Ущелье дьявола

9

Рождественское богослужение не привлекло должного внимания Эрланда Бака. Не отличаясь особым богопочитанием, он готов был забыть об Иисусе в колыбели ради одного лишь профиля Гуниллы, белеющего среди черных косынок на женской половине.

Если бы она только повернулась к нему! «Повернись и посмотри на меня!»

Нет, он не обладал гипнотическими способностями.

«Для нее не существует никого, кроме тебя, Эрланд. Ты — единственный, кто ей нужен». Легко так говорить этому странному Хейке. Но на деле же… Прости, Господи, что я думаю об этом в церкви! Как можно говорить об этом с девушкой, не допускающей ни одной фривольной мысли?

Но все-таки Эрланда согрели слова Хейке. Ему хотелось быть ласковым со своей Гуниллой, сделать для нее что-нибудь хорошее. Но что он мог поделать со своей грешной страстью, разгоравшейся в нем в ее присутствии? Разве она не должна была гордиться этим?

А как он мечтал о Гунилле, находясь в Стокгольме! О том, как им будет хорошо вдвоем. При мысли об этом комок застрял у Эрланда в горле.

Он должен был сдерживать себя, сдерживать! Не лезть к ней под юбки! Ему следовало набраться терпения, пока она сама не упадет в его объятия, вот что имел в виду Хейке. Но, Господи — прости еще раз! — как ему, Эрланду Бака, капралу Гвардии Его покойного Величества, справиться со всем этим?

Эрланд вздохнул так, что мундир чуть не лопнул. Придется смириться с этим. Здесь нужна воля, без сомнения. Но плоть требовала своего, а дух был слаб… Нет, такого быть не должно!

И когда пели последний псалом, он только бормотал слова, не отрывая глаз от профиля Гуниллы. В конце концов один из его братьев дал ему тумака и прошипел:

— Ты мог бы, по крайней мере, бормотать в такт, раз уж ты придумал новые слова!

Эрланд покраснел и опустил голову. Он пел, как умел.

Когда все, сбившись в кучу, направились медленно к выходу, ему посчастливилось подойти к ней.

— Можно, я зайду к тебе вечером? — прошептал он. — Мне нужно с тобой поговорить.

— После обеда я собираюсь домой, в Кнапахульт, — нервозно произнесла она.

— Прекрасно! Я провожу тебя через лес.

Она вздохнула, но не нашла, что сказать против.

И вот Эрланд стоял и ждал ее в сумерках. Ждать ему пришлось долго, и он основательно продрог. Но его согревала нежность, потому что «новый» Эрланд ощущал в себе такую силу и такое мужество, что никакой мороз его не брал. Увидев его, она сразу решила: никаких чувственных связей с ним! Посмотрев ей в глаза, он торжественно пообещал:

— Я не буду делать глупостей! Ты можешь положиться на меня!

У Гуниллы застучало сердце.

— Ах, меня мучает из-за тебя совесть, Эрланд! Ты так добр, но я ничего не могу с собой поделать.

— Я это знаю. Этот странный Хейке говорил со мной об этом. Я могу подождать, Гунилла. Я ждал тебя три года, и я могу подождать еще три. Так я думаю.

Она беспомощно рассмеялась.

— Это глупо с твоей стороны!

Эрланд так обрадовался, увидев свою подругу детства смеющейся после всех этих трудных для нее лет, что чуть не обнял ее. Но он крепко держал себя в руках.

Днем шел снег, и теперь в лесу стояла девственная тишина.

Бравый солдат держал ее за руку, и она была не против, хотя и старалась держаться от него на расстоянии. Они шли не спеша, гораздо медленнее, чем думали.

— Ты была единственной, кто хорошо относился ко мне в детстве, — с благодарностью произнес он. — Все остальные называли меня приблудным и еще по-всякому.

— Будто ты сам натворил что-то, — опустив голову, сказала она. — А ты был моим защитником, помнишь?

— Да. Я защищал тебя от ведьм и лесных троллей.

Оглядевшись по сторонам, он рассмеялся.

— Какими глупыми мы были! — сказал он.

У Гуниллы сразу отлегло от сердца, и она сама не знала, что глаза ее наполнились любовь и восхищением, когда она улыбалась ему.

Он с трудом обуздал себя. Все-таки этот удивительный Хейке был прав: он, Эрланд, очень нравился ей.

И пока они предавались воспоминаниям детства, лес звенел от их радостного смеха, и Гунилла чувствовала себя совершенно раскованной.

Но потом Эрланд затронул больную тему.

— Не хочешь ли ты сходить со мной и взглянуть на мой солдатский надел? Только взглянуть! Она словно окаменела.

— Ты можешь взять с собой свою мать, — успокоил он ее.

Она неуверенно кивнула, прикусила губу. Впереди виднелся уже Кнапахульт.

— Мы можем так прекрасно устроить все, Гунилла! Гардины на окнах и…

Гардины? Гардины ! Словно речь шла о самой Бегкваре!

— А для моего ткацкого станка место найдется? Сердце у Эрланда чуть не выскочило из груди.

— Конечно! — восторженно воскликнул он. — Там есть прекрасное место для него!

— Как выглядит этот дом?

— Там можно разбить небольшой садик, если хочешь. Участок немного заброшен, поскольку дом пустовал уже два года, после того, как старый солдат Кланг умер. Но весной я могу вскопать его. Зато надворные постройки там хорошие.

Она погрузилась в мечты. Собственный дом? Никакого влияния родителей. Быть себе во всем хозяйкой. Вести хозяйство, печь хлеб, стирать, убирать — для себя и для…

И тут Эрланд произнес фатальные, необдуманные слова:

— И представь себе, на траве играют дети…

Резко остановившись, Гунилла вникла, наконец, в смысл его слов. Из груди ее вырвался тихий, похожий на крик, вздох.

Она изо всех сил пыталась предотвратить истерику.

— Не надо, Эрланд, не надо, — беспомощно всхлипывала она, собираясь уже убежать прочь.

Но он уже понял свою ошибку и схватил ее за руку.

— Забудь об этом, Гунилла, я имел в виду не это! Это я обмолвился насчет детей. Ты же знаешь, я могу подождать, мы можем спать в разных комнатах, только бы ты переселилась ко мне! Я всерьез намереваюсь жениться на тебе. Ты согласна?

С трудом выдавливая из себя слова, она произнесла:

— Ты ведь понимаешь, что я не могу этого сделать. Но ты имеешь право на детей, как и все остальные. Только я не…

— Гунилла, — умоляюще произнес он. — Мне не нужны дети, только ты будь со мной!

— Ах, Эрланд, — жалобно произнесла она так, что у него защемило сердце. В ее глазах было столько любви и тоски. — Ах, Эрланд, что же нам делать?

И она сорвалась с места и бросилась бежать к Кнапахульту.

А он стоял и смотрел ей вслед, со смешанным чувством смирения и надежды. Не было никакого сомнения в том, что она любила его. Если бы он мог только держать язык за зубами!

И он поплелся обратно в деревню.

В душе Гуниллы была полная неразбериха, когда она вошла в дом и поклонилась родителям. Мать как раз направлялась в хлев, и Гунилла предложила ей свою помощь. Но об этом не могло быть и речи — в ее лучшем, рождественском платье.

— Я сейчас вернусь, — сказала Эбба. — А ты пока накрой на стол, Гунилла!

Дочери не очень-то хотелось оставаться наедине со своим отцом. Более чем когда-либо ей не хотелось говорить с ним. Поэтому она стала торопливо доставать рождественскую еду, ходила, опустив глаза, туда-сюда, стараясь не смотреть на него. Встреча с Эрландом взволновала ее: она была приятно возбуждена и в то же время напугана.

Карл слонялся без устали по кухне, заложив руки за спину, в черной рясе с широким воротником. При этом он бормотал что-то из Библии и строго наблюдал за приготовлениями Гуниллы.

— Рада видеть вас на ногах, отец, — сказала она. — Вы, как я понимаю, уже здоровы?

— Да, с Божьей помощью. Врач мне мало чем помог, меня спасают лишь молитвы.

— Я слышала, Вы были у Угле-Кьерсти, — наивно заметила Гунилла.

— Угле-Кьерсти? — ядовито произнес он, прерывая свою неутомимую ходьбу. — Не думаешь ли ты, что я имею дело с языческим колдовством? Нет, я ходил туда по наущению твоей матери. Нет, Господь услышал мольбу своего апостола и пришел на помощь.

Он подошел к ней ближе, так что она чувствовала исходящий от него гнилостный запах. У Карла были гнилые зубы.

— Ну, что? Господин Грип опять отпустил тебя?

Гунилла задрожала от отвращения, услышав его голос. Она знала, что за его лживым пафосом прячется распутство. И она знала, что любая другая девушка на ее месте, имея такого бабника-отца, гордилась бы им.

У нее же вызывала глубокое отвращение лживая сущность отца, его фальшивая религиозность и привычка сваливать все на «распутство» Эббы. Она понимала, что это он разрушил ее чувственную жизнь, он навредил ей куда больше, чем похождения Эббы в амбаре.

Раньше он всецело подавлял ее. Но поддержкой для нее послужили мудрость и приветливость инспектора Грипа, любовь Эрланда и — не в меньшей степени — понимание Хейке. Она чувствовала, что отец больше не имеет над ней власти, он был просто жалким хвастуном.

— Нет, отец, — твердо произнесла она. — Я не собираюсь выходить за господина Грипа, потому что мое сердце принадлежит другому.

Карл побагровел.

— Что? — взревел он. — Как ты смеешь так говорить, девчонка!

— Мне нравится Эрланд Бака, отец. Вы разрушили мою жизнь, поэтому я не могу выйти за него замуж. Не могу выйти ни за кого!

— Эрланд Бака, — вне себя от ярости произнес Карл. — Этот лоботряс, этот зачатый в грехе подонок! И ты хочешь его, отворачиваясь от такого образованного и состоятельного человека, как писарь? У тебя, что… стыда… нет?

Каждое слово он сопровождал ударом, но она пыталась увернуться. Обезумев от ярости, он схватил ее за руку и ударил прямо в лицо.

Гунилла только охнула, не защищаясь, — слишком велико было ее почтение к родителям. Не задумываясь, Карл поступил так, как делал это в прежние дни: перебросил дочь через колено и задрал ее юбки.

— Отец! — возмущенно воскликнула Гунилла. — Вы, что, с ума сошли? Вы не можете так поступить, не можете так унизить меня!

Будучи сне себя, Карл прошипел:

— Я выбью из тебя грех, свинячья шлюха, ибо Господь сказал, что судить буду я…

Гунилла сопротивлялась, как безумная. Внезапно Карл обнаружил, что имеет дело со взрослой женщиной. Зажав ее, словно в тиски, он уставился на ее прекрасную, золотисто-смуглую кожу и вдруг почувствовал давно знакомую, сладостную эрекцию, которой не было у него уже целый год.

— Я имею на это право, — бормотал он. — Это мое право…

К счастью, девушка не понимала, что с ним происходит, но она заметила, что лицо отца расслабилось, глаза смотрели в одну точку. Она пыталась вырваться, но он еще сильнее прижался к ней.

— Отпустите меня, отец, ради Бога, — закричала она.

И тут вошла Эбба, привлеченная криком Гуниллы и стуком падающих стульев.

Она-то сразу поняла, что происходит с Карлом, она видела это выражение лица сотни раз. У нее мороз пробежал по коже.

— Ты совсем рехнулся! Теперь ты пристаешь к Гунилле! — воскликнула она, бросаясь к нему.

— Я имею на это право, — прорычал он в ответ. — Пошла прочь, ты больше ни на что не годишься!

Схватив лопату для выпечки хлеба, Эбба ударила ею Карла. Тот повалился навзничь.

— Не смей бить меня, старая кляча, — заревел он, еле живой от страха. — У меня есть на это право!

Но Эбба больше не слушала его, она теперь превратилась в мстительную фурию.

— Ты получишь обратно все те удары, которыми осыпал меня все эти годы, ты получишь обратно все, чем изводил меня и Гуниллу! Ты совершил слишком большой грех, ты, исчадие ада!

— Эбба! — пытался строго прикрикнуть он, в то время как на него сыпался град ударов, так что лопата раскололась пополам. И Эбба тут принялась охаживать его кочергой. — Так не обращаются с избранниками Господа! Остановись, дьяволица, о, помогите, умираю!

— Это ты-то избранник Господа? — издевательски воскликнула Эбба и нанесла ему удар прямо по его самому чувствительному месту. Карл согнулся пополам. — Какие у тебя есть достоинства? Никаких, даже в постели! Каждый, кто приходил ко мне в амбар, имел член на несколько пальцев длиннее, чем у тебя, и они давали мне такое наслаждение, о котором ты даже и мечтать не можешь! Они давали мне радость любви! Не то, что ты, со своим дюймовым гвоздиком!

Поднявшись с пола, Гунилла схватила мать за руку.

— Мама, мама! Не делайте себя несчастной!

Эбба, наконец, опомнилась.

— Верно, — сказала она. — Такой радости я не доставлю этому насекомому.

От прежнего хозяйского самодовольства Карла ничего не осталось: теперь это была просто бесформенная, воющая от боли куча.

— Неверная жена! Я рогоносец, рогоносец! Весь округ будет смеяться надо мной!

— Они смеются над тобой уже много лет, — безжалостно фыркнула Эбба. — Но набрасываться на Гуниллу со своими похотливыми желаниями я тебе никогда не позволю! Никогда!

Карл был весь в крови от бесчисленных ран и, возможно, получил сотрясение мозга, но сдаваться не собирался.

— Мои похотливые желания? Мои? Я свят и чист, запомни это! Это она, потаскуха, набросилась на меня!

Гунилла, до этого пытавшаяся препроводить отца в постель, вдруг вся окаменела и выпустила его руку, преисполненная отвращения. Ничего не понимая, она уставилась на Эббу.

— О чем это вы говорите, мама?

— Э, не обращай внимания, — торопливо ответила Эбба. — Все это ерунда. Он просто сумасшедший, можешь мне поверить!

Но девушка наконец поняла. Она почувствовала, как к горлу у нее подступает тошнота. Слабо охнув, она выскочила из дома и побежала прочь — прочь из Кнапахульта! — не слыша умоляющих криков Эббы.

«Никто! — лихорадочно думала она на бегу. — Никто! Никто!»

Она вернулась в дом писаря. Лицо ее было бледным, она с трудом держалась на ногах.

Арв по-прежнему лежал в постели, но уже явно выздоравливал. Приподнявшись на локте, он приветливо спросил:

— Это ты, Гунилла? Входи! Но почему у тебя такой вид? Ты плохо чувствуешь себя?

Она смотрела на него в тупой растерянности.

— Не хотите ли поужинать, господин Грип?

— Нет, иди, сядь сюда! Что с тобой такое? Кто тебя обидел?

Она теребила бахрому на своей шали.

— Эрланд? — тихо просил он, потому что до него дошли кое-какие слухи…

— Нет, нет. Это отец, который…

Арв даже не мог представить себе, что Карл может сделать что-то плохое своей дочери.

— Он снова дурит с Эббой? Нужно положить этому конец!

— Думаю, что все уже кончено, — еле слышно прошептала она. — Сегодня мать избила его.

Это показалось Арву настолько справедливым, что он не стал распространяться по этому поводу, спросив лишь:

— Надеюсь, у него нет серьезных ранений?

— Не думаю. Во всяком случае, он после этого выл и кричал.

Арв задумался.

— Гунилла, — наконец мягко произнес он. — Все это плохо отражается на тебе. Ты не думала о предложении, которое я когда-то сделал тебе?

Она молчала.

— Я был бы очень рад, если бы ты стала моей женой, потому что твой приход в дом сделал меня счастливым впервые за долгие годы.

Сидя на краю его постели, Гунилла изо всех сил старалась не расплакаться. Она думала об Эрланде, о котором господин Грип почти ничего не знал — не знал о том, что было между ними. Сердце ее переполнялось скорбью, но она знала, что с Эрландом у нее никогда ничего не получится. Никогда! После того, как ее собственный отец набросился на нее, ее отвращение к близости с мужчиной возросло в сто крат! А Эрланд не сможет держать себя в узде, ни за что в мире ему не справиться с чтим — она хорошо знала его!

С Арвом Грипом все было по-другому. Он был зрелым, приветливым человеком без особых страстей. Гунилла не заглядывала далеко в будущее, она думала о настоящем. У господина Грипа она будет в безопасности.

Но это было не так!

Она встала.

— Простите меня, господин Грип! Я чуть было не сказала «да» на ваше любезное предложение. Но я стала бы избегать вас, а вы этого не заслуживаете.

— Нет, посиди со мной! Давай поговорим об этом! Я беспокоюсь за тебя, Гунилла! Боюсь, ты со временем будешь раскаиваться в этом, когда встретишь того, с кем действительно захочешь разделить свою жизнь.

«О, Эрланд, Эрланд, красавец Эрланд, с которым я играла в детстве и которого я теперь так боюсь! Он стал таким чужим, таким мужественным, таким опасным! И он разжигает… как это называется?.. он разжигает во мне злые страсти».

И снова тошнота подступила к ее горлу.

— Я никогда не стану в этом раскаиваться, — торопливо ответила она.

Арв вздохнул, чувствуя, что между ними нет полной откровенности.

— Ты и в самом деле думаешь, что будешь со мной счастлива, Гунилла?

«Прости меня, Эрланд, прости меня! Но я не могу поступить иначе?»

— Я знаю, что буду счастлива с вами. У вас есть терпение, а это важно. Он долго размышлял.

— Да, — наконец сказал он. — Я терпелив. Значит, Гунилла, мы договорились. Мы объявим помолвку на третий день Рождества, нам не стоит терять время.

— Меня это радует, — сказала она, шмыгнув носом, явно заразившись от него.

Арв протянул к ней руки и обнял ее — как добрый дядя обнимает маленькую девочку. И Гунилла плакала, ища у него защиту и утешение.

Гунилла легла спать с температурой. Ей хотелось послать известие Эрланду, она чувствовала, что он заслуживает того, чтобы она объявила ему о своем решении, но у нее не было возможности сделать это.

Никто ничего не говорил Эрланду. Никто в деревне не осмеливался это сделать. А в церковь, где оглашали имена вступавших в брак, он не ходил, считая религию делом частным, касающимся только его самого и Бога, не вмешивая в это священника. После того как Гунилла убежала от него в лесу, он отправился к себе на хутор и стал приводить все в порядок. Он надеялся, что она придет к нему — по доброй воле. Разумеется, он ничего не знал о катастрофическом поступке Карла.

Оказалось, что Карл довольно серьезно ранен. И больше всего пострадал его престиж хозяина. Он был совершенно уничтожен тем, что Эбба осмелилась дать ему сдачи — и он предпочел вести себя по-другому. Теперь он был мягким, сговорчивым, благородным и понятливым, как сам Иисус. (Он не осмеливался больше применять силу, ведь Эбба могла в любой момент наброситься на него, эта сумасбродка!)

Поэтому он лежал в постели и проповедовал равнодушной к его словам Эббе, какие страшные кары ожидают ее в преисподней за то, что она избила его! Но ему пришлось также молить Господа о том, чтобы она не была настолько глупой, чтобы не понимать, как плохо она поступила. И рисовал самому себе картины, в которых небесные ангелы являются к невинно избиенному Карлу Кнапахульту и забирают его с собой — одного из избранников Господа, — чтобы усадить его рядом с троном Всевышнего. Ведь его смертный час был близок, он это чувствовал…

Он искоса посматривал на Эббу, но та оставалась до обидного равнодушной.

Карл брюзжал и жаловался до тех пор, пока ему самому это не надоело. После чего он утешился мыслью о том, что небесной кары здесь явно недостаточно для такой закоренелой грешницы, как Эбба, что кесарю надо отдать кесарево, и что он, как только встанет на ноги, должен сообщить о ее поведении ленсману. Это его долг, как бы ни было ему тяжело на это решиться. Она покушалась на жизнь своего невинного мужа!

— Только попробуй это сделать! — пригрозила ему Эбба.

Все еще пытаясь сохранить тон покладистого мужа, он сказал:

— Я имею право наказывать тебя. Мой долг выбить из тебя порок — наследие, получаемое всеми женщинами от Евы. И теперь я убедился в том, что был прав. Ты занималась развратом почти на глазах у меня. Порядочному мужчине тяжело видеть свою жену в роли непотребной женщины.

Последние слова он процедил сквозь зубы, не осмеливаясь дать волю гневу.

— И что же, по-твоему, плохого в том, что мне хотелось немного нежности и любви?

Карл презрительно фыркнул, услышав эти вздорные слова.

— Ленсман должен узнать об этом, — сказал он, высовывая из-под одеяла свои опухшие руки. — Он посадит тебя в тюрьму за то, что ты натворила!

— Иди, жалуйся! — сказала Эбба. — Мне тоже есть, что сообщить ему. О мошенничестве с деньгами богатых женщин в те времена, когда мы переезжали с места на место и выставляли себя на посмешище. И я, к примеру, могу рассказать ему о том, как ты набросился на Гуниллу. Как ты порол ее все эти годы! Да, я не стану выбирать выражения, ты же знаешь. Ленсману будет, что послушать!

Забыв о своей покладистости, он чуть не вскочил с постели.

— Я только выполнял мой долг, как тебе известно, и Бог тому свидетель. Тогда как ты, женщина, избивала меня безжалостно, и я теперь умираю, и в этом твоя вина!

Однако о ленсмане он больше не заикался.

Теперь он просто лежал и ныл. И никто так незаслуженно не страдал, как Карл Кнапахульт.

Взаимопонимание между Арвом и Гуниллой росло. Тон их общения был настолько мягок, что к ней постепенно вернулся покой. Впрочем, она часто печально сидела у окна, тепло одетая и закутанная в плед, опасаясь сквозняков. Думая об Эрланде, который так и не получил от нее известий, она чувствовала себя изменницей. Тем не менее, она никого не посылала к нему.

И только за день до свадьбы, когда Эбба пришла навестить свою дочь, она решилась, наконец, высказать свою просьбу.

Эбба сразу все поняла и обещала сходить к Эрланду. Видя, что дочь переживает трудности, она согласилась объяснить ему все сама.

Впервые за долгое время мать и дочь почувствовали общность, которой раньше между ними не было, начиная с детских лет Гуниллы. И обеим это было по душе.

Собственно, никто не понимал безграничной любви Эббы к своей дочери, потому что она была не из тех, кто кричит об этом на каждом шагу. Но если бы кто-нибудь посмотрел в глаза Эббы, когда она расчесывала волосы дочери или когда Карл слишком жестоко обращался с девочкой, то сразу бы все понял. И теперь Эбба была неописуемо горда предстоящей свадьбой с таким знатным человеком, хотя в глубине души и знала, о ком думает теперь Гунилла.

Она понимала, что у Гуниллы с Эрландом никогда ничего не получится. И не только из-за вечных проклятий этого свиньи Карла по поводу чувственных желаний и естественных влечений. Эрланд едва ли был из тех, кто мог быть сдержанным в постели.

Добровольно надев на глаза шоры, Эбба желала дочери всяческого счастья и радости в этом браке с деликатным Арвом Грипом.

Гунилла рада была отвлечься на домашнюю работу, хотя времени на это теперь было мало. Им предстояло венчаться в двенадцать часов следующего дня, и теперь, в последний вечер, не все еще было готово к свадьбе. Гунилла шила подвенечное платье до позднего вечера.

Усталая, она прилегла на скамью в кухне. Вошел Арв и с улыбкой посмотрел на нее.

— Ну что, измучилась?

— Уфф, да! Хорошо, что не приходится выходить замуж каждый день!

Она была бледна, но он приписывал это недавно перенесенной простуде. Арву тоже время от времени требовались шоры.

Он сел рядом с ней, положив одну руку на скамью, а другую — к себе на колено.

— Завтра ты будешь свободна, — сказал он, останавливая на ней приветливый взгляд. — Придут соседские жены и оденут тебя, наведут здесь порядок, так что тебе не придется ни о чем думать.

Гунилла натянуто улыбнулась. Предстоящий день пугал ее, этого она не могла отрицать.

Теперь она говорила ему «ты», они научились непринужденно смеяться, шутить, вести серьезные беседы.

— Я заметила, что последние три недели ты рассеян и озабочен чем-то, — тихо сказала она. — Ты раскаиваешься в своих намерениях?

— В намерениях жениться? Нет! Нет, это другие вещи не дают мне покоя.

— Хейке?

— Да. Он должен был уже давно вернуться.

— Он мог напасть на след твоего сына и отправиться на его поиски.

— Да, я тоже так думаю. Гунилла, я думаю день и ночь о своих детях после того, как Хейке рассказал мне об этом. Много раз я думал о том, чтобы скакать за ним следом в Бергквару, что на берегу моря, но это было бы глупо. Если это не удалось Хейке, мне это тем более не удастся. И все-таки я не осмеливаюсь надеяться!

Она положила свою ладонь на его руку. Они посмотрели друг на друга и нежно улыбнулись.

— Гунилла… Тебе не кажется, что ты многому меня научила за это время? Она смущенно кивнула.

— А мне кажется, что это я многому научилась.

Арв некоторое время смотрел на нее, потом осторожно притянул ее к себе.

Она не противилась этому, она часто находила утешение в его надежных объятиях. Теперь же он сделал маленький шаг вперед.

— Завтра ты станешь моей женой, Гунилла. Тебе придется привыкнуть к тому, что люди будут считать нас супружеской парой — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Она задрожала. Об этом она не подумала — что скажут люди.

Арв мягко произнес:

— Возможно, они захотят увидеть, как я целую тебя, ты должна быть к этому готова.

Он почувствовал, что сердце ее забилось, как крыло птицы.

— Ты хочешь… попробовать это сейчас?

Она низко опустила голову.

— Может быть, так оно будет лучше… — еле слышно произнесла она. — Чтобы я не растерялась завтра…

— Тебе не следует бояться меня, — сказал он, приподнимая ее подбородок.

Осторожно, осторожно он поцеловал ее в лоб. Гунилла сидела, не шевелясь, словно трепетная лань.

«Мне нравится он, — мысленно говорила она себе. — Мне он очень нравится!»

Но достаточно ли этого для вступления в брак?

Многие браки построены на гораздо более шаткой основе.

— Тебе нужно положить руки мне на плечи, — сказал Арв.

Ей не хотелось этого делать. Но когда он осторожно поцеловал ее брови, она послушалась его. Ее руки безжизненно легли на его затылок, словно она заставляла свои руки делать это, будучи не в состоянии вдохнуть в них хоть какое-то чувство.

Нет, как бы ей ни нравился Арв Грип, у нее это не получалось.

Однако она это делала. С той же поспешностью, с какой она, обживалась в его доме, особенно в последние недели, теперь развивались и их отношения.

— Плохо, что не будет твоего отца, — сказал Арв, не имеющий понятия о том, что натворил Карл.

Гунилла немедленно среагировала на это. Ее руки тут же вцепились в затылок Арва, словно ища у него защиты.

Арв взял в свои ладони ее лицо и нежно поцеловал ее ноздри, ее щеки…

Гунилла не противилась.