих собственных губ непроизвольно напряглись, растягивая их в такую же широкую жестокую ухмылку, как у Винсента.

Он быстро миновал аллею, немного задержался у поворота к ряду черных одноквартирных домов и бросился бегом по южной стороне улочки туда, где лежали самые темные тени. Здесь он остановился, но я мысленно заставила Винсента повернуть голову в том направлении, где исчезли те подростки. Ноздри у Винсента раздувались, когда он начал принюхиваться к ночному воздуху, пытаясь различить запах негров.

Ночь была тихой, если не считать отдаленного звона колоколов, возвещавших о рождении нашего Спасителя. Винсент склонил голову, взвалил лопату и косу на плечо и углубился во мрак аллеи.

Лежа наверху в Ропщущей Обители, я улыбнулась, повернулась лицом к стене и погрузилась в легкое шипение шепотков, накатывавших на меня, как волны во время прилива.

Глава 6

Вашингтон, округ Колумбия

Суббота, 20 декабря 1980 г.

— Вы ничего не знаете об истинной природе насилия, — говорило Солу Ласки то, что когда-то было Френсисом Харрингтоном.

Они шли по аллее в направлении к Капитолию. Холодные лучи вечернего солнца освещали белые гранитные здания, клубились белые завихрения автобусных и автомобильных выхлопов. Возле пустых скамеек осторожно прогуливалось несколько голубей.

Сол чувствовал, как дрожат мышцы его живота и ног, и понимал, что это не является всего лишь простой реакцией на холод. Его охватило страшное возбуждение, как только они вышли из Национальной художественной галереи. «Наконец-то, после всех этих лет».

— Вы считаете себя специалистом в области насилия, — продолжал Харрингтон на немецком, хотя Сол никогда не слышал, чтобы раньше тот пользовался этим языком, — но вы ничего о нем не знаете.

— Что вы имеете в виду? — спросил Сол по-английски и засунул руки поглубже в карманы пальто. Его голова находилась в постоянном движении — он то смотрел на человека, выходящего из восточного крыла Национальной галереи, то, прищурившись, вглядывался в одинокую фигуру на дальней скамейке, то пытался различить что-нибудь за задымленными окнами медленно ехавшего лимузина. «Где вы, оберет?» При мысли о том, что нацистский прохвост может быть где-то поблизости, у Сола сжималась диафрагма.

— Вы воспринимаете насилие как извращение, — тем временем говорил Харрингтон на безупречном немецком, — в то время как на самом деле это — норма. Оно составляет самую суть человеческого существа.

Сол изо всех сил пытался следить за разговором. Нужно выманить оберста... каким-то образом высвободить Френсиса из-под его контроля... найти самого оберста.. Но как?

— Глупости, — бросил Сол. — Это общее заблуждение, но на самом деле природа насилия столь же чужда человеку, как какая-нибудь болезнь. Мы справились с такими заболеваниями, как полиомиелит и черная оспа. Значит, мы можем справиться и с насилием в человеческом поведении. — Сол перешел на профессиональные интонации. «Оберет, где же вы?»

Харрингтон рассмеялся. Это был старческий смех — прерывистый, перемежающийся влажными хрипами. Сол взглянул на молодого человека, шедшего рядом с ним, и вздрогнул. У него возникло страшное ощущение, что лицо Френсиса — короткие рыжие волосы, веснушки на скулах — словно маска, натянуто на череп другого человека. Тело Харрингтона под длинным плащом выглядело странно неуклюжим, будто тот внезапно растолстел или надел на себя несколько свитеров.

— Вы не сможете справиться с насилием, как невозможно справиться с любовью, ненавистью или смехом, — произнес Френсис Харрингтон тоном Вилли фон Борхерта. — Страсть к насилию — одна из характерных черт человечества. Даже слабые хотят стать сильными в основном для того, чтобы взять кнут.

— Чушь! — снова возразил Сол.

— Чушь? — переспросил Харрингтон. Они перешли проезд Мэддисона и оказались на аллее за Капитолийским прудом. Харрингтон опустился на скамейку, обращенную к Третьей улице. Сол последовал его примеру, предварительно окинув взглядом всех, кто находился поблизости. Таковых было немного. И ни один из гуляющих не походил на его оберста.

— Дорогой мой еврей, — презрительно промолвил Харрингтон, — возьми хотя бы Израиль.

— Что?! — Сол резко повернулся и уставился на Френсиса, как будто видел этого человека в первый раз. — Что вы имеете в виду?

— Твоя любимая страна прославилась своим жестоким обращением с врагами, — продолжил Харрингтон. — Ее ветхозаветный девиз «око за око, зуб за зуб», ее политика выражается в непреложном отмщении, она гордится мощью своей армии и военно-воздушных сил.

— Израиль вынужден защищаться, — спокойно сказал Сол. От ощущения ирреальности этой полемики голова у него шла кругом. За их спинами последние лучи солнца освещали купол Капитолия.

Харрингтон снова рассмеялся.

— Ах да, моя верная пешка! Насилие во имя самозащиты всегда выглядит симпатичнее. Так было и с вермахтом. — Он подчеркнул первую часть слова, означающую «защита». — У Израиля есть враги, не так ли? Но они были и у «третьего рейха». И не последними из этих врагов являлись те самые бездельники, которые прикидывались беспомощными жертвами, когда они стремились уничтожить рейх. Теперь же они именуют себя героями, осуществляя насилие над палестинцами.

На эту эскаладу Сол отвечать не стал. Антисемитизм Харрингтона был всего лишь подначкой.

— Чего вы хотите? — тихо спросил он. Харрингтон поднял брови.

— Просто побеседовать со старым знакомым, — произнес он вдруг по-английски.

— Как вы меня нашли? Харрингтон пожал плечами.

— Я бы сказал, что это ты нашел меня, — ответил Френсис Харрингтон странным хриплым голосом. — Представь себе мое удивление, когда в Чарлстон вдруг прибыла моя дорогая пешка. Мой Вечный Жид — ив такой дали от Челмно.

«Как вы меня узнали?» — чуть было не спросил Сол, но удержался. Те несколько часов, когда они вдвоем пребывали в теле Сола сорок лет назад, создали между ними такую омерзительную близость, которую невозможно было передать никакими словами. Сол не сомневался, что сразу узнает оберста, несмотря на разрушительное влияние времени. Вместо этого он спросил:

— Вы следили за мной от самого Чарлстона? Харрингтон улыбнулся.

— Ты доставил бы мне огромное удовольствие, если бы позволил послушать одну из твоих лекций в Колумбии. Возможно, мы бы поспорили об этических принципах «третьего рейха».

— Возможно, — кивнул Сол. — Возможно, мы могли обсудить относительную здравость бешеного пса. Однако пока при этом заболевании существует только один выход — пристрелить собаку.

— Что ж, — прошипел Харрингтон. — Еще один способ окончательного решения. Вы, евреи, никогда не отличались утонченностью.

Сол вздрогнул. За спокойным голосом марионетки скрывался человек, непосредственно отдававший приказы, в силу которых были расстреляны сотни, а может, и тысячи людей. Сол понял, что оберет мог разыскивать его и следовать за ним из Чарлстона только с одной целью — убить. Вильгельм фон Борхерт, он же Уильям Борден, сделал все возможное, чтобы убедить мир в том, что он мертв. Зачем ему было открываться единственному человеку в мире, знавшему его в лицо, если только это не было окончательной игрой кошки с мышкой? Сол еще глубже засунул руку в карман и сжал в кулаке пригоршню двадцатипятицентовиков — единственное оружие, которое он носил со времен польского гетто.

Даже если ему удастся сбить Френсиса с ног — а Сол знал, что это гораздо труднее, чем представляется по фильмам и телевизионным передачам, — что дальше? Бежать. Но что может помешать оберсту вползти в его сознание? Сол содрогнулся, снова вспомнив об этом насилии над собственным мозгом. Он не хотел становиться жертвой еще одного преступления, цифрой в статистическом отчете, очередным рассеянным профессором, попавшим в сумерках под колеса оживленного вашингтонского движения...

К тому же он не может оставить Френсиса. Сол сжал мелочь в кулаке и начал медленно вытаскивать руку. Он не знал, удастся ли ему вернуть парня — одного взгляда на маячившую перед ним маску лица было достаточно, чтобы ощутить всю бессмысленность этого предприятия, но Сол знал, что должен хотя бы попытаться. Как пронести бесчувственное тело по аллее, преодолеть полтора квартала и запихать его во взятую напрокат машину? Сол знал, что в Вашингтоне такое время от времени случалось. Он решил, что оставит парня на скамейке, помчится бегом за машиной, быстро подъедет к Третьей улице, остановится у поребрика и забросит тело молодого человека на заднее сиденье.

Сол не мог придумать ни единого способа, как самому защититься от оберста. Да это уже и не играло никакой роли. С небрежным видом он вытащил из кармана кулак с двадцатипятицентовиками, прикрывая его от Харрингтона своим телом.

— Я бы хотел тебя кое с кем познакомить, — промолвил Харрингтон.

— Что? — сердце Сола, казалось, билось уже в горле, он едва мог говорить.

— Я бы хотел тебя кое с кем познакомить, — повторил Вилли фон Борхерт, заставляя Харрингтона встать. — Думаю, тебе это будет интересно.

Сол не двигался. Он сжимал кулак с такой силой, что рука его дрожала.

— Ты идешь, юде? — интонация и немецкие слова были почти такими же, какими пользовался оберет в бараках Челмно 38 лет назад.

— Да, — Сол встал, снова засунул руки в карманы пальто и последовал за Френсисом Харрингтоном во внезапно сгустившуюся зимнюю темноту.

Это был самый короткий день в году. Немногочисленные закаленные туристы стояли в ожидании автобусов или спешили к своим машинам. Сол и Френсис спустились вниз по улице Конституции мимо Капитолия и остановились у входа в гараж здания Сената. Через несколько минут автоматические двери открылись и изнутри выехал лимузин. Харрингтон поспешным шагом двинулся вниз по пандусу, и Сол последовал за ним, поднырнув под опускающуюся створку металлической двери. Двое охранников в полном изумлении уставились на них. Один из них, краснолицый толстяк, двинулся им навстречу.

— Черт побери, сюда вход воспрещен! — закричал он — Поворачивайтесь и уносите отсюда ноги, пока вас не арестовали — Простите! — произнес Харрингтон голосом Френсиса Харрингтона. — Дело в том, что у нас пропуска к сенатору Келлогу, но дверь, через которую он велел нам войти, заперта, и когда мы постучали, никто не ответил...

— Главный вход, — рявкнул охранник, продолжая махать руками. Второй стоял у турникета — его правая рука лежала на рукояти револьвера, и он пристально всматривался в Сола и Харрингтона. — Все посещения после пяти запрещены. А теперь убирайтесь отсюда или будете арестованы. Пошевеливайтесь.

— Конечно, — дружелюбно откликнулся Харрингтон и вытащил из-под плаща короткий автомат-обрез. Он застрелил толстяка, попав ему в правый глаз. Второй охранник просто остолбенел. Сол отскочил в сторону при первом же выстреле и теперь обратил внимание на то, что неподвижность охранника не является естественной реакцией страха. Тот изо всех сил пытался шевельнуть правой рукой, но она дрожала, как парализованная. Лоб и верхняя губа охранника покрылись потом, глаза выпучились и, казалось, вот-вот выскочат из орбит.

— Слишком поздно, — сказал Харрингтон и прошил автоматной очередью грудь и шею охранника До Сола донеслось лишь «пфт-пфт-пфт-пфт», и он догадался, что к дулу приставлен глушитель. Он чуть пошевелился и тут же замер, когда Харрингтон направил автомат в его сторону.

— Затащи их внутрь.

Сол беспрекословно повиновался, сосредоточив внимание на клубах пара, со свистом вырывавшихся у него изо рта, пока он тащил толстяка по пандусу и запихивал его в будку.

Харрингтон вынул пустую обойму и, шлепнув ладонью, загнал в магазин новую. Затем опустился на корточки и собрал пять гильз.

— Пошли наверх, — распорядился он.

— У них есть видеокамеры, — задыхаясь, проговорил Сол.

— Да, в самом здании, — снова переходя на немецкий, ответил Харрингтон. — В подвальном помещении только телефон.

— Но охранников хватятся, — более уверенно возразил Сол.

— Несомненно, — кивнул Харрингтон. — Поэтому я советую тебе поторапливаться.

Они поднялись на первый этаж и двинулись по коридору. Еще один охранник, читавший газету, с изумлением поднял голову.

— Простите, сэр, но это крыло закрыто после... — Договорить ему не удалось — Харрингтон дважды прострелил его грудь и выбросил тело на лестничную клетку. Сол бессильно привалился к обитому деревом дверному проему. Ноги у него стали ватными, он прикидывал, сможет ли убежать или закричать, но так и остался стоять, вцепившись в дубовый дверной косяк.

— Лифт, — повелительно сказал Харрингтон. Коридор третьего этажа был пуст, хотя из-за угла доносились звуки голосов и смех. Френсис распахнул какую-то дверь справа.

Молодая женщина в приемной как раз закрывала чехлом клавиатуру компьютера.

— Прошу прощения, — промолвила она, — но после... Харрингтон вновь вскинул автомат, выстрел пришелся секретарше точно в левый висок. Она упала на пол почти бесшумно. Френсис поднял полиэтиленовый чехол и аккуратно накрыл компьютер, затем схватил Сола за полу пальто и потащил его сквозь пустую приемную в более просторный темный кабинет. Между шторами Сол успел заметить освещенный купол Капитолия.

Харрингтон открыл обитую кожей дверь и вошел внутрь.

— Привет, Траск, — поздоровался он на английском. Сухопарый мужчина, сидевший за столом, с легким удивлением поднял голову, и тут же на них бросился огромный парень в коричневом костюме, отдыхавший на кожаном диване. Френсис дважды выстрелил в телохранителя, наклонился, чтобы рассмотреть маленький автомат, выроненный парнем, и, поднеся дуло к его левому уху, выстрелил в третий раз. Огромное тело еще раз дернулось на плотном ковре и замерло.

Ниман Траск не шевелился. Он продолжал держать в левой руке скрепленный тремя колечками блокнот, а в правой — ручку с золотым пером.

— Садись. — Харрингтон указал Солу на кожаный диван.

— Кто вы? — спросил Траск с легким любопытством.

— Вопросы и ответы позднее, — ответил Харрингтон. — А сначала, пожалуйста, уразумейте, что моего друга, — он указал на Сола, — трогать нельзя. Если он сдвинется с этого дивана, я разожму свой левый кулак.

— Разожмете кулак? — переспросил Траск. Когда Френсис входил в кабинет, в левой руке у него ничего не было, но теперь он сжимал пластиковое кольцо, с небольшой выпуклостью посредине.

— А, понимаю, — устало промолвил Траск. Он положил блокнот и стиснул обеими руками ручку с золотым пером. — Взрывчатка?

— Си-4. — Харрингтон, не выпуская из правой руки автомат, начал расстегивать плащ. Под ним оказалась мешковатая рыболовная куртка, каждый карман которой был забит до отказа. Сол разглядел маленькие петли проводков. — Двенадцать фунтов пластиковых бомб, — добавил он.

Траск кивнул. Вид у него был невозмутимый, но костяшки пальцев, которыми он сжимал авторучку, побелели.

— Более чем достаточно, — промолвил он. — Так чего же вы хотите?

— Я бы хотел поговорить. — Френсис опустился в кресло, стоявшее в трех футах от стола.

— Конечно, — кивнул Траск и откинулся на спинку своего кресла. Взгляд его метнулся к Солу и обратно. — Прошу вас, приступайте.

— Свяжитесь с мистером Колбеном и мистером Барентом по многосторонней связи, — приказал Харрингтон.

— Прошу прощения. — Траск положил ручку на стол, после чего разжал и растопырил пальцы. — Колбен в данный момент направляется в Чеви-Чейс, а мистера Барента, насколько мне известно, сейчас нет в стране.

— Считаю до шести, — предупредил Харрингтон. — Если вы не позвоните, я отпускаю большой палец. Раз... два...

Траск снял трубку на счет «четыре», но для того чтобы связаться со всеми, потребовалось еще несколько минут. Колбена он поймал в его лимузине на скоростном шоссе Горный ручей, а Барента выловил в самолете где-то над штатом Мэн.

— Включите микрофон, — распорядился Харрингтон.

— В чем дело, Ниман? — раздался ровный голос с легким кембриджским акцентом. — Ричард, вы тоже здесь?

Да, — пророкотал Колбен. — Ни черта не понимаю, что все это значит. Что происходит, Траск? Вы держите меня уже две минуты.

— У меня здесь небольшая проблема, — прошептал Траск.

— Ниман, это линия небезопасна, — донесся тихий голос, принадлежавший Баренту, как догадался Сол. — Вы один?

Траск замешкался и бросил взгляд на Френсиса. Но поскольку тот лишь улыбнулся, он ответил:

— Нет, сэр. Тут со мной двое джентльменов в кабинете сенатора Келлога.

— Какого черта, что у вас там творится, Траск? — заорал Колбен так, что микрофон завибрировал. — Что все это значит?

— Спокойно, Ричард, — донесся голос Барента. — Продолжайте, Ниман.

Траск протянул руку ладонью вверх к Харрингтону, предлагая ему ответить.

— Мистер Барент, мы бы хотели вступить в один из ваших клубов, — заговорил, цинично усмехаясь, Френсис.

— Прошу прощения, сэр, но вы пользуетесь своим преимуществом, — ответил Барент.

— Меня зовут Френсис Харрингтон. А мой работодатель, присутствующий здесь, доктор Сол Ласки из Колумбийского университета.

— Траск! — донесся голос Колбена. — Что происходит?

— Тихо! — сказал Барент. — Мистер Харрингтон, доктор Ласки, рад познакомиться. Чем я могу вам помочь?

Сол Ласки устало выдохнул. До того как Френсис назвал его имя, у него еще оставалась слабая надежда выбраться живым из этого кошмара. Теперь, хоть он и не имел ни малейшего представления, в какую игру играл Уильям Борден с этими людьми и какое они имели отношение к трио Вилли — Нина — леди Фуллер, он не сомневался, что оберет вознамерился принести его в жертву.

— Вы упомянули какой-то клуб, — напомнил Барент. — Может, вы уточните?

Харрингтон жутко осклабился. Он так и держал левую руку поднятой, не убирая большого пальца со спуска детонатора.

— Я бы хотел вступить в ваш клуб, — повторил он. В голосе Барента появилась веселая нотка.

— Но я являюсь членом многих клубов, мистер Харрингтон. Не можете ли вы выражаться поконкретнее?

— Меня интересует клуб для самых избранных, — сказал Френсис. — К тому же я всегда питал слабость к островам.

Из микрофона донесся сдавленный смех.

— Как и я, мистер Харрингтон. Но несмотря на то, что мистер Траск является замечательным спонсором, боюсь, для вступления в клубы, к которым я принадлежу, потребуются дополнительные рекомендации. Вы упомянули, что с вами присутствует ваш работодатель, доктор Ласки. Вы что, тоже хотите вступить, док?

Сол не мог придумать ничего, что помогло бы ему улучшить свое положение, поэтому он решил промолчать.

— Может быть, вы... э-э... представляете кого-нибудь? — спросил Барент.

Харрингтон лишь рассмеялся.

— У него двенадцать фунтов намертво закороченной пластиковой взрывчатки, — ровным голосом произнес Траск. — По-моему, это вполне впечатляющая рекомендация. Почему бы нам всем не договориться где-нибудь встретиться и обсудить это?

— Мои люди уже в пути, — донесся четкий голос Колбена. — Держитесь, Траск.

Ниман Траск вздохнул, потер лоб и склонился ближе к трубке.

— Колбен, сукин сын, если кто-нибудь из ваших людей окажется ближе чем в десяти кварталах от этого здания, я собственными руками вырву у вас сердце. Не суйтесь в это дело. Барент, вы здесь?

К. Арнольд Барент продолжил так, словно и не слышал предшествовавшего диалога.

— Мне очень жаль, мистер Харрингтон, но я взял за правило никогда не входить в выборные комитеты клубов, завсегдатаем которых являюсь. Однако иногда мне нравится спонсировать новых членов. Возможно, вы могли бы дать мне какие-нибудь рекомендации относительно перспективных членов, с которыми я мог бы связаться?

— Пошел к черту, — разозлился Харрингтон. Именно в этот момент Сол Ласки почувствовал, как Траск проскользнул в его сознание. Это было невыносимо больно — словно кто-то воткнул длинную острую проволоку в его ухо. Он вздрогнул, но закричать ему не дали. Взгляд его механически замер, остановившись на ковре в футе от вытянутой руки мертвого телохранителя. Сол ощущал, как Траск холодно рассчитывает время и необходимые действия: две секунды на то, чтобы вскочить, секунда — чтобы выстрелить в голову Харрингтона, одновременно схватив его за руку и оттянув вниз спусковой механизм. Сол почувствовал, как его кулаки самопроизвольно сжимаются и разжимаются, а ноги вытягиваются, словно у бегуна перед забегом. Заталкиваемый все дальше и дальше на чердак собственного сознания, он ощущал полную беспомощность, хотел закричать, но голоса не было. Неужели именно это происходило с Френсисом на протяжении нескольких недель?

— Уильям Борден... — тихо проговорил Барент. Сол уже забыл, о чем шла речь. Траск чуть подвинул правую ногу Сола, сместил его центр тяжести и напряг правую руку.

— Я не знаком с этим джентльменом, — невозмутимо откликнулся Харрингтон. — Следующий?

Сол чувствовал, как напрягаются все мышцы его тела, по мере того как Траск подготавливал его к броску. Он уловил легкое изменение плана. Траск заставит его налететь на Харрингтона, толкнуть его, одновременно сжав его левую руку, и втащить в главный кабинет сенатора, после чего Сол должен прикрыть своим телом взрывную волну, а сам Траск в это время укроется за массивным дубовым столом. Сол прикладывал все силы, чтобы предупредить полковника.

— Мелани Фуллер? — спросил Барент.

— О да, — откликнулся Харрингтон. — Кажется, с ней можно связаться в Джермантауне.

— Что это за Джермантаун? — осведомился Траск, продолжая готовить Сола к нападению. Не обращать внимания на автомат. Схватить руку. Вытеснить на зад. Держаться между Харрингтоном и письменным столом Траска.

— Это квартал близ Филадельфии, — дружелюбно пояснил Френсис. — Точный адрес я припомнить не могу, но если вы проверите списки жителей по Квинлейн, то сможете связаться с этой дамой.

— О'кей, — послышался в трубке смешок Барента. — Еще одно. Не могли бы вы?..

— Прошу прощения. — Харрингтон тоже рассмеялся — но не своим, а старческим смехом Вилли Бордена. — Боже милостивый, Траск, неужто вы считаете, что я ничего не замечаю? Вам и за месяц не удастся его обработать... Mein Gott, вы же ходите вокруг да около, как подросток, тискающий соседку в темном зале кинотеатра. И оставьте в покое моего бедного еврея. Как только он шевельнется, я нажму на спуск. Этот стол разлетится на тысячи щепок. О, вот так уже лучше...

Сол повалился на диван. Все его тело, освободившееся от плотных тисков чужой воли, охватила судорога.

— Так на чем мы остановились, мистер Барент? — продолжал Харрингтон.

В течение нескольких секунд из микрофона доносились лишь звуковые помехи, после чего вновь раздался спокойный голос Барента.

— Прошу прощения, мистер Харрингтон, я разговариваю с вами из своего личного самолета и боюсь, мне уже пора. Я благодарен вам за звонок и надеюсь вскоре услышать вас снова.

— Барент! — заорал Траск. — Черт побери, не вешайте...

— До свидания, — бросил Барент. Раздался щелчок, и шумовой фон оповестил о том, что связь прервана.

— Колбен! — завопил Траск. — Скажите же что-нибудь!

— Конечно, — донесся мрачный голос. — Пошел ты к такой-то матери, Ниман. — Еще один щелчок, и следующая шумовая волна накрыла связь.

С видом загнанного зверя Траск поднял голову.

— Ничего страшного, — успокоил его Харрингтон. — Я могу оставить свою информацию у вас. Мы можем продолжить наши дела, мистер Траск. Но я бы предпочел сделать это с глазу на глаз. Доктор Ласки, вы не будете возражать?

Сол поправил очки, моргнул и встал. Траск смотрел на него широко раскрытыми глазами. Френсис садистски улыбался. Сол повернулся, быстро вышел из кабинета сенатора и уже бегом добрался до приемной. Он вспомнил о секретарше, немного помедлил, но затем без колебаний бросился во всю прыть по коридору.

Из-за угла появились четверо. Сол обернулся и увидел, что с противоположного конца коридора бегут еще пятеро в темных костюмах — двое из них свернули в кабинет Траска.

Он оглянулся как раз в тот миг, когда оставшееся трио охранников в едином движении подняло свои револьверы, образовав ровный ряд рук — даже на таком расстоянии черные отверстия дул казались огромными. И вдруг Сол словно куда-то перелетел.

В безмолвии его сознания раздался вопль Френсиса Харрингтона. И Френсис смутно ощутил в окружающем его мраке внезапное появление Сола. Теперь глазами Харрингтона они вместе смотрели, как Ниман Траск, приподнявшись в своем кресле, что-то кричал и вздымал в мольбе руки.

— Auf Wiedersehn, — промолвил Френсис Харрингтон голосом нацистского оберста и разжал кулак.

Южные двери и стена коридора взметнулись вместе с огромным шаром оранжевого пламени. Сол вдруг осознал, что летит по воздуху навстречу тем троим в темных костюмах. Их поднятые руки отбросило назад, один из револьверов разрядился, но звук выстрела заглушил пронесшийся по коридору грохот, а затем охранники тоже полетели, кувыркаясь, назад и врезались в стену за секунду до Сола.

Но даже врезавшись в стену и ощущая, как над ним смыкается тьма, Сол успел расслышать отголосок — нет, не взрыва, а старческого голоса, произносящего «Auf Wiedersehn».

Глава 7

Нью-Йорк

Пятница, 26 декабря 1980 г.

Шерифу Джентри нравилось лететь в самолете, хотя он совершенно не думал о цели своего путешествия. Это состояние подвешенности в герметизированном салоне на высоте нескольких тысяч футов над облаками определенно способствовало размышлениям. Место его назначения — Нью-Йорк — всегда представлялось шерифу конгломератом поводов для безумия, выражающихся в массовом сознании, уличной преступности, паранойе, переизбытке информации и тихом сумасшествии. Джентри давно уже понял, что большие города не для него.

Он знал дорогу через Манхэттен. Когда сто лет назад он учился в колледже в разгар Вьетнамской кампании, они с друзьями провели в этом городе не один уикэнд — однажды они взяли напрокат машину в Чикаго у его знакомой девушки, работавшей в автосервисе неподалеку от университета, и накатали две тысячи миль. После четырех бессонных ночей они вшестером закончили тем, что в течение двух часов объезжали пригороды Чикаго ранним утром, чтобы цифра реального километража оказалась ниже зарегистрированной в бланке.

Джентри сел в автобус, курсировавший до порта Оторити, а там поймал такси, чтобы добраться до гостиницы «Эдисон». Отель был старый и уже начинал утрачивать свою славу — теперь его основными постояльцами были проститутки и нищие туристы, хотя он сохранял атмосферу былой степенности. В кафетерии заправляла горластая, неотесанная, но очень умелая пуэрториканка, а номер стоил треть того, во что обычно обходились манхэттенские гостиницы. В последний раз он был в Нью-Йорке, когда сопровождал восемнадцатилетнего юнца-иностранца, убившего в Чарлстоне четырех продавцов в универсаме — тогда округ оплатил расходы шерифа и стоимость гостиничного номера.

Джентри залез под душ, чтобы смыть дорожную пыль, надел удобные синие вельветовые брюки, старый свитер с высоким горлом, коричневую вельветовую куртку, мягкую кепку и пальто, которое вполне годилось для Чарлстона, но вряд ли могло противостоять напору зимнего нью-йоркского ветра. Он с минуту подумал, затем вынул из чемодана «рутер» 357 калибра и переложил его в карман пальто. Карман сразу оттопырился, слишком явственно обозначив его содержимое. Джентри вынул револьвер из кармана и засунул его за ремень брюк. Так тоже никуда не годилось. Кобуры для «ругера» у него не было — ремень и кобуру он носил лишь вместе с формой, а когда не был на службе, то держал при себе специальный полицейский револьвер 38 калибра. Какого черта он потащил с собой этот «рутер» вместо более компактного оружия? Дело кончилось тем, что он затолкал револьвер в карман куртки. Придется не застегивать пальто, невзирая на непогоду, и не снимать его в помещении, чтобы не обнаруживать оружие. «Ладно, — думал Джентри, — не можем же мы все быть Стивами Мак-Квинами!»

Перед тем как выйти из гостиницы, он позвонил домой, в Чарлстон, и включил свой автоответчик. Он не ожидал обнаружить послания от Натали, но думал о ней всю дорогу и мечтал услышать ее голос. Первая запись была оставлена ею. «Роб, это Натали. Сейчас два часа дня по сент-луисскому времени. Я только что добралась сюда и вылетаю следующим рейсом в Филадельфию. Кажется, я нашла ниточку и знаю, где найти Мелани Фуллер. Взгляни на третью страницу сегодняшней чарлстонской газеты... думаю, в одной из нью-йоркских это тоже будет опубликовано. Массовые убийства в Джермантауне. Не знаю, зачем старой женщине понадобилось связываться с уличной бандой, но все произошло в Джермантауне. Сол говорил, что лучший способ искать этих людей — идти по следам бессмысленного насилия вроде этого. Обещаю не высовываться... просто осмотрюсь и проверю, не сможем ли мы здесь за что-нибудь уцепиться. Вечером позвоню и оставлю сообщение, когда буду знать, где я остановилась. Надо бежать. Будь осторожен, Роб».

— Черт, — тихо выругался Джентри, опуская телефонную трубку. Он снова набрал свой номер, выдохнул, когда его собственный голос попросил его оставить сообщение, и после гудка произнес:

— Натали, не смей останавливаться в Филадельфии, или в Джермантауне, или куда ты там еще отправилась. Кто-то видел тебя в канун Рождества. Если не хочешь оставаться в Сент-Луисе, приезжай ко мне в Нью-Йорк. Глупо бегать по отдельности и изображать Джо Харди и Нэнси Дру. Позвони мне сюда, как только получишь это сообщение, — он назвал гостиничный номер телефона, номер комнаты, подождал и повесил трубку. — Черт, — повторил он и с такой силой грохнул кулаком по столу, что дешевая столешница задрожала.

Джентри доехал на метро до Гринвич-Виллидж и вышел около Сен-Винсента. В дороге он перелистал свою записную книжку, просмотрев все сделанные им записи — адрес Сола, замечание Натали, что Сол упоминал домохозяйку по имени Тима, добавочный номер Сола в Колумбии, телефон декана, которому Джентри звонил почти две недели назад, телефон покойной Нины Дрейтон. «Не так уж много», — подумал он. Позвонив в Колумбию, шериф убедился, что до следующего понедельника на факультете психологии никого не будет.

Местожительство Сола плохо согласовывалось с представлениями Джентри об образе жизни нью-йоркского психиатра. Шериф напомнил себе, что Сол был скорее профессором, чем психиатром, и окрестности показались ему более соответствующими. Дома были в основном четырех-пятиэтажными, на углах улочек располагались рестораны и гастрономы, а общая скученность и компактность застройки создавали атмосферу маленького провинциального городка. Мимо прошло несколько пар — одну из них составляли двое мужчин, державшихся за руки, — но Джентри знал, что большинство местных обитателей сейчас находятся в центре — издательствах, брокерских конторах, книжных магазинах, агентствах и других железобетонных клетках. Все они колеблются между должностью секретаря и вице-президента, зарабатывая необходимые тысячи для содержания двух-трехкомнатных квартир в Гринвич-Виллидж и мечтая о большом переломе, прорыве, неизбежном продвижении на более высокую ступень, перемещении в более просторный кабинет с эркерами и возвращении на такси в новый дом в районе Центрального парка.

Подул ветер. Джентри поплотнее запахнул пальто и поспешил вперед. Доктора Сола Ласки дома не оказалось. Джентри это не удивило. Он постучал еще раз и замер на узкой лестничной площадке, вслушиваясь в приглушенную болтовню телевизоров и детские крики, вдыхая запахи жареной говядины и капусты. Затем он вытащил из бумажника кредитную карточку и, просунув ее в замочную скважину, вошел в жилище, сокрушенно качая головой: Сол Ласки являлся национально признанным экспертом по вопросам насилия, человеком, выжившим в лагере смерти, но безопасность его дома оставляла желать лучшего.

По меркам Гринвич-Виллидж, у Сола была большая квартира — удобная гостиная, маленькая кухня, еще более крохотная спальня и просторный кабинет. Всюду — даже в ванной — полно книг. Кабинет был завален блокнотами, папками, на многочисленных полках лежали тщательно надписанные вырезки из статей и сотни книг — многие на немецком и польском языках. Джентри обошел все комнаты, на мгновение задержался рядом с рукописью, лежавшей около компьютера, и собрался уходить. Сам себе он казался взломщиком. Квартира выглядела так, словно в ней никто не жил много недель: кухня была безупречно чистой, холодильник — почти пустой, но отсутствие пыли и накопившейся почты свидетельствовало о том, что сюда кто-то приходит. Джентри удостоверился, что рядом с телефоном нет никаких записок, еще раз быстро осмотрел все комнаты, проверяя, не упустил ли он намека на то, где мог находиться Сол, и тихо вышел из квартиры.

Спустившись на один лестничный пролет, шериф столкнулся с пожилой женщиной — седые волосы были собраны в узел на затылке. Джентри пропустил ее, а потом прикоснулся к своей кепке и спросил:

— Простите, мадам. Вы случайно не Тима? Женщина остановилась и, подозрительно прищурившись, уставилась на шерифа. Она говорила с сильным восточноевропейским акцентом:

— Я вас не знаю.

— Нет, мэм, — откликнулся Джентри, снимая кепку. — И прошу прощения, что называю вас по имени, но Сол не упомянул вашей фамилии.

— Миссис Валижельски, — ответила женщина. — А вы кто?

— Шериф Бобби Джентри. Я — друг Сола и пытаюсь разыскать его.

— Доктор Ласки никогда не упоминал никакого шерифа Джентри, — она произнесла его имя, сильно подчеркнув "ж".

— Да, думаю, вряд ли, мэм. Мы познакомились всего лишь пару недель назад, когда он был в Чарлстоне. Это в Южной Каролине. Может, он говорил вам, что отправляется туда?

— Доктор Ласки просто сказал, что у него дела, — оборвала шерифа женщина и запыхтела. — Можно подумать, я слепая и не вижу, что написано на авиабилете! Он обещал — два дня. Ну, может, три. Миссис Валижельски, — сказал он, — не будете ли вы так добры поливать мои цветы? Они засохли бы уже дней десять назад, если бы я не приходила...

— Миссис Валижельски, а вы видели доктора Ласки в течение последней недели? — Джентри прервал ее излияния.

Женщина одернула свитер и не проронила ни слова.

— Мы с ним договорились, — продолжал шериф, — что он позвонит, когда вернется... то есть в прошлую субботу. Но я не получал от него никаких вестей.

— Он лишен чувства времени, — проронила женщина. — На прошлой неделе мне звонил из Вашингтона его родной племянник. «С дядей Солом все в порядке? — спросил он. — Он должен был приехать на обед в субботу». Но, зная доктора Ласки, я уверена: он просто забыл, отправился куда-нибудь на семинар. И что мне было отвечать его племяннику? Его единственной родне в Америке?

— Это тот самый племянник, который работает в Вашингтоне? — переспросил Джентри.

— А какой же еще?

Джентри кивнул, поняв по позе и тону женщины, что она не расположена разговаривать и собирается идти по своим делам.

— Сол говорил, что я могу связаться с ним через его племянника, но я потерял номер телефона. Он живет в самом Вашингтоне?

— Нет-нет, — откликнулась миссис Валижельски. — Это посольство. Доктор Ласки рассказывал, что сейчас они живут в пригороде.

— А Сол может быть в польском посольстве?

— Зачем это доктору Ласки идти в польское посольство? — прищурившись, осведомилась женщина. — Арон работает в израильском посольстве, но живет он не там. Значит, вы шериф? Интересно, какие могут быть общие дела у доктора с шерифом?

— Я — поклонник его книг, — пояснил Джентри. Щелкнув шариковой ручкой, он нацарапал на обороте своей блеклой визитной карточки адрес:

— Я остановился здесь. А это — номер моего домашнего телефона в Чарлстоне. Как только Сол появится, попросите его позвонить мне. Это очень важно, — и он двинулся вниз по лестнице. — О, кстати, — окликнул он женщину еще раз, — если я дозвонюсь до посольства — фамилия племянника Сола пишется с одним "е" или с двумя?

— Как может быть два "е" в фамилии Эшколь? — Миссис Валижельски пожала плечами.

— Действительно, как? — хмыкнул Джентри и вприпрыжку побежал вниз.

Натали не объявилась. Джентри прождал до начала одиннадцатого, потом позвонил в Чарлстон и был вознагражден лишь ее прежним посланием и своей собственной тирадой. В десять минут двенадцатого он еще раз набрал свой номер. И снова — ничего нового! В четверть второго ночи он сдался и попробовал заснуть. Но из-за тонкой стенки доносился такой шум, словно там ссорилось с полдюжины иранцев. В три ночи Джентри снова позвонил в Чарлстон. Там по-прежнему не было ничего нового. Он произнес еще один текст, извиняясь за предыдущую грубость и умоляя девушку не болтаться одной по Филадельфии.

Рано утром Джентри еще раз связался со своим автоответчиком, оставил название вашингтонской гостиницы, где он заказал себе номер, и успел на рейс 8.15, Перелет был слишком коротким, чтобы как следует все обдумать, но зато у него было время изучить свои записи в блокноте и папке.

Натали прочитала о взрывах в здании Сената 20 декабря и опасалась, что это могло иметь отношение к Солу. Джентри настаивал, что не каждое убийство, несчастный случай и террористический акт в Америке надо приписывать стареющему оберсту, — злому гению доктора Ласки. Он напомнил Натали о телевизионных новостях, в которых высказывалось предположение, что за этими взрывами, в результате которых погибло шесть человек, стояли пуэрто-риканские националисты. Джентри обратил ее внимание на то, что нападение на здание Сената было совершено всего несколько часов спустя после того, как Сол прибыл в город, что имя его в списке погибших не упоминалось и что хотя личность самого террориста не была установлена, не следует впадать в панику. Но Натали это вряд ли убедило. Да и у него оставались некоторые сомнения.

Джентри добрался до здания ФБР в начале двенадцатого. Он не знал, работает ли там кто-нибудь в субботу. Секретарь в приемной подтвердила, что агент по особым поручениям Ричард Хейнс на месте, и продержала Джентри несколько минут, дозваниваясь до этого делового человека, после чего объявила, что агент Хейнс примет его. Джентри попытался сдержать свою радость. Молодой человек в дорогом костюме и с тоненькими усиками проводил шерифа в отдел безопасности, где его сфотографировали, записали основные данные, пропустили через металлический детектор и выдали пластиковый пропуск посетителя. Джентри похвалил себя за то, что оставил «ругер» в номере. Молодой человек, не говоря ни слова, провел его по коридору, посадил в лифт, потом они протопали еще по одному коридору с трехстенными отсеками. Наконец провожатый постучал в дверь, на которой блестела табличка "Агент по особым поручениям Ричард Хейно. Когда изнутри раздалось: «Войдите», юнец кивнул и развернулся на каблуках. Джентри с трудом удержался, чтобы не окликнуть и не сунуть ему чаевые.

Кабинет Ричарда Хейнса, просторный и искусно обставленный, резко контрастировал с кабинетом Джентри в Чарлстоне, маленьким и захламленным. На стенах висели фотографии. Джентри обратил внимание на мужчину с крупной челюстью и свинячьими глазками, который вполне мог быть Эдгаром Гувером — на снимке он пожимал руку кому-то похожему на Ричарда Хейнса, только с меньшим количеством седых волос. Натуральный Хейнс не поднялся с места и даже не протянул руки, а просто указал жестом на кресло, предлагая шерифу присесть.

— Что вас привело в Вашингтон, шериф? — осведомился Хейнс ровным баритоном.

Джентри поерзал в тесном креслице, пытаясь устроиться поудобнее, потом понял, что его конструкция исключает эту возможность, и откашлялся.

— Просто приехал на праздники, Дик, и решил заскочить, чтоб поздороваться.

Хейнс удивленно поднял бровь, продолжая перебирать бумаги.

— Очень мило с вашей стороны, шериф, хотя у нас тут довольно сумасшедшие выходные. Если вы по поводу убийств в «Мансарде», то ведь я уже все отослал вам через Терри и наше отделение в Атланте, больше у меня нет ничего нового.

Джентри положил ногу на ногу и передернул плечами.

— Я просто оказался поблизости и решил заскочить. У вас тут впечатляющая обстановочка, Дик. Хейнс хмыкнул.

— А что это у вас с подбородком? Похоже, кто-то хорошенько вам вмазал. Неприятности во время ареста? — спросил шериф.

Хейнс прикоснулся к своему подбородку — на фоне крупного желтоватого синяка виднелся пластырь. Его не скрывал даже грим телесного цвета.

— Ничего особенного, шериф, — с печальным видом промолвил Хейнс. — Поскользнулся, вылезая из ванны на Рождество, и стукнулся подбородком о вешалку для полотенец. Хорошо еще, что не убился насмерть.

— Да, говорят, что большинство несчастных случаев происходит дома, — проворковал Джентри. Хейнс незаметно поглядел на часы.

— Послушайте, а вы получили фотографию, которую мы вам послали? — спросил Джентри деловито.

— Фотографию? Ах ту, пропавшей женщины. Мисс Фуллер. Да, спасибо, шериф. Она роздана всем нашим полевым агентам.

— Это хорошо. — Джентри кивнул. — Ничего не слышно, где она может находиться?

— Фуллер? Нет. Я продолжаю считать, что она мертва. Думаю, ее тело нам никогда не удастся найти.

— Возможно, и так, — согласился Джентри. — Дик, я только что проезжал мимо Капитолия на автобусе, и сразу через улицу там такое большое здание с полицейскими кордонами вокруг. Это то самое, как оно называется...

— Здание Сената, — договорил Хейнс.

— Да, это там, где неделю назад террористы взорвали сенатора?

— Террорист, — поправил Хейнс. — Всего один. А сенатор от штата Мэн в это время отсутствовал. Был убит его политический советник — довольно известное лицо в партии республиканцев по фамилии Траск. Больше никто из важных лиц не пострадал.

— Полагаю, вы участвуете в расследовании этого дела, а?

Хейнс вздохнул и отложил бумаги.

— У нас здесь довольно большое учреждение, шериф. А агентов не так много.

— Да, — согласился Джентри. — Конечно. Говорят, террорист был пуэрториканец. Это так?

— Прошу прощения, шериф. Мы не имеем права рассказывать о текущих расследованиях.

— Конечно, конечно... Скажите, а вы помните этого нью-йоркского психиатра — доктора Ласки?

— Сол Ласки... — протянул Хейнс. — Преподает в Колумбии. Да, мы выясняли, где он находился в уикэнд, тринадцатого. В Чарлстон он, вероятно, приезжал, чтобы организовать презентацию своей будущей книги.

— Вполне возможно. Дело в том, что он должен был прислать мне кое-какие сведения об этих массовых убийствах, а теперь я не могу с ним связаться. Вы не следили за ним, нет? — поинтересовался шериф как бы между прочим.

— Нет, — ответил Хейнс и снова посмотрел на часы. — С чего бы вдруг?

— Да, действительно, нет никаких оснований. Но мне казалось, что Ласки собирается сюда, в Вашингтон. По крайней мере, я думаю, он был здесь в прошлую субботу. В тот самый день, когда у вас произошла эта история с террористом в здании Сената.

— Ну и что? — Хейнс равнодушно пожал плечами.

— Просто у меня такое ощущение, что этот парень пытается кое-что расследовать самостоятельно. Я думал, он здесь появлялся.

— Нет-нет, — быстро ответил Хейнс и вздохнул. — Шериф, я бы с радостью еще поболтал с вами, но через несколько минут у меня назначена встреча.

— — Конечно, конечно. — Джентри поднялся, комкая кепку в руках. — Вам надо обратиться к кому-нибудь.

— К кому? — не понял Хейнс.

— По поводу вашего синяка, — пояснил Джентри. — Могут быть осложнения...

Джентри спустился вниз по Девятой улице, пересек Пенсильвания-стрит и миновал здание Министерства юстиции. Затем свернул по улице Конституции, прошел по Десятой мимо здания Службы внутренних доходов, снова свернул на Пенсильвания-стрит и взбежал по ступенькам старой почты. Похоже, за ним никто не следил. Он дошел до Першинг-парк и посмотрел на крышу Белого дома. Интересно, там ли сейчас находится Джимми Картер и чем он занимается? Может, размышляет о заложниках и винит иранцев в своем поражении ?

Джентри сел на скамейку и вынул из кармана свой блокнот, перелистав страницы, плотно заполненные его почерком, закрыл блокнот и вздохнул.

"Тупик.

А что, если Сол был не в своем уме? Является ли он параноидальным психом?

Нет.

Почему нет?

Просто нет.

О'кей, тогда куда он провалился? Надо пойти в библиотеку Конгресса, просмотреть газеты за прошлую неделю, сообщения о смертях и несчастных случаях. Обзвонить больницы.

А что, если он находится в морге под именем пуэрториканца Джона Доу?

Глупо. Какое дело оберсту до советника сенатора?

Какое он имеет отношение к Кеннеди и Руби?"

Джентри потер глаза. В Чарлстоне, когда он сидел на кухне Натали Престон и слушал рассказ Сола, все выглядело очень правдоподобно. Все вставало на свои места — разрозненные, на первый взгляд, убийства выстраивались в цепь финтов и выпадов, которыми обменивались три маньяка, обладающих действительно невероятными возможностями. Но теперь все казалось глупостью. Если только...

«Если только их не было больше».

Джентри выпрямился. Сол должен был с кем-то встретиться здесь, в Вашингтоне. Но, несмотря на всю свою откровенность, он не сказал с кем. «С членами семьи?» Зачем? Джентри вспомнил, с какой болью Сол рассказывал об исчезновении нанятого им детектива.

Френсиса Харрингтона. Может быть, Сол обратился к кому-нибудь за помощью? К племяннику из израильского посольства? Может, кто-то еще вмешался в это дело? «Кто?» Правительство? Но вряд ли Сол мог подумать, что у правительства есть какая-то причина оберстать бывшего эсэсовца. А что, если таких, как Уильям Борден, Фуллер и Дрейтон, было больше?

Шериф вздрогнул и поплотнее запахнул пальто. День был ясным, солнечным, температура воздуха — где-то градусов тридцать по Фаренгейту. Слабое зимнее солнце золотило колючую поблекшую траву.

Джентри нашел платный таксофон на углу рядом с гостиницей «Вашингтон» и воспользовался кредитной карточкой, чтобы позвонить в Чарлстон. От Натали по-прежнему не было никаких известий. Тогда Джентри набрал номер израильского посольства, который он переписал из телефонного справочника в гостинице. Интересно, работает ли кто-нибудь там в субботу?

Ему ответил женский голос.

— Алле, — промолвил Джентри, с трудом справляясь с внезапно возникшим желанием сказать «Шалом». — Могу я попросить Арона Эшколя?

На другом конце провода возникла небольшая пауза, затем женщина спросила:

— Будьте любезны, кто его просит?

— Это шериф Роберт Джентри.

— Секундочку.

Секундочка превратилась в две минуты. Джентри стоял, сжимая двумя руками телефонную трубку, и взирал на здание казначейства на противоположной стороне улицы.

Если таких людей, как, оберет, мозговых вампиров... было много, то это объясняло все. Тогда понятно, зачем Бордену потребовалось инсценировать собственную смерть. Понятно, почему за шерифом графства Чарлстон в течение полутора недель велась слежка. И почему, беседуя с известным агентом ФБР, Джентри поймал себя на остром желании врезать ему по зубам. И что случилось с замусоленными газетными вырезками, которые в последний раз видели на месте убийства...

— Да, — послышался в трубке мужской голос.

— О, привет, мистер Эшколь, это шериф Бобби Джентри...

— Это не мистер Эшколь, меня зовут Джек Коуэн.

— А, мистер Коуэн... Я бы хотел поговорить с Ароном Эшколем.

— Я возглавляю отдел мистера Эшколя. Вы можете сообщить мне свое дело, шериф.

— Вообще-то, мистер Коуэн, у меня к нему дело личного характера.

— Вы друг Арона, шериф Джентри? — в голосе на другом конце провода явно звучала тревога.

Джентри понимал, что творится нечто странное, но не мог определить, что именно.

— Нет, сэр, — отозвался он. — Скорее, я друг дяди Арона, Соломона Ласки. Но мне непременно нужно поговорить с Ароном.

Повисло напряженное молчание. Наконец, вздохнув, Коуэн сказал:

— Лучше, если бы вы могли прибыть сюда лично, шериф.

Джентри взглянул на часы.

— Боюсь, у меня нет на это времени, мистер Коуэн. Если вы соедините меня с Ароном, я смогу выяснить, насколько это необходимо.

— Очень хорошо. Откуда вы звоните, шериф? Вы здесь, в Вашингтоне?

— Да, — ответил Джентри. — Из таксофона.

— Вы в самом городе? Вам объяснят, как добраться до посольства.

Джентри с трудом сдержал закипающую ярость.

— Я нахожусь рядом с гостиницей «Вашингтон». Свяжите меня с Ароном Эшколем или дайте мне ею домашний телефон. Если мне понадобится встретиться с ним в посольстве, я просто возьму такси.

— Очень хорошо, шериф. Пожалуйста, перезвоните через десять минут. — И Коуэн повесил трубку, прежде чем Джентри успел возразить.

Разъяренный, он ходил взад-вперед перед входом в отель, с трудом сдерживая желание собрать вещи и тут же вылететь в Филадельфию. Все это было чрезвычайно странно. Он знал, как сложно найти исчезнувшего человека в Чарлстоне, но там под рукой шерифа все же было шесть полицейских и в десять раз больше возможных источников информации. Но все это представлялось ему каким-то законченным абсурдом.

Он перезвонил через восемь минут. Ему снова ответил женский голос:

— Да, шериф. Подождите секундочку, пожалуйста. Джентри вздохнул и прислонился к металлическому каркасу телефонной будки. И тут что-то острое воткнулось ему в бок. Шериф обернулся и увидел рядом двух мужчин, стоявших как-то подозрительно близко. Тот что был повыше широко улыбался. Затем Джентри чуть опустил глаза и различил дуло автомата.

— Мы сейчас пойдем к той машине и сядем в нее, — сказал высокий и сердечно улыбнулся. Затем он похлопал Джентри по плечу, словно они были старыми друзьями, встретившимися после долгой разлуки. Дуло автомата еще глубже впилось под ребра.

«Слишком уж этот здоровяк ко мне прижимается», — подумал Джентри. Он допускал, что ему удастся отбить оружие прежде, чем мужчина сможет выстрелить, но его напарник отошел на пять футов, продолжая держать правую руку в кармане плаща. Поэтому, что бы Джентри ни предпринял, у второго оставалась возможность выстрелить беспрепятственно.

— Ну, пошли, — велел высокий. И Джентри пошел...

Они неплохо прокатились — сначала на запад к мемориалу Линкольна, объехали приливной бассейн, затем по дороге Джефферсона к Капитолию, мимо здания Пентагона и обратно. Хотя о достопримечательностях столицы США никто не говорил. Широкий лимузин с обитыми плюшем сиденьями двигался бесшумно. Стекла были затемнены, дверцы запирались автоматически, переднюю и заднюю части автомобиля перегораживал звуконепроницаемый плексиглас. Джентри усадили назад так, что он оказался зажатым между двумя неизвестными. Рядом, на откидном сиденье, сидел взъерошенный человек с седыми волосами, грустными глазами и мешковатым, изъеденным оспинами лицом, которое тем не менее казалось красивым.

— Ребята, я хочу вам кое-что сказать, — заметил Джентри. — Похищение людей в этой стране запрещено законом. Тем более шерифов...

— Не предъявите ли вы мне какое-нибудь удостоверение личности, мистер Джентри? — тихо спросил седовласый человек.

Джентри подумал, не произнести ли возмущенную обличительную речь, но потом просто пожал плечами и полез за своим бумажником. Никто не стал на него набрасываться, когда он сунул руку в карман — перед тем как сесть в машину его обыскали.

— Похоже, вы — Джек Коуэн, — отметил Джентри.

— Да, я — Джек Коуэн, — подтвердил собеседник, копаясь в бумажнике Джентри, — а у вас полный порядок с удостоверениями, кредитными карточками и прочими документами, выданными на имя шерифа Роберта Джозефа Джентри.

— Друзья и коллеги зовут меня Бобби Джо, — заметил Джентри.

— Но нет на Земле другого такого места, как Америка, где бы удостоверение личности значило меньше, — усмехнулся Коуэн.

Джентри пожал плечами. Его подмывало объяснить им, насколько мало его это заботит, но вместо этого он спросил:

— А могу я взглянуть на ваше удостоверение личности?

— Я — Джек Коуэн.

— Ага. Вы действительно начальник Арона Эшколя?

— Я возглавляю отдел переводов и внешних связей в посольстве, — пояснил Коуэн.

— Это отдел, в котором работает Арон?

— Да, — кивнул Коуэн, — а вы не знали этого?

— Насколько я понимаю, один из вас троих — Арон Эшколь, — улыбнулся Джентри. — Я никогда его не видел и, судя по тому, как складывается ситуация, никогда не увижу.

— Почему вы так говорите, мистер Джентри? — Коуэн произнес это ровным ледяным тоном.

— Считайте, что я догадался, — хмыкнул Джентри. — Я прошу к телефону Арона, и все посольство пытается удержать меня на связи, пока вы, ребята, впрыгиваете в ближайший лимузин и рвете когти к моему отелю, чтобы под дулом автомата свозить меня на экскурсию. И если вы те, за кого себя выдаете... хотя сейчас уже один черт может это разобрать... ваше поведение не слишком соответствует тому, как должны вести себя посланники наших верных и зависящих от нас союзников на Ближнем Востоке. Подозреваю, Арон Эшколь убит или пропал без вести, и вы настолько расстроены этим обстоятельством, что втыкаете дуло автомата под ребра законно избранным представителям власти.

— Продолжайте, — попросил Коуэн.

— А пошли вы знаете куда! — выругался Джентри. — Я уже все сказал. Объясните мне, что происходит, и я скажу, зачем я звонил Арону Эшколю.

— Мы можем поспособствовать тому, чтобы вы продолжили свое участие в этой беседе, другими средствами, — произнес Коуэн, и отсутствие угрозы в его голосе сработало лучше, чем любое запугивание.

— Сомневаюсь, — ответил Джентри. — Если только вы те, за кого себя выдаете. Как бы там ни было, я не скажу ничего, пока вы не сообщите мне что-нибудь ценное.

Коуэн бросил взгляд на мелькавшие за окном нагромождения мрамора и снова посмотрел на шерифа.

— Арон Эшколь мертв, — проронил он. — убит. Он, его жена и две четырехлетние дочурки.

— Когда? — спросил Джентри.

— Два дня назад.

— В Рождество... — ахнул шериф. — Ну и праздничек выдался! Как же его убили?

— Кто-то проткнул им головы проволокой, — безучастно произнес Коуэн. Можно было подумать, что он описывает новый способ укрепления автомобильного двигателя.

— О Господи, — выдохнул Джентри. — Почему я ничего не читал об этом?

— Там произошел взрыв с последующим пожаром, — пояснил Коуэн. — Прокурор Вирджинии классифицировал это как смерть вследствие несчастного случая... утечка газа. Связь Арона с посольством не была установлена агентствами властей.

— А ваши врачи нашли истинную причину их гибели?

— Да, — печально подтвердил Коуэн. — Вчера.

— Но зачем было поднимать весь этот кавардак, когда я позвонил? — осведомился Джентри. — У Арона могло быть... нет, постойте... Я упомянул Сола Ласки. Вы думаете, что смерть... гибель Арона и его семьи каким-то образом связана с... его дядей?

— Да. Именно так, — ответил Коуэн.

— Так кто убил Арона Эшколя?

Коуэн пристально взглянул на Джентри.

— Теперь ваша очередь, шериф. Джентри помолчал, собираясь с мыслями.

— Вы должны отдавать себе отчет, — продолжил Коуэн, — что если Израиль сейчас оскорбит американских налогоплательщиков в этот чрезвычайно важный период отношений между нашими странами, последствия могут оказаться для него губительными. Мы готовы поступиться собственными желаниями, но освободим вас только в том случае, если вы докажете нам свою непричастность ко всем этим горестным событиям. Если вам не удастся убедить нас, то для всех заинтересованных сторон будет гораздо проще, если вы исчезнете.

— Заткнитесь! — оборвал его Джентри. — Я думаю. — Они в третий раз проехали мимо мемориала Джефферсона и свернули на мост. Впереди замаячил памятник Вашингтону. — Десять дней назад Сол Ласки приехал в Чарлстон, чтобы заняться расследованием убийств в «Мансарде»... ЦРУ просто назвало их «чарлстонским избиением»... вы, наверное, слышали об этих наших небольших неприятностях?

— Да, — кивнул Коуэн. — Несколько стариков было убито из-за денег, а заодно ликвидировано несколько невинных свидетелей, так?

— Приблизительно так, — усмехнулся Джентри. — Только одним из стариков оказался бывший нацист, эсэсовец, скрывающийся под именем Уильяма Бордена.

— Кинопродюсер, — пояснил высокий израильтянин, сидевший слева от Джентри.

Джентри подпрыгнул — он почти забыл, что телохранители владеют даром речи.

— Да. Так вот, — продолжал он. — И Сол Ласки охотился конкретно за этим нацистом в течение сорока лет — со времен Челмно и Собибура.

— Это что? — осведомился молодой человек, сидевший справа от Джентри.

Джентри удивленно повернулся к нему, но тут Коуэн что-то резко сказал ему на иврите, и молодой человек залился краской.

— Этот немец... Борден... он погиб, не так ли? — осведомился Коуэн.

— Во время авиакатастрофы... Якобы погиб... Но Сол держался другого мнения.

— Значит, доктор Ласки считал, что его старый мучитель все еще жив? — задумчиво произнес Коуэн. — Но какое отношение имеет Борден ко всем этим убийствам в Чарлстоне?

Джентри снял свою кепку и почесал в затылке.

— Сводит старые счеты... Сол и сам не мог сказать наверняка. Он просто чувствовал, что оберет — так он называл Бордена... каким-то образом имел отношение ко всему этому.

— Зачем Ласки встречался с Ароном?

— Признаться, я и не знал, что они встречались, — Джентри покачал головой. — До вчерашнего дня я вообще не знал о существовании Арона Эшколя. Сол вылетел из Чарлстона в Вашингтон, где он должен был с кем-то встретиться двадцатого декабря, однако с кем — он не сказал. Он должен был держать со мной связь, но с тех пор как он покинул Чарлстон, от него никаких вестей... Вчера я был в квартире Сола в Нью-Йорке и разговаривал с его домохозяйкой...

— Тимой, — вставил высокий телохранитель и тут же умолк, так как Коуэн бросил на него свирепый взгляд.

— Да, — подтвердил Джентри. — Она упомянула его племянника... Арона, вот почему я приехал сюда...

— О чем же доктор Ласки хотел поговорить с Ароном? — спросил Коуэн.

Джентри положил кепку на колени и развел руками.

— Если б я знал. У меня сложилось впечатление, что Сол хотел получить какие-то сведения о жизни этого Бордена в Калифорнии. Арон мог ему в этом помочь?

Прежде чем ответить, Коуэн довольно долго сидел, закусив губу.

— Перед встречей с дядей Арон взял отпуск за свой счет на четыре дня, — наконец ответил он. — Большую часть этого времени он провел в Калифорнии.

— И ему удалось что-либо узнать? — спросил Джентри.

— Этого мы не знаем, — вздохнул Коуэн, — А откуда вам известно о его встрече с Солом? Сол приходил в ваше посольство?

Высокий произнес что-то предостерегающее на иврите, но Коуэн не обратил на него никакого внимания.

— Нет, — ответил он. — Доктор Ласки встречался с Ароном неделю назад в Национальной галерее. Арон и Леви Коул, его коллега по внешним связям, сочли эту встречу чрезвычайно важной. Судя по словам их друзей и коллег по отделу, Арон и Леви в течение той недели хранили в шифровальном сейфе какие-то папки, которым придавали огромное значение.

— Что было в этих папках? — не слишком надеясь на ответ, спросил Джентри.

— Это нам неизвестно. — Коуэн пожал плечами. — Через несколько часов после того как была убита семья Арона, Леви Коул ворвался в посольство и изъял все материалы. С тех пор его никто не видел. — Коуэн устало потер переносицу. — И все это абсолютно необъяснимо. Леви — холостяк. У него нет семьи ни в Израиле, ни здесь, в Штатах. Он преданный сионист, бывший военный. Я не могу себе представить, чем его можно подкупить. С точки зрения логики, они должны были уничтожить именно его, а Арона Эшколя — только шантажировать. Вопрос только в том, конечно же: кто такие эти они?

Что мог сказать на это Джентри? Он только вздыхал тяжело, со стоном...

— Ладно, шериф, — сказал Коуэн, — расскажите нам, пожалуйста, что-нибудь, что могло бы нам помочь.

— Больше мне нечего добавить, — сказал Джентри. — Разве что могу рассказать вам историю Сола Ласки. — «Но как я смогу рассказать ее, не вдаваясь в подробности о Способностях этих... вампиров, — подумал Джентри. — Они же не поверят мне. А если они мне не поверят, я погиб».

— Нам нужно все, — жестко сказал Коуэн. — Все с самого начала.

Лимузин пронесся мимо мемориала Линкольна и снова направился к приливному бассейну.

Глава 8

Джермантаун

Суббота, 27 декабря 1980 г.

С помощью своего «Никона» со 135-миллиметровыми линзами Натали Престон пыталась запечатлеть противоречия умирающего города: кирпичные одноквартирные и каменные дома, банк, зажатый с двух сторон постройками XVIII столетия, антикварные магазины, забитые сломанной рухлядью, лавки Армии Спасения с поношенными вещами, пустые стоянки, заваленные мусором, грязные улочки и аллеи. Натали зарядила свой «Никон» черно-белой пленкой «+Х», не заботясь о ее зернистости, и ставила длинные неторопливые экспозиции, чтобы было видно все до малейшей трещинки в стене. Но никаких следов Мелани Фуллер нигде не было.

Тогда она набралась мужества и зарядила свою «ламу» тридцать второго калибра. Теперь револьвер лежал на дне ее большой сумки под вторым картонным дном, заваленным ворохами пленки и крышечками от линз.

Днем квартал выглядел не столь отталкивающе. Накануне вечером, после того как самолет приземлился в темноте, Натали, ощущая полную растерянность, позволила своему соседу, назвавшемуся Енсеном Лугаром, отвезти ее в Джермантаун. Тот сказал, что это ему по пути. Его серый «Мерседес» стоял на долгосрочной стоянке. Сначала Натали обрадовалась, что приняла это приглашение: путь был долгим — по оживленному шоссе, через двухуровневый мост, в самый центр Филадельфии и за ее пределы, снова через автомобильную развязку, по скоростной автостраде и еще раз через реку (а может, это была уже другая река) и наконец по улице Джермантаун, широкому, вымощенному кирпичом проспекту, петлявшему между темных лачуг и пустых магазинов. К тому времени, когда они добрались до центра города и уже приближались к гостинице, в которой Лугар посоветовал ей остановиться, Натали не сомневалась, что вот-вот последует предложение: «Что, если я поднимусь к вам на минутку?» или «Я бы хотел показать вам свой дом. Он чуть дальше». Но скорее всего первое; у него не было обручального кольца, однако это ничего не значило. Единственное, что понимала Натали, так это то, что сейчас последует неизбежное предложение и ее неловкий отказ.

Она ошиблась. Он высадил ее перед старой гостиницей, помог с сумками, пожелал удачи и отбыл. У нее мелькнуло подозрение, что он голубой.

Без нескольких минут одиннадцать Натали позвонила в Чарлстон и оставила свой номер телефона и номер комнаты на автоответчике Роба. Она надеялась, что он позвонит в начале двенадцатого, возможно, настаивая на том, чтобы она вернулась в Сент-Луис, но он не позвонил. Разочарованная, ощущая какую-то странную обиду и изо всех сил сопротивляясь желанию лечь и заснуть, она еще раз позвонила в Чарлстон в половине двенадцатого, используя устройство, которое ей одолжил Роб, но на пленке ничего не было, кроме двух ее звонков. Недоумевая и подсознательно испытывая некоторый страх, она легла спать.

При дневном свете все казалось более обнадеживающим. Хотя от Джентри так и не поступило никаких сообщений, она позвонила в «Филадельфийский обозреватель» и, упомянув имя своего чикагского издателя, смогла получить некоторые сведения от редактора газеты. Подробности преступления все еще оставались покрыты мраком, очевидным было лишь одно — четверо членов банды были обезглавлены. Штаб Братства Кирпичного завода располагался в городской расчетной палате на улице Брингхерст, всего в миле с небольшим от гостиницы Натали на улице Челтен. Натали нашла телефон расчетной палаты, позвонила и назвалась репортером из «Сан-Тайме». Священник по имени Билл Вудз назначил ей встречу на три часа и пообещал уделить пятнадцать минут.

Весь день Натали занималась осмотром Джермантауна, все дальше и дальше углубляясь по унылым улицам и запечатлевая их на пленку. Это место, как ни удивительно, обладало странной притягательностью. К северу и западу от Челтон-стрит высились большие старые дома, хотя и заселенные несколькими семьями, но все же сохранявшие намек на зажиточность их обитателей, к востоку же от Брингхерст-стрит тянулись ряды полусгоревших двухквартирных домов, заброшенных машин. Повсюду царила атмосфера безнадежности.

Солнца не было, однако за Натали следовала целая толпа хихикающих ребятишек, канючивших, чтобы она их сфотографировала. Натали не возражала. Над головой прогремел поезд, из раскрытой двери за полквартала от них раздался женский крик, и ребятишки рассеялись, как листья, унесенные ветром.

Посланий от Роба не было ни в десять, ни в двенадцать, ни в два. Натали решила, что надо дождаться одиннадцати вечера.

В три часа дня она постучала в дверь большого дома в стиле 1920 годов, высившегося среди груд булыжника, закопченных многоквартирных домов и фабричных складов. Перила на крыльце были выломаны, окна на третьем этаже забиты досками, но кто-то потрудился недавно покрасить дом дешевой желтой краской, отчего он выглядел так, будто болен желтухой.

Преподобный Билл Вудз, неуклюжий белый человек, усадил ее на стул в захламленном кабинете на первом этаже и стал жаловаться на недостаток финансирования, бюрократические препоны для осуществления такого проекта, как создание общинного дома, и слабую помощь со стороны молодежи и общины в целом. Слово «банда» он не употреблял. Краем глаза Натали видела, как по коридорам ходят молодые негры, со второго этажа и из подвала доносились выкрики и раскаты смеха.

— Могу я побеседовать с кем-нибудь из Братства Кирпичного завода? — поинтересовалась она.

— О нет! — воскликнул Вудз. — Ребята ни с кем не хотят говорить, кроме телевизионщиков. Им нравится сниматься.

— Они живут здесь? — спросила Натали.

— О Господи, конечно, нет. Они просто часто собираются тут для отдыха и дружеских бесед.

— Мне надо переговорить с ними, — решительно сказала девушка и встала.

— Боюсь, это... эй, постойте, подождите! Натали вышла в коридор, открыла дверь и поднялась по узкой лестнице. На втором этаже около дюжины негров толпились вокруг бильярдного стола или валялись на матрацах, раскиданных на полу, покрытом линолеумом. Окна были закрыты стальными ставнями, Натали насчитала четыре пневматические винтовки, которые стояли у подоконников. Когда она вошла, все замерли.

— Чего тебе надо, сука? — выпалил высокий, невероятно худой парень лет двадцати с небольшим, опиравшийся на бильярдный кий.

— Я хочу поговорить с тобой.

— Бля-я-я, — протянул бородатый юнец, лежавший на одном из матрацев. — Ты только послушай! «Я хочу поговорить с тобой», — передразнил он. — Ты откуда свалилась, стерва? Из какого-нибудь долбаного южного штата ?

— Я хочу взять интервью. — Натали сама удивлялась тому, что у нее не подгибаются колени и не дрожит голос. — 06 убийствах.

Повисло молчание, с каждой секундой оно становилось все более угрожающим. Высокий парень, первым обратившийся к Натали, поднял свой кий и стал медленно приближаться к ней. В четырех футах от нее он остановился, вытянул руку и провел белым от мела концом кия сверху вниз — между расстегнутыми полами ее пуховки по блузке до застежки ремня на джинсах.

— Я дам тебе интервью, сука. Я с тобой пообщаюсь на полную катушку — ты меня поняла.

Натали заставила себя стоять не двигаясь. Затем сдвинула «Никон» набок, засунула руку в карман и достала цветную фотографию, сделанную со слайда мистера Ходжеса.

— Кто-нибудь из вас видел эту женщину? Парень с кием взглянул на снимок и подозвал мальчика, которому было не больше четырнадцати. Тот посмотрел, кивнул и вернулся на свое место у окна.

— Позовите сюда Марвина! — рявкнул тот, что был с кием. — Пошевеливайте своими задницами.

Марвин Гейл — девятнадцатилетний темнокожий парень, голубоглазый, с длинными ресницами, поражал своей красотой. Он был прирожденным лидером. Натали поняла это сразу, как только он вошел в помещение. Все каким-то неуловимым образом переменилось, и Марвин сделался всеобщим центром внимания. В течение десяти минут он требовал, чтобы Натали объяснила, кто эта женщина с фотографии. Еще десять минут Натали убеждала его сначала рассказать ей об убийствах, после чего пообещала ответить на все вопросы.

Наконец Марвин расплылся в широкой улыбке, обнажив восхитительные зубы.

— Ты уверена, что хочешь знать это, малышка?

— Да, — откликнулась Натали. «Малышкой» ее называл Фредерик. И ей резануло слух, когда она услышала это слово здесь.

Марвин хлопнул в ладоши.

— Лерой, Кельвин, Монк, Луис, Джордж, — произнес он. — Остальные остаются здесь. Послышался хор недовольных голосов.

— Цыц! — рявкнул Марвин. — Мы находимся в состоянии войны, вам ясно? За нами продолжают охотиться. Если мы выясним, кто эта старая сука и какое она имеет к этому отношение, мы будем знать, кто нам нужен. Усекли? Так уясните себе это. И заткнитесь.

Все разошлись обратно по своим матрацам, некоторые вернулись к бильярдному столу.

Было уже четыре часа, на улице начинало темнеть. Натали застегнула молнию на куртке, пытаясь приписать свои внезапные приступы дрожи порывам ветра. Они шли на север по Брингхерст-стрит, затем свернули на запад в узенькую аллею. Фонари еще не горели. Время от времени пролетали редкие снежинки. Вечерний воздух был наполнен миазмами помоек и запахом прогоревшей сажи.

Остановились у поворота, и Марвин указал пальцем на четырнадцатилетнего парнишку.

— Монк, старик, расскажи, что тогда произошло.

Мальчик заложил руки в карманы и сплюнул на заиндевевшую траву.

— Мухаммед и остальные трое... они пришли сюда, понимаешь? Я шел за ними, но еще не подошел, понимаешь? Темно было как в преисподней. Мухаммед и Тоби пошли без меня трахаться к брату Зигу, а я так накачался, что не заметил, как они ушли, и побежал их догонять, понимаешь ?

— Расскажи о белом ублюдке.

— Сраный ублюдок, он вышел из этой аллеи и показал Мухаммеду, чтобы тот шел на х... Вот прямо здесь. Я был в полквартале отсюда и слышал, как Мухаммед сказал: «Бля, ты не шутишь?» И белый ублюдок тут же набросился на Мухаммеда и трех братишек.

— Как он выглядел? — спросила Натали.

— Заткнись! — рявкнул Марвин. — Вопросы задаю я Расскажи ей, как он выглядел.

— Он выглядел, как сука, — сказал Монк и еще раз сплюнул. Не вынимая рук из карманов, он повернул голову и утер подбородок о собственное плечо — Этот долбаный ублюдок выглядел так, словно его окунули в дерьмо, понимаешь? Так, как будто он целый год питался одними отбросами, понимаешь? Волосы такими сосульками. Хиппи грязный... А лицо как будто завешено травой... И весь грязный — в глине или в кропи, я не понял. — Монка передернуло.

— Ты уверен, что тот парень — белый? — спросила Натали.

Марвин бросил на нее негодующий взгляд, но Монк разорился:

— О да, он был белый. Он был белый! Ублюдочный, долбаный гад! Это истинная правда.

— Расскажи ей про косу.

— Ага. — Глаза у Монка расширились так, что, казалось, они вот-вот вылезут из орбит. — Я услышал шум и подошел, чтобы посмотреть. Не бежал, ничего такого не делал, понимаешь? Я не думал, бля, со всеми этими делами об убийстве, понимаешь? Я просто решил посмотреть, что у них там происходит. Но этот белый ублюдок, он достал такую косу... ну как в мультиках, знаешь?

— Каких мультиках? — спросила Натали.

— Черт, ну ты знаешь. Старуха с черепом и с косой. Смерть, в общем. Ну, там еще песочные часы, знаешь? Приходит, чтобы забирать мертвецов. Черт?..

— С косой ? — удивленно переспросила Натали. — Которой косят траву?

— Да, черт, — откликнулся Монк и повернулся к ней. — Только этот белый ублюдок скосил Мухаммеда и братишек. И быстро. О черт, как быстро. Но я видел, я прятался там... — Он указал пальцем на большую мусорную кучу. — Я дождался, пока он ушел, а потом еще очень долго там сидел, мне такое дерьмо ни к чему... А потом, когда рассвело, я пошел рассказать Марвину, понимаешь?

Марвин сложил на груди руки и посмотрел на Натали.

— Ну что, с тебя достаточно, малышка? Уже совсем стемнело. Далеко, в самом конце, аллеи виднелись огни Джермантаун-стрит.

— Почти, — откликнулась Натали. — И он... этот белый ублюдок, он убил всех?

Монк обхватил себя за плечи, его снова передернуло.

— Ты же сама знаешь... И не спешил к тому же. Ему, знаешь, это нравилось.

— Они были обезглавлены?

— Чего?

— Она спрашивает: он отрезал им головы? — пояснил Марвин. — Расскажи ей, Монк.

— Да, они были обезглавлены. Он... скосил им головы своей косой и потом добил лопатой. А потом насадил их на стояночные счетчики, знаешь?

— О Господи, — выдохнула Натали. Снежинки падали ей на лицо и замерзали на щеках и ресницах.

— Это еще не все, — продолжал Монк. Смех его стал таким хриплым и прерывистым, что больше походил на сдерживаемые с трудом рыдания. — Он еще вырезал им сердца. По-моему, он съел их.

Натали начала пятиться в ужасе, повернулась, чтобы бежать, но, увидев, что вокруг ничего нет, кроме кромешной тьмы и горы кирпичей, замерла.

Марвин взял ее за руку.

— Пошли, малышка. Ты пойдешь с нами. Теперь твоя очередь рассказывать. Настало время поговорить серьезно...

Глава 9

Беверли-Хиллз

Суббота, 27 декабря 1980 г.

Тони Хэрод «занимался любовью» со стареющей «старлеткой», когда раздался звонок из Вашингтона.

Тари Истен исполнилось сорок два, она была по меньшей мере на двадцать лет старше той роли, которую хотела получить в «Торговце рабынями», зато грудь у нее была в порядке... Хэрод поглядывал на нее снизу, пока Тари трудилась над ним, и ему казалось, что он различает бледно-розоватые линии на ее накачанных силиконом грудях. Они выглядели настолько противоестественно упругими, что почти не колыхались, пока Тари подпрыгивала вверх и вниз, откинув плечи назад и открыв рот, восхитительно разыгрывая страсть. Хэрод не использовал ее, он просто пользовался ею.

— Давай, малыш, давай. Давай. Дай мне, дай, — задыхаясь, шептала стареющая инженю, которую «Калейдоскоп» в 1963 году называл «новой Элизабет Тейлор». Но она стала всего лишь новой Стеллой Стивене.

— Дай мне, дай, — повторяла она с каждым выдохом. — Дай мне все, малыш. Давай, давай.

Тони Хэрод старался. За последние пятнадцать минут их страсть окончательно превратилась в тяжелый труд. Тари знала все нужные движения и выполняла их не хуже любой другой порнозвезды, с которой когда-либо работал Хэрод. Ее переполняла фантазия, она предвосхищала любое его желание, пытаясь доставить ему удовольствие каждым своим прикосновением и стараясь сосредоточить весь акт на самоотверженном поклонении пенису, которое, как она знала, нравилось любому мужчине. Она была самим совершенством. Но, несмотря на все ее старания, Хэроду казалось, что с равным успехом он мог бы трахаться с дуплом в дереве.

— Давай, малыш. Сейчас, дай мне все сейчас, — задыхалась Тари, продолжая оставаться в образе и подпрыгивая на нем, как ковбойская красотка на механическом быке.

— Заткнись, — сказал Хэрод и попытался сосредоточиться на том, чтобы достичь оргазма. Он закрыл глаза и вспомнил стюардессу, летевшую с ним из Вашингтона две недели назад. Неужели она была последней? Ах да, еще две немки, развлекавшие друг друга в сауне... Но нет, о Германии он вспоминать не хотел.

Чем больше они старались, тем слабее становилась эрекция у Хэрода. Пот с сосков Тари падал на его грудь. Хэрод вспомнил бесчувственную Марию Чен три года назад, ее смуглое обнаженное тело, покрытое потом, маленькую грудь, сжимающуюся от холодной воды, когда Хэрод обтирал ее губкой, и капли влаги, поблескивающие на черном треугольнике лона.

— Давай, малыш, — шептала Тари, чувствуя приближение победного конца и энергично труся, как пони, завидевшая впереди долгожданную конюшню. — Отдай мне, малыш, отдай мне все.

И Хэрод отдал. Тари застонала, дернулась и застыла в наигранном экстазе, который явно тянул на премию за лучшее достижение, если бы «Оскаров» давали за оргазмы.

— О малыш, как ты хорош, — проворковала она, запуская пальцы в его волосы, приникая лицом к плечу Хэрода и елозя по нему своими грудями.

Хэрод открыл глаза и увидел, что на телефоне мигает лампочка.

— Проваливай, — буркнул он. Пока он сообщал Марии Чен, что возьмет трубку, Тари свернулась рядом клубочком.

— Хэрод, это Чарлз Колбен! — проревел знакомый грубый голос.

— Да?

— Ты сегодня же вылетаешь в Филадельфию. Мы встретим тебя в аэропорту.

Хэрод оттолкнул руку Тари, тянувшуюся к его промежности, и посмотрел на потолок.

— Хэрод, ты здесь?

— Да. А зачем в Филадельфию?

— Просто тебе надо быть там.

— А что, если я не хочу?

Теперь настала очередь Колбена промолчать.

— Ребята, я же вам сказал еще на прошлой неделе, что выхожу из этого, — продолжил Хэрод и посмотрел на Тари Истен. Она курила сигарету с ментолом. Глаза у нее были синими и пустыми, — как вода в бассейне Хэрода.

— Ниоткуда ты не выходишь, — заорал Колбен. — Ты знаешь, что случилось с Траском?

— Да.

— А это значит, что в Клубе Островитян открывается вакансия.

— Не уверен, что это меня интересует... Колбен в трубке рассмеялся.

— Хэрод, несчастный тупица, ты бы лучше продолжал уповать на то, чтобы мы не потеряли интерес к тебе. Как только мы его потеряем, твоим недоношенным друзьям из Голливуда придется отправиться на очередные похороны. Вылетай немедленно, двухчасовым рейсом.

Хэрод осторожно положил трубку, выкатился из кровати и влез в свой оранжевый халат с монограммами.

Тари, потушив сигарету, смотрела на него сквозь длинные ресницы. Ее распластанная поза напоминала Хэроду дешевый итальянский нудистский фильм, в котором снялась Джейн Мэнсфилд незадолго до того, как лишилась головы в автомобильной катастрофе.

— Малыш, — выдохнула Тари, явно преисполненная удовлетворения, — поговорим об этом?

— О чем?

— Конечно же, о проекте, глупый, — захихикала она.

— О'кей. — Хэрод подошел к бару и налил себе стакан апельсинового сока. — Он называется «Торговец рабынями» и основан на этой книжонке, которая прошлой осенью валялась на каждом прилавке. Режиссером будет Шу Уильяме. Мы заложили в бюджет двенадцать миллионов, но Алан считает, что мы превысим его еще на миллион до окончательного монтажа.

Хэрод чувствовал, что теперь Тари уже приближается к настоящему оргазму.

— Рони сказал, что я идеально подхожу на эту роль, — прошептала она.

— Ты ему за это и платишь. — Хэрод жадно отпил ледяного сока. Рони Брюс был у Тари агентом и мальчиком для постели.

— Рони утверждал, что это твои слова. — Она слегка надулась.

— Да мои, — сказал Хэрод. — Ты подходишь. — И он улыбнулся своей крокодильской улыбкой. — Но, естественно, не на главную роль. Во-первых, ты на двадцать пять лет старше, у тебя толстая жопа, а сиськи выглядят так, словно это надутые воздушные шары, которые того и гляди лопнут.

Тари издала такой звук, словно кто-то внезапно ударил ее в солнечное сплетение. Губы ее шевелились, но она не могла произнести ни слова.

Хэрод допил сок и почувствовал, как у него тяжелеют веки.

— У нас имеется эпизодическая роль для тетушки героини, которая отправляется на ее поиски. Диалогов не много, но у нее есть хорошая сцена, когда арабы насилуют ее на базаре в Маракеше.

Из Тари начали вылетать отдельные слова.

— Какого же черта ты, паршивый кобель?.. Хэрод расцвел в улыбке.

— Я говорю, может быть. Подумай об этом, малышка. Пусть Рони позвонит мне, и я приглашу его на ленч. — Он поставил стакан и направился к джакузи.

— Почему потребовалось лететь в разгар ночи? — осведомилась Мария Чен, когда они пролетали где-то над Канзасом.

Хэрод выглянул в темный иллюминатор.

— По-моему, они просто хотят поиграть у меня на нервах. — Он откинулся на спинку кресла и посмотрел на Марию Чен. После Германии что-то изменилось в их отношениях. Хэрод закрыл глаза, снова воочию представил себе шахматную фигурку, на которой было вырезано его собственное лицо, и вздрогнул.

— А почему в Филадельфию? — спросила Мария Чен. Хэрод начал сочинять какое-то умное высказывание о Филдсе, но потом решил, что слишком устал для легкомысленных ответов.

— Не знаю, — сказал он. — Там или Вилли, или эта Фуллер.

— А что ты будешь делать, если это Вилли?

— Буду уносить ноги. Надеюсь, ты мне поможешь. — Он огляделся. — Ты упаковала браунинг так, как я сказал?

— Да. — Мария отложила в сторону калькулятор, на котором подсчитывала расходы, необходимые на гардероб. — А что, если это Фуллер?

За три ряда от них не было ни одного человека. Несколько пассажиров в салоне первого класса спали.

— Если это всего лишь она, то я ее убью, — сказал Хэрод.

— Ты или мы? — поинтересовалась Мария Чен.

— Я, — рявкнул Хрод.

— Ты уверен, что сможешь?

Хэрод свирепо посмотрел на Марию и отчетливо ощутил, как его кулак врезается в ее идеальные зубы. Ему даже показалось, что игра стоит свеч — арест, суд и все остальное — лишь бы пробиться через ее чертово восточное самообладание. Хотя бы раз. Избить ее и оттрахать прямо здесь, в первом классе самолета, летящего из О'Хары в Филадельфию.

— Уверен, — проронил он. — Она всего лишь несчастная старуха.

— Вилли ведь тоже был... старик.

— Ты видела, на что способен Вилли. Он спокойно перелетает из Мюнхена в Вашингтон, только чтобы отправить Траска на тот свет. Он сумасшедший.

— Ты еще ничего не знаешь о Фуллер. Хэрод покачал головой.

— Она — женщина. А ни одна женщина на свете не может быть так опасна, как Вилли Борден.

Они приземлились в Филадельфии за час до рассвета. Хэрод так и не смог заснуть. Начиная от Чикаго салон первого класса так продувало сквозняком от вентиляторов, что теперь Хэроду казалось, будто под веки ему залили смесь клея с песком. Настроение у него еще больше испортилось, когда он увидел, что Мария Чен как ни в чем не бывало выглядит свежей и бодрой. Их встретили три омерзительно чистеньких фэбээровца.

— Мистер Хэрод? — осведомился представительный мужчина с поблекшим синяком на подбородке, заклеенном пластырем. — Мы отвезем вас к мистеру Колбену.

Хэрод протянул ему свою сумку.

— Да, хорошо бы пошевеливаться. Я смертельно хочу спать.

Красивый агент передал сумку одному из своих помощников и повел их вниз по эскалаторам, через двери с табличками «Вход запрещен» и наружу, на бетонированную полосу между основным зданием аэропорта и комплексом частных ангаров. Грязная красно-желтая полоса на востоке намекала на восход солнца, но огни на взлетных полосах еще продолжали гореть.

— О черт, — с чувством выругался Хэрод. Перед ним стоял готовый к взлету дорогой вертолет на шесть пассажиров, выкрашенный в оранжевые и белые цвета, его бортовые огни посверкивали, а двигатели уже слабо вращались. Один из агентов придержал дверцу, пока второй закидывал внутрь багаж Хэрода и Марии Чен. Сквозь стекла салона виднелась фигура Чарлза Колбена.

— Черт, — повторил Хэрод, обращаясь к Марии Чен. Та кивнула. Хэрод вообще терпеть не мог летать, но вертолеты он ненавидел больше всего. В то время как самый распоследний голливудский режиссер тратил треть своего бюджета, арендуя эти опасные безумные машины, и с ревом кружил и нырял над каждой съемочной площадкой, как маньяк с комплексом Иеговы, Тони Хэрод категорически отказывался подниматься над землей.

— Неужели у вас нет какого-нибудь гребаного наземного транспорта? — проорал он сквозь шум лопастей.

— Залезайте, — скомандовал Колбен. Хэрод произнес еще несколько внушительных ругательств, но все-таки последовал в салон за Марией Чен. Он знал, что двигатели расположены над землей по меньшей мере в восьми футах, но ни один здравомыслящий человек не мог пройти под их невидимыми лопастями не сгибаясь.

Хэрод и Мария еще возились с пристежными ремнями на мягком заднем сиденье, когда Колбен уже развернулся в своем кресле и, подняв вверх большие пальцы, дал пилоту знак взлетать. Хэрод решил, что тот вполне тянет на главную роль — потертая кожаная куртка, худое лицо с резкими чертами под козырьком красной кепки и глаза, взгляд которых говорил, что им привычен вид смертельного боя, а все остальное, менее волнующее, просто не представляет никакого интереса. Пилот произнес что-то в микрофон, закрепленный у него на голове, выжал вперед ручку управления, затем притянул ее чуть на себя. Вертолет взревел, поднялся, нырнул носом вниз и полетел, стабильно держась в шести футах над землей.

— О черт, — пробормотал Хэрод. Ощущение было такое, будто он катил на доске с тысячью шарикоподшипников.

Они вышли из зоны, прилегавшей к ангарам и аэропорту, обменялись какими-то репликами с диспетчером и взмыли вверх. Прежде чем закрыть глаза, Хэрод успел различить внизу нефтеочистители, реку и огромную тушу нефтяного танкера.

— Старуха здесь, в городе, — сказал Колбен.

— Мелани Фуллер? — переспросил Хэрод.

— А ты думаешь, я о ком? — рявкнул Колбен. — Об Элен Хейес?

— Где она?

— увидишь.

— Как вы ее нашли?

— Это наше дело.

— И что вы собираетесь делать?

— В свое время расскажем. Хэрод открыл глаза.

— Люблю я с тобой разговаривать, Чак. Все равно что беседовать с собственными подмышками. Лысый прищурился и улыбнулся Хэроду.

— Тони, малыш, лично я считаю, что ты кусок собачьего дерьма, но мистер Барент почему-то полагает, что ты мог бы вступить в наш клуб. Тебе предоставился счастливый случай, ублюдок, смотри, не просри его. Хэрод рассмеялся и снова закрыл глаза. Мария Чен смотрела в иллюминатор на вьющуюся лентой серую реку. Окраины Филадельфии высились справа. Там тянулись ряды двухквартирных домов, покрывавшие все пространство кирпично-коричневой сеткой, прошитой автострадами, слева же раскинулся казавшийся бесконечным парк с низкими холмами, которые топорщились обнаженными деревьями и кое-где были припорошены заплатами снега. Поднялось солнце, повиснув золотым прожектором между горизонтом и низкими облаками, и сотни окон домов на склонах холмов отразили его свет солнечными зайчиками. Колбен положил руку на колено Марии.

— Мой пилот — вьетнамский ветеран, — доверительно сообщил он. — Он как вы.

— Я никогда не была во Вьетнаме, — тихо ответила Мария Чен.

— Нет, — поправился Колбен, и его рука скользнула вверх по ее бедру. Хэрод, казалось, спал. — Я имел в виду, что он — нейтрал. На него никто не влияет.

Мария Чен сжала колени и пресекла рукой дальнейшие поползновения. Три остальных агента наблюдали за происходящим, а тот, у которого был травмирован подбородок, даже слегка улыбался.

— Чак, — проронил Хэрод, не открывая глаз, — ты левша или правша?

— А в чем дело? — ухмыльнулся Колбен.

— Я просто хотел узнать, сможешь ли ты заниматься мастурбацией, если я сломаю тебе правую руку, — пояснил Хэрод и открыл глаза. Колбен смотрел на него не мигая. Трое агентов поставленным хореографическим движением расстегнули плащи.

— Подлетаем, — сообщил пилот. Колбен убрал руку с колена Марии и наклонился вперед.

— Посади нас рядом с центром связи, — распорядился он, хотя в этом не было никакой необходимости. Внизу виднелся небольшой квартал, окруженный ветхими одноквартирными домами и заброшенными фабриками, который был обнесен высоким деревянным строительным забором. Посреди стоянки находились четыре трейлера, а с южной стороны от них расположились машины и фургоны. На крышах одного из фургонов и двух трейлеров высились коротковолновые антенны. Посадочная площадка была помечена оранжевыми пластмассовыми панелями.

Выйдя из вертолета, все пригнулись, проходя под вращающимися лопастями, за исключением Марии Чен. Ассистентка Хэрода шла выпрямившись, осторожно минуя на своих высоких каблуках лужи и грязь, во всей ее манере поведения не было и намека на какую-либо напряженность. Пилот остался в вертолете. Лопасти продолжали вращаться.

— Небольшая остановка, — пояснил Колбен, направляясь к одному из трейлеров. — А потом тебя ждет работа.

— Единственная работа, которой я хотел бы заняться — это поиски постели, — откликнулся Хэрод.

Два центральных трейлера, развернутых на север и на юг, соединялись широкой дверью. Западная стена была полностью заставлена телевизионными мониторами и пультами связи. За мониторами сидело человек восемь в белых рубашках и темных галстуках, время от времени они что-то шептали в микрофоны.

— Прямо Центр управления космическими полетами, — заметил Хэрод. Колбен важно кивнул.

— Это наш центр связи.

Сидевший за первым пультом «белый воротничок» поднял голову, и Колбен обратился к нему:

— Ларри, это мистер Хэрод и мисс Чен. Директор пригласил их сюда взглянуть на нашу операцию. — Ларри кивнул, посчитав прибывших за высоких гостей, и Хэрод понял, что эти рядовые сотрудники ФБР ничего не знают об истинных целях операции.

— Что это такое на экране? — осведомился Хэрод. Колбен указал на первый монитор.

— Это фасад дома на Квин-лейн, где находится наша подозреваемая и неизвестный парень-хиппи вместе с некоей Энн Мари Бишоп — 53 года, не замужем, после смерти брата в мае этого года живет одна. Группа «Альфа» установила пункт наблюдения на втором этаже склада, находящегося напротив. На втором мониторе — тыльная сторона того же дома — снимается с третьего этажа одноквартирного дома, стоящего на другой стороне аллеи. Номер три — аллея с передвижного фургона, прослушивающего телефонные переговоры.

— Она сейчас там? — Хэрод кивнул на черно-белые изображения маленького домика.

Колбен покачал головой и провел их вдоль ряда мониторов к тому, на экране которого виднелся старый каменный дом. Камера была явно установлена на уровне земли, на противоположной стороне оживленной улицы, где время от времени изображение перекрывалось проходящим транспортом.

— В данный момент она находится в Ропщущей Обители, — пояснил Колбен.

— Где? — опешил Хэрод.

— В Ропщущей Обители. — Колбен указал на две увеличенные фотокопии архитектурных планов, приколотые к стене над монитором. — Это историческая достопримечательность. Большую часть времени закрыта для посещения публики. Фуллер проводит там довольно много времени.

— Объясните-ка мне подробнее, — промямлил Хэрод устало. — Интересующая нас дама скрывается в национальном памятнике?

— Это не национальный памятник, — отрезал Колбен, — а всего лишь местная историческая достопримечательность. Но она действительно проводит там большую часть времени. Утром... по крайней мере в течение тех двух дней, что мы за ней наблюдаем, Фуллер, вторая пожилая дама и парень ходят в дом на Квин-лейн, вероятно, для того чтобы помыться и поесть чего-нибудь горяченького.

— Господи Иисусе, — произнес Хэрод и снова оглядел агентов и оборудование. — И сколько людей у вас занимается этой работенкой, Чак?

— Шестьдесят четыре человека. Местные власти знают о нашем присутствии, но им велено не вмешиваться. Когда же дело дойдет до развязки, нам может потребоваться их помощь с регулировкой движения.

Хэрод ухмыльнулся и посмотрел на Марию Чен.

— Шестьдесят четыре, чертов вертолет и миллион долларов, потраченных на «Звездные войны», и все для того, чтобы поймать восьмидесятилетнюю шлюху — Ларри и еще несколько агентов недоумевающе посмотрели на него. — Как следует работайте, ребята, — подбодрил их Хэрод с издевкой в голосе, — ваша страна гордится вами.

— Пройдем в мой кабинет, — холодно заметил Колбен.

Кабинеты находились в трейлерах, расположенных к востоку и западу на южной окраине центра. Кабинет Колбена был чуть больше обычной клетки и чуть меньше комнаты.

— А что находится в другом конце этой конструкции? — осведомился Хэрод, когда он, Мария Чен и помощник директора ФБР расположились вокруг небольшого столика.

Колбен замялся.

— Камеры заключения и оборудование для проведения допросов, — ответил он наконец.

— Вы собираетесь допрашивать эту Фуллер?

— Нет, — произнес Колбен. — Она слишком опасна. Мы намереваемся уничтожить ее.

— У вас уже есть задержанные, которых вы допрашиваете?

— Возможно, — уклонился Колбен. — Тебе это знать не обязательно. Хэрод вздохнул.

— О'кей, Чак, а что мне нужно знать обязательно? Колбен бросил взгляд на Марию Чен.

— Это конфиденциально. Ты не сможешь здесь обойтись без своей Конни Чанг, Тони?

— Нет, — сказал Хэрод. — И только попробуй еще раз прикоснуться к ней, и тогда, малыш, Баренту придется заполнять еще одну вакансию в Клубе Островитян.

Колбен слегка улыбнулся.

— Нам с тобой предстоит решить кое-какие вопросы. Но это позднее. А пока мы должны завершить эту операцию, и тебе ради разнообразия придется поработать. — Он достал фотографию и подтолкнул ее к Хэроду.

Хэрод уставился на снимок, сделанный «Полароидом», — на нем была изображена симпатичная молодая негритянка лет двадцати двух, стоящая на углу улицы в ожидании смены сигнала светофора. Кудрявые волосы, короткая стрижка, на изящном овале лица выделяются выразительные глаза и полные губы. Взгляд Хэрода скользнул ниже на ее груди, но слишком мешковатое верблюжье пальто не давало возможности различить их.

— Миленькая цыпочка, — заметил он. — На звезду, конечно, не тянет, но я мог бы устроить ей прослушивание или дать какую-нибудь эпизодическую роль. Кто она такая?

— Натали Престон, — пояснил Колбен. Хэроду это имя ничего не говорило.

— Ее отец оказался на пути конфликта между Ниной Дрейтон и Мелани Фуллер несколько недель назад в Чарлстоне.

— И что же?

— А то, что он мертв, а юная мисс Престон вдруг объявляется здесь, в Филадельфии.

— Сейчас?

— Да!

— Вы думаете, она идет по следу шлюхи Фуллер?

— Нет, Тони, мы думаем, что безутешная дочь оставляет могилу своего папочки, бросает дипломную работу в Сент-Луисе и прилетает в Джермантаун из внезапно проснувшегося интереса к ранней истории Америки, — Колбен иронизировал над непонятливостью партнера. — Естественно, она идет по следу старухи, тупица.

— А как же она ее нашла? — Хэрод не сводил глаз с фотографии.

— По банде, — сказал Колбен и, видя непонимание на лице Хэрода, добавил:

— О Господи, у вас что, в Голливуде, нет газет и телевидения?

— Я был занят запуском фильма с бюджетом в двенадцать миллионов, — важно заявил Хэрод. — Какие убийства?

Колбен рассказал ему о рождественских убийствах на Джермантаун-стрит.

— Ас тех пор еще два, — добавил он. — Грязное дело.

— А каким образом эта сладкая шоколадка связала потасовку между местными ублюдками с Мелани Фуллер? — спросил Хэрод. — И как вы вообще отыскали здесь ее и известную пожилую даму?

— У нас есть свои источники, — усмехнулся Колбен. — Что касается этой черной суки, мы прослушивали ее телефон и телефон этого чокнутого шерифа, с которым она якшалась. Они оставляли презабавные послания друг другу на его автоответчике. Мы послали в Чарлстон парня, который оставил нужные нам сообщения, а остальное стер.

Хэрод покачал головой.

— Не понял. Какое отношение ко всему этому дерьму имею я лично?

Колбен поигрывал костяным ножом для распечатывания писем.

— Мистер Барент решил, что это по твоей части, Тони.

— Что именно? — Хэрод вернул ему фотографию Натали.

— Позаботиться о мисс Престон.

— Ага, — откликнулся Хэрод. — Мы договаривались только о Фуллер. Только о ней. Колбен приподнял бровь.

— В чем дело, Тони? Эта малышка пугает тебя так же, как и перелеты? Чего ты еще боишься? Хэрод потер глаза и зевнул.

— Займись этим, и, возможно, тебе не придется беспокоиться о Мелани Фуллер, — добавил Колбен — Это кто сказал?

— Мистер Барент сказал. Господи, Хэрод, ты получаешь бесплатный билет в самый элитарный клуб, какие только знала история. Я подозревал, что ты недоумок, но такой глупости я от тебя даже не ожидал Хэрод еще раз зевнул.

— А кому-нибудь из вас, интеллектуальных паралитиков, не приходило в голову, что я не обязан выполнять вашу грязную работу? — поинтересовался он. — Ты сам сказал, что вы по несколько раз в день снимаете старуху своими камерами. Замените одну из них на дуло 36 калибра, и вопрос решен. А что за возня с малышкой Натали, как ее там? Она тоже обладает Способностью или чем-нибудь еще?

— Нет, — откликнулся Колбен. — Натали Престон имеет звание бакалавра искусств, полученное в Овер-лине, и на две трети ею сдан курс на право преподавания. Очень спокойная девушка.

— Тогда почему я?

— Взнос, — ответил Колбен. — Мы все платим взносы.

— И чего вы хотите? Арест и допрос?

— Нет необходимости, — бросил Колбен. — Все сведения, которые она могла бы нам предоставить... мы уже... э-э... получили из другого источника. Мы просто хотим, чтобы она была выведена из игры.

— Окончательно? Колбен издал смешок.

— А вы как думали, мистер Хэрод?

— Я подумал, может, ее отвезти в Беверли-Хиллз на небольшие принудительные каникулы, — сказал Хэрод. Веки у него совсем отяжелели, и он быстро облизнулся.

Колбен снова засмеялся.

— Как хочешь. Но что касается этой... как ты ее назвал?., сладкой шоколадки — вопрос должен быть решен окончательно. Что ты предпримешь, это твое дело, Тони, малыш. Только чтобы без всяких промашек.

— Промашек не будет, — пообещал Хэрод и бросил взгляд на Марию Чен. — Вам известно, где она сейчас?

— Да. — Колбен поднял пюпитр и взглянул на компьютерную распечатку. — Она все еще в отеле «Челтен», в двенадцати кварталах отсюда. Хейнс может отвезти вас туда прямо сейчас.

— Прежде всего я хотел бы, чтобы нам с Марией предоставили номера «люкс» в хорошем отеле. А затем — семь или восемь часов сна.

— Но мистер Барент...

— Имел я мистера Барента, — промолвил Хэрод с улыбкой. — Если ему не нравится, пусть сам охотится за этой цыпкой. А теперь распорядись, чтобы Хейнс или кто там отвез нас в приличный отель.

— Так как же насчет Натали Престон? — настаивал Колбен.

Хэрод остановился возле двери.

— Полагаю, она тоже находится под наблюдением?

— Конечно.

— Ну так попроси своих мальчиков, чтобы они еще часов восемь-девять повисели у нее на хвосте, Чак. — Он снова повернулся к двери, но вдруг замер и пристально посмотрел на Колбена. — Ты так и не ответил на мой вопрос. По крайней мере последние несколько дней Мелани Фуллер находится у вас под колпаком. Чего вы тянете? Почему не покончите с ней и не уберетесь отсюда?

Колбен снова поиграл ножом.

— Мы просто хотим выяснить, осталась ли какая-нибудь связь между этой Фуллер и твоим старым начальником мистером Борденом. Мы ждем, когда Вилли сделает промашку и высунет нос.

— И что же будет тогда?

Колбен улыбнулся и провел тупой стороной ножа себе по горлу.

— Тогда... тогда твой дружок Вилли пожалеет, что его не было рядом с Траском, когда взорвалась бомба.

Хэрод и Мария Чен получили комнаты в отеле «Каштановый холм» в семи милях от Джермантаун-стрит, в районе тенистых улиц и огороженных парков. Колбен тоже был зарегистрирован в этом отеле. Агент с травмированным подбородком распорядился, чтобы на улице в машине их дожидался белокурый фэбээровец. Хэрод проспал часов шесть и проснулся разбитым, долго не мог взять в толк, где он находится. Мария Чен смешала ему водку с апельсиновым соком и, пока Хэрод пил, присела на край его кровати.

— Что ты собираешься делать с девушкой ? — осведомилась она.

Хэрод поставил стакан и потер лицо.

— Какая тебе разница?

— Разница есть.

— Тебя это не касается.

— Мне поехать с тобой?

Хэрод уже думал об этом. Он чувствовал себя неуютно, когда его никто не прикрывал, но в данном случае необходимости в этом не было. Чем больше он думал, тем менее необходимым это ему казалось.

— Нет, — ответил он. — Оставайся здесь и займись корреспонденцией «Парамаунта». Это не потребует много времени.

Не говоря ни слова, Мария Чен вышла из комнаты. Хэрод принял душ, надел шелковую рубашку, дорогие шерстяные брюки и черный пиджак с ворсом. Затем он набрал номер телефона, который ему дал Колбен.

— Натали, как ее там, все еще на месте? — спросил он.

— Она болтается в трущобах, но к обеду вернется к себе в отель, — рассмеялся довольный Колбен. — Она проводит много времени с этой черной бандой.

— Той самой, которая лишилась своих членов? Колбен снова расхохотался.

— Что в этом смешного? — раздраженно рявкнул Хэрод.

— Выбор слов, — продолжал хохотать Колбен. — Которая лишилась своих членов. Это полностью соответствует действительности. Два последних трупа были изрублены на куски, и у них были оттяпаны члены.

— О Господи! — выдохнул Хэрод. — И ты думаешь, этим занимается Мелани Фуллер?

— Мы не знаем, — ответил Колбен. — Мы не видели, чтобы ее парень выходил из Ропщущей Обители в то время, когда происходили убийства, но она могла использовать кого-нибудь другого.

— А вы хорошо следите за Ропщущей Обителью?

— Можно было бы и получше. Но мы не можем в каждой улочке поставить по телефонизированной машине — старуха может что-нибудь заподозрить. Однако у нас хорошее прикрытие спереди, камера, целиком охватывающая задний двор, и весь квартал оцеплен агентами. Как только старая ведьма высунется, мы тут же ее схватим.

— Ну что ж, хорошо, — сказал Хэрод. — Слушай, если я сегодня закончу с этим вторым делом, я бы хотел утром убраться отсюда.

— Надо будет связаться с Барентом.

— К черту Барента! — вскипел Хэрод. — Я не собираюсь дожидаться, когда здесь появится Вилли Борден. На это уйдет слишком много времени. Вилли мертв.

— Не так уж много, — возразил Колбен. — Нам дан зеленый свет заняться старухой.

— Сегодня?

— Нет, но довольно скоро.

— Когда?

— Мы тебе скажем, если тебе надо будет это знать.

— Люблю беседовать с тобой. — Хэрод положил трубку.

Молодой белокурый агент отвез Хэрода в город, указал ему гостиницу «Челтен» и припарковал машину в квартале от нее. Хэрод дал ему на чай двадцать пять центов.

Это была старая гостиница, старавшаяся сохранить свое достоинство, несмотря на стесненные обстоятельства. Холл поражал своей пустотой, зато бар был недавно отремонтирован, там царил приятный полумрак. Хэрод решил, что основные доходы гостиница получает от ленчей, на которые сюда заходят немногие оставшиеся в этом районе белые бизнесмены. Нужную ему негритянку он отыскал в баре — она сидела в углу, ела салат и читала книжку в мягкой обложке. Она была ничуть не хуже, чем на фотоснимке — даже лучше, решил Хэрод, когда увидел ее полную грудь под терракотовой водолазкой. С минуту Хэрод постоял у стойки бара, пытаясь определить среди присутствующих агентов ФБР. Явным агентом был одинокий парень у бара со слуховым аппаратом и в излишне дорогом для такого захолустья костюме-тройке. Через некоторое время Хэрод обратил внимание на толстого негра, который поедал густую похлебку из моллюсков и не сводил глаз с Натали. «Неужели они стали теперь нанимать в ФБР негров? — подумал Хэрод. — Тоже, наверное, своя квота». По меньшей мере еще один агент должен был сидеть с холле гостиницы с газетой. Хэрод взял свой джин с тоником и направился к столику Натали Престон.

— Вы не возражаете, если я ненадолго составлю вам компанию?

Молодая женщина оторвалась от книги, и Хэрод прочитал заглавие «Преподавание как деятельность по сохранению ценностей».

— Нет, — жестко сказала она, — возражаю.

— О'кей. — Хэрод нагло повесил пиджак на спинку кресла. — Зато я не возражаю, — сказал он и сел.

Натали Престон открыла было рот, но Хэрод выпустил щупальца своего сознания и, проникнув в ее мозг, чуть сжал его... совсем слегка. Натали онемела. Она попыталась встать и замерла на полпути. Зрачки ее страшно сверкнули как у кошки.

Хэрод улыбнулся и откинулся на спинку кресла. Вокруг них в пределах слышимости не было ни одного посетителя.

— Тебя зовут Натали, — проговорил Хэрод, складывая руки на животе. — Меня — Тони. Как ты насчет того, чтобы разговаривать шепотом, но ни в коем случае не переходить на полный голос и не кричать!

Натали опустила голову и судорожно глотнула воздуха.

Хэрод покачал головой.

— Ты не правильно играешь в эту игру, Натали. Я спросил: как ты смотришь на то, чтобы немножко поразвлечься?

Все еще с трудом переводя дыхание, словно после пробежки на длинную дистанцию, девушка подняла глаза. Они блестели. Затем она откашлялась, поняла, что к ней вернулся голос, и прошептала:

— Пошел к черту... Сукин сын... Хэрод выпрямился.

— Ага, — произнес он. — Не правильный ответ. И с интересом стал наблюдать, как Натали внезапно согнулась, охваченная нестерпимой головной болью. В детстве Хэрод страдал страшными мигренями и знал, как делиться своей болью с мнительными особами.

— С вами все в порядке, мисс? — поинтересовался проходивший мимо официант.

Натали медленно выпрямилась, как механическая кукла, у которой кончается завод, и хрипло прошептала:

— Да, со мной все в порядке, просто месячные спазмы.

Официант в смущении удалился. Хэрод расплылся в улыбке. «Господи Иисусе, — подумал он, — каким бы я мог стать замечательным чревовещателем». Он наклонился вперед и погладил руку девушки. Та попыталась отдернуть ее, и Хэроду пришлось приложить немало сил, чтобы не дать ей преуспеть в этом. Во взгляде Натали появилось выражение загнанного зверька, которое Хэроду всегда нравилось.

— Давай начнем снова, — прошептал он. — Чем бы ты хотела заняться сегодня вечером, Натали?

— Я... хочу... сделать... тебе... минет... — каждый слог из нее приходилось вытаскивать чуть ли не клешами, но Хэрода это вполне устраивало. Огромные карие глаза Натали заполнились слезами.

— А что еще? — проворковал Хэрод, от прилагаемых им усилий лоб его покрылся морщинами. Эта шоколадка требовала от него гораздо больше трудов, чем обычно. — Чем бы ты еще хотела заняться?

— Я... бы... хотела... чтобы... ты... меня... трахнул...

— Конечно, малышка. В ближайшие два часа лучшего занятия я себе не придумаю. Пойдем в твой номер.

Они вместе поднялись из-за столика.

— Лучше оставь какие-нибудь деньги, — прошептал Хэрод. Натали уронила на стол десятидолларовую купюру.

Проходя мимо двух агентов у бара, Хэрод подмигнул им. В холле, пока они ждали лифта, мужчина в темном костюме опустил газету и пристально посмотрел на них. Хэрод улыбнулся, соединил на левой руке указательный палец с большим и несколько раз энергично продел в получившееся кольцо указательный палец правой руки. Агент залился краской и снова поднял газету. Ни в лифте, ни в коридоре третьего этажа они больше никого не встретили.

Хэрод взял у Натали ключи и открыл дверь. Пока он осматривал комнату, девушка стояла посередине, безучастно глядя перед собой. Чистенькая, но маленькая кровать, бюро, черно-белый телевизор на вращающейся подставке и открытый чемодан вместо вешалки. Хэрод достал из чемодана трусики девушки, провел ими по своему лицу, заглянул в ванную и подошел к окну, мимо которого спускалась пожарная лестница.

— О'кей, — весело промолвил Хэрод, отбросил в сторону нижнее белье и отодвинул от стены низкое зеленое кресло. — Сначала небольшое шоу, — заявил он, усаживаясь. Натали стояла между ним и кроватью. Руки ее безвольно свисали по бокам, лицо ничего не выражало, но Хэрод видел по легким судорогам, пробегавшим по ее плечам, какие неимоверные усилия она прилагает. Он улыбнулся и усилил свою хватку. — Всегда приятно посмотреть небольшой стриптиз, перед тем как лечь в постель, не правда ли?

Натали Престон медленно подняла руки и стянула водолазку через голову. Ее большая грудь в старомодном белом лифчике напомнила Хэроду кого-то, только вот кого? Он внезапно вспомнил стюардессу в авиалайнере, две недели назад. Ее кожа была настолько бледной, насколько темными были щечки у этой малышки. Зачем они носят эти простые, совершенно не возбуждающие лифчики?

Хэрод кивнул, и Натали завела руки за спину, чтобы расстегнуть застежку. Бретельки лифчика скользнули вниз, и он упал на пол. Хэрод посмотрел на светло-коричневые соски и облизнулся. Но пусть она немножко поиграет сама с собой, прежде чем займется им.

— О'кей, — прошептал он, — теперь, я думаю, самое время...

Но тут раздался оглушительный грохот, и Хэрод обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как рухнула внутрь выбитая дверь и в проеме возникла огромная туша, закрывшая собой свет, лившийся из коридора. Он еще успел вспомнить, что как идиот оставил свой браунинг в багаже Марии Чен...

Хэрод начал вставать, попробовал поднять руки, но что-то с тяжестью наковальни опустилось ему на голову, вжав в подушки кресла, а затем швырнуло на пол в теплый, затаившийся внизу мрак.

Глава 10

Мелани

Винсента было трудно содержать в чистоте. Есть такие мальчишки, которые, кажется, источают грязь из всех своих пор. Не успевала я вычистить ему ногти, как через час под ними уже снова виднелась траурная кайма. Мне приходилось постоянно бороться за то, чтобы он выглядел опрятным.

В Рождество мы отдыхали. Энн готовила еду, меняла на проигрывателе праздничные пластинки и занималась стиркой, пока я читала Писание и размышляла над ним. День выдался тихим и спокойным. Несколько раз у Энн возникал позыв включить телевизор — до встречи со мной она смотрела его по шесть-восемь часов в день, — но моя обработка давала себя знать, и она тут же находила какое-нибудь другое занятие. В первую неделю своего пребывания у Энн я и сама безумно проводила время у экрана, пока однажды вечером, в одиннадцатичасовых новостях, не показали коротенький сюжет о так называемых чарлстонских убийствах. «Полиция штата до сих пор разыскивает пропавшую женщину», — сообщила молодая дикторша. И тогда я решила, что больше в доме Энн Бишоп никто не будет смотреть телевизор.

В субботу, через два дня после Рождества, мы отправились с Энн по магазинам. В гараже у нее хранился «Де Сото». 1953 года — это была отвратительная зеленая машина с решеткой на радиаторе, отчего она напоминала испуганную рыбу. Энн вела машину так осторожно и неуверенно, что пока мы не выехали из Джермантауна, я была вынуждена убрать ее из-за руля и посадить на ее место Винсента. Энн указала нам путь, по которому мы выбрались из Филадельфии и направились к самому фешенебельному торговому центру «Прусский король» — более глупого названия пригорода я еще не встречала. Мы ходили по магазинам в течение четырех часов, и я сделала несколько симпатичных приобретений, хотя, опять же, ни одно из них не могло сравниться с той восхитительной одеждой, которую я оставила в аэропорту Атланты. Я купила красивое пальто за триста долларов — темно-синее, с пуговицами цвета слоновой кости, — и решила, что оно сможет защитить меня от пронизывающего холода северной зимы. Энн было приятно покупать мне разные вещи, и я не хотела препятствовать ее счастью.

Вечером я вернулась в Ропщущую Обитель. Так приятно было переходить из комнаты в комнату в свете колеблющегося пламени свечей в сопровождении лишь теней да еле слышимого шепота. Да, забыла упомянуть, что в магазине спортивных товаров Энн приобрела две винтовки. Молодой продавец с грязными светлыми волосами и в таких же грязных кроссовках был потрясен наивностью пожилой женщины, покупавшей оружие для своего взрослого сына. Он предложил две дорогие пневматические винтовки — двенадцати— и шестнадцатизарядную, в зависимости от тою, на какую дичь собирался охотиться ее мальчик. Энн купила обе и еще по шесть коробок патронов для каждой. И теперь, пока я переходила с канделябром из комнаты в комнату, Винсент в каменной прохладе кухни отлаживал и смазывал винтовки.

Раньше я никого не использовала так, как Винсента. Если раньше я сравнивала его сознание с джунглями, то теперь я все больше убеждалась, что эта метафора прекрасно отражала действительность. Образы, мелькавшие в сохранившихся участках его мозга, неизменно были связаны с насилием, убийством и разрушением. Я улавливала картины убийства членов его семьи — матери на кухне, отца в кровати, старшей сестры на кафельном полу ванной, но я не знала, были ли то воспоминания о реальных событиях или просто фантазии. Сомневаюсь, что и сам Винсент отдавал себе в этом отчет. Никогда не спрашивала его об этом, но даже если бы и спросила, он не смог бы ответить.

Вообще, использование Винсента напоминало мне езду верхом на норовистой лошади — стоило только отпустить вожжи и предоставить ей делать все что заблагорассудится. Он был невероятно силен для своего роста и телосложения, просто необъяснимо силен. Казалось, в самые неожиданные моменты всю его систему захлестывали огромные волны адреналина, и тогда его мощь становилась поистине сверхчеловеческой. Мне очень нравилось разделять с ним это состояние, хотя я и была всего лишь пассивной участницей. С каждым днем я чувствовала себя все моложе. Я знала, что когда доберусь до своего дома в Южной Франции, возможно в будущем месяце, я настолько помолодею, что даже Нине не удастся узнать меня, Рождественские праздники портили только ночные кошмары, связанные с Ниной. Они повторялись из ночи в ночь: Нина открывает глаза; мертвенно-бледная маска ее лица с дыркой во лбу; Нина поднимается из своего гроба — я вижу ее пожелтевшие острые зубы и синие глаза, которые вдруг открываются в пустых глазницах черепа, в окружении полчища белесых червей.

Мне не нравились эти сны.

В субботу вечером я оставила Энн на первом этаже Ропщущей Обители охранять дверь, а сама свернулась клубком в детской кровати и отдалась шепоткам, погрузившим меня в полудрему.

Винсент вновь вышел подземным ходом. Он был своеобразным символом появления на свет: длинный узкий коридор с наползающими друг на друга шероховатыми стенами, резкий запах земли, напоминающий медный привкус крови, узкий лаз в конце и, как взрыв света и звука, — первый глоток свежего ночного воздуха.

Винсент пересек темную аллею, перепрыгнул через изгородь, миновал пустую стоянку и нырнул во тьму следующей улицы. Винтовки он оставил на кухне в Ропщущей Обители; с собой он захватил лишь косу, укоротив ее длинную деревянную рукоять на четырнадцать дюймов, и нож.

Я не сомневалась, что летом эти улицы кишмя кишат неграми: жирные негритянки сидят на ступеньках и мелют языками, как бабуины, или тупо смотрят на своих грязных, оборванных ребятишек, а расхлябанные особи мужского пола, без работы, без идеалов, без каких-либо видимых средств к существованию, околачиваются в барах или подпирают стены на углах. В тот же вечер, в разгар суровой зимы, на улицах было темно и тихо, узкие оконца занавешены, заперты двери одноквартирных домов. Винсент не просто двигался, как безмолвная тень, он поистине превратился в нее, перемещаясь с аллеи на улицу, с улицы на пустую стоянку, со стоянки во двор, нарушая при этом покой не больше, чем дуновение ветра.

Две ночи назад он выследил членов банды, которые собирались в большом старом здании, расположенном посреди заброшенных стоянок, неподалеку от высокой железнодорожной платформы, врезавшейся в эту часть гетто, как Великая Стена, в бесплодной попытке некоторых более цивилизованных горожан оградиться от варваров. Лежа на промерзшей траве возле заброшенной машины, Винсент наблюдал.

Черные фигуры двигались перед освещенными окнами, словно карикатурные изображения негров на экране «волшебного фонаря». Наконец пятеро из них вышли из дому. Мне не удалось узнать их в тусклом свете, но это не имело значения. Винсент подождал, пока они скроются в узкой аллее у железнодорожной платформы, а затем двинулся за ними. Как меня возбуждало безмолвное преследование, это скольжение в ночи, казалось, не требовавшее от него никаких усилий. Почти в кромешной тьме Винсент видел не хуже, чем большинство людей при дневном свете. Я словно разделяла мысли и чувства сильной и гибкой охотничьей кошки. Голодной кошки.

В компании было две девушки. Винсент замедлил шаг, когда группка остановилась. Он принюхался, вбирая в ноздри сильный, чуть ли не звериный запах негров. Негры так же легко возбуждаются и так же быстро забывают о происходящем вокруг, как кобели, учуявшие суку в период течки. Эти две негритянки были явно разгорячены. Вместе с третьим парнем, дожидавшимся своей очереди, Винсент смотрел, как две пары совокуплялись на темной платформе — обнаженные черные ноги девиц то разъезжались в стороны, то смыкались на дергающихся задах мужских особей. Все тело Винсента напряглось, не в силах превозмочь желания вступить в дело тут же, но я заставила его отвернуться и дождаться, пока парни удовлетворят свою похоть. Девицы с невинным и простодушным видом, как довольные помойные кошки, направились по своим домам, смеясь и переговариваясь. И тогда я спустила Винсента с цепи.

Он дождался, когда негры свернули за угол Брингхерст-стрит возле заброшенной обувной фабрики. Первый удар косы пришелся парню в живот, и, разрезав его пополам, лезвие вышло в районе позвоночника. Винсент не стал вытаскивать косу и бросился на второго с ножом. Третий негр бросился наутек.

Раньше, когда я ходила в кино, еще до второй мировой войны, пока фильмы не превратились в бездумную непристойную дешевку, мне всегда нравились сцены с испуганными цветными рабами. Помню, как смотрела в детстве «Рождение нации» и смеялась от души, когда цветные дети пугались кого-то, завернутого в простыню. Помню, как сидела в пятипфеннинговом кинотеатре вместе с Ниной и Вилли на старом фильме Гарольда Ллойда, не требовавшем субтитров, и заливалась смехом — вместе со всем залом — над туповатым ужасом Степина Принесика. Припоминаю, как смотрела по телевизору старый фильм Боба Хоупа, еще до того как вульгарность 60-х заставила меня навсегда распрощаться с телеэкраном, и хохотала над побелевшим от ужаса цветным помощником Боба, когда он оказался в каком-то доме с привидениями. Так вот, вторая жертва Винсента выглядела точно как эти кинокомики — огромное лицо побелело, глаза вылезли на лоб, ладонью зажат распяленный от ужаса рот, колени сведены, ноги трясутся. Тишина детской в Ропщущей Обители была нарушена моим громким хохотом, и я не могла остановиться даже тогда, когда Винсент пустил в ход нож и сделал то, что нужно.

Третьему мальчику удалось бежать. Винсент хотел последовать за ним, он рвался, как собака на поводке, но я заставила его повернуть обратно. Негр был лучше знаком с расположением улиц, действенность же Винсента заключалась в быстроте и неожиданности нападения. Я понимала, насколько рискованна эта игра, и не хотела потерять мальчика после стольких трудов, вложенных в него. Однако прежде чем заставить его вернуться, я позволила ему окончательно разделаться с теми двумя. Его маленькие забавы не требовали много времени и удовлетворяли какое-то садистское начало в джунглях его сознания.

И вот когда он снял куртку со второго, тут-то из нее и выпала фотография. Винсент был слишком поглощен своим занятием, чтобы обратить на это внимание, но я заставила его отложить косу и поднять снимок. На нем была изображена я и мистер Торн.

Я резко вскочила у себя в детской.

Винсент сразу же направился домой. Встретив его на кухне, я вынула из его грязной окровавленной руки снимок. Никаких сомнений не оставалось — на расплывчатом изображении (вероятно, оно являлось увеличенным фрагментом более крупной фотографии) я была видна совершенно отчетливо, и мистер Торн тоже. Я сразу поняла, что это дело рук мистера Ходжеса. В течение многих лет мне довелось наблюдать, как этот жалкий человечек со своей жалкой камерой делал любительские снимки своей несчастной семейки. Мне казалось, я принимала все меры предосторожности, чтобы не оказаться сфотографированной, но, очевидно, он все-таки однажды щелкнул нас...

При свете свечей сидела я в холодной каменной кухне Ропщущей Обители и размышляла. Как этот снимок оказался у негритоса? Значит, кто-то меня разыскивал, вот только кто? Полиция? Но откуда они могли узнать, что я в Джермантауне? Нина?

Однако все мои догадки были лишены какого-либо смысла.

Я заставила Винсента вымыться в большой гальванизированной ванне, купленной Энн. Она принесла керосиновый обогреватель, но ночь выдалась холодной, и от тела Винсента, пока он купался, валил пар. Некоторое время спустя я помогла вымыть ему волосы. Ну и зрелище же мы представляли втроем: две благородные тетушки, купающие отважного юношу, только что вернувшегося с войны, — обнаженное тело в клубах пара и наши огромные тени, суетящиеся при свете старинных свечей на грубо отесанных стенах.

— Винсент, дорогой мой, — шептала я, втирая шампунь в его длинные волосы, — мы непременно должны узнать, откуда взялась эта фотография. Не сегодня, мой дорогой, сегодня на улицах будет слишком много народу, когда обнаружится твое «рукоделие». Но в самом скором времени. И когда ты узнаешь, кто дал негру этот снимок, ты приведешь этого человека сюда... ко мне.

Глава 11

Вашингтон, округ Колумбия

Суббота, 27 декабря 1980 г.

Сол Ласки лежал в стальном саркофаге и размышлял о жизни. Он вздрогнул от холодного потока воздуха, исходившего из кондиционера, подтянул колени к груди и в подробностях попытался вспомнить весеннее утро на ферме своего дядюшки — золотистый солнечный свет, игравший на тяжелых ветвях ив и поле белых маргариток за каменной крепостной стеной амбара.

Его левое плечо и рука болели непрестанно, в висках пульсировала кровь, пальцы покалывало, вены на правой руке саднило от бесконечных уколов. Но Солу почему-то была приятна эта боль, он не сопротивлялся ей. Боль стала для него единственным маяком, на который он мог положиться в густом тумане медикаментозного дурмана и полной дезориентации.

Сол перестал ощущать время. Он отдавал себе в этом отчет, но ничего не мог поделать. Он помнил все подробности, по крайней мере до момента взрыва в здании Сената, но они никак не хотели располагаться в нужной последовательности. То он лежал на своей узкой койке в холодной стальной камере — с решеткой кондиционера, скамьей из нержавеющей стали, уборной и металлической дверью, уходящей в стену; то пытался зарыться в холодную солому, ощущая морозный ночной воздух, втекающий через разбитое окно, и чувствовал, что скоро за ним придут оберет и немецкие охранники с овчарками.

Боль была маяком. Несколько минут отчетливого сознания за эти первые дни после взрыва были отмечены болью. Нестерпимая боль, когда ему вправляли сломанную ключицу: хирургические зеленые халаты в окружении антисептических средств явно могли относиться к любому лечебному заведению. Но далее последовал ледяной шок белых коридоров и обитой сталью камеры, люди в строгих костюмах с яркими персональными значками, приколотыми к карманам и лацканам, и болезненные уколы, вызывающие галлюцинации и дискретность сознания.

Первые допросы также сопровождались болью. Их проводили двое — лысый коротышка и блондин с военной стрижкой. Лысый ударил Сола по плечу металлической дубинкой. Сол закричал, от боли из глаз невольно брызнули слезы, но внутренне он обрадовался — обрадовался тому, что сознание очистилось от тумана и мутных испарений.

— Вам известно мое имя? — осведомился лысый.

— Нет.

— Что вам говорил ваш племянник?

— Ничего.

— Кому еще вы рассказывали об Уильяме Бордене и других?

— Никому.

Может, до этого разговора, а может, позже — Сол точно не знал — боль растворилась в приятной дымке транквилизаторов.

— Вы знаете, как меня зовут?

— Чарлз Колбен, помощник по особым поручениям директора ФБР.

— Кто вам это сказал?

— Арон.

— Что еще вам рассказывал Арон?

Сол повторил весь разговор до малейших подробностей, которые мог припомнить.

— Кому еще известно о Вилли Бордене?

— Шерифу. Девушке. — И Сол рассказал все о Джентри и Натали.

— Что вы еще знаете?

И Сол выложил все, что ему было известно.

Туман и видения наступали и отступали. Зачастую, когда Сол открывал глаза, он видел перед собой все ту же стальную камеру. Койка была напрочь прикреплена к стене. Уборная — крохотная и без ручки спуска — вода сливалась автоматически через нерегулярные отрезки времени. Пища на стальных подносах появлялась, пока Сол спал. Он перебирался на металлическую скамью, съедал все принесенное и отставлял поднос. Когда он снова засыпал, поднос исчезал. Время от времени металлическая дверь открывалась и в камеру входили санитары в белой униформе — они делали уколы или вели его по голым коридорам в маленькие помещения с зеркалами на стене. Его ставили лицом к зеркалу, и Колбен или еще один тип в сером костюме задавал ему бесконечные вопросы. Если он отказывался отвечать, ему снова вводили инъекцию, и тогда его охватывали тревожные видения, в которых он очень хотел подружиться со всеми этими людьми и рассказывал им все, чего они от него хотели. Несколько раз он ощущал, как кто-то — Колбен? — проскальзывал в его сознание, и тогда у него всплывали воспоминания сорокалетней давности о подобном насилии. Но такое случалось редко, уколы же делали постоянно.

Сол перемещался во времени взад и вперед: то он окликал свою сестру Стефу на ферме дяди Мойши, то пытался догнать отца в гетто в Лодзи, то засыпал гашеной известью трупы в Рву, то пил лимонад и беседовал с Джентри и Натали или играл с десятилетними племянниками Ароном и Исааком на ферме Давида и Ребекки возле Тель-Авива.

Вызванная наркотиками дискретность сознания уменьшалась. Разрозненные временные отрезки увязывались воедино. Свернувшись на голом матраце — одеяла не было, а из-за стальной решетки немилосердно дуло, — Сол размышлял о себе и своей лжи. Оказывается, он лгал себе многие годы. Поиски оберста были ложью, оправдывавшей его бездействие. Его деятельность психиатра тоже была ложью — способом отодвинуть свои страхи на безопасное академическое расстояние. Его служба в качестве санитара во время трех израильских войн также представляла собою самообман, позволявший избегать конкретных действий.

Пребывая в сером мареве между наркотической нирваной и болезненной действительностью, Сол угадывал в истинном свете свою многолетнюю ложь. Он оправдывал себя вымышленными причинами, когда в Чарлстоне рассказывал шерифу и Натали о Нине и Вилли. Втайне он надеялся, что это подвигнет их к какому-либо действию. С себя же он груз ответственности за необходимость отомстить снимал и перекладывал на плечи других... Он обратился к Арону с просьбой найти Френсиса Харрингтона не потому, что был слишком занят, а потому, что подсознательно желал, чтобы все за него сделали Арон и Моссад. Теперь он понимал, зачем двадцать лет назад рассказал Ребекке об оберете — не признаваясь себе в этом, он тайно надеялся, что она сообщит Давиду, а Давид в своей энергичной американо-израильской манере займется этим...

Сол содрогнулся, подтянул колени к груди и замер, обозревая вереницу лжи, которая прошла через всю жизнь. За исключением редких минут, как, например, в Челмно, когда он скорее готов был убить, чем оказаться в числе уведенных в ночь, вся его жизнь являлась гимном бездействию и компромиссу. И казалось, властьимущие ощущали это. Теперь он понимал, что его назначение на работу в Ров в Челмно и на сортировочный узел в Собибуре было не просто случайностью или удачей: те негодяи, что распоряжались его жизнью, каким-то образом чувствовали, что Сол Ласки по натуре — прирожденный капо, союзник, человек, которого можно спокойно использовать. Он не мог взбунтоваться, броситься на колючую проволоку, отдать свою жизнь за других даже для спасения хотя бы собственного достоинства. Его бегство из Собибура и за пределы охотничьих угодий оберста было не закономерным, а чисто случайным — он просто поддался течению не зависевших от него событий.

Сол выкатился из кровати и замер, покачиваясь посреди своей крохотной стальной камеры. На нем был надет серый комбинезон. Очки у него забрали, поэтому металлическая стена, хоть и находившаяся в нескольких футах от него, расплывалась в глазах, казалась нематериальной. Левая рука Сола была на перевязи, но сейчас он вынул ее, и она свободно свисала сбоку. Он осторожно пошевелил пальцами, и через плечо и шею его пронзила острая боль, ошарашивающая и отрезвляющая. Он еще раз пошевелил рукой. И еще раз.

Затем, спотыкаясь, он добрел до стальной скамейки и тяжело рухнул на нее.

Джентри, Натали, Арон и его семья — над всеми ними теперь нависла ужасная опасность. Но со стороны кого?

Он почувствовал сильное головокружение и, склонив голову, застонал. Почему, почему он был настолько глуп, что приписал эти страшные способности лишь Вилли и тем пожилым дамам?! А сколько еще было таких, кто разделял с оберстом его пристрастия и таланты? Из груди Сола вырвался хриплый смех. Он посвятил в свою историю Джентри, Натали и Арона, не имея ни малейшего представления, как бороться даже с одним оберстом! Он и не предполагал, что все они, его друзья, его близкие, могут попасть в какую-либо ловушку — Вилли Борден ни о чем не догадывается, а непричастность этих людей служила как бы гарантией их безопасности. Но что же он надеялся сделать дальше? На что рассчитывал? На выстрел из моссадовской «беретты» 22 калибра?

Сол откинулся назад на металлическую стену и приник щекой к холодной стали. Скольких же людей он погубил из-за собственной трусости и бездействия? Стефу. Джозефа. Своих родителей. А теперь почти наверняка шерифа и Натали. Френсиса Харрингтона. Сол снова застонал, вспомнив утробное «Auf Wiedersehn» в кабинете Траска и последовавший затем взрыв. За мгновение до этого негодяй оберет каким-то образом дал возможность Солу взглянуть на происходящее глазами Френсиса, и Сол уловил это загнанное в угол перепуганное сознание Харрингтона, оказавшегося пленником в своем собственном теле и безвольно ожидающего неизбежного конца. Сол посылал его в Калифорнию. С ним были его друзья Селби Уайт и Деннис Леланд. Значит, еще две жертвы на алтаре трусости Сола Ласки...

Сол не понимал, почему на сей раз в действии одурманивающих транквилизаторов сделан перерыв. Возможно, он, доктор Ласки, больше не нужен им, они выпотрошили его, и в следующий раз, когда за ним придут, его отведут на казнь. Но ему уже было все равно. Он чувствовал, что его, словно электрическим током, пронзает ярость. Перед тем как неизбежная, давно ожидаемая пуля разнесет ему голову, он должен совершить поступок. Он нанесет кому-нибудь ответный удар. В это мгновение Сол Ласки с радостью отдал бы свою жизнь, только чтобы предупредить Арона, Джентри и Натали, но с еще большей готовностью он отдал бы все их жизни, чтобы отомстить оберсту или любому из этих надменных подонков, управлявших миром и посмеивавшихся над страданиями людей, которых они использовали как пешек.

Дверь с лязгом поползла в сторону, и в камеру вошли трое высоких мужчин в белых комбинезонах. Сол поднялся и, подойдя к ним на заплетающихся ногах, вмазал первому по физиономии.

Удар не достиг цели. Мужчина рассмеялся, легко перехватил руку Сола и завел ее за спину.

— Смотри-ка, этот старый еврей хочет поиграть. Сол попробовал сопротивляться, но здоровяк справлялся с ним, как с ребенком. Второй закатал ему рукав и достал шприц. Сол стиснул зубы, стараясь не заплакать.

— Сейчас будем бай-бай, — сказал третий и ввел иглу в исхудавшую, исколотую руку. — Приятного путешествия, старина.

Они выждали с полминуты, потом отпустили его и повернулись к двери. Сжав кулаки, Сол сделал несколько неуверенных шагов следом за ними, но потерял сознание еще до того, как захлопнулась дверь.

Ему снилось, что его куда-то ведут и он послушно бредет. До него донесся звук работающих авиадвигателей, он ощутил застоявшийся запах табачного дыма. Потом его снова куда-то вели, поддерживая сильными руками. Нестерпимо ярко горел свет. А когда он закрыл глаза, то услышал перестук колес поезда, увозившего его в Челмно.

Очнулся Сол в удобном кресле какого-то транспортного средства. До него донесся ровный ритмичный гул, но прошло несколько минут, прежде чем он сообразил, что находится в вертолете. Глаза его были закрыты. Под головой покоилась подушка, но щекой он ощущал поверхность не то стекла, не то плексигласа. Сол почувствовал, что одет, а на носу снова были очки. До его слуха долетали приглушенные мужские голоса и звуки радиосвязи. Он не стал открывать глаза, надеясь собраться с мыслями и уповая на то, что захватившие его люди не обратят внимания на окончание срока действия наркотика.

— Нам известно, что вы проснулись, — послышался мужской голос совсем рядом. Солу почему-то был знаком этот голос.

Он открыл глаза, превозмогая боль, повернул голову и поправил очки. Было темно. Он и еще трое мужчин занимали пассажирские места в вертолете. В красном свете приборной доски виднелись фигуры пилота и его помощника. За иллюминатором справа не было видно ничего. На сиденье слева расположился агент по особым поручениям Ричард Хейнс — он перелистывал какие-то бумаги при свете крохотной лампочки над головой. Сол откашлялся и облизал сухие губы, но Хейнс опередил его:

— Мы садимся через минуту. Приготовьтесь. — На подбородке агента все еще виднелись следы синяка.

Сол вспомнил о вопросах, которые хотел задать, но решил не делать этого. Он опустил глаза и только теперь заметил, что его левая рука была скована наручниками вместе с правой рукой Хейнса.

— Сколько времени? — спросил он, и голос его прозвучал, как воронье карканье.

— Около десяти.

Сол вгляделся во тьму за иллюминатором и понял: десять вечера, а не утра.

— Какой сегодня день?

— Суббота, — с легкой улыбкой ответил Хейнс.

— Число?

Фэбээровец замешкался и слегка передернул плечами.

— Двадцать седьмое декабря.

Сол закрыл глаза от внезапно накатившего на него приступа головокружения. Значит, потеряна неделя. Но ему казалось, что прошла вечность. Нестерпимая боль пронзила левую руку и плечо. Оглядев себя, он увидел, что одет в чужой темный костюм, белую рубашку и галстук. Сол снял очки. Стекла были подобраны правильно, однако оправа новая. Он внимательно осмотрел пассажиров вертолета. Из них он знал только Хейнса.

— Вы работаете на Колбена, — медленно проговорил Сол. Агент не ответил, и Сол продолжал:

— Вы ездили в Чарлстон убедиться, что местная полиция так и не догадалась, что же произошло на самом деле. И вы забрали из морга записную книжку Нины Дрейтон.

— Пристегните ремень, — откликнулся Хейнс. — Сейчас мы будем садиться.

Ничего прекраснее Сол еще не видел в своей жизни. Сначала он решил, что это коммерческий океанский лайнер, расцвеченный огнями и сияющий белизной на фоне темно-зеленых вод, но по мере того как вертолет приближался к высвеченному оранжевым кресту на палубе, он понял, что это частная яхта, элегантная, изящная, длиной чуть ли не с футбольное поле. Члены экипажа махали светящимися регулировочными приборами, и вертолет в свете прожекторов мягко опустился на палубу. Четверо пассажиров спустились вниз по трапу, не дожидаясь, пока утихнут двигатели. Когда они отошли от вертолета и смогли выпрямиться, Хейнс отстегнул наручники и засунул их в карман своего пальто. Сол потер запястье чуть ниже вытатуированных синих цифр.

К ним тут же подошли несколько членов экипажа в белых униформах.

— Сюда. — И процессия двинулась вверх по направлению к широкому проходу. Ноги у Сола подгибались, хотя судно стояло неподвижно. Дважды Хейнсу приходилось поддерживать его. Сол вдыхал теплый, влажный тропический воздух, насыщенный приглушенными ароматами джунглей, и заглядывал через открытые двери в элегантную полутьму кают, кабинетов и баров, мимо которых они проходили. Полы везде были устланы коврами, стены — обиты деревом, искусно выполненные интерьеры украшены медью и золотом. Яхта выглядела как плавучий пятизвездочный отель. Когда они проходили мимо капитанского мостика, в зеленоватых отсветах электронного оборудования Сол заметил вахтенных. На лифте они поднялись в отдельную каюту с балконом, который скорее представлял из себя крыло ходового мостика. В каюте сидел мужчина в белоснежном пиджаке, держа в холеной руке высокий бокал. За его спиной, возможно в миле от яхты, виднелся остров. Пальмы и другую разнообразную тропическую растительность освещали сотни японских фонариков, дорожки высвечивались белыми огнями, а длинный пляж был выхвачен светом десятков прожекторов, и над всем этим в вертикальных лучах подсветки высился деревянный с красным изразцом замок, — будто декорация из какого-то исторического фильма.

— Вы меня знаете? — осведомился мужчина, сидевший в шезлонге. Сол прищурился.

— Ведущий рекламного канала телевидения? Хейнс подсек Сола сзади под колени, и тот повалился на пол.

— Можете оставить нас, Ричард. Хейнс с сопровождающими лицами вышел, и Сол, преодолевая боль, поднялся на ноги.

— Вы знаете, кто я такой?

— Вы — К. Арнольд Барент, — ответил Сол и зажал внутреннюю часть щеки зубами. Он ощутил вкус собственной крови, соединившийся с ароматами тропической растительности. — Как расшифровывается К., кажется, никто не знает.

— Кристиан, — улыбнулся Барент. — Мой отец был очень верующим человеком. Но в то же время он не лишен был чувства юмора. — Барент указал на соседнее кресло. — Садитесь, пожалуйста, доктор Ласки.

— Нет. — Сол отошел к перилам балкона, или мостика, или как это называлось. Тридцатью футами ниже плескалась вода. Крепко сжав руками перила, он посмотрел на Барента. — А вы не рискуете, оставаясь со мной наедине?

— Нет, доктор Ласки, ничем не рискую, — произнес Барент. — Я никогда не рискую.

Сол кивком указал на замок, сиявший во тьме.

— Ваш?

— Нашей организации, — кивнул Барент, отхлебнув из бокала. — Вы догадываетесь, почему вы здесь, доктор Ласки?

Сол поправил очки.

— Мистер Барент, я даже не знаю, что вы имеете в виду под словом «здесь». Я вообще не понимаю, почему я до сих пор жив.

— Ваше второе замечание весьма уместно, — признал он. — Полагаю, ваш организм уже в достаточной степени освободился от... э-э... транквилизаторов, чтобы вы оказались в состоянии прийти к каким бы то ни было выводам на этот счет.

Сол поджал губу. Он ощущал, насколько в действительности он ослаб от недоедания и обезвоживания. Вероятно, потребуются недели, чтобы окончательно избавиться от последствий наркотического воздействия.

— Наверно, вы полагаете, что я укажу вам путь к оберсту? — спросил он. Барент рассмеялся.

— К оберсту! Как забавно. Вероятно, вы думаете о нем именно в таких терминах, учитывая ваши... э-э... странные взаимоотношения. Скажите мне, доктор Ласки, неужто лагеря были так страшны, как об этом рассказывают средства массовой информации? Я всегда подозревал, что они пытаются, может, бессознательно, слегка усугубить реальную картину. Может, таким образом происходит избавление от подсознательного чувства вины?

Сол пристально посмотрел на собеседника, вбирая в себя все подробности его облика — безупречный загар, шелковый спортивный пиджак, мягкие туфли от Гуччи, аметистовое кольцо на мизинце... Ему не хотелось отвечать.

— Ну, неважно, — продолжал Барент. — Конечно, вы правы. Вы до сих пор живы только потому, что являетесь посланником мистера Бордена, а нам бы очень хотелось побеседовать с этим джентльменом.

— Я не посланник, — пробубнил Сол. Барент махнул рукой с ухоженными ногтями.

— Ну, тогда само послание, — поправился он. — Разница небольшая.

Раздались звуки гонгов, яхта начала разворачиваться и набирать обороты, словно намереваясь обойти остров. Сол увидел, как пристань на острове озарилась ртутными лампами.

— Мы бы хотели, чтобы вы кое-что передали мистеру Бордену, — продолжил Барент.

— Боюсь, у меня не будет возможности сделать это, пока вы накачиваете меня наркотиками и держите в стальной камере. — Впервые с момента взрыва у Сола забрезжила какая-то надежда.

— Очень справедливое замечание, — согласился Барент. — Мы проследим за тем, чтобы у вас появилась возможность встретиться с ним там, где... э-э... он сам того захочет.

— Вам известно, где находится Уильям Борден? — удивился Сол.

— Мы знаем, где... э-э... он решил действовать.

— Если я встречусь с ним, я убью его, — сказал Сол.

Барент тихо рассмеялся. У него были идеальные зубы.

— Очень сомневаюсь в этом, доктор Ласки. И тем не менее мы были бы вам весьма благодарны, если бы вы передали ему наше послание.

Сол глубоко вдохнул морской воздух. Он не понимал, зачем он нужен Баренту и его группе в качестве посыльного, не понимал, почему ему позволяют руководствоваться собственной волей, не мог даже представить себе, чем может оказаться выгодной им его жизнь после того, как это поручение будет выполнено. Голова у него кружилась, он чувствовал себя как пьяный.

— Что же надо ему передать?

— Скажите Вилли Бордену, что Клуб будет очень рад, если он согласится занять вакантное место в его комитете по выбору членов.

— Это все?

— Да, — ответил Барент. — Не хотите ли закусить или выпить перед тем, как мы расстанемся?

Сол на минуту закрыл глаза. Ногами и ягодицами он ощущал качку. Он еще крепче сжал перила и открыл глаза.

— Вы ничем не отличаетесь от них, — произнес он.

— От кого?

— От бюрократов, начальников и гражданских служащих, которые по воле Гитлера превратились в членов Einsatzgruppen, в эсэсовцев, железнодорожных инженеров, военных промышленников и смердящих пивом сержантов, которые болтали своими толстыми ногами надо Рвом, полным трупов...

Барент на мгновение задумался.

— Да, — наконец промолвил он, — думаю, в конечном итоге, все мы одинаковы. Ричард! Будьте любезны, проводите доктора Ласки к месту его назначения.

Они долетели на вертолете до широкой посадочной полосы на острове и, пересев в частный самолет, взяли курс на северо-запад. В течение часа до приземления Солу удалось поспать. Это был его первый здоровый сон за неделю, не спровоцированный наркотиками. Его разбудил Хейнс.

— Взгляните. — Он тряс Сола за плечо. Ласки уставился на фотографию. Арон, Дебора и девочки были крепко связаны, но еще, видимо, живы. Сняты они были на белом фоне, который не давал возможности определить, где они находились. Вспышка «Полароида» выхватила перепуганные лица и расширенные от ужаса глаза. Хейнс включил маленький кассетный магнитофон. «Дядя Сол, — раздался голос Арона, — пожалуйста, делай все, что они скажут. До тех пор пока ты будешь это делать, они не причинят нам вреда. Следуй их указаниям, и нас освободят. Пожалуйста, дядя Сол...» — дальше запись резко обрывалась.

— Если вы попробуете связаться с ними или с посольством, мы убьем их, — прошептал Хейнс. Двое других агентов спали. — Если будете делать то, что вам приказано, с ними ничего не случится. Понятно?

— Понятно. — Сол крепко прижался лицом к холодному пластику иллюминатора. Внизу виднелись окрестности какого-то большого американского города. В свете уличных фонарей Сол различил кирпичные здания и белые шпили муниципальных строений. Именно в это мгновение он понял, что ни для кого из них уже не остается никакой надежды.

Глава 12

Вашингтон, округ Колумбия

Воскресенье, 28 декабря 1980 г.

Шериф Бобби Джо Джентри был в ярости. У взятого напрокат «Форда Пинто» имелась автоматическая коробка передач, но Джентри рванул ручку с такой силой, словно вел гоночный автомобиль с шестью передачами. Выехав с окружной дороги на магистраль 1-95, он выжал из сопротивлявшегося «Форда» 72 мили в час и рванул вперед, не обращая внимания на зеленый «Крайслер», пытавшийся сесть ему на хвост, и патрульных штата Мэриленд, старавшихся его задержать. Он перетащил чемодан на переднее сиденье, порылся с минуту в его боковом кармане, затем положил заряженный «ругер» на консоль с приборами и снова зашвырнул чемодан назад. Шерифа переполняла ярость.

Израильтяне продержали его до рассвета, сначала допрашивая в своем лимузине, затем в охраняемой резиденции неподалеку от Роквилла и снова в их распроклятой машине. Он до конца придерживался своей первоначальной версии, пытаясь связать все с чарлстонскими убийствами, рассказал и о Соле Ласки, который охотился за нацистским военным преступником, чтобы свести с ним старые счеты. К насилию израильтяне не прибегали и даже не угрожали ему после единственного замечания Коуэна, но они изматывали Джентри бесконечными перекрестными допросами. Что ж, на то они и израильтяне. Шериф не сомневался в этом... как не сомневался в том, что Джек Коуэн именно тот человек, за которого себя выдает... что Арон Эшколь и вся его семья убиты, хотя никаких доказательств у него не было. Он понимал лишь одно: эти люди ведут большую и опасную игру, и он, чарлстонский шериф, является лишь незначительной помехой в этой игре. Джентри выжал из «Форда» 75 миль, потом перевел взгляд на «ругер» и сбавил скорость до стабильных шестидесяти двух. Зеленый «Крайслер» отставал от него на две машины.

Больше всего после этой изматывающей ночи Джентри хотелось забраться в свою широкую гостиничную кровать и проспать до самого Нового года. Но вместо этого он позвонил из холла отеля в Чарлстон. На автоответчике больше не было никаких сообщений. Он позвонил в свой рабочий кабинет. Лестер заверил его, что для него ничего не оставляли, и поинтересовался, хорошо ли шериф отдыхает. Он ответил, что великолепно и уже успел осмотреть все достопримечательности. Затем Джентри набрал номер телефона Натали в Сент-Луисе. Ему ответил мужской голос. Он попросил Натали.

— Кто ее спрашивает? — проскрежетал голос.

— Шериф Джентри. А я с кем говорю?

— Черт побери, она рассказывала мне о вас на прошлой неделе! Похоже, вы и есть тот самый тупой южанин-полицейский. Какого черта вам надо от Натали?

— Мне необходимо поговорить с ней. Она дома?

— Нет, черт побери, ее нет. И у меня нет времени болтать с тобой, легавый.

— Фредерик, — усмехнулся Джентри.

— Что?

— Тебя зовут Фредерик. Натали рассказывала мне о тебе.

— Хватит молоть чушь.

— В течение двух лет после возвращения из Вьетнама ты не носил галстуков, — продолжал Джентри. — Ты считаешь, что математика ближе всего подошла к понятию абсолютной истины. Ты работаешь в компьютерном центре каждый день с восьми вечера до трех ночи, кроме субботы.

На другом конце провода повисло молчание.

— Где Натали? — повторил Джентри. — Это связано с полицейским расследованием. С убийством ее отца. Ей может грозить опасность.

— Что вы имеете в виду...

— Где она? — рявкнул Джентри.

— В Джермантауне, — раздраженно ответил голос. — В Филадельфии.

— Она звонила тебе после своего приезда туда?

— Да. В пятницу вечером. Меня не было дома, но Стэн передал мне, что она остановилась в отеле «Челтен». Я звонил ей шесть раз и ни разу ее не застал. И она мне так и не перезвонила.

— Дайте мне номер. — Джентри записал его в маленькой записной книжке, которую постоянно носил при себе.

— Во что это она ввязалась?

— Послушайте, мистер Чистоплюй, — вне себя проговорил Джентри, — мисс Престон разыскивает лицо или лиц, убивших ее отца. Я не хочу, чтобы она нашла этих людей или чтобы эти люди нашли ее. Когда она вернется в Сент-Луис, вы должны проследить, чтобы она, во-первых, больше никуда не уезжала, а во-вторых, чтобы не оставалась одна в течение последующих нескольких недель. Понятно?

— Да. — Джентри расслышал такую несомненную ярость в голосе Фредерика, которая отбила у него всякую охоту очутиться вдруг в Сент-Луисе рядом с тем типом.

Он собирался поспать и со свежей головой отправиться в путь вечером. Но вместо этого позвонил в гостиницу «Челтен», оставил послание для отсутствующей мисс Престон, договорился о прокате машины — непростая задача в воскресное утро, заплатил по счету, собрал чемодан и выехал в северном направлении.

Сорок миль пути зеленый «Крайслер» держался на расстоянии двух машин позади. Выехав из Балтимора, Джентри свернул на Сноуден-ривер, проехал с милю до шоссе 1 и притормозил у первой же встречной закусочной.

«Крайслер» остановился на противоположной стороне шоссе, в дальнем конце большой стоянки. Джентри заказал кофе с пончиками и подозвал мальчика-разносчика, когда тот проходил мимо с подносом грязной посуды.

— Сынок, не хочешь ли заработать двадцать долларов?

Мальчик прищурился, с подозрением глядя на Джентри.

— Там стоит машина, о которой мне хотелось бы знать побольше, — продолжил Джентри, указывая на «Крайслер». — Если бы ты смог прогуляться до нее и сообщить мне лицензионный номер и все остальное, что тебе удастся заметить, а?

Джентри еще не успел допить кофе, когда мальчик вернулся. На одном дыхании он выпалил свой отчет, завершив его словами:

— Господи, думаю, они меня не заметили. Я просто вытаскивал мусор из урны — я всегда это делаю около полудня. А кто они такие?

Джентри заплатил мальчику и направился в комнату отдыха, где из дальнего коридора позвонил в администрацию Балтиморского портового тоннеля. Руководство в воскресное утро не работало, но автоответчик назвал ряд телефонов на случай неотложных дел. Джентри ответил усталый женский голос.

— Черт, я зря вам звоню, потому что они пришьют меня, если просекут, — затараторил Джентри, — но Ник, Луис и Делберт только что поехали устраивать революцию, а начнут они ее с подрыва портового тоннеля.

Усталость с женщины как рукой сняло, и уже совсем другим голосом она потребовала, чтобы Джентри назвал свое имя. Шериф расслышал гудок, когда она включила записывающее устройство.

— На это нет времени, нет времени! — возбужденно выпалил он. — У Делберта, у него дула с собой, а у Луиса тридцать шесть брусков динамита со стройки — они запихали все это в потайное отделение багажника. Ник сказал, что революция начнется сегодня. Он достал им поддельные удостоверения и все остальное.

Женщина было заикнулась, хотела что-то спросить, но Джентри перебил ее:

— Мне надо сматываться. Они меня пристукнут, если узнают, что я их выдал. Они в машине Делберта... зеленый «Ле Барон» 76 года выпуска. Лицензия штата Мэриленд номер ДВ 7269. Ведет машину Делберт. Он такой с усами, в синем костюме. О Господи, они все с пушками, и вся машина напичкана взрывчаткой. — Джентри повесил трубку, заказал еще кофе, расплатился и двинулся обратно к своей машине.

Он находился всего в нескольких милях от тоннеля, и особенно спешить ему было незачем, поэтому он доехал до университета Мэриленда, объехал Луденское кладбище и медленно прокатился вдоль берега. Из-за немногочисленных машин в воскресный день «Крайслер» был вынужден сильно отстать, но за рулем явно сидел опытный водитель, который не лез на глаза, но и не выпускал «Форд» Джентри из виду.

Следуя указателям, шериф добрался до портового тоннеля, оплатил проезд и, медленно въехав в освещенный тоннель, посмотрел в зеркальце заднего обзора. «Крайслер» даже не добрался до будки транзитной пошлины. За пятьдесят ярдов от въезда в тоннель он был окружен тремя патрульными машинами, черным фургоном без опознавательных знаков и синим пикапом. Еще четыре полицейские машины перекрыли движение сзади. Джентри увидел полицейских с нацеленными винтовками и пистолетами, заметил, как трое пассажиров «Крайслера» энергично машут из окон руками, а потом выжал из своего «Форда» все что можно, чтобы поскорее выбраться из тоннеля. Если его преследовали люди из ФБР, то им потребуется несколько минут на то, чтобы выпутаться из этой ситуации. Но помогай им Бог, если это были израильтяне, да еще вооруженные.

Джентри свернул с главной автомагистрали, едва вынырнул из тоннеля, в течение нескольких минут петлял по окрестностям города, но потом сориентировался, увидев клинику Джона Хопкинса, и выехал на шоссе 1, которое вело за пределы города. Машин было мало. Через несколько миль ему встретился указатель поворота на Джермантаун, штат Мэриленд, и он улыбнулся самому себе. Сколько Джермантаунов в Соединенных Штатах? Оставалось уповать лишь на то, что Натали выбрала не тот.

Джентри добрался до юго-западных окрестностей Филадельфии в половине одиннадцатого, а в одиннадцать выехал в Джермантаун. Зеленого «Крайслера» нигде не было видно, если только слежку не подхватил кто-либо другой, более осторожный. Гостиница «Челтен» выглядела так, словно она знавала лучшие дни, но пока не отчаивалась, уповая на их возвращение. Джентри припарковал «форд» в полквартале от гостиницы, засунул «ругер» в карман своего спортивного пиджака и двинулся ко входу. В дверях стояло пять пьянчуг — двое белых и трое черных.

Мисс Престон не ответила на звонок администратора. Назойливый юркий клерк с тремя прядями волос, прикрывавшими лысину, огромным носом закудахтал и отрицательно покачал головой, когда Джентри попросил у него ключ. Шериф показал свою звезду. Администратор снова закудахтал.

— Чарлстон? Он значит тут столько же, сколько любой десятицентовик. Полицейские из Джорджии не обладают здесь никакой властью.

Джентри кивнул, вздохнул, окинул взглядом пустой холл и, резко развернувшись, схватил администратора за грязный галстук на четыре дюйма ниже узла. Он дернул лишь раз, но этого оказалось достаточно, чтобы подбородок и нос портье едва не уткнулись в регистрационную стойку.

— Послушай, дружок, — сквозь зубы тихо проговорил Джентри. — Я сотрудничаю здесь с шефом детективного отдела капитаном Дональдом Романо, район Франклин-стрит, дела, связанные с убийствами. У этой женщины могут быть сведения о человеке, который хладнокровно убил шестерых. Я не спал двое суток, чтобы добраться сюда. Так что, мне звонить капитану Романо после того, как я размажу твою морду по стойке, или мы просто решим этот вопрос?

Портье протянул руку назад, нащупал за спиной ключ и отдал его Джентри. Тот отпустил его галстук, и портье от неожиданности подскочил, как чертик в табакерке, потом робко сглотнул, потирая кадык.

Джентри сделал три шага по направлению к лифту, повернулся на каблуках, двумя скачками вернулся к стойке и снова схватил администратора за галстук, прежде чем тот успел увернуться. Подтянув его к себе поближе, он улыбнулся.

— К тому же, сынок, графство Чарлстон находится в Южной Каролине, а вовсе не в Джорджии. Запомни это как следует! Я потом проверю.

Трупа Натали в номере не было. Не было и кровавых пятен, если не считать нескольких раздавленных клопов под потолком. Никаких записок с требованием выкупа он не нашел. Ее открытый чемодан лежал внизу, в нише под вешалкой, одежда была аккуратно сложена, на полу стояла пара туфель. Платье, в котором два дня назад она вылетала из Чарлстона, висело на плечиках. На полочке в ванной какие-либо туалетные принадлежности отсутствовали, душ был сухим, хотя рядом лежал развернутый и уже использованный кусочек мыла. Сумки с фотопринадлежностями и камеры не было. По аккуратно застеленной кровати трудно было сказать, спала ли Натали накануне ночью. Но, прикинув, насколько исполнительным может оказаться здешний персонал, Джентри пришел к выводу, что, скорее всего, ночью кроватью не пользовались.

Он опустился на край постели и потер лицо — ничего умного в голову не приходило. Единственное, что оставалось, это обойти Джермантаун, уповая на случайную встречу и каждый час звоня в гостиницу в надежде, что портье не обратился в филадельфийскую полицию. Ну что ж, пара часов на свежем воздухе не повредит.

Джентри снял пальто и куртку, лег, положил «ругер» справа от себя. Через две минуты шериф уже спал.

Проснулся он в темноте, не понимая, где находится, с ощущением, что случилось что-то ужасное. Его «Ролекс», подарок отца, показывал 4:35. Снаружи в окно лился тусклый серый свет, но в самой комнате было темно. Джентри пошел в ванную, умылся и позвонил ночному портье. Нет, мисс Престон не появлялась и не звонила.

Джентри спустился вниз, дошел до своей машины, переложил чемодан в багажник и отправился бродите по городу. Он шел на юго-запад по Джермантаун-стрит мимо огороженного изгородью парка. Ему не помешало бы сейчас выпить пива, но бары были закрыты. Серый безрадостный день совсем не походил на воскресенье, но на какой день недели он походил, Джентри тоже сказать не мог. Когда он вернулся к гостинице за чемоданом, пошел легкий снежок. За стойкой стоял уже новый портье — гораздо моложе и вежливее предыдущего. Джентри оформил документы, заплатил вперед тридцать два доллара и уже собрался проследовать за портье в свой номер, когда ему пришло в голову спросить о Натали. Ключ от ее комнаты все еще лежал у него в кармане — может, тот «картофельный нос» не стал никому сообщать об этом, уходя с работы?

— Да, сэр, — откликнулся молодой портье. — Мисс Престон справлялась о звонках минут пятнадцать назад.

Джентри заморгал от неожиданности.

— Она все еще здесь?

— Она поднялась в свою комнату, сэр, но, кажется, я недавно видел, как она входила в ресторан.

Джентри поблагодарил портье, дал ему три доллара, чтобы тот отнес его багаж наверх, и направился к дверям ресторана.

Сердце у него подпрыгнуло, когда он увидел Натали, сидевшую за маленьким столиком в противоположном конце зала. Он двинулся было к ней, но на полдороге остановился. Рядом с ней сидел невысокий темноволосый мужчина в дорогом кожаном пиджаке. Натали смотрела на него со странным выражением.

Джентри помедлил с секунду и пошел к салатной стойке. В следующий раз он посмотрел в сторону Натали, уже сев за столик. Проходившая мимо официантка приняла заказ на кофе. Джентри начал медленно есть салат, искоса поглядывая на Натали.

Там происходило что-то очень странное. Джентри был знаком с Натали Престон меньше двух недель, но ему было известно, какой это живой, импульсивный и подвижный человек. Он научился распознавать все оттенки выражений ее лица, в которых проявлялись особенности ее неповторимой личности. Теперь же он увидел маску, помертвевшую, сомнамбулическую. Девушка смотрела на сидевшего напротив мужчину так, будто была под гипнозом или приняла сильную дозу героина. Время от времени она что-то говорила, и резкие, какие-то неестественные движения ее губ напоминали Джентри его мать, после того как ее парализовало.

Шерифу хотелось рассмотреть лицо мужчины, но он видел лишь черные волосы, пиджак и бледные руки, сложенные на скатерти. Когда мужчина наконец повернулся, он заметил набрякшие веки, желтоватый цвет лица и узкий тонкогубый рот. «Что ему нужно, этому подонку, от Натали?» Джентри взял газету с соседнего стола и стал изображать из себя одинокого грузного коммивояжера, поглощенного поеданием салата. Когда он снова посмотрел на Натали, то убедился, что на нее и ее собеседника обратили внимание по меньшей мере еще двое присутствующих. «Легавые? Фэбээровцы? Израильтяне?» Джентри доел салат, оставил не желавший накалываться на вилку помидор и в сотый раз за день подумал: «Во что же это мы с Натали ввязались?»

Что делать дальше? Предположим наихудший вариант — мужчина со скользкими глазами был одним из них, мозговых вампиров, и испытывал он к Натали отнюдь не сексуальное влечение. Соглядатаи же в ресторане гарантировали ему безопасность. Возможно, кроме них в холле есть кто-то еще. Если они останутся сидеть, а Джентри пойдет за Натали, он тут же засветится. Значит, надо уйти раньше, чтобы увязаться за ними потом — но куда?

Джентри заплатил по счету и вышел за своим пальто в тот самый момент, когда Натали и мужчина поднялись со своих мест. Натали посмотрела на Джентри с расстояния в двадцать футов, и в ее глазах ничего не отразилось — взгляд был пустой, остекленелый. Джентри быстро пересек холл и замешкался у входной двери, делая вид, что он натягивает пальто.

Мужчина подвел Натали к лифту и сделал непристойный жест сидевшему на обшарпанном диване какому-то парню. Джентри решил рискнуть. У Натали был номер 312. Он попросил 310-й. Номера в этой гостинице занимали лишь три этажа. Если человек с мертвыми глазами и набрякшими веками собирался вести ее не в номер, то Джентри потеряет их след.

Шериф поспешно направился к лестнице и, перепрыгивая через две-три ступеньки, понесся наверх. Ему потребовалось десять секунд на то, чтобы перевести дыхание на площадке третьего этажа. Дверь в свой номер он распахнул как раз в тот момент, когда мужчина вводил Натали в 312. Выждав еще с минуту и убедившись, что следом никто не идет, Джентри бесшумно двинулся по коридору. Правой рукой он нащупал рукоятку «ругера», но передумал. Если этот человек был такой же, как оберет Сола Ласки, он ведь мог заставить Джентри выстрелить в самого себя. Если же это обычный человек, Джентри решил, что обойдется без оружия.

«О Господи, — подумал он, — что, если этот человек окажется добрым приятелем Натали и она сама его пригласила?» Но тут он вспомнил выражение ее лица и отсутствующий взгляд — и бесшумно вставил ключ в замочную скважину.

Джентри ворвался в номер, заполнив собой крохотную прихожую, и увидел, что сидящий в кресле мужчина как раз повернулся и открыл рот, намереваясь что-то сказать. Еще он увидел полураздетую Натали и ужас в ее глазах и тут же со всего размаху опустил кулак на голову незнакомца, словно пытаясь вогнать в него огромный гвоздь. Тот попытался встать, но тут же глубоко погрузился в осевшее мягкое сиденье, дважды подпрыгнул и в беспамятстве перевалился через левый подлокотник кресла.

Джентри повернулся к Натали. Блузка ее была расстегнута, лифчик снят, но она не сделала ни единого движения, чтобы хоть как-то прикрыть наготу. И тут же девушку начала колотить жуткая дрожь. Джентри стащил пальто, накинул ей на плечи, и тут Натали рухнула ему в объятия, мотая головой из стороны в сторону, словно хотела стряхнуть с себя наваждение. Когда она попыталась что-то сказать, зубы у нее стучали так сильно, что Джентри едва понимал ее:

— О... Роб... а... а... он... хотел... я... н-н-не... с-с-сделать что... нибудь.

Обхватив девушку за плечи, Джентри стал гладить ее по голове, как испуганного ребенка, одновременно лихорадочно соображая, что же делать дальше.

— О Г-г-господи, меня... с-с-сейчас... в-в-вытош-нит. — И Натали опрометью бросилась в ванную. Ее действительно рвало.

Джентри меж тем склонился над мужчиной, переложил его на пол, быстро обыскал и раскрыл бумажник: «Энтони Хэрод, Беверли-Хиллз». У мистера Хэрода было около тридцати кредитных карточек, билет клуба «Плейбой», удостоверение члена Писательской гильдии Америки и другие документы, указывающие на его связь с Голливудом. В кармане пиджака лежал ключ от гостиничного номера в «Каштановых Холмах». Когда Натали, приведя себя в порядок, со все еще влажным лицом, вышла из ванной, Хэрод начал шевелиться. Затем он застонал и перевернулся на бок.

— Чтоб ты провалился! — вырвалось у Натали, и она что есть силы пнула Тони между ног. На ней были плотные туфли на низком каблуке, и удар был такой силы, будто она намеревалась забить гол в ворота противника. Хэрод дернулся и врезался головой в деревянную спинку кровати.

— Спокойно, спокойно, — удержал ее Джентри и опустился на колени, чтобы проверить пульс и дыхание лежавшего. Энтони Хэрод из Беверли-Хиллз, Калифорния, был все еще жив, но снова вырубился. Джентри взглянул на дверь. Ни задвижки, ни цепочки на ней не было. Он повернул ключ и подошел к Натали.

— Роб, — задыхаясь, произнесла она, — он владел моим сознанием. Он заставлял меня делать и говорить...

— Все о'кей, — успокаивал ее Джентри. — Нат, нам нужно скорее уходить отсюда. — Он застегнул ее чемодан, помог девушке надеть куртку и перебросил через свое плечо сумку с камерой. — Тут есть пожарная лестница. Ты в состоянии спуститься по ней?

— Да, но почему нам надо?.. — хотела спросить Натали, но он ее перебил:

— Поговорим, когда выберемся отсюда. Моя машина рядом с отелем. Пошли.

Железные перекладины пожарной лестницы обледенели и прогибались под их весом. Когда Джентри преодолевал последние восемь футов, в ночной тишине поднялся такой скрип и лязг, который вполне мог бы привлечь внимание гостиничного персонала, но ни в дверях черного хода, ни в окнах никто не появился.

Шериф помог Натали спрыгнуть на землю, и они быстро двинулись по темной аллее. До Джентри донесся запах снега и гниющих отбросов. Они вышли на Джермантаун-стрит, прошли по ней ярдов тридцать и, свернув за угол, увидели неподалеку «форд» Джентри. Вокруг не было ни души. Пока Джентри включал зажигание и переключал скорость, никто так и не появился из отеля «Челтен». Витрины магазинчиков были темны.

— Куда мы едем? — спросила Натали.

— Не знаю. Главное — убраться отсюда подальше... После мы все обсудим.

Джентри повернул на восток по Джермантаун-стрит и был вынужден притормозить, чтобы пропустить троллейбус, который двигался в том же направлении.

— Черт! — выругался он.

— Что?

— Да ничего, просто я как идиот оставил свой чемодан!..

— В нем было что-нибудь важное? Джентри подумал о смене рубашек и брюк и рассмеялся.

— Да нет... Но уж обратно я ни за что не вернусь.

— Роб, что происходит? Джентри покачал головой.

— Я думал, может, ты мне расскажешь. Натали всю передернуло.

— Со мной такого никогда в жизни не случалось. Я ничего не могла поделать. Как будто мое тело перестало слушаться меня. И сознание — тоже...

— Теперь мы убедились, что они существуют на самом деле, — хрипло проговорил Джентри. Натали как-то неестественно засмеялась.

— Роб, знаешь. Старуха... Мелани Фуллер... она здесь. Где-то в Джермантауне. Ее видели Марвин и его ребята. Прошлой ночью она убила еще двоих из их банды. Я была...

— Подожди-ка, — прервал ее Джентри, объезжая троллейбус и муниципальный автобус. Впереди простиралась пустая улица, вымощенная кирпичом. — Кто такой Марвин?

— Марвин — главарь Братства Кирпичного завода... Он...

И тут страшный удар потряс машину. Девушку швырнуло вперед, она вытянула руки, чтобы не удариться лбом о ветровое стекло. Джентри, выругавшись, оглянулся. К ним стремительно приближался огромный радиатор автобуса. Дав задний ход, автобус теперь разгонялся для нового удара.

— Держись! — прокричал Джентри и выжал акселератор до упора. Но автобус оказался шустрее, и прежде чем их «Форд» рванулся вперед, они получили еще один мощный удар сзади.

Джентри довел скорость до 55 миль, и они, трясясь и подпрыгивая, понеслись по неровным снежным ухабам. Даже сквозь плотно закрытые окна до них доносился рев дизеля. Автобус мчался за ними по пятам.

— О черт! — еще раз выругался Джентри. Дорогу им перегородил разворачивающийся трейлер. Джентри прикинул, не выехать ли на тротуар, но заметил старика, роющегося в урне, и круто свернул влево, на узенькую улочку, скользнув бампером по поребрику. Раздался отвратительный скрежещущий звук, и шериф догадался, что бампер оторвался и теперь волочился следом. По обеим сторонам улочки стояли ряды одноквартирных домов. Вдоль правого тротуара выстроилось кладбище машин без колес, относящихся еще к доисторическим временам.

— Он снова нагоняет! — закричала Натали. Джентри взглянул в зеркальце заднего вида как раз в тот момент, когда огромный автобус, въехав на тротуар, снес два запретительных знака парковки вместе с почтовым ящиком и в облаке дизельных выхлопов рванул за ними по узкой улочке.

— Я просто не могу поверить в это, — сквозь зубы бросил он.

Улица упиралась в заснеженную железнодорожную платформу у подножия холма, дальше, к востоку и западу, тянулись пустые стоянки и складские помещения. Джентри круто свернул влево, услышал, что задний бампер оторвался и надрывно взревел четырехцилиндровый двигатель.

— Они могут догнать нас? — выдохнула Натали как раз в тот момент, когда автобус с разгону въехал на насыпь платформы и в повороте откатился. Джентри удалось увидеть водителя в хаки, круто выворачивавшего огромный руль, и темные фигуры пассажиров автобуса, столпившихся позади, в проходе.

— Они нас не догонят, пока мы не совершим какую-нибудь глупость, — пояснил он, хотя и сам не очень-то верил в это. Тупик... Хотя дорожного знака нигде не было.

— Например, как эта? — тревожно спросила Натали.

— Да, — ответил Джентри и затормозил. Он знал, что «Форду» не преодолеть тридцати футов склона, усеянного мусором. Слева виднелись высокие ворота и ограда, которой была обнесена грязная стоянка. Джентри прикинул, не проломиться ли через ворота, но решил, что это мало чем улучшит их положение. Справа тянулся ряд пустых двухэтажных домов с заколоченными окнами. Стены и двери, как во многих негритянских кварталах, были разукрашены граффити и разными непотребными словами, К востоку тянулась узкая аллея.

Автобус за их спинами развернулся и снова стал догонять их. Водитель выжал ручку скоростей до упора, и махина взревела, как смертельно раненый зверь.

— Бежим! — крикнул Джентри. Он успел взять чемодан Натали, она схватила сумку с камерой, и они со всех ног бросились в аллею. Автобус на полной скорости врезался в левое крыло «Форда». Машина перевернулась вверх тормашками, заднее стекло раскололось, автобус отлетел влево, накренился и въехал правыми колесами на насыпь платформы. Тормозные огни вспыхнули, когда автобус смял ограду и вкатился на замерзшую грязь стоянки. Затем колеса снова заработали, автобус подмял под себя расплющенную ограду, врезался прямо в дверцу «Форда» — и таранил его до тех пор, пока машина не вмялась в поребрик футах в двадцати от той аллеи, где стояли Натали и Джентри, «форд» задел пожарный кран и с оглушительным скрежетом перевернулся. В ночном воздухе остро запахло разлившимся бензином.

— Боже мой, — прошептала Натали. Джентри почти автоматически вытащил свой «ругер» и крепко сжал его в правой руке. Затем покачал головой и снова опустил оружие в карман.

Автобус дал задний ход и выехал на середину улочки, волоча за собой в дизельных выхлопах обрывки искореженного металла. Джентри схватил Натали и потащил ее дальше в темную аллею.

— Кто это? — только и спросила девушка.

— Не знаю. — Впервые Джентри не столько умом, сколько нутром сообразил: эти люди способны на то, что уже испытали на себе Сол и Натали. Он вспомнил, как несколько лет назад читал «Экзорсиста», и теперь понял агностический восторг священника, наблюдавшего за дьявольской силой, которая мучила и уродовала тело и мозг того, кем завладела. Священник доказывал, что раз существует дьявол — значит есть и Бог. Но что же следует из этой невероятной цепи событий? Извращенность человеческой природы? Или то, что какие-то парапсихологические способности, свойственные всем, могут быть доведены до такой степени совершенства?

— Он останавливается, — сказала Натали. Автобус въехал на насыпь и сделал резкий левый поворот.

— Может, уже все, — предположил Джентри и обнял дрожащую девушку. — Что бы там ни было, здесь ему нас не достать.

Дверцы автобуса находились с противоположной стороны, но оба услышали, когда зашипел сжатый воздух Выло видно, как в бледном свете салона автобуса силуэты пассажиров расходятся к выходам спереди и сзади Что они должны были думать после этой безумной гонки? Чего добивался этот безумный водитель? Кто владел его сознанием? Джентри различал лишь массивную тень, склонившуюся над рулем. Семеро пассажиров вышли из дверей автобуса. Двигались они неуверенно, как больные полиомиелитом или марионетки в неумелых руках. Один делал шаг вперед — и все замирали, затем движение повторял кто-нибудь другой. Возглавлявший группу пожилой человек опустился на четвереньки и таким манером двинулся по направлению к аллейке, как собака, принюхиваясь к земле.

— О Господи, — ахнула Натали.

Они бросились бежать вглубь, перепрыгивая через мусорные кучи, обдирая руки и плечи о кирпичные стены. Джентри понял, что продолжает тащить чемодан Натали. Аллея заканчивалась плотной ржавой проволочной сеткой. Позади Джентри услышал тяжелое звериное дыхание. Отпустив руку Натали, шериф с помощью чемодана и собственного веса — как стенобитной машиной — прорвал сетку, и они очутились на какой-то улице, спускавшейся вниз, под темный железнодорожный мост. Дальше она уходила к северу в окружении освещенных одноквартирных домов. Джентри свернул налево и побежал, Натали догнала его еще до того, как они достигли разбитого тротуара. У них за спиной кто-то сражался с проволочным заграждением. Джентри оглянулся и увидел, как через крошащиеся бетонные плиты с видом обезумевшего добермана лезет какой-то человек. Джентри вытащил «ругер» и побежал дальше.

Под железнодорожным мостом было темно и скользко. Натали первой добежала до него. Джентри увидел, как взлетели вверх ее ноги, и услышал звук тяжелого удара по мостовой. У него было время притормозить на льду, но он тоже грохнулся на колени.

— Натали!

— Со мной все в порядке, — отозвалась она. Джентри протянул руку во тьму и помог девушке подняться.

— Знаешь, я оставлю здесь твой чемодан, а? — сказал он.

Из горла Натали вырвался хриплый смех.

— Идем.

Вынырнув из-под моста, они побежали по неосвещенной улице, которую припаркованные с обеих сторон машины делали еще уже, чем она была на самом деле. Позади раздался топот бегущих ног, который гулко отдавался под железнодорожным мостом, затем — треск льда и кирпича, кто-то упал, однако ни криков, ни ругательств не последовало.

— Туда! — крикнул Джентри и подтолкнул Натали к первому освещенному дому, футах в ста впереди.

Когда они добрались до бетонной лесенки в три ступени, Джентри уже едва переводил дух. Пока Натали колотила в дверь и кричала «Помогите!», он стоял спиной к ней, готовясь встретить преследователей огнем из «ругера». В окне на мгновение отдернулась разорванная занавеска, появилось чье-то лицо, но дверь никто не открыл.

— Пожалуйста! — кричала Натали.

— Натали! — окликнул ее Джентри. Грузная фигура преследователя появилась из-под моста, их разделяло всего футов тридцать. В свете единственного окошка Джентри различил широко раскрытые глаза, отвисшую нижнюю челюсть и струйку слюны, стекавшую по подбородку на воротник. Джентри прицелился и взвел курок.

— А, к черту! — бросил он и опустил дуло револьвера, намереваясь дать отпор этому идиоту с отключенным сознанием.

Нападавший на полной скорости врезался в плечо Джентри, его подбросило, и он рухнул на спину, ударившись об обледенелую ступеньку. Послышался страшный звук раскалывающегося черепа, Джентри склонился к упавшему, но тот снова вскочил, заливаясь кровью, которая хлынула из-под спутанных седых волос, и, по-звериному клацнув зубами, попытался вцепиться шерифу в горло. Джентри приподнял его за лацканы пиджака и отшвырнул на проезжую часть улицы, уже ни о чем не заботясь. Человек-марионетка перевернулся, вновь издал нечеловеческий рык и — невероятно! — опять вскочил на ноги. Тогда Джентри нанес ему удар рукояткой «ругера», и наконец тот рухнул ничком.

Джентри тяжело опустился на нижнюю ступеньку крыльца. Натали продолжала стучать и пинать ногами дверь.

— Пожалуйста, впустите!

— Я — офицер полиции! — из последних сил заорал шериф. — Откройте же! — Но дверь оставалась все так же запертой.

Из-под моста донесся топот уже многих ног.

— О Господи, — выдохнул в отчаянии Джентри. — Помнишь, Сол говорил... что оберет мог... контролировать лишь одного человека... за раз?.. А эти... кто же, кто так умело руководит ими?

Из мрака появилась фигура высокой женщины. Она бежала босиком, в правой руке держала что-то острое.

— Вперед! — крикнул Джентри. Они пробежали тридцать футов, когда из-за поворота послышался рев автобуса. Мощные фары выхватили кирпичные дома по левую сторону улицы.

Джентри стал судорожно оглядываться в поисках прохода, пустой стоянки, чего бы то ни было, где можно спрятаться, но до самого железнодорожного моста тянулся лишь сплошной фасад слепленных воедино одноквартирных домов.

— Назад! — закричал Джентри. — На платформу, к рельсам! — он повернулся как раз в тот момент, когда та ненормальная, преодолев последние десять футов, с разбегу врезалась в него. Они упали и покатились по мокрой мостовой. Пытаясь ухватить ее за горло и увернуться от лязгающих челюстей. Джентри выронил оружие. Женщина оказалась очень сильной. Изловчившись, она впилась зубами в левую руку шерифа. Сжав кулак, он попытался ударить ее в челюсть, но она успела вовремя наклонить голову, так что удар в основном пришелся по ее черепу. Джентри оттолкнул женщину, прикидывая, как бы вырубить ее, но не наносить при этом существенных увечий. И тут она резко вытянула правую руку, и что-то впилось ему в бок. Ему показалось, что его окатили ледяной водой, он ничего не успел предпринять, когда ножницы вторично, сквозь куртку и пальто проткнули его тело. Женщина занесла руку в третий раз, и Джентри попытался ударить ее наотмашь с такой силой, что наверняка сломал бы ей шею, если бы попал. Но он не попал.

Женщина отпрыгнула назад, подняла ножницы на уровень глаз, готовясь к новому броску, и в этот момент Натали обрушила ей на голову всю тяжесть своей фотосумки. Та безвольно повалилась на землю в тот самый миг, когда Джентри смог приподняться на одно колено. Левый бок и рука у него горели. Они оба замерли в луче фар приближавшегося с ревом автобуса. Джентри протянул руку за «ругером», он должен был валяться где-то поблизости. Автобус находился от них футах в пятидесяти и уже ревел, набирая скорость.

Натали подняла револьвер. Она отбросила сумку с камерой, широко расставила ноги и, взяв револьвер двумя руками, выстрелила четыре раза, как ее учил Джентри.

— Нет! — закричал Джентри, когда первая пуля разбила стекло фары. Вторая врезалась в ветровое стекло слева от шофера. Из-за отдачи следующие две пули попали еще выше.

Джентри схватил сумку с камерой и потащил Натали к ступенькам домов. Автобус сворачивал влево по направлению к ним. Его махина проехалась бортом по поребрику, разрезав тьму целым снопом искр, а потом и бездыханное тело женщины с ножницами. Когда автобус въехал на лед и его юзом повело влево на девяносто градусов, Натали и Джентри прижались друг к другу. Металлические борта автобуса с лязгом и скрежетом вгрызлись в деревянные опоры железнодорожного моста.

— Давай! — выдохнул Джентри, и они опрометью бросились к платформе. Джентри бежал полусогнувшись, зажимая рукой порезанный бок.

Скользя и буксуя, автобус вертелся на месте, двигатель ревел, визжали тормоза, а луч единственной передней фары метался, как безумный, из стороны в сторону, вырываясь из темного тоннеля. Наконец деревянная опора с треском поддалась, и задняя часть автобуса появилась, как раз в тот момент, когда Джентри и Натали достигли платформы и стали карабкаться вверх по замерзшему, усеянному мусором склону. Джентри зацепился за виток ржавой проволоки и тяжело упал. На мгновение он оказался в свете автобусной фары и, оглядев себя, увидел разорванное в клочья пальто, сочившуюся кровь и искалеченную руку. Натали схватила его за другую руку и помогла подняться.

— Дай мне «ругер», — хрипло попросил он, оборачиваясь.

Автобус пятился задом, намереваясь с разгону въехать на склон.

— Оружие!

Натали протянула Джентри револьвер в тот момент, когда водитель автобуса переключил коробку передач на первую скорость. Оба трупа, лежавшие на улице, теперь были расплющены тяжелыми колесами.

— уходи ! — велел Джентри. Натали на четвереньках стала карабкаться наверх. Он последовал за ней. Преодолев с полпути, они наткнулись на забор.

Меняя передачи, с оглушительным ревом, который гулким эхом отдавался от пустых кирпичных домов, автобус набирал скорость, не выпуская из луча своей фары Джентри и Натали.

Забора снизу не было видно. Он осел и кое-где представлял собою лишь витки проволочного заграждения. Натали запуталась, пытаясь преодолеть второй ряд искореженного металла. Джентри дернул проволоку на себя, услышал треск рвущейся ткани и подтолкнул девушку вверх. Она сделала четыре шага и снова упала, запутавшись в проволоке. Шериф развернулся, покрепче укрепился на скользком склоне и поднял «ругер». Высота платформы и длина автобуса были почти одинаковы. Тяжелое пальто мешало. Джентри сбросил его и снова поднял «ругер», ощущая, как слабеет рука.

Сволочной автобус подпрыгнул на невидимом поребрике и стал выезжать на обледеневший склон.

Джентри опустил дуло чуть ниже, чтобы отдача от выстрела не подняла его вверх. Теперь, в отраженном от фар свете, шериф наконец разглядел лицо водителя. За рулем сидела женщина в камуфляже, глаза ее были неестественно расширены.

«Они... он... те, кто используют этих идиотов, они... все равно не оставят ее в живых», — трезво размышляя так, Джентри разрядил последние два патрона. Ветровое стекло пошло трещинами и осыпалось мелкой пылью, Джентри развернулся и бросился бежать. Его отделяло от Натали десять футов, когда автобус нагнал его, поддал решеткой радиатора, и он взлетел вверх, как младенец, небрежно подброшенный к потолку. Сильно ударившись, он рухнул на левый бок, ощупью нашел Натали и, перевесившись через ледяной рельс, посмотрел вниз.

Автобус въехал на пять футов выше платформы, потерял управление и теперь с безумной скоростью летел назад, вихляя из стороны в сторону, луч фары тоже метался как обезумевший. В конце концов его правое крыло намертво врезалось в мостовую, чуть не поставив весь длинный корпус на попа, затем он повалился набок и замер. Колеса все еще вертелись, как заведенные.

— Не шевелись, — прошептала Натали, но Джентри уже поднялся. Он осмотрел себя и чуть не зашелся смехом, когда увидел «ругер», зажатый в своей уже помертвевшей руке. Механическим движением он принялся запихивать его в карман пальто, обнаружил, что ни пальто, ни куртки на нем нет, и засунул пистолет за ремень брюк.

— Что мы будем делать? — тихо спросила Натали, поддерживая его.

Джентри напрягся, пытаясь думать отчетливо.

— Будем ждать полицию, пожарных... «Скорую помощь». — Он понимал, что эти предложения здесь почему-то не годятся, но он слишком устал, чтобы придумывать что-нибудь более оригинальное.

В окнах домов один за другим загорались огни, но на улице так никто и не появился. Прошло несколько долгих леденящих минут, но «скорой» так и не было. Джентри стоял, опершись на Натали. Ему было холодно. К тому же снова повалил снег.

Снизу вдруг раздался звон — это выбитое боковое стекло автобуса вывалилось на лед. На металлический труп автобуса вскарабкались три темные фигуры, переползавшие по нему, как огромные пауки.

Не говоря ни слова, Джентри и Натали повернулись и помчались по железнодорожным путям. Зацепившись за шпалу, Джентри упал и услышал мерный топот ног — их все еще преследовали. И вновь Натали подняла его, и вновь они побежали, хотя сил у шерифа не было.

— Туда! — вдруг выдохнула Натали. — Туда, Я знаю, где мы находимся.

Джентри повернул голову и увидел трехэтажное здание, зажатое между пустыми стоянками. В нем светилась дюжина окон. Но тут шериф споткнулся и полетел вниз по крутому склону. Что-то острое впилось ему в правую ногу. Едва он поднялся, как услышал грохот — позади промчался пригородный поезд.

На крыльце трехэтажного дома с освещенными окнами стояло несколько человек. Они выкрикивали угрозы, Джентри различил у двоих винтовки. Он полез в карман за «ругером», но замерзшие пальцы сжиматься отказывались.

Откуда-то издалека звучал настойчивый голос Натали. Джентри решил на пару секунд закрыть глаза, чтобы собраться с силами. Теряя сознание, он почувствовал, как чьи-то сильные руки подхватили его.

Глава 13

Джермантаун

Понедельник, 29 декабря 1980 г.

Весь понедельник Натали то и дело заглядывала к Робу. Его лихорадило, он не отдавал себе отчета в том, где находится, и время от времени бормотал что-то в забытьи. Ночь она провела рядом с ним, тихонько поглаживая его и стараясь не задеть заклеенную пластырем грудную клетку и перебинтованную левую руку.

Когда Марвин Гейл увидел, как они с Джентри приближаются к Общинному дому, его это не слишком обрадовало.

— Что это за толстяк с тобою, малышка? — окликнул он Натали, стоя на верхней ступеньке. Справа и слева от него стояли Лерой и Кельвин с обрезами в руках.

— Это — шериф Роб Джентри, — произнесла Натали и тут же пожалела, что упомянула о его связи с властью. — Он тяжело ранен.

— Это я вижу, малышка. А почему бы тебе не отвезти его в больницу для белых?

— За нами кто-то гонится, Марвин. Впусти нас. — Натали понимала, что если ей удастся достучаться до юного главаря банды, он выслушает ее. Почти весь конец недели Натали провела в Общинном доме. Она была здесь и в субботу вечером, когда стало известно, что убиты Монк и Лайонел. По просьбе Марвина она отправилась на место происшествия и сфотографировала их расчлененные трупы. После чего, спотыкаясь, отошла за угол, где ее вывернуло наизнанку. Уже позднее Марвин рассказал ей, что у Монка был снимок Мелани" Фуллер, который он показывал безынициативным члена Братства, пытаясь определить, где находится эта подлая старуха. Но на трупе Монка фотографии не оказалось. Когда Натали услышала об этом, она буквально похолодела.

Как это было ни странно, но ни полиция, ни средства массовой информации никак не откликнулись на убийства. За исключением Джорджа, перепуганного пятнадцатилетнего подростка, свидетелей не было, а Джордж никому, кроме членов Братства Кирпичного завода, ничего не рассказывал. Банду это вполне устраивало. Искалеченные трупы завернули в полиэтилен и спрятали в холодильнике в подвале у Луиса Тейлора. Монк жил один в доме, предназначавшемся на слом. Лайонел жил с матерью на Брингхерст-стрит, но та большую часть времени пребывала в алкогольном ступоре и не скоро могла вспомнить о сыне.

— Сначала мы пришьем сукиного сына, который это сделал, а потом уже сообщим легавым и телевизионщикам, — рассуждал Марвин в ту субботнюю ночь. — Если мы расскажем им сейчас, у нас останется слишком мало пространства для того, чтобы действовать.

Все подчинились. Натали провела с ними все воскресенье, снова и снова рассказывая о Способности Мелани Фуллер и выслушивая их стратегические планы. Планы блистали оригинальностью — они хотели только найти Фуллер с ее белым монстром и пришить обоих.

И вот теперь, в воскресную ночь, она стояла под тяжелыми хлопьями снега, поддерживая полубессознательную тушу Роба Джентри, и умоляла:

— За нами гонятся. Помогите же нам! Марвин сделал жест рукой, и тут же Луис, Лерой и еще какой-то парень, которого Натали не узнала, спрыгнули с крыльца и исчезли во тьме.

— Кто за вами гонится, малышка?

— Я не знаю. Какие-то люди.

— Такие же умалишенные, как тот белый монстр старухи?

— Да.

— Это она управляет ими?

— Возможно. Не знаю. Но Роб ранен. За нами гонятся. Впустите нас. Пожалуйста.

Марвин посмотрел на нее своими прекрасными холодными синими глазами, отошел в сторону и пропустил их. Джентри пришлось отнести в подвал и там положить на матрац. Натали требовала, чтобы вызвали врача или «скорую помощь», но Марвин лишь качал головой.

— Ага, малышка. У нас уже есть два трупа, о которых мы ничего не сообщаем, пока не найдем ту мадам Вуду. Нам не нужны неприятности из-за твоего раненого дружка. Мы позовем Джексона.

Джексон, сводный брат Джорджа, когда-то служил врачом во Вьетнаме и успел закончить даже два с половиной курса медицинской школы. Он появился с синим рюкзаком, забитым бинтами, шприцами и таблетками.

— Два ребра сломаны, — тихо сообщил он, осмотрев Джентри. — Имеется также глубокая резаная рана... Еще бы на полдюйма ниже и на полтора глубже — и он бы уже скончался от проникающего ранения. Еще кто-то здорово прокусил ему руку. Возможно сотрясение мозга. 06 остальном без рентгена судить трудно. Посмотрите, пожалуйста, чтобы нам никто не мешал, тогда я смогу заняться им. — И он принялся накладывать швы, промывать и перебинтовывать глубокие порезы и царапины, затем наложил плотную повязку на сломанные ребра и ввел Джентри противостолбнячную сыворотку. Наконец, он сломал какую-то ампулу под носом шерифа и почти мгновенно привел его в чувство. — Сколько пальцев? — Джексон показал три пальца.

— Три, — ответил Джентри. — Какого черта, где я? Они побеседовали несколько минут, врач-недоучка удостоверился, что сотрясение мозга не слишком серьезное, после чего сделал Джентри еще один укол и позволил тому спокойно погрузиться в сон.

— С ним будет все в порядке. Я загляну к вам завтра.

— Почему ты ушел из медицинской школы? — Натали покраснела, стыдясь собственного любопытства. Джексон пожал плечами.

— Слишком много фуфла. Решил вернуться сюда. Прошу вас будить его каждые пару часов.

В отгороженном занавесками углу, где Марвин разрешил им спать, Натали будила Джентри каждые полтора часа. Последний раз это было в 4:38, и он, очнувшись окончательно, нежно прикоснулся к ее волосам.

Около дюжины парней сидели вокруг стола, болтали ногами, водрузившись на стойку, или стояли прислонившись к стенам и шкафам. Джентри проспал до двух часов дня и проснулся голодным как волк. На четыре был назначен военный совет, а шериф все еще ел какую-то китайскую дрянь, которую по его просьбе принес один из членов банды. За исключением Кары, молчаливой подруги Марвина, Натали была единственной женщиной в помещении.

— У нас по соседству какая-то пачка странных придурков, — сообщил Лерой.

— Что за придурки? — осведомился Джентри с полным ртом, набитым консервами «My Шу».

Лерой бросил взгляд на Марвина. Тот разрешающе кивнул, и тогда Лерой ответил:

— Странные белые легавые. Свиньи. Как ты, старик.

— В форме? — спросил Джентри. Он расположился у стойки — из-за перевязанной грудной клетки он казался еще толще, чем был на самом деле.

— Нет. В обычной одежде. Аккуратненькие сукины дети. Черные брюки, ветровки, ботинки с узкими носами. Просочились повсюду. Ха!..

— Где они?

— Повсюду, старик, — ухмыльнулся Марвин. — Пара фургонов без опознавательных знаков с обеих концов Брингхерст-стрит. Уже два дня как между Квин-Лейн и Грин-стрит маячит грузовик с локатором. Двенадцать ублюдков в четырех немаркированных машинах мотаются между церковью и нами. И целые толпы их сгрудились на вторых этажах дома на Квин-Лейн и Джермантаун-стрит.

— Сколько же всего? — спросил Джентри.

— Думаю, человек сорок. Может, пятьдесят.

— Работают командами по восемь часов?

— Да. Ублюдки считают, что их никто не замечает, и спокойно сидят себе у прачечной. Все белые. Так и шныряют туда-сюда. А один вообще ничего не делает, только бегает для них за пончиками.

— Филадельфийская полиция? Высокий худой парень по имени Кельвин рассмеялся.

— Черт, да нет же, старик! Местные свиньи носят банлоновые костюмы, белые носки и ортопедическую обувь... когда выходят на дело.

— Кроме того, их слишком много, — добавил Марвин. — Даже если сложить всю полицию нравов, отделы убийств, наркотиков и инспекторов по несовершеннолетним, все равно пятьдесят человек не получится. Или это федеральный отдел по борьбе с наркобизнесом, или еще что-нибудь.

— Или ФБР, — добавил Джентри и с отсутствующим видом потер левый висок. Натали заметила, что лицо его чуть заметно исказилось от боли.

— Да. — Марвин погрузился в размышления, и на мгновение взгляд его стал рассеянным. — Возможно. Хотя я этого не понимаю. Зачем их так много? Я думал, может, они ловят убийц Зига, Мухаммеда и остальных, но им, похоже, плевать на то, что кто-то замочил нескольких негров. Если только все это не ради той старой суки и ее белого ублюдка. Да, малышка?

— Очень может быть, — кивнула Натали. — Только все гораздо сложнее...

— То есть?

Джентри, стараясь не шевелить верхней частью тела, подошел к столу и положил на его поверхность свою перебинтованную руку.

— Есть такие подонки... которые обладают Способностью. Они мысленно приказывают: убей! Человек, обычный, спокойный, становится по их велению маньяком, убийцей. А те, кто ими руководит, садистски радуются. Это их омолаживает, понимаешь? Еще есть мужчина, который, вероятно, прячется где-то здесь, в городе. Способностью обладают и несколько представителей власти. И между ними идет нечто вроде войны, — объяснил Джентри негромко.

— Старик, мне нравится, как ты говоришь, — фыркнул Лерой и передразнил неторопливую тихую речь Джентри, подчеркивая южный акцент.

— Твой говор тоже ничего, — добродушно проворковал шериф.

Лерой полупривстал, и лицо его исказилось от ярости.

— Что ты сказал?

— Он сказал, чтобы ты заткнулся, Лерой, — спокойно заметил Марвин. — И сделай-ка это побыстрее. — Он снова перевел взгляд на Джентри. — О'кей, мистер шериф, скажи-ка мне вот что... этот мужчина, который прячется здесь, он белый?

— Да.

— И ублюдки, которые его преследуют, тоже белые?

— Да.

— И все остальные, кто в этом может быть замешан, тоже белые?

— Ага.

— И все они такие же низкие твари, как эта Фуллер со своим ублюдком?

— Да.

Марвин вздохнул.

— Интересно получается. — Он сунул руку в оторванный карман своей рабочей куртки, достал оттуда «ругер» Джентри и со стуком положил его на стол. — Здоровый кусок железа ты таскаешь с собой, мистер шериф. Никогда не собирался зарядить его?

— Запасные патроны у меня в чемодане, — не прикасаясь к пистолету, ответил Джентри.

— А где твой чемодан, старик? Если он был в расплющенном «Форде», то его сперли.

— Марвин ходил за моей сумкой, — пояснила Натали. — Она исчезла. Вместе с останками твоей взятой напрокат машины. И с автобусом.

— Автобусом? — Брови у Джентри поползли вверх, так что все лицо его покрылось морщинами. — Автобус исчез? Через сколько времени после нашего появления вы ходили туда?

— Через шесть часов, — ответил Лерой.

— Так что придется нам поверить на слово малышке, что за вами гнался большой нехороший автобус, — проронил Марвин. — Она говорит, что вы стреляли в него и попали. Может, он уполз умирать в кусты, мистер шериф?

— Шесть часов, — повторил Джентри и прислонился к холодильнику. — Что-нибудь есть в новостях? Об этом уже должно быть известно всем.

— Ничего, — ответила Натали. — Телевидение безмолвствует. В «Филадельфийском обозревателе» нет даже крохотной заметки.

— О Господи, — произнес Джентри. — Какие же у них должны быть связи, чтобы все так быстро убрать и замять! Ведь по меньшей мере четверо были убиты.

— А уж до чего, наверно, разозлилась фирма, которой принадлежал автобус, а? — заметил Кельвин. — Советую тебе, старик, не пользоваться здесь муниципальным транспортом. А то глядишь, какой-нибудь автобус отомстит тебе за убийство своего собрата, — и Кельвин так расхохотался, что чуть не упал со стула.

— Так где же твой чемодан? — повторил Марвин. Джентри передернул плечами, выходя из задумчивости.

— Я оставил его в гостинице «Челтен». Но я заплатил всего за одну ночь. Так что, возможно, его уже забрали.

Марвин развернулся в своем кресле.

— Тейлор, ты работаешь в этой старой развалине. Можешь пробраться в их камеру хранения, а?

— Конечно. — Худое лицо восемнадцатилетнего Тейлора покрывали темные шрамы, оставшиеся после прыщей и фурункулов.

— Это опасно, — предупредил Джентри. — Чемодана может уже и не оказаться там, а если он еще там, за парнем будут следить.

— Какие-нибудь накачанные свиньи? — осведомился Марвин.

— В том числе и они.

— Тейлор, — произнес Марвин. Это был приказ. Парень осклабился, спрыгнул со стойки и исчез.

— Нам надо еще кое-что обсудить, — заметил Марвин. — Бледнолицые могут отдыхать.

Натали и Джентри стояли на заднем крыльце Общинного дома и смотрели, как растворяются последние остатки тусклого зимнего дня. Перед домом тянулся длинный пустырь, усеянный грудами разбитых, покрытых снегом кирпичей, который упирался в два заброшенных здания. Свет керосиновых ламп в нескольких окнах указывал на то, что там еще кто-то живет. Было очень холодно. В свете единственного уцелевшего фонаря плясали снежинки.

— Значит, мы остаемся здесь? — спросила Натали.

Джентри посмотрел на нее. Из-под армейского одеяла, которое он набросил на себя вместо куртки, торчала лишь его голова.

— На сегодня, пожалуй, лучшего ничего не придумаешь, — промолвил он. — Может, мы и не среди друзей, но по крайней мере у нас общий враг.

— Марвин Гейл умен и хитер, — заметила Натали.

— Как лиса, — добавил Джентри.

— Почему ты считаешь, что он зря теряет время с бандой?

Шериф прищурился, вглядываясь в грязные сумерки.

— Когда я учился в Чикаго, я выполнял там кое-какую работенку для нескольких городских банд. В основном их главари были вполне толковыми ребятами, только один психопат попался. Помести альфа-личность г, замкнутую систему, и она достигнет в ней высших ступеней власти. Здесь местная банда представляет собой именно такое явление.

— Что такое альфа-личность? Джентри рассмеялся было, но тут же умолк. Ему было больно смеяться.

— Студенты, изучающие поведение животных, следят за порядком получения пищи в группе, особью, занимающей господствующее положение, и называют главного барана, воробья, волка или еще кого-нибудь там альфа-самцом. Мне бы не хотелось выглядеть сексистом, поэтому я рассматриваю это как личностную особенность. Иногда мне кажется, что дискриминация и другие глупые социальные барьеры приводят к возникновению неожиданно большого количества альфа-личностей. Возможно, этот процесс является чем-то вроде естественного отбора, с помощью которого разные этнические и культурные группы отвоевывают себе справедливые места в несправедливом обществе.

Натали прикоснулась к его руке сквозь одеяло.

— Знаешь, Роб, для старого доброго шерифа в твоей голове бродят слишком оригинальные мысли.

— Не такие уж оригинальные. — Джентри ласково посмотрел на нее. — Сол Ласки уже высказывал подобные предположения в своей книге «Патология насилия». В ней говорится о том, как попранные, униженные люди, менее всего подходящие для этого общества, вдруг порождают невероятных борцов, когда от этого зависит выживание культуры и нации... что-то вроде супер-альфа-личностей. В несколько извращенном, болезненном виде в эту модель вписывается даже Гитлер.

Снежинки падали на ресницы Натали. Она смахнула их.

— Ты думаешь, Сол еще жив?

— По идее — вроде бы не должен. — Джентри уже рассказал Натали, как провел последние несколько дней, перед тем как он отыскал девушку в Джермантауне. Теперь он еще плотнее обмотал вокруг себя одеяло и положил перевязанную руку на выщербленные перила крыльца. — И все же, — продолжал он, — почему-то я думаю, что он жив.

— Он находится в чьих-то руках?

— Да. Иначе он не исчез бы так бесследно. Он бы смог предупредить нас каким-нибудь образом.

— Каким? — спросила Натали. — И ты, и я оставляли свои послания на автоответчике, но их кто-то стирал. Если мы не могли связаться друг с другом, как бы это удалось Солу? Особенно если за ним следят?

— Серьезный довод, — согласился Джентри. Натали вздрогнула. Он подвинулся ближе и прикрыл ее полой своего одеяла. — Вспоминаешь вчерашний вечер? — спросил он.

Натали кивнула. Всякий раз, как она начинала обретать хоть какую-нибудь уверенность, она снова переживала то ощущение, когда сознание Энтони Хэрода захватило ее мозг, и все тело ее охватывало дрожью, как при воспоминании о каком-то зверском насилии. Впрочем, это ведь и было зверским насилием.

— Все позади, — промолвил Джентри. — Больше они не доберутся до тебя.

— Но они все еще там, — прошептала Натали.

— Да. И это еще одна причина, по которой нам следует попытаться выбраться из Филадельфии сегодня...

— Ты продолжаешь считать, что не Хэрод послал за нами автобус?

— Не представляю, как он мог это сделать, — ответил Джентри. — Он был действительно без сознания, когда мы уходили. Если ему и удалось прийти в себя минут через десять, заниматься умственной гимнастикой он был явно не способен. Кроме того, разве у тебя не сложилось впечатление, что он мог использовать свои способности только с женщинами?

— Да, но мне просто так показалось, когда он... когда он...

— Доверься своему чувству, — посоветовал Джентри. — Кто бы на нас ни натравил вчера этих ребят, среди наших преследователей явно были лица мужского пола.

— Но если это не Энтони Хэрод, тогда кто? Уже совсем стемнело. Откуда-то издалека послышался вой сирены. Разбитые фонари, тускло освещенные окна, снег, мрачные, нависшие над пустырем тучи — все это казалось нереальным Натали, словно свету не было места в каньонах грязных кирпичей, ржавого металла и мрака.

— Не знаю, — вздохнул Джентри. — Зато я знаю, что наша задача сейчас — нырнуть, затаиться и выжить. Единственная здравая мысль, которую я вынес из размышлений о вчерашних событиях, заключается в том, что кто бы нас ни преследовал, он хотел загнать нас сюда и вовсе не стремился убить... по крайней мере тебя.

Натали открыла рот от изумления.

— С чего ты взял? Ты посмотри, что они натворили! Автобус... эти люди... посмотри, что они сделали с тобой!

— Да, — согласился Джентри, — но подумай, насколько проще они могли бы справиться с нами.

— Как?.. — но еще не договорив своего вопроса, до Натали дошло, что собирался сказать Джентри.

— Если они видели нас, когда преследовали, значит, они были в состоянии физически нас контролировать, понимаешь? Все это время при мне был пистолет. Они могли заставить меня выстрелить из него в тебя, а потом в себя.

Натали вздрогнула под одеялом, и Джентри обнял ее правой рукой.

— Значит, ты думаешь, что они не пытались уничтожить нас взаправду? — спросила она.

— Это один из вариантов, — сказал Джентри и замолчал.

Натали почувствовала, что он не хочет доводить свою мысль до конца.

— А другой? — настоятельно спросила она.

— Другой вариант вполне согласуется с обстоятельствами: они были уверены в том, что нам некуда деться, и просто решили поразвлечься. Немного поиграть с нами.

Дверь за их спинами с шумом распахнулась, и Натали даже подпрыгнула от неожиданности. Это был Лерой.

— Эй, вы! Марвин велел вас позвать. Тейлор вернулся и принес твой чемодан, старик. Луис тоже вернулся с хорошими вестями. Они с Джорджем выследили, где живет эта старая сука, дождались, когда она заснет, и взяли ее. И ее белого ублюдка.

Сердце у Натали забилось как сумасшедшее, казалось, оно вот-вот вырвется из ее грудной клетки.

— Что значит «взяли ее» ? — прошептала она. Лерой осклабился.

— Пришили. Луис перерезал старухе горло, пока она спала. А Джордж с Сетчем зарезали ублюдка ножами. Проткнули его насквозь не то десять, не то двенадцать раз. Искромсали на мелкие кусочки. Больше эта сука не будет охотиться на братьев Кирпичного двора.

Натали и Джентри обменялись взглядами и последовали за Лероем в дом, из которого доносились звуки празднества.

Луис Соларц был плотный светлокожий парень с выразительными глазами. Он восседал во главе кухонного стола, а Кара и еще одна молодая женщина промывали и забинтовывали ему рану на горле. Его желтая рубашка была вся забрызгана кровью.

— А что с твоим горлом, старик? — осведомился Марвин. Главарь банды только что спустился. — Ты вроде сказал, что вы перерезали горло старухе.

Луис возбужденно кивнул, попытался заговорить, издал хриплое карканье и перешел на шепот:

— Ага. Сказал. Белый ублюдок полоснул меня, когда мы разделывались с ним. — Кара шлепнула Луиса по рукам, чтобы он не тянулся к порезу, и поправила повязку.

Марвин облокотился на стол.

— Что-то я не понимаю, старик. Ты говоришь, вы пришили Фуллер, пока она спала, но этот сукин сын все же успел порезать тебя. И где, черт побери, Джордж и Сетч?

— Они все еще там.

— С ними все о'кей?

— Да, все о'кей. Джордж хотел отрезать голову белому ублюдку, но Сетч велел ему подождать.

— Чего? — осведомился Марвин.

— Тебя подождать.

Натали и Джентри подошли ближе. Натали вопросительно посмотрела на Роба. Тот пожал плечами, все еще не скидывая одеяла.

Марвин сложил на груди руки и вздохнул.

— Расскажи все сначала, Луис. Все с самого начала. Луис прикоснулся к своему перебинтованному горлу.

— Больно.

— Рассказывай! — рявкнул Марвин.

— Хорошо, хорошо. Мы с Джорджем и Сетчем разговаривали с местным народом, как ты велел, но никто ничего не видел, и мы решили, что с нас довольно, понимаешь? Мы стояли на Джермантаун-стрит, а она вдруг выходит из магазина на улице Вистер.

— Магазин Сэма Дели? — переспросил Кельвин.

— Вот именно, — ухмыльнулся Луис. — Мадам Буду собственной персоной.

— Вы узнали ее по моей фотографии? — спросила Натали. Все обернулись к ней, а Луис бросил на нее странный взгляд. Натали подумала, что, вероятно, женщины должны молчать на военных советах. Но она откашлялась и снова спросила:

— Вам помогла моя фотография?

— Да, она тоже, — хрипло прошептал Луис. — Но с ней к тому же был белый ублюдок.

— Ты уверен, что это был он? — вырвалось у Лероя.

— Да, уверен, — откликнулся Луис. — И Джордж его уже видел раньше. Тощий такой. Длинные грязные патлы. Дикие глаза. Много таких хиппарей разгуливает со старухами, чтобы можно было ошибиться?

Все двадцать пять присутствующих разразились хохотом. Натали подумала, что это — разрядка после нервного напряжения.

— Продолжай, — сказал Марвин.

— Мы двинули за ними, пока они не вошли в старый дом. Сетч говорит: «валяйте», а я говорю: «нет, давайте сначала оглядимся». Джордж залез на дерево сбоку и увидел, что мадам Вуду спит. Тогда я говорю:

«ну, валяйте». Сетч говорит «о'кей», открывает замок, и мы входим.

— Где находится тот дом? — спросил Марвин.

— Я покажу тебе, старик.

— Нет, ты расскажи мне! — рявкнул Марвин и сгреб Луиса за воротник.

Тот заскулил и схватился за горло.

— На Квин-Лейн, старик. Недалеко от Джермантаун-стрит. Я покажу тебе, старик. Сетч и Джордж ждут там.

— Рассказывай дальше, — приказал Марвин.

— Мы тихо вошли, — продолжил Луис. — Понимаешь, было всего четыре часа. Но старуха спала наверху в комнате, битком набитой куклами...

— Куклами?

— Да, знаешь, что-то вроде детской. Только она не совсем спала, а вроде как была под наркотой, понимаешь?

— В трансе, — подсказала Натали.

— Да. Вроде того... — Луис снова бросил на нее быстрый взгляд.

— Что было дальше? — спросил Джентри. Луис одарил всех широкой улыбкой.

— Дальше я перерезал ей горло.

— Она точно мертва? — спросил Лерой. Улыбка расплылась еще шире.

— О да. Она мертва.

— А белый ублюдок? — допытывался Марвин.

— Мы с Сетчем и Джорджем нашли его на кухне. Он натачивал это свое кривое лезвие.

— Косу? — уточнила Натали.

— Да, — кивнул Луис. — Нож у него тоже был. Им он и полоснул меня, когда мы захотели его отнять. А потом Сетч и Джордж прикончили его. Хорошо его отделали. Распороли ему глотку, старик.

— Он мертв?

— Ага.

— Ты уверен?

— Чертовски уверен. Ты считаешь, мы не умеем отличать мертвого от живого?

Марвин уставился на Луиса. В синих глазах главаря замерцал какой-то странный отсвет.

— Луис, этот белый ублюдок убил пятерых наших добрых братьев. Он справился с Мухаммедом, в котором было шесть футов два дюйма росту. Как же тебе, Сетчу и малышу Джорджу удалось так просто справиться с ним?

Луис пожал плечами.

— Не знаю, старик. Когда мадам Вуду отбросила копыта, белый ублюдок оказался не таким уж чудовищем. Обычный тощий парень. Он даже плакал, когда Сетч резал ему горло.

Марвин покачал головой.

— Что-то не верится... уж слишком все просто. А что свиньи?

Луис молчал.

— Послушай, старик, — наконец изрек он. — Сетч сказал, чтоб я сразу привел тебя. Ты хочешь посмотреть на них или нет?

— Да! — рявкнул Марвин. — Да, хочу!

— Ты не пойдешь туда, — сказал Джентри.

— Что значит — не пойду? — возмутилась Натали. — Марвин хочет, чтобы их сфотографировали.

— Мне наплевать, чего там хочет Марвин! Ты останешься здесь.

Они стояли в занавешенном алькове на втором этаже. Все члены банды уже собрались внизу. Джентри поднял наверх свой чемодан и теперь переодевался в вельветовые брюки и свитер. Натали заметила, что бинты на его груди пропитаны кровью.

— Ты же ранен, — сказала она. — Тебе тоже не следует ходить.

— Я должен убедиться в том, что Фуллер мертва.

— Но я... я тоже хочу убедиться... Она... она убила моего отца...

— Нет. — Джентри натянул на свитер пуховик и повернулся к ней. — Натали... — он поднял свою огромную ладонь и нежно прикоснулся к ее щеке. — Пожалуйста... Ты мне так... нужна.

Натали осторожно прильнула к нему, стараясь не касаться раненого бока, и запрокинула голову для поцелуя.

— Ты тоже очень нужен мне, Роб, — прошептала она, уткнувшись ему в пуховик.

— Ладно. Я вернусь, как только мы взглянем на то, что там творится.

— А фотографии?

— Я возьму твой «Никон», не возражаешь?

— Да, но все-таки нехорошо, что я...

— Послушай, этот Марвин не дурак, — заметил Джентри, понизив голос до густого баса. — Он не склонен рисковать.

— Тогда и ты не рискуй.

— Нет, мэм. Мне придется это сделать. — Он притянул ее к себе и так надолго и страстно прильнул к ее губам, что она, позабыв о его сломанных ребрах, крепко обняла его и прижалась к нему всем телом.

Из окна второго этажа Натали наблюдала за тем, как процессия тронулась в путь. Вместе с Луисом отправились Марвин, Лерой, высокий парень по имени Кельвин, старый член банды с угрюмым лицом по прозвищу форель, двое близняшек, с которыми Натали не была знакома, и Джексон — экс-медик, появившийся в последний момент. Все были вооружены, за исключением Луиса, Джентри и Джексона. Кельвин и Лерой прятали обрезы под свободными куртками, Форель нес длинноствольный пистолет 22-го калибра, близнецы имели при себе маленькие, дешевые на вид пистолеты, которые Джентри назвал «на-случай-неожиданности-в-субботний-вечер». Джентри попросил Марвина вернуть ему «ругер», на что тот лишь рассмеялся и, зарядив револьвер, запихнул его в карман собственной армейской куртки. Отойдя от дома, Джентри повернулся и помахал Натали «Никоном».

Натали устроилась в углу на матраце и вся сжалась, пытаясь справиться с подступающими слезами. Она обдумывала всевозможные повороты и варианты событий. «Если Мелани Фуллер мертва, они смогут уехать. Смогут ли? А как же представители власти, о которых говорил Роб? И оберет? И Энтони Хэрод?» Натали ощутила во рту привкус желчи, едва подумала об этом сукином сыне с глазами рептилии. К горлу снова подкатила тошнота при воспоминании о его паническом страхе перед женщинами и его ненависти к ним, которые она ощутила за те несколько минут, пока находилась в его власти. Как бы ей хотелось растоптать его омерзительное лицо!

Шум в коридоре заставил ее вскочить. В тусклом свете лестничной площадки возникла чья-то фигура. Ответственным за дом оставили Тейлора, несколько членов банды отправились оповестить остальных, снизу слышался смех, но на втором этаже Натали была одна, фигура неуверенно двинулась к свету, и она увидела белую руку и бледное лицо.

Натали поспешно огляделась. Наверху не осталось никакого оружия. Она подбежала к бильярдному столу, ярко освещенному единственной свисавшей с потолка лампой, и схватила кий, слегка балансируя им и пытаясь отыскать в нем его центр тяжести.

— Кто там? — спросила она, сжимая кий обеими руками.

— Всего лишь я, — откликнулся преподобный Билл Вудз, якобы управлявший Общинным домом, и вошел в полосу света. — Простите, что напугал вас.

Натали чуть расслабилась, но кий не положила.

— Я думала, что вы ушли.

Хрупкий Вудз облокотился на стол и принялся катать белый бильярдный шарик.

— О, я весь день хожу то туда, то обратно. Вы не знаете, куда отправились Марвин с ребятами?

— Нет.

Священник покачал головой и поправил очки с толстыми стеклами.

— Ужасно, как они страдают от дискриминации и эксплуатации. Вы слышали, что уровень безработицы здесь среди черных подростков превышает 90 процентов ?

— Нет. — Натали обошла стол, чтобы держаться подальше от этого худого навязчивого человека, но кроме жгучего желания общаться он вроде ничего не излучал.

— Да-да, — настойчиво закивал Вудз. — Магазин и лавки в Джермантауне принадлежат исключительно белым. В основном евреям. Многие из них уже не живут здесь, но продолжают контролировать остатки своего бизнеса. В общем, ничего не меняется.

— Что вы имеете в виду? — спросила Натали. «Интересно, добрался ли Роб с остальными до места, — подумала она. — Если убитая не Мелани Фуллер, что он будет делать?»

— Я имею в виду евреев, — пояснил Вудз. Он вдруг вспрыгнул на край бильярдного стола и одернул вниз брючину, после чего прикоснулся к узенькой черной полоске усов, походивших на нервную гусеницу. — Эксплуатация евреями непривилегированных классов в американских городах имеет долгую историю. Вы негритянка, мисс Престон. Вы должны понимать это особенно хорошо.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — промолвила Натали, и в тот же миг дом содрогнулся от раздавшегося снизу взрыва.

— Боже милостивый! — воскликнул Вудз, а Натали бросилась к одному из окон, узнать, что происходит.

У поребрика жарко пылали два брошенных автомобиля. Языки пламени взлетали футов на тридцать в высоту, освещая пустые стоянки, брошенные дома на противоположной стороне улицы и железнодорожную платформу на севере. С дюжину членов банды высыпали на тротуар, крича и потрясая обрезами и другим оружием.

— Вернусь-ка я лучше в Молодежный центр и вызову пожарных, — заметил Вудз. — Здесь телефон не работает...

Натали обернулась, недоумевая, почему умолк священник. Широко раскрыв глаза, Вудз смотрел на лестничную площадку. Там стоял какой-то парень, он был худой, мертвенно-бледный, в разодранной и выпачканной кровью армейской куртке. Длинные спутанные волосы свисали на глаза, посаженные так глубоко, что, казалось, они выступают из пустых глазниц черепа. В его широко распяленном рту Натали заметила обрубок языка, который двигался в темном провале мерзкой розовой изуродованной тварью. В руках парень держал косу, ручка ее была выше его на целую голову, и когда он сделал шаг вперед, по ободранной оштукатуренной стене взметнулась его громадная тень.

— Вам здесь не место, — начал преподобный Билл Вудз. И тут коса со свистом описала дугу. Голова Вудза оказалась срезанной и повисла на ошметках шеи. Священник рухнул на бильярдный стол, кровь брызнула на зеленое сукно, стекая в ближайший кармашек. Безмолвная длинноволосая фигура с косой — настоящая смерть — повернулась к Натали.

Натали попыталась кием раскрыть окно. Но все окна были забраны металлической решеткой. Она изо всех сил закричала, и истерические нотки, прозвучавшие в ее голосе, удивили ее саму и заставили мыслить здраво. Треск пламени и шум на улице заглушили ее вопль. Те, кто метались перед домом, даже не подняли головы.

Натали перевернула кий заостренным концом к себе и кинулась к столу. Тварь с косой метнулась вправо, Натали тоже подалась вправо, поглядывая на лестничную площадку и следя за тем, чтобы между ними оставался стол. Она поняла, что ни при каких обстоятельствах ей не удастся пробраться к лестнице. Ноги у нее подкосились, и она почувствовала, что вот-вот упадет. Натали завизжала еще раз, призывая на помощь, и отшвырнула тяжелый кий. Длинноволосое чудище снова метнулось вправо. Натали тоже сдвинулась в сторону, чуть приблизившись к площадке. Тварь подняла косу, разбив стеклянный колпак лампы, и принялась размахивать ею.

Звук стекающих капель, словно из неплотно закрытого крана, привлек ее внимание: из горла того, кто недавно был священником, вытекала кровь. Пока Натали смотрела, поток начал иссякать. Свет качающейся лампы отбрасывал на стены немыслимые тени, изменяя цвет крови и зеленого сукна от красного к зеленому, от черного к серому... В это время смерть с косой подпрыгнула, словно намереваясь перелететь через стол, и Натали закричала что было сил.

Пригнувшись, в прыжке она увернулась от острия косы и, схватив подвернувшийся кий, вогнала его, как кол, в грудь вампира в тот самый момент, когда он сверху обрушился на нее. Основание кия уперлось в пол, и чудище как бы повисло над стоявшей на коленях Натали.

Парень с грохотом рухнул на спину и тут же попытался косой срезать ее ноги, но лезвие лишь скользнуло по доскам пола. Натали снова пружинисто подпрыгнула и бросилась на лестницу, однако тень в армейской куртке позади нее уже поднималась на ноги.

Она швырнула в него другим кием, по звуку поняла, что попала, и, не оглядываясь, понеслась вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. За ней грохотали тяжелые шаги.

Вылетев в коридор, она столкнулась с Карой у дверей кухни, но не остановилась.

— Эй, ты куда? — окликнула ее Кара.

— Беги!

Древко косы взметнулось в дверном проеме кухни и врезалось Каре точно между глаз. Прекрасная девушка упала без единого звука, ударившись головой об основание плиты. Натали выбежала черным ходом, перемахнула через перила крыльца, упала на замерзшую землю, перекувырнулась и успела вскочить, прежде чем дверь распахнулась снова.

Она мчалась, рассекая холодный ночной воздух, по покрытому рухлядью пустырю за Общинным домом, ныряла в кромешно черные проходы, пересекала улицы. Шаги за ее спиной становились все тяжелее и громче. Она слышала позади свистящее дыхание, звон косы о лед, но все бежала и бежала, опустив голову, не разбирая дороги...

Глава 14

Джермантаун

Воскресенье, 28 декабря 1980 г.

Тони Хэрод лишь частично понимал, о чем говорили Колбен и Кеплер, когда в воскресенье вечером они везли его обратно в мотель «Каштановые Холмы». Он сидел, откинувшись на заднем сиденье машины, прижимая к голове пакет со льдом. Сознание его то фокусировалось, то снова расплывалось вместе с приливами боли, которая пульсировала и перетекала из головы в шею. Он плохо понимал, откуда взялся Джозеф Кеплер и что он здесь делал.

— Чертовски глупо, если вас интересует мое мнение, — сказал Кеплер.

— Да, — откликнулся Колбен, — только не рассказывайте мне, что вам это не понравилось. Вы видели выражения лиц пассажиров, когда водитель начал выжимать газ? — Колбен разразился каким-то детским смехом.

— Теперь вам придется объясняться за три трупа, пятерых искалеченных и разбитый автобус.

— Этим занимается Хейнс, — ответил Колбен. — Волноваться не о чем. Мы прикрыты со всех сторон.

— Не думаю, что Баренту это понравится, когда он узнает.

— Пошел этот Барент...

Хэрод застонал и открыл глаза. Кругом было темно, на улицах — ни души. Каждый раз, когда машина подпрыгивала на выщербленной мостовой или на троллейбусных колеях, его пронзала острая боль в затылке. Он попробовал что-нибудь произнести, но собственный язык показался ему слишком толстым и неповоротливым, чтобы им можно было шевелить. Он снова закрыл глаза.

— ..важно удерживать их в безопасной зоне, — говорил Колбен.

— А если бы нас здесь не было в качестве запасного варианта?

— Но мы ведь здесь. Неужели вы думаете, я положусь в чем-нибудь основательном на этого идиота на заднем сиденье?

Хэрод сидел с закрытыми глазами и гадал, о ком они говорят.

— Вы уверены, что тех двоих использует старик? — снова раздался голос Кеплера.

— Вилли Борден? — переспросил Колбен. — Нет, зато мы не сомневаемся в том, что его орудием является еврей. И мы знаем наверняка, что те двое были связаны с евреем. Барент считает: он замышляет нечто большее, чем урок, преподанный Траску.

— А зачем Бордену понадобился Траск?

— Старичок Ниман послал своих слесарей в Германию, чтобы покончить с Борденом, — со смешком ответил Колбен. — Посланцы завершили свои дни в полиэтиленовых мешках, а что случилось с Траском, вы знаете.

— Но зачем Борден явился сюда? Чтобы разделаться со старухой?

— Кто его знает. Эти старые пердуны непредсказуемы, как тараканы.

— Вам известно, где он находится?

— Неужели вы думаете, мы стали бы тут ковыряться, если бы нам было это известно? Барент считаeт, что эта шлюха Фуллер — наша лучшая приманка, но мне уже осточертела эта выжидательная позиция. Приходится прикладывать недюжинные усилия, чтобы не подпускать ко всему этому местных легавых и представителей власти.

— Особенно когда вы используете муниципальные автобусы таким оригинальным образом, — съехидничал Кеплер.

— И не говорите, — откликнулся Колбен, и оба рассмеялись.

Мария Чен застыла в изумлении, когда Колбен и еще один неизвестный ей мужчина втащили в гостиную номера Тони Хэрода.

— Твой шеф откусил сегодня слишком большой кусок и не смог его проглотить, — заметил Колбен, отпуская руку Хэрода и позволяя тому рухнуть на диван.

Хэрод попытался подняться, но голова так закружилась, что он снова повалился на подушки.

— Что случилось? — спросила Мария Чен.

— Некий ревнивый мальчик малыша Тони застукал в спальне у дамы, — рассмеялся Колбен.

— Врач в штабе операции уже осмотрел его, — сообщил второй, который немного походил на Чарлтона Хестона. — Он считает, что возможно небольшое сотрясение мозга, но не более.

— Ну, нам пора, — промолвил Колбен. — После того как твой мистер Хэрод просрал свою часть операции, все в этом поганом городе того и гляди взлетит на воздух. Проследи, чтобы в десять утра он был в главном трейлере. — Колбен погрозил девушке указательным пальцем. — Поняла?

Мария Чен промолчала, ни единая жилка не дрогнула на ее лице. Колбен удовлетворенно крякнул, и оба вышли из номера.

Хэрод помнил лишь отдельные фрагменты того вечера: свою безудержную рвоту в маленькой кафельной ванной, нежные руки Марии Чен, снимающей с него одежду, прохладное прикосновение простыней к коже. Всю ночь кто-то менял у него на лбу холодные полотенца. Раз проснувшись, он обнаружил рядом в постели Марию Чен — белый лифчик и трусики подчеркивали смуглость ее кожи. Он протянул к ней руку, снова ощутил головокружение и закрыл глаза.

Хэрод проснулся в семь утра в состоянии самого страшного похмелья, которое когда-либо переживал. Он ощупал постель и, не найдя Марии Чен, со стоном сел. Хэрод постарался припомнить, в каком из порномотелей находится, пока у него в голове не всплыло все происшедшее.

— О Господи, — снова застонал он.

Ему потребовалось около часу, чтобы принять душ и побриться. Он ни на минуту не сомневался, что от любого резкого движения его голова скатится с плеч, и его совершенно не прельщало ползать в темноте на четвереньках и пытаться потом отыскать ее.

Мария Чен вошла в тот момент, когда Хэрод, шаркая ногами, направился в своем оранжевом халате в гостиную.

— Доброе утро, — промолвила она.

— К черту!

— Сегодня прекрасное утро.

— Имел я его!

— Я принесла завтрак из кофейни. Почему бы нам не съесть что-нибудь?

— Почему бы тебе не заткнуться? Мария Чен улыбнулась, порылась в сумочке и достала оттуда «браунинг».

— Тони, послушай. Я снова предлагаю тебе позавтракать вместе. Если я услышу от тебя еще одну непристойность или увижу какой-либо намек на мрачную угрюмость, я разряжу всю обойму в этот холодильник. Не думаю, что произведенный грохот будет полезен шаткому состоянию твоего здоровья.

— Ты не посмеешь! — Хэрод выпучил глаза. Мария Чен сняла предохранитель, прицелилась в холодильник и отвернулась, полуприкрыв глаза.

— Стой! — воскликнул Хэрод.

— Так ты будешь завтракать со мной?

Хэрод принялся растирать виски обеими руками.

— Сочту за счастье, — наконец процедил он. Мария купила четыре чашки с герметичными крышками, и когда они покончили с яичницей и ветчиной, каждый из них смог выпить по две порции кофе.

— Я бы заплатил десять тысяч долларов, чтобы узнать, кто меня так отделал, — произнес Хэрод.

Мария Чен протянула ему чековую книжку и ручку, которой он пользовался для подписания контрактов.

— Его зовут Бобби Джо Джентри. Шериф графства Чарлстон. Барент считает, что он приехал сюда за девушкой, которая ищет Мелани Фуллер, и все они каким-то образом связаны с Вилли.

Хэрод поставил чашку и рукавом халата промокнул пролитый кофе.

— Черт побери, откуда ты это знаешь?

— Мне сказал Джозеф.

— А что за жопа этот Джозеф?

— Ай-ай-ай. — Мария Чен покачала головой и указала пальцем на холодильник.

— Кто такой Джозеф?

— Дзожеф Кеплер.

— Кеплер? Я думал, мне приснилось, что он здесь. Какого черта ему тут нужно?

— Вчера его послал сюда мистер Барент, — пояснила Мария Чен. — Они с мистером Колбеном были вчера у гостиницы, когда люди Хейнса сообщили по радио, что шериф с девушкой уходят. Мистер Барент не хотел, чтобы они улизнули. А первым начал использовать автобус мистер Колбен.

— Начал использовать... что? Мария Чен пояснила.

— Чтоб я сдох, — выругался Хэрод, закрыл глаза и принялся неторопливо массировать череп. — Этот сраный легавый поставил мне такую шишку! Чем он меня ударил?

— Кулаком.

— Без дураков?

— Без дураков, — подтвердила Мария Чен. Хэрод открыл глаза.

— И ты узнала все это от этого бабника и пердуна Кеплера? Ты что, переспала с ним?

— Нет, мы с Джозефом вместе разминались сегодня утром.

— Он тоже остановился здесь?

— Номер 1010. Рядом с Хейнсом и мистером Колбеном, Хэрод встал, восстановил равновесие и направился в ванную.

— Мистер Колбен просил, чтобы ты к десяти был у командного трейлера.

Хэрод поднял револьвер, улыбнулся и процедил:

— Пусть воткнет это себе в задницу.

Телефонные звонки начались в 10:13. В 10:15 Тони Хэрод не выдержал, сел и взял телефонную трубку.

— Да?

— А ну-ка, Хэрод, быстро пили сюда.

— Это ты, Чак?

— Да.

— Пошел ты куда подальше, Чак.

Вечером телефон зазвонил во второй раз, и Мария Чен сняла трубку. Хэрод только что закончил одеваться к обеду.

— Думаю, тебе лучше ответить, Тони, — сказала она.

Хэрод схватил трубку.

— Да, в чем дело?

— Полагаю, тебе было бы интересно посмотреть на это, — медленно процедил Кеплер.

— На что?

— Шериф, с которым ты вальсировал вчера, вышел из укрытия.

— Где?

— Подъезжай к командному трейлеру, мы тебе покажем его.

— А вы можете прислать машину?

— Один из агентов у мотеля подвезет тебя.

— Ладно, — бросил Хэрод. — Смотрите, не дайте этому болвану улизнуть. Мне надо с ним расквитаться.

— Тогда лучше поторапливайся, — ответил Кеплер. К тому времени, когда Хэрод вошел в тесный центр управления, уже совсем стемнело, снег валил вовсю. Кеплер оторвался от одного из видеоэкранов и поднял голову.

— Добрый вечер, Тони. Добрый вечер, мисс Чен.

— Где этот чокнутый легавый? — гаркнул Хэрод. Кеплер указал на монитор, на котором были изображены дом Энн Бишоп и пустая улица.

— Минут двадцать назад они прошли пост наблюдения Синей бригады и двинулись дальше по Квин-Лейн.

— И где он сейчас?

— Не знаем. Людям Колбена не удалось проследить.

— Не удалось проследить?! — заорал Хэрод. — Господи Иисусе! У Колбена здесь порядка сорока агентов...

— Почти сотня, — поправил Кеплер. — Сегодня утром Вашингтон прислал подкрепление.

— Сотня долбаных агентов не может выследить толстого белого легавого в гетто черномазых?

Несколько человек с неодобрительным видом оторвались от пультов управления. Кеплер жестом указал Хэроду и Марии Чен, чтобы они прошли в кабинет Колбена. Когда дверь за ними закрылась, Колбен сказал:

— Золотой бригаде было приказано следовать за шерифом и черными парнями. Но она не смогла выполнить распоряжение, поскольку их передвижное средство временно выведено из строя.

— Что это означает, черт побери?

— Кто-то пропорол шины грузовика, в котором они находились, — пояснил Кеплер. Хэрод рассмеялся.

— Почему же они не последовали за ними пешком?

Кеплер откинулся на спинку кресла и сложил руки на плоском животе:

— Во-первых, потому что Золотая бригада целиком состоит из белых, и они решили, что привлекут к себе слишком много внимания. Во-вторых, им было приказано не покидать грузовик.

— Почему?

Кеплер едва заметно улыбнулся.

— Неблагоприятные районы. Колбен и остальные опасаются, что машина может быть разграблена.

Хэрод разразился громовым хохотом, потом, немного успокоившись, спросил:

— Кстати, а где малыш Чак?

Кеплер кивнул на радиоприемник, стоявший у северной стены кабинета. Из него доносились фоновый шум и обрывки разговоров.

— Он наверху, в вертолете.

— Понятно. — Хэрод тоже сложил руки и осклабился. — Хотел бы я посмотреть, как выглядит этот шериф.

Кеплер включил переговорное устройство и что-то прошептал в него. Через тридцать секунд на консоли загорелся экран видеомонитора, там появился Джентри с компанией. Осветительные линзы окрашивали картинку в зеленовато-белый цвет, но Хэрод различил грузного человека в окружении молодых негров. Внизу экрана мерцали цифры, коды и время записи.

— Я с ними еще встречусь, — прошептал Хэрод.

— Одна из бригад уже отправилась на поиски пешком, — заметил Кеплер. — И мы почти уверены, что все они вернутся в Общинный центр, где обычно собирается банда.

Внезапно радиомонитор разразился позывными, и Кеплер включил связь. Чарлз Колбен чуть ли не дрожал от возбуждения: «Красный Лидер Замку. Красный Лидер Замку. У нас пожар на улице возле ОД-1. Повторяю, у нас... нет... два источника загорания на улице возле ОД-1».

— Что такое ОД-1? — спросила Мария Чен.

— Общинный дом. — Кеплер переключал каналы на мониторе. — Большой старый дом, о котором я только что говорил, там находится штаб банды. Чарлз называет его Осиной Дырой 1. — На экране показалось пламя, полыхавшее на расстоянии полуквартала. Камера, вероятно, находилась в машине, припаркованной неподалеку. Осветительное оборудование превратило две горящие машины в столбы пламени, которые скрывали все остальное, пока кто-то не догадался сменить линзы. После чего стали видны темные фигуры, высыпавшие из дома и потрясавшие оружием. Кеплер включил радио. «...Прием, Красный Лидер. Говорит Зеленая бригада от ОД-1. Признаков вторжения не наблюдается».

— Черт побери, — раздался голос Колбена, — возьмите Желтых и Серых и окружите район. Багряный, у вас с севера никого не видно?

— Нет, Красный Лидер.

— Замок, вы записываете происходящее?

— Есть, Красный Лидер, — послышался усталый голос агента из контрольного помещения трейлера.

— Возьмите фургон СП, которым мы пользовались вчера, и потушите пожар, пока в это дело не вмешались городские власти.

— Есть, Красный Лидер.

— Что такое фургон СП? — поинтересовался Хэрод.

— Фургон «скорой помощи». Колбен переправил его из Нью-Йорка. Это одна из причин, по которой операция обошлась в двести тысяч долларов в день.

Хэрод покачал головой.

— Сотня федеральных легавых. Вертолет. Фургоны «скорой помощи». И все ради того, чтобы загнать двух стариков, у которых и зубов-то не осталось.

— Может, и не осталось, — откликнулся Кеплер, кладя ноги на стол Колбена и устраиваясь поудобнее, — но, по крайней мере, один из них все еще здорово кусается.

Хэрод и Мария Чен откинулись на спинки кресел, приготовившись смотреть представление.

Во вторник утром на девять часов Колбен назначил конференцию, которая должна была состояться на высоте пять тысяч футов над землей. Хэрод не преминул продемонстрировать все свое отвращение к этому мероприятию, но в вертолет все же залез. Кеплер и Мария Чен, все еще разгоряченные после своей шестимильной пробежки вокруг «Каштановых Холмов», обменялись улыбками. Ричард Хейнс устроился в кресле второго пилота, а нейтрал Колбена был абсолютно непроницаем за толстыми авиаочками. Когда вертолет взмыл вверх, взяв курс на юг к реке и парку Фермонт, Колбен развернул свое откидное сиденье и обратился к троице, сидевшей сзади.

— Нам до сих пор неизвестно, из-за чего вчера разгорелась драка и почему они начали стрелять друг в друга. Возможно, каким-то образом в этом замешаны Вилли и эта старая шлюха. Но решать — дело Барента. Пока нам дан зеленый свет. Операция продолжается.

— Отлично, — ухмыльнулся Хэрод, — что до меня — я сваливаю отсюда сегодня вечером.

— Исключено, — сказал Колбен. — У нас осталось сорок восемь часов, чтобы отыскать твоего друга Вилли. А затем мы переключимся на эту суку Фуллер.

— Вы даже не знаете, здесь ли Вилли, — заметил Хэрод. — Лично я продолжаю считать, что он мертв.

Колбен покачал головой и погрозил Хэроду пальцем.

— Ты так не считаешь. Тебе известно не хуже чем нам, что этот старый сукин сын где-то здесь и что он что-то затевает. Мы не уверены, работает Фуллер с ним или нет, но к утру четверга это уже не будет иметь никакого значения.

— А к чему ждать так долго? — осведомился Кеплер. — Хэрод здесь. Ваши люди на месте. Колбен пожал плечами.

— Барент хочет использовать еврея. Если Вилли заглотнет наживку, мы тут же начнем действовать. Если нет, мы ликвидируем еврея, прикончим старуху и тогда поглядим, что из этого получится.

— Какого еврея? — спросил Тони Хэрод.

— Одна из старых пешек твоего дружка Вилли, — ответил Колбен. — Барент провел с ним одну из своих дешевых обработок, а теперь хочет натравить его на этого фрица.

— Хватит называть его моим дружком! — рявкнул Хэрод.

— Конечно-конечно, — откликнулся Колбен. — «Твой шеф»... Это тебя больше устроит?

— Эй вы, заткнитесь вы оба! — посоветовал Кеплер. — Объясни Хэроду план действий.

Колбен наклонился и что-то сказал пилоту. Вертолет завис на высоте пяти тысяч футов над серо-коричневым геометрическим рисунком Джермантауна.

— В четверг утром мы заблокируем весь город, — произнес Колбен. — Чтоб ни одна душа не прошла и не вышла. Более точно определим местонахождение Фуллер. В основном ночи она проводит в этой Ропщущей обители на Джермантаун-стрит. Хейнс возглавит тактическую бригаду и возьмет дом штурмом. Агенты позаботятся о Бишоп и парне, которого она использует. Так что остается одна Мелани Фуллер. Она полностью в твоем распоряжении, Тони.

Хэрод сложил на груди руки и посмотрел вниз на пустынные улицы.

— И что?

— Ты ликвидируешь ее.

— Всего-то ?

— Да, всего-то, Хэрод. Барент говорит, что ты можешь использовать кого угодно. Но ею придется заняться тебе.

— Почему мне?

— Твой вклад, Хэрод. Это твой вклад.

— Мне казалось, вы захотите допросить ее.

— Мы обдумаем эту возможность, — заметил Кеплер, — но мистер Барент считает, что гораздо важнее ее нейтрализовать. Наша главная цель — выманить из укрытия старика.

Хэрод погрыз ноготь и снова взглянул вниз на крыши домов.

— А что, если мне не удастся... ликвидировать ее? Колбен улыбнулся.

— Тогда мы ее заберем, а в клубе по-прежнему останется вакантное место. Это не разобьет никому сердца, Хэрод.

— Но пока мы еще можем испытать еврея, — добавил Кеплер. — Мы не знаем, к чему это приведет.

— Когда приземлится эта штука? — спросил Хэрод. Колбен посмотрел на часы.

— Операция уже началась. — Он сделал знак пилоту, чтобы тот спустился пониже. — Хотите взглянуть?

Глава 15

Мелани

Уик-энд прошел тихо.

В воскресенье Энн приготовила для нас очень вкусный обед. Фаршированные свиные отбивные удались на славу, но овощи она немного перетушила. Пока мы с Энн попивали чай из ее лучших фарфоровых чашек, Винсент убрал со стола. Я вспомнила о своем «Веджвуде», который пылился в Чарлстоне, и меня охватило острое чувство ностальгии по дому.

В тот вечер я слишком устала, чтобы отправлять куда-нибудь Винсента, хотя меня и мучило любопытство насчет той фотографии. Но нет дел, которые не могли бы подождать. Гораздо важнее были голоса в детской. С каждым днем они становились все отчетливее, уже почти достигнув той границы, когда можно различить слова. Накануне вечером, искупав Винсента, перед тем как лечь спать, я смогла выделить в общем шепоте голоса детей. По меньшей мере их было трое — мальчик и две девочки. Я не видела ничего удивительного в том, что в детской старинного дома звучали детские голоса.

Поздно вечером в воскресенье, уже после девяти, Энн и Винсент вернулись вместе со мной в Ропщущую Обитель. Где-то поблизости завывали сирены. Проверив запоры на дверях и ставнях, я оставила Энн в гостиной, а Винсента — на кухне и поднялась наверх. Было очень холодно. Забравшись под одеяла, я стала смотреть на мерцающие во тьме нити нагревателя. Свет отражался в глазах мальчика-манекена и окрашивал в оранжевый цвет оставшиеся пучки его волос.

Голоса были слышны очень отчетливо.

В понедельник я отправила Винсента на поиски.

Мне не хотелось отправлять его днем — тот квартал был слишком неблагоприятным, но нужно было все-таки разузнать хоть что-то о фотографии.

Винсент взял с собой нож и револьвер, «позаимствованный» мною у таксиста из Атланты. Он несколько часов просидел на корточках в задней части брошенной машины, наблюдая за проходящими мимо цветными подростками. Раз в боковое окно сунулся заросший щетиной алкоголик, но Винсент открыл рот и зашипел на него. Тот сразу же слинял.

Наконец Винсент заметил знакомое лицо. Это был тот самый третий мальчик, который сбежал субботней ночью. Он шел с кряжистым подростком и еще одним парнем постарше. Винсент пропустил их вперед на один квартал и тронулся следом.

Они миновали дом Энн и двинулись дальше на юг, где линия пригородных поездов образовывала искусственный каньон. Мальчики дошли до перекрестка и вошли в заброшенный дом. Строение являло собой странную пародию на особняк довоенной постройки — четыре непропорциональные колонны поддерживали плоский навес, переплеты узких высоких окон сгнили, а остатки металлической ограды были завалены ржавыми консервными банками и тонули в зарослях замерзшей травы. Окна на первом этаже были заколочены досками, дверь заперта, но подростки подошли к подвальному окошку с разогнутыми прутьями, и выбитой рамой и проскользнули внутрь.

Винсент быстро миновал четыре квартала и вернулся к дому Бишоп. Я заставила его взять большую перьевую подушку с кровати Энн, запихать ее в огромный рюкзак и бегом вернуться обратно. День был серым и сумрачным. То и дело из низких туч начинал валить снег. В сыром воздухе воняло выхлопными газами и сигарным дымом. Машин было мало. Когда Винсент начал просовывать в окошко рюкзак, мимо прогрохотал поезд. Подростки-негры устроились на третьем этаже — они сидели на корточках тесным кружком среди обвалившейся штукатурки и покрытых льдом луж. Сквозь разбитые окна и обвалившийся потолок кое-где виднелось серое небо. Все стены были исписаны. Стоя на коленях, подростки словно молились белому порошку, который пузырился у них в ложках. Обнаженная левая рука у каждого была перетянута резиновым шнуром. На грязных тряпках перед ними лежали шприцы. Я посмотрела на все это глазами Винсента и поняла, что здесь воистину совершается священнодействие — величайшее священнодействие в современной церкви Отчаяния городских негров.

Двое мальчиков подняли головы и увидели Винсента как раз в тот момент, когда он вышел из укрытия, держа перед собой подушку как щит. Младший — тот самый, которому мы позволили улизнуть в субботу ночью, начал что-то кричать, и Винсент выстрелил ему прямо в открытый рот. Перья разлетелись, как снег, и потянуло запахом обгоревшей наволочки. Парень постарше развернулся и попробовал отползти на коленях. Винсент выстрелил еще два раза — первая пуля попала в живот, вторая пролетела мимо. Юноша заметался, схватившись за живот и извиваясь, как какое-то морское существо, выброшенное на негостеприимный берег. Винсент крепко прижал подушку к перепуганному лицу негра и, вжав в нее револьвер, выстрелил еще раз. Парень дернулся, и всякое движение прекратилось.

Подняв револьвер, Винсент повернулся к третьему. Этот был самый грузный. Он продолжал стоять на коленях со шприцем в руке и с невероятно расширившимися глазами. Его толстое черное лицо выражало чуть ли не религиозный трепет и благоговение. Винсент опустил револьвер в карман куртки и раскрыл свой длинный нож. Парень повернулся очень медленно, каждое движение казалось настолько подчеркнутым, будто он находился под водой. Винсент ударил его ногой по лбу, и когда тот повалился назад, встал коленом ему на грудь. Шприц выпал из руки и покатился по грязному полу. Винсент вонзил острие ножа в горло негра, чуть правее кадыка.

Тут-то я и столкнулась со сложностями. Большую часть своих сил мне пришлось бросить на то, чтобы сдерживать Винсента. Этот мальчик нужен был мне живым, чтобы он рассказал мне о фотографии — каким образом она оказалась в Филадельфии, откуда взялась у этой цветной банды и что они с ней делали. Но Винсент не мог задавать вопросов. У меня мелькнула мысль непосредственно использовать мальчика, но это оказалось не так-то просто. Использовать человека, которого ты никогда не видел, — очень сложно, но возможно. Я несколько раз проделывала это с уже обработанной пешкой для установления контакта. Но это было трудновато: ведь нужно одновременно и использовать, и допрашивать. Во-первых, в этот момент поверхностные мысли объекта ощущаются отчетливо, но дальнейшее подавление воли, необходимое для использования, подчас вовсе уничтожает процессы рационального мышления. Все тонкости сознания этого толстяка оказались бы мне доступными не более, чем ему — мои. Использовать его — все равно что сесть за руль омерзительной, но единственно возможной машины: она могла доставить меня к цели, но не могла ответить на мои вопросы. Во-вторых, если бы я полностью переключила внимание на этого негра и заставила его, предположим, вернуться в дом Энн, возможно, мне тогда не удалось бы удержать Винсента от его собственных порывов и он бы просто перерезал негру горло.

В конце концов я заставила Винсента держать негра, пока к ним не подоспеет посланная мною Энн. Мне не очень хотелось оставаться одной, даже в Ропщущей Обители, но у меня не было выбора. Я не хотела тащить негра ни сюда, ни к Энн, чтобы их с Винсентом никто не увидел.

Энн доехала до здания на своей машине, припарковала ее чуть дальше и закрыла дверцу на ключ. Ей было трудно пролезть сквозь подвальное окошко, поэтому я заставила Винсента стащить толстяка вниз и сломать замок на боковой двери. В комнате первого этажа было абсолютно темно. Энн приступила к допросу:

— Откуда взялась фотография? Глаза у негра расширились еще больше, и он облизнулся.

— Какая фотография?

Винсент изо всей силы ударил его в низ живота. У парня перехватило дыхание, и он согнулся пополам. Винсент поднес нож к его окровавленному горлу.

— Фотография пожилой женщины. Она была у одного из ваших, из тех, что умерли в субботу, — сквозь зубы пояснила Энн. Учитывая проведенную обработку, мне несложно было управлять ею и в то же время сдерживать Винсента.

— Вы говорите о мадам Буду? — переведя дыхание, спросил парень. — Но ведь вы — не она. Энн повторила мою улыбку.

— Кто такая мадам Буду?

Парень попытался сглотнуть. Вид у него был смехотворный.

— Это женщина, которая заставляет белого ублюд... которая заставляет эту паскуду делать то, что он делает. Так сказала та малютка.

— Какая малютка?

— Ну, которая еще говорит так странно.

— Что значит «странно»?

— Ну знаете... — Парень часто задышал, словно после пробежки, — как и ее толстая белая свинья. Как будто они откуда-то с юга.

— И это она дала вам фотографию? Или тот... грузный полицейский?

— Она. Позавчера. Она ищет мадам Буду. Мар-вин как увидел фото, сразу вспомнил. Теперь мы все ее ищем.

— Женщину на фотографии? Мадам... Буду?

— Ага. — Мальчишка попытался отползти в сторону, и Винсенту пришлось ударить его в висок ребром ладони, а потом, подняв за ворот разорванной рубахи, пару раз стукнуть о стену. Затем он поднес острие ножа к глазу негра.

— Скоро мы еще с тобой побеседуем, — тихо промолвила Энн. — И ты расскажешь мне все, что я захочу узнать.

Парень выполнил все, как ему было ведено. Перед тем как использовать негра, я отослала Винсента прочь. Это было несложно. Я не могла воспроизвести расхлябанную, с преувеличенно резкими движениями походку этого юнца, но в этом и не было особой необходимости. Гораздо большего внимания требовала его манера речи — тональность, словарный запас, синтаксис. В течение часа я заставила его разговаривать с Энн, прежде чем перешла к его непосредственному использованию. Я даже не встретила сколько-нибудь серьезного сопротивления. Сначала мне с трудом давались его голосовой тембр и построение фраз, но затем я расслабилась и отчасти позволила проявиться его подсознательным диалектизмам, а тогда мне удалось говорить его устами во вполне правдоподобной манере.

Энн отвезла обоих парней к Ропщущей Обители и высадила из машины на углу. Винсент на некоторое время исчез, после чего вернулся с патронами для револьвера и вошел в дом через подземный ход. Луиса я отправила в Общинный дом, а Энн отвела машину в свой гараж на Квин-Лейн.

Моя уловка удалась. Пару раз я ощущала, что мой контроль над Луисом слабеет, но мне удавалось скрыть это, заставляя негра изображать муки боли. Марвина, главаря, я узнала сразу. Это его синие глаза безжалостно взирали на меня, когда в канун Рождества я лежала в собачьих фекалиях. Мне еще предстояло свести с ним счеты.

В разгар обсуждения, когда я уже начала ощущать себя уверенно, чернокожая девица, стоявшая поодаль, вдруг спросила: «Вы узнали ее по моей фотографии?», — и я едва не утратила контроль над Луисом. Ее манера говорить совсем не походила на этот отвратительный плоский северный говор. Он напомнил мне о доме. Рядом с ней, закутавшись в дурацкое одеяло, стоял белый мужчина, чье лицо показалось мне странно знакомым. Мне потребовалась целая минута, чтобы сообразить, что он тоже из Чарлстона. Я вспомнила, что видела его фотографию в одной из газет миссис Ходжес много лет назад... Кажется, там было что-то про выборы.

«...Как-то слишком просто все получается, — недоверчиво говорил Марвин. — А как там свиньи?»

Он имел в виду полицию. Из разговора с Луисом я поняла, что окрестности наводнены полицейскими в штатском. Мне не удалось узнать от него о причине их появления, но я предположила, что ликвидация пятерых человек, даже столь бесполезных, как эти хулиганы, должна была вызвать какую-то реакцию со стороны властей. И когда Марвин вульгарно упомянул «свиней», у меня все связалось. Краснолицый белый был полицейским из Чарлстона — шерифом, если я не ошибалась. Несколько лет назад я даже читала о нем статью. «Послушай, старик, — заставила я произнести Луиса, — Сетч сказал, чтоб я привел тебя. Ты хочешь на них посмотреть или нет?»

И хотя присутствие двух людей из Чарлстона и многочисленных представителей властей в штатском посеяло во мне чувство глубокой тревоги, поднявшуюся волну беспокойства приглушило нарастающее возбуждение, переходящее чуть ли не в подлинный экстаз. Меня действительно захватило это. С каждым часом подобной игры я становилась все моложе.

Нельзя было терять ни минуты. Как только Луис вывел Марвина, шерифа, имя которого я не могла вспомнить, и еще шестерых членов банды из дома, Винсент подложил газолиновые бомбы в два брошенных автомобиля. Я не покидала Винсента, пока он обегал дом, ликвидировал негра, оставшегося сторожить черный ход, и поднимался наверх со своей неуклюжей косой.

Я надеялась, что чернокожая девица отправится вместе с Луисом и остальными. Это было бы очень удобно, но я давно уже научилась воспринимать реальность такой, какая она есть, и не ждать от нее подарков. Однако девица мне нужна была живой.

На втором этаже Общинного дома произошла небольшая возня. И как раз тогда, когда в моем внимании нуждался, Луис, мне пришлось сдерживать Винсента от излишней грубости. Из-за этой краткой заминки девице удалось сбежать на улицу. Я отправила Винсента догонять ее, а сама вернулась к Луису, который, покачиваясь, стоял на поребрике у многоквартирного дома.

— В чем дело, старик? — осведомился главарь по имени Марвин.

— Ничего, — заставила я ответить Луиса. — Просто горло болит.

— Ты уверен, что они там? — спросил парень по имени Лерой. — Я ничего не слышу.

— Они в задней части дома, — сказал Луис. Рядом с ним в свете единственного фонаря стоял белый шериф. Насколько я могла судить, он был безоружен, если не считать камеры, очень похожей на ту, что при каждой возможности таскал с собой мистер Ходжес. В цементном каньоне прогрохотали две невидимые встречные электрички.

— Боковая дверь открыта, — сказал Луис. — Пошли, я покажу.

Куртку он расстегнул чуть раньше. Под свитером и грубошерстной рубахой я отчетливо ощущала холодок револьвера. Винсент уже перезарядил его в темном проулке.

— Нет, — заявил Марвин, явно колеблясь. — Пойдут Лерой, Джексон, я и он, — он указал большим пальцем на шерифа. — А ты, Луис, останешься здесь с Кельвином, Форелью и братьями Г. Р, и Г. Б.

Я заставила Луиса пожать плечами. Прежде чем последовать за Марвином и двумя другими парнями, шериф наградил его долгим взглядом.

— Они на третьем этаже, старик! — заставила я Луиса крикнуть им вслед. — В самой глубине!

Четверка исчезла за утлом в снежном мраке. Времени у меня было мало. Часть моего сознания пребывала в атмосфере теплого мерцания нагревателя, отражавшегося в глазах манекена в детской, часть — бежала с Винсентом по темным переулкам, вслушиваясь в затрудненное дыхание своей выбивающейся из сил жертвы, а часть — оставалась с Луисом.

Тот, которого звали Кельвин, переступил с ноги на ногу и поежился.

— Черт, холодно. Старик, у тебя ничего нет покурить?

— Есть, — ответил Луис. — И кое-что недурное. — Он запустил руку под рубашку, вытащил револьвер и выстрелил Кельвину в живот с расстояния в два фута. — Вот тебе, говнюк.

Близнецам хватило одного взгляда, и они бросились со всех ног в сторону Квин-Лейн. Двадцатилетний парень по имени форель вытащил из-под куртки длинноствольный револьвер. Луис развернулся, прицелился и выстрелил тому в левый глаз. Приглушить звук выстрела было нечем.

Кельвин с озверевшим выражением на лице стоял на коленях, обеими руками держась за живот, и когда я попробовала провести Луиса мимо, он вцепился ему в ногу.

— Тварь, сука, ты что это себе позволяешь? С той стороны, куда убежали близнецы, послышались три резких глухих звука, и что-то впилось Луису в левое предплечье. Я заблокировала боль для нас обоих и ощутила в этом месте немоту. Луис поднял револьвер и разрядил его в том направлении, откуда раздались выстрелы. Кто-то закричал, и раздался еще один выстрел. У Луиса кончились патроны.

Я заставила его отбросить револьвер, разорвать куртку Кельвина и вытащить новое оружие. Пока он пытался высвободить револьвер из зажатого кулака Форели, со стороны Квин-Лейн послышалось еще три выстрела и что-то с глухим звуком врезалось в Кельвина.

Как ни странно, он все еще продолжал держать Луиса за ногу.

— О черт, зачем, старик? — тихо повторял он. Луис отшвырнул его в сторону, положил прицельный револьвер в карман куртки и, сжав в руке другой, с удлиненным стволом, побежал ко входу в здание. Выстрелы со стороны Квин-Лейн прекратились.

Винсент загнал девицу в брошенный дом неподалеку от Джермантаун-стрит. Он стоял в дверях и прислушивался к тому, как она мечется среди обуглившихся бревен в глубине дома. Окна были заколочены досками. Другого выхода, кроме этой единственной двери, не существовало. Мне пришлось приложить всю силу воли, чтобы заставить Винсента просто устроиться на корточках в темноте и ждать. Он сидел, прислушиваясь и жадно втягивая воздух, источавший сладкий аромат женского адреналина.

Луис быстро вошел в боковую дверь здания, стараясь, чтобы его силуэт не был виден в проеме. Четверка, находившаяся внутри, вероятно, слышала звуки выстрелов. А возможно, уже нашла трупы на третьем этаже.

Луис осторожно заглянул в первую комнату — там было пусто. Что-то метнулось по коридору в направлении главной лестницы, Луис выстрелил, и от отдачи его правая рука взлетела вверх. Он уставил короткое дуло в свое бедро, чтобы загнать в ствол еще один патрон, потом присел на корточки и принялся вглядываться в темноту.

На мгновение оба парня, Винсент и Луис наложились у меня друг на друга — они сидели почти в одинаковых позах, примерно в миле один от другого, и вслушивались, пытаясь уловить малейшее движение. Затем все озарилось ярким всполохом, раздался оглушительный грохот — штукатурка посыпалась на голову Луиса, и мы с Винсентом рефлекторно дернулись, несмотря на то что я тут же заставила Луиса встать и броситься по направлению к вспышке. Он выстрелил, остановился, чтобы перезарядить револьвер, и снова бросился бежать.

На заваленной мусором лестнице раздались звуки шагов. Кто-то кричал на втором этаже.

Пока я обдумывала положение, Луис спрятался у подножия лестницы. Он уже начал сильно сдавать. Пуля в левом предплечье в значительной мере ослабила его рефлексы. Я бы с радостью использовала кого-нибудь другого из находившихся в здании, но это было бы уже слишком большой роскошью — я и так держала начеку Энн на первом этаже Ропщущей Обители, следила за Винсентом в заброшенном доме и продолжала заставлять Луиса действовать. Мне страшно хотелось добраться до синеглазого негра. А еще мне хотелось как следует рассмотреть шерифа, но для этого надо было переместиться к нему поближе. Если удастся порасспросить его кое о чем, возможно, и ему найдется применение.

С ближайшей площадки раздался выстрел, и пуля расщепила перила. Луис пригнулся еще ниже. Их было четверо: Марвин, который в Общинном доме заряжал тяжелый револьвер и лишь рассмеялся в ответ на просьбу шерифа отдать его; бородатый Лерой с обрезом, очень напоминавшим тот, что был сейчас в руке у Луиса; шериф, казавшийся безоружным, и Джексон, негр постарше, с синим рюкзаком. К тому же в любой момент могли вернуться близнецы Г. Б, и Г. Р, со своими дешевыми револьверчиками.

Луис бросился вверх по лестнице, споткнулся, перескочил через ступеньку и рухнул на площадке второго этажа. Снова раздался выстрел из обреза, на этот раз произведенный с расстояния в пятнадцать футов, Что-то обожгло висок и щеку Луиса. Я заблокировала боль, но заставила его левой рукой прикоснуться к обожженному месту. Левого уха не было. Луис вытянул руку и выстрелил в направлении световой вспышки.

— Черт побери, — раздался голос с негритянским акцентом; думаю, это был Лерой.

Следующий выстрел прогремел с противоположной стороны, и пуля, пройдя навылет через икру Луиса, врезалась в металлическое пересечение перил. Я заставила его кинуться по направлению к новой вспышке, на ходу перезаряжая обрез. Впереди по темному коридору кто-то бежал, потом что-то заскользило, чье-то тело, дернувшись, упало. Луис остановился, отыскал взглядом более светлый контур на темном фоне и поднял обрез. Как раз когда он нажимал на курок, тело перекатилось к черному дверному проему. Вспышка высветила скрывающегося из виду Марвина и брызги щепок от дверного косяка.

Луис перезарядил обрез, вытянул руку из-за угла и выстрелил. Безрезультатно. Он вогнал в ствол еще одну пулю и снова выстрелил. Опять никакого результата. Я заставила его отбросить бесполезное оружие в тот самый момент, когда раздался выстрел, что-то сильно ударило Луиса в левую ключицу и отшвырнуло назад. Он врезался в стену и съехал по ней на пол, одновременно вытаскивая длинноствольный револьвер. Следующая пуля попала в стену фута на три выше головы Луиса. Я помогла ему прицелиться как можно тщательнее именно в ту точку, где только что вспыхнул выстрел.

Револьвер не сработал. Луис нащупал предохранитель, затем дважды выстрелил в угол. Перекатившись влево через омертвевшую руку, он попытался встать и налетел на кого-то. По росту и общему облику фигуры я догадалась, что это был шериф. Я заставила Луиса поднять револьвер, пока дуло не уперлось противнику в грудь.

Яркая вспышка ослепила нас. Луис отпрыгнул, и перед моими глазами застыло изображение шерифа, наводящего сбоку фотокамеру. Затем еще раз и еще раз свет ослепил Луиса. Он, пытаясь справиться с временной слепотой, развернулся лицом к реальной угрозе — вытянутому револьверу, но было слишком поздно. Пока мы, моргая, пытались что-либо различить сквозь синеватую пелену, главарь банды, Марвин, держа обеими руками тяжелый револьвер, выстрелил в Луиса.

Я ощутила не боль, а лишь толчок, когда первая пуля впилась Луису в нижнюю часть живота, а вторая врезалась в грудь, расщепляя ребра. Я бы могла еще использовать его, если бы третья пуля не попала ему в лицо.

Что-то хлынуло с грохотом, и контакт прервался. Сколько бы раз я ни переживала гибель своих пешек, меня продолжает это волновать — чем-то напоминает обрыв связи во время оживленного телефонного разговора.

На мгновение я расслабилась, ощущая лишь шипение обогревателя, вглядываясь в изъеденное временем лицо куклы-манекена и прислушиваясь к ставшему уже отчетливым шепоту. «Мелани, — шептали стены детской, — Мелани, тебе грозит опасность. Поверь нам».

Лаже возвращаясь к Винсенту, я продолжала слушать эти голоса. Из глубины пропахшего гарью дома не доносилось никаких звуков. Но девице было некуда деться. Мощное тело Винсента поднялось, и он бесшумно и уверенно двинулся к ней во тьме, держа наперевес свою смертоносную косу.

Глава 16

Джермантаун

Понедельник, 29 декабря 1980 г.

Солом Ласки они занялись в понедельник днем. В течение двадцати минут он находился без сознания, а потом еще целый час ощущал головокружение. Когда он начал воспринимать окружавшее его пространство — все ту же крохотную камеру, в которой находился с воскресного утра, — первое, что он сделал, это стащил повязку и принялся рассматривать порез.

Он находился с тыльной стороны левой руки на три дюйма выше вытатуированного лагерного номера. Операция была проведена профессионально, швы наложены аккуратно. Несмотря на послеоперационную припухлость, Сол отчетливо различал бугорок, которого раньше не было. В большую мышцу руки было вживлено что-то, размером с двадцатипятицентовую монету. Он снова перевязал руку и лег, чтобы подумать.

Времени на размышления у него было много. Сол удивился, когда в воскресенье его не освободили и не стали использовать. Он не сомневался, что его в Филадельфию доставили не случайно.

Вертолет приземлился в отдаленной части огромного аэропорта, Солу завязали глаза и пересадили его в лимузин. Судя по частым остановкам и приглушенным уличным звукам, он догадался, что машина ехала через оживленную часть города. Потом под колесами раздался гул металлического покрытия моста.

Перед тем как окончательно остановиться, машина в течение нескольких минут подпрыгивала и тряслась по бездорожью. Если бы не отдаленный городской вой сирен, звуки пригородных электричек, можно было бы подумать, что они уже выехали в сельскую местность. Но это оказался всего лишь грязный, захламленный пустырь в центре города. Заброшенная стоянка? Место будущего строительства? Парковая зона? Сол сделал три шага, после чего его втолкнули в дверь, затем провели направо по узкому коридору и еще раз направо. Дважды он натыкался на стены и по гулкости звуков и еще каким-то неуловимым ощущениям определил, что находится в трейлере или передвижном доме.

Камера оказалась менее просторной и внушительной, чем в Вашингтоне. В ней тоже находилась койка, химическая уборная и маленькая вентиляционная решетка, сквозь которую доносились приглушенные голоса и смех. Сол мечтал о возможности почитать. Странно, как человеческий организм приспосабливается к любым условиям, но не может прожить и нескольких дней без книг. Он вспомнил, как в гетто в Лодзи его отец взял на себя труд составить список доступных книг и организовал нечто вроде библиотеки. Зачастую люди, которых отправляли в лагеря, забирали книги с собой, и отец Сола со вздохом вычеркивал из списка очередное название, но чаще усталые мужчины и женщины с грустными глазами почтительно возвращали их, иногда даже не вынимая закладок. И тогда отец говорил им: «Дочитаете, когда вернетесь», и люди согласно кивали ему.

Раза два или три заходил Колбен, для того чтобы провести поверхностный допрос, но Сол ощущал, что тот не испытывает к нему никакого интереса. Как и Сол, Колбен чего-то ждал. Все в этом комплексе трейлеров чего-то ждали. Он чувствовал это. Только вот чего именно?

Свободное время Сол тратил на размышления. Он размышлял об оберете, о Мелани Фуллер, Колбене, Баренте и других, еще неизвестных ему лицах. Много лет он находился в плену глобального и рокового заблуждения. Он полагал, что стоит лишь понять психологическую основу этого порока — и он сможет излечить его. Охотясь за оберстом, движимый не только личными туманными соображениями, но подгоняемый столь жадной научной любознательностью, которая заставляет бактериолога в Центре контроля за заболеваемостью выслеживать и выделять еще неизвестный смертельно опасный вирус, Сол невольно заражался этим вирусом, этим азартом. Это будило и провоцировало мысль. Найти, понять, излечить...

Но для этой чумной бациллы не существовало антител.

Уже много лет Сол был знаком с исследованиями и теориями Лоренса Колберга. Колберг посвятил всю свою жизнь изучению стадий этического и морального развития. Для психиатра, пропитанного послевоенной теорией психотерапии, размышления Колберга порой казались упрощенными до наивности, но сейчас, лежа в своей камере и прислушиваясь к шуршанию лопастей вентиляции, Сол понял, насколько уместной в его ситуации являлась теория Колберга.

Колберг установил семь стадий морального развития, соответствующих разным культурам, эпохам и странам. Первая стадия характеризовалась младенческим уровнем сознания — отсутствие представлений о добре и зле, все поступки регулируются исключительно инстинктами и потребностями, их реализация подавляется лишь отрицательными стимулами. Этические суждения основаны исключительно на классической модели: боль — удовольствие. На второй стадии люди начинают различать добро и зло, руководствуясь авторитетом власти. «Большим людям, мол, виднее». Представители третьей стадии жестко зависят от законов и правил. «Я следовал указаниям». Этика представителей четвертой стадии целиком определялась мнением большинства, «стадным чувством». На пятой стадии человек посвящает свою жизнь созданию и защите законов, которые в самом широком смысле служат идее общего блага, но в то же время не ущемляют права тех, чьи взгляды для людей пятой стадии неприемлемы. Эти люди становятся прекрасными адвокатами. Сол был знаком с носителями подобных представлений в Нью-Йорке. Люди шестого уровня способны были подняться над узкоправовым сознанием пятого уровня и сосредоточить свое внимание на более высокой идее блага и этических принципах, не зависящих от национальных, культурных или общественных границ. Седьмая стадия руководствуется исключительно общечеловеческими моральными принципами. Подобные индивиды — редкое явление на Земле: Иисус Христос, Гаутама, наконец — Махатма Ганди...

Колберг не был идеологом — Сол встречался с ним несколько раз и получал искреннее удовольствие от его чувства юмора — самому исследователю нравилось указывать на парадоксы, порождаемые его собственной иерархией морального развития. На одном из коктейлей, которые устраивались в колледже Хантер, Колберг сказал, что Америка является нацией пятой стадии — основана она самыми немыслимыми представителями практического шестого уровня, а населена в основном людьми третьего и четвертого. Колберг утверждал, что в принятии ежедневных решений люди зачастую руководствуются соображениями более низкого уровня морального развития, но никогда не могут подняться выше. Вследствие чего, печально констатировал он, происходит неизбежное уничтожение всех учений представителей высшей, седьмой стадии. Христос передает свое наследие Петру и Павлу, находящимся на третьем уровне; Будду представляют поколения священнослужителей, не способных подняться выше пятого уровня.

И лишь над своими последними исследованиями Колберг никогда не подшучивал. Сначала с изумлением и сомнениями, которые затем перешли в шок и пассивное приятие, он обнаружил, что существует еще и нулевая стадия. У людей, характеризующихся зародышевой стадией сознания, вообще нет никаких моральных обязательств; даже стимул боль — удовольствие не являлся устойчивым руководством для такого человека, если вообще к ним применимо понятие «человек».

Представитель нулевого уровня мог ни с того ни с сего напасть на прохожего на улице, убить его из прихоти и отправиться дальше по своим делам без малейшего намека на чувство вины или раскаяние. Эти люди, конечно, не хотели бы быть пойманными и наказанными, но они не основывали свои действия на стремлении избежать наказания. Дело заключалось и не в том, что удовольствие от свершения запретного преступления перевешивало у них страх наказания. Представители нулевого уровня просто не отличали преступления от других ежедневных поступков — они были морально слепы. Сотни исследователей бросились проверять гипотезу Колберга, но данные оказывались неопровержимыми, а выводы — более чем убедительными. В каждый отдельно взятый момент в любой культуре, в любой нации оказывалось один-два процента «особей» с нулевым уровнем морального развития.

В понедельник днем к Солу пришли. Колбен и Хейнс держали его за руки, покуда третий делал укол. Через три минуты Сол потерял сознание. Проснулся он с тяжелой головой и болью в левой руке — в его тело явно что-то вживили. Он осмотрел рану, пожал плечами и снова лег.

Освободили его в четверг. Пока Колбен произносил речь, Хейнс завязывал ему глаза.

— Мы собираемся отпустить вас. Вам запрещается удаляться более чем на шесть кварталов в любом направлении от того места, где вас высадят. Вам запрещается звонить по телефону. Позднее с вами свяжутся и сообщат, что делать дальше. Вы не должны ни к кому обращаться первым. Если вы нарушите хотя бы одно из этих правил, вашему племяннику Арону, его жене Деборе и детям не поздоровится. Вы хорошо поняли?

— Да.

Сола отвели к лимузину. Поездка заняла не более пяти минут. Колбен снял с глаз Сола повязку и вытолкнул его из открытой дверцы на улицу.

Сол остался стоять на тротуаре, глупо моргая в сумрачном предвечернем свете. Он опомнился слишком поздно, чтобы рассмотреть номер отъезжавшего лимузина. Сделав шаг назад, Сол наткнулся на негритянку с продуктовой сумкой и извинился, но со своей глупой улыбкой так ничего и не смог поделать. Он двинулся по узкому тротуару, вбирая в себя все подробности мощеной кирпичом улицы — обшарпанные магазины, низкие серые тучи, обрывок бумаги, трепещущей на медно-зеленом уличном фонаре. Сол шел быстрым шагом, не обращая внимания на саднящую боль в левой руке, пересекал улицу на красный свет, глупо махал рукой чертыхающимся водителям и чувствовал лишь одно — он свободен.

Сол понимал, что это — всего лишь иллюзия. Вероятно, кто-то из обычных прохожих, которых он встречал на пути, наблюдал за ним. Он не сомневался, что в проезжавших машинах и фургонах сидели неулыбчивые мужчины в темных костюмах, нашептывая свои сведения в радиопередатчики. Деталь, вживленная ему в руку, тоже, вероятно, содержала радиопередатчик или взрывное устройство, или и то и другое. Хотя это уже не имело никакого значения.

Поскольку в карманах у Сола было пусто, он подошел к первому встречному — огромному негру в поношенном красном макинтоше — и попросил у него двадцать пять центов. Негр уставился на странное бородатое явление, поднял здоровенную руку, словно намереваясь стереть его в порошок, потом покачал головой и достал пятидолларовую купюру.

— Глядишь, поможет, братишка, — пророкотал он.

Сол вошел в угловой кафетерий, разменял банкноту на двадцатипятицентовики и набрал номер израильского посольства в Вашингтоне. Его отказались соединить с Ароном Эшколем или Леви Коулом. Тогда он назвал свое имя. У секретарши не то чтобы явственно перехватило дыхание, но голос ее заметно изменился.

— Да, доктор Ласки. Если вы можете подождать минутку, я уверена, с вами поговорит мистер Коуэн.

— Я звоню из платного телефона из Филадельфии, штат Пенсильвания, — ответил Сол и назвал свой номер. — У меня мало монет, не могли бы вы мне перезвонить?

— Конечно, — откликнулась секретарша.

Через некоторое время раздался звонок, но едва Сол поднял трубку, связь прервалась. Он перешел к другому аппарату, чтобы самому связаться с посольством, но после первого же гудка в аппарате раздался статический шум.

Сол вышел из кафетерия и бесцельно побрел по улице. Модди и его семья убиты — он чувствовал это сердцем. Теперь они уже ничем не могли его запугать. Он остановился и огляделся, пытаясь распознать агентов, следующих за ним. Белых было немного, но это ничего не значило — в ФБР работали и цветные.

С противоположного тротуара на проезжую часть вышел красивый негр в дорогом верблюжьем пальто и двинулся навстречу Солу. У него были крупные волевые черты лица, широкая улыбка, зеркальные стекла очков скрывали глаза. В руках он держал дорогой кожаный портфель. Приблизившись к Солу, мужчина остановился, улыбнулся ему, как старому знакомому, и, сняв кожаную перчатку, протянул руку. Сол пожал ее.

— Добро пожаловать, моя маленькая пешка, — произнес негр на безупречном польском языке. — Пора тебе вступить в игру.

— Оберет... — Сол ощутил странное волнение, словно глубоко внутри что-то завибрировало, но он потряс головой, и это чувство растаяло.

Негр улыбнулся и перешел на немецкий.

— Оберет. Почетное звание, давненько я его не слышал. — Он остановился перед рестораном Хорна и Хардарта и сделал жест рукой. — Хочешь есть?

— Вы убили Френсиса.

Негр рассеянно потер щеку.

— Френсиса? Боюсь, я не... Ах да! Юного детектива. Ну... — Он улыбнулся и покачал головой. — Пойдем, я угощаю.

— Вы же знаете, что за нами следят, — сказал Сол.

— Естественно. А мы следим за ними. Не самое продуктивное занятие. — Он распахнул дверь и добавил по-английски, пропуская Сола вперед:

— Только после вас.

— Меня зовут Дженсен Лугар, — представился негр, когда они устроились за столиком в почти пустом ресторане. Лугар заказал чизбургеры, лук, запеченный в тесте, и ванильный эль. Сол сидел, не отрывая взгляда от чашки с кофе.

— Вас зовут Вильгельм фон Борхерт, — произнес он. — Если когда-либо и существовал человек по имени Дженсен Лугар, его давным-давно уже нет.

Негр сделал резкое движение рукой и снял очки.

— Вопрос чистой семантики. Тебе нравится игра?

— Нет. Арон Эшколь мертв?

— Твой племянник? Да, боюсь, что так.

— А члены его семьи?

— Тоже.

Сол глубоко вздохнул.

— Как это случилось?

— Насколько мне известно, мистер Колбен отправил своего любимчика Хейнса с коллегами к твоему племяннику. Там вроде бы взорвался газ, но я почему-то уверен, что несчастные были мертвы задолго до того, как появились первые языки пламени.

— Хейнс!

Дженсен Лугар потягивал напиток через длинную соломинку. Затем он откусил большой кусок чизбургера, изящно приоткрыл рот и улыбнулся.

— Вы играете в шахматы, доктор. — Это не было вопросом. Мужчина протянул Солу колечко лука. Тот ответил ему изумленным взглядом. Проглотив то, что было у него во рту, Лугар продолжил:

— Если вы хоть немного знаете эту игру, то должны правильно оценить происходящее в настоящий момент.

— Вы воспринимаете это как игру?

— Конечно. Любой другой взгляд означал бы слишком серьезное отношение к жизни и самому себе.

— Я найду и убью вас, — тихо произнес Сол. Дженсен Лугар кивнул и еще раз откусил от своего чизбургера.

— Если бы мы встретились лично, я не сомневаюсь, что ты попытался бы это сделать. Но сейчас у тебя нет выбора.

— Что вы имеете в виду?

— А то, что прославленный президент клуба, эвфемистически называемого Клубом Островитян, некий мистер К. Арнольд Барент запрограммировал тебя с единственной целью — убить кинопродюсера, которого и так все уже считают мертвым.

Чтобы скрыть свое смущение, Сол отхлебнул холодного кофе.

— Барент не делал этого.

— Конечно же, сделал, — заверил Лугар. — У него не было других причин лично встречаться с тобой. Как ты думаешь, сколько времени длился ваш разговор?

— Несколько минут, — ответил Сол.

— Скорее, несколько часов. Обработка преследовала две цели — убить меня и обезопасить мистера Барента от твоих последующих возможных действий.

— То есть?

Лугар доел последнее колечко лука.

— Попробуй сыграть в простейшую игру. Представь себе мистера Барента, а потом представь, как ты набрасываешься на него.

Сол нахмурился, но попытался представить. Это оказалось очень сложным. Когда он вспомнил Барента, спокойного, загорелого, безмятежно глядящего на море с мостика корабля, то, к собственному изумлению, испытал вдруг симпатию и расположение к нему. Усилием воли Сол заставил себя представить, как причиняет боль Баренту, бьет его кулаком по гладкому красивому лицу... и вдруг согнулся от внезапного приступа боли и тошноты. Он чувствовал, что его вот-вот вырвет. На лбу выступила испарина. Сол протянул дрожащую руку к стакану с водой и принялся судорожно пить, стараясь отвлечься. Комок боли и спазмы медленно рассасывались в животе.

— Интересно, да? — осведомился Лугар. — В этом и заключается основная сила мистера Барента. Ни один человек, лично встречавшийся с ним, не может потом пожелать ему зла. Служить мистеру Баренту — это настоящее удовольствие для очень многих людей.

Сол допил воду и вытер салфеткой пот со лба.

— Зачем же вы с ним боретесь?

— Борюсь с ним? О нет, моя дорогая пешка. Я не борюсь с ним, я с ним играю. — Лугар огляделся. — Пока они еще не установили микрофонов достаточно близко, чтобы прослушивать наш разговор, но через минуту к ресторану подъедет фургон, и интимность нашей беседы будет нарушена. Нам пора прогуляться.

— А если я откажусь? Дженсен Лугар пожал плечами.

— Через несколько часов игра станет действительно очень интересной. Там-то тебе и уготована роль. Если ты хочешь «отблагодарить» людей, которые уничтожили твоего племянника и его семью, тебе лучше последовать за мной. Я предлагаю тебе свободу... по крайней мере от них.

— Но не от вас?

— От себя — нет, моя дорогая пешка. Ну давай, пора решаться.

— Когда-нибудь я убью вас, — процедил Сол.

Лугар ухмыльнулся, натянул перчатки и надел зеркальные очки.

— Ja, ja. Так ты идешь?

Сол встал и посмотрел в окно. У входа в ресторан притормозил зеленый фургон. Он повернулся и вышел на улицу вслед за Дженсеном Лугаром.

За Джермантаун-стрит тянулись узкие кривые переулки. Когда-то высокие обшарпанные здания, обрамлявшие их, вероятно, выглядели довольно симпатично — некоторые из них напомнили Солу узкие фахверковые дома Амстердама. Теперь же они превратились в перенаселенные трущобы. Крохотные магазинчики и деловые конторы, наверное, когда-то были центром общественной жизни — гастрономчики, бакалейные лавки, семейные обувные мастерские. Теперь в их витринах рекламировались дохлые мухи. В некоторых разместились дешевые квартирки; в одной такой витрине стоял чумазый мальчик лет трех, прижавшись лицом и грязными руками к стеклу.

— Что вы имели в виду, когда говорили, что «играете» с Барентом? — Сол оглянулся, но зеленого фургона не заметил. Хотя это ничего не значило — Сол не сомневался, что они находятся под наблюдением. Ему же нужно было лишь одно — найти оберста.

— Мы играем в шахматы. — Лугар повернулся к нему лицом, и Сол увидел собственное отражение в зеркальных стеклах его очков.

— А ставки — наши жизни, — добавил Сол. Он мучительно пытался придумать способ, как заставить оберста выдать свое местонахождение.

Лугар рассмеялся, обнажив крупные белые зубы.

— Нет-нет, моя маленькая пешка, — возразил он на немецком. — Ваши жизни ничего не значат. Ставки определяет тот, кто устанавливает правила игры.

— Игры, — автоматически повторил Сол. Они перешли на другую сторону улицы. Она была пустынна, если не считать двух толстых негритянок, выходивших из прачечной за несколько кварталов от них.

— Наверняка тебе известно о Клубе Островитян и его ежегодных играх, — голосом оберста проговорил Лугар. — Герр Барент и эти остальные трусы испугались принять меня в игру. Они знают, что я потребую вести ее с большим размахом. Который соответствовал бы Игре... Ubermenschen. Суперменов по-вашему.

— Вам не хватило этого во время войны? Лугар снова осклабился.

— Ты все время норовишь спровоцировать меня. Глупое занятие. — Они остановились перед шлакобетонным зданием неопределенного назначения рядом с прачечной. — Мой ответ — «нет»! Мне не хватило того, что было во время войны. Клуб Островитян считает, что может претендовать на власть лишь в силу того, что оказывает влияние на государственных деятелей, народы, экономику. Влияние! — Лугар сплюнул на тротуар. — Когда я буду диктовать условия игры, они узнают, чего можно достичь с помощью настоящей власти. Мир — это шмат гнилого, изъеденного червями мяса, пешка. Мы очистим его огнем. Я покажу им, что значит играть армиями, а не жалкими суррогатами. Я покажу им, как с потерей одной фигуры разрушаются целые города, как по прихоти Игрока уничтожаются или становятся рабами целые народы. И я покажу им, что значит вести эту Игру в масштабах земного шара. Мы все умрем, пешка, но вот чего герр Барент не понимает, так это то, что миру вовсе незачем существовать после нас. После нас — хоть потоп!

Сол замер с широко раскрытыми глазами. Холодный ветер продувал его до костей, он весь продрог и от него, и от этих слов.

— Ну, вот мы и пришли, — произнес Лугар и достал связку ключей, чтобы открыть дверь какого-то неказистого дома, возле которого они остановились. Он вошел в темную, затхлую прихожую и жестом пригласил за собой Сола. — Ты идешь, пешка? Сол нервно сглотнул.

— Вы еще более безумны, чем я думал, — прошептал он.

Лугар кивнул.

— Возможно. Но если ты пойдешь со мной, ты сможешь продолжить игру, увы, не ту, которая будет вестись-с большим размахом. В ней тебе места не найдется. Но твоя неизбежная жертва даст ей возможность состояться. Если ты сейчас пойдешь со мной... по собственной воле... мы удалим эти штучки, которыми снабдил тебя герр Барент, и ты сможешь продолжать служить мне как верная пешка.

Сол некоторое время стоял на холоде, сжимая кулаки и чувствуя пульсирующую боль в левой руке, там, где было вживлено устройство, затем собрался с силами и шагнул во тьму.

Лугар улыбнулся и запер дверь на задвижку. В тусклом свете первого этажа был виден пол, усеянный опилками, и несколько погрузочных подставок. Наверх вела широкая деревянная лестница. Лугар указал на нее, и они двинулись к ступенькам.

— О Господи, — вырвалось у Сола. Сквозь мутное стекло в потолке просачивался слабый дневной свет. В комнате стояли стол и четыре стула. Два из них были заняты обнаженными трупами.

Сол подошел ближе и осмотрел тела, которые окоченели и застыли в тисках Ригор Мортис. Один был негром, приблизительно такого же роста и телосложения, как Лугар. Его открытые глаза были подернуты пленкой смерти. Другой — белый, на несколько лет старше Сола, подбородок скрывала бородка, волосы уже значительно поредели. Нижняя челюсть у него отвисла. Под кожей щек и носа просвечивали разорвавшиеся капилляры, что указывало на развитую стадию алкоголизма.

Лугар снял с себя пальто.

— Наши doppelgangers? Двойники? — осведомился Сол.

— Естественно, — ответил оберет устами Лугара. — Я удалил уже почти все или по крайней мере большинство маниакальных механизмов, внедренных в твой мозг герром Барентом. Ты готов продолжить, пешка?

— Да, — ответил Сол. «Продолжить искать способы разделаться с тобой», — подумал он про себя.

— Очень хорошо, — откликнулся Лугар и посмотрел на часы. — Прежде чем мистер Колбен решит присоединиться к нам, у нас есть полчаса. Этого должно хватить. — Он поставил портфель на стол рядом с трупом черного и щелкнул замками. Сол увидел, что портфель заполнен той же пластиковой взрывчаткой, которая была и у Харрингтона.

— Хватит на что? — поинтересовался Сол.

— На приготовления. Из этого здания в подвал соседнего дома ведет никому не известный подземный ход. А из подвала есть выход в старую городскую канализационную систему. Мы сможем уйти по ней лишь на квартал отсюда, но это находится уже за пределами непосредственного круга их наблюдения. Там меня будет ждать машина. Ты можешь присоединиться ко мне, и я отвезу тебя куда угодно.

— Вы такой умный, что становится тошно, — признался Сол. — Ничего не получится.

— Да ну? — тяжелые брови Лугара поползли вверх. Сол снял пальто и закатал рукав рубашки. Бинт слегка пожелтел от мази.

— Они что-то вживили в меня вчера. Я думаю, это радиопередатчик.

— Конечно, — кивнул Лугар и достал из портфеля сверток из зеленой ткани. Когда он его развернул, в тусклом свете замерцали хирургические инструменты и бутылка йода. — Процедура займет не больше двадцати минут, не правда ли?

Сол взял в руки скальпель в стерильной упаковке.

— Я так понимаю, вы это возьмете на себя?

— Если ты настаиваешь, — сказал Лугар, — но предупреждаю, я никогда не занимался медициной.

— Значит, я получу массу удовольствия. — Сол осмотрел содержимое портфеля и поднял взгляд на Лугара. — Ни шприцев? Ни местной анестезии?

В зеркальных очках негра отразилось пустое помещение склада. Его тяжелое лицо не выражало ровным счетом ничего.

— К несчастью, нет. Во сколько вы оцениваете свою свободу, доктор Ласки?

— Вы сумасшедший, герр оберет. — Сол уселся за стол, разложил инструменты и подвинул к себе поближе бутылку с йодом.

Лугар вытащил из-под стола спортивную сумку.

— Сначала мы должны переодеться, — сказал он. — На случай, если тебе позднее этого не захочется.

Когда трупы были одеты в их одежду, а Сол натянул на себя мешковатые джинсы, черный свитер с высоким горлом и тяжелые ботинки, которые были ему малы на полразмера, Лугар сообщил:

— Осталось восемнадцать минут, доктор.

— Садитесь, — распорядился Сол. — Сейчас я подробно объясню, что вы должны делать, если я потеряю сознание. — Он вытащил из сумки упаковку бинта. — Вам нужно будет закрыть рану — Как скажете, доктор.

Сол покачал головой, взглянул на окошко в потолке, потом посмотрел на руку и одним уверенным движением скальпеля сделал первый надрез.

Сознание он не потерял. Несколько раз он вскрикнул, но сразу же после того, как детали передатчика были отделены от мышечной ткани, он склонился, и его стошнило. Лугар наложил на рану грубые швы, перебинтовал ее и заклеил пластырем, а затем накинул на полубесчувственного психиатра мешковатое пальто.

— Мы уже опаздываем на пять минут, — прошипел Лугар. — Поторапливайся.

Цементный пол казался монолитным, но, оказывается, в дальнем углу был люк, скрытый погрузочными подъемниками. Когда Лугар открывал крышку, послышался вой вертолета и отдаленный стук.

— Пошевеливайся! — приказал негр в сгустившейся тьме. Сол попытался спуститься, вскрикнул от пронзившей его боли в руке и кубарем полетел вниз. Оглушительный взрыв, раздавшийся наверху, засыпал его голову и лицо штукатуркой и паутиной. — Давай! — бросил негр и подтолкнул Сола.

Они наткнулись на цементные плиты, Лугар с легкостью отодвинул их в сторону, поднял Сола на ноги в темном подвале, пропахшем плесенью и старыми газетами, и заставил его двигаться дальше. Они пролезли в щель и поползли — руки и ноги Сола погрузились в ледяную воду, он то и дело натыкался в темноте на что-то скользкое и липкое. Дважды он поскользнулся и ударился левым плечом, намочив при этом пальто. Лугар лишь смеялся и продолжал подталкивать его сзади. Сол закрыл глаза и стал думать о Собибуре — о людях, кричавших от ужаса, о Рве, о тишине леса. Совиный лес... Собибур...

Наконец проход расширился, и они смогли подняться на ноги. Под руководством Лугара они сделали еще сотню шагов, свернули направо в более узкий проход и остановились под решеткой. Лугар своими огромными ручищами принялся сдвигать ее в сторону. Сол щурился в слабом свете, пытаясь унять головокружение, потом запустил руку в карман пальто и нащупал холодную рукоять скальпеля, который он прихватил с собой, пока Лугар устанавливал часовой механизм в своем портфеле.

— Ну вот, — выдохнул негр и наконец-то сдвинул решетку в сторону. Обе его руки все еще были подняты. Какое удобное положение — одежда вздернута, черный живот обнажен. Сол изловчился и хотел проткнуть его одним ударом скальпеля. Но реакция оберста в обличье Дженсена Лугара оказалась мгновенной — схватив лапищей Сола за предплечье, негр остановил лезвие в трех дюймах от своего живота. Мало того, цыкнув сквозь зубы, он с такой силой сжал в кулаке кровоточащую левую руку Сола, что у того от жуткой боли перехватило дыхание, он упал на колени, перед глазами поплыли красные круги. Лугар спокойно вынул скальпель из его обессилевшей руки.

— Нехороший, нехороший Mein Kleine Jude, — прошептал он. — Auf Wiedersehen.

На секунду огромное тело Лугара заслонило свет, и он исчез. Сол остался стоять на коленях, склонив голову к воде и холодному камню и изо всех сил цепляясь за уплывающее сознание. «Зачем? — думал он. — Зачем за него цепляться? Отдохни, ты устал». «Заткнись!» — рявкнул он сам себе. Прошла целая вечность, прежде чем он встал, дотянулся до решетки здоровой рукой и попытался вылезти. От частых падений джинсы у него промокли насквозь. С пятой попытки ему наконец удалось выбраться на свет божий.

Дренажный люк оказался за металлическим мусорным баком, стоявшим в узком проулке. Сол не мог сориентироваться. Наверх по склону тянулись ряды одноквартирных домов.

Он прошел примерно с полквартала, когда снова почувствовал головокружение и остановился. Рана на руке открылась, кровь, просочившись через плотный рукав пальто, уже запачкала всю левую полу. Сол оглянулся и непроизвольно рассмеялся, увидев за собой отчетливый алый след. Он зажал руку и прислонился к стеклянной витрине заброшенного магазина. Тротуар под его ногами ходил ходуном, как палуба крохотного суденышка в бушующем море.

Темнело. В свете отдаленного фонаря светлячками бились в воздухе снежинки. По тротуару к Солу приближалась крупная темная фигура. Он прижался к дверному проему магазинчика, съехал спиной по грубой стене на тротуар, обхватил колени и изо всех сил постарался стать невидимкой, вжавшись в стену, словно обычный алкоголик, прибегающий к подобного рода укрытиям.

Как раз в тот момент, когда прохожий не спеша миновал дверной проем, Сол снова ощутил нестерпимую боль в левой руке и заскрипел зубами. Прохожий прошел мимо, сжимая в руке какой-то тяжелый металлический предмет.

Сол чувствовал, как проваливается во тьму, откуда его не в силах были вытащить ни эти тяжелые шаги, ни опасность, которая могла исходить от этого незнакомца. Уже ничто не страшило его — оберет и такие как он все равно будут жить и править миром. И он... он уже не в силах предотвратить этот ужас... Они сильнее. Они... Боль все еще не давала Солу забыться в приятном беспамятстве.

Луч фонарика ослепил его. Заслонив улицу и весь мир, над ним нависло огромное тело прохожего. Сол сжал правый кулак, пытаясь выбраться из увлекающей его воронки небытия. Тяжелая рука опустилась на его правое плечо.

— Боже милостивый, — услышал он спокойный знакомый голос. — Доктор Ласки, это вы?

Сол кивнул, чувствуя, как голова его валится на обледенелый асфальт. Глаза его закрылись, он уже не понимал, что говорит ему этот тихий голос, когда сильные руки шерифа Бобби Джентри подхватили его, как младенца, и понесли.

Глава 17

Джермантаун

Вторник, 30 декабря 1980 г.

Джентри казалось, что он сошел с ума. Пока он бежал к Общинному дому, он жалел лишь об одном — что не может убедиться в этом, пока Сол без сознания. Мир для Джентри превратился в какую-то кошмарную паранойю, где были окончательно разрушены какие-либо причинно-следственные связи.

Близнец по имени Г. Б, остановил шерифа, когда тот был в полуквартале от дома. Джентри глянул на направленное в его сторону дуло грубого револьвера и рявкнул:

— Пропусти! Марвин знает, что я должен вернуться.

— Да, но он не знает, что ты тащишь с собой какого-то дохлого ублюдка.

— Он жив, он сможет помочь нам. Если он умрет, то, не сомневайся, тебе придется отвечать перед Марвином. А теперь дай мне пройти.

Г. Б, медлил.

— Пошел ты к черту, свинья, — произнес он наконец и отошел в сторону.

Прежде чем добраться до дома, Джентри миновал еще трех караульных. Марвин расставил охрану ярдов на сто во всех направлениях. Любая неопознанная машина в пределах квартала должна была подвергнуться обстрелу, если отказывалась добровольно уехать. Зеленый фургон, наполненный черт знает каким количеством белых, потратил всего полминуты на рассмотрение ультиматума Лероя, прежде чем удалиться на полной скорости. Возможно, их убедила литровая бутылка «Шелла», которую Лерой держал откупоренной в правой руке.

Вечер же понедельника стал прелюдией к кошмару.

Марвин и остальные возвращались в Общинный дом проходными дворами и глухими переулками, Лерой истекал кровью от десятка мелких пулевых ранений. За исключением Марвина, все находились на грани истерики после перестрелки в Ропщущей Обители. Марвин собирался послать Джексона или Тейлора с грузовиком обратно, чтобы забрать трупы Кельвина и форели, но паника, с которой те столкнулись в Общинном доме, заставила их забыть об этом на много часов. Когда же наконец перед самым рассветом грузовик все же поехал к старинному зданию, пятерых трупов на месте уже не оказалось, а на втором и третьем этажах остались лишь запекшиеся пятна крови. Представители власти, конечно же, отсутствовали.

Когда они вернулись, в Общинном доме царил жуткий бедлам. Обитатели палили без разбору в любую тень. Кто-то потушил горевшие автомобили, но весь квартал был окутан клубами дыма, словно на него опустилось облако смерти.

— Он был здесь, старик, этот белый ублюдок с косой... здесь, прямо в доме, проник как привидение и действительно сильно ранил Кару, старик... А Раджи видел, как он бежал за той малюткой, ну... той, с камерой, через двор, старик, и... — брызгал слюной Тейлор, едва они вошли в дом.

— Где Кара?! — заорал Марвин. За все это время Джентри впервые услышал его крик.

Тейлор сказал, что Кара наверху, на матраце за занавеской, и что она действительно сильно ранена. Джентри поспешил за Марвином наверх. Большинство членов банды молча взирали на обезглавленное тело пастора Вудса, лежавшее на бильярдном столе, но Марвин и Джексон прямиком прошли туда, где без сознания лежала Кара. Над ней хлопотали четыре девушки-негритянки.

— Похоже, дела плохи, — сказал Джексон, осмотрев Кару. Прекрасное лицо девушки изменилось почти до неузнаваемости — лоб немыслимо раздулся, глаза остекленели. — Надо ехать в больницу. Пульс и давление падают.

— Эй, старик, — попробовал возразить Лерой, демонстрируя правую руку и ногу, покрытые окровавленными ранами. — Я тоже ранен. Давай я поеду с тобой, чтобы меня вылечили и...

— Заткнись! — рявкнул Марвин. — Собери этих идиотов. И чтоб никто сюда не подобрался ближе чем на полквартала, усек? Скажи Шерману и Эдуарде, чтобы отправлялись в «Собачий город» — пусть разыщут Мэнни. Нам нужно подкрепление, которое он обещал нам еще прошлой зимой, когда мы помогли ему с Пасториусом. Они нужны нам прямо сейчас. Скажи Вымогателю, пусть соберет все малолитражки и вспомогательные средства, которые он может предоставить. Я хочу знать, где находится эта долбаная мадам Буду!

Пока Марвин отдавал распоряжения, а Джексон осторожно спускал Кару вниз, Джентри отвел Тейлора в сторону и спросил с искаженным от страдания лицом:

— Где Натали?

Парень покачал головой, а потом резко выдохнул, когда шериф сжал его бицепс:

— Черт, старик. За ней гонится вонючий ублюдок. Раджи видел, как они бежали через двор, а потом скрылись между брошенными домами, старик. Темно было, ни хрена не видно... Мы бросились за ним, они оба как в воду канули, честно...

— Когда это произошло? — Джентри еще крепче сжал руку парня.

— Черт! Больно же!.. Минут двадцать назад. Может, двадцать пять.

Джентри быстро спустился вниз и успел перед уходом перехватить Марвина.

— Мне нужен мой «ругер»!! — повелительным тоном сказал он.

Главарь банды посмотрел на него ледяными посветлевшими глазами.

— Этот сукин сын с косой гонится за Натали, и я иду туда. Отдай мне «ругер». — Он протянул руку.

В правой руке Лероя тут же оказался обрез. Глядя на Марвина, он поднял дуло и направил его на шерифа, ожидая от главаря лишь кивка.

Марвин спокойно вытащил тяжелый «ругер» из кармана и подал Джентри.

— Убей его, старик.

— О'кей. — Джентри поднялся наверх, вытащил дополнительную коробку патронов и перезарядил оружие. Гладкие тяжелые пули «магнум» легко проскальзывали от прикосновений его пальцев. Он заметил, что рука у него дрожит. Наклонившись вперед, он начал глубоко дышать, пока не утихла дрожь, после чего спустился вниз за фонариком и вышел из Общинного дома в сгущавшуюся ночь.

Сол Ласки пришел в себя, когда Джексон принялся осматривать его рану.

— Похоже, кто-то поработал над тобой консервным ножом, — заметил бывший медик. — Дай мне другую руку. Я вколю тебе ампулу морфина, а потом уж займусь этим.

Сол откинулся на матрац. Темные усы подчеркивали меловую бледность его лица.

— Спасибо, — прошептал он через силу.

— Спасибо мало чего стоит, — усмехнулся врач-недоучка. — Оплатишь мне по счету. Тут есть братишки, которые готовы убить любого за такую ампулу. — И он быстрым и уверенным движением ввел иглу в вену. — Вы, белые парни, не умеете заботиться о собственных телах.

Джентри старался говорить быстро, чтобы успеть до того, как психиатр уплывет в заоблачные дали вследствие действия наркотика.

— Какого черта вы оказались в Филадельфии, а, док?

Сол только покачал головой.

— Это длинная история. Во всем этом участвуют гораздо больше людей, чем я думал, шериф...

— Мы это как раз сейчас выясняем, — ответил Джентри. — Вам удалось узнать, где находится этот чертов оберет?

Джексон закончил промывать рану и принялся накладывать новые швы. Сол глянул на руку и отвернулся. Говорить ему было невыносимо трудно, губы едва шевелились:

— Не совсем... Но он где-то здесь... Поблизости. Я только что встретил негра по имени Дженсен Лугар... Он долгие годы был агентом оберста. Он и говорит по-немецки, как Борхерт... И делает все, что тот ему приказывает... А те... Колбен и Хейнс... отпустили меня, чтобы я вывел их на фон Борхерта... Вилли Бордена... Они тоже охотятся за ними...

— Хейнс! — в ярости повторил Джентри. — Черт, я сразу понял, что не нравится мне этот сукин сын!

Сол облизнул пересохшие губы. Голос его становился все более замедленным и тягучим.

— А Натали?.. Она тоже здесь? Джентри отвернулся.

— Была здесь. Ее кто-то выманил отсюда... двадцать четыре часа назад... Куда-то загнали...

Сол попытался сесть. Джексон выругался и толкнул его на матрац.

— Она... она ж-жива? — выдавил из себя Сол.

— Не знаю. Я обшарил всю округу. — Джентри потер глаза. Он не спал уже почти двое суток. — Вряд ли Мелани Фуллер, убив столь многих людей, сохранит жизнь Натали, — промолвил он. — Но что-то заставляет меня продолжать поиски. Просто у меня есть какое-то ощущение... Если ты расскажешь все, что тебе известно, тогда, может, мы вместе... — Джентри умолк. Он увидел, что Сол Ласки погрузился в глубокий сон.

— Как Кара? — спросил шериф, входя на кухню. Марвин поднял голову от стола, на котором была расстелена дешевая карта города, придавленная пивными банками и пакетами с чипсами. Рядом с ним сидел Лерой — сквозь его разорванную одежду белели бинты. То и дело входили и выходили разные посланцы, но в доме царила тихая деловая атмосфера, ничем не напоминавшая неразбериху вчерашнего дня.

— Плохо, — ответил Марвин. — Врачи говорят, что она ранена тяжело. Сейчас у нее Кассандра и Шелли. Если будут какие-нибудь перемены, они сообщат.

Джентри кивнул и сел. Он чувствовал, что им овладевает усталость, накладывая на все тусклый глянец. Он потер лицо.

— Тот человек, что наверху... Он поможет тебе найти твою малышку?

— Не знаю. — Джентри качнул отяжелевшей головой.

— А нам он может помочь найти эту суку... мадам Буду?

— Возможно. Джексон говорит, что он придет в себя через пару часов. У вас есть что-нибудь новое?

— Это дело времени, старик, — ответил Марвин. — Всего лишь дело времени. Наши девочки и помощники обходят сейчас каждый дом. Белой старухе не удастся остаться незамеченной. А как только мы найдем ее, сразу начнем действовать.

Джентри постарался сосредоточиться на том, что он собирался сказать. Говорить становилось все труднее — слова разбегались, язык заплетался.

— Ты знаешь об остальных... федеральных войсках?

Марвин рассмеялся резким, каким-то истеричным смехом.

— Да, конечно, они тут рыщут повсюду. Но зато они не пускают сюда местных свиней и телевизионщиков, так?

— Наверное, — согласился Джентри. — Но я хотел сказать, что они не менее опасны, чем эта Мелани Фуллер. Некоторые из них обладают такими же... такими же способностями, как она. И охотятся они за человеком, который еще более опасен.

— Ты считаешь, они тоже приложили свою руку к Братству Кирпичного завода, старик? — спросил Марвин.

— Нет.

— Они имеют какое-нибудь отношение к белому ублюдку?

— Нет.

— Тогда они могут немного подождать. А если сунутся, то и им перепадет от нас.

— Речь идет о сорока-пятидесяти федеральных полицейских в штатском, — усмехнулся Джентри. — Обычно они вооружены до зубов.

Марвин пожал плечами. В комнату вбежал какой-то парень и что-то зашептал на ухо. Главарь выпрямился и спокойным голосом быстро отдавал четкие распоряжения.

Джентри поднял банку и, обнаружив, что в ней осталось теплое пиво, сделал глоток.

— Ты не думал, что, может быть, лучше уйти, пока это еще возможно? — спросил он. — Я имею в виду — оставить их всех, и пусть эти маньяки перегрызут горло друг другу, а?

Марвин посмотрел шерифу в глаза.

— Старик, — произнес он почти шепотом, — ты ничего не понял. Нас уже давно преследуют белые, правительство, все эти свиньи и грязные местные политики. Так было всегда... И то, что этот белый ублюдок творит с черными, не ново... Но он творит это на нашей территории, понял, старик? Вы с Натали утверждаете, что на самом деле это дело рук мадам Вуду, и я думаю, что так оно и есть. Похоже, по крайней мере. Но не одна мадам Вуду. За ней стоят другие, которые тоже с радостью обосрут нас. Они и так занимаются этим постоянно. Но здесь — Братство Кирпичного завода. Они убивают наших людей, старик — Мухаммеда, Джорджа, Кельвина... может, и Кара умрет... За это они должны заплатить! Мы все равно убьем белого ублюдка и эту старую суку. — Марвин сжал кулаки. — Мы ни от кого не ждем помощи. Но если ты хочешь быть с нами, старик, оставайся.

— Да, я хочу быть с вами, — хрипло сказал Джентри. И его собственный голос показался ему таким же тягучим и замедленным, как у Сола Ласки, уплывающего на волнах морфия.

Марвин кивнул и встал. Подойдя к шерифу, он крепко взял его за руку, поднял на ноги и подтолкнул к лестнице.

— А что тебе надо сейчас, старик, так это поспать. Если что-нибудь начнется, мы тебя разбудим.

Джексон разбудил его в половине шестого утра.

— Твой друг проснулся, — сообщил шерифу бывший медик.

Джентри поблагодарил его и несколько минут просидел на краю матраца, обхватив голову руками и пытаясь хоть что-то соображать. Перед тем как пойти к Солу, он проковылял вниз, приготовил кофе в древней кофеварке и вернулся обратно с двумя дымящимися чашками. В различных помещениях похрапывали человек двенадцать. Ни Марвина, ни Лероя видно не было.

Сол взял чашку и поблагодарил Джентри.

— Я проснулся и решил, что мне все приснилось, — признался он. — Мне казалось, я сплю в своей квартире и меня уже ждут студенты в университете. А потом я почувствовал это... — Он приподнял свою перебинтованную левую руку.

— Как же все произошло? — спросил Джентри.

— Знаете, что я скажу вам, шериф, — промолвил Сол, отхлебнув кофе. — Мы заключим сделку. Я начну с самых важных сведений. Потом то же самое сделаете вы. Если наши истории каким-то образом совпадут, мы продолжим. Согласны?

— О'кей. — Джентри кивнул.

Они проговорили часа полтора и еще полчаса задавали друг другу вопросы. Когда с этой «пресс-конференцией» было покончено, Джентри помог Солу встать. Они подошли к зарешеченному окну и выглянули наружу — на улице едва брезжил рассвет.

— Канун Нового года, — заметил Джентри. Сол поднял руку, чтобы по привычке поправить очки, и вдруг осознал, что их нет.

— Все это слишком невероятно, не правда ли?

— Да, — согласился Джентри. — Но Натали Престон где-то здесь, и я не уеду из этого города, пока не найду ее. — Они отыскали очки Сола, а затем спустились вниз, чтобы раздобыть что-нибудь из еды.

Марвин и Лерой вернулись в десять утра, оживленно беседуя с двумя латиноамериканцами. У тротуара стояло три автомобиля, до отказа забитых «чикано», которые пытливо рассматривали негров, столпившихся на крыльце Общинного дома. Члены черной банды также обменивались с прибывшими любопытными взглядами.

Кухня превратилась в боевой штаб, и входить в нее было можно лишь по особому приглашению. Сола и Джентри позвали минут через двадцать после того как отбыли латиноамериканцы. Марвин, Лерой, один из близнецов и еще с полдюжины парней встретили их молчаливыми взглядами.

— Как Кара? — спросил Джентри.

— Она умерла. — Марвин с горечью посмотрел на Сола. — Ты сказал Джексону, что хотел бы поговорить со мной.

— Да, — кивнул Сол. — Мне кажется, вы можете помочь мне найти то место, где меня держали. Оно не должно быть слишком далеко отсюда.

— Зачем нам это надо?

— Там находится Центр управления ФБР, оккупировавшего округу.

— Ну и что? Пошли они куда подальше!.. Сол пощипал бороду.

— Я думаю, что им известно, где находится Мелани Фуллер.

Марвин поднял голову.

— Ты уверен?

— Нет, — ответил Сол, — но, судя по тому, что я видел и слышал, очень похоже. Мне кажется, оберет по каким-то своим причинам навел их на ее след.

— Этот оберет — твой мистер Буду?

— Да.

— На улицах масса правительственных свиней. И всем им известно, где находится мадам Буду?

— Возможно, — ответил Сол, — но если бы мы могли попасть в Центр управления... и с кем-нибудь поговорить там... нам удалось бы подробнее все выяснить.

— Расскажи мне об этом Центре, старик, — по просил Марвин.

— Он находится на открытой местности в восьми минутах езды отсюда, — начал Сол. — Кажется, там постоянно курсирует вертолет. Строения временные. , возможно, передвижные дома или что-то вроде трейлеров, которые используют строители.

В шлеме и перчатках Сол, вместе с Джентри и еще с пятерыми парнями, вышел из дому. Шериф полагал, что если Колбен и Хейнс считают Сола погибшим, они вряд ли смогут узнать его в таком виде. Забравшись в грузовик Вудса, они доехали на нем до Джермантаун-стрит, потом свернули к югу на Челтен и еще раз на запад на улицу без названия, ведущую к складам.

— За нами следует синий «форд», — предупредил Лерой, который вел машину.

— Давай, — распорядился Марвин.

Трясясь и подпрыгивая, грузовик пересек захламленную стоянку и притормозил у осевшего ржавого сарая, в котором смогли поместиться лишь Марвин, Сол, Джентри и один из близнецов, да и тому пришлось затаиться в тени открытой двери. Грузовик быстро набрал скорость и свернул на восток, в узкую улочку. Через мгновение мимо проревел синий «форд» с тремя белыми пассажирами.

— Сюда, — скомандовал Марвин и направился через пустырь, заваленный канистрами и хламом, к свалке, на которой высились горы расплющенных автомашин. Марвин и один из близнецов быстро взобрались на верхотуру, у Джентри же и Сола на это ушло гораздо больше времени.

— Это здесь? — спросил Марвин, когда Сол, преодолев последние шесть футов, наконец замер на шаткой вершине, опираясь на плечо шерифа, чтобы не упасть. Марвин протянул психиатру маленький бинокль.

Впереди виднелся высокий деревянный забор, ограждавший чуть ли не полквартала. К югу располагался вырытый котлован, залитый бетоном. Рядом в бездействии покоились два бульдозера, экскаватор и еще какое-то более мелкое оборудование. В центре буквой П высилось несколько трейлеров, неподалеку от которых стояли семь машин и спецфургон. Над центральным трейлером болталась микроволновая антенна. Далее, на открытом пространстве, виднелся круг, выложенный красными фонарями, с металлического шеста безвольно свисал ветровой конус.

— Похоже, — кивнул Сол Ласки.

Пока они наблюдали, из центрального трейлера вышел мужчина в рубашке и поспешно направился к туалетам, расположенным ярдах в двадцати от машин.

— Это один из ублюдков, с которыми ты бы хотел поговорить? — спросил Марвин.

— Вероятно, — откликнулся Сол. Заметить их среди гор ржавого металла почти наверняка было невозможно, и тем не менее Джентри поймал себя на том, что все они вдруг присели, укрывшись за колесами и расплющенными кабинами машин.

— Темнеть начнет только часов через пять. — Марвин взглянул на часы. — Тогда и займемся этим.

— Черт побери! — прорычал Джентри. — Неужели нужно так долго ждать?

Словно в ответ на его слова в облаках появилось узкое тело вертолета, который, описав дугу над полем, приземлился в световом круге. Из дверцы вертолета выскочил человек в толстом пуховике и бегом бросился к командному трейлеру. Сол снова взял у Марвина бинокль и различил круглую физиономию Чарлза Колбена.

— Вот с этим человеком встречаться не следует, — объяснил он. — Надо дождаться, пока он снова отчалит.

Марвин пожал плечами.

— Давайте выбираться отсюда, — сказал Джентри. — Я пойду искать Натали.

— Я с тобой, — приглушенным голосом добавил Сол.

— Вы ищете ее труп? — спросил Сол Ласки, когда они заглянули в развалины еще одного полуразрушенного дома.

Джентри прислонился к обвалившейся кирпичной стене. Сквозь проваленный потолок над их головами виднелись последние проблески тусклого дневного света.

— Да, наверное, — вздохнул он.

— Полагаете, та пешка Мелани Фуллер убила ее и оставила труп в каком-нибудь таком месте?

Джентри заряженный до отказа «ругер». Предохранитель был снят. Утром он дважды смазал все части, механизм работал безупречно.

— По крайней мере, тогда не останется никаких сомнений. Зачем старухе сохранять ей жизнь, Сол?

— Одна из проблем с психически ненормальными людьми заключается в том, что их мыслительные процессы непредсказуемы, — ответил Сол, устроившись рядом на обломках кирпичной кладки. — Полагаю, это к лучшему. Если бы мы полностью осознавали деяния маньяков, мы бы несомненно сами приблизились к состоянию безумия.

— Вы уверены, что Фуллер психически ненормальна ?

Сол растопырил пальцы на правой руке и натянул на лоб шлем, так что тот стал походить на бугристую кепку.

— Все имеющиеся у нас данные подтверждают, что она — маньяк, одержима дьявольской силой. Сложность заключается не в том, что она пребывает в замкнутом мирке искаженных представлений о действительности, а в том, что ее способности дают ей возможность поддерживать и подкреплять эти представления. — Он поправил очки. — По сути, та же проблема возникла с нацистской Германией. Психоз подобен вирусу. Он может размножаться и распространяться самопроизвольно, когда организм носителя предрасположен к его восприятию.

— Вы хотите сказать, то, что натворила в мире нацистская Германия, делалось в основном благодаря таким маньякам, как ваш оберет и Мелани Фуллер?

— Вовсе нет. — Сол решительно покачал головой. — Я даже не уверен, можно ли этих людей называть настоящими людьми. Считаю их мутантами — жертвами эволюции, которая в течение миллиона лет поощряла развитие межличностного господства наряду с другими особенностями. Но ориентированные на насилие фашистские общества создаются не оберстами и психопатками типа Мелани Фуллер, и даже не Барентами и Колбенами.

— Тогда кем же?

Сол махнул рукой по направлению к улице, которая виднелась за разбитыми оконными рамами.

— Ребята считают, что в операции участвуют несколько десятков федеральных агентов. Но я думаю, только один из них — Колбен обладает этой странной мутантской способностью. Остальные лишь позволяют разрастаться этому вирусу насилия, выполняя распоряжения и являя собою часть социального механизма. Немцы были большими специалистами по организации и созданию таких механизмов. Лагеря смерти являлись только частью более крупного механизма убийства. И он не был полностью уничтожен, а всего-навсего перестроен, модернизирован, ну и не так откровенен, что ли, в массовом психозе насилия...

Джентри встал и подошел к пролому в дальней стене.

— Пойдем. Мы еще успеем осмотреть этот квартал, перед тем как стемнеет.

Среди обгоревших опор обуглившегося, но так и не снесенного дома они нашли обрывок ткани.

— Я уверен, что это от рубашки, которая была на ней в понедельник, — сказал Джентри. Он ощупал ткань и в свете фонарика принялся осматривать пол, усыпанный углем. — Смотрите, здесь масса следов. Похоже, они боролись тут, в углу. Она могла зацепиться за этот гвоздь и порвать рукав рубашки, когда ее отшвырнули к стене.

— Или если ее тащили на плече, — добавил Сол. Он прижимал к себе саднящую левую руку. Лицо его было очень бледным. — Давай посмотрим, нет ли следов крови или... еще чего-нибудь.

В угасающем свете дня они внимательно осмотрели помещение, но больше ничего не нашли. Они вышли на улицу и стояли, размышляя, куда же мог направиться похититель Натали в этом лабиринте проулков и полуразрушенных зданий, когда показался Тейлор, который бежал к ним навстречу и махал руками. Джентри взвел курок «ругера». Парень заорал издалека:

— Эй вы! Марвин хочет, чтобы вы оба возвращались. Лерой поймал одного из ублюдков из трейлера! И тот сообщил Марвину, где найти мадам Буду!

— Ропщущая Обитель, — процедил Марвин. — Она в Ропщущей Обители.

— Что такое Ропщущая Обитель? — осведомился Сол.

Джентри и Сол стояли в битком набитой людьми кухне. В коридорах и нижних помещениях тоже толпились члены Братства. Марвин сидел во главе стола и смеялся.

— Ага, вот и я тоже спросил: что такое Ропщущая Обитель? Тогда этот ублюдок объяснил мне. Я знаю, где это место.

— Это старый дом на Джермантаун, — добавил Лерой. — Действительно очень старый. Он был построен, когда белые еще носили треугольные шляпы.

— Кого вы допрашивали? — спросил Сол. Марвин осклабился.

— Лерой, Г. Б, и я — мы вернулись обратно, когда стемнело. Вертолета уже не было. Поэтому мы стали ждать у туалетов, когда выйдет кто-нибудь из тех типов. Он просунул свой член в эту дурацкую дырочку на штанах. Но мы с Г. Б, подождали, пока он окончательно не спустил с себя штаны, а потом сказали «привет».

Лерой подогнал грузовик сбоку. Мы дали ублюдку сделать свои дела, а потом забрали его с собой.

— И где он сейчас? — спросил Джентри.

— Все еще в грузовике Вудса. А что?

— Я хочу поговорить с ним.

— Ага, — усмехнулся Марвин. — Он спит, ублюдок сказал, что он специальный агент, видеотехник, и ничего не знает. Заявил, что не станет разговаривать с нами и что нам здорово влетит за оскорбление федеральной свиньи, и все такое. Лерой и Д. Б, помогли ему разговориться. Джексон считает — с ним все будет в порядке, но сейчас он спит.

— А Фуллер, значит, в доме, который называется Ропщущая Обитель на Джермантаун-стрит, — повторил Джентри. — Он уверен в этом?

— Да, — ответил Марвин. — Старуха живет с другой белой шлюхой на Квин-Лейн. Я должен был догадаться. Старые шлюхи всегда липнут друг к другу.

— Тогда что же она делает в Ропщущей Обители? Марвин пожал плечами.

— Федеральная свинья говорит, что последнюю неделю она проводит там все больше и больше времени. Мы рассудили, что белый ублюдок с косой является тоже оттуда.

Джентри протолкался вперед сквозь толпу негров и остановился перед Марвином.

— О'кей. Мы знаем, где она. Пошли.

— Еще рано. — Марвин повернулся к Лерою, намереваясь что-то сказать, но Джентри схватил его за плечо и дернул к себе.

— К чертям твое «рано»! Может, Натали Престон все еще жива. Пошли.

Марвин поднял на него свои холодные синие глаза.

— Отвали, старик. Если уж мы беремся за дело, то беремся как следует. Тейлор сейчас договаривается с Эдуарде и его парнями. Г. Р, и Г. Б, проверяют все вокруг Ропщущей Обители. Лейла с девочками устанавливает места скопления федеральных свиней.

— Тогда я пойду один, — упрямо рявкнул Джентри.

— Нет, — остановил его Марвин. — Если ты только подойдешь к дому, федеральные свиньи узнают тебя и всякий эффект неожиданности полетит к чертям. Ты будешь ждать нас, или мы вообще оставим тебя здесь, старик.

Джентри остановился, и его огромная фигура угрожающе нависла над Марвином. Главарь встал.

— Только убив меня, ты сможешь помешать мне, — произнес шериф.

— Совершенно верно, — спокойно бросил Марвин. Напряжение на кухне достигло такой стадии, что нависло над всеми и стало физически ощутимым. Кто-то в глубине дома включил радио, на несколько секунд тишину заполнили звуки «Моутауна».

— Через несколько часов, старик, — тихо сказал Марвин. — Я знаю, откуда ты. Несколько часов. И мы сделаем это вместе.

Огромное тело Джентри начало медленно обмякать. Он протянул свою лапищу главарю, и Марвин крепко пожал ее.

— Несколько часов, — повторил Джентри.

— Точно так, братишка, — улыбнулся Марвин.

Джентри сидел на матраце на втором этаже и в третий раз за день прочищал и смазывал свой «ругер». Единственным источником света была лампа с разорванным шелковым абажуром. Сукно на бильярдном столе покрывали темные пятна и подтеки.

Сол Ласки вошел в освещенный круг, неуверенно огляделся и подошел к Джентри.

— Привет, Сол, — произнес Джентри, не поднимая головы.

— Добрый вечер, шериф.

— Учитывая, сколько всего мы пережили вместе, Сол, я бы предпочел, чтобы ты называл меня Робом.

— О'кей, Роб. — Сол впервые улыбнулся. Джентри защелкнул барабан и покрутил его. Осторожно и сосредоточенно, один за другим он начал вставлять патроны.

— Марвин уже начал высылать группы, — заметил Сол. — По двое, по трое.

— Хорошо.

— Я решил, что пойду с группой Тейлора... в командный центр, — сказал Сол. — Я сам вызвался. Чтобы отвлечься.

Джентри бросил на него быстрый взгляд, и Сол пояснил:

— Это не потому, что я не хочу присутствовать, когда будут брать Фуллер, просто я думаю, они недооценивают, насколько опасным может быть Колбен...

— Понимаю, — кивнул Джентри. — Они не сказали, когда все начнется?

— Сразу после полуночи.

Джентри отложил в сторону револьвер и, свернув матрац, облокотился на него, как на подушку. Заложив руки за голову, откинулся назад.

— Новый год, — промолвил он. — Счастливого Нового года...

Сол снял очки и протер стекла салфеткой.

— Ты ведь довольно близко познакомился с Натали Престон, да?

— После твоего отъезда она пробыла в Чарлстоне всего несколько дней, — ответил Джентри. — Но мы... мы прекрасно поняли друг друга...

— Замечательная девушка, — подтвердил Сол. — При общении с ней создается впечатление, будто знаешь ее тысячу лет. Очень интеллигентная и тонкая натура.

— Да, — согласился Джентри и глубоко вздохнул.

— Я все-таки надеюсь, что она жива, — промолвил Сол.

Джентри поднял голову к потолку. Тени на нем были как кровоподтеки и напомнили ему разводы на бильярдном столе.

— Сол, — прошептал он, — если она жива, я очень хочу вытащить ее из этого кошмара.

— Да, надеюсь, ты сделаешь это. Извини, но я хочу пару часов поспать перед началом нашего праздника. — И он направился к матрацу у окна.

Некоторое время Джентри упорно разглядывал потолок. Он ждал. Когда наконец его позвали, он уже был готов.

Глава 18

Джермантаун

Среда, 31 декабря 1980 г.

Комната промерзла насквозь, окон в ней не было. Скорее, это была даже не комната, а кладовка — шесть футов в длину, четыре в ширину; с трех сторон пространство было ограничено каменными стенами, с четвертой — мощной деревянной дверью. Натали стучала в нее руками и ногами, покуда они не покрылись синяками и ссадинами, но дверь даже не дрогнула. Она поняла, что массивная дубовая дверь заперта снаружи на болты и засовы.

От холода заснуть она не могла. Сначала ее то и дело захлестывали волны ужаса — они накатывали, как приступы рвоты, и причиняли еще большую боль, чем порезы и ссадины на лбу. Она вспомнила, как, сжавшись, сидела за обуглившимися опорами дома и смотрела на приближавшуюся сутулую фигуру с косой. Потом вскочила, запустила в эту тварь кирпичом, который сжимала в руке, и попыталась проскользнуть мимо быстро мотнувшейся тени. Но тут ее схватили за руки. Она закричала и стала лягать парня ногами. Затем последовал сокрушительный удар по голове, потом еще один — в висок, кровь залила ей левый глаз. А потом — ощущение, что ее поднимают и куда-то несут. Клочок неба, снег, раскачивающийся фонарь — тьма, тьма...

Очнулась Натали в таком холоде и кромешном мраке, что в течение нескольких минут думала, что ей выкололи глаза. Она выползла из кипы одеял, наваленных на каменном полу, и принялась ощупывать грубо отесанные стены своей камеры. Дотянуться до потолка ей не удалось. На одной из стен она нащупала холодные металлические стержни — вероятно, когда-то на них крепились полки. Через несколько минут она смогла различить более светлые полосы в дверных щелях — не то чтобы оттуда мог просачиваться свет, но просто всепоглощающая тьма обретала хоть какие-то очертания.

Натали укуталась в два одеяла и, содрогаясь от холода, вжалась в угол. Голова болела нестерпимо, и она с трудом сдерживала приступы тошноты, которые усиливались от нарастающего чувства страха. Всю жизнь Натали восхищалась своей способностью сохранять спокойствие и мужество в критических ситуациях, мечтая стать такой же, как отец — спокойной, рассудительной в моменты, когда окружающие бессмысленно суетятся, — и вот теперь она беспомощно тряслась от страха, моля неведомого Бога, чтобы тот подонок с косой не вернулся.

В камере было сыро и холодно, вдобавок откуда-то немилосердно дуло — ледяной поток воздуха чем-то напоминал влажную затхлость пещеры. Натали не имела ни малейшего представления о том, где находится. Прошло несколько часов; несмотря на дрожь, она задремала, когда вдруг явственно различила свет в щелях двери. Послышался скрежет многочисленных отодвигаемых засовов, и на пороге возникла Мелани Фуллер.

Натали не сомневалась, что это была именно она, хотя пляшущий язычок свечи освещал лицо старухи лишь снизу, придавая ему карикатурный вид: щеки и скулы изборождены морщинами, двойной подбородок, нависавший над шеей, остекленевшие глаза, заплывшие дряблые веки, иссиня-седые редкие волосы на покрытом старческими пятнами черепе стояли чуть ли не дыбом, образуя своеобразный нимб. За спиной маньячки Натали отчетливо различила худое лицо того негодяя — его длинные волосы, выпачканные грязью и кровью, свисали на плечи. Сломанные зубы желтовато поблескивали в свете единственной свечи, которую держала старуха. В руках у него ничего не было, ею длинные белые пальцы время от времени подрагивали, будто под воздействием каких-то токов, пробегавших по его телу.

— Добрый вечер, моя дорогая, — скрипучим голосом промолвила Мелани Фуллер. На ней была длинная ночная рубашка и толстый дешевый халат. Ноги тонули в розовых пушистых тапочках.

Натали натянула одеяло до шеи и ничего не ответила.

— Здесь холодно, дорогая? — ласково осведомилась старуха. — Прости меня. В этом доме всюду холод, если тебя утешит такое сообщение... Не представляю, как это люди жили на севере до изобретения центрального отопления. — Она улыбнулась, и в огоньке свечи блеснула ее идеально белая вставная челюсть. — Не пришло ли время поговорить нам с тобою, дорогая?

Натали обдумывала: не броситься ли ей на старуху, пока у нее есть такая возможность, и не попробовать ли прорваться наружу? Она заметила за дверью длинный деревянный стол — несомненно старинный, а еще дальше — каменные стены. Но путь ей преграждал парень с дьявольскими глазами.

— Это ты привезла мою фотографию из Чарлстона в этот город, милочка? Натали молчала. Мелани Фуллер горестно покачала головой.

— У меня нет желания причинять тебе вред, милая мисс, но если ты добровольно не согласишься беседовать ,со мной, мне придется попросить Винсента уговорить тебя.

Сердце у Натали учащенно забилось у самого горла, когда она увидела, как эта длинноволосая тварь собирается шагнуть к ней.

— Откуда же ты взяла фотографию, моя милая? Во рту у Натали пересохло, но она выдавила через силу:

— Мистер Ходжес...

— Тебе дал ее мистер Ходжес? — насмешливо осведомилась Мелани Фуллер.

— Нет. Миссис Ходжес позволила нам посмотреть его слайды.

— Кому это «нам», дорогая? — старуха слегка улыбнулась. Свеча осветила острые скулы под натянувшейся пергаментной кожей.

Натали молчала.

— Тогда я предположу, что «нам» — это тебе и шерифу, — тихо сказала Мелани Фуллер. — Зачем же ты и полицейский из Чарлстона проделали такой путь и преследуете старуху, которая не сделала вам ничего дурного?

Натали почувствовала, как в ней закипает ярость, наполняя силой тело и разгоняя страх.

— Вы убили моего отца! — крикнула она и попыталась вскочить, больно ударившись плечом о грубую каменную кладку.

— Твоего отца? — недоуменно переспросила старуха. — Тут какая-то ошибка, милочка.

Натали покачала головой, пытаясь справиться с подступившими слезами.

— Вы использовали свою чертову прислугу, чтобы тот убил его. Без всяких оснований.

— Мою прислугу? Мистера Торна? Боюсь, ты что-то путаешь.

Натали готова была плюнуть в рожу этому синевласому монстру, но во рту было сухо, как в пустыне.

— Кто еще ищет меня? — спросила старуха. — Только ты и шериф? Как вам удалось отыскать меня здесь?

Натали натужно рассмеялась — смех ее эхом раскатился под каменными сводами.

— Все знают, что вы здесь. Нам все известно и о вас, и о старом нацисте, и о другой вашей подруге — Нине Дрейтон... Больше вам не удастся убивать людей. Что бы вы со мной ни сделали, вам не... — Она сделала глубокий вдох, потому что сердце ее колотилось с такой силой, что готово было выскочить из груди.

Впервые за все это время лицо старухи выразило явное беспокойство.

— Нина?! — воскликнула она. — Так тебя послала Нина Дрейтон?

В расширенных глазах Мелани Фуллер Натали увидела проблеск безумия.

— Да, — твердо ответила Натали, понимая, что, возможно, обрекает себя на гибель, но желая во что бы то ни стало нанести ответный удар, — меня послала Нина Дрейтон. Она знает, где вы находитесь!

Старуха отшатнулась, будто ее ударили по лицу. Нижняя челюсть отвисла. Она схватилась за дверной косяк, чтобы не упасть, оглянулась на существо, которое называла Винсентом, поняла, что от него поддержки не будет, и, задыхаясь, прошептала:

— Я устала... Мы поговорим позже. Позже... милочка. — Дверь с силой захлопнулась, и раздался скрежет задвигаемых засовов.

Дрожа всем телом, Натали сжалась в темноте. Наступивший день оповестил о себе серыми полосами света у двери. Преодолевая дрожь и головную боль, Натали дремала. Проснувшись, ощутила острую потребность оправиться. Но вокруг не было ничего, даже горшка. Она стала стучать в дверь, кричала, пока не охрипла, но никто не отозвался. Наконец она нащупала в темноте, в дальнем углу своей камеры, качаю камень, ногтями вытащила его и приспособила образовавшуюся выемку под уборную. Затем она подтащила одеяла ближе к двери и снова легла, содрогаясь от холода и рыданий.

Когда она пробудилась в следующий раз, уже снова стемнело. Засовы с лязгом отодвинулись, мощная дверь со скрипом распахнулась. На пороге стоял один Винсент.

Натали попятилась, пытаясь нащупать вытащенный ею камень, но юнец в одно мгновение схватил ее за волосы и приподнял. Левой рукой он сдавил ей горло, лишая воздуха и всякой воли к сопротивлению. Натали сдалась.

Винсент грубо вытащил ее из темницы и поволок к крутой узкой лестнице. Натали успела увидеть темную кухню колониальных времен и маленькую гостиную с керосиновым обогревателем, который мерцал в крохотном камине. Лестница вела в короткий темный коридорчик, из которого Винсент втолкнул ее в комнату, освещенную свечами.

Натали замерла на пороге с широко раскрытыми глазами. Мелани Фуллер лежала, свернувшись в позе зародыша, под целой кипой одеял и покрывал, на походной кровати. В комнате с высоким потолком было единственное окно, завешенное шторами и закрытое ставнями. На полу, столах, подоконнике, каминной полочке и на полу вокруг кровати горело по меньшей мере три дюжины свечей. Повсюду виднелись полуистлевшие воспоминания о когда-то живших здесь детях — сломанный кукольный дом, колыбель с металлическими прутьями, похожая на клетку для какого-нибудь маленького зверька, древние тряпичные куклы и неприятный манекен мальчика, который, казалось, подвергался длительному воздействию радиации: покрытый пятнами череп лишь кое-где был скрыт редкими пучками волос, а отслоившаяся на лице краска походила на внутренние кровоизлияния.

Мелани Фуллер повернулась и взглянула на девушку, стоявшую в дверях.

— Ты слышишь их? — прошептала она. Но в комнате, если не считать тяжелого дыхания Винсента да учащенных биений сердца Натали, царила полная тишина. Девушка ничего не ответила.

— Они говорят, что уже пора, — прошипела старуха. — Я послала Энн домой на случай, если нам понадобится машина.

Натали бросила взгляд в сторону лестницы. Но путь ей снова преградил Винсент. Она оглядела комнату в поисках возможного оружия. Металлическая колыбелька была слишком громоздкой. Манекен тоже наверняка не годился. Если бы у нее был нож или еще что-нибудь острое, она могла бы попытаться воткнуть его старухе в горло. Интересно, как поведет себя этот живой длинноволосый манекен, если погибнет его властительница? Мелани Фуллер тоже казалась живым трупом — в трепещущем свете кожа ее отливала такой я синевой, как и волосы, левый глаз почти полностью закрылся.

— Скажи мне, чего хочет Нина, — прошептала она. Взгляд ее блуждал по лицу Натали. — Нина, скажи мне, чего ты хочешь. Я не хотела убивать тебя, дорогая. Ты тоже слышишь голоса, моя милая? Они предупредили меня о том, что ты придешь. Они сказали мне о пожаре и о реке. — Она прерывисто задышала. — Мне надо одеться, но моя чистая одежда у Энн, а туда слишком далеко идти. Мне необходимо немного отдохнуть. Энн принесет ее. Нина, тебе понравится Энн. Если ты захочешь, сможешь взять ее...

Натали стояла ни жива ни мертва, чувствуя, как в ней поднимается странный животный ужас. Возможно, это был ее последний шанс. Может, попытаться проскочить мимо Винсента, скатиться вниз по лестнице и найти выход? Или наброситься на старуху?

Она снова пристально посмотрела на Мелани Фуллер. От нее пахло неухоженным дряхлым телом, детской присыпкой и застарелым потом. Теперь Натали совершенно не сомневалась в том, что именно эта тварь была повинна в смерти ее отца. Она вспомнила, как видела его в последний раз — они обнимались на прощание в аэропорту через два дня после дня Благодарения, он благоухал свежим мылом и хорошим табаком, но глаза его были почему-то грустны. Может быть, он чувствовал тогда, что это их прощание — навсегда?

И Натали решила, что Мелани Фуллер должна умереть. Все мышцы ее напряглись, готовясь к броску.

— Мне надоела твоя дерзость, девчонка! — вдруг заверещала старуха. — Что ты здесь делаешь? Ступай и займись своими обязанностями. Ты знаешь, как папа поступает с непослушными черномазыми? — и она закрыла глаза.

Тут-то и случилось непоправимое: будто острием топора девушке вскрыли череп и кто-то насильно проник в ее мозг. Голову словно охватило огнем. Натали повернулась, начала падать вперед, но с трудом сохранила равновесие. Она ощутила нутром, просто физически чувствовала, как обрываются связи, пока она ковыляла в полубезумном танце. Натыкаясь, как слепая, на стены, Натали повалилась назад на Винсента. Тот схватил ее своими грязными руками за грудь. От него тоже несло мертвечиной. Резким движением Винсент разорвал рубашку Натали.

— Нет-нет-нет, — бормотала старуха в забытьи, как сомнамбула. — Сделай это внизу. А труп отнеси обратно в дом, когда закончишь. — Старая карга приподнялась на локте и уставилась на Натали одним глазом, из-под тяжелого века другого виднелся лишь белок. — Ты солгала мне, милочка. У тебя нет никакого сообщения от Нины.

Натали открыла было рот, чтобы ответить или закричать, но Винсент схватил ее за волосы, а другой рукой зажал ей лицо. Вытащив ее из комнаты, он поволок девушку вниз по лестнице. Она пыталась отбиваться, цеплялась за шероховатые перила. Но Винсент не торопился. Он отрывал ее пальцы от перил, затем зверски пинал ее ногами.

Натали откатилась к стене, пытаясь свернуться в тугой невидимый комок, но эта мразь снова вцепилась ей в волосы и сильно дернула на себя.

Девушка с криком вскочила и изо всех сил ударила его в пах. Он без труда поймал ее ногу и резко вывернул ее. Натали успела повернуться, но недостаточно быстро — она услышала, что ее лодыжка хрустнула, как сухая ветка, и тяжело рухнула на пол. Боль синим пламенем охватила ее вывихнутую ногу.

Оглянулась девушка как раз в тот момент, когда Винсент вытаскивал нож из кармана своей армейской куртки и открывал длинное лезвие. Она попыталась отползти, но он ухватил ее за рубашку и почти приподнял над полом. Джинсовая ткань начала рваться, и Винсент содрал с девушки остатки рубашки. Натали продолжала ползти вперед по темному коридору, пытаясь нащупать хоть что-то, что можно было бы использовать вместо оружия. Но, кроме холодных досок, которыми был устлан пол, она не могла ничего отыскать.

Услышав тяжелую поступь Винсента над своей головой, Натали перекатилась на спину и, развернувшись, впилась зубами в его ногу. Винсент не дернулся и не издал ни единого звука. Мимо ее уха всполохом метнулось лезвие ножа, рассекая лифчик и оставляя на спине полосу жгучей боли.

Натали резко выдохнула, снова перевернулась на спину и подняла руки в бесполезной попытке защититься от нового удара.

И тут на улице загрохотали взрывы.

Глава 19

Джермантаун

Среда, 31 декабря 1980 г.

— Проблема заключается в том, что я никогда никого не убивал, — произнес Тони Хэрод.

— Никого? — переспросила Мария Чен.

— Никого, — подтвердил Хэрод. — И никогда. Мария Чен кивнула и долила шампанского в фужеры. Обнаженные, они лежали лицом друг к другу в длинной ванной номера 2010 в отеле «Каштановые Холмы». В зеркалах отражалась единственная горящая ароматическая свечка. Хэрод откинулся назад и посмотрел на Марию Чен из-под тяжелых век. Ее смуглые ноги вздымались между двумя пиками его колен, лодыжки под пенящейся водой касались его ребер. Пена скрывала все, кроме выпуклости ее правой груди, но он различал сосок — тяжелый и сладкий, как спелая клубника. Любовался изгибом ее шеи, тяжестью черных волос, когда она запрокидывала голову, чтобы глотнуть шампанского.

— Двенадцать часов, — заметила Мария Чен, бросив взгляд на золотой "Ролеко на полочке. — С Новым годом!

— С Новым годом, — ухмыльнулся Хэрод, и они чокнулись полными фужерами. Они пили с девяти вечера. Это Марии Чен пришло в голову принять совместную ванну. — Никогда никого не убивал, — снова забормотал Хэрод. — Никогда не испытывал в этом необходимости — Похоже, теперь тебе придется это сделать, — сказала Мария Чен. — Джозеф, когда уходил сегодня, напомнил между прочим, что мистер Барент настаивает на твоей кандидатуре.

— Да. — Хэрод вылез из ванны и поставил фужер на полку. Насухо вытершись махровым полотенцем, он протянул руку Марии. Она не спеша, как Афродита из моря, восстала из пенящихся мыльных пузырей. Хэрод принялся нежно обтирать ее тело, потом обхватил сзади обеими руками, чтобы провести мягким полотенцем по груди. Когда он коснулся нижней части ее живота, она слегка раздвинула ноги. И тут Хэрод выронил полотенце, подхватил Марию Чен на руки и понес ее в спальню.

Хэроду казалось, что такое с ним творится впервые. С пятнадцати лет он не спал с женщиной, которая бы отдавалась ему по доброй воле. Всегда лишь грубо брал их. Кожа Марии Чен пахла лавандой и ароматическим мылом. У нее перехватило дыхание, когда он проник в нее, и они покатились по необъятному пространству мягких простыней. Когда они замерли, Мария Чен оказалась сверху — все еще слитые воедино, они продолжали двигаться, скользя губами и пальцами по телам друг друга. Оргазм у Марии Чен наступил внезапно и мощно, исторгнув из нее стон. Хэрод кончил несколькими секундами позже, закрыв глаза и прильнув к ней с такой силой, с какой падающий в бездну человек цепляется за последнюю веточку в надежде удержаться.

Зазвонил телефон. И дальше продолжал звонить не переставая.

Хэрод потряс головой. Мария Чен поцеловала его, сняла трубку и передала ее Хэроду.

— Хэрод, моментально приезжай сюда! — донесся возбужденный голос Колбена. — Все вышло из-под контроля!

Колбен вернулся в комнату управления. Исполнительные агенты по-прежнему сидели за мониторами, делали записи, нашептывали что-то в закрепленные на голове микрофоны.

— Черт побери, где Галлахер? — рявкнул Колбен.

— До сих пор никаких сведений, сэр, — откликнулся техник из-за второго пульта.

— Тогда фиг с ним, — отрезал Колбен. — Скажи Зеленой бригаде, чтобы она прекратила поиски. Пусть прикроют Вторую Синюю возле рынка.

— Есть, сэр.

Колбен прошелся вдоль узкого прохода и остановился у последнего пульта.

— Наркоманы все еще в крепости?

— Да, сэр, — ответила молодая женщина, сидевшая за монитором.

Она переключила тумблер, и на экране вместо изображения фасада дома Энн Бишоп появился проулок, тянувшийся за ним. Даже несмотря на использование подсвечивающих линз, фигуры возле гаража напоминали привидения.

Колбен насчитал двенадцать теней.

— Свяжите меня с Золотой! — рявкнул он.

— Есть, сэр. — Техник протянул ему дополнительный комплект наушников с микрофоном.

— Петерсон, я насчитал целую дюжину. Какого черта, что там происходит?

— Не знаю, сэр. Хотите, чтобы мы вмешались?

— Нет, — ответил Колбен. — Оставайтесь поблизости.

— На Эшмед еще восемь неизвестных, — сообщил агент от пятого пульта. — Только что миновали Белую бригаду.

Колбен стащил наушники.

— Какого черта, где Хейнс?

— Только что забрал Хэрода и его секретаршу, — откликнулся сидевший за первым пультом. — Будут через пять минут.

Колбен закурил сигарету и похлопал по плечу женщину, сидящую за монитором.

— Свяжись с Хаджеком, чтобы вертолет был здесь.

— Есть, сэр.

Из кабинета Колбена появился агент Джеймс Леонард и поманил его рукой.

— Мистер Барент на третьей линии.

Колбен вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

— Колбен слушает.

— С Новым годом, Чарлз! — послышался голос Барента. Он звучал гулко и сопровождался шумовым фоном, словно осуществлялся по спутниковой связи.

— Да, — отозвался Колбен. — В чем дело?

— Я уже разговаривал с Джозефом, — сказал Барент. — Его тревожит ход развития операции.

— Ну и что? — осведомился Колбен. — Кеплер всегда паникует. Что же он не остался здесь, если его это так тревожит?

— Джозеф сказал, что ему есть чем заняться в Нью-Йорке, — откликнулся Барент и помолчал. — Наши друзья не появлялись?

— Вы имеете в виду старого фрица? — переспросил Колбен. — Нет. После вчерашнего взрыва на складе ни слуху ни духу, — У вас есть какие-нибудь идеи насчет того, зачем Вилли понадобилось приносить в жертву одного из своих функционеров для ликвидации доктора Ласки? И к чему столько разрушений? Джозеф сказал, что пришлось вызывать городскую пожарную команду.

— Откуда мне знать? — огрызнулся Колбен. — Послушайте, мы даже не уверены, действительно ли Лугар и этот еврей были там.

— Мне казалось, что этим как раз занимаются ваши судебно-медицинские эксперты, Чарлз.

— Занимаются. Но завтра праздник. Кроме того, насколько нам известно, Лугар и Ласки сидели на тридцати фунтах взрывчатки Си-4. Так что для экспертов там мало что осталось.

— Понимаю, Чарлз.

— Послушайте, мне надо идти, — нетерпеливо прервал Барента Колбен. — У нас здесь развиваются события.

— Что за события?

— Ничего серьезного. Несколько детишек из этой несчастной банды крутятся вокруг охраняемой зоны.

— Но это ведь не осложнит утреннюю задачу, не так ли? — осведомился Барент.

— Нет! — рявкнул Колбен. — Я уже вызвал Хэрода, он на пути сюда. Если потребуется, мы сможем в течение десяти минут оцепить пространство и позаботиться о Фуллер с опережением графика.

— Вы думаете, мистер Хэрод справится с заданием, Чарлз?

Колбен загасил сигарету и закурил следующую.

— Я думаю, Хэрод не может справиться даже с тем, чтобы подтереть свою собственную задницу... Вопрос заключается в том, что нам делать, когда он все просрет.

— Полагаю, вы уже рассмотрели варианты? — поинтересовался Барент.

— Да. Хейнс готов вмешаться и позаботиться о старухе. Но когда Хэрод все провалит, я бы хотел сам заняться этим голливудским соблазнителем.

— Полагаю, вы будете настаивать на его ликвидации.

— Я буду настаивать на том, чтобы заткнуть ему рот полицейской взрывчаткой, чтобы его долбаные мозги разлетелись по всей Филадельфии. — Колбен не на шутку разозлился.

Повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием в трубке.

— Что ж... Как вы сочтете нужным, — наконец произнес Барент.

— Его секретарше тоже придется исчезнуть, — добавил Колбен.

— Разумеется, — согласился Барент. — Единственное, Чарлз...

Но тут в дверь просунул голову агент Леонард.

— Только что появился Хейнс с мистером Хэродом и его секретаршей. Они уже в вертолете.

Колбен кивнул и поинтересовался у Барента:

— Да, так что?

— Завтрашний день очень важен для всех нас, — медленно проговорил тот на другом конце провода. — Но, пожалуйста, не забывайте, что после того как старуха будет выведена из игры, нашей главной целью останется мистер Борден. Если окажется возможным, свяжитесь с ним, вступите в переговоры и ликвидируйте, если того потребуют обстоятельства. Клуб Островитян целиком полагается на ваше мнение, Чарлз.

— Да, — кивнул Колбен. — Я буду помнить об этом. Поговорим позже, не возражаете?

— Удачи, Чарлз, — произнес Барент, в трубке что-то зашипело, и связь оборвалась.

Колбен быстро натянул бронежилет и бейсбольную кепку, запихал револьвер 38-го калибра в пристежную кобуру и застегнул свой пуховик.

Лопасти винта уже начали набирать обороты, когда он подбежал, согнувшись, к открытой дверце вертолета.

Сол Ласки, Тейлор, Джексон и шестеро более молодых членов Братства Кирпичного завода наблюдали за тем, как вертолет поднялся и начал удаляться к северо-востоку. Грузовик они оставили за высоким деревянным забором в полуквартале от входа в Центр управления ФБР.

— Что ты об этом думаешь? — спросил Тейлор Сола. — Это он — твой мистер Буду?

— Возможно, — откликнулся Сол. — Мы находимся недалеко от стройки?

— Недалеко, насколько я могу судить.

— Ты уверен, что сможешь завести механизмы без ключей ?

— Спокойно, старик, — отозвался Джексон. — Я три месяца оттрубил механиком в строительном батальоне во Вьетнаме. Заведу без ключа даже твою маму.

— С меня хватит и бульдозера. — Сол не хуже Джексона знал, что одним коротким замыканием проводов бульдозер не заведешь.

— А если я его заведу, ты справишься с ним? — осведомился Джексон.

— Я четыре года занимался строительством в кибуце, так что справлюсь не только с бульдозером, но и с твоей мамой, — в тон ему пошутил Сол.

— Спокойно, старик. — Джексон широко улыбнулся. — Не старайся переплюнуть меня, малыш. У белых парней нет слуха на хорошие приколы.

— Мой народ имеет обычай обмениваться приколами с самим Господом. — Лучшей школы не придумаешь.

Джексон рассмеялся и хлопнул Сола по плечу.

— Кончайте трепаться, — одернул их Тейлор. — Мы уже на две минуты опаздываем.

— Ты уверен, что твои часы идут правильно? — спросил Сол.

Тейлор бросил на него негодующий взгляд и вытянул вперед руку, демонстрируя элегантные дамские часы «Леди Элджин» в золотой оправе, выложенной бриллиантами. — Эти даже за год не отстанут на пять секунд. Пора двигаться.

— Отлично, — сказал Сол. — Как мы проберемся?

— Зубатка! — окликнул Тейлор, и из задней дверцы грузовика выскочил парень. Впрыгнув на крышу кабины, он перескочил на забор высотой в десять футов и исчез за ним. Остальные пятеро последовали за ним. За плечами у них были тяжелые рюкзаки, оттуда слышалось звяканье бутылок.

— Пошли, — приказал Тейлор, вылезая из кабины. Сол взглянул на свою перебинтованную левую руку.

— Рука будет еще болеть, — предупредил его Джексон. — Хочешь какой-нибудь укол?

— Нет. — Сол покачал головой и последовал за остальными.

— Это противозаконно, — произнес Тони Хэрод. Он глядел на проплывающие внизу фонари, мосты и автострады с высоты всего в триста футов.

— Полицейский вертолет, — буркнул Колбен. — Специальное разрешение.

Колбен развернулся в своем сиденье так, что смог даже высунуться из окна, открытого с правого борта. Холодный воздух с шумом врывался в салон, обжигая невидимыми клинками лица Хэрода и Марии Чен. На специальной подставке в открытом окне Колбен держал снайперскую винтовку 30-го калибра. Оружие с громоздким прибором ночного видения, лазерным видоискателем и огромным курком казалось несуразным и неуклюжим. Колбен ухмыльнулся и что-то прошептал в микрофон, нахлобучив капюшон на глаза. Пилот круто свернул вправо, сделав вираж над Джермантаун-стрит.

Хэрод обеими руками вцепился в скамью и закрыл глаза. Он не сомневался, что только благодаря пристежному ремню не вывалился из окна и не полетел, кувыркаясь, на мощенную кирпичом улицу с высоты тридцатиэтажного здания.

— Красный Лидер — Центру управления, — произнес Колбен. — Проверка связи.

— Центр управления на связи, — послышался голос агента Леонарда. — Вторая Синяя бригада сообщает о вторжении четырех машин с латиноамериканцами в охраняемую зону на Челтен-стрит и в районе рынка. В проулках за Крепостью 1 и Крепостью 2 наблюдается скопление новых неопознанных группировок. Группа из пятнадцати неизвестных негров захватила Белую бригаду 1. Связь окончена.

Колбен повернулся и ухмыльнулся Хэроду.

— Думаю, обычная междоусобица. Традиционная новогодняя стычка.

— Но ведь Новый год уже наступил, — возразила Мария Чен.

— Какая разница? — хмыкнул Колбен. — Нам-то что? Пусть истребляют друг друга, лишь бы не мешали нашей операции. Верно, Хэрод?

Тони Хэрод ничего не ответил, продолжая изо всех сил держаться за сиденье.

Задыхаясь, шериф Джентри бежал, стараясь не отставать от подростков. Марвин и Лерой во главе десятка негров, рассыпавшихся цепочкой, вели их сквозь темный лабиринт переулков, дворов, заваленных хламом стоянок и нежилых зданий. Наконец они достигли поворота в очередной переулок, и Марвин сделал знак рукой остановиться. Ядрах в шестидесяти от них, за мусорными баками и осевшими гаражами, виднелся зеленый фургон.

— федеральные свиньи, — прошептал Лерой, посмотрел на часы и ухмыльнулся. — Мы опережаем график на минуту.

Джентри присел, опершись на колени, стараясь справиться с одышкой. Ребра у него болели. Ему было холодно. Больше всего сейчас хотелось оказаться дома в Чарлстоне — слушать квартет Дейва Брубека и читать Брюса Кэттона. Джентри прислонился затылком к холодному кирпичу и задумался о том, что же произошло, когда они покидали Общинный дом, о том, что переменило его взгляд на Джермантаун и Братство Кирпичного завода, Когда последняя команда готовилась к выходу, в дом ворвался пацан не старше семи-восьми лет. Он сразу бросился к Марвину.

— Стиви, — сквозь зубы сказал главарь банды, — я же велел тебе не приходить сюда.

Пацан захныкал, рукавом растирая по лицу слезы.

— Мама сказала, чтобы ты сразу шел домой, Марвин. Мама сказала, что ты нужен ей и Марите дома... чтобы ты шел домой.

Марвин обхватил мальчугана за плечи и повел в соседнюю комнату, откуда до Джентри донеслось:

«...скажи маме, что первым делом утром я зайду домой. А Марита пусть остается дома и занимается делами. Так и скажи им, о'кей, Стиви?»

Этот разговор почему-то странно взволновал Джентри. — Пока он относился к банде лишь как к части кошмара, который окружал его в течение последних пяти дней. Джермантаун и его обитатели ассоциировались в его сознании с болью, мраком и, казалось бы, разрозненными событиями, происходящими вокруг. Джентри знал, что члены банды молоды — исключением был Джексон, но он был потерянной душой, гостем, бывшим питомцем. Просто вынужден был вернуться к своим прежним пристрастиям, ибо жизнь вытолкнула его отовсюду. Джентри встречал еще нескольких взрослых на холодных улицах — то были тихие, болезненного вида женщины, спешившие по делам; бесцельно шатающиеся старики и неизбежные алкоголики, валявшиеся перед магазинами. Джентри понимал, что они не являются истинным лицом общины, что летом улицы заполнят гуляющие семейства, во дворах будут прыгать дети, подростки станут играть в баскетбол; что появятся новые лоснящиеся автомобили, опираясь на которые молодежь будет перебрасываться шутками. Он понимал, что кошмарная пустота была порождена холодом, взрывом насилия на улицах и присутствием чужих, потусторонних сил, которые продолжали считать себя невидимыми, но это понимание с приходом Стиви превратилось в осознанную реальность. Джентри почувствовал, что заброшен в чужое холодное пространство, где ему предстоит в компании детей бороться со взрослыми противниками, обладающими полнотой власти и вооруженными до зубов по последнему слову техники.

— Они здесь, старик, — прошептал между тем Лерой.

Мимо пронеслись три низкие машины и, резко затормозив, остановились в дальнем конце переулка. Смеясь и распевая песни, оттуда вывалилась целая толпа молодых людей, выкрикивавших что-то на испанском языке. Несколько человек подошли к фургону и стали колотить по его бокам бейсбольными битами и обломками труб. Фары на фургоне вспыхнули, изнутри раздался чей-то крик. Трое мужчин выскочили из боковой дверцы, один из них выстрелил в воздух.

— Пошли, — бросил негромко Марвин. И члены банды цепочкой побежали по переулку, держась в тени гаражей и заборов. Миновав ярдов двадцать и достигнув пустого пространства за сараем, они остановились, прислонившись к низкой металлической изгороди. Со стороны фургона раздалось еще несколько выстрелов. Джентри расслышал гул заводящихся моторов, машины, набирая скорость, начали удаляться в сторону Джермантаун-стрит.

— Вот она, Ропщущая Обитель, — сказал Лерой, и Джентри, прильнув к изгороди, начал вглядываться в маленький задний дворик с огромным голым деревом посередине и тыльную сторону старого дома.

Марвин подполз поближе.

— Окна первого этажа зарешечены. Одна дверь сзади. Две — спереди. Входим с двух сторон. Аида! — Марвин, Лерой, Г. Б., Г. Р, и еще двое легко перемахнули через изгородь. Джентри попробовал последовать их примеру, зацепился за проволоку и тяжело рухнул на замерзшую землю. Вытащив из кармана «ругер», он бросился догонять остальных.

Марвин и Г. Б, жестами указывали ему, чтобы он двигался к торцу дома. У обоих в руках были пневматические винтовки. Лоб Марвина был стянут красным платком.

— Мы войдем с улицы.

От соседнего магазина Ропщущую Обитель отделял деревянный забор, высотой фута в четыре. Они обождали, пока мимо проедет пустой троллейбус. Лерой ногой распахнул ворота, и они вдвоем с Г. Б, хладнокровно вошли во двор, с равнодушным видом двигаясь вдоль закрытых ставнями окон к дверям. По бокам обеих входных дверей виднелись резные крылечки. Почти от самой дорожки шел спуск к погребу, запертому на замок. Джентри чуть отошел назад и окинул взглядом старинное здание. Ни в одном из девяти окон не было видно света. На улице тоже было пусто, если не считать удалявшегося на запад троллейбуса. Яркое, «противопреступное» уличное освещение отбрасывало желтый отсвет на витрины магазинов и вымощенную кирпичом мостовую.

— Давай, — велел Марвин. Г. Б, подошел к западной двери и изо всех сил ударил в нее ногой. Толстая дубовая дверь не шелохнулась. Марвин и Лерой взвели курки своих винтовок, отступили и выстрелили в замок. Полетели щепки, Джентри шарахнулся в сторону, инстинктивно прикрывая глаза. Раздался еще один выстрел, и Джентри оглянулся как раз в тот момент, когда западная дверь распахнулась. Г, Б, улыбнулся Марвину и поднял кулак в победном салюте, и тут же заплясавшая на его груди красная точка метнулась вверх к виску. Г. Б, поднял голову, дотронулся рукой до лба, так что кружочек света оказался на его запястье, и посмотрел на Марвина с выражением веселого удивления. Звук выстрела был слабым и донесся словно издали. Тело Г. Б, швырнуло к дверям и обратно на дорожку.

Джентри только успел заметить, что большая часть головы юноши была снесена, а потом он уже бежал, падал на четвереньки и полз к воротам, что вели в боковой дворик. Он едва понял, что Марвин перепрыгнул через ступеньки крыльца и нырнул в открытую дверь. Красные точки плясали по камням над головой Джентри, от двух выстрелов ему в лицо полетели осколки камня. Он миновал ворота, перекатился вправо и обо что-то сильно стукнулся, в то время как несколько сделанных подряд выстрелов взрыли замерзшую землю слева от него. Ничего не видя перед собой, Джентри пополз в глубь двора. Со стороны улицы раздалось еще несколько выстрелов, но ни один из них не попал в цель.

— Какого черта? — задыхаясь, спросил подбежавший Лерой.

— Стреляют с противоположной стороны улицы, — еле переводя дыхание, ответил Джентри, с удивлением обнаружив, что он все еще продолжает сжимать «ругер». — Со второго этажа или с крыши. Используют какое-то лазерное приспособление.

— А где Марвин?

— Кажется, внутри. Г. Б, убит.

Лерой встал, махнул рукой и исчез из виду. С полдюжины теней метнулось к дому.

Джентри подбежал к торцу здания и заглянул на задний двор. Черный ход был открыт, изнутри лился слабый свет. В переулке затормозил фургон, дверца его открылась, в проеме возникла фигура водителя; в это время из темноты со стороны сарая раздалось с полдюжины выстрелов. Водитель ввалился внутрь фургона, и дверца захлопнулась. У сарая послышался чей-то крик, и Джентри увидел, как к большому дереву метнулось сразу несколько теней. Сверху раздался рев вертолета, и двор вдруг осветил яркий луч прожектора. Мальчик, имени которого Джентри не знал, замер, как олень, в луче света и, прищурившись, уставился вверх. Лишь на мгновение красная точка появилась на его груди, и тут же его грудная клетка была изрешечена разрывной пулей. Звука выстрела Джентри не слышал.

Джентри сжал «ругер» обеими руками и трижды выстрелил в сторону прожектора. Луч его дико заметался, освещая ветви, крыши, фургон — вертолет разворачивался и поднимался выше, к темному небу.

Со стороны фасада раздалась автоматическая очередь. Джентри услышал, как кто-то закричал высоким тонким голосом. Звуки и вспышки выстрелов доносились и со стороны фургона, кроме того, ночь пронизал рев моторов — к Ропщущей Обители подъезжали все новые и новые машины. Джентри посмотрел на «ругер», решил, что нет времени перезаряжать его, и опрометью бросился к черному ходу этой сволочной обители.

Сол Ласки много лет не водил бульдозер, но как только Джексон пробудил двигатель к жизни, Сол уселся в водительское кресло и в его памяти механически всплыли навыки, которыми он не пользовался с тех пор, как двадцать лет назад помогал расчищать кибуц. К счастью, это оказался американский гусеничный бульдозер Д-7 — прямой потомок тех машин из кибуца. Сол освободил рукоять маховика, перевел регулятор скорости в нейтральное положение, выжал ручку зажигания к теплозащитному кожуху двигателя, поставил ногу на правый тормоз и закрепил его зажимом, убедился, что все основные механизмы управления находятся в состоянии готовности, и принялся искать кнопку стартера.

Обнаружив ее, он облегченно вздохнул, перевел рукоять передачи в рабочее положение, как он надеялся, выжал зажигание, открыл топливный клапан, включил дроссель и отпустил заглушку. Ничего не последовало.

— Эй! — закричал худой парень по кличке Зубатка, сидевший на корточках рядом с Солом. — Старик, ты хоть знаешь, что делаешь?

— Знаю-знаю! — прокричал ему в ответ Сол, дотянулся до рукоятки, решив, что все дело в зажиме, потом схватился за другую и рванул на себя. Стартер взвыл, двигатель заработал. Сол нашел дроссельный клапан, высвободил его и так нажал на правое сцепление, что чуть не задавил Джексона, который, склонившись, как раз заводил слева второй бульдозер. Сол выровнял машину, чуть было не заглушив двигатель, и умудрился развернуть ее к комплексу трейлеров, которые виднелись ярдах в шестидесяти. Черный дым и дизельные выхлопы летели им в лицо. Сол посмотрел направо и увидел, что по разрытой земле рядом с бульдозером бегут трое членов банды.

— А побыстрее эта штуковина двигаться не может? — прокричал Зубатка.

Сол услышал скрежет и понял, что он до сих пор не поднял скрепер. Он исправил свою оплошность, и машина двинулась вперед с гораздо большим энтузиазмом. У них за спиной послышался рев — это бульдозер Джексона двинулся со стройки следом.

— А что ты будешь делать, когда мы до них доберемся? — прокричал Зубатка.

— Увидишь! — откликнулся Сол и надел очки. У него не было ни малейшего представления о том, что он будет делать. Он понимал только одно, что в любую секунду из трейлеров могут выскочить фэбээровцы и открыть огонь. Медленно передвигающиеся бульдозеры стали бы для них легкой добычей. Вероятность же того, что им удастся добраться до трейлеров, представлялась весьма сомнительной. Уже много лет Сол не испытывал такого душевного подъема.

Малькольм Дюпри с восемью членами Братства подходил к дому Энн Бишоп. Марвин практически не сомневался, что мадам Буду находилась в другом месте — в старом доме на Джермантаун, — но команде Малькольма было предписано проверить дом на Квин Лейн. Радиосвязи у них не было; в каждую группу Mapвин назначил по меньшей мере по два связных — членов вспомогательной банды, пацанов лет по восемь-одиннадцать, которые должны были бегом доставлять сведения. Сведений от группы Марвина не поступало, но едва Малькольм услышал перестрелку со стороны Джермантаун, он взял половину своей группы и двинулся по переулку на задний двор Энн Бишоп. Остальные шестеро остались наблюдать за фургоном, который продолжал безмолвно стоять в конце переулка с незажженными фарами.

Малькольм, Донни Коулс и маленький толстяк Джем-ми, младший брат Луиса Соларца, вошли в дом первыми, выбив дверь на кухню. Малькольм вытащил блестящий смазанный девятимиллиметровый револьвер, купленный им у Мухаммеда за семьдесят пять долларов. Он был снабжен барабаном с четырнадцатью патронами. У Донни был грубый револьверчик с единственным патроном 22-го калибра. Джемми при себе имел только нож.

Старухи, которой принадлежал дом, не было, они не нашли никаких следов пребывания здесь и мадам Буду с ее белым ублюдком. Им потребовалось три минуты на то, чтобы обыскать домик, после чего Малькольм вернулся на кухню, а Донни выглянул на улицу.

— На кровати наверху тьма барахла, — заметил Джемми, — похоже, кто-то укладывался в спешке.

— Да, — откликнулся Малькольм. Он помахал рукой группе, оставшейся на заднем дворе, и к нему тут же подбежал десятилетний связной Джефферсон. — Беги к старому дому на Джермантаун и узнай, что Марвин собирается...

Послышался звук открывающегося гаража и шум мотора. Малькольм выскочил через задние ворота и кинулся по переулку в тот самый момент, когда из гаража выехала смешная старая машина со странной решеткой на радиаторе. Фары у нее были погашены, на водительском месте, вцепившись в руль, сидела старуха. Малькольм узнал в ней мисс Бишоп: всю жизнь она была его соседкой, в детстве он даже подстригал ее крохотный газончик.

Пятеро членов банды перегородили дорогу, Малькольм подошел к машине. Женщина с испуганным видом оглянулась и опустила стекло на окошке.

— Мальчики, вам надо отойти, — произнесла она ненатуральным, сомнамбулическим голосом. — Мне нужно проехать.

Малькольм заглянул в машину, чтобы убедиться в том, что больше в ней никого нет, опустил револьвер и склонился ближе к мисс Бишоп.

— Простите, но вы никуда не поедете, пока...

И тут Энн Бишоп вытянула руки с изогнутыми, как когти, пальцами, и Малькольм лишился бы своих обоих глаз, если бы инстинктивно не отпрянул. Однако длинные ногти старухи успели оставить на его щеках и веках несколько кровавых полосок. Парень вскрикнул, а машина с ревом рванулась вперед, подбросив в воздух маленького Джефферсона и переехав Джемми левым колесом.

Малькольм выругался, нагнулся и стал ощупью искать на земле свой револьвер, затем опустился на одно колено и трижды выстрелил вслед удалявшейся машине. Но тут кто-то закричал, предупреждая его о надвигающейся опасности. Не поднимаясь с колена, Малькольм резко обернулся. Прямо на него с ревом несся фургон, до этого стоявший в конце переулка. Малькольм прицелился в него, но сразу же понял, что потерял на это бесцельное движение несколько драгоценных секунд. Он хотел закричать, но было уже поздно.

На бешеной скорости бампер фургона врезался прямо в лицо Малькольму.

— Давайте убираться отсюда к черту! — прокричал Тони Хэрод, когда что-то врезалось в левый борт вертолета, рассыпая целый фонтан искр. Они висели в шестидесяти футах над плоской крышей здания, пока Колбен, не переставая глупо ухмыляться, палил из своей дурацкой суперсовременной винтовки, изготовленной прямо-таки для «Звездных войн». Пилот Хаджек, вероятно, был согласен с Хэродом, потому что он, не дожидаясь, когда Колбен отвернется от окна и отдаст распоряжение, резко взял вправо и стал набирать высоту. Ричард Хейнс со стоическим видом продолжал сидеть в кресле второго пилота, глядя из окна, будто они совершали ночную экскурсию, осматривая местные достопримечательности. Мария Чен, крепко зажмурившись, сидела справа от Хэрода.

— Красный Лидер — Центру управления, — произнес Колбен в микрофон. На Хэроде и Марии Чен тоже были надеты наушники и микрофоны, чтобы они могли переговариваться, невзирая на рев ветра, двигателей и лопастей. — Красный Лидер — Центру управления!

— Центр управления слушает, — донесся женский голос. — Говорите, Красный Лидер.

— Какого черта, что происходит? Крепость Два наводнена людьми.

— Точно так, Красный Лидер. Зеленая бригада подтверждает контакт с неизвестным количеством вооруженных чернокожих, прорывающихся в Б и Е в Крепости Два. Золотая бригада преследует Цель два, движущуюся на север параллельно Квин-Лейн в «Де Сото» выпуска 1953 года. Белая, Синяя, Серая, Серебряная и Желтая бригады — все сообщают о контактах с воинственно настроенными неизвестными лицами. Дважды звонил мэр города. Связь окончена.

— Мэр, — повторил Колбен. — Господи Иисусе! Где же Леонард?

— Агент Леонард расследует беспорядки в районе стройки. Я свяжу его с вами, как только он вернется, Красный Лидер. Прием.

— Черт побери! — выругался Колбен. — О'кей, слушайте. Я собираюсь спустить Хейнса, чтобы он занялся делами в Крепости Два. Пусть Синяя и Белая бригады оцепят район от рынка до Эшмед. Передайте Зеленой и Желтой бригадам, чтобы они никого не впускали в Крепость Два и ничего не выпускали. Понятно?

— Есть, Красный Лидер. У нас тут... — тут послышался громкий скрежет, и связь прервалась.

— Черт! — снова выругался Колбен. — Центр? Центр? Хейнс, переключитесь на тактическую связь два-пять. Золотая бригада? Золотая бригада, это Красный Лидер. Петерсон, вы меня слышите?

— Есть, Красный Лидер, — донесся приглушенный мужской голос.

— Какого черта, где вы?

— Преследуем Цель два к западу по Джермантаун. Прием.

— Бишоп? Где она...

— Мы нуждаемся в подкреплении, Красный Лидер, — перебил его тот же голос. — Две машины с латиноамериканцами... Мы свяжемся с вами позднее, Красный Лидер. Связь окончена.

— Спускайся! — закричал Колбен, наклоняясь к пилоту.

Тот продолжал хладнокровно жевать резинку.

— Нет открытого пространства, сэр.

— К чертям! — выпалил Колбен. — Если надо, садись на Джермантаун-стрит. Моментально.

Пилот взглянул направо, развернул вертолет и кивнул.

Тони Хэрод чуть не закричал, когда они начали падать вниз, словно бестросовый лифт в фильме-катастрофе. Уличные фонари буквально взлетели к ним навстречу, в квартале слева полыхнуло пламя какого-то горящего объекта, и вертолет мягко приземлился на кирпично-асфальтовое покрытие в центре улицы. Мгновенно выскочивший Хейнс изящными перебежками бросился к тротуару.

— Взлетай! — закричал Колбен, указывая вверх большим пальцем.

— Нет! — завопил Хэрод и кивнул Марии Чен — оба начали судорожно развязывать свои пристежные ремни. — Мы тоже выходим.

— Черта с два! — передал Колбен по интеркому. Хэрод стащил наушники как раз в тот момент, когда Мария Чен вынула из своей сумочки браунинг и нацелила его в грудь Колбена.

— Мы выходим! — прокричал еще раз Хэрод.

— Ты покойник, Хэрод, — тихо произнес Колбен. Тони Хэрод покачал головой.

— Я не слышу тебя, Чак! — прокричал он.

— Чао! — Хэрод выпрыгнул из левой дверцы и бросился бегом в сторону, противоположную от той, куда побежал Хейнс. Мария Чен выждала еще полминуты и тоже скользнула вниз.

— Оба можете считать себя покойниками, — улыбнулся им вслед Колбен, бросил взгляд на винтовку, закрепленную с правого борта, и расслабился.

Мария Чен кивнула и опрометью бросилась прочь.

— Высота сто футов, — произнес Колбен в микрофон.

Вертолет поднялся над проводами и крышами домов, свернул влево и снова завис над Джермантаун-стрит. Колбен установил 30-калиберную винтовку в рабочее положение и с помощью видоискателя стал осматривать переулки. Ничего движущегося заметно не было.

— Слишком много помех, — пробормотал Колбен. В наушниках настойчивой скороговоркой взорвалась тактическая связь. Донесся голос Хейнса, который требовал ответить снайперам из Зеленой бригады.

Колбен покачал головой.

— Назад к Крепости Два, — отрезал он. — С этим дерьмом разберемся позднее.

Вертолет развернулся и взмыл вверх, набирая высоту и направляясь к востоку.

Глава 20

Джермантаун

Четверг, 1 января 1981 г.

Натали Престон лежала на спине, пытаясь защититься от ножа Винсента, когда послышался взрыв. Щепки фонтаном брызнули в коридор. Грохнул второй взрыв. Через дверной проем маленькой гостиной Натали увидела, что мощная входная дверь дрогнула и распахнулась.

Во внезапно наступившей тишине Винсент поднял голову, запрокинул ее, завертел из стороны в сторону, как плохо запрограммированный робот. Лезвие ножа все еще блестело в его руке. Натали затаилась, боясь даже дышать.

Послышалась еще целая серия взрывов, на этот раз уже более отдаленных. И вдруг в гостиную метнулась темная фигура — она нырнула вперед и перекатилась к креслу, стоявшему у камина. Выпавший револьвер прогрохотал по голым доскам и врезался в ножку стола.

Винсент переступил через Натали и двинулся туда. Натали успела увидеть расширенные от ужаса ярко-синие глаза Марвина Гейла, когда его поднял Винсент, и на четвереньках ринулся в глубь дома. Боль в вывихнутой лодыжке была нестерпимой, но девушка закусила губу до крови, чтобы не закричать. На улице грохотали выстрелы, а из гостиной слышался шум — это Марвин боролся с Винсентом. Подтянувшись на косяке, Натали поднялась и похромала на одной ноге в длинную комнату — вероятно, кухню. При свете двух свечей, горевших на столе, она заметила у стены пневматическую винтовку.

Натали уже почти добралась до оружия, когда снаружи в дверь выстрелили трижды. Металлический замок и деревянный засов разлетелись. Натали успела отскочить в сторону, перенесла вес на больную ногу и врезалась в стол. Тот опрокинулся, и она, упав, больно ударилась о каменный пол. В дверь выстрелили еще дважды, и она ощутимо подалась внутрь. В шести футах перед Натали оказалась дверь кладовки, в которой она была заточена, — это была возможность какого-то укрытия. Спотыкаясь в темноте, она поползла к открытой двери, и в это время кто-то пинком снаружи распахнул входную дверь.

В кухню ворвался один из близняшек из банды Марвина, которого Натали тут же узнала, за ним еще один парень. У обоих в руках были винтовки. Оба тут же спрятались за перевернутый стол.

— Не стреляйте! — закричала Натали. — Это я!

— Кто это "я" ? — окликнул ее близнец и поднялся, поводя дулом винтовки.

Натали нырнула в кладовку, когда в кухню, спотыкаясь, вошел Марвин Гейл. Его руки и грудь были залиты кровью, винтовку он волочил по полу, словно у него не было сил поднять ее.

— Марвин! Черт, старик, как ты сюда попал? — опустив дуло винтовки, воскликнул близнец. Второй парень высунул голову из-за стола.

Марвин вскинул винтовку и дважды выстрелил. Близнец полетел назад в холодный камин. Второй парень перекатился в угол, что-то прокричал и попытался встать. Марвин развернулся и выстрелил от бедра. Парень врезался в стену, по инерции его отшвырнуло назад, и он просто исчез в дыре, которую скрывали тени.

Натали осознала, что сидит на корточках, продолжая стягивать на груди свой разорванный лифчик. Она выглянула в щель и увидела, как Марвин деревянной походкой направляется к камину, чтобы осмотреть труп близнеца. Затем он повернулся и подошел к отверстию подземного хода. Заглянув внутрь, он опустил туда дуло винтовки и еще раз выстрелил.

Натали ползком бросилась в коридор, забыв о своем лифчике, который свалился на пол. Тело ее покрылось гусиной кожей. С улицы доносились оглушительные звуки выстрелов.

«Все это какой-то кошмарный сон, — подумала Натали, — надо проснуться — и все кончится». Но страшная боль в вывернутой лодыжке твердила ей, что все это происходит наяву.

В коридор, расставив по-ковбойски ноги, с длинным ножом в руке вышел Винсент.

Натали остановилась, ухватившись за обшивку стены, чтобы не упасть. Слева от нее крутая лестница вела на второй этаж.

Винсент сделал шаг по направлению к ней.

Натали отскочила влево и закричала, ударившись ногой о ступеньку. Захлебываясь слезами, она помчалась вверх по лестнице, уже слыша за спиной голос Роба Джентри, который доносился из кухни.

Идея нападения на Центр управления принадлежала Солу Ласки — он предложил нанести стремительный внезапный удар, создав как можно больше паники, и отступить назад. В идеале все должно было обойтись без неожиданностей и даже выстрелов. В мыслях он надеялся захватить Колбена или Хейнса. Но теперь, когда бульдозер преодолевал последние двадцать ярдов, остававшиеся до трейлеров, он начал сомневаться, разумен ли его план.

Слева внезапно раздался взрыв, и на высоту футов в двадцать взметнулись языки пламени — это Тейлор с ребятами принялись забрасывать припаркованные машины бутылками с зажигательной смесью. В ярком свете бушующего пламени Сол увидел мужчину в белой рубашке и темном галстуке, вышедшего из двери главного трейлера. Изумленно уставившись на свирепый огонь, человек перевел взгляд на два приближающихся бульдозера, крикнул что-то неразборчивое и вытащил револьвер из маленькой кобуры на поясе.

Сол находился от трейлера ярдах в десяти. Он поднял скрепер, используя его вместо щита, и понял, что тот полностью заблокировал ему видимость. За грохотом мотора и еще одного взрыва «молотовского коктейля» Сол не слышал звуков выстрелов, пока что-то дважды не врезалось в скрепер, а потом загремело по решетке радиатора. Бульдозер не остановился. Сол на фут поднял лопасть и сквозь щель увидел, как мужчина метнулся обратно в трейлер.

— Здесь я соскакиваю! — крикнул Зубатка и, перепрыгнув через правую гусеницу, покатился во тьму.

Сол подумал было тоже спрыгнуть, потом отказался от этой идеи и поднял скрепер еще на фут. Он с ходу врезался в трейлер.

От толчка Сола кинуло вперед, и он до боли прикусил язык. Когда он откинулся на спинку сиденья, гусеницы уже делали свое дело, опрокидывая длинную конструкцию передвижного дома.

Весь комплекс задрожал и всколыхнулся еще раз, когда бульдозер Джексона врезался в него футах в двадцати от дверей. Тонкий алюминий корежился и расползался. Весь комплекс окон выдавило наружу, под гусеницами машины Сола стекла захрустели, как осколки под ногами. В течение нескольких секунд Солу казалось, что ножи бульдозеров прорежут трейлер насквозь, но затем стальной скрепер уперся в какой-то твердый металл, оба бульдозера поднатужились, и центральный трейлер, отделившись от двух других, с жутким скрежетом начал опрокидываться назад.

Из распахнувшейся двери появился еще один человек с револьвером, он судорожно искал цель, но в это время трейлер обрел центр тяжести и рухнул. Рука мужчины взметнулась вверх, прогремели два выстрела в воздух, и все исчезло.

Сол переключил управление в нейтральное положение и спрыгнул на землю. Джексон тоже уже отходил от своего бульдозера, и в гнетущей тишине оба они обменялись взглядами, присев на корточки за бампером одной из фэбээровских машин.

— Что же дальше? — помолчав с минуту, спросил Джексон.

Из обломков разбитого трейлера выползали люди. Сол увидел, как какой-то женщине помогали выбраться через пробоину в крыше. Большинство вели себя как оглушенные, спускались на холодную землю и передвигались, как марионетки, словно после автокатастрофы. Некоторые придурки все же вытаскивали оружие. Сол понимал, что оставаться здесь было глупо. Тейлор и остальные не показывались, и Сол предположил, что они уже вернулись к грузовику.

— Мне нужен кое-кто. Подожди. — Сол дождался, когда из трейлера выползли все агенты, напоминавшие муравьев, спасавшихся из разрушенного муравейника. Однако ни Чарлза Колбена, ни Ричарда Хейнса не было видно. Разочарование с привкусом желчи во рту нахлынуло на Сола.

— Пожалуй, нам пора убираться, — прошептал Джексон. — Они начинают приходить в себя.

Сол кивнул и последовал в темноту за Джексоном.

Лерой увидел труп Г. Б, на тротуаре и заметил вспышки выстрелов из окон третьего этажа здания напротив Ропщущей Обители еще до того, как ему пришлось упасть и откатиться вправо к воротам. Пули одна за другой со свистом вгрызались в забор слева от него. Ему казалось, что кое-кто из друзей отвечает встречным огнем с западной стороны дома и с улицы. Но, конечно, их разномастное оружие не может тягаться с пневматическими винтовками, которыми пользовались федеральные свиньи. Лерой прижался лицом к замерзшей земле.

— Вот жуть-то, старик, — прошептал он.

У каменной стены кто-то лежал. Он перевернул тяжелое тело. В рюкзаке звякнули разбитые бутылки с зажигательной смесью. Воздух наполнился острым запахом бензина.

Это был Дитер Колман, ученик старшего класса Джермантаунской школы и недавний член Братства. Дитер несколько раз встречался с сестрой Лероя. Лерой знал, что его больше интересовали школьный драматический клуб и компьютерная лаборатория, чем дела улицы, но он уже не раз просил Марвина принять его в банду. Главарь предоставил ему такую возможность всего лишь неделю назад. Разрывной пулей парню почти снесло голову.

Лерой потянул к себе ремни рюкзака, бормоча себе под нос:

— Ты просто тупой, Лерой. Ты кретин, старик. Ты всегда занимаешься тупыми вещами.

Он вскинул рюкзак себе на спину, но бензин из разбитой бутылки потек ему за шею. Засунув за пояс свой бесполезный револьвер 25-го калибра и не дав себе времени опомниться, Лерой распахнул ворота и помчался к дому.

Позади прогремело два выстрела, что-то ударило его в подошву кроссовки, но Лероя это не остановило. Он прорвался сквозь ряд мусорных бачков, стоявших у входа в проулок, и запрыгнул на пожарную лестницу.

— Какая чертовски дурацкая мысль, — бормотал он, карабкаясь вверх.

— В проулок с третьего этажа не выходило ни одного окна. Лестница заканчивалась запертой металлической дверью без ручки.

— Глупо, глупо, — шептал Лерой, карабкаясь по выступу стены. Он ощупал карманы брюк и куртки. У него не было ни спичек, ни зажигалки — ничего. Когда он увидел три фигуры, выбежавшие с тыльной стороны здания в проулок, то чуть не расхохотался в голос. Со своего выгодного места на высоте тридцать футов Лерой различал их побледневшие лица и руки, указывавшие вверх и вздымавшие оружие.

— Дальше идти некуда, старик, — прошептал Лерой. Когда первая пуля просвистела мимо, осыпав Лероя брызгами искр, он плотно прильнул лицом и животом к кирпичной стене. Вторая снова врезалась в подошву его правой кроссовки, подбросив ногу вверх. Лерой вдруг ощутил какое-то онемение в ноге и уставился в черное отверстие, образовавшееся в его белой кроссовке.

— Шутите со мной, да? — спросил он неизвестно кого.

Стальная дверь открылась, и на площадку пожарной лестницы вышел мужчина в темном костюме. В руках у него была винтовка непонятного вида. Лерой выхватил винтовку и прикладом врезал свинье по горлу, так что тот перегнулся через перила. Свою правую занемевшую ногу Лерой быстро вставил в щель, чтобы дверь не успела закрыться. Выстрелов снизу пока не было, но Лерою было видно перемещение белых, выбиравших точку прицела. Прижатый мужчина брызгал слюной и сопротивлялся, одной рукой царапая лицо Лерою, а другой стараясь отпихнуть приклад винтовки, вжатый в горло.

Лерой подналег плечом, пытаясь перевалить противника через перила.

— Спички есть, старик? — прошептал он. Из помещения позади послышались шаги. Лерой запустил левую руку в карман пиджака агента и вытащил оттуда золотую зажигалку. — Слава тебе, Господи, — произнес он вслух и отпустил агента, который перевалился через перила и полетел вниз вместе с винтовкой. Лерой вошел в дом как раз в тот момент, когда снизу снова раздались выстрелы.

— У тебя есть... — обратился к нему другой белый с револьвером, у окна стояло еще трое — рядом с диковинными винтовками и телескопами на тяжелых треногах. Лерой заметил складные стулья, карточные столы, заваленные едой и уставленные пивными банками, а также целую связку радионаушников на стене.

— Не двигаться! — заорал белый и направил дуло револьвера в грудь Лероя.

Лерой уже поднимал руки. Большим пальцем он нажал на рычаг зажигалки и ухом ощутил тепло от крохотного язычка пламени.

— Повезло. Впервые за все это чертово время, — заметил Лерой и бросил зажигалку в открытый рюкзак с пропитавшимися бензином бутылками.

Энн Бишоп была в полуквартале от Ропщущей Обители, когда раздался оглушительный взрыв. Она не затормозила и продолжала двигаться вперед с постоянной скоростью 15 миль в час, сжимая руль «Де Сото» и немигающим взглядом уставившись на дорогу. Все окна третьего этажа заброшенного здания напротив Ропщущей Обители вылетели, стекла разлетелись на тысячу осколков, которые, блистая и сияя, как снежинки, летели на мостовую и тротуар. Тридцатью секундами позднее весь этаж был охвачен пламенем. Энн Бишоп затормозила рядом с Ропщущей Обителью и перевела ручку передач в положение «стоп». Следуя рефлексам, выработанным треть столетия назад, она тщательно установила тормоз.

Огонь тем временем разгорался все ярче и теперь отбрасывал оранжевое сияние на Ропщущую Обитель и прилегающий к ней участок улицы. Из дома донесся разрозненный треск выстрелов. В пятидесяти ярдах от машины с полдюжины длинноногих фигур бегом пересекли улицу. Рядом с правым колесом «Де Сото» ничком лежал парень. Возле его разбитой головы виднелась маленькая черная лужица. Кровь медленно стекала в канавку канализации.

Из горевшего здания раздался мощный треск, словно кто-то одновременно сломал сотни толстых сучьев. Время от времени оттуда доносились хлопки взрывавшихся боеприпасов, чем-то напоминавшие треск поджаривающегося попкорна. Кто-то кричал. Выли сирены. Но Энн Бишоп продолжала сидеть в машине, вцепившись в руль и вперив взгляд в пустоту. Она ждала.

Джентри быстро проскользнул в открытую заднюю дверь, держа «ругер» перед собой. Перевернутый стол служил хорошей защитой, и он воспользовался ею, тяжело опустившись на одно колено, чтобы оглядеться.

Старая кухня была освещена двумя свечами — одна стояла на полочке, другая, продолжая гореть, валялась на полу. Близнец по имени Г. Р, лежал мертвый в огромном камине — его пуховик был разрезан от горла до пупа. Пух разлетелся и летал по кухне, покрывая лицо, торс и ноги убитого мальчика. Больше в кухне ничего не было. Узкая дверца, ведущая то ли в кладовку, то ли в какую-то маленькую комнату, была распахнута и скрывала из виду то, что делалось в коридоре.

Расслышав в коридоре шум, Джентри прицелился в дверь кладовки. Он поймал себя на том, что судорожно дышит ртом, рискуя получить перенасыщение кислородом, и задержал дыхание секунд на десять. Стрельба на улице стихла, и во внезапно наступившей тишине Джентри различил слабое поскребывание в темном углу позади себя. Он поспешно развернулся, не вставая с колена, и увидел, что из какой-то норы вылезает Марвин Гейл. Даже несмотря на тусклый свет Джентри заметил, что лицо главаря банды выражает полную безучастность, глаза закатились, виднелся лишь самый край радужной оболочки.

— Марвин? — окликнул его Джентри, не узнавая парня, и в то же мгновение Марвин (вернее, его оболочка) вскинул винтовку, скрывавшуюся до этого в норе, прицелился в голову Джентри и спустил курок.

Раздался сухой щелчок. Осечка.

Джентри поднял свой «ругер», но Марвин снова выстрелил. И снова ударник затвора встретил пустоту.

Джентри взвел курок на «ругере», затем перехватил его большим пальцем и не спеша опустил.

— Черт! — выругался он и прыгнул вперед. Марвин Гейл выронил винтовку и принялся вылезать из норы. То был подземный ход.

Марвин был легче и ниже Роба Джентри, но он был вдвое моложе, стремительнее и к тому же наделен дьявольской энергией. Джентри хотел бороться с юношей по-честному, но тут либо пан, либо пропал. Задумываться над методами было некогда. Шериф оказался в углу прежде, чем Марвин успел встать на ноги, и нанес ему сильнейший удар в висок дулом «ругера». Марвин упал, перекатился на спину и замер.

Джентри присел рядом, нащупал его пульс и поднял голову как раз в тот момент, когда в дверях кладовки появился тот негодяй — пешка Мелани Фуллер. Джентри выстрелил дважды — первая пуля попала в каменную стену, возле которой секундой назад стояла эта образина; вторая врезалась в дверь кладовки. По коридору послышались тяжелые шаги. Снаружи донесся приглушенный звук взрыва.

— Натали! — крикнул Джентри, выждал секунду и позвал снова.

— Я здесь. Роб! Будь осторожен, он... — голос Натали оборвался. Похоже, она была в конце коридора.

Джентри вскочил, оттолкнул стол и побежал на голос девушки.

Натали карабкалась по лестнице, пока хватало сил, уповая, что на худой коней сможет ударить Винсента ногой в лицо, и вдруг обнаружила, что она не одна. Девушка заставила себя поднять голову и посмотреть наверх.

На лестничной площадке стояла Мелани Фуллер.

Она улыбнулась, и Натали увидела, что у нее вывалилась вставная челюсть. В свете свечей, идущем из детской, язык ее казался черным, как запекшаяся кровь.

— Постыдилась бы, милочка, — прошепелявила старуха. — Прикрой свою наготу.

Натали вздрогнула и прижала к груди обрывки рубашки. Голос старухи дребезжал, ее зловонное дыхание наполняло лестницу запахом разложения. Натали попыталась подползти ближе, чтобы вцепиться в эту морщинистую шею.

— Натали! — послышался голос Роба. Девушка вцепилась в сломанную деревянную ступеньку: «Где же Винсент?» Она попыталась было предупредить Роба, но в это время Мелани Фуллер спустилась на три ступеньки ниже и дотронулась до ее плеча ногой в розовом тапочке.

— Тихо, дорогая!

И тут Натали увидела Джентри. Он двигался по коридору с поднятым револьвером.

— Натали! О Господи! — его глаза расширились от ужаса.

— Роб! — закричала Натали, пользуясь последней секундой, пока ее сознание еще принадлежало ей. — Будь осторожен! Там белый ублюдок!..

— Тссс, дорогая, — повторила Мелани Фуллер. Повернув голову, старуха пристальным полубезумным взглядом уставилась на шерифа Джентри. — Я знаю, кто ты, — прошептала она, брызгая слюной при каждом слове. — Но я за тебя не голосовала.

Джентри окинул взглядом коридор, ведущий в гостиную и прихожую. Затем поставил ногу на нижнюю ступеньку, прислонился к стене, поднимая, свой тяжелый «ругер», чтобы, выстрелить прямо в грудь Мелани Фуллер.

Старуха медленно покачала головой.

Дуло револьвера вдруг стало опускаться, словно под действием, мощной магнетической силы, дернулось, замерло и оказалось нацеленным в лицо Натали Престон.

— Да, сейчас, — шепотом приказала Мелани Фуллер.

По телу Джентри пробежала судорога, зрачки его расширились еще больше, лицо налилось кровью. Рука его стала дрожать с такой силой, будто все его нервные окончания сопротивлялись командам, поступавшим из агрессивного мозга. Джентри сжал пальцы на рукояти револьвера, оттянул курок.

— Да-а, — протянула Мелани Фуллер. На лбу Джентри выступила испарина, рубашка взмокла от пота. Все в нем напряглось, вздулись жилы на шее, в висках пульсировала кровь. Лицо шерифа превратилось в мученическую маску, какая появляется у человека в моменты неимоверной концентрации сил, мысли, воли. Костяшка пальца на курке белела от напряжения. Джентри боролся с насилием над собой, не желая стать марионеткой, пешкой в руках безумной старухи.

Натали не шевелилась. Она смотрела на эту мученическую гримасу и не видела ничего, кроме ярко-голубых глаз Роба Джентри.

— Это тянется слишком долго, — прошептала Мелани Фуллер и устало потерла свой морщинистый лоб.

Джентри отлетел назад, как если бы титаны, с которыми он соперничал в перетягивании каната, внезапно отпустили свой конец. Он вылетел в коридор, сполз по стене и выронил револьвер, хватая ртом воздух. На мгновение, когда их глаза встретились, Натали увидела на лице Роба выражение восторга.

И тут из гостиной появился Винсент. Он дважды взмахнул ножом. Джентри охнул и прижал руки к горлу, будто желая склеить вместе расходящиеся края раны. Казалось, в течение каких-то секунд это ему удавалось, но затем кровь хлынула фонтаном, заливая его руки и грудь. Джентри повалился на бок, мягко уткнувшись головой и плечом в пол. Он продолжал смотреть на Натали, пока глаза его не закрылись — медленно и сонно, как они закрываются у ребенка, ложащегося днем вздремнуть. Мощное тело Джентри охватили судороги, и оно расслабилось в смертельном покое.

— — Нет! — закричала Натали и вскочила. Она кубарем скатилась с лестницы, больно ударившись левой рукой о нижнюю ступеньку, так что в плече у нее что-то хрустнуло. Но она уже не обращала внимания ни на что — ни на боль, ни на щупальца, продолжавшие трепетать в ее сознании, как мотыльки, бьющиеся о стекло, ни на второй удар, когда она перекатывалась через ноги погибшего Роба.

Думать было некогда. Ее тело действовало инстинктивно, исполняя то, что она приказала ему давным-давно, еще до того как вскочила.

Над ней качалась фигура Винсента — размахивая руками, он пытался сохранить равновесие после столкновения с девушкой. Чтобы нанести удар ножом, ему нужно было развернуться.

Не задумываясь, Натали перевернулась на спину, нащупала правой рукой тяжелый «ругер» как раз там, куда он должен был отскочить, и, подняв его, она выстрелила подонку прямо в открытый рот.

От отдачи руку ее отбросило к полу, а Винсент от силы удара буквально взлетел в воздух. Врезавшись в стену на высоте семи футов от пола, парень сполз по ней. Широкая кровавая полоса сползла следом за ним.

Мелани Фуллер стала медленно спускаться, старчески шаркая по деревянным скрипучим ступенькам.

Натали попробовала подняться, опершись на левую руку, но повалилась на бок, на ноги Роба. Она опустила револьвер и села. Сквозь слезы, застилавшие глаза, девушка никак не могла прицелиться в Мелани Фуллер.

Старуха была от нее на расстоянии футов пяти. Натали ждала, что мерзкие щупальца вот-вот проникнут в ее сознание, остановят ее, но ничего не происходило. Она нажала на курок — раз, два, три... увы, выстрела не было.

— Всегда надо считать патроны, милочка, — прошамкала старуха. Она преодолела две последние ступеньки, перешагнула через ноги Натали и шаркающей походкой направилась к двери. Остановившись, Мелани оглянулась и зловеще сказала:

— До свидания, Нина. Мы еще встретимся.

Старуха отодвинула засов на расщепленной выстрелами входной двери, прямо в халате и тапочках вышла на улицу, освещенную пламенем пожара, и исчезла.

И тогда Натали выронила револьвер и зарыдала. Подобравшись к Джентри, она освободила его тело из-под трупа Винсента и прижала окровавленную голову Роба к груди. Ее брюки, пол, все вокруг тут же пропитались кровью. «Господи, Господи! Но за что? Почему я всех теряю?» — ей хотелось выть, кричать от нестерпимой боли утраты, разрывавшей сердце.

Когда Сол Ласки и Джексон вошли в дом минут через пять, подгоняемые пламенем пожара, ревом сирен и возобновившейся на улице перестрелкой, они увидели Натали сидящей все так же на полу. Голова шерифа Джентри покоилась у нее на коленях; девушка гладила волосы Роба и, словно баюкая любимого, напевала ему что-то...

Глава 21

Мелани

Мне очень не хотелось покидать Ропщущую Обитель, но выбора в этот момент практически не было. Все вокруг вышло из-под контроля; цветные избрали Новый год, чтобы устроить одну из своих бессмысленных потасовок, о которых я столько читала. Еще два-три десятилетия назад подобных вещей просто не могло произойти, но все круто изменилось после агитации за так называемые «гражданские права негров». Папа всегда говорил: стоит неграм уступить на дюйм, они потребуют ярд, а потом отхватят милю.

Посланница Нины — цветная девица, которая выглядела бы вполне привлекательно, если бы не лохматые волосы, делавшие ее похожей на младенца, — почти убедила меня в том, что ее послала Нина, пока я не разгадала ее уловку. Об этом мне сказали голоса. В тот последний день они звучали очень громко. Признаюсь, я с трудом сосредотачивалась на менее важных вещах, ибо пыталась хорошенько расслышать то, что мне говорили голоса детей — несомненно мальчика и девочки, со странным, похоже, британским акцентом.

Кое-что звучало вполне разумно. Они предупреждали меня о пожаре, мосте, реке и шахматной доске. Возможно, эти вещи имели отношение к их собственным жизням, каким-то роковым образом участвуя в их юных судьбах. Но предупреждения о Нине Дрейтон я слышала совершенно определенно.

В конце концов эти двое так называемых Нининых посланцев, прибывших сюда из Чарлстона, оказались не более чем неприятным недоразумением. Я сожалела о потере Винсента, но, по правде говоря, он уже полностью выполнил свою задачу. Я плохо помню последние моменты в Ропщущей Обители. Помню, что в правой части головы у меня началась страшная боль.

Когда Энн складывала вещи, еще до того как заехать за мной, я заставила ее взять бутылочку «дристона». Неудивительно, что мой полиартрит и застарелая мигрень повели себя таким образом в сыром, холодном и негостеприимном северном климате.

Когда я вышла из Ропщущей Обители, Энн перегнулась через переднее сиденье и открыла мне дверцу своей старенькой машины. Здание на противоположной стороне улицы горело — несомненно, это было делом рук черномазых бездельников. В свое время, когда меня посещала миссис Ходжес и начинала квохтать о последних зверствах на севере, она неизменно указывала, что те, кто считались бедным, голодающим и подвергающимся дискриминации меньшинством, при первой же возможности крали дорогие телевизоры и модную одежду. Она считала, что цветные, когда еще были рабами, обкрадывали белых, продолжают делать это и теперь. То было одно из немногих здравых суждений пронырливой старухи, с которым я соглашалась.

На заднем сиденье «Де Сото» стояли три чемодана. В самом большом была сложена моя одежда, в среднем — наличные деньги и собранные Энн ценные бумаги, в самом маленьком — одежда и личные вещи Энн. Моя соломенная сумка тоже была там. На полу лежала двенадцатизарядная винтовка, которую Энн держала у себя дома.

— Поехали, дорогая, — промолвила я и устало откинулась на спинку.

Энн Бишоп вела машину по-старушечьи. Мы оставили за спиной Ропщущую Обитель и горящее здание и двинулись на северо-запад по Джермантаун-стрит. Оглянувшись, я заметила, что там, где от Джермантаун отходит Квин-Лейн, происходит какая-то стычка. На перекрестке стояли фургон и два низких несимпатичных автомобиля. Полиции видно не было.

Мы миновали Пенн-стрит и приближались к Церковной, когда два фургона торгового вида выехали на середину улицы и перегородили нам дорогу. Я заставила Энн выехать на левый тротуар и проскочить. Из фургонов выскочило несколько человек, потрясая оружием, но тут же их внимание отвлек парень, который, повинуясь моему приказу, развернулся и стал палить из револьвера в своих коллег.

Все это была какая-то неразбериха. Если они приехали арестовывать цветных бездельников, пусть бы и занимались этим и оставили в покое двух белых пожилых леди.

Мы добрались до Рыночной площади, где, несмотря на темень, я разглядела бронзового солдата-янки, высившегося на своем постаменте. Еще в первый наш выезд Энн сообщила мне, что гранитная глыба была привезена из Геттисберга. Я вспомнила: ведь генерал Ли отступал под дождем, он потерпел поражение, но не был повержен, с ним в целости и сохранности осталась честь и гордость конфедератов. И это воспоминание тоже наполнило меня гордостью и заставило более оптимистично взглянуть на ситуацию — поле боя я покидала временно, сдаваться я не собиралась.

Нам навстречу, мигая огнями, с воем проносились пожарные машины, полицейские автомобили... А позади, набирая скорость, нас догонял один из фургонов и седан темного цвета. Я обернулась. На крышах машин крутились мигалки.

— Поворачивай налево, — распорядилась я. Энн круто развернулась, и я достаточно близко увидела лицо шофера пожарной машины. Закрыв глаза, я нашла в себе силы и нажала. Пожарная машина заскрежетала, повернулась, прорезав площадь поперек, перескочила через троллейбусные колеи и врезалась в догонявший нас фургон, фургон опрокинулся и замер колесами вверх посредине Рыночной площади. Я успела заметить, как темный седан метнулся в сторону, чтобы объехать красную тушу пожарной машины, перегородившей площадь, но мы уже неслись прочь от этого «нечаянного» автодорожного происшествия.

Труднее всего мне было заставить Энн ехать со скоростью тридцать миль в час. Пришлось собрать всю свою волю, чтобы она вела машину так, как было нужно мне. На самом же деле, именно ее глазами я видела проносившиеся мимо улицы, ее ушами слышала я шум моторов и замечала, как разъезжаются в разные стороны еще встречавшиеся время от времени машины. улицы Джермантауна не были приспособлены для езды на «Де Сото» выпуска 1953 года со скоростью 85 миль в час. Из проулка вслед за нами вынырнула зеленая машина. Над нами время от времени раздавался рев вертолета. Я заставила Энн круто повернуть и увеличить скорость. Внезапно по правому заднему стеклу пошли трещины, и оно с грохотом обрушилось внутрь машины. Оглянувшись, я успела заметить две дыры размером с мой кулак.

Когда мы приближались к Горной улице, перед нами появился негр без пальто, который брел, качаясь из стороны в сторону. Перед самым носом зеленой машины он вдруг выскочил на проезжую часть и бросился под колеса. Я посмотрела в зеркальце заднего вида и увидела, как ту машину занесло вправо, она врезалась в поребрик, перевернулась в воздухе и въехала в стеклянную витрину «Макдоналдса».

Я порылась в ящике для перчаток в надежде найти карту Филадельфии, ни на мгновение не выпуская из-под контроля Энн. Мне нужно было выбраться на скоростное шоссе, чтобы покинуть этот кошмарный город, но, хотя нам то и дело встречались зеленые знаки, стрелки и указатели виадуков, я понятия не имела, какую дорогу выбрать.

Сквозь разбитое окно в машину врывался неимоверный шум, совсем низко навис огромный вертолет. Во вспышках проносящихся мимо фонарей я даже различила пилота в глубине и мужчину в бейсбольной, кепке, который высовывался из окна. На губах его играла маниакальная усмешка, он что-то держал в руках.

Я заставила Энн свернуть вправо на поднимавшийся пандус виадука. Левое колесо «Де Сото» забуксовало на мягкой обочине, и в течение нескольких секунд я была полностью поглощена тем, чтобы пробудить к жизни заглохший мотор, нажимая на акселератор и пытаясь спасти нас от автокатастрофы, Пока мы совершали объезд бесконечной развязки, вертолет продолжал реветь над нами. На долю секунды на левой щеке Энн появилась красная точка. Я тут же заставила ее выжать акселератор до упора, и старая машина рванула вперед — точка исчезла, но что-то врезалось в левую часть заднего бампера машины.

Нас вынесло на высокий мост, перекинутый через реку. Но мне совершенно не нужен был мост, мне нужна была скоростная автострада.

Вертолет не отставал, он летел так низко, что мне казалось — вот-вот он сядет нам на крышу и раздавит нас своей махиной. На мгновенье красный свет ослепил меня, и я заставила Энн свернуть влево и прижаться к «Фольксвагену», используя его в качестве прикрытия от преследующего нас вертолета. Водитель «Фольксвагена» внезапно повалился вперед, и микроавтобус врезался в перила правого ограждения моста. Вертолет переместился еще ниже, умудряясь маневрировать на бешеной скорости.

Мы съехали с моста. Энн резко свернула налево, и мы затряслись посреди автострады, едва не врезались в полутрейлер, который гудел нам во всю мощь. Огромный указатель сообщал, что мы въезжаем на президентскую территорию. Перед нами в разные стороны расходились четыре пустые дороги, освещенные ртутными лампами дневного света. Вертолет пронесся над нами, ослепив нас красными и зелеными огнями, сделал круг и завис ярдах в ста впереди.

Пространство было слишком освещенным, слишком пустым, и мы превращались в слишком легкую добычу, как металлические утки в конце длинного тира.

«Де Сото» с ужасающим визгом крутанулся, и мы вылетели на узкую, без всяких указателей, дорожку. Она вела на юго-восток под приподнятым виадуком, обозначенным на карте как скоростное шоссе. «Дорога» — это было слишком громко сказано. Скорее она напоминала посыпанную гравием тропу. Фары нашей машины выхватывали из тьмы железобетонные опоры виадука. Платье и свитер Энн пропитались потом, я обратила внимание на весьма странное выражение ее лица. Вертолет, увы, не покидал нас, он как фантом возник над железнодорожным полотном, идущим параллельно шоссе. Проносящиеся опоры виадука усиливали ощущение скорости. Наш древний спидометр заклинило на стрелке, показывающей 100 миль в час.

Впереди наша гравиевая дорога обрывалась, а над головой раскидывалась целая сеть автомобильных развязок, поддерживаемая колоннами, опорами и пилястрами. Мы оказались в настоящем железобетонном лесу.

Я следила за тем, чтобы Энн не нажимала на тормоза, и мы проскакали расстояние с половину футбольного поля, подняв облако пыли, которое скрыло нас из виду. Когда пыль осела, мы остановились менее чем в ярде от огромной опоры размером с небольшой домик. Осторожно объехав ее, мы вынырнули из-под одного виадука и тут же нырнули под укрытие другого. Развязка над нами состояла по меньшей мере из пятнадцати дорог, многие из которых вели к мосту, добавляя еще большее количество стальных опор к лесу колонн.

Мы проехали еще ярдов пятьдесят, и я заставила Энн притормозить у бетонного островка, выключить двигатель и фары. Надо отдохнуть...

Я открыла глаза. Мы были как мыши, загнанные в какой-то причудливый храм. Огромные колонны вздымались здесь на высоту пятьдесят футов, а дальше — на восемьдесят и еще выше у основания трех мостов, перекинутых через темные воды реки Шилкил. Вокруг царила полная тишина, если не считать отдаленного гула моторов над головой да свистков поезда. Я досчитала до трехсот, и только после этого у меня появилась надежда, что вертолет потерял нас из виду.

Но я ошиблась в своих расчетах. Рев вертолета обрушился и оглушил нас.

Адская машина зависла под самым высоким виадуком, прорезав пространство перед собой лучом прожектора. Вертолет летел очень медленно, чтобы лопасти винта не приближались к платформам и опорам, и фюзеляж его разворачивался то налево, то направо, как голова осторожного кота. Вот точное ощущение — за-, таившиеся мыши и кот-вертолет, загоняющий нас в ловушку...

Да, луч прожектора обнаружил нас и безжалостно замер, пригвоздив нас к месту. Я мысленно приказала Энн выбраться из машины, и она как-то неуклюже примостила винтовку на крыше «Де Сото».

Повелев ей выстрелить, я сразу поняла свою ошибку: вертолет находился пока на недоступном винтовке расстоянии.

Отдача от выстрела отбросила Энн назад. Винтовка взлетела в воздух и обрушилась на нее сверху. Когда скоростная пуля, пущенная из вертолета, врезалась в ветровое стекло нашей машины и оно разлетелось на мельчайшие осколки, я уже лежала на полу «Де Сото», прикрыв голову руками.

Энн удалось подняться, доковылять до машины и левой рукой включить зажигание. Правая рука у нее уже ни на что не годилась и висела, почти отделившись от плеча. Сквозь разорванную ткань белела обнаженная кость.

Мы мчались прямо под брюхом вертолета, как доведенные до отчаяния мыши, шныряющие между лапами разъяренного кота, вверх по гравиевой дорожке, по перелеску к темному мосту, временно уклонившись от берега реки.

Вертолет следовал за нами, но обнаженные деревья, обрамлявшие гравиевые дорожки, защищали нас. Мы взлетели на холм, справа от нас остались изгибающиеся к югу скоростные шоссе, слева оказались железная дорога и река. Я заметила, что наша дорога уходит влево, в стороны от двух темных мостов. Выбора у нас не было: вертолет висел прямо над нами, деревья здесь росли слишком редко, чтобы за ними можно было укрыться, а «Де Сото» не мог преодолеть крутой спуск вниз, где в сотне ярдов виднелась автострада.

Мы свернули влево и ринулись к темному мосту. Машина резко затормозила.

Это был железнодорожный мост, к тому же очень старый. С обеих его сторон тянулось низкое каменное и металлическое ограждение. Узкоколейка с прогнившими шпалами и ржавыми рельсами висела в темноте над водой. футах в тридцати перед нами путь преграждала мощная баррикада. Но даже и прорвись мы сквозь нее, это нам мало бы чем помогло — дорога была слишком узкой, слишком открытой, и, учитывая помехи, двигаться по ней можно было бы только на малой скорости.

Мы простояли на месте не более двадцати секунд, но этого оказалось достаточно. Оглушительный рев сопровождался тучами поднимаемой пыли, и я пригнула голову, когда тяжелая масса, казалось, закрыла собой все небо. Просвистели пули, почти одновременно на пульте управления и на руле появилось пять дырок. Выстрелы продырявили тело Энн Бишоп, его несколько раз подбросило — взвыл клаксон, и все было кончено.

Я открыла дверцу и бросилась вон из машины. Одна из тапочек соскочила с ноги и откатилась в заросли кустарника. Халат и ночная сорочка вздулись парусом от того урагана, который устроили лопасти вертолета.

Махина пролетела почти над моей головой и исчезла за линией холмов.

Я поковыляла по деревянным шпалам прочь от моста. За холмами, в отраженном свете скоростной автострады, я различила темный массив парка Феермаунт. Энн рассказывала мне, что это самый большой городской парк в мире, занимает более четырех тысяч акров леса, тянущегося вдоль реки. Если бы мне удалось до него добраться...

Вертолет начал подниматься над макушками деревьев, как паук, карабкающийся вверх по своей паутине. Плавно спустившись, он начал приближаться ко мне. Я увидела, что из бокового окна потянулся тонкий красный лучик, рассекавший пыльный воздух.

Повернувшись, я поплелась обратно к мосту, к брошенной машине Энн. Это было именно то, чего они хотели от меня.

Сквозь кустарник вниз к берегу вела крутая тропа. Я свернула на нее, поскользнулась, потеряла вторую тапочку и тяжело рухнула на холодную сырую землю. Вертолет проревел у меня над головой, завис над рекой и прожектором принялся ощупывать берег. Спотыкаясь, я начала спускаться, потом полетела и футов двадцать катилась кубарем, чувствуя, как ветви деревьев и кустарник обдирают мне кожу. Прожектор вновь отыскал меня. Я поднялась, луч ослепил меня. Я зажмурилась. О, если бы мне удалось использовать пилота!..

И тут пуля вонзилась в подол моего халата.

Я упала на четвереньки и поползла вдоль склона. Вертолет нырнул, не отставая от меня.

Нет, там была не Нина. Тогда кто же? Я спряталась за трухлявым бревном и разрыдалась. Две пули подряд вонзились в дерево. Я свернулась в тугой комочек. Ужасно болела голова. Халат и ночная рубашка были в грязи.

Вертолет висел надо мною, рядом с мостом. Он вращался вокруг собственной оси, играя со мной, как кот с пойманной мышью.

Подняв голову, я сосредоточила все свое внимание на этой дьявольской машине и ее пассажирах. Преодолевая нестерпимую головную боль, направляла луч своей воли все сильнее и дальше с небывалой ранее решимостью.

И — все безрезультатно.

В вертолете находилось двое мужчин. Пилот был нейтралом... дырой в ткани сознания. Другой сам обладал Способностью... нет, это не Вилли... хотя такой же волевой и кровожадный. Но, не зная и не видя его, я не могла преодолеть его Способность настолько, чтобы использовать его.

Он же — вполне мог меня убить.

Я поползла дальше к каменной арке опоры, которая виднелась впереди. Пуля вгрызлась в землю в десяти дюймах от моей руки.

Пятясь назад, я пыталась вернуться на узкую тропу среди кустарника. И следующая пуля едва не попала мне в пятку.

Я припала к земле, прислонившись спиной к бревну, и закрыла глаза. Пуля прорезала трухлявое дерево в нескольких дюймах от моего позвоночника. Следующая, разбрызгивая грязь, угодила между ног. И все-таки я доползла до машины.

Энн прострелили четырьмя пулями. Одна попала ей в желудок и прошла, чуть не задев позвоночник. Другая попала в третье ребро и, отрикошетив, ранила ее в левую руку. Третья пуля прошла сквозь правое легкое и засела под лопаткой. А четвертой был срезан язык, выбита большая часть зубов. Да, Энн была мертва, но она была мне еще нужна.

Чтобы использовать ее, я должна была претерпеть всю боль, обрушившуюся на нее. Стоило поставить какой-нибудь заслон, и она бы ускользнула от меня. Но я не должна была позволить ей умереть. У меня оставалась последняя задача для нее.

Зажигание было включено. Автоматическая система передач стояла на отметке «стоп». Для того чтобы привести машину в движение, Энн нужно было просунуть голову сквозь разбитый руль и остатками зубов повернуть металлическую рукоять. Тормоз она сняла, следуя многолетней привычке. С этой целью я использовала ее колено.

Зрение ее поблекло и исчезло. Зажмурившись, силой собственной воли я заставила его вернуться. Обломки кости, торчавшие из правой скулы, заслоняли ей обзор. Но это не имело значения. Она положила свои исковерканные руки на обшитый пластиком руль.

Я открыла свои глаза. Красная точка плясала на засохшей траве рядом со мной, вот она нашла мою руку и переместилась мне на лицо. Трухлявое бревно разлетелось в мелкие щепки.

Моргнув, я постаралась отогнать надоедливое пятно.

Даже сквозь рев вертолета было слышно, как заработал двигатель «Де Сото» и машина рванула вперед через ограждение. Я подняла глаза как раз в тот момент, когда две фары взметнулись вверх, а потом нырнули вниз. И «Де Сото» 1953 года выпуска почти вертикально начал падать вниз.

Пилот был хорош, очень хорош. Вероятно, боковым зрением он успел что-то заметить и среагировал почти мгновенно. Мотор вертолета взревел, и фюзеляж круто нырнул вперед, разворачиваясь к открытому пространству реки. Падавшая машина Энн задела лишь край лопасти винта.

Но этого было достаточно.

Красная точка исчезла из моего глаза. Раздался чудовищный скрежет металла. Вся вращательная энергия винта вертолета словно передалась фюзеляжу, его развернуло раз, три, пять, и наконец машина врезалась в каменную арку железнодорожного моста.

Он не загорелся. Он не взорвался. Груда искореженной стали, плексигласа и алюминия безмолвно рухнула в реку, с плеском исчезнув под водой не далее чем в десяти футах от того места, где прежде исчез «Де Сото».

Течение было очень сильным. Еще несколько секунд прожектор вертолета продолжал гореть. Я следила, как погружается все глубже и глубже мертвая машина, относимая вниз по реке с такой скоростью, что даже трудно себе представить. Затем свет погас, и темные воды сомкнулись над вертолетом, как грязный саван.

Силы мои были на исходе, и потребовалось по меньшей мере полчаса, прежде чем я попыталась встать.

Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь слабым плеском реки и отдаленным монотонным гулом невидимой автострады.

Спустя некоторое время я отряхнула со своей сорочки приставшие ветки и пыль, потуже затянула пояс халата и стала медленно взбираться вверх по тропе.

Глава 22

Филадельфия

Четверг, 1 января 1981 г.

За час до завтрака детям позволили выйти из дома поиграть. Утро было холодным, но ясным, отчетливая оранжевая сфера поднимавшегося солнца старательно стремилась отделиться от бесчисленных обнаженных ветвей деревьев, словно цеплявшихся за нее своими руками. Трое ребятишек смеялись, играли и бегали по длинному склону, который вел к лесу и дальше к реке. Старшей, Таре, всего лишь три недели назад исполнилось восемь. Эллисон было шесть. Рыжему Джастину должно было исполниться пять в апреле.

Их смех и крики отдавались эхом от поросшего лесом холма. Когда из-за деревьев появилась старая леди и направилась к ним, все трое замерли.

— Почему вы до сих пор в халате? — поинтересовалась Эллисон.

Женщина остановилась и улыбнулась.

— О, сегодня такое солнечное утро, что мне захотелось пройтись, прежде чем одеться, — проскрипела она странным голосом.

Дети понимающе закивали. Им часто хотелось поиграть на улице в пижамах.

— А почему у вас нет зубов? — осведомился Джастин.

— Замолчи, — поспешно оборвала его Тара. Джастин опустил глаза, переминаясь с ноги на ногу.

— Где вы живете? — спросила старуха.

— Мы живем в замке. — Эллисон указала на высокое старинное здание из серого камня, стоявшее на холме. Вокруг него простирались сотни акров парковых угодий. Узкая полоска асфальта вилась вдоль склона, уходя в лес.

— Наш папа — помощник лесничего, — пропела Тара.

— Правда? — снова улыбнулась незнакомка. — Ваши родители сейчас дома?

— Папа еще спит, — сказала Эллисон. — Они с мамой вчера поздно легли после новогоднего вечера. Мама проснулась, но у нее болит голова, и она отдыхает, перед тем как готовить завтрак.

— У нас будут французские тосты, — сообщил Джастин.

— И мы будем смотреть Парад Роз, — добавила Тара.

Дама улыбнулась и посмотрела на дом. Десны у нее были бледно-розового цвета.

— Хотите покажу, как я умею кувыркаться? — Джастин дернул ее за руку.

— Умеешь кувыркаться? — переспросила дама. — Конечно же, хочу.

Джастин расстегнул куртку, встал на колени и неуклюже перекувырнулся вперед, шмякнувшись на спину и подняв кроссовками грязные брызги.

— Видела?

— Браво! — Дама захлопала в ладоши. И снова пристально взглянула на дом.

— Я — Тара, — сообщила старшая девочка. — Это — Эллисон. А Джастин еще ребенок.

— Я не ребенок! — заявил Джастин.

— Нет, ребенок, — непоколебимо возразила Тара. — Ты младше всех, поэтому ты — ребенок. Мама так говорит.

Джастин свирепо нахмурился и снова взял за руку пожилую даму.

— Вы хорошая, — сообщил он. Та небрежно погладила его по голове свободной рукой.

— А у вас есть машина? — поинтересовалась дама.

— Конечно, — ответила Эллисон. — У нас есть «Бронкс» и «Синий Овал?».

— "Синий Овал" ? — Старуха удивленно подняла брови.

— Она имеет в виду синий «Вольво», — пояснила Тара, качая головой. — Это Джастин его так называет, а теперь и папа с мамой. Они считают, что это смешно. — И она состроила гримасу.

— А кто-нибудь есть еще в доме? — поинтересовалась дама.

— Ага, — откликнулся Джастин. — Должна была приехать тетя Кэрол, но она вместо этого поехала в какое-то другое место. Но папа сказал, что слава Богу, от нее только одни хлопоты...

— Тихо ты! — снова оборвала мальчика Тара и хлопнула его по руке. Джастин спрятался за спину дамы в халате.

— Вам, наверно, скучно одним в замке? — предположила та. — А вы не боитесь грабителей или каких-нибудь нехороших людей?

— Не-а. — Эллисон швырнула камнем в сторону отдаленных деревьев. — Папа говорит, что парк — это самое безопасное место для детей во всем городе.

Джастин заглянул в лицо незнакомой старухи.

— Эй, а что у вас с глазом? — спросил он.

— У меня болела головка, дорогой, — пояснила дама и провела дрожащей рукой по лбу.

— Как у мамы, — кивнула Тара. — Вы тоже вчера ходили на новогоднюю вечеринку?

Дама обнажила десны и снова посмотрела на дом.

— Помощник лесничего — это звучит очень важно, — промолвила она.

— Да, — согласилась Тара. Ее брат и сестра уже утратили интерес к разговору и убежали играть в пятнашки.

— У твоего отца есть что-нибудь, чтобы защищать парк от плохих людей? — спросила дама. — Что-нибудь вроде пистолета?

— Конечно же, у него есть, — бодро отозвалась Тара. — Но нам не разрешают с ним играть. Он держит его на полке в шкафу. А в столе у него еще есть пули в синей и желтой коробках.

Детишки снова обступили незнакомку, прервав свою беготню.

— А хотите, я вам спою? — предложила Эллисон, отдышавшись.

— Конечно, дорогая.

Скрестив ноги, дети уселись на траву. За их спинами оранжевое солнце наконец выпуталось из обрывков утреннего тумана и, отделившись от ветвей, выплыло в холодное лазурное небо.

Эллисон выпрямилась, сложила руки и пропела три куплета «Хей, Джуд» группы «Битлз» а капелла — каждая нотка, каждый звук звучали так же чисто и пронзительно, как иней на траве, сверкавший в щедром утреннем свете. Закончив, она улыбнулась, и дети замерли в тишине.

На глазах старухи выступили слезы.

— А теперь я бы очень хотела познакомиться с вашими родителями, — тихо промолвила она.

Эллисон взяла ее за левую руку, Джастин — за правую, а Тара двинулась вперед, указывая дорогу. Когда они дошли до мощенной плитами дорожки, старуха вдруг поднесла руку к виску и отвернулась.

— Вы не пойдете? — спросила Тара.

— Возможно, попозже, — таким же странным голосом ответила дама. — У меня вдруг страшно разболелась голова. Возможно, завтра.

Под взглядами детей она сделала несколько неуверенных шагов в сторону от дома, слабо вскрикнула и повалилась на замерзшую клумбу. Дети подбежали к ней, и Джастин потряс ее за плечо. Лицо старухи посерело и исказилось в страшной гримасе. Левый ее глаз полностью закрылся, а в правом виднелся лишь белок. Старуха тяжело дышала, высунув язык, как собака. С подбородка свисала длинная струйка слюны.

— Она умерла? — с придыханьем, шепотом спросил Джастин.

Тара закусила костяшки пальцев.

— Нет. Не думаю. Не знаю. Пойду позову папу. — Она повернулась и бросилась бегом к дому. Эллисон с секунду поколебалась и тоже побежала вслед за старшей сестрой.

Джастин опустился на колени. Приподнял ее руку — та была холодна как лед.

Когда из дома на холме выбежали взрослые, они увидели, что их ребенок стоит на коленях на клумбе, гладит руку старухи в розовом халате и повторяет одно и то же:

— Не умирай, добрая тетя, о'кей? Пожалуйста, не умирай, добрая тетя.