Усадьба «Медвежий Ручей»

Глава 6 Под стражей

20 августа (1 сентября) 1872 года.

Воскресное утро

Зина поняла, что ошиблась. Это не господин Левшин шёл крадучись – это воздух вокруг словно бы загустел. При полном безветрии он обратился в подобие болотной трясины или зыбучего песка, препятствуя скорым движениям. Девушка уразумела это, когда сама сделала шаг вперёд, становясь между полицейским дознавателем с пистолетом и своим приёмным дедом. Тот попытался удержать её, но Зина не поддалась – хотя и не была уверена, что её манёвр подействует.

– Здесь убили моего отца! – заявил Андрей Левшин, глядя через голову Зины на господина Полугарского. – И, полагаю, для вас это не новость! А может, вы и есть убийца.

– Да что за нелепицу вы городите, милостивый государь? – возмутился Николай Павлович. – И с какой стати направляете оружие на мою внучку?

Тут только господин Левшин словно бы опамятовался и пистолет опустил, пусть и не убрал вовсе. И промолвил:

– Ладно, возвращаемся в дом! – А потом, повернувшись к городовым, распорядился: – Забирайте труп, и уходим отсюда!

И Зина должна была признать: решение он принял верное. От воды, слишком уж быстро нагревавшейся на солнце, уже начинал подниматься пар. Так что, вопреки всем природным законам, возле водоёма жара усиливалась, а не ослабевала.

Зина подумала: больше всего на свете она хотела бы прямо сейчас уехать из этого места, где люди исчезают среди бела дня. Где одиноких путешественниц обворовывают на железнодорожной станции – и никто ничего не замечает. Где солнце сходит с ума. Где медведи бродят по помещичьей усадьбе. И главное – где мертвецы выдают себя за призраков. Или, быть может, призраки выдают себя за мертвецов.

Однако проблема состояла в том, что уезжать ей было некуда. Даже Ванечка, которого Наталья Степановна назвала её женихом, таковым в действительности считаться не мог. Даже к нему она не смогла бы сейчас поехать! И получалось так, что единственным её приютом оказался дом посторонних для неё людей – которых она теперь не имела права бросить на произвол судьбы.

«Я должна разобраться во всём этом! – подумала Зина. – Любым способом я должна во всём разобраться. А не то я вправду застряну тут навсегда!»

В господский дом они возвращались странным порядком. Николай Павлович и Зина шагали в авангарде. Следом шёл с оружием в руке этот безумец – господин Левшин; спасибо, хоть пистолет он продолжал держать дулом в землю. А замыкали шествие городовые с неудобной ношей. Они свернули бредень и при помощи своих поясов соорудили из него подобие носилок, на которых тащили теперь татуированного мертвеца.

Зине казалось: её ноги будто прилипают к земле. А воздух, не колеблемый даже мимолётным ветерком, обволакивает кожу и при каждом вдохе словно бы застревает на полпути к лёгким. Николай Павлович дышал с явным усилием; да и гораздо более молодые мужчины, шагавшие позади, громко сопели при каждом шаге.

Пока они брели так по липовой аллее в сторону господского дома, Зину не оставляло ощущение, что совсем недавно, возле пруда, безумный дознаватель Андрей Левшин случайно произнёс какую-то очень важную фразу. Сказал нечто такое, что почти навело девушку на определённую догадку… И дочка священника, невзирая на то, что голову её безбожно палило солнце, уже подобралась к тому, чтобы собственную догадку вспомнить. Но именно в этот момент раздался потрясённый возглас Любаши:

– Батюшки-светы, да что же это такое?!

Горничная вышла в аллею им навстречу и теперь мелко крестилась, переводя неверящий взгляд с утопленника на вооружённого дознавателя и обратно. При этом Зина прочла на её лице и подобие облегчения: та явно радовалась, что из пруда выловили не её хозяйку. Но дочку священника Любашино появление сбило с мысли: она тотчас позабыла о своём недавнем озарении.

– Не волнуйся, Любочка! – бодрясь, воскликнул Николай Павлович. – Скоро всё разъяснится!

А господин Левшин пробурчал в дополнение к этому что-то невразумительное. Зина сумела разобрать лишь два слова, непонятно к чему относившиеся: «заманил» и «фараон». С тем они и вошли во двор дома, где перед клумбами их диковинную команду встретил Антип. Он только крякнул, поглядев на татуированного, и покачал сокрушённо головой. А того обстоятельства, что его хозяина привели чуть ли не под дулом пистолета, словно и не заметил.

– И куда его теперь? – спросил кучер, указав на утопленника.

– Отвезём в уездный анатомический театр, – сказал господин Левшин. – Заверните тело во что-нибудь непромокаемое и приготовьте повозку подходящую! И мой экипаж, разумеется, тоже.

– Ну, – Антип почесал в затылке, – у меня клеёнка есть – хорошая, американская. В неё покойника и заверну.

И он повёл городовых с их импровизированными носилками куда-то в сторону конюшни. А все остальные, включая Любашу, поднялись на крыльцо и вошли в дом – наконец-то убрались с палящего солнца. Уже в дверях Зина оглянулась через плечо: ей показалось, что кто-то пристально смотрит ей в спину. Она даже разглядела какую-то тень возле столетних лип. Но затем солнечный луч так ударил ей в глаза, что девушка на несколько мгновений ослепла. И так, вслепую, ей и пришлось переступить порог.

– Кто давал вам право производить арест? – Зина почти кричала – отводила душу, хоть и отлично понимала, что толку от её слов не будет никакого. – Да ещё и наставлять пистолет на безоружных людей?

Они втроём: Николай Павлович, титулярный советник Левшин и Зина, – сидели в кабинете хозяина дома. Расположились там сразу после того, как городовые пошли вместе с Антипом закладывать «эгоистку» полицейского дознавателя и хозяйскую повозку-линейку: длинную коляску с продольным сиденьем, на котором пассажиры располагались спинами друг к другу. Элегантный ландолет взяла Наталья Степановна – уехала на нём в церковь. И всё никак не возвращалась домой. А между тем Зина надеялась всей душой на её скорое возвращение. Рассчитывала, что хотя бы старая графиня сумеет образумить и урезонить Андрея Ивановича Левшина.

В доме было не настолько жарко, как снаружи. Однако из-за того, что все окна держали закрытыми, здесь царила страшная духота – прямо как в раскалившемся на солнце железнодорожном вагоне. И ситуацию не делала приятнее даже изящная обстановка в кабинете Николая Павловича: живописные полотна в золочёных рамах, развешанные по стенам; высокие книжные шкафы – красного дуба, со стеклянными дверцами, заполненные томами в кожаных переплётах; сафьяновый диван с ножками, изображавшими лежащих львов; лакированный письменный стол со стоявшими подле него мягкими стульями.

На диване сидела сейчас Зина – в одиночестве. А с двух сторон от стола расположились господин Полугарский и титулярный советник Левшин. Который не глядел на Зину, даже когда она к нему напрямую обращалась. Да и вообще – не глядел ни на что вокруг: не отрывал своего цепкого взгляда от хозяина дома. И ничьих доводов слушать не желал. Поскольку, что называется, закусил удила. Да и было от чего. Если, конечно, всё то, что он сказал, являлось правдой.

Зина слабо представляла себе, как это могло быть правдой. И всё время поглядывала на Николая Павловича – надеясь, что он попросту поднимет на смех титулярного советника. Укажет ему на полную невозможность вещи, в которой тот обвинял его, помещика Полугарского. Однако муж Зининой бабушки хранил молчание. Он и двух фраз не произнёс с того момента, как они вошли в кабинет. Застыл, сидя на стуле, и походил теперь на бронзовое изваяние баснописца Крылова, которое Зина видела в Летнем саду во время единственной своей поездки с родителями в Петербург.

– За то, что извлёк оружие, я готов принести извинения вам обоим. – Титулярный советник всё-таки соблаговолил ответить Зине и даже повернул голову в её сторону. – Но я не арестовываю вашего родственника. Я просто беру его под стражу до выяснения обстоятельств. Нужно, чтобы он ответил на кое-какие вопросы. И, если его ответы удовлетворят господина исправника и господина уездного прокурора, Николай Павлович нынче же вернётся домой. Но если нет…

Он не договорил, но Зина и так поняла: тогда следующую ночь помещик Полугарский проведёт не дома, а в остроге. И как, спрашивается, Зина должна будет одна искать ответ на загадку, которую услышала от ночного гостя? Гостя, которого затем выловили из пруда. И которого – что было уж ни в какие ворота! – господин Левшин считал своим отцом, пропавшим четырнадцать лет тому назад.

– Послушайте, Андрей Иванович, – проговорила Зина, – ну разве ж вы не понимаете: такое попросту невозможно – то, о чём вы говорите? Вы наверняка обознались! Если бы ваш батюшка был убит в Медвежьем Ручье в 1858 году, то как бы он мог сейчас выглядеть таким свежим? А если бы он всё это время оставался жив и убили его лишь недавно, то как бы он оказался совсем не постаревшим? Ведь этому мужчине, которого нынче вытащили из воды, на вид не больше сорока пяти лет. А в каком году, скажите, появился на свет ваш отец?

Титулярный советник ответил не сразу. Как видно, ему и самому нечто подобное приходило в голову.

– Иван Сергеевич Левшин, мой отец, родился в 1815 году, – сказал он наконец. – И – да: сейчас ему было бы уже хорошо за пятьдесят. Однако позвольте и мне спросить у вас, мадемуазель: неужто вы сами могли бы так обознаться – не узнать собственного батюшку, пусть и по прошествии многих лет?

– Но почему же все эти годы его никто не искал?

Господин Левшин снова помедлил с ответом: явно не мог решить, стоит ли ему вдаваться в подробности. Но потом всё-таки произнёс:

– Вы не знаете, каковы были обстоятельства исчезновения моего батюшки. Тогда, четырнадцать лет назад, никто не думал, что он остался в Медвежьем Ручье. В день своего исчезновения он поехал сюда – он каждый месяц здесь бывал. Он, видите ли, любил играть в фараон, а эта игра уже тогда выходила из моды. Ну, а в доме господ Полугарских в неё всё ещё играли. А по окончании того вечера он поехал на станцию: ему нужно было по делам в Москву…

Титулярный советник примолк, предавшись каким-то своим мыслям, и Зина поспешила сказать:

– Ну, вот видите! Он покинул усадьбу! С какой же стати вы теперь обвиняете Николая Павловича?

– Тут, мадемуазель, есть интересный нюанс. Тот факт, что мой батюшка сел в поезд, подтвердил только один человек: его слуга, Фёдор, который в тот день ездил в качестве кучера. И угадайте: у кого этот Фёдор служит теперь?

Зина молчала не менее минуты – и не потому, что не поняла, о каком Фёдоре идёт речь. А потом спросила:

– В тот вечер, когда ваш батюшка играл здесь в карты, он выиграл или проиграл?

Титулярный советник вздрогнул, как от удара хлыстом. Лицо его перекосилось.

– А вы и вправду догадливы, мадемуазель! – Он искривил губы – как бы улыбнулся. – Мой батюшка очень много проиграл – и не только в тот вечер. И не только здесь. Из-за его карточных долгов имение наше было дважды заложено к тому времени, когда он пропал. Потому-то многие и решили тогда: он попросту сбежал от кредиторов. Имение очень скоро ушло с молотка, а моя матушка, взяв меня и мою сестру Лизу, увезла нас в Москву, к своим родителям. Слава богу, нам было куда поехать. Но дом свой нам пришлось покинуть навсегда.

Зина при этих словах Андрея Ивановича слегка смутилась, поскольку невольно ему посочувствовала. Уж она-то знала, каково это – покинуть свой дом навсегда. А потому не задала вопрос, который так и вертелся у неё на языке: зачем господину Полугарскому было бы убивать человека, который задолжал ему крупную сумму денег? Но тут неожиданно заговорил сам Николай Павлович – нарушил-таки свой непонятный обет молчания.

– Неужто вы, милостивый государь, – возвышая голос, проговорил он, – всерьёз полагаете, что я убил вашего отца, сбросил его тело в пруд, а потом сам же и вызвал вас сюда, чтобы вы его тело нашли? Да и доводы Зинаиды Александровны вы напрасно игнорируете. Что, ваш отец сохранялся все эти годы в воде наподобие мамонтов в сибирской вечной мерзлоте?

Последняя его фраза, по мнению Зины, была уже лишней. Она подумала: такого ёрнического тона титулярный советник Николаю Павловичу точно не спустит. Однако она ошиблась. Бушевать и снова выхватывать пистолет, уже убранный им в карман сюртука, господин Левшин не стал. И только сказал сухо:

– Я полагаю, сударь, вам следует отдать необходимые распоряжения – относительно того времени, когда вы будете отсутствовать дома.

И Николай Павлович опять сник. Дрогнувшей рукой он вытянул из кармана пиджака носовой платок, вытер им вспотевший лоб. Да и сама Зина, как и вчера на подъездной аллее, чувствовала, что по лицу её течёт пот. До полудня оставалось ещё почти четыре часа, а жара сделалась такая, будто солнце уже стояло в зените.

– Вы нас не оставите ненадолго? – обратился господин Полугарский к титулярному советнику; и, видя, что тот колеблется, прибавил с нервической усмешкой: – Не волнуйтесь, я не убегу – из окошка не выпрыгну. Мне нужно переговорить с внучкой конфиденциально.

И Андрей Иванович Левшин, хоть и скорчил недовольную мину, всё-таки поднялся со стула и вышел за дверь.

Едва только дверь за титулярным советником закрылась, Николай Павлович сказал:

– Упреждая ваши вопросы, моя дорогая, спешу заверить вас: к смерти Ивана Сергеевича Левшина, моего соседа, я никоим образом не причастен!

– Мне и в голову не пришло бы вас в этом подозревать! – горячо воскликнула Зина, но потом понизила голос и спросила уже совершенно другим тоном: – Но, может быть, вы всё-таки объясните, для чего вы призвали сюда господина Левшина в качестве полицейского дознавателя? Я же видела: вы с самого начала были совершенно не в восторге от его действий? Неужто вы думаете…

Она не хотела говорить: думаете, что и моя бабушка была убита? Тем более что это расходилось со словами ночного призрака. Но, кажется, Николай Павлович и так её понял.

– Я отправил за ним нарочного не оттого, что решил, будто с Варенькой случилось непоправимое несчастье. У меня имелись иные резоны – которые, увы, не оправдались.

С этими словами он вышел из-за стола, шагнул к самому крайнему из книжных шкафов и, распахнув его полированные дверцы, вытащил один из стоявших в ряд толстых изданий в тёмно-вишнёвой обложке. Это оказался третий том «Общего гербовника дворянских родов», и Николай Павлович, положив его на стол, моментально нашёл нужную ему страницу – явно не в первый раз её открывал. Зина тотчас встала с дивана – подошла к пожилому родственнику.

– Вот, дорогая, – проговорил тот, – взгляните на этот герб! Он был пожалован государем императором Павлом Петровичем нашему семейству – вместе с дворянским званием. Как видите, древностью рода Полугарские похвастаться не могут. – Он издал надтреснутый смешок.

Зина посмотрела на герб – и её будто ударило что-то в голову. Сильнее, чем тогда, когда к её чёрным волосам липли жгучие солнечные лучи.

Герб господ Полугарских представлял собой щит, разделённый по диагонали полосой горностаевого меха. В правом верхнем углу щита находилась рука рыцаря с мечом – облачённая в доспех, но при этом как бы отрубленная по плечо: лишённая остального тела. А в нижнем левом углу шёл к раскидистому дубу тот самый зверь, имя которого не желала произносить горничная Любаша: бурый медведь.

На той же странице, где находилось изображение герба, указывалось, что Василий, Степан, Илья и Елена Полугарские «по именному его Величества Государя Императора Павла Первого Указу 1798-го года октября 13-го дня всемилостивейше пожалованы во дворянское Российской империи достоинство» [2].

Николай Павлович удостоверился, что девушка всё рассмотрела, а потом взял у неё толстый том и открыл его на одной из более ранних страниц.

– А теперь взгляните вот на это! – сказал он. – Да, да, сведения о семействе дворян Левшиных оказались в том же самом томе гербовника. Уж не знаю, случайность это или нет… И уж их-то семейство будет породовитее нашего!

И он через стол подвинул к девушке книгу.

– Невероятно!.. – На сей раз Зине пришлось опереться рукой о стол – иначе она, чего доброго, села бы прямо на пол. – И здесь он… – Девушка чуть было не сказала: ведмедь.

Герб рода Левшиных – и вправду существенно более древнего – являл собой щит, разделённый уже на три составляющие. В верхней части, имевшей вид треугольника, располагались звезда и месяц, обращённый рогами вверх. Нижняя же часть герба была разделена вертикальной чертой на две равные доли. В левой из них находилась как бы половина двуглавого орла: белого, с единственным распростёртым крылом. А в правой части герба изображён был медведь, на сей раз – чёрный, стоящий на задних лапах в совершенно человеческой позе. Сходство с человеком усиливало ещё и то, что в передних лапах мишка держал серебряный меч, обращённый остриём вверх. Казалось, оружие это перекочевало к нему прямо из рыцарской руки с герба Полугарских. И это же изображение – чёрный медведь с серебряным мечом – венчало герб: словно бы вырастало из дворянского шлема с короной, находившегося поверх щита.

«Фамилия Левшиных происходит от въехавшего в Россию к Великому Князю Дмитрию Иоанновичу Донскому из Швабии Сувола Левенштейна, – прочла Зина. – Потомки сего Левенштейна, прозванные Левшины, Российскому Престолу служили дворянские службы в разных чинах и жалованы были от Государей поместьями…» [3]

– Вот бы не подумала, что Левшин – это русский вариант фамилии Левенштейн! – сказала девушка.

– Да это не главное! – Николай Павлович в досаде взмахнул рукой. – Вы ведь и сами уже заметили это, если можно так выразиться, совпадение: медведь присутствует в гербе и наших соседей Левшиных тоже!

– Но был ведь ещё и третий медведь!

– Какой третий медведь? – На сей раз уже господин Полугарский удивился.

– Ну как же! Разве вы не видели татуировку на груди утопленника?

Зина подумала: имелся и ещё один зверь – настоящий, которого видела и она сама, и Любаша. Но решила: сейчас не время об этом упоминать.

– Ах, татуировка! Так она изображает не медведя, а древнеславянского бога Велеса! – Николай Павлович произнёс это без тени сомнения. – Хотя я ума не приложу, с какой стати Иван Сергеевич Левшин такую татуировку сделал. Славянофилом он себя никогда не числил. Да и славянофилы всегда на другое делали упор… Но вы правы, дорогая: в Медвежьем Ручье собралось чрезмерное количество медведей. – Он снова издал свой надтреснутый смешок.

– И что это означает?

– Если бы знать! – Николай Павлович отвёл взгляд. – Но мне, сказать по правде, подумалось, когда я узнал об исчезновении Вареньки: если кто и сможет мне дать дельный совет и помочь в её розысках, так это здешний житель. И, условно говоря, медвежатник. Мне и в голову не пришло, что он притащит сюда этих олухов с бреднем, вместо того чтобы обсудить всё со мной по-дружески и по-соседски.

«Вряд ли после сегодняшней находки Андрей Левшин когда-нибудь захочет обсуждать с вами что-то по-дружески», – подумала Зина. Но вслух сказала другое.

– Выходит, вы точно знали, что бабушкиного тела они из пруда не вытащат. – Это не было вопросом.

– Да, знал, – подтвердил Николай Павлович. – Поскольку мне было доподлинно известно: на пруд перед своим исчезновением Варенька не ходила. У неё возникло совершенно иное дело в имении. Ах, да, есть одна вещь, о которой я вам не сказал… А теперь, к сожалению, это может причинить вам немалые неудобства. Накануне того дня, когда супруга моя пропала, наш управляющий попросил расчёт.

Зина удивлённо сморгнула. Да, приходилось признать: имение весьма не вовремя осталось без управляющего. Но как-либо это соединить с бабушкиным исчезновением она не могла.

Однако Николай Павлович ещё не закончил – просто сделал короткую паузу, предаваясь огорчительным для него воспоминаниям. Потом продолжил:

– По совести говоря, я даже не могу осуждать его за то, что он отказался от места. У него, видите ли, молодая жена и двое малолетних деток. И в Медвежьем Ручье они с ним не жили – супруга его, Елизавета Ивановна, наотрез отказалась сюда переезжать. Отец моего управляющего, господина Воздвиженского, – протоиерей, как и ваш батюшка. И у семейства его имеется свой дом в Троицком. Там госпожа Воздвиженская и проживала последние два года – со свёкром, но отдельно от мужа. Но потом ей такое положение показалось невыносимым, и примерно месяц назад она взяла детей и уехала с ними к своим родителям – в Москву. А мужу поставила условие: или он бросает службу у меня, или она к нему более не вернётся.

– Погодите-ка! – воскликнула Зина. – А его дети – это мальчик лет четырёх и девочка лет примерно двух?

– Именно так! А вы где-то сумели познакомиться с господином Воздвиженским?

Зина поморщилась: вспомнила яблоко, подаренное ей бойким четырёхлетним мальчишкой.

– Думаю, я видела его на станции, когда он забирал оттуда своих домочадцев, – сказала она. – Но из-за чего же его жена так противилась тому, чтобы он служил в Медвежьем Ручье? И как всё это связано с исчезновением моей бабушки?

Николай Павлович поёрзал на стуле, покосился на дверь, за которой наверняка стоял сейчас Андрей Левшин, и принялся рассказывать.