Уст твоих бурный ветер

Тошнотворно пахнет кипящим маслом. Свет факелов мечется по сырым стенам, мешаясь с отблесками подкотельных костров. Обреченные ведут себя по-разному. Кто-то всхлипывает, подвывая, кто-то молится, кто-то, сломанный пытками, просто безучастно смотрит перед собой, покорно ожидая смерти.

Скрежещет дверь, и под негромкий речитатив "Преклоняеши" в подземелье вступает Настоятель со свитой. Монахи в красно-коричневых рясах допросчиков выступают по бокам, потупив глаза, но изредка поблескивая из-под глубоких капюшонов острыми взглядами. При их виде в толпе зрителей вскипает быстро обрывающийся ропот. Никто не знает, не суждено ли и ему завтра очутиться на помосте, обнаженным, со связанными за спиной руками, остро чувствуя нагой кожей подвальную сырость, мешающуюся со склизкими масляными испарениями.

Очищение, грозное и неумолимое, угодное Отцу-Солнцу, завершается, и массовые казни остались позади, но и сейчас братья-расследователи выхватывают из стройных рядов детей Храма то одну, то другую паршивую овцу. Все к лучшему, ибо обновленный Храм Приморской Империи сможет с новой силой противостоять поганым язычникам и внутренним врагам.

Голосит муэкан, и правоверные, словно подкошенные, падают на колени, вытянув руки к небу, туда, где, невидимое, за толстой каменной кладкой сияет дарующее жизнь дневное светило. Беззвучно повторяются слова молитвы. Воздеть руки к невидимому небу - упасть ниц, воздеть руки - упасть ниц… Тринадцать повторений, тринадцать священных движений, и Настоятель, подняв руку, благословляет верных. Только нечистым грешникам и разоблаченным братьями мерзким колдунам недоступно последнее напутствие. Им предстоит вечно гореть в лучах Отца, бывающего не только милосердным, но и жестоким к оступившимся.

– Отец-Солнце явил свою волю, - негромко произносит Настоятель. Его хорошо поставленный голос проникает во все уголки подземелья. - Сегодня мы отправляем к нему на суд новых грешников. Не людям должно наказывать их преступления, но лишь самому Отцу. Да станет его кара справедливой и окончательной! Делайте свое дело, Избранные.

Избранные делают шаг вперед и с силой толкают обреченных в спины. С короткими вскриками, тут же сменяющимися ужасными воплями боли, те падают с помостов в котлы. Страшна их участь - выворачивающие суставы веревки отмерены так, что не позволяют сразу погрузиться выше колен. В течение сотни ударов сердца их тела будут медленно опускаться в котел, и лишь затем веревки обрежут, позволяя душе отправиться на суд Отца. Боль ужасна, но она лишь готовит к многократно худшему гневу Дающего Жизнь.

Только один Избранный колеблется. Юноша, почти мальчишка, лет пятнадцати, он расширенными от страха глазами смотрит в спину стоящей перед ним девушки. Его вытянутые руки дрожат, но тело закостенело в судороге, не позволяя сделать шаг вперед. Одно дело - обличать человека перед трибуналом, и совсем другое - своими руками убить его. Самые честолюбивые планы, кажется, теряют свою привлекательность, когда для их исполнения приходится переступать через мертвое тело. Почему Настоятель призвал именно его? Почему выбор не пал на кого-то другого? Он, верный сын Храма, до конца исполнил свой долг: указал на ведьму, публично обличил ее и принял покаяние - покаяние ли? - в ночь перед казнью. Зачем, зачем ему такое? Неужто он не доказал свою преданность? Как ему хочется сейчас оказаться наверху, на открытом солнечному свету и соленым ветрам дворе, с которого открывается такой вид на море и гавань!… Когда он шел сюда, в подвал, он видел, как в Золотую Бухту входит торговая ганза откуда-то с Восточного континента. Ах, если бы оказаться на борту такого корабля, уходящего в открытое море, подальше от лобного подземелья, от запаха кипящего масла - запаха смерти…

Тяжелый взгляд Настоятеля давит в спину, словно пытаясь столкнуть в котел самого мальчишку. Юноша знает, что произойдет, если он отступит. Келья в холодных северных болотах, крупные, с ноготь, комары, сводящие с ума звоном крыльев и с налету прокусывающие тонкую рясу, и многолетнее покаяние, призванное укрепить нетвердый дух. А эта… эта… она все равно умрет здесь и сейчас. Так что же он стоит?

Страшным усилием воли поборов окостенение, юноша делает роковой шаг вперед. Его ладони упираются в спину девушки, и та беззвучно падает с помоста. Она еще успевает повернуть голову, взглянуть в глаза своему палачу, и тот отшатывается, словно пораженный копьем в сердце. В черных глазах девушки нет ненависти, страха - только невыразимое презрение. Я не виноват, хочется крикнуть ему, они все знали сами! Зачем мне погибать вместе с тобой? Но слова застревают в глотке, а бывшая возлюбленная медленно падает в котел. Ее ноги погружаются в кипящее варево, но ни звука не исторгается из широко распахнувшегося в агонии рта. Негромко трещит гнилая веревка и, не выдержав веса, обрывается. Скорчившееся тело жертвы мгновенно скрывается под бурлящей масляной поверхностью.

Юноша медленно делает шаг назад, другой, потом резко оборачивается, пытаясь поймать взгляд Настоятеля. Ведь я все сделал правильно, да? Все правильно? - спрашивают его глаза. Настоятель слегка улыбается и еле заметно кивает. Волна облегчения захлестывает юношу. Мгновенная слабость не закроет ему дорогу вперед. Настоятель доволен им.

Вскоре стихают последние крики жертв. В наступившей тишине снова разносится голос - Глас Храма Приморской Империи:

– Отец-Солнце вынесет свой приговор оступившимся. Пусть это станет уроком всем присутствующим здесь. Проклятое колдовство не должно существовать в человеках. Ворожеи да не оставляй в живых!

Руки к небу - упасть ниц. Руки к небу - упасть ниц… Есть что-то завораживающее в мерном колыхании одетой в черные и серые рясы толпы. Настоятель Карим оглядывает подземелье. Он доволен. Пока еще никто не знает радостной вести: император - мертв. Грет дурак, ибо так и не нашел в себе сил завести нового наследника, и трижды дурак, что подставился под отравленную сураграшскую стрелу. Мудрому полководцу негоже ввязываться в пограничные схватки и совсем негоже самому вести воинов в бой. Яд медленно выжег его изнутри, и еще страшнее окажется кара Отца, когда дух императора скорчится под его опаляющими лучами, отягощенный тяжкими преступлениями против Храма. Самое тяжкое из них - казнь якобы злоумышлявшего против Империи прежнего Настоятеля. Но никогда более не бывать такому. Ни один мирской правитель никогда не вмешается в дела Храма. Никогда - такое прекрасное слово! Теперь только с благословения его, Настоятеля, и его преемников станут восходить на престол новые императоры.

С самого начала он, Настоятель Карим, знал, что Пробудившиеся Звезды предвещают не конец мира, но новую эпоху под факелом Истинной Веры. Четыре долгих года он боролся с малодушием и суевериями. Но, наконец, настало время перемен. Он сможет возвестить об этом и о многом другом уже сегодня. Нужно лишь правильно подобрать слова…

Его взгляд падает на помост, и мысль сбивается. Тот мальчишка далеко пойдет, о да! Еще вчера он поспорил со своим секретарем - брат Шухиус утверждал, что юнец не сможет столкнуть свою грешную любовь в кипящее масло. Но ведь смог, смог. И то - зов власти куда сильнее юношеской похотливости. Как его зовут? Сам… Сум… Имя ускользает, не дается на язык. Ладно, с мальчишкой успеется.

Осеняющим жестом Настоятель Карим благословляет толпу монахов и выходит из подземелья. За ним торопится свита - наверх, к Солнцу и воздуху. Дарующее жизнь светило поднимается все выше и выше, довольное своими верными детьми. Настоятель неспешно меряет шагами каменные лестницы. Вот и его кабинет, просторный и светлый, всегда открытый взору Отца. Настоятель неспешно усаживается на стул и делает знак секретарю. Тот быстро достает и пододвигает к господину пергамент и чернильницу, выкладывает остро очиненные перья. Несколько доверенных братьев почтительно выстраиваются у стенки, готовые внимать.

Настоятель, однако, не торопится брать перо в руку. Внезапно тяжелые мысли снова одолевают его. Ночью снова заговорил мертвый железный ящик в потайной комнате. Он молчал шесть долгих лет, с тех самых пор, как яростное солнечное пламя снизошло на проклятую Лесную Долину. Неземной жар выжег ее до костей, расплавил скалы до зеркального блеска, запечатлел на камнях тени обитавших в ней грешников, и Настоятель уже решил, что Отец-Солнце под корень выполол нечестивое семя. Но год назад ящик пробудился. К счастью, не сам Серый Князь, но лишь его чудом выживший подручный посланник глухо вещал из недр колдовской вещицы. Темны оказались речи его, немыслимы требования, и в гневе Настоятель отказался слушать слова злого духа в образе человеческом. Сегодня-завтра эта мерзость прибывает в город из-за моря, но лучше бы он оставался там, где прятался многие годы. Городская стража уже получила его точные приметы как преступника против веры - вместе с неформальным напутствием: не брать живым. Скоро, очень скоро прибудет гонец с головой последнего выкормыша Серого Князя, и Храм, наконец, воспрянет, навсегда избавившись от висящей над ним угрозы. Жаль, что лишь избранные знают о ней и сумеют оценить избавление по достоинству.

Настоятель поглаживает бритый на восточный манер подбородок и задумчиво смотрит в окно на расстилающуюся внизу гавань. Не время для мрачных раздумий. Эдикт должен стать эпохальным, а потому нужно тщательно подобрать слова. Но внутренний взор Карима то и дело возвращается к той ганзе, что сейчас разгружается у третьего причала. Да, в последнее время крестоцинские моряки осмелели настолько, что рискуют в одиночку пересекать ранее кишевшее пиратами море. Хорошо иметь в союзниках могучий флот островных троллей… Скоро по старым торговым путям снова двинутся бесчисленные купеческие суда, и золото рекой потечет в казну обновленной Приморской Империи. Нет, не так. Не Приморской. Солнечной. Или еще лучше - Империи Полуденного Солнца. Несколько мгновений Настоятель катает на языке сладкое название, зовущее и прекрасное для всякого приверженца Истинной Веры.

Шум доносится из-за двери, беспорядочный и возмутительный. Настоятель поднимает взор, раскрывая рот для недовольного окрика - и цепенеет. От страшного удара дубовая дверь срывается с петель и, расщепленная, с грохотом рушится на пол. В облаке пыли, окутывающей дверной проем, проступает силуэт невысокой закутанной в плащ фигуры. Он излучает угрозу, и из густой подкапюшонной тени сияет ужасный взгляд, словно две ярчайшие синие свечи полыхают за хрустальными призмами.

– Дела не позволяли вернуться мне раньше, - глухо произносит фигура. Сзади на пришельца напрыгивает стражник - и падает бесформенной кучей. Звенит по камню секира на длинной рукояти. Злой дух в образе человеческом даже не шевелится. - Но мой голос предупреждал тебя из-за моря - останови Очищение. Ты не внял. Теперь пеняй на себя.

Доверенные братья вжимаются в стену, желая только одного - чтобы горящий взгляд не обратился на них. Но мертвое синее пламя вгрызается в сердце лишь одного из присутствующих. Словно невидимая рука сжимает горло Настоятеля, и он медленно, против своей воли, поднимается из-за стола.

– Изыди, тать… - хрипит он.

– Я, - голос пришельца возвышается, - дал тебе власть. Ты давно забыл о том, и в наказание я ее забираю. Бывший Настоятель Карим, объявляю тебя лишенным сана! Теперь умри, ибо тебе больше незачем жить.

Глаза под капюшоном вспыхивают ярче. Боль словно копьем пронзает грудь Настоятеля, обрывает дыхание. Дневной свет меркнет у него в глазах, и мертвое тело оседает на пол. Гробовая тишина окутывает комнату.

Огни под капюшоном гаснут, скрытое густой тенью лицо поворачивается к полуобморочным братьям.

– Запомните сей урок, - голос пришельца снова глух. - Даже сам Настоятель в гордыне своей не спасся от моей карающей длани. Велик Отец-Солнце, вечны слова его Пророка, неотвратим гнев мой - его разящий меч.

Он поворачивается и неслышной тенью скользит вниз по лестнице. Багровые ошеломленные братья переглядываются, не осмеливаясь заговорить.

За день до того тектонические плиты глубоко под Тролличьими островами дрогнули и сместились. Густая лава, тысячи лет удерживаемая под Крокодильей горой старыми шлаковыми пробками, наконец-то пробила себе выход. Страшный взрыв разнес вершину горы, и острова окутало удушливым облаком дыма и пепла, выжигающим поселения и верфи Народа. Многие тысячи троллей погибли в тот страшный день, а выжившие бежали вплавь и на чудом уцелевших галерах. По склонам ползли раскаленные потоки, разрушая высеченный за столетия упорного труда силуэт гигантского крокодила. Земля тряслась, и море хлынуло в новые глубокие трещины.

Господствующие в этих широтах ветра сносили черное облако на восток, и на Западном материке до времени не знали о катастрофе. Но через сутки волны цунами, невысокие и не страшные на глубине, но неотвратимо растущие на прибрежном мелководье, достигли имперских портов. Спустя три часа после кончины императора Грета и полчаса - после смерти Настоятеля Карима прибрежная часть Золотой Бухты, столицы почти двадцатимиллионной империи, лежала в руинах.

Приморская Империя доживала свое последнее лето.