Сотник. Уроки Великой Волхвы

Глава 2

О том, как встречали возвратившихся из похода воинов, Андрею и Арине в подробностях рассказали ребятишки в самый первый раз, когда их пустили навестить раненого. Юлька предупредила, что надо погодить несколько дней с разговорами, хотя сестренки вместе с Елькой и Дудариком, конечно, все равно каждый вечер прибегали из крепости.

Мальчишка чувствовал себя ответственным за малышню, хоть и сам их ненамного перерос, но ведь он-то уже в настоящий поход сходил! Поплатился за это, разумеется, хорошей поркой и отсидкой в порубе, и поминать лишний раз при взрослых вслух не рискнул бы, но чувствовалось – не жалеет ведь, поганец, ни о чем! И, пожалуй, не отказался бы и еще раз свой «подвиг» повторить.

К тому же, раз ему боярыня доверила присматривать за девчонками, то он старался держаться солидно, как взрослый. Ну, и сам не меньше них рвался к дядьке Андрею. И дудочку свою приносил; Арина хорошо научилась понимать, что мальчишка на ней «говорит». Теперь она им пригодилась, хотя Андрей свистеть в ответ не мог: и в доме не положено, и сил еще не хватало, так что его ответы уже Арине приходилось угадывать и передавать Дударику. Так и говорили иной раз все вместе, кто как умеет.

Андрей прихода ребятишек ждал и, как приближался вечер, начинал прислушиваться. У него заметно светлело лицо, когда с улицы слышались голоса детей, а потом по ступенькам крыльца раздавался дробный перестук ног. У Аринки сердце заходилось, когда в такие моменты смотрела на него – так хотелось когда-нибудь родить ему сына или дочку!

Фенька со Стешкой и до того к дядьке Андрею липли при каждом удобном случае, а теперь и вовсе не отходили. И вроде как тоже его понимали; да им и понимать не очень-то требовалось: просто о чем-то щебетали, загадки ему загадывали, а потом сами же за него и отвечали, только спрашивали, так ли? Андрей на все согласно глазами показывал – да, правильно, наслаждаясь тем, что они вот здесь, рядом, чирикали. Это ему помогало не хуже отваров.

Арина, конечно, знала, что первая полусотня в крепость вернулась: и Михайла забегал в первый же день, и домашние рассказывали, да и девчонки тогда же похвастались, что тоже встречали воинов вместе со старшими, но поначалу ей было не до того, а Андрею тем более. А вот когда он немного окреп, и Юлька позволила пустить к нему ребятишек, то Арина уже нарочно принялась их расспрашивать. И Андрей сразу подобрался и подался вперед, хотя слабость его пока не отпускала. Сестренки первыми восторженно затрещали, перебивая друг друга, но Арина притянула их за плечи к себе и обратилась к Дударику:

– Ну-ка, давай для начала ты наставнику доложи. А мы послушаем, – и подмигнула надувшимся было малявкам. – Нам-то с вами в мужские разговоры лезть невместно. Пусть сперва будущий воин по делу доложит, а потом вы добавите, что сами заметили. Я ведь там не была, и мне тоже все интересно, – и опустилась вместе с ними на лавку.

Мальчишка от таких слов только что по стойке смирно не встал, как отроки на плацу, и заговорил, чеканя слова и подражая дневальным, отдающим рапорт. Все расписал: как встречали вернувшихся воинов, да как Михайла со старшим наставником Алексеем докладывали Анне, да как отроки кланялись боярыне. И сколько раненых привезли, и прочее, что Андрея интересовало: Дударик его, может, и не так хорошо, как Арина, но тоже понимал. Она слушала, смотрела на них и не заметила, как в голову совсем другие мысли полезли.

«Надо же, чуть жив, а уже готов вскочить и в крепость к своим отрокам лететь. Господи, ведь ко мне он так рваться никогда не станет! И не удержу… ничем не удержу! Правильно Верка сказала: через все переступит, а уйдет, если уж даже сейчас все помыслы только туда направлены.

Фома тоже превыше всего дело свое ставил, а все же не так… Или так, просто я по молодости не задумывалась? А что я тогда вообще замечала? Ну да, девкам нашим, считай, ровней была – и в голове столько же. А много ли с тех пор добавилось, если судить по-хорошему? Перед другими можно притворяться, а себе не соврешь.

От бабки набралась по верхам, а своего опыта не нажила. За родителями ни о чем не думала, ничего решать не приходилось, за мужем – то же самое. Все как с неба сыпалось. В доме достаток, черная работа на холопах, а откуда что берется – не мое дело. Даже когда мужу помогала распознавать, правду или нет ему купцы говорят, так и то… Больше себя этим тешила – интересно же, да и приятно, что со мной, соплячкой, мужи взрослые советовались. Да и Фома оберегал от всего. За что он тогда меня, такую, и полюбил-то? И правда, за что?»

Не впервые Арина задавала себе этот вопрос, но сейчас неожиданно, вместе с умилением и благодарностью к покойному мужу, ее царапнуло: она обнаружила, что теперь это «оберегал», да и сам Фома выглядели иначе. Впервые за все время подумала: а одной ли любовью к ней это объяснялось? Да, заботился о ней муж, пылинки сдувал – свекровь иной раз даже кривилась, глядючи на них. Ревновала по-матерински? Да, не без этого, но, может, не только?

«Ведь я по сравнению с Фомой неразумным ребенком была. Выходит, он во мне это и полюбил? В Туров привез, чтобы всему, что ему надобно, научить. Для себя только, получается? То-то он каждый раз изумлялся, когда я что-то разумное предлагала… Да, принимал мою помощь при сделках с купцами, потому что она ему выгоду приносила, а дальше меня в свои дела и на полшага не пускал!

Получается, я ему не женой была, а игрушкой, забавой для души и тела? Понятно, что не со зла он это, а от любви, но нельзя же так с живым человеком! Я бы с ним сама собой, такой, какая есть сейчас, никогда не стала бы, только тенью его…

А вот Андрей совсем не так относится. Зачем ему девчонка восторженная, что только вокруг него прыгала бы, щебетала да в глаза заглядывала? Ему жена нужна не та, что с него глаз не сводит, а та, что с ним в одну сторону смотрит, вот! Ох ты, Господи! Смотреть, как Анна, я пока еще не умею, не всегда знаю, какая сторона – та, но научусь. Встреться мы раньше, пожалуй, и не случилось бы ничего. А сейчас не поймешь: я ли Андрея увидеть смогла, потому что меняться стала, или он меня другой и не заметил бы?

Я же, когда к родителям вернулась, по-прежнему только о себе заботилась: в горе своем великом ничего вокруг не видела и видеть не хотела, дурища! А надо! Вон, Анне в крепости до всего дело есть, так потому она и боярыня, и что бы ни случилось, ей некогда руки заламывать да слезы лить: на ней все держится, и на нее все смотрят.

Зато потом, когда пришла настоящая беда и пришлось бежать, мне уже не до страданий стало. Хороша бы я была, коли тогда, так же как после гибели Фомы, вместо того, чтобы сестренок спасать, от всего отрешилась, себя жалеть принялась – а ведь забот побольше, чем в первый раз, свалилось! Но ведь справилась же! И сейчас тоже справлюсь!

Наверно, я оттого и блажила, что до того настоящей беды не знала? И пока меня, как кутенка неразумного, из-под теплого бока не вышвырнули да мордой не ткнули, и мысли такие не приходили. Кабы вся моя беспечная жизнь не сгорела вместе с нашим подворьем, кабы не пришлось мне не только за себя, а за сестренок отвечать и их спасать, так и прожила бы всю жизнь дура дурой».

Арина встряхнула головой, отгоняя неприятные мысли, и подняла глаза. Стешка с Фенькой, хоть и сами видели все, о чем рассказывал Андрею Дударик, сейчас, слушая его, притихли. Старшая наморщила лоб и пыталась что-то соображать, а младшая просто глазенками хлопала, раскрыв рот: в чужих устах знакомые события казались чуть ли не сказочными. Арина улыбнулась, глядя на них, и сама себя одернула:

«Да чего уж теперь о прошлом горевать – не изменишь ничего. Мне сейчас по-настоящему взрослеть приходится, и быстро. Вот ради них! То-то за все годы после бабкиной смерти из ее науки столько не вспомнилось, сколько за этот месяц! Даже то, что забылось вроде бы напрочь. А все потому, что чужим умом и опытом не проживешь – своего набираться пора. И давно пора – третий десяток пошел!»

Какими путями Корней проведал о повороте в лечении своего родича, Арина даже думать не хотела, но вскоре после памятного бабьего бдения старший Лисовин самолично явился навестить Андрея. Да не один, а с Аристархом.

О том, какие гости к ним пожаловали, молодую хозяйку предупредила запыхавшаяся девка-холопка, чуть не бегом ворвавшаяся в горницу, так что Арина успела выйти навстречу и спуститься с высокого крыльца, чтобы поклониться старшим, как положено, во дворе.

Трепет, который она испытывала перед грозным старостой с памятного дня знакомства, никуда не делся, но сейчас его приезд сочла добрым знаком: значит, помнит об Андрее, беспокоится. И к ней Аристарх в этот раз совсем иначе обратился. Нет, ничего особенного не сказал, только поздоровался, отвечая на приветствие, но ей показалось, что взглянул с одобрением. А глава рода и вовсе заговорил почти ласково:

– Кхе… Ну что, полегчало Андрюхе?

– Слава богу, полегчало, Корней Агеич, спасибо Настене с Юлией.

– Настена, значит? Ну-ну… – непонятно хмыкнул Корней и обернулся к Аристарху. – Во, Репейка, слыхал? А ты говорил!

– Это ты говорил. Я-то сразу тогда понял… Ну что? Долго тут стоять будем? Идем! А ты… – взглянул на хозяйку староста, замялся, вспоминая ее имя, – Арина… Ты баба вроде разумная, так что тут пока посиди и не пускай никого. Понадобится что – сами позовем.

И два немолодых мужа неспешно поднялись по ступенькам. Арина шикнула на куньевских баб, высыпавших навстречу гостям:

– Чего встали? Дел нет? Идите-идите, – а сама опустилась на тщательно выскобленную и вкусно пахнувшую свежим деревом нижнюю ступеньку новенького крыльца, нагретую солнцем, отчаянно добирающим последние летние деньки.

«Просто так, навестить пришли или?.. Нет, просто так воевода один бы приехал, а если вдвоем со старостой, значит, по делу. И дело, похоже, неотложное, раз не стали ждать, пока Андрей поправится. Аристарх вон какой озабоченный! Виду не подает, но я же чувствую… Что ж там у них за разговор, если меня тут сторожить поставили?»

Пробыли гости долго, Арина уже и волноваться устала, не повредит ли Андрею такой длинный разговор? Юлька же строго-настрого приказывала, что нельзя у него долго засиживаться, в шею всех гнать велела. Может, войти да на правах сиделки поторопить мужей? Будь она твердо уверена, что Андрею это во вред, и Аристарха не побоялась бы, но ее останавливало, что оба гостя – мужи разумные, сами воины и хорошо знали, что такое тяжелое ранение. Андрею они зла не желали, стало быть, и худого не сделают.

Только Арина успела себя уговорить, как наверху скрипнула, открываясь, дверь. Выйдя на крыльцо, воевода внимательно оглядел подворье, покивал чему-то, бросил быстрый взгляд на старосту и степенно спустился вниз.

«Доволен Корней Агеич, очень доволен. Только чем: разговором или тем, что увидел в усадьбе?»

Не успела она себе ответить на этот вопрос, как сзади над ухом рыкнул голос старосты, и Арина чуть не присела от неожиданности:

– Что уставилась? Опять любопытство бабье, тудыть его, гложет? Слышь, Кирюха, она небось тебя снова прозреть пытается! Видал?

«Неужто глаза мне отвёл? Или просто ходит так тихо?»

Ошеломленная его мальчишеской выходкой, Арина не сразу поняла, что Аристарх на нее не сердился, скорее – пугал, но не всерьез.

«Словно отрок, который девку на посиделках до визга испугал! Разве что пальцем в бок не ткнул. Прежней озабоченности даже следа нет, наоборот, похоже, какую-то тяготу с себя свалил».

Староста выглядел довольным не меньше воеводы и шутил именно с ним, а не с молодой хозяйкой подворья.

– Да ты что?! Вот же, ядрена-матрена, бабье неугомонное! – ответно рявкнул Корней, не успев погасить улыбку. – Ну так, может и пускай, а, Репейка?

– Не, Кирюха, это никак не пускай, – не согласился с воеводой староста и поведал, обращаясь по-прежнему к нему, но разглядывая при этом Арину. – Бабам спуску давать нельзя! Даже и умным нельзя – ибо дуры. Вот хоть эту возьми. Умная же баба, а здесь дура! На тебя, вишь, пялится – понять хочет, что мы там с тобой Андрюхе наговорили. А того не понимает, что не у нас, а у него спрашивать надобно! – и добавил уже Арине, наставительно: – Поняла, что говорю? Как начнет вставать, так и спросишь. И ответ его поймешь! Тебе его теперь всегда понимать придется… Все, пошли, Кирюха!

Едва успела кивнуть, но Аристарх ответа и не ожидал, повернулся и неспешно двинулся из усадьбы вместе с сотником.

Арина, озадаченная и немного встревоженная тем, что и как сказал ей староста, едва проводив дорогих гостей, почти бегом заторопилась в горницу. Вошла и чуть не ойкнула: показалось, что недели две Андрея не видела – так он после разговора с гостями изменился; словно и не он сегодня утром лежал обессиленный, уставший от упорных, но пока что безрезультатных попыток самому покалеченной рукой сжать черенок ложки. Но именно после этого таинственного разговора и началось настоящее выздоровление Андрея.

Юлька, навещая раненого, радовалась, что его состояние день ото дня улучшается, но каждый раз заметно удивлялась. И смотрела на Арину не то что недоверчиво, а будто подозревала ее в чем-то запретном. Не иначе, норовила уличить в тайном ведовстве, хотя вопросов не задавала. Арина только усмехалась про себя – какое тут ведовство! Если уж какие-то непонятные силы и помогли, так о них скорее Аристарха надо спрашивать – вот кто к заветным тайнам касательство наверняка имел.

Потому и над словами Аристарха Арина крепко призадумалась. Беды они не сулили, но чувствовала, что ей непременно надо понять, чего от нее хочет староста – ради Андрея и их будущего надо…

А тут еще с хозяйством пришлось разбираться, и спешно. В первое время, как Андрея привезли да пока не стало окончательно понятно, что он выживет, она ни о чем другом и не думала, а дела шли вроде как сами по себе. Понадеялась на Ульяну и Семена, но забыла напрочь, что без хозяйского глаза все равно ничего оставлять нельзя. Нет, ставшая родной нянька старалась изо всех сил, но привычки отвечать за большое хозяйство она все-таки не имела, а уж когда в усадьбе появились присланные в помощь лисовиновские родственницы, из куньевских, и совсем раздрай начался.

Лизавета, бывшая у своих за старшую, непонятно с чего решила, что может верховодить и у Арины в доме. Голова, что ли, закружилась от нежданной свободы и какой-никакой, но власти? Дошло до того, что попыталась пререкаться с Ульяной – вроде как та здесь никто, холопка бывшая, а она, Лизавета – родня хозяйская.

На их скандал Арина и попала, спустившись на кухню за каким-то делом, когда не докричалась холопку. И без того рассерженная, что девка, нарочно приставленная для посылок, заслушалась баб и не откликнулась на ее зов, молодая хозяйка мигом навела порядок. И холопке, чтобы не бездельничала, досталось, и на Лизавету, попытавшуюся с разбегу возразить и ей, так рявкнула, что не только Анна – наставники, пожалуй, позавидовали бы.

Устроенная выволочка пошла на пользу всем: несостоявшаяся большуха впоследствии только на своих же молодухах срывалась да холопок гоняла, а сама Арина, наконец, спохватилась и вспомнила, что на ней теперь не только раненый Андрей. Хозяйство, тем более не устоявшееся, когда быт на новой усадьбе только-только складывался и даже стройка вокруг продолжалась, без должного пригляда оставлять никак нельзя. Не приведи Господи, если утвердится привычка к бестолковой суматохе, то так потом и дальше пойдет, и переломить ее будет гораздо труднее, чем с самого начала поставить правильно. Строго.

Когда Арина, в конце концов, занялась хозяйственными делами, то обнаружила такое, что растерялась не на шутку. Она, конечно, знала, что из Ратного им начали потихоньку перевозить добро, обещанное Корнеем своему родичу, и пригонять скотину. И мимоходом отмечала, что на заднем дворе уже загоны построены, да в подклетях место приготовлено, но сколько там чего припасено, выяснила только сейчас и обмерла: откуда столько?! Даже с учетом той доли, что Андрею причиталась за участие в походе, слишком много выходило.

Арина позвала деда Семена, вместе с ним начала пересчитывать, а потом призадумалась: может, в Ратном вообще ничего не осталось? И стадо лисовиновское почти все здесь? Точного размера того, чем Лисовины владеют, она, конечно, не знала, но примерно представляла – чай, не слепая, в ратнинскую усадьбу не раз приезжала. И выходило, что если не все оттуда перевезено, то уж большая часть непременно.

– Семен, ты что-нибудь понимаешь?

– Ну, слава богу! – усмехнулся старик. – Опамятовала хозяйка. Давно жду, пока ты, Аринушка, спохватишься.

– А ты чего молчал? – Арина с подозрением поглядела на деда. – Что знаешь-то?

– Да не больше, чем ты мне сама сказала, – покачал тот головой. – Но ведь тут догадаться не велика хитрость. Умен старый боярин, ах, умен, ничего просто так не делает! А я-то голову ломал, зачем он тогда, возле церкви, все так напоказ устроил. Ведь не только людей удивить да своей щедростью на все село похвалиться.

Семен опять покрутил головой, в очередной раз удивляясь хитроумию ратнинского сотника, помолчал, будто раздумывал, продолжать разговор или нет, но потом, видимо, решился:

– Про бунт слышала, небось, что в Ратном еще до нашего приезда случился?

– Бунт? Слыхала, конечно. А при чем тут это? Или… – Арина невольно поежилась от предположения, которое само просилось на ум. – Ты что, думаешь, сотник все еще чего-то опасается? Бунтарей-то вроде как выслали всех…

– Эх ты… Выслали! – скептически хмыкнул дед. – Как ты тут всех вышлешь? У них же в Ратном все друг другу какая-никакая, а родня… Да и не в том дело, – Семен оглянулся, будто боялся, что их кто-то подслушает, примостился на ближайшую жердину из ограды загона, задумчиво поскреб у себя в бороде, настраиваясь на длинный разговор, и принялся объяснять:

– Я же, сама знаешь, Илье Фомичу иной раз помогаю управляться с хозяйством тут, на посаде. В крепости он сам, но здесь тоже надо кому-то досматривать. И стадо, и огороды, и птица. За холопами присмотреть, то да се… Оно понятно, ребятишки хоть и стараются сами хозяйствовать, особенно этот… как его… комедат.

Семен хмыкнул, выговаривая новое, недавно заученное слово, каким все в крепости называли Демку, но в этом хмыканье читалось скорее одобрение, чем насмешка.

– В общем, боярич Демьян, – пояснил он на всякий случай. – Дельный отрок, ничего не скажу, только по молодости не все может осилить, да и жизненного опыта нету пока. Так что присмотр все одно нужен. Тем более, и он все больше по крепости суетится. А у нас тут тоже люди строятся. Вон, наставники семьи перевозят, плотники опять же… Уже сейчас весь немалая выросла, а в любой веси непременно кто-то должен, вон как Аристарх в Ратном, старостой…

– Да это понятно, – с легким нетерпением отмахнулась Арина.

«Надо же! Он что, в здешние старосты уже метит? Ну-ну…»

– А бунт-то тут причем? – напомнила она. – Ты же вроде про Ратное начинал…

– Верно, про Ратное, – согласился Семен, но продолжил все с той же обстоятельностью: – Я же тебе и толкую, что с Ильей мы по-соседски частенько беседуем, а он, сама знаешь, поговорить любит. И в Ратном бываю иной раз по делам – там тоже люди есть. Откровенничают-то со мной не особо – чужаки мы пока, а все ж таки и по недомолвкам многое узнать можно, если с умом-то… – Семен наклонился, сорвал травинку, засунул кончик в рот и, кажется, задумался.

«Ох, и любят мужи на себя таинственность напускать! И дед туда же – нет бы сразу о деле, так ему вначале надо вокруг да около походить! Ну да ладно – послушаю, от меня не убудет…»

Только собралась сказать Семену что-то приятное на этот счет – он как раз разогнулся, как будто очнулся от короткой задумчивости или принял какое-то решение – встретилась взглядом с его глазами и язык прикусила, словно и не хорошо знакомый с детства дед перед ней сидел. Почему-то вдруг вспомнился свекор покойный: тот вот так же иной раз глядел, когда с Фомой торговые дела обсуждал, особенно, если что-то шло не гладко. Жесткий взгляд, расчетливый. Таким бывшего доверенного холопа покойного отца она еще не видела. Даже речь у него вроде бы изменилась.

– Ты сама посуди: сотник сейчас свою власть в Ратном заново ставит. Жестко. И не просто жестко – к этому тут привычные, гораздо хуже, что он по-новому все поворачивает. Вот это многим поперек души. Сама знаешь – ты же умница! – тревожно и неуютно людям, когда издавна заведенный уклад в одночасье меняется. Все новое – непонятное, а потому поначалу против него народ обязательно упирается. И без разницы, хорошее это или плохое – главное, непривычное. Вот вспомни, как твой батюшка года два назад хотел у нас в Дубравном мостки по улице проложить. Ну, как в Турове, чтоб было удобно в грязь ходить. Помнишь?

– Нет, не припоминаю… – расстроенно помотала головой Арина и вздохнула, в очередной раз досадуя на себя тогдашнюю – вот же дурища! Только о себе думала, ничего вокруг не видела и видеть не хотела, кулема! – Да что я тогда замечала…

– Это да… – дед сочувственно покивал, по-своему истолковав причину ее расстройства. – Ты от горя не в себе была, Аринушка, вот и не помнишь… Батюшка твой не для себя тогда расстарался, и то не дали ему! Согласие от общины требовалось, сделать-то он и сам сделал бы, невелики траты. Но ведь потом всем старание прикладывать понадобилось бы: каждому возле своего дома следить за чистотой тех мостков да чинить, если там кто проломит или само сгниет. То есть пошевелиться чуток. Куда там! Чего только не наплели, чтоб возразить: дескать, и мешают они, доски эти, и ходить по ним неудобно, и лошади спотыкаются. Даже отец Геронтий общество не уломал – он-то как раз удобство сразу оценил… Так Игнат и плюнул тогда, не стал настаивать. А почему не дали, знаешь? Непривычно! – Семен сплюнул с досады. – А в Ратном-то не мостки на улице – сам уклад меняется! Вот как… И, думаешь, покорятся?

«Вот как он, оказывается, может! А я его таким и не знала… И опять, дурища, все пропустила! Дед и дед – с детства привыкла, что вроде в холопах, да как родной нам… Вот и видела в нем только старика, что нам сказки рассказывал, да Гриньке свистульки делал… А ведь он же много лет у батюшки в доверенных ходил, а до того у деда… То-то отец с ним, почитай, как с равным обращался и совета не гнушался спросить. А уж приказчики, даже вольные, кто поумнее, ему первыми кланялись. Значит, было за что?»

А Семен продолжал рассуждать, словно сам с собой:

– Сотник, конечно, сейчас сила. Но недовольные всегда сыщутся, и хорошо, коли на разговорах успокоятся: народ без вожака пошумит-пошумит и утихнет. А вот коли вожак найдется – жди беды…

Сейчас у Арины язык бы не повернулся назвать Семена дедом: перед ней сидел битый жизнью, жилистый и опытный муж.

«Батюшки! Это что ж он пережил-то, что ТАК говорит? А ведь он сейчас решает про себя что-то важное… Что, интересно? В верности его и сомнений быть не может, но что-то он сейчас недоговаривает!»

Арина стояла, прислонившись к ограде, и молчала, ожидая продолжения странного разговора. А привычный дед (опять дед!) снова занял место незнакомого и – чего греха таить! – пугающего мужа:

– Народ, Аринушка, у нас дурной – когда толпой-то. Это на доброе дело толпа не враз соберется, а вот на злое – сама кинется, укажи только. Поодиночке всяк человек и умный, и добрый, и рассудительный, а в толпе у него куда что девается. Иной раз и себе во вред, но если все идут – и он попрет. И чем толпа больше, тем рассудка у нее меньше и тем она страшнее.

Корней Агеич, по всему видать, удачу крепко за хвост ухватил, а завистники у удачливого человека всегда сыщутся – перенять ее захотят. Коли окажется среди тех завистников такой, кто умеет толпой верховодить, то он может людским недовольством воспользоваться. Ну, может, и не завтра такие найдутся, но все-таки… Потому сотник и не хочет лишний раз людям в глаза лезть с тем добром, что с Куньева привез и что после бунтовщиков получил.

Сколько у него на подворье осталось, а сколько сюда перевезли, никто и не знает, поди. Все слышали, что он Андрею щедрую долю выделил? Слышали. Да еще бабы завидущие приврали с три короба. Пусть лучше тебе косточки перетирают у колодца, мол, пришлая вдовица ловко устроилось, а главного и не заметят. Народ что не видит, быстро забудет. Ну, не совсем, конечно, но хоть поминать почем зря не станет, и то хлеб… – дед Семен снова смотрел на Арину, ласково прищурившись, но ей отчего-то за привычным привиделся его прежний взгляд, незнакомый и тревожащий. – Теперь, если что, и добро тут под охраной, и самих Лисовинов не ухватишь, как зря. Нынче у нас в крепости теперь их побольше, чем в Ратном. Все внуки Корнеевы тут, так?

– Так… – Арина согласно кивнула. – Но все равно в Ратном не один Корней остался. И сын его там единственный, наследник.

– Это Лавр-то? – прищурился Семен. – Ты хоть раз слышала, чтобы его боярином звали?

– Боярином? Не слыхала… – Арина растерялась от такого вопроса, но тут же с недоумением пожала плечами и отмахнулась от деда. – Да ну тебя, Семен! Как бы я услышала-то? Он здесь и не бывает совсем…

– Правильно, не бывает. Хотя, чего бы не приехать? Сыновья-то его тут. А я тебе еще вот что скажу, – дед выставил вперед указующий перст, – в селе его так даже обозники не величают. Корнея, если кто с какой просьбой идет, боярином привыкают потихоньку, а его – нет. Лавр, да и все тут, а то и Лавруха. У нас вон, Михайлу и братанов его после похода иначе чем бояричами и не называют. Ну и кто тогда наследник? Нет, не Лавр, Аринушка, а Михайла – надежа у воеводы. Ему и передаст все, тут и сомнений нет. А после него – Лавровы сыновья. Потому Корней и бережет их пуще глаз!

Семен снова примолк, разглядывая Арину, потом хмыкнул, выплюнул изжеванную травинку, потянулся за следующей, а когда разогнулся, спросил совсем неожиданное:

– Вот, скажем, как крепость наша расположена, ты обратила внимание?

– Да, тут надежно… – кивнула Арина. – На острове почти.

– Эх ты! На острове… – усмехнулся дед. – Хотя, откуда тебе знать-то! Это я уже полазил вокруг: верши ставил, да про то, где поохотиться можно, разузнавал у лесовиков. Они-то сами охотой живут и здешние угодья знают.

Удачное место для крепости нашли – удобнее и не придумаешь! Мимо Ратного никакое воинство сюда не пройдет. Ни пешее, ни на ладьях. Там их и остановят или, при большой беде – не приведи Господи! – время протянут, чтобы тут к отпору приготовиться, ну, или уйти куда… в самом крайнем случае. А ежели из-за болота кто решит напасть, так мимо веси Великой Волхвы незамеченными не пройдут. Оттуда и нас, и Ратное упредят, да и боятся ее – лишний раз не сунутся. Так что если только малым числом тайком кто вокруг по лесу прокрадется, а большой силой – никак обойти не получится. К Ратному могут выйти – там вроде есть путь, сотня ходила, а в нашу сторону – никак.

– А если с той стороны? – Арина, всерьез заинтересовавшись, обернулась и кивнула на лес, который начинался сразу за пригорком, где стояла их усадьба. – Там что?

– А там еще лучше, – расплылся в улыбке Семен. – Там, лесовики сказывали, дальше, совсем за лесом, болото вовсе непроходимое. Да такое, что топь и зимой не замерзает. Потому пастухи в ту сторону стадо не гоняют, только вдоль реки. Хотя до той топи не менее дня идти, а все же опасаются. Оно-то нас с той стороны надежно от любой беды охраняет, а пуще всего – от того боярина, которого воевать ходили. Говорят, за той топью – тоже его земли, но это уже я не знаю, да и вообще – запутала ты меня! – неожиданно сердито махнул рукой Семен на оторопевшую от внезапного обвинения Арину. – Не о том совсем я говорю! А о том, что воевода сюда своих внуков не просто так поселил. Самое ценное – будущее рода – понадежнее укрыл. И Анна при них, и Андрей твой, и Алексей. Они, выходит, лисовиновского рода хранители! Самое ценное им боярин доверил, ну, значит, и добро тоже тут – под надежной охраной. И от любой беды в стороне. Поняла теперь?

«Почему же Корней Агеич мне не сказал? Хотя, с чего ему в свои тайны меня посвящать? Анна знает, да и… Теперь понятно, о чем они со старостой с Андреем договаривались…»

– Значит, так, Семен! – повернулась она к деду. – Надо, чтоб как можно дольше никто ничего толком не понял. Всем, конечно, глаза не отведешь, но что можно – постарайся!

– А как же, – деловито кивнул тот, выплевывая очередную травинку. – Воевода к нам на постой определил и ту скотину, что при крепости – для кухни. Ребятишек кормить – все равно стадо пасти. А к зиме загоны общие ставят и не землянки – вон хоромы какие! За стенами и не пересчитаешь, сколько их сюда пригнали. И овчарни опять же, и птичники – все у нас, под присмотром. Потому тут, на бугре, только Лисовины и строятся, и тын у всех усадеб общий, а все прочие – с той стороны… Тут чужих нет, да и в общей куче не так в глаза бросается.

Вот после этого разговора ей в очередной раз и вспомнился приезд Аристарха с Корнеем. Ох, прав дед – умен сотник! Андрея расспрашивать Арина не решалась: Аристарх ясно сказал – потом, но ей же самой думать и догадываться не заказано? Радовало, что Андрею тот разговор сил добавил, он прямо на глазах оживал. Арина невольно задумывалась: может, староста слово какое тайное знает – с него станется?

Единственному сравнению, которое пришло в голову, она сама удивилась, тем более, что за мужами такого раньше не замечала. Порой самые некрасивые девки и бабы от нечаянной любви хорошели несказанно, иная за неделю расцветала так, что не узнать – откуда что бралось? Сколько раз такое видела, да и сама…

«Вот именно! Я-то, когда Андрея встретила, тоже заново родилась. Не он бы – еще и неизвестно, хватило бы мне сил после смерти родителей не впасть снова в отчаяние. Когда мы тут, в безопасности, оказались, запросто ведь могла опять руки опустить. Именно Андрей меня тогда второй раз спас от дури. А уж когда поняла, что и ему я не безразлична, и вовсе крылья выросли.

Но он-то не девица – ему одной любви мало, пусть она сейчас ему жизнь и спасла. Мужам нашим, женским, счастьем никак не прожить! Разговор-то последний с Настеной вспомни…»

Настена – ещё до приезда сотника со старостой – как и обещала, опять выбралась из Ратного проведать Андрея. Вошла в горницу, с порога осмотрелась и хмыкнула довольно:

– Вижу-вижу, дело на лад пошло.

Подошла, села рядом с Ариной на скамью. Окинула ее взглядом:

– Ну, и ты повеселела сразу. Сама-то хоть спишь? А то одни глаза остались…

– Я тут, рядышком, на лавке, – улыбнулась Аринка, – и во сне все слышу.

Лекарка кивнула, перевела взгляд на Андрея, вздохнула:

– Ну что, Андрюха, опять ты ко мне попал? Теперь терпи! Уж чего-чего, а это ты умеешь. Хорошо тебе досталось, не скоро снова голову под стрелы подставишь, хоть и крепкая она у тебя. Ну, хоть горлом на копье не полез, и то спасибо. Давай-ка, погляжу на тебя… – и пересела к нему на постель.

Арина поймала себя на том, что в последний момент едва удержалась, чтобы не воспротивиться этому – и сама удивилась, что так дернулась. Настена ведь лекарка, но даже от нее хотелось прикрыть Андрея.

«Вот же глупая бабья сущность! Умом понимаю, что лекарка лучше меня и перевяжет, и обиходит, а все равно кажется, что она что-то не так сделает. Наваждение какое-то! Хватит дурью-то мучиться!»

Настена и на этот раз хлопотала долго, голову и руку Андрею сама перевязала – и все молча. Аринка не пропускала ни малейшего движения не то что ее рук – даже, кажется, бровей, и, в конце концов, перевела дух: лекарка довольна, не то что в прошлый раз.

– Ну, вроде все в порядке, – одобрила увиденное Настена. – Когда рука срастется, разрабатывать начнешь. Я тогда Арину научу, как разминать ее да растирать, чтоб ожила. А пока береги, не пытайся усердствовать. И с головой шутки плохи. Лежи, сколько велено! И ты тут смотри, – повернулась она к Арине со строгим видом, – в случае чего, хоть связывай его. Это он сейчас такой смирный, а чуть отойдет – дуром попрет, не удержишь.

А потом тихим наговором усыпила раненого. Арина поначалу испугалась: ясное дело, чтобы с ней поговорить от него в тайне.

– Да не бойся ты! – уловила ее тревогу лекарка. – Пугать мне тебя особо нечем, самое страшное минуло. Дней семь еще может и жар вернуться, и в груди хрипы никуда не делись – дышать ему трудно. Голову поберечь надобно; хоть и крепкая она у него, а все же покой нужен. Конь его сильно побил, конечно, но главное, внутри вроде ничего важного не задел. Не знаю еще, как все сложится, но и смертельного пока не вижу. Ты об этом тревожишься?

Аринка с облегчением перевела дух:

– Главное – выжил!

– Да в том-то и дело!

Настена встала, прошлась по комнате. Арина с удивлением следила за ней глазами: лекарка теперь казалась не на шутку взволнованной и удивленной. Пока Андрей их слышал, она этого ничем не выказывала, а тут куда только ее уверенность подевалась.

– Теперь-то могу сказать – жить будет, но почему?.. Я понять не могу, как?! – наконец заговорила Настена. – Надеялась, конечно, что ты его выходишь, но ведь до конца и я не верила! Я не Юлька, чтобы тебя веры лишать – вся его надежда только в твоей вере и жила. Но теперь-то хоть признайся: заговоры какие-то над ним творила? Обряды какие-нибудь? Чему-то бабка успела научить? – и на Аринку в упор так глянула, что та еле-еле успела собраться, чтобы полностью в ее власть не попасть, коли Настена и сейчас ее начнет ведовством морочить, как у церкви при первом знакомстве.

И вдруг разозлилась, как редко вообще злилась на кого-то – до хруста зубовного. Сразу сил прибавилось, вскочила, встала напротив Настены – кулаки сами сжались. Глаза в глаза уставилась и увидела, что лекарка опешила: не ожидала такого. Да Арина и сама от себя не ожидала, что ее так разберет.

– Ну что ты ко мне привязалась, Настена? – выдохнула она. – Что еще тебе надо? Не видишь, что ли, одно мне сейчас важно – его выходить! Умела бы – да! И заговоры творила бы любые, и обряды бы тайные проводила! Все бы сделала – хоть жертвы идолам приносить бегом побежала бы! Но не умею я ничего!

Единственно, баб на помощь позвала. Видела, что ты в прошлый раз делала, ну и бабка мне рассказывала, что можно как-то женской силой поделиться, вот я и решила попробовать. От отчаяния больше – и как у нас получилось, я так и не поняла… Ну, а кроме этого – только то, чему Юлька твоя научила да ты сама велела делать.

Но ведь сама боярыня с нами вместе его лечила. Неужто ты думаешь, она бы позволила языческие таинства творить? И еще я все время подле него сидела, дыхание его слушала. И звала оттуда, из тьмы, сюда, к свету. Как умела, звала, за руку держала. Ничего больше! А тебе все неймется!

– Да сядь ты… – устало отмахнулась от нее Настена, опускаясь на лавку. – Не враг я вам с ним и сама готова сделать все, чтоб Андрюха поднялся. Но мне знать надо! Не моими заговорами вы его вытянули, но вытянули же как-то. Если умеешь что-то, скажи, может, я потом еще кого так спасу. Про ваше сидение мне Юлька уже поведала. Неужто и правда, одной любовью сумела? Как?

– Кабы я сама знала… – развела Аринка руками, успокаиваясь и присаживаясь рядом с лекаркой. – И объяснить не могу, как у нас получилось. Но бабка-то говорила, что не ведовством это делается, а любовью. Вот я и подумала… Люблю я его, Настена, больше жизни люблю. И бабы, видно, тоже от всей души ему добра пожелали. Даже девчонки старались изо всех сил. Вы вот с Юлькой не верили, а мы не сомневались! Но заговоры… Нет, этого и впрямь не знаю! Да ты же и сама, поди, видишь, что нет во мне ведовской силы.

– Ну, стало быть, и правда, женщины любовью лечат… А мужи – даже не знаю, чем… Верой, что ли? Как попы? … – задумчиво, сама себе проговорила лекарка. Кивнула. – Вот Лада, значит, Морену и пересилила. Никто бы больше не смог. Хотя… Мать его тоже как-то сумела, когда горло ему копьем перебили. Так на то она и мать! Свою силу жизненную ему отдала, а сама через два месяца угасла. Теперь ты вот взялась… Везучий Андрюха! Несмотря ни на что, везучий! – Настена усмехнулась, но тут же снова построжела. – Но учти: я не позволю тебе отдать ему все силы, как его мать! В прошлый раз говорила и сейчас скажу: о себе не думаешь – об Андрюхе своем подумай! Не спишь ведь, не ешь толком – я же вижу. А ты ему и дальше нужна – выздоровление только началось…

Лекарка помолчала, будто решая что-то про себя, и серьезно продолжила:

– И еще… Жить он будет – в этом я сейчас уже уверена, но вот что останется воином – не обещаю. А для мужей это иной раз хуже смерти, для Андрюхи-то точно… Тихо! – ухватила она за руку вскинувшуюся от этих слов Арину. – Тихо, говорю! Или, если не воин, он тебе и не надобен? Не бойся, он не простой ратник – Корней его к делу приставит, бедствовать не придется…

– Да ты что?! – задохнулась Арина, поняв, как истолковала Настена ужас, мелькнувший у нее в глазах, и навернувшиеся слезы. – Не брошу я его! Любого! Он для меня… Но он-то?.. Ты же сама говорила – воинская стезя для него все! Все у него отобрали, только это осталось, а если и ее не станет… Он-то как?! – почти выкрикнула она в отчаянии.

– Да так же, как все! – отрезала лекарка. – Сядь! Нет, ну надо же! – всплеснула она руками. – На мужей-то я нагляделась… Чего они только не выделывают, когда понимают, что больше воевать да кровищу проливать не придется, а ты-то что?! Дура! Зато при тебе будет – не убьют… Сядь, я говорю, да дослушай! – она почти силком усадила вскочившую все-таки Арину. – Да с этими Лисовинами ничего наперед не угадаешь, как заговоренные они. Будто кто из их предков ряд с Перуном за весь род заключил… Коли сразу не убьют, так сами ни за что не сдадутся. И Андрюха в прошлый раз поперек всему поднялся, и Корней без ноги сотником снова стал… – то ли удивленно, то ли восхищенно покачала головой Настена. – Но по первости непременно дурить начнет. Случалось, если старшие вовремя не останавливали, и морили себя некоторые. Морене они все служат… Перуну, конечно, в первую очередь, но и Морене тоже. Смерть-то с ними рука об руку ходит, а она своих слуг так просто не отпускает…

– Да как же?.. – только и смогла повторить Арина, беспомощно глядя на Настену. Почему-то она была уверена: если сумеет выходить Андрея, то он опять встанет в строй. О другом даже мысли не допускала.

– А вот так, – вздохнула лекарка. – Потом все как-то свыкаются. В обоз идут или еще как… Прожить можно и без войны – это они со временем понимают и судьбу свою новую принимают. Вот тебе это и придется ему объяснить! Для того бабы к ним и приставлены, – Настена кивнула в сторону Андрея. – Нам их спасать и тут приходится – от них же самих. Вот своей любовью его и возвращай, объясняй, что у него теперь семья есть, дети пойдут, так что пусть для жизни, а не для смерти живет… Помнишь, что я про сеть тебе говорила? Обуздать тебе его зверя придется – иначе никак. Обуздать и смирить. Или он Андрюху твоего изнутри сожрет…

Еще при первом знакомстве с лекаркой, когда та не раз зверей поминала да все втолковывала, что женская стезя – мужей обуздывать, Арину корежило это настырное Настенино «обуздать и смирить». И в то же время видела, как Андрея его нынешняя вынужденная беспомощность тяготит даже сейчас, когда он едва-едва в себя пришел. А что же будет, если поймет, что это навсегда?

Представить его смирившимся и обузданным она никак не могла, поэтому хоть с Настеной и не спорила, но про себя решила: что касается лечения телесного – лекарку слушать надо безоговорочно, а вот с остальным… Как-нибудь и без ее советов обойдется. В сотне увечных воинов хватало, взять хоть тех же наставников в крепости – что-то она среди них «смиренных и обузданных» не заметила.

Арина и сама не знала, откуда в ней появилась и с каждым днем укреплялась непоколебимая уверенность в том, что все теперь будет хорошо и правильно. Поэтому сейчас хоть и вскинулась в первый миг от Настениных слов, но быстро взяла себя в руки.

«Звери? Морена не отпускает? Обуздать и смирить, говоришь? Посадить, что ли, мне его на завалинку, одеялами обложить да самой вокруг него кудахтать? Точно тогда с тоски удавится! Нет, дело ему нужно! Такое, чтобы он всей душой его принял и с ним сроднился. Как со стезей воинской… Наставником он, конечно, останется, но ему этого мало. Лисовины же должны непременно первыми быть, это я уже поняла – им вперед нужно стремиться, не по течению плыть, а по-своему жизнь поворачивать. Стало быть, Корней с Аристархом ему такое дело и сыскали? Потому-то он и ожил враз? А может, загодя придумали, да ждали подходящего случая? С них станется. Ну, и дай им Бог здоровья тогда!»

Арина и сама не заметила, как изменилась за последнее время. Все страхи, растерянность и неуверенность в своих силах, что навалились после ранения Андрея, отступили в тот самый миг, когда он пришел в себя и впервые взглянул на нее осмысленно. Как будто она вместе с ним после тягостного сна очнулась, и само собой пришло откуда-то спокойствие и понимание, что и как делать. А потому молодая женщина безжалостно придавила в себе вполне естественное бабье желание радостно покудахтать и растроганно похлюпать носом возле него. А ведь раньше не то что в голову бы не пришло сдерживаться – сочла бы это единственно возможным и правильным для любящей женщины.

«Господи, ну зачем мужи каменными истуканами притворяются?! Мы ведь обижаемся, что они нам ничего про себя не рассказывают. То ли слабостью такие рассказы почитают, то ли слов не находят… Да какие тут слова – и без них все ясно… Сочувствие и понимание всем надобны».

Она вспомнила, как однажды Фома вернулся после долгого похода – смурной, лицом черен, ночами вскидывался. Оказалось, на них в дороге тати напали да убили кого-то из работников – это все, что тогда от холопов узнала. А подробности – что и как – она у мужа долго выспрашивала, но он так и не рассказал. И не просто молчал, а впервые за все время семейной жизни прикрикивал на нее за расспросы, да зло так! А потом невзначай обронил: «Дай Бог тебе никогда этого не узнать».

Арина тогда всерьез на него обиделась – не за грубость, а за то, почему с ней поделиться не захотел. Неужели она бы не поняла? Потом уже, когда сама столкнулась с кровью и смертью родителей, когда, защищаясь, убила сама, осознала: есть такое, что не каждый решится рассказать, что постигнешь, только когда сам через это пройдешь. И тяжело это, и больно, и… стыдно, что ли? Будто все сокровенное прилюдно наизнанку выворачиваешь. Она и после одного случая с трудом восстанавливала душевное равновесие, а сколько такого у воинов? Вот мужи от всего этого своих женщин и защищают, привыкли всю тяжесть только на себя принимать.

Но ведь и они уязвимы. И надо помнить это, и лечить не только тело, но душу; противостоять и боли, и страху. И как раз эта война – женская: тут не щитом прикрывать надо, а любовью, терпением и пониманием. Зачастую сами мужи про это не догадываются, не понимают, что в женских глазах такая слабость ничем их не унижает, а только делает роднее и ближе.

Зато их попытки оттолкнуть женщин в такие моменты обижают несказанно; кажется, что не доверяют, опасаются, что не поймут. Но и с этим приходится мириться. И говорить им это нельзя – разозлятся, себе обидой сочтут. Мужи сильны духом, но нельзя такое в себе постоянно держать, душе тоже отдых нужен.

Напрасно Аристарх беспокоился, когда говорил, что Арине теперь Андрея понимать придется: иначе просто и быть не могло. С каждым днем им становилось все легче общаться. Она уже не на одни догадки полагалась, а условилась с ним о знаках; их много набралось, разных. И если она раньше по его глазам легко читала – улыбается он, или сердится, или удивлен чем, то слова Аристарха другим озаботили. Зачем староста это подчеркнул, она пока не очень-то себе представляла; вроде с Корнеем шутил, да только это, ей предназначенное, произнес совсем иначе – не смехом.

«А что тут просто и кто прост? Хоть вот и сами Лисовины – недаром Настена говорила, что с ними предсказать ничего не может!»

Арина уже давно понимала, в какой род ей предстоит войти, но до сих пор удивлялась им. Всем… Может, и правда, с кем-то из богов их предки ряд заключили? Вон Михайла – совсем еще мальчишка, а уже чувствовалось, какая сила в нем просыпалась. Как ветер ураганный, что все на своем пути сметает! И всех, кто рядом окажется, эта сила либо поднимет и понесет, как птиц – только успевай крыльями махать, либо об первое же дерево размочалит! Если слабых тот вихрь затянет – кости переломает или, напротив, возвысит, коли не испугаются полета. Но если кто поперек надумает встать, хоть самый близкий, размолотит в щепы, не раздумывая и не сомневаясь.

Когда пришло понимание, что и ее этот ураган уже подхватил и несет, эта мысль совершенно не испугала. Мало того, сама не смогла бы теперь от этого полета отказаться! Раньше мечтала о семье, о детях, о любви, о том, чтобы Андрей всегда был рядом, а теперь оказалось, что ей мало только этого! К обычным женским мыслям и другие добавились, о делах совсем не бабьих, о том, как сложится жизнь – не только в ее собственной семье, но и та, пока не совсем понятная, что начинала зарождаться в крепости: Академия, наставничество у девчонок и вовсе уж новое и ни на что не похожее – бабий десяток.

Когда жила в Турове, не задумывалась о том, что в городе или, к примеру, в княжьем тереме творилось – так, слухи какие-то доходили, но совершенно не задевали. Не ее это жизнь и с ее жизнью, казалось, никак не связана, а тут до всего, что происходило – не только в крепости, но и в Ратном – ей было дело.

«Что же получается? Ведь не только Андрей – и я сама не смогу уже только при доме и огороде усидеть, без девок, без каждодневной маеты – без службы нашей бабьей, будь она неладна! Сущность женская меня в одну сторону тянет, а служба – в другую… Все-таки не во всем прав Филимон: бабы хоть строем и не воюют, но коли в тот строй встанут, то без него обходиться уже не смогут.

Но если мне, бабе, возвращение к тихим домашним радостям – и только к ним одним, в тягость становится, то как же нестерпима такая жизнь должна быть мужам? Они-то с самого отрочества со своей стезей неразрывно связаны… Вот именно! А то Настена придумала – звери их грызут… Сама-то, коли ее лекарской стези лишить да к печке приставить, и не так взвоет!

Вот и от меня требуется не смирять его, а помочь подняться в новом деле, какое бы он ни выбрал. Наверняка староста мне об этом и говорил. Прежде всего, ему – а рядом с ним и я свою стезю уж как-нибудь не потеряю…»

Арина об этом не задумывалась, но «лечение» Андрея не давало покоя многим и в крепости, и в Ратном. Правда, всем по-разному. Отец Михаил, до которого слухи тоже докатились, вроде бы одобрил, хотя вряд ли понял, что именно делали бабы: Анна с ним говорила и, само собой, ни про какое ведовство и не заикнулась. Но Ульяне и деду Семену, которые по Арининому поручению заказали молебен и поставили свечки за здравие Андрея к иконе Богоматери, поп все-таки попенял, что не его позвали к раненому, и спрашивал, когда сама Арина приедет. Спасибо, и они, и Анна ему объяснили, что Арине пока и в крепость-то сбегать некогда, а про то, чтобы в Ратное поехать и Андрея оставить на целый день, и речи нет.

Арина потом Ульяне наказала от себя поблагодарить святого отца за заботу и внимание, передать ему, что непременно, как только сможет, так она сама к нему придет на исповедь. Со священником ссориться не хотелось, да и поп попом, а святыми таинствами и божьей помощью пренебрегать не след.

А вот бабы у колодцев про другое языки оббили; там Верка постаралась на славу – заморочила голову всем, до кого дотянулась. И хотя в первый же свой приезд не упустила возможности почесать языком, расписывая все в красочных подробностях и привирая по ходу дела в свое удовольствие, все так подала, что это она, Говоруха, не побоялась, пришла да попросила у Андрюхи прощение. За всех баб просила. Ее-то он точно простил, потому и полегчало ему, а с нее теперь давнее девичье проклятие снято.

Про остальных же непонятно: простил ли Андрей всех баб – неведомо, да и слаб он еще – не расспросишь. И обида у него уж больно тяжкая, и до полного выздоровления еще далеко. Значит, еще просить надо! Вот когда всех простит, тогда и сам поднимется, и бабам всем непременно полегчает – не останется в селе следа давнего морока.

В чем «полегчало» Верке, так и осталось невыясненным, на все вопросы она усмехалась загадочно и многозначительно – узнаете, дескать. Бабы поохали-поахали, подивились на цветущую и довольную собой Говоруху, но вскоре некоторые стали тайком подкатываться к ней с подарками: уговаривали, чтоб она и за них попросила. Мало кто отваживался даже подумать о том, чтобы самим к Андрею подойти.

Странным «лечением» заинтересовалась и Юлька, правда, совсем с другой точки зрения. Юная лекарка так и не смогла понять, как именно женщины совместными усилиями исцелили воина, и по молодости лет восприняла это чуть ли не как вызов ее собственному, а главное – материнскому умению. Она хоть и вздохнула с облегчением, узнав, что Андрей выжил, но сдержать свое недоумение не смогла.

– Мам, значит, ты ошиблась, с Немым-то? – как будто мимоходом однажды поинтересовалась у матери Юлька. – Я уж думала – все. И ты тоже не особо надеялась, а он…

– Не я ошиблась, – возразила Настена. – Это мы с тобой там сделать ничего не могли, а Арина, видишь, спасла. А ты что, не рада, что у нее вышло? – нахмурилась лекарка. – Не вздумай обижаться, что не ты исцелила! Главное – помогло.

– И в мыслях нет! – замахала руками Юлька. – Счастье, что выжил, но… Арина как-то про бабку свою говорила… Может, научила она ее чему-то? – девчонка пожала плечами и вернулась к лежавшим перед ней на столе туесочкам со снадобьями. – То-то я гляжу, она и Красаву сразу окоротила, та от нее шарахается!.. А ты что, так и не вызнала, чем она его? Я не помню, чтобы ты хоть раз руки опустила, а всё обошлось. Это же ты им, – Юлька мотнула головой куда-то в сторону, – не говоришь никогда, что надежды нет, но я-то знаю, какая ты бываешь, когда есть хоть малая возможность спасти, а когда остается только к отцу Михаилу идти, просить причастить перед смертью и панихиду заказывать.

– Ты бабку ее не поминай! Не твое дело! – отрезала мать. – И расспрашивать не вздумай! Та бабка что меня, что Нинею смела и не заметила бы! И Арину она от нас до сих пор прикрывает. Я сама так не умею, не видела, но слышала, что бывает такое.

– Это как?! – Юлька перестала даже вид делать, что другим занята, уставилась на мать. – Она же померла давно…

– Померла, но и в посмертии свою любимицу защитила от всякого, кто попытается что-то вызнать против ее воли или навести морок. А может, и свои тайны так берегла. Сама знаешь, если спрашивать умеючи, и забытое расскажется. Но на этот раз получит волхва подарочек! – Настена разве что руки не потерла в предвкушении. – Сама Арина про это, похоже, и не ведает; такая защита во сне делается. А в ней самой ведовства нет, не научена.

– Но Немого вылечила же! И бабы к ней ходили…

– Ну да, жди, дозволила бы Анна языческий обряд проводить! – фыркнула Настена. – Нет, моя бабка про это тоже знала… Когда я в твоем возрасте была, она как-то рассказывала, что не наша это сила, а древняя. Древнее Светлых богов и христианской веры. От Великой Матери идет. От рождения каждой бабе дается, но вот пробудить ее и направить, куда надо, не каждая способна, да и не каждой требуется. И даром не проходит: уж очень много сил берет – душевных, а если их не хватит, так и телесных… Помнишь Андрюхину мать? Морена-то свое отхватить так и норовит, только зазевайся, потому спасти эта сила может только тех, ради чьего спасения себя не жалеют. Детей или любимых… Вон, как Арина.

– Но ведь она там не одна была… – встряла Юлька. – Ульяне-то что до Андрея? Или Верке? Или…

– Да не перебивай ты! – поморщилась Настёна. – Я это до сих пор сказками почитала, как мне бабка передавала, да только получается, что и в самом деле – сказка ложь, да в ней намек… Допытываться у баб и сама не стану, и тебе не советую, но думаю, что каждой, кто Андрюху лечил, что-то свое припекало… Каждая в самую глубину своей души заглянула и нашла там что-то… Как сказать-то? Ну, то, что с Арининой любовью по силе сравнилось, наверное… С каждой бабой такое случается, особенно когда детей задевает. Видать, им всем до зарезу понадобилось, чтобы он выжил, понимаешь? То ли надежда их поманила, то ли каялись за что-то… а может, и все вместе. У баб иной раз столько всего перемешается – замучаешься распутывать. Да и ни к чему.

– Пусть у баб, ладно… Но Елька с малявками-то?..

– Великая Мать всем поровну отмеряет, только просыпается у всех в разное время. Если вообще просыпается.

– Мам, а как же мы? Мы же лекарки… Почему тогда у нас такой силы нету? Или есть, но мы не умеем?.. – Юлька никак не могла понять, как это – сила лекарская, а им не подвластна?

– Я тогда точно так же бабку пытала, а она только рукой махнула: не лекарское это, дескать, дело: Макошь силой Великой Матери не распоряжается, потому и лечению такому научить нельзя. Та сила хоть и не враждебна нашей, лекарской, а все же помешать ей способна. Нельзя нам каждому болящему все свои силы отдавать, как другие бабы отдают одному-единственному, неподъемно это. Мы другим исцеляем, зато и помогаем многим.

Такой поворот разговора Юльку утешил, и она повернулась было к своим туескам, но Настена еще не закончила.

– Вот только за любые дары платить приходится. Арина одного Андрюху на ноги поставит – и тем счастлива, а с нас Макошь другую плату берет.

Юлька замерла, настороженно уставившись на мать.

– Ты никогда не думала, почему Макошь домашний очаг оберегает, а нам, жрицам ее, обычная бабья судьба заказана? Мы свою силу на всех болящих тратим, потому и не бывает у лекарок одного-единственного, любимого. Что-то одно выбирать приходится, и этот выбор – часть нашей платы.

И Елька, и Аринины сестренки немало гордились тем, что их допустили до такого важного дела наравне со взрослыми женщинами. Как-то во время своего очередного появления на посаде Елька завела с Ариной разговор, можно ли так же от любой другой болезни исцелять. Арина только руками развела:

– Не знаю я, Елюшка… Это же не лекарское умение – мы просто своей женской силой поделились, вот смерть и отступила. Даже не мы сами – это Пресвятая Богородица помогла. Все мы – Ее дети. А исцелять? Наверное, тоже можно… – засомневалась она. – Но не всегда и не всем оно доступно. И негоже Богородицу каждый раз беспокоить – на лечение лекарки есть. Разве уж совсем край придет…

Елька внимательно выслушала и, думая о чем-то своем, кивнула.

– Ага, поняла! Если только совсем плохо – и лекарки отступились… – и умчалась с просветлевшим лицом. Если бы Арина не была так занята с Андреем, то, наверное, заподозрила бы что-то не то, а так… Девчонка про лечение спрашивает? Правильно делает! Кто знает, как жизнь обернется, может, и ей когда-нибудь такое знание пригодится.

Спустя несколько дней понурые сестренки и Елька снова затеяли разговор про лечение.

– Арин… – Стешка заговорила первой, шмыгая носом и пряча глаза. – А что ты еще делала, когда мы дядьку Андрея лечили?

– Как что? – даже растерялась Арина. – Вы же сами все видели…

– И ничегошеньки больше? – продолжала допытываться младшая сестренка. Помялась и вдруг выдала: – Совсем-совсем не… ворожила?

– С чего ты взяла? – нахмурилась и встревожилась Арина: мало ей уже душу вытянули с ворожбой, так и эти туда же! Про то, что слухи ходят разные, она знала, и не нравились ей такие разговоры, хотя Анна сказала, что ратнинский священник вроде бы одобрил излечение воина, но кто его знает… Отец Геронтий точно душу бы вымотал подозрениями. – Как тебе глупость такая в голову пришла? Ну-ка, говорите, что это за вопросы такие? Кто подучил расспрашивать?

– Да никто не подучивал… Ты только не сердись, – поспешно встряла за младших подружек Елька. – Это мы сами решили… спросить… – и неожиданно выпалила. – Не получается у нас! Вот и не знаем – может, еще что надо делать?

– Что не получается? – Арина все еще ничего не понимала.

– Ну, лечить так, – вздохнула Стешка. – Мы пытались… Саввушку… Всем нашим десятком. Сидели-сидели возле него – и ничего. Мы хотели, чтобы он выздоровел, и Красаву из крепости прогнали! Противная она, вот!

– Ну-ка, рассказывайте все с самого начала! Елюшка, ты старшая – вот и докладывай, раз десяток помянула…

Елька пошмыгала носом, но рассказывать принялась обстоятельно и без утайки. Да, собственно, что там скрывать…

Малявки давно рвались в лазарет – помогать старшим девкам развлекать отроков. Их иной раз и допускали, но, случалось, и прочь отсылали. Особенно они опасались Юльку – та старших не могла прогнать, а вот их гоняла – и непонятно, по делу или просто настроение у нее испортилось. Спорить с лекаркой девчонки не решались, а потому старались проскользнуть к раненым, когда той поблизости не наблюдалось.

Как-то раз, когда они опять вертелись возле входа – Юлька тогда как раз куда-то отлучилась – и столкнулись с Красавой. Обычно при встречах девчонки отступали и спешили уйти от нее подальше, а та только посмеивалась, глядя на их испуг, а тут… Нет, вначале-то они сами струсили, но уж очень не хотели такой удобный случай упускать, да и в лазарете не Красава хозяйничала; она сама от Юльки таилась. Потому и не уступили на этот раз.

А вот дальше началось совсем удивительное: маленькая волхва, когда их увидела, на полушаге споткнулась! И вид у нее стал такой, как будто она с разгону обо что-то ударилась. Постояла, подумала, а потом развернулась и пошла прочь! Они сперва не поняли, что случилось, решили – случайно вышло, или просто она передумала из-за Юльки. А потом еще раз у собачьих клеток то же самое повторилось. Потом сами уже нарочно ее подловили и окончательно убедились – это она от них пятилась! Каждый раз, как их видела, так разворачивалась и уходила.

Причины столь неожиданного явления девчонок совсем не заботили – они откровенно обрадовались, что отныне не они от нее шарахаются, а она от них, но неприязнь никуда не делась. Да и сторонилась Красава только троих – Арининых сестренок и Ельку, подружки из десятка по-прежнему перед ней оставались беззащитны. Рада отроков и мужей не так опасалась – те-то сами никогда к девчонке не подходили и нарочно не задевали, а эта поганка никогда не упускала случая хоть как-то напугать дочку Плавы – власть свою проверяла.

Все знали, что в крепости внучка Великой Волхвы отиралась только из-за Саввушки. А если его вылечить, то она больше не нужна окажется, решили девчонки. Получилось же у них с дядькой Андреем? Конечно, там они вместе со старшими это делали, но ведь и Саввушка еще не взрослый муж, да и не от смерти они его спасать собрались, а только исцелить. Девчонкам казалось, что это намного проще.

К тому же вспомнили, как Анна с Ариной рассуждали про то, что присутствие девиц около раненых действует на тех благотворно. Вот и решили: девки с ранеными сидят и просто разговаривают и, выходит, тоже лечат? Значит, дело обычное и не столь хитрое – почему бы им и тут не попробовать?

Остальные, выслушав воодушевленных подружек, с готовностью согласились поучаствовать. Судя по всему, в заговор удалось вовлечь и кого-то из старших, так как им все-таки удалось несколько раз пробраться в комнату, где спал мальчишка, и устроить возле него «лечебные посиделки», но Арина не стала допытываться, кто им помог. Главное, что ничего у девчонок так и не получилось: Саввушке лучше не стало, хуже, впрочем, тоже – и то слава богу. А незадачливые «целительницы» пришли к Арине, надеясь выведать у нее неизвестные им тайны. Впрочем, они и сами не знали, на что грешить, в первую очередь, конечно, саму Красаву в кознях подозревали.

– Небось, выведала ворожбой, что мы затеяли, да специально навредила! – закончила рассказ Елька. – Противная… Правильно Юлька ее давеча в клетку загнала! Так ей и надо…

Арина вздохнула и печально оглядела девчонок. Ругать их было не за что, а что неразумны пока – так иные и взрослые бабы не понимают, чего уж с этих взять…

– Дурочки… Когда дядьку Андрея лечить помогали, вы для чего сюда напросились? Его спасать или от любопытства?

– Да ты что?! – задохнулись от возмущения сестренки. У Феньки аж слезы от обиды выступили. – Мы же его любим!

– И я люблю! – выпалила Елька. – Мы же помочь хотели! Я-то всегда знала, что он добрый… Он, когда никто не видел, мне свистульки делал! И вообще…

– Ну вот, – удовлетворенно кивнула Арина. – Вы его любите. И лечили мы все его любовью – только так и можно. А Саввушку вы любите?

Девчонки переглянулись.

– Ну… Жалко его.

– Наверное… он же совсем блажной… и не говорит…

– И помогать больным да несчастным надо… – промямлили они вразнобой.

– Ага, значит, помочь хотели? – прищурилась Арина. – Или все-таки Красаве гадость сделать? Из крепости ее убрать?

– Ты же сама говорила, чтобы мы от нее подальше держались? – захлопали глазами сестренки.

– И говорила, и еще скажу! Но тут не в ней дело, а в вас! Вы не Саввушку всем сердцем любили и жалели, вы Красаве зла желали. Так?

– Понятно… – вздохнула Елька. – Но теперь мы так, как надо попробуем… Чтоб, значит, его…

– Нет! – жестко оборвала Арина. – Не получилось у вас, и теперь уже не получится! Плава и Вея не пришли тогда не потому, что дядьке Андрею помочь не хотели – они в себе такой любви к нему не ощущали, неоткуда ей было взяться. И у вас неоткуда! А потому пускай Красава его дальше лечит. А что по крепости она теперь, как по змеиному болоту босиком ходит… – Арина усмехнулась, – не ваша вина. Ваше дело навсегда запомнить: злобой, завистью или ревностью ничего путного никогда не сделаете. Только сами в ответ то же самое получите. Радуйтесь, что вам на этот раз никак не вернулось; что ни себе, ни ему не навредили. А чудеса животворящие никакой ворожбой не делаются. Чудеса творит только Любовь.

Встречи с самой Великой Волхвой, которую ей напророчила Настена, Арина не боялась: не за что той было на нее гневаться. Вот ратнинский староста ее напугал, а о Нинее, особенно после разговоров с той же Настеной, она думала скорее с некоторой тревогой, как о чем-то непонятном и оттого опасном.

А потом и тревожиться стало некогда: из крепости прибежал Дударик, влетел в горницу, где Арина в очередной раз поила Андрея травяным настоем, набрал воздуха, чтобы завопить что-то по мальчишечьему обыкновению, но, наткнувшись на строгий взгляд хозяйки, сглотнул и тихо произнес:

– Тебя Анна Павловна зовет, как освободишься. Там… там… – замялся было он, но тут же выпалил: – Тебя боярыня Гредислава хочет видеть!